«Эхо прошлого»

Эхо прошлого (fb2) - Эхо прошлого [ЛП, An Echo In The Bone] 4313K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Диана Гэблдон

Диана Гэблдон

«Эхо прошлого»

(«An Echo In The Bone»)

Всем моим милым собакам:

Пенни Луизе, Типпер Джону, Джону, Флипу, Арчи и Эду, Типпи, Спотсу, Эмили, Аяксу, Молли, Гасу, Гомеру и Джей Джею.

Этот неофициальный перевод был осуществлен силами сообщества:

Перевод сделан исключительно с целью углубленного изучения иностранного языка, не является коммерческим, не преследует извлечения прибыли и иных выгод.

Перевод: Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Ирина Боброва, Наталья Шлензина, Ольга Абрамова, Наталья Ромодина, Юлия Столба, Юлия Кулакова, Светлана Белова, Елена Карпухина, Екатерина Пискарева, Елена Фадеева.

Редакторы: Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Снежана Шабанова.

Благодарности от автора

У меня уходит добрых три года, чтобы написать каждую из этих книг. В течение этих лет я постоянно задавала людям вопросы, и они, отзывчивые, предлагали мне интересные факты, о которых я и не догадывалась спросить. Я никогда не запомню их всех, но думаю о каждом с огромной благодарностью.

Кроме того, я хотела бы выразить отдельную благодарность...

...Джону Фликеру и Биллу Мэсси, обоим моим редакторам, безрассудным и темпераментным джентльменам, превосходно справившимся с книгой, написанной кусочками (множеством кусочков), и автором, который играет в опасные игры.

...Дэнни Барору и Расселу Галену, моим литературным агентам. Эти джентльмены ценятся буквально на вес золота, что немаловажно в наши кризисные дни.

…Кэти Лорд, героическому редактору, и Вирджинии Нори, оформителю книги («книжной богине»), которые совместно отвечали за красоту и читабельность этой книги.

…Винсенту Ла Скала и другим замученным членам производственной команды, которым удалось вовремя запустить в печать эту книгу вопреки дли-и-инному перечню проблем.

…Стивену Лопэта за его яркое описание, как его по суше преследовал водяной щитомордник (гадюка, принадлежащая к подсемейству ямкоголовых змей), а также поэтическое описание запаха медноголовых змей («в этом запахе сочетаются зловоние серпентария из зоопарка и гнилых огурцов»).

…Кэтрин МакГрегор и Кэтрин-Энн МакФи за переводы и помощь в употреблении тонкостей гэльского языка. Также Кейти Беггс и всем остальным, оставшимся незамеченными, но очень ценным членам Международной Гэльской Мафии.

…медсестре Тесс, доктору Амарилису Исколду, Саре Мейр (дипломированной медсестре-акушерке), и многим другим медицинским работникам, за любезные консультации во врачебных вопросах, колоритные описания болезней и ужасающие хирургические подробности.

…Джанет МакКоннехи за статью в OEDILF (Omnificant Английский Словарь в форме Лимерика) и за привлечение моего внимания к разрастающимся кипарисам, а также являющейся музой «Кровавых Топоров».

…Ларри Туохи (и другим) за рассказы о том, как выглядят летные куртки пилотов «Спитфайров».

…Бет и Мэтью Шоп и Джо Борну за полезную информацию относительно Религиозного Общества Друзей (квакеров, - прим. пер.). Любые неточности – безусловно, моя ошибка.

…Яри Бэкмену, за его описание временнóй оси (концепция, описывающая время как прямую (то есть математически одномерный объект), протянутую из прошлого в будущее - прим. пер.) и списки выдержек, и за информацию о ночном небе, о том, какие звезды видны в Инвернессе и Фрейзерс Ридже.

…Катрине Стибохэр за ее исключительно подробные списки о том, кто и когда родился, и что с этими людьми произошло потом. Также ордам доброжелательных чудаков, которые всегда должны быть под рукой и говорить мне, кто какого возраста, или встречался ли лорд Джон с Фергюсом, когда у него была корь.

…Памеле Пэчет Гамильтон (и Бадди) за яркое и наиподробнейшее описание шулерского обыгрывания в сухую [в карты].

…Карен Генри, царице трафика, которая аккуратно хранит мою папку в сетевой информационной службе Сообщества Книг и Писателей и толпам дипломатичных жителей.

( .compuserve.com/n/pfx/forum.aspx? nav=start&webtag = ws-книги)

…Никки Роу и ее дочери Кейтлин, за то, что они создали для меня канал на YouTube (http://www .youtube.com/user/voyagesoftheartemis — для тех, кто хочет увидеть, действительно ли я могу говорить голосом Дональда Дака).

…Розане Мадрид Гатти, моей веб-искуснице, за быстрые и точные обновления и оригинальный дизайн.

…Сьюзен Батлер, за постоянную материально-техническую поддержку, ночевки собак, а также за непрерывное снабжение меня картриджами с черными чернилами и за ее блестящее предложение относительно Джема.

…Аллин Эдвардс, Кэтрин МакГрегор и Сьюзен Батлер за чтение, редакторские правки, внимание к недочетам и огрехам и чрезвычайно полезные («не в бровь, а в глаз!») придирки.

…Ширли Уильямс за моравское печенье и виды Нью-Берна.

…Бекки Морган за исторические кулинарные книги.

…моему прадеду, Стэнли Сайксу, за мастерство Джейми в меткой стрельбе.

…француженке Бев, Кэрол Кренз и многим другим за помощь с французским языком. Также, переводчице Флоренс, Петеру Берндту, и Жильберу Сюро за точные отличия между более ранней французской версией молитвы «Отче наш» 1966 года («И не введи нас в искушение») по сравнению с официальной («И не дай нам впасть в искушение»).

…дамам Лаллиброха (фанатский сайт ) за непрерывную поддержку и действительно интересные подарки.

…моему мужу, потому что он прекрасно знает, каково предназначение мужчины на самом деле.

…Алексу Крислову, Джанет МакКоннехи и Маргарет Кэмпбелл, системным операторам сетевой информационной службы Сообщества Книг и Писателей, и многим, многим, многим отзывчивым людям, которые ежедневно заходят на сайт, предлагая замечания, информацию и другие развлечения.

…моему издателю Альфреду за разрешение цитировать лирический стих «Напрягитесь», Арчи Белла & Дреллс.

…песня «Белый Лебедь» была взята из Кармины Гаделики (сборник молитв, гимнов, заговоров, заклинаний, благословения, литературно-фольклорных стихов и песен, пословиц, лексических единиц, исторических анекдотов, природных наблюдений по истории, и прочие знания собрались в гэльском говорящих регионах Шотландии между 1860 и 1909), воспроизведена с любезного разрешения издательства «Floris Books».

ПРОЛОГ

ТЕЛО УДИВИТЕЛЬНО ПЛАСТИЧНО. Дух же – и того более. Но есть то, что вернуть невозможно. Так, ты говоришь, nighean? Это правда – легко можно покалечить тело и изувечить душу. И все же есть в человеке то, что никогда не сломается.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Возмущение вод*

(*Ин. 5:3,4. – прим. пер.)

ГЛАВА 1

ИНОГДА ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МЕРТВЫ

Уилмингтон, колония Северная Каролина.

Июль 1776.

ГОЛОВА ПИРАТА ИСЧЕЗЛА. Уильям слышал рассуждения группы зевак на набережной неподалеку, гадавших, покажется ли она снова.

– Не-а, все, сгинул он, – качая головой, сказал оборванец-полукровка. – Если не олли-гатор, так вода уж точно его заберет.

Провинциал, явно из какой-то лесной глуши, перекатил во рту жевательный табак и в знак несогласия сплюнул в воду.

– Нет, он проболтается еще – может, денек-другой. Хрящи, что держат голову, высыхают на солнце. Станут, как железо. Наблюдал такое много раз с оленьими тушами.

Уильям заметил, как миссис МакКензи мельком взглянула на гавань и отвела взгляд. Ему показалось, что она выглядит бледной, и он немного сместился, чтобы загородить собой людей и бурый поток прилива, хотя вода уже поднялась высоко, и привязанный к столбу труп был, разумеется, не виден. Маячил только столб – как суровое напоминание о цене преступления. Пират был приговорен к утоплению в илистой пойме за несколько дней до этого, и стойкость его разлагающегося трупа была постоянной темой для публичных разговоров.

– Джем! – внезапно крикнул мистер МакКензи и, следуя за своим сыном, рванул мимо Уильяма. Мальчишка, рыжеволосый, как и его мать, отправился слушать мужские разговоры, и сейчас, уцепившись за швартовую тумбу, опасно свешивался над водой в попытке увидеть мертвого пирата.

Мистер МакКензи схватил сына за шиворот, подтянул к себе и сгреб в охапку, хотя малыш изо всех сил вытягивал шею, поворачиваясь в сторону затопленной гавани.

– Я хочу посмотреть, как уоллигатор будет лопать пирата, папочка!

Зеваки рассмеялись, и даже МакКензи слегка усмехнулся, хотя улыбка мигом исчезла, когда он взглянул на свою жену. В мгновение ока он оказался рядом, взяв ее под локоть.

– Думаю, нам пора идти, – сказал МакКензи, переместив на руках сына, чтобы лучше поддерживать жену, которая явно выглядела расстроенной. – Лейтенант Рэнсом… простите, лорд Элсмир, – поправился он, обращаясь к Уильяму с извиняющейся улыбкой, – полагаю, имеет и другие обязательства.

Так и было. Уильям договорился встретиться с отцом за ужином. Но его отец условился с ним о встрече в таверне прямо напротив причала, и поэтому не было никакого риска с ним разминуться. Уильям так и сказал им, уговаривая остаться еще немного, поскольку ему нравилась их компания, – особенно, миссис МакКензи – и, хотя лицо ее уже немного порозовело, она с сожалением улыбнулась и легонько погладила по головке малышку, которую держала на руках.

– Нет, нам и в самом деле пора идти, – она посмотрела на своего сына, все еще вырывавшегося, чтобы спуститься на землю, затем ее взгляд метнулся в сторону причала и столба, который торчал поверх приливного течения. Решительно отвернувшись, она устремила взгляд на Уильяма. – Малышка просыпается, ее нужно будет покормить. И все же было так чудесно встретиться с вами. Хотелось бы мне пообщаться подольше, – она произнесла это с величайшей искренностью и легонько коснулась его руки, оставив приятное ощущение в животе под ложечкой.

Зрители теперь делали ставки на предмет того, появится ли снова утонувший пират над водой, хотя, судя по всему, никто из них и ломаного гроша за душой не имел.

– Два против одного – после отлива он все еще будет на месте.

– Пять к одному, что тело останется, а вот головы не будет. Мне плевать, что ты там болтал о хрящах, Лем, потому что, когда последняя волна прилива его накрыла, голова буквально на ниточке держалась. Отливом ее точно оторвет.

В надежде заглушить этот разговор, Уильям принялся изысканно прощаться, дойдя даже до того, что в своей лучшей придворной манере приложился губами к руке миссис МакКензи, и, поддавшись вдохновению, поцеловал также ручку малышки, от чего они все рассмеялись. Мистер МакКензи посмотрел на него довольно странно, но, похоже, не обиделся. Он пожал Уильяму руку в совершенно свободной, республиканской манере, и, продолжая шутку, поставил сына на землю, чтобы мальчик проделал то же самое.

– Вы уже кого-нибудь убили? – с любопытством спросил мальчик Уильяма, глядя на его меч в ножнах.

– Нет, пока еще нет, – улыбаясь, ответил тот.

– Мой дед убил пару дюжин человек!

– Джемми! – разом воскликнули его родители, и мальчишка тут же втянул голову в плечи.

– Но это правда!

– Я уверен, что он смелый и свирепый человек, твой дед, – сказал Уильям мальчику серьезно. – Королю всегда нужны такие люди.

– Мой дедушка говорит, что король может поцеловать его в задницу, – как ни в чем не бывало ответил мальчик.

– ДЖЕММИ!

Мистер МакКензи закрыл рукой рот своего прямодушного отпрыска.

– Ты же знаешь, что твой дедушка не говорил такого! – сказала миссис МакКензи. Мальчик кивнул, соглашаясь, и отец убрал руку от его рта.

– Нет. А вот бабушка говорила.

– Что ж, это больше похоже на правду, – пробормотал мистер МакКензи, явно стараясь не рассмеяться. – Но мы, все же, не говорим таких вещей солдатам, потому что они служат королю.

– О! – произнес Джемми, определенно теряя интерес к разговору. – А отлив уже начался? – спросил он с надеждой, снова поворачивая голову в сторону гавани.

– Нет, – сказал мистер МакКензи твердо. – И не начнется еще несколько часов. Ты уже будешь в кроватке.

Извиняясь, миссис МакКензи улыбнулась Уильяму, ее щеки очаровательно зарделись от смущения, и все семейство с некоторой поспешностью отправилось восвояси, оставив Уильяма разрываться между желанием рассмеяться и огорчением.

– Эй, Рэнсом!

Услышав свое имя, он повернулся и увидел Гарри Добсона и Колина Осборна, двух младших лейтенантов из своего полка, которые явно ускользнули от своих обязанностей в нетерпении проинспектировать бордели Уилмингтона – уж какими бы они ни были.

– Кто это? – Добсон с любопытством смотрел в сторону удаляющейся группки.

– Мистер и миссис МакКензи. Друзья моего отца.

– О, так она замужем, а? – Добсон втянул щеки, все еще разглядывая женщину. – Что ж, будет чуть труднее, полагаю. Но что за жизнь без вызова?

– Вызов? – Уильям скептически посмотрел на своего тщедушного друга. – Ее муж, по меньшей мере, в три раза больше тебя, если ты не заметил.

Осборн, краснея, засмеялся.

– Она сама в два раза его больше! Она тебя раздавит, Добби.

– А с чего ты взял, что я буду под ней? – поинтересовался Добсон с достоинством. Осборн присвистнул.

– Что у тебя за одержимость великаншами? – допытывался Уильям. Он взглянул на маленькую семью, теперь уже почти скрывшуюся из вида. – Эта женщина почти такая же высокая, как я.

– О, не сыпь мне соль на рану, а?

Осборн, будучи выше, чем Добсон с его пятью футами, все же, был на голову ниже Уильяма. Он насмешливо пнул Вилли коленкой. Тот увернулся и толкнул рукой Осборна, который пригнулся и пихнул его в Добсона.

– Джентльмены! – их резко их оборвали угрожающие интонации лондонского выговора сержанта Каттера. Молодые люди были старше по званию, но ни у одного из них не хватало смелости указать сержанту на это. Весь батальон ходил в страхе перед сержантом Каттером, который был старше самого Бога, а ростом едва ли с Добсона, но вмещал в своем небольшом тебе абсолютную ярость огромного извергающегося вулкана.

– Сержант! – лейтенант Уильям Рэнсом, граф Элсмир – из группы старший по званию, – вытянулся в струнку, прижав подбородок к шейному платку. Осборн и Добсон поспешно последовали его примеру, прищелкнув каблуками сапог.

Каттер прохаживался перед ними туда-сюда, как выслеживающий добычу леопард. Уильяму казалось, что почти можно было видеть, как он в предвкушении облизывается и подергивает хвостом. Ожидание укуса было даже хуже, чем его ощущение на своей заднице.

– Ну, и где же ваши подразделения? – прорычал Каттер. – Сэ-эры?

Осборн и Добсон тут же принялись бормотать объяснения, но лейтенант Рэнсом – в кои-то веки – выступил на стороне праведников.

– Мои люди под руководством лейтенанта Колсона охраняют особняк губернатора. Мне дали увольнительную, сержант, чтобы поужинать с отцом, – почтительно сказал он. – Меня отпустил сэр Питер.

С именем сэра Питера Пэкера надо было считаться, и Каттер умолк в середине извержения. Однако, к большому удивлению Уильяма, не имя сэра Питера вызвало такую реакцию.

– Ваш отец? – спросил Каттер, прищуриваясь. – Это лорд Джон Грей, так?

– Э-э… да, – осторожно ответил Уильям. – Вы… с ним знакомы?

До того, как Каттер ответил, дверь ближайшей таверны открылась, и оттуда вышел отец Уильяма. Вилли улыбнулся, довольный его настолько своевременным появлением, но под сверлящим взглядом сержанта быстренько стер улыбку.

– Не скальтесь мне тут, как легкомысленная обезьяна, – начал сержант угрожающим тоном, но замолчал, когда лорд Джон бесцеремонно хлопнул его по плечу – никто из трех лейтенантов на это никогда не решился бы, даже за большие деньги.

– Каттер! – тепло улыбаясь, сказал лорд Джон. – Я услышал эти нежные интонации и сказал себе: «Будь я проклят, если это не сержант Алоизиус Каттер! Среди живущих не может быть еще одного такого человека, который звучал бы, словно бульдог, который проглотил кошку и выжил, чтобы об этом рассказать!»

– Алоизиус? – одними губами беззвучно спросил Добсон Уильяма, но тот только коротко хрюкнул в ответ, не в состоянии пожать плечом, поскольку его отец в этот момент повернулся к нему.

– Уильям, – сказал он, сердечно кивая ему. – Как ты пунктуален. Приношу свои извинения за опоздание, меня задержали, – однако, до того, как Уильям смог что-либо ответить, или представить остальных, лорд Джон вместе с сержантом Каттером погрузились в бесконечные воспоминания, заново переживая старые добрые времена на полях Абраама с генералом Вольфом (В 1759 году на Полях Абраама возле Квебека, Канада, состоялось решающее сражение между англичанами и французами в семилетней франко-индейской войне. Победа была на стороне англичан, генерал Вольф погиб. – прим. пер.).

Это позволило трем молодым офицерам несколько расслабиться, что, в случае с Добсоном, означало возвращение к прежнему направлению мыслей.

– Ты сказал, та рыженькая куколка – знакомая твоего отца? – прошептал он Уильяму. – Спроси у него, где она остановилась, а?

– Идиот, – зашипел Осборн. – Она ведь даже не хорошенькая! У нее такой же длинный нос, как у… как... как у Вилли!

– Ее лицо было так высоко, что я не увидел, – ухмыляясь, сказал Добсон. – Вот ее сиськи находились как раз на уровне глаз, и они…

– Осел!

– Ш-ш-ш! – Осборн наступил на ногу Добсону, чтобы тот заткнулся, поскольку лорд Джон снова повернулся к молодым людям.

– Не представишь меня своим друзьям, Уильям? – вежливо спросил он.

Уильям представил друзей, густо покраснев, поскольку знал, что, несмотря на артиллерийский опыт, у его отца был отличный слух. Осборн и Добсон поклонились, выглядя при этом довольно испуганными. Они не догадывались, кем был его отец, и Уильям одновременно гордился тем, что произвел на них впечатление, и слегка смущался от того, что они узнали, кто такой лорд Джон. Еще до завтрашнего ужина об этом будет известно всему батальону. Не то, чтобы сэр Питер не знал, конечно, но…

Он собрался с мыслями, обнаружив, что его отец прощается за них обоих, и поспешно, хоть и по всей форме, отсалютовав сержанту Каттеру, поторопился вслед за отцом, предоставив Осборна и Добсона их судьбе.

– Я видел, ты разговаривал с мистером и миссис МакКензи, – непринужденно сказал лорд Джон. – Полагаю, у них все хорошо? – он глянул в сторону набережной, но МакКензи давно уже и след простыл.

– Похоже на то, – сказал Уилли.

Он не собирался спрашивать, где они остановились, но впечатление, которое произвела на него молодая женщина, оставалось сильным. Он не мог с определенностью сказать, была ли она хорошенькой, но ее глаза поразили его – чудесного глубокого синего цвета с длинными золотистыми ресницами, они смотрели на него с трепетной напряженностью, которая согрела все уголки его сердца. Невероятно высокая, конечно, но… о чем он только думает? Женщина замужем, с детьми! И рыжеволосая к тому же!

– Ты… э-э… давно с ними знаком? – спросил он, думая о на удивление странных политических взглядах, определенно процветавших в этой семье.

– Довольно давно. Она – дочь одного из моих стариннейших друзей, мистера Джеймса Фрейзера. Может, ты его помнишь?

Уильям нахмурился, не припоминая имени – у его отца были тысячи друзей, как может он…

– О! – сказал он. – Он не англичанин, ты имеешь в виду. Это не к мистеру Фрейзеру мы приезжали в горы в тот раз, когда ты заболел этой, как ее… корью?

Внутри у него что-то оборвалось, когда он вспомнил тот полнейший ужас, который испытал тогда. Он путешествовал в горах, находясь как в забытьи: его мать умерла только месяц назад. А потом лорд Джон подхватил корь, и Уильям был уверен, что отец тоже собирается умереть, оставив его в совершенном одиночестве посреди диких лесов. В его сознании в тот момент не было места ни для чего, кроме горя и страха, и от того визита у него остались только нагромождения путаных впечатлений. Он смутно помнил, что мистер Фрейзер взял его с собой на рыбалку и был к нему добр.

– Да, – сказал его отец с кривой улыбкой. – Я тронут, Вилли. Я думал, что, если ты и запомнишь тот визит, так больше из-за своего собственного досадного приключения, нежели из-за меня.

– Приклю… – память накрыла его горячей волной, более жаркой, чем влажный и душный летний воздух. – Благодарю покорно! Мне удалось вычеркнуть это из своей памяти, пока ты не напомнил мне!

Его отец хохотал и даже не пытался этого скрыть. На самом деле, он почти бился в конвульсиях.

– Прости, Вилли, – сказал он, задыхаясь и вытирая глаза уголком носового платка. – Ничего не могу с собой поделать! Это было самым… самым… о, Боже, я никогда не забуду, как ты выглядел, когда мы вытащили тебя из того туалета!

– Ты знаешь, это был несчастный случай! – сказал Уильям холодно, его щеки горели от постыдных воспоминаний. По крайней мере, дочери Фрейзера не было рядом, чтобы быть свидетелем того унижения.

– Да, конечно. Но… – его отец прижал носовой платок ко рту, беззвучно тряся плечами.

– Не стесняйся, продолжай кудахтать сколько хочешь, – холодно сказал Уильям. – И вообще, куда мы направляемся? – они дошли до конца набережной, и, все еще фыркая, как касатка, отец повел их на одну из тихих тенистых улиц, находившуюся вдалеке от таверн и гостиниц гавани.

– Мы обедаем с капитаном Ричардсоном, – сказал лорд Джон, с очевидным усилием сдерживая себя. Он прокашлялся, высморкался и убрал носовой платок. – В доме мистера Белла.

Дом мистера Белла был аккуратным, с выбеленными стенами, и выглядел преуспевающим, но без претензий. Капитан Ричардсон произвел точно такое же впечатление: средних лет, ухоженный и прилично одетый, но без определенного стиля и с лицом, которое вы вряд ли заметите в толпе, и ровно через две минуты забудете.

Более сильное впечатление произвели две мисс Белл, особенно младшая, Мириам, медового цвета кудри которой выбивались из-под чепца, а круглые глаза неотрывно смотрели на Уильяма в течение всего ужина. Она сидела слишком далеко, чтобы можно было заговорить с ней напрямую, но он предполагал, что взгляд может быть достаточно красноречивым, чтобы дать ей понять, что восхищение было взаимным. И что, если возможность для более близкого знакомства представится позже?.. Улыбка, быстрый взгляд в сторону открытой в надежде на воздух двери на боковую веранду, а затем скромно опущенные медовые ресницы. Он улыбнулся в ответ.

– Как ты думаешь, Уильям? – сказал его отец, достаточно громко, чтобы дать понять, что спрашивает уже во второй раз.

– О, безусловно. Эм… Думаю о чем? – спросил он, поскольку это все-таки был папа, а не собственный командир.

Его отец посмотрел так, что было ясно: он бы закатил глаза, если бы вокруг не было людей, но терпеливо ответил:

– Мистер Белл спросил, надолго ли сэр Питер намеревается задержаться в Уилмингтоне? – во главе стола мистер Белл грациозно кивнул, но Уильям заметил, как сощурились его глаза в направлении Мириам. «Наверное, тогда лучше прийти с визитом завтра, – подумал Уильям, – когда мистер Белл, возможно, уйдет куда-нибудь по делам».

– О. Полагаю, мы пробудем здесь недолго, сэр, – вежливо сказал он мистеру Беллу. – Как я понял, главные беспорядки творятся в провинции, и поэтому мы, без сомнения, выдвинемся туда, чтобы без задержки подавить их.

Мистер Белл выглядел довольным, но краем глаза Уильям видел, как Мириам очаровательно надула губки, услышав о его скором отъезде.

– Хорошо, хорошо, – радостно сказал Белл. – Без сомнения, сотни лояльных граждан будут рады присоединиться к вашему маршу.

– Несомненно, так, сэр, – пробормотал Уильям, зачерпывая ложкой суп. Он сомневался, что мистер Белл будет среди них. С виду он явно не был любителем маршировать. И в любом случае, содействие множества неумелых провинциалов, вооруженных лопатами, не станет великой подмогой. Но вряд ли он мог сказать такое вслух.

Уильям пытался смотреть на Мириам, не пялясь на нее откровенно, затем он перехватил взгляды, которыми мельком обменялись его отец и капитан Ричардсон, и впервые ему стало любопытно. Лорд Джон совершенно определенно сказал, что они обедают с капитаном Ричардсоном, имея в виду, что встреча с капитаном и является целью вечера. Почему?

Затем он встретился глазами с Лиллиан Белл, которая сидела напротив, рядом с его отцом, и забыл о капитане Ричардсоне. Темноглазая, более высокая и худенькая, чем ее сестра – но, как он сейчас заметил, действительно очень красивая девушка.

И все же, когда после обеда миссис Белл и ее дочери поднялись из-за стола, а мужчины вышли на веранду, Уильям совершенно не удивился, обнаружив себя и капитана Ричардсона в одном ее конце, в то время как его отец энергично обсуждал с мистером Беллом цены на деготь в другом. Папа мог говорить с кем угодно и о чем угодно.

– У меня есть к вам предложение, лейтенант, – сказал Ричардсон после обычного обмена любезностями.

– Да, сэр, – почтительно сказал Уильям. Его любопытство усилилось. Как удалось понять во время обеда, Ричардсон был капитаном легких драгун, но в настоящее время пребывал не со своим полком, поскольку его откомандировали по долгу службы, о чем он и упомянул как бы, между прочим. Откомандировали, с какой целью?

– Я не знаю, как много ваш отец рассказал вам относительно моей миссии.

– Ничего, сэр.

– А. Мне поручено собирать информацию по всему Южному Департаменту. Не то чтобы я командую такой операцией, как вы понимаете, – капитан скромно улыбнулся, – только небольшими ее фрагментами.

– Я… понимаю огромную ценность таких операций, сэр, – сказал Уильям, пытаясь быть дипломатичным, – но сам я, как бы это правильно сказать…

– У вас нет намерения заняться шпионажем. Нет, конечно, нет, – на веранде было темно, но сухая интонация в голосе капитана была очевидной. – Немногие из тех, кто считают себя солдатами, хотят.

– Я не хотел обидеть вас, сэр.

– Все в порядке. Однако я не собираюсь вербовать вас в шпионы – это непростое занятие и довольно опасное – но, скорее, в курьеры. Хотя, если у вас найдется возможность собрать немного информации по дороге… что ж, это будет дополнительным и очень ценным вкладом.

Уильям почувствовал, как кровь прилила к лицу от предположения, что он не приспособлен ни к сложным задачам, ни к опасности, но сдержал себя, сказав только:

– О?

Капитан, как оказалось, собрал значительную информацию о местных условиях в обеих Каролинах, и теперь нуждался в том, чтобы отправить ее командиру Северного Департамента – генералу Хау, находившемуся в настоящий момент в Галифаксе.

– Я, конечно, отправлю не одного курьера, – сказал Ричардсон. – Разумеется, будет чуть быстрее, если плыть на корабле, но мне нужен хотя бы один курьер, который отправится верхом - как из соображений безопасности, так и ради того, чтобы вести наблюдения на пути следования. Ваш отец очень высоко отзывается о ваших способностях, лейтенант, – Вилли показалось, или он правда уловил нотку удивления в сухом, как опилки, голосе? – и, как я понял, вы довольно много путешествовали по Северной Каролине и Вирджинии. Это ценная характеристика. Как вы понимаете, мне бы не хотелось, чтобы мой курьер исчез без следа в Дисмал Суомп (Dismal Swamp – участок заболоченного, покрытого лесом, побережья Атлантического океана в штатах Вирджиния и Северная Каролина. – прим. пер.).

– Ха-ха, – сказал Уильям, из вежливости сделав вид, что это была шутка. Определенно, капитан Ричардсон никогда даже рядом не бывал с Великим болотом Дисмал. Уильям был там, но он и подумать не мог, что кто-нибудь в здравом уме отправится туда специально – разве что на охоту.

У него также имелись серьезные сомнения относительно самого предложения Ричардсона, но даже когда он сам себе говорил, что не должен покидать своих людей, свой полк… Уильям уже представлял себя в романтическом свете: один, в безбрежной дикой местности, несущий важные новости сквозь бури и опасности.

Хотя, чем больше он раздумывал, тем больше хотел знать, что его ожидает в конце путешествия. Ричардсон предвосхитил его вопрос, ответив до того, как он был задан.

– Когда вы доберетесь на север, вы могли бы – это уже согласовано – присоединиться к штабу генерала Хау.

Ага, вот оно и яблочко! Да красное и сочное к тому же! Он понимал, что это «уже согласовано» касалось генерала Хау, а не Уильяма. Но у него была некоторая уверенность в своих возможностях и способностях, и он точно знал, что может оказаться полезным.

Он пробыл в Северной Каролине всего несколько дней, но этого было достаточно, чтобы сделать безошибочные наблюдения об относительных шансах на передвижение между Северным Департаментом и Южным. Вся Континентальная армия под началом Вашингтона была на севере. Южные повстанцы представляли собой беспокойные кучки провинциалов и импровизированные отряды милиции, и вряд ли могли быть угрозой. Что же касалось сравнения статуса сэра Питера и генерала Хау, как командиров…

– Я бы хотел обдумать ваше предложение, если позволите, капитан, – сказал он, надеясь, что желание не слишком проявляется в его голосе. – Могу я дать вам свой ответ завтра?

– Безусловно. Я полагаю, вам хотелось бы обсудить перспективы со своим отцом – вы можете это сделать.

После этого капитан намеренно поменял тему, и через несколько мгновений, когда лорд Джон и мистер Белл к ним присоединились, разговор перешел на общие темы.

Уильям мало слушал то, о чем говорилось, его внимание было сосредоточено на двух стройных белых фигурках, которые призрачно маячили среди кустов в дальнем конце двора. Две покрытые белые головки то склонялись друг к другу, то расходились. То и дело одна из них поворачивалась в сторону крыльца как бы в раздумье.

– «И об одежде его бросали жребий» (Ин. 19:24. – прим. пер.), – пробормотал отец, качая головой.

– А?

– Неважно, – улыбнулся отец, поворачиваясь к капитану Ричардсону, который говорил что-то по поводу погоды.

Светлячки осветили двор, дрейфуя, как зеленые искры среди влажной и густой растительности. Это было чудесно - снова увидеть светлячков: он скучал по ним в Англии… и по этой особенной мягкости южного воздуха, которая прижимала лен рубашки к телу и заставляла кровь пульсировать в кончиках пальцев. Сверчки стрекотали вокруг них повсюду, и на мгновение показалось, что их песня, заглушила все, кроме звука его пульса.

– Кофе готов, джентльмены, – мягкий голос рабыни врезался в легкое брожение его крови, и он вошел внутрь вместе с остальными мужчинами, бросив только один мимолетный взгляд в сторону двора. Белые фигурки исчезли, но чувство обещания в мягком теплом воздухе осталось.

Часом позже он обнаружил себя, идущим в приятной неразберихе мыслей к месту расквартирования своего полка, а его отец молчаливо шагал рядом.

Мисс Лиллиан Белл в самом конце вечера подарила ему поцелуй среди светлячков, целомудренный и мимолетный, но в губы, и, казалось, что, несмотря на распространяющийся промозглый запах гавани, густой летний воздух был наполнен ароматами кофе и спелой клубники.

– Капитан Ричардсон рассказал мне о предложении, которое он тебе сделал, – сказал лорд Джон просто. – Ты собираешься его принять?

– Не знаю, – ответил Уильям также просто. – Мне будет не хватать моих людей, конечно, но… – миссис Белл пригласила его в конце недели прийти на чай.

– Мало постоянства в военной жизни, – сказал его отец, коротко качнув головой. – Я тебя предупреждал.

Соглашаясь, Уильям коротко хмыкнул, рассеяно слушая.

– Отличная возможность для продвижения, – сказал ему отец, как бы между прочим добавив, – хотя, конечно, есть некоторая опасность в этом предложении.

– Что? – Уильям презрительно усмехнулся, услышав это. – Проскакать от Уилмингтона, чтобы сесть на корабль до Нью-Йорка? Там есть дорога практически на всем пути!

– А также, на ней довольно много континенталов (американские солдаты в войне за независимость. – прим. пер.), – указал лорд Джон. – Целая армия генерала Вашингтона расположена по эту сторону от Филадельфии, если то, что я слышал, верно.

Уильям пожал плечами.

– Ричардсон сказал, что я нужен ему, потому что знаю местность. Я смогу найти путь даже без дорог.

– Ты уверен? Ты не был в Вирджинии почти четыре года.

Недоверчивый тон разозлил Уильяма.

– Ты считаешь меня неспособным ориентироваться?

– Нет, совсем нет, – сказал отец, все еще сохраняя некую нотку сомнения в голосе. – Но в этом предложении очень много риска, и мне бы не хотелось думать, что ты принял его, не поразмыслив как следует.

– Что ж, я подумал, – сказал Уильям, уязвленный. – Я сделаю это.

Несколько шагов лорд Джон молчал, затем неохотно кивнул.

– Это твое решение, Вилли, – произнес он тихо. – Все же, лично я буду тебе благодарен, если ты будешь осторожен.

Раздражение Уильяма тут же растаяло.

– Конечно, я буду, – сказал он хрипло. Они продолжили путь под темным пологом кленов и гикори, не разговаривая, но достаточно близко, чтобы их плечи то и дело соприкасались.

Возле гостиницы Уильям пожелал лорду Джону спокойной ночи, но не стал сразу возвращаться в свою съемную комнату. Вместо этого он побродил вдоль причала, возбужденный, совершенно не готовый заснуть.

Отлив, как он видел, был уж далеко, запах дохлой рыбы и гниющих водорослей стал сильнее, хотя гладкая простыня воды все еще покрывала илистое дно в тихом свете четвертинки луны.

Потребовалось мгновение, чтобы увидеть столб. На миг ему показалось, что он исчез, но нет, вот он был - тонкая темная линия на сиянии воды. Пустой.

Столб больше не стоял прямо, он резко наклонился, как будто собирался упасть, и тонкое кольцо веревки, похожее на петлю висельника, свисало с него, качаясь в отступающем отливе. Уильям ощутил некое внутреннее беспокойство. Сам отлив не смог бы стащить целое тело. Говорили, что тут водились крокодилы или аллигаторы, хотя сам он еще ни одного не видел. Он невольно глянул вниз, словно одна из этих рептилий могла неожиданно вынырнуть из воды возле его ног. Воздух был все еще теплым, но Уильям ощутил легкую дрожь.

Стряхнув ее прочь, он повернул обратно, в направлении своего квартирования. Он надеялся, что до отъезда у него будет еще пара деньков, и ему стало интересно, а вдруг он снова сможет увидеть голубоглазую миссис МакКензи.

ЛОРД ДЖОН НЕМНОГО ЗАДЕРЖАЛСЯ НА КРЫЛЬЦЕ гостиницы, глядя, как его сын исчезает в тени деревьев. Его терзали сомнения: само дело было устроено с несколько большей поспешностью, чем ему бы хотелось, но у него и правда была уверенность в способностях Уильяма. И, хотя предложение явно имело свои риски, такова была природа солдатской жизни. Тем не менее, одни ситуации были рискованнее других.

Он помедлил, слушая гул разговоров в общей гостиной, но решил, что на сегодня хватит с него компании. А мысль о том, чтобы слоняться туда-сюда под низким потолком своей комнаты, душной от заточенной в ней дневной жары, заставила его отправиться погулять до тех пор, пока телесное изнеможение сможет принести сон.

Как он понял, сходя с крыльца и ступая в противоположном направлении от того, в котором ушел Вилли, дело было не только в жаре. Он достаточно хорошо знал себя, и понимал, что даже очевидный успех его плана не избавит его от того, чтобы беспокойно лежать без сна, как собака над костью, выискивая слабые места и изобретая способы их исправить. В конце концов, Уильям уезжает не прямо сейчас: есть еще немного времени, чтобы все учесть, придумать выходы и альтернативы на случай, если таковые понадобятся.

Генерал Хау, например - был ли он лучшим выбором? Может, Клинтон… но, нет. Генри Клинтон был суетливой старухой, не желающей и шагу ступить без тройных распоряжений.

Братья Хау, один – генерал, другой – адмирал, как известно, были неотесанными солдафонами, обладая манерами, внешним видом и запахом кабанов в период гона. Ни один из них не был глупцом, и, Бог свидетель, они не робкого десятка. И Грей знал, что Вилли вполне в состоянии выдержать грубые манеры и резкие слова. А командиры для того и нужны, чтобы плеваться на пол – Ричард Хау как-то раз плюнул на самого Грея, но, по большому счету, это было случайно: ветер неожиданно переменился. И, возможно, для молодого младшего офицера легче иметь дело с таким командиром, чем с причудами некоторых других военных джентльменов, знакомых Грею.

Однако даже самые эксцентричные из братства клинка были предпочтительнее дипломатов. Он лениво размышлял, каким объединяющим термином можно назвать сборище дипломатов. Если писатели образуют братство пера, а группа лис будет определена, как стая хитрюг… дипломатичный удар кинжалом, возможно? Братья стилета? «Нет, – решил он, – слишком прямолинейно». Дипломатичный дурман, это больше похоже. Братство зануд. Хотя, тот, кто не был занудой, как правило, был опасным.

Сэр Джордж Жермен (государственный секретарь правительства Великобритании в Америке во время американской войны за независимость. – прим. пер.) был одним из редкой породы: нудным и опасным.

Он некоторое время погулял по улицам города, в надежде утомить себя перед возвращением в свою маленькую душную комнату. Небо было низким и гнетущим, со сверкающими среди облаков зарницами, и атмосфера была насыщена влагой, как губка в ванной. К этому времени на самом деле он должен был находиться в Олбани (столица штата Нью-Йорк. – прим. пер.) – не менее душном и изобилующим насекомыми городе, но несколько более прохладном, возле милых темных лесов Адирондака (горная цепь на северо-востоке штата Нью-Йорк. – прим. пер.).

Все же он не жалел о своем поспешном путешествии в Уилмингтон. Вилли получил распределение, это было важно. И сестра Вилли, Брианна… Закрыв глаза, он на миг застыл как вкопанный, заново переживая запредельный и разбивающий сердце момент в тот полдень, когда он увидел их двоих вместе, во время той, скорее всего, их единственной в жизни встречи. Он едва был в состоянии дышать, его глаза были прикованы к двум высоким фигурам, чьи красивые открытые лица были так похожи. И оба они напоминали человека, который стоял рядом с ним, неподвижный, но, в отличие от Грея, жадно глотавший воздух, как будто боялся, что никогда больше не сможет дышать снова.

Лорд Джон, не привыкший еще ощущать отсутствие кольца, рассеянно потер безымянный палец левой руки. Они с Джейми Фрейзером сделали все возможное, чтобы сберечь тех, кого любят, и, несмотря на меланхолию, его утешала мысль, что они были едины в этом родстве ответственности.

Вот интересно, встретит ли он когда-нибудь Брианну Фрейзер МакКензи снова? Она сказала, что нет, и была так же сильно опечалена этим фактом, как и он.

– Благослови тебя Бог, дитя, – прошептал он, качая головой, когда поворачивал в сторону гавани. Ему будет очень ее не хватать, но, как и с Вилли, облегчение от того, что она скоро уедет из Уилмингтона и будет вне опасности, пересиливало его личное чувство потери.

Подойдя к причалу, он невольно глянул на воду, и глубоко вздохнул с облегчением при виде пустого столба, покосившегося с отливом. Он не понимал причин, по которым она сделала то, что сделала. Но он слишком хорошо знал ее отца – и ее брата, если уж на то пошло, – чтобы не распознать той упрямой убежденности, которую он видел в синих кошачьих глазах. Именно поэтому он достал ей маленькую лодку, о которой она просила, и стоял на пристани с выпрыгивающим от волнения сердцем, готовый, если понадобится, совершить отвлекающий маневр, пока муж вез ее в сторону привязанного пирата.

Он много раз видел, как умирают люди: обычно неохотно, время от времени – со смирением. Но он ни разу не видел человека, который бы умирал с такой горячей благодарностью в глазах. Грей был только мельком знаком с Роджером МакКензи, но предполагал, что тот был примечательным человеком, раз не только жил в браке с этой удивительной и опасной женщиной, но еще и имел с ней детей.

Он покачал головой и повернулся, направляясь назад, в сторону гостиницы. Лорд Джон подумал, что спокойно может подождать еще пару недель перед тем, как ответить на письмо Жермена, которое ловко изъял из дипломатической почтовой сумки, когда заметил на нем имя Уильяма. И через две недели он совершенно правдиво сможет сказать, что, увы, к тому времени, как письмо было доставлено, лорд Элсмир находился где-то далеко, в лесах, между Северной Каролиной и Нью-Йорком, и поэтому не мог быть оповещен о том, что его отзывают в Англию. Но он (Грей) уверен, что Элсмир будет весьма сожалеть о потерянной возможности присоединиться к штабу сэра Джорджа, когда узнает об этом – несколько месяцев спустя. Очень жаль.

Он начал насвистывать «Лиллибуллеро» (английский военный марш времен революции XVII века (1688г.), во время которой был свергнут король Якоб I Стюарт. – прим. пер.) и в отличном настроении зашагал к гостинице.

Задержавшись в общей гостиной, он попросил прислать к нему в номер бутылку вина, и был проинформирован служанкой, что «тот джентльмен» уже взял с собой наверх бутылку.

– И два бокала, – добавила она, приседая перед ним, – так что, не думаю, что он собирается выпить ее один.

Грей почувствовал, как нечто похожее на сороконожку пробежало по его спине.

– Прошу прощения, – сказал он, – вы сказали, что в моей комнате джентльмен?

– Да, сэр, – уверила она его. – Он сказал, что он ваш старый друг… постойте, он назвал свое имя… – она на миг нахмурила брови, затем расправила. – Бо-шоу, – сказала она, – или что-то в этом роде. Французское, вроде, имя, – пояснила она. – И сам джентльмен – такой, французик. Может, вам понадобятся закуски, сэр?

– Нет, благодарю вас, – он махнул рукой, отпуская ее, и начал подниматься по лестнице, быстро соображая, не оставил ли он в комнате что-то такое, чего не должен был. Француз по имени Бо-Шоу… Бичем. Имя выстрелило в мозгу, как сверкнувшая молния. Он застыл на середине лестничного пролета, затем снова начал подниматься, но более медленно.

Конечно же, нет… но кто еще это может быть? Когда несколько лет назад он вышел в отставку, покинув военную службу, то начал дипломатическую карьеру как член Английского Черного кабинета, тайной организации людей, ответственных за перехватывание и расшифровку официальной дипломатической почты – и менее официальных посланий – которые непрерывно текли между правительствами Европы. Каждое правительство обладало своим Черным кабинетом, и для обитателей одного такого кабинета не было необычным знать о тех, кто находился на другой стороне. Никогда не встречаться, но знать их по почерку и подписи, по их инициалам и даже по не подписанным пометкам на полях.

Бичем был одним из наиболее активных французских агентов, Грей несколько раз пересекался с ним и в последующие годы, даже когда его собственные дни в Черном кабинете остались далеко позади. Если он знал Бичема по имени, было совершенно очевидно, что и тот тоже знал его, но со времени их невидимой связи прошли годы. Они никогда не встречались лично, и чтобы такая встреча произошла здесь… Он коснулся секретного кармана в своем сюртуке, и шуршание бумаги его подбодрило.

На вершине лестницы он помедлил, но не было смысла прятаться: его явно ждали. Твердым шагом он прошел по коридору и повернул белую керамическую ручку двери, ощутив гладкий и холодный фарфор под пальцами.

Волна жара охватила его, и он невольно задохнулся. И к лучшему, поскольку это помешало ему произнести богохульство, которое уже срывалось с губ.

Джентльмен, занимавший единственное в комнате кресло, был и в самом деле «французиком» – его отлично скроенный костюм украшался ниспадающим каскадом белоснежного кружева у горловины и на манжетах, серебряные пряжки на его обуви были под стать серебру на его висках.

– Мистер Бичем, – сказал Грей и медленно закрыл дверь за собой. Его влажная рубашка прилипла к телу, и он чувствовал, как пульс стучит в висках. – Боюсь, вы застали меня врасплох.

Персеверанс Уэйнрайт слегка улыбнулся (Персеверанс (Перси) Уэйнрайт - герой новеллы «Лорд Джон и братство клинка», возлюбленный Джона Грея и его сводный брат. Перси изменил Грею и подвергся суду за содомию, но был хитростью спасен от казни и отправлен во Францию. – прим. пер.).

– Я рад тебя видеть, Джон, – сказал он.

ГРЕЙ ПРИКУСИЛ ЯЗЫК, чтобы не произнести чего-нибудь… «Необдуманного – это слово обозначило все, что я мог бы сейчас сказать, – подумал он, – за исключением «Добрый вечер».

– Добрый вечер, – сказал он и вопросительно поднял бровь. – Месье Бичем?

– О, да, – собираясь встать, Перси подобрал под себя ноги, но Грей махнул ему, дескать, сиди, где сидишь, и повернулся принести стул, надеясь, что необходимые для этого секунды позволят ему прийти в себя. Осознав, что не получается, он сделал паузу, открыв окно, и постоял, пару раз вдохнув густой промозглый воздух перед тем как повернуться и тоже сесть.

– Как это случилось? – спросил он, притворяясь спокойным. – Я имею в виду - Бичем? Или это только псевдоним?

– О, нет, – Перси взял свой обшитый кружевом носовой платок и деликатно вытер пот со лба, над которым, как заметил Грей, уже начали редеть волосы. – Я женился на одной из сестер барона Амандина. Фамилия их семьи – Бичем, я взял это имя. Родственные отношения позволили войти в определенные политические круги, из которых… – он очаровательно пожал плечами и сделал изящный жест, который заключил в себе всю его карьеру в Черном кабинете. «И, без сомнения, Бог знает, где еще», – подумал Грей мрачно.

– Мои поздравления по поводу женитьбы, – сказал Грей, не стараясь скрыть иронию в голосе. Ну, и с кем из них ты спишь – с бароном или с его сестрой?

Перси выглядел довольным.

– С обоими, по случаю.

– Сразу?

Улыбка стала шире. Его зубы, как видел Грей, все еще были отличными, но несколько потемнели от вина.

– Время от времени. Хотя, Сесиль – моя жена – больше предпочитает внимание своей кузины – Люцианны, а мне самому больше нравятся объятья младшего садовника. Милый человек по имени Эмиль. Он напоминает мне тебя… в твои молодые годы. Стройный, белокурый, мускулистый и брутальный.

К своему ужасу, Грей чувствовал, что ему хочется рассмеяться.

– Это звучит в высшей степени по-французски, – вместо этого криво сказал он. – Уверен, тебе это подходит. Чего ты хочешь?

– Думаю, вопрос в том, чего хочешь ты, – Перси еще не притронулся к вину, он взял бутылку и аккуратно налил его, красная темная жидкость заструилась в стекло бокалов. – Или, можно сказать, важнее, чего хочет Англия, – он с улыбкой протянул бокал Грею, – поскольку никто не сможет отделить твоих интересов от интересов твоей страны, не так ли? На самом деле, я признаюсь, что ты всегда казался мне самой Англией, Джон.

Грею хотелось запретить ему называть себя по имени, но сделать это – значило бы только усилить воспоминания об их интимности. И, конечно, именно этого Перси и добивался. Он решил не обращать внимания и глотнул вина, которое оказалось хорошим. Ему стало любопытно, заплатил ли Перси за него, и если заплатил, то как?

– Чего хочет Англия… – повторил он скептически. – А каково твое впечатление, чего Англия хочет?

Перси пригубил вина и, явно смакуя, подержал во рту, прежде чем окончательно проглотить.

– Вряд ли это секрет, мой дорогой, не так ли?

Грей вздохнул и прямо посмотрел на него.

– Ты видел эту «Декларацию Независимости», изданную так называемым Континентальным Конгрессом? – спросил Перси, и, повернувшись, поискал и вытащил из кожаной сумки, висевшей на спинке кресла, пачку сложенных бумаг, передав ее Грею.

Грей, на самом деле, не видел этого документа, но, определенно, слышал о нем. Отпечатанный всего две недели назад в Филадельфии, этот документ распространялся по колониям в копиях, словно носимые ветром семена. Вопросительно подняв бровь на Перси, он развернул бумаги и бегло их просмотрел.

– Они называют короля тираном? – сказал он, посмеиваясь от скандальности некоторых особенно экстремальных выражений. Он снова сложил листки вместе и бросил их на стол. – И если я – Англия, то ты, я полагаю, воплощение Франции, уточняя цели данного разговора?

– Я представляю там определенные интересы, – ответил Перси прямо. – И в Канаде.

Тихий тревожный колокольчик зазвенел от этих слов. Грей под командованием Вольфа воевал в Канаде, и прекрасно знал, что, хотя французы и потеряли во время войны многие свои северные территории в Америке, они яростно отстаивали северные регионы от Огайо-Валлей до Квебека. Довольно близко, чтобы устроить неприятности сейчас? Он так не думал, но не мог быть уверенным, когда речь шла о французах. Или о Перси.

– Англия явно хочет, чтобы весь это абсурд быстро закончился, – длинная, с выпирающими суставами, рука махнула в сторону бумаг. – Так называемая Континентальная армия – это хлипкое сборище людей, не имеющих ни опыта, ни боевых стратегий. Что, если бы я мог предложить тебе информацию, которая может быть использована для того, чтобы… отдалить одного из главных офицеров Вашингтона от его преданности делу?

– Что, если бы ты мог? – ответил Грей, не пытаясь спрятать скептицизм в голосе. – Какую пользу это принесет Франции? Или твоим собственным интересам, которые, я позволю себе думать, вероятно, являются одним и тем же?

– Вижу, время совсем не смягчило твою природную циничность, Джон. Это одна из твоих самых непривлекательных черт… Не помню, говорил ли я тебе об этом когда-нибудь.

Грей слегка расширил глаза, и Перси вздохнул.

– Хорошо, это земли, – сказал он. – Северо-западные территории. Мы хотим их вернуть.

Грей коротко хохотнул.

– Смею думать, хотите.

Эти территории, большой участок к северо-западу от Огайо Ривер Валлей (Долина реки Огайо. – прим. пер.), отошли от Франции к Британии в конце франко-индейской войны. Однако, Британия не заняла территории и не допустила там распространения колонистов, отдавая должное вооруженному сопротивлению аборигенов и надеясь на успешную торговлю с ними. Колонистам это не понравилось, и это было понятно. Грей сам как-то наткнулся на этих самых аборигенов, и был склонен считать позицию британского правительства разумной и честной.

– Французские торговцы имели тесные связи с аборигенами в этом регионе, а у вас их нет.

– Так это интересы торговцев мехами ты… представляешь?

Перси открыто заулыбался.

– Не главный интерес, но один из них.

Грей не стал его спрашивать, почему Перси выбрал его для этого дела – вроде бы, дипломат в отставке и без какого-либо конкретного влияния. Перси знал силу, влияние и связи семьи Грея еще со времен их личных отношений. А уж «месье Бичем» знал гораздо больше из источников информации в Европе, которые кормят Черный кабинет, о его личных знакомствах в настоящий момент. Грей, конечно, не мог сам действовать в этом вопросе. Но он был прекрасно расположен, чтобы потихоньку донести предложение до сведения того, кто сможет.

Он ощутил, что каждый волосок на его теле встал, словно усик насекомого в момент опасности.

– Нам понадобится несколько большее, чем просто предложения, конечно, – сказал он очень холодно. – Имя того самого офицера, например.

– Я не имею права его разглашать в данный момент. Но как только начнутся честные переговоры…

Грей уже соображал, кому он должен передать это предложение. Не сэру Джорджу Жермену. В офис лорда Норта (Премьер-министр Великобритании с 1770 по 1782 год, недальновидная политика которого во время Американской войны за независимость стоила Британии потери заокеанских колоний. – прим. пер.)? Хотя это могло подождать.

– А твои личные интересы? – спросил он резко, поскольку достаточно хорошо знал Перси Уэйнрайта, чтобы понимать, должен быть некий аспект сделки, который будет выгоден Перси лично.

– Ах, это, – Перси глотнул вина, затем опустил бокал и ясными глазами посмотрел на Грея сквозь него. – Все очень просто на самом деле. Мне поручено найти одного человека. Знаком ли ты с джентльменом из Шотландии по имени Джеймс Фрейзер?

Грей почувствовал, как ножка его бокала треснула. Однако, он продолжал его держать и осторожно отпил вина, благодаря Бога за то, что, во-первых, никогда не называл Перси имя Джейми Фрейзера, а во-вторых, что Фрейзер уехал из Уилмингтона сегодня в полдень.

– Нет, – спокойно сказал он. – Что тебе нужно от этого мистера Фрейзера?

Перси пожал плечами и улыбнулся.

– Всего лишь задать пару вопросов.

Грей чувствовал, как из его рассеченной ладони сочится кровь. Стараясь аккуратно держать части треснутого бокала вместе, он выпил остаток вина. Перси в молчании тоже пил.

– Мои соболезнования по поводу кончины твоей жены, – тихо сказал Перси. – Я знаю, что она…

– Ты ничего не знаешь, – сказал Грей грубо. Он наклонился и положил разбитый бокал на стол, чаща быстро покатилась, остатки вина омывали бокал. – Ничего. Ни о моей жене, ни обо мне.

Перси поднял плечо в слабом галльском жесте, означавшем: «Ну, как знаешь». И все же его глаза… Они все еще были прекрасными, чтоб его, темными и мягкими, смотревшими на Грея, казалось, с искренним сочувствием.

Грей вздохнул. Без сомнения, оно и было искренним. Перси нельзя было доверять – никогда – но то, что он сделал, было из-за слабости, а не по злому умыслу, или от недостатка чувств.

– Чего ты хочешь? – повторил он.

– Твой сын… – начал, было, Перси, и Грей, внезапно к нему повернувшись, довольно жестко схватил его за плечо, так, что тот втянул воздух и сжался. Грей наклонился, глядя в лицо Уэйнрайта… простите, Бичема… Оно было так близко, что Грей ощущал тепло его дыхания на своей щеке и чувствовал аромат одеколона. Он запачкал кровью сюртук Уэйнрайта.

– В последний раз, когда я тебя видел, – сказал Грей очень тихо, – я был в одном дюйме от того, чтобы пустить пулю в твою голову. Не дай мне пожалеть о своей сдержанности.

Он отпустил его и поднялся.

– Держись подальше от моего сына… Держись подальше от меня. И если хочешь доброго совета, отправляйся во Францию. И быстро.

Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты, решительно закрыв за собой дверь. Он был на полпути вниз по улице, когда понял, что оставил Перси в своей собственной комнате.

– Да и черт с ним, – пробормотал он и направился дальше - просить ночлега у сержанта Каттера. А утром он убедится в том, что семейство Фрейзеров и Уилли уехали из Уилмингтона.

ГЛАВА 2

А ИНОГДА – НЕТ

Лаллиброх,

Графство Инвернесс, Шотландия.

Сентябрь 1980.

– «МЫ ЖИВЫ», – повторила Брианна МакКензи дрожащим голосом. Она взглянула на Роджера, двумя руками прижимая бумагу к груди. По ее лицу бежали слезы, но голубые глаза восхищенно сияли. – Живы!

– Дай мне посмотреть, – его сердце так сильно стучало в груди, что он едва слышал свои слова. Роджер протянул руку, и Бри, неохотно отдав бумагу, тут же подошла и прижалась к нему. И пока он читал, она вцепилась в его руку, не в состоянии оторвать глаз от старинного листа.

Бумага была приятно шероховатой в его пальцах – ручной работы со следами листьев и цветов, вдавленных в волокна. Пожелтевшая от времени, но все еще плотная и на удивление гибкая. Ее сделала сама Бри – двести с лишним лет назад.

Роджер осознал вдруг, что его руки трясутся; листок, исписанный выцветшими чернилами, дрожал так, что читать размашистый неровный почерк было тяжело.

«31 декабря, 1776 год.

Моя дорогая доченька,

Как видишь, если ты когда-нибудь получишь это письмо, мы живы…»

Глаза Роджера затуманились, и он вытер их тыльной стороной ладони. Он говорил себе, что сообщение ничего не значит, потому что сейчас они уже точно были мертвы, – Джейми Фрейзер и его жена, Клэр – но от этих слов на бумаге он почувствовал такую радость, словно они двое, улыбаясь, стояли прямо перед ним.

И он осознал, что их все еще было двое. Потому что, хотя письмо и начиналось рукою Джейми, – и его голосом – вторая страница была написана твердым наклонным почерком Клэр.

«Рука твоего отца больше не может писать, а это чертовски длинная история. Он весь день рубил деревья и едва может разогнуть пальцы, но настоял на том, что сам скажет тебе, что мы – все еще – не превратились в пепел. Не то, чтобы это не может случиться в любой момент: в старой хижине нас сгрудилось четырнадцать человек. И я пишу эти строчки, сидя практически на очаге, а умирающая бабушка МакЛауд хрипит на низенькой кушетке у моих ног, чтобы, если она вдруг начнет умирать, я могла бы вовремя залить ей в горло виски».

– Мой Бог, я просто слышу ее, – сказал он удивленно.

– И я тоже, – слезы все еще бежали по лицу Бри, но они были слепым дождем, подсвеченным солнцем, и она, смеясь и всхлипывая, вытерла их. – Читай дальше. Почему они в нашей хижине? Что случилось с Большим Домом?

Роджер пробежал пальцем вниз по странице, чтобы найти место, где он остановился, и продолжил чтение.

– О, Господи! – сказал он.

«Ты помнишь этого идиота, Доннера?»

От одного имени по его руке пробежали мурашки. Доннер – путешественник во времени. Один из самых никчемных людей, которых он когда-либо встречал, и тем более опасный из-за этого.

«Так вот, он превзошел сам себя, сколотив банду головорезов из Браунсвилля, чтобы прийти и украсть драгоценные камни, которые, как он их убедил, у нас есть. Только, у нас их не было, конечно».

У них не было этих камней, потому что он, Брианна, Джемми и Аманда забрали оставшиеся драгоценности, чтобы гарантированно пройти через стоячие камни.

«Они взяли нас в заложники и разгромили дом, чтоб их черти побрали. Среди прочих вещей они разбили бутыль с эфиром в моей хирургической. Пары эфира чуть не усыпили нас всех прямо на месте…»

Он торопливо прочитал оставшееся письмо, Брианна смотрела ему через плечо и тихонько охала от тревоги и беспокойства. Закончив, он отложил листок и повернулся к ней, внутри у него все дрожало.

– Значит, это все-таки сделала ты, – он понимал, что не должен так говорить, но был не в состоянии смолчать и не фыркать от смеха. – Ты и твои чертовы спички… Ты сожгла дом!

За ее лицом было интересно наблюдать: как на эскизах, выражение ужаса сменялось раздражением – и, да, истерическим весельем, под стать его собственному.

– А вот и не я! Это мамин эфир. Любая искра могла устроить взрыв…

– Но это была не любая искра, – отметил Роджер. – Твой кузен Йен зажег одну из твоих спичек!

– Ну, так значит, это была вина Йена, вот!

– Нет, это была ты и твоя мама. Ученые женщины, – сказал Роджер, качая головой. – Слава Богу, что восемнадцатое столетие смогло вас пережить.

Бри немного вспылила.

– Ну, все это никогда бы не произошло, если бы не этот придурок Доннер!

– Точно, – согласился Роджер. – Но он тоже был смутьяном из будущего, разве нет? Хотя, если быть до конца точным, его нельзя назвать ни женщиной, ни ученым.

– Хм-ф, – взяв письмо, она осторожно его сложила, но не смогла удержаться, чтобы не потереть страницы между пальцами. – Что ж, он не пережил восемнадцатого столетия, не так ли? – глаза ее с покрасневшими веками были опущены.

– Тебе ведь не жалко его, а? – недоверчиво поинтересовался Роджер.

Она покачала головой, но пальцы все еще двигались по плотной гладкой бумаге.

– Не столько… его самого. Это просто… сама идея о том, чтобы кто-нибудь умер вот так. Один, я имею в виду, так далеко от дома.

Нет, не о Доннере она думала. Обняв Бри, Роджер соприкоснулся с ней головой. От нее пахло шампунем «Прилл» и свежей капустой – значит, она пришла из огорода. Слова на бумаге, продавленные нажимом пера, которое их писало, поблекли, но, тем не менее, были четкими и ясными – вот что значит почерк хирурга.

– Она не одна, – прошептал он, проводя пальцем по постскриптуму, снова написанному размашистым почерком Джейми. – И он тоже. И независимо от того, есть ли крыша у них над головой, или нет – они оба дома.

Я ОТЛОЖИЛА ПИСЬМО. «Будет еще достаточно времени, чтобы его закончить», – подумалось мне. Я писала его на протяжении последних нескольких дней, как только позволяло время. В конце концов, не нужно было спешить, чтобы успеть отправить его с уходящей почтой. Я слегка улыбнулась этой мысли и, аккуратно свернув странички, сложила их для сохранности в мою новую рабочую сумку. Промокнув перо, я отложила его и растерла болевшие пальцы, наслаждаясь тем чудесным чувством соединения, которое давало мне написание письма. Мне было гораздо легче писать, чем Джейми, но плоть и кровь имеют свои пределы, а сегодня был очень долгий день.

Я взглянула на кушетку, как делала каждые несколько минут, но там, на другой стороне очага, все было по-прежнему тихо. Мне были слышны булькающие хрипы ее дыхания, которые появлялись через такие долгие интервалы, что между каждым из них, я готова была поклясться – она умерла. Однако она была жива, и, по моим наблюдениям, еще некоторое время не умрет. Я все же надеялась, что она почиет до того, как мои ограниченные запасы лауданума закончатся.

Я не знала, сколько ей было лет – выглядела она на полную сотню, или около того, но могла оказаться моложе меня. Два ее внука, мальчишки-подростки, привезли ее два дня назад. Они спускались с гор, направляясь в Уилмингтон, чтобы присоединиться там к отрядам ополчения, и по пути собирались отвезти бабушку к ее родственникам в Кросс-Крик. Но бабушке «вдруг поплохело», как они выразились, им кто-то подсказал, что неподалеку, в Ридже, есть целительница. И они доставили ее ко мне.

Перед отъездом парни не догадались сообщить мне ее имя, а сама она была не в состоянии этого сделать, и я называла ее просто бабуля МакЛауд. Так вот, у бабули МакЛауд была, по всей вероятности, какая-то разновидность рака на последней стадии. Ее плоть истощилась, а лицо морщилось от боли, даже когда она была без сознания, и нетрудно было заметить серость ее кожи.

Огонь потихоньку догорал, надо бы пошевелить его, да подбросить дров, но на моем колене лежала голова Джейми. Может, мне удастся, не потревожив его, достать полено? Сохраняя равновесие, я легонько оперлась на его плечо и, потянувшись, достала пальцами небольшой чурбачок. Зажав зубами нижнюю губу, я аккуратно вытащила его и, наклонившись, умудрилась засунуть в очаг, выбив облако искр и дыма из черно-красных угольков.

Джейми пошевелился под моей рукой и что-то невнятно пробормотал, но, когда я отправила полено в оживший огонь и снова откинулась на спинку стула, он вздохнул, повернулся и снова заснул.

Прислушиваясь, я взглянула на дверь, но не услышала ничего, кроме шума ветра в ветвях деревьев. «Конечно, ты бы ничего и не услышала, – подумала я, – учитывая, что ждешь Йена Младшего».

Он и Джейми по очереди ходили в дозор, прячась в деревьях выше сгоревших руин Большого Дома. Йен находился на улице уже больше двух часов и скоро должен был вернуться, чтобы поесть и отогреться у огня.

– Кто-то пытался убить белую свиноматку, – расстроенно объявил он за завтраком три дня назад.

– Что? – я передала ему миску каши, приправленной куском тающего масла и порцией меда. К счастью, мои бочонки меда и коробки с воском были в погребе, когда случился пожар. – Ты уверен?

Он кивнул, беря миску и с блаженством вдыхая струящийся аромат.

– Ага, у нее порез на боку. Неглубокий, он уже заживает, тетушка, – добавил он, кивнув мне, определенно полагая, что я буду рассматривать медицинское благополучие свиньи с тем же интересом, с каким рассматриваю здоровье всех остальных обитателей Риджа.

– О? Хорошо, – сказала я, хотя довольно мало могла бы сделать, если бы рана не заживала. Я могла – и делала это не раз – лечить лошадей, коров, коз, овец и даже, если случалось, кур, которые переставали нестись, но вот эта конкретная свинья была сама по себе.

При упоминании о свинье Эми Хиггинс перекрестилась.

– Скорее всего, это был медведь, – сказала она. – Больше никто не осмелится. Эйдан, слушай мне, что говорит мистер Йен! Не болтайся слишком далеко от дома и присматривай за братом на улице.

– Медведи зимой спят, мам, – сказал Эйдан рассеянно. Его внимание было приковано к новому волчку, вырезанному для него Бобби, его новоиспеченным отчимом: у Эйдана до сих пор не получалось крутить игрушку должным образом.

Сосредоточенно глядя на волчок, – его глаза почти сошлись к переносице, – он осторожно поставил вертушку на стол, затаил дыхание и, взявшись за веревочку, дернул. Волчок метнулся через стол, с резким звоном отскочил от банки с медом и на высокой скорости направился в молоко.

Йен протянул руку и в последний момент схватил игрушку. Дожевывая тост, он жестом попросил у Эйдана веревочку и снова намотал ее. Затем натренированным движением запястья отправил волчка прямо в центр стола. Эйдан следил за ним с открытым ртом, а потом нырнул под стол, когда, докатившись до края, игрушка упала.

– Нет, это было не животное, – сказал Йен, наконец, проглотив еду. – Это был явный разрез. Кто-то напал на нее с ножом или мечом.

Джейми оторвал взгляд от подгорелого тоста, который рассматривал.

– Ты нашел его тело?

Йен коротко ухмыльнулся, но покачал головой.

– Не-а, если свинья его и убила, она съела труп… и я не обнаружил никаких останков.

– Свиньи – неряшливые едоки, – заметил Джейми. Он-таки откусил пережаренный кусочек, поморщился, но все равно сжевал его.

– Думаете, это индейцы? – спросил Бобби. Маленький Орри пытался сползти с его колен, и новоявленный отчим послушно усадил его в любимое местечко под столом.

Джейми и Йен обменялись взглядами, и я почувствовала легкое шевеление волос на затылке.

– Нет, – ответил Йен. – Все живущие рядом чероки ее отлично знают и ни за что к ней не притронутся. Они считают ее демоном, ага?

– А индейцы, приходящие с севера, вооружены стрелами или томагавками, – закончил Джейми.

– Вы уверены, что это была не пантера? – с сомнением спросила Эми. – Они ведь охотятся зимой, нет?

– Охотятся, – уверил ее Джейми. – Вчера я видел кошачьи следы вверх по Зеленому Ручью. Эй, там, вы меня слышите? – он нагнулся, обращаясь к мальчишкам под столом. – Будьте осторожны, понятно? Но, нет, – добавил он, выпрямляясь. – Думаю, Йен знает разницу между следами от когтей и порезом ножа, – он посмотрел на Йена, который только из вежливости не закатил глаза и, ограничившись кивком головы, неотрывно и с сомнением смотрел на корзинку с тостами.

Никто не предложил версию о том, что напасть на белую свиноматку мог кто-либо из обитателей Риджа или Браунсвилля. Местные пресвитерианцы могли в глаза не видеть чероки или любое другое мистическое существо, имеющее название, но они решительно соглашались с тем, что нрав у свиньи демонический.

Я лично была уверена, что они правы. Это создание умудрилось невредимым пережить даже пожар в Большом Доме, появившись из своей берлоги под фундаментом с фонтаном рассыпающихся вокруг обгоревших деревяшек. А за нею следовал недавний выводок подросших поросят.

– Моби Дик! («Моби Дик, или Белый кит», 1851 – роман Германа Мелвилла о китобойном судне и белом ките, который уничтожил корабль, сам оставшись невредимым. – прим. пер.) – вдохновенно произнесла я вслух.

Издав удивленный «уофф?», Ролло поднял голову, посмотрел на меня своими желтыми глазами и, вздохнув, снова положил морду на лапы.

– Что за член?.. (здесь игра слов: dick – мужской член (сленг.). – прим. пер.) – спросил Джейми сонно. Он сел, кряхтя и потягиваясь, потом потер рукой лицо и заморгал, глядя на меня.

– Я просто думала о том, кого напоминает мне белая свиноматка, – объяснила я. – Долго рассказывать. Это кит, я расскажу тебе завтра.

– Если я доживу, – сказал он, зевая так, что чуть не вывихнул челюсть. – Где виски?.. Или оно тебе нужно для этой бедной женщины? – он кивнул в сторону завернутой в одеяло бабули МакЛауд.

– Пока нет. Держи, – я наклонилась и, порывшись в корзинке под моим стулом, достала закупоренную бутылку.

Он вытащил пробку и выпил, румянец постепенно возвращался на его лицо. Поскольку последние дни Джейми то охотился, то рубил деревья, а половину ночей болтался в замерзшем лесу, то даже его огромная жизнестойкость начинала давать слабину.

– Как долго вы еще будете продолжать? – спросила я тихим голосом, чтобы не разбудить Хиггинсов – Бобби, Эми, двух мальчишек, и двух золовок Эми от первого брака, которые приехали на свадьбу, случившуюся несколькими днями раньше. Они прибыли в компании пятерых детей, которые были не старше десяти лет, и все спали в маленькой спальне.

Когда уехали парни МакЛауд, это несколько облегчило ситуацию, но учитывая, что были еще мы с Джейми, Йен, пес Йена Ролло и старая женщина, спящая на полу в главной комнате, а также лежащие возле стен пожитки, которые нам удалось спасти из-под руин дома, то у меня иногда случались приступы клаустрофобии. Неудивительно, что Джейми и Йен патрулировали лес – как из убежденности, что там кто-то есть, так и из-за желания вдохнуть воздуха.

– Недолго, – уверил он меня, слегка содрогнувшись от большого обжигающего глотка виски. – Если мы не найдем никого сегодня, то… – он замолчал, его голова внезапно повернулась в сторону двери.

Я ничего не слышала, но увидела, как двинулась щеколда, и, мгновением позже, ледяной порыв воздуха прокатился по комнате, засовывая морозные пальцы мне под юбку и поднимая из огня поток искр.

Я поспешно схватила тряпку и прихлопнула их до того, как они смогли бы поджечь волосы бабули МакЛауд или ее постельное белье. К тому времени, как я снова взяла огонь под контроль, Джейми уже пристегивал пистоль, патронташ и пороховой рожок к поясу, вполголоса разговаривая возле двери с Йеном. Сам Йен был румяный от холода и явно чем-то возбужденный. Ролло тоже поднялся, принюхиваясь к ногам Йена и виляя хвостом в предвкушении ледовых приключений.

– Тебе лучше остаться, a cù (пес, собака (гэльск.), – прим. пер.), – сказал Йен, почесывая его за ушами своими холодными пальцами. – Sheas! (Фу! (гэльск.), – прим.пер.).

Ролло протестующе зарычал и попытался протиснуться мимо Йена, но был ловко остановлен ногой. Джейми, расправляя плечами сюртук, повернулся и, склонившись, торопливо меня поцеловал.

– Запри дверь, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.), – прошептал он. – И не открывай ее никому, кроме меня и Йена.

– Что… – начала я, но они уже ушли.

НОЧЬ БЫЛА ХОЛОДНОЙ и ясной. Джейми глубоко вдохнул и, вздрогнув, позволил холоду войти в него, унося прочь тепло его жены, дым и запах очага. Ледяные кристаллы обожгли легкие, остро проникая в кровь. Он покрутил головой туда-сюда, принюхиваясь, словно волк, вдыхающий ночь. Дул небольшой ветерок, но двигавшийся с востока воздух принес от развалин Большого Дома горький запах пепла… и слабо повеял, как ему показалось, кровью.

Он взглянул на племянника, движением головы задавая вопрос, и увидел, как темный на фоне лавандового сияния неба Йен кивнул.

– Там мертвая свинья, прямо позади тетушкиного сада, – сказал парень приглушенным голосом.

– Вот как? И это не белая свиноматка, ты хочешь сказать.

Сердце ёкнуло от этой мысли, и ему стало любопытно: он печалился о чудовище, или собирался плясать от радости на его костях? Но нет. Йен покачал головой, движение, которое Джейми, скорее, почувствовал, нежели увидел.

– Нет, не эта коварная зверюга. Молодняк. Вероятно, из прошлогоднего помета. Кто-то выпотрошил ее, но взял не больше чем пару ломтиков из бедра. И добрую часть из того, что взяли, разбросали кусками вдоль тропы.

Джейми оглянулся, удивленный.

– Что?

Йен пожал плечами.

– Ага. Еще одно, дядя. Свинья была убита и выпотрошена топором.

Кристаллы льда в его крови застыли так внезапно, что почти остановили сердце.

– Иисусе, – сказал он, но это был не столько шок, сколько подтверждение того, что он уже и так давно знал. – Это, все-таки, он.

– Да, – они оба знали, но никто из них не хотел это обсуждать. Не сговариваясь, они пошли в сторону деревьев, удаляясь от хижины.

– Ага, хорошо, – Джейми длинно и глубоко вздохнул и выдохнул, белый пар дыхания окутал его, видимый в темноте. Он надеялся, что Арчи взял свое золото, жену и покинул Ридж, но это всегда была не больше чем надежда. Арчи Баг был Грант по крови, а весь клан Грантов отличался мстительностью.

Однажды, пятьдесят лет назад, Фрейзеры из Гленхельма поймали Арчи Бага на своих землях и предложили ему на выбор: лишиться глаза или первых двух пальцев правой руки. Он приспособился к искалеченной руке, переключившись с лука, недоступного ему теперь, на топор, которым он, несмотря на свой возраст, владел с ловкостью, сравнимой с мастерством могавков.

Чего он не смог принять, так это поражение дела Стюартов и потерю якобитского золота, слишком поздно посланного из Франции, спасенного – или украденного, зависит от вашей точки зрения – Гектором Камероном, который привез одну его треть в Северную Каролину. Эта доля, в свою очередь, была похищена – или возмещена – Арчи Багом у вдовы Камерона.

Также Арчи Баг не смог прийти к соглашению с Джейми Фрейзером.

– Думаешь, это угроза? – спросил Йен. Держась деревьев, они удалялись от хижины, обходя вокруг обширную поляну, где так недавно стоял Большой Дом. Дымоход и половина стены до сих пор возвышались, обугленные и мрачные на фоне грязного снега.

– Нет, не думаю. Если он хотел угрожать, зачем ждать до сих пор? – все же он про себя поблагодарил Бога, что дочь и ее дети были в безопасности. Существовали и более страшные угрозы, чем дохлая свинья, и он понимал, что Арчи Баг использовал бы их, не колеблясь.

– Возможно, он уходил, – предположил Йен, – чтобы пристроить где-то свою жену, и только сейчас вернулся.

Это было похоже на правду. Если и был в мире кто-то, кого Арчи Баг любил, так это его жена, Мурдина – спутница и товарищ на протяжении более пятидесяти лет.

– Возможно, – сказал Джейми.

И все же… и все же, с тех пор, как Баг исчез, все эти недели Джейми не раз ощущал спиной взгляд. Чувствовал тишину в лесу, которая не была молчанием скал и деревьев.

Он не спрашивал, искал ли Йен следы виртуозного мастера топора – если и можно было найти хоть один, Йен нашел бы. Но снега не было больше чем неделю, а тот, что оставался на земле, лежал островками и был затоптан бесчисленными человеческими следами. Джейми посмотрел на небо: снова будет снег, и скоро.

Он осторожно поднимался по небольшому скальному выступу, стараясь не наступать на лед. Снег днем таял, но ночью вода снова замерзала, свешиваясь с крыши хижины и с каждой веточки блестящими сосульками, которые наполняли лес светом голубой зари, а затем становились золотыми и бриллиантовыми в восходящем солнце. Теперь же они были бесцветными и звенели как стекло, когда его рукав задевал ветки покрытых льдом кустов. Взобравшись на каменную вершинку, он, затаившись, присел и глянул вниз, на поляну.

Ну хорошо. Уверенность в том, что Арчи Баг был здесь, стимулировала череду едва осознанных умозаключений, результаты которых стали теперь очевидны.

– Он пришел снова по одной из двух причин, – сказал он Йену. – Чтобы навредить мне, или забрать золото. Все, которое осталось.

Он отдал Багу слиток золота, когда отсылал их с женой прочь после того, как обнаружилось их предательство. Половины французского слитка пожилой паре хватило бы, чтобы прожить остаток жизни со скромным комфортом. Но Арчи Баг не был скромным человеком. Когда-то он был доверенным лицом самого лэрда Гранта на землях Грантов, и хотя он спрятал свою гордость на время - не свойственно гордыне оставаться погребенной.

Йен взглянул на него заинтересованно.

– Все, которое осталось, – повторил он. – Так ты думаешь, он спрятал его где-то тут, но в таком месте, из которого его не удалось легко забрать, когда ты изгнал его.

Джейми пожал плечом, обозревая поляну. Теперь, когда дома больше не было, ему была видна крутая тропа, которая позади него вела наверх, в ту сторону, где недавно находился сад его жены, загороженной от оленей оградкой. Некоторые из плетней до сих пор стояли на месте, темные против пятен снега. Однажды он сделает для нее новый сад. Даст Бог.

– Если он хотел только навредить, у него была возможность, – отсюда Джейми была видна выпотрошенная свинья - темная туша на тропе, окруженная широкой лужей крови. Он отбросил от себя внезапную мысль о Мальве Кристи и снова заставил себя рассуждать. – Да, Арч спрятал его здесь, – повторил Джейми, теперь более уверенно. – Если бы у него было все золото, он бы уже давно ушел. Он выжидал, пытался найти способ добраться до него. Но у него не было возможности сделать это тайно, поэтому сейчас он пытается придумать что-то еще.

– Ну, да, вот только что? Это?.. – Йен кивнул в сторону бесформенной груды на тропе. – Я думал, что там могла быть западня или какая-нибудь ловушка, но не похоже. Я смотрел.

– Может, приманка? – запах крови был явным даже для него, не говоря уж о различных хищниках, для которых он станет просто настоящим призывом. Как только Джейми об этом подумал, его глаза уловили движение возле свиньи, и он схватил Йена за плечо.

Еле заметный промельк – и небольшая гибкая фигурка прошмыгнула, исчезнув за свиной тушей.

– Лиса, – одновременно сказали оба и тихо рассмеялись.

– В лесу бродит еще та пантера с Зеленого Ручья, – сказал Йен с сомнением. – Я видел вчера следы. Может, он собирается привлечь ее этой свиньей в надежде, что мы бросимся разбираться с кошкой, а он сможет достать золото, пока мы заняты?

Джейми нахмурился и взглянул в сторону хижины. Это правда, пантера может выманить мужчин наружу, – но не детей и женщин. И где же в таком густонаселенном месте можно спрятать золото? Его взгляд упал на длинные, горбатые очертания сурковой печи Брианны, стоящей в некотором отдалении от хижины и заброшенной с момента ее отъезда. Всплеск адреналина заставил его выпрямиться. Это могло быть… Но нет: Арчи крал золото у Джокасты Камерон по одному слитку за раз, тайно принося его в Ридж, и начал он это хищение задолго до того, как Брианна ушла. Но, может быть…

Внезапно Йен замер, и Джейми резко повернул голову, чтобы посмотреть, в чем дело. Сначала он ничего не видел, но потом уловил звук, который услышал Йен. Глубокий рык свиньи, шорох, треск, потом заметное движение среди чернеющих балок сожженного дома. И его осенило.

– Иисусе! – сказал он, и так крепко вцепился в руку Йена, что тот охнул от удивления. – Золото под Большим Домом!

Белая свиноматка вылезла из своей берлоги под руинами дома – массивное, кремового цвета пятно в ночи. Она стояла, покачивая головой туда-сюда и принюхиваясь, затем начала двигаться - массивная угроза, целенаправленно поднимавшаяся по холму.

Джейми захотелось рассмеяться от этой несусветной красоты.

Арчи Баг хитроумно спрятал свое золото под фундаментом Большого Дома, выбирая то время, когда свиноматка выбиралась по своим делам. Никто бы и мечтать не мог о том, чтобы вторгнуться во владения белой свиньи: она была отличным стражем. И, без сомнения, он собирался вызволить золото тем же самым путем, когда был бы готов уйти: осторожно, по одному слитку за раз.

Но затем дом сгорел, обугленные бревна свалились поверх фундамента, сделав золото недосягаемым: во всяком случае, потребовалось бы много труда и хлопот, которые, конечно же, привлекли бы внимание. Только сейчас, когда мужчины расчистили большую часть завалов, – и в процессе разнесли сажу и угольки по всей поверхности поляны – появилась возможность достать что-нибудь спрятанное под фундаментом, оставшись незамеченным.

Но была зима, и белая свиноматка, если и не впала в спячку, как медведь, то упрямо оставалась в своем уютном логове – если только поблизости не было того, что можно было слопать.

Йен издал тихий звук отвращения, слыша чавканье и фырканье с тропы.

– У свиней совершенно отсутствуют нежные чувства, – пробормотал Джейми. – Если пред ними труп – они его съедят.

– Ага, но ведь это же, скорее всего, ее собственный отпрыск!

– Она постоянно съедает свой живой молодняк, сомневаюсь, что она будет колебаться по поводу мертвого.

– Ч-ш!

Он тут же умолк, глядя во все глаза на чернеющее пятно, которое когда-то было прекраснейшим домом в округе. Так и есть, из-за кладовой над ручьем появилась темная фигура, которая осторожно пробиралась по скользкой тропе. Свиноматка, занятая своим чудовищным пиром, не обращала никакого внимания на человека, одетого, по-видимому, в темный плащ и несшего что-то вроде мешка.

Я НЕ СТАЛА СРАЗУ ЗАКРЫВАТЬ ДВЕРЬ НА ЗАСОВ, и, заперев Ролло, вышла наружу, чтобы немного подышать свежим воздухом. Буквально за несколько мгновений Джейми и Йен исчезли среди деревьев. Я беспокойно осмотрела поляну, провела взглядом вдоль темной массы леса, но ничего особенного не разглядела. Никакого движения, и ночь была беззвучной. Мне было любопытно, что же такое нашел Йен? Незнакомые следы, быть может? Это могло объяснить его настойчивость: явно скоро пойдет снег.

Луна не показывалась, но небо было насыщенного розовато-серого цвета, и землю, хоть истоптанную и пятнистую, все еще покрывал старый снег. И в результате образовалось странное молочное сияние, в котором казалось, что все предметы парили, расплывчатые и смутные, словно нарисованные на прозрачном стекле. Сгоревшие останки Большого Дома стояли в дальнем конце поляны. С этого расстояния – не более чем грязное пятно, словно гигантский отпечаток измазанного сажей большого пальца. В воздухе чувствовалась тяжесть надвигающегося снегопада, он слышался мне и в глухом шелесте сосен.

Когда парни МакЛауд со своей бабулей спустились с гор, они сказали, что было очень тяжело пробираться через высокие перевалы. Следующий большой снегопад, скорее всего, отрежет нас от мира до самого марта. Или даже до апреля.

Вспомнив, таким образом, о своей пациентке, я в последний раз обвела взглядом поляну и взялась за щеколду. Ролло скулил и скребся у двери, и, открывая ее, я бесцеремонно выставила колено прямо перед его мордой.

– Стоять, пес, – сказала я. – Не переживай, они скоро вернутся, – он тоскливо заскулил и заметался туда-сюда, толкаясь в мои ноги в попытке выйти наружу. – Нет, – сказала я, отпихивая его, чтобы запереть дверь.

Задвижка упала на место с основательным глухим стуком, и я развернулась к огню, потирая руки. Ролло поднял голову и издал низкий заунывный вой, от которого волосы встали дыбом.

– Что? – спросила я встревоженно. – Тихо! – звук разбудил одного из маленьких детей в спальне и тот заплакал. Услышав шуршание одеял и материнское успокаивающее бормотание, я опустилась на колени и схватила Ролло за морду, чтобы не дать ему завыть снова. – Ш-ш-ш-ш, – сказала я и посмотрела, не потревожил ли звук бабулю МакЛауд. Она лежала неподвижно, ее глаза на восковом лице были закрыты. Я подождала, автоматически считая секунды до следующего слабого поднятия ее грудной клетки. – …шесть …семь… Ох, чертов ад, – осознавая, прошептала я.

Торопливо перекрестившись, я подобралась к ней на коленях, но более близкий осмотр не дал ничего нового из того, что я уже и так видела. Скромная до последнего, она умерла незаметно, выбрав тот момент, когда я отвлеклась.

Ролло больше не выл, но беспокойно метался туда-сюда. Я мягко положила руку на впалую грудь. Не предлагая помощь или в поисках диагноза – больше было незачем. Просто… как необходимое признание смерти женщины, имени которой я не знала.

– Что ж… Прими Господь твою душу, бедное создание, - сказала я тихо и села на пятки, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Согласно традициям горцев сразу же после смерти полагалось открыть дверь, чтобы позволить душе уйти. Я в сомнении потерла губы костяшками пальцев. Может, душа поспешила ринуться наружу, когда я, возвращаясь, открывала дверь? Скорее всего, нет.

Кто-то может подумать, что в таком негостеприимном климате, как шотландский, должна быть климатологическая свобода действия в таких ситуациях, но я знала, что это был не тот случай. Дождь, снег, дождь со снегом, ветер… горцы всегда открывали дверь и оставляли ее открытой часами, одновременно желая освободить уходящую душу и беспокоясь, чтобы дух не смог задержаться на своем пути к выходу и остаться в качестве призрака. Большинство домов были слишком малы, чтобы такое соседство стало желанной перспективой.

Маленький Орри снова проснулся, я слышала, как он радостно напевал себе под нос песенку, состоящую из имени его отчима:

– Ба-а-а-а-а-би, ба-а-а-би, БА-А-би…

Я услышала низкий сонный смешок и шепот Бобби в ответ:

– Ну-ну, мой малыш. Ты хочешь на горшок, акушла? – гэльское ласковое обращение a chuisle – «кровь моего сердца» – заставило меня улыбнуться, как от смысла слова, так и от странного звучания дорсетского акцента Бобби. Ролло снова беспокойно взвыл, возвращая меня к насущному делу.

Если Хиггинсы и их родственники, проснувшись через несколько часов, обнаружат на полу труп, они все будут расстроены, и их чувство правильности будет оскорблено. Они будут обеспокоены мыслью, что дух незнакомого человека теперь, вероятно, навеки прикрепился к их очагу. Очень плохой знак для новобрачных и для нового года. В то же время присутствие мертвеца, несомненно, тревожило Ролло, а перспектива того, что он в ближайшие несколько минут разбудит всех, беспокоила меня.

– Ладно, – проворчала я себе под нос. – Иди-ка сюда, пес.

На вешалке возле двери как всегда висели части упряжи, нуждавшиеся в починке. Я отделила крепкий кусок поводьев и смастерила самодельный поводок, которым заарканила Ролло. Он был более чем счастлив выйти со мной на улицу, рванув вперед, как только я открыла дверь. Но этой радости поубавилось, когда я потянула его в пристроенную к хижине кладовую, где наспех привязала импровизированный поводок вокруг вертикальной опоры для полки, и пошла в хижину за телом бабули МакЛауд.

Помня наставления Джейми, я внимательно осмотрелась вокруг перед тем, как выйти, но безмолвие ночи было таким же, какой бывает тишина в церкви - даже деревья молчали.

«Бедная женщина не может весить больше семьдесяти фунтов» (70 фунтов – примерно 32 килограмма, – прим. пер.), – подумала я. Ее ключицы выпирали сквозь кожу, а пальцы были тонкими, как сухие прутики. И все равно семьдесят фунтов фактического мертвого веса было несколько большим весом, чем я могла поднять, и мне пришлось использовать в качестве импровизированных саней одеяло, в которое она была завернута. Я вытащила ее наружу, вперемешку бормоча под нос молитвы и извинения.

Несмотря на холод, я запыхалась и вспотела к тому времени, когда отволокла ее в кладовку.

– Что ж, по крайней мере, теперь ваша душа располагает достаточным временем, чтобы уйти, – пробормотала я, опускаясь на колени и осматривая тело перед тем, как переместить его в наспех сделанном саване. – И, в любом случае, не думаю, что вы захотите околачиваться в кладовке в качестве призрака.

Ее веки были не до конца закрытыми, и виднелась полоска белка, словно женщина в последний раз хотела открыть глаза и взглянуть на мир, или, возможно, в поисках знакомого лица.

– Bеnеdictie (Благослови (лат.), – прим.пер.), – прошептала я и осторожно закрыла ее глаза, спрашивая себя при этом: «А может, однажды какой-нибудь незнакомец сделает то же самое и для меня?» Шансы были велики. Разве что…

Джейми объявил о своем намерении вернуться в Шотландию – забрать свой печатный станок и затем приехать обратно, чтобы сражаться. «Но что, если, – сказал тихий трусливый голосок внутри меня, – если бы мы не вернулись? Что, если бы мы уехали в Лаллиброх и остались бы там?»

И даже пока я думала об этом, – с радужной перспективой мирно жить в окружении семьи, потихоньку стареть без постоянного страха разрушения, голода и насилия – я уже знала, что так не будет.

Я не знала, был ли прав Томас Вульф по поводу того, что невозможно вернуться домой (книга Томаса Вульфа «Домой возврата нет», 1940, - прим. пер.). «Ну, ты и не могла бы об этом знать, – с легкой горечью подумала я, – потому что у тебя никогда не было дома, чтобы возвращаться в него». Но я знала Джейми. Если оставить идеализм в стороне, – а у него были идеалы, хотя и весьма прагматичного свойства, – простой факт состоял в том, что он был настоящим мужчиной, и поэтому хотел настоящего дела. Не просто труда, ради того, чтобы выживать. Дела. И я понимала разницу.

И хотя я была уверена, что семья Джейми примет его с радостью, характер моего собственного приема вызывал некоторые сомнения. Но все же я не думала, что они тут же позовут священника и попытаются изгнать из меня бесов. Но факт оставался фактом – Джейми больше не был лэрдом Лаллиброха, и никогда им снова не станет.

– «…и его место не узнает его больше» (Книга Иова, 7:10, – прим. пер.), – прошептала я, вытирая влажной тряпицей интимные места старой женщины – на удивление не слишком увядшие, вероятно, она все же была несколько моложе, чем я думала. Она ничего не ела несколько дней. Даже расслабление смерти не дало сильного эффекта, но каждый заслуживает того, чтобы уйти в свою могилу чистым.

Я остановилась. Тут было над чем подумать. Сможем ли мы похоронить ее? Или ей до весны придется мирно покоиться под черничным джемом и мешками сушеных бобов?

Расправив ее одежду, я выдохнула через открытый рот, пытаясь установить температуру на улице по выходящему пару. Тот снегопад, который приближался, будет вторым большим снегопадом в этом году, да и настоящих морозов, таких, которые обычно приходят с середины до конца января, пока не было. Если земля еще не совсем замерзла, наверное, у нас получится ее похоронить, если только мужчины смогут разгрести снег.

Смирившись, Ролло лежал на земле, пока я занималась своими делами, но вдруг он вскинул голову, навострив уши.

– Что такое? – встревожилась я и, повернувшись на коленях, посмотрела в открытую дверь кладовой. – Что случилось?

– ВОЗЬМЕМ ЕГО СЕЙЧАС? – прошептал Йен. Лук с его плеча с готовностью скользнул в его кисть, когда он опустил руку.

– Нет, пусть он сначала найдет золото, – медленно проговорил Джейми, пытаясь решить, что надлежит сделать с человеком, так внезапно снова появившимся перед ним.

Не убить его. Да, он и его жена принесли немало проблем своим предательством, но они не собирались причинить вреда его семье, по крайней мере изначально. Был ли Арчи Баг по-настоящему вором в его собственных глазах? Ведь тетушка Джокаста имела не больше – если не меньше - прав претендовать на это золото, чем Арчи.

Джейми вздохнул и опустил руку на свой ремень - туда, где висели его пистоль и кинжал. И все же он не мог позволить Багу уйти со всем золотом, так же как не мог просто прогнать его и оставить на свободе создавать дальнейшие проблемы. Что же до того, как с ним поступить, когда они его поймают… Это словно держать в мешке змею. Но ничего не оставалось, как просто поймать его сейчас, а принимать решение потом. Может, удастся заключить какую-нибудь сделку…

Фигура достигла черного пятна фундамента и неуклюже пробиралась среди камней и оставшихся обугленных бревен; полы темного плаща вздымались и опускались, движимые ветром. Начался снег, внезапный и тихий – большие ленивые хлопья, казалось, не столько падали с неба, сколько просто возникали, кружась в воздухе. Снежинки касались лица и густо облепляли ресницы, Джейми вытер их и поманил Йена.

– Обойди сзади, – прошептал он. – Если тот побежит, пусти ему стрелу перед носом, чтобы остановить, и держись подальше, ладно?

– Ты сам держись подальше, дядя, – прошептал Йен в ответ. – Если ты подойдешь к нему на расстояние выстрела, он вышибет тебе мозги своим топором. И я не собираюсь объяснять это тетушке Клэр.

Джейми коротко хмыкнул и подтолкнул Йена прочь. Он зарядил и взвел курок пистоля, а потом решительно пошел сквозь падающий снег в сторону своего разрушенного дома.

Он видел, как Арчи топором сбивал индейку с двадцати футов (примерно 6 метров, – прим. пер.). И верным было то, что большинство пистолей неточно стреляли с расстояния ненамного больше, чем это. Но, в конце концов, он не собирался убивать его. Джейми вытащил пистоль и держал на виду перед собой.

– Арч! – позвал он. Наклонившийся человек стоял к нему спиной, копаясь в пепле. Услышав голос, он замер, все еще согнувшись. – Арчи Баг! Выходи сюда и давай поговорим!

В ответ фигура, внезапно выпрямившись, развернулась, и яркая вспышка света озарила падающий снег. В то же мгновение его бедро обожгло пламенем, и он пошатнулся.

Больше всего остального Джейми удивился: он понятия не имел, что Арчи Баг мог пользоваться пистолетом, и был впечатлен, что тот так хорошо прицелился своей левой…

Он упал в снег на одно колено, но когда поднимал к упору свое собственное оружие, то понял две вещи: черная фигура целилась в него другим пистолем, и не левой рукой, что означало…

– Господи! Йен! – но Йен увидел, как Джейми упал, и также заметил второй пистоль. Из-за шума ветра и снега Джейми не услышал полета стрелы, она появилась как по волшебству, воткнутая в спину фигуры. Сделав пару шагов, человек замер, затем рухнул большой грудой. И еще до того, как тот упал, Джейми уже бежал, прихрамывая, его правая нога подгибалась при каждом шаге.

– Господи, нет, Боже, нет! – говорил он, и его голос звучал, словно чужой.

Сквозь снег и ночь послышался крик, отчаянно взывающий. Потом мимо Джейми, словно размытая стрела, промчался Ролло, – кто его выпустил? – и из-за деревьев шарахнул ружейный выстрел. Где-то поблизости рявкнул Йен, подзывая собаку, но у Джейми не было времени, чтобы посмотреть - он как попало карабкался по закопченным камням и, спотыкаясь, поскальзывался на свежевыпавшем снеге, его нога была горячей и холодной одновременно, но сейчас не до этого.

– О, Боже, пожалуйста, нет!..

Добравшись до темной фигуры, он бросился на колени рядом с ней, обхватив ее. Он уже знал: он понял это, увидев пистоль в ее правой руке. Арчи, с его недостающими пальцами, не мог стрелять правой. Но, Господи, нет...

Он перевернул ее, чувствуя, что короткое, грузное тело ее расслабляется и тяжелеет, словно только что убитый олень. Откинув капюшон плаща, он ласково и беспомощно провел рукой по мягкому круглому лицу Мурдины Баг. Она дышала под его ладонью и может… но другой рукой он чувствовал стрелу, которая прошла сквозь шею, и дыхание Мурдины влажно клокотало. Его рука тоже была мокрой и теплой.

– Арчи? – произнесла она хрипло. – Мне нужен Арчи, – и умерла.

ГЛАВА 3

ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ.

Я ОТВЕЛА ДЖЕЙМИ в кладовую. Там было темно и холодно, особенно для человека без штанов, но мне не хотелось рисковать разбудить кого-либо из Хиггинсов. Боже, только не сейчас! Они же вырвутся из своего укромного уголка, словно стая испуганных перепелок. И я сама, как перепелка, содрогнулась от мысли, что придется разбираться с ними прежде, чем возникнет необходимость. Даже при свете дня будет жутко рассказывать им о произошедшем. А прямо сейчас подобная перспектива была вовсе невыносима.

За неимением лучшей альтернативы Джейми и Йен положили миссис Баг в кладовой вместе с бабулей МакЛауд - под нижней полкой с накинутым на лицо плащом. На виду остались лишь ее вытянутые ноги в потрескавшихся изношенных ботинках и полосатых чулках. Мне вдруг представилась Злая Ведьма Запада из страны Оз, и я зажала рукой рот прежде, чем из него вырвется что-нибудь по-настоящему истеричное.

Джейми повернулся ко мне, но взгляд его был обращен в себя - лицо осунулось и в отблесках свечи, которую он держал, на нем вырисовались глубокие морщины.

– А? – отрешенно произнес он.

– Ничего, – сказала я дрожащим голосом. – Ничего такого. Сядь, садись, – я поставила табуретку и свою аптечку, забрала у него свечу и жестянку с горячей водой и попыталась не думать ни о чем, кроме предстоящего дела. Ни о ногах. Ни, ради Бога, об Арчи Баге.

Плечи Джейми были закутаны в одеяло, а ноги обнажены - по необходимости, и когда моя рука коснулась их, я почувствовала, как на его гусиной коже волоски встали дыбом. Подол рубашки, пропитанный полузасохшей кровью, прилип к бедру, но Джейми не издал ни звука, когда я отодрала ткань и раздвинула его ноги.

Он двигался как в бреду, но приближение зажженной свечи к яичкам заставило его прийти в себя.

– Ты поосторожнее с этой свечкой, Сассенах, ага? – проговорил он, прикрывая рукой свои гениталии.

Заметив этот жест, я вручила ему свечу, и, кратко предупредив о капающем горячем воске, вернулась к осмотру.

Из раны сочилась кровь, но совсем немного, и я, окунув тряпку в горячую воду, приступила к делу. Его тело заледенело, холод заглушал даже острые ароматы кладовой, но я все еще чувствовала его запах - привычный терпкий мускус, искаженный примесью крови и бешеного потоотделения.

Это была глубокая борозда, дюйма четыре в длину, которая прошла высоко вверх сквозь мышцы его бедра. Но, по крайней мере, она была чистая.

– В репертуаре Джона Уэйна (Джон Уэйн – американский актёр, которого называли «королём вестерна», – прим. пер.), – произнесла я, стараясь говорить легко и сдержанно. Глаза Джейми, сосредоточенные на пламени свечи, переместились и уставились на меня.

– Что? – хрипло проговорил он.

– Ничего серьезного, – сказала я. – Пуля тебя лишь зацепила. Пару дней ходить будет трудно, но герой жив и готов сражаться вновь.

На самом деле пуля прошла у него между ног, глубоко раскроив внутреннюю поверхность бедра, в непосредственной близости от его яичек и бедренной артерии. На один дюйм правее – и он был бы мертв. Одним дюймом выше...

– Невелико утешение, Сассенах, – сказал он, но тень улыбки тронула его глаза.

– Нет, – согласилась я. – Но хоть что-то?

– Хоть что-то, – произнес он и коротко коснулся моего лица. Его рука была очень холодной и дрожала. Горячий воск стекал по пальцам другой, но он, похоже, не чувствовал этого. Я аккуратно забрала у него подсвечник и поставила на полку.

Я ощущала горе и самобичевание, исходящие от него волнами, и его борьбу за то, чтобы не поддаться им. Я не помогла бы ему, если бы сдалась в этой чудовищной ситуации, и не была уверена, что вообще каким-то образом смогу помочь, но я могла бы попытаться.

– О, Иисус, – проговорил он так тихо, что я едва его слышала. – Почему я не позволил ему забрать его? Какое это имело значение? – он беззвучно ударил кулаком по колену. – Боже, почему я просто не позволил ему забрать его?!

– Ты же не знал, кто это был, и что они собирались сделать, – так же тихо проговорила я, положив руку ему на плечо. – Это был несчастный случай.

Его мышцы были сильно, мучительно напряжены. Я тоже чувствовала это – тугой узел протеста и отрицания у себя в горле: «Нет, это не может быть правдой, это не могло произойти!» – но работу нужно доделать. Разберусь с неизбежным позже.

Он прикрыл лицо рукой, и, медленно качая головой, больше не говорил и не двигался, пока я не закончила промывать и перевязывать рану.

– Можешь сделать хоть что-нибудь для Йена? – произнес он, когда я закончила. Я поднялась и он, убрав руку, посмотрел на меня – его лицо исказилось в мучительном страдании и снова расслабилось. – Ему... – он сглотнул, и покосился на дверь, – ему плохо, Сассенах.

Я взглянула на виски, что принесла с собой – четверть бутылки. Джейми проследил направление моего взгляда и покачал головой.

– Тут мало.

– Тогда выпей ты, – и хотя он замотал головой, я вложила бутылку в его руку и сжала пальцы вокруг нее.

– Назначение врача, – сказала я тихо, но очень твердо. – От шока, – он сопротивлялся, пытаясь поставить бутылку обратно, но я стиснула его руку.

– Знаю, – проговорила я, – Джейми, я знаю. Но ты не можешь сдаться. Не сейчас.

Мгновение он смотрел на меня, затем кивнул, принимая виски, поскольку действительно нуждался в этом, и его рука расслабилась. Мои собственные пальцы окоченели от воды и холодного воздуха, но все равно были теплее, чем у него. Я взяла его свободную руку в свои ладони, и крепко сжала ее.

– Ты знаешь, есть причина, по которой герой никогда не умирает, – сказала я, попытавшись улыбнуться, но почувствовала, что мое лицо застыло, словно маска. – Когда случается худшее, кто-то, все же, должен решать, что делать. Пойди сейчас в дом и согрейся, – я выглянула в ночь с лавандовым небом и дикими крутящимися вихрями снега, – а я... найду Йена.

КУДА ОН МОГ подеваться? Он не мог уйти далеко, не в такую погоду... Учитывая его душевное состояние, когда они с Джейми вернулись с телом миссис Баг, он мог бы, подумала я, просто пойти в лес, куда глаза глядят, не переживая о том, что с ним может что-то случиться. Но с ним была собака. И как бы он себя ни чувствовал, все равно не стал бы тащить Ролло в завывающую пургу.

А метель была такой, как и ожидалось. Я медленно забралась в горку, в сторону пристроек, укрывая фонарь под складками своего плаща. И внезапно меня осенило - возможно Арчи Баг укрылся в кладовой над ручьем или в коптильне. И... О, Боже, знает ли он? Я тут же остановилась как вкопанная, позволяя густо падающему снегу покрывать вуалью голову и плечи.

Я была настолько потрясена случившимся, что мне и в голову не пришло подумать о том, известно ли Арчи Багу, что его жена мертва? Джейми сказал, что он кричал, призывая Арчи выйти, сразу же после того, как все понял, но никакого ответа не последовало. Возможно, Арчи подозревал подвох или он просто сбежал, увидев Джейми и Йена, предполагая, что они уж точно не навредят его жене. В таком случае...

– О, чертов ад, – в ужасе пробормотала я себе под нос. Но с этим ничего нельзя было поделать. Я надеялась, что смогу сделать что-то хотя бы для Йена. Вытерев рукавом лицо, я сморгнула с ресниц снежинки и медленно пошла дальше. Свет фонаря тонул в вихре метели. А вдруг я повстречаю Арчи? Мои пальцы вцепились в ручку фонаря. Мне придется рассказать ему, привести его в хижину, чтобы он увидел... о, мама дорогая. Если я вернусь с Арчи, смогут ли Джейми и Йен занимать его достаточно долго, чтобы я успела вытащить миссис Баг из кладовки и представить ее в более приличном виде? У меня не было времени, чтобы удалить торчащую стрелу или благопристойно разместить тело. Я вонзила ногти свободной руки в ладонь, пытаясь держать себя в руках.

– Иисус, не дай мне найти его, – произнесла я себе под нос. – Пожалуйста, не дай мне найти его.

Но летний домик, коптильня и зерновой амбар – все, слава Богу, были пусты и никто не смог бы спрятаться в курятнике, не побеспокоив кур. А они молчали, усыпленные бурей. Однако курятник сразу же напомнил о миссис Баг – о том, как она разбрасывала зерно из своего передника, вполголоса напевая шутливые песенки. Она называла всех кур по именам. Меня ни черта не волновало, ели мы на ужин Исабель или Аласдейр, но в данный момент тот факт, что никто и никогда теперь не сможет отличить одну от другой или порадоваться тому, что Элспет высидела десять цыплят, показался невыразимо душераздирающим.

В конце концов я нашла Йена в сарае. Темная фигура забилась в солому у ног мула Кларенса, чьи уши навострились при моем появлении. Он восторженно взревел от перспективы дополнительной компании, а козы истерично заблеяли, думая, что я волк. Лошади в изумлении вскинули головы, будто вопрошая, потом зафыркали и заржали. Ролло, примостившийся в сене рядом со своим хозяином, коротко и резко гавкнул, недовольный шумом.

– Да тут просто чертов Ноев ковчег, – заметила я, стряхивая снег с плаща и вешая фонарь на крюк. – Не хватает лишь пары слонов. Тише, Кларенс!

Йен повернулся ко мне, но по пустому выражению его лица я поняла, что он не осознавал смысла сказанного. Присев на корточки рядом с ним, я приложила руку к его щеке. Она была холодной и кололась молодой щетиной.

– Это не твоя вина, – сказала я мягко.

– Я знаю, – проговорил он и сглотнул. – Но я не знаю, как с этим жить, – он нисколько не драматизировал, а его голос звучал совершенно растерянно. Ролло лизнул его руку, и пальцы Йена утонули в собачьей шерсти, словно ища поддержки.

– Что мне делать, тетушка? – он беспомощно посмотрел на меня, – Ничего, правда? Я не могу исправить или отменить это. И все же я непрерывно перебираю способы, как бы это сделать. Как сделать, чтобы все исправить. Но нет... ничего.

Я присела на корточки рядом с ним, положила руку ему на плечо и прижала его голову к себе. Он нехотя приник, однако я почувствовала проходящую через него непрерывную дрожь от усталости и горя, похожую на озноб.

– Я любил ее, – проговорил он так тихо, что я едва могла расслышать. – Она была, как моя бабушка. А я...

– Она любила тебя, – прошептала я, – она не стала бы тебя винить, – я сдерживала собственные переживания, как неумолимую смерть, чтобы делать то, что необходимо. Но сейчас... Йен был прав. Сделать уже ничего нельзя, и от полнейшей беспомощности слезы покатились по моим щекам. Я не плакала. Горе и шок просто переполнили меня, и я не смогла их сдержать.

Почувствовал ли он слезы на своей коже или ощутил мою скорбь - не могу сказать, но внезапно Йен тоже сдался и заплакал, сотрясаясь в моих объятиях.

Я всем сердцем желала, чтобы он был маленьким мальчиком, и чтобы буря печали могла смыть его вину и оставить его чистым, умиротворенным. Но для него уже все не могло быть так просто. И единственное, что я могла сделать – это держать его и гладить по спине, слабо и беспомощно всхлипывая сама. Затем Кларенс предложил свою поддержку – тяжело дыша в голову Йена, он задумчиво зажевал прядь его волос. Йен отпрянул, шлепая мула по носу.

– Ой, отвали!

Поперхнувшись, он ошарашено засмеялся, затем, поплакав еще немного, выпрямился и вытер нос рукавом. Некоторое время он сидел неподвижно, собирая себя по кусочкам, и я не вмешивалась.

– Когда я убил того человека в Эдинбурге, – сказал он наконец, и голос его был хоть и хриплый, но уже управляемый, – дядя Джейми взял меня на исповедь и научил молитве, которую произносишь, когда убиваешь кого-то. Чтобы вверить их Богу. Помолишься со мной, тетушка?

В течение многих лет я не вспоминала, и тем более не произносила молитву "Наставления душе", поэтому неловко запиналась через слово. Йен же говорил без запинки, и я подумала о том, как часто он использовал ее все эти годы.

Слова казались ничтожными и беспомощными, растворяясь в звуках шуршащего сена и жующих зверей. Но я ощутила капельку утешения от того, что произнесла их. Возможно, это просто было чувство прикосновения к чему-то большему, чем ты сам, дающее возможность осознать, что это большее существует, потому что оно должно существовать. Ведь определенно одного тебя недостаточно для такой ситуации. Меня явно не хватало.

Некоторое время Йен сидел, закрыв глаза. Наконец, он открыл их и посмотрел на меня темным от осознания взглядом; его лицо было очень бледным под щетиной.

– И потом он сказал: «Ты будешь жить с этим», – тихо проговорил он, потерев лицо рукой. – Но я не думаю, что смогу.

Это была простая констатация факта, которая пугала до ужаса. Слез у меня больше не было, но мне казалось, будто я смотрю в черную бездонную пропасть и не могу отвести взгляд.

Я глубоко вздохнула, пытаясь придумать, что сказать, затем вытащила из кармана платок и дала ему.

– Ты дышишь, Йен?

Его губы слегка дрогнули.

– Думаю, да.

– Пока это все, что тебе нужно делать, – я поднялась, отряхнула сено с юбки и протянула ему руку. – Пойдем. Нужно вернуться в хижину, пока нас здесь не занесло снегом.

Снегопад усилился, и порыв ветра задул свечу в моем фонаре. Но это не имело значения, я могла бы найти хижину и с завязанными глазами. Йен молча шел впереди меня, прокладывая тропу через только что выпавший снег. Узкие плечи его сгорбились и голова склонилась против бури.

Я надеялась, что молитва хоть немного помогла ему, и задумалась, может у могавков есть какие-нибудь более эффективные способы борьбы с несправедливой смертью, чем у католической церкви.

Тогда я поняла, что точно знаю, что могавк будет делать в таком случае. И Йен тоже знал. Он и сделал это. Я поплотнее закуталась в плащ, чувствуя себя так, словно проглотила огромный кусок льда.

ГЛАВА 4

НЕ СЕЙЧАС

ПОСЛЕ ДОЛГИХ ОБСУЖДЕНИЙ оба трупа аккуратно вынесли на улицу и положили на краю крыльца. Внутри совершенно не было места, чтобы разместить их должным образом, к тому же, учитывая обстоятельства...

– Мы больше не можем позволять старику Арчи находиться в неведении, – сказал Джейми, положив конец спорам. – Если тело будет на виду, он, может, выйдет. А может, и нет, но он будет знать, что его жена мертва.

– Будет, – сказал Бобби Хиггинс, тревожно оглядываясь в сторону деревьев, – и как вы думаете, что он тогда сделает?

Джейми постоял немного, глядя в сторону леса, и покачал головой.

– Будет горевать, – спокойно проговорил он. – Утром посмотрим, что делать.

Это не были нормальные поминки, но мы их провели со всеми формальностями, какие могли себе позволить. Для миссис Баг Эми пожертвовала свой собственный саван, который сшила после первого замужества и бережно хранила, а бабулю МакЛауд облачили в мою сохранившуюся запасную сорочку и пару передников, наспех зашитых для приличия. Тела положили по обеим сторонам крыльца, нога к ноге, с блюдечком соли и кусочком хлеба на груди у каждой, хотя пожирателя грехов не ожидалось. Я наполнила углями небольшой глиняный горшок и поставила его возле трупов. Мы договорились, что всю ночь будем сидеть над умершими по очереди, так как крыльцо не выдержит более двух или трех человек.

– И на груди вновь выпавшего снега искрится свет блистающей луны (строки из детской поэмы К. К. Мура «Визит святого Николая» или «Рождественская ночь», это одна из самых популярных рождественских сказок в англоговорящих странах, – прим. пер.), – проговорила я тихо. Так и было. Буря миновала и чистый холодный свет неполной луны резко и тонко вычерчивал каждое заснеженное дерево как на японских рисунках, выполненных тушью. И в далеких развалинах большого дома остов обгорелых бревен прятал все, что покоилось под ним.

Мы с Джейми взяли первые часы. Когда он объявил об этом, никто не возражал. На эту тему не говорили, но образ Арчи Бага, одиноко затаившегося в лесу, был в мыслях у каждого.

– Думаешь, он там? – тихим голосом спросила я у Джейми и кивнула в сторону темных деревьев, безмолвно стоявших в своих пушистых саванах.

– Если бы это ты лежала здесь, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.), – проговорил он, глядя вниз на неподвижные белые фигуры на краю крыльца, – я был бы рядом с тобой – живой или мертвый. Присядь.

Я села возле него. Горшок с углями стоял около наших закутанных в плащи коленей.

– Бедняжки, – сказала я немного погодя. – Так далеко от Шотландии.

– Да уж... – произнес он, взяв меня за руку. Его пальцы были не теплее моих, и все же их размеры и сила успокаивали. – Пусть и не среди своих родных, но они будут похоронены среди людей, знавших их обычаи.

– Верно.

Если внуки бабули МакЛауд когда-нибудь вернутся, они, по крайней мере, найдут надгробие на ее могиле и будут знать, что с ней обошлись по-доброму. У миссис Баг не было никаких родственников, кроме Арчи. Никто не придет искать ее могилу, но она будет среди людей, которые знали и любили ее. А что же насчет Арчи? Он никогда не говорил, есть ли у него родственники в Шотландии. Его жена была для него всем, как и он для нее.

– Ты, хм, не думаешь, что Арч может... покончить с собой? – спросила я осторожно. – Когда узнает?

Джейми уверенно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Это не в его характере.

С одной стороны, я была рада это услышать. Но моя более низменная и менее сострадательная сторона не могла сдержать тревожного любопытства, задаваясь вопросом: "Что может совершить человек с пылом Арчи, пораженный таким смертельным ударом: отныне лишенный женщины, которая большую часть жизни была его якорем и спасительной гаванью?"

«Как поступит такой человек? – размышляла я. – Покорится судьбе, отдавшись воле волн, пока не наскочит на риф и не затонет? Или привяжет свою жизнь к спонтанному якорю гнева, а в качестве нового компаса выберет месть?» Я видела чувство вины, угнетавшее Джейми и Йена. Насколько Арч был выносливее? Способен ли человек вынести подобное? Или ему следует выплеснуть это наружу, чтобы просто выжить?

Джейми свои предположения не озвучивал, но я заметила у него на поясе как пистолет, так и кинжал. И пистолет был заряжен и взведен – помимо смолистого аромата елей и пихт я уловила запах черного пороха. Конечно, это могло быть для отпугивания бродячего волка или лисы...

Некоторое время мы сидели в тишине, наблюдая за мерцанием угольков в горшке и за игрой света в складках саванов.

– Должны ли мы помолиться, как думаешь? – прошептала я.

– Я не перестаю молиться с тех пор, как это случилось, Сассенах.

– Я тебя понимаю.

Так и было. Страстная мольба о том, чтоб этого не было на самом деле, сменялась отчаянной молитвой о собственном наставлении. Потребность что-то сделать, когда ничего, действительно ничего уже поделать нельзя. И, конечно, молитва за упокой недавно почивших. По крайней мере, бабуля МакЛауд ожидала смерть, и, мне кажется, приветствовала ее. Миссис Баг, наоборот, вероятно, была страшно поражена тем, что так внезапно умерла. Мне представилась удручающая картина: она стоит в снегу недалеко от крыльца, глядя на свой труп, руки - на тучных бедрах, губы поджаты в досаде на такое грубое освобождение от телесной оболочки.

– Это был, скорее, шок, – извиняющимся тоном сказала я ее тени.

– Да, так и было.

Джейми полез в карман плаща и достал оттуда флягу. Откупорив ее, он наклонился вперед и осторожно вылил несколько капель виски на голову каждой из почивших женщин, потом поднял флягу в молчаливом тосте сначала за бабулю МакЛауд, а затем за миссис Баг.

– Мурдина, жена Арчибальда, ты была великая стряпуха, – сказал он просто. – Я буду помнить твое печенье всю жизнь и думать о тебе за утренней кашей.

– Аминь, – произнесла я дрожащим от смеха и слез голосом. Я взяла фляжку и сделала большой глоток. Виски обожгло зажатое горло и я закашлялась.

– Я знаю ее рецепт пикалили (маринованные острые овощи. – прим.пер.). Я запишу его – он не должен быть забыт.

Совершенно неожиданно мысль о записи напомнила мне о незаконченном письме: оно так и лежало сложенным в моей рабочей сумке. Джейми ощутил мое легкое напряжение и озадачено повернул голову.

– Я всего лишь подумала о том письме, – сказала я, откашливаясь. – Мне кажется, что хотя Роджер и Бри знают о сгоревшем доме, они обрадуются, прочитав, что мы все еще живы, если предположить, что они действительно, когда-нибудь получат его.

Осознавая и опасные времена, и ненадежную сохранность исторических документов, Джейми и Роджер выработали несколько способов передачи информации, начиная от публикации кодированных сообщений в различных газетах и заканчивая какими-то изощренными схемами с участием Церкви Шотландии и Банка Англии. Все это, конечно, опиралось на тот факт, что семья МакКензи, совершив проход через камни, благополучно прибыла в более или менее правильное время. Но я должна была ради собственного спокойствия полагать, что они добрались.

– Но я не хочу заканчивать письмо, рассказывая им об этом, – я кивнула в сторону завернутых фигур. – Они любили миссис Баг, и Бри очень расстроится из-за Йена.

– Да, ты права, – задумчиво сказал Джейми. – И есть вероятность, что Роджер Мак будет думать об этом и переживать насчет Арчи, зная, что не в состоянии ничего с этим поделать... Да, они будут волноваться, пока не найдут другое письмо, которое расскажет им, как все обошлось, и Бог знает, сколько времени должно пройти, прежде чем все образуется.

– А если они не получат следующее письмо...

«Или если мы не проживем достаточно, чтобы написать его», – подумала я.

– Да, лучше не рассказывать им. Во всяком случае не сейчас.

Подвинувшись ближе, я прислонилась к нему, и он обнял меня. Некоторое время мы сидели тихо, по-прежнему встревоженные и печальные, но согретые мыслями о Роджере, Бри и детях.

Из хижины позади меня слышались звуки. Сначала все притихли, потрясенные, но обыденность быстро заявляла о себе. Дети не могли долго молчать, и до меня доносились пронзительные вопросы, требования еды и болтовня малышей, взбудораженных тем, что так поздно не спят. Их голоса пробивались сквозь звуки приготовления пищи: для следующей части поминок будут лепешки и мясные пироги – миссис Баг была бы довольна. Внезапно сноп искр вылетел из печной трубы и рассыпался вокруг крыльца, словно упавшие звезды, сверкающие на фоне темной ночи и белого свежевыпавшего снега.

Джейми покрепче прижал меня к себе, и при виде этого зрелища тихий звук удовольствия слетел с его губ.

– Так... что ты там говорила про грудь и выпавший снег, – слово «грудь» с его мягким горским выговором у него получилось, как «гххруть», – это стихи, да?

– Да. Конечно, не очень-то подходящие поминкам – это шутливое Рождественское стихотворение называется «Визит Святого Николая».

Джейми фыркнул белым паром.

– Не думаю, что слово «подходящий» имеет какое-то отношение к слову «поминающий», Сассенах. Дай народу на поминках достаточно выпивки, и они запоют «А ну, передавай бутылку» и начнут водить хороводы под луной во дворе.

Я не засмеялась, но очень легко себе все это вообразила. Выпивки у нас было достаточно: бадья свежего, только что сваренного пива в кладовке, а из тайника в сарае по случаю чрезвычайной ситуации Бобби принес бочонок виски. Я приподняла руку Джейми и поцеловала холодные костяшки пальцев. Чувство потрясения и хаоса начало исчезать в нарастающем осознании пульса жизни за нашими спинами. Хижина была небольшим ярким островком жизни, находящимся на плаву в холоде черно-белой ночи.

– Нет человека, который был бы как остров, сам по себе (цитата из 17 «Медитации» Джона Донна, – прим.пер.), – проговорил Джейми тихо, словно собирая воедино мои невысказанные мысли.

– Вот это подходяще сейчас, – сказала я немного сухо. – Может даже слишком подходяще.

– Да? Что ты имеешь в виду?

– Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, он звонит по тебе... Я всегда слышала фразу: «Нет человека, который был бы как остров...» только вместе с этой последующей строкой.

– Хмфм. Знаешь его целиком, да? – не дожидаясь ответа, он наклонился вперед и стал мешать палкой угли, взметнув небольшой бесшумный сноп искорок. – Ведь на самом деле, это не стихи... по крайней мере сам автор не рассматривал их в таком ключе.

– Не стихи? – удивилась я. – Что же это тогда? Или что это было?

– Медитация, нечто среднее между проповедью и молитвой. Джон Донн написал ее как часть его «Обращения к Господу в час нужды и бедствий». Довольно подходяще сейчас, не так ли? – добавил он с ноткой мрачного юмора.

– Они не более выдающиеся, чем другие, нет? Что я упускаю тогда?

– М-м-м, – он притянул меня ближе и склонился, упершись головой в мою макушку. – Дай-ка восстановлю в памяти. Не все, конечно, но есть кусочки, которые поразили меня, поэтому я их помню, – я слышала его дыхание, медленное, спокойное, сосредоточенное.

– Все человечество – создание одного автора, – проговорил он неторопливо, – оно есть единый том, и со смертью каждого из нас не вырывают из книги соответствующую главу, но переводят ее на другой язык, и перевод тот лучше оригинала; так каждой главе суждено быть переведенной в свой черед. Дальше я не помню наизусть, но мне нравится вот это: «Колокол действительно звонит о тех, кто внемлет ему, – и его рука нежно сжала меня, – и хотя звон порой прерывается, все же с той минуты, когда он возобновляется, слышащий его соединяется с Богом».

– Хм-м, – я немного поразмышляла над этим. – Ты прав, это менее поэтично, но немного более... обнадеживающе?

Я почувствовала его улыбку.

– Да, для меня всегда это было так.

– Где ты это взял?

– Джон Грей дал почитать мне маленькую книжку, написанную Донном, когда я был узником в Хилуотере. Это было в ней.

– Очень образованный джентльмен, – несколько уязвлено проговорила я от этого напоминания о значительном куске жизни Джейми, который Джон Грей разделил с ним, а я – нет. Но все же нехотя порадовалась, что в то суровое время у него был друг. «Как часто, – внезапно задалась я вопросом, – Джейми слышал этот звонящий колокол?»

Я приподнялась и, дотянувшись до фляжки, промочила горло глотком виски. Запах выпечки, лука и отварного мяса просачивался через дверь, и мой желудок неприлично заурчал. Джейми не обратил внимания. Задумчиво сощурившись, он смотрел в сторону запада, где большая часть горы была скрыта облаками.

– Ребята МакЛауд говорили, в горах снега уже было по бедра, когда они спускались, – сказал он. – Если уж здесь, на земле, фут свежего снега выпал, то на высоких перевалах все три будет. Мы никуда не двинемся до весенней оттепели, Сассенах. Времени достаточно, чтобы, по крайней мере, вырезать надлежащие надгробия, – добавил он, взглянув на наших молчаливых постоялиц.

– Значит, ты по-прежнему собираешься поехать в Шотландию? – именно так он заявил после того как сгорел дом, но с тех пор больше об этом не упоминал. Я сомневалась, серьезны ли были его намерения, или это была лишь реакция на напряжение от произошедших событий.

– Да, собираюсь. Я думаю, мы не можем здесь оставаться, – проговорил он с некоторым сожалением. – Придет весна, в отдаленных районах опять все забурлит. Мы достаточно приблизились к огню, – он указал подбородком в сторону обугленных руин большого дома. – У меня нет желания зажариться в следующий раз.

– Ну... да, – он был прав, я знала. Мы могли бы построить еще один дом, но вряд ли нам позволят жить в нем мирно. К тому же, Джейми был или, по крайней мере, какое-то время выполнял обязанности полковника милиции. Кратковременной физической недееспособностью или обыкновенной неявкой он не мог отказаться от этого обязательства. А настроения в горах были отнюдь не все в пользу восстания. Я знала многих людей, которых избили, сожгли, загнали в леса или болота, либо убили на месте из-за их неосторожно выраженных политических взглядов.

Погодные условия помешали нашему отъезду, но они также воспрепятствовали продвижению ополчения и бандам бродячих разбойников. Мысль об этом внезапно поразила меня ледяной молнией, и я поежилась.

– Может, пойдешь внутрь, a nighean (девочка (гэльск.), – прим. пер.)? – заметив это, спросил Джейми. – Могу немного и один посидеть.

– Ну конечно. А когда мы выйдем с лепешками и медом, найдем тебя лежащим рядом со старушками с топором в голове. Я в порядке, – отпив еще глоток виски, я протянула ему флягу.

– Ведь нам не обязательно нужно ехать в Шотландию, – проговорила я, наблюдая как он пьет. – Мы могли бы отправиться в Нью-Берн. Там ты мог бы присоединиться к Фергюсу в печатном деле.

Вот что он говорил о том, что собирался сделать: отправиться в Шотландию, забрать печатный пресс, оставленный им в Эдинбурге, а затем вернуться, и, вооружившись свинцом в виде литерных колодок, а не мушкетных пуль, присоединиться к борьбе. Даже не знаю, какой из способов был наиболее опасным.

– Ты же не думаешь, что твое присутствие остановит Арчи от попытки проломить мне череп, если это то, что он задумал? – Джейми слегка улыбнулся, отчего вокруг раскосых глаз образовались морщинки в виде треугольников. – Нет, Фергюс может подвергать себя опасности, если ему хочется. Но я не имею права из-за своих интересов рисковать им и его семьей.

– Значит все, что мне нужно знать, это то, какую разновидность печатного дела ты планируешь осуществлять. А мое присутствие, может, и не остановит Арчи от нападения на тебя, но я хотя бы смогу крикнуть «Берегись!», если увижу, что он подкрадывается к тебе сзади.

– Я всегда хочу, чтобы ты была у меня за спиной, Сассенах, – серьезно заверил он. – Ведь ты уже знаешь, что я «планирую осуществить», верно?

– Да, – со вздохом проговорила я. – Иногда я тщетно надеюсь, что неправа насчет тебя, но я еще никогда не ошибалась.

Он от души рассмеялся.

– Нет, не ошибалась, – согласился он. – Но ты все еще здесь, да? – он поднял флягу, и, салютуя мне, выпил. – Приятно слышать, что кому-то будет не хватать меня, когда я погибну.

– Я обратила внимание на это «когда» вместо «если», – сказала я холодно.

– Это всегда было «когда», Сассенах, – проговорил он мягко. – Так, каждой главе суждено быть переведенной в свой черед... Да?

Я глубоко вздохнула, наблюдая, как пар уплывает туманным шлейфом.

– Искренне надеюсь, что не придется этого делать, – сказала я, – но, если возникнет такой вопрос... Ты бы хотел быть похороненным здесь или чтобы тебя отвезли обратно, в Шотландию? – я подумала о гранитном брачном камне на кладбище Сент-Килда с именем Джейми на нем, и моим тоже. У меня из-за этой чертовой штуковины, когда я увидела ее, чуть было не случился разрыв сердца. Сомневаюсь, что простила за это Фрэнка, даже если надгробие осуществило его планы.

Джейми тихо фыркнул, едва ли от смеха.

– Я буду счастлив, если меня вообще похоронят, Сассенах. Вероятнее всего, я буду утоплен, сожжен или оставлен гнить на каком-нибудь поле боя. Не изводи себя. Если тебе все-таки придется распоряжаться моей тушей, просто оставь ее на поживу воронам.

– Приму к сведению, – сказала я.

– Ты против поездки в Шотландию? – спросил он, вскинув брови.

Я вздохнула. Зная, что он, скорее всего, не будет лежать под тем самым надгробием, я все равно не могла до конца избавиться от мысли, что в какой-то момент он может умереть там.

– Нет. Я не хочу покидать горы. Я отказываюсь смотреть, как на корабле ты позеленеешь и тебя начнет выворачивать наизнанку, и я против всего, что может случиться по пути к этому кораблю, но... отбросим Эдинбург и печатные прессы, ты же хочешь отправиться в Лаллиброх, не так ли?

Он кивнул, глядя на тлеющие угли. Свет от горшка был совсем слабый, но отливал теплом на рыжих дугах его бровей, и по длинной прямой переносице спускалась золоченая линия.

– Я обещал, верно? – сказал он просто. – Я сказал, что привезу младшего Йена обратно к матери. А после этого... Лучше ему поехать.

Я молча кивнула. Три тысячи миль океана могут оказаться недостаточными для Йена, чтобы сбежать от своих воспоминаний, но это не повредит. И, пожалуй, радость от встречи с родителями, его братьями и сестрами, Нагорьем... Возможно, это поможет исцелить его.

Джейми кашлянул и потер костяшками пальцев губы.

– Есть еще кое-что, – проговорил он немного смущенно. – Еще одно обещание, так сказать.

– Какое?

Он повернул голову и встретился со мной взглядом: его глаза были темными и серьезными.

– Я дал себе клятву, – сказал он, – что никогда не нацелю оружия на своего сына.

Глубоко вдохнув, я кивнула и после минутного молчания отвела взгляд от созерцания завернутых женщин.

– Ты не спросил, что я хочу сделать со своим телом, – вообще-то, отчасти это была шутка, чтобы поднять ему настроение, но его пальцы так резко сжались вокруг моих, что я охнула.

– Нет, – произнес он тихо. – И никогда не спрошу, – он смотрел не на меня, а в белизну перед нами. – Я не могу думать о тебе мертвой, Клэр. Что угодно, но только не это. Я не могу.

Он резко встал. Грохот деревяшек, лязг упавшей оловянной тарелки и выкрики проклятий внутри хижины спасли меня от ответа. Я просто кивнула и позволила ему поднять меня на ноги, в то время как дверь открылась, изливая свет.

УТРО ВЫДАЛОСЬ ЯСНЫМ И СВЕТЛЫМ, свежий снег едва ли на фут покрывал землю. К полудню сосульки, которые свисали с карнизов хижины, начали таять, беспорядочно падая с глухим резким стуком, словно кинжалы. Взяв лопаты, Джейми с Йеном пошли на холм к маленькому кладбищу посмотреть, можно ли прокопать грунт достаточно глубоко для двух пристойных могил.

– Возьми с собой Эйдана и одного или двух других мальчиков, – сказала я за завтраком. – Их нужно забрать, чтоб не крутились под ногами.

Джейми подозрительно посмотрел на меня, но кивнул. Он отлично понял мою мысль. Если Арчи Баг еще не знал, что его жена мертва, он наверняка сделает выводы, увидев, как роют могилу.

– Лучше всего, если он придет и поговорит со мной, – тихо сказал мне Джейми под прикрытием шума, который создавали готовящиеся к отправлению мальчики, их матери, собирающие им обед для похода в горы, и малыши, водящие хоровод в задней комнате.

– Да, – проговорила я, – и мальчики ему в этом не помешают. Но если он не захочет выйти и поговорить с тобой...

Йен сказал мне, что слышал ружейный выстрел во время схватки прошлой ночью. Однако Арчи Баг был не особо меткий стрелок, и есть вероятность, что он не решится стрелять по группе, включающей маленьких детей.

Джейми молча кивнул и послал Эйдана за двумя его старшими двоюродными братьями.

Бобби, взяв мула Кларенса, отправился с командой копателей могил. Выше по склону горы было местечко с запасом свежераспиленных сосновых досок – там, где по заявлению Джейми, однажды появится наш новый дом. Если могилы успешно выкопают, то Бобби должен был принести несколько досок для гробов.

С того места на крыльце, где я стояла, мне был виден Кларенс, тяжело нагруженный, но семенящий вниз по склону с балетной грацией. Его уши изящно топырились в разные стороны, словно для сохранения баланса. Позади мула я приметила Бобби – он шел и время от времени придерживал груз от падения. Увидев меня, он улыбнулся и помахал рукой. Его клеймо на щеке в виде буквы «М» было видно даже на таком расстоянии, серовато-синее на румяной и обветренной от холода коже.

Я помахала в ответ и вернулась в дом, чтобы сообщить женщинам, что у нас действительно будут похороны.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО МЫ отправились по извилистой тропе наверх на небольшое кладбище. Две старые дамы, неожиданные соратницы по смерти, лежали бок о бок в своих гробах на санях, запряженных Кларенсом и маленькой черной ослицей по имени Пудинг, принадлежавшей женщинам семьи МакКаллум.

Мы были одеты не самым лучшим образом. Ни у кого и не было ничего “приличного”, за исключением Эми Хиггинс МакКаллум, надевшей в знак уважения свой обшитый кружевами свадебный платок. Однако, в основном мы были чистыми, и взрослые были хотя бы внешне спокойны и бдительны. Очень бдительны.

– А кто будет новым стражем, мам? – спросил Эйдан у матери, глядя на два гроба, в то время как сани медленно скрипели, поднимаясь в гору впереди нас. – Которая из них умерла первой?

– Ох... я не знаю, Эйдан, – ответила Эми, выглядя слегка ошарашено. Нахмурившись, она посмотрела на гробы, а затем перевела взгляд на меня. – А вы знаете, миссис Фрейзер?

Вопрос ударил меня, словно брошенный камешек, и я моргнула. Конечно, я знала, но... прилагая некоторое усилие, я удерживалась, чтобы не смотреть на деревья, выстроившиеся вдоль тропы. Я понятия не имела, где именно находился Арчи Баг, но он был поблизости. В этом я нисколько не сомневалась. И если бы он был достаточно близко, чтобы подслушать этот разговор...

Горское поверье гласило, что последний похороненный на кладбище человек становился стражем и должен был защищать покоящиеся там души от любого зла, пока другой не умрет и не займет его место, после чего предыдущий страж освобождался и мог отправляться на небеса. Я не думала, что Арчи обрадует тот факт, что его жена оказалась в ловушке на Земле, чтобы охранять могилы пресвитериан и грешников, таких как Мальва Кристи.

Я почувствовала небольшой холодок в сердце при мысли о Мальве, которая была, как я предполагала, нынешним стражем кладбища. «Предполагала» – потому что, хотя другие люди умирали в Ридже с момента ее собственной смерти, она была последней, похороненной на кладбище по всем правилам. Ее брата, Аллана, похоронили неподалеку, в лесу, в укромной безымянной могиле. Не знаю, находилось ли это достаточно близко, чтобы считаться. И ее отец...

Кашлянув в кулак, я прочистила горло и сказала:

– О, миссис МакЛауд. Она была мертва, когда мы вернулись в хижину с миссис Баг, – это была чистая правда. А о том факте, что она была мертва, когда я покинула хижину, мне показалось лучшим умолчать.

Я смотрела на Эми, пока говорила, а когда повернула голову обратно к тропе, он возник прямо передо мной – Арчи Баг. В своем порыжевшем черном плаще, со склоненной непокрытой седой головой, он следовал по снегу за санями медленно, словно бескрылый ворон. Легкий ропот пробежал среди провожающих.Затем он повернул голову и взглянул на меня.

– Не споете ли, миссис Фрейзер? – спросил он тихим и учтивым голосом. – Я должен отправить ее на покой с должным почтением.

– Я... да, конечно, – чрезвычайно взволнованная, я пыталась подобрать что-то подходящее. Просто я оказалась не готовой к подобному испытанию – сходу изобразить подобающее отпевание, по сути «плач по мертвым», чтобы действительно получились первоклассные горские похороны, не говоря уже о моем сомнительном исполнении надлежащего плача.

Я поспешно остановилась на гэльском псалме, которому Роджер научил меня «Is e Dia fèin a’s buachaill dhomh.» («Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться», псалтирь, псалом 22, – прим. пер.). Каждая строка этого песнопения исполнялась нараспев регентом хора, и затем построчно повторялась всеми собравшимися. И, хотя это было просто, а мой голос на склоне горы казался тонким и слабым, мои спутники начали подпевать, и к тому времени, как мы достигли погоста, нам удалось добиться достойного уровня воодушевления и громкости.

Сани остановились на краю расчищенной от сосен поляны. Несколько деревянных крестов и пирамид из камней возвышались над подтаявшим снегом, а в центре зияли две свежие могилы, грязные и безжалостные. Их вид пресек пение так же резко, как ведро холодной воды.

Бледное солнце пробивалось сквозь деревья. Стайка поползней беседовала в ветвях на краю поляны, неуместно веселясь. Джейми, не оглянувшись на появившегося Арчи, вел мулов. Сейчас он, правда, повернулся к нему и с легким жестом в сторону ближайшего гроба спросил вполголоса:

– Не взглянешь на свою жену еще раз?

Как только Арчи кивнул и двинулся в сторону саней, я поняла, что мужчины забили гроб миссис МакЛауд, а крышку гроба миссис Баг оставили незакрепленной. Бобби и Йен, потупив глаза, подняли ее.

Арчи в знак скорби не завязал свои волосы - никогда прежде я не видела их распущенными. Они были тонкие, безупречно белые и развевались возле его лица струйками дыма, когда он наклонился и осторожно поднял саван с лица Мурдины.

Сжав кулаки, я с трудом сглотнула. Удалив стрелу, – дело не из приятных – я, перед тем как расчесать волосы миссис Баг, аккуратно обернула ее горло чистой повязкой. Выглядела она хорошо, хотя и до жути незнакомо. Кажется, я никогда и не видела ее без чепца, а повязка на полном горле придавала ей строгий официальный вид пресвитерианского священника. Я заметила, как Арчи чуть вздрогнул и его собственное горло дернулось. Он сразу же совладал с собой, но я видела морщины, прорезавшие его лицо от носа до подбородка, словно овраги в мокрой глине, и то, как он снова и снова сжимал и разжимал руки, пытаясь ухватиться за что-то несуществующее.

Он несколько долгих минут смотрел в гроб, затем полез в спорран и что-то достал из него. Когда он откинул плащ, я заметила, что пояс его был пуст - он пришел без оружия.

Вещь в его руке была маленькой и блестящей. Он склонился и попытался прикрепить ее на саван, но не смог из-за недостающих пальцев. Он возился, бормоча что-то себе под нос на гэльском, затем бросил на меня взгляд, близкий к панике. Я тут же подошла к нему и взяла вещицу из его руки.

Это была маленькая, чудесная брошь в форме летящей ласточки. Она была из золота и выглядела новой. Отвернув саван, я приколола вещицу к платку Мурдины. Раньше я никогда не видела эту брошь ни на миссис Баг, ни среди ее вещей, и тут до меня дошло, что Арчи, скорее всего, сделал ее из золота, которое он забрал у Джокасты Камерон – возможно, когда начал таскать слитки один за другим или позже. Он обещал своей жене, что их годы нищеты и зависимости закончатся. Ну... действительно они закончились. Я взглянула на Арчи – он кивнул, и я аккуратно натянула саван на холодное лицо его жены.

Я непроизвольно протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, взять его ладонь, но он отпрянул и отошел в сторону, бесстрастно наблюдая, как Бобби прибивает гвоздями крышку. В какой-то момент он поднял глаза и медленно, одного за другим, оглядел сначала Джейми, затем Йена.

Плотно сжав губы, я взглянула на Джейми, когда снова встала рядом с ним – на его лице совершенно отчетливо отпечаталось горе. Такое сильное чувство вины! Не то чтобы этого было более чем достаточно... и очевидно, что Арчи чувствовал собственную вину. Неужели они не понимали, что миссис Баг сама имела к этому отношение? Если бы она не стреляла в Джейми... Но люди не всегда ведут себя разумно или правильно. И разве тот факт, что кто-то поспособствовал своей собственной гибели, уменьшает трагичность ситуации?

Мне попался на глаза небольшой валун – над могилой Мальвы и ее сына. Из-под снега виднелась только его верхушка – округлая, влажная и темная, как макушка головки малыша при рождении.

«Покойся с миром, – подумала я и почувствовала, как напряжение, в котором я находилась в течение последних двух дней, слегка ослабло. – Теперь ты можешь уйти».

До меня дошло: все, что бы я ни сказала Эми и Эйдану, не изменило бы бесспорность того факта, какая из женщин, на самом деле, умерла первой. Однако, учитывая особенности характера миссис Баг, я предположила, что, возможно, ей понравится быть стражем, кудахтать и суетиться возле душ покойников, как вокруг стаи своих любимых курочек, отгоняя злых духов острым словом и размахивая колбасой.

Эта мысль помогла мне выдержать краткое чтение Библии, молитвы, слезы женщин и детей, большинство из которых понятия не имели, почему они плакали, снятие гробов с саней, и довольно нескладное чтение молитвы «Отче наш». Мне очень сильно не хватало Роджера: его чувства спокойствия, порядка и подлинного сострадания в проведении похорон. И он наверняка бы знал, что сказать в хвалебной речи о Мурдине Баг. А на деле, когда закончилась молитва, все замолчали, и повисла долгая неловкая пауза, из-за чего люди начали беспокойно переминаться с ноги на ногу. Мы стояли по колено в снегу, и подолы у женских юбок все промокли.

Я заметила, как Джейми повел плечами, словно сюртук ему был слишком тесен, и взглянул на сани, где под одеялом лежали лопаты. Однако, прежде чем он подал сигнал Йену и Бобби, Йен глубоко вздохнул, и, тяжело дыша, шагнул вперед.

Он встал за гробом миссис Баг – напротив ее осиротевшего мужа – и замер, явно желая говорить. Арчи долгое время игнорировал его, уставившись в вырытую яму, но, наконец, поднял бесстрастное лицо. В ожидании.

– От моей руки эта... – Йен сглотнул, – эта женщина, обладающая великим достоинством, умерла. Я лишил ее жизни непреднамеренно и не по злому умыслу, и я сожалею о произошедшем. Но она умерла от моей руки.

Ролло, ощущая горе своего хозяина, негромко заскулил возле него, но Йен положил руку ему на голову, и тот успокоился. Вытащив из-за пояса нож, он положил его на гроб перед Арчи Багом, затем выпрямился и посмотрел ему в глаза.

– Однажды, во времена великой несправедливости, вы поклялись моему дяде и предложили жизнь за жизнь этой женщины. Клянусь железом, я предлагаю то же самое, – его губы на миг сжались, и он тяжело сглотнул, но глаза были темные и спокойные. – Думаю, что, возможно, вы подразумевали не это, сэр... Но я имею в виду именно это.

Я осознала, что сдерживаю дыхание, и заставила себя дышать. «Был ли это план Джейми?» – задалась я вопросом. Определенно, Йен имел в виду то, что сказал. Тем не менее, шансы, что Арчи на месте примет это предложение и перережет Йену горло на глазах десятка свидетелей, были невелики - неважно, насколько сильно он этого хотел. Но, если он публично откажется от предложения, тогда открывалась возможность более формальной и менее кровавой компенсации, и младший Йен будет освобожден хотя бы от части своего чувства вины. «Чертов Горец», – подумала я, взглянув на Джейми не без некоторого восхищения.

Однако я ощущала сдерживаемые им слабые энергетические импульсы, пробегавшие сквозь него каждые несколько секунд. Он не станет мешать Йену в его попытке искупления, но он и не допустит, чтобы тот пострадал, если вдруг старый Арчи сделает выбор в пользу кровопролития. И, видимо, он не исключал такую возможность. Я бросила взгляд на Арчи, и подумала точно так же.

Старик мгновение смотрел на Йена – густые дремучие брови курчавились серо-стальной старческой щетиной, и глаза под ними были такого же серо-стального цвета, холодные, как металл.

– Слишком просто, мальчик, – наконец проскрежетал он голосом, напоминающим ржавое железо.

Он посмотрел на Ролло, который стоял рядом с Йеном – уши торчком, а волчьи глаза насторожены.

– Дашь мне убить твою собаку?

Маска Йена сломалась в одно мгновение, потрясение и ужас внезапно сделали его совсем юным. Я слышал, как он с усилием заглотнул воздух, овладевая собой, но когда он ответил, его голос треснул.

– Нет, – проговорил он. – Он ничего не сделал. Это мое... Мое преступление, не его!

Тогда Арчи слегка улыбнулся, но это не затронуло его глаз.

– Да. Вот видишь. А ведь он всего лишь блохастый зверь. Не жена.

Слово «жена» было произнесено чуть ли не шепотом. Его горло задвигалось, пока он откашливался. Затем, он перевел пристальный взгляд с Йена на Джейми, а затем на меня.

– Не жена, – тихо сказал он.

Мне показалось, что моя кровь уже застыла в жилах и заморозила сердце.

Намеренно не торопясь, Арчи по-очереди переводил взгляд на каждого – на Джейми, затем на Йена. Он рассматривал их лишь мгновение, показавшееся длиною в жизнь.

– Когда у тебя появится что-то стоящее, чтобы забрать, мальчик, ты увидишь меня снова, – тихо сказал он, затем резко повернулся и зашагал в лес.

ГЛАВА 5

МОРАЛЬ ДЛЯ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ ВО ВРЕМЕНИ

В КАБИНЕТЕ РОДЖЕРА была электрическая настольная лампа, но по вечерам он часто предпочитал работать при свечах. Он достал спичку и легонько чиркнул по коробку. Ему и в голову не могло прийти, что после письма Клэр, каждый раз зажигая спичку, он будет думать о ее истории – о том, как сгорел Большой Дом. Боже, как ему было жаль, что его там не было.

Пламя сжалось, когда он прикоснулся спичкой к фитилю, и прозрачный воск свечи потускнел, она на секунду озарилась таинственным синим светом, а потом загорелась обычным. Роджер посмотрел на Мэнди, которая напевала своим мягким игрушкам на диване. Она уже приняла ванну и, пока была очередь купаться Джема, находилась на попечении папы. Присматривая за ней одним глазом, Роджер сел за стол и открыл свой дневник.

Отчасти он начал вести его ради шутки, но также это было единственное, что удалось придумать для борьбы с парализующим страхом.

– Ты можешь научить детей не переходить улицу в одиночку, – предположила Бри. – И, черт возьми, конечно, ты можешь научить их держаться подальше от стоячих камней.

Он согласился, но с существенными и разумными оговорками. С маленькими детьми – да, вы можете, промыв им мозги, научить их не совать вилки в электрические розетки. Но как быть с подростками, когда у них появляется стремление познанию себя и всего неизвестного? Он очень хорошо помнил себя в подростковом возрасте. Скажите мальчишке не совать вилку в розетку, и, как только вы отвернетесь, он в ту же минуту отправится обыскивать ящики со столовым серебром. Может быть у девочек все по-другому, но он в этом сомневался.

Роджер снова взглянул на диван, где Аманда теперь лежала на спине и дрыгала в воздухе ножками так, что большой, изрядно потрепанный плюшевый медведь, которому она напевала песенку «Frère Jacques», раскачивался на ее ступнях. («Frère Jacques», «Братец Жак» – французская детская песенка, широко известное музыкальное многоголосное произведение, канон. – прим. пер.). Мэнди была слишком мала, она не вспомнит. А Джемми никогда не забудет. Роджер понял это, когда малыш проснулся от кошмара – огромные глаза уставились в никуда, и он был не в состоянии описать свой сон. Слава Богу, это случалось не часто.

Его до сих пор всякий раз прошибал холодный пот, когда он вспоминал свой последний переход. Он прижал Джемми к груди и шагнул в… Боже, этому нет названия, потому что человечество в целом никогда с подобным не сталкивалось и, к счастью для себя, ничего не знало. Это даже не с чем было сравнить.

Ни один из органов чувств при этом не работал, но в то же время все они находились в таком состоянии повышенной чувствительности, от которой можно было умереть, если бы переход продлился чуть дольше. Воющая пустота, где звук, казалось, расплющивает тебя, пульсируя в теле, пытаясь отделить одну клеточку от другой. Абсолютная слепота – но слепота, как от лицезрения солнца. И воздействие… Тел? Призраков? Других невидимок, которые, проходя мимо, касаются вас, подобно крыльям бабочки или проносятся прямо сквозь вас, сталкиваясь между собой с глухим стуком перепутавшихся костей. Постоянное ощущение пронзительного визга.

Был ли запах? Он сделал паузу и нахмурился, пытаясь вспомнить. Да, он чертовски хорошо помнил. И, как ни странно, это был поддающийся описанию запах - запах воздуха, обожженного молнией – озона.

«Там сильно пахло озоном», – написал он и почувствовал удивительное облегчение от того, что нашел даже такую маленькую точку опоры в упоминании о нормальном мире.

Но облегчение исчезло в следующий же миг, как только он начал вспоминать опять.

Роджер чувствовал, будто ничего, кроме собственной воли, не удержит их вместе, ничто, кроме безумного стремления выжить не сохранит его самого в целости. Ни его знание о том, чего ожидать, ни предыдущий опыт не помогли ни в малейшей степени. На этот раз все было по-другому и намного хуже, чем в предыдущий.

Он знал, что не нужно смотреть на них. На призраков, если их можно было так назвать? «Смотреть – это было не то слово… Обращать на них внимание? Опять не то...» Роджер раздраженно вздохнул.

– Sonnez les matines, sonnez les matines… (Звонят к заутренней! Звонят к заутренней! (франц.) – прим, пер)

– Дин, дан, дон, – тихо пел он с ней хором. – Дин, дан, дон.

Погруженный в мысли, он с минуту стучал ручкой по листу, потом покачал головой и склонился над бумагой снова, пытаясь объяснить свою первую попытку, почему он прошел буквально за… Минуты? Дюймы? Невероятно малая величина, которая отделила его от встречи с отцом... И от смерти.

«Я думаю, вы не можете пересечься с самим собой на своем жизненном пути», – медленно писал он. И Бри, и Клэр, обе образованные женщины, убедили его, что два объекта не могут одновременно существовать в одном пространстве, будь то люди, элементарные частицы или слоны. Поскольку он полагал, что это было правдой, это объясняло, почему нельзя существовать дважды в одном и том же времени.

Он допускал, что это и была причина, которая чуть не привела его к гибели во время первой попытки. Проходя через камни, Роджер думал о своем отце, таким, каким он помнил его. А это, конечно же, было в период его собственной жизни.

Размышляя, он снова постучал ручкой по странице, но не смог заставить себя сейчас описать то, с чем столкнулся. Позже. Вместо этого он перелистал тетрадь назад и открыл неоконченную страницу в начале дневника.

«Практическое пособие для путешественников во времени».

Глава I. Физические явления

Достопримечательности (лей-линии?). (Лей-линии – псевдонаучное понятие, предположительно, силовые линии энергетического поля земного шара, вдоль которых расположены многие места, представляющие географический и исторический интерес, такие как древние памятники, мегалиты, курганы, священные места и др., – прим. пер.)

Генетическая предрасположенность.

Смертность.

Влияние и свойства драгоценных камней.

Кровь?»

Он зачеркнул последнее слово, но задумался, глядя на него. Был ли он обязан рассказать все, о чем знал, во что верил или подозревал? Клэр предполагала, что идея необходимости или практической пользы кровавой жертвы была полной ерундой – это языческое суеверие без реальных доказательств. Она могла быть права – в конце концов, она была образована. Но у него осталось неприятное воспоминание о ночи, когда Гейлис Дункан прошла через камни.

Он помнил ее длинные светлые волосы, летящие по ветру на фоне взметнувшихся языков пламени - ореол развивающихся локонов напротив стоячего камня. Смешавшиеся запахи обожженной плоти и удушающего бензина и лежащее в центре круга обугленное бревно, которое вовсе не было бревном. Гейлис Дункан ушла слишком далеко.

– В старых легендах всегда двести лет, – сказала ему Клэр, вспоминая сказки и подлинные истории людей, похищенных феями, «взятых через камни» с волшебных холмов. «Когда-то, давным-давно, двести лет тому назад…» – так часто начинаются сказки. Иногда люди возвращались назад, в родные места, но двести лет проходило с того времени, как они ушли. Две сотни лет.

Клэр, Бри, он сам: каждый раз, когда они проходили, промежуток времени был один и тот же – двести два года, достаточно близко к двумстам, как и в древних сказаниях. Но Гейлис Дункан ушла очень далеко.

С большим нежеланием он снова медленно написал слово «Кровь» и в скобках добавил: «(Огонь??)». Но под ним ничего. Не теперь – позже.

Для успокоения он взглянул на книжную полку, где под небольшой змейкой, вырезанной из вишневого дерева, лежало письмо. «Мы живы…»

Внезапно ему захотелось сходить и принести деревянную шкатулку, вытащить другие письма, вскрыть и прочитать их. Это было не только любопытство, а нечто большее — желание прикоснуться к ним, к Клэр и Джейми, прижать доказательства их жизней к своему лицу, к сердцу и стереть пространство и время между ними.

И все же он подавил свой порыв. Они так решили – или вернее, Бри, ведь они были ее родителями.

– Я не хочу читать их все сразу, – сказала она, перебирая содержимое шкатулки длинными, нежными пальцами. – Это... словно, как только я прочту их, тогда они… действительно умрут.

Он понимал. До тех пор, пока хоть одно письмо оставалось непрочитанным, они были живы. Несмотря на свое любопытство историка, он разделял ее чувства. Кроме того…

Родители Брианны писали те письма не как записи в дневнике, предназначенные для просмотра предполагаемым потомством. Они были написаны с определенной и конкретной целью - для связи с ним и Бри. Это означало, что в них вполне могли содержаться тревожные сообщения, а у обоих его родственников был талант к таким откровениям.

Вопреки себе он поднялся, взял письмо, развернул его и прочитал постскриптум еще раз – просто чтобы убедиться, что он не придумал его. А он не придумал. При слове «кровь» у Роджера тихонько зазвенело в ушах и он снова сел. «Итальянский джентльмен». Это мог быть только Чарльз Стюарт. Господи. Некоторое время он смотрел куда-то в пустоту, и когда Мэнди начала напевать «Джингл белз» встряхнулся, перевернул несколько страниц и начал упорно писать снова.

«Глава II. Мораль

A) Убийство и причинение смерти по неосторожности.

Естественно, мы предполагаем, что убийство по любой причине за исключением самообороны, защиты человека или законного использования силы в военное время абсолютно непростительно».

Несколько секунд он смотрел на написанное, потом пробормотал: «Напыщенный осел», вырвал страницу из дневника, и, скомкав ее, выбросил.

Проигнорировав заливистое исполнение Мэнди «Джингл белс, Бэммен пахнет, Робин снесла яйцо!» (пародийная песенка The JoKeR. – прим. перев.), он схватил дневник и потопал по коридору в кабинет Брианны.

– Кто я такой, чтобы разглагольствовать о морали? – потребовал он ответа.

Она подняла глаза от страницы с изображениями разобранных деталей электрической гидротурбины и довольно бессмысленно посмотрела на него. Это означало, что она заметила, что обращаются к ней, но не может достаточно быстро переключить внимание и понять, кто говорит и что говорит. Знакомый с этим явлением, он с легким нетерпением ждал, когда ее разум переключится с турбины и сосредоточится на нем.

– …Разглагольствовать? – переспросила она и, нахмурившись, пристально посмотрела на него. – Перед кем ты разглагольствуешь?

– Ну… – он поднял исписанную тетрадь, внезапно почувствовав стыд. – Перед детьми, вроде.

– Ты должен разглагольствовать со своими детьми о морали, – рассудительно сказала она. – Ты их отец. Это твоя обязанность.

– Ох, – сказал он, растерявшись. – Но... я сам совершил много того, что говорю им не делать. – Убийство. Да, возможно, если это была защита другого человека. А может быть и нет.

Она подняла свою густую рыжую бровь.

– Ты никогда не слышал о лицемерии во благо? Я думала, вас этому учили в семинарии, поскольку ты упоминаешь о разглагольствовании про мораль. Это же работа священника, разве нет?

Она уставилась на него своими голубыми глазами и ждала. Он глубоко вздохнул. «Доверять Бри, – подумал он с иронией, – это как подойти спереди к слону и схватить его за хобот». С момента их возвращения она не сказала ни слова о его почти состоявшемся рукоположении и не спросила, что он намерен делать теперь со своим призванием. Ни слова в течение года их жизни в Америке: ни после операции Мэнди, ни после их решения переехать в Шотландию. Ни слова за месяцы ремонта после покупки Лаллиброха – только сейчас, когда он открыл дверь. А раз уж он открыл, то, конечно, она подошла прямо к нему, свалила на пол и поставила ногу на грудь. – Да, – сказал он спокойно. – Это верно, – и пристально посмотрел на нее.

– Хорошо, – она очень нежно улыбнулась ему. – Так в чем проблема?

– Бри, – сказал он и почувствовал, что сердце застряло в его травмированном горле. – Если бы я знал, то сказал бы тебе.

Она встала и предложила ему руку, но прежде чем любой из них смог что-либо сказать, раздался топот маленьких босых ножек, бежавших вприпрыжку по коридору, и из дверей кабинета Роджера послышался голос Джема.

– Папа?

– Я здесь, приятель, – откликнулся он, но Брианна уже пошла к двери.

Последовав за ней, он увидел возле стола Джема, одетого в синюю пижаму Супермена, с мокрыми стоящими как иглы волосами, который с любопытством разглядывал письмо.

– Что это? – спросил он.

– Сто ето? – уверенным эхом отозвалась подбежавшая Мэнди и взобралась на стул, чтобы посмотреть.

– Это – письмо от вашего дедушки, – ответила Брианна, нисколько не растерявшись и, как бы невзначай положила одну руку на письмо, прикрыв бóльшую часть приписки, а другой показала на последние строчки. – Он прислал вам поцелуй. Вот тут, видите?

Широченная улыбка осветила лицо Джема.

– Он сказал, что не забудет, – сказал он, довольный.

– Поцелуй, дедуска, – воскликнула Мэнди, наклонившись вперед так, что копна черных кудряшек упала ей на лицо, и припечатала громкий «ЧМОК!» на письмо.

Разрываясь между ужасом и смехом, Бри схватила письмо и вытерла слюни, но бумага хоть и была старая, оказалась крепкой.

– Ничего страшного, – сказала она и как ни в чем не бывало передала письмо Роджеру. – Пойдемте! Что мы сегодня будем читать?

– Сказки про малысей жинотных!

– Жи-вот-ных, – отчетливо сказал Джем, наклонившись к лицу сестры. – Сказ-ки про малышей жи-вот-ных.

– Холосо, – сказала она дружелюбно. – Я пелвая! – и, хихикая, быстро выбежала из двери, а по ее «горячим» следам и брат. Брианне понадобилось всего три секунды, чтобы схватить Роджера за уши и крепко поцеловать в губы. Затем она отпустила его и отправилась вслед за их отпрысками.

Чувствуя себя гораздо счастливее, Роджер сел и стал прислушиваться к шуму, производимому чистящимися зубами и умывающимися лицами. Вздохнув, он убрал дневник обратно в ящик. «Масса времени, – подумал он, – пройдут годы, прежде чем он сможет понадобиться. Годы и годы».

Он осторожно сложил письмо и, встав на цыпочки, положил его на самую высокую полку книжного шкафа, прижав небольшой змейкой, чтобы она охраняла его. Потом задул свечу и пошел, чтобы присоединиться к своей семье.

«P.S: Как вижу, сказать последнее слово выпало мне – редкое удовольствие для человека, живущего в доме с восемью (по последним подсчетам) женщинами. Как только наступит потепление, мы предполагаем покинуть Ридж и отправиться в Шотландию, чтобы отыскать мой печатный станок и вернуться с ним обратно. Путешествия в это время - рискованное занятие, и я не могу предсказать, когда напишу снова, если это вообще будет возможно. (И я не знаю, получите ли вы это письмо вообще, но я продолжаю надеяться и верить, что получите).

Я хотел рассказать вам о том, как распорядился имуществом, которое когда-то было доверено Камеронам на хранение для Итальянского Джентльмена. Думаю, что неразумно везти его с собой и поэтому спрятал в безопасном месте. Джем знает это место. Если у вас однажды возникнет потребность в этом имуществе, скажите ему, что его охраняет Испанец. Если это случится, убедитесь, чтобы его освятил священник - на нем кровь. Иногда мне жаль, что я не смогу увидеть будущее, но намного чаще я благодарю Бога за то, что это так. Но я всегда буду видеть ваши лица. Поцелуйте за меня детей.

Ваш любящий отец,

Дж. Ф.»

ДЕТИ ВЫМЫЛИСЬ, почистили зубы, были поцелованы и отправлены спать, а их родители вернулись в библиотеку, чтобы выпить по глотку виски и поговорить о письме.

– Итальянский Джентльмен? – Бри посмотрела на Роджера, приподняв одну бровь так, что сразу же напомнила ему Джейми Фрейзера, и Роджер невольно глянул на лист бумаги. – Он имеет в виду…

– Чарльза Стюарта? Он просто не может иметь в виду никого другого.

Она взяла письмо и прочитала постскриптум уже, наверное, в десятый раз.

– Если он действительно имеет в виду Чарльза Стюарта, тогда имущество…

– Он нашел золото. И Джем знает, где оно? – Роджер не мог поверить этой последней подсказке и поэтому поднял глаза к потолку, над которым спали его дети, укутанные в добродетель и мультяшные пижамы.

Бри нахмурилась.

– Джем? Это не совсем то, что сказал Па и если он действительно знает… – это ужасно большой секрет, чтобы доверить его восьмилетнему мальчику.

– Это правда.

«Восьмилетний или нет, Джем был очень хорош в хранении тайн», – подумал Роджер. Но и Бри была права – ее отец никого и никогда не обременит опасной информацией, не говоря уже о своем любимом внуке. Конечно, на это должна быть уважительная причина, и постскриптум давал понять, что эта информация была послана только на случай необходимости и непредвиденных обстоятельств.

– Ты права. Джем ничего не знает о золоте – только о том Испанце. И я не знаю, кто это может быть. Он никогда не упоминал ничего подобного при тебе?

Покачав головой, Бри повернулась, когда внезапный порыв ветра дохнул сквозь занавески в открытое окно ароматом дождя. Она поднялась и поспешила закрыть его, затем побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы тот посмотрел на первом этаже. Лаллиброх был большим домом, при этом необычайно хорошо оснащенным окнами. Дети все время пытались сосчитать их, но никогда одно и то же число не получалось дважды.

Роджер полагал, что мог бы как-нибудь пойти и посчитать их сам, решив этот вопрос раз и навсегда, но не хотел этого делать. У дома, как у большинства старинных зданий, была своя индивидуальность. Лаллиброх, разумеется, был уютный, большой и добротный дом, комфортно, а не грандиозно построенный, с эхом поколений, перешептывающихся в его стенах. Но так же, без сомненья, это было место со своими тайнами. И несколько спрятанных окон было вполне в довольно игривом духе этого дома.

Окна на кухне, теперь оборудованной современным холодильником, плитой марки «Ага» и неплохой сантехникой, но все еще со старинной, гранитной столешницей, покрытой следами сока смородины, кровью дичи и домашней птицы, все были закрыты. Тем не менее, он прошел через кухню и буфетную. Свет в глубине холла был выключен, но Роджер увидел решетку на полу около стены, которая обеспечивала доступ воздуха в убежище священника.

В дни после восстания его тесть недолго скрывался в нем – до своего заключения в тюрьму Ардсмуир. Роджер спускался туда всего однажды, когда они купили дом, и тоже ненадолго, выйдя из сырого помещения с полным пониманием того, почему Джейми Фрейзер принял решение жить в глуши, у отдаленной горы, где была свобода передвижения в любом направлении.

Годы скитаний, заключения, лишения свободы… Джейми Фрейзер не был политической марионеткой, и он знал лучше, чем большинство, какова была истинная цена войны, независимо от ее предполагаемой цели. Но Роджер видел, как его тесть, смущаясь, время от времени потирал свои запястья, где следы от оков давно исчезли, но память об их тяжести еще осталась. У Роджера не было ни малейшего сомнения: Джейми Фрейзер будет жить свободным, либо умрет. И на мгновение, с тоской, которая точила его кости, ему так захотелось оказаться там, чтобы сражаться рядом с тестем.

Начался дождь, и Роджер услышал его стук по шиферным крышам дворовых построек. Через секунду дождь внезапно разошелся не на шутку, окутывая дом туманом и водой.

– Ради нас… и наших потомков, – сказал он вслух, но тихо.

Это была сделка, заключенная между мужчинами – негласная, но полностью понятная. Ничто не имело значения, кроме того, чтобы беречь семью и защищать детей. И если за это нужно заплатить кровью, пóтом или душой – то цена будет заплачена.

– Oidche mhath, (спокойной ночи (гэльск.), - прим. перев.) – сказал он, кивнув в сторону убежища священника. Спокойной ночи тогда.

Он побыл еще немного в старой кухне, чувствуя объятия дома и его надежную защиту от грозы. «Кухня всегда была сердцем дома», – подумал он и обнаружил, что теплота плиты так же комфортна, как когда-то огонь в теперь уже пустом очаге.

Роджер встретил Брианну у подножия лестницы. Она уже переоделась для сна, но не для того, чтобы спать. Воздух в доме всегда был прохладен, а когда начинался дождь, температура опускалась еще на несколько градусов. На ней была не теплая пижама, а выглядевшая обманчиво невинно тонкая длинная ночная рубашка из белого хлопка с небольшой красной лентой, продетой сквозь нее. Белая ткань облегала ее грудь, словно облако вершину горы.

Он сказал ей об этом, она рассмеялась и не стала возражать, когда он прямо поверх тонкой ткани положил на ее грудь свои руки и соски в его ладонях затвердели, словно пляжная галька.

– Наверху? – прошептала она, и, прижавшись к нему, пробежала кончиком языка по нижней губе Роджера.

– Нет, – сказал он и крепко поцеловал ее, укрощая ощущения. – В кухне. Там мы этого еще не делали.

Он овладел ею, склонив на старинную заляпанную таинственными пятнами столешницу. Звуки ее тихих прерывистых стонов чередовались с порывами ветра и дождя на старинных ставнях. Ощутив ее дрожь и то, как она плавилась, испытывая оргазм, он, слабея в коленях, медленно навалился сверху, хватая ее за плечи и прижимаясь лицом к ее пахнущим шампунем волосам. И старый гранит, гладкий и прохладный, оказался под его щекой. Сердце Роджера билось медленно, тяжело и ровно, напоминая удары в барабан.

Он был голый и от холодного сквозняка, появившегося неизвестно откуда, побежали мурашки по спине и ногам. Брианна почувствовала, что он задрожал, и повернулась к нему лицом.

– Холодно? – прошептала она. Ей было не холодно, она пылала, как тлеющий уголь, и Роджер не хотел ничего больше, как улечься в постель рядом с ней и переждать грозу в уютном тепле.

– Все хорошо. – он нагнулся и сгреб одежду, брошенную на пол. – Пойдем спать.

А снаружи дождь застучал еще громче.

– Животные отправились по двое, – тихо пела Бри, когда они поднимались по лестнице, – слоны и кенгуру…

Роджер улыбнулся. Он представил дом ковчегом, плывущим в бурном мире воды, но уютным внутри. Всех пó двое – два родителя, два ребенка.

…Возможно, когда-нибудь будет и больше. Здесь много места.

Лампа была потушена, а дождь все стучал о ставни, но Роджер пытался сопротивляться с одолевавшим его сном, все еще желая продлить момент удовольствия.

– Мы ведь не будем спрашивать его, да? – прошептала Бри. Голос ее был сонным, а ее легкая полнота согревала всю нижнюю часть его тела. – Джема?

– Его? Нет. Конечно, нет. Не нужно.

Он почувствовал укол любопытства – кто был тот испанец? И знание о кладе всегда было соблазнительно, но он пока был не нужен им - пока у них было достаточно денег. Будем считать, что золото по-прежнему было там, куда положил его Джейми… Хотя это было маловероятно.

Так же он не забыл последнее указание Джейми в постскриптуме.

Пусть он будет освящен священником - на нем кровь. Слова таяли, и поскольку он все время думал о них, то во сне увидел не золотые слитки, а старую, гранитную столешницу на кухне, темные пятна которой так глубоко въелись в камень, что уже стали частью ее. Их невозможно было ничем отчистить, не говоря уже о молитвах. Но это не имело значения.

Испанец, кем бы ни он был, мог хранить свое золото дальше.

Семья была в безопасности.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Кровь, пот и соленые огурцы

ГЛАВА 6

ЛОНГ-АЙЛЕНД

4 ИЮЛЯ 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация Независимости.

24 ИЮЛЯ генерал-лейтенант сэр Уильям Хау прибыл в Нью-Дорп на Статен-Айленде и разместил полевую штаб-квартиру в таверне «Роза и Корона».

13 АВГУСТА генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл для усиления обороны в Нью-Йорк, который удерживали американцы.

21 АВГУСТА лейтенант Уильям Рэнсом, лорд Элсмир, прибыл в «Розу и Корону» в Нью-Дорпе, доложив, хотя и с некоторым запозданием, о том, что он приступил к исполнению обязанностей самого младшего офицера штаба генерала Хау.

22 АВГУСТА…

ЛЕЙТЕНАНТ ЭДВАРД МАРКХЭМ, маркиз Клэрвелл, внимательно вгляделся в лицо Уильяма, предлагая ему, в свою очередь, к рассмотрению сочный неаппетитный прыщ на своем лбу, вот-вот готовый лопнуть.

– С тобой все в прядке, Элсмир?

– Отлично, – только и смог выдавить Уильям сквозь стиснутые зубы.

– Только выглядишь ты слегка… зеленоватым, – Клэрвелл, демонстрируя озабоченность, полез в карман. – Хочешь пососать мой огурчик?

Уильям едва успел добежать до поручней. Позади него послышались шуточки относительно «огурчика» Клэрвелла: о том, кто мог бы пососать его, и сколько владелец «огурчика» обязан будет заплатить за оказанные услуги. Все это перемежалось заверениями Клэрвелла, что его бабушка божилась – сквашенный огурчик предотвращает морскую болезнь, и способ явно работает, вот посмотрите на него – крепок, как скала…

Уильям заморгал слезящимися глазами и уставился на приближающийся берег. Море было не особенно бурным, хотя, без сомнений, надвигался шторм. Но это не имело значения, потому что во время коротких плаваний даже при самом легком колебании воды его желудок немедленно пытался вывернуться наизнанку. Каждый треклятый раз!

Его все еще мутило, но поскольку внутри уже ничего не осталось, он мог притвориться, что все нормально. Уильям вытер рот и почувствовал, что несмотря на дневную жару, он весь покрыт липким холодным потом. Он расправил плечи.

Якорь могли бросить в любую минуту, и поэтому пора было отправляться вниз - приводить своих солдат в некое подобие порядка, прежде чем они сядут в лодки. Уильям бросил беглый взгляд через поручни и прямо за кормой увидел «Ривер» и «Финикс». «Финикс» был флагманским кораблем адмирала Хау, и его брат, генерал, тоже находился на борту. Придется ли им ждать, подпрыгивая, словно поплавки на крепчающих волнах, пока генерал Хау и его адъютант капитан Пикеринг не доберутся до берега? Боже, он надеялся, что нет.

В конечном счете, всем разрешили высадиться сразу.

– ШИРЕ ШАГ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ! – проорал им сержант Каттер во всю глотку. – Мы здесь для того, чтобы застать врасплох этих сукиных детей повстанцев! И если я увижу, что кто-то тормозит, тому СИЛЬНО НЕ ПОЗДОРОВИТСЯ! ЭЙ, ВЫ там!..

И зашагал прочь, жесткий, как жгут черного табака, подгоняя еще одного провинившегося лейтенанта, отчего Уильям почувствовал себя несколько лучше. Несомненно, ничего по-настоящему ужасного не может произойти в мире, где существует сержант Каттер.

Последовав за своими людьми в шлюпки вниз по трапу, Уильям в порыве азарта полностью забыл о своем желудке. Где-то на равнинах Лонг-Айленда его ждало первое настоящее сражение.

ВОСЕМДЕСЯТ ВОСЕМЬ ФРЕГАТОВ. Говорили, именно столько адмирал Хау привел с собой, и Уильям не сомневался в этом. Лес парусов заполнил залив Грейвсенд. Водное пространство было плотно забито небольшими шлюпками, переправлявшими войска на берег. Грудь Уильяма слегка теснило от предвкушения. Он ощущал также, как оно сгущается среди других, когда капралы высаживали своих солдат из шлюпок и уводили их прочь в строевом порядке, освобождая место для следующей волны прибывающих.

Поскольку расстояние до суши было небольшим, офицерских лошадей не перевозили в лодках, а пустили к берегу вплавь. Уильям отпрянул в сторону, когда рядом прямо из волны вынырнул крупный гнедой и, встряхнувшись, замочил потоком соленых брызг всех в пределах десяти футов. Парнишка-конюх с побледневшим от холода лицом цеплялся за его уздечку и был похож на мокрую крысу, но, подобно коню, встряхнулся и с восторженным оживлением улыбнулся Уильяму.

У Вилли где-то тоже был свой конь, но капитан Грисвольд, старший офицер при штабе Хау, временно предоставил ему уже оседланную лошадь, потому как не было времени организовать что-то еще. Уильям предположил, что тот, кто занимается лошадьми, найдет его, хотя и не понимал, как.

Повсюду царила организованная неразбериха. На плоском приливном берегу среди разбросанных морских водорослей словно стайки ржанок (ржанкообразные – один из самых крупных отрядов водных и околоводных птиц, распространённых во всём мире, к ним относятся чайки, кулики, чибисы и пр. – прим. перев.) копошились отряды красномундирников, а рев сержантов вторил пронзительным крикам чаек над головой.

Так как он был представлен капралам только этим утром, и их лица еще прочно не закрепились в его памяти, с некоторым трудом Уильям определил местонахождение своих четырех рот и повел их на берег в песчаные дюны, заросшие жесткой словно проволока травой. Стоял жаркий день. Сам изнемогая от зноя в тяжелом обмундировании и при полном снаряжении, он решил дать своим людям отдохнуть: попить воды или пива из фляжек, съесть немного сыра и сухарей, потому что скоро они начнут двигаться дальше.

Но куда? Именно этот вопрос терзал его в данный момент. Его первое поспешное заседание штаба накануне ночью подтвердило основные моменты плана вторжения. Из залива Грейвсенд половина армии пойдет вглубь острова и повернет на север к Бруклинским Высотам, где, как считалось, закрепились повстанческие силы. Остальная часть войск будет продвигаться вдоль берега к Монтоку, формируя линию обороны, которая могла бы при необходимости переместиться вглубь Лонг-Айленда и загнать мятежников в ловушку.

С невероятной силой, стягивающей его позвоночник в узел, Уильям жаждал атаковать в авангарде, в действительности понимая, что это маловероятно. Он абсолютно не знал своих солдат, и их вид не произвел на него впечатления. Ни один здравомыслящий командир не направит такие отряды на передовую, если только они не должны будут послужить пушечным мясом. Эта мысль на мгновение остановила его стремление – но лишь только на мгновение.

Хау не губил своих людей понапрасну; как известно, он был осторожен, порой даже слишком. Об этом ему рассказывал отец. Лорд Джон не говорил, что именно данное соображение было главной причиной его согласия на службу Уильяма в штабе Хау, но Уильям и так понимал это. Ему было все равно.Он считал, что его шансы увидеть важные события под командованием Хау были гораздо выше, чем если он будет прохлаждаться на болотах Северной Каролины с сэром Питером Пэкером.

И все же… Он медленно посмотрел по сторонам. Море было загромождено британскими судами, земля перед ним усеяна солдатами, и он никогда не признался бы вслух, что впечатлен зрелищем, но его шейный платок туго стянул горло. Уильям понял, что затаил дыхание, и с усилием выдохнул.

Артиллерия сходила на берег, рискованно переправляясь на плоскодонных баржах, управляемых бранящимися солдатами. Передки орудий и повозки с зарядными ящиками, плескаясь и разбрызгивая песок, тащили по перемолотому в кашу берегу лошади-тяжеловозы и волы. Заляпанное песком стадо, высаженное на сушу гораздо южнее, ржало и мычало в знак протеста. Это была самая большая армия, какую он когда-либо видел.

– Сэр, сэр! – Уильям посмотрел вниз и увидел невысокого солдата, пожалуй, не старше его самого, круглощекого и озабоченного.

– Слушаю?

– Ваш эспонтóн, сэр (небольшая пика, длиною около 2 метров, с плоским фигурным наконечником и поперечным упором – прим. перев.). И ваша лошадь доставлена, – добавил рядовой, указывая на стройного светло-гнедого мерина, чьи поводья он держал. – Капитан Грисвольд шлет свое почтение, сэр.

Уильям взял семифутовый эспонтóн – отполированный стальной наконечник тускло сверкал даже под облачным небом – и, почувствовав его тяжесть в руке, ощутил трепет возбуждения.

– Благодарю вас. Вы?..

– Ой. Перкинс, сэр, – солдат, козырнув, поспешно коснулся лба костяшками пальцев. – Это уже моя третья компания, сэр. Нас еще называют «взломщиками».

– Неужели? Что ж, будем надеяться, у вас будет много возможностей оправдать ваше прозвище.

Перкинс выглядел невозмутимо.

– Благодарю вас, Перкинс, – добавил Уильям, жестом разрешая солдату отойти.

Он взял лошадь под уздцы, чувствуя, как восторг наполняет его сердце. Это была самая большая армия, какую он когда-либо видел. И он был ее частью.

ОН ОКАЗАЛСЯ ГОРАЗДО УДАЧЛИВЕЕ, чем мог бы оказаться по своим предположениям, хотя не столь удачливым, как надеялся. Его ротам надлежало следовать во втором эшелоне, находясь в авангарде пехоты, охранявшей артиллерию. Это не гарантировало участия в боевых действиях, но, тем не менее, давало хороший шанс на это, окажись американцы хотя бы наполовину такими бойцами, какими слыли.

Было уже за полдень, когда он поднял свой эспонтон в воздух и крикнул:

– Вперед марш!

Назревающая непогода разразилась моросящим дождем, принося долгожданное облегчение от жары.

За пределами берега полоса деревьев уступила место широкой красивой равнине. Перед ними лежали колышущиеся травы, пестревшие полевыми цветами – богатство красок в приглушенном ненастном свете. Далеко впереди он заметил стаю вспорхнувших птиц... Голубей? Перепелов? Слишком далеко, чтобы различить. Но он видел, как они, несмотря на дождь, взлетали в воздух, поскольку марширующие солдаты выгоняли их из укрытий.

Роты Уильяма двигались ближе к центру передовой линии, вьющейся стройными колоннами позади него, и он мысленно возблагодарил генерала Хау. Как младший штаб-офицер, он должен был, по правде говоря, исполнять обязанности посыльного и носиться туда–сюда по полю между отрядами, передавая приказы из ставки Хау и разнося донесения двух других генералов – сэра Генри Клинтона и лорда Корнуоллиса.

Однако из-за своего опоздания Уильям не был знаком ни с офицерами, ни с дислокацией армии и находился в абсолютном неведении относительно того, кто есть кто, уж не говоря о том, кто где должен находиться в данный момент и поэтому был абсолютно бесполезен в качестве посыльного. Генерал Хау, как-то улучив минутку в суматохе надвигающегося наступления, не только любезно его поприветствовал, но и предложил выбор: сопровождать капитана Грисвольда и выполнять его поручения или же взять на себя командование несколькими осиротевшими ротами, так как их лейтенант подхватил лихорадку.

Уильям ухватился за эту возможность, и теперь, ведя мужчин на войну, он гордо сидел в седле, а его пика покоилась в петле. Он поерзал немного, наслаждаясь ощущением нового красного шерстяного мундира на плечах, аккуратностью туго заплетенной косички на шее, жесткостью кожаного воротника, подпирающего горло и легкостью своего офицерского горжета, этого маленького серебряного рудимента римских доспехов. Он не надевал форму почти два месяца и, несмотря на сырость и дождь, чувствовал ее возвращение как величайший апофеоз.

Рядом с ними передвигалась рота легкой кавалерии. Услышав крик ее офицера, он увидел, как всадники рванули вперед, свернув к отдаленной рощице. Неужели они что-то заметили?

Нет. Огромное облако черных дроздов взлетело из перелеска, так громко щебеча, что многие лошади шарахнулись в испуге. Кавалеристы прочесали местность, пробираясь с обнаженными саблями сквозь деревья, и чисто для демонстрации покромсали ветви. Если кто-то и скрывался в роще, то он уже убрался, и всадники, пересвистываясь друг с другом, поскакали назад, чтобы присоединиться к наступающим.

Уильям опустился обратно в седло, ослабив хватку на эспонтоне.

Никаких американцев там не было и в помине, и их не могло там быть. Он знал, достаточно наслушавшись сообщений от разведчиков, что только настоящие Континенталы (солдаты континентальной армии - прим. пер), будут, скорее всего, сражаться организованно. Он видел, как обучали ополченцев на деревенских площадях, и как они делили между собой общую трапезу. Они не были солдатами. В отрядах ополченцы выглядели забавно – они едва могли пройти строем, уже не говоря о четком строевом шаге. Но почти все были опытными охотниками, и он знал, очень многие из них сбивали диких гусей и индюшек влёт, и поэтому не стал бы разделять общее презрение большинства британских солдат.

Конечно, если бы американцы находились поблизости, вероятнее всего, первым признаком были бы упавшие замертво солдаты. Он отдал распоряжение Перкинсу передать приказ капралам, чтобы те держали своих людей начеку с заряженным и готовым к бою оружием. Он заметил, как напряглись плечи капрала при получении этого приказа, который тот явно посчитал за издевательство, но, тем не менее, он выполнил распоряжение, и тревога Уильяма немного улеглась.

Его мысли вернулись к недавней поездке, и он задался вопросом, когда и где он мог бы встретиться с капитаном Ричардсоном, чтобы передать результаты своей разведки.

Находясь в дороге, он держал в памяти большинство своих наблюдений, записывая с помощью шифра лишь самое необходимое в маленьком экземпляре Нового Завета, который подарила ему бабушка. Он все еще лежал в кармане его гражданского сюртука, оставленного на Статен-Айленде. Теперь, когда он благополучно вернулся в лоно армии, возможно, он должен описать свои наблюдения в соответствующих отчетах? Он может…

Какая-то неведомая сила подняла его в стременах как раз вовремя, чтобы он смог заметить вспышку и треск мушкетных выстрелов из леса слева.

– Не стрелять! – закричал он, увидев, что его солдаты начинают снимать свое оружие. – Ждать!

Перестрелка была слишком далеко, а там, ближе к лесу, находилась еще одна колонна пехоты, солдаты которой развернулись в боевом порядке для стрельбы и выпустили залп в лес: первая шеренга встала на колени, а вторая выстрелила над их головами. Из леса раздался ответный огонь, и он увидел, как несколько человек упало, другие зашатались, но ряды удалось сомкнуть.

Еще два залпа, искры ответного огня, но теперь всего лишь единичные – краем глаза он заметил движение и, резко повернувшись в седле, разглядел шайку лесничих в охотничьей одежде, бегущих от дальнего края рощи.

Рота, идущая впереди, тоже увидела их. По крику сержанта солдаты примкнули штыки и побежали, хотя Уильяму было ясно, что они никогда не догонят убегающих людей.

Такого рода случайные стычки продолжались весь день, пока армия продвигалась вперед. Погибших поднимали и относили в конец колонны. Как-то раз одна из рот Уильяма была обстреляна, и он чувствовал себя словно Бог, когда отдавал приказ атаковать. Примкнув штыки, они влетели в лес, подобно рою злых шершней, и сумели убить одного мятежника, тело которого потом вытащили на поляну. Капрал предложил повесить его на дереве в назидание другим бунтовщикам, но Уильям твердо отклонил это предложение как недостойный поступок и велел оставить труп на краю леса, где его смогли бы найти сообщники.

Ближе к вечеру войска облетел приказ от генерала Клинтона. Они не будут останавливаться и разбивать лагерь, а сделают лишь небольшую передышку, чтобы съесть холодные пайки, и затем продолжат двигаться дальше.

В строю возник удивленный ропот, но недовольства не было. Они пришли, чтобы сражаться, и марш возобновился незамедлительно.

Время от времени шел дождь, и преследование стрелков стихло одновременно с густеющими сумерками. Холодно не было, и, несмотря на возрастающую влажность одежды, Уильям предпочитал эту прохладу и сырость знойной духоте накануне. По крайней мере дождь охладил настроение его лошади, которая на самом деле оказалась не так уж и плоха. Это было нервное и пугливое существо, так что у Уильяма были причины сомневаться, по доброй ли воле капитан Грисвольд одолжил ее. Изнуренный долгим днем, мерин хотя бы перестал дергать поводья и шарахаться от шевелящихся на ветру ветвей, он, свесив уши, в усталой покорности тащился вперед.

Все было неплохо в течение первых нескольких часов ночного марша. Но после полуночи переутомление от нагрузки и бессонницы стало сказываться на людях. Солдаты замедлились и стали спотыкаться от ощущения бескрайности темных просторов, напряжения и рассвета, пробуждающегося над их головами.

Уильям подозвал к себе Перкинса. Зевая и моргая, круглолицый солдат явился и зашагал рядом. Он ухватился рукой за стремя Уильяма, когда тот объяснил, чего он хочет.

– Петь? – переспросил Перкинс с сомнением. – Ну, полагаю, я могу петь, да, сэр. Хотя, только если гимны (имеется в виду религиозные песнопения – прим. пер.).

– Это не совсем то, что я имел в виду, – сказал Уильям. – Пойдите и спросите сержанта… Милликина. Кажется, так его зовут? Этого ирландца? Пусть поет все, что ему нравится, лишь бы громко и весело.

В конце концов, они не пытались скрыть свое присутствие, и американцы точно знали, где они находились.

– Да, сэр, – с сомнением ответил Перкинс, отпустил стремя и сразу же исчез в ночи. Через несколько минут Уильям услышал, как громкий голос ирландца Патрика Милликина воодушевленно загорланил очень похабную песню. Волна смеха прокатилась по строю, и к тому времени, когда он закончил первый припев, многие присоединились к нему. Еще пару куплетов – и уже все они вместе раскатисто выводили песню - в том числе и Уильям.

Конечно, они не могли петь в течение тех часов, пока быстро маршировали с полным снаряжением. Но к тому времени, когда любимые песни были исчерпаны и солдаты стали задыхаться, все проснулись и были снова бодры.

Незадолго до рассвета Уильям уловил запах моря и тяжелый дух болотистой тины - как во время дождя. Уже вымокшие люди начали шлепать по мелким приливным заливам и ручьям.

Несколько минут спустя пушечный выстрел нарушил тишину ночи, и болотные птицы поднялись в светлеющее небо с пронзительным криком тревоги.

В ТЕЧЕНИЕ следующих двух дней Уильям понятия не имел, где находился. Такие названия, как «Залив Ямайка», «Флэтбуш», и «Ручей Гованус» (в наст. время – канал Гованус. – прим пер.) время от времени встречались в армейских депешах и срочных сообщениях, но с таким же успехом это могли быть «Юпитер» или «обратная сторона Луны» – смысл для него был бы один и тот же.

Наконец-то он увидел солдат Континентальной армии. Их полчища вылезали из болот. Первые несколько столкновений были жестокими, но роты Уильяма были отведены в тыл для поддержки, и только однажды они оказались достаточно близко к огневым позициям, чтобы отразить атаку отряда американцев.

Опьяненный запахом порохового дыма, он, тем не менее, постоянно находился в возбужденном состоянии, пытаясь услышать и увидеть все сразу, даже когда его тело дрожало от пушечных выстрелов. Когда на закате стрельба прекратилась, он съел немного галет и сыра, совсем не почувствовав их вкуса, и уснул на короткое время от абсолютного изнеможения.

К вечеру второго дня они оказались где-то позади большого каменного фермерского дома, захваченного британцами и гессенскими ротами (наёмные войска, которые гессенские князья предоставляли другим странам. – прим. пер), которые расположили в нем артиллерийскую огневую позицию. Из окон верхнего этажа высовывались блестящие и мокрые от постоянного дождя стволы орудий.

Теперь проблемой стал сырой порох. С патронами было все в порядке, но если насыпанный на пороховую полку мушкета порох оставался там дольше нескольких минут, он начинал слипаться и становился негодным. А потому приказ заряжать приходилось откладывать до последнего момента перед выстрелом, и Уильям скрипел зубами, переживая о том, когда его следует отдать.

С другой стороны, иногда сомневаться не приходилось вообще. Отряд американцев, вылетев с оглушительными криками из-за деревьев к крыльцу дома, устремился к дверям и окнам. Солдаты, стрелявшие из дома, сразили мушкетным огнем часть нападавших, но некоторые успели добраться до самого здания и начали карабкаться в разбитые окна. Уильям машинально натянул поводья и отъехал вправо ровно настолько, чтобы осмотреть ферму сзади. И точно, большая группа повстанцев находилась рядом с домом, а часть из них поднималась на стену по плющу, который покрывал заднюю часть строения.

– Сюда! – проревел он, разворачивая лошадь и размахивая своей пикой, – Олсон, Джефрис, в обход! Заряжайте и стреляйте, как только подойдете на расстояние выстрела!

Двое из его роты побежали, зубами разрывая мешочки с патронами, но их уже опередили несколько «зеленых мух» (так в народе окрестили гессенские наемные войска, из-за зеленого цвета их мундиров. – прим. пер.) – они хватали американцев за ноги и стаскивали с плюща, добивая прикладами на земле.

Уильям развернул лошадь и помчался в другую сторону, чтобы посмотреть, что происходит у фасада, и появился как раз в тот момент, когда из открытого окна верхнего этажа вылетел британский артиллерист. Человек упал на землю, подвернув под себя ногу. Он лежал и орал, и один из солдат Уильяма, достаточно близко находившийся к раненному, бросился вперед, схватил его за плечи, и тут же был убит выстрелом из дома. Обмякнув, он упал, а его шляпа укатилась в кусты.

Остаток дня они провели возле этого фермерского дома. Четыре раза американцы совершали вылазки: дважды они смогли одолеть обитателей дома и быстро захватить оружие, но оба раза были отбиты свежими британскими войсками и изгнаны или же убиты. Уильям никогда не приближался к дому ближе, чем на двести ярдов, но один раз ему удалось разместить одну из своих рот между домом и набегом отчаянных американцев, разодетых как индейцы и орущих, словно банши (персонаж ирландского фольклора – женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обречённого на смерть человека, и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок. – прим. перев). Один из американцев поднял длинноствольную винтовку и выстрелил прямо в него, но промахнулся. Собираясь прикончить его, Уильям выхватил свой меч, но внезапный выстрел поразил нападавшего, и он покатился лицом вниз по маленькому пригорку.

Преследуемые британскими войсками, повстанцы уже скрылись за дальним углом дома, и, подстегнув лошадь, Уильям подъехал ближе, чтобы посмотреть, был ли тот человек мертв. Мерину все это совсем не понравилось. К звукам ружейного огня он был приучен, но артиллерия его нервировала, и поскольку в этот самый момент прогремела пушка, он, заложив уши, рванулся вперед.

Уильям все еще держал в одной руке меч, а поводья были свободно намотаны вокруг другой, и от неожиданного толчка его вышвырнуло из седла, когда лошадь дернулась влево. Его правую ногу вырвало из стремени и его отбросило в сторону от лошади. Уильяму едва хватило присутствия духа выпустить из рук меч, когда он упал и, перекатившись, приземлился на одно плечо.

Одновременно благодаря Бога, что его левая нога не застряла в стремени, и проклиная лошадь, он с колотящимся во рту сердцем поднялся на четвереньки, перемазанный травой и грязью.

Стрельба в доме прекратилась – должно быть, американцы были внутри и вели рукопашный бой с орудийными расчетами. Он сплюнул грязь и начал осторожно отползать, полагая, что находится в зоне досягаемости выстрела из окон верхнего этажа.

Однако Уильям заметил слева все еще лежащего на мокрой траве американца, который пытался выстрелить в него. С опаской взглянув на дом, он пополз к человеку, который, не двигаясь, лежал лицом вниз. Вилли захотелось увидеть его лицо, хотя он не мог сказать, зачем. Встав на колени, он взял человека за плечи и потянул его на себя.

Тот явно был мертв – убит выстрелом в голову. Его глаза запали, рот наполовину открылся, и тело казалось каким-то странным – тяжелым и вялым. Мужчина был одет в некое подобие формы ополченцев, и Уильям увидел, что на деревянных пуговицах было выжжено «PUT». Это явно что-то означало, но будучи в замутненном сознании, он ничего не соображал. Бережно положив человека обратно на траву, он поднялся и на подкашивающихся ногах пошел за своим мечом.

На полпути он остановился и, развернувшись, пошел назад. Опустившись на колени, Уильям, ощущая пустоту в животе, холодными пальцами прикрыл от дождя глаза мертвеца.

В ТОТ ВЕЧЕР К РАДОСТИ СОЛДАТ разбили лагерь. Полевые кухни были установлены, фургоны с припасами подвезены, и аромат жареного мяса и свежего хлеба наполнил влажный воздух. Уильям только сел поесть, когда, словно предвестник судьбы, явился Перкинс и виновато сообщил, что нужно немедленно явиться на доклад в полевой штаб генерала Хау. Схватив ломоть хлеба и бросив на него дымящийся кусок жареной свинины, Уильям пошел, жуя на ходу.

Он нашел трех генералов и всех собравшихся вместе штабных офицеров, занятых обсуждением итогов дня. Генералы стояли вокруг маленького стола, заваленного кипами депеш и наспех нарисованными картами. Уильям отыскал место среди офицеров штаба и почтительно встал позади, около стены большой палатки.

Сэр Генри приводил доводы в пользу нападения на Бруклинские Высоты, как только наступит утро.

– Мы легко можем выбить их, – сказал Клинтон, махнув рукой на депеши. – Они потеряли половину своих людей, если не больше, да и с самого начала их было немного.

– Нет, нелегко, – сказал милорд Корнуоллис, скривив толстые губы. – Вы видели, как они сражались. Да, мы могли бы выдворить их оттуда, но какой ценой? А что скажете вы, сэр? – добавил он, почтительно повернувшись к Хау.

Губы Хау почти исчезли, осталась только белая линия, отмечавшая их былое наличие.

– Я не могу позволить себе еще одну такую победу, как эта последняя, – огрызнулся он. – А если бы и мог, то не хочу, – его взгляд оторвался от стола и переместился на молодежь, стоящую у стены. – Я потерял всех своих людей из штаба на том проклятом холме в Бостоне, – сказал он более спокойно. – Двадцать восемь человек. Всех.

Его глаза задержались на Уильяме, самом молодом из присутствующих младших офицеров. Он покачал головой и повернулся к сэру Генри.

