«Прощение»

Глава 1

Дакота, сентябрь 1876

Шайеннский дилижанс опоздал на шесть часов, и Сара Меррит выгрузилась из него в Дедвуде в десять вечера, вместо того чтобы сделать это еще засветло. Упряжка с грохотом умчалась прочь, а Сара осталась стоять в темноте, на грязной улице, перед дверьми захудалого салуна. Тут их было немало, этих кабаков. Вся улица, казалось, состояла из них! И шум отовсюду несся невообразимый — мешанина из выкриков, хохота, звуков банджо и отборной ругани. А запах какой — о Боже! Почему никто не убирает навоз? Сколько здесь лошадей и мулов, привязанных к перилам! Они ржут, похрапывают, перебирают ногами…

Сара отступила немного назад, посмотрела на вывеску над головой. С трудом разобрала буквы: Салун «Эврика». Огляделась кругом: каркасные дома грубой постройки слева и такие же, но бревенчатые, справа. Дверь «Эврики» плотно закрыта, однако тусклый свет масляной лампы из одного из окон падает на деревянные ступеньки входа, возле которого не видно никакой дорожки, только месиво грязи.

Сара опустила глаза на чемоданы и картонку возле своих ног, не зная, что делать. Прежде чем она пришла к какому-либо решению, хлопнуло три выстрела, зычно заржала лошадь, дверь салуна распахнулась, оттуда выскочила шумная толпа головорезов, протопала по ступенькам веранды, вывалилась на улицу. Сара схватила свою картонку и укрылась в тени, за стеной салуна.

— Пристрели этого подонка, Выпивоха! — заорал кто-то. — Отделай ему хрюкало так, чтобы мама родная не узнала!

Кулак врезался в чью-то челюсть.

Мужчина отпрянул, споткнулся о чемоданы Сары, но не упал, удержался на ногах и бросился на ударившего, не замечая ничего вокруг. Толпа включилась в драку, все орали, пошли в ход кулаки и пивные кружки. Один из дерущихся был отброшен в сторону, он врезался в бон привязанного мула, тот дико взревел.

— Убей этого сукина сына! — послышались крики.

— Да, убей его!

Двое зрителей, чтобы лучше видеть драку, взгромоздились на чемоданы Сары. Этого она допустить не могла.

— Эй, вы! — закричала она, выглядывая из-за стены. — Слезьте оттуда!

Ее заметили.

— Матерь Божья! — возопил кто-то. — Эй, парни! Здесь женщина. Клянусь вам!

Битва моментально утихла — словно по сигналу.

— Женщина?..

— Женщина?..

Слово переходило из уст в уста, от одного мужчины к другому, и, как сгущается туман, люди скапливались вокруг Сары, окружая ее.

Она стояла спиной к стене салуна, сжимая изо всех сил лямки своей картонки, в то время как мужчины оглядывали ее юбки, шляпу, лицо — словно никогда до той поры не видели существа женского пола.

Собравшись с духом, она произнесла с вызовом в голосе — так ей казалось:

— Добрый вечер, джентльмены.

Ответом было молчание. Все продолжали глазеть.

Она заговорила снова.

— Кто-нибудь скажет мне, как найти дом миссис Хосситер?

— Хосситер? — повторил чей-то хриплый голос.

— Эй, вы! Знает кто-нибудь женщину по имени Хосситер?

В толпе раздалось недоуменное мычание, некоторые покачали отрицательно головами.

— Боюсь, никто не знает, мэм, — сказал тот же хрипатый. — А как звать ее мужа?

— Ой, я не знаю, — ответила Сара. — Но мою сестру зовут Аделаида Меррит, и она у них работает.

— Никого по имени Меррит тут нету, — был ответ. — И по имени Хосситер тоже. Во всем нашем ущелье не больше двадцати пяти женщин, и мы всех знаем как облупленных. Так я говорю, парни?

Одобрительный гул вспыхнул и сразу угас.

— А что делает у них ваша сестра? — послышался вопрос.

— Что делает? Всякую домашнюю работу, и она точно написала мне, что имя ее хозяйки миссис Хосситер.

— Хозяйки, говорите? — в голосе спрашивающего стал заметен интерес. Мужчина раздвинул руки, потеснил немного окружавшую Сару толпу. — Послушайте, мальчики, не торчите под самым носом у маленькой леди, дайте пройти к свету, чтобы мы могли ее получше разглядеть… Меня зовут Коротышка Рис, и я сделаю все, чтобы помочь вам отыскать вашу сестренку, мисс.

Он снял шляпу, осторожно взял Сару под локоть, подвел к ступенькам входа, куда падал свет из раскрытой двери. Сара смогла разглядеть, что был он пожилой, в грязной одежде, со шрамом на лице и что у него не хватало одного зуба спереди.

— Если вы меня пропустите, — сказала она, — то вон там мои вещи. В одном из чемоданов портрет сестры. Может, кто-то из вас узнает ее.

Они расступились, Сара подошла к чемоданам, открыла крышку одного из них, достала оттуда несколько цветных дагеротипов — снимков пятилетней давности, на которых была изображена она с сестрой.

— Аделаиде двадцать один. — Она протянула снимки. — У нее светлые волосы и зеленые глаза.

Коротышка Рис взял фотографии, подошел поближе к свету; склонив голову набок, стал изучать их.

— Да это же Ив! — объявил он. — Одна из девушек с верхнего этажа у мисс Розы. И у нее совсем не светлые волосы, а темные. Как земля на четырнадцатом прииске.

— Ее зовут Ив? — воскликнула Сара, тыча пальцем в снимок. — Вы ошибаетесь.

— А как же еще? Разве нет, ребята? — Снимок стали передавать из рук в руки.

— Точь-в-точь Ив!

— Кто же, как не она!

— Да, это Ив, — заключил Коротышка Рис, вручая фотографию Cape. — Вы можете найти ее в доме у мисс Розы, на северной оконечности Главной улицы, с левой стороны. Извините, мисс, если спрошу вас… Вы тоже собираетесь работать у нее на верхнем этаже?

— Нет, сэр. Я собираюсь издавать газету.

— Газету?!

— Совершенно верно. Как только прибудет печатная машина. Если уже не прибыла.

— Но вы женщина!

— Да, мистер Рис, вы абсолютно правы. — Сара уложила снимки в чемодан, затянула ремни. — Большое спасибо за помощь. Если теперь укажете дорогу к гостинице, буду вам еще больше благодарна.

— Помогите с вещами, парни! — закричал Рис. — Проводим ее до «Большой Центральной»!

— Нет, пожалуйста… Я…

— Для нас только удовольствие, мисс. За всю жизнь мы еще в глаза не видели настоящей леди. Как я уже говорил, здесь, в Дедвуде, хорошо, если две дюжины представительниц прекрасного пола.

Хотя Сару немного беспокоило, что она появится первый раз в гостинице в тесной компании с завсегдатаями салуна «Эврика», но что было делать — ведь она никогда не дотащила бы свои чемоданы сама. Она подумала также, что как будущей журналистке ей не следует в первый же вечер своего пребывания в Дедвуде портить отношения с его обитателями. Здесь город золотоискателей. Золото — это, в первую очередь, деньги, а где деньги, там буйство и пьянство. Кроме того, любой из этих мужчин мог быть владельцем лавки, где она должна будет покупать что-нибудь, или дома, где будет жить, а также, кто знает, членом городского совета или еще почище.

— Благодарю вас, мистер Рис, — сказала она. — С радостью приму вашу помощь.

И вот она уже идет в шумной толпе мужчин, ее чемоданы у них на плечах, и весь этот почетный эскорт движется по темной грязной улице в конец второго квартала.

— Вам повезло, — заметил Рис, когда они подошли к высокому зданию с нарядным, украшенным разными декоративными финтифлюшками входом, к которому вела настоящая расчищенная дорожка, и стали подниматься по его ступенькам. — «Большая Центральная» открылась только на прошлой неделе.

Все ввалились вместе с Сарой внутрь, прошли с ней через весь простецкий небеленый холл к стойке, где сидел ночной клерк, которому они и представили нового постояльца.

— Вот, принимай новенькую, Сэм. Это мисс Меррит. Только что прибыла шайеннским дилижансом.

— М-мисс М-меррит… — Лицо клерка покрылось густым румянцем, когда он протянул Саре руку, оказавшуюся вялой и влажной, как вареный кабачок.

Это был маленький человечек, без подбородка, в круглых очках, с женственными манерами, в коричневом костюме из шотландского сукна. Волосы его были разделены посередине ровным пробором.

— Счастлив п-познакомиться с вами, м-мисс, — добавил он, не меняя цвета лица.

— Его зовут Сэм Пиплз, — пояснил Рис, видя, что тот до того огорошен появлением Сары, что не в состоянии назвать собственное имя.

— Здравствуйте, мистер Пиплз, — сказала она. В замешательстве он продолжал держать руку Сары в своей, и ей пришлось самой освободиться от его рукопожатия, что она сделала не без ощущения неловкости.

— Эй, Сэм! Она хочет тут издавать газету…

— Газету? Ну и ну… Такие, значит, дела… Тогда надо за вами хорошенько присмотреть, верно?

Сэм издал нервный смешок, схватил перо, окунул в чернильницу и протянул его Саре, одновременно кладя перед ней листок для регистрации. Ставя свою подпись, она чувствовала, что десятки глаз следят за ее рукой.

Свершив эту формальность, Сара с улыбкой отдала Сэму ручку.

— Приветствую вас в «Большой Центральной», — изрек он. — С вас полтора доллара за ночь.

— Плата вперед?

— Да. Пожалуйста, золотым песком.

Он тронул рукой весы, стоящие рядом на стойке, и оставил их чашки качаться.

Сара выпрямилась, посмотрела прямо в круглые очки клерка.

— Но, мистер Пиплз… Я провела сейчас пять дней и шесть ночей в шайеннском дилижансе. Зная о том, какие нападения и грабежи случаются на пути, могли вы серьезно подумать, что я такая дура, чтобы возить с собой золото?

Лицо клерка продолжало пылать, в поисках поддержки он посмотрел на окружавших Сару мужчин.

— Из-звините, м-мисс Меррит, я всего лишь ночной дежурный. Это не моя гостиница. Но у нас т-такое п-правило — платить вперед и расплачиваться только золотом.

— Прекрасно. — Она поставила свою картонку на стойку и начала развязывать веревки. — Все мои деньги в чеках Уэллс Фарго. Если вы обменяете хотя бы один из них на золотой песок, я с удовольствием заплачу вам аванс.

Из черного кисейного кошелька она вынула стодолларовый чек, протянула Пиплзу.

Тот снова бросил смущенный взгляд на толпу мужчин.

— У меня н-нет т-такого количества золота, м-мисс. Вы можете утром обменять его в банке,

— А пока?

Она смотрела на него с решительным видом.

Один из мужчин спросил:

— Хочешь, чтобы она ночевала на улице, Сэм?

— Мистер Уинтерс д-дал мне указания… — Чем больше клерк волновался, тем сильнее заикался. — Он-на м-может п-переночевать в х-холле… Это в-все, что я м-могу п-предложить.

— В холле!.. Она?!

На стойку, рядом с весами, шлепнулся кожаный кошелек.

— Возьми золотишко отсюда!

Еще один кошелек упал рядом. И еще… и еще…

— Бери из моего!

— Из моего тоже!

Около дюжины кошельков громоздились на стойке.

Сара повернулась к мужчинам, прижав руку к груди.

— Спасибо вам, большое спасибо, — произнесла она с чувством, — только я не могу принять ваше золото.

— Почему же?

— Там, откуда мы достаем, его хватает, Правда, ребята?

— Черт меня побери, если неправда!

— Здесь настоящее Эльдорадо!

В воздух взметнулись руки с пивными кружками и без них, раздались крики «ура», после чего послышались звучные глотки.

Сэм Пиплз выбрал один из кошельков, аккуратно высыпал из него золотой песок на весы: из расчета двадцать долларов за унцию. Кучка стоимостью в полтора доллара выглядела так несолидно, что было непонятно, зачем поднимать вокруг нее столько шума.

Когда владельцы разобрали обратно свои кошельки, стало ясно, что плата за постой взята из принадлежащего высокому долговязому мужчине с туповатой улыбкой на лице. У него были водянистые глаза с красными веками и выпирал кадык, а сам мужчина раскачивался на пятках, словно под сильными порывами ветра.

— Спасибо вам, мистер… — проговорила Сара. Он продолжал качаться и улыбаться в блаженном опьянении.

— Брэдиган, — подсказал Рис. — Его имя Патрик Брэдиган.

— Спасибо, мистер Брэдиган.

Тот накренился в сторону Сары с таким видом, будто хотел вглядеться в нее, хотя вряд ли был в состоянии различить ее черты — его глаза разъезжались в разные стороны.

— Завтра же верну вам долг, как только откроется банк.

Долговязый произвел вялое движение рукой, означавшее, видимо, «ладно, хорошо», кто-то засунул мешочек с золотом ему в карман.

— Где мне найти вас? — продолжала Сара.

— Что еще я могу сделать для прекрасной леди? — пробормотал он.

— Брэдиган немного перебрал сегодня, — объяснили Саре из толпы. — Не соображает, кто за кого платил.

Они собрались нести ее чемоданы наверх в номер, но Сэм Пиплз воспротивился.

— Вы разбудите всех моих постояльцев! Джентльмены, пожалуйста, прошу вас, возвращайтесь в салун, откуда пришли.

— Все твои постояльцы еще в салуне!

— Тем более присоединяйтесь к ним, — умолял он. Наконец все сопровождавшие Сару ушли, размахивая руками и шляпами и хором желая «доброй ночи» «прекрасной маленькой леди», что не совсем соответствовало действительности.

Сара была ростом намного больше пяти футов[1], с прямыми каштановыми волосами, и нос у нее, как она сама считала, был более длинный, а губы более тонкие, чем следовало. Зато глаза совсем неплохи — голубые, с живым блеском, оттененные густыми ресницами. Это придавало ей привлекательность, но все равно никто, даже обладающий самым ярким воображением, не назвал бы ее «прекрасной». Этой девушке в длинных чулках и с длинным лицом никогда еще мужчины не уделяли столько внимания, сколько сегодня за последние четверть часа.

— Я определю вас в комнату на третьем этаже. — Довольный благополучным разрешением конфликта Пиплз подхватил один из чемоданов Сары. — Она у нас самая теплая.

Он повел ее через все здание, основной отличительной чертой которого были размеры. Оно было огромное, но сырое, во всех смыслах этого слова, неоштукатуренное, с голыми окнами без занавесок, тусклое и невыразительное, и единственными яркими пятнами на этом фоне являлись большая фарфоровая плевательница да еще настенный календарь с изображением водопада за стойкой. Полы были из свежих сосновых досок, еще хранящих дух лесопилки; стены — из брусьев, с многочисленными клиньями и щелями, исторгающими смоляные слезы, а те места, где повыпадали сучки, напоминали пустые глазницы.

Лестница, расположенная сразу за конторкой, привела их к началу темного узкого коридора, посреди которого свисала со стены масляная лампа, а под ней стояло большое помойное ведро, накрытое крышкой.

Сэм остановился возле третьей комнаты слева и открыл дверь, сложенную из планок зигзагообразной формы.

— Вода в кувшинах за дверью, — пояснил он, — но только по утрам. Для мусора ведро вон там, видите? Спички на полке слева от двери… Сейчас принесу ваш второй чемодан.

Когда он вышел, Сара нашла узкий спичечный коробок и зажгла лампу над кроватью. В мутном оранжевом свете предстала перед ней комната… «Боже, куда меня угораздило заехать?..»

Стены такие же, как внизу в холле, — голью доски, из щелей задувает ветер. Над головой обнаженные балки потолка, окна без занавесок, почти никакой мебели: кровать из темной трубчатой жести да столик с лампой; ни скатерти, ни хотя бы салфетки — ничего… Нет даже верхнего покрывала, просто шерстяное зеленоватое одеяло и подушка… слава Богу с муслиновой наволочкой.

Сара откинула одеяло, увидела простыни, тоже из муслина, потрогала матрац — мягкий, набитый соломой пополам с ватой — и вздохнула с некоторым облегчением.

Еще в комнате была этажерка, на ней стояли кувшин и таз. В самом низу, за дверцей, фарфоровый горшок.

Сара как раз закрыла эту дверцу, когда вошел Сэм Пиплз со вторым чемоданом.

— Я не ела с самой середины дня, — объявила ему она. — У вас ничего не найдется?

— С-столовая уже закрыта, извините, мисс. Но к завтраку она откроется.

— Ox, — вздохнула Сара разочарованно. Он пошел к двери.

— Здесь, в Дедвуде, — сказал он оттуда, — не так уж много женщин… Лучше, если вы запрете свою дверь. — Он указал на деревянные брусья, стоящие возле двери, у стенки. — Спокойной ночи, мисс. Я счастлив, что вы остановились у нас.

— Спасибо, мистер Пиплз. Доброй ночи.

Когда дверь за ним закрылась, Сара потрогала руками грубые тяжелые брусья и железные скобы по обеим сторонам от дверей. С трудом подняла эти бревна, вставила в отверстия, после чего повернулась, оглядела полутемную комнату и вздохнула с облегчением: часть дела сделана.

Она опустилась на край кровати, подпрыгнула на ней несколько раз и опрокинулась на спину, закинув руку за голову. Глаза у нее сами закрылись. Из пяти ночей, проведенных в пути, лишь в двух случаях удалось поспать в кровати; еще две ночи — на полу в помещении придорожной станции, завернувшись в свое одеяло, и одну ночь — на жестком сиденье в дилижансе, выпрямившись, как складной плотницкий метр. Последний раз она ела в Хилл-Сити, десять часов назад, а не мылась как следует — о Боже! — уже целых девять суток, с самого Сент-Луиса, и, наверное, запах от нее, как от старого коня!..

«Не спи, Сара. Вставай! — велела она себе. — Твой день еще не окончен».

Подавив стон, она заставила себя подняться, встать на ноги. Кувшин и таз на этажерке были пусты. В коридоре тоже воды не могло сейчас быть: «только утром», было ей сказано мистером Пиплзом. Что оставалось делать? Она отряхнула пыль с дорожного платья, причесала волосы, протерла лицо сухим платком. Снова надела шляпку, заколола булавкой, взяла свой кисейный кошелек, в котором лежали чеки, отцовские часы, ручка и пузырек с чернилами, отодвинула дверные засовы и вышла из комнаты.

Когда она проходила через нижний холл, Сэм Пиплз испуганно воскликнул:

— Вам не следует выходить одной на улицу в такое время, мэм!

На что она ответила:

— Я приехала сюда одна из Сент-Луиса, мистер Пиплз. И вполне могу за себя постоять. А кроме того, где-то здесь в городе моя родная сестра, которую я не видела целых пять лет. Я собираюсь разыскать ее сегодня же и, если надо, разбудить…

Назойливый шум по-прежнему доносился со стороны салуна «Эврика». Тротуары, если их можно было так назвать, то и дело прерывались — их наличие зависело от желания и возможностей владельца того или иного дома и участка земли возле него. Шагая по середине Главной улицы, она мысленно составляла уже передовицу для газеты, посвященную тротуарам города, их ширине и высоте и обязательности их сооружения для каждого домовладельца… И еще — уличные фонари. Городу необходимы фонари и фонарщик, который будет их зажигать и тушить в сумерках и на рассвете… Да, суть ее работы начинает проясняться!

Несмотря на доносившиеся звуки людских голосов, город, освещенный лишь бликами света, падавшими из окон салуна на спящих возле веранды лошадей, производил жутковатое впечатление. Сара подняла голову кверху Узкая полоса звезд светила оттуда, а по сторонам была тьма — словно черные занавески на окнах вдовьего жилища, — тьма, отделяющая Дедвуд от остального мира. Но в этой тьме Сара могла различить еще более темные пятна сосновых рощ на окружавших город склонах, и более светлые — там, где на склонах не росло ничего. Стволы сосен высились и по краям улицы, ветер свистел в их ветвях, холодный ветер позднего сентября, он вздувал юбки Сары, он нес запахи пищи, запахи дыма и конского навоза.

Сара зажала нос и ускорила шаги, а в голове у нее уже созрела тема для новой передовой статьи в газете.

Она миновала посудную лавку, овощной магазин, парикмахерскую, табачную лавку, магазин скобяных изделий, бесчисленное количество питейных заведений, после чего её удивленным глазам предстало большое освещенное снаружи здание театра (да, театра!) и афиша на нем, извещающая, что здесь дают пьесу «Мухи в сорняках» Джона Брохама. С улыбкой Сара задержалась у афиши и перечитала ее. «Так… Прекрасно… Очаги культуры…» К ее изумлению, в следующем квартале высился еще один театр — «Белла Юнион»!.. Впервые с момента прибытия в город она почувствовала нечто вроде воодушевления… Да, но где же церковь? Школа? В городе такого размера должно быть немало детей. Надо будет срочно выяснить, сколько именно…

В самом конце Главной улицы, там, где та круто поворачивала вправо, вереница деревянных домов обрывалась, и дальше в темноту уходили три улочки, по которым были разбросаны палатки, словно раскатившиеся бусины ожерелья, некоторые из них, — освещенные фонарями. Здесь, на развилке, как ни странно, было много пешеходов. Только мужчины. Они все останавливались, глазели на Сару, когда та проходила мимо, и шумно переговаривались. Особенно людно было вблизи нескольких домов по левую сторону, где то и дело открывались двери, слышались звуки пианино, женский смех.

Все эти дома — их было шесть — отличались единообразием: узкие, без всяких украшений, окна закрыты тяжелыми драпировками, двери сплошь деревянные, без стекол.

«Тут что-то не так», — подумала Сара, останавливаясь перед «Домом Розы» Остальные тоже имели названия, написанные на вывесках: «Зеленая дверь», «Золотишко», «Золотая жила», «Приют голубков», «Дом Анжелины». Наверное, тоже кабаки…

Сара решила, что единственный выход — постучаться в «Дом Розы». Так она и сделала и стала ожидать результата, крепко прижимая к себе кошелек с деньгами. Принимая во внимание шум, доносящийся изнутри, было неудивительно, что никто не ответил на ее стук. Журчащий звук послышался где-то рядом. Мужчина оторвался от стены одного из соседних домов и зашагал в темноту, в сторону палаток. Не видя стоящую у дверей Сару, он остановился, изогнулся немного, громко испортил воздух и двинулся дальше.

Сара постучала еще раз, значительно громче.

— Никто никогда не стучит в дверь к Розе, — произнес сзади нее густой голос. — Заходите сразу.

Она вздрогнула и резко обернулась, крепко сжимая руки.

— Господи, как вы испугали меня!

— Я не хотел.

Высокий мужчина стоял очень близко к ней. Лицо его оставалось в густой тени.

— Скажите… пожалуйста, это единственный дом Розы у вас в Дедвуде?

— Самый что ни на есть единственный. — В его голосе послышалась усмешка. — Вы новенькая в нашем городе?

— Да. Я ищу мою сестру Аделаиду. Мне сказали, она живет у миссис Хосситер, наверху. Только почему-то она сменила имя на Ив.

— Я знаю Ив.

— Знаете?

— Довольно хорошо, можете не сомневаться. Значит, вы ее сестра?

— Да. Меня зовут Сара Меррит. Я только что приехала из Сент-Луиса.

Она протянула ему руку в перчатке. Он крепко сжал ее и держал так некоторое время, в течение которого она тщетно пыталась разглядеть его лицо под широкими полями шляпы.

— Ноа Кемпбелл.

— Мистер Кемпбелл… — повторила она, пытаясь отнять у него свою руку, которую он сжимал все крепче.

— Привет, мисс Меррит, — проговорил он. — Какая неожиданная радость. Разрешите мне проводить вас в дом и представить мисс Розе. Она хорошо знает, где сейчас ваша сестра.

Словно танцуя старинную алеманду, он ввел Сару в раскрытую дверь и, только когда та захлопнулась за ними, отпустил ее руку.

— Приветствую вас в доме Розы, мисс Меррит, — произнес он торжественно, обводя рукой большую комнату, представшую ее глазам.

Как в ночном кошмаре, стояла она, прилипнув к полу, оглядывая помещение: в мутном свете ламп — мебель с претензией на роскошь, клетка с попугаем, который скачет по шестку и беспрерывно резко кричит: «Доллар в минуту! Доллар в минуту!» Плотные портьеры с кистями, тяжелый запах виски и пережаренной яичницы, витки сигаретного дыма. И много полупьяных мужчин, а среди них неряшливая толстая женщина в зеленом, с ярко накрашенными губами и пером в рыжих высоко взбитых волосах. Огромное декольте напоминает голую детскую попку; во рту у нее торчит сигара, она обнимает одной рукой огромного бородатого мужчину, в то время как он оглаживает ее круп.

Сара резко повернулась к Ноа Кемпбеллу.

— Тут какая-то ошибка! Это не частный дом.

— Да уж, вряд ли.

Наконец она смогла разглядеть его лицо: густые темно-рыжие усы, нос картошкой с небольшой впадиной на кончике, серые глаза, глядящие внимательно, с усмешкой, на Сару.

— Пошли. Познакомлю вас с Розой.

Он положил руку ей на спину. Она отшатнулась.

— Перестаньте! Я сказала вам, моя сестра работает на верхнем этаже у миссис Хосситер. И, пожалуйста, не трогайте меня!

Он немного отодвинулся, продолжая изучать ее с той же внимательной иронической улыбкой,

— Немного трясутся поджилки, а?

— Ужасное место! Выглядит, как настоящий дом терпимости.

Он бросил ленивый взгляд на женщину в зеленом, потом перевел его на Сару.

— Скажу вам вот что… — Так же лениво он осмотрел ее с ног до головы. — Я вполне нормальный парень. Роза может поручиться за меня. Никаких штучек, никаких грубостей. Люблю, чтобы все обыкновенно, как у людей. Две-три рюмочки для начала… И плачу хорошо, чистым золотом… У меня нет ни болезней, ни вшей. Я даже помылся только что, клянусь… Можете сказать Розе, что поладили уже с первым клиентом. Договорились?

— Простите! — Сара почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Кожа у нее на груди натянулась, словно колбасная кожура, и ей потребовались немалые усилия, чтобы не залепить своему собеседнику хорошенькую пощечину.

— Я понимаю, — доверительным тоном добавил он, взяв Сару под локоть, как бы собираясь препроводить ее к хозяйке. — Первая ночь в незнакомом месте, и вы, конечно, немного нервничаете. Но зачем приплетать историю о том, что какая-то Аделаида здесь и она ваша сестра?

— Да, Аделаида моя сестра! — Сара вырвала руку и в ярости повернулась к нему. — И не смейте ко мне прикасаться!

Он поднял кверху обе руки, как если бы она наставила на него шестизарядный револьвер.

— Ладно, ладно, — отступился он, — прошу прощения, если что… — Голос его сделался более раздраженным. — Все вы тут со странностями. Вас не поймешь. В жизни не встречал хотя бы одну такую женщину нормальную.

— Я не такая женщина, говорю вам! — прошипела она, совершенно подавленная всем происходящим. Несколько мужчин приблизились к ним.

— Эй, Ноа! Чего там у тебя? Не ладится, что ли?

— Да… эта вот, высокая, с длинными ногами. Мне такие нравятся. А она…

— Новенькая? В самый раз сейчас заиметь здесь свежатинку!

— Как тебя зовут, милашка?

Один из мужчин, обладатель козлиной бороды, протянул к ней руку, Сара отпрянула и, наверное, упала бы, если бы Кемпбелл не поддержал ее. Она вырвалась и, сдерживая дрожь и ужас, охватившие ее, подняла сжатые кулаки. Мужчины надвинулись плотнее. Большинство из них — громкоголосые, возбужденные, с влажными губами и красными лицами. Их волосам требовалась стрижка, ногтям — чистка, а шеям — хорошая баня. Почти все выглядели старыми, с истасканными лицами, но были и совсем юные, красневшие так же, как и Сара.

Мисс Роза с другого конца комнаты обратила внимание на сутолоку возле Сары и вопросительно подняла брови.

— Эй, Ноа, — спросил в это время один из мужчин, — откуда ты раздобыл новенькую?

— С улицы, — ответил тот. — Но ты отвали, Льюис, сегодня она занята…

Роза уже прокладывала к ним путь — одна рука на толстом бедре, груди, как парочка ярко-розовых пушенных ядер. На лице написано высокомерие, в одном согнутом пальце она держала сигару. Она шла через толпу, как плуг идет по пашне, и, остановившись перед Сарой, окинула ее с ног до головы презрительным холодным взглядом белесых глаз. Затянувшись сигарой, она выпустила дым из ноздрей; серое перо качалось в ее прическе, как на головном уборе индейских вождей. Она сказала:

— Что тут случилось, Ноа?

Сара сердито спросила:

— Это вы Роза Хосситер?

Вблизи кожа мадам Розы очень напоминала домашний сыр, крашеный рот был ненормально велик. Черная краска растекалась по венам и собиралась под глазами в темные набухшие мешки. Когда она раскрыла рот, обнаружилось, что впереди нет ни одного зуба, и пахло от нее сигаретным дымом, к которому примешивался аромат цветочного одеколона.

— Да, это я, — проговорила Роза. — А кому я потребовалась?

— Меня зовут Сара Меррит. Я сестра Аделаиды.

Холодные глаза Розы снова оглядели стоящую перед ней женщину в плоской фетровой шляпке, в дорожном костюме с высоким воротником; задержались на невыразительной груди и бедрах.

— Мне не нужны новые девушки. Зайдите в другой дом.

— Я не ищу работы. Мне нужна Аделаида.

— У меня нет девушки с таким именем.

Роза отвернулась и пошла в глубь комнаты. Сара повысила голос:

— Мне сказали, ее называют здесь Ив.

Роза остановилась и повернулась к ней.

— Откуда вы взяли? Кто вам сказал?

— Вот он.

Сара указала кивком головы на Кемпбелла.

Роза Хосситер поковыряла ногтем большого пальца влажный кончик сигары, перед тем как ответить. Потом спросила:

— Что вы хотите от нее?

— Я приехала сказать ей, что наш отец умер.

Роза поднесла сигару ко рту, вдохнула дым, резко повернулась, бросила через плечо:

— Ив сейчас работает. Приходите завтра днем.

Сара шагнула вперед и произнесла решительно:

— Я хочу видеть ее сейчас! Немедленно!

Роза повернулась к ней своим внушительным задом, стали видны все ленты ее прически.

— Уведи ее отсюда, Ноа, — обратилась она к Кемпбеллу. — Ты ведь знаешь, мы не позволяем сюда заходить таким…

Кемпбелл притронулся к локтю Сары.

— Лучше вам уйти отсюда.

Она резко дернулась, ударила его по руке своим кошельком с деньгами.

— Я сказала вам, не смейте меня касаться! — Ее глаза потемнели от возмущения. — Здесь общественное место, такое же, как ресторан или как… как платная конюшня. И я имею не меньше прав находиться тут, чем все эти мужчины!

Указательным пальцем она включила в невидимый полукруг всех гомонивших мужчин и женщин.

— Роза хочет, чтобы вы ушли.

— Я послушаюсь вашей Розы после того, как узнаю, работает ли у нее моя сестра и что она делает. Вы думаете, я поверю, что служанка верхнего этажа занята на работе в это время суток? Я не такая идиотка, мистер Кемпбелл!

— Не служанка верхнего этажа, а девушка верхнего этажа, — поправил он.

— Какая разница?

— У нас в Дедвуде есть разница. Ваша сестра — проститутка, мисс Меррит, но тут мы называем их девушками с верхнего этажа. А таких, как Роза, — он кивнул в ее сторону, — считаем хозяйками. В этом конце города у нас сплошь бардаки… Вы все еще хотите видеть вашу сестру?

— Да, — упрямо бросила Сара.

Она отошла от него и села между двумя дурно пахнущими мужчинами на свекольного цвета диванчик с витыми ручками красного дерева. От одного из мужчин несло застарелым потом, от другого серой. Она сидела неподвижно и напряженно, сложив руки на кошельке, лежащем на коленях. Она не относила себя ни к слезливому, ни к трусливому типу людей, но то, что ее сестра находится сейчас наверху и обслуживает в эту минуту постороннего мужчину, вызывало у нее спазмы в горле. Оба ее соседа по дивану придвинулись к ней плотнее, касаясь ногами ее бедер, и сердце у нее тревожно забилось.

Тот, что слева, достал пластину жевательного табака, сунул в рот. Тот, что справа, неотрывно глядел на нее, в то время как она старалась сосредоточить взгляд на попугае.

— Доллар в минуту! Доллар в минуту! — кричала время от времени птица.

Вскоре Ноа Кемпбелл отвлек ее от лицезрения попугая. Она взглянула на него, как ей казалось, с благородным негодованием: мужлан, даже головной убор не снимает в помещении, не говоря об оружии — надвинул шляпу низко на глаза, а кобура с револьвером болтается на бедре.

— Если вы не одна из «девушек сверху», — начал Кемпбелл, — вам совершенно нечего здесь делать. Поскольку я вас привел сюда, Роза попросила меня увести вас. Решайте — вы уйдете сейчас или вам придется иметь дело с Флосси. — Он кивнул в сторону женской фигуры, пробиравшейся к ним сквозь толпу. — Сомневаюсь, чтобы вы получили удовольствие от знакомства с ней.

Рядом с ними уже безмолвно возникла огромная индианка, краснокожая амазонка шести футов ростом, если не больше, словно вытесанная из дерева несколькими ударами топора, потом подсушенная на костре и вставленная в ботинки внушительных размеров, на гвоздях. У нее были крошечные глаза, темные и без всякого выражения. Неровная кожа напоминала поверхность клубничных ягод. Густые волосы клубились на затылке; ее руки могли бы легко обхватить ствол пушки времен Гражданской войны.

— Эй, ты, — ткнула она пальцем в сторону Сары. — Убирай отсюда задницу!

Страх горячей волной разлился в груди Сары. Она с трудом сглотнула, посмотрела в неподвижные глаза Флосси и уже не могла отвести от них взгляда, как привороженная.

— Мой отец умер, — услышала она себя. — Я не видела сестру пять лет. Хочу поговорить с ней, больше ничего.

— Поговоришь завтра. А сейчас поднимай свой тощий зад и уматывай!

Флосси слегка наклонилась, схватила Сару за плечи и подняла в воздух со свекольного диванчика. Сара повисла на ее вытянутых руках, словно шерстяной костюм на вешалке в магазине.

— Отпустите меня, пожалуйста, — произнесла Сара дрожащим голосом. Ее плечи почти касались мочек ушей. — Я уйду сама.

Флосси разжала руки и выпустила Сару, как выпускают сброшенную карту. Ее колени ударились друг о друга, она чуть не упала, но все же удержалась на ногах.

— Флосси! — раздался чей-то голос. — Оставь ее в покое!

Сара выпрямилась, оправила жакет. Кто это крикнул?.. На середине голой лестницы, спускающейся прямо в центр комнаты, опираясь на топорной работы перила, стояла женщина. Ее иссиня-черные волосы обрамляли лицо и вызывающе торчали над уголками рта. Кожа была по контрасту очень белой, глаза обведены черной краской, губы — сплошной красный цвет. Она была в нижней рубашке и белых панталонах, поверх которых надела темное прозрачное кимоно с двумя алыми маками, приходящимися на определенные части тела. У нее было такое же холодное выражение лица, как у мадам Розы, и так же не предвещавшее ничего хорошего, как у Флосси.

Женщина подошла вплотную к Саре и остановилась.

— Какого черта ты заявилась сюда? — спросила она ледяным тоном.

— Полагаю, я первая должна была бы задать тебе этот вопрос, — ответила Сара.

— Я здесь работаю и не желаю, чтобы мне мешали, когда я занимаюсь с клиентами.

— С клиентами! Боже мой, Аделаида, как ты…

— Меня зовут Ив! — резко сказала она. — С Аделаидой покончено. Скажу больше: она никогда не существовала!

— Ох, Адди, что ты с собой сделала? — Сара коснулась рукой ломкого темного локона возле губ сестры. Аделаида отпрянула.

— Убирайся отсюда! — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Я не звала тебя приезжать и не хочу видеть.

— Но ты мне писала. Сообщила, где находишься.

— Может быть, так. Но никогда не думала, что ты потащишься за мной. Уходи отсюда!

— Адди, наш отец умер.

— Уходи, я сказала!

— Адди, ты слышишь? Папа мертв,

— Мне все равно. Убирайся!

— Я приехала сюда из Сент-Луиса.

— Наплевать!

Сара, не помня себя от ужаса, обнаружила, что как привязанная следует за сестрой, — та шла в сторону круглого стола, за которым сидели несколько мужчин и тянули виски.

— Снукер, ты следующий, дорогуша. Извини, что задержалась.

Аделаида положила руку на плечо пожилого бородача в красной клетчатой рубахе и в подтяжках. Тот повернул голову, взглянул на Сару. Аделаида, коснувшись щеки мужчины, отвела его взгляд, заставила поглядеть на себя.

— Чего уставился на нее? Она никто. — С этими словами Аделаида наклонилась и впилась накрашенным ртом в его старческие губы. Сара повернулась и пошла прочь. Ноа Кемпбелл догнал ее, взял за локоть.

— Я вам сказала, не прикасайтесь ко мне! — В который уже раз она отдернула свою руку от руки человека, который был, вероятно, одним из клиентов ее сестры.

Собрав все свои силы, она с достоинством и с разбитым сердцем пошла к выходу.

Глава 2

Придя в гостиницу, Сара легла в постель и долго лежала, будучи не в состоянии уснуть, напряженно вытянувшись под одеялом. Она не была зеленым новичком, не знающим ничего о жизни. Когда ей исполнилось семь, а сестре всего три, их мать убежала из дома с любовником. Разве Сара не поняла с тех пор, что чувственность, похоть могут искалечить людям жизнь?

Позднее, с двенадцати лет, она уже работала в типографии у отца — наборщиком, а с пятнадцати стала сама писать статьи. С той поры с какими только проявлениями человеческой натуры она не сталкивалась! Но научилась сдерживать собственные эмоции и давать волю своему гневу или сочувствию только на газетной бумаге. «Слишком сильно переживая, теряешь объективность», — любил повторять отец, и, так как не было на земле человека, кого она больше почитала, чем Айзика Меррита, его слова она запомнила раз и навсегда. И продолжала тем временем узнавать и изучать изнанку жизни — людскую жестокость, безнравственность, жадность и бездушие, похоть.

Но сейчас совсем другое дело. Сейчас речь идет о ее младшей сестре Аделаиде, Адди, с нем она делила постель в раннем детстве, с кем вместе болела ветрянкой и корью и кого, заменяя мать, учила начаткам чтения и письма, манерам и ведению домашнего хозяйства. Аделаида, которая так тяжело переживала уход матери… Аделаида — в этом ужасном месте совершает эти ужасные дела с этими ужасными мужчинами!..

Перед глазами Сары вновь возникла большая комната в борделе — мокрогубые клиенты, мадам с сигарой во рту… Вырождение, упадок… Что заставило Аделаиду пойти туда? Сколько времени она уже там? Занимается ли она проституцией с тех самых пор, как ушла из дома?

Пять лет… Сара прикрыла глаза… Пять долгих лет — и все ночи с этими мужчинами… Она снова широко открыла глаза… Пять лет или пять ночей — где мера порочности и разврата, и какова она?..

Да, настоящий шок испытала Сара, увидев свою сестру в этом греховном наряде, располневшую фунтов[2] на двадцать, с размалеванным лицом и перекрашенными завитыми волосами. Когда Сара видела ее в последний раз, та была юной и тонкой, с длинными и шелковистыми белокурыми локонами, с нечастой робкой улыбкой. Она была истинной христианкой, послушной дочерью и любящей сестрой. Что заставило ее так измениться? Что?..

«Черт побери! Вo что бы то ни стало я должна узнать это!»

Утром ее разбудило тихое звяканье крышки на баке с водой в холле. Раскрыв глаза, она уперлась взглядом в голые балки потолка. Постепенно память вернула ей события вчерашней ночи и утвердила уверенность, что она непременно вырвет сестру из дома мадам Розы.

Она вскочила с кровати, открыла один из чемоданов, разложила на одеяле одежду. Отворила дверь, выглянула в коридор, схватила в комнате эмалированный кувшин и поспешила к бачку с водой. Опустив туда палец, прошептала с гримасой: «Ой, ужас! Просто ужас!», но окунула кувшин и понесла в комнату плещущуюся ледяную воду. Несмотря на холод, она тщательно умылась с мылом и мочалкой.

Через полчаса Сара уже выходила из дверей «Большой Центральной», все еще вздрагивая от холода; волосы у нее были собраны в пучок на затылке, одета просто и строго: черные ботинки на высоком каблуке, коричневая широкая юбка, такого же цвета блуза и двубортный шерстяной жакет.

Сентябрьское утро было прохладным. Остановившись на углу тенистой дорожки, она снова содрогнулась, взглянула в обе стороны поперечной улицы и стала натягивать перчатки, прижимая под мышкой кошелек с деньгами и держа в зубах свой дешевый блокнотик. Затем двинулась по дощатому настилу улицы, ее каблуки выбивали частую дробь, пока не дошла до перекрестка с улицей, которая оканчивалась за гостиницей, там, где Дедвудский ручей с грохотом впадал в Уайтвудский. За ними вставала стена ущелья, заслонявшая их от солнца. Сара вычислила, что ущелье тянется с северо-востока на юго-запад и что она сама сейчас и «Большая Центральная» находятся на его юго-западном конце, а квартал публичных домов и ее сестра — на северо-восточном.

Идя по улице, она глядела вверх — на бирюзовое небо, на вызывающие головокружение отвесные стены каньона, заканчивающиеся бурого цвета скалами с одной стороны и белыми, похожими на башни, с другой. А вместе они напоминали огромную акулью пасть, готовую проглотить протекающий далеко внизу поток. Скалистые склоны были либо совсем голы, либо поросли огромными соснами, которые темно-зелеными пятнами покрывали их в разных местах, тыча в небо свои темные верхушки, как грозящие пальцы. Но было много и сухих, мертвых деревьев — целые заросли. Отсюда и название каньона и города — «Мертвый Лес».

Сам город выглядел как совершенно случайно возникший в этих зарослях и загнанный какими-то сверхъестественными силами на самое дно ущелья. Он начинался тут множеством палаток и хижин, шел потом вверх по склонам, к расщелине, напоминавшей по форме бутылочное горлышко, и там превращался в единственную прямую улицу — Главную. Но и на ней здания были разбросаны как попало, в спешке, в лихорадке… в «золотой лихорадке», построенные или купленные на неделю, на две, на месяц, пока не повезет их владельцу.

Да, город возник здесь по воле случая, и это ощущение усиливалось видом многочисленных рудопромывочных желобов, заброшенных или действующих, похожих на молчаливых жирафов, расставивших ноги и пригнувших шею к ручью, чтобы вдоволь напиться.

Сара шла теперь по Главной улице, несколько оживлявшейся многочисленными вывесками: мясника, адвоката, врача, еще одной гостиницы, пробирщика (проба металлов), игорных домов («Монтана-Клуб» и «Чикаго-Рум» были самыми большими зданиями во всем городе, и на их дверях висели хвастливые извещения, что эти двери никогда не закрываются), еще были вывески парикмахера, кузнеца, пивовара, многочисленных салунов (Сара насчитала тринадцать и перестала считать), пекаря, торговца скобяными изделиями и, конечно, публичных домов. В общем, как она и опасалась, здесь было все для мужчин и ничего для женщин. Ни единого магазина с товарами женского ассортимента.

Существование двух театров немного согревало душу, но здания при свете дня оказались с дощатыми стенами и брезентовыми крышами. Деревянный «Столб Свободы» на углу Главной и Золотой улиц свидетельствовал, что здесь хоть как-то отмечалось Четвертое июля — столетие со дня образования Соединенных Штатов. Радовало также, что кто-то начал сооружать деревянные водопроводные трубы — видимо, чтобы собирать воду из подземных ключей для домашних нужд.

Сейчас, в половине восьмого, город, казалось, был занят своими делами. Но люди отрывались от них, чтобы взглянуть на Сару. У некоторых отвисали челюсти, другие слегка краснели. Большинство механически приподнимали шляпы. У ручья мужчины занимались открытой промывкой золота. Ночные игроки выходили из дверей игорных домов с припухшими глазами. Из окон пекарни повеяло ароматом хлеба, и Сара ощутила, как она голодна — до головокружения. У конного двора запрягали лошадей. В конце улицы она обнаружила баню и возрадовалась. Двое мужчин разжигали огонь под огромным котлом. Сара остановилась, лелея мечту окунуться в горячую воду, и была очень разочарована, когда увидела, как в этот чан стали бросать грязную одежду и помешивать ее там длинными палками.

— Доброе утро, — обратилась она к ним.

Оба мужчины отреагировали, как и большинство: уставились на нее, словно на привидение.

— Доброе утро, — откликнулись они потом с испугом.

— Это прачечная или баня?

— Ни то, ни другое, мэм. Мы продаем старье.

Ей понадобится старье на тряпки. Печатная машина оставляет много пятен.

— Хорошо, — сказала она. — Я смогу у вас потом купить?

— Конечно, мэм. Старатели после бани надевают все новое, а старье отдают нам. Мы его вывариваем. Также и те, кто из публичных… — Напарник толкнул говорившего под локоть. — Я хотел сказать, с того конца улицы… Извините, мэм, если что не так… Это наш бизнес.

— Желаю успеха, — проговорила Сара. — Я буду вашим клиентом. Всего доброго, джентльмены.

— Подождите! — крикнули они разом, когда она уже повернулась и пошла. Сара остановилась.

— Кто вы?.. Я… я хочу сказать, мое имя Генри Танби, а это Скич Джонсон.

Тот, кто поменьше ростом — Танби, — снял шляпу и прижал ее обеими руками к груди. Чертами лица и короткой шеей он напоминал бульдога.

Сара подошла ближе, пожала им руки.

— Очень приятно, — молвила она, — мистер Танби, мистер Джонсон.

Второй мужчина был моложе, худой, с прыщавым лицом и, видимо, не слишком красноречив.

— Я Сара Меррит из Сент-Луиса. И я собираюсь здесь выпускать газету, как только прибудет моя печатная машина.

— Газету? Вот это да… Вы приехали почтовым?

— Да, этой ночью.

— Вот это да… — повторил Танби и надолго задумался, глядя с застывшей улыбкой на Сару и забыв надеть шляпу.

Наконец он вспомнил об этом, но Джонсон по-прежнему, с полуоткрытым ртом, не сводил глаз с Сары. Танби толкнул его в бок.

— У него совсем нет манер, мэм. Глазеет, словно никогда раньше не видел женщин. Конечно, если по правде, в этом ущелье их особенно не увидишь.

— Да, я знаю, — отозвалась Сара.

Самовлюбленная женщина наслаждалась бы впечатлением, которое она здесь производит на мужчин. Сару, не избалованную их вниманием, это просто изумляло и забавляло.

— Я должна идти, джентльмены, — сказала она.

— Если что-нибудь понадобится, — крикнул Танби ей вслед, — только скажите нам! Мы всегда готовы помочь леди!

— Спасибо, мистер Танби, — повернулась к ним снова Сара. — Приятно было познакомиться, мистер Джонсон.

Джонсон вышел наконец из ступора и даже помахал рукой Саре.

Продолжая путь, Сара снова и снова с удивлением думала о том изобилии внимания, что оказывают ей здешние мужчины. И она была достаточно честной с самой собой, чтобы отдавать себе отчет в его причинах. Она знала, как мало женщин на золотых приисках — слышала и читала об этом, но не представляла положения дел в действительности. Сейчас у нее преимущественное положение, говорила она себе, но решила, что никогда не станет этим злоупотреблять, но и не откажется использовать, если наступит такая необходимость. В конце концов, она здесь совсем одна, на новом месте, да еще с такой целью, как начать выпуск газеты — и, конечно, ей потребуется помощь, и поддержка, и руководство. Танби, Джонсон, Коротышка Рис, Брэдиган, кто ссудил ей деньги — надо запомнить имена людей, дружески отнесшихся к ней.

За время своей прогулки она уже видела несколько банков, но лишь один из них обслуживал частных лиц. У его входа красовалась звучная вывеска: «Торговый и рудничный центр Пинкни и Шталя, обмен банкнот, ссуды, единственный большой железный сейф на всех рудниках, принимаем на хранение золотой песок».

Саре пришлось подождать у закрытых дверей, банк открывался в странное время: в двадцать минут девятого. Точно в это время низенький толстый человечек в тесном костюме и в галстуке со свободным узлом растворил двойные двери, и его брови удивленно взметнулись, когда к он увидел Сару.

— О, я не сплю? — спросил он. — Кто вы? — У него была лысая и розовая голова, как июньская слива.

— Нет, не спите, — ответила Сара. — Я пришла разменять чеки Уэллс Фарго.

— Прошу вас, входите. — Он пропустил ее вперед, потом протянул руку. — Меня зовут Элиас Пинкни, к вашим услугам.

Он смотрел ей в глаза с вежливой улыбкой, хотя ему приходилось для этого довольно высоко задирать голову.

— Сара Меррит.

— Мисс Меррит, весьма, весьма рад.

Снова ей пришлось чуть ли не вырвать свою руку из его. Пинкни никак не хотел ее отпускать, приблизившись к Саре настолько, что она вынуждена была отступить назад.

— Хочу сказать вам, вы прекрасно выглядите… Прекрасно выглядите.

Он что, всегда по два раза повторяет сказанное? Как утомительно!

— Я только что приехала сюда и мне нужен золотой песок, чтобы купить себе еду.

— Совсем нет, совсем нет. Вам не нужно золото, если вы позволите мне угостить вас завтраком. Это для меня честь… для меня честь.

Его неприкрытое давление испугало Сару, не привыкшую решительно отказывать людям. Но она собралась с силами, чтобы сделать это сейчас по возможности изящно.

— Благодарю вас, мистер Пинкни, но у меня сегодня очень много дел. Я ведь намерена издавать в Дедвуде газету. Первую в городе газету.

— Газету? Это прекрасная новость. Прекрасная новость. В этом случае я представлю вас жителям этой улицы. Всей улицы.

— Спасибо еще раз, но не хочу отнимать ваше драгоценное время. И мне нужен золотой песок, если вы будете так любезны.

— Конечно, конечно. Прошу вас, проходите сюда… Было сразу видно, что мистер Пинкни истинно деловой человек, несмотря на его нескрываемый интерес к ее личности. Она обменяла один из чеков на золотой песок который высыпала в свой кошелек из оленьей кожи и заплатила положенные пять процентов налога за сделку. Остальные чеки оставила в банковском сейфе под один процент в месяц за услуги. До того как уйти, она договорилась с Пинкни, что в будущем будет бесплатно пользоваться сейфом, а взамен предоставит его банку возможность свободной рекламы в ее газете.

— Я вижу, вы женщина, у которой голова на плечах, — заметил он. — Голова на плечах.

— Надеюсь, что так, мистер Пинкни. Благодарю вас. — Она намеревалась избежать прощального рукопожатия, но не удалось, в нарушение этикета мистер Пинкни первым протянул руку. А получив в свое распоряжение руку Сары, томительно долго не выпускал ее, глядя снизу вверх ей в лицо.

— Приглашение на обед остается в силе, мисс Меррит. Я вскоре дам о себе знать… Дам о себе знать.

С золотом в кошельке, она поспешила покинуть помещение банка и на улице облегченно вздохнула. Какой неприятный человечек! Без сомнения, богатый, в свежем белье, и такой уверенный, что деньги и положение обеспечат ему любую женщину в этом городе. Хорошо, что во время этих рукопожатий она была в перчатках.

Ее желудок давно требовал пищи. Она остановилась у аляповатого здания первой же закусочной, которая называлась «Еда у Рукнера», и вошла туда. Помещение было заполнено мужчинами, которые переговаривались, глазели, свистели, проходили то и дело без видимой причины мимо ее стула, иногда приподнимая шляпы, и снова, тесно сдвинувшись, о чем-то говорили друг с другом. Никто из них, однако, не садился в непосредственной близости от нее и, таким образом, она оказалась здесь как бы центром внимания, окруженным кольцом пустующих стульев.

Юноша лет шестнадцати подошел к ней принять заказ.

— Доброе утро, мэм. Чем могу служить?

— Доброе утро. Можно мне получить бифштекс, несмотря на ранний час? Я ничего не ела с середины вчерашнего дня.

— Говяжьего нет, мэм, извините. Здесь не так уж много места для выпаса скотины, в этом ущелье. Но у нас есть мясо бизона. Тоже неплохое.

Она заказала кусок бизоньего мяса с жареным картофелем и кофе с печеньем — причем видела, что все присутствующие проявляли нескрываемый интерес к ее меню.

Когда юноша отошел от стола, Сара надела крошечные очки овальной формы, раскрыла записную книжку, достала из сумки ручку и пузырек с чернилами и, не обращая внимания на людей, не сводящих с нее глаз, принялась за самую первую статью для будущей «Дедвуд кроникл».

«Золотым песком на сумму полтора доллара приветствовал Дедвуд редактора своей газеты…» Так начиналась ее статья, в которой она отдавала должное всем, кто помогал ей с момента ее прибытия в город.

Она все еще писала, когда прибыла пища.

— Извините, мэм.

Не юноша, принимавший заказ, а зрелый мужчина в подтяжках стоял над ней с блюдом шипящего мяса, от которого шел невообразимо прекрасный аромат.

Она подняла глаза, закрыла блокнот, отодвинула его на край стола.

— О, простите меня… Ммм, как изумительно выглядит!

— Надеюсь, вам придется по вкусу мясо бизона, — сказал мужчина. — Мы бы зажарили для вас говядину за милую душу, если бы она была. — Он поставил блюдо на стол и ждал, пока Сара завинчивала крышку чернильницы и снимала очки. — Меня зовут Тедди Рукнер, мэм, — продолжал он. — Я владелец этого заведения.

Ему было, наверное, за тридцать — светловолосый, голубоглазый, с ямочками на щеках, улыбчивый, по-мальчишески привлекательный.

Сара протянула ему руку.

— Мистер Рукнер, я Сара Меррит. Приехала сюда издавать газету.

И после рукопожатия он все еще не уходил. Он обтер ладони о бедра и кивнул на ее блокнот:

— Сразу сообразил, вы не просто так, когда увидел, что пишете. Приятно тут видеть настоящую женщину. Где вы собираетесь выпускать вашу газету?

— Да, мне нужно помещение. Сама я пока остановилась в «Большой Центральной».

— Есть тут один пансион. Меблированные комнаты и еда. У Лоретты Раундтри. Попробуйте, если хотите.

— Спасибо.

Она взялась за вилку, надеясь, что, может быть, теперь он наконец уйдет — желудок у нее ныл, — но хозяин не торопился. Он продолжал задавать вопросы, пока она не поняла, что стала предметом особого его внимания. Не склонная вообще краснеть, она залилась румянцем и наклонила голову к тарелке. В конце концов он понял, что мешает ей есть, и удалился, предварительно заметив:

— Ну, я лучше пойду, а вы ешьте. Если чего-нибудь еще, прямо говорите мне. Этого кофе у нас залейся!

Она сидела здесь уже около часа, и за это время никто из посетителей не ушел. Наоборот, комната все больше наполнялась — пришло еще, наверное, дюжины две мужчин. Они держались тихо, ненавязчиво, даже застенчиво — как дети, собравшиеся посмотреть на чудо — например, на спящего слона; делая вид, что не обращают на нее никакого внимания, не произнося ни слова, которое бы ее касалось. Но было совершенно очевидно, что слух о ее визите сюда распространился достаточно далеко и все вновь пришедшие заявились с одной целью: взглянуть на нее. Уже заняты были почти все места, входили новые посетители и стоя пили кофе, а стулья в непосредственной близости от Сары оставались пустыми. Бросаемые скрытно взгляды анатомировали ее, она старалась не поднимать глаз от своей тарелки и блокнота, в котором продолжала время от времени писать. Взгляды некоторых были более откровенны, они связывали сидящую здесь с ее сестрой Ив, работающей у мадам Розы.

Кружка, из которой она пила кофе, не опустела и на четверть, когда Тедди Рукнер снова наполнил ее. Он был единственный, кто осмеливался приблизиться к ней. Когда на тарелке у нее ничего не осталось, он снова подошел, на этот раз с куском яблочного пирога.

— От моего ресторана, — провозгласил, он, — и вся еда тоже за наш счет.

— О, мистер Рукнер, я не могу принять ваш подарок. Вы слишком щедры.

— Одно удовольствие для нас, мэм. Я настаиваю. Ваше прибытие — вот настоящий подарок. Ничего лучше — с тех пор как мы видели тут последние свежие фрукты!

Снова испытывая неловкость от того, что невольно находится в центре внимания, она принялась за яблочный пирог и съела уже добрую половину, когда услышала часто повторяющиеся приветствия:

— Доброе утро, шериф!

— Привет, ребята, — раздавалось в ответ, пока вновь пришедший пробивался сквозь толпу.

Он остановился у дальнего конца стола, за которым сидела Сара, и так стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока. Даже с опущенными глазами Сара видела его черные штаны, револьвер, свисавший с бедра, и понимала, кто стоит перед ней.

Медленно подняла она голову, натолкнулась взглядом на серебряную звезду на его куртке, усы цвета ржавчины, черную ковбойскую шляпу, которую он не пожелал снять. В ярком свете дня особенно заметны были веснушки на лице — она никогда не любила усатые и веснушчатые лица. Он выглядел сильным, как мул, и был, в общем, вполне привлекателен — серые глаза и эта выемка на кончике носа. Некоторых женщин, она готова была принять это, мог привлечь его почти мальчишеский вид. Но ей этот человек был неприятен всем и, в первую очередь, своей вызывающей манерой поведения.

— Мистер Кемпбелл, — произнесла она спокойно, хотя кровь начала приливать к лицу. Он дотронулся рукой до полей шляпы.

— Мисс Меррит. Я зашел узнать, из-за чего здесь весь сыр-бор.

— Сыр-бор?

— Каждый раз, когда люди начинают скапливаться в одном месте, я обязан выяснять, что заставляет их делать это. Такая у меня работенка. Нередко все это кончается дракой.

Румянец на ее лице становился гуще, подогреваемый осознанием того, что здешний шериф — частый посетитель публичных домов и человек, близко, слишком близко знающий ее сестру, и предлагавший ей самой только вчера вечером, через час после ее прибытия в город, деньги за услуги интимного свойства. Неприятный и отвратительно самоуверенный, он торчит сейчас прямо перед ней со своим кольтом сорок пятого калибра, свисающим с бедра, и еще осмеливается не опускать глаз.

— Значит, вы шериф Кемпбелл?

— Да, верно.

Она отложила вилку и, глядя ему прямо в глаза, нарочито громко, чтобы ее слышали в самом дальнем углу помещения, сказала:

— У вас тут считается нормальным, в вашем пограничном городке, чтобы шериф посещал публичные дома, вместо того чтобы требовать их закрытия?

Кемпбелл не принял вызова. Он откинул назад голову и откровенно расхохотался. Вместе с ним смеялась добрая половина присутствующих. Отсмеявшись, он сдвинул шляпу на затылок, зацепил пальцами ремень, на котором болталась кобура.

— А вы настоящая злючка! — заметил он. Раздосадованная его миролюбивым тоном, чувствуя, что он подтрунивает над ней, Сара сняла очки и встала из-за стола.

— Прошу прощения, шериф, — проговорила она. — У меня много дел. Я ведь собираюсь прямо сейчас начать издание городской газеты. — Она собрала свои пожитки в сумку и продолжала, повысив голос: — Джентльмены, мое имя Сара Меррит. Я только что приехала сюда из Сент-Луиса и хочу издавать газету. Вашу газету. Мне необходимы две вещи, и я буду благодарна тем, кто поможет их найти. Во-первых, я хочу снять или купить здание, желательно из дерева, не из брезента. И, во-вторых, мне нужна информация. Свежая информация, без которой ни одна газета не может жить. Поэтому, пожалуйста… чувствуйте себя со мной свободно… останавливайте, где бы ни встретили, чтобы рассказать о том, что происходит в Дедвуде. Я хочу, чтобы «Дедвуд кроникл» была действительно вашей газетой. Для вас.

Когда она закончила свою маленькую речь, кто-то из дальнего угла закричал:

— А что, парни, почему бы не поприветствовать маленькую леди?

Шум приветствий (Кемпбелл хранил молчание) долго не стихал, а потом руки присутствующих стали тянуться к Саре; все хотели обменяться с ней рукопожатием — при этом назывались имена вроде Коротышка, и Лысый, и Колорадо Дик, и Джонни Картофельный Ручей, и прочие, подобные этим. Сару окружили мужчины со щербатыми ртами, в грязной одежде, с ладонями, жесткими, как порода, которую они промывали; люди с оловянными кружками в карманах, чьи жены остались в домах далеко отсюда; люди, умирающие от голода по женщине, но выражающие ей сейчас свое восхищение.

Ей наперебой объясняли, где найти Крейвена Ли, кто занимается недвижимостью, а также Патрика Брэдигана, кому она хотела отдать одолженные ей вчера полтора доллара; ей говорили, что типографская машина наверняка уже доставлена сюда мулами и получить ее надо на торговой станции, которой заправляет человек по имени Голландец Ван Арк.

Во время этой шумной беседы шериф Кемпбелл молча стоял тут же, не спуская с нее внимательного бесстрастного взгляда, смущавшего Сару. Он заговорил, только когда она направилась к двери.

— Зайдите ко мне за разрешением на эту вашу газету.

Она прошла мимо него, ничего не ответив, подумав про себя: «Как же, так я и пошла! Пропади ты пропадом, Кемпбелл!..»

Сначала она отправилась к Крейвену Ли, который занимался земельными участками и был агентом по недвижимости. Она нашла его в деревянной хижине на Главной улице, но оказалось, что в данное время он ничего не мог для нее сделать. Список будущих покупателей был длиннее, чем зима в Норвегии, и все, что он мог посоветовать ей, оставаться пока там, где она остановилась. По крайней мере, есть крыша над головой и кровать.

Затем она разыскала Брэдигана — тот сидел в салуне «Бизоний Горб», где пытался прийти в себя после вчерашней выпивки. Все взоры обратились на нее, едва она вошла туда — все, кроме Брэдигана. Он глядел на стакан, что был в его руках.

— Доброе утро, мистер Брэдиган, — сказала Сара из-за его плеча.

Он медленно повернул к ней голову, затем снял локти со стойки бара, постепенно выпрямляясь — каждая мышца в отдельности.

— Доброе утро, мисс Меррит.

Он поднял руну к шляпе, но так и не коснулся ее.

Сара была поражена, что он смог вспомнить, кто она такая.

— Я должна вам полтора доллара, золотым песком, мистер Брэдиган,

Она вынула кошелек, положила на стойку. Брэдиган наблюдал за ней налитыми кровью глазами и долго переваривал сообщенную ему информацию, прежде чем медленно заговорил с сильным ирландским акцентом. Его слова падали тяжело, как ранняя весенняя капель.

— Нет, милая красотка. У меня хорошие дела. И мне было приятно сделать это… Вот так…

При самом богатом воображении Сара не могла бы счесть себя «красоткой», но возражать не стала.

— Мистер Брэдиган… пожалуйста, — повторила она, взглянув на бармена и нескольких клиентов, внимательно наблюдавших за происходящим. — Я привыкла отдавать долги. А прошлой ночью… я даже не уверена… знаете ли вы, что у вас взяли деньги.

Он поднял вверх указательный палец, слабо улыбнулся, повернулся к своему стакану виски, оторвал его от стойки, приветствуя Сару,

— Рады видеть вас в Дедвуде, мисс Сара Меррит…

Поняв, что ничего не добьется от Брэдигана, Сара переменила тактику и обратилась к бармену, протянув ему кошелек с золотым песком.

— Вот, пожалуйста… Возьмите отсюда на полтора доллара и купите мистеру Брэдигану, что он захочет. — Уходя, она повторила: — Большое спасибо, мистер Брэдиган.

Он серьезно посмотрел на нее и наклонил в поклоне голову из-за стакана виски.

Был уже час дня, когда она вышла на улицу. В это время, она надеялась, в резиденции мисс Розы еще не приступили к ежевечерней работе. Туда и направила Сара с трепетом свои шаги — в район «плохих домов».

Воздух нагрелся, становилось душно, она сняла жакет, перекинула через руку. Тучи мух летали над покрытой навозом улицей, количество конных повозок здесь могло поспорить с количеством пеших прохожих. И сколько людей ни проходили мимо — ни одного женского лица! Она, кажется, начинала понимать то внимание, которое уделяли мужчины Дедвуда, ей и женщинам той профессии, что у ее сестры.

Входная дверь в дом Розы была, к удивлению Сары, не заперта. Она-то была готова искать вход с задней стороны и стучать там, пока не изранит себе костяшки пальцев. Вместо всего этого дверь поддалась на легкий толчок, и Сара оказалась в том самом мрачном, пропахшем табачным дымом «помещении», где уже была вчера. В комнате ни души, только устоявшийся запах виски, невымытых урн и пепельниц, и серы — все, что неприятно поразило ее прошедшим вечером. Свет в комнате не был зажжен. Красные тяжелые драпировки с кистями затеняли окна, оставляя небольшой треугольник для солнечных лучей, освещавших эти кисти, касающиеся пола. В полумраке Сара огляделась, замечая то, на что не обратила внимания вчера: картину, изображающую мясистую обнаженную женщину, возлежащую на едва различимой скамье, с вуалью между ног, что не мешало видеть темное пятно волос в интимном месте; а также вывеску на стене, где был нарисован палец, указывающий в сторону холла, и над ним надпись: ВАННА ПО ТРЕБОВАНИЮ; еще одна вывеска гласила: МЕНЮ. Сара подошла поближе и прочитала:

ВАННА ЭКСКУРСИЯ ПО-ФРАНЦУЗСКИ ТАК И ЭДАК С ПОКАЗОМ ПО СТАРИНКЕ.

Она содрогнулась, догадавшись, что меню имеет слабое отношение к пище. В растерянности, направляясь к внутренним дверям, прошла в ту, что слева от лестницы, ведущей наверх, и очутилась в длинном зале, в дальнем конце которого был выход, и оттуда неслись голоса, слышался звон посуды, пахло едой. Наверняка там у них столовая, решила она. По мере ее приближения туда все сильнее становился едкий запах — карболка, различила она наконец, когда дошла до предмета, исторгавшего его. Это был огромный медный чан, и рядом с ним — деревянные бадейки с водой и железная печка. Все здесь, включая влажный пол, пропахло дезинфекцией. От вшей… Она снова содрогнулась.

Зажав нос, она пошла дальше, остановилась у самого выхода из зала, прислушалась. Из-за полуоткрытой двери раздавался голос:

— …ручаюсь, он никогда раньше этим не занимался. Но то, что торчало в брюках, было больше, чем бычья кость. Я и говорю ему: спорим, дорогой, он у тебя, как у быка. Выпусти его на свободу, говорю я, и мы вместе взглянем на него.

— Ну а он?

— До чего был напуган — умора! Стоит как столб, кадык на шее прыгает, лицо краснее раскаленного железа. Ну, мне пришлось взять дело в свои руки… в руки, понимаете… Я уж сама достала для него…

Сара ступила на порог.

— Извините меня…

Рассказчица замолкла. Все уставились на вошедшую. В комнате за столом сидела Аделаида в длинном синем халате и с ней еще четыре женщины, среди них Флосси. Они ели тушеную курятину и яблоки, запеченные в тесте. На плитке у дальней стены толстая женщина грела кофейник. Та, что только что рассказывала, с интересом переводила взгляд с одной сестры на другую. Она была темнокожая.

— Аделаида, я бы хотела поговорить наконец.

Лицо Аделаиды окаменело.

— Чего тебе здесь надо? Я уже вчера сказала, что не желаю тебя видеть! Убирайся! — Она снова принялась за еду.

— Я проехала тысячу миль, чтобы отыскать тебя, и не уйду, пока мы не поговорим.

— Флосси! — Аделаида взмахнула вилкой. — Убери ее отсюда!

Индейская женщина резко отодвинула свой стул, и Сара вновь испытала чувство страха и беспомощности. Но ведь отец учил ее, что главным качеством газетчика должна быть смелость.

— Нет, подождите! — твердо произнесла она и прошла дальше в комнату, хотя сердце ее дрожало. Ткнув пальцем в сторону Аделаиды, она продолжала: — Я не из ваших клиентов, которых можно выставить на улицу. Я твоя сестра и пришла сюда, потому что беспокоюсь за тебя. Можете меня выгнать, даже избить, но сама я не уйду!.. Наш отец умер, и я привезла сестре ее долю наследства. Я также привезла его типографскую машину, чтобы начать свое дело в Дедвуде… Если ты не станешь разговаривать со мной сейчас, сестра, буду надоедать тебе постоянно. Так что выбирай!

Эта речь остановила Флосси и придала храбрости самой Саре, которая бросила на сестру испепеляющий, как ей казалось, взгляд. Аделаида встретила его с непреклонным видом, и тогда Сара продолжала:

— Кроме того, у меня к тебе письмо от Роберта. Выбирай одно из трех: или я сейчас отдам его тебе в присутствии твоих подруг, или напечатаю для твоего сведения в первом номере моей газеты, а лучше, если мы пойдем с тобой в тихое место и там обо всем поговорим. Что тебя больше устраивает?

Аделаида сжала зубы, кинула на стол вилку и вскочила на ноги — так, что ее стул закачался на задних ножках и чуть не упал.

— Ладно, будь ты проклята! Но не больше пяти минут. А потом ты либо сама выкатишься отсюда, либо Флосси тебе поможет это сделать! Поняла?

Она выскочила из кухни в развевающемся синем халате, прошла через зал, поднялась по лестнице. Сара следовала за ней.

Но перед этим помахала пальцем возле носа Флосси и заявила;

— А ты… если ты еще хоть раз дотронешься до меня, то очень пожалеешь…

Наверху Аделаида повела Сару через узкий коридор и там остановилась у пятой комнаты слева. Они вошли, дверь захлопнулась за ними, и Адди повернулась к сестре, сложив руки на груди.

— Ну давай, говори. Только быстро!

Поскольку Сара и так уже зашла в своей смелости достаточно далеко, она решила не успокаиваться на достигнутом.

— Если это та комната, где ты занимаешься своей работой, — сказала она, — я отказываюсь разговаривать здесь с тобой.

— Это моя собственная комната. А работаю я, между прочим, рядом. — Она кивнула в сторону стенки. — Начинай, старшая сестрица, потому что ты мне уже изрядно надоела!

— Значит, ты здесь живешь?

Сара оглядела небольшую мрачную комнату с жалкой койкой, грубыми муслиновыми занавесками на окне, нелепыми театральными колоннами, выпиравшими из одной из стенок. Ковровая дорожка, покрывало на кровати, дешевый туалетный столик, зеркало, всего один стул, этажерка, и на полу возле двери фарфоровая миска для умывания. На крючках прямо на стене висят наряды — несколько вызывающе ярких костюмов, вроде того, в котором Аделаида была вчера вечером. И только два предмета хоть как-то согревали унылую комнату: несколько бумажных роз на стене и на кровати игрушечная набивная кошка из рыжего ободранного лисьего меха. У Сары сжалось сердце, когда она увидела ее: это было единственное напоминание о той, прежней Аделаиде, о том, что детьми они обе всегда любили кошек.

— У меня и сейчас есть такая, — проговорила она с мягкой улыбкой, но увидела, что сестра стоит с тем же холодным видом, все так же держа руки под грудью.

— Ну, что ты хотела…

Она хотела бы сказать: «Почему? Почему я нашла тебя в таком месте? Почему у тебя такая профессия? Откуда эта открытая ненависть ко мне? За что? За то, что я заменяла тебе мать, которой у тебя не было?»

Но она знала, что ответа на свои вопросы ей сейчас не получить.

— Ладно, Адди… — Она старалась говорить как можно спокойней, без лишних эмоций в голосе. — Отец умер этой весной… — Она открыла свой кошелек. — Я продала наш дом и мебель, все, кроме печатной машины, его письменного стола и кое-каких мелочей, необходимых для моего дела. Вот твоя половина денег.

— Я не хочу его денег!

— Но, Адди… Ты сможешь оставить этот дом!

— Я не хочу оставлять этот дом!

— Как ты можешь не хотеть этого? Здесь мерзко!

— Если это все, для чего ты пришла, забирай деньги и убирайся,

Сара внимательно и печально посмотрела на сестру.

— Он так и не оправился после твоего отъезда.

— Я не хочу о нем слышать! — Адди прокричала эти слова. — Я уже говорила тебе, мне плевать на моего отца!

Невзирая на неприкрытую злобу, звучавшую в этих словах, Сара заставила себя заговорить снова.

— Он заболел бронзовой болезнью через год после того, как ты уехала. Сначала, я заметила, он стал слабеть, потом у него сделалось плохо с головой, пропал аппетит… несварение желудка… Ужасно… К концу он не мог уже ничего держать в руках и страдал от страшных болей. Доктора пытались сделать все, что могли. Чем только не лечили — глицерин, хлороформ, хлорид железа… Но отец терял остатки разума, превращался в дебильного ребенка. А ведь когда-то это был гордый человек… Мне пришлось одной заниматься выпуском газеты… Перед самой смертью он взял с меня обещание, что я непременно разыщу тебя. Он хотел, чтобы мы были вместе, как и раньше… — Почти с нежностью Сара добавила: — Адди, ведь ты моя сестра.

— Простая случайность. Этого могло и не быть. — Аделаида отвернулась и стала глядеть в окно.

— Почему ты уехала из дома?

Сестра не отвечала.

Сара повторила более настойчиво:

— Почему? Я что-нибудь тебе сделала?.. Пожалуйста, Адди, ответь мне.

— Особы, которые работают в таких местах, как это, обычно не пускаются в разговоры с порядочными женщинами. Ты должна знать об этом.

Сара долго смотрела на опущенные плечи Аделаиды, прежде чем спросить:

— В этом виноват Роберт?.. Но он так же, как и я, ничего не понимает.

Концы темных волос на затылке Аделаиды были грубые, похожие на щетину борова, неряшливо причесанные — так что виден был их настоящий цвет, светлый. Подобно тому, как на цветке пурпурного ириса проступают белые прожилки. От вида этих волос сердце Сары еще больше сжалось, в глазах прибавилось грусти.

— Ты так ранила Роберта, Адди. Он думал, ты его любишь.

— Я хочу, чтобы ты ушла, — бросила Аделаида. Злости уже не было в ее голосе, он стал спокоен и невозмутим, как голос врача, рекомендующий посетителю отойти от кровати тяжело больного, После молчания Сара тихо сказала:

— Роберт так и не женился, Адди. Он хотел, чтобы ты узнала об этом.

Не отводя глаз от окна, упрямо сжав руки, Аделаида Меррит с трудом сдерживала слезы, но так и не позволила им пролиться. Она слышала, как Сара пошла к двери, слышала, как повернулась ручка, как скрипнули дверные петли. Она не посмотрела вслед уходившей сестре, хотя услышала последние ее слова:

— Я пока не нашла помещение для типографии. Остановилась в «Большой Центральной». Ты можешь прийти ко мне в любое время, чтобы поговорить… Ты зайдешь, Адди?

Аделаида не пошевелилась, ничего не ответила. Еще не выйдя из дверей, Сара обернулась. В горле не проглатывался комок, перед глазами снова стоял синий халат сестры. На этой смертной земле у нее не осталось ни одного кровного родственника, кроме Аделаиды, и та была нужна ей. Они появились из одного чрева, их растил один отец… Сара быстро пересекла комнату, положила руку на плечо Аделаиды, почувствовала, как оно каменеет.

— Если ты не зайдешь ко мне, я приду снова сюда. До свидания, Адди…

После того как закрылась дверь, Аделаида долго стояла у окна, глядя на бурого цвета уступ горы, где корни поблеклых кустов с трудом могли уцепиться за случайные клочки почвы. Эти растения были здесь явно не на своем месте — кто-то направил их не по тому пути, так же как и бедную Аделаиду, которая превратилась из здоровой загорелой девушки в бледное, как полотно, создание, живущее в стенах, куда не проникают солнечные лучи. Оторванная от общества порядочных людей, узница по собственной воле… если не по воле обстоятельств. Сменившая свое имя, цвет волос, фасон платьев и убеждения. Проехавшая полстраны, чтобы не видеть никого, кто знал ее прежде. А теперь сюда приехала Сара, копаться в прошлом — с его уплывшими надеждами, с его печалями и скрытыми грехами. Со словами от Роберта, этого достойного молодого человека с чистой кожей и безгрешной душой, кто видел в Аделаиде только то, что хотел видеть. Роберт… кто всего один раз поцеловал ее… с телячьей невинностью… Роберт… который до сих пор не женился…

Слезы были роскошью, которую Аделаида не позволяла себе уже несколько лет. Какой от них прок? Разве они изменят прошлое? Или излечат настоящее? Преобразят будущее?..

Не вытирая, а лишь сморгнув несколько скопившихся в углах глаз капель, Аделаида бросилась на постель и скорчилась на ней, прижав к себе рыжую игрушечную кошку, почти касаясь лба коленями. Уткнувшись лицом в мягкую шкурку, она плотно зажмурила глаза. Грязные босые ступни ног со сжатыми пальцами переплелись и застыли, мышцы живота болели от напряжения. Но пальцы рук неустанно перебирали рыжую шкурку. Потом, не меняя позы, она сжала пальцы в кулак и ударила им по матрацу… Еще… Еще… И еще…

Глава 3

Минут через пять после того как она покинула дом Розы, Сара нашла товарную Контору Голландца Ван Арка. Помещалась та в деревянном здании, где, кроме конторы, была бакалейная лавка, продавалось рудничное снаряжение и временно находилась почта. Дородный мужчина с усами, как у моржа, занимался с несколькими клиентами, столпившимися под вывеской, извещавшей: «Письма — сейчас получены — 25 центов». Увидев Сару, все расступились, чтобы дать ей пройти к прилавку.

Ван Арк улыбнулся ей. У него были желтые зубы и крупная отвислая нижняя губа, открывавшая десны.

— Ручаюсь, вы и есть мисс Меррит, и пришли за своей печатной машиной.

— Да, это я.

— Ее доставили. Она там, во дворе. Пришла с караваном быков пару недель назад. И другие ваши вещи тоже… Я Голландец Ван Арк.

Он представил ее собравшейся публике и рассказал, когда она спросила, о работе почты. Приходит та с шайеннским дилижансом, и, поскольку в городе у них почтовой конторы нет, каждый, кто хочет, может купить письма и посылки у возницы и потом продавать получателям с небольшой выгодой для себя. Сара записала эти любопытные сведения в блокнот, пометив в нем заодно, как правильно пишется имя Ван Арк. Пока она писала, в контору вошла женщина — с широкой улыбкой на простом лице, по виду лет тридцати, в домашнего покроя платье и шляпке из бумажной ткани. Сразу было видно, она замужем и занимается домашним хозяйством.

Обе женщины улыбнулись друг другу, как близкие родственницы, обретшие одна другую после долгой разлуки.

— Миссис Докинс, — обратился к ней Голландец Ван Арк, — подойдите ближе и познакомьтесь с самой новой леди в нашем городе.

Сара поспешила навстречу миссис Докинс, и они обменялись рукопожатием.

— Привет, я — Эмма Докинс.

— А я — Сара Меррит. — Их радость от встречи была вполне искренней, они забросали друг друга вопросами. Докинсы жили над принадлежавшей им пекарней, у них было трое детей. Они приехали сюда из штата Айова, оставив там родителей и других родственников. Эмма пришла сегодня на почту в надежде получить письмо от сестры.

— Сожалею, миссис Докинс, — сказал ей Ван Арк, — но вам ничего нет. Зато теперь, с прибытием к нам мисс Меррит, у нас будет что читать помимо писем.

После нового обмена приветствиями все отправились во главе с Ван Арком осмотреть типографскую машину. Ее обнаружили в фургоне, под брезентом, разобранную на детали: более мелкие собраны в корзине, а главная часть накрепко привязана к стенке фургона кожаными ремнями.

Когда брезент сняли, Сара любовно коснулась машины пальцами — старый отцовский печатный станок, «Ручной пресс Вашингтона», тысяча фунтов стали, с помощью которой Сара приобрела свою нынешнюю специальность. Тут же был массивный столик-бюро с крышкой на роликах, а в корзинах — наборная касса с буквами, цифрами и знаками препинания; газетная бумага, чернила и прочие принадлежности, которые она сама упаковала этим летом в Сент-Луисе. Она пересчитала количество корзин и удостоверилась, что ни одна не пропала. Глаза ее сверкали от возбуждения.

— Все в порядке! Теперь нужен блок и другие инструменты, чтобы выгрузить его завтра.

— У меня все есть на складе, — заверил ее Ван Арк.

— И брезент, и фонарь, и кое-что еще. Я составлю список, а вы приготовьте к завтрашнему дню. Хорошо?

— О чем разговор, мисс Меррит…

Она провела еще немало времени в беседе с Эммой Докинс, от которой многое узнала о городе и его жителях и получила приглашение поужинать завтра со всей их семьей.

Прежде чем отправиться к себе в гостиницу, Сара побывала в пансионе Лоретты Раундтри, куда попала по крутой тропе, огибавшей ущелье с запада. Дома там стояли на узких террасах, их тыльная сторона упиралась прямо в скалы.

Миссис Раундтри, грубовато-добродушная женщина с крупными чертами лица, заверила, что с удовольствием сдала бы комнату Саре, она предпочитает женское общество, но, к сожалению, на комнаты у нее очередь — более полусотни желающих.

Сара записалась пятьдесят какой-то и вернулась на Главную улицу, где еще некоторое время расспрашивала встречных и поперечных и делала новые пометки в записной книжице.

В гостиницу она вернулась только под вечер.

У себя в комнате она в который уже раз за сегодняшний день взяла перо и чернила, подвинула прикроватный столик к окну и села, чтобы выполнить данное ею обещание.

«Территория Дакота, сентябрь, 27, 1876

Дорогой Роберт!

Я взяла в руки перо, чтобы выполнить то, что обещала тебе сделать сразу же по прибытии в Дедвуд. И вот я здесь. Это убогое поселение, которое, как четырнадцатилетний мальчик, уже вырастает из своих штанов и испытывает все болезни роста. Если правда то, что мне сказали, население ущелья и всех его ответвлений примерно двадцать пять тысяч.

Немало тут богатых, но большинство людей не добыли много золота. Они пробуют заниматься всем, что удается. Те, кто продолжают искать золото, делают это такими допотопными средствами — с помощью ступки, пестика, а чаще просто руками, что диву даешься.

Но хватит об экономических делах. Ты просил меня написать, нашла ли я Аделаиду, мою дорогую сестру и твою возлюбленную, которую ты не забываешь.

Она здесь, в Дедвуде, но, Боже, как мне больно сообщать тебе то, что я должна сообщить. О, Роберт, наши представления о ней были чересчур оптимистичны. Она уже не та привлекательная девушка, кого мы видели последний раз, когда ей было шестнадцать.

Дорогой Роберт, соберись с духом, чтобы услышать страшные вещи, которые я со стесненным сердцем вынуждена тебе поведать. Ты боялся, что Аделаида может здесь выйти замуж, но действительность во сто раз хуже. Моя сестра стала женщиной легкого поведения, проституткой. Тут, в Дедвуде, их называют девушками с верхнего этажа, запачканными голубками и так далее — но это все смягченные выражения, а неприкрытая суть такова, как я написала. Аделаида — проститутка.

Она сменила свое имя, сделалась не Адди, а Ив и работает у хозяйки по имени Роза Хосситер, грубой, омерзительной сводни, которая вызывает у меня дрожь в руках, когда я вынуждена вспоминать о ней.

Наша Аделаида выкрасила волосы в темный цвет, намазала глаза и губы и сильно потолстела — это в свои-то годы. Я не стану мучить тебя и дальше описанием ее немыслимого наряда. Все эти внешние перемены, как я думаю, только выявляют то, что происходит у нее внутри, и уже произошло, превратив ее из милой девушки, которую мы знали, в женщину с каменным сердцем и непреклонным выражением лица.

Несмотря на то, что она отвергает все мои попытки общения с ней, я намерена остаться здесь ради нее и использовать любую возможность, чтобы обрести ее доверие и расположение и чтобы с помощью печатного слова уничтожить эти очаги зла и разврата, в которых пристойные девушки, подобные Адди, превращаются в несчастных, заблудших, бедных душой созданий, вызывающих только жалость.

Я сожалею о том разочаровании и горе, что доставит тебе мое письмо, об утере тобой последних надежд, которые ты так долго и с такой верностью носил в своей душе, и совершенно искренне, поверь мне, прошу и умоляю тебя подумать об устройстве собственной жизни — найти достойную молодую женщину, заслуживающую твоей преданности. Что же касается Адди — пусть она станет предметом твоих воспоминаний, а не надежд.

Посылаю это письмо экспресс-почтой (здесь есть и такая), что будет быстрее, чем с шайеннским дилижансом, который бывает в Дедвуде только раз в две недели, и надеюсь, что ты получишь его без промедлений.

Пусть твое тяжелое состояние не длится слишком долго, потому что ты, Роберт, хороший человек, а хорошие люди не должны страдать от несправедливых приговоров судьбы.

Твой друг Сара Меррит».

Сложив и запечатав письмо, Сара долго сидела в унынии, глядя в окно в сторону квартала, где стоял дом мадам Розы. Ей даже казалось, что с высоты третьего этажа, на котором расположен ее гостиничный номер, она видит не только тот страшный дом, но и окно комнаты Аделаиды.

«О, Адди, ты имела возможность так хорошо устроить свою жизнь с Робертом. Как я завидовала, что он не сводит с тебя глаз, что для него больше никто не существует. Даже после твоего отъезда его печаль не позволяла ему встречаться с другими женщинами… Сейчас ты могла бы уже быть его женой. А вместо этого… вместо этого ты в таком ужасном месте — после того как убежала из родного дома, почти там же, как до этого наша мать, бросив отца и меня. Я никогда не могла подумать, что после наших бесконечных разговоров о поступке матери ты совершишь то же, что и она».

Воспоминания о первых днях после побега матери сохранялись еще в голове у Сары. Она помнила тот серый ноябрьский день, когда она так сладко спала и ее разбудил отец, сказав, что пора в школу. Обычно это делала мать.

— А где мама? — спросила она, протирая глаза. Ей было объяснено, что мама уехала навестить свою сестру в Бостоне.

— В Бостоне? — Она никогда не слышала, что там живет ее тетя. — А когда она вернется?

— Наверное, через неделю…

Прошла неделя, и другая, и месяц, и Адди снова начала мочиться в кровать и плакать перед сном, зовя мать, а Сара часами стояла у окна, выходившего на Лемпли-стрит, ожидая, не покажется ли знакомая фигура с густыми темными волосами… Матери не было… Зато появилась миссис Смит, которую наняли временно, но которая осталась надолго, и отец сделался очень мрачен, спина его согнулась, хотя он был совсем молодым человеком. До той поры, пока Саре не исполнилось двенадцать, она так и не знала правды, и только тогда миссис Смит рассказала ей о том, что произошло с матерью. Было это на кухне, где они вместе мариновали свеклу.

— Твоя мать не вернется, — объявила миссис Смит. — Пора тебе уже знать правду. Она убежала из дома с человеком по имени Пакстон, Эмери Пакстон, он работал у твоего отца наборщиком. Куда они отправились, никто не знает, но она оставила записку, что любит Пакстона и они собираются пожениться. Твой отец так ничего и не слышал о ней с тех пор и, конечно, не мог жениться, потому что не знал, не будет ли его новый брак двоеженством. Понимаешь?..

С того дня Сара стала коллекционировать незнакомые слова, записывать их в голубую линованную тетрадку, и это стало ее привычкой.

Первым словом на первой линейке было — «двоеженство». Дальше шло ее объяснение: «Это когда женщина замужем за двумя мужчинами. Теперь я знаю, почему мама нас бросила…»

С тех пор и до настоящего времени Сара не выносила ни вкуса свеклы, ни запаха уксуса.

Сейчас, сидя в неуютной комнатке «Большой Центральной», Сара листала другую тетрадку, заполненную записями, которые она делала с момента приезда в Дедвуд. Вздохнув, она достала большой чистый лист бумаги. Когда тебя что-то сильно беспокоит, часто говорил ей отец, садись и пиши.

Она стала писать, пытаясь изобразить словами точную картину того, что представлял собой Дедвуд. Первый номер ее газеты несомненно сохранится на все времена, и описывать город, чья история только-только начинается, нужно исключительно правдиво,

Она работала до полуночи, сама сочиняя все статьи для первого выпуска «Дедвуд кроникл». Не считая той, что была начата в ресторанчике Тедди Рукнера во время завтрака, заголовки других статей гласили: «ПОЧТА ПРИБЫВАЕТ НА СКЛАДЫ ВАН АРКА; ШАИЕННСКИИ ДИЛИЖАНС — ЕЖЕДНЕВНОЕ СООБЩЕНИЕ С ДЕДВУДОМ ОЖИДАЕТСЯ В ОКТЯБРЕ; ЛИНИЯ ТЕЛЕГРАФА ДОХОДИТ ТОЛЬКО ДО ХИЛЛ-СИТИ; В ДЕДВУДЕ ОЧЕНЬ МАЛО ЖЕНЩИН; СЕМЬ ДОМОВ СТРОЯТСЯ НА ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ; МИСТЕРЫ БЕЛДИНГ И МАИЕРС ПРОВОДЯТ ВОДУ ИЗ УАИТВУДА К ВЕРШИНЕ ГОЛД-РАН; ГЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ — 200 ДОЛЛАРОВ В ДЕНЬ…» Она также составила объявление о том, что редактору «Дедвуд кроникл» требуется помещение для типографии и для жилья. Но дольше всего она работала над передовой статьей под заголовком: «ЗАКРОИТЕ ПУБЛИЧНЫЕ ДОМА НА ЗАПАДНОЙ ОКРАИНЕ ГОРОДА!» Статья была большая и пылкая и заканчивалась словами: «Мы должны очистить наш город от этих скандальных заведений и отдать их хозяев во власть закона. Но как это нам сделать, если сами представители закона — частые посетители домов разврата? Нужно привлечь общественное мнение для борьбы с источником физических и моральных болезней…»

К тому времени когда Сара сняла очки, ее глаза уже покраснели, а плечи ломило. Конечно, Адди страшно разозлится, прочтя передовицу, но Сара решила идти на подобный риск и начать борьбу с самой болезни, а не с ее симптомов. Закрыть дома — и тогда проституток в городе не станет!.. Возможно, это непопулярный ход, учитывая всеобщую заинтересованность в таких заведениях, но долг журналиста — так отец учил ее — быть не популярным, а эффективным в вопросах, касающихся серьезных перемен в обществе, — там, где эти перемены необходимы.

Утром, выйдя из гостиницы, Сара увидела, что ночью прошел дождь, и досадный, и приятный, потому что, хотя улицы покрылись знаменитой дакотской щелочной грязью, зато не было пыли — этого бича всех типографских машин.

Она удивилась, что не слышала ночной бури, превратившей улицу в болото, но разогнавшей тучи. Сейчас небо было голубым, и стоял прекрасный осенний день. Однако навозный дух после дождя заметно усилился.

Она сделала крюк, занесла письмо на экспресс-почту и затем отправилась на склады Ван Арка, по пути останавливая свой взгляд решительно на всем. Как дети при виде гамельнского дудочника, к ней присоединялись и за ней шли: Генри Танби, Скич Джонсон, Тедди Рукнер, Коротышка Рис и, наконец, сам Голландец, все готовые помочь ей перевезти куда надо типографский станок.

— Так куда же мы повезем? — спросил Голландец, после того как впряг лошадь в фургон.

— За мной! — скомандовала Сара.

Она повела их к месту, которое уже выбрала раньше — под ветвями огромной сосны, стоящей прямо на Главной улице возле дома под номером 10, где помещался очередной салун. Могучие ветви дерева вполне могли выдержать перекинутый через них блок с грузом, а толстый ствол и такая же шапка хвои надежно защищали и от уличного движения, и от непогоды.

— Здесь, — заявила Сара.

— Здесь?!

— Нам нужна крепкая опора для блока? Вот она! — указала Сара. — По-моему, подойдет,

— Прямо на улице? — спросили у нее.

— Пока не найду помещения — да.

— Прямо посередине улицы? — не унимались спрашивающие.

Она ответила тоже вопросом.

— Улица — общественная собственность, так? А разве я не часть общества? Разве все вы — и он, и он — не часть общества? Разве не общество делает необходимым выпуск газеты?.. Если вы поможете, джентльмены, первый номер нашей с вами газеты будет готов еще до темноты.

В ответ раздались одобрительные возгласы, а Скич Джонсон уже карабкался на плечи Генри Танби, чтобы оттуда перекинуть и закрепить на дереве подвесную лебедку. Когда канат с крюком на конце был опущен оттуда, его сразу подхватило несколько нетерпеливых рук, жаждущих поскорее закрепить крюк на раме печатного станка. Другие руки выравнивали с помощью лопат землю под деревом, клали на нее деревянные щиты. Потом все приналегли на веревки, станок приподнялся, закачался в воздухе, стал медленно опускаться. Сара командовала:

— Ножки на раму, раму на щиты… прямее… аккуратнее… так… Теперь закрепляйте болтами, не забудьте шайбы…

Потребовалась еще кое-какая наладка, которую она быстро проделала сама, и машина, как заявила Сара, была готова к работе. Раздался новый взрыв одобрения.

— Теперь дело только за шрифтом, бумагой и чернилами…

— А как насчет тента, мисс Меррит? Хотите его поставить?

— Буду вам очень благодарна, джентльмены. — В считанные минуты вокруг станка был туго натянут брезент, и временное типографское помещение появилось на свет. Возле тента были разложены в корзинах прочие необходимые предметы, включая ящик с литерами, наборные доски и кожаный передник.

Сара с удовлетворением посмотрела на свою «типографию» и вокруг.

— Спасибо всем, — поблагодарила она, после чего начался процесс рукопожатий.

Тем временем людей на улице прибывало, они уже полностью перегородили ее, остановив движение. Все были заворожены видом печатной машины и жаждали увидеть ее в действии.

— Когда выйдет первый выпуск? — кричали в толпе.

— Найдите второго наборщика, — отвечала Сара, — и газета появится в полдень!

Видя, что никто не хочет расходиться, Сара сняла жакет, засучила рукава и начала набирать текст под внимательными взглядами десятков глаз. Если раньше люди были заворожены, то сейчас — в полном восхищении. Правая рука Сары двигалась с такой быстротой, что за ней невозможно было уследить. Ведь уже многие годы занималась она набором, она опускала руну в наборную кассу и вынимала оттуда нужную литеру, даже не поворачивая головы в ту сторону. Она заполнила верстатку за несколько секунд, поместила готовые строки в печатную форму и стала набирать вновь.

А толпа все росла и росла.

В то же самое время в двух кварталах отсюда шериф Ноа Кемпбелл сидел в своем маленьком закутке, заполняя «эти вонючие лицензии». Будь она проклята, вся бумажная работа! Но, когда две недели назад была образована городская администрация, он согласился взять на себя все обязанности городского главы, а также начальника полиции, как было предписано новыми правилами. Среди его обязанностей была и выдача распроклятых лицензий, а также сбор налогов с компаний, корпораций, с любой деловой или торговой сделки, произведенной в Дедвуде.

«Бедри, Сет Уорумейнин, — с трудом выводил он буквы, — 5 долларов в уплату за лицензию, 4-й квартал 1876 г., город Дедвуд».

Он откинулся назад, изучая свое творение, дергая себя за усы, бормоча что-то под нос… Дерьмо и еще раз дерьмо все это! Написано как курица лапой! Нет, это не для него. С чем он может обращаться, так это с револьвером, с лошадью, а также с пьяными драчунами, но перо и чернила — не его дело… Нет, не его!..

«Ноа Кемпбелл», — поставил он подпись, подул на чернила и швырнул лицензию в груду других, уже готовых. Он снова окунул перо в чернильницу, чтобы продолжить свою писанину, когда услыхал хлопок бича. Так погоняют только быков. Он поднял голову и прислушался. Снова те же звуки. К ним прибавился рев избиваемых животных. Кемпбелл бросил ручку, отодвинул стул и встал. Сняв с крючка на стене черный «стетсон», он напялил его на голову и вышел.

Улыбающийся и довольный — наконец-то можно размяться, — Кемпбелл стоял на ступеньках конторы, оглядывая открывающееся перед ним ущелье. Почти у самых дверей он увидел пару серо-коричневых волов, запряженных в повозку, а за ними еще, и еще. Возницы щелкали бичами, наполняли воздух немыслимой руганью, но вереница телег, фургонов и других экипажей не двигалась с места — затор был где-то намного впереди.

— Эй, вы, мать вашу, бабку вашу, сукины, потаскухины дети!.. — неслось над улицей. — Сдвинетесь вы хоть немного, или вам нужно пороха насыпать в задницу?!.. Я сделаю это собственными руками… мать… мать… мать… и воткну туда эту вот сигару, если вы сейчас же не двинетесь с места…

Слов было еще больше, но они тонули в хлопанье бичей и реве быков. Ноа расхохотался. Добрый старый Тру Блевинс, он знает, что сказать, чтобы вся улица была довольна, ему палец в рот не клади. Язык у него подвешен что надо…

Ноа Кемпбелл и его семья — отец, мать и брат — приехали сюда в мае вместе с бычьим обозом Блевинса. Так поступали часто те, кто не мог себе позволить передвигаться по железной дороге, — присоединялись к погонщикам быков и вместе с ними проделывали путь через враждебные индейские территории. Погонщики брали деньги за охрану, но игра стоила свеч.

В случае с Ноа Кемпбеллом — вдвойне: он и Тру Блевинс сделались закадычными друзьями.

Бедный Тру не очень-то обрадуется, когда узнает, что теперь он должен будет, согласно лицензии, платить налог в три доллара, прежде чем разгрузит свою фуру.

Караван повозок медленно продвигался. Ноа помахал рукой Блевинсу и тем, кто следовал за ним. Но вскоре движение опять остановилось, снова стал слышен голос, несомненно принадлежащий Тру Блевинсу и разносящий в пух и прах всех и вся. Новый затор, казалось, был длительней и безнадежней предыдущего. Со ступенек своей конторы Кемпбелл видел, что основная пробка в горле дороги была у десятого салуна. Поправив шляпу, он ступил в грязь и направился к этому месту.

— Дайте дорогу! Пустите! — выкрикивал он, пробираясь сквозь толпу, отстраняя и раздвигая мужские туловища.

Не дойдя до цели, он уже понял причину дорожного затора. Конечно же, опять эта чертова Сара Меррит со своим печатным станком, который она поставила чуть не посреди Главной улицы. Дьявол возьми эту женщину, всюду она создает неудобства!.. Вся в коричневом, с закатанными рукавами блузы, волосы собраны в пучок, длинная и худая, как жердь, она быстро метала какие-то штуки на металлическую доску, а наблюдатели глазели на это действо и, судя по всему, не собирались расходиться до вечера.

— Что здесь происходит? — рявкнул Кемпбелл, раскидывая всех, кто еще оставался на пути.

Сара мельком взглянула на него через плечо и продолжала заниматься своим делом.

— Я набираю газету, — спокойно объяснила она.

— У вас есть лицензия?

— Лицензия?

— Вчера я говорил вам, что нужна лицензия.

— Ой, простите, совсем забыла.

— Кроме того, вы задерживаете городское движение, создаете дорожные пробки. Нужно убрать с улицы эту штуку!

— Я нахожусь на общественной земле, мистер Кемпбелл.

— Вы сами общественная помеха, мисс! Я уже сказал вам, убирайтесь отсюда!

— Я уйду, когда смогу арендовать помещение.

— Вы уйдете сейчас же, или я отправлю вас в тюрьму!

— В этом городе нет тюрьмы. Я обошла его вдоль и поперек и знаю это.

— Может, и нет, но зато есть неплохой туннель, вырытый в горе неподалеку от зеленной лавки Джорджа Фарнума, и не воображайте, что я не посажу вас туда, потому что вы женщина. Кто бы вы ни были, видит Бог, я исполню свою обязанность.

— Мой арест может повредить вашей популярности в городе, мистер Кемпбелл, — Сара взглянула на толпу зрителей. — Люди ждут, когда из машины выйдет первый номер газеты.

Кемпбелл повернулся к толпе: — Эй вы, расходитесь! Вы мешаете движению. Давайте! Двигайтесь!

Один из старателей с тачкой и тазом для промывки золота возвысил голос:

— Ты что, собираешься укатать ее в тюрьму, Ноа?

— Обязательно. Раз она нарушает законы.

— Черт, но она ведь женщина.

— Мы принимаем законы для всех, для женщин и для мужчин… Подвиньтесь… пройдите, чтобы Тру Блевинс мог проехать со своим обозом!

Он повернулся к Саре спиной и, подперев бока, бросил через плечо:

— Мисс Меррит, я даю вам час на то, чтобы убрать все ваше имущество и освободить улицу.

— Я не на улице. — Она перестала производить набор, подошла к Кемпбеллу, взглянула ему прямо в лицо. — Я на общественной земле.

— Если через час вы не уберетесь отсюда, я приду и сам выкину все это. И потом вы ответите за незаконный бизнес. — Он ткнул пальцем в сторону ее переносицы. — На стене вашего предприятия должна висеть лицензия. У вас ее нет.

— У меня и стены нет!

Он повернулся на одной ноге и зашагал обратно, давя уличную грязь ковбойскими сапогами. Сара недолго смотрела ему вслед, крепко сжав губы, затем взметнула юбками, и, прежде чем их коричневый муслин опал и успокоился, она уже снова сидела за работой, продолжая набирать газету.

— Представление окончено, люди! — крикнул Кемпбелл зевакам. — Возвращайтесь к своей работе.

Наблюдая, как толпа постепенно расходится, он вынул из жилетного кармана большие часы стоимостью в один доллар и отметил время: 11.04. В четыре минуты первого он снова придет сюда, к большой сосне, и, если эта чертова заноза в заднице не уберется отсюда к тому времени, ей не поздоровится. Она попадет прямо в ту пещеру возле лавки Фарнума, как бы ее ни защищали все добренькие мужчины вместе взятые… Да и какой у него выход, в самом деле? Не может ведь он позволить, чтобы делами тут занимались кому где вздумается, останавливая движение, перегораживая улицу, засовывая свой нос во все дырки и не выполняя законы… стоит здесь позволить поступать, как кому хочется, и в городе скоро начнутся настоящие кулачные бои, и стрельба, и невесть что еще. Особенно в этом, где такая нехватка женщин…

Люди продолжали расходиться. Теперь Кемпбеллу предстояло выполнить еще одну малоприятную задачу.

— Тру! — окликнул он погонщика на передней повозке. — Задержись на минуту.

Блевинс остановил быков, сплюнул табачную струю в грязь, пригладил усы тыльной стороной корявой руки. Кожа на лице у него была цвета молодого оленьего мяса, и отсутствовала одна бровь. Он потерял ее после выстрела почти в упор несколько лет назад.

— Ноа, как делишки, старина? Как отец с матерью?

— Прошлый раз, когда я видел их, были в порядке, но индейцы все еще беспокоят время от времени, устраивают тарарам возле Спирфиша. И, что хуже всего, ведь фермерам приходится выходить за ограждения, на поля.

— Да, это так. — Тру сдвинул шляпу, всю в подтеках от пота. — Ты прав, Ноа. Передай им привет от старого Тру.

Кемпбелл кивнул, положил руку на край повозки, искоса посмотрел на собеседника.

— Послушай, Тру… тут в городе вышло постановление, пока тебя не было… В общем, меня сделали шерифом.

— Шерифом! — Тру вздернул голову и залился хохотом.

— Что здесь смешного?

— Да слушай, ты ведь не такой зловредный и не такой паршивый, чтобы быть шерифом! Хотя что-то у тебя в лице есть такое, противное… ха-ха…

— Во всяком случае, у меня все брови на месте.

— Следи за тем, что говоришь, парень. — Тру нацелился пальцем в лицо Кемпбелла. — Не то лишишься их.

Ноа рассмеялся, потом снова стал серьезным.

— Послушай, Тру. Я должен брать у тебя три доллара с повозки за разгрузку товара. Таков закон.

— Три доллара!

— Да.

— Но мы возим в город самые необходимые грузы. Если бы не мы, здесь не было бы ни окон, ни бобов, ни печей, чтобы варить на них! И, если бы не мы, кто привез бы тебя и твоих родичей сюда этой весной и защищал от индейцев, которым все это не очень нравилось?

— Я знаю, знаю. Но не я издаю законы, я только должен следить за исполнением. Итак, три доллара за каждую, Тру, и собирать их поручено мне.

Тру сплюнул. Вытер губы. Оскалился, глядя в сторону воловьей упряжки.

— Ладно. Еще с одним дерьмовым делом разобрались, — пробормотал он и взмахнул бичом. — Поехали. Будь здоров, ты, никчемное сборище кишок!.. — И уже на ходу, не глядя на Кемпбелла, проронил: — Мы заплатим все что нужно, на складе. Пошли с нами…

Почти целый час понадобился Кемпбеллу, чтобы собрать пошлину со всех погонщиков бычьего «каравана». Нужно было не только взять золото, но и взвесить его и, что самое трудное, записать все имена в список, который он передаст городскому казначею вместе с деньгами.

В начале первого он вышел от казначея и поспешил в ту часть улицы, где опять скопилось множество зрителей, наблюдающих за тем, как Сара Меррит работает и как она тем самым пренебрегает распоряжением шерифа. Ему снова пришлось проталкиваться сквозь толпу, хотя он, при своем росте, и поверх голов видел, что Сара как ни в чем не бывало продолжает закладывать в пресс намазанные чернилами планки и крутить всякие рукоятки.

Но вот работа, видимо, подошла к концу, Сара подняла высоко вверх отпечатанный лист бумаги. Разразился шквал аплодисментов, раздались крики — и то и другое так громко, что можно было услышать по другую сторону горы.

— Джентльмены! Вот первый экземпляр первого выпуска «Дедвуд кроникл»! — закричала Сара. — Он всего на одной странице, но следующий выпуск будет больше!

Радостные крики стали вдвое громче, в то время как листок с непросохшей еще краской пошел по рукам. Те, кто не могли прочитать его сами, спрашивали других, о чем там написано. Названные по именам люди, кто помог ей в первые минуты и часы ее пребывания в городе, получили всеобщую известность и одобрение и немало дружеских хлопков по спине и плечам. Суть передовой статьи о публичных домах была заслонена чувством гордости, которое испытал почти каждый мужчина от причастности к рождению первой газеты в Дедвуде, и поэтому ожидаемого эффекта не возымела.

Сара отпечатала уже второй экземпляр и готовилась сделать третий, когда Ноа Кемпбелл приблизился к ней вплотную.

— Мисс Меррит, — прокричал он сквозь шум, — боюсь, мне придется положить конец всему этому!

Она продолжала возиться со станком.

— Скажите об этом им! — бросила она с вызовом и открыв крышку, вытащила третий отпечатанный лист, краска на котором тоже еще блестела. Протянув его Кемпбеллу, она добавила: — Скажите им, отчего вы собираетесь прикрыть мою газету, шериф Кемпбелл! Скажите им, где я вас увидела впервые и почему вы хотите зажать свободу слова и печати!

Он мельком взглянул на заголовки. Крупнее всех был:

«Закрыть отвратительные публичные дома на Западе!»

Прежде чем кровь ударила ему в голову, Сара уже обращалась к толпе:

— Джентльмены! Шериф Кемпбелл хочет арестовать меня за то, что я нахожусь на общественной земле. Но он не имеет на это права! Спросите его о настоящей причине ареста! Спросите! Я не первый издатель газеты, которого хотят заставить замолчать, потому что боятся правды! Но я не буду молчать!

— О чем это она, скажи, Ноа?..

— Не мешай ей, Ноа!..

— Городу нужны газеты, Ноа!..

Кемпбелл почувствовал зреющий протест. Он незаметно расстегнул кобуру и в то же время закричал:

— Я предупредил ее час назад, чтобы она убрала свою машину с середины улицы! У нас сейчас новые законы, и меня назначили, чтобы я следил за их исполнением…

— Но ты не можешь арестовать женщину!

— Мне хочется этого не больше, чем тебе, Генри, только я дал клятву точно и безукоризненно выполнять свои новые обязанности. Она же нарушила целых два постановления, как я понимаю. Постановление номер один, часть вторая, насчет лицензий, то есть разрешений, и постановление номер три, часть первая, о помехах городскому транспорту и о беспорядках на улицах и в переулках. Этот декрет вы нарушаете вместе с ней, потому что отказываетесь разойтись!

— Мы же только хотим посмотреть первый номер газеты!

— Посмотрели? Теперь отправляйтесь по своим делам.

— А что она говорит, Ноа? Какие такие у тебя причины заставить ее молчать?

— Я не прошу ее молчать, я только хочу, чтобы она убралась с улицы вместе со своим прессом!.. — И, повернувшись к Саре, шериф Кемпбелл приказал: — Надевайте свой жакет и идите со мной!

— Нет, сэр, — отвечала она, — я никуда не пойду!

— Ну что ж, тогда я…

И он схватил ее за шиворот, чтобы повести силой.

— Уберите руки! — закричала она, вырываясь.

— Двигайте ножками, мисс Меррит! — говорил он, подталкивая ее.

— Но мои шрифты… краска… мой пресс!

— Накиньте на них брезент, если хотите. Я давал вам на это целый час, помните? Вы не воспользовались им, а теперь давайте… вперед!..

Он снова подтолкнул ее.

Кусок сухого навоза шлепнулся о его плечо.

— Пусти ее, тебе говорят!

— Да отпусти ее! Она никому не мешала!.. — Еще один кусок помета сбил с него шляпу. Он выпустил Сару, повернулся к толпе. Та не отступила. Лица у людей были мрачные, кулаки сжаты.

— Эй, люди, расходитесь! Никто не запрещал ей печатать. Но только не здесь, в центре города!..

— Гоните его, ребята! Мужчина не должен так обращаться с женщиной!

— Бейте его!..

Все остальное произошло почти мгновенно. С неба посыпался дождь из конского навоза. Толпа надвинулась на Кемпбелла. Он вытащил оружие. Чей-то кулак ударил его в челюсть. Сара вскрикнула, Ноа отпрянул, споткнулся. Раздался выстрел, и за полквартала отсюда Тру Блевинс упал на мешки, которые разгружал из своей повозки. Ноа свалился на спину, подмяв под себя свою шляпу,

Толпа бушевала, как растревоженный муравейник, мелькали кулаки.

Сара закричала снова. Изо всех сил.

— Да перестаньте же! Остановитесь!

И полезла в самую гущу, хватая людей за руки, умоляя прекратить. Она заметила, как снова кто-то ударил Кемпбелла по лицу, вскрикнула и попыталась защитить лежащего на земле.

— Хватит!.. Довольно!.. Пожалуйста!..

Она кричала и кричала — так, что вены вздулись на лбу.

— Да послушайте меня!..

Ее отчаянные крики в конце концов достигли цели: внутреннее кольцо атакующих распалось, шум стих. Люди начали оглядываться вокруг.

Они увидели, что она стоит посреди них на коленях, с безумным выражением лица, волосы растрепаны.

— Что же вы делаете? — выкрикивала она хрипло. — Что же вы?.. Он ведь ваш шериф, ваш товарищ, он только исполняет свои обязанности… Отойдите от него! — Она прижала руки к груди. — Господи, да хватит вам!..

Несколько человек, что нагнулись над лежащим Кемпбеллом, выпрямились. Их кулаки разжались. Они переводили взгляд с Сары на поверженного представителя закона. Взоры их стали проясняться: они начинали понимать и оценивать ситуацию.

По толпе поползли выкрики:

— Хватит… Довольно… Отойдите… Дайте ему подняться…

— Ты в порядке, Ноа? — робко спросил кто-то. Еще кто-то протянул ему руку. Кемпбелл оттолкнул ее, сам поднялся на ноги. Из носа у него шла кровь, губы были разбиты, левой рукой он растирал ребра. Прямо на глазах лицо его начало распухать.

В наступившей тишине очень громко прозвучал голос со стороны улицы:

— Тру Блевинса застрелили!

— О Боже, — прошептал Ноа и шагнул в толпу, расступившуюся перед ним.

Потом он побежал. Он подбежал к повозке, взял Тру Блевинса за плечи, осторожно перевернул его, положил на мешки с зерном, которые тот только что разгружал.

Глаза Тру затуманились, но он с усилием улыбнулся.

— Попали в меня, старина.

— Куда?

— Кажется, что всюду…

Голос его слабел, перешел в кашель. Тру со стоном прикрыл глаза.

— Позовите врача! — Кемпбелл снова повернулся к Тру, нагнулся над ним, увидел кровь на его замызганном жилете, сказал непривычно мягко:

— Тру, прости меня. Не вешай носа, парень. Не умирай, пожалуйста. — Он выпрямился, снова закричал: — Я сказал, позвать врача, черт вас всех побери!

— Он уже идет, Ноа, — тихо проговорил кто-то рядом с повозкой. — Вот, возьми, если нужно…

Говоривший протянул Кемпбеллу носовой платок.

— Нет! Не прикасайтесь к нему ничем грязным! — Дэн Терли, местный врач, уже подбегал с черным чемоданчиком в руке.

— Скорей, док! — закричал Ноа. — Помоги ему!

Высокий худощавый мужчина в рубашке с засученными рукавами вскарабкался на повозку и нагнулся над Тру.

— Поехали, — сказал он, откидывая полы жилета Блевинса и начиная расстегивать ему рубашку. — К моему дому… Ноа, а как с тобой? Нужна помощь?

— Нет, у меня все в порядке, док. — Раздался щелчок бича. Повозка тронулась.

— Тогда отправляйся по своим делам, Ноа, — велел доктор. — Ты мне не сможешь ничем помочь, если будешь крутиться рядом. Я сообщу тебе о результатах, как только сам буду их знать.

— Но, док… Я же тот самый, кто подстрелил его!

— Он в хороших руках, Ноа. — Доктор внимательно взглянул на Кемпбелла. — Иди!

Тот кинул последний взгляд на Блевинса, дотронулся до его загрубелой руки, сказал:

— Тру, ты не сваляешь дурака? Скажи, старина… — С этими словами Кемпбелл спрыгнул с повозки, но остался стоять на дороге, провожая ее глазами. Кадык на его горле ходил ходуном, грудь теснило.

— Не отмочи ничего такого, Тру. Прошу тебя. — Прошло немного времени, и он встрепенулся, провел тыльной стороной ладони по носу, проверяя, унялась ли кровь, и почувствовал, что его беспокойство о Блевинсе уступило место новой вспышке гнева. Он снова направился к большому дереву, где еще стояло немало людей, несколько притихших после всего случившегося. Когда он приблизился к ним, многие опустили глаза. Люди переминались с ноги на ногу и были похожи на могильщиков вокруг открытой могилы. Все посторонились, пропуская его, и он шел прямо к Саре Меррит, с каждым шагом ощущая нарастание ярости. За всю свою жизнь ему ни разу не хотелось поднять руку на женщину, но сейчас он чувствовал непреодолимое желание, греховное желание садануть кулаком в это удлиненное худое лицо — и сделать так в отместку за то, что случилось с Тру. Чтобы она тоже упала, и валялась, и хныкала, и чтобы ей было так же плохо, как бедняге Блевинсу… Какая будет жуткая потеря, глупая потеря, если Тру умрет! И все из-за этой упрямой самоуверенной «делательницы добра», которая отказывается подчиняться самым простым правилам и законам.

Сара стояла, тоже притихшая, как и остальные, прямая, словно Столб Свободы, что высился неподалеку от нее, в руках она держала револьвер Кемпбелла.

— Я очень сожалею, — прошептала она, отдавая ему оружие, глядя в его лицо с синяком под левым глазом и полосками крови на щеках и подбородке.

— Заткнитесь! — рявкнул он, выхватывая у нее из рук кольт и сдерживая желание дать ей пощечину. — Меня не интересуют ваши сожаления.

— Он умер?

— Не совсем.

Он вложил револьвер в кобуру, нагнулся, чтобы поднять свою изувеченную шляпу.

— Но вам придется отвечать, если это случится… Эй, вы! — взревел он, поворачиваясь к остаткам толпы и тыча в них шляпой. — Говорю вам в последний раз: очистите улицу!

Словно потревоженные тараканы, все стали расползаться в стороны. Кемпбелл стукнул кулаком по шляпе, и она приняла почти прежний вид.

— Сукины дети! — пробормотал он, с отвращением нахлобучивая свой головной убор.

Затем он сказал, кривя губы и не глядя на того, к кому обращался.

— Сара Меррит, — глаза его были устремлены на Столб Свободы, наличие которого помогало ему хоть как-то сдерживать свои эмоции, — вы арестованы за нарушение спокойствия, за деятельность без разрешения, за провокацию насилия, и я был бы рад, если бы вы сейчас снова отказались подчиниться, потому что тогда я имел бы удовольствие связать вас, заткнуть рот кляпом и протащить за волосы по улице!

— Вам не придется этого делать, мистер Кемпбелл, — проговорила она покорно и взяла в руки свой блокнот, жакет и кошелек. — Я иду с вами.

Он взорвался.

— Теперь вы идете! — закричал он, сверкая глазами и показывая в сторону, куда повозка увезла Тру Блевинса. — Теперь, когда в моего друга попала пуля, вы идете со мной! Будьте вы прокляты! — Он сорвал с себя шляпу — Как жаль, что у нас нет публичных наказаний кнутом!

Она стояла перед ним, смиренно поджав губы, ожидая что будет дальше. Позади нее кто-то уже заботливо накрыл типографский станок брезентом.

— Могу только повторить снова, мистер Кемпбелл. Я очень сожалею.

Он испытующе смотрел на нее несколько мгновений, и она подумала, что никогда не наблюдала ненависть в более чистом виде, чем сейчас в этих глазах.

— Если все будет зависеть от меня, — произнес он холодно и почти спокойно, — вы еще больше обо всем пожалеете… Идемте.

Она подчинилась и двинулась вдоль Главной улицы — под позорным эскортом шерифа, а люди по сторонам глазели ей вслед и перешептывались.

Кемпбелл привел ее к деревянному прямоугольному зданию с несколькими ступеньками перед входом и дощатыми дорожками.

— Туда! — приказал он, подталкивая ее между лопатками.

Они вошли в магазин, где покупатели казались такими же неподвижными, как мешки с товаром, наваленные кругом. Только головы слегка поворачивались, провожая глазами Сару и ее стража. Проснулась собака, лежавшая возле пузатой печки, и лениво обнюхала их следы, в то время, как они продвигались в глубь склада. Мимо свежих яблок и яиц, мимо консервных банок и мешков с сушеными бобами шли они. И потом — мимо огромных бочек с уксусом, закрытых деревянными втулками, через которые просачивался запах, так нелюбимый Сарой. В самом конце помещения располагался длинный прилавок, за которым стоял бородатый человек в белом переднике, в подтяжках, в нарукавниках и в щегольском черном котелке.

— Ноа! — мрачно приветствовал он шерифа.

— Джордж! — в тон ему ответил тот. — Мне нужно ненадолго использовать твой туннель.

— Конечно.

Вопросов не было. Все в городе уже знали, что произошло на Главной улице и что раненый был другом шерифа.

— Фонарь там есть?

— Висит на крюке при входе.

Кемпбелл снова подтолкнул Сару, прошел с ней за прилавок, через задний ход вышел в короткий коридор без окон, где пахло, как в корзине с картофелем. Когда за ними закрылась дверь, наступила полная тьма. Сара ощутила прилив страха и остановилась. Шериф опять толкнул ее, она почувствовала под ногами три шатающиеся ступеньки.

— Подождите здесь.

Она услышала, как клацнула ручка лампы, потом чиркнула спичка, разгорелась, осветив лицо Кемпбелла. Он снял лампу с крюка, зажег фитиль. Затем кивнул в сторону.

— Туда.

Она послушно шагнула в отверстие заброшенной шахты. Помещение напоминало небольшую кладовую, здесь был деревянный стул, на полу охапка соломы, покрытая грубым рваным одеялом. Ей стоило больших усилий, чтобы голос у нее не дрожал, когда она, окинув все это взглядом, сказала:

— Это и есть ваша тюрьма?

— Да, — ответил Кемпбелл.

Он поставил фонарь на пол возле стула и пошел к двери.

— Мистер Кемпбелл!

Ее охватил панический страх при мысли, что она сейчас останется одна,

Он повернулся к ней, взглянул холодными серыми глазами, но не произнес ни слова.

— Сколько вы намерены держать меня здесь?

— Это зависит от судьи, не от меня.

— А где ваш судья?

— Судья еще не назначен, но пока его обязанности поручено выполнять Джорджу.

— Джорджу? Вы хотите сказать, зеленщику?

— Да.

— Значит, меня будет судить не настоящий суд?

Он помахал пальцем возле ее носа.

— Послушайте, женщина! Вы заявились сюда, подняли бучу и стали причиной того, что ранили человека. И вы еще недовольны чем-то? Ничего себе…

— У меня есть все права, мистер Кемпбелл, — ответила она, обретая прежнюю уверенность. — И одно из них: чтобы мое дело рассматривал территориальный суд.

— Вы сейчас на индейской территории, и местное управление здесь бессильно.

— Тогда федеральный суд!

— Ближайший федеральный суд находится в Янктоне, так что единственный, кто у нас имеется, это Джордж. Его выбрали сами старатели как самого честного, кого они знают.

Он снова повернулся к двери.

— А защитник, — остановила она его, — Вы не можете поддерживать обвинение без адвоката!

— Не можем, говорите? — Он взглянул на нее через плечо. — Вы не где-нибудь, а в нашем чертовом Дедвуде. Здесь все не так, как везде.

На этой угрожающей ноте он закончил разговор, вышел и закрыл за собой дверь. Последнее, что она услышала: как поворачивается ключ в замочной скважине.

Глава 4

Она смотрела на дверь и вслушивалась в шипение лампы — это был единственный звук в наступившей тишине. В висках стучало, в горле стоял комок, голова готова была разорваться от напряжения. Кожа на руках начинала зудеть — верный признак состояния, близкого к панике.

Сколько ей придется пробыть здесь? Заглянет сюда кто-нибудь посмотреть, как она?.. Что за насекомые могут копошиться там, в соломе? Что будет, когда догорит эта лампа?

Она задержала взгляд на пламени — единственном признаке жизни в помещении — и придвинулась как можно ближе к его теплу, усевшись на самый край стула. Сложив руки между коленей, она пристально смотрела на огонь, пока не заболели глаза; потом закрыла их и принялась растирать руки. Здесь было холодно, и она была голодна — с утра ничего не ела.

Кто о ней подумает? Кто к ней придет? Уж наверняка не Аделаида, да и разве расскажут ей о том, что произошло?.. А что будет с отцовским типографским прессом, брошенным там, под деревом? А с драгоценной газетной бумагой, что выдержала такое длительное путешествие; со шрифтом — с литерами, которые были ей так дороги, потому что верно служили отцу всю его жизнь? У нее не оставалось времени в этой заварушке даже почистить шрифт после работы — это очень плохо…

А с чем она столкнется, когда ее наконец выпустят из шахты? Если погонщик быков, не дай бог, умрет, станут ли обвинять в этом ее, хотя она даже не прикасалась к оружию? И что делать, что предпринять, если Кемпбелл не пришлет ей адвоката? Неужели предстать перед их так называемым судьей без защитника? Можно ли назвать нападение людей на шерифа настоящим бунтом, и будет ли это тоже вменено ей в вину?

Она по-прежнему видела перед собой его лицо, по которому били кулаками, и вновь испытывала чувство ужаса от того, как скоропалительно вырвались действия толпы из-под контроля, вновь слышала голос, крикнувший, что убили человека.

Но я не хотела, чтобы все так получилось! Не хотела!?. Я только отстаивала свои законные права!

Снова у нее сжалось горло, сдавило голову, начался зуд в ладонях, руки постепенно немели…

Не забывай о первой заповеди журналиста, Capa! Работай!

Она решительным движением достала отцовские часы, открыла крышку, положила их на пол возле лампы. Потом поднялась со своего места, взяла валявшееся одеяло, встряхнула его, поднесла к свету — посмотреть, не ползет ли кто-нибудь по нему. Ничего не обнаружив, снова уселась, обернув одеяло вокруг ног, вынула очки из вязаного кошелька, надела их, раскрыла блокнот, приготовила чернильницу.

Прошло немало времени, прежде чем она окунула перо в чернила и вывела на бумаге первые слова:

«Бунт на улице. В человека попала пуля. Издатель газеты заключен в тюрьму…»

Стараясь придерживаться неизменной правды, чему ее учил отец, она принялась за беспристрастное, непредвзятое изложение событий, происшедших два часа назад на Главной улице.

Врачебный кабинет доктора Терли помещался в том же доме, где он жил сам, неподалеку от пансиона Лоретты Раундтри, — там, где дома начинали взбираться по крутому откосу ущелья. Дорога к нему вилась по склону и больше напоминала тропу для горных коз, нежели пешеходную. После дождя она стала еще и скользкой, но Кемпбелл одолел ее быстрыми решительными шагами и подошел к двери врача, задыхаясь не от подъема в гору, а от беспокойства. Без стука он вошел прямо в приемную, где стояло несколько простых стульев, никем сейчас не занятых.

— Док! — крикнул он, приближаясь к следующей двери.

— Заходи, Ноа.

Он прошел на голос в кабинет, стены которого были обиты сосновыми досками, что являлось редкостью для Дедвуда. В шкафу со стеклянной дверцей находились всякие устрашающие инструменты, а также пробирки и склянки. В эмалированном тазике, в воде, окрашенной кровью, валялась пуля, рядом — игла и пинцет. На покрытом кожей операционном столе лежал Тру Блевикс безучастный ко всему; доктор готовился бинтовать правое плечо.

— Как он, док?

— Дал ему хлороформа, чтобы вынуть пулю. Если все пойдет, как я предполагаю, через неделю или около того он снова будет со своими быками.

Ноа издал глубокий вздох и почувствовал, как напряжение сразу отпустило его тело, плечи расправились.

— Лучшее известие за весь сегодняшний день, — воскликнул он.

— Твой приятель — крепкий старый хрыч, — продолжал доктор. — И у него хорошее сердце, что поможет лучше перенести операцию. Подойди сюда и помоги приподнять его, пока я буду закреплять повязку. Но до этого я сделаю ему компресс из квасцов, чтобы остановить кровотечение,

Рану на плече Тру стягивали нитки из конского волоса, кончики которых торчали, как кошачьи усы, там, где проходил сам шов. Наклонив голову, Ноа молча наблюдал, как док накладывал повязку на рану и затем бинтовал ее, захватывая все плечо и даже поясницу.

— Скоро он придет в себя? — спросил Ноа, осторожно перекатывая Тру на левый бок.

— Действие хлороформа недолгое. Самое большее — минут десять-пятнадцать. Так что он вот-вот проснется. Но будет поначалу не совсем в себе. — Док закончил перевязку, плеснул воды в чистую миску, начал мыть руки. — Понадобится его куда-то поместить, пока он совсем не выздоровеет. Ты можешь что-нибудь придумать?

— Пускай поживет в моей комнате у миссис Раундтри.

— А ты куда денешься?

— Могу спать где угодно. На полу в своей конторе, или поставлю палатку на пару недель. Сейчас еще не так холодно.

— За ним нужен будет уход. Не думаю, чтобы у Лоретты Раундтри хватило на это времени. А кроме того, мы же хорошо знаем нашего Тру — только придет в себя и поднимется с постели, как сразу захочет помчаться к своим быкам. До того как кровь засохнет в ране.

Ноа ненадолго задумался.

— Полагаешь, он выдержит дорогу в Спирфиш?

— Через несколько дней вполне.

— Тогда поместим его пока к Лоретте, и я буду приглядывать за ним несколько деньков. Да и ты, наверно, сможешь.

— Смогу, — согласился док.

— А когда разрешишь, отправлю в долину. Моя мать будет носить его на руках и подавать ночной горшок.

Док рассмеялся. Он вытер руки, повесил полотенце.

— В самом деле, — продолжал Ноа, — она устроит мне хорошую взбучку, если узнает, что Тру нужна была помощь, а я не дал ей возможности что-то сделать для него. Старуха не простит вовеки.

— Раз уж ты здесь, — сказал док, — дай-ка взгляну на твою физиономию.

Ноа подчинился. Исследуя его синяки и ссадины, доктор спросил:

— А как насчет индейцев там, в Спирфише?

— Будем надеяться на лучшее. Договор о мире подписан, только бы они его не нарушали… Ох, черт! Что ты делаешь с моим лицом?

— Проверяю, видишь ли ты этим глазом.

— Вижу, вижу! Пусти!

Док перестал теребить его веко и перешел к уху.

— Боюсь, лопнула барабанная перепонка, — заключил он. — Если кровь идет из уха, то похоже, так оно и есть… Ну-ка закрой другое ухо рукой и скажи мне, как ты слышишь этим… Перепонка в большинстве случаев заживает, Конечно, остается шрам на ней, и слух несколько понижается… Ну как?

— Я все слышу.

— Хорошо. Как насчет зубов? — Док протянул руку ко рту Кемпбелла, но тот отклонился.

— У меня все зубы на месте. Хватит тебе меня ощупывать!

— Ты у нас немножко раздражительный, да? — сказал док,

Пациент на операционном столе что-то забормотал, глаза у него приоткрылись, затем закрылись снова. Ноа повернулся к столу, замер в ожидании. Через какое-то время Тру снова проговорил что-то и открыл глаза. Они были цвета васильков, но глубоко потонули в морщинах.

— Эй, старый предводитель быков! Пора просыпаться! — произнес Ноа.

— Чтоб меня усыпить, нужно побольше, чем одна пуля. Вот что я вам скажу…

Но то, что говорил сейчас Тру, можно было разобрать не сразу.

— Дон уже вытащил ее из тебя. Он сварил из нее суп.

Тру изобразил слабую улыбку.

— А с тобой что, Ноа? Столкнулся с быком на узенькой дорожке?

— Заткнись насчет меня, старая подкова, а то я попрошу дока снова залепить тебе нос хлороформом. — Ноа улыбнулся так широко, как позволили ему это сделать распухшие губы, и потом добавил: — Слушай, Тру, мы поместим тебя в пансион к Лоретте, пока ты немного не окрепнешь, а потом я увезу тебя в долину к моей матери, и пусть она откармливает тебя на убой и чешет спину, если захочешь. Как насчет такого плана?

Тру прикрыл глаза и сказал сонным голосом:

— Не пойдет. Я должен разгрузить обоз.

— Ничего ты не должен! Забудь об этом хоть на какое-то время.

Голубые глаза старого Тру раскрылись на этот раз гораздо шире, чтобы получше увидеть молодого приятеля, склонившегося над ним. Он произнес с отчетливым раздражением:

— Один сукин сын вытянул у меня три доллара за разрешение разгрузить мой товар, а теперь он хочет, чтобы я вообще ничего не разгружал. Что это за город, парень, в котором командуют такие, как ты?

— Насчет разгрузки не беспокойся, старина, — миролюбиво ответил Ноа. — Все будет сделано, а ты отдыхай.

— Отдыхать… К дьяволу!

Тру выругался и сделал попытку подняться. Но тут же откинулся обратно, тяжело дыша. Шериф и врач посмотрели друг на друга. Терли сделал шаг вперед.

— Лежи спокойно, Тру, — велел он, — или я буду вынужден привязать тебя к столу. Ты этого хочешь?

Тру мотнул головой, глаза у него были закрыты.

— Ладно, — снова заговорил врач. — Не шебаршись и старайся побольше спать, если сможешь. Ночью плечо у тебя должно разболеться во всю мочь, знай это. Ноа придет сюда попозже, и мы отправим тебя в пансион миссис Раундтри, а через несколько дней, когда поправишься, он увезет тебя в Спирфиш.

Ноа увидел, что Тру снова погрузился в сон, и тихо сказал доктору Терли:

— Значит, я вернусь. Сейчас мне нужно убрать с улицы все барахло той женщины.

Опять Тру приоткрыл глаза.

— Встретил достойного соперника? А, парень?

— Пожалуй. Но сейчас она запоет по-другому. Я посадил ее под замок у Фарнума.

Тру улыбнулся и тряхнул головой, как бы отвечая собственным мыслям.

— Та еще кошка! Смотри, как бы не ходить тебе в царапинах!

По дороге от доктора Ноа вспоминал слова, сказанные Тру Блевинсом. Да, точно, Сара Меррит не кто иная, как дикая кошка. И, хотя ярость его сильно уменьшилась после того, как узнал, что Тру будет жить, он не оставил намерения продержать ее в той дыре подольше, пока не поймет как следует, что свобода штука куда более приятная, чем заточение, и что за неподчинение местной власти нужно расплачиваться. Сейчас, небось, разливается в три ручья. Ну и пускай льет слезы! Пускай сообразит, какой урон причинило ее бычье упрямство. Пусть размышляет о том, когда же снова увидит дневной свет, о том, как успеет изголодаться и сколько пройдет времени, прежде чем кто-то о ней вспомнит!.. Ни одной чертовой бабе не будет разрешено нарушать порядок в городе, где Ноа Кемпбелл следит за этим порядком, никогда и никому не позволит он смешивать себя с дерьмом!

А теперь еще возись с ее железным хламом! Куда он его денет? Ему сейчас необходимо делать обход города, а вместо этого ломай тут голову, как поступить с этими тысячами фунтов железа и где брать тент, чтобы укрыть его и все остальные ее игрушки, разбросанные прямо посреди улицы…

Но что за дьявольщина?!

Он уже вышел, обогнув угол, на Главную улицу. Вот она, эта чертова сосна… Только где же печатная машина?! Ни самого станка, ни ящиков, ни тента — ничего! Куда все подевалось?! Остались только глубокие следы, проделанные в грязи и наполовину затертые отпечатками ботинок и подков.

Ничего себе история!.. Его пульс учащенно забился. Можно представить, какой эта женщина поднимет тарарам, когда узнает, что кто-то спер ее драгоценное оборудование прямо с середины Главной улицы, из-под самого носа у шерифа, который не почесался даже, чтобы поставить охрану!

Но кому удалось спровадить такую махину с улицы да еще сделать это незаметно? И как теперь эту штуковину разыскать, что предпринять? Один только пресс высотой со здоровенного мужчину и весит не меньше полтонны… Будь оно все проклято! Мало ему сегодня забот, в этот милый денек, так еще это!..

Он потратил около часа и не обнаружил ничего. Ни на ближайших улицах, ни на товарной станции, ни возле собственной конторы. Со злостью он плюхнулся на стул и заполнил еще несколько чертовых лицензий — кому они только нужны, будь они трижды прокляты! Он и без них знает всех, кто должен платить и кто заплатил, а кто нет.

Не дописав четвертую лицензию, он отбросил перо, выругался в который уже раз, сжал руки в кулаки, приложил ко рту, забыв про опухшие губы, снова изрыгнул проклятия, посмотрел на часы. Было около половины шестого, а в шесть Фарнум закрывал свой склад.

Итак, она требует адвоката… Будь его воля, он оставил бы ее там куковать до утра, но это может выглядеть не совсем хорошо — заключение в тюрьму без права встречи с положенным ей по закону защитником.

Ведь в разделе втором местного Устава, определяющем состав Общественного Совета города Дедвуда, куда входят, кроме мэра, шесть его сограждан, говорится, что этот Совет не только обладает правом преследования граждан в судебном порядке, но и сам может подвергаться такому же преследованию. Будет не очень-то красиво, если всего через две недели после официального образования Совета начальник городской полиции вовлечет его в судебную тяжбу, в которой тот должен будет выступить в роли ответчика. А в том, что эта газетная сутяга может затеять такое дело, Ноа Кемпбелл ни секунды не сомневался!

И потому он все-таки найдет ей этого распроклятого адвоката! В городе их как собак нерезаных — во всяком случае, более чем достаточно — целых семь штук, если считать по выданным только что лицензиям. И все они в нелегком положении — из-за отсутствия апелляционного суда и необходимых юридических книг и кодексов.

По привычке Ноа протянул руку к крючку в стене — но его черная шляпа не висела там, она осталась, затоптанной в грязь, на улице. Кляня все на свете, он выскочил из дверей и поспешил в ближайшую адвокатскую контору, которая находилась в палатке и которую представлял бородатый, фыркающий носом мужчина по имени Лоренс Чаплин.

Когда Кемпбелл, откинув полог, вошел внутрь, Чаплин был занят прочисткой носа с помощью большого влажного платка. Взглянув на вошедшего, адвокат не мог сдержать вопроса;

— Что произошло с вами, дорогой?

— Попал в уличную потасовку. Женщина, которая ее затеяла, требует адвоката. Вас интересует это дело?

Раньше чем Кемпбелл выговорил все эти слова, шляпа Чаплина оказалась на голове у ее хозяина, и он устремился к выходу из палатки.

Когда они подошли к складу Фарнума, там было полно любопытствующих посетителей, узнавших уже, что в дальнем конце склада заперта в темном помещении арестованная женщина. Одни из них молча здоровались с вошедшими, другие спрашивали:

— Что ты собираешься с ней делать, Ноа?

— Вы пришли защищать ее, Чаплин?..

Не отвечая на вопросы, Кемпбелл и Чаплин прошли по коридору, ведущему в туннель. Кемпбелл открыл дверь. Он ожидал застать свою спутницу в отчаянии и слезах, но вместо этого увидел, что она сидит на стуле, приставленном к бочке, и с деловым видом что-то пишет в блокноте.

Она подняла голову, и снова его неприятно поразило, что в глазах у нее не было ни слезинки. Да, про эту женщину никак не скажешь: слабое, слезливое, перепуганное создание. Ничего похожего! Она спокойно сидела, глядя на вошедших сквозь овальные небольшие стекла очков светлыми глазами и была похожа на учительницу, занятую проверкой школьных работ. Ноги у нее были укрыты грубым одеялом, темные волосы тщательно причесаны… С таким видом можно вполне торчать на возвышении, за учительским столом, перед пятью рядами парт.

Она не спеша закрыла блокнот, положила ручку в футляр, опустила все это на пол рядом с собой. Куда только девалась ее воинственность — теперь она была сама учтивость и корректность.

— Шериф Кемпбелл, — сказала она, снимая очки, — итак, вы пришли…

— Я привел адвоката, о котором вы просили. Это Лоренс Чаплин.

— Мистер Чаплин. — Она поднялась, сложила одеяло, протянула руку адвокату. После этого вновь обратилась к Кемпбеллу: — Как здоровье вашего друга?

— Жив как будто.

Она приложила руку к груди.

— О, спасибо тебе, Господи! Он будет жить?

— Похоже на то.

— Какое облегчение! Я была в таком ужасе от мысли, что могла стать причиной смерти невинного человека. А как вы? Ничего серьезного?

— Ничего такого. Может быть, повреждена барабанная перепонка.

— О Боже! — Губы ее искривились, выражая искреннее сожаление, в то время как она прямо смотрела ему в глаза, один из которых так заплыл, что напоминал горло лягушки, когда в сумерках та принимается за свои лягушачьи песни. После некоторого молчания она добавила: — Я стою перед вами, испытывая угрызения совести, и готова заплатить любой штраф, какой будет наложен.

Как ни странно, Кемпбеллу легче было разговаривать с ней раньше, когда она была в ярости, когда оказывала сопротивление. Теперешнее ее поведение и гладкие слова выбивали почву у него из-под ног. Он неловко переступил с одной ноги на другую и предложил:

— Лучше поговорите с Чаплином, пока у вас есть такая возможность. Я скоро вернусь.

Оставшись наедине с адвокатом, Сара сказала:

— Спасибо, что пришли, мистер Чаплин. Что со мной может быть?

— Пожалуйста, присядьте, мисс Меррит, — отвечал тот. — Сейчас я разъясню вам основу здешних законов. Думаю, это поможет понять ситуацию.

— О, я уже давно сижу, благодарю вас. Если не возражаете, я лучше постою.

— Прекрасно.

Чаплин прочистил нос своим огромным платном и несколько секунд изучал пол в камере Сары.

Ему было лет тридцать пять или около того, костлявый, но с округлыми плечами, с легкими, как у малого ребенка, темными волосами, которые торчали в разные стороны над его теменем, как если бы им не хватало веса для того, чтобы улечься на голову. У него был красноватый нос, слезящиеся глаза, и весь его вид не мог вызвать большого доверия, особенно у человека, благополучие которого находилось под угрозой. Но у него был уверенный голос, что исходил откуда-то из самой глубины существа, напоминая отдаленный грохот падающего дерева и сотрясая песчаные стены пещеры, где они находились.

Этим голосом он говорил:

— У нас весьма своеобразная история законности здесь, в Дедвуде. Хлынувший поток золотоискателей создал положение, при котором люди проникли сюда раньше и в куда большем масштабе, чем цивилизация. Вы меня понимаете? Они принесли с собой беззаконие — бесчисленные противоречивые претензии и требования, драки в салунах, воровство… Всего не перечислить. — Он вновь высморкался и продолжал: — И вот жители решили создать шахтерский суд и чтобы на каждом его заседании председательствовал один из семи адвокатов города. Другими словами — со сменными судьями.

Он сделал несколько шагов по земляному полу темницы.

— Вы слышали, может быть, о злополучном убийстве здесь в прошлом месяце Буйного Билла Хикока.

— Да, немного, — ответила Сара.

— Это стало для всех потрясением. И если существовал на свете город, где все как один жаждали, чтобы свершилось правосудие, то это был наш Дедвуд! Но, однако, судебный процесс превратился в пародию на суд, несмотря на все наши усилия соблюсти юридические нормы… Почему? Большая часть присяжных была заподозрена в принадлежности к той группе, которая наняла Джека Макколла для убийства Буйного Билла. Они и вынесли решение «не виновен», и мы вынуждены были освободить убийцу. Никому это не понравилось, конечно, но что можно было сделать?.. — Голос Чаплина гулко разносился по камере. — Большинству из нас не нравилась такая судебная система, но, раньше чем мы смогли что-то улучшить в ней, произошло еще одно убийство. Три недели назад. Застрелили человека по имени Баум. На этот раз семеро адвокатов города взялись за дело, а мой коллега, мистер Кейтли, действовал в качестве судьи. Наша беда заключалась в том, что у нас совсем не было юридических книг — кодексов, справочников, это создавало большие трудности…

И вот тогда решено было основать в Дедвуде юридическую библиотеку, а до того отложить все судебные процессы. Тем временем мы начали превращать наше поселение в настоящий город, в котором кроме библиотеки должен быть апелляционный суд, возглавляемый настоящим федеральным судьей…

— Появились у вас уже книги по юриспруденции? — сумела перебить его Сара.

— Нет. Пока еще нет.

— О, значит, мои шансы совсем плохи.

— Не в такой уж степени. Мелкие судебные дела — так захотели сами жители города — могут решаться человеком, которого они избрали недавно своим мэром. То есть Джорджем Фарнумом. Так что изложите мне вашу версию происшедшего, а затем мы подумаем, что делать дальше.

— Это не трудно. — Сара подняла с пола блокнот и протянула Чаплину. — Я записала все это только что для следующего номера моей газеты.

В течение нескольких минут Чаплин был погружен в записи Сары, которые изучал, придвинувшись почти вплотную к лампе и втянув голову в плечи. Окончив чтение, он вытер нос и поднял голову.

— Вы отказывались убрать типографский станок?

— Да.

— Вы действовали, не имея лицензии на выпуск газеты?

— Да.

— Вы были поставлены в известность шерифом о необходимости получить лицензию?

— Да.

— Вы явились причиной беспорядков?

— Да.

— Вы сделали это намеренно?

— Нет.

— Вы лично ударили шерифа Кемпбелла?

— Нет.

— Но подстрекали других делать это?

— Нет. Я останавливала их.

— Видели вы, как пуля попала в Тру Блевинса?

— Да.

— Кто выстрелил в него?

— Шериф Кемпбелл.

— Это было случайно или намеренно?

— Совершенно случайно.

— Были еще выстрелы? Применение оружия?

— Нет. Все произошло почти мгновенно.

— Вы сопротивлялись аресту?

— Сначала — да, потом — нет.

— Вы согласны возместить весь нанесенный ущерб, взять лицензию на издание газеты? Согласны отложить публикацию следующего номера до той поры, когда ваше типографское оборудование будет находиться на принадлежащем вам, а не на общественном земельном участке?

— Да…

Чаплин некоторое время молча смотрел на Сару, сидя на табурете, расставив колени, положив на них свои костлявые руки.

— Вы сможете дословно повторить сказанное вами, если я снова задам вам те же вопросы? — спросил он.

— Да.

— Есть у вас деньги для уплаты за нанесенный ущерб?

— Они со мной.

Она похлопала себя по талии с левого бока.

— Прекрасно. — Чаплин вскочил на ноги. — Тогда сделаем вот что. Немедленно обратимся к здравому смыслу и чувству справедливости Фарнума и, нисколько не умаляя вашей вины, укажем, что намерения у вас были вполне честными, что вы сожалеете о происшедшем и что трагического исхода, к счастью, не последовало… Ваши сожаления вы уже выразили только что шерифу Кемпбеллу… Когда мы выйдем отсюда, пожалуйста, придерживайтесь такого же виноватого, но не униженного тона. Хорошо?

Сара кивнула.

— Вот и прекрасно, — заключил он. Одарив ее ободряющей улыбкой, он забарабанил в дверь.

Кемпбелл открыл.

— Мы хотим побеседовать с Фарнумом, — заявил Чаплин.

— Выходите.

Он подождал, пока они выйдут, и повел их по коридору, в конце которого брезжил свет. Саре казалось, там находится выход из чистилища, а звуки голосов оттуда были так же приятны, как весенняя капель. Затхлый, несвежий запах лишенной солнца земли сменился для нее живым запахом кофейных зерен, вяленого мяса, уксуса… (который уже не казался таким неприятным, как раньше). Из тьмы — на свет. Из влажного царства — в свежесть. Из молчаливого одиночества — в гул голосов, который смолк, как только она появилась.

Фарнум стоял за прилавком, наблюдая, как небольшая процессия направляется к нему через заднюю дверь.

Кемпбелл остановился в некотором отдалении, Сара и адвокат приблизились к прилавку.

Первым заговорил адвокат,

— Мистер Фарнум, — начал он, — в свете того факта, что наши книги, содержащие законы, еще не доставлены и что настоящей тюрьмы пока не имеется, а также учитывая, что жители города дали вам право лично решать мелкие дела, подлежащие судебному рассмотрению, мисс Меррит просит вас разобрать прямо здесь и сейчас ее дело, с тем чтобы ей не возвращаться больше в эту заброшенную шахту, откуда она сюда явилась.

— Я не знаю, — ответил Фарнум, помолчав. — Думаю, что шерифу, а не мне следует решать, нужны ли для данного дела книги, содержащие законы, или нет. Как, шериф?

Кемпбелл опустил сложенные на груди руки, откашлялся. Но его опередил Чаплин.

— Мисс Меррит нисколько не преуменьшает своей вины, — заверил он. — Но она также не считает себя опасным преступником, которого следует держать в заточении, лишая возможности общаться с себе подобными. Возможно, перед тем как прийти к решению, вы прочитаете вот это. Здесь статья, которую обвиняемая написала для своей газеты, и, я надеюсь, ее откровенность и искренность сумеют свидетельствовать сами за себя.

Фарнум снял свой белый фартук, положил на прилавок и сделал это с не меньшим достоинством, чем если бы он снимал с себя черную судейскую мантию. Кемпбелл подошел к нему, и оба погрузились в чтение. Когда они закончили, молчание продолжалось. Казалось, каждый из них ждал, чтобы первым заговорил другой. Снова Чаплин заполнил паузу.

— Как вы только что увидели, — сказал, он, — мисс Меррит не пытается обелить себя или преуменьшить свою роль в произошедшем неприятном инциденте. Совсем наоборот, она имеет намерение оповестить об этом весь город с помощью своей газеты… Джентльмены, если вы мне позволите, я задам мисс Меррит несколько простых вопросов, после ответа на которые легче будет принять решение.

— Ладно, — согласился Фарнум. — Давайте. Не думаю, что будет много вреда от того, что мы послушаем.

Чаплин повторил те же вопросы, что уже задавал Саре немного раньше, и закончил тем, что получил от нее заверения возместить весь причиненный ущерб, включая оплату денежных чеков доктору за лечение Тру Блевинса и шерифа Кемпбелла, если таковое, то есть лечение, потребуется. Она также обязалась заплатить любые наложенные на нее законные штрафы, получить лицензию на выпуск газеты и не пытаться издавать ее, пока типографский станок не будет установлен на территории частного владения. В связи с этим Чаплин заметил, что она вынуждена была оставить на улице и без всякого присмотра дорогостоящее имущество, которое требует гарантий своей безопасности, — на что он обращает особое внимание.

При упоминании об этом Кемпбелл, который до сих пор так и не обнаружил никаких следов типографского оборудования, почувствовал себя весьма неуютно. Отведя взгляд от Сары, он увидел любопытствующие лица наблюдающих и слушающих и лишний раз осознал, что слухи о том, чти произошло и чем все кончилось (включая исчезновение печатного станка), разлетятся по всему ущелью быстрее, чем эпидемия чумы. И еще он понял, что ни одна душа не одобрит того, что он посчитал нужным запереть женщину в старую темную шахту, в то время как она, по существу, не хотела делать намеренно ничего плохого; и совсем уж никто не одобрит, если он не сделает выводов из ее признания своей вины и готовности заплатить за причиненный ущерб. Главное же, что будет говорить в ее пользу, — то, что она женщина, совсем одна здесь и при этом не проститутка — понятия для Дедвуда почти несовместимые. И вообще, сумеет ли он внятно объяснить двадцати пяти тысячам золотоискателей, зачем нужно держать в тюрьме одну из немногих женщин города?..

Судебный процесс продолжался.

Но куда же, будь он трижды неладен, девался ее типографский станок?..

В какое-то мгновение Кемпбелл готов был вновь упрятать Сару в тюрьму — только для того, чтобы хотя бы выиграть время на поиски исчезнувшего имущества.

— Что скажешь, шериф? — обратился к нему мэр.

— Она была причиной многих неприятностей сегодня в городе. Вот что я скажу.

— Да, это так, но настоящий суд, думаю, был бы в этом случае более терпимым. Все-таки она женщина, и заброшенная шахта не слишком подходящее место для содержания особы женского пола.

— Как и когда она собирается заплатить? — спросил Кемпбелл.

— Здесь и сейчас. — Сара скользнула руной в боковую складку юбки, где был карман, и рука вынырнула оттуда с кожаным мешочком с золотым песком. — Скажите мне, сколько я должна.

Глаза Кемпбелла и Сары встретились. Какая у нее проклятая, раздражающая манера смотреть прямо в глаза!.. Он был уверен: она догадывалась, что он не ожидал ее немедленного предложения за все расплатиться. Он первым отвел взгляд.

— Как скажешь, мэр, — проворчал он. — Решай сам.

Фарнум постановил: двадцать долларов штрафа за нарушение общественного порядка в городе и еще десять за печатание газеты без лицензии. Что касается оплаты услуг врача, то он полагается в этом на Сару — пускай завтра же она сама переговорит с доктором Терли и все уладит.

Тут же золото было взвешено на весах и к сумме штрафа добавлено еще десять долларов за новую лицензию на издание газеты. После чего Сара спрятала мешочек с золотым песком и протянула руку Фарнуму.

— Благодарю вас, сэр. Не очень-то хотелось провести ночь в вашей шахте. — Она крепко встряхнула его руку и повернулась к Кемпбеллу. — Шериф!

Ему она руки не подала, а снова пронзила его пристальным прямым взглядом. Он не мог не отметить, насколько она отличается от своей младшей сестры — прямолинейна, смела, открыта — словом, не женщина, а настоящий воин. Но лучше уж была бы женщиной…

— Возможно, что-то не так в моей натуре, — обратилась она к нему, — но, боюсь, мы снова столкнемся с вами… — Она повернулась к Чаплину, а Кемпбеллу вдруг показалось, что это она, а не они, устроила всю эту встречу, задавала ей тон и вышла победительницей.

— Спасибо, мистер Чаплин, — проговорила между тем Сара, — я зайду к вам завтра, и мы решим все вопросы.

Она была уже на полпути к выходу, когда Кемпбелл окликнул ее:

— Мисс Меррит, подождите.

Снова она посмотрела ему в лицо, и он ощутил какую-то неловкость. Она обладала способностью глядеть не мигая, это было и приятно, и тревожно.

— Я… э-э… — проговорил Кемпбелл, — хочу вам сказать о другом деле. Только выйдем отсюда.

— Хорошо. Поговорим по дороге…

Она опять двинулась к выходу, сама открыла дверь, не дожидаясь, пока он сделает это для нее (он, впрочем, и не проявлял такого намерения), ступила на середину улицы, не обращая внимания на грязь (никогда раньше он не видел, чтобы женщина так мало заботилась о своей длинной юбке), и зашагала в сторону величественной сосны, под которой разместилась ее «типография». Левой рукой она прижимала к груди блокнот (есть ли там к чему его прижимать?). В этом отношении она тоже отличалась от сестры — женственности было в ней куда меньше.

Они шли по улице, и он заговорил еще до того, как можно было разглядеть даже издали большое дерево.

Он сказал прямо и несколько небрежно, как если бы не думал о какой-то своей вине — именно потому, что думал о ней:

— Кто-то стащил вашу машину, мисс.

— Что?!

Она остановилась и резко повернулась к нему.

— Она куда-то девалась, пока я навещал Тру Блевинса у дока.

— Девалась? Полтонны железа куда-то исчезло? Что вы мне вкручиваете, Кемпбелл?

Он понял, что она подозревает именно его — в том, что упрятал этот чертов станок.

— Я… я сам не знаю… — промямлил он.

— Куда вы его засунули?!

— Послушайте, я…

— Только не говорите мне, что это не ваших рук дело!

— Я же как раз был у дока…

— Потому что больше никто в городе…

— Спросите его сами!..

Они стояли посреди улицы, почти нос к носу и кричали друг на друга'. Было почти время ужина, на улицах полно проголодавшихся мужчин, спешивших в салуны, но многие останавливались и с любопытством прислушивались к новому скандалу.

— …никакого права отбирать мой пресс!

— Я не брал его… Кто-то украл!

— Для чего?

— Откуда я знаю?

— А шрифт, краски, бумага?

— Там ничего не осталось, даже брезента.

Сжав губы, она пристально посмотрела на него — с явным почти желанием сделать так, чтобы его второй глаз стал похожим на тот, подбитый и опухший. Потом проговорила:

— Вы самый отъявленный негодяй в этом городе! Удивляюсь, как вам удалось обвести всех вокруг пальца, чтобы они выбрали вас на такую должность.

Сара со злостью отвернулась от него и помчалась вперед, все еще прижимая блокнот одной рукой к груди. Вторая рука сжалась в кулак. Когда он подошел к большой сосне, она уже стояла там, беспомощно озираясь по сторонам.

— Лучше для вас, Кемпбелл, если вы найдете все это, и побыстрее!

— Потребуется время.

— Тогда начинайте сразу!

— Обыскать каждый дом в ущелье?

— Вы здесь шериф, разве нет? Это ваша работа. Типографская машина — все мое достояние, а шрифт к ней — тот, с которым начинал работать мой покойный отец. Для меня все это больше, чем просто инструменты… Но разве вам понять…

— Мисс Меррит…

Звонкий молодой голос прервал обличительно-ностальгическую речь Сары. Рядом с ними стоял юноша лет шестнадцати, с курчавыми темными волосами, приятной внешности, с застенчивым выражением лица с едва намечающимися усами и бородой. На нем были огромные куполообразные ботинки, поношенные шерстяные штаны и такая же клетчатая куртка, в карманы которой он засунул руки.

— Да? — отозвалась Сара.

— Меня послал мистер Брэдиган. Ваш типографский пресс у него, и он сказал, чтобы вы пришли со мной.

— Брэдиган?!

Сара не верила своим ушам.

— Да, — ответил юноша.

— Но почему?.. Где?

— Он сам расскажет, когда придете.

Сара взглянула на Ноа Кемпбелла, тот только пожал плечами.

— Я пойду с вами и погляжу, чего этот Брэдиган выдумывает, — предложил юноша.

— Как тебя зовут? — спросила Сара, когда они уже шли за ним по улице.

— Джош Докинс, — сказал тот, оглянувшись.

— Докинс? Так ты сын Эммы?

— Да.

— Ой, я вспомнила — меня ведь ждут у вас в доме к ужину: Сейчас, наверное, как раз время.

— Мать подождет немного. Сначала нужно сделать другое дело.

— Сделать что?

— Сейчас увидите…

Юный Докинс привел их на южный конец Главной улицы, к небольшому каркасному дому. С востока на него падала тень почти отвесной стены каньона. В окне дома горел свет.

Когда они вошли внутрь, Сара остановилась как вкопанная, оглядывая помещение сверху донизу, от угла к углу. И что же она увидела? Там были все драгоценные для нее вещи, все ее имущество — отцовская конторка, наборные доски, шрифты, банки с чернилами, корзины с мелким инструментом и, конечно, ее родной типографский пресс. И все это в лучшем виде и готово к работе. Запах краски, смешанный с запахом скипидара, наполнял комнату и оповещал всех и каждого — здесь типография.

На деревянном столе у правой стенки сохли разложенные четыре печатные страницы. А возле станка стоял сам Патрик Брэдиган в кожаном фартуке с черными пятнами и чистил литеры тряпкой, намоченной в скипидаре. Он обернулся к ним, когда они вошли, медленно улыбнулся и еще медленней кивнул головой.

— Мисс Меррит, — произнес он с сильным ирландским акцентом, — рады приветствовать вас в редакции «Дедвуд кроникл».

Она сделала несколько шагов вперед словно завороженная, снова и снова оглядывая все кругом, не веря своим глазам. Потом повернулась к нему и сказала:

— Мистер Брэдиган, что это? Что вы сделали?

— Нашел помещение, — ответил он спокойно, — и подготовил первый выпуск вашей газеты для продажи. С помощью молодого Докинса, вот этого парня, которого вы видите… Патрик Брэдиган тоже к вашим услугам, мэм… Вместе со своей верстаткой, мэм…

Он извлек ее из нагрудного кармана, словно это была сигара. Сара заподозрила, что Брэдиган не совсем трезв. Но все равно она просто не знала, как благодарить его.

— Мистер Брэдиган! — воскликнула она наконец. — Мистер Докинс! Хотя это непростительно для журналиста, но я просто не знаю, что сказать вам!

Юноша расплылся в улыбке, Брэдиган же едва улыбнулся.

— Мы сделали уже триста двадцать пять экземпляров, — сказал он.

— Триста двадцать пять!

— И вы продадите их все до одного, увидите. Завтра молодой Докинс поможет вам.

Сара повернулась к юноше.

— Спасибо тебе за то, что уже сделал.

Джош объяснил:

— Ма послала меня узнать, как и что, когда услышала, что произошло на улице. В булочной сказали, мистер Брэдиган собирается что-то придумать насчет первого выпуска газеты, и Ма сказала, чтобы я помог ему, чем смогу. Я закладывал бумагу, пока он готовил краску. Ох, здорово было!

Сара улыбнулась, вспомнив, как отец когда-то разрешал ей делать то же самое и какое это было для нее удовольствие.

— Можно будет научить тебя и другой работе, — предложила она, — ты сможешь стать помощником наборщика!

Его улыбка стала еще шире и радостней. Она снова, более внимательно, пригляделась к помещению: сырые деревянные стены — но зато их целых четыре, крепких, с надежной крышей над ними; широкое окно, выходящее на восток. Может быть, него проникнут утренние лучи солнца, когда она как раз будет заниматься набором очередного номера…

— Это ваше помещение, мистер Брэдиган?

— Нет, ваше, — ответил он. — Можете снять его или купить, как захотите.

— Но почему… и как?

— Считайте это за дружеский жест жителей нашего города. Они хотят, чтобы их первая газета появилась как можно скорее и чтобы выпусков было побольше. А насчет помещения повидайтесь с Элиасом Пинкни. Его банк построил эту штуку на продажу.

— Но ведь и другие ждут своей очереди, разве не так? Мне говорили об этом.

Брэдиган прочистил горло, почесал затылок и только потом ответил:

— Все так, мисс Меррит, но другие ведь мужчины, а не такие распрекрасные молодые леди, как вы.

Его прямое, безапелляционное утверждение лишило Сару возможности что-либо ответить. Она подумала о другом. «Опять, — подумала она, — придется иметь дело с самим мистером Пинкни». С человечком жирнее, чем рождественский гусь; с мужчиной в расцвете своих сорока, если не больше, лет, с блестящей розовой лысиной, на которую она недавно взирала с высоты собственного немалого роста. Кроме того, ей было не очень приятно осознавать, что шериф Кемпбелл слышал сейчас мнение Брэдигана о ее особе и что у него есть наверняка свое, совершенно противоположное суждение.

Она быстро сменила тему разговора.

— Очень удачно для всех нас, — сказала она, — что я уже получила лицензию и оплатила ее… Как, шериф, теперь мы уже можем выпускать газету законно?

— Насколько я понимаю, да, — ответил Кемпбелл. — Если у вас нет жалоб на Брэдигана за то, что он действовал без спроса.

— Никаких жалоб, что вы!

Кемпбелл уже направился к выходу, когда она окликнула его.

— Еще одну минуту, шериф. — Она схватила со стула только что отпечатанный экземпляр, сложила его вдвое, — Никаких изменений в тексте, мистер Брэдиган? — спросила она.

— Нет. Точно как вы набрали.

— Дарственный экземпляр, мистер Кемпбелл. — Она протянула ему газету, где в первой же статье упоминалось его имя в связи с публичными домами, действующими в городе.

Сара была уверена, что из-за сегодняшних событий он еще не заглядывал в газету, и почувствовала легкую дрожь злорадного удовлетворения, когда он принял подарок и проговорил:

— Что ж… спасибо.

Он скользнул взглядом по крупному заголовку, прочитал его, поднял глаза. Они были серые и спокойные, как речные намни.

— Получаете удовольствие, стукая других по башке? — спросил он.

— Такая у меня работа, шериф.

Он молча смотрел на нее, прежде чем протянуть ей газету.

— Возьмите ее обратно и отдайте тому, кто больше интересуется, — сказал он и вышел из помещения.

Глава 5

С той минуты, как Сара ступила на кухню Эммы Докинс, она поняла, что нашла нового друга. Эмма сразу кинулась к ней, оторвавшись от железной печки, заключила в объятия и проговорила:

— О Боже, какой это был для вас день! Я слышала обо всем — ни одна женщина на свете не выдержала бы всего этого!.. А сейчас садитесь и выпейте чашечку крепкого кофе, пока девочки помогут мне накрыть на стол. Хорошая горячая пища снимет с вас все напряжение… Вот они, мои дочери — Лепи, ей уже двенадцать, и Джинива, ей десять. А это мой муж Байрон… Слушайте все, — обратилась она к членам своего семейства, — перед вами Сара Меррит, о которой я вам говорила, новая женщина в нашем городе.

Летти была худощавая черноволосая красотка, с кожей цвета яичной скорлупы — почти точная копия своего брата, в женском варианте. Джинива еще не растеряла детскую пухлость, а на щеках у нее намечались прелестные ямочки, которые вскоре должны будут вскружить голову не одному юноше в городе. Байрон выглядел таким же обычным и заурядным, как раскатанный кусок теста, кожа его была как бы все время покрыта мучным налетом — следствие его ежедневной работы. Он был худ, с гладкими темными волосами, с руками, испещренными голубыми венами, которые казались еще бледнее его чисто выбритого лица. Глядя на него с Эммой, Сара не могла не удивиться, откуда взялись у Летти и у Джоша такие красивые черты лица.

Байрон подошел к Саре, застенчиво пожал ей руку и остался стоять неподвижно, уперев руки в бока, — излюбленная поза здешних мужчин.

Еда была восхитительна: голубцы, начиненные рисом и оленьим мясом, богато приправленные луком и всевозможными специями, в сопровождении бесконечного количества свежего теплого хлеба. Но масла на столе не было. Эмма объяснила: нехватка пастбищ делает молочное животноводство почти невозможным, им занимаются только в высокогорных долинах, а здесь в основном разводят коз. А взамен масла в городе употребляют присоленный свиной лярд.

Сара не преминула отметить этот факт в своей записной книжке, добавив, что в мясных лавках продают главным образом дичь и домашнюю птицу.

На десерт у них был шикарный торт с корицей и яблоками и, конечно, кофе.

Девочки помогали подавать на стол, убирали и мыли посуду без всяких напоминаний со стороны матери, и на Сару произвели большое впечатление их хорошие манеры и готовность к работе. Видно было, что у Докинсов крепкая семья и отношения в ней простые и теплые. Сару здесь приняли как старого друга, она не испытывала ни малейшей неловкости. За столом было много разговоров и смеха; Сара узнала, что все трое детей помогают отцу в пекарне, но никто из них не ходит в школу. Последним годом их учебы был прошлый год в Айове.

Эти сведения Сара также взяла на заметку, записав на отдельной странице блокнота под заголовком «Необходима школа».

— Сколько же детей, как вы думаете, живет сейчас здесь? — спросила она.

Вопрос привел в затруднение чету Докинсов, они начали вспоминать и называть по именам и фамилиям семьи, где были дети, а Сара записывала все это вместе с адресами в свой неиссякаемый блокнот.

Когда вся посуда, кроме кофейных чашек, была убрана со стола, Сара сказала:

— И еще хочу поблагодарить вас за вашего сына, который так помог Брэдигану наладить выпуск газеты. Он сделал великое для меня дело!

— Ни к чему особенно благодарить нас, — ответил Байрон. — Парень очень уж хотел, а вся его дневная работа в пекарне была окончена.

— И все-таки с вашей стороны так благородно! Что касается Джоша, он прекрасно справился с новым для него делом, и вместе с Брэдиганом они отпечатали триста двадцать пять экземпляров газеты.

— Триста двадцать пять! — воскликнули все хором.

— Да, и Брэдиган уверяет, их без труда можно будет продать. Будем считать, что Джош ступил на стезю настоящего газетчика, и, если захочет продолжить, я буду только рада.

Глаза у юноши, сидящего напротив, радостно расширились, а Сара продолжала:

— Джош говорил мне, его интересует печатное дело. Если бы вы согласились освободить мальчика от работы в пекарне, я охотно стала бы платить ему пятьдесят центов в день за помощь в типографии.

У Джоша отвалилась челюсть. Его родители поглядели друг на друга, Сара не сводила глаз с юноши.

Поскольку все продолжали молчать, она добавила:

— Брэдиган хвалил его как работника. У него есть чувство ритма, которое очень нужно в печатном деле. А в день выхода газеты он бы мог, если не против, заняться продажей на улицах. И еще много всяких дел…

— Па… — наконец выговорил Джош, — Можно мне?

Байрон перевел взгляд на жену.

— Эмма, что ты думаешь?

Она повернулась всем телом к Джошу.

— Тебе это больше по душе, чем заниматься пекарным делом, как твой отец?

Джош наклонился вперед, взгляд его перебегал с отца и матери на Сару и обратно и остановился на матери.

— Пятьдесят центов, ма, — проговорил он. — И еще мисс Меррит сказала, что научит меня делать набор.

— А возможно, со временем, и писать статьи, — добавила Сара. — Это не заменяет школу, но, пока ее нет в Дедвуде, такая работа тоже полезна для образования. Он ведь будет все время иметь дело со словами, а подумайте, — разве есть на свете что-нибудь сильнее, чем слово? Особенно печатное. Мой отец любил всегда повторять: человек, который умеет заставить слово вести себя как следует, может то же самое сделать и с человеком… Перед Джошем могут открыться большие возможности.

— Ну… я думаю, — Эмма как бы уговаривала сама себя, — поскольку нам в пекарне помогают девочки…

Байрон не дал ей договорить.

— Если ты хочешь этого, сын, — заключил он, — я так полагаю… мы не имеем права тебя останавливать.

Джош оттолкнул свой стул и вскочил с радостным криком:

— Да, хочу! И я смогу все делать, что вы сказали, мисс Меррит, и еще больше, если потребуется! Буду ходить от дома к дому и предлагать подписаться на газету, а еще подметать каждый день к вечеру все помещение и отгребать снег от входа зимой, и приносить топливо, и… и разносить ваши письма куда нужно… Обещаю, вы не пожалеете, что взяли меня, мисс Меррит!

— Я не сомневаюсь в этом, — с улыбкой ответила Сара.

Позднее, когда они вдвоем с Эммой остались на кухне, Сара заметила:

— Я страшно рада, что почти сразу после прибытия сюда нашла Джоша. Он будет, я чувствую, настоящим помощником.

Эмма штопала носок, натянутый на старый деревянный шар, служивший когда-то украшением кровати. Иголка равномерно ходила между раздвинутыми пальцами руки. Не поднимая глаз, она сказала:

— Печально, когда дети становятся взрослыми. Понимаешь, что нужно отпустить их из дома, но, когда до этого доходит, чувствуешь, что не готова. Подумать только… Джош уходит от нас, чтобы начать зарабатывать деньги… Сам… впервые…

Она перестала на какой-то момент двигать иголкой, заканчивая про себя свои думы.

Сара наклонилась к ней, положила руку на ее локоть. Глаза двух женщин встретились.

— Могу я спросить… Вы боитесь, что он… научится чему-нибудь плохому, уйдя из дома?

— О нет, совсем не то, — возразила Эмма. — Джош хороший, умный мальчик. Говоря по правде, я и не думала, что он будет всю свою жизнь замешивать тесто.

Сара откинулась обратно на спинку стула с некоторым облегчением.

— Глядя сейчас на вашего сына, — проговорила она, — я вспомнила, с какой готовностью начинала помогать в этом же деле своему отцу. Мне было двенадцать, когда он впервые разрешил мне заняться набором. Для начала он дал мне короткую заметку, строк на пятнадцать, не больше. А в самом тексте говорилось, помню, о том, как надо сушить цветочные семена перед зимними холодами… Когда я закончила набирать, отец был ужасно доволен и спросил, как это я смогла так быстро справиться с заданием. Секрет был прост: я давно уже, когда появлялась возможность, играла в наборщика, подражая в этом отцу, имитируя его движения, жесты, как то умеют делать все дети. Поэтому, когда дело дошло до первого настоящего набора, я уже знала нужные движения, ритм, даже могла, не глядя, находить некоторые литеры.

— Вы были очень близки с отцом? — спросила Эмма. Лицо Сары озарилось нежностью.

— Всегда.

— А с матерью?

Сара опустила взгляд.

— Моя мать убежала с другим человеком, когда мне только исполнилось семь лет. У меня остались о ней смутные воспоминания.

— О, Сара, как это печально.

— Я сумела справиться с этим. У меня была моя сестра Адди. И был отец… И у нас была экономка.

Эмма сочувственно смотрела на нее некоторое время, затем снова принялась за штопку.

— Значит, у вас есть сестра?

По тону, которым она это сказала, было ясно, что определенные слухи достигли ее ушей.

— Да, — ответила Сара.

— И это правда, что вы приехали сюда из-за нее и нашли вашу сестру в заведении у Розы?

— Да, правда. — Сара смотрела куда-то вдаль. — Не могу понять, почему она оказалась там.

— Извините, что я заговорила об этом.

— У меня к вам никаких претензий, Эмма. И какая разница? Весь город знает.

— Разве не странно, два ребенка из одной семьи… — снова заговорила Эмма. — И такие разные судьбы.

— Ну… мы с сестрой, в общем-то, всегда были разными. — Сара задумчиво разглаживала скатерть на столе. — С того времени, как я начала разбираться в таком понятии, как внешняя красота, я почувствовала разницу между Адди и мною. Было понятно почти сразу: у нее красивая внешность, у меня — мозги в голове. И в школе, и потом, когда мы подросли, она была из тех, кого старые дамы гладили по головке, а я — кого похлопывали по плечу. Разница была заметна, вы понимаете?

Эмма подняла голову и взглянула на Сару, ожидая продолжения.

— Дети всегда хотели дружить с ней, и мальчики, и девочки, в то время как меня немного сторонились, словно я их чем-то отпугивала. Но у меня и в мыслях такого не было. Я вела себя так, как умела. Когда другие шли играть, я предпочитала оставаться дома и читать книжки. Адди мальчики дергали за косички, а меня спрашивали, как пишется какое-нибудь трудное слово. Адди выиграла состязание на самую симпатичную девочку, а я была победительницей в конкурсе на составление слов… Наш отец тоже относился к нам по-разному. Сестру всегда баловал как малого ребенка, я же с ранних лет стала помогать ему в типографии. Он научил меня всем премудростям, я сделалась его правой рукой… Не поймите меня неправильно — я вовсе не жалуюсь, я гордилась, что была такой. Но временами у меня закрадывалась мысль: почему Адди не ходит на работу — так, как я? Теперь я понимаю: я была счастливее, чем она. Если бы она в свое время выучилась чему-то, возможно, не стала бы тем, чем стала сейчас.

— Никакой вашей вины нет в том, что она попала в дом к Розе! — воскликнула Эмма.

— Вы так думаете? Порою я себя спрашиваю: способствовала ли я как-то тому, что она удрала из дома? Или, иначе говоря, сделала ли я все, чтобы этого не произошло? Я знала, что она была не слишком счастлива, но ни разу не выбрала времени сесть и поговорить с ней по душам. С того момента, как мать оставила нас, Адди стала выглядеть грустной маленькой девочкой. Когда подросла, сделалась, пожалуй, еще более печальной и замкнутой. Видимо, боль в ней все нарастала…

— Ну, ну, не вините себя понапрасну, — утешала Эмма. — Я почти не знаю вас, но могу представить, как трудно было вам самой расти без матери и все такое.

Сара вздохнула, чуть выпрямилась на стуле.

— Боже, не много ли мы говорим о грустных вещах?

Эмма улыбнулась и вновь наполнила кофейные чашки. Ставя кофейник на плиту, она спросила:

— А что вы думаете о нашем шерифе?

Сара быстро взглянула ма нее.

— Видите, как волосы встают дыбом у меня на затылке? — улыбнулась она.

Эмма рассмеялась, села на стул, отхлебнула кофе из чашки.

— Тут гуляет уже много слухов о вас обоих, — заметила она.

— Это не слухи, а чистая правда. Мы терпеть не можем друг друга.

— Но почему? С чего началось?

— Начал он! — Сара вспыхнула от гнева. — В тот вечер, когда я сюда прибыла и отправилась разыскивать сестру, кого, вы думаете, я увидела первым, входящим в заведение Розы? Вашего уважаемого шерифа, вот кого!

— Он не женат, а в расцвете лет. Чего же вы другого ожидали?

— Эмма!

Сара широко раскрыла глаза, даже приоткрыла рот от изумления.

— Я смотрю на вещи реально, — отвечала та. — Мы только что закончили с вами подсчитывать, сколько здесь живет семей. Насчитали всего несколько замужних женщин. Прибавьте к этому себя и девушек с верхнего этажа. И это на триста миль вокруг. А мужчины всегда остаются мужчинами.

— Шерифу платят за то, чтобы он поддерживал какие-то нормы, а не попирал их! — воскликнула Сара.

— Конечно. И я не оправдываю его. Просто говорю о мужской природе.

— И тем самым оправдываете!

— Возможно.

— Но почему?

— Потому что, я думаю, он честный человек, когда дело касается закона, и потому что у него очень трудная работа — утихомиривать весь городок.

— А если бы ваш Байрон стал посетителем дома Розы? Вы бы тоже простили ему?

— Но он не ходит туда! Еще чего!

— А если бы ходил?

— Мы говорили с ним как-то об этом. Ему хорошо и у себя дома.

Сару поразило, что такие вещи, выходит, обсуждаются семейными парами. Да и весь разговор привел ее в замешательство, но она постаралась скрыть смущение, поднеся ко рту чашку с кофе.

— Ну вот… — Эмма отложила работу, хлопнула рукой по столу. — Вот у нас и произошла первая размолвка. Это знак того, что мы станем добрыми друзьями.

— Я слишком придирчива, знаю. Но я рассматриваю случай… как бы это сказать… целиком. Не в отдельных деталях.

— Полагаю, так и следует делать женщине вашей профессии, — согласилась Эмма. — Но для меня это выглядит просто как один из соблазнов, которые мир приготовил для мужчины. И моя забота — чтобы мой мужчина не имел причин поддаваться подобному искушению…

Они замолчали на какое-то время, как бы изучая одна другую, отдавая себе отчет, что были непривычно откровенны друг с другом в этом самом первом своем споре.

— Итак… — начала Эмма.

— Итак…

— Друзья?

— Друзья.

Эмма сжала руку Сары, лежащую на скатерти.

По дороге к себе в гостиницу Сара продолжала думать о словах Эммы. Если бы подобный разговор состоялся у нее с какой-либо женщиной раньше, до приезда в Дедвуд, то, скорее всего, Сара не захотела бы продолжать знакомство с такой собеседницей. Но ей нравилась Эмма, она не могла не уважать эту женщину, несмотря на ее, по меньшей мере, странные взгляды. Она ценила их начавшуюся дружбу и мечтала, чтобы с годами эта дружба окрепла. Кроме того, Эмма была женой и матерью, почитаемой в городе женщиной, состоявшей в истинном браке… Да, но как же она может так снисходительно относиться к поступкам шерифа?!

И почему Сара продолжает ее уважать после этого?! Возможно, сама еще не стала до конца взрослой и принципиальной?

Эта мысль вызвала у нее некоторое недоумение, потому что она всегда считала себя слишком рано повзрослевшей, ставшей такой по причине ухода матери из семьи, когда вынуждена была сделаться опорой для младшей сестры, а затем и для отца в его работе, в которую со временем входила все больше и больше. И, как ни странно, зависимость от семьи и работы делала ее в то же время все более независимой, позволяла проявить свои способности и возможности по самым разным поводам уже в том возрасте, в котором ее сверстницы умеют лишь вышивать новые узоры по канве. Серьезная по натуре, она старалась добиться возможно большего успеха во всем, что делала, бросая вызов самой себе, и, чем чаще отец хвалил ее, тем настойчивее она работала и сумела великолепно овладеть редкой для женщины профессией настоящего мастера-типографа.

И в общем, вполне возможно, произошло вот что: она столь долго играла роль взрослой, что истинное взросление могло еще и не наступить по-настоящему, задержавшись где-то по пути. Но уж эти два дня в Дедвуде своими встречами и событиями несомненно ускорят процесс ее взросления, подтолкнут его к высшей точке!

Во-первых, конечно, Аделаида… Кто может сказать, каких усилий потребует от Сары создавшаяся ситуация, какой выход может быть найден?

Потом этот шериф… За короткое время она столько пережила из-за него, что уже чувствует себя на несколько лет старше.

А теперь Эмма… Хорошая, добрая женщина, настоящая жена и мать, протянувшая ей руку дружбы, но уже вознамерившаяся — Сара понимала это — немного поучить ее терпению и выдержке…

Что ж, Эмма, разумеется, имеет полное право на собственные взгляды в отношении того, хорошо или не очень, если представители закона сами наведываются в публичные дома, вместо того чтобы требовать их немедленного закрытия, но она, Сара, намерена применить все свои силы — как женщина и как журналист — для того, чтобы вразумить людей и заставить их прикрыть эти заведения и очистить от них город…

На следующее утро Сара поднялась рано, захватила чистое белье и одежду и отправилась в баню, где с наслаждением погрузилась по плечи в медный чан с горячей водой. Откинувшись назад, она окунула в воду распущенные волосы и постаралась выбросить из головы все мысли, кроме одной: что ей сейчас хорошо, легко и бездумно…

Она вымыла волосы, протерла полотенцем, собрала в узел на затылке и, захватив грязное белье, прошла в прачечную. Открыв туда двери, она лицом к лицу столкнулась с Ноа Кемпбеллом. Он тоже нес сверток с бельем.

Оба замерли на месте.

У него был вид, словно стадо буйволов прошествовало по его лицу. Оно цвело всеми цветами радуги: синим, лиловым, розовым. Левый глаз был похож на лопнувший помидор, а нижняя губа больше, чем у губошлепа Голландца Ван Арка. И на голове Кемпбелла не было шляпы, чтобы прикрыть все эти изъяны.

Достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы Сара почувствовала, как ворот платья сжимает ей горло.

— Шериф, — выдохнула она, принужденно кивая. Он ответил таким же кивком.

— Я очень сожалею, — проговорила Сара.

— Уверен в этом, — ответил он насмешливо.

— Как ваш друг мистер Блевинс?

— Давайте проясним одну вещь, мисс Меррит. — Его рот под усами презрительно сжался. — Вы не нравитесь мне и я не нравлюсь вам, и зачем эта дурацкая болтовня, если мы случайно столкнулись друг с другом? Оставьте меня в покое и дайте заниматься своей работой. Будем делать вид, что мы терпим друг друга.

Он повернулся и пошел в глубь помещения, оставив ее стоять у входа с покрасневшим лицом и в некотором замешательстве.

Когда он совсем исчез из виду, ее губы сжались в такую же полупрезрительную гримасу, как у него… Невыносимый, невозможный веснушчатый грубиян!

Она продолжала вся кипеть от возмущения, когда подошла к дому Эммы.

Вытирая руки о длинный белый передник, Эмма спросила:

— Ну, кто расстроил вас сегодня?

— Шериф, кто же еще?!

— Вы столкнулись с ним?

— Возле бани. Он невозможен!

— Наверное, он думает то же самое про вас… Вот, возьмите горячую булочку и остыньте немного… Вам обоим придется довольно часто наталкиваться друг на друга в таком маленьком городе, как наш, и потому лучше поскорее привыкнуть.

Сара откусила огромный кусок булочки и стала прожевывать его, пренебрегая правилами приличия.

— Я собираюсь, — сказала она, когда смогла внятно говорить, — избавить город от него или от публичных домов, или от того и другого вместе. Помяните мои слова, Эмма!

Та рассмеялась.

— Что ж, успеха вам.

Появился молодой Джош, и его приход несколько остудил Сару.

— Доброе утро, мисс Меррит

— Привет, Джош. Почему бы тебе не называть меня по имени?

— Я попытаюсь.

Сара улыбнулась. Хорошие все-таки ребята у Эммы и Байрона.

— Я готов приступить к работе, — отрапортовал Джош.

— Я тоже. Пойдем вместе.

Сара позволила себе взять еще несколько булочек, и они отправились в редакцию «Кроникл» День был превосходный, в городе царило оживление, и мысли о шерифе быстро улетучились из ее головы.

— Я вот думаю, — сообщила она своему новому помощнику, — не лучше ли будет для дела, если мы первый выпуск газеты разладим всем бесплатно? Как считаешь?

Джош был удивлен и польщен тем, что с ним советуются.

— Но ведь, послушайте! — воскликнул он. — Если продать ее даже по самой малой цене, можно выручить три доллара и двадцать пять центов!

— А если сейчас распространить ее без денег и завоевать расположение людей, то следующий выпуск можно будет сделать на двух полосах и получить за каждый по три или по четыре цента, а может, и целых пять. Что ты думаешь об этом?

Они пришли к решению раздать первый выпуск даром. В помещении редакции Сара повесила на плечи Джоша брезентовую сумку с газетами и отправила разносить их.

— Оставляй по одному экземпляру, — напутствовала она его, — у порога каждого дома и в каждом учреждении. А потом пройдись по ущелью и раздай всем старателям, кого увидишь.

— Хорошо, мэм. — Он открыл дверь.

— И еще… постой, Джош!

— Да?

— Обойди все дома, но кроме тех, которые в том районе… В плохом. Понимаешь меня?

— Да, мэм. — Он уже вышел.

— Джош! Еще одно. Вручи один экземпляр шерифу прямо в руки. Чтобы он взял его. Хорошо?

— Конечно, мэм.

Когда Джош ушел, Сара взглянула на часы. Она вспомнила, что согласилась испытать Патрика Брэдигана в качестве наборщика и что они назначили встречу на восемь утра. Сейчас было уже двадцать минут девятого, а ирландца не видно.

Он прибыл все же без десяти девять — с воспаленными глазами и в коричневом сюртуке из твида, из кармана которого торчала верстатка, с красным шарфом повязанным вокруг шеи.

— Шикарное утро, мисс Меррит, — приветствовал он, снимая поношенную черную шляпу и кланяясь чуть не в пояс.

— Добрый день, мистер Брэдиган. Если не ошибаюсь, мы договаривались встретиться в восемь?

— Разве? — Буква «р» у него звучала рассыпчато. — А я думал в девять. Я говорил себе, что такая прекрасная молодая леди, как мисс Меррит, должна хорошенько выспаться, чтобы глаза у нее были точь-в-точь такие же яркие, как наши горные колокольчики.

— И угодили пальцем в небо, мистер Брэдиган. — Он нравился ей, но она не хотела попадаться на удочку его лести, понимая, что это не основа для их будущих деловых отношений, если таковые начнутся. Она продолжала тоном легкого упрека:

— Если собираетесь работать у меня, то прошу сразу иметь в виду, что я не выношу позднего спанья и опозданий, и невыполнения обещаний или договоренностей. Поскольку я решила выпускать газету дважды в неделю, мне нужно быть уверенной, что я могу полагаться на своих сотрудников, на то, что они будут здесь всегда вовремя.

Он снова снял шляпу, прижал к сердцу и низко поклонился. (Она уже поняла, что он был большой любитель кланяться.)

— Примите мои извинения, мисс. Я запомню все, что вы сказали.

— Хорошо, тогда разрешите мне… Могу я задать вам несколько вопросов?

Он вернул шляпу на прежнее место:

— Можете,

— Сколько вам лет, мистер Брэдиган?

— Стукнет тридцать два на Святого Августина.

— Вы опытный типографский работник?

— Да.

— Где вы работали раньше?

— От Бостона до Сент-Луиса и в десятке городов между ними.

— На каких печатных станках?

— На малых, таких, как «Галлис», «Коттреллс», «Поттерс» и на больших тоже — «Гоу», десять цилиндров. Знаете?.. Даже имел дело с одним из новых «Либерти», который получил золотую медаль в Париже, в прошлом году.

— Ну и как он?

— Красота! Печатает чисто, как горный ручей у нас в Ирландии, и краску распределяет здорово. А педаль там одна! Просто не давала уставать моей бедной спине.

— Что же вы оставили эту работу?

— Оставил?.. Ну, понимаете… — Он прокашлялся и почесал висок. — Была там одна юная леди… Она поразила меня в самое сердце…

Он опять прижал руку к этому месту и воззрился в потолок с удрученным видом.

«Обычная история, — подумала Сара. — Наверняка заявлялся на работу нетрезвый, и его уволили. Или, может, пришел как-нибудь в себя после длительной пьянки и вдруг решил: хватит, надо уезжать отсюда!..»

— С какой скоростью вы можете работать?

— Две тысячи «эм»[3] в час.

Сара подняла брови. Это было очень много.

— Две тысячи?

— Да, если использовать миньон.

Он назвал один из видов типографского шрифта.

— Как вы вчера видели, — сказала она, — я работаю главным образом с кезлоном. Мой отец применял кезлон.

— Тоже хорош. Я работал и с ним.

— Я приму вас на работу, мистер Брэдиган. Попробуем. Оплата — полтора доллара в день, с восьми до шести.

— Меня устраивает.

— Тогда договорились. — Она протянула ему руку, и, когда он взял ее, Сара почувствовала легкую дрожь его ладони. — За успех «Дедвуд кроникл», — добавила она и дважды встряхнула его нетвердую длань.

— За успех «Кроникл», — откликнулся он, и она отняла свою руку.

Ведя его в глубь помещения, Сара заметила:

— Прежде всего я хотела бы повесить отцовские стенные часы. Я привыкла к их тиканью в нашем старом доме, мне будет не хватать их.

С помощью Брэдигана она разыскала среди коробок и ящиков знакомые с детства часы — в красивом корпусе из орехового дерева, с ручным орнаментом, с разукрашенным маятником и восьмидневным заводом. Когда их повесили на стену, она поставила стрелки на девять часов девять минут, прикрыла стеклянную дверцу и толкнула маятник. Потом отступила назад, любуясь ими.

— Вот так. Хорошо, — сказала она. — Подождите, пока услышите, как они бьют. У них такой красивый, прямо церковный звон, когда отбивают четверть.

— Да, — отозвался Брэдиган, раскачиваясь на пятках.

Некоторое время они слушали мерное тиканье, потом Сара спросила:

— Есть в городе штукатурка?

— Штукатурка?

— Ну, строительный гипс. Эти часы так красиво смотрелись у нас в Сент-Луисе на оштукатуренной стене.

— Нет, насколько я знаю. Ни в одном доме здесь нет таких стен.

— Значит, в этом помещении будет первая, — заявила Сара. — Я закажу сегодня штукатурку по экспресс-почте… Вы уже завтракали, мистер Брэдиган?

— Завтракал? Я?!

— У меня с собой свежие булочки, прямо из пекарни. Хотите попробовать?

Когда Сара протянула ему булку, он отступил назад, подняв кверху обе ладони,

— Нет, нет, только не это! Мой желудок не принимает таких вещей с утра пораньше. Но если не возражаете, я угощу себя глоточком виски — так, чтобы смазать пружины.

Из одного из многочисленных карманов своего сюртука он вытащил небольшую флягу, открыл ее и, подняв вверх два пальца, сделал два глубоких глотка.

Глядя на него, Сара понимала, что спорить или как-то сопротивляться этому бесполезно, и, хотя ей была неприятна его склонность к спиртному и манера, с которой он его употреблял, она могла догадываться, что начни она возражать и ставить какие-то преграды, и вмиг потеряет работника, умеющего набирать со скоростью 2000 эм в час.

Она уже поняла, кто он такой: бродячий типограф с верстаткой в кармане, кто подолгу не задерживается ни на одной работе, следуя по тропе жизни за такими же, как он бродягами. В стране сейчас полно людей, которым наскучила их работа, которые отвернулись от рутины и однообразия, что та несла с собой, и превратились в своего рода дервишей с фляжками спиртного на поясе, чьи руки зачастую охватывала дрожь до тех пор, пока два-три основательных глотка не смачивали им горло. Сара нагляделась на десятки таких за годы работы с отцом — они приходили, начинали работать, но вскоре уходили — и навсегда.

Поскольку Патрику Брэдигану еще до начала работы понадобилось «смазать пружины», Саре стало ясно, что так будет каждый день: без «смазки» ему не успокоить свои дрожащие руки.

Она отошла от него, чтобы найти статью, которую написала, — о вчерашних беспорядках и о своем аресте. Протягивая ему блокнот, спросила:

— Разберете мой почерк? Не трудно читать?

— Так же легко, как молитвенник моей старой матери.

— Хорошо, тогда занимайтесь своим делом. Вы знаете, где что находится, а я займусь своим.

Снова она взглянула на часы — девять тридцать — и принялась распаковывать книги и прочие вещи, стараясь не показывать вида, что наблюдает за ним.

А он делал все как надо — все так, как учил ее когда-то отец: снял верхнюю одежду, засучил рукава рубашки, потому что манжетами вполне можно было перемешать и спутать литеры; потом смерил ширину вчерашних колонок, установил длину строки; после чего взял в левую руку верстатку — большой палец внутри, остальные снаружи, поддерживают донышко… Совершенно правильный прием… И хотя Сара уже отвернулась, она чутко улавливала звуки — щелк, щелк, щелк, — когда он начал набирать полосу… Левый локоть в наклонном положении — так удобней всего работать верстаткой… Все, как надо… Щелк, щелк, щелк… Правильные промежутки… «Выключает» строку… Все в четком, почти синкопическом ритме.

Да, он не солгал. Он действительно работает очень быстро. Три строки были набраны, прежде чем часы пробили четверть. Бой часов не отвлек его, он только заметил:

— Вы правы. Красивый звон…

Под столь любимую ею «музыку» набора Сара продолжала распаковывать свои пожитки, благодаря судьбу, которая послала ей такого опытного помощника. Она подумала об отце, о том, как всего год назад они вместе занимались этим же делом; подумала и о своем будущем: о будущем газеты, которая вроде бы в надежных руках. Пока что…

Вспомнила и о Ноа Кемпбелле — интересно, прочитал он уже ее редакционную статью?

Подумала об Адди — наверное, спит сейчас в своей каморке после ночи, проведенной с такими мужчинами, как Кемпбелл…

Да, в городе нужны изменения, и она, Сара, сделает все, чтобы они произошли…

Брэдиган закончил набор статьи, вставил его в раму, которая придерживала литеры, запер с помощью клиньев, наклонил, чтобы проверить — еще до того, как отнести в машину и начать делать оттиски. С помощью лопаточки нанес краску и ровно распределил ее по всей поверхности — всего четырьмя взмахами руки, что тоже свидетельствовало о большом умении и сноровке.

Сделав первый оттиск, он показал его Саре.

— Спасибо. — Надев очки, она стала медленно проверять работу.

Для заголовка Брэдиган выбрал вполне подходящий шрифт, абзацы и отступы были чистыми, никаких ошибок или пропусков. Быстрая, безукоризненная работа.

Сара сняла очки, вернула ему оттиск, улыбнулась.

— Думаю, мы с вами поладим, мистер Брэдиган, — сказала она.

Все утро Сара занималась устройством помещения, отрываясь от работы, только чтобы отвечать на приветствия жителей, которые заглядывали поздравить ее с выходом первого номера газеты.

Джош вернулся, раздав все экземпляры, и сказал, что нужно еще. Они с Брэдиганом запустили пресс, а Сара отправилась повидаться с доктором Терли и адвокатом Лоренсом Чаплином. Она вручила доктору его гонорар и узнала заодно, что Тру Блевинс чувствует себя значительно лучше.

После этого пошла в банк Элиаса Пинкни — взять еще золотого песка и уточнить, какого рода рекламу хотел бы тот давать в ее газете.

Увидев, что она входит в помещение, он выскочил из-за стола и кинулся к ней с протянутой рукой.

— Мисс Меррит, о, мисс Меррит, как приятно снова увидеть вас!

— Спасибо, мистер Пинкни.

Его фамилия[4] удивительно соответствовала внешности: щеки, лысина, рот были розовыми, как попка младенца, особенно когда он бурно приветствовал Сару и тряс ей руку.

— Все в городе только и говорят о первом выпуске вашей газеты! Все в городе… Мы так гордимся, что у нас теперь есть она… И вы… Она и вы…

— Я должна поблагодарить вас за то, что вы помогли мне сделать это, мистер Пинкни.

— Одно удовольствие, одно удовольствие служить вам!

Сара сделала усилие, чтобы освободить руку от его хватки, и незаметно вытерла ладонь о юбку.

— Помещение, которое я получила с вашей помощью, меня вполне устраивает, — продолжала она. — Я бы хотела оставить его за собой на любых приемлемых условиях. Могу арендовать или купить.

— Проходите сюда, мисс Меррит, — предложил он, беря ее за локоть. — Садитесь, пожалуйста.

Он усадил ее возле своего стола и впился жадным пристальным взглядом. Она внутренне содрогнулась, представив себе, что вдруг он вылущится сейчас из своей одежды, как зерно из шелухи, и прыгнет на нее. Он был весь какой-то пухлый, безволосый, розовый, с женскими, лишенными растительности ручками и женским розовым и безволосым лицом.

— Пожалуй, лучше всего аренда, мистер Пинкни, — самым деловым тоном сказала Сара, — Остановимся на этом.

— О, к чему спешить? — откликнулся он, махнув Рукой, и поплотнее устроился на стуле. — О вашей газете только и разговоров. Только и разговоров. Мастерски сделана. Мастерски сделана.

От его повторов одних и тех же фраз ей стало почти дурно. Однако нужно было продолжать беседу.

— Спасибо, спасибо, мистер Пинкни, — проговорила она. — Я наняла хороших помощников — мистера Брэдигана и Джоша Докинса. Без них я бы не справилась со своевременным выпуском и распространением газеты.

— Как часто вы собираетесь ее печатать?

— Дважды в неделю.

— А… Превосходно. Превосходно.

Он наклонился к ней так, что она почувствовала его дыхание. Оно отдавало запахом чеснока, и она удивилась, зачем он наедается им с самого утра.

— И еще я хотела бы поговорить с вами о рекламе, пока я здесь. Какую вы думаете давать?

— Конечно, конечно…

Все время, что они говорили о делах, он продолжал зазывно улыбаться и так смотрел на нее, что Сара начала испытывать боязнь замкнутого пространства, ей захотелось скорее вырваться отсюда на волю. Три раза она затрагивала вопрос о плате за помещение, но он отказывался называть цену. И хотя у него был клерк, занимавшийся денежными делами, он сам достал для нее из сейфа золотой песок, сам пересыпал в ее кошелек и, возвращая его, коснулся несколько раз ее руки. Она еле удержалась, чтобы не отдернуть ее, но сумела не сделать этого, а любезно поблагодарила и откланялась, пожелав ему удачного дня… Однако не тут-то было.

— Одну минуту, мисс Меррит, одну минуту! — Он снова ухватил ее за локоть.

Она уже догадалась, что за этим последует, и была готова к вежливому отказу.

— Я хотел спросить, не окажете ли вы мне честь в один из вечеров поужинать со мной?

«Господи, что сделать, чтобы не видеть его розовой блестящей лысины?!»

— Очень благодарна вам, мистер Пинкни, — сказала Сара, — но у меня в эти дни так много дел. Наладить выпуск газеты, собрать материал, познакомиться с городом… Даже нет пока еще приличного жилья.

— Возможно, я сумею помочь в этом.

— О нет. Не смею больше пользоваться вашим великодушием. Боюсь, жители города начнут испытывать ко мне ненависть — ведь список желающих купить жилье так велик.

— У меня много собственности в этом городе, мисс Меррит. Скажите только, где бы вы хотели жить? Я в состоянии все устроить и без всяких скандалов. Без всяких скандалов.

И все, что от меня требуется, — пообедать или поужинать с ним. И позволить гладить мою руку и дышать чесноком в подбородок. До этого уровня достает его рот, когда мы стоим».

— Еще раз благодарю вас, мистер Пинкни, но лучше я дождусь своей очереди. В гостинице, в общем, не так уж плохо.

Он улыбнулся и протянул руку для пожатия. Она дала ему свою, и некоторое время он опять держал ее во влажной ладони.

— Предложение остается в силе, — настаивал он. — В любое время готов отужинать с вами… Отужинать с вами…

Когда она выходила из банка, уже смеркалось.

А ведь он хотел подкупить ее! Дать взятку! Освободить от платы за помещение, предоставить жилище — и все это, чтобы она согласилась на его предложение… Кровь бросилась ей в лицо, стало жарко. Нет, он не ушел далеко от шерифа Кемпбелла! Тот предлагал прямо, а этот только пытался скрыть свои гнусные намерения под вежливой личиной.

Она вполне отдавала себе отчет в изъянах своей внешности. Знала, что выглядит заурядно; что у нее слишком длинный нос, слишком высокий рост, что она умнее, чем этого требуют от женщин большинство мужчин. Но все же она женщина. А большего, видимо, и не нужно в таком городе, как Дедвуд, с его катастрофической нехваткой слабого пола. Поэтому любая женщина может здесь чувствовать себя на высоте… Это оскорбляло Сару. Если внимание к ней мужчин объясняется только дефицитом, они могут на нее не рассчитывать!.. Никогда!..

Сара вернулась к себе в типографию вся взмыленная и едва перевела дух, как раскрылась дверь и вошел шериф Кемпбелл.

Она сразу поняла по выражению его лица, что он прочитал ее статью в газете,

Она с вызовом смотрела на него, пока он шел решительными шагами по комнате, и в самом звуке этих шагов чувствовалось отчетливое желание вошедшего не разговаривать с ней, но просто размазать ее по стенке, как штукатурку. Однако он заговорил.

— Вот ваша лицензия. — Он бросил на стол, где она начала раскладывать деревянные печатные формы, лист бумаги.

— Спасибо.

— Повесьте ее на стену.

— Я так и сделаю.

Она не успела договорить эту короткую фразу, как он уже был возле дверей и захлопнул их с треском за собой. Никаких слов прощания, никаких приветствий в сторону Брэдигана или Джоша — просто дробь шагов, «повесьте это», опять стук шагов, хлопок двери.

Сара, Джош и Патрик переглянулись с некоторым удивлением и едва собрались раскрыть рот, чтобы что-то сказать, как дверь снова отворилась и шериф опять ворвался в комнату. Не проходя в глубь помещения, он еще от дверей ткнул пальцем в сторону Сары и прорычал:

— А вы, леди, задолжали мне шляпу!

С этими словами снова вышел, хлопнув дверью с такой силой, что дверца часов, висевших на стене, отворилась.

— Ручаюсь, он прочитал то, что вы написали, — резюмировал Патрик.

— Ну и прекрасно!

Она бросила на стол деревянную форму, и две другие подскочили и чуть не свалились на пол. Такими же решительными шагами, как Кемпбелл, она подошла к часам, захлопнула дверцу, потом вернулась к столу, закончила начатую работу, после чего проследовала к входной двери.

— У меня еще кое-какие дела, — сообщила она. — Вернусь через пару часов.

Ох, как ей надоели все мужчины в этом чертовом городе!..

Она увидела вывеску магазина Тейтема и вошла в него. С десяток мужчин, находившихся там, разом повернулись в ее сторону. Не глядя ни на кого, Сара прошла направо, где были полки с шляпами. К ней приблизился сам хозяин. Он был похож на бобра — с торчащими зубами, плоским носом, густыми волосами, растущими почти от бровей и приглаженными с помощью помады. Улыбка у него была широкой и приятной.

— Мисс Меррит?

— Да.

— Я Эндрю Тейтем. Благодарю вас за газету.

— Не стоит благодарности, мистер Тейтем. Надеюсь, она вам понравилась.

— Очень понравилась. Мы счастливы, что вы оказались в нашем городе.

— Спасибо.

— Вас интересуют шляпы?

— Да.

— К сожалению, у нас пока еще нет дамских.

— Мне нужно не для себя. Для мужчины.

— Для мужчины? — повторил он в крайнем изумлении.

— Совершенно верно.

— Какого цвета?

— Черного… Нет, пожалуй, коричневого. — Будь она проклята, если купит ему шляпу того цвета, который он предпочитает!

— Какой размер?

— Размер?

Об этом она не подумала. Что-нибудь на бычью голову, если учесть поведение и манеры этого человека.

— Это для шерифа Кемпбелла, — сказала она. Десять пар ушей нацелились на нее со всех сторон магазина при этих словах.

— А-а… Э-э… — Тейтем долго тянул эти звуки, потом потер рукою свой плоский нос. — По-моему, у Ноа размер семь с половиной.

— Очень хорошо.

— Тогда вот эту…

Он снял шляпу с полки, надел ее на свой кулак и прокрутил другой рукой, демонстрируя все ее достоинства.

— Она называется «Хозяин равнин», — добавил он, — и, ручаюсь, нет на всем белом свете мужчины, который не захотел бы носить эту шляпу. Мы ее получили прямиком из Филадельфии. Настоящий «Джей Би Стетсон», сделанный из натурального меха нутрии, с шелковой лентой и подкладкой. И смотрите… Весит всего шесть унций[5] Каково?.. Тулья — четыре с половиной и поля — четыре дюйма[6]. Видите? — Теперь он держал шляпу обеими руками, слегка подбрасывая в воздух. — Она защищает от солнца и от дождя, и ею можно ударить, если нужно, как хлыстом, она может служить подушкой и можно из нее напоить вашего коня, а также раздуть или затушить костер. — Он продемонстрировал, насколько возможно, все эти действия. — Уверен, Ноа будет счастливейшим человеком в этой шляпе!

— Прекрасно. Я беру ее.

Все в магазине к этому времени глазели только на них. Сара молила Бога, чтобы Тейтем наконец угомонился и пошел к своим весам взвешивать золотой песок.

— Хотите знать, сколько она стоит? — спросил он так громко, что его мог бы услышать сам Джей Би Стетсон в Филадельфии.

— Сколько?

— Двадцать долларов.

Двадцать долларов! Она сумела скрыть свои чувства и прошла за Тейтемом к весам, где тот отмерил одну унцию золота под непрерывный гул голосов посетителей.

Когда все необходимые условия для покупки были выполнены, Сара сказала:

— Могли бы вы отправить эту шляпу по назначению, мистер Тейтем?

Владелец магазина был несколько ошарашен.

— Конечно… это можно… Но, я думаю, Ноа сейчас как раз у себя в конторе, а она в нескольких шагах отсюда.

— Благодарю вас, — проговорила Сара. — Значит, вы сделаете то, о чем я просила? Отправка может подождать до завтра.

— А что я должен буду сказать? Кто посылает это?

— Скажите, что мисс Меррит всегда возвращает свои долги.

— Я сделаю это, мисс Меррит. Клянусь, сделаю это…

Она вышла из магазина Тейтема с лицом, залитым краской, чем была недовольна. Ей сейчас хотелось быть мужчиной; ведь только они в этом мужском городе могли чувствовать себя свободными от посторонних взглядов и бесконечного любопытства. А она не только женщина, но еще и журналист, первый издатель газеты, что делает ее чересчур заметной для всех. Сверх всякой меры!..

Сара нисколько не сомневалась: слух о том, что издатель «Кроникл» купила шляпу для шерифа, засадившего ее вчера в кутузку, с быстротой молнии облетит весь городок. И, разумеется, люди будут недоумевать: почему она это сделала?.. Ну и пусть разводят руками и чешут в затылках! Она-то знает почему. Потому что хочет, чтобы между ними не было никаких отношений! Свой долг она заплатила сполна — и все. Теперь у них нет необходимости общаться друг с другом. Никогда в жизни!

Ее решительное настроение изменилось к тому времени, когда она очутилась возле заведения Розы, куда и направляла свои шаги. На этот раз дверь была заперта, ей пришлось стучать. На стук появилась Флосси.

— Что надо?

— Я хочу видеть мою сестру.

Флосси окинула ее долгим презрительным взглядом, задержала его на ее сомкнутых губах, изящной одежде и затем ткнула пальцем себе за плечи.

— Туда, сзади…

Сара вошла в главный холл, проследовала через кухню и там, за ней, обнаружила Адди в маленьком дворике. Та снимала с веревки высохшее белье. Двор был окружен грубым забором из нетесаных досок, здесь стояло несколько бочек с водой и возвышалась огромная поленница, примыкавшая к задней стене дома.

У Адди были влажные волосы, одета она была в застиранный зеленый халат. Сара некоторое время молча смотрела на нее, потом спустилась по четырем деревянным ступенькам и подошла к сестре.

— Здравствуй, Адди.

Та посмотрела на нее через плечо и продолжала заниматься своим делом.

— Что ты хочешь? — спросила она резко.

— Я принесла тебе экземпляр первого выпуска моей газеты.

— Слышала про нее.

— Она похожа на ту, что делал отец. Тот же шрифт и формат. Подумала, может быть, это вызовет у тебя приятные воспоминания.

Адди сдернула последнюю вещь с веревки, бросила ее в корзину. Потом уперла корзину одним краем в бедро, прошла мимо Сары, поднялась по четырем ступенькам, ведущим на кухню.

— Можешь держать свои воспоминания и свою газету при себе, — обронила она, проходя.

— Адди! Ну, пожалуйста… Почему ты такая озлобленная?

Адди задержалась в дверях, поглядела на Сару

— Удивляюсь, что ты приходишь сюда, такая важная, добропорядочная журналистка! Разве совсем не заботишься о своей репутации?

— Я думаю не о своей, но о твоей.

— Да, слышала. Об этом ты написала в своей статейке.

— Я хочу, чтобы ты прочитала ее. Возьми. — Сара протянула ей газету.

— Оставь меня в покое!

С этими словами Адди вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Сара некоторое время тупо смотрела на то место, где только что стояла ее сестра, затем взглянула на газету, которую держала в руке. Вот этим ей предстоит теперь заниматься здесь — кто знает, сколько еще времени…

Она глубоко вздохнула, плечи у нее опустились. За что она бьется? Для кого? Для чего? Ради сестры, которая желает оставаться шлюхой? Ради этого унылого грязного города, который она уже не любит? Ради уважения кучки мужчин, не имеющих ни малейшего понятия о том, как себя вести с приличными женщинами?

Она жалеет, что приехала сюда. Жалеет, что нашла свою сестру. Что оставила Сент-Луис… Зачем, зачем она это сделала?..

Она чувствовала разочарование и ужасную, неимоверную усталость. Сара снова прошла через заведение, оставила газету на одном из столов в гостиной, закрыла за собой дверь и медленно двинулась по улице.

Глава 6

Ноа Кемпбелл прочитал, конечно, редакционную статью Сары. Прочитал, и ему захотелось сразу пойти в редакцию этой газетенки и пропустить ее издателя через пресс. Несколько раз!.. Чертова женщина была, как гвоздь в заднице… как бревно в глазу!.. В глазу, который до сих пор у него болел. Болели и губы, и ухо… А все из-за нее, из-за мисс Сары Меррит! Ей мало снять с него стружку на улице, теперь она делает это в газете… Полторы сотни мужчин проходят, небось, за одну ночь через эти бордели, но она выбрала из них одного, Ноа Кемпбелла, шерифа Дедвуда, чтобы на его примере показать падение нравов, или как там это по-ихнему называется…

Лично он с помощью этой газеты с удовольствием растопит печку у себя в конторе, но как быть с его матерью? Если Керри Кемпбелл узнает, что в городе начала выходить газета, а ее сын не привез ей первый номер — упреков и обид не миновать! А он как раз собирается завтра в Спирфиш, где живут родители.

Но сейчас надо подумать о другом: кого оставить вместо себя на время отсутствия. Дорога у него не дальняя — всего восемнадцать миль, но он хочет задержаться там на ночь и повидаться еще кое с кем, не только с родителями…

На следующее утро после того, как он отыграл уже главную роль в произведении Сары Меррит, шериф Кемпбелл беседовал с молодым Фрименом Блоком, которого наметил себе на замену. И в это самое время к нему в контору зашел Энди Тейтем с двумя шляпами — одна на голове, другая в руке.

— Ноа… Фримен… — приветствовал их Энди. — Недурная погодка сегодня, а? Что скажете?

— Такая хорошая, — сообщил Ноа, — что я решил отправиться в Спирфиш. Фримен останется за меня.

Молодой человек ухмыльнулся, указывая на шляпу в Руках Тейтема.

— Боишься, скоро в городе будет нехватка шляп? — спросил он. — Запасаешься, Энди?

Тейтем хмыкнул и без особой надобности стукнул ребром ладони по шляпе, которую держал в руках.

— Не в том дело, — сказал он. — Эту я принес для Ноа. Она от новенькой леди, что появилась у нас в городе. Вот, возьми.

Он протянул шляпу Кемпбеллу.

Тот замер на месте. На лице у него появилось выражение, какое часто бывает при болях в желудке.

— Это тебе, — повторил Энди. — Бери же.

Кемпбелл послушно протянул руку, взял шляпу.

— Я тебя правильно понял? — спросил он. — Говоришь, от этой женщины? Почему?

— Да, от нее. Она сказала, что привыкла всегда платить свои долги.

Ноа смотрел на шляпу так, как если бы намеревался ее укусить.

— Шикарная шляпа, разве нет?

Энди в некотором замешательстве подтягивал свои штаны.

— Это я сам вижу, — согласился Кемпбелл.

— Стоит двадцать долларов.

Фримен присвистнул.

Энди продолжал с воодушевлением:

— Она и глазом не моргнула, когда я назвал цену. Не хочешь примерить ее, Ноа?

Кемпбелл осторожно, с некоторой опаской, обеими руками водрузил шляпу на голову.

— Тебе идет, — заметил Фримен.

— Выглядишь потрясающе, — подтвердил Энди.

— Великолепно, — добавил Фримен, — Хотел бы я, чтобы женщины дарили мне такие шляпы.

— Бросьте! — отрезал Кемпбелл. — Не думаете же вы, что между мной и этой женщиной могут быть какие-то чувства?

Фримен сделал вид, что погрузился в глубокие сомнения.

— Энди, — спросил он, — тебе когда-нибудь преподносила женщина шляпу?

— Ни в жизни! — откликнулся тот. — Если мне что-то и преподносили, то целые чемоданы придирок и обид. Зато к нашему Ноа теперь никто не придерется: он ведь с этих пор не станет больше никогда посещать нехорошие дома и кварталы, будет пай-мальчик…

Фримен и Энди некоторое время заливались смехом и хлопали себя по ляжкам, пока Ноа не рявкнул:

— Слушайте, вы, оба! Не подумайте распускать слухи обо мне и мисс Меррит! Чтоб вы знали, нам в одной комнате душно находиться друг с другом, а не то что…

— О каких слухах речь! — воскликнул Энди. — Черт возьми, да у меня в лавке торчало с дюжину покупателей, когда она пришла и выбрала эту шляпу и сказала простым английским языком, чтобы я доставил ее тебе… Если хочешь знать, Ноа, я думаю, она все-таки положила глаз на тебя. Готов спорить на сколько хочешь. На твоем месте я бы гордился. А что? Ты считал когда-нибудь, сколько тут мужиков, у нас в ущелье? Десять тысяч? Двадцать? Сколько?.. И всего-то дюжины две женщин. Чуешь? Это какой же у них простор для выбора, а? И у этой газетной леди тоже… Но для кого она купила шляпу? Для Ноа Кемпбелла, вот для кого!

— Наверно, ей жуть как понравилась его блестящая шерифская бляха, — ввернул Фримен.

Кемпбелл сдернул с головы шляпу, бросил ее на стол.

— Попридержи язык, Фримен, черт тебя побери! Не очень распускай его!

Энди подмигнул Фримену.

— Думаю, тут больше дело в усах. Некоторые женщины ужасно их любят. Что касается меня, я никогда не понимал, зачем мужчинам разводить растительность у себя под носом. Но о вкусах ведь не спорят.

Фримен внимательно посмотрел на верхнюю губу Кемпбелла.

— Ты уверен, что все дело в усах? — спросил он. — До меня дошли слухи о чем-то, что произошло в доме у Розы в первый же вечер, когда эта девушка прибыла в город. Тогда они…

— Черт тебя побери, Фримен! — крикнул Кемпбелл, хлопая кулаком по столу и указывая на дверь. — Хочешь быть моим заместителем или хочешь убраться отсюда к дьяволу?! Воображаешь, я не найду тебе замены?

— Я хочу, Ноа, честное слово, хочу работать с тобой. — Фримен умолк, посмеиваясь.

— Тогда заткнись! — прорычал Кемпбелл.

— Уже, босс. Молчу.

— И ты тоже, Энди! Мне наплевать, что там слышали твои покупатели. Мы с этой женщиной так же подходим друг другу, как топленое сало и вода.

— Как скажешь, шериф. Как скажешь. Я сделаю все чтобы слухов было поменьше…

Когда посетители ушли, Кемпбелл некоторое время метался из угла в угол комнаты, бросая свирепые взгляды на шляпу, мирно лежащую на столе… Черт, если бы это была другая женщина, другой профессии, с другим характером, он бы еще, может, заинтересовался ею. Один лишь Бог знает, как здесь все-таки одиноко, в этом городишке!.. Но упаси меня — только не эта долговязая, четырехглазая дылда с языком, как вилка, и со своей дурацкой писаниной! Лучше уж он будет по-прежнему ходить к Розе… А шляпу все равно наденет! Почему нет? Он заработал ее, черт побери!

Кемпбелл поднял ее со стола, примял верх — так, как всегда это делал, и водрузил себе на голову. На полу в углу комнаты лежала его седельная сумка. Он вынул оттуда небольшое зеркало, взглянул на свое отражение. Оно ему понравилось. Неплохо, чертовски неплохо — надо прямо сказать самому себе!.. Он перевел взгляд на синяк под глазом, обратил внимание на типично шотландский нос, на густые усы, которые пригладил свободной рукой.

Все нормально. Что они там болтали о его усах?..

Утром следующего дня Ноа нанял открытую коляску с мягкими пружинными сиденьями и достаточным пространством, чтобы вытянуть самые длинные ноги — это был лучший экипаж в извозчичьем дворе у Флисека. В нем Кемпбелл повез Тру Блевинса в долину Спирфиш.

В дороге они не спеша беседовали о прекрасной осенней погоде, о мирном соглашении, которое индейцы наконец подписали, о высокой цене корма для скота у них в ущелье и о сравнительных достоинствах различных сортов жевательного табака.

Тру положил себе в рот новую его порцию и предложил то же сделать Кемпбеллу

— Нет, благодарю…

Они продолжали поездку, довольные друг другом, прекрасным днем, голубым небом, тишиной и покоем. Путь их лежал вдоль Дедвудского ручья, на северо-восток, к выходу из ущелья, потом на северо-запад, по внешнему кольцу Холмов, по склонам, поросшим сосной и елью, мимо быстрых ручьев, стекающих с бурых скал. Над ручьями виднелись желтеющие ивы. Ягоды дикой смородины и рябины сверкали под лучами осеннего солнца, а черноклювые сороки летали между ними, белея своими боками.

После долгого молчания Ноа проговорил задумчиво:

— Послушай, Тру…

— Что скажешь?

— Как ты думаешь насчет усов?

— Усов?

— Да.

— Черт, у меня они вроде есть. Что я должен о них думать?

— Я не о том. Как ты считаешь, нравятся они женщинам?

— Женщинам? Почему ты спрашиваешь?

— А, черт! Так просто. Забудь об этом.

Тру сплюнул через край повозки, вытер губы.

— Какая-нибудь кость застряла у тебя в горле? — спросил он потом. — Вроде этой костлявой газетной леди?

— Чушь!

— Говорил я тебе, держи с ней ухо востро.

— Она не из тех, на кого бы я польстился… Но ты видел, какую она статейку тиснула про меня в своей газете? С таким же успехом могла бы крикнуть посреди улицы, что шериф Дедвуда был первым и единственным, кого она увидела в бардаке у Розы в день ее прибытия в город.

— Какое тебе до этого дело? Почему неженатому человеку нельзя сходить в тот квартал?

— Конечно.

— Я тоже собирался наведаться туда, когда разгружусь. Но после того, как доктор взрезал меня и зашил опять, не знаю, выдержу ли сейчас такую нагрузку…

Через какое-то время Тру спросил:

— А что насчет ее сестры, той, кого называют Ив?.. У тебя было с ней?

— А у кого не было?

— Слушай, они ведь совсем непохожи, эти обе, верно? Ив, такая мягкая вся, сдобная… Женщина и должна быть мягкой, нет? И лицо у нее тоже ничего. Даже красивое. Не то что у этой.

Ноа улыбнулся ему с понимающим видом. Тру, видимо, знал, о чем говорил.

— Я вот думаю… — После этого Ноа молчал так долго, что Тру вынужден был спросить:

— О чем?

— Да так… О женщинах. О других, не об этих… Ты когда-нибудь имел дело с такой, которая тебе взаправду нравилась?

Тру вытянул ноги, покрепче ухватился рукой за поручни. Его светлые глаза пристально глядели на горную гряду перед ними, взгляд был отсутствующий.

— Да, — сказал он. — Было такое. Мне тогда едва стукнуло восемнадцать. Имелась у меня девчонка, жутко хотела выйти за меня. Фрэнси ее звали, вот как. Я как раз возил товары для армии из Канзаса в Юту. Они тогда с мормонами там ковырялись. Хотели подчинить их себе этих строптивых мормонов. Она тоже была из них, из мормонов то есть, моя Фрэнси. Я даже одно время помышлял в их религию перейти, веришь?

— И что дальше было?

— Родители выдали ее за какого-то из своих. Когда они поженились, у него уже было две жены, веришь? Клянусь, Ноа, я до сих пор переживаю все это… Черт, как она меня любила! И я ее тоже, а она взяла и выкинула такую штуку — вышла за старого, как Мафусаил, который и с прежними-то женами не справлялся… С тех пор меня воротит от порядочных женщин.

— Сколько тебе сейчас лет, Тру?

— Сорок.

— И после того ты не встретил ни одной, которую полюбил?

— Нет. И не хочу,

— А насчет детей? Хотел когда-нибудь детей?

— Такой, как я, не должен думать о детях. Всегда в пути, всегда в разных местах… Груз, быки — вот и все… Что бы я делал с семьей? Она бы только тянула меня, как кандалы на ногах…

Если Ноа и уловил в словах Тру ноту сожаления, он удержался от того, чтобы сказать ему об этом.