– Необходимо прекратить боевые действия, – сказал он.

Уильям видел, что сэр Генри был недоволен, но просто кивнул.

– Предложить им условия перемирия?

– Нет, – коротко сказал Хау. – Как вы сказали, они уже потеряли почти половину своих людей. Только сумасшедшие пойдут воевать без причины. Они… Вы, сэр. У вас есть какие-то соображения?

Неожиданно Уильям понял, что Хау адресовал этот вопрос ему, поскольку его круглые глаза впились в грудь Уильяма, словно выстрел дроби.

– Я… – начал было он, но затем, спохватившись, встал навытяжку. – Да, сэр. Командует ими генерал Патнэм. Там, у ручья. Он… возможно, не безумец, сэр, – осторожно добавил он, – но прослыл упрямым человеком.

Хау помолчал, сощурив глаза.

– Упрямый человек, – повторил он. – Да. Я должен признать, что это так.

– Он был одним из командиров при Бридс-Хилл, так ведь? – возразил лорд Корнуоллис. – Американцы сбежали оттуда достаточно быстро.

– Да, но… – Уильям замер, оцепенев от пристальных взглядов всех трех генералов. Хау нетерпеливо кивнул, чтобы он продолжил говорить.

– Со всем уважением, милорд, – сказал лейтенант и был рад, что голос его не дрожал. – Я… слышал, что американцы в Бостоне не отступили, пока не истратили боеприпасы до последнего патрона. Думаю… здесь дело не в этом. А что касается генерала Патнэма… там, на Бридс-Хилл, за ним никто не стоял.

– А вы думаете, что теперь стоит, – это был не вопрос.

– Да, сэр, – Вилли пытался не смотреть непосредственно на груду депеш, разваленных на столе сэра Уильяма. – Я уверен в этом, сэр. Думаю, что почти все континенталы находятся на острове, сэр, – он пытался, чтобы сказанное не прозвучало, как сомнение. Накануне именно это он услышал от проходившего мимо майора, но все могло быть и ложной информацией. – Если Патнэм командует здесь…

– Откуда вы знаете, что это Патнэм, лейтенант? – прервал Клинтон, подозрительно посмотрев на Уильяма.

– Я недавно вернулся из… из разведывательной экспедиции, сэр, которая проходила через Коннектикут. Там от многих людей я слышал, что собирается ополчение, чтобы вместе с генералом Патнэмом присоединиться к войскам генерала Вашингтона под Нью-Йорком. А сегодня днем около ручья я видел на одном из мертвых повстанцев пуговицу, сэр, с вырезанными буквами «PUT» на ней. Они так называют его, сэр, генерала Патнэма – «Старина Пат».

Генерал Хау выпрямился, прежде чем Клинтон или Корнуоллис смогли что-либо вставить еще.

– Упрямый человек, – повторил он. – Возможно, это так. Тем не менее… Нужно приостановить боевые действия. Он находится в нелегком положении и должен это осознавать. Дадим ему шанс все обдумать и посоветоваться с Вашингтоном, если он захочет. Вашингтон, возможно, более здравомыслящий командир. И если нам удастся получить капитуляцию всей Континентальной армии без дальнейшего кровопролития… Я думаю, стоит рискнуть, господа. Но мы не будем предлагать никаких условий.

Это означало, что если американцы образумятся, то капитуляция будет безоговорочной. А если нет? Уильям слышал истории о сражении при Бридс-Хилл… Правда, это были истории, рассказанные американцами, и поэтому он относился к ним с некоторым сомнением. Но, кстати говоря, когда у мятежников там закончились пули, они вырывали гвозди из ограждений своих укреплений, и даже из каблуков собственных башмаков, и стреляли ими в англичан. Они отступили только тогда, когда дошло до метания камней.

– Но если Патнэм надеется получить подкрепление от Вашингтона, то он просто сядет и подождет, - сказал Клинтон, нахмурив лоб. – И тогда здесь у нас будет вся их армия. Не будет ли лучше, если мы не…

– Он не это имел в виду, – прервал его Хау. – Так ведь, Элсмир? Когда вы сказали, что никто за ним не стоял на Бридс-Хилл?

– Нет, сэр, – благодарно сказал Уильям. – Я имел в виду…Что у него есть, что защищать. За его спиной. Я не думаю, что он ждет остальную часть армии, которая должна прибыть ему на помощь. Считаю, что он прикрывает ее отступление.

Услышав это, лорд Корнуоллис взметнул вверх свои изогнутые брови. Клинтон исподлобья глянул на Уильяма, который слишком поздно вспомнил, что именно этот генерал являлся полевым командиром в пúрровой победе (победа, доставшаяся слишком высокой ценой; равносильная поражению. – прим. пер.) при Бридс-Хилл и, похоже, был очень чувствителен к разговорам об Израэле Патнэме.

– И почему мы спрашиваем совета у мальчишки, у которого еще молоко на губах не обсохло… Вы, когда-нибудь участвовали в бою, сэр? – спросил он Уильяма, который жутко покраснел.

– Я бы сражался и сейчас, сэр, – сказал он, – если бы меня не задерживали здесь!

Лорд Корнуоллис рассмеялся, и по лицу Хау тоже скользнула мимолетная улыбка.

– Мы еще убедимся, что вы настоящий бравый боец, лейтенант, – сухо сказал Хау. – Но не сегодня. Капитан Рамзи? – он подал знак одному из старших офицеров, человеку невысокого роста и с очень широкими плечами, который вышел вперед и отдал честь. – Возьмите Элсмира, и пусть он расскажет вам о результатах своей… разведки. Передайте мне все, что, как вам покажется, может представлять интерес. А тем временем… – он обернулся к двум другим генералам, – приказываю приостановить боевые действия до дальнейшего распоряжения.

УИЛЬЯМ БОЛЬШЕ НЕ СЛЫШАЛ, что обсуждали генералы так как его увел капитан Рамзи.

«Я говорил слишком много и неуместно?» – спросил он сам себя. «Конечно, генерал Хау задал прямой вопрос, и я должен был ответить. Но выставлять свой едва ли месячный опыт в разведке против совместных знаний такого количества опытных старших офицеров…»

Он высказал некоторые свои сомнения капитану Рамзи, который казался на вид довольно спокойным и достаточно дружелюбным.

– У вас не было другого выбора, кроме как говорить, – обнадежил его Рамзи. – Хотя…

Уильям увернулся от кучи дерьма, оставленного мулом, стараясь не отставать от Рамзи.

– Хотя, что? – спросил он.

Рамзи ничего не ответил, он повел его через лагерную стоянку вниз, сквозь аккуратные ряды брезентовых палаток, время от времени махая рукой окликавшим его солдатам, сидевшим вокруг костра.

Наконец они прибыли в личную палатку Рамзи, он придержал откидной полог для Уильяма и жестом пригласил его внутрь.

– Вы слышали о леди по имени Кассандра? – сказал он, наконец. – Я думаю, что наверно, она гречанка. Ее не слишком любили.

ПОСЛЕ ТЯЖЕЛОГО ДНЯ солдаты крепко спали, Уильям - тоже.

– Ваш чай, сэр?

Ничего не соображая, он заморгал, все еще находясь в полусне, в котором прогуливался по домашнему зоопарку герцога Девонширского рука об руку с орангутаном. Но вместо обезьяны его поприветствовал встревоженный круглолицый рядовой Перкинс.

– Что? – сказал Уильям тупо. Перкинс, казалось, плавал в какой-то легкой дымке, и сколько Вилли не моргал, она не рассеивалась. Но когда он сел, чтобы взять дымящуюся чашку, то обнаружил причину – воздух был пронизан густым туманом.

Все звуки были приглушены. И хотя уже слышался привычный шум просыпающегося лагеря, доносился он глухо, словно издалека. И неудивительно – когда несколько минут спустя он высунул голову из палатки, то обнаружил, что земля окутана стелющимся туманом, пришедшим с болот.

Но это не имело большого значения, поскольку армия никуда не собиралась двигаться. В донесении из ставки Хау официально сообщалось о приостановлении боевых действий. Делать было нечего, кроме как ждать, когда американцы облагоразумятся и капитулируют.

Солдаты зевали, потягивались и искали, чем бы поразвлечься. Уильям с капралами Ярнеллом и Джеффрисом были страстно увлечены игрой в кости, когда снова появился запыхавшийся Перкинс.

– Полковник Спенсер шлет свое почтение, сэр, и вы должны явиться на доклад к генералу Клинтону.

– Да? А зачем? – спросил Уильям. Перкинс казался сбитым с толку – ему и в голову не пришло спросить у посыльного, зачем.

– Просто… Я полагаю, он вызывает вас, – ответил он, стараясь выглядеть услужливым.

– Большое спасибо, рядовой Перкинс, – сказал Уильям с сарказмом, напрасно адресовав его Перкинсу, потому что тот, просияв от удовольствия, поспешил ретироваться раньше, чем его отпустили.

– Перкинс! – проревел он, и рядовой повернул свое испуганное круглое лицо. – Куда ехать?

– Что? Э-э… Что, сэр, я имел в виду?

– В какой стороне находится штаб генерала Клинтона? – спросил Уильям с подчеркнутым терпением.

– Хм! Гусар… Он приехал от… – Перкинс медленно закрутился, как флюгер, и наморщил лоб, стараясь сосредоточиться. – Оттуда! – указал он. – Я видел за ним вот этот пригорок.

Туман над землей был все еще густым, но гребни холмов и вершины деревьев местами уже виднелись, и Уильям без труда разглядел причудливо бугристый холм, о котором говорил Перкинс.

– Спасибо, Перкинс. Свободен, – добавил он быстро, прежде чем Перкинс успел убежать снова. Он наблюдал, как рядовой исчез в движущейся массе тумана и тел, затем покачал головой и пошел, чтобы передать командование капралу Эвансу.

Мерину туман не нравился. И Уильяму он не нравился тоже. Туман создавал неприятное ощущение – будто кто-то дышит ему в затылок.

Это был морской туман: тяжелый, сырой и холодный, но зато не удушливый. Он то редел, то сгущался, находясь в беспрестанном движении. Уильям видел не более чем на несколько футов впереди себя и поэтому мог различить лишь неясные очертания холма, обозначенного Перкинсом, хотя его вершина то появлялась, то исчезала, словно по прихоти какого-то затейливого сказочного колдовства.

«Что сэру Генри нужно от меня?» – задавался он вопросом. Был ли он единственным, за кем послали, или целью встречи было проинформировать офицеров о некоторых изменениях в стратегии?

А может солдаты Патнэма сдались? Они должны были это сделать, несомненно. Ведь в сложившейся ситуации у них не осталось надежды на победу – это должно быть им очевидно.

Но, вероятно, предположил он, Патнэму нужно будет посоветоваться с Вашингтоном. Во время сражения возле старой каменной фермы он заметил на гребне далекого холма небольшую группу всадников, над которыми развевался незнакомый флаг. Тут же кто-то, указав на этот стяг, сказал: «Вон там Вашингтон. Эх, жаль, что нас здесь всего пара дюжин, а то мы показали бы ему как пялиться!» – и расхохотался.

Он нутром чуял, что они все равно сдадутся. Но тревожное предчувствие оставалось, и к туману оно не имело никакого отношения. За месяц пути у него была возможность пообщаться со многими американцами. Большинство из них были обеспокоены и не желали конфликта с Англией, особенно не хотели бы оказаться рядом с местом военных действий. Весьма разумное намерение. Но те, кто дерзнул участвовать в восстании… были настроены очень решительно.

Может быть, Рамзи и передал часть его сведений генералам, но, казалось, что его самого нисколько не впечатлила предоставленная информация, тем более собственное мнение Уильяма, но возможно…

Конь споткнулся, и он, покачнувшись в седле, случайно дернул поводья. Рассерженное животное вскинуло голову и укусило его, скрежетнув по сапогу крупными зубами.

– Ублюдок! – он ударил коня по носу концами поводьев и потянул его голову на себя с такой силой, что у того закатились глаза, а перекошенные губы практически достали коленей Уильяма. Добившись своего, он медленно ослабил натяжение. Мерин фыркнул, бешено тряхнув гривой, но возобновил свой путь без дальнейших препирательств.

Уильяму казалось, что он ехал уже довольно долго. Но и время, и расстояние в тумане обманчивы. Он взглянул на холм, который был для него ориентиром, и обнаружил, что тот снова исчез. Безусловно, он покажется снова. Только этого не произошло.

Туман продолжал обволакивать все вокруг. Слышалось, как капает вода с листвы деревьев, которые внезапно появлялись из тумана и также неожиданно исчезали. Но холм упорно оставался невидимым.

Вдруг он понял, что уже некоторое время не слышит никаких звуков, производимых людьми.

А должен был слышать.

Если бы он приближался к штабу Клинтона, то должен был бы не только слышать все привычные звуки лагеря, но и столкнуться уже с людьми, лошадьми, увидеть походные костры, повозки, палатки…

Но вокруг не было ничего, кроме шипения воды. Он проехал мимо этого чертова лагеря.

– Будь ты проклят, Перкинс, – пробормотал он себе под нос.

Ненадолго остановившись, Уильям проверил запал и понюхал порох в своем пистоле: если бы тот отсырел, то пах бы по-другому. «Пока все отлично», – подумал он. В носу слегка пощипывало от острого запаха, но сернистого зловония тухлых яиц, присущего сырому пороху, не было.

Он оставил пистоль в руке, хотя по-прежнему не чувствовал ничего угрожающего. Однако дымка была такой густой, что Уильям не видел дальше, чем на несколько футов перед собой, и если кто-то вдруг появился бы из нее, то ему в ту же секунду пришлось бы принять решение – стрелять или нет.

Было тихо: орудия молчали, и никаких случайных мушкетных выстрелов, как накануне, не слышалось. Враг отступил – в этом не было сомнений. Но случись ему наткнуться на каких-нибудь континенталов, заплутавших в тумане, как и он сам, должен ли он стрелять? От этой мысли у него вспотели ладони, но он решил, что стрелять придется - ведь континентал, не задумываясь, пальнет в него в ту же секунду, как только увидит красный мундир.

Его больше беспокоила унизительная перспектива быть застреленным своими же собственными солдатами, чем возможность реальной смерти. Но и полностью игнорировать подобную опасность он не мог.

Проклятый туман становился все гуще. Напрасно он искал солнце, чтобы хоть немного сориентироваться по нему - не было видно даже неба.

Уильям подавил легкую паническую дрожь, что щекотала ему копчик. Право, на этом чертовом острове было тридцать четыре тысячи британских солдат, и сейчас он мог находиться на расстоянии пистолетного выстрела от любого из них. «Тебе всего лишь достаточно быть на расстоянии выстрела от одного единственного американца», – напомнил он себе, остервенело продираясь сквозь заросли лиственниц.

Неподалеку послышались шорохи и треск веток. В лесу явно кто-то был. Но кто?

Однозначно, англичане ни за что не стали бы передвигаться в таком тумане. Чтоб тебя, Перкинс! Если он услышит хоть какие-то звуки передвижения людей, то замрет и постарается остаться незамеченным. В противном случае… Все, на что он мог рассчитывать – это наткнуться на войсковое соединение, либо услышать что-то, о нем намекающее – звуки выкрикиваемых приказов, например…

Некоторое время он ехал медленно, и, наконец, убрал пистоль, посчитав его тяжесть утомительной. Боже, как долго он в пути? Час? Два? Может, ему развернуться? Но он понятия не имел, какой должен быть этот «разворот» - видимо, он так и ездит кругами. Все вокруг выглядело одинаково: серые размытые очертания деревьев, скал, травы. Вчера каждое мгновение он находился в крайней степени возбуждения, готовый к атаке. Сегодня же его боевой энтузиазм существенно ослаб.

Вдруг кто-то выскочил перед ним, отчего лошадь так резко встала на дыбы, что Уильям едва успел разглядеть человека. Но и этого хватило, чтобы понять – тот не был одет в британскую униформу. И Уильям бы выхватил свой пистоль, не будь обе руки заняты попыткой совладать с лошадью.

А у той началась настоящая истерика: она стала подпрыгивать, как ворона, бешено кружась, при этом сотрясая позвоночник Уильяма с каждым приземлением. Вокруг все вращалось и мелькало, слившись в сплошное серо-зеленое пятно, но, находясь в полусознании, он слышал голоса, что-то выкрикивающие - то ли насмешливо, то ли одобрительно.

Казалось, это продолжалось вечность, но на самом деле, прошло всего полминуты или около того, пока Уильяму удалось присмирить эту чертову тварь. Пыхтя и отдуваясь, животное продолжало мотать головой, выкатив глаза, белки которых влажно блестели.

– Ты гребаный ошметок конины! – обозвал Уильям мерина, вывернув ему голову. Влажное и горячее дыхание лошади проникало через замшу бриджей, а бока животного тяжело вздымались под ним.

– Не самая покладистая лошадь на моей памяти, – послышался голос, и чья-то рука поднялась, схватившись за уздечку. – Однако здоровая на вид.

Уильям успел мельком увидеть человека в охотничьей одежде, крепкого и смуглого, после чего кто-то еще схватил его за пояс и рывком стащил с лошади.

У него перехватило дыхание, когда, упав навзничь, он сильно ударился о землю, но он самоотверженно попытался добраться до своего оружия. Чье-то колено придавило ему грудь, а здоровенная лапа выхватила из рук пистоль. Бородатое лицо, нависая над ним, усмехнулось.

– Не очень-то дружелюбно, – сказал человек с упреком. – Я-то думал, что вы все, англичане, культурные.

–Ты только дай ему встать, Гарри, и, думаю, уж он «окультурит» тебя будь здоров! – произнес другой человек, который оказался пониже ростом и более худощавым, с мягким, поставленным как у учителя, голосом. Он выглядывал из-за плеча того, кто придавил коленом грудь Уильяма. – Думаю, ты мог бы позволить ему хотя бы дышать.

Когда давление на грудь ослабло, Ульям едва успел вдохнуть, как воздух снова вышибли из его легких, потому как человек, сваливший его на землю, ударил его кулаком в живот. Руки быстро начали обшаривать карманы Уильяма, через голову с него сдернули офицерский горжет, больно ободрав под носом. Кто-то, обхватив его, расстегнул и снял ремень, при этом восхищенно присвистнув от вида прикрепленного к нему снаряжения.

– Очень неплохо, – одобрительно сказал второй бандит. Он мельком взглянул на Уильяма, лежащего на земле и задыхающегося, словно выброшенная на берег рыба. – Благодарю вас, сэр. Мы премного благодарны. Верно, Алан? – крикнул он, повернувшись к человеку, удерживающему лошадь.

– Ага, поимели его, – произнес гнусавый шотландский голос. – Поехали уже!

Мужчины отошли в сторону и на секунду Уильям подумал, что они ушли совсем, но внезапно широченная рука схватила его за плечо и вздернула вверх. Усилием воли он, корчась, поднялся на колени, когда та же самая рука ухватила его за косичку и дернула назад голову, обнажая горло. Он уловил отблеск ножа и широкую ухмылку человека, но у него не осталось ни дыхания, ни времени для молитв или проклятий.

Нож полоснул вниз и он почувствовал резкий рывок в области затылка, от которого на глаза навернулись слезы. Человек раздраженно хмыкнул и, рубанув еще пару раз по волосам, наконец, торжествующе удалился, сжимая косичку Уильяма в мясистой, размером с окорок, руке.

– Сувенир, – ухмыляясь, сказал он Уильяму и, крутанувшись на пятке, побежал догонять своих друзей. И сквозь туман, как будто в насмешку, до Уильяма донеслось ржание его лошади.

ЕМУ ЗАХОТЕЛОСЬ КАК-НИБУДЬ исхитриться и убить хотя бы одного из них. Немедленно. Ведь они поймали его легко, словно ребенка, ощипали, как гуся, и оставили лежать на земле, словно чертова мудака! Злость была настолько сильной, что ему пришлось остановиться и ударить кулаком по стволу дерева. Жуткая боль заставила его задохнуться, но, едва дыша, он по-прежнему жаждал крови.

Зажав бедрами ушибленную руку, он шипел сквозь зубы, пока боль не утихла. Шок смешался с яростью, голова кружилась – он никогда не чувствовал себя настолько растерянным. Тяжело дыша, он провел здоровой рукой по затылку и, ощутив там топорщащиеся колючие обрубки – все, что осталось от косички, в новом приступе бешенства начал пинать дерево изо всех сил.

Хромая и ругаясь, он ходил кругами, затем, рухнул на камень и, задыхаясь, опустил голову на колени.

Постепенно дыхание выровнялось и способность рассуждать здраво начала к нему возвращаться.

Итак. Он по-прежнему блуждал в дебрях Лонг-Айленда, только теперь без лошади, без еды и без оружия. И без волос. Это заставило его выпрямиться и сжать кулаки. С трудом, но ему удалось справиться с яростью. Итак, сейчас нет времени злиться. Подвернись ему снова этот Гарри, Алан или коротышка с голосом учителя… Ну что ж, если это случится, времени у него будет достаточно.

Сейчас самое главное было найти любую армейскую часть. Ему вдруг захотелось сбежать, сесть на корабль до Франции, дезертировать, и никогда сюда больше не возвращаться, чтобы все думали, что он убит. Но он не мог этого сделать по различным причинам, и не в последнюю очередь из-за отца, который, скорее всего, предпочел бы его смерть, нежели трусливое бегство.

Ничего не поделаешь. Он обреченно поднялся на ноги, пытаясь чувствовать себя благодарным хотя бы за то, что бандиты оставили ему мундир. Туман местами немного рассеялся, но сырой и холодный, он все еще стелился по земле. Но не это беспокоило Уильяма – его собственная кровь все еще кипела.

Он посмотрел вокруг – на темные очертания скал и деревьев. Они выглядели точно так же, как и все остальные эти чертовы скалы и деревья, которые он повстречал в течение этого отвратительного дня.

–Итак, – произнес он вслух и, ткнув пальцем в воздух, повернулся вокруг себя, как он всегда делал. – Эни-мини-майни-мо, ухвати французика за палец ноги, если он взвизгнет… Ох, ну и черт с ним! (смешная считалочка, один из русских вариантов – эники-бэники ели вареники. – прим. перев.)

Слегка прихрамывая, он пошел дальше. Он понятия не имел, куда идти, но должен был двигаться дальше или же его разорвало бы.

Некоторое время он развлекался, воображая недавнюю стычку в несколько другом ракурсе, с удовлетворением представляя, как он хватает толстяка по имени Гарри и превращает его нос в кровавое месиво прежде, чем разбить его голову о камни. Отобрав у него нож, он потрошит этого маленького надменного ублюдка… вырывая его легкие… Это называлось «кровавый орёл». Этим способом пользовались дикие германские племена: делая надрезы на спине человека, они вытаскивали через прорези легкие таким образом, что те хлопали, словно крылья, пока человек не умирал…

Постепенно он становился спокойнее, исключительно потому, что подобный накал злости выдержать было невозможно.

Его нога чувствовала себя лучше, костяшки пальцев были ободраны, но уже не ныли так сильно, а собственные фантазии о мести начали казаться ему слегка нелепыми. «Похоже ли это было на ярость сражения?» – задался он вопросом. «Неужели ты хотел не просто стрелять и наносить удары ножом, потому что таков твой долг убивать, но потому, что тебе это нравилось? Хотеть убивать так, как желают женщину? И чувствовать себя дураком после этого?»

Уильям думал об убийстве в бою. Не постоянно, но время от времени. Он прикладывал немало усилий, чтобы все это себе мысленно представить, когда решился идти в армию. И он прекрасно понимал, что к подобному действию обязательно прилагаются сожаления.

Как-то отец рассказал ему, откровенно, без каких бы то ни было попыток самооправдания, об обстоятельствах, при которых он впервые убил человека. Не в сражении, а после него. Когда он добил шотландца, раненного и брошенного на Каллоденском поле.

– По приказу, – сказал отец. – Никого не щадить – это был письменный приказ нам, подписанный Камберлендом. Во время всего рассказа взгляд отца не отрывался от книжных полок, но в этот момент он в упор посмотрел на Уильяма.

– По приказу, – повторил он. – Разумеется, тебе придется выполнять приказы. Но настанет такой момент, когда не будет никаких приказов или ты окажешься в такой ситуации, которая неожиданно изменилась. И момент настанет, непременно настанет, Уильям, когда твоя честь продиктует тебе, что следовать приказу невозможно. При таких обстоятельствах ты должен будешь руководствоваться собственным мнением и быть готовым жить с последствиями принятых решений.

Уильям важно кивнул. Он только что принес показать отцу свои документы на назначение – там требовалась подпись лорда Джона, как его опекуна. Он рассчитывал, что подпись окажется простой формальностью, и не ожидал ни признаний, ни проповеди, если это было именно тем, чем было.

– Я не должен был этого делать, – внезапно сказал отец. – Я не должен был стрелять в него.

– Но это был приказ…

– Он не касался меня напрямую. Я еще не получил свое назначение и в той компании лишь сопровождал брата, а сам еще не был солдатом. Я еще не был под присягой и мог бы отказаться.

– А если не ты, так кто-нибудь другой застрелил бы его? – рассудительно спросил Уильям.

Отец натянуто улыбнулся.

– Да, они бы это сделали. Но не в этом суть. А правда в том, что мне никогда не приходило в голову, будто у меня есть выбор в подобном вопросе, вот в чем дело. У тебя всегда есть выбор, Уильям. Ты ведь не забудешь об этом?

Не дожидаясь ответа, он наклонился, выхватил перо из сине-белой китайской вазочки на своем столе и раскрыл хрустальную чернильницу.

– Ты уверен? – спросил он, серьезно глядя на Уильяма, и когда тот кивнул, поставил свою размашистую подпись. Потом поднял голову и улыбнулся.

– Я горжусь тобой, Уильям, – сказал он тихо. – И всегда буду.

Уильям вздохнул. Он не сомневался, что отец всегда будет любить его, но что касается его гордости… Конкретно эта экспедиция вряд ли прославит его. Если повезет, он вернется в свой полк прежде, чем кто-то заметит его долгое отсутствие и поднимет тревогу. Боже, какой позор, что он вот так заблудился и был ограблен - и это при первом же ответственном поручении!

И все же это было лучше, чем при первом своем ответственном поручении быть убитым бандитами.

Он продолжил свой путь, осторожно пробираясь сквозь окутанный туманом лес. Земля под ногами была не так уж плоха, хотя кое-где в низинах попадались болотистые места, в которых стояла дождевая вода. Один раз он услышал прерывистый треск мушкетного огня и поспешил на него, но тот прервался, прежде чем он разобрал, откуда стреляли.

Он угрюмо поплелся дальше, размышляя, за какое время можно пересечь весь этот чертов остров пешком, и как близок он к тому, чтоб осуществить подобное?

Начался резкий подъем в гору и теперь ему приходилось карабкаться, обильно обливаясь потом. Ему показалось, что туман слегка рассеялся, пока он поднимался. И действительно, в какой-то момент, очутившись на небольшом скалистом выступе, он глянул вниз, мельком осмотрев землю, полностью покрытую клубящимся серым туманом. От увиденного закружилась голова, и он был вынужден, закрыв глаза, на несколько секунд присесть на камень, прежде чем продолжить двигаться дальше.

Дважды он слышал людские голоса и ржание лошадей, но звуки были какие-то не такие, не было в них армейской четкости, и он разворачивался, осторожно продвигаясь в противоположном направлении.

Внезапно он обнаружил, что местность изменилась, превратившись в низкорослый лес, состоящий из чахлых деревьев, которые торчали из светлой почвы, хрустевшей под сапогами. И тогда Уильям услышал шум воды – плеск волн на берегу. Море! «Ну, слава Богу», – подумал он и ускорил шаг, направляясь на звук.

Однако по мере приближения к рокоту волн, он внезапно уловил и другие звуки.

Это были лодки. Он слышал шуршание нескольких корпусов о гравий, лязг уключин и плеск воды. И голоса. Приглушенные, но взволнованные. Проклятье! Он поднырнул под ветку хиленькой сосенки, уповая на просвет в этом стелющемся тумане.

Внезапное движение заставило его метнуться в сторону, рука потянулась к пистолю. Он едва вспомнил, что оружие сгинуло, прежде чем осознал, что его противником была большая голубая цапля, которая посмотрела на него желтыми глазами и, обижено защелкав, взметнулась ввысь. Буквально в десяти футах от него из кустов, раздался тревожный крик одновременно с залпом мушкетного выстрела, и прямо над его головой цапля взорвалась ворохом перьев. Он почувствовал на лице капли птичьей крови, которые были гораздо теплее его собственного холодного пота, и от неожиданности сел – черные пятна замелькали у него перед глазами.

Он не смел шевельнуться, не говоря уже о том, чтобы закричать. Из кустов послышалось перешептывание, но недостаточно громкое, чтобы хоть что-то можно было разобрать. Однако через несколько секунд до Уильяма донесся осторожный шорох, звук которого начал постепенно удаляться. Стараясь не шуметь, он встал на четвереньки и пополз в другую сторону, пока не почувствовал, что можно снова, не опасаясь, подняться на ноги.

Ему казалось, что он все еще слышит голоса. С сильно бьющимся сердцем он медленно подкрался поближе и, учуяв запах табака, замер.

Рядом с ним не было никакого движения, хотя голоса раздавались по-прежнему, но доносились они издалека. Он осторожно принюхался, но запах исчез – возможно, ему лишь показалось. Уильям двинулся дальше - в сторону звуков.

Теперь он отчетливо их слышал: негромкие, настойчивые выкрики, скрежет уключин и шлепанье ног в прибое. Шарканье и бормотание мужчин практически сливалось с шелестом моря и травы. Уильям бросил последний отчаянный взгляд на небо, но солнца по-прежнему не было видно. Он должен был находиться в западной части острова – он был уверен в этом. Почти уверен. И если это так…

Если это так, то звуки, которые он слышал, должны были принадлежать американским войскам, бегущим с острова Манхэттен.

– Не шевелись! – шепот позади него точно совпал с довольно жестким тычком ружейного дула прямо в почку, отчего он замер на месте. На мгновение ствол убрался, но ткнулся обратно с такой силой, что в глазах у него потемнело. Уильям издал гортанный звук и выгнулся, но прежде чем смог заговорить, кто-то мозолистыми руками схватил его за запястья и вывернул их за спину.

– Не сто́ит, – надтреснуто проворчал низкий голос. – Отойди в сторону, и я пристрелю его.

– Нет, не пристрелишь, – сказал другой, такой же низкий, но менее раздраженный голос. – Это всего лишь мальчишка. И хорошенький к тому же, – чья-то грубая рука погладила его по щеке, и он напрягся. Но кто бы это ни был, он уже крепко связал ему руки.

– Если бы ты хотела пристрелить его, то уже давно бы так и сделала, сестра, – произнес тот же голос и добавил. – Повернись-ка, паренек.

Он медленно обернулся и увидел, что был захвачен парой невысоких и коренастых, как тролли, старух. Одна из них - та, что с ружьем, курила трубку – это ее запах табака он учуял. Увидев шок и отвращение на его лице, она ухмыльнулась уголком морщинистого рта, крепко зажав мундштук пеньками своих коричнево-желтых зубов.

– Красив, как сама красота, – заметила она, оглядывая его с ног до головы. – Успокойся, побереги выстрел.

– Мадам, – сказал он, беря себя в руки и пытаясь быть обаятельным. – Полагаю, что вы ошиблись насчет меня. Я – солдат короля, и…

Они обе захохотали, заскрипев, как пара ржавых петель.

– Вот уж ни за что бы не догадались, – съязвила курильщица, усмехнувшись поверх трубки. – А мы-то думали, ты тут сортиры чистишь (золотарь по традиции одевался в красное. – прим. перев.)!

– Помолчи, сынок, – другая сестра пресекла его дальнейшую попытку заговорить. – Мы не навредим тебе, пока ты стоишь и помалкиваешь, – она оглядела его, вызвав беспокойство.

– С войны, небось? – спросила она не без сочувствия. И, не дожидаясь ответа, толкнула его на валун, который был обильно покрыт коркой мидий и влажными водорослями, из чего он сделал вывод, что находится недалеко от берега.

Уильям ничего не ответил. Не из-за страха перед старухами, а потому, что сказать было нечего.

Он сидел, прислушиваясь к звукам массового бегства. Не представляя, сколько людей в этом участвовало, поскольку он понятия не имел, как долго все это продолжалось. Ничего полезного он не услышал: только обрывки разговоров мужчин, запыхавшихся от работы, ворчание ожидающих своей очереди, да изредка тут и там приглушенные смешки, рождавшиеся скорее от нервозности.

Туман приподнялся над водой, и теперь он мог их видеть – не более чем в ста ярдах от него –крохотный флот, состоящий из вёсельных лодок, легких рыбачьих плоскодонок и рыболовных шхун. Суденышки неспешно двигались туда-сюда по воде, гладкой, как стекло, и толпа на берегу неуклонно сокращалась.Но оставшиеся стояли, сжимая в руках оружие, и постоянно озирались, опасаясь преследования.

«Они и не догадываются...» – подумал он с горечью.

В данный момент собственное будущее его совершенно не беспокоило. Позор оказаться бессильным свидетелем того, как вся американская армия бежит у него прямо из-под носа. Но последовавшая за этим мысль о том, что он обязан вернуться и доложить об этом происшествии генералу Хау была настолько невыносима, что даже не имело значения, собирались ли эти старухи зажарить его и съесть.

Увлекшись происходящим на пляже, он сразу и не сообразил, что если сейчас ему были видны американцы, то и для них он стал заметен. На самом деле, континенталы и ополченцы были так заняты своим отступлением, что никто не обращал на него внимания, пока один из них не обернулся, кажется, высматривая что-то в верховьях берега.

Человек замер, затем, быстро оглянувшись на своих ничего не замечающих товарищей, целеустремленно зашагал по гальке, пристально уставившись на Уильяма.

– Что происходит, мамаша? – спросил он. Одетый в униформу офицера Континентальной армии, он был невысокого роста и широкоплеч, как и те две женщины, но гораздо крупнее. И, хотя лицо его было внешне спокойно, в налитых кровью глазах отражались его помыслы.

– Да вот, рыбачили, – ответила хозяйка трубки. – Поймали только этого мелкого окунька, и думаем, не бросить ли его обратно.

– Да? Ну, может не прямо сейчас.

С появлением этого человека Уильям замер и смотрел на него снизу вверх, сохраняя как можно более суровое выражение лица.

Мужчина взглянул на редеющий туман позади Уильяма.

– Чувствуешь себя здесь как дома, паренек?

Уильям сидел молча. Мужчина вздохнул, замахнулся кулаком и ударил его в живот. Скрючившись, Уильям свалился с валуна, и его стошнило прямо в песок. Человек схватил его за шиворот и поднял, как будто он ничего не весил.

– Отвечай же, парень. У меня не так много времени, и вряд ли ты захочешь, чтобы я поторопил тебя, – произнес он мягко, коснувшись при этом ножа на своем поясе.

Уильям, как сумел, вытер плечом рот, и пылающим взглядом уставился на человека. «Хорошо» – подумал он и ощутил, как на него снизошло определенное спокойствие. «Если я и умру, то, по крайней мере, умру за что-то». Эта мысль стала практически облегчением.

Однако, сестра курильщицы пресекла эту мелодраму, ткнув его дознавателя мушкетом в ребра.

– Если бы их было больше, мы с сестрой давно бы их услышали, – сказала она с легким отвращением. – Вояки тихими не бывают.

– Это правда, – согласилась курильщица и сделала продолжительную паузу, чтобы успеть вынуть свою трубку и сплюнуть. – Видишь, он всего лишь потерялся. И ясно, что говорить с тобой он не станет, – она бесцеремонно усмехнулась Уильяму, показав единственный оставшийся желтый клык. – Скорее умрешь, чем заговоришь? Да, парень?

Уильям едва заметно наклонил голову, и женщины захихикали. По-другому и не назовешь – они смеялись над ним.

– Иди-ка ты к своим, – сказала тетка человеку, махнув рукой в сторону берега позади него. – А то уплывут без тебя.

Но мужчина на нее даже не взглянул, он не сводил глаз с Уильяма. Тем не менее, через некоторое время он, быстро кивнув, повернулся на каблуках.

Уильям почувствовал за спиной одну из женщин, и что-то острое коснулось запястья и бечевка, которой они связали его, ослабла. Он хотел потереть запястья, но не сделал этого.

– Ступай, паренек, – почти нежно сказала курильщица трубки. – А то кто-нибудь увидит тебя и еще что-нибудь замыслит.

И он ушел.

Остановившись в верхней части берега, он оглянулся назад. Старухи исчезли, а тот человек сидел на корме лодки, которая стремительно отдалялась от практически пустого берега. Мужчина пристально смотрел на него.

Уильям отвернулся. Наконец-то показалось солнце: бледно-оранжевый круг, горящий сквозь туман. Сейчас, в послеобеденное время, оно уже клонилось к горизонту. Он повернулся лицом к острову и направился на юго-запад, но еще долгое время чувствовал взгляд на своей спине - даже после того, как берег позади него исчез из поля зрения.

Живот болел, а в голове крутилась одна единственная мысль о том, что сказал ему капитан Рамзи: «Вы слышали о леди по имени Кассандра?». (Кассандра (Cassandra, др.-греч. Κασσάνδρα) – в древнегреческой мифологии дочь последнего троянского царя Приама и его второй супруги Гекубы. Получила пророческий дар от влюбившегося в неё Аполлона, однако за то, что она, обманув, не ответила ему взаимностью, он сделал так, что предсказаниям Кассандры никто не верил. – прим. пер.)

ГЛАВА 7

НЕЯСНОЕ БУДУЩЕЕ

Лаллиброх, округ Инвернесс, Шотландия.

Сентябрь, 1980.

НЕ ВСЕ ПИСЬМА были датированы, только некоторые. Бри робко перебрала с полдюжины верхних, и у нее перехватило дыхание как на вершине американских горок, когда она выбрала одно с надписью на клапане: «2 марта 1777 Р.Х.».

– Думаю, следующее – это, – ей было трудно сделать вдох. – Оно… тонкое. Короткое.

Оно было не более чем на полутора страницах, но причина его краткости была очевидна – письмо целиком написал отец. При виде его угловатого решительного почерка сердце Бри сжалось.

– Мы никогда не позволим учителям заставлять Джемми писать правой рукой, – яростно сказала она Роджеру. – Никогда.

– Ладно, – ответил он, удивляясь и слегка забавляясь ее вспышкой. – Или левой, если тебе так угодно.

«2 марта 1777 года от Рождества Христова.

Фрейзерс Ридж, колония Северная Каролина.

Моя дорогая доченька, сейчас мы готовимся отправиться в Шотландию. Не навсегда и даже не на долгий срок. Моя судьба – наши судьбы – теперь здесь, в Америке. И положа руку на сердце, я предпочел бы смерть от жала шершня, чем ступить ногой на очередной корабль; я стараюсь не задумываться об этой перспективе. Но есть два главных соображения, которые вынуждают меня к этому решению.

Если бы я не был наделен знаниями, которые ты, твоя мать и Роджер Мак сообщили мне, то думаю, что, скорее всего, как и основное большинство людей в колониях, считал бы, что Континентальный Конгресс не протянет и полгода, а армия Вашингтона – и того меньше.

Я разговаривал с человеком из Кросс-Крика, его (с почетом) отправили в отставку из Континентальной армии из-за гнойной раны на руке, которой, конечно же, занималась твоя мать, пока он сильно кричал, а меня привлекли в качестве помощника, чтобы я сел на него. Он рассказал мне, что у Вашингтона не более нескольких тысяч солдат регулярных войск, все они очень бедно оснащены одеждой и оружием, и всем им задолжали денег, которые они вряд ли получат. Большинство его людей – это ополченцы, завербованные по краткосрочным контрактам на два или три месяца, но и те уже улетучиваются из-за необходимости вернуться домой к посевной.

Но я знаю. И в то же время не могу быть уверенным в том, как произойдет то, о чем я знаю. Суждено ли мне каким-то образом стать частью этого? Должен ли я сдерживаться, помешает ли это как-то успех того, чего мы желаем или предотвратит его? Мне часто хочется обсудить эти вопросы с твоим мужем, но поскольку он пресвитерианин (Представительская (пресвитерианская) система: Кальвин, будучи в Женеве, создал в церкви руководящий орган, куда вошли представители простых прихожан – старейшины (пресвитеры) и пастор – представитель священнослужителей. Управление делами церкви осуществлялось через представительскую систему, основанную на демократических принципах. Эта система получила название представительской или пресвитерианской системы. Пресвитерианская система управления не допускает пренебрежительного отношения к мнению простых прихожан, или игнорирования вышестоящей организации. Пресвитерианская система укрепляет общение верующих, которые все вместе образуют церковь – Тело Христа, и все прихожане сообща осуществляют работу церкви. В этом проявляется особенность этой системы. Одна из доктрин пресвитерианской церкви, которая подразумевается в контексте письма Джейми – это доктрина о Предопределении (вечном плане Божьем). Доктрина о предопределении, исходящая из суверенитета Бога, в Пресвитерианской церкви является ключевой. Предопределение представляет собой Божий план относительно всего Божьего творения и мы веруем, что этот план охватывает весь мир, вселенную и преисподнюю (см. Исповедание веры гл.3.1, Краткий Катехизис 7 вопр.) – прим. пер.) думаю, что его они встревожили бы еще больше, чем меня. Да, в конце концов, это неважно. Я таков, каким Бог сотворил меня, и должен справляться в том времени, в которое Он меня поместил.

И хотя я еще не утратил ни зрения, ни слуха, и даже могу контролировать свой кишечник, все же я уже не молод. У меня есть меч и ружье, я могу орудовать равно и тем и другим – но у меня также имеется печатный станок, и его можно использовать с гораздо большим эффектом. И я не упускаю из вида тот факт, что орудуя мечом или мушкетом, за раз одолеешь лишь одного врага, в то время как словом можно воздействовать на любое их количество.

Твоя мать, несомненно, предвидя перспективу своего присутствия при моей многонедельной морской болезни, предложила, чтобы я вошел в дело с Фергюсом и использовал станок «L’Oignon», а не ездил бы в Шотландию, чтобы вернуть свой собственный.

Я обдумывал это, но совесть не позволяет мне подвергать опасности Фергюса и его семью, используя их станок с той целью, с какой я намереваюсь. Ведь между Чарльстоном и Норфолком это - один из немногих работающих станков. Даже если я буду печатать с предельной секретностью, они в первую очередь окажутся под подозрением. Нью-Берн - рассадник лоялистских настроений, и происхождение моих памфлетов станет известно практически немедленно.

Думаю, что помимо соображений о Фергюсе и его семье, будет еще одна польза в посещении Эдинбурга под предлогом возвращения моего станка. У меня там остались различные знакомые и некоторые из них, возможно, избежали тюрьмы и виселицы.

Вторая, и наиболее важная причина, которая влечет меня в Шотландию – это твой кузен Йен. Много лет назад я поклялся его матушке памятью нашей собственной матери, что привезу его домой, к ней, и именно это я и собираюсь сделать. Хотя мужчина, которого я верну в Лаллиброх – не тот парнишка, который покинул его когда-то. Один Господь знает, что они могут дать друг другу, – Йен и Лаллиброх – а у Бога самое своеобразное чувство юмора. Но если Йену вообще суждено вернуться, то это должно быть теперь.

Снег тает, вода капает с карниза весь день, и к утру сосульки свисают с крыши хижины почти до земли. Через несколько недель дороги станут вполне пригодны для передвижения. Кажется странным просить помолиться за безопасность поездки, которая давно уже завершится – удачно или нет – к тому времени, когда вы узнаете о ней. Тем не менее, я прошу об этом. Скажи Роджеру Маку: я думаю, что Бог не принимает в расчет время. И поцелуй за меня детей.

Твой любящий отец.

Дж.Ф.»

Роджер немного откинулся назад и приподняв брови, посмотрел на Брианну.

– Французские связи, как думаешь?

– Что? – она нахмурилась, глянув через плечо Роджера в текст, куда он указывал пальцем – Там, где он говорит о своих друзьях в Эдинбурге?

– Да. Не были ли большинство его знакомых в Эдинбурге контрабандистами?

– Так мама говорила.

– Вот к чему его замечание о виселице. А откуда они в основном доставляли контрабанду?

В животе у нее екнуло.

– Ты шутишь. Думаешь, он планирует якшаться с французскими контрабандистами?

– Ну, не обязательно с контрабандистами. Несомненно, он знавал еще довольно много мятежников, воров и проституток, – Роджер коротко улыбнулся, но потом снова посерьезнел. – Но я рассказывал ему о ходе революции все, что знал. Надо признать, я изучал этот период не во всех деталях, и, конечно, я сказал ему, насколько важна будет для американцев Франция. Я просто думаю... – он неловко запнулся, потом посмотрел на Бри, – он едет в Шотландию не для того, чтобы избежать сражения, он довольно ясно дал это понять.

– Значит, ты думаешь, что он будет искать политические связи? – медленно спросила она. - Не просто схватит свой печатный станок и, сбросив Йена в Лаллиброхе, упорхнет обратно в Америку?

Она приняла эту идею почти с облегчением. От образа родителей, плетущих интриги в Эдинбурге и Париже, ее волосы не так становились дыбом, как от осознания, что они оба находятся посреди взрывов и сражений. И Бри знала, что они были бы вместе. Куда бы ни отправился ее отец – мать будет рядом.

Роджер пожал плечами.

– А это замечание мимоходом, что он таков, каким Бог создал его. Ты знаешь, что он имеет в виду?

– Отчаянный человек, – тихо сказала она и придвинулась ближе к Роджеру, положив руку ему на плечо, как будто для того, чтобы он не исчез внезапно. – Он говорил мне, что был отчаянным человеком. Он редко принимал решение сражаться, но знал, что рожден именно для этого.

– Да, так, – произнес Роджер, так же тихо. – Но он уже не тот молодой лэрд, который взял свой меч и повел тридцать арендаторов на обреченную на поражение битву, а затем вернул их домой. Теперь ему известно гораздо больше о том, что под силу человеку в одиночку. Думаю, именно так он и собирается поступить.

– Я тоже так думаю, – ее горло сжалось, но больше от гордости, чем от страха.

Роджер потянулся и накрыл ее руку своей, мягко сжимая.

– Я помню... – медленно проговорил он, – то, что твоя мать нам рассказывала о том... о своем возвращении, и как стала врачом. То, что твой... Фрэнк... что он сказал ей. Что-то о том, что ее решение создаст чертовские неудобства окружающим. Но, слава тебе Господи, великое благословение, что она точно знала, кем именно должна быть. Он был прав, я думаю. И Джейми знает.

Она кивнула. И хотя она подумала, что, наверное, не должна говорить об этом, но не могла больше сдерживаться.

– А ты знаешь?

Он долго молчал, глядя на страницы на столе, но, в конце концов, покачал головой едва заметно, что она скорее почувствовала это, чем увидела.

– Знал раньше, – сказал он тихо и отпустил ее руку.

ПЕРВОЕ, ЧЕГО ОНА РЕЗКО ЗАХОТЕЛА – дать ему по шее, второе – схватить за плечи и притянуть его так, чтобы ее глазные яблоки были в дюйме от его, и сказать спокойно, но отчетливо: «Какого черта ты имеешь в виду?»

Она воздержалась от каких-либо действий, только потому, что они, вероятно, привели бы к длительной беседе, из разряда крайне неподобающих для детей, а они оба были в зале в нескольких футах от двери кабинета: Брианна слышала их разговор.

– Видишь это? – говорил Джемми.

– Ага.

– Плохие люди пришли сюда, очень давно, искать деду. Плохие англичане. Это они сделали.

Роджер повернул голову, когда уловил, что именно Джемми говорил, и с полуулыбкой поймал взгляд Брианны.

– Плохой анвичанин! – повторила Мэнди послушно. – Заставь иво исплавить все!

Несмотря на раздражение, Брианна не могла не ответить Роджеру улыбкой, хотя и ощутила легкий трепет в животе, вспоминая, как ее дядя Йен, такой спокойный и добрый человек, показывал ей следы сабельных ударов на деревянной обшивке в прихожей и говорил: "Мы оставили все так, чтобы показать детям, и рассказать им: вот это и есть англичане". Тогда в его голосе была сталь, и сейчас она услышала такой абсурдный отголосок этой стали в детском голосе Джемми, и у нее появились первые сомнения относительно целесообразности поддержания этой конкретной семейной традиции.

– Ты рассказал ему об этом? – спросила она Роджера, так как детские голоса удалились в сторону кухни. – Я этого не делала.

– Энни частично рассказала ему, я подумал, что будет лучше сообщить и остальное, – он поднял брови. – Нужно было сказать, чтобы он спросил тебя?

– О. Нет. Нет, – повторила она с сомнением. – Но должны ли мы учить его ненавидеть англичан?

Роджер улыбнулся этому.

– «Ненавидеть», возможно, слишком сильно сказано. И Джем сказал: «Плохие англичане». Они и были плохими англичанами – те, которые сделали это. К тому же, если он будет расти в Хайленде, то, скорее всего, услышит несколько колких замечаний относительно сассенах - чужестранцев, и соотнесет это с воспоминаниями о твоей матери. Твой Па, в конце концов, всегда называл ее «Сассенах».

Он перевел взгляд на письмо на столе и, мельком глянув на настенные часы, резко встал.

– Господи, я опаздываю. Я зайду в банк, пока буду в городе. Нужно что-нибудь в магазине «Для фермы и дома»?

– Да, – произнесла она сухо, – новый насос для сепаратора молока.

– Хорошо, – сказал он, поцеловав ее, и поспешно вышел, просовывая руку в куртку.

Она открыла было рот, чтобы крикнуть ему вслед, что пошутила, но, подумав, закрыла его. В магазине «Для фермы и дома» может найтись и насос для сепаратора молока. В огромном, безумно многолюдном здании на окраине Инвернесса – магазине «Для фермы и дома» чего только не было: все, что могло бы понадобиться для фермы, в том числе вилы, резиновые пожарные ведра, упаковочная проволока и стиральные машины, а также посуда, банки для консервирования, и еще немало загадочных орудий, о назначении которых она могла только догадываться.

Она просунула голову в коридор, но дети были на кухне с Энни МакДональд, девушкой-домработницей. Смех и тоненький «дзинь» древнего тостера, доставшегося им вместе с домом, выплывали из-за обитой потертым зеленым сукном двери вместе с соблазнительным ароматом горячих тостов с маслом. Запах и смех притягивали ее как магнит, и тепло дома обволакивало, золотистое словно мед.

Но прежде чем присоединиться к ним, она остановилась, чтобы сложить письмо, и при воспоминании о последнем замечании Роджера поджала губы.

– Знал раньше!

Свирепо фыркнув, она сунула письмо обратно в коробку и вышла в коридор, где тут же остановилась, увидев большой конверт на столике возле двери, куда каждый день выгружалась ежедневная почта и содержание карманов Роджера и Джемми. Она выхватила конверт из кучи рекламных проспектов, камешков, карандашных огрызков, звеньев цепи велосипеда, и... это что, дохлая мышь? Это она и была, сплющенная и высушенная, но украшенная жесткой петелькой розового хвоста. Брианна подняла ее осторожно и, прижав к груди конверт, пошла дальше – к чаю и тостам.

«Честно говоря, – думала она, – Роджер не единственный, кто держал все в себе». Но разница была в другом - она собиралась сказать ему, о чем думала, как только все будет улажено.

ГЛАВА 8

ВЕСЕННЯЯ ОТТЕПЕЛЬ

Фрейзерс-Ридж, колония Северная Каролина

Март 1777

ОДНО Я ПОНЯЛА ОБ опустошительном пожаре: собирать вещи стало проще. У меня осталось одно платье, рубашка, три юбки – одна шерстяная, две муслиновые, две пары чулок (когда сгорел дом, одна пара была на мне, а вторая, небрежно оставленная сушиться на кусте за несколько недель до пожара, обнаружилась после, потрепанная, но все еще годная для носки), шаль и ботинки. Джейми где-то раздобыл для меня кошмарного вида плащ: я не знала, где, и спрашивать не хотелось. Он был из плотной шерсти цвета проказы и вонял так, будто прямо в нем кто-то помер и пролежал пару дней ненайденным. Я прокипятила плащ с дегтярным мылом, но дух от его прежнего владельца так полностью и не исчез.

Тем не менее, я не мерзла.

Мою аптечку упаковать было почти так же просто. С сожалением вздыхая над пеплом, в который превратился мой чудесный медицинский сундучок с его элегантными инструментами и многочисленными бутылочками, я перебирала кучку спасенных остатков из моей хирургической. Помятый цилиндр микроскопа. Три обгоревших керамических банки, одна из которых была без крышки, а другая – с трещиной. Большая жестянка гусиного жира, смешанного с камфарой – почти пустая теперь, после долгой зимы с простудами и кашлем. Несколько опаленных страниц, вырванных из журнала с медицинскими записями, начатыми Дэниэлом Роулингсом и продолженными мной. Кстати, мое настроение немного улучшилось, когда я обнаружила, что спасенные листки содержат записанный доктором Роулингсом специальный рецепт от запора.

Это был единственный из его рецептов, который оказался эффективным. И хотя я давно уже знала точную формулу наизусть, но возможность прикоснуться к написанным словам сохраняла для меня ощущение, что сам доктор рядом. Я никогда не встречалась с Дэниэлом Роулингсом в реальной жизни, но он был моим другом с тех самых пор, когда Джейми принес мне его медицинский сундучок и журнал для записей. Осторожно свернув странички, я положила их в карман.

Большинство моих трав и готовых лекарств погибли в огне вместе с глиняными кувшинами, стеклянными флаконами и большими чашами, в которых я выращивала пенициллиновую закваску. И мои хирургические пилы. У меня все еще оставался один скальпель и почерневшее лезвие малой ампутационной пилы. Ее ручка обгорела, но Джейми сможет сделать для меня новую.

Жители Риджа были настолько щедры, как в конце зимы могли быть щедрыми те, кто сам почти ничего имеет. У нас была провизия в дорогу, и многие женщины принесли кое-что из простых хозяйственных мелочей: маленькие баночки с лавандой, розмарином, окопником и семенами горчицы, две драгоценные стальные иголки. Имелся небольшой моток шелковых ниток, которые я собиралась использовать для наложения швов и как зубную нить (хотя я и не стала просвещать тех леди об этом, последнем, способе – наверное, они были бы глубоко оскорблены самим намерением), и весьма небольшой запас бинтов и марли для перевязок.

Чего у меня было в избытке, так это спирта. Пожар не затронул ни амбар с зерном, ни перегонный куб. И поскольку зерна для домашних нужд и животных было более чем достаточно, Джейми по-хозяйски перегнал остальное в очень мутный, но крепкий самогон, который мы собирались взять с собой в дорогу, чтобы обменивать в пути на необходимые товары. Один небольшой бочонок был специально оставлен для моих нужд, и я аккуратно написала на нем «квашеная капуста», чтобы не покусился никакой дорожный воришка.

– А что, если нам попадутся неграмотные бандиты? – забавляясь, спросил Джейми.

– Я предусмотрела это, – проинформировала я его, демонстрируя закупоренную бутылочку, наполненную мутной жидкостью. – Парфюм а ля «квашеная капуста». Я оболью им бочонок, как только увижу кого-нибудь подозрительного.

– Полагаю, тогда мы должны надеяться, что это не будут бандиты-немцы.

– Ты когда-нибудь видел немцев бандитов? – спросила я. За исключением немногих пьяниц и тех, кто избивал своих жен, почти все немцы, которых мы знали, были честными, трудолюбивыми и крайне добродетельными. И ничего удивительного, ведь большинство из них прибыли в колонии как участники религиозного движения.

– Настоящих бандитов – нет, – признал Джейми. – Но ты припоминаешь Мюллеров, а? И то, что они сделали с твоими друзьями. Сами себя они бы бандитами не назвали, но тускарора, скорее всего, не сделают для них такого исключения.

Это была, по большому счету, правда, и я ощутила, как мой затылок сдавило ледяными пальцами. У немцев, живших по соседству, от кори умерли любимая дочь и ее новорожденный сын, и Мюллеры обвинили в их заражении индейцев из ближайшей деревни. Помешавшийся от горя старый герр Мюллер, собрав отряд из своих сыновей и зятьев, отправился мстить и снимать скальпы. Я до сих пор своим нутром помню шок, когда пронизанные сединой волосы моей подруги Найявенне, рассыпались из свертка по моим коленям.

– Как думаешь, мои волосы побелели? – спросила я вдруг. Джейми удивленно поднял брови, но наклонился и, нежно перебирая мои волосы, принялся разглядывать макушку.

– Вероятно, один волосок из пятидесяти – белый, и один из двадцати пяти – серебристый. А что?

– Тогда, полагаю, у меня есть еще немного времени. Найявенне… – несколько лет я не произносила ее имени вслух, и сейчас, назвав его, почувствовала странное утешение, словно оно ее воскресило. – Она говорила, что я войду в свою полную силу, когда мои волосы станут белыми.

– Что-то от этой мысли становится страшновато, – сказал он, ухмыляясь.

– Несомненно. Но раз этого пока не произошло, если мы по дороге натолкнемся на шайку воришек квашеной капусты, я полагаю, мне придется защищать свой бочонок скальпелем, – сказала я.

Он как-то странно на меня посмотрел, но потом рассмеялся и покачал головой.

Его собственные сборы были несколько серьезнее. Вместе с Младшим Йеном в ночь после похорон миссис Баг Джейми начал перебазировать золото из-под фундамента дома. Это был требующий осторожности процесс, перед началом которого я приготовила и поставила на улице огромный таз черствого хлеба, вымоченного в кукурузном самогоне, а затем, стоя на садовой дорожке, во всю силу своих легких прокричала: «Сви-и-и-и-и-нка-а-а-а-а-а!»

Мгновение все было тихо, а потом бледным пятном на фоне потемневших от дыма камней фундамента явилась из своей берлоги белая свиноматка. И хотя я точно понимала, что она собой представляет, но от вида этой белой быстро надвигающейся фигуры волосы у меня на затылке встали дыбом. Начинался снегопад – одна из причин, почему Джейми решил действовать срочно. И свинья с такой скоростью двигалась среди завихрений больших мягких хлопьев, что была похожа на воплощение самого духа пурги, повелевающего ветром.

В какой-то миг мне показалось, что она собирается атаковать меня: я увидела, как ее голова качнулась в мою сторону, и услышала, как учуяв меня, зверюга громко втянула воздух. Но все же она свернула в сторону на аромат еды. Через мгновение сквозь снежную тишину донеслись нечестивые звуки пребывающей в экстазе свиньи, и Джейми с Йеном поспешили из-за деревьев, чтобы начать свою работу.

Больше двух недель потребовалось, чтобы перенести золото. Джейми и Йен работали исключительно по ночам и только в снегопад или прямо перед ним, чтобы скрыть следы. И в то же время они по очереди сторожили руины Большого Дома, глядя в оба, не появится ли Арчи Баг.

– Думаешь, его все еще занимает золото? – спросила я Джейми в разгар этих хлопот, растирая его руки, чтобы они достаточно согрелись и смогли держать ложку. Всю долгую ночь он без остановки ходил вокруг сожженного дома, чтобы заставить свою кровь бежать по жилам, и только что, замерзший и измотанный, пришел на завтрак.

– Вряд ли осталось что-то еще, что могло его бы заботить, так ведь? – тихонько проговорил он, чтобы не разбудить семейство Хиггинсов. – Ну, кроме Йена.

Я поежилась – как от мысли о старике Арчи, который словно призрак жил в лесу и держался только накалом своей ненависти, так и от холода, который принес с собой Джейми. Как все мужчины в горах зимой, Джейми отрастил бороду, чтобы было теплей, и льдинки мерцали на его усах и покрывали брови.

– Ты похож на самого Старика Зиму (Старик Зима – устаревшее имя Деда Мороза, – прим. пер.), – прошептала я, подавая ему тарелку с горячей кашей.

– Я так себя и ощущаю, – прохрипел он, поднес тарелку к самому носу и, с блаженством прикрыв глаза, вдохнул пар. – Передай виски, а?

– Ты собираешься полить им кашу? Там уже есть масло и соль, – тем не менее, я передала ему бутылку, достав ее с полки над очагом.

– Не-а. Я собираюсь разогреть свою утробу, чтобы быть в состоянии проглотить все это. Ниже шеи я просто сплошной кусок льда.

От Арчи Бага не было ни слуху, ни духу с момента его появления на похоронах. Никто не видел даже случайного следа на снегу. Возможно, он забился на зиму в какое-нибудь надежное убежище. А может быть ушел в одну из индейских деревень. Мог и просто умереть. И, несмотря на безжалостность самой мысли, я весьма надеялась на это.

Я так и сказала, но Джейми покачал головой. Иней на его волосах уже растаял, и капельки воды на бороде сверкали в свете огня, словно алмазы.

– Если он мертв, и мы этого никогда не узнаем, то у Йена всю жизнь не будет ни минуты покоя. Всю жизнь! Ты хочешь, чтобы Йен оглядывался через плечо во время своей свадьбы, ожидая, что пуля сразит его жену в сердце в тот момент, когда она будет произносить свою клятву? Или, чтобы он, будучи женатым, каждый день боялся покинуть свой дом и детей, опасаясь того, к чему он может вернуться?

– Меня впечатляют масштабы твоего больного воображения, но ты прав. Ладно, я не буду надеяться, что он мертв, если только мы не найдем его тело.

Но трупа Арчи никто не находил, и золото по частям было перемещено в новый тайник.

Новое место потребовало некоторых размышлений и серьезных тайных дискуссий между Джейми и Йеном. Не в пещере виски. Большинство понятия не имели о том, где она находится, но некоторые знали. Джозеф Вемисс, его дочь Лиззи и оба ее мужа – я ощутила почти восторг, что дошла до состояния, когда могла без заминки думать о Лиззи и двух Бёрдсли, – все они по необходимости знали о тайнике виски. И перед тем, как мы уедем, местоположение пещеры нужно будет показать Бобби и Эми, раз уж они будут заниматься виски в наше отсутствие. Арчи Багу не говорили о том, где расположен тайник, но, скорее всего, он был в курсе.

Джейми был твердо уверен: никто не должен знать, что в Ридже вообще есть золото, не говоря уж о его местонахождении.

– Только позвольте просочиться слухам, и все здесь будут в опасности, – сказал он. – Ты же помнишь, что произошло, когда Доннер рассказал своим ребятам, что у нас тут есть драгоценности.

Конечно, я помнила. Я все еще просыпалась посреди ночных кошмаров от приглушенного «Вумф!», когда взорвались пары эфира, слыша, как со звоном стекла и треском дерева грабители разрушали дом.

Иногда в этих снах я бесплодно металась туда-сюда, пытаясь кого-то спасти, – вот только кого? – но всегда натыкалась на запертые двери, глухие стены или объятые пламенем комнаты. А иногда, приросшая к месту, я стояла, не в силах пошевелить ни единым мускулом. А огонь полз вверх по стенам и с изысканной жадностью пожирал одежду и вспыхивал на волосах трупов, лежавших у моих ног, захватывал мою юбку и, пробираясь по ней выше, окутывал ноги пылающей паутиной.

Когда я смотрела на выгоревшее пятно посреди поляны, которое когда-то было моим домом, то все еще чувствовала всепоглощающую печаль – и глубокую очистительную ярость. Но, тем не менее, после каждого из таких сновидений я должна была утром выходить на улицу и снова смотреть на то место: чувствуя запах мерзлого пепла, идти мимо холодных руин, чтобы утолить огонь, горящий в моих глазах.

– Да уж, – сказала я, плотнее закутываясь в шаль. Мы стояли и, глядя вниз на руины, разговаривали возле кладовой над ручьем. Холод пробирал меня до костей. – Ну… и где же, тогда?

– В Пещере Испанца, – сказал Джейми, и я моргнула, глядя на него.

– Где?

– Я покажу тебе, a nighean (девушка (гэльск.), – прим.пер.), – ответил он, улыбаясь. – Когда снег растает.

НЕОЖИДАННО НАГРЯНУЛА ВЕСНА, и вода в ручье поднялась. Раздувшийся от тающего снега и питаемый сотнями крошечных водопадиков, которые стекали и прыгали по склону горы, бурно плескавшийся ручей ревел у моих ног. Я чувствовала его холод на лице и знала, что буквально за несколько минут вымокну до колен, но это не имело значения. Свежие зеленые стрелолисты и волосистые лютики обрамляли берега, поднявшаяся вода вырывала из почвы некоторые растения и, кружа, отправляла их вниз по течению. Другие же из последних сил цеплялись корнями за жизнь, в то время как их листья тянулись за бегущими струями. В укрытии берегов под водой извивались темные сплетения кресса. Их свежая зелень и была моей целью.

Моя фуражная корзинка была наполовину заполнена папоротником и вьющимися побегами. Хороший большой пучок свежего нежного кресса, хрустящего и холодного, прямо из ручья, отлично покроет дефицит витамина С, образовавшийся за зиму. Я сняла ботинки и чулки и, немного поколебавшись, скинула также шаль и платье, забросив их на ветку дерева. В тени нависавших над ручьем серебристых березок было холодно, и я слегка задрожала, но, проигнорировав холод, подоткнула полы рубашки и вошла в поток.

Его холод игнорировать было сложнее. Ахнув, я чуть не выронила корзинку, но, нащупывая путь по скользким камням, добралась до ближайшего переплетения соблазнительной темной зелени. Буквально за секунды мои ноги онемели, однако от исступленного азарта добычи и вожделения салата я перестала ощущать холод.

Довольно много заготовленной нами пищи было спасено от огня, поскольку она хранилась в хозяйственных постройках – в кладовой над ручьем, в амбаре и в коптильне. Овощной подвал, однако, оказался разрушенным, а вместе с ним погибли не только морковь, лук, чеснок и картошка, но и большая часть тщательно припасенных мною сушеных яблок и дикого ямса, а еще большие свисающие гроздья изюма – все, что должно было сохранить нас от разрушительных последствий цинги. Травы, конечно, тоже превратились в дым вместе с остальной моей хирургической. Правда, осталось большое количество тыкв и кабачков, потому как они был сложены в сарае. Но любой устанет от пирогов с кабачками и суккоташа (блюдо из молодой кукурузы и бобов, – прим. пер.) после пары месяцев… Ладно, на второй день, если говорить обо мне.

Уже не в первый раз я оплакивала кулинарные способности миссис Баг, хотя, конечно, я скучала и по ней самой. Эми МакКаллум Хиггинс выросла в фермерском доме в шотландском Хайленде и была, как она сама выразилась, «хорошей простой стряпухой». По существу, это означало, что она умела одновременно печь лепешки, варить кашу и жарить рыбу, и ничего из этого не подгорало. Достижение серьезное, но с точки зрения диеты – немного однообразно.

Моим коронным блюдом было тушеное мясо с овощами, которое за отсутствием лука, чеснока, моркови и картошки превратилось в нечто вроде похлебки, состоящей из оленины или индейки, тушеных с дробленой кукурузой, ячменем и, зачастую, с кусочками черствого хлеба. На удивление сносным поваром оказался Йен. Как раз суккоташ и пирог с кабачками были его вкладом в общее меню. Мне было любопытно, кто научил его эти блюда готовить, но я подумала, что лучше не спрашивать.

Пока что никто не голодал и зубов не потерял. Но к середине марта я готова была по самую шею бродить в холодных стремнинах ради того, чтобы завладеть чем-нибудь одновременно зеленым и съедобным.

Йен, слава Богу, продолжал жить дальше. Через неделю или около того он перестал вести себя как контуженный, возвратившись в конце концов в свое обычное состояние. Но я заметила, что Джейми то и дело посматривает на него, а Ролло завел новую привычку – во время сна класть свою голову на грудь хозяина. Мне было интересно, действительно ли он чувствовал боль в сердце Йена, или это просто было связано с тем, что в хижине было очень мало места для сна.

Потянувшись, я услышала легкие щелчки между позвонками. Теперь, когда снег начал таять, я едва могла дождаться нашего отъезда. Я буду скучать по Риджу и по всем его жителям… Ну, почти по всем. Возможно, кроме Хирама Кромби. Или Чизхолмов, или… Я закрыла этот список, прежде чем он стал немилосердно длинным.

– С другой стороны, – сказала я себе твердо, – подумай о кроватях.

Разумеется, в дороге мы довольно много ночей будем спать прямо на земле, но в итоге доберемся до цивилизации. Гостиницы. С едой. И с кроватями. Я на мгновение закрыла глаза, представив абсолютное блаженство – возлечь на матрас. О перине я даже и не мечтала: все, что сулило больше дюйма мягкой прослойки между мной и полом, было бы раем. И, само собой, будет еще лучше, если к этому добавится немного уединения.

После декабря мы с Джейми вовсе не воздерживались от половой жизни, нуждаясь в комфорте и теплоте тел друг друга. Не говоря уж о вожделении, которое со счетов не сбросишь - да мы и не пытались. Однако, тщательно скрываемый под одеялом процесс под пристальным желтым взглядом Ролло в двух шагах от нас был далек от идеального. Даже если предположить, что Йен каждый раз спал. Хотя не думаю, что это всегда было так, но он был достаточно тактичным, чтобы притворяться.

Дикий визг прорезал воздух, и, вздрогнув, я выронила корзину. Бросившись, я едва успела схватить ее за ручку до того, как течение унесло бы ее прочь. Затем распрямилась, дрожащая и вымокшая, с колотящимся сердцем ожидая, не повторится ли крик снова.

Он повторился, а через короткий промежуток последовал столь же пронзительный, но более глубокий по тембру вопль, знакомый моим хорошо натренированным ушам как звук, издаваемый шотландским горцем, который внезапно погрузился в ледяную воду. А более робкие и высокие взвизги и произнесенное на выдохе и с дорсетским акцентом «Фук!» означали, что все джентльмены нашего Дома принимали весеннюю ванну.

Отжав подол рубашки, я схватила шаль с ветки, на которой ее оставляла, надела свои ботинки и пошла в направлении галдежа.

Не так много есть вещей более приятных, чем сидеть в относительном тепле и уюте, наблюдая за тем, как собратья-двуногие мокнут в ледяной воде. А если эти человекообразные существа представляют собой еще и широкое разнообразие обнаженной мужской натуры, так даже лучше. Протиснувшись сквозь небольшие заросли речной ивы с распустившимися почками, я нашла удобный замаскированный камень и расправила на солнце влажный подол рубашки, наслаждаясь теплом на своих плечах, острым запахом пушистых сережек и открывавшимся передо мной зрелищем.

Джейми стоял в заводи почти по плечи, его блестящие волосы были заглажены назад, словно красноватый сургуч. Бобби находился на берегу. Крякнув, он поднял Эйдана и в вихре крутящихся конечностей и пронзительного визга от восхищенного испуга швырнул его в сторону Джейми.

– Меня, меня, меня, меня! – Орри приплясывал вокруг ног отчима, его круглая попка, словно розовый воздушный шарик, подпрыгивала среди камышей вверх и вниз.

Бобби рассмеялся, затем, наклонившись, поднял мальчишку, верещавшего как недорезанный поросенок, и мгновение подержав его высоко над головой, запустил низкой дугой над заводью.

Орри шлепнулся в воду с грандиозным снопом брызг, и хохочущий Джейми схватил его, вытаскивая на поверхность. Тот вынырнул с ошалело открытым ртом, отчего все вокруг стали гукать как гиббоны, в то время как Эйдан и Ролло с криками и лаем плавали вокруг по-собачьи.

Взглянув на противоположный берег заводи, я увидела голого Йена, который, пробежавшись вниз по невысокому склону, рыбкой спрыгнул в воду, издавая один из своих лучших боевых кличей могавков. Звук внезапно оборвался, как только Йен почти без всплеска скрылся под холодной водой.

Как и остальные, я ждала, когда тот вынырнет, но он так и не появился. На случай внезапной атаки Джейми подозрительно оглянулся, но мгновением позже Йен с душераздирающим воплем пулей выскочил из воды прямо перед Бобби, схватил того за ногу и сдернул в заводь.

Дальше вообще наступил полнейший хаос с огромным количеством беспорядочных брызг, воплей, улюлюканий и ныряния с камней. Глядя на все это, я думала, насколько восхитительными были обнаженные мужчины. Не то, чтобы в моем времени я не видела много таких, но, помимо Фрэнка и Джейми, большинство из раздетых мужчин, как правило, были либо больными, либо раненными, и потому я сталкивалась с ними при таких обстоятельствах, которые исключали всякую возможность неторопливой оценки их прекрасных форм.

МакКаллумы–Хиггинсы – пухленький Орри, по-зимнему белый, с тоненькими паучьими конечностями Эйдан и Бобби, с его худым бледным торсом и небольшим, аккуратным, плоским задом – были таким же занимательным объектом наблюдения, как клетка, полная обезьянок.

Йен и Джейми выглядели чуть по-другому – как бабуины или мандрилы. И хотя они ничем, кроме роста, по-настоящему друг на друга не походили, все же явно были сделаны из одного теста. Глядя на то, как Джейми напряг бедра перед прыжком, на корточках сидя выше заводи на камне, я легко могла представить, как он готовится напасть на леопарда. Йен же растянулся, сверкая на солнце и согревая свои свисающие интимные части, при этом он сохранял боевую готовность на случай незваных гостей. Все, чего им не хватало – это пурпурных задниц, и они без лишних вопросов могли бы отправляться прямо в африканские вельды (обширные засушливые плато в Южной Африке, - прим.пер.).

В их широком разнообразии все они были прекрасными, но мой взгляд снова и снова возвращался к Джейми. Потрепанный и покрытый шрамами, жилистый, с узловатыми мышцами, впадинки между которыми с возрастом углубились. Плотный рубец штыкового шрама извилисто поднимался по его бедру, широкий и уродливый. А более узкий шрам, оставшийся от укуса гремучей змеи, стал почти незаметен, скрытый густым пухом волос на ноге. Волосы на его теле уже начали подсыхать и поднимались над поверхностью кожи красно-золотым облачком. Серповидный шрам от меча на ребрах сейчас тоже полностью зажил, став не более чем линией, тоненькой, словно волос.

Повернувшись, Джейми наклонился, чтобы взять с камня кусок мыла, и у меня перехватило дыхание. Его зад пурпурным не был, но будучи округлым и высоким, слегка припорошенный красноватым золотом и с восхитительной мышечной вогнутостью по бокам, он не мог бы выглядеть лучше. А от вида его фиолетовых от холода яичек, едва заметных сзади, мне очень захотелось подкрасться к нему сзади и взять их в свои нагретые камнем ладони.

Вот интересно, если бы я это сделала, смог бы он от испуга пересечь всю заводь одним широким прыжком?

На самом деле я несколько месяцев не видела его голым или хотя бы основательно раздетым.

Но теперь… Запрокинув голову, я прикрыла глаза от сверкающего весеннего солнца, наслаждаясь тем, как мои свежевымытые волосы щекочут между лопаток. Снег сошел, погода была хорошей, и сама природа призывно манила, полная укромных местечек, где уединение будет совершенным – ну, за исключением какого-нибудь случайного скунса.

Я ОСТАВИЛА МУЖЧИН отмокать и греться под солнышком на камнях и отправилась за своей одеждой. Но одеваться не стала. Вместо этого я быстро направилась к кладовой над родником, где погрузила свою корзинку с зеленью в холодную воду. Ведь если бы я отнесла ее в хижину, Эми схватила бы травы и отварила их до полного размягчения. Свернув платье, корсет и чулки, я засунула скатку на полку с сырами и пошла обратно к ручью.

Плеск и крики смолкли. Но я услышала на тропе низкий голос, исполнявший песню. Это был Бобби, который нес крепко спавшего после своих стараний Орри. Эйдан, захмелевший от чистоты и тепла, медленно брел рядом с отчимом, качая головой в такт песне.

Это была чудесная гэльская колыбельная - должно быть это Эми научила Бобби петь ее. Мне стало любопытно, сказала ли она ему, что означают эти слова?

S’iomadh oidhche fhliuch is thioram

Sìde nan seachd sian

Gheibheadh Griogal dhomhsa creagan

Ris an gabhainn dìon.

(Много ночей, дождливых и ясных,

Даже средь бурь и в тучах ненастных,

Грегор нашел бы немного камней,

Где бы укрыться любимой своей).

Òbhan, òbhan òbhan ìri

Òbhan ìri ò!

Òbhan, òbhan òbhan ìri

’S mòr mo mhulad’s mòr.

(Горе мне, горе мне, горе!

Горе – бескрайнее синее море!)

Глядя на них, я улыбнулась, но почувствовала в горле спазм, вспомнив, как прошлым летом Джейми нес домой Джема после купания. И вспомнился Роджер, который как-то ночью пел для Мэнди своим хриплым надтреснутым голосом, почти что шепотом – но все же, это была музыка.

Я кивнула Бобби, который, улыбнувшись и не прекращая петь, кивнул в ответ. Подняв брови, он махнул большим пальцем через плечо в гору, очевидно, указывая, куда отправился Джейми. Бобби не выказал ни малейшего удивления, увидев меня в одной сорочке и шали – без сомнения, он подумал, что я, воодушевленная особенно теплым деньком, тоже направлялась к ручью мыться.

Eudail mhòir a shluagh an domhain

Dhòirt iad d’ fhuil an dè

’S chuir iad do cheann air stob daraich

Tacan beag bhod chrè.

(Самый великий - возлюбленный мой,

Засыпан лежит в могиле сырой.

На колу на дубовом его голова,

Тело в могиле остыло едва).

Òbhan, òbhan òbhan ìri

Òbhan ìri ò!

Òbhan, òbhan òbhan ìri

’S mòr mo mhulad ’s mòr.

(Горе мне, горе мне, горе!

Горе – бескрайнее синее море!)

Коротко махнув им рукой, я свернула на тропинку, которая вела вверх по склону к поляне на горе. Все называли это место «Новым Домом», хотя единственным признаком того, что однажды там будет стоять дом, были штабеля спиленных бревен и множество вбитых в землю колышков с натянутой между ними веревкой. Они отмечали расположение и размеры здания, которое Джейми собирался построить взамен Большого Дома, когда мы вернемся.

Я заметила, что Джейми передвинул колышки. Большая гостиная теперь стала еще шире, а в задней комнате, предназначенной под мою хирургическую, появился своего рода нарост - вероятно, отдельная комнатка под кладовую.

Сам архитектор, совершенно голый, сидел на бревне и обозревал свое королевство.

– Меня дожидаешься, да? – спросила я, снимая шаль и вешая ее на ближайшую ветку.

– Так и есть, – улыбнулся он и почесал грудь. – Я подумал, что вид моей голой задницы, скорее всего воспламенит тебя. Или, может, это был зад Бобби?

– У Бобби нет задницы. Ты в курсе, что у тебя ниже шеи нет ни единого седого волоска? Интересно, почему это?

Он взглянул вниз, рассматривая себя, но это была правда: среди огненной массы его волос – всего несколько серебристых прядей. Но борода, которую недавно Джейми тщательно и мучительно сбрил, словно тронутая инеем, была густо усеяна белым. Волосы на его груди по-прежнему были темно-каштановыми, а те, что пониже – пушистой массой ярко-рыжих.

Глядя вниз, он задумчиво почесал густую кущу.

– Думаю, он прячется, – заметил он и, приподняв бровь, посмотрел на меня. – Не хочешь подойти и помочь мне его отыскать?

Я подошла и услужливо опустилась на колени. Пропавший объект на самом деле хорошо просматривался, хотя, надо сказать, после недавних погружений выглядел, скорее, удрученно и был довольно интересного бледно-голубого оттенка.

– Что ж, – сказала я после минутного созерцания. – Мне говорили, большие дубы растут из крошечных желудей.

От тепла моего рта по всему его телу пробежала дрожь, и я невольно протянула руки, обхватив ладонями его яички.

– Святый Боже, – произнес он, легко возложив руки мне на голову, словно благословляя. – Что ты сказала? – спросил он спустя мгновение.

– Я говорю, – на секунду оторвавшись, чтобы вздохнуть, сказала я, – что нахожу «гусиную кожу» весьма эротичной.

– То, отчего она появляется, гораздо эротичней, – заверил он меня. – Сними свою рубашку, Сассенах. Я почти четыре месяца не видел тебя обнаженной.

– Ну… да… не видел, – неохотно согласилась я. – И я не уверена, что хочу, чтобы ты смотрел…

Бровь подлетела вверх.

– Это еще почему?

– Потому что я неделями находилась в помещении без солнца и физических нагрузок, если уж говорить об этом. Вероятно, я выгляжу как одна из тех личинок, которых можно найти под камнями – жирная, белая и влажно-мягкая.

– Мягкая? – повторил он, расплываясь в улыбке.

– Влажно-мягкая, – произнесла я с достоинством, обняв себя руками.

Сжав губы, он медленно выдохнул и, склонив голову набок, принялся разглядывать меня.

– Мне очень нравится, когда ты упитанная, но я прекрасно знаю, что сейчас это не так, – сказал он, – потому что с конца января, обнимая тебя каждую ночь, я ощущаю твои ребра. Что касается белизны – сколько я тебя знаю, ты всегда была белой, так что большим потрясением это для меня не станет. Ну, а если говорить о влажной мягкости… – он протянул руку и, шевельнув пальцами, поманил меня, – думаю, мне это понравится.

– Хм-м, – произнесла я, все еще колеблясь. Джейми вздохнул.

– Сассенах, – сказал он, – я же говорю, что не видел тебя обнаженной четыре месяца. Это значит, что если ты сейчас снимешь рубашку, то будешь самым прекрасным из того, что я видел за это время. Не думаю, что в моем возрасте могу вспомнить дальше этого.

Рассмеявшись, я без дальнейших возражений поднялась и потянула за тесемки на горловине рубашки, потом, слегка извиваясь, помогла сорочке соскользнуть и лужицей опуститься у моих ног.

Джейми закрыл глаза. Затем, глубоко вздохнув, снова их открыл.

– Я ослеплен, – тихо сказал он, протягивая ко мне руку.

– Ослеплен, как от солнца, отраженного широкими снежными просторами? – спросила я с сомнением. – Или как если бы столкнулся лицом к лицу с Горгоной?

– От взгляда на Горгону превращаешься в камень, а не слепнешь, – сообщил он мне. – Хотя если подумать, – он испытывающе потыкал себя указательным пальцем, – я еще могу превратиться в камень. Ради Бога, ты подойдешь ко мне?

Я подошла.

Я ЗАСНУЛА В ТЕПЛЕ ТЕЛА Джейми и некоторое время спустя проснулась, уютно закутанная его пледом. Потянувшись, я потревожила где-то над головой белку, которая из любопытства прискакала на ближайшую ветку, чтобы получить лучший обзор. Очевидно, ей не понравилось то, что она увидела, потому что белка принялась возмущаться и стрекотать.

– О, замолчи! – зевая, сказала я и села. Мое телодвижение белка расценила вообще, как нечто из ряда вон выходящее и использовала данный повод, чтобы устроить настоящую истерику. Но я не стала обращать на нее внимание. К моему удивлению, Джейми рядом не было.

Сначала я подумала, что он просто отошел в лес по нужде, но быстро оглядевшись, не заметила его поблизости. И когда я, завернувшись в плед, поднялась на ноги, то вокруг также не обнаружила никаких его следов.

Я ничего не слышала; определенно, если бы кто-то пришел, я бы проснулась… или Джейми разбудил бы меня. Я как следует прислушалась, но поскольку белка ускакала по своим заботам, то вокруг меня были только обычные звуки леса, просыпающегося по зову весны: шепот и порывы ветра в молодой листве деревьев, изредка слышимый треск падающей ветки, шорох прошлогодних сосновых шишек и скорлупок каштановых орехов, падающих сквозь навес ветвей, отдаленный голос сойки, чвирканье стайки крохотных поползней, которые искали поблизости, чем бы подкрепиться, шуршание изголодавшейся полевки среди сгнившей за зиму листвы.

Сойка все продолжала свой зов, и теперь к ней присоединилась другая, вторившая тревожно и пронзительно.

Может, именно в ту сторону Джейми и направился?

Размотав плед, я надела рубашку и ботинки. День клонился к вечеру. Мы... ну, или я, по крайней мере, довольно долго спали. Солнце еще грело, но в тени под деревьями стало прохладно. Я закуталась в свою шаль и засунула свернутый плед Джейми подмышку – скорее всего, он ему понадобится.

Я пошла на зов соек в горку, прочь от поляны. Одна их пара гнездилась у Белого Источника: пару дней назад я видела, как они вили гнездо.

От участка, где строился дом, идти было совсем недалеко, хотя именно этот источник всегда создавал атмосферу особенной изолированности от всего. Он располагался в центре небольшой рощицы, где росли белый ясень и болиголов, а с восточной стороны его прикрывал зубчатый скалистый выступ, покрытый лишайником. Любая вода создает ощущение жизни вокруг себя, а горный источник дарит особое чувство тихой радости, поднимающейся прямо из сердца земли. Белый Источник, названный так из-за большого светлого валуна, стоявшего стражем у его заводи, обладал чем-то большим – создавал чувство безмерного умиротворения.

Чем ближе я к нему подходила, тем больше убеждалась, что именно там и найду Джейми.

– Там есть то, что слушает, – однажды, как бы невзначай, поведал он Брианне. – Похожие водоемы имеются в горах Шотландии, и они называются «священными». Люди говорят, что возле этих источников живут святые и слушают их молитвы.

– И какой же святой живет у Белого Источника? – скептически спросила она. – Святой Киллиан? (Св. Киллиан – ирландский (шотландский) монах, впоследствии епископ, просветитель Франконии и один из первых апостолов Баварии, живший в VII веке. Известен не только своей верой, но и практическими навыками в области сельского хозяйства, деревообработки и строительства, также имел опыт целительства глазных болезней и радикулита – прим. пер.)

– Почему он?

– Святой покровитель маляров, больных подагрой и ревматизмом.

Услышав это, он засмеялся и покачал головой.

– Что бы там не обитало в этой воде, оно старше, чем само понятие «святой», – заверил он ее. – Но оно слушает.

Я осторожно шла, приближаясь к источнику. Сойки затихли.

Он был там: сидел на камне у воды в одной рубашке. Стало понятно, почему сойки не обращали на него внимания – Джейми был так же неподвижен, как и белый валун: сидел, закрыв глаза и положив руки на колени расслабленными ладонями вверх, словно в ожидании благодати.

Увидев его, я сразу остановилась. Однажды мне довелось быть свидетелем того, как он молился здесь – когда просил Дугала МакКензи о помощи в битве. Не знаю, с кем он говорил в данный момент, но это был не тот разговор, в который я хотела бы вмешиваться.

Полагаю, мне следовало бы удалиться, но из-за страха, что могу побеспокоить его нечаянным шумом, я не хотела двигаться. Бо́льшая часть источника находилась в тени, но лучи, пробиваясь сквозь деревья, ласкали Джейми. Пыльца висела в воздухе, и солнечный свет был наполнен крупинками золота. Яркие блики играли на макушке Джейми, на гладком высоком своде его стопы, на остром как клинок носу, на выступающих скулах. Он словно вырос здесь и являлся частью земли, и камня, и воды и, может быть, самим духом этого источника.

Я не ощущала себя незваным гостем. Безмятежность этого места нежно коснулась и меня, замедлив мое сердцебиение.

И я подумала – может, именно это он и искал здесь? Впитывал спокойствие этой горы, чтобы сохранить его в памяти, и затем поддерживать себя на протяжении месяцев – а, возможно, и лет – предстоящего отсутствия?

Я – сохраню.

Свет начал тускнеть, яркость поблекла. Джейми, наконец, пошевелился и слегка приподнял голову.

– Пусть меня будет достаточно, – проговорил он тихо.

От звука его голоса я вздрогнула, но он обращался не ко мне.

Открыв глаза, Джейми поднялся - так же бесшумно, как и сидел, и зашагал вдоль воды – длинные голые ноги неслышно ступали по ковру из влажных листьев. Миновав скалистый выступ, он увидел меня и, улыбнувшись, потянулся за пледом, который я молча подала ему. Джейми ничего не сказал, но взял мою холодную руку в свою большую теплую ладонь, и мы, повернув к дому, зашагали вместе среди безмятежности окружающих гор.

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ ОН пришел за мной, когда я рыскала вдоль ручейной отмели в поисках пиявок, которые начинали отходить от зимней спячки, изголодавшиеся по крови. Ловить их было легко - я попросту медленно бродила по воде возле берега.

Сперва мысль о том, чтобы выступить в качестве живой приманки для пиявок, была мне отвратительна, но ведь именно так я их обычно заполучала: отправляла вброд через ручьи Джейми, Йена, Бобби, или кого-нибудь другого из дюжины молодых мужчин, а затем снимала с них пиявок. А как только привыкаешь к виду этих существ, постепенно наполняющихся кровью, становится уже не так гадко.

– Им нужно дать достаточно крови, чтобы подкрепиться, – морщась, объясняла я, подсовывая ноготь большого пальца под присоску пиявки, чтобы отсоединить ее, – но не так много, чтоб позволить им впасть в коматозное состояние, иначе они станут бесполезными.

– Главное – правильно оценить момент! – согласился Джейми, когда я бросила пиявку в кувшин, наполненный водой и ряской. – Как закончишь кормить своих маленьких питомцев, пойдем, я покажу тебе Пещеру Испанца.

Расстояние было неблизким – пожалуй, мили четыре от Риджа. Мы шли через холодные мутные ручьи и поднимались вверх по крутым склонам. И стоило нам миновать расселину в гранитной скале, создававшую ощущение, словно ты погребен заживо, как мы очутились в глухом месте, где дикий виноград оплетал густой сетью выступающие каменные глыбы.

– Мы обнаружили это место вдвоем с Джемми как-то раз во время охоты, – пояснил Джейми, приподнимая для меня полог из листьев и пропуская вперед. Виноградные плети толщиной с мужскую руку, сплетенные от времени, змеились по камням, и ржаво-зеленые весенние листья еще не полностью покрывали их. – Это был наш секрет. Мы договорились, что никому не скажем, даже его родителям.

– Даже мне, – сказала я, но не обиделась, услышав, как дрогнул его голос при упоминании о Джемми.

Входом в пещеру служил разлом в земле, который Джейми завалил большим плоским валуном. Он с усилием отодвинул камень, и я осторожно наклонилась, чувствуя, как внутри все сжимается от тихого свиста сквозящего через расселину воздуха. И хотя на поверхности воздух был теплый, пещера его затягивала, а не выдувала.

Я отлично помнила пещеру Абандауи, которая тогда словно дышала вокруг нас, и мне сейчас потребовалось собраться силами, чтобы последовать за Джейми, когда он скрылся под землей. Там оказалась корявая деревянная лестница. Я заметила – она новая, но служила заменой старой, обрушившейся: некоторые куски сгнивших деревяшек по-прежнему находились на местах, свешиваясь со скалы на ржавых железных штырях.

До дна, наверное, оставалось не более десяти или двенадцати футов, но ход в пещеру, похожий на горловину, был узким, и спуск казался бесконечным. Впрочем, наконец, я оказалась внизу и увидела, что здесь пещера расширялась словно донышко колбы. Джейми наклонился вбок: я заметила, как он вытащил небольшую бутылку, и почуяла острый запах скипидара.

Он принес с собой факел: пук смолистых веток, верхушки которых заранее обмакнул в деготь и обмотал тряпкой. Смочив тряпку скипидаром, он поднес к ней устройство для розжига, которое сделала ему Бри. Лицо Джейми, сосредоточенное и румяное, осветил сноп искр. Со второго раза пламя занялось и переметнулось со вспыхнувшей ткани на деготь.

Подняв факел, он указал на пол позади меня. Я повернулась и чуть не выпрыгнула вон из кожи.

Испанец сидел, прислонившись к стене, вытянув костлявые ноги и свесив на грудь череп, будто дремал. Рыжеватые выцветшие волосы кое-где еще свисали клоками, но кожи не было совсем. Кисти и стопы тоже практически отсутствовали – мелкие косточки растащили грызуны. И хотя никаким крупным животным не удалось до него добраться, но туловище и длинные кости были погрызены, но в основном остались целыми. Ткань, через которую торчал остов ребер, настолько выцвела, что определить ее первоначальный цвет было невозможно.

Но это, несомненно, был испанец. Возле него лежали характерный железный шлем с гребнем, рыжий от ржавчины, стальной нагрудник и нож.

– Иисус твою Рузвельт Христос, – прошептала я, а Джейми, перекрестившись, опустился на колени возле скелета.

– Понятия не имею, как долго он здесь находится, – проговорил он также еле слышно. – Мы не нашли у него ничего, кроме доспехов и вот этого, – он указал на гравий около тазовых костей скелета. Я наклонилась поближе, чтобы рассмотреть – это было небольшое распятие, вероятно серебряное, но теперь почерневшее. И в нескольких дюймах от него лежало что-то маленькое, треугольной формы, тоже черное.

– Четки? – спросила я, и Джейми кивнул.

– Полагаю, он носил их на шее. Они, видимо, были сделаны из дерева и веревочки, и когда те сгнили, металлические части упали. Вот, – его палец слегка коснулся маленького треугольника, – тут написано на одной стороне «Nr. Sra. Ang» – «Nuestra Señora de los Angeles» (Нуэстра-сеньора-де-Лос-Анджелес), я думаю, это означает, «Наша Сеньора Ангелов». И на обратной стороне есть маленькое изображение Пресвятой Девы.

Я непроизвольно перекрестилась.

– Джемми испугался? – выдержав вежливую паузу, спросила я.

– Я испугался, – сухо сказал Джейми. – Было темно, когда я спустился в шахту и чуть не наступил на этого приятеля. Я подумал, он живой, и у меня от шока едва сердце не остановилось.

Джейми тревожно вскрикнул, и Джемми – которого он оставил на поверхности и строго-настрого запретил ему сходить с места – тут же полез в проход и, сорвавшись на полпути с разрушенной лестницы, ногами вперед приземлился на деда.

– Услышав шорох, я глянул вверх, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он пикирует с небес и врезается мне в грудь, словно пушечное ядро, – Джейми потер левую сторону груди с грустной улыбкой. – Не посмотри я вверх, он бы шею мне сломал, а самостоятельно Джемми никогда бы отсюда не выбрался.

А мы бы и знать не знали, что с ними произошло. Я сглотнула – от этой мысли пересохло в горле. И еще от того... Что каждый божий день, все что угодно может неожиданно случиться. С кем угодно.

– Просто удивительно, что ни один из вас ничего не сломал, – сказала я и махнула рукой в сторону скелета. – Как думаешь, что произошло с этим джентльменом?

Его люди так никогда этого и не узнали.

Джейми покачал головой.

– Не знаю. Врагов он не ждал, ведь доспехи не надел.

– А может, он упал и не смог выбраться? – присев на корточки возле скелета, я внимательно рассмотрела большую берцовую кость левой ноги. Кость была высохшая, потрескавшаяся и обглоданная на конце мелкими острыми зубами, но я заметила то, что могло быть переломом по типу «зеленой ветки» (это неполный перелом кости, когда кость не ломается на отдельные части, а покрывается трещинами. Чаще всего встречается у детей, поскольку их кости мягче и эластичнее, чем у взрослых. – прим. пер.). Или кость могла треснуть от времени.

Взглянув вверх, Джейми пожал плечами.

– Я так не думаю. Он был гораздо ниже меня, но сдается мне, что старая лестница уже была здесь, когда он умер. Потому что, если кто-то соорудил лестницу позже, то почему же они оставили этого джентльмена тут, внизу? И тогда даже со сломанной ногой он должен был суметь взобраться по ней.

– Хмм. Полагаю, он мог умереть от лихорадки. Это объясняет, зачем он снял нагрудник и шлем.

Вот, лично я сняла бы их при первой же возможности: в зависимости от времени года, он либо варился в них заживо, либо мучился от плесневого грибка, будучи наполовину заключенным в металл.

– Хмфм.

Я подняла глаза, услышав этот звук, который указывал на допустимую вероятность моих рассуждений, но несогласие с выводом.

– Думаешь, его убили?

Он пожал плечами.

– У него есть доспехи, но нет оружия, кроме маленького ножика. И, заметь, он правша, а нож лежит от него слева.

Скелет точно был правшой: кости правой руки выглядели заметно толще – это было видно даже при мерцании факела. Я подумала, что, возможно, он был мечником.

– Я знавал немало испанских солдат в Вест-Индии, Сассенах. У всех в избытке было и мечей, и копий, и пистолей. Если бы этот человек умер от лихорадки, его спутники забрали бы его оружие, но они прихватили бы и доспехи, и нож. Зачем их оставлять?

– Но, в таком случае, – возразила я, – почему же тот, кто его убил – если его убили – не взял доспехи и нож?

– Что касается доспехов, то они им были не нужны. Кроме солдат, они никому бы не пригодились. Что касается ножа, то потому, что он был воткнут в его тело, – предположил Джейми. – Да и к тому же, нож - так себе.

– Довольно логично, – проговорила я, снова сглатывая. – Отвлечемся от вопроса, как он погиб. Для начала, что, Бога ради, он делал в горах Северной Каролины?

– Пятьдесят или шестьдесят лет назад испанцы послали своих разведчиков далеко в Вирджинию, – сообщил он мне. – Однако болота им помешали.

– Теперь я понимаю причину. Но почему... тут? – я встала, махнув рукой, чтобы обвести пещеру и лестницы. Он не ответил, но, подняв факел повыше, взял меня за руку и повернул в противоположную от лестницы сторону пещеры. Высоко над головой я увидела еще одну небольшую расселину в скале – черную в свете факела и едва ли достаточной ширины для того, чтобы протиснуться человеку.

– Там есть еще одна небольшая пещера, – сказал он, кивая вверх. – И, когда я поднял Джемма посмотреть, он сказал, что там есть следы в пыли. Квадратные отпечатки, словно там стояли тяжелые ящики.

Так вот почему, когда понадобилось спрятать сокровища, он подумал о Пещере Испанца.

– Мы привезем оставшееся золото сегодня вечером, – сказал он, – и завалим камнями, чтобы скрыть проход. Затем мы оставим сеньора в покое.

Надо признать, что пещера служила таким же подходящим местом захоронения, как и любое другое. А присутствие испанского солдата, вероятно, отобьет охоту дальнейшего расследования у всякого, кто наткнется на это место, будь то индейцы или переселенцы. И те и другие испытывали явное отвращение к призракам. Если уж на то пошло, то и горцы тоже, и я с любопытством повернулась к Джейми.

– Вас с Джемми не беспокоило, что он станет преследовать вас?

– Нет, мы произнесли надлежащую молитву за упокой его души, когда я запечатал пещеру и рассыпал соль вокруг нее.

Это заставило меня улыбнуться.

– Ты, что же, знаешь надлежащую молитву на каждый случай?

Он слабо улыбнулся в ответ и потер верхушку факела о сырой гравий, чтобы погасить. Слабый луч света освещал сверху его макушку.

– Всегда есть молитва, a nighean, даже если это всего лишь «A Dhia, cuidichmi».

О, Господи, помоги мне!

ГЛАВА 9

НОЖ, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ МОЮ РУКУ

НЕ ВСЕ ЗОЛОТО СХОРОНИЛИ с Испанцем. В двух моих юбках по краю подола был сделан дополнительный подгиб, в котором равномерно распределились крошечные кармашки с золотой стружкой, и еще несколько унций золота я вшила прямо в шов на дне большого кармана. В свою очередь Джейми и Йен также положили немного золота в свои спорраны; кроме того, у каждого из них к ремню будут прикреплены по два солидных мешочка с пулями. Втроем мы уединились на поляне Нового Дома, чтобы без свидетелей эти пули изготовить.

– Главное теперь не перепутать, что с какой стороны лежит, да? – Джейми вытряхнул из формы новенькую мушкетную пулю, сиявшую как миниатюрная заря, в котел с жиром и сажей.

– Нет, если только ты по ошибке не возьмешь мой мешочек для пуль, – ехидно сказал Йен. Он отливал пули из свинца, сбрасывая свежие горячие шарики в устланную влажными листьями ямку, где они дымились и шипели от прохлады весеннего вечера.

Лежавший рядом Ролло чихнул, когда струйка дыма проплыла мимо его носа, и раскатисто фыркнул. Улыбаясь, Йен посмотрел на него.

– Думаешь, тебе понравится гнаться за благородным оленем сквозь вереск, a cù (пес, собака, (гэльск.), – прим.пер.)? – спросил он. – Только тебе придется держаться подальше от овец или кто-нибудь тебя подстрелит, приняв за волка.

Вздохнув, Ролло сузил глаза в сонные щелочки.

– Размышляешь о том, что скажешь матери, когда увидишь ее? – спросил Джейми, щурясь от дыма костра, держа над огнем ковшик с золотой стружкой.

– Стараюсь не думать слишком много, – откровенно ответил Йен. – У меня в брюхе появляется странное ощущение, когда я думаю о Лаллиброхе.

– По-хорошему странное или по-плохому? – спросила я, осторожно подцепляя деревянной ложкой в жире остывшие золотые шарики и спуская их в мешочки для пуль.

Нахмурившись, Йен пристально смотрел на свой ковшик, в котором помятые свинцовые пули начали таять, превращаясь в дрожащую лужицу.

– Думаю, и то, и другое. Брианна как-то рассказала мне о книге, которую читала в школе, где говорилось, что ты не можешь вернуться домой снова (Роман Томаса Вольфа с одноименным названием, – прим.пер.). Наверное, так оно и есть… но я бы хотел, – добавил он тихо, по-прежнему не отрывая глаз от того, чем занимался. Расплавленный свинец с шипением полился в формочку.

Я отвела глаза от тоскливого лица Йена и встретила насмешливый, но мягкий и сочувствующий взгляд Джейми. Отвернувшись и от него, я поднялась на ноги, слегка охнув, когда мой коленный сустав хрустнул.

– Да, ну что ж, – бодро сказала я, – полагаю, все зависит от того, что ты считаешь домом, не так ли? Это не всегда только место, ты ведь знаешь?

– Да, это правда, – Йен какое-то время подержал пулю в формочке, чтобы она остыла. – Но даже если это – человек, ты не всегда можешь вернуться, да ведь? Или, наверное, можешь, – добавил он, и его губы насмешливо изогнулись, когда он взглянул сначала на Джейми, а потом на меня.

– Думаю, твои родители не слишком изменились с тех пор, как ты их оставил, – сухо сказал Джейми, решив проигнорировать намек Йена. – А вот ты можешь стать для них гораздо большим потрясением.

Йен оглядел себя и улыбнулся.

– Подрос немного, – сказал он.

Я весело фыркнула. Он был пятнадцатилетним мальчишкой, когда покинул Шотландию – высоким тощим кукушонком. Сейчас он на пару дюймов вырос и стал жилистым и крепким, словно кнут из высушенной сыромятной кожи, да и загорал Йен обычно до схожего с ним оттенка, хотя за зиму его лицо побелело и на нем отчетливо проступили татуированные точки, полукружиями разбегавшиеся по скулам.

– А ты помнишь другую фразу, которую сказала я тебе? – спросила я. – Когда мы возвращались из Эдинбурга в Лаллиброх после того, как я… снова нашла Джейми. «Дом там, где нас, когда бы мы ни пришли, не могут не принять» (Р. Фрост «Смерть работника», – прим.пер.).

Подняв бровь, Йен посмотрел на меня, потом на Джейми, и покачал головой.

– Неудивительно, что ты так ее любишь, дядя. Она, должно быть, редкое утешение тебе.

– Ну, – сказал Джейми, не отводя глаз от своего занятия, – она продолжает принимать меня, так что, полагаю, она и есть мой дом.

КОГДА РАБОТА БЫЛА ОКОНЧЕНА, Йен в сопровождении Ролло понес заполненные пулями мешочки в хижину, Джейми затаптывал костер, а я упаковывала принадлежности для отливки пуль. Смеркалось, и воздух уже настолько посвежел, что пощипывал легкие, приобретя ту неповторимую живительно-острую прохладу, которая ласкает кожу, подобно дыханию весны, неутомимо скользящему над землей.

Я немного постояла, наслаждаясь этим. Работа была напряженной и жаркой, хотя выполнялась на улице, и холодный ветерок, поднимавший волосы с моей шеи, казался восхитительным.

– У тебя есть пенни, a nighean (девушка, (гэльск.), – прим.пер.)? – раздался рядом со мной голос Джейми.

– Что?

– Ну, любые деньги подойдут.

– Не думаю, но… – я порылась в завязанном на моей талии кармане, где на данном этапе наших сборов находилась почти такая же огромная коллекция всякой всячины, как и в спорране Джейми. Среди мотков ниток, бумажных кулечков с семенами или высушенными травами, иголок, воткнутых в кусочки кожи, маленькой баночки, полной шовного материала, черно-белого пятнистого пера дятла, куска белого мела и половины булочки, которую я, очевидно, не доела, потому что меня отвлекли, я действительно обнаружила затертый полушиллинг, покрытый пылью и крошками.

– Этот подойдет? – спросила я, вытирая и передавая ему.

– Да, – сказал он и протянул мне что-то. Моя рука автоматически ухватилось за то, что оказалось рукоятью ножа, и от неожиданности я чуть не выронила его. – Всегда нужно дать монетку за новый клинок, – с легкой улыбкой объяснил Джейми. – Чтобы он признал тебя своей хозяйкой и не повернулся против тебя.

– Своей хозяйкой?

Солнце уже коснулось верхушки хребта, но света пока хватало, и я взглянула на свое новое приобретение. Прекрасно заточенное с одной стороны лезвие было узким, но крепким, и в свете заходящего солнца режущая кромка светилась серебром. Рукоять из рога оленя в моей руке ощущалась гладкой и теплой. Два вырезанных на ней небольших углубления идеально подходили моему захвату. Определенно, это был мой нож.

– Спасибо, – произнесла я, любуясь. – Но…

– Ты будешь чувствовать себя более защищенной, если он будет при тебе, – сказал Джейми деловито. – О... Только еще одно. Дай-ка его сюда.

Я озадаченно передала нож обратно, и, поразившись, увидела, как Джейми слегка провел острием лезвия по подушечке большого пальца. Из неглубокой ранки потекла кровь, и Джейми, вытерев ее об штаны и сунув в рот порезанный палец, вернул мне нож.

– Нужно лезвием пустить кровь, чтобы клинок знал свое предназначение, – вынув палец изо рта, объяснил он.

Рукоять ножа в моей ладони была все еще теплой, но у меня словно мороз по коже пробежал. За редким исключением Джейми не делал чисто романтических жестов, и, если он давал мне нож, значит, считал, что он мне понадобится. И точно не для выкапывания корней или добывания древесной коры. Воистину – знать свое предназначение.

– Прямо по моей руке, – сказала я, глядя вниз и поглаживая небольшую выемку, куда прекрасно ложился мой большой палец. – Как ты сумел сделать так точно?

Тут он рассмеялся.

– Твоя рука достаточно часто держала мой член, чтобы я мог понять размер твоего захвата, Сассенах, – заверил он меня.

Коротко фыркнув в ответ, я развернула клинок и уколола подушечку собственного пальца. Нож был потрясающе острым: я едва ощутила укол, но капля темно–красной крови выступила сразу. Заткнув за пояс нож, я взяла Джейми за руку и прижала к его пальцу свой.

– Кровь от крови моей, – произнесла я.

И это тоже не было романтическим жестом.

ГЛАВА 10

БРАНДЕР*

(*Брандер - судно, загруженное горючими и взрывчатыми веществами, служившее для поджога кораблей противника в эпоху парусного флота. Обычно брандеры подходили на близкое расстояние к противнику и пускались по ветру или течению на его корабли. Команда запаливали фитили и покидала их. Горящие брандеры, сблизившиеся с кораблями противника, поджигали их, – прим. пер.).

Нью-Йорк

Август 1776

На самом деле, вести Уильяма о том, что американцы сбежали, были приняты гораздо лучше, чем он ожидал. Опьяненные чувством, что враг загнан в угол, войска Хау перемещались с ошеломляющей скоростью. Флотилия адмирала по-прежнему находилась в заливе Грэйвсенд, и в течение дня тысячи солдат были немедленно отправлены к берегу, откуда их на кораблях быстро переправили на Манхэттен. К закату следующего дня приведенная в боевую готовность армия начала наступление на Нью-Йорк – только чтобы обнаружить пустые окопы и заброшенные укрепления.

И если Уильям, уповавший на шанс личной физической мести, испытал некоторое разочарование, то генерал Хау был чрезвычайно рад такому развитию событий. Переместившись со своим штабом в большой особняк под названием Бикмэн-Хаус, он принялся укреплять свою власть в колонии. Среди старших офицеров было довольно много недовольных, которым не терпелось нанести американцам сокрушительный удар, и, конечно, Уильям одобрял эту идею. Но мнение генерала Хау было таковым, что поражение и боевые потери разобщат оставшиеся силы армии Вашингтона, а зима добьет их окончательно.

– И, таким образом, – сказал лейтенант Энтони Фортнам, озирая душную мансарду, куда поселили трех самых младших офицеров штаба, – мы – оккупационная армия. Думаю, это значит, что у нас есть право на причитающиеся удовольствия, не так ли?

– И что же это за удовольствия? – поинтересовался Уильям, тщетно выискивая место для своей изрядно потрепанной дорожной сумки, в которой в данный момент находилось почти все его имущество.

– Ну, женщины, – ответил Фортнам рассудительно. – Безусловно, женщины. И, конечно же, в Нью-Йорке имеются увеселительные заведения?

– Ни одного не видел, пока сюда ехал, – с сомнением сказал Ральф Джослин. – А я смотрел!

– Значит, плохо смотрел, – решительно заявил Фортнам. – Уверен, тут должны быть бордели.

– Есть пиво, – предложил Уильям. – Приличный паб сразу за Уотер-стрит, называется «Таверна Франсис». Выпил там пинту отличного пива по дороге сюда.

– Наверняка есть что-нибудь поближе, – возразил Джослин. – Я не собираюсь топать несколько миль по такой жаре.

Бикмэн-Хаус с обширным парком и чистым воздухом располагался в прекрасном месте, но находился довольно далеко за городом.

– Ищите и обрящете, братья мои, – Фортнам подкрутил повыше боковой завиток и перекинул через плечо мундир. – Идешь, Элсмир?

– Нет, не сейчас. Мне нужно написать несколько писем. Если найдете хоть какие-нибудь злачные места, я буду ждать письменного донесения. Причем, в трех экземплярах!

Мгновенно оставшись предоставленным самому себе, он бросил сумку на пол и вытащил небольшую пачку писем, переданную ему капитаном Грисвольдом.

Их было пять. Три, скрепленные печатью с улыбающимся полумесяцем, были от отчима – лорд Джон исправно писал ему пятнадцатого числа каждого месяца, хотя и в другие дни тоже. Одно написал дядя Хэл, и, увидев его письмо, Вилли ухмыльнулся: послания дяди иногда озадачивали, но неизменно увлекали. Последнее письмо – с гладкой печатью – было написано незнакомой, но, определенно, женской рукой.

Заинтригованный, он сломал печать и, вскрыв письмо, обнаружил две плотно исписанные страницы от кузины Дотти. При виде этого его брови поползли вверх: Дотти никогда не писала ему раньше.

И, внимательно читая послание, брови он не опускал.

– Будь я проклят, – произнес он вслух.

– Почему? – спросил вернувшийся за шляпой Фортнам. – Плохие новости из дома?

– Что? О. Нет. Нет, – повторил Вилли, возвращаясь к первой странице письма. – Просто… интересно.

Сложив письмо, он засунул его во внутренний карман мундира – подальше от любопытного взгляда Фортнама, и взял послание дяди Хэла с гербовой герцогской печатью, при виде которой Фортнам вытаращил глаза, но ничего не сказал.

Кашлянув, Уильям сломал печать. Как обычно, записка занимала меньше страницы, и в ней не было ни приветствия, ни прощания. Дядя Хэл считал, что, раз на письме указан адрес, то предполагаемый получатель очевиден; печать же дает понять, кто послание написал – а он не тратил свое время впустую, чтобы писать идиотам.

«Адам получил должность в Нью-Йорке под командованием сэра Генри Клинтона. Минни передала с Адамом несколько возмутительно громоздких вещей для тебя. Дотти посылает свою любовь, что занимает гораздо меньше места.

Джон сказал, что ты кое-что делаешь для капитана Ричардсона. Я знаю Ричардсона и считаю, что ты не должен.

Передай мое почтение полковнику Спенсеру и не играй с ним в карты».

Уильям подумал, что из всех, кого он знал, только дядя Хэл мог впихнуть так много информации – загадочной, как это часто бывало, – в такое минимальное количество слов. Ему стало любопытно: полковник Спенсер жульничает в картах или просто очень хорошо играет, а может ему сильно везет? Без сомнения, дядя Хэл специально не стал уточнять, поскольку, если это было умение или фарт, то Уильям испытал бы соблазн проверить свое мастерство – хотя и сознавал опасность систематически выигрывать у старшего по званию офицера. Ну, разве что пару раз… Нет, дядя Хэл сам был отличным игроком в карты, и если предупреждал, чтобы Уильям держался подальше, благоразумие советовало принять его слова во внимание. Возможно, полковник Спенсер не жульничал и играл посредственно, но был обидчив и мог отомстить, если проигрывал слишком часто.

«Дядя Хэл – хитрый старый дьявол», – подумал Уильям не без восхищения.

Что его обеспокоило, так это, скорее, второй абзац: «Я знаю Ричардсона…» В данном случае Вилли очень хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил подробности: почту мог прочесть кто угодно, а уж письмо с гербом герцога Пардлоу должно привлекать внимание. Допустим, печать не выглядит так, словно ее вскрывали, но Уильям частенько видел, как его собственный отец при помощи горячего ножа с величайшей сноровкой снимал и возвращал на место печати, так что иллюзий на этот счет у него не было.

Это не помешало ему строить догадки: что именно дядя Хэл знал о капитане Ричардсоне, и почему советовал, чтобы Уильям перестал заниматься сбором информации? Ведь очевидно: папá рассказал дяде Хэлу, что Вилли делал.

Еще пища к размышлению – раз папá рассказал брату, чем Уильям занимался, то дядя Хэл сообщил бы отцу все, что знал о капитане Ричардсоне, если и было там что-то компрометирующее. А если он так и сделал…

Вилли отложил записку дяди Хэла и вскрыл первое письмо отца. Нет, о Ричардсоне – ничего… Во втором? Снова ничего. В третьем – завуалированная ссылка на разведку, но и то – только забота о его безопасности и туманные намеки на его положение.

«Высокий человек всегда заметен среди других. Особенно, если его взгляд прямой, а одежда скромна, но изящна».

Уильям улыбнулся. В Вестминстере, где он ходил в школу, все уроки проходили в одной большой комнате, перегороженной занавесом, который разделял детей на аристократов и простолюдинов. Но мальчики разных возрастов обучались совместно, и Уильям быстро усвоил, когда – и как – привлекать к себе внимание или становиться незаметным, в зависимости от непосредственного окружения.

Ну, хорошо. Что бы там дядя Хэл ни знал о Ричадсоне, отца это не тревожило. «Конечно, – напомнил он себе, – совсем не обязательно это должно быть что-нибудь порочащее». За себя герцог Пардлоу не переживал, но имел склонность чрезвычайно осторожничать в отношении своей семьи. Может быть, он всего лишь считал Ричардсона безрассудным. Если дело только в этом, то папá, скорее всего, доверял здравому смыслу Уильяма, и потому не упомянул об этом.

В мансарде было душно, пот струился по лицу Вилли и проникал под рубашку. Фортнам снова ушел, и край его койки выступал над дорожным сундуком под таким дурацким наклоном, что на полу оставалось ровно столько свободного места, чтобы Уильям мог встать и дойти до двери. И он вырвался на улицу с чувством облегчения. Воздух снаружи был жарким и влажным, но, по крайней мере, двигался. Надев шляпу, Вилли отправился искать, где расквартирован его кузен Адам. «Возмутительно громоздкие» – звучало многообещающе.

Однако, протискиваясь сквозь толпу фермерских жен, направлявшихся на рыночную площадь, он почувствовал в кармане мундира шуршание письма и вспомнил сестру Адама.

«Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места». Уильям подумал, что дядя Хэл был, конечно, хитроумным, но даже у хитрейших из дьяволов иногда возникает слепая зона.

«ВОЗМУТИТЕЛЬНО ГРОМОЗДКИЕ» ожидания оправдали себя: книга, бутылка превосходного испанского хереса в сопровождении кварты оливок (кварта – тара для сыпучих или жидких продуктов емкостью чуть больше 1 литра, – прим. пер.) и три пары новых шелковых чулок.

– Я утопаю в чулках, – заверил Уильяма его кузен Адам, когда тот попытался поделиться с ним своим подарком. – Думаю, матушка покупает их оптом и затем отправляет с каждым курьером. Еще повезло, что она не додумалась прислать тебе новые кальсоны. Я получаю пару с каждой дипломатической почтой, и как ты можешь представить, это не самая удобная тема для объяснения с сэром Генри… Но я бы не отказался от стаканчика твоего хереса.

Уильям не был до конца уверен, что Адам шутил насчет кальсон. Кузен имел степенный вид, что всегда отлично служило ему в отношениях со старшими офицерами, но Адам также владел семейным трюком Греев – умел говорить самые скандальные вещи с совершенно непроницаемым лицом. Тем не менее, Уильям рассмеялся и позвонил в колокольчик, приказав принести снизу два стакана.

Один из друзей Адама принес три, услужливо оставшись, чтобы помочь расправиться с хересом. Это был очень хороший херес: как черт из табакерки появился еще один приятель и, достав из закромов полбутылки портера, добавил его к празднеству. Бутылки и друзья размножались с характерной для таких встреч неизбежностью, пока все поверхности небольшой, по общему признанию, комнаты Адама не были заняты либо одними, либо другими.

Уильям щедро добавил к хересу оливки, и когда показалось дно бутылки, провозгласил тост за свою тетушку и ее щедрые дары, не забыв упомянуть шелковые чулки.

– Хотя книга, думаю, вряд ли на совести твоей матушки, – с шумным выдохом опуская стакан, обратился он к Адаму.

Адам зашелся в приступе хихиканья – его обычная степенность полностью растворилась в кварте ромового пунша.

– Нет, – сказал он, – И это не папа. Это был мой собственный вклад в дело распространения в колониях культуры, я имею в виду – «кюльтюры».

– Просветительская миссия для чувственности цивилизованного человека, – серьезно заверил его Уильям, демонстрируя собственную способность много пить и при этом владеть языком, независимо от того, сколько скользких ситуаций возникало в процессе.

Последовали всеобщие крики: «Что за книга? Какая книга? Ну-ка покажи нам сию замечательную книгу!» – и он был просто обязан предъявить жемчужину своей коллекции подарков – экземпляр знаменитого «Списка леди Ковент-Гарден», составленного мистером Харрисом. Это был роскошный описательный каталог прелестей, специализации, цен и доступности лучших шлюх, которых только можно было найти в Лондоне.

Появление «Списка» было встречено криками восхищения, после чего последовала краткая борьба за овладение томом. Уильям вызволил книгу, пока ее не успели порвать на кусочки, но позволил уговорить себя прочесть несколько пассажей вслух. Его эффектное исполнение вызвало восторженный волчий вой и град оливковых косточек.

Чтение, несомненно, работа засушливая, поэтому было приказано подать еще выпивки, которую и употребили. Вилли не мог сказать, кто первым предложил, чтобы участники вечеринки учредили экспедиционный отряд с целью составления аналогичного списка для Нью-Йорка. Хотя, от кого бы это предложение впервые не прозвучало, оно было энергично подхвачено и прославлено бокалами ромового пунша, потому что к тому моменту все бутылки уже опустошили.

Вот так и получилось, что он обнаружил себя блуждающим в алкогольном тумане по узким улочкам, чья темнота перемежалась крошечными точками освещенных свечами окон и редкими фонарями, подвешенными на перекрестках. Похоже, что никто конкретно не представлял, в каком направлении идти, но в то же время вся компания как один безотчетно продвигалась, ведомая какими-то тонкими флюидами.

– Как кобели в погоне за течной сукой, – заметил он, и удивился, получив тычок и одобрительный возглас от одного из друзей Адама: Вилли даже не осознал, что говорил вслух. И все-таки он оказался прав, ибо, в конце концов, они зашли в переулок, вдоль которого висели два или три фонаря, обшитых красным муслином, отчего возле приветливо приоткрытых входных дверей разливалось кровавое свечение. Это зрелище вызвало радостные возгласы, и группа потенциальных исследователей на сей раз двинулась целенаправленно, лишь на мгновение остановившись в центре улицы для краткого спора относительно выбора заведения, с которого начнется инспектирование.

Сам Уильям в споре почти не участвовал: спертый воздух удушливо смердел зловонием сточных вод и коровника. К тому же, Вилли вдруг осознал, что одна из съеденных оливок, по всей вероятности, была испорченной. Он обильно и противно потел, взмокшее белье липло к нему с навязчивым упорством, и Уильям приходил в ужас от мысли, что если внутреннее расстройство вдруг устремится вниз, то он может не успеть вовремя снять бриджи.

Уильям выдавил улыбку и невнятным взмахом руки показал Адаму, что тот может поступать, как хочет, а сам он попытает счастья чуть дальше.

Так и сделал: оставив хаос разгулявшихся молодых офицеров позади, он зашатался дальше, мимо последнего из красных фонарей. Вилли почти с отчаяньем искал какой-нибудь укромный уголок, где его стошнило бы, но ничего подходящего найти не мог. В конце концов, он споткнулся о приступок крыльца, и его обильно вырвало прямо на дверной проем. Вслед за этим, к его ужасу, дверь распахнулась, явив весьма раздраженного хозяина дома, который не стал дожидаться объяснений, извинений или предложения компенсации, а, выхватив из-за двери некое подобие дубинки, погнался за Уильямом по переулку, горланя непонятные ругательства на языке, очень похожем на немецкий.

Вот так и получилось, что некоторое время он блуждал по свиным загонам, мимо лачуг и дурно пахнущих пристаней, пока, наконец, не вернулся к нужному месту, где нашел Адама, который ходил туда-сюда и стучался в двери, громко аукая в поисках Вилли.

– Не стучись в эту! – встревожился он, увидев, как кузен собирается штурмовать дверь вооруженного дубинкой немца. Адам развернулся с удивленным облегчением.

– Вот ты где! Все в порядке, старик?

– О, да. Отлично, – Вилли был бледен и, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, покрыт холодным потом, но острое внутренне недомогание рассосалось, что возымело благотворный побочный эффект – Уильям протрезвел.

– Я думал, тебя убили или ограбили в подворотне. Никогда бы не посмел взглянуть в глаза дяде Джону, если бы пришлось сообщить ему, что я это допустил.

Они пошли обратно по переулку, в сторону красных фонарей. Все молодые вояки растворились в том или другом салоне, но доносившиеся оттуда звуки кутежа и грохот свидетельствовали, что их веселое настроение нисколько не умерилось, а только было перенаправлено.

– Тебя там достойно обслужили? – спросил Адам, указав подбородком туда, откуда пришел Вилли.

– О, прекрасно. А тебя?

– Что ж, вряд ли она может заполучить хотя бы абзац в списке Харриса, но для выгребной ямы вроде Нью-Йорка неплохо, - рассудительно сказал Адам. Его развязанный шейный платок свисал по плечам, и когда они проходили мимо слабо освещенного окна, Уильям заметил, что одна из серебряных пуговиц на мундире его кузена исчезла. – Но могу поклясться, что видел парочку из этих шлюх в лагере.

– Тебя что, Сэр Генри отправлял делать перепись, да? Или ты так много времени провел среди маркитанток (проститутки, переезжающие вместе с воинской частью, – прим.пер.), что хорошо знаешь их всех в…

Его прервало изменение шума в одном из домов дальше по улице. Послышались крики, но не добродушные пьяные возгласы, какие раздавались до сих пор. Это был безобразный ор – голос взбешенного мужчины и пронзительный женский визг.

Братья переглянулись и, не сговариваясь, направились в сторону дебоша.

По мере их приближения к источнику шум усиливался, и как только кузены поравнялись с самым дальним зданием, несколько полуодетых солдат высыпали в переулок, а вслед за ними вывалился дородный лейтенант, волочивший за руку полуголую шлюху. Имени его Вилли не помнил, хотя тот и был ему представлен во время вечеринки у Адама.

На лейтенанте не было ни мундира, ни парика, его темные, коротко подстриженные волосы росли низко надо лбом, что в комплекте с мощными плечами придавало ему вид собирающегося атаковать быка. Он и в самом деле набросился: развернувшись и тараня плечом женщину, которую тащил, он впечатал ее в стену дома. Мужчина пьяно ревел и бессвязно сквернословил.

– Брандер.

Уильям не видел, кто это сказал, но слово подхватили возбужденным шепотом, и что-то скверное пронеслось среди мужчин в переулке.

– Брандер! Она – брандер!

В дверном проеме собрались несколько женщин. Свет позади них был слишком тусклым, чтобы разглядеть лица, но они явно были напуганы и жались друг к другу. Одна из них, протянув руку, что-то неуверенно выкрикнула, но другие затащили ее обратно. Черноволосый лейтенант ничего не замечал, он избивал шлюху, снова и снова нанося удары в грудь и живот.

– Эй, приятель!

Крикнув, Уильям ринулся вперед, но несколько рук удержали его, схватив за плечи.

– Брандер! – начали скандировать мужчины на каждый удар кулаков лейтенанта.

Брандером называли шлюху, зараженную сифилисом, и когда лейтенант прекратил избивать женщину и вытащил ее на свет красного фонаря, Уильям увидел, что, действительно, так и было – сыпь явственно проступала на ее лице.

– Родэм! Родэм! – Адам звал лейтенанта по имени, пытаясь прорваться сквозь толпу мужчин, но они двигались вместе с ним, оттесняя его назад и скандируя «Бандер!» все громче.

Проститутки в дверном проеме закричали, но отпрянули назад, когда Родэм швырнул женщину на порог. Уильям рванулся, и ему удалось пробиться сквозь толпу, но прежде чем он смог добраться до лейтенанта, тот схватил фонарь и, метнув его в фасад дома, выплеснул пылающее масло на шлюху.

После чего он отпрянул, тяжело дыша и с недоумением уставившись широко открытыми глазами на то, как женщина вскочила на ноги, в панике беспорядочно размахивая руками, когда огонь охватил ее волосы и полупрозрачную сорочку. Буквально за секунды ее полностью охватило пламя, и она закричала тонким пронзительным голосом, прорезавшим суматошный шум на улице и проникавшим Уильяму прямо в мозг.

Мужчины отшатнулись, когда она двинулась в их сторону, пошатываясь и простирая руки - то ли в тщетной мольбе о помощи, то ли желая сжечь их вместе с собой, Уильям сказать не мог. С неодолимым ощущением катастрофы он стоял словно вкопанный, тело его сжалось от необходимости как-нибудь действовать и от невозможности что-либо сделать. Настойчивая боль в руке невольно привлекла его внимание, и рядом с собой он увидел Адама, с силой впившегося пальцами в его предплечье.

– Пошли, – прошептал Адам, лицо его было белым и потным. – Ради Бога, давай уйдем!

Дверь борделя захлопнулась. Упав прямо на нее, горящая женщина прижала руки к дереву. Аппетитный запах жареного мяса наполнил тесный, накаленный переулок, и Уильям почувствовал, как к горлу снова поднимается тошнота.

– Пусть Бог проклянет вас! Пусть ваши чертовы члены сгниют и отвалятся!

Крик донесся из окна сверху. Вскинув голову, Уильям увидел женщину, грозившую кулаком стоявшим внизу мужчинам, которые недовольно зароптали, и один из них крикнул в ответ что-то мерзкое. Другой наклонился и, схватив булыжник, выпрямился и с силой метнул его. Камень, отскочив от фасада здания ниже окна, упал, попав в одного из солдат, тот выругался и пихнул парня, который его бросил.

Горящая женщина сползла вниз по двери, на которой от пламени осталось обугленное пятно. Она все еще издавала слабые скулящие звуки, но двигаться перестала.

Внезапно Уильям просто потерял рассудок и, схватив за загривок мужчину, швырнувшего камень, треснул его головой о дверной косяк. Парень замер, колени его подкосились, и, застонав, он тяжело осел на дорогу.

– Убирайтесь! – взревел Уильям. – Все вы! Пошли вон!

Сжав кулаки, он повернулся к черноволосому лейтенанту, чья ярость полностью прошла: уставившись на женщину на ступенях, тот стоял, не двигаясь. Юбки женщины сгорели, пара почерневших ног слабо подергивалась в тени.

Уильям шагнул к лейтенанту и, схватив за грудки, рывком развернул к себе.

– Уходи, – сказал он угрожающим тоном. – Пошел. Сейчас же!

Он отпустил человека, тот моргнул, сглотнул и, повернувшись, машинально пошел в темноту.

Тяжело дыша, Уильям повернулся к остальным, но жажда насилия в них уже остыла – так же быстро, как и загорелась. Мужчины топтались на месте, слышалось их невнятное бормотание, некоторые поглядывали на женщину, которая уже замерла. Никто не мог смотреть друг другу в глаза.

Он смутно осознавал, что Адам находился рядом – дрожавший от потрясения, но такой надежный. Вилли положил руку на более низкое плечо кузена, и пока солдаты растворялись вдали, держался за него и тоже дрожал. Человек, сидевший на дороге, медленно встал на четвереньки и, поднявшись на ноги, зашатался вслед за своими товарищами, отталкиваясь от стен домов и растворяясь в темноте.

В переулке все стихло. Огонь погас. Остальные красные фонари на улице были потушены. Уильям чувствовал, что словно прирос к земле, и так и будет стоять в этом ненавистном месте всегда. Но Адам немного отодвинулся, рука Вилли упала с плеча брата, и он понял, что ноги еще могут его нести.

Они развернулись и молча пошли обратно по темным улицам. Миновали караульный пост, где дежурные солдаты стояли вокруг костра, неся обычную стражу. Караул для того и нужен, чтобы охранять порядок в оккупированном городе. Часовые взглянули на них, но не остановили.

В отсветах огня Уильям увидел влажные следы на лице Адама и понял, что его брат плачет.

Так же, как и он.

ГЛАВА 11

ПОПЕРЕЧНОЕ ПРЕДЛЕЖАНИЕ

Фрейзерс Ридж

Март 1777

МИР КАПАЛ. С гор мчались потоки воды, трава и листья были мокрыми от брызг, а с кровельных досок под утренним солнцем испарялась влага. Расчистились перевалы, а наши приготовления закончились. Оставалось только еще одно дело, которое нужно было завершить пред тем, как мы сможем уехать.

– Думаешь, сегодня? – с надеждой спросил Джейми. Он был не из тех мужчин, которые способны безмятежно ждать. Раз уж план действий определился, Джейми хотелось приступить к его выполнению. Но, как на грех, младенцы совершенно равнодушны и к удобству, и к нетерпению.

– Может быть, – сказала я, сама пытаясь сохранять выдержку. – А может, и нет.

– Я видел ее на прошлой неделе, тетушка, и она выглядела так, словно вот-вот взорвется, – заявил Йен, протягивая Ролло последний кусочек своей булочки. – Знаешь те грибы? Большие и круглые? Ты их касаешься, и – пуфф! – он щелкнул пальцами, разбрасывая сдобные крошки. – Вот так.

– У нее же будет только один, да? – хмурясь, спросил Джейми.

– Я уже, наверное, раз шесть говорила тебе, что так думаю. Чертовски надеюсь, что так и есть, - подавив желание перекреститься, добавила я. – Но не всегда можно сказать наверняка.

– От близнецов часто рождаются близнецы, – подлил масла в огонь Йен.

А вот Джейми перекрестился.

– Мне было слышно биение только одного сердечка, – сказала я, стараясь держать себя в руках. – И слушала я в течение нескольких месяцев.

– А ты не можешь сосчитать выпирающие части тела? – поинтересовался Йен. – Если вдруг окажется, что там шесть ног, я имею в виду...

– Легче сказать, чем сделать.

Я, конечно, могла определить общие формы ребенка – головка чувствовалась довольно легко, так же, как и ягодицы, а вот с ногами и руками было более проблематично. Это-то и беспокоило меня в данный момент.

Весь прошлый месяц я раз в неделю проверяла Лиззи, а в последнее время ходила к ней в хижину каждый день, хотя жили они далеко. Младенец, – а я и правда думала, что там только один ребенок, – был довольно большим; но дно матки все же находилось гораздо выше, чем ему следовало. И хотя в последние недели перед рождением младенцы часто меняют свое положение, этот тревожно долгое время оставался зажатым горизонтально – в поперечном предлежании.

Правда в том, что вне больницы, без операционных принадлежностей или анестезии мои возможности справиться с нестандартными родами были весьма ограниченными. Без хирургического вмешательства при поперечном предлежании у акушерки было всего четыре варианта: позволить женщине умереть после нескольких дней агонизирующих родов; позволить женщине умереть в результате кесарева сечения без анестезии или обеззараживания – но, может быть, спасти ребенка; возможно, спасти мать, убив ребенка в утробе и вытащив его затем по частям (в книге Дэниэла Роулингса было несколько страниц с описанием и иллюстрациями этой процедуры) или прибегнуть к попытке внутриутробно повернуть ребенка в позицию, из которой он сможет родиться сам.

И если последний вариант внешне казался более привлекательным, чем другие, он был столь же опасным и легко мог закончиться смертью – как матери, так и ребенка.

На прошлой неделе я попыталась совершить наружный поворот плода в матке, и мне с трудом удалось побудить ребенка лечь вниз головой. Два дня спустя малыш вернулся в прежнюю позицию: видимо, ему нравилось лежать на спине. Перед началом родов он, возможно, перевернется и сам. Но может и нет.

Обладая опытом, я обычно справлялась с тем, чтобы разумным планом действий в нештатных ситуациях уравновесить бесполезные переживания по поводу того, что может и не случиться, и поэтому могла спать по ночам. Однако всю последнюю неделю я до двух или трех ночи лежала без сна, представляя вероятность того, что в положенное время ребенок не перевернется, и мысленно пробегалась по тому самому короткому мрачному списку вариантов в тщетном поиске еще какой-нибудь альтернативы.

Если бы у меня был эфир… Но все, что у меня имелось – сгорело вместе с домом.

Убить Лиззи, чтобы спасти новорожденного? Нет. Если дойдет до этого, лучше убить ребенка в утробе и оставить Родни с матерью, а Джо и Кеззи с их женой. Но сама мысль о том, чтобы раздробить череп доношенного, здорового, готового родиться ребенка… Или обезглавить его петлей из заостренной проволоки…

– Тетушка, у тебя с утра нет аппетита?

– Э-э… нет. Спасибо, Йен.

– Ты немного бледная, Сассенах. Ты не заболела ли?

– Нет! – и прежде, чем они спросили что-нибудь еще, я поспешно вскочила и отправилась с ведром к колодцу, потому что совсем необязательно, чтобы кроме меня еще кто-то мучился тем, о чем думала я.

Возле дома, разжигая огонь под огромным прачечным котлом, Эми распекала Эйдана и Орри, которые собирали дрова, ползая вокруг на карачках, при этом то и дело останавливаясь, чтобы запустить друг в друга грязью.

– Вам нужна вода, а bhana-mhaighstir (хозяйка, госпожа (гэльск.), – прим. пер.)? – спросила она, увидев ведро в моей руке. – Эйдан принесет ее для вас.

– Нет, все в порядке, – уверила я ее. – Мне хочется немного подышать – сейчас по утрам на улице так чудесно.

Так и было: все еще зябко, пока солнце не поднималось высоко, но до головокружения свежо от запахов травы, набухших смолистых почек и первых сережек.

Я отнесла ведро наверх к колодцу, и, наполнив его, медленно спустилась по тропе, оглядывая все вокруг, как обычно делаешь, когда знаешь, что, возможно, долго-долго не увидишь этого снова. Если вообще когда-нибудь.

После уничтожения Большого Дома и в ожидании жестокости разрушительной войны все в Ридже уже кардинально поменялось. И изменится еще больше, когда уедем мы с Джейми.

Кто станет настоящим лидером? Фактическим главой рыбаков-пресвитерианцев, приехавших из Тюрсо, являлся Хирам Кромби. Но он был суровым, лишенным чувства юмора человеком, который скорее спровоцирует еще больше трений с остальной частью общины, нежели поддержит порядок и укрепит сотрудничество.

Бобби? Хорошенько поразмыслив, Джейми назначил управляющим именно его, наделив ответственностью смотреть за нашей собственностью – или за тем, что от нее осталось. Но если не говорить о его природных способностях или отсутствии таковых – Бобби был молод. Как и многие мужчины Риджа, он легко мог быть сметен надвигающейся бурей: увезен и вынужден служить в одном из ополчений, но не в королевской армии, хотя когда-то и являлся британским солдатом. Семь лет назад Бобби служил в Бостоне, где ему и некоторым его товарищам угрожала толпа из нескольких сотен разгневанных бостонцев. Опасаясь за свои жизни, солдаты зарядили мушкеты и направили их на толпу. Полетели камни и дубинки, в ответ грянули выстрелы, но кто конкретно стрелял, установить не удалось, а я никогда не спрашивала Бобби об этом. Только люди погибли.

На последовавшем за этим суде Бобби был помилован, но на его щеке появилось клеймо: буква «М» – «Murder» (убийство (англ.), – прим.пер.). Я понятия не имела о его политических взглядах – он никогда не говорил о подобных вещах – но Бобби не станет служить в британской армии снова.

Я распахнула дверь в хижину, когда немного восстановила самообладание.

Джейми и Йен теперь спорили о том, будет ли новорожденный малыш родным братом или сестрой для Родни – или только сводной родней.

– Ну, сказать наверняка невозможно, так? – сказал Йен. – Никто не знает точно, который из них отец малыша Родни: Джо или Кеззи. И то же самое с этим ребенком. Если отцом Родни является Джо, а этот ребенок – от Кеззи…

– Это не имеет никакого значения, – вмешалась я, наливая воду из ведра в котел. – Джо и Кеззи – идентичные близнецы. Это значит, что их… э-э… сперма также идентична, – я упростила предмет обсуждения, но было слишком раннее утро, чтобы попытаться объяснить репродуктивное деление клеток и объединение двух отрезков ДНК. – Если мать одна и та же, – а так и есть, – а отцы генетически одинаковые, – а они такие, – любые рожденные дети будут друг для друга родными братьями и сестрами.

– Их семя тоже одинаковое? – недоверчиво возмутился Йен. – Откуда ты знаешь? Ты что, смотрела? – добавил он, глядя на меня с ужасом и любопытством.

– Я не смотрела, – сказала я строго. – Мне и не нужно, я просто знаю это.

– О, ну да, – кивая с уважением, произнес он. – Конечно, знаешь, я иногда забываю о том, кто ты, тетушка Клэр.

Я не была уверена в том, что конкретно он хотел этим сказать, но в то же время не было необходимости ни уточнять, ни объяснять, что мое знание об интимных процессах братьев Бёрдсли были академическими, а не сверхъестественными.

– Но в данном случае отец ребенка – Кеззи, да? – хмурясь, вставил Джейми. – Я отослал Джо прочь, ведь это с Кеззи она жила весь этот год.

Йен посмотрел на него с жалостью.

– И ты думаешь, он ушел? Джо?

– Я его не видел, – сказал Джейми, но густые рыжие брови сошлись вместе.

– Ну, ты и не сможешь, – согласился Йен. – Не желая тебя сердить, они жутко осторожны на этот счет. Ты никогда не увидишь больше чем одного из них… за раз, – добавил он небрежно.

Мы вдвоем уставились на него. Йен, подняв взгляд от куска бекона в своих руках, вскинул брови.

– Я знаю, о чем говорю, да? – сказал он мягко.

ПОСЛЕ УЖИНА все домашние засуетились и принялись устраиваться на ночь. Хиггинсы удалились в дальнюю спальню, где все они спали на одной большой постели.

Одержимая, я развязала свой акушерский сверток и выставила аптечку, чтобы проверить все содержимое снова. Ножницы, белая нить для пуповины, чистая ткань, множество раз выполосканная, чтобы удалить с нее все следы щелочи, стерилизованная и высушенная. Большой квадрат вощенного холста, чтобы защитить матрас от протекания. Небольшая бутылка спирта, наполовину разбавленного кипяченой водой. Маленький мешочек с несколькими клочками промытой, но не кипяченой шерсти. Свернутый в трубку пергамент, заменяющий мне сгоревший в пожаре стетоскоп. Нож. И свернутый наподобие змеи отрезок тонкой проволоки, заостренной с одного конца.

Я почти не ела за обедом – или даже целый день – но постоянно ощущала, как в горле поднимается желчь. Сглотнув, я снова завернула аптечку, плотно обвязав вокруг шпагатом.

Почувствовав, что Джейми смотрит на меня, я подняла на него глаза. Его взгляд был теплым, Джейми, ничего не сказав, слегка улыбнулся, и мне тут же стало легко. А потом внутри моментально снова все перехватило от мысли о том, что он может подумать, если случится самое худшее, и мне придется… Но Джейми увидел гримасу страха на моем лице. Все еще глядя мне в глаза, он достал из споррана свои четки и молча начал молиться: потертые деревянные бусины медленно скользили сквозь его пальцы.

ДВЕ НОЧИ СПУСТЯ я мгновенно проснулась, услышав звуки шагов на дорожке, и, натянув одежду, была на ногах еще до того, как Джо постучал в дверь. Джейми впустил его, и когда я полезла под скамейку за своей аптечкой, мне было слышно, как они перешептывались. Джо был взволнованным, немного расстроенным, но не паниковал. Хороший знак, потому что если бы Лиззи была напуганной или в серьезной опасности, он бы тут же это почувствовал – близнецы были почти так же восприимчивы к ее настроению и состоянию, как и чувствовали друг друга.

– Мне тоже пойти? – прошептал Джейми, показавшись рядом со мной.

– Нет, - прошептала я, касаясь его, чтобы укрепиться духом, – отправляйся спать. Я пришлю, если ты мне понадобишься.

Тлеющие угольки отбрасывали тени на взъерошенные ото сна волосы Джейми, но глаза его были бодрыми. Он кивнул и поцеловал меня в лоб, но вместо того, чтобы отойти, положил свою руку мне на голову и зашептал по-гэльски: «О, благословенный Михаил, Красный Властитель…» – а затем на прощанье коснулся моей щеки.

– Тогда увидимся утром, Сассенах, – сказал он, нежно подтолкнув меня к двери.

К моему удивлению, на улице шел снег. Серое, полное света небо казалось живым от огромных кружащихся в воздухе хлопьев, которые, коснувшись моего лица, мгновенно таяли на коже. Это была весенняя пурга: я видела, как снежинки ненадолго задерживались на стеблях травы, а затем исчезали. Скорее всего, к утру от снега даже следа не останется, но ночь преисполнилась его таинством. Обернувшись, я посмотрела назад, но хижины позади не увидела – только полузакутанные фигуры деревьев, нечеткие в жемчужно-сером освещении. Тропинка перед нами тоже выглядела нереальной – исчезающий в причудливых деревьях и таинственных тенях путь.

Осознавая странную бестелесность, будто застрявшая между прошлым и будущим, я ничего не видела, кроме вихря белого безмолвия, царившего вокруг. И все же чувствовала такое спокойствие, какого давно не испытывала. Я ощущала тяжесть руки Джейми на своей голове и шепот его молитвы: «О, благословенный Михаил, Красный Властитель…»

Этими словами благословляли воина, отправляющегося на битву. Я сама не раз произносила их для него. Джейми же никогда так раньше не делал, и я представить себе не могла, что заставило его сделать это теперь. Но слова сияли в моем сердце, словно маленький щит против предстоящих опасностей.

Снег уже спрятал землю под тонким одеялом, которое укрыло темную почву и пробивающуюся растительность. От ног Джо оставались четкие темные следы, по которым я ступала вверх. Холодные ароматные иголки пихт и елей касались моей юбки, и я прислушивалась к вибрирующей тишине, что звенела, словно колокол.

Если иногда и случались ночи, когда шествовали ангелы, я молилась, чтобы сегодня была одна из них.

ДНЕМ И В ХОРОШУЮ ПОГОДУ до хижины Бёрдсли идти было почти час. Но страх подгонял мои шаги, и Джо – судя по голосу, это мог быть Джо – пришлось постараться, чтобы идти в ногу со мной.

– Когда это у нее началось? – спросила я. Трудно представить, но первые роды Лиззи были очень стремительными: она родила малыша Родни совершенно одна и без происшествий. Я не думала, что сегодня ночью нам так же повезет, но помимо воли с надеждой представляла себе, как мы приходим в хижину, а Лиззи держит на руках новорожденного малыша, который без всяких затруднений выскочил наружу.

– Незадолго, – выдохнул он. – Ее воды отошли внезапно, когда мы все были в кровати, и она сказала, чтобы я срочно пошел и привел вас.

Я попыталась не заметить этого «все в кровати» – в конце концов, он и/или Кеззи могли спать на полу, – но марьяж Бёрдсли был буквальным воплощением двусмысленности, и никто из знавших правду не мог думать о них, не представляя…

Я даже не стала спрашивать, с каких пор он и Кеззи – оба живут в хижине. Судя по тому, что рассказал Йен, они жили так все это время. Принимая во внимание обычные условия жизни в провинции, никто бы и глазом не моргнул, если бы узнал, что супруги живут в одном доме с братом мужа. Насколько населению Фрейзерс Риджа было известно, мужем Лиззи являлся Кеззи. Так и было. Но в результате ряда махинаций, которые до сих пор меня изумляют, Лиззи вышла замуж также и за Джо. Однако по приказу Джейми все домочадцы Бёрдсли держали этот факт в секрете.

– Ее пап` тоже придет, – сказал Джо, поравнявшись со мной, когда тропинка позволила: его дыхание выходило белым паром. – И тетушка Моника. Кеззи отправился, чтобы их привести.

– Вы оставили Лиззи одну?

Защищаясь, он неловко вжал голову в плечи.

– Она так велела, – просто сказал он.

Я не стала отвечать, но ускорила шаг, и только почувствовав острую боль в боку, немного замедлилась. Если Лиззи, пока была одна, еще не родила и не истекла кровью или никакой другой катастрофы не случилось, то иметь в качестве помощницы «тетушку Монику» - вторую жену мистера Вемисса - будет кстати. Моника Берриш Вемисс была немецкой дамой, плохо и оригинально говорившей по-английски, но обладала безграничной храбростью и здравым смыслом.

У мистера Вемисса тоже имелось мужество, хотя и тихого свойства. Вместе с Кеззи он ждал нас на крыльце, и было очевидно, что именно тесть поддерживает своего зятя, а не наоборот. Кеззи заламывал руки и переминался с ноги на ногу, а мистер Вемисс, держа руку на плече парня, утешительно наклонялся к нему своим худеньким телом, и я слышала тихое бормотание. Увидев нас, они обернулись, и в их выпрямившихся спинах ощущалась внезапная надежда.

Из хижины послышался длинный низкий вой, и все мужчины застыли, словно на них из темноты внезапно выпрыгнул волк.

– Что ж, звучит она как надо, – сказала я мягко, и все они разом громко выдохнули. Мне захотелось рассмеяться, но я подумала, что не стóит, и распахнула дверь.

– Угх, – сказала Лиззи, выглянув из кровати. – О, это вы, мэ-эм. Слава Богу!

– Богу благодарить, ага, – невозмутимо согласилась тетушка Моника, стоя на четвереньках и вытирая пол тряпкой. – Теперь недолго, я надеюсь.

– Я тоже надеюсь, что нет, – сказала Лиззи, морщась. – ГА-А-А-А-А-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Х! – набухшее тело выгнулось дугой, а ее лицо, перекосившись в гримасе, стало ярко-красным. Она больше напоминала человека в судороге, чем будущую мать, но к счастью, схватка была короткой, и, тяжело дыша, Лиззи повалилась, как мешок. – В прошлый раз было не так, – пожаловалась она, открыв один глаз, когда я ощупывала ее живот.

– Каждый раз бывает по-разному, – сказала я, думая о другом.

Один быстрый взгляд заставил мое сердце подскочить: малыш больше не лежал бочком. С другой стороны… Он также не был расположен точно вниз головой. Ребенок не двигался – обычно во время родов младенцы и не двигаются. И если мне показалось, что я нащупала головку вверху, под ребрами Лиззи, то в расположении остального я не была абсолютно уверена.

– Дай-ка я посмотрю здесь… – завернутая в одеяло Лиззи была голой. Ее влажная рубашка, исходя паром, висела перед огнем на спинке стула, но кровать не промокла, и я догадалась: Лиззи, почувствовав, что плодная оболочка разорвалась, успела принять вертикальное положение до того, как воды отошли.

Я боялась смотреть, и потому громко с облегчением выдохнула. Главное опасение с тазовым предлежанием заключалось в том, что, когда разрывается оболочка, часть пуповины может выпасть, и тогда петля окажется зажатой между тазом и какой-нибудь частью тела плода. Но все было чисто, и быстрый осмотр показал, что шейка почти открылась.

Единственное, что оставалось делать сейчас – это ждать и смотреть, что покажется сначала. Я развязала свой сверток и, спешно засунув моток заостренной проволоки под стопку тряпок, расправила навощенный холст, затем вместе с тетушкой Моникой мы взгромоздили на него Лиззи.

Когда та в очередной раз жутко взвыла, Моника, моргнув, взглянула на низенькую кроватку, в которой посапывал маленький Родни. Посмотрев на меня – мол, все ли нормально – Моника взяла Лиззи за руки, тихонько бормоча ей что-то по-немецки, в то время как та кряхтела и поскуливала.

Дверь тихонько скрипнула, и, обернувшись, я увидела одного из Бёрдсли, который заглядывал внутрь: на его лице смешались страх и надежда.

– Уже родился? – хрипло прошептал он.

– НЕТ! – взревела Лиззи, резко сев прямо. – Убери свою физиономию с глаз моих или я откручу ваши маленькие яйца под корень! Все четыре!

Дверь тут же закрылась, и Лиззи, пыхтя, расслабилась.

– Ненавижу их, – сказала она сквозь сжатые зубы. – Чтоб они сдохли!

– М-м-хм-м, – сказала я сочувственно. – Ну, я уверена, что, по крайней мере, они страдают.

– Отлично, – в считанные секунды от ярости она перешла к сентиментальности, и из ее глаз полились слезы. – Я умру?

– Нет, – сказала я так ободряюще, как только могла.

– И-И-И-А-А-А-А-Р-Р-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Г-Г!

– Gruss Gott! (Помоги, Господи! (нем.) – прим. пер.) – крестясь, произнесла тетушка Моника. – Ist gut? (Это хорошо? (нем.) – прим. пер.).

– Ja (Да, (нем.) – прим. пер.), – сказала я также успокаивающе. – Есть ли здесь какие-нибудь ножницы?

– О, ja, - ответила она, потянувшись к своей сумке, откуда достала пару крошечных, очень потертых, но когда-то позолоченных ножничек для вышивки. – Фам это нушно?

– Danke (Спасибо (нем.). – прим.пер.).

– ЧЁ-О-О-О-О-Р-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Г!

Мы с Моникой обе посмотрели на Лиззи.

– Не переусердствуй, – сказала я. – Они напуганы, но не идиоты. Кроме того, ты пугаешь своего отца. И Родни, – добавила я, взглянув на небольшой холмик постельного белья в кроватке.

Тяжело дыша, она умолкла, но смогла кивнуть и даже слегка улыбнулась.

Затем дела очень ускорились: Лиззи и правда была быстрой. Я проверила ее пульс, затем шейку, и почувствовала, как мое сердце застучало в удвоенном темпе, когда рука коснулась того, что явно было крошечной ножкой на своем пути наружу. Может, я смогу достать вторую?

Я взглянула на Монику, оценивая ее силу и размер: жилистая, словно плеть, но недостаточно крупная. Лиззи же, наоборот, была размером с… ладно, Йен возможно, не преувеличивал, думая, что там могли быть близнецы.

И, несмотря на влажную духоту в хижине, волосы у меня на затылке зашевелились от бросающей в дрожь мысли, что детей все же могло быть двое.

«Нет, – твердо сказала я сама себе, – это не так, ты знаешь, что это не близнецы. И с одним проблем будет более чем достаточно».

– Нам, похоже, понадобится кто-нибудь из мужчин, чтобы помочь держать ее за плечи вертикально, - сказала я Монике. – Приведите одного из близнецов, пожалуйста.

– Обоих, – выдохнула Лиззи, когда Моника повернулась к двери.

– Одного будет…

– Обоих! Н-н-н-н-н-г-г-г-г-х-х-х…

– Обоих, – сказала я Монике, которая деловито кивнула.

С порывом холодного воздуха появились близнецы, на лицах которых застыли одинаковые румяные маски тревоги и волнения. Мне не пришлось им ничего говорить, потому что, словно пара железных опилок к магниту, они сразу же направились к Лиззи, которая с трудом села. Один из близнецов опустился позади нее на колени, и когда отпустила последняя схватка, принялся нежно разминать ей плечи. Его брат сел рядом, обхватив поддерживающей рукой то, что когда-то было ее талией, а другой рукой приглаживая назад со лба ее взмокшие от пота волосы.

Я попыталась укрыть ее плечи и выступающий живот одеялом, но она, разгоряченная и раздраженная, оттолкнула его: от кипящего котелка и пота от наших усилий в хижине было влажно и жарко. «Что ж, очевидно, близнецам несколько лучше знакома ее анатомия, чем мне», - подумала я и передала ватное одеяло тетушке Монике. В рождении ребенка не было места скромности.

С ножничками в руках я встала рядом с ней на колени и быстро надрезала промежность, ощутив на своей руке крохотную струйку крови. В обычных родах мне редко приходилось такое делать, но сейчас необходимо было пространство для манипуляций. Я прижала одну из чистых тряпочек к надрезу, но кровотечение было незначительным, а внутренние поверхности ее бедер уже и так были все в крови.

Это и правда была ножка. Мне были видны пальчики, длинные, как у лягушонка, и я автоматически взглянула на ноги Лиззи, крепко упертые в пол по обе стороны от меня. Нет, ее пальцы были короткими и компактными – значит, это от близнецов.

Сырой болотный запах околоплодных вод, пота и крови, словно туман поднимался от тела Лиззи, и по моим собственным бокам струился пот. Наощупь проникнув вверх, я пальцем захватила пяточку и вытянула ножку вниз, чувствуя, как в самом ребенке, в его плоти, пульсирует жизнь, хотя сам малыш не шевелился, беспомощный в захвате рождения.

Другая… мне нужна другая ножка. Торопливо ощупывая между схватками брюшную стенку, я снова скользнула рукой вдоль появившейся ножки внутрь и нашла малюсенькие выпуклости ягодиц. Быстро поменяв руки и закрыв глаза, нашла изгиб согнутого бедра. Чертов ад, похоже, что колено ребенка подтянуто прямо к подбородку… вот, среди хлюпающей жидкости нащупывалась податливая жесткость крошечных хрящевых косточек, натяжение мышцы… нашла пальчик, второй, обхватила другую лодыжку и когда спина Лиззи выгнулась, а ее нижняя часть приблизилась ко мне… сердито крикнула: «Держите ее! Обхватите ее!» – и вытянула вниз вторую ножку.

Тяжело дыша, хотя напряжение и не было физическим, я открыла глаза, и, отодвинувшись, села. Маленькие ножки один раз по-лягушачьи дернулись, а затем вытянулись, показавшись наружу во время следующей схватки.

– Еще разок, милая, – прошептала я, держа руку на напряженном бедре Лиззи. – Давай еще разок так же.

Лиззи достигла той точки, когда женщине уже все равно, выживет ли она, умрет ли, или разорвется на части: рычание из самых недр земли – и нижняя часть тельца малыша медленно выскользнула наружу. Закрученная вокруг животика пуповина пульсировала, словно жирный фиолетовый червь. Я не сводила с нее глаз, думая: «Слава Богу, слава Богу!», – а потом осознала, что тетушка Моника пристально вглядывается поверх моего плеча.

– Ist das яички? (Это яички? (нем.), прим. пер.) – спросила она, озадаченно указывая на гениталии ребенка.

Обеспокоенная пуповиной, я не тратила времени на то, чтобы посмотреть, но теперь взглянула вниз и улыбнулась.

– Нет. Ist eine Madchen (Это девочка (нем.), – прим. пер.), – сказала я. Половые органы малышки были отекшими, они и правда выглядели довольно похожими на экипировку маленького мальчика, потому что клитор выдавался из опухших половых губ, но это был не пенис.

– Что? Что такое? – спросил один из Бёрдсли, наклоняясь вниз, чтобы посмотреть.

– У фас есть маленький дефочка, – улыбаясь вверх, сказала ему тетушка Моника.

– Девочка? – ахнул другой Бёрдсли. – Лиззи, у нас дочка!

– Не заткнешься ли ты, на хрен?! – огрызнулась Лиззи. – Н-Н-Н-Н-Г-Г-Г-Г-Г!

Именно в этот момент проснулся маленький Родни, который, вытаращив глазенки и открыв ротик, резко сел. Тетушка Моника тут же поднялась и подхватила его из кроватки до того, как он начал кричать.

Сестренка Родни неохотно, по дюймам, проделывала свой путь в мир, подталкиваемая каждой схваткой. Я считала про себя: «Один гиппопотам, два гиппопотама…» После выхода пуповины до благополучного появления рта и первого вздоха у нас есть не более четырех минут, после чего мозг будет поврежден из-за недостатка кислорода. Но я не могла просто вытянуть девочку, боясь повредить ей шею и головку.

– Тужься, милая, – сказала я спокойным голосом, обеими руками обхватывая колени Лиззи. – Теперь изо всех сил.

«Тридцать четыре гиппопотама, тридцать пять…»

Все, что нам теперь было нужно – это чтобы из-под тазовой кости появился подбородок. Когда схватка завершилась, я спешно скользнула рукой вверх и нашла личико ребенка. Положив два пальца на верхнюю челюсть, я почувствовала, что начинается новая схватка и сжала зубы, ощутив, как сильно тазовые кости прижимают к черепу малышки мою руку, но не убрала ее, опасаясь потерять сцепление.

«Шестьдесят два гиппопотама…»

Схватка завершилась, и я потянула головку вниз, медленно, медленно, освобождая подбородок и выводя его за кромку таза…

«Восемьдесят девять гиппопотамов, девяносто гиппопотамов…»

Блестящий в свете огня ребенок свисал из тела Лиззи, синий и покрытый кровью. Он раскачивался между ее бедер, словно язык колокола – или тело висельника, но эту мысль я отбросила подальше...

– Не должны ли мы взять… – прошептала мне тетя Моника, прижимая к груди маленького Родни.

«Сто гиппопотамов…»

– Нет, – сказала я. – не трогайте это… ее. Пока не нужно.

Сила тяжести медленно помогала процессу рождения. Если потянуть, то можно повредить шею, а если головка застрянет…

«Сто десять гиппо… много их было, гиппопотамов», – подумала я, рассеянно представляя, как все их стадо шествует в долину, где они будут барахтаться в грязи, сла-а-а-авно…

– Давай, – сказала я, готовая прочистить ротик и носик, как только они появятся. Но Лиззи не стала дожидаться понуканий и с длинным глубоким вдохом и громким «поп!» родила головку полностью и сразу, и ребенок упал в мои руки, словно спелый фрукт.

ИЗ ДЫМЯЩЕГОСЯ КОТЕЛКА Я ЗАЧЕРПНУЛА еще немного кипятка в тазик для умывания и добавила из ведра холодной воды. Теплая жидкость ожгла мои руки, потому что кожа между пальцами потрескалась от долгой зимы и от постоянного использования для стерилизации разбавленного спирта. Я только что закончила зашивать и очищать Лиззи, и кровь с моих рук уплывала по воде темными завихрениями.

Позади меня аккуратно укутанная Лиззи лежала на кровати в рубашке одного из близнецов, потому что ее собственная сорочка еще не высохла. Она смеялась в эйфории рождения и от того, что выжила. Расположившиеся по обе стороны от нее близнецы хлопотали, шепча что-то с восхищением и облегчением. Один из них поправлял взмокшие от пота светлые волосы, другой – нежно целовал ее в шею.

– У тебя нет жара, любимая? – с ноткой беспокойства в голосе спросил один. Это заставило меня обернуться и взглянуть: Лиззи болела малярией, и хотя приступов не было уже довольно давно, но, может, стресс родов…

– Нет, – сказала Лиззи и поцеловала Джо или Кеззи в лоб. – Я просто раскраснелась от того, что счастлива.

Кеззи или Джо с обожанием улыбнулся ей, в то время как его брат с другой стороны принял на себя обязанность целовать Лиззи в шею.

Тетушка Моника кашлянула. Она обтерла младенца влажной тряпицей и несколькими мягкими, пропитанными ланолином клочками шерсти, которые я принесла, и теперь завернула малышку в одеялко. Родни уже давно заскучал от происходящего, и, засунув большой палец в рот, снова заснул на полу возле корзины с дровами.

– Твоя фода, Лиззи, – с легкой ноткой неодобрения в голосе сказала Моника. – Он там пудет холодный прародитель. Und die Kleine (И маленькую (нем.), – прим. пер.) он захотеть увидеть, и ты, но не столько сильно эти… – она наклонила голову в сторону кровати, одновременно скромно отводя взгляд от игривого трио. После рождения Родни мистер Вемисс и его зятья осторожно восстанавливали отношения, но дело лучше было не торопить.

Ее слова наэлектризовали близнецов, и они вскочили на ноги. Один нагнулся и подхватил маленького Родни, обращаясь с ним с любовной непринужденностью, другой кинулся к двери, чтобы привести мистера Вемисса, в волнении забытого на крыльце.

Его худое слегка голубоватое лицо просияло от облегчения, словно зажглось изнутри. Коротко взглянув на маленький сверток и нежно его похлопав, он сердечно и радостно улыбнулся Монике. Но все его внимание было сосредоточено на Лиззи – так же, как и ее обращено к нему.

– У тебя руки замерзли, па, - сказала она, немного хихикая, но схватилась покрепче, когда он попытался их убрать. – Нет, оставь, я достаточно горячая. Давай, садись рядом и скажи «добрый вечер» своей маленькой внучке, – ее голос звенел от застенчивой гордости, когда она протянула руку к тетушке Монике.

Моника осторожно опустила малышку на руки Лиззи и стояла, положив руку на плечо мистера Вемисса. На ее немолодом лице была нежность и что-то более глубокое, чем просто привязанность. Уже не в первый раз я была удивлена – и слегка озадачена своим удивлением – силой ее любви к этому хрупкому и тихому мужчине.

– Ох, – сказал мистер Вемисс, тронув пальцем щечку малышки. Мне было слышно, как та издавала тихие чмокающие звуки. Шокированная травмой рождения, она сначала не заинтересовалась грудью, но, определенно, начинала передумывать.

– Она проголодалась, – послышался шорох постельного белья, когда привычной рукой Лиззи прикладывала малышку к груди.

– Как ты назовешь ее, a leannan (любимая, дорогая, (гэльск.), – прим. пер.)? – спросил мистер Вемисс.

– Я как-то не думала о женских именах, – ответила Лиззи. – Она была такой большой, я была уверена, что это… оу! – Лиззи рассмеялась низким нежным звуком. – Я и забыла, какими голодными бывают новорожденные. Ух! Вот так, a chuisle (кровь моего сердца (гэльск.) – прим. пер.), да, так лучше…

Я потянулась к мешочку с шерстью, чтобы мягкими кусочками промаслить свои собственные истерзанные руки, и случайно увидела близнецов, которые бок о бок стояли в сторонке, устремив взгляд на Лиззи и свою дочь, и выражение лица каждого из них было точно таким же, как у тетушки Моники. Тот Бёрдсли, что держал Родни, не отводя глаз, наклонил голову и поцеловал круглую головку маленького мальчика.

Столько любви в таком маленьком месте. Мои глаза затуманились, и я отвернулась. Действительно, имеет ли это значение, насколько нетрадиционным был брак в основе этой странной семьи? «Что ж, это имело значение для Хирама Кромби», – подумала я. Лидер непреклонных иммигрантов-пресвитерианцев из Тюрсо, он бы, как минимум, пожелал закидать Лиззи, Джо и Кеззи камнями, причем вместе с греховными плодами их чресл.

Этого не случится, пока Джейми в Ридже. Но когда он уедет? Я медленно вычищала кровь из-под ногтей, надеясь, что Йен был прав относительно способностей Бёрдсли к секретности и – хитрости.

Отвлекшись на эти размышления, я не заметила тетушки Моники, которая тихонько подошла ко мне.

– Danke (Спасибо, (нем.), – прим. пер.), – тихо произнесла она, положив узловатую руку на мою.

– Gern geschehen (Не за что (нем.), – прим. пер.), – я положила свою ладонь поверх ее и нежно сжала. – Вы мне очень помогли, спасибо!

И хотя она улыбалась, морщинка беспокойства прорезала ее лоб.

– Не так уж и много. Но я бояться, ja? – она взглянула поверх плеча на кровать, затем снова на меня. – Что будет в следующий раз, а вы здесь нет? Вы же знаете, они не остановиться, – добавила она, незаметно для других образуя круг из большого и указательного пальцев, вставляя средний палец другой руки в это кольцо в совершенно явной иллюстрации того, что именно она имела в виду.

Рассмеявшись, я спешно изобразила приступ кашля, но заинтересованные стороны к счастью его проигнорировали, только мистер Вемисс взглянул поверх плеча с легким беспокойством.

– Вы будете здесь, – проговорила я, приходя в себя. Моника пришла в ужас.

– Я? Nein (Нет, (нем.), – прим. пер.), – сказала она, качая головой. – Das reicht nicht. Я… – она ткнула себя в сухощавую грудь, видя, что я не понимаю. – Я… меня недостаточно.

Я глубоко вздохнула, зная, что она права. И все же…

– Вам придется, – сказала я очень тихо.

Она моргнула, ее большие мудрые карие глаза были устремлены на меня. Затем, соглашаясь, медленно кивнула.

– Mein Gott, hilf mir (Мой Бог, помоги мне, (нем.), – прим.пер.), – сказала она.

СНОВА ЗАСНУТЬ Джейми не смог. Впрочем, в последние дни у него и так были с этим проблемы, и он частенько допоздна лежал без сна, наблюдая за слабеющим мерцанием потухающих в очаге угольков и обдумывая все предстоящее, или искал прозорливости в тенях стропил над головой. Даже если он легко засыпал, то часто просыпался позже – внезапно и в поту. Но он понимал, чем это вызвано, и знал, как с этим справиться.

Большинство его стратегий достижения сонного состояния включали Клэр: поговорить с ней, заняться любовью. Или просто смотреть на нее, спящую, разрешая себе постепенно красть сон от ее мирного тепла и находя успокоение в длинном крепком изгибе ее ключицы, в надрывающей сердце форме ее закрытых век.

Но, конечно, Клэр ушла.

Полчаса почитав розарий (розарий (лат, rosarium – венок из роз) – традиционные католические четки, а также молитва, читаемая по этим четкам, - прим.пер.), он понял, что в этом направлении уже сделал все необходимое или желательное ради Лиззи и ее грядущего ребенка. Читать розарий в качестве наказания – да, он видел в этом смысл, особенно если произносить его, стоя на коленях. Или ради успокоения разума, укрепления души, или чтобы найти вдохновение, проникнуть в суть священных текстов – да, тогда – тоже. Но не для просьб. Если бы он был Богом или даже Пресвятой Девой, которая известна своим терпением, то подумал бы, что весьма утомительно раз за разом выслушивать более десятка повторений «пожалуйста» по поводу чего бы то ни было. И, разумеется, нет смысла докучать тому, чьей помощи просишь.

А вот гэльские молитвы казались более подходящими для этой цели, поскольку они по сути сконцентрированы на конкретной просьбе или благословении, и более красивы – как ритмом, так и разнообразием. Если вы спросите его мнения, хотя, вряд ли кто-нибудь поинтересуется.

Moire gheal is Bhride;

Mar a rug Anna Moire,

Mar a rug Moire Criosda,

Mar a rug Eile Eoin Baistidh

Gun mhar-bhith dha dhi,

Cuidich i na ’h asaid,

Cuidich i a Bhride!

Mar a gheineadh Criosd am Moire

Comhliont air gach laimh,

Cobhair i a mise, mhoime,

An gein a thoir bho ’n chnaimh;

’S mar a chomhn thu Oigh an t-solais,

Gun or, gun odh, gun ni,

Comhn i ’s mor a th’ othrais,

Comhn i a Bhride!

Поднимаясь в гору, он шептал:

«Мария, Светлая Невеста,

Как Анна родила Марию,

Как Мария родила Христа,

Как Елисавет родила Иоанна Крестителя

Без порока в нем.

Помоги Ты и ей разрешиться от бремени.

Будь Ты в помощь ей, о, Невеста!

О, Мария, зачавшая Христа,

Совершенного во всем,

Моя Ты помощь, Мать-Кормилица,

Бога воплотившая в кости.

И как Ты помогла, Дева радости,

Без золота, без зерна, без волов,

Пошли помощь Твою и ей, велика ее боль, помоги ей, о, Невеста!»

Не в состоянии выносить удушливого заточения в хижине, Джейми вышел на улицу и в задумчивости побрел сквозь падающий снег через Ридж, ставя галочки в мысленном списке. Но дело было в том, что все приготовления закончились, оставалось только нагрузить лошадей и мулов. И даже не отдавая себе в этом отчета, он пошел вверх по тропе к хижине Бёрдсли. Снег уже прекратился, но над головой простиралось серое низкое небо, а холодная белизна спокойно лежала на деревьях, успокаивая порывы ветра.

«Прибежище», – подумал он. Хотя, конечно, Ридж им не был – во время войны не существовало безопасных мест. Но атмосфера горной ночи напомнила ему ощущение, которое бывает в церкви: великое мирное ожидание.

Нотр Дам в Париже… Святой Джайлз в Эдинбурге (Собор святого Джайлза (Гиля) – один из самых значительных соборов Эдинбурга, – прим. пер.). Крошечные каменные церквушки в Хайленде, куда он иногда заходил в те годы, когда скрывался – если считал это безопасным. Вспомнив их, Джейми перекрестился: гладкие камни, внутри зачастую ничего больше, кроме деревянного алтаря, и все же, такое облегчение войти, посидеть на полу, если не было скамеек. Просто посидеть, зная, что ты не один. Прибежище.

То ли мыслями о церквях, то ли о Клэр ему навеяло другое воспоминание – церковь, в которой они поженились, и от этих воспоминаний он улыбнулся. Нет, это не было мирным ожиданием. Джейми все еще ощущал, как под ребрами бухало его сердце в тот момент, когда он вошел внутрь, и вонь своего пота – от него несло, как от похотливого козла, а Джейми надеялся, что Клэр не заметит – и невозможность вздохнуть полной грудью. Он мог чувствовать ее руку в своей ладони – маленькие замерзшие пальчики, вцепившиеся в него для поддержки.

Прибежище. Тогда они были прибежищем друг для друга… Так оставалось и по сей день. «Кровь от крови моей», – небольшой порез зажил, но Джейми потер подушечку большого пальца, улыбаясь от того, как просто она произнесла эти слова.

Он вышел к хижине и увидел ожидавшего на крыльце Джозефа Вемисса, ссутулившегося и постукивающего одной ногой об другую, чтобы не замерзнуть. Джейми уже собрался было окликнуть Джозефа, когда дверь вдруг распахнулась, и один из близнецов Бёрдсли – Господи, они-то что внутри делают? – потянувшись, схватил своего тестя за руку, чуть не сбив того с ног в волнении.

Это было именно волнение, а не горе и не тревога – он ясно видел лицо парня в свете огня. Джейми выдохнул белый в темноте пар, только сейчас поняв, что задерживал дыхание. Значит, ребенок родился, и оба они – и дитя, и Лиззи – выжили.

Он расслабился, опираясь на дерево, и прикоснулся к четкам на своей шее.

– Moran taing (Спасибо (гэльск.), – прим. пер.), – тихо поблагодарил он – коротко, но от чистого сердца. В хижине кто-то подкинул дров в очаг: из трубы вылетел сноп искр, осветив снег красным и золотым, и шипя черным там, где падала зола.

«Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх» (Библия, Иов, 5:7, – прим. пер.). В тюрьме он много раз читал эту фразу из книги Иова, и не слишком ее понимал. Искры, улетающие вверх, как правило, никаких проблем не вызывали. Ну, если только на крыше не было очень сухой дранки. Вот те, что выстреливают из очага, могли поджечь дом. Если только автор имел в виду, что страдать – в природе человека, а так, похоже, и было, если принять во внимание его собственный опыт. Но тогда он делал сравнение неизбежным, говорящим, что искры всегда летят вверх. Однако каждый, кто хоть раз долго наблюдал за костром, мог сказать, что это не так.

Хотя, кто он был такой, чтобы критиковать логику Библии в тот момент, когда должен повторять хвалебные псалмы и благодарности? Джейми попытался вспомнить хотя бы один, но был слишком переполнен чувствами, чтобы вспомнить что-нибудь, кроме бессвязных кусочков и отрывков.

С некоторым потрясением он осознал, что абсолютно счастлив. Благополучное рождение ребенка, несомненно, было замечательно само по себе. Но это также означало, что Клэр успешно выполнила свою миссию, и теперь они были свободными. Они могут покинуть Ридж, зная, что сделали все необходимое для тех, кто остается.

Да, всегда печально покидать дом, но в данном случае можно было бы поспорить, сказав, что это дом оставил их, когда сгорел. Впрочем, возрастающее чувство предвосхищения уравновешивало его печаль. Свободные и в пути, Клэр рядом с ним, никаких каждодневных домашних обязанностей, не нужно улаживать мелкие дрязги, обеспечивать вдов и сирот… Ладно, без сомнения, это была недостойная мысль, и все же…

Война вообще была ужасной вещью, и грядущая станет такой же… Но это, определенно, будет волнительно, и кровь забурлила в нем от макушки до самых пяток.

– Moran taing, – сказал он снова, благодаря от чистого сердца.

Чуть погодя дверь хижины отворилась, пролив свет, и с корзинкой на сгибе руки вышла Клэр, натягивая капюшон плаща. Вслед ей слышались голоса, и в дверном проеме столпились люди. Она повернулась, чтобы помахать на прощанье, и Джейми услышал ее смех, звук которого вызвал дрожь удовольствия во всем его теле.

Дверь закрылась, и Клэр пошла вниз по тропе в серой мерцающей темноте. Джейми видел, что она чуть пошатывается от усталости, и, все же, было в ней что-то такое… Он подумал, что это могла быть та же самая эйфория, которая наполняла и его самого.

– Словно искры, что устремляются вверх, – пробормотал он себе под нос и, улыбаясь, вышел навстречу, чтобы поприветствовать ее.

Клэр не удивилась, но сразу же повернулась и пошла к нему – казалось, что она просто парит над снегом.

– Значит, все хорошо, – сказал Джейми, и, вздохнув, она вошла в его объятья, крепкая и теплая внутри холодных складок плаща, под полы которого Джейми проник руками, притягивая ее ближе под свою большую шерстяную накидку.

– Прошу, ты мне нужен, – прошептала она, вплотную приблизив свои губы к его рту. Не ответив, он поднял ее на руки – Боже, она была права, ее плащ вонял мертвечиной, неужели тот мужик, что продал одежку, использовал ее, чтобы таскать из леса потрошеных оленей? – и, крепко поцеловав, поставил на землю. Он повел ее вниз по склону, и пока они шли, легкие снежинки будто таяли под их ногами.

Показалось, что путь до сараюшки много времени не занял. По дороге они мало разговаривали, и Джейми даже не мог бы сказать, о чем именно. Единственное, что имело значение, – просто находиться рядом друг с другом.

Не сказать, что внутри тепло и уютно, но все же не было и холодно. «Радушно», – подумал он, чувствуя приятный теплый запах животных в темноте. Причудливый серый свет небес только чуть-чуть проникал внутрь, ровно настолько, что можно было различить согбенные фигуры лошадей и мулов, дремлющих в своих стойлах. Имелась там сухая солома, на которую можно было лечь – ну и пусть, что она старая и чуточку затхлая.

Было слишком холодно, чтобы раздеваться, но Джейми постелил свой плащ поверх соломы, уложил на него Клэр, а сам лег на нее. Оба дрожали, и когда целовались, их зубы стукались друг об друга. Прыснув от смеха, они отпрянули.

– Глупая затея, – сказала Клэр. – Я вижу свое и твое дыхание… Настолько холодно, что пар можно выпускать кольцами. Мы замерзнем напрочь.

– Нет, не замерзнем. Знаешь, каким способом индейцы добывают огонь?

– Что, трут сухим прутиком об…

– Точно, трение, – он задрал юбки: ее бедро было гладким и холодным под его рукой. – Но, как я понимаю, сухо не будет… Господи, Сассенах, чем это ты занималась? – своей ладонью он решительно стиснул ее, теплую, мягкую, сочащуюся, и от холодного прикосновения Клэр взвизгнула, достаточно громко, чтобы один из мулов испустил встревоженный хрип. Она извернулась, ровно настолько, чтобы Джейми успел убрать руку и быстро заместить кое-чем другим между ее ног. – Ты разбудишь весь сарай, – заметил он на выдохе. Господи, голова пошла кругом от обволакивающего проникновения в ее жар.

Клэр запустила свои холодные руки ему под рубашку и, проведя ими по телу, сильно ущипнула оба его соска, Джейми вскрикнул, а потом рассмеялся.

– Сделай так еще раз, – сказал он и, наклонившись, засунул свой язык в ее холодное ухо – только ради удовольствия снова услышать, как она завопит. Клэр извивалась и выгибала спину, но, как он заметил, не в попытке отвернуться. Джейми нежно прихватил мочку уха зубами и начал покусывать, медленно овладевая Клэр и посмеиваясь про себя от тех звуков, которые та издавала.

Слишком долго они занимались любовью молча.

Ее руки занимались его задницей: Джейми только отстегнул клапан своих бриджей и убрал с пути полы рубашки, но теперь Клэр подняла рубашку повыше, обеими руками крепко схватила ягодицы и, впившись ногтями, плотно прижала его к себе. Джейми понял, чего она хочет. Отпустив ухо, он поднялся на руках, и так крепко объезжал ее, что солома шуршала под ними, словно треск огня.

Он захотел прямо тут же кончить, излить себя и упасть на нее в теплой радостной дремоте, прижимая ее тело к своему и вдыхая запах ее волос. Но смутное чувство долга напомнило ему, что Клэр его об этом просила, ей это было нужно. Джейми не мог уйти и оставить ее неудовлетворенной.

Он закрыл глаза и замедлился, опускаясь на нее так, чтобы ее тело выгнулось и прижалось к нему целиком, ткань их одежд скомкалась между ними и шуршала. Одной рукой Джейми обхватил ее голую попку и, проскользнув пальцами в складку между ягодицами, просунул один чуть глубже. Клэр резко выдохнула. Ее бедра поднялись, пытаясь избежать проникновения, но он рассмеялся глубоким горловым смехом и не позволил ей. Палец раскачивался туда-сюда.

– Сделай так еще раз, – сказал он ей на ухо. – Повтори этот звук для меня.

Она издала даже лучший, Джейми такого ни разу не слышал, и задергалась под ним, дрожа и всхлипывая.

Он вытащил палец и легко и быстро провел рукой вдоль всех гладких и глубоких ее частей, чувствуя под пальцами собственный член, большой и скользкий, растягивающий ее...

Он и сам издал жуткий звук – словно умирающая корова. Но был слишком счастлив, чтобы стыдиться.

– Ты не слишком тихая, Сассенах, – прошептал Джейми чуть позже, вдыхая мускус и аромат новой жизни. – Но ты мне очень нравишься.

ГЛАВА 12

ДОСТАТОЧНО

Я ПРОЩАЛАСЬ, начав с кладовой над ручьем. Немного постояла внутри, слушая журчание воды в каменном русле и вдыхая холодный свежий запах этого места со сладковатым оттенком молока и масла. Выйдя наружу и повернув налево, я пошла вдоль старенького забора моего сада, на котором висели шуршащие измочаленные остатки тыквенной лозы. В нерешительности остановилась, потому что с того дня, как в саду умерли Мальва и ее ребенок, я туда даже не заходила, и, прислонившись к палисаду, взялась руками за два деревянных шеста, чтобы посмотреть между ними.

Я была рада, что не заглядывала туда раньше, потому что не вынесла бы его опустевшего зимнего вида: изодранные стебли, почерневшие и жесткие, ошметки гниющих на земле листьев. Сейчас сад являл собой зрелище, от которого в сердце садовника возникала острая печаль, но, правда, уже не отчаяние. Повсеместно пробивалась свежая зелень, украшенная крошечными цветочками – добрая весна возлагала гирлянды на кости зимы. Принимая во внимание, что половина растущей зелени были травой и бурьяном, к лету лес предъявит на сад свои права, поглотив слабенькие побеги капусты и лука. Эми разбила новый огородик возле старой хижины, потому что ни она, и никто другой из Риджа не пришел бы сюда.

Трава зашевелилась, и я увидела махонькую индиговую змейку, проскользнувшую по земле в поисках добычи. И хотя змей я не слишком-то люблю, вид живого существа меня утешил. Подняв глаза, я увидела пчел, которые, жужжа, сновали вокруг одного из старых ульев, все еще стоявшего в нижней части сада, и улыбнулась.

Напоследок я взглянула на то место, где когда-то была грядка с салатом: Мальва умерла именно там. В памяти всегда возникала растекающаяся кровь – воображаемое темное пятно, навечно пропитавшее землю посреди взбаламученных останков вырванного латука и увядших листьев. Но оно исчезло: ничто не отмечало то место, кроме тоненького колечка грибов, крошечные белые головки которых проклюнулись сквозь дикую траву.

– На остров Иннисфри хочу уйти, уйти скорей, – тихо произнесла я, – Там, над водою, хижину из прутьев я бы сплел, поставил улей, посадил бобы – и на своей поляне жил один, в гуденье пчел, – я замолчала на мгновенье и отвернулась, добавив шепотом, – Там мне спокойно будет: там с одежд рассвета тишина стекает каплями в траву. (стихотворение Уильяма Батлера Йейтса в переводе С. Сухарева, – прим. пер.).

Затем я быстро спустилась по тропе – специально осматривать руины дома, а тем более, белую свиноматку, не было необходимости, ведь я могла вспомнить их безо всякого труда. Что же до амбара и курятника – если вы видели один, то вы видели их все.

Возле хижины столпились лошади, мулы и люди, которые медленно и хаотично передвигались, готовясь к предстоящему отъезду. Вот только я еще не совсем была готова сказать «до свидания», и потому шагнула в лес, чтобы собраться с духом.

Утяжеленный подол моих юбок задевал длинную, мягкую пушистую траву, которая росла возле тропы. Нечто более плотное, чем трава слегка коснулось юбки и, взглянув вниз, я увидела Адсо. Я искала его большую часть вчерашнего дня. Было типично для него показаться в самую последнюю минуту.

– Так вот ты где, – осуждающе произнесла я. Он посмотрел на меня спокойными огромными селадонно-зелеными глазами и лизнул лапу. Поддавшись импульсу, я подхватила его на руки и прижала к себе, ощущая рукой вибрацию мурлыканья и мягкий густой мех серебристого живота.

С ним все будет в порядке, я знала это. Лес был его частным охотничьим угодьем, и Эми Хиггинс его любила; она пообещала, что у него всегда будет молоко и теплый уголок возле печки в плохую погоду. Я знала это.

– Что ж, ступай, – сказала я, опуская его на землю. Адсо немного постоял, медленно помахивая хвостом и подняв голову в поисках интересных запахов или пищи, шагнул в траву и исчез.

Скрестив руки, я очень медленно согнулась и затряслась в беззвучных неистовых рыданиях.

Я плакала, пока не начала задыхаться от боли в горле, затем, опустившись на траву, согнулась, словно высушенный лист. Слезы, которые я никак не могла остановить, капали на мои колени, будто первые крупные капли надвигающегося шторма. О, Господи. И это только начало.

Размазывая влагу, как будто пытаясь соскрести тоску, я с силой терла глаза. К моему лицу прикоснулась мягкая ткань, и, подняв глаза и всхлипывая, я увидела Джейми, который с носовым платком в руке опустился возле меня на колени.

– Мне жаль, – очень тихо проговорил он.

– Это не… не беспокойся, я… Он же просто кот, – сказала я, и новое тихое горе сжало грудь, словно обруч.

– Да, я знаю, – придвинувшись ближе, он прижал мою голову к своей груди и, вытирая слезы, обнял за плечи. – Но ты не можешь плакать по детям. Или из-за дома и твоего маленького сада. Или из-за бедной мертвой девушки и ее ребенка. А вот если ты плачешь по твоему котику, то понимаешь, что сможешь остановиться.

– Откуда ты это знаешь? – мой голос звучал глухо, но обруч вокруг груди был уже как будто не таким тугим.

Он издал тихий печальный звук.

– Потому что я тоже не могу плакать обо всем этом, Сассенах. А кота у меня нет.

Всхлипнув, я в последний раз вытерла лицо и высморкалась, после чего отдала ему платок, который Джейми тут же запихнул в свой спорран, даже не поморщившись.

«Господи, – говорил он, – пусть меня будет достаточно». С тех пор, как я услышала ту молитву, она засела в моем сердце, словно стрела, но я думала, что Джейми просит помощи в том, что предстоит сделать. Только он говорил совсем не об этом. И от понимания того, что именно он имел в виду, мое сердце раскололось на две части.

Я обхватила его лицо ладонями, и мне так хотелось, чтобы у меня был его дар – способность высказать то, что лежит на сердце, да так, чтобы он понял. Но я не умела.

– Джейми, – сказала я, наконец. – Ох, Джейми. Ты… мое всё. Всегда.

Спустя час мы покинули Ридж.

ГЛАВА 13

СМЯТЕНИЕ

ЙЕН УЛЕГСЯ, УСТРОИВ под головой в качестве подушки мешок с рисом. Жестковато, но когда он поворачивал голову, ему нравилось шуршание маленьких зернышек и их легкий крахмальный запах. Ролло зарылся мордой под плед и, фыркая, пробрался поближе к хозяину, уютно устроив у него нос подмышкой. Ласково потрепав пса за ушами, Йен снова улегся на спину и стал смотреть на звезды.

В фиолетово-черном небе виднелись крупные блестящие звезды и тоненький, словно срезанный ноготь, серп луны. Йен выискивал над головой созвездия. Ему стало интересно, видны ли эти же звезды в Шотландии? Дома, в Хайленде, он не слишком-то он обращал на них внимание, а в Эдинбурге звезд почти не видно из-за чада угольных печей.

По другую сторону затухающего костра, согревая друг друга, лежали его тетя и дядя, так плотно прижавшись, что выглядели как единое целое. Он увидел, как одеяла пошевелились и замерли, дернулись снова, а затем – выжидательная неподвижность. Послышался шепот, слишком тихий, чтобы разобрать слова, но смысл его был предельно ясен.

Йен размеренно задышал, хоть и чуть громче обычного. Через миг осторожные движения возобновились. Дядю Джейми одурачить сложно, но бывают моменты, когда мужчина рад быть обманутым.

Рука Йена мягко легла на голову собаки, Ролло вздохнул, его огромное теплое тело расслабилось и отяжелело под боком у хозяина. Если бы не пес, он никогда не смог бы спать в лесу. Его сон никогда не был крепким или долгим, но, во всяком случае, иногда он мог уступить потребности организма, веря, что любые шаги Ролло услышит задолго до него.

– Ты в достаточной безопасности, – сказал ему дядя Джейми в первую же ночь их пути.

Нервничая, Йен был не в состоянии быстро заснуть, даже с головой Ролло на своей груди, и поэтому, поднявшись, сел у костра, тыкая палками в угли, пока чистые и яркие языки пламени не взвились в ночи.

Он прекрасно сознавал, что отлично виден любому, кто следил бы за ним, но с этим ничего не поделаешь. И если уж у него на груди нарисована мишень, подсветка никакой роли не играла.

Бдительный Ролло, улегшийся возле разгорающегося огня, вдруг поднял большую голову, но лишь повернул ее в сторону слабого звука из темноты. Значит, кто-то свой, и Йен не встревожился и не удивился, когда из леса вышел дядя, ходивший облегчиться, и уселся рядом с ним.

– Он не хочет твоей смерти, ты же знаешь, – без предисловий сказал дядя Джейми. – Ты в достаточной безопасности.

– Я не знаю, хочу ли я быть в безопасности, – брякнул Йен, а дядя лишь кивнул, поглядев на него озадаченно, но без удивления.

Он знал, что имеет в виду дядя: Арчи Баг не желал смерти Йена, потому что это положило бы конец чувству вины парня, а соответственно, и его страданиям. Йен заглянул тогда в те ветхие с пожелтевшими белками и красными прожилками глаза, слезящиеся от холода и горя, и увидел в них то, что заставило его похолодеть до глубины души. Нет, Арч Баг не убьет его – пока нет.

Дядя пристально смотрел в огонь, отсвет которого теплился на широком лице, и при виде этого Йен ощутил одновременно и успокоение, и панику.

«Неужели тебе самому это не приходило в голову?» – мучительно думал он, но вслух этого не произнес. «Арч Баг сказал, что заберет то, что я люблю. И вот ты сидишь рядом со мной, видимый, словно на блюдечке».

Когда эта мысль появилась впервые, он отбросил ее, ведь старый Арч обязан дяде Джейми, который многое сделал для Багов. А Баг был человеком, признающим долги, – хотя, может быть, скорее готовый требовать их с других. Без сомнения, Баг уважал его дядю и как мужчину. На какое-то время Йен успокоился.

Но другие мысли пришли к нему, жуткие, словно многоножки, выползавшие бессонными ночами с тех пор, как он убил Мурдину Баг.

Арч был стариком. Крепким, как закаленное в огне копье, и вдвое опаснее, но стариком. Он сражался при Шерифмуире – ему должно быть около восьмидесяти. Желание мести может на время поддержать его жизнь, но всякая плоть приходит к концу. Арч вполне может посчитать, что у него нет времени дожидаться, пока Йен обретет то, что стóит забрать. Если он собирается осуществить свою угрозу, то вскоре будет вынужден действовать.

С другой стороны костра Йену были слышны едва различимые шорохи и копошение, и он сглотнул: во рту пересохло. Старый Арч может попытаться схватить его тетю, потому что, безусловно, Йен любит и ее. А убить Клэр гораздо легче, чем дядю Джейми. Но нет… Арч, может, и сдвинулся умом от горя и ярости, но он не безумец: тронуть тетушку Клэр, не убив в то же самое время дядю Джейми, – сродни самоубийству.

А может старику плевать? От этой мысли по животу снова пробежались маленькие холодные лапки.

Йен знал, что должен их покинуть. Он и собирался… И все еще не передумал. Подождать, пока они уснут, встать и незаметно ускользнуть. Тогда они будут вне опасности.

Но сердце подвело его в ту первую ночь. Там, у огня, он пытался собрать все свое мужество и уйти, однако дядя словно предугадал это, когда, выйдя из леса, просидел рядом, молча составляя ему компанию, пока Йен не почувствовал, что в состоянии снова лечь.

«Завтра», – подумал он. В конце концов, с похорон жены от Арчи Бага не было ни слуху ни духу. Старый и одинокий – может, он умер.

Был еще один момент: если Йен уйдет, не сказав ни слова, то дядя Джейми отправится его искать. Он ясно дал понять, что парень в любом случае вернется в Шотландию – добровольно или завязанным в мешке. И, несмотря на свои мысли, Йен усмехнулся, отчего Ролло негромко заворчал, когда от беззвучного смеха под ним шевельнулась грудь.

Он практически не думал о Шотландии и о том, что может там его ждать.

С другой стороны костра внезапно донесся резкий вздох, за которым последовали два напряженных выдоха, настолько знакомых, что у Йена мгновенно и ярко возникло физическое воспоминание о действиях, такие вздохи вызывавших. И, возможно, поэтому ему вдруг подумалось: «А, может, в Шотландии я найду себе жену?»

Не получится. Как он может? Способен ли Баг последовать за ним так далеко? «Может быть, он уже умер», – опять подумал он и немного сдвинулся. Ролло зарычал, но, распознав намерение Йена, сполз с него и свернулся калачиком чуть поодаль.

Там, рядом с ним будет его семья. В окружении Мюрреев, несомненно, и он, и его жена будут в безопасности. Это здесь, среди густых горных лесов, просто было таиться и подкрадываться, но в Хайленде, где глаз остёр у каждого и никто не пройдет незамеченным, будет гораздо сложнее.

Он не знал, как именно отреагирует мать, увидев его, но когда попривыкнет, возможно, она найдет девушку, которая не слишком его испугается.

Послышался звук всасываемого воздуха и почти стон, который издавал его дядя – он всегда так реагировал, когда она приникала губами к его соску. В хижине, в отсветах углей из очага Йен пару раз видел, как она это делала: глаза закрыты, мимолетный влажный блеск зубов, и с обнаженных плеч облаком света и тени соскальзывают волосы.

Соблазнившись, он положил руку на свой член. У Йена имелась частная коллекция образов, которые бережно хранились для этой цели, и немалое число – с участием его кузины, хотя он немного стыдился этого. Ведь она была женой Роджера Мака. Но однажды он и сам думал, что должен будет жениться на ней, и, хотя был в ужасе от этой перспективы (ему было всего семнадцать, а она значительно старше), мысль иметь ее в своей постели придавала ему храбрости.

Несколько дней он глаз с нее не спускал, и когда она пошла купаться, под тонким муслином сорочки разглядел крепкую круглую попку и темную тень рыжих волос внизу, и представил себе, с каким трепетом он увидит это ночью, когда она ляжет и раздвинет для него ноги.

Что он творит! Не подобает думать о Брианне вот так, лежа в дюжине футов от ее отца!

Он поморщился и, зажмурившись, замедлил руку, пока не подобрал другого образа из частного архива. Не ведьму – только не сегодня! Воспоминание о ней возбуждало в нем огромное желание, часто болезненное, но с оттенком чувства беспомощности. Мальва… Нет, он боялся вызывать ее образ, поскольку часто думал, что ее дух все еще недалеко.

Маленькая Мэри. Точно, она. Рука Йена снова вошла в ритм, и он вздохнул, с облегчением убегая к маленьким розовым грудкам и ободряющей улыбке первой девушки, с которой переспал.

Спустя несколько мгновений, паря на краю сна, в котором маленькая светловолосая девушка была его женой, Йен сонно подумал: «Да, возможно, он уже мертв».

Ролло издал глубокий протестующий звук, и перевернулся лапами кверху.

ГЛАВА 14

ДЕЛИКАТНЫЕ ВОПРОСЫ

Лондон

Ноябрь 1776

«СУЩЕСТВУЕТ МНОГО ПРЕИМУЩЕСТВ в том, что становишься старше», – думал лорд Джон. Мудрость, сложившиеся перспективы, положение в обществе, чувство удовлетворения от успехов и не зря потраченного времени, богатство любви друзей и близких... И тот факт, что ему не нужно прижиматься спиной к стене, разговаривая с лордом Джоржем Жерменом... Несмотря на то, что и зеркало, и его камердинер заверяли, что он всё ещё выглядит презентабельно, лорд Джон был, по меньшей мере, на двадцать лет старше, чем объекты пристрастий госсекретаря, предпочитающего нежнощеких юнцов.

Секретарь, жестом руки пригласивший его войти, как раз подходил под это описание, если добавить к его образу длинные темные ресницы и мягкие надутые губки. Грей только мельком взглянул на него – его собственные вкусы были более брутальные.

Было уже довольно поздно – будучи в курсе привычек Жермена, Грей прождал до часа пополудни, – но на хозяине все еще отражались следы долгой ночи. Глаза с глубокими синюшными мешками вокруг, напоминающие яйца всмятку, обозревали Грея без выраженного энтузиазма. Тем не менее, Жермен сделал попытку соблюсти правила приличия, предложив Грею присесть и отправив секретаря с телячьими глазами принести им бренди и выпечку.

Грей редко позволял себе спиртное до времени вечернего чаепития (5 часов вечера – прим. перев.) и сейчас хотел сохранить свежую голову, поэтому он только слегка пригубил бренди, который, однако, оказался весьма приличным на вкус. Жермен погрузил в бокал свой знаменитый саквилльский нос, выдающийся вперед и своей остротой подобный ножу для вскрытия конвертов, и, сделав глубокий выдох, выпил до дна, а потом налил ещё. Как оказалось, жидкость обладала восстанавливающим эффектом, так как он, оторвавшись от второго бокала, выглядел уже несколько счастливее, чем был, и, наконец, осведомился, как дела у Грея.

– Очень хорошо, благодарю вас, – ответствовал Джон любезно. – Я недавно вернулся из Америки и привез вам несколько писем от общих знакомых.

– О, правда? – Жермен немного просветлел. – Очень любезно с вашей стороны, Грей. Путешествие прошло удачно?

– Вполне сносно, – на самом деле плавание было скверным: по пути через Атлантику они прошли сквозь штормовой фронт, болтающий корабль и сбивающий его с курса на протяжении нескольких дней до такой степени, что Грей уже страстно пожелал, чтобы корабль затонул, просто чтобы положить конец всему этому. Но сейчас он не хотел тратить время на праздные разговоры.

– У меня произошла весьма примечательная встреча, как раз перед отъездом из колонии Северная Каролина, – сказал он, рассудив, что Жермен уже достаточно сосредоточен, чтобы слышать его. – Позвольте рассказать вам о ней.

Жермен был тщеславен и мелочен, он до тонкостей овладел искусством политической неопределенности, но при желании брался за решение какой-либо проблемы, особенно если мог извлечь из данной ситуации выгоду для себя. Упоминание Северо-западных территорий превосходно привлекло его внимание.

– Вы больше не говорили с этим Бичемом? – третий бокал бренди стоял возле локтя Жермена, полупустой.

– Нет. Он передал своё сообщение, но дальнейший разговор был нецелесообразен, так как стало ясно, что он не имеет полномочий действовать по своему усмотрению. Если бы Бичем намеревался раскрыть имена своих руководителей, он бы так и сделал.

Жермен поднял свой бокал, но пить не торопился, просто крутил его в руке, словно это был дополнительный стимул для размышления: простой, не ограненный бокал, перемазанный отпечатками пальцев Жермена и потеками от его губ.

– Этот человек ваш знакомый? Почему он искал именно вас?

«Хмм… он не глупец», – подумал Грей.

– Я столкнулся с ним много лет назад, – ответил он спокойно. – Во время моей работы с полковником Боулзом.

Ничто на свете не заставило бы Грея раскрыть Жермену истинную правду о Перси: он был – ну, и до сих пор остается – сводным братом ему и Хэлу, и только счастливая случайность вкупе с собственной решимостью Грея предотвратили грандиозный скандал во время предполагаемой смерти Перси. Некоторые скандалы затихают со временем, но не этот.

При упоминании Боулза, который много лет возглавлял Черный Кабинет Англии, Жермен сверкнул глазами из-под выщипанных бровей.

– Шпион? – в его голосе слышалось легкое пренебрежение: шпионаж был плебейским занятием, – настоящий джентльмен не прикоснулся бы к такому голыми руками.

– Вероятно, какое-то время. Видимо, после, он преуспел в жизни, – Грей поднял свой бокал, сделав большой глоток, – всё-таки бренди был очень хорош – затем поставил его и встал, чтобы откланяться. Он был осторожен в попытке подстегнуть Жермена. Лучше оставить дело, в зоне его внимания, и положиться на то, что личные интересы госсекретаря заставят его заняться этим.

Грей оставил Жермена, развалившемся в кресле и задумчиво созерцающим пустой бокал, потом взял свой плащ у пухлогубого секретаря, чья рука будто ненароком коснулась его.

ЗАВЕРНУВШИСЬ В ПЛАЩ И ПЛОТНЕЕ натягивая шляпу, чтобы защититься от порывов ветра, Грей размышлял. Не то, чтобы он предпочел положиться на непредсказуемое чувство ответственности Жермена. Несомненно, Жермен был Государственным Секретарем Америки, но это дело касалось не только Америки. Было ещё два других Государственных Секретаря в Кабинете лорда Норта (Фредерик Норт – 12-й премьер-министр Великобритании с 1770 по 1782 год, недальновидная политика которого во время Американской войны за независимость стоила Британии потери заокеанских колоний – прим. перев.) – один – Северного Департамента, контролирующего Европу, а второй – Южного Департамента, охватывающего весь остальной мир. Он предпочел бы вовсе не иметь дело с лордом Жерменом. Однако и протокол, и политика препятствовали, чтобы, следуя первому порыву, пойти напрямую к лорду Норту. Он даст Жермену день форы, а потом обратится к Госсекретарю Южного департамента Томасу Тинну, виконту Уэймута, с возмутительным предложением мистера Бичема. В обязанности Южного Госсекретаря входило взаимодействие с католическими странами Европы, а, значит, Франция была в сфере его интересов.

Если оба этих человека решили бы заняться данным вопросом, это точно обратило бы на себя внимание лорда Норта, и Норт – или кто-то из его министров – пришел бы к Грею.

Шторм надвигался вверх по Темзе. Грей видел клубящуюся черную тучу, кипящую так, будто она собирается обрушить всю свою ярость прямо на Палаты Парламента.

– Немного грома и молний им не помешали бы, – пробормотал он раздраженно и окликнул кеб, когда первые тяжелые капли начали падать на землю.

К тому времени, как он прибыл в «Общество любителей бифштекса», дождь лил как из ведра. И он практически промок, хотя сделал всего три шага от края тротуара до входной двери.

Мистер Бодли, пожилой управляющий, встретил его так, будто Грей приходил сюда только вчера, а не каких-то восемнадцать месяцев назад.

– Сегодня вечером подают черепаший суп с хересом, милорд, – доложил он Грею, делая знак помощнику, чтобы тот забрал у него мокрую шляпу и плащ. – Очень согревающее блюдо для желудка. Изволите затем отведать отменную баранью котлету с молодой картошечкой?

– То, что нужно, мистер Бодли, – ответил Грей с улыбкой. Он занял свое место в столовой, умиротворенный ее пылающим камином и свежими белыми скатертями на столах. Чуть отклонившись назад, он позволил мистеру Бодли подоткнуть салфетку под подбородком и заметил новое дополнение в декорировании помещения.

– Кто это? – спросил он изумленно. На картине, расположенной на видном месте противоположной стены, был изображен величественный индеец, украшенный страусиными перьями и расшитыми драпировками. Он выглядел слишком странно среди нескольких степенных портретов выдающихся, но, в основном, уже покойных личностей.

– О, так это же мистер Брант, – сказал мистер Бодли с легким упреком в голосе. – Мистер Джозеф Брант. (Таенданегеа, в крещении Джозеф Брант – вождь племени могавк, офицер английской армии, отличившийся во время Войны за независимость США. Встречался с известнейшими людьми своего времени, включая короля Георга III и Джорджа Вашингтона. Получил печальную известность в связи с беспощадным уничтожением американских поселенцев во время Войны за независимость США, в частности во время резни в Черри-Вэли – прим. перев.) В прошлом году мистер Питт привел его сюда отобедать, когда тот был в Лондоне.

– Брант?

Мистер Бодли удивленно поднял брови. Как и большинство жителей Лондона, он полагал, что каждый, кто бывал в Америке просто обязан знать там всех.

– Насколько мне известно, он – вождь племени могавков, – сказал управляющий, тщательно выговаривая слово «могавк». – Он нанес визит королю, представляете!

– В самом деле, – пробормотал Грей. Ему стало любопытно, кого больше впечатлил этот визит: короля или индейца.

Мистер Бодли удалился вероятно, чтобы принести суп, но спустя несколько мгновений вернулся и положил на скатерть, прямо перед Греем письмо.

– Это прислали для вас через секретариат, сэр.

– О? Спасибо, мистер Бодли, – Грей взял конверт, сразу распознав почерк сына, и внутри у него слегка екнуло. Почему Вилли не захотел отправить это письмо через бабушку или Хэла?

Его разум сразу же подсказал логичный ответ: «Видимо для него слишком рискованно, если они прочитают письмо». И, взяв нож для рыбы, он с соответствующим трепетом вскрыл конверт.

Дело в Ричардсоне? Хэлу не нравился этот человек, и он не одобрял работу Уильяма на него, хотя ничего конкретного против предъявить не мог. Возможно, ему следовало быть осторожнее, направляя Уильяма по этому пути, так как он хорошо знал этот грязный мир разведки. Тем не менее, необходимо было, чтобы Вилли убрался из Северной Каролины прежде, чем столкнется лицом к лицу либо с Джейми Фрейзером, либо, с так называемым, Перси Бичемом.

«Ты вынужден отпустить сына, позволить ему сделать собственный выбор в этом мире, чего бы тебе это ни стоило», – Хэл говорил ему это несколько раз. «Три, если быть точным, – подумал он с улыбкой, – всякий раз, когда один из мальчиков Хэла получал патент на звание».

Он осторожно раскрыл письмо, будто оно могло взорваться. Оно было аккуратно написано, что он посчитал дурным знаком – Вилли писал разборчиво, но обычно с неизменными помарками.

«Лорду Джону Грею

Общество любителей английского бифштекса

От лейтенанта Уильяма лорда Элсмира

7 сентября, 1776

Лонг-Айленд

Королевская колония Нью-Йорка

Дорогой отец, мне нужно рассказать Вам об одном деликатном деле».

«От такой фразы у любого родителя кровь застынет в жилах», – подумал Грей. Вилли нашел себе женщину с ребенком? Проиграл значительное состояние в азартные игры? Подцепил венерическую болезнь? Кого-то вызвал на дуэль? Или вызвали его? Может, он обнаружил что-то опасное в ходе разведки для генерала Хау? Прежде чем вернуться к чтению письма, он потянулся за вином и сделал глоток для профилактики. Но, несмотря на это, ничто не могло подготовить его к следующему предложению:

«Я состою в любовной связи с леди Доротеей».

Грей поперхнулся, забрызгав вином руку, но отмахнулся от официанта, поспешившего к нему с полотенцем. Он просто вытер руку о штаны, спешно просматривая страницу до конца.

«Мы оба некоторое время чувствовали растущее влечение друг к другу, но я не спешил делать какие-либо заявления, зная, что мне вскоре придется отплыть в Америку. Но мы внезапно остались наедине в саду на балу у леди Бельведер, за неделю до моего отъезда, и красота этого места, романтика вечера и опьяняющая близость леди взяли верх над моей рассудительностью».

– О, Иисус, – громко сказал лорд Джон. – Ради Бога, скажи мне, что ты не лишил её девственности под кустом!

Он уловил заинтересованные взгляды за соседним столом и, коротко кашлянув, вернулся к письму.

«Мне стыдно признаться, но чувства захватили меня до такой степени, что я не решаюсь изложить их последствия на бумаге. Я попросил прощения, хотя, разумеется, невозможно найти должного оправдания такому бесчестному поведению. Леди Доротея великодушно простила меня и слишком настойчиво убеждала меня не идти к её отцу, что я намеревался сделать поначалу».

«Очень благоразумно с твоей стороны, Дотти», – пробормотал Грей, слишком хорошо представляя реакцию своего брата на подобное откровение. Он мог только надеяться, что поступок, из-за которого Вилли заливается краской стыда, был не столь непоправимым…

«Я намеревался попросить тебя замолвить за меня словечко перед дядей Хэлом в следующем году, когда я вернусь домой и смогу официально попросить руки Доротеи. Однако я только что узнал, что она получила предложение от виконта Максвелла, и что дядя Хэл серьезно рассматривает его. Как бы там ни было, я бы никогда не стал порочить честь леди, но при данных обстоятельствах ясно, что она не может выйти замуж за Максвелла».

«Ты хочешь сказать, как только Максвелл обнаружит, что она не девственница, – мрачно подумал Грей, – то на утро после брачной ночи сразу же устремится к Хэлу, чтобы рассказать ему об этом». Он интенсивно потер рукой лицо и продолжил.

«Словами невозможно передать, как я раскаиваюсь о своем поступке, отец, и я никак не могу просить прощения, которого я не заслуживаю, за то, что так безумно огорчаю тебя. Не ради меня, но ради неё я умоляю тебя поговорить с герцогом. Я надеюсь, что его можно убедить принять моё сватовство, и он позволит нам обручиться без необходимости тех откровений, которые могут причинить страдания леди. Ваш покорный мот и повеса, Уильям».

Грей откинулся назад и закрыл глаза. Первый шок постепенно отступал, и разум попытался взять проблему под контроль.

Это было возможно решить. Препятствий для женитьбы Уильяма и Дотти не будет. Хотя номинально они являлись двоюродными братом и сестрой, кровной связи между ними не было. Уильям был его сыном во всех смыслах, но, что было значимо, не по крови. И хотя Максвелл был молод, богат и очень подходил, Уильям сам был графом по праву и наследником титула баронета Дансени, далеким от бедности.

Нет, с этим было всё в порядке. И Минни Уильям очень нравился. Хэл и мальчики... ну, при условии, что они не будут в курсе поступка Уильяма, они должны согласиться. С другой стороны, если кто-нибудь из них потом узнает правду, Уильям сможет счастливо избежать того, что его высекут хлыстом для лошадей и переломают ему все кости. Так же, как и Грею.

Хэл, конечно, очень удивится – кузен с кузиной хорошо проводили время вместе, когда Вилли бывал в Лондоне, но Уильям никогда не говорил о Дотти таким образом, который свидетельствовал бы…

Он взял письмо и перечитал его снова. И снова. Положил письмо на стол и, прищурившись, внимательно смотрел на него несколько минут в раздумье.

– Будь я проклят, если поверю в это, – сказал он, наконец, вслух. – Какого черта ты творишь, Вилли?

Он скомкал письмо, извинившись кивком головы, взял подсвечник с ближайшего стола и поджег послание. Официант, заметив это, тотчас подал маленькое фарфоровое блюдце, в которое Грей сложил горящую бумагу, и они вместе следили за тем, как письмена превращаются в пепел.

– Ваш суп, милорд, – сказал мистер Бодли и, осторожно развеяв дым пожарища салфеткой, поставил перед Греем тарелку, испускающую пар.

ТАК КАК УИЛЬЯМ БЫЛ ВНЕ досягаемости, очевидно, что нужно было пойти и встретиться лицом к лицу с соучастником его преступления – каким бы оно ни было. Чем больше он об этом думал, тем больше убеждался: что бы ни связывало Уильяма, девятого графа Элсмира, и леди Доротею Жаклин Бенедикту Грей, это не имело ничего общего ни с любовью, ни с виной за проявленную страсть.

Но как бы ему поговорить с Дотти, чтобы не растревожить ни одного из ее родителей? Он не мог слоняться по улице, пока Хэл и Минни не уйдут куда-нибудь, в надежде, что они оставят Дотти дома одну. Даже, если ему удалось бы застать её дома и поговорить с ней наедине, слуги обязательно обмолвятся, что он сделал это, и Хэл, обладающий повышенной бдительностью в отношении дочери, как огромный мастиф – в отношении своей любимой косточки, непременно захотел бы узнать причину.

Он отклонил предложение швейцара поймать ему экипаж и пошел пешком обратно, к дому матери, обдумывая способы и средства. Он мог пригласить Дотти поужинать с ним… но было бы очень странно при таком приглашении не иметь при этом в виду и Минни. То же самое с приглашением в театр или оперу – он часто сопровождал женщин, потому что Хэл не мог усидеть на месте достаточно долго, чтобы вынести целую оперу, и считал большинство пьес нудным трепом.

Путь лорда Джона пролегал через Ковент-Гарден (район в центре Лондона, на центральной площади которого располагался фруктовый и овощной рынок. Постепенно и рынок, и окружающая его территория получили дурную славу по мере открытия таверн, театров, кофеен и борделей. К XVIII веку это место стало известным «кварталом красных фонарей», привлекавшим лучших проституток. - прим. перев), и ему приходилось проворно уворачиваться от брызг воды, которую выплескивали из ведер прямо на булыжную мостовую после смывания склизких капустных листьев и гнилых яблок с фермерских прилавков. Летом увядшие растения покрывали мостовую. На рассвете свежесрезанные цветы привозили на телегах из сел, и они наполняли площадь ароматом и свежестью. Осенью запах загнивающих раздавленных фруктов, разлагающегося мяса и разбитых овощей становился свидетельством смены караула в Ковент-Гардене.

В течение дня продавцы зазывали покупателей, торговались, устраивали генеральные сражения друг с другом, отбивались от воров и карманников, для того чтобы на ночь глядя отправиться проматывать половину своей прибыли в таверны на улицы Тависток и Бриджес. С приближением вечера Гарден заполоняли шлюхи.

Завидев парочку таких девиц, пришедших пораньше, в надежде найти клиентов среди собирающихся домой торговцев, он моментально отвлекся от семейных неурядиц и мысленно вернулся к более ранним событиям этого дня.

Въезд на Бриджес-стрит проходил прямо перед ним. Он мог видеть благородный дом, стоящий в дальнем конце улицы, с изящной осмотрительностью расположенный немного в глубине. Это была идея: шлюхи очень много знали, и могли разузнать ещё больше при соответствующем стимуле. У него возникло искушение пойти и вызвать Несси прямо сейчас, хотя бы ради удовольствия насладиться её компанией. Но нет – пока нет.

Ему нужно было выяснить, что уже было известно о Перси Бичеме в более официальных кругах прежде, чем он выпустит собственных гончих в погоню за этим кроликом. И прежде, чем он увидит Хэла.

Было уже поздно для официальных визитов. Тем не менее, он отправил запрос о встрече, и утром планировал посетить Черный Кабинет.

ГЛАВА 15

ЧЕРНЫЙ КАБИНЕТ

ГРЕЙ РАЗМЫШЛЯЛ, ЧТО ЗА возвышенная душа изначально окрестила кабинет «Черным», и действительно ли данное определение можно считать романтичным. Возможно, в прежние времена шпионы были обречены на темную каморку без окон под лестницей Уайтхолла (Уайтхолльский дворец был основной резиденцией английских королей в Лондоне с 1530 до 1698 года, в который он сгорел. На момент пожара во дворце насчитывалось свыше полутора тысяч помещений, что делало его самым большим во всей Европе, если не в мире. Здесь Генрих VIII праздновал свои свадьбы с Анной Болейн и Джейн Сеймур. От дворца берёт название улица Уайтхолл - прим. пер.), и название носило чисто описательный характер. Нынче «Черный Кабинет» указывал скорее на род занятий, нежели на конкретное место.

(«Чёрный кабинет» – орган, занимающийся перлюстрацией и дешифрованием корреспонденции, и помещение, служащее для этих целей, обычно тайная комната в почтовом отделении. Название берет начало от соответствующей французской службы (фр. Cabinet Noir). Первый "Черный кабинет" основан, по одной версии, при короле Анри IV в 1590 г., по другой - при кардинале Ришелье в 1628 г. В Америке «Чёрный кабинет» (комната), также известная как MI-8 (англ. Military Intelligence) или Бюро шифров, была первой в США организацией мирного времени, занимающейся криптографией. «Чёрная комната» была предвестником образования Агентства национальной безопасности – прим. пер.)

Во всех европейских столицах и даже многих городах поменьше были свои «Черные Кабинеты» – центры, где корреспонденция либо перехватывалась шпионами на пути ее следования, либо просто изымалась из дипломатических пакетов, досматривалась, с переменным успехом расшифровывалась, а затем отправлялась тому конкретному лицу или ведомству, которое нуждалось в добытой таким образом информации. Английский "Черный Кабинет", в те времена, когда в нем трудился Грей, состоял из четырех джентльменов, не считая клерков и мальчишек-курьеров. В настоящее время людей стало больше, и они располагались во всевозможных каморках и закутках зданий на Пэлл-Мэлл (Пэлл-Мэлл – центральная улица Сент-Джеймсского квартала в Вестминстере. В расположенных на ней особняках проводили заседания почти все главные клубы английских джентльменов – прим. пер.), но главный центр всех операций по-прежнему находился в Букингемском дворце.

Не в тех прекрасно обустроенных помещениях, которые предназначались для королевской семьи или их секретарей, горничных, экономок, дворецких или другой старшей прислуги, но все же – в самих дворцовых стенах.

Грей миновал стражника у задних ворот, кивнув головой – он надел свой мундир подполковника, чтобы проще было войти - и спустился по обшарпанному плохо освещенному коридору, чей запах старой мастики для пола и дух вареной капусты и подгоревшего пирога к чаю вызвал у него приятный трепет ностальгии. Третья дверь слева была приоткрыта, и он вошел без стука.

Его ждали. Артур Норрингтон поприветствовал его, не вставая, и указал ему на стул.

С Норрингтоном они были давно знакомы, хотя не являлись особыми друзьями, и Лорд Джон нашел утешительным то, что этот мужчина, казалось, нисколько не изменился за годы, прошедшие с момента их последней встречи. Артур был крупным мягким человеком, чьи большие, слегка навыкате глаза и толстые губы придавали ему вид свежевыловленного палтуса на льду: величественный и чуть укоризненный.

– Я ценю вашу помощь, Артур, – сказал Грей и, присев, положил на угол стола маленький сверток. – Небольшой знак признательности, – добавил он, махнув в его сторону рукой.

Норрингтон приподнял тонкую бровь и, взяв сверток, тут же вскрыл его цепкими жадными пальцами.

– О! – воскликнул он с неподдельным восторгом. Аккуратно поворачивая крошечную фигурку из слоновой кости в своих больших мягких руках, он заворожено поднес ее к лицу, чтобы получше рассмотреть детали. – Цудзи?

Грей пожал плечами, довольный произведенным эффектом. Сам он ровным счетом ничего не знал о нэцкэ, зато был знаком с человеком, который разбирался в китайских и японских поделках из слоновой кости. Его поразило изящество и мастерство исполнения маленькой вещицы, изображавшей полуголую женщину, занимающуюся любовью в весьма гуттаперчевой позе с тучным обнаженным джентльменом, волосы которого были собраны на затылке в пучок.

– Боюсь, что ее происхождение не установить, – проговорил он извиняющимся тоном, но Норрингтон отмахнулся от этого, не сводя глаз с новоявленного сокровища. Спустя мгновение он радостно вздохнул и спрятал вещицу во внутренний карман сюртука.

– Благодарю вас, милорд, – сказал он. – Что касается предмета вашего интереса, то боюсь, что у нас крайне мало сведений относительно таинственного мистера Бичема, – он кивнул на стол, где лежала потертая кожаная папка. Грей видел, что внутри находится что-то объемное – не бумаги. Папка была пробита и через отверстие пропущена короткая бечевка, которая удерживала предмет внутри.

– Вы меня удивляете, мистер Норрингтон, – произнес он учтиво и потянулся к папке. – Что ж, дайте взглянуть, что у вас тут есть, и возможно...

Норрингтон надавил подушечками пальцев на папку и на секунду нахмурился, пытаясь создать впечатление, что официальные секреты могут быть переданы далеко не всякому. Грей улыбнулся ему.

– Бросьте, Артур, – сказал он. – Если хотите узнать, что мне известно о нашем загадочном мистере Бичеме, а я уверен – хотите, то вы покажете мне все, что у вас на него есть – до последней буквы.

Норрингтон немного расслабился, позволяя пальцам соскользнуть прочь, хотя и продолжая демонстрировать нежелание. Выгнув бровь, Грей подхватил кожаную папку и открыл ее. Объемный предмет оказался маленькой холщовой сумкой. Помимо нее внутри было лишь несколько листков бумаги. Грей вздохнул.

– Скудные данные, Артур, – произнес он с упреком. – Существуют целые сугробы бумаг с участием Бичема, как и перекрестные ссылки с этим именем. Конечно, он не был активен в последние годы, но кто-то должен был проверить.

– Мы так и сделали, – ответил Норрингтон, и странная нотка в его голосе заставила Грея резко поднять взгляд. – Старина Крэббот вспомнил имя, и мы проверили. Папки исчезли.

Кожа на плечах Грея сжалась, будто по ней ударили плетью.

– Это странно, – сдержанно сказал он. Ну, тогда... – он склонил голову к папке, хотя было достаточно мгновения, чтобы успокоить скачущие мысли и увидеть то, на что он смотрел. Не успели его глаза сосредоточиться на странице, как выхватили из текста имя «Фрейзер», отчего сердце едва не остановилось.

Однако, не Джейми Фрейзер. Он медленно перевел дыхание, перевернул страницу, прочел следующую, вернулся назад. Всего четыре письма, и только одно расшифровано полностью. Впрочем, другое – начато: на полях чьи-то робкие заметки. Его губы сжались: он был хорошим дешифратором в свое время, но отсутствовал в строю слишком долго, чтобы иметь понятие о распространенных современных идиомах, используемых французами, не говоря уже о характерных терминах, которые может применять конкретный шпион. И эти письма писали, по меньшей мере, две разные руки, – это уж точно.

– Я просмотрел их, – сказал Норрингтон, и Грей, подняв взгляд, обнаружил, что выпуклые светло-карие глаза Артура устремлены на него с выражением жабы, рассматривающей сочную муху. – Я еще не расшифровывал их как положено, но имею общее представление, о чем там говорится.

Ладно, он уже принял решение, что это должно быть сделано, и пришел сюда готовый все рассказать Артуру, который из всех его прежних контактов «Черного кабинета» был наиболее благоразумным.

– Бичем – он же Персиваль Уэйнрайт, – напрямик сказал он, удивляясь, пока произносил это, почему он хранил в секрете настоящее имя Персиваля. – Он – британский подданный, служил офицером в армии, был арестован по обвинению в содомии, но не судим. Считалось, что он умер в Ньюгейте в ожидании суда, но... – он разгладил письма и закрыл папку, – очевидно, что нет.

Пухлые губы Артура округлились в беззвучном «О».

Грей на секунду задался вопросом: не стоило ли остановиться на этом? Но нет. Артур был настойчив, как такса, роющая барсучью нору, и если он отыщет остальное самостоятельно, он тут же заподозрит Грея в сокрытии многого другого.

– Кроме того, он мой сводный брат, – Грей выдал это настолько обыденно, насколько было возможно, и положил папку на стол Артура. – Я встретился с ним в Северной Каролине.

Рот Артура скривился на миг. Он сразу же привел лицо в порядок, моргнув.

– Ясно, – сказал он. – Ну, тогда... Понятно.

– Да, – сухо проговорил Грей. – Видите, почему именно я должен знать содержание этих писем, – он указал кивком на папку, – как можно скорее.

Поджав губы, Артур кивнул и уселся, беря письма в руки. Если уж решил быть серьезным - шутки в сторону.

– Большинство из того, что мне удалось расшифровать, кажется, касается дел, связанных с флотом, – сказал он. – Контакты в Вест Индии, грузы к доставке, обычная контрабанда, хотя и в достаточно крупных масштабах. Одно упоминание банкира из Эдинбурга: я не смог установить точную связь с ним. Но в трех письмах встречается одно и то же имя, которое не шифруется – это вы, конечно же, заметили.

Грей не пытался отрицать этого.

– Кто-то во Франции очень хочет разыскать человека по имени Клодель Фрейзер, – продолжил Артур и приподнял одну бровь. – Есть идеи, кто это?

– Нет, – ответил Грей, хотя, разумеется, у него мелькнула догадка. – Есть мысли, кто хочет его найти... или зачем?

Норрингтон покачал головой.

– Зачем – не ясно, – откровенно сказал он. – Что же до того, кто – думаю, это может быть французский дворянин.

Он снова открыл папку и осторожно достал из прикрепленного к ней маленького мешочка две сургучных печати: одну почти наполовину сломанную, другую – почти целую. На обеих была изображена ласточка на фоне восходящего солнца.

– Не нашел никого, кто опознал бы это, – сказал Норрингтон, аккуратно касаясь одной из печатей коротким толстым пальцем. – Вы, случайно, не знаете?

– Нет, – ответил Грей. В его горле внезапно пересохло. – Но вы можете проверить некоего барона Амандина. Уэйнрайт назвал мне это имя... в качестве его личных связей.

– Амандин? – Норрингтон выглядел озадаченным. – Никогда о нем не слышал.

– Никто не слышал. – Грей вздохнул и поднялся на ноги. – Я начинаю сомневаться, что он существует.

ДЕРЖА ПУТЬ В ДОМ ХЭЛА, он все еще задавался вопросом: существовал ли барон Амандин или же нет. Если да, он мог быть всего лишь ширмой, скрывающей интересы кого-то более значительного. Если нет... Вопросы становились более запутанными и в то же время простыми в решении: поскольку не было другого способа узнать, кто за этим стоит, то Перси Уэйнрайт был единственным путем к разгадке.

Ни в одном из писем Норрингтона не упоминалась Северо-Западная территория, не содержалось ни одного намека на предложение, которое сделал ему Перси. Это и неудивительно: было бы крайне опасно излагать подобную информацию на бумаге, хотя он, конечно, знал шпионов, делавших подобные вещи раньше. Если Амандин существует и непосредственно вовлечен, то, по всей видимости, он благоразумен и осторожен.

Ладно, в любом случае он должен рассказать Хэлу о Перси. Возможно, он что-нибудь знает относительно Амандина или сможет узнать: у Хэла много друзей во Франции.

Размышления о предмете разговора с Хэлом внезапно напомнили ему о письме Уильяма, о котором он почти забыл за утренними интригами. Грей резко втянул воздух через нос при мысли о нем. Нет. Он не будет говорить об этом брату, пока не получит шанса побеседовать с Дотти один на один. Возможно, он ухитрится перекинуться с ней пару слов наедине, условившись встретиться позже.

Однако, когда Грей прибыл в Аргус-Хаус, Дотти не оказалось дома.

– Она на одном из музыкальных вечеров мисс Брайрли, – сообщила ему его невестка Минни, когда он вежливо осведомился, как поживает его племянница и крестница. – Дотти сейчас нарасхват. Но ей будет жаль, что вы с ней разминулись, – сияя, она привстала на цыпочки и поцеловала его. – Приятно снова видеть тебя, Джон.

– И мне тебя, Минни, – искренне ответил он. – Хэл дома?

Она многозначительно закатила глаза к потолку.

– Он дома всю неделю со своей подагрой. Еще неделя, и я подсыплю яду ему в суп.

– А, – это подкрепило его решение не говорить с Хэлом о письме Уильяма. Хэл и в добром здравии был настоящим ужасом как для закаленных солдат, так и для прожженных политиков. Хэл в плохом самочувствии... Очевидно, именно поэтому Дотти имела благоразумие удалиться.

Ну, в любом случае, не было причин полагать, что его новости улучшат настроение Хэла. Он с должной осторожностью толкнул дверь в его кабинет: брат был известен тем, что, будучи раздраженным, кидался вещами - а ничто не раздражало его больше, чем недомогание.

Как оказалось, Хэл спал, развалившись в кресле перед очагом, его забинтованная нога лежала на табурете. Дух какого-то резкого и едкого лекарства витал в воздухе, перекрывая запахи горящей древесины, расплавленного жира и черствого хлеба. Тарелка остывшего супа стояла на подносе сбоку от Хэла нетронутой. «Возможно, Минни озвучила свою угрозу», – подумал Грей с улыбкой. За исключением его самого и их матери, Минни была, пожалуй, единственным человеком в мире, который никогда не боялся Хэла.

Он тихо присел, размышляя, следует ли будить брата. Хэл выглядел больным и утомленным, более худощавым, чем обычно, а ведь он всегда был поджарым. Элегантности ему было не занимать, даже облаченному в бриджи и льняную рубаху, с голыми ногами и с плечами, укутанными в потрепанную шаль, но черты его лица красноречиво свидетельствовали о жизни, проведенной в сражениях.

Сердце Грея сжалось от внезапной нежности, и он задумался, стоит ли, в конце концов, беспокоить Хэла своими новостями. Но он не мог рисковать, чтобы его застало врасплох известие о несвоевременном воскресении Перси: брата надо было предупрдить.

Прежде чем он принял окончательное решение, глаза Хэла вдруг открылись. Они были ясными и внимательными, такими же светло-синими, как и у самого Грея, без следа сонливости и рассеянности.

– Ты вернулся, – сказал Хэл и тепло улыбнулся. – Плесни мне бренди.

– Минни говорит, у тебя подагра, – отозвался Грей, взглянув на ногу Хэла. – Неужели доктора не говорили тебе, что ты не должен употреблять крепкие напитки при подагре?

Тем не менее, он встал.

– Говорили, – ответил Хэл, выпрямляясь в кресле и морщась, когда движение отдалось в его ноге. – Но по тебе видно, что ты собираешься рассказать мне что-то, для чего мне потребуется выпивка. Принеси лучше графин.

ПОГОДА ЗАМЕТНО УХУДШИЛАСЬ, когда несколько часов спустя Грей покинул Аргус-Хаус, отклонив приглашение Минни остаться на ужин. В воздухе чувствовался осенний холодок, поднялся порывистый ветер, а соль практически ощущалась на вкус – остатки морского тумана плыли в сторону берега. Отличная ночь, чтобы оставаться дома.

Минни извинялась за то, что не могла предложить свою карету, потому как Дотти уехала на ней в свой вечерний салон. Он заверил ее, что пешая прогулка для него – то, что нужно – помогает думать. Так бы оно и было, но сосредоточиться не давал свистящий ветер, хлопающий полами мундира и норовящий унести его шляпу. И Грей уже начал сожалеть о карете, когда вдруг увидел тот самый экипаж, запряженный укрытыми от ветра лошадьми. В ожидании он стоял в проезде у одного из больших домов возле улицы Александра Гейт.

Грей свернул к воротам и, услышав оклик: «дядя Джон!», посмотрел в сторону дома, где тут же увидел свою племянницу - Дотти, надвигавшуюся на него, в буквальном смысле, как корабль – на всех парусах. На ней было шелковое сливового оттенка платье-мантуа и бледно-розовая накидка, которые угрожающе развевались дующим ей в спину ветром. На самом деле Дотти неслась к нему с такой скоростью, что он был вынужден подхватить ее на руки, чтобы остановить ее дальнейший полет.

– Ты девственница? – сходу спросил он.

Ее глаза расширились, и без малейшего промедления, рывком высвободив одну руку, она влепила ему пощечину.

– Что? – воскликнула она.

– Мои извинения. Вышло немного грубо, не так ли? – взглянув на ожидавший ее экипаж и смотрящего строго вперед кучера, которому он крикнул ждать, Грей взял ее за руку и повернул в сторону парка.

– Куда мы идем?

– Просто немного прогуляемся. У меня к тебе несколько вопросов, и они таковы, что, смею заверить, ни ты, ни я не захотим, чтоб нас подслушали.

Ее глаза расширились еще больше, но спорить она не стала: лишь придержала рукой свою стильную маленькую шляпку и пошла вместе с ним в вихре своих пенящихся от ветра юбок.

Погода и случайные прохожие не давали ему возможности задать хоть один из имеющихся у него вопросов до тех пор, пока они не вошли в парк и не оказались на более-менее безлюдной дорожке, ведущей через небольшой сад, где вечнозеленые кусты и деревья были подстрижены в виде причудливых фигур.

Ветер неожиданно стих, хотя небо потемнело. Дотти остановилась, скрывшись за фигурой льва и сказала:

– Дядя Джон. Что это за ерунду вы несете?

Дотти, как и ее мать, была подобна осени – с волосами цвета спелой пшеницы и вечно румяными щечками оттенка нежного шиповника. Но те черты, что придавали лицу Минни миловидность и нежную привлекательность, у Дотти наложились на унаследованные от Хэла изящные контуры и дополнились его темными ресницами, благодаря чему ее красота была крайне опасна.

Эта опасность преобладала во взгляде, что она обратила на своего дядю, и он подумал, что действительно, если Вилли ей очарован, пожалуй, это не удивительно. ЕСЛИ он очарован.

– Я получил письмо от Уильяма, намекающее на то, что он, если не фактически домогался тебя, то повел себя неподобающим для джентльмена образом. Это правда?

Ее рот открылся от неподдельного ужаса.

– ЧТО он вам сказал?

Итак, одной проблемой меньше. Она скорее всего еще девственница, и ему не придется отправлять Уильяма в Китай, чтобы уберечь от ее братьев.

– Как я и сказал, это был лишь намек. Он не посвятил меня в детали. Давай, пойдем, пока мы совсем не замерзли, – он взял ее под руку и повел вверх по той дорожке, что вела к небольшой часовне. Здесь они укрылись в вестибюле, в который выходило лишь витражное окно с изображением Святой Барбары, несущей на блюде свои отрезанные груди. То, что Грей отвлекся на изучение этого возвышенного образа, позволило Дотти улучить момент, чтобы поправить свой растрепанный ветром наряд и решить, что она ему скажет.

– Что ж, – начала она, обернувшись к нему со вздернутым подбородком, - это правда, что мы... ну, что я позволила ему себя поцеловать.

– О? Где? Я имею в виду... – поспешно добавил он, заметив в ее глазах мгновенный шок, и ему стало интересно, откуда бы совершенно неопытной молодой леди знать, что ее можно поцеловать и в других местах, помимо губ или ручек, – географически в каком месте?

Румянец на ее щеках стал ярче, потому что она, столь же хорошо, как и он, осознала, что сейчас выдала, но встретила его взгляд прямо.

– В саду у леди Уиндермир. Мы оба пришли к ней на музыкальный вечер, и ужин еще не был готов, так что Уильям пригласил меня немного прогуляться, и... и я пошла. Был такой прекрасный вечер, – добавила она простодушно.

– Да, он также это отметил. Раньше я не осознавал опьяняющего эффекта хорошей погоды.

Она взглянула на него слегка враждебно.

– Ну, как бы то ни было, мы влюблены! Хоть это он вам сказал?

– Да, сказал, – ответил Грей. – Он как раз и начал с заявления на этот счет, прежде чем пуститься в постыдные откровения относительно твоей добродетели.

Ее глаза округлились.

– Он... что, конкретно, он вам сказал? – воскликнула она.

– Достаточно, чтобы, как он надеялся, убедить меня сразу пойти к твоему отцу и обосновать ему целесообразность просьбы Уильяма взять тебя в жены.

– О! – услышав это, она глубоко вздохнула как будто с облегчением, и ненадолго отвела взгляд. – Ладно. Значит вы собираетесь это сделать? – спросила она, снова обратив к нему свои большие голубые глаза. – Или вы уже? – добавила она с надеждой.

– Нет, я еще не говорил твоему отцу о письме Уильяма. Для начала я решил, что лучше сперва поговорить с тобой и посмотреть, в такой же мере ты разделяешь чувства Уильяма, как он полагает.

Она моргнула, а затем одарила его одной из своих ослепительных улыбок.

– Дядя Джон, это так великодушно с вашей стороны. Многих мужчин нисколько не заботило бы женское мнение в данной ситуации, но вы всегда такой чуткий. Мама не устает превозносить вашу доброту.

– Не переусердствуй, Дотти, – сказал он сдержанно. – Так ты говоришь, что готова выйти замуж за Уильяма?

– Готова? – воскликнула она. – Да я хочу этого больше всего на свете!

Он смотрел на нее долго и пристально, отчего кровь резко прилила к ее шее и щекам. И она тоже не отводила от него глаз.

– О, да? – произнес он, позволив тому скептицизму, что он ощущал, полностью проявиться в интонации. - Почему?

Она дважды очень быстро моргнула.

– Почему?

– Почему? – терпеливо повторил он. – Я имею в виду, что же такого в характере или внешности Уильяма, – поясняя, добавил Грей, поскольку молодые женщины не особо разбирались в людях, – так привлекает тебя, чтобы желать брака с ним? И к тому же, весьма поспешного брака.

Он уже готов был поверить, что в одном из них, или сразу в обоих развивается влечение - но к чему такая спешка? Даже если Уильям боялся решения Хэла о принятии предложения виконта Максвелла, сама-то Дотти наверняка не могла всерьез думать, что любящий отец заставит ее выйти замуж за того, за кого она не хочет.

– Ну, конечно же, мы любим друг друга! – произнесла она. Хотя, для такого, вроде как страстного признания, в ее голосе прозвучала довольно неопределенная нотка. – Что же касается его... его характера... как же, дядя, вы же его родной отец, вы, безусловно, не можете пребывать в неведении относительно его... его... ума! – с триумфом выдала она это слово, – его доброты, его благодушия... – набирала обороты Дотти, – ... его кротости...

Теперь настала очередь Лорда Джона заморгать. Без сомнения, Уильям был и умный, и благодушный, и достаточно добрый, но “кроткий” абсолютно не то определение, которое сразу пришло бы на ум в отношении него. Более того, пролом в обшивке столовой его матери, в который Уильям нечаянно выбросил собеседника во время чаепития, до сих пор не отремонтировали, и этот образ в памяти Грея был очень свеж. Вероятно, в компании Дотти Вилли вел себя более осмотрительно, но все же...

– Он самый что ни на есть образец джентльмена! – уже, закусив удила, шпарила она с энтузиазмом. – А его внешность... ну, конечно же, он вызывает восхищение у каждой женщины, которую я знаю! Такой высокий, такого импозантного вида...

С холодной беспристрастностью он отметил, что, хотя она и перечислила несколько примечательных особенностей Уильяма, но ни слова не сказала о его глазах. Ведь кроме роста, который нельзя было не заметить, вероятно, самой поразительной его чертой являлись глаза: бездонные, ярко-голубые, их разрез был совершенно необычной формы – кошачий. В действительности, это были глаза Джейми Фрейзера, отчего Джон чувствовал, как его сердце сжимается всякий раз, когда Вилли смотрит на него с определенным выражением.

Какой эффект его глаза производят на молодых женщин, Вилли отлично знал и откровенно этим пользовался. Посмотри он тогда в глаза самой Дотти своим вожделенным взглядом - она бы замерла на месте – неважно, любила она его или нет. И это трогательное объяснение упоения в саду... после музыкального вечера, или во время бала, или у леди Бельведер, либо у леди Уиндермир...

Он настолько был поглощен своими мыслями, что не сразу заметил, что она перестала говорить.

– Приношу свои извинения, – весьма почтительно произнес он. – И благодарю тебя за восхваление характера Уильяма, это не может не согревать отцовское сердце. Но, тем не менее... что за срочность в заключении брака? Вне всяких сомнений, Уильям будет отправлен домой через год-другой.

– Его же могут убить! – сказала она, и тут в ее голосе послышался неожиданный отзвук настоящего страха, настолько реального, что его внимание обострилось. Прикоснувшись рукой к горлу, она заметно сглотнула.

– Я этого не вынесу, – проговорила она внезапно ослабшим голосом. – Если его убьют, и у нас никогда... никогда не будет шанса... – она подняла на него свои блестящие от волнения глаза и с мольбой коснулась его руки. – Я вынуждена, – сказала она. – На самом деле, дядя Джон. Я должна, и не могу ждать. Я хочу поехать в Америку и выйти замуж.

У него челюсть отвисла. Желание выйти замуж – одно дело, но ЭТО!..

– Ты же не всерьез, – проговорил он. – Ты же не думаешь, что твои родители... в частности, твой отец, когда-нибудь одобрят подобное.

– Он одобрил бы, – возразила она. – Если вы должным образом изложили бы ему данный вопрос. Ведь он ценит ваше мнение превыше всего, – продолжала она убедительно, немного стиснув его руку. – И вы, как никто другой, должны понимать какой ужас я испытываю при мысли, что что-то может... случиться с Уильямом прежде, чем я снова его увижу.

Действительно, подумал он, единственным доводом, что перевешивал в ее пользу, было чувство опустошения в его собственном сердце, вызванное лишь одним упоминанием возможной смерти Уильяма. Да, он может быть убит. Как и любой человек во время войны, а особенно солдат. Это являлось одним из рисков, что ты принимал (и по совести он не мог воспрепятствовать Уильяму принять этот риск), хотя при одной мысли о Уильяме, разорванном на куски пушечным ядром, или лежащем с простреленной головой, или умирающем в мучениях от дизентерии...

Лорд Джон сглотнул – во рту пересохло, и он с трудом запихнул эти малодушные образы назад - в свой закрытый внутренний чулан, в котором обычно и держал их под замком.

Он глубоко и протяжно вздохнул.

– Доротея, – твердо произнес он. – Я выясню, что ты задумала.

Она долго и продолжительно глядела на него, как будто оценивая шансы. Уголок ее рта медленно приподнялся, а глаза сузились, и он увидел ответ на ее лице, так же ясно, как если бы она произнесла его вслух:

«Нет! Я так не думаю!»

Однако, это выражение на ее лице лишь промелькнуло, а затем вновь проявилось негодование, смешанное с мольбой.

– Дядя Джон! Как вы смеете обвинять меня и Уильяма, своего собственного сына!.. в том, в том... а в чем, собственно, вы нас обвиняете?

– Понятия не имею, – признался он.

– Что ж, хорошо! Вы поговорите с папой, ради нас? Ради меня? Пожалуйста? Сегодня?

Дотти была прирожденной кокеткой: пока она говорила, то наклонилась к нему так, чтобы он почувствовал аромат фиалок в ее волосах, при этом пальчиками очаровательно теребила лацканы его мундира.

– Не могу, – сказал он, пытаясь высвободиться. – Только не сейчас. Из-за меня он уже испытал сегодня ужасное потрясение, еще одно может его прикончить.

– Тогда завтра, – уговаривала она.

– Дотти, – он взял ее ладони в свои, и был весьма тронут, обнаружив, что они холодные и дрожат. Она на полном серьезе говорила об этом, или, по крайней мере, о чем-то другом.

– Дотти, – повторил он более мягко. – Даже если твой отец согласится отправить тебя в Америку для заключения брака, а я не думаю, что к этому его может принудить что-то менее неотложное, чем твоя беременность, то отплыть до апреля все равно нет никакой возможности. Поэтому не вижу необходимости загонять Хэла в могилу раньше времени, рассказывая ему об этом, пусть хотя бы оправится от теперешнего недомогания.

Она выглядела недовольной, но была вынуждена признать убедительность его доводов.

– Кроме того, – продолжил он, отпуская ее руки, – тебе известно, что в зимнее время компания прекращается. Боевые действия скоро приостановят, и Уильям будет в относительной безопасности. Поводов для беспокойства нет.

«За исключением несчастных случаев, дизентерии, лихорадки, заражения крови, несварения желудка, потасовок в тавернах, и более десятка других вариантов опасных для жизни», – добавил он про себя.

– Но... – начала было она, и остановилась, вздохнув. – Да, полагаю, вы правы. Но... вы ведь поговорите с папой в ближайшее время, не так ли, дядя Джон?

Он тоже вздохнул, но тем не менее улыбнулся.

– Поговорю, если это действительно то, чего ты хочешь, – тут порыв ветра налетел на часовню и витраж с изображением Святой Барбары задрожал в своей свинцовой раме. Внезапно начавшийся дождь застучал по шиферу на крыше, и он поплотнее завернулся в плащ.

– Подожди здесь, – сказал он племяннице. – Я скажу кучеру подъехать к дорожке.

Пока он шагал против ветра, одной рукой придерживая шляпу, чтобы та не улетела, ему с тревогой вспомнились собственные слова, сказанные ей: «не думаю, что к этому его может принудить что-то менее неотложное, чем твоя беременность».

Она не стала бы. Или стала бы? «Нет», – уверял он себя. Беременеть от одного, чтобы затем убеждать отца позволить ей выйти замуж за другого? Очень сомнительно. Хэл выдал бы ее замуж за виновного, даже прежде, чем она успела бы рот открыть. Разве что, конечно, она не выбрала кого-то невозможного для данного дела: женатого человека, например, или... но это же вздор! Как бы отреагировал Уильям, явись она в Америку, беременная от другого мужчины?

Нет. Даже Брианна Фрейзер МакКензи – до ужаса прагматичная женщина изо всех, кого он когда-либо знал – не сделала бы ничего подобного. При мысли о величавой миссис МакКензи он слегка улыбнулся, вспоминая ее попытку шантажом женить его на себе, будучи беременной от кого-то, но определенно не от него. И он постоянно задавался вопросом – а на самом деле был ли этот ребенок от ее мужа? Возможно, она бы смогла. Но не Дотти.

Определенно – нет.

ГЛАВА 16

НЕВООРУЖЕННЫЙ КОНФЛИКТ

Инвернесс, Шотландия

Октябрь 1980

СТАРАЯ ВЫСОКАЯ ЦЕРКОВЬ Святого Стефана (Высокая церковь (англ. Highchurch) – направление в протестантизме, стремящееся к сохранению дореформационного традиционного богослужения – прим. пер.) безмятежно стояла на берегу реки Несс. Выветренные камни ее погоста свидетельствовали о благочестивом умиротворении. Роджер осознавал это спокойствие, но не ощущал его сам.

Кровь все еще пульсировала в висках и, несмотря на прохладный день, воротник рубашки от усилий стал влажным. Он шел от парковки на Хай-стрит и, казалось, просто за секунды пожирал расстояние – каждым яростным шагом. Она назвала его трусом, о Боже. Она обозвала его еще много как, но уязвило именно это - и она это знала.

Схватка началась вчера после ужина, когда Бри, поставив заскорузлую кастрюлю в старую каменную раковину и сделав глубокий вдох, повернулась к нему и сообщила, что прошла собеседование на работу на Северо-Шотландской гидроэлектростанции.

– Работу? – глупо переспросил он.

– Работу, – повторила она, сощурившись.

Он чуть было не сказал: «Но у тебя есть работа», успев заменить это на довольно мягкое, как ему казалось: «Зачем?»

Неспособная к тихой дипломатии, она вперила в него пристальный взгляд и сказала:

– Потому что одному из нас нужно работать, и если ты не собираешься этим заняться, то, значит, должна я.

– Что ты понимаешь под «нужно работать»? – спросил он. Проклятье, она права, он – трус, потому что чертовски хорошо знал, что она имеет в виду. – Нам пока хватает денег.

– Пока, – согласилась она. – На год или два. Может больше, если будем аккуратны. И ты считаешь, мы должны просто сидеть на задницах, пока деньги утекают? А что потом? Потом начнешь думать, чем нужно заняться?

– Я уже думал, – процедил он сквозь зубы. По правде говоря, он ничем другим в эти месяцы и не занимался. Была еще книга, конечно. Он записал все песни, которые перенес в памяти из восемнадцатого века, и снабдил их комментариями. Однако это едва ли было работой, и не принесло бы много денег. Но большую часть времени он размышлял.

– Да? И я тоже.

Она развернулась к нему спиной и открыла в раковине заглушку, словно вытекающей водой хотела смыть все, что Роджер мог сказать в ответ. А может быть просто отвлеклась, чтобы постараться взять себя в руки. Вода сбежала, и Бри повернулась снова.

– Послушай, – начала она, стараясь говорить рассудительно. – Я не могу больше ждать. Не могу оставаться вне игры годами, а потом в любое время заскочить обратно. Прошел почти год с того времени, когда у меня была последняя работа консультантом, я не могу больше ждать.

– Ты никогда не говорила, что собираешься вернуться на постоянную работу.

Когда с Мэнди было все в порядке и ее выписали из больницы, Брианна выполнила пару небольших заказов в Бостоне: короткое консультирование проектов, которые нашел для нее Джо Абернати.

«Послушай, парень, – доверительно сказал Джо Роджеру, – она неусидчивая. Я знаю эту девочку, ей необходимо двигаться. Она была сосредоточена на малышке день и ночь, вероятно, с момента ее рождения; была заперта в больницах с врачами, а сейчас неделями приклеена к детям. Ей нужно отвлечься от собственных мыслей».

«А мне нет?» – подумал Роджер, но не сказал этого.

Пожилой мужчина в плоской кепке пропалывал землю вокруг одного из надгробий: мягкая масса вырванной с корнем зелени лежала на земле возле него. Он посмотрел на Роджера, когда тот остановился у стены, и приветливо кивнул ему, но не заговорил.

Роджер хотел сказать Брианне, что та была матерью. Хотел сказать что-то о близости между ней и детьми, что она нужна им так же, как воздух, и еда, и вода. Он порой завидовал тому, что не нужен им настолько основательно. Как она может отвергать этот дар?

Что ж, он попытался сказать что-то в таком роде. Результатом стало то, чего можно ожидать от зажженной спички в наполненной газом шахте.

Роджер резко развернулся и пошел прочь с церковного двора. Он не мог говорить с пастором прямо сейчас – более того, он вообще не мог говорить. Сначала необходимо остыть – вернуть свой голос.

Он свернул налево и пошел вдоль Хантли-стрит, изредка поглядывая через реку на фасад Святой Марии – единственного католического храма в Инвернессе.

Вначале, в какой-то более рациональный момент спора, она предприняла попытку узнать, было ли это ее виной.

– Все из-за меня? – спросила она серьезно. – Я имею в виду, что я католичка. Я знаю... Я знаю, это все усложняет, – ее губы дернулись. – Джем рассказал мне о миссис Огилви.

Роджеру было не до смеха, но, вспомнив, он не смог сдержать короткой улыбки. Он был за амбаром, пересыпал в тачку хорошо перепревший навоз, чтобы разбросать его по огороду. Джем помогал со своей маленькой лопаткой.

– Ты шестнадцать тонн дай нагора! (Песня о шахтерах «Шестнадцать тонн» Теннесси Эрни Форда была так популярна в 60-е годы в СССР, что люди, не зная оригинального текста, придумывали свой и распевали на вечеринках – прим.пер.) – пропел Роджер, если нечто вроде хриплого карканья, которое у него получилось, можно было так назвать.

– В поту день прожил, но глубже в дерьме, – рыкнул Джем, стараясь как можно лучше интонировать голос в уровень с Теннесси Эрни Фордом, но потерял контроль, соскальзывая на хихиканье.

Именно в этот неудачный момент, обернувшись, он обнаружил, что у них посетители: миссис Огилви и миссис МакНил – столпы женского общества Алтаря и Чая Свободной Северной церкви Инвернесса. Он знал их, и также знал, что именно они делали здесь.

– Мы пришли, чтобы нанести визит вашей доброй жене, мистер МакКензи, – улыбаясь с поджатыми губами, сказала миссис МакНил. Он не был уверен, что означает это выражение лица – попытку защититься или это просто опасение, что ее плохо подогнанные искусственные зубы могут выпасть, если она откроет рот шире, чем на четверть дюйма.

– Ах. Боюсь, что она уехала в город, – Роджер вытер руку о джинсы, размышляя, не протянуть ли ее для рукопожатия. Но, посмотрев на ладонь, подумал, что лучше не стоит и вместо этого кивнул им. – Но, пожалуйста, входите. Попросить девушку сделать чай?

Они затрясли головами в унисон.

– Мы до сих пор не видели вашу жену в церкви, мистер МакКензи, – миссис Огилви пригвоздила его тусклым взглядом.

Что ж, он ожидал этого. Можно было выиграть немного времени, сказав: «Ах, ребенок был болен...», – но в этом не было смысла, и не стоило откладывать неизбежное.

– Нет, – с любезностью проговорил он, хотя его плечи непроизвольно напряглись. – Она католичка и была на мессе в Святой Марии в воскресенье.

Квадратное лицо миссис Огилви от изумления вытянулось и превратилось в кратковременный овал.

– Ваша жена папистка? – спросила она, давая ему шанс исправить очевидный бред, который он только что произнес.

– Так и есть. С рождения, – Роджер слегка пожал плечами.

За этим признанием последовала относительно непродолжительная беседа. Короткий взгляд на Джема и резкий вопрос, ходит ли он в воскресную школу, резкий вдох после услышанного ответа и буравящий пристальный взгляд, брошенный на Роджера перед тем, как они ушли.

– Ты хочешь, чтобы я перешла в протестантизм? – требовательно спросила Бри в продолжение спора. И это был вызов, а не предложение.

Ему внезапно и отчаянно захотелось попросить ее сделать именно это – просто, чтобы посмотреть, поступит ли она так из любви к нему. Но религиозная совесть никогда бы ему этого не позволила, а еще больше помешала бы это сделать совесть любящего человека. Ее мужа.

Хантли-стрит внезапно перешла в Бэнк-стрит, и загруженные пешеходами торговые окрестности исчезли. Он миновал небольшой мемориальный скверик, устроенный в память о службе медсестер во время Второй Мировой войны и, как всегда, подумал о Клэр. Хотя в этот раз с меньшим восхищением, чем обычно.

«А что бы ты сказала?» – подумал он. Но и так чертовски хорошо знал, что она сказала бы, или, как минимум, чью сторону приняла бы в этом вопросе. Сама Клэр не задерживалась в статусе «матери на полное время», не правда ли? Она пошла учиться в медицинскую школу, когда Брианне было семь. И папа Бри, Фрэнк Рэндалл, подставил плечо, хотел он того или нет.

Роджер ненадолго замедлил шаги, размышляя. Ну, тогда неудивительно, что Бри думала...

Он миновал Свободную Северную церковь и слегка улыбнулся, подумав о миссис Огилви и миссис МакНил. «Они вернутся, – подумал он, – если я ничего не предприму по этому поводу». Ему была знакома разновидность такой непреклонной доброты. Боже милостивый, а если они услышат, что Бри вышла на работу и, по их разумению, бросила его с двумя маленькими детьми, они наперегонки будут бегать к нему с пастушьими пирогами и горячей выпечкой. «Это, возможно, не так уж и плохо», – подумал он, мечтательно облизнувшись. Вот только они же останутся, чтобы совать свои носы в работу его хозяйства, а пустить их на кухню Брианны – это станет не просто игрой с динамитом, а преднамеренным метанием бутылки с нитроглицерином в самое сердце его брака.

«Католики не верят в развод, – однажды сообщила ему Бри. – Мы верим в убийство. Всегда есть исповедь, в конце концов».

На отдаленном берегу виднелась единственная Англиканская церковь Инвернесса – храм Святого Эндрю. Одна католическая церковь, одна англиканская и не менее шести пресвитерианских церквей, – все они располагались квадратом у реки, на расстоянии меньше чем четверть мили. «Это скажет тебе все, что нужно знать о характере Инвернесса», – пришла ему в голову мысль. И он говорил об этом Бри – хотя без упоминания своего собственного кризиса веры, который прекрасно осознавал.

Она не спрашивала. Надо отдать ей должное, она ни о чем не спрашивала. В Северной Каролине его почти рукоположили, и, в критических обстоятельствах, которые прервали этот обряд, после рождения Мэнди, разлуки с общиной Риджа, с решением рискнуть и пройти сквозь камни… никто не упоминал об этом. Более того, когда они вернулись, была срочная необходимость позаботиться о сердечке Мэнди, а после каким-то образом устроить их жизнь... и вопрос о его служении не поднимался.

Он думал, что Брианна не упоминала об этом, потому что не знала, как он собирался решать этот вопрос, и не хотела выглядеть так, словно подталкивает его в любом из направлений. И если ее католицизм усложнял его пресвитерианское служение в Инвернессе, Роджер не мог игнорировать тот факт, что и его служение могло быть причиной серьезных трудностей в ее жизни. И она знала это.

В результате, никто из них ничего не обсуждал во время работы над деталями их возвращения.

Они продумали практически все настолько хорошо, насколько могли. Он не мог вернуться в Оксфорд без детально отшлифованной легенды.

«Ты не можешь просто вскочить и выскочить из академического сообщества», – объяснял он Бри и Джо Абернати – доктору, который долгое время был другом Клэр до того, как та отправилась в прошлое. «Правда, ты можешь уйти в творческий отпуск или просто взять продолжительные каникулы. Но у тебя должна быть заявленная цель, и когда ты вернешься, нужно показать результат твоего отсутствия в виде опубликованного исследования».

– Но ведь ты можешь написать убойную книгу о регуляторах, – заметил Джо Абернати. – Или о начале революции на Юге.

– Могу, – согласился он. – Но она не будет являться научным трудом.

Роджер криво усмехнулся, ощущая слабое покалывание в подушечках пальцев. Он мог бы написать книгу, да такую, какой не написал бы больше никто. Но не как историк.

– Нет источников, – объяснил он, кивая на полки в кабинете Джо, в котором они держали первый из нескольких военных советов. – Если я напишу книгу как историк, мне нужно будет предоставить источники, подтверждающие всю информацию, а большинство уникальных ситуаций, которые я смогу описать, конечно же, никогда не были зафиксированы. «Увиденное собственными глазами автора свидетельство» не пройдет в качестве доказательства в университетской прессе, уверяю тебя. Нужно написать ее как новеллу, – в этой идее действительно была некоторая привлекательность, но это не впечатлило бы коллег из Оксфорда.

В Шотландии, однако…

Новые люди не появляются в Инвернессе, или где-либо еще в Хайленде, незамеченными. Но Роджер не был «пришельцем». Он вырос в доме пастора в Инвернессе, и в городе все еще было достаточно много людей, кто знал его и взрослым. А жена-американка и дети как объяснение его отсутствия...

– Понимаешь, в действительности народ тут не заботит, чем вы занимались, когда были вдали, - объяснял он. – Их волнует только то, что ты делаешь, когда рядом с ними.

Он уже добрался до островов на реке Несс. Небольшой тихий парк расположился на островках, лежавших всего в нескольких футах от речного мыса, в котором между крупными деревьями вились утрамбованные тропинки. Здесь было не слишком многолюдно для этого времени дня, и Роджер бродил по тропинкам, стараясь очистить разум, позволить ему наполниться лишь звуком журчащей воды, да безмолвностью пасмурного неба.

Сквозь кусты, которые граничили с водой, едва виднелся оставленный мусор – кучки опавших листьев, птичьи перья и рыбьи кости, несколько пачек сигарет, принесенных сюда во время весеннего половодья.

Он, конечно, думал о себе. Что он должен сделать, что подумают о нем люди. Почему ему никогда не приходило на ум поинтересоваться, что планирует делать Брианна, если они переедут в Шотландию?

Что ж, если оглянуться назад, это было очевидно, и глупо. В Ридже Бри делала… ну, да немного больше, чем обычная женщина. По правде, нельзя забывать ее бизоно-выслеживающую, индюшко-стрелковую, божественно-охотничью, пирато-убийственную сторону. И помимо этого, она еще делала все, чем занимались обычные женщины: заботилась о семье, кормила их, одевала, утешала, а иногда и наказывала. Но с болезнью Мэнди и печалью Бри от расставания с собственными родителями вопрос о ее работе где-либо был неуместным. Ничто не могло отделить ее от ее дочери.

Но Мэнди теперь была до умопомрачения здорова, о чем свидетельствовал хаос, который она после себя оставляла. Детальное восстановление их идентичности в двадцатом веке было завершено. Лаллиброх был приобретен у банка, владевшего им, фактический переезд в Шотландию был завершен, Джем более или менее пообвыкся в деревенской школе неподалеку, и они договорились с милой девушкой из той же деревни, чтобы она приходила убирать и помогать присматривать за Мэнди.

И теперь Брианна собиралась работать…

А Роджер отправлялся к чертям. Метафорически, если не буквально.

БРИАННА НЕ МОГЛА СКАЗАТЬ, что ее не предупреждали. Мир, в который она собиралась вступить, был мужским.

Это была суровая работа, жесткое дело – жесточайшее, – рытье туннелей, в которых проложат мили кабеля от турбин гидроэлектростанций. «Туннельные тигры», как называли копавших мужчин, многие из них были польскими и ирландскими иммигрантами, приехавшими на работу в 1950-х.

Она читала о них, видела фотографии их грязных лиц с белыми, как у угольных шахтеров глазами. В офисе администрации гидроэлектростанции стена была заполнена этими фотографиями, документально подтверждая важнейшее достижение шотландской современности. «А что было важнейшим шотландским достижением древности?» –полюбопытствовала она. Килт? Думая об этом, Бри едва сдержалась от смеха, и, очевидно, стала очень мило выглядеть, потому что Мистер Кэмпбелл, менеджер по персоналу, дружелюбно улыбнулся ей.

– Вам повезло, девушка. Мы открываем Питлохри - запускаем через месяц, – сказал он.

– Это превосходно, – у нее на коленях была папка с портфолио. Мистер Кэмпбелл не попросил показать его, что было весьма удивительно, но она положила папку перед ним на стол, открыв застежку. – Это мое... э?.. – он уставился на лежащее сверху резюме, настолько распахнув рот, что она увидела металлические пломбы в его задних зубах.

Захлопнув рот, он взглянул на нее в изумлении, затем вновь посмотрел на папку, медленно вытянул резюме, как будто боясь, что под ним может находиться что-то еще более шокирующее.

– Я думаю, что у меня достаточно квалификации, – сказала она, сдерживая нервный порыв смять пальцами ткань юбки. – Чтобы стать инспектором станции, я имею в виду.

Она чертовски хорошо знала, что навыки у нее есть. Ее квалификации хватило бы, чтобы построить проклятую гидроэлектростанцию, не говоря уже о том, чтобы инспектировать ее.

– Инспектором... – еле выговорил он. Затем кашлянул и слегка зарделся. «Заядлый курильщик», – она чувствовала запах табака, пропитавший его одежду.

– Боюсь, что произошло небольшое недоразумение, моя дорогая, – сказал он. – Нам нужен секретарь на Питлохри.

– Наверное, вам нужен секретарь, – сказала она, все-таки поддавшись желанию вцепиться в юбку. – Но объявление, на которое я откликнулась, было об инспекторе станции, и это та должность, на которую я претендую.

– Но… моя дорогая… – он потряс головой, очевидно потрясенный. – Вы женщина!

– Да, – ответила она. Любой из сотни мужчин, которые знали ее отца, тут же отступил бы, уловив отзвук стали в ее голосе. К несчастью, мистер Кэмпбел не знал Джейми Фрейзера, но был близок к тому, чтобы узнать. – Не могли бы вы объяснить мне, когда именно во время инспекции станции необходим пенис?

Его глаза выпучились, и он приобрел оттенок, какой бывает у бородки индюка в период ухаживания.

– Так... Вы…То есть… – с видимым усилием он взял себя в руки настолько, чтобы говорить вежливо, хотя грубые черты его лица все еще выражали шок.

– Миссис МакКензи. Мне не чуждо понятие о женском освобождении, да? (Выражение «освобождение женщин» (Women’sLiberation) впервые было использовано в Соединённых Штатах в 1964 году – прим.пер.) У меня есть дочери, – «И ни одна из них не скажет мне ничего подобного», – говорила его приподнятая бровь. – Это не значит, что я думаю, что вы некомпетентны, – он взглянул на открытую папку, ненадолго вздернув брови, а затем решительно захлопнул ее. – Речь о... рабочей среде. Она может быть непригодна для женщины.

– Почему?

Теперь к нему вернулась уверенность.

– Условия часто физически тяжелые и, если быть честным, миссис МакКензи, таковы же и мужчины, с которыми вам придется столкнуться. Говоря по совести и заботясь о своей деловой репутации, компания не может рисковать вашей безопасностью.

– Вы нанимаете мужчин, которые могут напасть на женщину?

– Нет! Мы…

– Ваши станции физически небезопасны? Тогда вам и правда нужен инспектор, не так ли?

– Юридически…

– Я ознакомилась с правилами, имеющими отношение к гидроэлектростанции, – твердо произнесла она и полезла в сумку, доставая сильно замусоленный буклет с правилами, предоставленный Советом Развития Хайленда и Островов. – Я могу выявить проблемы и сказать, как исправить их в кратчайшие сроки и как можно более экономично.

Мистер Кэмпбелл выглядел глубоко несчастным.

– И я слышала, что у вас не так много кандидатов на эту должность, – закончила она. – Ни одного, если быть точной.

– Мужчины…

– Мужчины? – спросила она и позволила себе немного позабавиться, выделяя это слово. – Я работала с мужчинами раньше. И умею с ними ладить.

Брианна посмотрела на него, не говоря ни слова. «Я знаю, как убить человека, – подумала она. – И знаю, насколько это легко сделать. А ты – нет». Она не осознавала, что у нее сменилось выражение лица, но Кэмпбел слегка побледнел и отвел взгляд. На долю секунды ей стало интересно, отведет ли Роджер взгляд, если увидит это же в ее глазах. Но не было времени думать о подобных вещах.

– Почему бы вам не показать мне одно из рабочих мест? – спросила она мягко. – А потом еще поговорим.

В ВОСЕМНАДЦАТОМ ВЕКЕ церковь Святого Стефана использовалась как временная тюрьма для пленных якобитов. По некоторым сведениям, двое из них были казнены на кладбище. «Не самое плохое, что ты последним видишь на земле», – полагал Роджер. Одновременно ниспадающие в море широкая река и бескрайнее небо несли неизменное ощущение покоя, как и ветер, и облака, и вода, несмотря на их постоянное движение.

«Если ты когда-либо обнаружишь себя в центре парадокса, можешь быть уверен, что стоишь на краю истины», - однажды сказал ему его приемный отец. «Ты можешь не понимать, что это означает, – добавил он с улыбкой. – Но она где-то рядом».

Пастор церкви Святого Стефана, доктор Уизерспун, тоже мог поделиться несколькими афоризмами.

«Когда Бог закрывает дверь, он открывает окно». Да. Проблема была в том, что это конкретное окно открывалось на десятом этаже, и Роджер не был уверен, что Бог снабдит его парашютом.

– Что скажешь? – спросил он, посмотрев в дрейфующее над Инвернессом небо.

– Прошу прощения? – произнес испуганный могильщик, выскочивший из-за надгробия, за которым он работал.

– Простите, – Роджер неловко взмахнул рукой. – Просто… разговариваю с собой.

Пожилой мужчина кивнул понимающе.

– Да, да. Тогда все в порядке. Вот если вы начнете получать ответы, тогда стоит поволноваться, – хрипло посмеиваясь, он удалился из вида.

Роджер продолжил свой спуск с верхнего кладбища к улице, медленно возвращаясь к парковке. Что ж, первый шаг сделан. Он сильно опоздал с этим. Бри была абсолютно права – он был трусом, но он сделал это.

Сложности все еще не преодолены, но большим облегчением была уже хотя бы возможность поделиться ими с кем-то, понимающим и сочувствующим.

«Я буду молиться за вас», – сказал доктор Уизерспун, пожимая ему руку на прощание. И это тоже было утешением.

Он начал подниматься по промозглым бетонным ступеням автомобильной парковки, выискивая в кармане ключи. Не сказать, что он был полностью в мире с самим собой, но уже чувствовал себя намного миролюбивее по отношению к Бри. Теперь он мог вернуться домой и сказать ей...

Нет, черт возьми. Не мог. Пока нет. Он должен был убедиться.

Нет нужды проверять: он знал, что прав. Но ему нужны были факты на руках, чтобы суметь доказать Бри.

Резко крутанувшись на пятках, он прошел мимо озадаченного сторожа парковки, который следовал за ним, перешагнул две ступеньки за раз и направился по Хантли-стрит, как будто ступал по раскаленным углям. Остановившись ненадолго на улице Фокс, Роджер покопался в кармане в поисках монет и позвонил из телефонной будки в Лаллиброх. Энни ответила на звонок в своей обычной грубоватой манере, говоря: «Да-ас-с-с?» с такой резкостью, что это прозвучало не иначе, как вопросительное шипение.

Он не стал упрекать ее за манеру отвечать по телефону.

– Это Роджер. Передай хозяйке, что я отправляюсь в Оксфорд, выяснить кое-что. Буду ночевать там.

– Мммфм, – ответила она, и повесила трубку.

ЕЙ ХОТЕЛОСЬ УДАРИТЬ Роджера по голове тупым предметом. Возможно чем-то вроде бутылки шампанского.

– Куда он отправился? – переспросила она, хотя ясно расслышала Энни МакДональд, которая поджала оба узких плечика до уровня ушей, показывая, что понимает риторический характер вопроса.

– В Оксфорд, – повторила она. – В Англию.

Тон ее голоса выражал абсолютную возмутительность поступка Роджера. Он не просто ушел, чтобы поискать что-то в старой книге, что уже было бы достаточно странно, (хотя эти ученые творят, что хотят) он без предупреждения бросил жену и детей и укатил в другую страну!

– Сам сказал, что приедет домой завтра, – добавила Энни с большим сомнением. Она достала бутылку шампанского из бумажного пакета, осторожно, как будто та могла взорваться. – Должна ли я поставить это в лед, как вы думаете?

– Поставить в... нет, не ставь его в морозильную камеру. Просто в холодильник. Спасибо, Энни.

Энни исчезла в кухне, а Брианна на мгновение остановилась в продуваемом насквозь холле, стараясь взять свои чувства под строгий контроль, прежде чем встретиться с Джемом и Мэнди. Дети - это дети, они как ультрачувствительный радар во всем, что касается их родителей. Они уже знали, что что-то случилось между ней и Роджером. Когда отец внезапно исчезает, не приходится рассчитывать на ощущение уютной безопасности. Он хотя бы сказал им «до свидания»? Уверил их, что вернется? Нет, конечно, нет.

«Чертов эгоист, самодовольный...» – пробормотала она. И безуспешно пытаясь найти подходящее существительное, чтобы закончить фразу, сказала: «ублюдочный крыса-предатель!» А затем невольно фыркнула от смеха. Не только из-за глупого оскорбления, но с неловким признанием того, что она получила, что хотела. В обоих случаях.

Конечно, Роджер не мог запретить ей выйти на работу, и она понимала, что когда он пройдет через все образовавшиеся из-за этого неурядицы, он все поймет и примет.

«Мужчины ненавидят перемены, – однажды между делом сказал ей мать. – Если это не их идея, конечно. Но иногда ты можешь заставить их думать, что это их идея».

Возможно, ей нужно было быть менее прямолинейной в этом вопросе. Попытаться дать понять Роджеру, что она интересуется его мнением о своем выходе на работу, не говоря уже о том, чтобы сделать так, будто это была его идея – это бы его подтолкнуло. Однако, она была не в том настроении, чтобы лукавить. И тем более быть дипломатичной.

Что же касается того, как она поступила с ним... что ж, она мирилась с его бездействием так долго, как могла, и только сейчас толкнула его со скалы. Сознательно.

– И я ни капельки не чувствую себя виноватой в этом! – сказала она, обращаясь к вешалке.

Неторопливо вешая пальто, она еще немного потянула время, поискав в карманах использованные салфетки и смятые квитанции.

Итак, уехал ли он только, чтобы уколоть – отомстить за то, что она собирается вернуться к работе? Разозлившись на то, что она назвала его трусом? Роджеру это абсолютно не понравилось: его глаза потемнели, и он чуть не потерял голос – сильные эмоции душили его, в буквальном смысле слова замораживали гортань. Но она сделала это нарочно. Она знала его слабые места – так же, как он знал ее.

Думая об этом, она сжала губы, и одновременно ее пальцы нащупали что-то твердое во внутреннем кармане пиджака. Обветренная ракушка, ребристая и гладкая, выбеленная солнцем и водой. Роджер подобрал ее с гальки у Лох-Несса и отдал ей.

«Чтобы жить в ней, – сказал он, улыбаясь, но вышло не очень весело из-за его огрубевшего поврежденного голоса. – Когда тебе понадобится укромное местечко».

Она осторожно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.

Роджер не был мелочным. Никогда. Он бы не убежал в Оксфорд только для того, чтобы она волновалась – непроизвольный пузырек веселья всплыл при мысли о том, как шокировано описала это Энни: «В Англию!»

Значит, он уехал по какой-то конкретной причине. Несомненно, во время их спора что-то произошло, и это немного беспокоило ее.

Он со многим боролся с тех пор, как они вернулись. Как и она, конечно же: болезнь Мэнди, решения о том, где жить - всеми формальностями переещения семьи в пространстве и времени они занимались вместе. Но было то, с чем он боролся в одиночку.

Она выросла единственным ребенком, так же как и он, и она знала, каково это – когда ты часто замыкаешься в себе. Но, черт бы его побрал, что бы там ни было у него в голове, это съедало его у нее на глазах. И если он не говорил ей, что это было, значит, считал слишком личным, чтобы поделиться (подобное раздражало, но можно было пережить), либо то, о чем он думал, было слишком тревожным или чересчур опасным, чтобы делиться с ней. А вот с этим, черт возьми, она мириться не собиралась.

Пальцы сжались вокруг ракушки, и Бринна сознательно расслабила их, пытаясь успокоиться.

Она слышала детей наверху, в комнате Джема. Он читал что-то Мэнди… «Пряничного человечка», – подумала она. Не расслышав слова, она смогла узнать историю по ритму, и по подчеркнуто возбужденными криками Мэнди: «Иги! Иги!»

Нет смысла прерывать их. Времени достаточно, чтобы потом сказать, что папочки не будет дома всю ночь. Может быть, они не будут беспокоиться, если она просто сообщит им об этом. Он никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но когда они жили в Ридже, он часто уходил охотиться с Джейми или Йеном. Мэнди этого не помнила, но Джем...

Она намеревалась пойти в свой кабинет, но обнаружила, что дрейфует через коридор в открытую дверь кабинета Роджера. Это была старая комната «на одно словечко», где ее дядя Йен годами управлял делами поместья – и ее отец в течение короткого промежутка времени до этого, и ее дед до него.

И теперь это был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она эту комнату, но Бри отказалась. Она любила маленькую гостиную через коридор, с солнечным окном и тенью древних желтых роз, что украшали ту сторону дома своим цветом и ароматом. И помимо этого, она просто чувствовала, что кабинет был местом для мужчин: с чистым, потертым деревянным полом и с видавшими виды удобными полками.

Роджеру удалось найти одну из старых хозяйственных книг 1776 года; она находилась на верхней полке. Под изношенной тканью ее переплета терпеливо собирались все до последней мелочи жизни на ферме в Хайленде: одна четверть фунта семян пихты, козел на племя, шесть кроликов, тридцать мер веса семенного картофеля... Написал ли это ее дядя? Она не знала, никогда не видела образца его почерка.

Ей хотелось бы знать, – с немного странным трепетом внутри, – смогли ли ее родители вернуться обратно в Шотландию – снова сюда. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли ее отец – будет ли сидеть? – вот в этой комнате, еще раз в своем доме, обсуждая дела Лаллиброха с Йеном. А ее мать? Из того немногого, что Клэр рассказала, следовало, что она рассталась с Дженни не в самых лучших отношениях, и Брианна знала, что ее мать грустила об этом, потому что когда-то они были близкими подругами. Возможно ли было все исправить – возможно, они смогли все исправить.

Она взглянула на деревянную шкатулку, стоявшую в сохранности высоко на полке рядом с хозяйственными книгами и свернувшуюся перед ними маленькую змейку из вишневого дерева. Повинуясь импульсу, Брианна схватила змейку, находя утешение в гладком изгибе тела и забавном виде ее мордочки, оглядывающейся назад через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась ей в ответ.

– Спасибо, дядя Вилли, – негромко сказала она вслух, и почувствовала необыкновенную дрожь, пробравшую ее. Не страх или холод – что-то вроде восторга, но тихого. Узнавание.

Она очень часто видела эту змейку в Ридже, а теперь и здесь, где та изначально была сделана, но никогда не думала о ее создателе - старшем брате ее отца, умершем в возрасте одиннадцати лет. Но он тоже находился здесь, в том, что было сделано его руками, в комнатах, которые знали его. Когда она посетила Лаллиброх ранее, в восемнадцатом веке, на верхнем этаже лестничного пролета была картина с его изображением – небольшой, серьезный крепкий рыжий и голубоглазый мальчик стоял, держа руку на плече своего брата-малыша.

Ей стало интересно, где картина сейчас. И также другие картины, написанные ее бабушкой? Был один автопортрет, который каким-то образом оказался в Национальной портретной галерее - ей обязательно нужно будет отвезти детей в Лондон, чтобы посмотреть на него, когда они станут немного старше. Но остальные? Еще был один с очень молодой Дженни Мюррей, кормившей прирученного фазана, у которого были мягкие карие глаза ее дяди Йена. Она улыбнулась, вспомнив это.

Они поступили правильно. Приехав сюда, привезя детей... домой. Не столь важно, если им с Роджером потребуется приложить усилия, чтобы найти их место. «Хотя, возможно, я не должна говорить за Роджера», – подумала она, сморщившись.

С приливающим к щекам румянцем она потянулась обеими руками и стащила вниз шкатулку, чувствуя вину, что не дожидается Роджера для совместного чтения следующего письма. Но... ей нужна была ее мама прямо сейчас. Она взяла первое сверху письмо, подписанное ее матерью с внешней стороны.

«Типография «L'Oignon», Нью-Берн, Северная Каролина. 12 апреля 1777 года.

Дорогая Бри (и Роджер, и Джем, и Мэнди, конечно), мы добрались до Нью-Берна без серьезных инцидентов. Да, я представляю, как ты думаешь: «Серьезных?». И это правда: по дороге, южнее Буна, нас задержала пара потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, по девять и одиннадцать лет соответственно, и вооружены они исключительно древним колесцовым мушкетом, который бы разорвал их обоих на куски, если бы они сумели запалить его – серьезная опасность нам не грозила. Ролло выскочил из фургона и повалил одного из них плашмя, после чего его брат бросил оружие и бежал. Твой кузен Йен побежал за ним и притащил его обратно за загривок. Твоему отцу пришлось потратить какое-то время, чтобы добиться от них хоть чего-то разумного, но небольшое количество еды творит чудеса. Они сказали, что их зовут Герман и, нет, серьезно – Верман (Vermin (англ.) – насекомое-паразит, вредитель, – прим. пер.).

Их родители погибли зимой: отец пошел на охоту и не вернулся, мать умерла при родах, а ребенок умер через день, потому что у мальчиков не было никакого способа накормить его. Они не знают никого со стороны отца, но сказали, что фамилия матери была Кьюкендалл. К счастью, твой отец знает семью Кьюкендаллов недалеко от Бейли-Кэмп, так что Йен увел маленьких бродяг, чтобы найти Кьюкендаллов и посмотреть, смогут ли те их принять. Если нет, то я полагаю, он возьмет их с собой в Нью-Берн, и мы постараемся устроить их куда-нибудь подмастерьями или, возможно, взять их с собой в Уилмингтон и найти им должность в качестве каютных слуг. У Фергюса, Марсали и детей, кажется, все идет очень хорошо - как физически, если не считать семейную склонность к увеличенным аденоидам и самую большую бородавку, что я когда-либо видела, на левом локте Германа; так и финансово. Помимо «Уилмингтонского вестника», «L'Oignon» единственная регулярная газета в колонии, и Фергюс, таким образом, получает много деловых предложений.

Добавь к этому печать и продажу книг и брошюр - дела идут у него очень хорошо. Теперь семья владеет двумя дойными козами, стайкой кур, свиньями, а также тремя мулами, считая Кларенса, которого мы оставили им по пути в Шотландию. Обстоятельства и неопределенность складываются так, [«Это означает, – подумала Брианна, – что вы не знаете, кто может прочитать это письмо, или когда], что я лучше не стану конкретизировать, что, помимо газет, он печатает. Сама по себе газета «L'Oignon» строго беспристрастна, печатая неистовые доносы одновременно и от лоялистов, и от тех, кто менее лоялен. Издавая сатирическую поэзию нашего хорошего друга «Анонимуса», выпускает памфлеты обеих сторон нынешнего политического конфликта. Я редко видела Фергюса таким счастливым. Война уживается с некоторыми людьми, и Фергюс, как ни странно, один из них.

Твой кузен Йен – тоже из таких, хотя в его случае, я думаю, возможно, это удерживает его от слишком многих мыслей. Мне интересно, что его мать сделает для него. Но, насколько я ее знаю, думаю, что после того, как пройдет первый шок, она начнет искать ему жену. Все говорит о том, что Дженни очень сдержанная на эмоции женщина, и такая же упрямая, как твой отец. Надеюсь, что он помнит об этом. Что касается твоего отца, он много отсутствует, помогая Фергюсу с бизнесом, занимаясь мелкими «делами» (не понятно какими, что означает, что он, вероятно, занимается чем-то, из-за чего мои волосы побелеют еще больше или станут полностью седыми, если я узнаю). И выпытывает у торговцев о возможном попутном корабле, хотя я думаю, что шансов найти такой будет больше в Уилмингтоне, куда мы отправимся, как только Йен присоединится к нам. Тем временем я в буквальном смысле разместила свою вывеску на витрине типографии Фергюса, которая гласит: «УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ, ЛЕЧЕНИЕ ВЫСЫПАНИЙ, МОКРОТЫ И ЛИХОРАДКИ», – сделала ее Марсали. Она хотела добавить строку про оспу (в те времена словом "pox" называли и сифилис – прим. пер.), но и Фергюс, и я отговорили ее. Он – из страха, что это приведет к ухудшению репутации его заведения, а я - от определенно болезненной привязанности к истине в рекламе, так как на самом деле в настоящее время я ничего не могу сделать с теми состояниями, которые они называют оспой.

Мокрота... ну, всегда можно что-то сделать с мокротой, даже если это не более чем чашка горячего чая (а в эти дни это залитые горячей водой корни сассафраса, котовника, или мелиссы) с добавлением виски. По пути я навестила доктора Фентимэна в Кросс-Крике и смогла купить у него несколько необходимых инструментов и некоторые лекарства, чтобы восстановить мою аптечку. (Все это по стоимости бутылки виски и того, что я была вынуждена восхищаться последним дополнением к его отвратительной коллекции маринованных раритетов – нет, ты не хочешь знать об этом, действительно не хочешь. Хорошо, что он не может увидеть бородавку Германа, или он молниеносно оказался бы в Нью-Берне, подкрадываясь к типографии с ампутационной пилой). Мне до сих пор не хватает пары хороших хирургических ножниц, но Фергюс знает в Уилмингтоне ювелира по имени Стивен Морей, который, по его словам, может сделать пару штук по моему заказу. На данный момент, я в основном занимаюсь удалением зубов, поскольку цирюльник, который обычно делал это, утонул в ноябре прошлого года, упав в порту, будучи пьяным.

Со всей моей любовью, мама.

Постскриптум. К слову о «Уилмингтонском вестнике», твой отец намеревается наведаться туда и посмотреть, сможет ли он узнать хотя бы то, кто оставил это проклятое уведомление о пожаре. Но я полагаю, мне не следует жаловаться: если бы ты не обнаружила его– ты никогда бы не вернулась в прошлое. И хотя я бы хотела, чтобы многие вещи никогда не проиходилили, я никогда не буду сожалеть, что результатом твоего прихода стало то, что ты узнала своего отца, а он тебя».

ГЛАВА 17

БЕСЕНЯТА

ЭТА ТРОПА НЕ СИЛЬНО отличалась от любой другой оленьей тропы, которые им попадались, по крайней мере она начиналась так же. Но было в ней что-то, что сообщило Йену – «люди», а он так давно привык к таким интуитивным предостережениям, что редко сознательно обращал на них внимание. Не сделал он этого и сейчас, но дернул поводья Кларенса, потянув в сторону и голову собственной лошади.

– Почему мы остановились? – подозрительно спросил Герман. – Здесь же ничего нет.

– Там наверху кто-то живет, – Йен указал подбородком в сторону лесистого склона. – Тропа недостаточно широка для лошадей. Мы привяжем их здесь и пройдемся пешком.

Герман и Верман с большим подозрением молча переглянулись, но сползли с мула и поплелись за Йеном вверх по тропе.

Его начали одолевать сомнения: никто, с кем он говорил за последнюю неделю, не знал в округе никого из Кьюкендаллов, а продолжать тратить время на дальнейшие поиски было невозможно. В конце концов, он мог бы взять маленьких дикарей с собой в Нью-Берн, но он понятия не имел, как они отнесутся к этому предложению.

Если уж на то пошло, то он не имел ни малейшего представления о том, понимают ли они вообще хоть что-то? Они были не столько застенчивые, сколько скрытные: пока ехали, все время о чем-то перешептывались за его спиной, а как только он оглядывался, то замолкали словно воды в рот набрав, разглядывая его с абсолютно кроткими выражениями на лицах, за которыми, как он ясно видел, строились всевозможные тактические варианты. Что же они замышляют?

Если они намеревались сбежать, то он решил, что не станет особо усердствовать, чтобы догнать их. С другой стороны, если они планировали украсть Кларенса и лошадь, пока он спит – это совсем другое дело.

Наверху оказалась хижина: из трубы вился дымок. Герман с удивленным видом повернулся к Йену, и тот улыбнулся мальчику.

– Я же говорил, – сказал он и окликнул хозяев.

Дверь со скрипом отворилась и из нее высунулось дуло мушкета. В глухом захолустье подобная реакция на незнакомцев была нередкость, и Йена это нисколько не смутило. Повысив голос, он объяснил, в чем дело, выдвинув перед собой Германа и Вермана, как доказательство своих добрых намерений.

Дуло не убрали, но достаточно высоко приподняли. Повинуясь инстинкту, Йен бросился на землю, дернув парней вслед за собой, в тот момент, как поверх голов прогрохотал выстрел. Женский голос на незнакомом языке что-то пронзительно выкрикнул. Слов Йен не понял, но смысл был предельно ясен, и, подняв мальчишек на ноги, он торопливо повел их обратно по тропе.

– Я не буду жить с ней, – сообщил Верман, сосредоточено сверкая через плечо неприязненным взглядом. – Верно тебе говорю...

– Конечно не будешь, – согласился Йен. – Поедем дальше, ага? – но тут из-за Вермана пришлось остановиться.

– Мне надо посрать.

– О, да? Ну, тогда поторопись, – Йен отвернулся, поскольку заметил раньше, что мальчишкам в этом деле требовалась повышенная секретность.

Герман тем временем уже ушел вперед: спутанная копна грязных белокурых волос едва виднелась всего в каких-то двадцати ярдах вниз по склону. Йен как-то предлагал ребятам обстричь волосы, если они все равно не расчесываются. Или мальчишки могли бы умыться, проявив учтивость по отношению к любым родственникам, перед которыми нарисовалась бы перспектива забрать их к себе. Но оба этих предложения были встречены яростным отказом. К счастью, он не нес ответственности за принуждение к мытью маленьких паршивцев. И, честно говоря, он считал, что умывание нисколько не изменило бы их запах, учитывая состояние одежды, которую они, судя по всему, не снимали в течение нескольких месяцев. По ночам он заставлял их спать с другой стороны костра от себя и Ролло, в надежде ограничить распространение вшей, которыми мальчишки так и кишели.

«Может из-за этой заразы, столь явно бросающейся в глаза, родители младшего мальчишки дали ему имя? – размышлял он. – Или же они не понимали значения слова, и взяли его лишь потому, что оно рифмовалось с именем старшего брата?» (имя мальчика Vermin – паразит, прим. пер.)

Оглушительный рев Кларенса резко вырвал его из раздумий. Он ускорил шаг, ругая себя за то, что оставил ружье в ременной петле седла. Просто не хотелось идти к дому вооруженным, но...

Раздавшийся внизу вопль заставил его сойти с тропы под сень деревьев. Следующий вскрик был внезапно прерван, и Йен припустил вниз по склону так быстро, как только мог, стараясь при этом не создавать шума. Пантера? Медведь? Нет, будь это так, Кларенс ревел бы, как касатка, а сейчас наоборот – он захлебывался и хрипел, как всегда делал, когда видел...

Кого-то знакомого.

Йен встал как вкопанный, притаившись за тополями – сердце похолодело в груди.

Арчи Баг повернул голову, заслышав слабый шорох.

– Выходи, парень, – крикнул он. – Я тебя вижу.

Так и было – старческие глаза смотрели прямо на него, и Йен медленно вышел из-за деревьев.

Арчи забрал с лошади ружье – оно было перекинуто через его плечо. Рука старика сжимала Германа за горло: лицо мальчишки стало ярко-красным от удушья, а ноги дергались в нескольких дюймах от земли, как у издыхающего кролика.

– Где золото? – без предисловий спросил Арч. Его белые волосы были аккуратно завязаны, и, насколько Йен мог судить, тот выглядел, не смотря на прошедшую зиму, в целости и сохранности. Должно быть, нашел с кем перезимовать. Интересно, где? Может, в Браунсвилле? Было бы чертовски плохо, если бы он рассказал Браунам о золоте, но Йен знал, что старик Арч – тот еще гусь, чтобы распускать язык в такой компании.

– Там, где ты никогда его не найдешь, – резко заявил Йен, лихорадочно соображая: нож у него за поясом, Баг слишком далеко, чтобы метнуть его. И если он промахнется...

– Что тебе нужно от этого ребенка? – спросил он, подходя поближе. – Он ничего тебе не сделал.

– Нет. Зато, кажется, он кое-что значит для тебя, – Герман уже прерывисто хрипел, а его ноги стали дрыгаться медленнее.

– Нет, мне он тоже никто, – сказал Йен, пытаясь говорить непринужденно. – Я лишь помогаю ему отыскать родственников. Ты планируешь перерезать ему горло, если я не сообщу тебе где золото? Валяй! Все равно ничего не скажу.

Он не заметил, как Арчи вытащил нож, но клинок появился внезапно - неловко зажатый из-за недостающих пальцев правой руки, но, бесспорно, весьма полезный.

– Ладно, – спокойно произнес Арчи и приставил лезвие ножа к шее Германа.

Из-за спины Йена раздался пронзительный вопль, и Верман пробежал, а затем пролетел кубарем последние несколько футов тропы. Баг, вздрогнув, ошарашено поднял глаза, Йен сгруппировался, чтобы броситься на него, но Верман оказался первым.

Мальчишка наскочил на Арчи Бага и отвесил ему чудовищный пинок в голень, выкрикивая: «Ты, старый негодяй! Отпусти ее немедленно!»

Арч казался ошарашен сказанным так же, как и нанесенным ударом, но не выпустил жертву.

– Ее? – произнес он, взглянув на захваченного ребенка, и в тот же момент она – она? – стремительно повернув голову, свирепо укусила его за запястье. Йен, улучив момент, бросился вперед, но ему помешал Верман, который вцепился Арчу в бедро смертельной хваткой и пытался маленьким кулаком ударить старику по яйцам.

Яростно замычав, Арч резко тряхнул девчонку – если это точно была она – и отшвырнул ее, едва стоящую на ногах, к Йену. Потом он обрушил здоровенный кулак на макушку Вермана, оглушая того. Арч стряхнул ребенка со своей ноги, пнув его в бок так, что мальчишка отлетел в сторону. После чего старик повернулся и побежал.

– Труди, Труди! – Герман бросился – нет, бросилась – к брату, который лежал на сгнившей листве, разевая рот, словно выброшенная на берег форель.

Йен разрывался: он желал погнаться за Арчем, но опасался, что Верману здорово досталось. Да и Баг уже исчез, растворившись в лесу. Стиснув зубы, Йен склонился и поспешно прошелся руками по Верману. Крови не было, и парнишка уже начал восстанавливать дыхание, сглатывая и хрипя, как прохудившиеся кузнечные мехи.

– Труди? – обратился Йен к «Герману», плотно прижимавшейся к шее Вермана. Не дожидаясь ответа, он задрал рваную рубаху Вермана и, оттянув пояс его слишком больших штанов, заглянул внутрь, тут же поспешно отпустив.

Вскочив и выпучив глаза, «Герман», защищаясь, прижала – да, прижалА! – руки к своей промежности.

– Нет! – выпалила она. – Я не позволю тебе совать свой грязный член в меня!

– Со мной расплачиваться не придется, – заверил ее Йен. – Если это Труди, – он кивнул на Вермана, который – нет, которая – встав на четвереньки, блевала в траву, – как, черт подери, зовут тебя?

– Гермиона, – буркнула девчушка. – А ее – Эрминтруда.

Йен провел рукой по лицу, пытаясь переварить эту информацию. Сейчас он видел... ну, нет, они по-прежнему выглядели как чумазые бесенята, а не маленькие девочки: их прищуренные глаза горели из-под сальных, спутанных, нечесаных волос. «Обрить бы их наголо», – подумал он, и надеялся, что его не будет в этот момент поблизости.

– Ага, – проговорил он, не придумав ничего получше. – Ну, что ж.

– У тебя есть золото? – спросила Эрминтруда, уняв рвотные позывы. Она села, вытерев ладошкой рот, и мастерски сплюнула. – Где?

– Если я не сказал ему, зачем мне говорить тебе? И лучше бы тебе вообще забыть об этом прямо сейчас, – с нажимом проговорил он, заметив, как ее взгляд метнулся к ножу на его поясе.

Проклятье. Что же теперь делать? Прогоняя шок от появления Арчи Бага (он подумает об этом позже), Йен в задумчивости медленно взъерошил пятерней волосы. То, что они оказались девчонками, ничего на самом деле не меняло, но то, что они узнали о его припрятанном золоте, меняло все. Теперь он не посмеет оставить их с кем бы то ни было, потому что, если он это сделает...

– Если ты нас бросишь, мы расскажем о золоте, – выпалила Гермиона. – Мы не хотим жить в вонючей хижине. Мы хотим поехать в Лондон.

– Что? – не веря своим ушам, он уставился на нее. – Ради Бога, что ты знаешь о Лондоне?

– Наша мама приехала оттуда, – Герман – нет, Гермиона, – сказала и закусила губу, чтобы та не дрожала при упоминании о матери. Йен с интересом отметил, что она впервые упомянула свою мать. Не говоря уже о том, что открыто проявила свою уязвимость. – Она рассказывала нам о нем.

– Ммфм. Почему бы мне собственноручно вас не прикончить? – с раздражением спросил он. На удивление, «Герман» улыбнулась ему, и это было первое хоть чуть-чуть милое выражение, когда-либо замеченное им на ее лице.

– Пёс тебя любит, – сказала она. – Он бы тебя не любил, если бы ты убивал людей.

– Это ты так думаешь, – пробормотал он и встал. Ролло, который отлучался по своим делам, выбрал именно этот момент, чтобы выйти из кустов, деловито принюхиваясь.

– И где же ты шлялся, когда был мне так нужен? – требовательно воскликнул Йен. Ролло внимательно обнюхал место, где стоял Арчи Баг, потом задрал ногу и помочился на куст.

– Неужели этот старый негодяй убил бы Герми? – внезапно спросила девчушка, когда он усаживал ее на мула позади сестры.

– Нет, – сказал он с уверенностью. Но как только Йен вскочил в седло, он задумался. У него было очень неприятное чувство, что Арчи Баг слишком хорошо понимал суть вины. Достаточно ли было убить невинное дитя, чтобы Йен почувствовал себя виноватым в этой смерти? А Йен, конечно, почувствовал бы - Арч знал это.

– Нет, – повторил он более жестко. Арчи Баг был и мстительным, и злопамятным – и, напомнил себе Йен, он имел на это полное право. Но не было никаких оснований считать старика монстром.

Все же он заставил девчушек скакать впереди себя, до тех пор, пока они не разбили лагерь на эту ночь.

АРЧИ БАГА И СЛЕД простыл, но, пока они разбивали лагерь, Йен время от времени чувствовал, как покрывается мурашками от ощущения, что за ним следят. «Неужели старик все время преследовал меня? Вполне возможно, так и есть, – думал Йен, – Наверняка, не случайно он так внезапно появился».

Итак. Значит, Баг возвращался к развалинам Большого Дома, намереваясь после отъезда дяди Джейми вытащить золото, но вот только обнаружил, что оно исчезло. Он на миг задумался: «Удалось ли Арчи убить белую свинью?» – но отмахнулся от этих мыслей: его дядя говорил, что скорее всего это создание было исчадием ада и поэтому являлось неистребимым, и он сам охотно в это верил.

Он взглянул на Ролло, дремавшего возле его ног, но пес не выказывал никаких признаков, что кто-то чужой находился поблизости, однако, уши у него были приподняты. Йен немного расслабился, хотя держал при себе нож даже во время сна.

Но это было не только из-за Арчи Бага – еще существовали мародеры и дикие звери. Он взглянул на другую сторону костра – туда, где Гермиона и Труди лежали вместе, завернутые в его одеяло. Вот только их там не оказалось. Хитроумно взбитое одеяло создавало видимость, что под ним тела, но внезапный порыв ветра откинул один угол, и он понял, что там пусто.

В отчаянии закрыв глаза, через мгновение он их открыл и взглянул на пса.

– Почему ты ничего не сказал? – спросил он. – Наверняка, ты видел, как они ушли.

– А мы не ушли, – сообщил хрипловатый тоненький голосок за его спиной, и, повернувшись, он обнаружил этих двоих, сидящих на корточках возле его седельной сумки и усердно копающихся в ней в поисках еды.

– Мы просто проголодались, – сказала Труди, деловито уминая за обе щеки остатки лепешки.

– Я же вас накормил! – он подстрелил несколько куропаток и запек их в глине. Конечно, не Бог весть какое пиршество, но...

– Но мы не наелись, – с безупречной логикой проговорила Гермиона. Она облизала пальцы и рыгнула.

– Вы что, выпили все пиво? – воскликнул он, углядев керамическую бутылку, перекатывающуюся возле ее ног.

– М-м-м-хм-м, – задумчиво произнесла она, и, совершенно неожиданно села.

– Нельзя воровать еду, – жестко сказал он, забирая почти опустевшую седельную сумку у Труди. – Если вы съедите все сейчас, то мы будем голодать, прежде чем я вас доставлю туда... куда бы мы ни направлялись, – закончил он едва слышно.

– А если мы не поедим, то будем голодать сейчас, – убедительно проговорила Труди. – Лучше голодать потом.

– А куда мы направляемся? – Гермиона слегка покачивалась из стороны в сторону, как маленький чумазый цветочек на ветру.

– В Кросс-Крик, – сказал он. – Это первый большой город на нашем пути, и у меня там есть знакомые, – но знал ли он кого-нибудь, кто мог бы помочь в сложившихся обстоятельствах... слишком скверных, учитывая его двоюродную тетушку Джокасту. Живи она по-прежнему в Речной Излучине, он с легкостью мог бы оставить девчонок там, но вышло так, что Джокаста и ее муж Дункан эмигрировали в Новую Шотландию. В городе осталась рабыня Джокасты – Федра... Вроде она работает подавальщицей в Уилмингтоне. Но, нет, она не сможет помочь...

– Он такой же большой, как Лондон? – Гермиона плавно откинулась на спину и легла, широко раскинув руки. Ролло поднялся и, подойдя ближе, обнюхал ее. Она захихикала – первый невинный звук, который Йен услышал от нее.

– С тобой все в порядке, Герми? – Труди перебралась поближе к сестре и, обеспокоенная, присела возле нее на корточки. Ролло, тщательно обнюхавший Гермиону, повернулся к Труди, но та попросту отпихнула его любознательную морду. А Гермиона тем временем стала фальшиво напевать себе под нос.

– С ней все в порядке, – сказал Йен, быстро взглянув. – Она просто немного пьяна. Это пройдет.

– О-о, – успокоившись, Труди села рядом с сестрой, обхватив колени. – Папа часто напивался. Еще он орал и все ломал.

– Правда?

– Угу. Однажды он сломал маме нос.

– О, – произнес Йен, не имея понятия, что на это ответить. – Скверно.

– Думаешь, он умер?

– Надеюсь.

– Я тоже, – проговорила девчонка удовлетворенно. Она так широко зевнула, что он почувствовал запах ее гнилых зубов с того места, где сидел. Затем Труди, свернувшись на земле, крепко обняла Гермиону.

Вздохнув, Йен поднялся и, взяв одеяло, накрыл их обеих, аккуратно подоткнув края под их маленькие, безвольно расслабленные тела.

«Что теперь?» – размышлял он. Последний обмен словами с девчонками почти походил на настоящий разговор, но он не питал никаких иллюзий, что их краткая попытка продемонстрировать добродушие продолжится и днем. Где бы ему найти кого-нибудь, кто будет готов и сумеет с ними справиться?

Легкое сопение, словно жужжание пчелиных крылышек, послышалось из-под одеяла, и он невольно улыбнулся. Малышка Мэнди - дочка Бри, издавала такой же звук, когда спала.

Иногда он держал на руках спящую Мэнди – как-то раз даже больше часа – не желая отпускать крошечное теплое тельце, наблюдая за мерцанием пульса на ее шейке. С тоской и болью, смягчившимися со временем, представляя себе свою собственную дочь. Мертворожденная; ее лицо для него – тайна. Йекса – назвали ее могавки – «малышка» – слишком маленькая, чтобы иметь имя. Но у нее есть имя – Исибейл. Так он ее назвал.

Завернувшись в потрепанный плед, который дядя Джейми дал ему, когда Йен принял решение стать могавком, он лег у костра.

Молись! Вот что его дядя и родители посоветовали бы. На самом деле он не знал, кому нужно молиться и что говорить. Следует ли обращаться к Христу, или к Богородице, или, может, к какому-то святому? К духу красного кедра, что стоит дозорным позади огня, или к той жизни, что наполняет лес, перешептываясь на ночном ветерке?

– A Dhia (Господи (гэльск.) – прим. пер.), – наконец, прошептал он в открытое небо, – cuidich mi (помоги мне (гэльск.) – прим. пер.), – и заснул.

Был ли это Бог, или сама ночь ответил ему, но на рассвете он проснулся с идеей.

ОН ОЖИДАЛ УВИДЕТЬ раскосую горничную, но к двери подошла сама миссис Сильви. Она его вспомнила: он заметил искорку узнавания в ее глазах и, как ему показалось, радость, хотя, конечно же, улыбкой все и ограничилось.

– Мистер Мюррей, – проговорила она холодно и невозмутимо. А потом миссис Сильви посмотрела вниз, и ее спокойствие слегка пошатнулось. Поправив на носу очки в проволочной оправе, чтобы лучше разглядеть тех, кто его сопровождал, она подняла голову и с подозрением уставилась на Йена.

– Что это?

Подобной реакции он ожидал и был к ней готов. Не ответив, он поднял небольшой туго набитый мешочек, приготовленный им заранее, и потряс его, чтобы она смогла услышать металлический звон внутри.

От этого звука она переменилась в лице и отступила, позволяя им пройти, хотя продолжала настороженно смотреть.

Но, все же, не так настороженно, как маленькие дикарки – ему все еще трудно было думать о них, как о девочках – которые упирались до тех пор, пока он не взял их обеих за тощие шейки и решительно не затолкал в гостиную миссис Сильви. В принудительном порядке они сели, но выглядели так, словно что-то замышляли, и он продолжал пристально следить за ними, даже когда разговаривал с хозяйкой заведения.

– Горничные? – в полнейшем недоумении проговорила она, посмотрев на девочек. Он вымыл их прямо в одежде – применив силу, в процессе чего заработал несколько укусов, и, к счастью, пока ни один не воспалился. Но с их волосами ничего не возможно было сделать, кроме как обрезать, а он не собирался приближаться к ним с ножом, боясь поранить себя или их в процессе неминуемой борьбы. Они сидели и свирепо зыркали сквозь пакли своих волос, как горгульи – злобные и красноглазые.

– Ну, они не хотят быть шлюхами, – сказал он мягко. – Чего и я не желаю. Это нисколько не означает, что я лично не одобряю эту профессию, – из вежливости добавил он.

Ее губы дернулись, и она пристально, с оттенком веселья взглянула на него через очки.

– Рада это слышать, – сухо проговорила она. И, опустив взгляд, начала медленно, почти оценивающе, оглядывать его тело с ног до головы так, что он вдруг почувствовал, словно его окунули в кипяток. Глаза снова задержались на его лице, и веселье в ее взгляде заметно усилилось.

Он закашлялся, вспоминая со смесью смущения и вожделения несколько интересных образов из их прошлой встречи пару лет назад. Внешне она была заурядной женщиной за тридцать, ее лицо и манеры гораздо больше подошли бы властолюбивой монахине, чем шлюхе. Однако, под скромным коленкоровым платьем и кисейным передником... она стоила тех денег - истинная госпожа Сильви.

– Я ведь не прошу об одолжении? – сказав это, он кивнул на мешочек, который положил на столик возле своего стула. – Я имел в виду, что, может, возьмете их в подмастерья?

– Девочки-подмастерья. В борделе, – она не произнесла это как вопрос, но ее губы снова дернулись.

– Они могли бы начать в качестве прислуги, ведь, конечно же, вам приходится убираться? Горшки опорожнять и все такое? А после, если они окажутся достаточно смышлеными, – он стрельнул в них пристальным взглядом и Гермиона в ответ показала ему язык, – может, вы смогли бы обучить их поварскому делу. Или швейному. Наверняка у вас полно штопки, а? Рваные простыни и прочее?

– Скорее – рваные сорочки, – очень сухо произнесла она. Ее взгляд метнулся к потолку, где звуки ритмичного поскрипывания свидетельствовали о присутствии клиентов.

Девчонки сползли со своих табуретов и бродили по гостиной, как дикие кошки: опасливо щетинясь и обнюхивая вещи. Внезапно он осознал, что они никогда не видели города, не говоря уже о доме приличного человека.

Подавшись вперед, миссис Сильви подняла мешочек, и, когда ощутила его тяжесть, глаза ее широко распахнулись от удивления. Открыв его, она высыпала на ладонь пригоршню сальных черных пуль, и резко посмотрела вверх, на Йена. Не говоря ни слова, он улыбнулся и, потянувшись вперед, взял одну с ее ладони, вонзил в металл ноготь большого пальца и бросил обратно в руку: на темном фоне продавленная полоска ярко засияла золотом.

Поджав губы, она снова взвесила мешочек.

– Все полностью? – по его оценке, там было более пятидесяти фунтов золота – половина того, что он вез с собой.

Йен шагнул, забирая у Гермионы из рук фарфоровую статуэтку.

– Работа будет не из легких, – сказал он. – Думаю, это вам компенсирует.

– Я тоже так думаю, – произнесла она, наблюдая за Труди, которая, нисколько не стесняясь, спустила свои штаны и стала облегчаться в углу возле очага. Секрет их половой принадлежности был раскрыт, и теперь девочки полностью отказались от своей потребности в уединении.

Миссис Сильви позвонила в серебряный колокольчик и обе девчушки удивленно повернулись на звук.

– Почему я? – спросила она.

– Я больше не знаю никого, кто мог бы с ними справиться, – прямо ответил Йен.

– Я очень польщена.

– Наверняка, – улыбаясь, сказал он. – Значит, договорились?

Она тяжело вздохнула, разглядывая девчонок, которые шептались голова к голове, с глубочайшей подозрительностью разглядывая ее в ответ. Она, вздохнув еще раз, покачала головой.

– Думаю, вероятно, я продешевила, но сейчас трудные времена.

– Неужели? В вашем-то бизнесе? Сдается мне, что спрос должен быть довольно постоянным, – он хотел пошутить, но она смерила его пронзительным взглядом.

– О, вопреки всему, клиентов, обивающих мой порог, предостаточно, – сказала она. – Но сейчас ни у кого нет денег – все на мели. Мне приходится брать курами или свиным боком, но у половины и того нет. Они платят «провозглашенными» деньгами, либо континентальными долларами, либо временными облигациями ополчения – хотите угадать, сколько стоит на рынке любая из этих бумажек?

– Ну да, я... – но она уже кипела, как чайник, и повернувшись к нему, зашипела.

– Или они вообще ничего не платят. Когда времена порядочные, то, в основном, и люди такие же. Но прижми их немного, и они перестают понимать, почему необходимо платить за собственные удовольствия. В конце концов, чего мне это стоит? И я не смею отказать, ведь в противном случае, они все равно возьмут желаемое, а потом сожгут мой дом или причинят нам вред из-за моей неосторожности. Полагаю, вам это ясно?

Горечь в ее голосе жалила, как крапива, и он тут же отказался от почти созревшей идеи предложить скрепить их сделку частным образом.

– Ясно, – ответил он так спокойно, насколько это было возможно. – Но разве подобные вещи не являются постоянным риском в вашей профессии, не так ли? Ведь до настоящего времени вам удавалось процветать?

Она тут же поджала губы.

– У меня был... покровитель. Джентльмен, который обеспечивал мне защиту.

– В обмен на...

Жаркий румянец вспыхнул на ее впалых щеках.

– Не ваше дело, сэр.

– Разве? – он кивнул на мешочек в ее руке. – Если я оставляю своих... этих... ну, их, – он показал рукой на девчонок, в данный момент теребящих шторы, – с вами, безусловно, у меня есть право узнать, не подвергаю ли я их опасности, поступая таким образом?

– Они девочки, – ответила она кратко. – Они родились в опасности и, независимо от обстоятельств, будут жить в этом состоянии всю жизнь, – ее рука крепче сжала мешочек, отчего костяшки пальцев побелели. Он был немного поражен ее честности, учитывая, что она попросту отчаянно нуждалась в деньгах. Однако, несмотря на ее ожесточение, он весьма наслаждался этим поединком.

– Значит, вы считаете, что жизнь мужчин не представляет опасности? – спросил он и тут же продолжил, – Что случилось с вашим сутенером?

Кровь резко отлила от ее лица, оставив его бледным, как выбеленная кость, а глаза вспыхнули, словно искры.

– Он был моим братом, – проговорила она, и ее голос понизился до злобного шепота. – «Сыны свободы» облили его смолой, изваляли в перьях и оставили умирать на моем пороге. Ну, а теперь, сэр, остались ли у вас еще вопросы, касающиеся моих дел, или мы договорились?

Прежде, чем он смог переключиться, чтобы придумать какой-нибудь ответ, дверь открылась и вошла молодая женщина. Увидев ее, он испытал настоящий шок – в глазах у него побелело. Затем, комната пришла в равновесие, и он понял, что снова может дышать.

Это была не Эмили. Молодая женщина с любопытством переводила взгляд с него на маленьких дикарок, завернувшихся в шторы. Она была наполовину индианкой: миниатюрной и изящно сложенной, с длинными, как у Эмили, густыми волосами цвета воронова крыла, свободно ниспадающими по ее спине. С широкими, как у Эмили, скулами и мягким округлым подбородком. Но это была не Эмили.

«Слава Богу!» – подумал он, но в то же время испытал жуткую пустоту в утробе. Он почувствовал, что ее появление сродни пушечному ядру, которое обрушилось на него и, пройдя прямо сквозь тело, оставило после себя зияющую дыру.

Миссис Сильви дала девушке-индианке краткие распоряжения, указав на Гермиону и Труди. Черные брови девушки слегка вскинулись, но она кивнула, и, улыбнувшись девочкам, пригласила их с собой на кухню – перекусить.

Девчонки мигом выпутались из штор: со времени завтрака прошло довольно много времени, а у него для них ничего не было, кроме каши из овсяной муки на воде и небольшого количества вяленой медвежатины, жесткой как подошва.

Они последовали за индианкой к двери комнаты, не удостоив его взглядом. Однако у порога Гермиона обернулась, и, поправив свои мешковатые штаны, устремила на него испепеляющий взгляд, обличительно нацелив в его сторону длинный тощий указательный палец.

– Ты, ублюдок, если в итоге мы превратимся в шлюх, я тебя найду, отрежу твои яйца и засуну их тебе в задницу.

Откланявшись со всем достоинством, на которое еще был способен, он ушел: в его ушах продолжали звенеть раскаты смеха миссис Сильви.

ГЛАВА 18

УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ

Нью-Берн, колония Северная Каролина

Апрель, 1777 год

НЕНАВИЖУ УДАЛЯТЬ ЗУБЫ. Речевой оборот, который сравнивает некое невообразимо трудное действие с вырыванием зубов – не гипербола. Даже при наилучшем раскладе – когда перед тобой взрослый человек с большим ртом и кротким нравом, а пораженный зуб у него один из передних и находится в верхней челюсти (т.е. имеет слабые корни и легко доступен) – занятие это грязное, скользкое, варварское. И лежащая в основе этой работы чисто физическая непривлекательность, как правило, неизбежно вгоняет в депрессию своим непредвиденным исходом.

Нарывающий зуб требовалось удалить, поскольку, помимо боли, наблюдалось еще и сильное воспаление, из-за которого бактерии могли попасть в кровоток, вызвав сепсис или даже смерть. При этом заменить его было нечем, и это портило не только внешность пациента, но и нарушало строение и работоспособность ротовой полости. Отсутствие одного зуба приводило к смещению всех расположенных рядом, изменяя прикус и делая процесс пережевывания гораздо менее эффективным. Что, в свою очередь, сказывалось на питании пациента, общем состоянии его здоровья и перспективах на долгую и счастливую жизнь.

«Нет, удаление даже нескольких зубов, – мрачно размышляла я, в очередной раз меняя положение в надежде улучшить обзор зуба, которым сейчас занималась, – не слишком повредит зубной ряд бедной девчушки».

Она была не старше восьми-девяти лет, с узкой челюстью и выраженным неправильным прикусом – верхние зубы сильно выдавались вперед. Ее молочные клыки вовремя не выпали, а постоянные уже лезли позади них, придавая ей зловещий вдвойне клыкастый вид. Это усугублялось еще и необычной узостью верхней челюсти, из-за чего два растущих передних резца искривились внутрь, повернувшись друг к другу таким образом, что их фронтальные поверхности практически соприкасались.

Я дотронулась до нарывающего верхнего коренного, и девочка, привязанная ремнями к стулу, дернулась, испустив такой пронзительный вопль, словно ей под ногти загоняли бамбуковые щепки.

– Йен, пожалуйста, дай ей еще немного, – я выпрямилась, чувствуя, будто нижнюю часть моей спины зажало в тисках. Уже несколько часов я работала в передней комнате типографии Фергюса, и небольшая мисочка возле моего локтя была полна окровавленных зубов, а восхищенная толпа за окном наблюдала за действом.

Йен типично по-шотландски скептически фыркнул, но взял бутылку виски и, ободряюще приговаривая, направился к маленькой девочке, которая снова закричала при виде его татуированного лица и накрепко сжала губы. Мать девочки, потеряв терпение, энергично ее шлепнула, и, вырвав у Йена из рук виски, вставила в рот своей дочери горлышко бутылки и перевернула ее вверх дном, а другой рукой зажала девчушке нос.

Глаза у ребенка стали круглые, как монетки, а из уголков рта фонтаном брызнул виски, но, тем не менее, тощая шейка судорожно дернулась, и девочка начала глотать.

– Я и правда думаю, что уже достаточно, – сказала я, слегка встревоженная количеством алкоголя, которое проглотил ребенок. Это был очень скверный виски, мы приобрели его здесь, и, хотя Джейми и Йен его опробовали и решили, что никто от него не ослепнет, у меня были сомнения по поводу использования его в таком большом количестве.

– Хм-м, – произнесла мать девочки, критически осматривая дочь, но бутылку не убрала. – Этого хватит, я думаю.

Глаза ребенка закатились, и напряженное маленькое тельце внезапно расслабилось, безвольно откинувшись на спинку стула. Убрав бутылку, мать аккуратно вытерла горлышко своим фартуком, и, кивнув, отдала виски Йену.

Я быстренько проверила пульс и дыхание девочки, но, похоже, все было в порядке, по крайней мере – пока.

– Carpe diem (срывай день (лат.) – устойчивое выражение, означающее «лови момент», – прим. пер.), – пробормотала я, хватая зубные щипцы. – Или, вероятно, я должна сказать «carpe vinorum»? (лови вино (лат.). – прим. пер.) Йен, смотри за тем, чтобы она не переставала дышать.

Йен рассмеялся и, наклонив бутылку, смочил для обеззараживания маленький тампончик из чистой ткани.

– Думаю, если захочешь, у тебя будет достаточно времени, чтобы вырвать не один зуб, тетушка. Можешь вырвать все зубы в голове бедной девчушки, и она даже не шелохнется.

– А это мысль, – сказала я, поворачивая голову ребенка. – Не принесешь ли зеркало, Йен?

У меня имелось крошечное квадратное зеркальце, и, если получится, то его можно использовать, чтобы направлять в рот пациентки солнечный свет, который в изобилии струился сквозь окно – теплый и яркий. К сожалению, к окну прижимались несколько любопытных голов, все время загораживающих солнце и мешающих попыткам Йена направить луч туда, где он был мне нужен.

– Марсали! – позвала я, удерживая на всякий случай большой палец на пульсе девочки.

– Да? – вытирая о тряпицу запачканные чернилами руки, она вышла из задней комнаты, где очищала – или, скорее, загрязняла – типографский шрифт. – Тебе снова нужен Анри-Кристиан?

– Если ты... или он... не против.

– Только не он, – уверила она меня. – Ему ничто так не понравится, маленький тщеславный поросенок. Джоани! Фелисите! Пойдите и приведите малыша, ладно? Он нужен на улице, у витрины.

Фелисите и Джоан – или дьявольские кошечки, как называл их Джейми – охотно побежали: им нравились представления Анри-Кристиана почти так же, как и ему самому.

– Пойдем, Помпончики! – позвала Джоан, придерживая дверь на кухню. Румяный и улыбающийся во весь рот Анри-Кристиан опрометью кинулся наружу, покачиваясь из стороны в сторону на коротеньких кривых ножках.

– Оп-ля, оп-ля, оп-ля! – кричал он, направляясь к двери.

– Оденьте ему шапочку! – крикнула Марсали. – А то ветер в уши надует.

День был солнечный, но ветреный, а Анри-Кристиан имел склонность к ушным инфекциям. Поэтому у него имелась вязаная шерстяная шапочка в белую и голубую полоску, украшенная рядом из красных помпончиков; она завязывалась под подбородком. Брианна связала ему эту шапочку, и, увидев ее, я почувствовала, как слегка сжалось сердце – теплом и болью одновременно.

Девочки взяли братишку за руки, Фелисите, потянувшись в последний момент, схватила с вешалки старую фетровую шляпу своего отца, чтобы собирать в нее монетки, и все вместе они вышли на улицу под радостные возгласы и свист толпы. Сквозь окно мне было видно, как Джоан убрала с уличного стола выставленные напоказ книги, а Фелисите взгромоздила на их место Анри-Кристиана. Сияя от удовольствия, он развел в стороны свои коротенькие сильные руки и изысканно поклонился сначала в одну, затем в другую сторону. После чего, согнувшись, поставил ладони на столешницу и с потрясающе контролируемой грацией встал на голову.

Я не стала досматривать остальное его представление – большей частью оно состояло из танцев и брыканий, перемежаемых кувырками и стойками на голове, но яркая индивидуальность и гномья фигура Анри-Кристиана придавали выступлению очарования. Он мгновенно переместил толпу от окна, а именно этого я и хотела.

– Давай, Йен, – скомандовала я и вернулась к работе. Под мерцающим светом от зеркальца поле деятельности стало видно немного лучше, и мне практически сразу же удалось ухватить зуб. Но тут возникли сложности: зуб был сильно разрушен, и весьма вероятно, что, когда я начну его выворачивать, он может сломаться, а не вытащится весь. А уж если это произойдет...

Но не произошло. Послышался тихий приглушенный треск, когда корни зуба отделились от челюстной кости, и я уже держала крошечный белый предмет – целый.

Напряженно наблюдавшая мать ребенка вздохнула и немного расслабилась. Маленькая девочка тоже вздохнула и сползла по спинке стула. Я снова проверила – ее пульс был прекрасным, разве что дыхание стало поверхностным. Скорее всего, она проспит до...

И тут мне в голову пришла мысль.

– Знаете, – несколько нерешительно сказала я матери, – я могу вырвать еще один или два зуба, и ей не будет больно. Взгляните... – я отодвинулась в сторону, приглашая ее посмотреть. – Эти... – я коснулась не выпавших молочных клыков, – их нужно срочно удалить, чтобы позволить зубам за ними занять свое место. И вы, разумеется, видите эти передние резцы... Так вот, я удалила верхний передний коренной слева; если я удалю такой же справа, думаю, что, возможно, ее зубы чуть-чуть сместятся, чтобы заполнить пустое пространство. А если вы сможете убедить ее нажимать языком на передние резцы всякий раз, как только она об этом вспомнит... – разумеется, это никоим образом не была ортодонтия, и риск инфекции был высоким, но мои руки так и чесались сделать это: бедный ребенок выглядел, словно летучая мышь-людоед.

– Хм-м-м-м, – произнесла мать девочки, хмуро вглядываясь в рот своей дочери. – Сколько вы мне за них дадите?

– Сколько... Вы хотите, чтобы я вам заплатила?

– Это прекрасные, здоровые зубы, – тут же ответила мать. – Зубодер в порту может дать мне по шиллингу за штуку. А Глории понадобятся деньги для приданного.

– Приданного? – повторила я, опешив. Мать пожала плечами.

– Вряд ли кто-то возьмет бедняжку за красивое личико, не так ли?

Я была вынуждена признать, что, скорее всего, это правда: даже не принимая во внимание плачевное состояние зубов, назвать дитя простушкой уже было бы комплиментом.

– Марсали, – позвала я. – Есть у тебя четыре шиллинга?

Золото, вшитое в подол моей юбки, тяжело качнулось вокруг моих ног, но я не могла использовать его в данной ситуации.

Удивившись, Марсали повернулась от окна, сквозь которое приглядывала за Анри-Кристианом и девочками.

– Нет, наличных нет.

– Все в порядке, тетушка, у меня есть немного денег, – Йен отложил зеркальце и полез в спорран, откуда достал пригоршню монет. – Имейте в виду, – сказал он, сверля женщину тяжелым взглядом, – вы не получите больше трехпенсовика за каждый здоровый зуб... и уж точно не больше пенни за молочный.

Нимало не смущаясь, женщина высокомерно посмотрела на него.

– Вот он – скупердяй-шотландец, – сказала она. – Даром что с татуировками, как у дикаря. Тогда по шесть пенсов за каждый, ты, жадюга, который за пенни удавится!

Йен широко улыбнулся, демонстрируя свои прекрасные зубы, которые, если и не были совсем ровными, но находились в отличном состоянии.

– Собираетесь отнести ребенка вниз к набережной и позволить тому мяснику разорвать ее рот в лохмотья? – поинтересовался он любезно. – Там она уже проснется, вы же понимаете. И будет кричать. Три.

– Йен! – сказала я.

– Ну, я не позволю ей обмануть тебя, тетушка. Мало того, что она хочет, чтобы ты выдернула девочке зубы задаром, так еще и требует заплатить ей за оказанную честь!

Ободренная моим вмешательством, женщина, выставив вперед подбородок, повторила:

– Шесть пенсов!

Привлеченная препирательством Марсали подошла и заглянула в рот девочки.

– Вы не найдете для нее мужа меньше чем за десять фунтов, – без обиняков сообщила она женщине. – Не с такой наружностью. Мужчина испугается, что его покусают, когда он будет ее целовать. Йен прав. На самом деле, это вы должны заплатить за услуги двойную цену.

– Вы согласились заплатить, когда пришли сюда, так ведь? – нажимал Йен. – Двухпенсовик за то, чтобы вырвать зуб – и моя тетя согласилась на это исключительно из жалости к ребенку.

– Кровопивцы! – воскликнула женщина. – Правду говорят – вы, шотландцы, с глаз мертвеца пенни подберете!

Определенно, все это быстро не уладится: я чувствовала, что и Йен, и Марсали настроились на то, чтобы приятно провести время, поочередно торгуясь с женщиной. Вздохнув, я забрала зеркальце из рук Йена – чтобы вытащить клыки, оно мне не понадобится. А к тому времени, когда я примусь за верхний коренной справа, Йен, возможно, снова сможет уделить мне свое внимание.

По правде говоря, клыки были делом простым: молочные зубы почти не имеют корней, да еще и готовые выпасть – вероятно, я смогла бы вырвать их пальцами. Один быстрый поворот на каждый зуб – и вот они удалены, десны почти не кровоточат. Довольная, я промокнула лунки смоченным виски тампоном, затем принялась обдумывать коренной.

Во рту он находился с другой стороны, а это значило, что, наклонив голову ребенка назад, я смогу заполучить немного света без использования зеркала. Я взяла руку Йена – он был так занят спором, что едва ли заметил – и положила на лоб девочки, чтобы крепко удерживать голову, а затем осторожно просунула щипцы.

На мгновение свет загородила тень и исчезла... потом возникла опять, полностью его блокировав. В раздражении повернувшись, я увидела довольно элегантного джентльмена, который с любопытством вглядывался в окно.

Я сердито на него посмотрела и жестом попросила отойти. Он моргнул, а затем кивнул, извиняясь, и шагнул в сторону. Не дожидаясь дальнейших вмешательств, я согнулась, накрепко вцепилась в зуб и выкрутила его одним удачным движением.

Удовлетворенно напевая себе под нос, я капнула виски на кровоточащую дырку, затем, наклонив голову девочки в другую сторону, мягко прижала тампон к десне, чтобы помочь освобождению нарыва от гноя. Ощутив внезапную характерную вялость в шаткой шее, я замерла.

Йен тоже это почувствовал и, прервавшись на середине предложения, удивленно на меня взглянул.

– Развяжи ее, – сказала я. – Быстро.

Он в одно мгновение ее освободил, и я, схватив под руки, положила девочку на пол: голова у нее болталась, как у тряпичной куклы. Не обращая внимания на встревоженные восклицания Марсали и матери ребенка, я отклонила назад голову малышки, вытащила изо рта тампон и, зажав пальцами ее нос, приложилась ртом к губам, приступив к реанимации.

Это похоже на то, как надуваешь маленький тугой воздушный шарик: неподвижность, сопротивление, а потом, наконец, грудина поднимается. Но ребра не растягиваются, как резина, и вдувать не становится легче.

Пальцы другой руки я держала на шее девочки, отчаянно прощупывая пульс на сонной артерии. Вот... Показалось?.. Нет, есть! Хоть и слабенько, но ее сердечко продолжало биться.

Вдуваю. Пауза. Вдуваю. Пауза... Я почувствовала слабое движение от вдоха – худенькая грудка самостоятельно поднялась. Слыша, как в ушах стучит кровь, я ждала, но ее грудина больше не двигалась. Вдуваю. Пауза. Вдуваю...

Грудь снова трепыхнулась, и на сей раз продолжила подниматься и опускаться сама. Я села на пятки: мое дыхание участилось, а на лице выступил холодный пот.

Мать девочки стояла и пялилась на меня с открытым ртом. Словно в легком тумане я отметила, что состояние ее зубов было вполне приличным. Бог знает, как выглядел ее муж.

– Она... с ней?.. – спросила женщина, моргая и переводя взгляд с меня на свою дочь.

– С ней все хорошо, – сказала я решительно и медленно встала, чувствуя, как кружится голова. – Только она не в состоянии идти, пока не выветрится виски. Думаю, все будет в порядке, но девочка снова может перестать дышать. Кто-то должен за ней присмотреть, пока она не очнется. Марсали?..

– Да, я положу ее на кушетку, – ответила Марсали, подходя, чтобы взглянуть. – А, вот и вы… Джоанни, не посмотришь немного за бедной девочкой? Ей нужно полежать в твоей кроватке.

Домой вошли хихикающие раскрасневшиеся дети с полной шляпой мелких монет и пуговиц, но, увидев на полу девочку, они тоже поспешили взглянуть на происходящее.

– Оп-ля, – произнес впечатленный Анри-Кристиан.

– Она умерла? – более практично спросила Фелисите.

– Если бы она умерла, маман не просила бы меня за ней присмотреть, – отметила Джоанни. - Ее же не стошнит на мою постель, да?

– Я подложу полотенце, – пообещала Марсали, присаживаясь на корточки, чтобы подхватить девочку. Но Йен опередил ее, бережно поднимая ребенка.

– Раз так, мы возьмем с вас двухпенсовик, – сказал он матери. – Но отдадим все зубы задаром, да?

Ошеломленная женщина кивнула, затем вслед за толпой направилась в заднюю часть дома. Послышался топот множества ног, которые поднимались по лестнице. Но я за ними не пошла, потому что мои собственные ноги подкосились, и я как-то неожиданно села.

– С вами все в порядке, мадам?

Подняв глаза, я увидела элегантного незнакомца, который вошел в типографию и с любопытством смотрел на меня.

Я взяла полупустую бутылку виски и сделала из нее большой глоток. Алкоголь обжигал, словно сера, а на вкус был как обугленные кости. Из глаз брызнули слезы, я с шумом выдохнула, хоть и не закашлялась.

– Прекрасно, – прохрипела я. – Абсолютно прекрасно, – я прочистила горло и рукавом вытерла слезы. – Чем могу помочь?

Выражение легкого удовольствия скользнуло по его лицу.

– Зуб мне вырывать не нужно, что, вероятно, к лучшему для нас обоих. Однако... вы позволите? – он вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку и, передав ее мне, сел. – Полагаю, это, вероятно, чуть более подкрепляющее, чем... то, – немного наморщив нос, он кивнул на откупоренную бутылку виски.

Я открыла фляжку, и, словно джинн, наружу выплыл полноценный аромат очень хорошего бренди.

– Благодарю, – коротко сказала я и, закрыв глаза, выпила. – В самом деле, большое спасибо, – добавила я, открывая их мгновением позже. И правда, подкрепляющее. Тепло сконцентрировалось у меня в центре и, словно дым, заструилось по моим конечностям.

– На здоровье, мадам, – сказал он и улыбнулся.

Джентльмен определенно был денди, да к тому же из богатеньких: множество кружев окутывало его персону, золотистые пуговицы на жилете, пудреный парик и две черные шелковые мушки на лице – у левой брови звездочка и вздыбленный конь на щеке. Наряд не из тех, которые часто встретишь в Северной Каролине, особенно в эти дни.

Я подумала, что, несмотря на все эти наслоения, он был красивым мужчиной. Лет сорока или около того, мягкие темные глаза, в которых поблескивал юмор, и нежное, чувственное лицо. Его английский был весьма хорош, хотя в нем явно слышался парижский акцент.

– Имею ли я честь обращаться к миссис Фрейзер? – спросил он. Я увидела, как его взгляд скользнул по моей возмутительно непокрытой голове, но вежливый джентльмен ничего не сказал.

– Что ж, так и есть, – сказала я неуверенно. – Но я могу оказаться не той, кто вам нужен. Мою невестку тоже зовут миссис Фрейзер, это типография принадлежит им с мужем. Так что, если вы хотите что-нибудь напечатать...

– Миссис Джеймс Фрейзер?

Я инстинктивно сделала паузу, но ответить как-то иначе было невозможно.

– Да, это я. Вам нужен мой муж? – спросила я осторожно. Люди по разным причинам хотели видеть Джейми, и далеко не всегда было желательно, чтобы они его нашли.

Он улыбнулся, глаза приветливо сощурились.

– Так и есть, миссис Фрейзер. Капитан моего корабля сказал, что сегодня утром к нему приходил мистер Фрейзер в поисках возможности уплыть.

Тут мое сердце прямо подпрыгнуло.

– О! У вас есть корабль, мистер...

– Бошан, - сказал он и, подняв мою руку, изящно ее поцеловал. – Персиваль Бошан, к вашим услугам, мадам. Да, у меня есть корабль... он называется «Охотница».

На миг мне показалось, что сердце буквально перестало биться, но нет – оно вновь ощутимо заколотилось.

– Бошан, – произнесла я. – Бичем?

Мужчина произнес свою фамилию на французский манер, но, услышав «Бичем», кивнул и заулыбался еще шире.

– Да, англичане произносят эту фамилию так. Вы сказали, ваша невестка... так мистер Фрейзер, владеющий этой типографией, – это сын вашего мужа?

– Да, – снова сказала я, хоть и машинально.

«Не будь дурой, – одернула я себя, – имя довольно распространенное. Скорее всего, он никакого отношения не имеет к твоей семье!» И все же... Англо-французские связи. Я знала, что семья моего отца переехала в Англию из Франции где-то в восемнадцатом столетии – но это все, что мне было известно. Я внимательно в него вглядывалась: есть ли в чертах лица что-нибудь знакомое? Ну, хоть что-то, что я могла бы сопоставить со своими слабыми воспоминаниями о родителях, и с более яркими – о моем дяде?

Кожа белая, как и у меня, но с другой стороны, большинство представителей высшего класса имели бледный вид, потому что прилагали все усилия, чтобы закрывать лицо от солнца. Глаза гораздо темнее моих и очень красивые, но другой формы – круглее. Брови... А у дяди Лэмба брови были такой же формы? Тяжелые ближе к носу и разбегающиеся в стороны грациозными арками?..

Поглощенная этой волнующей головоломкой, я пропустила то, что он сказал.

– Прошу прощения?

– Маленький мальчик, – повторил он, кивая в сторону двери, через которую исчезли дети. - Он кричал «Оп-ля!», подобно французским уличным актерам. Есть ли у вашей семьи какие-то французские связи?

Появились запоздалые сигналы тревоги, и от беспокойства на моих предплечьях приподнялись волоски.

– Нет, – сказала я, пытаясь заковать свое лицо в вежливо недоуменное выражение. – Скорее всего, он просто услышал словечко от кого-то. В прошлом году небольшая труппа французских акробатов проезжала через обе Каролины.

– А, без сомнения, так и есть, – напряженно вглядываясь, он слегка наклонился вперед. – А вы сами их видели?

– Нет. Мы с мужем... здесь не живем, – закончила я поспешно. И уже собиралась, было, сказать, где мы жили, но не знала, как много – если вообще что-нибудь – он знает об обстоятельствах Фергюса. Мужчина снова сел, слегка разочарованно поджав губы.

– Ах, очень жаль. Я подумал, что джентльмен, которого я ищу, мог, возможно, принадлежать к их труппе. Хотя, полагаю, вы не можете знать имен артистов, даже если видели их, – добавил он, подумав.

– Вы кого-то ищете? Француза? – я взяла миску с окровавленными зубами и, изображая безразличие, принялась перебирать их.

– Мужчину по имени Клодель. Он родился в Париже... в борделе, – добавил он, слегка извиняясь за использование столь неделикатного слова в моем присутствии. – Ему сейчас должно быть чуть за сорок – возможно, сорок один или сорок два.

– Париж, – повторила я, прислушиваясь, не спускается ли по лестнице Марсали. – Что заставило вас предположить, что он в Северной Каролине?

Бичем грациозно пожал одним плечом.

– Его вполне может здесь и не быть. Я точно знаю лишь то, что около тридцати лет назад его забрал из борделя шотландец, которого описывали как мужчину запоминающейся наружности: очень высоким, с блестящими рыжими волосами. А вот дальше все весьма запутывается... – он криво улыбнулся. – Мне по-разному характеризовали Фрейзера: как торговца вином, якобита, лоялиста, предателя, шпиона, аристократа, фермера, импортера… Или контрабандиста – термины взаимозаменяемы. И со связями, которые разнятся от монастыря до королевского двора.

Мне подумалось, что все это было абсолютно точным портретом Джейми. Однако, стало понятно, почему это совсем не помогало его найти. С другой стороны... Бичем – вот он, тут как тут.

– Я нашел винного торговца по имени Майкл Мюррей, который, услышав это описание, сказал, что оно напоминает его дядю, некоего Джеймса Фрейзера, эмигрировавшего в Америку более десяти лет назад, – теперь темные глаза утратили веселость и напряженно сосредоточились на мне. – Но, когда я поинтересовался ребенком по имени Клодель, месье Мюррей заявил, что абсолютно ничего не знает об этом человеке. В довольно резких выражениях.

– О? – произнесла я и, взяв разрушенный кариесом большой коренной зуб, сощурилась на него.

Иисус твою Рузвельт Христос. Я знала Майкла только по имени – один из старших братьев Йена-Младшего, родившийся уже после моего исчезновения, а к тому времени, когда я вернулась в Лаллиброх, он уже уехал во Францию, чтобы получить там образование и вступить в винный бизнес Джареда Фрейзера – старшего и бездетного кузена Джейми. Разумеется, Майкл, выросший в Лаллиброхе вместе с Фергюсом, чертовски хорошо знал, как того звали изначально. Очевидно, он что-то обнаружил или заподозрил в манере поведения этого незнакомца, и его это встревожило.

– Вы хотите сказать, что проделали весь этот путь в Америку, зная только имя мужчины и то, что у него рыжие волосы? – спросила я, пытаясь казаться слегка недоверчивой. – Святый Боже... вы, должно быть, весьма заинтересованы в том, чтобы найти этого Клоделя.

– О, так и есть, мадам, – слегка улыбнувшись и наклонив голову, он взглянул на меня. - Скажите, миссис Фрейзер... у вашего мужа рыжие волосы?

– Да, – сказала я. Бессмысленно было отрицать, раз уж каждый в Нью-Берне мог сказать ему об этом. «И, скорее всего, уже сказали», – сообразила я. – Как и у большинства его родственников, как и у половины населения шотландского Хайленда, – это было сильным преувеличением, но я абсолютно уверена, что мистер Бичем тоже лично Хайленд не прочесывал.

Сверху доносились голоса: в любую минуту могла спуститься Марсали, и я не хотела, чтобы она появилась посреди именно этого разговора.

– Что ж, – сказала я и решительно поднялась. – Уверена, вы захотите поговорить с моим мужем, как и он с вами. Однако мистер Фрейзер уехал по делам и вряд ли вернется раньше завтрашнего дня. Где вы остановились в городе?

– В «Королевской гостинице», – сказал он, также вставая. – Вы не передадите мужу, что он сможет найти меня там, мадам? Благодарю вас, – низко поклонившись, он взял мою руку и снова ее поцеловал, затем, улыбнувшись, вышел из типографии, оставив после себя аромат бергамота и иссопа, смешанный с духом отличного бренди.

ИЗ-ЗА ПОЛНОГО ХАОСА в политической ситуации очень многие торговцы и деловые люди покинули Нью-Берн: без авторитета гражданских властей общественная жизнь, за исключением простейших торговых операций, полностью остановилась. И множество людей, как лоялистски, так и революционно настроенных, покинули колонию, боясь насилия. Сейчас в Нью-Берне остались только две хорошие гостиницы: «Королевская гостиница» была одной из них, а «Вилси Армз» – другой. К счастью, мы с Джейми снимали комнату в последней.

– Ты пойдешь с ним разговаривать? – я только что закончила рассказывать о визите месье Бичема Джейми, что вызвало появление глубокой тревожной морщинки между его бровями.

– Господи. Откуда он все это узнал?

– Вероятно, у него имелась информация о том, что Фергюс проживал в борделе, и Бичем начал с расспросов там. Полагаю, было не слишком трудно найти того, кто видел тебя или слышал об инциденте. В конце концов, ты весьма запоминающийся.

Несмотря на беспокойство, я улыбнулась, вспомнив Джейми в возрасте двадцати пяти лет, который нашел временное убежище в том самом борделе, вооруженный (волею случая) здоровенной колбасой, а затем сбежавший через окно в сопровождении десятилетнего карманника по имени Клодель, бывшего ребенка-проститутки.

Чуть смущенный, Джейми пожал плечами.

– Ну, да, наверное. Но разузнать так много... – в раздумье он почесал голову. – Что же до разговора с ним... не раньше, чем я потолкую с Фергюсом. Думаю, перед тем, как мы представимся, нам захочется узнать чуточку больше об этом месье Бичеме.

– Хотелось бы и мне о нем узнать побольше, – сказала я. – Интересно, может быть... Ну, это маловероятно, имя довольно распространенное... но мне любопытно, а вдруг он может быть как-то связан с одной из ветвей моей семьи. В восемнадцатом веке они жили во Франции – это то, что мне известно. Но больше – почти ничего.

Джейми улыбнулся мне.

– А что бы ты сделала, Сассенах, если бы я обнаружил, что он и правда твой шесть раз прапрадед?

– Я... – и вдруг замолчала, потому что на самом деле понятия не имела, что стану делать в подобных обстоятельствах. – Ну... скорее всего, ничего, – признала я. – Да и в любом случае мы, возможно, ничего не сможем выяснить наверняка, поскольку я не помню – даже если и знала когда-то – как звали моего шесть раз прапрадеда. Мне просто... было бы интересно узнать больше, только и всего, – слегка защищаясь закончила я.

– Что ж, конечно, тебе бы хотелось, – спокойно согласился он. – Но только если мои расспросы не подвергнут Фергюса опасности, да?

– О, нет. Конечно, нет. Но что ты...

Меня прервал тихий стук в дверь, и я замолчала. Подняв брови, я взглянула на Джейми, который, немного поколебавшись, пожал плечами и открыл дверь.

Наша комнатка была такой маленькой, что я могла видеть вход оттуда, где сидела. К моему удивлению, дверной проем заполнила делегация из женщин: коридор был подобен морю из белых чепцов, плывущих в темноте, словно медузы.

– Мистер Фрейзер? – один из чепцов быстро качнулся. – Я... меня зовут Эбигейл Белл. Мои дочери, – она повернулась, и я мельком увидела напряженное белое лицо, – Лиллиан и Мириам, – другие два чепца (да, их оказалось всего три) тоже качнулись. - Можем мы с вами поговорить?

Джейми поклонился и пригласил их в комнату, подняв брови и глядя на меня, когда входил следом за ними.

– Моя жена, – кивнув, сказал он, когда я встала, бормоча приветствия. В комнате была только кровать и один стул, так что мы все продолжали стоять, неловко улыбаясь и кивая друг другу.

Невысокая и довольно полная миссис Белл, вероятно, когда-то была столь же хорошенькой, как и ее дочери. Хотя некогда пухлые щечки теперь обвисли, как будто она внезапно похудела, а кожа от переживаний покрылась морщинками. Ее дочери тоже выглядели расстроенными: одна из них перебирала руками свой передник, а другая все время бросала на Джейми взгляды из-под опущенных ресниц, словно боялась, что тот может совершить что-нибудь недоброе, если смотреть на него прямо.

– Прошу прощенья, сэр, что мы пришли вот так, без приглашения, – губы миссис Белл дрожали, поэтому ей пришлось сжать их ненадолго, перед тем, как продолжить. – Я... Я слышала, что вы ищете корабль, который направляется в Шотландию.

Джейми настороженно кивнул, явно размышляя, откуда женщина об этом узнала. Очевидно, он оказался прав, когда говорил, что через день-два это станет известно всему городу.

– Вы знаете кого-то, кто собирается туда? – спросил он вежливо.

– Нет, не совсем. Я... то есть... возможно... это мой муж, – выпалила она, но произнесенное слово заставило голос дрогнуть, и она прикрыла рот зажатым в ладошку подолом передника. Одна из дочерей, – темноволосая девушка – нежно взяв под локоть, отвела мать в сторону, заслоняя ее, чтобы самой смело встретить наводящего ужас мистера Фрейзера.

– Мой отец в Шотландии, мистер Фрейзер, – сказала она. – И моя мама надеется, что вы могли бы найти его, когда туда приедете, и помочь ему вернуться к нам.

– А, – сказал Джейми. – И ваш отец – это...

– О, мистер Ричард Белл, сэр, из Уилмингтона, – она поспешно присела в книксене, словно дополнительная вежливость могла бы помочь устроить дело. – Он... он был...

– Он и есть! – вполголоса, но категорично зашипела ее сестра, и первая – та, которая темненькая – сердито на нее посмотрела.

– Мой отец был торговцем в Уилмингтоне, мистер Фрейзер. Он обладал обширными деловыми связями, и в интересах бизнеса... имел основания контактировать со множеством британских офицеров, которые обращались к нему за снабжением. Это были исключительно деловые контакты! – уверила она его.

– Но в такие ужасные времена бизнес перестает быть только бизнесом, – взяв себя в руки, миссис Белл подошла и встала рядом с дочерью. – Они сказали – недруги моего мужа – они распространили слухи, что мой муж – лоялист.

– Только потому, что так и было, – вставила вторая сестра. Эта девушка – светловолосая и голубоглазая – не дрожала: вздернув подбородок и сверкая глазами, она смотрела на Джейми прямо. – Мой отец был верен своему королю! И я, во-первых, не думаю, что за это следует извиняться или оправдываться! А во-вторых, не считаю правильным притворяться, что отец им не был – только затем, чтобы получить помощь человека, который нарушил все возможные клятвы...

– О, Мириам! – сердито сказала ее сестра. – Ты не могла помолчать одну секунду? Вот теперь ты все испортила!

– Ничего я не испортила, – огрызнулась Мириам. – А даже если и так, то из этого с самого начала ничего бы не получилось! С чего бы такой как он стал помо...

– Да, все бы получилось! Мистер Форбс сказал...

– О, зануда мистер Форбс! Да что он может знать!

Миссис Белл тихо охнула в свой передник.

– Почему ваш отец уехал в Шотландию? – прорываясь сквозь неразбериху, спросил Джейми.

И от удивления Мириам Белл ему даже ответила.

– Он не уехал в Шотландию. Его похитили на улице и бросили на корабль, направлявшийся в Саутгемптон.

– Кто? – спросила я, протискиваясь к двери сквозь непроходимую чащу юбок. – И почему?

Высунув голову в коридор, я жестами приказала мальчишке, который на лестничной площадке чистил обувь, чтобы он спустился в таверну и принес кувшин вина. Судя по состоянию Беллов, это будет хорошей мерой для восстановления дружеской любезности.

И как раз вовремя вернулась обратно в номер, чтобы услышать объяснения мисс Лиллиан Белл: они не знают, кто конкретно похитил ее отца.

– Ну или, во всяком случае, не по именам, – сказала она и ее лицо вспыхнуло от ярости после этих слов. – На головах злодеев были капюшоны, но это были «Сыны Свободы», я точно знаю! («Сыны Свободы» – массовая тайная патриотическая организация в английских колониях в Америке, возникшая в ноябре 1765 в знак протеста против Закона о гербовом сборе. Формы борьбы включали как акции протеста и петиции, так и открытые насильственные действия против британских властей, наиболее известным из которых было т.н. «Бостонское чаепитие», – прим. пер.).

– Да, это они, – решительно произнесла мисс Мириам. – Они угрожали ему – прикрепляли к двери записки, подбрасывали на крыльцо дохлую рыбу, завернутую в красную тряпку, чтобы она там воняла. И тому подобные вещи.

В прошлом августе дело вышло за пределы угроз. Мистер Белл направлялся к своему складу, когда из проулка выбежали несколько мужчин в капюшонах, схватили его и понесли к причалу, затем швырнули на корабль, который сразу же отдал швартовы и на раздутых парусах медленно поплыл из гавани.

Я слышала, что нежелательных лоялистов бесцеремонно «депортировали» таким манером, но никогда прежде не сталкивалась с реальным проявлением этой практики.

– Если корабль направлялся в Англию, – поинтересовалась я, – как ваш отец оказался в Шотландии?

Начался некоторый сумбур, когда все три леди одновременно попытались объяснить, что произошло, но снова победила Мириам.

– Разумеется, в Англию он прибыл без гроша в кармане, имея только то, что на нем было надето. А кроме того, еще и задолжал деньги за проезд и еду на корабле. Но капитан подружился с моим отцом и взял его с собой из Саутгемптона в Лондон, где у папы были знакомые, с которыми он вел дела в прошлом. Один из них ссудил ему сумму, чтобы покрыть задолженность капитану, и пообещал оплатить проезд в Джорджию, если тот присмотрит за его грузом в путешествии из Эдинбурга сначала в Вест-Индию, а потом в Америку. Так что при содействии своего покровителя папа отправился в Эдинбург, и там обнаружилось, что предстоящий груз, который необходимо будет забрать в Вест-Индии – это полный трюм негров.

– Мой муж – аболиционист (участник движения за отмену рабовладения, – прим. пер.), мистер Фрейзер, – вмешалась миссис Белл с застенчивой гордостью. – Он говорил, что не может поощрять рабство, и тем более, помогать в этом деле, и не имеет значения, чего это будет стоить ему самому.

– А мистер Форбс рассказал нам о том, что вы сделали для той женщины – горничной миссис Камерон, - с обеспокоенным лицом вставила Лиллиан. – Так что мы подумали... даже если вы... – затихла она в смущении.

– Предатель и клятвопреступник, ну да, – сказал Джейми сухо. – Понимаю. Мистер Форбс... это, должно быть... Нил Форбс, адвокат? – в его словах прозвучал легкий сарказм, и по понятным причинам.

Несколько лет назад Форбс сватался к Брианне, подбадриваемый Джокастой Камерон, тетей Джейми. Бри не слишком вежливо его отвергла, и некоторое время спустя он отомстил, похитив ее и отдав в руки печально известного пирата. Вследствие чего положение дел приобрело весьма грязный характер: взамен Джейми похитил престарелую мать Форбса, – хотя пожилой леди приключение понравилось, – а Йен-Младший отрезал Форбсу ухо. Телесные раны, может, и зарубцевались со временем, но я не могу представить никого, кто меньше Форбса хотел бы воспевать хвалы Джейми.

– Да, – сказала Мириам, но я заметила неуверенные взгляды, которыми обменялись миссис Белл и Лиллиан.

– Что именно говорил обо мне мистер Форбс? – спросил Джейми. Все три леди побледнели, а Джейми вопросительно вскинул брови. – Что? – повторил он с определенной резкостью, адресуя вопрос непосредственно миссис Белл, в которой сразу же определил самое слабое звено в семейной цепи.

– Он сказал, это очень хорошо, что вы мертвы, – слабо отозвалась леди, после чего ее глаза закатились, и она повалилась на пол, словно мешок с овсом.

ХОРОШО, ЧТО У ДОКТОРА ФЕНТИМЕНА я приобрела флакончик нюхательных солей. От них миссис Белл тут же очнулась и принялась чихать. Она задыхалась и ловила ртом воздух, поэтому дочери помогли ей улечься на кровать. К счастью, именно в этот момент принесли вино, и я налила щедрые порции для всех присутствующих, не забыв оставить порядочного размера кружку и для себя.

– Ну, хорошо, а теперь, – сказал Джейми, медленно обводя женщин пронзительным взглядом, от которого у любого негодяя слабеют коленки, и он тут же признается во всем, – расскажите мне, где вы слышали, как мистер Форбс говорил о том, что я умер.

Заговорила мисс Лиллиан, которая поудобнее устроилась на кровати, положив в руку на плечо матери, как бы защищая.

– Я это слышала. В таверне Саймонда. Мы тогда еще находились в Уилмингтоне, прежде чем приехали сюда, чтобы поселиться у тети Бёртон. Я пошла принести кувшин горячего сидра – это было где-то в феврале, и все еще стояли холода. Ну, так вот, женщина – Федри ее зовут, она там работает, – ушла, чтобы налить и разогреть для меня сидр. Пока я ждала, вошел мистер Форбс и заговорил со мной. Он знал об отце и выражал сочувствие, спрашивал, как мы справляемся... Потом вышла Федри с кувшином, и он ее увидел.

Разумеется, Форбс узнал Федру, которую много раз встречал в Речной Излучине – плантации Джокасты. Выразив величайшее удивление тем, что она здесь, он потребовал объяснений и получил соответствующим образом модифицированную версию правды – в которой Федра, конечно же, превозносила доброту и заслуги Джейми в ее освобождении.

Тут я булькнула в кружку. Федра отлично знала, что случилось с ухом Нила Форбса. Тихая, учтивая девушка, Федра, однако, не упускала возможности втыкать булавки в тех, кто ей не нравился – а я точно знала, что Нила Форбса она не любила.

– Мистер Форбс сильно покраснел – вероятно, это от холода, – тактично сказала Лиллиан, – и сказал, да, он слышал, что мистер Фрейзер всегда с большим вниманием относился к неграм... Боюсь, он сказал это весьма гадко, – добавила она, бросив на Джейми извиняющийся взгляд. – А потом мистер Форбс рассмеялся, хотя и пытался сделать вид, что кашляет. И сказал, мол, какая жалость, что вы и вся ваша семья – все превратились в угольки, и что без сомнения в бараках рабов будут слышны великие стенания.

Джейми подавился, потому что как раз в этот момент глотал вино.

– Почему он так думал? – потребовала я ответа. – Он сказал?

Лиллиан горячо закивала.

– Да, мэ-эм. Федри тоже его об этом спросила... Думаю, она считала, что он так говорит только для того, чтобы расстроить ее – и мистер Форбс сказал, что прочитал об этом в газете.

– В «Уилмингтонском вестнике», – вмешалась Мириам, которой явно не нравилось, что ее сестра захватила всеобщее внимание. – Мы, конечно, газет не читаем, а с тех пор, как папочка... ну, гости к нам редко теперь приходят.

Она невольно опустила глаза, а рукой машинально разгладила передник, чтобы спрятать большую заплатку на юбке. Беллы выглядели опрятными и ухоженными, а их одежда когда-то была хорошего качества, но несколько потерлась на рукавах и по подолу. Я подумала, что дела мистера Белла заметно ухудшились – как из-за его отсутствия, так и из-за вмешательства войны.

– Моя дочь рассказала мне о встрече, – миссис Белл настолько оправилась, что смогла сесть, зажав между ладонями чашку с вином. – И потому, когда прошлым вечером сосед сказал мне, что встретил вас в доках... скажу вам, я даже не знала, что и подумать, но предположила, что, должно быть, произошло какое-то недоразумение... Ну, в самом деле, нельзя же сегодня верить всему, что читаешь – газеты нынче просто одичали. А мой сосед упомянул, что вы ищете корабль в Шотландию. Поэтому мы подумали... – она умолкла, и, смущаясь, спрятала лицо в чашке с вином.

Задумавшись, Джейми потер пальцем нос.

– Да, хорошо, – медленно сказал он. – Это правда, что я намереваюсь отправиться в Шотландию. И, разумеется, я буду рад поспрашивать о вашем муже и помочь ему, если смогу. Но у меня нет пока возможности найти корабль. Эта блокада...

– Но мы можем добыть для вас корабль! – нетерпеливо перебила Лиллиан. – В том-то и дело!

– Мы думаем, что можем помочь вам сесть на корабль, – поправила Мириам. Она смотрела на Джейми, задумчиво прищурившись, словно пытаясь раскусить его характер. Он слегка улыбнулся, показывая, что понимает ее недоверие, и спустя миг она неохотно улыбнулась в ответ.

– Вы мне кого-то напоминаете, – сказала она. Определенно, кто бы это ни был, он ей нравился, потому что Мириам кивнула своей матери, давая согласие. Миссис Белл вздохнула с облегчением, ее плечи немного расслабились.

– У меня по-прежнему есть друзья, – с оттенком вызова сказала она. – Несмотря... ни на что.

Среди этих друзей был человек по имени ДиЛэнси Холл, который владел двухмачтовым рыболовецким судном, и – как и половина города, наверное – если выпадал случай, пополнял свой доход контрабандой.

Холл сказал миссис Белл, что ожидает корабль из Англии, который прибудет в Уилмингтон где-то на следующей неделе или чуть позже – ну, если только по пути его не захватят или он не потонет. И сам корабль, и груз – собственность одного из местных Сынов Свободы, поэтому в Уилмингтонскую гавань сунуться они не рискнут, ведь там все еще торчат два английских военных фрегата. Потому корабль затаится невдалеке от гавани, где небольшие местные суденышки разных мастей смогут его встретить, выгрузить поклажу и незаметно перевезти ее на берег. После чего корабль отправится на север к Нью-Хейвену, чтобы там снова загрузиться.

– И потом направится в Эдинбург! – вставила Лиллиан, ее лицо просияло надеждой.

– Родственника моего отца в Эдинбурге зовут Эндрю Белл, – перебила Мириам, чуть приподняв подбородок. – Его там хорошо знают, полагаю. Он печатник, и...

– Малыш Энди Белл? – оживился Джейми. – Тот, кто напечатал Большую энциклопедию?

– Он самый, – удивленно произнесла миссис Белл. – Не хотите ли вы сказать, что знаете его, мистер Фрейзер?

И тут Джейми по-настоящему расхохотался, заставив всех Беллов вздрогнуть.

– Много же вечеров я скоротал в таверне с Энди Беллом, – уверил он их. – На самом деле, именно к нему я и собирался заехать в Шотландии, поскольку в его мастерской хранится мой печатный станок. Ну, по крайней мере, я надеюсь, что так и есть, - добавил он, хотя его веселость не испарилась.

Эта новость – наряду с добавкой вина – воодушевила женщин-Беллов сверх меры, и когда они, раскрасневшиеся от возбуждения, наконец, ушли, то щебетали между собой, словно стайка добродушных сорок. Выглянув в окно, я увидела, как они идут по улице, прижавшись друг другу, оживленные и полные надежд, то и дело пошатываясь от вина и эмоций.

– Мы не только поем, но еще и танцуем также хорошо, как и ходим, – пробормотала я, глядя им вслед. (строчка из песни «Tighten up» – «Подтянись!», американской вокальной ритм-н-блюзовой группы «Арчи Белл и Дреллс» из Хьюстона, штат Техас, весьма популярная в 1968 году, – прим. пер.).

Джейми удивленно на меня посмотрел.

– Арчи Белл и Дреллс, – объяснила я. – Не бери в голову. Думаешь, это безопасно? Этот корабль?

– Боже, нет, – он содрогнулся и поцеловал меня в макушку. – Если не брать во внимание штормы, короедов, плохо уплотненные швы, деформированную обшивку и тому подобное, есть еще вопрос с английскими военными кораблями в гавани и частниками за ее пределами…

– Я не о том говорила, – перебила я. – Это все так или иначе подразумевалось изначально, правда? Я имела в виду владельца – и этого ДиЛэнси Холла. Миссис Белл думает, что знает, каковы их политические взгляды, но... – но сама мысль о том, чтобы полностью вручить себя – и наше золото – в руки незнакомых людей жутко нервировала.

– Но, – согласился Джейми. – Да, я хочу пойти и поговорить с мистером Холлом прямо завтра с утра. И, может быть, с месье Бичемом также. Пока же... – он легонько провел рукой по моей спине и обхватил мои ягодицы. – Йен со своим псом вернутся не раньше, чем через час. Не хочешь ли еще вина?

«ОН ВЫГЛЯДИТ КАК ФРАНЦУЗ», – думал Джейми. И, надо сказать, здóрово выделяется в Нью-Берне. Бичем только что вышел из склада Фороугуда Нортрупа и остановился, беседуя с самим хозяином. Налетевший от воды бриз развевал шелковую ленточку, которая сзади связывала его темные волосы. Как Клэр его и описывала – элегантен, но не то чтобы щеголь – не совсем, хотя одет со вкусом и дорого. «Очень дорого», – подумалось Джейми.

– Он выглядит как француз, – заметил Фергюс, повторяя мысли Джейми.

Они сидели у окна в «Винбуш» – таверне средней руки, в которую захаживали рыбаки и работники складов. Атмосфера внутри состояла из смешанных в равных частях запахов пива, пота, табака, дегтя и застарелых рыбьих кишок.

– Это его корабль? – наморщив лоб, спросил Фергюс и кивнул в сторону весьма опрятного черно-желтого одномачтового шлюпа, который мягко покачивался, стоя на якоре в некотором отдалении.

– Это корабль, на котором он приплыл сюда. Не могу сказать, владеет ли он им. Но его лицо тебе не знакомо?

Фергюс придвинулся ближе к окну, почти прижавшись лицом к дрожащему стеклу в попытке лучше разглядеть месье Бичема.

Джейми же, держа кружку пива в руке, изучал лицо самого Фергюса, и ему пришло в голову, что, несмотря на то, что тот с десяти лет жил в Шотландии, а последние десять лет или больше – в Америке, он по-прежнему выглядел французом. И дело было не только в чертах лица – что-то в строении костей, возможно.

Кости лица Фергюса сильно выделялись: подбородок, настолько острый, что им можно резать бумагу, выдающийся клювообразный нос и глубокие глазницы под выступающим высоким лбом. Откинутые с этого лба назад густые темные волосы были подернуты сединой, и, увидев это, Джейми почувствовал себя странно, потому что в его душе образ Фергюса оставался неизменным – десятилетний сирота-карманник, которого он вытащил из парижского борделя. И этот образ чуднό накладывался на красивое худое лицо перед ним.

– Нет, – наконец сказал Фергюс, снова усаживаясь на лавку и качая головой. – Я никогда его не видел.

Глубоко посаженные темные глаза Фергюса зажглись любопытством и подозрением.

– И в городе его тоже никто не знает. Хотя я слышал, что он интересовался этим Клоделем Фрейзером в Галлифаксе и Эдентоне, - ноздри Фергюса раздулись от удовольствия: Клодель – единственное имя, которое у него было, так его назвали при рождении. «Хотя вряд ли, – подумал Джейми, – вне Парижа в последние тридцать лет его кто-нибудь использовал».

Джейми открыл, было, рот, чтобы заметить: «Надеюсь, ты был весьма осторожным в своих расспросах?» – но передумал и просто допил пиво. Фергюс не стал бы удачливым печатником в эти ужасные времена, если бы не умел быть осторожным.

– Он тебе никого не напоминает? – вместо этого спросил Джейми. Фергюс удивленно на него взглянул, но снова вытянул шею, перед тем как, качая головой, сесть на место.

– Нет, а должен?

– Я так не думаю, – признался Джейми, но был рад, что Фергюс это подтвердил.

Клэр высказала мысль о том, что мужчина мог оказаться каким-нибудь ее родственником, возможно, прямым предком. Она старалась говорить непринужденно, сама отвергая высказанную идею, но он видел свет желания в ее глазах, и его это тронуло. Тот факт, что в своем времени у нее не было семьи или близких родственников, всегда казался ему чем-то ужасным, даже если он и понимал, что во многом это из-за ее преданности ему самому.

Держа эту мысль в голове, Джейми очень внимательно вглядывался в лицо Бичема, но не увидел ничего, что напоминало бы ему Клэр – не говоря уж о Фергюсе.

Джейми думал, что вряд ли самому Фергюсу приходила в голову идея о том, что Бичем на самом деле мог оказаться его реальным родственником. Он был абсолютно уверен: Фергюс считал Фрейзеров из Лаллиброха единственной семьей, не считая Марсали и детей, которых любил со всем пылом своей страстной натуры.

В настоящий момент Бичем прощался с Нортрупом, отвесив ему самый настоящий парижский поклон, сопровождаемый помахиванием шелкового платочка. «Как удачно, что мужчина вышел из складов и остановился прямо перед нами», – подумал Джейми. Позже, днем, они собирались пойти и понаблюдать за ним, но его своевременное появление избавило их от этих забот.

– Это хороший корабль, – заметил Фергюс, переключив внимание на шлюп, который назывался «Охотница». Раздумывая, Фергюс оглянулся на Джейми. – Ты уверен, что не хочешь разузнать о возможности плыть с этим месье Бичемом?

– Да, уверен, – сказал Джейми сухо. – Отдать себя и мою жену во власть человека, которого я знать не знаю, чьи мотивы подозрительны, да еще и на крохотной лодочке посреди бескрайнего моря? Даже тот, кто не страдает от морской болезни, содрогнется от перспективы, нет?

На лице Фергюса появилась широченная улыбка.

– Миледи снова собирается навтыкать в тебя кучу иголок?

– Собирается, – ответил Джейми довольно сердито.

Он ненавидел, когда его многократно протыкали, а еще больше ему не нравилось появляться в таком виде на публике – даже в ограниченном пространстве корабля – сверкая иголками, словно какой-нибудь заморский дикобраз. Единственное, что могло заставить его терпеть, - понимание, что если он этого не сделает, то будет выворачивать свои кишки наизнанку дни напролет.

Но Фергюс не заметил его недовольства – он снова приник к окну.

– Nom d’nom («Черт возьми!» (фр.) - прим. пер.), – сказал он тихо, но так испуганно, что Джейми тут же повернулся, чтобы посмотреть.

Бичем, все еще находящийся в поле зрения, уже довольно далеко прошел по улице, но вынужден был остановиться, и выглядел так, словно исполняет некий вид несуразной джиги. Это было достаточно странно, но больше беспокоило то, что перед Бичемом, присев на корточки, туда-сюда прыгал сын Фергюса Герман, похожий на заведенного лягушонка.

Эта непонятная круговерть продолжалась еще несколько секунд, а потом прекратилась. Теперь Бичем стоял неподвижно, но протестующе махал руками, пытаясь разубедить Германа, который, казалось, ползает перед мужчиной. Мальчик встал, но что-то засунул под рубашку, и после недолгого разговора Бичем рассмеялся и протянул руку. Обменявшись короткими поклонами и пожав друг другу руки, они разошлись – Герман направился в сторону таверны «Винбуш», а Бичем продолжил свой путь по улице.

Войдя в таверну и увидев их, Герман с довольным видом скользнул на скамью рядом с отцом.

– Я встретил того человека, – сказал он с ходу. – Того, которому нужен папả.

– Да, мы видели, – подняв брови, проговорил Джейми. – Какого черта ты там с ним вытворял?

– Ну, я увидел, что он идет, но понял, что вряд ли он остановится и поговорит со мной, если я его просто окликну. Так что я швырнул ему под ноги Саймона и Питера.

– Кто... – начал Джейми, но Герман уже полез за пазуху своей рубашки. И до того, как Джейми успел закончить предложение, мальчишка достал пару большущих лягушек – одну зеленую, а другую мерзкого желтоватого оттенка. Испуганно тараща глаза, они жались друг к дружке на голых досках столешницы.

Фергюс отвесил Герману подзатыльник.

– Убери этих мерзких тварей со стола, пока нас не вышвырнули отсюда. Ничего удивительного, что ты весь покрыт бородавками, раз якшаешься с les grenouilles (лягушками (фр.), - прим. пер.)!

– Grandmère (бабушка (фр.) – прим. пер.) велела мне, – возразил Герман, тем не менее подхватывая своих питомцев и возвращая их за пазуху.

– Бабушка велела? – как правило, Джейми больше не удивлялся способам лечения, которые предлагала его жена, но этот казался странным даже для нее.

– Ну, она сказала, что с бородавкой на моем локте уже ничто другое не справится, кроме как потереть ее мертвой лягушкой и похоронить ее – я имею в виду лягушку – в полночь на перекрестке дорог.

– О, думаю, скорее всего, она шутила. Ну, а что тебе сказал тот француз?

Герман поднял широко раскрытые любопытные глаза.

– О, так он не француз, Grandpère (дедушка (фр.), – прим. пер.).

Джейми овладело удивление.

– Не француз? Ты уверен?

– О, да. Он сильно сквернословил, когда Саймон приземлился ему на туфлю – но не так, как обычно делает папả, – Герман нацелил вкрадчивый взгляд на отца, который выглядел так, словно собирался повторить подзатыльник, но жест Джейми его удержал. – Он англичанин, это точно.

– Он ругался по-английски? – спросил Джейми.

Тогда понятно: французы, когда сквернословят, частенько используют овощи, нередко смешивая их с упоминанием святых. Англичане же, ругаясь, обычно не обращаются к святым, таинствам или огурцам, но довольствуются Богом, шлюхами и экскрементами.

– Да. Но я не могу повторить, что он говорил, иначе папả рассердится. У него очень целомудренные уши, у папả, – добавил Герман, с ухмылкой глядя на отца.

– Перестань дразнить отца и скажи мне, что еще тот мужчина говорил.

– Ну, хорошо, – с готовностью произнес Герман. – Когда он увидел, что это всего лишь пара лягушат, то рассмеялся и спросил, не несу ли я их домой, чтобы съесть на обед. Я сказал, что нет, что они мои питомцы, и спросил, не его ли это корабль виднеется, потому что все так говорят, и что он очень красивый, правда ведь? Я прикидывался простаком, да? – пояснил он, на случай, если дедушка не раскусил военной хитрости.

Джейми подавил улыбку.

– Оч-чень умно, – иронично сказал он. – Что еще?

– Он сказал, что нет, корабль не его, что им владеет один знатный дворянин во Франции. Ну, разумеется, я спросил: «О, и кто же это?» И он ответил, что это барон Амандин.

Джейми обменялся взглядами с Фергюсом, который удивленно пожал одним плечом.

– Потом я спросил, долго ли он тут еще пробудет, потому что хотел бы привести братишку, чтобы показать ему корабль. Он сказал, что отчаливает завтра с вечерним отливом, и спросил меня – но он шутил, это точно – не хотел бы я поехать с ним и быть каютным юнгой во время путешествия. Я сказал, что нет, потому что мои лягушки страдают от морской болезни – как и мой дедушка, - повернувшись, Герман ухмыльнулся Джейми, который сурово на него посмотрел.

– Твой папả никогда не учил тебя: «Ne petez pas plus haute que votre cul»? (буквально (фр.): не пукать выше задницы, – то есть, не прыгать выше головы, – прим. пер.).

– Мама вымоет твой рот с мылом, если ты будешь произносить такие слова, – благонравно сообщил ему Герман. – А хочешь, я обчищу его карманы? Я видел, как он входил в гостиницу на Черри-стрит. Я мог бы...

– Нет, не мог бы, – поспешно сказал Фергюс. – И не произноси подобных вещей там, где тебя могут услышать люди. Твоя мама убьет нас обоих.

Джейми почувствовал, как по затылку повеяло холодком, и быстро посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что никто ничего не слышал.

– Ты что, учил его...

Фергюс выглядел слегка плутоватым.

– Я подумал, будет жаль, если мастерство утратится. Можно сказать, это семейное достояние. Конечно, я не позволяю ему красть вещи. Мы их возвращаем.

– Думаю, позже я с вами еще поговорю тет-а-тет, – сказал Джейми, угрожающе глядя на них обоих.

Господи, да если Германа поймают за этим занятием... Уж лучше он сам нагонит на них страху Божьего до того, как они оба закончат у позорного столба, если и вовсе не будут повешены на дереве за воровство.

– Что насчет того человека, которого тебя изначально отправили искать? – спросил Фергюс сына, хватаясь за возможность отвлечь Джейми от гнева.

– Я его нашел, – ответил Герман и кивнул в сторону двери. – Вот он.

ДИЛЭНСИ ХОЛЛ ОКАЗАЛСЯ маленьким опрятным мужчиной с тихими манерами подергивающей носиком церковной мыши. Человека, который своей наружностью меньше всего напоминал бы контрабандиста, было бы трудно себе представить. И Джейми подумал, что, вероятно, в данном бизнесе это весьма ценное качество.

– Поставщик сухих грузов, - так осторожно Холл описал свой бизнес. – Я содействую поиску кораблей для определенных грузов, что, как вы можете догадаться, в наши дни совсем нелегко, джентльмены.

– Я догадываюсь, – Джейми улыбнулся мужчине. – У меня нет груза для перевозки, но я надеюсь, что вы можете знать об оказии, которая могла бы мне подойти. Мы с женой и племянником ищем корабль до Эдинбурга, – его рука была под столом, в спорране, откуда он достал три неровных золотых диска, в которые заранее расплющил молотком несколько шариков. И, почти не двигаясь, положил их на колени Холла.

Мужчина ни капельки не изменил выражения лица, но Джейми почувствовал, как тот быстро протянул руку и, схватив диски, мгновенно взвесил их и спрятал в карман.

– Думаю, это можно устроить, – сказал Холл любезно. – Я знаю капитана, который отправляется из Уилмингтона примерно через две недели, его можно убедить взять на борт пассажиров – за вознаграждение.

Спустя какое-то время Джейми с Фергюсом шли в направлении типографии и обсуждали вероятность того, что Холлу удастся раздобыть корабль. Герман задумчиво брел впереди них зигзагами туда и сюда, повинуясь тому, что происходило в его невероятно изобретательном мозгу.

Собственный мозг Джейми тоже напряженно работал. Барон Амандин. Имя было знакомо, но соответствующее ему лицо не всплывало, да и в связи с чем он знал это имя – тоже. Только то, что сталкивался с ним по какому-то поводу в Париже. Но когда? В университетские годы... или позже, когда вместе с Клэр... да! Вспомнил: он слышал это имя при дворе. Но как он ни насиловал свой мозг, тот не мог выдать никакой другой информации.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с этим Бичемом? – спросил Джейми вдруг. – Возможно, я мог бы выяснить, чего ему от тебя нужно.

Фергюс чуть поджал губы, затем, расслабившись, покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я говорил, что слышал о том, что этот человек расспрашивал обо мне в Эдентоне?

– Ты уверен, что именно о тебе? – не то, чтобы земли Северной Каролины кишат Клоделями, но все же...

– Думаю, да, – очень тихо проговорил Фергюс, присматривая за Германом, который принялся тихонько квакать, очевидно, разговаривая с лягушками в рубашке. – Человек, рассказавший мне об этом, сообщил, что французу известно не только имя, но он обладает и некоторой информацией: что Клодель Фрейзер, которого он ищет, был увезен из Парижа высоким рыжеволосым шотландцем. По имени Джеймс Фрейзер. Так что, полагаю, нет, ты не можешь с ним говорить.

– Да, не возбуждая его внимания, не получится, – согласился Джейми. – Только... нам его цель неизвестна, но это может оказаться для тебя чем-то весьма выгодным, так ведь? Зачем бы кому-то во Франции взваливать на себя хлопоты и траты, посылая кого-то, типа Бичема, чтобы навредить тебе, когда они спокойно могли бы довольствоваться тем, чтобы оставить тебя и дальше пребывать в Америке? – он замялся. – Может... барон Амандин какой-нибудь твой родственник?

Сама идея казалась романтической чепухой и даже больше – полнейшим вздором. Но в то же время Джейми был не в состоянии придумать более-менее разумную причину, из-за которой французский дворянин через два континента разыскивал бы рожденного в борделе бастарда.

Фергюс кивнул, но ответил не сразу. Сегодня вместо набитой отрубями перчатки, которую носил на публичные мероприятия, он надел свой крюк. И перед тем, как заговорить, он осторожно почесал им кончик носа.

– Когда я был маленьким, – сказал он наконец, – то долго-долго представлял себе, что я – незаконнорожденный сын какого-нибудь великого человека. Думаю, все сироты так делают, – бесстрастно добавил он. – Так немного легче выносить саму жизнь, представляя, что она не всегда будет такой, что однажды кто-нибудь явится и восстановит тебя на твоем законном месте в мире.

Он пожал плечами.

– Затем я стал старше и обнаружил, что все это ерунда. Никто не придет, чтобы меня спасти. Но потом... – повернув голову, он очень ласково улыбнулся Джейми. – Потом я еще повзрослел и понял, что, в конце концов, все оказалось правдой. Я – сын великого человека.

Умелый и жесткий крюк коснулся руки Джейми.

– Большего я и не желаю.

ГЛАВА 19

ОДИН ЗАВЕТНЫЙ ПОЦЕЛУЙ*

*(строка взята из названия стихотворения Роберта Бёрнса "AE FOND KISS" - прим. перев.)

Уилмингтон, колония Северная Каролина

18 апреля 1777 года

ГОЛОВНУЮ КОНТОРУ «УИЛМИНГТОНСКОГО ВЕСТНИКА» найти было легко. Тлеющие угольки уже остывали, но сильный запах гари, такой до боли знакомый, все еще насыщенно реял в воздухе. Небрежно одетый джентльмен в фетровой шляпе зачем-то рылся в обугленных останках, но бросил это занятие, когда Джейми поприветствовал его и, стараясь не запачкаться, начал выбираться из руин, высоко поднимая ноги.

– Вы владелец газеты, сэр? – спросил Джейми, протягивая ему руку, чтобы помочь перешагнуть через груду полусгоревших книг, валявшуюся у порога. – Мое сочувствие, если так.

– О, нет, – ответил мужчина, стирая сажу с пальцев большим грязным носовым платком и, затем, передавая его Джейми. – Им был Эймос Крапп, печатник. Впрочем, он в спешке сбежал из мастерской, когда ее подожгли. А я – Герберт Лонгфилд, владелец земли и настоящий собственник этой типографии, – добавил он, бросая горестный взгляд на пепелище. – Вы же не спасатель, не так ли? Хорошая куча железа там получилась.

Печатный станок Фергюса и Марсали был теперь, несомненно, единственным функционирующим прессом между Чарльстоном и Ньюпортом. Станок «Вестника», искореженный и почерневший, стоял среди развалин: по-прежнему узнаваемый, но не подлежащий восстановлению, как и все другое уцелевшие оборудование.

– Когда это случилось? – спросила я.

– Позапрошлой ночью, сразу после полуночи. Пожарная цепочка подоспела со своими ведрами значительно позже.

– Несчастный случай с печью? – спросил Джейми. Он наклонился и поднял одну из разбросанных брошюрок.

Лонгфилд цинично рассмеялся.

– Вы не здешний, видимо? Вы сказали, что разыскиваете Эймоса? – он переводил настороженный взгляд с Джейми на меня и обратно, вряд ли испытывая склонность откровенничать с незнакомыми людьми неизвестных политических взглядов.

– Джеймс Фрейзер, – сказал Джейми, протягивая руку для твердого рукопожатия. – Моя жена, Клэр. И кто это был? «Сыны Свободы»?

Брови Лонгфилда удивленно поднялись.

– Вы действительно не местный, – он невесело улыбнулся. – Эймос был с «Сыновьями». Может быть, не совсем одним из них, но он разделял их взгляды. Я просил его соблюдать большую осмотрительность с тем, что он пишет или публикует в газете, и он в основном пытался следовать моему совету. Но в эти дни много не требуется. Маленький слушок об измене – и человека изобьют до полусмерти на улице, вываляют в смоле и перьях, сожгут или даже убьют.

Он смотрел на Джейми, размышляя.

– Итак, вы не знали Эймоса. Могу ли я поинтересоваться, какое дело у вас к нему?

– Я хотел бы узнать по поводу небольшой заметки, которая была опубликована в «Вестнике». Вы сказали, что Крапп пропал. А вы не знаете, где я мог бы найти его? – и добавил, – Я не желаю ему зла.

Мистер Лонгфилд посмотрел на меня задумчиво, судя по всему, оценивая, велики ли шансы того, что человек, связанный с политическим насилием, привел бы с собой жену. Я улыбнулась, пытаясь выглядеть максимально очаровательно и респектабельно, и он ответил мне нерешительной улыбкой. У него была увеличенная верхняя губа, которая придавала ему выражение весьма озабоченного верблюда, и это ощущение усиливалось необычным расположением его зубов.

– Нет, я не знаю, – он повернулся к Джейми с видом человека, принявшего решение. – Хотя у него действительно были бизнес-партнер и помощник. Может быть, один из них в курсе того, что вас интересует.

Теперь настала очередь Джейми оценить Лонгфилда. Он моментально составил собственное мнение и вручил мне брошюру.

– Да, может. Маленькая новость о сгоревшем доме в горах была опубликована в прошлом году. Я хотел бы знать, кто мог подать это сообщение в газету.

Лонгфилд нахмурился, озадаченный, и потер свою большую верхнюю губу, оставив на ней пятно сажи.

– Сам я этого не помню. Но, впрочем, ладно, я скажу вам, сэр. После осмотра этого помещения я направляюсь к Джорджу Хамфрису. Это бизнес-партнер Эймоса...

Он оглянулся через плечо, сморщившись.

– Почему бы вам не пойти вместе со мной и не задать свой вопрос?

– Очень любезно с вашей стороны, сэр, – Джейми подал мне бровью сигнал, что мое присутствие для отвода глаз больше не требовалась и, таким образом, я могла пойти по своим собственным делам. В связи с этим я пожелала мистеру Лонгфилду доброго дня и отправилась делать запасы в заведениях Уилмингтона.

Дела здесь шли несколько лучше, чем это было в Нью-Берне. Уилмингтон являлся глубоководной гаванью и, в то время как английская блокада неизбежно влияла на импорт и экспорт, местные лодки и каботажные почтово-пассажирские суденышки пока еще заходили в порт. Кроме того, Уилмингтон был значительно больше и по-прежнему мог гордиться процветающим рынком на городской площади, где я приятно провела час, приобретая нужные травы и собирая местные сплетни. Потом я купила булочку с сыром и спустилась к гавани, чтобы съесть свой ланч.

Я не спеша прогулялась по набережной в надежде обнаружить корабль, способный отвезти нас в Шотландию, но на якоре не стояло ничего такого, что выглядело бы достаточно большим для подобного путешествия. Ничего удивительного – Дилэнси Холл сказал, что мы должны будем погрузиться на маленькое судно, возможно его собственный рыболовный кеч (двухмачтовое парусное судно вместимостью 100-250 тонн – прим. перев.), и выскользнуть из гавани, чтобы встретиться с большим судном в море.

Я присела на швартовную тумбу, чтобы поесть и привлекла небольшую стайку заинтересованных чаек, которые подплывали как грузные снежинки, окружая меня.

– Подумай еще раз, приятель, – сказала я, предостерегающе направив палец на одного, особенно упорного субъекта, который подбирался украдкой к моим ногам, уставившись на корзинку. – Это – мой ланч!

У меня все еще была полусожженная брошюра, которую вручил мне Джейми. Я энергично замахала ею на чаек, которые закружились с тревожными вскриками, но все же переместились на более почтительное расстояние. Их глаза-бусинки так и поедали булку в моей руке.

– Ха! – сказала я им, на всякий случай упрятав корзину за ноги, и как следует вцепилась в свой завтрак, одним глазом удерживая чаек в поле зрения. Другой же оставался свободным для изучения гавани. Чуть в стороне стоял на якоре британский военный корабль, и вид государственного флага Соединенного Королевства Великобритании, реющего на его носу, вызвал во мне странно противоречивое чувство гордости и неловкости.

Гордость была бессознательной. Всю мою жизнь я была англичанкой и служила Великобритании в госпиталях и на полях сражений – с долгом и честью – и я видела многих своих соотечественников – мужчин и женщин – на той же самой воинской службе. Несмотря на то, что внешний вид флага Соединенного Королевства, который я сейчас видела, слегка отличался от того, что существовал в мое время, это был определенно тот же самый флаг, и я чувствовала то же самое интуитивное воодушевление при виде его.

В то же время, я была слишком хорошо осведомлена об угрозе, которую этот флаг теперь представлял для меня и тех, кто мне дорог. Верхние орудийные порты корабля были открыты, очевидно, проводились какие-то учения, ибо я увидела стремительно катавшиеся взад-вперёд пушки, которые одна за другой высовывали и втягивали обратно тупые морды, похожие на головы воинственных сусликов. Накануне в гавани было два военных корабля; один ушел… Куда? С определенной миссией или просто курсировал бесцельно туда-сюда за пределами гавани в готовности захватить, расстрелять или потопить любой корабль, который выглядел подозрительно?

Я не могла придумать ничего более подозрительного, чем судно, принадлежащее занимающемуся контрабандой другу мистера Холла.

И снова вспомнила таинственного мистера Бичема. Франция по-прежнему оставалась нейтральной; мы были бы в гораздо большей безопасности на корабле под французским флагом. По крайней мере, это могло бы уберечь от бесчинств британского флота. Что касалось собственных мотивов Бичема... Я неохотно согласилась с желанием Фергюса – не иметь ничего общего с этим человеком, но все-таки интересно, почему на самом деле Бичем интересовался Фергюсом?

Мне также все еще хотелось узнать, имеет ли он хоть какую-нибудь связь с ветвью моей собственной семьи Бичем, но это было невозможно. Я помнила, что дядя Лэмб составил элементарную родословную, – главным образом, ради меня – но я не уделила ей особого внимания. Вот интересно, где она теперь? Дядя Лэмб вручил аккуратно напечатанную и вложенную в картонную папку родословную нам с Фрэнком, когда мы поженились.

Возможно, я упомяну месье Бичема в следующем письме к Брианне. У нее остались все наши старые семейные записи – коробки старинных налоговых квитанций, скопление ее собственных школьных работ и художественных проектов... Я улыбнулась, вспомнив глиняного динозавра, которого она сделала в возрасте восьми лет – зубастое чудище, пьяно накренившееся на одну сторону. Из его пасти свисал небольшой цилиндрический объект.

– Это он лопает млекопитающее, – сообщила мне Бри.

– А что случилось с ногами млекопитающего? – спросила я.

– Они отвалились, когда динозавр на него наступил.

Воспоминание на мгновение отвлекло меня, и наглая чайка, спикировав вниз, клюнула меня в руку, выбив остатки моего завтрака на землю, где он мгновенно был подхвачен ее вопящими сородичами.

Я выругалась – чайка оставила кровоточащую царапину на тыльной стороне моей ладони - и, схватив брошюру, метнула ее в самую гущу копошащихся птиц. Книжица ударила одну из них по голове, и птица перевернулась в сумасшедшем трепыхании крыльев и страниц, разогнавших сборище. Выкрикивая чайкины ругательства, вся стая разлетелась, не оставив после себя ни крошки.

– Ха, – снова произнесла я с некоторым мрачным удовлетворением. Со смутным предубеждением из двадцатого века против мусора на улице – определенно, здесь о таких идеях никто не слышал – я подобрала брошюру, которая распалась на несколько частей, и собрала ее в некое подобие прямоугольника.

Книжка называлась «Исследование Милосердия», а подзаголовок гласил: «Размышления о природе Божественного Сострадания и его проявлениях в человеческой натуре. И Наставление, вдохновляющее на совершенствование – как индивидуальное, так и всего человечества». «Вероятно, название не из тех, что пользовались спросом у мистера Краппа», – подумала я, запихивая брошюрку в корзинку.

Что навело меня на другую мысль. А может Роджер когда-нибудь найдет эту книжицу в архивах? И решила, что вполне вероятно.

Означает ли это, что мы – или я – должны специально что-нибудь делать, чтобы обеспечить упоминание о нас в подобных записях? Учитывая, что в любую эпоху прессу по большей части вскармливают войны, преступления, трагедии и другие ужасные катастрофы, я все-таки решила, что не стóит. Мои несколько соприкосновений со скандальной известностью не были приятными, и последнее, чего я хотела, так это, чтобы Роджер обнаружил сообщение о том, что меня повесили за ограбление банка, казнили за колдовство или заклевали до смерти мстительные чайки.

«Нет уж», – заключила я. Лучше я просто расскажу Бри о мистере Бичеме и нашей семейной родословной, а если Роджер захочет в этом покопаться – очень хорошо. Конечно, я никогда не узнаю, нашел ли он мистера Персиваля на том листке, но если нашел, то Джем и Мэнди будут немного больше знать о своем семейном древе.

Итак, где же та папка? В последний раз я ее видела в кабинете Фрэнка, она лежала на его архивном шкафу. Я очень ясно ее помнила, потому что дядя Лэмб довольно причудливо нарисовал на ней нечто, похожее на фамильный герб семьи...

– Прошу прощенья, мадам, – уважительно произнес позади меня глубокий голос. – Я увидел, что вы...

Вырванная внезапно из своих воспоминаний, я в полном недоумении повернулась, смутно понимая, что мне знаком...

– Иисус твою Рузвельт Христос! – выпалила я, вскакивая на ноги. – Вы!

Отступив назад, я запнулась об корзинку и упала бы в гавань, если бы Том Кристи инстинктивно не схватил меня за руку.

Он отдернул меня от края пристани, и я упала ему на грудь. Том отшатнулся, словно я была из раскаленного металла, затем схватил в объятья, крепко прижал к себе и поцеловал меня страстно и самозабвенно.

Затем вдруг прервался, вглядываясь в мое лицо, и выдохнул:

– Вы мертвы!

– Ну, нет, – ответила я, ошеломленно оправдываясь.

– Прошу... Прошу прощения, – смог произнести он, отпуская мои руки. – Я... Я... Я... – он был бледен, словно призрак, и я даже подумала, что он сам может свалиться в море. Сомневаюсь, что выглядела намного лучше, но, по крайней мере, я твердо держалась на ногах.

– Вам лучше присесть, – сказала я.

– Я... Не здесь, – резко произнес Том.

Он прав. Набережная была весьма многолюдным местом, и наше небольшое столкновение уже привлекло значительное внимание. Пара зевак открыто пялились, подталкивая друг друга локтями, а проходящие по своим делам торговцы, моряки и докеры бросали на нас лишь чуть менее откровенные взгляды. Я потихоньку оправилась от потрясения - настолько, что начала соображать.

– У вас есть комната? Ох, нет... Это не подойдет, да? – я слишком хорошо представляла, какого рода истории будут носиться по всему городу буквально через минуту после того, как мы покинем доки. А уж если мы уйдем и направимся в комнату к мистеру Кристи – я не могла сейчас думать о нем никак иначе, как о «мистере Кристи»...

– В таверну, – решительно произнесла я. – Идемте.

ДО ТАВЕРНЫ САЙМОНДСА ИДТИ было всего несколько минут, и мы прошли их в полном молчании. Хотя время от времени я посматривала на него, как для того, чтобы убедиться, что он не призрак, так и чтобы понять, каково сейчас его положение.

А оно, похоже, было сносным: на Томе был приличный темно-серый костюм с чистой рубашкой. И хотя он не был модным – я прикусила губу при мысли о модном Томе Кристи – то, по крайней мере, это были не обноски.

Совсем наоборот, он выглядел вполне себе так же, как и в прошлый раз, когда мы виделись... «Хотя, нет, – поправила я себя. – На самом деле сейчас он выглядит гораздо лучше». Последний раз я видела его вконец измученным горем, разбитым трагичной смертью его дочери и последующими осложнениями. Я бросила на него прощальный взгляд на «Круизере» – военном британском корабле, на котором губернатор Мартин, изгнанный из колонии почти два года назад, нашел прибежище.

Тогда мистер Кристи заявил, что, во-первых, собирается признаться в убийстве своей дочери, в котором обвиняли меня. Во-вторых, что любит меня, а в третьих, что намерен быть казненным вместо меня. Все это вместе делало его внезапное воскрешение не только поразительным, но и более чем неловким.

Вдобавок к неловкости еще возникал вопрос, что Том знал – и знал ли вообще – о судьбе своего сына Аллана, который и был ответственен за смерть Мальвы Кристи. А данные подробности – не из тех, которые любой отец хотел бы услышать, и меня охватила паника при мысли, что я должна буду ему об этом сообщить.

Я снова на него взглянула. Лицо в глубоких морщинах, но он не выглядел ни изможденным, ни явно обеспокоенным. Парик Том не носил, хотя его жесткие – соль-с-перцем – волосы как всегда были коротко обрезаны – так же, как и аккуратно подстриженная борода. Мое лицо горело, и я едва удержала себя, чтобы не потереть рукой губы: мне хотелось соскоблить это ощущение. Томас явно был в замешательстве – что ж, я тоже – но взял себя в руки и открыл для меня дверь таверны с безупречной вежливостью. Только подергивание мышцы под левым глазом выдавало его.

Я чувствовала, будто все мое тело тоже подергивается, но Федра, работавшая в таверне, взглянула на меня не более чем с легким интересом и сердечно кивнула. Разумеется, она никогда не встречала Тома Кристи, и хотя, несомненно, слышала о скандале, который последовал за моим арестом, но джентльмен, который меня сопровождал, с этим скандалом у нее никак не ассоциировался.

В обеденном зале мы нашли столик у окна и уселись.

– Я думала, что вы мертвы, – сказала я сразу. – Что вы имели в виду, говоря, что считали мертвой меня?

Он открыл рот, чтобы ответить, но его прервала Федра, которая, приветливо улыбаясь, подошла нас обслужить.

– Вам что-нибудь принести, сэр, мэ-эм? Чего-нибудь перекусить? У нас сегодня отличная ветчина с жареной картошкой, а к ним – специальный горчично-изюмный соус от миссис Саймондс.

– Нет, - произнес мистер Кристи. – Я... просто кружку сидра, пожалуйста.

– Виски, – сказала я. – И много.

Мистер Кристи выглядел возмущенным, но Федра только рассмеялась и упорхнула прочь, изяществом движений привлекая внимание и сдержанное восхищение большинства мужчин-клиентов.

– Вы не изменились, – заметил он и, напряженно разглядывая меня, вбирал каждую деталь моей внешности. – Я должен был сразу узнать вас по волосам.

В его голосе звучало неодобрение, смешанное, однако, с невольным удовольствием: он всегда громогласно высказывался по поводу моего отказа носить чепец или как-то иначе обуздывать мои волосы. «Своенравные» – называл он их.

– Да, должны были, – согласилась я, потянувшись, чтобы пригладить те самые волосы, которые выглядели значительно хуже со времени наших последних встреч. – Вы не узнали меня, пока я не повернулась, так ведь? Что побудило вас ко мне обратиться?