Еще не было десяти утра, когда они въехали в долину Спирфиш. Настоящий амфитеатр из нефритовых скал с фиолетовой, как аметист, сердцевиной открылся перед ними. Немудрено, что индейцы сопротивлялись тому, чтобы белые стали владельцами этого места. Оно было не только прекрасно, но и плодородно — с многочисленными ручьями холодной чистой воды, которые питались таявшим на вершинах снегом и подземными ключами. Эти пенные бурные потоки несли в долину достаток, здоровье и покой. Но его здесь не было — покоя…

Когда отец Ноа, Кирк Кемпбелл, бросил лишь первый взгляд на долину Спирфиш, он сразу сообразил, что этот кусок земли может стать зародышем и колыбелью земледелия Западной Дакоты… Потому что не для него было быстрое, но зато чреватое всякими неприятными неожиданностями обогащение на золотоносных полях. Ему по душе более медленный, однако верный способ процветания — хорошее фермерское хозяйство.

Сразу же по прибытии, в начале мая, Кирк отправился на ферму самого первого здесь белого поселенца, Джеймса Батчера, которого индейцы уже вынудили оставить свой дом и построить другой, в трех милях восточное, прямо у подножия холма, откуда стекает ручей Фоле Боттом.

Позднее, тоже в мае, сюда прибыла большая группа поселенцев из Монтаны. Закаленные горцы, они уже привыкли к жизненным тяготам, к стычкам с индейцами и были готовы отражать атаки отрядов, во много раз превышающих собственную их численность.

С этой группой Кирк и остался в долине. Начали они с того, что постарались по возможности обеспечить безопасность своих ранчо и утвердить права на воду. Они возвели общий частокол, построили сараи, где хранили провизию и оружие и куда каждый день заводили на ночь домашний скот. Все лето индейцы время от времени совершали налеты на них, но поселенцы, прекрасно понимая, что пахотных земель и пастбищ здесь будет в будущем не хватать, никуда не тронулись с места, выставили охрану и начали засевать близлежащие поля.

Сейчас, в конце сентября, они уже, насколько хватало взгляда, колосились золотистой пшеницей, зеленели листьями кукурузы. Виднелась и скотина на пастбищах — привезенные из Монтаны коровы, а также некоторое количество лошадей, которых здешние фермеры брали из города на откорм. Гуртовщики на конях объезжали стада, одним глазом поглядывая на животных, а другим на гребни холмов, откуда в любой момент могли показаться индейцы.

На отдельных участках работали косцы, сверкали косы; другие работники копнили срезанные стебли, оставляя на земле рыжевато-коричневые бугры, и все поле становилось похожим на сшитое каким-то безумцем разноцветное стеганое одеяло.

Сами фермы были разбросаны по всей долине — жалкие лачуги, над крышами которых вились легкие дымки очагов, почти незаметные на фоне огромного и глубокого голубого неба. От этих домишек, торчащих словно кочки на равнинной поверхности, вились, будто нити паутины, тележные следы к сараям и к частоколу, издали напоминавшему выстроенные в ряд зубочистки.

Ноа держал путь через овсяное поле, по протоптанной скотиной дороге, рядом с косцами, и мужчины поднимали руки в знак приветствия, а женщины в платках на голове разгибались, заслоняли ладонями глаза от солнца и смотрели вслед повозке.

— Привет, Зах! — кричал Ноа. — Здравствуйте, миссис Коттрел!

Тру тоже махал здоровой рукой.

— Если не ошибаюсь, миссис Коттрел беременна, — заметил Ноа.

— По-моему, тоже, — согласился Тру. Они въехали на южный участок поля Кемпбеллов, где вся семья была за работой — Кирк и Арден, младший брат Ноа, косили траву, жена Кирка, Керри, шла за ними с граблями. Они работали спиной к приближавшейся повозке и увидели гостей, когда те подъехали уже совсем близко.

— Не нужен еще один работник? — крикнул Ноа.

— Ноа!.. Тру!.. Добрый день!

Все трое направились к приехавшим, побросав косы и грабли, снимая рукавицы.

— Как неожиданно! Мы совсем не ждали.

Мать Ноа подошла к ним первая, стирая пот снятым с головы платком.

— Господи! — воскликнула она. — Что у тебя с лицом?

Ноа коснулся опухшего глаза.

— Повздорил с женщиной.

Арден дружелюбно хлопнул брата по плечу своей кожаной рукавицей.

— Кто же она? Какая-нибудь старая злая карга? Признавайся!

Отец поздоровался с сыном за руку, оглядел его повреждения и заметил:

— Хотел бы посмотреть на женщину, наставившую тебе такие синяки. — Потом он взглянул на руку Тру. — И тебя тоже она приложила?

Тру рассмеялся, почесал бровь огромным ногтем.

— Ну, не совсем…

Кирк Кемпбелл был ростом с башню, с руками, огромными, как медвежьи лапы, и с такой же силой в них. У него была рыжая борода, кустистые рыжие брови и яркие веснушки на лице. А глаза посреди всего этого великолепия сверкали голубым огнем, словно колокольчики в его родной Шотландии.

Его жена Керри, не в пример мужу, была темноволоса и сероглаза, и кожа у нее успела сильно загореть под летним солнцем. Полная и невысокая, с приятными чертами лица — она едва доставала мужу и сыновьям до плеча.

— Значит, женщина, да? — повторила мать Ноа.

— Ну, это долгая история, Ма, — сказал сын. — Я привез к вам Тру на недельку или побольше. На поправку. Надо его подлечить и подкормить. Сумеете?

— Ты еще спрашиваешь!

— Тогда садись в повозку.

Ноа отправил мать и Тру в дом, а сам взялся вместо нее за грабли. Он испытывал удовольствие и удовлетворение от этой работы рядом с отцом и братом, когда двигался вслед за мерными взмахами кос — вмм, втт, — вдыхал свежий запах только что срезанной травы, собирая ее легкими движениями в небольшие копны, ощущая в руках теплую рукоятку граблей.

День-два ему обычно доставляла радость подобная работа, но потом делалось скучно, и он вновь мечтал окунуться в бурную, тревожную жизнь города.

— Уж не решил ли ты осесть на землю после городской жизни? — спросил отец.

— Только на один день.

Для Кирка Кемпбелла было большим разочарованием, когда старший сын не захотел остаться со всей семьей в долине, а предпочел жизнь в городе, но отец не считал возможным навязывать свою волю взрослому мужчине.

— Я слышал, индейцы подписали соглашение? — спросил Ноа.

— Нам тоже известно об этом.

— Но вы все равно не сняли сторожевые посты?

— Да, хотя с середины лета индейцы не нападали. Их теперь даже не видно в горах. По-моему, тут стало жить куда менее рискованно, чем у вас в городе. Особенно если судить по твоему лицу, Ноа. Надеюсь, ты все-таки расскажешь нам, что с тобой там приключилось.

Ноа рассказал.

Отец и брат переглянулись. Отец спросил:

— А сколько ей лет?

Брат тоже задал вопрос:

— Она ничего из себя?..

В конце дня, когда все сидели на кухне, мать заговорила еще раз на ту же тему:

— Она замужем?

— Нет, — ответил Тру за своего приятеля и отрезал себе еще один кусок хлеба.

— Ты не привез нам хотя бы один экземпляр вашей газеты? — спросила мать.

— Привез, — сказал Ноа. — Но дам с одним условием: чтобы не начинали, когда прочтете, никаких разговоров про меня.

Прочитав статью, мать заметила:

— Она, должно быть, отличная женщина. И честная. А ты… Ты плохо поступаешь, сын.

Ноа чуть не подавился тушеной бараниной.

— Ради Бога, Ма! Я же просил, черт возьми!

— Не выношу ругани за столом, ты знаешь!.. Никто не становится моложе, это тоже тебе известно. Женщина у вас в городе не будет долго в одиночестве.

— Да пусть ее берет, кто угодно! — крикнул Ноа.

— Вот так же думал твой отец, когда в первый раз увидел меня. Я посмеялась над его рыжими волосами и веснушками и сказала, что он похож на горячую сковородку, которую выставили под дождь. А через шесть лет мы поженились.

— Ма, я уже говорил тебе, эта женщина хуже, чем чума! Она портит мне жизнь!

— В следующий раз, когда приедешь, привези ее с собой. Если не ты, то, может быть, твой брат заинтересуется ею.

— Я никуда не повезу ee! Видеть ее не хочу!

— Прекрасно, Тогда я посмотрю на нее, когда буду в городе.

— Не смей этого делать!

— Отчего же? Хочу заиметь внуков еще до того, как придет моя смерть.

Ноа вытаращил глаза.

— Черт, о чем она говорит!

— Я же просила не богохульствовать за столом.

— Мать права, — вмешался брат. — Не хочешь сам, дай другим попробовать.

— Что ты мелешь, Арден? — возмутился Ноа. — Говоришь так, будто речь идет о последней котлете на тарелке, и нужно только взять вилку, ткнуть в нее — и она твоя.

— А что? Мне нужна жена. Хочу завести собственную ферму. Теперь, когда с индейцами подписан мирный договор, женщины уже не будут бояться жить здесь.

— Тогда езжай поскорее в город и становись в очередь. Потому что половина мужчин Дедвуда провожает ее глазами, куда бы она ни пошла. Но, судя по тому, как она не надышится на свое газетное дело, она никогда не захочет стать женой фермера. Еще чего! И потом мисс Меррит старше тебя.

— По-моему, ты говорил, что не знаешь, сколько ей.

— Не знаю, но думаю, что старше.

— Ты сказал вроде двадцать пять.

— Может, и так.

— А мне уже двадцать один!

— Вот видишь! Я ж говорю, она тебе в матери годится!

— Ну и что?..

Весь этот разговор беспокоил и злил Ноа, как никакой другой. Чего они к нему прицепились? Пускай мать приезжает в город и знакомится с Сарой Меррит, если уж так этого хочет. И пусть Арден тоже заявится и ткнет в нее вилкой. Пусть делают, что им угодно! Только пускай оставят его в покое, он не желает ни видеть, ни слышать ничего об этой женщине!.. И не намерен с ней вообще встречаться…

Что ему и удавалось делать в течение трех дней после возвращения от родителей — до первого понедельника октября, когда собрался городской Совет. Это произошло в семь часов вечера в помещении театра Джека Ленгриша, и было это первым заседанием Совета.

Члены Совета пришли даже немного раньше, потому что знали — представление начнется уже в девять, а вопросов накопилась целая гора и хотелось все их разрешить сегодня.

Ноа стоял в среднем проходе между рядами, сложив руки на груди, ожидая начала заседания. Он слушал разговор Джорджа Фарнума с несколькими членами Совета. Говорили, как обычно, о договоре с индейцами, о том, что, как стало недавно известно, два индейских вождя, Сидящий Бык и Бешеный Конь, отказались поставить свои подписи.

Кто-то сказал:

— Пятнистый Хвост, говорят, обещал нашим уполномоченным, что уговорит Бешеного Коня подписать соглашение. Но, что касается Сидящего Быка, у него, как выражаются индейцы, злое сердце, и никто за него поручиться не может. Неизвестно, что он выкинет.

— Но ведь договор подписан. Эта местность теперь принадлежит Соединенным Штатам.

— Такая мелочь не остановит Сидящего Быка. Мы отхватили последний кусок его священной земли.

— Тогда наша обязанность доказать денежным центрам на Востоке все значение этих мест, где добывается золото. А они в свою очередь пускай нажмут на федеральное правительство и потребуют для нас военной защиты! Здесь может начаться такое…

Ноа, рассеянно смотревший по сторонам, увидел, как по проходу идет Сара Меррит, прижимая блокнот к груди, и тут же потерял нить услышанного разговора.

Их взгляды встретились, он опустил руки, ее шаги зазвучали не так уверенно. Она успела заметить на нем новую шляпу, прежде чем приблизилась вплотную к группе стоявших мужчин.

— Извините меня, джентльмены, — бросила она, проходя к центру зала, чуть не в дюйме от Ноа.

Она села во втором ряду, рядом со старателем, чье имя еще не знала. Тот вздрогнул и поднялся с места, когда она кивнула ему, но затем снова сел и уставился на ее лицо, которое видел сейчас в профиль.

Ноа смотрел на нее сзади, он наблюдал, как она раскрыла блокнот, надела очки, после чего застыла в ожидании начала, словно аист на крыше. Он видел ее волосы: опрятная, подходящая прическа для опрятной, деловой женщины. Обводя взглядом зал, он заметил с досадой, что добрая половина из присутствующих мужчин поедает ее взглядами, словно она — мышь, попавшая в помещение, где одни только кошки.

Когда заседание началось, он занял место за столом, стоявшим перед рядами скамеек, рядом с мэром, с членами городского Совета, секретарем городского управления Крейвеном Ли, который выполнял также обязанности казначея. Джордж Фарнум призвал ко всеобщему вниманию, и собрание началось.

Крейвен Ли сообщил результаты голосования по выборам членов Совета и зачитал городские указы. Затем последовал его же доклад о делах финансовых, после чего поднялся Ноа Кемпбелл и доложил о том, какие новые лицензии были выданы, упомянув и о первой городской газете, которую начала выпускать некая мисс Сара Меррит. Он старался не смотреть на нее, уткнувшись в свой листок с нетвердыми каракулями, в ее же сторону взглянул лишь тогда, когда опускался на место. Сара все это время сидела прямо, не шелохнувшись, и глядела только в свой блокнот, где делала заметки.

Ноа закончил свой доклад и откинулся на стуле, расправив плечи, касаясь одной рукою края стола. Он глядел прямо в зал, но пытался при этом не замечать присутствия Сары, что ему не вполне удавалось.

Из зала поступило предложение: превратить участок земли, где пересекаются главные улицы, в городскую собственность. Его проголосовали, оно не было принято.

Потом поставили на голосование и приняли указ по печным трубам: отныне все трубы на крышах в пределах самого Дедвуда, Южного Дедвуда и Элизабеттауна должны будут иметь стенки не тоньше, чем в четыре дюйма, и складываться из камня или кирпича, покрытого изнутри и снаружи известковым раствором. Только так и не иначе.

«Противопожарный» указ тоже был принят: запрещалось жечь на улицах, в проездах и переулках стружку, сухую траву и другие огнеопасные материалы на расстоянии, меньшем чем двадцать футов от каждого дома, без специального на то разрешения от городского Совета.

По поводу платы за лицензии возник спор. Городские адвокаты и мясники протестовали в связи с тем, что им приходилось платить больше, чем всем другим, считали, что с таких доходных предприятий, как салуны, тоже следовало бы взимать больше. Расценки решили оставить те же.

Потом Фарнум спросил, есть ли еще вопросы или предложения.

Из своего ряда поднялась Сара Меррит, поправила очки.

— Мистер мэр, если позволите…

— Выступает мисс Меррит, — объявил он. Голубые глаза Сары блестели от возбуждения, когда она начала говорить.

— Я здесь уже неделю и заметила несколько вещей которые требуют незамедлительного решения. Во-первых и это по-моему самое главное — вопрос о школе. Ее нет у нас Я провела опрос семейных пар в городе и выяснила, что здесь двадцать два ребенка школьного возраста. Этого вполне достаточно, чтобы вопрос об их образовании сделался самым насущным для всех нас. Некоторые из этих детей уже учились в тех местах, откуда сюда прибыли, других пытаются учить их матери. Но матери не всегда могут, и, значит, мы, то есть все налогоплательщики города, должны взять на себя ответственность — и финансовую в том числе — за обучение детей…

Добавьте к названному мною числу двадцать два еще шесть детей дошкольного возраста, а также ребенка Робинсонов, родившегося в наш национальный праздник 4 июля, первого новорожденного в городе — станет еще более ясно, что без школы нам не обойтись. Если же немного заглянуть в будущее, оно подскажет то же самое. Ведь после подписания мирного договора с индейцами станет более безопасным регулярное сообщение с Дедвудом, и наверняка все больше семей будет приезжать сюда на постоянное жительство. Предлагаю, чтобы к следующей весне, когда можно ожидать особого наплыва поселенцев, у нас уже была школа и специально нанятый учитель.

Во-вторых. Вопрос о мертвых животных на улицах. Это не только неприятное зрелище, не только отвратительный запах, это несет угрозу для здоровья. Разве мы не знаем, откуда берется холера? Санитарное состояние города должно быть немедленно улучшено! Необходимо нанять мусорщика и сделать, это без промедления, сегодня же…

Третий вопрос. Хотя, разумеется, и не такой важности. Необходимо наладить освещение города, поставить уличные столбы с фонарями. Можно совместить обязанности мусорщика с обязанностями фонарщика.

Еще хочу сказать о пешеходных дорожках, о тротуарах. Никто не заботится о том, чтобы они были похожи друг на друга или чтобы были вообще. Возле одних домов они есть, возле других — нет. Даже Главная улица ужасна по своему виду, не говоря о том, что неудобна для хождения. Чтобы пройти по ней, нужно либо прыгать как заяц от дома к дому, либо шагать по отбросам и трупам животных по ее середине. Впрочем, это неудивительно для города, где преобладают мужчины. Однако, джентльмены, если хотите, чтобы по его улицам ходили также и женщины в туфлях на каблуках, сделайте для этого хоть что-нибудь… Я вношу предложение: издать указ, по которому тротуары должны быть обязательно устроены перед каждым домом и иметь одинаковый вид и высоту.

Следующий вопрос — о городской тюрьме. Теперешнее помещение — отвратительно. В городе ведь есть кузнецы. Пускай сделают решетки и засовы, и надо выделить определенную сумму на строительство здания тюрьмы. Приличного здания. Преступникам тоже необходимы воздух и свет.

И последнее. Думаю, решить это будет легче всего. Нам нужна церковь. Понимаю, вы скажете, что трудно залучить сюда нового священника после того, как только в августе был убит пастор Смит, но мы обязаны это сделать. И когда он у нас будет… вернее, еще до этого, надо отвести землю под здание церкви. Думаю, временно можно объединить в одном здании церковь и школу.

Вот все, что пока я хотела вам сказать, джентльмены. Благодарю за то, что выслушали меня…

Сара Меррит спокойно опустилась на место, нацепила очки и продолжала делать записи в блокноте — в основном они касались того, о чем она только что довольно долго говорила.

Стояла тишина. Члены Совета обменивались взглядами, пораженные, как видно, речью, сорвавшейся с уст единственной женщины в этом помещении. Со всех сторон зала тянулись шеи, каждый из присутствующих хотел получше рассмотреть оратора. Старатель, сидевший рядом с ней, раздувался от сознания, что отражение славы падало и на него. Ноа тоже был в числе тех, кто как завороженный глядел на нее.

Джордж Фарнум нарушил напряженное молчание. Он откашлялся, потер шею и сказал:

— Да, мисс Меррит… Тут слишком много, чтобы проглотить сразу, не прожевывая.

Она подняла на него глаза.

— Я понимаю вас, мистер мэр.

— И у нас в кармане не так много денег, — добавил Фарнум.

— Но мы находимся, — настаивала она, — выражаясь вашими же словами, в одном из богатейших карманов Америки. Я слышала, что, когда здесь стало известно о подписании мира с индейцами, старатели выражали свою радость тем, что разбрасывали на улицах золотой песок.

— Это верно, — согласился Фарнум, — но так делали те, у кого нет семей. Их здесь большинство, и они наверняка не станут поддерживать строительство школы. Сама земля тоже достаточно дорого стоит.

— Тогда предложите самым богатым жителям, чтобы они оказали поддержку. Устройте сбор средств в помощь школе. А лучше, если… Я сама возьмусь за это дело, хорошо? Мне будет легче, поскольку у меня газета, и я уже опрашивала семьи, где есть дети, и знаю, кто из них готов внести деньги для будущей школы.

— Прекрасно, мисс Меррит. Что касается земли… Вы уже знаете, где ее взять под школьное здание?

— Я здесь всего неделю. Нет, не знаю… Но знаю, что образование совершенно необходимо. Его нельзя откладывать на потом…

Было решено вынести все эти вопросы на следующее общегородское собрание, о котором Совет объявит через газету. Проголосовали также и за то, чтобы все решения Совета и собраний публиковались в газете на следующий день.

Когда заседание закончилось, Сару окружили мужчины. Они вились вокруг нее, как мухи вокруг куска сырого мяса. Старатели и владельцы контор и магазинов — чистые, неряшливые, молодые, старые — все они, казалось, позабыли уже, что она единственная среди них, носящая юбки, и пытались поговорить с ней на равных. Здесь были Тедди Рукнер, Голландец Ван Арк, док Терли, Бен Уинтерс — хозяин гостиницы, в которой она жила, Энди Тейтем и Элиас Пинкни, который, с трудом пробившись через толпу, завладел рукой Сары и держал ее с видом собственника.

Ноа некоторое время смотрел на все это со своего места, затем встал и направился к заполненному людьми проходу. Когда он оказался вблизи Сары, их глаза встретились. Он коротко кивнул ей, она ответила тем же, и он пошел к выходу.

К его неудовольствию и даже смятению, этой ночью, когда он лежал в постели, к нему пришли мысли о Саре. Он вспомнил, какой увидел ее в конце собрания — окруженной возбужденными мужчинами, суетящимися вокруг словно одуревшие щенки. Какими же могут быть глупыми мужчины, когда у них нехватка женщин! Ведь, черт возьми она сложена, как двенадцатилетний мальчишка, и не намного женственнее лицом… Оно у нее какое-то удлиненное, нос чересчур тонкий… Ко всему еще очки придают ей дурацкий ученый вид, да и непривычно глядеть в глаза женщины почти одного с тобой роста.

Но глаза, надо признать, красивые. Когда снимет окуляры и уставится на тебя — пробирает аж до пяток!..

Мать в одном, пожалуй, права. Сара Меррит непростая штучка: смышленая и неробкого десятка. Кто из женщин осмелился бы так запросто явиться на собрание городского Совета, где одни мужчины, да еще наводить на них критику, бомбардировать разными предложениями, одно другого сложнее?.. Конечно, издатель газеты в любом городе числится не среди последних, но чтобы женщина.. Тьфу!

Однако ее смелость поразила его в самое сердце…

Следующее утро выдалось сумрачным и холодным Ноа проснулся, взглянул в окно, натянул одеяло до самого подбородка. Он слышал, как внизу гремели железные заслонки — миссис Лоретта Раундтри разводила огонь в печке. Из соседней с ним комнаты до Ноа доносился храп соседа.

Он решил еще немного погреться под одеялом. Нет, ну какого дьявола?! Почему он опять подумал об этой Саре Меррит?.. Вот привязалась! Прямо напасть какая-то…

Он постарался выкинуть ее из головы, сел на постели, потянулся, потом надел штаны и ботинки, вышел из комнаты. Возвратившись после короткой прогулки, вымылся ледяной водой и побрился. Вода была так холодна, что, казалось, живот прилипает к позвоночнику. Смочив волосы, он небрежно зачесал их на одну сторону и дал волю вести себя, как им захочется. Когда высохнут, они, как обычно, будут торчать во все стороны из-под шляпы.

С первого этажа уже доносился запах жареного мяса и кипящего кофе, в доме становилось теплее. На лестнице и в холле раздавались шаги. Ноа натянул на себя красную фланелевую рубашку, черный кожаный жилет, приколол шерифскую звезду и, оставив ремень с револьвером в кобуре висеть на спинке стула, спустился вниз к завтраку.

Он вошел в комнату, но, не сделав и двух шагов к столу, остановился как вкопанный.

За столом сидела Сара Меррит, она в это время как раз откусывала кусок печенья,

Их взгляды скрестились, она опустила руку. Очень медленно. Остальные жильцы тоже перестали есть. Несколько секунд Сара смотрела на Ноа, затем сглотнула и вытерла губы салфеткой.

— Да… — проговорил он, проходя к столу. — Это неожиданность… Доброе утро всем.

Все ответили «доброе утро». Все, кроме Сары.

Он уселся на свое обычное место, прямо напротив нее, потянулся к овальному блюду за куском мяса. Только тогда он услышал голос Сары, прозвучавший как эхо:

«Доброе утро»

Из кухни появилась миссис Раундтри, миловидная женщина с родимым пятном величиной с семечко дыни на правой щеке. Она водрузила на стол огромную сковороду с жареным картофелем

— По-моему, вы уже знакомы, — обратилась она к Саре и Ноа.

— Да, — ответил тот — Мы встречались.

Сара наконец обрела голос.

— Вы тут живете? — спросила она.

— С тех пор как Лоретта открыла свой пансион.

Миссис Раундтри наполнила кружку Ноа из серо-голубого кофейника.

— Мисс Меррит въехала только вчера, — пояснила она.

— А где же Маккули? — спросил Ноа, обводя глазами стол.

Жестянщик Маккули еще вчера сидел на том месте, где сейчас была Сара.

— Он так соскучился по своей семье, — отвечала Лоретта, — что решил вернуться к себе в Арканзас. Я подумала, было бы неплохо разбавить наше общество женщиной и пригласила мисс Меррит занять его место.

Ноа ничего на это не сказал — он намазал джем на кусок бисквита, отрезал себе еще кусок мяса.

Том Тафт, сидевший слева от него, произнес

— Мы тут как раз говорили о вчерашнем спектакле у Ленгриша

— Вы что, ходили туда? — спросил Ноа, делая усилие, ради хозяйки, чтобы поддержать застольную беседу. Казалось, Сара тоже делает усилие:

— Да. Думаю в следующем номере газеты напечатать отзыв о спектакле. Пусть в окружающем нас мире знают, что здесь, в Дедвуде, мы тоже не забываем о культуре. Ведь труппа Ленгриша — одна из самых известных сейчас в Америке, насколько я слышала. Спектакль поставлен очень хорошо, по-моему Вы уже видели «Мух в сорняках», мистер Кемпбелл?

— Ага.

Он понял глаза, заметил, что лицо у нее напоминает по цвету его красную рубашку.

— И что думаете об этой пьесе?

— Мне тоже вроде понравилось, — ответил он.

— Слава Богу, мы нашли наконец что-то, в чем пришли к согласию!

Снова их взгляды встретились, и он чуть не подавился большим куском мяса, но сумел его проглотить.

— Может быть, не только в этом, — пробормотал он.

— Разве было что-то другое? — спросила она.

— Пожалуй, то, о чем вы говорили вчера вечером на городском Совете. Я согласен по всем пунктам. И благодарю вас, что подняли вопрос о помещении для тюрьмы.

— Незачем благодарить меня. Все это и так очевидно.

— Но вы говорили так убедительно.

— Разве я могла иначе, как вы думаете? Ведь у меня в тюремных делах появился собственный опыт, не так ли? — Она слегка приподняла левую бровь.

— Не очень удивлюсь, если все, о чем вы говорили, будет выполнено, — отозвался он.

— Известно из истории, что, когда мужчины начинают что-то, они могут сделать многое. Но потом все-таки приходят женщины и значительно улучшают сделанное.

Он еще раз не мог внутренне не подивиться ее умению выражать свои мысли. Даже полушутя.

Он спросил:

— Вы на самом деле собираетесь устроить заем в пользу школы?

— Непременно. И начну с того, что напишу обо всем в газете. О том, что нужно выделить участок земли и немедленно начать строительство. Если не получится, у меня есть другая идея — кое-кого попросить о том, чтобы дали землю просто как дар.

— Ну-ну, — пробормотал он с легкой усмешкой, поднося ко рту кружку с кофе.

— Только все будет зря, пока Совет не выделит деньги на жалованье для учителя, — продолжала она.

— Сколько же ему нужно платить? Долларов пять в день, и на всем готовом. Так?

— Семь долларов, — решительно отрезала она. — Нам нужен хороший учитель.

— Полагаю, это мы осилим. Одни штрафы приносят неплохой доход в городскую казну. А еще плата за лицензии.

— Да, — согласилась она. — И о том и о другом я тоже знаю из собственного опыта.

К удивлению Ноа, во взгляде Сары мелькнул лукавый огонек. Она была без очков, и глаза ее сверкали, как два сапфира.

На протяжении всего завтрака разговор шел о городских делах — о мусорщиках, о фонарщиках и об уличных фонарях, о тротуарах. Когда трапеза окончилась, Ноа понял, что они с Сарой говорили почти одни, все прочие только слушали, кивали головами и изредка мычали что-то; и еще он понял, что за прошедшие тридцать с лишним минут он и мисс Меррит приблизились к тому, что может быть названо взаимной симпатией.

Глава 7

Следующий выпуск «Дедвуд кроникл» состоял уже из двух страниц. На первой выделялись такие заголовки:

ИЗДАТЕЛЬ «КРОНИКЛ» ЗАКЛЮЧЕН В ТЮРЬМУ И ОШТРАФОВАН; СБОРНИКИ ЗАКОНОВ И КОДЕКСОВ СКОРО ПОСТУПЯТ В ДЕДВУД; НЕОБХОДИМО ПОСТРОИТЬ ДРОБИЛКУ; РЕДКИЕ ЖИВОТНЫЕ — БИЗОН, ОЛЕНЬ, ЛОСЬ — УХОДЯТ НА ЗАПАД; ФАБРИКА ПИВА ОТКРЫВАЕТСЯ В ЭЛИЗАБЕТТАУНЕ;

«ГОЛЛАНДСКИЕ ВЛЮБЛЕННЫЕ» В ТЕАТРЕ «БЕЛЛА ЮНИОН»; «МУХИ В СОРНЯКАХ», ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ ТРУППОЙ ЛЕНГРИША, ВЫЗЫВАЮТ ИНТЕРЕС…»

На второй странице была напечатана реклама Элиаса Пинкни, а также отчет Сары о заседании городского Совета и ее же статья о необходимости открытия в городе школы. В статье, помимо прочего, прямо говорилось, что если золотой ручей, который течет в публичные дома «плохого» квартала, перекрыть и направить по иному руслу, то можно быстро обеспечить строительство и школы, и церкви. Автор предлагал, чтобы все дети школьного возраста зарегистрировались в редакции газеты.

У самой редакции прибавилось дел. В помещение то и дело приходили торговцы, желающие дать объявления. Матери записывали детей в будущую школу. Старатели сообщали о своих перспективах и надеждах. И все покупали при этом один, а то и больше экземпляров газеты…

Октябрь начался с непогоды. В один из первых дней месяца, когда совсем не ко времени пошел снег, Сара, выйдя из помещения редакции, увидела у крыльца незнакомого всадника, сидящего на пегой лошади. Он натянул поводья и произнес, дрожа всем телом и клонясь к лошадиной шее:

— Врача… мэм… Мне нужен врач.

— У нас их семеро в городе, — отвечала она. — Поедете по этой улице, слева — палатки доктора Ратберна и доктора Аллена. За углом направо — палатка доктора Кайса. Подальше, тоже справа, — Бенгс и Доусон.

Она не стала называть еще двух, которые жили намного дальше.

— Сумеете добраться до них, сэр? — добавила она видя, что незнакомец еле держится в седле.

— Да, спасибо, — пробормотал он и, вцепившись рукою в луну седла, тронул коня.

Сара проследила взглядом, как он свернул к жилищу доктора Генри Кайса.

Позднее она зашла к врачу, поинтересовалась, не ранен ли был этот незнакомый человек, и если да, то при каких обстоятельствах. Возможно, налет на почтовый дилижанс?

Доктор Кайс ответил:

— Это карточный игрок из Шайенна. Его имя Креймд. У него серьезное легочное заболевание, осложненное ножной сыпью. Наверное, смена погоды застала его по дороге из Шайенна, и он основательно простудился. Я велел ему лечь в постель. По-моему, он поехал в гостиницу Кастора…

Тремя днями позже простудные и кожные явления у больного усилились, а неделю спустя еще пять случаев подобной болезни объявились в городе. Трое из заболевших были постояльцами гостиницы Кастора. У всех отмечалась лихорадка и сыпь на коже…

В газете у Сары появился заголовок: «ЗАРАЗНА ЛИ ЭТА БОЛЕЗНЬ?»

А потом Креймд умер.

Сара решила: надо действовать. Это совпало с тем, что, придя утром на работу, Джош сказал ей, что его сестра Летти заболела еще со вчерашнего вечера. Ее сильно лихорадит.

Сара сразу отправилась в контору к Кемпбеллу и застала того за разговором с бородатым крупным мужчиной, в котором узнала местного кузнеца Фрэнка Гилпина. (Похоже, они говорили о решетках и засовах для будущей тюрьмы.)

Увидев Сару, Гилпин заулыбался и приподнял бесформенную шляпу. Кемпбелл встал со своего места.

— Ищете что-нибудь новенькое уже с самого утра? — спросил он.

— Могу я с вами поговорить, шериф, когда освободитесь?

— Конечно… Знакомы с Фрэнком?

Тот подошел ближе, распространяя запах одеколона.

— Молодая леди делает газету? Приятно познакомиться с вами. Мы все прочитали, что вы там пишете про тюрьму и Ноа… вот… позвал меня. Как раз подсчитывали, сколько металлических прутьев понадобится и раскошелятся ли старатели, чтобы оплатить все эти штуки.

Сара улыбнулась и кивнула, но думала она сейчас совсем о другом, не о решетках.

— Ну я пошел, — сказал Гилпин. — У вас тут свои дела. Ноа, только скажи мне, и я сделаю их за три-четыре дня. Идет?

Он добавил что-то похожее на слова прощания и вышел.

— Скоро будет настоящая тюрьма? — спросила Сара.

— Надеюсь, после нового заседания Совета в ноябре. Мы подсчитали расходы. Вы поэтому пришли?

— Нет. Совсем по другому поводу. Скажите, шериф, что вы знаете о болезни, которая называется оспой?

— Оспа? — Он нахмурился. — А в чем дело?

— Я собираюсь написать о ней статью, но не хочу чтобы власти города обвинили меня в распространении панических слухов. Одного скандала с вами мне уже достаточно.

— У нас в городе оспа? — спросил он. — Откуда вы взяли?

— К сожалению, заболела Летти Докинс и еще пять человек до нее. Доктор Кайс уверяет, что это кожное заболевание, связанное с простудой, а доктор Ратберн считает, это кое-что похуже.

— Сифилис?

Она кивнула.

— Но вполне вероятно, что Кайс ошибся в диагнозе и боится признаться в своей ошибке.

— И Ратберн тоже?

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Выходит, оба ошиблись? — повторил Кемпбелл. — Может так быть у врачей?

— Не знаю, — сказала Сара. — Думаю только, что легочное заболевание не должно быть заразным и что у такой девушки, как Летти, не может быть сифилиса. И тогда что получается?

— Полагаете, у нас началась эпидемия? — спросил он.

— Я кое-что постаралась узнать. Во всех случаях болезнь начиналась с лихорадки, которая длилась три дня, а потом появлялась сыпь. Один больной уже умер. Его имя Креймд.

— Оспа… — Кемпбелл провел рукой по своим волнистым волосам, отбрасывая их с лица.

— Может быть, нет. Но, вполне возможно, что так. Тогда все ущелье в опасности.

— Что же вы предлагаете?

— Чтобы все опытные врачи в округе собрались вместе и вынесли решение по поводу характера болезни. Если придут к выводу, что это оспа, нужно немедленно посылать за вакциной, а также устраивать больницу для карантина, где содержать зараженных. И еще что-то для тех, кто мог заразиться, но у кого болезнь пока не проявилась.

— Где взять на все это деньги?

— У жителей города. И о каждом, кто в состоянии их пожертвовать, но отказывается, будем писать в газете. Конечно, мне необходимо ваше согласие, прежде чем я сделаю подобное.

— А известно, какой инкубационный период у оспы?

— Да. Я выяснила: от десяти до шестнадцати дней.

— Сколько дней назад прибыл в город этот Креймд?

— Тринадцать.

— Вы говорили об этом с кем-нибудь еще, кроме врачей?

— Нет.

— Надо немедленно сообщить Джорджу Фарнуму. — Кемпбелл бросился к вешалке с одеждой. — Я скажу ему и вызову всех врачей. Не печатайте пока ничего в газете. Я зайду к вам в редакцию.

Было уже больше пяти вечера, когда он появился там, осунувшийся и усталый. Патрик Брэдиган возился в это время с наборными досками. Джош заметал сор в задней части комнаты. Сара, увидев входившего шерифа, сразу поднялась со своего места и поторопилась ему навстречу — так чтобы находиться подальше от остальных, кто был в комнате, и не сделать их свидетелями разговора.

— Оспа, — произнес он тихо. — Они все сошлись на этом.

Дрожь прошла по ее телу при его словах. Она сняла очки, приложила большой и указательный пальцы руки к глазам и прошептала:

— Помилуй нас Бог.

— Я послал человека верхом на лошади на телеграф. Он там, наверху, на холмах. Сообщение уйдет еще сегодня вечером. Если в Шайенне найдется вакцина, нам здорово повезет. Если нет… — Он пожал плечами. — Что ж остается ждать и надеяться.

— Потребуются карантинные карточки, — добавила Сара.

— Можете отпечатать их?

— Конечно. Патрик сделает немедленно. И еще надо оповестить всех старателей относительно прививки. Как только прибудет вакцина… Что насчет лазарета? Его придется развернуть.

— Джордж собирает попозже сегодня экстренное собрание Совета. Просил, чтобы вы были.

— Конечно.

— В восемь часов, в салуне номер 10. В обоих театрах сегодня ранние спектакли.

— Обязательно приду.

— Спасибо. — Он направился к двери, по дороге остановился. — Да, и задержите здесь Джоша попозже сегодня.

— Я уже думала об этом.

Еще некоторое время они молча смотрели друг на друга — взгляды были полны чувства беспокойства и ответственности. В эту минуту Сара ощутила общность с Кемпбеллом и сама удивилась остроте ощущения. Ей показалось, он чувствовал то же самое, даже хотел что-то сказать в подтверждение.

Но он произнес всего два слова; «Увидимся позже» и поспешил к выходу.

Патрик и Джош оставили свои дела, поняв, что происходит что-то необычное.

— Что случилось? — спросил Джош.

— Хочу, чтобы вы задержались сегодня подольше, — сказала Сара.

— А в чем дело? — Это спросил Патрик.

— У нас плохие новости. Врачи подозревают… они определили, что в ущелье началась оспа.

— Оспа! — воскликнул Джош. Он кинул взгляд в ту сторону, где находился его дом, потом снова поглядел на Сару. — Это значит, Летти…

— Боюсь, что так, Джош.

Он метнулся к стене, где висела верхняя одежда, но Сара придержала его за плечо.

— Нет, Джош. Останься сегодня здесь.

— Но я должен быть дома! Если Летти больна, ей…

— Послушай меня. Ты ничем не поможешь, и безопаснее для тебя находиться здесь. Я поговорю с миссис Раундтри, чтобы она разрешила тебе спать в гостиной на кушетке, пока не пришлют вакцину для прививки. Шериф уже послал за ней… Кроме того, ты нужен здесь… — Она посмотрела на Брэдигана. — Вы тоже, Патрик. Необходимо отпечатать карантинные карточки и объявления насчет прививки. Сможете остаться?

Патрик молча кивнул.

— Но моя мать… — начал Джош.

— Я сообщу ей, — предложила Сара. — Принимайтесь за работу…

Когда она снова уходила из редакции, типографский пресс работал вовсю.

Она отправилась к дому Эммы и поговорила с ней, стоя снаружи под окошком кухни. Эмма была страшно обеспокоена болезнью дочери, и, разговаривая с матерью, Сара не могла отогнать от себя мысль о милой девочке с красивым чистым лицом, которое может остаться обезображенным оспенными отметинами. И это еще, возможно, наилучший исход.

Обе женщины мешкали, им не хотелось расставаться и после того, как самое главное было уже сказано: они ощущали подспорье друг в друге в эти тревожные часы.

— Она выздоровеет, Эмма. Непременно. Я уверена в этом.

Подняв голову к окну, Сара послала своей собеседнице утешающий взгляд.

— Молитесь за нее, Сара, — тихо сказала Эмма.

— Я буду молиться. И присмотрю за Джошем. — Слезы стояли в глазах у Сары, когда она уходила от дома Эммы.

В восемь вечера городской Совет собрался на свое непредвиденное совещание в салуне номер 10. Известие об этом распространилось еще раньше по всему городу, и сюда пришли сейчас не только все члены Совета и семь врачей Дедвуда, но и два других врача из соседних поселков Лид и Элизабеттаун, которые подчинялись городскому Совету Дедвуда. Кроме того, собрались многие торговцы, бизнесмены — все, кто был заинтересован или обеспокоен неожиданным известием о собрании.

До его начала Совет уже официально утвердил состав городской коллегии по здравоохранению. Ей были даны права решать и проводить в жизнь необходимые мероприятия по контролю за эпидемией оспы и по ее предотвращению.

Сара и Ноа сидели среди членов Совета и врачей, рядом с мэром и двумя самыми видными предпринимателями Дедвуда.

Прежде чем все разошлись, были выработаны основные меры и методы борьбы с надвигающейся болезнью.

В районе Спрус Галч будет развернут лазарет, куда поместят всех заболевших. (Для принятия этого решения потребовалось три, если не больше, часа, так как все возражали против подобного заведения вблизи от их жилищ.) Все старатели, торговцы, предприниматели, которые были в состоянии пожертвовать какие-либо средства на строительство лазарета, обязывались это сделать. Взносы будут приниматься городским казначеем, фамилии пожертвователей опубликуют в газете. Будут приветствоваться добровольцы для строительства, а также те, кто поможет устроить временные пристанища для заболевших и согласится ухаживать за ними. Пекарня Докинса и гостиница Кастора объявляются под карантином до тех пор, пока решением Совета он не будет снят. Все публичные дома подлежат закрытию (сделать это поручается шерифу); эта мера может быть отменена, только когда всем жителям будет сделана прививка и Совет города снимет общий карантин. И, наконец, специальный выпуск городской газеты должен выйти завтра же, и в нем будут опубликованы все эти решения.

Заседание окончилось после полуночи; Кемпбелл и Сара, оба уставшие, вместе направились в пансион миссис Раундтри. Город был до странности тих, даже в салунах и игорных домах стояла полная тишина, словно все уже узнали страшную новость и объявили преждевременный траур. Театры тоже были закрыты, фонари погашены. Возле шахт и лотков для промывки золота почти никого не было. Небо натянуло на себя молочного цвета одеяло из туч, закрывшее и звезды, и луну. На Главной улице в колесных колеях слегка подмёрзла дневная грязь. Ветер, гуляющий по ущелью, доносил дальнюю перекличку сов; справа что-то беспрерывно шептал ручей.

К дому миссис Раундтри они шли вверх по извилистой тропинке, потом по деревянным ступенькам лестницы до одной площадки, еще по ступенькам — до другой, и так подошли к входу. Ноа открыл дверь, пропустил Сару вперед. В гостиной горела небольшая масляная лампа. На кушетке спал Джош, он лежал почти на животе, подогнув одну ногу, уткнувшись лицом в подушку. Одеяло свисало на пол.

Они молча смотрели на него некоторое время, думая об одном: вся его семья сейчас под угрозой страшной болезни.

— Бедный Джош, — тихо произнесла Сара.

— Да уж… — откликнулся Кемпбелл. — Кто знает, что будет дальше.

— Не говорите так, Ноа. — Сара наклонилась, подняла одеяло с пола, укрыла плечи Джоша. — Я уже так привыкла к их семье, полюбила их. Особенно Эмму.

Когда она выпрямилась, то встретила удивленный взгляд Ноа. Она разглядела это в сумеречном свете лампы… Да, она назвала его по имени, даже не отдавая себе в этом отчета.

Удивление исчезло с его лица. Он сказал:

— Не надо волноваться. У них все будет в порядке.

— Такие хорошие люди!

— Это верно.

В молчании, которое последовало за этим, как бы продолжали растворяться остатки их взаимной неприязни.

— Идите вперед, — велел он, — я потушу лампу. Она была уже на середине лестницы, ведущей на второй этаж, когда свет позади нее погас. В полной темноте Сара нащупала стену и пошла дальше, не отрывая от нее руку. Позади себя она слышала осторожные шаги по скрипучим ступенькам.

Она остановилась. Ноа сделал то же.

— Мистер Кемпбелл, — прошептала она.

— Да?

— Вы молитесь?

В ответ — молчание. Потом она услышала:

— Иногда.

Снова недолгое молчание, после чего она добавила:

— Сегодня как раз есть для этого повод.

Они продолжали пробираться в темноте — она впереди, он за ней. Лестница слегка поскрипывала.

Ее дверь была первой по коридору. Сара нащупала дверную ручку, остановилась.

— Доброй ночи, — прошептала она. — Увидимся завтра утром. — Последнее, что она услышала: как его рука скользит по стене коридора, и затем — открылась и затворилась дверь его комнаты.

При дневном свете публичный дом выглядел совершенно иным. Ноа никогда раньше не видел его утром.

Когда Флосси впустила его, свет из открытой двери на какое-то мгновение озарил сумрачную гостиную и сразу исчез, оставив их в полутьме. Он прошел следом за Флосси через комнату, сквозь не выветрившийся со вчерашней ночи запах сигарного дыма и виски, мимо улыбающейся с картины обнаженной красотки; они миновали помещение для мытья, в котором стойко пахло серой и влажной древесиной, и, повернув налево, оказались в комнате, где, распростершись на засаленной кушетке, похрапывала миссис Роза Хосситер.

Флосси обогнула громоздкую конторку, подошла к окну, отдернула занавески. В комнату ворвались лучи солнца.

— Какого черта… — Роза прикрыла глаза рукой и неуклюже перевернулась как морж, пытаясь увидеть, что происходит позади нее. — Что тебе нужно, Флосси, будь ты неладна…

Роза схватила винный бокал, стоявший на полу возле кушетки, запустила его в индианку. Он разбился, ударившись о конторку.

— Пошла прочь!

— К вам шериф, — бросила Флосси и вышла из комнаты.

После некоторых усилий глаза Розы сосредоточились на мужской фигуре, стоявшей у двери.

— Шериф…

Она сделала попытку подняться. Локтем она прижала край своего атласного розового халата, и тот распахнулся, обнажив чудовищную мясистую грудь. Скользящим движением руки она вложила ее обратно. На лице у нее оставались подтеки вчерашней краски, рыжие волосы сбились и беспорядочно висели над ухом. Она попыталась поправить их двумя трогательными в своей женственности взмахами, но они снова свалились набок, а на плечо ей упала шпилька.

Губы ее с трудом сложились в улыбку.

— Немного рано еще, а? — проговорила она.

— Извини, что разбудил тебя, Роза.

Она зевнула, по комнате распространился смрад от ее дыхания.

— Который час?

— Половина одиннадцатого.

Она хмыкнула и села на кушетке, спустив толстые босые ноги на пол.

— Думала, еще середина ночи, — вздохнула она и потянулась к маленькому овальному столу за сигарой. Халат опять распахнулся почти до пояса. Она взяла тонкую сигару, зажгла спичку, закурила. Усевшись снова, выпустила изо рта и носа густые клубы дыма и заметила.

— Что-то тебя не видно последнее время.

Он не ответил.

— Какие-нибудь неприятности, шериф?

— Боюсь, что так. Собираюсь прикрыть твое заведение.

— Прикрыть?! Прокля…

Она закашлялась, хрипло и трескуче. У нее была неприятная манера высовывать при этом язык. Наконец она овладела собой и спросила, стараясь говорить спокойно:

— Что ты имеешь в виду, когда заявляешь такое?

— Тебя и всех других в этом квартале. У нас в городе пять случаев оспы.

Роза встала, запахнула халат.

— Какое мне дело до вашей чертовой оспы?

— В твоем деле об этом надо особенно думать.

— Послушай, шериф. Ты же знаешь, мы пропускаем всех наших клиентов через бочку с карболкой. Против нее никакая оспа не устоит, ручаюсь.

— Брось, ты понимаешь не хуже моего, что этим оспу не возьмешь!

— Ну, шериф… У тебя что, совсем нет сердца? Подумай о наших мужчинах!

— Не могу ничего сделать, — упорствовал он. — Городской Совет издал распоряжение, я должен выполнять. Здесь объявляется карантин, Роза.

— На сколько?

— Думаю, недели на две.

— Две недели! А на что же мы будем жить все это время, кто-нибудь подумал?

— Слушай, Роза, я здесь бывал достаточно, чтобы знать, сколько золотишка втекает в эти двери каждый вечер. Ты можешь закрыть свой дом на несколько месяцев и все равно не очень почувствуешь это.

Она внимательно смотрела на него некоторое время, потом положила сигару в пепельницу, подошла к нему ближе, почти вплотную.

— Вот чего я скажу тебе, шериф. — Она взяла его за отвороты куртки. — Предлагаю выгодную сделку. Ты закрываешь все заведения и вешаешь на входных дверях знак «карантин». Так? Но заднюю дверь моего дома мы оставляем открытой. А я плачу тебе десять процентов от ежедневной выручки все время, пока не будет снят карантин. Договорились?

Он снял ее руки со своей куртки.

— Этого я не могу сделать. Мы должны остановить эпидемию.

Она немного отодвинулась от него, уперла руку в бедро.

— Ладно. Давай по-другому. Я угощаю тебя любым блюдом из нашего меню — в любую минуту и сколько хочешь времени. Подойдет? За мой счет

— Роза… Заткнись…

Он поднял вверх обе ладони.

— Кого ты предпочитаешь? Ив? Ты всегда косил в ее сторону.

— Я не хочу Ив… Я..

— Тогда одну из «француженок»? Как насчет Эмбер? Ее рот всегда готов для тебя. Или…

— Я никого из них не хочу!

— Тогда я сама могу вернуться на поле боя. Давненько не была с мужчиной, но не совсем еще забыла, как это делается и что вы, ребята, любите больше всего. Будешь доволен, шериф…

Рука Розы скользнула по его штанам вниз. Халат у нее совсем распахнулся.

Он крепко сжал ее запястье. Подавил проснувшееся в низу живота желание.

— Никаких сделок, Роза. Скажи твоим девушкам, что с этой минуты заведение закрывается.

— Ты же красивый мужчина, Ноа…

Свободной рукой она попыталась коснуться его лица. Он резко откинул голову, ее рука замерла в воздухе. Она высвободила вторую руку, запахнула халат

— Ладно, убирайся отсюда, сукин сын! — прошипела она. — Вместе со своей сраной шерифской звездой!

Она отвернулась от него, схватила недокуренную сигару, глубоко затянулась, выпустила клубы дыма к потолку.

Он вышел.

На улице он вдохнул свежий воздух и почувствовал что ему не мешало бы сейчас самому окунуться в бочку с карболовым раствором. Пока прикреплял к дверям объявление о карантине, он мыслями все время возвращался в комнату Розы: видел, как та поворачивается на постели приподнимается — страшная, как смерть, расхристанная и неопрятная; он чувствовал исходящий от нее неприятный запах, вспоминал беспомощно жалкую попытку соблазнить его, взгляд ее бессовестных, жестких глаз, когда из этой попытки ничего не вышло.

Он содрогнулся — как если бы она все же добилась своего.

В тот же вечер он уже сидел за ужином, когда в столовую вошла Сара и села на свое место напротив него. Она поздоровалась со всеми, с ним в последнюю очередь — быстрым спокойным кивком головы, почти не глядя в глаза. Лицо у нее было удивительно чистым, волосы, немного увлажненные с боков, аккуратно зачесаны назад, слегка волнисты по обе стороны пробора надо лбом. На ней была серая блузка с белым стоячим воротником, узкими белыми манжетами и рукавами, расширяющимися к плечам.

Он смотрел на нее, и мрачное чувство, которое сидело в нем с самого утра, постепенно отпускало его.

Вакцина для прививки прибыла из Небраски, к счастью, вовремя, чтобы не дать разгуляться настоящей эпидемии. Но все равно у Сары и у Кемпбелла две эти недели были едва ли не самыми тяжелыми за всю их жизнь.

Помимо выпуска газеты, Сара занималась организацией прививок, налаживала работу добровольцев по уходу за больными. Ноа тщательно следил, чтобы все предписанные законом правила соблюдались, чтобы ни один публичный дом, находящийся под карантином, не открылся раньше времени.

Еще два человека умерли за эти дни — старатель, известный под кличкой Горячий Белли Келли, и мужчина из Кентукки, по имени Ярнелл, чья профессия для всех оставалась тайной. Их похоронили на горном кладбище возле могил пастора Смита и Билла Хикока.

Сара считала нужным присутствовать на их похоронах: в городе не было священника, и, значит, полагала она, долг каждого жителя сопроводить усопших, показать, что о них помнят и жалеют их. Но проводить в последний путь Ярнелла она не смогла: работала в это время в лазарете. Поэтому решила зайти на кладбище, положить на могилу траурную бумажную розу.

Погода стояла тихая, когда Сара взбиралась по крутому склону на юго-восточной оконечности города. Земля была уже запорошена снегом, запах сосновой хвои разносился над склоном. Стволы деревьев — чешуйчатые, ржаво-красные — стояли, как стрелки компаса, указывающие в безветренное бескрайнее небо. Голубая сойка сорвалась с ветки, оставив ее качаться. Тропинку впереди пересек дикобраз. Белка перестала лущить сосновые шишки, пережидая, пока Сара пройдет.

Сара поднялась на самую вершину холма и остановилась.

Она увидела могильные камни и возле одного из них мужчину. Он сидел, опустив голову, поддерживая рукой бутылку виски, стоящую на колене. На нем была грязная куртка из оленьей кожи, светлые волосы свисали беспорядочными космами. Они были того же цвета, что и бахрома, окаймлявшая куртку. По всей видимости, он дремал, вытянув одну ногу и поставив под углом к земле, на которой сидел, другую. Снег возле него растаял — наверное, он сидел так уже довольно давно.

Сара молча приблизилась к нему. Проходя мимо, прочитала надпись на камне: «Уильям Батлер Хикок» и направилась дальше, к свежей еще могиле, где положила бумажную розу. Постояв там немного, она повернулась и пошла обратно, стараясь пройти подальше от пьяного мужчины, чтобы не потревожить его. Но под ее ногой хрустнула ветка, и тот поднял голову.

Это была женщина.

Бутылка затряслась на ее колене, женщина взглянула на Сару.

— Я вроде заснула, — пробормотала она.

— Простите, что побеспокоила, — извинилась Сара.

— Плевать. Я тут… — Она продолжала что-то бубнить, но понять ее было невозможно. Потом уставилась на юбку Сары и спросила: — Знаете, кто я?

— По-моему, вы миссис Джейн Кеннери.

— Точно. А знаете, как меня здесь называют?

— Двадцать два несчастья.

— Точно. — Она некоторое время раскачивалась, сидя, потом взяла себя в руки. — Хотите выпить? — Она взмахнула бутылкой.

— Нет, спасибо.

— А я хлебну.

Ее волосы свисали вдоль рта, мешали поднести бутылку. Она умудрилась выпить прямо через них, потом вытерла губы тыльной стороной ладони.

— Пришли кого-то хоронить? — спросила она.

— Нет.

— Знали его?

Она ткнула бутылкой в сторону могилы Ярнелла.

— Нет.

— Я тоже. Я пришла повидать Билла. — Она снизу вверх поглядела на Сару. — А Билла знали?

— Тоже нет.

Джейн указала горлышком бутылки на могильный камень позади себя.

— Вот он, Билл. — Не вставая, она повернулась в грязи, переставила ноги, дотронулась до камня. — Поздоровайся с леди, Билл, — сказала она. — Это настоящая леди, не какая-нибудь шлюха вроде меня.

Сара стояла молча, чувствуя себя неловко, как если бы помешала чьей-то встрече.

Джейн прислонилась лбом к камню, закрыла глаза, издала глубокий вздох.

— Он бросил меня, — снова заговорила она. — Обещал жениться, но куда там… Черт, а я умела ведь скакать на лошади не хуже, чем он, и стрелять тоже. И сдирать кожу с мулов. А если уж тянула виски наравне с каким мужиком, он первым сваливался под стол… — Слезы покатились у нее из глаз, она придвинулась еще ближе к могиле. — Зачем ты оставил меня, Билл?.. Боже, отчего ты не посмотрел в его сторону?.. Отчего не посмотрел, Боже?..

Сару тронули ее рыдания и слова. Она подошла к женщине, опустилась возле нее на колени, взяла ее руки в свои.

— Мисс Кеннери, пожалуйста… ну, не надо. Встаньте, мисс Кеннери. Дайте я помогу вам.

Джейн тяжело подняла голову, всхлипнула, отерла слезы ребром ладони.

— Все в порядке… Ничего… Просто я старая пьяница. Идите, оставьте меня одну.

— Но вы сидите прямо на земле. Вы промокли. Пожалуйста, разрешите помочь вам.

Джейн поглядела на Сару затуманенным взором.

— На кой черт вам нужно помогать мне? Да потому, что ваш вид разбивает мне сердце, хотелось нриннуть Саре. Потому что вы скорбите возле могильного намни, и вы искренни, вы несчастны… Она проговорила:

— Пора идти отсюда, спускаться вниз. Вам нужно переодеться в сухое.

Она помогла Джейн подняться и поддерживала ее, пока та не обрела сравнительно устойчивое положение. Когда она могла стоять прямо, Сара осторожно взяла у нее из рук бутылку висни.

— Вот… не надо этого больше.

— Точно. Оставим ее для Билла. Бедняга любил это дело.

Сара поставила бутылку позади могильного камня и снова обняла Джейн за плечи, поддерживая ее. Потихоньку они начали спускаться с холма. Джейн обернулась через плечо и крикнула.

— Скоро увидимся, Билл. Сохрани для меня местечко. Крутой спуск они одолели с трудом. Джейн часто спотыкалась, и Сара еле удерживала ее, но, к счастью, все обошлось благополучно.

Когда они были уже на Главной улице, Сара остановилась возле помещения своей газеты.

— Вам есть куда идти? — спросила она.

— Да… Я живу… там.

Джейн махнула рукой куда-то в сторону ущелья. Она стояла, слегка покачиваясь.

— Подождите меня, — велела Сара. — Я сейчас.

Джейн кивнула, голова ее опустилась вниз, словно подбородок был слишком тяжел для нее.

Сара зашла в редакцию и вернулась оттуда с пакетом, в котором был золотой песок.

— Идите и вымойтесь в горячей воде. — Она протянула пакет. — А потом хорошо поешьте. Только как следует, ладно? Обещаете мне?

Джейн молча кивнула, повернулась и, спотыкаясь, побрела по улице, а Сара поспешно возвратилась в редакцию; ей не хотелось провожать глазами Джейн, не хотелось знать, употребит она полученные деньги для того чтобы помыться и поужинать, или свернет в ближайший салун.

Через день до Сары дошло известие, что не кто иной как Джейн Двадцать Два Несчастья, появилась в лазарете, чистая, трезвая как стеклышко и работала там не покладая рук до самого вечера. И с той поры вплоть до момента, когда был снят карантин, бродяжка Джейн, которая одевалась в оленьи шкуры, скакала на коне не хуже индейцев, ругалась и пила наравне с мужчинами, та самая Джейн, проявляла себя как добрая и великодушная женщина, терпеливо ухаживая в городском лазарете за больными и теми, кто мог заболеть.

Хотя они иногда встречались с Сарой, Джейн не стремилась начинать разговор. Просто кивала, смотрела теплым, благодарным взглядом и проходила мимо. Своим молчанием она как бы хотела сказать: и все же я понимаю разницу между нами, вы — настоящая леди, а кто я?

А в «Дедвуд кроникл» один из появившихся заголовков гласил:

«МАРТА ДЖЕЙН НЕННЕРИ САМООТВЕРЖЕННО ПОМОГАЕТ БОЛЬНЫМ».

Сама же болезнь шла уже на убыль.

Глава 8

Отмена карантина была встречена с огромной радостью во всем Дедвуде. Вновь открылись публичные дома, сразу снизив тем самым некоторую напряженность, царившую среди мужчин и выливавшуюся в большее количество перепалок и стычек, что прибавляло работы Ноа Кемпбеллу.

Тру Блевинс выздоровел, вернулся из Спирфиша и уже отправился со своим бычьим обозом в Шайенн. Семья Докинсов воссоединилась, Джош был снова под родительским кровом, Летти благополучно перенесла болезнь, отделавшись всего несколькими оспинками на лице. Сара целиком вернулась к своей работе издателя газеты, а Джейн Двадцать Два Несчастья — к посещению салунов.

Телеграф принес сообщение, что Ратерфорд Хейс и Уильям Уиллер стали соответственно Президентом и вице-президентом Соединенных Штатов Америки, и этот же телеграф уведомил соседние края об окончании карантина, так что отправка грузов в Дедвуд, торговля и сообщение с ним возобновились с новой силой. Бычьи обозы торопились доставить все необходимое к зиме — до того как начнутся сильные снегопады.

Женская часть населения Дедвуда была буквально заворожена появившимся в газете сообщением о том, что ожидается прибытие товаров специально для женщин:

рулоны шелка, кружев и лент, даже обувь маленьких размеров. В статье писалось дальше о том, что будущие поколения смогут узнать о развитии города по простому перечислению грузов, которые доставлялись туда в различные периоды его существования. Так, этой осенью и ранней зимой среди прочего в город везли: семена для весеннего сева и луковицы тюльпанов. Последнее вызвало особенное оживление.

Прибыла и штукатурка, закупленная Сарой, — намного больше, чем та просила. Ее привезли братья Хинтсон, сами штукатуры, а большое количество объяснялось их расчетом на то, что после первого оштукатуренного помещения начнут поступать новые заказы, и дело их будет процветать. Доставлено было также довольно много картин в рамках и тканых ковров — того, что как раз полагалось вывешивать на побеленных стенах; много фабричной мебели и даже один цветной — не черный — зонтик. Он был фисташкового цвета с белыми полосами, и перед ним, выставленным в витрине магазина Тейтема, замирала каждая проходившая женщина.

Но ни один вид груза не свидетельствовал так о победе домашнего начала в Дедвуде, как клетки с сорока домашними кошками. Их привез некий предприимчивый делец из Шайенна и уже в первый же день продал весь свой груз прямо с колес по огромной цене — двадцать пять долларов с кошачьей головы.

Внезапное появление этого торговца не позволило Саре объявить в газете о прибытии в город первых представителей семейства кошачьих, зато она сама успела купить одного из них. То была короткошерстная белая кошка с разноцветными глазами — зеленым и голубым. С той минуты, как Сара только взглянула на спокойное доброжелательное существо, она сразу полюбила его всей душой. А уж когда взяла кошку на руки и та выгнулась, потянулась, ткнулась головой в подбородок Сары и начала, мурлыкая, тереться об него, тут уж счастью новой хозяйки не было предела.

— Здравствуй, киска, — прошептала она ей на ухо. — Ты очень похожа на нашего старого Рулера. И тебе тоже нравится, когда почесывают шейку, да?

Рулер был кот, с которым она и Аделаида вместе росли в их доме в Сент-Луисе, а назвали его так потому, что с самого своего появления у них он повел себя как хозяин[7].

Сперва Сара отнесла кошку в типографию, где сразу приостановилась вся работа. Джош и Патрик оставили дела и сначала как следует потискали животное, подержали на руках, удивляясь белизне шерсти и разноцветным глазам, а потом отпустили исследовать все углы и закоулки комнаты, станину пресса, пахучие бачки с краской. В конце концов кошка впрыгнула на стул возле конторки Сары, помыла язычком грудку и лапы и свернулась уютным клубком, став похожей на взбитую подушку.

Джош был в восторге от нее.

— Всех мышей здесь переловит, — радовался он. — Как вы ее собираетесь назвать?

— Никак, — ответила Сара. — Я отнесу ее моей сестре.

— Сестре?.. А… Правда, сестре?

— Да. Она всегда любила кошек. И в доме, где она сейчас, есть еще домашние существа. Даже зеленый попугай.

— Ой, попугай! — Джош не на шутку разволновался. — Хочу поглядеть на него.

— Нет уж, молодой человек, — строго сказала Сара. — Я говорила тебе: держись подальше от таких домов! Что же касается кошек, думаю, не пройдет много времени, как у этой появятся котята, и тогда я скажу Аделаиде, чтобы одного оставили для нас. Ты прав, Джош, нам нужен кто-то, чтобы отпугивать мышей. Иначе нашей газетной бумаге не поздоровится.

После полудня Сара отправилась туда, где находилась сестра. Погода была сумрачной: похоже, снова должен был пойти снег. С окружавших ущелье холмов ветер со свистом сдувал толстые клочки туч. Этот же ветер распахивал полы шерстяного пальто и холодил спину Сары, и она ускоряла шаги, еще крепче прижимая к себе кошку, засунутую под пальто так, что видна была только ее белая мордочка.

Хотя на их ноябрьском Совете было принято предложение Сары о строительстве церкви и тюрьмы, ее же просьба об улучшении состояния пешеходных дорожек не прошла при голосовании, и сейчас Сара шагала вверх и вниз, вверх и вниз, с уступа на уступ — по тому, что должно было называться тротуаром, — стараясь прижиматься к стенам, хоть как-то защищавшим от резкого ветра.

Пригнув голову, она спускалась с очередного нагромождения ступенек, когда столкнулась с человеком, поднимавшимся по ним.

— Эй, поосторожней — услышала она мужской голос. Две руки в перчатках ухватили ее за рукава пальто, она увидела перед собой знакомое лицо с каштановыми усами. На голове у Кемпбелла был новенький коричневый «Стетсон», на плечах — овчинный полушубок, и сам он выглядел сейчас моложе и стройнее обычного.

— Шериф, простите. Я не глядела, куда шла.

Он отпустил ее пальто и ухмыльнулся, кивнув на кошку.

— Вон что у вас…

Пальцем в толстой перчатке он погладил кошачью голову.

— Мне повезло, — объяснила Сара. — Я из тех счастливчиков, кто успел купить.

— Вижу.

Он попытался почесать кошке шейку, но та спрятала голову под пальто Сары.

— Посмотрите. — Сара заставила животное снова поднять голову. — У нее разноцветные глаза. Как странно, правда?

Некоторое время они вместе изучали это явление. Потом Ноа заметил:

— Иногда кошки с такими глазами бывают глухими.

— Неужели?

— Так я слышал. Помню одного такого кота, когда был еще мальчишкой. Его хозяин держал свечную лавку. И он всегда отшвыривал животное с дороги, когда тот не слышал шагов. Мне часто хотелось сделать то же самое с хозяином… Куда же собралась ваша кошка?

— Я несу ее к Адди…

Стоя почти вплотную на пешеходной дорожке, они впервые посмотрели друг другу прямо в глаза. Сара продолжала одной рукой придерживать кошку, чтобы та не выпрыгнула, Ноа продолжал держать палец где-то возле кошачьего носа.

Он произнес:

— Что ж, это хорошо с вашей стороны. Но вы и сами любите кошек.

— У нас всегда они жили в доме, когда мы были детьми. Думаю, Адди скучает по ним. У нее там… в комнате… игрушечная кошка на кровати.

Глядя в серые глаза Кемпбелла, Сара подумала о том, продолжает ли он посещать дом Розы и видел ли там Аделаиду. Имел ли с ней… От мысли об этом ей внезапно сдавило грудь… Так внезапно, что она не успела как следует понять причины.

Ее внимание возвратилось к кошке.

— Она такого же цвета, как наш старый любимец Рулер.

— Вашей сестре должен понравиться подарок.

— Надеюсь… Надеюсь, она его примет. Но она по-прежнему не хочет нормально разговаривать со мной, не отвечает на все мои мольбы. Хотя я знаю… знаю, что ей очень одиноко.

Ноа никогда в жизни не приходилось задумываться над тем, страдают ли проститутки от одиночества. Он видел, что обычно они веселы и нахальны; знал, что живут все вместе, одной компанией, которая нарушается только по вечерам, когда приходят клиенты… Но все-таки, наверное, им должно быть порой одиноко… Как же он сам не мог сообразить, пока Сара Меррит не сказала об этом?..

Он все еще собирался с ответом, когда она продолжила:

— Я у нее единственная сестра, больше у нас никого нет. И, несмотря на ее теперешнее положение, мы снова могли бы стать друзьями… Если бы только она позволила мне. Как ужасно, когда всей душой хочешь помочь, а тебе не дают этого сделать!..

Ноа смотрел на прядь волос, что выбилась из-под шерстяного шарфа, которым она окутала голову; он видел ее чистый лоб, густые ресницы, затеняющие красивые голубые глаза; полуопущенное лицо — внимание ее было сосредоточено на белом существе, сидевшем под пальто. Вся она казалась такой чистой, незапятнанной. И по контрасту ему вспомнилось недавнее утро, когда он пришел к Розе Хосситер, и как та пыталась соблазнить его… Ее неубранные волосы, распахнутый халат, вся она — такая распущенная, грязная… Он не заходил с тех пор ни в один из этих домов, его даже не тянуло туда.

Он сказал:

— Возможно, ей стыдно, что вы ее там увидели.

— По ней, увы, не скажешь. Она держится вызывающе.

— Извините, что заговорил об этом. Мне трудно разобраться… Думаю, ей придется по душе ваш подарок…

Мимо них прошли двое мужчин. Сара и Ноа посторонились, чтобы дать им дорогу, снова обменялись взглядами. Когда остались одни, Сара опять обратила все внимание на кошку.

— Мистер Кемпбелл… — начала она, не поднимая глаз.

Вопрос висел у нее на кончике языка, но она не решалась задать его. Уже какое-то время ей хотелось спросить, рассказывала ли ему Адди — в минуты их свиданий — что-нибудь о доме, о том, что заставило ее уехать оттуда… Нет, ей не хватит смелости узнавать об этом у человека, который был клиентом ее сестры, для кого та была всего лишь…

— Нет, ничего… Постараюсь все узнать у нее самой. — Сара подняла голову, решив отбросить печальные мысли. — А вам идет шляпа!

В первый раз с того момента, как ему был передан от нее этот дар, Сара упомянула о ней, хотя в шляпе она видела его везде, кроме, пожалуй, тех минут, что они проводили за столом в пансионе миссис Раундтри. Коричневый мех был почти того же оттенка, что и волосы, спадавшие из-под полей шляпы ему на виски. Впрочем, все это было ей уже знакомо.

— Да, — ответил он. — Щегольская штучка… Спасибо за нее.

Он сказал и почувствовал неловкость, что не сообразил поблагодарить ее на месяц раньше. Хотя тогда они еще не разговаривали друг с другом.

— А глаз совсем зажил? — снова спросила она.

— О, конечно… Давно. — Он беспечно махнул рукой.

— Со слухом тоже, надеюсь, все в порядке?

Кемпбелл приложил ладонь к уху, как это делают глухие и крикнул:

— Что?

Оба рассмеялись, и оба, казалось, были поражены тем, что они увидели в глазах друг у друга перед тем, как отвели взгляд.

— Что ж, — проговорила она, не в силах превозмочь ощущение неловкости, — пожалуй, я пойду. Здесь так холодно, на ветру.

— Конечно… Увидимся за ужином.

Он дотронулся до края шляпы, и они разошлись в разные стороны.

Не пройдя и двадцати футов, Ноа почувствовал необходимость обернуться и посмотреть на нее. Он сделал это и увидел, что она тоже остановилась и смотрит в его сторону; кошачья голова белела у нее под подбородком.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Оба ощущали неловкость, но не отводили глаз.

Потом одновременно повернулись и поспешили прочь, сожалея о том, что позволили себе сделать.

Сара не виделась с сестрой с той поры, как разразилась эпидемия. Она очень надеялась, что прошедшие недели смягчили Адди и та станет теплее относиться к старшей сестре.

В коридоре, возле комнаты Адди, Сара расстегнула пальто, взяла кошку одной рукой, постучала в дверь.

— Кто там? — раздался голос.

— Это я, Сара.

После долгого молчания дверь слегка приоткрылась.

— Что ты хочешь на этот раз? На Адди был тот же самый халат, в каком ее увидела Сара, когда та снимала белье с веревки.

— Хочу узнать, здорова ли ты.

— Я здорова.

— Я принесла тебе кое-что.

Взгляд Адди упал на кошку, жесткие линии ее лица смягчились.

— Это для меня?

Она чуть шире открыла дверь.

— Один малый из Шайенна привез их сегодня на продажу. За ними была настоящая охота. Но я сумела достать одну. — Сара протянула кошку сестре. — Возьми. Это тебе.

— Ой…

Как зачарованная, Адди взяла кошку на руки, прижала к груди.

— Она проделала весь путь сюда у меня под пальто, — сказала Сара, — и, наверное, еще не совсем пришла в себя.

Но Адди не слышала ее.

— Ой, какая же ты у нас… — ворковала она с кошкой. — Совсем как наш старый Рулер.

Она повернулась от двери, пошла в глубь комнаты. Сара нерешительно последовала за ней, оставив дверь приоткрытой. Адди продолжала гладить кошку, уткнула лицо в шерсть, но та выскользнула у нее из рук и прыгнула на кровать.

Адди тоже опустилась туда, стала опять ласкать кошку, и она милостиво разрешила ей делать это; даже позволила взять себя на колени и двумя руками почесывать шейку.

— Значит, ты прибыла к нам из Шайенна? — разговаривала с ней Адди. — Не бойся, мы позаботимся о тебе, не позволим противному старому попугаю обижать тебя…

Все ее ожесточение растворилось, исчезло. Она говорила с кошкой ласково, мягко, по-матерински. Глядя на нее, Сара не могла не радоваться: увидеть такое преображение, сестры было ее главным желанием.

— Как ее зовут? — спросила Адди, все еще не отрывая глаз от животного.

— Насколько я знаю, у нее нет имени.

— Я, наверное, назову ее Рулер.

— Я и подумала, что ты так захочешь. Хотя это не кот.

Впервые Адди позволила прошлому вторгнуться в настоящее.

Сара осторожно прошла дальше по комнате, встала у кровати, не слишком близко к сестре. Ей очень хотелось быть рядом, но она не позволила себе сделать этого. А ведь так приятно было бы хлопнуться животом на кровать сбоку от Адди и вместе восторгаться кошкой, погружать руки в ее мех… Однако Сара была достаточно рассудительна, чтобы понять: не нужно форсировать события, пытаться насильно вернуть любовь и расположение сестры. Необходимо время, чтобы вырвать Адди из ее теперешнего душевного состояния.

— Вероятно, у нее скоро появится потомство, — сказала Сара. — Когда это произойдет, я бы не отказалась от котенка. Буду держать его в редакции.

Впервые с начала встречи Адди взглянула на нее.

— Ты хотела взять ее себе? — спросила она.

— Нет. Я купила специально для тебя. Но сначала отнесла в редакцию показать моим сотрудникам, а Джош сразу влюбился в нее…

Какое-то время сестры продолжали смотреть одна на другую. Комната была наполнена ощущением… которое, вероятно, похоже на то, какое предшествует первому поцелую, — когда два человека пребывают на грани того, что через секунду может в корне изменить их отношения и всю ситуацию.

— Кто этот Джош? — спросила потом Адди. Опять же впервые она проявила какой-то интерес к делам сестры. Ободренная ее словами, Сара позволила себе присесть на край кровати, с другого конца, Адди не возражала.

— Джош — юноша, который работает у меня. Его родители — владельцы пекарни.

— А второй?

— Второй — Патрик Брэдиган. Бродячий наборщик, но очень опытный.

— Пат Брэдиган, — повторила Адди.

Сара испугалась, что сейчас сестра добавит: я знаю его. Она произнесла «Пат», а не «Патрик» — это могло свидетельствовать о том, что и он был одним из многочисленных клиентов. Но Адди не добавила ничего, и Сара была ей благодарна за это.

— Он сильно пьет, — сообщила Сара, — и в один прекрасный день может оказаться непригодным для работы или просто отправиться в другие края, но пока я довольна им. Просто не знаю, что бы делала без него.

— Я читала твою статью в газете, — заметила Адди.

— Ну и что думаешь?

— Розе она не слишком пришлась по вкусу.

— Меня не очень волнует, нравится ей или нет, — заявила Сара. — Я хочу, чтобы это заведение закрыли. И все остальные подобные тоже.

— А что будет со мной, ты подумала?

— Надеюсь, ты уйдешь отсюда.

Адди поднялась с кровати, не выпуская из рук кошки, прижимая ее к себе, повернувшись спиной к Саре.

— А если я не хочу этого?

— Адди, пожалуйста… Я не могу говорить об этих вещах иначе… Я ведь, кроме всего, журналист… Наш отец сделал меня такой.

— Отец, отец!.. Перестань вспоминать о нем все время!

Глядя в спину сестры, Сара чувствовала, как рвется тонкая нить, которая, казалось, начала уже соединять их. Она тоже встала.

— Пожалуй, я пойду! Сохраним то немногое, чего мы достигли сегодня… Ладно? Хорошо смотри за кошкой.

Адди упрямо молчала. Сара направилась к двери. Внезапно сестра повернулась.

— Сара!

Та остановилась, они снова посмотрели друг другу в глаза.

— Спасибо, — сказала Адди. Сара улыбнулась, помахала руной и вышла. На улице уже стемнело. Погода ухудшилась, пошел мокрый снег. Стены ущелья, заваленные белыми сугробами, казалось, отрезали город от остального мира. Случайные огоньки мерцали из окон, выхватывая кусни обледеневших пешеходных дорожек. Голосов за плотно закрытыми дверями салунов почти не было слышно. Возле этих дверей неподвижно стояли лошади и мулы с обледеневшими, превратившимися в сосульки гривами и хвостами. Бедные животные! — пожалела их Сара.

Она плотнее запахнула воротник пальто и продолжала свой путь, низко опустив голову, испытывая сейчас особую потребность излить кому-то свои чувства — поговорить о сестре, о шерифе. В редакцию она решила не возвращаться — Патрик сам запрет помещение; не хотелось и ужинать за общим столом в пансионе, смотреть на Ноа Кемпбелла, сидящего напротив. Она решила направиться к Эмме, рассчитывая, что сможет там заодно и поужинать.

Как Сара и предполагала, Эмму она застала за приготовлением к семейному ужину, в теплой, распространяющей приятные ароматы кухне, расположенной над пекарней. Дверь на ее стук открыла Летти, радостно заулыбавшаяся ей.

— Добрый вечер, мисс Меррит.

— Здравствуй, Летти. Как себя чувствуешь?

— Уже лучше. — Она опустила голову.

Сара осторожно приподняла ее подбородок и произнесла, прямо глядя в красивые карие глаза.

— Ты прелестная девочка, Летти. Всегда помни об этом. Красота начинается глубоко в душе и потом уже безошибочно проявляется в блеске глаз, в улыбке… У тебя есть этот блеск, эта улыбка, поверь мне. Твои оспинки, если они остались, — чепуха по сравнению со многим… О, как бы я хотела быть похожей лицом на тебя!

Летти густо покраснела — это тоже свидетельствовало, подумала Сара, о том, что девочка на пути к полному выздоровлению.

— Я помешала вашей игре… продолжайте… Здравствуй, Джинива.

Летти вернулась к столу, где они с младшей сестрой играли в карты.

Повернувшись от плиты — там на большой сковороде с длинной ручкой жарились котлеты, распространяя запах, от которого начинали течь слюнки, — Эмма приветствовала гостью и спросила:

— Что выгнало вас на улицу в такой ненастный вечер?

— Я навещала Аделаиду, — ответила она.

— Девочки, отложите нарты и зовите отца. Быстро! — Когда дочери вышли, Эмма спросила — Ну и как сейчас отношения с сестрой?

— Немного оттаивают

Сара начала расстегивать пальто.

— Дай-то Бог. Я так рада, — сказала Эмма.

— Радоваться рано.

— Садитесь и расскажите подробнее.

— Что говорить? Я купила ей кошку.

— Вы заплатили двадцать пять долларов за одну из тех кошек?!

— Я отдала бы куда больше, только чтобы увидеть, как изменилось выражение лица у Адди. Оно стало почти таким, как когда-то. Она сказала, что назовет кошку именем, которым звали нашего старого любимого кота. Он жил у нас, когда мы были еще девочками. И знаете, Эмма, это было в первый раз, что она вспомнила о нашей прежней жизни в Сент-Луисе без злобы и горечи… А когда я уходила, даже поблагодарила меня.

— Выглядит так, что вы сумели все-таки проникнуть к ней в душу.

— Возможно… Только потом мы заговорили об этих ужасных домах, и она, похоже, вернулась в прежнее состояние. Ушла от меня куда-то далеко-далеко… Она все время на страже, Эмма, как будто боится проявить ко мне какие-то родственные чувства. Опасается, что это унизит ее… Я не могу понять…

Эмма сняла крышку со сковородки, откуда пошел еще более ароматный пар, двузубчатой вилкой попробовала картофель.

— Боюсь, не смогу пролить света на эти дела, — проговорила она.

— Шериф Кемпбелл высказал естественное предположение, что она стыдится и не хочет видеть меня там, но я…

— Вы разговаривали об этом с шерифом? — воскликнула Эмма. Подняв одну бровь, она с интересом воззрилась на Сару. — Вы вообще говорите с ним?

— Иногда разговариваем.

— Случайно или намеренно?

— Ну… — Саре не очень нравился этот допрос. — Сегодня мы столкнулись на улице.

— И разговор был нормальный? Вежливый?

— Вполне. Почему нет?

— Конечно, — согласилась Эмма. — Тем более, если вы говорили о вашей бедной сестре.

Она вынула из комода цветастую скатерть, начала ее расправлять на руках.

— А что вообще вы думаете о нем? — спросила Сара как можно небрежнее.

— Он взвалил на себя тяжелую работу. — Эмма взмахнула скатертью, и та легла на обеденный стол. — А еще у него хорошие, порядочные родители. И сам он честный человек, я уже, кажется, говорила вам об этом. А вы что думаете?

— Думаю, он очень упрямый. Непокладистый. Хотя во время эпидемии с ним легко было договориться. Еще думаю, он только через силу признает, что дело, которым я занимаюсь, нужное. А вообще считает: для женщины больше подходит та профессия, что у Адди, а не моя.

— Вот… — Эмма поставила на стол стопку тарелок. — Расставьте их, хорошо?.. Что-то между вами происходит, о чем вы не говорите. Я права?

Сара принялась ставить тарелки. Судя по количеству, одна из них была для нее, чему она не могла не порадоваться.

— Ничего такого… — ответила она.

— Тогда зачем весь этот разговор?

— Просто так. Мы стали больше общаться, потому что была общая работа. А сегодня поговорили о кошке и посмеялись немного.

— А потом?

— Что потом?.. Потом разошлись, а когда я… Нет, ничего.

Эмма со звоном положила на стол ножи и вилки.

— Что потом? Начали, так выкладывайте.

— Ну… Мы разошлись в разные стороны, как я уже сказала… И я немножко повернула голову… Не знаю почему… И увидела, что он стоит и смотрит мне вслед. Больше ничего.

Уперев руки в бока, Эмма внимательно смотрела на молодую женщину, которая с преувеличенной тщательностью раскладывала ножи и вилки.

— Это не ничего, — заключила она. — Это означает, что человек интересуется вами.

— Ох, Эмма, не говорите глупости! Я раздражаю его с первого момента, как появилась в городе.

— Вы не первая пара на свете, у кого все начиналось с взаимного недовольства, даже с ненависти.

— Какая же мы пара! Мы противники.

— Уже нет. Сами же проговорились.

Взгляды женщин пересеклись. Лицо у Эммы выглядело просто и естественно, у Сары — тревожно.

— Эмма, — сказала она задумчиво, — меня что-то смущает в нем…

И в эту минуту в кухню ворвался Джош.

— Вот я и дома! — закричал он. — Привет, Сара!

— Добрый вечер, Джош. — Сара не без сожаления должна была прекратить разговор о Ноа Кемпбелле и заговорить о другом. — Как там в типографии? Все в порядке?

— Ага. Мы закрыли помещение.

— Сара остается ужинать, — сообщила Эмма. — Мой руки, Джош, остальные сейчас придут…

Вся семья уселась за столом, и для сокровенной беседы уже не было условий. После ужина, когда мыли посуду, дети оставались на кухне, а потом Сара собралась домой, унося с собой обрывки незаконченного с Эммой разговора о шерифе Кемпбелле.

И продолжала думать о нем всю дорогу… Зачем он все же повернулся тогда и посмотрел ей вслед? Он, этот не слишком приятный, грубый и вообще страшно аморальный, развращенный до мозга костей человек, который, вне всякого сомнения, предпочитал, чтобы Сара не появлялась в городе или исчезла бы из него сразу и безвозвратно… А она? Женщина со строгой моралью, которая никогда, никогда даже в мыслях не поддастся ни одному мужчине, каким бы плотоядным и сладострастным взглядом тот ни смотрел на нее… Почему она тоже обернулась в его сторону?.. Да, конечно, оба они, видно, сумели преодолеть свою антипатию друг к другу ради необходимости вместе воевать против оспы. Но теперь битва окончена, они победили и снова оказались по разные стороны баррикад, а проще говоря, им снова придется столкнуться по многим проблемам, и в первую очередь в вопросе о закрытии публичных домов…

Ветер завывал с прежней силой, мокрый снег сменился обычным снегопадом, ночь была совсем непроглядной, если бы не снежные заносы, очерчивающие края улицы. Проходя мимо своей редакции, Сара по привычке попробовала дверь — та была надежно заперта. Сара свернула в боковую улочку, начала взбираться по пешеходной тропе, ведущей к дому миссис Раундтри. Она подходила уже к входной двери, куда вели крутые ступеньки, когда внезапно услышала голос сверху, который напугал ее.

— Уже пришли…

— Шериф! Что вы тут делаете?

Она остановилась, не доходя двух ступенек до входа, глядя вверх на темную большую фигуру, смущенная тем, что только что думала об этом человеке.

— Курю, — сказал он.

Курение, однако, разрешалось и внутри дома, в гостиной даже стояли огромные пепельницы. Кроме того, она почти никогда, за все время, что знала его, не видела, чтобы он курил на улице. Да и в помещении делал это весьма редко.

— Вы пропустили ужин, — заметил он.

— Я поела у Докинсов.

— Как поживает Летти?

— Ее беспокоят следы от оспы.

— Это пройдет. Она забудет о них.

— Возможно. А возможно, и нет.

Она знала по себе: от чувства неловкости и стеснения, связанного с собственной внешностью, с ее недостатками и дефектами, не так легко избавиться. Это чувство может остаться навсегда.

Он последний раз затянулся сигаретой, отбросил окурок. Было видно, как ветер унес дым, вырвавшийся из его рта. Внимательно вглядываясь в ночь, словно состояние погоды было сейчас для него самым важным объектом размышления, он сказал:

— Нехорошая метель.

Сара вдруг, не отдавая себе вполне отчета, решилась на смелый шаг.

— Вы беспокоились обо мне? — спросила она.

— Моя обязанность беспокоиться обо всех жителях Дедвуда, — ответил он.

— Как видите, со мной все в порядке. Можете зайти в дом.

Она поднялась по оставшимся двум ступенькам, и, прежде чем ее рука ухватилась за дверную ручку, он спросил:

— Понравилась вашей сестре кошка?

— Да, очень.

— Что ж… Может, это облегчит ей жизнь.

— Может быть…

Они стояли на площадке возле двери, совсем близко друг от друга, ветер шуршал ее юбками, ударяя их об его колени, снежные хлопья косо падали на ее лоб, на поля его шляпы. Она сжимала воротник пальто возле горла, его руки были глубоко засунуты в карманы куртки. Если и в самом деле внутри них возник зародыш взаимной симпатии, оба они не были довольны этим явлением.

— Спокойной ночи, мистер Кемпбелл, — произнесла она в конце концов.

— Спокойной ночи, мисс Меррит…

У себя в комнате Сара зажгла лампу, растопила небольшую железную печку. Стоя возле нее с протянутыми над огнем ладонями, она вернулась мыслями к Кемпбеллу, не без удивления подумала: неужели он и правда поджидал ее? Может ли так быть, что Эмма права, когда говорит о какой-то его заинтересованности?.. Конечно, нет. Какие глупости… Но зачем тогда на улице он глядел ей вслед? С какой целью?.. Ладно, предположим, ему действительно что-то в ней интересно. Но как она сама к этому относится? Что чувствует?.. Сегодня днем, когда они случайно столкнулись, был такой момент… короткий момент… когда в глазах у обоих промелькнуло удовольствие… удовлетворение… может быть, радость. Он был так же приятно удивлен, как и она, когда держал ее за рукав пальто, когда они стояли там, на скользкой улице, и она смотрела в его серые глаза с длинными ресницами, и они казались ей необыкновенно привлекательными. Его лицо уже не отталкивало ее, веснушки не так выделялись на огрубевших от ветра щеках. Странно, она даже смирилась с его усами, привыкла к ним. А нос… что ж, у него типично шотландский нос и очень подходит человеку по фамилии Кемпбелл.

«Так что же ты к нему чувствуешь, Сара?..» Всю свою сознательную жизнь она считала себя одной из тех, кто любит думать, размышлять. Для нее всегда было гораздо естественнее сначала проанализировать что-то, разобрать по косточкам — и лишь потом прийти к какому-либо выводу. Хотя бы к тому, что ее отношение и этому человеку подверглось изменениям… Но правда была в том, что она не хотела, чтобы эти изменения произошли. Ибо они могли повлечь за собой много неловких моментов: ведь помимо всего прочего, он был и, видимо, остается любовником (или как это можно назвать?) ее родной сестры…

Комната согрелась. Сара сняла пальто, повесила на гвоздь, вбитый в стенку. Надо было бы постелить и лечь, но мешало не проходящее беспокойство — думалось о сестре… о вещах, о которых ни в коем случае не следовало бы думать: о пальцах Адди в волосах у Ноа Кемпбелла. Сара никогда раньше не видела, пожалуй, у мужчин таких красивых волос — так непринужденно вьющихся… Они, наверное, словно пружины, под женскими пальцами… Этого ощущения Сара тоже никогда еще не испытывала.

Она резко оборвала свои мысли, подошла к зеркалу, чтобы заняться собственными волосами. Тщательно расчесала их, надела халат, нашла маленькое ручное зеркало. В нем она некоторое время изучала свой нос времен королевы Елизаветы, нажимая на его кончик, чтобы сделать короче, и сравнивая свои отображения. Поглядела на губы. Слишком тонкие, лишены той соблазнительной припухлости, что у Адди. Зато глаза… Глаза ей понравились — голубые, ясные, блестящие… Конечно, когда без очков. Но как только она их надела, глаза сразу потеряли всю свою привлекательность.

Она вздохнула и отложила зеркало, заменив его ручкой и чернилами и попытавшись начать статью о необходимости сохранения поголовья бизонов, основная масса которых сосредоточилась сейчас в долине к западу от Большого Кряжа.

Однако довольно часто рука ее застывала, чернила высыхали на кончике пера, а в голову лезли мысли о вьющихся волосах Ноа Кемпбелла.

На другое утро за завтраком Саре было неловко от ощущения присутствия Кемпбелла напротив нее, за столом.

И вообще, их встречи приобрели тревожную регулярность — утром и вечером за столом и почти непременно где-то еще в промежутке; и в голове у нее появлялись мысли, какие не должны были бы появляться у женщины, ощущающей себя достаточно разумной. Она все чаще обращала внимание на то, как его волосы упрямо сопротивляются причесыванию, как меняется их оттенок — от цвета красного дерева до цвета мускатного ореха, — когда они, смоченные во время утреннего умывания, начинают постепенно высыхать на протяжении завтрака. Для нее сделались хорошо знакомыми следы, которые оставались на них от шляпы, даже когда та не сидела на его голове, а также пряди, что вылезали из-под нее и торчали у висков, словно перья на хвосте дикой утки.

Ей стал приятен легкий запах мыльного крема для бритья, который появлялся вместе с ним к завтраку, и вид только что выбритой кожи на щеках и на подбородке, под усами. Она познакомилась со всеми его верхними рубашками — каждый день он надевал свежую, а сверху свой неизменный черный кожаный жилет. Знала она красную фланелевую — он носил ее в самое первое утро; зеленую клетчатую — где воротник уже требовал, чтобы его перелицевали; две голубые батистовые, одна из них с тщательно залатанным рукавом на локте, другая — почти новая; еще одну — рыжевато-коричневую, которая так не сочеталась с цветом его лица; и, наконец, белую — эту он надевал по воскресеньям.

Ей стали известны его вкусы в отношении пищи: черный кофе, много соли и перца даже до того, как попробует блюдо, дополнительная порция жареного картофеля к яйцам по утрам; никакой капусты, брюквы или репы — этого он не любил, но зато обожал все остальные овощи; много подливки к мясу — если та стояла на столе; две добавочные чашки кофе во время еды и, наконец, сигарета, взамен сладкого.

Изучила она и некоторые его манеры. Мужчинам он всегда кивал, здороваясь с ними по утрам, ей — никогда. Если слушал что-либо очень внимательно, прикладывал указательный палец к верхней губе. Когда рассказывал что-то смешное, зачастую дергал себя за мочку уха. Без особых затруднений употреблял салфетку, в то время как иные мужчины пользовались с той же целью своими манжетами.

За другими, кто жил в пансионе миссис Раундтри, Сара почти не замечала, к некоторому ее смущению, всех этих мелочей…

Ноа Кемпбелл, в свою очередь, тоже многое узнал о Cape.

В ее одежде преобладали коричневые тона — таких цветов и оттенков были у нее юбки, блузки и жакеты; часы висели всегда на груди немного слева. Белье она относила в стирку по утрам в понедельник, а приносила обратно во вторник к вечеру. Во всем бывала предельно пунктуальна и аккуратна; из своей комнаты появлялась к завтраку с боем часов, ровно в половине восьмого, на ужин — ровно в шесть. Похоже было, что пища совсем ее не заботит — она ест только потому, что без этого нельзя и забывает о ней и обо всем остальном, как только мысли ее чем-то заняты. Он научился распознавать эти моменты, когда она вдруг переставала принимать участие в застольном разговоре, а взгляд ее сосредоточивался и застывал на большой сахарнице. В этих случаях бывало приходилось обращаться к ней дважды, прежде чем она сознавала, что говорят с ней, хотя вообще-то была достаточно внимательна ко всему происходящему и ничто не проходило мимо нее.

Об этом можно было судить хотя бы по ее статьям в газете, в которых рассказывалось о самом, казалось, обычном и заурядном, что набило уже всем оскомину, но под ее пером ординарные вещи превращались в нечто важное и, главное, интересное для жителей Дедвуда и окрестностей.

Средний палец ее правой руки даже вроде бы потерял свою обычную форму от слишком частого писания, и на нем нередко можно было видеть слабые следы чернил.

Что у нее особенно обращало на себя внимание, так это голубые глаза, взглянув на которые, хотелось сделать это еще и еще раз. Если, конечно, она была без очков.

И она выглядела всегда предельно естественной — никакой краски на глазах, на губах; Кемпбелл полагал, что, если бы она вдруг появилась за столом накрашенной, это произвело бы впечатление разорвавшейся бомбы. Ее прическа оставалась одинаковой изо дня в день, если не считать, что пучок мог быть сдвинут с центра затылка чуть-чуть в сторону, как если бы она причесывалась, не глядя в зеркало. Ногти были всегда коротко острижены, а на ногах — чуть ли не единственная пара не слишком подходящих ей башмаков, коричневых, со шнурками, мужского стиля, в которых она ходила и по грязи, и по снегу, и по навозу, устилающему улицы (о чем она регулярно писала в своей газете, призывая начать борьбу с грязью в городе).

Кемпбелл полагал, что, появись в городе церковь, Сара Меррит пришла бы и на воскресную службу в тех же самых мужских башмаках. И еще в одном был он уверен: с той поры как они столкнулись на обледенелой, скользкой улице, она перестала, разговаривая с ним, смотреть ему прямо в глаза. Вместо этого взгляд ее останавливался на шерифской звезде у него на груди.

Хотели они или нет, работа и проживание в пансионе заставляли их регулярно видеться и общаться друг с другом. А собирая информацию для газеты, Сара не могла не узнавать у Ноа Кемпбелла новости о нарушениях закона, об арестах, обо всем, с чем он сталкивался, совершая ежедневные обходы города.

При встречах она обращалась к нему не иначе как «шериф Кемпбелл»; он всегда называл ее «мисс Меррит».

То, что встречи стали происходить все чаще, оба относили лишь к тому, что такова, значит, служебная необходимость, и ничего более.

Как-то днем, когда Сара и все ее служащие находились в типографии, открылась дверь, и в помещении появилась невысокая полная женщина. Лицо у нее было цвета старого седла, темные с проседью волосы слегка вились надо лбом. Пронзительный взгляд серых глаз был устремлен на Сару, на нее одну, будто в комнате больше никто не присутствовал.

— Значит, это вы! — сказала она, и голос ее зазвенел, как гонг, приглашающий к обеду.

Сара встала из-за своей конторки, сняла нарукавники, аккуратно положила возле себя.

— Я Сара Меррит.

Женщина протянула руку.

— А я мать Ноа Кемпбелла. Меня зовут Нерри.

Сара сразу отметила сходство матери с сыном — те же серые глаза, тупой кончик носа, высокие крутые скулы.

— Здравствуйте, миссис Кемпбелл. — Сара пожала протянутую руку.

— Он говорил мне о вас, — сообщила мать Кемпбелла. — И об этом помещении тоже. Но я подумала, дай-ка лучше сама приду и все увижу, верно? Как поживаете?.. — Она кивнула Джошу и Патрику, продолжая в то же время с любопытством оглядывать все кругом. — Насколько мне известно, вы страшно деловая и предприимчивая женщина. Ноа обожает таких.

— В самом деле?

Сара постаралась, чтобы в ее голосе не звучало ни удивления, ни иронии.

Миссис Кемпбелл продолжала:

— Я говорю ему: Ноа, почему тебе не привезти ее как-нибудь к нам, но вы знаете этих сыновей… Если уж вырвется из дома, их самих ничем не заманишь обратно — что уж говорить о том, чтобы привозили своих друзей.

Друзей? Почему эта женщина считает, что она и ее сын друзья? Кто ей сказал?

— …Тогда я и говорю: ладно, я и сама могу съездить в этот дом, где делают газету, и сказать «здравствуйте» его хозяйке. Почему нет?.. Мой другой сын, Арден, он, наверно, заглянет сюда тоже, только попозже… Что касается Кирка — это мой муж, отец Ноа то есть, — у него дела поважнее. Не сказать, что у нас с Арденом их нет, но очень уж нам не терпелось приехать сюда и увидеть вас собственными глазами… Ноа, он так много рассказывал про вас, когда приезжал к нам недавно.

Рассказывал?..

Сара видела, что Патрик вслушивается в разговор, не отрываясь, однако, от работы с прессом, и Джош тоже, не забывая в то же время смазывать шрифт.

— …Говорил, вы умная, образованная леди и решили сами делать газету в этом городе… Я-то что… Я и читать толком не умею, не говоря уж о том, чтобы писать, но мой сын, он привез мне газету, и хотя было нелегко, я все же разобрала, о чем вы там пишете. Очень интересно знать, что творится в городе и вообще вокруг нас.

Сара спросила:

— Вы, кажется, живете в долине Спирфиш?

— Да, верно.

— Можете вы мне рассказать о ней? Я задам вам несколько вопросов, хорошо?

— Отчего нет… — Керри Кемпбелл с некоторой тревогой посмотрела на Сару. — Только не знаю, чего я смогу… О чем вам интересно узнать?

— Ваша долина — последнее прибежище индейцев в этих местах, — сказала Сара. — И вся страна с беспокойством ожидает, чем окончится подписание мирного договора. Будут ли индейцы соблюдать его…

За этим вступлением последовал ряд вопросов, которые лишь утвердили Керри Кемпбелл во мнении, что Сара Меррит действительно страшно умная женщина — ведь она спрашивала решительно обо всем: об урожае, о том, что у них там растет, о ценах на зерно и корма, о погодных условиях — сколько было, примерно, дождливых и солнечных дней в прошедшем сезоне, сколько всего семей поселилось у них в долине, откуда они приехали и кто по происхождению, возникают ли между ними какие-либо конфликты.

Когда вопросы окончились и ответы на них были получены и записаны, Керри Кемпбелл, глядя как Сара снимает очки и аккуратно кладет их на стол, подумала: какого черта ее сын Ноа чего-то ждет? Конечно, эта девушка не писаная красотка, но, во всяком случае, не хуже многих, кого сама Керри Кемпбелл знала или знает. Кроме того, она в одиночку добралась сюда и развернула такое дело! Это требует, чтобы голова была на месте. Пожалуй, правда, она слишком худа, но выглядит достаточной здоровой, чтобы родить ей нескольких внуков и, возможно, совсем неплохих!

— Если статья про все это появится, — заметила Сара, — обязательно пришлю вам газету через Ноа.

— Надеюсь, надеюсь, пришлете. А то, может, и сами пожалуете вместе с Ноа, посидите у нас за столом.

— Благодарю вас, миссис Кемпбелл, но, боюсь, не смогу вырваться отсюда. Я ведь многое делаю сама: собираю новости, пишу статьи, нахожу объявления. А еще посещаю разные собрания и некоторые семьи. Очень мало времени остается для себя, к сожалению.

— Конечно… понимаю… Что ж, было так приятно познакомиться с вами, мисс Меррит. — Керри Кемпбелл снова протянула руну. — Будьте здоровы, желаю успехов.

— Вам того же. Спасибо.

Когда миссис Кемпбелл ушла, Сара почувствовала, что взгляд Патрика Брэдигана устремился прямо на нее, но решила не отвечать ему тем же и занялась своими делами. Патрик вынул из кармана флягу, приложился к ней, после чего тоже продолжил работу.

Однако минут через пятнадцать в помещении появился еще один посетитель. Он был молод, темноволос и весьма привлекателен на вид.

— Привет, — произнес он, снимая шляпу. — Вы и есть Сара Меррит?

Еще до того, как он заговорил, она уже догадалась, кто он такой.

— Да, — коротко ответила она.

— А я Арден Кемпбелл, брат Ноа. Пришел узнать, не пойдете ли вы со мной пообедать?

Несколько секунд она смотрела на него, ошеломленная его напором, потом рассмеялась. Он тоже разразился смехом.

— Так как же? — спросил он. — Заметано?

— Мистер Кемпбелл, — произнесла Сара наставительным тоном. — Мы даже не знакомы с вами.

— Я знаю. Потому и приглашаю вас пообедать, чтобы мы познакомились получше. А что такого? Я вполне безобиден и намного дружелюбней своего брата. Мне уже двадцать два, я люблю красивых женщин, но был лишен их общества с той поры, как мы сюда приехали. Кроме того, и вам, и мне нужно ведь каждый день обедать, правда? Так почему не сделать это вместе?

— Не думаю, что это очень хорошая идея, мистер Кемпбелл.

— Но отчего же? Может, Ноа затеял с вами какую игру?

— Нет! — резко ответила она и покраснела.

— Кто-нибудь еще? — Да что это за допрос!

— Нет!

— Тогда почему? — Он поднял левую руку, понюхал под ней воздух. — Я, может, плохо пахну? Или что?

Она вынужденно рассмеялась.

— Мистер Кемпбелл…

— Называйте меня Арден!

— Хорошо… Арден… Здесь в городе не так уж много женщин. Боюсь, пойдут разные сплети, если увидят нас вместе за обедом.

— Тьфу, дерьма-то! Кто боится сплетен? Пошли… — Он взял ее за руку. — Если кто скажет, что Арден Кемпбелл обхаживает новую женщину в городе, или еще что… такое… я плюну ему в лицо!

Она почувствовала, что ее ведут к двери, и попыталась сопротивляться.

— Но я не знаю вас, я уже говорила!

— Узнаете!.. Берите ваше пальто или ваш блокнот, все, что хотите, — и вперед! Вы должны пообедать со мной, нравится вам это или не очень!..

Обед был превосходен. Арден потащил Сару к Рукнеру, где усадил на стул и не сводил с нее глаз, лишь изредка переводя взор на сочный ростбиф из лосиного мяса, лежащий перед ним на тарелке. Он не умолкал ни на минуту и смешил ее так сильно и так часто, что ей приходилось все время держать наготове салфетку, чтобы куски ростбифа не оказались на столе. Он приветливо встречал почти каждого входившего в кафе посетителя словами:

— Эй, послушай, ты еще не знаком с Сарой Меррит?..

Он рассказывал Саре, что, вообще-то, он хороший христианин и как раз ищет жену, и намерен года через два иметь уже собственное хозяйство, а через три — настоящую семью, с детьми, как полагается… И что готов для этого, если нужно, заказать себе жену по почте, но лучше, если не придется этого делать… Он надеется, что не придется…

Он говорил, что умеет петь, как соловей, драться, как терьер, плясать, как житель гор, и жарить оладьи даже лучше, чем его мать. Сказал, что мечтает в один прекрасный день пожарить их для нее, для Сары!.. Он признался, что понимает: жизнь — штука серьезная, даже слишком серьезная, и потому думает, чтобы справиться с ней, нужно побольше смеяться. Всегда, когда только возможно!.. Еще он говорил, что он крепкий парень, честный и трудолюбивый, и умеет любить — только вот не было еще с ним женщины так долго, чтобы он мог доказать ей это.

Он сказал также, что приедет в город в эту субботу, чтобы сходить с ней на спектакль к Ленгришу, и не дал ей времени и возможности отказаться. Он зайдет за ней к семи, сообщил он, когда они уже прощались у дверей типографии, где она и осталась стоять, несколько ошеломленная его напором.

Глава 9

Ноа знал уже все новости до того, как Арден появился у него в конторе.

— Привет, старший братец! — Шире улыбки быть просто не могло.

— Черт тебя побери! Совсем свихнулся! Чего ради ты потащил ее на обед?

— Я же говорил тебе, что сделаю это.

— А я говорил, чтобы ты держался подальше!

— Но я спросил у нее, подбиваешь ли ты к ней клинья, и она ответила, что нет.

— Ты спросил?! — Ноа вскочил со стула.

— Ну да. Спросил, ухлестываешь ли ты за ней или, может, кто еще, а она сказала никто, и тогда я решил сам ухаживать за ней.

— Ухаживать! Ты же увидел ее впервые только два часа назад!

— Ну и что? Эти два часа мы провели очень неплохо. Она смеялась не переставая… А в субботу пойдем с ней к Ленгришу.

— Идите хоть к самому черту!

— Не понимаю, чего ты так яришься. Тебе ведь она ни к чему…

Так оно и было, а потому Ноа снова уселся на стул и спросил гораздо спокойнее:

— Ма знает об этом?

— Пока нет. Но будет довольна, я уверен. Она тоже заходила в типографию поглядеть на Сару.

Ноа яростно потер рукой голову.

— Ты настоящий иуда!

— Мы пригласили ее к нам в долину. Ручаюсь, она вскоре приедет.

— А что отец? Тоже намерен поглазеть на нее?

— Па сидит в салуне, ему там не дует. Он вечером согласится со всем, что скажет Ма. Как всегда. — Арден засмеялся. — Ты видел его уже?

— Да. И мать тоже. — После молчания Ноа добавил: — Послушай, забудь про все, о чем я тут кричал. И, что бы там ни было, не говори ей ничего, понял?

— Не беспокойся. У нас найдутся поинтереснее темы для разговоров с Сарой Меррит, чем только о тебе…

Весь остаток дня Ноа думал о том, как разворачиваются события. Он припоминал усмешку Ардена, когда тот говорил, что у них с Сарой найдутся разговоры поинтереснее… Или он сказал: «Дела поинтереснее»?.. Хотелось бы знать, что он имел в виду, этот молодой нахал! Из молодых, да ранний! Ведь ему только двадцать один год… Но тут он вспомнил себя в этом возрасте — и осекся… Во всяком случае, решил он, у Сары Меррит, если он, конечно, не ошибается, запросы совсем не такие, как у ее сестры, и она не станет поддаваться на ухаживания каждого преждевременно созревшего балбеса, у которого навалом самомнения и столько же нахальства.

В тот же вечер, в часы ужина, Ноа в задумчивости стоял у себя в комнате, одной рукой касаясь дверной ручки и держа часы на ладони второй. Ровно в шесть, услышав, как открылась дверь дальше по коридору, он отворил свою и одновременно захлопнул крышку часов.

— А… Добрый вечер, — сказал он, догоняя Сару и разыгрывая удивление, что встретил именно ее.

— Добрый вечер.

— Был нелегкий денек?

— Да, пожалуй.

— Познакомились со всем моим семейством? — Он попытался немного задержать ее в коридоре, так как не хотел, чтобы все собирающиеся сейчас к столу услышали их разговор.

— Я еще не видела вашего отца, — ответила Сара. — Остальные мне понравились.

— Еще бы!

— Значит, вы тоже знаете, что мы обедали с вашим братом?

— Весь город знает.

— Ну… он довольно настойчивый молодой человек.

— Это в нем есть.

— Полагаю, вы знаете также, что он пригласил меня в театр?

— Считаете это хорошей затеей?

— А что такого?.. Они сменили репертуар. У них сейчас идет «Дочь фермера», я как раз собиралась посмотреть этот спектакль, чтобы написать о нем. Почему не пойти с вашим братом?..

Действительно, почему нет?

Что тут можно ответить? Что парню всего двадцать один, что у него дурацкие шутки и что он, Ноа, куда больше подходит ей по возрасту, чтобы куда-то ходить с нею и даже шутить при этом. Хотя он не умеет так дурачиться, как Арден, да и думает, ей не очень-то нужно такое.

— Звучит резонно. — Он ускорил шаг. — Давайте поторопимся. Чувствуете, как оттуда вкусно пахнет луком?..

В течение всей недели Ноа продолжал испытывать временами легкое беспокойство.

Оно увеличилось к вечеру в субботу, когда сразу после ужина он уселся в гостиной пансиона миссис Раундтри, взяв в руки первое, что попалось для чтения, а именно «Каталог Монтгомери Уорда на осень и зиму 1875-1876 годов».

Откровенно говоря, ему следовало бы сейчас находиться в городе: ведь субботние и воскресные вечера, когда все старатели собираются сюда для выпивки, для мытья в бане или хождения по борделям, — самые опасные в смысле всяких неприятных происшествий. И обычно он пропускает ужин или наскоро проглатывает его и спешит продолжить обход улиц, где само его присутствие зачастую, как он заметил, остужает горячие головы и не позволяет пускать в ход кулаки, а то и что-нибудь похуже.

Так что, конечно, довольно подозрительно, почему это он вдруг сидит здесь, вместо того чтобы присутствовать там, куда зовет его долг… Он понимал это, но не мог заставить себя сдвинуться с места и продолжал сидеть, листая каталог, который ни на йоту не интересовал его,

…Пружинные матрацы — 2, 75 доллара.

Повозки для сельской местности — 50 долларов.

72 дюжины пуговиц — 35 центов.

Торговец мужским бельем, мистер Муллинс, на некоторое время составил ему компанию, но потом ушел.

Том Тафт просунул голову в дверь, спросил:

— Собираешься весь вечер сидеть дома? А, шериф?.. Может, пошли?

И проследовал к выходу.

На кухне миссис Раундтри гремела посудой. Незадолго до семи Сара спустилась вниз и вошла в гостиную.

— Еще раз добрый вечер, — негромко приветствовала она, присаживаясь на коричневого цвета кушетку, набитую конским волосом.

Ноа поднял голову, но ничего не ответил. Она несомненно применила какие-то хитрости, чтобы волосы выглядели так, как они выглядели: странно перекрученными, вьющимися у висков, спадающими на шею. Сзади они лежали тяжелым узлом, а спереди находились в хорошо продуманном беспорядке. На ней было все то же коричневое пальто, которое он видел десятки раз, но, когда оно распахнулось, он заметил голубую полосатую юбку, которую она еще ни разу не надевала. И, черт побери, если до него не донесся запах лаванды!

— Собираетесь заказать пуговицы, мистер Кемпбелл? — спросила она, кивая в сторону раскрытого каталога.

Он захлопнул его и отодвинул в сторону.

— Идете на спектакль?

— Совершенно верно.

Он сцепил пальцы рук поверх кожаного жилета. На его лице было выражение, какого она никогда раньше не видела, — неодобрения, смешанного с жалостью. Так смотрят, пожалуй, учителя на провинившихся, плохих учеников. При этом усы неприятно топорщились.

— Кажется, по каким-то причинам вы против того, чтобы мы с вашим братом пошли в театр? — спросила она. — Так, мистер Кемпбелл?

— Я?! Против? — Он изумленно раскрыл глаза, пальцы его забарабанили по жилету. — Почему я должен быть против?

— Я тоже не знаю. Это удивляет меня. Раньше, на этой неделе, вы уже говорили, что идти в театр — плохая затея. А сейчас сидите тут и смотрите на меня с осуждением. Как строгий ворчливый отец. В чем дело? Какие у вас возражения?

— У меня? Какого черта?! — Он вскочил со стула, оторвал руки от груди. — Какие могут быть возражения?.. Я спокойно сижу здесь, отдыхаю немного после ужина и перед тем, как отправиться на работу. — Он сорвал свою куртку и шляпу с вешалки в углу, водрузил шляпу на голову, метнулся к дверям. — У меня хватит возни с пьяными, так что мне совершенно не до вас, мисс Меррит!..

С этими словами он выскочил из комнаты. Спускаясь вниз по тропе, он встретил идущего навстречу Ардена. Улыбка у того была шире, чем кирка рудокопа, а от сладковатого аромата, который он распространял на расстояние двадцати шагов, мог бы раствориться металл.

— Эй, большой брат! Как делишки?

— Привет, Арден.

— Постой минуту!

— Сегодня суббота. Я спешу. В городе может случиться всякое.

Ноа продолжал без задержки спускаться по тропе.

— Слушай, мы даже не поговорили. Эй!

— У меня много дел.

— Ма прислала тебе рубашки. Она их заштопала.

— Положи в мою комнату. Миссис Раундтри не будет возражать. И передай Ма спасибо.

Ноа шел дальше, и его не отпускал запах лаванды, исходивший от Сары, и лавровишневой воды, которой себя щедро умастил Арден.

Ноа думал: «Хорошо бы, эти двое удушили друг друга своими запахами!»

В гостиную Арден ворвался как пушечный снаряд. Глядя на этого юношу, трудно было подобрать более подходящее слово, чем «смазливый». Лицо у него было словно яблоко — с круглыми румяными щеками и едва заметной ямочкой на подбородке. Длинные темные ресницы придавали голубым глазам выражение постоянной взволнованности и некоторой загадочности. Рот выглядел так, будто его обладатель все время сосет длинную мятную палочку; губы слегка надуты, очень розовые и очень блестящие. А все лицо говорило о том, что человек этот доволен и собой, и окружающим миром.

Когда он улыбался — а улыбался он постоянно, — можно было подумать, что он находится под действием какого-то особого животворного, бодрящего снадобья. У него была способность все свое внимание сосредоточивать на одном объекте — в данный момент на Саре, при этом весь его вид говорил, что ничего более важного и значительного нет и не может быть сейчас в радиусе по меньшей мере ста миль.

Его миловидное решительное лицо почти испугало её.

— Привет, Сара! — закричал он. — Я уж думал этот вечер никогда не наступит! Боже, как вы прекрасно выглядите! Пошли?

Не тратя времени на всякие учтивые разговоры, он без колебаний взял ее руку, просунул под свою и повел из дома. Хорошо, что она была уже в пальто, — с его решительностью и энергией он вполне мог увести ее и без верхней одежды.

Вечер был тихий и ясный, но Саре было не до красот природы: ее спутник шагал — как делал и почти все остальное — со скоростью оленя-самца в период гона.

— Как вы тут? — спрашивал он. — Как делишки с газетой? А что слышали о сегодняшней пьесе?

— Хорошо, — отвечала Сара. — Прекрасно… Пока еще ничего… Мистер Кемпбелл, не могли бы вы идти помедленнее?

Со смехом он замедлил шаги, но ненадолго; вскоре опять он тянул ее за собой в своем неиссякающем энтузиазме.

В театре он провел Сару прямо в третий ряд, громко здороваясь направо и налево, привлекая этим к себе еще большее внимание. Он заботливо помог Саре снять пальто и накинуть его на плечи. Потом уселся на скамейку, чуть наклонившись вперед, не прибегая к помощи спинки, как бы намереваясь в подходящий момент выпрыгнуть со своего места. Во время действия он оглушительно хохотал в смешных местах, а в конце каждого акта не только хлопал в ладоши, но и свистел, вставив два пальца в рот, так громко, что чуть не повредил барабанную перепонку в правом ухе Сары.

После окончания спектакля он снова просунул руку Сары под свою, согнутую в локте, и повел ее к дому.

— Понравилось? — спросил он по дороге.

— Нет, боюсь, что нет.

— Нет?! Да что вы?

— Показалось, что чересчур высмеивается сельская жизнь. Это мне не очень нравится, я напишу об этом.

— Я понимаю больше в сельской жизни, чем вы, — возразил Арден. — И ничего такого не заметил.

— Что ж, у каждого свое мнение. Так и должно быть. Я видела, вы получали большое удовольствие, это прекрасно. Но, если подумать, не выглядят ли у них все фермеры, как тугодумы и даже просто болваны?

Арден немного задумался, потом признал:

— Может, есть немного… то, о чем вы говорите. Только разве человек не имеет права посмеяться над собой?

— Над собой — да. Но когда это делают на чужой счет, тут должна быть какая-то мера. Вы не думаете?..

Они продолжали живо обсуждать спектакль вплоть до того момента, когда оказались возле дома миссис Раундтри. Арден держал Сару за руку. У подножия лестницы, ведущей ко входной двери, он остановился, заставил Сару сделать то же.

— Постойте!

Он взял другую ее руку, поднял вверх голову. Ладони у него были твердые и гладкие, как подошвы башмаков.

— Какие сегодня звезды, а? — сказал он. — Стоят того, чтобы ими повосхищаться, разве нет?

Сара тоже посмотрела на небо,

— Знаете, как Джордж Элиот называет звезды? — сказала она вдруг. — Золотые плоды на дереве, которые не достать. — Она опустила голову, встретила его взгляд. — Меня всегда волнуют красивые сравнения.

Он продолжал глядеть на нее.

— Вы лучшая из девушек, которых я встречал.

— Я совсем не молодая, Арден. Мне уже двадцать пять лет. В моем возрасте многие женщины давно замужем и имеют семью.

— А вы хотите? — спросил он с улыбкой.

— Еще не знаю. Я сказала об этом, чтобы вы поняли, какая разница у нас в возрасте.

Он поднял руки, начал гладить сквозь пальто ее шею.

— Давайте поглядим, такая ли уж разница, — проговорил он.

У нее дрогнуло сердце от любопытства и чего-то еще, когда вдруг он наклонился и поцеловал ее. Губы у него были сжаты, но теплые и влажные. Она никогда так близко не ощущала лавровишневого аромата, никогда еще ее губы не увлажнялись чужими губами. Это было совершенно новое, неизвестное ей чувство.

Он слегка отстранился и спросил — рот его продолжал находиться возле ее рта:

— Никто тебе не делал так раньше?

— Раз или два, — призналась она.

— Сколько тебе тогда было?

— Лет одиннадцать

Он рассмеялся, влажное дыхание коснулось ее носа.

— Ты очень правдива, ко всему…

— Мне нужно идти, Арден.

— Подожди. Еще раз…

Какой это был поцелуй! Он крепко прижал ее к себе обеими руками и раскрыл свои губы больше, чем прежде. Языком он вынудил ее тоже раскрыть губы. Еще более острое, чем раньше, ощущение пронизало все ее существо.

Арден ослабил хватку и произнес

— Вот как это делается! Ну что скажешь?

Она еще не совсем могла справиться с волнением, когда ответила:

— Скажу, что нам лучше попрощаться. И спасибо за приятный вечер.

— Мы увидимся в следующую субботу?

— Не думаю, что наши встречи должны быть регулярными, — ответила она.

— Но почему? Тебе не понравилось целоваться?

— Это увлекательное занятие. Мне нравится.

— Увлекательное?! И это все?

— Пожалуй, нет. В нем что-то большее.

— А тогда… Что же?..

Будь он петухом, его перья на шее встали бы сейчас дыбом.

— Спокойной ночи, Арден.

Она отвергла все его попытки еще одного поцелуя и подождала, пока он не начал спускаться обратно по тропе. Затем поднялась на десять ступенек вверх по лестнице, задержалась на площадке, вновь посмотрела вниз, после чего одолела еще тринадцать ступенек перед последней площадкой, где она резко остановилась.

— Что вы делаете здесь?!

— Последняя сигарета перед сном.

В глубокой тени от дома, прислонившись спиной к его некрашеной стене и уперев в нее подошву одного из ботинок, стоял шериф Кемпбелл.

— Вы же, кажется, собирались совершить обход улиц города?

— Сегодня было довольно спокойно. Люди стали вести себя лучше с тех пор, как мы с вами взялись за дела

— Шериф, давайте проясним одну вещь… Я не хочу, чтобы вы следили за мной!

Он молча затянулся, выдохнул дым в сторону — так, что она даже его не почувствовала.

— Мне уже двадцать пять! — резко продолжала она. — Достаточно взрослая, чтобы самой о себе заботиться. И я могу проводить вечера с кем хочу или считаю нужный.

— Вы совершенно правы, — ответил он спокойно, опираясь по-прежнему на стену. — Спокойной ночи, мисс Меррит. Приятных снов.

Она оставила его там, где он стоял и курил в одиночестве, и быстро поднялась к себе в комнату. Здесь она почти сразу легла в постель и лежала там, вспоминая события сегодняшнего вечера и главным образом поцелуи Ардена. Она решила, что это было приятное отвлечение от обыденного течения жизни.

Чувствуя, какое внимание уделялось в Дедвуде ее присутствию, Сара не могла все же не удивиться, почему такой юноша, как Арден, почтил ее особым своим расположением. Но как бы то ни было, его поведение дало толчок к новому витку интереса, который не замедлили проявить к ней самые разные жители города.

Уже на следующий день после свидания с Арденом, в воскресенье, три посетителя поочередно заявлялись в дом миссис Раундтри, чтобы увидеться с Сарой.

Первый из них был ей совершенно незнаком — пожилой дородный мужчина с тяжелыми нависшими веками и лицом, напоминающим помятую тыкву. Он представился как Кордри Пекам и сообщил, что он денежный человек: еще ранним летом наткнулся на богатую жилу в районе Железного Ручья и был бы счастлив сейчас купить для нее все, что она пожелает в этом городе, если только она согласится составить ему компанию для прогулки в его кабриолете.

Сара вежливо поблагодарила мистера Пекама за любезное предложение, но сказала, что не может позволить себе такую прогулку с человеком, которого раньше никогда не знала.

Следующим гостем был известный уже Элиас Пинкни, кто, глядя вверх на ее лицо, переливаясь всеми оттенками цвета, который обозначала его фамилия, и блестя капельками пота на лысине, пригласил ее к себе в дом на ужин. У него есть, сказал он, орган с тринадцатью регистрами, на котором она может поиграть, а также прибор, называемый «волшебный фонарь», где можно увидеть объемное изображение фотоснимков, а их у него целая уйма, в том числе Ниагарский водопад, «Ковент-Гарден» в Лондоне, Тадж-Махал в Индии… Также у него имеется небольшая арфа, бесценные шахматы, вырезанные из бивней индийского слона, прекрасная коллекция книг, любую из которых он ей даст для прочтения, и еще забавная штука под названием «калейдоскоп», про которую не расскажешь — ее надо видеть. Он уверен, что она найдет у него много интересного и не пожалеет, если придет в гости.

Сара и его поблагодарила со всей любезностью, на какую была способна, испытывая искреннюю жалость к этому мямле и желание взять платок и утереть ему слюнявый рот.

Третий посетитель был Тед Рукнер. Он пригласил Сару отужинать в принадлежащем ему ресторане. Сказал, что у него есть говяжий ростбиф, который будет приготовлен по ее вкусу, с овощами на выбор и с теплым заварным пудингом на десерт. (Он знает, что она любит такой десерт.)

Тедди казался ей вполне разумным человеком. Он понравился ей еще тогда, когда она впервые зашла в его заведение. Они были примерно одного возраста, и, кроме того, она часто обедала у него в середине дня и охотно беседовала с ним. Она также подумала, что будет нелишним показать Ардену Кемпбеллу, что субботний вечер, который они провели вместе, не следует рассматривать как какое-то из ряда вон выходящее событие. Да и настоящий кусок говядины — весьма заманчиво!

Она приняла приглашение Тедди Рукнера.

Ужин прошел великолепно. Мясо было приготовлено с луком, лавровым листом и хересом, подливка — острая и вкусная, много овощей. Они не только хорошо поели (Тедди закрыл ресторан для посетителей, накрыл стол бледно-розовой скатертью, положил такого же цвета салфетки, зажег свечи прямо на их столе), но и о многом поговорили. Три часа пролетели незаметно. Они обсудили пьесу «Дочь фермера» в театре у Ленгриша, которую Тедди тоже смотрел вчера; отметили непривлекательную привычку многих жителей сплевывать на улице табачную жвачку; побеседовали о семье Тедди (он оставил в Огайо пожилых родителей, они живут там с его замужней сестрой, но он ждет, что они приедут сюда и разделят с ним то, что он намыл из золотоносной породы); поговорили о родственниках Сары; о том, что ходят слухи, кто-то собирается построить тут первую и такую нужную городу мельницу-толчею для обработки руды, и что куда экономней и лучше для фитиля — чтобы он не истлевал так быстро, — если тушить свечи, стоя прямо над ними, а не сбоку. Этот способ Тедди продемонстрировал в конце ужина на двух свечах и остался очень доволен, что сумел доказать Саре свою правоту.

Провожая домой, он не делал никаких попыток взять ее за руку, однако у подножия лестницы остановился и спросил:

— Вы не будете против, если я вас поцелую на прощание?

Вспомнив о том, как она всегда, особенно во взрослые годы, страдала от недостатка мужского внимания, Сара согласилась. Кроме всего, ей было интересно узнать, будет ли ее реакция на этот поцелуй такой же, как на вчерашний поцелуй Ардена.

Тедди оказался куда менее импульсивным, чем тот. В прикосновении его губ язык не участвовал. Было просто легкое касание — и все. Она осталась слегка разочарованной.

— Спокойной ночи, — сказал он тихо. — Мне было очень приятно.

— Мне тоже, Тедди. Спасибо вам…

Слава Богу, шериф Кемпбелл не стоял сегодня на страже: видимо, внял просьбе Сары. В доме она тоже его нигде не встретила.

За завтраком на следующий день они пожелали друг другу доброго утра и сохраняли вежливый нейтралитет.

Когда она пришла в типографию, Патрик Брэдиган, к ее удивлению, уже стоял за прессом.

— Что с вами, Патрик? — спросила она лукаво. — Решили начать новую жизнь? Ведь еще только восемь утра.

— Да, мисс… да, это так.

Он выглядел не лучшим образом — что она заметила, поглядев на него повнимательней. Глаза странно блестели, лицо горело.

— Патрик, вы себя неважно чувствуете? У вас нет температуры?

— Чувствую себя ничего. Только… как бы это сказать, мисс… немного не в себе.

— Так в чем же дело? Зачем пришли? Отправляйтесь домой, если больны. — Она приблизилась к нему, положила руку на лоб. — Вам нужно полежать, наверное.

— У меня нет оспы, так что не беспокойтесь на этот счет. Я не заразный.

Он схватил ее за руку, поднялся со стула. От него сегодня совсем не пахло виски, но глаза были налиты кровью.

— Тогда что с вами?

— Что?.. Так… — Странная робкая улыбка появилась на его лице. — Это все бывает, когда человека стукнет любовь… Понимаете? Нет?.. — Он крепче ухватил руку Сары, поднес ближе к глазам, словно изучая ее. — Я подумал, что лучше спрошу вас теперь… до того как кто-нибудь из этих деревенских ухажеров закинет свою удочку, и вы заглотнете наживку… Хочу спросить вас, прекрасная леди, не окажете ли вы мне честь стать моей женой?

У нее открылся рот от изумления.

— Но, Патрик… Почему?

— Знаю, это вам как обухом по голове, но послушайте меня… Я, правда, хочу начать новую жизнь. Не верите?.. Сегодня я всего раз приложился к бутылке. Да и то… так… полглотка… Нет, не отнимайте руку! — Он сжал ее сильнее. — С той минуты, когда я выложил это чертово золото, чтобы заплатить за вашу первую ночь в гостинице, я сказал себе: «Патрик, дружок, вот она, девушка, о которой ты мечтал!» А когда узнал, что у нас одинаковая профессия, то понял, что само небо так распорядилось… Вот я вам все и выложил…

— О, Патрик, я…

Он взял руками ее голову и поцеловал в губы, не давая договорить.

Она была так ошеломлена, что не успела помешать этому. Поцелуй не принес ей ни волнения, ни радости, она хотела, чтобы вся эта сцена поскорее окончилась. Губы у него были более влажные и более безвольные, чем у Ардена или Тедди, и она чувствовала, как трясутся его руки.

Когда он отодвинулся, все еще сжимая руками ее голову, он заявил:

— Я могу совсем бросить пить. Знайте это.

— Конечно, можете. Вам не надо моей помощи.

— Тогда скажите мне «да»!

Она вырвалась из его рук, и он опустил их вдоль тела.

— Я не католичка, Патрик.

— Какое это имеет значение? Нас поженит окружной судья, когда доберется сюда, а уж потом это сделает человек в облачении… Не важно, какое оно будет на нем.

— Я очень сожалею, Патрик, — мягко проговорила она. — Но я… я не люблю вас.

— Не любите? Как вы можете не любить меня, если я при наборе делаю две тысячи эм в минуту и отпечатываю страницу за сорок пять секунд?!

Мальчишеская улыбка заиграла на его губах.

— Патрик, пожалуйста, — сказала она умоляющим тоном. — Не делайте так, чтобы стало трудно для нас обоих. Я совсем не хочу терять вас как работника, но не могу выйти за вас замуж…

Было очень заметно, когда он стоял перед ней, а она смотрела на него, как желание выпить все росло и росло в нем. Оно проступало сквозь разочарование, досаду, огорчение, которые он старался не показать, пытаясь шутками отогнать все эти чувства.

— А, ладно… — Он махнул рукой, отвернулся. — Что потеряешь на качелях, найдешь на карусели, как у нас говорят… А вернее, остался у разбитого корыта… Значит, не буду покупать дом и заказывать фуру с мебелью. Все равно я бы не осилил это…

Он вернулся к прессу и возобновил работу, но уже через несколько минут рука его потянулась к фляжке, и задолго до полудня лицо Патрика приобрело все оттенки ирландского заката.

Когда Джош вошел в помещение, он сразу почувствовал напряжение и спросил:

— Что случилось?

— Ничего, — ответила Сара.

Но на самом деле, с того утра отношения их несколько испортились: появилась напряженность, какой не было раньше и которая не помогала в работе. Однако за одно Сара была все же благодарна Патрику — за то, что вся эта сцена произошла не на людях, а когда они находились с глазу на глаз. Потому что с каждым днем она все больше и больше начинала ощущать себя каким-то переходящим призом, трофеем…

Мужчины заходили к ней в комнату и предлагали все, что угодно, начиная с материнских медальонов и до любой доли в добыче золота. За это они хотели, чтобы она принимала их приглашения на обед, на ужин, в театр, в игорный дом, на пикник (хотя был уже в разгаре ноябрь!), желаннее всего! — на завтрак (если кому-то настолько уж повезет!). Она всем отказывала, ссылаясь на свою занятость.

В субботу Арден Кемпбелл заявился к Саре с фисташковым в белую полоску зонтиком в руках, который он и преподнес ей со своей луноподобной улыбкой.

— Я не могу принять его, Арден, — отказалась она.

— Но почему?

— Ну… не могу.

— Потому что люди могут узнать, что он от меня, и решить, что ты моя девушка, так?

— Пожалуй, так. Кроме того, сейчас почти середина зимы. Что мне с ним делать?

— Сохранить до весны. И хватит об этом… Сегодня я собираюсь повести тебя обедать и не приму никаких отказов.

— Придется принять.

— Ни за что! Я заплатил пол-унции золота за эту штуковину. Ты моя должница!

Она рассмеялась, раскрыла зонтик, полюбовалась его блестящими полосками.

— Арден, ты просто невозможный!..

— Ты права. Закрывай зонтик и пошли!..

Она обедала с ним, и они приятно провели время. Он смешил ее, как никто другой, поддразнивал и, желая того или нет, помогал ей обнаружить в себе самой способность шутить, остроумие, о котором она раньше и не подозревала.

В конце вечера он снова целовал ее, и снова у нее голова шла кругом и захватывало дух, когда его язык проникал сквозь ее зубы, когда он пытался касаться ее груди, и она почти позволяла ему это.

В середине следующего дня она пошла к Аделаиде, где поначалу ее ожидал довольно холодный прием, но вскоре лед был растоплен — когда они заговорили о кошке, которую обе ласкали, с которой беседовали и которая стала соединяющим звеном между ними. Адди сидела в изголовье кровати, скрестив ноги, а кошка здесь же играла с ниткой красных бус. Сара находилась на другом краю постели.

День выдался сумеречный, в комнате горела небольшая лампа, было уютно — как раз подходящая обстановка, подумала Сара, чтобы две сестры затеяли откровенный разговор, поведали друг другу свои заветные тайны и тем самым восстановили утраченное доверие. Поскольку Адди не выражала такого намерения, то начала Сара.

— Кажется, у меня появился поклонник, — сказала она.

— Если верить тому, что я слышала, — ответила Адди, — это почти весь город. Кто же, если не секрет?

— Брат шерифа, Арден Кемпбелл.

— А, этот красавчик.

— Он в самом деле хорош, разве нет? Но на четыре года моложе меня. Как думаешь, это имеет значение?

— Ты у меня спрашиваешь? Несколько странно…

— Но ты же всегда понимала в этом больше, чем я. Еще когда мы были девочками и вокруг увивалось много мальчишек. Ты знала, как с ними общаться. Я ведь проводила почти все время с отцом в его типографии, изучала основы печатного дела. Вместо того чтобы изучать основы… флирта или как сказать?..

— Флирта? — Почти забытое слово вызвало у Адди легкую улыбку. — Для женщины, которая может легко расправляться с тысячью разных слов на листе бумаги, стыдно не найти одно, наиболее подходящее.

— Не смейся надо мной, Адди! Я старше тебя на четыре года, но в любовных делах отстала на целый десяток лет, если не больше.

— А тебе не кажется несколько неудобным, что ты задаешь подобные вопросы мне, зная, кто я и чем занимаюсь?

— Прошу тебя… умоляю… Адди… Забудь хотя бы на время об этом. Пусть ничто не встает между нами. Другого пути, чтобы мы снова почувствовали себя сестрами, нет… Кроме того, я хочу твоего совета.

Адди перестала отнимать у кошки нитку бус, и та принялась играть с полой ее халата. Какое-то время сестры молчали, хотя взгляды их изредка перекрещивались.

— Что ты хочешь узнать у меня? — спросила наконец Адди.

— Три человека поцеловали меня за последние дня. Я не должна была разрешать этого?

— Почему нет?

— Потому что один из них мой служащий, к другому я тоже не испытываю особых чувств, а третий… Третий на четыре года моложе меня и очень красив… Но ко мне это не должно иметь никакого отношения.

— А что ты сама думаешь обо всем этом?

— Ну… мне интересно. Особенно для сравнения.

— Интересней всего будет, когда тебя поцелует тот самый… настоящий.

— А как я узнаю?

Адди произнесла с серьезным видом:

— Потому что, когда это случится, ты почувствуешь себя… тебе покажется, что ты, как младенец… захочется быть леденцом и чтобы он высасывал из тебя всю сладость… или до смерти желал бы это сделать. Понимаешь?

Сара призадумалась.

— Что-то похожее было у меня с Арденом, — проговорила она. — Но Арден слишком молодой и очень уж приставучий. Хочет, чтобы все свершилось немедленно… Тедди Рукнер совсем не такой. С ним мы просто хорошо провели время. Поговорили о многих вещах, он угостил меня прекрасным ужином, а потом проводил домой. Но поцелуй его был какой-то, по правде сказать, вялый и неинтересный… А еще этот Патрик… С ним получилось все довольно неловко, и оба мы с того момента чувствуем напряжение… Скажи, Адди, как по-твоему… Хорошо это, если человек принимает приглашение на обед или ужин, а также в театр — от одного и от другого, и потом от третьего?

— Конечно. Почему нет? Если им не терпится потратить свои деньги, пускай тратят. Но помни одно: хочешь, чтобы женились на тебе, держи ухо востро и не разрешай лишнего…

Дела с выпуском газеты шли в гору. Она уже выходила дважды в неделю на четырех страницах. (В последнем выпуске сообщалось, что здание редакции — единственное оштукатуренное помещение в Дедвуде.)

В одном из многочисленных мелких ущелий была обнаружена богатейшая кварцевая жила, но владельцы ее, за отсутствием специальных мельниц, толкли руду ручным способом в ступах и потом занимались промывкой из нее драгоценного металла. Работы шли в основном под землей, и компания Пирс, которая вела их, получала на этом до четырехсот долларов за сутки, в то время как открытые разработки приостановились до весны из-за холодов и снежных заносов.

Телеграф уже работал в двадцати пяти милях от Дедвуда, а на следующей неделе столбы должны были дошагать и до самого города. Это долгожданное событие собирались отпраздновать грандиозным торжеством в Центральной гостинице.

Весь район Блэк-Хиллз уже был занесен на карту большого масштаба, которую все лето готовил известный городской инженер, мистер Джордж Хенкел, и теперь он намеревался опубликовать ее.

Награда в двести долларов была обещана тому, кто окажет содействие в задержании и аресте грабителей дилижансов на дороге из Шайенна. Награду назначили сам губернатор Вайоминга Тейер и несколько должностных лиц из графства.

Элиас Пинкни пожертвовал деньги на покупку земельного участка под школу и церковь, а сбор средств на постройку самого здания должен был начаться четвертого декабря. Как только телеграфная связь с Дедвудом установится, в газеты более крупных городов будут направлены объявления о том, что сюда требуется к началу учебного года школьный учитель…

Холодным днем, в конце ноября, Сара сидела у себя в конторе за типографскими оттисками. На другом конце помещения в пузатой железной печке пылал яркий огонь, который вместе со светом зажженных ламп весело отражался чистыми белыми стенами. За рабочим столом Патрик учил Джоша основам наборного ремесла. В комнате стоял приятный смешанный запах типографской краски и сосновых дров. Негромкие мужские голоса, клацанье наборных досок, треск поленьев в печке…

Отворилась дверь, Сара повернулась на своем крутящемся стуле.

Вошедший мужчина остановился и с улыбкой посмотрел на нее. На нем была бобровая шапка, темное клетчатое шерстяное пальто с пристяжным капюшоном.

Сара сняла очки, чтобы на расстоянии получше разглядеть вошедшего.

— Здравствуй, Сара.

— Боже мой! Роберт!

У нее екнуло сердце, когда она соскочила со стула и бросилась на середину комнаты, чтобы обнять его.

За все годы ее знакомства с Робертом Бейсинджером они никогда не заходили дальше формального рукопожатия, но его внезапное появление нарушило все правила приличия для них обоих. Он крепко сжал ее в объятиях.

— Зачем ты здесь?! Почему приехал?

— Я получил твое письмо.

Теперь он держал ее за обе руки, они стояли, словно изучая друг друга.

— Как я рада тебя видеть!

С той самой поры когда Роберт совсем еще мальчиком впервые переступил порог их дома, он понравился Саре. Но внимание его было обращено исключительно на Адди. Только на нее.

— Я тоже рад нашей встрече, — сказал он. — Ты прекрасно выглядишь.

— А уж ты…

Она никогда раньше не видела на нем такой великолепной одежды. Он отрастил усы и бороду — то, что многим мужчинам так не идет и выглядит неестественно. Но на лице Роберта они были вполне на своем месте, и Сара сразу одобрила их.

— Как я мечтала увидеть кого-то из наших мест! — воскликнула она. — И вот он здесь. Вошел в дверь, словно для этого нужно было всего-навсего перейти через улицу!

— Поверь, я пересек немножко больше, чем одну улицу. — Оба рассмеялись. Он отпустил руки Сары. — Можем мы где-нибудь поговорить с глазу на глаз? — спросил он вполголоса.

— О Боже, конечно… В пансионе миссис Раундтри, где я сейчас живу. Днем там никого нет в гостиной. Но сначала я хочу познакомить тебя с моими друзьями… — Она подвела его к Патрику и Джошу, которые уже некоторое время поедали их глазами. — Это мой старый друг из Сент-Луиса, откуда он только что прибыл… Роберт Бейсинджер.

Последовали рукопожатия, в процессе которых Сара объясняла, кто есть кто. Затем надела пальто, натянула на голову простенькую шерстяную шляпку, завязала ее под подбородком.

— Я ухожу, — объявила она. — Если не вернусь до вечера, сами заприте редакцию.

Они шли по улице. Сара держала Роберта под руну и чувствовала, что на эту руку можно опереться.

— Такая неожиданность — твое появление, Роберт.

— Конечно. Но, хочу надеяться, не неприятная.

— Нисколько… Как ты жил все эти месяцы?

— Было неспокойно на душе. Думал, правильно ли я повел себя.

— Ты приехал повидаться с Адди?

— Разумеется. Принял решение сразу же, как получил твое письмо. Но приготовления к отъезду отняли немало времени.

— Она не та, что прежде. Ты должен это знать.

— Понимаю, но я не смогу жить спокойно, пока не сделаю попытку вытащить ее из той ямы, куда она угодила. Можешь назвать меня глупцом — возможно, я такой и есть, — но я не в состоянии забыть о ней. И знаешь, что я сделал? Убедил нескольких дельцов вложить деньги в одно предприятие, получил кредит — и вот я перед тобой, Намерен построить здесь мельницу для обработки руды.

— Толчею! О, Роберт, ты станешь богатым человеком, если сделаешь это!

Он рассмеялся.

— Очень хотелось бы.

— Здесь страшно нужна такая мельница.

— Ты упоминала о ней в своем письме. Это и подтолкнуло меня начать дело.

— А что ты знаешь о нем?

— Не так уж много, но я учусь. Побывал в Денвере, купил там необходимое оборудование и узнал про него все, что можно было узнать. Установка не такое уж сложное дело, и, надеюсь, с помощью здешних рудокопов мы осилим его…

Они уже подходили к дому миссис Раундтри. В гостиной Роберт помог Саре снять пальто, повесил на вешалку рядом со своим. Давно уже ей не оказывали так просто и естественно этой услуги. И вообще, какой приятный мужчина. Настоящий джентльмен. Как могла Адди сбежать от такого? Почему?..

Роберт подождал, пока Сара села, уселся сам на стул рядом с ней.

— Расскажи мне все про Адди, — попросил он. Она глубоко вздохнула.

— О, Роберт… Не ожидай, что увидишь ту самую женщину и что тебя встретят хоть с какой-то теплотой. Все это ушло. Она стала жесткой, погруженной в себя… Словно надела кольчугу, чтобы предохраниться от душевной близости с любым человеком. Даже с самым родным…

— С тобой она все так же?

— Очень небольшие сдвиги… Представляешь, я купила ей кошку — просто копия нашего старого Рулера… Помнишь его?

— Еще бы.

— Это кажется, немножко помогло растопить лед. Мне было разрешено посидеть у нее в комнате, мы даже поговорили кое о чем… Так, вообще… Но она по-прежнему не соглашается прийти ко мне в контору или сюда, в пансион. Я никогда не встречала ее на улице, и она наотрез отказывается разговаривать о прошлом. Так что, если надеешься что-то изменить в ней, тебе предстоит много трудностей, и даже не знаю…

— Спасибо за предупреждение. Постараюсь действовать со всей осторожностью.

Саре стало немыслимо жалко его — как беззаветно он предан женщине, не заслуживающей такого отношения; женщине, которая причинила ему боль, куда большую, чем даже ей, Саре.

— О Роберт! — Она наклонилась к нему, касаясь рукой его ладони. — Как хорошо, что я снова тебя вижу.

Он сжал ее руку и тихо произнес:

— Я тоже очень рад этому.

После нескольких минут молчания они снова откинулись на спинки стульев.

— Теперь расскажи о себе, — попросил Роберт, — о своей газете, о людях, которые здесь живут. О добыче золота. Сообщения в прессе будоражат чуть не всю страну…

Они беседовали долго, по-дружески и не заметили, как подошло время ужина и уже начали сходиться жильцы.

— Где ты остановился? — спросила Сара, когда он поднялся, чтобы уйти.

— В Центральной гостинице.

Она тоже встала.

— Надеюсь, тебе будет неплохо. Правда, я пробыла там совсем недолго.

Дверь в гостиную открылась и появился Ноа Кемпбелл. Видно было, он только что пришел с улицы: на нем был толстый полушубок, низко надвинутая шляпа. Закрывая за собой дверь, он пристально, без улыбки, посмотрел на Сару, на Роберта, снова на Сару. Все это длилось всего несколько секунд, затем он слегка кивнул и прошел к лестнице, ведущей наверх.

— Одну минуту, шериф, — обратилась к нему Сара. Он повернулся и остался стоять на месте, широко расставив ноги, шляпа по-прежнему была у него на голове.

— Это Роберт Бейсинджер, — представила Сара гостя. — Он только сегодня прибыл из Сент-Луиса. — Она кивнула в сторону шерифа. — А это Ноа Кемпбелл. Наш шериф. Он тоже живет в этом доме.

— Бейсинджер.

— Шериф.

Мужчины обменялись рукопожатиями. Роберт улыбнулся. Ноа — нет.

— Мистер Бейсинджер намеревается построить у нас рудную толчею, — сказала Сара.

— Желаю удачи.

С этими словами Кемпбелл так резко повернулся к лестнице, что это могло показаться невежливым.

Когда затихли его шаги по лестнице, Роберт заметил:

— Мне кажется, ваш шериф невзлюбил меня. Почему?

— Не обращай внимания, Роберт. Похоже, он никого не любит. Думаю, у него просто неважно с пищеварением.

Они негромко рассмеялись, Роберт слегка обнял Сару, прикоснулся к ее щеке.

— Скоро увидимся.

— Ты знаешь, где меня найти.

— Пожелай мне удачи с Адди.

— Желаю удачи…

За ужином Ноа держался с ней отстраненно. Много разговаривал с другими, шутил, смеялся, но, когда взгляд его падал на Сару, лицо сразу каменело, становилось спокойно-холодным.

После еды она поднялась к себе наверх, надела пальто и отправилась в редакцию — закончить чтение оттисков, которое пришлось отложить из-за появления Роберта.

В печи еще не остыли угли, большие часы, составившие ей сейчас компанию, мягко и ритмично тикали. Она сидела за своей конторкой уже с четверть часа, когда открылась дверь и вошел Ноа Кемпбелл.

Сара сняла очки, повернулась на стуле, не вставая с него, спросила:

— Могу я чем-нибудь быть полезной для вас, шериф?

— Просто делаю очередной обход.

Она продолжала сидеть, держа очки за дужку, слегка раскачивая их.

— Если бы вы поглядели через окно, то убедились, что здесь все в порядке, — улыбнулась она.

— Обычно вы не бываете тут после ужина.

— Должна я спрашивать у вас разрешения, перед тем как сделать это?

— Пожалуй, нет.

— Тогда я не буду,

Она повернулась к столу и снова принялась за работу, ожидая, что теперь-то он уйдет. За ее спиной все было тихо. Лишь часы продолжали свое дело. Из полутьмы комнаты Кемпбелл вдруг спросил:

— А где же Бейсинджер?

Сара вновь крутанула стул, чтобы взглянуть на него, снова сняла очки, принялась постукивать ими по колену.

— Вы были невежливы с ним, известно вам это? — спросила она.

— Кто он?

— Старый друг.

Рот Кемпбелла принял такую форму, как если бы он пытался разгрызть передними зубами кукурузное зернышко. Некоторое время он молча смотрел на нее, потом переступил с ноги на ногу и заметил:

— У вас их становится довольно много, вы не находите?

— Должна я и на это получать ваше согласие?

— Не ведите себя так вызывающе, Сара. Зачем? Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.

Насколько она помнила, это был первый раз, когда он назвал ее просто по имени.

— Боюсь, совсем не знаю, о чем вы хотите сказать. Если не затруднит, постарайтесь разъяснить.

— Пошли уже толки, вы понимаете? Еще немного, к люди начнут говорить, что вы того же сорта, что ваша сестра. Если будете продолжать так же.

— Продолжать что, шериф?

— Проводить время с любым Томом, Диком или Гарри — кто только позовет вас. Вот что!

— Вы, кажется, читаете мне лекцию о том, как и должна себя вести? Так, мистер Кемпбелл?

— Кто-то же должен это сделать! Бейсинджер уже четвертый, с кем вы проводили время за последние две недели! Как, вы полагаете, это выглядит? Подумайте, ради Бога!

— А вы не забыли, где мы впервые встретились с вами, шериф?

— Какое это имеет отношение к тому, о чем речь?

— На имеет, по-вашему? Вы регулярно посещаете публичные дома, а я не имею права встречаться с благопристойными людьми в общественных местах без ваших нравоучений? Так выходит?

Он посмотрел на нее испепеляющим взглядом, прежде чем взмахнуть рукой и произнести:

— Не знаю, чего я, в самом деле, проявляю беспокойство по вашему поводу…

— Я тоже не знаю. В будущем не делайте этого, пожалуйста. А теперь извините, шериф. Мне нужно работать…

Она повернулась к нему спиной, он еще какое-то время пристально смотрел на нее. Потом она услышала, как он направился к двери, которую захлопнул с чрезмерной силой. Она же осталась сидеть, уставившись в крышку конторки и со смятением в душе.

Глава 10

В доме у Розы было как раз обеденное время для первой смены. Повариха приготовила сегодня цыплят и суп с клецками. Запах от этих яств разносился по всему дому, и Адди почувствовала, что у нее текут слюнки. Накинув халат, взяв на руки кошку, она вышла из комнаты.

— Идем со мной, не пожалеешь, — твердила она своему новому Рулеру (только женского пола). — Идем, киска, сейчас ты получишь вкусную мясную подливку.

Мало хорошего можно было сказать о жизни в этом «доме», но еду никак нельзя было отнести к ее дурным сторонам. Ели по-королевски, и большей частью все самое свежее. У них имелась даже своя корова, занимавшая стойло на городском скотном дворе (а значит, и свое масло — для поддержания сил, которые были им весьма необходимы), было молоко, сметана; они не испытывали недостатка и в запасах сахара, картофеля, а их тяга к сладкому — пирогам и печенью — всегда полностью удовлетворялась. Таким образом, эти добровольные затворницы не чувствовали себя ущербными в отношении еды. Повариха Глорианна была славной женщиной и не ограничивала их ни в чем.

В дверях кухни Адди столкнулась с Эмбер, одной из «француженок».

На лице Адди появилось презрительное выражение.

— Ты что тут делаешь? Тебе не полагается есть вместе с нами!

Она поторопилась пройти первой, стараясь не прикасаться к этой женщине, оберегая даже кошку от соприкосновения с нею.

— Не разевай слишком широко свой ротик, детка Ив, — ответила та. — Я пришла сюда пополнить запасы масла.

— Делай это в свое обеденное время!

— Разве тут твоя собственная кухня?

— Была бы моя, твоего духа здесь бы не было!..

Эта словесная перепалка имела, если так можно выразиться, социальную подоплеку: «француженки», которые занимались оральным сексом, принимали пищу после тех кто совершал половой акт «нормальным» способом. Эти последние глубоко презирали приверженок «французского» метода. Враждебность между двумя группами в лучшем случае выражалась в словесных баталиях, в худшем — доходила порою до драк и убийства.

В публичном доме, где Адди работала до этого, «нормальная» девушка по имени Лорел подложила измельченное стекло в спринцовку, которой пользовалась «француженка» Кловер…

И все же у Адди были здесь друзья — хорошие друзья: Джуил, Хезер, Лорейн. Они уже сидели за столом, когда она вошла на кухню с кошкой в руках. И Флосси была там. Но Флосси почти ни с кем не разговаривала — молча ела, не нагибаясь при этом к тарелке, потом громко рыгала и удалялась из комнаты.

— Я бы на твоем месте получше присматривала за кошкой, — заметила Хезер. — Эмбер очень тебе завидует, я вижу это.

— Да, один раз она посмела прикоснуться к моей кошке, эта паршивая шлюха, у которой на месте рта то, что у нормальной женщины между ног.

Все, кроме Флосси, грохнули от смеха и затем дружно взялись за ложки. На полу возле стола кошка Аделаиды поедала куриный суп и сметанный соус — с не меньшим аппетитом, чем делали это четыре разжиревшие женщины, не остановившиеся на этом, но ублажившие себя еще толстым куском шоколадного торта с ореховой начинкой и взбитым кремом. И подкладывала им все новые и новые куски, уговаривая скушать побольше, добрая Глорианна, огромного роста толстуха, у кого не было любимчиков и кого одинаково любили все. Для некоторых из этих женщин она была и матерью, которой кое-кто из них совсем не знал, и бабушкой, которую они уже смутно могли вспомнить, и главным образом той, кто дарует наибольшее благо, скрашивающее их невеселую жизнь, — пищу. Так обильно они питались каждый день — правда, только за обедом. В часы ужина, перед тем как начинали появляться клиенты, они ели совсем мало.

— Девушки, ну я просто горжусь вами! — заявила в очередной раз Глорианна, появляясь у стола, чтобы снова наполнить чашки кофе.

Флосси поднялась со своего места, рыгнула и, не говоря ни слова, вышла за дверь.

— Кто-нибудь видел хоть раз, как она улыбается? — спросила Лорейн у оставшихся.

— Никогда, — откликнулась Джуил.

— Раза два, когда гладила кошку, я боялась, что она вот-вот улыбнется, — засмеялась Адди. — Но этого так и не случилось.

Лорейн наклонилась, взяла кошку на руки, прислонилась к ней щекой.

— Как бы я хотела, чтобы у меня был кот, — сказала она.

— А я бы хотела, чтобы у меня был мужчина. Это произнесла Джуил.

— Сколько тебе их нужно? — спросила Адди. — В шесть часов они валом повалят через двери. Не удержишь.

Это была их обычная шутка, произносившаяся со многими вариациями. Над ней они смеялись уже не меньше сотни раз. Безотказно посмеялись и в сто первый.

Почесывая кошку, Лорейн проговорила задумчиво:

— И все-таки будет такой день… Войдет сюда какой-нибудь рудокоп с оттопыренными карманами и…

— У всех у них оттопыривается, — перебила ее Джуил. — Только не карман.

Все, кроме Лорейн, рассмеялись.

— …и он скажет мне, — продолжала она, — «Лорейн, дорогая, давай купим ферму где-нибудь в Миссури и станем там выращивать коров, и детишек, и курочек… И слушать, как печально воркуют голуби, когда мы вечером сидим на крылечке…» И все такое…

Женщины притихли. Стало слышно, как мурлычет кошка.

— Значит, хочешь ферму в Миссури? — спросила потом Джуил. — Что до меня, я бы рванула в большой город. В Денвер, к примеру. А мой муж был бы там банкиром или, может, ювелиром. Мы жили бы в большущем доме с таким входом и с такой крышей, как у волшебных замков на картинках… А сзади дома была бы громадная конюшня, и каждое воскресенье мы выезжали бы на прогулку в экипаже, какой бывает, я слышала, у этих… у богатых фермеров.

— А дети у тебя были бы?

— Ну… один или, может, два.

— А ты, Хезер? Где бы ты хотела жить?

— Я бы жила там, откуда виден океан, и у нас с мужем были бы верховые лошади, и мы скакали бы вдоль берега в час прибоя. А вокруг дома у нас было бы много цветов… А когда я устану и у меня заболит спина, он бы делал мне массаж… просто так, ничего не требуя взамен.

Все задумались при этих словах… Как это так — чтобы мужчина ничего не требовал взамен… И бывают ли вообще такие, кто сможет или захочет вытащить их из этой жизни в другую, где есть свои дома, дети, семьи… Все это были сплошные фантазии, и они знали это, но жили ими изо дня в день…

— А ты, Ив?

Адди подняла голову. В ее взгляде было что-то хрупкое, как в ломком леденце.

— Вы… с вашими мужиками, — сказала она. — Больше ни о чем думать не можете, только зря тратите время. Никто сюда за вами не явится и не уведет отсюда. А если вдруг такое случится, то скоро пожалеете об этом. Ни один мужчина не стоит того, чтобы думать о нем. Вот я вам что скажу…

Сколько бы остальные ни предавались мечтам о будущих мужьях, Адди оставалась непоколебимой в своем мрачном, безысходном взгляде на будущее.

Их разговору помешала Роза, ворвавшаяся на кухню в грязном красном капоте.

— Время отправляться наверх, девочки! Дайте место другим.

Начались обычные препирательства:

— Мы еще не допили кофе… Пускай они подождут… Вы суровая женщина, Роза…

Тем не менее они освободили кухню, забрав с собой кружки с кофе и кошку.

Остаток времени до ужина Адди провела в хозяйственных заботах: погладила нижнее белье, заштопала прохудившиеся места в платьях и корсетах, приготовила новую порцию краски для волос и, наконец, сделала несколько слабых рисунков углем на бумаге, пытаясь изобразить кошку в разных позах.

В пять часов вечера она зажгла масляную лампу, несколько минут решала перед зеркалом, как сегодня причесаться — на восточный или на французский манер — затем нагрела щипцы для завивки волос и устроила себе высокую прическу в стиле «помпадур», украсив ее плюмажем из перьев. Потом густо напудрила грудь, подкрасила веки и затянула себя в корсет, оставлявший грудь обнаженной почти до сосков. Под корсетом у нее было хлопчатобумажное белье, сверху — черное одеяние, похожее на халат с яркими маками, разбросанными по темному полю. На ногах — алые атласные туфли. Девушки с верхнего этажа, которые носили такие туфли, считались особыми мастерицами своего дела, знающими множество разных штучек.

Кухонные разговоры о мужьях, как всегда, сделали свое: повергли в еще большее уныние. Когда она взглянула в зеркало, то увидела, что рот у нее крепко сжат, глаза тусклы и безжизненны.

Пора было спуститься вниз и подкрепиться еще одним куском шоколадного торта с кофе.

Она стоя закусывала, когда на кухню вошла Лорейн, зачерпнула в ковшик воды, взяла овсяную лепешку.

Потом, как всегда с шумом, появилась Роза, втиснувшаяся в ярко-голубое платье из лоснящейся от долгой носки саржи.

Она с порога обратилась к Ив.

— Тебя спрашивает там какой-то парень. Выйди к нему.

— Черт! Кто такой?

— Никогда его раньше не видела.

— Сейчас доем и выйду.

— Не заставляй клиентов ждать. Слышишь?

Адди с треском поставила тарелку на стол, пошла к выходу. Роза схватила ее за руку.

— И не жалей для него времени, поняла? Не запускай сразу свой счетчик. Судя по одежде, этот тип стоит не меньше доллара в минуту. Советую для начала заглянуть в его кошелек. Проверь как следует.

— Хорошо, мадам, — ответила Адди.

В их деле не было определенного тарифа. Для давно знакомых, тех, кто заходил буквально на несколько минут, которые отщелкивал таймер, существовал особый счет, но если появлялся кто-то новый, девушке вменялось в обязанность хорошенько прощупать, насколько он состоятелен, используя для этого все средства обольщения, на какие она способна. Если у клиента не оказывалось денег, в уплату могли идти золотые часы или что-нибудь еще стоящее. Однажды с Адди — вот смеху было! — один клиент расплатился мешком фасоли.

Но этот, по словам Розы, был определенно с большими деньгами.

Сначала Адди увидела его со спины. Он стоял в полутемном зале и читал вывешенные там «меню живых блюд», пока она разглядывала его сквозь перила лестницы.

Хотя никто в доме Розы не произносил ее настоящего имени, бывали минуты, особенно после появления в городе Сары, когда Адди забывала, что у нее теперь другое имя — не то, которое было тогда, в родительском доме, где она играла с белым пушистым котом, кормила его возле кресла и была всегда окружена друзьями. Последнее время ей стало опять ближе ее прежнее имя — так не случалось уже давно.

Однако сейчас, когда она направлялась к человеку, стоящему к ней спиной в гостиной, она снова была Ив. Только Ив.

Она ослабила пояс халата.

Слегка опустила веки.

Приоткрыла губы.

Приблизилась к нему, качая бедрами.

Произнесла хрипловатым голосом:

— Привет, милашка. Хотел увидеть маленькую Иви?

Он обернулся. Медленно снял шляпу.

— Здравствуй, Адди, — сказал он негромко. Улыбка застыла у нее на губах. Сердце дрогнуло, кровь отхлынула от щек.

Последний раз она видела его, когда ему было девятнадцать. За пять лет он превратился во взрослого мужчину с густыми бакенбардами, располневшим лицом и такой же шеей. Он стал выше ростом, а шикарное пальто с капюшоном делало его шире в плечах и придавало вид вполне обеспеченного человека. У него были лайковые перчатки и дорогая бобровая шапка.

— Роберт? — прошептала она.

Он хорошо сумел скрыть свое смятение… Она стала неузнаваема — мясистая, полуодетая, с ломкими крашеными волосами и густой краской на веках… Тогда, в пятнадцать лет, это была застенчивая девочка, старавшаяся скрыть девичьи груди под платьями с широкой полукруглой кокеткой, украшенной оборками. Теперь у нее были груди величиной с мускусную дыню, обнаженные до сосков, а кожа — пористая и вялая, как тесто.

Он печально улыбнулся.

— Да, это я.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, торопливо застегивая одной рукой халат.

Он проследил за ее движениями, затем опустил глаза, уставившись на шляпу, которую держал в руке.

— Сара написала мне, когда нашла тебя. Я просил об этом.

Он не поднимал глаз, пока она не привела в порядок свой туалет. Лицо ее пылало.

— Тебе не следовало сюда приезжать!

— Наверное, ты права. Сара тоже так считала. Но я не мог… был не в состоянии жить, пока не знал, что с тобой и как ты…

— Забудь обо мне!

— Я бы хотел, — прошептал он с беспощадной откровенностью. — Ты сама понимаешь, что я хотел бы…

— Я никто… Больше чем никто, — вяло повторяла она.

— Не надо так говорить.

— Почему? Это правда.

— Нет, — произнес он вдруг. Они смотрели друг на друга — молча, в замешательстве.

— Это правда, — повторила она.

— Ты была средоточием всех моих мыслей и надежд, — сказал он. — Такая милая, неиспорченная, требующая заботы…

— Я давно уже не такая! — резко бросила она. — Может, теперь ты выкатишься отсюда?

— Нет, Адди. Это не я выкачусь отсюда, а ты. Ты!..

— Вы что, сговорились? Сначала Сара появилась тут, чтобы совать нос в мою жизнь, теперь — ты! Мне не требуется ваша опека! Да, я проститутка, и чертовски умелая в своем деле! И зарабатываю за неделю куда больше, чем моя сестрица со своей паршивой газеткой в год! Я жру, как королева, и потом валяюсь на спине. И мне платят только за это. Много ты знаешь людей, у которых такая шикарная и легкая жизнь, как моя?

Он ответил не сразу.

— Как грубо, Адди, — сказал он после паузы. — Ты пытаешься повернуться худшей стороной, чтобы запугать меня?

Она посмотрела на него невидящим взглядом, как если бы он был просто сучком в стене, что позади него.

— У меня сейчас клиенты, которые платят. Извини, я ухожу. — Она повернулась в сторону лестницы.

— Ты не отделаешься от меня так легко, — проговорил он ей вдогонку. — Я приду еще.

Не оборачиваясь, она поднималась по лестнице, раскачивая бедрами, стараясь высоко держать голову.

— Слышишь, Адди? — крикнул он. — Я снова приду…

У себя в комнате она плотно затворила за собой дверь, прислонилась к ней спиной, оперлась ладонями. У нее болела грудь. Жгло глаза. Она прикрыла их и еще больше вжалась в дверь, словно кто-то осыпал ее бранью и грозил, а она искала защиты.

«Он приехал, чтобы отыскать меня!.. Чтобы вырвать отсюда…»

Не было во всей Вселенной проститутки, которая не мечтала бы о том, о чем говорили они сегодня на кухне: что появится некий мужчина, кто избавит их от этого ремесла. И не важно, какими грубыми словами они толковали об этом, как высказывали при любом случае свое презрение к этим представителям человеческого рода, — все они жаждали, чтобы их спас один из них, чтобы своей любовью превратил их в достойных женщин. Адди не была исключением.

«О, Роберт, я не хотела, чтобы ты меня увидел такой, здесь, в этом месте, где я потеряла душу… Но ведь я должна была — разве ты не понимаешь? — выжить в этих условиях. А теперь ты появился и вызвал во мне чувство вины, и смятение, и ожидание… И надежду, которую такие женщины, как я, не заслушивают…»

Она снова и снова вспоминала, как заметила его там, внизу, еще спускаясь по лестнице. Он стоял и читал их «меню» — предложения услуг, которые каждый мужчина может здесь получить. Подумал ли он, что и она делает все то, что там перечислено? То, чем занимаются эти «француженки»?.. Но, несмотря ни на что, он снял перед ней шляпу. Да, он снял шляпу!..

Все еще прижимаясь к двери, она открыла глаза, увидела темные балки потолка. Как давно это было — чтобы мужчина снимал перед нею шляпу? И сколько уже лет, если кто-то из них и делал это, то лишь затем, чтобы швырнуть шляпу на кровать, а самому улечься вслед за ней… Она снова вспоминала, как был смущен Роберт, увидев ее чуть прикрытую грудь. Как покраснели его щеки, как он отвел глаза, в которых была боль — за ее вид за нарочито грубый язык…

«Не возвращайся, Роберт. Пожалуйста… Я была недостойна тебя тогда, а сейчас тем более… Тебе станет только еще больнее, если ты все узнаешь…»

Снизу послышалась музыка. Музыкальная машина заиграла «Клементину». Адди слышала этот мотив столько раз, что от него уже вяли уши. Оторвавшись от двери, она кинулась к зеркалу, стерла размазавшуюся по лицу краску, налила воды из кувшина в таз, сполоснула лицо. Потом снова зачернила верхние и нижние веки, покрасила губы, приклеила черную бархатную мушку над левой грудью; спрыснула шею, грудь и бедра одеколоном из цветков апельсина; еще раз взглянула на себя в зеркало и прошла из своей комнаты в соседнюю — «рабочую».

Там она зажгла лампу, бросила чистый кусок фланели на кроватное покрывало, завела часы, стоящие рядом на столике, поставила их позади таймера для варки яиц, посмотрела, достаточно ли масла в плошке рядом с лампой, подвинула так, чтобы можно было достать ее с кровати, наполнила водой из бака, стоящего в коридоре, кувшин и таз, плеснула немного воды в ночной горшок возле двери, опустила кувшин и таз на доску умывальника и расправила корсет, сбившийся немного над округлым животом.

Оглядев еще раз комнату, она обнаружила, что за ней сюда пришла ее кошка. Адди взяла ее на руки и сказала с нежностью, какой не проявляла ни к одному живому существу:

— Пойдем отсюда. Тебе не нужно здесь быть. — Отнесла кошку в свою спальню, положила на кровать, расправила ей хвост, поцеловала в мордочку и оставила там, где та никак не могла быть свидетельницей постыдной стороны жизни своей хозяйки.

Внизу уже ждали мужчины. Один из них, по имени Джонни Синглтон, вскочил и кинулся к ней, когда она еще спускалась с лестницы.

— Привет, мальчик Джонни! Ты снова тут?

— А как же, Иви… Повидаться с моей милашкой.

С профессиональной легкостью она внушала ему, что он ей очень нравится, она просто без ума от него и предпочитает всем другим мужчинам. Она умело поддразнивала его, разжигала, вызывала смех грубыми шутками; соблазнительным шепотом она поинтересовалась, принял ли он серную ванну, и после этого повела наверх, где включила таймер, разыграла сцену обольщения и полной отдачи в его власть, помогая ему почувствовать себя особенно сильным и мужественным, получила семь долларов золотым песком; когда все было окончено, поцеловала его на прощание, закрыла за ним дверь, поторопилась обмыться над горшком, вымыла руки, опорожнила посуду в коридоре, заменила фланелевую подстилку на кровати на чистую и спустилась вниз, но не в зал, а туда, где кухня.

Там она высыпала золото в ящик возле двери, проставила буквы «х» и два раза «I» на листе бумаги («х» означал пять долларов, «I» — один доллар), написала там же свое имя, после чего прошла в гостиную, где закурила сигару и стала ожидать следующего клиента.

К четырем утра она приняла двадцать два человека — обычная норма. В плошке возле кровати почти не осталось масла, в плетеной корзине у стены лежало двадцать две испачканные фланелевые подкладки. В ящике возле кухни было двести тридцать шесть долларов…

Но Аделаида не имела ко всему этому никакого отношения. Это все совершала Ив — она лежала под всеми этими мужчинами в мрачной комнатушке, где постель никогда не перестилалась. Она хихикала, грубо шутила и называла их ласкательными именами. Она заставляла их издавать сдавленные горловые звуки, слышные через тонкие стены; удовлетворяла их нужды, в то же время представляя себя сидящей за семейным столом, где их четверо, включая детей, и она нарезает ломтики персика; а потом, в саду, одетая в белое платье, собирает прекрасные цветы; а после, вслед за резвой шотландской овчаркой, бежит навстречу идущему по дорожке от калитки человеку, очень похожему на Роберта; а еще — скачет по краю моря на коне… Какие только фантазии не приходили ей в голову — все для того, чтобы забыть, где и с кем она сейчас находится… Но в дневное время, когда подруги мечтали вслух, она гнала от себя все фантазии…

После того как все двадцать два побывали уже внутри ее тела, после того как она в последний раз промыла себя раствором золы и жидкого мыла, чтобы убить мужское семя, и искупалась, чтобы смыть запах чужой кожи и чужих выделений, она проскользнула к себе в комнату и бросилась на кровать, где нежилось теплое мурлыкающее существо, которое ничего от нее не требовало — не обвиняло ее, не поносило, не задавало никаких вопросов. «Киса… теплая ласковая киса… Рулер… не оставляй меня…»

На следующий день Адди проснулась около полудня. В голове была сумятица… Что-то она должна сделать сегодня… обязательно… Она пыталась вспомнить что, но не могла ухватить мысль — все было смутно, словно виделось сквозь тюлевую занавеску.

Она шире открыла глаза, потянулась всем телом… Да, конечно, — Сара… Нужно непременно увидеть ее сегодня.

В тот же день, после двух, у Сары в редакции находился посетитель. Джош был отправлен с поручением, Патрик занимался обычным делом возле пресса. И в это время открылась дверь и вошла Адди.

Сара улыбнулась ей и сказала:

— Я освобожусь через минуту. Присядь, пожалуйста.

Адди осталась стоять у входа. На ней была голубого цвета шляпа с полями и вуалью, которая спускалась до подбородка и завязывалась сзади, прикрывая все лицо.

Посетитель купил экземпляр газеты, Сара пожелала ему всего хорошего, проводила до двери. Судя по выражению его лица, когда он проходил мимо Адди, мужчина узнал ее — Сара это заметила, — но он не подал вида, хотя безмерно удивился: в такое время дня и в таком месте! Адди тоже ничем не выдала, что знает этого человека, но стояла, вся напряженная, окаменевшая.

Когда за посетителем закрылась дверь, Сара еще раз улыбнулась сестре.

— Как я рада, что ты пришла!

— Подожди радоваться! — огрызнулась Адди. — В первый и последний раз я переступила твой порог!

Сара отшатнулась, улыбка исчезла с ее лица.

— Адди! В чем дело?

— Это ты посылала за Робертом?

— Нет.

— Не лги мне. Он был у меня и говорил, что ты ему писала.

В другой стороне комнаты Патрик стоял к ним, слава Богу, спиной, продолжая возиться с прессом. Лишь привычные металлические звуки нарушали тишину. Сестры молча глядели друг на друга.

— Да, я послала ему письмо, — призналась Сара, — потому что он просил об этом. Но, клянусь тебе, я не советовала ему приезжать.

— Но он приехал! И все из-за того, что ты вмешалась.

— Адди, он хотел, чтобы я написала ему о тебе. Он очень беспокоился, как ты…

— Все почему-то беспокоятся обо мне — ты, он!.. Любопытных больше, чем на ярмарке! Я не цирковое чудо и не хочу, чтобы на меня приходили глазеть, когда кому захочется! Поэтому оставьте меня в покое! Не знаю, зачем ты вообще ходила ко мне, что вынюхивала… Мне не нужен он и не нужна ты! Тебе не изменить мое положение, если именно это ты задумала, а потому брось свои попытки!.. Я уже говорила ему и повторю тебе: у меня легкая жизнь, и я не пошевелю пальцем, чтобы хоть как-то переменить ее… Оставьте меня в покое — ты слышишь? — оставьте в покое!

Адди резко повернулась и выбежала из помещения, хлопнув изо всех сил дверью.

Сара осталась там, где стояла, в ужасе от того, что услышала; ей было невыносимо больно, лицо горело, рот подергивался. Слезы готовы были вот-вот хлынуть из глаз.

Патрик прекратил работу и молча смотрел на нее с вытянутым лицом.

Она подошла к вешалке позади конторки. На Патрика она не глядела: если бы сделала это, обоим было бы неловко. С опущенными вниз глазами она стала одеваться — надела пальто, коричневую шляпу.

— Надеюсь, вы справитесь здесь без меня, Патрик? — спросила она тихо.

— Конечно, — так же тихо ответил он. — Идите, куда вам надо.

Она ушла. Отступила. Спряталась. Укрылась в своей комнате в доме миссис Раундтри, где могла сидеть у окна и плакать сколько душе угодно… Молча, неподвижно. Руки бессильно лежали на коленях, слезы падали сквозь пальцы прямо на полосатую юбку, оставляя на ней влажные следы.

«Адди, Адди! Ну почему? Ведь я только хотела быть тебе другом. Мне тоже нужен друг, разве ты не видишь? Мы связаны узами, которые нельзя разорвать, как бы ты ни пыталась. У нас общие мать, отец, воспоминания… На всей земле только мы с тобой родные по крови. Разве это ничего не значит?.. Ответь, Адди…''

Как страшно — это одиночество отверженных! Когда отталкивают тебя, твою любовь… Такого Сара еще никогда не испытывала. Так, наверное, чувствуют себя круглые сироты или старики, пережившие своих детей.

Она сидела возле окна, опустошенная, без движения, и ей казалось, что слезы, льющиеся беспрерывно из глаз, отнимают у нее последние силы.

Со вздохом она поднялась, подошла к кровати и вытянулась на ней, надеясь забыться в сне.

Когда Сара проснулась, за окном уже почти стемнело. Раздался стук в дверь.

— Да, — ответила она. — Кто там?

— Это миссис Раундтри. Вы в порядке?

Сара с трудом приподнялась на постели.

— Спасибо, да.

— Ужин уже десять минут как на столе. Вы спуститесь вниз?

Сара сделала над собой усилие, чтобы прийти в себя, отдать себе отчет, где находится… Какой сегодня день? Который час? Почему она лежит одетая?

Она сдвинулась на край кровати и крикнула:

— Сейчас приду!

К ней возвратилось чувство реальности. Опять появилась тяжесть на сердце, неуверенность во всем теле. Пульс, казалось, стучал с такой силой, что сотрясалась кровать. Ужасным было ощущение перехода от глубокого крепкого сна к жестокой действительности.

Но она была уже в ней, в полутемной комнате, по которой ходила сейчас, прикладывая пальцы к набрякшим векам, поправляя волосы, расчесывая их с боков, одергивая юбку и рукава блузки. И потом вышла из комнаты и спустилась вниз, где горел яркий свет. Когда она входила в столовую, все до одного, кто сидел за столом, повернулись к ней.

— Вы здоровы? — спросил мистер Муллинс. Она была сейчас главным и единственным объектом всеобщей заботы и внимания.

— Спасибо, все в порядке. Ешьте, пожалуйста. — Она села напротив Ноа Кемпбелла и увидела, как его руки замерли над тарелкой, когда он различил ее припухшие глаза и помятую блузку. Молча он взял со стола и протянул ей блюдо с жареной рыбой.

— Спасибо. — Она старалась не смотреть ему в лицо. Беседа за столом возобновилась. Ноа Кемпбелл не принимал в ней никакого участия и, продолжая тайком наблюдать за Сарой, видел, как та еле двигает вилкой, оставляя большую часть еды на тарелке,

— Что ж вы почти ничего не ели, — упрекнула ее миссис Раундтри, убирая со стола посуду. — Поклевали, как воробушек.

— Извините. Все очень вкусно, правда, но сегодня у меня совсем нет аппетита.

— Хотите ежевичное пюре на закуску?

— Нет, спасибо. Извините, я пойду к себе. Нужно написать кое-что.

Сара встала и вышла из комнаты.

Кемпбелл проводил ее долгим взглядом, чувствуя себя виноватым, что его вчерашняя вспышка у нее в редакции повлекла за собой такие последствия. Недолго поколебавшись, он тоже поднялся, резко отодвинув стул.

— Благодарю, миссис Раундтри. Все, как всегда, прекрасно.

Он шагал по лестнице через ступеньку и догнал Сару, когда та уже закрывала дверь своей комнаты.

— Мисс Меррит, — окликнул он ее, — могу я поговорить с вами?

Она приоткрыла дверь и остановилась в ожидании. Комната позади нее утопала во тьме, горела только одна тусклая лампа в коридоре, за две двери от них.

— Да, шериф?

Он стоял перед ней с непокрытой головой, без пояса и револьвера, шерифская звезда на кожаном жилете тускло блестела.

— Я собираюсь снова пройти по городу, — сообщил он. — Могу прислать вам доктора Терли, если нужно.

— Мистер Кемпбелл, — ответила она, — я не уверена, что заслуживаю такой заботы с вашей стороны. Вы решили стать моим личным ангелом-хранителем?

— Вчера я немного погорячился, когда говорил с вами. Сожалею об этом.

— Да, вы погорячились, — согласилась она.

— Вот я и пытаюсь извиниться!

Она посмотрела ему прямо в глаза, увидела в них искреннее сожаление.

— Извинения принимаются…

Они продолжали стоять лицом к лицу, чувствуя, что обоюдная недоброжелательность исчезает из их взглядов и душ, и, как всегда в подобных случаях, испытывая неловкость… Враги… друзья… враждебность… симпатия…

Все смешалось. Они не могли найти верного отношения друг к другу.

— Так как насчет дока Терли? — спросил он. Она робко коснулась своих опухших глаз.

— Похоже, я нуждаюсь в нем?

— Ну… что-то у вас определенно не так.

— Я много плакала, — призналась она. — Это у меня бывает не часто, уверяю вас.

Опять он взглянул ей прямо в глаза.

— Из-за вашей сестры?

Сара кивнула.

— В городе ходят слухи, что она выходила из дома Розы и была у вас в редакции? Это так?

— Да, верно. Из-за Роберта Бейсинджера. Вы уже, наверное, знаете, кто он такой?

— Нет, не знаю.

— Мы вместе росли в Сент-Луисе. Он был первым поклонником Аделаиды, когда ей только исполнилось шестнадцать.

— Аделаиды?

— Да, конечно. Когда я уезжала сюда, он просил написать ему, как я ее нашла и что она делает. Я выполнила просьбу, не предполагая, что он может приехать. Когда я увидела его вчера, то страшно удивилась. Не меньше, наверное, чем Адди.

— Могу представить.

— Не знаю, что произошло между ними, когда он пришел в дом к Розе, но потом сестра прибежала ко мне в редакцию и обвиняла в том, что я специально наслала на нее Роберта.

— А вы этого не делали?

— Нет же, говорю вам. Я не предполагала, что он приедет. Он сделал это без всякого предупреждения.

— А к Розе заявился тоже как черт из коробочки?

— Да.

Ноа скрестил руки на груди, прислонился к дверному косяку.

— И что же он от нее хочет?

— Не знаю, но она так зла на меня… Не понимаю, отчего…

— Так спросите у нее.

— Думаете, я не делала этого? Она не хочет ничего слушать… Хотя в последнее время мне стало казаться, что отношения у нас налаживаются. Я не приставала к ней, но и не давала забывать о том, что нахожусь рядом, думаю о ней и что она может рассчитывать на мою поддержку… Мы начали разговаривать, даже немного вспомнили детство… Теперь просто не знаю, что мне делать.

Опять они смотрели друг на друга без всякого недоверия и недоброжелательства.

Потом Ноа произнес с легким вздохом:

— Ох, эти братья и сестры… — Он хмыкнул. — Нас воспитывают в любви друг к другу, но порою все получается не так… или не совсем так. — Мимо них прошли по коридору Том Тафт и Эндрю Муллинс, и Ноа посторонился, чтобы пропустить их.

— Адди и я всегда были очень разные, — заметила Сара.

— То же у нас с Арденом.

— Мы с вами старшие и, предполагается, должны показывать хороший пример. Но даже если мы это делаем, не всегда такому примеру следуют.

— Да, не всегда. Но и мы не всегда его подаем. — Некоторое время они, казалось, размышляли об этом, затем Сара сказала:

— Когда мы были еще девочками, я постоянно бывала чем-то занята. Но Адди — никогда. Отец заставил меня научиться типографскому делу, ее же освободил от всего. Я никогда не понимала, почему он так ее балует, почему она не может хотя бы куда-то ходить по его поручениям… Меня это обижало. Но теперь вижу, что мне повезло больше… А сегодня она крикнула, что ничего не собирается менять в своей жизни, потому что у нее очень легкая и приятная жизнь. Можно это понять?

— Она так сказала?

Сара кивнула.

Он оттолкнулся от двери, встал посреди коридора.

— Рискуя ступить на запретную почву, хочу заметить, что, насколько я знаю, жизнь у этих женщин совсем не легкая. И мужчины, которые посещают их, не всегда ведут себя как джентльмены. Не один раз мне приходилось арестовывать тамошних клиентов.

— За что?.. Они… они обижали девушек?

Он молча смотрел на нее, не отвечая.

— Скажите, шериф!

Он ответил с неохотой:

— Да, всякое бывает. Можете мне поверить.

Она прикрыла глаза, потерла лоб. Снова взглянула на Кемпбелла.

— Тогда почему девушки не стремятся уйти оттуда? Как вы думаете?

Вопрос был трогателен в своей наивной прямоте. Шериф ответил:

— Ну, почему… Возможно, чувствуют себя вроде как в ловушке. Куда она пойдет? Что будет делать?

— Но ведь у нее есть я… И я — здесь… Она может помогать мне в редакции.

— Что она сможет?..

— Я научу ее.

— И сколько заработает? Ведь там она…

— Достаточно, чтобы достойно жить!

— Извините, мисс Меррит, но не думаю, что она когда-нибудь сумеет жить достойно… В том смысле, как вы говорите… И уж, во всяком случае, не в этом городе, где знает почти всех мужчин… так, как она их знает… Да и женщины не захотят с ней знаться.

— Какие женщины? Нас тут всего двадцать, и, я надеюсь, они дадут ей шанс изменить жизнь… Хотя бы из уважения ко мне, если я очень попрошу.

— Не знаю. Боюсь, вы выдаете желаемое за действительное… В общем, преувеличиваете доброту и терпимость так называемых порядочных женщин.

Отчаяние было в глазах у Сары.

— Пожалуй, вы правы. Но что же делать?.. Что делать?.. Выходит, пускай она живет, где сейчас, и занимается тем, чем занимается, а я буду делать вид, что у меня нет сестры? Так выходит?

— Не знаю, — ответил он. — Порою надо, наверно, дать людям право совершать собственные ошибки… И самим расплачиваться за них… — Он помолчал. — Наш Арден тоже, знаете… Никогда не думает сначала, прежде чем что-то вытворить. Если что пришло в голову, сразу хочет осуществить. Я пытаюсь втолковать ему: Арден, коли надеешься выжить в этом мире, думай хоть немного о последствиях. До того, как отколешь какой-нибудь номер.

— И он слушает вас?

— Не слишком. — Легкая улыбка тронула губы Кемпбелла. — Когда мы были еще совсем желторотые, он отличался, как бы это сказать, безрассудством, что ли. Мог прыгнуть с берега в речку, не думая о подводных камнях… Или дразнить барсука, забывая, как быстро тот может кинуться на тебя… Сколько раз он расплачивался за все это, а кого ругала наша Ма, как думаете? Конечно, меня… Словом, он из тех парней, которые не очень-то управляемы.

— Я это заметила. — Сара и Ноа обменялись долгим спокойным взглядом.

— Не спрашивал вас раньше, — заговорил он опять, — как вы поладили с моим братцем?

— Как? Он все время бежал на два шага впереди… Я еле поспевала за ним. Не хватало дыхания.

Ноа хотел было заметить, что, насколько мог видеть, они не только бегали, но и стояли очень близко друг к другу… Там, на лестнице… Однако он не произнес этих слов.

Внимательно смотрел он на ее затененное лицо, и в голову ему пришла мысль, что, как ни странно, за последние два месяца он, пожалуй, уже привык к ее росту, к тому, что их глаза находятся почти на одном уровне; к простому, деловому покрою ее одежды; к ее удлиненному худому лицу, которое его больше не отталкивало. Чувство уважения к ней вытесняло, по-видимому, те незначительные недостатки, какие он раньше подметил.

— Арден говорил, что собирается вас пригласить на ферму родителей? Поедете?

Она подняла на него глаза.

— Наверное, — ответила. — Но я предпочла бы с вами.

Ее прямота немного удивила его, хотя он сохранил вполне невозмутимый вид, когда произнес:

— Думаю, это можно устроить.

— Ваша мать понравилась мне, и я также хочу познакомиться с вашим отцом.

— Они неплохие люди.

— Вам повезло, что они есть у вас.

— Да, это так…

Оба слегка улыбнулись, и Сара подумала, что, в сущности, ей стало даже приятно сидеть здесь за столом во время еды напротив него и что она не возражает, если он будет чаще появляться у нее в редакции; и еще подумала, что чувствует себя в большей безопасности, зная, что он всегда находится неподалеку, за одной из дверей.

В это время он говорил:

— Можно поехать в один из понедельников. В городе бывает спокойней в эти дни.

— Очень хорошо.

Он уже стоял посреди коридора.

— Ну… я пошел на обход. Только надену шляпу и куртку. Могу проводить вас до вашей конторы, если хотите.

— Спасибо. Я останусь здесь.

— Что ж… тогда доброй ночи.

— Доброй ночи.

Он зашагал в дальний конец коридора.

— Мистер Кемпбелл! — окликнула она его. — Я…

Он остановился — как раз под лампой, свет от которой падал на его волосы и усы, придавая им необычный золотисто-рыжеватый оттенок.

— Благодарю за предложение позвать врача, — закончила Сара начатую фразу.

Он широко улыбнулся, стал очень похож на свою мать.

— Не беспокойтесь так о сестре, — произнес он негромко. — У нее все уладится.

Сара вошла в комнату, тихо закрыла за собой дверь.

Глава 11

На другой день вечером хозяйка пансиона постучала к Саре.

— К вам гость.

— Спасибо, сейчас спущусь.

Она закрыла чернильницу, глянула в зеркало, пригладила волосы и поспешила вниз.

— Роберт! — воскликнула она радостно. — Наконец-то!

— Предлагаю прогуляться немного и поговорить обо всем, — хмуро сказал он.

В гостиной уже сидели люди, поэтому, несмотря на поздний час, Сара сразу согласилась и поднялась наверх, чтобы одеться.

Ночь была ясной и морозной. Четвертушка луны криво улыбалась с небес, ее лучи обрамляли все земные предметы серебристой каймой. Тени от скал были темнее типографских чернил.

Роберт держал Сару под руку, пока они спускались по тропе — туда, где виднелись раскопы, где Дедвудсний ручей вбирал в себя еще один водный поток.

— Значит, ты видел Адди? — начала разговор Сара.

— Да.

— И сумел сделать не больше, чем я?

— Да.

— Ужасное место, верно?

— Как она может жить там?! И заниматься… этим?..

— Не знаю… Был у нее в комнате?

— Нет. С меня достаточно прихожей.

— Они называют ее гостиной.

— Пусть называют, как хотят. Это ужас!

— У меня просто мороз по коже — каждый раз, как я входила.

— Там на стене висит… объявление.

— Знаю…

Больше они об этом не говорили, продолжая шагать в тени, которую отбрасывали отроги скал.

— Жалеешь, что приехал? — спросила Сара.

— Да… И в то же время нет… Когда я увидел ее — хотя ты писала мне об этом, — я испытал потрясение. Но… кто знает… Может быть, мы вдвоем сумеем вытащить ее оттуда?.. А приехал я еще и по другой причине.

— Чтобы разбогатеть?

— Верно.

— Ты всегда говорил, что сделаешь это.

— Помнишь, как было у нас в семье, Сара? Столько ртов за столом, что мать не позволяла себе очищать брюкву: кожура тоже шла в ход. Я еще мальчишкой дал клятву, что со мной ничего подобного не будет, когда подрасту. Не стану думать о том, чем питаться завтра или где брать дрова на растопку. Да, я мечтал стать богатым, чтобы не испытывать в жизни того, что пришлось испытать моим родителям. Звучит некрасиво, Сара?

— Совсем нет, Роберт. И уверена, ты добьешься своего.

— У меня не такая уж плохая голова, в ней полно всяческих планов. Когда я прочитал в твоем письме о рудной толчее, то сразу решил: вот для меня шанс! Может быть, даже один из редких в жизни. И если сумею найти средства для осуществления, подумал я, возможно, исполнится моя мечта о безбедном существовании. Я сумел сделать так, что мне поверили другие люди, и вот теперь я должен доказать им и себе, что не обманулся в своих надеждах и расчетах.

— А что потом, Роберт?

— О чем ты спрашиваешь?

— Если ты… если Адди уйдет из дома Розы, ты женишься на ней?

— Не знаю, Сара. Когда ехал сюда, все время думал об этом. Представлял себе, как заберу ее из публичного дома, как снова она с моей помощью станет такой же чудесной девушкой, как раньше. Воображал себя этаким благородным рыцарем, спасителем заблудших душ… Но когда увидел ее… какой она стала сейчас… Честно скажу тебе — не знаю.

— Наверное, нужно быть каким-то особым мужчиной, — не сразу заговорила Сара, — чтобы суметь забыть об этом… О ее прошлом.

— По правде говоря, не уверен, что смогу забыть когда-нибудь.

Внезапно ее пронзила мысль, от которой некуда было деться, да она и не хотела этого: «Если ты не сумеешь, то здесь нахожусь я… которая ждет… Быть мотет, однажды ты сам заметишь это…»

— Но довольно обо мне, — сказал Роберт. — Как ты сама, Сара? Расскажи про себя: что произошло со дня твоего приезда сюда?

— Ну, я пока не разбогатела, да и не мечтаю об этом. Но я счастлива, что занимаюсь тем же делом, что отец. Начала газету с одной страницы, теперь их целых четыре. Газета себя окупает, но я, конечно, печатаю и многое другое, от театральных билетов до частных объявлений, это приносит дополнительный доход. И весьма неплохой. Многие предприниматели дают у меня свою рекламу, и я наняла неплохих помощников — ты их видел в редакции. Не представляю, что бы я без них делала.

— А как у тебя со знакомствами? В городе так мало женщин, и, наверное, все мужчины только и делают, что глазеют на тебя и навязываются в друзья.

— Ну… отчасти так оно и есть. Ты прав. Мне уже не раз предлагали поиграть на домашнем органе, а также взглянуть на Тадж-Махал через стереоскопический фонарь.

Они оба рассмеялись. Сара продолжала:

— А еще меня приглашали на обед с настоящим говяжьим ростбифом, что здесь крайняя редкость, и преподнесли фисташковый зонтик с белыми полосками. Последний подарок я получила в середине ноября от человека моложе меня на четыре года. Одновременно он сделал мне как бы предложение выйти за него замуж.

— Как бы?

— Нужно получше знать этого Ардена… Но это еще не все. Кроме того, меня здесь арестовали и посадили в тюрьму за содействие в разжигании мятежа, за выстрел, которым был ранен один человек, и шериф угрожал мне, что протащит меня за волосы по главной улице города, а судил меня хозяин овощной лавки. Так что я здесь не скучала.

— Сара, все это правда — то, что ты говоришь? — Роберт смотрел на нее во все глаза. Они уже подошли к редакции «Кроникл» и остановились у дверей.

— До единого слова. Клянусь! — серьезно сказала она.

— Ты не собираешься посвятить меня поглубже в жизнь этого замечательного города?

— Обязательно, Роберт. Но это требует времени. А пока не хочешь ли зайти в помещение, где немного теплее?

Они вошли, Сара зажгла настенную лампу, подложила дров в тлеющую печку. Роберт уселся на высокий стул, где обычно сидел Патрик. Сара опустилась в свое крутящееся кресло.

Они проговорили еще часа два, если не больше…

Шериф Кемпбелл увидел, что окна редакции «Кроникл» освещены, и, перейдя улицу, подошел поближе.

Он вспомнил о вчерашней беседе с Сарой, вспомнил, что, пожалуй, никогда раньше не получал от их общения такого удовольствия. Сегодня во время завтрака она тоже держала себя вполне дружелюбно по отношению к нему, и за ужином — так же.

Он было уже собрался зайти к ней в контору, пожелать доброго вечера, сообщить, что, как всегда, делает обход города, провести, быть может, несколько минут в приятной беседе. Ее ведь интересует все, что происходит вокруг, обо всем хочет составить свое мнение, и хотя оно порою значительно отличается от его собственного, он, кажется, научился ценить серьезность ее мыслей и чувств.

Он подошел ближе к окну, глянул в него и тут же отпрянул в тень.

Сара была там не одна, неподалеку удобно устроился на высоком стуле не кто иной, как мистер Бейсинджер, в то время как Сара сидела на своем обычном месте, поставив ногу на открытый ящик конторки, слегка поворачиваясь на крутящемся сиденье — влево, вправо. Пальто они повесили на стенку — так что, видимо, сидят уже здесь достаточно долго. И ни о какой вечерней работе речи нет, потому что на столе у Сары все убрано, даже не видно ручки и чернил.

Все это Ноа сразу заметил, бросив один лишь взгляд на освещенное окно, и ощутил какой-то укол. Неужто ревность?

Ревность? Откуда ей взяться?..

Бейсинджер говорил что-то, кивая на побеленные стены. Сара смеялась. Ее собеседник тоже смеялся, затем она встала, подошла к печке в другом конце комнаты, открыла дверцу. Он пошел за ней, подложил еще поленьев. Сара стояла спиной к окну, сложив руки на груди. Бейсинджер — лицом к печке, засунув руки сзади за пояс брюк. Они стояли, глядя на огонь, и разговаривали… О чем, интересно знать?..

Кемпбеллу надоело стоять, ожидая, чтобы они сделали какое-то движение, и он сделал его сам в конце концов, отвернувшись от окна и направившись дальше по улице.

Он так и не вошел в помещение редакции.

Роберт и Сара заключили в тот вечер устное соглашение: почти ежедневно, невзирая ни на что, приходить к Адди. Не обращая внимания на ее отношение к их визитам, на отвратительную обстановку, они будут продолжать появляться там и каждый раз предлагать ей куда-нибудь выйти с ними: пообедать, просто на прогулку, в редакцию газеты, в театр, прокатиться верхом. Они будут дарить ей небольшие подарки — как знаки внимания и любви, Окружат ее — поклялись они друг другу — постоянным вниманием и заботой.

Тем временем в город Дедвуд проникла весть о том, что вскоре тут начнет работать первая рудная мельница. Имя Роберта Бейсинджера появилось почти у всех на устах еще до того, как Сара напечатала у себя в газете статью, где писала о его прибытии и намерениях.

Роберт привез с собой из Денвера «башмаки» для толчения руды — целых сорок штук. Их начали немедленно устанавливать на крутом склоне Медвежьего Ручья. Крепкое деревянное сооружение призвано было поддерживать огромные стальные песты, доставленные сюда с помощью паровой машины. Эти песты поднимались и опускались в медных ступах и измельчали руду. При этом мелкие частицы золота прилипали к покрытой ртутью поверхности, а более крупные скатывались ниже. Мельница должна была работать на условиях, что десять процентов добытого металла остается у ее владельца.

Найти рабочих для строительства и обслуживания мельницы не представляло особого труда. Далеко не все добытчики золота сумели здесь обогатиться и набить мошну. Одних просто обошла удача, другие дотла проигрались, третьи успели уже снова обнищать.

Роберт быстро сделался почитаемым всеми жителями города — ведь он не только привез оборудование, столь необходимое для золотоносных полей, но и возможность обрести работу для двух десятков, если не больше, старателей.

Он продолжал жить в Центральной гостинице, куда возвращался с работы каждый день ровно в четыре пополудни, чтобы умыться, побриться, сполоснуть лицо лавровишневой водой, надеть свежую белую рубашку с новым полотняным воротничком, серо-коричневый полосатый костюм, облачиться в тяжелое пальто с капюшоном и только что почищенную шляпу. Как последний штрих к своему туалету он брал в руки прогулочную трость с костяным набалдашником — и в подобном виде ежедневно отправлялся в дом Розы с таким расчетом, чтобы прибыть туда до того, как начнут появляться первые вечерние посетители.

— Добрый вечер, — вежливо приветствовал он каждый раз Флосси, открывавшую ему дверь. — Не могу ли я повидать мисс Меррит?

Адди обычно спускалась вниз полуодетая, но он, не обращая внимания на ее вид, на обнаженную плоть, спрашивал, глядя прямо в ее холодные глаза:

— Не могу ли предложить тебе отведать со мной пирога, Адди? — Или:

— Не хотела бы ты проехаться со мной и взглянуть на рудную мельницу?

И Адди обычно отвечала:

— Только если ты заплатишь мне за простой.

На что он возражал:

— Нет, только не это… Что ж, надеюсь, наступит день, когда ты примешь одно из моих предложений…

И он вручал ей по большей части какой-нибудь незначительный подарок: ярко-синее перо сойки, найденное им на склоне ручья возле мельницы; заброшенное птичье гнездо, которое он снял с ветвей сосны; какой-нибудь красивый камень, испещренный розовыми полосками; смешную иллюстрацию из старого журнала; или пучок сухой осенней травы, которая, если ее сжечь, наполнит комнату приятным ароматом.

Никогда он не дарил ничего, стоящего денег, — исключительно то, что можно было рассматривать как «дар от чистого сердца».

Она никогда не отказывалась от этих подношений, но и ни разу не поблагодарила его за них.

Сара тоже приходила — каждый полдень, когда Адди только еще вставала, и ей, видимо, нечем было заняться.

Сара приносила ей новости о том, как идут дела у Роберта («мельница скоро начнет работать»), или о том, что делается в городе («все только и говорят, что об открытии телеграфной связи»). Она тоже всякий раз что-нибудь дарила сестре: свежую булочку из пекарни Эммы Докинс; последний выпуск газеты; смешную птицу, которую Патрик соорудил из газетного листа; вкусное печенье, не съеденное ею за вчерашним ужином.

Она старалась улыбаться, хотя не встречала ответной улыбки, и перед уходом обычно напоминала сестре:

— Я все время держу для тебя работу, Адди, а что касается жилища, мы можем жить в моей комнате у миссис Раундтри…

Если судить по тому, сколько душевных сил Сара и Роберт отдавали Аделаиде, их действия должны были — просто не могло быть иначе! — непременно увенчаться успехом.

1 декабря 1876 года вступила в строй телеграфная линия из Дедвуда до Форта Лареми, где она соединялась с линией, идущей на Запад.

В городе творилось нечто невообразимое. Стоял ясный мягкий зимний день, и все жители высыпали на улицу, чтобы увидеть, как в полдень будет протянут и подключен последний отрезок провода. Когда это произошло, человек, сидевший на телеграфном столбе, поднял руку, и воздух наполнился оглушительными приветственными возгласами.

Сара стояла рядом с Патриком, Джошем, Эммой и Байроном. Шапки летели вверх, шум нарастал. Байрон схватил Эмму и приподнял над землей, кто-то проделал то же самое с Сарой, и она крепко обнимала этого мужчину и кричала в самое ухо:

— Разве это не здорово?

Мужчина поставил ее на землю и поцеловал в губы — это был какой-то старатель, которого она не знала, — они оба смеялись и радовались со всеми остальными.

— Патрик! — позвала она, стараясь перекричать толпу. — Пойдемте на телеграф.

Они приблизились к крошечному помещению, где первый телеграфист города, Джеймс Халли, сидел за новеньким полированным столом, держа палец на медном телеграфном ключе. Внутрь было не пробраться. Сара постучала в окно, и один из находившихся там поднял его, так чтобы Сара могла слышать текст телеграммы, которую диктовал мэр Дедвуда в адрес мэра Шайенна.

— Тихо! Тихо! — раздалось вокруг, и те, кто стоял ближе, могли услышать — тук, тук, тук!.. — звуки ответного поздравительного послания. Когда прием закончился, Джеймс Халли вышел на порог и громко — так, что было слышно в конце квартала, — зачитал ответ.

«Поздравительная Дедвуд точка Наконец медный провод соединяет сказочно богатые золотые поля Блэк-Хиллз с остальным миром точка Ожидаю великого процветания точка Поздравляю точка Р.Л.Бреснем точка Мэр Шайенна точка».

Новый взрыв ликования. Все обнимаются. Патрик обнял Сару. Кто-то заиграл на банджо. Мужчины пляшут джигу. Патрик целует Сару в губы, она, слишком поддавшись общему настроению, не может протестовать.

— Только подумайте, Патрик! — возбужденно кричит она. — Мы можем теперь получать информацию со всей Америки. В тот же день, как что-то происходит!

— И газета будет выходить на шести, а потом на восьми полосах, и пальцы у меня так распухнут, что я не смогу удержать в них ни одной буквы! Только фляжку.

Она рассмеялась счастливым смехом.

— Но это случится не скоро. А теперь я пойду. Хочу узнать впечатления разных людей, пока не разошлись по домам…

Она стала проталкиваться через скопище собравшихся, задавая направо и налево один и тот же вопрос:

— Что означает для вас открытие телеграфной связи?..

Голландец Ван Арк ответил, что всегда мечтал сделать торговый заказ и получить то, что требуется, не позднее чем через три дня.

Доктор Терли сказал, что теперь легче будет спасать жизни людей в случае, не дай Бог, новых эпидемий или каких-то сложных болезней, потому что необходимые лекарства и помощь можно получить в тот же день, а не через три или четыре.

Коротышка Рис предположил, что теперь за золото можно будет получать по нормальному биржевому курсу, а не как Бог на душу положит.

Тедди Руннер сказал, что теперь его родные в Огайо будут знать, что он жив и здоров, не по письмам, которые уж страсть как не любит писать.

Бенджамин Уинтерс сообщил, что собирается по этому случаю устроить — и непременно, — грандиозный званый обед у себя в Центральной гостинице.

Это заявление вызвало восторженный рев слушателей, после чего он направился к своему дому в сопровождении огромной толпы, откуда раздавались крики:

— Эй! Все в Центральную!

— Эй! Кто играет на банджо! Сюда!.. В самой гуще этого скопища народа идущая вместе со всеми Сара увидела почти рядом с собой Ноа Кемпбелла.

— Шериф, ну разве не чудесно? — воскликнула она со счастливой улыбкой.

— Посмотрим, чем еще закончится праздник, — сдержанно ответил он.

— Ох, зачем вы так? Они же просто хотят повеселиться! Такой большой день в истории Дедвуда, разве нет? Лучше скажите, что для вас означает открытие у нас телеграфной связи?

— Означает, что смогу узнавать об ограблении почтовых дилижансов по горячим следам. И, может быть, получу один-два телеграфных привета от кого-нибудь. — Он озорно улыбнулся, она не видела никогда раньше у него такой мальчишеской улыбки. — А сейчас это означает, — продолжал он, — что я тоже иду в гостиницу и собираюсь праздновать вместе со всеми, а не следить за порядком. А вы как? Вы-то хоть знаете, как надо праздновать, или только и умеете что работать?

— Я знаю, как праздновать, уверяю вас. И у меня это неплохо получается.

— Тогда пошли вместе!

— С удовольствием, но сначала хочу найти Джоша и Патрика, сообщить им, что сегодня работать не будем.

— Значит, приходите потом.

— Обязательно.

— Только без вашего блокнота и без ручки.

— Этого не могу обещать.

— Но вы же не сможете танцевать с открытой чернильницей!

— Откуда вы знаете, что я вообще танцую?

— Потому что, во-первых, вы женщина, а во-вторых, слышите, как наигрывают на банджо вокруг нас?

— Ладно, увидим. — Она, оставив его посреди улицы, стала выбираться из толпы.

Патрика и Джоша нигде не было видно, Сара повесила на дверях редакции объявление: «ЗАКРЫТО НА ОДИН ДЕНЬ», заперла помещение и снова окунулась в толпу веселую и возбужденную, вознамерившуюся, судя по всему, как следует отпраздновать сегодняшнее событие.

Внезапно она свернула в сторону пансиона миссис Раундтри: захотелось свой первый праздничный вечер в Дедвуде провести не в обычной, каждодневной одежде. Она должна переодеться!

В доме было пусто: даже хозяйка покинула его, присоединившись к остальным жителям. У себя в комнате Сара умылась, спрыснула руки и плечи розовой водой, поправила прическу. Потом затянулась в крепкий бумазейный корсет, надела две белые нижние юбки и в первый раз за все время пребывания в Дедвуде прикрепила к талии турнюр из волосяной ткани — чтобы фигура выглядела более пышной. После чего натянула свой единственный выходной костюм — темно-зеленый жакет в стиле «полонез» и юбку в зеленую и розовую полоску, отороченную на подоле кружевами.

Она не задержалась перед зеркалом, лишь мельком взглянула на свое отражение и поспешила из дома, оставив на столе блокнот и пузырек с чернилами.

Роберт в этот день зашел в заведение мадам Розы немного позже обычного. В гостиной что-то наигрывала музыкальная машина, за столом хозяйка с сигарой в углу рта играла сама с собою в карты.

По времени наступила уже пора для прихода клиентов, но их не было.

За Адди послали, и она спустилась вниз, вполне одетая, хотя верхняя половина вишневого платья оставляла большую часть груди обнаженной.

Роберт заговорил с ней, когда она еще сходила с лестницы.

— Адди, ты слышала…

— Меня зовут Ив.

— Только не для меня… Ты слышала новость, Адди? В городе работает телеграф! Хозяин Центральной гостиницы пригласил всех на бал! Пойдешь со мной?

— Конечно. Но мой выход из дома тебе влетит в копеечку.

— Это не частный визит. Там общественное место.

— Я не хожу в общественные места.

— Адди! Не можешь сделать исключения ради старого друга?

— Ты что, сошел с ума?

— Нисколько. Могу повторить: приглашаю тебя на вечерний бал в Центральную гостиницу.

— У меня своя работа.

— У тебя ее нет. Посмотри… Никто не пришел. Они все там, на празднике. Иди наверх, сотри краску с лица, надень приличное платье и пойдем вместе.

На мгновение лицо Адди показалось ему трогательно-жалким, уязвимым. Она задержала взгляд на Роберте, Он ощутил, что в ней что-то дрогнуло, смягчилось, в броне ее внешней твердости и бессердечности появилась перваятрещина.

В этот момент Роза бросила карты на стол, отодвинула кресло, тяжело поднялась. Подбоченившись, держа сигару одним согнутым пальцем, она произнесла:

— Напрасно теряете время, мистер. Ив уже сказала вам, она на работе, и так оно и есть. Интересно, что бы со мной было, если бы я позволяла своим девушкам болтаться без дела с такой дешевкой, как вы? Который хочет, чтобы все даром… Я деловая женщина, Бейсинджер. Выкладывайте золотишко или убирайтесь!

Он посмотрел на Розу. Ему в голову пришла мысль, что, хотя фактически девушки здесь не находятся под замком, но, по существу, хозяйка держит их крепче, нежели за самыми высокими стенами и металлическими запорами. Все они на полуголодной человеческой диете: им не хватает самоуважения, нормальных взаимоотношений, естественных поступков. Зато есть страх нарушить неписаные законы профессии.

Все это промелькнуло в мыслях Роберта, когда он уже отвернулся от Розы, как от неприятного насекомого, барахтающегося в тарелке с супом.

— Адди? — сказал он негромко.

— Делай, как она говорит.

— Ладно, оставим сейчас этот разговор. Но у тебя должно быть время и для себя самой. Тебе необходимо выходить отсюда. На улицу. Ты не можешь запереть себя здесь. Подумай об этом, а я завтра вернусь. Я приду снова. До свидания.

Он протянул руку, и она взяла ее. Вместе с рукопожатием он положил ей в ладонь какую-то небольшую мягкую вещицу.

— Мне больше нравились твои волосы, — заметил он — когда они были цвета спелого зерна… До встречи, Адди…

Поднявшись к себе в комнату, она развернула то, что было у нее в руке, увидела локон светлых волос, вспомнила, как много лет назад он попросил разрешения отрезать их у нее с затылка.

Она провела по ним пальцами — шелковистые, слегка вьющиеся… Когда же это произошло? Сколько ей тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать?.. Он пришел к ним в тот весенний вечер поиграть в домино и принес красный тюльпан, сорванный в саду его матери. Адди сказала ему:

— Но у меня ничего нет для тебя взамен.

— Я знаю что.

— Что же?

— Прядь твоих волос.

— Ой, ладно…

И он взял ножницы и сам отрезал завиток у нее на затылке, и они оба смущенно смеялись при этом, а потом, кажется, поцеловались… да, поцеловались и совсем уже позабыли, что собирались играть в домино…

На втором этаже заведения Розы Аделаида робко прикоснулась к волосам на затылке и словно ощутила на них холодок от ножниц в его неумелых руках, вспомнила его мальчишеское восхищение ею… Она взглянула в зеркало и вернулась в действительность — увидела грубые, темные, ровно подстриженные чуть ниже ушей волосы… Усмехнулась… Если хочешь заработать деньги как блондинка, езжай на юг, где большинство женщин темноволосые. А если собираешься разбогатеть на севере, превратись в брюнетку… Вот так…

Рассматривая себя в зеркале, она подумала, что занятно было бы все же снова стать блондинкой после стольких лет.

Центральная гостиница была вся забита людьми, когда Сара вошла туда. Кто-то успел уже развесить флаги над входом и украсить холл сосновыми ветками, Вся мебель была сдвинута к стенкам, на полу установили несколько декоративных телеграфных столбов — снизу их поддерживали мешки с песком, между столбами протянули веревки с флажками и гирляндами вечнозеленых растений. К звукам банджо присоединились уже скрипки, посреди зала начались танцы. Женщины были нарасхват.

Сара увидела здесь Эмму Докинс с обеими дочерьми, миссис Раундтри, жену мясника Клер Гледдинг и Джейн Двадцать Два Несчастья в обычном своем наряде — штанах из оленьей кожи. Мужчины, оставшиеся без пары, но желающие во что бы то ни стало танцевать, проделывали это друг с другом. Часть столовой тоже была очищена для танцев, туда направлялись сквозь толпу два музыканта, на ходу наигрывая веселый мотив. Вдоль одной из стен стоял длинный стол с закусками. Прежде чем Сара добралась до него, чтобы посмотреть, что же там выставлено, ее захватил без всякого согласия с ее стороны Тедди Рукнер и сплясал с ней тустеп под мелодию песни «Индюк в соломе».

— Тедди, остановитесь! — просила со смехом Сара.

— Только не сегодня! Сегодня нужно все делать на полную железку!

— Но я не привыкла к таким танцам!

— Привыкайте! Наши мужчины будут плясать, пока не оторвутся подметки!

Танец в исполнении Тедди был очень бурным и лишенным всякого изящества. Вертясь и приседая в его руках, Сара поймала на себе взгляд Ноа Кемпбелла — тот стоял у стола с закусками с бутербродом в руке. Тут же танцующие пары заслонили его, и она потеряла шерифа из виду. Танец окончился, но музыка началась снова, и Сару сразу подхватил Крейвен Ли, затем Коротышка Рис. Когда они станцевали третий танец, возле нее образовалась уже немалая очередь из партнеров.

— Джентльмены, — она с трудом переводила дыхание, — мне нужно передохнуть… Пожалуйста…

Мужчины с огорчением отступили и дали ей пройти к столу, возле которого она не удержалась от восторженного восклицания:

— О Боже мой!

С момента своего отъезда из дома не видывала она такого изобилия. Тонко нарезанные ломти всевозможной дичи, горы бобов, целиком запеченные рыбины с ягодами клюквы в глазницах, жареные цыплята, фрикасе из кролика… А также черный и белый хлеб, пирожки с рисом; хлеб, фаршированный сырыми овощами, овощи вареные, всевозможные соленья и маринады — от селедки и помидоров до дынь. И еще макаронный пудинг, персики в вине, яблочный джем, английский ореховый пирог…

В центре стола, где восседал сам хозяин, Бен Уинтерс, стояла огромная лохань, больше чем на половину заполненная янтарного цвета жидкостью. Бен как раз добавлял в нее темный сахарный песок, когда Сара добралась наконец до стола и с восхищением воззрилась на все это изобилие.

— Мисс Меррит, — воскликнул Бен, — угощайтесь! Думаю, еды достаточно. А еще вот этот напиток для мужчин и женщин. Наш поссет[8]: фрукты и немножко вина…

— Поссет? — переспросила Сара с улыбкой. — Если так, то где же в нем молоко?

Она знала, что в настоящий поссет непременно добавляют молоко.

Бен Уинтерс усмехнулся, помешивая в сосуде длинной ложкой.

— Ладно, назовем по-другому: лекарственная настойка из персиков. Подойдет? Или просто — ромовый пунш… Но все равно попробуйте. Не каждый ведь день в нашем городе появляется телеграф. Для вас как издателя газеты это особенный праздник. Что, не так?

— Если не возражаете, мистер Уинтерс, я начну с еды. Она выглядит чудесно!

Выбирая наиболее лакомые куски со стола, Сара краем глаза видела, как в огромный сосуд добавляется помимо воды и мускатного ореха немалое количество рома и бренди. Однако она не отказалась от кружки с этим напитком, предложенной ей Беном, и сделала один-два глотка. Посеет был превосходен.

Она снова поднесла кружку ко рту, когда кто-то сзади схватил ее за локти.

— Сара! Наконец-то нашел тебя!

Она оглянулась.

— Арден! Когда ты узнал все новости?

— Узнал еще утром и вот успел хотя бы сюда, на бал. Давай потанцуем, Сара!

Он без лишних разговоров взял у нее из рук тарелку с едой и кружку, поставил на стол и увлек в круг танцующих.

— Арден, — заметила она, — тебе не кажется, что нужно сначала спрашивать у женщины, хочет ли она танцевать?

— Но ведь ты уже танцуешь, — ответил он, сжимая ее все сильнее и заставляя подпрыгивать так, что она не на шутку испугалась, что суставы выскочат один из другого.

— Арден Кемпбелл, мне не очень нравится твое дерзкое поведение.

— Нравится, не нравится, а ты со мной, и я крепко держу тебя…

Он подтвердил свои слова действием и совершил еще два прыжка с поворотом — так, что она просто ударилась щекой о его губы, в то время как мать Ардена и его брат смотрели на них… О Господи, здесь его мать тоже! Наверное, и отец приехал — скорее всего, тот рыжебородый мужчина рядом с ней и Ноа и есть старший Кемпбелл, которого она еще в глаза не видела.

— Арден, пусти меня, — просила она, но сумела избавиться от него, только когда закончился танец, после которого она чувствовала себя так, словно подверглась обработке на будущей мельнице у Роберта.

— Пошли, — предложил он. — Познакомишься с отцом.

Опять у нее не было выхода. Он потянул ее за собой так резко и настойчиво, что она чуть не прикусила язык. И вот она стоит перед тремя членами семейства Кемпбеллов.

— Па, это Сара. Сара, познакомься с моим отцом, Кирком Кемпбеллом.

Пожимая руку старшего Кемпбелла, Сара старалась отвести взгляд от его ярко-рыжей бороды и такого же лица. Никогда раньше не видела она столь крупного вместилища веснушек, никогда ее руку не сжимала такая огромная ладонь.

— Здравствуйте, мистер Кемпбелл.

— А, вот о ком столько говорят мои парни, — сказал он. — И моя жена тоже.

— Добрый вечер, мистер Кемпбелл, — повторила Сара.

На этот раз ее приветствие было обращено к шерифу, который стоял тут же, скрестив руки на груди.

— Настоящее веселье, правда? — заговорила Керри Кемпбелл. — Но все-таки неплохо, что в городе появилась настоящая тюрьма. Будет куда посадить безудержных пьяниц. А такие обязательно сегодня найдутся. Верно, Ноа?

О тюрьме никому говорить не хотелось, и разговор перешел на другие темы: о телеграфе, конечно, и о еде; о том, что к весне в городе прибавится жителей и домов.

Ноа не принимал участия в беседе. Арден нетерпеливо переминался с ноги на ногу и в конце концов не выдержал и почти закричал:

— Обо всем этом можно поговорить потом, ведь правда? А сейчас нужно танцевать. Пошли, Сара! Вперед!

Опять она была довольно бесцеремонно схвачена за руку и вовлечена в круг танцующих. Из-за плеча Ардена Саре удалось поймать взгляд Ноа, и она своим взглядом попыталась сказать ему: спасите меня, прошу вас!

Но в этот самый момент кто-то подтолкнул шерифа в бок, приглашая следовать за собой, и Ноа пошел за этим человеком в другой конец зала.

Когда танец закончился, Сара, оглянувшись, увидела Ноа, который, кажется, направлялся в ее сторону, но тут услыхала очень знакомый голос, говоривший:

— Мисс Меррит, могу я пригласить вас на следующий танец?

— Конечно, Роберт. Зачем так официально? Познакомься с Арденом Кемпбеллом.

Музыка заиграла снова, и теперь Сара танцевала с Робертом и чувствовала себя куда легче и спокойней. Арден следил за ней тоскующим взором, Ноа нигде не было видно.

— Мы не встречались несколько дней, Роберт.

— Я был очень занят со своей мельницей.

— А я своей газетой.

— Как у тебя с Адди?

— Ничего хорошего. А у тебя?..

Они станцевали три танца, после чего подошли к столу и Сара выпила вторую кружку пунша и почувствовала легкое кружение в голове.

Веселье было в разгаре. Сара станцевала уже, наверное, около тридцати раз, почти со всеми, кроме Ноа. Что-то все время мешало ему подойти к ней — так ей, по крайней мере, казалось. То это был чаще всего его собственный брат, то еще кто-то, а то и дела, связанные с его должностью. Один раз прозвучал даже выстрел — к счастью, никто не пострадал, — но Кемпбелл вынужден был отвести нарушителя спокойствия в тюремную камеру… Его мать как в воду смотрела, предсказывая, что подобное случится.

Когда Ноа возвратился в зал гостиницы, было уже за полночь. Сара как раз собиралась надевать пальто. Он подошел к ней.

— Уходите?

Она повернулась и нему с улыбкой, щеки у нее были пунцовые — он никогда не видел ее такой румяной и оживленной.

— Ох, шериф, — сказала она, — по-моему, я слишком много выпила.

— Другие тоже, — утешил он ее. — Но лучше будет, если я провожу вас до дому.

Она наклонилась к его уху и прошептала:

— Ради Бога… Я не знаю, как мне избавиться от Ардена.

Некоторое время она искала правый рукав пальто, Ноа помог ей найти его. И тут появился запыхавшийся Арден — он разыскивал собственную верхнюю одежду и с трудом добился успеха.

— Ноа, — проговорил он, — я провожу Сару.

— Я сам позабочусь об этом, — возразил старший брат

— Но как же…

— Ма и Па ищут тебя, Арден. Они собираются домой. Иди к ним.

— Доброй ночи, Арден, — попрощалась Сара.

— Но я…

— Доброй ночи, — повторил Ноа, беря Сару за локоть и провожая к дверям, закрыв их за собой и оставив Ардена, который что-то говорил им вслед, в шумном еще зале.

— Я должна извиниться перед вами, шериф, — пробормотала Сара, когда вышли на улицу.

— За что?

— Что выпила лишнего. Не очень-то прилично для женщины.

— Но ведь вам было хорошо?

— Очень. Если бы только не ваш брат. Совсем затанцевал меня. Смотрите!

Она прошла на несколько шагов вперед, повернулась, приподняла немного от земли и вытянула ногу. Он рассмеялся.

— Что там такое?

— Совсем не осталось подметок, вот что?

— Ну немного еще есть, — утешил он ее.

— Все чудесно, — заверила она. — Но как же трудно жить в городе, где всего двадцать женщин!

Они двинулись дальше. Сара совершенно твердо держалась на ногах и без его поддержки, а потому он шел немного поодаль, засунув руки в карманы.

— Вы шикарно танцуете, — заметил он. — Мужчинам это нравится.