Он поколебался, но потом кивнул на корзинку, которую я поставила на пол возле стула.

– Я увидел, что вы держите один из моих памфлетов.

– Что? – не понимая, спросила я, но, взглянув туда, куда смотрел он, увидела обожженную по краям брошюру о Божественном Сострадании, которая торчала из-под капусты. Я потянулась вниз и достала ее, только теперь заметив имя автора – мистер Т. У. Кристи, МА, университет Эдинбурга (Master of Arts – высшая степень квалификации в университете, магистр гуманитарных наук – прим. пер.). – А что означает «У»? – спросила я, положив книжку на стол.

Том моргнул.

– Уоррен, – ответил он довольно резко. – Откуда, во имя Бога, вы появились?

– Мой отец всегда утверждал, что нашел меня в саду под листом капусты, – ответила я легкомысленно. – Или вы имели в виду сегодня? Если так – из «Рук короля».

Он потихоньку оправлялся от потрясения, его обычная раздраженность по поводу несоблюдения мной женских приличий привела к появлению на его лице обычного сурового выражения.

– Прекратите дурачиться. Мне сказали, что вы умерли, – обвинил он меня. – Вы и вся ваша семья сгорели в огне.

Федра, принеся напитки, взглянула на меня, подняв брови.

– Она не выглядит, словно ее поджарили, сэр, если мне позволено будет заметить.

– Благодарю за замечание, – произнес Том сквозь зубы. Мы с Федрой обменялись веселыми взглядами, и она вновь ушла, качая головой.

– Кто вам об этом сказал?

– Человек по имени МакКрири.

Должно быть, я выглядела озадаченной, потому что он добавил:

– Из Браунсвилля. Я встретил его здесь, я имею в виду – в Уилмингтоне, в конце января. Он сказал, что недавно спустился с гор, и сообщил о пожаре. Так был пожар?

– Что ж, да, был, – медленно произнесла я, задумавшись, как много правды сообщить ему о случившемся – если вообще рассказывать. Я решила, что совсем немного, поскольку место общественное. – Может, тогда мистер МакКрири, – тот, кто поместил объявление о пожаре в газете... Хотя он не мог.

Изначально объявление появилось в 1776 году – так сказал Роджер – почти за год до самого пожара.

– Я подал объявление, – сказал Кристи. Настал мой черед заморгать.

– Вы что? Когда? – я выпила большую порцию виски, чувствуя, что нуждаюсь в нем больше, чем когда либо.

– Сразу, как только услышал об этом... Или... Да... Нет, – поправился он, – несколько дней спустя. Я... был очень расстроен новостями, – добавил Том, опуская глаза и отводя от меня взгляд в первый раз с того момента, как мы сели за стол.

– А. Простите, – сказала я, понижая свой голос и чувствуя себя довольно виноватой – хотя почему я должна извиняться за то, что не сгорела...

Том прочистил горло.

– Да. Что ж. Просто, эм, мне показалось, что было... необходимо хоть что-нибудь сделать. Некое формальное признание вашего... вашего ухода, – тут он поднял глаза – прямой серый взгляд. – Я не мог вынести мысли, что вы... Все вы, – добавил он, хотя это явно было запоздалым соображением, – просто исчезнете с лица земли, и никто официально не отразит… сам факт.

Том глубоко вздохнул и осторожно отхлебнул сидра.

– Даже если похороны устроили надлежащим образом, не было никакого смысла мне возвращаться во Фрейзерс Ридж, даже если бы... Что ж. Я не мог. Так что я подумал, что помещу здесь хотя бы запись о случившемся. В конце концов, - добавил он еще тише, снова отводя взгляд. – Я не имел возможности положить цветы на вашу могилу.

Виски меня немного успокоило, но также обожгло мне горло, отчего стало трудно говорить, особенно вследствие переполнения эмоциями. Потянувшись, я коснулась его руки, мгновенно отыскав и нейтральную тему.

– Ваша рука, – произнесла я. – Как она?

Удивленный, он поднял глаза, но напряженные линии его лица немного расслабились.

– Очень хорошо, благодарю вас. Видите? – он перевернул правую руку, показывая большой Z-образный шрам на ладони, хорошо заживший, но по-прежнему розовый.

– Дайте взглянуть.

Его рука была холодной. Как ни в чем не бывало, я взяла его руку в свою и повернула, сгибая пальцы, чтобы оценить их гибкость и амплитуду движения. Том оказался прав: все было в порядке, пальцы двигались почти нормально.

– Я... делал упражнения, которые вы мне прописали, – выпалил он. – Я делаю их каждый день.

Подняв взгляд, я увидела, что Том с какой-то мучительной серьезностью разглядывает меня – его щеки пылали над бородой. И до меня дошло, что эта тема не была такой уж нейтральной, как я думала. Но до того, как я отпустила его руку, он повернул ее и накрыл мои пальцы – не крепко, но достаточно, чтобы я не смогла их освободить без заметного усилия.

– Ваш муж, – он умолк – очевидно, мысль о Джейми до сего момента даже не приходила ему в голову. – Он тоже жив?

– Э, да.

К его чести, Том от известия не поморщился, а только, выдохнув, кивнул головой.

– Я... Рад слышать.

Он посидел немного, молча разглядывая свой недопитый сидр и продолжая держать меня за руку. Не поднимая глаз, Том тихо произнес:

– Он... знает? Что я... Как я... Я не назвал ему причину своего признания. А вы?

– Вы имеете в виду ваши... – я пыталась подобрать подходящие слова, чтобы выразить это, - ваши... эм... прекрасные чувства ко мне? Что ж, да, он знает: и весьма вам сочувствует. Джейми по опыту известно, каково это – быть в меня влюбленным. Я это имею в виду, – добавила я едко.

Том почти рассмеялся, и мне удалось высвободить пальцы. Я отметила: он не сказал, что больше меня не любит. Ох, Боже.

– Что ж, в любом случае, мы не умерли, – сообщила я, еще раз прочищая горло. – А как вы? В последний раз, когда я вас видела...

– А, – он выглядел почти несчастным, но постепенно взял себя в руки, и кивнул. – Ваше более чем поспешное отбытие с «Круизера» оставило губернатора Мартина без секретаря. Обнаружив, что я в какой-то мере образован... – его рот чуть скривился, – и, благодаря вашим усилиям, могу разборчиво писать, он извлек меня из арестантской.

Я ничуть этому не удивилась. Изгнанный из колонии насовсем, губернатор Мартин был вынужден управлять делами, находясь в крошечной каюте британского корабля, на котором нашел прибежище. А дела эти практически полностью состояли из писем, и каждое из них нужно было не только составить, поправить и красиво переписать, но затем еще и несколько раз скопировать.

Во-первых, копии были необходимы для собственного архива губернатора. Затем, для каждого человека или организации, заинтересованных в содержании письма. И, наконец, нужно было сделать несколько добавочных копий любых документов, которые посылались в Англию или в Европу. Ведь они будут отправлены на разных кораблях в надежде, что, по крайней мере, одна копия достигнет цели, даже если остальные потонут, будут захвачены пиратскими или частными судами, или как-то по-другому потеряются во время транспортировки.

От одного только воспоминания об этом моя рука заболела. Нужды бюрократии времен, когда не существовало магии ксерокса, не дали мне сгнить в камере: неудивительно, что они освободили от ужасного заточения и Тома Кристи.

– Вот видите? – сказала я, весьма довольная. – Если бы я не вылечила вашу руку, губернатор, скорее всего, либо казнил бы вас прямо на месте, либо, на худой конец, отправил бы обратно на берег и замуровал в каком-нибудь подземелье.

– Премного благодарен, – произнес он чрезвычайно сухо. – А вот тогда – не был.

Кристи несколько месяцев провел в качестве фактического секретаря губернатора. Но в конце ноября из Англии прибыл корабль, привезший губернатору официального секретаря и приказы, суть которых была в том, чтобы он снова подчинил себе колонию, но при этом не содержали ни единого полезного предложения, как это можно сделать. Дополнительных войск или вооружения также не предлагалось.

– Тогда перед губернатором возникла перспектива избавиться от меня. Мы с ним... хорошо узнали друг друга, работая так тесно...

– И поскольку вы больше не были неким незнакомым убийцей, он не захотел выдернуть из ваших рук перо и повесить вас на нок-рее, – закончила я за него. – Да, он на самом деле очень добрый человек.

– Так и есть, – задумчиво произнес Кристи. – Нелегкое у него было время, бедняга.

Я кивнула.

– Он рассказал вам о своих маленьких мальчиках?

– Да.

Томас сжал губы, но не от гнева, а чтобы сдержать собственные эмоции. Супруги Мартин во время эпидемии лихорадки в колонии потеряли одного за другим трех маленьких сыновей. Неудивительно, что слова боли губернатора вновь открыли собственные раны Тома Кристи. Однако, слегка покачав головой, Том вернулся к теме своего освобождения.

– Я немного... рассказал ему о... о своей дочери, – Том поднял почти полную кружку сидра и одним глотком выпил половину, как будто умирал от жажды. – С глазу на глаз я сказал Мартину, что мое признание было ложным... Хотя я также заявил, что абсолютно уверен в вашей невиновности, – заверил он меня. – И если вы когда-нибудь будете арестованы за это преступление, то мое признание останется в силе.

– Благодарю вас за это, – ответила я, и с усилившейся неловкостью мне захотелось узнать, известно ли ему, кто убил Мальву. Думаю, он должен был предполагать... Но это далеко не одно и то же, когда знаешь, не говоря уж о том, чтобы знать, почему. И никто не обладал сведениями, где Аллан находился сейчас – кроме меня, Джейми и Йена Младшего.

Губернатор Мартин принял это допущение с некоторым облегчением и решил: единственное, что можно сделать в данных обстоятельствах – это отправить Кристи на берег, где с ним буду разбираться гражданские власти.

– Но ведь гражданских властей больше нет, – сказала я. – Не так ли?

Том покачал головой.

– Способных справиться с подобным делом – нет. Все еще существуют тюрьмы и шерифы, но нет ни судов, ни магистратов. В данных обстоятельствах, – он почти улыбнулся, хотя выражения лица оставалось суровым, – я подумал, что будет напрасной тратой времени – искать, кому бы сдаться.

– Но вы сказали, что отправили свое признание в газеты, – проговорила я. – Люди в Нью-Берне... не приняли ли вас... э... холодно?

– Милостью Божественного Провидения газеты перестали выходить прежде, чем мое признание было ими получено, потому что печатник оказался лоялистом. Думаю, мистер Эш и его друзья нанесли ему визит, и печатник благоразумно решил найти иной род деятельности.

– Весьма разумно, – сухо произнесла я. Джон Эш был дружен с Джейми. Путеводный свет местных «Сынов Свободы», Эш был именно тем, кто спровоцировал поджог форта Джонстона и тем самым спровадил губернатора Мартина в море.

– Ходили какие-то сплетни, – сказал Том, снова отводя взгляд, – но поток событий оказался слишком велик. Никто точно не знал, что произошло во Фрейзерс Ридж, и спустя время в умах у всех просто засело, что у меня случилась какая-то личная трагедия. Люди стали относиться ко мне с некоторым... сочувствием, – его губы скривились, ведь он был не из тех, кто принимал сочувствие с благодарностью.

– Вы, похоже, процветаете, – я указала головой на его костюм. – Или, по крайней мере, вы не ночуете в канаве и не подбираете выброшенные рыбьи головы в доках. Вот не знала, что написание памфлетов такое прибыльное дело.

Пока мы разговаривали, цвет его лица стал нормальным, но при этих словах Том снова вспыхнул – на этот раз от раздражения.

– Это не так, – огрызнулся он. – У меня есть ученики. И я... проповедую по воскресеньям.

– Не могу представить никого лучше для этой цели, – сказала я весело. – У вас всегда был талант в библейских выражениях говорить людям, что с ними не так. Значит, вы стали священником?

Том еще больше покраснел, но, подавив свой гнев, ответил мне спокойно.

– Я был почти нищим, когда приехал сюда. Рыбьи головы, как вы сказали... да время от времени кусок хлеба или чашка супа, которую мне давали в братстве Нового Света. Я пришел, чтобы поесть, но из вежливости остался на служение, и таким образом услышал проповедь преподобного Петерсона. И слова... проникли в душу. Я попросил священника выйти, и мы... поговорили. Так, одно за другим, – он поднял на меня горячий взгляд, – знаете, Господь отвечает на молитвы.

– О чем вы молились? – спросила я заинтригованная.

Том немного смутился, хотя вопрос был вполне невинный и задан из чистого любопытства.

– Я... я... – он смолк и, нахмурившись, уставился на меня. – Вы ужасно неудобная женщина!

– Вы далеко не первый человек, который так думает, – уверила я его. – И я не собиралась выспрашивать. Мне просто... интересно.

Я видела, как желание встать и уйти боролись в нем с неудержимой тягой поделиться тем, что с ним произошло. Но Том Кристи был упрямым мужчиной и никуда не ушел.

– Я... спросил: «Для чего?», – произнес он, наконец, очень спокойно. – И все.

– Что ж, с Иовом это сработало, – заметила я. Том выглядел удивленным, и я почти рассмеялась: он всегда удивлялся, когда обнаруживал, что помимо него кто-то еще читал Библию. Но он удержался и воззрился на меня в более характерной для него манере.

– А теперь вы тут, – сказал он, и прозвучало это как обвинение. – Я полагаю, ваш муж организует ополчение... или присоединяется к нему. С меня войны достаточно. Удивляюсь, что вашему мужу она не надоела.

– Не думаю, что это именно склонность к войне, – произнесла я довольно резко, но что-то заставило меня добавить: – Просто он чувствует, что родился для этого.

Глубоко в глазах Тома Кристи что-то промелькнуло… Удивление? Подтверждение?

– Так и есть, – тихо произнес он. – Но неужели... – не закончив предложения, он вдруг спросил: – А что вы тут делаете? В Уилмингтоне?

– Ищем корабль, – ответила я. – Мы уезжаем в Шотландию.

У меня всегда был талант поражать его, но это просто побило все рекорды. Подняв кружку, он отхлебнул, но, услышав это заявление, разбрызгал сидр по всему столу. Последовавшие за этим кашель и хрипение привлекли довольно много внимания, и я отодвинулась, стараясь выглядеть менее заметной.

– Э... мы поедем в Эдинбург за печатным станком моего мужа, – сказала я. Может, там есть кто-то, кого я могла бы навестить для вас? Доставить послание, например? Мне кажется, вы говорили, что у вас там брат.

Его голова взметнулась вверх, глаза слезились. Я ощутила спазм ужаса, внезапно все вспомнив, и хотела откусить себе язык прямо под корень. У того самого брата случилась интрижка с женой Тома, когда после Восстания он находился в тюрьме в Хайленде, а потом жена отравила его брата и впоследствии была казнена за колдовство.

– Мне так жаль, – тихо сказала я. – Простите меня, пожалуйста. Я не хотела...

Том сжал мои руки в своих ладонях так сильно и так внезапно, что я охнула, и несколько любопытных голов повернулись в нашем направлении. Том не обратил внимания, а наклонился ко мне через стол.

– Послушайте меня, – сказал он тихо и яростно. – Я любил трех женщин. Одна была ведьмой и шлюхой, вторая – только шлюхой. Сами вы вполне можете быть ведьмой, но это не имеет никакого значения. Любовь к вам привела к моему спасению, и к тому, что было покоем, как я считал, пока думал, что вы мертвы.

Том смотрел на меня и медленно качал головой, его губы на мгновение сжались в просвете его бороды.

– И вот вы здесь.

– Эм... да, – я снова почувствовала, будто должна извиниться за то, что жива, но не стала.

Том глубоко вздохнул и сокрушенно выдохнул.

– Мне не будет покоя, пока ты жива, женщина.

Затем он поднял мою руку и, поцеловав ее, встал и направился к выходу. – Заметьте, – он обернулся у двери, глядя через плечо. – Я не говорю, что жалею об этом.

Я взяла стакан виски и выпила.

ОСТАЛЬНЫЕ СВОИ ДЕЛА Я ДЕЛАЛА словно в тумане... который появился не только от виски. Я не имела ни малейшего представления, что думать о воскрешении Тома Кристи, но оно полностью выбило меня из колеи. С этим, однако, ничего поделать было нельзя, так что я отправилась в лавку Стивена Моррея, серебряных дел мастера из Файфа, чтобы заказать пару хирургических ножниц. К счастью, он оказался человеком разумным, способным понять, как мои указания, так и необходимость, стоящую за ними, и пообещал сделать ножницы за три дня. Воодушевленная этим, я приступила к более проблемному заказу.

– Иголки? – Морей озадаченно свел свои белые брови вместе. – Вам не нужны услуги серебряных дел мастера, чтобы...

– Иголки не для шитья. Мне нужны более длинные, довольно тонкие и без ушка – для медицинских целей. И мне бы хотелось, чтобы вы сделали их из этого.

Его глаза расширились, когда я положила перед ним на прилавок нечто похожее на золотой самородок размером с грецкий орех. На самом деле это была часть французского слитка, отрубленная и разбитая молотком в бесформенный кусок, который затем натерли грязью для маскировки.

– Мой муж выиграл его в карты, – сказала я тоном, в котором смешались оправдание и гордость, казавшиеся подходящими для такого признания. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь думал, что во Фрейзерс Ридже есть золото – в какой бы то ни было форме. Вряд ли повредит, если я преумножу репутацию Джейми, как карточного игрока: своими способностями в этом направлении он и так уже был хорошо известен – если не знаменит.

Морей слегка нахмурился, записывая характеристики акупунктурных игл, но согласился сделать их. К счастью, он, похоже, никогда не слышал о куклах вуду, а то у меня появились бы проблемы.

После похода в мастерскую серебряных дел мастера я ненадолго зашла на рынок за весенней зеленью, сыром, листьями мяты и еще чем-нибудь полезным из трав. Так что в «Руки короля» я вернулась уже в середине дня.

Джейми, сидя в пивной, играл в карты, а Йен-младший следил за игрой через его плечо. Но, увидев, как я вошла, он передал свои карты Йену и, забрав у меня корзину, следом за мной поднялся по лестнице в нашу комнату.

Закрыв дверь, я обернулась к нему, но прежде, чем смогла что-либо выговорить, он произнес:

– Я знаю, Том Кристи жив. Я встретил его на улице.

– Он поцеловал меня, - выпалила я.

– Да, я слышал, – он разглядывал меня, определенно забавляясь. Я поняла, что по непонятной мне причине сильно раздражена. Он увидел это, отчего его веселость только усилилась.

– Понравилось, должно быть?

– Это не смешно!

Веселье не исчезло, но слегка понизилось.

– Тебе понравилось? – повторил он, но теперь в его голосе было скорее любопытство, чем поддразнивание.

– Нет, – я резко отвернулась. – Впрочем… у меня не было времени, чтобы… чтобы думать об этом.

Внезапно, он схватил меня сзади за шею и коротко поцеловал. И совершенно непроизвольно я влепила ему пощечину. Не сильно – во время удара я попыталась отстраниться – и, очевидно, я не хотела причинить ему боль. Я была так поражена и смущена, будто сбила его с ног.

– О чем тут долго думать, так ведь? – бросил он пренебрежительно и, отступив на шаг, с интересом окинул меня взглядом.

– Прости, – сказал я, чувствуя себя униженной и обозленной одновременно, и раздражение мое увеличивалось от того, что я совершенно не понимала причину своей злости. – Я не хотела. Мне очень жаль…

Он склонил голову набок, разглядывая меня.

– Может, мне лучше пойти и убить его?

– Ой, да не смеши! – я нервно завозилась, развязывая карман и не желая встречаться с ним взглядом. Я была взвинченной, расстроенной, раздраженной, и еще более смущенной оттого, что не знала, почему.

– Это был прямой вопрос, Сассенах, – сказал он спокойно. – Не слишком серьезный, наверное, но честный. Полагаю, что ты, пожалуй, должна мне такой же честный ответ.

– Конечно, я не хочу, чтобы ты убил его!

– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, почему ты ударила меня на самом деле?

– Почему... – я постояла с открытым ртом секунду, потом закрыла его. – Хорошо. Скажи.

– Я коснулся тебя против твоей воли, – он пристально смотрел на меня. – Разве нет?

– Да, – дышать мне стало немного полегче. – Так же как и Том Кристи. И нет, мне не понравилось.

– Но не в отношении того, что Том жив, – закончил он мою мысль. – Бедолага.

– Он не хотел бы твоего сочувствия, – едко сказал я, и Джейми улыбнулся.

– Разумеется. Но, тем не менее, оно у него есть. Однако, я рад этому, – добавил он.

– Рад чему? Что он жив? Ну, конечно уж, не его предположению, что он любит меня? – проговорила я недоверчиво.

– Не умаляй его чувств, Сассенах, – сказал он, более спокойно. – Однажды он отдал свою жизнь за тебя. И я доверил бы ему сделать это снова.

– А я бы не хотела, чтобы он делал это и в первый раз!

– Тебя это беспокоит? – вопросил он тоном заправского психоаналитика.

– Да, чертовски беспокоит! – рявкнула я. – И… – эта мысль вдруг поразила меня, и я смерила его суровым взглядом. – Так же как и тебя…

Я вдруг вспомнила, как Джейми сказал, что встретился с Томом Кристи на улице. Что Том сообщил ему?

Он мотнул головой, будто сомневаясь, но и не отрицал этого.

– Я не скажу, что мне нравится Томас Кристи, – проговорил он, взвешивая слова, – но я его уважаю. И очень рад, что он оказался живым. Не было ничего дурного в том, что ты оплакивала его, Сассенах, – сказал он мягко. – Да и я тоже был расстроен.

– Я даже об этом не задумывалась… – в шоке от встречи с ним, я не могла вспомнить подробностей, но я оплакивала его и его детей. - Но я не жалею об этом…

– Хорошо. Проблема Тома Кристи, – продолжал он, – в том, что он хочет тебя. Очень сильно. Но он не знает о тебе ничего.

– А ты знаешь, – я бросила эту фразу, как нечто среднее между вопросом и вызовом, и Джейми улыбнулся. Повернувшись, он запер дверь на задвижку, пересек комнату и задернул ситцевую занавеску на одном маленьком окошке, погрузив комнату в приятный голубой полумрак.

– О, у меня и нужда, и желание в избытке... но у меня есть и знание, – он стоял очень близко, настолько, что мне пришлось поднять голову, чтобы смотреть на него. – Я никогда не целовал тебя, не зная, кто ты... а это то, чего бедняга Том никогда не узнает.

Боже, что Том ему наговорил?

Мой пульс, скакавший то скорей, то медленней, установился на быстром, легком стуке, ощутимом в кончиках пальцев.

– Ты ничего не знал обо мне, когда мы поженились.

Его ладонь легко сжалась на моей попке.

– Нет?

– Я имею в виду, помимо этого!

Джейми издал горлом тихий шотландский звук, почти смешок.

– Да, что ж, мудр тот мужчина, которому известны границы его знания... И я быстро учусь, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.).

Тогда он нежно привлек меня к себе и поцеловал – намеренно и нежно, и осознанно… и с моим полным согласием. Поцелуй не стер память о пылком и неловком объятии Тома Кристи, и я подумала, что не в этом был его смысл – Джейми хотел показать мне разницу.

– Ты не можешь ревновать, – минутой позже произнесла я.

– Могу, – сказал Джейми серьезно.

– Ты же не думаешь, что в самом деле...

– Я и не думаю.

– Ну, что ж...

– Ну, что ж, – его глаза были темными, как морская вода в сумерки, но их выражение легко читалось, и мое сердце забилось быстрее. – Я знаю, каковы твои чувства к Тому Кристи... а он открыто сказал мне, что чувствует к тебе. И конечно, тебе известно, что любовь не имеет ничего общего с логикой, Сассенах?

Распознавая риторический вопрос, когда слышала его, я не стала отвечать на этот, а просто потянулась и аккуратно расстегнула его рубашку. Я ничего не могла сказать о чувствах Тома Кристи, но у меня был другой язык, чтобы выразить свои. Сердце Джейми билось быстро, я ощущала его, словно держала в своих руках.

Мое тоже, но я глубоко вздохнула и нашла успокоение в знакомой теплой близости его тела, в шерстяной упругости волос цвета корицы на его груди, и в мурашках, которые поднялись от моих прикосновений. Пока я возилась таким образом, он скользнул пальцами в мои волосы, отделив локон, который осмотрел оценивающе.

– Не побелел еще. Полагаю, у меня есть еще немного времени прежде, чем ты станешь слишком опасной для меня в постели.

– Несомненно стану, какой разговор, – сказала я, принимаясь за застежки его бриджей. Жаль, что он был не в килте... – Что именно, ты предполагаешь, я могу сделать с тобой в постели?

Он почесал в раздумье грудь и рассеяно протер маленький узел рубцовой ткани на том месте, где он вырезал из тела клеймо Джека Рэндалла.

– Ну, пока что ты царапала меня, кусала меня, колола меня… и не раз… и…

– Я не колола тебя!

– Колола и основательно, – сообщил он мне. – Ты протыкала мой зад своими ужасными маленькими острыми шипами – пятнадцать раз! Я считал… И потом дюжину или более раз ногу клыками гремучей змеи.

– Я спасала твою чертову жизнь!

– Я не отрицаю этого, не так ли? И ты не пытайся отрицать, что все-таки наслаждалась этим, согласись?

– Хорошо… но клыками гремучей змеи – не особо. Что касается инъекций… – мои губы дернулись, вопреки желанию. – Ты заслужил их.

Он одарил меня взглядом глубочайшего недоверия.

– Как там говорится? Не навреди?

– Кроме того, ты подсчитывал, что я сделала тебе в постели, – сказала я, ловко возвращаясь к сути вопроса. – Ты не можешь считать уколы.

– Я был в постели!

– Зато я не была!

– Да, ты воспользовалась несправедливым преимуществом, – кивая, пробормотал он, – Хотя я не держу на тебя зла за это.

Сняв с меня кофту, он деловито развязывал шнуровку, склонив голову в полном поглощении процессом.

– Как бы тебе понравилось, если бы я ревновала? – спросила я его макушку.

– Это было бы отлично, – ответил он, обдавая теплым дыханием мое обнажившееся тело. – А ты и ревновала. Из-за Лири, – Джейми поднял голову, ухмыляясь, и брови его взметнулись. – Может быть, ты до сих пор?..

Я снова хлестанула его, на этот раз специально. Он мог остановить меня, но не стал.

– Да, я так и думал, – сказал он, утирая заслезившийся глаз. – Теперь ты ляжешь со мной в постель? И мы будем там только вдвоем, – добавил он.

УЖЕ НАСТУПИЛ ВЕЧЕР, КОГДА я проснулась: в комнате было темно, хотя поверх занавески виднелся кусочек гаснущего неба. Огня еще не зажигали, и в комнате было холодно, но я устроилась под одеялом рядом с Джейми, и мне было тепло и уютно. Он повернулся набок, и я, как ложечка, свернулась возле его спины и положила руку поверх него, ощущая нежное движение его дыхания.

Нас и было только двое. Сначала я беспокоилась, что память о Томе Кристи и его неловкой страсти может лечь между нами... но Джейми, явно думая также, решил избежать любого отголоска, который мог бы мне напомнить объятья Тома, и начал с другого конца, целуя пальцы моих ног.

Учитывая размеры комнаты и вплотную втиснутой в один из ее концов кровати, Джейми был вынужден оседлать меня, чтобы сделать это. И сочетания покусывания пальцев моих ног с тем, что я смотрела на обнаженного шотландца непосредственно сзади и снизу, оказалось достаточным, чтобы вытеснить из моей головы что-либо еще.

Успокоенная, согретая и в безопасности, сейчас я могла подумать о недавнем столкновении, не ощущая, что мне что-то угрожает. А я ощущала. Джейми понял это. «Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, почему ты ударила меня?.. Я коснулся тебя против твоей воли».

Он прав: это было одним из последствий того, что случилось со мной, когда меня похитили. Столпотворение людей меня нервировало безо всякой причины, и когда меня неожиданно хватали, это заставляло отшатываться и панически отбиваться. Почему я сама этого не поняла?

Потому что не хотела тогда об этом думать – вот почему. И сейчас – тоже. Что хорошего принесет это обдумывание? Пусть все пройдет само собой, если получится. Но даже то, что излечивается – оставляет шрамы. Доказательства этого в буквальном смысле находились перед моим лицом – на самом деле я прижималась к ним.

Шрамы на спине Джейми поблекли, превратившись в бледную паутину, и только чуть-чуть рельефно возвышались под моими пальцами то тут, то там, словно колючая проволока под его кожей, когда мы занимались любовью. Я припомнила, как Том Кристи как-то говорил колкости о них, и сжала челюсти.

Я нежно положила руку на спину Джейми, большим пальцем проводя по одному бледному витку. Джейми дернулся во сне, и я замерла, положив ему на спину ладонь.

«Что будет дальше? – задумалась я. – С ним? Со мной?» Я прямо слышала язвительный голос Тома Кристи: «С меня достаточно войны. Удивляюсь, что вашему мужу – нет».

– Вполне достаточно для тебя, – пробормотала я вполголоса. – Трус.

Тома Кристи заключили в тюрьму как якобита. Якобитом Том был, но не солдатом. Офицер снабжения продовольствием в армии Чарльза Стюарта, он рисковал своим состоянием и положением - и оба потерял – но не своей жизнью или телом.

И все же, Джейми уважал его – а это что-то значило, ведь он очень хорошо разбирался в людях. И, наблюдая за Роджером, я знала достаточно, чтобы понимать, что стать священником – отнюдь не легкий путь, как некоторые люди про это думали. И Роджер тоже не был трусом, и меня интересовало, как он найдет свой путь в будущем?

Растревоженная, я повернулась. Из кухни снизу доносился интенсивный, насыщенный морем аромат жареных устриц и печеного картофеля, принесенный на волне древесного дыма – ужин был готов.

Джейми слегка пошевелился и перекатился на спину, но не проснулся. Время еще есть. Ему что-то снилось: я видела, как подергиваются его глаза под закрытыми веками, и как на мгновение сжимаются губы.

Его тело тоже напряглось, внезапно стало жестким рядом со мной, и я отпрянула назад. Джейми негромко зарычал, и его тело с усилием выгнулось. Он издавал сдавленные звуки, то ли кричал, то ли ревел во сне – я не знала, и не стала ждать, чтобы выяснить.

– Джейми... проснись! – сказала я жестко, но не касалась его – я знала, что не стóит этого делать, пока он во власти ужасного сна, потому что пару раз он чуть не сломал мне нос. – Проснись!

Джейми охнул, перевел дыхание и открыл расфокусированные глаза. Он явно не понимал, где находится, и я заговорила с ним более нежно, повторяя его имя, уверяя, что все в порядке. Он заморгал, с трудом сглотнул, затем повернул голову и увидел меня.

– Клэр, – помогла я ему, видя, что он пытается вспомнить мое имя.

– Это хорошо, – прохрипел Джейми и, закрыв глаза, потряс головой, потом снова их открыл. – Ты в порядке, Сассенах?

– Да. А ты?

Он кивнул, снова ненадолго закрывая глаза.

– Да, хорошо. Мне снился горящий дом. Я тушил, – Джейми чихнул. – Что-то горит?

– Ужин, наверное, – действительно, аппетитные запахи снизу сменились едким смрадом дыма и подгоревшей пищи. - Думаю, котел прогорел.

– Может, мы сегодня поужинаем где-нибудь в другом месте.

– Федра говорила, что миссис Саймондс запекла сегодня ветчину с горчично-изюмным соусом. Наверняка там что-нибудь осталось. Ты в порядке? – снова спросила я. В комнате было холодно, но на его груди и на лице блестел пот.

– О, да, – ответил Джейми, садясь и энергично потирая волосы руками. – С такими снами я могу жить, – откинув волосы с лица, он мне улыбнулся. – Ты выглядишь, как растрепанный молочай, Сассенах. Ты тоже спала неспокойно?

– Нет, – сказала я ему, вставая и натягивая свою рубашку перед тем, как взять расческу. – Беспокойство было до того, как мы заснули. Или ты этой части не помнишь?

Рассмеявшись, Джейми вытер лицо и поднялся, чтобы воспользоваться горшком, а потом натянул свою рубашку.

– А что за другие сны? – спросила я вдруг.

– Что? – недоумевая, он появился из рубашки.

– Ты сказал: «С такими снами я могу жить». А с какими не можешь?

Я увидела, как линии его лица дрогнули, словно поверхность воды, когда бросаешь в нее камень, и, импульсивно протянув руку, схватила его за запястье.

– Не прячься, – тихо проговорила я, удерживая его взгляд и не давая ему надеть свою маску. –Доверься мне.

Джейми все же отвел взгляд, но только для того, чтобы собраться – он не прятался. Когда он снова посмотрел на меня, его взгляд остался прежним – в нем были замешательство, смущение, униженность и остатки долго подавляемой боли.

– Мне снится... иногда... – сказал он, запинаясь, – что со мной что-то делают против моей воли, – Джейми глубоко и сердито втянул носом воздух. - И тогда я пробуждаюсь со стояком и пульсирующими яйцами, и мне хочется пойти и убить кого-нибудь, начиная с самого себя, – закончил он торопливо и сморщился. – Но это случается нечасто, – добавил Джейми, коротко и прямо взглянув на меня. – И я никогда... никогда бы не повернулся к тебе после этого. Ты должна знать об этом.

Я сильнее сжала рукой его запястье. Мне хотелось сказать: «Ты мог бы... и я бы не стала возражать», – потому что это было правдой, и когда-то я бы произнесла это без колебаний. Только сейчас я знала об этом куда как больше, и если бы это была я, если бы мне когда-нибудь приснился Харли Бобл или тот тяжелый мягкотелый мужчина, и я проснулась бы возбужденной – а, слава Богу, никогда такого не случалось – нет. Последнее, что я бы сделала, это приняла ощущение и направила его к Джейми, или использовала его тело, чтобы излить это.

– Спасибо, – тихо произнесла я вместо всего, – за то, что рассказал мне, – добавила я. – И за нож.

Джейми кивнул и повернулся, чтобы взять бриджи.

– Я люблю ветчину, – сказал он.

ГЛАВА 20

Я СОЖАЛЕЮ...

Лонг-Айленд, колония Нью-Йорк

Сентябрь, 1776

УИЛЬЯМУ ХОТЕЛОСЬ БЫ поговорить с отцом. Совсем не потому, уверял он себя, чтобы лорд Джон оказал какое-то влияние; определенно, нет. А просто хотел получить несколько практических советов. Однако лорд Джон вернулся в Англию, и Уильям остался сам по себе.

Ну, не совсем сам по себе. На данный момент он командовал отрядом солдат, охранявших таможенный контрольно-пропускной пункт на окраине Лонг-Айленда. Уильям злобно пришлепнул комара, севшего на его запястье. Как бы ему хотелось сделать то же самое с Клэрвеллом.

Лейтенант Эдвард Маркхэм, маркиз Клэрвелл. Известный Уильяму и паре ближайших друзей еще как Нед-без-подбородка, или Понс (Ponce – брит. устар. сутенер; груб. педик, гомосексуалист, – прим. пер.).

Уильям, почесав собственный выдающийся подбородок, заметил, что двое его людей куда-то пропали, и, выкрикивая их имена, направился к фургону, который те проверяли.

Рядовой Уэлч появился из-за фургона, как чертик из коробки, испуганно таращась и вытирая рот. Уильям подался вперед, принюхался к его дыханию и коротко сказал:

– Виновен. Где Лонфол?

Тот был в фургоне, спешно заключая сделку с владельцем фургона за три бутылки контрабандного бренди, который этот джентльмен собирался незаконно импортировать. Уильям, угрюмо отмахиваясь от людоедских орд комаров, вылезших из близлежащих болот, арестовал владельца фургона, вызвал трех других людей из своего отряда и приказал им сопроводить контрабандиста, Уэлча и Лонфола к сержанту. Затем он взял мушкет и стал посреди дороги, одинокий и свирепый, всем видом угрожая любому, кто попытается проехать.

По странной иронии на дороге, занятой все утро, некоторое время никого не было видно, что дало Уильяму возможность сфокусировать свое плохое настроение на мысли о Клэрвелле.

Наследник очень влиятельной семьи, состоящий в интимной связи с лордом Нортом, Нед-без-подбородка прибыл в Нью-Йорк неделей раньше Уильяма и также был размещен в штабе Хау. Там он уютно слился с мебелью, всячески обхаживая генерала Хау, который, к своей чести, начинал моргать и таращиться на Понса, словно пытаясь вспомнить, кто, к дьяволу, тот такой. А также ублажал капитана Пикеринга, главного адъютанта генерала, человека тщеславного и гораздо более восприимчивого к энергичному подхалимажу Неда.

В результате Неду регулярно доставались престижные задания: поездки с генералом в короткие разведочные экспедиции, сопровождение его на встречах с индейскими старейшинами и тому подобное, в то время как Уильям и несколько других младших офицеров оставались перебирать бумаги и томиться в ожидании. Прискорбное положение, особенно после свободы и упоения разведывательной деятельности.

Ему были нипочем трудности казарменной жизни и армейская бюрократия. Отец научил его самообладанию в сложных обстоятельствах, противостоянию скуке, обращению с болванами и искусству использования ледяной вежливости в качестве оружия. Впрочем, некто, лишенный силы характера Уильяма, в один прекрасный день сорвался и, не в силах противостоять возможности сатирически изобразить натуру Неда, нарисовал карикатуру на капитана Пикеринга, где изобразил его со спущенными до лодыжек бриджами, занятого инструктажем младшего состава и очевидно не знающего о Понсе, который, ухмыляясь, выглядывал из его задницы вниз головой.

Уильям не принимал участия в рисовании этого безобразия – хотя ему и хотелось бы – но Нед застал его смеющимся над рисунком сам, и в редком для него проявлении мужественности ударил Уильяма в нос. Последовавшая потасовка очистила помещение младших офицеров, несколько несущественных предметов мебели были сломаны, и в результате Уильям с капающей на рубашку кровью предстал перед холодным взглядом капитана Пикеринга, а непристойный рисунок лежал в качестве доказательства на столе.

Уильям, конечно, отрицал авторство, но и отказался назвать художника. Он применил ледяную вежливость, которая сработала настолько, что Пикеринг не послал Уильяма в тюрьму. Всего лишь на Лонг-Айленд.

– Поганый подхалим, – пробормотал он, сверля взглядом приближающуюся доярку с такой яростью, что та сначала встала, как вкопанная, а затем обошла его стороной, не сводя с него выпученных глаз от страха, что Уильям может взорваться. Он оскалился на нее, отчего женщина испугано пискнула и рванула так быстро, что немного молока выплеснулось из ведер, которые она несла на коромысле.

Он почувствовал себя виноватым – захотелось догнать ее и извиниться. Но он не мог: навстречу по дороге спускалась пара погонщиков, ведущих стадо свиней. Бросив взгляд на приближающуюся массу – вспучивающуюся, визжащую, в пятнистых шкурах, с изодранными в лохмотья ушами и вымазанную грязью – Уильям проворно запрыгнул на ведро, которое служило ему в качестве командного пункта. Погонщики весело замахали ему, крича то ли приветствия, то ли оскорбления – он не был уверен, что они вообще говорили на английском, и не собирался это выяснять.

Свиньи прошли, оставив его среди моря вытоптанной копытами грязи, обильно усеянной свежим пометом. Вилли хлопнул в туче комаров, которые надоедливо роились вокруг его головы и подумал, что с него уже довольно. Он находился на Лонг-Айленде две недели – это были тринадцать с половиной очень долгих дней. Хотя недостаточно долгих для того, чтобы заставить его извиниться перед Недом-без-подбородка или капитаном.

– Прихвостень, – пробормотал он.

На самом деле у него была альтернатива. И чем дольше он проводил здесь время с комарами, тем привлекательнее она начинала выглядеть.

Дорога от его таможенной заставы до штаб-квартиры была слишком долгой, тем более для поездок дважды в день. В результате его временно разместили у человека по имени Калпер и двух его сестер. Калперу это не очень нравилось: его левый глаз начинал дергаться всякий раз при виде Уильяма, но две пожилые дамы заботились о нем, и он по мере возможности благодарил их, принося конфискованную ветчину или рулон батиста. Прошлым вечером он пришел с куском хорошего соленого бекона, когда мисс Эбигейл Калпер сообщила ему шепотом, что к нему посетитель.

– Курит во дворе, – сказала она, склонив голову в чепце в сторону дома. – Боюсь, сестра не позволит ему курить в доме.

Он ожидал встретить одного из своих друзей, пришедшего составить ему компанию или, возможно, с новостями об официальном прощении, которое вернуло бы его из ссылки на Лонг-Айленде. Вместо этого он нашел капитана Ричардсона, с трубкой в руке, медитативно наблюдающего, как петух Калпера топчет курицу.

– Прелести пасторальной жизни, – заметил капитан, когда петух, отвалившись назад, вскочил, пошатываясь, на ноги и пропел в растрепанном ликовании, в то время как курица привела свои перья в порядок и продолжила клевать, как ни в чем не бывало. – Здесь очень тихо, не правда ли?

– О, да, – ответил Уильям. – К вашим услугам, сэр.

На самом деле это было не так. Мисс Бьюла Калпер держала полдюжины коз, которые блеяли день и ночь - хозяйка заверила Уильяма, что они помогают держать воров подальше от амбара. И тут же одно из этих существ так дико и пронзительно заблеяло в загоне, что капитан Ричардсон уронил кисет. Еще несколько коз начали громко мекать, как будто издеваясь.

Уильям наклонился и поднял кисет, сохраняя спокойное выражение лица, хотя его сердце бешено колотилось. Ричардсон не проделал бы весь этот путь на Лонг-Айленд только для того, чтобы скоротать время.

– Христос, – пробормотал Ричардсон, бросив взгляд на коз. Он покачал головой и махнул рукой в сторону дороги. – Не прогуляетесь со мной немного, лейтенант?

Уильям с радостью согласился.

– Я немного слышал о вашей нынешней ситуации, – Ричардсон улыбнулся. – Я замолвлю словечко капитану Пикерингу, если пожелаете.

– Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – ответил Уильям. – Но боюсь, что не смогу извиниться за то, чего не делал.

Ричардсон взмахнул трубкой, опровергая сказанное:

– У Пикеринга вспыльчивый характер, но обид он не держит. Я позабочусь об этом.

– Благодарю вас, сэр. – «И что же ты хочешь взамен?» – подумал Уильям.

– Существует некий капитан Рэндалл-Айзекс, – небрежно сказал Ричардсон, – который через месяц отправляется в Канаду, где ему предстоит разобраться с кое-какими военными делами. И находясь там, вполне возможно, он встретится с... одним человеком, который может предоставить армии ценную информацию. У меня есть основания полагать, что этот человек едва ли говорит на английском, а капитан Рэндалл-Айзекс, увы, совершенно не знает французского. Попутчик, свободно владеющий этим языком, мог бы быть... полезным.

Уильям кивнул, но не стал задавать вопросов. Для этого будет достаточно времени, если он решит принять поручение Ричардсона.

Возвращаясь обратно, они обменивались банальностями, после чего Ричардсон вежливо отклонил приглашение мисс Бьюлы остаться на ужин и ушел, в который раз давая обещание поговорить с капитаном Пикерингом.

«Стоит ли согласиться?» – размышлял Уильям, слушая доносящийся снизу свистящий храп Абеля Калпера. Луна была полной, и, несмотря на то, что на чердаке не было окон, он ощущал ее притяжение – Вилли никогда не мог спать в полнолуние.

Должен ли он торчать в Нью-Йорке, в надежде либо улучшить свое положение, либо, по крайней мере, наконец, увидеть хоть какие-то военные действия? Или прекратить свои страдания и принять новое поручение Ричардсона?

Его отец, несомненно, посоветовал бы первый вариант: лучшая возможность офицера к продвижению и известности заключается в том, чтобы проявить себя в бою, а не в тенистой – и определенно порочащей – области разведки. Тем не менее... Рутина и ограничения армии весьма раздражали, особенно после стольких недель свободы. И он знал, что был тогда полезен.

Что существенного может сделать один лейтенант, погребенный под сокрушительным весом вышестоящих чинов? Возможно, ему доверят командование своими собственными кампаниями, но он по-прежнему будет обязан выполнять приказы, никогда не имея возможности действовать по собственному усмотрению... Уильям широко улыбнулся стропилам, тускло видневшимся в футе над его лицом, думая, что бы сказал дядя Хэл о рассудительности младших офицеров.

Но дядя Хэл был гораздо больше, чем просто профессиональным военным. Он страстно заботился о благосостоянии и чести своего полка, о людях находящихся под его командованием. И на самом деле Уильям не заглядывал дальше ближайшего будущего в плане собственной военной карьеры. Американская кампания не продлится долго, и что дальше?

Он богат – или будет, когда достигнет совершеннолетия, а оно не за горами – однако, это напоминало одну из тех картин, которыми увлекался его отец, на которых исчезающая перспектива открывала взгляду невероятную бесконечность. Но когда у него будут деньги, он сможет купить лучший офицерский чин, где пожелает - возможно, звание капитана в уланском полку... И не будет иметь значения, сделал ли он что-нибудь, чтобы отличиться в Нью-Йорке.

Его отец – Уильям слышал его сейчас и положил подушку на лицо, чтобы заглушить голос – сказал бы ему, что репутация часто зависит от самых незначительных поступков, ежедневных решений, принятых с честью и ответственностью, а не от грандиозного драматизма героических сражений. Уильям не был заинтересован в повседневной ответственности.

Однако под подушкой было слишком жарко, и он сбросил ее на пол с раздраженным ворчанием.

– Нет, – сказал он вслух лорду Джону. – Я поеду в Канаду, – и плюхнулся обратно в свою влажную и скомканную постель, закрыв глаза и уши от любых дальнейших мудрых советов.

СПУСТЯ НЕДЕЛЮ ночи стали настолько прохладными, что Уильям не мог нарадоваться очагу мисс Бьюлы и ее рагу из устриц – и, слава Богу, достаточно холодными, чтобы разогнать проклятых комаров. Дни все еще оставались очень теплыми, и Уильям счел почти удовольствием, когда его команду отправили прочесывать берег в поисках предполагаемого тайника контрабандистов, про который прослышал капитан Хэнкс.

– Тайник чего? – спросил Перкинс, как обычно с полуоткрытым ртом.

– Лобстеров, – легкомысленно ответил Уильям, но смягчился от растерянного вида Перкинса. - Я не знаю, но вы, вероятно, признаете его, если найдете. Только не пейте это, пришлите за мной.

Лодки контрабандистов привозили на Лонг-Айленд почти все, но в этот раз шансы обнаружить тайник с постельным бельем или ящиками голландских тарелок были низкими. Возможно, бренди, или эль, но почти наверняка что-то пригодное для питья - алкоголь безусловно являлся самой прибыльной контрабандой. Уильям построил людей в пары и отправил их, наблюдая, пока они не отошли на приличное расстояние, после чего глубоко вздохнул и прислонился спиной к дереву.

Эти деревья, растущие здесь возле берега, были низкорослыми скрученными соснами, и ветер с моря, приветливо шевелящий иглы, шумел в ушах успокаивающим свистом. Он снова вздохнул, на этот раз от удовольствия, вспоминая, как сильно ему нравилось одиночество, которого у него ни разу не было за последний месяц. Вот, если он примет предложение Ричардсона... Ну, там будет Рэндалл-Айзекс, конечно, но все-таки... Недели в дороге, свобода от армейских ограничений, долга и рутины. Тишина, в которой можно размышлять. И никакого Перкинса!

Он праздно размышлял, удастся ли ему проникнуть в помещение младших офицеров и избить Неда до полусмерти, прежде чем исчезнуть в глуши, как краснокожий индеец. Понадобится ли маскировка? «Нет, если дождаться наступления темноты», – решил он. Нед будет подозревать, но не сможет ничего доказать, если не увидит лицо Уильяма. Впрочем, не подло ли атаковать Неда во сне? Ну, это поправимо: он облил бы Неда содержимым его ночного горшка, чтобы разбудить, прежде чем приступать к делу.

Крачка пролетела в нескольких дюймах от его головы, чем отвлекла от таких приятных размышлений. Его движение, в свою очередь, испугало птицу, которая, выяснив его несъедобность, испустила возмущенный визг и взмыла над водой. Он поднял шишку и швырнул в птицу, промахнувшись на милю, но это было неважно. Он мог бы послать записку Ричардсону со своим согласием этим же вечером. Мысль об этом заставила сердце биться быстрее, и волнение наполнило его – парящее, как полет крачки.

Он вытер песок с пальцев о свои бриджи и замер, заметив движение на воде – недалеко от берега туда-сюда лавировал шлюп (небольшое парусное судно, – прим. пер.). Уильям расслабился, признав его – это был негодяй Роджерс.

«И что ты здесь забыл, хотел бы я знать?» – пробормотал он. Выйдя на песчаную кромку берега, он встал посреди тростника, упершись кулаками в бока так, чтобы его мундир был хорошо заметен - на всякий случай, если Роджерс упустил из виду солдат, рассыпанных по всему берегу: красноватые точки ползали по песчаные дюнам, как клопы. Если Роджерс также слыхал о тайнике контрабандистов, Уильям хотел убедиться: Роджерс знает, что солдаты имеют все права на него.

Роберт Роджерс был темной личностью. Несколько месяцев назад он прокрался в Нью-Йорк и каким-то образом заполучил чин майора от генерала Хау и шлюп от его брата, адмирала. Говорили, что он был охотником на индейцев, и сам любил наряжаться, как индеец. Весьма деятельный: он набрал достаточно людей, чтобы сформировать десять отрядов опрятно одетых в форму рейнджеров. При этом Роджерс продолжал рыскать по побережью на шлюпе в небольшой компании мужчин такого же непотребного вида, как и он сам, в поисках новобранцев, шпионов, контрабандистов и – Уильям был убежден – всего, что плохо лежит.

Шлюп подошел чуть ближе, и он увидел на палубе Роджерса: темнокожего человека сорока с лишним лет со злым выражением на лице, в рубцах и изрядно потрепанного. Тот заметил Уильяма и приветливо помахал. Уильям вежливо поднял руку в ответ: если его люди нашли что-нибудь, возможно, Роджерс ему понадобится, чтобы в сопровождении охраны доставить добычу обратно в сторону Нью-Йорка, дабы сохранить груз от исчезновения в пути.

Существовало множество историй о Роджерсе, и некоторые из них он явно сочинил про себя сам. Но до сих пор, насколько знал Уильям, основной характеристикой этого человека было то, что однажды он попытался засвидетельствовать свое почтение генералу Вашингтону, который не только отказался принять его, но и бесцеремонно вышвырнул Роджерса из лагеря континентальной армии, запретив дальнейшие визиты. Уильям счел это прекрасным свидетельством рассудительности со стороны виргинца.

Что теперь? Шлюп убрал паруса и спустил небольшую лодку. В ней был Роджерс, и он греб сам. Уильям сразу насторожился. Тем не менее он зашел в воду и схватился за кромку борта, помогая Роджерсу втащить лодку на песок.

– Вот так встреча, лейтенант! – Роджерс ухмылялся ему, щербатый, но уверенный в себе. Уильям поприветствовал его кратко и формально:

– Майор.

– Ваши ребята здесь часом не склад французского вина ищут?

Проклятие, он уже нашел его!

– До нас дошел слух о контрабандной деятельности, осуществляемой в этом районе, – сухо сказал Уильям. – Мы расследуем.

– Разумеется, – любезно согласился Роджерс. – Сэкономить вам немного времени? Попробуйте-ка с другой стороны... – он обернулся, указав подбородком в направлении группки полуразвалившихся рыбацких лачуг, на расстоянии примерно в четверть мили. – Вон там...

– Мы там уже были, – перебил Уильям.

– Он зарыт в песке позади лачуг, – закончил Роджерс, не обращая внимания на то, что его перебили.

– Премного благодарен, майор, – сказал Уильям с максимальной сердечностью, какую только смог изобразить.

– Видели двух ребят, закапывающих его вчера вечером, – объяснил Роджерс. – Но не думаю, что они уже за ним возвращались.

– Я смотрю, вы приглядываете за этим участком берега, – заключил Уильям. – Ищете что-то конкретное? Сэр, – добавил он.

Роджерс улыбнулся.

– Как вы изволили заметить, сэр, да. Тут один парень ошивается, чертовски пытливые вопросы задает, и мне весьма хотелось бы поговорить с ним. Возможно, если бы вы или ваши люди обнаружили бы этого человека...

– Конечно, сэр. Вам известно его имя или можете дать описание?

– И то, и другое, – быстро ответил Роджерс. – Высокий малый, со шрамами на лице от порохового взрыва. Как увидите его, тут же узнаете. Повстанец, из семьи бунтарей в Коннектикуте – его зовут Хейл.

Уильям ощутил резкий толчок в грудь.

– О, вы его видели? – Роджерс говорил мягко, но его темные глаза смотрели остро. Уильям почувствовал укол досады, что его лицо настолько легко читаемо, но кивнул.

– Вчера он прошел таможенный пункт. Очень разговорчивый парень, – добавил Вилли, пытаясь припомнить особые приметы человека. Он заметил шрамы: бледные рубцы, которыми были испещрены щеки и лоб. – Нервный. Он потел, и голос у него дрожал – рядовой, остановивший его, думал, что у того припрятан табак или что-то еще и заставил его вывернуть карманы, но никакой контрабанды не было, – Уильям закрыл глаза, хмурясь в попытке вспомнить, – при нем были документы... Я видел их.

Он видел их, действительно, но не имел возможности изучить их лично, поскольку был занят торговцем, провозившим телегу с сырами, предназначенными – по его словам – для британского военного магазина. К тому времени, как Уильям закончил, этот парень уже исчез.

– Человек, который говорил с ним... – Роджерс вглядывался в рассредоточившихся по берегу солдат. – Который из них?

– Рядовой по имени Хадсон. Я позову его, если желаете, – предложил Уильям. – Но я сомневаюсь, что он сможет рассказать вам что-либо о документах, он не умеет читать.

Роджерс посмотрел с досадой, но кивнул Уильяму все равно позвать Хадсона. Явившись, Хадсон подтвердил изложенную ранее Уильямом историю, но не смог вспомнить ничего, касающегося документов, кроме того, что на одной из страниц имелись какие-то цифры. – И еще рисунок, как мне кажется, – добавил он. – Хотя, боюсь, я не заметил, что это было, сэр.

– Цифры, говорите? Хорошо, хорошо, – говорил Роджерс, все время потирая руки. – И он назвал цель своего путешествия?

– Навестить друга, сэр, который живет близ Флашинга, – Хадсон отвечал почтительно, но с любопытством разглядывал рейнджера: Роджерс был босиком и одет в изрядно потрепанные льняные бриджи и короткий жилет из меха ондатры. – Я не спросил имя друга, сэр. Не знал, что это могло быть важно.

– О, сомневаюсь, что это важно, рядовой. Сомневаюсь, что вообще этот друг существует, – Роджерс усмехнулся, словно был в восторге от новостей. Он уставился куда-то вдаль, его глаза сузились, как будто он мог углядеть шпиона среди дюн, и медленно удовлетворенно кивнул.

– Очень хорошо, – сказал он тихо, как бы про себя, и повернулся было уходить, когда Уильям остановил его:

– Я благодарен вам за информацию о контрабандном складе, сэр.

В то время как Уильям и Роджерс были заняты расспросами Хадсона, Перкинс уже курировал раскопки и теперь подгонял небольшую группу солдат, кативших несколько облепленных песком бочонков вниз по дюнам. Один из бочонков ударился о выступ в песке, подпрыгнул в воздух и тяжело приземлился, после чего покатился под странным углом, сопровождаемый возгласами солдат.

Увидев это, Уильям слегка вздрогнул. Если вино переживет эту спасательную операцию, оно не будет пригодно для питья в течение двух недель. Хотя вряд ли это кого-то остановит от дегустации.

– Я хотел бы просить разрешения на вывоз захваченной контрабанды на борту вашего шлюпа, – официально обратился он к Роджерсу. – Я буду сопровождать груз и доставлю его сам, разумеется.

– О, конечно. – Роджерса это, казалось, позабавило, но он кивнул в знак согласия. Почесывая нос, он над чем-то раздумывал. – Мы не сможем отплыть до завтра – не хотите ли присоединиться к нам сегодня ночью? Вы могли бы быть полезны, поскольку на самом деле видели парня, которого мы ищем.

Сердце Уильяма забилось от волнения. Рагу мисс Бьюлы померкло в сравнении с перспективой охоты на опасного шпиона. Участие в поимке преступника не может принести ничего, кроме выгоды для его репутации, даже если основная доля славы достанется Роджерсу.

– Я буду более чем признателен, если смогу быть вам полезен, сэр!

Роджерс усмехнулся и оглядел его с ног до головы.

– Отлично. Но вы не можете отправиться охотиться на шпиона в таком виде, лейтенант. Поднимайтесь на борт, и мы приоденем вас должным образом.

УИЛЬЯМ ОКАЗАЛСЯ на шесть дюймов выше, чем самый высокий член экипажа Роджерса, и в конечном итоге был нелепо облачен в грубую свободную рубаху, которую пришлось надеть навыпуск, чтобы скрыть тот факт, что верхние пуговицы тесных бриджей, угрожающих кастрировать его при любом резком движении, остались не застегнуты. В них было не согнуться, конечно же, и Уильям решил, подражая Роджерсу, ходить босиком, а не страдать от позорных полосатых чулок, которые оставляли голыми его колени и четыре дюйма волосатой голени ниже бриджей.

Шлюп отплыл по направлению к Флашингу, где и высадились Роджерс, Уильям и четверо мужчин. Роджерс держал здесь неофициальный пункт по найму рекрутов в задней комнате торговой лавки у большой проселочной дороги. На мгновение он исчез в этом заведении, вернувшись с хорошей новостью, что Хейла не видели во Флашинге и поэтому, вероятно, тот остановился в одной из двух таверн в Элмсфорде, в двух-трех милях от деревни.

Мужчины, соответственно, двинулись в этом направлении, из осторожности разделившись на небольшие группы. Таким образом Уильям шагал рядом с Роджерсом, завернувшись от вечерней прохлады в рваную шаль. Разумеется, он не брился, и ему казалось, что он выглядит подходящим спутником для рейнджера, который добавил к собственному образу фетровую шляпу с высушенной летучей рыбой, застрявшей в ее полях.

– Вероятно, мы должны изображать ловцов устриц или возчиков? – спросил Уильям. Роджерс насмешливо хмыкнул и покачал головой:

– Ты не сойдешь ни за того, ни за другого, стоит кому-нибудь услышать, как ты говоришь. Кроме того, паренек, держи свой рот на замке, если только не собираешься положить в него что-нибудь. Мы с ребятами управимся с делом. Все, что тебе нужно сделать, это кивнуть, если заметишь Хейла.

На берегу поднялся ветер и на них повеяло запахом холодных болот со слабым отголоском печного дыма. Жилья не было и в помине, и выцветший пейзаж вокруг них выглядел необитаемым. Холодная песчаная грязь дороги успокаивала его босые ноги, и он ни в малейшей степени не чувствовал угнетения от окружающей их мрачности – он был весь в предвкушении того, что ожидает впереди.

Роджерс по большей части молчал, шагая навстречу холодному бризу с опущенной головой. Однако спустя некоторое время он небрежно сказал:

– Я вез капитана Ричардсона сюда из Нью-Йорка. И назад.

На мгновение Уильям подумал ответить: «Капитана Ричардсона?» – тоном вежливой неосведомленности, но вовремя понял, что этого делать не стоит.

– Неужели? – вместо этого спросил он и замолчал. Роджерс рассмеялся.

– А ты ловкий парень, не так ли? Возможно, тогда он прав, что выбрал тебя.

– Он сказал вам, что выбрал меня... для чего-то?

– Молодец, парень. Никогда не выдавай себя зазря – но иногда полезно подмазаться. Нет, Ричардсон стреляный воробей – о тебе он не сказал ни слова. Но мне известно, кто он, и чем занимается. И я знаю, где я его высадил. И бьюсь об заклад, он там не Калперов искал.

Уильям хмыкнул. Очевидно, Роджерс что-то собирался сказать. Тогда пусть говорит.

– Сколько тебе лет, парень?

– Девятнадцать, – резко ответил Уильям. – А что?

Роджерс пожал плечами, его силуэт был не отчетливее прочих теней в сгущающихся сумерках.

– Тогда ты достаточно взрослый, чтобы намеренно рисковать своей шеей. Но, возможно, тебе захочется подумать дважды, прежде чем согласиться на какое бы то ни было предложение Ричардсона.

– Предполагая, что он действительно что-то предложил – опять-таки, ну и что?

Роджерс подтолкнул его в спину, поторапливая его.

– В этом ты сам для себя разберешься, парень. Пойдем.

ТЕПЛЫЙ ДЫМНЫЙ СВЕТ таверны и запах пищи окружил Уильяма. На самом деле он не ощущал холода, тьмы или голода, его разум был сконцентрирован на предстоящем приключении. Однако сейчас он сделал медленный, протяжный вдох, наполнивший его нос ароматами свежего хлеба и жареного цыпленка, и почувствовал себя, как бесчувственный труп, недавно восставший из могилы и возвращенный к полной жизни в день Воскресения.

Однако следующий вдох замер у него в горле, и сердце неистово сжалось, послав мощный поток крови по всему телу. Роджерс, стоявший рядом, издал низкий предупреждающий рык и, пробираясь к столу, как-бы невзначай оглядел зал.

Человек – шпион, сидел у огня, ел курицу и болтал с несколькими фермерами. Большинство мужчин в таверне оглянулись в сторону двери, когда появились новые гости, один из них подмигнул Уильяму, но шпион был настолько поглощен едой и разговором, что даже не поднял головы.

Уильям не обратил особого внимания на этого человека при первой встрече, но сразу же узнал его. Он был не так высок, как сам Уильям, но все же на несколько дюймов выше среднего роста, и имел примечательную внешность: белокурые льняные волосы и высокий лоб, отмеченный шрамами от взрыва пороха, о котором упоминал Роджерс. При нем была круглая, широкополая шляпа, лежавшая на столе рядом с тарелкой, и одет он был в ничем не примечательный обычный коричневый костюм.

Не в мундире... Уильям тяжело сглотнул, но совсем не по причине голода и запаха еды.

Роджерс сел за соседний стол, кивнув Уильяму на табурет напротив, и вопросительно поднял брови. Уильям молча кивнул, но не оглянулся в сторону Хейла.

Хозяин принес им еду и пиво, и Уильям целиком посвятил себя ужину, радуясь тому, что не должен участвовать в разговоре. Сам Хейл был расслаблен и разговорчив, рассказывая своим собеседникам, что он голландец, учитель из Нью-Йорка.

– Однако условий для обучения нет никаких, – сказал он, качая головой, – большинство моих учеников уехали – сбежали со своими семьями к родственникам в Коннектикут или Нью-Джерси. Могу предположить, что такие же – или, возможно, еще хуже – обстоятельства имеют место и здесь?

Один из мужчин за его столом лишь хмыкнул, а другой насмешливо присвистнул.

– Можно сказать и так. Проклятые красные мундиры хватают всех, кто еще не похоронен. Тори, виги или бунтовщики – никакой чертовой разницы для этих жадных ублюдков. Скажете слово против – так схлопочете по башке или утащат вас в чертову тюрьму, чтоб долго не разбираться. Давеча вот один тупой детина остановил меня на таможенном пункте на прошлой неделе, и забрал весь мой груз яблочного сидра и проклятый фургон в придачу! Он...

Уильям подавился куском хлеба, но кашлянуть не посмел. Христос, он не узнал человека, сидящего спиной к нему, но яблочный сидр помнил достаточно отчетливо. Тупой детина?

Он потянулся за пивом и отхлебнул, пытаясь протолкнуть кусок хлеба. Это не сработало, и он тихо кашлянул, чувствуя, как багровеет его лицо, и видя хмурящегося на него с испугом Роджерса. Уильям едва махнул рукой в сторону сидрового фермера, ударил себя в грудь, и, поднявшись, вышел из зала как можно незаметнее. Его маскировка, какой бы великолепной она ни была, никоим образом не скрывала присущей ему массивности, и если бы человек признал в нем британского солдата, все предприятие ожидал бы крах.

Ему удалось не дышать до тех пор, пока он благополучно не оказался снаружи, где начал кашлять так, что казалось, будто сейчас желудок выпадет изо рта. Наконец остановившись, Вилли прислонился к стене таверны, протяжно и тяжело дыша. Он пожалел, что не сообразил прихватить с собой немного пива вместо куриной ножки, что сжимал в руке.

Со стороны дороги приближались последние из людей Роджерса и, недоуменно поглядывая на Уильяма, заходили внутрь. Он вытер рот тыльной стороной ладони и, выпрямившись, прокрался вокруг здания, пока не достиг окна.

Вновь прибывшие занимали места неподалеку от стола Хейла. Стоя осторожно, чтобы его не заметили, Уильям увидел, что Роджерс уже втерся в разговор с Хейлом и двумя фермерами и, казалось, рассказывал им нечто смешное. Яблочно-сидровый парень заулюлюкал и застучал по столу в конце рассказа. Хейл сделал попытку усмехнуться, но выглядел откровенно шокированным; должно быть, шутка оказалась весьма нескромной.

Роджерс откинулся назад, небрежным жестом приглашая весь стол присоединиться к нему, и что-то сказал, на что все закивали и согласно забормотали. Затем он наклонился вперед, намереваясь спросить Хейла о чем-то.

Уильям мог уловить только обрывки разговора среди общего шума в таверне и свиста холодного ветра в ушах. Насколько он мог разобрать, Роджерс утверждал, что является бунтовщиком. Его люди, утвердительно кивающие из-за своего стола, стали подсаживаться ближе, чтобы сформировать для беседы замкнутое кольцо. Сам же Хейл выглядел увлеченным разговором, взволнованным и очень искренним. Уильям подумал, что тот с легкостью мог быть учителем, хотя Роджерс сказал, что парень являлся капитаном Континентальной армии. Уильям покачал головой – Хейл совершенно не походил на солдата.

В то же время он едва ли выглядел шпионом. Парень был очень заметный, со своей достаточно привлекательной внешностью, шрамированным лицом и... ростом.

Уильям почувствовал небольшой холодный комок где-то в желудке. Христос. Уж не об этом ли его предупреждал Роджерс? Сказав, что Уильяму чего-то следует остерегаться в отношении поручений капитана Ричардсона, и что сегодняшней ночью он сам все увидит?

Уильям совершенно привык как к своему росту, так и к непроизвольной реакции людей на него. Ему даже нравилось, что на него смотрят снизу вверх. Но во время его первого задания от капитана Ричардсона он и на минуту не мог предположить, что люди из-за этого его и запомнят, или смогут описать его с величайшей легкостью. Характеристика тупого детины не была комплиментом, но исключала возможность ошибки.

Не веря своим ушам, он услышал, как Хейл не только назвал свое имя и озвучил тот факт, что испытывает симпатии к повстанцам, но также парень признался, что наблюдает за присутствующими британскими силами, вслед за чем последовал серьезный вопрос – может, присутствующие собеседники случайно замечали красных мундиров в окрестностях?

Уильям был настолько потрясен этим безрассудством, что выглянул из-за края оконной рамы, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Роджерс с излишней осторожностью оглядел зал, доверительно наклонившись, взял Хейла за предплечье и сказал:

– Послушайте, сэр, я их видел, на самом деле видел, но вы должны быть более осторожным с речами в общественном месте. Мало ли кто может услышать вас!

– Тьфу, – рассмеялся Хейл, – Я здесь среди друзей. Разве мы все не пили сейчас за генерала Вашингтона и поражение короля?

Слегка протрезвевший, но по-прежнему деятельный, он оттолкнул свою шляпу в сторону и махнул хозяину принести еще пива.

– Выпейте еще, сэр, и расскажите мне, что вы видели.

Уильям захотел крикнуть «Да замолчи же ты, дурень!» или бросить чем-нибудь в Хейла через окно. Но было уже слишком поздно, даже если и в самом деле он смог бы это сделать. Куриная ножка, которую он ел, по-прежнему была в руке. Заметив это, он отшвырнул ее прочь. Его желудок крутило и в горле ощущался привкус тошноты, хотя кровь все еще кипела от волнения.

В это время Хейл продолжал делать еще более сокрушительные признания под восхищенные одобрения и патриотические возгласы людей Роджерса, которые, надо признать, превосходно играли свои роли. Как долго Роджерс позволит этому продолжаться? Собираются ли они взять его здесь, в таверне? Вероятно, нет – некоторые из присутствующих несомненно сочувствовали повстанцам и могли стать на сторону Хейла - вряд ли Роджерс арестует его при них.

И, кажется, Роджерс не спешил. После получаса утомительных подшучиваний он вроде кое в чем признался, на что Хейл в свою очередь ответил гораздо более серьезными заявлениями, его впалые щеки разрумянились от пива и волнения из-за сведений, которые он получал. Ноги Уильяма, ступни, руки и лицо онемели, его плечи болели от напряжения. Хруст неподалеку отвлек его от пристального наблюдения за происходящим внутри, и он посмотрел вниз, вдруг узнав въедливый запах, который каким-то образом незаметно распространился.

– Христос! – он отшатнулся, едва не попав локтем в окно, и с грохотом откинулся на стену таверны. Скунс, потревоженный в момент наслаждения выброшенной куриной ножкой, мгновенно поднял хвост – белая полоса позволяла видеть движение весьма отчетливо. Уильям замер.

– Что это было? – произнес кто-то внутри, и послышался скрип отодвигаемых скамеек. Затаив дыхание, он отвел одну ногу в сторону, и снова замер на месте, заметив слабое постукивание и дрожание белой полосы. Проклятие – существо барабанило своей лапой. Как ему говорили, это признак неминуемого нападения, и рассказывали это люди, чье плачевное состояние подтверждало, что их слова основывались на личном опыте.

Звук шагов приближался к двери, кто-то шел выяснить, что происходит. Христос, если они найдут его подслушивающим снаружи... Он стиснул зубы, уверяя себя, что долг велит ему скрыться из виду, даже пожертвовав собой – но если и так, что делать потом? Он не мог вернуться к Роджерсу и остальным, провоняв скунсом. Но если...

Открывающаяся дверь поставила крест на всех размышлениях. Уильям рванул за угол таверны, повинуясь простому рефлексу. Скунс также действовал рефлекторно, но, испуганный открытой дверью, по-видимому, в итоге скорректировал свою цель. Уильям споткнулся о ветку и растянулся во весь рост на куче мусора, услышав позади себя громкий вопль, нарушивший ночную тишину.

Уильям подавился кашлем и попытался надолго задержать дыхание, чтобы убраться из зоны поражения. Однако он вынужденно сделал вдох и его легкие заполнились некоей субстанцией, выходящей так далеко за рамки понятия «запах», что требовалось совершенно новое описание ощущений. Хрипя и брызгая слюной, с обожженными и слезящимися от нападения глазами, он доковылял в темноте до противоположной стороны дороги, и с этой выгодной позиции увидел, как скунс в раздражении удаляется восвояси, а его жертва скорчилась на пороге таверны, издавая звуки непомерного страдания.

Уильям надеялся, что жертвой оказался не Хейл. Помимо реальных трудностей, связанных с арестом и перевозкой человека, который пострадал от подобной атаки, обычная человечность наводила на мысль, что повешение жертвы лишь добавит оскорбление к увечью.

Это был не Хейл. Он увидел шапку льняных волос, сияющих в свете факелов среди остальных голов, которые с любопытством высовывались наружу только затем, чтобы поспешно убраться назад.

До него долетели голоса, обсуждающие, как лучше поступить. Было решено, что необходим уксус, при том в большом количестве. Пострадавший уже достаточно оправился, чтобы отползти в заросли бурьяна, откуда послышались звуки сильнейшей рвоты. Что, в дополнение к вони, все еще отравлявшей атмосферу, также вызвало у нескольких других джентльменов аналогичную реакцию. Уильям и сам почувствовал, как к его горлу уже подступило, но справился с этим, больно ущипнув себя за нос.

Он продрог практически до костей, хотя, к счастью, успел немного проветриться к тому времени, как друзья бедолаги повели его восвояси, сопровождая по дороге, словно корову, но не прикасаясь к нему – и таверна опустела: в такой атмосфере у всех пропал аппетит и к еде, и к напиткам. Уильям слышал, как чертыхнулся хозяин, когда потянулся, чтобы снять факел, горевший возле вывески, и с шипением погрузил его в бочку с дождевой водой.

Хейл пожелал всем доброй ночи – его голос образованного человека характерно прозвучал в темноте - и двинулся по дороге к Флашингу, где, несомненно, собирался искать ночлег. Роджерс – Уильям определил его по меховой жилетке, узнаваемой даже при свете звезд – задержался близ дороги, молчаливо собирая своих людей возле себя, пока толпа расходилась. Только когда все скрылись из виду, Уильям рискнул присоединиться к ним.

– Ну? – сказал Роджерс, завидя его. – Теперь все в сборе. Идем.

И они двинулись – молчаливая группа, спускающаяся по дороге, преследующая по пятам свою ничего не подозревающую жертву.

ОНИ ЗАМЕТИЛИ ОГОНЬ с воды. Город горел в основном в районе недалеко от Ист-Ривер, но поднялся ветер, и огонь стал распространяться. Среди мужчин Роджерса начались взволнованные обсуждения – уж не сторонники ли повстанцев подожгли город?

– С такой же вероятностью могли и пьяные солдаты, – сказал Роджерс, его голос был угрюмо бесстрастен. Уильям почувствовал тошноту, увидев красное свечение в небе. Пленник молчал.

Наконец они обнаружили генерала Хау в его загородной штаб-квартире в Бикмэн-Хаусе. Его глаза были красными от дыма, отсутствия сна и плохо скрываемой ярости. Однако на данный момент он не дал ей воли, а вызвал Роджерса и заключенного в библиотеку, где у него находился кабинет, и после одного краткого ошарашенного взгляда на наряд Уильяма отправил того в постель.

Фортнам, находясь в мансарде, наблюдал горящий город из окна. Уже ничего нельзя было сделать. Уильям подошел и встал рядом с ним. Он чувствовал себя странно опустошенным и несколько нереальным. И продрогшим, хотя пол под его босыми ногами был теплым.

То и дело взметались неожиданные фонтаны искр, когда пламя сталкивалось с чем-то легковоспламеняющимся, но с такого расстояния было не разглядеть – только кроваво-красное свечение по всему небу.

– Знаешь, ведь они обвинят нас, – сказал Фортнам спустя некоторое время.

ВОЗДУХ БЫЛ ЕЩЕ НАПОЛНЕН гарью в полдень следующего дня.

Он не мог оторвать глаз от рук Хейла. Они сцепились непроизвольно, когда рядовой связал их, хотя заключенный, не сопротивляясь, сложил руки за спину. Сейчас его пальцы были так крепко сплетены, что костяшки побелели.

«Несомненно, плоть протестовала, – подумал Уильям, – даже если разум смирился». Его собственная плоть протестовала даже просто против присутствия здесь: кожа Уильяма подергивалась как у лошади, истерзанной мухами, его внутренности сводило судорогами и отпускало в жутком сострадании – говорили, что внутренности повешенного опорожняются. «Случится ли такое с Хейлом?» От этой мысли кровь прилила к лицу, и он уставился в землю.

Голоса заставили его поднять глаза. Капитан Мур только что спросил Хейла, не желает ли он что-нибудь сказать. Хейл кивнул, видимо, он был готов к этому.

Уильям почувствовал, что он должен был подготовиться к происходящему. Хейл провел последние два часа в палатке капитана Мура и был занят написанием писем для отправки его семье, в то время как люди, собранные для поспешной казни, переминались с ноги на ногу в ожидании. Но Вилли готов не был.

Почему это имело такое значение? Он видел, как умирают люди, и некоторые ужасной смертью. Но эта предварительная обходительность, эта формальность, эта... непристойная вежливость – всё происходит с определенным знанием неизбежной и позорной смерти. Преднамеренность. Ужасная преднамеренность, вот в чем дело.

– Наконец-то! – пробормотал Клэрвелл ему в ухо. - Пора заканчивать с этим, я умираю с голоду.

Молодой черный парень по имени Билли Ричмонд, рядовой, которого Уильям случайно знал, был отправлен на лестницу, чтобы привязать веревку к дереву. Сейчас он спустился, кивнув офицеру.

Теперь Хейл, придерживаемый старшиной, стал взбираться по лестнице. На шее у него была петля из толстой веревки, новой на вид. А разве не говорят, что новые веревки растягиваются? Но лестница здесь высокая...

Уильям вспотел как свинья, хотя день был нежарким. Он не должен закрывать глаза или отворачиваться. Только не рядом с наблюдающим за ним Клэрвеллом.

Он сильнее напряг мышцы собственного горла и снова сосредоточил внимание на руках Хейла. Хотя лицо оставалось спокойным, пальцы были беспомощно переплетены и оставляли еле заметные мокрые следы на полах его плаща.

Кряхтение от усилий и скрежет металла – лестницу выдернули, и лишь испуганный "вууф!" Хейла раздался в момент его падения. Произошло ли это по вине новой веревки или чего-то еще, но его шея сразу не сломалась.

Он отказался от капюшона, поэтому зрители около четверти часа были вынуждены наблюдать его лицо, пока он не умер. Уильям подавил ужасающее желание нервно рассмеяться при виде бледно-голубых глаз, вылезших из орбит и вывалившегося языка. Таким удивленным. Он выглядел таким удивленным.

Присутствовала только небольшая группа людей, собранных для исполнения казни. Он видел Ричардсона, неподалеку наблюдающего за происходящим с выражением отрешенной задумчивости. Будто почувствовав его взгляд, Ричардсон пристально посмотрел на него. Уильям отвел глаза.

ГЛАВА 21

КОШКА СВЯЩЕННИКА

Лаллиброх

Октябрь, 1980

ПОДНЯЛАСЬ ОНА РАНО, задолго до детей, хотя и знала, что это глупо – с какой бы целью Роджер не уехал в Оксфорд, ему потребуется добрых четыре или пять часов, чтобы туда добраться, и столько же на обратную дорогу. Даже если он выехал на рассвете – а если вчера он не успел сделать то, ради чего туда отправился, то ему, возможно, это не удалось – Роджер все равно не вернется домой раньше полудня. Но Бри спала беспокойно, ей снился один из таких монотонных и безысходно неприятных снов: она видела прилив, слышала его звуки – плеск набегающей волны за волной, волны за волной, волны... И с первым светом она проснулась, чувствуя головокружение и недомогание.

На один кошмарный миг ей пришло в голову, что она может быть беременна, но когда Брианна резко села в кровати, все вокруг тут же пришло в норму. Ни намека на ощущение, которое сопровождало раннюю беременность – словно вступаешь ногой в зазеркалье. Бри осторожно вытащила из постели одну ногу, и мир – как и желудок – остался крепким. Что ж, отлично.

И все же в ней оставалось чувство смутной тревоги – от приснившегося сна, из-за отсутствия Роджера или призрака беременности – и повседневными домашними делами она занималась рассеянно.

Ближе к полудню Бри разбирала носки и вдруг осознала, что вокруг слишком тихо. Настолько тихо, что волосы на затылке встали дыбом.

– Джем? – позвала она. – Мэнди?

Абсолютная тишина. Брианна вышла из прачечной в надежде услышать наверху привычные стуки, грохот и вопли, но оттуда не доносилось ни звука топающих ног или опрокинутых кубиков, ни пронзительного шума братско-сестринских военных действий.

– Джем! – крикнула она. – Ты где?

Никакого ответа. В последний раз такое случилось пару дней назад, когда на дне ванны она обнаружила свой будильник, тщательно разобранный на составные части, а оба ребенка, излучая неестественную невинность, находились в дальнем конце сада.

– Я этого не делал! – с достоинством заявил Джем, когда его приволокли в дом и предъявили улики. – А Мэнди слишком маленькая.

– Иськам маинькая, – согласилась Мэнди, так яростно кивая копной черных кудряшек, что они скрывали ее личико.

– Ну, не думаю, что это сделал папочка, – сказала Бри, сурово поднимая бровь. – И уверена, это не Энни Мак. Так что остается не так много подозреваемых, да?

– Падазиваимых, падазиваимых, – обрадованно повторила Мэнди, очарованная новым словом.

Глядя на разбросанные шестеренки и отломанные часовые стрелки, Джем смиренно покачал головой.

– Наверное, у нас завелись пискис, мама. (Пискис, Пикси – небольшие создания из английской мифологии, разновидность эльфов или фей. Их поведение – от безобидных шалостей до смертельных проказ. Впрочем, пикси довольно дружелюбны. Они ухаживают за заброшенными могилами, оставляют на них цветы, помогают по дому. Правда, работа им быстро надоедает, и они бросают ее при первом же удобном случае. – прим. пер.)

– Писькись, писькись, – зачирикала Мэнди, задирая выше головы свою юбочку и стягивая украшенные рюшами трусики. – Нада идти писькись, мама!

В разгар возникших после этого заявления неотложных дел Джем мастерски ретировался и не показывался до самого ужина, ко времени которого «дело о будильнике» было вытеснено обычным бурным течением каждодневных событий. Об этом вспомнили только перед отходом ко сну, когда Роджер обнаружил отсутствие хронометра.

– Джем обычно не врет, – задумчиво произнес Роджер, глядя на маленькую керамическую чашку, в которой лежали останки будильника.

Расчесывая перед сном волосы, Бри язвительно посмотрела на мужа.

– О, так ты тоже думаешь, что у нас завелись пикси?

– Пискис, – рассеянно поправил Роджер, пальцем перемешивая в чашке горстку шестеренок.

– Что? Ты хочешь сказать, что здесь они и в самом деле называются «пискис»? Я думала, Джем просто оговорился.

– Ну… нет... «пискис» – это корнуэльское слово; но в Западных Графствах их называют пикси.

– А как их называют в Шотландии?

– Вообще у нас пискис не водятся. В Шотландии полно своих волшебных народцев, – сказал Роджер, набирая пригоршню внутренностей будильника и с музыкальным позвякиванием ссыпая их обратно в чашку. – Но шотландцы склоняются к более мрачным проявлениям сверхъестественного – водяные лошади, банши, Синяя ведьма и Нукелави, да? Пикси слегка фривольны для Шотландии. Хотя у нас есть брауни (аналог русских домовых, – прим. пер.), – добавил он, забирая из рук Бри расческу. – Только они больше помощники по хозяйству, а не забияки, как пикси. Ты сможешь заново собрать часы?

– Конечно... если только пискис не потеряли каких-нибудь деталей. Что за черт этот Нукелави?

– Существо с Оркнейских островов. Но ты не захочешь слушать о нем на ночь глядя, – уверил он, и, наклонившись, очень нежно подул ей в шею, прямо за ушком.

От воспоминания о том, что произошло дальше, в ней возник легкий трепет, моментально вытеснивший из головы все подозрения о том, что затеяли дети, но ощущение прошло, сменившись нарастающей тревогой.

Никаких следов Джемми и Мэнди в доме не было. Энни МакДональд по субботам не приходила, и кухня... На первый взгляд она казалась нетронутой, но Бри хорошо знала приемчики Джема.

Так и есть – из буфета пропала упаковка шоколадного печенья и бутылка лимонада. И хотя сам буфет находился на высоте шести футов от пола, все остальное в нем было в полнейшем порядке. «Джем обещает стать отличным вором-домушником, – подумала Бри. – Ну, что ж, по крайней мере, карьера ему обеспечена, если в один прекрасный день его выгонят из школы, когда он расскажет своим одноклассникам что-нибудь особенно колоритное из того, что подхватил в восемнадцатом столетии».

Пропавшая еда немного развеяла ее тревогу. Если дети устроили пикник, значит, они где-то на улице, и, хотя находиться они могли где угодно в пределах полумили от дома – дальше Мэнди уйти не сможет – велики шансы, что дети присели где-нибудь поблизости, чтобы покушать печенья.

Стоял прекрасный осенний денек, и, несмотря на необходимость выслеживать своих разбойничков, Бри была рада оказаться на улице под солнышком и ветром. Носки могли подождать. Так же, как и перекопка овощных грядок. И разговор с водопроводчиком о газовой колонке в верхней ванной. И...

«Не имеет значения, как много ты работаешь на ферме. Дел всегда больше, чем ты в состоянии сделать. Я удивляюсь, что само место еще не взвилось выше моих ушей и не проглотило меня, как кит Иону».

На миг Брианна услышала полный раздраженного смирения голос отца, столкнувшегося с очередной неожиданно возникшей работой по хозяйству. Улыбнувшись, она обернулась к нему и тут же остановилась, когда осознание и тоска волнами захлестнули ее.

– Ох, Па, - тихо сказала она, продолжив идти, теперь чуть медленнее. И внезапно в большом полуразрушенном доме вместо источника постоянных хлопот Брианна увидела Лаллиброх живым организмом, частью которого были и до сих пор оставались все те от крови ее.

Фрейзеры и Мюрреи вплетали свои жизни в это место, проливая пот, и кровь, и слезы в эту землю и дома. Дядя Йен, тетя Дженни… целый рой кузенов и кузин, которых она знала так недолго. Йен-Младший. Все они теперь умерли... Но, как ни странно, не исчезли.

– Вовсе не исчезли, – произнесла она вслух, находя в словах утешение.

Дойдя до задних ворот огорода, Брианна остановилась и взглянула вверх на холм, где стояла старинная башня, давшая имя этому месту. На том же склоне находилось и кладбище, большинство камней которого столь обветшали, что распознать надписи и даты на них было невозможно, да и сами камни почти скрылись под ползучим дроком и душистым ракитником. И посреди бликов серого, черно-зеленого и сверкающего желтого двигались два пятнышка – красное и синее.

Тропинка сильно заросла: об куст ежевики порвались джинсы. Когда она нашла детей, то увидела, что те на четвереньках следовали за цепочкой муравьев, которые, в свою очередь, шли вдоль дорожки из крошек печенья, тщательно уложенных так, чтобы провести муравьев через полосу препятствий из прутиков и камешков.

– Мама, смотри!

Джем едва взглянул на мать, увлеченный происходящим. Он указал на землю, туда, где в грязь была вкопана наполненная водой чайная чашка, посреди которой барахтался черный шарик из муравьев, завлеченных к своей погибели шоколадными крошками.

– Джем! Это жестоко! Ты не должен топить муравьев... если только они не в доме, – добавила она, живо припомнив недавнее нашествие в кладовке.

– Они не тонут, мам. Смотри... Видишь, что они делают?

Присев рядом с ним, Брианна пригляделась и действительно увидела, что насекомые не тонули. Отдельные свалившиеся муравьишки изо всех сил старались подобраться к центру, где большая масса их собратьев накрепко сцепились вместе, образовав шарик, который плыл, едва колебля поверхность. Муравьи в шаре медленно шевелились, постоянно меняясь местами. И если парочка из них оставались неподвижными, – возможно, мертвыми, – то большая часть определенно находилась вне прямой опасности утонуть, поддерживаемая телами своих товарищей. А сама масса постепенно приближалась к краю чашки, подталкиваемая движениями составляющих ее муравьев.

– Это действительно круто, – потрясенно сказала Бри и, сидя рядом с Джемом, еще некоторое время наблюдала за муравьями, после чего, наконец, распорядилась их помиловать. Джемми при помощи листочка вытащил муравьиную массу из воды. И как только они оказались на земле, шар мгновенно распался, и муравьи тут же вернулись к своим делам. – Как думаешь, они специально так делают? – спросила она Джема. – Я имею в виду, вот так группируются. Или просто ищут, за что бы ухватиться?

– Не знаю, – ответил он, пожимая плечами. – Я посмотрю в своей книжке про муравьев, может, там про это говорится.

Бри собрала остатки пикника, отложив пару обломков печенья муравьям: она считала, что те заслужили лакомство. Пока они с Джемом наблюдали за муравьями в чашке, Мэнди переместилась чуть вверх по холму и теперь сидела на корточках в тени куста, занятая оживленным разговором с невидимым собеседником.

– Мэнди хотела поговорить с дедушкой, – обыденным тоном сказал Джем. – Мы сюда за этим и поднялись.

– О? – медленно произнесла Брианна. – А почему это место подходит для разговора с ним?

Удивившись, Джем взглянул в сторону обветренных покосившихся камней кладбища.

– А он разве не здесь?

Нечто слишком сильное, чтобы назвать это просто дрожью, пробежало вверх по ее спине. Дыхание перехватило – как от обыденности тона Джема, так и от самой возможности, что это могло оказаться правдой.

– Я... не знаю, - сказала она. – Думаю, он может быть здесь.

И хотя Брианна старалась не зацикливаться на том, что ее родители теперь были мертвы, она, тем не менее, смутно предполагала, что похоронены они в Северной Каролине – или где-нибудь в Колониях, если война увела их прочь из Риджа.

Но внезапно она вспомнила о письмах. Па сказал, что собирается вернуться в Шотландию. И более чем вероятно, что, будучи человеком упрямым, Джейми Фрейзер так и сделал. Неужели он отсюда так и не уехал? И если нет…Тогда ее мать тоже здесь?

И почти неосознанно начав подниматься, Бри прошла мимо основания старой башни и между камней кладбища. Однажды она приходила сюда с тетей Дженни. Это было ранним вечером, в траве шептался ветерок, и на склоне холма веяло покоем. Дженни показала Брианне могилы ее дедушки и бабушки: Брайан и Эллен лежали вместе под семейным камнем, совсем заросшим и покрытым мхом; имена на нем полностью стерлись. Но да, она и теперь могла определить его абрис. И младенец, который умер вместе с Эллен, тоже похоронен с ней – ее третий сын. «Роберт», - сказала тогда Дженни. Ее отец, Брайан, настоял на том, чтобы младенца окрестили, и маленького мертвого братика нарекли Робертом.

Теперь Брианна стояла посреди камней – как же их много. На некоторых, более поздних, все еще читались надписи – эти были датированы концом 1800-х. По большей части Мюрреи, МакЛахланы и МакЛины. Изредка тут и там встречались Фрейзеры или МакКензи.

Более ранние же слишком истерлись, чтобы прочитать – сквозь черные пятна лишайника и мягкого застилающего мха виднелись только призраки букв. Вот, рядом с могилой Эллен расположилось крошечное квадратное надгробие Кейтлин Мейзри Мюррей – шестого ребенка Дженни и Йена, который прожил чуть больше одного дня. Дженни, показав Брианне камень, наклонилась, чтобы нежной рукой провести по буквам и положить возле них желтую розу, сорванную по пути. Рядом также находилась небольшая пирамидка из камушков, оставленных теми, кто сюда приходил. Она уже давным-давно развалилась, но Брианна наклонилась и, найдя камень, положила его вблизи маленького надгробия.

Сбоку от него Брианна увидела еще один маленький камень, словно для ребенка. Не столь сильно истертый, но явно почти такой же старый. Ей показалось, что на нем всего два слова, и, закрыв глаза, Бри медленно провела пальцами по камню, ощущая неглубокие изломанные линии. Там была «Е» в первой строчке, а во второй она нащупала «Й». И, может быть, «К».

«Что за горское имя могло начинаться с «Й»»? – задумалась она. Есть МакКей, но буква не в том месте...

– Ты... э-э... не знаешь, которая из могил может быть дедушкина, да? – нерешительно спросила она Джема, почти боясь услышать ответ.

– Нет, – он выглядел удивленным и посмотрел в том же направлении – в сторону скопления камней. Очевидно, Джем не связывал их наличие с дедом. – Он просто говорил, что ему бы понравилось быть похороненным здесь, и если я приеду сюда, то должен оставить для него кеймень. Я так и сделал, – Джем настолько естественно произнес слово с акцентом, что Брианна вновь явственно услышала голос отца, только на сей раз чуть улыбнулась.

– Где?

– Там, наверху. Знаешь, ему нравится быть наверху, там, откуда можно видеть, – сказал Джем буднично, указывая на вершину холма, где прямо рядом с тенью от башни сквозь заросли дрока и вереска на щебенке едва виднелись следы, похожие на тропинку. Из зарослей на гребне холма торчал большой кусок валуна, на уступе которого расположилась крохотная, едва заметная пирамидка из камешков.

– Ты все их принес сегодня?

– Нет, я кладу один каждый раз, когда прихожу. Ведь так надо делать, да?

В ее горле образовался небольшой комок, но Бри его проглотила и улыбнулась.

– Да, так и есть. Я поднимусь и тоже положу один.

Мэнди теперь сидела на одном из упавших могильных камней, выкладывая листья лопуха в качестве тарелок вокруг испачканной чайной чашки, которую она вытащила из земли и установила посередине. Видя, как дочка вежливо и оживленно болтает с гостями своей невидимой чайной вечеринки, Брианна решила, что нет необходимости беспокоить ее прямо сейчас, и пошла вслед за Джемом вверх по каменистой тропинке. Последнюю часть пути из-за крутизны пришлось преодолевать на четвереньках.

Здесь, так близко к вершине холма было ветрено, и мошкара их сильно не беспокоила. Взмокшая от пота Бри торжественно добавила в маленькую пирамидку свой камень и присела ненадолго, чтобы насладиться видом. Отсюда хорошо просматривалась бόльшая часть Лаллиброха, так же, как и ведущая от фермы к шоссе дорога. Брианна взглянула в том направлении, но никаких признаков ярко-оранжевого Моррис-Мини Роджера не наблюдалось. Вздохнув, она отвернулась.

Было приятно находиться так высоко. Тищина, только шум прохладного ветра и гудение пчел, усердно трудившихся в желтых соцветиях. Не удивительно, что ее отцу нравилось...

– Джем, – он разглядывал окружающие холмы, удобно прислонившись к скале.

– Да?

Бри засомневалась, но должна была спросить.

– Ты... не можешь видеть дедушку, так ведь?

Сын бросил на нее ошарашенный синий взгляд.

– Нет. Он умер.

– О, – произнесла Брианна, одновременно с облегчением и с легким разочарованием. – Я знаю... просто любопытно.

– Думаю, наверное, Мэнди может, – сообщил Джем, кивая в сторону сестры – ярко красного пятнышка на фоне лежащего ниже пейзажа. – Но точно сказать нельзя, ведь малыши болтают с кучей невидимых людей, – добавил он снисходительно. – Бабушка так говорит.

Брианна не могла понять, хотела ли она, чтобы Джем перестал обращаться к бабушке с дедушкой в настоящем времени или нет. Это довольно сильно нервировало, но ведь Джем сказал, что не видит Джейми. Она не хотела спрашивать, может ли сын видеть Клэр, – Бри полагала, что нет – но ощущала присутствие родителей, когда бы Джем или Мэнди о них не упоминали. И ей определенно хотелось, чтобы дети тоже чувствовали близость бабушки и дедушки.

Вместе с Роджером они все объяснили детям, насколько вообще нечто подобное можно было объяснить. И ей подумалось, хорошо, что, судя по всему, ее отец поговорил с Джемми с глазу на глаз. Вероятно, перемешавшиеся в Джейми искренний католицизм и свойственное горцам Хайленда практичное принятие жизни, смерти и всяких невидимых сущностей, намного лучше подходило, чтобы растолковать что-то, вроде того, как по одну сторону камней ты можешь быть уже мертвым, но...

– Он сказал, что присмотрит за нами. Дедушка, – добавил Джем, поворачиваясь, чтобы взглянуть на нее.

Брианна прикусила язык. «Нет, он не читает моих мыслей», – твердо уверила она себя. В конце концов, разговор ведь был о Джейми, а Джем просто выбрал это конкретное место, чтобы чтить его память. Так что вполне естественно, что дедушка все еще занимал его мысли.

– Конечно, присмотрит, – подтвердила Бри и, положив руку на угловатое плечо сына, большим пальцем помассировала выступающие косточки в основании его шеи. Джем захихикал и, вынырнув из-под ее руки, вдруг спрыгнул вниз на тропу и, не щадя свои джинсы, проехал часть пути на попе.

Перед тем, как последовать за сыном, она задержалась, чтобы в последний раз оглядеться вокруг, и примерно в четверти мили от этого места на вершине горки увидела нагромождение булыжников. На нечто подобное частенько натыкаешься на макушке любого холма в Хайленде, но вот эта группа камней слегка отличалась от остальных. Брианна сощурилась, прикрыв глаза рукой: она могла и ошибаться, но, будучи инженером, сумела бы распознать то, что построено человеком.

«Возможно, укрепление железного века?» – подумала она, заинтригованная. Бри могла бы поклясться, что подножие той груды состояло из камней, уложенных рядами. Фундамент, верней всего. Надо будет как-нибудь в ближайшие дни подняться туда и взглянуть поближе. Может, завтра, если Роджер... И снова она поглядела на дорогу, которая и в этот раз оказалась пустой.

Мэнди уже наскучила ее чайная вечеринка, и она была готова отправиться домой. Брианна взяла чашку и, крепко держа за руку дочь, принялась спускаться к большому белокаменному дому, свежевымытые окна которого приветливо поблескивали.

Ей стало любопытно – а это Энни сделала? Брианна и не заметила, а ведь определенно, чтобы вымыть такое количество окон, потребовалось бы столько суеты и беспокойства. Но с другой стороны, с предвкушением и опасениями по поводу новой работы ей было не до уборки. Сердце слегка ёкнуло от мысли, что уже в понедельник вернется на место очередная частичка того, кем она когда-то была – еще один камешек в основании человека, которым она являлась теперь.

– Может, это сделали пискис, – произнесла Бри вслух и рассмеялась.

– Деали писькись, – радостно подхватила Мэнди.

Джем, который уже почти спустился вниз, нетерпеливо повернулся, поджидая их.

– Джем, – сказала Брианна, поравнявшись с ним: ей в голову пришла мысль. – Ты знаешь, кто такой Нукелави?

Глаза Джема стали огромными, и он зажал ладонями ушки Мэнди, а по спине Брианны пронеслось нечто с сотней холодных ножек.

– Да, – тихим сдавленным голосом произнес Джем.

– Кто тебе о нем рассказал? – сохраняя спокойствие, спросила Бри и подумала, что убьет Энни МакДональд.

Но глаза Джема скользнули в сторону: он невольно посмотрел поверх ее плеча на башню.

– Он рассказал, – прошептал Джем.

– Он? – резко спросила она и схватила Мэнди за руку, когда малышка вырвалась и яростно повернулась к брату. – Не толкай брата, Мэнди! Кого ты имеешь в виду, Джемми?

Джем зажал нижними зубами губу.

– Его, – выпалил он. – Нукелави.

«ДОМОМ ЭТОГО ЧУДИЩА было море, но существо отваживалось выходить и на сушу, чтобы полакомиться людьми. По земле Нукелави передвигался на коне, которого иной раз и не отличишь от его собственного тела. Голова чудовища в десять раз больше человеческой, а рот огромной зияющей пастью выдвигался вперед, словно рыло свиньи. Кожа у существа отсутствовала, и под красной слизистой пленкой ясно виднелись желтые вены, мышечная структура и сухожилия. Вооруженный ядовитым дыханием монстр обладал великой силой. Но имелась у него одна слабость – отвращение к пресной воде. Конь, на котором ездил Нукелави, описывался как существо с одним красным глазом, ртом размером с пасть кита и наростами вроде плавников на его передних копытах».

– Ого! – Брианна отложила томик из коллекции книг Роджера о шотландском фольклоре, и уставилась на Джема. – Ты видел одного из этих? Наверху возле башни?

Сын переступил с ноги на ногу.

– Ну, он сказал, что он и есть Нукелави, и что если я сейчас же не уберусь отсюда, то он превратится в самого себя, а я не хотел на это смотреть и поэтому убрался.

– Я бы тоже не захотела, – сердце Брианны начало немного замедляться. Отлично. Значит, Джем встретил человека – не монстра. Не то, чтобы она на самом деле поверила... Но сам факт, что некто околачивался возле башни, уже был достаточно тревожным. – Как он выглядел, этот человек?

– Ну... большой, – с сомнением сказал Джем. Учитывая, что Джему не исполнилось еще девяти, большинство людей выглядели бы большими.

– Такой же большой, как папа?

– Наверно.

Дальнейшие расспросы много деталей не выявили. Джем знал, кто такой Нукелави, потому что прочитал самые сенсационные экземпляры из коллекции Роджера. И, встретив того, кто в любой момент мог сбросить с себя кожу и слопать его, настолько испугался, что впечатления о человеке остались скудными: высокий, с короткой бородкой, не слишком темными волосами и одеждой «как носит мистер МакНил». Значит, рабочая одежда, как у фермера.

– Почему ты не рассказал о нем папе или мне?

Джем выглядел так, будто сейчас заплачет.

– Он сказал, что если я разболтаю, то он вернется и съест Мэнди.

– Ох, – Бри обняла сына одной рукой и притянула к себе. – Понимаю. Не бойся, милый. Все в порядке, – теперь он задрожал, как от облегчения, так и от воспоминаний, и Брианна успокаивала его, гладя по ярким волосам.

Скорее всего, бродяга. Ночевал в башне? Наверное, он уже ушел – насколько Бри могла судить из рассказа Джемми, он встретил этого человека больше недели назад, но...

– Джем, – медленно проговорила она. – Почему вы с Мэнди сегодня пошли туда, наверх? Ты не боялся, что этот человек будет там?

Он удивленно на нее взглянул и покачал головой, отчего рыжие волосы разлетались.

– Нет, я тогда убежал, но спрятался и подсматривал за ним. Он ушел на запад. Туда, где живет.

– Он так сказал?

– Нет. Но такие, как он, живут на западе, – Джем указал на книгу. – Когда они уходят туда, то не возвращаются. И я больше его не видел, хотя наблюдал, чтобы быть уверенным.

Бри чуть не рассмеялась, но все еще слишком тревожилась. Это было правдой: большинство сказок Хайленда заканчивались тем, что некое сверхъестественное существо уходило на запад или в скалы, или в воду – туда, где живет. И, разумеется, раз история закончилась, оно не возвращалось.

– Это был всего лишь злой бродяга, – уверенно сказала она и похлопала Джема по спине перед тем, как отпустить его. – Не бойся его.

– Точно? – спросил он, явно желая ей поверить, но не совсем пока готовый расслабиться.

– Точно, – решительно ответила Брианна.

– Окей, – глубоко вздохнув, Джемми оттолкнулся от нее. – Да, и кроме того, – добавил он, и выглядел при этом веселее, – дедушка не позволил бы ему съесть Мэнди или меня. Я должен был сразу об этом подумать.

БЫЛ УЖЕ ПОЧТИ ЗАКАТ, когда на дороге к ферме послышалось урчание машины Роджера. Выскочив на улицу, Брианна кинулась в объятья мужа, который едва успел вылезти из машины.

Не тратя время на расспросы, он страстно обнял и поцеловал ее, да так, что стало совершенно понятно: их ссора осталась позади, а подробности взаимных извинений могут подождать. На миг Бри позволила себе позабыть обо всем на свете, чувствуя себя невесомой в его руках, вдыхая запах бензина, пыли и библиотек, забитых старыми книгами. Все эти ароматы накладывались на собственный запах Роджера – тот неуловимый слабый мускус согретой солнцем кожи, даже когда он на солнце и не был.

– Говорят, женщины вообще не могут опознать своих мужей по запаху, – заметила она, неохотно возвращаясь на землю. – Ерунда. Я смогу вычислить тебя в кромешной тьме посреди железнодорожного вокзала Кингс-Кросс.

– Я утром ванну принимал, да?

– Да, и останавливался ты в колледже, потому что я чую отвратительное хозяйственное мыло, которое они там предлагают, – сказала Бри, морща носик. - Удивляюсь, что с тебя кожа не слезла. А на завтрак ты ел кровяную колбасу. С жареными помидорами.

– Точно, Лесси (тут игра слов: Lassie (англ.) – девушка, а также – имя собаки из романа Э. Найта (и многочисленных фильмов) об очень верной колли, вернувшейся издалека к своему другу, мальчику по имени Тимми, – прим. пер.), – улыбнувшись, сказал он. – Или вернее сказать Рин Тин Тин? Ты сегодня спасла нескольких маленьких детей или выследила пару разбойников до их логова, да? (Рин Тин Тин – имя реальной овчарки, которая в 20-30-х годах ХХ века стала одной из самых знаменитых собак, участвуя в кинофильмах студии «Уорнер Бразерс». В честь Рин Тин Тина (и, кстати, в честь Лесси тоже) установлена звезда на Аллее славы в Голливуде, – прим. пер.)

– Ну, да. Вроде того, – Бри взглянула на холм позади дома, где высилась черная и длинная тень от башни. – Но, я подумала, что перед тем, как последую дальше, лучше подожду, когда из города возвратится шериф.

ВООРУЖИВШИСЬ КРЕПКОЙ терновой тростью и электрическим фонариком, разгневанный Роджер осторожно подошел к башне. Даже если бродяга все еще находился здесь, вряд ли у него было оружие, однако Брианна стояла возле кухонной двери с телефоном, чей провод растянулся на всю возможную длину, и уже набрала две девятки (999 – телефон экстренных служб в Шотландии, если звонить с городского телефона – прим. пер.). Она тоже хотела пойти, но Роджер убедил ее, что кто-то должен остаться с детьми. Хотя было бы неплохо иметь ее за спиной: Бри была женщиной высокой, сильной, и не из тех, кто испугается нападения.

Дверь в башню висела криво: старинные кожаные петли давным-давно сгнили и были заменены дешевыми железными, которые в свою очередь проржавели. Дверца все еще держалась в раме, но едва-едва. Подняв щеколду, Роджер продвинул тяжелое рассохшееся дверное полотно внутрь, приподнимая над полом, чтобы оно распахнулось без скрежета.

Снаружи все еще было довольно светло: полная темнота не наступит еще примерно с полчаса. Внутри же башни было черно, как в колодце. Роджер посветил под ноги фонариком и увидел на грязном каменном полу следы башмаков. Да, похоже, тут кто-то был. Джем смог бы открыть дверь, но детям не разрешалось заходить в башню без взрослых, а сын поклялся, что этого не делал.

– Хэлло-о-у! – крикнул Роджер, и в ответ где-то далеко наверху послышался встревоженный шум. Роджер рефлекторно покрепче сжал трость, но практически сразу узнал эти трепыхания и шорохи – летучие мыши, свисавшие вниз головой под конической крышей. Он посветил лучом вокруг по полу и увидел возле стены несколько грязных старых газет. Подняв одну из них, Роджер принюхался: хоть и застарелые, запахи рыбы и уксуса все еще улавливались.

Роджер и не думал, что Джем сочинил историю с Нукелави, но эти доказательства недавнего присутствия здесь человека вернули его гнев. Чтобы кто-то не только пришел и покусился на его собственность, но и угрожал его сыну... Он почти надеялся, что парень был все еще здесь, чтобы сказать пару ласковых.

Но парня не было. Никто в здравом уме не полез бы на верхние этажи башни. Доски почти сгнили, и когда его глаза попривыкли, Роджер увидел зияющие дыры: сквозь них сочился слабый свет от узеньких окошек наверху. Роджер ничего не слышал, но необходимость удостовериться подтолкнула его вверх по узкой каменной лестнице, которая спиралью поднималась внутри башни. И прежде чем переносить свой вес на шаткие камни, Роджер осторожно проверял их ногой.

На верхнем этаже он всполошил множество голубей, они запаниковали и закружились внутри башни, словно пернатое торнадо, роняя перья и помет, прежде чем найти путь наружу через окна. С колотящимся сердцем он прижался к стене, пока птицы слепо хлестали крыльями по его лицу. Кто-то – то ли крыса, то ли мышь, то ли полевка – пробежал по его ноге, и Роджер конвульсивно дернулся, едва не уронив фонарь.

Да уж, башня жила: летучие мыши наверху пришли в движение, обеспокоенные всей этой шумихой ниже. Но никаких признаков незваного гостя: ни человеческого существа, ни сверхъестественного.

Сойдя вниз, он высунул голову, чтобы посигналить Бри, что все в порядке, затем закрыл дверь и спустился к дому, стряхивая с одежды грязь и голубиные перья.

– Я сделаю на той двери новый засов и висячий замок, – прислонившись к старой каменной раковине, сказал он Брианне, в то время как та принялась за ужин. – Хотя, сомневаюсь, что он вернется. Скорее всего, просто скиталец.

– Думаешь, с Оркни? – Бри успокоилась, он это видел, но между ее бровей все еще была тревожная морщинка. – Ты говорил, что именно оттуда пришла история о Нукелави.

Роджер пожал плечами.

– Возможно. Однако ты нашла истории, которые записаны: Нукелави не столь популярен, как келпи или феи, но любой мог наткнуться на него в книгах. Что это?

Бри открыла холодильник, чтобы вытащить масло, и Роджер увидел, как на полке блеснула этикетка из фольги – бутылка шампанского.

– Ах, это, – Брианна взглянула на него, готовая улыбнуться, но с некоторой тревогой в глазах. – Я, э-эм, получила работу и подумала, мы могли бы… отпраздновать? – неуверенный вопрос поразил его прямо в сердце, и Роджер хлопнул себя рукой по лбу.

– Боже, я забыл спросить! Это классно, Бри! Я знал, что у тебя получится, заметь, – сказал он, улыбаясь со всей теплотой и убежденностью, на которые был способен. – Никогда не сомневался.

Роджер прямо видел, как просияло ее лицо, а тело расслабилось, и почувствовал, что некоторая умиротворенность снисходит и на него тоже. Это приятное чувство длилось все то время, пока она обнимала его до хруста в ребрах и очень мило затем целовала, но мгновенно исчезло, когда Бри отодвинулась и, взяв кастрюлю, спросила с притворной небрежностью:

– Ну, так... ты нашел то, что искал в Оксфорде?

– Да, - слово прозвучало как хриплое карканье. Он прочистил горло и попытался снова. – Да, более или менее. Слушай... как считаешь, может ужин немного подождать? Думаю, мой аппетит только усилится, если я сначала тебе все расскажу.

– Конечно, – проговорила Бри, отставляя кастрюлю. Она смотрела на него с интересом, и, может, даже чуть со страхом. – Я накормила детей перед твоим приездом. Если ты не умираешь с голоду...

И хотя Роджер действительно умирал – ведь по пути назад он не останавливался на обед – и его желудок уже почти прилип к спине, это не имело значения. Он протянул ей руку.

– Пойдем наружу. Такой прекрасный вечер.

А если ей все не понравится, то кастрюль на улице нет.

– Я ЗАХОДИЛ В СТАРУЮ церковь Святого Стефана, – сказал Роджер сразу, как только они вышли из дома, – чтобы поговорить с доктором Уизерспуном, тамошним пастором. Он дружил с Преподобным и знал меня еще мальчишкой.

Когда он это произнес, Бри сжала ладонью его руку. Роджер осмелился взглянуть на жену и увидел, что та смотрит на него тревожно, но с надеждой.

– И?.. – спросила она робко.

– Ну... в итоге у меня теперь тоже есть работа, – он настороженно улыбнулся. – Помощник хормейстера.

Бри моргнула – конечно, это было совсем не то, чего она ожидала – затем перевела взгляд на его горло. Роджер прекрасно понимал, о чем она думает.

– Ты собираешься идти в этом? – нерешительно спросила она, когда они в первый раз собирались за покупками в Инвернесс.

– Ну, да. А что, у меня там пятно? – и повернул голову, чтобы посмотреть на плечо своей белой рубашки. Он бы не удивился, если бы оно там было, ведь Мэнди, бросив игру, ринулась к нему здороваться, приклеившись к его ногам с песочными объятьями. Роджер слегка обтряхнул ее, прежде чем поднять и как следует поцеловать, но...

– Я не о том, – сказала Бри, поджав на миг губы. – Просто... Что ты будешь говорить о... – и сделала жест, словно перерезает горло.

Его рука поднялась к распахнутому воротнику рубашки, где шрам от веревки образовывал закругляющуюся линию: ощутимый, если коснуться, как цепочка из крошечных камушков под кожей. Немного поблекший, он по-прежнему хорошо заметный.

– Ничего.

Ее брови поднялись, и Роджер криво улыбнулся в ответ.

– Но что люди подумают?

– Полагаю, они просто решат, что я занимался аутоэротическим удушением и однажды зашел слишком далеко.

Хорошо знакомый с сельским Хайлендом, Роджер предполагал: это самое меньшее, что люди тут могли бы вообразить. Внешне его предполагаемая паства могла выглядеть пристойной... Но невозможно было себе представить более страшных развратников, чем набожные шотландские пресвитерианцы.

– Ты... э-э... Ты сказал доктору Уизерспуну... А что ты ему сказал? – спросила она теперь, после недолгого раздумья. – Я имею в виду... Он же должен был заметить.

– Ну, да. Он заметил. Только я ничего не сказал, так же как и он.

– Слушай, Бри, – сказал ей Роджер тогда, в первый день. – Выбор простой. Либо мы рассказываем всем абсолютную правду, или мы ничего им не говорим... или как можно ближе к ничего. И пусть думают, что хотят. Состряпать историю не получится, так ведь? Слишком высока вероятность проколоться.

Ей тогда это не понравилось: мысленным взором Роджер до сих пор видел, как опустились уголки ее глаз. Но он был прав, и Брианна знала это. С решительным видом расправив плечи, она кивнула.

Разумеется, им пришлось довольно много лгать, чтобы легализовать существование Джема и Мэнди. Но был уже конец 70-х, и полно людей в Штатах жили коммунами, а по Европе вереницами ржавых автобусов и потрепанных фургонов колесили стихийно образованные группы «путешественников», как они себя называли. Сквозь камни, помимо самих детей, Роджер и Бри пронесли очень мало. Но среди небольшого запаса вещей, которые Брианна распихала по карманам и в корсет, имелись два написанных от руки свидетельства о рождении, засвидетельствованных некой Клэр Бичем Рэндалл, доктором медицины, присутствовавшей при родах.

– Это положенная форма для домашних родов, – сказала Клэр, аккуратно выводя петельки своей подписи. – И я являюсь – или являлась, – уточнила она с кривой усмешкой, – зарегистрированным врачом с лицензией штата Массачусетс.

– Помощник хормейстера, – проговорила Бри сейчас, разглядывая его.

Роджер глубоко вздохнул: вечерний воздух был чудесным – чистым и мягким, хотя в нем и начинали мельтешить насекомые. Он отмахнул от лица облачко мошкары и схватил быка за рога.

– Знаешь, я ходил туда не за работой. Я пошел... чтобы разобраться в себе. Быть или не быть священником.

Брианна остановилась как вкопанная и тут же спросила:

– И?..

– Пойдем, – Роджер нежно потянул ее, и она зашагала. – Нас заживо съедят, если мы тут останемся.

Пройдя мимо сарая через огород, они зашагали по дорожке, которая вела к заднему пастбищу. Роджер уже подоил двух коров, Милли и Блоссом, и те устроились на ночь – большие темные сгорбленные фигуры на лужайке, мирно пережевывающие жвачку.

– Я говорил тебе о Вестминстерском Исповедании веры, да? – это был эквивалент католического Никейского Символа веры – пресвитерианское изложение официально принятой доктрины. (Вестминстерское Исповедание веры – краткий свод кальвинистской религиозной доктрины, разработанный Вестминстерской ассамблеей в период Английской революции XVII века и утвержденный в качестве официальной доктрины пресвитерианских церквей Шотландии (1647 год) и Англии (1648 год). Никейский Символ веры, принятая на I Никейском соборе (325 год) большинством христианских исторических церквей формула вероисповедания. – прим. пер.).

– Угу.

– Так вот, понимаешь, чтобы стать пресвитерианским священником, я должен буду поклясться, что принимаю все пункты Вестминстерского Исповедания. Я и принимал, когда... Ну, раньше.

«Я был так близко», – думал он. Ведь его почти рукоположили, когда в лице Стивена Боннета вмешалась судьба. Роджер должен был бросить все, чтобы найти и спасти Брианну из пиратского логова на Окракоке. «Имей в виду, я нисколько не жалею о том, что сделал это!» – Брианна шагала рядом с ним, рыжая и длинноногая, грациозная, словно тигрица, и даже подумать о том, что она так легко могла исчезнуть из его жизни навсегда... И он никогда бы не узнал своей дочери...

Роджер кашлянул, прочищая горло, и неосознанно коснулся шрама.

– И может быть, все еще принимаю. Но я не уверен. А должен быть.

– Что изменилось? – спросила она с любопытством. – Что ты мог принять тогда и не можешь принять теперь?

«Что поменялось? – думал Роджер с иронией. – Хороший вопрос».

– Предопределение, – ответил он. – Образно говоря.

Было все еще довольно светло, и Роджер разглядел слегка насмешливое удовольствие, промелькнувшее на ее лице. Правда, он не мог бы сказать наверняка: это просто от иронического противопоставления вопроса и ответа, или от самой идеи. Будучи очень осторожными в вопросах веры, они никогда не спорили друг с другом на эту тему, но были знакомы, по крайней мере, с общими представлениями верований каждого.

Роджер объяснил идею предопределения простыми словами: это не какая-то неизбежная судьба, предназначенная Богом, и даже не идея о том, что Бог проработал детали жизни всех мужчин и женщин до их рождения – хотя довольно многие пресвитерианцы воспринимали это именно так. Понятие Предопределения связано со Спасением, и Бог избрал путь, который ведет к этому Спасению.

– Для избранных людей? – спросила Брианна скептически. – А остальных Он осудил на муки ада?

Многие думали так же, и потребовались бы гораздо более мощные, чем у Роджера, умы, чтобы оспорить это мнение.

– Об этом написаны целые книги, но основная идея в том, что Спасение – не просто результат нашего решения: сначала действует Бог. Продлевает приглашение, так сказать, и дает нам возможность ответить. Но мы по-прежнему имеем свободу выбора. И знаешь, – добавил он поспешно, – единственное, чего не может выбрать пресвитерианец – это верить или нет в Иисуса Христа. Я все еще верю.

– Это хорошо, – сказала Бри. – Но, чтобы быть священником?..

– Да, наверное. И... Вот, смотри.

Роджер вдруг полез в карман и передал ей сложенную фотокопию.

– Я подумал, что лучше не буду воровать книгу, – сказал он, пытаясь пошутить. – На случай, если все-таки решу стать священником, я имею в виду. Плохой пример для паствы.

– Хо-хо, – произнесла она рассеянно, читая, затем, изогнув одну бровь, взглянула на него.

– Она изменилась, да? – сказал Роджер, снова чувствуя, как перехватило дыхание под диафрагмой.

– Она... – Брианна снова вернулась к документу и нахмурила лоб. Миг спустя, побледнев, она подняла на него взгляд и сглотнула. – Другая. Дата изменилась.

Роджер почувствовал, как то напряжение, которое терзало его последние двадцать четыре часа, слегка ослабло: значит, рассудок он не потерял. Протянув руку, Роджер взял у Бри копию, сделанную со страницы «Уилмингтонского вестника» с извещением о смерти Фрейзеров из Риджа.

– Только дата, – сказал он, пробегая большим пальцем под расплывшимися напечатанными словами. – Текст, я думаю, тот же самый. Ты так его запомнила?

Брианна нашла ту же самую информацию, когда искала свою семью в прошлом. Именно это и толкнуло ее сквозь камни, а его – вслед за ней. «И это, – подумал Роджер, – решило все остальное. Спасибо, Роберт Фрост». (Строчка из стихотворения Роберта Фроста «The road not taken» – «Неизбранная дорога» – прим. пер.).

Бри прижалась к мужу и прочитала снова: один, второй, и третий раз, чтобы убедиться, перед тем, как кивнуть.

– Только дата, – сказала она с такой же, как у него напряженностью в голосе. – Дата... изменилась.

– Хорошо, - сказал Роджер, его голос звучал странно и хрипло. – Когда я начал интересоваться... Я должен был поехать и посмотреть – перед тем, как рассказать тебе об этом. Просто убедиться, потому что статья, которую я видел в книге, не могла быть исправлена.

По-прежнему немного бледная, Брианна кивнула.

– А если… Если я вернусь в архив в Бостоне, где нашла ту газету... как думаешь, она и там изменилась?

– Да, думаю, да.

Глядя на листок бумаги в его руках, Бри довольно долго молчала. Затем подняла на него напряженный взгляд.

– Ты сказал, когда начал интересоваться. Что побудило тебя начать?

– Твоя мама.

ДОЛЖНО БЫТЬ, ЭТО ПРОИЗОШЛО за пару месяцев до того, как они покинули Ридж. Однажды ночью Роджер не мог уснуть и пошел в лес, где, беспокойно бродя туда-сюда, наткнулся на Клэр, стоящую на коленях в низине, полной белых цветов, которые окружали ее, словно туман.

Он тогда просто присел и стал наблюдать за тем, как Клэр, срывая стебли, обрывала с них листья и собирала их в свою корзинку. Роджер видел, что цветочные головки она не трогала, но тянула вверх что-то, растущее под ними.

– Их нужно собирать ночью, – сообщила ему Клэр чуть погодя. – Предпочтительно в новолуние.

– Я даже не ожидал... – начал, было, Роджер, но умолк на полуслове.

Она негромко рассмеялась, прыснув от веселья.

– Ты не ожидал, что я стану доверять таким суевериям? – спросила Клэр. – Погоди, юный Роджер. Когда проживешь так же долго, как и я, ты, возможно, сам станешь уважительно относиться к суевериям. Что касается этого… – ее рука, словно бледное пятно в темноте, потянулась и с тихим сочным треском сломала стебелек. Воздух сквозь более мягкий аромат цветов вдруг наполнился острым запахом – резким и травяным. – Понимаешь, на листьях некоторых трав насекомые откладывают яйца. Чтобы отпугивать жучков, растения выделяют определенные и довольно сильно пахнущие вещества, концентрация которых самая высокая тогда, когда они больше всего нужны. В этот момент убивающие насекомых субстанции становятся и наиболее сильнодействующими медицинскими средствами. А данный вид растений, – она провела пушистым свежим и влажным стебельком прямо у него под носом, – тревожат в основном личинки мотыльков.

– Стало быть, больше всего веществ в них поздней ночью, потому что именно тогда питаются гусеницы?

– Точно, – стебелек из-под носа исчез, растение с шорохом муслина отправилось в сумку, а Клэр наклонила голову, когда полезла за следующим. – А некоторые растения оплодотворяются мотыльками. Эти, разумеется...

– Цветут по ночам.

– Но большинство трав и цветов тревожат дневные насекомые, поэтому они начинают выделять свои полезные составляющие на заре, значит, концентрация возрастает ранним утром... Но с другой стороны, когда солнце становится слишком горячим, некоторые масла испаряются из листьев, и растение прекращает их производить. Так что большинство самых ароматных трав срывают поздним утром. Именно поэтому шаманы и травники учат своих подмастерьев собирать одни растения в новолуние, а другие – в полдень… Так и возникают суеверия, хм? – голос Клэр был довольно сух, но все еще весел.

Роджер опустился на пятки и смотрел, как она шарила руками вокруг. Теперь, когда его глаза привыкли, он хорошо видел ее фигуру, хотя черты лица по-прежнему были скрыты.

Клэр работала еще некоторое время, а потом, тоже сев на пятки, потянулась – Роджер слышал, как похрустывает ее спина.

– Знаешь, я видела его однажды, – голос был приглушенным, потому что Клэр от него отвернулась, обследуя что-то под нависающими ветками рододендрона.

– Видела его? Кого?

– Короля, – Клэр что-то нашла, потому что Роджер услышал шорох листьев, когда она потянулась туда, а затем треск сорванного стебля. – Он приехал в госпиталь в Пемброке, чтобы навестить там солдат. И специально пришел поговорить с нами – медсестрами и докторами. Тихий, очень сдержанный мужчина, но сердечный в обращении. Я не смогла бы повторить ни слова из того, о чем он говорил. Но это было... невероятно вдохновляющим. Просто, что он приехал к нам, понимаешь?

– Ммфм.

«Что заставило ее вспомнить об этом? – подумал он. – Неужели надвигающаяся война?»

– Журналист спросил королеву, эвакуируется ли она вместе с детьми за город... знаешь, так многие уезжали.

– Знаю, – мысленным взором Роджер вдруг увидел двоих притихших детей с худенькими личиками – мальчика и девочку, которые жались друг к другу возле знакомого семейного камина. – У нас, в нашем доме в Инвернессе, жили двое. Как странно, я совсем про них не помнил до настоящего момента.

Но Клэр словно не слышала.

– Королева ответила... Я могу неточно процитировать, но смысл такой: «Что ж, дети не могут разлучиться со мной, а я не могу покинуть короля... И, разумеется, король никуда не уедет». Когда убили твоего отца, Роджер?

Роджер ожидал от нее услышать все что угодно, но только не это. На мгновение вопрос показался настолько нелепым, что даже почти бессмысленным.

– Что? – но он расслышал ее и, тряся головой, чтобы избавиться от чувства абсурдности, ответил: – В октябре 1941. Не уверен, что помню точную дату... Нет, помню. Преподобный записал ее в родословной. 31 октября 1941 года. Почему?..

Ему хотелось сказать: «Почему, ради Бога», – но Роджер пытался контролировать случайные порывы упоминания Бога всуе. Проглотив более сильный порыв сбежать в беспорядочные мысли, он очень спокойно повторил:

– Почему?

– Ты говорил, что его сбили в Германии, верно?

– По пути в Германию через Канал. Так мне говорили, – при свете луны Роджер видел только черты ее лица, но его выражения прочитать не мог.

– Кто тебе сказал? Ты помнишь?

– Преподобный, полагаю. Или, думаю, это могла быть мама, – чувство нереальности постепенно проходило, и Роджер потихоньку начинал злиться. – Какая разница?

– Может, и никакой. Когда мы с Фрэнком впервые тебя встретили в Инвернессе, Преподобный сказал нам, что твой отец был сбит над Каналом.

– Да? Ну...

Клэр определенно ухватила невысказанное Роджером: «И что?» – потому что слегка фыркнула, почти рассмеялась из-под рододендронов.

– Ты прав, разницы никакой. Но... И ты, и Преподобный упоминали, что отец твой был пилотом Спитфайра. Всё верно? (Супермарин Спитфайр (англ. Supermarine Spitfire, в букв. переводе «плюющийся огнем, огневержец».) – британский истребитель времен Второй мировой войны. Различные модификации использовались в качестве истребителя, истребителя-перехватчика, высотного истребителя, истребителя-бомбардировщика и самолета-разведчика. – прим. пер.).

– Да.

Роджер не знал почему, но в затылке у него появилось беспокойное чувство, как будто позади кто-то стоял. Чтобы иметь повод обернуться, Роджер кашлянул, но не увидел за собой ничего, кроме черно-белого леса в пятнах лунного света.

– Я это точно знаю, – сказал он, ощущая странную потребность защищаться. – У мамы была фотография – на ней отец возле своего самолета, который назвался «Рэгдолл» (Rag Doll (англ.) – тряпичная кукла, - прим. пер.), и это «имя» было изображено на носу фюзеляжа в виде примитивно нарисованной куколки с черными кудряшками в красном платье.

Роджер хорошо помнил эту фотографию, потому что долгое время спал с нею под подушкой, после того, как мама погибла. Ведь студийный портрет матери был слишком большим, и он переживал, что кто-нибудь заметит его отсутствие.

– Тряпичная куколка, – повторил он, внезапно пораженный чем-то.

– Что? О чем ты?

Он неловко махнул рукой.

– Это... Ничего. Я... Я просто только что понял, что «Тряпичная куколка» – это, вероятно, было то, как папа называл мою маму. Прозвище, понимаешь? Я читал несколько его писем к ней: и там он обычно обращался к ней Долли. – И только сейчас, вспомнив черные кудри на мамином портрете... Мэнди. У Мэнди волосы, как у моей матери.

– О, хорошо, – грустно произнесла Клэр. – Мне было бы ужасно думать, что только я ответственна за это. Обязательно скажи ей об этом, когда она повзрослеет, ладно? Девочки с очень кудрявыми волосами все до единой ненавидят их – по крайней мере, в юные годы, когда им хочется выглядеть, как все.

Сквозь собственную задумчивость Роджеру послышалась легкая нотка опустошения в голосе Клэр, и он взял ее за руку, не обращая внимания на то, что ее ладонь все еще сжимала травинку.

– Я скажу ей, – тихо произнес он. – Я расскажу ей обо всем. Даже не думай, что мы позволим детям забыть о вас.

Клэр стиснула его руку, и ароматные белые цветы посыпались в темноте на ее юбку.

– Спасибо, – прошептала она, и Роджер услышал тихий всхлип. Клэр поспешно вытерла тыльной стороной другой ладони глаза. – Спасибо, – увереннее произнесла она и выпрямилась. – Это важно. Помнить. Если бы я этого не знала, то не сказала бы тебе.

– Сказала мне... О чем?

Ее ладошки – маленькие и сильные, и пахнущие лекарствами – обернулись вокруг руки Роджера.

– Я не знаю, что произошло с твоим отцом, – сказала Клэр. – Но это не то, что тебе говорили.

– Я БЫЛА ТАМ, РОДЖЕР, – терпеливо повторила она. – Я читала газеты... Лечила летчиков и разговаривала с ними. Я видела самолеты. Спитфайры – маленькие и легкие, они предназначались для защиты и никогда не летали через Канал, потому что не смогли бы долететь от Англии до Европы и вернуться обратно. Хотя позже их там использовали.

– Но...

Какие бы аргументы Роджер не собирался привести – сбился с курса, ошибся в расчетах – они исчезли. И волоски встали дыбом на предплечьях, хотя он и не обратил внимания.

– Конечно, всякое случается, – сказала Клэр, как будто была способна прочесть его мысли. – По прошествии времени данные тоже искажаются. Тот, кто сообщил твоей матери, мог ошибаться, она, вероятно, сказала Преподобному что-то, и он неправильно ее понял. Все возможно. Но во время войны я получала от Фрэнка письма – он писал так часто, как только мог, пока его не завербовали в МИ-6 (государственный орган внешней разведки Великобритании – прим. пер.). После чего я зачастую по несколько месяцев ничего о нем не слышала. Но незадолго перед этим Фрэнк написал мне и упомянул – просто в ходе обычного разговора, понимаешь, – что наткнулся на нечто странное в донесениях, которые обрабатывал. В Нортумбрии (графство на севере Англии – прим. пер.) упал и разбился Спитфайр. Его не сбили, предполагали, что случилась какая-то поломка. И, хотя, как ни странно, самолет не сгорел, пилот бесследно исчез. Фрэнк упомянул имя пилота, потому что думал, что Джеремайя – имя довольно подходящее для обреченного.

– Джерри, – произнес Роджер онемевшими губами. – Мама всегда называла его Джерри.

– Да, – тихо проговорила Клэр. – А вся Нортумбрия усеяна кругами стоячих камней.

– А там, где нашли самолет...

– Я не знаю, – он увидел легкое движение, когда Клэр беспомощно пожала плечами.

Закрыв глаза, Роджер глубоко вдохнул: воздух был наполнен ароматом сорванных стеблей.

– И ты говоришь мне об этом сейчас, потому что мы возвращаемся, – произнес он очень спокойно.

– Я неделями спорила сама с собой, – сказала она извиняющимся тоном. – Только около месяца назад я об этом вспомнила. Я нечасто думаю о... своем... прошлом, но со всем этим... – Клэр махнула рукой, обозначая их предстоящий отъезд и напряженные споры вокруг него. - Я просто думала о Войне – вот интересно, те, кто воевали, могут думать о ней без заглавной буквы «В»? – и рассказала обо всем Джейми.

Это Джейми спросил ее о Фрэнке. Ему хотелось знать, какую роль тот сыграл в войне.

– Ему любопытен Фрэнк, – добавила она вдруг.

– Мне бы тоже было интересно в данных обстоятельствах, – ответил Роджер колко. – А Фрэнку было неинтересно узнать о Джейми?

Это как будто выбило ее из колеи, потому что она не ответила напрямую, а решительно вернула разговор на изначальный путь. «Если можно использовать такое слово к подобному разговору», – подумал он.

– В любом случае, – сказала Клэр. – Именно это и напомнило мне о письмах Фрэнка. И я пыталась вспомнить, о чем он мне писал, когда внезапно в памяти всплыла та фраза – о том, что имя Джеремайи довольно подходящее для обреченного, – Роджер услышал, как Клэр вздохнула. – Я не была уверена... Но поговорила с Джейми, и он сказал, что я должна тебе рассказать. Он думает, ты имеешь право знать... И что ты правильно поступишь с этим знанием.

– Я польщен, – сказал Роджер.

Скорее расплющен.

– ТАК ЧТО ВОТ.

Над холмами начал появляться слабый свет вечерних звезд. Они были не такими блестящими, как над Риджем, где горная ночь опускалась, словно черный бархат. Роджер с Брианной уже вернулись к дому, но, разговаривая, задержались во дворе.

– Время от времени я думал о том, как путешествия во времени встраиваются в Божьи планы. Можно ли что-нибудь изменить? Дόлжно ли что-то менять? Твои родители – они ведь пытались переломить ход истории, старались изо всех сил… И не смогли. Я думал, что это и есть доказательство – и с пресвитерианской точки зрения, – он позволил капельке веселья проявиться в голосе. - Это было почти утешение – думать, что ничего переделать нельзя. История и не должна поддаваться изменениям. Ну, знаешь: «Бог на Небесах, и все в порядке с миром» – и тому подобное. (Фраза из стихотворения английского поэта XIX века Роберта Браунинга – прим. пер.).

– Но, – Бри держала сложенную фотокопию и отмахнулась ею от пролетающего, словно крошечное белое пятнышко, мотылька.

– Но, – согласился Роджер. – Доказано: кое-что изменить можно.

– Я немного говорила об этом с мамой, – сказала Бри, немного поразмыслив. – Она рассмеялась.

– Неужели? – сухо произнес Роджер, и в ответ услышал короткий смешок жены.

– Не от того, что считала это забавным, – уверила Бри. – Я спросила тогда, не думает ли она, что путешественник во времени может поменять что-нибудь, изменить будущее, и мама сказала, что, разумеется, думает так – потому что она меняла будущее каждый раз, когда сберегала чью-то жизнь. Ведь не окажись она там, этот кто-то умер бы. Некоторые из них выжили, чтобы родить детей, которых иначе бы не было... И как знать, что эти дети свершили, и чего бы не произошло, если бы их не было... И именно тогда она и рассмеялась, сказав: «Очень хорошо, что, в отличие от протестантов, католики верят в Таинство и не настаивают на попытке точно выяснить, как работает Бог».

– Что ж, не знаю, что бы я на это ответил... Ох, Клэр говорила обо мне?

– Возможно. Я не спрашивала.

Теперь рассмеялся Роджер, хотя от этого у него заболело горло.

– Доказательство, – задумчиво произнесла Брианна и, сидя на скамейке возле главной двери, длинными проворными пальцами ловко складывала какую-то фигурку из фотокопии. – Не знаю. Это доказательство?

– Может, по твоим строгим инженерным стандартам, и нет, – сказал Роджер. – Но я хорошо помню, и ты тоже. Если бы это был только я, тогда, да – я бы подумал, что это плод моего воображения. Но я чуть больше доверяю твоим умственным процессам. Ты делаешь из фотокопии самолетик?

– Нет, это... Стоп. Мэнди!

Брианна вскочила и умчалась до того, как Роджер даже смог уловить плач из детской наверху. И тут же скрылась в доме, предоставив ему запереть все внизу. Обычно они не беспокоились запирать двери – никто в Хайленде не запирал – но сегодня...

На дорожку прямо перед ним выскочила длинная серая тень, и сердце Роджера заколотилось с бешеной скоростью. Затем его пульс замедлился, и он улыбнулся: малыш Адсо вышел на охоту. Несколько месяцев назад соседский мальчишка ходил по округе с корзинкой котят, ища, куда бы их пристроить, и Бри взяла серенького с зелеными глазами – точная копия кота своей матери, и дала ему такое же имя. Роджеру стало любопытно, а если бы у них был сторожевой пес, они бы назвали его Ролло?

– Кот со священником... – сказал Роджер. Кошка священника – охотящаяся кошка. – Что ж, счастливой охоты, – добавил он вслед хвосту, исчезающему под кустом гортензии, и наклонился, чтобы поднять по пути наполовину сложенную бумажку, которую уронила Брианна.

Нет, это был не бумажный самолетик. Что же это? Бумажная шляпа? «Понятия не имею», – и, засунув поделку в карман рубашки, Роджер вошел в дом.

Он нашел Бри и Мэнди в парадной гостиной, перед только что разведенным огнем. Мэнди была успокоена, напоена молоком, и с большим пальцем во рту уже почти засыпала у Бри на руках. Взглянув на него, она сонно моргнула.

– Ну, что случилось, a leannan (любимая, дорогая, крошка (гэльск.) – прим. пер.)? – нежно спросил Роджер, убирая упавшие кудряшки с ее глазок.

– Плохой сон, – сказала Бри подчеркнуто спокойным голосом. – Ужасное существо снаружи пыталось забраться к ней в окно.

В тот момент они с Брианной сидели прямо под этим самым окном, но Роджер рефлекторно взглянул в ближайшее окошко, в котором отражалась только домашняя сцена, частью которой он был. Мужчина в отражении выглядел настороженным: ссутулившийся и готовый наброситься на кого угодно. Роджер поднялся и задернул шторы.

– Иди ко мне, – сказал он вдруг, садясь и потянувшись за Мэнди. Она пришла к нему на руки с медлительной мягкостью древесного ленивца, засунув в процессе мокрый палец в ухо Роджера.

Бри отправилась налить им по чашке какао и вернулась, принеся вместе с позвякивающей посудой запах теплого молока и шоколада. И с выражением лица человека, который обдумывает, как сказать что-то непростое.

– А ты... Я имею в виду, учитывая особенность, э-э... затруднения... Не думал ли ты спросить у Бога? – робко спросила она. – Напрямую?

– Да, я думал об этом, – заверил ее Роджер, разрываясь между раздражением и удивлением от вопроса. – И, да, я спрашивал… Много раз. Особенно по пути в Оксфорд, где нашел это, – он кивнул на лист бумаги. – Кстати, что это? Что за фигура, я имею в виду?

– О, – Брианна подняла поделку и, быстро и уверенно сделав несколько завершающих сложений, протянула ее на открытой ладони. Роджер некоторое время хмуро смотрел на нее, пока не понял, что это такое: дети называют ее «Китайской гадалкой». В поделке четыре открытых кармашка, в которые ты, задав вопрос, вкладываешь пальцы и открываешь их в различных комбинациях, чтобы прочитать разные ответы, написанные на клапанах внутри – «да», «нет», «иногда», «всегда».

– Очень уместно, – произнес Роджер.

Попивая какао, они некоторое время молчали, и тишина осторожно балансировала на острие вопроса.

– В Вестминстерском Исповедании также говорится, что только Бог есть Господин совести. Я смирюсь с этим, - наконец тихо проговорил Роджер, – или нет. Я сказал доктору Уизерспуну, что, кажется, немного странно иметь помощника хормейстера, который не может петь. Улыбнувшись, пастор ответил, что просто хочет, чтобы я взялся за эту работу и был среди единоверцев, пока, как он выразился, обдумываю все до конца. Наверное, он боялся, что я снова прыгну на корабль и, обратившись католиком, сбегу в Рим, – добавил он, пытаясь пошутить.

– Это хорошо, – тихо сказала Брианна, не поднимая взгляда от какао в кружке, которого не пила.

Вновь молчание. Тень Джерри МакКензи, РАФ (Royal Air Force – Королевские военно-воздушные силы Великобритании – прим. пер.), в отделанной овечьей шерстью кожаной лётной куртке, вошла и уселась возле огня, наблюдая за игрой света в чернильно-черных волосах своей внучки.

– Так ты... – Роджер услышал, как с легким щелчком язык Бри отделился от сухого нёба. – Ты собираешься искать? Посмотреть, сможешь ли найти, куда пропал твой отец? Где он может... находиться?

Где он может находиться. Здесь, там, тогда, теперь? Его сердце внезапно конвульсивно дрогнуло: Роджер подумал о бродяге, который ночевал в башне. Боже... Нет. Не может быть. Ни одной причины так считать. Ни одной. Только желание.

Роджер так много думал об этом по пути в Оксфорд. Вперемежку с молитвами. Что бы он спросил, что бы сказал, если имел бы шанс. Ему хотелось спросить обо всем, сказать все... Но в действительности, было только одно, что он мог сказать своему отцу, и это самое посапывало сейчас на руках Роджера, словно пьяный шмель.

– Нет, – сонная Мэнди, тихонько рыгнув, поерзала и снова устроилась у его груди. Не отрывая взгляда, Роджер смотрел на темную путаницу ее кудряшек. – Я не могу рисковать, не хочу, чтобы мои дети потеряли своего отца, – его голос почти пропал: он чувствовал, что голосовые связки скрежетали, как несмазанные зубчатые колеса, проталкивая слова. – Это слишком важно. Невозможно забыть, что значит иметь отца.

Глаза Бри скользнули в сторону, в свете огня только блеснула их голубизна.

– Я подумала... ты был таким маленьким. Ты правда помнишь своего отца?

Роджер покачал головой, его сердце сильно сжалось, охватывая пустоту.

– Нет, – тихо сказал Роджер и наклонил голову, вдыхая аромат волос своей дочери. – Но я помню твоего.

ГЛАВА 22

БАБОЧКИ В ЖИВОТЕ*

(*В названии главы Диана использует анаграмму слова BUTTERFLY – «бабочка», и потому получается слово FLUTTERBY, означающее волнение и трепет.)

Уилмингтон, колония Северная Каролина

3 мая, 1777

Я сразу поняла, что Джейми опять видел сон. На его лице появилось рассеянное выражение, как у человека, погруженного в свои мысли – словно он видел что-то другое нежели жареную кровяную колбасу на тарелке.

Пока я наблюдала за ним, у меня появилось острое желание выяснить, что же такое он увидел, но пришлось тут же подавить свое нетерпение из страха, что сон частично забудется, если спросить слишком быстро. И, честно говоря, я ему завидовала. Я бы что угодно отдала за возможность видеть то, что видел он, неважно – реально оно было или нет. Едва ли это имело значение – но тут была связь, и разорванные нервные окончания, соединявшие меня с моей пропавшей семьей, искрили и пылали как закороченный кабель, когда я видела Джейми таким.

Я не могла устоять перед искушением узнать, что же ему приснилось, хотя даже обычные сны редко бывают четкими и однозначными.

– Тебе снились они, правда? – спросила я, когда официантка ушла.

Встали мы поздно, устав от вчерашней долгой дороги в Уилмингтон, и сейчас были единственными, кто обедал в маленькой гостиной отеля.

Джейми посмотрел на меня и медленно кивнул, только маленькая складка залегла между бровями. Это меня встревожило: обычно те редкие сны о Бри или о детях приносили умиротворение и счастье.

– Что? – выпалила я. – Что случилось?

Он пожал плечами, продолжая хмуриться.

– Ничего, Сассенах. Я видел Джема и малышку, – улыбка скользнула по его лицу. – Боже, она та еще дерзкая маленькая плутовка! Напоминает мне тебя, Сассенах.

Комплимент выглядел весьма сомнительным, но я буквально засветилась от воспоминаний. Я часами наблюдала за Мэнди и Джемом, запоминая каждую черточку, каждый жест, пытаясь экстраполировать, представить, как бы они выглядели, подрастая, и, без сомнений, у Мэнди были мои губы. Я знала совершенно точно, что у нее моя форма глаз и мои волосы - бедное дитя - хотя они и были чернильно-черными.

– Что дети делали?

Он потер пальцем между бровями, как будто у него зачесался лоб.

– Они были на улице, – проговорил Джейми медленно, – Джем сказал Мэнди заняться чем-нибудь, а она пнула его в голень и побежала прочь, он погнался за ней. Мне кажется, дело было весной, – он улыбнулся, сосредоточившись на том, что увидел во сне. – Я помню, в ее волосах запутались малюсенькие цветочки, их тьма-тьмущая расстилалась между камнями.

– Какими камнями? – резко воскликнула я.

– О. Надгробными, – без труда ответил Джейми. – Точно! Они играли среди камней на холме позади Лаллиброха.

Я блаженно вздохнула. Это был его третий сон о них в Лаллиброхе. Может статься, мы лишь принимали желаемое за действительное, но я знала: Джейми счастлив точно так же, как и я, от мысли о том, что их дом теперь там.

– Так могло бы быть, – сказала я, – Роджер ездил туда, когда мы искали тебя. Он говорил, что дом пустовал и был выставлен на продажу. У Бри должны быть деньги, так что они вполне могли купить его. Они могут жить там! – я и раньше рассказывала Джейми об этом, но он удовлетворенно кивнул.

– Да, могут.

Его глаза до сих пор были затуманены мыслями о детях, бегающих по холму среди высоких трав и потертых серых камней, которые обозначали семейное место упокоения.

– С ними была бабочка, – внезапно произнес он. – Я забыл об этом. Синяя такая.

– Синяя? Разве в Шотландии водятся синие бабочки? – я нахмурилась, вспоминая. Мне кажется, бабочки, которые там встречались, в основном были белыми или желтыми.

Джейми с легким раздражением посмотрел на меня.

– Это же сон, Сассенах. Мне могли бы присниться бабочки с крыльями, раскрашенными в тартанную клетку, если бы я захотел.

Я рассмеялась, но решила не отвлекаться.

– Да уж. В таком случае, что тебя беспокоит?

Он с любопытством взглянул на меня.

– Как ты догадалась, что я встревожен?

Я посмотрела на него свысока, ну или настолько свысока, насколько возможно, учитывая разницу в росте.

– Может, лицо у тебя не стеклянное, но я замужем за тобой тридцать с лишним лет.

Он оставил без внимания тот факт, что меня не было с ним на протяжении двадцати лет из этого периода, и просто улыбнулся.

– Ага. На самом деле, ничего такого там не было. Единственное – они вошли в башню.

– В башню? – нерешительно произнесла я.

Древняя башня, – брох – давшая имя Лаллиброху, стояла на холме позади дома. Ежедневно ее тень размеренным маршем гигантских солнечных часов пересекала кладбище. Джейми и я не раз поднимались туда по вечерам в начале нашей жизни в Лаллиброхе, чтобы посидеть на скамейке, стоявшей у стены башни, побыть вдалеке от домашнего шума, насладиться мирным видом поместья и его угодий, которые расстилались перед нами своим бело-зеленым покровом, растушеванным сумерками.

Небольшая складочка снова появилась между его бровей.

– В башню, – повторил он, беспомощно посмотрев на меня. – Не знаю, в чем там дело. Только я не хотел, чтобы они заходили туда. Было… ощущение, будто внутри кто-то есть. Поджидает. И мне это совсем не нравилось.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Приватир*

*Привати́р (англ.), корса́р (фр.), ка́пер (нем.) - частное морское судно, нападавшее во время войны на суда неприятеля с ведома или прямого разрешения своего правительства, а также занимавшееся морским разбоем. Одноименно так назывались и владельцы этих судов.

ГЛАВА 23

КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ С ПЕРЕДОВОЙ

«3 октября, 1776

Элсмир

леди Доротее Грей.

Дорогая кузина, пишу в спешке, чтоб не упустить курьера. По поручению капитана Ричардсона я в компании еще одного офицера отплыл в небольшое путешествие, и не знаю наверняка, где окажусь в ближайшем будущем. Ты можешь писать мне на имя своего брата Адама: я постараюсь поддерживать с ним переписку. Твое поручение я выполнил, приложив все свои способности, и по-прежнему остаюсь в полном твоем распоряжении. Передай моему отцу и своему тоже мои наилучшие пожелания и почтение, а также мою глубокую привязанность, значительное количество которой не забудь приберечь и для себя лично.

Твой покорный слуга,

Уильям»

«3 октября, 1776

Элсмир

лорду Джону Грею.

Дорогой отец, после должных размышлений я решил принять предложение капитана Ричардсона сопровождать старшего офицера во время поездки в Квебек, исполняя обязанности его переводчика – предполагается, что моего французского достаточно для данной цели. Генерал Хау выразил согласие. Я пока не встречал капитана Рэндалла-Айзекса, но присоединюсь к нему в Олбани на следующей неделе. Не знаю, когда мы вернемся и неизвестно, будет ли возможность отправить письмо, но напишу, как только смогу, а пока прошу, чтобы ты с любовью думал о своем сыне.

Уильям»

Позже, октябрь 1776

Квебек

УИЛЬЯМ НЕ ЗНАЛ НАВЕРНЯКА, что и думать о капитане Дэнисе Рэндалле-Айзексе. С виду тот был вроде добродушный, ничем не примечательный парень, какой найдется в любом полку: около тридцати, прилично играет в карты, всегда у него шутка наготове, с открытым лицом и располагающий к себе, внешне привлекателен, хоть и какой-то мрачной красотой. К тому же, он оказался очень приятным попутчиком: с большим запасом увлекательных дорожных историй и знанием великого множества похабных песенок и непристойных стишков.

Чего капитан не делал, так это не распространялся на свой счет. А по опыту Уильяма, большинство людей делали это лучше всего, или, по крайней мере, чаще всего.

Вилли пытался его немного разговорить, поделившись довольно драматичной историей собственного рождения, взамен чего получил несколько скудных фактов: отец Рэндалла-Айзекса – офицер драгунского полка, - погиб в ходе кампании в Хайленде еще до рождения Дэниса, а его мать повторно вышла замуж спустя год.

– Мой отчим – еврей, – сказал он Уильяму. – Богатенький, – добавил он с кривой усмешкой.

Уильям дружески кивнул.

– Лучше, чем бедняк, – начал он, и дальше продолжать не стал. Факты говорили о немногом, но отчасти объясняли, почему Рэндалл-Айзекс работал на Ричардсона, а не гнался за громкой славой и великолепием уланов или уэльских фузилёров (стрелки, вооруженные фузеями - кремниевыми ружьями - прим.пер.). Деньги купили бы звание, но это не обеспечило бы ни теплого приема в полку, ни разного рода возможностей, которые могли бы дать семейные связи и влияние, деликатно называемые «интересом».

«Удивительно только, почему сам я отвернулся от собственных влиятельных связей и возможностей ради того, чтобы заниматься темными делишками капитана Ричардсона?» – но Уильям решил подумать об этом в другой раз.

– Изумительно, – пробормотал Дэнис, глядя вверх. Они придержали своих лошадей на дороге, что вела от берега реки Св. Лаврентия к Квебекской крепости: отсюда им была видна крутая отвесная скала, на которую семнадцать лет назад взобрались войска Вольфа, чтобы отвоевать крепость и Квебек у Франции.

– Мой отец участвовал в том восхождении, – произнес Уильям, стараясь, чтоб это прозвучало небрежно.

Голова Рэндалла-Айзекса в изумлении повернулась к нему:

– Правда? Лорд Джон, ты хочешь сказать, что… Он воевал на полях Авраама с Вольфом? (Поля названы в честь Авраама Мартена по кличке Шотландец (1589-1664), который пас там свой скот. 13 сентября 1759 на Полях Авраама (тогда – пастбище за стенами города) состоялось решающее сражение между англичанами и французами. Английским войском руководил генерал Джеймс Вольф, французским - маркиз де Монкальм. Оба военачальника погибли во время этой битвы. Победа обеспечила англичанам возможность захватить последний французский порт - Квебек, – прим.пер.)

– Да.

Уильям с почтением осмотрел скалу. Она вся поросла молоденькими деревцами, лежащие у подножия камни были осыпавшимися сланцевыми породами: сквозь листву виднелись неровные темные трещины и прямоугольные провалы. В темноте суметь оценить масштабы этой высоты, и не только взобраться туда, но и затащить наверх по скале всю артиллерию!..

– Отец рассказывал, что битва закончилась, не успев начаться: был произведен единственный большой залп. Но восхождение к месту сражения – это самое ужасное, что он когда-либо делал.

Рэндалл-Айзекс почтительно хмыкнул и на мгновение замер, прежде чем натянуть поводья.

– Ты говорил, что твой отец знает сэра Гая? – сказал он. – Несомненно, он с удовольствием послушает эту историю.

Уильям взглянул на своего собеседника. На самом деле, он не упоминал, что лорд Джон знаком с сэром Гаем Карлтоном (Гай Ка́рлтон, 1-й барон Дорчестер (1724 – 1808) – британский военачальник и колониальный администратор. В его честь назван бывший округ Карлтон, составлявший примерно половину территории современного города Оттава, был губернатором провинции Квебек. – прим пер.), главнокомандующим в Северной Америке, хотя так и было. Его отец знал всех. И эта простая мысль вдруг помогла ему осознать свое истинное предназначение в этой экспедиции: он был визитной карточкой Рэндалла-Айзекса.

Это правда, что он очень хорошо изъяснялся по-французски – языки давались ему легко, а вот французский Рэндалла-Айзекса был в зачаточном состоянии. Скорее всего, в этой части Ричардсон не лукавил - всегда лучше иметь переводчика, которому доверяешь. И хотя Рэндалл-Айзекс и проявлял излишний интерес к Уильяму, но постфактум пришло осознание, что его гораздо больше интересовал именно Лорд Джон: основные моменты его военной карьеры, места назначений, под чьим командованием и вместе с кем служил, кого знал.

Это случилось уже дважды. Они представлялись командованию форта Сен-Жан и форта Шамбли, и в обоих случаях Рэндалл-Айзекс, сообщая о своих полномочиях, невзначай упоминал, что Уильям - сын лорда Джона Грея. После чего официальные приемы тут же становились радушнее и переходили в долгие-предолгие вечера воспоминаний и разговоров, сдобренные хорошим коньяком. Во время которых (только сейчас Вилли это понял) лишь он и командиры вели беседу, а Рэндалл-Айзекс сидел и слушал: его красивое румяное лицо светилось льстивым интересом.

«Ха!» – подумал Уильям. Поняв всю подноготную, он не знал, как к этому относиться. С одной стороны, его радовало, что он смог разгадать хитрость. С другой – менее приятно было осознавать, что его в основном ценили за связи, а не за собственные достоинства.

Что ж, полезно было это узнать, хотя и унизительно. Вот чего Уильям действительно не понимал, так это – какова же была роль Рэндалла-Айзекса. Всего лишь сбор информации для Ричардсона? Или у него есть другое задание, негласное? Достаточно часто Рэндалл-Айзекс предоставлял Вилли самому себе, небрежно упоминая, что у него имеется частное поручение, для которого, он полагал, сгодится и его собственный французский.

В соответствии с весьма ограниченными инструкциями, которые дал ему капитан Ричардсон, в Квебеке они оценивали настроения жителей французского происхождения и поселенцев-англичан на предмет оказания будущей поддержки в случае вторжения американских повстанцев или при попытках угроз и обольщения со стороны Континентального Конгресса.

До настоящего момента эти настроения казались очевидными, хотя и неожиданными для Вилли. Местные французские поселенцы были солидарны с сэром Гаем, который как генерал-губернатор Северной Америки, принял «Квебекский акт», легализовавший католицизм и защитивший торговую деятельность французских католиков. Англичане же по понятным причинам этим актом оказались недовольны, и прошлой зимой, во время нападения американцев на город, в массовом порядке перестали отвечать на призывы сэра Гая в оказании помощи ополчению.

– Они, должно быть, спятили, – заявил Уильям Рэндаллу-Айзексу, пока они пересекали открытую равнину перед крепостью. – Я имею в виду, те американцы, которые предприняли попытку здесь в прошлом году.

Теперь они достигли вершины скалы, и перед ними в лучах осеннего солнца на равнине выросла крепость, спокойная и мощная - очень мощная. День был теплым и восхитительным, и воздух наполнился пряными землистыми ароматами реки и леса. Вилли никогда не видел такого леса. Деревья, окаймлявшие равнину и росшие вдоль берегов реки Св. Лаврентия, представляли собой непроходимые кущи, пылающие багрянцем и золотом. Они резко контрастировали с темной водой и ослепительно-голубым бескрайним октябрьским небом. В совокупности всё это создавало сказочное ощущение, будто он скачет внутри средневекового полотна, сияющего позолотой и пылающего неземным жаром.

Но за внешней красотой чувствовалась дикость этого места, которая ощущалась настолько явственно, что его кости словно оголились. Дни все еще стояли теплые, но каждый вечер с наступлением сумерек зимний холодок острыми зубами кусал все сильнее, и не требовалось большого ума для ясного понимания того, что случится через несколько недель: все живое покроется суровой белизной жесткого льда. Оставленные позади двести миль, и непосредственное осознание проблем с провиантом, возникшее у двух всадников в изнурительной поездке на север – и это при хорошей погоде – дополнили общую картину в сочетании с тем, что ему было известно о трудностях с обеспечением армии в непогоду...

– Если бы они не спятили, то не сделали бы то, что сделали, – прервал его размышления Рэндалл-Айзекс - он также воспользовался моментом, чтобы изучить панораму взглядом солдата. – Хотя, это полковник Арнольд привел их сюда. Вот этот человек точно спятил. Но он чертовски хороший солдат, – в его голосе послышалось восхищение, и Уильям с любопытством взглянул на него.

– Знаешь его, да? – спросил он небрежно, и Рэндалл-Айзекс рассмеялся.

– Не то, чтобы, – ответил Дэнис. – Ну же, – он пришпорил лошадь, и они повернули в сторону ворот крепости. Впрочем, словно под воздействием воспоминаний, выражение его лица стало насмешливым и чуть презрительным.

Через некоторое время он снова заговорил.

– Он мог бы это сделать. Я имею в виду – Арнольд. Взять город. У сэра Гая и в помине не было никаких войск, и приди сюда Арнольд, как было запланировано, да с необходимым порохом и ядрами... что ж, это была бы совсем другая история. Но он выбрал не того человека, у кого стоило спрашивать направление.

– О чем ты говоришь?

Неожиданно Рэндалл-Айзекс показался встревоженным, но затем, будто мысленно пожал плечами, как бы говоря: «Какая разница?» Он пребывал в хорошем настроении и, после недель ночевок в темных лесах, уже с нетерпением ожидал горячего ужина, мягкой постели и чистого белья.

– Перебраться по суше было невозможно, – начал он. – В поисках способа переместить по воде на север армию и все необходимое, Арнольд принялся искать того, кто уже совершал этот рискованный переход и знал реки и переправы, – сказал Рэндалл-Айзекс. – И действительно нашел одного – Самуэля Гудвина.

– Но у него и мысли не возникло, что Гудвин может оказаться лоялистом, – от подобной беспечности Рэндалл-Айзекс покачал головой. – Гудвин пришел ко мне и спросил, что он должен делать. Так что я объяснил ему, и он дал Арнольду свои карты, тщательно переделанные, чтобы послужить поставленной цели.

И они послужили. Посредством искаженных расстояний, стертых ориентиров, обозначенных псевдодорог, полностью выдуманных объектов руководство мистера Гудвина преуспело в заманивании сил Арнольда далеко в глухомань, вынуждая их целыми днями волочить по суше свои корабли и провизию. И, в конце концов, они настолько задержались, что их застала зима, и отнюдь не у города Квебека.

Хотя Рэндалл-Айзекс и засмеялся, Уильяму послышался оттенок сожаления.

– Я был поражен, когда мне сообщили, что он все-таки добрался. Кроме всего прочего, его еще и плотники облапошили – те, что строили ему корабли – я уверен, что это была полнейшая некомпетентность, никакой политики. Хотя, порой, в те дни это сложно было оценить. Суда изготовили из сырого, отвратительно подогнанного бруса. Более половины из них разломились и затонули через несколько дней после отплытия.

– Должно быть, это был кромешный ад, – сказал Рэндалл-Айзекс как бы сам себе, а затем, качая головой, выпрямился. – Но они следовали за ним. Все его люди. Только одна рота повернула обратно. Голодные, полуголые, замерзшие... Они следовали за ним, – повторил он в изумлении. Улыбаясь, он покосился на Уильяма: – Думаешь, твои люди последуют за тобой, лейтенант? В таких условиях?

– Надеюсь, что буду более благоразумным, и не стану помещать людей в такие условия, – сухо ответил Уильям. – А что в итоге случилось с Арнольдом? Его схватили?

– Нет, – задумчиво произнес Рэндалл-Айзекс, подняв руку, чтобы помахать стражникам у ворот крепости. - Нет, не схватили. О том, что с ним сталось, лишь Богу известно. Или Богу и сэру Гаю. Надеюсь, что последний сможет рассказать нам.

ГЛАВА 24

JOYEUX NÖEL (фр. - СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА)

Лондон

24 декабря 1776

ЛОРД ДЖОН ПРИШЕЛ К ВЫВОДУ, ЧТО наиболее преуспевающие мадам обычно женщины дородные. Было ли это лишь удовлетворение естественных склонностей к еде, в которых им отказывали в молодые годы, или неосознаваемый страх вернуться на более низкую ступень в профессии, только почти все из них хорошенько облачались в доспехи из плоти.

Но не Несси. Он нечаянно разбудил ее и увидел, как сквозь муслин рубашки немного просвечивало тело, когда она, стоя перед огнем, натягивала свободное домашнее платье. На худеньком тельце не прибавилось ни одной лишней унции с тех пор, как лорд Джон впервые ее встретил. Несс тогда было, как она говорила, четырнадцать, хотя Грей подозревал, что не больше одиннадцати.

Значит, теперь – чуть за тридцать.

Но она по-прежнему выглядела на четырнадцать. Лорд Джон улыбнулся этой мысли, и Несси, завязывая платье, улыбнулась ему в ответ. Улыбка ее немного старила, потому что не все зубы сохранились, да и оставшиеся почернели у корней. Если она и не растолстела, то только потому, что не обладала склонностью к полноте: Несси обожала сладкое и могла за считанные минуты съесть целую коробку засахаренных фиалок или рахат-лукума, возмещая недоедание своей молодости в шотландском Хайленде. Лорд Джон принес ей фунт засахаренных слив.

– Думаете, я настолько дешевая, да? – подняв бровь, спросила она, беря у него красиво обернутую коробку.

– Никогда, – уверил он. – Просто в качестве извинения за то, что потревожил твой отдых, – это была импровизация, потому что в одиннадцатом часу вечера лорд Джон ожидал увидеть ее за работой.

– Ну, да. Но ведь канун Рождества, – сказала Несс, отвечая на его незаданный вопрос. – Всякий мужчина, у которого есть дом, – дома.

Зевнув, она стянула ночной чепец и вспушила пальцами буйную массу темных курчавых волос.

– Однако у тебя, похоже, есть клиенты, – заметил лорд Джон. Снизу сквозь два этажа доносилось пение, и гостиная, мимо которой он проходил, выглядела весьма многолюдной.

– Ох, да. Это отчаявшиеся. Я оставила с ними Мейбелл – она справится. Я не люблю на них смотреть – бедные создания. Жалкие. Тем, кто приходит в канун Рождества, на самом деле женщина не нужна – только компания, чтобы не быть одному, и место возле огня, - она махнула рукой и уселась, с жадностью срывая обертку с подарка.

– Тогда позволь мне пожелать тебе счастливого Рождества, – сказал Грей, глядя на нее с веселой симпатией. Засунув в рот один лакомый кусочек, Несси закрыла глаза и в экстазе вздохнула.

– М-м-п, – произнесла она, и даже не проглотив предыдущую сливу, сразу же засунула в рот и начала жевать следующую. По такому искренне прозвучавшему отклику Грей понял, что чувство взаимно.

Конечно, Грей знал, что сегодня канун Рождества, но эта информация как-то совершенно выпала у него из головы. День был длинный и холодный, и лило как из ведра. Разящие иголки морозного дождя время от времени дополнялись раздражающими взрывами града, и лорд Джон продрог насквозь практически еще до рассвета, когда посыльный от Минни разбудил его, вызвав в Аргус-Хаус.

В небольшой, но элегантной комнате Несси уютно пахло сном. Гигантская кровать занавешивалась шерстяными шторами, расшитыми по последней моде в розовую и черную клетку в стиле «Королевы Шарлотты». Уставший, замерзший и голодный, Грей ощущал притяжение этой теплой манящей пещеры с горами набитых гусиными перьями подушек, одеял и чистых мягких простыней. Ему стало любопытно, что подумает Несс, если он предложит разделить с ней постель на ночь?

«Компания, чтобы не быть одному, и место возле огня». Что ж, по крайней мере, в данный момент у него это имелось.

Грей осознал, что слышит слабый жужжащий звук, похожий на тот, когда в стекло закрытого окна бросается большая навозная муха. Взглянув в сторону шума, он понял: то, что выглядело просто как груда скомканного постельного белья, на самом деле содержало тело – поперек подушки лежала искусно расшитая бисером кисточка ночного колпака.

– Это всего лишь Рэб, – произнес довольный шотландский голос, и, повернувшись, лорд Джон увидел, что Несси с улыбкой смотрит на него. – Хочешь быть третьим, да?

Краснея, он понял, что Несс нравится ему не только как человек или как опытный агент разведки, но и потому что обладает непревзойденной способностью смущать его. Грей считал, что Несси не знает точно, кто объект его влечения. Но ведь она с детства была шлюхой, и, скорее всего, проницательно умела чувствовать желания практически любого человека – осознанные или нет.

– О, думаю, нет, – сказал он любезно. – Не хочу беспокоить твоего мужа.

Грей старался не думать о сильных руках и крепких бедрах Рэба МакНаба, который был носильщиком портшеза до того, как женился на Несси и стал совладельцем их совместного успешного борделя. Неужели он занимался еще и?..

– Этого балбеса и пушечный выстрел не разбудит, – любовно взглянув на кровать, сказала она. Но все же поднялась и задернула шторы, чтобы приглушить храп. – Кстати, о пушках, – добавила Несси, и, возвратившись на свое сидение, наклонилась, чтобы рассмотреть Грея, – вы сами выглядите так, будто с войны вернулись. Вот, выпейте-ка глоточек, и я прикажу подать что-нибудь горячее на ужин, – она кивнула на графин и стаканы на угловом столике и потянулась к шнуру колокольчика.

– Нет, благодарю. Времени мало. Но глоточек я выпью, чтобы согреться, спасибо.

Виски – а Несси не пила ничего другого, презирая джин как напиток нищих, и расценивая вино как добротное, но не соответствующее своему предназначению – согрело Грея, и возле жаркого огня от его сырого мундира начала испаряться влага.

– Времени мало, – повторила Несси. – Почему это?

– Я направляюсь во Францию, – ответил Грей. – Утром.

Вскинув брови, она отправила в рот еще одну конфетку.

– О-о вы ни стричаити Ражсво с семёй?

– Не разговаривай с набитым ртом, дорогая, – сказал Грей, тем не менее, улыбаясь. – У моего брата прошлой ночью был сильный приступ. Как сказал тот шарлатан – сердце, но я сомневаюсь, что он в чем-нибудь разбирается. Так что обычный рождественский обед, скорее всего, будет чуть меньше похож на торжество.

– Печально слышать, – произнесла Несси более отчетливо и, вытерев сахар с уголка губ, тревожно нахмурила лоб. – Его Светлость прекрасный человек.

– Да, он... – и умолк, уставившись на нее. – Ты знакома с моим братом?

На щеках Несси появились ямочки, и она с наигранной скромностью посмотрела на Грея.

– Конфиденциальность – самое це-е-е-нное качество мадам, – нараспев проговорила она, явно копируя выражение своего давнего работодателя.

– Говорит женщина, которая шпионит для меня.

Грей пытался представить Хэла... Или, возможно, не представлять Хэла... Потому что, разумеется, он бы не стал... Может, чтобы уберечь Минни от своих приставаний? Но Грей думал...

– Ну, да, шпионить – далеко не то же самое, что просто сплетничать, так ведь? Я хочу чаю, даже если вы не хотите. От разговоров во рту пересыхает, – Несс позвонила в колокольчик и позвала портье, затем вернулась, выгнув одну бровь. – Ваш брат умирает, а вы уезжаете во Францию? Должно быть что-то срочное.

– Хэл не умирает, – резко сказал Грей. От одной мысли об этом на ковре перед ним образовалась ухмыляющаяся пропасть, которая только и ждала, чтобы заглотить его. Он решительно отвернулся от нее. – У него... было потрясение. Пришла весть, что его младший сын ранен и взят в плен в Америке.

Глаза Несс расширились, и она крепче прижала свой халат к несуществующим грудям.

– Младший. Это... Генри, так?

– Да. И откуда, черт побери, ты это знаешь? – резким от волнения голосом потребовал ответа Грей. На лице Несси промелькнула щербатая улыбка, но тут же исчезла, когда она увидела глубину его расстройства.

– Один из лакеев Его Светлости наш постоянный клиент, – просто ответила она. – По четвергам у него выходной на всю ночь.

– О, – Грей сидел неподвижно, положив руки на колени и пытаясь взять свои мысли – и чувства – под некое подобие контроля. – Это... Понимаю.

– Не то время года, чтобы получать послания из Америки, не так ли? – Несси взглянула в сторону окна, занавешенного слоями красного бархата с кружевом, которые не заглушали звуки проливного дождя. – Приплыл запоздавший корабль?

– Да. Сбившийся с курса и с поврежденной грот-мачтой он с трудом добрался до Бреста. (Брест - город во Франции на побережье Атлантического океана на крайнем западе полуострова Бретань, важный торговый и военный порт – прим. пер.) А сообщение доставили по суше.

– Так вы в Брест и направляетесь?

– Нет.

И до того, как она смогла спросить что-нибудь еще, в дверь кто-то тихо поскребся, и Несси пошла впустить портье, который принес – как Грей заметил, безо всякого напоминания со стороны хозяйки – поднос, уставленный чайными приборами, включая густо посыпанный сахарной пудрой кекс.

Грей все время обдумывал: можно ли ей рассказать? Но она не шутила насчет конфиденциальности, Грей это знал. На свой манер Несси хранила секреты так же долго – и так же хорошо – как и он сам.

– Это касается Уильяма, – произнес Грей, когда Несси закрыла дверь и вернулась к нему.

ПО ТОМУ, КАК БОЛЕЛИ КОСТИ, и по тихому перезвону своих карманных часов Грей знал, что рассвет уже близко, хотя на небе не виднелось ни единого признака. Облака цвета каминной сажи касались лондонских крыш, и улицы были черней, чем выглядели в полночь, потому что все фонари давным-давно потухли, а огни в очагах еле теплились.

Он всю ночь бодрствовал, и кое-что еще нужно было сделать: пойти домой и поспать хоть несколько часов перед тем, как сесть в почтовую карету до Дувра (город и порт в Англии, возле пролива Па-де-Кале – прим. пер.). Но лорд Джон не мог уехать, не повидав еще раз Хэла. Просто, чтобы удостовериться.

В окнах Аргус-Хауса все еще горел свет: даже сквозь задернутые шторы на влажную мостовую пробивалось слабое мерцание. Валил густой снег, который землю пока еще не покрыл, но была велика вероятность, что карета может задержаться – наверняка она станет медленно тащиться по грязным топким дорогам.

Кстати о каретах: сердце у лорда Джона болезненно ёкнуло, когда он увидел стоявший в порт-кошере (крытые въездные ворота для кареты или коляски – прим. пер.) потрепанный экипаж, скорее всего принадлежащий доктору.

Как только лорд Джон постучал, ему тотчас открыл дверь полуодетый лакей, спешно заправлявший ночную рубашку в бриджи. И как только он узнал Грея, его обеспокоенное лицо немного расслабилось.

– Герцог…

– Ночью было очень плохо, милорд, но сейчас – легче, – лакей – его звали Артуром – перебил Грея, отступив назад, чтобы впустить его. Затем, отряхнув снег, снял с его плеч пальто.

Не дожидаясь приглашения, Грей кивнул и направился к лестнице, где встретил спускавшегося худого седого мужчину – доктора, узнаваемого по сумке в руке и черному, плохо пахнущему сюртуку.

– Как он? – потребовал Грей ответа, схватив за рукав доктора, когда тот достиг лестничной площадки. Возмущенный лекарь отшатнулся, но потом, увидев в отсвете бра лицо Грея и осознав его сходство с Хэлом, пригладил свои взъерошенные перья.

– Немного лучше, милорд. Я пустил ему кровь, три унции – ему стало заметно легче дышать.

Грей отпустил рукав и, чувствуя, как стеснило грудь, побежал вверх по лестнице. Дверь в покои Хэла была открыта, и Грей тут же вошел, испугав служанку. Та выносила закрытый крышкой ночной горшок, поверх которого была изящно накинута салфетка, красиво вышитая большими блестящими цветами. Ринувшись мимо служанки, Грей кивнул, извинившись, и вошел в спальню брата.

Хэл сидел, опираясь на валик из подложенных под спину подушек, и выглядел почти мертвым. Рядом с ним находилась Минни, ее приятное круглое лицо осунулось от тревоги и бессонницы.

– Я смотрю, вы даже испражняетесь с шиком, Ваша Светлость, - заметил Грей, присаживаясь на кровать с другой стороны.

Открыв одно серое веко, брат взглянул на него. Лицо, может, и напоминало череп, но светлый пронзительный взгляд был живым Хэлом, и Грей почувствовал, как по груди волной разлилось облегчение.

– О, ты про тряпицу? – произнес Хэл слабо, но отчетливо. – Это Дотти. Она отказывается выходить в свет, даже несмотря на мои заверения, что если я пойму, что умираю, то обязательно дождусь ее возвращения, чтобы сделать это, - он замолчал, чтобы вздохнуть – слабый свистящий звук – затем кашлянул и продолжил. – Слава Богу, она не из тех, кто ударяется в набожность, да и музыкальных талантов у нее нет, зато жизненной энергии столько, что она представляет угрозу для кухарок с поварами. Так что Минни усадила ее за рукоделие, чтобы дать выход ее неуемному темпераменту, который она от матери и унаследовала, ты же знаешь.

– Прости, Джон, – извиняясь, сказала ему Минни. – Я отправила ее в постель, но видела, что свечка у нее еще горит. Думаю, в данный момент она работает над парой домашних тапочек для тебя.

Грей подумал, что, какой бы рисунок она не выбрала, домашние тапочки были бы вполне безобидными, и тут же сказал об этом.

– До тех пор, пока она не начнет вышивать для меня пару кальсон. Ну, знаешь, узелки…

Это заставило Хэла рассмеяться, отчего он ужасно закашлялся, но зато его лицо немного порозовело.

– Значит, ты не умираешь? – спросил Грей.

– Нет, - коротко ответил Хэл.

– Хорошо, – сказал Грей, улыбаясь брату. – И не надо.

Хэл моргнул и, припомнив случай, когда сам сказал Грею эти же слова, улыбнулся в ответ.

– Сильно постараюсь, – сказал он сухо, после чего, повернувшись к Минни, любовно положил ладонь на ее руку. – Дорогая…

– Я прикажу подать чаю, – сказала она, тут же вставая. – И хороший горячий завтрак, – добавила она после испытующего взгляда на Грея и тихонько закрыла за собой дверь.

– Что случилось? – Хэл немного приподнялся на своих подушках, не обращая внимания на окровавленную ткань, обернутую вокруг его предплечья. – Есть новости?

– Очень немного. Зато великое множество тревожных вопросов.

Известие о пленении Генри в виде записки для Хэла было вложено в письмо, написанное лорду Джону одним из его знакомых по миру шпионажа. В нем содержался ответ на вопрос относительно известных связей некого Персиваля Бошана. Но Грею не хотелось обсуждать это с Хэлом, пока он не увиделся с Несси, да и в любом случае, Хэл был не в состоянии ничего обсуждать.

– Никаких известных связей между Бичемом и Верженом, – тут упоминался французский министр иностранных дел, – но его часто видели в компании Бомарше. (Пьер Огюстен Бомарше – французский драматург и публицист, автор пьес о Фигаро. Во время Войны за независимость США Бомарше занимался поставками оружия американцам. – прим. пер.)

Это спровоцировало очередной приступ кашля.

– Чертовски неудивительно, – хрипло заметил Хэл, перестав кашлять. – Без сомнения, взаимный интерес к охоте? – эта последняя фраза была весьма саркастичным указанием – как на нелюбовь Бичема к кровавым видам спорта, так и на титул Бомарше – «Генерал-лейтенант Охоты», пожалованный тому несколько лет назад еще предыдущим королем.

– И, – продолжил Грей, проигнорировав все последнее, – с неким Сайласом Дином.

Хэл нахмурился.

– Кто это?

– Американский торговец. В Париже находится по поручению Американского Конгресса. По большей части он околачивается вокруг Бомарше. Видели, как он разговаривал с Верженом.

– А, этот, – Хэл хлопнул рукой. – Слышал о нем. Кое-что.

– А ты слышал о фирме под названием «Родриго Хорталес и Ко»?

– Нет. Звучит по-испански, правда?

– Или по-португальски. Мой осведомитель не знает ничего, кроме этого названия и слухов о том, что Бомарше имеет какое-то отношениек делу.

Хэл хмыкнул и откинулся назад.

– Этот Бомарше чем только не занимается. Да Боже мой, он даже часы делает, словно писать пьесы ему недостаточно. А Бичем имеет какое-нибудь отношение к этой фирме?

– Неизвестно. Тут только неопределенные связи, и ничего более. Я просил выяснить все, что только можно, все, что имеет хоть какое-то отношение к Бичему или к американцам – я имею в виду, не общеизвестную информацию. И вот это пришло в ответ.

Тонкие пальцы Хэла непрестанно выстукивали на покрывале гаммы.

– А твой осведомитель знает, чем занимается эта испанская компания?

– Торговлей, чем еще? – иронически ответил Грей, и Хэл фыркнул.

– Если бы они также были банкирами, я бы сказал, что ты кое-что нашел.

– Да, могло быть и так. Но, думаю, единственный способ узнать – это поехать и покопаться там острой палочкой. У меня карета до Дувра через… – Грей прищурился на едва различимые в полутьме дорожные часы, стоявшие на каминной полке, – …три часа. (Дорожные часы – небольшие прямоугольные бронзовые часы с ручкой в верхней части корпуса (очень распространенные в то время) – прим. пер.)

– А.

Голос ничего не выражал, но Грей действительно очень хорошо знал своего брата.

– Я вернусь из Франции самое позднее к концу марта, – сказал он и мягко добавил: – И буду на первом же корабле, который в новом году отправится в Колонии, Хэл. И я привезу назад Генри.

«Живым или мертвым». Никто из них этих слов не произнес: им и не нужно было.

– Я буду здесь, когда ты вернешься, – наконец тихо сказал Хэл.

Грей положил ладонь поверх руки брата, он тут же повернул ее, и их ладони соединились. Рука Хэла, может, и выглядела слабой, но Грей приободрился от непреклонной силы ее хватки. Так они и сидели, взявшись за руки и не говоря ни слова, пока в открывшуюся дверь боком не вошел Артур – теперь полностью одетый. Он нес огромный – размером с карточный столик – поднос, уставленный беконом, колбасками, почками, копчеными селедками, яйцами в сливочном масле, жареными грибами и помидорами. Там были также тосты, джем, мармелад, огромный чайник ароматного дымящегося чая, чашки с сахаром и молоком. А перед Хэлом лакей церемонно поставил накрытую салфеткой тарелку, полную противной жидкой каши.

Артур поклонился и вышел, оставив Грея гадать: был ли он тем самым лакеем, который ходит к Несси по четвергам. Обернувшись, Грей увидел, как Хэл накладывает себе большую порцию почек с его тарелки.

– А ты не должен есть свою размазню? – поинтересовался лорд Джон.

– Только не говори, что и ты намерен поторопить меня в могилу, – закрыв глаза в мимолетном экстазе, ответил жующий Хэл. – Как, черт возьми, все ожидают, чтобы я выздоровел, поедая нечто вроде сухариков и кашки... – выдохнув, он подцепил следующую почку.

– Как думаешь, это именно с сердцем проблемы? – спросил Грей.

Хэл покачал головой.

– Я и правда не думаю, что это сердце, – ответил он отстранено. – Я прислушивался к нему, понимаешь, после первого приступа. Бьется, как обычно, – Хэл замолчал, чтобы, повернув зажатую в кулак вилку зубцами наружу, для убедительности стукнуть себя в грудь. – Здесь не болит. А ведь должно бы, так ведь?

Грей пожал плечами.

– А что тогда это был за приступ?

Хэл проглотил последний кусочек почки и потянулся за тостом, намазанным маслом, беря в другую руку нож для мармелада.

– Не мог дышать, – сказал он небрежно. – Посинел, ну, и тому подобное.

– О, тогда понятно.

– Сейчас я чувствую себя лучше, – немного удивленно произнес Хэл.

– Да? – улыбнулся Грей.

На мгновение лорд Джон засомневался, но, в конце концов... Он уезжает за границу, а всякие неожиданности не только могут приключиться, но часто и происходят. Лучше не оставлять дело в подвешенном состоянии – просто на случай, если с одним из них что-нибудь случится.

– Что ж, тогда... Если ты уверен, что от легкого потрясения твои бренные останки не рассыплются, позволь мне кое-что тебе рассказать.

Новости о существующих между Дотти и Уильямом нежных чувствах заставили Хэла моргнуть и на мгновение перестать есть. Но после недолгого размышления он кивнул и снова принялся жевать.

– Ладно, – сказал он.

– Ладно? – повторил Грей. – Ты не возражаешь?

– Вряд ли тебе бы это понравилось, если бы я возражал, да?

– Если ты считаешь, я поверю в то, что забота о моих чувствах хоть как-нибудь повлияла бы на твои действия, то твоя болезнь повредила тебя сильнее, чем я думал.

Коротко улыбнувшись, Хэл допил чай.

– Нет, – сказал он, отставляя пустую чашку. – Не то. Просто... – Хэл отклонился, сложив руки поверх своего чуть-чуть выступающего живота, и прямо посмотрел на Грея. – Я могу умереть. Не собираюсь, даже не думай так. Но могу. И я умру спокойнее, если буду знать, что жизнь Дотти устроена с кем-то, кто защитит ее и как следует о ней позаботится.

– Я польщен тем, что ты думаешь, Уильям сможет, – сухо произнес Грей, хотя на самом деле ему было невероятно приятно.

– Конечно, сможет, – искренне сказал Хэл. – Он ведь твой сын, да?

Откуда-то издалека донесся звон церковного колокола, и Грей вспомнил:

– О! – произнес он. – Счастливого Рождества!

Хэл выглядел столь же удивленным, но потом улыбнулся.

– И тебе тоже.

КОГДА ГРЕЙ ОТПРАВИЛСЯ В ДУВР, Рождественское настроение по-прежнему переполняло его, причем – буквально, поскольку карманы его пальто были набиты сладостями и маленькими подарочками. А подмышкой он нес сверток, в котором находились пресловутые домашние тапочки, щедро украшенные кувшинками и зелеными лягушками, вышитыми шерстяными нитками. Лорд Джон обнял Дотти, когда она подарила их, и успел шепнуть ей на ухо, что ее поручение выполнено. Племянница с таким напором его поцеловала, что Грей все еще ощущал место поцелуя и рассеянно потер щеку.

Надо сразу же написать Уильяму... Хотя, на самом деле, особенной спешки не было, поскольку письмо в Америку доставят не раньше, чем сам лорд Джон туда доберется. Он действительно собирался сделать то, о чем говорил Хэлу: весной Грей будет на корабле, как только тот сможет расправить паруса. Он лишь надеялся, что успеет вовремя.

И не только ради Генри.

Как он и ожидал, дороги были ужасными, а паром до Кале – еще хуже, но Грей не замечал холода и неудобств путешествия. И раз уж беспокойство о брате немного улеглось, он решил подумать о том, что поведала ему Несси... Частью этой информации он хотел поделиться с Хэлом, но не стал, не желая загружать голову брата – на тот случай, если это помешает его выздоровлению.

– Ваш француз сюда не приходил, – сказал ему Несси, облизывая сахар со своих пальцев. – Но он завсегдатай у Джексона, когда бывает в городе. А сейчас он уехал; говорят, обратно во Францию.

– У Джексона, – размышляя, медленно проговорил лорд Джон.

Сам Грей не опекал публичные дома – за исключением заведения Несси – но он определенно знал особняк Джексона и бывал там пару раз с друзьями. Бордель, предлагавший музыку на первом этаже, игры – на втором и более приватные развлечения – этажом выше. Весьма популярный среди армейских офицеров среднего эшелона. Но не из тех, в которых угождали специфическим пристрастиям Перси Бичема – Грей знал наверняка.

– Понятно, – сказал он, спокойно попивая чай и ощущая, как в ушах колотится пульс. – А ты когда-нибудь сталкивалась с офицером по имени Рэндалл-Айзекс?

Это и была та часть письма, о которой он не рассказал Хэлу. Осведомитель Грея сообщал, что армейского офицера Дэниса Рэндалла-Айзекса часто видели в компании с Бичемом – как во Франции, так и в Лондоне. И имя вонзилось в сердце Грея, словно ледяная иголка.

Это могло быть не более чем совпадением, - что известный связью с Перси Бичемом человек взял Уильяма в экспедицию в Квебек. Но будь он проклят, если думает, что это так.

При упоминании имени «Рэндалл-Айзекс» Несси подняла голову, словно собака, услышавшая шорох в кустах.

– Да, сталкивалась, – сказала она медленно. На ее нижней губе осталась крупинка мелкого сахара, Грею хотелось стереть ее с губ Несси – и при других обстоятельствах, он бы так и сделал. – Или слышала о нем. Говорят, он еврей.

– Еврей? – поразился Грей. – Точно нет. – Еврею никогда бы не позволили получить звание в армии или на флоте – равно как и католику.

Несси изогнула темную бровь.

– Вероятно, он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, – произнесла она и, словно кошка, слизнула с губы сахаринку. – Но если нет, он должен держаться подальше от домов терпимости – это все, что я могу сказать!

Несс искренне расхохоталась, затем, посерьезнев, поправила на плечах халат и уставилась на Грея темными в свете огня глазами.

– Он тоже как-то связан с твоим парнишкой – тот французик, – сказала она. – Потому что одна из девочек Джексона сообщила мне о некоем еврейском молодчике, и о том, как она просто обалдела, когда тот снял свои бриджи. Девица сказала, что отказалась бы, но там находился его дружок, француз, желавший наблюдать. И когда он – французик, я имею в виду, – понял, что она уходит, то удвоил цену, и девочка согласилась. Она говорила, что когда дело доходит прямо до... – и тут Несси похотливо улыбнулась, зажав кончик языка передними зубами – теми, которые у нее все еще были. – Это слаще, чем с другими.

– Слаще, чем с другими, – рассеянно пробормотал Грей себе под нос, почти не заметив настороженного взгляда, который бросил на него единственный, кроме самого Грея, пассажир парома, достаточно стойкий, чтобы находиться на палубе. – Чертов ад!

Над Каналом валил густой снег, летевший почти горизонтально сейчас, когда завывающий ветер сменил направление, и корабль тошнотворно накренился. Другой мужчина, отряхиваясь, спустился вниз, оставив Грея поедать из маленькой баночки в его кармане персики в бренди и мрачно смотреть на приближающийся французский берег, иногда мелькавший сквозь низколежащие облака.

«24 декабря, 1776.

Город Квебек.

Дорогой папả. Пишу тебе из монастыря. Спешу объяснить: нет, это не один из тех, что в Ковент-Гардене (Ковент-Гарден – район в центре Лондона, который в XVIII веке стал известным кварталом красных фонарей – прим. пер.), а настоящий католический монастырь, которым управляют монашки-урсулинки. (Католическое «Общество Святой Урсулы», чьей главной целью было католическое образование. Существовали монастыри в Италии, Франции, французские урсулинки вели миссию в Квебеке среди индейцев – прим. пер.)

Мы с капитаном Рэндаллом-Айзексом прибыли в Цитадель в конце октября, намереваясь навестить сэра Гая и узнать его мнение по поводу местных настроений относительно восстания американцев. Но нам сказали, что сэр Гай направился в форт Сен-Жан, чтобы лично расправиться со вспыхнувшим мятежом. Произошло морское сражение (или, полагаю, так я должен его называть) на озере Шамплейн – узком водоеме, соединенном с озером Джордж, которое, возможно, тебе знакомо еще с тех времен, когда ты сам находился здесь.

Я очень хотел присоединиться к сэру Гаю, но капитан Рэндалл-Айзекс был против из-за времени года и предполагаемого расстояния. На самом деле его мнение оказалось верным: следующий день принес ледяной дождь, который вскоре сменился яростной завывающей пургой. Небо потемнело настолько, что невозможно было отличить день от ночи. Буран за несколько часов похоронил землю под снегом и льдом. Наблюдая за этим Спектаклем Природы, я признаю, что основательно пересмотрел свое разочарование по поводу упущенной возможности присоединиться к сэру Гаю.

Как бы то ни было, я в любом случае опоздал бы, поскольку сражение уже состоялось 1 октября. Но подробностей мы не знали до середины ноября, пока несколько гессенских офицеров из полка барона фон Ридезеля не прибыли в Цитадель с новостями.

Скорее всего, к тому времени, когда получишь это письмо, ты услышишь более официальное и полное описание этого сражения, но могут быть некоторые интересные подробности, опущенные в официальной версии. И если говорить честно, то составление этого отчета – единственное занятие, доступное мне в данный момент, поскольку я отклонил любезное приглашение Матушки Настоятельницы присутствовать на мессе, которую будут служить в полночь по случаю Рождества. (Колокола городских церквей звонят каждые четверть часа, отмечая время и днем, и ночью. Часовня монастыря расположена прямо позади стены гостевого дома, на самом верхнем этаже которого меня поселили, и когда я лежу в кровати, колокол находится примерно в двадцати футах от моей головы. Так что могу правдиво сообщить тебе, что сейчас 21.15).

Так, значит, о подробностях: несмотря на то, что в прошлом году попытки вторжения в Квебек закончились полным провалом, они встревожили сэра Гая, и поэтому он решил усилить свои позиции у верховий Гудзона – единственном возможном направлении, откуда могут прийти новые проблемы. Трудности передвижения по суше здесь достаточно серьезны, чтобы отвратить от путешествия любого, кроме самого упертого. (У меня есть маленькая баночка со спиртом, которую я тебе покажу; в ней содержится слепень длиной почти в два дюйма, а также несколько очень больших клещей, удаленных из моей персоны с помощью меда, от которого при щедром нанесении они задыхаются и теряют свою хватку).

И хотя прошлой зимой вторжение успехом не увенчалось, люди полковника Арнольда твердо вознамерились перекрыть сэру Гаю подступы к озерам, и потому, когда те отступили, сожгли или потопили все корабли вблизи форта Сен-Жан, а также подожгли лесопилку и саму крепость.

Тогда сэр Гай отправил официальную заявку, чтобы из Англии прислали разборные корабли (вот бы на них посмотреть!). Их прибыло десять штук – приплыли в верховья реки Ришелье, чтобы прикрывать сбор войск в Сент-Джоне (английский вариант произношения названия крепости Сен-Жан – прим. пер.). Тем временем, полковник Арнольд (по всей видимости, удивительный и предприимчивый товарищ, если половина того, что я о нем слышал, - правда) изо всех сил строил свою собственную флотилию из полуразвалившихся галер и покоробленных шлюпов.

Не удовлетворившись своими собранными диковинами, сэр Гай так же заполучил «Неутомимый» – фрегат водоизмещением около 180 тонн, который в разобранном виде перевезли к реке и там заново собрали. (Мои собеседники немного поспорили о том, сколько на нем было пушек: после второй бутылки монастырского кларета, [который монашки делают сами, а священник, судя по оттенку носа, немало его тут же и употребляет] сошлись на том, что их «чертовски много, приятель», - это и стало финальным числом, ведь все можно списать на ошибку в переводе).

Полковник Арнольд, видимо, решил, что дальнейшее ожидание приведет к потере тех преимуществ, которые могла принести ему инициатива, и 30 сентября отплыл из своего укрытия на острове Валькур. Согласно донесениям, его флотилия состояла из пятнадцати суденышек – против двадцати пяти у сэра Гая. Да еще и построенных на скорую руку, непригодных к использованию на воде и укомплектованных неопытными моряками, которые не отличали нактоуза от мозоли – американский флот во всей красе!

И все же я не должен слишком насмехаться. Чем больше я слышу о полковнике Арнольде (а о нем довольно много говорят здесь, в Квебеке), тем больше я думаю, что он, похоже, Джентльмен Жёлчи и Почки (тут игра слов: Gall (жёлчь) можно перевести и как Характер, а Kidney (почка) – как Нахальство – прим. пер.), как сказал бы дедушка сэр Джордж. Мне бы хотелось познакомиться с Арнольдом когда-нибудь.

Снаружи слышится пение: французские канадцы направляются в собор неподалеку. Музыка незнакомая, и слишком далеко, чтобы разобрать слова, но из моего орлиного гнезда мне видны сияющие факелы. Колокола говорят, что уже десять часов. (Кстати, Матушка Настоятельница – ее зовут сестра Иммакулята – сказала, что она тебя знает... Почему-то меня это не удивляет. Я поведал ей, что ты знаком с архиепископом Кентерберийским, и с Римским Папой, и это произвело на нее сильное впечатление. Сестра Иммакулята просила тебя передать ее скромное почтение Его Святейшеству, когда увидишься с ним в следующий раз. Она любезно пригласила меня на обед и рассказывала истории о взятии Цитадели в 59-м, и о том, как ты расквартировал в монастыре нескольких горцев из Хайленда. О том, как все сестры были шокированы их голыми ногами и потому запросили конфискованный холст, чтобы сшить для них штаны. Моя униформа заметно поизносилась за последние недели путешествия, но я рад сообщить, что по-прежнему прилично прикрыт ниже талии. Не сомневаюсь, что и к радости Матушки Настоятельницы).

Но возвращаюсь к рассказу о сражении: флотилия сэра Гая поплыла на юг, намереваясь вернуть под свой контроль Краун-Пойнт, а потом – Тикондерогу. Но когда они миновали остров Валькур, два шлюпа Арнольда напали на них, вызывая на бой выстрелами. Корабли сэра Гая попытались отступить, но один («Королевский Дикарь», мне сказали) не сумел совладать со встречным ветром и наскочил на мель. Пара британских канонерских лодок подобралась к нему, и удалось спасти несколько человек, но под тяжелым огнем американцев они были вынуждены отступить, хотя и успели попутно поджечь «Королевского Дикаря».

Затем в проливе начались большие перестроения, и только к полудню разгорелось настоящее сражение. Главный удар приняли на себя «Карлтон» и «Несгибаемый», они же и атаковали вместе с канонерскими лодками. Корабли Арнольда «Месть» и «Филадельфия» были сильно повреждены бортовым залпом, и к вечеру «Филадельфия» затонула.

«Карлтон» продолжал палить из пушек, пока удачный выстрел американцев не перебил ему якорную цепь. Корабль медленно поплыл, подвергшись шквальному огню, и многие члены команды были убиты или ранены: в списке погибших капитан – лейтенант Джеймс Дакрс (я смутно помню, что встречался с ним, вероятно, на балу в прошлом сезоне) и старшие офицеры. Один из младших офицеров принял команду на себя и отвел «Карлтон» в безопасное место. Говорят, это был Эдвард Пеллью... И я точно знаю, что пару раз встречал его в клубе «Будлз», когда ходил туда с дядей Гарри.

В итоге еще один удачный выстрел попал в пороховой трюм канонерской лодки и та взорвалась. Но тем временем в игру, наконец, ввели «Несгибаемый»: он-то и разбил американские лодки тяжелой артиллерией. А между тем, один из меньших кораблей сэра Гая высадил индейцев на берег озера и на остров Валькур, отрезая тем самым все пути к отступлению на суше. И таким образом остатки флотилии Арнольда были вынуждены уходить по воде.