— Я думала, мы и с вами потанцуем, — сказала она.

— Вас же все время приглашали.

— А вы танцевали с кем-нибудь?

— У меня были другие дела.

— Спорю, вы не умеете танцевать. Признайтесь!

— Да уж, конечно, хуже, чем Арден. Куда мне до него!

Она весело рассмеялась, прижала руки к щекам.

— Ох, как горят!

— От рома это бывает.

— Бен Уинтерс называл это пуншем.

— А вы и поверили?

— Не очень. Я видела, что он наливал туда.

— Смотрите, чтобы утром не заболела голова, как у всех пьянчуг.

— Ой, правда?

— Выпейте перед сном немного кофе. У миссис Раундтри на кухне найдется, я думаю…

Они уже взбирались по ступенькам, ведущим к входу в дом. Сюда все еще доносились звуки празднества, которое шло там, внизу. Ноа открыл дверь, они вошли в темную гостиную.

— Минуту, — сказал он, — сейчас зажгу свет. — С зажженной лампой в руке он сопроводил Сару на кухню, поставил лампу на полку среди кастрюль и мисок, нашел кофейник, в котором оставалось еще немного жидкости. Печка уже остыла, в комнате было прохладно.

Сара расстегнула пальто, присела у стола. Ноа налил ей в кружку холодного кофе.

— А вы? — спросила она.

— Я же не пьян.

— Ах да, я и забыла.

Он тоже сел, закинув ногу на ногу, не снимая шляпы.

— Ваш отец, — заметила Сара, — наверное, самый рыжий человек на свете. Из всех самых рыжих.

Ноа расхохотался.

— Самый-самый, говорите?

— А что бывают еще рыжее?

— Тише, мы всех разбудим…

— Шш… — Сара приложила палец к губам. Они стали говорить шепотом.

— Моя мать, когда только увидела его, сказала, что лицо у него похоже на горячую сковородку, выставленную под дождь.

Сара захихикала в кулак, потом отпила еще глоток из кружки, сделала гримасу:

— Фу, какая гадость!

— Пейте, пейте. Это лучшее средство от утреннего похмелья.

— Неужели у меня?..

— Пейте.

Она послушно допила кофе, содрогнулась, отерла губы.

— От этого не умирают, — улыбнулся он. Наступило молчание. Их взгляды встретились. Сара первая опустила голову.

— Мне нравятся ваши волосы, — проговорил он, — когда они так… распущены.

Она подняла на него удивленные голубые глаза. Непроизвольным движением убрала прядь волос со щеки.

— У меня ужасные волосы, — возразила она.

— Совсем нет.

— Вот у Адди были действительно красивые волосы. Вы бы их видели, когда она не красила! Как они блестели!..

Ноа сидел, спокойно глядя на Сару, слушая, как она восхваляет свою сестру.

Она внезапно умолкла и молчала некоторое время, словно подыскивая другую тему для разговора.

— У вас прекрасная семья, — заметила она потом, уже не шепотом, а просто не очень громко. — Завидую вам.

— Спасибо за добрые слова.

Опять наступило молчание, и опять она первая прервала его.

— Вы правы, холодный воздух и кофе уже помогли. Я себя лучше чувствую.

— Сара… могу я вас спросить?

— Да…

— Кто такой Бейсинджер?

— Друг.

— И только?

— Разве этого мало? Я уже говорила вам о нем… Нам есть что вспомнить, и у нас общая забота об Адди. Но почему вы спрашиваете?

— Потому что кое-что надумал сделать. — Он поднялся со стула, взял со стола кружку, поставил ее в пустую лохань для посуды. Потом оперся спиной о мойку, скрестил на груди руки, посмотрел долгим взглядом на Сару.

— Я уже немного раньше хотел это сделать, но, думаю, будет честнее, если сначала предупрежу вас об этом.

— Сделать… что?

— Поцеловать вас.

Она приоткрыла рот и глядела на него, не моргая. Что угодно могла она подумать — только не это!

— Это возможно? — спросил он.

— Наверное, да…

Он оторвался от мойки, подошел к тому месту, где она сидела, наклонился над ней, опершись одной рукой о стол, другой — о спинку ее стула. Вывернув голову так, чтобы не мешали поля шляпы, он прикоснулся к ее губам — сухим коротким поцелуем. Таким коротким — она даже не успела закрыть глаза.

— Считал нужным сначала спросить, — объяснил он, выпрямляясь, — потому что помнил, как вы относились ко мне в самом начале… Да и я…

Сара откашлялась.

— Да, правильно… Вы… я… — Никогда раньше не замечала она за собой, что может заикаться. — Вы… Как давно вы стали думать об этом?

— С того дня, когда вы относили кошку к сестре.

— А… тогда…

— Да… — Он прошелся по комнате. — Уже очень поздно.

— Я иду спать, — заявила Сара.

— А я снова пройду по городу. Надеюсь, все окончится без особых происшествий.

— Дай Бог…

Он снял лампу с полки, подождал, пока Сара поднялась со стула и пошел впереди нее через столовую к лестнице, ведущей наверх.

— Спокойной ночи, Сара, — сказал он без улыбки.

— Спокойной ночи, Ноа.

— Лампа наверху не потушена. Вы найдете свою дверь?

— Надеюсь.

— Увидимся завтра…

Она услышала, как закрылась входная дверь. У себя в комнате Сара присела на край кровати. Мысли ее были в разброде… Интересно, что все это может значить, если мужчина долго раздумывает, поцеловать ли ему женщину, а когда делает это, то так сухо и деловито, словно проверяет себя… А может, проверяет ее?..

Глава 12

Утром Сара с облегчением увидела, что шериф не появился за завтраком. Она слышала, как он вернулся с обхода — кажется, это было часа в четыре, и, наверное, сейчас еще спит, как, впрочем, и некоторые другие жильцы.

Она безучастно сидела за столом, есть не хотелось. Выпила кружку кофе, от яиц и поджаренных хлебцев отказалась. Голова у нее немного кружилась, болела шея. О еде не могла и думать без отвращения. То, что она вчера слишком много выпила, повлияло и на сон: почти все время она лежала в постели с открытыми глазами, думая о Ноа, о его поцелуе.

Зачем он это сделал? В его поступке не было ровно ничего романтического — впрочем, она никогда и не считала его романтиком. Но, с другой стороны, и на обыкновенный дружеский поцелуй это также не было похоже…

Она возвращалась мыслями к этому еще неоднократно в течение дня, пока они с Патриком набирали и печатали специальный выпуск газеты, посвященный открытию в городе телеграфной линии и состоявшемуся по этому случаю торжеству в Центральной гостинице. Думала об этом и во время грандиозного обеда в ресторане у Тедди Рукнера, когда вспоминала вместе с ним события вчерашнего дня и когда ответила отказом на его приглашение пойти в этот вечер в театр «Белла Юнион». Думала и когда возвращалась после обеда в редакцию, еле волоча ноги от усталости, и потом — за конторкой, с трудом удерживаясь, чтобы не клюнуть в нее носом, и ожидая, что вот-вот откроется дверь и войдет шериф. Но он не пришел.

Они встретились за ужином.

Сара надела к вечеру свежую блузку, тщательно причесалась, смочила розовой водой шею, и ей было досадно и обидно, что Ноа держал себя так, как если бы не было вчерашней ночи, вчерашнего поцелуя. Он отнесся к ней по-дружески — так же, в общем, как и ко всем остальным, сидящим за столом. Разговаривал больше о вчерашнем гулянье, но ни разу его взгляд не передал ей какую-то сокровенную, тайную мысль, ни разу он не обратился только к ней.

Она поняла, что не прошла проверки.

Приближалось Рождество. Недели за три до праздника в редакцию «Кроникл» заявился сам Джек Ленгриш, руководитель одной из театральных трупп. Это был щегольски одетый, быстрый в движениях усатый мужчина, с козлиной бородкой, неизменно носивший черную шелковую шляпу с квадратной тульей.

— Доброе утро, мисс Меррит. — Его голос напоминал отдаленные раскаты грома, выговор был безупречен.

— О, как приятно видеть вас, мистер Ленгриш. Вы пришли за театральными программками? Они уже готовы.

— Не только, не только, любезная мисс Меррит. Я пришел насчет Рождества.

— Рождества?

— Решил обратиться прежде всего к вам как одному из наиболее влиятельных жителей нашего города, где, к сожалению, нет ни церкви, ни священника.

— Вас чем-нибудь обидели, мистер Ленгриш?

— Нисколько. Совсем наоборот. Я, как и вы, считаю, что в городе должно быть и то и другое, и поскольку ни того ни другого здесь нет, а Рождество уже на носу, то предлагаю использовать помещение моего театра для представления, которое мы могли бы устроить в сочельник и которое как-то заменило бы формальную церковную церемонию.

Сара улыбнулась.

— Прекрасная идея! И как благородно с вашей стороны предложить свою помощь.

— Хотелось, чтобы и дети приняли участие.

— Разумеется.

— И как можно больше взрослых.

— Думаю, легче будет рассчитывать на детей. — Сара плохо представляла себе мужчин Дедвуда, разыгрывающих рождественские действа на сцене.

— Впрочем, надеюсь, матери с удовольствием согласятся принять посильное участие и даже выступить.

— Смею думать, уговорим и отцов. Кроме того, помогут мои артисты.

— А чем я могу помочь? — поинтересовалась Сара. Джек Ленгриш испытующе посмотрел на нее и строго спросил:

— Вы умеете петь?

Она рассмеялась.

— Во всяком случае, хуже, чем пишу.

— Мне нужно, чтобы кто-то взял на себя роль руководителя детского хора.

— Что ж, попробую. Я училась музыке.

— У вас это получится, уверен, — произнес он хорошо поставленным голосом, подтверждая свои слова величественным мановением руки,

— Мы объявим о нашем намерении в газете, — сказала Сара,

— В этом заключается моя вторая просьба, мисс Меррит.

— Патрик сейчас же наберет объявление.

Джек Ленгриш оказался почти волшебником. После Сары он почти с такой же легкостью сумел уговорить Элиаса Пинкни перевезти свой орган с тринадцатью регистрами в здание театра и присоединить его к стоящему там на сцене пианино. По его же просьбе кузнец Том Пойнсетт сделал восемь металлических треугольников разной величины, а человек, умеющий играть на ксилофоне, которого Джек Ленгриш «открыл» в городе, согласился исполнить на них несколько незатейливых мелодий. Также он уговорил миссис Д.-Н. Робинсон, мать первого и единственного рожденного в этом городе ребенка, сыграть роль Божьей Матери, а свое дитя разрешить считать младенцем Иисусом. (К счастью, у миссис Робинсон родился мальчик.) Из реквизита труппы Ленгриша появились ангельские облачения, пастушьи посохи, королевские короны и прочее…

Сара воспользовалась случаем, чтобы еще раз призвать через газету жертвовать деньги на строительство школы и церкви. Часть пожертвований предполагалось использовать на празднование Рождества. (Можно ли было выбрать лучшее время, чтобы побудить мужчин открыть свои кошельки, чем то, когда уши их будут полны звуками детских голосов, головы — воспоминаниями о Доме, а сердца наполнены рождественским милосердием?!) Пускай во всем ущелье не найти было ни следа ладана или мирры, но зато настоящего золота было достаточно. Его можно будет собирать в «золотую» шкатулку из театральных запасов, и три «волхва» станут им одарять «младенца Иисуса», а через него — всех, собравшихся на праздник.

Как только известия, а также слухи о предстоящем рождественском представлении распространились по городу, шестнадцать детей изъявили желание петь в хоре. А взрослых набежало так много, что пришлось производить отбор.

Репетиции шли ранними вечерами, чтобы главный режиссер будущего представления, Джек Ленгриш, мог успеть к девятичасовому спектаклю в своем театре, где сейчас ежедневно давали «Отелло».

В первый же вечер, когда начались репетиции, Сара, извинившись, ушла пораньше из-за стола. То же произошло и на второй вечер. Ноа Кемпбелл тогда коротко спросил;

— Опять репетиция?

— Да, — ответила она и поторопилась уйти. На третий вечер, около восьми часов, Ноа подошел к зданию театра. Теперь там стояли две большие железные печки, и его венчала дощатая крыша. Ноа потихоньку открыл дверь и вошел, сняв шляпу.

Сара стояла на сцене, спиной к нему, перед целым выводком детей, которые пели (сначала он разобрал только эти слова):

Сюда идите, дети…

Она была в белой кружевной блузке и темно-зеленой юбке, волосы собраны на затылке в тяжелый пучок. Стоя очень прямо, она еле заметными движениями рук и легкими наклонами головы управляла хором, побуждая детей петь в унисон. Их чистые, не всегда попадавшие в ритм голоса разносились по залу, вызывая теплое щемящее чувство в душе у Ноа.

Сюда идите, дети, И славьте день и час:

Из яслей Вифлеема Дитя глядит на вас…

Теперь Ноа разобрал всю строфу: но глаза его были устремлены на спину Сары. Он представлял, как в эти минуты она сама произносит те же слова, как блестят ее голубые глаза, вглядывающиеся в детские лица.

Пение окончилось. Руки Сары замерли и опустились. Она сказала:

— Очень хорошо. Младшие дети, останьтесь на месте, старшие, подойдите к выходу со сцены, возьмите там свечи. И никто не говорит и не шепчется, когда мистер Ленгриш начнет читать из Библии…

Все послушались указаний, дети получили — на время репетиций — деревянные палочки взамен настоящих свечей. Потом Ленгриш стал читать своим красивым голосом стихи из Библии, и на сцену вышли взрослые, пока еще не в театральных костюмах. Они исполняли роли Марии, Иосифа, пастухов, волхвов. Миссис Робинсон положила свернутое в трубку одеяло в деревянную колыбель и молча встала возле нее.

По другую сторону встал Крейвен Ли, с таким же благочестивым видом глядя на одеяло. Трое мужчин вышли из зала и прошли на сцену. Последний из них, Дэн Терли, положил маленькую золотую шкатулку в ногах колыбели. Послышался звон — три раза прозвенел один из стальных треугольников, Сара взмахнула руками. Когда смолкли отголоски звона, она отбила ногой такт, и дети запели «Тихую ночь». Один куплет они спели самостоятельно, затем Сара повернулась лицом к залу, как бы приглашая публику присоединиться, и запела сама.

Заметив Ноа, она сбилась и пропустила несколько слов.

Он приветливо кивнул, ее лицо покрылось румянцем, она продолжала петь. Внезапно он, набрав побольше воздуха, присоединился к ней:

…Пастухи задрожали, уви-и-дев…

Он пел почти в полный голос, испытывая какое-то неожиданное единение с Сарой, когда делал это. Такого с ним никогда не случалось раньше в присутствии женщины. Но было приятно. Очень приятно.

…Христос Спаситель родился на свет,

Христос Спаситель родился на свет

Песня окончилась, взгляды их не отрывались друг от друга, пока Сара не повернулась к детям. Снова зазвучал голос Джека Ленгриша.

Ноа оставался в зале и не сводил глаз с женщины в зеленом и белом, пораженный мыслью, которая внезапно возникла у него: да ведь он, по всей видимости, влюблен в нее!..

Она наклонилась к какому-то светловолосому ребенку, что-то прошептала ему на ухо — какой-то совет. На мгновение Ноа представил, что это их — его и ее — ребенок. Она умеет с ними обращаться, любит их — сразу видно. Хотя у нее никогда не было детей. И она образованна, и умна, и мужественна, и вполне порядочна. Она была бы прекрасной матерью!.. Матерью?

«Да что с тобой, Ноа? Ты рехнулся малость, приятель?..»

Один поцелуй, одна рождественская песенка — и уже вообразил ее матерью своих детей! Совсем как Арден, который только и толкует о жене, о семье… Нет, это не для него, не для Ноа… Мысль о том, что он мог так молниеносно прийти к подобному решению, вызвала у него ощущение, близкое к панике.

Тем не менее он оставался до конца репетиции, следя глазами за Сарой, пытаясь разобраться в собственных мыслях и чувствах.

Вот она подняла обе руки, призывая к вниманию.

— Дети, вы пели, как небесные ангелы! Молодцы! Теперь идите по домам, а следующую репетицию проведем в костюмах и с зажженными свечами…

Она спустилась в зал, подошла к стулу, где были ее пальто и шляпа. Ноа улыбнулся ей.

— Добрый вечер, шериф.

— Привет, Сара.

— У вас хороший голос, — заметила она, просовывая руки в рукава пальто, которое он держал для нее.

— У вас тоже,

— Значит, хотя мы не сумели станцевать вместе, сможем спеть.

С улыбкой она застегнула пальто, начала завязывать под подбородком ленты шляпы.

Как занятно, мелькнула у него мысль — мне нравится смотреть, как она это делает, нравится ее шея, рот…

Теперь она натягивала перчатки и, внезапно подняв глаза, улыбнулась ему так искренне и обезоруживающе, что он почувствовал холодок в спине… Когда же — попытался он припомнить, — когда ее облик стал меняться в его глазах? Когда ее слишком высокий рост стал ему казаться элегантным, ее простота — стала называться неиспорченностью, обыденная внешность — идеальной?

— Я зашел, чтобы проводить вас домой, — сказал он.

— Спасибо. Но мне нужно завернуть в редакцию.

— Ладно.

На улице было холодно и ветрено. Ему хотелось взять ее руку, но он не позволил себе этого… Что с ним происходит? Он знавал десятки женщин, с которыми проделывал и не такое, но взять ее за руку не решался.

— Детям нужны крылья… — говорила она тем временем. — Хочу посмотреть, подойдет ли для этого газетная бумага. Они пели чудесно, правда?

— Как ангелы. Они вас полюбили.

— Я их тоже. Знаете, я никогда не имела дела с детьми… Удивительно, как они отзывчивы.

В помещении редакции Сара зажгла лампу, Ноа подождал, пока она собрала бумагу, помог ей сделать из нее рулон и завязать веревкой.

— Что бы еще придумать, чтобы крылья блестели? — задумалась Сара. — Дети были бы в восторге.

— Слюда, — предложил Ноа.

— Слюда?.. Ой, конечно! Как я не подумала?

— Нужно хорошенько растолочь ее в ступке, — сказал Ноа, — а потом насыпать на бумагу, смазанную крахмальным клеем.

— Чудесная идея!

— Если хотите, я разыщу хороший кусок слюды.

— Правда, вы сделаете это?

— Только не завтра, а через день. Устраивает? Я и размельчу ее для вас.

— О, Ноа, спасибо. Вы просто наш добрый гений! — Как сверкали ее голубые глаза — и всего-то из-за такой малости!

Он был очень доволен, что сразу сообразил, чем можно обрадовать ее, вызвать одобрение и благодарность.

— Пошли? — Он поднял рулон бумаги и протянул руку к лампе.

— Я готова.

Он прикрутил фитиль, пошел за ней к дверям.

Когда она уже открывала их, он вдруг произнес:

— Сара, подождите минуту.

Она задержалась, повернулась к нему, натягивая перчатки.

— Что? — спросила она.

Свободной рукой он прикрыл полуотворенную дверь, они остались в тесном темном помещении.

— Я просто… — заговорил он, наклоняя голову и подходя ближе к Cape, — просто…

Поля его головного убора уперлись в ее шляпку. Они оба усмехнулись в темноте, он снял свой «стетсон».

— Можно я снова сделаю то же самое? — спросил он.

Она тихо ответила:

— Сделайте.

Он наклонился еще ниже, их губы соединились и оставались в таком положении, пока маятник часов неспешно отбивал свои секунды: десять… пятнадцать… двадцать.

В одной руке у Ноа Кемпбелла был бумажный рулон, в другой — шляпа: он не мог обнять Сару, прижать к себе. Ей же ничего не стоило отпрянуть после короткого соприкосновения их губ — но она не сделала этого, не отстранила лицо, оно продолжало прижиматься к его лицу.

В темноте их прикосновения, казалось, обретали новый, куда больший смысл. Нежность становилась нежнее. Тепло — теплее. Его дыхание было на ее щеке, ее дыхание — на его. Они были одним целым, и каждый был самим собой, и каждый ожидал каких-то действий от другого.

Он приоткрыл губы, его язык встретился с ее языком. Они словно испытывали, пробовали один другого, оба немного удивленные, не верящие тому, что происходит.

Поцелуй оборвался незаметно — как обрывается паутина. Они с неохотой отстранились друг от друга.

Маятник часов простучал семь раз, прежде чем Ноа заговорил.

— Что-то произошло сегодня, знаете, когда мы вместе пели.

— Я так удивилась, когда вы сделали это.

— Я и сам удивился. У меня было разное… с женщинами. Но чтобы я запел, — это первый раз в жизни. А знаете, вы очень покраснели, когда повернулись и увидели меня там.

— В самом деле?

— Да. Вот тогда оно и произошло.

— Что именно?

— То, что происходит сейчас.

— А что происходит сейчас?

— Ну… У меня сердце готово выскочить из груди.

— По-настоящему?

— А у вас нет?

— Да… Но я подумала…

— Что подумали?

— Подумала, что, когда вы поцеловали меня в первый раз, я не выдержала испытание.

— Какое испытание?

— Мне показалось, вы проверяете меня… и себя… Понравится вам целовать меня… И вам не понравилось,

— Это не так, Сара!

— Значит, я не поняла. Но вы потом смотрели на меня так же, как смотрите на всех.

— Мне казалось, так будет приличней.

— Не думаю, что вообще это прилично. То, что мы…

— Почему?

— Из-за моей сестры.

— Она для меня ничего не значит, ваша сестра!.. — Они не отходили далеко друг от друга, словно привыкая, осваиваясь, акклиматизируясь.

— Сара, могу я положить эти чертовы вещи, что у меня в руках?

— Если хотите.

Он опустил на пол рулон и шляпу. Распрямляясь, взял ее за плечи; они стояли, прислушиваясь к собственному дыханию — ускоренному, но легкому. Потом он сильней прижал ее к груди, снова нашел рот, и они поцеловались — как никто из них не ожидал и не верил, что так может произойти между ними: в тесном объятии, в каком-то полуопьянении, когда губы и языки никак не могли оторваться друг от друга. Его рука обнимала ее спину, ее рука была на его грубом овчинном полушубке; огражденные плотной одеждой, они не могли испытать настоящей близости — может быть, поэтому им еще труднее было поверить в то, что происходит.

Как и за несколько минут до этого, они отстранились — с неохотой, ошеломленные.

— Ноа, как все это странно.

— Я знаю.

— Не могу поверить, что это вы и я…

Стоя в темноте, оба подумали об одном: о том, с чего началось их знакомство, как они сразу невзлюбили один другого… И вот теперь…

Она задала вопрос, который удивил его:

— Ноа, можем мы повторить то же самое?

— Почему же нет, Сара Меррит, — ответил он с улыбкой в голосе.

В темноте его руки коснулись ее головы, он нашел ее рот и полностью овладел им; и снова она ощутила легкий запах туалетной воды, который преследовал ее последние недели во время завтрака; его усы были мягкими, язык — еще мягче, теплый и влажный. Она с жаром ответила на его поцелуй, он так сильно сжал ее в объятиях, что почти приподнял с пола, и она вынуждена была встать на носки.

Когда ее подошвы опять коснулись пола, оба они с трудом перевели дыхание.

— Пожалуй, лучше, если мы пойдем домой, — прошептала Сара.

— Конечно. Уже довольно поздно.

Он подхватил с пола рулон и свою шляпу, вышел вслед за ней на улицу, подождал, пока она запирала дверь на замок.

На удивление мало говорили они по пути к дому. Поднявшись по лестнице к самому входу, Сара остановилась там в некоторой нерешительности: что будет дальше? Последует ли прощальный поцелуй?

— Послезавтра я разыщу кусок слюды, — сказал он вместо поцелуя.

— Большое спасибо.

— Я принесу к вам в контору. Размельченный.

— Прекрасно…

Рука Сары коснулась уже дверной ручки, когда он тронул ее за плечо.

— Сара… Я не очень умею говорить такие вещи, но… — Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. — В общем, хочу сказать, мне было очень хорошо, когда мы пели с вами «Тихую ночь»…

— Да, мне тоже. У вас, правда, прекрасный голос, Ноа. Когда в городе появится церковь, возможно, вы будете петь в хоре, верно?

— Может быть. Если вы станете его руководителем.

Небо прояснилось, высыпало много звезд. В их свете он хорошо видел ее лицо, хотя его собственное скрывалось в тени полей от шляпы. Видел, как она улыбнулась, когда проговорила:

— Ну, я пошла.

— А я отправляюсь в свой обход. — Он отдал ей бумажный рулон.

— Спокойной ночи, Ноа.

— Спокойной ночи, Сара.

— Увидимся за завтраком…

Сара медленно готовилась ко сну. Душа ее была в полном смятении от столь резко изменившихся по отношению к Ноа чувств.

Уже надев ночную рубашку, она плотно завернулась в шаль и достала свой дневник, куда время от времени, по старой еще привычке, записывала все, что казалось ей важным и значительным в собственной жизни.

«Меня поцеловал, — начала она писать, — по-настоящему поцеловал мужчина, у которого были интимные отношения с моей сестрой. Мужчина, которого я еще недавно открыто ненавидела. В этом городе я, пожалуй, единственная одинокая и в то же время приличная женщина, и я пытаюсь честно разобраться, не в этом ли причина его внимания ко мне. Но все же, наверное, нет. Мне кажется, наши чувства по отношению друг и другу претерпели очень серьезные изменения, только вот до какой степени — на этот вопрос сейчас не могу ответить. В нашей семье женщины вели себя, увы, не должным образом: сначала моя мать, а теперь — Адди. Может быть, и у меня есть тайное предрасположение стать такой же, как они? Может быть, он полагает, я для него легкая добыча?.. Не хотела бы так думать, но как избавиться от сомнений и подозрений, если местом, где я впервые его встретила, был публичный дом? И должна ли я поощрять человека такого сорта? Что бы мне посоветовал мой отец… Если же предположить, что намерения у Ноа Кемпбелла честные, что он даже влюблен в меня и предложит выйти за него замуж… Нам ужасно будет иметь с ним дело, помня и зная, что до меня у него была моя сестра…»

Утром Сара по-прежнему чувствовала смущение. Сидя за столом напротив Кемпбелла, она разрывалась между желанием встретиться с ним взглядом и таким же сильным желанием избежать этого.

К счастью, он снова вел себя с ней точно так же, как со всеми остальными. Он придерживался этой линии поведения и за ужином в тот день, и на утро следующего дня. Вежливый, ничего не значащий разговор, такой же взгляд.

Во второй половине дня он, как и обещал, занес к ней в контору толченую слюду. В комнате был Патрик. Ноа зашел туда и положил на стол перед Сарой небольшой пакет.

— Ваша слюда, — произнес он немного торжественно.

— Благодарю.

К удивлению Сары, это простое слово она проговорила со стесненным сердцем. Взглянув на Патрика, который находился совсем близко от них, она добавила:

— Я уже сделала что-то вроде крыльев. Хотите взглянуть?

— Конечно. Почему нет?

Она повела его в другой конец комнаты, где три разного вида бумажных креста просыхали от клея, разложенные на бочках с краской. Спиной к Патрику, они склонились над ними.

— Вот это мне нравится больше, — указал Ноа на одно из крыльев. — Если бы они требовались настоящему ангелу, ручаюсь, он бы выбрал именно такие.

— А представляете, как они будут выглядеть, посыпанные слюдой? Спасибо еще раз, что исполнили свое обещание.

— Никакого труда… Вы сами будете все их делать?

— Нет. Эмма Докинс выразила желание помочь. Я сделаю только образцы…

Разговор иссяк. Наступила пауза. Сара не поднимала головы. Ноа чувствовал: что-то происходит у нее в душе, она далеко сейчас от того состояния, в котором оба они пребывали в этой же комнате два дня назад.

— Ноа, — еле слышно произнесла она, теребя веревку на пакете со слюдой.

— Да?

— Я думала…

— О чем?

— О вас… и об Адди.

Она взглянула прямо ему в лицо. На ней были очки, в них она выглядела сейчас особенно беспомощной и ранимой.

— …Во всем этом нет смысла, — снова заговорила она. — Вы… и я… Нет… — Она безнадежно махнула руной и снова перевела взгляд на пакет. — Это безвыходно…

— Сара, я не… — начал Ноа. Позади них раздался голос Патрика.

— Сара, на этом объявлении Тейтема… будем печатать лошадь и сани?

— Да, — ответила она, повышая голос. — Было бы хорошо. — И потом, тише, добавила: — Я должна заняться делом. Спасибо еще раз, шериф…

Несколько мгновений он угрюмо смотрел на нее… Значит, опять он только «шериф»… Ну что ж…

— Ладно, Сара, — сказал он после паузы. — Пусть будет так, как вы хотите…

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы и вышел.

До самого Рождества он, как бы выполняя ее волю, старался почти не общаться с ней, что создавало неловкость в первую очередь, когда они встречались за столом, которую, впрочем, никто, кроме Сары, видимо, не замечал. Из-за стола они выходили в разное время, чтобы вместе не подниматься по лестнице в свои комнаты.

Как-то рано утром, когда снаружи еще было темно, Сара, покинув теплую постель и отворив дверь комнаты, почти столкнулась с Ноа, направлявшимся, по-видимому, туда же, куда собиралась она. Оба застыли на месте: еще не вполне проснувшиеся, непричесанные. У него из-под полушубка выглядывал ворот рубахи, она — в накинутом на халат пальто.

— Доброе утро, — пробормотал он наконец.

— Доброе утро.

Никто из них не двинулся первым, не улыбнулся.

После длительного неловкого молчания он предложил:

— Идите вы… Я подожду.

Он повернулся и быстро прошел и себе в комнату.

В канун сочельника, во второй половине дня, пошел снег. Сара сходила в городскую баню, потом щедро полила себя розовой туалетной водой, надела лучший костюм с жакетом «полонез». Дома сделала прическу, подложила дополнительный валик под волосы на затылке, тщательно разделила пробор, оставив часть волос небрежно виться, и как последний штрих — приколола медальон у горла белоснежной блузки с высоким воротником.

Она помедлила у небольшого зеркала, подняв кисть руки к кончику длинноватого носа, и в это же мгновение подумала вдруг о Ноа Кемпбелле, который через две двери от нее тоже, наверное, переодевается сейчас, готовясь к Рождеству.

« Мне все же не хватает его…»

Она взяла со стола приготовленный для Адди подарок — украшение в виде букета засушенных цветов, уложенное в пакет и перевязанное серой ленточкой. С грустью смотрела она на вещицу у себя в руке, думая о предстоящей встрече с сестрой все в том же доме Розы…

Сестра… Сколько еще таких же было там у Ноа Кемпбелла?.. Не только там…

Она вздохнула, посмотрела в окно, где густо валил снег и небо было того же цвета, что и лента, украшавшая пакет с подарком.

Последнее время она все чаще думала о них одновременно — о Ноа и об Адди, — и эти мысли бередили ее, как старая рана… Когда он виделся с Адди в последний раз? Продолжает ли ходить в этот дом? Целовал ли он ее сестру тогда же, когда целовал ее, Сару?..

В унынии она застегнула пальто, вышла из дома.

Все ущелье надело опушенную мехом горностая мантию. Рудокопы уже начинали спускаться с холмов, заполнять улицы, собираться в салунах, оставляя возле них своих мулов, привязанных к перилам веранд. Многие из мужчин здоровались с Сарой, окликая ее по имени.

В холле у Розы никого не было. Сара сразу поднялась наверх, постучала к сестре и вошла. Адди встала ей навстречу с кошкой в руках. Сердце у Сары защемило, когда она подумала, что, скорее всего, только в обществе этого животного предстоит Адди встретить сочельник.

— Счастливого Рождества, Адди, — проговорила она. — Могу я зайти на минуту?

Та отступила от двери, ничего не говоря.

— Я принесла тебе… вот.

Адди взглянула на перевязанный лентой пакет.

— У меня нет ничего для тебя, — сказала она.

— Мне ничего не надо… Возьми, пожалуйста.

Адди отпустила кошку, развернула подарок. Лицо у нее было печальное, измученное.

— Ты не хочешь оставить меня в покое? — спросила она.

— Наступает Рождество. Я хотела тебе подарить что-нибудь.

Адди молча смотрела на засушенные цветы.

— Ты, наверное, знаешь, — снова заговорила Сара, — о рождественском представлении, которое устраивается сегодня в театре Ленгриша. Между прочим, я управляю детским хором, если помнишь. Приходи туда, я тебя очень прошу.

— О чем ты говоришь?! Я не могу.

— Нет, можешь. Просто надень пальто, шляпу, и мы вместе пойдем вечером в театр.

— И там в меня начнут бросать камни!

— Никто в тебя ничем не кинет!

— Ты живешь в каком-то другом мире, Сара. Я не могу вернуться к нормальной жизни, даже если очень бы хотела.

— Поэтому ты и не хочешь?

— Да…

В который уже раз при подобном разговоре Сара была вынуждена переменить тему.

— Ты видишь Роберта? — спросила она.

— Почти каждый день. Он тоже не оставляет меня в покое.

— Тогда пойди ему хоть в чем-то навстречу. Станьте снова друзьями.

— Он тоже живет в выдуманном мире.

— Ты не права… Адди!.. Я хотела…

Впервые с момента их встречи в этом городе Саре показалось, что с сестрой стало все же немного легче говорить и ее можно даже спросить кое о чем… Задать вопрос, который давно вертелся у Сары на языке… Она была почему-то уверена, что если спросит сейчас, то получит правдивый ответ…

«Адди, шериф по-прежнему приходит сюда к тебе?»

Она уже раскрыла рот, но слова застряли в горле. В страхе перед возможным утвердительным ответом, она не произнесла ни звука.

— Нет, ничего… — выдавила она в ответ на вопросительный взгляд сестры. — Извини, мне надо торопиться в театр. Скоро начнут собираться дети.

Лицо Адди еще больше помрачнело.

— Веселого Рождества, — пожелала она.

— Тебе тоже.

Они стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и каждая страстно желала того, чего другая не могла ей дать.

Внезапно Сара бросилась к сестре, сжала ее в объятиях, их щеки соприкоснулись.

— Ох, Адди, — проговорила она, — неужели мы снова не станем сестрами?

Какое-то мгновение руки Адди гладит спину сестры.

— Лучше не думать об этом.

— Приходи сегодня. Ну, пожалуйста!

— Не могу, но желаю тебе успеха.

Сара выскочила из комнаты, боясь, что расплачется прямо там… Кроме того, ей необходимо торопиться. Ее будут ждать шестнадцать мальчиков и девочек, взволнованных предстоящим праздником, шумливых, улыбающихся. Ее настроение никак не должно отразиться на них.

Театр Ленгриша был заполнен людьми, ожидающими начала первого в истории Дедвуда религиозного представления. Сцена украшена сосновыми ветками. Ясли для младенца устланы чистой соломой. Дети возбуждены, их матери нервничают. Участники спектакля уже в костюмах.

Шерифа в зале нет.

Сара настолько обеспокоена и разочарована этим, что позволяет себе время от времени выглядывать в щелку занавеса в надежде увидеть в толпе зрителей знакомые рыжеватые усы и серые глаза. Она видит и узнает многих: Роберта и Тедди Рукнера, миссис Раундтри, мистера Муллинса, мистера Тафта и десятки других. Но Кемпбелла среди них нет.

А ведь несмотря на внутреннее отторжение от него, именно о нем думает она больше всего в этот рождественский вечер; именно ему хочет показать, как складно поют дети в ее хоре; в его глаза хочет взглянуть, когда в конце представления повернется к залу, чтобы вместе со всеми спеть заключительную песню… Но, скорее всего, он уехал в Спирфиш, чтобы встретить Рождество со своей семьей.

Представление началось с исполнения всеми присутствующими рождественского гимна под аккомпанемент органа, на котором играл Элиас Пинкни, и с участием ксилофониста Джадда, извлекавшего мелодические звуки из восьми металлических треугольников. Потом выступил Джек Ленгриш. Его чтение иллюстрировалось сценками, изображавшими празднование Рождества в разных странах. Сара сидела с одного края сцены вместе со своим хором «ангелов» и не сводила глаз с двери, ведущей в зал. Чтение рождественских историй подходило к середине, когда дверь открылась и вошел Ноа.

Сердце Сары дрогнуло и гулко забилось.

Ищущий взгляд Ноа устремился на сцену, нашел там Сару и замер.

Я здесь…

Я здесь…

Их молчаливый союз был несомненен. Впервые с начала вечера она полностью ощутила дух сегодняшнего празднества.

Дети пели великолепно. Ребенок Робинсонов вел себя в колыбели Иисуса почти спокойно. Все были в восторге от имитации звона колоколов. Голос Джека Ленгриша звучал величественно, а его одежды были безукоризненны. Рудокопы быстро заполнили королевский ларец золотым песком. Его оказалось так много, что пришлось искать вторую шкатулку.

Когда Сара повернулась к залу, чтобы все вместе исполнили последнюю строфу «Тихой ночи», она и Ноа Кемпбелл пели ее исключительно друг для друга.

Раздался гром аплодисментов, когда представление окончилось. Все обнимались и обменивались рукопожатиями — на сцене, в зале. Поверх всех голов глаза Ноа и Сары все время искали и находили друг друга. Роберт поднялся на сцену и обнял Сару, но для нее сейчас его внимание не было таким приятным и необходимым, как раньше. Как до этого. Из-за его плеча она продолжала искать глазами Ноа.

Для взрослых был приготовлен пунш и печенье, для детей — жареные кукурузные зерна и леденцы. Толпа зрителей, состоявшая главным образом из мужчин, оторванных от своих семей, не торопилась расходиться: многие начали снова, под музыку органа, распевать рождественские песни. Артисты снимали сценические костюмы, переодевались в обычную одежду. Сара помогала юным певцам освободиться от ангельских одеяний, чего им не очень-то хотелось, и потом вместе с Джеком Ленгришем искала место, где можно сохранить все это до следующего года. Занимаясь делами, она все время думала, что Ноа может уйти.

Но он по-прежнему был в зале, и они стали пробивать себе путь сквозь толпу.

Группа норвежцев пела рождественские гимны на родном языке. Крутилось колесо рулетки; выигрышами на нем были подарки для детей. Среди всего этого шума и гама, песен и радостных восклицаний Сара и Ноа встретились посреди зала.

Некоторое время они молча, без улыбки смотрели друг другу в глаза.

Наконец он заговорил:

— Хорошее представление.

— Спасибо.

— Дети так же хорошо пели, как и выглядели.

— Правда? Им очень понравились крылья, которые вы помогли соорудить…

Оба сделали робкую попытку улыбнуться, это им в конце концов удалось. Норвежцы уже закончили петь, их почин перехватили шведы, они выводили рулады так громко, что заглушали все вокруг.

— Я уж думала, вы не придете, — произнесла Сара

— Что?

Он наклонился к самому ее рту, она уловила легкий запах его кожи, туалетной воды.

— Я сказала, что думала, вы не придете на праздник. Вы опоздали.

— Я стоял в очереди в бане.

— Ох!

— Кажется, весь город решил помыться именно сегодня.

— Я успела это сделать немного раньше. Без очереди.

— Вам повезло…

Снова молчание как будто отдалило их друг от друга; нужно было спешно подыскивать темы для продолжения разговора.

— Не вижу здесь ваших родных, — заметила она.

— Они не приехали. Я собираюсь к ним завтра в Спирфиш.

— Как хорошо. У большинства из тех, кто сейчас в зале, родные очень далеко отсюда.

— Сара…

Она выжидающе смотрела на него. Ее глаза, казалось, утонули в его взгляде.

— Я хотел спросить… Вы не поехали бы со мной?

— К сожалению, не могу. У меня другие планы. — Разочарование сквозило в глазах у обоих.

— Может быть, в другой раз… — добавила она с робостью.

Он нашел выход из новой неловкой паузы.

— Принести вам немного пунша?

— Да, пожалуйста.

Он скрылся в толпе и через некоторое время возвратился с двумя кружками темно-красной жидкости.

— Веселого Рождества! — Он поднял свою кружку.

— Веселого Рождества!

Они чокнулись. Осушив кружку, он стал оглядывать зал, двумя пальцами вытирая кончики усов. Когда снова повернулся, то поймал на себе ее внимательный взгляд. Она опустила глаза.

— Похоже, вы получите и школу, и церковь после сегодняшнего вечера, — сказал он, наклоняясь к ее уху. — Столько денег!

— Будем надеяться.

— Сколько в этих шкатулках, как думаете?

— Ума не приложу. Во всяком случае, немало…

К ним подошла Эмма Докинс со своими детьми.

— Мы отправляемся домой, — сообщила она. — Не видели Байрона?

— Он где-то здесь, — сказала Сара.

— Джош, сходи позови отца. Скажи, пора уходить. Счастливого Рождества, шериф.

— Того же и вам.

— Сара, значит, как уговорились, ждем вас завтра.

— Да, спасибо.

— Обед в четыре, не забудьте.

— Ни за что!..

Когда Докинсы удалились, Ноа спросил:

— Вы будете завтра у них?

— Да. А вы что, не верите?

Он пожал плечами и уставился в свою кружку.

— Почему вы не сказали мне раньше про Спирфиш? — проговорила вдруг Сара.

В голосе ее звучало разочарование, граничащее с отчаянием.

Он взглянул на нее с некоторым удивлением.

— Не был уверен, что вы захотите, — ответил он.

— Но спросить-то можно было, Ноа! Или нет?

— Вы не называли меня по имени все эти дни, с того вечера, когда я поцеловал вас.

— Я была в смятении.

Он очень серьезно посмотрел на нее.

— Не слишком-то легко мужчине с вами, — заметил он.

— Я знаю, — с горечью ответила она. — Извините меня.

Некоторое время он был занят поисками места, куда поставить кружки, потом небрежным тоном произнес:

— Завтра я хочу выехать пораньше. Мне пора идти.

— Конечно, — откликнулась она, не делая попытки двинуться с места и глядя на него тревожными глазами. А затем они заговорили одновременно.

— Сара…

— Ноа…

После последовавшего молчания она начала первой:

— Пойдем домой вместе?

— Где ваше пальто? — спросил он.

— В одной из гримерных за сценой.

— Подождите здесь.

Она кивнула и, стоя одна в унынии, подумала о том, какую тяжкую борьбу приходится ей вести с собой, со своими чувствами к человеку, от которого, она это твердо знает, ей следует держаться подальше. Но что могла она поделать, если вся радость от праздника улетучилась для нее, как только она узнала, что Ноа завтра уезжает и она не может уже принять его приглашения… И вообще, столько времени и усилий требовалось им, чтобы наладить дружеские отношения, а сейчас что получается?.. И что она хочет от него?.. От себя?.. Увы, ничего этого она не знала…

Ноа вернулся, помог ей надеть пальто, они направились к выходу, желая всем на пути счастливого Рождества и отвечая на добрые пожелания.

На улице все было покрыто снегом: пешеходные дорожки, крыши домов, седла и одеяла на спинах у мулов, привязанных к перилам.

Они шли в молчании, изредка случайно касаясь друг друга локтями. Когда свернули в проулок и начали взбираться по крутому склону, внезапный звон заставил их остановиться.

— Что это?

Звуки раздались снова, откуда-то сверху.

— Колокольный звон, — выдохнула Сара. Они подняли головы. Все ущелье наполняли мелодичные звуки, они вибрировали, отталкиваясь от каменных стен, падали в пропасти, вырывались оттуда и дрожали высоко в темном небе. Ночь жила этими звуками, эхо подхватывало их и разносило далеко по округе, небесный купол служил великолепным резонатором.

Сара и ее спутник стояли неподвижно, захваченные этим колокольным благовестом.

— Это Нед Джадд, — прошептала Сара.

— Где он, по-вашему? — спросил Ноа.

— Наверное, где-то на горе, возле одной из шахт… Какой подарок к Рождеству сделал он всем нам…

Колокола продолжали звенеть.

Ноа нашел руку Сары, прижал ее своим локтем. Они двинулись дальше, шагая почти в такт музыке.

На верхней площадке лестницы, возле дома, стояла миссис Раундтри и несколько ее постояльцев. Все, подняв головы, прислушивались к звукам, падавшим сверху — с неба, со скал, с ветвей сосен. Ноа отпустил руку Сары, они присоединились к остальным, стоявшим у входа.

Вскоре звуки умолкли, однако все продолжали обсуждать сегодняшний вечер — костюмы детей и других артистов, их песни и инсценировку рождественских историй. Звон колоколов возобновился, но все уже начали расходиться. Сара не увидела Ноа — он, вероятно, ушел раньше.

У себя в комнате она переоделась, не зажигая света, закуталась в толстый фланелевый халат, вынула шпильки и валик из волос, потом накинула на себя одеяло, открыла окно и села возле него в деревянную качалку.

Нед Джадд вызванивал уже четвертую рождественскую мелодию. Сара медленно расчесывала волосы щеткой, ей не хотелось ложиться в постель: ведь тогда она может уснуть, не дослушав музыку, несущуюся почти с неба.

Через две комнаты от Сары Ноа Кемпбелл тоже раскрыл окно. Он зажег лампу, сел и свернул сигарету. Закурил ее от лампы и так сидел, пуская клубы дыма и наблюдая, как они мельтешат возле окна, не решаясь уплыть наружу и возвращаясь в тепло комнаты.

Он выкурил две сигареты, вслушиваясь в мелодичный звон, наполнявший ущелье, пока у него не замерзли пальцы. Тогда он отошел от окна, потушил лампу и сел на кровать, укрыв ноги одеялом и спрятав под него руки.

Он думал. Думал о Саре Меррит. О том, как они пели одну и ту же песню, издали глядя друг другу в глаза и чувствуя, что они совсем рядом в эти минуты. Вспоминал, как избегали один другого… Как целовались у нее в редакции… Как потом старались уверить себя, что между ними ровно ничего не произошло…

Он встал, потянулся, снова подошел к окну.

Если бы она была, как ее сестра, одной из девиц у мадам Розы, он бы знал, как с ней обходиться. Но она была не такой, она из тех, с нем всегда одна морока…

Он постоял еще некоторое время у окна, прежде чем подошел к двери, тихо открыл ее и вышел в коридор, осторожно ступая ногами в теплых носках без ботинок, у двери Сары остановился, помешкал в раздумье. Потом тихонько постучал и замер в ожидании.

Почти сразу дверь приоткрылась. Через щель он увидел, что в комнате Сары совершенно темно, сама она почти сливалась с этой темнотой.

— Да? — прошептала она. — Кто это?

— Это Ноа.

— Что… что вы хотите?

— Я не могу уснуть. А вы?

Она подумала, прежде чем ответить:

— Я тоже.

— Что вы делаете?

— Сижу у окна и слушаю звон.

— Я тоже. Мы могли бы слушать вместе. — Ответом было молчание.

— Я могу войти, Сара?

— Нет, я переоделась, чтобы лечь в постель.

— Наденьте халат.

— Ноа, я не думаю, что…

— Ну, пожалуйста.

Она довольно долго стояла неподвижно, потом отступила в глубь комнаты. Он отворил дверь шире, беззвучно закрыл ее за собой. Благодаря снегу, белевшему за окном, он мог теперь различить, что она стоит, закутавшись в одеяло, которое сжимает у груди. Он подошел к ее кровати и сел там с края, в глубокой тени. Оттуда он смутно видел ее лицо, повернутое к окну, волосы, руки.

Некоторое время они слушали музыку металлических треугольников, имитирующих колокола. Это была мелодия гимна «О, самое святое…»

Наконец он произнес из темноты;

— Сара, я просто не знаю, как мне с вами быть… — Фраза прозвучала как некий конечный вывод, как результат долгих раздумий.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Нет, понимаете… Я дважды поцеловал вас, и мы оба были рады этому. А на следующий день я чувствовал испуг…

— Вы тоже это почувствовали?

— Да, тоже.

— Мне очень жаль. Я…

Она не знала, что сказать… как ответить. Он заговорил снова.

— Я много думал о вас… Вы на меня просто… как бы это сказать… нагоняете страху.

— Я?!

— Клянусь вам.

— Никогда не думала, — прошептала она.

— Но это в самом деле так. Вы лучше многих мужчин умеете работать. Умеете наладить дело. Вы и редактор, и музыкант, и…

Он замолчал.

— И что?.. — спросила она.

— И я хотел бы знать, что вы думаете обо мне.

Она ответила не сразу. Голос у нее был тихий, немного испуганный.

— Я тоже боюсь вас…

Она опять замолчала, но он ничего не говорил, и она продолжала:

— Я тоже думаю о вас. Больше, наверное, чем сама хотела бы. Вы… вы, в общем, не тот человек, который… — Она остановилась.

— Который что? — спросил он. — Продолжайте.

— Который должен мне нравиться…

Ну, вот и все… Она сказала эти слова. Произнесла их…

Ей казалось, что жар ее щек можно было различить в темноте.

— А какой же я? Говорите.

Она не хотела, но слова сами вырвались из нее:

— Вы из тех, кто посещает публичные дома.

— Я не был у Розы с того вечера, когда мы встретились там.

— Но факт остается фактом. Вы бывали там… и с моей сестрой.

— Сара, я очень сожалею об этом, только ничего изменить нельзя.

— И я не могу изменить своего отношения к этому. Оно всегда будет между нами.

— Говорю вам, я не ходил туда больше! Спросите у своей сестры.

— Я потеряла сестру из-за таких, как вы.

— Нет! Не я причина, что она стала тем, нем стала!

— Говорите тише.

Он повторил, умерив тон:

— Не моя вина, что она сделалась проституткой.

— Но чья же? Чья?! Если бы только я могла понять!.. — Она опустила голову к коленям. Какое-то время одни лишь колокольные звуки наполняли темное пространство комнаты. Когда он коснулся ее наклоненной головы, она резко и испуганно выпрямилась: она не слышала, как он подошел к ней так близко.

— Вам нужно уйти, — прошептала она.

— Да, — согласился он. — Нужно… Я познал вашу сестру, как о том говорится в Библии, и теперь должен уйти. И какое имеет значение все, что мы чувствуем друг к другу?.. Все должно быть отброшено из-за того, что произошло еще до той поры, когда мы встретились. Так получается?

— Да, — ответила она.

Глаза ее были широко раскрыты, в горле стоял ком.

Схватив ее за руки, он поднял ее со стула.

— Это чушь, Сара! И вы сами знаете.

Он склонил голову, нашел ее губы. Они оставались сомкнутыми. Он подождал, не отстраняясь. Она не ответила на поцелуй.

— Я не тороплю вас, — прошептал он, поднимая голову. — Но не решайте сразу. Подумайте…

Он опять прижал свои губы к ее губам, опять водил по ним языком — осторожно, ласково, умело. Его не отталкивала ее инертность.

Она дрожала всем телом и крепче прижимала к себе одеяло.

Он снова поднял голову и, не отнимая рук от ее плеч, глядел в темноте в ее широко открытые глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них.

Потом его руки скользнули вниз, удержались в изгибе ее бедер. Он еще крепче прижал ее тело к своему. Пауза перед тем, как он вновь наклонился к ее губам, похожа была на промежуток между вспышкой молнии и ударом грома.

Она сопротивлялась, упирая руки ему в грудь, откидывалась назад. После нескольких попыток он признал свою неудачу и отступил. Теперь они стояли на некотором отдалении, не сводя друг с друга глаз.

— Разве вы не хотите, чтобы вам было приятно? — произнес он, протягивая руку, касаясь ее волос возле виска, от чего дрожь пробежала по ее телу. — Зачем же тогда…

Он медленно наклонился, легко поцеловал ее веки, мочку уха, щеку, подбородок; затем снова — более настойчиво — коснулся губ. Она ощутила запах табака, шелковистость усов. Его руки слегка скользили по халату, со спины, и складки одежды чуть слышно касались ее ножи: как занавески — подоконника. Потом он с силой сжал ее в объятиях.

С возгласом отчаяния она поддалась, прильнула к нему, словно тонущий к кромке берега, высвободив руки, но не выпуская из них одеяла и как бы накрывая им обоих. Тепло их тел, сами тела слились в одно. Они застыли в неподвижности, словно статуи, только сердца были живы и бешено колотились.

Никогда она не знала, даже не думала, что если вот так близко стоишь с другим человеком, то все, во что раньше верила, может сразу куда-то исчезнуть, улетучиться. В ее душе снова рождался крик — робкий, испуганный, полный трепета. Крик попавшего в ловушку.

Из-за окна донесся умирающий звук колоколов. Казалось, что звенит ее тело, которое сейчас так обнимал Ноа Кемпбелл.

Она высвободила рот.

— Ноа… — Глаза ее были закрыты. — Нам не надо так… Это очень плохо.

— Это человеческая природа, Сара, — настаивал он. — Так повелось у мужчин и у женщин выяснять, что они думают друг о друге.

— Но… но вам пора идти. — Голос ее был совсем еле слышен.

Он стал целовать ее шею. Его дыхание согревало ей грудь сквозь плотную фланель халата.

— Перестаньте! О… прошу вас… Я не могу… — шептала она, упираясь ему в плечи, пытаясь оттолкнуть.

Одеяло вырвалось из ее рук, упало на пол. Она сжала в кулаках складки его рубашки, отстранила его. По ее щекам текли слезы.

— Я не Аделаида! — выкрикнула она. — И не буду такой, как она… И как моя мать — тоже!.. Пожалуйста, Ноа, не надо…

Он застыл на месте. Его руки еще прикасались к ее телу, но в них не было ни силы, ни настойчивости.

— Пожалуйста… — повторила она шепотом.

Он отступил, охваченный внезапным чувством вины.

— Извините, Сара…

Она стояла, тоже неподвижно, со скрещенными руками — словно оберегая грудь.

— Уходите…

— Да, я уйду, но сначала обещайте, что не станете хуже о себе думать. Во всем только моя вина, я должен был уйти, когда вы сказали… Сара, я ничего не знал о вашей матери.

Она отвернулась к окну, обхватив себя руками, не отвечая ему.

Колокольного звона уже не было. Все очарование ночи исчезло.

Ноа поднял с пола упавшее одеяло, накинул на плечи Саре; не отнимая рук от ее плеч, начал говорить.

— Хочу, чтобы вы знали кое-что, Сара. Я так же удивлен и огорошен тем, что происходит между нами, как и вы. Уверен, никто из нас и не думал, что такое может случиться. Даже не было мысли об этом… Но, скажу честно, сегодня я зашел в вашу комнату не только потому, что хотел быть настойчивым… Не только… Меня привлекает… как бы это сказать… даже восхищает в вас многое другое… Ваш ум, ваше упорство, как вы умеете работать… Я уже говорил про это… Умеете драться за то, во что верите… Школа, церковь… А как вы действовали во время эпидемии… Вы молодчина. Понимаете?.. Даже когда бьетесь за то, чтобы закрыть дома в «плохом» квартале… В тот момент, когда я запирал вас в эту чертову шахту, я уже чувствовал, что вы самая бесстрашная женщина из всех, кого знал. И самая мужественная… Можете не верить ни одному моему слову, плюнуть на все, что я говорю, как только закроется за мной дверь, но, видит Бог, это так… И многое другое меня привлекает в вас… Как вы поете песни с детьми… Можете смеяться, но это так… После того как вы спели «Тихую ночь», ко мне пришло… я почувствовал… Чего раньше никогда не чувствовал. Это было впервые… Сара… Пожалуйста, поглядите на меня… — Он вынудил ее повернуться, поднять к нему лицо. — Из-за того, что произошло сегодня, совсем не надо плакать.

Слезы продолжали литься из ее глаз.

— То, что мы позволили себе сегодня… это нельзя… — проговорила она, всхлипывая. — Это обедняет все чувства.

— Мне жаль, если вы так считаете.

— Да, считаю.

— В таком случае, обещаю, это никогда не повторится. — Его руки упали с ее плеч, он отступил назад. — Что ж, — пробормотал он, — я пойду.

С опущенной головой он пошел к двери. Ей хотелось остановить его, сказать, что ей жалко, что так все кончается, но она не могла позволить себе говорить такое, потому что ведь несомненно она была права, а он не прав: он не должен был заходить к ней в комнату и так вести себя. Порядочные мужчины так не поступают…

У двери он обернулся:

— Счастливого Рождества, Сара. Надеюсь, я не испортил его для вас.

— Я так радовалась звукам колоколов, — ответила она с печалью.

Он вгляделся в ее туманные очертания на фоне посветлевшего окна, бесшумно открыл дверь и вышел.

Глава 13

К полуночи в канун Рождества публичный дом Розы Хосситер был заполнен шахтерами. Одинокие, они искали общества, чтобы избавиться от тоски в этот вечер. У них здесь не было никого — ни родных, ни друзей. В этот праздник они вспоминали дом, думали о матерях и отцах, братьях и сестрах, любимых и друзьях, оставшихся в городах, таких огромных, как Бостон, Дублин или Мюнхен, и в деревнях и местечках, названия которых никому ничего не говорят, кроме них самих. Они вспоминали родимый очаг домашний хлеб, который пекли их матери, своих любимых псов, которых, быть может, давно уже нет. Кто-то думал о детях, оставленных дома, и о женах, которые, может быть, приедут когда-нибудь. Пусть только придет весна…

Кто-то напился.

Кто-то плакал.

Но все были одиноки.

Колокола Тома Пойнсетта хорошо служили торговле человеческим телом, с тех пор как здесь нашли золото. Когда они звонили, вереницы одиноких мужчин, только что сдавших добытый золотой песок младенцу Христу, несли остаток, чтобы обменять его на прикосновение к мягкой, теплой груди, к которой они могли бы прильнуть своими скорбными головами и забыть тоску по дому.

Роберт Бейсинджер был одним из них.

Оставшись в театре до тех пор, пока не начали гасить фонари, он видел, как Сара выходила с шерифом, Робинсоны покидали помещение вместе с ребенком, уходило все семейство Докинсов, даже миссис Раундтри ушла вместе со своими постояльцами. Театр опустел, и Роберт остался наедине со своим одиночеством. Кто был у него здесь, в этом городе, кроме той, за чье общество он должен платить? Будь она проклята за ее равнодушие! Ему следует презирать ее, но он не в силах делать это. Ведь он приехал сюда главным образом ради нее

Охваченный унынием, он надел пальто и шляпу, взял трость и вышел на улицу. Звон колоколов заставил его поднять голову к небу. Ему показалось, что с каждым ударом колокола растет пустота внутри него. Он остановился на минуту, чтобы надеть перчатки, и почувствовал, как церковные песнопения медленно озаряют его душу. Там, дома, на шпиле церкви висели колокола, отбивавшие каждый час. Когда он был маленьким, они иногда будили его по утрам.

Их было трое — он, Уолт и Франклин, и они спали в одной постели. Дома не хватало кроватей, не хватало еды, не хватало денег. И любви — ее тоже не было в достатке. А может быть, он ошибается? Может быть, любви хватало, но не было времени выразить ее?

Когда он вспоминал родителей, они всегда представали перед его мысленным взором изможденными и усталыми. Казалось, у них никогда не было возможности отдохнуть. Отец трудился по четырнадцать часов в день, пытаясь заработать хоть что-нибудь на содержание своей растущей семьи. Она увеличивалась на одну голову каждый год. Десять часов каждый день Эдуард Бейсинджер работал на кожевенной фабрике Арндсона, там он делал ящики. По вечерам, в маленькой мастерской позади их дома, он изготовлял деревянные ручки для кистей на ножном деревообделочном станке. Иногда он точил ножи и ножницы и чинил стулья. А то скупал и продавал кости. И всегда собирал жир, сало и колесное масло, из которого его жена Женевьева варила желтое щелочное мыло на продажу, чтобы хоть немножко увеличить семейный бюджет.

Что бы в семье ни делалось, от мальчиков всегда ждали помощи. Они свозили дерево, продавали стружки на топливо, делали костяные ручки для зубных щеток, собирали по домам жир, разносили мыло, а когда подросли, пошли на кожевенную фабрику Арндсона. Их две сестры мешали варящееся мыло и разрезали готовую массу на куски. Они также помогали матери со стиркой и готовкой на семью в тринадцать человек.

Когда Роберту исполнилось двенадцать, он понял, что хочет чего-то лучшего для себя, чем бесконечный труд и вечная борьба за существование, выпавшие на долю родителей. К тридцати годам мать высохла и сморщилась. А отец стал сварливым и циничным.

Хотя обучение в школе рассматривалось родителями, нам непозволительная роскошь, Роберт завоевал право продолжать учебу тогда, когда другие шли работать на фабрику. Там, в школе, он и познакомился с сестрами Меррит. Позже, когда он немного подрос и стал ходить по домам, собирая жир и масло для варки мыла, он постучался однажды в незнакомую дверь, которую открыла, к его удивлению, Аделаида Меррит.

— Как, это ты, Роберт?! Привет!

Неприятно просить свою одноклассницу дать ему остатки жира со сковородок, но Аделаида была очень добра и приветлива. Она провела его внутрь, в просторную кухню, где полная женщина по имени миссис Смит нашла для него целую банку оставшегося жира, да заодно угостила свежим яблочным пирогом и холодным молоком. Роберт разделил угощение с Адди за большим круглым столом, покрытым вышитой скатертью, на котором стоял букет маргариток и красных и пахучих цветов базилика. По словам миссис Смит, они отгоняют пауков и муравьев.

На Роберта произвело впечатление такое просторное помещение, и всего для четырех человек. А какая чистота, какой порядок и покой! Там, где жил он, полная тишина наступала только глубокой ночью, да и то, если она не нарушалась храпом в разных углах. Вокруг стола в кухне Адди стояло всего четыре стула вместо тринадцати у них дома. На плите был один чайник, а не три. В вазочке для печенья на буфете лежали сладости, которыми его угостили, когда он покончил с яблочным пирогом. Никогда в жизни не видел он такого изобилия, В их доме если и бывало печенье, то оно не залеживалось в банке.

А как чисто было у Адди в доме! На полу не видно следов от подошв, а на подоконниках от пальцев, занавески накрахмалены, а половик у двери в кухне выглядел так, как будто на него никогда не ступала нога человека. На спинке дивана в гостиной аккуратно лежали салфетки, чтобы обивка не засаливалась от помады для волос, книги стояли на полках, а журналы лежали на стеллажах. Трубки и табак мистера Меррита находились на специальной стойке. На полу стоял папоротник шире, чем в обхват человека. В довершение всего в просторной комнате помещалась такая роскошь, о которой и мечтать нельзя было. Настоящее пианино! Роберту и в голову не могла прийти мысль, что его родителям когда-либо удастся скопить денег на такую вещь.

Рядом с ним была высокая стойка с двадцатью небольшими отделениями для нот. Адди выбрала несколько и сыграла для него мазурку «Посвящение Элизе» и «Мелодию Лондондерри», сидя прямо, как суслик на задних лапках, а пальцы ее так и скользили по клавишам. Ее светлые волосы были зачесаны кверху от ушей, перехвачены муаровой лентой и спускались вниз по спине мягкими локонами. На ней было голубое платье с белым кружевным воротником. Глаза Роберта вбирали в себя все — девочку, пианино, комнату. Большая белая кошка медленно вошла и стала тереться о ноги Адди. Та остановилась, взяла ее на руки и представила Роберту. Это был нот по имени Рулер. Она отдала его гостю и продолжала музицировать.

Роберт навсегда запомнил тот вечер. Сдержанность Адди, которая делала ее старше ее девяти лет, прекрасную мебель и атмосферу спокойствия, царившую вокруг. И когда в гостиную вошла миссис Смит и объявила, что уже поздно, Роберту пора идти домой, а Адди ложиться спать, девочка восприняла указание со спокойным не по возрасту достоинством.

Она проводила гостя до парадной двери, приняла Рулера из его рук и пригласила приходить еще в любое время. Очень спокойно, как будто между ними не было разницы в возрасте и происхождении, она сказала:

— Я тебе сообщу, когда у миссис Смит будет готова еще одна банка с жиром. Ты тогда придешь и заберешь ее.

Хотя Адди ничем не показала, что видит разницу в их положении, Роберт чувствовал себя уязвленным, когда шел обратно. Нет, никогда его родителям не иметь ни пианино, ни других предметов роскоши! Но с этого вечера, проведенного в доме Мерритов, он поклялся, что у него в жизни будет много всего.

Когда он пришел туда в следующий раз, дома была Сара. Ей исполнилось четырнадцать лет, на один год больше, чем Роберту, и они были довольно хорошо знакомы. Сара была умница. Она выигрывала каждый конкурс по правописанию, участвовала во всех соревнованиях на лучшее сочинение, часто получая первый приз, выполняла все задания в отведенное для этого время, и несла домой книги, какие хотела. Она часто помогала младшим по арифметике, а когда учитель выходил из класса, оставалась за него наблюдать за порядком.

Дома она почти все время читала или писала в тетради для сочинений, которую всегда носила с собой. Однако ее приходилось просить поиграть на пианино в четыре руки с Адди, и она делала это не слишком охотно. Но когда присоединялась к музицированию, она не чувствовала себя за пианино так уверенно и просто, как Адди. Приходил Роберт, и они составляли целое трио друзей. Сара вообще была компанейской девушкой.

Адди, как выяснил Роберт, была подвержена настроениям. Иногда она уходила в себя, и тогда требовались большие усилия со стороны Сары и Роберта, чтобы вывести ее из мрачного расположения духа и заставить улыбаться. Летом они вместе устраивали пикники, и миссис Смит снабжала их разными вкусными вещами, уложенными в корзинку, куда она клала и полотняную скатерку. Там были сандвичи с ветчиной и огурцом, сырные палочки, малиновый торт, а также деликатес под названием «чатри», приготовленный из подсахаренной клубники с пряностями, который особенно нравился Роберту. Девицы отворачивали носы, а он мазал чатри на хрустящий белый хлеб миссис Смит и считал, что вкуснее этого ничего на свете нет.

Зимой они катались на коньках на мельничном пруду Степмана, где было много молодежи, там устраивали костры и пили горячий персиковый пунш, заправленный палочками корицы. Часто по вечерам Роберт и Адди вместе занимались, а Сара писала в своей тетради. Нередко Сара и Роберт вместе помогали Адди, которой не очень легко давались задачи по математике или было трудно разобрать предложение.

Отец их редко находился дома. Когда же он был дома, юное трио не беспокоило его, занимаясь своими делами. Как-то Сара представила Роберта Айзеку Мерриту.

— Отец, это наш друг Роберт Бейсинджер, он пришел к нам заниматься. Мы помогаем Адди по математике.

Отец протянул ему руку. Он выглядел весьма внушительно; прямой, высокий, чисто выбритый, одетый в строгую деловую тройку с золотыми часами на цепочке в жилетном кармане.

— Очень рад, Роберт. Я всегда удивлялся, почему Сара никогда не приглашает молодых людей к нам домой. Рад, что у нее появился новый друг.

Его предположение, что Роберт был в первую очередь другом Сары, было не верным, так как в то время Роберт был другом обеих сестер. Однако в глубине его души зарождались симпатия и привязанность к младшей.

А Адди расцветала прямо на глазах. Стали заметны первые признаки наступления зрелости. Ее формы слегка округлились. Волосы достигали талии, слегка закручиваясь на концах. Они имели цвет белого вина на дне хрустального бокала. Лицо утрачивало детское выражение, на смену ему приходила девичья красота. Но, взрослея, Адди, казалось, стала отдаляться от Роберта и Сары. Она часто замыкалась в загадочной задумчивости. Когда она садилась за пианино, лицо ее принимало отчужденное выражение. Она теперь играла Мендельсона, вкладывая в некоторые пассажи поистине необузданную страстность. Когда Роберт услышал это в первый раз, он даже испугался и тронул ее за плечо, чтобы она остановилась.

— Адди, что с тобой, что тебя так взволновало?

Она резко сняла руки с клавиш, как будто обожглась о них, и спрятала в складках юбки.

— Ничего, — ответила она бесцветным голосом. Сара сидела рядом у газовой лампы, на носу у нее примостились очки, она что-то писала в своей тетради для сочинений. Миссис Смит находилась в кухне и вышивала, сидя у плиты. Роберт потряс Адди за плечи.

— Я пойду, пожалуй. Проводи меня.

Адди встала с вертящегося стула, безжизненная, но вежливая.

— Доброй ночи, Сара, — крикнул Роберт. Она подняла голову.

— А-а-а! Доброй ночи.

В полутемной передней, у лестницы, Роберт застегивал куртку, а Адди стояла в ожидании, все с тем же отчуждением на лице, уставившись на резное украшение стойки для зонтов.

— Адди, — обратился к ней Роберт. — Может, мне не приходить к вам больше?

— Нет, нет, Роберт! — Безразличие на ее лице сменилось почти отчаянием. — Что я буду делать без тебя?! — И, не дожидаясь ответа, она вдруг крепко обняла его за шею. — Роберт, дорогой! Ты — самое лучшее, что у меня есть в жизни. Разве ты сам этого не видишь? — Дыхание ее было частым и прерывистым.

Он обхватил ее тонкую фигуру, скрестив руки на спине, и держал так несколько мгновений, впервые в жизни. Ей было пятнадцать, ему, преисполненному грусти от невысказанного чувства, восемнадцать. Он уже решил, что не будет открыто выказывать его, пока ей не исполнится шестнадцать. Тогда он, быть может, подумает о будущем и попросит ее стать его женой. Пока же он сдерживал огонь желаний, держа руки на ее спине.

— Иногда ты, кажется, вообще забываешь, что я нахожусь в комнате.

— Да, да! Но ты приходи, приходи во вторник, как всегда. Пожалуйста, Роберт, скажи, что ты придешь.

— Конечно, приду. И я хочу, особенно в последнее время, чтобы ты чувствовала себя счастливой. Только не знаю, как это сделать.

— Нет, ты знаешь, Роберт. Пожалуйста, поверь мне.

Собравшись с силами, он отодвинул ее от себя. Как прекрасны ее глаза, ее губы, даже когда она в таком странном настроении. В полумраке передней, где они стояли, было видно, с каким неподдельным чувством она глядела на него и вместе с тем со страхом при мысли, что может его потерять.

— Ты ведь и так делаешь меня счастливой. Я умру, если потеряю тебя.

Он почувствовал, что сам умрет, если не поцелует ее сейчас.

— Адди, — прошептал он, нежно прикоснувшись рунами к ее лицу. Он наклонился к ней, а она потянулась навстречу его поцелую, как будто тоже, страдая от нетерпения, ждала его. Он ощутил податливость ее трепетных губ, и теперь, повинуясь импульсу, которому сопротивлялся десятки раз, он крепко обнял и прижал ее к себе, впиваясь в ее рот. Она горячо откликнулась на его порыв.

Он с усилием оторвался от нее и отступил. Даже в сумерках было заметно, что она покраснела.

— Я думаю, ты должен идти сейчас, Роберт.

Он попытался взять ее за подбородок и поднять лицо, но она резко отвернулась.

— Не надо!

— Но, послушай, Адди…

— Нет, я сказала, не надо. — Она не поднимала головы. — Мы не должны больше этого делать.

Прошло пять месяцев, прежде чем они поцеловались еще раз. Был очень холодный январский вечер, и они пошли во двор за дровами. Она набросила на себя пальто, а он вообще остался в одной рубашке. Она стала набирать дрова и класть их на руку, тогда он взял ее за локоть, сжал его и сказал:

— Адди…

Она выпрямилась, повернулась к нему, взгляды их встретились, в ее глазах был немой вопрос, смешанный с тревогой и невинным желанием. Не могло быть никакого сомнения в том, что хотели они оба.

Он снял дрова, полено за поленом, с ее рук, и бросил их обратно на поленницу.

— Нет, — прошептала она. — Роберт, нет… — Она уперлась ладонью ему в грудь, а он схватил ее за руки и сжал, давая понять, что не смирится с отказом.

— Я раньше, когда мне не было еще и тринадцати лет, больше целовался с девочками, чем все эти годы потом. Из-за тебя, Адди… Потому что ждал тебя. С того дня, когда я вошел в ваш дом и ты играла для меня на пианино, я все время жду тебя, жду, пока ты вырастешь. Вот теперь ты большая. Поэтому не говори «нет», Адди.

Она пыталась вырваться и отвернуться, но сдалась.

Так же как и в первый раз, чувства, которые они подавляли все эти годы, придавали оттенок какого-то отчаяния их объяснению.

Он взял ее голову в руки.

Она схватила его за рубашку.

Он раскрыл рот.

Она открыла губы.

Он откинул ее пальто и прижал ее к себе.

Но он не позволил себе касаться всего ее тела, только осмелился расстегнуть две пуговицы на ее кофточке и запустить руку между лопатками, гладя ее теплую спину, а другой рукой обнимая за талию и страстно целуя в губы.

Она попыталась остановить ласки, отвернув лицо. Голова ее находилась на уровне его груди. Оба они тяжело дышали.

Роберт продолжал сжимать ее плечи.

— Не делай этого, Адди. Ты так же вела себя в прошлый раз. Почему тебе стыдно?

Она печально покачала головой. Он старался понять ее мучительные угрызения совести, но не мог, и в нем кипела злость. Но он не мог не любить ее.

— Адди, я же только целую тебя, ничего больше. Что в этом плохого?

— Ничего. — Она молча заплакала. Он вдыхал сладкий аромат ее волос, лежавших на его груди, пытаясь ее успокоить.

— Тебя отец предостерегал от этого, да?

Она отрицательно покачала головой.

— Или ты боишься, что я пойду дальше и позволю себе лишнее? Адди, я этого не сделаю, если только ты сама не захочешь.

Она продолжала качать головой.

— Или ты боишься, что кто-то может узнать, или Сара приревнует, или, я не знаю, что?.. Ну скажи, Адди. Ты ведь не станешь плакать просто из-за поцелуя?

Она отодвинулась от него и вытерла слезы, казалось, она собралась с силами и решила быть твердой.

— Возьми дрова, Роберт, и отнеси в дом, ладно? Скажи Саре, что мне нехорошо и что я пошла наверх и легла в постель.

— Адди, подожди…

Но она уже удалялась.

— Нет, ты здесь ни при чем, Роберт, дело во мне. Поверь мне, ты не сделал ничего плохого.

— Адди, обещаю, я больше не буду тебя так целовать, только, пожалуйста, не уходи. Адди, извини меня… Я люблю тебя, Адди. Адди, останься!

Она уже подошла к дому и остановилась, глядя на него. Ее пальто темного цвета выглядело, как пятно крови на безжизненной серой траве.

— Не надо любить меня, Роберт. Это не принесет тебе ничего хорошего.

Он сделал шаг к ней, но она побежала за угол. Он остался с бессильно опущенными рунами, откинув назад голову и закрыв глаза. Он не мог понять ее. Ведь она отказалась признаться ему в источнике своих страхов. Может быть, она боялась полностью отдаться ему из-за возможных последствий? Любая женщина испугалась бы позора, связанного с внебрачной беременностью. Ему было восемнадцать, а ей только пятнадцать, еще не женщина, но только что достигшая зрелости девушка, сама страшащаяся пробуждающихся чувств. Она целуется, как женщина, которой это нравится, тянется к ласке, как женщина, которая хочет большего, но пугается этого, как девочка, которой она и является на самом деле.

Он обещал прислушиваться к ее желаниям. Так почему же она предостерегала его, чтобы он ее не любил?

Возможно, она… Мысль эта потрясла его так, будто поленница обрушилась ему на голову. Она умирает!.. Скорее всего это так. Его дорогая Адди страдает от какой-то роковой болезни, которую ничем нельзя излечить. Вот причина ее мрачных настроений и ухода в себя, особенно когда она сидит за пианино и в каждой ноте сквозит отчаяние. Почему же еще ее музыка звучит фортиссимо, как не в знак протеста против несправедливости судьбы? И отчего же она отворачивается от его поцелуев, хотя он знает, что она любит его? А ее отчужденность даже от Сары, к которой Адди так привязана?

Если Сара и удивилась, когда Адди вернулась в дом через парадный вход, а Роберт не появился вообще, она тактично воздержалась от вопросов.

Роберт ушел домой без своей куртки, буквально заболев от беспокойства и дрожа от холода в этот январский вечер, когда температура упала до минус пятнадцати градусов.

На следующее утро, когда мистер Меррит ушел в свой офис, Роберт постучался в дверь кухни. Миссис Смит отворила ее.

— Это ты, Роберт? Как же ты ходишь без пальто в такую погоду?!

Он не стал объяснять.

— Вы не дадите мне мою куртку, миссис Смит? Я оставил ее на вешалке в передней.

— Конечно, конечно, но ты бы, ради Бога, вошел внутрь. Ведь на тебе лица нет, так ты замерз.

Когда миссис Смит вернулась с его одеждой, Роберт спросил:

— С Адди все в порядке сегодня?

— С Адди? Да, конечно, я думаю в порядке. Она пошла в школу, как обычно. А почему ты спрашиваешь?

Если бы Адди умирала от какой-нибудь таинственной болезни, миссис Смит определенно не была бы в таком хорошем настроении.

— Не говорите ей, что я спрашивал, хорошо? У нас просто вышла небольшая ссора вчера вечером.

— Молчу, молчу, — пообещала она с лукавым огоньком в глазах. Миссис Смит была всегда на их стороне и питала слабость к Роберту с первого же раза, как его увидела, когда он пришел просить жир. С тех пор он сражался с семьей за право учиться дальше, закончил двенадцать классов и получил работу в банке на Маркет-стрит, где он трудился клерком за приличную зарплату, стараясь что-то откладывать, и встречался с деловыми людьми из Сент-Луиса. У них он учился гораздо большему, чем мог ему дать любой колледж, а именно, как богач может стать еще богаче. У него была лишь одна куртка, но он знал, что миссис Смит относится с уважением к его бедности. Она верила, как, впрочем, и он, что придет день, и он станет не последним человеком в этом мире.

Он застегнул куртку и помедлил, собираясь с мыслями, чтобы задать вопрос о здоровье Адди. В конце концов, когда у него уже стоял комок в горле, он выпалил:

— Миссис Смит, что, Адди умирает?

У миссис Смит открылся рот от удивления, а ее двойной подбородок повис, как кусок теста на краю сковороды.

— Умирает?!

— Да, у нее что-то нехорошее, что-то очень серьезное. Я знаю.

— Господи, помилуй! Я ничего не знаю, — прошептала миссис Смит.

— Она едва разговаривает с Сарой и со мной, иногда мрачно молчит, только уставится на нас, как будто она на борту корабля, дрейфующего в тумане. Вчера вечером… только извините меня, миссис Смит, за такую откровенность, я поцеловал ее, и она заплакала без всякой причины и сказала, что, если я буду любить ее, я очень пожалею. Так как я почти уверен, что она тоже любит меня, и я намерен в будущем жениться на ней, я не могу себе представить, чтобы пожалел о своем чувстве к ней, если только она не умрет.

Миссис Смит плюхнулась на стул, ущипнула себя за нижнюю губу и уставилась в угол.

— Господи, Боже мой! Я знала, что тут что-то не так, но никогда не думала об этом.

Роберт присел к столу напротив нее. Лицо его было напряжено: ведь он услышал какое-то подтверждение из ее уст.

Миссис Смит взглянула на него.

— А ты спрашивал ее? И что она сказала?

— Нет, я боялся. Поэтому я и пришел к вам.

— Просто не знаю. Если даже с ней не все в порядке, ни она, ни мистер Меррит не говорили мне ничего. Я думаю, что было бы лучше узнать у него,

— Нам вместе?

— Почему бы нет? Ведь мы оба беспокоимся о ней, не так ли?

Так они и поступили. Во второй половине дня, когда девочки еще находились в школе, Роберт отпросился с работы на час раньше, и они встретились у редакции газеты.

Айзек Меррит сидел в небольшой комнате, со стенами, отделанными стеклом и красным деревом. На стеклянной двери золотом было написано его имя. Когда он увидел столь странную пару, он быстро поднялся из-за стола и поспешил к ним навстречу. Весь его облик выражал беспокойство.

— Миссис Смит, Роберт, что случилось?! Что-нибудь с девочками? — На лбу его от волнения появились складки.

— Ничего особенного, — ответила миссис Смит, — хотя юный Роберт пришел ко мне и выразил некоторое беспокойство, в связи с чем мы и решили, что будет лучше всего поговорить с вами.

Меррит был в полном замешательстве, глядя то на одну, то на другого, и наконец промолвил:

— Да, да, конечно, проходите, пожалуйста.

Миссис Смит села, Роберт остался стоять возле нее, напротив стола, за которым восседал отец Адди.

— Прошу вас, не томите меня. Если кто-то из моих дочерей в беде, я хочу знать об этом немедленно.

— Не то чтобы в беде, сэр, это… — начала миссис Смит, затем достала носовой платок из рукава и прижала его ко рту. Подбородок ее задрожал. — Это… — миссис Смит разразилась слезами.

— Бог мой! Да в чем же дело, говорите! — взорвался Меррит, обеспокоенный до предела. Вмешался Роберт.

— Мы надеемся, что вы нам скажете, сэр, что происходит с Адди.

— А что с ней происходит? С ней что-нибудь не так?

— Да, сэр. Некоторые вещи, которые она говорила последнее время, ее растущая мрачность заставляют нас думать, что она, может быть, больна. Возможно, очень серьезно.

— И что же она сказала? — спросил Меррит хриплым голосом. Он пытался сдерживать поднимающееся раздражение.

Роберт заколебался. Он посмотрел на миссис Смит, ища поддержки.

— Говори, Роберт. Скажи ему, он человек хороший.

— Она сказала, сэр, что, если я полюблю ее, я пожалею об этом. Но я боюсь, что теперь уже слишком поздно. Я люблю вашу дочь, и я бы очень хотел жениться на ней, когда она достигнет требуемого возраста. Я намеревался подождать, пока ей исполнится шестнадцать лет, и тогда объявить о своем намерении. Но это… это серьезное состояние, в котором она, кажется, находится. Адди, насколько я знаю, тоже любит меня… У нее что-то серьезное, если она говорит подобную вещь. Я могу предположить, это очень тяжелая болезнь.

Айзек Меррит густо покраснел и плотно сжал губы.

— А вы что знаете об этом, миссис Смит?

— Только то, что последнее время она сама не своя. Очень грустная и…

— Я имею в виду этого человека и мою дочь, — резко бросил Меррит. — Я оставил ее на ваше попечение, а вы позволили ей встречаться наедине с мужчиной на три года старше ее тогда, когда она едва выросла из детского фартука.

Миссис Смит воззрилась с изумлением на своего хозяина.

— Но, мистер Меррит, позвольте, вы ведь хорошо знаете Роберта. Он столько лет дружит с вашими девочками.

Меррит стукнул по столу костяшками пальцев.

— Я думал, он друг Сары, а не Адди.

— И Адди тоже, сэр. Он друг их обеих.

— Но, в то время как Сара вошла в брачный возраст, вы разрешаете ему проводить время наедине с Адди, которая еще так мала.

Миссис Смит вспылила.

— И с большим доверием, которого, я должна сказать, он заслуживает, потому что я знаю его почти так же хорошо, как и ваших дочерей. Ведь он пришел сюда высказаться честно о своих чувствах, а это требует немало смелости. Принимая во внимание, как и я, что Адди может быть больна, даже смертельно… А вы, сэр, нападаете на него, тогда как он прямо извелся от беспокойства за Адди. Нет, сэр, это не похоже на вас.

Меррит взял себя в руки и ответил спокойно.

— Вы правы, миссис Смит. Весьма сожалею, Роберт. Со здоровьем Адди ничего не происходит. Если она и обращалась к доктору, даже без моего ведома, я бы обязательно узнал об этом, получив от него счет. Боюсь, она унаследовала темперамент своей матери — мечтательный и рассеянный, что делало ее человеком, с кем жить было весьма трудно. Адди очень похожа на нее. И, хотя я ценю вашу заботу и беспокойство о ней, поверьте мне, волнения ваши ни на чем не основаны.

Роберт и миссис Смит облегченно вздохнули.

— О-о-о, сэр, я так рада слышать все это, — воскликнула она, проводя рукой по лбу.

— Я прошу извинения за слова о том, что вы не так смотрели за девочками. Ваша забота о них безукоризненна, лучше, чем та, которую могла бы проявлять их родная мать, будь она с ними.

— Что вы, сэр, благодарю вас, сэр.

— Я считаю, что мы должны делать поправку на настроения Адди. Она не так умна, как ее сестра, ее душевный склад и черты характера не способствуют привлечению друзей. Она всегда предпочитала одиночество, а подобным людям надо прощать их некоторые странности, не так ли? Она еще слишком молода, только подходит к порогу зрелости. Дадим же ей время перейти его тихо и спокойно, не приставая к ней. С ней все будет в порядке с течением времени, я в этом уверен.

— Да, сэр, вы, наверное, правы. — Миссис Смит перекрестилась. — Я помолюсь за нее, вот что я сделаю.

— Благодарю вас, миссис Смит. А теперь, надеюсь, вы извините меня. Я бы хотел поговорить с Робертом несколько минут наедине.

— Конечно. — Она с немалым трудом поднялась со стула. За последние годы ее фигура весьма округлилась и отяжелела. — Мне надо сделать кое-какие покупки. Роберт возвращается к себе в банк, так что я попрощаюсь с вами обоими.

Когда она вышла, Айзек Меррит указал Роберту на стул.

— Садитесь, Роберт.

Тот повиновался.

Меррит тоже уселся, сложил руки, сплетя пальцы, и прикоснулся ими к губам, глядя молча и изучающе на Роберта некоторое время. Потом его руки упали на колени, и он спросил:

— Итак, вы любите Адди, да? — Голос его звучал спокойно и ровно, хотя всего несколько минут назад он был очень взволнован и раздражен.

— Да, сэр, это правда.

— И вы хотите на ней жениться.

— Да, когда подойдет время.

— Ну что же… Когда подойдет время… — Меррит достал сигару. Он отрезал кончик сигары. — А когда это будет?..

— Как только она закончит учение, я имею в виду… Хотя я все время намеревался поставить вас и ее в известность о своих намерениях, как только ей исполнится шестнадцать.

— То есть на будущий год.

— Да, сэр.

— А вам тогда будет девятнадцать, правильно?

— Да, сэр.

Меррит раскурил сигару и выпустил клуб дыма к потолку. Откинувшись на стуле, он сказал:

— Я думал, будет лучше вести разговор на эту тему не в присутствии миссис Смит, вы уже достаточно созрели для мужского разговора. — Он наклонился вперед, поставив локти на стол, и стал смотреть на кончик сигары, вертя ее пальцами. — Мне тоже было восемнадцать когда-то, Роберт, и я знаю… — он подумал несколько секунд, — какое нетерпение испытывает молодой человек в этом возрасте. — Он посмотрел на Роберта. — Он подобен зрелому арбузу, да…

Роберт вспыхнул, но продолжал, не отрываясь, смотреть на Меррита.

— Вы можете думать что угодно, сэр, но Адди и я никогда специально не оставались наедине, а если это и случалось, то между нами не происходило ничего предосудительного.

— Разумеется. Но вы целовали ее, я полагаю.

— Да, сэр. Но ничего больше.

— Естественно, ничего, кроме борьбы с самими собой.

Роберт не мог не признать справедливость его слов.

— Конечно, девушка в пятнадцать лет уже достаточно большая, чтобы ее целовать. Так было и в мои времена. Но подумайте, Роберт, о сложностях, которые сваливаются на нее. Вам уже восемнадцать, вы мужчина, достаточно взрослый, чтобы жениться, если вы на это решитесь — обзавестись семьей, собственным домом, свободами, которые дает статус женатого человека. Вы стали относиться к Адди, как к женщине, но ведь она еще не женщина, и она знает это. Поэтому разве можно удивляться, что она реагирует на все подобным образом? И временами впадает в уныние… Она чувствует себя виноватой в том, что ей приходится сдерживать вас. И несмотря на ваши декларации о лучших чувствах, несмотря на ваши благородные намерения, несмотря на то что я верю вам, самое лучшее и для вас, и для Адди — это видеться намного реже, пока она не достигнет возраста замужества.

Хотя Роберт был обескуражен, он признал, что и сам иногда думал так же.

— Два года — не такой уж большой срок, — продолжал Меррит. — Насколько мне известно, вы работаете и набираетесь опыта у видных людей в банке. Через два года вы будете знать почти столько же, что и они. Без сомнения, вы будете откладывать деньги и вкладывать их под их руководством. Должен признаться, я не возражал бы, чтобы моя дочь вышла замуж за подающего надежды банкира, который в один прекрасный день, я имею все основания надеяться, станет преуспевающим членом общества. Вера миссис Смит в ваше будущее не лишена оснований. Я интересовался вами, и то, что я узнал, весьма впечатляет. Однако, как я уже говорил, мне казалось, что вам больше нравится Сара. Извините, что я выражаю сожаление по этому поводу. Благодаря своей скромной внешности и слишком большому увлечению книгами Саре будет трудновато найти мужа. Но раз это Адди, что ж, я думаю, мы придем к взаимопониманию.

За эти два года вы научитесь всему, что могут дать в банке. Сделайте умный и основательный первый шаг, вложите свои деньги — я дам вам совет в этом деле, если вы пожелаете, — но отойдите от Адди. Конечно, можно будет с ней видеться время от времени, но выскажите ей веские доводы, почему вы будете уделять ей меньше времени и внимания. И когда ей будет семнадцать, я с большим удовольствием благословлю вашу свадьбу.

Роберт почувствовал облегчение, смешанное с разочарованием. Избегать Адди целых два года! Сможет ли он, когда вот уже несколько лет видится с ней почти каждый день!

— Итак, вы разрешаете мне сделать предложение, когда ей исполнится шестнадцать лет?

— Да.

— Благодарю вас, сэр.

Роберт встал и протянул руку. Меррит с достоинством пожал ее.

— Вы не будете сожалеть, сэр, — пообещал Роберт. — Я буду работать изо всех сил в течение следующих двух лет, чтобы обеспечить Адди жизнь, какой она заслуживает.

— Уверен, что вы сделаете именно так. И я буду следить за вами, возможно, что и незаметно для вас,

Роберт улыбнулся и выпустил руку своего будущего тестя из своей.

— Следите за мной. Увидите, когда-нибудь я буду так же богат, как и вы.

Айзек Меррит рассмеялся, и Роберт двинулся к двери.

— О-о-о! Есть еще одна вещь, Роберт.

Молодой человек остановился и обернулся.

— Не нужно беспокоить Адди рассказом о нашем разговоре. Мы должны дать ей возможность сделать свой выбор, когда придет время.

— Разумеется, сэр.

— Желаю удачи, Роберт.

— Вам также. Благодарю вас, сэр.

Следующие шесть месяцев были самыми грустными в жизни Роберта. Ему пришлось избегать встреч с Адди, а, следовательно, и с Сарой, выдвигая веские причины. Он жил под страхом, что Адди перестанет его любить. Однажды он разговаривал с Сарой об этом, пригласив ее прогуляться. Он жаловался на одиночество и смятение, поделился своей обидой на Адди за ее отчужденность. Он поведал Саре, что работает, чтобы обеспечить свое будущее, намекнув, что оно касается и Адди, но не сказал ничего больше, так как был связан обещанием, которое он дал Айзеку Мерриту, хранить в тайне свои намерения.

Есть ли мальчики в школе, которым Адди уделяет внимание? Нет ни одного, во всяком случае, Адди не говорила ей ни о ком. Признавалась ли она Саре, что ее чувства к нему угасли? Нет, ничего такого не было.

— Говорит ли она вообще обо мне когда-нибудь? — В глазах Роберта были тоска и беспокойство. Сара не отвечала, глядя на него в замешательстве. В июне у Адди был день рождения. За две недели до него он послал ей записку с предложением увидеться в воскресенье, предшествующее ее празднику. Он хотел устроить небольшой пикник в Ботаническом саду.

Роберт нанял коляску (впервые в жизни) и заехал за ней, соблюдая все церемонии. По этому случаю он купил полотняный костюм с жилетом цвета овсяной каши, подбородок его подпирал высокий тугой воротник, затруднявший дыхание, а под ним был аккуратно завязанный галстук. Адди надела воздушное платье лавандового цвета в крапинку, маленькую шляпку с широкими полями, в руках держала белый кружевной зонтик. Как только они взглянули друг на друга у входа в дом, какое-то грустное, меланхолическое настроение охватило их и провожало до экипажа. Он помог ей сесть, и она придержала юбки, чтобы он сел рядом.

— Хочешь, я подниму верх? — забеспокоился он.

— Не надо. Обойдусь зонтиком.

Он щелкнул бичом, и лошадь пошла быстрой рысью, стук копыт являлся единственным звуком, сопровождавшим их поездку.

— Ну как ты? — наконец вымолвил он.

— Прекрасно, — ответила она.

Они надели свои самые лучшие туалеты. Его первый дорогой летний костюм довольно сильно подорвал финансовое положение Роберта. Ее первая шляпка и платье с шуршащими нижними юбками были настоящими, такими, какие носят взрослые женщины. Они как бы перешли ту неопределенную грань между незрелостью и взрослостью, которая в действительности не имеет ничего общего с возрастом, и это повергало их в неловкое молчание.

Приехав в сад, он помог ей выйти и вынул из экипажа еду для пикника, завернутую в кухонное полотенце матери. Хотя он накопил деньги на хороший костюм, надеясь, что он также повысит и его престиж в банке, Роберт еще не был достаточно состоятельным, чтобы потратиться на покупку плетеной корзинки.

— Я думаю, мы сядем в беседке позади оранжереи. Ты была там?

— Да, отец водил нас туда много раз.

Они шли по залитым солнцем аллеям, по обеим сторонам которых росли небесно-голубые дельфиниумы в рост человека, ароматные бархатные петунии пурпурного цвета, а также стояли два величественных бука, огромных, как дома, с низко спускающимися тенистыми ветвями. Выйдя опять на солнце, они двинулись по аллее роз, прошли через многоцветную стеклянную оранжерею, в которой произрастали во влажном тепле раскидистые пальмы с кружевными листьями, и вошли в прохладную тень высокой самшитовой изгороди. Пройдя через арку из фигурно подстриженных кустов в круглое огороженное пространство, где были газоны с белыми петуниями, ярко-красными целозиями и пурпурными агератами, напоминающими звездную россыпь, они подошли к небольшой беседке с двумя скамеечками. Она была выкрашена в белый цвет и опутана изумрудно-зелеными виноградными лозами.

Прогулка от экипажа до беседки продолжалась минут десять, в течение которых они не обменялись ни словом.

Адди вошла в беседку и села на скамейку, закрыв ее почти всю своими юбками. Роберту оставалось только устроиться на скамейке напротив.

Он ждал хотя бы малейшего знака с ее стороны, глаза его звали ее, но она посмотрела вверх, на занавес из листьев и заметила:

— Здесь прохладно.

Ее отчужденность болезненно ранила его. Он не знал, как ее преодолеть, как прогнать ее или хотя бы уменьшить.

— Давно не было у нас пикника.

— Да, давно.

Он развязал кухонное полотенце.

— Это, конечно, не деликатесы миссис Смит, но то, что я смог добыть. Сдобные булочки из кукурузной муки, черносмородиновый джем, сыр и ветчину. — Он выложил провизию на скатерть и пригласил ее отведать угощение.

— Спасибо. — Она развернула салфетку, положила ее на свои шуршащие юбки и стала рассеянно играть ее кончиками, поднимая их и загибая. Она пристально смотрела на еду, избегая его взгляда, но не проявляла к ней никакого интереса. Он пожевал немного сыра, застревавшего у него в горле, и перестал есть.

— Ты совсем ничего не ешь, — заметил он.

Она приложила руку к груди и посмотрела на него.

— Извини, но мне не хочется есть.

— Мне тоже не хочется.

Он отложил в сторону салфетку и сидел, глядя на нее, устремившую взор на залитый солнцем сад. Он наклонился, положив локти на колени.

— С днем рождения, Адди, — тихо сказал он. Она перевела глаза на него. На мгновение ему показалось, что она чувствует то же, что и он. Но она быстро спрятала глаза.

— Мне очень жаль, что я не могу быть более веселой. Я знаю, ты хотел сделать сегодняшний день праздничным, побеспокоился устроить все это, а я… я… — Ее глаза опять остановились на нем, в них были тоска, сожаление и обида, которые он не мог понять.

— В чем дело, Адди?

— Я соскучилась по тебе.

— Этого не видно по твоему поведению.

— Нет, я очень скучала по тебе, Роберт, очень.

— Можно, я сяду рядом?

— Да. — Она приподняла и отодвинула юбки, и, когда он сел, они закрыли почти всю его ногу. Его колено тесно прижалось к ее ноге. Он взял ее за руку.

— Я люблю тебя, Адди.

Она закрыла глаза и опустила голову, но он успел заметить слезы на ее лице.

— Я тоже люблю тебя, — едва вымолвила она. Он прикоснулся к ее щеке.

— Почему же ты плачешь?

— Н-не знаю. — Она тихо всхлипывала, наклонившись вперед. Ее печаль проникла в его душу, и сердце защемило.

— Ну, пожалуйста, Адди, не плачь. — Он неловко обнял ее, мешала ее широкая шляпа. — Адди, дорогая, ну же, ну… — Он никогда не утешал плачущих; слова, им произносимые, сжимали у него все внутри. — Ведь нет никаких причин для слез, все в полном порядке. Я получил согласие твоего отца на брак с тобой.

Она отшатнулась, глаза ее широко раскрылись.

— Он сказал «да»?

— Да, через год, когда ты окончишь школу. — Роберт потянулся к ней и снял ее шляпу. Булавка осталась в ее волосах и растрепала их, одна прядь, как капля меда, упала ей на шею.

Эти слова вызвали новый поток слез. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, тщетно пытаясь остановить их. Он прижал ее к себе, так что она чувствовала биение его сердца.

— В чем дело, Адди? Ты разбиваешь мое сердце, я не знаю, что мне делать. Ты что, не хочешь выйти за меня замуж?

— Я не могу… ты не должен спрашивать м-меня.

— Но я спрашиваю. Скажи, ты выйдешь за меня через год?

Она откинулась назад.

— Нет.

Он почувствовал, как внутри у него все напряглось и стало словно хрупким. Его обуял страх. Он схватил ее за руки, привлек в свои объятия, стал жадно целовать. Неужели ему придется жить без нее?! Ведь уже с тринадцати лет он знал, что настанет день, когда он женится на ней. Она больше не сопротивлялась, ее ответный поцелуй был горячим и страстным, в нем было все — неуверенность и желание, отчаяние и радость… Они слились в тесном объятии, губы их раскрылись. Он ласкал ее грудь, и она застонала, когда его язык проник в ее рот.

— Адди, пойдем куда-нибудь, где мы будем одни.

— Нет!

— Ну, пожалуйста… — Он целовал ее, гладя ее грудь через накрахмаленное платье и мягкое белье.

— Роберт, перестань. Мы же в саду, здесь люди.

Но он специально выбрал это место, чтобы быть в стороне от публики.

— Пойдем со мной, Адди, пожалуйста. — Его голос стал хриплым.

— Куда?

— Я знаю одно место. Я как-то доставлял туда подпорки для растений по просьбе отца.

— Нет.

— Как ты можешь говорить «нет», когда чувствуешь и хочешь сказать «да»?

— Нет, мы не должны.

— Пожалуйста, там мы сможем видеть друг друга. Я так хочу тебя видеть, Адди!

До них донеслись голоса из-за самшитовой изгороди, послышались шаги по дорожке, они становились все громче. Роберт выпустил Адди из объятий, продолжая пристально глядеть на нее и волнуя ее своим взглядом. Он потянулся за ее шляпой.

— Надень ее и идем.

Закрытая Робертом и завесой из зелени от посторонних взоров, она поправила заколки в волосах и приколола булавкой соломенную шляпу. Он вручил ей зонтик, взял за локоть, и они вышли, обменявшись ничего не значащими приветствиями с вновь пришедшими. За изгородью он взял ее за руку и быстро повел через газон к проходу в зарослях, где им пришлось низко наклониться, а Адди снять шляпу, чтобы пробраться. Дальше дорога шла через рощу к небольшому белому сараю с бревенчатыми дверями. Перед ним стояла тележка с цветами, собранными садовниками накануне.

Роберт попробовал двери. Они были незаперты, но внутри сарай был заполнен садовым инструментом, ведрами, рейками и решетками для вьющихся растений. Только небольшая часть пола была свободна от всего этого, но там лежала кучка земли.

— Черт побери! — Роберт огляделся вокруг. Он подошел к передку тележки, держа Адди за руку. Перешагнув через упряжь, лежавшую на земле, он схватил тележку за передок, подтянул вперед к дверям, наклонил и вывалил ее содержимое на пол, как бы постелив ковер из вянущих цветов. Он привлек к себе Адди, обнимая и целуя ее, и опустился вместе с ней на упругую цветочную подушку.

— Роберт, твой новый костюм… — смогла выговорить она.

— Все равно… — Пятна от роз, ноготков и шпорников уже появились на рукавах его пиджака.

— Но ведь сюда могут войти.

— Сегодня воскресенье. Все садовники сидят дома. — Он целовал ее так, как Адам Еву перед тем, как она нашла яблоню, потом положил на спину и склонился над ней, вглядываясь в ее лицо в неровной тени, отбрасываемой увядшими цветами и зеленью с пьянящим ароматом.

— О-о-о, Адди, ты такая красивая!

Он сел, снял пиджак, отбросил его, схватил ее в объятия и, откинувшись назад, посадил на себя. Их губы опухли от долгих, страстных поцелуев, Роберт приподнял коленом ее юбки, раздвинул ноги. Они затихли на мгновение, чтобы перевести дух.

— Адди, я так люблю тебя, — выдохнул он.

Не сводя глаз с ее лица, он повалил ее на спину.

— Роберт, — прошептала она, — мое новое платье… — Лепесток цветка упал с его волос на ее лицо.

— Давай снимем его.

Ее зеленые глаза были прикованы к его лицу, казалось, что ей трудно дышать.

Он стал на колени, приподняв ее одной рукой, и лепесток упал с ее щеки на юбку. Когда она села, он перегнулся и, расстегнув длинный ряд пуговиц на ее спине, спустил платье до талии. Под ним была батистовая рубашка, собранная низко на шее. Он поцеловал ее плечо, повернулся и опять стал пристально глядеть ей в глаза. Ее нижняя рубашка застегивалась бантом. Он развязал его, и ленты упали ей на грудь. Он прижался к ее обнаженной груди и опять повалил на спину, целуя и любуясь ею.

— Роберт, мы не можем, не должны, — прошептала она, задыхаясь. Они продолжали целоваться, ноги их сплелись.

Он возбуждал ее, подавляя сопротивление своими поцелуями и прикосновениями, а воздух вокруг был напоен терпким запахом увядших растений. Ее невнятный шепот, легкие, порывистые движения, опущенные веки — все говорило, что она сдается. Но когда он поднял ее юбки и коснулся тела под ними, она вскрикнула и отбросила его руку. Он опять положил ее туда, где были чулки и подвязки. На закрытых глазах ее сверкали слезинки, зубы были сжаты. Рука его приблизилась к самому сокровенному месту… Она закричала, сжалась и резко отпрянула.

— Не трогай меня! — Она встала на четвереньки, осыпанная цветами, глаза ее метали молнии,

— Адди, что с тобой?! — Он сел.

— Не подходи!

— Прости меня, Адди. — Он протянул к ней руну. — Я думал, ты хочешь этого.

— Нет! — Она отклонилась назад, все еще стоя на четвереньках, глаза ее потемнели, в них был ужас.

— Я ничего плохого тебе не сделаю. Обещаю, что не коснусь тебя больше. Боже мой, Адди!.. Ведь я люблю тебя.

— Нет, ты не любишь меня! — Она почти кричала. — Не любишь! Раз ты мог, любя, чуть не сделать со мной такое!

Она так громко кричала, что люди могли бы прибежать сюда.

— Адди, что с тобой случилось?!

Она была совершенно вне себя, пытаясь подняться на ноги, приседая и наклоняясь вперед, подобно неандертальцу, потрясающему копьем, и в то же время стараясь одной рукой заправить свою рубашку.

Его горло свела судорога от страха.

— Дай я помогу тебе. Клянусь, я не трону тебя. — Он двинулся к ней, но она отпрыгнула и взвизгнула:

— Нет! Отойди! — Она запуталась в платье, споткнулась и испачкала подол.

Он стоял беспомощно рядом, пока она, бормоча, пыталась привести в порядок свою одежду. Глаза ее, казалось, искали что-то на полу, покрытом мертвыми цветами.

— …Эти розы… должна идти домой… не надо было приходить сюда… День рождения… Сара узнает… — Она бросилась бежать, несмотря на то что одежда ее все еще была в беспорядке.

— Адди, твоя шляпа, зонтик! — Он схватил их и бросился за ней. — Адди, подожди!

Последнее, что он видел, было ее испачканное платье, расстегнутое на спине. Приподняв юбки, она мчалась вперед, как будто поток раскаленной лавы настигал ее.

На следующее утро она исчезла.

Глава 14

А сейчас был канун Рождества, пять с половиной лет спустя. Все это время Роберта не оставляло чувство вины преследовали воспоминания об их несостоявшейся любви. Ему нужна была решимость, быть может, прощение… Он не был уверен, что именно.

Он сидел в доме Розы, в душной комнате с тяжелыми бархатными занавесками, круглой чугунной печкой, среди двух дюжин одиноких мужчин. Он один казался трезвым. Сигарный дым висел густым туманом. От пропитанного пивом дощатого пола шел хмельной дух. От человеческих тел тоже исходил тяжелый запах, от которого ему было нехорошо.

«Меню», висевшее на стене, как будто подмигивало ему с издевкой. Он отвернулся. Медноволосая проститутка гладила ягодицы какого-то малого с большим фурункулом на шее. Старая шлюха — хозяйка заведения — курила сигару и, прищурившись, смотрела на него сквозь дым. Роберт содрогнулся и уткнулся взглядом в свои колени. В зал по лестнице спустилась еще одна девица. Хозяйка подошла к нему и сказала:

— Эмбер освободилась. Как насчет нее?..

— Нет, спасибо. Я подожду Ив, — ответил он. Имя это прозвучало странно в его устах.

— Как насчет ванны, дорогой? Мы не хотим, чтобы наши девушки подцепили что-нибудь,

— Я принял ванну сегодня.

Он ждал минут сорок, пытаясь представить, как будет выглядеть клиент Адди, когда спустится вниз. В его воображении проносились мрачные картины того, как Адди обслуживает какого-то типа, похожего на этого здоровенного шахтера с прыщом на шее.

Он следил за каждым, кто спускался, пытаясь угадать, кто из них был у Адди. Она спустилась через несколько минут вслед за высоким неряшливым и лохматым парнем, кожа которого напоминала по цвету гриб. Он сбежал по лестнице, держа большие пальцы рук за подтяжками. Адди моментально исчезла в углу зала, подобно каждой девице, спускавшейся сверху. Очевидно, чтобы отдать выручку хозяйке. Вернувшись в зал, Адди получила указание от Розы, кивнувшей в сторону Роберта. Голова Адди резко повернулась еще до того, как та закончила говорить.

В этой задымленной, душной комнате между ними мгновенно возник напряженный контакт, как будто их соединил какой-то механизм. Он кивнул, сидя прямо на жестком стуле и держа шляпу и трость на коленях.

Она пристально смотрела на него, но на ее лице нельзя было ничего прочесть. Затем направилась к нему через зал.

Ладони его вспотели, он почувствовал, что грудь его сейчас разорвется. «Я совсем не уверен, что смогу это сделать с ней и с собой», — подумал он.

На ней было открытое блестящее черное кимоно с узорами в виде больших орхидей, чулки с подвязками и черные туфельки на высоких каблуках. Через разрез на середине кимоно виднелось белье.

— Привет, Роберт.

— Здравствуй, Адди.

— Роза не любит, когда меня называют так.

Он прокашлялся и произнес:

— Ив. — И после легкой паузы: — Веселого Рождества,

— Да, конечно. Тебе тоже. Чего желаешь?

Он не знал, как надо себя вести в борделе. Следует ли сразу же выбрать что-то в «меню».

— Я бы хотел пройти наверх.

— Но я же работаю, Роберт.

— Да, я знаю.

Прошло несколько мгновений наэлектризованного молчания. Затем:

— Я не могу оказывать благодеяние даже старым друзьям.

— Я и не жду его. И заплачу, сколько требуется.

Она пристально посмотрела на него с нарочитым отчуждением, потом отвернулась.

— Возьми какую-нибудь другую девушку.

Он схватил ее за руку и повернул к себе.

— Нет! Тебя! — Лицо его было мрачным, рука, сжимавшая ее руку, жесткой. — Пора нам закончить это.

— Это ошибка, Роберт.

— Может быть, но одна в цепи многих. Где мне заплатить?

Хозяйка и огромная индианка устрашающего вида двигались по направлению к ним. Он выпустил ее руку, и те остановились.

— Иди наверх, за мной.

Роза остановила Адди пухлой рукой, унизанной кольцами.

— Не забывай, Ив, никаких послаблений старым дружкам. Он платит так же, как все.

— Не беспокойся, Роза. Я никогда даже не подумаю о том, чтобы обмануть тебя. Пошли, Роберт.

Ее волосы были подстрижены на лбу и сзади по восточной моде. Идя за ней по лестнице, он заметил, что они больше не колышутся, как раньше. Войдя в комнату, он быстро оглядел ее. Матрац на кровати, таймер, ваза, весы, часы, горшок у двери — душная крошечная клетушка без окна, в которой он был одним из тысяч гостей.

— Дай мне твое пальто. — Адди повесила его на вешалку в углу, а шляпу и трость положила на жесткий деревянный стул, который использовали, наверное, для другого, а не как место для шляпы. Он подавил в себе желание взять ее оттуда и тоже повесить на вешалку.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней, видя, что он ищет глазами замок.

— Здесь нет запоров, дорогуша, — проговорила она сладким голосом. — Но не беспокойся. Никто не войдет, если я не закричу. — При этих словах у него все похолодело. Сколько же раз приходилось ей кричать и как сильно ее могли избить, пока кто-то успевал добежать до двери.

— У меня к тебе просьба, Адди.

— Ив.

— Хорошо, Ив, — повторил он. — Пожалуйста, не называй меня «дорогуша».

— Ладно. — Она все еще стояла, прислонившись к двери. — Что-нибудь еще?

— Нет.

Они молчали. Она продолжала стоять у двери, а он пытался представить себе, что это — совершенно незнакомая ему женщина.

— Ты впервые в таком заведении? — спросила Адди.

— Да.

— Нам велено спрашивать, принимал ли ты ванну?