Ночь была туманной, и им удалось проскользнуть мимо сэра Гая, найдя убежище на острове Шуйлер несколькими милями южнее. Однако флотилия сэра Гая преследовала их и смогла догнать на следующий день. Ведь продвижение лодок Арнольда сильно замедлилось из-за протекания и повреждений, да и погода обернулась дождем со шквальным ветром. «Вашингтон» окружили и атаковали, он вынужден был спустить флаг, а его команду из более сотни человек взяли в плен. Но оставшейся флотилии Арнольда удалось пройти до залива Баттон, где, как я понял, было слишком мелко, чтобы корабли сэра Гая могли их преследовать.

Там Арнольд вытащил на берег, разобрал и поджег большую часть своего флота... Немцы рассказывали, что флаги кораблей все еще развевались, как знак неповиновения – их это удивило и восхитило. Полковник Арнольд (или мы теперь должны называть его адмирал Арнольд?) лично поджег свой флагманский корабль «Конгресс», а сам отправился по суше, едва убежав от индейцев, посланных, чтобы не дать ему уйти. Его войска добрались до Краун-Пойнта, но не задержались там, остановившись только затем, чтобы разрушить крепость. И направились в Тикондерогу.

Сэр Гай не увел своих пленников в Квебек, а вернул их в Тикондерогу под белым флагом – этот весьма красивый жест очень восхитил моих собеседников.

22.30. Ты видел северное сияние, когда был здесь? Или было слишком раннее время года? Это потрясающее зрелище. Весь день падал снег, но к закату прекратится, и небо прояснилось. Мои окна обращены на север, и прямо сейчас я наблюдаю удивительное мерцание, которое наполняет все небо: бледно-голубые волны немного отливают зеленым, хотя временами они становятся красными. Волны образуют водоворот, словно чернила, которые капнули в воду и размешали. Сейчас я его не слышу из-за пения – кто-то вдалеке пиликает на скрипке очень милую и пронзительную мелодию – но когда я наблюдал феномен вне города, в лесах, то слышал весьма странный звук, или звуки, которые его сопровождают. Иногда это нечто вроде слабого свиста – как ветер вокруг здания – хотя воздух был совершенно неподвижен. Временами – странный шум, высокий и шипящий, изредка перебиваемый пощелкиванием и потрескиванием, как будто орда сверчков надвигается на слушателя сквозь сухие листья... Хотя к тому моменту, когда северное сияние показывается на небе, мороз давным-давно изничтожил всех насекомых. (И скатертью дорога! Мы намазались мазью, которые используют местные индейцы. Она помогает от мошки и комаров, но совершенно не препятствует назойливости уховерток, тараканов и пауков).

На пути из Сент-Джона до Квебека у нас был проводник, полукровка (у него просто выдающаяся копна волос цвета корицы, густых и кудрявых, как овечья шерсть). Так вот он рассказал, что некоторые аборигены считают небосвод куполом, который отделяет Землю от Небес, но в нем имеются прорехи. А северное сияние – это светочи Небес, посланные наружу, чтобы направлять духи умерших сквозь эти отверстия.

Но я вижу, что не закончил свой отчет, хотя осталось только добавить, что после битвы сэр Гай отправился на зимние квартиры в Сент-Джон, и, похоже, не вернется в Квебек до весны.

И вот я подошел к главной цели моего письма. Проснувшись вчера, я обнаружил, что капитан Рэндалл-Айзекс ночью исчез, оставив мне короткую записку, в которой заявил, что имеет неотложные дела, что наслаждался моей компанией и ценной помощью. И что я должен оставаться тут, либо пока он сам не вернется, либо до поступления новых распоряжений.

Снега глубоки, и в любой момент могут выпасть еще, и дело должно быть действительно неотложным, чтобы отправиться даже на самое небольшое расстояние. Я, конечно, несколько встревожен внезапным исчезновением Рэндалла-Айзекса. Меня беспокоит его благополучие и мне любопытно, что могло вызвать его отъезд. Однако это не та ситуация, в которой меня бы оправдали за игнорирование приказов, и поэтому... Я жду.

23.30. На некоторое время я прекратил писать и поднялся, чтобы взглянуть на небеса. Огни северного сияния загораются и гаснут, но думаю, они исчезли насовсем: небо черное, звезды яркие, но такие крошечные по сравнению с блеском пропавшего Сияния. Небо огромнейшее и пустое – такое редко можно увидеть в городе. Несмотря на звон колоколов, костры на площади и пение людей – тут шествует какая-то процессия – за всем этим ощущается великая тишина.

Монахини направились в свою часовню. Я высунулся из окна, чтобы наблюдать, как они поспешают пара за парой, словно марширующая колонна. Темные одеяния и мантии делают их похожими на маленькие кусочки ночи, двигающиеся среди звезд их факелов.

(Я пишу уже довольно долго, ты должен простить причуды уставшего сознания).

Это первое Рождество, которое я провожу, не видя ни дома, ни семьи. Без сомнения, первое из многих.

Я часто думаю о тебе, отец, и надеюсь, ты в порядке, и с нетерпением ждешь запеченного гуся в доме у бабушки и дедушки сэра Джорджа. Передай, что я их люблю, пожалуйста. И дяде Хэлу, и всей его семье. (И моей Дотти особенно).

Самого счастливого Рождества тебе от твоего сына, Уильяма.

Постскриптум: 2.00 ночи. В конце концов, я спустился вниз и постоял позади часовни. Воздух был сильно насыщен благовониями, и потому сразу повеяло чем-то католическим. Но я помолился за матушку Джиниву и маму Изабель. Когда я вышел из-за часовни, то увидел, что Сияние снова вернулось. Теперь огни были голубыми».

ГЛАВА 25

МОРСКАЯ ПУЧИНА

15 мая 1777

«Дорогие мои, я ненавижу лодки. Я презираю их всеми фибрами души. И, несмотря на это, я опять нахожусь над морской пучиной на борту корабля известного, как «Безмятежный чирок». Из его названия вам станет ясна абсурдность мрачной фантазии его капитана. Этот джентльмен – контрабандист смешанной расы, с порочной внешностью и пошлым юмором – заявил мне с самым серьезным видом, что его зовут Надежный Робертс».

Джейми остановился, чтобы обмакнуть перо, взглянул на удаляющиеся берега Северной Каролины, тревожно наблюдая, как они покачиваются вверх-вниз, и тут же устремил свой взгляд на лист бумаги, который прикрепил к переносному столику, чтобы его не унес сильный ветер, наполняющий паруса над головой.

«Мы в добром здравии», – писал он медленно, не упоминая морскую болезнь, о которой не собирался подробно рассказывать. «Надо ли рассказать им о Фергюсе?» – размышлял Джейми.

– Ты в порядке?

Он поднял глаза и увидел Клэр, склонившуюся к нему с таким выражением пристального, но осторожного любопытства, которое она приберегает для людей, которых в любой момент может вывернуть наизнанку, или они начнут истекать кровью, или вот-вот умрут. Джейми уже выполнил и первое, и второе, когда Клэр случайно воткнула иглу в небольшой кровеносный сосуд на голове, но надеялся, что она не разглядит еще каких-нибудь признаков его скорой кончины.

– Достаточно хорошо, – Джейми не хотел даже думать о своем желудке, чтобы не провоцировать его, и сменил тему, дабы избежать дальнейшего обсуждения. – Рассказать ли мне Брианне и Роджеру Маку о Фергюсе?

– У тебя много чернил? – спросила она с кривой улыбкой. – Да, конечно, расскажи. Им будет очень интересно. И это отвлечет тебя, – добавила Клэр, слегка щурясь. – Ты все еще зеленоватый.

– Да, спасибо.

Она рассмеялась с веселой черствостью бывалого матроса, поцеловала его в макушку, остерегаясь четырех иголок, торчащих из его лба, и подошла к поручням – наблюдать, как колеблющаяся земля теряется из виду.

Джейми отвел взгляд от этой удручающей картины и вернулся к письму.

«У Фергюса и его семьи тоже все хорошо, но я должен рассказать вам о загадочном происшествии. Человек, который называет себя Персиваль Бичем...»

Ему понадобилась бóльшая часть страницы, чтобы описать Бичема и его загадочную заинтересованность. Он взглянул на Клэр, гадая, нужно ли отметить возможность родства Бичема с ее семьей, но передумал. Дочь, разумеется, знает девичью фамилию матери и сразу же обратит на нее внимание. Никакой дополнительной полезной информации об этом не имелось, а его рука начинала побаливать.

Клэр по-прежнему с мечтательным видом стояла у поручней, одной рукой держась за них для равновесия.

Она завязала копну волос лентой, но ветер вырывал локоны из прически, и Джейми подумал, что с этими волосами, и юбками, и шалью, развевающейся позади, в платье, облегающем ее по-прежнему прекрасную грудь, она похожа на корабельную носовую фигуру – грациозный и суровый дух, защищающий от опасностей морских глубин.

Он нашел эту мысль несколько успокаивающей и вернулся к своему сочинению в лучшем настроении, несмотря на тревожную информацию, которой сейчас делился.

«Фергюс решил не разговаривать с месье Бичемом, что я считаю мудрым, и поэтому мы полагаем, что с этим делом покончено.

Пока мы были в Уилмингтоне, я как-то вечером спустился к докам, чтобы встретиться с мистером ДиЛэнси Холлом – посредником между мной и капитаном Робертсом. Поскольку в гавани находился британский военный корабль, мы договорились, что незаметно отправимся на борт рыболовецкого кеча мистера Холла, который доставит нас за пределы гавани, где мы встретимся с «Чирком» - капитан Робертс недолюбливает близкое соседство с британским флотом. (Это достаточно распространённая реакция капитанов частных и торговых судов – как из-за повсеместного наличия контрабанды на борту большинства кораблей, так и благодаря хищническому отношению военно-морского флота к членам команд судов, которых регулярно похищают, – вербуют, так они называют это, – и фактически порабощают на всю жизнь. Если только матросы не готовы рискнуть быть повешенными за дезертирство.)

Я взял с собой немного багажа, намереваясь поднять его на борт и под этим предлогом поближе ознакомиться с кечем и мистером Холлом, прежде чем доверить им наши жизни. Однако кеч не стоял на якоре, и господин Холл не появлялся некоторое время, так что я уже начал волноваться – не ошибся ли я в инструкциях. Или что он нарвался либо на флот Его Величества, либо на какого-то собрата-бандита или такого же частника.

Я дождался темноты и намеревался возвратиться в нашу гостиницу, когда увидел входящую в гавань небольшую лодку с синим фонарем на корме. Это был сигнал мистера Холла и его кеч, который я помог ему пришвартовать к набережной. Мистер Холл сказал, что есть новости, и мы отправились в местную таверну, где он сообщил, что днем ранее был в Нью-Берне, и там стал свидетелем волнений в городе из-за печально известного нападения на печатника мистера Фрейзера.

По рассказам, он, Фергюс, производил доставку, и как только спустил с мула корзину, кто-то накинулся на него сзади, натягивая мешок ему на голову, а еще один попытался схватить его за руки – предположительно с целью связать их. Фергюс, естественно, изо всех сил сопротивлялся этим попыткам, и, по словам мистера Холла, ему удалось ранить одного из нападавших своим крюком – на земле впоследствии обнаружилась кровь. Раненый с воплем упал на спину, громко изрыгая проклятья (мне было бы интересно содержание этих проклятий, чтобы узнать, являлся говоривший французом или англичанином, но таких подробностей не сообщалось). После чего Кларенс (которого вы помните, я думаю) разволновался и, видимо, укусил второго нападавшего, поскольку в пылу борьбы этот человек упал на мула вместе с Фергюсом. Второй мужчина был обескуражен таким энергичным вмешательством, но в этот момент в бой вернулся первый, и Фергюс, по-прежнему ослепленный мешком и кричащий о помощи, сцепился с ним, снова бросившись на него с крюком. Одни очевидцы утверждают (по словам мистера Холла), что негодяй вырвал крюк с запястья Фергюса, в то время как другие говорят, что Фергюсу удалось снова поразить его, но крюк запутался в одежде злодея и был выдернут в борьбе.

Так или иначе, люди из таверны Томпсона услышали переполох и выбежали, после чего злодеи скрылись, оставив Фергюса в синяках и в негодовании по поводу потери крюка, но в остальном невредимого, за что спасибо Господу Богу и святому Дисмасу (особому покровителю Фергюса).

Я расспросил мистера Холла так подробно, как только мог, но узнал мало нового. Он сказал, что общественное мнение разделилось: многие говорят, что это была попытка депортации, и в нападении виновны Сыны свободы. Однако некоторые из Сынов свободы упорно отрицали это обвинение, утверждая, что это дело рук лоялистов, которые пришли в ярость от напечатанной Фергюсом особо подстрекательской речи Патрика Генри. И похищение является прелюдией к смоле и перьям. По-видимому, Фергюс настолько успешно избегал принятия чьей-либо стороны в конфликте, что оба противника в равной степени оскорбились и решили избавиться от его влияния.

И то, и другое, конечно, возможно. Но помня о существовании месье Бичема и его поступках, я думаю, что более вероятно третье объяснение. Фергюс отказался разговаривать с ним, но для Бичема не составило бы большого труда узнать, что, несмотря на имя и шотландскую жену, Фергюс – француз. Несомненно, большинство жителей Нью-Берна об этом знают, и кто-то легко мог рассказать.

Надо признать, что сам я нахожусь в недоумении: почему Бичем решил похитить Фергюса, а не просто прийти и расспросить его лично, чтобы узнать, может ли он являться тем человеком, которого джентльмен разыскивает. Надо полагать, что он вовсе не желал причинить Фергюсу непосредственного вреда, ведь возымев такое намерение, было бы достаточно просто организовать убийство: весьма много людей без привязанностей и с подлым характером шатаются по Колониям в эти дни.

Это происшествие вызывает тревогу, но я мало что могу поделать в моем теперешнем жалком состоянии. Я послал Фергюсу письмо, якобы касающееся печатной работы, в котором сообщил ему, что разместил некоторую сумму у ювелира в Уилмингтоне, которую Фергюс может использовать в случае необходимости. Я обсуждал с ним опасности его нынешнего положения, не зная в то время, насколько опасным оно может быть на самом деле, и Фергюс согласился, что для безопасности семьи есть некоторые преимущества в переезде в город, где общественное мнение в бóльшей степени совпадает с его собственными убеждениями. Этот последний инцидент может подтолкнуть его к решению, тем более, что близость к нам уже не важна».

Джейми пришлось снова остановиться, так как боль распространилась вверх по руке до запястья. Он размял пальцы, подавив стон: казалось, боль краткими импульсами тока пронзала его от безымянного пальца до самого предплечья.

Он очень беспокоился за Фергюса и его семью. Если Бичем попытался однажды, он попытается снова. Но для чего?

Возможно, факт, что Фергюс – француз, не являлся достаточным доказательством того, что он был Клоделем Фрейзером, которого Бичем разыскивал, и он намеревался проверить это секретно и любыми подручными средствами? Вполне может быть, но это подтверждает холодный расчет, который тревожил Джейми больше, чем он хотел показать в своем письме.

И справедливости ради он должен признать: версия того, что нападение совершено людьми со страстной политической нетерпимостью, тоже имела определенную вероятность, и, возможно, даже в большей степени, чем зловещие замыслы месье Бичема, которые были весьма романтичными и при этом гипотетическими.

– Но я не прожил бы так долго, не сумев распознать подвох, когда он есть, – пробормотал Джейми, все еще потирая руку.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – воскликнуло его личное корабельное украшение, внезапно появившись рядом с ним с лицом, выражающим заметное беспокойство. – Твоя рука!

­­– Да? – он взглянул на руку, злясь на дискомфорт. – А что с ней? Все мои пальцы все еще на месте.

– Это лучшее, что можно сказать о ней. Она похожа на Гордиев узел.

Клэр опустилась на колени и взяла его кисть в свои руки, сильно массируя, что, несомненно, было полезно, но так больно, что заслезились глаза. Джейми закрыл их, медленно дыша сквозь стиснутые зубы.

Она бранила его за то, что он так долго писал. Куда торопиться, в конце концов?

– Пройдет много дней, прежде чем мы достигнем Коннектикута, а потом еще несколько месяцев пути в Шотландию. Ты можешь писать по одному предложению в день и процитируешь всю Книгу Псалмов за это время.

– Мне хотелось, – ответил он.

Клэр пробурчала себе под нос что-то неодобрительное – можно было расслышать слова «шотландец» и «упрямый», но он предпочел не обращать внимания. Ему было необходимо написать это письмо – оно прояснило его мысли, когда он вывел их черным по белому. И в какой-то степени стало облегчением выразить их на бумаге, а не держать тревоги в голове, как грязь в корнях мангровых зарослей.

И, кроме того, ему не требуется оправдание, думал он, когда сощурился над склоненной головой жены. Вид удаляющихся берегов Северной Каролины заставил его скучать по дочери и Роджеру Маку, и ему захотелось почувствовать единение с ними, которое давало письмо.

– Как думаешь, вы еще увидите их? – спросил Фергюс у Джейми незадолго перед тем, как они распрощались. – Возможно, вы отправитесь во Францию.

До сих пор Фергюс, Марсали и люди из Риджа считали, что Брианна и Роджер Мак уехали во Францию, опасаясь надвигающейся войны.

– Нет, – ответил Джейми, надеясь не показать в голосе безысходность. – Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим их снова.

Сильная правая рука Фергюса сжала его предплечье, но тут же расслабилась.

– Жизнь долгая, – тихо произнес он.

– Да, – ответил Джейми, но подумал, что ничья жизнь не может быть настолько долгой.

Его руке становилось легче, Клэр по-прежнему массировала ее, но движения уже не причиняли такую боль.

– Я тоже скучаю по ним, – тихо произнесла она и поцеловала костяшки его пальцев. – Дай мне письмо, я закончу его.

«Рука твоего отца сегодня больше не выдержит. Есть еще кое-что примечательное на этом корабле кроме имени капитана. Сегодня днем я была внизу, в трюме, и увидела множество коробок – все помечены именем «Арнольд» и «Нью-Хейвен, Коннектикут». Я сказала матросу (чье имя весьма заурядное – Джон Смит, хотя, без сомнения, чтобы компенсировать это огорчительное отсутствие оригинальности, у него имеется три золотых серьги в одном ухе и две в другом. Он сообщил, что каждая из них символизирует его спасение с тонущего корабля. Надеюсь, твой отец не знает этого), что мистер Арнольд должно быть очень успешный торговец. Мистер Смит рассмеялся и ответил, что на самом деле Бенедикт Арнольд – полковник Континентальной армии, а также очень храбрый офицер. Ящики предназначены для доставки его сестре, мисс Ханне Арнольд, которая печется о трех его маленьких сыновьях и его магазине импортных и галантерейных товаров в Коннектикуте, в то время как тот занимается военным делом.

Надо сказать, что по моему телу пробежали мурашки, когда я услышала это. Я встречала людей, чью историю знала заранее и по крайней мере один из тех, кого я знала, был обречен. Мне никогда не привыкнуть к этому чувству. Я смотрела на эти коробки и задавалась вопросом, не следует ли мне написать мисс Ханне? Сойти с корабля в Нью-Хейвене и увидеться с ней? И что конкретно я ей скажу?

Весь наш опыт показывает, что я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы изменить то, чему суждено произойти. И глядя на ситуацию объективно, я не вижу иного пути... И все же. И все же!

И все же я сблизилась со многими людьми, действия которых оказывали заметное влияние – и не важно, вершили они в итоге историю или нет. Разве не так? Так говорит твой отец. Действия каждого оказывают влияние на будущее. И он определенно прав. Но все же подойти так близко к имени Бенедикт Арнольд – это кого угодно может заставить свернуть право руля, как любит говорить капитан Роджерс. (Без сомнения, ситуация, в которой некто свернет налево, будет по-настоящему шокирующей).

Итак. По касательной возвращаюсь к исходной теме этого письма – к таинственному месье Бичему. Если коробки твоего отца – я имею в виду Фрэнка – если у вас еще есть коробки с документами и книги из его кабинета и свободная минутка, чтобы просмотреть их, то, возможно, вы найдете старую картонную папку с гербом, нарисованным цветными карандашами. Мне кажется, что герб лазурный с золотом, и я помню, что на нем были ласточки. Если повезет, в ней все еще содержится генеалогия семьи Бичем, которую мой дядя Лэмб написал для меня много лет назад.

Вы можете просто посмотреть, упоминается ли в 1777году имя Персиваль. Ради любопытства. Ветер крепчает, и океан не спокоен. Ваш отец стал довольно бледным и мокрым, как наживка для рыбы, я заканчиваю и, думаю, что отведу-ка я его сейчас вниз тихо освобождать желудок и спать. С любовью,

мама».

ГЛАВА 26

ЗАГНАННЫЙ ОЛЕНЬ

РОДЖЕР ЗАДУМЧИВО ДУЛ ПОВЕРХ горлышка пустой пивной бутылки, издавая глухое гортанное гудение, похожее на стон. Близко. Немного ниже, хотя... Нет, не хватает того алчного звука, рычащей интонации. Но высота... Он встал и, пошарив в холодильнике, нашел то, что искал – за остатками сыра и шестью банками от маргарина, наполненными Бог знает, чем. Роджер мог бы поклясться, что не маргарином.

На дне бутылки плескалось с пару глотков шампанского – всё, что осталось после их праздничного ужина в честь новой работы Бри. С тех пор прошла неделя. Кто-то заботливо обмотал горлышко оловянной фольгой, но, разумеется, шампанское уже давным-давно выдохлось. Роджер пошел к раковине, чтобы вылить остатки, но прожив всю жизнь среди шотландцев, он так и не смог избавиться от их привычки экономить. Поколебавшись секунду, он опрокинул шампанское в рот и, уже опуская бутылку, увидел Энни МакДональд, которая стояла, вытаращив глаза, и держала за руку Аманду.

– Хорошо, что хоть хлопья этим не поливаете, – проворчала она, проходя мимо. – Так, лапочка, давай-ка сюда.

Водрузив Мэнди на детский стульчик, она вышла, качая головой и явно не одобряя безнравственное поведение своего работодателя.

– Папа, дай! – увидев блестящую этикетку, Мэнди потянулась к бутылке. Как и полагается ответственному родителю, Роджер с минуту поразмышлял, проворачивая в голове все возможные сценарии развития событий, оценивая возможный ущерб, и вместо этого протянул ей свой стакан с молоком. Приложив к губам рифленый край бутылки от шампанского, он стал издавать глубокий, мелодичный звук. Да, вот оно — практически чистая фа малой октавы.

– Еще, еще, папа! – очарованно залопотала Мэнди. Немного смутившись, он загудел снова, вызвав неудержимый град смешков Аманды. Взяв бутылку от портера, Роджер подул в нее, а потом – в бутылку от шампанского, наигрывая двухнотную вариацию детской песенки «У Мэри был барашек».

Вся эта шумиха и восторженные возгласы Мэнди привлекли внимание Брианны – она появилась в дверях, держа в руках ярко-синюю пластиковую каску.

– Готовишься открыть свой шумовой оркестр? — спросила она.

– Уже открыл, – ответил Роджер и передал бутылку Мэнди, решив, что та не сможет сделать с ней ничего ужаснее, чем уронить на ковер. Он вышел в коридор к Брианне, привлек ее к себе и страстно поцеловал. Обитая сукном дверь, покачнувшись, захлопнулась с глухим ухающим звуком.

– Шампанское на завтрак? – на мгновение оторвавшись от поцелуя, спросила она и тут же продолжила начатое, пробуя его губы на вкус.

– Бутылка нужна была, – пробормотал он, делая ровно то же самое. На завтрак она ела кашу с маслом и медом, и Роджер ощущал, как от ее сладких губ шампанское горьким привкусом таяло на кончике его языка. В коридоре веяло прохладой, но под своим флисовым джемпером Бри была теплая, словно тост. Его рука задержалась на обнаженной мягкой коже ее талии сразу под свитером.

– Пусть твой день будет хорошим, да? – прошептал Роджер.

Его одолевало желание скользнуть пальцами ниже, под кромку ее джинсов. Не очень-то почтительно лапать зад новоиспеченного инспектора Управления гидроэнергетики Северной Шотландии.

– Захватишь потом каску домой?

– Конечно. Зачем?

– Подумал, ты могла бы надеть ее в постели, – он взял каску у нее из рук и осторожно надел ей на голову, отчего голубизна ее глаз приобрела оттенок морской синевы. – Надень ее, и я расскажу, для чего мне понадобилась бутылка от шампанского.

– Ого, от такого предложения я просто не могу отка... – темно-синие глаза внезапно скользнули в сторону, и, проследив за ними, Роджер увидел Энни, стоявшую в конце коридора. В руках она держала метлу и совок, а на узком лице застыло выражение живейшего интереса.

– Ага. А... Хорошего дня, – сказал Роджер, торопливо отпуская Брианну.

– И тебе.

С подергивающимся лицом Брианна схватила его за плечи и поцеловала, прежде чем пулей пронестись по коридору мимо таращившейся Энни, которой она мимоходом по-гэльски пожелала хорошего дня.

Вдруг из кухни раздался оглушительный грохот. Роджер автоматически развернулся к суконной двери, думая не столько о той катастрофе, которую ему предстояло увидеть, сколько о том, что его жена, по всей видимости, отправилась на работу без нижнего белья.

БОГ ЗНАЕТ КАК, но Мэнди умудрилась выбросить бутылку от шампанского в окно. Когда Роджер ворвался в кухню, дочь стояла на столе, пытаясь дотянуться до края разбитого стекла.

– Мэнди! – он схватил ее и, махом стащив со стола, в порыве шлепнул по попке. Дочь пронзительно взвизгнула, а Роджер, взяв ее подмышку, отнес к Энни Мак, которая, широко открыв глаза и рот, стояла в дверях – и губы, и глаза ее округлились в большую букву «О».

– Уберете стекло, да? – спросил он.

Роджер чувствовал себя чертовски виноватым: о чем он думал, когда давал Мэнди бутылку? Не говоря уже о том, что оставил ее без присмотра!

Вместе с тем он в некоторой степени злился и на Энни Мак – в конце концов, ее наняли, чтобы следить за детьми – но чувство справедливости взяло верх и заставило признать тот факт, что ему следовало бы дождаться, пока она вернется, прежде чем оставлять Мэнди одну. Раздражение коснулось и Бри, которая с важным видом ушла на свою новую работу, оставив на него всё хозяйство.

Впрочем, ему пришлось признать, что, раздражаясь на всех вокруг, он лишь пытался снять с себя вину. Роджер изо всех сил отгонял эти чувства прочь, успокаивая Мэнди и читая ей коротенькие нотации вроде того, что нельзя залезать на стол, бросать вещи в доме, трогать острые предметы, и когда ей требуется помощь, всегда звать взрослых. «Дохлый номер!» – подумал он, криво улыбаясь про себя. Мэнди была самым независимым трехлетним ребенком из тех, кого он когда-либо видел. А это о чем-то да говорило, ведь Джема в этом возрасте он тоже помнил.

Одно он точно знал об Аманде: она никогда не держала зла. Уже через пять минут после того, как ее отшлепали и отчитали, она хихикала и умоляла его поиграть с ней в куклы.

– Папе сегодня надо на работу, – сказал Роджер, наклоняясь, чтобы дочка могла взобраться к нему на плечи. – Пойдем-ка, найдем Энни Мак, может, вы с куклами поможете ей навести порядок в кладовой.

Оставив Мэнди весело копошиться в кладовой вместе с Энни Мак под наблюдением целой оравы потасканных кукол и потрепанных плюшевых игрушек, он вернулся к себе в кабинет и достал тетрадь, куда он переписывал песни, которые когда-то с таким трудом заучивал. На этой неделе у него была назначена встреча с Зигфридом МакЛаудом, хормейстером в церкви Святого Стефана, и Роджер собирался представить ему один из редчайших экземпляров, чтобы наладить взаимное расположение.

Возможно, оно ему понадобится. Доктор Уизерспун дал ему повод для надежд, сказав, что МакЛауд был бы рад помощи – особенно с детским хором – но Роджер достаточно времени провел в академических кругах, масонских ложах и тавернах восемнадцатого века, чтобы понять, какие законы правят местной политической жизнью. МакЛауд мог здóрово возмутиться, если бы ему без предупреждения навязали этакого чужака.

Да и кому нужен хормейстер, который не может петь. Он коснулся загрубевшего на горле шрама.

Роджер ходил к двум специалистам – в Бостоне и Лондоне. Оба сказали одно и то же: операция могла положительно сказаться на его голосе за счет удаления нескольких рубцов из гортани. Но с тем же успехом можно было еще больше навредить связкам, а то и вовсе лишиться голоса.

– Операция на голосовых связках – дело тонкое, – качая головой, поведал ему один из врачей. – Обычно мы берем на себя такой риск только в самом крайнем случае: когда есть, к примеру, раковая опухоль или врожденные пороки развития, мешающие нормальной адекватной речи, или профессиональная необходимость. Скажем, известный певец с узелковым утолщением. В этом случае желание восстановить голос может стать достаточной мотивацией для того, чтобы пойти на рискованную операцию, хотя тогда риск оставить человека немым на всю жизнь практически отсутствует. В вашем же случае...

Нажав двумя пальцами на горло, Роджер стал издавать гортанный звук, чувствуя обнадеживающую вибрацию. Нет. Он слишком хорошо знал, что такое быть немым. Тогда он был уверен, что больше не заговорит – и какое там пение? От этого воспоминания у него проступил пот на лбу. Никогда не поговорить с детьми, с Бри? Нет, он не станет так рисковать.

Доктор Уизерспун скользнул любопытным взглядом по его горлу, но ничего не сказал. МакЛауд, возможно, не будет настолько тактичен.

«Кого любит Господь, того наказывает» (К Евреям 12:6, – прим. пер.). Уизерспун – надо отдать ему должное – не упомянул об этом во время их беседы. Тем не менее, это была цитата недели у группы, изучающей Библию. Напечатанная на их флаере, она красовалась у пастора на столе. А для сверхвосприимчивого состояния духа, в котором пребывал тогда Роджер, всё расценивалось, как намёк.

– Что ж, если это то, что у Тебя на уме, я ценю комплимент, – сказал он вслух. – И всё же, не стану возражать, если на этой неделе я не попал в ряды Твоих любимчиков.

Последние слова были сказаны не всерьёз, но в них, без сомнения, чувствовался гнев. Неужели придется еще раз что-то доказывать самому себе? При мысли об этом внутри всё переворачивалось. В последний раз ему пришлось пожертвовать ради этого своим телом. И как сделать это снова? На этот раз духовно и в этом скользком, не столь прямолинейном мире? Ведь он хотел этого, правда?

– Ты сам попросил. С каких это пор слово «да» перестало быть для Тебя ответом? Неужели я что-то упустил?

Бри так и думала. Сейчас он вспомнил, до какого накала разгорелась их ссора, и покраснел от стыда.

– У тебя ведь было призвание... То есть, я так думала, – поправилась она. – Может, протестанты называют это как-то по-другому, но ведь это оно, так ведь? Ты сказал, что Господь говорил с тобой.

Ее глаза с решимостью впивались в него, непреклонные и такие проницательные, что он хотел отвернуться, но не сделал этого.

– Думаешь, Господь мог передумать? – более спокойно спросила Бри и, коснувшись его руки, сжала ее, будто тисками. – Или ты думаешь, что ошибался?

– Нет, – без лишних раздумий отвечал Роджер. – Нет. Когда происходит что-либо подобное... То есть, когда это на самом деле произошло, у меня не было никаких сомнений.

– А теперь?

– Ты говоришь, как твоя мать. Когда она ставит диагноз.

Он хотел сказать это в шутку, но получилось иначе. Внешне Бри так сильно напоминала своего отца, что Роджер редко замечал в ней черты Клэр. Но она так хладнокровно задавала свои жестокие вопросы, что это была просто Клэр Бичем во плоти. Даже бровь у нее так же выгибалась, когда она ждала ответа.

Роджер глубоко вздохнул.

– Я не знаю.

– Нет, знаешь.

Внезапно его одолел гнев, и он вытащил свою руку из ее хватки.

– Какого черта ты решила, что можешь говорить мне о том, что я знаю?

Брианна уставилась на него в изумлении.

– Ты мой муж.

– Думаешь, это дает тебе право читать мои мысли?

– Думаю, это дает мне право переживать за тебя!

– Так не переживай!

Конечно, они всё уладили. Поцеловались (ну, может немного больше, чем поцеловались) и простили друг друга. Но простить – еще не значит забыть.

«Нет, знаешь».

Знал ли он?

– Да, – с вызовом сказал он башне, виднеющейся из окна. – Да, черт возьми, отлично знаю!

Только что с этим делать – вот в чем вопрос.

Может, ему было суждено стать священником, но не пресвитерианским? Внецерковным служителем, евангелическим священником... католиком? Эта мысль так взбудоражила его, что он встал и принялся мерить комнату шагами. Не то чтобы он имел возражения против католицизма – за исключением той рефлекторной неприязни, которая выработалась за годы протестантской жизни в Хайленде – но он просто не понимал его. Миссис Огилви и миссис МакНил, да и все остальные тоже, назвали бы это «переметнулся к римлянам» (что в их понимании означало бы «попал в очень дурное место»). С тихим ужасом они судачили бы о его дезертирстве на протяжении... что ж, пожалуй, нескольких лет. Роджер неохотно улыбнулся при этой мысли.

К тому же, не мог он стать католическим священником, ведь так? Не с Бри и детьми (католические священники дают обет безбрачия – прим. пер.). Это его немного успокоило, и Роджер снова присел. Нет. Ему придется довериться, чтобы Бог в лице доктора Уизерспуна указал ему путь в это особенно сложное для него время. И если Он уже сделал это... Разве это не доказательство того, что предопределение существует?

Простонав, Роджер отогнал от себя все эти мысли и погрузился в упорное созерцание своей тетради.

Некоторые из песен и стихов, записанных им, были очень известны: избранные произведения из его прошлой жизни, народные песни, которые он пел во время своих выступлений. Но среди них были и редкие: те, что он собирал в восемнадцатом веке у шотландских иммигрантов, путешественников, уличных торговцев и моряков. А некоторые из них он раскопал в коллекции Преподобного, которую тот оставил после себя. Гараж старого особняка был до верха набит коробками с его добром, и вместе с Бри они разобрали лишь малую толику. Ему очень повезло так быстро наткнуться на эту деревянную шкатулку с письмами после того, как они вернулись.

В искушении Роджер глянул вверх — туда, где стояла шкатулка. Нельзя читать письма без Бри, это неправильно. Но ведь там были еще две книги. Они почти не заглядывали в них, когда нашли коробку – их интересовали только письма, чтобы узнать, что произошло с Клэр и Джейми. Чувствуя себя Джемом, ворующим пачку шоколадного печенья, он бережно снял с полки шкатулку – та была очень тяжелой – и, поставив ее на стол, аккуратно пошарил под письмами.

Книги были крохотными: та, что побольше – сантиметров тринадцать в ширину и девятнадцать в длину. Это был обычный формат – «краун октаво» или «королевская восьмушка» – для тех времен, когда бумага была дорогая и труднодоступная. Вторая – «краун сикстинмо» или «королевские шестнадцать» – всего около десяти сантиметров в ширину и тринадцать в длину. На мгновение он улыбнулся, вспомнив Йена Мюррея. Брианна рассказала ему о том, как потрясен был ее кузен, когда она поведала ему о туалетной бумаге. Теперь Роджер никогда не сможет вытирать задницу, не чувствуя себя при этом ужасным транжирой.

Та, что поменьше, была аккуратно обшита телячьей кожей, окрашенной в синий цвет; страницы блестели золоченым обрезом – красивая и дорогая книга. Титульный лист гласил: «Карманный справочник здоровья. Автор К. Э. Б. Ф. Фрейзер, доктор медицины. Ограниченный тираж, печатник Э. Бэлл, Эдинбург» (Эндрю Бэлл – шотландский гравёр и печатник, один из основателей энциклопедии Британника – прим. пер.).

Сердце Роджера затрепетало. Так значит им всё-таки удалось добраться до Шотландии с помощью капитана Робертса по прозвищу «Надежный». Или, по крайней мере, он предполагал, что так оно и было – хотя внутренний голос ученого твердил, что это еще ни о чем не говорит: всегда существовала вероятность того, что рукопись забросило в Шотландию по случайным обстоятельствам, и не обязательно сам автор ее туда доставил.

Интересно, они приезжали сюда? Он оглядел уютную, потрепанную комнату и сразу представил себе Джейми, сидящим за большим старым столом у окна и просматривающим хозяйственные книги вместе с зятем. Если кухня была сердцем этого дома (в чем никто не сомневался), то здесь, по всей видимости, всегда обитал его разум.

Поддавшись внезапному порыву, он раскрыл книгу и чуть не подавился. На фронтисписе, выполненном в привычном для восемнадцатого века стиле, красовался гравюрный портрет автора. Врач в аккуратном парике, перевязанном сзади лентой, и черной накидке с высоко подвязанным черным шейным платком, над которым красовалось невозмутимое лицо тещи.

Роджер громко рассмеялся, отчего Энни Мак с опаской взглянула на него — вдруг припадок какой с ним случился, или, поди, говорит уже сам с собой. Он отмахнулся и закрыл дверь, прежде чем вернуться к книге.

Так, ладно, это была она. Широко распахнутые глаза, темные брови, благородные очертания скул, лба и подбородка. Кто бы ни рисовал эту гравюру, ему явно не удалось верно передать очертания ее рта, здесь он выглядел слишком суровым. Что ж, это и к лучшему – ни у одного мужчины не могло быть такого рта, как у нее.

Сколько ей здесь?.. Роджер проверил дату выхода в печать: MDCCLXXVIII. 1778 год. Значит, не намного старше, чем когда он видел ее в последний раз. И по-прежнему Клэр выглядела гораздо моложе своих лет – а ему был известен ее точный возраст.

Интересно, есть ли изображение Джейми во второй?.. Роджер схватил книгу и быстро распахнул. Ну конечно. Еще одна точечная гравюра, более домашняя и уютная. Тесть сидел в кресле с подголовником, волосы просто перевязаны лентой, позади виднелся перекинутый через спинку плед, на колене – раскрытая книга. Он читал ребенку – маленькой девочке с темными кудрявыми волосами, сидящей на другом колене. Поглощенная историей, она отвернулась. Конечно – гравер не мог знать, как выглядит Мэнди.

Книга называлась «Дедушкины рассказы» с подзаголовком: «Истории Шотландского Хайленда и отдаленных уголков Каролины», автор: Джеймс Александр Малкольм МакКензи Фрейзер. И снова – напечатано Э. Бэллом, Эдинбург, тот же год. В посвящении написано только: «Моим внукам».

Портрет Клэр рассмешил его. Это изображение, напротив – растрогало так, что он чуть не заплакал. С осторожностью Роджер закрыл ее.

Сколько же веры в них было. Чтобы создавать, тайно хранить, отправлять такие вещи, эти хрупкие документы сквозь века, надеясь только на то, что они сохранятся и достигнут тех, для кого предназначены. Вера в то, что Мэнди однажды будет здесь и прочтет их. Роджер сглотнул – горло сдавил болезненный ком.

И как им это удавалось? Они и впрямь говаривали, что вера горами движет, хотя его собственная сейчас, похоже, и холма не способна сгладить.

– Иисусе, – пробормотал он, то ли от чувства безнадежности, то ли взывая к Божьей помощи.

Мелькнувшее за окном движение отвлекло его от чтения бумаг, и, взглянув вверх, он увидел Джема, выходящего из двери кухни в дальнем конце дома. Раскрасневшись и согнув свои маленькие плечи, он нес в руках сетчатую сумку, сквозь которую Роджеру удалось разглядеть бутылку лимонада, буханку хлеба и еще несколько бугорков, явно похожих на еду. Ошарашенный, Роджер глянул на каминные часы, испугавшись, что напрочь потерял счет времени, но это было не так. Они показывали ровно час дня.

– Что за... – отбросив бумаги, он встал и бросился в другой конец дома, но успел лишь увидеть, как маленькая фигурка Джема, одетая в ветровку и джинсы (а в школу ему их не разрешали надевать), двигалась через луг.

Роджеру не составило бы труда его догнать, но вместо этого он замедлил шаг и, соблюдая дистанцию, последовал за ним.

Джем явно здоров, значит, что-то из ряда вон выходящее случилось в школе. Интересно, он сам ушел или его выгнали с уроков? Пока никто не звонил, но сейчас в школе как раз заканчивался обед. Если Джем воспользовался этим, чтобы сбежать, вполне возможно, что никто пока ничего не заметил. Оттуда почти две мили пешком топать, но для сына это сущий пустяк.

Джем подошел к ограде из сухой каменной кладки, которая окружала поле, и, перемахнув через нее, целенаправленно устремился в сторону пастбища, полного овец. Куда это он направился?

«Чертов ад, что ты натворил на этот раз?» – пробормотал Роджер себе под нос.

Джем посещал деревенскую школу в Брох-Мордхе всего пару месяцев — это был его первый опыт образования двадцатого века. После их возвращения Роджер обучал Джема дома в Бостоне. Бри была с Мэнди, пока та восстанавливалась после операции, спасшей ей жизнь. Когда Мэнди снова оказалась дома и в безопасности, им пришлось решать, что делать дальше.

По большей части именно Джем настоял на переезде в Шотландию, хотя Бри тоже этого хотела.

«Это их наследие, – утверждала она. – В конце концов, Джем и Мэнди – шотландцы по крови, как с твоей, так и с моей стороны. Я хочу, чтобы они не забывали об этом». И, конечно, связь с дедушкой – это само собой имелось в виду.

Он согласился и подумал, что в Шотландии Джем, возможно, не будет так сильно выделяться: несмотря на знакомство с телевидением и месяцы, проведенные в Штатах, он до сих пор разговаривал с ярко выраженным шотландским акцентом, который в Бостонской начальной школе явно придал бы ему известности. «С другой стороны, – Роджер заметил про себя, – Джем был из тех людей, которые привлекают к себе внимание несмотря ни на что».

Всё же, не было никаких сомнений в том, что жизнь в Лаллиброхе, в маленькой хайлендской школе была гораздо больше похожа на то, к чему привык Джем в Северной Каролине. И, учитывая природное умение детей приспосабливаться к новым условиям, Роджер подумал, что Джем адаптируется без проблем в любом месте, где бы ни оказался.

А что до его собственных планов в Шотландии... Об этом он помалкивал.

Джем дошел до конца пастбища и разогнал кучку овец, заблокировавших проход к воротам, выходящим на дорогу. Черный баран, наклонив голову, угрожающе направился в его сторону, но мальчишка не растерялся. Крикнув, он размахнулся сумкой, и напуганный баран резко отскочил, вызвав улыбку у Роджера.

Он не переживал об умственных способностях Джема, хотя... Может, и беспокоился – но уж точно не из-за их недостатка, а скорее из-за того, какие неприятности тот мог себе нажить. В школе всем сложно, не говоря уже о новой школе. И уж тем более там, где ты выделяешься, словно белая ворона – без разницы по какой причине... Роджер вспомнил свою школу в Инвернессе, где он всегда был отщепенцем: сначала как ребенок без родителей, а потом – как приемный сын священника. Прошло несколько ужасных недель толчков, насмешек и украденных обедов, прежде чем он начал давать сдачи. Хоть эти действия и вызвали некоторые трудности с учителями, но в итоге проблема разрешилась.

Может, Джем подрался? Крови Роджер не видел, но, возможно, это только издалека. Он бы порядком удивился, узнав о таком.

Неделю назад кое-что произошло, когда Джем заметил огромную крысу, сбежавшую в дыру под школой. На следующий день он принес кусок веревки и поставил капкан перед тем, как идти на первый урок. На переменке он пришел за своей добычей и с невозмутимым видом освежевал ее. Это зрелище вызвало восторг среди мальчишек-одноклассников, и привело в ужас всех девочек. Учителю это тоже не слишком понравилось: мисс Гленденинг была горожанкой из Абердина.

В конце концов, это была хайлендская деревенская школа, в которую большинство учеников приходили из близлежащих ферм и хозяйств. Их отцы ловили рыбу и охотились — они-то уж точно с пониманием относились к таким вещам. Директор школы, мистер Мензис, похвалил Джема за его мастерство, но попросил, чтобы в школе это больше не повторялось. Он позволил Джему сохранить шкурку, и Роджер торжественно пригвоздил ее к двери сарая.

Джем не стал открывать ворота пастбища – вместо этого он проскользнул между перекладинами, протащив сумку вслед за собой.

Неужели он пошел на главную дорогу, чтобы словить попутку? Роджер прибавил шаг, обходя кучи бараньего навоза и распихивая коленями стадо пасущихся овец, которые нехотя пропускали его, испуская негодующее «ме-е-е».

Нет, Джем повернул в другую сторону. Куда, черт возьми, он направился? Грязная тропинка, ведущая к главной дороге в одну сторону, в другую сторону шла абсолютно в никуда – она заканчивалась там, где земля постепенно переходила в крутое скалистое холмогорье.

И, судя по всему, туда-то Джем и направлялся – в горы. Он свернул с тропинки и принялся карабкаться. Его маленькую фигурку почти не было видно из-за буйных зарослей папоротника-орляка и свисающих веток рябины, растущей на нижних склонах. Очевидно, он держал путь в вересковые заросли в классической манере хайлендских изгнанников.

Именно при мысли о хайлендских изгнанниках Роджера осенило – Джем направлялся к Пещере Серой Шляпы.

Джейми Фрейзер прожил там семь лет после катастрофы при Каллодене — он прятался от солдат Кэмберленда, находясь практически в прямой видимости родного дома и под защитой своих арендаторов. Они никогда не произносили его имени вслух, называя его «Серой Шляпой» –по цвету вязаной хайлендской шапки, которую он надевал, чтобы скрыть свою огненно-рыжую шевелюру.

Такая же рыжая шевелюра маяком мелькнула на полпути к вершине холма, прежде чем снова исчезнуть за скалой.

Поняв, что на пересеченной местности он может легко упустить Джема, пусть даже и с его ярко-рыжими волосами, Роджер ускорил шаг. Может, окликнуть? Он примерно знал, где пещера – Брианна рассказывала о ней – но никогда там не был. Внезапно ему стало интересно, откуда Джем знает о ее местонахождении. Может, он и не знал, а просто искал ее.

Роджер не стал окликать его и полез на холм. Поднявшись достаточно высоко, он увидел сквозь листву узкую нитку оленьих следов и частичные отпечатки маленьких кед в грязи. Это немного успокоило его, и он сбавил скорость. Теперь-то он не потеряет Джема.

На склоне холма было тихо – за исключением легкого ветерка, шуршащего среди рябин.

В углублениях нависшей над ним скалы виднелись фиолетовые пятна вереска. Уловив в дуновении ветра какой-то необычный запах, он с любопытством повернулся. Еще одна вспышка рыжего: в десяти шагах от него на склоне внизу стоял олень с большими роскошными рогами – явно в поисках самки. Роджер застыл, но олень поднял голову, водя своими широкими черными ноздрями и вдыхая воздух.

Вдруг Роджер понял, что рука сжалась на поясе, где раньше находился разделочный нож, а тело напряглось и изготовилось к прыжку, чтобы перерезать оленье горло, как только выстрел охотничьего ружья повалит его наземь. Он практически ощущал грубую ворсистую кожу, резкий хлопок на выдохе и поток горячей испаряющейся крови, струящейся между пальцев; он уже видел длинные желтые зубы с налипшей травой – последней трапезой оленя.

Олень издал глубокий гортанный рев, эхом раздающийся по округе: так он бросал вызов другим самцам поблизости. Долю секунды Роджер ожидал, что из зарослей рябины позади оленя вылетит одна из стрел Йена или в воздухе раздастся выстрел ружья Джейми. После чего, встряхнувшись, он быстро взял себя в руки и схватил камень – но олень его услышал и с грохотом умчался в сухие папоротниковые заросли.

Сбитый с толку, он стоял как вкопанный, чувствуя запах собственного пота. Но это не горы Северной Каролины, а нож в кармане служил лишь затем, чтобы перерезать веревку или откупорить пиво.

Сердце бешено колотилось, но он повернул обратно к тропинке, все еще пытаясь подстроиться под это время и пространство. Когда-нибудь ведь должно стать легче? Уже больше года прошло с тех пор, как они вернулись, но он по-прежнему просыпался по ночам, не понимая, где он и когда – или, что еще хуже, через какую-то неведомую кротовую нору ненадолго попадал в прошлое наяву.

Дети, похоже, не особенно страдали от этого ощущения нахождения... в ином месте. На то они и дети. Мэнди, естественно, была слишком мала и слишком больна, чтобы запомнить жизнь в Северной Каролине или путешествие через камни. Джем помнил. Но Джем... Ему хватило одного лишь взгляда на автомобили, которые они увидели на дороге спустя полчаса после путешествия через камни на острове Окракок, и по его лицу расползлась широкая улыбка – словно зачарованный, он стоял и смотрел на пролетающие мимо машины.

«Дрынь», – довольно проурчал он себе под нос, и, по всей видимости, стресс от расставания с родными и путешествия во времени бесследно исчез, в то время как Роджер еле держался на ногах, чувствуя себя так, будто оставил в тех камнях очень важную частичку себя, которую уже никогда не вернешь.

Их подобрал один добродушный водитель и, посочувствовав истории о неудачной лодочной прогулке, отвез в деревню. Там они позвонили Джо Абернати за его же счет, и это мгновенно решило трудности с деньгами, одеждой, комнатой и едой. Когда они проезжали по узкой дороге, Джем, сидя у Роджера на коленях, с разинутым ртом глазел в окно. Ветер трепал его мягкие рыжие волосы.

Ему не терпелось повторить это снова. Не успели они устроиться в Лаллиброхе, как он пристал к Роджеру, чтобы тот разрешил покататься по проселочным дорогам на «Моррис-Мини» (Morris Mini – малолитражный автомобиль – прим. пер.). Сидя на коленях у Роджера, он радостно цеплялся своими маленькими ручонками за руль.

Роджер криво усмехнулся про себя: пожалуй, ему повезло, что Джем решил сбежать пешком на этот раз. Год-два, и он вымахает так, что и до педалей, глядишь, достанет. Пожалуй, пора начинать прятать ключи от машины.

Он забрался уже достаточно высоко и немного замедлил шаг, чтобы посмотреть вверх вдоль склона. Брианна говорила, что пещера располагалась на южной стороне холма, где-то в футах сорока над огромным белесым камнем, известным здесь как «Прыжок бочонка». Его так назвали из-за слуги Серой Шляпы, который нес эль своему лэрду, и, встретив по пути отряд британских солдат, отказался отдать бочонок, за что лишился руки...

– О, Иисусе, – прошептал Роджер. – Фергюс. О, Боже, Фергюс.

Он тут же вспомнил его смеющееся лицо с тонкими изящными чертами и хлопающие от радости темные глаза, когда он хватал бьющуюся рыбину своим крюком, прикрепленным вместо левой руки – и образ маленькой, безвольной окровавленной ладошки, лежащей перед ним на дороге.

Потому что это произошло здесь. Прямо здесь. Повернувшись, он увидел большую неровную скалу – молчаливого невозмутимого свидетеля ужаса и отчаяния. И вдруг прошлое стиснуло ему горло мертвой хваткой – свирепое, словно захлопнувшийся капкан.

Пытаясь ослабить хватку, он с усилием прокашлялся и услышал где-то рядом чуть выше по склону зловещий хриплый рев еще одного оленя, пока не видного.

Роджер свернул с тропинки и прижался к скале. Боже правый, неужели его кашель спровоцировал того оленя? Нет, скорее всего, он спускался, отвечая на вызов самца, виденного им несколькими минутами ранее.

Так и есть: через мгновение огромный олень спустился вниз, почти изящно пробираясь сквозь заросли вереска и груды камней. Это было красивое животное, но с характерными признаками периода брачной охоты: проступающие под толстой шкурой ребра, осунувшаяся морда и глаза, красные от похоти и нехватки сна.

Олень заметил его. Большая голова плавно повернулась в его сторону, и Роджер увидел, как вращающиеся, налитые кровью глаза уставились на него. Животное не испугалось: видимо, в мозгу не хватало места ни на что, кроме борьбы и спаривания. Олень вытянул шею и заревел, сверкая от напряжения белками глаз.

– Слушай, парень, если она тебе нужна, пожалуйста, забирай.

Он медленно попятился, но олень последовал за ним, угрожающе опустив рога. Испугавшись, Роджер раскинул руки в стороны и, размахивая ими, закричал на оленя – в обычных обстоятельствах олень уже давно бы ускакал прочь. Но благородный олень в период брачной охоты не был нормальным. Животное опустило голову и набросилось на него.

Роджер увернулся и распластался у подножия скалы. Он вжался в скалу всем телом, надеясь, что свихнувшийся олень не растопчет его. Оступившись, олень остановился в нескольких футах от Роджера, рьяно бодая вереск и пыхтя, как паровоз – но вдруг он услышал мычание соперника, доносящееся откуда-то снизу, и вскинул голову.

Снизу донесся еще один ревущий звук, и новый олень, пустив в ход задние конечности, поскакал через тропинку. Грохот безрассудных скачков вниз по склону сопровождал хруст ломающегося вереска и стук камней, рассыпающихся под ударами копыт.

Роджер вскочил на ноги: в венах, словно ртуть, бушевал адреналин. Он и не подозревал, что благородный олень так плохо себя поведет, иначе не стал бы тратить время на прогулки и пустые воспоминания о прошлом. Нужно найти Джема, пока мальчишка не наткнулся на одну из этих тварей.

Хотя он не видел их оттуда, где стоял, но до него доносился рев оленей, сражающихся внизу за право обладания гаремом самок.

– Джем! – закричал он, совершенно не заботясь о том, звучит ли его голос, как рев оленя в период гона или как стадо слонов. – Джем! Где ты? Отзовись сейчас же!

– Я здесь, па.

Слегка дрожащий голос донесся сверху, и, обернувшись, Роджер увидел Джема, сидящего на камне «Прыжок бочонка» с прижатой к груди хозяйственной сумкой.

– Ага, давай. Вниз. Сейчас же.

Чувство облегчения некоторое время боролось с раздражением, но в итоге взяло верх. Он протянул руки, и Джем соскользнул со скалы, грузно приземлившись прямо в руки к отцу.

Закряхтев, Роджер поставил его на землю и наклонился, чтобы поднять упавшую хозяйственную сумку. Там помимо хлеба и лимонада он увидел несколько яблок, большой кусок сыра и упаковку шоколадного печенья.

– Что, собирался здесь задержаться? – спросил он. Вспыхнув, Джемми отвел взгляд.

Роджер повернулся и посмотрел вверх.

– Она там наверху? Пещера твоего деда? – он ничего не мог разобрать: склон был сплошь усеян камнями и вереском, повсюду торчали пучки утесника и росли разрозненные побеги рябины и ольхи.

– Да. Прямо там, – Джемми показал наверх. – Вон, видишь, где склонилось колдовское дерево (старинное название рябины – прим. пер.)?

Он увидел рябину – взрослое дерево, покрытое старыми сучками (не могло же оно здесь простоять со времен Джейми?), но не приметил ни одного намека на вход в пещеру. Звуки борьбы снизу утихли. Роджер огляделся на случай, если проигравший зверь пойдет назад этой дорогой, но, по всей видимости, опасался он зря.

– Покажи, – сказал он.

Джем, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, слегка расслабился при этих словах и, развернувшись, стал продираться вверх по склону. Роджер последовал за ним.

Можно стоять рядом с входом в пещеру и ни за что его не увидеть. Его прикрывала обнаженная горная порода и густая поросль утесника – узкое отверстие можно было заметить, только если стоять прямо перед ним.

Из пещеры дохнуло прохладным воздухом, лицо обдало влагой. Роджер присел, чтобы заглянуть внутрь, но увидел лишь несколько футов не особо приветливого пространства перед собой.

– Холодновато спать там будет, – вздохнул он и, взглянув на Джема, жестом показал на ближайший камень. – Не хочешь присесть и рассказать, что произошло в школе?

Джем сглотнул и переступил с ноги на ногу.

– Нет.

– Садись, – голоса Роджер не повышал, но по его виду было понятно, что возражений он не потерпит. Джем не то чтобы сел, а скорее, тихонько отодвинулся назад, оперевшись о скалистую породу, за которой скрывался вход в пещеру. Глаз он не поднимал.

– Меня выпороли, – пробормотал Джем, уткнувшись подбородком в грудь.

– О? – Роджер старался говорить своим обычным тоном. – Да уж, это досадно. Со мной такое бывало в школе раз или два. Мне не особо понравилось.

Джем поднял голову и уставился на него, выпучив глаза.

– Да? И за что же?

– В основном за драки, – ответил Роджер. Наверно, не стоило говорить мальчику такое – пример не самый хороший – но это была правда. И если у Джема была та же проблема... – С тобой то же самое произошло сегодня?

Он уже бегло осматривал Джема, когда тот садился, и сейчас взглянул на него более пристально. С виду Джем был в порядке, но когда он повернул голову, Роджер заметил, что с его ухом было что-то не так. Оно было темно-малинового цвета, а мочка – чуть не фиолетовая. Увидев это, он не стал охать, а лишь спросил:

– Что случилось?

– Джеки МакЭнроу сказал, если ты узнаешь, что меня выпороли, то высечешь еще раз, когда я приду домой, – Джем сглотнул, но посмотрел отцу прямо в глаза. – Это так?

– Не знаю. Надеюсь, не придется.

Один раз он выпорол Джема – тогда ему пришлось – и ни один из них не хотел повторения. Протянув руку, он нежно коснулся пылающего уха Джема.

– Сынок, расскажи, что произошло.

Джем глубоко вдохнул, выдохнул с надутыми щеками и, наконец, сдался.

– Хорошо. Всё началось, когда Джимми Гласскок сказал, что мама, и я, и Мэнди – все мы сгорим в аду.

– Вот как? – Роджер был не слишком-то удивлен. Шотландские пресвитериане никогда особо не славились религиозной терпимостью, и через двести лет мало что изменилось. Возможно, большинство из них и не станут посылать в ад каждого встречного католика из чувства вежливости, но почти все из них наверняка думают об этом. – Ну, ты ведь знаешь, что делать в таких случаях? – Джем уже слышал подобное изъявление чувств в Ридже – хотя в целом и не такое бурное, поскольку все знали, кто такой Джейми Фрейзер. Но они поговорили об этом, и сейчас Джем точно знал, что ответить, чтобы обойти этот диалоговый гамбит.

– О, да, – снова потупив взгляд, Джем пожал плечами. – Просто сказать: «Да, ладно, вот там и увидимся». Я так и сказал.

– И?

Глубокий вздох.

– Я сказал на гэльском.

Роджер озадаченно почесал за ухом. Гэльский исчезал в Хайленде, но на нем до сих пор говорили, и изредка его можно было услышать в пабе или на почте. Одноклассники Джема должны были слышать его от своих бабушек, но что, если они не поняли, что он сказал?..

– И? – повторил он.

– И мисс Гленденнинг схватила меня за ухо и чуть не оторвала его, – при воспоминании об этом у Джема вспыхнули щеки. – Она трясла меня, па!

– За ухо? – Роджер почувствовал, как его щеки тоже запылали.

– Да! – из глаз Джема хлынули слезы унижения и злости, но он вытерся рукавом и стукнул кулаком по колену. – Она сказала: «Мы–ТАК–не–говорим! Мы–говорим–ПО-АНГЛИЙСКИ!». По сравнению с грозным голосом мисс Гленденнинг голос Джема был на несколько октав выше, но по его мимике можно было догадаться о том, в какой ярости она была.

– И после этого она тебя выпорола? – с недоверием спросил Роджер.

Джем покачал головой и вытер нос рукавом.

– Нет, – ответил он. – Это был мистер Мензис.

– Что? Как это? На, держи, – достав из кармана скомканный бумажный платок, он передал его Джему и подождал, пока мальчик вытерся.

– Ну... Я уже поругался с Джимми, и когда она вот так схватила меня, было очень больно. И... В общем, я вышел из себя, – сказал он, посмотрев на Роджера своими голубыми глазами, в которых пылала жажда справедливости. Сейчас он так сильно походил на своего деда, что Роджер чуть было не улыбнулся, невзирая на всю серьезность ситуации.

– И ты еще что-то высказал ей, да?

– Да, – Джем опустил глаза, ковыряя грязь носком кеда. – Мисс Гленденнинг не нравится гэльский, но она его и не знает. А вот мистер Мензис знает.

– О, Боже.

Прибежав на крики, мистер Мензис появился во дворе как раз в тот момент, когда Джем что есть мочи облагораживал мисс Гленденнинг одним из лучших гэльских проклятий своего деда.

– Так что он заставил меня перегнуться через стул и три раза хорошенько хлестанул. А потом отправил в уборную, чтобы я ждал там до конца уроков.

– Вот только ты не остался.

Джем покачал головой, и его рыжие волосы метнулись из стороны в сторону.

Роджер наклонился и, сдерживая гнев, негодование, смех и удушающее сочувствие, подобрал сумку. Немного подумав, он всё-таки позволил себе выпустить на волю толику сочувствия.

– И ты решил сбежать из дома?

– Нет, – Джем поднял глаза и с удивлением посмотрел на него. – Но я не хотел идти завтра в школу. И терпеть издевательства Джимми. Поэтому я решил пожить здесь до выходных – может, к понедельнику бы всё уладилось. Может, Мисс Гленденнинг умрет, – с надеждой добавил он.

– А может, мы с твоей мамой так испереживаемся к тому времени, когда ты придешь, что тебе придется сбегать еще от одной порки?

Темно-голубые глаза Джема расширились от удивления.

– О, нет. Мама устроила бы мне взбучку, если бы я ушел, ничего не сказав. Я оставил записку на кровати. Написал, что побомжую денек-другой, – прямо сама невозмутимость. Затем он повел плечами и со вздохом встал. – Можем мы уже покончить с этим и пойти домой? – спросил он слегка дрожащим голосом. – Я есть хочу.

– Я не собираюсь тебя пороть, – уверил его Роджер и, взяв Джемми за руку, притянул к себе. – Иди сюда, дружище.

При этих словах вся бравада Джемми мигом улетучилась, и он растаял в руках Роджера. Слегка всплакнув от облегчения, он позволил себя утешить, свернувшись, словно щенок, у отца на плече, поверив, что па решит все проблемы. «И Па уж точно об этом позаботится, черт побери», – пообещал Роджер про себя. Даже если ему придется задушить эту мисс Гленденнинг голыми руками.

– Па, почему говорить по-гэльски плохо? – прошептал Джем, обессиленный от переизбытка чувств. – Я не хотел поступать плохо.

– Это не так, – прошептал Роджер, убирая за ухо Джема шелковистую прядь. – Не терзай себя. Мы с мамой всё уладим. Обещаю. И завтра можешь не ходить в школу.

Джем облегченно вздохнул и обмяк, словно мешок с зерном. Потом он поднял голову и прыснул от смеха.

– Как думаешь, мама устроит взбучку мистеру Мензису?

ГЛАВА 27

ТУННЕЛЬНЫЕ ТИГРЫ

ПЕРВЫМ НАМЕКОМ НА КАТАСТРОФУ для Брианны стал треугольник света на путях, съежившийся за долю секунды, которая потребовалась на то, чтобы огромные двери захлопнулись позади нее с таким грохотом, что, казалось, воздух в туннеле содрогнулся.

Брианна кое-что сказала – Джема за такие слова она непременно отправила бы вымыть рот – и произнесла это с искренней злостью. Но озвучив это себе под нос, в то мгновение, когда захлопнулась дверь, она осознала, что происходит.

Ей ничего не удалось разглядеть – за исключением цветных разводов, которыми ее сетчатка отреагировала на внезапную темноту. Но, находясь лишь в десяти футах (или около того) от входа в туннель, Бри продолжала слышать, как задвижки возвращаются на место: они приводились в движение большими штурвалами снаружи стальных дверей и издавали скрежещущие звуки, как будто кто-то разгрызал кости. Она осторожно повернулась, сделала пять шагов и вытянула руки. Да, это действительно двери: большие, массивные, изготовленные из стали и теперь накрепко закрытые. С той стороны она услышала смех.

«Хихикают, – подумала она с негодованием. – Как мальчишки!»

Маленькие мальчишки, точно. Она сделала несколько глубоких вдохов, борясь с раздражением и паникой. Теперь, когда ослепление от темноты прошло, она разглядела тонкую полоску света, разделявшую пятнадцатифутовые двери. Тень человека заслонила свет, но тут же отпрянула под сопровождение шепота и хихиканья. Кто-то пытался заглянуть внутрь, идиот. Удачи ему, здесь ничего не видно. Не считая ниточки света между дверями, гидроэлектрический туннель под озером Эррочти был темным, как преисподняя.

По крайней мере, она могла использовать эту ниточку света для ориентации. Размеренно дыша и ступая осторожно, – она не желала, споткнувшись и с грохотом свалившись, еще больше позабавить бабуинов снаружи – Бри прокладывала себе путь к металлическому ящику на левой стене, в котором были расположены силовые переключатели, контролирующие освещение туннеля.

Она нащупала ящик и, обнаружив его запертым, на мгновение запаниковала, пока не вспомнила, что у нее имеется ключ: он находился на большой бряцающей связке обшарпанных ключей, которые мистер Кэмпбел вручил ей, – каждый снабжен потрепанной бумажкой с написанной от руки пометкой о его назначении. Естественно, она не могла прочитать эти чертовы пометки. И гребаный Энди Дэвис как бы между делом позаимствовал фонарик, который должен быть на ее ремне, под предлогом осмотра днища грузовика на предмет утечки масла.

«Они это очень хорошо спланировали», – угрюмо подумала она, пробуя один ключ за другим, нащупывая и копошась, чтобы вставить конец ключа в крошечную невидимую скважину. Все трое были явно в этом замешаны: Энди, Крэйг МакКарти и Роб Кэмерон.

Она трезво оценивала ситуацию, и когда ее попытки осторожно повернуть поочередно все ключи не увенчались успехом, перестала экспериментировать. Брианна знала, что они предусмотрели и это: Крэйг взял у нее ключи, чтобы отпереть ящик с инструментами в грузовике, и вернул их с чрезмерно учтивым поклоном.

Они уставились на нее, – ну естественно, – когда ее представили им, как нового инспектора по безопасности. Но Бри предполагала, что им заранее был известен тот шокирующий факт, что она женщина. Роб Кэмерон, привлекательный молодой мужчина, который явно сам себе нравился, откровенно осмотрел ее с ног до головы, прежде чем с усмешкой подал руку. Она вернула ему такой же медленный оценивающий взгляд, перед тем как ответить на рукопожатие, а двое других рассмеялись. Как и Роб, надо отдать ему должное.

Бри не ощутила никакой враждебности с их стороны во время поездки до озера Эррочти, и думала, что заметила бы, если бы та имела место. Это всего лишь глупая шутка. Скорее всего.

«Честно говоря, захлопнувшиеся позади двери – не первый намек на то, что что-то происходит», – уныло размышляла Бри. Она была матерью слишком долго, чтобы упустить выражения скрытого удовольствия или неестественной невинности, которые отпечатывались на лице мальчишки, готового к шалости: точно такие выражения на своих лицах имели ее сопровождающие и все из ремонтно-обслуживающей бригады, если бы она внимательнее к ним пригляделась. Однако половину ее ума занимала работа, а другая половина пребывала в восемнадцатом веке, беспокоясь за Фергюса и Марсали и воодушевляясь образом своих родителей и Йена, благополучно добравшихся, наконец, до Шотландии.

Но что бы ни происходило в прошлом… – «Осталось там», – решительно одернула она себя. У нее есть другие поводы для беспокойства здесь и сейчас.

Бри стало интересно: что они ожидают от нее? Что она будет делать? Кричать? Плакать? Колотить в двери и умолять выпустить ее?

Она тихонько подошла назад к двери и прижала ухо к щели, в ту же минуту услышав рев запущенного двигателя грузовика и выброс гравия из-под его колес, когда машина повернула на служебную дорогу.

– Вы, чертовы ублюдки! – громко произнесла она.

Что они хотят этим сказать? Поскольку она не потешила их визгами и плачем, они решили просто оставить ее замурованной на время? Вернуться позже в надежде найти ее разбитой... Или даже лучше: с красным от ярости лицом? Или – самая дурная мысль – не желают ли они вернуться в Управление гидроэнергетики с невинным видом и сообщить мистеру Кэмпбеллу, что их новый инспектор просто не появился на работе этим утром?

Она выдохнула через нос: медленно, размышляя.

Хорошо. Она выпотрошит их, как только представится возможность. Но что делать сейчас?

Бри отвернулась от силового ящика, глядя в кромешную тьму. Именно в этом туннеле она еще не была, хотя и видела подобный во время экскурсии с мистером Кэмпбеллом. Это был один из первых туннелей гидроэлектрического проекта, выкопанный вручную киркой и лопатой «гидро-парнями» в далеких 1950-х. Он простирался около мили сквозь гору и под частью долины, нынче заполненной значительно разлившимся озером Эррочти; похожий на игрушечный электропоезд бежал по путям прямо по центру туннеля.

Поначалу поезд перевозил рабочих – «туннельных тигров», – к месту работы и обратно. Сейчас, сокращенный только до локомотива, он иногда использовался сотрудниками гидроэлектростанции для проверки огромных кабелей, которые тянулись вдоль стен туннеля, или для технического обслуживания гигантских турбин у подножия плотины, расположенных далеко, на другом конце туннеля.

До Бри дошло, что Роб, Энди и Крэйг именно это и должны были делать: поднять одну из массивных турбин и заменить поврежденную лопасть.

Она оперлась спиной о стену туннеля, прижав ладони к неровной скале, и задумалась. Так вот куда они направились. Хотя в темноте в этом не было необходимости, она закрыла глаза, чтобы получше сконцентрироваться, и вызвала в памяти страницы увесистой папки - в данный момент находящейся на сиденье исчезнувшего грузовика, – которая содержала конструктивные и инженерные детали всех гидроэлектростанций, находящихся в ее ведении.

Она просматривала схемы прошлой ночью и еще раз, наспех, пока чистила зубы утром. Туннель приводил к плотине, и, очевидно, использовался в строительстве ее нижних уровней. Насколько низких? Если туннель был связан с самой камерой турбины, он должен быть загорожен. Но если он примыкал на уровне верхнего помещения техобслуживания к огромной комнате, оснащенной многотонными потолочными подъемными кранами, необходимыми для поднятия турбин из их гнезд, тогда там должна находиться дверь: раз с обратной стороны воды не нет, то в герметичности не было необходимости.

Как Бри ни старалась, она не могла вспомнить схему в подробностях, необходимых для уверенности в том, что на дальнем конце туннеля есть проход в плотине, но проверить это было несложно.

ОНА ЗАМЕТИЛА ПОЕЗД в краткий миг до закрытия дверей: не пришлось долго шарить, чтобы попасть в открытую кабину крошечного локомотива. Итак, эти клоуны забрали и ключ от локомотива? Ха. Ключа не нужно: он работает с помощью переключателя на консоли. Брианна повернула переключатель, и красная кнопка зажглась с нежданным успехом, в то время как Бри ощутила гул электрического тока, бегущего по рельсам внизу.

Поезд работал проще некуда. У него имелся один-единственный рычаг, который следовало толкать вперед или назад - в зависимости от выбранного направления. Она аккуратно сместила его вперед и почувствовала движение воздуха, обвевающего ее лицо, когда поезд тихо тронулся прочь, в недра земли.

Ей пришлось двигаться медленно. Маленькая красная кнопка распространяла успокаивающее свечение на ее руки, но этот свет совершенно не проникал в темноту впереди, и она понятия не имела, где и сколько раз дорога делает поворот. Бри не хотела на высокой скорости сверзнуться в конце пути и пустить поезд под откос. Было ощущение, будто она медленно проталкивается сквозь тьму – но это все равно намного лучше, чем идти пешком, нащупывая путь длиной больше мили в туннеле с проложенными высоковольтными кабелями.

Ее ударило в темноте. На долю секунды у нее мелькнула мысль, что кто-то оставил на путях оголенный кабель. В следующее мгновение звук, который не был звуком, прогудел сквозь нее, перебирая каждый нерв в ее теле, отчего перед глазами побелело. Затем ее рука коснулась скалы, и Брианна поняла, что, перевалившись через консоль, наполовину выпала из маленького катящегося локомотива, готовая свалиться во тьму.

Голова кружилась, Бри удалось схватиться за край консоли и втащить себя обратно в кабину. Дрожащей рукой она щелкнула переключателем и рухнула на пол, свернувшись калачиком и обхватив колени, жалобно всхлипывая в темноте.

– Боже святый, – шептала Брианна. – О, Матерь Божья. О, Иисус.

Она почувствовала, что «это» там. Все еще чувствовала. Сейчас «это» не издавало ни звука, но она чувствовала его близость и не могла перестать дрожать.

Бри долгое время сидела неподвижно с головой на коленях – до тех пор, пока не начали возвращаться внятные мысли.

Она не могла ошибиться. Она проходила через время дважды и знала это ощущение. Но то даже близко не было столь шокирующим. Ее кожу все еще покалывало, нервы скакали, и в ее внутреннем ухе звенело, как будто она сунула голову в осиное гнездо, – но она ощущала твердость. Брианна чувствовала, будто раскаленная проволока разрезала ее надвое, но не испытывала того ужасающего ощущения разобранности на части, физически выворачивающего наизнанку.

Кошмарная мысль заставила ее подняться на ноги, цепляясь за консоль. А если она перепрыгнула? Возможно, она где-нибудь – когда-нибудь – еще? Но металлическая консоль была холодной и твердой под ее руками, и Бри как прежде чувствовала запах влажной скалы и изоляции кабеля.

– Нет, – прошептала она и слегка ударила по сигнальной лампе для подтверждения. Оно и случилось: поезд, все еще на передаче, резко накренился. Брианна поспешно уменьшила скорость до минимума.

Она не прыгнула в прошлое. Небольшие объекты, находящиеся в непосредственном контакте с путешественником, по всей видимости, могли перемещаться вместе с ним, но поезд целиком вместе с рельсами – это уж слишком.

– Кроме того, – произнесла она вслух, – если бы ты отправилась более, чем на двадцать пять лет в прошлое, туннеля бы не было. Ты была бы внутри... твердой скалы.

В горле внезапно поднялся комок, и ее стошнило.

Однако, ощущение... «Этого»... отступило. «Это» – чем бы оно ни было – осталось позади.

«Ну, все уладилось», - подумала она, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Черт побери, там, на дальнем конце должна быть дверь, поскольку у Бри не было способа вернуться тем же путем, каким она пришла.

А вот и дверь. Простая, обычная дверь из промышленного металла. И навесной замок не заперт, подвешен на открытой дужке. Она чувствовала запах WD-40: кто-то смазал петли совершенно недавно, и дверь легко отворилась, когда она повернула ручку. Внезапно она ощутила себя Алисой после падения в нору Белого Кролика. И в самом деле, безумная Алиса.

По ту сторону двери - крутой тускло освещенный пролет лестницы, и наверху – еще одна металлическая дверь, обрамленная светом. Она слышала грохот и металлический визг работающих потолочных кранов.

Ее дыхание участилось, и не из-за подъема по лестнице. Что она обнаружит с другой стороны? Здесь, внутри плотины, располагалась комната техобслуживания – она знала это приблизительно. Но будет ли с другой стороны четверг? Тот же четверг, который и был, когда двери туннеля закрылись за ней?

Бри сжала зубы и открыла дверь. Роб Камерон ждал, привалившись спиной к стене и держа в руке зажженную сигарету. Увидев ее, он расплылся в широчайшей улыбке, бросил окурок и наступил на него.

– Знал, что ты справишься, цыпочка, – сказал он. На другом конце комнаты, Энди и Крейг оторвались от своей работы и зааплодировали.

– Значит с нас пинта после работы, девица, – откликнулся Энди.

– Две, – прокричал Крейг.

В горле она все еще ощущала вкус желчи и смерила Роба Камерона таким же взглядом, какой она подарила миссис Кэмпбелл.

– Не называй, – сказала она спокойно, – меня цыпочкой.

Его симпатичное лицо дернулось, и он, потрепав свою челку с наигранной покорностью, произнес:

– Как скажешь, босс!

ГЛАВА 28

ВЕРШИНЫ ХОЛМОВ

БЫЛО ОКОЛО СЕМИ, когда он услышал подъехавшую машину Брианны. Дети ужинали, но, выскочив, облепили ее, цепляясь за ноги, как будто она только что вернулась из дебрей Африки или с Северного полюса.

Осталось немного времени перед тем, как наступит пора укладывать детей спать, и у Брианны была возможность уделить внимание исключительно ему. Роджер не возражал.

– Ты голоден? – спросила она? – Я могу приготовить...

Он прервал ее, взяв за руку и потянув в свой кабинет, где тщательно затворил и запер дверь. Она стояла там: волосы наполовину спутаны каской и грязные после дня, проведенного под землей. От нее пахло землей. Еще машинным маслом, сигаретным дымом, пóтом и... пивом?

– Мне столько нужно тебе рассказать, – произнес Роджер. – А у тебя есть, что рассказать мне. Но для начала... Может, стянешь свои джинсы, сядешь на стол и раздвинешь ноги?

Ее глаза стали совершенно круглыми.

– Да, – мягко сказала она. – Я могу это сделать.

РОДЖЕР ЧАСТЕНЬКО ЗАДАВАЛСЯ вопросом, то ли это правда, что говорят по поводу рыжеволосых людей – будто они более нестабильны, чем остальные. Или просто все их эмоции так внезапно и отчетливо проступают на поверхность. Вероятно, и то, и другое.

Может, ему стоило подождать, пока она оденется, прежде чем рассказывать о мисс Гленденнинг. Хотя, если бы он это сделал, то упустил бы замечательное зрелище – его жена, обнаженная и раскрасневшаяся в ярости от пупка до макушки.

– Чертова старая карга! Если она думает, что это сойдет ей с рук...

– Нет, - он решительно перебил ее. – Конечно, не сойдет.

– Можешь быть уверен, что нет! Я отправлюсь туда первым делом завтра и...

– Ну, может, и нет.

Она остановилась и посмотрела на него, прищурив один глаз.

– «Может, и нет» – что?

– Может, не ты, – он застегнул собственные джинсы и подобрал ее штаны. – Я подумал, будет лучше, если пойду я.

Брианна нахмурилась, обдумывая то, что он сказал.

– Не потому, что я считаю, будто ты утратишь самообладание и прибьешь старую стерву, – улыбаясь, добавил Роджер, – но у тебя есть твоя работа, ага?

– Хм-м-м, – произнесла она, сомневаясь, судя по всему, в его способности произвести на миссис Гленденнинг впечатление, соразмерное ее преступлению.

– И если ты потеряешь голову и прикокнешь тетку, я бы не хотел объяснять детям, почему мы навещаем мамочку в тюрьме.

Это заставило ее рассмеяться, и Роджер немного расслабился. На самом деле, он не думал, что Бри прибегла бы к физическому насилию, однако она не видела ухо Джемми сразу после того, как тот пришел домой. У него самого возникло сильное желание немедленно отправиться в школу и показать той женщине, каково это. Но сейчас он лучше владел собой.

– Итак, что ты собираешься ей сказать? - она выудила свой бюстгальтер из-под стола, демонстрируя ему аппетитный вид своей пятой точки, поскольку все еще не надела джинсы.

– Ничего. Я пообщаюсь с директором. Он может с ней поговорить.

– Ну, так, наверное, и лучше, – медленно произнесла она. – Мы же не хотим, чтобы мисс Гленденнинг срывала зло на Джемми.

– Хорошо, – прекрасный румянец угасал. Ее каска укатилась под стул. Он поднял ее и водрузил обратно ей на голову.

– Так как сегодня на службе? И чего это ты не носишь на работе трусики? – спросил он, внезапно вспомнив.

К его изумлению, румянец разбушевался вновь, как небольшой пожар.

– Я отвыкла от этого в восемнадцатом веке, – огрызнулась Бри, явно выходя из себя. – Я ношу трусы только по формальным поводам. Ты что думаешь, я планировала соблазнить мистера Кэмпбелла?

– Ну, если он хоть немного такой, как ты его описала, – нет, – сказал Роджер мягко. – Я просто обратил на это внимание, когда ты утром уходила, и заинтересовался.

– О, – она была по-прежнему раздражена, Роджер видел это и спрашивал себя, из-за чего. Он хотел было повторить свой вопрос о том, как прошел ее день, когда она сняла каску и посмотрела на него изучающе.

– Ты сказал, если я буду носить каску, ты расскажешь мне, что собирался сделать с той бутылкой шампанского. Помимо того, что дал Мэнди выбросить ее в окно, – добавила она с легким налетом свойственной женщинам придирчивости. – О чем ты думал, Роджер?

– Ну, честно говоря, я думал о твоей заднице, – ответил он. – Но я и предположить не мог, что Мэнди ее бросит. Или что бросит ее таким образом.

– Ты спросил ее, зачем она это сделала?

Он в замешательстве замер.

– Мне не пришло в голову, что у Мэнди имелась какая-то причина, – признался Роджер. – Я схватил ее со стола, когда она чуть не упала лицом вниз сквозь разбитое окно, и был так напуган, что просто шлепнул ее по попе.

– Не думаю, что она делает что-то такое без повода, – задумчиво проговорила Брианна. Она отложила каску и заключила себя в бюстгальтер – зрелище, которое Роджер находил занимательным почти при любых обстоятельствах.

Только после того, как они вернулись на кухню для собственного позднего ужина, он вспомнил и снова спросил, как прошел ее день.

– Неплохо, – ответила она, притворяясь беззаботной. Не слишком хорошо, чтобы убедить его, но достаточно, чтобы он передумал расспрашивать ее и спросил вместо этого:

– По формальным поводам?

Широкая улыбка расплылась по ее лицу.

– Ты знаешь. Для тебя.

– Для меня?

– Да, ты, со своим фетишем по поводу женского кружевного белья.

– Что... Ты хочешь сказать, что носишь трусики только для...

– Для того чтобы ты их снимал, конечно.

Невозможно было предположить, куда мог завести разговор с этого момента, но он был прерван громким плачем сверху, и Бри поспешно скрылась в направлении лестницы, оставив Роджера обдумывать это последнее откровение.

Он поджарил бекон и разогрел консервированную фасоль к тому времени, как Бри вернулась. Между ее бровей залегла небольшая морщинка.

– Плохой сон, – сказала она, отвечая его приподнятым бровям. – Тот же самый.

– Что-то плохое пытается снова проникнуть к ней через окно?

Брианна кивнула и взяла кастрюльку с фасолью, которую он подал ей, но не стала сразу накладывать еду.

– Я спросила ее, зачем она бросила бутылку.

– Да?

Брианна набрала ложку фасоли, держа ее как оружие.

– Она сказала, что увидела его по ту сторону окна.

– Его? Это...

– Нукелави (морское чудовище с Оркадских островов, что-то вроде жуткого кентавра из шотландской мифологии. – прим. пер.).

УТРОМ БАШНЯ выглядела точно так же, как и в последний раз, когда он видел ее. Темная. Безмолвная, за исключением шелеста голубиных крыльев над головой. Он убрал мусор: ни одного нового куска пахнущей рыбой бумаги не появилось. «Выметенная и прибранная, – размышлял он. – Может статься, ждет вторжения какого-нибудь странствующего духа?»

Роджер выбросил эту мысль из головы и накрепко закрыл дверь. Он купит новые петли и висячий замок сюда в следующий раз, когда будет проезжать мимо магазина «Для фермы и дома».

Действительно ли Мэнди кого-то видела? И если да, был ли это тот же бродяга, что напугал Джема? Мысль о том, что кто-то околачивается поблизости, шпионя за его семьей, заставила нечто твердое и черное сжаться в его груди, словно остроконечную железную пружину. Роджер задержался на мгновение, внимательно осматривая дом и окрестности на предмет каких-либо следов незваного гостя. Все места, где мог бы укрыться человек. Он уже обыскал сарай и другие надворные постройки.

Пещера Серой Шляпы? Эта мысль – когда он вспоминал, как Джем стоял прямо перед пастью пещеры – леденила его. «Ну, скоро все выясню», – хмуро подумал он, и, взглянув последний раз на Энни МакДональд и Мэнди, мирно развешивающих постиранное белье внизу, во дворе, удалился.

Роджер продолжал прислушиваться весь день. Он слышал эхо мычания красных оленей, которые продолжали его напрягать, и однажды увидел вдалеке небольшую группу олених, но, к счастью не встретил ни одного озабоченного самца. Как и ни одного притаившегося бродяги.

Поиски заняли некоторое время, прежде чем он нашел вход в пещеру, хотя он был там только вчера. Он хорошенько пошумел, приближаясь, но остановился снаружи и крикнул на всякий случай:

– Привет, пещера!

Ответа не было.

Роджер подошел ко входу сбоку, отодвигая предплечьем покров дрока, приготовившись на случай, если бродяга окажется внутри, – но как только влажное дыхание этого места коснулось его лица, он мог с уверенностью сказать, что оно необитаемо.

Тем не менее, он просунул голову внутрь, а затем спустился в саму пещеру. Она была довольно сухой для пещеры в горной местности, что объясняло не все, но многое. Однако холодная, как могила. Неудивительно, что горцы славились выносливостью: все, кто этим не обладал, погибли бы от голода или воспаления легких в короткие сроки.

Несмотря на холод этого места, Роджер стоял в течение минуты, представляя своего тестя. «Здесь пусто и стыло, но странно умиротворенно», – подумалось ему. И никакого предчувствия беды. На самом деле, он ощущал... что был радушно принят, и от этого осознания волоски на его руках встали дыбом.

– Дай Бог, чтобы они были в безопасности, – тихо произнес он, опираясь рукой на скалу у входа. Затем выбрался наружу в благословение солнечного тепла.

Это странное ощущение радушного приема, каким-то образом осознанное, осталось с ним.

– Ну, и что теперь, athair-céile (тесть – (гэльск.), – прим.пер.)? – спросил он вслух полушутя. - Куда я еще должен посмотреть?

Одновременно с тем, как он произнес это, Роджер понял, что уже смотрит. На вершине ближайшего небольшого холма находилась груда камней, о которой упоминала Брианна. «Рукотворного происхождения», – сказала она и предположила, что это может быть укрепление времен железного века. Не то, чтобы оно выглядело сколько-нибудь надежным убежищем для кого бы то ни было. Однако, будучи полностью на взводе, Роджер направился вниз, пробираясь через каменные завалы и вереск, и шлепая ногами по маленькому ручью, который пробивался сквозь камни у подножия холма, затрудняя его подъем к груде древних обломков.

Убежище было древним, но не настолько, чтобы относиться к железному веку. То, что он обнаружил, выглядело как руины маленькой часовни: в камне на земле имелся грубо высеченный крест, а возле входа валялось нечто похожее на выветренные обломки каменной статуи.

Сооружение было больше, чем ему показалось издалека: одна стена все еще была ему примерно до талии, и имелись остатки двух других. Крыша давно провалилась и исчезла, но стропила все еще остались, и их древесина затвердела словно металл.

Вытерев пот на шее сзади, он нагнулся и подобрал голову статуи. Очень старая. Кельтская, пиктская? Сохранилось недостаточно даже для того, чтобы определить ее пол.

Он осторожно провел большим пальцем по незрячим глазам статуи, потом аккуратно установил голову на остаток стены: там была выемка, как будто некогда в стене располагалась ниша.

– Окей, – сказал он, испытывая неловкость. – Увидимся позже.

И, повернувшись, направился вниз по поросшему бурьяном холму к дому, с прежним странным ощущением, словно кто-то сопровождает его.

«В Библии сказано: «Ищите да обрящете»», – подумал он. И произнес вслух в вибрирующий воздух:

– Но никакой гарантии, что именно вы найдете, не так ли?

ГЛАВА 29

РАЗГОВОР С ДИРЕКТОРОМ

ПОСЛЕ МИРНОГО ОБЕДА С МЭНДИ, которая, казалось, забыла свои кошмары, он с особой тщательностью оделся для разговора со школьным директором Джема.

Внешность мистера Мензиса стала неожиданностью для Роджера. Он не додумался спросить у Бри, как выглядит директор школы, и ожидал увидеть человека средних лет, коренастого и авторитарного, похожего на директора его собственной школы. Вместо этого Мензис оказался примерно одного возраста с Роджером, стройным, светлокожим мужчиной в очках, смотревшим из-под них насмешливым взглядом. Однако, заметив твердую линию рта, Роджер подумал, что был прав, отговорив Бри от визита.

– Лаонель Мензис, – сказал директор, улыбаясь.

Он был приветлив, ответил твердым рукопожатием, и Роджер решил пересмотреть стратегию разговора.

– Роджер МакКензи.

Он отпустил руку и занял предложенное ему место – напротив Мензиса, по другую сторону стола. – Отец Джема, Джеремайи.

– Да, конечно. Я так и думал, что увижу вас или вашу жену, когда Джем не явился сегодня в школу.

Мензис откинулся немного назад, сложив руки.

– Прежде чем мы продолжим... могу я спросить, что именно Джем рассказал вам о случившемся?

Мнение Роджера о человеке, сидящем напротив, слегка улучшилось.

– Джем сказал, что его учительница слышала, как он говорил кое-что пареньку на гэльском, после чего она схватила его за ухо и дернула как следует. Это разозлило его, и он обозвал ее также на гэльском, за что вы и выпороли его.

Роджер бросил взгляд на ремень, висевший на стене, возле шкафа – не слишком явно, но все же достаточно, чтобы можно было его заметить. Брови Мензиса приподнялись над очками.

– Что-то не так? – спросил Роджер, впервые задавшись вопросом, неужели Джем солгал или умолчал о чем-то более ужасном в своем рассказе.

– Нет, именно так все и произошло, – сказал Мензис, – просто я никогда не слышал от родителей такой короткий рассказ. Обычно это получасовая прелюдия, приправленная кучей неважных мелочей, оскорблений, противоречивых мнений – это если приходят оба родителя – и даже личное нападение. И все это прежде, чем я смогу разобраться точно, в чем проблема. Спасибо.

Он улыбнулся, и, совершенно непроизвольно, Роджер улыбнулся в ответ.

– Мне жаль, что пришлось сделать это, – Мензис продолжал, не делая паузы, – мне нравится Джем. Он умный, трудолюбивый и действительно забавный.

– Да, он такой и есть, – сказал Роджер. – Но...

– Но у меня не было выбора, правда, – Мензис решительно перебил его, – если бы никто из учеников не услышал его слова, мы могли бы обойтись простым извинением. Но… он сообщил вам, что он сказал?

– Нет, не в деталях.

Роджер не спросил; но он слышал, как Джейми Фрейзер ругал кого-то на гэльском раза три или четыре, и это производило незабываемое впечатление, а Джем обладал прекрасной памятью.

– Ну, тогда и я промолчу, если вы не слишком настаиваете... Дело в том, что пока только несколько детей из тех, кто играли во дворе, поняли его слова. Но они расскажут своим друзьям – впрочем, уже рассказали, не сомневаюсь – про то, что он действительно сказал. И они знают, что я тоже это понял. Я должен поддерживать авторитет своих учителей, ведь если нет уважения к сотрудникам, все полетит к чертям... Ваша жена упоминала, что вы преподавали. Мне кажется, она говорила об Оксфорде? Это очень впечатляет.

– Да, это было несколько лет назад, и я тогда был младшим преподавателем. Я понимаю, о чем вы говорите, но мне, к сожалению, приходилось добиваться порядка и уважения без угрозы физического воздействия.

Не то чтобы он не мечтал о возможности врезать в нос одному или двум из его Оксфордских студентов-второкурсников...

Мензис посмотрел на него с легким блеском в глазах.

– Думаю, этому, скорее всего, способствовал ваш внешний вид, – сказал он, – а, учитывая, что вы вдвое больше меня, я рад, что вы не склонны применять силу.

– А что, другие родители применяли? – Роджер приподнял брови.

– Ну, никто из отцов, на самом деле, меня еще не тронул, хотя пару раз мне угрожали. Правда, одна мамаша как-то пришла с семейным дробовиком.

Мензис отклонил голову, открыв вид на стену позади себя, и Роджер, подняв глаза, увидел брызги черных оспин, покрывавших штукатурку и, частично, обрамление карты Африки.

– По крайней мере, стреляли над головой, – сказал Роджер сухо, и Мензис рассмеялся.

– Ну, нет, – возразил он, – я просил ее: «Пожалуйста, положите это осторожно!», и она положила, но недостаточно аккуратно. Нечаянно зацепила курок и… «БАЦ»! Бедная женщина была очень потрясена случившимся, хотя не так, как я.

– Вы чертовски хороши, старина, – Роджер улыбнулся в знак признания мастерства Мензиса в обращении с трудными родителями, включая и его, Роджера, и слегка наклонился вперед, показывая, что берет контроль над разговором.

– Но, в любом случае, я не по поводу порки Джема. Я здесь из-за того, что явилось причиной...

Мензис перевел дух и кивнул, поставив локти на стол и сложив ладони вместе.

– Да, я вас слушаю.

– Я понимаю необходимость поддержки авторитета ваших учителей, – Роджер, в свою очередь, положил руки на стол. – Но эта женщина чуть не оторвала напрочь ухо моему сыну за преступление, очевидно, не большее, чем несколько слов – не ругательств! – а просто слов на гэльском.

Мензис сощурил глаза, уловив акцент.

– А-а, так значит, вы владеете им. Интересно знать, только вы или ваша жена тоже?

– Вы произносите это так, будто мы заразны. Моя жена американка, вы наверняка заметили?

Мензис ответил ему насмешливым взглядом – кто смог бы не заметить Брианну – но сказал только:

– Да, я заметил. Она сказала, что ее отец был шотландским горцем. Вы говорите на дома на гэльском?

– Нет, не много. Джем научился от своего дедушки, – и добавил. – Он... больше не с нами.

Мензис кивнул.

– Ах, – сказал он мягко, – да, я тоже научился языку от своих дедов по материнской линии. Сейчас они тоже умерли. Они были родом со Скай.

Вопрос повис в воздухе, и Роджер ответил.

– Я родился в Кайл-оф-Лохалш (небольшой посёлок на северо-западном побережье Шотландии в области Хайленд – прим. перев.), но рос в Инвернессе. И, в основном, учился гэльскому на рыбацких лодках Минча. (The Minch – пролив на северо-западе Шотландии, отделяющий северо-запад Хайленда и, на юге, остров Скай, от острова Льюис и Харрис – прим. перев.)

«А так же в горах Северной Каролины...», – добавил он про себя.

Мензис снова кивнул, впервые глядя вниз, на свои руки, а не на Роджера.

– Ходили на рыболовном судне последние двадцать лет?

– Нет, слава Богу.

Мензис коротко улыбнулся, но не поднял головы.

– Да. Вы не услышите много гэльского в наши дни. Испанский, польский, эстонский... да и тех совсем немного, но не гэльский. Ваша жена говорила, вы провели несколько лет в Америке, так что, возможно, не заметили, что в общественных местах на нем почти уже не говорят.

– Если честно, не обращал особого внимания… до сего момента.

Мензис снова кивнул, как бы самому себе, затем снял очки и потер след, оставшийся на переносице. Его, не защищенные очками, бледно-голубые глаза показались неожиданно уязвимыми.

– Этот спад происходил в течение нескольких лет. В основном, последние лет десять-пятнадцать. Поскольку, Хайленд (англ. Highland – самая большая из 32 областей Шотландии. Располагается на территории Северо-Шотландского нагорья, была образована в 1975 г. – прим. перев.) вдруг вошел в состав Великобритании – или, по крайней мере, остальная часть Великобритании так считает – и приобрел новый статус, которым раньше не обладал – то сохранение самостоятельного языка стало рассматриваться не только как нечто старомодное, но и откровенно вредное.

Не то чтобы существуют… служебные инструкции по искоренению языка, но употребление гэльского в школах… сильно… не одобряется. Имейте в виду, – он поднял руку, чтобы упредить реакцию Роджера, – в этом не преуспели бы, если бы родители протестовали, но они не были против. Большинство из них стремятся, чтобы их дети хорошо владели английским языком, были способны к жизни в других местах и, покинув Хайленд, получили хорошую работу, став частью современного мира. Не так уж много здесь есть мест для них, одно лишь Северное море.

– Родители...

– Если они научились гэльскому от своих родителей, то сами сознательно не обучают своих детей. А если они им не владеют, то, конечно же, не делают никаких усилий, чтобы изучать. Этот язык расценивается, как невежество и отсталость, да и чего греха таить - явный признак низшего класса.

– Варварства, точнее, – сказал Роджер жестко. – Язык шотландских варваров?

Мензис узнал пренебрежительное описание языка, на котором говорили в восемнадцатом веке хозяева Нагорья, сделанное Сэмюэлем Джонсоном ((1709 – 1784) английский литературный критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения, по своему влиянию на умы современников-англичан его можно сравнить с Вольтером и его славой в континентальной Европе; ненависть шотландцев, не угасшую и в XXI веке, Джонсон вызвал своими пренебрежительными отзывами о них и их версии английского языка – прим. перев.), и краткая, печальная улыбка вновь осветила его лицо.

– Точно. Существует множество настроенных откровенно против...

– Teuchters?

(Teuchters ([tjuxtər] тьюхчтер) – пренебрежительный термин жителей Шотландской Низменности для лиц, проживающих в районах Гэлтахт в Хайленде (районы, где шотландский (гэльский) язык сохраняется как язык повседневного общения значительной части жителей – прим. перев.), говорящих на гэльском языке, подразумевающий в подтексте «деревенщина» или «нищеброд».)

– О, ну тогда вы в курсе.

– Немного.

Это было правдой, ведь даже совсем недавно, в шестидесятые годы, говорящие на гэльском были объектами насмешек и некоторого пренебрежения, но сейчас... Роджер откашлялся.

– Несмотря на это, мистер Мензис, – он сделал упор на слово «мистер», – у меня есть сильные возражения против того, чтобы учитель наказывал моего сына за использование гэльского языка и, тем более, набрасывался на него из-за этого.

– Я разделяю ваше беспокойство, мистер МакКензи, – директор поднял глаза и встретился с Роджером взглядом с таким выражением, что могло показаться, будто он и вправду его разделяет, – я сказал пару слов мисс Гленденинг, и думаю, этого больше не повторится.

Роджер удержал его пристальный взгляд на мгновение, желая высказать ему слишком многое, но понял, что Мензис не несет ответственности за большинство его претензий.

– Если такое повторится, – сказал он ровным голосом, – я вернусь не с ружьем, я вернусь с шерифом. И с фотокорреспондентом, чтобы заснять, как мисс Гленденинг уводят в наручниках.

Мензис моргнул и снова надел очки.

– Вы уверены, что не предпочтете отправить вашу жену прогуляться с семейным дробовиком? – спросил он с сожалением, и Роджер невольно рассмеялся. – Тогда все в порядке.

Мензис отодвинул свой стул и встал.

– Я провожу вас. Мне нужно запереть дверь. Мы увидим Джема в понедельник, не так ли?

– Он будет здесь. В наручниках или без.

Мензис засмеялся.

– Что же, ему не стоит беспокоиться о том, как его примут. Поскольку говорящие на гэльском дети рассказали своим друзьям, что именно он сказал, и, к тому же, он вытерпел порку, не пикнув, то думаю, весь класс теперь считает его Робин Гудом или, как минимум, Билли Джеком. (Билли Джек – главный герой американского фильма 1971 г. с одноименным названием, о том, как молодой метис из Аризоны, учреждает школу и пытается бороться с расизмом и установить в округе мир, прибегнув к насилию – прим. перев.)

– О, Боже.

ГЛАВА 30

РАЗОШЕДШИЕСЯ В МОРЕ КОРАБЛИ

19 мая 1777

АКУЛА, ВЕРОЯТНО, БЫЛА ОКОЛО двенадцати футов в длину. Темная гибкая фигура плыла вровень с кораблем, едва видимая сквозь взбаламученную штормом серую воду. Появившись внезапно, незадолго перед полуднем, она изрядно меня напугала, когда я, заглянув через поручни, увидела, как ее плавник прорезает поверхность воды.

– Что случилось с ее головой? – Джейми, прибежавший на мой испуганный крик, неодобрительно глядел в темную воду. – На ней какие-то наросты.

– Думаю, это то, что называют рыбой-молотом.

Я крепко вцепилась в скользкие от брызг поручни. Голова, и правда, выглядела деформированной: странная, несуразная тупая штуковина, завершающая такое зловеще грациозное тело. И пока мы наблюдали, акула поднялась ближе к поверхности и перевернулась – на миг из воды показался один из мясистых отростков с неприветливым глазом на конце.

Джейми издал звук отвращения, смешанного с ужасом.

– Они обычно так и выглядят, – сообщила я ему.

– Почему?

– Полагаю, Бог однажды заскучал.

Джейми рассмеялся, и я с одобрением разглядела яркий здоровый румянец на его лице. И завтрак он съел с таким аппетитом, что я поняла: теперь можно обойтись и без акупунктурных игл.

– Какое самое странное существо ты видел? Я имею в виду животное – не человеческое существо, - добавила я, припомнив доктора Фентимена и его жуткую коллекцию замаринованных уродств и «курьезов природы».

– Странное само по себе? То есть, не деформированное, а такое, каким его замыслил Бог? – скосив глаза на море, Джейми задумался, затем улыбнулся. – Мандрил в зоопарке Луи Французского. Или... Ну, нет. Наверное, носорог, хотя я не видел ни одного вживую. Это считается?

– Давай лучше тех, которых видел во плоти, – сказала я, думая о нескольких нарисованных животных, виденных мною в этом времени и сильно пострадавших от воображения художников. – Думаешь, мандрил выглядит более чуднó, чем орангутан?

Я припомнила, как Джейми пришел в восторг от орангутана – важного молодого самца, который, казалось, с таким же восхищением рассматривал Джейми. И как герцог Орлеанский, присутствовавший тут же, изрядно шутил по поводу происхождения рыжих волос.

– Нет, я видел немало людей, которые выглядели более странно, чем орангутан, – ответил Джейми. Ветер сменился и выдергивал из-под его ленты рыжие пряди. Джейми повернулся к ветру лицом, пригладив волосы, и немного посерьезнел. – Мне было жаль то существо: казалось, он знал, что одинок, и может никогда не увидеть никого из своих сородичей.

– Может, он думал, что ты на них похож, – предположила я. – Кажется, ты ему понравился.

– Это было милое маленькое создание, – согласился Джейми. – Когда я дал ему апельсин, он взял его весьма учтиво – как настоящий человек. Ты полагаешь... – Джейми затих, а его взгляд затуманился.

– Я полагаю?..

– О. Я просто подумал... – Джейми быстро оглянулся через плечо, но матросы нас услышать не могли, - Роджер Мак говорил о том, насколько Франция будет важна для Революции. Я подумал, что надо будет прощупать почву, когда мы окажемся в Эдинбурге, и поискать, не остались ли еще там мои знакомые со связями во Франции... – он пожал одним плечом.

– Ты ведь не намереваешься в самом деле отправиться во Францию? – спросила я, вдруг насторожившись.

– Нет, нет, – поспешно ответил Джейми. – Я только подумал... Если бы каким-то образом мы туда попали, а вдруг орангутан все еще там? Времени прошло очень много, а я не знаю, долго ли они живут.

– Не думаю, что так же долго, как люди, но они могут доживать до весьма преклонного возраста, если о них хорошо заботятся, – произнесла я с сомнением, которое к орангутану не относилось. Вернуться ко двору французского короля? От одной мысли у меня скрутило живот.

– Знаешь, он умер, – произнес Джейми тихо и, повернув голову, посмотрел мне прямо в глаза. – Луи.

– Правда? – спросила я сухо. – Я... Когда?

Наклонив голову, Джейми издал тихий звук, который вполне мог сойти за смешок.

– Он умер три года назад, Сассенах, – произнес он с усмешкой. – Об этом писали в газетах. Хотя признаю: «Уилмингтонский вестник» из этого большой шумихи не делал.

– Не обратила внимания.

Я взглянула вниз на акулу, по-прежнему терпеливо следующую вровень с кораблем. Сердце мое, сначала подскочившее от удивления, теперь успокоилось. Главной реакцией, на самом деле, была благодарность – и это само по себе меня, скорее, удивило.

Я давным-давно примирилась со своими воспоминаниями о тех десяти минутах, в течение которых делила с Луи постель. И еще раньше мы с Джейми пришли к соглашению из-за всех ужасных событий, произошедших во Франции перед Восстанием, воссоединившись друг с другом после потери нашей первой дочери, Фейт.

Не то, чтобы весть о смерти Луи имела хоть какое-то значение... Но все же я почувствовала облегчение, словно некий навязчивый мотив, который звучал в отдалении, пришел, наконец, к своему изысканному завершению, и теперь только мирная тишина услаждала мой слух в шуме ветра.

– Упокой Господь его душу, – произнесла я несколько запоздало. Джейми улыбнулся и накрыл ладонью мою руку.

– Fois shìorruidh thoir dha, – откликнулся он. «Прими Господь его душу». – Знаешь, о чем я подумал? Каково это для короля – предстать перед Богом и держать ответ за свою жизнь. Я имею в виду, должно быть, это просто ужасно, когда тебе приходится отчитываться за всех, кто под твоей ответственностью?

– Думаешь, он будет держать ответ? - спросила я, заинтригованная и несколько смущенная этой мыслью. Я не знала Луи близко... Ну, только в самом прямом смысле – и это казалось менее интимным, чем рукопожатие, ведь он даже ни разу в глаза мне не посмотрел. Но король никогда не выглядел человеком, которого бы поглощала забота о подданных. – Можно ли человека привлечь к ответственности за благополучие целого королевства? А не только за собственные мелкие грешки, как считаешь?

Джейми всерьез над этим задумался, медленно постукивая неподвижными пальцами правой руки по скользким поручням.

– Думаю, да, - сказал он. – Ты отвечаешь за свою семью, так? Скажем, человек плохо относится к детям, пренебрегает ими или заставляет голодать. Разумеется, это будет свидетельствовать против его души, ведь он ответственен за них. А раз уж ты родился королем, значит, придется отвечать за своих подданных. И если приносишь им вред, то тогда...

– Ладно, но где граница ответственности? – возразила я. – Предположим, ты сделал кому-то хорошо, а кому-то плохо. Допустим, есть люди, за которых ты отвечаешь – образно говоря – и нужды одного противоречат нуждам другого? Что ты на это скажешь?

Джейми расплылся в улыбке.

– Скажу: я очень рад, что я не Господь, и мне не нужно пытаться рассудить подобные вещи.

Некоторое время я молчала, воображая стоящего перед Богом Луи, который пытается объяснить Ему те десять минут со мной. Я была уверена: Луи считал, что имел на это право – короли есть короли, в конце концов. Но с другой стороны, как седьмая, так и девятая заповеди совершенно недвусмысленны и вроде бы не содержат каких-либо оговорок в отношении королевских особ. (Седьмая заповедь – «Не прелюбодействуй», Девятая – «Не лги» – прим. пер.)

– Если бы ты был там, - сказала я в порыве, – на Небесах, наблюдал бы тот суд... Ты бы его простил? Я бы – да.

– Кого? – удивленно спросил он. – Луи?

Я кивнула, и Джейми нахмурился, медленно потирая переносицу. Потом, вздохнув, тоже кивнул.

– Да, простил бы. Хотя, знаешь, я бы сначала немного поглядел, как он корчится, – добавил Джейми мрачно. – И пару раз ткнул бы его вилами в задницу.

Я рассмеялась, но до того, как смогла что-нибудь добавить, сверху послышался крик: «Виден корабль!» И хотя мгновение назад мы были совершенно одни, это объявление заставило матросов повыскакивать из трюмов и люков, подобно долгоносикам из корабельных сухарей: все карабкались наверх, чтобы посмотреть, что случилось.

Как я не напрягала глаза, ничего поблизости не видела. Но тут поднявшийся с остальными Йен Младший с грохотом приземлился на палубу рядом с нами – румяный от ветра и возбуждения.

– Корабль маленький, но пушки есть, – сказал Йен Джейми. – И над ним английский флаг.

– Это военный куттер (в эпоху парусного флота тип одномачтового парусного судна с косым, обычно гафельным, парусным вооружением, при двух стакселях. Использовался для посыльной и разведывательной службы, а также в таможне и береговой охране – прим. пер.), – сказал капитан Робертс, который появился рядом со мной с другой стороны и мрачно смотрел вдаль через подзорную трубу. – Дерьмо.

Рука Джейми неосознанно потянулась к дирку, проверяя его наличие. Прищурив против ветра глаза, он вглядывался поверх плеча капитана. Теперь и мне стали видны паруса, быстро приближавшиеся к правому борту.

– Мы можем сбежать от него, кэпт`н? – первый помощник присоединился к толпе у поручней, глядя на приближающийся корабль, у которого и правда были пушки – шесть, насколько я могла видеть... И за ними стояли люди.

Капитан задумался, рассеянно щелкая подзорной трубой, которую то раздвигал, то складывал. Потом поднял взгляд на такелаж, по-видимому, оценивая, сможем ли мы расправить достаточно парусов, чтобы оторваться от преследователей. Но грот-мачта была треснута: он собирался заменить ее в Нью-Хейвене.

– Нет, – угрюмо произнес капитан. – Грот-мачту снесет при малейшей нагрузке, – он решительно защелкнул подзорную трубу и засунул ее в карман. – Лучшее, что мы можем сделать – нагло все отрицать.

Вот интересно, какая часть груза капитана Робертса была контрабандой? Его невозмутимое лицо ничего не выражало, но среди матросов отчетливо ощущалось беспокойство, которое заметно усилилось, когда куттер с нами поравнялся, и с него послышался оклик.

Робертс кратко приказал остановиться, и паруса отвязали, замедляя корабль. Возле пушек и поручней куттера я хорошо видела моряков. Искоса взглянув на Джейми, я поняла, что он их пересчитывает, и снова обратила взор к паруснику.

– Я насчитал шестнадцать, – вполголоса произнес Йен.

– Черт возьми, нас меньше, – сказал капитан и, качая головой, посмотрел на Йена, оценивая его рост. - Скорее всего, они захотят завербовать всех, кого смогут. Прости, парень.

Довольно смутная тревога, которую я ощутила при приближении куттера, резко оформилась – и страх еще усилился, когда Робертс оценивающе посмотрел на Джейми.

– Вы же не думаете, что они... – начала я.

– Жаль, что вы сегодня побрились, мистер Фрейзер, – констатировал Робертс, игнорируя меня. – Помолодели лет на двадцать. И выглядите вы чертовски более здоровым, чем мужчины вдвое моложе вас.

– Благодарю за комплимент, сэр, – сухо ответил Джейми, поглядывая на поручни, из-за которых внезапно, словно зловещий гриб, появилась треуголка капитана куттера. Джейми, расстегнув ремень, снял ножны с дирком и передал их мне.

– Спрячь-ка их, Сассенах, – вполголоса сказал он, снова застегивая ремень.

На борт поднялся капитан куттера – хмурый приземистый мужчина средних лет в штопаных-перештопанных бриджах. Быстро и внимательно осмотрев палубу, он кивнул сам себе, словно его худшие подозрения подтвердились, затем крикнул через плечо, чтобы за ним последовали еще шестеро человек.

– Обыщите трюм, – приказал он своим подручным. – Вы знаете, что искать.

– Что вы себе позволяете? – гневно вопросил капитан Робертс. – У вас нет права обыскивать мой корабль! Кем вы тут все себя возомнили? Кучкой чертовых пиратов?

– Я выгляжу как пират? – капитан куттера был скорее доволен, чем оскорблен подобной оценкой.

– Что ж, уверен, капитаном флота вы быть не можете, – холодно произнес Робертс. – Я всегда считал королевских моряков приятными и воспитанными людьми. А не такими, которые без приглашения поднимаются на борт приличного торгового судна, не говоря уж о том, что вы даже не представились, как положено.

Капитану куттера это показалось забавным. Он снял шляпу и поклонился... Мне.

– Вы позволите, мэм, – сказал он. – Капитан Уорт Стеббингс, ваш покорнейший, – надевая шляпу, он выпрямился и кивнул своему лейтенанту. – Прочешите трюмы, и мигом. А вы... – он постучал указательным пальцем по груди капитана Робертса, – соберите всех своих людей на палубе, и как на парад, дружище. Причем – всех до единого. Предупреждаю: если я кого-нибудь выволоку наверх сам, мне это очень не понравится.

Снизу стал доноситься страшный грохот и стук, время от времени оттуда выскакивали матросы, которые докладывали о своих находках капитану Стеббингсу, расположившемуся у поручней. Оттуда он наблюдал за тем, как сгоняли на палубу и собирали в кучу команду «Чирка», а вместе с ними и Йена с Джейми.

– Послушайте-ка! – капитан Робертс, надо отдать ему должное, был боец. – Мистер Фрейзер и его племянник не являются членами команды: они пассажиры, заплатившие за проезд! Вы не можете приставать к свободным людям, занимающимся законным делом. И также не имеете права вербовать мою команду!

– Они британские подданные, – коротко сообщил Стеббингс. – И у меня есть все права. Или вы утверждаете, что вы американцы? - он бросил хитрый взгляд: ведь если корабль признают судном мятежников, то капитан мог запросто взять его в качестве трофея вместе с командой и всем содержимым.

Среди людей на палубе пробежал ропот, и я видела, как многие матросы бросали взгляды к страховочным штифтам вдоль поручней. Стеббингс тоже это заметил и крикнул, чтобы с катера на борт прислали еще четверых солдат… Вооруженных.

«Шестнадцать минус шесть, да минус четыре – это шесть», – подумала я и придвинулась чуть ближе к поручням, чтобы взглянуть на привязанный канатом к «Чирку» куттер, который покачивался на волнах чуть ниже. «Это если в число шестнадцати не входит капитан Стеббингс. А если входит...»

Один человек находился у руля, причем это было не колесо, а похожее на палку устройство, торчащее из палубы. Еще двое на носу занимали свои места возле орудия – длинной латунной пушки, направленной в сторону «Чирка». Где остальные? Двое на палубе. Другие, наверное, где-то внизу.

Позади меня капитан Робертс все еще разглагольствовал со Стеббингсом, но команда куттера уже вытаскивала на палубу бочки и свертки, требуя веревку, чтобы спустить все это вниз. Обернувшись, я увидела, что Стеббингс прохаживается вдоль шеренги матросов, указывая шедшим следом четырем дюжим парням на тех, кого выбрал. Их тут же выдергивали из линии и связывали одной веревкой, которая тянулась от лодыжки к лодыжке. Отобрали уже троих, и среди них – бледного и напряженного Джона Смита. При виде него мое сердце подпрыгнуло, а затем вообще почти остановилось, когда Стеббингс подошел к Йену, который бесстрастно смотрел на него сверху вниз.

– Вполне, вполне, – одобрил Стеббингс. – По виду – строптивый сукин сын, но мы быстро вправим тебе мозги. Взять его!

Я увидела, как Йен сжал кулаки, и мускулы на его предплечьях напряглись, но вербовщики были вооружены, а двое из них вытащили пистоли, и он шагнул вперед с таким злым взглядом, что мудрый бы поостерегся. Но я уже заметила, что капитан Стеббингс мудрым не был.

Отобрав еще двоих, Стеббингс остановился возле Джейми, осматривая его с головы до ног. Лицо Джейми ничего не выражало и было зеленоватым, поскольку по-прежнему дул сильный ветер, и стоящий на якоре корабль тяжело вздымался и опускался на волнах, накреняясь так, что укачало бы и более крепкого моряка, чем Джейми.

– Отличный верзила, сэр, – одобрил один из вербовщиков.

– Несколько староват, – усомнился Стеббингс. – И мне не слишком нравится выражение его лица.

– А мне плевать, что выражает ваше, – любезно произнес Джейми. Расправив плечи, он выпрямился и опустил свой длинный прямой нос, глядя на Стеббингса. – Если бы из-за вашего поведения я уже не считал вас настоящим трусом, сэр, то по маленькому глупенькому личику сразу бы догадался, что вы кукиш с маслом и тупой выпендрёжник.

Охаянный и удивленный Себбингс побледнел, затем потемнел от бешенства. Пара вербовщиков за его спиной ухмыльнулись, хотя поспешно стерли это выражение, когда тот резко обернулся.

– Взять его, – зарычал он вербовщикам, плечами прокладывая путь к добыче, сложенной у поручней. - И уроните его там хорошенько пару раз, пока ведете.

Потрясенная, я просто замерла. Несомненно, Джейми не мог позволить им завербовать и увести Йена, но, в самом деле, он же не собирается бросить меня посреди Атлантического океана?

Даже с его дирком, засунутым в привязанный под юбкой карман, и с моим собственным ножом в ножнах, закрепленных вокруг моего бедра.

Открыв рот, капитан Робертс наблюдал за этим маленьким спектаклем, и невозможно было сказать – то ли с уважением, то ли с изумлением. Будучи мужчиной невысоким, довольно плотным и явно не созданным для физического противостояния, он, тем не менее, сжал челюсть и шагнул к Стеббингсу, схватив того за рукав.

Команда куттера сопроводила своих пленников по трапу вниз.

Времени придумать что-нибудь получше не было.

Я схватилась за поручни и, всколыхнув юбками, кое-как перекатилась через них. На одно ужасное мгновение я повисла на руках, и чувствуя, как пальцы рук скользят по мокрой древесине, пыталась нащупать мысками ботинок веревочную лестницу, которую моряки с куттера перебросили через поручни. Корабль качнулся, и меня швырнуло о борт. Ослабив хватку, я пролетела несколько футов и уцепилась за лестницу чуть выше палубы куттера.

Я так сильно обожгла правую руку о веревку, что казалось, будто на ладони содрана вся кожа, но беспокоиться об этом было некогда. В любую минуту кто-нибудь из команды куттера мог увидеть меня, и...

Подгадав свой прыжок к очередному крену палубы куттера, я отпустила канат и приземлилась, словно мешок с камнями. Острая боль пронзила правое колено, но я поднялась на ноги, пошатываясь туда-сюда вслед за движением палубы, и бросилась к сходному трапу.

– Эй! Вы что там делаете?

Один из канониров увидел меня и изумленно глазел, явно не в состоянии решить, то ли спуститься вниз и разобраться со мной, то ли остаться возле пушки. Второй посмотрел на меня через плечо и рявкнул первому никуда не ходить, добавив, что это не более чем какая-то дурацкая выходка: «Черт тебя подери, стой на месте!»

Я их проигнорировала, но сердце стучало так сильно, что почти невозможно было дышать. Что теперь? Что дальше? Джейми и Йен исчезли.

– Джейми! – крикнула я так громко, как только могла. – Я здесь!

Побежав к канату, который привязывал куттер к «Чирку», я одновременно вздергивала юбку, поскольку полы ее закрутились во время моего бесславного десанта, и мне никак не удавалось найти разрез, чтобы просунуть в него руку и достать ножик из ножен на бедре. Но само действие, похоже, обескуражило рулевого, который обернулся на мой крик.

Открыв рот, он таращился на меня, словно золотая рыбка, но имел достаточно хладнокровия, чтобы не отпускать румпель. Я схватилась за канат и вставила в узел нож, используя его, как рычаг, чтобы ослабить накрепко завязанные витки.

Робертс и его команда, благослови их Бог, устроили чудовищный бедлам наверху, на «Чирке», и никто не услышал криков рулевого и канониров. Один из пушкарей, в отчаянии подняв глаза на палубу «Чирка», наконец, решился и, спрыгнув с носа, направился ко мне.

«Ох, чего бы я только не отдала сейчас за пистоль!» – мрачно подумала я. Но у меня был только нож, и, выдернув его из полуразвязанного узла, я ударила им матроса в грудь настолько сильно, насколько смогла. Его глаза округлились, и я почувствовала, как нож, ударившись о кость, провернулся в моей ладони, вспарывая плоть. Мужчина закричал и, чуть не вырвав нож из моей руки, с глухим стуком упал навзничь на палубу.

– Простите, – выдохнула я и, тяжело дыша, возобновила работу над капризным узлом, теперь запятнанным кровью. Со стороны сходного трапа послышался шум. Оружия у Джейми с Йеном могло и не быть, но я понимала, что в тесном помещении это не имело большого значения.

Я дернула последний виток, веревка неохотно подалась и повисла, шлепнувшись о борт «Чирка». Тут же течение понесло корабли врозь – меньший по размеру куттер заскользил вдоль бóльшего шлюпа. Мы двигались медленно, но оптическая иллюзия скорости заставила меня пошатнуться, и для равновесия я схватилась за поручни.

Раненный пушкарь поднялся на ноги и направился ко мне – пошатывающийся, но злющий. Кровь текла, но не сильно, и он никоим образом не выглядел покалеченным. Я быстро шагнула в сторону и, взглянув на сходной люк, ощутила безмерное облегчение, увидев появившегося из него Джейми.

Он достиг меня за три шага.

– Быстро, мой дирк.

Секунду я просто пялилась на него, но потом вспомнила и почти сразу нашла карман. Я рывком потянула дирк, но он запутался в ткани. Джейми схватился за рукоять и, распоров материю, высвободил кинжал – попутно разрывая не только карман, но и пояс моей юбки. Джейми повернулся и ринулся обратно в глубины куттера, оставив меня разбираться с обоими канонирами – раненным и здоровым, который осторожно спускался оттуда, где стоял. Не говоря уж об истерически вопившем рулевом, призывавшим кого-нибудь поднять хоть какие-нибудь паруса.

Я сглотнула и покрепче ухватила нож.

– Не подходите, – сказала я таким громким и командным тоном, каким смогла. Учитывая недостаток дыхания, ветер и превалирующий шум, сомневаюсь, что они меня услышали. С другой стороны, даже если бы и услышали, вряд ли это имело бы значение. Одной рукой я поддернула вверх свою свисающую юбку, чуть согнула колени и решительно подняла нож, стараясь показать, что знаю, как с ним обращаться. Я и знала.

Меня бросало то в жар, то в холод, затылок покрывался испариной, которая мгновенно высыхала на холодном ветру. Но паника прошла: сознание стало очень спокойным и отстраненным.

В голове была единственная мысль: «Вы не тронете меня». Раненый мною канонир осторожно держался поодаль. Другой же видел перед собой не более чем женщину, и не побеспокоился вооружиться, а только с сердитым презрением приближался ко мне. Я увидела, как нож, словно сам по себе, быстро двинулся вверх и по дуге, и блеск его потускнел от крови, когда я полоснула мужчину по лбу.

Кровь хлынула по лицу, ослепив нападавшего, и, сдавленно и удивленно вскрикнув от боли, он попятился, прижав к лицу руки.

Не совсем уверенная, что делать дальше, я поколебалась секунду. В висках по-прежнему стучала кровь. Корабль двигался, вздымаясь и опускаясь на волнах. Почувствовав, что нагруженный золотом подол моей юбки шкрябает по доскам, я снова дернула разорванный пояс вверх, чувствуя, что раздражаюсь.

И тут я увидела застрявший в своем отверстии на поручнях страховочный штифт, вокруг которого был обмотан линь. Подойдя ближе и воткнув нож в шнуровку корсета, – за неимением лучшего места – я взялась обеими руками за штырь и выдернула. Держа его, как короткую бейсбольную биту, я уперлась пяткой и с силой опустила деревяшку на голову человека с порезанным лицом. Деревянный штифт с полым звонким стуком отскочил от черепа, и моряк зашатался прочь, ударившись о мачту.

Тут рулевой потерял терпение и, оставив руль без присмотра, слетел со своего поста и набросился на меня, словно разъяренная обезьяна – весь сконцентрировавшись в тянущихся руках и оскаленных зубах. Я попыталась ударить его деревянным штифтом, но потеряла хватку, когда била пушкаря, и как только рулевой набросился на меня, палка, выскользнув из руки, покатилась по вздымающейся палубе.

Рулевой был маленьким и худым, но под его весом меня повело назад, и мы вместе накренились к поручням. Я ударилась об них спиной, сильно ушибив почки, и дыхание со свистом вышло из меня. Затем это превратилось в настоящую агонию, и я корчилась под ним, соскальзывая вниз. Целенаправленно хватая меня за горло, он последовал за мной. Я замолотила руками, словно крыльями ветряной мельницы, колотя его по голове, хотя мне было больно бить его по костям черепа.

В ушах ревел ветер, я ничего не слышала, кроме задыхающихся проклятий, резких вздохов, которые могли быть моими, а могли – его. И тогда он отмахнул мои руки назад и схватил меня одной рукой за шею, надавливая большим пальцем под челюсть.

Было больно, и я попыталась пнуть его, но мои ноги запутались в юбке, да и его вес прижимал их к палубе. В глазах у меня потемнело, только легкие вспышки золотого света, будто крошечные фейерверки, возвещали мою смерть. Кто-то издавал тихие мяукающие звуки. И я смутно поняла, что это, должно быть, я. Хватка на горле усилилась, и светящиеся вспышки растворились в черноте.

Я ОЧНУЛАСЬ С УЖАСОМ и одновременно – с ощущением, что качаюсь в колыбели. Горло саднило, и когда я попыталась сглотнуть, то подавилась от боли.

– Ты в порядке, Сассенах, – пришел из окружающего мрака мягкий голос Джейми, и его ладонь крепко и подбадривающе сжала мое предплечье… Где это я?

– Поверю… тебе… на слово, – прохрипела я, и от усилия в глазах появились слезы. Я кашлянула. Было больно, но, похоже, это немного помогло. – Что?..

– Глотни воды, a nighean (девочка (гэльск.), – прим. пер.), – большая рука обхватила мою голову, немного приподнимая, и к губам прижалось горлышко фляжки. Глотать воду тоже было больно, но я не возражала: губы и горло пересохли и казались солеными.

Глаза постепенно привыкли к темноте, и я различила фигуру Джейми, который ссутулился под низким потолком. А над ним – очертания стропил – нет, балок. Сильный запах трюма и дегтя. Корабль. Конечно, мы на корабле. Вот только на котором из них?

– Где?.. – прошептала я, махнув рукой.

– Не имею ни малейшего понятия, – довольно раздраженно ответил Джейми. – Люди с «Чирка» смогли поднять паруса… Надеюсь… А Йен приставил пистоль к голове одного из моряков, чтобы тот управлял кораблем. Но насколько я в этом разбираюсь, он ведет нас прямо в открытое море.

– Я имела в виду… на каком мы… корабле, – хотя его замечания ответили яснее ясного: мы, должно быть, на военном куттере.

– Они сказали, что он называется «Питт».

– Очень подходяще. (Здесь игра слов. Корабль назван в честь Уильяма Питта Старшего – британского военного министра из партии вигов, который завершил Семилетнюю войну и внес неоценимый вклад в становление Британии как мировой колониальной империи, значительно прирастив заморские владения британской короны. Но Клэр имеет в виду, что название корабля созвучно со словом «pit», которое означает ад, яма, западня, могила… что как нельзя лучше характеризует их теперешнее положение – прим. пер.)

Невидящим взглядом я осматривала окружающую темноту, и мое чувство реальности снова пошатнулось, когда в нескольких футах позади Джейми я увидела смутные очертания – что-то вроде огромного пестрого свертка, очевидно, подвешенного в воздухе. Я резко села – ну, или попыталась сесть, только сейчас осознав, что нахожусь в гамаке.

Тревожно вскрикнув, Джейми схватил меня за талию – и как раз вовремя, а иначе я бы просто выпала головой вниз. И когда я, схватившись за Джейми, приняла устойчивое положение, то поняла, что огроменный кокон на самом деле оказался человеком в подвешенном к стропилам соседнем гамаке. Только он был замотан в нем, словно паучий обед, и с кляпом во рту. Прижав лицо к сетке, он свирепо на меня глазел.

– Иисус твою Рузвельт… – прохрипела я и снова легла, тяжело дыша.

– Отдохнешь немного, Сассенах, или мне тебя на ноги поставить? – довольно резко спросил Джейми. – Мне бы не хотелось надолго оставлять Йена одного.

– Нет, – ответила я, снова пытаясь подняться. – Помоги мне выбраться, пожалуйста.

Комната… Каюта – или как ее там – кружилась вокруг меня, так же, как вздымалась и опускалась, и мне пришлось на мгновение прижаться к Джейми и закрыть глаза, пока мой внутренний гироскоп не установился.

– А капитан Робертс? – спросила я. – «Чирок»?

– Бог его знает, – кратко ответил Джейми. – Мы удираем от них с того момента, как мне удалось заставить людей поставить паруса. Все, что я знаю, это то, что они у нас на хвосте, но, сколько бы я ни смотрел за корму, ничего не вижу.

Мне становилось немного лучше, хотя с каждым ударом сердца кровь все еще болезненно пульсировала в горле и в висках. Я ощущала места ушибов на плечах и локтях и отчетливую болезненную полоску на спине – там, где ударилась о поручни.

– Почти всю команду мы заперли в трюме, – сказал Джейми, кивком головы указывая на мужчину в гамаке. – Кроме этого. Я подумал, может, ты захочешь взглянуть на него сначала. Я имею в виду, как врач, – добавил он тут же, видя, что я не понимаю. – Хотя вряд ли он сильно ранен.

Подойдя, я увидела, что в гамаке находился тот самый рулевой, который пытался меня задушить. На лбу у него виднелась здоровенная шишка, а под глазом начинал проявляться чудовищный синяк. Наклонившись, в тусклом свете я смогла разглядеть, что его зрачки одинакового размера, и – учитывая кляп во рту – дышит он ровно. Значит, скорее всего, сильных повреждений нет. Секунду я стояла и смотрела на него. Поскольку единственный свет проникал в трюм сквозь стеклянную призму в верхней палубе, разобрать было трудно – но то, что я сначала приняла за свирепый взгляд, было, скорее, отчаянием.

– Вы хотите в уборную? – вежливо поинтересовалась я.

И мужчина, и Джейми – оба издали практически одинаковые звуки, хотя в первом случае это был стон нужды, а во втором – раздражение.

– Бога ради, - Джейми схватил меня за руку, когда я потянулась к несчастному. – Я разберусь с ним. Иди наверх.

По его голосу было понятно, что он жутко устал, его терпение просто на грани, и с ним лучше не спорить. И под аккомпанемент беспрестанного гэльского бормотания, которое я даже и не пыталась переводить, я осторожно направилась к сходному трапу.

Порывистый ветер наверху поймал мои юбки, и я опасно пошатнулась, но, схватившись за веревку, удержалась. От свежего воздуха в голове прояснилось, и я почувствовала себя настолько устойчиво, что отправилась на корму. Там, как и было сказано, я нашла Йена, который небрежно держа на колене заряженный пистоль, сидел на бочке и оживленно беседовал с матросом, стоявшим у штурвала.

– Тетушка Клэр! Вы в порядке? – спросил он, спрыгивая с бочки и жестом приглашая меня присесть.

– Прекрасно, – ответила я, усаживаясь. Не думаю, что порвала что-нибудь в колене, но оно было немного неустойчивым. – Клэр Фрейзер, – представилась я, вежливо кивая джентльмену у румпеля – негру, на лице которого виднелись сложные татуировки, а сам он был одет в обычные матросские обноски.

– Гвинея Дик, – широко улыбнувшись, он продемонстрировал явно подпиленные зубы (у многих африканских народов существует обычай подпиливать передние резцы, делая их похожими на собачьи, крокодильи или акульи – прим. пер.). – Ваш па-акорнай, мэм.

Секунду я просто смотрела на него, открыв рот, но потом восстановила некое подобие самообладания и улыбнулась.

– Вижу, Его Величество набирает своих моряков, где только может, – тихо сказала я Йену.

– Точно, так и есть. Мистера Дика завербовали прямо на гвинейском пиратском судне, куда он попал с работорговца, который, в свою очередь, увез его из бараков на побережье Гвинеи. Не уверен, считает ли он предложенные Его Величеством условия улучшением... Но говорит, что не против дальше идти с нами.

– Твое доверие лежит на нем? – спросила я на своем хромом гэльском.

Йен поглядел на меня почти возмущенно.

– Разумеется, нет, – ответил он на том же языке. – И ты сделаешь мне одолжение, если не будешь подходить к нему слишком близко, жена брата моей матери. Он говорит, что человеческое мясо не ест, но это не означает, что ему можно доверять.

– Понятно, – уже по-английски произнесла я. – А что случилось с...

Но до того, как я смогла закончить предложение, на палубе раздался грохот, и, повернувшись, я увидела Джона Смита – того, что с пятью золотыми сережками – который спустился со снастей. Увидев меня, он тоже улыбнулся, хотя его лицо было утомленным.

– Пока достаточно далеко, – сказал он Йену и, коснувшись вихра на лбу, отсалютовал мне. – Вы в порядке, мэ-эм?

– Да, – я поглядела за корму, но не увидела ничего, кроме вздымающихся волн. И точно такой пейзаж, куда не кинь взгляд. – Э-э... Вы случайно не знаете, куда мы направляемся, мистер Смит?

Вопрос его слегка удивил.

– Что ж, нет, мэм. Капитан не сказал.

– Капи...

– Это он о дяде Джейми, – пояснил Йен довольным голосом. – Выворачивает внизу свои кишки наизнанку, да?

– Когда я его в последний раз видела, – нет, – в основании спины у меня появилось странное ощущение. - Вы хотите сказать, что никто на борту этого судна не имеет представления куда – или хотя бы в какую сторону – мы движемся?

Вопрос встретил красноречивое молчание.

Я кашлянула.

– Эм... Канонир. Не тот, что с порезанным лбом... Другой. Где он, ты знаешь?

Йен повернулся и посмотрел на воду.

– О, – произнесла я. На палубе виднелось большое пятно крови – там, где мужчина упал, когда я его ударила. – О, – повторила я.

– О, кстати, тетушка. Я нашел это на палубе.

Из-под своего ремня Йен вытащил мой нож и передал его мне. Я заметила, что лезвие было чистым.

– Спасибо.

Просунув нож сквозь прорезь в нижней юбке, я обнаружила, что ножны по-прежнему прикреплены к бедру, хотя порванную верхнюю юбку и карман кто-то с меня снял. Думая о золоте в подоле одежды, я надеялась, что это был Джейми. Со странным ощущением, что мои кости наполнены воздухом, я кашлянула и сглотнула, потирая больное горло, а потом вернулась к тому, что меня интересовало.

– Так что же, никто не знает, куда мы направляемся?

Джон Смит слегка улыбнулся.

– Ну, мы не плывем в открытое море, мэ-эм. Если вы этого боитесь.

– Действительно боюсь. Откуда вы знаете направление?

Все трое улыбнулись в ответ.

– Само солнце вон прямо тама, – с акцентом произнес мистер Дик, пожимая плечом на это самое светило, а потом кивнул в том же направлении. – Значит, сама земля тоже тама.

– А-а.

Что же, это, несомненно, успокаивало. И на самом деле, раз уж «само солнце» находилось там – то есть, быстро заходило на западе – значит, в действительности мы плыли на север.

Тут к компании присоединился Джейми, который выглядел бледным.

– Капитан Фрейзер, – почтительно произнес Смит.

– Мистер Смит.

– Что прикажете, кэпт`н?

Джейми мрачно на него уставился.

– Будет хорошо, если мы не потонем. С этим справитесь?

Мистер Смит, не стесняясь, ухмыльнулся.

– Если не натолкнемся на другой корабль или на кита, сэр, то, думаю, мы удержимся на плаву.

– Хорошо. Уж будьте добры, – Джейми вытер тыльной стороны ладони губы и выпрямился. – Есть ли какой-нибудь порт, которого мы могли бы достичь, например, завтра? Рулевой сказал, что пищи и воды у нас дня на три, но чем меньше ее нам понадобится, тем счастливее я буду.

Смит повернулся и прищурился в сторону невидимой земли, отчего на его сережках заблестело заходящее солнце.

– Ну, Норфолк мы прошли, – задумчиво сказал он. – Следующий большой порт – это Нью-Йорк.

Джейми бросил на него желчный взгляд.

– А разве не в Нью-Йорке обосновался британский флот?

Мистер Смит кашлянул.

– По последним сведениям, думаю, так и есть. Конечно, они могли и перебазироваться.

– Я, скорее, имел в виду маленький порт, – сказал Джейми. – Оч-чень маленький.

– Там, где прибытие куттера королевского флота произведет на жителей максимальное впечатление? – поинтересовалась я, понимая его сильное желание как можно скорее ступить ногой на сушу. Но главный вопрос был – а что потом?

Вся чудовищность нашего положения только сейчас начала до меня доходить: буквально в течение часа из пассажиров, следовавших в Шотландию, мы превратились в беглецов, направляющихся Бог знает куда.

Закрыв глаза, Джейми протяжно и глубоко вздохнул. Подошла большая волна, отчего он снова позеленел. И меня буквально укололо: я поняла, что осталась без игл для акупунктуры, оставшихся на так поспешно покинутом мной «Чирке».

– А как насчет Род-Айленда или Нью-Хейвена в Коннектикуте? – спросила я. – Кстати, именно в Нью-Хейвен направлялся «Чирок»... И думаю, менее вероятно, что в любом из этих портов мы наткнемся на лоялистов или на британские войска.

Не открывая глаз, Джейми кивнул и поморщился от этого движения.

– Да, наверное.

– Только не Род-Айленд, – возразил Смит. – Англичане еще в декабре приплыли в Ньюпорт, и американский флот – уж какой ни на есть – заперт внутри бухты Провиденс. Стрелять в нас они, может, и не станут, если мы войдем в Ньюпорт с развевающимся британским флагом, – он указал на мачту, где все еще трепетал на ветру Юнион Джек (так называют английский флаг – прим. пер.), – но на берегу нас могут принять несколько жарче, чем мы сочли бы комфортным.

Джейми, приоткрыв один глаз, задумчиво посмотрел на Смита.

– Я так понимаю, сами вы настроены отнюдь не лоялистски, мистер Смит? Потому что, если бы да, то не было бы ничего проще, чем посоветовать мне высадиться в Ньюпорте: я бы сам лучше не придумал.

– Нет, сэр, – Смит потянул за одну из своих сережек. – Заметьте, я также и не сепаратист. Но мне сильно не хочется снова тонуть. Думаю, что уже использовал всю свою удачу в этом отношении.

Джейми казался больным, но кивнул.

– Значит, в Нью-Хейвен, – решил он, и я почувствовала легкий толчок тревожного возбуждения. А вдруг я все-таки увижу Ханну Арнольд? Или – что встревожило еще больше – самого полковника Арнольда? Полагаю, время от времени он навещает свою семью.

Вопрос выбора направления потребовал серьезного технического обсуждения, и матросы на снастях долго перекрикивались с теми, что на палубе: Джейми знал, как пользоваться секстантом и астролябией – и первый как раз имелся на куттере – но понятия не имел, как применить результаты к управлению кораблем. Завербованные матросы с «Чирка» неохотно, но согласились вести корабль, куда мы только захотим, поскольку их единственной альтернативой был немедленный арест, суд и казнь за невольное пиратство. Но хотя все они слыли хорошими и умелыми моряками, никто из них не обладал навигационными навыками.

Ничего другого не оставалось, кроме как допросить пленных моряков в трюме и узнать, не умеет ли кто из них управлять кораблем. И либо силой принудить умельца, либо мотивировать золотом – в зависимости от того, что лучше сработает. Или же придется держаться берега, плывя в пределах его видимости – что было медленней и гораздо опасней из-за возможности наткнуться на песчаные отмели, либо на британские военные корабли. И ненадежно, поскольку никто из находившихся сейчас на борту матросов «Чирка» никогда раньше не видел порт Нью-Хейвена.

И раз уж добавить к этому обсуждению мне было нечего, я отошла к поручням – смотреть на закат. Мне подумалось: а насколько велика вероятность, что мы сядем на мель без солнца в качестве ориентира?

Мысль холодила, но ветер был холоднее. Столь внезапно покинув «Чирок» в одном легком жакете и вдобавок оказавшись без своей верхней шерстяной юбки, сейчас я ощущала, как морской ветер насквозь пронизывает мою одежду – словно нож. Это неудачное сравнение напомнило мне о мертвом канонире, и, взяв себя в руки, я взглянула на темное пятно крови на палубе.

И как раз в этот момент краем глаза ухватила движение у руля. Я открыла рот, пытаясь окликнуть, но не смогла выдавить ни звука, однако Джейми как раз взглянул на меня, и что бы на моем лице не отразилось – этого оказалось достаточно. Повернувшись, он без промедления кинулся на Гвинею Дика, который, вытащив откуда-то спрятанный нож, был готов наброситься на Йена, неосмотрительно повернувшегося к нему спиной.

Развернувшись на шум, Йен увидел, что происходит, и, сунув пистоль в руки удивленного мистера Смита, ринулся в борющийся человеческий клубок, перекатывающийся под качающимся румпелем. Потеряв управление, корабль замедлился, паруса повисли, и он начал опасно крениться.

Я сделала пару шагов по наклонившейся палубе, и аккуратно выхватила пистоль из рук мистера Смита. Он ошеломленно посмотрел на меня и моргнул.

– Не то, чтобы я вам не доверяю, – извинилась я, – Просто не хочу рисковать. Учитывая все обстоятельства.

Спокойно – с полным вниманием – я проверила пистоль. Он был заряжен и взведен – счастье еще, что он не выстрелил сам по себе, пока его так грубо совали из рук в руки. Я прицелилась в центр кучи-малы в ожидании того, кто первым из нее вынырнет.

Мистер Смит, переводя взгляд с меня на дерущихся, медленно попятился прочь, осторожно поднимая руки.

– Я... тогда... буду наверху, – сказал он. – Если понадоблюсь.

Исход схватки, конечно, был предрешен, но мистер Дик показал себя достойным звания британского моряка. Йен медленно поднялся, сквернословя и прижимая к груди предплечье с рваной раной, которая оставляла красные пятна на рубашке.

– Коварный содомит укусил меня! – пришел в ярость Йен. – Проклятый варвар-людоед!

Пнув своего недавнего врага, который закряхтел от удара, но остался неподвижным, он сердито ругнулся и схватил болтающийся руль. В поисках направления Йен медленно двигал его вперед и назад, и когда паруса вновь наполнились, корабль стабилизировался, поворачивая нос по ветру.

Джейми скатился с распростертого тела мистера Дика и сел возле него на палубе, свесив голову и пытаясь отдышаться. Я опустила пистоль и поставила его на предохранитель.

– Ты в порядке? – спросила я его для проформы.

Я ощущала странное спокойствие и отстраненность.

– Пытаюсь вспомнить, сколько жизней у меня осталось, – ответил он, перемежая слова вздохами.

– Думаю, четыре. Или пять. Ну, неужели ты всерьёз считаешь, что был близок к смерти сейчас?

Я взглянула на мистера Дика, чье лицо выглядело ужасно. У самого Джейми на щеке было красное пятно, которое через пару часов, несомненно, станет черно-синим. Он обхватил руками живот, но в целом выглядел невредимым.

– А то, что я чуть не умер от морской болезни, считается?

– Нет.

Опасливо поглядывая на валяющегося рулевого, я присела возле Джейми на корточки, чтобы как следует его рассмотреть. Красный свет заходящего солнца заливал палубу, и потому судить о бледности или румянце на щеках было невозможно, даже если то или другое на лице присутствовало. Джейми протянул руку, и я отдала ему пистоль, который он заткнул себе под ремень – туда же, куда, как я видела, он уже вернул и дирк в ножнах.

– Ты даже вытащить его не успел? – кивнула я на дирк.

– Я не собирался никого убивать. Он же не умер, да? – с заметным усилием Джейми встал на четвереньки и немного отдышался перед тем, как рывком подняться на ноги.

– Нет. Он очнется через пару минут.

Я посмотрела на Йена – он отвернул лицо, но язык тела был красноречив. Его напряженные плечи, покрасневшая шея и напрягшиеся мускулы предплечий выдавали злость и стыд, которые были понятны. Но в его ссутулившейся спине ощущалось и отчаяние. Я никак не могла себе этого объяснить, пока в голову не пришла одна мысль. И когда я поняла, отчего он потерял бдительность, то странное ощущение спокойствия мгновенно испарилось во вспышке ужаса.

– Ролло! – прошептала я, хватая Джейми за руку. Удивленный, он взглянул вверх на Йена и перевел на меня полный смятения взгляд.

– О, Господи, – тихо произнес он.

Акупунктурные иглы были не единственной ценной вещью, оставшейся на борту «Чирка».

Ролло многие годы был самым близким другом Йена. Огромный гибрид от случайного спаривания самки ирландского волкодава и волка, он до такой степени приводил в ужас матросов «Чирка», что Йен запер его в каюте. В противном случае, возможно, пес вцепился бы зубами в горло капитана Стеббингса, когда моряки схватили Йена. Что он сделает, когда поймет, что Йен пропал? И что в ответ сотворят с ним капитан Стеббингс и его люди или команда «Чирка»?

– Иисус. Они пристрелят пса и выкинут в море, – озвучил Джейми мои мысли и перекрестился.

Я вспомнила о рыбе-молоте, и сильная дрожь пробила меня насквозь. Джейми крепко сжал мою руку.

– О, Господи, – снова очень тихо произнес он, мгновение постоял в задумчивости, отпустил мою руку и встряхнулся – почти как Ролло, когда тот стряхивал воду с меха.

– Я должен переговорить с командой, и нам нужно их накормить... Так же как и моряков в трюме. Не спустишься ли вниз, Сассенах, и не посмотришь ли, что можно сделать на камбузе? Я только... скажу словечко Йену сначала.

Я увидела, как дернулось его горло, когда он взглянул на Йена, который неподвижно, словно вырезанный из дерева индеец, стоял у руля; уходящий свет резко очерчивал его бесстрастное лицо.

Кивнув, я неловко зашагала к черной зияющей дыре сходного люка и спустилась в темноту.

КАМБУЗ РАСПОЛАГАЛСЯ ПОД ПАЛУБОЙ, в дальнем конце общей столовой и был не более чем комнатушкой размером четыре на четыре. В нем находилось нечто наподобие невысокого кирпичного жертвенника, в котором горел огонь, а также несколько шкафов на переборке и подвесная стойка с котлами, кастрюлями, тряпицами и другой кухонной утварью. Найти камбуз оказалось нетрудно: в печке все еще светилось тусклое красное зарево, и, слава Богу, там еще тлели несколько угольков.

Рядом с корзиной щепы для растопки стояли ящики с песком и углем, привязанные к малюсенькой столешнице, и я тут же принялась возвращать к жизни огонь, над которым висел котел. Когда корабль накренился, немного содержимого выплеснулось через край и частично загасило пламя, оставив липкие потеки на одной стороне котелка. «И снова удача», - подумалось мне. Ведь если бы выплеск не притушил большую часть огня, содержимое котла давно бы уже выкипело и подгорело, и мне пришлось бы готовить какой-никакой ужин с нуля.

Возможно, в буквальном смысле с нуля. Рядом с камбузом высились несколько поставленных одна на другую клеток с курами, дремавшими в теплой темноте. Но от моих перемещений они проснулись и принялись взмахивать крыльями и квохтать, взволнованно поворачивая свои глупые головки – из-за деревянной решетки заинтересованно посверкивали их красноватые глаза-бусинки.

А вот интересно, есть ли на корабле другая живность? Но если и была, то, слава Богу, обитала она не на камбузе. Судя по всему, в котле находилось некое клейкое мясное варево, которое я как следует размешала, после чего принялась искать хлеб. Я точно знала, что здесь где-то должна быть что-то мучное: моряки питались любыми галетами, называя подобным образом пресные корабельные сухари... (интересное название для них придумали в английском языке: hardtack – буквально «жесткие гвозди» – прим. пер.) Или «мягкой булкой» – это любой сорт дрожжевого хлеба, хотя термин «мягкий» часто относителен. Тем не менее, у них должен быть хлеб. Где?..

Наконец, я его нашла: жесткие круглые бурые ковриги висели в сетке на крюке в темном углу. Наверное, чтобы уберечь их от крыс. Я тщательно осмотрелась вокруг, просто на всякий случай. «Где-то должна быть и мука», – подумалось мне. Ах, ну да, конечно. Она в трюме, вместе с другими корабельными запасами. И с недовольными остатками первоначальной команды. Что ж, подумаем об этом позже. Тут достаточно еды, чтобы накормить всех, кто на борту. А о завтраке я тоже подумаю потом.

Усилия по разжиганию огня и обыску камбуза и столовой меня согрели и отвлекли от мыслей об ушибах. Ощущение леденящего недоверия, которое не отпускало меня с того самого момента, когда я перевалилась через поручни «Чирка», тоже начало проходить.

Хотя это было и не совсем к лучшему. Выныривая потихоньку из состояния ошалелого потрясения, я также начла осознавать истинные масштабы нынешней ситуации. Мы больше не направлялись в Шотландию и к опасностям Атлантики, но на незнакомом судне с неопытной и охваченной паникой командой следовали Бог знает куда. И к тому же, только что фактически совершили пиратство в открытом море, так же, как и все иные виды преступлений, сопровождавшие отказ от вербовки и нападение на флот Его Величества. И убийство. Я сглотнула, горло все еще саднило, и кожа покрылась мурашками, несмотря на тепло от огня.

Вибрация ножа при ударе в кость все еще отдавалась в кисти моей руки и костях предплечья. Как я могла его убить? Я знала, что лезвие не проникло в грудную полость и не могло задеть большую артерию на шее… Конечно, шок... Но неужели только от шока?..

Но прямо сейчас думать о мертвом канонире я не могла, поэтому решительно оттолкнула от себя эту мысль. «Потом», – сказала я себе. Я примирюсь с этим – в конце концов, это была самозащита. И я буду молиться за упокой его души, только позже. Не теперь.

Не то чтобы другие всплывающие в процессе работы мысли были более привлекательными. Йен и Ролло... Нет, об этом я тоже не могу думать.

Я упорно скребла дно котла большой деревянной ложкой. Густое и липкое варево немного пригорело ко дну, но оставалось съедобным, несмотря на наличие в нем костей и комков. Слегка рыгнув, я наполнила водой котелок поменьше и повесила кипятить.

Навигация. Я настроилась на эту тему для переживаний на том основании, что, хотя это серьезно беспокоило меня, тут отсутствовала эмоциональная составляющая, как в некоторых других мысленных пунктах повестки дня. Так, в какой фазе находится луна? Я попыталась вспомнить, как она выглядела прошлой ночью с палубы «Чирка». Поскольку я практически не заметила ее, значит – не полнолуние. Ведь полная луна, встающая над морем – зрелище, от которого захватывает дух. Эта сверкающая на воде дорожка заставляет тебя почувствовать, что очень легко перешагнуть через поручни и уйти прямо по ней в безмятежное сияние.

Нет, безмятежного сияния не было прошлой ночью, когда я довольно поздно поднималась на нос корабля вместо того, чтобы воспользоваться горшком в каюте – мне хотелось воздуха. Ненадолго задержавшись возле поручней, в длинных перекатывающихся волнах я заметила фосфоресцирующее свечение – зловеще прекрасный зеленоватый блеск под водой – корабль оставлял за собой в море след, похожий на сверкающую вспаханную борозду.

«Значит, новолуние», – решила я. Или серп молодой луны – что почти одно и то же. Тогда нам нельзя ночью подходить близко к берегу. Я не знала, как далеко мы ушли на север – может, Джону Смиту это известно? – но понимала, что береговая линия Чесапикского залива включает в себя все виды каналов, песчаных и приливных отмелей, не говоря уж о плотном движении судов по воде. Хотя, подождите – Смит сказал, что мы прошли Норфолк.

– Что за чертов ад! – раздраженно сказала я. – Где находится Норфолк?

Я знала, где он расположен по отношению к шоссе I-64, но понятия не имела о том, как он выглядит со стороны океана.

А если нам придется ночью встать на якорь вдали от берега, что убережет нас от того, чтобы корабль не снесло далеко в открытое море?

– Хорошо хоть, что нам не нужно беспокоиться о том, что кончится горючее, – ободряюще сказал я себе. Еда и вода?.. Ну, это, по крайней мере, пока имеется.

И тут я, похоже, исчерпала не затрагивающий за живое материал для тревоги. Как насчет морской болезни Джейми? Или любой другой медицинской катастрофы, которая может приключиться на борту? Да, это подойдет. Трав у меня не было, как и игл, и шовного материала, а также бинтов и инструментов... В данный момент у меня не было абсолютно ничего, чем я реально могла лечить, кроме кипяченой воды и того умения, которым обладали мои руки.

– Полагаю, я смогу вправить вывих или прижать большим пальцем разорванную артерию, – сказала я вслух, – но только и всего.

– Э-э... – произнес позади меня весьма неуверенный голос, и я повернулась, нечаянно плеснув жижей с поварешки.

– О! Мистер Смит.

– Не хотел напугать вас, мэ-эм, – и бочком, словно настороженный паук, он вышел на свет, осмотрительно держась от меня подальше. – Особенно после того, как видел, что племянник вернул вам тот ваш ножик, – он слегка улыбнулся, обозначив, что это шутка, но ему определенно было не по себе. – Вы... эм... неплохо с ним управляетесь, должен сказать.

– Да, – подтвердила я, беря тряпку, чтобы вытереть лужицу. – Я практиковалась.

Многозначительная тишина. Через пару секунд он кашлянул.

– Мистер Фрейзер послал меня весьма осторожненько поинтересоваться – скоро ли будет готово что-нибудь поесть?

Фыркнув, я неохотно рассмеялась.

– Идея об «осторожненько» была вашей или его?

– Его, - тотчас ответил он.

– Можете передать ему, что еда готова, и можно приходить есть, когда угодно. О... Мистер Смит?

Он тут же повернулся, и его серьги качнулись.

– Я всего лишь хотела поинтересоваться... Что люди... Ну, они, должно быть, сильно расстроены, разумеется, но что матросы с «Чирка» чувствуют по поводу... э-э... последних событий? Если вы случайно знаете, то есть, – добавила я.

– Знаю. Мистер Фрейзер задал мне этот же вопрос буквально десять минут назад, – слегка удивленно произнес мистер Смит. – Мы как раз разговаривали там, наверху, как вы могли догадаться, мэ-эм.

– О, понимаю.

– Ну, мы весьма рады, конечно, что нас не загребли. Если бы это случилось, то, скорее всего, никто из нас многие годы не увидел бы ни дома, ни семьи. Не говоря уж о том, что нам пришлось бы воевать против своих, – Смит почесал подбородок: как и у всех мужчин, у него отросла щетина, из-за чего он выглядел по-пиратски. – Но, с другой стороны... Ну, вы же понимаете, что в данный момент мы в одном из тех положений, что и врагу не пожелаешь. В опасном, я хотел сказать. К тому же мы теперь не получим ни жалования, ни одежды.

– Да, понимаю. С вашей точки зрения, каким может быть самый желаемый исход в этой ситуации?

– Подойти как можно ближе к Нью-Хейвену, но в гавань не входить. Посадить корабль на мель и поджечь его где-нибудь на речном каменистом мелководье, – незамедлительно ответил он. – Доплыть на лодках до берега и бежать, словно черти.

- Вы сожгли бы корабль с матросами в трюме? – спросила я из любопытства. К моему облегчению, Смит пришел в ужас от предложения.

– О, нет, мэ-эм! Может быть, мистер Фрейзер захотел бы отдать их Континенталам для обмена, но мы также были бы не против освободить их.

– Это очень великодушно с вашей стороны, – серьезно заверила я его. – И, уверена, мистер Фрейзер очень благодарен за ваши рекомендации. Вы знаете, где… э-э… сейчас находится Континентальная армия?

– Где-то в Нью-Джерси, как я слышал, – ответил Смит, коротко улыбнувшись. – Хотя, не думаю, что будет сложно их найти, если они вам понадобятся.

Помимо королевского флота, последнее, что лично я хотела видеть, это Континентальная армия – даже издалека. Но, судя по всему, Нью-Джерси где-то довольно далеко.

Я отправила мистера Смита порыться в каютах экипажа в поисках столовых принадлежностей – у каждого матроса имелись свои собственные миска и ложка, – и принялась за непростую задачу: зажечь две лампы, которые висели над обеденным столом – в надежде, что мы сможем увидеть, что едим.

Поближе взглянув на тушеное мясо, я изменила свое мнение о желательности хорошего освещения, но, учитывая, как много хлопот понадобилось, чтобы зажечь лампы, не была расположена их гасить.

В общем, еда оказалась неплохой. Хотя, вероятно, это не имело бы значения, даже если я накормила бы их сырой крупой и рыбьими головами: мужчины изголодались. Они заглатывали еду, как орда развеселой саранчи, – учитывая нашу ситуацию, они находились в удивительно хорошем расположении духа. Не в первый раз меня поражала способность людей нормально функционировать в обстановке неопределенности и опасности.

Отчасти это, конечно же, из-за Джейми. Нельзя было не увидеть иронии ситуации, в которой тот, кто ненавидел море и корабли, внезапно стал фактическим капитаном морского судна. Но, в то же время, как бы он не ненавидел корабли, он действительно более или менее знал, как ими управлять. И перед лицом хаоса обладал спокойствием, а также прирожденным талантом командовать.

«Если ты можешь сохранить голову, когда все вокруг потеряли свои, да еще и тебя же в этом обвиняют...» – думала я, наблюдая за тем, как он спокойно и разумно разговаривает с людьми.

До сих пор я держалась исключительно на адреналине, но теперь, когда непосредственная опасность миновала, он быстро исчезал. Встревоженная, усталая, с саднящим горлом, я смогла проглотить только пару ложек. Все мои ушибы пульсировали, колено все еще ныло. Я мрачно составляла список телесных повреждений, когда увидела, что Джейми пристально смотрит на меня.

– Ты должна поесть, Сассенах, – мягко произнес он. – Ешь.

Я открыла рот, чтобы сказать, что не голодна, но передумала. Последнее, что ему сейчас было необходимо, – это беспокоиться обо мне.

– Ага, ага, капитан, – сказала я и смиренно взялась за ложку.

ГЛАВА 31

ЭКСКУРСИЯ ПО СЕРДЕЧНЫМ КАМЕРАМ

Я ДОЛЖНА ЛЕЧЬ СПАТЬ. Боже, как же мне нужен сон! Ведь его практически не будет, пока мы не доберемся до Нью-Хейвена. «Если вообще когда-нибудь туда доберемся», – скептически откликнулось мое подсознание, но я проигнорировала это замечание, как в нынешней ситуации бесполезное.

Я жаждала погрузиться в сон: как для избавления разума от страхов и сомнений, так и для восстановления своей вконец измученной плоти. Впрочем, я настолько устала, что разум и тело уже начали разделяться.

Это знакомое явление. Врачи, солдаты и матери сталкиваются с ним регулярно – я сама испытывала подобное бессчетное количество раз. Затуманенный усталостью разум становится неспособным отвечать на непосредственную опасность и просто слегка тормозит, аккуратно отделяясь от подавляющих его эгоистичных потребностей тела. А хладнокровно отстранившись, он становится в состоянии руководить ситуацией, игнорируя эмоции, боль и усталость, принимая необходимые решения, равнодушно отклоняя глупые потребности организма в пище, воде, сне, любви, грусти, заставляя себя работать на пределе своих возможностей.

«Но почему эмоции?» – размышляла я, как в тумане. Безусловно, эмоция – это функция разума. И все же, очевидно, она настолько глубоко укореняется в плоти, что такое отстранение сознания, в свою очередь, всегда подавляет ее саму.

Мне кажется, тело возмущает это отстранение. Обделенное вниманием и измученное, оно не позволяет разуму с легкостью вернуться. Часто разделение сохраняется до тех пор, пока, наконец, не удается поспать. Когда тело втянуто в беззвучный водоворот восстановления, разум, деликатно используя извилистые каналы снов, осторожно возвращается обратно в бунтующую плоть и заключает мир. И тогда ты просыпаешься - снова целым.

Но не сейчас. Меня одолевала мысль, что еще что-то нужно сделать, только вот я не знала, что. Я накормила мужчин, отправила еду пленникам, проверила раненых... Перезарядила все пистоли... Отмыла котел... Мой заторможенный разум отключился.

Я положила руки на стол, кончиками пальцев прощупывая волокна древесины, похожие на крошечные горные хребты, сглаженные за годы службы. Может, это окажется картой, которая позволит мне найти дорогу в сон.

Я увидела себя со стороны, сидящую там. Худая, почти тощая: под кожей на моем предплечье резко выступала лучевая кость. За минувшие несколько недель путешествия я похудела сильнее, чем могла себе представить. Ссутулилась от усталости. Густая, спутанная масса кудрявых волос была испещрена серебряными и белыми прядями с дюжиной оттенков темного и светлого. Мне вспомнилось, как Джейми говорил о каком-то выражении, имеющемся у индейцев-чероки... «Вычесывание змей из волос» – вот оно. Чтобы освободить сознание от беспокойства, гнева, страха, одержимости демонами, просто вычесывай змей из волос. Лучше не скажешь.

Конечно, в данный момент у меня не было гребня. То есть он был у меня в кармане, но потерялся во время борьбы.

Я ощущала свой разум, как воздушный шарик, который упрямо тянет за свою веревочку. Однако, отпускать его я не собиралась: меня вдруг жутко испугало то, что он вообще может не вернуться.

Вместо этого я отчаянно сосредоточила внимание на незначительных, но физически ощутимых мелочах: тяжесть куриного рагу и хлеба у меня в животе, острый рыбный запах масла в светильниках. Топот ног по верхней палубе и пение ветра. Шипение воды вдоль бортов корабля.

Ощущение лезвия, вошедшего в плоть. Не демонстрация власти, как таковой, не хирургически нацеленное вмешательство, причиняющее вред ради исцеления. А панический удар ножом: разрыв и неожиданная запинка лезвия, воткнувшегося в кость, неуправляемый безумно накренившийся клинок. И огромное темное пятно на палубе, сырое и пахнущее железом.

– Я этого не хотела, – прошептала я вслух. – О, Боже. Я этого не хотела.

Совершенно неожиданно я заплакала. Без рыданий, без сжимающих горло спазмов. Влага просто наполнила глаза и потекла вниз по щекам, неторопливо, как холодный мед. Безмолвное признание отчаяния из-за того, как все неторопливо и постепенно вышло из-под контроля.

– Что такое, милая? – от двери послышался приглушенный голос Джейми.

– Я так устала, – еле ворочая языком, произнесла я. – Так устала.

Лавка скрипнула под его весом, когда он сел рядом со мной и стал аккуратно утирать мои щеки грязным носовым платком. Обняв меня, Джейми зашептал на гаэльском что-то успокаивающе ласковое, как делал это с испуганными животными. Я прильнула щекой к его рубашке и закрыла глаза. Слезы еще текли по моим щекам, но я уже чувствовала себя лучше: хоть и уставшей до смерти, но не полностью уничтоженной.

– Я не хотела убивать того человека, – прошептала я. Пальцы, приглаживающие мне за ухом волосы, на мгновение замерли, а потом вновь задвигались.

– Ты никого не убила, – с изумлением в голосе сказал Джейми. – Тебя это тревожит, Сассенах?

– Помимо всего прочего, да, – вытирая себе нос рукавом, я села и уставилась на него. – Я не убила канонира? Ты уверен?

Его губы натянулись, изобразив нечто почти похожее на улыбку, если бы оно не выглядело так мрачно.

– Уверен. Я убил его, девочка.

– Ты...О! – шмыгнув носом, я пристально на него посмотрела. – Ты ведь говоришь это не ради того, чтобы я чувствовала себя лучше?

– Нет, – улыбка исчезла. – Я тоже не хотел бы его убивать. Только выбора не было, – протянув руку, он указательным пальцем заправил прядь волос мне за ухо. – Не тревожься об этом, Сассенах. Я справлюсь.

Я снова заплакала, но на этот раз от всего сердца. Я рыдала от боли и горя и, конечно, от страха. Но мучилась и печалилась я о Джейми и том человеке, которого он, не имея другого выбора, убил. И это все меняло.

Немного погодя буря улеглась, оставив меня вялой, но исцеленной. Гудящее чувство отрешенности ушло. Развернувшись на лавке, Джейми прислонился спиной к столу и держал меня на коленях. Так мы и сидели в мирной тишине, наблюдая за свечением угасающих угольков в очаге камбуза и за струйками пара над котелком с горячей водой. Я апатично раздумывала, что надо бы положить в кипяток что-нибудь, чтобы за ночь приготовилось, и взглянула на клетки: куры там уже устроились спать, и лишь иногда раздавалось редкое кудахтанье, когда какая-нибудь из птиц вздрагивала от того, что ей там виделось в ее курином сне.

Нет, сегодня я не смогла бы заставить себя убить курицу. Мужчинам придется довольствоваться тем, что попадется под руку утром.

Джейми тоже обратил внимание на кур, но подумал о другом.

– Ты вспомнила кур миссис Баг? – произнес он с грустным юмором. – Малыша Джема и Роджера Мака?

– О, Боже! Бедная миссис Баг.

Когда Джему было пять лет или около того, ему поручили каждый божий день пересчитывать кур, чтобы знать наверняка, что они все вернулись в курятник на ночь. После чего, конечно же, дверь плотно закрывалась, чтобы не проникли лисы, барсуки или другие хищники – любители курятины. Только вот Джем не запер. Всего лишь раз, но его оказалось достаточно. В курятник залезла лиса – это была жуткая кровавая бойня.

Полнейшая ерунда, что человек – единственное существо, убивающее ради удовольствия. Возможно, всё семейство псовых научилось этому от людей: лисы, волки и, в теории – домашние собаки тоже. Стены курятника были буквально покрыты кровью и перьями.

– О, мои детки! – причитала миссис Баг, а слезы, как бусины, скатывались по ее щекам. – О, мои бедные детишки!

Джем, которого позвали на кухню, не смел поднять глаза.

– Мне жаль, – уставившись в пол, шептал он. – Мне, правда, жаль.

– Что ж, так и должно быть, – сказал ему Роджер. – Но сожаление тут не поможет, да?

Джемми молча покачал головой, и глаза его наполнились слезами.

Роджер откашлялся с грозным раскатом.

– Ну, значит, так. Если ты настолько большой, что тебе доверяют работу, значит ты достаточно взрослый, чтобы отвечать за последствия, раз нарушил это доверие. Понимаешь меня?

Было очевидно, что Джем ничего не понял, но, всхлипывая, он усердно качал головой.

Роджер протяжно вдохнул носом.

– Я имею в виду, – проговорил он, – что собираюсь выпороть тебя.

Маленькое круглое личико Джемми побелело. Он моргнул и изумленно посмотрел на свою маму.

Брианна, было, двинулась к нему, но у нее на предплечье, останавливая, сомкнулась рука Джейми.

Не глядя на Бри, Роджер положил ладонь на плечико Джема и решительно развернул его к двери.

– Ладно, приятель. На выход, – он указал на дверь. – Вперед, к хлеву, и жди меня.

Джемми громко сглотнул. Лицо малыша болезненно посерело, когда миссис Баг принесла первый пернатый трупик, а последующие события нисколько не улучшили его цвет.

Я думала, что его стошнит, но обошлось. Плакать он перестал и заново начинать не собирался, но, казалось, весь съёжился, сгорбив плечики.

– Иди, – сказал Роджер, и тот ушел.

Когда Джемми с опущенной головой поплелся на улицу, он выглядел, как идущий на казнь заключенный, и я не знала, смеяться мне или плакать. Поймав взгляд Брианны, я увидела, что та борется с похожими чувствами: она выглядела расстроенной, но уголок рта подрагивал, поэтому ей пришлось поспешно отвернуться.

Роджер очень тяжело вздохнул и, расправив плечи, пошел следом.

– Христос, – пробормотал он.

Джейми молча стоял в углу и не без сочувствия наблюдал за происходящим. Он слегка пошевелился, и Роджер взглянул на него. Джейми кашлянул.

– М-м-пфм. Знаю, что это в первый раз... Но, думаю, лучше сделать это пожестче, – тихо произнес он. - Бедный парнишка чувствует себя ужасно.

В изумлении Брианна искоса на него посмотрела, но Роджер кивнул, и его вытянутые в угрюмую линию губы немного расслабились. Расстегивая на ходу ремень, он отправился вслед за Джемом.

Мы втроем неловко стояли в кухне, не зная, что нам делать дальше. Брианна, прямо как Роджер, со вздохом выпрямилась, встряхнулась, словно собака, и потянулся за одной из убитых куриц.

– Их можно есть?

Для проверки я потыкала одну из кур - плоть под кожей была мягкой и вялой, но она еще не начала отделяться. Взяв петуха, я его понюхала: ощущался резкий и сильный запах засохшей крови и кислый душок излившихся фекалий, но сладковатой тухлятиной не пахло.

– Думаю, да, если тщательно их приготовим. Часть мы потушим, а остальное отварим для бульона и фрикасе, но вот перья никуда не годятся.

В то время как миссис Баг пошла прилечь, Джейми отправился в погреб за луком, чесноком и морковкой, а мы с Брианной принялись за грязную работу - стали ощипывать и потрошить жертв. Мы практически не разговаривали, изредка буркая что-нибудь по ходу работы. Но когда Джейми вернулся и поставил корзинку с овощами на стол возле Бри, та подняла на него глаза.

– Это же поможет? – спросила она серьезно. – Правда?

Он кивнул:

– Когда сделал что-то плохое, то чувствуешь себя паршиво и хочешь все исправить, да? Но исправить нечто подобное никак не возможно, – Джейми указал рукой на груду мертвых кур. Начали появляться мухи: они ползали по мягким перьям.

– Лучшее, что ты можешь сделать – это ощутить, что искупил свою вину.

Через окно донесся приглушенный вопль. Брианна инстинктивно вздрогнула, но потом тряхнула головой и, отмахиваясь от мух, потянулась за курицей.

– Я помню это, – я сказала мягко, вернувшись от образов минувшего. – Уверена, что Джемми тоже.

Джейми тихо усмехнулся, после чего замолчал. Я чувствовала, как его сердце бьется за моей спиной, медленно и уверенно.

МЫ ВСЮ НОЧЬ поочередно дежурили по два часа, так, что либо Джейми, либо Йен или я оставались в сознании. Джон Смит казался надежным, но существовала вероятность, что кому-то из команды «Чирка» взбредет в голову освободить моряков из трюма в надежде, что это сможет спасти их от грядущего повешения за пиратство.

С полуночным дежурством я справилась достаточно хорошо, но подниматься на рассвете пришлось с трудом. Пробуждаясь, я отвоевывала свой путь, выбираясь из глубокого колодца, выстланного мягкой черной шерстью, а болезненная усталость цеплялась за мои израненные и скрипучие конечности.

Как только я вылезла из застеленного одеялом гамака, в него тут же завалился Джейми, и, несмотря на острое рефлекторное желание опрокинуть его оттуда, а самой забраться обратно, я слегка улыбнулась. Либо он был полностью уверен в том, что я могу продолжать дежурство, либо он уже готов был умереть от усталости и морской болезни. «Или и то, и другое», – подумала я, поднимая морской офицерский плащ, который Джейми попросту с себя сбросил. Это единственная вещь, которую в нынешней ситуации можно назвать прибытком: жуткий плащ прокаженного мертвеца я оставила на борту «Чирка». Этот был гораздо лучше: сшитый из новой темно-синей толстой шерсти, на алой шелковой подкладке, и по-прежнему хранящий изрядное количество тепла от тела Джейми.

Поплотнее завернувшись в плащ, я погладила мужа по голове, чтобы посмотреть, улыбнется ли он во сне, – его губы слегка дрогнули в улыбке – и, зевая, побрела в камбуз.

Еще одним небольшим кушем стала металлическая банка хорошего чая «Дарджилинг» в буфете. Перед тем, как отправиться в постель, я развела огонь под котлом с водой, и сейчас она была горячей. Я зачерпнула кипяток раскрашенной фиалками чашкой – очевидно, из личного сервиза капитана.

Чай я взяла с собой наверх и после делового обхода палубы остановилась взглядом на паре матросов, находящихся на дежурстве – мистер Смит держал штурвал. Стоя у поручней, я пила свой ароматный трофей и наблюдала за утренней зарей, выходящей из моря.

Если кому-то вдруг приспичило бы сосчитать благодати (и, как ни странно, возможно, мне самой), то этот момент оказался бы из их числа. Мне приходилось видеть рассветы в теплых морях. Они напоминали раскрытие некого невероятного цветка: великолепное медленное распространение тепла и света. Северный восход, словно неторопливое открытие двустворчатой раковины, был холодным и нежным, небо переливалось перламутром над бледным серым морем. Мне подумалось, что в этом ощущается что-то интимное: будто оно предвещало день, полный тайн.

Как только я всецело погрузилась в эти поэтические размышления, их прервал возглас: «Вижу корабль!» – прозвучавший прямо надо мной. Расписанная фиалками фарфоровая чашка капитана Стеббингса разбилась о палубу, и, развернувшись, я увидела на горизонте позади нас верхушку белого треугольника, который с каждой секундой становился все больше.

СЛЕДУЮЩИЕ НЕСКОЛЬКО МИНУТ походили на граничащую с фарсом комедию, когда я ворвалась в капитанскую каюту настолько взволнованная и запыхавшаяся, что была не в состоянии что-либо делать, кроме как ловить ртом воздух, как безумный Санта-Клаус: «Эй!... кр... Эй!». Джейми, обладающий способностью мгновенно вскакивать и пробуждаться даже от глубокого сна, именно так и сделал. Он тут же попытался выскочить из постели, забыв в этот стрессовый момент, что находится в гамаке. Когда он, матерясь, наконец, поднялся с пола, по палубе уже грохотали ноги, а остальные матросыс «Чирка», более ловко поднявшиеся из своих гамаков, бежали смотреть, что там происходит.

– Это «Чирок»? – спросила я Джона Смита, напрягая глаза, чтобы рассмотреть. – Вы можете сказать?

– Да, – проговорил он рассеянно, искоса посмотрев на парус. – Или, скорее, нет. Сказать-то я могу, но это не «Чирок». У него три мачты.

– Поверю вам на слово, – с такого расстояния приближающийся корабль выглядел, словно трепещущее облако, несущееся к нам над водой; я до сих пор не могла различить его корпус.

– Нам же не нужно бежать от него, правда? – спросила я Джейми, который откопал в столе Стеббингса подзорную трубу и, сильно нахмурившись, изучал нашего преследователя. В ответ он опустил трубу и покачал головой.

– Не имеет значения, нужно нам или нет, у нас нет никаких шансов.

Он передал трубу Смиту, который, приложив ее к глазу, забормотал:

– Флаги... На нем нет реющих флагов...

От этих слов голова Джейми резко вздернулась и повернулась, и тут я поняла, что на «Питте» все еще развевался «Юнион Джек» (флаг Великобритании – прим. пер.).

– Это же хорошо, тебе не кажется? – спросила я. – Безусловно, они не станут беспокоить военный корабль.

Джейми и Джон Смит – оба явно сомневались в логичности подобного заявления.

– Если они подойдут на близкое расстояние, то, вероятно, заметят нечто подозрительное, и это будет не кит (тут игра слов: по-английски fishy – это нечто подозрительное, но и рыбное – прим. пер.), – сказал Смит. Он покосился на Джейми. – Все же... Может, подумаете о том, чтобы надеть капитанский мундир? Это может помочь... На расстоянии.

– Если они подойдут настолько близко, то это будет бессмысленно в любом случае, – с мрачным видом сказал Джейми.

Ненадолго задержавшись у поручней в рвотном позыве, он все же скрылся и мгновения спустя вернулся. В униформе капитана Стеббингса он выглядел замечательно – если отойти подальше и прищуриться. Но, поскольку Стеббингс был, пожалуй, на фут ниже Джейми и гораздо круглее в средней части, то мундир сильно обтягивал плечи и болтался вокруг талии. Из рукавов мундира и штанин выглядывали рукава рубашки и чулки, причем в гораздо большей степени, чем обычно. А бриджи, чтобы они не упали, Джейми затянул портупеей, многократно собрав их на поясе в складки. Я заметила, что теперь он щеголял капитанским клинком и двумя заряженными пистолями – так же, как и своим собственным дирком.

Увидев своего дядю в таком облачении, Йен вскинул брови, но Джейми пристально на него посмотрел, и племянник промолчал, хотя выражение его лица просветлело впервые с тех пор, как мы наткнулись на «Питт».

– Не так уж и плохо, – ободряюще сказал мистер Смит. – Может, все же попытаться проявить наглость, а? Ничего не потеряем, в конце концов.

– М-м-пфм.

– Юнец стоял на палубе в огне, откуда убежали все (Фелиция Доротея Хеманс, стихотворение «Касабьянка» переведено дословно – прим. пер.), – проговорила я, заставив Джейми перевести свой пристальный взгляд на меня.

Повидавши Гвинею Дика, я уже не переживала, что Йен со своими татуировками и прочим не пройдет проверку, как матрос на королевском флоте. Остальная часть моряков с «Чирка» была вполне безупречна. Мы могли бы выйти сухими из воды.

Теперь приближающийся корабль подплыл достаточно близко, чтобы я смогла разглядеть его носовую фигуру - черноволосую женщину, которая, казалось, сжимала...

– То, что она держит, и вправду змея? – с сомнением спросила я. Йен подался вперед, прищурившись из-за моего плеча.

– У нее есть клыки.

– Как и у корабля, парень, – Джон Смит кивнул на судно, и в этот момент я увидела, что действительно так и было: длинные морды двух маленьких латунных пушек торчали из носа корабля, а когда ветер погнал его к нам под небольшим углом, то стали видны и орудийные порты (почти квадратные отверстия, вырезанные в бортах – прим. пер.). Они могли быть, а могли и не быть настоящими: на бортах торговых кораблей иногда рисовали фальшивые орудийные порты для предотвращения нападений.

Однако носовые пушки были настоящими. Одна из них выстрелила с облачком белого дыма, и небольшое ядро плюхнулось в воду рядом с нами.

– Это вежливо? – с сомнением спросил Джейми. – Он типа подает нам сигнал?

Очевидно, нет: обе носовые пушки пальнули одновременно, и ядро пробило один из парусов у нас над головами, оставив огромную дыру с опаленными краями. Мы изумленно глазели на нее.

– Что он там себе думает, стреляя в королевский корабль? – возмущенно воскликнул Смит.

– Он думает, что он чертов приватир, и хочет захватить нас – вот что! – проговорил Джейми, отходя от шока и спешно раздеваясь. – Спустите флаг, ради Бога!

Смит тревожно переводил взгляд между Джейми и приближающимся кораблем, у поручней которого маячили мужчины. Вооруженные мужчины.

– У них есть пушки и мушкеты, мистер Смит, – сказал Джейми, с размаху швырнув за борт свой мундир, который устремился навстречу волнам. – Я не стану с ними сражаться за корабль Его Величества. Спускайте уже этот флаг!

Мистер Смит побежал и принялся перебирать бесчисленные веревки, чтобы отыскать ту, которая присоединена к флагу. Очередной «бум» послышался от носовых пушек, но на этот раз счастливая волна погрузила нас во впадину между гребнями волн, и оба ядра пролетели над нами.

Флаг с грохотом начал спускаться, осев на палубу бесславной кучкой. Я испытала мгновенное возмущение, рефлекторный порыв броситься и поднять его, но остановила себя.

– Что теперь? – спросила я, с беспокойством глядя на корабль. Он был настолько близко, что удавалось рассмотреть фигуры канониров, которые, наверняка, уже перезаряжали носовые латунные пушки и повторно наводили их. А позади них мужчины, стоявшие у поручней, на самом деле щетинились оружием. Мне показалось, что я разглядела мечи и сабли, а также мушкеты и пистоли.

Канониры остановились: один из команды стал указывать через поручни, и, повернувшись, закричал кому-то сзади. Затенив глаза рукой, я заметила, как на вздымающихся волнах плавает капитанский мундир. Казалось, что это сбило с толку приватир: я увидела человека, запрыгнувшего на нос и пристально смотрящего на нас.

«Что теперь?» – размышляла я. Приватирами могли оказаться все кому ни лень, начиная от профессиональных капитанов, плавающих на основании каперского свидетельства (это правительственный документ во времена парусного флота, разрешающий частному судну атаковать и захватывать суда, принадлежащие недружественному государству, а также обязывающий предоставлять их адмиралтейскому суду для признания призом и для продажи. Охота за неприятельскими судами при наличии каперского свидетельства считалась уважаемым занятием, сочетающим патриотический порыв и прибыль, в противоположность несанкционированному государством пиратству, осуждавшемуся повсеместно – прим. пер.), выданного тем или иным правительством, и заканчивая отъявленными пиратами. Если судно, висящее у нас на хвосте, относилось к первому варианту, то были шансы, что мы вполне сойдем за пассажиров. Если к последнему, то они запросто могли бы перерезать нам глотки и выбросить нас в море.

Человек на носу что-то крикнул своим людям и спрыгнул вниз. На мгновение корабль выбрался на ветер: сейчас нос его повернулся, и паруса с глухим хлопком наполнились ветром.

– Он собирается нас протаранить, – в полнейшем недоумении проговорил Смит.

Я не сомневалась, что он прав. Носовая фигура была уже настолько близко, что я разглядела стиснутую в руке женщины змею, прижатую к ее обнаженной груди. Такова природа шока, что я, находясь в здравом уме, праздно размышляла о том, что, должно быть, судно называется «Клеопатра» или «Аспид», а оно тем временем в пенной спешке прошло мимо нас, и воздух содрогнулся от грохота раскаленного металла.

Мир растворился, я лежала: мое лицо вдавилось в пол, от которого пахло бойней. Оглушенная, я изо всех сил прислушивалась к визгу очередного пушечного снаряда, летящего прямо в нас.

На меня упало что-то тяжелое, и я неосознанно начала бороться, чтобы высвободиться, чтобы подняться на ноги и бежать, бежать куда угодно, лишь бы подальше... Подальше...

Постепенно, из-за ощущений в горле, я осознала, что издаю всхлипывающие звуки, и что поверхность под моей придавленной щекой – липкая от соли доска, а не пропитанная кровью грязь. Вес на моей спине вдруг сам по себе переместился, поскольку Джейми скатился с меня, поднимаясь на колени.

– Иисус Христос! – в ярости воскликнул он. – Да что с тобой такое?!

Ответом на это стал одиночный «бум», очевидно раздавшийся из пушки на корме того судна, которое проходило мимо нас.

Я встала, вся дрожа, но была настолько далека от обычного испуга, что с абсолютно беспристрастным интересом заметила – на палубе в нескольких футах от меня лежала нога: босая, одетая в оторванную парусиновую штанину. Вокруг все было забрызгано кровью.

– Святый Боже, святый БОЖЕ, – не переставая, повторял кто-то. Я отрешенно огляделась и увидела мистера Смита, в ужасе смотрящего наверх.

Я тоже подняла глаза. Верхушка единственной мачты исчезла, а остатки парусов и снастей изодранной дымящейся массой обвисли практически до палубы. Очевидно, что орудийные порты приватира не были показными.

Ошарашенная, я даже не стала раздумывать, почему они в нас стреляли. Джейми тоже не тратил время на вопросы. Он схватил мистера Смита за руку.

– Чёрт возьми! Подлый nàmhaid (враг (гэльск.) – прим. пер.) возвращается!

Так и было. Тот корабль двигался слишком быстро, как я с опозданием поняла. Развернув свой борт и проплывая мимо нас, он выстрелил. Но, скорее всего, только одно из тяжелых пушечных ядер на самом деле ударило по нам, снеся мачту и того горемыку с «Чирка», который был в тот момент на снастях.

Остальные матросы находились сейчас на палубе, выкрикивая вопросы. Единственным ответом, предложенным приватиром, который в данный момент описывал широкий круг, стало совершенно очевидное намерение вернуться и закончить начатое.

Я увидела, как Йен резко бросил взгляд на пушку «Питта», что было явно бессмысленно. Даже если люди «Чирка» обладали некоторым опытом в канонирском деле, то в данный момент они не имели никакой возможности занять места у орудий.

Приватир завершил разворот. Он возвращался. По всей палубе «Питта» люди кричали, размахивали руками, врезались друг друга, когда натыкались на поручни.

– Мы сдаемся, вы, грязные мерзавцы! – кричал один из них. – Оглохли, что ли?!

Видимо, оглохли. Случайное дуновение ветра принесло мне сернистый запах тлеющего фитиля, и я разглядела мушкеты, которые были выставлены для нашего устрашения. Несколько мужчин рядом со мной, потеряв от страха головы, бросились в трюм. Я поймала себя на мысли, что, возможно, это не такая уж плохая идея.

Возле меня Джейми размахивал руками и кричал. Однако, внезапно он исчез, и, повернувшись, я увидела его бегущим по палубе. Стягивая с себя через голову рубашку, он вскочил прямо на нашу носовую пушку - сверкающий латунный ствол именовавшийся «длинной девяткой».

Опираясь для равновесия свободной рукой на плечо Йена, он размахивал рубашкой, которая, развеваясь, описывала огромную белую дугу. На мгновение это вызвало недоумение: треск стрельбы прекратился, хотя шлюп продолжал свой смертоносный круг. Джейми снова замахал туда-сюда рубашкой. Несомненно, они должны его видеть!

Ветер дул в нашу сторону. Я услышала, как вновь раздался грохот орудий, и кровь застыла в моих жилах.

– Они собираются нас потопить! – завопил мистер Смит, и эта мысль эхом отозвалась в криках ужаса еще нескольких людей.

Ветер донес до нас резкий и едкий запах черного пороха. С такелажа раздавались крики людей, половина из которых сейчас также отчаянно размахивала рубахами. Я увидела, как Джейми на мгновение сделал передышку, сглотнул, а затем нагнулся и что-то сказал Йену. Сильно сжав плечо племянника, он опустился на четвереньки у пушки.

Йен промчался мимо, в спешке чуть не сбив меня с ног.

– Куда ты собрался? – закричала я.

– Вызволить пленников! Они погибнут, если мы затонем! – прокричал он через плечо, исчезая в сходном люке.

Опять развернувшись лицом к приближающемуся кораблю, я обнаружила, что Джейми с пушки не слез, как мне сначала показалось. Вместо этого он обхватил орудие, повернувшись спиной к тому судну.

Сопротивляясь ветру, он для равновесия развел руки в стороны, а коленями изо всех сил сжал пушечное дуло. С распростертыми руками Джейми вытянулся в полный рост, демонстрируя свою обнаженную спину с паутиной шрамов, которые краснели на побледневшей от ледяного ветра коже.

Встречное судно начало замедляться, маневрируя таким образом, чтобы скользить параллельно с нами и взорвать наш корабль следующим бортовым залпом. Я видела головы людей, высовывающиеся из-за поручней, выглядывающие из снастей – все тянули шеи от любопытства. Но не стреляли.

Внезапно я ощутила мощные и болезненные удары собственного сердца, как будто оно, остановившись на минуту, сейчас вспомнило о своем долге и пыталось наверстать упущенное.

Над нами навис борт корабля, и наша палуба погрузилась в глубокую холодную тень. Он находился так близко, что можно было услышать, как сбитые с толку орудийные расчеты вопросительно переговаривались между собой. Доносился гулкий звон и грохот ядер в стеллажах, скрип орудийных лафетов. Я не могла посмотреть вверх, не смела пошевельнуться.

– Кто вы? – спросил сверху гнусавый очень «американский» голос. Прозвучало это с излишней подозрительностью и с большим раздражением.

– Если вы имеете в виду корабль, то он называется «Питт», – Джейми слез с пушки и встал рядом со мной: полуголый, он весь покрылся гусиной кожей, отчего волоски на теле встали дыбом, как медная проволока. Его трясло: то ли от ужаса, то ли от гнева, то ли просто от холода - я не знала. Однако голос его не дрожал, а был наполнен яростью.

– Если же вы имеете в виду меня, то я – Джеймс Фрейзер, полковник, ополчение Северной Каролины.

Наступило минутное молчание, пока хозяин приватира переваривал услышанное.

– Где капитан Стеббингс? – спросил голос. Подозрительности в нем не убавилось, но раздражение немного поутихло.

– Это чертовски длинная история, – зло проговорил Джейми. – Но на корабле его нет. Если желаете пойти и отыскать его, будь по-вашему. Не возражаете, если я надену свою рубашку?

Замешательство, ропот – и щелчки курков стихли. К этому моменту я очухалась настолько, что смогла поднять глаза. Поручни корабля щетинились стволами мушкетов и пистолей, но сейчас большинство из них были убраны и безобидно направлены вверх, пока их владельцы глазели, высунувшись вперед через поручни.

– Одну минуту! Повернись-ка! – сказал голос.

Джейми глубоко вдохнул через нос, но повернулся. Он мельком посмотрел на меня, затем встал, высоко задрав голову и сжав челюсти, а взгляд устремив на мачту, вокруг которой под присмотром Йена собирались заключенные из трюма. Они выглядели совершенно сбитыми с толку: таращились, раскрыв рты, на приватир, озирались по сторонам на палубе, пока не замечали Джейми, который стоял полуголый и сверкал глазами, как василиск. Если бы я не начала беспокоиться, что у меня случится сердечный приступ, то сочла бы это забавным.

– Дезертировал из британской армии, не так ли? – с любопытством произнес голос со шлюпа. Джейми повернулся, сохраняя свирепый взгляд.

– Нет, – резко сказал он. – Я свободный человек – и всегда им был.

– Да неужели? – начал потешаться голос. – Ладно. Надевай рубашку и поднимайся сюда на борт.

Я едва могла дышать и утопала в холодном поту, но мое сердце стало биться более размеренно.

Одевшись, Джейми взял мою руку.

– Моя жена и племянник идут со мной, – крикнул он и, не дожидаясь утвердительного ответа со шлюпа, схватил меня за талию и поднял, чтобы поставить на поручни «Питта», откуда я смогла бы ухватить веревочную лестницу, которую корабельная команда сбросила вниз. Джейми не хотел рисковать и снова разлучиться со мной или Йеном.

Корабль раскачивался на волнах, и, на миг закрыв глаза, мне пришлось мертвой хваткой вцепиться в лестницу, оттого что закружилась голова. Наравне с головокружением я ощущала и тошноту, но это была всего лишь реакция на шок. Пока глаза были закрыты, мой желудок немного успокоился, и я смогла поставить ногу на следующую перекладину.

– Вижу корабль!

Сильно запрокинув голову, я углядела лишь машущую руку человека сверху. Лестница крутанулась подо мной, когда я повернулась и увидела приближающийся парус. Наверху, на палубе, гнусавый голос прокричал приказания, а босые ноги затопали по доскам, потому что экипаж побежал по своим местам.

Джейми был на поручнях «Питта», удерживая меня за талию, чтобы я не свалилась.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – проговорил он крайне изумленно и, взглянув через плечо, я увидела, как Джейми, повернувшись, следил за приближающимся кораблем. – Это грёбанный «Чирок».

ВЫСОКИЙ, ОЧЕНЬ ХУДОЙ человек с седыми волосами, торчащим кадыком и пронзительными голубыми глазами встретил нас на вершине лестницы.

– Капитан Эйса Хикман, – рявкнул он на меня, а затем мгновенно переключил свое внимание на Джейми. – Что это за корабль? И где Стеббингс?

Йен позади меня перелез через поручни, тревожно оглядываясь.

– На вашем месте я бы поднял лестницу, – быстро сказал он одному из матросов.

Я взглянула вниз на палубу «Питта», где куча-мала из мужчин, толкаясь и пихаясь, ломилась к поручням. Кругом махали руками и кричали, корабельные матросы и бывшие завербованные попытались высказаться, но капитан Хикман был не в настроении.

– Поднимите ее, – сказал он матросу, и велел Джейми следовать за собой. Не дожидаясь ответа и даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть идет ли кто следом, капитан зашагал по палубе. Джейми обвел матросов пристальным взглядом, но, видимо, решил, что они достаточно безобидны, и бросив Йену: «Присматривай за своей тетушкой», – пошел за Хикманом.

Йен ни на что не обращал внимания, кроме приближающегося "Чирка".

– Иисус, – прошептал он, пристально глядя на парусник. – Думаешь, с ним все в порядке?

– С Ролло? Непременно. Я на это надеюсь, – мое лицо замерзло. Сильнее, чем просто от морских брызг – мои губы онемели. И повсюду на периферии зрения мерцали крошечные огоньки, – Йен, – проговорила я, как можно спокойнее. – Думаю, я сейчас упаду в обморок.

Казалось, что давление в моей груди нарастает, не давая мне дышать. Заставив себя кашлянуть, я почувствовала мгновенное облегчение. Господи Боже, у меня что, сердечный приступ? Боль в левой руке? Нет. Боль в челюсти? Да, но я сжала зубы, так что неудивительно... Я не осознала, как падаю, но ощутила хватку чьих-то рук: кто-то поймал и опустил меня на палубу. Думаю, что мои глаза были открыты, но я ничего не видела. Словно в тумане мне пришло в голову, что, может, я умираю, но я тут же отвергла эту мысль. Нет, черт побери! Я не могу! Но на меня накатывал непонятный серый туман.

– Йен, – сказала я, или подумала, что сказала. Я чувствовала себя очень спокойной. – Йен, просто на всякий случай, скажи Джейми, что я люблю его, – к моему удивлению, ничего не померкло, но туман настиг меня, и я ощутила, как тело мягко обволакивает безмятежное серое облако. И давление, и удушье, и боль – утихли. Беспечно счастливая, я могла бы уплыть в эту серую мглу. Вот только не было уверенности, что я действительно произнесла те слова, и необходимость передать их не давала покоя, словно колючка в подошве стопы.

– Скажи Джейми, – повторяла я туманному Йену. – Скажи Джейми, что я люблю его.

– Открой глаза и скажи мне сама, Сассенах, – произнес низкий настойчивый голос где-то рядом.

Я попыталась открыть глаза и поняла, что могу. Видимо, я все-таки не умерла. Попробовав осторожно вдохнуть, я обнаружила, что грудь с легкостью двигается. Мои волосы были влажными, и лежала я на чем-то твердом, укрытая одеялом. Лицо Джейми плавало надо мной, но когда я моргнула - стабилизировалось.

– Скажи мне, – повторил он, слегка улыбаясь, хотя тревога образовала морщинки вокруг глаз.

– Сказать тебе... Ох! Я люблю тебя. Где?.. – воспоминания о недавних событиях нахлынули на меня, и я резко села. – «Чирок»? Что...

– Не имею ни малейшего понятия. Когда ты в последний раз что-нибудь ела, Сассенах?

– Не помню. Прошлой ночью. Что ты имеешь в виду? Как это «не имею ни малейшего понятия»? Он все еще там?

– О. Да, – с некоторой мрачностью сказал он. – Еще там. Он выстрелил в нас два раза несколько минут назад... Хотя, подозреваю, ты не слышала.

– Он выстрелил... – я потерла рукой лицо, с удовольствием обнаружив, что теперь я чувствую свои губы, и что моя кожа снова стала нормально теплой. – Я выгляжу серой и потной? – спросила я Джейми. – У меня губы синие?

Его это встревожило, но он наклонился, чтобы рассмотреть поближе мой рот.

– Нет, – с уверенностью ответил Джейми, выпрямляясь после тщательного осмотра. Затем он наклонился и быстро поцеловал меня, словно ставя печать на мои румяные губы. – Я тоже тебя люблю, – прошептал он. – И рад, что ты не мертва. Еще пока, – добавил он нормальным голосом и выпрямился именно в тот момент, когда где-то в стороне раздался явно пушечный выстрел.

– Полагаю, капитан Стеббингс захватил «Чирок»? – спросила я. – Не думаю, что капитан Робертс стал бы наобум палить по незнакомым кораблям. Но интересно, почему Стеббингс по нам стреляет? Отчего он не пытается взойти на «Питт» и вернуть его себе? Пусть бы и забирал свое.

Сейчас мои странные симптомы практически исчезли, и голова ощущалась вполне ясной. Приподнявшись и сев, я обнаружила, что меня уложили на плоские крышки больших сундуков в каком-то предбаннике грузового отсека. На потолке там находился решетчатый люк, через который я увидела порхающие тени развевающихся парусов, а вдоль стен стояли всевозможные бочки, тюки и ящики. Воздух был наполнен запахами дёгтя, меди, тряпья, пороха, и... кофе? Я вдохнула поглубже, на миг почувствовав себя немного окрепшей. Да, кофе!

Из-за стены донесся очередной негромкий пушечный выстрел, приглушенный расстоянием, и я ощутила легкую внутреннюю дрожь. Осознания того, что ты заперт в трюме корабля, который в любой момент может быть потоплен, было достаточно, чтобы перебить даже запах кофе.

Тоже отреагировав на выстрел, Джейми, приподнявшись, повернулся. Прежде чем я смогла встать и предложить немедленно отправиться наверх, в люк, загораживая свет, просунулась круглая коротко стриженная голова.

– Леди как бы пришла в себя? – вежливо спросил парнишка. – Кэп говорит, если она мертва, вы больше здесь не нужны, и он желает, чтобы вы сразу шли наверх поговорить с ним, сэр.

– А если я не мертва? – задала я вопрос, пытаясь расправить свои влажные юбки, которые по подолу насквозь промокли и были безнадежно измяты. Проклятье! Нынче я оставила свою нагруженную золотом юбку и карман на борту «Питта». Такими темпами двигаться дальше – и мне несказанно повезет, если я прибуду на сушу в сорочке и корсете.

Парнишка – я разглядела его поподробнее: ему, вероятно, было лет двенадцать или около того, хотя выглядел он гораздо моложе, – улыбнулся моим словам.

– В этом случае он предложил прийти и собственноручно бросить вас за борт, мэм, надеясь сконцентрировать разум вашего мужа. Кэп Хикман немного поторопился со своим заявлением, – виновато сморщившись, добавил он. – Он ничего такого не делает. Как правило.

– Я пойду с тобой.

Не потеряв равновесия, я встала, но руку Джейми приняла. Мы прошли по кораблю, ведомые нашим новым знакомым, который любезно сообщил мне, что его имя Абрам Зенн («Мой Па был начитанным человеком, сильно увлеченным словарем мистера Джонсона, и трепетал от одной мысли, что мое имя будет начинаться на первую букву алфавита, а заканчиваться на последнюю, понимаете?»). Что он юнга, а судно и правда называлось «Аспид», что меня порадовало, и что причиной теперешнего волнения была давняя обида капитана Хикмана на военного капитана Стеббингса: «Между этими двумя произошла не одна стычка, и кэп Хикман поклялся, что будет еще лишь одна».

– Я так понимаю, капитан Стеббингс того же мнения? – сухо спросил Джейми, на что Абрам энергично закивал.

– В Роаноке приятель в таверне сказал мне, что там выпивал кэп Стеббингс, который заявил собравшимся, как он намеревается повесить кэпа Хикмана на его собственной рее и оставить его чайкам, чтобы те выклевали ему глаза. Они так и сделают, – добавил он, мрачно поглядывая на птиц, кружащих над океаном неподалеку. – Гадкие твари – эти чайки.

Дальнейшие пикантные подробности были прерваны нашим прибытием в святая святых капитана Хикмана - тесную кормовую каюту, так же до отказа забитую грузом, как и трюм. Здесь находился Йен, производящий впечатление пленного могавка, которому предстоит сожжение на костре, из чего я сделала вывод, что он не понравился капитану Хикману. Впечатление, похоже, было взаимным, если судить по ярким лихорадочным пятнам, горящим на впалых щеках последнего.

– А, – кратко произнес Хикман, увидев нас. – Рад видеть, что вы не покинули эту жизнь, мэм. Была бы прискорбная потеря для вашего мужа. Что за преданная женщина! – последнее было произнесено с саркастической интонацией, которая с возрастающим чувством неловкости заставила меня задуматься, сколько именно раз я попросила Йена передать Джейми о моей любви, и многие ли слышали, как я это говорила? Но Джейми попросту проигнорировал высказывание Хикмана, указав мне присесть на неубранной капитанской кровати, прежде чем самому начать разбираться с этим человеком.

– Мне сказали, что нас обстреливает «Чирок», – мягко заметил он. – Неужели данное обстоятельство вас не волнует, сэр?

– Нет. Пока не волнует, – Хикман бросил беспечный взгляд на свои кормовые окна, половину из которых закрывали штормовые крышки, – вероятно, из-за треснутых стекол, а многие стекла вообще были выбиты. – Он просто палит в надежде на удачный выстрел. Мы в выгодном положении, поскольку находимся с наветренной стороны и, скорее всего, сохраним это преимущество на ближайшие пару часов.

– Я вижу, – весьма убедительно сказал Джейми, словно понимал, что это значит.

– Дядя, капитан Хикман обмозговывает, стоит ли втягивать «Чирок» в бой, – тактично вставил Йен, – или лучше бежать. Нахождение с наветренной стороны влияет на маневренность, и, таким образом, дает ему, я полагаю, немного больше свободы в этом вопросе, чем имеет в настоящее время «Чирок».

– Слышали о том, кто дерется и убегает, чтобы выжить и продолжить борьбу в другой раз? – пристально посмотрев на Йена, сказал Хикман. – Если я могу потопить его, я так и сделаю. Если я могу расстрелять его на его же собственном квартердеке (квартердек – приподнятая часть верхней палубы в кормовой части парусного судна, – прим. пер.) и захватить корабль, будет еще лучше, и я готов отправить его на дно, если придется. Но я не позволю ему потопить меня! Не сегодня!

– Почему не сегодня? – спросила я. – Имею в виду, почему не в любой другой день?

Хикман очень удивился, он, видимо считал, что я здесь находилась чисто для красоты.

– Потому что у меня важный груз для доставки, мэм. Которым я не смею рисковать. Разве что мне подвернется мало-мальски прекрасный шанс добраться до этой крысы Стеббингса, – угрюмо задумавшись, добавил он.

– Полагаю, ваше предположение о нахождении капитана Стеббингса на борту и является объяснением тому, почему вы самым решительным образом вознамерились потопить «Питт»? – спросил Джейми.

Потолок каюты был настолько низким, что всем – и ему, и Йену, и Хикману – приходилось разговаривать, согнувшись в три погибели, и они выглядели, словно шимпанзе на совещании. Присесть, действительно, было некуда, кроме кровати, а устроиться на коленях на полу, конечно, не подобало для встречи джентльменов.

– Да, сэр, и я обязан вам, что вовремя меня остановили. Пожалуй, нам стоит распить кувшинчик, когда будет больше свободного времени, и вы сможете рассказать, что случилось с вашей спиной.

– Пожалуй, нет, – вежливо сказал Джейми. – Я так понимаю, что мы находимся под парусами. Где сейчас «Питт»?

– Болтается на волнах примерно в двух милях от нас со стороны кормы. Если я разделаюсь со Стеббингсом, – и от предвкушения глаза Хикмана засветились красным, – я вернусь и захвачу еще и его корабль.

– Если кто-то останется на борту в живых, чтобы плыть на нем, – сказал Йен. – Когда я видел корабль в последний раз, там, на палубе, был настоящий дебош. Что может склонить вас захватить «Чирок», сэр? – спросил он, повышая голос. – Мы с дядей можем сообщить вам информацию о имеющемся вооружении и экипаже. И даже если Стеббингс захватил корабль, я сомневаюсь, что он сумеет отстоять его. У него своих не более десяти человек, а капитан Робертс и его команда нисколько не захотят в этом участвовать, я уверен.

Джейми пристально посмотрел на Йена.

– Знаешь, они, вероятно, его уже убили.

Йен нисколько не походил на Джейми, но это выражение непреклонного упорства на его лице было мне хорошо знакомо.

– Да, возможно. Вы бросили бы меня, если бы думали, что я умер?

Я заметила, как Джейми открыл было рот, чтобы сказать: «Он же пёс», – но передумал. Он закрыл глаза и вздохнул, очевидно, размышляя над перспективой подстрекательства к морскому бою – и попутно о риске, которому бессчетное количество раз уже подвергались все наши жизни, не говоря уже о жизнях людей на борту «Чирка» – ради немолодого пса, который, может быть, мертв, и его давно сожрала акула. Некоторое время спустя он открыл глаза и кивнул.

– Да, хорошо, – он, насколько было возможно в тесноте каюты, выпрямился и повернулся к Хикману. - Близкий друг моего племянника находится на борту «Чирка» и, вероятно, он в опасности. Я понимаю, что данный вопрос не ваша забота, но это объясняет наш интерес. А что касается вас... Помимо капитана Стеббингса на борту «Чирка» имеется груз, который тоже мог бы вас заинтересовать – шесть ящиков с винтовками.

Мы с Йеном вдвоем ахнули. Хикман резко выпрямился и треснулся головой о балку.

– Ой! Святой Моисей. Вы уверены в этом?

– Уверен. И, полагаю, Континентальная армия сможет их использовать?

Я подумала, что это шаг на опасную территорию. В конце концов, тот факт, что Хикман испытывал сильную неприязнь к капитану Стеббингсу, совсем не означал, что он был американским патриотом. Капитана Стеббингса я видела мало, но он выглядел вполне способным вызвать сугубо личную неприязнь, абсолютно независимо от каких-либо политических соображений.

Но Хикман не стал отрицать. На самом деле, взбудораженный упоминанием винтовок, он едва ли обратил внимание на замечание Джейми. «Правда ли это?» – размышляла я. Но Джейми говорил с полной уверенностью. Я мысленно вернулась к содержимому трюма «Чирка», пытаясь отыскать хоть что-нибудь...

– Иисус твою Рузвельт Христос, – проговорила я. – Коробки, перевозимые в Нью-Хейвен? – я еле удержалась, чтобы не сболтнуть имя Ханны Арнольд: мне пришло в голову, что капитан может оказаться всего лишь дельцом, охотно торгующим с любой из сторон. Но я вовремя поняла, что если Хикман истинный патриот, то он мог узнать имя и догадаться, что эти винтовки почти наверняка должны были попасть в Континентальную армию через самого полковника Арнольда.

Джейми кивнул, наблюдая за Хикманом, который разглядывал на стене небольшой барометр, словно тот был магическим хрустальным шаром. И что бы он ему ни показывал, это, по-видимому, являлось благоприятным. Потому что Хикман кивнул, после чего выскочил из каюты, словно у него загорелись штаны.

– Куда это он? – спросил Йен, глядя ему вслед.

– Полагаю, проверить ветер, – сказала я с гордостью, что хоть что-то знаю. – Убедиться, что корабль по-прежнему находится с наветренной стороны.

Джейми порылся на столе Хикмана и обнаружил там довольно сморщенное яблоко, которое он бросил мне на колени:

– Съешь его, Сассенах. Черт побери, что это за наветренная сторона?

– Ах. Ладно, тут ты меня подловил, – призналась я. – Но это как-то связано с ветром, и кажется чем-то важным, - я понюхала яблоко: оно, очевидно, знавало лучшие времена, но у него все еще сохранился слабый сладкий запах, который вдруг воскресил дух моего исчезнувшего аппетита. Я осторожно откусила, чувствуя, как рот наполнился слюной, и жадно, за два укуса, прикончила фрукт.

С палубы донесся пронзительно высокий гнусавый голос капитана Хикмана. Я не расслышала, что он сказал, но ответ последовал незамедлительно: тут же по палубе туда-сюда затопали ноги, а корабль внезапно изменил положение, повернувшись так, чтобы подстроить паруса. Пронесся грохот орудийных лафетов и скрипучее звяканье поднимаемых пушек. Видимо, преимущество нахождения с наветренной стороны по-прежнему было у нас.

Я заметила, как лицо Йена озарилось неистовым волнением, и порадовалась увиденному, но не могла удержаться и не высказать сомнения.

– Ты нисколечко не сомневаешься? – спросила я Джейми. – В конце концов, он же пёс.

Джейми посмотрел на меня и угрюмо пожал плечами.

– Да, ну что ж. Мне известны сражения, происходившие и по более худшим причинам. А за вчерашний день я совершил пиратство, мятеж и убийство. Если к этому добавить государственную измену, получится замечательный день.

– Кроме того, тетушка, – сказал Йен укоризненно, – он хороший пёс.

С НАВЕТРЕННОЙ СТОРОНЫ ИЛИ НЕТ, наше осторожное маневрирование продолжалось бесконечно долго, пока, наконец, корабли расположились таким образом, что оказались на опасном расстоянии друг от друга. Солнце уже садилось, и до горизонта ему оставалось чуть больше ширины ладони, отчего паруса пылали зловещим красным светом, и мой чистый целомудренный рассвет, похоже, завершится в бушующем море крови.

На «Чирке», аккуратно курсирующем меньше чем в полумиле от нас, была поднята лишь половина парусов. Стоя на палубе «Аспида» и вцепившись руками в поручни так, как будто это было горло Стеббингса, капитан Хикман выглядел, словно борзая в ожидании кролика.

– Пора вам спуститься вниз, мэм, – проговорил Хикман, не глядя на меня. – Прямо сейчас обстановка здесь начнет накаляться, – его руки напряглись в ожидании.

Я не стала спорить. Напряжение на палубе было столь интенсивным, что я ощущала его запах – тестостерон, приправленный серой и черным порохом. Мужчины – удивительные создания: они все до одного казались веселыми.

Я задержалась, чтобы поцеловать Джейми – он откликнулся с таким упоением, что моя нижняя губа слегка запульсировала. Я решительно отвергла возможность увидеть его в следующий раз разорванным в клочья. Мне и прежде несколько раз приходилось сталкиваться с ней, и, хотя опыт не делал ее менее пугающей, я научилась ее игнорировать.

Или, по крайней мере, думала, что научилась. Я сидела в главном трюме, практически в полной темноте, вдыхая затхлую вонь трюмных вод и прислушиваясь к тому, что без сомнения, являлось крысами, которые шебуршились в цепях. И мне с большим трудом удавалось игнорировать грохот орудийных лафетов, раздающийся сверху.

Только четыре пушки размещались на борту «Аспида», но это были двенадцатифунтовые орудия - тяжелое вооружение для береговой шхуны. «Чирок» же, оборудованный как океанское торговое судно, которое могло отбить любую атаку, имел по восемь шестнадцатифунтовых пушек на борт, две карронады на верхней палубе, а также кормовое и два носовых орудия.

– Его миновала участь стать военным кораблем, – объяснил мне Абрам, после того, как попросил меня описать вооружение «Чирка». – И, вероятно, он не станет пытаться захватить или потопить другое судно, потому что не возьмется перевозить огромный груз, даже будь он построен для этого, в чем я сильно сомневаюсь. И еще: вряд ли капитану Стеббингсу удастся подчинить себе хотя бы часть той команды, так что мы не должны унывать, – он говорил с колоссальной уверенностью, которую я нашла забавной и странным образом успокаивающей. Казалось, он понял это, потому что склонился вперед и нежно погладил мою руку.

– Сейчас вам не нужно беспокоиться, мэм, – сказал он. – Мистер Фрейзер сказал мне, что я ни в коем случае не должен допустить, чтобы вы пострадали, и я этого не допущу – будьте уверены!

– Спасибо, – со всей серьезностью ответила я. Не желая ни смеяться, ни плакать, я откашлялась и спросила: – Ты знаешь, что стало причиной неприязни между капитаном Хикманом и капитаном Стеббингсом?

– Да, мэм, – тут же ответил Абрам. – Капитан Стеббингс был местной чумой в течение нескольких лет. Он останавливал суда, которые не имел никакого права обыскивать, забирал легальные грузы, называя их контрабандой, и никто не сомневался, что ни один из товаров никогда не окажется на таможенном складе! – добавил он, очевидно цитируя то, что слышал уже не раз. – Но, на самом деле, это то, что случилось с «Аннабель».

«Аннабель» – это был большой кеч, принадлежавший брату капитана Хикмана. «Питт» остановил ее и попытался завербовать членов ее экипажа. Тео Хикман запротестовал, началась потасовка, и Стеббингс приказал своим людям стрелять в «Аннабель», что привело к смерти трех членов команды. Среди них был и Тео Хикман.

Произошедшее вызвало большой общественный резонанс, и капитана Стеббингса даже попытались привлечь к ответственности за содеянное. Однако, капитан утверждал, что ни один из местных судов не имеет права судить его за что бы то ни было. А если кто-нибудь хочет подать против него иск, то сделано это должно быть в английском суде. И местные судьи согласились с этим.

– Это было до войны, объявленной в прошлом году? – с любопытством спросила я. – Ведь, если после...

– Задолго до, – подтвердил молодой Зенн. – Все же, – добавил он с праведным негодованием, - они трусливые псы, которых следует облить смолой и извалять в перьях – большинство из них, и Стеббингс тоже!

– Не сомневаюсь, – сказала я. – Думаешь...

Но возможности узнать его мнение больше не было, потому что в этот момент корабль резко накренился, швырнув нас обоих на мокрые доски, и звук сильного и протяжного взрыва сотряс воздух вокруг.

Я сразу не поняла, какой корабль стрелял, но мгновение спустя пушки «Аспида» прогрохотали над головой, и стало ясно, что первый залп произвели с «Чирка».

Ответ «Аспида» был нескоординированным, наверху пушки по правому борту палили, в общем-то, с произвольными интервалами, перемежаясь слабыми хлопками ружейных выстрелов.

Воспротивившись галантным попыткам Абрама, который бросился прикрывать меня сверху своим тощим тельцем, я перевернулась и встала на четвереньки, внимательно прислушиваясь. Раздавались многочисленные крики, но слов было не разобрать, хотя пальба прекратилась. Насколько я могла судить, вода у нас нигде не просачивалась, так что, видимо, повреждений ниже ватерлинии не имелось.

– Они же не сдались, верно? – поднимаясь на ноги, разочаровано проговорил Абрам.

– Сомневаюсь.

Опершись рукой на большую бочку, я встала. Главный трюм был забит так же тесно, как и дальний, но только крупногабаритными грузами: мы с Абрамом едва могли протиснуться между сетчатым навалом клетей и рядами бочек – от нескольких из них сильно пахло пивом. Корабль в данный момент имел крен на одну сторону. Мы, должно быть, возвращались – вероятно, чтобы совершить еще одну попытку. Колеса пушечных лафетов елозили по палубе наверху – да, их перезаряжали. «Кого-нибудь уже ранило? – размышляла я, – И что, черт побери, я буду с этим делать, если это так?»

Сверху донесся звук единственного пушечного выстрела.

– Этот пёс, должно быть, удирает, – прошептал Абрам. – А мы гонимся за ним.

Наступил продолжительный период относительной тишины, во время которого мне казалось, что корабль лавирует, но я не могла сказать наверняка. Может, Хикман и преследовал «Чирок».

Внезапный вопль и звук неожиданной тревоги раздался наверху, и корабль неистово вздыбился, в очередной раз опрокинув нас на пол. Теперь я приземлилась сверху. Деликатно убрав колено с живота Абрама, я помогла ему сесть, сама задыхаясь, как выброшенная на берег рыба.

– Что... – захрипел, было, он, но продолжить не удалось. Случился чудовищный удар, снова сбивший нас обоих с ног. За ним тут же последовал скрежещущий, раздирающий звук заскрипевшего дерева. Создалось впечатление, словно корабль разваливается вокруг нас, и я не сомневалась, что так оно и есть.

Послышался пронзительный, как у банши, визг, и по палубе загрохотали ноги.

– Нас берут на абордаж! – я расслышала, как Абрам сглотнул, и моя рука потянулась к прорези в юбке, для храбрости касаясь ножа. Если...

– Нет, – прошептала я, напряженно вглядываясь в темноту, как будто это могло мне помочь лучше слышать. - Нет. Это мы берем их на абордаж, – потому что топот ног стих.

А ВОТ ВОПЛИ НЕ СТИХЛИ. ДАЖЕ издалека в них слышался отголосок безумия, абсолютная радость бешеного берсерка. Мне казалось, что я распознаю горский клич Джейми. Но это играло воображение – они все звучали одинаково дико.

– Отче наш, сущий на небесах... Отче наш, сущий на небесах... – в темноте шептал себе под нос Абрам, но его заклинило на первой строчке молитвы.

Непроизвольно сжав кулаки и закрыв глаза, я сморщилась, будто усилием воли могла бы помочь.

Этого не мог никто.

Казалось, целое столетие раздавался приглушенный шум, слышались случайные выстрелы, удары и грохот, стоны и крики. А затем тишина.

Увидев, что Абрам с вопросом на лице повернулся ко мне, я сжала его руку.

Затем корабельная пушка выстрелила с жутким грохотом, который эхом прокатился по палубе, а ударная волна так сильно сотрясла воздух в трюме, что заложило уши. Последовал другой залп, и я скорее ощутила, чем услышала страшный треск, после чего пол вздыбился и опрокинулся, и корабельные балки вздрогнули со странным низким гулом. Я сильно затрясла головой, сглатывая, пытаясь продуть воздух через евстахиевы трубы. Наконец мне это удалось, и я услышала топот ног на борту корабля. Больше, чем одна пара. Передвигались медленно.

Я вскочила на ноги и, подняв Абрама, стала толкать его к лестнице. Я слышала воду. Не плеск ее вдоль бортов судна, а то, как она хлестала в трюме.

Люк наверху был закрыт, но не задраен, и я двумя руками выбила его с отчаянным грохотом, едва не потеряв равновесие и чуть не сверзнувшись во тьму, но, к счастью, меня подхватил Зенн, который в качестве поддержки подставил маленькое, но твердое плечо под мою задницу.

– Благодарю, мистер Зенн, – сказала я, и, потянувшись назад, втащила его на лестницу к свету.

Первое, что я увидела на палубе, это кровь. И еще раненые, но среди них не было Джейми. Он был вторым, что я увидела: Джейми стоял, свесившись через остатки разрушенных поручней, вместе с несколькими другими мужчинами. Я поспешила посмотреть, что же они там разглядывают, и в нескольких сотнях ярдов увидела «Чирок».

Его паруса неистово трепыхались, а мачты выглядели странно покосившимися. Потом я поняла, что это сам корабль накренился, и его нос наполовину поднялся из воды.

– Чтоб меня! – изумленно проговорил Абрам. – Он наскочил на скалу.

– Так же, как и мы, сынок, но не все так плохо, – сказал Хикман, обернувшись на голос юнги. – Есть ли в трюме вода, Абрам?

– Есть, – я ответила раньше Абрама, который, заглядевшись на поврежденный «Чирок», не мог собраться с мыслями, чтобы что-нибудь ответить. – У вас на борту имеются какие-либо медицинские инструменты, капитан Хикман?

– Что у меня имеется? – он растерянно заморгал. – Сейчас не время... Зачем?

– Я хирург, сэр, и нужна вам, – был мой ответ.

МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ я опять очутилась в небольшом предбаннике грузового отсека, где несколькими часами ранее приходила в себя после обморока – сейчас это помещение определили под лазарет.

«Аспид» не располагал хирургом, но имел небольшой запас медикаментов: полбутылки настойки опия, ланцет и чаша для кровопусканий, большой пинцет, сосуд с мертвыми иссохшими пиявками, две ржавые ампутационные пилы, сломанный хирургический держатель, мешочек корпии (корпия – нащипанные из тряпок нитки для перевязки – прим. пер.) для обработки ран и огромная банка камфарной мази.

Искушение самой напиться опийной настойки было велико, но долг звал. Завязав волосы, я стала обследовать грузы в поисках чего-нибудь полезного. Мистер Смит и Йен поплыли на «Чирок», надеясь найти там мою собственную аптечку, но, учитывая видимую степень повреждения на месте нашей бывшей каюты, я не питала особых надежд. Удачный выстрел «Аспида» пробил «Чирок» ниже ватерлинии, и если бы он не сел на мель, то, вероятно, все равно рано или поздно затонул бы.

На палубе я произвела быструю сортировку раненых: один человек убит, у нескольких незначительные повреждения, трое тяжелых, но опасности для жизни нет. Скорее всего, судя по тому, что мужчины рассказывали про корабли, которые обменялись залпами с расстояния не более нескольких ярдов, раненых было больше на «Чирке». Стремительный и кровавый маневр.

Через несколько минут после того, как все закончилось, в поле зрения показался «Питт»: его разношерстной вздорной команде, по-видимому, пришлось прийти к определенному компромиссу, чтобы позволить судну плыть, и теперь корабль был занят переправкой раненых. Сквозь завывание ветра я услышала окрик их боцмана.

– Следующий, – пробормотала я, и, взяв в руки меньшую из ампутационных пил, приготовилась к собственным стремительным и кровавым маневрам.

– У ВАС ЖЕ ЕСТЬ ПУШКИ, – заметила я Абраму Зенну, который прилаживал для меня пару подвесных фонарей, потому что солнце уже почти зашло. – Предполагается, что капитан Хикман был готов их использовать. Неужели он не подумал, что есть вероятность потерь?

Абрам виновато пожал плечами.

– Это наше первое плавание по каперскому свидетельству, мэм. В следующий раз мы подготовимся лучше, я уверен.

– Первое? Что за... Как давно капитан Хикман плавает? – резко спросила я, параллельно продолжая с остервенением перерывать груз, и, наконец, порадовалась, обнаружив сундук, в котором находились отрезы печатного ситца.

Абрам задумался, хмуро глядя на фитиль, который резал.

– Ну-у-у, – произнес он, – какое-то время у него была рыбацкая лодка, где-то в районе Марблхеда. Он, я имею в виду капитан, владел ей вместе с братом. Но после того, как брат наткнулся на капитана Стеббингса, Хикман начал работать на Эммануэля Бейли, первым помощником капитана на одном из его, мистера Бейли, я имею в виду, корабле. Мистер Бэйли - еврей, – пояснил Абрам, заметив мои вскинутые брови. – Владеет банком в Филадельфии и тремя кораблями, которые регулярно плавают в Вест-Индию. Наш корабль также принадлежит ему, и именно он получил для капитана Хикмана каперское свидетельство от Конгресса, когда была объявлена война.

– Понятно, – проговорила я более чем просто ошарашено. – Но это первый рейс мистера Хикмана в качестве капитана шлюпа?

– Да, мэм. Но у приватиров, как правило, нет на борту заведующего грузом, понимаете, - искренне сказал он. – Это работа заведующего грузом – снабжение корабля и забота о таких вещах, как медикаменты.

– А ты в курсе этого, потому что... Как давно ты плаваешь? – с любопытством спросила я, вытаскивая бутылку чего-то похожего на очень дорогой бренди, чтобы использовать его в качестве антисептика.

– О, с восьми лет, мэм, – сказал он и встал на цыпочки, чтобы подвесить фонарь, который отбрасывал теплый, успокаивающий свет на мою импровизированную операционную. – У меня шесть старших братьев, и самый старший вместе со своими сыновьями управляет фермой. Остальные... Ну, один – корабельный плотник в Ньюпорт-Ньюс, это он однажды в разговоре с капитаном упомянул меня. Я стал одним из юнг на «Антиохии», судне, совершавшем рейсы в Вест-Индию. Я вернулся с капитаном в Лондон, а днем позже мы поплыли в Калькутту, – Абрам присел на корточки и улыбнулся мне. – С тех самых пор я стал моряком, мэм. Считаю, это моё.

– Здóрово, – сказала я. – Твои родители... Они еще живы?

– О, нет, мэм. Моя мать умерла, рожая меня, а папа - когда мне было семь, – казалось, его это не беспокоило. «Но, в конце концов, – подумала я, разрывая ситец на перевязочные полоски, – все это случилось пол его жизни назад».

– Что ж, надеюсь, море и дальше будет тебя устраивать, – сказала я. – Ты же не стал сомневаться... после сегодняшнего?

Абрам задумался над этим: на его молодом искреннем лице проявились морщинки, заметные в отсветах фонаря.

– Нет, – неторопливо ответил он и посмотрел на меня своими серьезными глазами, уже не столь юными, какими они были несколько часов назад. – Я знал, когда подписывал контракт с капитаном Хикманом, что возможны сражения, – его губы сжались – наверное, чтобы унять дрожь. – Я не прочь убить человека, если придется.

– Не сейчас... не надо, – очень тихо проговорил один из раненых. Он лежал в тени, вытянувшись вдоль пары ящиков английского фарфора, и размеренно дышал.

– Нет, не сейчас, нет, – холодно согласилась я. – Но, возможно, тебе захочется поговорить об этом с моим племянником, либо с мужем, когда все немного успокоится.

Мне показалось, что на этом мы и закончим, но Абрам последовал за мной, когда я выложила свои примитивные инструменты и принялась стерилизовать единственным возможным способом – обильно поливая их бренди, пока в трюме не запахло, как на вискарне. Это возмутило раненых мужчин, которые считали подобное использование хорошего напитка расточительством. Огонь в камбузе потух во время сражения и, прежде чем у меня появится горячая вода, пройдет некоторое время.

– Вы патриотка, мэм? Если не возражаете, что я спрашиваю, – добавил Абрам, краснея от неловкости.

Вопрос немного застал меня врасплох. Простым ответом было бы «да, конечно». Ведь Джейми был мятежником, о чем сам и заявил. И хотя первоначально он сделал признание из-за простой необходимости, я подумала, что сейчас необходимость становилась убеждением. Но я? Конечно, когда-то была.

– Да, – ответила я. Что еще я могла сказать? – А ты явно патриот, Абрам. Почему?

– Почему? – его, казалось, поразило, что я захотела об этом спросить, и он, моргая, стоял и смотрел на меня поверх фонаря, который держал в руке.

– Расскажешь мне позже, – предложила я, забирая фонарь. На палубе я сделала все, что могла, и раненых, которым требовался дальнейший уход, спустили вниз. Сейчас не было времени для политических дискуссий. Или так мне казалось.

Абрам отважно взялся мне помогать и делал это довольно хорошо, хотя ему приходилось прерываться время от времени и блевать в ведро. После второго приступа рвоты он взялся задавать раненым вопросы – тем, кто мог отвечать. Неизвестно, было это простое любопытство или попытка отвлечь себя от того, что делала я.

– Что вы думаете о революции, сэр? – спросил он на полном серьезе одного седого моряка с «Питта», у кого была раздроблена нога. Мужчина бросил на него недовольный взгляд, но ответил, наверное, для того, чтобы отвлечься самому.

– Чертовски пустая трата времени, – хрипло проговорил он, впившись пальцами в край сундука, на котором сидел. – Лучше воевать с «лягушатниками» (французами – прим. пер.), чем с англичанами. Что с них возьмешь? Господи Боже, – бледнея, пробормотал он себе под нос.

– Абрам, сможешь дать ему что-нибудь, чтобы он зажал зубами? - сказала я, собирая воедино раздробленные кусочкиего кости и раздумывая, что, может, будет лучше произвести ему быструю ампутацию. Пожалуй, она уменьшит риск заражения, а ходить он в любом случае всегда будет с болезненной хромотой. Но все равно, я это ненавидела...

– Нет, все в порядке, мэм, - сказал раненый, всасывая воздух. – А что ты, пацан, об этом думаешь?

– Я думаю, что это правильно и необходимо, сэр, – решительно ответил Абрам. – Король – тиран, а с тиранией должны бороться все нормальные мужчины.

– Что? – потрясенно произнес моряк. – Король – тиран? Кто сказал такую чушь?

– Ну как же... Мистер Джефферсон. И... и все мы! Все мы так думаем! – заявил Абрам, пораженный таким ярым расхождением во мнениях.

– Что ж, тогда вы все – сборище придурков, не при вас это будет сказано, мэм, – добавил седой моряк, кивнув мне. Он посмотрел на свою ногу и, слегка покачнувшись, закрыл глаза, но спросил, – вы же сами не думаете таких глупостей, не так ли, мэм? Тут вам следует вразумить своего мальчика.

– Вразумить? – воскликнул Абрам, разозлившись. – Вы думаете, это разумно, что мы не можем говорить или писать, как мы хотим?

Моряк открыл один глаз.

– Конечно, это разумно, – сказал он, явно пытаясь быть рассудительным. – Вы слушаете придурков, простите, мэм, говорящих много всего, не заботясь о том, что взбаламученный народ добром не кончит, и к чему это ведет? К бунту – вот к чему, и к тому, что вы называете беспорядком, когда у людей сжигают дома, а их самих убивают посреди улицы. Приходилось тебе слышать о погромах Каттера, мальчик?

Очевидно, что Абрам об этом не слышал, но возражал против решительного осуждения недопустимых действий, которые высказал мистер Ормистон - к этому моменту мы уже с ним познакомились – громко насмехаясь и перечисляя лишения, переносимые лондонцами, сравнивая их с роскошью, которой наслаждались неблагодарные колонисты.

– Неблагодарные! – воскликнул Абрам, и лицо его налилось кровью. – И за что же мы должны быть благодарны? За то, что нам навязывают солдат?

– О! Навязывают, да неужели?! – воскликнул мистер Ормистон в праведном гневе. – Какое слово! И если оно действительно означает то, что я думаю, молодой человек, тогда вам следует встать на колени и благодарить Бога за такое «навязывание»! Как вы думаете, кто всех вас спас от оскальпирования краснокожими индейцами или от захвата французами? И кто, по-вашему, за все это заплатил, а?

Этот хитрый и находчивый ответ вызвал возгласы одобрения – и немало насмешек – у ожидающих своей очереди мужчин, которые в данный момент все оказались втянутыми в разговор.

– Это абсолютно... пустая... болтовня, – начал, было, Абрам, выпячивая свою тощую грудь, как худосочный голубь, но его прервал мистер Смит, вошедший с холщовым мешком в руках и извиняющимся выражением на лице.

– Боюсь, вашей каюте настал «полный каюк», мэм, – сказал он. – Но я подобрал то, что осталось и раскатилось по полу, на случай, если...

– Иона Марсден! – пытавшийся подняться мистер Ормистон с открытым от изумления ртом плюхнулся обратно на сундук. – Господи помилуй, если это не так!

– Кто? – спросила я, вздрогнув.

– Иона... Ну, это не его настоящее имя, а его звали... О, думаю, Билл, но мы стали называть его Ионой – из-за того, что он столько раз тонул.

– Сейчас – Джо! – мистер Смит или мистер Марсден, нервно улыбаясь, попятился к двери. - Все это было давным-давно, и...

– Не так уж и давно, как кажется, – мистер Ормистон тяжело поднялся и, чтобы не наступать на перевязанную ногу, оперся одной рукой на составленные друг на друга бочки с сельдью. – Не так давно, чтобы военный флот забыл тебя, ты, поганый дезертир!

Неожиданно мистер Смит ринулся вверх по лестнице, проталкиваясь мимо двух моряков, которые пытались спуститься, зажав между собой, словно отбивную, третьего. Бормоча проклятия, они с грохотом бросили его на палубу прямо передо мной и, тяжело дыша, отошли в сторону. Это был капитан Стеббингс.

– Он не мертв, – любезно сообщил мне один из моряков.

– О, хорошо, – проговорила я. Тон моего голоса, должно быть, оставлял желать лучшего, ибо капитан открыл один глаз и уставился на меня.

– Вы оставляете меня... на растерзание... этой стерве? – прохрипел он между вымученными вздохами. – Я пре-предпочитаю у-умереть до-достойно-о-о... – клокотавшее возмущение превратилось в бульканье, которое заставило меня распахнуть его пропитанные кровью и запятнанные копотью сюртук и рубашку. Так и есть, в правой стороне груди зияла аккуратная круглая дырка, и отвратительное хлюпанье исходило именно из этого проникающего ранения.

Я произнесла очень плохое слово, и двое мужчин, которые принесли его ко мне, зашаркали и заворчали. Повторив ругательство, и на сей раз громче, я схватила руку Стеббингса и прихлопнула ею эту дырку.

– Держите ее здесь, если хотите иметь шанс на достойную смерть! – сказала я ему и, стараясь отодвинуться, крикнула одному из мужчин, – Ты! Принеси мне немного масла из камбуза. Живо! А ты, – мой окрик привлек другого, который дернулся и виновато замер. – Парусины и дёгтя. Как можно быстрее!

– Не разговаривайте, – посоветовала я Стеббингсу, который, казалось, был склонен сделать замечание. – У вас коллапс легкого, и либо я помогу его расправить, либо вы умрете, как собака, прямо здесь.

– Кх-г, – произнес он, и я приняла это за согласие. Его рука была довольно мясистой и в настоящий момент неплохо справлялась с работой по герметизации отверстия. Беда в том, что он, безусловно, имел не только дыру в груди, но также и в легком. Мне придется обеспечить герметизацию наружного отверстия, чтобы воздух не мог попасть в грудную полость и удерживать легкое сжатым. Но еще нужно будет убедиться, что там имеется проход для воздуха из плевральной полости вокруг легких, чтобы выпускать его. Но как бы то ни было, каждый раз, когда он выдыхал, воздух из поврежденного легкого попадал прямо в эту полость, усугубляя проблему.

Он также мог захлебнуться собственной кровью, но вряд ли я что-то с этим смогу сделать, поэтому не стану волноваться.

– С другой стороны, – сказала я ему, – это была пуля, а не шрапнель или осколок. Плюс раскаленного железа в том, что оно стерилизует рану. Поднимите руку на секунду, пожалуйста. Выдыхайте, – схватив его за руку, я на два счета сама подняла ее, пока он выдыхал, затем хлопнула ее обратно на рану. Раздался хлюпающий звук – из-за крови. Для такого отверстия было довольно много крови, но он не кашлял и не харкал кровью... Где... О!

– Это ваша кровь или чья-то еще? – указывая пальцем, резко спросила я.

Его глаза были полуприкрыты, но в ответ он повернул голову и ощерил на меня свои испорченные зубы с волчьим оскалом.

– Вашего... мужа, – хрипло прошептал он.

– Мерзавец, – огрызнулась я, снова поднимая ему руку. – Выдыхайте, – мужчины смотрели, как я управляюсь со Стеббингсом – это были другие пострадавшие с «Чирка», пришедшие сами или те, которых принесли, но большинство из них выглядели ходячими. Дееспособным я отдала беглые распоряжения о том, чтобы они крепко прижали свои раны или о том, как лучше разместить сломанные конечности во избежание дальнейших повреждений.

Казалось, прошла вечность, прежде чем принесли масло и ткань, и было достаточно времени на размышления о местонахождении Джейми и Йена, но наконец-то предметы первой помощи прибыли. Отрезав с помощью ножа кусок парусины, я оторвала длинную полоску ситца для использования в качестве бинта. Затем оттолкнула руку Стеббингса, стерла кровь своей нижней юбкой, плеснула лампового масла ему на грудь и на лоскут парусины, после чего плотно прижала ткань, сформировав примитивную прокладку. Потом вернула на место его руку, разместив ее поверх таким образом, что один конец лоскута оставался свободным, пока я обматывала импровизированный бинт вокруг его туловища.

– Ну, ладно, – сказала я. – Мне нужно приложить лоскут с дёгтем для лучшей герметизации, но чтобы его разогреть, потребуется немного времени. Вы можете пойти и сделать это сейчас, – сообщила я матросу, который принес масло и опять пытался по-тихому смотаться. Я стремительно окинула взором раненых, которые сидели на корточках или лежали на полу. – Так. Кто умирает?

Как ни странно, только два человека с «Чирка» были мертвы: один с ужасными ранениями головы от разлетевшихся осколков и картечи, другой истек кровью, потеряв половину левой ноги – вероятно из-за пушечного ядра.

«Этого можно было бы спасти», – подумала я, но минутное сожаление переключилось на нужды текущего момента.

«Не все так плохо», – думала я, быстро ползая на коленях вдоль раненых, проделывая поспешную сортировку, и одновременно инструктируя своих невольных помощников. Осколочные травмы, два касательных ранения от мушкетных пуль, у одного пол-уха оторвано, еще одному в бедро врезалось ядро, но, слава Богу, не вблизи от бедренной артерии...

Стуки и шарканье раздавались из трюма, где проводились ремонтные работы. Пока я занималась делом, мне удалось воссоздать хронологию сражения из разговоров раненых в ожидании моего внимания.

После шумного обмена бортовыми залпами, которые повалили надломленную грот-мачту «Чирка», а «Аспид» пробили выше ватерлинии, «Чирок» – и тут мнения о том, сделал капитан Робертс это специально или нет, разделились – резко вывернул в сторону «Аспида» и, обдирая борт корабля, расположил оба судна поручнями друг к другу.

Казалось непостижимым, что Стеббингс намеревался взять «Аспид» на абордаж с таким небольшим количеством надежных людей, какое у него имелось. Если он действовал продумано, он бы нас протаранил. Я посмотрела на него, но глаза капитана оставались закрытыми, и он был отвратительного цвета. Подняв его руку, я услышала тихое шипение воздуха, после чего, вернув ладонь ему на грудь, продолжила свою работу. Он явно не в форме, чтобы выдать полный отчет о своих замыслах.

И какими бы они ни были, капитан Хикман их предвосхитил, сиганув с воплем через поручни «Чирка», а за ним последовала толпа с «Аспида». Они прокладывали себе путь через палубу без особого сопротивления, хотя люди с «Питта» собрались возле руля вокруг Стеббингса и яростно сражались. Но было понятно, что «Аспид» должен одержать победу... И вот тогда «Чирок» сильно ударился о мель, опрокинув всех до единого плашмя на палубу.

Уверенные, что корабль сейчас утонет, все, кто мог передвигаться – и нападавшие и защищавшиеся, – вместе направились обратно через поручни на «Аспид», который резко отклонился в сторону. А один отставший защитник задержался на «Чирке», послав вслед пару выстрелов, но «Чирок» лишь проскреб собственным днищем по каменистой отмели.

– Не беспокойтесь, мэм, – заверил меня один из мужчин. – Как только придет морской прилив, корабль поплывет.

Шум внизу начал утихать, и каждые несколько секунд я поглядывала через плечо в надежде увидеть Джейми и Йена.

Я осматривала одного бедолагу, которому осколок попал в глазное яблоко, когда его здоровый глаз вдруг расширился от ужаса. Повернувшись, я увидела возле себя Ролло. Он тяжело дышал, с него стекала вода, а огромные зубы обнажились в оскале, по сравнению с которым жалкая попытка зубоскальства Стеббингса выглядела убогой.

– Пёс! – воскликнула я в восторге. Обнять его я не могла, – да, и не стала бы, правда, – но стремительно огляделась в поисках Йена, который тоже насквозь мокрый и с аналогичной ухмылкой хромал в мою сторону.

– Мы упали в воду, – хрипло проговорил он, присаживаясь на корточки рядом со мной на палубе. Под ним образовалась небольшая лужа.

– Это я вижу. Для меня подышите глубоко, – сказала я человеку с осколком в глазу. – Один... Да, вот так... Два... Да... – пока он выдыхал, я ухватила осколок и сильно потянула. Он вытащился, а вслед за ним вылилось стекловидное тело и кровь, что заставило меня стиснуть зубы, а Йена вырвало. Однако, крови было немного. Если осколок не прошел глазницу насквозь, я могла бы предотвратить инфицирование путем удаления глазного яблока и наложения повязки. Хотя с этим придется подождать. От подола рубахи у мужчины я отрезала полоску ткани и, поспешно скрутив тампон и пропитав его бренди, прижала к поврежденному глазу, приказав парню крепко держать его на месте. Он так и сделал, хотя при этом стонал и пугающе раскачивался, и я боялась, что он упадет.

– Где твой дядя? – спросила я с гложущим чувством, что не хочу слышать ответ.

– Вон там, – сказал Йен, кивая в сторону. Одной рукой по-прежнему сжимая плечо одноглазого, я обернулась и увидела, как Джейми спускался по лестнице и горячо спорил с капитаном Хикманом, который шел за ним следом. Рубашка Джейми вся пропиталась кровью, а одной рукой он прижимал к плечу что-то скомканное и тоже пропитанное кровью. Возможно, Стеббингс не просто пытался досадить мне. Впрочем, Джейми пока не падал, а бледным стал от ярости, в которой пребывал. Я была вполне уверена, что пока он разъярен, то не умрет, и оторвала еще одну полоску парусины, чтобы зафиксировать сложный перелом руки.

– Собака! – сказал Хикман, подойдя и остановившись около лежащего Стеббингса. И хотя он произнес это не с такой интонацией, как я, Стеббингс открыл один глаз.

– Сам ты собака, – проговорил он, еле ворочая языком.

– Собака, собака, собака! Чёртова собака! – добавил для разнообразия Хикман и попытался пнуть Стеббингса. Схватив за лягающую ногу, я умудрилась оттолкнуть Хикмана, выведя его из равновесия, отчего он накренился вбок. Джейми поймал его, закряхтев от боли, но Хикман, удержавшись в вертикальном положении, оттолкнул Джейми прочь.

– Вы не можете хладнокровно убить человека!

– Могу, и еще как! – тут же ответил Хикман. – Смотри! – он вытащил из обшарпанной кожаной кобуры огромный кавалерийский седельный пистолет и взвел курок. Джейми взялся за ствол и ловко выхватил у него из руки оружие, оставив Хикмана в недоумении сжимать и разжимать пальцы.

– Ну, в самом деле, сэр, – произнес Джейми, пытаясь сохранять благоразумие, – вы же не собираетесь убить раненого врага, да еще в мундире, да еще захваченного под его собственным флагом. И который сам сдался вам. Это неприемлемо для любого благородного человека.

Хикман выпрямился, багровея.

– Вы ставите под сомнение мою честь, сэр?

Я увидела, как шея и плечи Джейми напряглись, но прежде чем он смог заговорить, Йен встал рядом с ним, плечом к плечу.

– Да, ставит. Как и я.

Ролло, чья шерсть все еще топорщилась мокрыми шипами, зарычал и, подвернув черные губы, продемонстрировал большую часть зубов в знак солидарности с этим мнением.

Хикман переводил взгляд с хмурого татуированного лица Йена на внушительные хищные зубы Ролло и обратно на Джейми, который снял пистолет с боевого взвода и положил его себе за пояс. Хикман тяжело дышал.

– Тогда пеняйте на себя, – резко сказал он и отвернулся.

Капитан Стеббингс тоже тяжело дышал – с влажным, противным звуком. Он весь побелел - кроме губ, которые были синими. Все-таки он находился в сознании. На протяжении всего разговора его глаза были прикованы к Хикману, и сейчас неотрывно следили за ним, когда тот покидал трюм. Когда дверь за Хикманом закрылась, Стеббингс немного расслабился, переведя взгляд на Джейми.

– Могли бы… и не… беспокоиться, – прохрипел он. – Но у вас есть... моё спасибо. Если оно... – он сдавленно кашлянул, сильно прижав руку к груди, и покачал головой, морщась, сумел закончить, - чего-нибудь стóит.

Стеббингс закрыл глаза, дыша медленно и мучительно – но все-таки дыша. Я неловко поднялся на ноги, наконец-то улучив мгновение, чтобы взглянуть на собственного мужа.

– Всего лишь крохотный порез, – заверил он меня в ответ на мой подозрительно изучающий взгляд. – Пока что я справляюсь.

– Это всё твоя кровь? – Джейми осмотрел свою приклеившуюся к ребрам рубашку и пренебрежительно повел неповрежденным плечом.

– У меня ее достаточно осталось, чтобы жить дальше, – он улыбнулся мне, а потом оглядел палубу. – Вижу, у тебя тут все под контролем. Я скажу Смиту принести тебе перекусить, да? Скоро дождь пойдет.

Это точно, запах надвигающегося шторма пронесся по трюму, свежий и пощипывающий от озона, приподнимающий волосы от моей влажной шеи.

– Вероятно, не Смиту, – сказала я и, увидев, что Джейми поворачивается, спросила. – А куда ты собрался?

– Мне нужно поговорить с капитаном Хикманом и капитаном Робертсом, – ответил Джейми довольно мрачно. Он взглянул вверх, и спутанные волосы у него за ушами зашевелились на ветру. – Не думаю, что мы поплывем в Шотландию на «Чирке», но будь я проклят, если знаю, куда мы направляемся.

В КОНЦЕ КОНЦОВ, КОРАБЛЬ УГОМОНИЛСЯ – или утих настолько, насколько в состоянии это сделать такой большой объект, состоящий из скрипучих досок, хлопающей парусины и этого жуткого гула, производимого натянутыми снастями. Наступил прилив, и корабль действительно поплыл: мы снова двигались на север под легким парусом.

Я выпроводила последнего из пострадавших, и остался только капитан Стеббингс, лежащий за сундуком контрабандного чая на грубых паллетах. Он еще дышал, и, вроде, даже без особого труда, но как по мне, состояние его было слишком нестабильным, чтобы позволить ему находиться вне поля моего зрения.

Каким-то чудом пуля, казалось, прожгла себе дорогу в его легкое, а не просто разорвала кровеносные сосуды на своем пути. Это не означало, что кровотечение в самом легком отсутствовало, но если оно и было, то лишь как медленное просачивание – в противном случае, я давно бы уже знала о нем. «Должно быть, в него стреляли с близкого расстояния», – раздумывала я отрешенно. Пуля оставалась раскаленной, когда она попала в него.

Я отправила Абрама в постель. Мне и самой нужно было бы лечь: усталость стянула мои плечи и засела в ноющих шишках у основания моего позвоночника. Однако, я не легла.

Джейми еще не вернулся. Я знала, что он найдет меня, когда закончит важную встречу с Хикманом и Робертсом. И оставалось еще кое-что, что нужно было сделать – на всякий случай.

Ранее, когда Джейми рылся на рабочем столе Хикмана в поисках еды, я заметила связку новеньких гусиных перьев. И послала Абрама выпросить парочку и еще принести мне самую большую, какую только удастся найти, парусную иглу, да пару косточек от куриных крылышек, выкинутых из рагу на борту «Питта».

Обрубив края тонкой косточки, я для убедительности проверила, что костный мозг полностью вытек в процессе готовки, затем одному ее концу тщательно придала заостренную форму, используя для этого небольшой точильный камень корабельного плотника. С пером было легче: кончик уже отрезали так, как полагалось для письма и все, что мне требовалось сделать – это срезать зазубрины, а затем погрузить перо, косточку и иглу в неглубокую тарелку с бренди. Думаю, это сработает.

Сладкий и тяжелый аромат бренди разлился в воздухе, перебивая запахи смолы, скипидара, табака и пропитанной солью корабельной древесины. По крайней мере, он частично уничтожил вонь крови и экскрементов, что оставили мои пациенты.

Среди груза я обнаружила ящик бутилированного вина «Мерсо», и сейчас, задумчиво вытащив бутылку, поставила её к ополовиненному бренди и стопке чистых ситцевых бинтов и повязок. Присев на бочонок с дёгтем, я облокотилась на «хогсхед» – большую бочку табака (hogshead of tobacco – в колониальные времена табак транспортировали и хранили в бочках, называемых хогсхедами (англ. hogshead – голова кабана). Это были очень большие бочки: 48 дюймов в длину (121,92 см) и 30 дюймов (76,2 см) в диаметре в верхней части. Полностью наполненный табаком, такой хогсхед весил около 1000 фунтов (453,6 кг), – прим. пер.), зевая и праздно размышляя, почему она так называется. Своей формой она совершенно не походила на кабанью голову, определенно, как и на голову любого другого известного мне борова.

Я отогнала от себя эту мысль и закрыла глаза, ощущая свой пульс, бьющийся в кончиках пальцев и веках. Я не спала, но медленно погрузилась в своего рода полусознательное состояние, смутно улавливая шум воды вдоль бортов судна, дыхание Стеббингса, ставшее более громким, неторопливые движения моих собственных легких и медленный, спокойный стук моего сердца.

Казалось, прошли годы с момента полуденных ужасов и волнений, и сейчас, с расстояния, обусловленного усталостью и напряженностью, мой страх, что, возможно, у меня случился сердечный приступ, выглядел нелепым. Все же – что это было? Саму возможность сердечного приступа исключать нельзя. Конечно, скорее всего, просто паника и гипервентиляция – нелепые сами по себе, но не опасные. Хотя...

Я положила два пальца себе на грудь и стала ждать, когда пульсация в кончиках пальцев выровняется с сердцебиением. Почти засыпая, я неторопливо начала обследовать свое тело, от макушки до пальцев ног, ощущая, как прохожу через длинные тихие коридоры вен такого насыщенного фиолетового цвета, словно у неба перед наступлением ночи. Поблизости виднелось свечение артерий, мощных и клокочущих багровой энергией. Вступив в свои сердечные камеры, я ощутила изоляцию - толстые стенки, двигались в размеренном, успокаивающем, бесконечном, непрерывном ритме. Нет, повреждений никаких нет, ни в сердце, ни в его клапанах.

Под диафрагмой ощущался тесно переплетенный желудочно-кишечный тракт – временно расслабленный и успокоенный, он благодарно побулькивал, а хорошее самочувствие растекалось по конечностям и позвоночнику, как теплый мед.

– Не знаю, что ты делаешь, Сассенах, – послышался поблизости тихий голос, – но выглядишь весьма довольной.

Я открыла глаза и села. Двигаясь осторожно, Джейми спустился по лестнице и присел.

Он выглядел очень бледным - его плечи поникли в изнеможении. Все же он мне слабо улыбнулся, и глаза его были ясны. Мое сердце, крепкое и надежное, в чём я только что удостоверилась, потеплело и размякло, словно оно было из масла.

– Как ты... - начала я, но он поднял руку, останавливая меня.

– Я в порядке, – сказал он, глянув на паллеты, где лежащий пластом Стеббингс громко и поверхностно дышал. – Он спит?

– Надеюсь, что да. И тебе следует, – заметила я. – Давай я помогу, чтоб ты мог лечь.

– Там ничего серьезного, – сказал Джейми и осторожно взялся за скомканную заскорузлую тряпку, засунутую под рубашку. – Но полагаю, что может потребоваться стежок или два.

– Я тоже так думаю, – проговорила я, разглядывая коричневые пятна, идущие вниз по правой стороне его рубашки. Учитывая обычную склонность Джейми к преуменьшению, я предполагала, что, вероятно, у него на груди было глубокое рассечение. По крайней мере, оно было легкодоступно, в отличие от нелепого ранения, полученного одним из моряков "Питта", которого каким-то образом поразило картечной дробью прямо позади мошонки. Думаю, что изначально дробь попала во что-то другое и срикошетила вверх. К счастью, она не проникла глубоко, но оказалась сплющенной, как шестипенсовик, когда я достала ее. Я отдала ее парню в качестве сувенира.

Абрам перед уходом принес котелок свежей горячей воды. Опустив палец в воду, я обрадовалась, что она еще теплая.

– Ладно, – сказала я, кивнув на бутылки на сундуке. – Хочешь бренди или вина, прежде чем мы начнем?

Уголок его рта дернулся, и Джейми потянулся за бутылкой вина.

– Позволь мне ненадолго сохранить иллюзию цивилизованности.

– О! Думаю, что это вполне цивилизованная вещь, – сказал я. – Вот только штопора у меня нет.

Он прочитал этикетку, и его брови приподнялись.

– Неважно. Есть что-нибудь, во что налить?

– Только сюда, – я вытащила небольшую изящную деревянную коробку из вороха соломы внутри упаковочного ящика и, с триумфом открыв ее, продемонстрировала китайский фарфоровый чайный сервиз с золотым ободком, украшенный крошечными красными и синими черепашками, которые смотрелись по-азиатски загадочно, плавая в кущах золотых хризантем.

Джейми рассмеялся – не более, чем один выдох, но, безусловно, это был смех – и, поскоблив горлышко бутылки острием своего кинжала, аккуратно сбил его об край табачной бочки. Он осторожно налил вино в две чашки, которые я достала, и кивнул на ярких черепашек:

– Вон та синяя крошка похожа на мистера Уиллоби, а?

От души засмеявшись, я виновато взглянула на ноги Стеббингса - лишь они виднелись на данный момент. Я сняла ему сапоги, и обвислые мыски его грязных чулок комично свисали со стоп. Впрочем, ноги не дергались, а медленное тяжелое дыхание по-прежнему продолжалось.

– Я не вспоминала о мистере Уиллоби много лет, – заметила я, поднимая свою чашку в тосте. – За отсутствующих друзей.

Джейми ответил что-то по-китайски и прикоснулся краешком своей чашки к моей с тоненьким «дзинь».

– Ты помнишь китайский? – спросила я, заинтригованная, но он покачал головой.

– Не очень. Не доводилось разговаривать с тех пор, как видел китайца в последний раз, – он вдохнул ароматный букет вина, закрыв глаза. – Кажется, это было давным-давно.

– Давным-давно и очень далеко, – вино тепло пахло миндалем и яблоками, и хоть и сухое, оно было очень насыщенным и роскошно обволакивало нёбо. На Ямайке, если уж быть точной, и более десяти лет назад. – Время летит, когда проводишь его с удовольствием. Думаешь, он еще жив? Мистер Уиллоби?

Потягивая вино, Джейми задумался.

– Думаю, да. Человек, который сбежал от китайского императора и приплыл на другой конец света, чтобы сохранить свои яйца, выглядит весьма отважным.

Впрочем, Джейми, казалось, не собирался предаваться дальнейшим воспоминаниям о старом знакомом, и я дала ему выпить в тишине, ощущая, как ночь уютно окружает нас вместе с легкими покачиваниями корабля вверх-вниз. После второй чашки вина я содрала с него заскорузлую рубашку и осторожно подняла весь в запекшейся крови скомканный носовой платок, который он использовал, чтобы остановить кровотечение.

И к моему удивлению, Джейми оказался прав: рана была небольшая, и не потребовалось бы больше двух-трех стежков, чтобы ее зашить. Лезвие проникло вглубь как раз под ключицей и вырвало треугольный лоскут плоти, вылезший наружу.

– Это всё твоя кровь? – озадаченно спросила я, поднимая брошенную рубашку.

– Не-а, еще немного у меня осталось, – сказал он, прищурившись на меня поверх чашки. – Немного, думаю.

– Ты ведь прекрасно знаешь, что я имею в виду, – серьезно проговорила я.

– Да, это моя, – он допил чашку и потянулся к бутылке.

– Но из такой незначительной... О, Боже! – я чуть не упала в обморок, когда увидела нежную голубую линию его подключичной вены, проходящую точно над прорехой запекшейся раны.

– Да, я был поражен, – небрежно произнес Джейми, сжимая в своих больших ладонях тонкий фарфор. – Когда он выдернул лезвие, кровь брызнула, словно фонтан и пропитала нас обоих. Такого я никогда не видел.

– Вероятно, ты раньше никому не давал зацепить свою подключичную артерию, – сказала я, стараясь, насколько могла, успокоиться, и искоса посмотрела на рану. Она запечаталась: края лоскута посинели, и прорезанная плоть под ним была почти черной от запекшейся крови. Рана даже не сочилась, не говоря уже об артериальном кровотечении. Лезвие, минуя вену, вошло снизу и лишь укололо артерию позади неё.

Я протяжно и глубоко вдохнула, безуспешно пытаясь не представлять, что могло бы случиться, пройди лезвие глубже на малейшую долю дюйма, или что было бы, не окажись у Джейми платка, и знания, и возможности зажать рану.

С опозданием до меня дошло, что он сказал: «Кровь брызнула, словно фонтан, и пропитала нас обоих». А когда я спрашивала Стеббингса, не его ли это кровь пропитала рубашку, он, ухмыляясь, ответил: «Вашего мужа». Я думала, что он просто гадко себя вел, но...

– Это капитан Стеббингс - тот, кто пырнул тебя?

– М-м-пфп, – утвердительно фыркнул Джейми, откидываясь назад, чтобы позволить мне добраться до раны. Он снова осушил чашку и поставил ее со смиренным видом. – Я этого не ожидал. Думал, что сразил его, но он упал на пол и поднялся с ножом в руке, паразит.

– Ты стрелял в него?

Он моргнул от моей интонации.

– Ну, разумеется.

Я не могла придумать ни одного плохого слова, которое выразило бы ситуацию и, бормоча себе под нос: «Иисус твою Рузвельт Христос!» – приступила к промыванию и зашиванию.

– А теперь послушай меня, - проговорила я своим лучшим тоном военного хирурга. – Насколько я могу судить, это весьма незначительный порез, и тебе удалось остановить кровотечение достаточно надолго, чтобы сформировался сгусток. Но этот сгусток – единственное, что уберегает тебя от смертельной кровопотери. Ты меня понимаешь? - это была не совсем правда – или точнее не будет ей, как только я пришью на место поддерживающую плоть – но сейчас не время давать ему лазейку.

Он долго и довольно бесстрастно смотрел на меня.

– Понимаю.

– Это означает, – подчеркнула я, втыкая иглу в его плоть с такой силой, что он вскрикнул, – что ты не должен использовать свою правую руку, по крайней мере, в ближайшие сорок восемь часов. Ты не должен тянуть канаты, не должен лазить по такелажу, не должен бить людей. Правой рукой ты можешь лишь почесать свою задницу, не более того, ты слышишь меня?

– Полагаю, тебя весь корабль слышит, – пробормотал он, но скосил взгляд ниже, пытаясь разглядеть ключицу. – Вообще-то я в любом случае чешу задницу левой рукой.

Капитан Стеббингс определенно слышал нас – из-за сундука с чаем донесся тихий смешок, за которым последовал грохочущий кашель и слабый веселый рык.

– И, – продолжила я, протягивая нить через кожу, – ты не можешь сердиться.

Он вдохнул с присвистом.

– Почему нет?

– Потому что от этого твой сердечный ритм усилится, что приведет к повышению кровяного давления, которое...

– Взорвет меня, как бутылку пива, которое было закупорено слишком долго?

– Примерно так. Теперь...

Что бы я ни собиралась произнести дальше, оно улетучилось из моей головы в следующее мгновение, поскольку дыхание Стеббингса неожиданно резко изменилось. Я бросила иглу и, повернувшись, схватила блюдо. Отодвинув сундук с чаем в сторону и поставив блюдо на него, я упала на колени возле тела Стеббингса.

Его губы и веки были синими, а кожа лица стала цвета замазки. Задыхаясь, он издавал жуткие звуки и широко разевал рот, глотая воздух, который был бесполезен.

К счастью, для данной ситуации имелись общеизвестные нецензурные слова, и некоторые я употребила, быстро откидывая одеяло и погружая свои пальцы в его пухлый бок в поисках ребер. Стеббингс скрючился и выдал высокое нелепое «хи-хи-хи», отчего Джейми с иглой, которая продолжала раскачиваться на торчащей из ключицы нити, нервно засмеялся в ответ.

– Сейчас не время бояться щекотки, – сказала я сердито. – Джейми! Возьми одно из тех перьев и всунь в него иголку, - пока он это делал, я быстро обтерла кожу Стеббингса смоченным бренди куском ткани. Затем взяла перо-иглу в одну руку, бутылку бренди в другую, и, словно забивая гвоздь, вогнала перо острием вперед во второе межреберье. И когда оно прошло сквозь хрящ в плевральной полости, я почувствовала в глубине хлопок.

В ответ капитан издал высокий звук «и-и-и-и-и», но это был не смех. Я отрезала перо немного короче иглы, но от удара иглу засосало. Я запаниковала, пытаясь ногтями ухватить иголку, чтобы вытащить её, и, наконец-то, мне это удалось. Пахнущая затхлостью кровь вместе с жидкостью брызнули через полое перо, затем напор уменьшился до слабого шипения воздуха.

– Дышите медленно, – проговорила я более спокойно. – Оба.

Я с тревогой смотрела на перо, ожидая дальнейшего оттока крови. Было очевидно, что если у него имелось сильное кровотечение в легком, то я практически ничем не смогла бы помочь. Но я наблюдала лишь легкое подтекание из прокола – красную слизь снаружи на пере.

– Сядь, – сказала я Джейми, который сел, скрестив ноги, на полу рядом со мной.

Стеббингс стал выглядеть лучше: легкое, по крайней мере, частично расправилось, и теперь он был просто белым, а губы его, хоть и бледные, уже слегка порозовели. Шипение из пера замерло на вздохе, и я приложила палец на открытый конец трубочки.

– В идеале, – произнесла я убедительным тоном, – я бы провела длинную трубку от вашей груди в банку с водой. Таким образом, воздух скапливающийся вокруг легких, выходил бы, но не смог бы вернуться. Но пока у меня не будет ничего похожего на трубку, которая окажется длиннее нескольких сантиметров, ничего не получится, – привстав на коленях, я жестом подала знак Джейми.

– Иди сюда и положи палец на кончик пера. Если он снова начнет задыхаться, убери палец на секунду, пока оттуда не перестанет шипеть воздух.

Джейми было неудобно дотянуться до Стеббингса левой рукой, и, косясь на меня, он потихоньку вытянул правую руку и заткнул перо большим пальцем.

Кряхтя, я поднялась на ноги и опять отправилась обшаривать груз. Там должен быть деготь. Я прикрепила с трех сторон к груди капитана промасленный теплым дегтем лоскут, и оставалось довольно много. Не идеальное решение, и, вероятно, не удастся снова по-быстрому достать его. Может, небольшой кусок мокрой ткани был бы лучше?

Тем не менее, в одном из сундуков Ханны Арнольд я нашла сокровище: небольшой набор сушеных трав в стеклянных банках, одна из которых была с порошкообразным гуммиарабиком ((лат. Gummi – камедь и arabicus – аравийский) – твердая прозрачная смола, выделяемая различными видами акаций. Вязкая жидкость, затвердевающая на воздухе – прим. пер.). Травы были интересны и полезны сами по себе, поскольку их явно импортировали: хинная кора (надо попробовать отправить ее обратно в Северную Каролину для Лиззи, если мы когда-нибудь выберемся с этой жуткой посудины), мандрагора и имбирь, – то, что никогда не произрастало в колониях. Имея их под рукой, я ощутила себя внезапно разбогатевшей. Стеббингс застонал позади меня, и послышалось шуршание ткани и тихое шипение, когда Джейми ненадолго убрал свой палец.

Но даже и богатства сказочного Востока сильно не помогут Стеббингсу. Я открыла баночку гуммиарабика и, зачерпнув его немного в ладонь и смочив водой, стала мять, придавая липкому шарику форму неровной цилиндрической затычки, которую я завернула в обрывок желтого ситца с рисунком в виде пчелок, и завершила все аккуратным узелком наверху. К моему удовлетворению всё получилось. Я вернулась и без лишних слов вытащила из отверстия полое перо – на нем уже показались трещинки из-за сокращений реберных мышц Стеббингса – и вкрутила на его место более крупную по размеру полую куриную кость.

В этот раз он тоже не смеялся. Я аккуратно заткнула конец кости и, опустившись на колени перед Джейми, возобновила зашивание его ключицы.

Я чувствовала, что моя голова ясная, но все постепенно теряло реальность, и это было признаком полного изнеможения. Я сделала, что должна была сделать, но знала, что долго не смогу оставаться в вертикальном положении.

– Что сказал капитан Хикман? – спросила я, скорее, чтобы отвлечь нас обоих, нежели потому, что действительно хотела знать.

– Много всего, как ты можешь догадаться, – Джейми сделал глубокий вдох и уставился на огромный черепаший панцирь, который был втиснут между ящиками. – Тем не менее, отбросив сугубо личные взгляды и определенное количество ненормативной лексики... мы направляемся вверх по Гудзону. К форту Тикондерога.

– Мы... что? – я нахмурилась глядя на иглу, наполовину воткнутую в кожу. – Зачем?

Его руки, прижатые к палубе, напряглись: пальцы так сильно вжались в доски, что ногти побелели.

– Это то, куда он направлялся, когда возникли сложности, и туда он и намеревается плыть. Я нахожу, что он – джентльмен с очень принципиальными воззрениями.

Громкое фырканье раздалось из-за сундука с чаем.

– Я, и правда, заметила нечто подобное, – завязав последний шов, я аккуратно обрезала нить своим ножом. – Вы что-то сказали, капитан Стеббингс?

Фырканье повторилось, погромче, но с той же интонацией.

– А нельзя его убедить, чтобы он высадил нас на берег?

Пятерня Джейми зависла над свежими швами, явно желая почесать зашитое место, но я отпихнула ее.

– Да, ну... Есть и другие сложности, Сассенах.

– Рассказывай, – пробормотала я, вставая и потягиваясь. – О, Боже, моя спина. Что за сложности? Хочешь чаю?

– Только если в нем будет достаточно виски, – прислонившись к переборке, он откинул голову и закрыл глаза. Его щеки имели лишь намек на румянец, а лоб блестел от пота.

– Бренди сойдет?

Я сама очень хотела чая – без алкоголя – и, не дожидаясь кивка Джейми, направилась к лестнице. Поставив ногу на первую ступеньку, я увидела, как он потянулся за бутылкой вина.

Наверху дул сильный ветер, который закрутил вокруг меня мой длинный плащ, как только я показалась из недр корабля, и взметнул вверх юбки весьма оживленным образом. Это оживило и мистера Смита – или, точнее, мистера Марсдена – он моргнул и поспешно отвернулся.

– Добрый вечер, мэм, – произнес он вежливо, когда мне удалось разобраться со своей спутанной одеждой. – Полковник чувствует себя лучше, я надеюсь?

– Да, Джейми... – я замолчала и пристально на него посмотрела. – Полковник? – у меня возникло легкое ощущение, что я тону.

– Да, мэм. Он же полковник ополчения, не так ли?

– Был, – сказала я с нажимом.

Лицо Смита расплылось в улыбке.

– Не в этом случае, мэм, – сказал он. – Мистер Фрейзер оказал нам честь, приняв командование ротой «Ополчение Фрейзера» – так мы будем именоваться.

– Как подходяще, – проговорила я. – Какого черта... Как это произошло?

Смит нервно потеребил одну из своих серег, видя, что я, возможно, не так обрадована новостями, как ожидалось.

– Э-э. Ну, сказать по правде, мэм, боюсь, это моя вина, – он пристыжено склонил голову. – Один из матросов на борту «Питта» узнал меня, и когда он сказал капитану, кто я...

Раскрытие настоящего имени мистера Марсдена в совокупности с его украшениями вызвало среди находящейся в данный момент на борту «Аспида» разношерстной команды большой переполох. Достаточный для того, чтобы мистер оказался в опасности быть выброшенным за борт или же отправленным в лодке на волю волн. После продолжительных споров Джейми предположил, что, возможно, мистеру Марсдену стоит сменить профессию и стать солдатом – ведь многие матросы с «Аспида» уже предлагали оставить корабль и присоединиться к Континентальным силам в Тикондероге, чтобы перевозить товары и оружие через озеро Шамплейн, а потом остаться там в качестве ополченцев-добровольцев.

Это вызвало всеобщее одобрение, хотя от некоторых недовольных по-прежнему слышалось бормотание, что Иона есть Иона, и не важно: моряк он или нет.

– Вот, собственно, почему я решил, что лучше уберусь в трюм, если вы понимаете, что я имею в виду, мэм, – завершил мистер Марсден.

Таким же образом решился и вопрос, что делать с захваченными матросами с «Питта» и перемещенными моряками с «Чирка»: тем, кто предпочтет вступить в американское ополчение, позволят это сделать, а британских моряков, которые по собственному желанию решат остаток жизни провести, как военнопленные, разместят в форте Тикондерога. Около половины мужчин с «Чирка» после недавних морских приключений выразили решительное желание отправиться служить на сушу и тоже примкнуть к ополчению.

– Понятно, – сказала я, потирая двумя пальцами между бровей. – Что ж, если позволите, мистер... Марсден, пойду-ка я заварю чашку чая. С большим количеством бренди.

ЧАЙ МЕНЯ ВЗБОДРИЛ ДОСТАТОЧНО, чтобы отправить Абрама – которого я нашла дремавшим возле огня в камбузе, несмотря на то, что ему приказано было идти в постель - отнести по чашке чая Джейми и капитану Стеббингсу, пока я совершала обход своих пациентов. В основном раненые устроились, как того и следовало ожидать - то есть не очень удобно. Но они стоически это претерпевали и в неотложных медицинских вмешательствах не нуждались.

Впрочем, те временные силы, что придали чай и бренди, по большей части покинули меня к тому времени, как я направилась вниз по лестнице обратно в трюм. На последней ступеньке моя нога соскользнула, и я тяжело рухнула на пол с грохотом, от которого Стеббингс испуганно вскрикнул, после чего застонал. Отмахнувшись от Джейми, вопросительно вскинувшего брови, я поспешила проверить пациента.

На ощупь он был очень горячим, его полное лицо раскраснелось, а практически нетронутая чашка чая стояла в стороне от него.

– Я пытался заставить его попить, но он сказал, что не может проглотить больше глотка, - тихо проговорил за моей спиной Джейми, последовавший за мной.

Я склонилась и приложила ухо к груди Стеббингса, вслушиваясь так пристально, насколько это было возможно сделать сквозь слой жира. Вытащенная на мгновение трубочка из куриной косточки выдала лишь незначительное шипение воздуха и не более чем каплю крови.

– Насколько я могу судить, легкое, по крайней мере, частично раскрылось, – сказала я, формально обращаясь к Стеббингсу, который попросту таращил на меня свои стеклянные глаза, – и я думаю, что пуля, должно быть, прижгла большую часть повреждений. В противном случае, полагаю, мы бы наблюдали гораздо более тревожные симптомы.

«В противном случае он был бы уже мертв!» – но я подумала, что будет тактичнее этого не произносить. «Он, в любом случае, может с легкостью вскорости умереть от лихорадки», – но и этого я не сказала.

Я уговорила его выпить немного воды и обильно смочила и обтерла ему голову и туловище. Крышку люка оставили откинутой, и в трюме было довольно прохладно, хотя воздух особо вниз не проникал. Все же, я не видела никакой пользы в том, чтобы поднять его на палубу, на воздух: чем меньше его трогали, тем лучше.

– Это... мой... плащ? – внезапно спросил Стеббингс, приоткрыв один глаз.

– Э-э... вероятно, – ответила я в замешательстве. – Вы хотите его назад?

Он ненадолго сморщился и покачал головой, потом лег на спину и закрыл глаза, дыша неглубоко.

Джейми дышал тяжело. Облокотившись на чайный сундук, он запрокинул голову и закрыл глаза. Однако, почувствовав, что я села рядом с ним, он поднял голову и открыл их.

– Ты выглядишь, словно вот-вот свалишься, Сассенах, – мягко сказал он. – Ложись, а? Я присмотрю за капитаном.

Я понимала, о чем он. На самом деле, я видела двух капитанов - и двух Джейми. Я моргнула и потрясла головой, тут же воссоединив раздвоившегося Джейми, но нельзя было отрицать, что он прав. Я снова утратила связь со своим телом, но мое сознание, вместо того чтобы держаться за работу, просто заблудилось где-то в тумане. Я энергично растерла руками лицо, но это нисколько не помогло.

– Мне надо поспать, – объяснила я мужчинам, которые сейчас вчетвером смотрели на меня с пучеглазым вниманием сов-сипух. – Если вы почувствуете, что давление снова повышается, а я думаю, что так и будет, – сказала я Стеббингсу, – выдерните затычку из трубки, пока не станет легче, а затем верните ее на место. Если кто-то из вас подумает, что умирает, разбудите меня.

Без лишних слов и с ощущением, словно наблюдаю за своими действиями со стороны, я опустилась на пол, положив голову на отворот плаща Стеббингса, и заснула.

ПРОСНУВШИСЬ ЧЕРЕЗ КАКОЕ-ТО время, я несколько минут лежала в прострации, мой разум взмывал и опускался в такт движений палубы подо мной. В какой-то момент я начала различать бормотание мужских голосов сквозь шипение и грохот волн.

Я так глубоко впала в забытье, что потребовалось какое-то время, чтобы восстановить предшествующие моему сну события, но голоса помогли вернуть их. Раны, запах бренди, треск грубо рвущейся парусины в моих руках и запах красителя от яркого мокрого ситца. Окровавленная рубашка Джейми. Всасывающий звук из отверстия в груди Стеббингса. Воспоминание об этом тут же привело меня в вертикальное положение, но я вся онемела от лежания на досках. Резкий приступ агонизирующей боли пронзил меня от правого колена до паха, и мышцы спины и руки ныли невероятно. Прежде чем мне удалось потянуть их достаточно, чтобы с трудом подняться на ноги, я услышала голос капитана.

– Позовите Хикмана, – голос Стеббингса был хриплым и низким, но четким. – Лучше пристрелите меня, чем делать это еще раз.

Не думаю, что он шутил. Джейми тоже так не думал.

– Я вас не виню, – сказал он. Его голос был мягким, но серьезным и таким же четким, как и у Стеббингса.

Когда парализующая боль в мышцах немного утихла, мои глаза снова начали фокусироваться. С того места, где я лежала, мне были видны лишь голени Стеббингса и практически весь Джейми, который сидел рядом с ним, ссутулив свою долговязую фигуру возле чайного сундука и упираясь головой в свои согнутые колени.

После некоторого молчания Стеббингс сказал:

– Не вините, а? Хорошо. Идите, приведите Хикмана.

– Зачем? – спросил Джейми, помедлив. Это походило на задумчивую паузу, или, возможно, он лишь собирался с силами для ответа. Не поднимая головы, он произносил слова, почти одурманенный усталостью. – Нет необходимости вытаскивать человека из его постели, не так ли? Если хотите умереть, просто вытащите эту штуку из своей груди.

Стеббингс издал какой-то звук, который, возможно, начался как смех, стон или гневное возражение, но закончился шипением воздуха сквозь стиснутые зубы. Мое тело напряглось. Неужели он на самом деле пытался вытащить?

Нет. Я услышала, как грузно передвинулось его тело, увидела, как согнулись его ноги, пока он искал более удобное положение, и уловила кряхтенье Джейми, когда он наклонился, чтобы помочь.

– Кто-то... может еще и получить... удовлетворение от меня... умирающего, – прохрипел Стеббингс.

– Я проделал в вас эту дыру, – отметил Джейми. Он выпрямился и потянулся с болезненной осторожностью. – И мне не очень-то радостно наблюдать, как вы умираете от этого.

Я подумала, что, должно быть, он уже благополучно миновал все пределы изнеможения, и явно был так же напряжен, как и я. Мне нужно подняться и заставить его лечь. Но Джейми продолжал говорить со Стеббингсом равнодушным тоном, словно человек, обсуждающий заумный вопрос естественной философии.

– А что касается удовлетворения капитан Хикмана... Вы чувствуете себя чем-то ему обязанным?

– Нет, – ответ вышел кратким и резким, хотя сменился глубоким выдохом.

– Это чистая смерть, – удалось произнести Стеббингсу после нескольких вдохов. – Быстрая.

– Да, я так же думал, – проговорил Джейми сонным голосом. – Когда это было со мной.

Словно обозначая вопрос, Стеббингс хмыкнул. Джейми вздохнул. Через мгновение я услышала шорох ткани и увидела, как он, закряхтев, подвинул левую ногу и отодвинул ткань своего килта.

– Видите это? – его палец медленно прошелся по всей длине бедра, начиная чуть выше колена и закончив почти в паху.

Стеббингс хмыкнул немного более заинтересовано, и на этот раз определенно спрашивая. Свисающие мыски чулок качнулись, когда дернулись его ноги.

– Штык, – сказал Джейми, небрежно накинув обратно килт поверх извилистой борозды шрама. - После раненияя провалялся два дня, а лихорадка пожирала меня заживо. Моя нога распухла и завоняла. И когда явился английский офицер, чтобы вышибить нам мозги, я почти обрадовался.

Наступило недолгое молчание.

– Каллоден? – спросил Стеббингс. Его голос все еще был хриплым, и я слышала в нем лихорадочность, но сейчас там еще присутствовал и интерес. – Слыхал... об этом.

Джейми в ответ ничего не сказал, но неожиданно зевнул, не удосужившись подавить зевок, и неторопливо потер руками лицо. Мне было слышно мягкое шуршание его щетины.

Молчание - но по качеству оно изменилось. Я чувствовала гнев Стеббингса, его боль и страх, но в его затрудненном дыхании присутствовал оттенок веселья.

– Хотите... чтобы я... спросил?

Джейми покачал головой.

– Слишком длинная история, и одна из тех, которую у меня нет желания рассказывать. Достаточно того, что я очень хотел, чтоб он меня застрелил, но ублюдок все равно этого не сделал.

Воздух в маленьком трюме был затхлым, но неоднородным: его наполняли смешавшиеся запахи крови и роскоши, промышленных товаров и болезни. Я осторожно и глубоко вдохнула, ощутив резкий аромат мужских тел – острый медный первобытный дух, усугубленный напряжением и истощением. «Женщины никогда так не пахнут, – размышляла я, – даже в экстремальных ситуациях».

– Значит, это месть? – немного погодя, спросил Стеббингс. Его беспокойные ноги замерли, а грязные чулки обвисли, и голос у него был уставшим.

Плечи Джейми медленно двинулись, когда он вздохнул, и его собственный голос был почти таким же уставшим, как и у Стеббингса.

– Нет, – сказал он очень тихо. – Считайте, это - возврат долга.

«Долг? – подумала я, – Кому? Лорду Мелтону, который отказался бесчестно убить его, и отправил с Каллодена домой, спрятав в телеге с сеном? Его сестре, которая запретила ему умирать и вернула к жизни исключительно благодаря своей силе воли? Или тем, кто умер, когда он – нет?»

Я уже достаточно размялась, чтобы можно было подняться, но пока этого не сделала. Срочности никакой не было. Мужчины молчали, их дыхание сливалось с дыханием корабля и моря за бортом.

Осознание пришло ко мне спокойно, но уверенно. Я часто заглядывала в бездну из-за чужого плеча, когда кто-то стоял на краю, глядя вниз. Но однажды вниз смотрела и я. И мне была хорошо знакома эта необъятность и соблазн предлагаемого облегчения.

Я знала, что теперь они, стоя бок о бок, глядят вниз. И каждый сам по себе.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Встречи и взаимодействия

ГЛАВА 32

БУРЯ ПОДОЗРЕНИЙ

«Лорд Джон Грей мистеру Артуру Норрингтону

4 февраля 1777

(Шифр 158)

Мой дорогой Норрингтон! На основании нашего разговора я провел некоторые исследования, о которых считаю разумным рассказать.

В конце года я посетил Францию и, находясь там, нанес визит барону Амандину. На самом деле я провел с бароном несколько дней и неоднократно с ним беседовал. У меня есть основания полагать, что Бичем, действительно, заинтересован в вопросе, который мы обсуждали, и является приверженцем Бомарше, который, вероятно, также вовлечен. Думаю, сам Амандин не имеет к этому отношения, но Бичем может использовать его каким-то образом в качестве прикрытия.

Я испросил аудиенции у Бомарше, но получил отказ. Поскольку обычно он принимал меня, полагаю, что я разворошил осиное гнездо. Было бы нелишним понаблюдать там.

Будьте также внимательны к любым упоминаниям во французской корреспонденции компании под названием «Родриго Хорталез и Ко» (я прошу Вас также предупредить человека, который занимается испанской перепиской). Я не обнаружил ничего дурного, но и не могу найти достоверных сведений относительно этой компании, как, например, имена директоров, и это само по себе кажется мне подозрительным.

Если это в Ваших силах, я был бы рад услышать все, что Вы узнаете по этим вопросам.

Ваш покорный слуга, лорд Джон Грей.

P.S.: Не можете ли подсказать мне, кто отвечает за американский раздел переписки?»

«Лорд Джон Грей Гарольду, герцогу Пардлоу.

4 февраля 1777

(семейный шифр)

Хэл, я видел Амандина. Уэйнрайт проживает в усадьбе – в поместье под названием «Trois Flèches» («Три стрелы» – фр., прим. пер.) – и поддерживает нездоровые отношения с бароном. Я познакомился с сестрой барона, женой Уэйнрайта. Она, конечно, в курсе о связи ее мужа и брата, но не признает этого открыто. Но, кажется, это все, что ей известно. Более глупые женщины мне почти не встречались. Она открыто непристойна в манерах и отвратительно играет в карты. Так же, как и барон, из чего я заключаю, что он кое-что знает о политических махинациях Уэйнрайта: Амандин все время ерзал, когда я начинал разговор в этом направлении, и я удостоверился в том, что он не владеет искусством перевода беседы на другую тему. Однако барон не глуп. Но даже если он и не обладает умом, то непременно сообщит Уэйнрайту о моем визите. Я предупредил Норрингтона, чтобы он следил за любой активностью на этом фронте.

Учитывая, что я знаю о способностях и связях Уэйнрайта (или, точнее, об их отсутствии), я все-таки не могу понять причину его заинтересованности. Разумеется, если французское правительство держит в уме те схемы, какие обозначил Уэйнрайт, то вряд ли они бы открыто о них заявляли, и, посылая кого-то вроде Уэйнрайта поговорить с кем-то вроде меня, они, должно быть, рассчитывали на конфиденциальность в полной мере. Конечно, этот подход имеет право на существование. И все же тут что-то не так, но что именно, я пока не разобрался.

Вскоре я буду у тебя, и надеюсь к тому времени собрать кое-какую точную информацию относительно некоего капитана Иезекиля Ричардсона, а также капитана Дэниса Рендалла-Айзекса. Если тебе удастся получить сведения о ком-либо из них по своим каналам, ты очень обяжешь меня.

Твой самый любящий брат Джон.

PS.: Надеюсь, ты поправляешься».

«Гарольд, герцог Пардлоу Джону Грею

6 марта 1777

Бат (главный город графства Сомерсет в Англии. С античности знаменит целебными источниками как бальнеологический курорт (собственно, и само название переводится с английского как «баня» или «ванна»)).

(семейный шифр)

Я не умер. Хотя хотел бы. Бат отвратителен. Ежедневно меня заворачивают в холст и уносят, как посылку, чтобы погрузить в кипящую воду, пахнущую тухлыми яйцами, затем вытаскивают и заставляют ее пить. Но Минни говорит, что если я не буду подчиняться, она разведется со мной по ходатайству в Палату лордов, указав причиной мое вызванное распутным поведением безумие. Сомневаюсь, конечно, но вот я здесь.

Дэнис Рэндалл-Айзекс – сын англичанки по имени Мэри Хокинс и британского офицера - некоего Джонатана Вулвертона Рэндалла, ныне покойного капитана драгун, который погиб при Каллодене. Мать все еще жива и замужем за евреем по имени Роберт Айзекс – торговцем в Бристоле. Он также жив и владеет половиной складского помещения в Бресте.

Дэнис – один из твоих чертовых политиканов, связанных с Жерменом, но я не могу отыскать что-то кроме этого, не раскрываясь, чего тебе бы не хотелось. Вообще ничего не могу отыскать в этом гребанном Бате.

О Ричардсоне ничего толком не слышал, но вскоре узнаю. Направил письма некоторым людям в Америке. Да, спасибо, я очень осторожен, впрочем, как и они.

Здесь Джон Бергойн, он проходит курс лечения. Крайне самодовольный, поскольку Жермен одобрил его план вторжения из Канады. Я рекомендовал ему Уильяма, так как тот хорошо знает французский и немецкий, а у Бергойна есть некоторое количество брауншвейгцев (немецкие войска, сдаваемые в аренду другим государствам прусским императором – прим. пер.). И все же, скажи Вилли, чтобы он был осторожен: кажется, Бергойн мнит себя главнокомандующим американской армии - полагаю, эта мысль, скорее всего, станет сюрпризом – как для Гая Карлтона, так и для Дика Хау. «Trois Flèches». Три стрелы. Кто третья?»

Лондон

26 марта 1777

Общество ценителей английского бифштекса, джентльменский клуб

– КТО ТРЕТЬЯ? – потрясенно повторил Грей, уставившись на только что открытую записку.

– Третья – что? – Гарри Кворри передал свой промокший плащ распорядителю и тяжело опустился в кресло возле Грея, облегченно вздыхая и протягивая руки к огню.

– Зубы господни, я продрог до костей! И посреди вот этого ты собираешься в Саутгемптон? – он простер большую замерзшую руку в сторону окна, которое обрамляло мрачный вид на ледяной дождь, льющий почти горизонтально земле из-за ветра.

– До завтра – нет. Возможно, к тому времени погода наладится.

Гарри бросил в окно полный сомнения взгляд и покачал головой.

– Без шансов. Распорядитель!

Мистер Бодли уже направлялся к ним, пошатываясь под тяжестью подноса, на котором расположились печенье с тмином, бисквит, клубничный джем, мармелад, горячие, намазанные маслом булочки в корзинке, укрытой белой льняной салфеткой, густые сливки, миндальное печенье. Были там и тосты с сардинами, горшочек с печеной фасолью, беконом и луком, тарелка с ломтиками ветчины и корнишонами, бутылка бренди, два стакана и – видимо, на всякий случай – дымящийся чайник и две фарфоровые чашки на блюдечках.

– А! – обрадованно воскликнул Гарри. – Вижу, вы ждали меня.

Грей улыбнулся. Если не случалось участие в военных действиях или вызов на службу, по средам Гарри Кворри неизменно появлялся в Бифштекс-клубе в четыре тридцать.

– Я предположил, что тебе необходимо подкрепиться, учитывая, что Хэл на больничном.

Гарри был одним из двух старших офицеров полка – но Хэл, также являясь военачальником, создал этот полк и содержал его. Не все полковники осуществляли оперативное руководство собственными воинскими подразделениями, но Хэл – да.

– Чертов симулянт, – сказал Гарри, потянувшись за бренди. – Как он?

– Вполне в своем репертуаре, судя по его письмам.

Грей передал Кворри вскрытое письмо, которое тот прочел, постепенно расплываясь в улыбке.

– Ага, Минни приведет его в порядок на раз-два-три, – Гарри отложил письмо, кивнув в его сторону, пока поднимал бокал. – Кто такой Ричардсон, и почему ты хочешь узнать о нем?

– Иезекиль Ричардсон, капитан. Улан, но откомандирован для разведывательной работы.

– О, шпиончик, да? Один из экземпляров твоего Черного кабинета? – Кворри сморщил нос, хотя было не совсем понятно – относилось это к замечанию про шпионов или к блюду из тертого хрена, сопровождавшему сардины.

– Нет, я не очень хорошо знаю этого человека, – признался Грей и ощутил тот же укол глубокого беспокойства, который с нарастающей частотой причинял ему боль с тех пор, как на прошлой неделе он получил из Квебека письмо от Уильяма. – Я был представлен ему сэром Джорджем, который знаком с его отцом, но мы мало говорили тогда. Я слышал кое-что на его счет – по секрету...

– Полагаю, существует только один способ узнать что-либо о человеке этого рода деятельности. У-у-у-у-ух! – Гарри сделал огромный глоток воздуха через открытый рот и с шумом втянул ноздрями, затем, пару раз кашлянув, прослезился и встряхнул головой от удовольствия. – Свежий хрен, – крякнув, Гарри набрав еще одну полную большую ложку. – Очень... у-у-у-ух... свежий.

– Точно. Как бы то ни было, я встретил его снова в Северной Каролине, мы немного поговорили, и он спросил моего позволения обратиться к Уильяму с предложением заняться разведывательной деятельностью.

Бутерброд с сардиной остановился на полпути ко рту Кворри.

– Ты же не хочешь сказать, что позволил ему вовлечь Вилли в эту трясину?

– Разумеется, я не этого добивался, – уязвленно сказал Грей. – У меня были некоторые основания полагать, что это предложение будет полезным для Вилли: в первую очередь, оно вытащило бы его из Северной Каролины, а в итоге он получил бы место в штабе Хау.

Кворри кивнул и, тщательно прожевав, проглотил все разом.

– Ага, хорошо. Но теперь у тебя есть сомнения?

– Есть. Тем более, что я не могу найти людей, которые хорошо знакомы с Ричардсоном. Все, кто рекомендовал его мне, делали это по чужой рекомендации. За исключением сэра Джорджа Стэнли, который в настоящий момент находится в Испании с моей матерью, и старого Найджела Брюса, который довольно некстати скончался за это время.

– Эгоистично с его стороны.

– Да. Думаю, я мог бы накопать больше информации, будь у меня время. Но у меня его нет. Мы с Дотти отплываем послезавтра. Если погода позволит, – добавил он, взглянув в окно.

– А, так вот почему я здесь, – без враждебности заметил Гарри. – Что мне делать с информацией, которую я найду? Рассказать Хэлу или отправить тебе?

– Расскажи Хэлу, – со вздохом ответил Грей. – Бог знает, какой будет почта в Америке, даже с Конгрессом, заседающим в Филадельфии. Если что-то покажется срочным, Хэлу гораздо проще проконтролировать вопрос здесь, чем мне оттуда.

Кворри кивнул и наполнил бокал Грея.

– Ты ничего не ешь, – заметил он.

– Я поздно позавтракал.

Довольно поздно. На самом деле, он еще не завтракал вовсе. Лорд Джон взял лепешку и рассеянно намазал на нее джем.

– А Дэнис Как-Там-Его? – спросил Гарри, постукивая по письму вилкой для закусок. – Должен ли я что-нибудь выведать о нем?

– Обязательно. Впрочем, я могу добиться лучшего прогресса в его отношении в Америке. По крайней мере, там его видели в последний раз.

Он откусил лепешку, заметив, что она достигла того изысканного баланса между рассыпчатостью и эластичной консистенцией – идеального для любой лепешки – и почувствовал, что аппетит как будто пробуждается. Грей задумался, должен ли он натравить Гарри на достопочтенного еврея со складом в Бресте, но решил, что нет. Вопросы французских связей были более чем щепетильными, а Гарри, хоть и был основательным и дотошным, деликатностью не обладал.

– Ну ладно, – Гарри выбрал кусок бисквита, положил поверх два миндальных печенья с изрядной порцией густых сливок и отправил все это целиком в рот.

«Куда все это девается?» – подумал Грей.

Гарри был коренастым и упитанным, но никогда – тучным. Без сомнений, он сгонял лишнее во время энергичных упражнений в борделях, что было его любимым видом спорта, несмотря на возраст.

«Сколько лет Гарри?» – внезапно спросил себя Грей. На несколько лет старше, чем он сам, на несколько лет моложе Хэла. Лорд Джон никогда не задумывался об этом, так же как и о возрасте Хэла. Оба они всегда казались бессмертными: он не представлял себе будущего, в котором одного из них не станет. Но череп под париком Гарри был теперь почти лысым, – в какой-то момент тот, по своему обыкновению, сдвинул парик, чтобы почесать голову, и вернул на место, не заботясь о том, ровно ли он сидит, – и суставы его пальцев опухли, хотя Гарри и держал свою чайную чашку с прежним изяществом.

Грей внезапно осознал свою собственную смертность - в отнимающемся большом пальце, приступе боли в колене. Больше всего он испугался, что его не окажется рядом, чтобы защитить Уильяма, когда он будет все еще нужен тому.

– Эй? – сказал Гарри, приподняв бровь в ответ на выражение лица Грея. – Что такое?

Грей улыбнулся и покачал головой, снова беря свой бокал с бренди.

– Timor mortis conturbat me, – сказалон. (Timor mortis conturbat me – латинская фраза, встречающаяся в позднесредневековой шотландской и английской поэзии. Перевод: «Страх смерти беспокоит меня» – прим. пер.).

– А, – задумчиво произнес Гарри и поднял собственный бокал. – Выпью за это.

ГЛАВА 33

ИНТРИГА СГУЩАЕТСЯ

«28 февраля РХ 1777

Лондон.

Генерал-майор Джон Бергойн, сэру Джорджу Жермену... Я не думаю, что любая другая экспедиция с моря сможет настолько устрашить врага или также эффективно приблизит войну, как вторжение из Канады в Тикондерогу».

4 апреля 1777 г.

на борту корабля Его Величества «Тартар».

ОН СКАЗАЛ ДОТТИ, что «Тартар» – всего лишь двадцативосьмиорудийный фрегат, и поэтому ей нужно быть поскромнее с багажом. Несмотря на это лорд Джон удивился, увидев, что весь ее багаж состоял всего из одного сундука – ну, ладно, он был огромный, – двух дорожных чемоданов и сумки с рукоделием.

– Что, ни одного платья в цветочек? – поддразнил лорд Джон. – Уильям тебя не узнает.

– Вздор, – ответила она, способная, как и ее отец, выражаться кратко и ясно. Но все же слегка улыбнулась – Дотти была очень бледной, и он надеялся, что это не от начинающейся морской болезни. Джон сжал ее руку и продолжал удерживать ее все время, пока последний темный клочок Англии не погрузился в море.

Он все еще удивлялся, что ей это удалось. Хэл, должно быть, ослабел больше, чем Грей предполагал, раз позволил дочери себя одурачить и сесть на корабль в Америку. Даже под защитой дяди и с похвальным предлогом необходимости ухаживать за раненым братом. Минни, конечно же, не рассталась бы с Хэлом ни на минуту, хотя, естественно, очень беспокоилась за своего сына. Но чтобы и она не проронила ни слова протеста против этой авантюры...

– Твоя мать в этом замешана, не так ли? – небрежно спросил Грей, спровоцировав испуганный взгляд сквозь завесу раздуваемых ветром волос.

– Ты о чем? – Дотти подхватила белокурую паутину волос, непослушной массой выбившихся из несуразной сеточки, в которую они были связаны, и танцующих над ее головой, как пламя. – О, помоги!

Лорд Джон поймал волосы и пригладил их, обеими руками прижимая к ее голове, затем собрал на затылке, где мастерски заплел к восхищению проходящего моряка, уложил косу в шишку и повязал ее бархатной лентой – единственным, что осталось от ее развалившейся сеточки.

– О чем я, действительно, - сказал Грей ее затылку, когда закончил работу. – О любом ужасном предприятии, на какое бы ты ни отправилась.

Дотти обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Если ты называешь спасение Генри ужасной авантюрой, я полностью согласна, - сказала она с достоинством. – Но моя мать, естественно, сделает все возможное, чтобы вернуть его. Предположительно, так же, как и ты, или тебя бы здесь не было.

И, не дожидаясь ответа, Дотти энергично повернулась на каблуках и направилась к сходному трапу, оставив его совершенно ошарашенным.

Один из первых пришедших весной кораблей принес письмо с новыми вестями от Генри. Он все еще был жив, слава Богу, но, тяжело раненный выстрелом в живот, очень сильно болел на протяжении суровой зимы. Однако он выжил, и вместе с другими британскими заключенными его переместили в Филадельфию. Письмо написал его соратник, еще один заключенный офицер, но Генри сумел набросать несколько слов любви своей семье в конце письма и подписаться. Память об этих беспорядочных каракулях съедала душу Джона.

Его несколько подбадривал тот факт, что Генри находился в Филадельфии. Во Франции Джон встретил видного филадельфийца, и тот ему сразу же понравился, что, похоже, было взаимно: может быть, это знакомство окажется полезным. Грей невольно усмехнулся, вспоминая момент встречи с американским джентльменом.

Он ненадолго останавливался в Париже, только для того, чтобы расспросить о Персивале Бичеме, которого там не оказалось. Ему сказали, что тот уехал на зиму в свое имение в деревне. Главное поместье семьи Бичем, место под названием «Trois Flèches» («Три стрелы» – фр., прим. пер.), находилось недалеко от Компьена. И поэтому Грей, купив меховую шапку и пару флотских сапог, и завернувшись в свое самое теплое пальто, нанял лошадь и мрачно устремился в пасть воющей бури.

Замерзшего и облепленного грязью, его встретили с подозрением, но качество экипировки и титул открыли Джону двери. Его провели в хорошо обставленную гостиную где, хвала Господу, в великолепном камине горел огонь, и оставили дожидаться барона – когда тот соизволит его принять.

Лорд Джон сформировал представление о бароне Амандине на основе рассказов Перси, хотя и думал, что тот, скорее всего, просто вешал ему лапшу на уши. Он также знал, насколько бесполезно было строить предположения перед непосредственным наблюдением, но воображать – это часть человеческой натуры.

Что касается воображения, он проделал хорошую работу, не думая о Перси в течение последних... Скольких? Восемнадцати лет? Девятнадцати? Но как только стало очевидно, что думать о нем теперь стало вопросом профессиональной, а также личной необходимости, удивленный и смущенный Грей понял, как много он помнил. Джон знал, что нравилось Перси, и в соответствии с этим сформировал некий ментальный образ Амандина.

Реальность была иной. Барон оказался пожилым человеком, возможно, несколькими годами старше Грея, низким и довольно пухлым, с открытым приятным лицом. Одет хорошо, но без пафоса. Он весьма любезно поприветствовал гостя. Но затем барон взял руку Джона, и через англичанина пробежал небольшой электрический импульс. Выражение лица барона оставалось светским, не более, – но в глазах проявился интерес и жадность, и, несмотря на неприглядный внешний вид Амандина, плоть Грея ответила на это.

Понятно, что Перси рассказывал барону о нем.

Удивленный и настороженный, лорд Джон дал краткое объяснение, которое подготовил, и услышал в ответ, что, увы, господина Бичема нет дома, поскольку он отправился в Эльзас охотиться на волков вместе с месье Бомарше. «Что же, – подумал Грей, – одно предположение подтвердилось». Но, конечно же, Его Светлость снизойдет и воспользуется гостеприимством «Trois Flèches» – по крайней мере, на ночь?

Грей принял это приглашение, многократно повторяя не стоящую того благодарность, и когда он, сняв верхнюю одежду, сменил свои флотские сапоги на пестрые домашние тапочки Дотти, (отчего Амандин заморгал, хотя и принялся сразу же восхвалять их сверх меры), его проводили по длинному коридору с галереей портретов.

– Нам подадут немного закусок в библиотеке, – сказал Амандин. – Очевидно, вы умираете от холода и истощения. Но если вы не возражаете, позвольте мне представить вас en route (по ходу дела (франц.) – прим. пер.) моему другому гостю. Мы пригласим его присоединиться к нам.

Грей пробормотал согласие, отвлекаясь на легкий нажим руки Амандина, которая расположилась на его спине немного ниже, чем полагалось.

– Он американец, – говорил барон, в то время как они подходили к двери в конце коридора, и в том, как он произносил это слово, слышалась своего рода забавная важность. Голос был крайне необычен – мягкий, теплый, и в каком-то смысле дымчатый, как чай улун с большим количеством сахара.

– Он предпочитает ежедневно проводить некоторое время на солнце, – продолжил барон, толкая открытую дверь и жестом приглашая Грея вперед себя. – Говорит, что это держит его в крепком здравии.

Грей вежливо смотрел на барона во время этого предисловия, но затем повернулся поприветствовать американского гостя и был представлен доктору Франклину, который, совершенно обнаженный, удобно полулежал в мягком кресле, залитый потоком солнечного света. (Бенджамин Франклин – американский политический деятель, дипломат, полимат, изобретатель громоотвода и понятия об электричестве, писатель, журналист, издатель, масон. Один из лидеров войны за независимость США. Портрет Бенджамина Франклина изображён на стодолларовой купюре федеральной резервной системы США с 1914 года – прим. пер.)

Из последующего разговора, все участники которого выражались с величайшим апломбом, лорд Джон узнал, что это была неизменная практика доктора Франклина – ежедневно, при любой возможности принимать воздушные ванны, поскольку кожа тоже дышит, как и легкие, поглощая воздух и высвобождая загрязнения. Таким образом, способность организма защищаться от инфекции существенно нарушалась, если кожа постоянно задыхалась в антисанитарной одежде.

На протяжении знакомства и разговора Грей остро осознавал, как направленный на него полный предположений и веселья взгляд Амандина, так и громоздкое ощущение собственной антисанитарной одежды на его, несомненно, задыхающейся коже.

Странное чувство – встретить незнакомца и узнать, что тот уже посвящен в твою самую глубокую тайну, и что, на самом деле, незнакомец разделяет ее, если Перси все не выдумал. А Грей так не думал. От этого у него возникло ощущение опасности и головокружения, как будто он навис над глубокой пропастью. А еще это чертовски возбудило и встревожило его.

Американец, который в это время весело рассказывал о необычном геологическом образовании, увиденном им в путешествии из Парижа, («А Его Светлость обратил на него внимание?») был пожилым человеком. И потому его тело, хоть и в хорошей форме, за исключением пятен какой-то пурпурной экземы на нижних конечностях, в качестве сексуального объекта не рассматривалось. Тем не менее, плоть Грея туго обтягивала кости, и довольно большое количество крови отлило от головы. Он чувствовал, как Амандин смотрит на него, бесцеремонно оценивая, и вдруг отчетливо вспомнил о том, как Перси рассказывал об отношениях со своей женой и шурином – бароном: «С обоими, по случаю». «Одновременно?» Сопровождала ли сестра барона своего мужа или она, возможно, находилась дома? И сейчас, как и несколько раз за всю свою жизнь, Грей всерьез размышлял, а не был ли он извращенцем.

– Может, мы присоединимся к доброму доктору в его полезной практике, милорд?

Лорд Джон отвел глаза от Франклина и увидел, что барон принялся снимать сюртук. К счастью, прежде чем Грей смог придумать, что сказать, Франклин поднялся, заметив, что, по его ощущениям, он получил достаточно полезных ванн на этот день.

– Хотя, конечно, – произнес он, глядя прямо на Грея с выражением глубочайшего интереса, - и даже с некоторым весельем, – вы не должны позволить, чтобы мой уход помешал вам потакать собственным желаниям, господа.

Барон, безупречно вежливый, сразу же надел сюртук, сказав, что присоединится к ним за аперитивом в библиотеке, и скрылся в коридоре.

У Франклина был шелковый халат. Придерживая его для Франклина, Грей наблюдал, как под халатом исчезают белые, слегка провисающие, но замечательно твердые и нераскрытые ягодицы. По тому, как медленно американец опускал руки в рукава, Грей понял, что в его плечевых суставах зарождается артрит.

Обернувшись и завязывая пояс, Франклин пристально посмотрел на Грея.

– Спасибо, милорд, – сказал он. – Полагаю, вы ранее не были знакомы с Амандином?

– Нет. Я знал его... зятя, месье Бичема, несколько лет назад. В Англии, – добавил он без всякой особой причины.

Что-то мелькнуло в глазах Франклина при имени Бичем, заставив Грея спросить:

– Вы его знаете?

– Мне знакомо это имя, – равнодушно ответил Франклин. – Значит, Бичем – англичанин?

Множество неожиданных возможностей промелькнуло в голове Грея от такого простого замечания: «Мне знакомо это имя». Но столь же быстро их оценив, он решил сказать правду, как самое безопасное. И просто произнес: «Да», – тоном, указывающим, что это не более чем просто факт.

В течение следующих нескольких дней лорд Джон и Франклин провели ряд интересных бесед, в которых имя Перси Бичема выделялось, поскольку не упоминалось. Тем не менее, когда Франклин вернулся в Париж, у Грея осталась искренняя симпатия к пожилому джентльмену, который, узнав, что лорд Джон весной собирается в Колонии, настоял на том, чтобы дать ему верительные письма нескольким друзьям. А еще у Грея появилась уверенность, что доктор Франклин точно знал, кто такой Перси Бичем сейчас, и кем являлся когда-то.

– Прошу прощения, сэр, – произнес один из членов экипажа «Тартара», довольно грубо отталкивая его локтем со своего пути и нарушая его задумчивость. Грей моргнул, приходя в себя, и понял, что его руки без перчаток заледенели на ветру, а щеки онемели. Предоставив матросов их зябким занятиям, лорд Джон спустился вниз, чувствуя своеобразное маленькое и стыдливое тепло от воспоминаний о своем визите в «Trois Flèches».

«3 мая 1777

Нью-Йорк.

Дорогой папả, я только что получил твое письмо о кузене Генри и очень надеюсь, что ты сможешь узнать его местонахождение и добиться его освобождения. Если я сам что-нибудь о нем услышу, то сделаю все возможное, чтобы дать тебе знать. Есть ли кто-нибудь, кому я могу адресовать письма для тебя в Колониях? (Если ты не сообщишь иного, то я отправлю их в распоряжение г-на Сандерса в Филадельфии с копией для безопасности судье О'Кифа в Ричмонде).

Надеюсь, ты извинишь мое собственное досадное разгильдяйство в переписке. Увы, оно не имеет никакого отношения к сильной загруженности или срочным делам с моей стороны. Скорее, это из-за скуки и отсутствия чего-либо интересного – писать не о чем. После утомительного зимнего заточения в Квебеке (хотя я выезжал на замечательную охоту и подстрелил очень злобное создание, называемое росомахой), в конце марта я, наконец, получил новые распоряжения от адъютанта генерала Хау, когда некоторые из людей сэра Гая вернулись в Цитадель, после чего возвратился в Нью-Йорк.

От капитана Рэндалла-Айзекса я не получил ни единого слова, и ничего не слышал о нем после своего возвращения. Очень боюсь, что он, возможно, погиб во время снежной бури. Если ты знаешь его родственников, возможно, ты отправишь им записку, выражающей мою надежду на то, что он выжил? Я сделал бы это сам, но не знаю, где их найти, и как деликатно сформулировать свое сочувствие. Тем более, если они тоже находятся в сомнении о его судьбе или, что еще хуже, уже не сомневаются. А вот ты найдешь, что сказать: ты всегда умел.

Мне же несколько больше повезло в моих собственных путешествиях, ведь я пострадал только от незначительного кораблекрушения на пути вниз по реке (во время транспортировки у Тикондероги случилось несчастье, когда нас обстрелял отряд американских стрелков из Форта. Никто не пострадал, но каноэ были пробиты, и некоторые дыры, к сожалению, мы не обнаружили до тех пор, пока не вернулись на воду, после чего два из них внезапно затонули). Затем по пояс в грязи и окруженный плотоядными насекомыми, я выбрался на дорогу. Однако с момента моего возвращения практически ничего интересного не произошло, не считая постоянных слухов о том, что мы собираемся делать. Обнаружив, что бездеятельность раздражает больше, чем то, что ты бы назвал культурным окружением (хотя вообще ни одна из девушек в Нью-Йорке не умеет танцевать), я вызвался доставлять депеши и нашел в этом некоторое облегчение.

Однако вчера я получил приказ о моем возвращении в Канаду для того, чтобы присоединиться к штабу генерала Бергойна. Не ты ли приложил свою прекрасную итальянскую руку к этому, папả? («прекрасная итальянская рука» – английское устойчивое выражение, в буквальном смысле означает утонченный стиль чистописания, который в XVII веке пришел на смену готической каллиграфии. В переносном же смысле говорит о мастерстве в какой-то определенной области – прим. пер.) Если так, спасибо!

Также я снова видел капитана Ричардсона. Он пришел ко мне в комнату вчера вечером. Я не встречал его почти год и был очень удивлен. Он не просил рассказать о нашем путешествии в Квебек (что неудивительно, поскольку в настоящее время информация уже печально устарела), и когда я спросил о Рэндалле-Айзексе, только покачал головой и сказал, что не знает.

Он слышал про мое поручение доставки специальной депеши в Вирджинию, прежде чем я отправлюсь в Канаду, и, хотя, разумеется, ничто не должно задерживать меня от этого поручения, но он подумал о том, чтобы попросить меня о небольшой услуге, когда я отправлюсь на север. Несколько настороженно после моего долгого пребывания на промозглом Севере, я спросил, что бы это могло быть. Ричардсон ответил, что это всего лишь доставка шифрованного послания группе джентльменов-лоялистов в Вирджинии, что было бы просто для меня, поскольку я хорошо знаю местность. И заверил, что задание не задержит меня больше, чем на день или два.

Я сказал, что сделаю это, но, скорее, потому что сам хотел бы увидеть кое-какие места в Вирджинии, которую вспоминаю с любовью, чем потому, что желаю сделать одолжение капитану Ричардсону. Я немного опасаюсь его.

Удачной поездки, тебе, папả, и, пожалуйста, передай мою любовь драгоценной Дотти, которую я жажду увидеть. (Скажи ей, что в Канаде я подстрелил сорок два горностая, и у нее будет шубка из их шкурок!)

Твой самый любящий Негодник,

Уильям».

ГЛАВА 34

ПСАЛМЫ, 30-й

6 октября 1980 год

Лаллиброх

В РАБОЧЕМ КОНТРАКТЕ БРИАННЫ с Гидроэлектрической компанией оговаривалось, что три дня в неделю она инспектирует объекты, осуществляя при необходимости операции по техническому обслуживанию и ремонту. В оставшиеся два дня ей разрешили работать дома – составлять отчеты, заполнять положенные формы и выполнять другие бумажные дела. Она как раз пыталась расшифровать заметки Роба Кэмерона, касающиеся подачи питания от второй турбины в Лох-Эррочти, которые, казалось, были написаны восковым мелком на остатках упаковки его ланча, когда услышала какие-то звуки из кабинета лэрда напротив.

Уже некоторое время ей чудился некий гудящий звук, но до сего момента Бри думала, что это муха бьется в стекло. Вот только в гудении сейчас появились слова, а муха не станет петь «Царь Любви – мой Пастырь» (песня Майкла Карда – прим. пер.) на мотив «Святой Колумбы» (произведение для хора и органа Б. Бриттена – прим. пер.).

Бри замерла, понимая, что узнает мелодию. Голос звучал грубо, словно крупнозернистая наждачка, то и дело ломался... Но он то возвышался, то понижался, и получалась – действительно получалась! – музыка.

Песню прервал приступ кашля: было слышно, как с трудом прочищается горло, затем последовало осторожное мычание, и пение возобновилось. На сей раз использовалась старинная шотландская мелодия, которая, как Бри думала, называется «Кримонд» (название деревушки в округе Абердин – прим. пер.).

«Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим». (22-й Псалом – прим. пер.)

Фраза «к водам тихим» пару раз повторилась в разных тональностях, а потом псалом продолжился с новой силой:

«Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего».

Брианна сидела за столом и дрожала, по ее щекам текли слезы. Чтобы Роджер ничего не услышал, она прижимала к губам носовой платок.

– Благодарю, – шептала Бри в его складки. – О, благодарю.

Пение прекратилось, но снова послышалось мычание – глубокое и удовлетворенное. Бри взяла себя в руки и поспешно вытерла слезы: был почти полдень, и в любое время муж мог войти с вопросом, готова ли она идти обедать.

Роджер серьезно сомневался на счет должности помощника хормейстера, хотя и старался не показывать своей озабоченности, которую Брианна разделяла до тех пор, пока он, придя домой, не сообщил, что будет руководить детским хором. В тот момент все ее сомнения улетучились, ведь, в отличие от взрослых, дети совершенно свободно высказывались по поводу всяких странностей и полностью их принимали, как только привыкали.

– Как быстро они спросили о твоем шраме? – спросила Бри, когда улыбающийся Роджер вернулся домой после своей первой самостоятельной репетиции с детьми.

– Я не засекал, но, наверное, секунд через тридцать, – он двумя пальцами легонько потер рваные следы поперек горла, но улыбаться не перестал. – «А скажите, мистер МакКензи, что случилось с вашей шеей? Вас повесили?»

– И что ты им ответил?

– Сказал, что, ага, меня повесили в Америке, но, слава Богу, я выжил. И у пары из них есть старшие братья, которые видели «Бродягу с высокогорных равнин» (вестерн 1973 года с Клинтом Иствудом – прим. пер.) и пересказали им сюжет, так что мои ставки заметно возросли. Правда, похоже, дети надеются, что теперь, когда секрет раскрыт, на следующую репетицию я принесу свой шестизарядный кольт.

Роджер подмигнул одним глазом, совсем как Клинт Иствуд, и Бри от души расхохоталась.

Она и сейчас рассмеялась от воспоминания – и как раз вовремя, потому что Роджер, засунув голову в дверной проем, спросил:

– Как думаешь, сколько существует различных музыкальных версий Двадцать Третьего Псалма?

– Двадцать три? – предположила она, вставая.

– В «Пресвитерианской Псалтыри» всего шесть, – признал Роджер, – но есть ритмические аранжировки для исполнения – на английском, я имею в виду – которые относятся аж к 1546 году. Одна – в «Массачусетской Псалтыри» (популярное название «Полной Книги Псалмов, точно переведенной на английский размер» и изданной в Америке – прим. пер.). А другая – в старинной «Шотландской Псалтыри». И еще несколько встречаются то тут, то там. Я даже еврейскую версию видел, но думаю, что лучше не стану исполнять ее с прихожанами церкви Святого Стефана. А у католиков имеются музыкальные аранжировки?

– У католиков есть музыкальные аранжировки для чего угодно, – ответила Бри, поднимая нос и принюхиваясь к запаху обеда, доносящегося с кухни. – Но псалмы мы обычно поем в виде хорала. Я знаю четыре разных формы Григорианского хорала (в Римско-католической церкви – песнопения, исполнявшиеся мужским хором в унисон без музыкального сопровождения; зародились в 6-м в., при папе Григории Первом – прим. пер.), – сообщила она горделиво, – но их гораздо больше.

– Да? Ну-ка, напой, – потребовал Роджер и встал столбом посреди коридора, пока она торопливо пыталась припомнить слова Двадцать Третьего Псалма. Простейшая хоральная мелодия вспомнилась автоматически – Бри так часто пела ее в детстве, что она просто была частью ее самой.

– Это действительно круто, – сказал Роджер благодарно, когда она замолчала. – Пройдешь пару раз со мной потом? Мне бы хотелось сделать это с детьми. Просто, чтобы они послушали. Думаю, они отлично справятся с григорианским хоралом.

Кухонная дверь распахнулась, и оттуда стремглав выскочила Мэнди, сжимавшая в руках мистера Полли – плюшевое создание, которое когда-то представляло собой некую птицу, но теперь напоминало потертый махровый мешок с крыльями.

– Суп, мама! – прокричала она. – Посли кусать суп!

Именно суп они и ели – куриную лапшу, сваренную из консервов «Campbell’s» (известная в США марка консервированных супов – прим. пер.), и сырные сандвичи с маринованными огурчиками для хруста. Энни МакДональд еду варила без особых фантазий, но все, что она готовила, было съедобным. «А это о многом говорит», – подумала Брианна, вспоминая другие трапезы вокруг гаснущего костра на сырых горных вершинах или о пище, обратившейся в угольки в покрытом пеплом очаге. Она бросила полный глубокой любви взгляд на свою газовую плиту фирмы «Aga», от которой кухня становилась уютнейшей комнатой в доме.

– Спой, папуля! – Мэнди умоляюще улыбнулась перепачканными горчицей губами, обнажив покрытые сыром зубки.

Роджер поперхнулся крошками и прочистил горло.

– О, да? Что спеть?

– «Тъиси пых мысонка»!

– Хорошо. Но ты должна подпевать – чтобы я не сбился.

Он улыбнулся Мэнди и тихонько принялся отбивать ручкой ложки ритм на столе.

– Три слепых мышонка... – запел Роджер и показал ложкой на Мэнди, которая героически вдохнула и с прекрасным чувством ритма во всю мочь своих легких повторила:

– Тъиси, пых, МЫСОНКА!

Подняв брови, Роджер взглянул на Бри и продолжил петь таким же манером – каноном вместе с дочкой. После пяти или шести воодушевленных повторений Мэнди это надоело, и с коротеньким «М-звинити-м» она выскочила из-за стола и, словно низколетящий шмель, унеслась прочь, чуть не влетев в дверной косяк.

– Что ж, чувство ритма у нее хорошее, – сказал Роджер, вздрагивая от громкого стука, который донесся из коридора, – хотя пока без координации с голосом. Придется подождать немного, прежде чем мы узнаем, есть ли у нее хоть какой-нибудь слух. Твой па имел отличное чувство ритма, но не мог спеть одну и ту же ноту дважды.

– Я почему-то вспомнила, как ты это делал в Ридже, – поддавшись порыву, произнесла Бри. - Пел строчку псалма, а люди за тобой повторяли.

Выражение лица Роджера чуть изменилось от воспоминания о том времени, когда он только-только осознал свое призвание. И уверенность в нем преобразила его тогда: Брианна никогда раньше не видела мужа таким счастливым – и никогда после. И ее сердце сжалось от вспыхнувшей в его глазах тоски.

Но Роджер улыбнулся и, потянувшись, вытер обернутым салфеткой пальцем пятнышко горчицы возле ее губ.

– Это старомодно, – пояснил он. – Хотя все еще востребовано. Люди в церкви поют построчно – на Островах и, возможно, в отдаленных уголках Гэлтахта (в Ирландии и Шотландии обозначение районов, где соответственно ирландский и шотландский (гэльский) языки сохраняются как языки повседневного общения значительной части жителей. В Республике Ирландия статус определенных территорий как Гэлтахтов определен в законодательном порядке, в Шотландии это название является неформальным – прим. пер.). Но у американских пресвитерианцев этого не сохранилось.

– Не сохранилось?

– «Псалом положено петь, не передавая строчку за строчкой, – процитировал он. – Практика пения псалмов по строчкам была востребована во времена невежества, когда многие в пастве не умели читать. Следовательно, рекомендуется изъять такую практику из обихода в случаях, когда это целесообразно». Это из «Уложения Американкой Пресвитерианской церкви».

«О, значит, пока мы жили в Бостоне, ты все-таки думал о рукоположении», – догадалась Бри, но вслух не произнесла.

– «Времена невежества», – повторила она вместо этого. – Хотела бы я знать, что на это ответил бы Хирам Кромби!

Роджер рассмеялся, но покачал головой.

– Ну, это не далеко от истины: большая часть людей в Ридже читать не умеет. Но я не согласен с идеей, что псалмы поют построчно только из-за невежества или от нехватки книг, – задумавшись, он рассеянно соскреб оставшуюся лапшинку и съел ее. – Совместное пение – это потрясающе, вне всякого сомнения. Но петь, передавая строчки от одного к другому… Думаю, тут есть кое-что еще: это делает людей ближе, позволяет им чувствовать себя более вовлеченными в то, что они поют, в само происходящее. Может, это только потому, что им нужно сильнее концентрироваться, чтобы запомнить каждую фразу, – он коротко улыбнулся и отвел взгляд.

«Пожалуйста! – страстно взмолилась Брианна, обращаясь то ли к Богу, то ли к Деве Святой, то ли к Ангелу-Хранителю Роджера – или ко всем троим сразу. – Пусть он обретет свой путь!»

– Я... хотел попросить тебя кое о чем, – произнес Роджер другим тоном.

– О чем?

– Ну... Джемми. Он хорошо поет. Ты не... Разумеется, он будет посещать с тобой Мессу, но… Ты не станешь возражать, если он будет ходить и со мной? Только если сам захочет, – торопливо добавил он. – Но мне кажется, ему понравится петь в хоре. А я... Думаю, мне бы хотелось, чтобы он видел, что у меня тоже есть работа, – добавил Роджер с чуть печальной улыбкой.

– Он жутко обрадуется, – сказала Брианна, мысленно благодаря Небесные Силы.

Да, ответ пришел быстро! Потому что Бри сразу поняла, что это замечательный выход: ведь тогда они с Мэнди тоже могли присутствовать на пресвитерианском богослужении, не вступая в откровенный конфликт с обеими конфессиями. Неужели Роджер этого не увидел? Хотя, скорее всего, нет.

– А ты пойдешь с нами в церковь святой Марии на раннюю мессу? – спросила она. – Потому что тогда мы все вместе просто перейдем в собор святого Стефана и послушаем, как вы с Джемом поете.

– Да, конечно.

Рука с сандвичем замерла на полпути ко рту, и Роджер улыбнулся, его зеленые, словно мох, глаза сияли.

– Так лучше, правда же? – спросил он.

– Намного, – согласилась Бри.

ПОЗЖЕ ДНЕМ РОДЖЕР позвал ее из кабинета напротив. На его столе лежали карта Шотландии и открытый блокнот, в котором Роджер собирал материалы в то, что они между собой называли «Путеводителем по автостопу» в честь известной комедии на радио ВВС. Это была шутка, которая едва маскировала ощущаемую ими неприязнь, даже когда они просто об этом говорили.

– Прости, что прерываю, – сказал он. – Но я подумал, что лучше сделать это, пока не вернулся Джем. Если ты завтра отправишься на Лох-Эррочти... – Роджер поставил кончик карандаша на голубое пятнышко, помеченное «Л. Эррочти», – ты могла бы выяснить точные координаты туннеля, если не совсем уверена, где он находится. Или уверена?

Бри сглотнула, чувствуя, как остатки сырного сандвича беспокойно шевельнулись от воспоминания о темном туннеле и о том, как качнулся маленький локомотив, когда прошел сквозь... это.

– Не уверена, но у меня есть кое-что получше. Погоди-ка.

Она отправилась в свой кабинет и вернулась с переплетенными спецификациями «Лох-Эррочти».

– Тут есть чертежи конструкции туннеля, – сказала Бри, раскрывая папку и кладя ее на стол. – У меня и светокопии имеются, но они в главном офисе.

– Нет, это подойдет, – уверил ее Роджер, сосредоточенно разглядывая чертеж. – Все, что мне действительно нужно, это ориентация туннеля по отношению к дамбе и по сторонам света, – он взглянул на Брианну. – Кстати... А ты саму дамбу всю обошла?

– Не всю, – медленно ответила она. – Только восточный берег обслуживающей бухты. Но не думаю... Я имею в виду, смотри, – она поставила палец на чертеж. – Я наткнулась на это где-то в середине туннеля, а по отношению к дамбе он расположен практически по прямой. А если они находятся на одной линии – ты ведь это имеешь в виду? – добавила Бри, с любопытством глядя на него. Роджер пожал плечами.

– Отсюда можно начать. Хотя, полагаю, у инженеров имеется более четкий термин, чем «догадка»?

– Рабочая гипотеза, – сказала Брианна с усмешкой. – В любом случае, раз все это расположено на одной линии, а не разбросано в каких-то случайных местах, то я бы ощутила это и на самой дамбе, если бы оно там имелось. Но я могу вернуться и проверить.

Даже она сама слышала, с какой неохотой говорила; а уж Роджер-то и подавно уловил и, подбадривая, легко провел рукой по ее спине.

– Нет. Это сделаю я.

– Что?

– Я сделаю это, – повторил он мягко. – Поглядим, смогу ли я ощутить?

– Нет! – Брианна резко выпрямилась. – Ты не можешь. Ты не... Я имею в виду, а что, если что-нибудь... произойдет? Ты не можешь так рисковать!

Роджер задумчиво на нее поглядел и кивнул.

– Да, полагаю, риск есть. Но небольшой. Знаешь, в юности я весь Хайланд изъездил. И время от времени ощущал, как нечто странное проходит сквозь меня. Так же, как и большинство живущих здесь людей, - добавил он, улыбнувшись. – Странность является частью этих мест, да?

– Да, – сказала Бри, вздрогнув при мысли о водяных лошадях, банши и Нукелави. – Но ты знаешь, о какой именно странности я говорю... И чертовски хорошо понимаешь, что это может тебя убить, Роджер!

– Тебя же не убило, – возразил он. – Не убило нас и на Окракоке.

Роджер говорил легко, но Бри видела, как потемнело его лицо, когда он вспомнил о том путешествии. Да, они не умерли, но смерть подошла близко.

– Нет. Но... – Брианна взглянула на него, и на одно глубокое и мучительное мгновение ощутила себя в постели – рядом с его длинным теплым телом, – услышала звук его глубокого хриплого голоса… А потом – ледяную тишину его отсутствия. – Нет, – повторила Бри и своим тоном дала понять, что приготовилась быть настолько упрямой, насколько будет необходимо. Роджер услышал это и мягко фыркнул.

– Хорошо, – согласился он. – Давай я тогда просто его отмечу.

Сопоставляя чертеж с картой, Роджер выбрал на ней место, которое примерно могло соответствовать середине тоннеля, и вопросительно поднял одну темную бровь. Брианна кивнула, и он нарисовал карандашом небольшую звездочку.

На карте уже имелась большая четкая звезда, нарисованная черными чернилами – там, где находился круг камней Крейг-на-Дун, а также карандашные звездочки поменьше – возле других каменных кругов. Однажды они съездят к тем кругам. Но не сейчас. Пока – нет.

– Ты когда-нибудь бывала на острове Льюис? (Северная часть острова Льюис-энд-Гаррис в архипелаге Внешние Гебридские острова в Шотландии – прим. пер.) – спросил Роджер обыденным тоном, но явно не из праздного любопытства.

– Нет, а что? – насторожилась Бри.

– Внешние Гебриды – это часть Гэлтахта, – пояснил он. – Как на Льюисе, так и на Гаррисе до сих пор построчно поют псалмы на гэльском. Не знаю, как на Уисте и Барра – на этих островах по большей части католики – но, возможно, и там тоже. Думаю, мне бы хотелось съездить туда и посмотреть, каково это в наши дни.

Возле западного побережья Шотландии Брианна нашла на карте похожий на поджелудочную железу остров Льюис – довольно большой, чтобы на нем поместился условный знак, обозначающий Калланиш Стоунз. (Круг камней, крупнейшее из известных на сегодняшний день памятников мегалитической культуры на Британских островах, древнее культовое место в Шотландии – прим. пер.).

Бри медленно выдохнула.

– Отлично, – сказала она. – Я поеду с тобой.

– У тебя же работа, не так ли?

– Возьму отпуск.

Они молча глядели друг на друга, и Брианна первой отвела взгляд, посмотрев на часы на полке.

– Джем скоро вернется, – сказала она. И прозаичность жизни снова взяла свое. – Начну-ка я готовить что-нибудь на ужин. Энни принесла отличного лосося, которого поймал ее муж. Как лучше – замариновать и запечь или поджарить на гриле?

Поднимаясь, Роджер покачал головой и принялся складывать карту.

– Я сегодня не ужинаю дома. Вечером – заседание ложи.

БОЛЬШАЯ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ МАСОНСКАЯ ложа графства Инвернесс включала в себя несколько местных лож, и две из них находились в самом Инвернессе. Когда Роджеру исполнилось чуть за двадцать, он вступил в ложу номер шесть – в «Старую ложу Инвернесса» – но не показывался на заседаниях лет пятнадцать, и потому сейчас заходил туда со смешанным чувством предвосхищения и настороженности.

Но ведь это был Хайланд – и дом. Первым, кого Роджер увидел, войдя, был Барни Гог – тот самый дородный и улыбчивый начальник станции, встретивший пятилетнего Роджера, который приехал в Инвернесс, чтобы поселиться у своего двоюродного деда. Мистер Гог значительно усох, и его зубы в табачных пятнах давно были заменены столь же запятнанными табаком протезами, но он тут же узнал Роджера и, просияв от удовольствия, схватил его за руку и потащил к другим старичкам, часть из которых также воскликнули, обрадованные его возвращением.

Позже, когда они приступили к делам ложи, Роджер отметил, что было немного чуднó выполнять все эти установленные ритуалы Шотландской Церемонии. «Время будто свернулось», – подумал он и чуть не рассмеялся вслух.

Конечно, изменения были, но незначительные – и само это ощущение... Закрыв глаза, Роджер представил, что смог от потушенных сигарет – это дым очага, и тогда все вполне могло бы сойти за хижину Кромби в Ридже, где происходили заседания ложи. Негромкий гул голосов, ритуальная фраза и ответ. А потом, когда вечер становился просто общением, – расслабленность и перемещения тел, идущих за чаем и кофе.

Народу присутствовало много, – гораздо больше, чем он привык – и Роджер далеко не сразу заметил Лаонеля Мензиса. Директор школы стоял напротив и сосредоточенно хмурился, слушая то, что, наклонившись к нему, говорил высокий мужчина в рубашке. Роджер поколебался, не желая вмешиваться в их разговор, но парень, разговаривавший с Мензисом, поднял глаза, увидел Роджера и вернулся к беседе. Потом, внезапно умолкнув, снова пристально уставился на Роджера, а точнее – на его горло.

Все в ложе глазели на шрам – либо в открытую, либо украдкой. Под пиджак Роджер надел рубашку с открытым воротом: какой смысл скрывать шрам? Лучше сразу покончить с делом. Но незнакомец пялился на горло столь открыто, что это было почти оскорбительно.

Мензис, поняв, что компаньон отвлекся, – вряд ли он мог не заметить – повернулся и, увидев Роджера, расплылся в улыбке.

– Мистер МакКензи, – сказал он.

– Роджер, – улыбаясь, предложил Роджер: в ложе существовал обычай – вне официальной обстановки называть друг друга по имени, а не «брат такой-то».

Мензис кивнул и головой указал на компаньона, чтобы представить обоих собеседников:

– Роб Кэмерон – Роджер МакКензи. Роб – мой кузен, Роджер – один из моих родителей.

– Я так и подумал, – сказал Кэмерон, задушевно пожимая руку Роджера. – Я имею в виду, решил, что вы и есть, должно быть, новый хормейстер. Мой маленький племянник, Бобби Харра, поет в вашем детском хоре. На прошлой неделе он весь ужин только о вас и говорил.

Мужчины, когда Мензис представлял их, незаметно обменялись взглядами, и Роджер подумал, что директор, должно быть, упоминал о нем Кэмерону, рассказав, скорее всего, о его визите в школу после гэльского инцидента Джема. Но в данный момент Роджера беспокоило не это.

– Роб Кэмерон, – повторил он, пожимая руку мужчины несколько сильнее, чем положено, перед тем, как отпустить ее, отчего тот немного удивился. – Вы работаете на ГЭС, да?

– Да, а что?..

– Думаю, вы знаете мою жену, – Роджер оскалил зубы, изображая искреннюю улыбку, которая могла иметь и несколько иной смысл. – Брианна МакКензи?

Кэмерон открыл рот, но ничего не произнес. Поняв, что так и стоит, он резко его закрыл и кашлянул.

– Я... А, да. Точно.

Пожимая руку, Роджер автоматически оценил рост мужчины и знал, что если дойдет до драки, то противник будет ниже. И Кэмерон тоже явно понимал это.

– Она... Э-э...

– Да, она рассказала мне.

– Эй, это была всего лишь маленькая шутка, понятно? – Кэмерон настороженно смотрел на Роджера, на случай, если тот собирается пригласить его выйти.

– Роб? – поинтересовался Мензис. – Что?..

– Что такое, что такое? – воскликнул старик Барни, прорываясь к ним. – Никакой политики в ложе, парень! Если хочешь проповедовать брату Роджеру свое ШНП-дерьмо, своди его потом в паб.

Схватив Кэмерона за локоть, Барни поволок его через всю комнату к другой группе, где тот сразу же включился в беседу, бросив лишь один короткий взгляд на Роджера.

– ШНП-дерьмо? – подняв брови, спросил Роджер у Мензиса. Директор, улыбаясь, пожал одним плечом.

– Слышал, что сказал старик Барни? Никакой политики в ложе!

У масонов существовало правило – одно из самых главных – никаких дискуссий о религии или о политике. Роджер думал, что, вероятно, именно из-за этого правила масонство так долго и существует. На Шотландскую Национальную Партию ему было наплевать, но он хотел бы разузнать о Кэмероне.

– Даже и в мыслях не было, – ответил Роджер. – Но наш Роб – партиец, да?

– Приношу извинения, брат Роджер, – ответил Мензис. Вид юморного добродушия не исчез, но директор действительно выглядел несколько виноватым. – Не хотел выносить на свет ваши семейные дела. Но я рассказал своей жене о Джеме и миссис Гленденнинг. И, ну, сами знаете, каковы женщины. А сестра жены живет по соседству с Робом, и тот услышал и заинтересовался из-за гэльского, понимаете? И он немного вышел из себя. Но я уверен, Роб не хотел, чтобы показалось, что он слишком близко знаком с вашей женой.

До Роджера дошло, что Мензис неправильно истолковал ситуацию между Робом Кэмероном и Брианной, но просвещать директора не стал. И не только из-за женщин. Сплетни были частью жизни в Хайланде. Но если пойдут слухи о том, какую штуку Роб и его подручные сыграли с Брианной, это может отразиться на ее работе.

– А, – произнес он, пытаясь найти способ увести разговор в сторону от Брианны. – Разумеется. Последователи ШНП выступают за возрождение гэльского, так ведь? А сам Кэмерон на нем говорит?

Мензис покачал головой.

– Его родители были из тех, которые не хотели, чтобы их дети говорили по-гэльски. Теперь, конечно, Кэмерон стремится выучить. Кстати говоря... – Мензис вдруг замолчал и, наклонив голову набок, разглядывал Роджера. – У меня возникла мысль. После нашего разговора тогда.

– Да?

– Я просто подумал. Не могли бы вы время от времени проводить небольшие уроки? Можно только для класса Джема, а, может, и доклад для всей школы – если вы не против, конечно.

– Урок? Чего? Гэльского языка?

– Да. Ну, знаете, самые основы, но, может, пару слов сказать об истории, немного песен добавить – Роб сказал, что вы хормейстер в церкви святого Стефана?

– Помощник, – поправил Роджер. – И насчет пения я не уверен. Но гэльский... Да, может быть. Я подумаю.

БРИАННА ПОДЖИДАЛА его в кабинете, держа в руке нераспечатанное письмо из шкатулки родителей.

– Мы можем и не читать сегодня, – сказала она, откладывая письмо и вставая, чтобы подойти и поцеловать его. – Просто мне захотелось быть поближе к ним. Как прошла ложа?

– Странно.

Разумеется, дела ложи секретны, но Роджер мог рассказать ей о Мензисе и Кэмероне – что и сделал.

– Что за ШНП? – хмурясь, спросила Бри.

– Шотландская Национальная Партия, – Роджер снял пальто и вздрогнул от холода: огонь в камине не горел. – Образовалась где-то в конце тридцатых, но по-настоящему активизировалась только недавно. С 1974 года в Парламент от них избраны одиннадцать членов – это значительно. Как можно догадаться из названия, их цель – независимость Шотландии.

– Значительно, - повторила Брианна с сомнением.

– Ну, более или менее. Как и в любой партии, у них есть свои фанатики. Но, как бы там ни было, – добавил Роджер, – не думаю, что Роб Кэмерон – один из них. Просто обычный засранец.

Брианна рассмеялась, и звук ее смеха согрел его. Так же, как и ее прижавшееся тело, когда она обняла его за плечи.

– Да уж, Роб – тот еще засранец, – согласилась она.

– Правда, Мензис упомянул, что Роб интересуется гэльским. Надеюсь, если я буду давать уроки, он не объявится за первой партой.

– Погоди... Что? Ты теперь преподаешь гэльский?

– Ну, может быть. Поживем – увидим.

Роджер вдруг понял, что ему не слишком хочется думать над предложением Мензиса. Возможно, из-за того, что тот упомянул про пение. Прохрипеть мелодию, чтобы направить детей – это одно. Петь соло перед публикой – даже если это всего лишь школьники – совсем другое дело.

– Это подождет, - сказал он и поцеловал Бри. – Давай читать письмо.

«2 июня 1777 года

Форт Тикондерога».

– Форт Тикондерога? – воскликнула Бри удивленно и почти вырвала письмо из рук Роджера. – Какого черта они делают в форте Тикондерога?

- Понятия не имею, но если ты успокоишься на минутку, то мы, возможно, и узнаем.

Не ответив, Бри обошла вокруг стола и, наклонившись, оперлась подбородком на плечо Роджера, отчего ее волосы щекотали его щеку. Она тревожно сосредоточилась на странице.

– Все нормально, – Роджер повернулся и чмокнул ее в щеку. – Это же твоя мама, и она в чрезвычайно родительском настроении. А такое случается, только если она счастлива.

– Ну, да, – хмурясь на страницу пробормотала Бри, – но... форт Тикондерога?

«Дорогая Бри и все-все...

Как ты, без сомнения, догадалась из начала письма, мы (пока) не в Шотландии. Во время нашего путешествия мы встретились со множеством трудностей, включавших а) Королевский флот в лице некого капитана Стеббингса, который пытался завербовать твоего отца и кузена Йена (у него не вышло); б) американский приватир (хотя его капитан, – его одного нам по уши хватило – некий Эйса Хикман, на основании более достойного «каперского свидетельства» утверждал, что все выполняется от имени Континентального Конгресса; сам документ указывал на миссию корабля, которая, по сути, является пиратством); в) Ролло; и г) джентльмена, о котором я упоминала раньше: я думала, что его зовут Джон Смит, но он оказался дезертиром с Королевского флота по имени Билл Марсден (известный как Иона, и я начинаю думать, что они правы).

Не вдаваясь в детали всего пропитанного кровью фарса, я просто сообщу, что у Джейми, Йена, проклятущего пса и у меня все в порядке. Во всяком случае, пока. Надеюсь, что так будет и следующие сорок два дня – до тех пор, пока краткосрочный контракт твоего отца с ополчением не истечет. (Не спрашивай. По сути, он спасал шею мистера Марсдена, равно как и обеспечивал благополучие пары дюжин моряков, которые невольно и вынужденно стали пиратами).

Как только срок истечет, мы собираемся сразу же уплыть на любом транспорте, который просто будет следовать в направлении Европы – ну, если только капитаном этого корабля не будет Эйса Хикман. Возможно, нам придется по суше добраться до Бостона, чтобы сесть на корабль там, но пусть даже и так. (Полагаю, будет интересно взглянуть на то, как Бостон выглядит в это время. Бэк Бэй все еще под водой и все такое, я имею в виду (до середины XIX века это был приливной берег реки Чарльз, впадавшей в Бостонскую гавань. После завоевания твердой земли вместо топких болот здесь быстро появились кирпичные дома в Викторианском стиле и изящные церкви. Сейчас Бэк Бэй – фешенебельный и богатый район Бостона – прим. пер.). По крайней мере, Коммон все еще на своем месте, хотя в нем будет несколько больше коров, чем мы привыкли (Коммон – центральный парк Бостона с прилегающими к нему улицами и домами. Ровесник города и самый старый общественный парк США. Изначально горожане использовали его для выпаса скота, а также для публичных казней пиратов, разбойников и ведьм – прим. пер.).

Фортом командует генерал Энтони Уэйн, и у меня есть неловкое чувство, что я слышала, как Роджер упоминал этого человека, называя его «Безумным Энтони». Надеюсь, эта кличка относится, – или будет относиться – скорее, к его командованию сражениями, нежели к администрированию. Ну, пока что он кажется вполне разумным, если и обеспокоенным.

Беспокоиться – разумно, поскольку он ожидает более или менее немедленного прибытия Британской армии. Тем временем, его главный инженер, мистер Джедутэн Болдуин (думаю, тебе бы он понравился. Весьма энергичный товарищ!), строит Великий Мост, чтобы соединить форт с холмом, который здесь называют горой Индепенденс. Твой отец командует бригадой рабочих на строительстве моста. Со своего насеста на одном из равелинов батарей форта я вижу его прямо сейчас. Он выделяется, не только потому, что в два раза крупнее большинства мужчин, но и потому, что помимо него лишь несколько человек работают в рубашке. На самом деле из-за жары и влажности остальные вообще работают голышом или только в набедренной повязке.

Учитывая москитов, я думаю, что это неправильно, но меня никто не спрашивает.

Никто также не интересуется моим мнением в отношении правил гигиены, связанных с обеспечением надлежащего помещения – как для больных, так и для заключенных (мы привезли с собой нескольких британских военнопленных, включая вышеупомянутого капитана Стеббингса, который по всем законам уже должен быть мертв, но каким-то образом все еще жив), но я все равно сказала им. Теперь я персона нон грата у лейтенанта Стактоу, который думает, что он хирург. Только это не так. И потому мне запрещено лечить людей, что находятся под его опекой, и большая часть из них умрет в течение месяца. К счастью, никого не волнует, когда я оказываю помощь детям, женщинам и заключенным, и поскольку их здесь много, я занята делом.

Я точно знаю, что Тикондерога в какой-то момент будет переходить из рук в руки, и даже не один раз. Но понятия не имею, из чьих рук в чьи и когда. Этот последний вопрос сильно давит мне на мозги.

У генерала Уэйна почти нет постоянных войск. Джейми говорит, что форт серьезно не доукомплектован. И даже я понимаю это, ведь половина казарм стоят пустые. И хотя случайные полки милиции прибывают сюда из Нью-Хэмпшира или из Коннектикута, их зачисляют на службу только на два или три месяца, как вот нас. Но даже и так – люди зачастую не остаются до конца истечения контракта: постоянно кто-то исчезает, и генерал Уэйн жалуется – публично – что ему придется опуститься до (я цитирую) «негров, индейцев и женщин». Я сказала ему, что могло быть и хуже.

Джейми также говорит, что в форте нет и половины необходимого оружия, потому что два года назад толстый книготорговец по имени Генри Фокс взял да и вывез его, и благодаря грандиозному упрямству и махинациям смог доставить груз прямо в Бостон. (Самого мистера Фокса пришлось вместе с оружием везти на повозке, поскольку он весил более трехсот фунтов. Один из местных офицеров, который сопровождал ту экспедицию, описывал все это ко всеобщему веселью). В Бостоне ружья весьма пригодились, чтобы избавиться от англичан.

Что тревожит меня немного больше, чем всё предыдущее, так это наличие небольшого холма прямо напротив нас на другом берегу – совсем рядом. Американцы назвали его гора Дефианс, когда отвоевали его у англичан в 75-м (ты помнишь Итана Аллена? (герой войны за независимость – прим. пер.). «Сдавайтесь во имя Иеговы и Континентального Конгресса!» Я слышала, что бедняга мистер Аллен сейчас в Англии предстал перед судом за предательство, поскольку превысил полномочия, пытаясь взять Монреаль на тех же условиях). И гора удобно расположена – или могла бы пригодиться, если бы обитатели форта смогли разместить людей и артиллерию на ее вершине. Только этого не сделали, и я думаю, тот факт, что гора Дефианс господствует над фортом и находится от него на расстоянии пушечного выстрела, скорее всего, не ускользнет от внимания английской армии, если и когда они сюда придут.

С хорошей стороны – сейчас почти лето. Рыбки прыгают, и если бы здесь был хлопок, он достигал бы мне до пояса (обращение к тексту колыбельной «Summertime» из оперы «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина - прим. пер.). Дожди идут часто, и я никогда не видела столько растительности в одном месте. (Воздух настолько насыщен кислородом, что время от времени мне кажется, я просто упаду в обморок. И потому вынуждена заныривать в бараки для восстановительной понюшки грязного белья и ночных горшков. Хотя местные называют их «гром-кружками» - и по понятным причинам. Твой кузен Йен каждые несколько дней предпринимает охотничьи вылазки, а Джейми и еще несколько мужчин – опытные рыбаки, так что в результате питаемся мы очень хорошо.

Я не буду здесь углубляться, поскольку не уверена, когда и где смогу отправить это письмо по одним или другим маршрутам, разработанным Джейми (мы копируем каждое письмо, если есть время, и отправляем несколько экземпляров, так как даже обычная переписка в эти дни сопряжена с риском). Если повезет, письмо отправится с нами в Эдинбург. А пока мы посылаем вам всю нашу любовь. Время от времени Джейми видит сны о детях. Хотела бы я увидеть их хоть разок. Мама».

Роджер молча посидел несколько мгновений, чтобы убедиться, что Брианне хватило времени дочитать письмо. Хотя, на самом деле, она читала гораздо быстрее, чем он: Роджер подумал, что она, должно быть, прочла письмо дважды. Спустя секунду Бри беспокойно вдохнула через нос и выпрямилась. Роджер поднял руку и положил ей на талию, и Брианна тут же накрыла ее своей. Причем, не автоматически – она крепко сжала его пальцы – но рассеянно. Она смотрела на книжные полки.

– Эти книжки новые, да? – спросила Бри тихо, указывая подбородком в сторону правого крыла.

– Да. Я посылал за ними в Бостон. Они пришли пару дней назад.

Корешки книг сияли новизной и глянцем. Исторические тексты, имеющие отношение к Американской Революции. «Энциклопедия Американской Революции» Марка М. Боатнера III. И «Повесть солдата Революции» Джозефа Пламба Мартина.

– Ты хочешь узнать? – спросил Роджер, кивнув на открытую шкатулку, стоявшую на столе перед ними – там все еще оставалась толстая пачка нераспечатанных писем, лежавших поверх книжек. Ему пока так и не хватило смелости признаться Бри, что он заглянул в них. – Я имею в виду... Мы уверены, что, скорее всего, им удалось выбраться из Тикондероги. Писем еще довольно много.

– Мы знаем, что, по крайней мере, один из них выбрался, – сказала Бри, глядя на письма. – Если только... Йен знает о нас. Он мог бы...

Роджер убрал руку с ее талии и решительно потянулся к шкатулке. Бри втянула воздух, но Роджер, не обращая внимания, взял горстку писем из шкатулки и просмотрел их.

– Клэр, Клэр, Клэр, Джейми, Клэр, Джейми, Джейми, Клэр, Джейми, – Роджер, моргнув, остановился, глядя на письмо, написанное незнакомой рукой. - Может, ты и права насчет Йена. Ты знаешь его почерк?

Брианна покачала головой.

– Не думаю, что когда-нибудь видела, чтобы он что-нибудь писал... Хотя, полагаю, писать он умеет, - добавила она неуверенно.

– Что ж... – Роджер отложил сложенные листки и перевел взгляд с разбросанных писем на книжные полки, а потом на Бри. – Что ты хочешь узнать?

Бри задумалась, ее глаза перескакивали с книжных полок на шкатулку.

– Книги, – решилась она и направилась к полкам. – Которая из них расскажет нам о том, когда пал форт Тикондерога?

«Георг III, Король Британии

лорду Джорджу Жермену.

Из Канады в Олбани необходимо направить корпус, командовать которым может Бергойн… Поскольку следует ожидать болезней и других непредвиденных обстоятельств, думаю, что на озеро Шамплейн можно отправить не более 7 000 человек боевого состава, так как было бы в высшей степени неосторожно рисковать Канадой... Следует нанять индейцев».

Приложение от переводчика. Текст 30-го Псалма. (Синодальный перевод)

«Начальнику хора. Псалом Давида. [Во время смятения].

На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня;

приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня,

ибо Ты каменная гора моя и ограда моя; ради имени Твоего води меня и управляй мною.

Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость моя.

В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи, Боже истины.

Ненавижу почитателей суетных идолов, но на Господа уповаю.

Буду радоваться и веселиться о милости Твоей, потому что Ты призрел на бедствие мое, узнал горесть души моей

и не предал меня в руки врага; поставил ноги мои на пространном месте.

Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне; иссохло от горести око мое, душа моя и утроба моя.

Истощилась в печали жизнь моя и лета мои в стенаниях; изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли.

От всех врагов моих я сделался поношением даже у соседей моих и страшилищем для знакомых моих; видящие меня на улице бегут от меня.

Я забыт в сердцах, как мертвый; я - как сосуд разбитый,

ибо слышу злоречие многих; отвсюду ужас, когда они сговариваются против меня, умышляют исторгнуть душу мою.

А я на Тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты - мой Бог.

В Твоей руке дни мои; избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих.

Яви светлое лице Твое рабу Твоему; спаси меня милостью Твоею.

Господи! да не постыжусь, что я к Тебе взываю; нечестивые же да посрамятся, да умолкнут в аде.

Да онемеют уста лживые, которые против праведника говорят злое с гордостью и презреньем.

Как много у Тебя благ, которые Ты хранишь для боящихся Тебя и которые приготовил уповающим на Тебя пред сынами человеческими!

Ты укрываешь их под покровом лица Твоего от мятежей людских, скрываешь их под сенью от пререкания языков.

Благословен Господь, что явил мне дивную милость Свою в укрепленном городе!

В смятении моем я думал: "отвержен я от очей Твоих"; но Ты услышал голос молитвы моей, когда я воззвал к Тебе.

Любите Господа, все праведные Его; Господь хранит верных и поступающим надменно воздает с избытком.

Мужайтесь, и да укрепляется сердце ваше, все надеющиеся на Господа!»

Глава 35

ТИКОНДЕРОГА

12 июня, 1777 года

Форт Тикондерога

(осада форта Тикондерога произошла между 2 и 6 июля 1777 года и стала первым сражением Саратогской кампании американской войны за независимость – прим. перев.)

Я ОБНАРУЖИЛА ДЖЕЙМИ СПЯЩИМ в абсолютно голом виде на тюфяке в крошечной каморке, которая была нам выделена. Она находилась на верхнем этаже одной из каменных казарм, и, следовательно, в середине дня становилась горячей, как преисподняя. Однако в течение дня мы пребывали в ней редко: Джейми уходил на озеро со строителями моста, а я – в здание больницы или посещала семейные жилища, которые, несомненно, были такими же жаркими.

Однако по той же причине камни сохраняли достаточно тепла, чтобы мы не замерзали в прохладные вечера, так как камина не было, но зато в комнате имелось небольшое окно. На закате от воды дул хороший ветерок, и на несколько часов, скажем, между десятью вечера и двумя ночи, становилось довольно приятно. Сейчас было около восьми – светло и все еще душно. Пот блестел на плечах Джейми, и волосы на его висках потемнели до цвета насыщенной бронзы.

Положительной стороной являлось то, что наш крошечный чердак оказался единственной комнатой в верхней части здания, и, таким образом, это обеспечивало нам некоторую толику уединения. С другой стороны, к нашему гнезду вели сорок восемь каменных ступеней, и воду необходимо доставлять наверх, а помои сносить вниз. Я только что притащила огромное ведро воды, и та половина, которая не пролилась на подол моего платья, весила тонну. Я поставила его с глухим лязгом, немедленно приведшим Джейми в вертикальное положение, и он заморгал в полумраке.

– Ой, извини, – сказала я. – Не хотела тебя будить.

– Ничего, Сассенах, – зевая, ответил он, потом потянулся сидя и прочесал пальцами свои влажные распущенные волосы. – Ты ужинала?

– Да, я поела с женщинами. А ты?

Обычно он ел со своей бригадой в самом конце рабочего дня, но иногда его вызывали на обед к генералу Сент-Клеру вместе другими офицерами ополчения - но эти полуформальные мероприятия происходили гораздо позднее.

– Ммм-хмм...

Джейми откинулся на тюфяк, наблюдая, как я налила воду в оловянный таз для умывания и вытащила крошечный кусочек щелочного мыла. Раздевшись до сорочки, я принялась тщательно мыться, хотя едкое мыло обжигало мою, и без того чувствительную кожу, а его испарения заставляли глаза слезиться.

Сполоснув руки, я выплеснула воду из окна – ненадолго задержавшись, чтобы прокричать: «Берегись!» прежде, чем сделать это – и начала все сначала.

– Зачем ты это делаешь? – с любопытством поинтересовался Джейми.

– Я почти уверена, что малыш миссис Уэлман болен заушницей. Или правильно говорить – заушницами? (Клэр имеет в виду название эпидемического паротита (в народе «свинка» или «заушница»), которое на английском языке пишется с «s» в конце – «the mumps», то есть, как и у формы множественного числа – прим. перев.) Я никогда не была уверена, множественное число у этого слова или нет. В любом случае, я хочу предотвратить любую возможность передачи его тебе.

– Это такая страшная вещь, свинка? Я думал, только малыши ей болеют.

– Ну да, обычно это детская болезнь, – проговорила я, поморщившись от прикосновения мыла. – Но когда взрослый заболевает ей – особенно взрослый мужчина – это более серьезная проблема. Вирус предпочитает обосноваться в яичках. И если ты не хочешь иметь яйца размером с дыни...

– Ты уверена, что у тебя достаточно мыла, Сассенах? Я мог бы пойти и найти побольше.

Он усмехнулся мне, потом снова сел и потянулся за мягкой полоской льна, которая служила нам полотенцем.

– Иди сюда, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.), дай, я вытру твои руки.

– Одну минуту.

Я выскользнула из своего корсета и, скинув сорочку, повесила ее на крючок возле двери, а затем натянула «домашнюю» рубашку через голову. Это было не столь же гигиенично, как санитарная или хирургическая форма, которую врачи надевают для операций, но форт просто кишел болезнями, и я делала все, что могла, чтобы не принести их к Джейми. Он и так достаточно сталкивался с ними снаружи.

Я плеснула последнюю порцию воды на руки и лицо и села на тюфяк рядом с Джейми, слегка охнув, когда мое колено болезненно щелкнуло.

– Боже, бедные твои ручки, – пробормотал он, бережно промокая их полотенцем, а потом обтер мое лицо. – И нос твой тоже слегка сгорел, бедняжка.

– А как же насчет твоих?

Помимо обычных для него мозолистых утолщений на коже, на его на руках по-прежнему было множество порезов, ссадин на костяшках, заноз и волдырей, но он коротко отмахнулся от этого и снова откинулся на постель, с роскошным стоном.

– Твое колено все еще болит, Сассенах? – спросил он, увидев, как я потираю сустав. Оно так и не восстановилось полностью после повреждения во время наших приключений на «Питте», и подъем по лестницам часто провоцировал боль.

– О, просто я начинаю рассыпаться потихоньку, – ответила я, пытаясь обернуть дело в шутку.

Осторожно согнув правую руку, я почувствовала приступ острой боли в локте.

– Что-то не сгибается так же легко, как раньше. А что-то – болит. Иногда мне кажется, что скоро я вся развалюсь.

Джейми прищурил один глаз и уставился на меня.

– Я чувствовал себя так где-то лет с двадцати, – заметил он. – Ты привыкнешь к этому. Он потянулся, заставляя позвоночник выдать серию приглушенных хрустов, и протянул руку. – Ложись в постель, a nighean. Ничего не болит, когда ты любишь меня.

В этом он был прав – ничего не болело.

Я ПРОВАЛИЛАСЬ В КОРОТКИЙ СОН И интуитивно проснулась пару часов спустя, чтобы пойти проверить несколько пациентов, которые нуждались в наблюдении. Одним из них был капитан Стеббингс, который, к моему удивлению, решительно отказывался либо умирать, либо лечиться у кого-либо, кроме меня. Это было не слишком хорошо воспринято лейтенантом Стактоу и другими хирургами, но поскольку требование капитана Стеббингса было поддержано устрашающим присутствием Гвинеи Дика – и его заостренными зубами, татуировками и всем таким прочим – я оставалась его личным хирургом.

Я обнаружила капитана в слегка лихорадочном состоянии, он отчетливо хрипел, но спал. При звуке моих шагов Гвинея Дик, выглядевший, словно чрезвычайно жуткое воплощение чьего-то кошмара, поднялся со своего тюфяка.

– Он поел? – тихо спросила я, положив еле ощутимо руку на запястье Стеббингса. Упитанное тело капитана заметно стаяло. Даже в полумраке я могла без труда различить ребра, которые мне когда-то пришлось поискать.

– Сам съесть немного суп, мэм, – прошептал африканец и махнул рукой в сторону миски на полу, покрытой платком, чтобы защитить содержимое от тараканов. – Как вы говорить. Я дать ему каждый раз, когда он просыпаться, чтобы писать.

– Хорошо.

Пульс Стеббингса был немного учащенным, но тревоги не вызывал, и, когда я, склонившись над ним, глубоко вдохнула, запаха гангрены не почувствовала. За два дня до этого я извлекла трубку из его груди, и хотя там было небольшое выделение гноя, я полагала, что это местная инфекция, которая, вероятно, очистится без посторонней помощи. Это должно случиться само – я нечем тут не могла помочь.

Больничные бараки почти не освещались, горел только тростниковый светильник «раш-дип» (rush-dip (англ.) – тростниковая свеча, воткнутая в специальный держатель – прим. перев.) возле двери и немного света попадало от костров во дворе, поэтому мне сложно было судить о цвете лица Стеббингса, но я заметила вспышку белого, когда он приоткрыл глаза. Он хмыкнул, увидев меня, и снова закрыл их.

– Хорошо, – сказала я снова и оставила его под заботливым надзором мистера Дика.

Гвинейцу был предоставлен шанс записаться в Континентальную армию, но он отказался, решив стать военнопленным вместе с капитаном Стеббингсом, раненым мистером Ормистоном и еще несколькими моряками с «Питта».

– Я – англичанин, свободный человек, – сказал он просто. – Военнопленный может быть недолго, но – свободный человек. Матрос, но – свободный человек. Американец, скорее всего, несвободный человек.

Скорее всего, так оно и есть.

Выйдя из больничных бараков, я навестила жилище Уэлманов, чтобы проверить моего пациента со свинкой – случай неприятный, но не опасный – затем медленно прогулялась по двору под восходящей луной. Вечерний ветер стих, но в ночном воздухе стояла некоторая прохлада, и, поддавшись импульсу, я поднялась на артиллерийский равелин, который смотрел через узкий конец озера Шамплейн на гору Дефианс.

Там находились двое охранников, но оба крепко спали, источая запах спиртного. В этом не было ничего необычного. Мораль в форте была невысока, а алкоголь – легко доступен.

Я стояла у стены, положив руку на одно из орудий – его металл все еще хранил легкое тепло дневного зноя. Интересно, успеем ли мы уйти, пока оно не станет горячим от выстрелов? Тридцать два дня осталось до этого срока, и они не могли пройти достаточно быстро, чтобы это устроило меня. Помимо угрозы от англичан, форт гноился и вонял. Это походило на жизнь в выгребной яме, и можно было только надеяться, что Джейми, Йен и я покинем его, не заразившись какой-нибудь мерзкой болезнью, или не подвергнувшись нападению какого-нибудь пьяного идиота.

Позади себя я услышала приглушенные шаги и, повернувшись, в отблесках костров снизу увидела Йена – высокого и худощавого – собственной персоной.

– Могу я поговорить с тобой, тетушка?

– Конечно, – ответила я, подивившись этой необычной формальности. Я немного отодвинулась в сторону, он подошел и встал рядом со мной, глядя вниз.

– Кузина Брианна могла бы кое-что рассказать об этом, – он кивнул в сторону наполовину построенного моста внизу. – Так же, как и дядя Джейми...

– Я знаю...

Джейми говорил об этом в течение последних двух недель – новому командиру форта Артуру Сент-Клэру, другим полковникам ополчения, инженерам, любому, кто хотел слушать, и тем многим, кто не хотел. Глупо тратить огромное количество труда и материалов на строительство моста, который можно легко уничтожить артиллерией с горы Дефианс. Это было очевидно всем, кроме командования.

Я вздохнула. Не в первый раз я видела армейское безрассудство, и очень боялась, что не в последний.

– Хорошо, оставим это... Так о чем ты хотел поговорить со мной, Йен?

Глубоко вздохнув, он повернулся к освещенной лунным светом панораме озера.

– Ты знаешь гуронов, которые приходили в форт совсем недавно?

Я знала. Две недели назад группа гуронов посетила форт, и Йен провел с ними вечер, куря трубку и слушая их рассказы. Некоторые из них касались английского генерала Бергойна, чьим гостеприимством они наслаждались ранее.

Бергойн активно домогался индейцев Лиги ирокезов и, по их словам, тратил много времени и денег, добиваясь их расположения. (Лига ирокезов: древний мощный союз шести индейских племён (могавки, сенека, кайюга, онайда, онондага, тускарора) в северо-восточной части Северной Америки (примерное с 1570-х гг.), созданный с завоевательными целями. Этот союз называют старейшей демократией на Земле – он стал вдохновителем создания Конституции Соединённых Штатов – прим. перев.)

– Он говорит, что индейцы – его секретное оружие, – смеясь, рассказывал один из гуронов. – Он натравит их на американцев, чтобы они ударили, как молнии, сжигая всех насмерть.

Учитывая мои знания об индейцах в целом, я полагала, что Бергойн, наверное, слишком оптимистичен. Однако я предпочитала не задумываться, что может случиться, если он сумеет убедить энное количество индейцев сражаться за него.

Погруженный в свои мысли, Йен все еще смотрел на далекий бугор горы Дефианс.

– Тем не менее, – сказала я, объявляя заседание открытым, – почему ты говоришь об этом мне, Йен? Ты должен рассказать Джейми и Сент-Клэру.

– Я сказал.

Крики гагар долетали с озера, удивительно громкие и зловещие. Их вопли звучали как йодль призраков, особенно когда птиц было больше одной. (йодль – нем., в культуре различных народов – особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков – прим. перев)

– Да? Ну, тогда, – спросила я, слегка нетерпеливо, – о чем же ты хотел поговорить со мной?

– О детях, – неожиданно сказал он, распрямляясь и поворачиваясь ко мне лицом.

– Что? – изумленно воскликнула я. Йен был молчаливым и угрюмым со времени прихода гуронов, и я предположила, что это вызвано тем, что они что-то сказали ему, но я не могла себе представить, что они могли бы говорить с ним о детях.

– Как они делаются, – упрямо проговорил он, хотя взгляд его скользнул в сторону. Если бы света было больше, я уверена, что смогла бы различить, как он покраснел.

– Йен, – возразила я после короткой паузы, – я отказываюсь верить, что ты не знаешь, как делаются дети. Что ты хочешь узнать на самом деле?

Он вздохнул, но, наконец, посмотрел на меня. Его губы сжались на мгновение, а затем он выпалил:

– Я хочу знать, почему у меня не получается это сделать.

Я смущенно потерла губы костяшками пальцев. Я знала – Бри рассказывала мне – что у них с Эмили, женой-могавком, дочь родилась мертвой, а потом у нее случились выкидыши – по крайней мере, дважды. А также о том, что именно эта неудача привела к тому, что Йен покинул могавков в Снэйктауне и вернулся к нам.

– Почему ты думаешь, что причина в тебе? – спросила я прямо. – Большинство мужчин обвиняют женщину, когда ребенок мертворожденный или случается выкидыш. И большинство женщин так же, если на то пошло.

Я винила нас обоих – себя и Джейми.

Он раздраженно издал горлом негромкий шотландский звук.

– У могавков не так. Они считают, что когда мужчина возлег с женщиной, их духи сражаются. И если его дух побеждает ее дух, то ребенок пустил корни, а если наоборот, то этого не происходит.

– Хмм... – пробормотала я. – Ну, это один из способов описать этот процесс, и я бы также не сказала, что они не правы. Проблема может быть, как в мужчине, так и в женщине, индивидуально, но это может быть что-то у них вместе.

– Да.

Я услышал, как он сглотнул, прежде чем продолжить.

– С гуронами была одна из женщин из Снэйктауна – Каньен`кехака, она знавала меня, когда я там жил. И она сказала мне, что у Эмили есть ребенок. Живой.

Он встревоженно переминался с ноги на ногу, пока говорил, хрустя костяшками пальцев. Но сейчас он успокоился. Луна поднялась и светила в ему лицо, оттеняя впадины глаз.

– Я думал, тетя, – тихо сказал он. – Я очень долго думал. О ней. Эмили. Об Йексе. О… моей крошке.

Йен умолк, с силой прижав большие кулаки к бедрам, но снова собрался и продолжил более уверенно.

– И в последнее время я подумал кое о чем другом. Если... Когда, – поправился он, оглядываясь через плечо, словно ожидая, что Джейми возникнет словно черт из задницы, свирепо сверкая глазами, – мы поедем в Шотландию, я понятия не имею, как все сложится. Но если я... Если я женюсь снова, может быть, там или здесь…

Он вдруг взглянул на меня, и его лицо выглядело старым от страдания, но, в то же время, было душераздирающе молодо в надежде и сомнении.

– Я не могу взять девицу в жены, если знаю, что я никогда не дам ей живых детей.

Он снова сглотнул, опустив глаза.

– Могла бы ты... посмотреть на мое причинное место, тетушка? Чтобы понять, быть может, с ним что-то неладно?

Его рука потянулась к набедренной повязке, но я остановила его поспешным жестом.

– Возможно, это может подождать, Йен. Позволь мне сначала изучить историю болезни, и тогда мы посмотрим, нужно ли мне проводить осмотр.

– Ты уверена? – его голос звучал удивленно. – Дядя Джейми рассказал мне, как ты показывала ему сперму. Я подумал, может быть, у меня с этим, в некотором роде, не все в порядке.

– Ну, в любом случае, мне нужен микроскоп, чтобы ее увидеть. И, несмотря на то, что существуют такие вещи, как патологическая сперма, обычно, когда это так, зачатия не происходит вовсе. Но, как я понимаю, затруднений с этим не возникало. Скажи мне... – я не хотела спрашивать, но не было никакого способа избежать этого, – твоя дочь... Ты ее видел?

Монахини показали мне мою мертворожденную дочь. «Лучше, если вы увидите», – сказали они с мягкой настойчивостью.

Йен покачал головой.

– Не сказать, что так. Я имею в виду... Я видел крошечный сверток, который они сделали, завернув ее в шкурку кролика, и подняли его высоко на разветвление красного кедра. Я приходил туда ночью, ненадолго. Просто... Ну, хорошо. Я действительно подумывал о том, чтобы снять его и развернуть, чтобы увидеть ее лицо. Но это причинило бы беспокойство Эмили, так что я не стал.

– Я уверена, что ты сделал все правильно. Но... Ах, проклятье, Йен, я прошу прощения... Но твоя жена или другие женщины говорили ли, что с ребенком явно что-то не так? Была ли она... каким-то образом уродлива?

Он взглянул на меня широко отрытыми от потрясения глазами, и на мгновение его губы беззвучно шевельнулись.

– Нет, – ответил он, наконец, и в голосе его звучали боль и облегчение. – Нет. Я спросил. Эмили не хотела говорить о ней, об Исабель – такое имя я хотел бы ей дать.: Исабель, – пояснил он, – но я спросил и не успокоился, пока она не рассказала мне, как выглядел ребенок.

– Она была совершенством, – сказал он тихо, глядя вниз, на мост, где светилась цепочка фонарей, отраженная в воде. – Совершенством.

Такая же была и Фейт. Совершенство.

Я положила руку на его предплечье, крепкое с жесткими жилистыми мышцами.

– Это хорошо, – сказала я тихо. – Очень хорошо. Расскажи мне, насколько ты в курсе, о том, что происходило во время беременности. У твоей жены было кровотечение в период между началом беременности, и тем, когда она родила?

Медленно я вела его сквозь надежду и страх, опустошение от каждой его потери, заставляя вспоминать те симптомы, какие он мог, и то, что он знал о семье Эмили: были ли мертворождения среди ее родственников? Выкидыши?

Луна прошла над головой и начала спускаться по небу. Наконец, потянувшись, я встряхнулась.

– Я не совсем уверена, – сказала я. – Но, полагаю, в малой степени вероятности, трудность была в том, что мы называем проблемой резус-фактора.

– Что? – он прислонился к одной из больших пушек и поднял голову, услышав это.

Не было смысла пытаться объяснить, что такое группы крови, антигены и антитела. «И, на самом деле, все это не слишком отличается от могавковского толкования проблемы», – подумала я.

– Если кровь женщины является резус-отрицательной, а кровь ее мужа является резус-положительной, – пояснила я, – то ребенок будет резус-положительным, потому что это доминирует – неважно, что это значит, но ребенок будет положительным, как отец. Иногда первая беременность проходит гладко, и вы не видите проблему до следующего раза – иногда это случается во время первой. По существу, тело матери производит вещество, которое убивает ребенка. Но, если резус-отрицательная женщина будет иметь ребенка от резус-отрицательного мужчины, то плод всегда будет резус-отрицательным – и никаких проблем. Поскольку, ты говоришь, что у Эмили было живое рождение, то возможно, что ее новый муж также резус-отрицательный.

Я абсолютно ничего не знала о распространенности резус-отрицательного типа крови у коренных американцев, но теория соответствовала действительности.

– И, если это так, – завершила я, – то у тебя не должно быть этой проблемы с другой женщиной: большинство европейских женщин – резус–положительны, хотя и не все.

Он таращился на меня так долго, что я усомнилась, понял ли он то, что я сказала.

– Назови это судьбой, – мягко сказала я, – или назови это неудачей. Но это была не твоя вина. И не ее.

Ни моя. И ни Джейми...

Он медленно кивнул и склонился вперед, на мгновение положив голову мне на плечо.

– Спасибо, тетушка, – прошептал он и, подняв голову, поцеловал меня в щеку.

А на следующий день он ушел.

ГЛАВА 36

ГРЕЙТ ДИСМАЛ

21 июня 1777 года

ДОРОГА ИЗУМЛЯЛА Уильяма. На деле это были всего несколько миль, но сама возможность доехать верхом прямо до Грейт Дисмала (Грейт Дисмал Суомп – обширная болотистая местность на прибрежной равнине между юго-восточной частью штата Вирджиния и северо-восточной частью штата Северная Каролина – прим. пер.) была сродни чуду, ведь он так живо помнил, как в прошлый раз переплывал здесь вместе с конем, постоянно увиливая от кусающихся черепах и ядовитых змей. И сейчас казалось удивительным ехать вот так запросто. Конь, похоже, разделял его мнение: беззаботно цокая копытами, он обгонял желтые облака крошечных слепней, пытавшихся окружить их своим роем. Когда насекомые подлетали ближе, становились видны их переливающиеся всеми цветами радуги глаза.

– Наслаждайся, пока есть возможность, – посоветовал Уильям своему мерину, слегка почесав ему гриву. – Вся грязь впереди.

Хотя сама дорога и не была сплошь усажена амбровыми деревьями и раскидистыми соснами, надо признать, что грязи, однако, хватало. Всё же это не сравнить с коварной трясиной и откуда ни возьмись возникающими водоемами, скрывающимися за завесой деревьев. Вилли чуть приподнялся на стременах, вглядываясь вперед.

Интересно, далеко еще? Дисмал-таун располагался на берегу озера Драммонд, что в самом центре болота. Но Уильям никогда еще не забирался так далеко вглубь, как сейчас, и не имел понятия об истинных размерах Грейт Дисмала.

Дорога не доходила до озера – об этом Вилли знал. Но должны же быть какие-то следы: наверняка жители Дисмал-тауна время от времени покидали свое обиталище.

– Вашингтон, – шепотом повторил Уильям. – Вашингтон, Картрайт, Харрингтон, Карвер.

Это были имена, которые дал ему капитан Ричардсон: они принадлежали джентльменам-лоялистам из Дисмал-тауна. Выучив их наизусть, Вилли со всей скрупулезностью сжег листок бумаги со списком. Однако уже после того, как дело было сделано, его охватила безотчетная паника из-за страха забыть имена, и всё утро он периодически повторял их про себя.

Уже было далеко за полдень, и легкие утренние облака сплелись в низкие тучи цвета грязной ваты. Уильям медленно вдохнул, но не ощутил покалывающего дыхания грядущего ливня – пока. Помимо стойкой вони болота, изобилующей запахами тины и гниющих растений, он улавливал соленый и гнусный душок собственной кожи. Он мыл руки и голову, когда мог, но не стирал одежду и не переодевался две недели. Тело под грубой охотничьей рубахой и домоткаными штанами начинало порядком чесаться.

Возможно, не только грязь и пот были тому причиной. Почувствовав в штанах что-то явно ползущее, Вилли принялся рьяно чесаться. Как пить дать, в последней таверне подцепил вошку.

Вошь, если она вообще была, приняла мудрое решение остановиться, и зуд прекратился. От облегчения Уильям глубоко вдохнул и отметил, что болотный запах стал более едким: в преддверии дождя смолистые деревья начали источать сок. Атмосфера внезапно стала такой обволакивающей, что заглушала любые звуки. Пение птиц прекратилось. Вилли с мерином будто остались одни, скачущие в этом окутанном ватой мире.

Уильям не возражал против одиночества. Большей частью он рос один, без братьев и сестер, и ему нравилось находиться наедине с собой. «К тому же одиночество располагает к размышлению», – сказал он сам себе.

– Вашингтон, Картрайт, Харрингтон и Карвер, – тихо повторил он нараспев. Однако помимо имен, думать о предстоящем поручении сейчас было особенно нечего, и его мысли плавно вернулись в свое обычное русло.

В дороге Вилли чаще всего размышлял о женщинах. Он задумчиво коснулся кармашка под полами сюртука. Туда поместилась бы только одна небольшая книга. В этот раз он выбирал между Новым Заветом, подаренным бабушкой, и драгоценным экземпляром «Леди Ковент-Гардена. Список Харриса». Не самое трудное решение.

Когда Уильяму было шестнадцать, отец застал их с приятелем за обстоятельным изучением страниц знаменитого путеводителя господина Харриса по прелестям лондонских куртизанок, позаимствованного у отца того самого друга. Бровь лорда Джона поползла вверх. Он медленно пролистал книгу, останавливаясь то тут, то там, и иногда поднимая другую бровь. Захлопнув книгу, отец глубоко вздохнул и выдал короткую поучительную лекцию об уважении к женскому полу, после чего отправил мальчиков за головными уборами.

В скромном изысканном доме в конце Брайджес-стрит они выпили чаю с красиво одетой шотландской леди, некой миссис МакНаб, которую, по всей видимости, связывали самые теплые отношения с его отцом. Когда с чаепитием было покончено, миссис МакНаб позвонила в маленький медный колокольчик, и...

Вздыхая, Уильям заерзал в седле. Ее звали Марджери, и он посвятил ей страстный панегирик. Влюбился по уши.

Через неделю лихорадочного подсчитывания своих сбережений Вилли вернулся с решительным намерением сделать ей предложение. Миссис МакНаб приветливо поздоровалась с ним, выслушала его запинающиеся чувственные излияния с полным сочувствия вниманием, после чего сказала, что Марджери, несомненно, была бы рада услышать столь лестное мнение, но, увы, в эту самую минуту она занята. Тем не менее, одна милая девушка по имени Пегги, только-только из Девоншира, явно скучала в одиночестве и, без сомнения, будет рада составить ему компанию, пока Марджери не освободится...

Осознание того, что в эту самую минуту Марджери проделывает с кем-то то же, что делала с ним, так потрясло Вилли, что он сел, уставившись на миссис МакНаб с открытым ртом. И встал, только когда вошла Пегги: такая розовощекая, светловолосая и улыбающаяся, с самым что ни на есть выдающимся...

– Ай! – почувствовав укус слепня, Уильям хлопнул себя по шее и выругался.

Он и не заметил, как мерин сбавил ход, и теперь...

Громко выругался еще раз. Дорога исчезла.

– Куда, черт возьми, она подевалась?

Вилли говорил громко, но голос заглушал шум покачивающихся деревьев. Его окружил рой насекомых, одно из которых ужалило мерина – тот зафыркал, рьяно тряся головой.

– Ну ладно, пошли, – спокойнее сказал Уильям. – Мы не могли уйти далеко. Давай-ка поищем.

Натянув поводья, он развернул голову мерина и медленно поехал, как он надеялся, по широкому полукругу, который мог вывести их на дорогу. Земля в этом месте была влажной и покрытой взъерошенными пучками длинной спутанной травы, но не болотистой. Ступая по грязи, мерин оставлял глубокие изогнутые следы. Куски дерна и травы разлетались в стороны, прилипая к бедрам и бокам животного, не пропуская и сапоги Уильяма.

Он направлялся на северо-северо-запад... Инстинктивно Вилли взглянул в небо, но оттуда помощи ждать не приходилось. Равномерно-тусклый серый цвет менялся: то там, то здесь пузатые облака, угрюмо бормоча, проступали сквозь звуконепроницаемый слой атмосферы. В воздухе раздалось легкое грохотание, и Уильям снова выругался.

В кармашке послышался тихий звон часов. Непонятно почему, но это приободрило его. На секунду Уильям натянул поводья, чтобы достать часы, не рискуя уронить их в грязь. Три часа.

– Не так уж плохо, – воодушевившись, сказал он мерину. – Целый день впереди.

Конечно, это была лишь техническая формальность, учитывая атмосферные условия. С тем же успехом сейчас могли быть глубокие сумерки.

Раздумывая, Вилли взглянул на сгущающиеся облака. Будет дождь, никаких сомнений, и скоро. Что ж, им с мерином не привыкать к такому – не раз приходилось промокать насквозь. Вздохнув, Уильям спешился и развернул парусиновый спальный мешок – часть военного снаряжения. Вскочив обратно в седло, он обернул плечи парусиной, развязал завязки на шляпе и надвинул ее как можно ниже, после чего упорно продолжил искать дорогу.

Застучали первые капли, и болото разразилось невероятным запахом в ответ. Землистый, пышный, растительный и... плодородный что ли – будто сама трясина разверзлась и с ленивым удовольствием подставила небу свое тело, источая ароматы, словно надушенные взлохмаченные волосы дорогой шлюхи.

Уильям инстинктивно потянулся в карман за книгой, желая запечатлеть эту поэтическую мысль на полях, но помотав головой, буркнул себе под нос: «Болван».

Вилли особенно не переживал. Ведь и в самом деле, как он и говорил капитану Ричардсону, он изъездил этот Грейт Дисмал вдоль и поперек. Правда, в те разы Уильям приезжал не один. Они время от времени наведывались сюда с отцом, чтобы поохотиться или провести время с индейскими друзьями отца. Это было несколько лет назад. Но...

– Черт! – воскликнул Вилли. Он заставил коня продираться сквозь заросли, которые, как он надеялся, обрамляли дорогу, но в результате наткнулся на еще одну чащу – темную гущу мохнатого можжевельника, благоухающего под дождем, словно стакан голландского джина. Нет места, чтобы развернуться. Бормоча, он сдавил коленями бока мерина и, цокая языком, принудил того пятиться.

С тревогой Уильям обнаружил, что следы, оставленные копытами коня, медленно заполнялись водой. И это не дождь. Земля была влажной. Очень влажной. Услышав чавкающий звук, когда задние копыта наткнулись на трясину, он инстинктивно наклонился вперед, торопливо понукая коня по ребрам.

Застигнутый врасплох, конь запнулся, удержал равновесие – и вдруг его задние ноги проскользнули в грязи и подкосились. Резко дернув головой вверх, он заржал от удивления. Уильям, недоумевая в равной степени, перелетел через скрученный спальный мешок и, разбрызгивая грязь, плюхнулся на землю.

Словно ошпаренный кот, он вскочил на ноги, паникуя при мысли о том, что его засосет в одну из скрытых трясин Грейт Дисмала. Однажды Уильям видел скелет оленя, которого засосало в одну из таких, хотя и смотреть-то было особенно не на что: лишь рогатый череп, наполовину утопленный и перекошенный на одну сторону, и челюсти с длинными желтыми зубами, приоткрытые, будто в крике, как ему тогда представлялось.

Вилли торопливо пошлепал к пучку травы и, забравшись на него, с гулко бьющимся сердцем скорчился, словно жабий король. А как же конь? Его засосало в трясину?

Мерин лежал на земле, мечась в грязи, и ржал от страха. Его усилия сопровождали потоки грязной воды, пеленой взлетающей в воздух.

– Иисусе.

Уильям ухватился за пучок высокой травы, медля в нерешительности. Это трясина? Или просто грязь?

Стиснув зубы, он вытянул одну ногу, осторожно поставив ее на встревоженную поверхность. Его сапог проваливался всё глубже... и глубже... Вилли поспешно отдернул ногу назад, но она без труда выплыла с хлюпающим звуком. Еще раз... да, дно есть! Так, теперь вторую... Уильям поднялся, по-аистиному махая руками, чтобы удержаться на ногах, и...

– Отлично! – на выдохе выпалил он. Просто грязь, слава Богу!

Шлепая по направлению к коню, Уильям подхватил спальный мешок, свалившийся во время падения. Набросив его коню на голову, он быстро завязал ему глаза. Так поступают во время пожара в стойлах, когда лошадь слишком паникует. Однажды, когда в конюшню в Маунт Джосайя (речь идет о плантации, расположенной близ Ричмонда, штат Вирджиния, которую когда-то приобрела Изабель Дансени. – прим. пер.) ударила молния, отец показывал, как это делается.

К своему удивлению, Вилли обнаружил, что это вроде помогало. Конь мотал головой туда-сюда, но копытами уже не бил. Взявшись за уздечку, Уильям подул коню в ноздри, приговаривая бессвязные успокаивающие слова.

Фыркнув, конь обрызгал его, но, похоже, пришел в себя. Уильям потянул его голову вверх: с порядочным всплеском грязной воды конь перевернулся на грудь и практически тем же движением тяжело поднялся на ноги. Пока животное с ног до головы отряхивалось от воды, повязка на глазах ослабла, а грязь разлетелась в стороны, покрыв всё и вся на десять футов вокруг.

Уильям был слишком счастлив, чтобы переживать об этом. Схватившись за край парусины, он потянул и сбросил ткань, после чего взялся за уздечку.

– Так, – запыхавшись, произнес он. – Давай-ка выбираться отсюда.

Конь не обратил на его слова никакого внимания. Внезапно подняв морду, он посмотрел куда-то в сторону.

– Что за...

Огромные ноздри обагрились красным, и, издав порывистое ржание, конь рванул мимо, выдернув поводья из рук Уильяма и опрокинув его плашмя в воду — снова.

– Ты, чертов ублюдок! Какого черта... – Уильям осекся, скорчившись в грязи. Что-то длинное, серо-коричневое и невероятно быстрое промелькнуло в двух шагах от него. Что-то большое.

Уильям резко крутанул головой, но оно уже пропало из виду, безмолвно выслеживая неповоротливого испуганного коня: топот его удаляющихся копыт, перемежающийся хрустом сломанных кустов и лязгом падающего снаряжения, был слышен издалека.

Вилли сглотнул. Время от времени они охотились вместе, он слыхал об этом. Пумы. По двое.

По затылку поползли мурашки, и Уильям насколько мог повернул голову, страшась пошевелиться, чтобы не привлечь внимания чего бы то ни было, скрывающегося в темных зарослях камедных деревьев и растущих под ними кустарников. Ни звука, кроме учащающегося стука дождевых капель по болоту.

Вдруг из-за деревьев вдалеке взлетела белая цапля, и сердце у Вилли чуть не остановилось. Он остолбенел и, задержав дыхание, слушал, пока не решил, что задохнется, пока ждет. Но ничего не произошло. Наконец, Уильям вдохнул и встал на ноги. Насквозь промокшие полы сюртука облепили бедра.

Уильям стоял на торфяном болоте. Несмотря на то, что под ногами росли влагопоглощающие растения, вода поднялась выше сапог. Он не тонул, но вытащить ноги вместе с сапогами не получалось, поэтому пришлось разувать ноги по очереди, после чего выдергивать сапоги и шлепать по грязи к более высоким участкам почвы в одних чулках с сапогами в руках.

Найдя убежище в виде гнилого бревна, Вилли сел, чтобы вылить воду из сапог. Мрачно оценивая ситуацию, он снова натянул сапоги.

Он заблудился. На болоте, которое, известно тем, что поглотило огромное количество людей: как индейцев, так и белых. Без коня, еды, огня и убежища, не считая парусинового спального мешка, от которого толку почти никакого – он входил в стандартный армейский набор: обычный мешок из парусины с прорезью для соломы или сухой травы – но ни того, ни другого здесь, похоже, не водится. Всё, что осталось – это содержимое карманов: складной нож, графитный карандаш, промокший насквозь кусок бутерброда с сыром, грязный носовой платок, несколько монет, часы и книга, наверняка тоже намокшая. Пошарив по карманам, Вилли обнаружил, что часы остановились, а книга потерялась. Он громко выругался.

Кажется, ему немного полегчало, и он выругался снова. Шел сильный дождь, но сейчас это мало что меняло, принимая во внимание его состояние. Вошь в штанах, по всей видимости, обнаружив, что место ее обитания затоплено, с решимостью отправилась на поиски более сухого жилища.

Тихо чертыхаясь, Уильям встал, обернул пустой спальник вокруг головы и, почесываясь, похромал в направлении сбежавшего коня.

КОНЯ ОН ТАК И НЕ отыскал. Может, тот стал жертвой пумы где-нибудь в зарослях или сбежал и теперь слоняется в одиночестве по болотам. Зато ему удалось найти две вещи, выпавшие из седла: небольшой вощеный мешочек с табаком и сковородку. Похоже, толка от них сейчас никакого, но расставаться с последними вещами, напоминающими о цивилизации, было тошно.

Промокший до костей, дрожа под едва ощутимой защитой парусины, Вилли скорчился среди корней амбрового дерева, наблюдая, как молния прорезает ночное небо. Каждая бело-синяя вспышка ослепляла даже сквозь закрытые веки, каждый удар грома сотрясал воздух, ставший острым, как нож, из-за резкого запаха гари и молний.

Уильям почти свыкся с грохотом, как вдруг сильнейший порыв ветра сбил его с ног и отбросил в сторону, смешав с грязью и гнилыми листьями. Задыхаясь и хватая ртом воздух, он сел, вытирая грязь с лица. Что это было, черт возьми? Острая боль в руке прервала его недоумевающие раздумья, и, когда в очередной раз вспыхнула молния, он посмотрел вниз и увидел, что из правого предплечья торчала деревянная щепка дюймов шесть длиной.

Дико озираясь по сторонам, Вилли увидел валявшиеся вокруг свежие обломки и крупные куски дерева. Воздух пронзил аромат живицы и ядровой древесины вперемешку с острым будоражащим запахом электричества.

Вот оно что. Еще одна вспышка, и Уильям понял, в чем дело. В сотне футов от него рос огромный болотный кипарис, который на рассвете он намеревался использовать, как ориентир. До сих пор это дерево было самым высоким, насколько он мог судить. Но не теперь. Молния осветила то место, где когда-то возвышался могучий ствол, но там была лишь пустота, еще одна молния – и Уильям увидел зазубренный клин того, что от него осталось.

Трясясь и почти ничего не слыша из-за грома, Вилли вытащил щепку из руки и прижал к ране край рубашки, чтобы остановить кровотечение. Рана была неглубокая, но рука дрожала от шока после взрыва. Чтобы защититься от проливного дождя, он плотно закутался в парусину и снова скорчился среди корней амбрового дерева.

Где-то посреди ночи гроза улеглась, и с наступившей тишиной Уильям забылся тревожным сном. Проснувшись, он понял, что смотрит в белую пустоту тумана.

Утренний холод пробрал до костей. Проведя детство в Озерном краю, Вилли знал по ранним воспоминаниям, что наступление тумана в горах предвещало опасность. Овцы часто терялись в тумане, разбивались насмерть, отбивались от стада, замерзали, становились жертвами собак и лисиц, а то и просто исчезали. Иногда в тумане пропадали и люди.

Нянюшка Элспет как-то сказала, что в тумане мертвые сходят с небес. Уильям вспомнил, как худая старая женщина, такая бесстрашная, с прямой осанкой, стояла у окна детской, глядя на дрейфующую белизну. Она произнесла это очень тихо, будто про себя, и вряд ли знала, что он слышит. Но когда увидела его, резко задернула занавеску и молча отправилась готовить ему чай.

«А чашка горячего чая сейчас не помешала бы, – подумал Вилли, – желательно с изрядной порцией виски. Горячий чай, горячий тост с маслом, бутерброды с джемом и пирог...»

Мысль о чае из детства напомнила о намокшем бутерброде. Вилли аккуратно выудил ломоть из кармана, безмерно обрадовавшись, что тот никуда не исчез. Медленно поглощая безвкусную массу, Уильям наслаждался ей так, будто это был персик в бренди. И ему стало гораздо лучше, несмотря на холодную влагу тумана на лице, на капельки воды, стекавшие по волосам, и на то, что он до сих пор оставался насквозь промокшим. Мышцы ныли после ночной трясучки.

Вилли хватило ума выставить ночью сковородку под дождь, поэтому сейчас у него имелась свежая питьевая вода с привкусом бекона.

– Не так уж плохо, – сказал он вслух, вытирая рот. – Пока что.

Голос звучал необычно. В тумане всегда так.

Прежде Уильям два раза терялся в тумане, и у него не было никакого желания снова переживать этот опыт. Он и без того его постоянно переживал — в кошмарах. Заблудившийся, слепой от клубов белизны, настолько густых, что он не видел собственных ног, но слышал голоса мертвых.

Он прикрыл глаза, предпочтя минутную тьму белесым клубам, но на лице по-прежнему чувствовалось прикосновение ледяных пальцев.

Тогда он слышал голоса. Сейчас он старался не слушать.

Вилли решительно поднялся на ноги. Нужно идти. В то же время бродить вслепую по болотам и цепкой растительности было бы безумием.

Он привязал сковородку к поясу и, перекинув влажную парусину через плечо, вытянул руку вперед, продвигаясь на ощупь. Можжевельник – не то, дерево плохо колется под ножом, к тому же деревья здесь росли так, что ветки были прямыми не больше чем на несколько дюймов. Амбровое дерево или нисса – уже кое-что, но лучше всего ольха.

Целую вечность Уильям, крадучись, с опаской бродил по туману – приходилось делать по одному шагу за раз и ждать, что будет, и останавливаться каждый раз, натыкаясь на дерево, чтобы определить его вид, прижав листья ко рту и носу. Наконец, ему удалось обнаружить небольшое насаждение молодой ольхи.

Шаря наощупь среди тонких стволов, Вилли выбрал один около дюйма в диаметре и, надежно упершись ногами, обеими руками схватился и потянул его на себя. Почва со стоном уступила, и деревце поддалось, осыпав его дождем из листьев – как вдруг по сапогу проползло что-то тяжелое. Он вскрикнул и ударил по земле корнями вырванного деревца, но змея уже давно смылась.

Вспотев, несмотря на озноб, Уильям отвязал сковородку и осторожно потыкал невидимый участок земли. Не обнаружив движения и определив, что поверхность относительно твердая, он перевернул сковородку и сел на нее.

Поднеся дерево к лицу, Вилли получил достаточно хороший обзор, чтобы не порезаться, и, как следует потрудившись, смог ободрать деревце и обтесать его до удобной длины в шесть футов. После этого он принялся обстругивать ствол с одного конца, чтобы придать ему заостренную форму.

Грейт Дисмал – место опасное, но оно кишело дичью и привлекало охотников в свои таинственные недра. Уильям не намеревался и пробовать убить медведя или даже оленя своим самодельным копьем. Но он неплохо умел ловить лягушек, по крайней мере, раньше. Грум в дедовом поместье научил его много лет назад, они с отцом частенько занимались этим в Вирджинии, и, хоть ловля лягушек и не относилась к тем умениям, что Вилли практиковал последние несколько лет в Лондоне, он был уверен, что не забыл, как это делается.

Беззаботное кваканье лягушек слышалось отовсюду – похоже, туман их не очень-то впечатлял.

– Брекекекекс, коакс, коакс, – прошептал Уильям. – Брекекекекс, коакс, коакс! – Видимо, цитаты из Аристофана тоже не произвели впечатления на лягушек (речь идет о комедии «Лягушки» древнегреческого комедиографа Аристофана. – прим. пер.).

– Хорошо же. Ну, погодите у меня, – сказал он им, надавливая большим пальцем на острый кончик. Пойдет. В идеале острога должна быть в виде трезубца... Что ж, почему бы и нет? Время у него было.

Сосредоточившись и прикусив губу, Вилли принялся затачивать еще две ветки и делать зарубки, чтобы прикрепить их к копью. Сначала он хотел привязать их корой можжевельника, но передумал и вытянул нитку из подола рубашки.

После ливня болото было насквозь пропитано влагой. Огниво потерялось, хотя Уильяму казалось, что здесь огонь не разожгли бы и молнии Иеговы, виденные им накануне ночью. С другой стороны, к тому времени, как солнце снова покажется и лягушка всё-таки будет поймана, он, скорее всего, достигнет достаточной степени отчаяния, чтобы съесть ее сырой.

Как это ни парадоксально, но от этой мысли стало легче. Значит, он не умрет от голода, и жажда тоже не грозит: жить на этих болотах всё равно, что в губке.

Никакого определенного плана не имелось. Уильям знал только, что болото огромное, но не бескрайнее. А раз так, то как только выглянет солнце, он сможет ориентироваться и знать наверняка, что не ходит кругами. Тогда он пойдет по прямой до тех пор, пока не достигнет твердой земли или озера. Если он наткнется на озеро... что ж, Дисмал-таун расположен на берегу. Нужно просто идти вдоль берега, и рано или поздно город найдется.

И всё будет в порядке, если только он будет осторожен с зыбучими болотами, не станет добычей какого-нибудь крупного животного, не попадется ядовитой змее и не подхватит лихорадку от гнилой воды или болотного газа.

Вилли осторожно проткнул грязную жижу, чтобы проверить крепление, и остался им доволен. Делать больше нечего — теперь только и остается, что ждать, пока туман рассеется.