— Да, сегодня во второй половине дня.

— Хорошо. А это нам не обязательно спрашивать: ты в первый раз с женщиной?

Помедлив секунду, он тихо ответил:

— Нет.

Она отошла от двери и сказала на одном дыхании:

— Что ж, тогда к делу.

Он полез в карман за мешочком с золотым песком, но она подошла к нему и удержала его руку.

— Не торопись. Мы можем сначала немного поговорить. — Она обошла его, пощупала его тело быстрыми, резкими движениями, достала из кармашка часы на цепочке и вложила обратно. Он весь внутренне сжался.

— Хорошо бы ты взяла деньги сначала. Остальное я сделаю, как все.

— Спокойно, Роберт, спокойно. Мы перейдем к этому через минуту. Сначала поговорим о том, чего ты хочешь.

Он хотел, чтобы она прекратила щупать его так, как она это делала со всеми другими мужчинами, бывавшими в этой комнате. Он хотел, чтобы она отрастила свои прекрасные белокурые волосы и надела приличное платье, Он хотел стереть грязный грим с ее лица, повести ее в церковь, стать на колени рядом с ней и оставить позади навсегда эту мрачную, грязную комнату.

— Так чего же ты хочешь, Роберт, а? У нас так это делается. Ты говоришь мне, чего ты хочешь, а я скажу тебе, сколько времени это займет. И никто тогда не будет неприятно удивлен.

— Прекрасно. — Он вынул руку из кармана, где лежал мешочек с золотом.

— Мы можем сделать это быстро, раз-раз и готово, да. Видишь таймер? Каждая минута стоит доллар.

Бог мой! Часы! Сколько же мужчин могут сменяться таким образом?! Без всякого намека на какое-то чувство?!..

— А то можем «поездить». Большинство мужчин это любят. Это займет минут сорок. Скажи, сколько, по-твоему, стоят сорок минут райского наслаждения, Роберт. Мы начнем тихо-тихо… — Она опустила руку и лениво стала гладить низ его живота. К своему стыду, он почувствовал возбуждение. Схватив ее за руки, он отодвинул ее от себя.

— Пожалуйста, Адди… Ив. Не надо, Я заплачу, сколько ты скажешь, только не надо, не надо… Не будь такой… такой… легкодоступной и многоопытной. Разве мы не можем сделать все прямо и просто?

— Конечно. — Она отошла от него и сменила показное сладострастие на холодную отчужденность. — Скажем, это будет стоить двадцать долларов. Плата вперед.

Двадцать долларов, двадцать минут… Сможет ли он заставить ее поговорить с ним в эти двадцать минут? Ему не удалось это сделать за несколько недель, что он здесь. Да и ни к чему будет этот разговор, если она так и не расскажет обо всем, что случилось за прошедшие пять лет.

Адди взяла мешочек с золотом и взвесила унцию, потом вернула его и стала ждать, пока он стоял в нерешительности.

— Ты не поцелуешь меня, Роберт?

Он судорожно глотнул и ответил прямо:

— Нет.

— А хочешь, я тебя поцелую?

— Я хочу поговорить с тобой, Адди. Мы можем только поговорить?

— Конечно. — Она взяла его за руку и подвела к кровати, Они сели на край, она подняла колено и повернулась, глядя ему в лицо. — Только я не буду говорить о том, что ты собираешься обсуждать. О чем угодно, только не об этом. Ты одинок, Роберт, ведь сегодня Рождество? Да?

Слова, которые он хотел произнести, застряли у него в горле.

— Ты скучаешь по своим? — Ее голос прозвучал искренне, в нем чувствовались интерес и забота. Впервые с тех пор, как он приехал в Дедвуд.

— Нет. Я никогда не был близок с ними. Разве только с моим братом Франклином.

— Никогда с ним не встречалась. Я никогда не виделась ни с кем из твоих родных.

— Я хотел, чтобы ты с ними познакомилась.

— Да, не всегда все получается, как хочешь. — Она протянула руку и погладила лацканы его пиджака. — А ты неплохо преуспел, не так ли, Роберт? Ты богат, как всегда и хотел?

— Да, я хотел быть богатым, и ради тебя, разве ты не знала? Вот почему я был так долго вдали от тебя тогда…

— Шш-ш! — Она приложила палец к его губам. — Ни слова об этом.

Он схватил ее руку и прижал к груди.

— Почему же, почему?!

Она медленно покачала головой. Ее раздирали противоположные чувства. Ив и Адди боролись друг с другом. С тех пор как увидела его в зале, она обратилась в Ив, окаменев в своих чувствах. И она сможет выдержать и дальше, если закроет Адди от своих и посторонних взоров. Легкоранимая, нежная Адди плакала в ее душе, она хотела уйти от всего, хотела упасть в объятия Роберта и просить у него прощения, прощения за действо, которое невозможно описать и которое низведет их обоих туда, где не будет искупления.

— Почему, Адди? — повторил Роберт. — Разве я не должен знать? Разве я не заслужил этого за все эти годы? Ведь я прошел через ад, думая, что это мое идиотское поведение заставило тебя убежать. Но я никогда толком не понимал всего. Да, ты была молода, а я был достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчет, что ты не была готова ко всему. Но почему ты бросила своих и убежала? Знаешь ли ты, как страдал твой отец, как мучилась Сара?

— Я тоже страдала, — произнесла она с горечью.

— Тогда почему же, почему?! Зачем все это? — Он обвел рукой вокруг себя.

— Потому что это — единственное, что знает женщина.

— Нет! Не говори мне ничего подобного, потому что я все равно не поверю. Ты была невинной девушкой тогда, когда мы были в том сарайчике с тележкой и цветами. Я знаю это так же твердо, как и то, что теперь ты не такая. Ты была в ужасе от того, что чуть было не произошло между нами. То, что ты сейчас говоришь, не вяжется с тем, что было.

Адди умоляла: «Скажи ему».

Ив говорила: «Заканчивай все это».

Лицо ее потускнело. Она посмотрела на часы у кровати.

— Роберт, я должна отсчитывать время, как только закрылась дверь. Уже прошло пять минут. У тебя осталось пятнадцать. Ты уверен, что хочешь их потратить только на разговоры?

Время сентиментальности кончилось. Он почувствовал, что ответов на его вопросы не будет.

Он встал с кровати и стал развязывать галстук. Два резких движения, кожа на его лице туго натянулась, казалось, видны кости на щеках и на подбородке. Рот был плотно сжат, взгляд безразличен.

— Хорошо. Давай займемся делом.

Он снял пиджак и повесил на вешалку. Потом вынул часы с цепочкой, снял жилет, расстегнул подтяжки, снял носки и ботинки. Он сидел на кровати, как будто был один в комнате. Потом встал спиной к ней, стянул рубашку и снял брюки.

Теперь он повернулся к ней лицом.

— Ты что же, так и будешь сидеть здесь всю ночь за мои двадцать долларов?

Она не пошевелилась. Глаза ее были широко раскрыты, как в тот день на груде цветов.

— Ну?! — резко произнес он. «Не надо, Роберт, пожалуйста», — говорил ее внутренний голос. А вслух:

— Иногда мужчины любят раздевать нас сами.

— У меня нет желания делать это. Разденься сама, — приказал он.

Его нательное белье было расстегнуто до пояса. Он опустил руки и ждал, сам не понимая, почему сейчас ему хотелось унизить ее. Быть может, потому, что он сам опустился до того, что пришел сюда, готовый заниматься этим унизительным делом.

— Я жду, Ив.

Она поднялась и встала перед ним, прямая, как Жанна д'Арк, привязанная к столбу, взгляд ее был прикован к его лицу. Она сняла кимоно и бросила его на кровать. Скинула атласные туфли, подвязки, чулки. Резкими движениями расстегнула крючки корсета, и он упал на пол. Она сняла комбинацию и тоже бросила ее на пол. На коже ее отпечатались полосы и сеточки от белья и корсета. Он смотрел на эти морщинки, поднял глаза к ее голой груди, затем взглянул на лицо. В этот момент она пыталась расстегнуть пуговицу на талии у своих панталон. В глазах ее сверкали слезинки, как росинки на листке.

У Роберта ком встал в горле и что-то разорвалось внутри.

— Нет, Адди, не так, — прошептал он, делая шаг к ней и закрывая собой. Он прижал ее руки к бокам. — Я не могу так. — Глаза его были закрыты, ресницы влажны от накипавших слез. — Ни за что на свете. Чтобы ты ненавидела меня и я ненавидел сам себя. Никогда! Прости меня, Адди.

Она молча стояла в его объятиях, и тогда Адди вышла из своего одинокого убежища и постучалась в израненное сердце.

— О-о-о, Адди! До чего мы дошли! — Он обнял руками ее голову, они стояли и молча плакали, не видя лиц друг друга, потрясенные. Внизу закрыли дверь. Кто-то засмеялся. Пронзительно закричал попугай. Часы у кровати отсчитывали драгоценные минуты: две… три… Они тихо стояли, ее волосы касались его бороды, а босая нога была на его ступне.

— Оденься, Адди, — хрипло прошептал он, ослабив объятия.

— Подожди. — Она все еще прижималась к нему, стоя неподвижно. — Я должна рассказать… Я больше не могу жить с этим.

Он сжал ее плечи и застыл в ожидании. Ее шея прижималась к его плечу, и он чувствовал, как она пыталась проглотить стоявший в горле ком.

— Это был мой от-т-ец, — прошептала она, и ее руки на его спине сжались в кулаки. — Он приходил ко мне в п-п-постель п-п-по ночам. И он заставлял м-м-меня д-д-делать в-в-все это с ним.

Роберт вздрогнул, ужас и возмущение горячей волной залили его. Внутри, где-то в желудке, образовалась пустота, а в голове прозвучало: «Ты ничего тогда не понял, Роберт».

— Твой отец?! — прошептал он.

Она кивнула, надавив на его плечо и вздрагивая от сдерживаемых рыданий, которые он чувствовал своим телом.

Роберт прижал ее голову к своей груди. Если бы только он мог обхватить всю ее и оградить от окружающего ее мира, он бы незамедлительно сделал это!

— С тех пор как мать оставила нас.

— О-о-о, Адди… — Он не думал, что жалость может быть таким всепоглощающим чувством.

— Я спала в-в-вместе с Сарой, а потом, когда мама ушла, я н-н-начала писать в постель, так что отец поместил меня в отдельную комнату, и в-в-вот тогда эт-т-то н-н-началось. Без мамы было очень одиноко и тоскливо, и в-в-вначале мне нравилось, когда он п-п-приходил и л-л-ложился к-к-ко мне.

Слезы текли из глаз Роберта и орошали ее волосы. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, как два стебля сырой травы.

— Ты же была тогда совсем ребенком.

— Это было задолго до того, как я познакомилась с тобой. Задолго до того, как я тебя полюбила.

— Он силой заставил тебя?

— Не сразу. Это началось, когда мне было двенадцать лет.

— Двенадцать… Двенадцать… Боже милостивый, всего двенадцать лет! — Он только познакомился с ней тогда. И смотрел, как она играет на пианино с таким угнетенным выражением лица, что, казалось, она уносилась в глубокие дали одиночества. На ней тогда было платье из шотландки с большим белым воротником, низко опускавшимся до ее только начинавшей округляться девичьей груди. Он иногда глядел украдкой на нее, когда ее глаза были прикованы к нотам. Вспоминая, он почувствовал себя виноватым даже за такое незначительное нарушение ее целомудрия.

— Ты тогда только начала созревать.

— Да, — прошептала она.

— И я тоже стал замечать тогда, как ты растешь.

Она промолчала.

— И все стало еще хуже и из-за этого тоже, да?

Она молчала.

— Да, Адди?

— Ты в этом не был виноват, совершенно не был. Ты не знал.

Весь мир вокруг показался Роберту кроваво-красным.

— О-о-о, Адди, прости меня!

— Ты не был причиной всего. Ведь это началось задолго до тебя.

— Почему ты не сказала никому об этом… миссис Смит, Саре?

— Он предупредил меня, что никто мне не поверит. Надо мной все будут смеяться и показывать на меня пальцем. То, что он делал, было запрещено. Я это уже знала. Он сказал, что, если это станет известно, его заберут от нас, мы с Сарой останемся одни и некому будет о нас заботиться. Я поверила ему и боялась рассказывать об этом миссис Смит. А как я могла сказать Саре? Она бы никогда мне не поверила. Она обожала отца. Он был ее кумиром.

Ничего себе кумир! Шок, потрясший Роберта, превратился в ярость. Он убил бы Айзека Меррита, скотство которого искалечило невинного ребенка, слишком юного, чтобы противостоять ему.

— Все то время, когда ты отдалялась от меня, я считал, что это я был виноват, делал что-то не так. Я даже подумал, что ты страдала какой-то страшной болезнью, от которой могла умереть, так сильно ты изменилась, стала такой хрупкой. Сказал ли он тебе, что я говорил с ним о твоем состоянии?

Она отодвинулась и посмотрела ему в лицо.

— Ты говорил с ним?

Он продолжал обнимать ее за плечи и смотрел прямо в глаза.

— Он ответил мне, что между нами существует разница в возрасте, что ты несомненно чувствуешь давление с моей стороны и это создает напряженность. А на самом деле только он давил на тебя.

— О-о-о, Роберт! — Она положила руки ему на грудь. — Я видела, какую боль я причиняла тебе и Саре, я много раз была готова признаться вам.

— Не признаться. Признание подразумевает вину. А ты не была ни в чем виновата.

Его ярость росла.

— Но ты любил меня, а я была недостойна этого.

— Это он хотел, чтобы ты так думала. И он тебе все время подавал такие мысли! — Роберт увидел по ее лицу, что прав. Он мог себе теперь представить, как Меррит манипулировал ею, пугая и унижая, отравляя юный мозг лживыми измышлениями, чтобы держать ее в полном повиновении. Гнев переполнил Роберта. Он схватил кимоно Адди с кровати и набросил ей на плечи. — Одевайся, Адди. Ты никогда больше не разденешься ни перед одним мужчиной. Твои испытания окончены. — Роберт яростно ругался, одеваясь. — Будь он проклят, этот мерзавец! Какие же мы были идиоты! А я тоже хорош! Сыграл ему на руку. Пришел к нему просить разрешения жениться на тебе, когда тебе исполнится семнадцать, и он согласился. А ты тем временем отдалялась все больше и больше. Теперь я все понимаю. Теперь все сходится.

Адди оделась. Он схватил ее за руки и сжал их так, что ее пальцы сплелись. Глаза его горели.

— Знаешь ли ты, что я бы дал за то, чтобы он был здесь живой хотя бы на один час?! Я бы оторвал его яйца и забил их ему в рот!

— О-о-о, Роберт!.. — Она ничего не могла сказать в ответ.

— Что нужно сделать, чтобы вытащить тебя отсюда на ночь?

— Роберт, ты не сможешь…

— Я спрашиваю, что нужно сделать! — повторил он еще тверже.

— Ты должен выкупить меня.

— Сколько это будет, примерно?

— Двести долларов.

Он дал ей мешочек с золотом. — Взвесь это.

— Двести долларов?! Да ведь это глупо, Роберт.

— Я чертовски богат. Взвешивай.

— Но Роза будет…

— Мы займемся ею позже… — Он торопливо заканчивал одеваться. — Сегодня канун Рождества, Адди. Я не собираюсь оставлять тебя в этом бардаке в сочельник, и, если все будет так, как я хочу, ты вообще сюда больше не вернешься. Так что взвесь золото.

Он наконец оделся, а она продолжала стоять в нерешительности, держа в руке мешочек. Он подошел к ней, взял мешочек и спокойно сказал:

— Извини, Адди, что я повысил на тебя голос. Я сам займусь этим сейчас, пока ты оденешься. Возьми только то, что необходимо для видимости. Я не хочу, чтобы ты забирала какие-то вещи отсюда.

Он увидел, что она тихо плачет, стоя спиной к нему. Он повернул ее лицом и посмотрел в глаза.

— Не плачь, Адди. Время твоих слез прошло, их больше не будет.

— Но, Роберт, что мне делать?! Я же жила здесь, в этих стенах так долго… Ты не понимаешь.

— Ты боишься? — мягко спросил он. Ведь начиная с трех лет она никогда не жила нормально. Уход с ним будет означать возвращение к нормальной жизни, больше того, это будет акт мужества. — Моя бедная, бедная девочка. Конечно, тебе страшно. Но я буду с тобой. А теперь, давай… Одевайся. У тебя есть одежда для улицы?

Она уныло кивнула.

— Где она?

— В моей комнате, Следующая дверь.

— Мы возьмем ее.

Он схватил ее вещи, и они вышли за дверь мрачной, жалкой комнаты, в которую, он поклялся, она никогда больше не войдет. В следующей комнате было темно,

— Где лампа? — спросил он,

— Прямо перед нами.

Когда он зажег ее, белая кошка, лежавшая на кровати, подняла голову и прищурилась, глядя на него.

— Можно, я возьму Рулера? — спросила она.

— Ну конечно. Он единственное приличное существо здесь.

— И мои подарки от Сары?

— Разумеется.

Ее одежда висела на вешалке, но очень немногое было пригодно для приличного общества. Роберт выбрал самое простое платье, которое смог найти, и ждал, отвернувшись, пока она наденет его. Когда обернулся, он увидел, что грим на ее лице потек, и оно выглядело, как импрессионистская картина. Он намочил кусок материи в умывальнике, взял ее за подбородок и нежными движениями стал смывать краску с глаз и помаду с губ.

— Тебе больше не понадобится все это, Аделаида Меррит, — тихо и торжественно заявил он; Теперь она стояла перед ним, и он смотрел в ее такие знакомые зеленые глаза, опухшие от слез. — Как я мечтал увидеть Адди, которую я знал и всегда помнил. И мы вернем ее.

— Но, Роберт…

Он велел ей молчать, приложив палец к губам.

— У меня нет пока ответов на все вопросы, Адди, пока нет. Но мы не сможем найти их, если не начнем искать.

Спустившись в нижний зал, она положила золотой песок на 200 долларов в специальный ящик и предупредила Розу, что Роберт выкупает ее на время.

— Двадцать четыре часа и ни минутой больше, ты слышишь, Ив? — крикнула Роза ей вслед и спросила, повысив голос; — А кошку, зачем ты берешь кошку?

С Рулером на руках и Робертом рядом Адди вышла на улицу и вдохнула холодный рождественский воздух.

Сверху, над их головами, плыли рождественские песнопения, разносясь по ущелью.

— Это доброе предзнаменование, а? — проговорил Роберт, подняв голову. Они шли в ногу, быстрыми шагами.

— Небеса не шлют добрых знаков проституткам, — ответила Адди.

— Не будь так категорична, — сказал он, беря ее под руку.

В гостинице портье не было на месте. Вместо него висела записка: «Ушел домой отмечать Рождество». Роберт зашел за стойку и взял ключ от номера.

— Кто сказал, что в гостинице нет мест? — Он улыбнулся Адди и прикоснулся к ее спине, направляя к лестнице. На втором этаже он открыл дверь, они вошли в комнату, и он зажег лампу. Комната была простой, но чистой, с оштукатуренными стенами и занавеской на окне. Он подошел к круглой железной печке, присел и открыл дверцу топки.

— Но, Роберт, мы же не заплатили за эту комнату.

— Ничего. Я подойду к Сэму утром, или когда он вернется.

Она стояла в нерешительности около открытой двери. Он поднялся и обернулся.

— Я должен пойти за дровами. В передней стоит бачок с водой, если только она не замерзла. Он, должно быть, сейчас уже почти пустой, так что ты сможешь его поднести к печке, хорошо, Адди? Я скоро вернусь.

Она спустила с рук Рулера, который прежде всего обследовал комнату. Через несколько минут пришел Роберт с охапкой дров, набил топку и разжег печку. Закрыв дверцу и поправив решетку, он поднялся и вытер руки.

— Когда ты помоешься, постучи в стенку. Тогда мы поговорим, если захочешь.

— Спасибо, Роберт.

Он улыбнулся.

— Я принесу тебе ночную рубашку, подожди минутку. Она прислушалась к его шагам. Вскоре он вернулся и подал ей сложенную ночную рубашку из фланели в голубую и белую полоску. Глаза ее наполнились слезами, сквозь которые прямые полоски на рубашке казались изогнутыми.

— Спасибо, Роберт.

Он подошел к ней и приподнял подбородок костяшками пальцев, глядя в ее глаза.

— Постучи, — прошептал он и вышел, закрыв за собой дверь.

В комнате стояло кресло-качалка. Адди опустилась на него, нагнулась и спрятала лицо в мягкой фланели рубашки. Она долго сидела неподвижно, думая о том, каковы могут быть намерения Роберта. Вода зашипела, и она встала, охваченная странным желанием помешать ее пальцем. Единственным сосудом для мытья был большой таз под умывальником. Она обошлась им и вскоре, аккуратно развесив полотенца, встала рядом с раскаленной печкой, греясь и чувствуя, как страх покидает ее душу и тело. Она надела ночную рубашку, и ей показалось, что она заняла место Роберта, где все было нормально и надежно, где жизнь имела свою цель. Она причесалась и вспомнила, что ему не нравились ее волосы, покрашенные в черный цвет. Тогда она сняла сырое полотенце и закрутила его на голове наподобие тюрбана. Потом постучала в стенку.

Она услышала звук открываемой и закрываемой двери, затем приближающиеся шаги. Дверь ее комнаты открылась, и он сказал:

— У тебя теплее, чем у меня. Можно войти?

— Конечно.

Он вошел и закрыл за собой дверь. На нем были черные шерстяные брюки на подтяжках и белая рубашка. На ногах — ботинки с высоким верхом. Он взял ее за руку и подвел к лампе.

— Дай-ка я посмотрю на тебя. — Роберт взял ее голову обеими руками и повернул к яркому желтому свету. Вглядевшись в лицо пристально, он сказал с легкой улыбкой: — Да, теперь это наконец действительно Адди Меррит. Как ты себя чувствуешь?

— Намного лучше. Удивлена. Растеряна. Испугана.

Он опустил руки.

— Ты предпочла бы быть одна сейчас, Адди?

— Нет, я… ведь сочельник, а кто хочет проводить его в одиночестве? Я хочу говорить, Роберт, разговаривать. Но, быть может, это не совсем хорошо для тебя, если узнают, что ты находился в одной комнате со мной. У Розы это одно, а здесь — другое. Это ведь, я уверена, вполне респектабельная гостиница.

— Адди. — Он взял ее за руку и подвел к кровати. — Ты должна теперь думать о вещах действительно значительных. — Он взбил подушку, прислонил ее к спинке кровати. — Садись и подвинься немного, — Он сел на покрывало рядом, обнял ее и прижал к себе. Потом вытянул ноги и сказал: — Слушай… Колокола перестали звонить.

Они прислушались. Было слышно только, как гудело пламя в печке. Да кто-то храпел в комнате напротив. Рулер вспрыгнул на кровать и улегся, свернувшись калачиком, на коленях у Роберта. Роберт и Адди рассмеялись.

— Ну вот, последний штрих, — заметил он. Она опять засмеялась, но оборвала смех и вздохнула.

— О, Роберт, я не знаю, с чего начать,

Она ощутила глубокое горе, когда ее мать покинула их. Это чувство было очень обостренным; ведь она отличалась от других детей, у которых были матери. Это были годы тоски и одиночества, даже после прихода в дом миссис Смит. Сара и она стояли у окна, глядя на улицу и ожидая возвращения матери. Страх и огорчение, когда она начала писать в постель, боязнь, что Сара будет жаловаться и смеяться над ней, явились причиной ее перехода в отдельную комнату. Но там она почувствовала себя еще более одинокой. Первый раз, когда отец тихо скользнул в темноте к ней в постель, принес ей успокоение. Но постепенно детское неведение начало вытесняться отвращением и чувством вины. Она вспомнила, как стала просить Сару, чтобы та разрешила ей опять спать вместе. Но Сара говорила: «Ты толкаешься, стягиваешь одеяло и разговариваешь во сне. Иди спать в свою комнату». Она просила сделать замок на дверь комнаты, но отец заявил в присутствии Сары и миссис Смит, что прогнать боязнь Аделаиды можно, не запираясь от домового и привидений, а, наоборот, держа дверь открытой, чтобы убедиться, что в доме таких существ нет. Когда она ложилась спать до прихода отца домой, то лежала, напрягаясь всем телом и закрыв глаза, веки ее дрожали от страха. Она делала вид, что спит, в надежде, что он пройдет мимо прямо к себе. Она занималась изо всех сил в надежде, что станет более смышленой, и ее возьмет, как Сару, под свое покровительство типография отца. Таким образом она сделает ему приятное, а он вознаградит ее, оставив в покое. Она стала ненавидеть свою красоту, считая, что это она возбуждает нездоровое влечение.

И вот в ее жизнь вошел Роберт.

Адди тут же потянулась к нему. Какое облегчение она испытала, когда отец разрешил ему посещать их дом. Она иногда ревновала к нему Сару, которая, ей казалось, больше подходила Роберту по своему интеллекту, знаниям и чувству юмора. Но наступило созревание и с ним отношения, которые навязывал отец. Ощущение стыда усилилось. Ее чувство к Роберту было отравлено сознанием своей вины за потерю невинности и страхом, что, если они поженятся или станут любовниками и он узнает, что она не невинна, он возненавидит ее.

— Я чувствовала себя такой беспомощной, — вспоминала она. — Он мне сказал, что, если я когда-либо расскажу кому-нибудь о наших отношениях, ни один мужчина не захочет меня. И я верила ему.

— Конечно, ты верила. Он отобрал у тебя и чувство собственного достоинства.

— Мне казалось, на меня наброшено покрывало позора, и, куда бы я ни пошла, все его видят, в особенности ты.

— Я никогда ни о чем не догадывался, никогда.

— А когда я тебе рассказала сегодня обо всем, тебя это потрясло, не так ли?

— Как обухом по голове…

— Теперь представь себе мой страх, когда мне было пятнадцать-шестнадцать лет, что ты можешь обо всем догадаться. Ты бы мог почувствовать ко мне отвращение, как говорил отец.

— Может быть, и так. Кто может сказать точно?

— Каждый раз, после того как ты меня целовал, я шла к себе в комнату и плакала.

— А в тот день в сарайчике с цветами?..

— Я думала, ты тогда поймешь, что я не невинна. Я так боялась потерять тебя.

— И ты убежала, а я потерял тебя.

— Я считала, что у меня нет выбора. Я не могла больше оставаться с ним и не могла уйти к тебе.

— Ты оставила позади двух бесконечно взволнованных и обеспокоенных людей, нет, трех, считая миссис Смит.

— Мне очень, очень жаль, но я должна была сделать это.

— Куда ты направилась сначала?

— Я начала в Канзас-Сити, но одна из девушек там забеременела и отдала ребенка в приют. Это смешало все наши карты, так что я перебралась в Шайенн для разнообразия, А там одна из девушек положила в спринцовку другой толченого стекла из ревности. Из-за борьбы за богатых клиентов. Девушка чуть не умерла. Она была моей подругой. Во всяком случае, настолько, насколько это может быть в нашем деле. После этого я приехала сюда, когда началась золотая лихорадка. Но эти дома все одинаковые. Я просто сменила одну тюрьму на другую. С той только разницей, что я ненавидела мужчин все больше и больше и могла мстить сотням за то, что сделал один.

Они помолчали несколько минут. Потом она закончила:

— Ты должен знать, Роберт, я и сейчас их ненавижу.

Он ничего не ответил. Голова ее лежала на его плече, рука на его груди. «У нее есть право ненавидеть», — подумал он.

Помолчав, он тихо спросил:

— Сара знает об отце?

— Нет.

— Ты собираешься рассказать ей?

Она отодвинулась от него.

— Что это даст?

Он опять притянул ее к себе.

— Это поможет ей все понять, так же, как помогло мне.

Адди повернулась и села, подняв колени к подбородку и охватив их руками.

— Но это причинит ей боль.

Воцарилось молчание, долгое и мучительное. Нарушила его Адди,

— Мне будет стыдно рассказывать ей все это.

— Значит, он, хоть и умер, все еще имеет над тобой власть.

Она уронила голову на руки и глухо сказала:

— Да, я знаю, я знаю.

Он заронил семя; пусть оно теперь прорастет, хотя, может быть, и нет…

— Приляг, Адди. Не нужно ничего решать сегодня.

Она легла, положив голову на изгиб его руки, молчаливая и задумчивая. Он устроился рядом, слегка сжимая ее руку. Она вздохнула и стала глядеть на дверь, где золотой свет лампы и серые тени резко отделялись друг от друга. Веки ее стали тяжелыми, она заморгала, но они неудержимо смыкались и наконец закрылись совсем. Вскоре заснул и Роберт.

Она проснулась в комнате, залитой солнечным светом. Слегка пахло гарью от лампы, в которой кончилось масло, и тлел почти сухой фитиль. Простыни на постели сбились к середине, и Роберт спал, повернувшись к ней спиной. Она зевнула и попыталась потянуться, не задевая его.

Он слегка пошевелился, оглянулся через плечо и сказал:

— Доброе утро.

— Скорее, день.

Он повернулся на спину, зевнул, потянулся, положил руки за голову, потом закрыл рот, посмотрел на нее с усмешкой и предложил:

— Давай сделаем Саре рождественский сюрприз.

Она улыбнулась в ответ.

— Хорошо, давай.

Глава 15

Праздник Рождества имел для Сары оттенок горькой радости. Это было ее первое Рождество без отца и Адди. Хотя она с удовольствием ожидала предстоящего обеда в семействе Докинсов, они все же оставались чужими. К тому же время тянулось очень медленно до четырех пополудни — час, на который получено приглашение. Атмосфера у миссис Раундтри была довольно грустной. В зале душно, он полон мужчин, с тоской вспоминавших своих близких, оставленных дома, катание на санях, праздничные блюда (отличающиеся в зависимости от национальности и мест, откуда они были родом).

К чести миссис Раундтри следовало сказать, что она очень постаралась создать праздничную обстановку. В зале стояла елка, а к позднему завтраку подали ветчину, картофельные оладьи, яйца, фаршированные зеленью, «сладкое мясо» и редкий деликатес — настоящее свежее масло. Правда, во время трапезы не было главного: отсутствовал Ноа Кемпбелл.

Сара проснулась с мыслями о нем и вспомнила, что Адди как-то сказала о некоторых мужчинах, которые оставляют у женщин сладкий привкус. Вчера вечером у себя в комнате Сара впервые поняла обманчивость таких чувств. Целуясь с ним, прижимаясь к нему, она чувствовала, как в ней поднялось сладострастное желание — всего на несколько минут, а быть может, секунд… Он говорил, что ее желания вполне естественны, но ведь есть Заповеди, которые против них. Теперь она поняла почему.

Ноа продолжал оставаться в ее думах, яркий и импозантный — источник ее хорошего или плохого настроения. Ей казалось, что она любит его. В своих детских фантазиях она представляла любовь, как воспарение в заоблачные дали на крыльях серафимов, туда, где вокруг цветут и благоухают розы, а душа излучает радость и счастье, озаряющие все вокруг. На самом же деле любовь больше походила на падение с лошади, да еще добавлялись упреки самой себе за плохой выбор — упала, хотя могла бы выбрать Пегаса и улететь.

Нет, это был далеко не полет. Это тяжелый путь через трясину запретов и разрешений, робости и смелости, замкнутости и открытости, много лет назад заложенных в ее душу отцом, добрым христианином. Он водил ее в церковь каждое воскресенье и так уважал церковные установления, что соблюдал до самой смерти клятву верности, данную при своем бракосочетании, несмотря на побег жены из его дома.

Саре так хотелось, чтобы отец оказался сейчас рядом с ней. Как хорошо было бы сидеть с ним в одной комнате, поделиться своими мыслями и чувствами. Вместо этого она пошла к себе в комнату и стала писать письмо миссис Смит.

«Дедвуд, Дакота Рождество, 1876 г. Дорогая миссис Смит,

Пришел святой праздник и излил свое благословение на Дедвудское ущелье».

Она стала описывать праздник и далее продолжала:

«Интересно самой непосредственно участвовать в развитии Дедвуда. „Кроникл“ не просто пользуется успехом, она процветает. Сейчас в газете до шести полос, и их нетрудно заполнять свежими сообщениями. Теперь к нам наконец пришел телеграф. Когда мистер Хейс и мистер Уилер будут присягать на должность в следующем месяце, я буду сообщать об их инаугурационных речах тогда же, когда все люди нашей страны будут читать их. Представляете?!

У Адди все хорошо. Я вижусь с ней ежедневно, хотя мы не живем вместе. Я все еще проживаю в пансионе миссис Раундтри, хотя понимаю, что пора уже купить собственный дом, так как я знаю, что останусь в Дедвуде надолго».

Откуда она взяла это? Она не помнит, чтобы принимала подобное решение, но если уж она так написала, то, перечитав написанное, нашла такую идею замечательной. Собственный дом с обстановкой по своему вкусу, а не только общий зал, в котором ты находишься среди множества людей, или своя маленькая комнатка. Она остановилась и помечтала. Настроение ее улучшилось, и она продолжала:

«Боюсь, что должна заканчивать письмо. Дело в том что меня пригласили к себе друзья — семейство Докинсов — на рождественский обед.

Дорогая миссис Смит, надеюсь, вы здоровы и бодры. Я часто вспоминаю о вас с самыми теплыми чувствами. Пожалуйста, напишите мне поскорее, чтобы мы знали, что вы счастливы и у вас все в порядке, что вы такая же, какой мы вас помним.

Любящая вас Сара».

Перечитав письмо, Сара нашла, что описание рождественской программы годится для публикации с небольшими поправками и дополнениями. Она сделала их, переписала для Патрика и стала считывать окончательный вариант, когда в дверь постучали. Она открыла и увидела миссис Раундтри. Она выглядела так, будто все ее мышцы сжались в судороге.

— К вам гости, они внизу.

— Гости? — Сара удивилась.

— Я бы предпочла, чтобы они больше сюда не приходили, — проговорила хозяйка с кислой миной. — Вы могли бы сами это им заявить. Не ему, нет, — ей. Имейте в виду, у меня вполне уважаемое заведение.

— Да кто там, миссис Раундтри?

— Мистер Бейсинджер и одна из этих, из тех мест, судя по ее виду. Вошла в мой дом, не моргнув глазом. Что подумают живущие у меня мужчины?!

Сердце Сары затрепетало.

— Скажите им, я сейчас же сойду.

— Я не разговариваю с подобными особами, избавьте меня. А если вы хотите иметь с ними дело, есть другие места, кроме моего дома.

— Очень хорошо! — резко бросила Сара, возмущенная ее поведением. — Я так и сделаю. Благодарю вас за вашу доброту, миссис Раундтри, в особенности в этот праздник любви и всепрощения.

Миссис Раундтри отшатнулась, еще больше раздражаясь от сознания собственной правоты. Сара схватила пальто и шляпу и поспешила вниз. Возбуждение ее росло.

Роберт и Адди стояли в зале у двери, по обеим сторонам таращили на них глаза мужчины с лицами цвета ошпаренной свинины. Роберт выглядел удивительно непринужденным, слегка поддерживая Адди за локоть. Адди же, как будто окаменев, устремила свой взор на спускавшуюся по лестнице Сару.

Сара подошла к ней, протягивая руки и широко улыбаясь.

— Адди, дорогая, с Рождеством тебя! — Она сжала руки Адди и добавила: — Пошли, — хотя и не знала куда. На улице светило солнце. Сара крепко обняла сестру.

— О-о-о, Адди, ты пришла наконец! Теперь я вполне счастлива. — Потом она повернулась к Роберту, многолетнему другу, и тоже обняла его. — Роберт, это ты привел ее. Я всегда любила тебя, и теперь я знаю, почему. Спасибо, спасибо тебе от всего сердца!

— Я думал, что вам, сестрам, нужно быть вместе в этот праздник.

— Конечно. И вместе с тобой наша компания полностью укомплектована.

Адди сказала:

— Твоей хозяйке не понравилось, что я вошла в ее дом.

— У моей хозяйки сидит червяк в заднице, прошу прощения за грубость. В особенности сегодня. Ее высокомерие раздражает меня до бесконечности.

— Сара! — воскликнула Адди с удивлением. Роберт громко рассмеялся. А Адди продолжала:

— Никогда не слышала, чтобы ты так выражалась.

— Не слышала?! — Сара, натягивая перчатки, шла впереди вниз по дорожке. — Я ведь жуткая смутьянка. Приходится быть такой, когда занимаешься газетой, если она хоть чего-нибудь стоит. Что вы собираетесь делать сегодня?

— Ничего. Мы просто пришли повидать тебя, — ответил Роберт, замыкающий шествие.

— Прекрасно. Могу предложить вам по чашечке кофе в редакции нашей газеты.

— Отлично, — согласился он.

Сара почувствовала, что Роберт уговорил Адди уйти от Розы, но та сдалась неохотно. Между Сарой и Робертом установилось хорошее взаимопонимание; они вырвут Адди оттуда. У подножия длинной лестницы они взяли Адди под руки и пошли рядом.

— Адди переночевала в моей гостинице.

— Правда? — Сара в изумлении остановилась. — Значит, ты совсем ушла от Розы?

Адди и Роберт ответили одновременно.

— Не знаю.

— Да.

Когда они опять двинулись, заговорил Роберт.

— Я сказал ей, что не хочу, чтобы она туда возвращалась. Думаю, она бы хотела, чтобы мы что-нибудь придумали.

Вмешалась Адди:

— А я ответила Роберту, что он не представляет себе, как ужасно видеть людей, переходящих на другую сторону, когда ты к ним приближаешься. Кроме того, я ничего не знаю и не умею. Что я буду делать?

— Ты будешь жить со мной, — заявила Сара.

— У миссис Раундтри? Не говори глупостей. Ты видела, как она вела себя сегодня.

— Не у миссис Раундтри. Мы найдем другое место. Как раз сегодня утром я думала, что пора мне обзавестись собственным жильем. Я даже написала об этом миссис Смит.

А Роберт добавил:

— Я буду доплачивать тебе за штопку моих носков. Ты хорошо штопаешь носки, Адди?

— Никогда в жизни не заштопала ни одного носка, и ты знаешь это, — улыбнулась Адди.

— Да, это правда. Подобные вещи делала миссис Смит, верно? Ты хорошо готовишь? Я буду тебе щедро платить за домашнюю пищу.

— Я и готовить не умею.

Они подошли к помещению редакции и вошли внутрь.

— Ты разожжешь огонь, Роберт, а я схожу к крану и наберу воды. Адди, помели кофе, ладно?

— Мне и этого не приходилось никогда делать, — грустно призналась Адди.

— Да это ерунда. Положи зерна и крути. Мы из тебя сделаем хорошую прислугу, — бодро проговорила Сара. Адди нашла кофемолку и мешочек с зернами.

— Куда мне ссыпать смолотый кофе?

Открывая заднюю дверь, Сара ответила:

— Да на кусок бумаги.

Когда она вернулась, Роберт разжег огонь, а Адди все еще молола кофе.

— Сколько еще? — спросила она. Сара поставила кофейник на плиту.

— Да примерно еще с четверть того, что ты намолола.

Сестры посмотрели друг на друга и расхохотались. Но неожиданно лицо Адди помрачнело.

— Я ничего не знаю, ничего не умею, — сказала она. Сара подошла к ней и потрепала по щеке.

— А ты подумай, какой интересной станет твоя жизнь отныне. Ведь ты будешь узнавать что-то новенькое каждый день. Роберт и я будем учить тебя, как когда мы были детьми. Я думаю, что знаю еще кого-то, кто поможет нам в этом.

— Кого же?

— Подожди. Я пойду и позову ее.

Сара направилась к двери.

— Но, Сара, где?..

— Подожди. Роберт покажет тебе, сколько насыпать кофе в воду. Когда я приду, мне нальют чашечку, я надеюсь?

Она вышла и пошла к Эмме. Дверь на ее стук открыла Летти в фартуке и с разрумянившимися щечками.

— Это ты, Сара? С Рождеством тебя.

— Тебя также, Летти.

— Кто там, Летти? — крикнула Эмма.

— Это Сара. Заходите, заходите, Сара.

Эмма подошла к двери, вытирая руки о фартук.

— Ты немножко рано, Сара, но это ничего, мы не возражаем, вовсе нет.

— Я ухожу через минуту, и приду опять уже в четыре, но мне надо сначала поговорить с вами.

— Конечно, давай.

Помещение было пропитано аппетитными ароматами. Пахло луком, чесноком и жареным мясом. А также корицей, яблоками и свежей капустой. У кухонного стола Джинива что-то терла на терке. Окна запотели от вкусных паров, со стекол разводами стекали капли на подоконник. Вошел Байрон и сказал:

— Быть того не может! Ведь это руководитель нашего детского хора. Наши юные голоса звучат так хорошо, что могли бы участвовать в одном из публичных концертов.

— О, Байрон! Вы всегда говорите такие приятные вещи. Они действительно были хороши, эти дети, не правда ли?

Вслед за отцом вошел Джош и объявил:

— На следующий год я тоже хочу петь в хоре.

— Мы тебя с удовольствием примем. — Они обсудили вчерашние события, прежде чем Сара заговорила о деле, которое привело ее сюда.

— Я рада, что вы сейчас все здесь, потому что у меня к вам особая просьба.

— Выкладывай, — сказала Эмма.

— Полагаю, вы все знаете Роберта Бейсинджера, друга моего детства, из Сент-Луиса. Ему наконец удалось уговорить мою сестру вырваться из борделя. Они оба сейчас в редакции газеты, и, если это возможно, я бы хотела привести их с собой на рождественский обед. — Прежде чем кто-либо произнес слово, Сара торопливо продолжала: — Я знаю, что с моей стороны несколько бесцеремонно просить об этом, тем более что я так поздно это делаю, да и еда уже готова. С сестрой очень плохо обошлась миссис Раундтри сегодня утром, а я хочу показать ей, что есть у нас люди, которые могут отнестись к ней прилично. Поэтому я и пришла к вам. Но я приведу ее, только если вы все будете согласны и если достаточно еды.

Эмма ответила за всех:

— Какими же мы будем христианами, если захлопнем дверь перед ближним, осуждая его? Конечно, приводите ее и мистера Бейсинджера тоже.

Сара вздохнула с облегчением.

— Эмма, вы настоящий друг, вы все мои лучшие друзья. Спасибо. — Она посмотрела с благодарностью на каждого. — Есть некоторые нюансы, которые вы должны знать. Мы пытаемся убедить Адди не возвращаться туда, поэтому то, как вы ее примете, будет иметь большое значение. Она думает, что никто теперь не будет к ней нормально, по-человечески относиться, но после сегодняшнего дня она поймет, что не все похожи на миссис Раундтри. И еще, Эмма. Мы с Робертом ломаем головы, пытаясь найти какое-нибудь разумное занятие для Адди. Она, конечно, не годится для работы со словом, а то я бы приспособила ее для работы в газете. Думаю, если бы мы поселились с ней вместе в собственном доме, она могла бы вести хозяйство, но она и этого не умеет. Вы бы не могли как-то помочь?

Эмма просияла, ее щеки еще больше разрумянились.

— Вы пришли к той, кто вам нужен. Мои девочки уже научились готовить не хуже, чем их мать. Приводите Адди к нам, и вы увидите, мы сделаем из нее новую женщину.

— О-о-о, Эмма!.. — Сара обняла ее за шею. — Я никогда не говорила, как я вас люблю… И всю вашу семью… и вас, Байрон… — Она обняла его и каждого из присутствующих. — Джош, Летти, Нива… Просто не знаю, что бы я делала без вас. Вы были моей семьей с тех пор, как я поселилась здесь, в Дедвуде.

— Ладно, теперь у вас появилась собственная семья, и мы сделаем все, чтобы вы снова не потеряли сестру. А теперь идите назад и приводите свою парочку.

— Слушаюсь, мэм, — ответила Сара. Сердце ее было переполнено чувством благодарности. — А вы уверены, что у вас хватит еды?

— Джош подстрелил дикого гуся. Как ты думаешь, Джош, хватит твоей птицы на восьмерых?

— Держу пари, что будет более чем достаточно, — гордо заявил Джош.

Сара ушла, а Эмма скомандовала:

— Девочки, нашинкуйте еще капусты.

В редакции аппетитно пахло свежесваренным кофе. Адди и Роберт придвинули стулья к печке и сидели, прихлебывая кофе из кружек Патрика и Сары. Они повернулись к Саре, когда она закрыла дверь и стала снимать шляпу.

— Вы оба будете очень довольны новостями, которые я принесла с собой.

— А что такое?

— Вы приглашены на рождественский обед к моим друзьям Докинсам.

Роберт улыбнулся. Адди съежилась.

— Нет, нет.

— Что значит «нет»?

— Я лучше вернусь к Розе, — сказала она, уставившись в кружку.

Сара быстро подошла к ней и взяла за плечи.

— Слушай, Адди. Докинсы очень хорошие, добрые люди. У Эммы и Байрона трое прекрасных детей, которых они хорошо воспитали своим примером. Никто из них не будет избегать тебя. Хотя и миссис Раундтри, да и другие могут делать это. Но Эмма и ее семья — никогда. Где-то нужно начинать новую жизнь, Адди, и этот рождественский обед — не худшее начало.

— Так ты туда ходила и спросила, могу ли я прийти с тобой, да?

— Да. И ты, и Роберт.

— Я не хочу идти, держась за твой подол.

— А я хочу, — шутливо вставил Роберт. — Домашний рождественский обед в настоящем доме. Я не возражаю, как бы меня ни пригласили.

Адди продолжала сомневаться.

— Послушай, Адди, — уговаривала ее Сара. — Эмма Докинс знает очень многих в этом городке. Люди смотрят и запоминают, что она делает. Большинство местных женщин видит ее почти каждый день, покупая у нее хлеб. Если ты будешь принята у нее, многие последуют ее примеру. Ты должна пойти.

— Не могу.

Сара нахмурилась и отступила на два шага, уперев руки в бока.

— Сказать тебе честно, Адди, ты меня начинаешь раздражать. Это отец тебя разбаловал. Если бы не он, ты бы лучше соображала. А то стоило тебе надуть губки и пожалеть себя, как все делалось так, как ты хотела.

— И вовсе я не дулась.

— Ты и сейчас дуешься как ребенок.

— И далеко не все получалось, как я хотела.

— Получалось. В то время как я шла в редакцию газеты на работу, ты оставалась дома и била баклуши.

— А может быть, я тоже хотела пойти работать? Может быть, мне не давали?

Роберт молча наблюдал.

— Мы поговорим об этом после, без Роберта. А сейчас я хочу услышать от тебя вескую причину, по которой ты не хочешь принять приглашение Эммы.

Адди упрямо выпятила подбородок.

— Я думаю, что мне не следует идти туда, где есть дети.

— Дети Эммы представляют, что такое бордель. Живя здесь, невозможно не знать этого. Я предупредила Джоша в первый же день, когда наняла его на работу, чтобы он не носил туда газеты. И, если Эмма не боится, что ты окажешь на них дурное влияние, почему тебе нужно думать об этом?

Адди не отвечала. Она глядела на сестру, а та продолжала тоном, не терпящим возражений.

— И давай договоримся окончательно; я не возьму тебя к Докинсам, если ты окончательно не решишь никогда больше не возвращаться к Розе.

— А если я так решу?

— То ты и я будем жить вместе здесь, пока мы не найдем дом. Искать начнем, как только Крейвен Ли откроет дверь завтра утром. Я не собираюсь снимать помещение у снобов, вроде миссис Раундтри, которая одной рукой отстраняет мою сеструг а другой заграбастывает мое золото. Она берет на себя слишком много, думая, что я смирюсь с этим. Мы достанем койки и будем спать здесь, пока не устроимся. Таким образом Джош сможет вставать позже утром; ему не нужно будет приходить сюда рано и затапливать печь, чтобы разогреть типографскую краску. А мне не надо будет бегать взад-вперед по этой чертовой лестнице и идти по холоду до восхода солнца. Есть мы будем у Тедди до тех пор, пока не поселимся в своем доме, а тогда, я надеюсь, ты научишься готовить. Если же нет, то проживем и на яичнице. Ну, что ты скажешь на это?

Адди молчала, раздумывая и глядя то на Сару, то на Роберта. Потом спросила;

— Значит, мы будем спать здесь сегодня?

— Нет, сегодня не будем. Не только ты, но и я. А у миссис Раундтри я не останусь ни на один день после того, как она обошлась с тобой.

— А как ты считаешь, не могли бы вы провести пару ночей в комнате Адди в гостинице? — спросил Роберт.

Он понимал, что Сара твердо решила быть рядом с сестрой, чтобы не дать ей вернуться к Розе.

— Могли бы, если это устроит Адди, — ответила Сара. А Адди добавила:

— Я согласна. Но я должна пойти к Розе и забрать деньги, которые она должна мне.

— Ни в коем случае! — резко перебила Сара.

— Но…

— Я не потерплю, чтобы ты брала хотя бы цент в этом свинском заведении.

— Но она должна мне золота на сто долларов из того, что дал Роберт за меня.

Глаза Сары расширились, и щеки покрылись румянцем. Она бросила растерянный взгляд на Роберта.

— О, ты имеешь в виду, что… — она запнулась.

— Да, я выкупил ее на время, — признался он.

— За двести долларов золотом, — добавила Адди. — Зачем оставлять все это Розе? Она должна отдать мне половину.

— Ну хорошо, иди и получи их, но только сто долларов, и ни цента больше. Роберт пойдет с тобой.

— Обязательно, — добавил он. Теперь, когда решение было принято, Сара заметила, что Адди стала проявлять страх.

— Роза очень разозлится, — предположила она.

— Поэтому Роберт должен быть с тобой. Я хочу быть уверена, что ты выйдешь оттуда, после того как войдешь. Я не доверяю той здоровенной индианке, да и хозяйке борделя тоже. Как ты думаешь, Роберт, пойти вам туда сейчас, до вечернего наплыва гостей? Тогда у Адди будет уже все позади и она сможет спокойно насладиться обедом, не думая больше о Розе. А пока вы будете там, я схожу к миссис Раундтри и возьму свои вещи.

— Я согласен, если Адди не возражает.

— Адди?! — Сара пристально посмотрела на сестру. Адди слегка побледнела.

— Прямо сейчас?

Роберт взял ее за руки.

— Сара права. Все будет кончено, и ты сможешь заниматься только своими настоящими и будущими делами. Подумай только, Адди. Впереди столько возможностей. Все, что тебе нужно будет сделать, это отдать Розе свои бумаги. А что касается денег, мне все равно, можешь оставить их там, если хочешь.

— Но я заработала их, заработала, понимаешь?! А если ты не хочешь взять их, что ж, я дам их Саре на свое содержание.

— Ладно, мы возьмем их, и ты отдашь Саре. Но идем сейчас же.

Под его пристальным взглядом Адди послушно ответила;

— Хорошо, Роберт, идем, если ты хочешь, чтобы я это сделала.

Солнце зашло за скалы, покрытые соснами, когда они подошли к борделю. Улица была почти пустынна и темна. Где-то заунывно пела гаичка и кричал осел.

Роберт почувствовал, как Адди сильно сжала его локоть.

— Ты боишься? — спросил он.

— Роза не сможет найти другую девушку в разгар зимы, а значит, она потеряет деньги.

— Она тебе угрожала когда-нибудь?

— Нет, впрямую не угрожала. Но она крутая женщина. Они все там крутые, в особенности, когда злятся.

— Я буду с тобой все время.

Они сделали еще несколько шагов, и Адди спросила:

— А ты боишься, Роберт?

— Да, — признался он, — но на моей стороне справедливость.

Глядя прямо перед собой, Адди произнесла:

— Я не заслуживаю твоей доброты, Роберт, после всего, что я сделала.

— Ерунда, Адди.

— Нас, женщин, называют прекрасными и хрупкими. Но хрупкие не выживают там, где была я. Там они очень скоро меняются. Скажи, Роберт, зачем ты все это делаешь?

— Потому что каждый заслуживает счастья, а я видел, что ты была там несчастна. Что касается Сары и меня, мы не могли смириться с тем, что девушка, которую мы так близко знали, находится в таком месте и выполняет такую работу.

— Вам надо было забыть ее, девушку, которую вы знали. Ее больше нет.

Они уже пришли. Роберт повернулся к Адди.

— Быть может, эта девушка еще существует, только ты не знаешь этого. Пошли и покончим с этим неприятным делом.

Внутри стоял жуткий запах — пахло карболкой, сигарным дымом и алкоголем. Находясь здесь каждый день, Адди не замечала тяжелый дух, но, проведя один день вне заведения и войдя в него, она вынуждена была закрыть нос платком. За столом сидели трое мужчин и выпивали. Роза, одетая в атласное платье, была с ними. Она повернула голову, уставилась оловянными глазами на Адди и протянула:

— Вы посмотрите, кто пришел! Да не одна, а со своим богатеньким папочкой, — и, обратясь к Роберту, добавила: — Что, мой сладенький, тебе ее было мало?

— Можно поговорить с тобой в кабинете, Роза? — спросила Адди.

Взгляд мадам медленно двинулся от брюк Роберта к его аккуратно подстриженной бороде.

— Ну что ж, конечно, можно. — Она поднялась из-за стола. — Сидите, ребята, я сейчас вернусь и принесу еще бутылку.

Адди шла впереди. У двери в свой кабинет Роза обернулась и почти приставила руку к груди Роберта.

— Сюда нельзя входить мужчинам, золотце. Закрыто для посторонних, понял?

Роберт посмотрел на Адди, которая незаметно покачала головой. В кабинете она спросила:

— Какая была выручка вчера вечером?

— Здоровая, чертовски здоровая! Самая большая, какую я получала до сих пор. Сегодня совсем другое дело, пока, по крайней мере. Каждый стал порядочным христианином, прячется в своей берлоге и творит добро. Я сегодня еще не подсчитывала и не делила. — Каждое утро Роза занималась выручкой за предыдущий вечер, отделяя девушкам половину заработанного. — Сейчас я возьму свою долю. — Роза подошла к столу и открыла ящик. — Конечно, Ив, ты хорошо поработала. Сотня только от твоего Джека. Ты, наверное, очень ему понравилась. — И Роза кинула ей мешочек с золотым песком.

Адди позвала:

— Роберт, зайди, пожалуйста!

Роберт вошел в дверь и стал около нее.

Роза злобно нахмурилась.

— Минуточку. Я же сказала, что мужчины не должны входить сюда без моего приглашения.

— Роберт пришел, чтобы сопровождать меня, я ухожу, Роза.

— Как уходишь?! Что это значит?

— Ухожу. Навсегда.

Роза подняла голову и заорала:

— Ха-ха! Это ты так думаешь — «навсегда»! Ха! Ив, солнышко мое, ты вернешься, вот увидишь.

— Не думаю.

— Подумаешь. Погоди, пока все эти добродетельные дамочки не станут приподнимать свои юбки и отодвигаться, лишь бы ты их не коснулась. Погоди, пока все мужики, которые совали свои штуки в тебя, не встретят тебя на улице и не пройдут мимо, как будто ты невидимка. Погоди, пока кто-нибудь из них не встретит тебя на пустынной улице, не зажмет тебя как следует и не захочет трахнуть тебя за бесплатник. Погоди, пока у тебя не кончатся деньги и ты не захочешь заработать доллар-другой за одну минуту, не пошевелив пальцем. Ты придешь назад. Попомни мои слова.

На лице Адди не дрогнул ни один мускул.

— Я не беру с собой никаких вещей. Отдай их девушкам.

— А, так ты с ним уходишь?! — продолжала орать Роза. — Ты думаешь, ты больше не будешь шлюхой?! Так я скажу тебе, сестрица: что ты раздвигаешь ноги для одного, что для сотни, все равно ты девка. Тебе могут дать золото или жилье, но все равно ты девка. Ну и убирайся! Будешь его личной шлюхой. Мне наплевать.

— До свидания, Роза.

— И не прощайся со мной, неблагодарная сука! Ты мне должна! — Роза кинулась, как змея, и схватила Адди за волосы. — Оставляешь меня в таком накладе, кровать будет пустовать… — Адди закричала. — Я теряю деньги, а ведь я приняла тебя и…

Роберт схватил мраморную ручку от чернильного прибора и ударил Розу по руке.

— У-У-У, ч-е-р-т! — заверещала она, выпустив Адди. — Флосси, Флосси! — Лицо ее стало красным, как и волосы. — Иди сюда скорее, черт возьми!

Роберт сказал спокойно:

— Мы уходим. — Он обнял Адди за плечи. — Если вы попытаетесь помешать нам, я сломаю обе ваши руки. И скажите вашей индианке, что это относится к ней тоже. Скажите, чтобы она нас пропустила.

Появилась Флосси и стала у входа. Роберт повернулся к ней.

— Отойди. Мисс Меррит уходит.

Флосси угрожающе двинулась вперед, и Роберт ударил ее по руке тяжелым куском мрамора. Она закричала и отшатнулась, прижав руку к бедру и издавая стоны.

— Извините, пожалуйста, — произнес Роберт в изысканно вежливой манере, ведя Адди мимо Флосси.

— Останови их! — кричала Роза.

Флосси продолжала стонать, прижав руку к бедру.

— Я напущу на тебя законников, Бейсинджер! Ты не имеешь права врываться в чужой дом, нападать на хозяев… Думаешь, это тебе сойдет с рук, потому что ты владеешь этой своей дурацкой фабрикой?!

Роберт остановился у двери и обратился к Розе.

— Я буду рад возможности рассказать судье обо всем, что здесь сейчас произошло. Пожалуйста, передайте шерифу Кемпбеллу, что, если я ему понадоблюсь, он сможет найти меня в доме Эммы Докинс на рождественском обеде. Счастливого Рождества вам обеим.

В зале трое мужчин сидели в ожидании Розы. Роберт положил кусок мрамора на стол, проходя мимо.

— Добрый день, джентльмены. Эта штука принадлежит миссис Хосситер. Она придет скоро сюда, я уверен.

Они вышли наружу. Все разговоры заняли буквально несколько минут. К несказанному удивлению Роберта, сделав несколько шагов, Адди согнулась и упала, закрыв лицо руками и разразившись рыданиями. Роберт присел около нее, положив руку на ее рукав.

— Что с тобой, Адди? Почему ты плачешь?

— Не знаю… Я не з-з-знаю…

Он поднял ее и обнял. Она продолжала закрывать лицо руками.

— Ты делаешь все это против воли?

— Нет… — Она все еще плакала.

— Хотела бы остаться?

— Нет…

— Тогда чего же ты плачешь?

— Потому что… я умею только это. Они мои единственные друзья.

— Но ведь ты говорила, что они очень жесткие люди.

— Да, это правда. Но все равно они мои друзья.

— И я твой друг, и Сара, а скоро твоими друзьями станут и Докинсы.

— Я знаю… но я ведь никому не нужная, ничего не умеющая женщина. Что хорошего могу я сделать на этой земле? Я только буду висеть на вас, на Саре и на тебе, лишней тяжестью.

— Тсс. Ты не должна так говорить. Гораздо тяжелее знать, что ты была в этом доме. А то, что ты порываешь со всем этим, снимает тяжесть. Разве ты не понимаешь?

Она посмотрела на него глазами, полными слез.

— Это правда, Роберт?

— Ну конечно! И я не хочу больше слышать никаких разговоров о том, что ты ничего не можешь сделать на этой земле, не годна ни к чему. Что было бы со мной, если бы не ты?

— О-о-о, Роберт! — Губы ее задрожали, и новый поток слез полился из глаз. Она обняла Роберта за шею прямо на улице, стоя перед заведением Розы, и повторяла: — Роберт Бейсинджер, ты сделаешь из меня порядочную женщину.

Он держал руки на ее талии и улыбался. Потом слегка отодвинул ее от себя.

— Не хочешь зайти в гостиницу и умыться, перед тем как идти к Докинсам?

Она слабо улыбнулась, кивнула, и он взял ее за руку.

Пока Адди и Роберт заканчивали дела у Розы, Сара была занята примерно тем же самым у миссис Раундтри. Вернувшись к себе, она уложила вещи в сундук, который пока оставила там, и в саквояж, и в сумку, которые стащила вниз. Она нашла хозяйку на кухне. Та чистила яблоки, сидя у стола.

— Добрый день, миссис Раундтри, — обратилась к ней Сара с порога.

Хозяйка посмотрела на нее, поджав губы.

— Надеюсь, вы сказали своей сестре, чтобы она больше сюда не приходила.

Сара резко ответила:

— Я выезжаю из комнаты, миссис Раундтри. Думаю, вам не трудно будет найти квартиранта. Я пришлю кого-нибудь за вещами завтра утром.

Челюсть ее отвисла.

— Но почему такая спешка?

— Я приняла это решение, когда вы так повели себя с моей сестрой.

— А какая приличная женщина поступила бы иначе, после того как она себя запятнала в том заведении, да еще брала деньги за это?

Сара пронзила ее дерзким взглядом.

— Снисходительность, миссис Раундтри. Снисходительность по отношению к тем, кто беднее нас и менее удачлив. Я бы рекомендовала вам взять ее на вооружение. Моя сестра хочет начать новую жизнь, и я намереваюсь сделать все, что в моих силах, чтобы поддержать ее, начиная с моего отъезда отсюда. Вы настроены так высокомерно, хотя вам следовало бы помнить истинный дух сегодняшнего праздника. Разве Рождество Христово проповедует любовь к избранным, а не всеобъемлющую любовь ко всем? — Сара натягивала перчатку на одну руку. — Если вы увидите свое имя в одной из передовых статей моей газеты в ближайшем будущем, не удивляйтесь. — Она натянула перчатку на другую руку. — Если кто-либо будет меня спрашивать, я остановлюсь на некоторое время в Центральной гостинице с сестрой. Всего доброго, миссис Раундтри.

Она покинула дом, чувствуя, что ею овладевает страстный энтузиазм, как всегда, когда она начинала новое дело.

Они пришли к Докинсам в четыре часа пополудни, можно сказать, строем, который символизировал их отношения, — Адди в середине, Роберт и Сара по бокам. Казалось, так будет теперь всегда: двое сильных прикрывают более слабого.

Эмма, представлявшая всю семью, встретила их у входной двери и обменялась рукопожатием с Адди, когда их представили.

— Я вас приветствую, мисс Аделаида, — сказала она. — Это мои дети — Джош, Летти и Джинива, а это мой муж Байрон. Мы очень рады, что вы смогли присоединиться к нашему ужину. Мистер Бейсинджер… — Она пожала ему руку, — вам мы тоже рады. Мы очень любим Сару и не представляем, как можно отмечать праздник без нее. А вы ведь близкие ей люди, одним словом… Вы пришли туда, куда надо.

Сердечный прием, оказанный ей Эммой, рассеял опасения Адди. Все члены семьи последовали ее примеру. Девочки были скромны и застенчивы, Джош широко раскрыл глаза от любопытства, Байрон был сдержан, но прост и искренен.

Они собрались за столом, сидя на досках, положенных на стулья, чтобы было больше мест. Байрон прочитал краткую молитву.

— Благодарим тебя, Боже, за пищу эту, за друзей и за этот прекрасный праздник Твоего Рождества. Аминь.

Они принялись за еду, которая была просто прекрасна: жареный гусь с картофельным пюре и яблочным соусом, нашинкованная капуста, сладкий пирог с сахарной глазурью и засахаренные фрукты. Хотя Адди не принимала большого участия в общей беседе, она была, как все, Основной темой разговора явилась рождественская программа и колокольная пьеса, исполненная экспромтом и ставшая настоящим сюрпризом для всех обитателей ущелья.

— Мама разрешила нам оставить окна открытыми и послушать, после того как мы легли в постель, — сообщила Джинива. — А ты оставила свое окно открытым, Сара?

— Да, оставила, — ответила Сара, потом задумалась, вспоминая, что последовало за этим. А как проходило Рождество в долине Спирфиш, где он? Тоже сидит за рождественской трапезой? А когда он вернется, и вспоминает ли он о ней в эту минуту?

Эмма прервала ее мысли, обратившись к Адди.

— Ваша сестра говорила мне, что вы хотели бы заняться домашним хозяйством, но почти ничего не умеете. Это ничего. Мы все тоже учимся многому в процессе домашней работы. В любое время, когда захотите поучиться, как месить тесто для хлеба, приходите в пекарню около пяти утра. Мы сможем приспособить вас к делу.

— В пять утра? — переспросила Адди.

— Всего какие-нибудь три или четыре раза, и вы научитесь.

— Но ведь это ужасно рано!

— Надо начинать рано, иначе хлеб не поспеет к девяти утра.

— Благодарю вас. Я буду помнить и, когда мы найдем дом, где жить…

— Нет, самое лучшее начать сейчас, тогда к вашему переезду в дом вы уже будете чувствовать себя на кухне так же уверенно, как мои девочки.

— Они пекут хлеб? — спросила Адди, глядя с удивлением на Летти и Джиниву.

— Нет, им не нужно это делать, раз у нас есть пекарня. Но они знают, как это делается. Вообще, они хорошо готовят, правду я говорю, девочки? Это они сделали капустный салат и сладкий пирог и вообще помогли все приготовить сегодня. Вы, конечно, немного поздно начинаете, но не беспокойтесь, мисс Аделаида. Мы научим вас всему, что вам понадобится знать.

Когда они, поблагодарив Докинсов, шли в гостиницу, Адди воскликнула в отчаянии.

— Эти молодые девочки умеют больше, чем я.

— Что ж, конечно, — ответила Сара. — Их учила мать. Но ты не беспокойся. Если Эмма говорит, что научит тебя, она это сделает. Тебе ведь не надо выучиться всему в один день. Да у нас и дома-то своего еще нет.

Они расстались в холле гостиницы. Роберт поцеловал в щечку каждую и сказал:

— Это был прекрасный рождественский вечер благодаря вам. Я с вами не увижусь завтра утром, потому что мне надо рано быть на фабрике.

Адди с грустью смотрела, как он шел через холл в свой номер. Подойдя к двери, он поднял руку в знак приветствия, улыбнулся им и вошел в комнату.

Сара стояла и ждала. Прошло несколько секунд. Адди повернулась к ней.

— Без него ты опять боишься, — улыбнулась Сара. — Я знаю, это так, но ведь я тоже с тобой, и ты не должна сомневаться в себе. В тебе есть сила, которая только ждет своего часа, чтобы показать всему миру, на что ты способна. Пойдем… — Она протянула ей руку. — Давай ляжем так, как мы делали, когда были совсем маленькие и боялись темноты. Вместе.

Адди дала ей руку, и они вошли в комнату № 11.

Глава 16

Тру Блевинс оказался в городе, и Ноа взял его с собой домой, чтобы провести Рождество со своей семьей. Они отправились верхом, потому что лошади двигались быстрее и были надежнее, чем фургон в это время года. Они ехали друг за другом молча. Спирфиш-Каньон был прекрасен под снежным покрывалом. Спирфиш-Крик тихо журчал, кое-где покрытый тонким льдом, а в открытых местах бурлил, освещенный солнцем, разбиваясь на миллионы серебряных осколков. Потом то скрывался под землей, то выходил опять на поверхность. На крутых скалистых берегах коричневого цвета иногда виднелся вход в пещеру, куда вели следы какого-то животного, хорошо заметные на снегу.

Покрытые соснами холмы стояли в величественном молчании, черно-зеленые ветви деревьев свисали под тяжелой горностаевой мантией снега, а верхушки, казалось, упирались в ярко-голубое небо над Блэк-Хиллз. Тут и там появлялись стайки красных клестов, искавших орешки в сосновых шишках. Ярко-зеленые низенькие сосны росли группами, между ними сновали голубые сойки.

Тишина нарушалась глухим стуком лошадиных копыт, карканьем ворон да журчанием потока на открытых местах. Редкий дронт пролетал над вершинами деревьев, издавая пронзительные трели. С треском продралась косуля через густые заросли кустов и резко отпрыгнула назад, испуганная лошадьми.

Лошадь Тру слегка заржала и отпрянула. Лошадь Ноа последовала ее примеру.

— Потише, потише, дорогая, — проговорил Тру, пустив ее вперед.

Ноа двинулся за ним, расслабившись в седле, думая о Саре Меррит.

Она бесконечно волновала его. Ему следовало уложить ее в постель вчера вечером и посмотреть, способна ли она уступить. Нет, нельзя было так делать. Он поступил правильно. Но, ведя себя правильно, так разочаровываешься. Как же, черт возьми, быть с подобной женщиной?!

«Сара Меррит, — ее лицо отчетливо предстало перед его мысленным взором, — я не знаю, что с тобой делать».

Ноа был поражен: впервые в жизни он хотел ухаживать за женщиной и не знал, как.

Ухаживать?!

Эта мысль пугала его.

Он хотел ухаживать за девушкой, которая была настолько добродетельна, что не могла даже позволить себе без угрызений совести поцеловать мужчину. Он, который в первый раз обладал женщиной, когда ему было шестнадцать лет! Он, который с тех пор наслаждался ими, при любом удобном случае. И он желал теперь жениться на женщине, чья пуританская добродетель обречет его скорее всего на жизнь со скудными ласками и полным подчинением строгой жене в постели.

Он совсем не предполагал, что может произойти подобное. Он считал, что влюбился в женщину, темпераментную и своенравную, как и он сам. Ожидал, что она будет прикасаться к его лицу, волосам, телу, как это делали те женщины.

Вместо этого Сара Меррит отшатнулась от него.

Тем не менее она призналась, что ее тянет к Ноа.

В этом было что-то загадочное. Если она в действительности испытывала такое чувство, а вчерашний вечер показал, что он может надеяться, чем все может кончиться? Не за всех своих женщин в прошлом он платил. Попадались девушки, хорошие и искренние, которые относились к нему так благосклонно, что отказ давался им с трудом. Это были невинные девушки, подобные Саре, но у них было естественное любопытство и желание отдаться. Если бы Сара вела себя так же, как они, поддаваясь больше искушению, чем страху, он бы скорее понял ее. У нее же был неправильный взгляд на интимные отношения: она приравнивала их к распутству.

Тем не менее он не переставал о ней думать. Он представлял себе, как приходит в дом, где она живет, стучится в дверь ее комнаты, распахивает ее и говорит прямо с порога: «Сара, я люблю тебя, А ты любишь меня?»

По правде говоря, он смертельно боялся, что она скажет «нет». Это его совершенно подкосило бы. Так целоваться, как вчера вечером! После этого любой мужчина не сомневался бы в ее истинных чувствах. Он же остался еще более неуверенным, еще более растерянным, чем раньше, потому что начинал серьезно подумывать о, женитьбе.

Тру замедлил ход лошади и подождал, пока Ноа сравняется с ним. Теперь они ехали рядом.

— Ты что-то грустноват сегодня, — заметил Тру.

— Прости, ты о чем?

— Да мне и не нужен рядом кто-то болтающий чепуху, чтобы я хорошо себя чувствовал.

— Я просто устал. Колокольный звон не давал мне уснуть вчера вечером.

— Мне тоже. Хотя красиво звучал, правда?

— Угу.

Тру повернулся и изучающе посмотрел на Ноа, ожидая, что тот скажет больше. Но он молчал, и они продолжали ехать в тишине. Вскоре всадники поднялись на холм, и перед ними открылась долина Спирфиш с лугами, похожими на огромные белые полотняные простыни, упавшие с бельевой веревки. Из труб медленно, клубами поднимался дым. Стога сена, покрытые снегом, были похожи на торосы посреди нетронутых белых просторов.

В доме родителей Керри обняла их, Керк принял их куртки, а Арден спросил6

— Вы видели Сару? Как она? С кем она видится?

Тру устремил равнодушный взгляд на Ноа, но тот не ответил на вопрос.

— Расскажи мне, — потребовал Арден. Сняв шляпу, Ноа ответил:

— Она живет хорошо, больше ничего не знаю.

— То есть как «не знаешь»? Ты знаешь все, что происходит в этом городке. Твое дело все знать.

— Не знаю.

— Ничего себе! — Арден простер руки вверх.

— Арден, Бога ради, не приставай к брату, — упрекнула его Керри.

— Я видел ее в рождественской программе вчера вечером. — Ноа надеялся крохой информации заставить Ардена замолчать. — Она руководила детским хором.

— Правда? — Очевидно, эта кроха была слишком мала и не подействовала. — Как она выглядела? Что на ней было надето?

— Понятия не имею, черт возьми. Тру, как она выглядела?

— Как ангел, — ответил Тру.

— О, черт! Я говорил, нам надо было самим пойти и увидеть ее. Разве я не говорил тебе, Ма, что мы должны это сделать?

— Слишком далеко ехать, да и обратно возвращаться в тот же день… тем более что Ноа все равно должен был приехать. К тому же неизвестно, как будет с погодой в это время года. Кроме того, я же сказала тебе и отцу, что не хочу находиться в гостинице в канун Рождества.

Им пришлось рассказывать во всех подробностях о рождественской программе. Ноа предоставил основной рассказ Тру, который исключительно подробно остановился на таких деталях, как зеленый жакет, который был на Саре, ее прическа и костюмы ангелов.

Ноа повернулся и уставился на Тру. Что, черт возьми, происходит?! Как смог Тру запомнить подобные мелочи?! Во время своего рассказа Тру смотрел на Ардена, но вся его речь показала Ноа, что Тру видел, как он уходил с Сарой. Но Тру не упомянул об этом.

День для Ноа был довольно тоскливый, несмотря на присутствие Тру, вкусную домашнюю еду матери и общество родных. Все время он мечтал о городе. Сидя за семейным столом, он хотел быть в это время в пансионе миссис Раундтри. Он смотрел на Ардена, сидевшего напротив, и воображал на его месте Сару.

Он сам замечал, что почти не принимает участия в общем разговоре, вспоминая события минувших трех месяцев: день, когда Сара подарила ему стетсоновскую шляпу, и Энди Тейтем заметил: «По-моему, она положила на тебя глаз, Ноа»; день, когда он встретил ее на дощатом тротуаре с кошкой, которую она несла сестре; вечер, когда он впервые поцеловал ее в кухне миссис Раундтри.

Ноа и Тру остались на ночь. Утром следующего дня они отправились обратно в город. Небо хмурилось, и по нему быстро неслись причудливой формы серые облака. Они предупреждали, что обратный путь будет неприятнее, чем дорога накануне.

Тру ехал впереди, серый мерин Ноа следовал за хвостом его кобылы, развевавшимся на ветру. В глубоких каньонах и в руслах потоков ветер свистел и клокотал, как кипящий чайник. Он гнул и раскачивал верхушки сосен, поднимал и развеивал снег, лежавший на ветвях, и рассыпал его по земле, как кусочки разрезной бумажной игры-мозаики. Ветер буквально вырвал слова изо рта Ноа и бросил их в затылок Тру.

— Эй, Тру! Я хочу тебя спросить мое о чем!

Тру повернул голову на девяносто градусов, так что щека его уперлась в поднятый воротник.

— Спрашивай! — крикнул он, стараясь перекричать ветер.

— Помнишь ту маленькую девушку-мормонку, о которой ты мне рассказывал?.. Ты даже хотел на ней жениться…

— Фрэнси?

— Да, Фрэнси.

— И что ты хочешь узнать?

— Как ты понял, что любишь ее?

Тру подскочил и качнулся в седле. Они ехали рысью по довольно плоскому участку дороги, с правой стороны которого располагалась березовая роща. Шляпа Тру была низко надвинута на лоб, шерстяной воротник подпирал ее сзади. Он с трудом повернул голову, чтобы Ноа смог его услышать.

— Я понял потому, что сделать ее счастливой только в постели означало меньше, чем сделать ее счастливой во всем остальном.

Ноа задумался над его ответом.

— Ты хочешь сказать, что спал с ней, с мормонской девушкой?

— Ты что! Никогда! Хотел, но я никогда не пошел бы на это, пока бы мы не поженились.

Они молчали некоторое время. Ноа думал, что он не прав, обращая слишком много внимания на отношение Сары к сексу. Ну хорошо, эта сторона жизни не будет такой важной. Если любишь по-настоящему, есть много других вещей, значащих не меньше, — уважение, дружба, общие мысли и чувства, общие вкусы, жизнь рядом друг с другом, под одной крышей.

— Эй, Тру!

— Что?

— А ты волновался, когда просил ее выйти за тебя замуж?

— Нет. Я только испугался, когда спросил, а она сказала «нет». Мне стало страшно, что я проведу свою жизнь без нее. — Кобыла стала осторожно спускаться по каменистой тропинке, серый мерин следовал за ней. Тру повернул голову и прокричал: — Ты тоже немножко боишься, когда думаешь, что проведешь жизнь без этой маленькой леди из газеты?

— Я так и думал, что ты догадался, кто она.

— Это не так уж трудно, видя вас вдвоем в одной комнате.

— Я не думал, что так заметно.

— Я видел, как ты уходил вместе с ней в сочельник.

— Я понял. Спасибо, что ты не сказал Ардену.

— Даже дурак понял бы, что она не для Ардена. — Тру покачался в седле, потом крикнул: — Так ты будешь ее просить о замужестве или нет?

— Я думаю об этом.

— У тебя ком в горле стоит, что ли? Как кусок жвачки застрял?

— Угу. — Ком стоял и сейчас. Ноа пытался проглотить его, но ком не шевелился, даже когда он кричал в спину Тру. — Она боится того, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, Тру. Страшно боится. Говорит, что не хочет быть, как ее сестра.

Тру наклонился в седле и повернул голову, чтобы посмотреть на своего спутника. Лошади шли рысью, их гривы развевались на ветру.

— Да, в этом вся загвоздка, — крикнул Тру.

В городе Ноа придержал лошадь, проезжая мимо редакции «Дедвуд кроникл». В помещении горели лампы. Он видел в комнате Брэдигана и сына Докинсов, но Сары там не было. Дурацкое, но всепоглощающее чувство разочарования охватило его только потому, что он ожидал увидеть ее за окном, на котором были выведены золотом буквы… Он ловил себя на том, что заглядывает в каждое окно в надежде, что она промелькнет хоть на миг.

Он зашел в свой офис. Фримен Блок, его штатный помощник, доложил, что все спокойно. Никаких драк в пивных, тихо в игорных залах, да и вообще почти никакого движения на улицах.

Ноа отослал Фримена домой и завел лошадь в конюшню. Потом зашел в лавку Фарнума, купил шесть палочек вяленого мяса, вернулся в офис и занялся делами, пожевывая мясо.

Время тянулось медленно. Он замечал, что глазеет на улицу, надеясь, что Сара пройдет мимо. Тогда он выйдет на улицу, столкнется с ней как бы случайно, поговорит немножко, увидит ее лицо и постарается определить по его выражению, стоит ли прямо сейчас попросить ее выйти за него замуж.

Он подолгу сидел, закрыв лицо руками, погрузившись в печальные думы, причины которых ему бы было трудно объяснить.

Ноа ушел из офиса почти за час до ужина, пошел домой к миссис Раундтри, принял ванну, причесался, тщательно побрился, подстриг ножницами усы, побрызгал лицо и шею сандаловым вежеталем, надел чистую одежду, потом посмотрел на часы. До ужина оставалось десять минут.

Он опустил часы в карман жилета, подошел к зеркалу и вгляделся в свое лицо. Довольно смешное. Что может женщина найти в нем? Слишком оно круглое и широкое, чтобы вскружить ей голову. К тому же еще какая-то дурацкая вмятина на кончике носа. Черт, ничего не поделаешь! Лучшего он предложить не может.

Ему казалось, что он был вдали от Сары два месяца, а не каких-нибудь два дня, Пять минут, после того как он вышел из своей комнаты и спустился вниз, он волновался как никогда.

В столовой все собравшиеся мужчины приветливо поздоровались с ним, расспросили о поездке в Спирфиш, о родных, поинтересовались, много ли снега на дорогах,

Миссис Раундтри внесла большой глиняный горшок с запеченными бобами, блюдо, полное телячьих котлет, большую миску с маринованной свеклой и тарелку с ломтями хлеба.

Ноа посмотрел на пустующий стул Сары.

Миссис Раундтри плюхнулась на стул во главе стола и сказала:

— Ну-с, джентльмены, накидывайтесь.

Ноа пристально смотрел на стул Сары. Она опаздывает. Немного странно, но возможно.

Блюдо с телячьими котлетами появилось у левой руки Ноа, обошло вокруг и миновало место Сары.

— Разве мы не ждем мисс Меррит сегодня? — спросил Ноа.

— Она выехала, — ответила миссис Раундтри язвительно, глядя на кончик своего носа и подцепляя ломоть хлеба. — Убралась со всеми потрохами.

— Выехала?! Когда?

— Вчера вечером. Прислала мальчика Докинса за своими вещами сегодня утром.

— А куда выехала?

— Я не спрашивала. Возьмите себе свеклы и передайте мне, пожалуйста.

— Но почему?!

Миссис Раундтри бросила неодобрительный взгляд на Ноа.

— Не мое дело спрашивать, почему мои постояльцы приходят и уходят. Вы задерживаете ужин, мистер Кемпбелл. Мистер Маллинс желает свеклы.

Ноа молча передал свеклу. Так она уехала! Накануне дня, когда он почти решился пригласить ее на прогулку и попросить ее руки. Сара Меррит уехала! И он хорошо знает почему.

Еда сразу потеряла вкус. Он ел машинально. Выскочить из-за стола и побежать на поиски ее выглядело бы странно. Сидевшие за столом мужчины бросали на него украдкой быстрые взгляды, стараясь определить его реакцию на отсутствие Сары. Он же избегал смотреть на пустой стул.

После ужина Ноа поднялся к себе в комнату за револьвером и отправился совершать вечерний обход. В редакции было темно. Он долго стоял перед домом, вглядываясь в темные окна. На душе было мрачно. Он видел отражение своей шляпы в стекле, но лицо разглядеть не мог.

« Ты прекрасно знаешь, Кемпбелл, почему она уехала от миссис Раундтри. Она не пожелала иметь дело с полицейским, таким, как ты, который вламывается в ее комнату в темноте и начинает приставать к ней».

Он повернулся на каблуках и пошел дальше по дощатому тротуару мимо дома, откуда доносились звуки фортепиано, и другого, в котором громко смеялись мужчины, очевидно, сидящие за игорными столами. Он остановился напротив Центральной гостиницы. Сара, наверное, переехала обратно в гостиницу. Если постоять здесь, можно дождаться, когда она выйдет. Тогда он перейдет улицу, подойдет к ней и скажет: «Привет, Сара!» Ну и что дальше? Все, что он представлял себе, делало его похожим на жаждущего любви дурачка. И он повернул в пивную «Эврика», где выпил двойную порцию виски «Четыре перышка», после чего отправился домой спать.

Утром он проснулся в мрачном настроении, оставался сумрачным во время завтрака, потом вернулся в комнату, взял револьвер, надел пиджак и стетсоновскую шляпу… Затем снял ее и повесил на крючок. Подумал несколько секунд и надел снова, пробормотав:

— Хорошо, буду все равно носить эту проклятую шляпу.

Ночью выпал снег. Он расчистил тротуар перед офисом, вошел внутрь и стал составлять список налогов с лицензий, которые нужно было собрать в конце квартала. Потом добавил дров в печку, выпил чашку кофе, показавшегося ему по вкусу бычьей мочой, и стал смотреть в окно.

Да, ему надо увидеть Сару. Он должен высказать все, что у него на уме и на сердце. Должен узнать, что у нее на душе. Он должен освободиться от этого кома в горле и от внутренней пустоты внутри с тех пор, как он ушел от нее в канун Рождества.

В редакции газеты находились четверо. Патрик Брэдиган работал на ручной машине, Джош Докинс что-то намазывал типографской краской, сестра Сары, Ив, складывала отпечатанные газеты на длинном столе у стены, а Сара в кожаном фартуке, присев на корточки перед ведерком со скипидаром, чистила щеткой часть металлического набора. Он прошел мимо наборщика и подмастерья, кивнув им в знак приветствия, поздоровался с Ив и подошел к Саре. Она застыла, увидев его, потом положила щетку, встала и вытерла руки тряпкой. Лицо ее было непроницаемым.

— Привет, Ноа, — бросила она. Он снял свой коричневый «стетсон» и, держа шляпу обеими руками, спросил:

— Можно вас на пару минут, Сара? Я хочу поговорить с вами наедине.

— Конечно. — Она положила тряпку, развязала и сняла фартук и надела пальто, висевшее рядом со столом.

Сара направилась к входной двери, но Ноа остановил ее:

— А не могли бы мы выйти через заднюю дверь?

Сара взглянула на него.

— Хорошо, — согласилась она, отводя глаза. Ее волосы были собраны в аккуратный пучок на макушке. Запах скипидара следовал за ней.

Погода напоминала вчерашнюю. Ветер вздымал снег и лепил его на все вокруг; ее юбка и его брюки тут же покрылись снегом. Она застегнула воротник пальто и повернулась к нему. Ветер распушил ее волосы, прядь упала на лицо, закрыв рот. Она убрала ее, но ветер снова бросил прядь на лицо.

Ноа глядел на нее, низко надвинув шляпу и подняв воротник, его руки в перчатках были сжаты.

— Я скучал по вас вчера вечером у миссис Раундтри.

Она поколебалась секунду, прежде чем ответить.

— Да, это был несколько неожиданный шаг. Как вы провели Рождество?

— Ничего.

— А как ваши домашние?

— Они в порядке. Арден засыпал меня вопросами о вас.

Она улыбнулась одними губами, глаза ее были устремлены на Ноа.

— Вообще-то, правду говоря, Рождество было для меня ужасным. Я все время хотел быть с вами и не мог дождаться возвращения, а когда приехал обратно, узнал, что вы переехали. Не надо было вам этого делать, Сара. Мне не следовало приходить к вам в комнату в тот вечер, после того как вы просили меня не делать этого. Но я обещал вам, что подобное больше никогда не случится, и я бы сдержал свое обещание.

— Так вы думаете, что это — причина моего выезда?

— Да. Разве не так?

— Нет.

— Тогда что же?

— Это из-за Адди. Она навсегда ушла от Розы.

— Навсегда?!

— Да, она так говорит.

— Это хорошая новость.

— Во всяком случае, мы надеемся, что навсегда… Я и Роберт. Он уговорил ее и привел ко мне, и мы вместе были на прекрасном рождественском обеде у Эммы. Но миссис Раундтри обошлась с Адди отвратительнейшим образом и заявила мне, что, если я желаю с ней видеться, должна делать это в другом месте, ибо она не потерпит подобных женщин в своем доме. Я разозлилась и… Если такая женщина, как Адди, желает стать на путь истинный и никто ей не поможет, сможет ли она вообще сделать это?.. Я резко поговорила с миссис Раундтри и переселилась в комнату в Центральной гостинице вместе с Адди на какое-то время, пока мы не купим себе дом.

— Свой собственный дом?!

— Я уже говорила с Крейвеном, и он надеется, что у него будет дом для нас. Но пока я очень боюсь, что Адди может вернуться к Розе, и не хочу выпускать ее из поля зрения. Поэтому она здесь помогает — складывает газеты. Но как только мы найдем дом, Эмма научит ее вести хозяйство. Тогда она будет вне опасности.

Ноа переваривал все эти новости и смотрел, как ветер треплет волосы Сары и она отводит их от глаз.

— О-о-о, мне теперь намного легче. А то я думал, что вы съехали оттуда, чтобы избавиться от меня.

— Да нет же, нет…

Она посмотрела ему в глаза. Оба молчали.

— Можно я скажу вам правду, Сара?

Она ждала.

— Я думал о вас все это время, что меня здесь не было. И я ругал себя снова и снова. Говорил себе, что вы не такая, как те женщины у Розы, что мне не следовало врываться к вам в комнату. Сара, я очень сожалею, что сделал это. Но, с другой стороны, я не… понимаете, я не… черт возьми, я даже не знаю, как сказать, что я чувствую.

— Мне кажется, вы все очень хорошо говорите, Ноа.

— Правда? — он выглядел растерянным. — Это вы у нас знаете, как обращаться со словами. Иногда, когда я пытаюсь что-то сказать вам, слова не складываются у меня так, как я хотел бы…

— Так вы хотите сказать, что скучали по мне?

— Да, да, скучал.

— Я тоже скучала. — Ветер опять растрепал несколько прядей ее волос. — Рождество у Эммы прошло прекрасно, но я все время думала, а как выглядит Спирфиш, где вы и что вы там делаете.

— Правда, Сара?

Она молча кивнула, глядя ему в глаза, В горле его опять появился ком, дышать стало тяжелее.

— Не место и не время здесь, около поленницы, сказать вам то, что я решил сказать. Я думал пригласить вас на прогулку к горе Морайа как-нибудь вечером, когда будет тихо, только кричат совы, и… и… — Он запнулся и замолчал. Ее глаза, обычно голубые, стали серебристыми, отражая свинцовое небо. Она ждала. — Мне кажется, я люблю вас, Сара.

Она разжала руку, сжимавшую воротник. Рот приоткрылся, и взгляд широко раскрытых глаз застыл. Прошло несколько секунд, прежде чем она заговорила.

— Это правда?

— Да. И я считаю, что мы должны пожениться.

Она стояла, онемев от изумления, а он продолжал:

— Я думал об этом все время на Рождество и считаю, это будет правильно. Я знаю, о чем вы думаете. О том, что я имел интрижки с женщинами, но это не значит, что мужчина не может измениться. А что до вашей сестры, клянусь вам, Сара, я буду к ней относиться так, как будто она — моя собственная сестра. Я знаю, что прошу слишком многого, чтобы вы забыли… — Он обвел рукой вокруг себя и ткнул пальцем через плечо: — То, что было у Розы; но это ведь происходило до того, как я познакомился с вами. С тех пор все изменилось.

— Ноа, я не знаю, что сказать…

Он стоял, пристально глядя ей в лицо, сердце его колотилось. Она была неподвижна, только волосы взлетали и опадали под сильными порывами ветра.

— А для начала скажите, могу ли я надеяться, что вы меня тоже полюбите?

Щеки ее порозовели, она опустила глаза.

— Я думаю, что такая возможность у вас есть, Ноа.

— Но вы боретесь с собой, не так ли?

Она воздержалась от ответа. Они стояли, а вокруг бушевал ветер. Куда же деться отсюда?!

— Не получилось так, как я ожидал, — признался он, вытянув руки и взяв ее за плечи. Но тут же вспомнил, что она не любит, когда ее трогают, и отпустил их. Он взглянул на поленницу, ткнул ногой несколько поленьев. — Вы не такая, какой я ожидал вас увидеть. Да и я не такой… Я имею в виду свое поведение.

— А как, по-вашему, должно было быть?

Он перестал заниматься дровами и посмотрел ей в лицо.

— Не знаю, но я не думал, что буду ходить такой подавленный все время.

— Что ж, если это сможет вас утешить, я тоже очень подавлена.

Голос его смягчился.

— Но, когда я вас вижу, я чувствую, что все встает на свои места.

— Да, у меня тоже так. — Опять наступило молчание. Он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

— Ну так что?.. — тихо спросил он.

— Что «что»?.. — ответила она.

Они продолжали улыбаться, а он рукой в перчатке отдирал кору с полена, потом бросил ее и застыл в неподвижности.

— Я помню, что обещал вам тогда в вашей комнате в канун Рождества, Сара, но есть у меня надежда, что вы захотите меня поцеловать?

Легкая улыбка тронула ее губы.

— О, Ноа! — прошептала она и сделала шаг к нему. Он тоже шагнул вперед, их головы соприкоснулись, и губы слились. Они стояли на зимнем ветру, чувствуя друг друга холодными губами и теплыми языками, а в груди бушевали горячие волны. Объятие их было целомудренно — он положил руки на рукава ее пальто, а она ему на грудь. Потом они отпрянули и стали вглядываться друг в друга. Ветер так и свистел, поднимая снег.

— Как ты думаешь, — спросил ее Ноа, — может быть, когда мы будем вместе, нам не будет так грустно?

Ее руки опять лежали на его тяжелой куртке.

— Можно мне подумать, Ноа?

Сердце его упало.

— Долго?

— Пока я не буду уверена, что Адди не вернется назад. Если я скажу ей сейчас, что хочу выйти за тебя замуж, это может послужить для нее предлогом вернуться к Розе. Понимаешь, она не очень уверена в себе. Там у нее, как это ни странно, она чувствовала себя уверенно. Она делала свое дело и была на равных с другими. Никто не тыкал в нее пальцем. Здесь же все не так.

— Сколько времени тебе потребуется?

— Не знаю. Я должна найти дом. Потом надо подучить ее саму заботиться о себе. Она ничего не умеет. Ни готовить, ни стирать, ни вести себя в обществе. Ей никогда не надо было этому учиться. Кто же ее теперь научит, если не я?

— Если ты купишь дом, как же будем мы? Или ты хочешь, чтобы мы тоже жили там?

— Не знаю. Я не заглядываю так далеко вперед. А как ты считаешь, где нам надо жить?

— Я тоже не заглядывал так далеко. Но жить в одном доме втроем, наверное, не получится.

— Конечно, нет. Но зачем спешить? Ведь мы даже еще не нашли священника.

Он об этом и не подумал.

— Что ты говоришь?! Значит, ты выйдешь за меня замуж, но после того, как мы найдем священника и Адди поселится в своем доме?

Она открыла рот, чтобы сказать «да», но подумала о газете.

— А как же быть с «Кроникл»?

— Ты можешь продолжать руководить ею, не так ли?

— Вряд ли, если у нас будет дом и семья.

— Так ты хочешь иметь дом и семью? — спросил он.

— Конечно! Когда вступаешь в брак, это естественно.

— И ты действительно желаешь этого? Дом и семью? — Это было нечто новое, о чем нужно подумать. Требовалось время, чтобы представить себя матерью. Здесь она была так же неопытна, как Адди в ведении домашнего хозяйства. И кто сможет научить ее?

— Ноа, совсем недавно мы оба были против того, чтобы влюбиться друг в друга, а сейчас мы обсуждаем подробности… Как нам… О, Ноа, у меня нет ответов на все вопросы. Давай не так быстро.

Он отступил на шаг, обескураженный.

— Хорошо, давай повременим немного. Хочешь иметь медальон, или брошь, или что-нибудь в этом роде?

Она удивилась.

— Медальон, брошь? Зачем?

— Скрепить помолвку. В городе достаточно золота, чтобы сделать из него все, что ты захочешь.

Он действительно не очень отличался от своего брата.

Эта его поспешность…

— Ты хочешь придать этому официальный характер? Ты уверен?

— Если ты тоже этого хочешь.

— Ну, хорошо… медальон или брошь.

— Так что же точно?

— Выбирай сам. Но, Ноа… — Она положила руку на рукав его куртки. — Мне придется некоторое время скрывать наше решение, иначе Адди может подумать, что она — причина задержки.

Он снова огорчился. Ведь он представлял себе, что помолвка — это важный повод для большого празднества. Черт побери! Если бы от него зависело, он был бы счастлив поместить объявление в ее газете о том, что Ноа Кемпбелл и Сара Меррит объявляют о помолвке и что бракосочетание состоится, как только в городе окажется священник.

Тем не менее он должен был признать ее правоту:

— Да, это, возможно, хорошая идея. Мне тоже нужно время, чтобы поставить в известность моих родных. Арден будет очень огорчен.

— Странно, как это все началось, не правда ли? Ты с моей сестрой, и я с твоим братом. А мы не могли выносить друг друга…

— Да, иногда случаются довольно неожиданные вещи, не так ли?

Ветер донес до них лошадиное ржание. Они стояли под прикрытием дома, рядом, не касаясь друг друга.

— Я буду скучать по тебе в пансионе, — проговорил Ноа.

— Я тоже, — ответила она.

В ее голубых глазах были тоска и ожидание, находившие отклик в его сердце. Но он ждал, сдерживаясь, боясь сказать самому себе, что теперь у него есть почти законное право поцеловать ее.

— Я уже давно хотела тебе признаться кое в чем, — прошептала она.

— Ну, говори…

— Я думаю, что у тебя самые красивые волосы, которые я когда-либо видела.

— О-о-о, Сара! — Они обнялись и крепко поцеловали друг друга в губы. Страстное нетерпение накатило на них, как ураган. Она прижималась к нему, язык ее нашел его язык, ее желание сливалось с его. Оторвав губы, он взял ее лицо в свои руки и покрывал его поцелуями и легкими укусами.

— О, Ноа, — шептала она. Глаза ее были закрыты, голова откинута назад, он целовал ее шею. — Я все время думала, что буду жить одна. Я думала, у меня никогда не будет этого… что никто не попросит меня стать его женой. Я так боялась, что меня не будут любить.

— Шш-ш, нет, нет, — шептал он. — В тебе так много хорошего, что ты облагораживаешь и других. Ты — чистая, прекрасная, умная и храбрая. И у тебя самые красивые голубые глаза, которые я видел.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

— Правда?

— Да, правда. — Он улыбнулся, держа ее лицо в руках.

Волна неподдельной радости затопила ее. Она просияла и еще раз поцеловала его, и еще.

Когда их губы опять сомкнулись и сдержанность начала им изменять, он отшатнулся, прерывисто дыша, и отодвинулся от нее.

— Вам лучше вернуться в помещение, мисс Меррит, а я тоже пойду к себе поработаю.

— Это надо?

— Да, надо. Но, Сара?..

— Что?

Он поцеловал кончик ее носа.

— Пожалуйста, поторопись и устрой жилье сестры поскорее.

Они обменялись нежными взглядами, понимая, что ждать придется немало.

— Я постараюсь, — заверила она и, нехотя попрощавшись, вернулась в редакцию, удивляясь, что никто не видит сияния, которое она, наверное, излучала.

Глава 17

Крейвен Ли нашел дом с фантастической быстротой, избавив сестер от необходимости устраивать временное жилище позади редакционного помещения. Некто по имени Арчибальд Миммз приехал в Дедвуд прошлой весной и построил дом для своей семьи, которая должна была к нему присоединиться. Но его жена заболела и не смогла сопровождать его. Через два дня после Рождества Миммз получил телеграмму, что она скончалась, и он уехал на следующий же день домой в Огайо, где оставались дети. Он сказал Крейвену Ли:

— Продавай дом и все, что в нем есть. Я больше никогда не приеду в эту чертову дыру. И вообще, может, если бы я не уехал из Огайо, моя жена была бы жива.

В доме имелось две комнаты наверху, две внизу, он был правильной кубической формы и очень скромный на вид. Миммз обставил его только необходимыми вещами, правда, он отдал должное моде и оштукатурил комнаты, очевидно, желая доставить удовольствие жене. Благодаря штукатурке по дому не гуляли сквозняки, да и он стал как бы светлее. Одна из спален и холл были абсолютно пусты. Занавески на окнах висели только в комнате, где Миммз спал, да и то сделанные из мешковины и приколоченные к рамам гвоздями. В кухне имелся скудный набор кастрюль, сковородок и тарелок, дубовый стол, четыре стула, раковина и плита, правда, неплохая.

Сара осмотрела дом и решила, что две женщины, обладающие приличными деньгами, полученными в наследство, вполне могут привести его в божеский вид и сделать уютным. Четыре дня спустя Сара и Адди начали заниматься домом. Вернее, это делала в основном Сара, так как Адди отказалась сопровождать ее в город за покупками необходимых вещей.

— Все мужчины меня знают, — объяснила Адди.

— Ну и что?

— А то, что они могут повести себя странно, увидев меня не у Розы. Как будто у меня выросла вторая голова или еще что-нибудь… Кроме того, в магазинах могут быть женщины.

— Адди, у тебя такое же право находиться там, как у всех других.

— Нет… — Адди робко пожала плечами и съежилась. — Иди одна.

— Но, Адди, какой смысл был порвать с Розой, чтобы сделаться затворницей?

— Я не затворница. Я буду выходить немного позже, но еще не сейчас.

Сара осталась недовольна, но поняла, что она не сможет заставить сестру вернуться к нормальной жизни за несколько дней.

— Ну, хорошо, я иду одна. Тебе принести что-нибудь?

— Немного материи на платья. Роберт велел, чтобы я оставила свою одежду там. И нитки, иголки и мел. А также пуговицы.

— В городе есть портной. Почему бы тебе не сходить к нему?

— Я хочу попытаться сшить себе платья сама. Я не рассчитываю, что сумею сделать много, например, штопать Роберту носки… Вспомнив, чему нас обучала миссис Смит, я думаю, что смогу сшить платье. Но я хочу, чтобы ты взяла мои деньги. Пожалуйста, Сара.

Они уже спорили друг с другом по поводу покупки дома на деньги, полученные в наследство, от которых Адди отказывалась. Сара понимала, что у сестры должна остаться какая-то гордость и чувство независимости.

— Хорошо, Адди, я куплю то, что ты хочешь. Материю голубого цвета, если она есть у Эндрю. — Адди всегда любила этот цвет.

— Голубой — очень хорошо.

Сара подождала, пока Адди доставала деньги из-под подушки. Она принимала их не как презренный металл, а как вклад в прочное будущее Адди.

— Я договорюсь, чтобы все купленные вещи доставили в дом в первой половине дня сегодня. Ты будешь там?

— Да.

Это было испытание для Адди — выйти из гостиницы и пройти одной несколько кварталов до дома. За пять дней, что она ушла от Розы, она оставалась совсем одна впервые. Сара уже взялась за ручку двери, как Адди проговорила:

— О, Сара, пожалуйста, есть еще одна вещь…

Сара обернулась.

— Ты не могла бы принести что-нибудь, чтобы я могла восстановить натуральный цвет моих волос. — Она взяла прядь своих жестких черных волос. — Роберт терпеть не может их в таком виде.

Сара подошла к Адди и обняла ее, чувствуя себя более уверенной, можно сказать, впервые после побега Адди из дома.

— Я притащу с собой целый набор краски…

Саре пришлось прибегнуть к помощи Джоша и Патрика, чтобы арендовать телегу, прибывшую сначала к магазину Тейтема, потом в аптеку Паркера, на мясной рынок, в булочную Эммы и наконец в Центральную гостиницу за вещами.

Дом Миммза, крытый дранкой, стоял на склоне холма недалеко от горы Морайа. Солнечные лучи падали на него во второй половине дня. По утрам он находился в тени, но после двух часов пополудни, как раз когда к нему подъехала Сара с сопровождающими, он был залит солнцем и окружен сверкающим снегом. Из трубы поднимался дым, внутри счастливая Адди энергично мыла окна, а Рулер тыкался носом в ведро с водой.

Патрик и Джош приветливо улыбнулись, когда внесли кровать кленового дерева с резными украшениями.

— Здравствуйте, мисс Адди.

— Мы почти опустошили магазин Тейтема, — объявила Сара, — не говоря уже об аптеке и магазине Фарнума.

Сара действительно привезла целый фургон. Для кухни — кресло-качалку, тазы, медный котел. Покупки включали принадлежности для стирки, щетки, краску и воск для пола, веник, половики, набор плетеных ивовых корзин, большую сковородку с длинной ручкой, ручную мельницу для пряностей, обеденный сервиз, оловянную посуду, стеклянный сосуд для уксуса и многое другое. А в качестве настенного украшения Сара купила металлическую коробку для спичек с футляром для щеточек и гребенок, разрисованную яркими петухами на серо-бежевом фоне.

Были привезены набор мебели из трех предметов для холла, овальный стол цвета подрумяненной корочки пирога, два торшера, большой турецкий ковер, журнальный столик, расшитая скатерть с бахромой.

Для комнаты Адди наверху была куплена новая мебель, а также подушки, одеяла, полотняные простыни, латунные крючки на стену, а также плотная шотландская ткань для полотенец.

В спальне Сары, где раньше спал Миммз, был поставлен красивый стол с откидной крышкой и торшер возле него у стены.

Адди смотрела, как все вносили и расставляли, и глаза ее раскрывались все шире.

— Так много всего?! Зачем ты столько накупила, Сара?

— Отец оборудовал хороший дом в Сент-Луисе, если ты помнишь. Ему бы хотелось, чтобы у нас здесь тоже было неплохое жилище.

Лицо Адди приняло безучастное выражение. Она наклонилась, чтобы почистить щеткой сиденье дивана.

Мужчины вошли в комнату.

— Ну вот, вроде все.

— Большое спасибо, Патрик, спасибо, Джош, — поблагодарила Сара.

— Мы отвезем телегу обратно в конюшню. — Они ушли, и Сара обратилась к сестре.

— Адди, иди сюда и посмотри, что я купила тебе для шитья.

Сара определенно перестаралась, но это, пожалуй, было пока единственным, к чему Адди проявила хоть какой-то интерес. Сара купила около двадцати метров белой ткани, шерстяные отрезы — темно-голубой и цвета клюквы с маленькими серенькими пятнышками; кисею разных цветов, небольшой отрез на плащ, тонкую атласную ткань на подкладку, пуговицы, вешалки, булавки и заколки, ленты, шнуры, красивую деревянную коробку для портняжных принадлежностей, включая катушки с нитками, наперсток и подушечку для иголок в форме клубнички.

Когда все это было размещено на полу в холле, Адди удовлетворенно улыбнулась и проговорила:

— Спасибо, Сара. Я постараюсь не посрамить миссис Смит.

— Я также купила кое-что совсем особенное и тебе и себе.

Адди встала и обвела рукой покупки.

— Но здесь я пока не вижу ничего особенного.

— Здесь действительно нет. Это в основном то, что нам нужно на каждый день. И все эти вещи далеко не так хороши, как те, что у нас были в Сент-Луисе. Я жалею, что мне не удалось купить пианино. Но, если когда-нибудь сюда проведут железную дорогу, можешь быть уверена, я куплю его. Но я подумала, что мы могли бы себе позволить приобрести что-то элегантное и личное, что бы напоминало красивые вещи, окружавшие нас в детстве. — Сара протянула ей аккуратный сверток. — Это тебе.

Адди неохотно протянула за ним руну.

— О, Сара!..

— Сядь на новый диван и открой.

Адди послушно уселась на серовато-розовый диван и положила сверток на колени. Развернув его, она достала из ватной прокладки две красивые коробочки из полупрозрачного матового стекла — одну для перчаток, другую для носовых платков. Крышки с выпуклым позолоченным орнаментом были разрисованы цветами. У Адди дома оставалось довольно много подобных вещичек, подаренных ей отцом, миссис Смит да и самой Сарой. Коробочки прекрасной работы стоили немало, Адди провела пальцами по позолоченному краю коробочки.

Глядя на нее, Сара продолжала:

— Уже два раза тебе приходилось расставаться со своими вещами. Эти у тебя останутся навсегда.

— О, Сара, они прекрасны!

На мгновение Сара испытала что-то похожее на материнское чувство. Это с ней случалось и раньше — после того, как мать ушла из дома и она пыталась, хотя бы чуть-чуть, возместить сестре потерю. Адди не была очень смышленой девочкой, однако всегда любила яркие безделушки и в окружении их находила некоторое успокоение.

— Адди, — тихо обратилась к ней Сара, — я очень сожалею, что говорила о твоей избалованности и нежелании работать в газете, когда мы были совсем молодыми. Мне очень нравилось быть там, но я знала, что тебе там не по душе. Мне легко давалась эта работа, а тебе нет. А то, что я недавно сказала, было жестоко и эгоистично. Прости меня.

Адди поставила коробочку и сказала:

— Это все не имеет значения.

Настроение Сары сразу изменилось, и она спросила уже веселым голосом:

— А ты не хочешь посмотреть, что я купила себе?

Адди улыбнулась.

— Надеюсь, не коробка для носовых платков или перчаток…

Сара рассмеялась. Она никогда не была охоча до всех этих коробочек и безделушек. Из своего свертка она достала аккуратно завернутый в вату хрустальный письменный прибор с двумя чернильницами, закрытыми серебряными крышками и парой красивых ручек на чеканной серебряной подставке.

— Для моего нового письменного стола, — объявила Сара, подняв прибор.

— Он очень красив, — заметила Адди. — Но я рада, что мне достались коробочки.

Они снова засмеялись. К ним вернулось хорошее настроение. Сара поставила прибор на журнальный столик, сдвинув другие покупки. Потом она стала перебирать пакеты и свертки, лежащие на полу.

— Я зашла в аптеку, как ты меня просила. — Она нашла нужный пакет, опустилась на колени и начала в нем рыться, а любопытная кошка изучала бумагу, в которую были завернуты покупки, и играла с бечевкой. — Я не знаю точно, как нужно восстанавливать естественный цвет волос, поэтому я принесла целую груду всего. — Она вынимала одно за другим. — Экстракт лимона, щавелевая кислота, щелок, бура, соли винного камня, сухой аммиак, сода, вода Фуллера… А если ничего не поможет, у нас есть состав, который называется «магический восстановитель»… Мистер Паркер говорит, что он делает чудеса. Дай Бог, чтобы он не испортил твои волосы и они у тебя не вылезли.

— Я не могу больше ждать. Ты поможешь мне, Сара?

— Как только мы приведем дом в порядок.

Они продолжали распаковывать покупки и расставляли мебель, превращая помещение в жилой дом. Они поставили кухонные принадлежности на грубые стенные полки, сделанные Миммзом, положили еду в шкаф, постелили бело-голубую клетчатую скатерть на кухонный стол, Ближе к вечеру они сварили кофе, намазали взятый у Эммы хлеб топленым свиным салом, нарезали сыр и впервые поели в своем новом жилище. Затем они сели с иголками в руках и стали подрубать простыни и шить пододеяльники. Потом повесили новую настенную лампу в комнате Сары и залили ее маслом, а также поставили на стол лампу для Адди. Развесив и расставив украшения, они постояли и полюбовались своими комнатами. Письменный прибор на столе у Сары сверкал, отражая свет лампы. А стеклянные коробочки на бюро Адди придавали комнате женский уют. Рулер по-домашнему свернулась калачиком на постели Адди.

Она стояла в дверях, осматривая комнату, взволнованная по-настоящему: у нее было наконец ее собственное жилище.

— Моя, моя комната!..

Из помещения напротив донеслось:

— И моя собственная комната. Теперь мне не нужно будет больше проводить вечера в редакции.

— Нам нужны ковры, — предложила Адди.

— Мы купим их, и новые занавески тоже, и может быть, обои, когда наступит весна и фургоны с грузом начнут опять приезжать в наши места.

— И мы посадим цветы около входа в кухню, как это делала миссис Смит.

— Разумеется. — Сара отметила эти слова как положительный знак: значит, Адди думает о будущем. Адди повернулась к Саре и спросила:

— А сейчас мы сможем заняться моими волосами?