Туман, похоже, рассеиваться не собирался. Скорее наоборот – становился гуще. Уильям едва различал собственные пальцы в нескольких дюймах от лица. Вздохнув, он завернулся в свой промокший сюртук, поставил рядом острогу и, поёрзав спиной, ненадежно угнездился возле оставшихся стволов ольхи. Он обхватил колени руками, чтобы удержать еще хранившуюся в теле толику тепла, и закрыл глаза, чтобы не видеть больше этой белизны.

Лягушки продолжали резвиться. Однако теперь, когда ничто не отвлекало, Вилли начал различать и другие звуки болота. Почти все птицы молчали, пережидая туман, как и он сам, но время от времени раздавался глубокий пугающий крик выпи, эхом отдающийся по болоту. То и дело слышались суетливые шажки и всплески… «Ондатра?» – подумал Вилли.

Громкое «хлоп!» означало черепаху, падающую с бревна в воду. Уильям предпочитал эти звуки, потому что знал их природу. Больше нервировал легкий шорох, который мог означать шуршание веток – но воздух ведь слишком спокоен для ветра, так? – либо движение кого-то охотящегося. Внезапно оборвался пронзительный крик чего-то маленького. А с ним и скрипы, и стоны самого болота.

Как-то в горах Хилуотера Вилли слышал, как разговаривают скалы. В Озерном краю – доме родителей его матери. В тумане. Он никому об этом не рассказывал.

Уильям слегка шевельнулся и почувствовал что-то прямо под подбородком. Хлопнув рукой, он нащупал присосавшуюся к шее пиявку. Вилли с отвращением оторвал ее и изо всех сил бросил в туман. Ощупав себя с ног до головы дрожащими руками, он снова скрючился у деревьев, стараясь отогнать воспоминания, которые навевали клубящиеся облака тумана. Тогда он слышал и свою мать – настоящую мать – она шептала ему. Именно поэтому он и пошел в туман. Они устроили пикник в холмах: дедушка, бабушка, мама Изабель, несколько друзей и слуги. Когда неожиданно спустился туман, как иногда бывало, началась суета, все бросились паковать вещи, и Вилли остался один, наблюдая, как неумолимая белая пелена безмолвно плывет в его сторону.

Он мог поклясться, что слышал женский шепот, слишком тихий, чтобы разобрать слова, но каким-то образом тоскующий, и он знал, что она обращается к нему.

И тогда он вошел в туман. Пару мгновений он был очарован этим плывущим над землей водяным паром – тем, как тот двигался, и мерцал, и казался живым. Но вдруг туман сгустился, и в считанные доли секунды Уильям понял, что заблудился.

Он громко крикнул. Сначала той женщине, которая, как ему казалось, являлась его матерью. В тумане мертвые спускаются с небес. Единственное, что он знал о своей матери – это то, что она мертва. Когда она умерла, ей было не больше, чем ему сейчас. Он видел три ее портрета. Говорили, что он унаследовал ее волосы и умение управлять лошадьми.

Она ответила. Уильям мог поклясться, что ответила – но голосом без слов. Он почувствовал, как ледяные пальцы погладили по лицу, и, завороженный, побрел дальше.

Потом он упал. Сильно упал. В небольшую яму, споткнувшись о камни. Ушибся, да так, что весь дух выбило. Туман клубился над ним, маршируя мимо и торопясь поглотить всё вокруг, пока Уильям лежал, потрясенный и бездыханный, на дне небольшого склона. И вдруг он услышал шепот камней вокруг, и пополз, а потом с криками побежал со всех ног. Снова упал, поднялся и побежал дальше.

Лишившись сил, ослепший и онемевший от ужаса, он, в конце концов, свалился и съежился в жесткой траве, окруженной бездонной пустотой. А потом услышал, как знакомые голоса зовут его, и попытался ответить, но горло охрипло от криков, и лишь жалобно просипев, он бросился бежать туда, откуда, как ему казалось, доносились голоса. Но звук в тумане не постоянен, и ничто не реально – ни звук, ни время, ни место.

Снова, и снова, и снова Вилли бежал на голоса, но вдруг споткнулся, упал и скатился по склону, наткнувшись на скалистый выступ и понял, что сидит, прижавшись к каменистому уступу, а голоса теперь позади, исчезают в тумане, покидают его.

Его нашел Мак. Откуда-то сверху вдруг появилась большая рука и схватила его. В следующую минуту его подняли – в синяках, оцарапанного и окровавленного, но накрепко прижатого к грубой рубахе шотландского конюха: сильные руки держали его так, будто не выпустят никогда.

Уильям сглотнул. Иногда, когда ему снились кошмары, он просыпался в объятиях Мака. А иногда нет, и тогда он пробуждался в холодном поту и не мог уснуть в страхе перед ожидающим туманом и голосами.

Вдруг Вилли услышал шаги и оцепенел. Осторожно вдохнув, он учуял специфический зрелый запах свиного навоза. Уильям замер: кабаны опасны, если их напугать.

Сопение, снова шаги, шорох и дождь из мелких капель, когда тяжелые щетинистые тела задевали листья падуба и рвотного корня. Некоторые двигались медленно, но всё же двигались. Вилли резко сел, вертя головой из стороны в сторону и пытаясь точно определить, откуда исходит звук. В таком тумане ничто не могло передвигаться целенаправленно – если только они не следовали по тропе.

Болото вдоль и поперек испещрено охотничьими тропами, проторенными оленями. По ним ходили все, начиная от опоссумов и заканчивая черными медведями. Эти тропы извивались бессмысленными кругами. Только две вещи можно знать о них наверняка: первое — они всегда вели к питьевой воде, и второе – они не заводили в трясину. В теперешних условиях Уильяму было достаточно и этого.

Было еще кое-что, что говорили о его матери. «Безрассудная, – грустно вздыхала бабушка, качая головой. – Она всегда была такой безрассудной, такой импульсивной». И ее полные опасений глаза обращались к нему. «И ты точь-в-точь, как она», — говорил тот встревоженный взгляд. Да поможет нам всем Господь.

– Может, так оно и есть, – с вызовом сказал Уильям вслух и, схватив острогу, встал. – Но я не умер. Пока еще.

Это всё, что он знал. И еще то, что оставаться на месте надо только тогда, когда тебя кто-то ищет.

Глава 37

ЧИСТИЛИЩЕ

К СЕРЕДИНЕ ТРЕТЬЕГО дня Вилли нашел озеро.

Он подобрался к нему сквозь собор вздымающихся голых кипарисов, чьи величественные извилистые стволы поднимались, будто колонны, от затопленной земли. Оголодавший и почти в бреду от нарастающего жара, Уильям медленно брел по колено в воде.

Воздух не двигался – как и вода. Единственным, что перемещалось, были его медленно волочащиеся ноги да надоедливые жужжащие насекомые. Глаза Уильяма опухли от комариных укусов, а у вошки появилась компания в лице клещей и песчаных блох. В отличие от сотен роившихся мошек, «штопальные иглы» (так американцы называют стрекоз – прим. пер.) не жалили, но изобрели свою форму пытки: сновавшие туда-сюда, они привлекали его взгляд, когда от солнца их прозрачные крылышки и сверкающие тельца отсвечивали золотом, и синим, и красным – и от бликов кружилась голова.

Гладкая поверхность озера настолько идеально отражала стоящие в ней деревья, что Вилли не до конца понимал, где на самом деле находится, опасно балансируя между двумя зеркальными мирами. Он все время терял ощущение верха и низа, и головокружительный вид сквозь ветви долговязых кипарисов вверху был точно таким же, как и внизу. Деревья нависали над ним более чем в восьмидесяти футах, и уносимые ветром облака, казалось, плыли прямо сквозь нежно шевелящиеся внизу ветки, и от этого постоянно возникало странное ощущение, что он вот-вот упадет. Вверх или вниз? Уильям сказать не мог.

Он вытащил кипарисовую щепку из руки и сделал все возможное, чтобы омыть кровью ранку, но там все еще оставались мелкие занозы, засевшие под кожей, отчего его горячая рука пульсировала. Как и голова. Холод и туман исчезли, словно их и не было, и Уильям медленно продвигался сквозь мерцающее по краям царство жары и неподвижности. В глазах жгло.

Если он фиксировал взгляд на завихрениях воды, вызванных собственными шагами, то разбегающиеся от сапог V-образные волны, которые нарушали потревоженное отражение, помогали ему сохранять вертикальное положение. Но стόило взглянуть на стрекоз... И он сразу начинал шататься и терять ориентацию, поскольку они, казалось, не принадлежали ни воздуху, ни воде, но являлись частью обоих.

В воде, в нескольких дюймах от его правой голени, образовалась странная впадинка. Вилли моргнул, а затем ощутил тяжесть извивающегося тела и увидел в воде тень и зловещую заостренно-треугольную голову.

Уильям глотнул воздуха и замер, а щитомордник, к великому счастью, нет.

Вилли смотрел, как тот уплывает, и гадал, можно ли его съесть. А, не важно: лягушечье копье все равно сломалось, хотя, прежде чем хрупкое крепление порвалось, Уильяму удалось поймать три штуки. Маленьких. На вкус ничего так, хотя сырое мясо было как резиновое. Желудок с ноющей болью сжался, и Вилли поборол безумный порыв нырнуть за змеей, схватить ее и зубами сорвать плоть с костей.

Может удастся поймать рыбу?

Несколько минут Уильям стоял неподвижно, чтобы убедиться, что змея и правда убралась. Затем сглотнул и сделал шаг. А потом побрел дальше, сосредоточив взгляд на волнах, которые возникали от его шагов и разбивали зеркало воды вокруг него на небольшие фрагменты.

Однако вскоре поверхность пришла в движение: сотни маленьких волн внахлест набегали на серо-коричневые стволы кипарисов, мерцая так, что головокружительный водоворот деревьев и облаков исчез. Уильям поднял голову и увидел перед собой озеро.

Оно было огромным. Гораздо больше, чем он себе представлял. Гигантские лысые кипарисы стояли в воде, а среди них – отбеленные солнцем пни и остовы деревьев, что произрастали здесь когда-то. Темный противоположный берег густо порос ниссой, ольхой и калиной. И казалось, что чайно-коричневая вода, прямо в которой росли деревья, простирается перед ним на многие мили.

Облизывая губы, Вилли наклонился и, набрав в ладонь бурой воды, выпил. Затем выпил еще. Вода была свежая и чуть горчила.

Он провел мокрой ладонью по лицу, и от холодной влаги его пробил внезапный озноб.

– Ну, ладно.

Дыхание перехватило, но Ульям двинулся дальше, ощущая, как под ногами дно плавно становится покатым. Он шел, пока не оказался посреди открытой воды, оставив плотные заросли болота позади. Его по-прежнему окатывал озноб, но Вилли не обращал на это внимания.

Озеро Драммонд назвали в честь прежнего губернатора Северной Каролины. Группа охотников, включавшая губернатора Уильяма Драммонда, отправилась на болото. Неделю спустя Драммонд, – единственный выживший – шатаясь, вышел к людям. Полумертвый от голода и лихорадки, но с вестью о невиданном огромном озере посреди болота Грейт Дисмал.

Уильям сделал глубокий дрожащий вдох. Что ж, пока что его самого никто не съел. И он нашел озеро. В какой стороне город Дисмал-таун?

В поисках хоть намека на печной дымок Вилли медленно осматривал берег. Ну хоть какой-нибудь разрыв в густой растительности, который мог бы свидетельствовать о поселении. Ничего.

Вздохнув, он полез в карман и нащупал шестипенсовик. Подбросив монетку в воздух, Вилли почти уронил ее, неуклюже хватая выскальзывающий из неловких пальцев шестипенсовик. Поймал, поймал! Орел. Значит, налево. Он решительно повернулся и пошел.

Обо что-то запнувшись в воде, Уильям как раз вовремя опустил голову, чтобы увидеть белую вспышку пасти щитомордника, когда тот выскочил из воды и бросился на его ногу. Вилли рефлекторно отдернул ногу вверх, и змеиные клыки на миг впились в кожаное голенище.

Вскрикнув, Уильям сильно затряс ногой, отчего рептилия отцепилась и отлетела, с плеском упав в воду. Как ни в чем не бывало, змея почти мгновенно повернулась и стрелой метнулась по воде обратно.

Сорвав с ремня сковородку, Уильям изо всех сил ею размахнулся, зачерпнул змею из воды и выплеснул в воздух. Не дожидаясь, чтобы посмотреть куда она упадет, он развернулся и с дикими брызгами рванул к берегу.

Ворвавшись в заросли камедных деревьев и можжевельника, Вилли с облегчением остановился, пытаясь отдышаться. Но радость длилась недолго. Когда он, наконец, обернулся, то увидел змею, чья коричневая кожа блестела на солнце, словно медь. Гадина выскользнула на берег вслед за ним и решительно ползла по густой траве.

Вскрикнув, Уильям помчался.

Шлепая по грязи и отскакивая от деревьев, он слепо бежал сквозь хлещущие ветви калины и падуба, за которые цеплялись его ноги. Осыпаемый ворохом листьев и обломанных веток, Вилли прокладывал себе дорогу. Он не оглядывался, но и вперед особо не смотрел, и потому неожиданно врезался в человека, стоящего на его пути.

Мужчина вскрикнул и повалился навзничь, а Уильям упал на него. Приподнявшись на руках, он понял, что смотрит в лицо изумленного индейца. До того, как Вилли успел извиниться, кто-то другой схватил его за плечо и грубо потянул вверх.

Это был еще один индеец, который злобно задал какой-то вопрос.

Уильям попытался вспомнить хоть что-нибудь из случайных обрывков торгового словаря – ничего не пришло в голову, и, указывая в сторону озера, выдохнул:

– Змея!

Индейцы, однако, слово явно поняли, поскольку сразу настороженно посмотрели в ту сторону, куда указывал Вилли. И в этот же миг в подтверждение его слов появился раздраженный щитомордник, извивающийся сквозь корни амбрового дерева.

Оба индейца вскрикнули, и один из них, выхватив висящую за спиной дубинку, ударил по змее. Он не попал, и змея, мгновенно свившись в тугой клубок, бросилась на него. Но она тоже промахнулась, хотя и почти задела, потому что индеец, уронив дубинку, отпрянул назад.

Другой индеец что-то раздраженно произнес и, взяв свою дубинку, принялся осторожно обходить змею. Щитомордник, еще больше разозленный таким посягательством на свою жизнь, с громким шипением закружился на собственных кольцах и метнулся, словно копье, к ноге второго индейца. Тот громко вскрикнул и отскочил назад, но дубинку из рук не выпустил.

Тем временем Уильям, обрадованный, что больше не является объектом раздражения змеи, попятился прочь. Однако, увидев, что щитомордник на мгновение потерял равновесие, – если к змеям вообще можно применить такое слово – он схватил свою сковородку и, посильнее размахнувшись, со всей силы приложил гада ребром.

Паника придала ему сил, и он ударял снова, и снова, и снова. Наконец, Вилли остановился, дыша, словно кузнечный мех, а по всем телу и лицу тек пот. Сглотнув, он осторожно поднял сковородку, ожидая увидеть на взрыхленной земле кровавое месиво оставшееся от змеи.

Ничего. Он ощущал запах рептилии, – легкий душок, похожий на вонь гнилых огурцов – но ничего не видел. Уильям прищурился, пытаясь разобраться в массе взбитой грязи и листьев, затем поднял глаза на индейцев.

Один из них пожал плечами. Другой показал в сторону озера и что-то сказал. Очевидно, змея благоразумно решила, что находится в меньшинстве, и вернулась восвояси.

Держа сковородку в руке, Уильям неуклюже поднялся. Мужчины обменялись нервными улыбками.

Обычно Уильям комфортно чувствовал себя с индейцами: многие из них проходили по его землям, и отец всегда приветствовал их, курил с ними на веранде, ужинал. Вилли не мог определить, к какому народу эти двое принадлежали. Оба лысые, лица с высокими скулами – они походили на кого-то из алгонкинских племен, но разве их обычные охотничьи территории не гораздо южнее?

Индейцы тоже его рассматривали, а потом обменялись взглядами, отчего у Вилли в основании спины словно кольнуло. Один из них что-то сказал другому, искоса поглядывая на Уильяма: понимает ли тот, о чем речь? Другой широко улыбнулся, обнажив покрытые коричневыми пятнами зубы.

– Табак? – спросил индеец, протягивая руку ладонью вверх.

Уильям кивнул, пытаясь восстановить дыхание, и медленно, не выпуская из левой руки сковородку, правой полез внутрь мундира.

Скорее всего, эти двое знают, как выбраться из болот: значит, надо установить дружеские отношения, а потом... Вилли пытался мыслить логически, но все его инстинкты возражали, считая, что он должен убираться отсюда, и не мешкая.

Вытащив вощеный мешочек с табаком, Вилли со всей силы швырнул его ближнему индейцу, который уже направился к нему, и побежал.

Позади послышались сначала удивленные окрики, а затем кряхтение и топот ног. Инстинкты его не обманули в своих подозрениях и заставили поднажать, но Уильям понимал, что сил надолго не хватит: спасаясь от змеи, он практически выдохся. А уж бежать со сковородкой в руке – ну никак не облегчало задачу.

Вся надежда была на то, чтобы, значительно опередив индейцев, успеть спрятаться. Подумав об этом, Вилли поднапрягся и рванул через открытое пространство под разросшимися камедными деревьями, затем свернул в заросли можжевельника, практически тут же вынырнув из них на звериную тропу. Секунду он колебался – скрыться в чаще? – но стремление бежать победило, и он помчался по узкой тропе; лозы и ветки цеплялись за его одежду.

Слава Богу, он вовремя услышал кабанов: испуганное фырканье и хрюканье, громкое шуршание в кустах и хлюпающие звуки, когда несколько тяжелых тел вскарабкивались на ноги. До него донесся запах теплой грязи и вонь свиной плоти. Должно быть, за поворотом на тропе – большущая лужа, в которой они валяются.

– Дерьмо, – вполголоса выругался Уильям и бросился прочь с тропы в кусты. Юпитер, что теперь? Взбираться на дерево? Он тяжело дышал, пот заливал глаза.

Вокруг рос только можжевельник, и хотя некоторые деревья были довольно большими, но плотными и искривленными – забраться невозможно. Вилли скорчился позади одного из них и попытался восстановить дыхание.

Сердце стучало прямо в ушах: преследователей он ни за что не услышит. Что-то коснулось его руки, и Вилли, рефлекторно отмахнувшись сковородой, вскочил на ноги.

Пес испуганно гавкнул, когда жаровня слегка задела его по плечу, затем оскалил зубы и зарычал.

– Какого черты ты тут делаешь? – зашипел Уильям на него. Чертов ад, да псина размером с лошаденку!

Шерсть на загривке собаки вздыбилась, придавая ей вид настоящего волка, – Иисус, это ведь не может быть волк, а? – и тут псина залаяла.

– Заткнись ты, ради Бога! – но было поздно: Уильям услышал голоса индейцев – возбужденные и довольно близко. – Стой, – шептал Вилли, протягивая к псу ладонь и одновременно пятясь. – Стой. Хорошая собачка.

Пес не остановился, но следовал за ним, продолжая рычать и гавкать. Этот звук еще больше встревожил кабанов: послышался топот копыт на тропе и удивленный возглас одного из индейцев.

Уголком глаза Уильям поймал движение и развернулся, держа оружие наготове. Очень высокий индеец стоял и моргал, глядя на него. Черт, еще один.

– Отойди, пес, – мягко произнес индеец с определенно шотландским акцентом. Тут заморгал Уильям.

Собака прекратила лаять, но по-прежнему ходила вокруг Вилли – нервирующе близко и все время рыча.

– Кто... – начал Уильям, но его прервало внезапное появление первых двух индейцев, которые именно в этот момент вышли из зарослей и внезапно остановились при виде незнакомца. Они бросали настороженные взгляды на собаку, поскольку та теперь обратила свое внимание на них, наморщив нос и выставив напоказ впечатляющий строй сверкающих зубов.

Один из первых индейцев сказал незнакомцу что-то резкое – слава Богу, они не вместе. Высокий индеец весьма недружелюбно ответил. Уильям понятия не имел, что он сказал, но тем двоим это явно не понравилось. Их лица помрачнели, и один в порыве даже потянулся рукой к дубинке. Пес угрожающе зарычал, и рука тотчас опустилась.

Первые индейцы, похоже, собирались поспорить, но высокий оборвал их, сказав что-то безапелляционное, и красноречиво махнув рукой – мол, убирайтесь отсюда. Те двое переглянулись, и Уильям, послав им злобный взгляд, выпрямился и встал рядом с высоким. Один из первых угрожающе посмотрел на Вилли, но его друг, задумчиво поглядев сначала на высокого индейца, а потом на пса, едва заметно покачал головой. Не говоря больше ни слова, эти двое повернулись и скрылись.

Ноги Уильяма дрожали, его окатывали волны лихорадки и жара. Он сел на землю, несмотря на то, что придвигаться к собаке ближе, чем необходимо, у него не было никакого желания. Вилли настолько крепко сжимал ручку сковородки, что пальцы практически онемели. С некоторым трудом он разжал их и поставил жаровню рядом с собой.

– Спасибо, – сказал Уильям и вытер рукавом пот с подбородка. – Вы... Говорите по-английски?

– Я встречал англичан, которые заявляли, что нет, но думаю, ты, по крайней мере, все-таки, меня понимаешь, – индеец сел рядом и с любопытством рассматривал Уильяма.

– Господи, – произнес Уильям, – вы не индеец.

Лицо перед ним определенно не было алгонкинским. Теперь ясно видимый, человек выглядел моложе, чем Вилли думал – возможно, лишь немного старше, чем он сам. И однозначно белый, хотя кожа его загорела, и на лице имелись татуировки – двойные линии точек, круглящиеся по щекам. Одет он был в обтягивающие кожаные штаны и рубашку, а поверх одного плеча виднелся совершенно неуместный шотландский красно-черный плед.

– Нет, индеец, – сухо сказал человек. Подняв подбородок, он указал им туда, где скрылись индейцы. – Где ты повстречался с теми?

– Возле озера. Они попросили табак, и я... дал его им. Но потом они стали меня преследовать. Не знаю, почему.

Парень пожал плечами.

– Они хотели увести тебя на запад и продать в рабство в землях шони (индейское племя – прим. пер.), – он коротко улыбнулся. – Предлагали мне половину цены за тебя.

Уильям глубоко вздохнул.

– Тогда благодарю вас. То есть... Полагаю, у вас нет намерения сделать то же самое?

Парень вслух не рассмеялся, но на лице проявилось лукавое выражение.

– Нет. Я иду не на запад.

Уильям почувствовал некоторое облегчение, хотя горячка от предпринятых усилий снова начинала уступать место ознобу. Он обнял руками колени. Его правая рука опять заболела.

– Вы не... Как думаете, они не вернутся?

– Нет, – спокойно и безразлично произнес мужчина. – Я приказал им убираться.

Уильям на него уставился.

– А почему вы думаете, что они выполнят ваше приказание?

– Потому что они из племени минго, – терпеливо ответил парень, – а я – каньен`кехака, из могавков. Они меня боятся.

Уильям, прищурившись, на него посмотрел, но человек, вроде, не насмехался. Почти такой же высокий, как сам Вилли, он был худым, словно хлыст, его темно-коричневые волосы зализаны назад медвежьим жиром. Он выглядел авторитетно, но страха не внушал.

Мужчина изучал его с таким же интересом. Уильям кашлянул и, прочистив горло, протянул руку:

– К вашим услугам, сэр. Меня зовут Уильям Рэнсом.

– О, я отлично знаю, кто ты, – ответил парень с довольно странной ноткой в голосе. Он тоже протянул руку и крепко пожал. – Йен Мюррей. Мы встречались, – его взгляд прошелся по изорванной и потрепанной одежде Уильяма, его исцарапанному потному лицу и грязным сапогам. – Ты выглядишь чуток лучше, чем в тот раз, когда я впервые тебя встретил… Но ненамного.

МЮРРЕЙ СНЯЛ ПОХОДНЫЙ КОТЕЛОК с огня и поставил на землю. На несколько мгновений он засунул нож в угли, затем окунул горячее лезвие в сковородку, теперь наполненную водой. Горячий металл зашипел, и от него поднялось облачко пара.

– Готов? – спросил Мюррей.

– Да.

Уильям опустился на колени возле большого бревна тюльпанного дерева и плашмя положил на него свою раненную руку, которая заметно опухла там, где, выпирая, под кожей темнел большущий остаток щепки. Болезненно воспаленная кожа натянулась, под ней просвечивал гной.

Могавк – а Вилли не мог пока еще думать о нем иначе, несмотря на имя и акцент – взглянул на него через бревно, насмешливо подняв брови.

– Так это тебя я слышал? Ты кричал раньше? – он вцепился Уильяму в запястье.

– Да, я кричал, – напряженно сказал Уильям. – На меня змея напала.

– О, – губы Мюррея чуть скривились. – Ты орал, словно девчонка, – сказал он, возвращаясь к работе. Нож сильно надавил.

Уильям издал глубокий нутряной звук.

– Ага, лучше, – сказал Мюррей, коротко улыбнувшись, словно самому себе. Покрепче ухватившись за запястье Уильяма, он ровненько разрезал кожу возле занозы, открывая дюймов примерно на шесть. Отвернув кожу, Мюррей выудил щепку, затем осторожно выхватил мелкие частички кипарисового дерева, которые еще оставались в ране.

Удалив все, что мог, он затем обернул край ветхого пледа вокруг ручки котелка и, подняв его, вылил дымящуюся воду прямо на открытую рану.

Уильям издал еще более утробный звук, на сей раз сопровождая его словами.

Цокая языком, Мюррей неодобрительно покачал головой.

– Ага, что ж, полагаю, я должен спасти тебя от смерти, потому что если ты умрешь, то сразу же попадешь в ад, раз вот так сквернословишь.

– Я не собираюсь умирать, – сказал Уильям коротко.

Он тяжело дышал и вытер лоб свободной рукой, а другую осторожно поднял, стряхивая с пальцев окровавленную воду, в результате чего от боли закружилась голова. И Вилли тут же сел прямо на бревно.

– Наклони голову между колен, если она кружится, – предложил Мюррей.

– Она не кружится.

В ответ послышались только звуки жевания. Ожидая, пока вода в котле закипит, Мюррей сходил к озеру и вытащил из него несколько горстей какой-то сильно пахнущей травы, которая росла возле берега. Именно ее листья он сейчас и жевал, сплевывая образовавшуюся зеленую массу на квадрат из ткани. Вытащив из своей заплечной сумки сильно усохшую луковицу, он отрезал от нее довольно большой кусок и придирчиво осмотрел, но, похоже, решил, что это он жевать не станет. Добавив лук к содержимому платка, Мюррей сделал аккуратный сверток.

Поместив компресс поверх раны, он примотал его оторванными от подола рубашки Уильяма полосками.

Мюррей задумчиво на него поглядел.

– Полагаю, ты оч-чень упрямый?

Выведенный из себя этим замечанием, Уильям уставился на шотландца, хотя на самом деле его друзья, родственники и военные командиры неоднократно говорили ему, что отсутствие гибкости однажды просто убьет его. Но у него же на лице не написано!

– Какого дьявола ты имеешь в виду?

– Я не хотел оскорбить, - мягко ответил Мюррей и, наклонившись, зубами покрепче затянул узел на импровизированной повязке, затем, отвернулся и сплюнул несколько нитей. – Я надеюсь, что это так, потому что за помощью идти очень далеко, и если ты достаточно упрям, чтобы не умереть у меня на руках, думаю, это было бы хорошо.

– Я же сказал, что не собираюсь умирать, – заверил его Вилли. – И помощь мне не нужна. Где... Нет ли ту поблизости Дисмал-тауна?

Мюррей поджал губы.

– Нет, – ответил он и поднял одну бровь. – Ты туда направлялся?

Уильям на секунду задумался, но кивнул. Ничего страшного не будет, если он скажет.

Мюррей поднял вторую бровь.

– Зачем?

– У меня... там дело к одному джентльмену, – и как только он проговорил это, в сердце ёкнуло: «Господи, книга!» Уильям был настолько сбит с толку различными своими испытаниями и злоключениями, что истинная важность его потери даже в голову ему не приходила.

Помимо общей увлекательной ценности и своей полезности в качестве палимпсеста (рукопись, написанная поверх другого, прежнего текста. – прим. пер.) для его собственных размышлений, книга имела жизненно важное значение для его миссии. В ней содержалось несколько тщательно отмеченных отрывков, чей код давал Вилли имена и местонахождения тех людей, с которыми нужно увидеться. И, что более важно, то, что он должен им сказать. Уильям подумал, что большую часть имен мог бы вспомнить, но вот остальное...

Его отчаяние было настолько огромным, что боль в пульсирующей руке просто померкла. Вилли резко встал, охваченный желанием ринуться обратно в Грейт Дисмал и начать прочесывать его дюйм за дюймом до тех пор, пока книга не найдется.

– Ты в порядке, приятель? – Мюррей тоже подскочил и смотрел на него одновременно с интересом и беспокойством.

– Я... Да. Просто... Кое-что вспомнил, вот и все.

– Тогда думай об этом, сидя, ладно? Ты чуть в костер не свалился.

На самом деле, в глазах у Вилли побелело, и лицо Мюррея расплылось в пульсирующих точках тьмы и света, хотя выражение тревоги на нем читалось ясно.

– Я... Да, хорошо.

Сел он даже более резко, чем поднялся, внезапно ощущая обильный холодный пот на своем лице. Ладонь на его здоровой руке побуждала его лечь, и Уильям лег, смутно понимая, что это лучше, чем потерять сознание.

Мюррей издал на шотландский манер звук беспокойства и пробормотал что-то неразборчивое. Уильям чувствовал, что тот в нерешительности нависает над ним.

– Я в порядке, – сказал он, не открывая глаз. – Просто... надо немного отдохнуть.

- М-м-фм.

Уильям не понял, что означает этот конкретный звук – то ли согласие, то ли отчаяние, но Мюррей отошел и через секунду вернулся с одеялом, которым без лишних слов накрыл Уильяма. Тот слабо махнул рукой в знак благодарности: говорить он не мог, поскольку зубы стучали от внезапного озноба.

Его конечности уже некоторое время болели, но он не обращал на это внимания из-за необходимости держаться. Однако теперь вся пронизывающая до костей боль навалилась на него, отчего хотелось громко застонать. Чтобы этого не сделать, Уильям подождал, пока озноб не утихнет настолько, чтобы он мог говорить, и позвал Мюррея.

– Вам знаком Дисмал-таун, сэр? Вы там бывали?

– Довольно часто, ага, – Уильям видел Мюррея как темный силуэт, скорчившийся возле огня, и слышал чирканье металла по камню. – Он очень удачно назван. (Dismal в переводе с английского – болото, мрачный, гнетущий, безотрадный и далее в таком же духе. – прим. пер.)

– Ха, – слабо отозвался Уильям. – Точно сказано. А м-м-может быть вы встречали мистера Вашингтона?

– Пятерых или шестерых из них. У генерала довольно много кузенов, да?

– У г-г-г...

– Генерал Вашингтон. Ты о нем слышал, наверное? – в голосе шотландского могавка послышался намек на веселье.

– Да, слышал. Но... Конечно же это...

Бессмыслица какая-то. Вилли умолк и сосредоточился, заставляя свои разлетевшиеся мысли вновь собраться.

– Мистер Генри Вашингтон. Он тоже родственник генерала?

– Насколько я знаю, в радиусе трехсот миль любой человек с фамилией Вашингтон приходится родственником генералу, – Мюррей склонился к сумке и вытащил из нее нечто большое и пушистое со свисающим голым хвостом. – А что?

– Я... Ничего, – озноб чуть уменьшился, и Уильям блаженно вдохнул, расслабляя напряженные мускулы живота. Но даже сквозь недоумение и туман лихорадки давали о себе знать слабые толчки осторожности. – Кое-кто сказал мне, что мистер Генри Вашингтон – известный лоялист.

Мюррей удивленно повернулся к нему.

– Кто во имя Невесты сказал тебе такое?

– Определенно тот, кто сильно ошибался, – Уильям прижал основания ладоней к глазам. Его раненная рука болела. – Что это у тебя? Опоссум?

– Ондатра. Dinna fash, (не бойся, (гэльск.) – прим. пер.) она свежая. Я убил ее прямо перед тем, как наткнулся на тебя.

– О. Хорошо.

Уильям почувствовал странное утешение, и не мог понять, почему. Точно не из-за ондатры: он довольно часто их пробовал и знал, что они вкусные, хотя сейчас из-за жара аппетит отсутствовал. Вилли ощущал слабость и голод, но есть не хотелось. Ох. Нет, это «dinna fash». Фраза, произнесенная именно с той доброй и непринужденной интонацией, с которой часто к нему обращался грум Мак, когда Вилли падал со своего пони или ему не позволяли отправиться в город с дедушкой: «Dinna fash, все будет в порядке».

От звука отрывающейся от мускула кожи на мгновение стало нехорошо, и Уильям закрыл глаза.

– У тебя борода рыжая, – послышался полный удивления голос Мюррея.

– Ты только сейчас это заметил? – сердито сказал Уильям и открыл глаза. Цвет его бороды всегда смущал его: если волосы на голове, груди и конечностях были приличного темно-каштанового цвета, то те, которые на подбородке и в приватных частях, росли ярко-рыжими, что ужасало его. Вилли тщательно брился даже на корабле или в дороге – но, разумеется, бритва ускакала вместе с конем.

– Ну, да, – мягко произнес Мюррей. – Полагаю, раньше мне было не до того.

Он замолчал, сконцентрировавшись на своей работе, и Уильям попытался расслабить сознание, надеясь хоть ненадолго уснуть. Он жутко устал. Но повторяющиеся образы болота прокручивались перед закрытыми глазами, утомляя его видениями, которые он не мог ни игнорировать, ни отогнать.

Корни, словно петли веревки, грязь, ряд бурых кругляшей застывшего кабаньего дерьма, которые выглядели странно похожими на человеческие экскременты... Разворошенная опавшая листва...

Сухие листья, плывущие по коричневой, похожей на стекло, воде; отражения, разбивающиеся вокруг его голеней... Листки из его книги, слова в воде – неясные, насмешливые, уплывающие со страниц...

Взглянешь наверх: небеса вращаются так же, как и озеро. Ощущение, что так же легко можно упасть вверх, как и вниз, и утонуть там, в наполненном водой воздухе... Утонуть в своем поте... Молодая женщина слизывает испарину с его щеки... Щекотно. Ее тело тяжелое, горячее и надоедливое – Уильям повернулся и отодвинулся, но не мог убежать от ее навязчивого внимания.

...Густой и жирный пот в его волосах, он собирается за ушами... Скапливается наподобие жирных склизких жемчужин в гуще его вульгарной бороды... Озноб на коже; его одежда – насквозь промокший кокон... Женщина все еще здесь, теперь неживая – мертвым грузом пригвоздила его к ледяной земле.

Туман и подкрадывающийся холод... Белые пальцы, впивающиеся в его глаза и уши. Он должен держать рот закрытым, а иначе они достанут до его внутренностей... Всё белое.

Дрожа, он свернулся калачиком.

Наконец, Уильям глубже погрузился в прерывистый сон, от которого поднялся несколько позже, почуяв насыщенный аромат жарящегося мяса ондатры, и обнаружив, что, прижавшись к нему, лежит и храпит громадная псина.

– Иисусе, – произнес Вилли, приведенный в замешательство воспоминаниями о молодой женщине в его снах. Он слабо оттолкнул пса. – Этот откуда взялся?

– Это Ролло, – укоризненно ответил Мюррей. – Я сказал ему лечь рядом с тобой, чтобы ты согрелся: тебя трясло от озноба, если ты не заметил.

– Да, я заметил.

Уильям с трудом поднялся и заставил себя поесть, но был счастлив снова лечь – на безопасном расстоянии от пса, который теперь лежал на спине с поднятыми кверху лапами, сделавшись похожим на гигантское волосатое насекомое. Уильям провел рукой по своему липкому лицу, пытаясь стереть этот тревожный образ из своей головы, пока он не проник в его горячечные сны.

Совсем спустилась ночь, и небо над головой прояснилось – пустое и огромное, безлунное, но сверкающее далекими звездами. Уильям подумал об отце своего отца, который умер задолго до рождения Вилли и был известным астрономом-любителем. Папả частенько брал Вилли, иногда вместе с мамой, полежать на лужайке в Хилуотере, чтобы смотреть на звезды и называть созвездия. Сине-черная пустота была холодным зрелищем, и его лихорадочная кровь трепетала. Но, тем не менее, звезды утешали.

Мюррей тоже смотрел ввысь, его татуированное лицо выглядело отстраненным.

Привалившись к бревну, Уильям откинулся назад и принялся думать. Что делать дальше? Он все еще пытался осознать, что Генри Вашингтон, а, значит и остальные контакты в Дисмал-тауне, скорее всего, были повстанческими. Не ошибался ли этот шотландский могавк в том, что говорил? Или пытался для каких-то своих целей направить по ложному следу?

Интересно, но зачем это ему? Мюррей не знал о Уильяме ничего, кроме имени и того, как зовут его отца. А когда они впервые встретились во Фрейзерс Ридж несколько лет назад, лорд Джон был лишь частным лицом. Ну не мог Мюррей наверняка сказать, что Уильям – военный, не говоря уж о том, что разведчик, и уж тем более, откуда ему знать о его миссии?

А если Мюррей не хотел его дезинформировать, и был прав в том, что говорил... Уильям сглотнул, потому что во рту пересохло и слиплось. «Тогда я едва не попал впросак». Что могло бы произойти, если бы он пришел прямо в гнездо повстанцев, да еще в таком крохотном городке, как Дисмал-таун, и беспечно открыл бы свои цели и назвал свое имя? «Они бы повесили тебя на ближайшем дереве, - холодно констатировал его мозг, - и выбросили бы твое тело в болото. Что же еще-то?»

Это привело к еще более неприятной мысли: как мог капитан Ричардсон настолько ошибаться в своей информации?

Уильям сильно потряс головой, пытаясь привести свои мысли в порядок, но единственным результатом стало то, что голова снова закружилась. Движение привлекло внимание Мюррея, и он взглянул на Вилли, который в порыве произнес:

– Ты сказал, что ты могавк.

– Могавк.

И глядя в это татуированное лицо и темные глаза, Уильям в этом не сомневался.

– Как так получилось? – спросил он торопливо, чтобы Мюррей не подумал, что Вилли сомневается в его правдивости. Мюррей явно колебался, но ответил.

– Я женился на женщине из племени каньен`кехака и был принят в клан Волка жителей Снейктауна.

– А-а. А твоя... жена, она?..

– Я больше не женат.

В том, как он говорил, не было ни намека на угрозу, но прозвучало это с какой-то мрачной окончательностью, которая положила конец любым другим расспросам.

– Сожалею, – официально произнес Уильям и замолчал. Снова начинался озноб, и вопреки своему нежеланию, Уильям соскользнул в лежачее положение, натягивая на уши одеяло и прижимаясь к псу, который глубоко вздохнул и громко пустил газы, но не шелохнулся.

Когда озноб, наконец, снова прекратился, Уильям опять погрузился в сновидения, только теперь жуткие и полные насилия. Его сознание каким-то образом зацепилось за индейцев, и они преследовали его, превратившись в змей. Те, в свою очередь, стали древесными корнями, проникшими сквозь извилины его мозга и взорвавшими череп, высвобождая еще больше змеиных выводков, которые сворачивались кольцами и петлями.

Вилли снова проснулся, взмокший от пота и с болью во всем теле. Он попытался подняться, но обнаружил, что руки его не держат. Кто-то стоял рядом с ним на коленях... Это шотландец, могавк… Мюррей. Вспомнить имя было почти облегчением, и ему стало еще лучше, когда он понял, что Мюррей держит возле его губ котелок.

Это оказалась вода из озера: Уильям узнал ее странный свежий и горький вкус и с жадностью выпил.

– Спасибо, – прохрипел он и вернул пустой котелок. Вода дала ему силы, чтобы сесть. Голова все еще кружилась от жара, но сны удалились, по крайней мере, на данный момент. Вилли вообразил, что они пока притаились в ожидании за маленьким кольцом света, который отбрасывал огонь, и решил, что больше не заснет – ну, не сейчас.

Боль в руке усиливалась: горячее, тянущее ощущение и пульсация, которая бежала от кончиков пальцев к середине плеча. Пытаясь контролировать и боль, и ночь, Уильям снова завел разговор.

– Я слышал, что могавки считают немужественным выказывать страх... И если их поймали и пытают враги, то они ничем не проявляют страдания. Это правда?

– Ты стараешься не оказаться в такой ситуации, – очень сухо сказал Мюррей. – Но если такое случилось... то ты должен проявить храбрость, вот и все. Ты поешь свою смертную песнь и надеешься, что умрешь достойно. А, что, у британских солдат по-другому? Ты же не хочешь умереть как трус, не так ли?

Под закрытыми веками Уильям наблюдал, как мерцают узоры, которые менялись вместе с движением пламени – горячие и все время разные.

– Не хочу, – признал он. – И действительно, разница небольшая – я о надежде умереть достойно, если придется. Но если ты солдат, то тут вопрос только в том, что тебя или застрелят, или ударят по голове. Вряд ли тебя медленно замучают пытками до смерти. Ну, разве что наткнешься на дикарей, наверное. А что... Ты сам когда-нибудь видел, чтобы кто-то вот так умирал? – с любопытством спросил Уильям, открывая глаза.

Не отвечая сразу, Мюррей протянул свою длинную руку, чтобы перевернуть вертел. В свете огня нельзя было прочитать выражение его лица.

– Да, видел, – наконец тихо произнес он.

– Что они с ним сделали?

Уильям не был уверен, зачем спрашивает: возможно, только для того, чтобы отвлечь себя от пульсации в руке.

– Ты не захочешь знать.

Это прозвучало решительно: Мюррей никоим образом его не дразнил и не напрашивался на дальнейшие расспросы. Однако, это возымело обратный эффект: слабый интерес Уильяма тут же обострился.

– Да, хочу.

Мюррей сжал губы, но Уильям теперь кое-что знал о том, как извлекать информацию, и был достаточно мудр, чтобы, просто сохраняя молчание, неотрывно смотреть в глаза могавка.

– Содрали с него кожу, – наконец проговорил Мюррей и пошевелил огонь палкой. – С одного из них. По кусочку. Тыкали горящими сосновыми щепками в образовавшиеся раны. Отрезали его приватные места. Затем разожгли огонь под ступнями, чтобы жечь его, пока он не умрет от шока. Это... заняло некоторое время.

– Да уж, полагаю, что так.

Уильям попытался вызвать в воображении картинку происходящего... И весьма преуспел, отводя взгляд от почерневшего скелета ондатры, объеденного до костей.

Он зажмурился. Рука все еще пульсировала в такт с каждым ударом сердца, и Уильям старался не представлять ощущения, когда горящие щепки впиваются в твою плоть.

Мюррей молчал: Уильям даже не слышал его дыхания. Но совершенно точно знал, как если бы находился в голове другого, что он тоже представлял себе ту сцену... Только в его случае воображать не было необходимости. Он заново ее переживал.

Вилли чуть пошевелился, отчего сквозь руку прошла ослепляющая боль, и, стиснув зубы, не издал ни звука.

– А мужчины... Скажем, ты... думал о том, как сам справился бы? – спросил он тихо. – Ты бы смог такое выдержать?

– Каждый мужчина думает об этом.

Мюррей резко поднялся и направился к дальнему краю поляны. Уильям слышал, как зажурчала жидкость, но вернулся могавк на несколько минут позже, чем мог бы.

Пес внезапно проснулся и поднял голову, медленно помахав своим большим хвостом при виде хозяина. Мюррей тихо рассмеялся и что-то сказал собаке на каком-то странном языке – могавском? гэльском? – затем наклонился и, оторвав бедрышко от остатков ондатры, кинул его животному. Чудище вскочило, словно молния, его зубы клацнули на кости, после чего пес радостно затрусил подальше от огня и лег, облизывая свой приз.

Лишенный своего товарища по сну, Уильям осторожно прилег, уложив голову на здоровую руку, и принялся наблюдать за тем, как Мюррей чистит свой нож, травой соскребая кровь и жир.

– Ты сказал, что нужно петь свою смертную песнь. Что это такое?

Мюррея это озадачило.

– Я имею в виду, – попытался объяснить Уильям, – какие слова ты бы... Ну, любой человек... произнес в своей смертной песне?

– О, – шотландец посмотрел на свои руки – длинные узловатые пальцы медленно потирали лезвие. – Знаешь, я только одну такую слышал. Другие два раза, когда я видел умирающих вот так людей, они были белыми и не пели смертной песни. Индеец – из племени онондага – он... Ну, в самом начале подробно поведал, кто он такой: воин какого народа, в смысле, о своем клане и семье. Затем довольно много о том, как он презирает... людей, которые собирались его убить.

Мюррей прочистил горло.

– Немного о том, что он совершил: о своих победах и смелых воинах, которых он убил, и о том, как они поприветствуют его в смерти. Потом... о том, как он собирается пересечь... – могавк подыскивал слова, – это... дорогу между этим миром и тем, что лежит после смерти. Полагаю, вы назвали бы это пропастью, хотя слово означает нечто большее, чем расщелина.

Мюррей немного помолчал, но не так, как если бы закончил... Это больше походило на то, будто он пытается припомнить нечто более детально. Он резко выпрямился, глубоко вдохнул и, закрыв глаза, принялся декламировать что-то на могавском языке, как Уильям предположил. Это было потрясающе – звуки «н», «р» и «т» выбивали ровный ритм, похожий на барабанную дробь.

– А потом было немного о том, каких чудовищ он встретит на своем пути в рай, – сказал Мюррей, внезапно прекратив. – Существа вроде летающих зубастых голов.

– Фу, – произнес Уильям, и, удивившись, Мюррей рассмеялся.

– Да, я бы сам не хотел такое увидеть.

Уильям на секунду задумался.

– Ты сочиняешь свою смертную песнь заранее?.. В смысле, на всякий случай? Или просто надеешься на... эм... вдохновение момента?

Мюррей выглядел немного растерянным. Он моргнул и отвел взгляд.

– Я... что ж... Об этом обычно не говорят, понимаешь? Но, да, несколько друзей рассказывали мне о своих мыслях на случай, если когда-нибудь придет нужда.

– Хм-м-м, – Уильям повернулся на спину и стал смотреть на звезды. – А смертную песнь поют, только если тебя пытают перед тем, как убить? Что, если ты просто заболел и думаешь, что можешь умереть?

Мюррей прекратил чистить нож и с подозрением на уставился на Уильяма.

– Ты же не умираешь, а?

– Нет, просто интересно, – уверил его Уильям. Он не думал, что умирает.

– М-м-фм, – произнес шотландец с сомнением. – Ну, хорошо. Нет, обычно смертную песнь поешь тогда, когда точно уверен, что умираешь. Из-за чего – значения не имеет.

– Но заслуги больше, – предположил Уильям, – если поешь ее, когда в тебя втыкают горящие щепки?

Шотландец громко расхохотался, и вдруг стал гораздо меньше похожим на индейца. Он провел пальцами по губам.

– По правде говоря... Тот онондага... Не думаю, что он хорошо справился, – брякнул Мюррей. – Не слишком-то правильно его критиковать, конечно. В смысле, не уверен, что сам смог бы лучше – в тех обстоятельствах.

Уильям тоже рассмеялся, но затем оба притихли. Уильям подумал, что, как и он сам, Мюррей представил себя привязанным к шесту в ожидании жуткой пытки. Вилли устремил взор на небесный свод и попробовал сочинить несколько строчек: «Я, Уильям Кларенс Генри Джордж Рэнсом, граф...» Нет, ему никогда не нравилась эта связка имен. «Я, Уильям, - думал он путанно. – Уильям... Джеймс...» – Джеймс было его секретным именем, хотя он годами о нем не вспоминал. Но это лучше, чем Кларенс. «Я, Уильям», – что еще можно сказать? Не больше, чем это, пока. Нет, лучше он не станет умирать. По крайней мере, до тех пор, пока не совершит что-нибудь, достойное хорошей смертной песни.

Мюррей молчал, пламя отражалось в его невеселых глазах. Глядя на него, Уильям подумал, что шотландский могавк уже давно сочинил свою смертную песнь, и вскоре, горящий, но храбрый Вилли заснул, слушая потрескивающий огонь и то, как пес тихонько обгладывает косточку.

ВИЛЛИ БЛУЖДАЛ В ТУМАНЕ мучительных снов: по бесконечному качающемуся мосту над бездонной пропастью его преследовали черные змеи. На него нападали стаи летающих желтых голов с радужными глазами, их малюсенькие острые, как у мышей, зубы протыкали его плоть. Он махнул ладонью, чтобы оттолкнуть их, и боль, что прострелила руку от этого движения, разбудила его.

Все еще было темно, но то, что рассвет близко, подсказывало живое прикосновение холодного воздуха к лицу. От этого ощущения Уильям вздрогнул: его снова знобило.

Кто-то что-то сказал – Вилли не понял, и, все еще окутанный миазмами горячечных снов, подумал, что разговаривает, должно быть, с одной из змей, которая обращалась к нему раньше – до того, как они стали его преследовать.

Лба коснулась рука, и огромного размера большой палец приоткрыл одно из его век. Насмешливое лицо индейца расплывалось в нечетком ото сна зрении.

Издав раздраженный звук, Уильям отдернул голову и моргнул. Индеец что-то вопросительно произнес, и знакомый голос ответил. Кто... Мюррей. Имя, казалось, парило рядом с его локтем, и Вилли смутно припомнил, что сам могавк сопровождал его в том сне, отпугивая змей суровым шотландским р-р-рычанием.

Но сейчас он говорил не по-английски, и даже не на том странном шотландском языке из Хайленда. Уильям с трудом повернул голову, хотя его тело по-прежнему трясло от озноба.

Несколько индейцев сидели вокруг огня на корточках, чтобы не касаться влажной от росы травы. Один, два, три... Всего шесть. Один из них сидел на бревне рядом с Мюрреем, они разговаривали.

Нет, семь. Еще тот, который касался его: наклонившись, седьмой вглядывался в его лицо.

– Думаешь, ты умрешь? – спросил мужчина с легким любопытством.

– Нет, – сквозь зубы ответил Уильям. – Черт возьми, кто вы такой?

Индеец, похоже, решил, что это смешной вопрос, и, обратившись к своим товарищам, явно его повторил. Они все расхохотались, и Мюррей, взглянув в его сторону, поднялся, когда увидел, что Уильям проснулся.

– Канъен`кехака, – сказал нависающий над ним человек и ухмыльнулся. – А ты, черт возьми, кто?

– Мой родственник, – коротко произнес Мюррей до того, как Уильям смог ответить. – Значит, жив пока?

– Судя по всему, – Вилли нахмурился, глядя на Мюррея. – Не хочешь представить меня своим... друзьям?

Первый индеец от этой фразы расхохотался и, очевидно, перевел ее двум или трем другим, которые с любопытством подошли и воззрились на него. Они тоже посчитали это забавным.

А Мюррею, похоже, было не до смеха.

– Мои родственники, – сухо ответил он. – Некоторые из них. Хочешь воды?

– У тебя куча родни... кузен. Да, пожалуйста.

Он с трудом поднялся на одной руке. Ему не хотелось покидать промозглый комфорт влажного от росы одеяла, но он подчинился внутреннему позыву, который говорил, что необходимо встать на ноги. Похоже, Мюррей хорошо знал этих индейцев, но были они родней или нет – в губах и плечах Мюррея читалась определенная напряженность. И совершенно очевидно: Мюррей сказал им, что Уильям его родственник, только потому, что если бы нет...

«Канъен`кехака», – так ответил индеец на вопрос, кто он такой. Уильям вдруг понял, что это было не имя. Так называлось то, кем он являлся. Мюррей произносил это слово вчера, когда сказал, что отослал тех двух индейцев-минго.

Он говорил: «Я – канъен`кехака, могавк. Они меня боятся». Мюррей произнес это как обычный факт, и в тех обстоятельствах Уильям предпочел не вдаваться в подробности. Но видя здесь нескольких могавков, он оценил благоразумие минго. От могавков исходил дух добродушной свирепости, которую перекрывала небрежная уверенность, вполне подходящая для людей, которые были готовы петь, хоть бы и плохо, в то время как их кастрируют и сжигают заживо.

Мюррей передал ему котелок, и Уильям жадно выпил, а затем плеснул немного воды на лицо. Почувствовав себя чуть лучше, он отправился облегчиться, после чего подошел к огню и присел на корточки между двумя крепышами, которые с открытым любопытством его разглядывали.

Похоже, что по-английски говорил только человек, который открывал Уильяму веко, но остальные кивнули ему – довольно приветливо, хотя и настороженно. Уильям, взглянув через огонь, испуганно отпрянул, почти потеряв равновесие. Длинная рыжевато-коричневая туша лежала в траве по ту сторону костра, на ее боках блестел свет.

– Он мертвый, – увидев его испуг, иронично сказал Мюррей. Все могавки рассмеялись.

– Я догадался, – ответил Вилли столь же иронично, хотя его сердце все еще колотилось от потрясения. - Если это тот, кто сожрал моего коня, значит, так ему и надо.

Теперь, когда он присмотрелся, то увидел позади и другие туши. Небольшой олень, кабан, пятнистый кот и две или три цапли, лежавшие в темной траве словно маленькие белые холмики. Ну, это объясняло присутствие могавков на болоте: как и все, они пришли на охоту.

Приближался рассвет: слабый ветерок пошевелил влажные волосы на шее и принес от животных запах крови и мускуса. Язык и сознание действовали медленно, но Уильяму удалось произнести несколько хвалебных слов в честь удачливых охотников – он знал, как быть вежливым. Мюррей перевел их, выглядя удивленным, но довольным, обнаружив, что у Вилли есть манеры. Но Уильям слишком плохо себя чувствовал, чтобы на это обидеться.

Потом разговор стал общим и велся по большей части по-могавски. Особенного интереса к Уильяму индейцы не проявляли, хотя сидящий рядом человек совсем по-товарищески передал ему кусок холодного мяса. Вилли кивком поблагодарил и заставил себя съесть его, хотя с таким же успехом мог засунуть в себя подошву своих сапог. Он чувствовал себя нездоровым и липким, и, доев мясо, вежливо кивнул ближайшему индейцу и снова пошел и прилег, надеясь, что его не стошнит.

Увидев это, Мюррей поднял подбородок в сторону Уильяма и что-то сказал своим друзьям по-могавски, завершив свое обращение каким-то вопросом.

Говоривший по-английски индеец, приземистый и полный парень в клетчатой шерстяной рубашке и штанах из оленьей кожи, в ответ пожал плечами, затем поднялся и подошел, снова над ним наклоняясь.

– Покажи мне эту руку, – сказал он и, не дожидаясь, что Уильям послушается, взял его за запястье и потянул вверх рукав рубашки. Уильям чуть сознание не потерял.

Когда перед глазами перестали кружиться темные пятна, он увидел, что Мюррей и еще пара индейцев присоединились к первому. Все они с неприкрытым ужасом глазели на его обнаженную руку. Уильяму смотреть не хотелось, но он рискнул взглянуть. Предплечье было гротескно опухшим, почти вдвое больше своего нормального размера, и темно-красные полосы бежали вниз по руке к запястью из-под крепко примотанного компресса.

Говорящий по-английски индеец – как там его назвал Мюррей? Обжора, ему показалось, но почему? – вытащил нож и разрезал повязку. Только когда убрали компресс, Уильям понял, насколько неудобным тот был. Вилли подавил желание потереть руку, чувствуя, как возвращается кровообращение, покалывая булавками и иголками. Булавки и иголки, черт возьми. Казалось, что на руку напала орава огненных жалящих муравьев.

– Дерьмо, – процедил Вилли сквозь зубы. Все индейцы явно знали это слово, потому что рассмеялись – все, кроме Мюррея и Обжоры, которые сощурились на его руку.

Обжора – но он вовсе не выглядел толстым, почему его так называют? – осторожно потыкал руку, покачал головой и что-то сказал Мюррею, потом указал на запад.

Мюррей потер лицо и сильно потряс головой, словно человек, который борется с усталостью или беспокойством. Затем пожал плечами и что-то спросил у всей толпы. Люди в ответ кивали и пожимали плечами, и некоторые из мужчин поднялись и направились в лес.

Несколько вопросов медленно вращались в мозгу Уильяма, круглые и блестящие, словно металлические шары модели Солнечной системы его дедушки в библиотеке лондонского дома на Джермин-стрит.

Что они делают?

Что происходит?

Я умираю?

Я умираю, как британский солдат?

Почему он... Британский солдат... Его разум поймал эту фразу за хвост, когда она промелькнула, и потащил обратно, чтобы рассмотреть более пристально. «Британский солдат»… Кто это произнес? Медленно вращаясь, ответ показался перед мысленным взором. Мюррей. Когда они разговаривали ночью... Что он говорил?

«А, что, у британских солдат по-другому? Ты же не хочешь умереть как трус, не так ли?»

– Я совсем не собираюсь умирать, – пробормотал Уильям, но мозг его проигнорировал, напряженно следуя за этой маленькой загадкой. Что Мюррей имел в виду? Говорил ли он теоретически? Или на самом деле узнал в Уильяме английского солдата?

Да ладно, это невозможно.

И какого черта он ему ответил? Солнце всходило, и мягкий свет зари был достаточно ярким, чтобы заболели глаза. Уильям прищурился и сосредоточился.

Он сказал: «И действительно, разница небольшая – я о надежде умереть достойно, если придется». Чтоб его, получается, он ответил так, будто является английским солдатом.

В данный момент Вилли было все равно: достойно ли он умирает или как собака... А где... О, тут. Издавая тихие скулящие звуки, Ролло фыркал возле руки, затем принюхался к ране и принялся ее лизать. Ощущения возникли причудливые: больно, но странно умиротворяюще, и Вилли не шелохнулся, чтобы отстранить пса.

О чем... Ох, да. Тогда Вилли просто ответил, не вдумываясь в то, что сказал Мюррей. Но что, если тот знал, кем – или чем – является Уильям? Легкий укол тревоги прорезал трясину его разбухших мыслей. Может, Мюррей за ним следил еще до того, как он попал в болото? Может, видел, как он разговаривал с мужчиной на той ферме в глухомани, на границе болот, и последовал за ним, готовый перехватить, как только представится возможность? Но если это правда...

Что там Мюррей говорил о Генри Вашингтоне и Дисмал-тауне? А вдруг это ложь?

Коренастый индеец сел рядом на колени, отталкивая пса. Ни одного из тех вопросов, которые путались у него в голове, Уильям задать не мог.

– Почему они зовут вас Обжорой? – спросил он взамен сквозь туман горячей боли.

Мужчина ухмыльнулся и, потянув, открыл ворот своей рубашки, чтобы показать множество шрамов, которые исполосовали шею и грудь.

– Убил одного (тут игра слов: Glutton по-английски и обжора, и росомаха – прим. пер.), – ответил он. – Голыми руками. Теперь это мое животное-хранитель. А у тебя есть?

– Нет.

Индеец укоризненно посмотрел на Вилли.

– Тебе необходимо иметь одного, если хочешь выкарабкаться из этого. Выбери себе. И лучше кого-нибудь сильного.

Безропотный и послушный, Уильям принялся искать среди случайных образов животных: кабан... змея... олень... пума... Нет, слишком противная и плохо пахнет.

– Медведь, – сказал он, утвердившись в выборе зверя. Ведь нет никого сильнее, чем медведь, правда?

– Медведь, – кивая, повторил индеец. – Да, это подойдет.

Он распорол рукав Уильяма ножом, потому что ткань слишком туго обхватывала распухшую руку. Внезапно Вилли озарило солнечным светом, и лезвие ножа блеснуло серебром. Мужчина посмотрел на Уильяма и рассмеялся.

– У тебя рыжая борода, Медвежонок, ты знаешь об этом?

– Знаю, – сказал Уильям и закрыл глаза, спасаясь от лучей утренней зари.

РОСОМАХА ХОТЕЛ ЗАБРАТЬ ШКУРУ ПУМЫ, но Мюррей, встревоженный состоянием Уильяма, отказался ждать, пока тот ее освежует. Результатом последовавшего спора стало то, что Уильям очутился нос к носу с мертвой кошкой в наспех сооруженной волокуше, которая тащилась позади лошади Мюррея по неровной земле. (Волокуша – приспособление у индейцев для перевозки грузов, в которое впрягают лошадь или собаку. Состоит из двух шестов, перекрещивающихся под острым углом, и поперечины. Верхний конец прикрепляется к луке седла, а свободные концы волочатся по земле; вещи складываются в сумку из кожи, которая помещается между шестами – прим. пер.). Уильяму дали понять, что они едут в крохотное поселение примерно в десяти милях отсюда – там есть доктор.

Росомаха и еще два могавка отправились с ними, чтобы показать дорогу, оставив других своих товарищей продолжать охоту.

Пуму выпотрошили, и Уильям решил, что это к лучшему: теплый день становился жарким. Но запах крови привлекал массу мошкары, которые пировали от пуза, поскольку лошадь, нагруженная еще и волокушей, не могла двигаться достаточно быстро, чтобы их обогнать. Мошка гудела и жужжала, кружась над ухом и нервируя его до крайности. И хотя большая часть насекомых интересовались кошкой, многие из них хотели попробовать на вкус Вилли – их было столько, что он почти перестал думать о руке.

Когда индейцы остановились, чтобы помочиться и попить, они помогли Уильяму подняться на ноги – такое облегчение, даже несмотря на то, что его шатало. Мюррей, взглянув на искусанную мошкой и обожженную солнцем физиономию Вилли, полез в висевшую у него на ремне кожаную сумку и вытащил измятую жестянку с весьма зловонной мазью, которой он очень щедро намазал Уильяма.

– Осталось миль пять-шесть, не больше, – уверил он, хотя Вилли ни о чем не спрашивал.

– О, отлично, - отозвался он со всей энергией, на которую был способен. – В конце концов, это – не ад, а всего лишь чистилище. Подумаешь, еще какая-то тысяча лет!

Мюррей рассмеялся, а Росомаха смотрел на него озадаченно.

– Ты справишься, – Мюррей хлопнул его по плечу. - Не хочешь немного пройтись?

– Боже, да.

Голова кружилась, ноги отказывались идти прямо, а колени, казалось, сгибались в непривычных направлениях, но это было лучше, чем еще один час общения с мухами, облепившими тусклые глаза и вялый язык пумы. Опираясь на крепкую палку, вырезанную из дубового деревца, Уильям упрямо тащился за лошадью, то дрожа от липкого озноба, то обливаясь потом. Но он решил оставаться в вертикальном положении до тех пор, пока (и если) не упадет.

Мазь и правда отгоняла насекомых – все индейцы также были ею намазаны. И когда Уильям не боролся с ознобом, то впадал в некое подобие транса, беспокоясь только о том, чтобы ставить одну ногу перед другой.

И Мюррей, и индейцы некоторое время на него посматривали, но затем, удовлетворенные тем, что тот сохранял вертикальное положение, вернулись к своим разговорам. Вилли не особенно понимал, что эти двое говорили по-могавски, но Росомаха, похоже, подробно расспрашивал Мюррея о том, что такое чистилище.

Мюррею довольно трудно было объяснять концепцию, очевидно, из-за того, что у могавков отсутствует понятие греха или представление о Боге, которого беспокоят человеческие пороки.

– Хорошо, что ты стал каньен`кехака, - наконец сказал Росомаха, качая головой. - Дух не удовлетворен тем, что злой человек умер, но хочет мучить его еще и после смерти? И христиане называют жестокими нас!

– Ну, да, – ответил Мюррей, – но подумай. Скажем, человек – трус, и умер не слишком достойно. Чистилище дает ему шанс доказать свою храбрость, в конце концов, нет? И когда он проявит себя настоящим мужчиной, тогда перед ним откроется мост, и он беспрепятственно сможет пройти по нему над облаками, в которых живут жуткие существа, прямо в рай.

– Хм-м, – произнес Росомаха, хотя, похоже, он все еще сомневался. – Полагаю, если человек сможет вынести сотню лет пыток в чистилище... Но как он это сделает, если нет тела?

– Ты думаешь, что человеку необходимо тело, чтобы испытывать муки? - спросил Мюррей с явной иронией, и Росомаха оставил тему, хмыкнув то ли от удовольствия, то ли в знак согласия.

Некоторое время они все шли молча, прислушиваясь к птичьему щебету и громкому жужжанию насекомых. Прилагая усилия, чтобы оставаться в вертикальном положении, Уильям, чтобы не сбиться с тропы, в качестве маяка сфокусировал свое внимание на затылке Мюррея и потому заметил, когда шотландец, ведя лошадь под уздцы, замедлил шаг.

Сначала он подумал, что это из-за него, и собирался протестовать, что может идти дальше – ну, по крайней мере, еще некоторое время. Но потом увидел, что Мюррей бросил быстрый взгляд на одного могавка шедшего впереди, и, повернувшись к Росомахе, что-то спросил – слишком тихо для того, чтобы Уильям мог расслышать слова.

Росомаха ссутулился, словно не хотел отвечать, но затем, смирившись, расслабился.

– О, понимаю, - сказал он. – Она и есть твое чистилище, да?

С вымученной веселостью Мюррей спросил:

– Это имеет значение? Я просто поинтересовался, все ли у нее хорошо.

Росомаха вздохнул, пожимая одним плечом.

– Да, хорошо. У нее есть сын. И дочка тоже, кажется. Ее муж...

– Да? - голос Мюррея как будто затвердел.

– Ты знаешь Таенданегеа?

– Знаю, – теперь в голосе Мюррея звучало любопытство. Находящийся в легком тумане Уильям и сам слегка заинтересовался: ему хотелось спросить, кто такой этот Таенданегеа, и какое отношение он имеет к женщине, которая когда-то была… возлюбленной Мюррея? О, нет.

«Я больше не женат». Значит, его женой. Уильям почувствовал слабый укол сочувствия и подумал о Марджери. В последние четыре года он вспоминал о ней только случайно, если вообще вспоминал, но внезапно ее предательство показалось трагедией. Образы ее плавали вокруг, пропитанные чувством горечи. Вилли ощущал, как по лицу течет влага, но не мог понять – пот это или слезы. Медленно, словно издалека, пришла мысль, что он, должно быть, спятил, но Уильям не имел понятия, что с этим делать.

Мошки больше не кусали, хотя все еще жужжали возле его ушей. Он вслушивался в гудение с величайшей концентрацией, уверенный, что насекомые пытаются сказать ему что-то важное. Слушая с большим вниманием, он мог понять только бессмысленные слоги: «шоша», «ник», «осонни». Нет, это было слово, он узнал его! Белый человек. Оно означало «белый человек» - мошки, что, говорили о нем?

Отмахиваясь от мух, Вилли неуклюже похлопал по ушам и снова уловил то слово: «чистилище».

Некоторое время он не мог понять, что слово значит: оно висело перед ним, облепленное мошкой. Смутно он разглядел сверкающую на солнце заднюю часть лошади, и две дорожки, остающиеся в пыли, - что это? Штуковина, сделанная из… постели – нет, это парусина. Уильям покачал головой. Это его спальник, обернутый вокруг двух волочащихся палок. Волочащихся... «Волокуши» - вот как это называется, точно. И кошка, там лежала кошка, чья голова была подвернута к плечу. В открытой пасти виднелись клыки, а глаза, похожие на необработанный янтарь, смотрели на Вилли.

Теперь пума тоже с ним заговорила.

– Ты безумен, ты знаешь это?

– Знаю, – пробормотал Уильям. Ответа кошки он не уловил – она прорычала его с шотландским акцентом.

Он наклонился ближе, чтобы расслышать, и почувствовал, что летит вниз сквозь густой, словно вода, воздух – прямо в ту открытую пасть. Внезапно всякое ощущение прилагаемых усилий исчезло: Вилли больше не двигался, но появилось чувство опоры. И кошку он больше не видел... О. Он лежал лицом вниз на земле, под щекой была трава и грязь.

Голос кошки снова подплыл к нему – гневный, но полный смирения.

– И это твое чистилище? Думаешь, из него можно выбраться, если пятиться назад?

«Ну, нет, – подумал Уильям, чувствуя покой. – Это уже полная ерунда».

ГЛАВА 38

ПРОСТАЯ РЕЧЬ

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА задумчиво оглядела лезвия своих ножниц.

– Ты уверен? – спросила она. – Мне даже жалко, друг Уильям. Такой яркий оттенок!

– Я подумал, что вы сочтете его неприличным, мисс Хантер, – с улыбкой сказал Уильям. – Я слышал, что квакеры считают яркие цвета суетными.

Единственным цветным пятном в ее собственном платье являлась маленькая бронзовая брошь, что скалывала ее платок. Остальная одежда была в тонах сливок и серого ореха, но Вилли решил, что они ей к лицу.

Мисс Хантер посмотрела на него с упреком.

– Нескромный орнамент в одежде вряд ли схож с благодарным принятием даров, данных Богом. Разве синешейки выщипывают свои перья, или розы сбрасывают свои лепестки?

– Сомневаюсь, что у роз случается зуд, – сказал Уильям, почесывая подбородок.

Мысль о его щетине, как даре Божьем, была оригинальной, но не настолько убедительной, чтобы он решил стать бородачом. Щетина столь неудачного цвета росла энергично, но негусто. Вилли неодобрительно посмотрел в скромный квадрат зеркала в руке. Он ничего не мог поделать с шелушившимся солнечным ожогом, украсившим заплатами его нос и щеки, или с царапинами и ссадинами, оставленными его приключениями на болоте, – но, по крайней мере, отвратительные медные завитки, которые неистово прорастали из подбородка и покрывали уродливым мхом его челюсть, можно было немедленно исправить.

– Вы не будете столь добры?

Губы мисс Хантер дернулись, и она опустилась на колени рядом с табуретом, повернув голову Уильяма за подбородок, чтобы получше использовать свет из окна.

– Ну, что ж, – сказала она и прикоснулась прохладными ножницами к его лицу. – Я попрошу Дэнни прийти и побрить тебя. Осмелюсь сказать, что смогу постричь бороду, не поранив, но... – прищурившись, мисс Хантер наклонилась ближе, аккуратно обстригая вокруг подбородка. – Я никогда не брила ничего более живого, чем мертвая свинья.

– Цирюльник, цирюльник, – пропел Вилли, стараясь не шевелить губами, – побрей свинью. Из сколь... (английская народная песенка, буквальный перевод: "Цирюльник, цирюльник, побрей свинью. Из скольких щетинок получится парик? Четыре и двадцать, достаточно пока. Дайте цирюльнику щепотку табака". – прим. пер.).

Ее пальцы прижались к подбородку Вилли, надежно закрыв рот, но она тихо фыркнула, что можно было счесть смехом. Щелк, щелк, щелк. Лезвия приятно щекотали лицо Уильяма, и жесткие как проволока волосы касались рук, падая на потертое льняное полотенце, которое она постелила ему на колени.

Вилли не имел случая изучить ее лицо на столь близком расстоянии, и он в полной мере воспользовался краткой возможностью. Глаза Рейчел были почти карими, с зеленоватым оттенком. Ему вдруг захотелось поцеловать кончик ее носа. Вместо этого Уильям закрыл глаза и вдохнул; он мог бы сказать, что недавно она доила козу.

– Я могу побриться сам, – сказал он, когда мисс Хантер опустила ножницы.

Она подняла брови и взглянула на его руку.

– Я буду очень удивлена, если ты сможешь себя сам накормить, не говоря уже о бритье.

По правде говоря, Уильям едва мог поднять правую руку, и мисс Хантер кормила его последние два дня. Именно по этой причине Вилли передумал говорить ей, что на самом деле он левша.

– Она хорошо заживает, – вместо этого сказал он и повернул руку к свету.

Доктор Хантер снял повязку только этим утром, выразив удовлетворение результатами. Рана все еще оставалась красной и сморщенной, кожа вокруг нее была неприятно белой и влажной. Однако, несомненно, рана заживала; рука уже не выглядела такой опухшей, и зловещие красные полосы исчезли.

– Что ж, – сказала Рейчел рассудительно, – на мой взгляд, это хороший шрам. Хорошо зашит, и довольно красив.

– Красив? – эхом отозвался Уильям, скептически глядя на свою руку. Он слышал, как люди время от времени описывали свои шрамы как «красивые», но чаще всего это означало, что рана зажила правильно, чисто и не сильно изуродовала лицо или тело. Его шрам был зазубренным и растянутым, с длинным хвостом до запястья. Уильям едва не потерял руку, как ему сообщили позже: доктор Хантер крепко зажал конечность и поместил ампутационную пилу прямо над раной, и в тот момент образовавшийся под кожей гнойник прорвался. Увидев это, доктор поспешно очистил рану, наполнил ее чесноком, окопником и принялся молиться - все оказалось к лучшему.

– Он похож на огромную звезду, – одобрительно сказала Рейчел Хантер. – На великую. Быть может, на большую комету. Или Звезду Вифлеема, которая привела мудрецов к яслям Христа.

Уильям задумчиво крутил рукой. Ему подумалось, что шрам скорее похож на разорвавшийся мортирный снаряд, но он просто ободряюще произнес: «Хм-м!». Вилли хотелось продолжить разговор, ведь Рейчел выполняла много другой работы и редко задерживалась, когда кормила его. И поэтому, подняв свой только что подстриженный подбородок, он указал на брошь, которую носила Рейчел.

– Красивая вещица, – сказал он. – Не слишком суетно?

– Нет, – язвительно ответила Рейчел, положив руку на брошь. – Это сделано из волос моей матери. Она умерла, когда я родилась.

– Ах, я сожалею, – сказал Вилли и с небольшим колебанием добавил, – Моя мать тоже.

Тогда Рейчел остановилась и посмотрела на него. И на мгновение Уильям увидел, как в ее глазах мелькнуло что-то большее, чем практичное внимание, которое бы она уделила беременной корове или собаке, съевшей что-то недозволенное.

– Мне тоже очень жаль, – мягко сказала мисс Хантер, затем решительно повернулась. – Я позову брата.

Ее шаги быстро и легко удалялись вниз по узкой лестнице. Уильям подобрал концы полотенца и вытряхнул его в окно, развееев рыжие обрезки волос на все четыре стороны - туда им и дорога. Возможно, он отрастил бы себе бороду в качестве самого простого способа изменить внешность, если бы она была приличного и сдержанного каштанового цвета. Но борода такого яркого оттенка будет бросаться в глаза каждому, кто его увидит.

«Что же делать теперь?» – задумался Уильям. К завтрашнему дню он будет явно в состоянии уйти.

Его одежда все еще пригодна для носки, хотя и изрядно потрепана; мисс Хантер залатала дыры на бриджах и куртке. Но у него не было ни лошади, ни денег, кроме тех двух шестипенсовиков, что завалялись в кармане, и Вилли потерял книгу со списком своих контактов и сообщений. Он мог бы вспомнить несколько имен, но без правильных кодовых слов и знаков...

Уильям внезапно вспомнил о Генри Вашингтоне и о том туманном полузабытом разговоре с Йеном Мюрреем у костра, прежде чем они начали говорить о смертных песнях. Вашингтон, Картрайт, Харрингтон и Карвер. Рифмованный список вспомнился вместе с недоумением Мюррея, когда Уильям упомянул о Вашингтоне и Дисмал-тауне.

Уильям не мог найти ни единой причины, по которой Мюррей хотел бы ввести его в заблуждение по этому вопросу. Но если Мюррей прав, – то мог ли капитан Ричардсон столь сильно ошибиться в своих данных? Конечно, это возможно. Даже за такое короткое время, которое Уильям провел в колониях, он усвоил, насколько быстро могут изменяться политические привязанности вслед за изменчивыми новостями об угрозах или открывшихся возможностях.

«Но... – сказал тихий холодный голос разума, и Вилли почувствовал его леденящее прикосновение на шее. – Если капитан Ричардсон не ошибся... Тогда он собирался отправить тебя на смерть или в тюрьму».

От явной чудовищности самой идеи во рту у Вилли пересохло, и он потянулся за чашкой травяного чая, которую мисс Хантер принесла ему ранее. Вкус был неприятным, но Вилли этого почти не заметил, сжимая чашку как талисман против той перспективы, что он себе представил.

«Нет, – заверил себя Уильям. – Такого не может быть». Отец знал Ричардсона. Конечно, если бы капитан был предателем…» О чем он вообще думает? Вилли набрал в рот чай и, поморщившись, проглотил.

– Нет, – сказал он вслух, – невозможно. Или маловероятно, – справедливо добавил он. – Бритва Оккама. (Бритва О́ккама (или лезвие Оккама) – методологический принцип, получивший название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма из Оккама, предполагающего, «что может быть сделано на основе меньшего числа [предположений], не следует делать, исходя из большего». – прим. пер.)

Эта мысль немного успокоила Вилли. Он изучал основные принципы логики в раннем возрасте и нашел руководство Уильяма Оккама подходящим. Что же является более вероятным: то, что капитан Ричардсон - скрытый предатель и сознательно подверг Уильяма опасности, или что капитан просто совершил ошибку и был дезинформирован?

И если уж на то пошло… Какой в этом смысл? У Вилли не было никаких заблуждений относительно собственной значимости в общем порядке событий. В чем заключалась польза Ричардсону, либо кому-то другому: в уничтожении младшего офицера, занятого незначительной разведкой?

Ну, тогда, значит, ладно. Уильям немного расслабился и, сделав неосторожный глоток ужасного чая, поперхнулся и закашлялся, разбрызгивая напиток повсюду. Он все еще вытирал остатки полотенцем, когда по лестнице быстро поднялся доктор Хантер. Дэнзелл Хантер, возможно, был лет на десять старше старшей сестры – ему было где-то под тридцать, некрупного телосложения и жизнерадостный, как воробей. Увидев Вилли, он просиял, так явно обрадовавшись выздоровлению своего пациента, что Уильям тепло улыбнулся в ответ.

– Сестрица сказала мне, что тебе нужно побриться, – сказал доктор, ставя кружку для бритья и принесенный им помазок. – Очевидно, ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы размышлять о возвращении к обществу - ведь первое, что делает любой мужчина, когда свободен от социальных ограничений, – отращивает бороду. Ты уже опорожнял свой кишечник?

– Нет, но я собираюсь сделать это в ближайшее время, – заверил его Уильям. – Однако я еще не выжил из ума, чтобы выходить на улицу, выглядя как бандит… даже в уборную. Мне не хотелось бы шокировать ваших соседей.

Доктор Хантер рассмеялся, вынул бритву из одного кармана и очки в серебряной оправе из другого, водрузил последние на нос и поднял помазок.

– О, мы с сестрицей уже являемся предметом пересудов и сплетен, – заверил он Уильяма, наклоняясь, чтобы наложить пену. – Вид бандитов, выходящих из нашей уборной, только убедит соседей в их суждениях.

– В самом деле? – осторожно заговорил Уильям, изогнув рот, дабы не наглотаться мыла. – Почему же?

Вилли удивился услышанному: как только он пришел в себя, то спросил, где находится, и узнал, что Оук Гроув – это небольшое поселение квакеров. Уильям считал, что обычно всех квакеров объединяют их религиозные чувства, но с другой стороны до сих пор с квакерами он близко знаком не был.

Хантер глубоко вздохнул и, положив помазок, взял бритву.

– О, политика, – сказал он глухим тоном, желая закрыть утомительную, но тривиальную тему. – Скажи-ка мне, друг Рэнсом, есть ли кто, кому я мог бы написать, рассказать о вашем несчастном случае? – доктор прекратил брить, чтобы позволить Уильяму ответить.

– Нет, благодарю вас, сэр, я сам сообщу им, – улыбнулся Уильям. – Думаю, что смогу уйти завтра, хотя уверяю вас, что не забуду вашу доброту и гостеприимство, когда доберусь до своих... друзей.

Брови Дэнзелла Хантера немного нахмурились и губы сжались, когда он возобновил бритье, но спорить он не стал.

– Надеюсь, вы простите мою любознательность, – сказал доктор спустя некоторое время, – но куда вы собираетесь направиться отсюда?

Уильям колебался, не зная, что ответить. На самом деле он не решил, куда идти, учитывая плачевное состояние его финансов. Лучшим выходом, пришедшим ему в голову, стала мысль о том, что он может отправиться в Маунт Джосайя, на свою собственную плантацию. Он не был уверен, но думал, что должен находиться на расстоянии сорока или пятидесяти миль от нее. И если Хантеры смогут дать ему немного еды, то Вилли полагал, что сможет добраться туда за несколько дней, максимум неделю. И как только он доберется, то получит возможность переодеться, получить приличную лошадь, оружие и деньги и, таким образом, возобновить свое путешествие.

Перспектива заманчивая. Хотя для этого нужно было раскрыть свое присутствие в Вирджинии - и предоставить существенное объяснение, поскольку в округе все знали не только его самого, но и то, что он военный. А уж оказаться в окрестностях одетым, как он сейчас...

– В Роузмаунт живут несколько католиков, – неуверенно заметил доктор Хантер, вытирая бритву о сильно потрепанное полотенце. Уильям удивленно взглянул на него.

– Да? – осторожно спросил он. Почему, к дьяволу, Хантер говорит ему о католиках?

– Прошу прощения, друг, – извинился доктор, увидев его реакцию. – Ты упомянул о своих друзьях... И я подумал...

– Вы подумали, что я... – озадаченность прервал толчок понимания, и Уильям рефлекторно пошарил рукой по груди, естественно, не обнаружив ничего, кроме изношенной ночной рубашки.

– Вот они, – доктор быстро наклонился, чтобы открыть ящик с постельным бельем у подножия кровати, и выпрямился, держа деревянные четки в руке. – Мы должны были снять их, конечно, когда раздевали тебя, но сестрица спрятала их для сохранности.

– Мы? – спросил Уильям, хватаясь за это в качестве способа отдалить расспросы. – Вы... и мисс Хантер... раздевали меня?

– Ну, больше здесь никого нет, – извиняющимся тоном ответил доктор. – Мы были вынуждены опустить тебя голым в ручей, в надежде подавить лихорадку. Ты не помнишь?

Уильям помнил что-то, но смутно, и отнес воспоминания об окружившем его холоде и ощущении утопления, скорее, к своим лихорадочным снам. Мисс Хантер не была частью этих воспоминаний – к счастью или к сожалению.

– Я не мог нести тебя в одиночку, – серьезно объяснил доктор. – Ну, и соседи... Но я использовал полотенце для сохранения твоего достоинства, - поспешил он заверить Уильяма.

– В чем суть раздоров соседей с вами? – с любопытством спросил Уильям, протягивая руку, чтобы взять четки у Хантера. – Я сам не папист, – небрежно добавил он. – Это... память, они подарены мне другом.

– Ах вот как, – доктор провел пальцем по губам, явно смущенный. – Понятно. Я думал...

– Соседи?.. – спросил Уильям и, подавив свое замешательство, снова повесил четки на шею. Быть может, ошибочное мнение о его вероисповедании и стало причиной неприязни соседей?

– Что ж, полагаю, они бы помогли нести тебя, – признал доктор Хантер, – если бы у нас имелось время сходить и кого-нибудь позвать. Однако вопрос был срочным, а ближайший дом расположен на приличном расстоянии.

Такое объяснение оставило вопрос об отношении соседей к Хантерам без ответа, но продолжать разговор уже казалось неуместным. Уильям просто кивнул и встал.

Пол резко наклонился под ним, и в глазах вспыхнул белый свет. Вилли схватился за подоконник, чтобы не упасть, и опомнился через мгновение, залитый потом, в неожиданно крепкой хватке доктора Хантера, который держал его за руку, предотвращая падение головой вниз во двор.

– Не так быстро, друг Рэнсом, – мягко сказал доктор, и, втянув его внутрь, повернул назад к кровати. – Еще один день, возможно, перед тем, как ты сможешь стоять сам. Боюсь, что в тебе больше бесстрашия, чем это полезно.

Чувствуя легкую тошноту, Уильям сел на кровать и позволил доктору Хантеру вытереть лицо полотенцем. Очевидно, у него будет несколько больше времени, чтобы решить, куда отправляться.

– Как вы думаете, скоро ли я смогу ходить целый день?

Дэнзелл Хантер оценивающе взглянул на него.

– Дней пять, быть может, или, как минимум – четыре, – ответил он. – Ты сильный и полнокровный, иначе бы я насчитал неделю.

Уильям, чувствуя себя несчастным и слабым, кивнул и лег. Доктор на мгновение нахмурился, глядя на него, хотя это относилось, скорее, не к Вилли, а выглядело выражением какой-то внутренней озабоченности.

– Как ... далеко твои путешествия ведут тебя? – спросил доктор, подбирая слова с явной осторожностью.

– Довольно далеко, – ответил Уильям с тем же благоразумием. – Я направляюсь... в Канаду, – сказал он, внезапно осознав, что общий ответ может избавить его от рассказов о причинах своих поездок. Действительно, у человека может быть дело в Канаде, и не обязательно связанное с британской армией, оккупировавшей Квебек, но поскольку доктор упомянул политику... то лучше всего быть политиком в этом вопросе. И, конечно же, он не будет упоминать о Маунт Джосайя. Какими бы напряженными ни были отношения Хантеров со своими соседями, новости об их посетителе могут легко распространиться в округе.

– Канада, – повторил доктор как бы про себя. Затем его взгляд вернулся к Уильяму. – Да, это действительно значительное расстояние. К счастью, сегодня утром я забил козу; у нас будет мясо. Это поможет восстановить твои силы. Завтра я пущу тебе кровь, чтобы восстановить гуморальный баланс, и тогда будет видно. А сейчас... – он улыбнулся и протянул руку. – Пойдем. Я провожу тебя в уборную.

ГЛАВА 39

ВОПРОС СОВЕСТИ

НАДВИГАЛАСЬ ГРОЗА: Уильям чувствовал это в дуновении ветра, видел в бегущих тенях облаков, которые проносились по истертым половым доскам. Жара и влажный гнет летнего дня рассеялись, а беспокойство воздуха, казалось, оживило и Вилли. Несмотря на слабость, в кровати он оставаться не мог, и потому поднялся и вцепился в умывальник, пока не прекратилось начавшееся головокружение.

Предоставленный сам себе, Уильям некоторое время просто переходил из одного края комнаты в другой, – расстояние примерно в десять футов – для равновесия придерживаясь одной рукой за стену. От мучительных усилий становилось дурно: то и дело ему приходилось садиться на пол и свешивать голову между коленей, пока перед глазами не переставали плясать пятна.

Как раз в один из таких моментов, когда Уильям сидел под окном, он услышал голоса во дворе. Удивленный вопрос мисс Рейчел Хантер... Негромкий и хриплый ответ мужчины. Знакомый голос... Йен Мюррей!

Вилли рывком вскочил на ноги и так же быстро опустился на пол – в глазах потемнело, и голова закружилась. Тяжело дыша, он сжал кулаки и попытался заставить кровь обратно прилить к голове.

– Значит, он будет жить?

Голоса звучали в отдалении, почти заглушаемые шелестом каштанов возле дома, но эту фразу он расслышал. Уильям с трудом поднялся на колени и схватился за подоконник, моргая от раздробленной облаками яркости дня.

В дальнем конце двора виднелась тощая высокая фигура Мюррея в штанах из оленьей кожи, рядом с ним – огромный пес. Никаких признаков Росомахи или других индейцев, но на лужайке позади Мюррея паслись две лошади со свисающими поводьями. Рейчел Хантер жестом пригласила гостя в дом, но тот покачал головой и потянулся в сумку у себя на поясе, вытаскивая какой-то небольшой сверток, который передал девушке.

– Хей! – крикнул Уильям... Ну, или попытался крикнуть, поскольку дыхания не хватило. Он помахал рукой. Сквозь дрожащую листву каштанов пронесся ветер, но само движение, должно быть, привлекло внимание Мюррея, потому что он перевел взгляд и, увидев Уильяма в окне, улыбнулся и поднял свою руку в приветствии.

В дом Мюррей не пошел, но, подняв поводья одной лошади, вложил их в руку Рейчел Хантер. Затем, махнув на прощание Уильяму, он с расчетливой грацией взлетел на другого коня и ускакал прочь.

Видя, что шотландец исчезает среди деревьев, Уильям сжал подоконник руками, ощущая, как волнами прокатывает разочарование. Но погодите... Мюррей оставил лошадь. Рейчел Хантер вела ее за дом, придерживая одной рукой чепец, чтобы тот не улетел, а поднимающийся ветер закручивал ее передник и юбки.

Лошадь, должно быть, для него, точно! Неужели Мюррей собирался за ним вернуться? Или нужно его догонять? Со стучащим в ушах сердцем Уильям надел свои залатанные бриджи и новые чулки, которые связала для него Рейчел, и с некоторым трудом натянул задубевшие от воды сапоги. Дрожа от потраченных усилий, шатаясь, потея и поскальзываясь, Вилли упрямо принялся спускаться вниз, и ему удалось прибыть на кухню в целости.

Задняя дверь открылась с порывом ветра и света, затем резко хлопнула, рванувшись из руки девушки.

Повернувшись и увидев его, Рейчел удивленно вскрикнула.

– Господи помилуй! Что ты тут делаешь?

Тяжело дыша от испуга и усилий, она уставилась на него, заправляя пряди темных волос под чепец.

– Не хотел вас напугать, – извинился Уильям. – Мне нужно... Я видел, как мистер Мюррей уезжает и подумал, что могу догнать его. Он не сказал, где я должен встретиться с ним?

– Не сказал. Ради Бога сядь, пока ты не упал!

Сидеть не хотелось, желание выйти наружу и двигаться просто переполняло. Но колени дрожали, и если он сейчас же не сядет... Нехотя Вилли сел.

– Что он сказал? – спросил Уильям и вдруг понял, что сидит в присутствии леди; он указал жестом на другой стул. – Пожалуйста, сядьте. Расскажите мне, что он говорил.

Рейчел пристально поглядела на него, но села, приглаживая свои взъерошенные ветром одежды. Надвигалась буря: тени облаков проносились по полу, по лицу девушки, и воздух, казалось, колебался, словно комната находилась под водой.

– Он спрашивал о твоем здоровье, и когда я сообщила ему, что ты поправляешься, оставил лошадь, сказав, что она для тебя.

Рейчел на секунду умолкла, но Уильям надавил.

– Он дал вам кое-что еще, не так ли? Я видел, что он вручил вам какой-то сверток.

На миг ее губы сжались, но Рейчел кивнула и, потянувшись к карману, передала Уильяму небольшой сверток, свободно завернутый в тряпицу.

Вилли не терпелось посмотреть, что внутри... Но не настолько, чтобы он не заметил следы на тряпице – глубокие линии там, где еще совсем недавно ткань была перевязана веревкой. Он взглянул на Рейчел Хантер, которая, вздернув подбородок, отвела взгляд, но на щеках ее вспыхнул румянец. Глядя на нее, Уильям выгнул бровь, а потом вернулся к свертку.

Раскрыв его, Уильям обнаружил несколько бумажных ассигнаций континенталов, потертый мешочек, в котором находились монеты в одну гинею, три шиллинга и двухпенсовик, много раз сложенное (и раскрытое, если он хоть что-то в этом понимал) письмо и еще один, меньший по размеру, сверток, который все еще был перевязан. Отложив все это в сторону, Уильям открыл послание.

«Кузен, надеюсь, что ты в лучшем состоянии, чем, когда я в последний раз тебя видел. Если так, тогда я оставлю лошадь и немного денег, чтобы ты смог ехать дальше. Если же нет, я отдам деньги – либо в уплату лекарств, либо чтобы заплатить за твое погребение. В другом свертке ты найдешь подарок от друга, которого индейцы зовут Убийцей Медведя. Он надеется, что ты будешь носить его в добром здравии. Желаю тебе удачи в твоих поисках. Твой покорный слуга,

Йен Мюррей».

– Хм-м-м!

Уильям расстроился. Определенно, у Мюррея имелись свои дела, и он не мог или не хотел ждать, пока Уильям будет в состоянии путешествовать. И хотя Вилли немного огорчился – ведь ему было бы приятно снова поговорить с шотландским могавком теперь, когда сознание снова прояснилось. Но он понимал: наверное, к лучшему, что Мюррей не собирался и дальше ехать вместе с ним.

До Уильяма дошло, что его самая насущная проблема решилась сама собой: теперь у него имелась возможность возобновить свою миссию – хотя бы настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, он мог добраться до ставки генерала Хау, доложить обо всем и получить новые инструкции.

Со стороны Мюррея это было невероятной щедростью: лошадь выглядела крепкой, да и денег более чем достаточно на достойное пропитание и проживание на всем пути до Нью-Йорка. Ему стало интересно: откуда Мюррей взял все это? Ведь, судя по его виду, у парня собственного горшка не имелось... «Хотя, – Уильям вспомнил, – ружье у него отличное...» Да и образование явно имелось, поскольку письмо написано грамотно. Но что заставило этого странного шотландского индейца принимать такое участие в судьбе Уильяма?

Озадаченный, Вилли потянулся к меньшему свертку и развязал его. Внутри оказался коготь огромного медведя. В когте имелась дырка, сквозь которую продели кожаный шнурок. Коготь выглядел старым: его края сгладились, и узелок на кожаном шнурке настолько затвердел, что развязать его было уже невозможно.

Уильям погладил коготь большим пальцем, пробуя острие на ощупь. Что ж, дух медведя пока что его не подводил. Улыбаясь сам себе, Вилли надел шнурок через голову, оставив коготь висеть поверх рубашки. Рейчел Хантер уставилась на него, но выражение на ее лице прочитать было невозможно.

– Вы читали мое письмо, мисс Хантер, – с укором сказал Уильям. – Весьма скверно с вашей стороны.

Румянец на ее щеках усилился, но она смотрела ему в глаза с такой прямотой, которую он совсем не привык видеть в женщинах – ну, разве что у своей бабушки по отцовской линии.

– Твоя речь превосходит качество твоей одежды, друг Уильям... Даже будь она новой. И несмотря на то, что вот уже несколько дней ты в полном сознании, ты не соизволил сказать, что привело тебя в Грейт Дисмал. Это место не часто посещают джентльмены.

– О, напротив, мисс Хантер. Многие мои знакомые джентльмены отправляются туда на охоту, которая просто непревзойденная в тех местах. Хотя, разумеется, никто не охотится на кабана или пуму в своей лучшей рубашке.

– Никто также не ходит на охоту, вооруженный одной лишь сковородкой, друг Уильям, – возразила она. – И если ты и вправду джентльмен – где твой дом, скажи на милость?

Не в силах сразу вспомнить подробности своего альтер-эго, Вилли несколько мгновений судорожно пытался подобрать какой-нибудь город и ухватился за первое, что пришло на ум.

– Э-э... Саванна. Это в Каролинах, – любезно добавил он.

– Я знаю, где это, – огрызнулась она. – И слышала, как разговаривают люди, которые оттуда приехали. Ты говоришь не так.

– Вы называете меня лжецом? – удивился он.

– Да.

– О.

Они сидели и, глядя друг на друга в полутьме надвигающейся грозы, раздумывали каждый о своем. На мгновение Уильяму показалось, что он играет в шахматы со своей бабушкой Бенедиктой.

– Я прошу прощенья, что прочла твое письмо, – вдруг сказала Рейчел. – Уверяю тебя, это не из праздного любопытства.

– Тогда зачем?

Уильям слегка улыбнулся, чтобы обозначить, что не сердится на ее посягательство. Рейчел в ответ не улыбнулась, но пристально на него посмотрела – не с подозрением, а словно каким-то образом оценивая его. Наконец, вздохнув, расслабила плечи.

– Мне хотелось немного узнать, что ты за человек. Твои спутники, которые принесли тебя сюда, казались опасными людьми. А твой кузен? Если ты такой же, как они, тогда...

Ее зубы на миг задержались на верхней губе, но Рейчел тряхнула головой, словно сама себе, и продолжила более решительно.

– Мы должны покинуть это место через несколько дней – я и мой брат. Ты сказал Дэнни, что едешь на север. Мне бы хотелось, чтобы ты путешествовал с нами – хотя бы некоторое время.

Уильям ожидал услышать все, что угодно, но только не это. Моргнув, он сказал первое, что пришло на ум.

– Покинуть это место? Почему? Это... э-э... из-за соседей?

Ее это удивило.

– Что?

– Прошу прощенья, мэм. Ваш брат, кажется, сказал, что отношения между вашей семьей и теми, кто обитает поблизости, стали... слегка натянутыми?

– Ох.

Рейчел поджала уголок рта, но Уильям не мог понять, что это означает – расстройство или изумление... Но подумал, что, скорее, последнее.

- Понимаю, - произнесла она и задумчиво забарабанила пальцами по столу. - Да, это правда, хотя это не то, о чем я... Ладно, и все же это имеет отношение к делу. Вижу, тогда мне придется рассказать тебе все. Что ты знаешь об Обществе Друзей?

Уильям был знаком только с одной семьей квакеров – с Анвинами. Успешный торговец мистер Анвин знал его отца, и как-то на музыкальном вечере Уильям встретил двух его дочерей, но в разговоре они тогда совсем не касались ни философских, ни религиозных вопросов.

– Они... Э-э, вам... не нравятся конфликты, полагаю? – осторожно ответил Вилли.

К его удивлению Рейчел расхохотаалась, и он почувствовал удовольствие из-за того, что ему удалось убрать хмурую складочку между ее бровями, хотя бы даже и временно.

– Насилие, – поправила она. – Мы приветствуем конфликт, если он словесный. И, учитывая форму нашего славления... Дэнни сказал, что ты, как оказалось, не папист, но я рискну предположить, что и на квакерском богослужении ты никогда не бывал.

– Нет, такой возможности мне до сих пор не представилось.

– Я так и думала. Что ж, тогда, - она задумчиво на него поглядела. – У нас есть проповедники, которые приходят говорить на Собраниях... Но выступить может любой и на любую тему, если его или ее сподвигнет на это Дух.

– Ее? Женщина тоже может говорить публично?

Рейчел одарила его испепеляющим взглядом.

– У меня имеется язык, как и у тебя.

– Я заметил, – улыбнулся Уильям. – Прошу, продолжайте.

Она чуть наклонилась, чтобы продолжить, но ее прервал грохот ударившейся о дом ставни, и тут же начался дождь, обильными потоками заструившийся по стеклу. Воскликнув, Рейчел вскочила на ноги.

– Мне нужно загнать кур! Закрой ставни, – приказала она ему и выскочила наружу.

Опешив, но позабавившись, Уильям так и сделал, медленно передвигаясь. А вот когда он поднялся наверх, чтобы закрыть ставни там, у него снова закружилась голова, и пришлось остановиться на пороге спальни, схватившись за дверной косяк, пока не вернулось равновесие.

Наверху было две комнаты: спальня в передней части дома, куда поместили его, и меньшая комната позади. Хантеры теперь оба спали в ней: там стояла раскладушка, умывальник с серебряным подсвечником на нем, и больше почти ничего, кроме нескольких колышков, на которых висели запасные рубашка да бриджи доктора, шерстяная шаль и, по всей вероятности, воскресно-церковный наряд Рейчел – простое, выкрашенное индиго платье.

Закрытые ставни заглушили шум дождя и ветра, и полутемная комната казалась теперь спокойной и мирной – тихая гавань во время шторма. После усилий от подъема по лестнице сердце успокоилось, и Уильям постоял минутку, наслаждаясь слегка незаконным чувством вторжения. Снизу не доносилось никаких звуков: Рейчел, должно быть, все еще собирала кур.

Было что-то странное в самой комнате, и Вилли потребовался всего момент, чтобы понять, что же это. Убогость и скудность личного имущества Хантеров свидетельствовали о бедности... И все же это контрастировало с некоторыми признаками достатка, очевидными в обстановке: подсвечник серебряный, а не жестяной или оловянный, и кувшин с тазиком для умывания – не керамические, а из хорошего фарфора, расписанные ползучим узором из синих хризантем.

Уильям поднял юбку висящего на колышке синего платья, с любопытством изучая его. Скромность – это одно; обветшалость – нечто другое. Подол изношен почти добела, индиго вытерлось так, что складки юбки образовывали светло-темный веерообразный узор. Дочери мистера Анвина одевались скромно, но их одежда была самого высокого качества.

Поддавшись порыву, Уильям поднес ткань к лицу и вдохнул. Платье все еще слабо пахло индиго, и травой, и животными... И весьма ощутимо – женским телом. И мускусный аромат окатил Вилли, будто сладость хорошего вина.

Звук хлопнувшей внизу двери заставил его отбросить платье, словно оно было объято пламенем, и с колотящимся сердцем Уильям вышел на лестницу.

Стоя возле очага в мокром поникшем чепце, Рейчел Хантер отряхивалась и сбивала капли воды с передника. Не замечая Уильяма и раздраженно что-то бормоча, она сняла чепец, отжала его и повесила на гвоздь, вбитый в дымовую трубу.

По бледной спинке жакета рассыпались темные сияющие волосы с мокрыми кончиками.

– Надеюсь, все курицы спасены? – заговорил Уильям, потому что незаметно подглядывать за ней с ее распущенными волосами, да с ее запахом, все еще ощутимым в ноздрях, вдруг показалось недопустимой интимностью.

Рейчел повернулась, настороженно посмотрела на него, но не бросилась прикрывать свои волосы.

– Все, кроме той, которую мой брат называет Великой Вавилонской Блудницей. Курицы не обладают ничем, что напоминало бы разумность, но эта извращена сверх меры.

– Извращена?

Очевидно, Рейчел поняла, что Вилли обдумывает возможности, вытекающие из этого описания, и находит их занимательными, потому что она фыркнула и наклонилась, чтобы открыть сундук с постельным бельем.

– Это создание сидит на сосне, на высоте двадцати футов, да посреди дождевой бури. Извращенка, - Рейчел вытащила льняное полотенце и принялась сушить им свои волосы.

Внезапно звук дождя усилился, и град загрохотал так, словно в ставни метали гравий.

– Хм-м-ф, – произнесла Рейчел, с мрачным видом глядя в окно. – Полагаю, курицу собьет градом без чувств, а потом ее слопает какая-нибудь пробегающая мимо лиса. И так ей и надо, – Рейчел снова принялась сушить волосы. – Да и какая разница. Я буду счастлива никогда не видеть этих кур снова.

Заметив, что Уильям по-прежнему стоит, она села и жестом указала ему на другой стул.

– Вы сказали, что вместе с братом собираетесь оставить это место и отправиться на север, – напомнил ей Уильям, садясь. – Я так понимаю, что куры с вами не поедут?

– Нет, и слава Богу! Они уже проданы вместе с домом, – отложив измятое полотенце, Рейчел поискала у себя в кармане и вытащила небольшой гребень, вырезанный из рога. - Я говорила, что расскажу тебе, почему.

– Помнится, мы как раз дошли до того, что дело касается вашего Собрания.

Рейчел глубоко вдохнула носом и кивнула.

– Я говорила о том, что когда Дух вдохновляет человека, он говорит на Собрании? Так вот, Дух вдохновил моего брата. По этой причине нам пришлось покинуть Филадельфию.

Рейчел объяснила, что Собрание можно сформировать в любом месте, где есть достаточно Друзей, думающих одинаково. Но в добавление к этим маленьким местным Собраниям существуют бόльшие – Квартальные и Ежегодные Собрания, на которых обсуждаются самые значимые и принципиальные вопросы. А также принимаются решения по поводу действий, которые касаются квакеров в целом.

– Ежегодное Собрание в Филадельфии – самое большое и влиятельное, – сказала она. – Ты прав: Друзья воздерживаются от насилия, и стараются либо его избежать, либо покончить с ним. А что относительно революции – Ежегодное Собрание в Филадельфии молилось и обдумывало этот вопрос, и посоветовало, что путь мудрости и мира явно лежит в примирении с материнской страной.

– Вот как, – заинтересовался Уильям. – Значит, все квакеры в колониях теперь лоялисты, вы это имеете в виду?

На миг ее губы сжались.

– Так советует Ежегодное Собрание. Но, как я говорила, Друзей направляет Дух, и каждый должен поступать так, как Дух ему подсказывает.

– А ваш брат был вдохновлен говорить в пользу революции? – хоть и с недоверием, но Уильям изумился: доктор Хантер совсем не выглядел подстрекателем.

Рейчел чуть наклонила голову, как будто кивнула.

– В пользу независимости, - поправила она.

– По-моему в разграничении этих двух понятий отсутствует логика, – заметил Уильям, приподнимая одну бровь. – Каким образом независимость может быть достигнута без насилия?

– Если ты думаешь, что Дух Божий непременно логичен, ты знаешь Его лучше, чем я.

Пробежав рукой по влажным волосам, Рейчел нетерпеливо смахнула их с плеч.

– Дэнни сказал, что ему стало совершенно очевидно: свобода, будь то индивидуальная или свобода страны, – это дар Божий, и он ясно понял необходимость присоединиться к борьбе, чтобы завоевать и сохранить ее. И тогда нас исключили из Собрания, - вдруг закончила она.

С закрытыми ставнями в комнате было темно, но Уильям видел лицо Рейчел в неярком свете притушенного очага. Последние слова сильно ее взволновали: губы сжались, и в глазах виднелся блеск, который выдавал набежавшие слезы, хотя Рейчел твердо решила не плакать.

– Я так понимаю, это очень серьезно – быть исключенными из Собрания? – осторожно спросил Уильям.

Не глядя на него, Рейчел кивнула. Подняв брошенное влажное полотенце, она неторопливо его разгладила и сложила, явно пытаясь подобрать слова.

– Я говорила тебе, что моя мама умерла, когда я родилась. А спустя три года умер отец – утонул во время наводнения. Мы с братом остались совсем одни. Но местное Собрание позаботилось о том, чтобы мы не голодали, и у нас была крыша над головой – пусть даже и дырявая. На Собрании встал вопрос, как Дэнни сможет зарабатывать. Я знаю, он боялся, что ему придется быть погонщиком или сапожником. Чтобы стать кузнецом, ему кое-чего недостает, - добавила она, слегка улыбнувшись, несмотря на свою серьезность. - Но он бы сделал это... чтобы прокормить меня.

Однако вмешалась судьба. Один из Друзей взял на себя труд найти для сирот Хантеров каких-нибудь родных и после некоторой переписки обнаружил дальнего родственника родом из Шотландии, но в настоящее время проживающего в Лондоне.

– Джон Хантер, благослови Бог его имя, – известный врач, так же, как и его старший брат, который является акушером самой королевы, – несмотря на свои демократические принципы, мисс Хантер произнесла это с некоторым благоговением, и Уильям уважительно кивнул. – Он поинтересовался способностями Денни, и, услышав положительные отзывы, организовал для брата поездку сначала в Филадельфию, где он, живя в одной квакреской семье, поступил в медицинский колледж. А потом мистер Хантер даже пошел на то, что пригласил Дэнни в Лондон, чтобы самолично обучать его.

– И правда, большая удача, – заметил Уильям. – А вы как же?

– Ох, я... Меня взяла одна женщина в деревне, – ответила Рейчел с торопливой небрежностью, которую Уильям про себя отметил. – Но Дэнзел вернулся, и поэтому, разумеется, я веду его хозяйство, пока он не женится.

Не поднимая взгляда от колен, Рейчел пальцами собирала полотенце в складочки. Отблесками бронзы на ее темных каштановых волосах то и дело мелькал свет от огня.

– Та женщина... она была очень хорошей. Она заботилась о том, чтобы я научилась, как вести хозяйство, готовить, шить. Чтобы я... знала, все, что необходимо знать женщине.

Рейчел посмотрела на него с какой-то странной прямотой на серьезном лице.

– Думаю, ты не понимаешь, – проговорила она, – что это значит – быть исключенным из Собрания.

– Полагаю, это нечто вроде того, как если бы тебя вышибли из полка. Позор и огорчение.

На мгновение ее глаза сощурились, но Уильям говорил серьезно, и Рейчел поняла это.

– Собрание Друзей – это не только братство славления. Это... общность сознания и сердца. Огромная семья в какой-то степени.

И для юной женщины лишиться ее собственной семьи?

– А быть исключенной, значит... Да, понимаю, – тихо произнес Уильям.

Ненадолго в комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь звуками дождя. Уильяму показалось, что где-то вдалеке прокричал петух.

– Ты говорил, что твоя мать тоже умерла, – Рейчел посмотрела на него, ее темные глаза смягчились. – А твой отец жив?

Уильям покачал головой.

– Вам покажется, что я излишне драматизирую, – сказал он. – Но это правда – мой отец тоже умер прямо в тот день, когда я родился.

Рейчел удивилась.

– В самом деле. Он был практически на пятьдесят лет старше моей матери. Когда он услышал о том, что она умерла, р-рожая меня, у него случился апоплексический удар, и отец мгновенно умер.

Уильям разозлился, ведь он теперь редко заикался. Но Рейчел не заметила.

– Так ты тоже сирота. Мне жаль тебя, – тихо произнесла она.

Чувствуя неловкость, Уильям пожал плечами.

– Что ж. Своих родителей я не знал. Но родители у меня были. Сестра моей матери стала мне мамой – во всех отношениях. Сейчас она тоже умерла. А ее муж... Я всегда думал о нем, как о своем отце, хотя между нами нет кровной связи.

До Вилли дошло, что слишком много рассказывая о себе, он вступил на весьма зыбкую почву, и, прочистив горло, он постарался перевести разговор к менее личным темам.

– Ваш брат. Как он собирается... э-э... осуществить то, что ему открылось?

Рейчел вздохнула.

– Этот дом... Он принадлежал кузену нашей матери – бездетному вдовцу, который завещал дом Дэнзеллу. Однако когда он узнал, что нас исключили из Собрания, то написал, что собирается изменить завещание. Но так случилось, что он подхватил страшную горячку и умер до того, как смог это сделать. Но, разумеется, все его соседи знали... о Дэнни... Вот почему...

– Понимаю.

Уильям подумал, что, хотя Господь и не слишком логичен, но Он, кажется, сильно заинтересован в Дэнзелле Хантере. Однако Вилли решил, что будет не слишком вежливо об этом говорить и выбрал другое направление для вопросов.

– Вы сказали, что дом продан. Значит, ваш брат...

– Он отправился в город, в суд, чтобы подписать купчую на дом, и позаботиться о козах, свиньях и курах. Как только это будет сделано, мы... уедем, – Рейчел заметно сглотнула. – Дэнни намеревается присоединиться к Континентальной армии в качестве хирурга.

– И вы поедете с ним? Станете бивачной спутницей?

Уильям говорил с некоторым неодобрением: многие солдатские жены – или любовницы – действительно «следовали за барабанами» – по сути, присоединяясь к армии со своими мужьями. Сам он бивачных спутниц почти не видел, поскольку в военной кампании на Лонг-Айленде таких попросту не было. Но он слышал, как его отец время от времени говорил о таких женщинах, и чаще всего с жалостью: это не жизнь для изящной девушки.

Услышав неодобрение, Рейчел вздернула подбородок.

– Разумеется.

На столе лежала длинная деревянная шпилька: должно быть, Рейчел вытащила ее из волос, когда снимала чепец. Теперь она закрутила свои влажные волосы в узел и решительно воткнула в него шпильку.

– Итак, – произнесла мисс Хантер. – Ты поедешь с нами? Только до тех пор, пока сочтешь это удобным, – быстро добавила она.

Вилли рассматривал эту идею со всех сторон все то время, пока они разговаривали. Определенно, такая договоренность будет весьма полезной для Хантеров – чем больше группа путешественников, тем безопаснее. И было очевидно, что доктор, что бы там ему ни открылось, – совершенно не воин. Уильям думал, что и ему самому будет некоторая польза от этого. Хантеры хорошо знали местность, тогда как он – нет. А мужчина, который путешествует в группе, особенно в компании с женщиной, гораздо менее приметен, и гораздо менее подозрителен, чем тот, кто идет один.

И еще до него вдруг дошло, что, если Хантер собирается присоединиться к Континентальной армии, значит, Уильяму может представиться возможность подобраться к силам Вашингтона настолько близко, чтобы собрать ценную информацию о них. А это может стать хорошей компенсацией его потерянной книжицы с контактами.

– Да, конечно, - сказал он и улыбнулся мисс Хантер. – Отличное предложение!

Внезапно сквозь ставни показалась вспышка молнии, и практически сразу же раздался удар грома, от звука которого оба сильно вздрогнули.

Уильям сглотнул, чувствуя, что в ушах все еще звенит. Резкий запах молнии прожег воздух.

– Я очень надеюсь, – сказал Вилли, – что это был знак одобрения.

Рейчел не засмеялась.

ГЛАВА 40

БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПРЕСВЯТОЙ ДЕВЫ И АРХАНГЕЛА МИХАИЛА

МОГАВКИ ЗНАЛИ ЕГО под именем Таенданегеа – Две Ставки. Для англичан он был Джозеф Брант. Когда Йен жил у могавков, то много слышал об этом человеке – причем, под обоими именами. Его всегда интересовало, как Таенданегеа удается насколько хорошо балансировать на предательски зыбкой почве между двумя мирами. «Может, это как мост? – подумалось вдруг. – Перекинутый из одного мира в другой? Узкий мостик, вокруг которого кишмя кишели хищные и острозубые летающие головы?» Йену хотелось бы посидеть как-нибудь с Джозефом Брантом возле костра и спросить его об этом.

И вот теперь он направлялся прямиком в дом Бранта – но не для того, чтобы вести с ним беседы. Росомаха говорил, что Солнечный Лось, покинув Снейктаун, присоединился к Бранту, а его жена ушла вместе с ним.

– Они в Унадилле, – сказал Росомаха. – Наверняка все еще там. Таенданегеа сражается на стороне англичан, ты знаешь. Он ведет разговоры с тамошними лоялистами, пытаясь убедить их присоединиться к нему и его людям. Их называют «Добровольцами Бранта».

Росомаха говорил равнодушно, поскольку политикой не интересовался, хотя и мог повоевать время от времени, когда ощущал волнение духа.

– Неужели? – спросил Йен так же спокойно. – Ну, что ж.

Он не имел четкого представления, где находится Унадилла, кроме того, что это где-то в колонии Нью-Йорк, но не велика проблема. На заре следующего дня Йен отправился на север.

Большую часть пути его сопровождали только пес и собственные мысли. Однако в один из дней он наткнулся на летнее становище могавков, где его радушно приняли.

Йен сидел и разговаривал с мужчинами. Через некоторое время молодая девушка принесла ему миску рагу, и он поглощал его, почти не ощущая вкуса, хотя живот, похоже, был благодарен за горячее и его перестало крутить.

Йен не мог сказать, что зацепило его взгляд, но, отвлекшись от мужского разговора, увидел, что молодая девушка, которая принесла ему поесть, сидит поодаль от костра и смотрит на него. Она едва заметно улыбнулась.

Он стал жевать медленнее и внезапно ощутил вкус еды. Медвежье мясо, сочащееся жиром. Кукуруза и бобы, приправленные луком и чесноком. Вкуснотища. Изыскано приподняв темную бровь, девушка склонила голову к плечу, после чего поднялась, словно ее побудил к этому собственный вопрос.

Йен отставил свою миску и, вежливо отрыгнув, встал и вышел, не обращая внимания на понимающие взгляды мужчин, с которыми делил трапезу.

Девушка ждала – бледное пятно в тени березы. Они поболтали… Йен ощущал, как во рту формируются слова, чувствовал, как ее речь щекочет уши, но на самом деле не осознавал, о чем они говорили. Словно живой уголь в ладони, он держал свою пылающую злость, она дымилась и тлела в сердце, как горячая зола. Но девушка не станет для него водой, которой можно залить свои угольки, и распалять ее Йен не собирался. В его глазах полыхало пламя, и он был бездумным, как сам огонь, который пожирает любое топливо, если оно имеется, и умирает, когда оно иссякает.

Он поцеловал ее. От нее пахло едой, дублеными кожами и нагретой солнцем землей. Ни следа аромата лесов, ни духа крови. Девушка была высокая; Йен ощутил, как толкнулись ее мягкие груди, и опустил руки на округлость ее бедер.

Индеанка прильнула к нему – крепкая и полная желания. Затем отпрянула, отчего холодный воздух коснулся его кожи там, где только что прижималась она. Никто в доме на них не глядел, когда девушка за руку привела его в лонгхаус, взяла в свою постель и, голая, повернулась к нему в теплой полутьме.

Йен думал, что будет лучше, если он не увидит ее лица. Анонимно, быстро, возможно, с некоторым удовольствием и для нее. И ему станет легче. По крайней мере, на те несколько мгновений, когда он забудется.

Но в темноте она стала Эмили, и, стыдясь и злясь, Йен сбежал из ее постели, оставив позади лишь удивление.

СЛЕДУЮЩИЕ ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ он шел, ни с кем не разговаривая. Только пес рядом с ним.

ДОМ ТАЕНДАНЕГЕА СТОЯЛ на отдельном большом участке, но все же достаточно близко к деревне, чтобы считаться ее частью. Деревня выглядела, как любая другая, разве что возле крылец многих домов находились по два или три жернова, чтобы каждая женщина могла сама молоть муку для своей семьи, а не носить зерно на мельницу.

Собаки на улице дремали в тени возле стен и повозок. Но как только Ролло подходил на расстояние, когда его можно было унюхать, каждая из них удивленно подскакивала. Некоторые рычали и гавкали, но в драку никто не лез.

Люди вели себя иначе. Несколько мужчин, прислонившись к изгороди, стояли и наблюдали за работавшим в поле человеком с лошадью. Все они одарили Йена взглядами, в которых смешались любопытство и настороженность. Он почти никого не знал. Хотя один из них оказался тем, кого звали Поедающий Черепах – знакомый еще по Снейктауну. Другим был Солнечный Лось.

Солнечный Лось удивленно заморгал, глядя на Йена – не хуже, чем любой из псов, – и вышел на дорогу, чтобы встретиться лицом к лицу.

– Что ты здесь делаешь?

На долю секунды Йен подумал, не сказать ли ему правду. Но это не та правда, которую можно изложить быстро – если о подобном вообще говорят. И, разумеется, не при посторонних.

– Это не твое дело, – спокойно ответил он.

Солнечный Лось говорил на могавском, и Йен ответил на том же языке. Он видел, как поползли вверх брови, и Черепаха направился поприветствовать его, давая понять, что сам Йен тоже из каньен`кехака. Он явно старался предотвратить ту бурю, которая назревала. Йен в ответ поприветствовал Черепаху, и другие немного расслабились: озадаченные и заинтригованные, но уже не враждебно настроенные.

А вот Солнечный Лось наоборот... Ладно, в конце концов, Йен и не ждал, что парень бросится ему на шею. Он надеялся, – когда вообще задумывался о Солнечном Лосе, что случалось крайне редко – что Лось в этот момент будет где-нибудь в другом месте. Но вот он – тут как тут, и Йен криво усмехнулся сам себе, вспомнив старенькую бабулю Уилсон, которая как-то, описывая своего зятя Хирама, сказала, что тот выглядит, «словно не уступил бы дорогу и самому медведю».

Описание соответствовало точно, и настроение Солнечного Лося не улучшилось ни от ответа Йена, ни от его последовавшей улыбки.

– Чего тебе надо? – вопросил Солнечный Лось.

– Ничего твоего, – ответил Йен мягко, насколько мог.

Глаза Солнечного Лося сузились, но прежде чем тот смог сказать что-нибудь еще, вмешался Черепаха, который пригласил Йена войти в свой дом и отведать еды-питья.

И следовало бы. Отказываться было невежливо. А потом он мог бы с глазу на глаз спросить, где Эмили. Но та нужда, что вела его все триста миль по глуши и диким местам, отказывалась признавать требования этикета. И не потерпела бы никакой задержки.

«Кроме того, – размышлял Йен, готовясь. – Все равно все к этому бы и пришло. Какой смысл откладывать?»

– Я хочу поговорить с той, которая была когда-то моей женой, – сказал он. – Где она?

Люди вокруг заморгали: кто заинтересованно, а кто растерянно. Но Йен заметил, как Черепаха бросил взгляд на ворота большого дома в конце дороги.

Солнечный Лось, надо отдать ему должное, только чуть вытянулся и более крепко поставил ноги на дорогу, готовый сразиться с двумя медведями, если придется. Ролло было на это плевать: приподняв губу, он зарычал, отчего некоторые резко отступили на шаг. Солнечный Лось, который лучше остальных знал, на что способен Ролло, не сдвинулся ни на дюйм.

– Собираешься натравить на меня своего демона? – спросил Лось.

– Разумеется, нет. Сидеть, a cù, (пес (гэльск.) – прим. пер), – тихо приказал он Ролло. Пес лишь секунду упорствовал – ровно столько, чтобы обозначить, что это, мол, твоя идея. А затем отвернулся и лег, хотя и продолжал рычать – глухо, будто отдаленный гром.

– Я пришел не за тем, чтобы отобрать ее у тебя, – сказал Солнечному Лосю Йен. Он собирался быть миротворцем, хотя и не ждал, что действительно получится. И не получилось.

– Думаешь, что смог бы?

– Если я не хочу, какое это имеет значение? – язвительно спросил Йен по-английски.

– Она не пошла бы с тобой, даже если бы ты меня убил!

– Сколько раз я еще должен повторить, что не собираюсь уводить ее от тебя?

Солнечный Лось смотрел на него около минуты, и глаза его сделались практически черными.

- Достаточно, чтобы лицо твое выразило то же самое, - прошептал он и сжал кулаки.

Заинтригованные, другие мужчины принялись перешептываться, но как будто за невидимой завесой. Они ни за что не станут вмешиваться в драку из-за женщины. И глядя на руки Солнечного Лося, Йен смутно подумал, что это благословение. Соперник – правша, и Йен это помнил. На поясе у Лося висел нож, но его рука к нему не тянулась.

Йен миролюбиво развел руки в стороны.

– Я всего лишь хочу с ней поговорить.

– О чем? – рявкнул Солнечный Лось. Он стоял достаточно близко, чтобы Йен ощутил брызги слюны на своем лице, но не стал их вытирать. Хотя и не отступил, а только опустил руки.

– Это только между нею и мной, – тихо произнес он. – Уверен, она расскажет тебе позже.

Мысль уколола. Да и Солнечного Лося это сообщение не обнадежило, потому что без всякого предупреждения он ударил Йена в нос.

Хруст отозвался в верхних зубах, а другой кулак Солнечного Лося прошелся по скуле. Йен потряс головой, чтобы прийти в себя, и сквозь слезящиеся глаза смутно уловил следующее движение. Он сильно пнул Солнечного Лося в промежность – тут, скорее, так получилось, а не намеренно.

Йен стоял и тяжело дышал, а на дорогу капала кровь. Шесть пар глаз переходили от него к Солнечному Лосю, который, свернувшись в пыли, негромко постанывал. Ролло поднялся, подошел к лежащему человеку и с интересом обнюхал его. Все взгляды обернулись к Йену.

Он сделал небольшое движение рукой, и пес сел на землю, а сам Йен зашагал по дороге к дому Бранта. Шесть пар глаз, не отрываясь, смотрели ему в спину.

КОГДА ДВЕРЬ ОТВОРИЛАСЬ, за ней оказалась юная белая девушка, которая смотрела на него круглыми как монетки глазами. Йен в тот момент вытирал краем рубахи разбитый нос. Закончив, он учтиво наклонил голову.

– Будьте добры, спросите у Вакьотейеснонса, не поговорит ли она с Йеном Мюрреем.

Девушка пару раз моргнула. Затем кивнула и захлопнула дверь, лишь на мгновение помедлив в самом конце, чтобы через щелочку еще разок на него посмотреть, словно хотела удостовериться, что он ей не мерещится.

Чувствуя себя странно, Йен спустился в сад, который выглядел по-настоящему английским – с кустами роз, лавандой и выложенными камнем дорожками. Ароматы напомнили о тетушке Клэр, и он на миг задумался, неужели Таенданегеа привез из Лондона английского садовника?

В саду, поодаль, работали две женщины: одна, судя по цвету волос под чепцом, – белая леди средних лет, о чем Йен догадался по сутулости ее плеч. «Должно быть, это жена Бранта, – подумал он. – А молоденькая девушка, которая открыла дверь, вероятно, их дочь». Другая была индианкой. Ее коса спускалась по спине, и в ней виднелись седые пряди. Ни одна из женщин не обернулась, чтобы поглядеть на него.

Услышав позади щелчок дверной щеколды, Йен секунду помедлил, прежде чем повернуться, готовя себя к разочарованию от сообщения, что Вакьотейеснонсы нет дома... Или хуже – что та отказывается встретиться с ним.

Но это была она. Эмили. Маленькая и прямая, круглые грудки виднеются в горловине голубого ситцевого платья, а длинные непокрытые волосы связаны сзади. Лицо испуганное... Но полное желания. В глазах зажглась радость, и Эмили шагнула к нему.

Он мог бы прижать ее к себе, если бы только она к нему подошла или каким-нибудь жестом дала понять, что желает этого. «А что потом?» – мрачно задумался Йен, но это не имело значения: после того первого импульсивного движения Эмили остановилась. Руки ее на мгновение взлетели, словно собирались лепить что-то из воздуха между ними, но потом она сцепила их вместе, спрятав в складках своей юбки.

– Брат Волка, – тихо по-могавкски произнесла Эмили. – В моем сердце тепло оттого, что я вижу тебя.

– И в моем, – ответил он на том же языке.

– Ты пришел говорить с Таенданегеа? – спросила она, махнув головой назад, в сторону дома.

– Возможно, позже.

Никто из них ни словом не обмолвился о его носе, хотя, судя по пульсации, тот увеличился раза в два, а весь перед рубахи был залит кровью. Йен огляделся и, увидев тропинку, ведущую прочь от дома, кивнул на нее:

– Прогуляешься со мной?

Эмили секунду поколебалась. Пламя в ее глазах не угасло, но теперь светилось ровно… Сейчас в них виднелось еще кое-что – настороженность, легкая тревога, и, как ему показалось, гордость. Йен удивился, что с такой легкостью может все это читать. Как будто она сделана из стекла.

– Я... Дети, – выпалила Эмили, поворачиваясь в сторону дома.

– Ничего, – сказал он. – Я только...

Струйка крови, вытекшая из ноздри, его прервала, и Йен замолчал, чтобы вытереть верхнюю губу тыльной стороной ладони. И сделал те два шага к Эмили, необходимых, чтобы оказаться в непосредственной близости, однако сдержался и не дотронулся до нее.

– Я хотел сказать тебе, что сожалею, – формально сказал он на могавском, – о том, что не смог дать тебе детей. Я рад тому, что они у тебя есть.

Милый жаркий румянец разгорелся на щеках Эмили, и Йен увидел, как гордость в ней победила тревогу.

– Могу я увидеть их? – спросил он, удивив себя так же, как и ее.

Мгновение поколебавшись, Эмили развернулась и ушла в дом. В ожидании Йен присел на каменную изгородь. Через несколько минут она вернулась вместе с маленьким мальчиком, где-то лет пяти, и трехлетней девчушкой с короткими косичками, которая, серьезно взглянув на Йена, принялась сосать кулачок.

В саднящем горле, по которому стекала кровь, ощущался вкус железа.

То и дело во время своего путешествия Йен во всех подробностях прокручивал в голове объяснение тетушки Клэр. Не для того, чтобы повторить его для Эмили: для нее это будет пустым звуком. Йен и сам его едва понимал. А, скорее, в качестве некоего щита против этого вот момента, когда он увидел Эмили с детьми, которых не мог ей дать.

«Назови это судьбой», – сказала Клэр, глядя на него своим ястребиным взглядом – таким, что видит все с высоты. С такой далекой высоты, с какой жестокость кажется настоящим состраданием. «Или назови это неудачей. Но это не твоя вина. И не ее».

– Иди сюда, – сказал он по-могавски, протягивая руку к маленькому мальчику, который, взглянув на мать, все-таки подошел и с любопытством заглянул Йену в лицо.

– Я вижу тебя в его лице, – тихо по-английски сказал Йен Эмили. – И в его руках, – добавил он по-могавски, беря в ладони руки ребенка – такие на удивление маленькие.

Это правда: у мальчика руки Эмили – мягкие, с тонкими косточками, они свернулись в его больших ладонях, будто два спящих мышонка, затем пальчики раскрылись, словно паучьи ножки, и мальчик хихикнул. Йен тоже рассмеялся, ловко сомкнув свои ладони на ручонках мальчишки – будто медведь, который проглотил пару лососей. Мальчик взвизгнул, и Йен расслабил хватку.

– Ты счастлива? – спросил он Эмили.

– Да, – тихо ответила она, опустив глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. И Йен знал: это от того, что она ответила искренне, но не хотела видеть, как ответ мог бы причинить ему боль. Положив руку ей под подбородок, – кожа такая мягкая – Йен поднял ее голову, чтобы Эмили посмотрела на него. – Ты счастлива? – слегка улыбаясь, снова спросил он.

– Да, – повторила Эмили. Но потом тихонько вздохнула, и, наконец, коснулась легкой, словно крылышко мотылька, рукой его лица. – Но иногда я скучаю по тебе, Йен.

Не было ничего неправильного в том, как она произнесла его шотландское имя, но в ее устах оно прозвучало невозможно экзотически – как и всегда.

Йен ощутил в горле комок, но сохранил на лице легкую улыбку.

– Вижу, ты не спрашиваешь, счастлив ли я, – проговорил Йен и готов был ударить сам себя.

Эмили бросила на него быстрый, словно клинок, взгляд.

– У меня есть глаза, – очень просто сказала она.

Между ними повисло молчание. Йен отвернулся, но, слыша ее дыхание, ощущал ее присутствие. Цветущая. Нежная. Он чувствовал, как она смягчается и все больше открывается. Эмили оказалась права, что не пошла с ним в сад. Здесь, рядом со своим сыном, игравшим в грязи возле ее ног, безопасней. По крайней мере, для нее.

– Ты пришел, чтобы остаться? – спросила она наконец, и Йен покачал головой.

– Я уезжаю в Шотландию, – ответил он.

– Ты возьмешь жену среди своего народа, – в этом слышалось облегчение, но и сожаление тоже.

– А твой народ больше не мой? – спросил Йен, в нем вспыхнула ярость. – Белую кровь ведь вымыли из моего тела в реке... Ты была там.

– Я там была.

Эмили долго глядела на него, изучая лицо. Скорее всего, она больше никогда его не увидит. И Йен задумался: хотела ли она запомнить его или просто искала что-то в чертах лица?

Последнее. Подняв руку, чтобы он подождал, Эмили вдруг повернулась и исчезла в доме.

Девчушка побежала за ней, не желая оставаться с незнакомцем, но мальчик остался, ему было интересно.

– Ты Брат Волка?

– Да, так и есть. А ты?

– Люди зовут меня Диггер.

Детское прозвище, которое используют для удобства до тех пор, пока истинное имя не проявит себя каким-нибудь образом. Йен кивнул, и несколько минут они рассматривали друг друга с интересом, но без всякой неловкости.

– Та, кто мать матери моей мамы, – вдруг сказал Диггер, – она говорила о тебе. Со мной.

– Правда? – удивился Йен.

Должно быть, это Тевактеньонх. Великая женщина, глава Женского Совета в Снейктауне... Та, кто отослала его из племени.

– Тевактеньонх все еще жива? – полюбопытствовал Йен.

– О, да. Она старше, чем сами горы, – серьезно ответил маленький мальчик. – У нее только два зуба осталось, но она все еще может есть.

Йен улыбнулся.

– Это хорошо. Что она говорила обо мне?

Мальчик нахмурился, припоминая слова.

– Она сказала, что я ребенок твоего духа, но я не должен говорить этого моему отцу.

Йен ощутил, будто слова ударили его – жестче, чем предыдущие тычки, которыми отец ребенка наградил его, и мгновение не мог произнести ни слова.

– Да, я тоже думаю, что ты не должен ему этого говорить, – произнес Йен, когда слова снова к нему вернулись. Он повторил это по-могавски, на случай, если мальчик не понимал по-английски, и ребенок спокойно кивнул.

– Смогу я быть с тобой когда-нибудь? – спросил он, почти не интересуясь ответом. На каменную стену выбежала погреться ящерка, и мальчик переключил внимание на нее.

Йен заставил себя говорить спокойно.

– Если я буду жив.

Сощурившись, мальчик глядел на ящерицу, и маленькая правая рука чуть шевельнулась. Но до рептилии слишком далеко, и мальчик это понимал. Он посмотрел на Йена, который стоял ближе. Не двигаясь, Йен бросил взгляд на ящерку, затем, снова на мальчика, и между ними возникло взаимопонимание. «Не двигайся», – предупредил Йен глазами, и мальчик, казалось, перестал дышать.

Раздумывать в таких ситуациях не стόит. Даже не вздохнув, Йен метнул руку, и существо тут же попалось – напуганное и дрожащее.

Мальчишка захохотал и запрыгал, ликуя и хлопая в ладошки, затем потянулся за ящерицей, которую взял с величайшей концентрацией, сложив руки так, чтобы животное не смогло сбежать.

– И что ты с ним сделаешь? – улыбаясь, спросил Йен.

Мальчик поднес ящерку к лицу, сосредоточенно ее разглядывая, и задумчиво насупил брови.

– Я дам ему имя, – произнес он, наконец. – Тогда он станет моим и благословит меня, если я снова его увижу.

Он приподнял ящерицу, и они, не моргая, глаза в глаза, смотрели друг на друга.

– Тебя зовут Боб, – наконец объявил мальчик по-английски, и с величайшей церемонностью опустил ящерицу на землю. Боб спрыгнул с его ладошки и исчез под поленом.

– О-очень хорошее имя, – серьезно проговорил Йен. Его ушибленные ребра болели от желания засмеяться, которое пропало в следующий момент, когда отворилась дальняя дверь, и из нее вышла Эмили, держа на руках сверток.

Она подошла к нему и показала – почти таким же манером, каким он сам только что показывал ящерку Диггеру – запеленатого младенца, привязанного к специальной доске-переноске, в которой индианки носят малышей за спиной.

– Это моя вторая дочка, – с застенчивой гордостью произнесла Эмили. – Выберешь для нее имя?

Взволнованный, Йен легко коснулся руки Эмили и взял переноску к себе на колени, с любопытством разглядывая крошечное личико. Эмили не могла бы оказать ему большей чести, ведь это станет вечным знаком тех чувств, которые она когда-то к нему испытывала... Возможно, все еще испытывает.

Но пока он смотрел на маленькую девочку, – та в ответ тоже изучала его круглыми серьезными глазами, вбирая в себя некое новое явление в своем окружении – в нем обосновалась уверенность. Йен не оспаривал ее и не отрицал: она просто была.

– Благодарю тебя, – сказал он, улыбнувшись Эмили с большой любовью. И положил свою ладонь – огромную, всю в мозолях и жизненных отметинах – на крошечную и совершенную головку с мягонькими волосиками. – Я благословлю всех твоих детей именем Пресвятой Девы и Архангела Михаила, – затем поднял руку и, дотронувшись, притянул Диггера к себе. – Но мой – этот. Ему я и дам имя.

Удивившись, Эмили вдруг смутилась и быстро перевела взгляд с Йена на сына и обратно. Она с трудом сглотнула, неуверенная... Но это не имело значения, потому что Йен был уверен.

– Твое имя – Быстрейший Из Ящериц, – произнес он на могавском.

Быстрейший Из Ящериц мгновение подумал, затем радостно кивнул, и, залившись смехом чистейшего удовольствия, помчался прочь.

ГЛАВА 41

ПРИСТАНИЩЕ В ДОЖДЬ

НЕ ВПЕРВЫЕ УИЛЬЯМ поразился тому, насколько широким оказался круг знакомств отца. В непринужденной беседе с Дэнзеллом Хантером, пока они ехали, Вилли упомянул, что отец когда-то знавал доктора Джона Хантера. На самом деле, это знакомство, включавшее в себя электрического угря, неожиданную дуэль и соучастие в похищении трупа, отчасти привело к ситуации, в результате которой лорда Джона отправили в Канаду на поля Авраама. Может, рассказывая о родственнике-благодетеле, мисс Рейчел говорила именно об этом Джоне Хантере?

Дэнни Хантер тут же просиял.

– Ну надо же! Да, должно быть, это тот самый. Особенно, когда ты в связи с ним упомянул о похищении трупа.

Он кашлянул, как будто немного смутившись.

– Это было самое... познавательное знакомство, – сказал Хантер. – Хотя, порой, и шокирующее.

Дэнни оглянулся на сестру, но Рейчел, поскольку ее мул вышагивал неторопливо, отстала и практически спала в седле, кивая головой, как подсолнух.

– Видишь ли, друг Уильям, – понизив голос, сказал Хантер, – для того, чтобы приобрести мастерство хирурга, необходимо понять, как человеческое тело устроено и как оно работает. Вот только узнать это можно лишь из учебников... Но тексты, на которые полагается большинство врачей, они... Что ж, говоря откровенно, они не верны.

– Вот как?

Уильям слушал вполуха. Другая половина его сознания поровну разделилась между отслеживанием дороги, надеждой на то, что им удастся достичь обитаемых мест вовремя, чтобы получить ужин, и любованием изящностью шейки Рейчел Хантер – в те редкие моменты, когда девушка ехала впереди. Ему захотелось обернуться и взглянуть на нее еще разочек, но он не мог сделать этого так скоро – было бы неприлично. А вот через несколько минут...

– ...Гален и Асклепий. В обычном понимании, которое существовало очень долгое время, все, что известно о человеческом теле, написали древние греки, и потому нет необходимости подвергать эти сведения сомнению или изобретать тайну там, где ее нет.

Уильям хмыкнул.

– Послушали бы вы, как мой дядя распространяется по поводу военных текстов Античности. Он обожает Цезаря, которого считает очень достойным генералом. Но сильно сомневается, что Геродот когда-либо видел поле битвы.

Хантер поглядел на него удивленно и заинтересованно.

– Тоже самое – правда, другими словами – Джон Хантер говорил про Авиценну: «Этот человек в жизни не видел беременную матку!»

Чтобы усилить эффект, Дэнни ударил кулаком по луке седла, и его лошадь, испугавшись, дернула головой.

– Эй, тпру! – всполошился Хантер, натягивая поводья так, что лошадь вот-вот уже готова была встать на дыбы и забить копытами. Уильям наклонился и, ловко выхватив поводья из рук Дэнзелла, ослабил их.

Вилли даже обрадовался короткому инциденту, поскольку это отвлекло Хантера от дальнейшего разглагольствования о матках. Уильям не был до конца уверен в том, что такое матка. Но, если она беременная, то, должно быть, это имеет отношение к женским интимным местам – а обсуждать подобное в присутствии мисс Хантер ему не хотелось.

– Но вы говорили, что ваше знакомство с доктором Джоном Хантером было шокирующим, - Вилли передал Дэнни поводья и поспешил сменить тему до того, как доктор надумает упомянуть что-нибудь еще более неприличное. – Почему?

– Ну... Мы – его ученики – изучали тайны человеческого тела по... человеческому телу.

Уильям слегка напрягся.

– Вы имеете в виду вскрытие?

– Да, - Хантер обеспокоенно на него посмотрел. – Знаю, звучит жутко, и все же, увидеть то, как чудесно Бог все придумал! Сложность устройства почки, удивительные полости легкого… Уильям, я и передать не могу, какое это откровение!

– Ну... Да, наверное, так и есть, – осторожно сказал Уильям. Вот теперь у него появилась веская причина оглянуться – что он и сделал. Потягиваясь, Рейчел выпрямилась и отклонила голову назад, отчего ее соломенная шляпка свалилась на плечи. Лицо девушки осветило солнце, и Вилли улыбнулся. - Вы... э-э... А где вы брали тела для вскрытий?

Доктор Хантер вздохнул.

– В этом и заключался шокирующий аспект. С улиц или из работных домов мы забирали трупы нищих, чьи смерти были весьма прискорбными. Частенько мы использовали тела казненных преступников. И хотя меня должно бы радовать то, что, умерев, они смогли принести хоть какую-то пользу, я не мог не ужасаться их печальному концу.

– Почему? – полюбопытствовал Уильям.

– Почему? – Хантер заморгал из-под очков, но потом тряхнул головой, будто отгоняя насекомых. – Но я забыл, что ты не один из нас... извини. Мы не потворствуем насилию, друг Уильям. И, конечно же, убийству тоже.

– Что, даже для преступников и убийц?

Сжав губы и качая головой, Дэнзелл выглядел несчастным.

– Да. Посадите их в тюрьму или приставьте к какому-нибудь полезному труду. Но когда государство в ответ на преступление убивает, это становится ужасным нарушением Божьей заповеди: ведь тогда и все мы становимся причастными к совершению данного греха. Неужели ты не понимаешь?

– Я понимаю вот что: государство, как вы это называете, несет ответственность за своих граждан, - сказал Уильям, довольно уязвленный. - Вы ждете, что констебли и судьи позаботятся о том, чтобы вы и ваша собственность были в безопасности, ведь так? Если государство имеет такую обязанность, то, разумеется, оно должно обладать и средствами, чтобы ее исполнять.

– Я не оспариваю это – как я уже сказал, сажайте преступников в тюрьму, если необходимо. Но убивать людей от моего имени государство не имеет права!

– Не имеет? – сухо произнес Уильям. – Да вы хоть представляете, что за люди – эти казненные преступники? И что за преступления они совершили?

– А сам ты знаешь? – Хантер поднял бровь, глядя на Уильяма.

– Да, знаю. Начальник Ньюгейтской тюрьмы (главная тюрьма Лондона на протяжении 700 лет – с 1188 по 1902 годы. Расположена была у северных, или Новых, ворот лондонского Сити, в непосредственной близости от уголовного суда Олд-Бейли, откуда в тюрьму перевозили приговорённых к смертной казни. – прим. пер.) – еще один знакомый моего отца. Я сиживал с ним за одним столом и слышал такие истории, от которых, доктор Хантер, кудряшки распрямились бы на вашем парике. Если бы вы его носили, - добавил Уильям.

На шутку Хантер лишь мельком улыбнулся.

– Зови меня по имени, – сказал он. – Ты же знаешь, мы не придерживаемся титулов. И я признаю истину в том, что ты говоришь. Я слышал – и видел – больше ужасных вещей, чем ты слыхивал за столом твоего отца. Но правосудие – в руках Господа. Совершать насилие – а именно, отнимать жизнь – значит, нарушать Божье повеление и творить тяжкий грех.

– А если на тебя напали или ранили, ты не можешь дать отпор? – вопросил Уильям. – Не можешь защитить себя или свою семью?

– Мы полагаемся на Божью доброту и милосердие, – твердо сказал Дэнзелл. – И если нас убьют, то мы умрем, незыблемо веря в воскресение и вечную жизнь с Богом.

Минуту они ехали молча, а потом Уильям, будто между прочим, произнес:

– Или вы надеетесь на чью-то готовность совершить насилие вместо вас.

Дэнзелл машинально глубоко вдохнул, но передумал говорить то, что собирался. Некоторое время они ехали молча, а когда вновь заговорили, то о птицах.

КОГДА НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ они проснулись, шел дождь. Не короткий грозовой ливень: налетел и тут же закончился. А шквальный и беспощадный дождище – и он, похоже, настроился лить весь день без остановки. Не имело смысла оставаться на месте ночлега: скалистый отвес, послуживший им ночным пристанищем, стоял открытый всем ветрам, и дождь уже настолько намочил дрова, что костер, на котором готовился завтрак, больше дымил, чем грел.

Кашляя из-за дыма, Уильям и Дэнни нагрузили вьючного мула, в то время как Рейчел связала и завернула в холстину несколько наименее влажных поленьев. Если до наступления ночи они найдут укрытие, у них, по крайней мере, будет возможность разжечь огонь и приготовить ужин, даже если дождь не закончится.

Разговаривали мало. Да и будь у них желание поговорить, дождь так громко стучал по деревьям, по земле и по их шляпам, что пришлось бы кричать, чтобы быть услышанным.

В состоянии упрямой, хоть и промокшей, решимости, они медленно продвигались на север-северо-восток. Дэнни как раз беспокойно сверялся со своим компасом, когда они выехали на перекресток.

– Что думаешь, друг Уильям? – Хантер снял очки и вытер их – понапрасну – о полу сюртука. – Ни одна из дорог не пролегает точно в том направлении, которое нам нужно. И друг Локетт не упоминал об этом перекрестке в своих наставлениях. Этот путь, – он указал на дорогу, пересекавшую ту, на которой они стояли, - похоже, идет на север, в то время как тот – на восток. По крайней мере, пока.

Дэнни посмотрел на Уильяма, и без очков лицо его выглядело до странности обнаженным.

Супружеская пара фермеров по имени Локетт была их последним контактом с человечеством три дня назад. Миссис Локетт накормила их ужином, продала им хлеб, яйца и сыр, а ее муж показал дорогу, как он сказал – до Олбани, где по пути они обязательно наткнутся на признаки Континентальной армии. Но перекрестка он не упоминал.

Уильям оглядел окружающую грязь, но сам перекресток находился в низине и сейчас представлял собою небольшое озерцо. Никаких подсказок, куда направиться. Однако дорога, на которой они сейчас стояли, казалась гораздо более широкой, чем та, меньшая, что пересекалась с нею.

– Эта, – решил он, подтолкнул лошадь, и та прохлюпала на другую сторону озерца.

Сейчас уже наступил вечер, и Вилли начинал беспокоиться о своем решении. Если бы они двигались в правильном направлении, то, как говорил мистер Локетт, к концу дня должны были доехать до небольшой деревеньки под названием Джонсонс-Форд. «Конечно, дождь нас замедлил», – уговаривал он сам себя. И в то время как ландшафт по-прежнему выглядел пустынными зелеными зарослями, все-таки деревни и усадьбы иногда появлялись – так же внезапно, как грибы после сильного дождя. Значит, они в любой момент могут наткнуться на Джонсонс-Форд.

– Наверное, деревенька растворилась, – Рейчел наклонилась в седле, чтобы обратиться к Вилли: она и сама-то почти растворилась. И вопреки своим переживаниям Уильям улыбнулся. Дождь сбил поля ее соломенной шляпки вниз, и они свисали, будто пыльная тряпка, поэтому Рейчел вынуждена была приподнимать их, чтобы смотреть наружу, из-за чего походила на недоверчивого лягушонка под бороной. Ее одежда тоже насквозь промокла. А от того, что надето было все подряд в три слоя, то Рейчел напоминала большой неопрятный ком мокрого белья, вытащенный из кипящего котла.

Но прежде чем Уильям смог ответить, ее брат, разбрызгивая воду во все стороны, выпрямился в седле и резко указал на дорогу:

– Смотрите!

Уильям быстро огляделся, полагая, что в поле зрения появился пункт назначения. Но нет. Хотя дорога уже не была пустой. По грязи к ним медленно приближался человек; разрезанный холщовый мешок защищал его голову и плечи от дождя. Посреди окружающего запустения любое человеческое существо было отрадой для глаз, и Вилли слегка подтолкнул лошадь, чтобы поздороваться.

– Рад приветствовать, юный сэр, – сказал мужчина, глядя на Уильяма из-под своего холщового козырька. - Куда направляетесь в этот мрачный денек?

Он заискивающе поднял губу, приоткрыв сломанный клык, запятнанный табаком.

– К Джонсонс-Форд. Мы правильно едем?

Мужчина отпрянул, будто от изумления.

– К Джонсонс-Форд, говорите?

– Так и есть, – с определенной долей раздражения сказал Уильям. Он сочувствовал желанию обитателей сельской глубинки из-за недостатка общения как можно дольше задерживать проезжающих. Но только не сегодня. – Где это?

В замешательстве мужчина покачал головой.

– Боюсь, вы ошиблись поворотом, сэр. На перекрестке нужно было свернуть налево.

Рейчел разочарованно охнула. Свет уже угасал, и у ног лошадей стали сгущаться тени. Чтобы вернуться к перекрестку, потребуется несколько часов езды – и думать нечего добраться туда до полуночи, не говоря уж о том, чтобы доехать до Джонсонс-Форд.

Мужчина, очевидно, тоже понял это. Он радостно улыбнулся Уильяму, обнажив коричневые десна почти беззубого рта.

– Если джентльмены помогут мне споймать мою коровенку и пригнать ее домой, жена будет рада накормить вас ужином и предоставить ночлег.

Поскольку никаких разумных альтернатив не было, Уильям принял это предложение как мог любезно, и, оставив Рейчел вместе с лошадьми под сенью деревьев, отправился вместе с Дэнни Хантером помогать с поимкой коровы.

Коровенка – костлявая лохматая животина с диким взглядом – оказалась неуловимой и упрямой. И чтобы «споймать» и вытащить ее на дорогу, потребовались объединенные таланты всех троих мужчин. Насквозь промокшая и густо покрытая грязью замызганная компания последовала в сгущавшихся сумерках за мистером Антиохом Джонсоном – именно так представился хозяин – к малюсенькому обветшалому крестьянскому домику.

Однако дождь лил, не переставая, и любая, даже протекающая, крыша была желанной.

Миссис Джонсон оказалась угрюмой нечесаной неряхой неопределенного возраста, и зубов у нее было даже меньше, чем у ее мужа. Она злобно уставилась на вымокших гостей, с которых капала вода, и грубо повернулась к ним спиной. Но подала-таки деревянные миски с остывшим и мерзким на вид тушеным мясом, а также свежее молоко из-под коровы. Уильям заметил, как Рейчел, попробовав один кусочек мяса, вдруг побледнела, незаметно выплюнула его и отложила ложку, после чего ограничилась только молоком.

Сам Вилли слишком оголодал, чтобы ощутить какой-либо вкус или переживать по поводу того, из чего еда приготовлена. К тому же было довольно темно, чтобы исследовать содержимое миски.

Дэнни, которого качало от усталости, из последних сил старался быть общительным, отвечая на бесконечные вопросы мистера Джонсона о том, откуда они и куда направляются, об их знакомствах и дорожных новостях, их мнение о войне и ее текущих событиях. Рейчел время от времени вынужденно улыбалась, но, беспокойно поглядывая по сторонам, снова и снова возвращалась взглядом к хозяйке дома, которая, прикрыв глаза, сидела в углу и задумчиво смотрела на дымившуюся глиняную трубку, свисавшую с ее нижней губы.

Сытый, да в сухих чулках, Уильям почувствовал, что трудности дня начали брать над ним верх. Огонь в очаге горел хорошо, и пляшущее пламя убаюкало его до некоего подобия гипнотического состояния, отчего голоса Дэнни и мистера Джонсона слились в приятное журчание. Он заснул бы прямо там, если бы шорох движения Рейчел, которая поднялась, чтобы сходить в уборную, не разрушил транс, напомнив Вилли, что нужно пойти и проверить лошадей и мулов. Вилли, как мог, вытер их насухо и заплатил мистеру Джонсону за сено, но настоящего сарая, в котором можно было укрыть животных, не имелось – только грубый навес из веток, опирающийся на тонкие жерди. Уильям не хотел, чтобы лошади всю ночь простояли в грязи, если вдруг укрытие затопит водой.

А дождь все лил и лил, но воздух на улице был чистым и свежим, наполненным ночными ароматами деревьев, трав и бегущей воды. После спертого воздуха в доме от этого благоухания у Вилли почти закружилась голова. Наслаждаясь каждым вдохом и изо всех сил стараясь уберечь от воды небольшой факел, который принес с собой, он нырнул сквозь пелену дождя под навес.

Факел шипел, но все еще горел, и Уильям был рад увидеть, что навес не затопило: лошади и мулы (как и коровенка с дикими глазами) стояли на сырой соломе, но не по уши в грязи. Скрипнула дверь уборной, и появилась темная худенькая фигурка Рейчел. Увидев свет факела и кутаясь от дождя в шаль, она присоединилась к Вилли.

– С животными все в порядке?

На ее влажных волосах сверкали дождевые капельки, и Уильям ей улыбнулся.

– Полагаю, они поужинали лучше, чем мы.

Рейчел вздрогнула от воспоминания.

– Я бы лучше съела сено. Ты видел, из чего...

– Нет, – перебил Уильям, – и будет гораздо лучше, ели вы не скажете.

Рейчел хихикнула, но говорить не стала. Вилли не хотел сразу возвращаться в зловонную хижину, и девушка, похоже, тоже не имела такого желания, потому что придвинулась ближе к мулу, чтобы почесать ему за поникшими ушками.

– Мне не нравится, как та женщина на нас смотрит, – не глядя на Вилли, сказала Рейчел спустя секунду. – Она все время пялится на мои ботинки – будто прикидывает, налезут ли они на нее.

Тут Уильям и сам взглянул на ноги Рейчел: ее ботинки ни в коей мере не выглядели модными, но были прочными и добротно сделанными, пусть изрядно поношенными и в пятнах засохшей грязи.

Рейчел тревожно посмотрела на дом.

– Я буду рада уехать отсюда, даже если утром дождь не прекратится.

– Мы уедем, – уверил ее Вилли. – Даже завтрака ждать не станем, если пожелаете.

Он прислонился к одной из вертикальных жердин, на которых держался навес, и ощутил на шее холодные капли дождя. Сонливость прошла, но усталость никуда не делась, и Уильям понял, что ему, как и Рейчел, тревожно.

Мистер Джонсон казался любезным, пускай и грубоватым, но что-то в его поведении было слишком нетерпеливым. Разговаривая, он алчно наклонялся, глаза горели, а его грязные руки все время двигались на коленях.

Возможно, это просто естественное одиночество человека, лишенного компании – потому что, разумеется, присутствие угрюмой миссис Джонсон не было большим утешением. Но отец научил Уильяма доверять своим инстинктам, и поэтому он и не пытался с ними спорить. Ничего не говоря и не извиняясь, он пошарил в седельной сумке, висевшей на шесте, и нашел небольшой кинжал, который носил в сапоге, когда ехал верхом.

Рейчел не отводила от Вилли глаз, когда тот заткнул кинжал за пояс и вытянул подол рубашки поверх штанов, чтобы прикрыть его. Девушка поджала губы, но не протестовала.

Факел начал оплывать и почти погас. Уильям протянул руку, и Рейчел без возражений ее взяла, подходя к нему ближе. Вилли захотелось обнять ее, но он ограничился тем, что локтем прижал ее руку к себе, радуясь теплу ее тела.

Из-за отсутствия задней двери и окна корпус дома темнел на фоне ночи. Они молча обошли его, дождь стучал по их головам, а ноги разъезжались на влажной земле. Сквозь ставни мелькнул свет – крохотное свидетельство присутствия человека. Вилли услышал, как Рейчел сглотнула, и, открывая для нее дверь, коснулся ее руки.

– Хорошего сна, – прошептал он ей. – Вы даже не заметите, как быстро наступит рассвет.

ИМЕННО ТУШЕНОЕ МЯСО и спасло ему жизнь. Безумно уставший, Вилли заснул практически сразу, но ему снились отвратительные сны. Он шел по коридору с узорчатым турецким ковром, однако спустя какое-то время понял: то, что он принял за вьющийся орнамент, на самом деле оказалось змеями. Они поднимали свои головы и раскачивались, когда Вилли приближался к ним. Но твари двигались медленно, и он успевал перепрыгивать через них, шатаясь из стороны в сторону и ударяясь о стены коридора, которые, казалось, обступали, сужая проход.

Потом стены так плотно приблизились к Вилли, что ему пришлось продвигаться боком: та, что позади, царапала спину, а оштукатуренная поверхность перед лицом находилась настолько близко, что он не мог опустить голову, чтобы посмотреть вниз. Уильям боялся змей на ковре, но видеть их не мог и пинал ногами в стороны, то и дело задевая что-то тяжелое. В панике Вилли ощутил, как одна змея обвилась вокруг ноги и заскользила вверх, вдоль тела, а потом, засунув спереди голову под рубашку, жестко и больно тыкалась ему в живот в поисках места для укуса.

Уильям внезапно проснулся, тяжело дыша и весь в поту, и понял, что боль в животе настоящая. Внутренности резко свело судорогой, и, подтянув ноги, он перекатился на бок – за секунду до того, как на половицы – там, где только что находилась его голова, – обрушился топор.

Чудовищно пукнув, Вилли в слепой панике повернулся к темной фигуре, которая пыталась вытащить топор из пола. Уильям ударил Джонсона по ногам, затем взялся за них и дернул. Выругавшись, мужчина упал на него и схватил за горло. Вилли замолотил руками, избивая противника, но руки на его горле сжимались, словно беспощадная смерть: в глазах у Вилли потемнело и заплясали цветные огоньки.

Рядом кто-то кричал. Больше повинуясь инстинкту, чем какому-то плану, Уильям рванулся вперед, ударив Джонсона лбом в лицо. Было больно, но смертельная хватка на горле ослабла. Вилли вырвался и перевернулся, вскарабкавшись на ноги.

В очаге оставались только тлеющие угольки, которые очень слабо освещали комнату. Тяжелая масса из тел в углу и была источником криков, но там он ничем не мог помочь.

Ударом ноги Джонсон высвободил из половиц топор: Уильям увидел тусклый блеск лезвия за мгновение до того, как мужчина, взявшись покрепче, замахнулся топором ему в голову. Вилли пригнулся и ринулся на Джонсона: ему удалось ухватить того за запястье и сильно потянуть на себя. Плоская сторона лезвия падающего топора парализующе ударила Вилли по колену, он скорчился, дернув Джонсона вниз, но вовремя выставил вверх второе колено, чтобы его не расплющило под телом мужчины.

Отшатнувшись в сторону, Уильям внезапно почувствовал спиной уколы искр и жар: они откатились к краю очага. Вилли протянул руку, схватил горсть горячих углей и, игнорируя жгучую боль в ладони, впечатал их в физиономию Джонсона.

Тот упал на спину, коротко ахая, будто у него не хватало дыхания, чтобы закричать. Почувствовав, что Уильям поднялся, мужчина вслепую замахнулся рукой, в которой все еще оставался топор.

Вилли схватился за топорище, выдернул его у Джонсона и, крепко взявшись двумя руками поближе к обуху, со всей силы опустил лезвие тому на голову. Раздался звук, словно кто-то пнул по тыкве, а вибрация от удара прошла через кисти рук и плечи. Уильям выпустил топор и отшатнулся назад.

Рот наполнился желчью, потекла слюна, и Вилли вытер губы рукавом. Он дышал, словно кузнечный мех, но казалось, что в легкие воздух совсем не попадал.

С торчащим в голове топором Джонсон, раскинув руки, шатнулся к Уильяму. Топорище подрагивало, покачиваясь туда-сюда, будто усик насекомого. Медленно и жутко руки Джонсона потянулись вверх, чтобы ухватиться за инструмент.

Уильяму хотелось закричать, вот только дыхание перехватило. Паникуя, он попятился и задел рукой свои штаны, ощутив, что те влажные. Опасаясь худшего, Вилли взглянул вниз, но вместо самого страшного увидел, что ткань просто потемнела от крови. И в тот же миг почувствовал жжение в верхней части бедра.

– Черт... возьми, – пробормотал он, ощупывая в районе талии. Он поранил себя своим же собственным кинжалом, но, слава Богу, тот все еще был на месте. Ощущение рукояти придало уверенности, и Вилли вытащил нож, все еще пятясь от надвигавшегося Джонсона, который дергал за топорище и издавал завывающие звуки.

Топор высвободился, и на лицо Джонсона хлынула кровь, забрызгав щеки, руки и грудь Уильяма. Раненый, закряхтев от усилия, махнул топором, но движения его были медленными и неуклюжими. Уильям уклонился, пукнув от напряжения, но вернул себе хладнокровие.

Он покрепче ухватил кинжал, прикидывая, куда бы его воткнуть. «В спину», - подсказал мозг. Отирая предплечьем кровь с лица, Джонсон безрезультатно пытался прочистить глаза. Топор, удерживаемый другой рукой, широко и неравномерно болтался взад-вперед.

– Уильям!

Удивившись, Вилли глянул в сторону и чуть не получил по голове раскачивающимся лезвием.

– Заткнись, – огрызнулся он. – Я занят.

– Да, я вижу, – произнес Дэнни Хантер. – Позволь тебе помочь.

Он был бледен и дрожал почти так же, как Джонсон, но шагнул вперед и, сделав выпад, схватил топор за ручку и вырвал его из цепкой руки. Затем шагнул назад и с глухим звуком уронил его на пол. При этом сам выглядел так, будто в любой момент его стошнит.

– Спасибо, – сказал Уильям.

Он шагнул вперед и вонзил кинжал вверх, под ребра – прямо Джонсону в сердце. Потрясенный, тот широко открыл глаза и уставился на Вилли: его глаза были серо-голубыми с золотыми и желтыми крапинками возле темного зрачка. Уильям никогда не видел ничего более прекрасного, и потому несколько секунд ошарашенно стоял, пока ощущение толчками текущей по руке крови не привело его в себя.

Он выдернул нож и шагнул назад, позволив мертвецу упасть. Уильям дрожал всем телом и почти обгадился. Он слепо повернулся и ринулся к двери, задев Дэнни, который что-то сказал, но Вилли почти ничего не расслышал.

Однако в уборной, содрогаясь и тяжко охая, подумал, что доктор произнес: «Ты не должен был этого делать».

«Нет, – подумал он, – должен был». И наклонил голову к коленям, дожидаясь, пока все придет в норму.

ЛИПКИЙ ОТ ПОТА И С РЕЗИНОВЫМИ КОНЕЧНОСТЯМИ, УИЛЬЯМ вышел, наконец, из уборной с ощущением, что внутри все несколько успокоилось. В тот же миг мимо него в сооружение промчался Дэнни Хантер, после чего оттуда немедленно послышались взрывные звуки и громкие стоны. Поспешив убраться, Уильям под брызгами дождя направился к дому.

До рассвета было еще далеко, но воздух уже пришел в движение, и на фоне сереющего неба домишко вырисовывался черным и костлявым. Чувствуя себя очень неуверенно, Вилли вошел и увидел совсем бледную Рейчел, которая с метлой в руках стояла на страже над завернутой в грязную простыню миссис Джонсон: та немного ворочалась, шипела и плевалась.

Труп ее мужа лицом вниз лежал возле очага в луже загустевшей крови. Глядеть на тело не хотелось, но Уильяму показалось, что будет немного неправильно, если он не посмотрит, и потому он подошел и постоял возле него минутку, глядя вниз. Кто-то из Хантеров, добавив дров, разжег огонь в очаге: в комнате потеплело, но Уильям этого почти не ощущал.

– Он мертв, – произнесла Рейчел бесцветным голосом.

– Да.

Уильям понятия не имел, что обычно ощущают в подобной ситуации, и не знал, что именно чувствует. С некоторым облегчением он повернулся и подошел взглянуть на пленницу.

– Она, что?..

– Она пыталась перерезать Дэнни горло, но наступила мне на руку и разбудила меня. Я увидела нож и закричала, а Дэнни схватил ее и...

Рейчел провела рукой по волосам, и Вилли увидел, что чепца на ней нет, а волосы распущены и спутаны.

– Я на нее села, – сказала Рейчел, – и Дэнни закатал ее в простыню. Не думаю, что женщина может разговаривать, – добавила она, когда Вилли наклонился, чтобы посмотреть на пленницу. – Ее язык раздвоен.

Услышав это, миссис Джонсон злорадно высунула язык – каждая половинка шевелилась самостоятельно. Живо припомнив приснившихся змей, Уильям с отвращением инстинктивно отшатнулся, но заметил удовлетворение, промелькнувшее на лице женщины.

– Если она вытворяет такое своим мерзким языком, то и говорить умеет, – потянувшись, Уильям взял женщину за тощее горло. – Скажи мне, почему я не должен убить и тебя.

– Я не виновата! – тут же отозвалась пленница таким хриплым шипением, что Вилли от ужаса чуть не отпустил хватку на горле. – Он зас-с-ставлял меня ему помогать.

Обернувшись через плечо, Уильям поглядел на тело возле очага.

– Больше нет, – и усилил хватку, ощутив пульсацию под большим пальцем. – Скольких путешественников вы вдвоем убили?

Женщина не ответила, но похотливо провела по верхней губе сначала одной половинкой языка, потом второй. Уильям убрал руки с горла и жестко ударил женщину по лицу. Рейчел ахнула.

– Ты не должен...

– О, да, должен.

Вилли потер руки о бриджи, пытаясь избавиться от ощущения потной и дряблой кожи женщины, ее тощего горла. Вторая рука болезненно пульсировала. Уильяму вдруг захотелось взять топор и колошматить им по женщине снова и снова – размозжить голову, порубить ее всю на куски. Его тело просто дрожало от нетерпения: пленница поняла это по его взгляду и уставилась на него черными маслянистыми глазами.

– Вы не хотите, чтобы я ее убивал? – спросил Вилли Рейчел.

– Ты не должен, – прошептала та и очень медленно потянулась к его обожженной руке, и когда Уильям ее не отдернул, взяла в свои ладони. В ушах шумело, и голова кружилась.

– Ты поранился, – мягко произнесла Рейчел. – Пойдем наружу, я все промою.

Она вывела его, полуслепого и спотыкающегося, из дома и, усадив на колоду для рубки дров, отправилась принести ведро воды из корыта. Дождь прекратился, хотя повсюду капало, и вдыхаемый рассветный воздух был влажным и свежим.

Рейчел опустила его ладонь в холодную воду, и жжение немного ослабло. Она дотронулась до его бедра, где на бриджах кровь уже засохла в виде длинного пятна, но Вилли покачал головой, и девушка убрала руку.

– Принесу тебе виски – у Дэнни в сумке есть немного.

Она поднялась, но Уильям здоровой рукой схватил ее за запястье и крепко держал.

– Рейчел, – его собственный голос звучал странно – отстранено, будто говорил кто-то другой. – Я никогда прежде никого не убивал. Я не... Я совсем не понимаю, что теперь делать с этим, – Уильям поднял на нее глаза, пытаясь найти в ней понимание. – Если бы это произошло... Я ожидал, что это будет во время битвы. И... Думаю, я бы знал, как. Что ощущать, в смысле. Если бы это произошло там.

Она встретила его взгляд, на ее лице отразилась тревожная задумчивость. Розовый свет – нежнее, чем блеск жемчужины – коснулся ее лица. И чуть погодя Рейчел очень ласково дотронулась до щеки Уильяма.

– Нет, – произнесла она. – Ты бы не знал.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

К обрыву

ГЛАВА 42

ПЕРЕКРЁСТОК

УИЛЬЯМ РАССТАЛСЯ с Хантерами на безымянном перекрестке где-то в Нью-Джерси. Было неблагоразумно идти дальше: их расспросы относительно позиций Континентальной армии встречались с растущей враждебностью, указывая на то, что та где-то близко. Ни мятежные сочувствующие, ни лоялисты, которые опасались мести армии, стоящей на пороге, не хотели ничего говорить таинственным путешественникам, которые могли оказаться шпионами или того хуже.

Квакерам будет проще без него. «По ним сразу видно, кто они такие, и достойное восхищения намерение Дэнзелла завербоваться в качестве хирурга такое искреннее, что если они будут одни, люди им помогут», – думал Уильям. Или, по крайней мере, отнесутся к их расспросам более любезно. В то время как с Уильямом...

Объяснение, что он был другом Хантеров, поначалу оказывалось достаточным. Люди интересовались маленькой группой, но подозрения она не вызывала. Однако тревога заметно увеличивалась по мере продвижения дальше, в сельские районы Нью-Джерси. На фермы совершались налеты отрядами фуражиров (отряд, заготавливающий провиант для войска и фураж для верховых и тягловых животных – прим. пер.): как гессенскими наемниками из армии Хау, которые пытались втянуть Вашингтона в открытый бой, выманив того из тайного убежища в горах Уотчунг, так и со стороны Континентальной армии, отчаянно нуждавшейся в поставках.

Люди в фермерских домах, которые обычно радушно принимали незнакомцев ради новостей, которые те приносили, теперь отгоняли их мушкетами и грубыми словами. Стало сложнее добывать пропитание. Присутствие Рейчел иногда помогало им подойти достаточно близко, чтобы предложить деньги, и небольшой запас золота и серебра, имевшийся у Уильяма, был, конечно, полезен. Бóльшую часть денег от продажи дома Дэнзелл положил на хранение в банк в Филадельфии, чтобы надежно обеспечить будущее Рейчел, а выпускаемые Конгрессом бумажные ассигнации практически никто не принимал.

Впрочем, не существовало никакого способа замаскировать Уильяма под квакера. Помимо неспособности овладеть простым стилем речи, его рост и выправка заставляли людей нервничать – тем более что, хорошо помня капитана Нейтана Хейла, Вилли не мог ни сказать, что намеревается поступить на службу в Континентальную армию, ни задать какие-либо вопросы, которые впоследствии могли быть расценены в качестве доказательств шпионажа. Его молчание, воспринимаемое как угроза, также заставляло людей нервничать.

Он не заговаривал с Хантерами о расставании, а Дэнзелл и Рейчел предусмотрительно не спрашивали Уильяма о его собственных планах. Однако все знали, что время пришло: это витало в воздухе. Когда Вилли проснулся утром, Рейчел протянула ему кусок хлеба на завтрак, ее пальцы скользнули по его руке, и он почти поймал их. Она почувствовала силу его сдерживаемого влечения и, пораженная, подняла взгляд, посмотрев прямо на него. Ее глаза выглядели сегодня больше зелеными, нежели карими, и Уильям поцеловал бы ее, отбросив осторожность к черту (он думал, Рейчел бы не возражала), если бы ее брат в этот момент не вышел из кустов, застегивая ширинку.

Место для прощания Уильям выбрал неожиданно, чтобы ничто не смогло его задержать, и, возможно, чтобы сделать это быстро, не слишком долго раздумывая. Он осадил лошадь посреди перекрестка, испугав Дэнзелла, чья возмущенная кобыла принялась вытанцовывать, сдерживаемая уздой.

– Мы расстанемся здесь, – сказал Уильям резко и более жестко, чем намеревался. – Мой путь лежит на север, – он кивнул в сторону. Слава Богу, на небе сияло солнце, и он мог показать, где север, – и, думаю, если вы и дальше поедете на восток, то наткнетесь на какие-нибудь признаки армии мистера Вашингтона. Если же... – Уильям замолк, но он должен был предупредить их. Из рассказов фермеров выяснилось, что Хау послал в эти места войска.

– Если вы встретитесь с британскими войсками или гессенскими наемниками… Ты случайно не говоришь по-немецки?

Широко раскрыв под очками глаза, Дэнзелл покачал головой:

– Только немного по-французски.

– Это хорошо. Большинство гессенских офицеров хорошо говорят по-французски. Если вы встретитесь с такими, которые не знают французского и задумают к вам привязаться, скажи им: «Ich verlange, Euren Vorgesetzten zu sehen; ich bin mit seinem Freund bekannt». Это значит: «Я требую встречи с вашим офицером, я знаком с его другом». Произнеси то же самое, если вы встретитесь с британскими войсками. На английском, конечно, – добавил он смущенно.

Слабая улыбка мелькнула на лице Дэнзелла:

– Благодарю тебя, – сказал он. – Но если нас приведут к офицеру, и он потребует назвать имя этого теоретического друга?

Уильям улыбнулся в ответ:

– Это будет не важно. Если вы стоите перед офицером, вы в безопасности. Но назови имя Гарольда Грея, герцога Пардлоу, полковника сорок шестой пехоты.

Дядя Хэл не знал всех, как его собственный отец, но всякий в военном мире знает его или, по крайней мере, слышал о нем.

Уильям видел, как Дэнзелл бесшумно двигал губами, запоминая все это.

– И кем тебе приходится этот друг Гарольд, Уильям? – Рейчел обратилась к нему, пристально глядя из-под низко свисающих полей шляпы, которую она сдвинула назад, чтобы посмотреть на него.

Вилли снова замялся, но, в конце концов, какое это теперь имеет значение? Он никогда больше не увидит Хантеров. И хотя знал, что на квакеров не произведет впечатления демонстрация высокого положения и знатного имени, все же выпрямился в седле.

– Родственник, – сказал Вилли небрежно и, порывшись в кармане, достал маленький кошелек, который дал ему шотландец Мюррей. – Держите. Вам это понадобится.

– Мы вполне справимся, – ответил Дэнзелл, отмахиваясь от кошелька.

– Я тоже, – парировал Уильям и бросил кошелек Рейчел, которая рефлективно подняла руки и поймала его, сильно удивившись и тому факту, что она сделала это, и поступку Уильяма. Он улыбнулся ей, чувствуя, что сердце переполнено.

– Прощай, – хрипло произнес он, затем повернул лошадь и, не оглядываясь, пустился быстрой рысью.

– ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ОН британский солдат? – тихо сказал Дэнни Хантер сестре, наблюдая за тем, как Уильям уезжает, – Вероятно, дезертир.

– И что из этого?

– Насилие следует за таким человеком. Ты тоже это чувствуешь. Долго находиться рядом с таким человеком опасно – не только для тела, но и для души.

Рейчел какое-то время молча сидела на муле, глядя на пустую дорогу. Среди деревьев громко жужжали насекомые.

– Думаю, что ты, наверное, лицемер, Дэнзелл Хантер, – сказала она ровно и, натянув поводья, повернула голову мула, – Он спас жизнь мне и тебе. Ты бы предпочел, чтобы он не вмешивался? Лучше было бы увидеть меня убитой и выпотрошенной в том ужасном месте? – несмотря на жаркий день, Рейчел слегка вздрогнула.

– Конечно, нет, – рассудительно ответил ее брат. – И я благодарю Бога, что Уильям был там, чтобы спасти тебя. Я достаточно грешен, чтобы предпочесть твою жизнь спасению души этого молодого человека – но не настолько лицемерен, чтобы отрицать это, нет.

Она фыркнула и, сняв шляпу, отмахнула облако слетевшихся мух.

– Я польщена. Но что касается жестоких мужчин и опасности оказаться в непосредственной близости от них – то не ты ли везешь меня, чтобы присоединиться к армии?

Он невесело рассмеялся.

– Я. Возможно, ты права, и я лицемер. Но, Рейчел, – он вытянулся и схватил узду мула, чтобы не дать ей отвернуться, – Ты знаешь, я бы не хотел причинить тебе вред – ни телу, ни душе. Скажи только слово, и я найду тебе место среди Друзей, где ты будешь в безопасности. Я уверен, что Господь говорил со мной, и потому должен следовать своей совести. Но нет никакой необходимости и тебе идти за мной.

Она одарила его долгим спокойным взглядом:

– И откуда тебе знать, что Господь не говорил со мной тоже?

Глаза Дэнзелла блеснули за стеклами очков.

– Я рад за тебя. Что же Он сказал?

– Он сказал: «Убереги своего глупого брата от самоубийства, ибо кровь его взыщу от руки твоей» (из Книги пророка Иезекииля 33:8 – прим. пер.), – огрызнулась она, шлепнув по его ладони и освободив уздечку. – Если мы собираемся присоединиться к армии, Денни, давай пойдем и найдем ее.

Она злобно пнула мула в бок. Тот, поставив уши торчком, под аккомпанемент наводящих страх вскриков наездницы пустился вскачь по дороге, как будто им выстрелили из пушки.

ЧАСТЬ ПУТИ УИЛЬЯМ ПРОЕХАЛ, держа спину особенно прямо и показывая отличные навыки верховой езды. После того, как дорога повернула, и перекресток пропал из поля зрения, он замедлил ход и немного расслабился. Вилли было жаль расставаться с Хантерами, но его мысли уже неслись вперед.

Бергойн. Однажды он встречал генерала Бергойна в театре, где играли пьесу, написанную самим генералом. Он не помнил ничего о том спектакле, так как, стреляя глазами, флиртовал с девушкой из соседней ложи. Но после они вместе с отцом пошли поздравить удачливого драматурга, который был румян и светился от успеха и шампанского.

«Джентльмен Джонни» – так звали его в Лондоне. Луч света на небесном своде лондонского общества, несмотря на то, что несколько лет назад он вместе с женой был вынужден бежать во Францию, чтобы избежать ареста за долги. Однако никто не требовал возвращения долга, потому что никто не платил по счетам.

Уильям был более озадачен тем, что его дяде Хэлу, казалось, нравился Джон Бергойн. Дядя Хэл не имел времени ни для пьес, ни для людей, которые их писали. Хотя, если подумать, у него на полках располагалось полное собрание сочинений Афры Бен (английская романистка и драматург, один из крупнейших авторов эпохи Реставрации – прим. пер.). Отец однажды сказал Вилли в строжайшей секретности, что его брат Хэл воспылал страстной любовью к миссис Бен после смерти своей первой жены и до брака с тетей Минни.

– Миссис Бен уже умерла, видишь ли, – объяснил отец. – В безопасности.

Уильям кивнул, желая казаться опытным и понимающим, хотя на самом деле не имел ни малейшего представления, что отец имел в виду. В безопасности? Как в безопасности?

Вилли покачал головой. Он не надеялся понять дядю Хэла, и, возможно, это к лучшему для них обоих. Единственным, кто понимал герцога Пардлоу, наверное, была бабушка Бенедикта. Раздумывая о дяде, однако, Уильям вспомнил о кузене Генри и слегка сжал губы.

Конечно, известие дошло до Адама, но тот, скорее всего, ничего не мог сделать для брата. Не мог и Уильям: долг звал его на север. А вот отец и дядя Хэл… Разумеется, кто-то из них...

Конь вскинул голову и фыркнул, Уильям посмотрел вперед и увидел человека, стоящего на дороге, подняв руку в приветствии.

Вилли подъезжал медленно, тщательно осматривая деревья, чтобы засечь, не затаились ли там сообщники, готовые напасть на неосторожных путешественников. Но обочина здесь была открыта, хотя, и с густыми, но тонкими ростками за ней: спрятаться там никто не мог.

– Добрый день, сэр, – сказал Уильям, осаживая коня на безопасном расстоянии от пожилого человека. Это был старик: он опирался на высокий посох, его лицо походило на отвал шлака оловянного рудника, а совершенно белые волосы были заплетены в косу.

– Рад встрече, – сказал старый джентльмен. Джентльмен, потому что стоял он с гордой осанкой, одежда его была приличной, и теперь Уильям заметил хорошую стреноженную лошадь, которая пощипывала траву неподалеку. Вилли немного расслабился.

– Куда путь держите, сэр? – вежливо спросил он. Старик слегка пожал плечами.

– Это может зависеть от того, что вы мне скажете, молодой человек, –старик был шотландцем, хотя по-английски говорил хорошо. – Я ищу человека по имени Йен Мюррей, которого, я думаю, вы знаете?

Вилли пришел в замешательство: как старик узнал об этом? Но он явно знаком с Мюрреем, и возможно, Йен упоминал Уильяма. И потому он осторожно ответил:

– Я знаю его. Но боюсь, понятия не имею, где он.

– Точно? – старик внимательно посмотрел на него. "Будто считает, что я его обманываю, - подумал Уильям. - Подозрительный старый козел!"

– Точно, – подтвердил он. – Я встретил его в Грейт Дисмал несколько недель назад, в компании с какими-то могавками. Но куда он направился потом, я не знаю.

– Могавки, – повторил старик задумчиво, и Уильям увидел, как запавшие глаза уставились на его грудь, где поверх рубашки висел медвежий коготь. – Вы получили эту крохотную боуби (мелочь, полпенни, безделушка (шотл.) – прим. пер.) от могавка?

– Нет, – сухо ответил Уильям, не зная, что такое "боуби", но звучало это как-то пренебрежительно. – Мистер Мюррей передал его мне, от друга.

– Друга, – старик так откровенно изучал его лицо, что Уильяму стало неуютно, и это его разозлило. – Как вас зовут, молодой человек?

– Не ваше дело, сэр, – отрезал Уильям, как можно более вежливо и подобрал поводья. – Доброго вам дня!

Лицо старика сжалось, как и рука на посохе, и Уильям резко повернулся, чтобы старый козел не ударил его им. Старик не ударил, но Уильям с некоторым потрясением заметил, что на руке, сжимающей посох, не хватало двух пальцев.

На мгновение Вилли показалось, что старик может взобраться на лошадь и последовать за ним, но когда он обернулся, человек по-прежнему стоял на дороге, глядя ему вслед.

Это не имело значения, но, движимый каким-то смутным намерением оставаться неприметным, Уильям спрятал коготь медведя под рубашку, где он безопасно висел рядом с его четками.

ГЛАВА 43

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Форт Тикондерога

18 июня 1777

«Дорогие Бри и Роджер, двадцать три дня – и контракт истечет. Надеюсь, мы сможем уехать согласно плану. Ваш кузен Йен покинул форт месяц назад, сказав, что у него есть дела, о которых нужно позаботиться, но он вернется к тому времени, когда контракт Джейми с ополчением завершится. Сам Йен записаться отказался и остался волонтером-охотником, поэтому, по сути, он не в самоволке. Не то, чтобы командир форта действительно в состоянии что-либо сделать с дезертирами, кроме того, что он спокойно повесит их, если они будут достаточно глупы, чтобы вернуться, хотя никто и не возвращается. Я не знаю, где находится Йен, но все же надеюсь, что у него все хорошо.

К слову о командире: у нас новый командующий фортом. Очень волнительно! Полковник Уэйн уехал несколько недель назад – несомненно, потея и от облегчения, и от влажности, – но зато мы перешли на новый уровень. Новый командир – настоящий генерал-майор, ни больше, ни меньше: некий Артур Сент-Клер, добродушный и очень красивый шотландец, чья привлекательность значительно усиливается розовой лентой через плечо, которую он повязывает по официальным случаям. (Очевидная положительная сторона принадлежности к новой армии, образовавшейся для конкретной цели, в том, что есть возможность придумать свою собственную униформу. И никаких тебе старых скучных британских условных обозначений для каждого полка).

Генерал Сент-Клер прибыл с сопровождающими: целых три генерала младших чинов, один из которых – француз (ваш отец говорит, что генерал Фермуа довольно подозрителен в военном отношении) и около трех тысяч новобранцев. Это в значительной степени ободрило всех (хотя и выявило жуткую нехватку уборных: по утрам к ямам выстраиваются пятнадцать длинных очередей, и кроме того имеется серьезная нехватка ночных горшков) и Сент-Клер произнес хорошую речь, уверяя нас, что сейчас форт не может быть взят. Ваш отец, стоявший тогда рядом с генералом, негромко выругался на гэльском на сей счет, и, хотя генерал родился в Терсо, он сделал вид, что ничего не понял.

Строительство моста между фортом и горой Индепенденс продолжается... и гора Дефайенс все также находится на противоположном берегу. На вид – безобидное небольшое возвышение, но она все-таки гораздо выше, чем форт. Джейми отправил туда мистера Марсдена на лодке с мишенью – четырехфутовым квадратом из дерева, окрашенным в белый цвет – и он разместил ее недалеко от вершины холма, где та отлично просматривалась с батарей форта. Джейми пригласил генерала Фермуа (который не надел розовой ленты, несмотря на то, что француз) прийти и испытать себя в стрельбе из новых винтовок (Джейми предусмотрительно реквизировал несколько штук из груза «Чирка», прежде чем патриотически пожертвовать остальные делу американской революции). Ружья разнесли цель в щепки, и сие действие не прошло мимо внимания генерала Сент-Клэра, пришедшего посмотреть. Думаю, что генерал Сент-Клер будет почти так же доволен, как и я, когда контракт вашего отца закончится.

Конечно же, пополнение создало определенные трудности. Большинство новобранцев на удивление вполне здоровы, но встречаются обычные мелкие повреждения и травмы, случаи венерических заболеваний и летней лихорадки. Достаточно того, что майор Тэчер – главный военный медик – закрывает глаза на то, что я втайне перевязываю раны, хотя он и определил границы дозволенного, не давая мне доступа к режущим инструментам. К счастью, у меня есть маленький нож, которым можно вскрывать нарывы. Но после отъезда Йена запасы полезных трав истощились. Обычно из своих охотничьих вылазок Йен приносил мне кое-что, но на самом деле из форта выбираться небезопасно, разве что большими группами. Двое мужчин, отправившиеся на охоту несколько дней назад, были найдены убитыми и оскальпированными.

Тем не менее, хоть моя аптечка и остается скудной, у меня есть некоторая компенсация в виде любительницы всего страшного и отвратительного. Это миссис Рейвен из Нью-Хэмпшира, её муж является офицером милиции. Она относительно молода, ей чуть за тридцать, но никогда не имела детей и, следовательно, у нее масса нерастраченной эмоциональной энергии. Миссис Рейвен в буквальном смысле расцветает, находясь рядом с больными и умирающими, хотя я уверена, что сама она считает это проявлением крайнего сочувствия. Женщина просто упивается ужасающими подробностями, что хоть и отталкивающе само по себе, но делает ее компетентным помощником, поскольку я уверена, что из страха что-нибудь пропустить она не упадет в обморок, пока я вправляю сложный перелом или провожу ампутацию гангренозного пальца (быстро, пока майор Тэчер или его приспешник, лейтенант Стактоу, не заметили). Разумеется, она рыдает и даже немного переживает, и впоследствии ей очень хорошо удается, ухватившись за свою довольно плоскую грудь, с выпученными глазами описывать все эти приключения другим (она чуть было не свалилась от гипервентиляции, когда приносили оскальпированных мужчин). Но приходится использовать любую помощь, которая доступна.

Однако, если говорить о медицинской компетентности, то на другом конце шкалы можно поместить прибывшего вместе с новобранцами молодого доктора-квакера по имени Дэнзелл Хантер и его сестру Рейчел. Я еще не говорила с ними лично, но, судя по тому, что я вижу, доктор Хантер действительно является врачом и, похоже, даже имеет некоторое слабое представление о теории микроорганизмов благодаря тому, что учился у Джона Хантера, одного из величайших людей в медицине (на случай, если Роджер будет это читать, я воздержусь и не стану рассказывать вам, как именно Джон Хантер обнаружил способ передачи гонореи. Хотя, все-таки, слушайте: он ударил себя в пенис ланцетом, покрытым гноем зараженного пациента, и остался глубоко удовлетворен результатами. Об этом интересном инциденте вашему отцу поведал Денни Хантер во время перевязки большого пальца, раздавленного двумя бревнами – не беспокойтесь, это не перелом, просто сильный ушиб). Я с удовольствием посмотрела бы, как на эту историю отреагировала бы миссис Рейвен, но, полагаю, что пристойность помешает молодому доктору Хантеру рассказать ей об этом.

Конечно же, вы придерживаетесь графика прививок для детей. Со всей моей любовью,

Мама».

БРИАННА ЗАКРЫЛА книгу, но невольно возвращалась рукой к обложке, как будто хотела открыть ее снова и прочесть там нечто другое.

– Какое число через двадцать три дня после восемнадцатого июня? – Брианна и сама могла бы сосчитать: она умела делать это в уме, но нервозность лишила ее возможности вычислять.

– «Тридцать дней в сентябре», – быстро пропел себе под нос Роджер, поднимая глаза к потолку. – «В апреле, июне…» (В англоязычных странах и по всей Европе традиционное стихотворение-запоминалка, позволяющее выучить количество дней в каждом месяце Юлианского и Григорианского календарей – прим. ред.). – Правильно, в июне тридцать дней, поэтому двенадцать дней от восемнадцатого до тридцатого, и еще десять – получается десятое июля.

– О, всемилостивый Боже...

Бри читала ее три раза, и с тех пор ничего не изменилось; тем не менее, она снова открыла книгу на странице с портретом Джона Бергойна. Красивый мужчина...

– И черта с два он тоже не знает об этом! – произнесла она вслух, заставив Роджера в ужасе взглянуть на нее.

Нарисованный сэром Джошуа Рейнольдсом на драматическом фоне штормовых облаков, Бергойн был запечатлен в форме, а рука его покоилась на рукояти меча. И вот оно, черным по белому на следующей странице:

«6 июля генерал Бергойн атаковал форт Тикондерога силами около 8000 солдат, а также при участии нескольких немецких полков под командованием барона фон Ридезеля и многочисленных индейцев».

УИЛЬЯМ НАШЕЛ генерала Бергойна и его армию намного легче, чем Хантеры обнаружили местонахождение генерала Вашингтона. С другой стороны, генерал Бергойн и не прятался.

По армейским меркам это был роскошный лагерь. Аккуратно расставленные ряды белых холщовых палаток покрывали три поля и убегали в лес. По пути к командующему для доклада, у шатра генерала Уильям заметил опустошенные винные бутылки, сваленные в кучу высотой аккурат ему до колена. Поскольку он не слышал, чтобы генерал слыл известным пропойцей, Вилли решил, что эта щедрость является результатом гостеприимства и любви к компании. «Хорошая черта в командире», – подумал он.

Зевающий слуга собирал сплющенные остатки свинца, бросая металл в банку, по-видимому, для последующей переплавки в пули. Он взглянул на Уильяма сонно и вопросительно.

– Я прибыл с докладом к генералу Бергойну, – сказал Уильям, выпрямившись. Слуга медленно оглядел Вилли от пяток до макушки, с легким любопытством задержавшись на его лице, отчего Уильям засомневаться в тщательности утреннего бритья.

– Ужин с бригадиром и полковником Сент-Леджером прошлой ночью, – наконец выговорил слуга и слегка рыгнул. – Возвращайтесь днем. Кстати, – он медленно встал, морщась, как будто движение вызвало головную боль, и указал в сторону, – палатка столовой там.

ГЛАВА 44

ДРУЗЬЯ

Форт Тикондерога

22 июня 1777

К СВОЕМУ ОГРОМНОМУ удивлению, я нашла капитана Стеббингса сидящим. Бледный и вспотевший, он раскачивался, будто маятник, но сидел прямо. Мистер Дик беспокойно кружил вокруг и заботливо кудахтал над ним, словно курица над единственным цыпленком.

– Гляжу, вам лучше, капитан, – улыбнулась я ему. – Еще денек-другой – и будете на ногах, да?

– Буду... на ногах, – просипел он. – Думаю, я, скорее, умру.

– Что?

– Сам уже ходить! – уверил меня мистер Дик, разрываемый гордостью и тревогой. – Опираться на мой рука, но сам ходить, точно!

Встав на колени, я послушала легкие и сердце с помощью деревянного стетоскопа, который сделал для меня Джейми. Сердце стучало со скоростью восьмицилиндрового гоночного автомобиля, а в легких слышалось бульканье и свист – но никаких тревожных симптомов.

– Поздравляю, капитан Стеббингс! – сказала я, опуская стетоскоп и улыбаясь. Он по-прежнему выглядел ужасно, но его дыхание постепенно успокаивалось. – Сегодня, скорее всего, вы не умрете. Чем же вызван такой амбициозный порыв?

– Мой... боцман, – сумел произнести капитан перед тем, как начался приступ кашля.

– Джо Ормистон, – пояснил мистер Дик, кивая мне. – Его нога вонять. Капитан ходить его смотреть.

– Мистер Ормистон. Его нога воняет?

Зазвенели все тревожные колокола: если уж в этом жутком окружении рана пахнет настолько заметно, что привлекает внимание – это очень плохой знак… Я поднялась на ноги, но меня задержал Стеббингс, который крепко схватился за подол моей юбки.

– Вы... – с трудом дыша, произнес он. – Позаботьтесь о нем.

Его запятнанные табаком зубы обнажились в улыбке.

– Это приказ, – просипел капитан, – мэ-эм.

– Ага, ага, кэпт`н, – ехидно ответила я и отправилась к зданию больницы, где находились большинство больных и раненых.

– Миссис Фрейзер! Что случилось?! – с жарким любопытством окликнула меня выходившая из штаба миссис Рейвен, когда я шла мимо. Это была высокая и худая женщина с темными волосами, которые (как и прямо сейчас) бесконечно выбивались из-под ее чепца.

– Еще не знаю, – коротко ответила я, не останавливаясь. – Но это может быть серьезно.

– О! – произнесла она, едва сдержавшись, чтобы не добавить: «Отличненько!»

Обхватив рукой свою корзинку, она пристроилась рядом со мной, твердо вознамерившись Творить Добро.

Раненных английских военнопленных разместили по соседству с американскими больными в длинном каменном строении, освещенном узкими окнами без стекол. И в зависимости от погоды люди там либо замерзали, либо мучились от духоты. Сейчас, в середине дня, снаружи стояла влажная жара, и потому, когда ты входил в здание, то как будто получал по лицу горячим мокрым полотенцем. Грязным горячим мокрым полотенцем.

Отыскать мистера Ормистона не составило труда: вокруг его кушетки собралась группа мужчин и среди них – лейтенант Стактоу. Черт его возьми. Он спорил с невысоким доктором Хантером – хорошо, что он здесь! – и с еще парой хирургов, которые пытались высказать свое мнение.

Даже не подходя к ним, я знала, о чем спор: определенно состояние ноги мистера Ормистона ухудшилось, и они собирались ее ампутировать. И как бы то ни было, они правы. А спорили доктора о том, сколько отрезать и кто этим займется.

Миссис Рейвен попятилась, занервничав при виде хирургов.

– Вы правда думаете... – начала она, но я даже не обратила на нее внимание. Бывают моменты, когда думать необходимо, но это был не тот случай. Только действовать – и быстро. Решительность – самое верное. Я набрала полную грудь спертого воздуха и шагнула вперед.

– Добрый день, доктор Хантер, – улыбнулась я молодому доктору-квакеру, локтями прокладывая себе дорогу между двумя хирургами из ополчения. – Лейтенант Стактоу, – помедлив, добавила я, не желая показаться грубой. Вытирая потную ладонь о юбку, я опустилась на колени возле кушетки с пациентом и взяла больного за руку. – Как вы себя чувствуете, мистер Ормистон? Капитан Стеббингс прислал меня позаботиться о вашей ноге.

– Что-о? – раздраженно начал лейтенант Стактоу. – В самом деле, миссис Фрейзер, что вы можете...

– Это хорошо, мэ-эм, – перебил мистер Ормистон. – Капитан обещал, что пришлет вас. И я как раз говорил этим джентльменам, что им не нужно беспокоиться, потому что, я уверен, вы лучше знаете, что делать.

«И, разумеется, они были рады это слышать», – подумала я, но улыбнулась ему и сжала его руку. Пульс быстрый и чуть поверхностный, но ровный. А вот рука очень горячая, и меня ничуть не удивили красные прожилки гнойного заражения, поднимавшиеся по его ноге от раненой ступни.

Доктора развязали бинт, и мистер Дик, безусловно, был прав: «его нога вонять».

– О, мой Бог, – совершенно искренне произнесла за моей спиной миссис Рейвен.

Началась гангрена. И если запах и крепитация тканей (хруст или треск, выявляемый при пальпации или выслушивании внутренних органов. – прим. пер.) недостаточно на это указывали, то почерневшие пальцы ног свидетельствовали весьма красноречиво. Я не стала впустую злиться на Стактоу: учитывая изначальное состояние ступни и доступные способы лечения, я тоже не смогла бы ее спасти. Однако то, что гангрена была налицо, оказалось к лучшему, потому что никто не оспаривал необходимость ампутации. Но в таком случае, интересно, о чем они пререкались?

– Я так понимаю, вы согласны с тем, что ампутация необходима, миссис Фрейзер? – спросил лейтенант с язвительной любезностью. – Как лечащий врач пациента?

Я видела, что он уже разложил на ткани свои инструменты, которые были в отличном состоянии, хоть и не слишком чистые и явно нестерилизованные.

– Разумеется, – мягко произнесла я. – Весьма сожалею, мистер Ормистон, но доктор прав. И вы почувствуете себя гораздо лучше без нее. Миссис Рейвен, не принесете ли вы котелок с кипятком?

Я повернулась к Дэнзеллу Хантеру и увидела, что он держит мистера Ормистона за другую руку, явно считая его пульс.