Когда наступил вечер, они зажгли лампы, повесили занавески на кухонные окна и начали работу по обесцвечиванию волос Адди. Сначала они попробовали простое глицериновое мыло, потом щавелевую кислоту, смешанную с экстрактом лимона. Вода, которой они промывали волосы, стала мутной, но голова Адди оставалась черной как вар. Потом дошла очередь до «магического восстановителя». От него шла жуткая вонь, но пользы было ровно столько же, сколько от предыдущих средств. В конце концов они развели в горячей воде и смешали щелок, буру, соли винного камня и сухой аммиак. Глаза Адди чуть не вылезли из орбит, она почти задохнулась, но волосы стали бледнеть. Сара лила чашку за чашкой на ее голову и терла волосы руками.

— Адди, мне кажется, получается.

— Правда? — обрадовалась Адди.

— Взгляни на воду.

— Не могу. Если я открою глаза, я просто ослепну.

— Вода стала совсем черная. Подожди. Я вылью ее и сделаю еще порцию смеси. — Сара вынесла таз во двор и вылила его на землю. Затем развела еще одну порцию зловонной смеси. Вода с каждым разом становилась все темнее и темнее, проходя через волосы Адди. Во время третьего сеанса Сара радостно вскричала:

— Адди, ты становишься все более светлой!

— О, Сара, скорее, я умираю, так хочу увидеть!

Наконец Сара вылила последний таз раствора, прополоскала волосы Адди чистой водой, затем смочила водой Фуллера. Она замотала голову сестры новым полотенцем, тщательно вытерла и наконец разрешила.

— Теперь гляди.

Сняв полотенце, Адди стала тщательно вглядываться в ручное зеркало. Волосы ее торчали пиками вверх и в разные стороны. Она еще не стала блондинкой, но была уже явно не брюнеткой. Нечто среднее, волосы напоминали цветом старый пятицентовик.

Адди выглядела довольно жалкой, пытаясь расправить торчащие пряди.

— Но они пока недостаточно светлые.

— Во всяком случае, намного светлее, чем были.

— Но я хочу опять быть блондинкой.

— Садись, я причешу тебя.

Адди села, глядя на себя в зеркало, а Сара пыталась расчесать ее спутанные космы, что было нелегко. Справившись наконец со своей задачей, она открыла дверцу печки и велела:

— Поставь стул рядом.

Адди повиновалась и села, наклонившись к источнику тепла и закрыв глаза, в то время как Сара молча проходила гребешком по ее волосам еще раз за разом.

Теперь сестры обрели то, чего лишились в совсем юном возрасте — тепло своего домашнего очага. Комната выглядела вполне уютно: горела лампа, на окнах висели занавески, вокруг царили тишина и покой. Лишь тихо потрескивала печка да приглушенно шумел чайник. Наверху в спальне дремала кошка.

— Сара, — обратилась Адди к сестре.

— Да.

— Я думаю…

— О чем?

— О Роберте…

— Угу…

— Он пригласил меня на Новый год, сперва на ужин, а потом к Ленгришу.

— И что ты ответила?

— Я подумала…

Сара продолжала расчесывать ее волосы.

— Подумала о чем?..

— Я подумала, что, может быть, я могла бы пригласить его на ужин сюда, вместо того чтобы…

— Конечно же. И тебе не нужно просить моего разрешения.

— Да, на ужин… Но ведь я не умею готовить.

— Будь уверена, я помогу тебе, если ты хотела меня спросить об этом.

Адди приподнялась и повернула голову, чтобы посмотреть на Сару.

— Правда, поможешь?

— Конечно, я далеко не лучший в мире повар, но я почерпнула кое-что из наблюдений за миссис Смит. И мы всегда можем спросить совета у Эммы. Теперь же вернемся к твоим волосам. Концы неровные. Подровнять их?

— А ты сумеешь?

— Сделаю если не лучше, то уж не хуже тебя.

— Можно тебе доверять? — В глазах Адди зажегся шутливый огонек.

— Конечно, нет, — ответила Сара, усмехнувшись, и пошла за ножницами.

Адди тихо сидела, пока Сара подстригала ее, бросая уже более светлые прядки волос на пол. Когда она закончила, Адди собрала волосы и спрятала их в маленький марлевый мешочек. Она закрутила волосы на валик и укрепила четырьмя заколками.

— Есть вещи, Адди, которые ты делаешь в сто раз лучше меня.

Адди расцвела от удовольствия.

— Как ты думаешь, Роберту понравится?

— Очень. Ты выглядишь сейчас как настоящая хозяйка дома.

Адди посмотрелась в ручное зеркало еще раз.

— Значит, как хозяйка дома? А черный цвет мне не нравился никогда.

— Уже поздно. Я устала. А как ты?

Они принесли дров из поленницы во дворе, сложенной еще Миммзом, загрузили печь, проверили вьюшки и пошли наверх в свои спальни. Рулер прокралась в комнату Сары, когда она готовилась ко сну, обошла вокруг ее ног, проверила постель и вернулась к Адди. Здесь она будет спать, это будет ее постоянное гнездышко.

Лампы были погашены, и сестры легли на новые простыни, издававшие едва заметный аромат свежеубранного льна.

Сара лежала, глядя на темный потолок. Она не могла сразу заснуть в незнакомой постели и в комнате, где окно находилось в непривычном месте, и слабый свет из него падал под странным углом.

Она думала о Ноа, о том, как сильно она по нему скучала на Рождество, вспомнила о том, как жар бросился ей в лицо, когда она увидела его, входящего в редакцию, пульс забился быстрее, а руки бессильно повисли. Она вновь переживала те минуты, когда они стояли у поленницы и целовались, вспомнила, как захлестнули ее неведомые прежде чувства и какое потрясение она испытала, когда он сказал, что любит ее, и сделал ей предложение.

Невероятно! Саре казалось, что в свои двадцать пять лет она привлекает внимание мужчин не больше чем огородное пугало. И вдруг она влюбилась и любима человеком, который хочет быть с нею всю оставшуюся жизнь. И это через три месяца после приезда в Дедвуд.

— Адди! — тихонько позвала Сара. — Ты не спишь?

— Нет.

— Ты не будешь возражать, если я приглашу на Новый год шерифа?

После легкой паузы Адди ответила:

— А почему я могу возражать?

— Я просто подумала, что лучше спросить тебя заранее.

— Он очень милый человек, Сара, и я не имею ничего против него.

Сара улыбнулась.

— Тогда мы приготовим ужин на четверых.

В канун Нового года Сара закрыла редакцию в четыре часа дня, зашла за свежим хлебом к Эмме и к мяснику, у которого, к счастью, был большой выбор говядины. Затем она вернулась к Эмме, чтобы получить инструкции, как готовить ростбиф.

Войдя в кухню, Сара не узнала ее.

— Ты повесила занавеси?! — вскричала она.

— А тебе нравится?

— О Адди, замечательно! — Конечно, они были далеко не так роскошны, как те, которые украшали их дом в Миссури, но в Дедвуде занавеси на окнах висели в очень немногих домах, они считались роскошью. Адди подрубила длинные белые полотнища, нашила на них кружево и просто повесила их на гвозди, вбитые в верхние углы рамы. Когда Сара вошла, они висели с левой стороны окон.

— А по вечерам мы можем закрывать окна, смотри… — Адди продемонстрировала, как это делать, расправив занавеси и закрепив петли на гвоздях.

— Превосходно! Очень удобно. И какой красивый букет… Аделаида Меррит, ты становишься настоящей домашней хозяйкой… — На клетчатой скатерти стояла ваза, в которую Адди поставила несколько сосновых веточек.

— Я думала, что к сегодняшнему вечеру неплохо было бы придумать что-нибудь особенное.

— И ты выходила на улицу? — спросила довольная Сара.

— Да, я была на кладбище. Вряд ли туда пойдут зимой.

— Это только начало. Кухня прекрасно выглядит, Адди, поверь мне. Но, послушай, нам надо торопиться. Я принесла мясо для ростбифа. Эмма мне объяснила, как нужно его приготовить.

Сара показала Адди, как обращаться с мясом: натереть луком и лавровым листом и запечь в духовке, поливая вытекающим соком. Они почистили картофель и морковь, открыли банку консервированных персиков, и все это тоже поставили запекаться. Потом пошли наверх подготовиться к ужину.

Адди надела новое платье, собственноручно сшитое из голубой шерстяной материи — простого фасона, без воротника, с рукавами, присборенными у плеч. Она собрала волосы цвета пятицентовой монеты в изящный круглый узел на французский манер и оставила лицо ненакрашенным.

— Мне кажется, я ужасно бледная? — спросила Адди, войдя к сестре. — О-о-о, Сара! — В возгласе ее звучало крайнее удивление. — В то время как я стараюсь себя обесцветить, ты, наоборот, превращаешься в яркую бабочку. Откуда оно у тебя? — Адди обошла Сару и оглядела со всех сторон ее платье, шелковое, ярко-апельсинового цвета, с турнюром, висевшим наподобие занавесей в кухне и скрепленным на поясе тремя матерчатыми пуговицами.

— Это старое платье, которое я ни разу не надевала здесь. Я приобрела его к Рождеству два года назад.

— А твои волосы! Ты завила их?

— Немножко, вот этими щипцами. — Сара рассмеялась, видя удивление Адди. — Я и раньше их иногда завивала. И потом, сегодня ведь канун Нового года. Я не надену в этот день свой кожаный фартук и нарукавники.

Адди развеселилась.

— Шериф просто упадет от восторга, увидев тебя такой.

Сара засмеялась.

— Роберту твой туалет тоже понравится. Платье прекрасное. А когда он увидит твои волосы…

— Не уходи от темы, Сара. Что у тебя с шерифом?

— То же самое, что у тебя с Робертом, — ничего. Мы просто собираемся встретить Новый год все вместе.

Мужчины прибыли ровно в семь вечера, встретившись на улице у подножия холма. У Ноа была бутылка портвейна, а у Роберта — бутылка шерри.

— Рад встретиться с вами, Бейсинджер, — приветствовал его Ноа. — Вы идете туда, куда я думаю, а?

— Да, к Адди.

— А я иду к Саре. Кажется, мы проведем канун Нового года вместе, не так ли?

Они никогда не были в очень хороших отношениях, главным образом потому, что Ноа считал Бейсинджера горячим поклонником Сары. Однако сейчас он отбросил свою неприязнь, и они шли вверх по улице, мирно беседуя.

— Я очень удивился, узнав, что Адди ушла от Розы. Сара, разумеется, рада.

— Я тоже рад.

— Это вы ее убедили уйти оттуда, да?

— Да, я.

— Мужчины нашего городка не скажут вам спасибо.

— Включая вас?

— Нет, ко мне это не относится.

— Это хорошо. Адди — мой старый, близкий друг. Ее благополучие для меня намного важнее, чем желания и капризы кучки грубых работяг.

Они подошли к дому Миммза и остановились у двери. Оба уступали друг другу право постучать первым. Ноа сделал широкий жест рукой и настоял, чтобы первым был Роберт. Сара тут же открыла дверь.

— Привет, Роберт. Привет, Ноа. Проходите.

Роберт застыл в изумлении, глядя на нее. Он осматривал ее с ног до головы, затем с головы до ног, снова и снова. Наконец он сделал шаг.

— Сара, ты потрясающе выглядишь. — И непринужденно поцеловал ее в щеку, которую она ему подставила с большим удовольствием.

— Присоединяюсь. — Ноа с трудом подавил ревность, так как ему она только протянула руку.

— Спасибо, Ноа. Разрешите ваши пальто. — Она повесила их на медные крючки у двери.

— Это тебе… — Ноа вручил ей бутылку.

— И это тебе… — Роберт сделал то же самое.

— Бог мой!.. — Она подняла бутылки, чтобы взглянуть на этикетки. — Спиртное…

— Это разрешается, чтобы поднять тост за Новый год, — прокомментировал Роберт. Сара одарила улыбкой каждого. — Адди наверху. Она сейчас спустится. — Сара крикнула: — Адди, мужчины уже здесь! — И, обратившись к ним, пригласила их сесть.

Ноа сел на край дивана, а Роберт обошел комнату.

— Вы немало потрудились, чтобы устроиться здесь, да?

— Как бобры. Ну, что ты думаешь о результате наших усилий?

— Безусловно, одобряю. А, это что-то знакомое… — Он открыл семейную Библию, лежавшую на журнальном столике.

— Я принесла ее из редакции. Эта книга должна быть дома.

Ноа смотрел, слушал и вновь ревновал, потому что не мог разделить с Сарой что-то из прошлого, как Бейсинджер.

— Вот надпись, сделанная рукой твоего отца. Сара Энн, родилась 15 мая 1851 года. Аделаида Мари, родилась 11 июня 1855 года. А сколько мы съели в дни вашего рождения тортов с кисло-сладким кремом, которые пекла миссис Смит, помнишь?

Ноа до сих пор не знал, когда у Сары день рождения, не говоря уже о знаменитых тортах достопочтенной миссис Смит или о почерке ее отца. Он подумал: «А будет ли когда-нибудь между мной и Сарой такая дружеская близость и легкость отношений, как у нее с Бейсинджером?»

— Привет, полиция, привет, Роберт! — сказала Адди, входя в комнату.

Роберт обернулся. Библия чуть было не выпала из его рук. Ему показалось на мгновение, что это другая женщина. Волосы почти серебристого цвета, причесанные просто и изящно. Темное платье — строгое, почти пуританское. Лицо совершенно не накрашено.

— Адди?!

— Да, это я.

— Твои волосы… Они больше не черные.

— Это заслуга Сары. — Она прикоснулась к волосам, наклонив голову. — Они не стали такими светлыми, как мы надеялись, но они будут светлее, когда отрастут или когда в город привезут свежих лимонов.

Роберт подошел к ней, взял за руки и внимательно всю оглядел.

— Да, это необходимо отпраздновать.

Вечер прошел легко и весело, они наслаждались обществом друг друга все больше и больше. Ноа понял, к своему удивлению, что чем больше он общался с Робертом, тем больше тот ему нравился. У него была приятная улыбка, заразительный смех, и он вел себя с обеими женщинами очень непринужденно. Ноа увидел, что эта троица составляла единый дружеский ансамбль. Если и была какая-то другая сторона в отношении Роберта к сестрам, этого совершенно не было видно. Они подтрунивали друг на другом, рассказывали смешные истории из своего детства. Ноа смеялся вместе с ними, и его ревность погасла.

Ужин был простым, но было так приятно находиться в компании друзей примерно одного возраста в радостной атмосфере уютной кухни.

— Завидую вам, — заметил Ноа. — Вы так дружите, хотя прошло столько лет.

— Не завидуй, — Роберт поднял бокал. — Лучше присоединяйся к нам. Выпьем за долгую и теплую дружбу между всеми нами. И пусть сегодняшний вечер будет первым в длинной череде подобных вечеров в будущем.

— Слушайте, слушайте! — Они чокнулись бокалами с шерри. После ужина и мытья посуды начали играть в шашки. Когда сражение стало особенно азартным, мужчины сняли пиджаки, расстегнули жилетки и закатали рукава.

За пять минут до полуночи они опять наполнили бокалы и стали считать минуты до наступления Нового года. Ноа держал свои карманные часы в руке.

— Пять, четыре, три, две, одна… С Новым годом, с Новым годом! — закричали все в унисон, чокаясь бокалами с портвейном и обмениваясь поцелуями через стол.

Роберт поцеловал Адди.

Ноа поцеловал Сару.

Потом Роберт поцеловал Сару, а Ноа — Адди.

Мужчины пожали друг другу руки.

Сестры бросились в объятия друг друга.

Роберт запел рождественскую песню на слова Бернса, и все подхватили ее.

После окончания песни наступила тишина, слегка овеянная грустью.

Роберт прервал молчание.

— У нас есть друзья и родные, с которыми мы сейчас в разлуке, по которым скучаем, но благодаря вам всем, в особенности нашим дамам, собравшим нас всех вместе, мы провели прекраснейший вечер. Не помню ничего подобного с тех пор, как я приехал в Дедвуд. Так выпьем за многообещающий год впереди и за наше счастье!

— Правильно, правильно!

Осушив бокал, Ноа вздохнул и произнес:

— Я очень сожалею, разрушая компанию, но я обещал Фримену сменить его в полночь, чтобы он тоже смог отметить наступление Нового года. Проводи меня, пожалуйста, Сара.

Они встали, и Роберт тактично заметил:

— Я думаю, мы с Адди выпьем еще по бокалу портвейна.

Выйдя из дома, Ноа произнес:

— Большое спасибо. Было так здорово. И мне очень понравился Роберт.

— Я рада. Мы можем вчетвером устраивать такие вечера в будущем. — Она подняла голову. — Боже! Посмотри на эти звезды! Сколько их! Правда, они прекрасны?!

— Угу… — Он посмотрел вверх. — А что ты сказала Роберту и Адди про нас?

— Ничего. Что мы только друзья. — Ее голова была в каком-то неестественном положении, будто на резиновом шарнире. — Прекрасные звезды!.. — Она хихикнула.

Он пристально посмотрел на нее.

— Послушайте, мисс Меррит, а не пьяны ли вы опять?

Она с трудом двинула головой.

— Отчего же нет, мистер Кемпбелл, я действительно пьяна, и это очень приятно. — Она снова хихикнула.

— Почему ты смеешься?

— Это ты виноват. Ведь ты принес портвейн.

— Итак, женщина, на которой я хочу жениться, иногда позволяет себе немножко… Хм… — Он усмехнулся.

— У-м-м, а что, это так уж ужасно?

— Разумеется.

— Тогда арестуй меня. — Она обняла его за шею и прижалась всем телом. — У тебя есть оружие, и ты носишь звезду шерифа. Так что давай. Арестуйте меня, мистер Кемпбелл, вы же начальник полицейского участка. — Она приблизила лицо к нему.

Ноа прижался к ее губам в продолжительном и страстном поцелуе. Когда их губы разъединились, они дышали тяжело, как остановившийся паровоз. Сара уже больше не хихикала, да и у него ухмылка сошла с лица.

— Здесь очень холодно. — Он расстегнул свою куртку на меху, крепко прижал Сару к себе и запахнул куртку на ее спине.

Сара вышла проводить его, не надев пальто. Она охотно дала себя закутать, обняв Ноа и согреваясь от его теплого тела и меха куртки. Он крепко держал ее за плечи.

— Мне эта новая сторона в тебе очень нравится, — заметил он низким голосом.

— То, что я бесстыдна?..

— Будь всегда такой бесстыдной. — Его губы закрыли ей рот, но ее язык нашел его язык, ощутив вкус портвейна. Тепло их тел, тесно прижавшихся друг к другу, отогнало ночной холод. Но это блаженное состояние неполного слияния начало переходить в непреодолимое желание, и тогда он, призвав на помощь благоразумие, отстранился от нее.

Ноа слегка застонал и вдохнул холодный воздух полной грудью.

— Я действительно бесстыдна, — прошептала Сара ему в лицо, вдыхая запах его теплой кожи и меха куртки.

— Нет, это все портвейн.

— Происходит что-то прекрасное, правда, Ноа?!

— Что именно?

— Беспокойство, Все время, пока я сидела напротив тебя за столом, когда мы играли, я волновалась, что мы не сможем остаться наедине хотя бы ненадолго.

— Я тоже волновался по этому поводу, тем более что принес тебе кое-что.

— Что?

Он достал из кармана небольшую коробочку в бархатном футляре.

— Для официального подтверждения.

— О-о-о, брошка! — Она высвободилась из его куртки, взяла брошь в руки и подняла вверх, будто хотела лучше ее разглядеть при свете звезд. — Мое предсвадебное украшение.

— Да.

— Но я ее не могу рассмотреть.

— Сейчас. — Он достал спичку из кармана и чиркнул ею о подошву. Прикрывая огонек ладонью, он поднес его к броши, и Сара смогла ее разглядеть. Изящное основание украшала розочка.

— О-о-о! Так красиво, Ноа. — Сара начала уже дрожать от холода.

— Роза в знак любви. Я знаю, ты не будешь пока ее носить, чтобы Адди не увидела. Но ты найдешь для нее укромное местечко.

Спичка догорела.

— Найду. И буду любоваться ею каждый день. Спасибо, Ноа.

— Ты дрожишь. Лучше возвращайся в дом, а то простудишься.

— Да. К тому же Адди и Роберт будут удивляться.

— Спасибо за ужин.

— А тебе спасибо за брошь. — Она улыбнулась. — И за портвейн.

Он отошел на несколько шагов, затем вернулся и нежно поцеловал ее в губы.

— Я люблю тебя, и это так удивительно.

— И я люблю тебя.

Глава 18

Восемь дней спустя, в воскресный вечер, Роберт и Ноа обедали у сестер Меррит. В последующие недели эти встречи вошли в обычай. Они вместе ужинали или угощались жареной кукурузой, играли в карты или просто беседовали. Беседы эти продолжались допоздна и охватывали самые разнообразные темы — от истинного счастья до права плевать на улице, от выращивания салата зимой в домашних условиях до влияния погоды на человеческие эмоции. Зима все тянулась, и дружба их становилась все крепче, помогая переносить унылое время с короткими днями и холодными ночами.

Газета Сары сообщала о событиях наступившего 1877 года. В Вашингтоне новый президент и вице-президент принесли присягу. В Филадельфии закрылась выставка, посвященная столетию Соединенных Штатов. В Миннеаполисе вступила в строй первая телефонная станция. В Колорадо женщина-естествоиспытатель Марта Максвелл открыла новый вид птиц, названных ею совой Скалистых гор. А еще одна женщина — Джорджиана Шортхаус была приговорена судом к трем годам тюрьмы за совершение аборта. Из Нью-Йорка пришла интересная новость о том, что теперь женщина может определить, ждет ли она ребенка, ежедневно измеряя свою шею, которая немедленно увеличивается в объеме, как только женщина беременеет. В американских домах начали появляться электрические часы на батарейках, изобретенные немцем по имени Гейст. По всей Америке стали торговать кожей разных животных, а не только буйволовой.

Законодательным собранием Дакоты, созванным в Янктоне и Вашингтоне, был официально ратифицирован договор с индейцами, по которому Блэк-Хиллз был теперь официально открыт для белых поселенцев. С наступлением суровых холодов прекратились грабежи на дорогах, ведущих в Дедвуд.

В самом Дедвуде репертуар у Ленгриша еженедельно менялся. Мука продавалась по цене 30 долларов за сто фунтов. Один малый по имени Хью Эмос взволновал весь город, покончив с собой, как говорили, от одиночества. А некто Шварц поскользнулся и упал на деревянном тротуаре перед входом в таверну «Наггет» и привлек к суду ее владельца, чтобы возместить ущерб за сломанную руку. Местные торговцы должны были сделать вывод из этого и посыпать золой тротуар перед входом в свои заведения, чтобы предотвратить подобные происшествия. Местные дамы были приглашены в редакцию «Дедвуд кроникл» для создания Общества женщин, которое будет заниматься общественными делами и благотворительностью.

Сара давно подумывала о таком обществе. Оно было нужно не только для общения друг с другом, но и для оказания благотворного влияния на все население ущелья, для его, так сказать, одомашнивания. Город давно нуждался в библиотеке. Дети, да и взрослые, должны иметь возможность читать. Каким замечательным началом была бы библиотека до открытия школы. Сара уже видела эту группу женщин как идеальную организацию для собирания и описи книг.

Проблема, связанная с плевками мужчин на улицах, имела не только эстетический аспект. Дело в том, что края длинных женских платьев касались земли, к тому же наличие обильной мокроты в открытых местах способствовало распространению болезней. После эпидемии оспы в этих краях Сара опубликовала статью в своей газете об опасности для здоровья, проистекающей от этой дурной привычки, но она не возымела должного эффекта. Женское общество могло бы организовать кампанию по обучению мужчин гигиене, а также изготовить плакаты против плевков на улицах и развесить их по городу.

Что касается общественной деятельности, то женщины могли бы устраивать обсуждение прочитанных книг, поэтические чтения, обмен семенами для весенних посадок в домашних огородах, проведение торжеств по случаю национального праздника 4 июля и, быть может, пригласить члена Общества трезвости выступить с лекцией.

Сара также надеялась, что с помощью Общества ей удастся вытащить Адди из дому. Однако Адди отказалась пойти на первое собрание женщин.

— Я пока еще не готова, — сказала она.

— А когда ты будешь готова?

— Не знаю. Может быть, когда отрастут волосы. — Ее волосы стали приобретать у корней естественный цвет.

— Если тебя увидят рядом со мной, в редакции моей газеты, вступающей в общество, которое будет заниматься благотворительностью, кто посмеет бросить в тебя камень?

Но Адди все равно не согласилась пойти, и Общество было создано без нее. На первом собрании женщины с энтузиазмом подхватили предложение Сары и с увлечением стали заниматься сбором книг для Дедвудской публичной библиотеки. Сара предоставила помещение в редакции в качестве временного пункта выдачи книг и поручила Джошу заниматься этим.

Сара сказала, и дамы с ней согласились, что, когда город найдет школьного учителя, на него произведет большое впечатление инициатива прогрессивно мыслящих граждан города, организовавших библиотеку. Они также считали, что открытие школы должно быть первой задачей для всех жителей Дедвуда, так как это привлечет больше семей в город с приходом весны. Более того, они признали, что школу нужно открыть прежде, чем церковь.

В начале февраля пришла телеграмма от некоего Бертла Матесона, принявшего предложение быть священником в Дедвуде. Он собирался прибыть в начале апреля.

Эта новость вызвала большое оживление среди жителей. Не остался равнодушным и Ноа Кемпбелл; услышав эту весть, он немедленно отправился в редакцию «Кроникл».

— Сара, ты можешь выйти на минуту?

— Конечно. А что произошло? — Она надела пальто, они вышли из дома и пошли рука об руку вниз по тротуару.

— В Дедвуд приезжает священник.

Она остановилась.

— Когда?

— Первого апреля. Один человек из Филадельфии по имени Матесон. Сегодня утром от него пришла телеграмма.

— Ну, что же… — В ее голосе звучала нерешительность.

— Теперь мы можем назначить дату, — закончил Ноа.

— А что же будет с Адди?

— Адди сможет сама позаботиться о себе.

— Она все еще отказывается выходить из дому.

— Значит, пора ее заставить сделать это.

— Но как? — Сара двинулась вперед, Ноа шел рядом.

— Хватит нянчиться с ней, как с малым ребенком. Довольно доставлять к ее порогу все, что ей нужно. Не ходи больше к мяснику, к бакалейщику и к Эмме каждый день за хлебом. Вы ведь договорились, что об этих вещах будет заботиться она, а не ты. А ты продолжаешь всем заниматься, да еще руководишь газетой. Она хоть готовит?

— Она старается. — Адди действительно пыталась, но еда, приготовленная ею, была несъедобной.

— Быть может, это Роберт и я усугубили проблему, развлекая Адди, чтобы она чувствовала себя счастливой, не выходя из дома. Наверное, нам следует всем вчетвером пойти, скажем, как-нибудь в театр, вместо того чтобы сидеть в четырех стенах, как это было до сих пор.

— Должна признаться, я надеялась, что Роберт сделает Адди предложение, и тогда наша проблема была бы решена. Но он, кажется, вполне удовлетворен платоническими отношениями. А тебе он говорил что-либо?

— Ничего. Так что все возвращается к тебе и ко мне. Когда мы назначим дату?

Сару раздирали сомнения. Что произойдет с Адди, если ее оставить жить одну?

— Я чувствую себя ответственной за сестру.

— А в отношении меня у тебя нет ответственности? — в его голосе звучало раздражение.

— Я не говорила этого.

— Ты не мать ей, Сара.

— Нет, не мать. Но если бы у нее она была, Адди не сбилась бы с пути. Ведь о ней некому позаботиться. Кто ей поможет в случае нужды? Теперь, когда я выцарапала ее от Розы, неужели я оставлю ее?

— Жить недалеко от нее в небольшом городе не означает оставить.

— Где жить?

— Я нашел место.

— Нашел?

— Да, это дом Эмоса.

— Хью Эмоса?! — Она остановилась.

— Да, он продается.

— Но, Ноа…

Он приблизился к ней. Глаза ее были широко раскрыты, лицо выражало отвращение.

— Он покончил с собой не в доме, а на своем участке у шахты.

— Я знаю, но… — Хью Эмос застрелился из охотничьего ружья. Сара сообщила об этом в своей газете.

Он подумал немного. Не скрывая своего раздражения, неожиданно схватил ее за руку и произнес твердым голосом:

— Идем! — Они находились в двух шагах от полицейского участка. Он привел ее к себе в помещение и закрыл дверь. В глубине виднелись две новые тюремные камеры. Они были пусты. Голубой кофейник стоял на блестящей решетке небольшой печки. В комнате было тепло и тихо

Ноа резко повернулся и схватил Сару за плечи.

— Ну ладно, я хочу знать правду. Ты пойдешь за меня замуж или нет?

— Все не так просто.

— Нет просто. Или ты хочешь, или нет

— Хочу, но…

— Черт побери! У тебя полно причин, чтобы отложить нашу женитьбу. То ты не говоришь об этом Адди, потому что она может вернуться к Розе. То не хочешь купить дом Эмоса, потому что он застрелился. То ты не назначаешь день свадьбы, потому что у нас нет священника. Хорошо. Теперь он у нас, можно сказать, есть, и я прошу тебя вполне официально заявить о нашем намерении, назначить день, чтобы я уведомил своих родных, а ты объявила своей сестре.

Его настойчивость несколько пугала Сару. Иногда, ей казалось, что у нее нет страстных чувств к нему, во всяком случае таких, как у него. Она слишком хорошо контролировала себя. Кроме того, ей не очень хотелось посвящать всю себя семейной жизни. Неожиданный поворот, скорее переворот, в ее жизни, которая как раз сейчас была неплохо упорядочена. Появление детей заставит ее сменить кожаный фартук на хлопчатобумажный, то есть будет означать конец газетной карьере, которая ей так удавалась. Взамен ежедневная возня по дому, к чему Сара не слишком была способна. Ко всему прочему, отказ от финансовой независимости, которая ей тоже нравилась

— Ты любишь меня, Сара? — спросил Ноа, и в голосе его звучали обида и смущение. — Потому что иногда я в этом не совсем уверен. Я знаю, это приходит медленно. Ты помнишь день, когда я впервые сказал, что люблю тебя? Я спросил, есть ли надежда, что ты тоже меня полюбишь, и помнишь, что ты ответила? Ты не сказала: «Я люблю тебя, Ноа», но сказала, что такая возможность есть. А сейчас, я думаю, пора поставить точку на всем этом. Я ведь тоже сопротивлялся своему чувству к тебе, но теперь я люблю тебя и не боюсь говорить об этом. Да, люблю и хочу жениться на тебе и жить вместе с тобой. И я хочу знать, чувствуешь ли ты то же самое.

Глаза его потемнели, в голосе звучало искреннее волнение. Он глядел на нее пристально, и взгляд его требовал правдивого ответа. Она любила его. Но ведь она с ним знакома лишь пять месяцев, и он должен понимать, что его предложение принято условно. И этим условием является Адди.

— Я действительно люблю тебя, Ноа. — Напряженность и беспокойство не исчезли из его взгляда. — Люблю, — прошептала она, крепко обнимая его. — И ты прав. Я не мать Адди. Иногда я забываю это, так привыкла нянчиться с ней. Ты должен понять это и дать мне немного времени. Я должна убедиться, что она на правильном пути, прежде чем уйду из ее жизни. Ты можешь говорить что угодно насчет жизни неподалеку от нее, но я знаю, когда я покину этот дом, она почувствует себя заброшенной.

Он молчал, продолжая обнимать ее.

— Ноа, мы знакомы лишь с сентября. Не следует ли нам дать себе немного больше времени, чтобы лучше узнать друг друга?

Он отодвинулся немного и пристально посмотрел в ее глаза. Взгляд его был мрачен. О чем он думал?

Ноа поцеловал ее, держа за плечи. Это был нежный поцелуй, исполненный печали, такой, что Саре захотелось тут же пойти навстречу его желаниям и выйти за него замуж без промедления. Она обняла его за шею и поцеловала долгим поцелуем, как бы извиняясь за свое упрямство.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел Фримен Блок.

— Так-так. Это что у нас здесь происходит?

— Давай отсюда, — приказал Ноа, продолжая обнимать Сару.

— Это так необходимо? Здесь очень интересно.

— Пошел к черту, Фримен!

— Ты забыл, что я тоже работаю здесь.

— Иди и поработай где-нибудь в другом месте с полчаса.

Фримен улыбнулся.

— Ты и Сара, хм… Я говорил тебе, помнишь? В тот день, когда она купила тебе шляпу, я сказал: «Ноа, эта девочка положила на тебя глаз».

— Фримен, чтоб ты провалился со всеми потрохами!..

— Ладно, ладно, ухожу.

Когда дверь за ним захлопнулась, Ноа вздохнул и выпустил Сару из объятий.

— Ну вот, теперь это уже больше не секрет.

— Да, ты прав. Пожалуй, пора сказать и Адди.

— Против твоего желания?

— Назовем это компромиссом. Я не готова пока назначить дату, но буду носить подаренную тобой брошь так, чтобы все ее видели. Быть может, когда Адди узнает о моем будущем уходе из дома, она подготовится к нему.

Внимательно глядя на нее, Ноа думал: «Она всегда так разумна, так контролирует любую ситуацию. Я бы хотел, чтобы она хоть раз потеряла голову».

— А сейчас я должна вернуться на работу, Ноа. Мне нужно написать заметку о приезде нового священника.

— Проводить тебя?

— Нет, не надо.

— Расскажи мне, как отреагирует Адди на то, что ты ей сообщишь.

— Обязательно.

Он поцеловал ее, пожелав еще раз, чтобы ей так же не хотелось с ним расставаться, как и ему с ней, чтобы она еще раз обняла его и сказала, что будет скучать по нему, что отдала бы все за то, чтобы остаться с ним на весь день, на всю жизнь, начиная с этой минуты. Но Маленькая Мисс Сдержанность должна заниматься делами, которые для нее не менее важны, чем нежность с ним. Так что ему придется удовольствоваться поцелуем, который был прерван появлением Фримена.

Когда она ушла, Ноа подошел к печке, взял кофейник и наклонил его над кружкой. Но из него вылилась лишь ложка черной гущи. Он поднял конфорку и выплеснул остатки в печку. Раздалось шипение, поднялось облачно дыма, запахло жженым кофе. Ноа долго стоял у печки, глядя на угли.

Если бы она любила его, она бы хотела стать его женой. Это совершенно ясно. Он любил ее и желал всего — дать клятву верности, завести дом, спать вместе (Бог мой, как он этого хотел!), иметь детей. Так должно быть, черт возьми! Он не понимал, как можно любить и не хотеть всего этого сразу же. Он не понимал, как она могла ставить чувства к сестре выше чувств к нему. Ноа было мало, что Сара согласилась носить брошь в знак помолвки, опасаясь болтливого языка Фримена Блока. Она должна надеть ее, потому что не могла и не хотела поступить иначе.

Но Сара была не такая.

Его мать считала, что в любом браке один из супругов любит больше. В его случае ясно, кто будет таким супругом.

Ноа подложил два полена в печку и подошел к своему столу. Пять минут спустя он поймал себя на том, что ничего не делает, а только глядит на кипу бумаг.

Он должен поговорить с кем-нибудь.

Он избрал Роберта. В тот вечер они сидели за столиком в углу в «Эврике». Там было накурено и шумно, по запаху ощущалось: у кого-то из их соседей к сапогам прилип лошадиный навоз. Зато на них никто не обращал внимания.

— Что ты думаешь о Cape? — спросил Ноа Роберта.

— Она честная, порядочная, работящая. Одна из умнейших женщин, которых я знаю.

— Наверное, черт возьми, намного умнее меня.

— Ну, Кемпбелл, это не так уж трудно.

Оба добродушно рассмеялись.

Ноа откинулся назад вместе со стулом, балансируя на двух ножках. Он испытующе глядел на Роберта из-под шляпы.

— Я собираюсь жениться на ней.

Роберт был очень удивлен.

— Ну и ну! — Потом спросил, улыбнувшись: — И ты уже сделал ей предложение?

— Угу.

— И она согласилась?

— Вроде да.

— Вроде?

Ноа перестал раскачиваться на стуле.

— Она пока еще не хочет назвать дату свадьбы. Я подарил ей брошь в знак нашей помолвки, и она согласилась ее носить.

Роберт поставил свою кружку с пивом на стол и крепко пожал руну Ноа.

— Поздравляю. Это — хорошая новость.

Ноа сдержанно улыбнулся.

— Надеюсь.

— Что-то произошло? Ты не проявляешь особой радости.

— Нет, я-то очень рад. Сара не особенно рада.

— Но она ведь согласилась, не так ли?

Ноа внимательно разглядывал свою кружку, потом наклонился вперед, облокотившись на стол.

— Она странная женщина, Роберт, совершенно иная, чем Адди. Иногда мне кажется, что она так умна, у нее столько всего в голове, столько хочется сделать, что ей просто недосуг выходить замуж. Что, если у нее будет время, она сделает что-нибудь другое. Вот это и уменьшает мое радостное чувство, если ты улавливаешь мою мысль.

Роберт сделал глоток и ждал продолжения.

— В город приезжает священник, и я хочу пожениться, как только он прибудет, а она медлит. В этом все дело.

— Черт возьми, ты знаком с ней меньше полугода, да и то половину времени вы ссорились, как два петуха.

— Да, я знаю. — Ноа вздохнул и потер затылок. — Есть кое-что еще.

— Что же?

Ноа опять уставился на свою кружку. Поскреб ее ручку ногтем большого пальца. Потом взглянул Роберту в глаза.

— Мне кажется, она до смерти боится, когда к ней прикасаются.

— Я же говорил тебе, что она очень строга в моральном отношении.

— Но здесь есть обстоятельство, которое все усугубляет, Это связано с прошлым Адди. Сара говорит, что не хочет быть такой, как Адди.

— И ты можешь ее винить за это?

— Я не хочу, чтобы она была такой. Я думаю… ну, я однажды перешел границы, попытался быть с ней… ближе… но она прямо дала мне понять, что она совсем не такая. С тех пор я веду себя вполне по-джентльменски. Я даже целую ее редко, а она ведет себя, как будто до смерти боится всего этого. И вот теперь, Роберт, черт побери, мне кажется, что это неестественно. В особенности, когда два человека любят друг друга. Расставание должно быть мукой, насколько я понимаю.

— Ты уверен, что любишь ее?

— Я думаю о ней днем и ночью. Я схожу с ума по ней.

— Я спрашиваю, любишь ли ты ее?

— Да, могу сказать с уверенностью. Да.

— Тогда не беспокойся. Женщины хотят прежде всего иметь свидетельство о браке.

— Хочешь посмеяться?

— Что-что?

— Я какое-то время думал, что она влюблена в тебя.

— В меня?!

— Да. Я ревновал ее к тебе, как черт, когда ты только приехал в наш город.

Роберт рассмеялся.

— Нет, моей любимой женщиной всегда была Адди. Мы с Сарой просто друзья.

— Ну а что же будет у вас с Адди? Какие у тебя планы?

Роберт откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, надув щеки, и сказал:

— Адди все еще не в себе.

— Она до ужаса боится выйти из дому, да?

— Не только. Можешь себе представить, мне кажется, что иногда она скучает по своему борделю.

— Да брось ты…

— Я знаю, это звучит смешно, но ты только подумай. Она жила там пять лет, прилично зарабатывала, о ней полностью заботились, ей не надо было готовить, убирать, вообще работать и о чем-то беспокоиться. Мужчинам она очень нравилась. Я думаю, она была хороша в своем ремесле. Черт возьми, ты это знаешь лучше, чем я.

— Да, она была хороша.

— И ты еще ревновал меня, — произнес Роберт с кривой улыбкой.

— Это была, можно сказать, необходимость, Роберт. Только и всего. И я бросил все это, когда увлекся Сарой.

Роберт сделал большой глоток, испытующе глядя на Ноа поверх кружки.

— Просто удивительно, что мы все-таки стали друзьями, ты не находишь?

Ноа улыбнулся и утвердительно кивнул. Потом спросил:

— Так ты любишь Адди?

— Сказать по правде, не знаю. Я отношусь к ней с нежностью, хочу, чтобы она вела приличный образ жизни, но брать в жены женщину с ее прошлым немного страшно. Будешь опасаться, достаточно ли ей будет одного мужчины рядом. Или, быть может, даже одного мужчины будет слишком много. Потому что, как это ни странно, хотя она и скучает по прежней жизни, она ее ненавидит. Она ненавидит мужчин, хотя делала вид, что любит их. Ты знал это?

Ноа никогда не думал об этом прежде. Мысль эта слегка его задела.

В тот вечер Сара и Адди, поужинав, сидели и пили кофе.

— Адди, я хотела тебе сказать кое-что. Надеюсь, это не огорчит тебя.

— Огорчит? А это что-нибудь плохое?

Сара улыбнулась, потом согнала улыбку с лица.

— Нет, в этом нет ничего плохого. — Она облокотилась о стол. — Ноа попросил меня выйти за него замуж.

На лице Адди отразился ужас. Она помолчала, потом встала, подошла к плите и взялась за кофейник. Стоя спиной к Саре, она сказала;

— Бог мой!

— Что ты думаешь об этом, Адди?

— Ты и шериф… Не знаю, что и подумать.

— Иди сюда, Адди, сядь.

Адди медленно повернулась, подошла к столу, оставив кофейник на плите, и села на край стула.

— Мы еще не назначили дату.

Адди кивнула, не глядя на Сару.

— Сегодня пришла телеграмма о том, что в начале апреля в Дедвуд прибывает священник.

Адди посмотрела на Сару.

— В начале апреля?..

— Это не значит, что мы тут же поженимся, во всяком случае, не раньше, чем священник приедет сюда. Адди, ты должна глядеть правде в глаза. Когда это произойдет, я собираюсь жить с ним.

— А почему вы не могли бы оставаться здесь? — спросила Адди с дрожью в голосе. Сара прикоснулась к ее руке.

— Думаю, ты знаешь почему.

— О-о-о! — Адди опустила глаза. — Что же мне делать, как жить? — спросила она с глубокой грустью.

— Ты должна жить своей жизнью. Должна начать выходить из дому, как все, делать покупки, видеться с людьми.

— У меня была своя жизнь, но вы с Робертом вытащили меня из нее, — произнесла Адди с неожиданной злостью. — Если ни ты, ни он не хотите быть со мной, зачем вы заставили меня уйти от Розы? Я была счастлива там, понимаешь, счастлива!

— Что ты говоришь, Адди?!

— Да, была! Во всяком случае, более счастлива, чем теперь здесь, где я ничто и никто. Я не умею готовить, не могу писать статьи, ненавижу стирать и убирать. Я даже не гожусь в жены Роберту, иначе он бы уже сделал мне предложение. Вместо этого он обращается со мной, как со своей любимой маленькой сестренкой. Но я не хочу быть ею и не хочу быть твоей служанкой. Так что давай, выходи за своего полицейского начальника и уезжай куда хочешь.

Адди выбежала из кухни, как капризное дитя, бросилась вверх по лестнице и захлопнула дверь своей спальни.

Сара осталась одна, пораженная до глубины души. Ее сестра превзошла всех неблагодарных, избалованных, глупых женщин в мире. За своими мелкими интересами Адди не могла увидеть и оценить, что для нее сделали они с Робертом. Она не пожелала приложить ни малейшего усилия, чтобы позаботиться сама о себе, научиться чему-либо. Вместо этого она обвиняет их в том, что они не хотят приносить себя в жертву, для того чтобы она могла бы находиться в башне из слоновой кости, глядя на весь мир сверху вниз.

Сара встала из-за стола и убрала чашку в раковину. Она налила горячей воды из чайника, добавила холодной и стала мыть посуду, гремя тарелками и кастрюлями от возмущения так, что, наверное, было слышно наверху.

Ладно, пусть она сидит там у себя, рвет и мечет…

Саре самой хотелось рвать и метать. Она любила Адди, из-за нее уехала из Сент-Луиса, совершила такое тяжелое путешествие сюда, в неизведанные края, организовала свое дело, устроила дом, вырвала Адди из отвратительного заведения Розы… И за все это получила несправедливые обвинения.

Ну и ладно, пусть будет так.

Когда приедет священник, она будет первой, кто выйдет замуж, а Адди может возвращаться к Розе, хоть бегом, и оставаться там до тех пор, пока не падет жертвой сифилиса; и все будет кончено.

Но постепенно гнев и возмущение погасли. К десяти часам вечера, когда они обе устали от тишины, нарушаемой только домашними шорохами, и одиночество стало почти непереносимым, а обида потеряла остроту и стала в тягость, Сара погасила лампу в кухне и пошла к себе наверх по скрипящим ступенькам. На площадке перед дверью она остановилась, увидев тонкий луч света, пробивавшийся из-под закрытой двери в комнату Адди. Охваченная грустью, она вошла в свою спальню.

Как только она зажгла лампу, дверь комнаты Адди открылась, и она вошла к Саре, остановившись на пороге.

— Сара!

Та обернулась.

— Прости меня. Я не думаю так, как говорила.

Они посмотрели друг на друга. Сара встала, они бросились навстречу и обнялись.

— О, Адди, я тоже очень сожалею.

— Ты не сделала ничего плохого. И ты вправе выйти замуж за шерифа, даже должна это сделать. Просто я боюсь. Я не знаю, что со мной может случиться.

Сара взяла ее за руку, подвела к кровати, и они уселись рядом.

— У тебя все будет в порядке, — заверила Сара.

— Но как? Как я могу быть в порядке, если я никому не нужна, даже Роберту, который любит меня, я знаю,

— А ты никогда не задумывалась, Адди, что Роберт может ждать до тех пор, пока не увидит, что ты не нуждаешься в нем. И тогда он решит, что ты ему нужна.

Адди удивилась:

— Не понимаю.

Сара взяла ее за руку.

— Ну какой мужчина захочет жениться на женщине, считающей, что ей лучше в борделе, чем вне его? Ты должна показать ему, Адди, что ты не такая. Ты говоришь, что ничего не умеешь делать, но ведь это не так. Есть вещи, которые ты можешь делать. Ты просто не хочешь ими заниматься, потому что они требуют напряженного труда, а ты никогда раньше не трудилась. Ты живешь в городе, где мужчины составляют девяносто девять процентов населения, черт возьми! Есть много вещей, которые женщины делают намного лучше мужчин и которыми мужчины сами не будут заниматься. Убирать в доме, чинить рубашки, стирать, стричь волосы, да я всего и не перечислю. Ты сама должна решить, чем заняться. Но я знаю одно: в этом ущелье ходит много денег, здесь много одиноких мужчин, и, если дело касается бизнеса, у женщины есть преимущества. Если ты, скажем, откроешь магазин и мужчина откроет такой же магазин напротив, он почти наверняка прогорит, потому что все клиенты будут у тебя.

Было видно, что Адди никогда не задумывалась над этими вопросами.

— Прошу тебя, Адди, подумай. Перестань прятаться за убеждением, что ты не такая способная, как я, и найди, в чем ты сможешь проявить свои способности и что ты сможешь делать не хуже меня. Когда ты найдешь такое дело, я почти уверена, что Роберт сделает тебе предложение. Он не напрасно вытащил тебя от Розы.

— Ты правда так считаешь, Сара?

— Абсолютно. Роберт любит тебя, это так же верно, как то, что деревья зеленеют весной. Он просто ждет, когда ты станешь достойной его.

— О Сара, я так его люблю, а он ни разу даже не поцеловал меня с тех пор, как я ушла от Розы.

— Дай ему время. Но еще важнее, дай ему основания.

Лицо Адди оставалось напряженно-задумчивым. После продолжительного молчания она сказала:

— Хорошо, я попытаюсь.

Предстоял сбор средств на строительство церкви. В следующем номере «Кроникл» было объявлено не только о том, что вскоре приедет священник, но и о том, что требуется лес и каждого владельца прииска и земельного участка просят доставить бесплатно один ствол на лесопилку в Бивер-Крик. Лесопилка выделила специальное время для обработки дерева, а мясные лавки предоставили оленину, чтобы кормить рабочих, которые будут это делать. Тедди Рукнер сказал, что приготовит мясо, а Общество женщин, которое, кстати, уже собиралось не раз за эти несколько недель, вызвалось обслужить работников.

Событие должно было состояться в конце первой недели марта.

— Ты пойдешь со мной завтра? — спросила Сара. Адди глубоко вздохнула.

— Да.

Сара удовлетворенно улыбнулась. Адди тоже улыбнулась, правда, не так уверенно.

День выдался ясный и теплый. Как будто силы небесные благословляли начинание — подул ветер со Скалистых гор и принес весну. Утром температура была ниже нуля, а к полудню стало совсем тепло.

На работу вышли все: торговцы, золотоискатели, женщины и дети, даже одна бывшая проститутка, завязав светло-серые волосы шарфом. Когда Адди появилась рядом с Сарой, это поразило многих. Некоторые мужчины, узнав ее, говорили: «Привет, Ив!», на что она отвечала: «Меня теперь зовут Адди». Многие женщины демонстративно поджимали губы, но из уважения к Саре все-таки небрежно здоровались с Адди. Эмма, конечно, была приветливее всех. Обняв Адди за плечи, она скомандовала:

— Идем со мной. Мне нужна помощь, чтобы принести хлеб из пекарни.

По пути они встретили Ноа, который направлялся на стройплощадку. На нем были рабочие брюки и красная фланелевая рубашка, в руках — деревянный ящик с инструментом.

— Адди! — вскричал он с удивлением. — Ты тоже помогаешь?

Адди лукаво улыбнулась.

— Да, Сара меня уговорила.

— Это прекрасно! — Он широко улыбнулся.

— А ты собираешься жениться на моей сестре?

— Что-что? — вскричала Эмма.

— Да. Скоро, надеюсь, сразу же, как только приедет священник.

— И мы станем родственниками.

— Полагаю, что так.

— Что ж, я постараюсь это вытерпеть, если и ты сможешь.

Он захохотал. Она тоже. Они постояли немного на улице, понимая, что ситуация могла бы стать неудобной, если бы это продолжалось дольше.

— Поздравляю, — сказала Адди.

— Спасибо, Адди.

— Почему же Сара не сообщила нам? — спросила Эмма.

— Это пока не совсем официально. Даже мои родные еще не знают.

Эмма ткнула его в плечо.

— Да, это важная новость, начальник, большая новость.

— Я тоже так думаю. А сейчас я пойду и помогу строителям. Они там вовсю работают.

Они разошлись. Ноа пошел к плотникам, а Эмма и Адди за хлебом. Когда они вернулись на стройплощадку, их разыскал Роберт. В руках он тоже нес инструменты, одет он был в рабочую одежду,

— Я уже слышал, что ты здесь, — обратился он к Адди. Вид у него был очень довольный. — Вы ее заняли делом, Эмма?

— Еще бы. В Дедвуде не должно быть бездельников, когда строится церковь. А где Сара?

— Она там, варит кофе.

Эмма встала на ведро с гвоздями и увидела Сару в компании женщин. Ноа работал вместе с мужчинами. Эмма сложила руки рупором и крикнула:

— Эй! Слушайте все! Надо быстро построить эту церковь, потому что первыми в ней будут венчаться наш полицейский начальник и Сара Меррит!

Сара находилась метрах в тридцати от Ноа, но при этих словах они повернулись, и их взгляды встретились. Раздались крики «ур-ра!». Сара зарделась от радостного смущения.

— Ноа Кемпбелл, черт тебя побери, что ж ты молчал?! — хлопнул кто-то его по спине.

— Ты что, кинул ее в брошенную шахту, чтобы заставить сказать «да», а, начальник?!

— А она поставила ему синяк под глазом за это, если не ошибаюсь…

— Послушай, Сара, я буду с тобой обращаться лучше, чем он. И тебе не придется подбивать мне глаз.

Добродушные шуточки продолжали сыпаться с разных сторон, до тех пор пока Сара вновь не присоединилась к женщинам, готовившим кофе на огне.

К полудню пришел фургон с фермерами из долины Спирфиш. Среди них были родные Ноа. Они узнали новость еще по дороге. Керри первой вылезла из фургона.

— Где этот парень, мой сын? Я хочу услышать обо всем из его уст. — Найдя Ноа, она спросила громко, так что все вокруг слышали: — Это правда?! Ты женишься на этой девушке-газетчице?

— Правда, Ма.

— Где она? — И еще. громче: — А ну, приведи меня к моей будущей невестке.

Толпа расступилась, и Керри вместе с сыном приблизились и Саре.

— Детка, ты сделала мать счастливой. Когда будет этот славный день?

— Я… я еще не знаю точно, — Сара едва успела произнести это, как Керри обняла ее. Ноа стоял за ее спиной.

— Ладно, что до меня, то чем скорее, тем лучше. Я счастлива, что все так получилось. Эй, Керк, Арден, вот они! Вот Сара и Ноа!

Подошел Керк, за ним Арден. Отец Ноа крепко обнял Сару, так, что у нее чуть кости не затрещали.

— Вот это да!.. — воскликнул он. — Мы благословляем вас. — Он выпустил Сару и пожал руку сыну. — Поздравляю, парень!

Настала очередь Ардена. Он попытался улыбнуться, но это у него вышло плохо.

— Ты разбила мое сердце, Сара. — Он поцеловал ее в щеку. — Я сделал предложение первым.

Арден крепко пожал руку Ноа и сказал так, чтобы все слышали:

— Что ж, победил лучший.

Ноа и Сара не перемолвились и словечком, пока Сара не подошла к нему, чтобы предложить кофе. Он держал чашку, а она наливала.

— Ну вот, теперь все уже знают, — проговорил он. — И что ты думаешь по этому поводу, Сара?

Она улыбнулась и ответила, к его удивлению:

— Теперь, я думаю, нам пора назначить дату.

Здание церкви воздвигалось быстро. Сначала низ. Потом стены, потолочные балки и перекрытия, белые, как фарфор. На земле бригада из восьми человек работала над колокольней со шпилем. Другая бригада делала двустворчатые двери. Неподалеку мужчины постарше щепили дранку, которую связывали дети. Потом связки поднимали к стропилам. Скоро наверху появились плотники, укрепляя дранку на крыше и скрепляя колышками основу. Женщины тем временем варили кофе, разливали его в кружки и разносили.

После полудня была готова оленина. Ее разрезали на куски прямо у очага и подали вместе с запеченными бобами, свежим хлебом и кукурузными лепешками на столы, наскоро сделанные из досок. После трапезы мужчины вернулись к работе, а женщины занялись уборной и мытьем посуды. К концу дня здание было в основном готово. На ужин подали сандвичи с холодной олениной и опять горячий кофе, на этот раз с пирогами с сушеными яблоками.

Когда стемнело, собрали инструмент, зажгли фонари и лампы и открыли бочонок пива. Кто-то вынул скрипку, кто-то достал из кармана губную гармонику, и на только что настланном полу, еще пахнущем свежим деревом, начались танцы. Все женщины были немедленно разобраны. Их, естественно, не хватило. Тогда некоторые мужчины повязав фартуки, выступили в их роли. Танцевали «Индюка в соломе» дружно и весело. Женщинам не разрешалось танцевать с одним и тем же партнером; их кружили и перебрасывали от одного к другому.

Когда Сара попала в руки Ардену, он заметил:

— Если Ноа будет с тобой плохо обращаться, ты знаешь, к кому обратиться.

А когда она танцевала с Ноа, он предложил:

— Я провожу тебя, когда все закончится.

Однако вечер не прошел без сучка и задоринки. Когда Адди, задыхаясь от быстрых движений, выкатилась из круга танцующих, перед ней выросла миссис Раундтри, которая прошипела:

— И у тебя хватает нахальства находиться среди честных, богобоязненных людей в этом здании?! Иди в свой бордель, там твое место.

Сара услышала эти слова.

— И вы называете это христианским отношением к ближнему?!

Роберт обнаружил Адди несколько позже. Она стояла в стороне у костра, уставившись на огонь.

— Что случилось? Почему ты ушла с танцев?

— Кое-кто не хочет, чтобы я там находилась.

— Кто именно?

— Не важно.

— Это сказал кто-нибудь из мужчин?

— Нет, женщина.

— Да, с женщинами будет потруднее, чем с мужчинами. Потребуется время.

— Должна сказать, я ожидала чего-то подобного. Но не думала, что мне будет так обидно.

— Так ты что, опять спрячешься у себя в доме?

Она взглянула ему в лицо, на которое падали отблески огня.

— Нет, я приду сюда завтра, чтобы закончить работу, которую мы начали.

Он улыбнулся:

— Молодец, Адди! А теперь идем, я провожу тебя домой.

Танцы продолжались недолго. Все устали после напряженного рабочего дня. Внутри недостроенной церкви пить пиво не разрешалось, и единственный бочонок подошел к концу очень быстро. Фермеры из долины Спирфиш отправились домой. Родители ушли укладывать детей спать. Роберт и Адди тоже исчезли. Ноа взял Сару за руку.

— Идем, я провожу тебя домой.

Они поднялись по крутому склону, по которому, журча, стекали весенние потоки. Лунный серп заливал серебряным светом ущелье. Ночь пахла весной. Внизу в темноте белели новая колокольня и балки крыши.

Теперь в их отношениях все изменилось. Люди узнали о предстоящей свадьбе. Скоро церковь будет закончена и приедет священник. И Сара обещала назначить дату.

Они молчали до самого дома. У дверей Ноа взял ее руки в свои и произнес одно лишь слово:

— Когда?

Она ждала этого слова и приготовила ответ, пока они поднимались.

— Как насчет первой субботы июня?

Он крепче сжал ее руки. В лунном свете Сара увидела довольную улыбку на лице Ноа.

— Это серьезно, Сара?

— Да, вполне.

Он поцеловал ее в знак благодарности. Потом, как бы передумав, слегка наклонил голову, молча посмотрел ей в глаза долгим взглядом и впился в ее раскрытый рот. Она застыла в его объятиях, почувствовав неведомый до сих пор чудесный импульс, поднимающуюся страсть, которая усиливалась от прикосновения его языка к ее, от блуждания его рук по ее спине, бокам и груди. Она дрожала от наслаждения, пораженная, что так может быть, и она теперь может позволить себе интимные ласки и находить в них несравненное удовольствие. Теперь, после решения пожениться, все стало по-другому.

Но, когда его руки поднялись к ее шее, чтобы расстегнуть пуговицы, она схватила их.

— Нет, Ноа, не надо.

Они стояли молча, его руки были сложены, и она их крепко сжимала. Потом, поцеловав кончики его пальцев, она прошептала:

— Это не потому, что я не хочу.

Он расслабился и прошептал:

— На этот раз я не прошу извинения.

— И не надо, — ответила она и в первый раз сама произнесла слова, которые он так желал услышать: — Я люблю тебя, Ноа.

Глава 19

Дело, которым Адди занималась с тех пор, как ушла от Розы, и которое наполняло ее радостью и гордостью, было шитье занавесей. В их изготовлении не требуется особой премудрости, однако Адди, несмотря на свои ограниченные способности к шитью, делала это умело и с удовольствием. А почему бы это дело не расширить? Одинокие мужчины в Дедвуде жили в почти пустых домах, не имея ни времени, ни желания и умения их как-то обустроить. Почему бы им не воспользоваться платными услугами кого-то, кто смог бы им сделать все нужное. Более того. Все предсказывают к весне наплыв новых жителей благодаря хорошим перспективам золотодобычи, наличию телеграфа, ежедневных рейсов дилижансов; а теперь еще и церковь построили, и школу откроют к осени. Дедвуд приобретал все атрибуты развивающегося города, которому предопределено большое будущее. Когда сюда приедет больше женщин, «Занавеси и портьеры от Адди» будут к их услугам.

В магазине мистера Фарнума, торговавшего всякой всячиной, Адди заказала много поплина и ситца, лент, тесьмы и кружев. Все это прибыло с помощью Тру Блевинса во второй половине марта, в числе двадцати телег, нагруженных до предела разнообразными товарами, начиная от холодильных ящиков до оконного стекла, а также латунного колокола диаметром двадцать четыре дюйма для первой церкви Дедвуда. Адди поместила объявление в «Дедвуд кроникл»: «Высококачественные портьеры и занавеси ручной работы из моего материала с отделкой. Спросить мисс А. Меррит, Маунт Морайа-роуд».

Ее первой клиенткой стала будущая миссис Ноа Кемпбелл, заказавшая занавеси для своего дома, в который они с мужем въедут в июне.

Вторым клиентом был священник, преподобный Бертл Матесон, прибывший дилижансом в начале апреля.

Адди наконец решила присоединиться к Обществу женщин, которое взялось обустроить бревенчатый дом для священника. Члены Общества выскребли и вычистили его, покрасили и отполировали рамы, выкрасили печь и выткали половики. Адди вызвалась сделать занавески на окна.

Но она заболела гриппом и два дня не работала. Когда же почувствовала себя лучше и закончила занавески, преподобный Матесон уже въехал в дом.

В тот день, когда она доставила занавески в его дом, была настоящая весна. Солнце ярко светило, и воздух был напоен свежим ароматом сосновых иголок, омытых дождем накануне вечером. Было очень тепло, так что Адди оставила пальто дома и только набросила шаль с бахромой на свое голубое платье. Она упаковала занавески в корзину, положив туда также молоток и крюки, чтобы их повесить.

Она постучала в дверь, ожидая, что ее откроет пожилой священник. Каково же было ее удивление, когда на пороге появился молодой человек старше ее, быть может, всего на пару лет. Он был одет в коричневые брюки и белую рубашку с расстегнутым воротом и закатанными рукавами. У священника были красивые глаза, вьющиеся волосы цвета вишневого дерева, приятные черты лица.

— Преподобный Матесон?

— Да. — Он улыбнулся, показав ряд превосходных зубов.

— Меня зовут Аделаида Меррит. Я — член Общества женщин и принесла занавеси для вашего дома.

— Входите, мисс Меррит. — Он протянул руку и обменялся с ней рукопожатием. Проведя ее в дом, он оставил дверь открытой, и солнечный свет затопил переднюю комнату. Он стоял, слегка расставив ноги, и глядел на нее непринужденно и дружелюбно.

— Какой прекрасный день! И какой замечательный сюрприз!

Ей показалось, что последние слова относились не только к занавесям в ее корзинке. Он улыбался ей, лицо его выражало глубокую симпатию.

Его молодость поразила Адди. Узнав его имя — Бертл, она почему-то подумала, что это должен быть пожилой холостяк, так как их предупредили, что у священника нет жены. Адди спросила Сару, уже встречавшуюся с ним, что он из себя представляет. Та ответила только, что у него приятная внешность.

Он полностью отвечал этим словам, стоя перед Адди полный интереса к ее персоне.

— Так вы говорите, занавеси?

— Да. Я открыла свое дело по их изготовлению и вызвалась сделать занавески для вашего дома. К сожалению, они не были готовы к моменту вашего вселения, так как я болела гриппом.

— Гриппом?! Я очень сожалею. Надеюсь, сейчас вы чувствуете себя лучше.

— Да, намного лучше.

Он продолжал улыбаться, так что Адди даже почувствовала некоторую неловкость. Потом резко повернулся, как будто вспомнив что-то.

— Давайте посмотрим.

Он взял корзинку из ее рук и поставил ее на квадратный стол.

— Покажите, что вы сделали.

Когда она вынимала занавеси из корзинки, он обратился к ней:

— Но вы должны разрешить мне заплатить вам.

— Нет, что вы! Это мой вклад в общее дело. К сожалению, я не слишком хорошо готовлю, поэтому я не принесла никакого печенья. И я не слишком люблю выделывать коврики, так что я ничего не сделала и по этой части. Но что касается портьер и занавесей, с этим делом я знакома. Я также принесла и приспособления, чтобы их повесить и укрепить.

Занавеси были сделаны из поплина в мелкий рубчик, с белыми узорами на белом же фоне и вертикальными полосами.

— Конечно, на белом грязь и сажа будут виднее, чем на цветном, так что эти занавеси надо будет регулярно стирать. Но эта комната довольно темная, и я подумала, что такие светлые занавеси смогут ее немного оживить.

— Конечно, смогут. Вы правы, мисс Меррит. Мисс Меррит, не правда ли?

Она посмотрела в его глаза цвета морской волны.

— Да, мисс, — ответила она, и его улыбка стала шире и ярче.

— Мисс Меррит, — повторил он. Наступило молчание.

Она чувствовала себя довольно неловко под его пристальным взглядом.

— Итак, — он хлопнул в ладоши, потер их и продолжил: — Можно я помогу вам их повесить?

Часы, которые она провела в доме Бертла Матесона, были, пожалуй, наиболее удивительными в ее жизни. Он вел себя совсем не как священник. Сначала он взял ее шаль, сложил ее и повесил на спинку стула. Потом еще выше закатал рукава рубашки, встал на стул и начал загонять крюки в верхнюю часть оконных рам, в указанные ею места. И все время говорил и говорил, прерывая свою речь смехом, задавая ей многочисленные вопросы о ней самой и о городе и рассказывая о себе. Он только что закончил семинарию и был полон рвения поработать как следует на своем первом посту. Отец его был священником в Пенсильвании, мать умерла. У него две сестры, обе старше его и замужем. У него был стригущий лишай, из-за которого он лишился половины волос. Тогда он поклялся, что, если Бог поможет ему восстановить волосы, он посвятит свою жизнь служению Ему и станет священником, как и отец. Он откликнулся на предложение из Дедвуда, потому что увидел в нем возможность хорошего начала: новая церковь, установление прочных связей с прихожанами. Он любит ловить рыбу, читать Диккенса, петь и наблюдать закаты.

— Ну, здесь вы не увидите закатов, — заметила Адди.

— Почему же, увижу. Просто они бывают здесь немного раньше.

Его оптимизм был заразителен, а когда он смотрел на нее, она не могла отвести свой взгляд.

— Быть может, мы понаблюдаем закат как-нибудь вместе, — предложил он, глядя ей в глаза.

— Ну, я не думаю. — Она протянула ему занавеску. Он встал на стул, повесил ее, спустился и принял свою обычную позу, уперев руки в бока.

— А почему бы и нет?

— Спросите любого в городе, — ответила она, отвернувшись и беря свою корзинку и шаль, после того как была повешена последняя занавеска.

Он пошел за ней и проговорил ей вслед:

— Я наболтал много лишнего, мисс Меррит. Извините меня. Вы уже убегаете?

Она набросила шаль на плечи, положила молоток в корзинку, повесила ее на руку и повернулась к нему.

— Я вас прощаю. И я вовсе не убегаю. Занавеси повешены, и я просто ухожу.

— Вы действительно не убегаете?

— Действительно, — слегка солгала она.

— Хорошо. Еще раз спасибо, мисс Меррит. — Он крепко пожал ее руку, улыбаясь и глядя на нее небесно-голубыми глазами. — Вы придете завтра на церковную службу?

— Да.

— Тогда до завтра.

Она ушла в некотором смятении. Священник! Такой молодой, смелый и привлекательный! Она не помнила, чтобы обычный мужчина проявлял к ней здоровый интерес. Так приятно было сознавать, что ты кому-то нравишься, кто-то ухаживает за тобой, с кем-то можно перемолвиться веселым словечком, как это принято между молодыми. Ничего подобного не было в ее жизни. Конечно, он не мог знать о ее прошлом. Но скоро узнает…

На следующее утро Сара и Адди направлялись на службу в церковь вместе с Ноа и Робертом, как договорились заранее. Когда они подошли, преподобный Матесон стоял снаружи у входа и пожимал руки своим новым прихожанам.

— А-а-а, мисс Меррит, — обратился он к Саре, пожимая ей руку; он познакомился с ней раньше. Он также приветствовал Ноа. — Скоро я буду совершать обряд вашего бракосочетания. Как приятно видеть вас вместе. А вот и другая мисс Меррит, которая украсила мой дом вчера. — Он задержал руку Адди в своей, и его улыбка, обращенная к ней, была более радостной. В черном костюме и белом воротнике он прекрасно выглядел. Солнце ярко освещало его каштановые волосы и ослепительно белые зубы.

— Занавеси придают дому такой уютный вид. Еще раз большое спасибо.

— Не стоит благодарности.

Стоя позади Адди, Роберт наблюдал с легкой неприязнью нескрываемый интерес к ней нового мужчины.

— Я подумал, что я мог бы как-нибудь нанести визит вам и вашей сестре и официально поблагодарить вас, как основателей Общества женщин, которое, я уверен, сыграет важную роль в благотворительной и другой общественной деятельности нашей церкви.

— Это Сара основала Общество, а не я.

— Тем не менее, вы позволите нанести этот визит?

— Да, конечно. Мы будем счастливы принять вас. Разрешите представить вам нашего друга Роберта Бейсинджера.

Матесон крепко пожал ему руку и улыбнулся. Улыбка Роберта была несколько принужденной. Глаза его оставались серьезными.

Когда они прошли дальше, Роберт прошептал на ухо Адди:

— Кажется, ты произвела впечатление на нашего нового священника.

— Все, что я сделала, Роберт, это новые занавеси на окна его дома. — В этот момент они вошли внутрь, и все разговоры прекратились.

Преподобный Матесон произнес вдохновенную речь. Это не была проповедь. Он поблагодарил горожан за теплый прием, мистера Пинкни за предоставленный участок земли, всех жителей за прекрасную новую церковь, дам из Общества женщин за уютный дом, и в особенности мисс Аделаиду Меррит за новые занавеси. Затем он кратко рассказал о себе, вызвав смех присутствовавших (кроме Роберта Бейсинджера), когда коснулся истории со стригущим лишаем, из-за которого он стал священником. Он объявил о своем намерении в самом скором времени организовать класс по изучению Библии детьми, посетить дома прихожан в городе и даже отправиться на участки добычи золота, чтобы лично пригласить живущих вдали от города присоединиться к приходу. Он также пригласил членов Общества женщин стать отделением церкви и использовать ее помещение для своих собраний. Он предложил спеть гимн и сам затянул начало. Все подхватили так громко, что новое здание чуть было не зашаталось.

После службы Матесон опять встал в дверях. Однако Роберт провел Адди мимо него, не остановившись.

Адди вырвала руку и бросила:

— Это грубо, Роберт.

— Держись в стороне от этого человека, — приказал Роберт.

— Роберт! — резко произнесла возмущенная Адди и остановилась. — Это — священник. Кроме того, я не собираюсь следовать твоим приказам.

Роберт опять взял ее за руку и повел вперед.

— Иди, иди, Адди. Неудобно, люди смотрят.

— Ну и что, ничего удивительного. Все видели, как ты выскочил из церкви и демонстративно не попрощался со священником. Пусти меня, я пойду одна.

Она вырвалась и пошла отдельно, а Роберт следовал в стороне, мрачный и злой. Когда они подошли к дому она остановилась на пороге и повернулась к нему, явно не желая, чтобы он вошел внутрь.

— Мне не нравится твое поведение собственника Роберт. Благодарю тебя за то, что ты проводил меня, но можешь больше этого не делать, если не в состоянии вести себя вежливо и приветливо с теми, кто так же ведет себя со мной.

Она повернулась и вошла в дом, оставив его, кипящего от недовольства, на ступеньках крыльца. Он резко повернулся и зашагал вниз, встретив Сару и Ноа, поднимавшихся к дому.

— Роберт, послушай, — начал было Ноа, видя, как он решительно шагает с грозным выражением лица. — Что-нибудь не так?

Роберт повернулся к Саре.

— Скажи своей сестре, что все прекрасно. Если она хочет, чтобы было так, мне все равно. Прекрасно! — Он резко отвернулся и пошел дальше. Сара с удивлением посмотрела на Ноа.

— Как ты думаешь, что все это значит?

— Наверное, из-за нового священника. Он, кажется, как говорится, немножко пал на Адди.

Бертл Матесон появился в этот же день ближе к вечеру. Адди открыла дверь на стук и очень удивилась.

— Как, это вы, преподобный Матесон?! — На нем был черный костюм и белый воротник. Глаза его были голубыми, как небо над головой, а ресницы такой длины, что пожилые дамы сказали бы, что ему следовало родиться девочкой.

— Мне было так одиноко в моем доме. Надеюсь, вы не против, что я пришел, не предупредив.

— Нет, нисколько.

— Можно войти?

— Сары нет дома. Они с Ноа пошли в свой будущий дом, чтобы немного прибраться.

— Может, пойдем погуляем?

«Погулять?!» Это будет поистине боевой день для миссис Раундтри, когда она узнает, что бывшая проститутка Ив провела часть воскресного дня, прогуливаясь с новым священником городской церкви.

— Прекрасный денек! — Он сощурился от солнца. — Настоящая весна. Мне кажется, я слышал крики квакш у ручья.

Он посмотрел на нее с обезоруживающей улыбкой.

— Нет, гулять не пойдем, — ответила она.

— Почему?

— Вам не следует этого делать.

— Разрешите мне судить о том, что следует и чего не следует мне делать.

— Пожалуйста, преподобный Матесон. Я не могу идти гулять с вами.

— Это потому, что вы работали у Розы?

Адди побледнела, застыв, чувствуя, что бледность сменяется ярким румянцем. Она не знала, как ответить. Бертл Матесон положил руки на бедра и поставил одну ногу на порог.

— Я кое-что выяснил вчера после ваших слов.

— Тогда вы понимаете, насколько неуместным будет наше появление вместе.

— Вовсе нет, «Не судите, да не судимы будете».

Она с изумлением посмотрела на него долгим взглядом.

— Вы сумасшедший, — прошептала она.

— Я считаю, что вы очень красивая женщина, Аделаида Меррит. Вы одиноки, и я одинок. Сегодня прекрасный весенний день, и мне очень хочется пригласить вас на прогулку. Разве это сумасшествие?

Она уставилась на него, онемев. Она давно уже не считала себя хорошенькой. Когда она смотрелась в зеркало, она видела бывшую проститутку, толстую, со стрижеными под мальчика волосами, еще не совсем светлыми и с сединой, одетую в простое платье с высоким воротником, которая не могла сделать так, чтобы любимый ею мужчина предложил ей выйти за него замуж.

Бертл Матесон же видел женщину, лицо которой обрамляли слегка вьющиеся белокурые волосы, как у девочки. Он видел женщину, которая четыре месяца ела приготовленные ею самой ужасные на вкус блюда, похудела от этого и стала изящной. Он видел гладкую, нежную кожу и ясные глаза, выражающие удивление по поводу того, что он находит ее привлекательной. И это последнее ему нравилось не меньше, чем ее красота.

— Просто погуляем, — настаивал он. Они пошли в сторону от города вдоль ручья к лесу, через холмы и вдоль потоков, взбухших от таявшего снега, по берегам которых гнездились зверьки и птицы и стояли ивы, чьи ветви, нависшие над водой, казались ярко-красными, готовясь одеться листьями. Они говорили о городе и его людях, о рождественском концерте, о Саре и Ноа и трудном начале их романа, о природе и о том, появится ли в этом году форель в горных потоках. Они посидели на глыбе песчаника, греясь на мягком послеполуденном солнце, и смотрели, как дрозд добывает себе пищу.

— Расскажите мне о мистере Бейсинджере, сопровождавшем вас в церковь сегодня утром, — попросил Бертл.

Она объяснила, что Роберт старый друг еще с тех времен, когда она жила дома, и что она любит его с детства.

Бертл долго молчал. Где-то в ветвях, позади них, зашуршал бурундук.

— Ну что же, — произнес священник. — Теперь я знаю, на что мне рассчитывать.

Тем временем Ноа и Сара занимались домом, где им предстояло жить после женитьбы. Во дворе Ноа чистил печную трубу, а на него, склонив голову, с любопытством глядела сорока, которая вдруг резко взлетела, мелькнув белым брюшком, и села там, откуда можно было лучше за ним наблюдать. Сара только что окончила мыть окно на втором этаже. Облокотившись на подоконник, она тоже глядела на Ноа. На ней была коричневая миткалевая юбка, белая блузка с закатанными рукавами и фартук с нагрудником.

Ноа присел на корточках и посмотрел вверх.

— Ты уже закончила?

— Окна вымыла. Но мне бы хотелось заняться матрацем.

— Подожди, пока я почищу трубу. Я к тебе сразу поднимусь.

Он продолжал возиться с трубой, а Сара осталась у открытого окна, греясь на солнце и глядя на сороку, к которой присоединилась еще одна. Казалось, птицы тоже чувствовали ароматы весны, поднимавшиеся от земли. Сара глядела вдаль, туда, где стояли ивы, на ветвях которых набухали почки. Она перевела взгляд на Ноа, на его темно-русую голову и мускулистые плечи, двигавшиеся в унисон с руками, когда он орудовал щеткой. Закончив, он поднял трубу, посмотрел внутрь и положил на землю. Потом поднялся, вымыл руки над эмалированным ведром, вытер их тряпкой, которую вынул из заднего кармана брюк, и вошел в дом.

Она услышала его шаги на лестнице и отошла от окна.

— Вот и я, — объявил он, входя в комнату. — Ну, давай перевернем этот матрац. — Он втиснулся между кроватью и стеной, и они вместе перевернули и сложили матрац.

— Тяжелый, прямо как большой мешок с овсом, — заметил он.

— Он на вате, — объяснила Сара, наклонившись, чтобы взбить матрац и расправить в тех местах, где виднелись следы от веревок на бело-голубом тиковом чехле.

Ноа стоял у спинки кровати, позади нее.

— Нам также потребуются простыни и одеяла.

— Я это возьму на себя. — Сара продолжала взбивать матрац.

— И подушки.

— Будут и подушки.

Он пристально смотрел на ее спину. Она так энергично взбивала матрац, что юбки ее ходили ходуном.

— И покрывало.

Она оглянулась через плечо и быстро выпрямилась.

— Ноа! — упрекнула она. Он ухмыльнулся.

— А с другой стороны, кому нужны простыни, одеяла и подушки сейчас?

В мгновение ока она оказалась под ним, лежащей на спине на матраце. Вокруг в солнечных лучах плясали пылинки. Снаружи тараторили сороки, в доме же стояла тишина. Глаза его потемнели, в них горел лукавый огонек, который погас и уступил место другому огню. Он привстал на локтях, вглядываясь в ее лицо.

— Но, Ноа, мы…

— Не надо, Сара, не говори ничего. Я знаю, что можно и чего нельзя…

Он склонился и поцеловал ее, сначала легко, как бы небрежно. Потом поднял голову и посмотрел ей в глаза. Склонившись снова, он целовал, играя ее губами, сначала целуя верхнюю, потом нижнюю, щекоча их усами и усиливая страстное нетерпение,

Он опять поднял голову, и взгляды их встретились. Его пальцы ласкали ее шею. Губы ее были полураскрыты, дыхание участилось. Он целовал ее все горячее, обнимая и гладя ее тело. Былая сдержанность была забыта. Быть может, весна тому причиной, но их поцелуи стали подобны набухающим почкам на ивах. Они вели битву, каждый за себя, за более полные ощущения от неполного слияния. Прижавшись ртом к ее губам, он ласкал ее грудь под фартуком и блузкой. Сара издала легкий стон. Тесно прижавшись друг к другу, они лежали, прерывисто дыша. Наконец они разомкнули объятия.

— О-о-о, Ноа, — прошептала Сара. — Ты все так усложняешь.

— Разве?

— Да, очень.

— Ты не думала так раньше.

— А теперь думаю. Мне трудно сдерживаться.

Он улыбнулся и нежно прикоснулся к ее подбородку.

— Вот это я и хотел услышать.

Они продолжали лежать рядом, наслаждаясь близостью, прикосновениями рук, теплыми солнечными лучами, падавшими на них через раскрытое окно. Полежав еще немного и глядя в потолок, они повернули головы и изучающе посмотрели друг на друга.

— Я, пожалуй, пойду и притащу эту трубу в дом.

— А я, пожалуй, постелю простыни.

Они улыбнулись. Он сел на кровати и потянул ее за собой.

Явное расположение, которое преподобный Бертл Матесон стал выказывать Адди, всколыхнуло жителей города. Куда бы ни пошел Роберт Бейсинджер, он слышал шепоток за своей спиной, а иногда ему прямо задавали вопросы: «Правда, что священник ухаживает за Адди?», «А что происходит между вами и Адди?», «Люди считают вас парочкой, после того как ты вытащил ее от Розы». «Вообще, нехорошо — священник и девица легкого поведения».

С каждым таким вопросом в нем росло раздражение. На его фабрике работники язвительно замечали, что хозяин, наверное, надышался паров ртути, отравивших его организм и, соответственно, настроение. Один раз Роберт даже обрушился на Ноа, когда они обедали вместе у Тедди Рукнера и Ноа заметил:

— Я слышал, что Матесон собирается организовать подобие весенней ярмарки для сбора средств на издание сборника церковных гимнов и сооружение еще нескольких скамеек.

Роберт стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Черт побери, Ноа! Почему, куда бы я ни пошел, я должен со всех сторон слышать имя этого человека?!

Ноа не ожидал такого взрыва и сдержанно ответил:

— Извини, Роберт. Это была совершенно невинная фраза.

— Тогда говори поменьше невинных фраз, во всяком случае, с именем Матесона. Он не кто иной, как проклятый развратник!

Ноа промолчал, ел кусок оленины, пил кофе и смотрел, как Роберт ковыряет свою порцию.

После некоторой паузы Ноа сделал еще глоток и спросил:

— Когда ты в последний раз виделся с Адди?

— Какое тебе дело?

— Все-таки?

Роберт взглянул на Ноа.

— Три с половиной недели тому назад.

— Три с половиной недели. — Ноа опять помолчал. — Ну и что, поумнел за это время?

Роберт вспыхнул, швырнул вилку на стол и ткнул пальцем в сторону Ноа.

— Послушай, Кемпбелл, я не намерен выслушивать твое хамство!

Ноа изобразил благородное удивление на лице.

— Ты должен выслушать от кого-нибудь то, что следует. Теперь все в городе говорят, что ты огрызаешься, даже когда с тобой просто здороваются на улице. Половина рабочих на твоей фабрике готова уйти, потому что с тобой стало невозможно ладить. Я иногда хочу дать тебе по заднице так, чтобы она у тебя распухла до подмышек. Что с тобой происходит, Роберт? Ты же любишь Адди.

Роберт молча уставился на него.

— Ты же влюблен в нее с пятнадцати лет, и ты так боишься признаться в этом, что даже готов позволить Матесону увлечь ее и никогда не постучаться в ее дверь, чтобы положить этому конец.

— Она велела мне больше ее не беспокоить.

— Да, но после того, как ты повел себя как последний болван в то первое воскресенье после приезда Матесона. И почему же, ты думаешь, она сделала это?

— Откуда я знаю? И вообще только черт может понять женщину.

— А тебе не кажется, что она пыталась попугать тебя, чтобы ты наконец решился на что-то?

— Ноа, она мне прямо сказала, что больше не хочет меня видеть.

Ноа всплеснул руками.

— Ты ничего не видишь и не понимаешь! Открой глаза! Женщина любит тебя.

Роберт продолжал хмуриться.

— А почему, ты думаешь, она ушла от Розы? Почему опять стала блондинкой? Почему начала свое дело по изготовлению занавесок, вступила в Общество женщин, хочет стать уважаемой женщиной? Чтобы быть достойной тебя. А ты, недоумок, не видишь этого. Неужели ты не понимаешь, сколько решимости и выдержки потребовалось ей, чтобы сделать хотя бы одно из перечисленного мной? Куда бы она ни пошла, она видит мужчин, с которыми спала, и женщин, которые знают это. Но она встречает их взгляды с твердостью, как бы говоря: «Это все в прошлом, я стала другой, я хочу вести приличную жизнь» А ты, собираешься ты помочь ей или нет?

— Я думал, она хочет всего этого с Матесоном.

— Чепуха! — Ноа швырнул салфетку на стол. — Но если ты не будешь вести себя умнее, произойдет то, что ты предполагаешь, потому что он преследует ее, и ее голова может закружиться рано или поздно. Особенно принимая во внимание, что он священник. Можешь себе представить, какой победой для такой женщины, как Адди, окажется замужество за подобным человеком. Она тогда утрет нос всем в городе.

— Адди не будет так высокомерно себя вести. Она совсем не такая.

— Вот видишь. Ты ее хорошо знаешь и сразу встаешь на ее защиту.

Роберт подумал немного и покачал головой.

— Не знаю. Она отвернулась от меня, бросила меня, как вьюшку от печки, сразу же после того, как увидела его. Это больно.

— Может быть. А может быть, и ей больно. Ты думал об этом когда-нибудь?

Роберт не ответил. Ноа наклонился вперед, облокотившись на стол.

— Помнишь, я однажды сказал тебе, что я ревновал, так как думал, между тобой и Сарой есть какие-то отношения. Ты помнишь, что ты мне сказал в ответ? Что у тебя всегда была Адди на уме. Так осуществи это на деле, чего ты ждешь?

Роберт плохо спал в эту ночь. Он думал о словах Ноа. Он думал об Адди, о том, как хорошо она выглядит, когда ее волосы приобрели натуральный цвет, какой стройной она стала после ухода от Розы, как прилично она стала одеваться, как поборола свой страх выходить из дому и открыла вполне солидное дело.

Ноа прав. Если он не поторопится, он может потерять ее навсегда, и эта мысль была непереносима.

На следующий день, без четверти четыре пополудни, Роберт стоял перед зеркалом в своей комнате в Центральной гостинице. Он только что вернулся из бани и магазина Фарнума и надел все новое. Борода и усы были аккуратно подстрижены, волосы тщательно приглажены. От него пахло геранью. Он поправил жилет, лацканы, воротничок, пестрый галстук, потом опустил руки.

«Иди, Роберт, — сказал он себе, — делай предложение, пока его не сделал этот священник».

Он надел шляпу, вместо трости взял букет диких голубых ирисов из стакана с водой и вышел из комнаты.

Стоял один из тех благоухающих весенних дней, которые так редки, что хочется их буквально законсервировать, когда стоят тишина и покой, когда так тепло, что возникает желание опуститься на землю под деревом и смотреть на бег облаков.

Роберт тщательно продумал время дня для своей акции. Четыре часа… Сара еще в редакции, Адди закончила основную часть своей ежедневной работы.

На пути к дому он репетировал, что будет говорить.

«Привет, Адди, ты прекрасно выглядишь сегодня». — Нет, он должен сказать что-нибудь получше.

«Я пришел, чтобы извиниться, Адди, и сказать, что ты смелая и удивительная женщина, а я был круглый дурак». — Нет, это глупо.

«Привет, Адди. Я пришел пригласить тебя на прогулку». — (Ей нравится гулять, ведь она много гуляла с этим священником.) Но он не хотел рисковать, так как во время прогулки ему могло попасться слишком много людей, так что этот вариант отпадал.

«Привет, Адди, я принес тебе ирисы. Они собраны сегодня утром в верховьях ручья».

Дверь дома была широко открыта, и солнечные лучи падали на пол холла. Роберт почувствовал запах готовящегося ужина, но в кухне и в комнатах было тихо. Он постучал и стал ждать, сердце его билось где-то в горле.

Он услышал скрип стула и шаги.

Все подготовленные слова провалились в памяти.

Адди предстала перед ним в юбке с белыми и синими полосами и голубой блузке с высоким белым воротником и белыми накрахмаленными манжетами. Поверх был надет белый фартук с нагрудником и кармашком. На среднем пальце правой руки надет серебряный наперсток. Ее светлые волосы обрамляли лицо короткими локонами. К ней вернулась былая стройность и изящество. Она застыла на пороге.

— Привет, Роберт, — спокойно сказала она. Он снял шляпу и прокашлялся, запнувшись.

— Привет, Адди. — Голос его звучал хрипло и неестественно.

Она ждала и молчала. Ее кожа была гладкой и нежной, легкий румянец покрыл щеки. Откуда-то появился Рулер и уселся, греясь на солнце и глядя на них.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Адди.

— Я пришел повидаться с тобой, — ответил он.

— Это я вижу. А чего ты хочешь? — Она говорила мягко и сдержанно.

— Прежде всего извиниться.

— Ну, в этом нет необходимости.

— Когда я виделся с тобой в последний раз, я был не в себе. Я был груб со священником и резок с тобой. Прости меня.

— Я тебя прощаю.

Он стоял на солнце, а она в тени, но солнечный луч освещал ее правое плечо и часть юбки. Проходили минуты, но они продолжали молчать.

Наконец она спросила:

— Это для меня?

— О-о-о, да… — Он вручил ей цветы. Часть стеблей поломалась в его руке, ладонь стала зеленой. — Они собраны в верховьях ручья выше фабрики. Они там растут в изобилии.

— Спасибо. Очень красивые цветы. — Она опустила голову, чтобы понюхать их, а он смотрел, как солнце заиграло в ее волосах. Адди подняла голову и отступила в тень. — Я пойду поставлю их в воду. Заходи, Роберт. — Повернувшись, она направилась в дом.

Он последовал за ней, растерянный, переступив через два больших пятна, оставленных солнечными лучами, проходившими через занавеси на кухне. На столе лежала ее работа рядом с подушечкой для иголок и недопитой чашкой кофе. Рулер медленно проследовал в кухню и занял позицию у плиты. Адди налила воды в стакан, поместила в него ирисы и поставила на стол.

— Садись, Роберт. Налить тебе кофе?

— Нет, спасибо.

Он сел, она тоже села наискосок. Он положил свою шляпу на стол, рядом с ее работой. Появилась муха и села на край ее чашки. Она согнала ее медленным движением руки. Спокойствие ее его просто ужасало. После продолжительного молчания он спросил:

— Как ты поживаешь, Адди? — Взгляды их встретились.

— Хорошо, все в порядке. Очень занята. Получила много заказов.

— Это хорошо

— Да, конечно. Лучше, чем я ожидала. Ты не возражаешь, если я буду шить, пока мы беседуем?

— Нет, давай, конечно.

Она взялась за работу, такая спокойная, отчужденная, безразличная, что у него комок встал в горле. Она вела себя с ним точно так же, как и он, с тех пор как она поселилась в этом доме. Как же он был глуп!

— Ты очень хорошо выглядишь.

Глаза ее загорелись, потом потухли… Она вернулась к работе. Стежок, стежок, еще стежок.

Хорошо выглядела?! Просто потрясающе! Цветы рядом с ней бледнели. Он не мог отвести от нее взор.

— Ты продолжаешь встречаться со священником?

— Да, я вижусь с ним.

— У тебя к нему какие-то чувства?

Она бросила на него быстрый взгляд, не дольше одного стежка, потом опустила глаза.

— Это вопрос сугубо личный, Роберт.

— Нет, я хочу сказать…

Стежок, стежок… Игла так и сновала.

— Я хочу спросить, питаешь ли ты чувство симпатии ко мне?

Она остановилась. Глаза ее были устремлены вниз.

Потом игла опять задвигалась.

— Я всегда питала к тебе чувство симпатии, Роберт.

— Тогда почему… — Он потянулся вперед и взял ее за правую руку, чтобы она остановилась. — Почему ты не посмотришь на меня?

Но Адди не поднимала глаз. Он подождал несколько секунд, потом встал, вынул работу из ее рук и положил рядом на стол, опустился на колени возле ее стула, взял ее руки в свои и посмотрел в ее красивое, бледное лицо.

— Адди, я пришел, чтобы признаться, как я люблю тебя. Я люблю тебя так давно, что даже не знаю, было ли время, когда я еще не любил тебя.

Она подняла свои прекрасные зеленые глаза. Они лучились.

— Это правда?

— Да. И я хочу жениться на тебе.

Она изо всех сил старалась сдержать слезы.

— О-о-о, Роберт, — прошептала она, — почему ты так долго ждал?

Их объятие было быстрым и бурным. Он так крепко прижал ее к себе, что слезы брызнули у нее из глаз. Она обняла его за шею, и они застыли, глаза их были закрыты, его бородатая щека покоилась на ее бледном подбородке. Потом он слегка отступил, приподнялся и поцеловал ее в щеку. Она взяла его лицо обеими руками, забыв про наперсток на пальце. На этот раз их поцелуй был очень долгим, у него был привкус кофе, аромат герани, в нем было воспоминание о всех прошедших годах, обо всем, что их разлучило и опять привело друг к другу. Потом он спрятал свое лицо на ее груди и прошептал:

— О, Адди, я так тебя люблю, мне так плохо было без тебя все это время.

— Мне тоже.

Она гладила его шею, затылок и плечи, а он целовал ее лицо, ее одежду.

— Я думала, мне придется выйти за него замуж, чтобы ты наконец понял, что любишь меня.

— А ты сама знала это? — Он отодвинулся, чтобы посмотреть ей в глаза.

Она кивнула, гладя его волосы, глаза ее были полны любви, ничем теперь не осложненной, быть может, впервые в их жизни.

— Да, уже довольно долго.

— Ноа вчера правильно со мной поговорил. Он сказал, что я могу тебя потерять, если не вытащу свою голову из песка, куда я ее спрятал, как страус.

— Ур-ра! Да здравствует Ноа!

Они опять поцеловались. Роберт все еще стоял на коленях рядом с Адди, она гладила его шелковистую бороду, ее левая рука обнимала его плечи, а он держал ее правую руку за палец с надетым на него наперстком. Время летело незаметно.

Он опять сел и, держа ее за руку, снимал и надевал наперсток на ее палец. Потом посмотрел ей в глаза.

— Ты не сказала, что любишь меня.

— Но я ведь люблю.

— Я хочу это слышать еще и еще.

— О, Роберт, я никогда в жизни никого не любила, только тебя.

— И ты пойдешь за меня замуж?

— Конечно.

— Даже несмотря на то, что церемонию бракосочетания будет совершать Бертл Матесон?

— Даже…

— Ему это не понравится.

— Он знал о моих чувствах к тебе. В первый же день, когда он пригласил меня на прогулку, я призналась, что люблю тебя.

— Правда?

Она кивнула, с любовью глядя в его глаза.

— Мы столько пережили, прежде чем оказаться здесь сейчас, правда, Адди?

— Да, но теперь все позади. — Она вновь поцеловала его. Он поднялся и поднял ее со стула, они стояли, тесно прижавшись друг к другу, словно символизируя конец их разъединения.

Наперсток упал на пол. Рулер бросилась к нему и стала с ним играть. Лишь звук наперстка, катающегося по полу, нарушал тишину в комнате.

Роберт поднял голову. Лицо его горело, дыхание было прерывистым. Он коснулся лица Адди. Оно так же пылало. Они посмотрели в глаза друг другу и засмеялись. От радости, удивления, облегчения.

— Нам будет о чем рассказать нашим внукам, а?

— О, Роберт, ты не станешь им все рассказывать?!

— Может быть, не стану. Во всяком случае, это будет для тебя угрозой, если ты не будешь придерживаться правильной линии поведения.

— Тебе не придется удерживать меня на линии. Я уже на нее встала и не сойду с нее.

— Нам надо сообщить обо всем Ноа и Саре.

— Они вряд ли очень удивятся.

— Скажем им сегодня вечером?

— Давай. Я постараюсь не испортить жаркое из лося. А ты найди Ноа и пригласи его на ужин. Тогда мы им и признаемся.

Роберт просиял. Он не думал, что будет так счастлив.

— Не беспокойся. Я найду его.

Глава 20

Роберт принес шампанское, его в город завозили много, принимая во внимание количество питейных заведений и богатство жителей. Лосиное жаркое, приготовленное Адди, оказалось вполне приемлемым вкупе с жареным картофелем и морковью и удивительно вкусным кукурузным хлебом. Настроение собравшихся за ужином было праздничное, даже до того как сообщили о причине встречи. Четверка друзей провела много приятных часов вместе еще до разлада между Робертом и Адди, так что их воссоединение уже явилось поводом для праздника.

Когда разложили жаркое, Роберт наполнил бокалы и поднял свой, взяв Адди за руку.

— Адди и я хотим сделать заявление, хотя оно, может, не особенно вас удивит. Но мы хотели бы, чтобы вы были первыми, кто узнает… — Глаза его загорелись, остановившись на Адди.

— Мы собираемся пожениться, — закончила она. Сара и Ноа заговорили вместе.

— О-о-о, Адди… Роберт, это прекрасно!

— Давно пора.

— Поздравляем. Ничего лучше и быть не может…

Сара поднялась и обошла вокруг стола, чтобы обнять их обоих. Ноа последовал за ней.

— Это как-то связано и со мной. Признаю, я довольно круто поговорил с тобой вчера, Роберт. Но я подумал: или я лишусь хорошего друга, или вобью немножко здравого смысла в твою голову. И когда же это событие свершится?

— Когда? — Роберт взглянул на Адди. — Мы еще не обсуждали этого. Все было решено только три часа назад.

Адди улыбнулась.

— Скоро, я надеюсь.

— Я тоже, — поддержал ее Роберт.

— Вы, полагаю, будете венчаться в церкви? — поинтересовалась Сара.

— Да.

— И обряд будет совершать Матесон? — спросил Ноа.

— Он ведь священник, — ответил Роберт.

— Хочу предложить тост, — провозгласил Ноа. — За Роберта и Адди, которые полностью принадлежат друг другу. Пусть день вашей свадьбы будет безоблачным, и такой же будет вся ваша жизнь!

У них было много тем для разговора — две свадьбы, два дома, четыре судьбы, тесно связанных друг с другом ко всеобщему удовольствию. Они обсудили даты, порядок празднования, приготовление дома к событиям, решив, что он вполне подойдет для Роберта и Адди, когда они поженятся через неделю после бракосочетания Сары и Ноа и их переезда в свой дом.

Они посмеялись над упрямством Роберта, которому потребовалось так много времени, чтобы сделать Адди предложение. Они также представили себе реакцию Бертла Матесона на просьбу совершить церемонию бракосочетания женщины, за которой он ухаживал, с другим. Они даже поговорили о Розе и ее заведении. Это был хороший знак, что данная тема не была для них табу. Быть может, стоит пригласить некоторых девушек от Розы на свадьбу Адди, ведь им было бы так приятно? А миссис Раундтри, не будет ли ее взор источать смертельный яд?

Ужин давно закончился, тарелки и блюда убраны в раковину, а они все еще сидели за столом, тихо переговариваясь, не торопясь завершить вечер. Роберт наклонился вперед, почти полулежа, облокотившись на руку и крутя свой стакан на скатерти. Он произнес задумчиво:

— Да, ты прав, Ноа. Я не могу представить себе другую пару, так созданную друг для друга, как мы с Адди. Мы прошли через многое и все оставили позади: ее побег из дома, пребывание в заведении Розы, наконец, то, что сделал с ней ее отец… Что может быть тяжелее, чем это? Но мы пережили все, и теперь наша свадьба, как свежий ветер, принесет много нового в нашу жизнь.

Наступило молчание, которое нарушила Сара, заговорив с некоторым напряжением в голосе:

— А что сделал с ней отец?

Роберт оставил свой стакан в покое и поднял голову. Адди украдкой делала ему знаки, чтобы он не говорил ничего больше, на лице ее был написан ужас. Роберт выпрямился.

— Так что же сделал с ней отец? — спросила Сара Роберта.

Он смотрел то на одну, то на другую.

— А Сара не знает?

Лицо Адди стало пепельно-серым.

— Забудем об этом, Роберт.

— Чего я не знаю? — Сара переводила взгляд с сестры на Роберта.

— Да ничего. — Адди схватила свою чашку с блюдцем и вскочила со стула.

— Сядь, Адди, — тихо приказала Сара.

— Надо заняться мытьем посуды.

— Сядь, Адди, я говорю.

Ноа сидел неподвижно и молчал, не понимая, что происходит.

Адди села, поставила чашку с блюдцем обратно и устремила взгляд на Сару.

— Пожалуйста, объясни, в чем дело.

— Да ни в чем. Эта проблема нами с Робертом исчерпана. Ему не следовало заводить разговор об этом.

— Но он завел. А теперь я хочу знать, в чем все-таки дело. Что тебе сделал отец?

Глаза Адди заблестели. Она стукнула кулаком по столу, так что чашки и блюдца заплясали.

— Черт возьми, Роберт! Ты не имел права!..

— Адди, я очень сожалею. Но я думал, что ты давно уже рассказала сестре обо всем, после того как ты поделилась со мной. И вообще, если она не знает, как мог об этом узнать Ноа?

Вмешался Ноа.

— Боюсь, я не имею ни малейшего понятия, о чем идет речь.

— Конечно, ты знаешь. Ты упомянул об этом как-то, когда говорил мне о своем намерении жениться на Саре, помнишь?

— Не помню, Роберт, к сожалению, нет.

— Ты рассказал Ноа?! — крикнула Адди в ужасе.

— Нет, я ничего не говорил Ноа. Я думал, он знает. Думал, что ему рассказала Сара. Мы говорили тогда о вас, вот и все.

— Довольно! — резко бросила Сара. — Я желаю знать, что сделал отец Адди.

Адди зажала руки между коленями и опустила глаза.

— Ты не должна хотеть знать это, — прошептала она.

— Роберт! — потребовала Сара.

— Я не могу говорить об этом. Это должна сделать Адди.

— Ну хорошо. Тогда говори ты, Адди.

Адди продолжала глядеть вниз, слезы повисли на ее ресницах. Ноа сидел, скрестив руки, ничего не понимая.

— Да скажет мне что-нибудь наконец в чем дело! — крикнула Сара, стукнув кулаком по столу.

Все молчали.

Прошло несколько минут, и Роберт произнес извиняющимся тоном:

— Я виноват, Сара. Очень сожалею. Пожалуйста, не надо больше об этом.

— Я не могу согласиться, так же как и ты не согласился бы, если бы в таком тоне шла речь о твоем отце. Что же наш отец сделал?

Роберт протянул руку и сжал плечо Адди.

— Скажи ей, Адди. Скажи и покончим с этим.

Ноа стал подниматься из-за стола.

— Извините, но это, кажется, чисто семейное дело.

Адди схватила его за руку.

— Нет, останься. Если ты собираешься быть нашим родственником, ты должен это услышать тоже.

Ноа оглядел всех. Сару, с недовольным выражением лица глядящую на Адди, Роберта с виноватой миной, поникшую Адди. Он опустился на стул.

Адди облокотилась на стол и взяла в руки чашку. На правой щеке ее застыла слезинка, но она не плакала. Она казалась внешне спокойной и, не глядя ни на кого, изучая узор на своей чашке, начала говорить:

— Когда наша мать покинула дом, отец заставил меня занять ее место… в постели.

Роберт положил руку на ее запястье и надавил на него большим пальцем.

Ноа схватился рукой за подбородок, потом прижал ее к щеке.

Сара смотрела на сестру с открытым ртом.

— Я тебе не верю, — прошептала она. Адди встретилась с ее взглядом.

— Увы, Сара, это правда.

— Но… ведь тебе было тогда всего три года.

— Да, это так, — проговорила Адди с глубокой грустью. — Мне было всего три года, потом четыре, пять, десять, одиннадцать, двенадцать. А когда мне исполнилось шестнадцать, я не смогла больше это выносить, и тогда я убежала.

— Но наш отец был хороший, искренний, богобоязненный человек. Он не мог совершить такой отвратительный поступок.

— Да, он был именно хорошим, искренним, богобоязненным человеком с тобой. Но у него была вторая натура, Сара. А ты видела только ту, которую он хотел тебе показать.

Сара покачала головой, глаза ее были широко раскрыты от ужаса.

— Нет, я бы знала, я бы… да и ты бы…

— Ты хочешь сказать, я бы выдала это как-то? Сначала он вынудил меня дать обещание никому ничего не говорить, а потом мне было слишком стыдно…

— Но как он мог… — Рот Сары широко раскрылся. Казалось, она закричит, позовет на помощь.

— Он делал вид, что утешает меня, потому что я очень тосковала по матери. Он сказал, что это будет наш маленький секрет и я не должна никому ничего говорить. А тебя он заставил поверить в то, что перевел меня в отдельную комнату потому, что я писала в постель. На самом деле он хотел проникать ко мне в комнату незамеченным. А почему, ты думаешь, он не разрешал миссис Смит жить в доме вместе с нами? Потому что она…

— Нет! — вскричала Сара, вскочив. — Я не желаю больше слушать! Ты лжешь! — По лицу ее струились слезы. Глаза были широко раскрыты, лицо страшно побледнело. — Отец не мог такого сделать. Он любил нас и заботился о нас. Ты, ты клевещешь на него, а его больше нет, и он не может защититься.

Она, рыдая, побежала по лестнице наверх.

— Сара! — Ноа побежал за ней, прыгая через две ступеньки. Он услышал ее рыдания и вошел в комнату. Она лежала ничком на кровати в темноте.

— Сара, — нежно позвал он, сев рядом.

— Уходи! — Она извернулась и ударила его, не видя. — Не прикасайся ко мне!

— Сара, извини, я глубоко сожалею… — Он нащупал ее плечо и попытался повернуть ее и обнять.

— Не трогай меня, я сказала! Не трогай, не прикасайся ко мне никогда! — кричала она во весь голос. Он отдернул руку, а она продолжала, уткнувшись в подушку, рыдать так, что тряслась кровать. Он не знал, что делать, но хотел поддержать ее, помочь пройти через это испытание.

— Сара, пожалуйста, разреши мне помочь тебе…

— Мне не нужна твоя помощь, мне ничего не нужно. Только оставь меня в покое.

Ноа смотрел на расплывчатые очертания ее фигуры в темноте и слышал рыдания. Он подошел к окну и глядел в ночь, потрясенный, потерянный и беспомощный. Господи, ее отец, ее отец!.. Он был ей больше чем отец, он был ее воспитатель, пример для подражания. Она не только выучилась у него своей профессии, но восприняла строгие моральные принципы. По крайней мере, так она думала,

«Боже мой, какой опустошенной она себя должна теперь чувствовать!»

Он думал об Адди. Бедная, хорошенькая, обиженная и оскорбленная, простоватая Адди, которая несла в себе все годы эту тайну и оберегала сестру от страшной правды. Она убежала от отца, вступила в жизнь, ведущую к моральной и физической деградации, и он, Ноа, был одним из тех, кто способствовал ее унижению. Как он теперь посмотрит ей в глаза?

А Роберт, который случайно раскрыл ужасную правду?! Роберт, который никогда не обидит ни одно живое существо!

Ноа готов был оставаться здесь в темноте до тех пор, пока все не утихнет и не придет облегчение. Какой настоящий друг будет прятаться, когда приходит беда?

Сара рыдала громче и отчаянней, так что у Ноа буквально переворачивалось все внутри.

Он опять попытался ее успокоить.

— Сара, — начал он, подойдя к кровати, сев рядом с ней и касаясь ее вздрагивающей спины. — Сара, то, что было, уже не изменить.

Она резко приподнялась и закричала:

— Он был мой отец, понимаешь! Он был мой отец, а оказался лжецом, грязным лицемером, животным!

Ноа не знал, что сказать. Он продолжал сидеть на кровати и попытался обнять ее.

— Убирайся! — закричала она. — Оставь меня в покое! Оставь меня в покое!

Ее страстность и безумие ужаснули его. Он стоял рядом с кроватью в полной нерешительности, а она сидела на краю, тело ее поникло и сотрясалось от рыданий.

— Хорошо, хорошо, Сара. Я ухожу. Но я зайду завтра узнать, как ты себя чувствуешь. Ладно?

Она не ответила и продолжала плакать.

— Я люблю тебя, — прошептал он. Она осталась в той же позе, слезы лились из ее глаз. Внизу Адди сидела, тесно прижавшись к Роберту, через плечо которого было перекинуто посудное полотенце. Они тихо разговаривали. Когда Ноа вошел в кухню, они повернулись к нему, руки их были сплетены, как будто они боялись расстаться друг с другом.

Ноа остановился возле них. Все хранили напряженное молчание.

— Она в плохом состоянии, — тихо произнес Ноа.

— Пускай она выплачется, а потом я поднимусь к ней, — предложила Адди.

— Она не дает мне даже прикоснуться к себе.

— Ей нужно побыть одной какое-то время.

Ноа кивнул и продолжал стоять в грустном молчании.

— Адди, я очень, очень сожалею. Прости меня, — сказал он наконец.

— Что ж теперь делать? Мы должны постараться преодолеть это и сделать нашу жизнь счастливой.

— Я ничего не знал… Я имею в виду, когда я приходил и видел тебя у Розы, я… — Его взгляд перешел на Роберта, потом вернулся к Адди. — Это все очень неловко, но сказать об этом нужно. Я бы не приходил туда, если бы знал… Я думал, вы, девушки, вам… в общем, я думал…

Ей стало жаль его, и она прикоснулась к его руке.

— Да, так все думают. Что мы, девушки, без ума от этого. Но послушай, Ноа. Это не твоя вина. То, что сделал со мной мой отец… Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Я думаю, на сегодня в этом доме достаточно переживаний для одного дня.

Ноа перевел взгляд на Роберта.

— Роберт, — начал он и запнулся, подыскивая слова.

— Моя проклятая болтовня…

— Но ведь ты не знал.

— Саре это не поможет.

Они помолчали несколько мгновений, потом Ноа положил руки им на плечи и притянул к себе.

— Вы, ребята, хорошие люди, И вы будете счастливы, я знаю. И мы с Сарой тоже будем счастливы. Мы пройдем через это и станем двумя супружескими парами, которые будут играть в карты воскресными вечерами.

Они стояли в кружок, головы и руки их соприкасались. Ноа прервал молчание.

— Ну, мне надо идти. Скажите Саре, что я зайду завтра. Ты пойдешь к ней, Адди?

— Да, обещаю.

Ноа кивнул и слегка улыбнулся.

Мужчины пожали друг другу руки и опять обнялись. Молчаливый союз двух людей, не желающих расстаться. Наконец они отодвинулись друг от друга и прокашлялись, скрывая свои чувства.

— Увижусь с вами обоими завтра.

Наверху в своей комнате Сара неподвижно лежала на боку, сжимая мокрый носовой платок. Губы ее распухли, глаза болели. Время от времени ее тело сотрясали рыдания.

Теперь все сходилось. Абсолютно все.

Отец, которого жена бросила ради любовника, больше не женился, даже не встречался с другими женщинами. Адди после ухода матери была безутешна, мочилась в постель, перешла в другую комнату, свою собственную, становилась с годами все печальнее. Хотя с течением времени она должна была более или менее привыкнуть к отсутствию матери. Отец, сначала одобрявший появление Роберта в их доме, стал проявлять к нему антипатию, когда Роберт подрос и начал обращать внимание на Адди. Исчезновение Адди вслед за неудачами отца. Ее приобщение к древнейшей профессии, как продолжению ее роли дома. Ее твердое нежелание говорить об отце и принять деньги в наследство после его кончины. Даже ее отказ работать в редакции газеты, как Сара. Теперь ей все было понятно.

Ей повезло, Саре, которая поумнее.

Но не Адди, которая покрасивее.

Она застонала и прижала отяжелевшую руку к лицу. Ей было стыдно за то, что она жаловалась на Адди за ее нежелание помогать в работе отцу, как это делала она, Сара. Из темноты появилась Рулер, вспрыгнула на кровать и устроилась за ее спиной, уютно мурлыча, как бы спрашивая: «Что случилось?» Она протянула руку, нащупала ее мягкое, теплое тело, прижала его к своему животу и стала греть его. Странно, но кошка пришла к ней именно тогда, когда нужно, хотя ее хозяйкой была Адди.

На некоторое время Сара забыла обо всем, сконцентрировав внимание на мурлыканье кошки, тепле ее тела, приятном молочном запахе ее шерсти. Ее прикосновение действовало успокаивающе, так же как и на Адди, еще в доме Розы.

Роза.

Отец.

Действительность вернулась во всей ее мерзости, заставив Сару содрогнуться и теснее прижаться к кошке.

Наверное, так же чувствовала себя Адди, каждую ночь, совсем одна, после того как отец надругался над ней.

Нет, Адди было хуже, несравненно хуже. Чувствуя себя виноватой, запуганная, полная ненависти, отчаяния, совершенно беспомощная… К кому ей было обратиться, на кого опереться? Кто поверил бы девочке, зная безупречную репутацию Айзека Меррита, уважаемого всем Сент-Луисом?

Внизу погас свет, послышались шаги на лестнице в темноте… кто-то вошел в комнату, подошел к кровати. Сара молчала, отвернувшись к стене. Адди прилегла рядом, перекинув руку через ее талию и положив ладонь на руку Сары, лежащую на Рулере. Она гладила руку Сары. Младшая сестра старалась поддержать старшую, защитить ее от того, что ей самой пришлось вынести без всякой защиты.

На глаза Сары вновь навернулись слезы. Она чувствовала лицо Адди, прижатое к ее спине. Они долго лежали без движения, наконец Сара не выдержала.

— Все это время, — начала она хрипло, — я думала, что это я заставила тебя убежать, сделав что-то нехорошее.

— Нет. Ты совершенно ни при чем. Ты была моей опорой, понимала ты это? Ты и сейчас ею являешься,

— Какая же я опора? Я чувствую себя, будто меня ударили изо всех сил большим кулаком туда, где ко мне прижимается Рулер. Я не в состоянии двигаться и… рассуждать.

— Быть может, это к лучшему, что ты теперь все знаешь.

— Я себя от этого не чувствую лучше.

— Я знаю, сейчас нет, но потом…

— Теперь, когда секрет раскрыт, я удивляюсь, почему мне потребовалось так много времени, чтобы понять все. Только я никогда не знала… — Сара проглотила комок, вставший в ее горле, — никогда не знала об отцах… — Она не смогла закончить.

— Шш-ш, не плачь больше. — Адди гладила волосы Сары. — Не надо, не стоит. Это случилось очень давно, и я уже пережила все. Подумай. У нас всех есть будущее. Как сказал Ноа, скоро мы будем составлять две супружеские пары и играть в карты воскресными вечерами.

Сара прижала пальцы к губам, из глаз ее лились слезы.

Помолчав, Адди добавила:

— Роберт просил передать, что он очень сожалеет.

Сара прерывисто вздохнула. Потом повернулась на спину и положила Рулера между собой и Адди.

— Добрый Роберт, как он, должно быть, любит тебя.

— Он и тебя любит. Он ужасно себя чувствует, причинив тебе горе.

— Когда ты рассказала ему об этом?

— В канун Рождества.

— В канун Рождества!.. — То был вечер, который положил начало ее новым отношениям с Ноа.

— Был жуткий вечер. Роберт пришел к Розе с намерением взять меня на ночь, но он не смог заставить себя сделать это за деньги. Я расплакалась и рассказала ему все об отце, и тогда-то он заставил меня уйти от Розы. Он считал, что ты должна все знать, но я не видела для этого оснований. Ты всегда очень любила отца, для тебя он был вроде Бога. Я знала, что ты так воспримешь это. Но, Сара, надо позабыть обо всем. Главное — чтобы я была счастлива с Робертом.

— Нет, это еще не все. Тот факт, что мой отец оказался лицемером, проповедуя одно, но делая другое, что он был грязным, омерзительным преступником, растоптавшим жизнь собственной дочери, имеет большое значение. Я чувствую себя очень виноватой, Адди, что ничего не понимала, не помогла тебе, ругала тебя за нежелание работать в редакции газеты. — Сара повернулась на бок и посмотрела в лицо Адди. — Понимаешь, Адди, он отнял у тебя все и отдал мне. Как мне жить теперь, зная это?

— Как жить? Да вспоминая, что ты сделала для меня. Ты приехала сюда в поисках меня, ты привела ко мне Роберта. Если бы не вы, я бы умерла в этом борделе, веря, что не заслуживаю другой участи. Ведь все эти годы я думала, что я ничтожное, отвратительное, ни на что не годное создание. Я думала, что я гожусь только для одного акта. Но теперь, Сара, я больше так не думаю. Ты и Роберт вернули мне достоинство и самоуважение.

Они лежали несколько минут в молчании. Руки их ласкали теплую шерсть кошки, черпая в ней какое-то успокоение.

— Адди, а отец… — У Сары было так много вопросов, которые она боялась задать.

— Ты можешь меня спрашивать обо всем, если хочешь. Я больше не стыжусь, потому что знаю, что не виновата ни в чем. Но что тебе даст, если ты услышишь правду? Тем не менее расскажу ее тебе. Настоящие отношения начались, когда мне было двенадцать лет. До тех пор он только ласкал и целовал меня. А теперь подумай хорошенько, прежде чем задавать мне дальнейшие вопросы.

Наступило долгое молчание, в темноте роились мрачные картины. Наконец Сара проговорила:

— Хорошо, я не буду задавать вопросов. Но я должна признаться в одном, можно?

— В чем же?

— Я всегда завидовала твоей красоте.

Пальцы их рук соприкоснулись на шерсти Рулера.

— А я всегда завидовала твоему уму и способностям. Я думала, что, если буду поспособнее, он разрешит мне приходить в редакцию, как тебе, и перестанет нуждаться во мне по другой причине.

— О Адди! — Сара взяла ее голову и приблизила к своей, так что их лбы соприкоснулись.

— Мир далек от совершенства, не так ли? — сказала Адди. Она хранила относительное спокойствие, когда Сара горько рыдала, но сейчас ее голос звучал так, будто она сама вот-вот расплачется.

Сара же теперь обрела твердость. Она погладила Адди по голове, обняла ее за шею.

— Ты права, дорогая. Мир далеко не хорош. — Они заснули, лежа рядом, не раздеваясь, измученные переживаниями. Среди ночи Адди проснулась, сняла туфли с себя и с Сары, которая только слегка пошевелилась и что-то пробормотала во сне.

— Ложись под одеяло и спи, — велела Адди.

На следующее утро Сара встала поздно и пришла в редакцию с большим опозданием. Лицо ее выглядело как слишком, туго набитая подушка. Патрик глянул на нее искоса и сделал большой глоток из своей фляжки. Джош уставился на нее и заметил:

— Вы очень плохо выглядите, Сара. Вы не заболели?

В голове ее шумело, глаза болели, нос распух. Невозможно было собраться с мыслями. Она побыла в редакции до одиннадцати часов, потом махнула рукой и пошла обратно домой, чтобы лечь в постель.

Позже Адди зашла в ее комнату и осторожно потрясла за плечо.

— Сара, проснись.

Сара открыла глаза, затуманенные сном, силясь понять, почему она в постели среди бела дня.

— О-о-ох, — простонала она, перевернувшись на спину и закрыв глаза рукой.

— Ноа здесь.

Сара пыталась прийти в себя.

— Ты спишь уже четыре часа. Он приходит в третий раз, и я подумала, что теперь тебя пора разбудить. Ты хочешь его видеть?

Сара заставила себя сесть, пошатываясь.

— Нет, пожалуй, не хочу.

Она провела рукой по растрепанным волосам и посмотрела вокруг, пытаясь понять, где она. Солнце играло на подоконнике. У ног ее спала Рулер. На письменном столе лежал журнал, рядом с ним хрустальная ручка.

— Который час?

— Четверть четвертого.

Сара подвинулась к краю кровати и спустила ноги на пол.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Так что мне сказать Ноа?

— Скажи, что я спущусь через пять минут.

— Хорошо. — Адди пошла к двери. Указав на кувшин и таз, она добавила: — Я принесла тебе теплой воды.

Сара встала, пошатываясь на нетвердых ногах, как новорожденный жеребенок. Она умылась, причесалась и с сомнением посмотрелась в зеркало. Да, выглядела она не лучше, чем утром. Глаза красные, кожа под глазами вспухла, губы распухли. А Адди, наоборот, воспряла. Возможно, Роберт был прав: поделившись своей тайной, она освободилась от тяжелой ноши. Если это так, то Сара чувствовала, что эта тяжесть теперь легла на ее плечи.

Она сменила мятое платье и спустилась вниз. Ноа сидел в холле на кушетке в полной служебной выкладке — с револьвером в кобуре, в коричневом кожаном жилете, со звездой шерифа. В руках его была шляпа, ее подарок. Он поднялся, как только она вошла.

— Привет, — поздоровался он и после небольшой паузы спросил: — Как ты себя чувствуешь?

— Опухшей, слабой и плохо соображающей.

— Я забеспокоился, когда, придя в редакцию, не застал тебя.

— Я провела очень плохую ночь.

— Могу себе представить. Ты, наверное, разговаривала с Адди?

Адди ушла в кухню, чтобы они могли быть вдвоем.

— Да.

Ноа положил шляпу на кушетку, подошел к ней и взял ее за руки. Она скрестила их и отвела взгляд. Оба молчали.

Наконец Сара сделала движение назад, так что ему пришлось отпустить ее.

— Боюсь, я не очень хорошая собеседница сегодня. — Проклятые слезы опять подступили к ее глазам, и она отвернулась, чтобы скрыть их. — Прости меня. Я знаю, тебе это может показаться странным. Да и мне тоже. Мне нужно немного времени, чтобы привести в порядок мысли и чувства.

— Конечно, — тихо согласился он. — И не беспокойся обо мне. У меня полно дел на работе. Когда ты отдохнешь и захочешь меня видеть, дай мне знать.

— Спасибо, Ноа. Я так и сделаю.

Она почувствовала, как внутри ее растет холодность к нему: ей не хотелось встретиться с ним взглядом, были неприятны его прикосновения. Его визит был продиктован заботой и вниманием, однако она не испытывала никакого чувства благодарности за его попытку облегчить ее переживания, утешить ее.

Взяв шляпу, он удалился, идя тихими шагами, как на похоронах.

Когда он ушел, Сара села на стул, закрыв глаза и скрестив руки. Ей казалось, что так чувствуют себя в состоянии комы, когда вокруг идет жизнь, а ты ее не видишь и не слышишь.

В кухне Адди гладила занавеси. За задней дверью раздалось громкое мяуканье. Это Рулер просилась в дом. Адди открыла дверь.

— Ты идешь или нет?

Дверь закрылась. Утюг зашипел на плите. Снаружи слышались звуки проезжавшего фургона, щебетанье птиц. « Ты непростительно плохо обошлась с Ноа. Да, но я страдаю. Может быть, он тоже страдает». Такие мысли пронеслись в голове Сары, пока она сидела, закрыв глаза.

Его страдания, если они и были, мало значили для Сары. Она попыталась открыть глаза, подняться со стула, вернуться к нормальной жизни. Как может Адди гладить занавески в кухне, будто ничего не произошло, будто земная ось не сдвинулась?!

Сара подошла к двери в кухню. Адди взглянула на нее.

— Ноа ушел?

Сара кивнула.

— Он очень беспокоится о тебе.

— Кофе есть?

Адди удивленно посмотрела на Сару.

— Да, думаю, есть.

Сара налила кофе и пошла с ним наверх, не говоря ни слова ни о Ноа, ни о том, что было вчера. Единственными ее словами были:

— Я не очень голодна, так что не готовь много на ужин.

На следующее утро она пошла на работу и погрузилась в ежедневную рутину, стараясь изгнать проклятые образы и воспоминания из головы, но это плохо получалось. Вот ее отец сидит, на корточках перед Адди — эта картина то и дело возникала перед ее мысленным взором. Сара пыталась прогнать ее, отвлечься, но ловила себя на том, что ручка с пером неподвижно зажата в руке, а мышцы живота непроизвольно сокращаются. Хотя она была незнакома с подобной стороной жизни, но как-то видела совокуплявшихся собак. Из дома выбежала женщина со щеткой и стала колотить кобеля, крича: «Слезай с нее, слезай, проклятый!» Но это не возымело действия. Собаки сцепились и находились в ее дворе в подобном положении неслыханно долго, и все дети в округе могли наблюдать это зрелище.

Иногда Сара представляла себя со щеткой в руке, которой она колотила своего отца, стоявшего в позе того кобеля. Эта картина проносилась в ее мозгу в какую-то долю секунды, тем не менее она чувствовала себя потрясенной после этого.

Ночью ее посещали подобные же видения. Перед тем как заснуть, лежа в соседней с Адди комнате, она пылала гневом против отца. Ее мучили кошмары во сне, и она просыпалась с сильнейшим сердцебиением.

Прошло четыре дня, но она все еще не виделась с Ноа. Пять, шесть дней, и вдруг он появился перед окном ее комнаты в редакции, подняв руку в приветствии. Она ответила ему тем же жестом, но не вышла и не пригласила его зайти, а продолжала работать.

Через неделю после печально закончившегося ужина Ноа пришел к ним домой во время обхода ранним вечером.

Адди отворила дверь на его стук. Они сидели с Робертом на кушетке, обсуждали предстоящую свадьбу, и Адди занималась подготовкой своего платья для торжественной церемонии.

— Ноа! — вскричала Адди радостно. — Заходи, заходи.

— О-о-о, Ноа! — воскликнул Роберт, вскочив с кушетки и тепло пожимая ему руку. — Где ты пропадал? Мы только что говорили о тебе.

— Я держался в стороне от Сары в эти дни. Как она?

— Вся ушла в себя, вдали от всех.

— И от тебя?

— Боюсь, от всех нас.

Ноа вздохнул. Он выглядел обеспокоенным.

— Она дома?

— Я позову ее, — предложила Адди. Сара сидела за письменным столом и писала, когда Адди открыла дверь и объявила с порога:

— Пришел Ноа. Он хочет тебя видеть.

Сара оглянулась. На ней была длинная белая ночная рубашка, поверх наброшена старая шаль цвета спелой тыквы, Волосы заплетены в косу. Прошло несколько секунд, прежде чем она ответила.

— Передай ему, что я спущусь.

Через пять минут она сошла вниз, одетая в темно-красное платье, на ногах были высокие ботинки на пуговицах, волосы собраны в аккуратный пучок на затылке. Когда она вошла, разговор прекратился. Она остановилась и смотрела на собравшихся, сидевших на кушетке и на стуле.

Ноа встал, держа шляпу в руне.

— Здравствуй, Сара, я не виделся с тобой довольно долго.

— Привет, Ноа.

Никто не улыбнулся.

— Можно с тобой поговорить минутку?

— Конечно.

— Выйдем, — предложил он.

Она пошла вперед и остановилась, выйдя наружу и сделав несколько шагов. Ноа закрыл дверь и надел шляпу. Было темно, луны не видно, только из окон падал свет на камни вокруг дома. В воздухе стоял легкий запах дыма. Внизу сверкали огни пивных на Мейн-стрит.

Он не знал, как начать разговор. Наконец проговорил:

— Я думал, ты дашь знать о себе.

Она молчала.

— Адди говорит, что ты все время молчишь.

— Адди много времени проводит с Робертом.

— Поэтому ты не говоришь с ней, да?

— Я размышляла… оценивала…

— Оценивала меня?

— Нет, не тебя. Жизнь.

— И к чему же ты пришла?

— Что она хрупка и ненадежна.

— Сара… — Он коснулся ее плеча, но она отшатнулась. Уязвленный, он отдернул руку и ждал, что она взглянет на него, но она продолжала смотреть в сторону.

— Почему ты избегаешь меня?

— Я не избегаю.

— Нет, избегаешь.

— Я стараюсь выйти из своего состояния.

— Разреши мне помочь тебе. — Ноа потянулся к ней, но Сара опять отклонилась и подняла руки.

— Не надо!

— Не надо?! — резко повторил он, оскорбленный ее отпором. — Полагаю, что ты меня любишь, тем не менее ты не разрешаешь мне даже дотронуться до тебя.

— Просто сейчас я не могу этого переносить. Понятно?

После минутного раздумья Ноа сказал:

— Но я же не такой, как он. И я не виноват в том, что он сделал.

— Ты не понимаешь. То, что он сделал, чудовищно. Я просто не могу пережить это. Я так любила его всю жизнь, и вот в одно мгновение все мои представления о нем были развеяны. Мне нужно время, чтобы прийти в себя, ты должен это понять.

— Время? Сколько времени? И пока ты переживаешь все это, ты будешь отталкивать меня?

— Ноа, пожалуйста… — прошептала она.

— Что «пожалуйста»? — резко спросил он. Она опустила голову.

— Пожалуйста, не трогать тебя? Пожалуйста, не целовать? Пожалуйста, не жениться?

— Я так не говорила.

Он вглядывался в ее опущенное лицо, в горле его стоял ком, он был в смятении, обижен, не знал, что сказать.

— Матесон хотел поговорить с нами о бракосочетании.

Она посмотрела в сторону, вглядываясь в темноту.

— Поговори ты с ним.

Он издал короткий звук, отдаленно напоминающий горький смех, пронзивший темноту, как нож, всаженный в дерево. Отвернувшись, он смотрел вниз, на город, предчувствуя катастрофу.

— Сара, ты хочешь все отменить?

Прошло несколько мгновений, прежде чем она ответила:

— Я не знаю.

— Тогда решай окончательно. Ведь осталось всего две недели.

Она подошла к нему и положила руку на плечо.

— Бедный Ноа. Я знаю, ты не понимаешь.

— Нет, ни черта не понимаю, — произнес он изменившимся голосом и отошел, оставив ее одну в темноте.

Он передал их разговор Роберту, который, в свою очередь, поделился услышанным с Адди.

Вечером следующего дня Адди беседовала с Сарой.

— Что ты делаешь, Сара? Ведь ты же любишь Ноа.

— Ничего еще не решено,

— Но он сказал Роберту, что ты отказалась говорить с Бертлом Матесоном относительно свадьбы.

— Это не означает, что я не выхожу за него замуж.

— Так ты выйдешь?

— Пожалуйста, не приставайте ко мне.

— Не приставать к тебе! — Адди плюхнулась на кровать Сары, вырвала книгу, которую та читала, из ее рук и заставила ее посмотреть себе в глаза.

— Ты знаешь, что ты делаешь? Ты собираешься из-за нашего отца разрушить и свою жизнь. Никто, как бы он ни был порочен и зол, не должен властвовать над другим человеческим существом, тем более из могилы.

И Адди вышла из комнаты.

Прошло два дня. На третий день Ноа прислал записку с Фрименом Блоком.

«Дорогая Сара,

Разреши мне пригласить тебя на ужин сегодня. Я зайду за тобой в семь часов.

С любовью, Ноа».

— Ответь, что я согласна, — сказала она Фримену.

Сара обдумывала слова сестры. Да, отец не должен разрушить ее жизнь, особенно после того как он исковеркал жизнь Адди.

Она надела красивое платье из плотного белого батиста на две кружевные нижние юбки и приколола к нему брошь, подаренную Ноа. Был прекрасный майский вечер. Она хотела доставить удовольствие Ноа, показать ему, что она любит его, что ей радостно его видеть, что она помнит, как наслаждалась невинными ласками и поцелуями в дни, предшествовавшие катастрофе.

На нем был новый черный костюм, купленный к предстоящей свадьбе, высокий и широкий воротник подпирал подбородок, а серебристо-серый галстук с широкими концами был закреплен жемчужной булавкой. На голове красовался не «стетсон», а черный цилиндр.

Когда она увидела его на пороге, ее сердце затрепетало. Он заговорил медленно и спокойно, как будто с некоторой опаской.

— Привет, Сара.

— Привет, Ноа.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Ты тоже.

Оба принужденно улыбнулись.

— Ты готова?

— Да.

Они спустились вниз по склону, глядя прямо перед собой, не прикасаясь друг к другу, обмениваясь ничего не значащими фразами. Ужин проходил у Кастера, где можно было получить самое лучшее, что только город мог предложить: были поданы моллюски с пряностями, фазан в винном соусе, оладьи с пастернаком и редчайший из деликатесов — свежее холодное коровье молоко. Они выпили молоко до капли, но съели не больше половины того, что лежало на блюдах.

После ужина он повел ее посмотреть представление в театре Ленгриша. Там показывали комедию под названием «Хэнки-пэнки, или Обманные проделки», которая вызывала гомерический хохот у зрителей. Они досидели до конца, но происходящего на сцене почти не понимали.

После спектакля он проводил ее домой. Был приятный весенний вечер. Тонкий серебряный месяц освещал горы, над ущельем висели звезды. Они подошли к дому. В окнах не было света, дверь была закрыта. Они остановились, и Ноа повернулся к Саре.

— Кажется, сегодня у нас было этого не слишком много.

— Чего «этого»?

— Ну, ухаживания. Я пригласил тебя, зашел за тобой, мы были очень внимательны друг к другу. Кажется, именно так должно теперь быть…

— Да.

— Ты чувствовала себя хорошо, спокойно со мной?

— Вполне,

— А если я тебя поцелую, ты все равно будешь себя хорошо чувствовать?

Она знала, что подобное произойдет, готовила себя к этому. Ужасно, что нужно себя готовить к подобным вещам. Что же случилось с женщиной, которая только недавно лежала на новом матраце, купаясь в солнечных лучах и наслаждаясь в объятиях этого мужчины?! Почему же, когда он приблизился к ней, сердце ее наполнилось неизъяснимым страхом?! Он был нежен, внимателен, терпелив, и она любила его. Совершенно непонятно: она действительно искренне любила его… но лишь на расстоянии.

В темноте у ступенек крыльца он положил руки ей на плечи. Она понимала, что его приглашение, ужин, представление, изысканная внимательность — все только прелюдия к данному моменту, моменту истины.

— Ты же не Адди, и я не твой отец. Помни об этом. — Он слегка прикоснулся губами к ее рту. Она почувствовала, что задыхается, но подождала, думая, что это ощущение пройдет. Но оно только усиливалось. Однако она подавила сопротивление, положила руки ему на грудь и разомкнула губы, когда его язык притронулся к ним. Она наклонила голову, повинуясь его движениям, и старалась возродить былую доверчивость. Ничего не получалось. Где-то в глубине рождалось рыдание, оно поднималось вместе со страхом. Когда оно вот-вот должно было вырваться, она оттолкнула его. Он отступил.

— Не могу! — Она тяжело дышала, как будто ее преследовал кто-то, хватала ртом воздух, слезы текли из глаз. — Не могу, — прошептала она, отворачиваясь и прижимая руку ко рту, в ужасе от того, что она, не желая того, унижает и ранит его. Что же ей делать?! Как ей любить и в то же время отталкивать его? Она сознавала, что он не такой, как ее отец, он не обидит ее. Но не могла победить свое отвращение даже к таким невинным ласкам.

— Будь ты проклят, Айзек Меррит! — вскричала она. — Гори ты вечным огнем в аду!

Гора Морайа откликнулась эхом на ее возглас. И воцарилось мрачное безмолвие.

Ноа стоял рядом, не зная, что делать. Она не оставляла надежды на их будущее. Кого винить в этом?

— Я так боюсь, — призналась она. Плач прекратился, но голос ее дрожал.

— Теперь уже нечего бояться!

Сара повернулась к Ноа, держа руки у рта.

— Ты покидаешь меня?

— Нет, это ты меня покинула. В ту самую минуту, когда узнала правду об Адди.

— Но я не хотела этого. Я просто… Я не могу… Это было… О-о-о, Ноа, я не хочу терять тебя.

— Нет, хочешь. Ты боролась со своими чувствами с той минуты, как я тебя впервые поцеловал. Теперь я знаю, и мне от этого легче. Нельзя все время выпрашивать любовь. Настоящие чувства идут с двух сторон. Так что давай положим конец нашему несчастью, Сара. Не думаю… — Он замолчал, вздохнул, поднял руки, потом уронил их. — Какая теперь разница? У нас все равно ничего не получится.

Она стояла, онемев. Ее будущее таяло как дым.

— Ты поговоришь с Матесоном или это сделать мне?

— Ноа, может быть, я… — Она не знала, что сказать у нее не было никаких мыслей.

— Я поговорю с Матесоном, — отрезал он. И, помолчав, добавил: — Ну, вот и все. Хочу сказать «будь счастлива», но слова застревают в горле.

— Ноа!.. — Она протянула к нему руку. Он повернулся и пошел. Она видела в бледном свете луны его новую шляпу и плечи, становившиеся все меньше с каждым шагом вниз по склону холма. Дойдя до подножия, он остановился на несколько секунд, обернулся и крикнул:

— Будь счастлива, Сара!

И продолжил свой путь, уходя из ее жизни.

Глава 21

Бракосочетание Аделаиды Меррит и Роберта Бейсинджера было первым в новой церкви Дедвуда. С раннего утра день был облачным, но к девяти часам проглянуло голубое небо. Это напомнило Саре тост, произнесенный Ноа в тот роковой вечер: «Пусть день вашей свадьбы будет солнечным и ваша последующая жизнь такой же».

Она увидит его сегодня. Они будут сопровождать Адди и Роберта, в то время как весь город удивляется, почему была расторгнута их собственная помолвка. Она упаковала свою брошь в вату и спрятала в маленькую инкрустированную коробочку, стоявшую на ее столе. Церемония была назначена на десять часов утра.

Вскоре после девяти Адди вошла в комнату Сары в рубашке и нижней юбке, держа в руках щипцы для завивки.

— Я хочу сделать тебе прическу.

— Нет, это я должна заняться твоими волосами. Ведь свадьба-то твоя.

— Я лучше умею это делать. К тому же я уже причесана.

— Да, твои волосы смотрятся прекрасно.

— Я знаю. Садись.

— Но, Адди…

— Ладно, ладно, Я хочу, чтобы ты выглядела сногсшибательно.

— Даже Одиннадцатая заповедь не смогла бы мне в этом помочь.

— Садись, говорю.

Сара повиновалась.

— Я знаю, зачем ты это делаешь. Только ничто не поможет. Все кончено между Ноа и мной.

— Я тоже думала так о нас с Робертом, а посмотри, что происходит сегодня. Сиди спокойно, чтобы я не обожгла тебя. И наклоняй голову, когда я велю.

Она сняла стекло с лампы, зажгла ее и стала нагревать щипцы.

Через двадцать минут волосы Сары были собраны в элегантный узел на макушке, скреплены широкой перламутровой заколкой, а концы спущены вниз в виде упругих колечек.

— О-о-о, Адди, это уж слишком!

— Ничего. Сегодня — день свадьбы твоей сестры. Ты должна быть сверхэлегантной.

— Но что подумает Ноа?

— Он подумает то, что я хочу, чтобы он думал. И пусть подумает получше.

— Адди! — Сара повернулась и поймала ее руку. — Не надо стараться что-то исправить. Это было наше совместное решение расторгнуть помолвку. Ты не несешь никакой ответственности.

Адди нахмурилась.

— Я знаю. Но мы с Робертом очень, очень сожалеем об этом.

— Ну хватит. Сегодня твой праздничный день. Не хочу, чтобы ты его портила грустью. Идем, я помогу тебе надеть платье.

В платье Адди были изъяны. Управиться с вставками, клиньями и сборками оказалось труднее, чем делать простые занавески. Но то, чего недоставало в техническом исполнении, с лихвой перекрывалось внешними эффектами. Высокий ворот, подчеркнутая талия, рукава «бутылочкой», короткий плиссированный шлейф — все это делало Адди изящной, как фея. Цвет платья был нежно-ледовый, под стать волосам, в которые она воткнула цветок дикой сливы. В руках у нее будут шесть алых тюльпанов из сада Эммы.

Когда застегнули последнюю пуговицу, Сара застыла нa несколько секунд в молчаливом восторге, потом поцеловала Адди в щеку.

— Что бы ты ни думала, сегодня — один из счастливейших дней в моей жизни. Ноа был прав, когда говорил, что вы с Робертом созданы друг для друга. Это действительно так.

Ноа заехал за ними в наемной коляске. Когда он постучал, Сара, как подружка невесты, должна была открыть дверь. Она взяла себя в руки и подошла к двери с приклеенной улыбкой на лице.

— Привет, Ноа. — Она старалась не подавать виду, что его появление ранит ее сердце. На нем был черный костюм, который он купил к их свадьбе. Щеки блестели, усы аккуратно подстрижены. У нее пересохло во рту.

— Привет, Сара. Как поживаешь? — Так пристойно, так равнодушно. Ни улыбки, ни взгляда украдкой.

— Отлично, все нормально. Кажется, Адди уже готова. Я приведу ее.

Они отправились в церковь в четырехместной коляске. Адди захотела сидеть одна на заднем сиденье. Однако близость сидящих на переднем сиденье Сары и Ноа не сгладила их отчужденность. Они держались так, будто между ними сидела двоюродная бабушка.

Роберт ждал у церкви, разодетый и улыбающийся. Он помог невесте выйти из коляски, принял поцелуй в щеку от будущей свояченицы, пожал руку другу.

Отведя его чуть в сторону, он проговорил:

— Запоминай, что будут говорить сегодня. Тебе это все понадобится, попомни мои слова.

Церемония была простой и краткой. Бертл Матесон провел ее так, что завоевал еще больше уважения своих прихожан, знавших, что он неравнодушен к невесте. Церковь заполнили горожане: среди них были три девушки из заведения Розы, наблюдавшие церемонию с тоской во взоре, несколько холостых деловых людей, упрекавших себя за то, что не увидели в женщине, известной им под именем Ив, таких достоинств, Патрик Брэдиган, совершенно трезвый по столь торжественному случаю, семья Докинсов и многие другие.

Когда Роберт произносил клятву, он сжал пальцы Адди так сильно, что на них остались белые полосы.

— Я, Роберт Бейсинджер, беру тебя, Аделаиду Меррит…

Сара стояла за ними, с тоской в сердце сознавая, что, хотя Ноа находился рядом, он был слишком далеко. Он стоял, сложив руки, неподвижно, как статуя, и следил за происходящим.

Настал черед Адди.

— Я, Аделаида Меррит, беру тебя, Роберта Бейсинджера, в мужья по закону…

Адди улыбалась, полная счастья, глядя в лицо Роберта. На глаза Сары навернулись слезы, она вынула платок, чтобы вытереть их, и в этот момент Ноа повернул голову, взгляд его задержался на ней лишь на какую-то долю секунды. Их глаза встретились, и она поняла, что для него их испытания не кончились, как и для нее.

Церемония подошла к концу. Адди направилась к выходу, опираясь на руку Роберта, Сара и Ноа пошли за ними. Это был их единственный контакт за день. Во время обеда, сервированного во дворе церкви, и последующих танцев под июньским небом они избегали друг друга. Сара видела, как он пил пиво, разговаривал, танцевал с Эммой и Адди, но, когда взгляды их случайно встречались, они тотчас же отводили глаза. Раз он протанцевал с Джинивой Докинс, зардевшейся от счастливого смущения, и даже с одной из девушек Розы, которую он, очевидно, находил весьма забавной. Он откидывал назад голову и смеялся, когда она что-то ему говорила. Саре больно было вспоминать, как он делил свое веселье с ней, и сознавать, что этого больше не будет. «Быть может, он опять начнет посещать заведение Розы… Кто знает?» Мысль об этом отозвалась физической болью.

Потом Ноа наблюдал, как ребята играют в ножички. Подняв глаза, он увидел, что Сара смотрит на него. Она тотчас же отвернулась.

Город вырос довольно заметно. В толпе постоянно встречались незнакомые лица. Сара использовала возможность познакомиться с вновь прибывшими, записать их имена, а потом опубликовать в колонке «С приездом». Женщин она приглашала вступить в Женское общество, а мужчин — присутствовать на собраниях горожан. Правда, в ней уже не было прежнего энтузиазма.

К концу дня Сара подошла к Эмме.

— У меня к тебе большая просьба.

— Говори.

— Мне сегодня необходимо где-то переночевать.

— Нет проблем.

— Соломенный тюфяк на полу вполне подойдет, знаю, у тебя и так полно народу.

— Считай, что ты его имеешь.

— Я предполагала оставить дом Адди и Роберту. Видишь ли, первоначальный план был…

— Я знаю этот план.

— Я сняла бы комнату в гостинице, но там все занято и…

— Перестань извиняться. Мы твои друзья. Ты остановишься у нас, и довольно об этом.

Сара нашла Адди и сообщила ей о своем намерении.

— Я чувствую себя неловко, как будто выставляю тебя из твоего же дома, — ответила Адди.

— Это твоя первая брачная ночь. Если бы здесь была железная дорога, ты бы ехала куда-нибудь в путешествие на медовый месяц. А раз этого нет, я уйду к Эмме.

Дома у Эммы, после того как все легли спать, женщины сели в кухне, прихлебывая то, что хозяйка называла «чай из чайника», то есть слабозаваренный чай, да еще и сильно разбавленный горячим молоком.

— Хорошая была свадьба, — заметила Сара.

— Да.

— Адди была очень хороша собой.

— Да, ты права.

— Матесон даже глазом не моргнул.

— Нет, не моргнул.

— Я никогда не видела Роберта таким счастливым.

— Слушай, мы что, будем болтать о разной чепухе или ты все-таки выскажешь то, что у тебя на душе?

— Ты знаешь, что… Ноа.

— Я думала, между вами все кончено.

— Предполагается, что так, но я все еще люблю его.

— Я видела, как он смотрел на тебя пару раз, когда ты не замечала.

— Видела?

— Да, я и еще человек пятьсот. Так что же у вас произошло?

— О, Эмма, это так сложно.

— Я тоже не так проста, знаешь… И могла бы кое-что объяснить тебе, если ты дашь мне такую возможность.

Сара думала, прихлебывая чай. Она хотела поделиться с Эммой, но ее останавливала преданность сестре — ведь это была ее тайна.

— Хорошо, я расскажу тебе, не спросив у Адди разрешения, но ты должна дать мне слово, что это не уйдет никуда дальше.

— Даю.

Сара поведала ей все. Когда она дошла до отношений отца с Адди, Эмма прижала руку ко рту. Взгляд ее, казалось, совсем застыл.

— …И вот с тех пор каждый раз, когда Ноа прикасается ко мне, я не знаю… во мне что-то происходит, я вся сжимаюсь и не могу разжаться. Я знаю, он не как мой отец, но я чувствую какой-то страх, он меня сковывает, я… Это глупо, я виновата… О-о-о, Эмма, что же мне делать?!

Сара громко расплакалась.

Эмма была ошарашена тем, что услышала. Она подняла Сару со стула и крепко обняла, избегая глядеть ей в глаза. Господи! Отец с дочерью! За всю свою жизнь она не слышала ничего более ужасного. Бедная Адди и бедная Сара, все годы обожавшая эту старую свинью. Кто может ее осуждать за то, что она отталкивает любого носящего брюки после такого потрясения?! И что Эмма может ей сказать? Как утешить, когда она сама пришла в ужас, с которым не в состоянии справиться?

Сара рыдала и прижималась к ней, как к матери. Эмма гладила ее и растирала ей руки.

— О, моя дорогая, бедная девочка, какой кошмар пришлось тебе пережить.

— Я люблю Ноа, Эмма, хочу выйти за него замуж, но… Скажи, Эмма, как мне измениться?

Эмма не знала, что ей посоветовать. Такие сложные, изуродованные отношения не поддавались ее разумению. Сама она полюбила простого человека, вышла за него, родила ему детей, много работала и жила по Божьим заповедям. И думала, что так жило и живет большинство людей. Но эта отвратительная история…

— Надо чтобы прошло какое-то время. Ведь говорят, время лучший лекарь.

— Но я так обидела Ноа! Я отталкивала его, когда он хотел помочь мне. Он никогда не вернется.

— Ты не можешь это знать наверняка. Может быть, он тоже дает тебе время для исцеления.

— Но мне не нужно время. Я хочу выйти за него замуж сейчас и быть нормальной, как все.

Эмма продолжала гладить ее и растирать ей руки. Она сама чуть не плакала, но не могла придумать ничего, чтобы утешить бедную Сару.

— Боже мой, — вздохнула она. — Как я бы хотела помочь тебе!

Сара вытерла слезы, а Эмма опять наполнила чашки. Когда они сели, Сара заговорила, печально глядя на Эмму:

— Он танцевал сегодня с одной девушкой от Розы. Я видела, как они смеялись вместе.

Эмма только молча сжала ей руку.

В доме на Морайа-роуд молодые вошли в спальню. Роберт зажег лампу, задернул занавеси и подошел к Адди. Он улыбнулся, протянул руку к ее волосам.

— Твои цветы завяли, — Он вынул из ее волос цветок дикой сливы и положил рядом с лампой. Она подняла глаза и дотронулась до волос.

— Удивляюсь, как он не упал. Почти не на чем было держаться, так мало у меня волос,

— Достаточно. — Он взял ее за руки,

Они находились среди людей почти десять часов, веселые, улыбающиеся, торжествующие. Но ждали этого часа, как подснежники весны.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Нервничаю.

Он засмеялся.

— Почему? Мы ведь ждали этого дня всего шесть лет, или семь…

— Скорее двенадцать, — ответила она. — С того времени, когда мы были детьми.

— Да, совсем еще детьми, я приходил к дверям вашего дома за остатками какого-нибудь жира и думал, что ты самое красивое существо, которое Бог создал на земле. — Он взял ее лицо в свои руки. — Я и сейчас так думаю.

— О Роберт! — Она опустила глаза. «Удивительно, — думал он, — она так робко держится со мной».

Он взял ее за плечи.

— Миссис Бейсинджер, — произнес он, и это прозвучало как какое-то экзотическое имя в его устах.

— Да, мистер Бейсинджер. — Адди взглянула на Роберта.

— Следует ли мне сначала поцеловать вас или расстегнуть эти пятнадцать крючков у вас на спине?

— А откуда ты знаешь, что их пятнадцать?

— Я их сосчитал сегодня.

Она удивилась.

— А как ты их мог сосчитать? Их же не видно.

— Я увидел, могу доказать. Повернись.

Она повернулась, улыбаясь, а он стал считать.

— Один, второй, третий…

— Роберт!

— Четвертый, пятый…

— Все-таки как ты ухитрился?

— Твои стежки показывают… Шестой, седьмой, восьмой…

— Ну хватит, Роберт.

— Десятый, одиннадцатый…

Она подождала, пока он умолк, потом призналась:

— Я думала, сегодняшний день никогда не подойдет к концу.

В комнате наступило молчание. Слышалось лишь их дыхание. Платье было расстегнуто. Он положил руки ей на талию, наклонился и нежно поцеловал ее спину между лопатками, вдыхая аромат ее тела. Сердце его стучало молотком где-то в горле.

— Думаю, я заслуживаю медаль, — прошептал он, — за мое долготерпение: все эти годы я так этого хотел. — Он еще крепче сжал ее талию и прижал к себе, шепча на ухо. — В той комнате в гостинице в канун Рождества и здесь, в этом доме, и тысячу раз после, сидя за столом напротив тебя, играя с тобой в шашки, или угощаясь яблочным пирогом, или слушая Сару… Иногда здесь, в кухне, когда мы мыли посуду или ты сидела за столом и шила занавеси, а я смотрел на тебя и видел, как твои волосы меняют цвет и опять становятся белокурыми, когда я думал, что люблю тебя с двенадцати лет и ни один мужчина в этом мире не имеет на тебя столько прав, сколько я…

— Ты так считаешь? — спросила она с придыханием.

— Я так хотел тебя, прямо как дикарь.

— А я думала, что у тебя все было наоборот. Что, с тех пор как ты вытащил меня от Розы, ты думал о моем прошлом и пытался пережить это.

Его руки опустились к ее бедрам, потом поднялись к груди.

— Как ты могла так думать? Я хотел тебя, хотел тебя все время. Когда мне исполнилось восемнадцать, я пошел к твоему отцу просить разрешения жениться на тебе. И с того дня накануне Рождества, когда я сделал самую чудовищную ошибку в моей жизни, предложив тебе деньги… Адди, ты можешь простить мне это?

Она повернулась, так что его руки скользнули к ее локтям. Глядя ему в лицо сияющими зелеными глазами, она прошептала:

— Я прощу тебя, Роберт, прекрати эти муки и сделай меня своей женой по-настоящему.

Настало время. Он стал целовать ее всю, тела их соприкасались, руки его блуждали по ее телу под рубашкой и нижними юбками. Когда он оторвался от ее рта, они тяжело дышали. Губы ее увлажнились, глаза были широко раскрыты и устремлены на него. Он схватил ее руку и крепко поцеловал кисть, не отрывая глаз от ее лица. Потом выпустил руку и сделал шаг назад.

— Не двигайся, — велел он, глаза его горели. Он стал раздеваться.

— Не трогай свою одежду. Я ждал все эти годы не для того, чтобы смотреть, как ты раздеваешься сама.

— Но мои туфли…

— Ну хорошо, туфли ты можешь… — Она села на край кровати, а он снял жилет, рубашку и бросил их на стул, но они упали на пол. Он тоже сел на кровать и расшнуровал ботинки. Потом встал, снял брюки, оставшись в хлопчатобумажном нижнем белье, и взял ее за руку.

— Иди сюда, — хрипло приказал он. Она встала.

— А теперь я хочу видеть тебя всю, — сказал Роберт.

Он расстегнул ее нижнюю юбку, крючки корсета и спустил их к ее ногам, за ними последовали подвязки и чулки. И вот она предстала перед ним совершенно обнаженная.

Он оглядел ее и улыбнулся:

— Разве ты не самая красивая женщина, которую я когда-либо видел? — Он посмотрел в ее лицо. — Адди, да ты никак покраснела?!

— Ты тоже.

Глаза его смеялись.

— Это же прекрасно!

Он прикоснулся к ней кончинами пальцев сначала у шеи, потом спустился ниже, к груди. Его касание было легко и нежно, как прикосновение упавшего листа. Она едва чувствовала его руки и закрыла глаза. Он нежно поцеловал ее в губы и тихо проговорил:

— Ты так прекрасна. — Потом поднял ее и положил на кровать.

На лицо ее упал свет лампы, позолотив кожу и оттенив черноту ресниц. Он приподнялся на локте и любовался ею, и рука его гладила ее грудь.

— Я люблю тебя, Адди, — прошептал он.

— О-о-о, Роберт, я тоже очень, очень люблю тебя.

Он положил руку ей на живот. Казалось, ее никто не трогал подобным образом, так горячо она откликнулась на это прикосновение, вздрогнув, слегка застонав и впившись в его губы.

Он продолжал ласкать ее тело, опуская руку все ниже и ниже, дыхание ее становилось более прерывистым.

Она опустила свою руку, нежно лаская его. Глаза его крылись, и сердце, казалось, куда-то провалилось. Потом они открыли глаза, вздохнули и унеслись в самое начало, когда они были детьми, потом подростками и глядели друг на друга другими глазами, думая об этом дне. А теперь Роберт и Адди — муж и жена, чистые в своих помыслах, единые в своих чувствах, возвышенных прощением.

Для Адди это было все, что она потеряла, а теперь вновь обрела, а для Роберта все, о чем он мечтал.

И когда их тела слились, настал момент торжества. Он стоял на коленях, а она обвила его ногами, руки ее лежали на его плечах, его руки на ее бедрах. Они соединились, как лист со стеблем.

Он поднял лицо и увидел ее искрящийся взор. Невероятно, что они не знали друг друга так, как теперь. Как прекрасно, что природа распорядилась о посвящении двух любящих существ друг другу таким образом.

Они целовались и двигались вместе, гибко и грациозно.

Голова ее откинулась, она содрогалась, повторяя его имя.

Теперь он лег на нее сверху, ритмично двигаясь, глядя ей в глаза. Она отвечала ему любящим взором, улыбалась, его же лицо напряглось и раскраснелось, когда он достиг высшей точки.

Потом он застыл, придавив ее всей тяжестью. Волосы его взмокли на затылке, тело обмякло. Он лег на бок, прижимаясь к ней, потом прикоснулся пальцем к кончику ее носа, спустившись к губам и подбородку.

— Как вы себя чувствуете, миссис Бейсинджер?

Она улыбнулась и закрыла глаза.

— Не заставляй меня отвечать на этот вопрос.

— Нет, ответь.

Она открыла глаза, полные благодарности.

— Как будто это было впервые.

Он помолчал, как бы собираясь с мыслями, лаская пальцем ее шею.

— Это действительно так, — проговорил он, рисуя пальцем вензель вокруг ее левой груди.

Они молча глядели друг на друга, потом она произнесла:

— Роберт. Я должна кое-что сказать… О своей другой жизни.

— Ну, говори.

— Скажу сейчас, один-единственный раз, и больше никогда не буду возвращаться к этому.

— Хорошо, хорошо. Говори же.

— Когда я бывала с другими, — она глядела ему в глаза, — я была Ив, я была другой, и только это помогло мне выжить. Но сегодня, с тобой, я снова Адди. Впервые в жизни при этом я была Адди.

Он обнял ее, прижал к себе, положив подбородок ей на плечо.

— Шш-ш…

— Ты должен знать это, Роберт, знать, что я так тебя люблю и за то, что ты помог мне обрести себя.

— Я знаю, — прошептал он, откинув голову, чтобы взглянуть ей в глаза. — Я знаю.

— Я люблю тебя, — повторила она. Он промолчал. Не надо слов. Она знает. Он удивился, когда услышал:

— Я хочу иметь от тебя детей.

— Ты можешь?

— Да, могу.

— Я не знал. Думал, что ты, наверное, предохранялась все эти годы. Но не знал, навсегда это или нет.

— Нет, не навсегда.

Он поцеловал ее, погладил шею и волосы нежно поправив их, как будто они были растрепаны ветром — Роберт…

— Угу… — Он продолжал гладить ее волосы.

— Я хочу иметь много детей, больше, чем может вместить этот дом.

Он улыбнулся и склонился над ней. Прежде чем их губы встретились, он сказал:

— Что ж, давай займемся их производством.

Глава 22

С потерей Ноа жизнь для Сары в значительной степени утратила смысл. Раньше, до знакомства с ним, она горела энтузиазмом, работа заряжала ее и побуждала к действию. Какие бы задачи ни ставила перед ней ее деятельность в газете, она проявляла повышенную требовательность к самой себе. Она всегда являлась инициатором, вдохновителем и исполнителем всего, что считала нужным, и бросалась в бой, не задаваясь излишними сомнениями, до тех пор пока задача не бывала решена.

А теперь прошли уже недели после бракосочетания Адди с Робертом, но Сара ни разу не проявила своих бойцовских качеств. Каждый день она шла в редакцию, но то, что она делала, было незначительно. Она писала статьи, набирала и читала гранки, но работа казалась ей неинтересной и даже бесцельной. Она охотилась за новостями, продавала место для рекламы, писала обзоры пьес, но признавалась самой себе, что ее деятельность не имела никакого значения для мира.

Дома она уходила к себе очень рано, чувствуя себя чужой там, где молодожены, купаясь в блаженстве, сидели, тесно прижавшись друг к другу на кушетке, сплетая руки и иногда целуясь. И хотя их счастье не наполняло ее горечью, глядя на них, она чувствовала себя обделенной,

Сара начинала писать статьи, которые потом довольно долго ждали завершения. Бывало ей приходили на ум мимолетные воспоминания, рождавшие стихотворные строки. Иногда она сочиняла целое стихотворение, иногда отдельные строфы. Временами изливала свое чувство одиночества в дневнике или глядела на коробочку с инкрустацией, открывала ее, доставала брошь, подаренную Ноа, и гладила ее. Потом закрывала лицо руками и долго сидела неподвижно, размышляя о своей женской ущербности.

Кто ее полюбит, холодную, как раковина, неспособную воспринять теплые человеческие чувства?! Если она не смогла принять их от человека, которого любила, можно ли надеяться, что будет когда-либо в состоянии побороть эту свою ужасную черту? Иногда она представляла себя идущей к Ноа с решением довести отношения до логического конца и проверить себя. Но она была слишком невинна, чтобы представить себе все в деталях, а ее ограниченные знания о физической близости подсказывали ей, что она будет упрекать себя в распущенности.

Ирония судьбы! Ведь когда-то она оттолкнула Ноа, крикнув: «Нет, я не буду такой, как Адди!» А сейчас она жаждет быть такой, как сестра, но вместо этого стала ненормальной, каким-то чудищем. Как это жестоко со стороны природы — дать ей желание и возможность быть любимой, но лишить способности принимать самое глубокое проявление любви.

Все чаще и чаще она проклинала своего отца, которого считали столпом благопристойности и чья мерзкая распущенность явилась причиной ее теперешнего состояния. Ненавидя даже память о нем, она становилась все более одинокой и замкнутой в своем горе, все более придирчивой и раздражительной на работе, где каждый день прикасалась к вещам, любимым ранее, так как они принадлежали Айзеку Мерриту.

Как-то в середине июля, когда в помещении редакции было жарко и душно, а в воздухе стоял запах навоза с улицы, Сара устроила сцену, о которой потом очень сожалела. Она замечала, что несколько раз Патрик доставал фляжку из кармана и прикладывался к ней. Она также вслушивалась в щелканье литер в верстатке, определяя темп. Ей казалось, что он замедлился после полудня. Услышав ругательство за спиной, она обернулась, увидела Патрика, склонившегося над железным листом, на котором был рассыпан шрифт, и что-то бормочущего. Вместо того чтобы собрать шрифт, он опять достал свою фляжку. Сара быстро наклонилась в его сторону и выбила ее из его рук.

— Вот так! Пей, пей! Думаешь, это поможет тебе собрать шрифт! — закричала она.

Фляжка завертелась на полу, из нее выплеснулась часть содержимого.

Патрик покачнулся на каблуках. Лицо его раскраснелось, глаза остекленели.

— Пр… стите, мисс Сара. Я не х…тел, н…

— Ты не хотел… — насмешливо поддразнила она. — День за днем травишь себя этими помоями, работаешь все медленнее и отравляешь воздух винными парами. Мне это надоело, мистер Брэдиган, слышите меня?! Мне надоело видеть, как вы спотыкаетесь и почти не работаете во второй половине дня.

Она кричала пронзительным голосом. Потом выбежала из комнаты. Патрик и Джош глядели ей вслед в изумлении. Лужица спиртного разлилась по полу. Джош поднял фляжку и вручил ее Патрику с извиняющимся видом.

— Она не хотела тебя обидеть, Патрик.

— Нет, хотела. — Патрик поглядел на фляжку, зажатую в худых, узловатых руках. Он шумно вдохнул воздух. — Вообще-то я пью слишком много и знаю это.

— Да нет же. Ты в порядке. Набираешь тексты быстрее, чем кто-либо. Она сама мне это говорила.

Патрик печально качал головой, пристально глядя на фляжку.

— Нет, она права. Я вишу камнем у нее на шее.

Он выглядел таким жалким, что Джош даже не нашел, что сказать в утешение.

— Давай, Патрик… — Джош обнял его. — Я помогу тебе собрать шрифт. Мы приведем набор в порядок к ее возвращению.

Но Сара не возвращалась. В конце дня Джош и Патрик заперли дверь и ушли.

Сара вернулась в редакцию после шести вечера. Она увидела набор, пробельный материал, вычитанные гранки. Все это находилось на талере и было готово к работе.

В комнате было душно, пахло скипидаром, заднюю дверь закрыли, чтобы не возникало сквозняков. Сара стояла около печатного станка и чувствовала, будто на грудь ей положили тигель. Она обрушилась на Патрика, хотя была недовольна вовсе не им, а жизнью. Она обошлась с ним непростительно резко. Действительно, он пил, тем не менее он выполнял свою работу и допускал брак очень редко. Любой, кто работает со шрифтом достаточно долго, может ошибиться и напутать. Сегодняшний срыв мог произойти и у Джоша, и у нее самой. У этого трио сложились прекрасные рабочие отношения. И если им что-то угрожало, то причиной была она, а не Патрик. Она, с ее раздражительностью, переменчивым настроением и недовольством.

Сара опустилась на стул, откинула голову и закрыла глаза.

«О-о-о, Ноа, — подумала она, — я никуда не гожусь без тебя».

На следующее утро Патрик не вышел на работу. Сара была готова извиниться перед ним, но, когда он не пришел в половине девятого, она забеспокоилась. Она глядела на прохожих через окно, но Патрика не было видно. Не пришел он и в девять часов. Она взяла метлу и вышла на улицу, чтобы подмести тротуар перед входом в редакцию, то и дело останавливаясь и вглядываясь в направлении гостиницы, в надежде увидеть его высокую согнутую фигуру, приближающуюся неуклюжей походкой. Патрика не было.

Войдя в помещение, она обратилась к Джошу:

— Что он говорил вчера?

Джош пожал плечами и стал пристально изучать носки своих ботинок.

— Ты должен мне сказать, Джош. Я знаю, я была не права и очень сожалею. Но, надеюсь, смогу сама сказать Патрику об этом. Так что же он сказал?

— Он сказал: он знает, что слишком много пьет и висит у вас на шее как камень.

Сара прикусила губы, чтобы они не дрожали, отвернулась к окну и пробормотала:

— О, Патрик!

К полудню она поняла, что тот ушел навсегда. Она пошла в Центральную гостиницу, чтобы спросить Сэма Пиплза, не знает ли он, где Патрик.

— Он уплатил по счету сегодня утром и ушел, — сообщил ей Сэм.

— Уехал в дилижансе?

— Боюсь, что так, мисс Меррит.

Она быстро отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

«Патрик, возвращайся. Я не хотела тебя обидеть. Ты всегда относился ко мне хорошо, с первого вечера, как я приехала сюда. Ты дал мне золото в этом гостиничном вестибюле, чтобы заплатить за мою комнату. Прости меня, Патрик».

Патрик не вернулся. Он исчез, так же как исчезают все бродячие печатники. Она и раньше опасалась, что он так поступит, но прошло несколько месяцев, и она стала полностью доверять ему и не представляла себе выпуск газеты без него. Он стоял у истоков, набрал и отпечатал несколько экземпляров первого номера под большой сосной в тот день, когда ее арестовали. Он трудился с ними много месяцев, напевая забавные ирландские частушки, обучая Джоша — а он был терпеливым учителем — и наблюдая за делами в редакции в отсутствие Сары. А однажды он даже поцеловал ее и предложил выйти за него замуж. Нельзя терять таких друзей, как Патрик.

Между тем наступил август — жаркий, сухой и пыльный. Разработки приносили очень неплохую добычу не только золота, но и серебра. Перспективы приисков были исключительно многообещающими. Из Дедвуда уходили партии драгоценных металлов стоимостью в десятки тысяч долларов. Банда Джеймса рыскала по всей верхней части центрального прохода, а бандит по имени Антрим уже начал намечать себе жертвы в Аризоне. В конце августа в десяти милях к юго-западу от города обнаружили грузовой фургон из Дедвуда с убитыми возницей и охранниками. Золото и серебро на сумму в тридцать тысяч долларов было похищено.

Не прошло и часа после получения печального известия, как Ноа Кемпбелл сел в седло, дал сигнал добровольцам, вызвавшимся сопровождать его, и всадил шпоры в бока своего мерина. Подняв облако пыли, всадники промчались галопом по Мейн-стрит. Все были вооружены и экипированы.

Улица была полна людей, слышавших о случившемся и пожелавших проводить отряд, Ноа сосредоточенно вглядывался вдаль, лицо его было сурово. Только раз он отвел глаза в сторону, когда проезжал мимо редакции «Дедвуд кроникл», где стояли Джош Докинс, Адди Бейсинджер, Сара Меррит и новый печатник Эдвард Норвеки, наблюдая за происходящим. Но он видел одну Сару Меррит в кожаном фартуке, скрестившую руки на груди и следившую за ним полным беспокойства пристальным взглядом. Он отвел глаза.

В отряде также находились Роберт Бейсинджер, Фримен Блок, Энди Тейтем, Дэн Терли, Крейвен Ли, несколько рудокопов, а также бывший армейский разведчик по имени Вулф. Они двигались через покрытые рощами холмы, известковое плато, мимо скал желтовато-розового цвета, поросших большими соснами. Ночь они провели в пещере у подножия скалы, а на следующее утро поскакали дальше по дороге, идущей через долину, в которой преобладали песчаник, глина и известняк. Она петляла между холмами и была совершенно лишена растительности из-за засоленной и сухой почвы. Нигде не было и следа человеческого жилья. Перевалив через пустынный горный хребет за холмами, мимо причудливых скоплений окаменевших деревьев они спустились к пустынным просторам Великих равнин, где было мало влаги и еще меньше пищи.

Августовское солнце палило кожу, а постоянный ветер сушил глаза. Языки распухли, губы запеклись от жажды. Им приходилось часто останавливаться, чтобы налить воды в шляпы из фляжек и попоить лошадей. Сами они вливали в рот лишь несколько капель влаги и жевали вяленое мясо для поддержания солевого баланса в организме. Мокрые шляпы, надетые на голову, приносили облегчение всего на несколько минут, так как почти мгновенно высыхали.

Бигхорнз — место, где они могли настичь грабителей, — лежал в ста пятидесяти милях к западу, за голубой дымкой на горизонте. Они неуклонно продвигались вперед, несмотря на тяготы пути. Губы их потрескались, бороды отросли, кожа задубела и неприятно пахла.

Четвертая ночь прошла на открытой равнине, на голой, жесткой земле, среди колючек. Все были крайне утомлены и мрачно молчали.

Когда путники улеглись на сложенные одеяла, подложив седла под голову, и глядели на мириады звезд на ночном небе, Роберт спросил:

— Что происходит, Ноа?

— Боюсь, мы никогда не настигнем убийц. Эти сукины дети слишком быстро улетучились.

— Да нет, я другое имею в виду. Мы едем уже четыре дня, а ты не произнес и десяти слов за это время.

— Слишком жарко, горло пересохло, не до разговоров.

Роберт не обратил внимания на его слова и продолжал:

— В городе говорят, что ты стал злым и бессердечным, что ты скорее бросишь пьяного в кутузку, чем отошлешь его домой. Ты никогда не был таким.

— Сказать по правде, Роберт, мне нужно немного поспать.

— Но признайся, это связано с Сарой?

Ноа презрительно фыркнул.

— С Сарой? Дерьма-пирога…

— Она такая же, как и ты. Какого черта вы выпендриваетесь, что вы оба хотите доказать?

— Заткнись, Роберт. Когда мне понадобится твой совет, я обращусь к тебе.

— Ты видел ее, когда мы отправлялись, видел, что она чертовски беспокоится о тебе… Только не говори, что это не так. Вы собираетесь коснеть в упрямстве до конца дней своих?

Ноа резко поднялся, как будто его подбросили.

— Иди ко всем чертям, Роберт! С меня хватит! Сары Меррит больше нет в моей жизни. Что касается моей работы, я ее выполняю так, как считаю нужным. И командую отрядом тоже, как считаю нужным. А сейчас заткнись, прошу тебя, и оставь меня в покое.

И, сердито крякнув, Ноа улегся на бок, натянув одеяло до подбородка и повернувшись к Роберту спиной.

Во время сна какой-то ползучий гад, возможно, паук, укусил Ноа. Утром Дэн Терли тщательно осмотрел место укуса, затем принес кусочек юкки и выжал из нее сок на ранку. Однако это место сильно покраснело и вздулось, голова Ноа кружилась, его лихорадило. Разведчик Вулф вернулся с рекогносцировки с сообщением, что нет смысла продолжать преследование. След преступников потерян. Они уже далеко продвинулись к Бигхорнзу, а отряд измучен голодом, жаждой и солнечными ожогами. Надо возвращаться,

Почти все горожане высыпали на улицу, чтобы их встретить. Отряд выглядел как банда каторжников: поникшие, обросшие бородами, оборванные и запыленные. Преступников не нашли и следа. Сара подошла к окну и смотрела, как они медленно двигались по улице. С плеч ее спала тревожная тяжесть. Шляпа, которую она когда-то подарила Ноа, выглядела так, будто через нее просеивали муку. Шея его была повязана грязным платком, глаза, устремленные вперед, казались маленькими на обгоревшем лице, руки застыли на луке седла.

— Им, кажется, не удалось словить их, — заметил Джош, стоявший рядом с Сарой.

— Да, не удалось.

— Выглядят так себе, а?..

— А ты как думал? Восемь дней провести так, как они, не просто.

— А вы возьмете интервью у командира отряда?

Сара хотела этого больше всего на свете. Быть рядом с Ноа хотя бы для того, чтобы задавать ему вопросы…

Отряд скрылся из виду. Сара вздохнула и обернулась к Джошу.

— Если я составлю список вопросов, ты бы сделал материал?

Джош широко раскрыл глаза.

— Правда?!

— А что? Тебе же надо начинать когда-нибудь.

— Хорошо. Если вы думаете, что я смогу…

— Ты проинтервьюируешь командира, а потом мы вместе поработаем над материалом.

— О, Сара! Большое спасибо.

Вечером Роберт рассказал об их путешествии во всех подробностях, уминая ужин, которого хватило бы для двоих.

— Ноа очень изменился, — заметил он. Сара промолчала. Она предоставила Адди возможность говорить.

— Он ведет себя как раненый кабан, — заметил Роберт. — Большей частью мрачно молчит. А если и говорит, то все предпочли бы, чтобы он молчал.

Сара решила, что ей пора выйти из-за стола.

— Ну ладно. Мне нужно кое-что перенести на бумагу из того, что я услышала. Спасибо, Роберт, за информацию.

— Ну что ты…

Когда она вышла, Роберт и Адди переглянулись, и Адди спросила:

— Ты думаешь, кто-нибудь из них сломается?

— Черт возьми, я не знаю. Я уже и так натерпелся оскорблений, пытаясь его урезонить.

За лето население города сильно увеличилось. Уже не вызывало ажиотажа появление одинокой женщины брачного возраста на улице. Приезд женщин сопровождался появлением первого магазина женского готового платья, первой модистки, первых дамских седел, а также первой швейной машины, приобретенной Робертом Бейсинджером для мастерской своей жены по изготовлению портьер и занавесок.

Сара Меррит начала регулярно печатать колонку для женщин в своей газете.

Для новостей также находилось достаточно тем.

Была нанята школьная учительница по имени Аманда Сирлз, она предполагала начать занятия в сентябре. Чеймберс Дейвис, химик-лаборант из Денвера, организовал настоящую металлургическую лабораторию, где была одна печь для сплавления золотого песка и две другие для проведения проб тигельных руд. В этом же здании открылась вторая рудная мельница, а также баня с водопроводом, подающим горячую и холодную воду. Последнее достижение следовало записать на счет жены Дейвиса Адриенны, весьма популярной общественницы. Сет Буллок, который выдвигал свою кандидатуру на пост шерифа прошлой осенью и не прошел, был назначен на должность губернатором Джоном Пеннингтоном. Было открыто почтовое отделение Дедвуда, и город стал центром графства. Приехал судья Мерфи и построил первый кирпичный дом во всей округе. Близлежащая деревня Гейвилл была уничтожена пожаром, и это дало толчок к созданию пожарной команды, опять-таки первой в этих краях. Сэм Керли, пятый муж бывшей проститутки Китти Лерой, занимавшийся игорным бизнесом, убил свою жену и потом застрелился сам.

За холмами начался велосипедный бум. Впервые на востоке страны открыли массовое производство безопасных велосипедов «Колумбия». Стали организовываться велосипедные клубы, раздавались требования улучшения дорог, появились обращения к прессе за поддержкой. Адриенна Дейвис приобрела велосипед и застопоривала движение на улицах Дедвуда, когда ездила на нем в юбке, не доходившей до лодыжек.

Тем временем Джеймс Дж. Хилл скупал земли, закладывая фундамент своей железнодорожной империи, а Марвин Хьюит, президент Северо-западной железнодорожной компании, заверил мэра Дедвуда, что рельсы будут прокладываться, как только разведка покажет, что это осуществимо.

К концу августа из Миннесоты пришли железнодорожные краны.

В сентябре в Массачусетсе стали обсуждать вопрос о труде детей и подростков.

В октябре в Дедвуд прибыл караван из Форт-Пьера с грузом рекордного веса в 300 тысяч фунтов.

За лето и осень облик Дедвуда резко изменился. Вместо многочисленных лачуг появились настоящие здания, красиво окрашенные снаружи. На окнах висели занавески. Многие из вновь прибывших женщин посадили цветы в палисадниках и во дворах. В городе теперь был осветитель улиц, он же уборщик, следивший за тем, чтобы главная улица хорошо выглядела круглые сутки. Было воздвигнуто школьное здание. Теперь по утрам дети шли в школу и возвращались домой после полудня.

Дедвуд благоустраивался.

Адди Бейсинджер все больше привыкала к своей новой жизни. Однажды вечером в конце ноября, когда они покончили с ужином, Адди нашла руку Роберта под столом и сообщила с улыбкой Саре:

— У нас будет ребенок.

Сара не донесла чашку кофе до рта и шлепнула ее на блюдце. Глаза ее округлились, и несколько секунд она только молча глядела на Адди. Наконец она вымолвила;

— О-о-о, Адди, это замечательно!

— Мы очень счастливы, верно, Роберт?.. — Адди глядела на него любящим взглядом. Роберт вытащил ее руку из-под стола и поднес к губам. Широко улыбнувшись, он проговорил:

— Мы хотим мальчика.

Сара крепко сжала их сплетенные руки.

— Прекрасная новость. Поздравляю. Счастлива за вас.

Лица их светились неподдельным счастьем, и это наполняло сердце Сары искренней радостью. Наконец-то ее маленькая сестра и славный Роберт, преодолев все горести и невзгоды, достигли желанного счастья.

Да, это было счастье. Живя рядом с ними, Сара видела, как хорошо влияла на них рутина семейной жизни. Они походили на милых пташек, строящих свое гнездышко. Теперь оно будет заполнено должным образом.

Наступает время для нее покинуть дом, и Сара понимала это.

— Когда должно произойти счастливое событие?

Адди пожала плечами.

— Не знаю точно. Думаю, в конце весны.

— Прекрасное время. Теплые дни, прохладные ночи. И еще нет комаров.

— Мне, — сказала Адди, — подойдет любое время.

— И наилучшее время для моего отъезда, — добавила Сара.

Адди слегка нахмурилась.

— Но, Сара, у нас много места в доме. А для маленького пришельца немного надо, только корзина, где он будет лежать.

— Да нет, пора уже, — возразила Сара. — Я подумываю об этом уже месяца два. Я очень ценю то, что вы разрешили мне пожить с вами так долго. Но это ваш дом, пора предоставить его вам целиком.

— Но, Сара… — Адди и Роберт заговорили в один голос. — Ты ведь знаешь, мы не…

Сара взяла их за руки.

— Да, я знаю… Вы разрешите мне оставаться с вами, пока я не состарюсь и не смогу подниматься по лестнице. Но я не так глупа, чтобы заставлять вас терпеть меня так долго.

— Мы любим тебя, Сара, — проговорил Роберт искренне. — И не хотим, чтобы ты нас покидала.

Сара нежно улыбнулась ему и сжала его руку.

— Спасибо, Роберт, но мне нужно уйти. Мне надо иметь свое собственное пристанище в жизни, пустить там корни, чувствовать свою принадлежность к нему навсегда.

— Но ведь этот дом такой же твой, как и мой, — настаивала Адди.

— Он был куплен на деньги отца, так же как и помещение для редакции. Так что мы квиты, не так ли? И я не хочу больше ничего слушать об этом.

Сара встала и собрала кофейные чашки.

— Я решила начать присматривать что-то для себя прямо сейчас. Надеюсь, найду место, где жить, к началу следующего года. Рождество я проведу здесь, и это все.

Она понесла чашки, а Роберт и Адди обменялись понимающим взглядом. Хотя им и не хотелось расставаться с Сарой, все же жизнь отдельно от нее была бы весьма заманчивой. Роберт встал и подошел к Саре, которая ставила чашки в раковину. Он взял ее за плечи и повернул к себе лицом.

— Во всяком случае, знай, что ты всегда желанная гостья здесь.

Сара все понимала. Она также знала, поглядев в его глаза, что он чувствует себя виноватым в ее разрыве с Ноа и во искупление этой вины готов всегда оказывать ей покровительство, если только она позволит это.

— Я знаю, Роберт. Я буду жить где-нибудь неподалеку и часто приходить к вам и вашему маленькому. Наверное, я очень избалую его.

Он сжал ее руки и поцеловал в щеку. Прикосновение его усов напомнило ей Ноа, и она почувствовала себя одинокой старой девой.

Вскоре Адди начала носить просторные платья без талии. Она выглядела здоровой молодой женщиной, ожидающей ребенка. Щеки ее, обычно бледные, приобрели румянец, светлые волосы, выросшие почти до плеч, блестели, весь ее облик излучал довольство, так что Сара даже слегка завидовала ей. Выросшая в доме без матери, она никогда не знала счастья нормальной семейной жизни. Приближалось Рождество, дни становились короче, темнело рано, и их излюбленным местом был кухонный очаг. Приходя домой, улыбающийся Роберт немедленно шел к Адди, где бы она ни была и что бы ни делала. Он целовал ее в лоб, в губы или в ухо и спрашивал, как себя чувствует маленький мальчик, глядя с любовью на ее округляющийся живот. Она показывала ему крошечные вещи, которые шила на машине, и рассказывала о том, что прочитала в журнале «Питерсон мэгэзин» о приготовлении еды для самых маленьких, о пеленках или о прорезывании зубов. Однажды Сара увидела их у окна в кухне в сумерках. Роберт стоял позади Адди, положив подбородок ей на плечо и скрестив руки на ее животе. Адди сжимала руками его руки, склонив голову. Они молчали и только слегка раскачивались. Сара молча глядела на них, затем тихо удалилась и долго стояла у окна в гостиной, вглядываясь в темнеющие дали, думая о Ноа, тоскуя о несвершившемся.

Адди и Роберт огорчались, видя ее растущее уныние и замкнутость. Ночью, лежа в постели, они говорили о том, как бы ей помочь.

Однажды декабрьским вечером после ужина, когда Сара ушла к себе, Роберт подошел к Адди, которая шила в гостиной, сидя на стуле с высокой спинкой. Он наклонился к ней, положил руки на подлокотники и сказал, глядя ей в глаза:

— Я собираюсь пойти к Ноа.

Она коснулась пальцами его щеки:

— Желаю успеха, дорогой.

Было половина девятого, когда он подошел к двери дома, где жил Ноа, и постучал. Ноа отворил дверь, и они молча глядели друг на друга несколько секунд. Наконец Ноа заговорил.

— Приятная неожиданность.

— Ты все еще дуешься на меня? — спросил Роберт.

— Нет, перестал уже давно.

— Я не нарушаю твой распорядок своим приходом?

— Нет. Я ужинаю. Заходи. Снимай пальто и садись. — В комнате не было почти никакой мебели, она выглядела заброшенной. Единственным свидетельством женского участия в ее убранстве были цветастые желтые занавески, сшитые Адди прошлой весной. Ужин Ноа состоял из бобов и хлеба, разложенных на голубой эмалированной тарелке. На столе не лежала скатерть, на подоконниках не стояли горшки с цветами, пол не был застлан. Сапоги Ноа стояли около деревянной коробки, шляпа лежала на столе, пояс с револьвером висел на стуле, а тяжелая кожаная куртка была повешена на крючок у двери. У Роберта сжалось сердце, когда он увидел, как Ноа одинок.

— Как ты живешь?

Ноа пожал плечами.

— Ты ведь знаешь. Как всегда. — Он уселся за стол и продолжил ужин. — Я слышал, у вас с Адди будет ребенок…

— Да. Где-то к весне. Она очень счастлива.

— Ты тоже счастлив?

— Еще бы.

— Да, это здорово. Я очень рад за вас обоих. — Они замолчали. Ноа продолжал есть. Роберт откинулся на стуле, положив ногу на ногу и изучающе глядя на своего друга.

— Почему ты теперь никогда к нам не приходишь?

Ноа положил вилку на стол.

— Ты знаешь почему.

Они смотрели друг на друга.

— Что ж, ты избегаешь ее и избегаешь нас тоже, — продолжал Роберт.

— Я делаю это не специально. Надеюсь, ты понимаешь это.

— Да, но все-таки нам тебя недостает.

Ноа пристально смотрел на свою вилку и молчал.

— Я пришел, чтобы сообщить тебе кое-что.

Ноа встретился взглядом с Робертом и ждал.

— Сара выедет из нашего дома к началу года.

Взгляд Ноа ничего не выразил, когда он услышал эту новость.

— И что из этого?

Роберт взорвался.

— А то, что она собирается искать дом, чтобы жить в нем одна, а ты будешь сидеть здесь, в своей норе, один, есть бобы в восемь тридцать вечера, а все это никому не нужно.

— Сара не хочет меня знать.

— Она просто помирает по тебе.

Ноа фыркнул и отвернулся.

— Послушай, Бога ради! У нее был шок после потрясения, которое она испытала. Я знаю, потому что это я вызвал его. И ей, конечно, нужно время, чтобы преодолеть его. Но ведь это не на всю жизнь.

Ноа взглянул на Роберта.

— Она вычеркнула меня из своей жизни, и я не собираюсь ползти к ней обратно, чтобы опять получить по зубам. Я дважды испытал это.

Роберт пристально посмотрел на Ноа и тихо спросил:

— Но ты ведь любишь ее, не так ли?

Ноа откинул голову и отодвинулся от стола.

— Так любишь или нет?

Ноа искоса посмотрел на Роберта.

— Со сколькими женщинами ты встречался в последнее время? — спросил Роберт.

— А со сколькими мужчинами встречалась она?

— Ни одного. Она сидит вечерами дома, смотрит на растущий живот Адди, ходит на цыпочках, боясь нас потревожить. Я никогда не видел более одинокого существа, хотя она и пытается представить себя счастливее без тебя, чем с тобой.

Ноа наклонился вперед, поставил локти на стол, сплел пальцы, потом прижал их ко рту, уставившись на пустой стул.

Роберт не нарушал молчания. На плите шумел чайник, в печке потрескивал огонь. Глаза Ноа подозрительно увлажнились. Он широко раскрыл их, боясь моргнуть.

Наконец он закрыл глаза, уронил голову на руки и прошептал:

— Я не могу.

Роберт протянул руку и положил ее на руку Ноа.

— Я знаю, это нелегко, — тихо заговорил он. — Но ей ведь тоже тяжело. — И, помолчав несколько секунд, добавил: — Чеймберс и Адриенна Дейвис пригласили нас с Адди на обед в следующую субботу. Мы уйдем из дома в семь часов.

Он сжал руку Ноа, потом встал и застегнул пальто. Ноа поднял голову и опять уставился на пустой стул напротив. Роберт надел шляпу и перчатки.

— Некоторые иногда просто задыхаются от гордости, — заметил он, уходя и оставляя друга за столом, где стояла тарелка с остывшими бобами.

После ухода Роберта Ноа долго сидел неподвижно, его сердечные раны открылись вновь. Последние семь месяцев были сплошным адом: он страдал от одиночества, душа его мучительно болела. Она отказалась от него, уязвила его мужскую гордость, а он все еще ее любит. Любит?! Да любовь ли это? Это долгое, бесцветное, непонятное явление без взлетов и падений, полный штиль. Он искал ее среди прохожих на улице, а увидев, быстро переходил на другую сторону, чтобы остаться незамеченным. Бесконечно вспоминал о ней, вместо того чтобы завести новое знакомство. Его преследовало желание прийти к ней, подойти совсем близко, взять за плечи и начать трясти так, что голова будет готова оторваться… И тут же появлялось чувство неизбывной жалости…

Ноа прожил свои двадцать шесть лет с ясным умом и уверенно, зная, чего хочет. С приходом Сары Меррит в его жизнь и ее уходом он стал напоминать горького пьяницу, утверждающего, что может бросить пить в любой момент, и тем не менее напивающегося каждый день. Она была для него как алкоголь. Он говорил себе, что может жить без нее, но думал о ней, желал ее непрестанно.

Быть может, причина в том, что он отвергнутая сторона, его «я» оскорблено. Но, если бы это было так, он поспешил бы к Розе и ублажил свое «я» еще несколько месяцев назад. Но сейчас он и думать не может об этом. К тому же то, что случилось с Адди, также сыграло свою роль.

В Дедвуде были другие женщины, вполне приличные, с которыми он мог бы завязать отношения. Но ни одна из них не привлекала его, к тому же он не мог отбросить мысль о том, что помолвка с Сарой Меррит обязывает его хранить верность.

Он спрашивал себя, проживет ли жизнь, не женившись, жалким созданием, о котором, когда ему исполнится семьдесят и он станет согбенным старцем, будут говорить: «Смотрите, он не смог преодолеть свою несчастную судьбу, справиться со своим разбитым сердцем и замкнулся в доме, который они вместе купили, повесили веселенькие занавески, теперь совсем обветшавшие, и совершает свою трапезу в полном одиночестве».

Роберт прав. Это холодные бобы внушили ему такую к нему жалость. Почему он не пошел к Тедди и не поужинал там среди людей? Почему не пошлет Сару Меррит ко всем чертям? Ведь ему надо жить своей жизнью.

А потому, что он ждет ее, ждет, что она постучит в дверь, войдет в кухню и скажет ему: «Ноа, я очень сожалею, возьми меня, Ноа. Я люблю тебя».

А сделает ли она это? Сможет ли? Он тоскует по тому, что она просто не способна сделать.

Он мог бы пойти опять к ней и начать приставать к ней снова, быть может, она опять скажет, что выйдет за него. А что потом? Попытка соблазнить ее до визита в церковь просто невозможна. Она дала ему это понять совершенно недвусмысленно. К тому же сама мысль о каком-то насилии над ней приводила его в ужас.

Пусть торжествует викторианская мораль, согласно которой она сможет подойти к супружескому ложу только девственницей. Ну а если и потом она будет такой же ледышкой? Что ж, прыгнуть в неведомое, посвятив жизнь такой холодной женщине?

Ноа Кемпбелл сидел за столом, где стояла тарелка с холодными бобами, одолеваемый множеством вопросов и сомнений, отдававшихся в его голове как удары молотка.

«Так что жe ты сделаешь в субботу вечером, Ноа? Не знаю».

«Пойдешь к ней опять и позволишь снова оттолкнуть себя?» «Но она может не сделать этого». «Да, может. Но может и сделать!»

Глава 23

В субботу вечером Сара наблюдала, как Адди суетилась, одеваясь к своему первому выходу со времени замужества. Она подняла и закрепила волосы наподобие золотистой короны, подкрасила губы и надела просторное голубое платье с капюшоном. Одетая вполне респектабельно, она предстала перед взором Сары и спросила с сомнением в голосе:

— Как ты думаешь, знает ли Адриенна Дейвис о моем прошлом?

— Думаю, что да. Но она не желает вспоминать об этом. Она прирожденная общественная деятельница, и сегодняшний вечер проложит тебе путь в общество.

— Ты действительно так думаешь, Сара?

Сара поцеловала ее в щеку.

— Ты теперь миссис Роберт Бейсинджер. — Она приподняла ее подбородок. — Держись с достоинством и не думай о прошлом.

Они ушли. Адди выглядела гордой и удовлетворенной, держа Роберта за руку, как бы ожидая чего-то. Сара глядела на них задумчиво, слегка завидуя их счастью.

После их ухода дом погрузился в печальное безмолвие. Она расхаживала по комнатам безучастно, полила цветы, потом поднялась к себе, сняла туфли и надела темно-бордовые тапочки. Вынув гребни из волос, она распустила их по спине. Ей не хотелось расчесывать их. Расстегнув пуговицы на воротнике и манжетах, она закуталась в свою любимую некрасивую шаль цвета тыквы, достала брошь, подаренную Ноа по случаю помолвки, положила ее перед собой на письменный стол, надела очки и достала дневник. Она опомнилась, когда ей стало холодно, и обнаружила, что уставилась в угол стола и вовсе ничего не пишет.

Около восьми часов она взяла письменные принадлежности и спустилась вниз. В гостиной стояла елка, но было темно. Сара вошла в кухню, устроилась за столом, положив брошь перед собой рядом с дневником в обложке мраморного цвета. Она подбросила пару поленьев в огонь, налила в чашку остатки кофе и стала писать.

Звуки, раздававшиеся в кухне, всегда такие уютные, сейчас только усиливали чувство одиночества. Чайник бурлил на плите, огонь мягко потрескивал в очаге, скрипел стул, когда она шевелилась, и поскрипывало перо на листе бумаги, шипела лампа; глухо приземлилась Рулер, спрыгнув со стула на пол… Все это она слышала, перелагая на бумагу свои мысли.

Сара откинулась на стуле.

— Эй, Рулер, иди сюда! — поманила она кошку.

Та потянулась, уселась, обвив себя хвостом, и внимательно глядела на Сару. Саре хотелось, чтобы она прыгнула ей на колени живым теплым комочком, но у нее, видимо, были другие намерения. Она начала умываться.

«Как хорошо быть кошкой. Все ее заботы сконцентрированы вокруг еды, сна и умывания. Нет ни сожалений, ни стремлений, ни обещаний, ни обязательств. Когда захочется, выходи на улицу, садись и ворчи хоть полчаса, находясь нос к носу с другим существом своей породы. Ночью при лунном свете можно покричать и попрыгать в высокой траве или в хрустящем снегу, заняться любовью с подругой, а на следующий день ни о чем не помнить и ни о чем не заботиться».

Рулер отошла и прыгнула в кресло-качалку, где и устроилась, уютно свернувшись клубочком.

Сара обмакнула перо и написала: «Интересно, как можно себя чувствовать, ожидая ребенка, надев платье на располневшую фигуру и выйдя из дома, опираясь на руку Ноа, направиться на обед к Чеймберсу и Адриенне Дейвис, став наконец частью общества, которое живет и размножается парами?» Она опять обмакнула перо и уставилась на его кончик, держа его над чистой страницей. Чернила начали высыхать, образовав причудливый узор.

В гостиной упали несколько иголок с елки на деревянный пол. Рулер насторожила уши, зрачки ее расширились, взгляд напрягся.

Сара задумчиво смотрела на нее, пока кошка опять не устроилась в кресле и не закрыла глаза. Сара посмотрела на брошь, коснулась ее кончиками пальцев, легко-легко, как будто искала в ней тонкие трещины.

Потом вздохнула, обмакнула перо и написала: «Я ловлю себя на том, что слишком часто фантазирую по поводу Ноа, строя картины, будто я Адди и могу…»

В дверь постучали.

Сара и Рулер насторожились. Когда стук раздался во второй раз, Сара встала, сняла очки, подхватила концы шали и направилась к двери. Одной рукой пыталась поправить волосы, а другой открывала дверь.

На пороге стоял Ноа.

Несколько секунд оба молчали, не шевелясь. Он смотрел на нее внимательно из-под полей коричневого «стетсона», руки опущены, черты лица лишь угадывались в слабом свете лампы в кухне. От носа ко рту шли глубокие морщины, исчезавшие в темных усах.

Она стояла на пороге, держась одной рукой за ручку двери, другой придерживая шаль. Лишь прядь ее волос освещалась светом кухонной лампы позади нее.

— Привет, Сара, — сказал он наконец. Голос звучал печально.

— Здравствуй, Ноа.

Воцарилось молчание. Казалось, только чудо могло восстановить былую легкость в их отношениях.

— Мне кажется, нам следует поговорить. Можно войти?

— Адди и Роберта нет дома. Они ушли к Дейвисам.

— Да, я знаю. Роберт сказал мне. Поэтому я и пришел.

Она постаралась скрыть изумление,

— А что толку разговаривать?

— Не знаю… — Он опустил глаза и грустно покачал головой. — Не знаю, — повторил он. — Все равно нам надо поговорить, потому что так дальше продолжаться не может.

Она сделала шаг назад и пропустила его.

— Заходи.

Ноа двигался, как фермер, идущий по полю, опустошенному сильным градом, и вошел в комнату, напоенную запахом хвои, где все было так знакомо даже в темноте. Она отошла от него на приличное расстояние, скрестив руки и плотно закутавшись в шаль.

— Я зажгу лампу. — Она подошла к круглому столику, у которого стояли два стула.

— Не надо. Пойдем на кухню, там теплее. — Он двинулся туда, как бы повинуясь какой-то силе, не поддающейся контролю. Остановившись в дверях, он окинул взглядом помещение, где он так часто делил веселые трапезы и играл с друзьями, без которых жизнь его стала такой пустой и одинокой. Грустная атмосфера кухни глубоко его поразила. В кресле-качалке у очага лежала, свернувшись, кошка, на столе были разбросаны письменные принадлежности — свидетельства занятий Сары в субботний вечер, когда все другие предаются более приятным делам. Брошь, которую он подарил ей по случаю помолвки, лежала рядом с бумагой и ручкой как никому не нужный бессильный талисман. Ноа подошел к столу, поглядел на пустую кофейную чашку, брошь, очки, на страницу дневника, исписанную ее аккуратным почерком, так отличающимся от его неуклюжего писания. Он дотронулся до дневника, прочитал последнюю фразу, и грудь его сдавило.

Стоя в дверях, Сара спокойно заметила:

— Невежливо читать дневники других людей.

Он обернулся и посмотрел на ее сумрачное лицо.

— У тебя ведь нет от меня секретов, Сара. Все, что ты чувствуешь, чувствую и я. Мы пара глубоко несчастных людей.

— Садись. — Она вошла в кухню и закрыла тетрадь, положив ручку на обложку. Брошь она оставила лежать на старом месте. Ноа повесил куртку на спинку стула, снял шляпу, сдвинул кошку и уселся в качалку. Сара села у стола.

Рулер устроилась на коленях у Ноа, который стал гладить ее шею и голову. Потом посмотрел на Сару и спросил усталым голосом:

— Так что же мы будем делать, Сара?

Она поставила локти на стол, сплела пальцы и положила на них щеку.

— Не знаю.

Несколько секунд прошло в молчании.

— Я скучал по тебе, — сказал он. На губах ее промелькнула улыбка, но она ничего не ответила.

— Скажи же.

— Думаю, будет лучше, если я промолчу.

— Нет, скажи.

— Я тоже скучала по тебе.

Они смотрели друг на друга некоторое время, печать одиночества лежала на их лицах. Рулер мурлыкала, и Ноа продолжал гладить и почесывать ее.

— Мне выпадали тяжелые дела в жизни, но мой приход сюда сегодня побивает все.

— Зачем же ты сделал это?

— Потому что я жил как в аду последнее время, а ад — не самое лучшее место для жизни. А ты?

— Да, со мной то же самое.

— В городе теперь много хороших, приличных женщин. Но я скорее буду есть землю, чем приглашу хоть одну из них куда-нибудь. И все, черт побери, из-за тебя, Сара Меррит.

На лице ее засветилась печальная улыбка. Ноа глубоко вздохнул, вздрогнул, откинулся на спинку качалки, закрыл глаза и стал слегка покачиваться.

— Я чертовски устал.

Ее затопило желание подойти к нему, погладить его щеки, прижаться губами к его глазам, потом положить подбородок на его лоб.

Вместо этого она встала и наполнила свою чашку кофе, не предложив ему.

— Надеюсь, ты знаешь, что Адди и Роберт ожидают прибавления семейства?

— Да, я слышал.

— Довольно смешно… — Она стояла у очага, глядя на огонь, и держала чашку, не прикасаясь к кофе. — Смешно, что я хотела бы быть на ее месте…

Он открыл глаза и долго смотрел на нее, закутанную в некрасивую шаль тыквенного цвета, на которую падали длинные непричесанные волосы.

— Это правда?

— Да. И я завидую им.

— Это меня удивляет.

— Меня тоже. Я всегда думала, что работы в газете достаточно, чтобы я чувствовала себя счастливой.

— А оказывается, нет?

Она промолчала. Ноа вздохнул.

— рошло несколько минут в молчании, прежде чем он спросил:

— Можно поговорить о твоем отце, Сара?

— Имя его никогда не произносится в этом доме с некоторых пор.

— Это не так. О нем говорило каждое слово, которое ты и я произносили, начиная с того вечера, когда ты все узнала.

— Я любила его больше, чем кого-либо на свете, а он предал мою любовь самым непростительным образом.

— И теперь я расплачиваюсь за то, что он сотворил с Адди. Как долго еще мне придется это делать?

— Почему бы тебе не пойти к одной из тех женщин? Это было бы намного проще.

— Потому что я привязан к тебе, ты для меня все. Я говорил тебе об этом раньше. Я держался в стороне от тебя более полугода, надеясь, что у меня все перегорит. Но этого не произошло. Я все еще люблю тебя.

Он пристально смотрел на нее, ловя каждое движение. Вот она опустила голову, поднесла ко рту чашку с кофе, но не притронулась к нему. Потом поставила чашку в раковину, вернулась и села на стул в той же позе.

— Женитьба была бы непростительной глупостью.

— Тем не менее ты хочешь этого не так ли?

— Да.

— А что произойдет, если я подойду, прикоснусь к тебе совсем не по-братски и поцелую?

Она грустно засмеялась, приложила руки к лицу и покачала головой.

— Вот видишь, — проговорил он. — Я имел в виду именно это, когда признался, что мне совсем нелегко было решиться прийти к тебе сейчас. И если ты опять оттолкнешь меня, я уже никогда, никогда не вернусь к тебе.

— У меня была нелепейшая мысль в голове последние несколько месяцев. — Сара глядела на него сквозь сплетенные пальцы. — Она совершенно абсурдна, даже греховна, но тем не менее она пришла ко мне в минуты слабости, когда я так скучала по тебе, что, казалось, умру. Я думала, почему бы мне не выйти замуж за Ноа, и мы молчаливо согласились бы, чтобы он продолжал посещать дом Розы, как он это делал, когда мы впервые познакомились? Вот так. Теперь ты лучше знаешь, какая я женщина.

Углы его рта опустились, на лицо легла глубокая печаль.

— Да, знаю. Одинокая, испуганная… совсем как я… — Они изучающе смотрели друг на друга, лампа тихо шипела, печка слегка потрескивала, излучая приятное тепло. Все это, сказанное так откровенно, вызвало и смущение, и облегчение.

— А теперь я признаюсь тебе в своих тайных мыслях. С тех пор как мы расстались, я часто думал о том, как приду сюда, потащу тебя наверх, сниму с тебя платье и начну целовать в десять мест и даже больше, чтобы ты поняла, что, когда любят друг друга так, как мы, все это должно быть просто и естественно. Не желаешь ли попробовать?

Она рассмеялась.

— Конечно, нет.

— Конечно, нет. Если бы ты сказала «да», ты не была бы Сарой Меррит, я не любил бы тебя, и мы не сидели бы в этой комнате, больно раня друг друга. Так что же мы будем делать?

Рот ее искривился в гримасе, чувствовалось, что она вот-вот расплачется. Она покачала головой и ответила:

— Не знаю. Я так боюсь…

Ноа наклонился вперед, вспугнув кошку. Положив локти на колени, он пристально посмотрел ей в глаза. Потом заговорил, голос его был сдавленным и чужим.

— Ты действительно так скучала по мне, что готова была умереть?

— Да, — прошептала она, чувствуя, как жар бросился ей в лицо.

— Тогда подойди ко мне. Вот сюда.

Она чувствовала себя приклеенной к стулу, но смотрела в его глаза, на широкие плечи и сильные руки. Он ждал ее ответа. Ей нужно было лишь встать и сделать шаг, чтобы очутиться в его объятиях. Или остаться на месте. Тогда он выйдет из дома, чтобы больше никогда не вернуться, а она будет продолжать мучиться.

Она жила в каком-то бесцветном, тоскливом пространстве всё эти месяцы, с тех пор как они расстались. Но сегодня, стоило ему лишь появиться рядом, как она почувствовала возвращение к нормальной жизни. Он только вошел в дом, и ее апатия исчезла, как исчезает изморозь с нагретого окна. Она опять обрела чувства.

Сидеть на расстоянии от него было мучительно, видеть страдание на его лице непереносимо. Это была страсть, к которой она так стремилась. Без нее жизнь ее будет обречена.

— Иди ко мне, — повторил он.

Она подавила слезы, встала и отодвинула стул, к которому ее прижимал страх, как тяжелая длань. Она облокотилась на стол и молча стояла. Он встал с качалки и ждал.

— Я бы хотела быть Адди, — прошептала она, медленно двигаясь к нему,

— Нет, не нужно этого, — возразил он, двигаясь ей навстречу. — Ведь тогда не было бы тебя и меня.

Они встретились у стола и остановились, держась за руки, поток горячих чувств готов был затопить их обоих. Потом Ноа чуть отступил назад, чтобы заглянуть ей в глаза, и, опять приблизившись, нежно поцеловал в губы. Тяжкое бремя одиночества спало с их плеч, в поцелуе и объятии они вновь обрели то, что потеряли. Она обвила его шею руками, и он крепко прижал ее к себе. Их сердца бились в унисон, одно против другого, глаза были закрыты, они растворялись в блаженстве воссоединения. Поцелуй их был продолжителен, жар его увеличивался, губы разомкнуты, языки соприкасались. Легкий стон вылетел из ее горла, и он еще крепче сжал ее в объятиях. Сдержанность исчезла, уступив место страстной жажде их тел после стольких месяцев разлуки. Он тоже издал звук, глубокий и низкий, страстный конец агонии.

Потом их охватило желание излить свои чувства в потоке слов.

— О Ноа, я люблю тебя, я так скучала по тебе, чувствовала себя такой осиротевшей.

— Я тоже люблю тебя. Скажи мне это еще раз.

— Люблю тебя, Ноа.

Он опять обнял ее, оторвав от пола.

— Я не думал, что услышу от тебя эти слова еще раз.

— Я была такой упрямой, не желая произносить их. Я очень об этом сожалею, Ноа, и я люблю тебя. Только никогда не думала, что это все так тяжело.

— Или так прекрасно.

— Или так ужасно.

— Или так тоскливо. Сто раз в день я заставлял себя не проходить мимо твоей редакции.

— А я все время глядела в окно, в надежде увидеть, как ты проходишь мимо.

— А когда мы встречались на тротуаре, мы делали вид, что не знаем друг друга.

— Никто не хотел иметь дело со мной.

— Со мной тоже. Я был зол на весь мир.

— Я придиралась ко всем, стала такой раздражительной и мелочной. Я отпугнула Патрика своим характером и теперь очень сожалею об этом. А бедный Джош?.. Я обращалась с ним не лучшим образом. Все было не так, когда мы расстались.

Они снова поцеловались, не сдерживаясь более и не боясь своих чувств. Он слегка откинул назад ее голову.

— Я не желаю больше испытывать то, что мне пришлось в недавнем прошлом, — заявил Ноа.

— Я тоже не хочу.

Они впились глазами друг в друга, ее ноги, обутые в темно-бордовые ковровые тапочки, были зажаты его ногами в потертых коричневых ковбойских сапогах. Он стал нежно гладить ее волосы на висках.

— Что ты сейчас чувствуешь? — спросил он.

— Как будто я долгое время находилась под водой и вынырнула набрать воздуху.

— А что еще ты чувствуешь?

Откинув назад голову, она произнесла сдавленным голосом:

— Я хочу тебя.

Руки его застыли.

— Я сейчас сделаю кое-что. Не бойся. — Он взял ее на руки и скомандовал: — Погаси лампу.

Она протянула руку и повернула медный винт на лампе. Комната погрузилась в темноту. Потом опять обняла его за шею. Он подошел к качалке и осторожно опустился на нее, посадив Сару на колени и перекинув ее ноги через подлокотники.

— Произнеси мое имя, — шепнул он.

— Ноа.

— Еще раз.

— Ноа.

— Да, Ноа… И Ноа все еще хочет жениться на тебе. — Он стал слегка раскачиваться, нежно гладя ее волосы одной рукой, а другой лаская спину и шею под волосами. Он целовал ее в губы, легко и нежно, продолжая начаться, прикасаясь губами к ее щеке, лбу, подбородку. Он ласкал ее, чувствуя, как голова ее запрокидывается и волосы приятно согревают его левую руку. Он слегка прикоснулся к ее груди, этой прекрасной находке в темноте, и почувствовал, как она задержала дыхание.

— Люблю тебя, Сара, — прошептал он. Он почувствовал, как все тело ее начало трепетать. Трепет передался его руке, продолжавшей ласкать ее грудь. Она пробормотала что-то, но он не понял, да и нужны ли были слова… Она положила свои руки на его руку и крепко прижала к себе. Потом подняла голову, поднесла его руку к губам, поцеловала и опять прижала к своей груди. Она закрыла глаза и застыла, а его руки ласкали все ее тело. Его губы нашли ее полуоткрытый рот, из которого вырывалось ароматное дыхание.

— О-о-о, Ноа.. — прошептала она, когда он оторвался от нее.

Он прижал ее к своему плечу, лоб ее лежал на его подбородке. Качалка возобновила легкое движение.

— О Ноа… — повторила она.

Он улыбнулся в темноте и продолжал раскачиваться.

— Ну, так ты выйдешь за меня замуж, упрямая женщина?

— Да, выйду, ты — неисправимый человек.

— Я не пойду к Розе.

— Я и не думаю, что тебе придется это делать.

Он перестал раскачивать кресло и поцеловал ее спокойно и нежно. Казалось, этим легким поцелуям не будет конца.

— Я ведь видел брошь — знак нашей помолвки — на столе в кухне?

— Да, это была она.

— Надо зажечь свет, чтобы найти ее?

— Не надо. Я отыщу ее и в темноте.

Она соскочила с его нолей и нащупала брошь на столе. Схватив ее, она приняла прежнее положение и приколола ее к кофточке, прямо против сердца.

— Вот так. Теперь все на своем месте.

— Посмотрим, — прошептал он. Нащупывая брошку, он прикоснулся к Сариной груди.

Прошло несколько минут в молчании.

— Ноа… — прошептала она.

— Угу…

Они продолжали раскачиваться, и оба желали, чтобы Адди и Роберт никогда не возвращались.

— Как прекрасно я себя чувствую.

Он удовлетворенно хмыкнул.

Церемония их бракосочетания состоялась в канун Рождества в пять часов дня. Ее быстро провел Бертл Матесон в присутствии двух свидетелей — Адди и Роберта. На Саре было простое платье из атласа цвета слоновой кости, сшитое Адди, в руках маленькая библия, украшенная лентой того же цвета. Причесала ее тоже Адди, подняв волосы кверху в стиле «помпадур модерн» и украсив их маленькой веточкой мелкозернистого жемчуга. Губы ее были впервые в жизни накрашены коралловой помадой.

Ноа надел черный костюм с двубортным жилетом, который он купил несколько месяцев назад специально для этого случая. К нему — белую рубашку с широким воротничком и черный галстук, завязанный свободным узлом с длинными концами.

Затем все четверо поужинали в доме Адди и Роберта с шампанским и праздничным тортом, испеченным по этому поводу Эммой, которая с пониманием отнеслась к тому, что событие будет носить сугубо семейный характер, и не обиделась, что ее не пригласили.

— Делай так, как считаешь нужным, Сара, — заметила она. — И да будет благословен этот день.

На пути домой Сара думала: «Да будет благословенна ночь. Пожалуйста, о, пожалуйста, пусть будет так, как надо…»

Дом, в котором им предстояло жить, был, насколько она помнила, простым и меблированным только частично. Войдя в кухню, она воскликнула:

— О, как здесь тепло!..

— Да, я нанял Джоша, чтобы он протопил печь.

— Ты так внимателен, Ноа! Спасибо.

Он зажег лампу, подошел к ней и помог снять пальто. Повесил его и свое пальто и шляпу и подошел к ней.

— У меня есть еще один сюрприз для тебя. Идем. — Он подал ей руку, взял в другую лампу и повел вверх по лестнице в спальню. Посторонившись, он пропустил ее вперед. В углу комнаты стояла ароматная елка. Она была поставлена в ведро с песком и украшена фигурками, вырезанными из картона, и красными восковыми свечками.

— О-о-о, Hoa! — воскликнула она в восторге. — Когда же ты успел?

Она приносила в дом свои вещи, и елки тогда не было.

— После твоего ухода. Я поручил Джошу найти елку и принести ее сюда.

— Пахнет потрясающе. Давай зажжем свечи.

— Конечно. Но я сперва принесу воды на всякий случай. — Он поставил лампу на туалетный столик, взял кувшин и сказал: — Сейчас вернусь.

Она огляделась, приложила ладони к щекам и посмотрела на кровать, стараясь быть спокойной.

Ноа вернулся через пару минут с полным кувшином и спичками. Он зажег одну о подошву и поднес ее к фитилькам десяти крошечных свечек. Тени от веток заплясали на потолке и стенах. Они молча смотрели на язычки пламени, на их отражение, потом Ноа повернулся к ней и тихо сказал:

— Счастливого Рождества, миссис Кемпбелл.

Она посмотрела ему в глаза и ответила:

— Счастливого Рождества, мистер Кемпбелл.

Его пальцы гладили ее руку. Потом они опять повернулись к елке.

Свечки роняли капли воска на ветки и на пол.

— Боюсь, придется их задуть, — сказал Ноа.

— Жаль, они так красивы.

Сара задула свечи и постояла у елки, вдыхая ее аромат, теперь уже смешанный с запахом тлеющих фитильков.

— Да, Ноа, это незабываемо. Спасибо.

Когда он отошел назад, она услышала какие-то звуки. Обернувшись, она увидела, что он снял пиджак и развязывает галстук.

— Тебе потребуется помощь, чтобы расстегнуть пуговицы, — заметил он.

— О-о-о, да. — Она отвернулась, лицо ее горело. Он подошел к ней сзади, чтобы выполнить эту почетную миссию.

— Спасибо, — прошептала она, когда была расстегнута последняя пуговица.

Он откашлялся и проговорил:

— Мне надо принести пару поленьев для печки.

Услышав его шаги, она обернулась. Он остановился на пороге.

— Теплая вода в кувшине. — И вышел, не взяв с собой лампу.

Он ей сказал, что мечтал о том, как будет снимать с нее платье и целовать в десять мест. Она думала о том, как это начнется, и хотя тогда, на кресле-качалке, все было хорошо, она боялась, что в последний момент она опять испугается, окаменеет и испортит брачную ночь. Но он оказался нежным и романтичным, тактичным и внимательным сверх всяких ожиданий.

Он предоставил ей больше времени, чем ей было нужно. Когда он вернулся, ее ночная рубашка была уже застегнута спереди и завязана у шеи, она умылась и расчесывала волосы у зеркала на столике.

Сара посмотрела на Ноа и едва сдержала улыбку. На нем была длинная ночная рубаха в красную и белую полоску.

— Ты будешь смеяться, я знаю. — Он поднял руки и опустил глаза. — Я никогда не надевал подобные штуки раньше. Я думал, тебе это понравится, но я себя в ней чувствую как какой-то маменькин сынок.

Неожиданно она расхохоталась, нагнувшись вперед и прижав руки ко рту. Меньше всего она представляла себя хохочущей в первую брачную ночь. Немного успокоившись, она увидела, что он тоже посмеивается, глядя на свои худые ноги.

— Бог мой, — пробормотал он, потом ткнул пальцем в постель. — Не возражаешь залечь туда, чтобы я мог взгромоздиться тоже и спрятаться там за тобой?

Она повиновалась, все еще улыбаясь, и заняла место у стены. Он лег рядом, не погасив лампу, и натянул одеяло до пояса.

Лежа на спине, она думала: «Какой он замечательный! Он знает, как я нервничаю, но делает все, чтобы мне было легче».

— Я знаю, ты боишься, но ничего страшного нет.

— Я не знаю, что делать.

— А тебе и нечего знать. Я знаю.

Да, он знал, он знал. И делал все, как надо. Нежно ее целовал, ласкал ее ноги своими, гладил ее лицо и прижимал к себе.

— Ты пахнешь розой сейчас, в разгар зимы. Почему?

— Я пользовалась розовой водой, когда ты ходил вниз.

— Вот оно что. — Он улыбался, касаясь пальцем ее щеки. — А на щеки ты тоже положила розы?

Она еще сильнее покраснела.

— А что, мужчины всегда дразнят женщин, когда они находятся вместе, как мы сейчас?

— Не знаю. Этот мужчина дразнит. А тебе не нравится?

— Нет, не то. Просто я не ожидала. Я обычно не краснею.

— Но тебе очень идет румянец. Я буду стараться вызывать его у тебя почаще.

— О, Ноа, — она опустила глаза. Он взял ее за подбородок и нежно поцеловал в губы. Потом в уголок рта, в другой, в шею…

— Я помню этот запах. От тебя так пахло год назад в этот день.

— И от тебя тоже пахло так же, когда мы сидели за столом во время завтрака у миссис Раундтри, каждое утро после бритья.

Он поднял голову, улыбаясь.

— Я не знал, что ты это замечала.

— Я замечала многое, связанное с тобой. Твои рубашки, твои любимые блюда, твои манеры. Но больше всего я обращала внимания на твои волосы. Мне они так нравятся, Ноа.

Он тихо лежал, облокотившись на руку, глядя своими серыми глазами в ее прекрасные голубые.

— Прикоснись к ним, — шепнул он.

Она подняла руки и погрузила их в его красивые густые волосы, ероша их, а он закрыл глаза от удовольствия и спрятал лицо у нее на груди. Ее руки блуждали в его волосах, а он нежно ласкал губами ее грудь под кружевной ночной рубашкой,

Глаза ее были закрыты, пальцы перебирали его волосы.

— О-о-о, — вздыхала она, и новое, незнакомое ей ощущение заполнило ее всю. Теперь она прижимала его голову к своей груди, а он слегка ее покусывал, и это вызывало у нее дрожь во всем теле, до пальцев ног.

Вдруг он привстал, как пловец, высовывающийся из воды. Его рот жадно искал ее губы, их страстное напряжение росло.

Внезапно он отодвинулся и скомандовал:

— Сядь. — Он привлек ее к себе, осторожно приподнял красивую ночную рубашку и одним движением снял ее через голову, бросив на пол. Его рубашка последовала за ней. Тут же они упали на подушки, тела их тесно сплелись. Ноа заговорил, но голос его звучал хрипло:

— Если будет больно, останови меня.

Сара кивнула, глаза ее были широко раскрыты, дыхания не хватало.

Он опустил руку к ее бедру, обхватил ее сзади, тихо и ритмично двигаясь, он показывал ей и одновременное возбуждал. Губы их опять слились. Он положил ее колено на свою ногу и прикоснулся к ее сокровенному месту. Она вскрикнула, еще и еще, дернулась, но он поймал ее руку, шепча:

— Так, вот так, теперь так…

И вот то, что она считала таким ужасным, стало небесно прекрасным. И она горячо приняла этого удивительного, сильного мужчину в момент наивысшего, теснейшего соединения. Она громко плакала, и горло ее перехватило, но она крепко сжимала руками и ногами его все еще вздрагивающее тело.

Они долго лежали в объятиях друг друга, дыхание их смешивалось, кожа была влажной.

Она засмеялась торжествующе, глаза ее были закрыты, голова лежала у него на груди. Он нежно прикоснулся пальцами к уголкам ее глаз и сказал, улыбаясь:

— Ну вот, теперь ты все знаешь.

— Да. Все беспокойство было напрасным.

— Напрасным! — воскликнул он, подняв голову. Она засмеялась.

Они лежали, отдыхая, удовлетворенные.

— Ноа, — обратилась она к нему.

— Да.

— Ты говорил про «десять мест», помнишь? Ты должен мне еще семь из них.

Он фыркнул, потом разразился смехом.

— О-о-о, Сара Кемпбелл! Я вижу, мне удалось кое-что.

Да, это было так. И он это доказал не один раз в этот вечер.

В полночь они еще не спали, им не хотелось погружать свое счастье в пучину сна. Она лежала на его руке. Вдруг резко приподнялась и сказала:

— Ноа, ты слышишь? Открой окно.

— Что-что?

— Открой окно. Скорее. Мне мажется, я слышу колокольный звон.

Он повиновался. Сначала погасил лампу, потом раздвинул занавески и поднял раму. Холодный воздух хлынул в комнату. Он прыгнул обратно в постель и натянул одеяло до самой шеи, обвив рукой Сару.

— Ноа, слушай… Рождественский гимн, как в прошлом году, помнишь…

Он стал тихонько напевать ей на ухо. Она присоединилась, шепча слова песни. Когда пение закончилось, они молча лежали несколько минут. Потом он заметил:

— Как странно. Никогда не думал раньше, что рождественский гимн может быть любовной песней.

— Давай теперь всегда петь его в рождественскую ночь, празднуя нашу годовщину.

— Да, с колокольным звоном или без него. — Они думали обо всех рождественских праздниках, ожидающих их в будущем, о предстоящих им годах счастья, о том времени, когда они будут рассказывать своим детям об испытаниях, выпавших на их долю, об их свадьбе в канун Рождества и о колоколах, звучавших в рождественскую ночь.

Потом через раскрытое окно стали опять доноситься рождественские гимны. Послушав их, они закрыли окно, так как в комнате наступил арктический холод. Они согревались, тесно прижавшись друг к другу. Теперь они были рядом, как две открытые страницы одной книги, книги о счастье.

— Мы будем счастливы, Сара.

— Я тоже так думаю, — прошептала она сонным голосом.

Он закрыл глаза и уткнулся ей в плечо.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— И я люблю тебя.

И они заснули, умиротворенные.

Примечания

1

1 фут равен 30, 48 см. — Прим. ред.

(обратно)

2

1 фунт равен 0, 453 кг, — Прим. ред.

(обратно)

3

Единица измерения печатной строки. — Прим. ред.

(обратно)

4

От англ. pink — розовый. — Прим. пер.

(обратно)

5

1 унция равна 28, 35 г — Прим. ред.

(обратно)

6

1 дюйм равен 2, 64 см — Прим. ред.

(обратно)

7

Ruler (англ.) — правитель, властелин. — Прим. пер.

(обратно)

8

Горячий напиток из молока, вина и пряностей. — Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23 . . . . . . . . .