– Доктор Хантер, вы не согласны?

– Да, согласен, – спокойно ответил он. – Мы не сошлись во мнении относительно высоты требуемой ампутации, а не ее необходимости. А зачем кипяток, друг... Фрейзер, так, кажется?

– Клэр, – коротко сказала я. – Для стерилизации инструментов. Чтобы предотвратить пост-оперативную инфекцию. Насколько возможно, – добавила я честно. Тут Стактоу весьма презрительно фыркнул, но я проигнорировала его. – Что вы рекомендуете, доктор Хантер?

– Дэнзелл, – и мимолетно мне улыбнулся. –Друг Стактоу хочет ампутировать ниже колена...

– Ну, разумеется, – в ярости проговорил Стактоу. – Я собираюсь сохранить коленный сустав, и нет необходимости отрезать ногу выше!

– Как ни странно, но я склонна согласиться с вами, – сказала я ему, но повернулась к доктору Хантеру. – Однако вы не согласны?

Он покачал головой и поправил очки на носу.

– Мы должны ампутировать до середины бедра. У мужчины подколенная аневризма. Это значит...

– Я знаю, что это значит.

Так и было, и я уже ощупывала под коленом мистера Ормистона, который визгливо хихикнул, но резко умолк и покраснел от смущения. Я ему улыбнулась.

– Простите, мистер Ормистон, – сказала я. – Я больше не буду вас щекотать.

В этом не было необходимости. Я ясно ощущала аневризму прямо во впадине сустава: большая жесткая выпуклость, которая нежно пульсировала под моими пальцами. Должно быть, она у него уже давно. Удивительно, что она не лопнула во время морского сражения или трудной переправы в Тикондерогу. В современной операционной можно было бы вылечить аневризму и обойтись меньшей ампутацией... Но только не здесь.

– Вы правы, друг Дэнзелл, – сказала я, выпрямляясь. – Как только миссис Рейвен принесет горячей воды, мы...

Но мужчины не слушали. Они уставились на что-то позади меня, и, повернувшись, я увидела Гвинею Дика, из-за жары одетого только в набедренную повязку. Его тело блестело от пота, и все татуировки были выставлены напоказ. Он приближался к нам, торжественно держа в руках черную стеклянную бутылку.

– Сам капитан прислал вам грог, Джо, – сказал он мистеру Ормистону.

– Что ж, благослови Бог капитана за его доброту, – от души поблагодарил мистер Ормистон, взяв бутылку, и, вытащив зубами пробку, принялся целеустремленно глотать ром.

Плеск и брызги оповестили о том, что вернулась миссис Рейвен с водой. В форте почти над каждым очагом постоянно висел котел, и потому найти кипяток не представляло труда. Она так же, благослови ее Бог, принесла и ведро холодной воды, и мне удалось вымыть руки и не обжечься.

Я взяла один из жестких ампутационных ножей с коротким лезвием, намереваясь погрузить его в горячую воду, но взбешенный лейтенант Стактоу тут же вырвал его у меня из рук.

– Что вы делаете, мадам?! – воскликнул он. – Это мое лучшее лезвие!

– Да, именно поэтому я и собираюсь его использовать, – сказала я. – Но сначала вымою.

Стактоу – невысокий мужчина с коротко стриженными седыми щетинистыми волосами – оказался дюйма на три ниже меня, в чем я убедилась, когда встала перед ним, глядя прямо ему в глаза. Его лицо нагрелось еще на пару градусов.

– Вы разрушите натуру металла, если опустите его в кипящую воду!

– Нет, – сказала я, сдерживая собственную натуру... пока, по крайней мере. – Горячая вода металлу не повредит, лишь очистит. А я не стану использовать грязное лезвие на этом человеке.

– О, не станете? – нечто вроде удовлетворения мелькнуло в его глазах, и лейтенант бережно прижал ампутационный нож к своей груди. – Ну, что ж. Тогда, я полагаю, вам придется предоставить работу тем, кто может это сделать, не так ли?

В этот момент Гвинея Дик, который, доставив бутылку, остался и с любопытством наблюдал за спором, наклонившись, вырвал нож из рук Стактоу.

– Сам капитан говорить она делать для Джо, – спокойно сказал он. – Она и делать.

В ярости раскрыв рот из-за того, что к его положению проявили такое неуважение, Стактоу, схватившись за нож, набросился на Дика. Дик же, с рефлексами, отточенными племенными войнами и многолетним опытом британского моряка, замахнулся ножом на Стактоу с явным намерением срубить тому голову. И ему бы это вполне удалось, если бы не столь же хорошие рефлексы Дэнзелла Хантера: он попытался схватить Дика за руку. У него не получилось, но зато ему удалось толкнуть огромного гвинейца на самого лейтенанта. Дик уронил инструмент, и мужчины вцепились друг в друга, шатаясь из стороны в сторону, пока не потеряли равновесие и не рухнули оба на кушетку Ормистона. Пациент, бутылка рома, котел с горячей водой, остальные инструменты и Дэнзелл Хантер с таким грохотом обрушились на каменный пол, что во всем здании смолкли все разговоры.

– У-у-ух! – произнесла миссис Рейвен в восхищенном ужасе: все вышло даже лучше, чем она ожидала.

– Дэнни! – произнес позади меня столь же потрясенный голос. – Что это ты такое творишь?

– Я... Помогаю другу Клэр делать операцию, – сказал Дэнзелл с некоторым достоинством, садясь и ощупывая пол вокруг в поисках своих очков.

Рейчел Хантер наклонилась и, подобрав потерю (очки пролетели по каменному полу), решительно водрузила ее на носу своего брата, одновременно с подозрением поглядывая на лейтенанта Стактоу, который медленно, словно большой воздушный шар, поднимался и заметно надувался от ярости.

– Вы... – прохрипел он, указывая коротким дрожащим пальцем на Дика. – Вас повесят за нападение на офицера. А для вас, сэр, – обвиняющий отросток качнулся к Дэнзеллу Хантеру, – военный трибунал и разрыв контракта! Что касается вас, мадам, - буквально выплюнул он слова, но потом замер, не в силах мгновенно придумать что-нибудь достаточно ужасное, чем можно мне угрожать. А потом произнес: – Я попрошу вашего мужа выпороть вас.

– Давай-ка, пощекочи меня, дорогуша, – донесся с пола невнятный голос. Глянув вниз, я увидела мистера Ормистона. Во время случившегося «кораблекрушения» он удержал в руке бутылку с ромом, а сразу после – продолжил из нее употреблять, и теперь лежал с полыхающим от алкоголя лицом и то и дело пытался дотронуться до моего колена.

Лейтенант Стактоу издал звук, означающий, что это уже наивысший предел, и даже сверх того, и, торопливо собрав рассыпавшиеся инструменты и ощетинившись во все стороны ножами и пилами, вышел прочь, роняя по пути небольшие предметы.

– Я нужен тебе, сестрица?

К этому моменту Дэнзелл Хантер уже поднялся на ноги и поправлял свалившийся с плеч сюртук.

– Не столько мне, сколько миссис Браун, – ответила ему сестра с ноткой иронии в голосе. – Она говорит, что ее время пришло и ей нужен ты. Прямо. Сейчас.

Дэнзелл коротко фыркнул и взглянул на меня.

– Миссис Браун – истеричка, в буквальном смысле слова, – извинился он. – Думаю, она не родит еще с месяц, но у нее постоянно начинаются ложные роды.

– Я ее знаю, – сказала я, подавив улыбку. – Лучше вы, чем я, дружище.

Миссис Браун на самом деле была истеричкой. И по совместительству – женой полковника милиции, а потому – как она думала – ей требовались услуги врача, а не простой повитухи. Разумеется, услышав, что доктор Дэнзелл Хантер работал вместе с доктором Джоном Хантером (который был акушером самой королевы!), от моих услуг она отказалась.

– Кровотечение не начачлось? Воды не отошли? – смиренно спрашивал Дэнзелл у сестры.

Гвинея Дик, совершенно не обеспокоенный недавним столкновением, поправил на кушетке постель и, присев на корточки, словно перышко поднял все пятнадцать стоунов (примерно 95, 5 килограммов – прим. пер.) мистера Ормистона и нежно возложил – вместе с бутылкой – на постель.

– Думаю, сам готов, – объявил Дик, осмотрев пациента, который теперь с закрытыми глазами лежал на спине и счастливо бормотал: «Чуть пониже, дорогая, да, вот так, вот так...»

Дэнзелл беспомощно переводил взгляд с мистера Ормистона на сестру и на меня.

– Я обязан пойти к миссис Браун, хотя думаю, что это не столь срочно. Если ты чуть подождешь, тогда я смогу сделать эту операцию вместо тебя.

– Она делать это, – гневно воззрившись, сказал Дик.

– Да, она сделает, – уверила я его, заправляя за ухо волосы. – Но чем она будет это делать – вот вопрос. Есть у вас какие-нибудь инструменты, которые я могла бы позаимствовать, доктор... э-э… друг Дэнзелл?

Задумавшись, он потер лоб.

– У меня есть хорошая пила, – он коротко улыбнулся. – И я не против того, чтобы ты ее прокипятила. Но лезвие не жесткое. Может, послать Рейчел к другим докторам, чтобы попросить пилу у них?

Тут Рейчел слегка нахмурилась, и я подумала, что доктор Хантер, похоже, не слишком популярен среди других врачей.

Я оглядела весьма внушительную ногу мистера Ормистона, оценивая толщину плоти, которую придется резать, и засунула руку в разрез юбки – к ножнам и моему ножу. Нож был отличный и крепкий, и Джейми как раз наточил его для меня. Изогнутое лезвие подошло бы лучше, но я подумала, что длины моего ножа хватит...

– Нет, не беспокойтесь. Думаю, этим получится. Если вы отыщете пилу вашего брата, мисс... э-э, Рейчел, – я ей улыбнулась. – И, миссис Рейвен, боюсь, вода разлилась. Не могли бы вы...

– О, да! – воскликнула та и, схватив котелок, громко потопала прочь, попутно отпинывая ногой один из упавших инструментов лейтенанта Стактоу.

За драмой вокруг ноги мистера Ормистона завороженно наблюдали множество людей. Теперь, когда лейтенант ретировался, они бочком начали подходить ближе, боязливо поглядывая на Гвинею Дика, который добродушно им улыбался.

– Миссис Браун может подождать четверть часа? – спросила я Дэнзелла. – Будет проще, если рядом будет кто-то, знающий, что нужно делать и как держать ногу, пока я режу. А Дик сможет обездвижить пациента.

– Четверть часа?

– Ну, собственно ампутация займет меньше минуты, если не будет осложнений. Но мне потребуется время, чтобы приготовиться, и помощь в перевязывании разрезанных кровеносных сосудов после ампутации. Кстати, а куда делась бутылка с ромом?

Темные брови Дэнзелла поднялись почти к линии роста волос, но он жестом указал на мистера Ормистона, который заснул и теперь громко храпел, баюкая бутылку рома на руке.

– Я не собираюсь пить из нее, – сухо сказала я, отвечая на немой вопрос в его глазах.

Вытянув бутылку, я налила из нее немного на чистую тряпицу, которой затем начала натирать волосатое бедро мистера Ормистона. К счастью, лейтенант забыл забрать свою банку с шовным материалом, а инструмент, который пнула миссис Рейвен, оказался держателем. Мне он понадобится, чтобы захватывать концы артерий, потому что они имеют раздражающую особенность прятаться обратно в плоть и разбрызгивать кровь внутри.

– А-а, – произнес Дэнзелл – все еще растерянный, но в боевой готовности. – Понимаю. Могу я... помочь?

– Можно позаимствовать ваш ремень, чтобы перетянуть сосуды?

– О, разумеется, – пробормотал Дэнзелл и, не раздумывая, расстегнул его. Доктору было любопытно. – Я так понимаю, ты делала такое и раньше.

– К сожалению, множество раз.

Я наклонилась, чтобы проверить дыхание мистера Ормистона: хриплое, но не затрудненное. За пять минут он вылакал почти полбутылки – доза, которая могла бы убить того, кто менее привык к рому, чем английский моряк. Но жизненные показатели были вполне хорошими, даже несмотря на высокую температуру. Опьянение ни в коей мере не замещало анестезию: пациент оглушен, но не без сознания, и обязательно придет в себя, когда я начну резать. Тем не менее, алкоголь уменьшал страх и мог слегка притупить резкую боль. Вот интересно, смогу ли я снова – и когда это будет? – приготовить эфир?

В длинной комнате стояли несколько маленьких столиков, на которых лежали горы бинтов, корпии и других перевязочных материалов. Я выбрала хороший запас относительно чистых повязок и вернулась с ними к кушетке. В тот же момент с ведром воды прибыла задыхающаяся и раскрасневшаяся миссис Рейвен, которая явно переживала, не пропустила ли она чего-нибудь. А минуту спустя с пилой своего брата прибежала столь же запыхавшаяся от бега Рейчел Хантер.

– Если вы не против, друг Дэнзелл, не могли бы вы промыть кипятком лезвие пилы? – попросила я, повязывая вокруг талии джутовый мешок вместо фартука. По спине стекал пот, который щекотал между ягодицами. На голову в виде банданы я повязала длинный отрез ткани, чтобы предотвратить попадание пота в глаза, пока я работаю. – И потрите хорошенько те пятна, что возле рукояти, ладно? А затем сделайте то же самое с моим ножом и тем держателем, если не трудно.

Дэнзелл все это проделал, хоть и выглядел озадаченным. Толпа заинтересованно перешептывалась, ведь они никогда не видели такого диковинного действа, но присутствие туземного мистера Дика удерживало их на безопасном расстоянии.

– Как ты думаешь, лейтенант и в самом деле повесит нашего друга? – прошептал Дэнзелл, кивая на мистера Дика. – Или сможет это устроить, если до этого дойдет?

– Уверена, ему бы очень хотелось, но я действительно считаю, что нет – у него не получится. Мистер Дик – английский военнопленный. А вас он сможет подвергнуть военному трибуналу, как думаете?

– Полагаю, он может попытаться, – ответил Дэнзелл, и, судя по всему, совершенно не переживал из-за подобной перспективы. – В конце концов, я зачислен в штат.

– Правда?

Это казалось странным. Но он был не единственным квакером, которого я встречала на полях сражений, если уж на то пошло.

– О, да. Но мне кажется, в армии не так много хирургов, чтобы она могла себе позволить повесить одного из них. И сомневаюсь, что понижение в ранге сильно отразится на моей компетентности, – доктор весело мне улыбнулся. – У тебя вон, если не ошибаюсь, вообще нет чина. И все же, я уверен, что ты справишься.

– С Божьей помощью, – сказала я, и Дэнни серьезно кивнул.

– С Божьей помощью, – повторил он и передал мне нож, все еще горячий от кипятка.

– Вы бы немного отодвинулись, – сказала я зрителям. – Тут будет кровавое месиво.

– Ох, Боже-Боже, – запричитала миссис Рейвен, делая дрожащие вдохи предвкушения. – Это совершеннейший ужас!

ГЛАВА 45

ТРИ СТРЕЛЫ

Моттвилль, Пенсильвания

10 июня 1977

ГРЕЙ ВНЕЗАПНО вскочил, едва избежав удара головой о низкую балку, проходящую над его кроватью. Его сердце колотилось, шея и виски взмокли от пота, и в данный момент он понятия не имел, где находился.

– Третья стрела, – произнес он вслух и встряхнул головой, пытаясь подобрать слова для чрезвычайно яркого сна, от которого он так резко пробудился.

Был это сон, воспоминание или нечто среднее между тем и другим? Лорд Джон находился в главной приемной поместья «Труа Флеш» и разглядывал весьма симпатичную работу Стаббса (один из ведущих европейских художников-анималистов. – прим. пер.), пристроенную справа от барочной каминной полки. Картины практически полностью закрывали стены – висели буквально снизу доверху, нагроможденные без учета тематики или ценности.

Было ли это на самом деле? Грей смутно вспомнил ощущение подавленности от избыточного декора. Но на самом ли деле имело место это скопление живописи: портреты, зловеще ухмыляющиеся сверху и снизу, все эти лица, куда не кинешь взгляд?

Во сне барон Амандин стоял сбоку от него, задевая его твердым плечом – они были почти одного роста. Барон говорил об одной из картин, но Грей не мог припомнить, что именно – возможно, что-то о технике, которую использовал художник.

С другой стороны от него находилась сестра барона Сесиль Бичем, стоявшая столь же близко – ее оголенное плечо касалось плеча лорда Джона. Она напудрила волосы и благоухала жасмином; резкий одеколон барона отдавал бергамотом и цибетом (выделение желез внутренней секреции небольшого животного семейства виверровых, мускус. – прим. пер.). Грей вспомнил – ведь запахи во снах не ощущаются, так? – смешение тяжелых ароматов с горечью древесной золы в удушливом тепле комнаты и слабое чувство тошноты, вызванное этой смесью. Чья-то рука обхватила и бесцеремонно сжала одну из его ягодиц, а затем начала вкрадчиво гладить ее. Он не знал, чья это рука.

И это ему не приснилось.

Джон медленно опустился на подушку и, закрыв глаза, попытался выудить образы из своего сонного мозга. Потом сон принял эротический оборот. Чей-то рот на его в высшей степени отзывчивой плоти: на самом деле, именно из-за этих ощущений он и проснулся. И чей это был рот, Джон также не знал.

Где-то там же, в этом сне присутствовал доктор Франклин: Грей припомнил слегка обвисшие, но все еще крепкие белые ягодицы мужчины, идущего перед ним по коридору, длинные седые волосы, рассыпающиеся вдоль костлявой спины, рыхлые складки кожи вокруг талии, а также абсолютно непринужденную беседу о картинах, висящих вдоль по стенам коридора. Такое четкое, заряженное ощущениями воспоминание. Конечно же, у них ничего не было... только не с Франклином – даже во сне. Но это имело какое-то отношение к живописи.

Грей попытался восстановить в памяти некоторые из картин, но уже не был уверен, что там висело на самом деле, а что всплыло из пучины снов. Были пейзажи... Вещь, претендующая на египетскую сцену, хотя он усомнился, что нога художника когда-либо ступала южнее побережья Бретани. Обычные семейные портреты...

– Да! – он резко вскочил, и в этот раз громко ударился макушкой о балку - настолько сильно, что из глаз посыпались искры, а сам он замычал от боли.

– Дядя Джон? – с соседней кровати прозвучал испуганный голос Дотти, и шорох постельного белья на полу свидетельствовал о том, что ее служанка тоже проснулась. – Что случилось?

– Ничего, ничего. Возвращайся ко сну, – он спустил ноги с кровати. – Просто... иду в уборную.

– Ох.

Послышалось барахтанье и ворчание с пола, и строгое укоряющее «цыц!» от Дотти. Выход из номера лорд Джон нашел наощупь, поскольку ставни были закрыты, а комната – черна, как грех. Он спустился вниз по лестнице при тусклом свете огня, просачивающегося из главного зала гостиницы.

Воздух снаружи оказался свежим и прохладным, пахнущим чем-то, что Грей не мог опознать, но это крутилось у него в голове. Было облегчением отпустить борьбу со своим трудноразрешимым сном и погрузиться в это чисто чувственное воспоминание. В голове всплыли долгие поездки в Вирджинии, пыльные дороги, свежая листва, движение лошади под ним, выстрелы из оружия, оленья кровь, стекающая по его руке... конечно, охота с Уильямом.

Лорд Джон ощутил, как его мгновенно охватывает бесконечность - то сильное, удивительное чувство, свойственное только Америке: как будто что-то выжидает среди деревьев – не враждебно, но и не дружелюбно. Он любил те несколько лет в Вирджинии, вдалеке от интриг Европы и неизменной социальности Лондона. Хотя ценил их в основном за ту близость, которая за эти годы выросла между ним и его сыном посреди этих диких мест.

За время путешествия он пока еще не видел светлячков. Вглядывался в густую траву, пока шел, но, возможно, было слишком поздно: светлячки чаще всего появляются ранним вечером. Ему не терпелось показать их Дотти. Уильям был очарован, когда впервые увидел их, приехав в Вирджинию – ловил их рукой, аккуратно сложив ладонь чашечкой и вскрикивая, когда они освещали темное углубление его ладони. И каждое лето с радостью приветствовал их возвращение.

Расслабившись физически и, по крайней мере, внешне успокоившись, он неторопливо уселся на колоду для колки дров во внутреннем дворе гостиницы, не желая пока возвращаться в душную темноту наверху.

Грей задумался о том, где сейчас Генри. Где он ночует сегодня? Заключенный в каком-нибудь замковом подземелье? Нет, в Колониях таких мест точно не имелось. Даже обычные дома строились удивительно удобными и наполненными воздухом. Возможно, его племянника держали в тюрьме, амбаре, в подвале. И все же он, насколько им было известно, пережил зиму, несмотря на серьезное ранение. Но у него должны быть деньги: возможно, он был в состоянии заплатить за лучшее жилье и за медицинскую помощь.

Бог даст, они скоро найдут его. До Филадельфии не более чем два дня пути. И у него имелись письма с рекомендациями от Франклина – опять Франклин! Черт бы побрал этого человека и его воздушные ванны! Хотя однажды Грей из любопытства присоединился к нему в этой процедуре и нашел странно-приятным, хотя и немного нервирующим, сидеть в чем мать родила в комнате, уставленной элегантной мебелью, кадками с растениями по углам, живописью на...

Нет. Не было картин в мансарде «Труа Флеш», разумеется, нет.

Вот оно. Хвост ускользающего сна, подрагивая, дразнил его из-за камня. Джон закрыл глаза, наполнил легкие ароматом летней ночи и усилием воли заставил свой разум отрешиться.

«Труа Флеш. Три стрелы. Кто третья?» Слова из письма Хэла возникли под его веками, настолько поразив его, что Джон открыл глаза. Хорошо знавший манеру мыслить Хэла, в тот момент он не слишком понял, что имел в виду брат. Но, очевидно, это укоренилось в его подсознании – только для того, чтобы появиться среди ночи из небытия, из глубины абсурдного сна. Почему?

Джон осторожно потрогал макушку, которая ныла от удара о балку, но раны там не было. Его пальцы бессознательно спустились вниз, ощупывая то место, где жена Джейми Фрейзера накрыла отверстие после трепанации его черепа расплющенным серебряным шестипенсовиком. Она довольно ловко всё зашила, и волосы снова выросли, но под кожей легко нащупывался этот маленький жесткий кругляшок. Лорд Джон редко замечал его и почти не задумывался об этом, за исключением холодов, когда металл ощутимо замерзал, что иногда становилось причиной головной боли и течи из носа.

Было холодно – очень холодно, когда он приехал в «Труа Флеш». Мысль вспорхнула в его голове, словно мотылек.

Из-за гостиницы доносились звуки. Стук копыт по утрамбованной грязи, приглушенный шум голосов. Грей замер.

Луна проделала половину своего пути вниз. Было поздно, но еще далеко до рассвета. Какие дела могли быть в такое время? Разве что темные делишки: такие, которым он не хотел бы быть свидетелем, не говоря уже о том, чтобы за этим занятием застукали его самого.

Однако люди приближались. Джон не мог пошевелиться, не будучи замеченным и, вместо этого, утихомирил даже свое дыхание до легкого движения воздуха.

Трое мужчин, бесшумные, решительные, – на лошадях, один ведет груженого мула. Они прошли не более чем в двух шагах от Грея, но он не двигался, и лошади, если они его и почуяли, не сочли его угрозой. Они повернули на дорогу, ведущую в Филадельфию. «К чему такая секретность?» – удивился Джон, но не стал тратить время на эти размышления. Он сразу же заметил это, когда вернулся в Северную Каролину годом ранее: болезненное возбуждение, беспокойство в самом воздухе. Наиболее ярко выраженные именно здесь – он осознал это сразу, как они причалили.

Люди были осторожны, как никогда. «Они не знали, кому доверять, – подумал он. – И потому не верили никому».

Мысль о доверии вызвала немедленное и яркое воспоминание о Перси Уэйнрайте. Есть ли кто-то в мире, кому я верю меньше…

И вот так запросто всё сошлось. Образ темноглазого и улыбающегося Перси, – большой палец скользит по поверхности винного бокала, будто ласкает член Грея, – говорящего как бы между прочим: «Я женился на одной из сестер барона Амандина...»

– Одна из сестер, – прошептал Грей, и сон выкристаллизовался в его мозгу. Ощущение холода от камней «Труа Флеш», такое сильное, что он задрожал, хотя ночь вовсе не была холодной. Излучающие тепло эти два похотливых, распутных тела, сжимающие его по бокам. А в стороне, на стене, незамеченный среди небрежного изобилия – маленький рисунок, изображающий трех детей: двух девочек и мальчика, позирующих с собакой, - и внешняя стена «Труа Флеш», узнаваемая за ними.

Вторая сестра. Третья стрела, которую Хэл, с его безошибочным чутьем на странности, никогда не видел, но сразу же заметил.

Бичемы были благородной, старинной фамилией – и, как это бывает в подобных семьях, частенько мимоходом ссылались сами на себя. Во время своего визита он слышал о делах кузенов, дядюшек, дальних родственников... но никогда – о второй сестре.

Конечно, она могла умереть в детском возрасте – такие вещи происходят. Но, в таком случае, почему Перси сказал?..

Голова начинала болеть. Вздохнув, Джон встал и вошел внутрь. Он понятия не имел, где и когда, но ему придется снова поговорить с Перси. И был потрясен, обнаружив, что эта перспектива его не тревожит.

ГЛАВА 46

ЛЕЙ-ЛИНИИ*

(*Гипотетические линии, по которым якобы расположены многие места, представляющие географический и исторический интерес. – прим. перев.)

БРИАННА ОСТАНОВИЛАСЬ У КАМЕРЫ наблюдения за рыбой. Сезон размножения еще не наступил – ей говорили, что во время него огромное море лососей взбирается по желобу рыбохода, позволяющего им подниматься на плотину в Питлохри. Но периодически показывалась серебристая вспышка, настойчиво идущая против течения за миг до того, как вспрыгнуть в трубу, ведущую на следующую ступень рыбохода – и от неожиданности замирало сердце. Сама камера наблюдения с покрытым ряской окном находилась в маленьком белом корпусе, пристроенном сбоку к рыбоходу. И прежде чем войти в плотину, Бри остановилась там, чтобы собраться с мыслями, или, вернее, избавиться от некоторых из них.

Было бессмысленно беспокоиться о том, что уже случилось. И Бри знала, что с ее родителями все в порядке. «Или, по крайней мере, – поправила она себя, – им точно удалось выбраться из форта Тиконгерога». Ведь писем еще оставалось целая куча.

И, конечно, она в любой момент могла бы прочитать эти письма и все выяснить. Именно это и делало ситуацию такой нелепой. Брианна подумала, что в действительности это ее не мучило... просто занимало мысли. Письма были такими чудесными. Но в то же время Бри слишком хорошо понимала, как много всего оставалось невысказанным даже в самом подробном письме. А в купленной Роджером книге говорилось, что генерал Бергойн покинул Канаду в начале июня, планируя направиться на юг и присоединиться к войскам генерала Хау. По сути он разрезал бы Колонии пополам. И 6 июля 1777 года Бергойн приостановил свой марш, чтобы атаковать форт Тиконгерогу. Что...

– Coimhead air sin! (гэльск. – Смотри на это! – прим. пер.) – произнес голос позади, напугав ее. Брианна резко оглянулась и увидела Роба Кэмерона, который стоял и взволнованно указывал на окошко камеры наблюдения за рыбой. Она повернулась обратно, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как громадная серебристая рыбина с темными пятнами по всей спине совершает гигантский бросок против течения перед тем, как исчезнуть в желобе.

– Nach e sin an rud as brèagha a chunnaic thu riamh? – спросил Роб, лицо которого все еще светилось от восторга. «Это ли не самое прекрасное из того, что ты когда-либо видела?»

– Cha mhór! – ответила Бри настороженно, но все же не могла не улыбнуться. «Почти».

Его собственная улыбка не исчезла, но стала более личной, когда Роб сфокусировал взгляд на Брианне.

– А, так ты все-таки говоришь по-гэльски! Мой кузен говорил мне, но я сомневался: чтобы ты, да со своим пра-аильным бо-остонским а-акцентом, – сказал он, растягивая слоги, явно полагая, что это и есть бостонский акцент.

– Да-а, па-арниша, так и гъваря-ят в Га-арвард-Я-арде, – произнесла она с настоящим, но утрированным выговором. Роб расхохотался.

– Как ты это делаешь? По-гэльски ты с таким акцентом не говоришь. Я имею в виду... у тебя он есть, но... другой. Больше похож на то, как говорят на Островах – на Барра, возможно, или на Уисте.

– Мой Па был шотландцем, – сказал Брианна. – Он меня и научил.

Роб как-то по-новому на нее взглянул – словно Бри была неизвестным видом рыбы, которая только что попалась ему на крючок.

– Да? Из этих мест? А как его зовут?

– Джеймс Фрейзер, – ответила Бри. Ничего страшного: тут таких десятки. – И звали. Он... ушел.

– Ах, сожалею, – посочувствовал Роб и коротко коснулся ее руки. – Я потерял своего отца в прошлом году. Тяжко, да?

– Да, – коротко ответила Брианна, собираясь уйти, но он тут же повернулся и пошел рядом.

– Роджер сказал, у вас есть дети, – он почувствовал, что Бри удивилась, и искоса улыбнулся. - Мы встретились в ложе. Классный парень.

– Так и есть, – настороженно сказала она. Роджер не говорил, что встретил Роба, и ей было интересно, почему. Они с Робом явно говорили достаточно долго, чтобы тот понял, что Роджер – ее муж, и у них есть дети. Однако Роб не стал развивать тему, а, откинув назад голову, принялся потягиваться.

– У-у-ух... Денек слишком хороший, чтобы провести его внутри плотины. Хотел бы я быть на воде.

Он кивнул в сторону бурлящей реки, где с полдюжины загорелых рыбаков стояли среди волн с хищно-напряженным вниманием цапель.

– Ты или Роджер рыбачите?

– Я рыбачу, – сказал Брианна и ощутила, как от воспоминания о бросании удочки дернулась ее рука, послав легкую дрожь вверх по нервным окончаниям. – А ты, значит, рыбак?

– Да, у меня есть разрешение на рыбалку в Ротиемурхусе (особое и красивое место в шотландском Хайланде, в самом сердце национального парка Кэрнгорм. – прим. пер.).

Роб выглядел таким гордым, будто это было чем-то особенным, так что Брианна произнесла одобрительное «м-м». Он искоса взглянул на нее сахарным взглядом и подмигнул.

– Если ты когда-нибудь захочешь поехать на рыбалку, скажи только слово, босс.

Роб внезапно улыбнулся ей, беспечно и обаятельно, и, насвистывая, пошел впереди нее в офис плотины.

«ЛЕЙ-ЛИНИЯ – это видимая глазом «дорожка» между двумя представляющими интерес географическими объектами – обычно древними памятниками или мегалитами. Ученые выдвинули ряд теорий о лей-линиях, хотя они явно расходятся во мнении по поводу того, существуют ли те как реальный феномен или как искусственный признак.

Под этим я имею в виду, что если вы выберете любые две точки, представляющие интерес для людей, то, весьма вероятно, сможете найти какой-нибудь «путь», соединяющий их – и неважно, что это за точки. Возьмем, к примеру, большую трассу между Лондоном и Эдинбургом: она есть, потому что у людей часто возникает необходимость ехать из одного города в другой, но, как правило, лей-линией ее не называют. Обычно под этим термином имеется в виду древний путь, ведущий, скажем, от стоячего камня к старинному аббатству, которое, скорее всего, построено на месте более древнего объекта поклонения.

И раз уж реальных доказательств не так много, кроме очевидного существования таких линий, то о них говорят множество всякой ерунды. Некоторые люди считают, что линии имеют магическое или мистическое значение. Сам я не вижу никаких для этого оснований, и ваша мама тоже, а она – ученый. С другой стороны, сама наука время от времени меняет свое мнение, и то, что выглядит, как магия, может действительно иметь научное объяснение (NB: вставить примечание о Клэр и собирании трав).

Однако среди теорий относительно лей-линий выделяется одна, которая, по крайней мере, имеет вероятное физическое объяснение. Возможно, к тому времени, как вы это прочтете, вы уже будете знать о лозоискателях. Я возьму вас в такой поход с ивовым прутиком, как только представится возможность. Просто на всякий случай: лозоискатель – это человек, который может определить присутствие воды под землей или иногда даже залежи металлов, как, например, руду в шахтах. Одни для этого используют раздвоенные прутики в виде буквы Y, металлическую рейку или какой-нибудь другой предмет, с помощью которого «предугадывают» воду. Другие же просто чувствуют ее. Реальная основа такого умения неизвестна. Ваша мама говорит, что теория бритвы Оккама (Бритва О́ккама (или лезвие Оккама) – методологический принцип, получивший название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма из Оккама, предполагающего, «что может быть сделано на основе меньшего числа [предположений], не следует делать, исходя из большего» - прим. пер.) предположила бы, что такие люди просто опознают тип геологии, в котором с большой вероятностью сокрыты подземные воды. Но я видел, как работают лозоискатели, и совершенно уверен, что есть в этом нечто большее – особенно если учитывать теории, о которых я вам здесь рассказываю.

Одна из гипотез о том, как работает лозоискательство, состоит в том, что вода или металл имеют магнитный ток, к которому лоза чувствительна. Ваша мама говорит, что первая часть всего этого верна, и что, кроме того, в земной коре имеются большие полосы геомагнитной силы, которые проходят в противоположных направлениях по всему земному шару. Помимо этого, она сказала мне, что данные полосы не обязательно постоянны, но обнаруживаются объективными измерениями. Действительно, земля иногда подвергается случайным разворотам своей геомагнитной силы, когда полюса меняются местами. Думаю, это происходит каждый миллион лет – мама не знает точной частоты, и причина этого явления никому не известна, но обычно в качестве нее предполагают вспышки на солнце.

Еще одна любопытная информация: почтовые голуби (и, вполне возможно, другие виды птиц) явно ощущают эти геомагнитные линии и используют их для навигации, хотя никто еще не понял, как они это делают.

Мы – ваша мама и я – предполагаем (и я должен подчеркнуть, что мы можем легко ошибаться в своих предположениях), что лей-линии действительно существуют. Они являются (или соотносятся с) полосами геомагнитной силы, и там, где они пересекаются или сходятся, получается точка, в которой эта магнитная сила становится... другой – не подобрать лучшего слова. Мы считаем, что в таких точках соединений – или в некоторых из них – могут быть места, где чувствительные к подобным силам люди (похожие на голубей, я полагаю), могут переходить из одного времени в другое (такими людьми являемся ваша мама и я, и вы – Джем и Мэнди). Если это читает человек, который еще не родился – наш ребенок (или внук), тогда я не могу сказать, обладаете ли вы этой чувствительностью, способностью – или как-бы-она-там-не-называлась. Но уверяю вас: она существует. Ваша бабушка предположила, что это наследственное свойство, вполне сопоставимое со способностью сворачивать язык в трубочку: если у вас ее нет, то объяснение процесса для вас просто непостижимо – даже когда вы смотрите на то, как кто-то другой это делает. И если вы обладаете этой чувствительностью, я даже не знаю: извиниться перед вами или поздравить. Хотя и полагаю, что это не самое худшее из того, что родители могут передать своим детям: ну, там, всякое разное, вроде кривых зубов или близорукости. В любом случае, поверьте, мы делаем это не специально.

Простите, что-то я отошел от темы. Основной мыслью является то, что способность к путешествию во времени может зависеть от генетической чувствительности к этим... соединениям? воронкам?.. к лей-линиям.

Из-за своеобразной геологической истории Британских островов вы найдете здесь много лей-линий, а также большое количество археологических объектов, которые они, по-видимому, связывают. Мы с вашей мамой намерены отметить, насколько это можно сделать, не подвергая себя опасности, – и не заблуждайтесь: это очень опасно! – местонахождение объектов, с большой вероятностью являющихся порталами. Очевидно, нет никакого способа узнать наверняка, является конкретное место порталом или нет.

Есть данные, что порталы, похоже, «открываются» в те даты, которые соответствуют солнечным и огненным праздникам древнего мира (или, по крайней мере, открыты чуть сильнее, чем в другие дни). Если эта гипотеза верна, то, вероятно, это может быть как-то связано с гравитационным притяжением солнца и луны. Наблюдение кажется разумным, учитывая, что эти небесные тела действительно влияют на поведение Земли в отношении приливов, погоды и тому подобного – тогда чем воронки времени хуже, в конце концов?

*Примечание 1: Ваша мама говорит... ну, из всего, что она сказала, я выхватил лишь словосочетание «Единая теория поля», которой, как я понял, еще не существует, но если бы она была, то объяснила бы целую кучу вещей. И среди них мы бы смогли найти ответ на вопрос, почему соединение геомагнитных линий может повлиять на время в том месте, где происходит сближение. Все, что я лично понял из ее объяснения, – это идея о том, что пространство и время иногда становятся одним и тем же, и гравитация каким-то образом связана с ними. Для меня все это столь же разумно, как и все остальное в отношении данного феномена.

Примечание 2:»

– Это имеет какой-нибудь смысл? – спросил Роджер. – По крайней мере, на данный момент?

– В такой степени, в которой это вообще может иметь смысл, – да.

Несмотря на беспокойство, которое Брианна ощущала всякий раз, когда они это обсуждали, она не могла не улыбнуться: Роджер выглядел таким искренним и серьезным. На его щеке было чернильное пятно, а черные волосы оказались всклокочены с одной стороны.

– Преподавательство, похоже, у тебя в крови, – сказала она и, вытянув из кармана бумажную салфетку и облизнув ее на манер мамы-кошки, вытерла ею лицо мужа. – Знаешь, существуют прекрасные современные изобретения, которые называются шариковые ручки.

– Ненавижу их, – сказал Роджер, закрывая глаза и позволяя привести себя в порядок. – Кроме того, перьевая ручка – огромная роскошь по сравнению с пером.

– Ну, это да. Па, когда писал письма, всегда выглядел, будто пережил взрыв на чернильной фабрике.

Бри вернулись глазами к странице. Прочитав первое примечание, она фыркнула, и Роджер тоже улыбнулся.

– Это достойное объяснение?

– Учитывая, что оно предназначено для детей, более чем адекватное, – уверила она его, кладя страницу на стол. – А что будет во втором примечании?

– А, – скрестив руки, Роджер отклонился назад на стуле и смотрел смущенно. – Вот это.

– Да, это, – сказала Брианна, мгновенно напрягаясь. – Это будет служить чем-то, наподобие «Вещдока А»?

– Ну, да, – неохотно признал он и встретился с ней взглядом. – Тетрадки Гейлис Дункан. А книжка миссис Грэм будет «Вещдоком Б». Объяснение твоей матери о предрассудках, связанных с растениями, станет Примечанием 4.

Брианна, ощутив, как кровь отлила от головы, на всякий случай села.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – осторожно спросила она. Сама Бри точно не знала, где находились тетрадки Гейлис Дункан – и знать не хотела. Маленькая книжечка, которую Фиона, внучка миссис Грэм, отдала им, была надежно упрятана в ячейку в Королевском банке Шотландии в Эдинбурге.

Роджер выдохнул и покачал головой.

– Нет, не уверен, – сказал он честно. – Но, слушай. Мы не знаем, в каком возрасте дети это прочитают. И это заставило меня задуматься, что нужно как-то подготовиться. Просто на случай, если с нами что-нибудь случится до того, как они повзрослеют настолько, чтобы им можно было рассказать... обо всем.

Брианна ощущала, будто вниз по спине медленно скользит тающий кубик льда. Но Роджер прав. Они оба могут погибнуть в автокатастрофе, как родители ее матери. Или дом может сгореть...

– Ну, нет, – произнесла она вслух, глядя за спину Роджера в окно, которое было вставлено в каменную стену толщиной почти в восемнадцать дюймов. – Не думаю, что дом сгорит дотла.

Услышав это, Роджер улыбнулся.

– Нет, об этом точно не стоит беспокоиться. А вот по поводу тетрадок – да, я понимаю, о чем ты. И я подумывал о том, чтобы прочитать их полностью самому и попробовать логически выстроить всю информацию. Гейлис довольно много написала о том, какой из каменных кругов кажется активным – а это полезно знать. Потому что читать все остальное... – Роджер взмахнул рукой, пытаясь подобрать слово.

– Гадко, – вставила Брианна.

– Я собирался сказать, что это, как наблюдать за тем, кто прямо на твоих глазах сходит с ума, но «гадко» тоже подойдет, – Роджер взял страницы у Бри из рук и аккуратно их сложил. – Это просто академический тик, наверное. Мне кажется неправильным скрывать исходный материал.

Брианна снова фыркнула, но теперь этот звук означал, что о Гейлис Дункан в качестве исходного материала она думала исключительно, как о большой проблеме. И все же...

– Думаю, ты прав, – неохотно признала она. – Может, у тебя получится суммировать информацию и просто упомянуть о местонахождении тетрадок на тот случай, если кому-нибудь из потомков станет действительно любопытно...

– Неплохая мысль, – Роджер вложил страницы в блокнот и, закрыв его, поднялся. – Тогда спущусь-ка я вниз и достану их. И, может быть, после школы я возьму с собой Джема и покажу ему город: он достаточно большой мальчик, чтобы прогуляться по Королевской Миле, и ему понравится замок.

– Только не води его в Эдинбургское подземелье! – тут же сказала Бри, и Роджер расплылся в улыбке.

– А что, думаешь, восковые фигуры людей в пыточной камере не будут познавательными? Это все из истории, не так ли?

– Если бы это было не так, то никто бы в ужас и не приходил, – ответила Брианна и, повернувшись, мельком взглянула на часы на стене. – Роджер! А разве в два часа у тебя не назначен Гэльский урок в школе?

Не веря своим глазам, Роджер поглядел на часы, схватил со стола стопку книг и бумаг и, весьма красноречиво выражаясь по-гэльски, вылетел из комнаты.

Выйдя в коридор, Бри увидела, как, торопливо поцеловав Мэнди, Роджер рванул к двери. Мэнди, стоя в дверном проеме, с энтузиазмом махала рукой:

– Пока-пока, папочка! – крикнула она. – Пъивизи мне маёзинку!

– Если он забудет, то после ужина мы сходим в деревню и купим сами, – пообещала Брианна и, наклонившись, взяла дочку на руки. И вместе с Мэнди они смотрели за тем, как старенький оранжевый Моррис Минор Роджера кашлянул, подавился, вздрогнул и сдвинулся с места, коротко отрыгнув голубым дымком. Глядя на все это, Бри слегка нахмурилась и подумала, что нужно бы купить набор новых свечей зажигания, но помахала рукой, когда Роджер, выглянув на повороте из окна, улыбнулся им.

Мэнди угнездилась поближе, бормоча одну из самых колоритный гэльских фраз Роджера, которую явно заучивала на память, и, наклонив голову, Бри вдохнула сладкий аромат чумазого ребенка и шампуня «Джонсонс бэби». Вне всякого сомнения, именно упоминание о Гейлис Дункан заставляло ее по-прежнему тревожиться. Женщина давно и по-настоящему мертва, но, в конце концов... она являлась многажды прабабкой Роджера. И, возможно, способность путешествовать сквозь камни была не единственной из тех, что передавались через кровь.

Хотя, безусловно, время разбавило некоторые вещи. Роджер, например, не имел ничего общего с Уильямом Бакклейгом МакКензи, сыном Гейлис от Дугала МакКензи, и человеком, ответственным за то, что Роджера повесили.

– Ведьмино отродье, – пробормотала Бри себе под нос. – Надеюсь, ты гниешь в аду.

– Это плохое слово, мамочка, – укоризненно сказала Мэнди.

ВСЕ ПРОШЛО ДАЖЕ ЛУЧШЕ, чем он мог надеяться. Школьный зал был заполнен детьми и их родителями. Даже несколько дедушек с бабушками втиснулись вдоль стен. На пару мгновений у Роджера закружилась голова, – не то, чтобы это были паника или страх сцены: скорее, чувство, похожее на то, когда заглядываешь в огромный каньон, дна которого не видно – когда-то привычное ощущение для него, бывшего участника концертов. Положив на столик книги и записи, Роджер глубоко вздохнул и, улыбнувшись, произнес:

– Feasgar math! (гэльск.: Здравствуйте! – прим. пер.)

Именно это всегда и требовалось: первые слова сказаны – или пропеты – и появлялось ощущение, будто держишь в руках провод под напряжением. Между ним и зрителями пробегал ток, и, казалось, следующие слова, появившись из ниоткуда, выливались, будто поток воды сквозь одну из гигантских турбин Брианны.

После пары вступительных слов Роджер обратился к понятию о гэльских ругательствах, прекрасно понимая, зачем именно пришли сюда большинство детей. Брови нескольких родителей поползли вверх, зато на лицах дедушек появились понимающие улыбки.

– В гэльском языке нет настоящих ругательств, какие имеются, например, в английском, – сказал он и ухмыльнулся взъерошенной головенке с разочарованным выражением лица во втором ряду – тому самому маленькому засранцу Гласскоку, который сказал Джемми, что тот отправится в ад. – Прости, Джимми.

И когда зал отсмеялся, Роджер продолжил:

– Но это не значит, что мы не в состоянии хорошенько и от души высказать свое мнение о ком-нибудь. Однако гэльские ругательства – это настоящее искусство, а не грубость.

Это вызвало волну смеха и от старичков, и несколько детских голов с удивлением обернулись к своим дедушкам и бабушкам.

– Например, однажды я слышал, как фермер, чья свинья наступила в пойло из отрубей, сказал, что горит желанием увидеть, как ее кишки вырвутся наружу и их слопают вороны.

Послышались восторженные «О-о!» от детей, и, улыбнувшись, Роджер продолжил, выдавая аккуратно отредактированные версии наиболее креативных фраз, которые слышал от своего тестя в подобных ситуациях. Не было нужды добавлять, что, несмотря на отсутствие бранных слов, действительно можно назвать кого-то «сукиной дочерью», когда возникнет сильное желание сквернословить. Если дети хотят узнать, что именно Джем сказал мисс Гленденнинг, они должны спросить его самого. А может, уже и спросили.

Затем Роджер обратился к более серьезной теме – к описанию Гэлтахта: региона Шотландии, где по-прежнему традиционно говорят по-гэльски. И рассказал пару анекдотов о том, как подростком учил гэльский язык, ловя селедку вместе с рыбаками в Минче, включив в рассказ полную речь, произнесенную обстоятельным капитаном Тейлором. Потрясая кулаком, капитан адресовал свое красноречие морю, небесам, экипажу и омарам, после того, как шторм вычистил его любимый трюм для омаров и убрался восвояси вместе со всей выручкой. Это снова заставило всех покатиться со смеху, а парочка дедов-забияк в конце зала, ухмыльнувшись, принялись перешептываться друг с другом: они явно сталкивались с подобными ситуациями.

– Но гэльский – это все же язык, – сказал Роджер, когда смех снова стих. – А это значит, что в основном он используется для общения – люди говорят на нем друг с другом. Многие ли из вас слышали о построчном пении? О «прачечных песнях»?

Заинтересованный гул: некоторые слышали, а кто-то – нет. И потому Роджер объяснил, что это значит:

– Женщины работали вместе: били, тянули и мяли влажную шерстяную ткань, чтобы сделать ее крепкой и непромокаемой – ведь в те времена еще не придумали маков (сокр. от «макинтош», непромокаемое пальто, – прим. пер.) и зонтиков. А людям необходимо было проводить дни и ночи на улице в любую погоду: ухаживать за животными или огородами.

Голос Роджера к этому времени уже достаточно разогрелся, и он подумал, что вполне сможет исполнить короткую прачечную песню. И, открыв папку, спел первый куплет и припев, а потом повторил их вместе со всем залом. Роджер выдержал четыре куплета, и, когда почувствовал, что связки напряглись, завершил пение.

– Моя бабуля когда-то пела мне эту песню, – поддавшись порыву, выпалила одна из мам, а затем, когда все на нее обернулись, покраснела, будто свекла.

– Ваша бабушка все еще жива? – спросил Роджер, и когда женщина смущенно кивнула, сказал: – Ну, тогда попросите ее научить вас этой песне, а вы сможете передать ее своим детям. Такие вещи не должны быть утрачены, правда?

Тихий гул чуть удивленного согласия, и Роджер, снова улыбнувшись, поднял потрепанный Псалтырь, который принес с собой.

– Итак. Я также упоминал построчное пение. По воскресеньям в церквях на Островах все еще используют его. Отправляйтесь в Сторновей, например, и сможете послушать. Это способ пения псалмов, который восходит к тем временам, когда у людей не было много книг – или просто среди паствы грамотой владели очень немногие. И потому назначался запевала, который пел псалом по одной строчке за раз, а затем паства повторяла фразу за ним. Эта книга, - Роджер поднял Псалтырь, – моего отца, преподобного Уэйкфилда. Некоторые из вас могут помнить его. Но изначально она принадлежала другому священнику – преподобному Александру Кармайклу. Теперь он...

И Роджер продолжил рассказывать о преподобном Кармайкле, который в XIX веке прочесал Хайланд и Острова, разговаривая с людьми и прося их петь ему песни и рассказывать о своих обычаях. Он собирал «гимны, заклинания и заговоры» из устной традиции везде, где только мог их найти, а потом издал свою грандиозную работу в нескольких томах под названием «Кармина Гаделика».

Роджер принес с собой один том «Гаделики», и в то время как пустил по рядам саму книгу вместе с вложенной в нее брошюрой прачечных песен, он прочитал один из заговоров на новую луну, жевательный заговор для коров, заклинание от несварения, поэму о жуке и несколько отрывков из «Речи Птиц».

Колумба из дома

Ушла ранним утром.

Он видел лебедушку белую

«Гули-гули»

Там, на бережку

«Гули-гули»

С погребальною песней.

«Гули-гули»

Белая лебедь изранена-ранена,

Белая лебедь побита-избита.

Белая лебедь в двух образах,

«Гули-гули»

Белая лебедь – два предвозвестия:

«Гули-гули»

Знаки Жизни и Смерти.

«Гули-гули»

«Гули-гули».

Когда ты в дорогу отправишься,

Лебедушка скорбная? -

Спросила Колумба любимая.

«Гули-гули»

Из Ирландии я уплываю,

«Гули-гули»

Фианн меня ранил,

«Гули-гули»

Острую смертную рану нанес.

«Гули-гули»

«Гули-гули»

Белая лебедь Ирландии,

Друг я всем, кто нуждается,

Око Христово на ране твоей.

«Гули-гули»

Милосердное око любви,

«Гули-гули»

Доброе око любви,

«Гули-гули»

Рану залечит твою.

«Гули-гули»

«Гули-гули».

Лебедь Ирландии,

«Гули-гули»

Никакая беда тебя не коснется,

«Гули-гули»

Заживут твои раны,

«Гули-гули»

О, Леди волн,

«Гули-гули»

О, Леди песни скорбей,

«Гули-гули»

Леди мелодий.

«Гули-гули»

Восславим Христа,

«Гули-гули»

Сына Девы.

«Гули-гули»

Великому Королю Небес –

«Гули-гули»

Ему свою песню исполни,

«Гули-гули»

Для Него твоя песня пускай прозвенит.

«Гули-гули»

«Гули-гули».

От воспроизведения лебединых криков горло Роджера болело почти непереносимо: ведь он изобразил и тихие стоны раненой лебеди, и триумфальный клич финальных слов. И под конец его голос даже сорвался, но все равно остался победным – и зал взорвался аплодисментами.

Первые несколько мгновений от боли и переизбытка эмоций он даже не мог говорить, а только кланялся и улыбался, и снова кланялся, молча передав Джимми Гласскоку стопку книжек и папок, чтобы тот пустил их по рядам. А зрители в это время, окружив со всех сторон, спешили его поздравить.

– Дружище, это потрясающе! – произнес полузнакомый голос, и, взглянув вверх, Роджер увидел, что это Роб Кэмерон сжимает его руку, восторженно сверкая глазами. Должно быть, на лице у Роджера читалось явное удивление, поскольку Роб кивнул головой на маленького мальчика, стоявшего рядом с ним. Это был Бобби Харра, которого Роджер хорошо знал по своему хору: рвущее сердце чистейшее сопрано и маленький супостат, если за ним не смотреть в оба.

– Я привел малыша Бобби, – сказал Роб, удерживая, как заметил Роджер, крепкой хваткой ручонку мальчишки. – Моя сестра сегодня работает и не смогла отпроситься. Она вдова, – добавил он, объясняя, как отсутствие матери, так и собственную заботу.

– Спасибо, – смог прохрипеть Роджер, но Кэмерон только снова сжал его руку и уступил место следующему поклоннику.

Среди толпы стояла незнакомая женщина средних лет, которая, как оказалось, узнала его.

– Мы с мужем видели однажды, как вы пели во время Инвернесских Игр (Хайландские Игры, приводящиеся в Инвернессе с 1821 года, включающие в себя спортивные состязания и традиционные культурные мероприятия Шотландского Хайланда – прим. пер.), – сказала она, очень правильно выговаривая слова, – хотя вы тогда выступали под именем вашего покойного отца, не так ли?

– Выступал, – почти прокаркал Роджер, потому что ровно на такое количество букв его голос сейчас был способен. – Ваш... у вас здесь... внук?

Роджер слабо махнул рукой на галдящую толпу ребятишек, снующих вокруг пожилой леди, которая, розовея от удовольствия, объясняла произношение некоторых странно выглядящих слов в книге сказок.

– Да, – ответила женщина, но не захотела менять тему: ее интересовал шрам поперек горла Роджера. – Что случилось? – спросила она сочувственно. – Это навсегда?

– Случайность, – ответил он. – Боюсь, да.

Огорчение тронуло уголки ее глаз, и она покачала головой.

– О, такая потеря, – сказала она. – Ваш голос был прекрасен. Мне так жаль.

– Спасибо, – только и мог произнести Роджер, и женщина отпустила его к другим людям, которые выражали ему свои восторги и никогда не слышали, как он пел. Прежде.

Когда все закончилось, он поблагодарил Лайонела Мензиса, стоявшего у двери и провожавшего людей. Директор школы улыбался и сиял, будто конферансье успешного цирка.

– Это было замечательно, – сказал Мензис, крепко сжав руку Роджера. – Даже лучше, чем я надеялся. Скажите, вы подумаете о том, чтобы сделать это еще раз?

– Еще раз? – Роджер рассмеялся, но сразу же закашлялся. - Я едва закончил этот.

– Ах, – отмахнулся Мензис, – глоточек виски – и с вашим горлом все будет в порядке. Почему бы нам не пойти в паб, а?

Роджер хотел отказаться, но лицо Мензиса светилось таким удовольствием, что он передумал. Разумеется, жажда, сравнимая с пустыней Гоби, и тот факт, что он обливался потом, – от выступлений температура его тела всегда повышалась на несколько градусов – не имели к этому никакого отношения.

– Тогда только один, – сказал Роджер и улыбнулся.

Когда они пересекли стоянку, к ним подкатил побитый синий грузовичок, из окна которого, окликая их, высунулся Роб Кэмерон.

– Понравилось, а, Роб? – спросил Мензис, все еще сияя.

– Потрясающе, – абсолютно искренне ответил Кэмерон. – Две вещи, Родж. Я хотел спросить, могли бы вы позволить мне увидеть некоторые из старинных песен, что у вас есть: Зигфрид МакЛауд показал мне те, которые вы для него сделали.

Роджер немного растерялся, но ему было приятно.

– Да, конечно, – сказал он. – Не знал, что вы – фанатик, – пошутил он.

– Мне нравятся все старинные вещи, – на этот раз серьезно произнес Кэмерон. – На самом деле, я был бы признателен.

– Тогда ладно. Приходите к нам домой. Может, в следующие выходные?

Роб усмехнулся и коротко отсалютовал.

– Погоди, ты сказал, две вещи? – спросил Мензис.

– О, да, – Кэмерон потянулся и взял что-то с сидения между ним и Бобби. – Это было вложено в гэльские книжки, которые вы раздавали. Выглядело так, будто это попало туда по ошибке, так что я вынул его. Вы пишете роман?

Роб протянул черный блокнот «Путеводитель по автостопу», и горло Роджера сжалось, как будто его душили. Он взял тетрадь и молча кивнул.

– Может, дадите почитать, когда закончите, – небрежно сказал Кэмерон, разворачивая свой грузовик. – Я обожаю научную фантастику.

Грузовик отъехал, затем внезапно остановился и развернулся. Роджер крепче сжал блокнот, но Роб на него даже не взглянул.

– Эй, – сказал он. – Совсем забыл. Брианна сказала, что у вас на участке есть древний каменный форт или нечто в этом роде?

Роджер кивнул, прочищая горло.

– У меня есть друг, археолог. Вы не будете против, если он, может быть, как-нибудь придет и посмотрит?

– Нет, – прохрипел Роджер, затем снова прочистил горло и сказал более четко: – Нет, будет классно. Благодарю.

Роб весело улыбнулся и завел двигатель.

– Не за что, дружище, – сказал он.

ГЛАВА 47

ВОЗВЫШЕННОСТИ

ЗНАКОМЫЙ РОБА – АРХЕОЛОГ Майкл Кэллэхэн оказался добродушным малым лет пятидесяти с редеющими волосами цвета песка. Он так сильно и часто сгорал на солнце, что его лицо выглядело, словно лоскутный коврик: темные пятна вперемешку с розовой шелушащейся кожей. С явным интересом Кэллэхэн принялся рыскать среди обломков старинной часовни и попросил у Роджера позволения выкопать канавку вдоль внешней стороны одной из стен.

Роб и Брианна с детьми тоже ненадолго пришли посмотреть, но археологические работы – не зрелищное мероприятие, и когда Джем и Мэнди заскучали, то они всей гурьбой спустились в дом, чтобы приготовить ланч, оставив Роджера и Майка возиться дальше.

– Ваша помощь не потребуется, – спустя некоторое время сказал Кэллэхэн, глянув вверх на Роджера. - Если вам есть, чем заняться.

Работа всегда найдется – это же ферма, хоть и маленькая. Но Роджер покачал головой.

– Мне любопытно, – сказал он. – Если я вам не помешаю...

– Нисколько, – весело отозвался Кэллэхэн. – Тогда помогите-ка мне поднять вот это.

Работая, Кэллэхэн присвистывал сквозь зубы и иногда что-то бормотал, но практически не комментировал то, что попадалось ему на глаза. Время от времени он звал Роджера на помощь: убрать булыжники или придержать качающийся камень, пока сам заглядывал под него, подсвечивая себе маленьким фонариком. Но большую часть времени Роджер сидел на уцелевшей части стены и слушал ветер.

На вершине холма было так тихо, как бывает только в первозданных местах: с постоянным ощущением неуловимого для глаз движения. И Роджеру это показалось странным. Обычно там, где когда-то жил человек, подобного чувства не возникает. А судя по глубине вырытой Кэллэхэном канавки и по тихим восхищенным присвистам, которые он, будто мартышка, время от времени издавал, люди с очень давних пор оставляли следы своего присутствия на этом холме.

Брианна принесла им сандвичи с лимонадом и присела рядом с Роджером на стене, чтобы разделить с ним трапезу.

– Роб уже уехал? – спросил Роджер, заметив, что его грузовик со двора исчез.

– Он сослался на какие-то дела и сказал, что не похоже, будто Майк скоро закончит, - ответила Бри, взглянув на седалище Кэллэхэна, торчавшее из кустов: тот радостно копался позади них.

– Может, и нет, – улыбнулся Роджер и, наклонившись, легонько поцеловал жену, которая, удовлетворенно хмыкнув, отодвинулась, но продолжала держаться за его руку.

– Роб спрашивал о старинных песнях, которые ты приготовил для Сэнди МакЛауда, – сказала Бри, искоса взглянув вниз на дом. – Ты разрешил ему их посмотреть?

– А, да, я и забыл. Точно! Если я не спущусь к тому времени, как он вернется, можешь ему показать. Оригиналы в нижнем ящике стола, в папке под названием «Cèolas» (гэльск. – музыка, музыкальные инструменты и песни. – прим. пер.).

Брианна кивнула и отправилась вниз. Уверенно ступавшая по каменистой тропинке, она своими длинными ногами в кедах напоминала ему оленя. Сходство усиливал хвост рыжих волос, своим оттенком напоминавший шкуру животного.

День клонился к вечеру, и Роджер понял, что почти впадает в состояние транса: сознание работало вяло – как и тело. По мере надобности он лениво помогал, иногда обмениваясь односложными словами с Кэллэхэном, который, похоже, также погрузился в свои мысли. Плывущая утренняя дымка сгустилась, и холодные тени между камнями растворились в свете дня. Кожей ощущались прохлада и влага воздуха, хотя ничто не намекало на дождь. «Можно практически почувствовать, как вокруг тебя вырастают камни, – подумал Роджер, – и вновь становятся тем, чем были прежде».

Внизу в доме беспрестанно хлопали двери: все время кто-то ходил туда-сюда. Брианна развешивала на улице семейные постирушки. Дети, включая пару мальчишек с соседней фермы, пришедших с ночевкой в гости к Джему, носились по огороду и между дворовыми постройками и играли в нечто похожее на салочки, сопровождая процесс грандиозным шумом. Их высокие и резкие вопли напоминали вскрики охотящейся на рыбу скопы. В какой-то момент, взглянув вниз, Роджер увидел фирменный грузовик магазина «Дом и Огород», который, судя по всему, доставил насос сепаратора для сливок: Брианна проводила водителя в сарай, потому что из-за огромной картонной коробки в руках тот не видел, куда идти.

Было около пяти вечера, когда поднялся сильный свежий ветер, и дымка начала рассеиваться. Это как будто пробудило Кэллэхэна от его грез – археолог выпрямился, постоял, глядя куда-то вниз, а потом кивнул.

– Что ж, площадка вполне может быть древней, – сказал поднявшийся из своей канавки археолог и застонал, потягиваясь и наклоняясь взад-вперед. – А вот часовня – нет. Скорее всего, она построена где-то в последние пару столетий, хотя кто бы ее ни соорудил, в самой конструкции он использовал гораздо более старые камни. Возможно, их принесли откуда-то еще, хотя некоторые могли быть и из того здания, что стояло здесь раньше, – он улыбнулся Роджеру. – В Хайланде люди бережливы: на прошлой неделе я видел сараюшку, в фундаменте которой использован древний пиктский камень, а пол выложен кирпичами из разрушенного общественного туалета в Дорнохе.

Затенив глаза рукой, Кэллэхэн посмотрел на запад, где дымка в данный момент низко висела над отдаленным берегом.

– Возвышенности, – обыденным тоном сказал он. – Они обязательно выбирали возвышенности. Древние люди. Будь то для крепости или для места поклонения – но человек всегда забирался повыше.

– Древние люди? – переспросил Роджер, ощутив, как на затылке слегка пошевелились волосы. – Которые из древних?

Кэллэхэн рассмеялся и покачал головой.

– Не знаю. Может, пикты... Все, что от них осталось, – это фрагменты каменной кладки, которые встречаются там и тут... Или народ, который пришел сюда до них. Иногда видишь нечто такое, что, ты знаешь, было сделано – или, по крайней мере, помещено там – человеком, но не можешь сопоставить это с известной культурой. Мегалиты, например – стоячие камни. Никто не знает, кто их установил и зачем.

– Да неужто, – пробормотал Роджер. – А можно ли определить, что это за тип объекта? В смысле, военный или религиозный?

Кэллэхэн покачал головой.

– Нет. Во всяком случае, по тому, что находится на поверхности, сказать сложно. Может, если мы докопаемся до более глубоких слоев. Но если честно, не вижу здесь ничего, что заставило бы кого-то действительно захотеть сделать это. Ведь на вершинах холмов в Британии и на Британских островах сотни подобных площадок: многие из них от древних кельтов, из железного века и даже гораздо старше.

Кэллэхэн подобрал отбитую голову статуи святой, и почти любовно ее погладил.

– Эта леди из гораздо более недавних времен: может, тринадцатый, четырнадцатый век. Вероятно, святая покровительница семьи, переходившая из поколения в поколение.

Шутя, чмокнув голову, он с нежностью передал ее Роджеру.

– Однако, что ни говори, – и это совсем не научно, а просто мои мысли, поскольку я видел много подобных мест – раз последнее здание было часовней, тогда древний объект под ним, скорее всего, тоже использовался как место религиозного поклонения. Люди в Хайланде живут раз и навсегда установленным порядком. Каждые двести-триста лет они могут перестраивать сарай – но стоять он, скорее всего, будет на том же месте, где находился предыдущий.

Роджер рассмеялся.

– Это правда. Наш сарай построен в начале 1700-х, в одно время с домом – и мы все еще его используем. Но когда я копал в конюшне пол, чтобы установить новый дренаж, то в земле обнаружил камни от более ранней фермы.

– В 1700-х? Что ж, тогда новая крыша вам не понадобится, по крайней мере, еще лет сто.

Было уже почти шесть, но все еще очень светло. Таинственным образом, как это иногда бывает, дымка исчезла, и показалось бледное солнце. Роджер большим пальцем провел по маленькому крестику на лбу головы статуи и осторожно поставил ее в нишу, которая, казалось, именно для этого и предназначена. Работать они закончили, но ни один из мужчин пока не хотел уходить. В компании друг друга им было комфортно: будто вместе разделяешь магию возвышенного места.

Далеко внизу Роджер увидел припаркованный во дворе старенький грузовичок Роба Кэмерона и его самого, сидящего на заднем крыльце. Со всех сторон к нему приникли дети, – Мэнди, Джем и его друзья – явно поглощенные содержанием страниц в руках Роба. Какого черта он делает?

– Это что, они поют? – Кэллэхэн, который смотрел на север, полуобернулся, и тогда Роджер тоже это услышал. Слабый и нежный звук, – не более чем тонкая ниточка – но и ее было достаточно, чтобы уловить мелодию песни «Кримонд» (сочиненная в Шотландии песня на слегка измененный текст 23-го псалма «Господь мой Пастырь». – прим. пер.).

Укол ревности прошиб Роджера насквозь с такой силой, что перехватило горло – казалось, его душила чья-то сильная рука.

«Люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные». (Песня Песней Соломона 8:6, Синодальный перевод – прим. пер.)

На мгновение Роджер закрыл глаза и принялся делать медленные глубокие вдохи. И с некоторым трудом выкопал из памяти первую часть той цитаты: «Ибо крепка, как смерть, любовь».

Он почувствовал, что удушение начинает проходить и возвращается способность думать. Ну, разумеется, Роб Кэмерон умеет петь: он же участвует в мужском хоре. И вполне понятно, что, увидев простейшие музыкальные пометки, которые Роджер поместил над текстами старинных песен, он попытался бы их пропеть. А дети – особенно Джем и Мэнди – очень любят музыку.

– А вы давно знаете Роба? – спросил Роджер и порадовался тому, что его голос звучал нормально.

– О, Роба? – Кэллэхэн задумался. – Лет пятнадцать, наверное... Нет, вру, скорее, около двадцати. Он тогда добровольцем приехал на раскоп, который я проводил на Шапинсее – это один из Оркнейских островов. И Роб был парнишкой лет семнадцати-девятнадцати, не больше, – он улыбнулся Роджеру. – А что?

Роджер пожал плечами.

– Он работает вместе с моей женой на Гидростанции. Сам я его мало знаю. А недавно мы с ним встретились в ложе.

– А, – Кэллэхэн секунду молча наблюдал за сценой внизу, а затем, не глядя на Роджера, произнес: – Он женился на француженке, которая развелась с ним пару лет назад и, забрав их сына, уехала во Францию. Он не был счастлив.

– А-а.

Что ж, это объясняло привязанность Роба к семье овдовевшей сестры и его радость от общения с Мэнди и Джемом. Роджер еще раз вздохнул – на сей раз свободно – и маленькое пламя ревности погасло.

И, словно этот короткий разговор положил конец рабочему дню, они, собрав остатки ланча и рюкзак Кэллэхэна, в дружественном молчании спустились вниз.

– ЧТО ЭТО? – в кухне на столешнице стояли два бокала. – Мы что-то празднуем?

– Да, - решительно произнесла Бри. – Дети готовы лечь спать. Это – во-первых.

– О, жаль, правда готовы?

Роджер почувствовал легкий укол вины – хотя и не слишком жесткий – за то, что весь день провел в прохладной высокой тишине разрушенной часовни с Кэллэхэном, вместо того, чтобы гоняться за маленькими сумасбродами по огороду.

– Жутко энергичные детки, – Брианна подозрительно глянула на дверь в коридор, сквозь которую доносился приглушенный гул телевизора из передней гостиной. – Надеюсь, мальчишки слишком устали, чтобы провести ночь, прыгая на кроватях. Они умяли столько пиццы, что и шесть здоровых мужиков впали бы в кому на неделю.

Роджер рассмеялся, потому что сам съел большущую «Пепперони» почти целиком и постепенно погружался в блаженный ступор.

– А что еще?

– О, что еще мы празднуем? – Бри посмотрела на него, будто съевшая сметану кошка. – Ну, что касается меня...

– Та-ак, – услужливо поддакнул Роджер.

– Я прошла испытательный срок на работе, теперь меня взяли в штат и не смогут от меня избавиться, даже если я буду пользоваться на работе духами. А ты, – добавила Брианна, потянувшись к ящику и вытаскивая оттуда папку, - официально приглашен школьной администрацией повторить свой гэльский триумф в пяти других школах в следующем месяце!

Потрясенный Роджер ощутил, как внутри него разлилось тепло от чего-то такого, что он сам бы не смог назвать. И в ужасе понял, что краснеет.

– Правда?

– Неужели ты думаешь, что я бы стала шутить чем-то подобным?

И не дожидаясь ответа, Бри разлила по бокалам вино – насыщенно бордовое и ароматное – и передала ему бокал. Роджер церемонно чокнулся с ней.

– Ну, за нас. Есть ли кто лучше?

– Чер-ртовски мало, – ответила Бри с шотландским акцентом. – И те все умерли.

ПОСЛЕ ТОГО, КАК ДЕТЕЙ отправили по кроватям, сверху некоторое время раздавались грохот и стук. Но краткое появление Роджера в образе Строгого Отца положило этому конец, и пижамная вечеринка плавно перетекла в рассказывание историй и тихое хихиканье.

– Они что, обмениваются грязными шуточками? – спросила Бри, когда Роджер спустился вниз.

– Очень похоже на то. Как думаешь, может, принести Мэнди сюда?

Брианна покачала головой.

– Скорее всего, она уже заснула. А если и нет, то те шуточки, которыми обмениваются девятилетние мальчишки, не шокируют ее. Она слишком маленькая, чтобы запомнить соленые фразочки.

– А и правда, – Роджер взял свой вновь наполненный бокал и глотнул вина, ощутив на языке нежные оттенки смородины и черного чая. – Сколько было Джему, когда он, наконец, научился рассказывать шутки? Помнишь, как он их дословно запоминал, но не понимал по-настоящему смысл содержания?

– В чем разница между... между... пуговицей и носком? – спародировала Брианна Джема, подловив его бездыханное от предвосхищения «п». – Это... БУФФАЛО! ХА-ХА-ХА-ХА!

Роджер расхохотался.

– Чего ты смеешься? - вопросила она. Ее веки отяжелели, а губы потемнели от вина.

– Наверное, от того, как ты это произнесла, – ответил Роджер и поднял бокал в тосте. – Будем!

– Slàinte.

Глотая вино и одновременно вдыхая его аромат, Роджер закрыл глаза. Возникала приятная иллюзия, что он ощущает жар тела своей жены, хотя та и сидела на расстоянии нескольких футов. Казалось, что Брианна просто излучает тепло в виде медленных пульсирующих волн.

– Как это называется – то, как находят далекие звезды?

– Телескоп, – ответила Бри. – Ты не мог опьянеть с полбутылки вина – даже такого хорошего, как это.

– Нет, я не это имел в виду. Есть термин для этого – тепловой след? Я правильно называю?

Задумавшись, Брианна закрыла один глаз, а потом пожала плечом.

– Может быть. А что?

– У тебя он есть.

Прищурившись, Бри осмотрела себя.

– Не-а. Даже два. Точно, два.

Ни Роджер, ни Брианна пьяными не были. Но как бы они себя не ощущали, веселье било через край.

– Тепловой след, – произнес он и, потянувшись, взял жену за руку, которая была заметно горячее, чем его собственная, и Роджер мог бы поклясться, что ощущал, как жар в ее пальцах медленно вибрирует, нарастая и слабея в такт с ее пульсом. – Я мог бы с закрытыми глазами отыскать тебя в толпе: ты светишься в темноте.

Бри отставила бокал и, соскользнув с кресла, опустилась на пол между коленями Роджера, почти касаясь его своим телом. Она и правда светилась. Если закрыть глаза, то это можно было прямо увидеть сквозь ее белую рубашку.

Подняв бокал, Роджер осушил его.

– Отличное вино. Где ты его взяла?

– Это не я. Его принес Роб… Он сказал, что это в благодарность за позволение скопировать песни.

– Какой миляга, – расщедрился Роджер, который сейчас действительно так считал.

Потянувшись за бутылкой, Брианна вылила остатки вина ему в бокал. Затем опустилась на пятки и, прижав пустую бутылку к груди, посмотрела на мужа круглыми, как у совы, глазами.

– Эй, ты мне должен!

– И по полной, – уверил Роджер серьезно, заставив ее хихикнуть.

– Нет, – посерьезнела она. – Ты говорил, что если я принесу домой свою каску, ты скажешь, что делал с той бутылкой шампанского. Все эти твои гудения, я имею в виду.

– А!

Роджер на секунду задумался – существовала большая вероятность того, что Бри запустит в него бутылкой из-под вина, если он расскажет. Но с другой стороны – обещал, значит, обещал. А видения ее голой и в каске, излучающей жар во все стороны, было достаточно, чтобы заставить мужчину отбросить осторожность куда подальше.

– Я пытался понять, удастся ли мне извлечь точно такой же звук, какой ты издаешь, когда мы занимаемся любовью и ты уже почти готова к... э-э... к... Ты звучишь где-то между рыком и очень низким гудением.

Рот у Бри приоткрылся, а глаза расширились чуть больше. Кончик ее языка был темным – темно-красным.

– Я решил, что это фа малой октавы, – поспешил закончить Роджер. Бри моргнула.

– Ты шутишь.

– Нет.

Роджер поднял свой наполовину полный бокал и, осторожно наклонив его, коснулся ободком ее губ. Закрыв глаза, Брианна медленно пила. Роджер пригладил ее волосы за ухо и повел пальцем по всей ее длинной шее, наблюдая за тем, как двигается ее горло, когда она глотает. Затем кончик пальца двинулся по крепкому изгибу ее ключицы.

– Ты согреваешься, – прошептала Бри, не открывая глаз. – Второй закон термодинамики.

– Ты о чем? – спросил Роджер, тоже понижая голос.

– Если энтропия изолированной системы не сбалансирована, то она стремится возрасти, достигнув максимума в равновесии.

– О, да?

– М-м-хм-м. Вот почему горячее тело отдает тепло холодному, пока они не достигнут одинаковой температуры.

– Я знал, что должна быть причина, почему так происходит.

Все шумы наверху утихли, и голос Роджера звучал громко, несмотря на то, что он лишь шептал.

Брианна вдруг открыла глаза – буквально в дюйме от его собственных, – а ее дыхание с ароматом черной смородины согревало Роджеру щеку. Бутылка с мягким стуком упала на ковер гостиной.

– Хочешь, я попробую ми-бемоль?

ГЛАВА 48

ГЕНРИ

14 июня 1777 года

ОН НЕ РАЗРЕШИЛ Дотти пойти с ним, так как не знал наверняка, чего ждать. Реальность, впрочем, застала врасплох. Указанный адрес привел на скромную улочку в Джермантауне к небольшому, но вместительному и ухоженному дому.

Лорд Джон постучал, и дверь открыла привлекательная молодая африканка в изящном ситцевом платье. Увидев Грея, она округлила глаза. Он решил не надевать мундир, хотя на улицах то и дело встречались люди в английской форме – наверное, освобожденные пленники или солдаты, передающие официальную документацию. Вместо этого он надел добротный костюм темно-зеленого цвета и свой лучший жилет из золотистого китайского шелка с причудливой вышивкой в виде нескольких бабочек. Лорд Джон улыбнулся, и женщина, прикрыв рот рукой, улыбнулась в ответ.

– Чем могу помочь, сэр?

– Ваш хозяин дома?

Она рассмеялась. Тихонько, но явно от души.

– Господь с вами, сэр, у меня нет хозяина. Это мой дом.

Грей поморгал в замешательстве.

– Возможно, меня не туда направили. Я ищу британского солдата, капитана виконта Ашера, его зовут Генри Грей. Британский военнопленный?

Опустив руку, женщина уставилась на него широко раскрытыми глазами. Спустя мгновение она снова улыбнулась так, что стали заметны два задних зуба с золотыми пломбами.

– Генри! Что же вы сразу не сказали, сэр? Входите, входите!

И прежде чем он успел поставить трость, его увлекли в дом – вверх по узкой лесенке, в небольшую опрятную спальню, где он увидел своего племянника Генри. Тот, раздетый до пояса, лежал, распростершись на спине, в то время как маленький носатый человечек в черном тыкал ему палочкой в живот, изуродованный множеством шрамов.

– Прошу прощения? – Грей робко помахал, выглядывая из-за плеча носатого человечка. – Генри, ты как?

Генри, до сих пор напряженно разглядывавший потолок, посмотрел на Грея и отвел глаза, затем снова взглянул на него и резко сел, вскрикнув от боли и вызвав недовольный возглас носатого человечка.

– О, Боже, о, Боже, о, Боже.

Схватившись за живот, Генри согнулся пополам и зажмурился от боли. Грей взял его за плечи, стараясь уложить обратно.

– Генри, дорогой. Прости меня. Я не хотел...

– И кто же вы такой, сэр? – в ярости воскликнул носатый человечек, вскочив на ноги, и уставился на него, сжав кулаки.

– Я его дядя, – сообщил Грей. – А вы кто, сэр? Врач?

Человечек гордо распрямился.

– Что вы, сэр, какой врач? Я лозоходец (лозоходство – магическая или ритуальная практика, целью которой является обнаружение подземных вод, залежей руд и кладов. – прим. пер.). Джозеф Ханникат, сэр, профессиональный лозоходец.

Генри, всё еще скорчившийся и хватавший ртом воздух, казалось, начал понемногу приходить в себя. Грей осторожно коснулся его оголенной спины. Кожа была теплой и немного влажной от пота, но, похоже, его не лихорадило.

– Прости, Генри, – сказал он. – Выживешь, как думаешь?

К чести Генри, ему удалось сдавленно усмехнуться.

– Справлюсь, – выдавил он из себя. – Только... одну... минутку.

Чернокожая женщина с хорошеньким личиком в нерешительности вертелась у двери, вперившись в Грея взглядом.

– Этот человек утверждает, что он твой дядя, Генри. Это так?

Генри кивнул, слегка задыхаясь.

– Лорд Джон... Грей. Разрешите пред... ставить вам миссис Мерси Вуд... кок.

Испытывая легкую неловкость, Грей нарочито поклонился.

– К вашим услугам, мадам. И к вашим тоже, господин Ханникатт, – снова кланяясь, вежливо добавил он. – Могу я узнать, – выпрямился лорд Джон, – для чего лозоходцу тыкать тебя палкой в живот, Генри?

– Ну как же, разумеется, чтобы обнаружить кусочек металла, причиняющий страдания бедному молодому человеку, – ответил мистер Ханникатт, задрав свой длинный нос – мужчина был на несколько дюймов ниже Грея.

– Это я позвала его, сэр... то есть, ваша светлость, – к этому времени миссис Вудкок уже вошла в комнату и смотрела на него со слегка виноватым видом. – Только потому, что у хирургов ничего не выходило, и я очень боялась, что в следующий раз они его убьют.

Генри, наконец, удалось разогнуться. Грей помог ему – бледному и покрытому испариной – медленно опуститься на подушку.

– Больше я этого не вынесу, – простонал он, прикрыв глаза. – Не могу.

Живот Генри был представлен на всеобщее обозрение, поэтому Грей мог не спеша его разглядеть. Он увидел сморщенные шрамы от двух пулевых ранений и другие – более длинные с ровными краями: по всей видимости, их сделал хирург, который искал пули. Три штуки. У Грея самого имелось пять таких – они испещряли всю его грудь слева, и он с пониманием коснулся руки племянника.

– А надо ли вообще доставать эту пулю – или пули? – спросил он, подняв глаза на миссис Вудкок. – Если он до сих пор не умер, возможно, пуля засела там, где...

Но миссис Вудкок решительно покачала головой.

– Он не может есть, – резко ответила она. – Из еды глотает только суп, да и то, лишь несколько ложек. Когда Генри принесли, от него почти ничего не осталось – кожа да кости, – сказала она, показывая на Генри. – И сейчас, как видите, мало что изменилось.

Так оно и было. Генри пошел, скорее, в мать, чем в Хэла: обычно он выглядел упитанным и розовощеким. Сейчас не осталось и следа ни того, ни другого: отчетливо просматривалось каждое ребро, живот впал настолько, что концы тазовых костей выступали остриями под тонкой простыней, а цвет лица стал в тон той самой простыне, если не считать глубоких фиолетовых кругов под глазами.

– Понятно, – медленно протянул Грей. Взглянув на господина Ханникатта, он спросил:

– Вам удалось что-нибудь обнаружить?

– Ну, вообще-то, да, – ответил лозоходец и, склонившись над телом Генри, осторожно положил длинный тонкий палец на живот молодого человека. – Одну, по крайней мере. Насчет другой пока не очень уверен.

– Я же говорил, Мерси, напрасно всё это, – глаза Генри были всё еще закрыты, но его рука слегка приподнялась, и миссис Вудкок взяла ее – с такой естественностью, что Грей моргнул. – Даже если бы он знал наверняка – я больше не вынесу этого. Уж лучше смерть.

Несмотря на слабость, Генри говорил с абсолютной убежденностью, и Грей уловил нотки присущего своей семье упрямства.

Симпатичное личико миссис Вудкок обеспокоенно нахмурилось. Наверное, она почувствовала, как Грей смотрит на нее, поскольку внезапно подняла глаза. Лорд Джон выражения лица не изменил, и женщина немного приподняла подбородок, встретив его взгляд с почти свирепым выражением, не отпуская при этом руку Генри.

«О, даже так? – подумал Грей. – Ну-ну».

Он кашлянул, и Генри открыл глаза.

– Как бы там ни было, Генри, – сказал он, – сделай одолжение, не умирай, пока я не приведу твою сестру, чтобы она могла с тобой попрощаться, ладно?

ГЛАВА 49

СОМНЕНИЯ

1 июля 1777 года

Уильям беспокоился из-за индейцев. Генерал Бергойн находил их очаровательными, но ведь он и пьесы писал.

«Я не считаю его фантазером и не думаю, что он не осознает всей сущности индейцев, с которыми имеет дело», – медленно писал Уильям в письме к отцу, изо всех сил пытаясь облечь в слова все свои сомнения. «Генерал все отлично понимает. Но я помню разговор с мистером Гэрриком в Лондоне и его упоминание о драматурге, как о маленьком божке, который руководит действиями своих созданий, абсолютно их контролируя. Миссис Коули спорила с этим утверждением, говоря, что это заблуждение – считать, что творец управляет своими созданиями, и любая попытка осуществить такой контроль, игнорируя истинную природу этих созданий, обречена на провал».

Вилли перестал писать и закусил перо, чувствуя, что приблизился к сути вопроса, но, возможно, не совсем раскрыл ее.

«Я думаю, что генерал Бергойн не совсем понимает независимость мыслей и намерений, что...», – нет, это не совсем то. Уильям зачеркнул предложение и обмакнул перо, чтобы написать новое. Он так и сяк вертел фразу в уме, но отверг ее, сделал то же самое с другой фразой, и, наконец, отказался от поиска красноречия в пользу простой возможности освободить разум. Было уже поздно, за день Вилли прошел почти двадцать миль, и ему хотелось спать.

«Бергойн считает, что может использовать индейцев как инструмент, и я думаю, он неправ». Вилли какое-то время тупо смотрел на предложение, затем покачал головой, удивляясь очевидности сказанного, но ничего лучшего не придумывалось, и он больше не мог тратить время на усилие: огарок свечи почти догорел. Утешая себя мыслью, что, в конце концов, его отец знал индейцев – и, вероятно, генерала Бергойна – гораздо лучше, чем он, Уильям бодро подписал, посыпал песком, промокнул и запечатал письмо, после чего упал в кровать и провалился в сон без сновидений

Однако чувство беспокойства по поводу индейцев его не покинуло. Неприязни по отношению к индейцам Вилли не испытывал; на самом деле, ему нравилась их компания, время от времени он охотился с некоторыми из них или проводил дружеский вечер вокруг их костров, распивая пиво и слушая истории.

– Дело в том, – сказал Вилли Балкарресу однажды вечером, когда они возвращались с ужина, который с грандиозным количеством выпивки устроил генерал для своих штабных офицеров, – что они не читают Библию.

– Кто не читает? Постой, – майор Александр Линдсей, шестой граф Балкаррес, протянул руку, отстраняясь от проплывающего мимо дерева, и, вцепившись в него одной рукой, чтобы сохранить равновесие, нащупал ширинку.

– Индейцы.

Было темно, но Сэнди повернул голову, и Уильям увидел, как один глаз медленно закрылся, чтобы другим глазом он смог сфокусироваться на нем. Вина за ужином выпили очень много, а присутствие нескольких дам добавляло праздничного настроения.

Балкаррес сосредоточился на процессе облегчения мочевого пузыря, затем с облегчением выдохнул и закрыл оба глаза.

– Нет, – сказал он. – Они в основном не читают.

Казалось, на этом майор и собирался закрыть тему, но Уильяму вдруг пришло в голову – он и сам мыслил не так ясно, как обычно – что, возможно, ему не удалось до конца правильно выразиться.

– Я имею в виду, – продолжил он, немного пошатнувшись из-за порыва ветра, рванувшего сквозь деревья, – вот, к примеру, центурион (командир в римской армии, – прим. пер.). Ну, знаешь, он говорит «иди», и солдат идет. Попробуй-ка, скажи индейцу «иди» – он, может, пойдет, а может, и, черт побери, нет – в зависимости от того, увидит ли он в этом какую-то выгоду для себя.

Балкаррес был сосредоточен на застегивании ширинки и поэтому не ответил.

– Я имею в виду, – уточнил Уильям, – что они не подчиняются приказам.

– О, да. Не подчиняются.

– И все же ты отдаешь приказы индейцам? – он хотел сказать это утвердительным тоном, но получилось не совсем так.

Балкаррес руководил полком легкой пехоты, но также содержал большую группу рейнджеров, многие из которых были индейцами; и нередко сам одевался, как они.

– Хотя, ты ведь шотландец.

Балкарресу удалось-таки застегнуть ширинку, и теперь он стоял посреди тропы, сощурив глаза на Уильяма.

– Ты пьян, Вилли.

В его тоне прозвучало не обвинение, а скорее, приятное осознание того, что он сделал полезное умозаключение.

– Да. Но утром я протрезвею, а ты так и останешься шотландцем.

Эта фраза так развеселила их, что дальше они вместе пошли вразвалку, время от времени повторяя шутку и подталкивая друг друга. Из чистой случайности первым делом они набрели на палатку Уильяма, и тот пригласил Балкарреса на стаканчик негуса перед сном (горячий напиток с портвейном и лимоном, – прим. пер.).

– Нала... живает пищеварение, – сказал он и чуть не упал головой в сундук со снаряжением в поисках бокалов и бутылки. – И благотворно влияет на сон.

Балкарресу удалось зажечь свечу – он сел, держа ее в руке и хлопая глазами, словно сова в полумраке. Майор пригубил негус, который ему осторожно передал Уильям, закрыл глаза, будто чтобы насладиться вкусом... и вдруг резко открыл их.

– А какая связь между тем, что я шотландец, и чтением Библии? – потребовал он ответа. Очевидно, это замечание внезапно всплыло у него в голове. – Ты что, считаешь меня дикарем? Моя бабка – шотландка, и она постоянно читает Библию. Я и сам читал. Местами, – добавил он и одним махом прикончил стакан.

Уильям нахмурился, пытаясь вспомнить, какого черта...

– О, – сказал он. – Не Библия. Индейцы. Упертые мерзавцы. Не пойдет. Шотландец не пойдет, и неважно, говоришь ему или нет, и так всегда. Я думал, может, поэтому. Поэтому они тебя слушаются, – с запозданием добавил он. – Индейцы твои.

Балкарресу это тоже показалось смешным, но когда он, наконец, перестал хохотать, то несогласно покачал головой.

– Это... знаешь коня?

– Я знаю море коней. Какого именно?

Балкаррес сплюнул немного негуса себе на подбородок и вытерся.

– Конь, – повторил он, вытирая руку о штаны. – Нельзя заставить коня что-то делать. Видишь, что именно он собирается делать, и говоришь ему делать это, и конь думает, что всё это придумал ты, и когда в следующий раз ты что-то скажешь, он с большей вероятностью сделает то, что ты говоришь.

– О, – Уильям тщательно это обдумал. – Да.

Некоторое время они пили молча, размышляя над глубиной этой мысли. Наконец, Балкаррес оторвал от бокала созерцательный взгляд.

– Как думаешь, у кого титьки лучше? – на полном серьезе спросил он. – У миссис Линд или баронессы?

ГЛАВА 50

ИСХОД

Форт Тикондерога

27 июня 1777 г.

МИССИС РЕЙВЕН НАЧАЛА МЕНЯ беспокоить. На рассвете я обнаружила, что она ждёт меня снаружи казармы в таком виде, будто спала, не раздеваясь, а её ввалившиеся глаза горят напряжённым огнём. Она буквально прилипла ко мне, следуя весь день по пятам и постоянно что-то рассказывая, и её разговоры, обычно сосредоточенные, - по крайней мере номинально, - на пациентах, которых мы принимали, и на неизбежных вопросах ежедневного жизнеобеспечения в форте, начали выходить за узкие рамки настоящего.

Сначала она просто эпизодически вспоминала о своей прежней замужней жизни в Бостоне: первый муж миссис Рейвен был рыбаком, а она держала двух коз и продавала молоко на улицах. Я не возражала против того, чтобы послушать про её подопечных по кличке Пэтси и Петуния: я сама знавала нескольких примечательных коз и в особенности козла по имени Хирам, которому я лечила сломанную ногу.

Не то чтобы меня не заинтересовали её случайно оброненные слова о первом муже, – если что, они оказались весьма интересными. Выяснилось, что на берегу покойный мистер Эванс становился буйным пьяницей, – что вполне обычно. Но со склонностью отрезать уши и носы людям, которые ему не нравились – а вот это было уже немного более индивидуально.

– Он прибивал уши к притолоке козьего хлева, – сказала она тоном, каким обычно описывают чей-нибудь завтрак. – Повыше, чтобы козы не достали. От солнца отрезанные части съёживались, – ну, знаете, как сушёные грибы.

– А, – произнесла я и хотела заметить, что копчение отрезанного уха предотвращает эту маленькую проблему, но передумала.

Я не знала, продолжает ли Йен носить ухо адвоката в своём спорране, но была совершенно уверена, что он не приветствовал бы жадный интерес миссис Рейвен к этому вопросу. При виде её и Йен, и Джейми – оба сбегали, словно от чумы.

– Говорят, индейцы отрезают куски тел своих пленников, – понизила она голос, будто делясь секретом. – Вначале пальцы, по суставу за раз.

– Это отвратительно! – воскликнула я. – Сходите, пожалуйста, в лазарет и принесите мне мешок свежей корпии, ладно?

Миссис Рейвен послушно вышла (она всегда слушалась), но мне показалось, что женщина бормочет себе под нос, разговаривая сама с собой. И в этом я убедилась, когда в череде еле тянувшихся дней напряжение в форте стало нарастать.

В разговорах она перескакивала с одной темы на другую, и скачки становились все шире и сумасброднее. Теперь она переходила от далёкого прошлого (идеализированного детства в штате Мэриленд) в столь же далёкое будущее – весьма жуткое, в котором мы все были либо убиты британской армией, либо взяты в плен индейцами и в результате изнасилованы или расчленены. Причём эти действия часто выполнялись одновременно, хотя я ей говорила, что у большинства мужчин нет для этого ни необходимой концентрации, ни координации. Пока что миссис Рейвен могла сосредоточиться на чём-то находящемся непосредственно перед ней, но ненадолго.

– Как думаешь, ты можешь поговорить с её мужем? – спросила я Джейми, который вошёл на закате сказать мне, что видел, как она, считая себе под нос, медленно бродила кругами вокруг большой цистерны у плаца.

– Ты думаешь, он не заметил, что его жена сходит с ума? – ответил Джейми. – Если не заметил, то, наверное, не обрадуется тому, что ему скажут. А если заметил, – логично добавил он, – каких действий ты от него ожидаешь?

Фактически с этим мало что можно было сделать – только присматривать за ней, стараясь немного обуздать её наиболее живые фантазии, или, по крайней мере, не давать ей рассказывать о них самым впечатлительным пациентам.

Однако со временем странности миссис Рейвен стали бросаться в глаза не намного сильнее, чем страхи большинства обитателей форта, особенно женщин, которые только и могли, что ухаживать за детьми, стирать бельё – на берегу озера под строгой охраной или маленькими группками рядом с кипящими котлами, – и ждать.

Леса были небезопасны: несколькими днями ранее всего в миле от форта нашли двух убитых часовых сторожевой заставы со снятыми скальпами. Эта жуткая находка наихудшим образом повлияла на миссис Рейвен, и я не сказала бы, что мне она придала храбрости. Я уже не могла с прежним удовольствием всматриваться с равелина в бесконечные мили густой зелени; сама мощь леса казалась сейчас угрожающей. Мне по-прежнему хотелось чистого белья, но у меня мурашки бегали по коже, если я покидала форт.

– Тринадцать дней, – сказала я, проводя пальцем по дверному косяку нашего убежища.

Ничего не говоря, Джейми сделал на косяке зарубки по числу дней своего контракта и каждый вечер перед сном перечёркивал одну.

– А в тюрьме ты делал зарубки?

– В Форт-Уильяме и в Бастилии – нет, – подумав, ответил он. – В Ардсмуире… Ага, мы там делали зарубки. Наши приговоры сроков не имели, так что не за чем было следить, но мы потеряли так много и так быстро… Казалось важным хотя бы что-то контролировать, даже если это просто дни недели.

Джейми подошёл и встал около меня, глядя на косяк двери с длинным рядом аккуратных зарубок.

– Думаю, я мог бы поддаться искушению и сбежать, – очень тихо сказал он. – Если бы Йен был с нами.

Эта мысль не раз приходила мне в голову, и я знала, о чём думает Джейми. С каждой секундой становилось всё очевиднее, что форт не сможет выдержать атаки тех сил, которые (несомненно) уже приближались. Разведчики всё чаще приходили с донесениями об армии Бергойна. Они мгновенно исчезали в комендатуре и так же торопливо вылетали из форта вновь, и уже через час все знали, какие новости те принесли, – пока что очень немного, но и эта малость уже тревожила. И всё же Артур Сент-Клэр просто не мог заставить себя отдать приказ об эвакуации форта. (Артур Сент-Клэр – историческое лицо, американский военачальник, сдавший форт Тикондерога (1736 или 37, Хайленд, – 1818, штат Пенсильвания). – прим. пер.)

– Это пятно на его репутации, – произнёс Джейми с бесстрастностью, выдающей его гнев. – Для него невыносимо, если будут говорить, что он потерял Тикондерогу.

– Но он её потеряет, – сказала я. – Неизбежно, разве нет?

– Потеряет. Но одно дело, если он будет сражаться и потеряет её. Сражаться и отдать форт превосходящей силе противника – почётно, но оставить его врагу без боя? Сент-Клэр не может примириться с этим. Хотя он и не злодей, – задумчиво добавил Джейми. – Я ещё раз поговорю с ним. Мы все поговорим.

Под «всеми» он имел в виду командиров ополчения, которые могли позволить себе высказываться смело и откровенно. Некоторые офицеры регулярной армии разделяли чувства ополченцев, но субординация не позволяла большинству из них говорить Сент-Клэру всё, что они думают.

Я тоже не считала Артура Сент-Клэра злодеем, как и глупцом. Он знал (должен был знать), чего будет стóить сражение. Или капитуляция.

– Знаешь, он ждёт Уиткомба, – будничным тоном сказал Джейми. – Надеется, что тот сообщит ему, будто у Бергойна нет практически никакой артиллерии.

Форт и в самом деле мог выстоять против стандартной осадной тактики: фураж и продовольствие прибывали из близлежащих деревень в изобилии, и в Тикондероге всё ещё было несколько оборонительных артиллерийских сооружений и небольшой деревянный форт на горе Индепенденс, а также значительный гарнизон, хорошо вооружённый мушкетами и порохом. Но ему не устоять против тяжёлой артиллерии, расположенной на горе Дефайанс. Джейми побывал там и рассказал, что оттуда видно всю внутреннюю часть форта, который, таким образом, становится прекрасной мишенью для врага.

– Но генерал же на самом деле так не думает, верно?

– Нет, он не примет никакого решения, пока не будет знать наверняка. А никто из разведчиков ещё не донёс ему ничего определённого.

Я вздохнула и прижала руку к груди, промокнув струйку пота, щекочущую мне кожу.

– Я не могу спать в комнате, – вдруг сказала я. – Спишь будто в аду.

Это удивило и рассмешило Джейми.

– Хорошо тебе, – сердито заметила я. – Ты будешь завтра спать в палатке.

Половина гарнизона была перемещена из форта в палатки, чтобы лучше маневрировать в случае приближения Бергойна.

Британцы подходили, но было неизвестно, как близко они находятся, какова их численность и насколько хорошо они вооружены.

Бенджамен Уиткомб ушёл это выяснить. Он был долговязым, рябым от оспы человеком лет тридцати, одним из мужчин, известных как лонгхантеры (охотники-поселенцы 18 века. Термин возник от long (долгий) + hunter (охотник). Партии из двух-трёх человек (редко больше) обычно начинали охоту в октябре и заканчивали в конце марта или в начале апреля. – прим. перев.). Эти мужчины могли проводить – и проводили – недели в глуши, добывая пропитание в лесу. Такие люди были необщительны и не нуждались в цивилизации, но их очень ценили. Уиткомб считался лучшим разведчиком Сент-Клэра, он взял пятерых, чтобы пойти и отыскать главные силы Бергойна. Я надеялась, что они вернутся до истечения срока службы по контракту: Джейми хотел сбежать (и я тоже, очень), но, понятное дело, мы не могли уйти без Йена.

Джейми вдруг развернулся и вновь вошёл в нашу комнату.

– Что ты ищешь?

Он рылся в небольшом сундуке, где лежало немного нашей запасной одежды и другие мелочи, которыми мы разжились с тех пор, как прибыли в форт.

– Свой килт. Если я собираюсь объясняться с Сент-Клэром, то лучше одеться формально.

Я помогла ему одеться, расчесала и заплела волосы. Сюртука подходящего не нашлось, но рубашка, по крайней мере, была чистой, и с дирком он выглядел впечатляюще даже без сюртука.

– Я уже несколько недель не видала тебя в килте, – сказала я, любуясь им. – Я уверена: ты произведёшь впечатление на генерала, даже без розовой ленты через плечо.

Джейми улыбнулся и поцеловал меня.

– Это не поможет, – сказал он, – но не попробовать было бы неправильно.

Я проводила его через плац до дома Сент-Клэра. Над озером поднимались грозовые тучи, угольно-чёрные на фоне сияющего неба, и в воздухе пахло озоном. Предзнаменование казалось благоприятным.

СКОРО. ПО ВСЕМУ БЫЛО видно: скоро. По отрывочным сообщениям и слухам, которые носились по форту, словно голуби; по плотности знойного воздуха; по редким отдалённым пушечным выстрелам, производимым, как мы надеялись, для тренировки – с дальнего пикета, называемого «старой французской линией».

Все были встревожены и не могли спать в жару, предварительно не напившись. Я была трезва и не находила себе места. Джейми отсутствовал уже больше двух часов, и он был мне нужен. Не то чтобы меня заботило, что Сент-Клэр был вынужден сказать ополчению. Но из-за жары и дикой усталости мы не занимались любовью больше недели, и я начала подозревать, что время поджимает. Если мы будем вынуждены в ближайшие дни сражаться или бежать, только Богу известно, сколько времени пройдёт, прежде чем у нас снова появится возможность побыть наедине.

Я прогуливалась по плацу, наблюдая за домом Сент-Клэра, и когда, наконец, увидела, что Джейми выходит, то направилась к нему, шагая неторопливо, чтобы он успел попрощаться с другими офицерами. Они постояли минутку вместе: по опущенным плечам и сердитому наклону голов я догадалась, что эффект от их протестов был в точности таким, как и предсказывал Джейми.

Он медленно пошёл прочь, заложив руки за спину и задумчиво наклонив голову. Я тихо приблизилась к нему, засунула руку в сгиб его локтя, и он посмотрел на меня с удивлением, но улыбнулся.

– Ты поздно гуляешь, Сассенах. Что-то стряслось?

– Абсолютно ничего, – ответила я. – Просто показалось, что вечер хорош для прогулки в саду.

– В саду, – повторил Джейми, искоса взглянув на меня.

– Точнее, в садике коменданта, – пояснила я, касаясь кармана своего фартука. – У меня, гм, есть ключ.

Внутри форта было несколько садиков, большинство из которых служили участками для выращивания овощей. Регулярный сад позади покоев коменданта много лет назад спроектировали французы, и, хотя с тех пор его забросили и он зарос сорняками, в нём имелся один довольно интересный аспект: сад окружала высокая стена с запирающейся калиткой. Днём я предусмотрительно потихоньку умыкнула ключ у повара генерала Сент-Клэра, который приходил ко мне за полосканием для воспалённого горла. Завтра я верну ключ обратно, когда загляну к нему проверить горло.

– А-а, – глубокомысленно произнёс Джейми и послушно повернул назад к дому коменданта.

Калитка находилась сзади, не на виду, и мы торопливо проскользнули вдоль аллеи, ведущей мимо садовой стены, пока охранник у дома Сент-Клэра разговаривал с прохожим. Я бесшумно закрыла за нами калитку, заперла её и, положив ключ в карман, шагнула в объятия Джейми.

Он медленно поцеловал меня и поднял голову, пристально глядя мне в глаза.

– Думаю, мне понадобится помощь.

– Это можно устроить, – успокоила я его.

Положив руку ему на колено там, где отогнулся килт, я стала медленно обнажать его ногу, легко ведя по ней большим пальцем и наслаждаясь мягкой упругостью волосков.

– Хм… Ты что-то конкретное имел в виду под помощью?

Несмотря на то, что он тщательно помылся, я чувствовала запах его кожи – высохшего после работы пота с примесью пыли и древесной стружки. Джейми и на вкус был сладким, солёным и мускусным.

Я скользнула рукой вверх по его бедру под килт, ощутив, как Джейми двинулся и сжался, и почувствовала, как внезапно возникшая ложбинка на его мышце разгладилась под моими пальцами.

Однако к моему удивлению, Джейми остановил мою руку, схватив её через ткань.

– Я думала, тебе нужна помощь, – сказала я.

– Потрогай себя, a nighean (девочка, гэльск. Обращение. – прим. перев.), – тихо сказал он.

Это меня слегка смутило, особенно если учесть, что мы стояли в заросшем саду не более чем в двадцати футах от аллеи, по которой постоянно прогуливались ополченцы, подыскивая, где бы спокойно напиться. Всё же я прислонилась спиной к стене и послушно подтянула сорочку выше колена. Я придерживала её, нежно поглаживая кожу внутренней поверхности своих бёдер, которая, действительно, была очень мягкой. Другая моя рука замерла над линией корсета, где из-под тонкого влажного хлопка выпирала грудь.

У Джейми слипались глаза: он всё ещё был полупьян от усталости, но в этот момент оживился и вопросительно хмыкнул.

– Ты когда-нибудь слышал: «Что гусыне хорошо, то и гусаку неплохо»? – спросила я, задумчиво крутя тесёмку, которая стягивала горловину моей сорочки.

– Что?

Вопрос вывел Джейми из забытья, он резко очнулся, широко открыв налитые кровью глаза.

– Ты меня слышал.

– Ты хочешь, чтобы я… я…

– Хочу.

– Я не могу! При тебе?!

– Если я могу это делать при тебе, ты, несомненно, можешь оказать мне ответную любезность. Конечно, если ты предпочитаешь, чтобы я перестала…

Я медленно отпустила тесёмку. Задержав руку на своей груди, очень легко стала водить по ней пальцем туда-сюда, туда-сюда – будто стрелка метронома. Я чувствовала свой сосок, круглый и твёрдый, как мушкетная пуля, – его должно было быть видно через ткань, даже при этом освещении.

Я услышала, как Джейми сглотнул.

Я улыбнулась и, удерживая подол юбки, опустила руку ниже. И остановилась, приподняв бровь.

Как загипнотизированный, он опустил свою руку и взялся за подол килта.

– Вот умница, – прошептала я, опершись на руку.

Я подняла колено повыше и поставила ступню на стену, чтобы юбка задралась, оголяя бедро. Опустила руку вниз.

Джейми пробубнил что-то по-гэльски себе под нос. Я не могла сказать, было ли это замечанием по поводу того, что ему предстояло сделать прямо сейчас, или он вверял свою душу Богу. Так или иначе, он поднял килт.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что тебе нужна помощь? – спросила я, глядя на него.

Он коротко нетерпеливо хмыкнул, показывая, чтобы я продолжала, поэтому я продолжила.

– О чём ты думаешь? – заворожённо спросила я через секунду.

– Я не думаю.

– Нет, ты думаешь. Я вижу это по твоему лицу.

– Тебе не захочется узнать.

Пот заблестел на его скулах, а глаза превратились в щёлки.

– О нет, напротив… О, подожди. Если ты думаешь о ком-то другом, кроме меня, я не хочу знать.

Джейми раскрыл глаза и пригвоздил меня взглядом, направленным прямо между моих дрожащих ног. Он не останавливался.

– О, – сказала я, сама слегка задохнувшись. – Ну… когда ты снова сможешь говорить, тогда я захочу знать.

Он продолжал пристально смотреть на меня, и этот поразивший меня взгляд был явно сродни волчьему, устремлённому на жирную овцу. Я немного вжалась в стену и разогнала облако гнуса. Джейми дышал быстро, и я чувствовала запах его пота, мускусный и едкий.

– Ты, – сказал он, и я увидела, как он сглотнул.

Согнув крючком указательный палец свободной руки, Джейми поманил меня.

– Иди сюда.

– Я…

– Сейчас же…

Как под гипнозом, я оторвалась от стены и сделала два шажка к нему. Не успела я сказать или сделать что-нибудь ещё, килт взметнулся, и большая, горячая рука схватила меня за загривок. Я лежала на спине в высокой траве и диком табаке, Джейми глубоко вошёл в меня и рукой закрыл мне рот. «Весьма кстати», – смутно подумала я, так как по аллее с другой стороны садовой стены приближались голоса

– Если будешь играть с огнём, можешь опалиться, Сассенах, – прошептал он мне на ухо.

Джейми пришпилил меня, как бабочку и, крепко держа за запястья, не давал двигаться, даже несмотря на то, что я, скользкая от пота, дёргалась и извивалась под ним, отчаянно пытаясь вырваться. Очень медленно он опустился на меня всем своим весом.

– Ты хочешь знать, о чём я думал, а? – пробормотал он мне на ухо.

– М-м-п!

– Ну, я тебе скажу, a nighean, но…

Он прервался, чтобы лизнуть мочку моего уха.

– Н-Н-Г!

Рука предостерегающе зажала мне рот. Голоса слышались достаточно близко, чтобы можно было разобрать слова: мимо проходила небольшая партия молодых ополченцев, поддатых и в поисках шлюх. Зубы Джейми осторожно сжались на моём ухе, и он нарочно стал покусывать его, согревая и щекоча своим дыханием. Я бешено извивалась, но он не сдвинулся.

Он уделил такое же внимание другому уху, подождав, пока люди уйдут за пределы слышимости, затем поцеловал меня в кончик носа и убрал, наконец, руку с моего рта.

– А, о чём это я? О, да – ты хотела услышать, о чём я думаю.

– Я передумала.

Мне не хватало дыхания оттого, что я дышала неглубоко, – как из-за веса на моей груди, так и от желания. Оба были значительны.

Джейми довольно фыркнул в своей шотландской манере и ещё крепче стиснул мои запястья.

– Ты первая начала, Сассенах, но я закончу.

Он прикоснулся губами к моему влажному уху и тихо прошептал мне, что именно думал, и не сдвинулся ни на дюйм, пока говорил, – лишь снова положил ладонь мне на рот, когда я начала обзывать его.

Каждая мышца моего тела дёрнулась, как отпущенная резинка, когда он, наконец, сдвинулся. Одним резким движением Джейми подался назад, а затем всей тяжестью вперёд.

Когда я вновь смогла видеть и слышать, то поняла, что он смеётся, всё ещё балансируя надо мной.

– Положил я конец твоим страданиям, Сассенах?

– Ты… – прохрипела я.

Я не могла сказать ни слова, но посмотрим, чья возьмёт! Он не двигался – отчасти для того, чтобы помучить меня, но также и потому, что не мог двинуться, не кончив при этом. Я напрягла вокруг него свои мягкие скользкие мышцы, медленно, осторожно, — один раз, а потом три раза быстро. И Джейми сдался, дёргаясь и удовлетворённо постанывая, пульс его наслаждения эхом отзывался в моём теле. Очень медленно он опустился, выпуская воздух, как сдувающийся пузырь, и улёгся около меня, медленно дыша с закрытыми глазами.

– Теперь можешь поспать, – сказала я, гладя его по волосам.

Он улыбнулся, не открывая глаз и глубоко дыша, а тело его расслабилось, устраиваясь на земле.

– И в следующий раз, слышишь ты, чёртов шотландец, – прошептала я ему на ухо, – я расскажу тебе, о чём думаю я.

– О, Боже, – ответил Джейми и беззвучно рассмеялся. – Ты помнишь, как я в первый раз поцеловал тебя, Сассенах?

Какое-то время я лежала, ощущая испарину на коже и успокаивающую тяжесть Джейми, сонно свернувшегося на траве рядом со мной, прежде чем вспомнила.

«Я сказал, что я девственник, но не монах. Если мне нужна будет помощь… то я попрошу».

ЙЕН МЮРРЕЙ ПРОСНУЛСЯ от звука горна после глубокого сна без сновидений. Ролло, тесно прижимавшийся к хозяину, вскочил на ноги с испуганным глубоким «вууф!» и, ощетинившись, огляделся в поисках угрозы.

Йен тоже вскочил, положив одну руку на рукоять ножа, а другой удерживая собаку.

– Тш-ш, – тихо шикнул он, и пёс постепенно расслабился, хотя продолжал низко, раскатисто и неслышно для человеческого уха рычать: Йен чувствовал, как вибрирует под рукой огромное тело.

Теперь, когда он проснулся, ему было хорошо их слышно. Скрытое передвижение в лесу, словно приглушённое, вибрировало, подобно рычанию Ролло. Очень много людей; лагерь, начинавший просыпаться совсем неподалёку. Как он умудрился не заметить их предыдущей ночью? Йен принюхался, но ветер дул не в ту сторону – он не уловил запаха дыма, хотя теперь видел его тонкие струйки, поднимавшиеся в бледном утреннем небе. Множество костров. Очень большой лагерь.

Йен свернул одеяло и прислушался. От его собственного лагеря больше ничего не осталось, и через несколько секунд он исчез в кустах, с привязанным к спине одеялом и ружьём в руке, а огромная безмолвная собака следовала за ним по пятам.

ГЛАВА 51

БРИТАНЦЫ НАСТУПАЮТ

Три Майл Пойнт, колония Нью-Йорк (в настоящее время парк в городе Нью-Йорк - прим. пер.).

3 июля 1777 года

ТЕМНОЕ ПЯТНО ПОТА между широкими плечами бригадного генерала Фрезера имело форму острова Мэн на карте, которая висела дома, в старой классной комнате. Мундир лейтенанта Гринлифа тоже полностью вымок и потемнел на всем теле, и только поблекшие рукава оставались красными.

Мундир Уильяма был менее поблекшим, - а точнее, постыдно новым и ярким - но также лип к спине и плечам, тяжелый от влажности и испарений его собственного тела. Рубашку он выжал, но когда надевал ее несколькими часами ранее, она затвердела от соли: постоянное напряжение в предыдущие дни выкристаллизовалось на белье, но с восходом солнца, заставившего снова вымокнуть, ткань снова стала мягкой.

Взглянув на холм, куда бригадный генерал предложил подниматься, Вилли испытал надежду на прохладу на вершине, но напряжение от восхождения аннулировало все преимущества высоты. Они покинули лагерь сразу же после рассвета, когда воздух был такой вкусный и свежий, что Уилли жутко хотелось побежать через лес голым, как индеец, выловить рыбин из озера и съесть их с дюжину на завтрак, свежими и горячими, запеченными в овсяной муке.

Местечко Три Майл Пойнт (Точка трех миль (англ.) – прим. пер.) называлось так потому, что находилось в трех милях южнее форта Тикондерога. Бригадный генерал, возглавлявший продвижение войска, остановил всех здесь и предложил им с лейтенантом Гринлифом взобраться на возвышенность, чтобы осмотреться, прежде чем двигаться дальше.

За неделю до этого Уильяма, к его удовольствию, назначили к бригадному генералу, который оказался дружелюбным и общительным командиром, хотя и не походил на генерала Бергойна. Но Вилли было бы все равно, даже если бы выяснилось, что тот – настоящая фурия. Он будет на передовой - и это все, что имело значение.

Уильям нес некоторое инженерное снаряжение, а так же пару походных фляжек с водой и ящик для корреспонденции бригадного генерала. Он помог установить съемный штатив и услужливо подержал прут, измеряющий расстояние. Но, когда все замерили и записали, генерал, обсудив с Гринлифом какие-то результаты, отправил инженера обратно в лагерь.

Завершив безотлагательные дела, генерал, похоже, не желал сразу же спускаться - вместо этого он медленно прогуливался и, казалось, наслаждался легким ветерком. А затем, усевшись на камне, откупорил свою флягу и довольно вдохнул.

– Сядьте, Уильям, – сказал он, указав на тот же камень. Они немного посидели молча, слушая звуки леса. – Я знаю вашего отца, – вдруг произнес генерал и обаятельно улыбнулся. – Полагаю, вам все это говорят.

– Ну, да. Все говорят, – признал Уильям. – А если не про него, то про моего дядю.

Генерал Фрейзер рассмеялся.

– Тяжелое бремя семейной истории, которое нужно нести, – посочувствовал он. – Но я уверен, вы несете его достойно.

Уильям не знал, что сказать, и в ответ только хмыкнул. Бригадный генерал снова засмеялся и передал ему флягу. Вода была такой теплой, что Вилли едва ощущал, как она текла по горлу, но она пахла свежестью и ей удалось утолить жажду.

– Мы были вместе на Полях Авраама. Ваш отец и я, имеется в виду. Он вам когда-либо рассказывал о той ночи?

– Не так много, – сказал Уильям, размышляя, обречен ли он теперь встречаться с каждым солдатом, который сражался на этом поле с Джеймсом Вульфом.

– Знаете, мы спустились по реке ночью. Все мы просто остолбенели. Особенно я, - бригадир посмотрел на озеро, слегка покачивая головой и явно вспоминая. – Эта река Святого Лаврентия. Генерал Бергойн упоминал, что вы бывали в Канаде. Вы видели ее?

– Немного, сэр. В основном я путешествовал по суше в сторону Квебека, а затем спустился по Ришелье. Хотя, мой отец рассказывал мне о реке Святого Лаврентия, – Вилли почувствовал, что необходимо добавить это. – Он говорил, что это достойная река.

– А он сказал, что я чуть не сломал ему руку? Он был рядом со мной в лодке, и, когда я высунулся, чтобы окликнуть французского часового, надеясь, что мой голос не надорвется, он схватил меня, чтобы удержать. Я чувствовал, как его кости скрежещут, но в тех обстоятельствах этого даже не заметил, пока не отпустил его и не услышал, как он охнул.

Уильям увидел легкое движение широких бровей, а взгляд бригадного генерала сместился к его рукам – не то, чтобы в замешательстве, но словно пытаясь сравнить эту ситуацию с той. У отца были длинные, изящные, элегантные руки с тонкими костями; пальцы Уильяма был длинными, но руки выглядели вульгарно большими, грубоватыми, с широкими ладонями.

– Он – лорд Джон – он мой отчим, – выпалил Уильям и мучительно покраснел, смутившись от признания и от той прихоти, что заставила его сказать это.

– О? О, да, – неопределенно сказал бригадный генерал. – Да, конечно.

Подумал ли генерал, что Вилли говорил с гордостью, указывая на древность его собственной родословной?

Единственным утешением было то, что его лицо выглядело таким же красным от напряжения, как и у Саймона Фрейзера, так что румянец никто бы и не заметил. Бригадный генерал как будто услышал его мысли и стянул мундир, затем расстегнул жилет и похлопал его полами, кивнув Уильяму, чтобы поступил так же. Что тот и сделал, вздохнув с облегчением.

Беседа перешла на другие кампании, в которых бригадный генерал сражался; Уильям о большинстве из них лишь слышал. Вилли постепенно понял, что генерал изучает его, оценивая его квалификацию и манеры. Ему было неуютно осознавать, что опыт его был бесславен; знал ли генерал Фрейзер, о том, что произошло во время битвы за Лонг-Айленд? Молва действительно быстро распространялась.

В конце концов, в разговоре наступила пауза, и они немного посидели в одних рубашках, прислушиваясь к шелесту деревьев над головой. Уильям хотел сказать что-то в свою защиту, но не мог никак придумать, как подойти к этому вопросу изящно. Но если он не расскажет, не объяснит, что случилось... Хотя хорошего объяснения не находилось. Он был олухом, вот и все.

– Генерал Хау хорошо отзывался о вашем уме и смелости, Уильям, – сказал бригадный генерал, как бы продолжая предыдущий разговор. – Хотя он говорил, что, по его мнению, у вас еще не было возможности показать ваш командирский талант.

– А... нет, сэр, – ответил Уильям, вспотев.

Бригадный генерал улыбнулся.

– Что же, нам нужно убедиться, что мы исправим этот недостаток, не так ли?

Он встал, слегка застонав, потягиваясь, и снова пожал плечами.

– Пообедаете со мной позже. Мы обсудим это с сэром Фрэнсисом.

ГЛАВА 52

ПОЖАРИЩЕ

Форт Тикондерога

1 июля 1777

УИТКОМБ ВЕРНУЛСЯ и, если верить многочисленным сплетням, принес несколько скальпов англичан. Поскольку я встречалась с Бенджамином Уиткомбом и с парой других лонгхантеров (житель восточного пограничного поселения конца XVIII века, Америка, проводивший длительные непрерывные периоды охоты в горах. – прим. пер.), то была готова в это поверить. Худые и крепкие, разговаривали они вполне вежливо, одевались в грубую кожу и потрепанную домотканую одежду, как и многие мужчины в форте. Но только у лонгхантеров глаза походили на звериные.

На следующий день Джейми вызвали в штаб, откуда он вернулся лишь после наступления темноты.

Сидя на пустом бочонке из-под свиной солонины, я слушала, как у одного из костров во дворе рядом с казармами Сент-Клэра пел какой-то мужчина, и в свете огня увидела, что Джейми, обойдя костер, направился к нашему дому. Я быстро поднялась и догнала его.

– Давай пройдемся, – тихо сказал он и повел меня в сторону комендантского садика. И, хотя никаких следов нашей недавней бурной встречи там не осталось, я прямо кожей ощущала тело Джейми: его напряжение и стук сердца. Значит, новости плохие.

– Что случилось? – вполголоса спросила я.

– Уиткомб поймал британского солдата и привел сюда. Разумеется, тот ничего не выдал... Но Сент-Клэр оказался достаточно хитрым, чтобы поместить с ним в подземелье Энди Трейси, сказав, что его обвиняют в шпионаже. В смысле, что Трейси – шпион.

– Весьма умно, – одобрила я.

Лейтенант Эндрю Ходжес Трейси был ирландцем: прирожденный враль, грубоватый и очаровательный. Если я бы кого и выбрала для добычи информации из кого угодно без применения силы, то только Трейси.

– Я так понимаю, он что-то разузнал?

– Узнал. К нам еще и троих английских дезертиров привели. Немцев. Сент-Клэр хотел, чтобы я с ними поговорил.

Что Джейми и сделал. Принесенная дезертирами информация могла быть подозрительной. Вот только она соответствовала той, что хитро выудили из пойманного английского солдата. Достоверные данные, которых Сент-Клэр ждал последние три недели.

Генерал Карлтон с малыми силами остался в Канаде. Действительно, именно генерал Бергойн командует наступлением огромной армии, направляющейся к форту. К ним подошло подкрепление в лице генерала фон Ридезеля, под началом которого семь брауншвейгских полков, батальон пехоты и четыре отряда драгун. Авангард англичан находится меньше чем в четырех днях пути от форта.

– Не слишком хорошо, – заметила я, глубоко вздохнув.

– Да уж, – согласился Джейми. – Хуже всего то, что один из бригадных генералов Бергойна – Саймон Фрейзер, у которого есть передовой отряд.

– Твой родственник?

Вопрос был риторический: человек с такой фамилией не мог быть никем другим, и я увидела, как на лице Джейми промелькнула тень улыбки.

– Родственник, – иронично сказал он. – Кажется, троюродный брат. И очень храбрый воин.

– Ну, иначе и быть не могло, правда? Это последняя плохая новость?

Джейми покачал головой.

– Нет. Дезертиры говорят, что с поставками в армии Бергойна плохо. Драгуны идут пешком, потому что не могут получить свежих лошадей. Хотя я не могу сказать, съели они их или нет.

Ночь была жаркой и душной, но по моим рукам пробежала дрожь, приподнявшая волоски. Я коснулась запястья Джейми и ощутила, что его волосы тоже ощетинились. «Сегодня ему будет сниться Каллоден», – пришла вдруг в голову мысль, но я отбросила ее пока.

– Я, скорее, подумала бы, что новость хорошая. Что не так?

Повернув запястье, Джейми взял меня за руку, наши пальцы переплелись.

– Потому что у них нет достаточного обеспечения, чтобы устроить долгую осаду. Им придется взять нас силой и численностью. И, вероятнее всего, у них это получится.

ТРИ ДНЯ СПУСТЯ на горе Дефайанс появились первые английские лазутчики.

А НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ любой мог увидеть, – и каждый видел – как на горе Дефайанс началось строительство артиллерийских укреплений. Подчинившись, наконец, неизбежному, Артур Сент-Клэр отдал приказ начать эвакуацию форта Тикондерога.

Бóльшей части гарнизона надлежало переместиться на гору Индепенденс, прихватив с собой все наиболее ценные припасы и боевую технику. Некоторое количество овец и коров следовало забить, а остальных увести подальше в леса. Несколько подразделений ополчения получили задание уйти через лес и отыскать дорогу до Хаббардтона, где им предстояло дожидаться в качестве подкрепления. Женщин, детей и инвалидов под легкой охраной должны были отправить лодками на другой берег озера. Все начиналось весьма упорядоченно: пришел приказ принести, как стемнеет, на берег все, что возможно переправить по воде; мужчины проверяли и собирали оружие, а также, согласно указанию, систематически уничтожали все, что невозможно забрать с собой.

Обычно так и поступали – старались лишить врага любой возможности использовать припасы. В нашем случае вопрос был несколько более насущным: дезертиры сообщили, что армии Бергойна уже не хватает поставок. Лишение их ресурсов Тикондероги может остановить, – или, по крайней мере, замедлить их – поскольку в ожидании прибытия опаздывавших обозов из Канады англичане будут вынуждены кормиться и жить вне стен форта.

И все это – разрушение, упаковка, загрузка, забивание животных и перемещение пожитков и скота, – должно было проводиться внутри помещений, под самым носом британцев. Потому что если бы те увидели, что отступление вот-вот начнется, то напали бы на нас, будто волки, уничтожив гарнизон, как только тот покинул бы стены форта.

Каждый день после полудня над озером начинали клубиться огромные грозовые тучи – наполненные молниями страшные черные глыбы высотою в несколько миль. Иногда после полуночи их прорывало дождем, бомбардировавшим озеро, горы, пикетные линии и крепость. Вода лилась, будто из опрокинутого бездонного ведра. А иногда они просто уплывали прочь – ворчливые и зловещие.

Сегодня вечером небо заволокли яростные низкие тучи, испещренные прожилками молний. Жаркие разряды пульсировали в гуще облаков и неожиданно вспыхивали между ними, будто вели беззвучный разговор. Время от времени внезапная яркая сине-белая вилка выстреливала аж до самой земли одновременно с раскатом грома, от которого все подпрыгивали.

Паковать нам было практически нечего. И слава Богу, потому что и времени на это почти не оставалось. В казармах поднялась ужасная суматоха: собирая вещи, я слышала, как потерявшие детей матери выли белугой, раздавались крики людей, искавших какие-то вещи, беспрестанно шаркали ноги и грохотали шаги. И ровный стук дождя вторил им на деревянных лестничных клетках.

Снаружи раздалось взволнованное блеяние множества овец, испуганных тем, что их вывели из загонов, а потом внезапно в панике заревели и замычали коровы, которые рвались сбежать. И не удивительно: в воздухе стоял сильный запах свежей крови от забоя скота.

Конечно, я видела гарнизон во время построений и знала, какова его численность. Но смотреть на то, как три или четыре тысячи человек, пихаясь и толкаясь, пытаются в жуткой спешке выполнять непривычные задачи – это как наблюдать за разворошенным муравейником. Я пробиралась сквозь бурлящую массу, прижимая мешок из-под крупы с нашей запасной одеждой, скудными запасами медикаментов и полученным от благодарного пациента большим куском ветчины, завернутым в мою вторую юбку.

Мне поручили присматривать за группой инвалидов, которая эвакуировалась с лодочной бригадой, – но я не собиралась уезжать, не повидавшись с Джейми.

От волнения у меня так сильно сжимало горло, что я почти не могла говорить. Не в первый раз я подумала о том, как удобно быть замужем за очень высоким мужчиной. Выхватить Джейми в толпе всегда очень легко, и в считанные мгновенья я увидела его на одном из полукруглых равелинов. Рядом с ним стояли несколько его ополченцев. Я предположила, что, наверное, внизу формируется лодочная бригада, и это обнадеживало.

Но как только я добралась до края равелина и глянула вниз, перспектива оказалась не столь воодушевляющей. Берег озера под крепостью напоминал возвращение нещадно потрепанной рыболовной флотилии. Каких только лодок там не было: от каноэ и весельных суденышек до легких плоскодонок и наспех сколоченных плотов. Некоторые лодки вытащили на сушу, другие, очевидно, по недосмотру, уплывали прочь – во время краткой вспышки молнии я заметила несколько торчащих из воды голов – это мужчины и мальчики поплыли, чтобы вернуть их обратно. Огней на берегу не зажигали из боязни выдать план отступления, однако кое-где горели факелы, выхватывая из темноты спорящих и дерущихся людей. Но за пределами освещения земля, казалось, колыхалась и пульсировала в темноте, будто туша, в которой копошатся черви.

Джейми пожимал руки мистеру Андерсону – одному из тех, кто сначала служил матросом на «Чирке», а сейчас фактически стал капралом в ополчении.

– Идите с Богом, – сказал Джейми.

Мистер Андерсон кивнул и, повернувшись, повел за собой нескольких ополченцев. Они миновали меня, когда я поднималась наверх, и двое из них мне кивнули, хотя в тени шляп лиц было не различить.

– Куда они направляются? – спросила я у Джейми.

– В Хаббардтон, – ответил он, все еще не отрывая взгляда от берега. – Я сказал, что решать им, но лучше пусть уходят раньше, чем позже.

Подняв подбородок, Джейми кивнул в сторону горбатого склона горы Дефайанс, на вершине которой вспыхивали искры костров.

– Если они не догадываются, что происходит, то это величайшая некомпетентность. На месте Саймона Фрейзера я бы пошел в наступление еще до рассвета.

– А ты не собираешься идти со своими людьми? – в сердце зажглась искра надежды.

На равелине было почти темно, лишь на лестнице мерцали отсветы факелов и больших костров, горящих внутри форта. Но и этого оказалось достаточно, чтобы ясно увидеть лицо Джейми, когда он повернулся ко мне: мрачное, но в напряженности его рта угадывалась горячность готового ринуться в бой солдата.

– Нет, – ответил он. – Я собираюсь отправиться с тобой, – Джейми вдруг улыбнулся, и я сжала его руку. - Ты же не думаешь, что я позволю тебе бродить в лесной глуши с горсткой увечных безумцев? Даже если это означает, что мне придется забраться в лодку, – добавил он с ноткой отвращения.

И вопреки всему я рассмеялась.

– Как ты их приласкал, – сказала я, – хотя не скажу, что ты не прав, если имеешь в виду миссис Рейвен. Ты нигде ее не видел, а?

Джейми покачал головой. Из-за ветра часть его волос растрепалась из-под завязки, которую он теперь снял и зажал зубами, собирая волосы в густой хвост, чтобы снова заплести.

Внизу под равелином кто-то что-то сказал встревоженным голосом, и мы с Джейми резко повернулись, чтобы посмотреть. Гора Индепенденс была в огне.

– ПОЖАР! ПОЖАР!

От этих криков и без того уже взволнованные и расстроенные люди высыпали из казарм на улицу, будто стайка всполошенных перепелок. Огонь разгорался как раз под вершиной горы Индепенденс, где генерал Фермуа устроил аванпост со своими людьми. Вверх взмыл язык пламени, ровный, словно зажегшаяся свеча. Затем, как будто кто-то прикрутил газ на плите, порыв ветра притушил огонь, и тот на мгновение припал к земле, прежде чем всколыхнуться снова гораздо бóльшим пожарищем. Оно осветило гору, показав крошечные черные фигурки: на фоне огня вырисовывались силуэты как будто сотен людей, сворачивающих палатки и грузивших поклажу.

– Это же аванпост Фермуа загорелся, – недоверчиво произнес стоящий рядом солдат. – Так ведь?

– Да, – с другой стороны подтвердил мрачным голосом Джейми. – И если мы, стоя тут, можем видеть отступление, то дозорным Бергойна это видно и подавно.

И вот так запросто началось бегство.

Если когда-нибудь я и сомневалась в том, что существует нечто вроде телепатии, то этого было достаточно, чтобы сокрушить любые сомнения. Из-за промедлений Сент-Клэра и непрестанно стучавших по натянутым нервам слухов солдаты и так уже находились в критическом состоянии. По мере того, как по горе Индепенденс распространялся огонь, в головах у всех мгновенно поселилась убежденность в том, что красномундирники и индейцы нападут на нас. И не было необходимости говорить об этом вслух. Паника, вылетев на свободу, распростерла свои широкие черные крылья над фортом, и неразбериха на озерном берегу на наших глазах превратилась в полный хаос.

– Что ж, пойдем, – сказал Джейми.

И прежде чем я успела что-то сообразить, меня повели вниз по узким ступеням равелина. Горели несколько деревянных лачуг, – причем их подожгли специально, чтобы лишить захватчиков полезных материалов – и пламя осветило сцену прямиком из ада. Женщины тащили полураздетых детей, которые кричали и волочили за собой одеяла, мужчины выкидывали из окон мебель. Ночной горшок разбился о камни, и острые осколки керамики врезались в ноги тех, кто находился рядом.

Позади меня послышался напряженный голос:

– Золотая гинея, скажем, на то, что жалкий шельмец-французишка сам поджег свой дом.

– Ноль шансов, – ответил Джейми коротко. – Я лишь надеюсь, что он сам смог оттуда убраться.

Полыхнула огромная молния, и в форте стало светло, как днем, со всех сторон закричали люди, но разразившийся гром тут же поглотил все звуки. Одна половина находившихся в форте людей совершенно предсказуемо решила, что на нас вот-вот обрушится Гнев Божий. «И это несмотря на то, что столь же неистовые грозы случались за прошедшие дни множество раз!» - рассерженно подумала я. Менее религиозная часть поселенцев находилась в еще большей панике, поскольку видела, как прямо под носом у британцев внешние укрепления на горе Дефайанс полыхали огнем после отступления подразделений ополченцев. Ни то, ни другое положения не облегчало.

– Я должна привести своих инвалидов! – крикнула я на ухо Джейми. – А ты иди и принеси вещи из казармы.

Он покачал головой. Его развевающиеся волосы осветила новая вспышка молнии, придав Джейми облик главнейшего из демонов.

– Я тебя не оставлю, – сказал он, крепко хватая меня за руку. – Я могу больше никогда тебя не найти.

– Но...

Мои возражения испарились, когда я оглянулась. Джейми был прав. Тысячи людей бежали, толкались или просто стояли на месте, слишком ошарашенные, чтобы понимать, что делать. Если мы разделимся, Джейми может не найти меня, а идея оказаться одной под стенами форта в лесу – да еще и кишащем кровожадными индейцами вдобавок к красномундирникам – это совсем не то, о чем мне хотелось думать больше десяти секунд.

– Хорошо, – сказала я. – Тогда пойдем.

Обстановка в казарменном госпитале выглядела менее отчаянной, потому что большинство пациентов были не слишком способны к передвижениям. Но, если уж на то пошло, волновались они сильнее, чем люди на улице, поскольку им доставались только самые отрывочные сведения от тех, кто прибегал снаружи и тут же выметался вон. Семьи выносили из здания своих больных, которые едва успевали прихватить свою одежду; те же, кто родных не имел, надевая бриджи, прыгали на одной ноге в промежутках между кроватями или, шатаясь, ковыляли к двери.

Разумеется, капитан Стеббингс ничего подобного не делал. Сложив руки на груди, он преспокойно лежал на своей кушетке и с интересом наблюдал весь этот бедлам. На стене над ним безмятежно горела в светильнике лучина.

– Миссис Фрейзер! – весело поприветствовал он меня. – Полагаю, скоро я снова стану свободным человеком. Надеюсь, армия привезет хоть немного еды: думаю, здесь на ужин шансов мало.

– Наверное, да, – ответила я, не в силах не улыбнуться в ответ. – Вы же позаботитесь о других английских пленниках, хорошо? Генерал Сент-Клэр решил оставить их здесь.

Капитан даже как будто обиделся.

– Они же мои люди, – сказал он.

– Да, ваши.

Так и было: Гвинея Дик, почти невидимый в полутьме, присел возле каменной стены на корточки возле капитанской кровати, держа в руках крепкую палку для гуляния – судя по всему для того, чтобы отбиваться от потенциальных мародеров. А бледный, но взволнованный мистер Ормистон сидел на собственной койке, теребя повязку на своей культе.

– Они и правда идут, да, мэ-эм? Армия?

– Да, идут. Послушайте, вы должны хорошенько заботиться о своей ране, держите ее в чистоте. Она хорошо заживает, но вы не должны напрягать ногу, по крайней мере, еще месяц. И протез подбирайте не раньше чем через два. И не позволяйте армейскому хирургу пускать вам кровь – вам понадобится вся ваша сила.

Мистер Ормистон кивнул, хотя я знала, что он первым будет занимать очередь к ланцету и чаше, как только британский хирург появится в поле зрения: мистер Ормистон глубоко верил в эффективность кровопускания и слегка успокаивался только тем, что я время от времени прикладывала к его культе пиявок.

Я сжала его руку на прощание и уже повернулась, чтобы уйти, когда почувствовала, что он стиснул мою ладонь.

– Минутку, мэ-эм?

Отпустив мою руку, мистер Ормистон пошарил за воротом рубашки и вытащил какую-то тесемку. Я едва могла видеть в полутьме, но он вложил предмет мне в руку, и я почувствовала металлический диск, теплый от его тела.

– Если вам случится снова встретить того мальчишку, Абрама, мэ-эм, то будьте так добры, передайте ему это. Мой талисман удачи, который я носил тридцать два года. Скажите ему, что он сохранит его в минуту опасности.

В темноте рядом со мной маячил Джейми, буквально излучая нетерпение и беспокойство. За ним, как за буксиром, выстроилась небольшая группа инвалидов – все со своими скудными пожитками. Издалека слышался характерный высокий голос миссис Рейвен, которая что-то выкрикивала: мне показалось, что мое имя. Наклонив голову, я надела талисман мистера Ормистона себе на шею.

– Я скажу ему, мистер Ормистон. Благодарю вас.

КТО-ТО ПОДЖЕГ элегантный мост Джедуттэна Болдуина. Гора мусора тлела возле одного конца моста, и я увидела черные зловещие фигуры, которые бегали туда-сюда вдоль пролета с долотами и гвоздодерами, отрывая доски и бросая их в воду.

Джейми плечами прокладывал путь сквозь толпу, а я шла за ним. За мною следом, словно гусята, поспешала наша маленькая группка женщин, детей и инвалидов, гудевшая от волнения.

– Фрейзер! Полковник Фрейзер!

Повернувшись на крик, я увидела Иону – то есть, Билла – Марсдена, который бежал вдоль берега.

– Я пойду с вами, – сказал он, запыхавшись. – Вам понадобится кто-то, кто сможет управлять лодкой.

Джейми колебался не более чем долю секунды. Кивнув, он дернул головой в сторону берега.

– Да, бегите. Я приведу их туда так быстро, как только смогу.

Мистер Марсден исчез во тьме.

– А остальные твои люди? – спросила я, кашляя от дыма.

Джейми пожал плечами – на фоне черной ряби воды выделялся лишь его широкоплечий силуэт.

– Ушли.

Со стороны «старой французской линии» послышались истерические крики. Словно степной пожар, они распространялись по лесу и по берегу озера: люди кричали, что англичане наступают. Паника расправила свои крылья. Она – эта паника – была такой сильной, что я почувствовала, что и в моем горле формируется вопль. Подавив его, я ощутила, как на его месте тут же появился беспричинный гнев. Вытеснив его из себя, я направила его на тех дураков позади, которые кричали и разбежались бы в разные стороны, если бы только могли. Но мы уже подошли к берегу, и люди толпились возле лодок в таком количестве, что опрокинули несколько суденышек, когда нагрузились в них, как попало.

Я не думала, что англичане где-то поблизости – но наверняка не знала. Мне было известно, что за форт Тикондерогу произойдет не одно сражение... вот только когда? Случится ли одно из них сегодня? Я понятия не имела, и чувство безотлагательности торопило меня к берегу, помогая поддерживать мистера Уэллмана, который, бедняга, заразился свинкой от своего сына, отчего чувствовал себя прескверно.

Мистер Марсден, благослови его Бог, реквизировал огромное каноэ, которое пришвартовал немного в стороне, чтобы его никто не перехватил. Когда он увидел, что приближается Джейми, то вошел в лодку, и нам удалось погрузить в нее все восемнадцать человек – включая Уэллманов и миссис Рейвен, которая, подобно Офелии, была бледна и таращилась в одну точку.

Джейми быстро оглянулся на форт. Главные ворота были широко распахнуты, и из них вырывались языки пламени. Потом он поднял взгляд наверх, на тот самый равелин, на котором мы совсем недавно стояли.

– На мосту четыре человека из пушечной команды, – сказал он, все еще глядя, как изнутри форта поднимаются красноватые клубы дыма. – Добровольцы. Они остались прикрывать. Англичане – или некоторые из них – обязательно двинутся через мост. И тогда наши смогут одним взрывом уничтожить практически всех. А потом убежать... если успеют.

Потом Джейми отвернулся, его плечи сгруппировались и напряглись, когда он принялся грести веслом.

ГЛАВА 53

ГОРА ИНДЕПЕНДЕНС

Полдень, 6 июля

ЛЮДИ БРИГАДИРА ФРЕЙЗЕРА продвигались к деревянному форту на вершине той горы, которую американцы иронично называли «Независимость» (Индепенденс). Уильям возглавил один из передовых отрядов и приказал солдатам установить штыки, когда они начали приближаться к цели. Царила глубокая тишина, нарушаемая лишь хрустом веток, шарканьем сапог в густой опавшей листве и периодическим постукиванием патронташей о мушкетные приклады. Быть может, это была тишина ожидания?

Американцы не могли не знать, что они идут. Лежали ли повстанцы в засаде, готовые стрелять в них из-за грубо сооруженного, но очень прочного укрепления, которое Уильям видел сквозь деревья?

На расстоянии около двухсот ярдов от вершины он жестом отдал приказ остановиться, надеясь обнаружить какие-либо признаки обороны, если она там была. Рота Уильяма безоговорочно подчинилась, но позади находились люди, которые начали бесцеремонно вклиниваться и проталкиваться через ряды его солдат, стремясь как можно скорее приступить к штурму форта.

– Стоять! – закричал Вилли, осознавая, что звук его голоса представляет собой такую же превосходную мишень для американского стрелка, как и его красный мундир. Кое-кто остановился, но сзади сразу же стали напирать шедшие следом, и через несколько секунд весь холм окрасился красным. Дальше стоять на месте было невозможно, иначе они растоптали бы друг друга. И если бы оборона намеревалась стрелять, то лучшей возможности и быть не могло. Но все же форт молчал.

– Вперед! – взревел Уильям, вскидывая руку, и люди рванули из-за деревьев сверкающей штыками волной атаки.

Ворота висели приоткрытыми, и нападающие устремились прямо туда, не обращая внимания на опасность, – но опасности не было. Уильям вошел в форт со своими людьми, обнаружив его пустым. Не только пустым, но и, очевидно, брошенным в поразительной спешке.

Личные вещи защитников форта валялись повсюду, словно их роняли на бегу: не только тяжелые предметы, как, например, кухонная утварь, но одежда, обувь, книги, одеяла... даже деньги казались брошенными или потерянными в панике. Гораздо больше Уильяма волновал тот факт, что оборона не предприняла никаких действий, чтобы взорвать боеприпасы или порох, которые не смогли унести; там должно быть около двух центнеров в бочонках! Провизия также осталась – аж любо-дорого поглядеть.

– Почему они не сожгли форт? – спросил Уильяма лейтенант Хаммонд, лупоглазо осматривая казармы, все еще полностью обставленные кроватями с постельными принадлежностями, ночными горшками, – готовыми к тому, чтобы завоеватели воспользовались ими по назначению.

– Бог его знает, – коротко ответил Уильям, и бросился вперед, увидев, как из одной из комнат вышел рядовой, закутанный в кружевную шаль и с охапкой обуви в руках. – Эй, вы там! Никаких грабежей, нет! Вы слышите меня, сэр?

Рядовой услышал и, бросив обувь, быстро ретировался, хлопая кружевной бахромой. Однако, здесь уже было достаточно народа, и Уильяму стало ясно, что они с Хаммондом их не остановят. В усилившемся гаме Уильям кликнул прапорщика и, выхватив у него курьерскую сумку, набросал поспешную записку.

– Доставь это генералу Фрейзеру, – сказал Уилли, отдавая бумагу прапорщику. – И как можно быстрее!

Рассвет 7 июля 1777

– Я НЕ ПОТЕРПЛЮ таких ужасных нарушений! – лицо генерала Фрейзера выглядело изрядно помятым - как от ярости, так и от усталости. Маленькие походные часы в палатке главнокомандующего показывали почти пять часов утра, и Уильям поймал себя на странном ощущении, что его голова плавает где-то над его левым плечом. – Мародерство, кражи, и полное отсутствие дисциплины – этого я не потерплю, я сказал. Вы меня поняли? Вы все?

Небольшая группа уставших офицеров выразила согласие ворчливым хором. Они бодрствовали всю ночь, принуждая свои отряды к некому виду жесткого порядка, удерживая личный состав от худших крайностей грабежа, поспешно осматривая заброшенные заставы на старых французских линиях и подсчитывая неожиданную прибыль - провиант и боеприпасы, оставленные им защитниками форта. Четверых из которых во время штурма форта обнаружили мертвецки пьяными - они лежали подле заряженной пушки, нацеленной на мост внизу.

– Те люди, которые захвачены. Кому-нибудь удалось с ними поговорить?

– Нет, сэр, – ответил капитан Хейс, подавляя зевок. – Все еще мертвы для мира – они чуть и правда не умерли, как сказал хирург, хотя он думает, что жить будут.

– Наложили в штаны от страха, – тихо сказал Хэммонд Уильяму. – Все это время ожидая, когда мы придем.

– Скорее, от скуки, – пробормотал Уильям, не шевеля губами. Тем не менее, он поймал налитый кровью взгляд бригадира и машинально выпрямился.

– Ну, не так уж нам и нужно, чтобы они много рассказывали, – генерал Фрейзер махнул рукой, рассеивая дрейфующее облако дыма, и закашлялся. Уильям тихонько вдохнул. В этом дыме плыл сочный аромат, и его желудок скрутило в предвкушении. Ветчина? Колбаса?

– Я передал сообщение генералу Бергойну, что Тикондерога снова наша, – добавил бригадир, ухмыльнувшись в ответ на хриплые одобрительные возгласы офицеров. – И полковнику Сент-Леже. Мы оставим здесь небольшой гарнизон, чтобы подвести итоги и прибраться, но все остальные... Ведь есть мятежники, которых требуется поймать, джентльмены. Я не могу предложить вам достойного отдыха, но, безусловно, для полноценного завтрака время есть. Приятного аппетита!

ГЛАВА 54

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

Ночь, 7 июля

ЙЕН МЮРРЕЙ ВОШЕЛ В форт без труда. Там было много рейнджеров и индейцев, которые в основном расположились возле стен; многие из них валялись пьяными, другие же шныряли по пустым казармам, изредка отгоняемые измотанными солдатами, поставленными охранять неожиданную добычу.

Признаков кровопролития не наблюдалось, и Йен задышал ровнее. Этого он боялся больше всего, но вокруг царил только беспорядок – да еще какой! – однако никаких следов крови или запаха порохового дыма. В течение последних дней здесь никто не стрелял. Йен немного подумал и прошел в казарменный лазарет, и, поскольку при нем не было ничего ценного, на него практически не обращали внимания. Запахи мочи, фекалий и застаревшей крови выветрились: большинство пациентов, должно быть, отбыли с отступившими войсками. Там находились несколько человек, один в зеленом сюртуке – Йен решил, что это хирург – и очевидно, несколько санитаров. Пока он оглядывался, пара носильщиков вышли, шаркая сапогами, цепляющимися за невысокие каменные ступени. Йен отшатнулся назад под укрытие дверного проема, поскольку за носильщиками следовала высокая фигура Гвинеи Дика, чье лицо расплывалось в людоедской ухмылке.

Увидев это, Йен улыбнулся: значит, капитан Стеббингс все еще жив, а Гвинея Дик теперь свободен. А вот, хвала Иисусу, Марии и Невесте, и мистер Ормистон медленно ковыляет вслед за ним на паре костылей, аккуратно поддерживаемый с обеих сторон двумя санитарами, кажущимися тщедушными мелкими гномами рядом с массивным моряком. Теперь он сможет рассказать о них тетушке Клэр – она будет рада услышать, что с ними все в порядке.

Если, конечно, он снова найдет тетушку Клэр, но на самом деле Йен не очень беспокоился. Дядя Джейми сбережет ее от чего угодно, будь то ад, лесной пожар или хоть вся британская армия. Когда или где он увидит их снова – это уже другой вопрос, но они с Ролло передвигаются гораздо быстрее, чем любая армия, и достаточно скоро их догонят.

Он подождал, желая узнать, может, кто-нибудь еще остался в лазарете, но либо вообще никого не было, либо просто в данный момент все отсутствовали. Ушли ли Хантеры с войсками Сент-Клэра? С одной стороны Йен надеялся, что они ушли... даже зная, что Хантерам было бы лучше остаться с англичанами, а не удирать по Гудзонской долине вместе беженцами из Тикондероги. Йен подумал, что, будучи квакерами, они бы вели себя достаточно тихо, и британцы, вероятно, не досаждали бы им. Но он чувствовал, что ему хотелось бы как-нибудь снова увидеть Рейчел Хантер, и шансов осуществиться этой встрече будет больше, если они с братом ушли с повстанцами.

Еще немного поболтавшись по форту, Йен убедился в двух вещах: что Хантеры действительно ушли, и что люди покидали Тикондерогу в жуткой панике и беспорядке. Кто-то поджег мост внизу, но сгорел он только частично: возможно, огонь был потушен ливнем. На берегу озера валялось много обломков, свидетельствовавших о массовой погрузке в лодки. Йен автоматически взглянул на озеро, где ясно виднелись два больших корабля – оба под реющими английскими флагами. Со своей позиции на укреплении он видел, что склоны гор Дефайанс и Индепенденс буквально кишат красными мундирами, и испытал неожиданную вспышку негодования.

– Ну, это ненадолго, – пробормотал он себе под нос. Он говорил на гэльском, и слава Богу, потому как проходивший мимо солдат посмотрел на него, будто почувствовав его напряжение. Йен отвел взгляд, повернувшись спиной к форту.

Здесь нечего было делать, и некого ждать. Надо поесть и собрать немного провизии, а после забрать Ролло и уходить. Он мог бы...

Сокрушительный грохот поблизости заставил Йена отпрыгнуть. Справа находилась одна из пушек, направленная дулом на мост внизу, и перед ней, с открытым от шока ртом, стоял индеец племени гуронов, которого качало от выпивки.

Снизу доносилось множество криков: войска подумали, что их обстреливают из форта, хотя ядро взлетело высоко, безвредно плюхнувшись в озеро.

Гурон хихикнул.

– Что ты наделал? – спросил Йен на алгонкинском языке, подумав, что, скорее всего, индеец его знает. Понял тот или нет, но гурон рассмеялся сильнее, так, что по его лицу потекли слезы. Он жестом указал на дымящийся ствол. Благой Христос, оборонявшиеся уходили так быстро, что оставили пушку с медленно тлеющим фитилем.

– Бум, – произнес гурон и показал вытащенный из дула отрезок запального шнура, кольцами лежащий на камнях, будто раскаленная змея. – Бум, – повторил индеец, кивнув в сторону пушки, и смеялся, пока ему не пришлось сесть.

Солдаты взбегали на равелин, и крики снаружи были сравнимы с теми, что раздавались внутри форта. Наверное, самое время уходить.

ГЛАВА 55

УТРАЧЕННОЕ

«...МЫ ПРЕСЛЕДУЕМ МЯТЕЖНИКОВ, великое множество которых отправились по озеру на лодках. Два шлюпа следуют за ними по воде, но я отправил четыре отряда к месту высадки, где, как я думаю, велики шансы их схватить».

Бригадный генерал Саймон Фрейзер – генерал-майору Дж. Бергойну.

8 июля 1777

УИЛЬЯМ ПОЖАЛЕЛ, ЧТО принял приглашение бригадного генерала на завтрак. Если бы он удовольствовался скудным пайком, который полагался лейтенантам, то был бы голоден, но счастлив. Но получилось так, что, когда пришло сообщение от генерала Бергойна, Вилли оказался в гостях у Саймона Фрейзера, блаженно заполненный по самые глаза жареной колбасой, промасленными тостами и кукурузной кашей с медом, к которой генерал пристрастился. Уильям даже не знал, о чем говорилось в послании: Фрейзер прочитал его, потягивая кофе, затем слегка нахмурился, вздохнул и приказал принести чернила и перо.

– Не хотите с утра проехаться, Уильям? – спросил он, улыбаясь через стол.

Вот так Вилли и оказался в полевом штабе генерала Бергойна, когда туда прибыли индейцы. Это были вайандоты (они же гуроны – некогда могущественное индейское племя в Северной Америке, – прим. пер.), как сказал ему один из солдат, который сам был с ними не знаком, но слышал, что их вождя зовут Кожаные Губы, и всё гадал, откуда такое имя вообще появилось. Может, мужчина слыл неутомимым болтуном?

Индейцев пришло пятеро – худые, похожие на волков головорезы. Уильям не мог бы сказать, во что они были одеты или как вооружены, потому что все его внимание сфокусировалось на шесте, который нес один из них. На нем висели скальпы. Свежие скальпы. Снятые с белых людей. В воздухе повис мускусный, неприятно дурманящий запах крови; вместе с индейцами передвигалось громко жужжащее облако мух. Уильям ощутил, как прямо под ребрами в жесткий комок свернулись остатки роскошного завтрака.

Индейцы искали казначея: один из них на удивление мелодичным английским языком спросил о его местонахождении. Значит, это правда. Генерал Бергойн спустил своих индейцев с поводка, отправив их, подобно гончим псам, охотиться по лесам и нападать на повстанцев, сея среди них ужас.

Смотреть на скальпы не хотелось, но Уильям не мог удержаться, следя взглядом за тем, как шест, покачиваясь, продвигался сквозь толпу любопытных солдат. Кого-то это слегка ужаснуло, а кто-то веселился. Иисусе. Это, что, женский скальп? Судя по всему, да: развевающаяся масса медовых волос (гораздо длиннее, чем у любого мужчины) сияла, будто их владелица расчесывала их каждый вечер не менее сотни раз. Кузина Дотти говорила, что так делает. Волосы походили на сестрины, хотя, эти были чуть темнее…

Уильям резко отвернулся, надеясь, что его не стошнит, но столь же быстро крутанулся обратно, когда раздался вопль. Он никогда не слышал ничего подобного – в крике слышался такой ужас, такое горе, что у Вилли сердце замерло в груди.

– Джейн! Джейн!

Дэвид Джонс, лейтенант из Уэльса, которого Уильям немного знал, продирался сквозь толпу, распихивая мужчин кулаками и локтями. С искаженным лицом он устремился к удивленным индейцам.

– О, Боже, – выдохнул стоявший рядом солдат. – Его невесту зовут Джейн. Он же не думает, что...

Джонс ринулся к шесту и схватился за каскад медовых волос, вопя во всю мочь своих легких: «ДЖЕЙН!». Индейцы в замешательстве дернули шест на себя. Джонс накинулся на одного из них, опрокинув удивленного парня на землю, и принялся колотить его со всей мощью своего безумия.

Люди протискивались вперед, хватались за Джонса, но не слишком-то усердствовали. На индейцев бросали полные ужаса взгляды, а те сгруппировались и, прищурившись, положили руки на томогавки. В мгновение ока всеобщий настрой собравшихся поменялся: вместо одобрения ощущался гнев, и индейцы явно почувствовали это.

Незнакомый Уильяму офицер шагнул вперед, бросая индейцам вызов суровым взглядом, и сорвал с шеста медовый скальп. Смущенный, он так и стоял с ним в руках, а масса волос казалась живой в его ладонях оттого, что длинные пряди шевелились и струились между пальцев.

Наконец, кому-то удалось оттащить Джонса от индейца, и друзья, хлопая его по плечам, пытались увести лейтенанта прочь, но он стоял неподвижно, а по его щекам катились слезы, капая с подбородка. Джонс беззвучно, одними губами проговорил: «Джейн». И, сложив ладони чашечкой, протянул руки в просящем жесте, а офицер, который держал скальп, осторожно опустил его Джонсу в ладони.

ГЛАВА 56

ПОКА ВСЁ ЕЩЕ ЖИВЫ

ЛЕЙТЕНАНТ СТАКТОУ НЕПОДВИЖНО стоял возле одного из трупов. Очень медленно он присел на корточки, неотрывно глядя в одну точку и машинально прикрыв ладонью рот.

Мне совсем не хотелось смотреть.

Но он услышал мои шаги и опустил руку. Я видела, как по его шее струился пот, отчего рубашка темной полоской прилипла к коже.

– Как думаете, это с ним сделали, пока он был еще жив? – спросил лейтенант ровным голосом.

Я неохотно заглянула поверх его плеча.

– Да, – ответила я столь же спокойно, как и он. – Так и было.

– Ох.

Стактоу встал, недолго поглядел на труп, потом отошел на несколько шагов, и его вырвало.

– Не переживайте, – тихо сказала я и взяла его за рукав. – Он уже мертв. Пойдемте, нужна помощь.

Многие лодки сбились с курса и их захватили прежде, чем они достигли противоположного берега озера. Но гораздо больше людей были пойманы английскими отрядами, поджидавшими возле места высадки. Нашему каноэ и еще нескольким лодкам удалось скрыться, и мы около полутора суток пробирались по лесу, прежде чем встретили основную часть войск, которые бежали из форта по суше. Я начинала думать, что тем, кто оказался в плену, повезло больше.

Я не знала, как давно эта маленькая группка, на которую мы только что наткнулись, подверглась нападению индейцев. Трупы были несвежие.

НА НОЧЬ ВЫСТАВИЛИ стражу. Те, кто не дежурил, спали как убитые, изможденные целым днем полета – если нечто, столь обременительное и изматывающее можно было назвать таким изысканным словом. Я пробудилась на заре от снов о жутких деревьях из мультфильма о Белоснежке, которые с разинутыми ртами пытались меня схватить, когда поняла, что Джейми сидит возле меня на корточках и держит за руку.

– Тебе лучше пойти, a nighean (девочка, – гэльск., – прим. пер.), – тихо сказал он.

Миссис Рейвен перерезала себе горло перочинным ножом.

Времени рыть могилу не было. Я закрыла миссис Рейвен глаза и распрямила ей конечности. Мы заложили камнями и ветками ее тело и, ошарашенные, вернулись на тропу, которая в этой глуши считалась дорогой.

КОГДА ПОД ДЕРЕВЬЯМИ сгустилась темнота, мы их услышали. Пронзительные улюлюкающие взвизгивания охотящихся волков.

– Двигайтесь! Вперед! Это индейцы! – крикнул один из ополченцев.

Как будто в ответ на этот крик раздался леденящий кровь вопль, прорезавший темноту вокруг. И застопорившееся отступление мгновенно превратилось в безудержную панику. Люди бросали свои пожитки и, отталкивая друг друга, спешили убежать.

Отступавшие тоже начали, было, в ответ улюлюкать, но быстро перестали.

– Надо уйти с дороги, – тихо и свирепо сказал Джейми, принимаясь подталкивать обалдевших неповоротливых людей в лес. – Они могут и не знать, где мы. Пока.

Но ведь могут и знать.

– Ты уже сочинил свою смертную песнь, дядя? – прошептал Йен.

Он догнал нас вчера, и сейчас они с Джейми с двух сторон прижимались ко мне у огромного упавшего дерева, позади которого мы нашли укрытие.

– О, я спою им смертную песнь, если до этого дойдет, – пробормотал Джейми почти про себя и вытянул из-за пояса один из пистолей.

– Ты не можешь петь, – сказала я, не собираясь шутить. Я была настолько напугана, что произнесла это машинально – просто первое, что пришло в голову. И Джейми не засмеялся.

– Это правда, – сказал он. – Ну, что ж...

Зарядив пистоль, он закрыл пороховую полку и засунул оружие себе за пояс.

– Не бойся, a nighean, – прошептал Джейми, и я видела, как его горло дернулось, когда он сглотнул. – Я не дам им взять тебя. Живой, – он коснулся пистоля за поясом.

Я уставилась на Джейми, а потом на пистолет. Я и не думала, что можно испугаться еще больше.

Внезапно у меня возникло ощущение, будто позвоночник заклинило, конечности не в состоянии двигаться, а внутренности в буквальном смысле превратились в жидкость. В этот момент я поняла, что именно заставило миссис Рейвен перерезать себе горло.

Йен что-то шепнул Джейми и куда-то исчез, бесшумный, словно тень.

До меня с опозданием дошло, что, потратив время на то, чтобы меня пристрелить, если нас догонят, Джейми, скорее всего, сам попадет в руки индейцев живым. И я была настолько напугана, что не могла попросить его не делать этого.

Собрав все свое мужество обеими руками, я с трудом сглотнула.

– Уходи! – проговорила я. – Они не станут... Скорее всего, они не причинят вреда женщинам.

Моя верхняя юбка свисала лохмотьями, как и мой жакет, и вся одежда была покрыта грязью, листьями и крошечными пятнами крови от замешкавшихся комаров, но я все еще явно выглядела женщиной.

– Черта с два я уйду, – коротко ответил Джейми.

– Дядя, – из темноты послышался тихий голос Йена. – Это не индейцы.

– Что?

Я ничего не понимала, но Джейми резко выпрямился.

– Это красномундирники, они бегут рядом с нами и кричат, как индейцы. Водят нас за нос.

Джейми вполголоса выругался. Сейчас уже было практически темно: виднелись лишь силуэты, предположительно тех, кто спрятался с нами. Почти под ногами я услышала скулеж, но когда посмотрела вниз, то никого не увидела.

Снова послышалось улюлюканье, но теперь с другой стороны. Если нас и пытались куда-то завести, то известно ли им, где мы? А если известно, то куда нас направляли? Я видела, что Джейми колебался. Секунду, может, две – а потом, взяв за руку, он потянул меня глубже в лес.

Через пару минут мы буквально врезались в большую группу беглецов: они стояли на месте и жались друг к другу, слишком напуганные, чтобы двигаться хоть куда-нибудь. Женщины прижимали к себе детей, крепко прикрывая руками рты малышей и, будто ветер, выдыхали: «Ч-ш-ш!»

– Оставь их, – сказал Джейми мне на ухо и крепче сжал руку. Я повернулась, чтобы идти за ним, но внезапно кто-то схватил меня за другое плечо. Я вскрикнула, и все вокруг вдруг тоже чисто рефлекторно закричали. Лес вокруг внезапно ожил от двигающихся фигур и воплей.

Это был британский солдат: с такого близкого расстояния я разглядела пуговицы мундира и услышала стук качнувшегося патронташа, ударившего меня по бедру. Солдат наклонился и, усмехнувшись, уставился на меня; его несвежее дыхание отдавало гнилью.

– Стой спокойно, милочка, – сказал он. – Больше ты никуда не уйдешь.

Сердце так громко стучало в ушах, что мне понадобилась целая минута, чтобы понять: за другую руку меня никто не держит. Джейми исчез.

ОБРАТНО К ДОРОГЕ МЫ шли плотной группой, медленно двигаясь в ночи. Когда рассвело, солдаты дали нам напиться у ручья, но снова заставили идти почти до полудня. К этому времени даже самые крепкие из нас были готовы свалиться.

Не слишком нежничая, нас всех согнали на поле. Будучи женой фермера, я с содроганием глядела на растоптанные под ногами стебли: хрупкое золото пшеницы, изломанное и искореженное в черной грязи – до сбора урожая всего несколько недель. На дальнем конце поля среди деревьев стояла хижина, и я увидела, как на крыльцо выбежала девчушка, она в ужасе прикрыла ладонью рот и снова исчезла внутри.

Через поле по направлению к хижине прошли три английских офицера, они будто в упор не замечали бурлящей массы раненных, женщин и детей, которые толкались туда-сюда, совершенно не понимая, что делать дальше. Вытерев пот вокруг глаз краем своей косынки, я заправила её обратно в корсет и оглянулась в поисках хоть кого-нибудь номинально главного.

Похоже, никого из наших офицеров или здоровых мужчин не схватили; с нами следовали только пара хирургов, наблюдавших за перемещением инвалидов, и ни одного из них за последние два дня я не видела. Не было их с нами и сейчас. «Так, ладно», – мрачно решила я и подошла к ближайшему английскому солдату, который с мушкетом наготове, прищурившись, обозревал беспорядок.

– Нам нужна вода, – сказала я без предисловий. – Как раз за теми деревьями есть ручей. Могу я взять трех-четырех женщин, чтобы принести воду для больных и раненых?

Парень тоже вспотел: полинявшая красная шерсть его мундира почернела подмышками, и растаявшая рисовая пудра с его волос въелась в морщины на лбу. Он сморщился, показывая, что не хочет со мной разбираться, но я просто уставилась на него, стоя так близко, как только смела. Солдат оглянулся в надежде найти кого-нибудь, кому меня перепоручить, но три офицера скрылись внутри хижины. Смирившись, он пожал плечом и отвел взгляд.

– Ага, ладно, идите, – пробормотал он и повернулся ко мне спиной, доблестно охраняя дорогу, по которой все еще прибывали новые пленники.

Быстро пройдясь вокруг, я нашла три ведра и столько же вменяемых женщин, встревоженных, но не в истерике. Я отправила их к ручью и принялась обходить поле, бегло анализируя ситуацию – как для того, чтобы держать свое беспокойство под контролем, так и потому, что больше некому было это делать.

Интересно, долго нас будут тут держать? Если мы останемся здесь дольше, чем на несколько часов, нужно выкопать санитарные рвы – и солдатам они тоже понадобятся. Значит, оставим это дело армейским. Вода на подходе, но на некоторое время надо будет организовать постоянные рейсы к ручью за водой. Укрытие... Я посмотрела на небо: в дымке, но ясное. Те, кто мог двигаться самостоятельно, уже помогали переносить самых тяжелых больных в тень деревьев, росших вдоль одного конца поля.

«Где Джейми? Он в безопасности?»

Поверх окликов и встревоженных разговоров я то и дело слышала отзвуки отдаленного грома. Воздух прилипал к коже, густой и удушающе-влажный. Англичанам придется переместить нас куда-нибудь, – в ближайший населенный пункт, где бы он ни был – но это может занять несколько дней. Я понятия не имела, где мы находимся.

«Неужели его тоже схватили? Если так, приведут ли его туда же, куда поместили инвалидов?»

Существовала вероятность того, что англичане отпустят женщин, не желая кормить еще и их. Но жены останутся со своими больными мужьями – или же большая часть останется. И станут делить ту пищу, которую им дадут.

Я медленно шла вдоль поля и составляла мысленный список очередности оказания помощи: вон тот мужчина на носилках, скорее всего, умрет – возможно, до наступления полуночи (хрипы его дыхания были слышны за шесть футов). И тут краем глаза я уловила движение на крыльце хижины.

Семья, состоявшая из двух взрослых женщин с младенцем на руках, двоих подростков и троих детей, покидала свой дом, сжимая корзинки, одеяла и те пожитки, которые можно было унести. Один из офицеров проследовал с ними через поле и что-то сказал стражнику, очевидно, приказывая пропустить женщин. Одна из них остановилась на краю дороги и обернулась – но только один раз. Другие шли прямо, не оглядываясь. Где были их мужья?

«А где мой?»

– Добрый день, – улыбнулась я мужчине с недавно ампутированной ногой.

Имени его я не знала, но лицо было знакомым: один из немногих чернокожих мужчин в Тикондероге, плотник. Я опустилась рядом с ним на колени. Повязка на его культе сбилась и сильно протекала.

– Помимо ноги, как вы себя чувствуете?

Кожа его была бледно-серой и липкой, будто влажная простыня, но он слабо улыбнулся в ответ.

– Левая рука сейчас не слишком болит.

Он поднял ее, чтобы продемонстрировать, но уронил, будто свинцовую – не хватало сил, чтобы удержать ее.

– Это хорошо, – сказала я, скользнув пальцами под его бедро, чтобы приподнять. – Давайте я закреплю вам повязку... Через пару минут принесем вам воды.

– Было бы неплохо, – пробормотал он и закрыл глаза от солнца.

Жесткий от засохшей крови свисающий конец слабой повязки скрутился в трубочку, будто змеиный язык, и бинт перекосился. Сама повязка с мазью из льняного семени и скипидара была мокрой, ярко-розовой от сочащейся крови и слизи. Но ничего другого не оставалось, как использовать ее снова.

– Как вас зовут?

– Уолтер.

Глаза его по-прежнему были закрыты, он делал неглубокие вздохи. Я дышала так же, потому что горячий воздух, будто тугая повязка, сдавливал грудь.

– Уолтер... Вудкок.

– Приятно познакомиться, Уолтер. Меня зовут Клэр Фрейзер.

– Я вас знаю, – пробормотал он. – Вы леди Большого Рыжего. Он сумел выбраться из форта?

– Да, – ответила я и плечом вытерла пот с лица и глаз. – С ним все в порядке.

«Святый Боже, пусть у него все будет в порядке».

Возвращавшийся к хижине английский офицер прошел буквально в нескольких футах от меня. Я подняла глаза, и мои руки замерли.

Высокий, стройный, но широкоплечий, и я бы в любом случае узнала эти длинные шаги, эту бессознательную грацию и дерзкий наклон головы. Нахмурившись, он остановился и повернул голову, осматривая забитое людьми поле. Его прямой, словно лезвие ножа, нос был длинноват лишь самую малость. Взволнованная и совершенно уверенная в том, что у меня галлюцинации, я на миг закрыла глаза, но тут же снова их открыла, точно зная, что нет.

– Уильям Рэнсом? – выпалила я, и он в изумлении резко повернул голову. Голубые глаза… темно-голубые. Фрейзеровские кошачьи глаза сощурились в щелочки против солнца.

– Я, э-э, прошу прощенья.

«Боже, зачем я с ним заговорила?» Но я просто не могла иначе. Моя ладонь сжимала ногу Уолтера, удерживая повязку, и кончиками пальцев я ощущала, как стучал его бедренный пульс, такой же неустойчивый, как и мой собственный.

– Мы знакомы, мэ-эм? – спросил Уильям, слегка поклонившись.

– Что ж, да, знакомы, – ответила я, почти извиняясь. – Несколько лет назад вы недолго гостили в моей семье. В местечке под названием Фрейзерс Ридж.

Лицо Уильяма сразу же изменилось, когда он услышал название, и взгляд стал пристальным, сосредоточившись на мне с интересом.

– Ах, да, – медленно проговорил он. – Припоминаю. Вы миссис Фрейзер, не так ли?

Я прямо видела, как он думает, и была удивлена тем, что Вилли не обладает способностью Джейми прятать свои мысли. А если и умеет, то не использует это сейчас. Я понимала, он пытался придумать, – милый и воспитанный мальчик, каким он был, – какая реакция на эту неловкую ситуацию положена обществом. И, бросив быстрый взгляд через плечо на хижину, он размышлял о том, как требования служебного долга могут вступить с такой реакцией в противоречие.

Его плечи распрямились: он принял решение, но прежде чем Уильям успел что-нибудь сказать, вступила я.

– Как думаете, есть ли возможность найти несколько ведер для воды? И бинты?

Большинство женщин уже изорвали свои нижние юбки на повязки, еще чуть-чуть, и мы все будем полуголыми.

– Да, – неспешно произнес Уильям и взглянул вниз на Уолтера, а потом в сторону дороги. – Ведра – да. Позади вместе с дивизией двигается наш хирург. Как только у меня будет время, я пошлю кого-нибудь назад с запросом на бинты.

– А еда? – с надеждой спросила я.

Почти два дня я не ела ничего, кроме горстки недозрелых ягод. От приступов голода я пока не страдала, но лишь потому, что живот скрутило в узел. Однако у меня случались головокружения, а перед глазами плыли пятна. Все остальные пленные были не в лучшем состоянии: несколько инвалидов, скорее всего, умрут от жары и просто от слабости, если в ближайшее время их не обеспечить пищей и навесом от солнца.

Вилли замялся и оглядел поле, явно оценивая число людей.

– Это, вероятно... Наш обоз с поставками, он... – его губы сжались, и Вилли тряхнул головой. – Я посмотрю, что можно сделать. К вашим услугам, мэ-эм.

Он вежливо поклонился и повернулся, зашагав к дороге. Держа в руке мокрую размякшую повязку, совершенно потрясенная, я смотрела, как он уходит.

Волосы Вилли не пудрил, они были темными, но в свете солнца отливали рыжим на самой макушке. Его голос огрубел – ну, конечно, ведь в последний раз я видела Вилли двенадцатилетним. И казалось жутко странным слышать, как Джейми говорит с интеллигентным английским акцентом – мне прямо рассмеяться хотелось, несмотря на наше ненадежное положение и мою тревогу о Джейми и Йене. Я встряхнула головой и вернулась к насущному делу.

Час спустя после нашего разговора с лейтенантом Рэнсомом пришел солдат и принес четыре ведра, которые он, не церемонясь и ничего не объясняя, бросил рядом со мной и направился обратно к дороге. Двумя часами позже прибыл вспотевший ординарец, с трудом передвигавшийся по растоптанной пшенице с двумя большими мешками, полными бинтов. Любопытно, что он подошел прямиком ко мне, и я задумалась о том, как именно Уильям меня описал.

– Спасибо, – я благодарно взяла мешок с бинтами. – Как вы... Думаете, мы сможем получить немного еды в ближайшее время?

Ординарец осмотрел поле и сморщился. Ну, конечно, скорее всего, инвалиды окажутся под его ответственностью. Затем он повернулся ко мне, вежливый, но явно жутко уставший.

– Сомневаюсь, мэ-эм. Обоз с поставками в двух днях пути позади нас, а войска живут тем, что несут или находят, пока идут, – он кивнул в сторону дороги, на другой стороне которой я видела английских солдат: они разбивали лагерь. – Сожалею, – формально добавил он и повернулся, чтобы уйти. – О, – ординарец остановился и, отцепив от ремня фляжку, передал ее мне. Фляжка была тяжелой и соблазнительно булькнула. – Лейтенант Элсмир попросил отдать это вам, – он коротко улыбнулся, морщинки усталости немного расслабились. – Он сказал, что вы выглядите разгоряченной.

– Лейтенант Элсмир.

«Должно быть, это титул Уильяма», – поняла я внезапно.

– Спасибо. И пожалуйста, поблагодарите лейтенанта, если увидите, – ординарец явно собирался уходить, но я не могла не спросить: – А как вы узнали, кто я такая?

Улыбка стала шире, когда он посмотрел на мои волосы.

– Лейтенант сказал, что я увижу кучерявую голову, отдающую приказы, как заправский старшина, – он снова оглядел поле и покачал головой. – Удачи вам, мэ-эм.

ДО ЗАКАТА УМЕРЛИ три человека. Уолтер Вудкок был все еще жив, но едва-едва. Мы переместили в тень деревьев на окраине поля столько людей, сколько смогли. Я разделила тяжелых раненых на маленькие группки, снабдив каждую ведром воды и приставив двух-трех женщин или ходячих инвалидов, чтобы за ними ухаживать. Также я обозначила место для туалета и приложила все усилия, чтобы отделить инфекционные случаи от тех, кто температурил от ран или малярии. Я надеялась, что трое из них страдали всего лишь от «летней лихорадки», но боялась, что один – молодой колесник из Нью-Джерси – подхватил дифтерию. Я сидела рядом с ним, периодически проверяя слизистую его горла и давая ему столько воды, сколько он мог проглотить. Но не из фляжки.

Уильям Рэнсом, благослови Бог его душу, наполнил свою фляжку бренди.

Я открыла ее и сделала скромный глоток. Каждой маленькой группке я выделила по небольшой чашке бренди, добавив его в ведро с водой, но оставила немного и для собственного использования. И это был не эгоизм: к добру или к худу, на данный момент за пленников отвечала я, и потому должна была оставаться на ногах.

«Или на заднице, в зависимости от обстоятельств», – подумала я, отклоняясь назад и опираясь на толстый ствол дуба. Мои ноги ломило от пяток до колен, спина и ребра ныли при каждом вдохе, и приходилось то и дело закрывать глаза, чтобы справляться с головокружением. Но, кажется, впервые за несколько дней я просто сидела.

По ту сторону дороги солдаты готовили свои скудные пайки; мой рот наполнился слюной, и желудок болезненно сжался от запаха жареного мяса и муки. Маленький сын миссис Уэлманн скулил от голода, его голова лежала на коленях матери. Она бессознательно гладила мальчика по волосам, не отводя взгляда от тела мужа, который лежал немного подальше. У нас не оказалось ни простыни, ни одеяла, чтобы сделать саван, но кто-то предложил платок, чтобы накрыть его лицо. Мух было просто ужас, как много.

Слава Богу, воздух остыл, но оставался тяжелым и угрожал дождем: за горизонтом не прекращал грохотать гром, и, вероятно, ночью на нас обрушится ливень. Я отклеила пропитанную потом ткань от груди (вряд ли рубашка успеет высохнуть до того, как нас снова намочит дождь) и с завистью посмотрела на лагерь через дорогу, с его рядами невысоких палаток и шалашей. Также там стоял немного больший по размеру командирский шатер, хотя несколько офицеров временно расквартировались в конфискованной хижине.

Я подумала, что должна пойти туда и поговорить с самым старшим из присутствующих офицеров, чтобы выпросить еды хотя бы для детей. Я решила, что, когда тень от вон той высокой сосенки коснется моей ноги, то встану и пойду. А пока я снова открыла фляжку и сделала маленький глоток.

Краем глаза я уловила движение и подняла глаза. Безошибочно узнаваемая фигура лейтенанта Рэнсома появилась из-за палаток и направилась через дорогу. На сердце немного потеплело от его вида, хотя возобновилась и тревога за Джейми. И с внезапной острой болью я вспомнила о Брианне. «По крайней мере, она в безопасности, – подумала я. – И Роджер, и Джем, и Аманда тоже». Будто короткий утешительный рефрен, я повторяла их имена про себя, пересчитывая, словно монетки. Все четверо в безопасности.

Уильям развязал свой шейный платок, его волосы растрепались, на мундире виднелись пятна пота и грязи. Погоня за нами явно нелегко далась и британской армии.

Вилли оглядел поле, увидел меня и целенаправленно повернул в мою сторону. Я подтянула ноги, пытаясь подняться и сражаясь с земным притяжением, словно гиппопотам, поднимающийся из болота.

Я едва успела встать на ноги и поднести руку к волосам, чтобы пригладить их, когда ощутила, как еще чья-то рука ткнула меня в спину. Я жутко испугалась, но, к счастью, не закричала.

– Это я, тетушка, – прошептал Йен Младший из тени позади меня. – Пойдем со... Ох, Боже.

Уильям, находившийся уже буквально в десяти шагах, поднял голову и, заметив Йена, подбежал ко мне. Он схватил меня за руку и потянул из-под деревьев. Я вскрикнула, поскольку Йен, столь же крепко удерживая другую мою руку, с аналогичной энергией потащил меня в противоположном направлении.

– Отпусти ее! – рявкнул Уильям.

– Черта с два! – горячо ответил Йен. – Сам отпусти!

Маленький сынишка миссис Уэллман подскочил на ноги и, открыв рот, круглыми глазенками уставился в сторону леса.

– Мама, мама! Индейцы!

Женщины вокруг нас закричали и, все, обезумев, принялись отползать подальше от леса, оставив раненых на произвол судьбы.

– Проклятье! – выругался Йен и недовольно отпустил мою руку. А Уильям – нет: он дернул меня к себе с такой силой, что я врезалась в него, и он тут же обнял меня за талию и немного протащил в сторону поля.

– Черт возьми, отпусти мою тетушку! – рассердился Йен, появляясь из-за деревьев.

– Ты! – сказал Уильям. – Что ты... Ладно, неважно. Твою тетушку, говоришь? – он посмотрел на меня. – Так и есть? Вы его тетя? Погодите... ну, да, разумеется.

– Да, – подтвердила я, пытаясь высвободиться из его объятий. – Отпустите.

Его хватка слегка ослабла, но он меня не отпустил.

– Сколько вас там? – потребовал Уильям ответа, указав подбородком в сторону леса.

– Если бы там были другие, ты был бы уже мертв, – сообщил Йен Вилли. – Здесь только я. Отдай ее мне.

– Я не могу этого сделать.

Но в его голосе звучала нотка неуверенности, и я почувствовала, что Уильям повернул голову в сторону хижины. В данный момент оттуда никто не выходил, но я видела, как некоторые из часовых возле дороги переминались с ноги на ногу, пытаясь понять, что тут происходит. Другие пленные перестали улепетывать, но, дрожа от недавней паники, в ужасе вглядывались во тьму под деревьями.

Я резко стукнула костяшками пальцев по запястью Уильяма, и, отпустив меня, он сделал шаг назад. Моя голова снова закружилась – и не в последнюю очередь от весьма своеобразного ощущения, что меня обнимал совершенно незнакомый человек, чье тело было таким узнаваемым. Он был тоньше, чем Джейми, однако...

– Ты обязан мне жизнью, так? – и не дожидаясь ответа, Йен указал большим пальцем в мою сторону. – Обязан, так вот, отдашь долг ей.

– Вряд ли стоит вопрос о ее жизни, – довольно сердито ответил Уильям, неловко кивнув в мою сторону, признавая, что, вероятно, и я могу иметь некий интерес в этой дискуссии. – Неужели ты мог предположить, что мы убиваем женщин?

– Нет, – ровным голосом ответил Йен. - Я вовсе этого не предполагаю. Я отлично знаю, что убиваете.

– Убиваем? – повторил Уильям. Он выглядел удивленным, но внезапный румянец загорелся на его щеках.

– Убиваете, – подтвердила я. – Генерал Хау повесил трех женщин перед командованием своей армии в Нью-Джерси. В качестве примера.

Уильям выглядел совершенно потрясенным.

– Что ж... но... они были шпионками.

– Так вы считаете, что я не похожа на шпионку? – поинтересовалась я. – Весьма признательна за ваше доброе мнение, но не уверена, согласится ли с ним генерал Бергойн.

Конечно, может, и не столь официально, но множество других женщин погибло в руках английской армии, однако сейчас было не время вспоминать о них.

– Генерал Бергойн – джентльмен, – напряженно произнес Уильям. – И я тоже.

– Отлично, – коротко сказал Йен. – Отвернись секунд на тридцать, и мы тебя больше не побеспокоим.

Я не знаю, сделал бы Вилли это или нет, но как раз в этот миг с дальнего конца дороги раздались индейские вопли. В ответ закричали обезумевшие пленники, и я прикусила язык, чтобы тоже не заорать. От верхушки командирского шатра в лавандовое небо взметнулся язык пламени. И пока я глазела на него, в небо взлетели еще две пылающие кометы. Это было похоже на сошествие Святого Духа, но прежде, чем я успела упомянуть об этом интересном наблюдении, Йен схватил меня за руку и дернул, чуть не свалив меня с ног.

Я умудрилась подхватить фляжку, когда мы, что есть мочи, побежали в лес. Йен забрал ее и в спешке почти поволок меня за собой. Позади нас раздались пальба и крики, и от страха кожа на спине сжалась.

– Сюда.

Когда мы ринулись в кусты, я следовала за Йеном в полутьме, не разбирая, куда ступаю, спотыкаясь и выворачивая лодыжки и в любой момент ожидая быть подстреленной в спину.

До чего же удивительно устроен мозг! Я в живописных деталях представляла себе, как меня ранили, схватили, как у меня началось заражение и сепсис, и свою долгую мучительную смерть, – перед которой я бы обязательно увидела, как арестовали и расстреляли Йена и Джейми (потому что, разумеется, я без труда узнала, кто издавал индейские вопли и стрелял пылающими стрелами).

И только когда мы замедлились, – потому что у меня схватило в боку так, что я не могла дышать – я подумала о другом. О больных и раненых, которых я оставила позади. Молодой колесник с ярко красным горлом. Уолтер Вудкок, балансирующий над пропастью смерти.

«Ты можешь дать любому из них не больше, чем руку поддержки», – яростно говорила я себе, хромая вслед за Йеном. И это была правда, я знала это. Но я также знала, что иногда рука, протянутая во тьме, давала больному человеку опору, за которую он мог удержаться, сопротивляясь ревущему дуновению темного ангела. Иногда этого оказывалось достаточно, иногда – нет. Но боль тех, оставленных мною позади, тянула меня, словно морской якорь, и я не могла сказать, что именно текло по моим щекам – пот или слезы.

Теперь уже совсем стемнело, и клубящиеся облака закрыли луну, позволяя ее бриллиантовому блеску лишь прерывисто мелькать. Йен еще больше замедлился, чтобы позволить мне идти с ним в ногу, и то и дело брал за руку, чтобы помочь пройти по камням или через ручей.

– Еще... далеко? – выдохнула я, снова останавливаясь, чтобы отдышаться.

– Не слишком, – тихо ответил голос Джейми позади. – Ты в порядке, Сассенах?

Мое сердце буквально подскочило, затем снова успокоилось в груди, когда Джейми нашел мою руку и ненадолго прижал меня к себе. На миг я ощутила такое колоссальное облегчение, что думала, мои кости просто растаяли.

– Да, – сказала я ему в грудь и с величайшим трудом подняла голову. – А ты?

– Теперь нормально, – ответил он, погладив меня по голове и дотронувшись до щеки. – Можешь пройти еще немного?

Слегка качнувшись, я выпрямилась. Начался дождь, его тяжелые капли плюхались мне на голову, пугающе холодные на волосах и коже.

– Йен, та фляжка еще у тебя?

Послышался тихий щелчок, и Йен вложил фляжку мне в руку. Очень осторожно я прислонила ее к губам,

– Это бренди? – удивился Джейми.

– М-м-хм-м-м.

Я глотала так медленно, как только могла, и передала фляжку ему. Там еще осталась пара глотков.

– Где ты его взяла?

– Твой сын дал мне, – ответила я. – Куда мы идем?

Последовало долгое молчание, а затем в темноте я услышала, как Джейми выпил бренди.

– На юг, – ответил он, наконец, и, взяв меня за руку, повел вглубь леса. Дождь перешептывался с листвой вокруг нас.

ПРОМОКШИЕ И ДРОЖАЩИЕ, мы догнали отряды ополченцев как раз перед рассветом, и взвинченный часовой чуть не пристрелил нас по ошибке. Но к этому моменту мне было уже почти все равно. Перспектива оказаться мертвой казалась гораздо предпочтительнее, чем необходимость сделать еще один шаг.

Когда наши личности установили, Джейми ненадолго исчез и вернулся с одеялом и тремя свежими кукурузными лепешками. Я слопала свою долю этой амброзии ровно за четыре секунды, завернулась в одеяло и легла под деревом на влажной, но не мокрой земле, которая так густо была покрыта опавшей листвой, что она пружинила подо мной.

– Я вернусь через минуту, Сассенах, – прошептал Джейми, садясь возле меня на корточки. – Никуда не уходи, ладно?

– Не беспокойся... Я буду тут. Если я двину хоть одним мускулом раньше Рождества, это будет слишком скоро.

Слабое тепло уже возвращалось в мои дрожащие мышцы, и сон тянул меня вниз с неумолимостью зыбучих песков.

Джейми тихонько усмехнулся и, протянув руку, поправил одеяло на моих плечах. Свет зари проявил глубокие морщины, которые ночь вырезала на его лице, стали видны пятна грязи и усталость, оставившие отметины на его крепких костях. Широкий рот, так долго сжимавшийся, теперь с облегчением расслабился в мгновенной безопасности и выглядел странно юным и уязвимым.

– Он похож на тебя, – прошептала я.

Рука Джейми замерла на моем плече, и он опустил глаза, спрятав их под длинными ресницами.

– Я знаю, – очень тихо произнес он. – Расскажешь мне о нем. Потом, когда будет время.

Я услышала, как Джейми ушел, шурша листьями, и уснула, едва закончив молиться за Уолтера Вудкока.

ГЛАВА 57

ИГРА В ДЕЗЕРТИРОВ

ПРОСТИТУТКА ЗАМЫЧАЛА СКВОЗЬ ТРЯПКУ, зажатую в зубах.

– Почти всё, – пробормотала я и мягко провела костяшками пальцев по её голени, чтобы успокоить, а затем вернулась к санации ужасной раны на ступне.

На неё наступил офицерский конь, когда люди и животные толпились во время отступления на берегу речушки, чтобы напиться. Ясно виднелся след гвоздей от подковы - чёрный на фоне красной опухшей кожи. Край подковы – истёртый до толщины бумажного листа и острый как нож, – оставил глубокий изогнутый порез поверх плюсневых костей, исчезающий между четвёртым и пятым пальцами.

Я опасалась, что придётся удалить мизинец: казалось, он висит на лоскуте кожи, но когда я осмотрела ступню внимательнее, то обнаружила, что каким-то чудом все кости целы. Ну, насколько я могла судить без рентгеновского аппарата. Проститутка рассказала, что лошадиное копыто вдавило её ногу в прибрежную грязь, – вероятно, это и спасло кости от переломов. Если мне сейчас удастся остановить инфекцию и не придётся ампутировать ступню, то женщина сможет снова нормально ходить. Возможно.

Стараясь уповать на лучшее, я отложила скальпель и протянула руку к захваченной из форта бутылке с жидкостью, содержащей (как я надеялась) пенициллин. Во время пожара в доме мне удалось спасти оптический тубус от микроскопа доктора Роулингcа. И потом он очень пригодился для разведения огня, но без окуляра, механизма перемещения предметного столика и без зеркала пользоваться им для определения вида микроорганизмов было крайне затруднительно. Единственное, в чем я была уверена, так это в том, что выращенная и профильтрованная мной субстанция являлась хлебной плесенью, но только и всего…

Подавив вздох, я щедро смочила только что вскрытую рану. Жидкость не содержала алкоголя, но я лила по живому мясу. Проститутка пронзительно вскрикнула сквозь тряпку и задышала через нос, словно паровая машина, но к тому времени, как я сделала компресс из лаванды и окопника и перевязала ногу, она уже успокоилась, хотя ее лицо оставалось багровым.

– Вот, – сказала я, слегка похлопав женщину по ноге. – Думаю, что теперь дела пойдут на лад.

Чисто машинально я начала было говорить: «Держите ногу в чистоте», – но прикусила язык. Проститутке приходилось целыми днями ходить пешком без обуви и чулок по дикой местности – по камням, грязи и ручьям, – либо жить в грязных вонючих лагерях, где повсюду валялись кучи фекалий, оставленных людьми и животными. Подошвы её ног были твёрдыми, как рог, и чёрными, как грех.

– Найдите меня через пару дней, – вместо этого сказала я и подумала: «Если сможете». – Я осмотрю ногу и сменю повязку.

«Если смогу», – размышляла я, взглянув на заплечный мешок в углу, где хранила свои истощающиеся запасы медикаментов.

– Спасибо вам большое, – произнесла проститутка, садясь и осторожно ставя ногу на землю.

Судя по коже ног, она была довольно молода, хотя по её лицу этого не скажешь. От голода и переутомления на обветренной коже появились морщинки. От недоедания скулы заострились, а рот с одной стороны, где не было зубов, провалился, – они у неё либо сгнили, либо ей их выбил клиент или другая проститутка.

– Ты тут побудешь ещё немного, а? – спросила она. – У моей подруги вроде бы зуд.

– Я буду здесь по крайней мере до утра, – заверила я её, поднимаясь на ноги и подавляя стон. – Присылайте подругу, я посмотрю, что смогу сделать.

Наша группа ополчения встретилась с другими бригадами, образовав большой отряд, и в последующие дни наши пути стали пересекаться с остальными повстанческими формированиями. Мы сталкивались с осколками армий генерала Шуйлера и генерала Арнольда, которые тоже двигались на юг по Гудзонской долине.

Мы по-прежнему шли целый день, но стали чувствовать себя в относительной безопасности, чтобы спать ночью, и, поскольку армия обеспечивала нас продовольствием, – пусть нерегулярно, но еда была, – ко мне начали возвращаться силы. Обычно дождь шёл по ночам, но сегодня он зарядил на рассвете, и мы несколько часов тащились по грязи, пока не показалось какое-то укрытие.

Войска генерала Арнольда разграбили фермерскую усадьбу и сожгли дом. Сарай с одной стороны сильно обуглился, но огонь погас, не успев поглотить строение.

Порывистый ветер продувал постройку насквозь, поднимая и кружа соломенную труху и сор, трепля наши юбки и заворачивая их вокруг ног. Изначально пол внутри был дощатый: я видела отпечатавшиеся в земле линии от досок. Фуражиры забрали их на дрова, но, слава Богу, они не разрушили сам сарай, поскольку это потребовало бы слишком больших усилий.

Здесь укрылось несколько беженцев из Тикондероги, до сумерек появятся и другие. Мать с двумя маленькими измученными детьми спала, свернувшись у дальней стены: её муж устроил их здесь и ушёл искать еду.

«Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою или в субботу…» (Евангелие от Матфея, глава 24:20, – прим. пер.)

Я проводила проститутку до двери и стояла, глядя ей вслед. Солнце сейчас касалось линии горизонта; возможно, ещё час будет светло, но вечерний ветер уже шевелил верхушки деревьев: ночь, приближаясь, шелестела своими юбками. Я непроизвольно поёжилась, хотя было ещё довольно тепло. Но старый сарай выстыл: ночи стали пронизывающе холодными. Не сегодня-завтра мы проснёмся от заморозков на почве.

«И что тогда? – спросил встревоженный голосок, обитавший в глубине души. – Что будет, если действительно похолодает?»

– Тогда я надену вторую пару чулок, – пробормотала я. – Замолчи!

«Истинная христианка несомненно отдала бы запасные чулки босой проститутке», – заметил ханжеский голос моей совести.

– И ты тоже молчи! – сказала я. – У меня будет уйма возможностей проявить себя как христианка позже, если нужда припрёт. Осмелюсь сказать, что половине беженцев нужны чулки.

Я задумалась, удастся ли мне помочь подруге проститутки, если та всё-таки придёт? «Зуд» мог оказаться чем угодно: от экземы или коровьей оспы до гонореи, хотя, учитывая профессию женщины, скорее всего – чем-то венерическим. В Бостоне в моё время это, вероятно, была бы простая молочница. Как ни странно, здесь она почти никогда не встречалась. Размышляя об этом на досуге, я предположила, что этому способствует почти повсеместное отсутствие нижнего белья. Вот тебе и плата за достижения цивилизации!

Я вновь взглянула на заплечный мешок, подсчитывая, что у меня осталось и как это можно использовать. Изрядное количество повязок и корпии. Горшочек с мазью из горечавки для часто встречающихся ссадин и ранок. Небольшой запас самых полезных трав для настоек и компрессов: лаванда, окопник, перечная мята, семя горчицы. Каким-то чудом у меня сохранилась коробка с корой хинного дерева, которой я разжилась в Нью-Берне, – я подумала о Томе Кристи и перекрестилась, но отогнала от себя мысли о нём: ему ничем не помочь, а насущных проблем здесь и сейчас было предостаточно. Два скальпеля, которые я забрала у умершего лейтенанта Стактоу (он стал жертвой лихорадки в дороге), и мои серебряные хирургические ножницы. Золотые акупунктурные иглы Джейми – их можно использовать для лечения других, правда, я понятия не имею, в какие точки их вводить, если только речь не идёт о морской болезни.

Вокруг раздавались голоса: группы фуражиров двигались сквозь деревья, выкрикивая имена, - в поисках друзей или членов семьи, потерявшихся в пути. Беженцы начали устраиваться на ночь.

В двух шагах от меня затрещали ветки, и из леса вышел мужчина. Я не узнала его. Несомненно, это кто-то из ополченцев, прозванных «солдатнёй в засаленных чулках»: в руке он держал мушкет, а на поясе у него болтался пороховой рожок. И больше ничего. И да, он был босым, хотя ноги у него слишком большие для моих чулок, – на этот факт я указала своей совести, если она вдруг посчитает своим долгом вновь подтолкнуть меня к благотворительности.

Мужчина увидел меня в дверях и поднял руку.

– Это ты целительница? – окликнул он меня.

– Да.

Я отказалась от попыток заставить людей называть меня доктором, не говоря уже о враче.

– Я тут встретил шлюху с прекрасной новой повязкой на ноге, – улыбнулся мне мужчина. – Она сказала, что у целительницы в сарае есть лекарства.

– Да, – повторила я, окинув его взглядом.

Я не видела никакой очевидной раны, и, судя по цвету его лица и прямой осанке, он не был болен. Возможно, больна его жена, или ребёнок, или товарищ.

– Отдай их мне сейчас же, – сказал он, продолжая улыбаться, и направил на меня свой мушкет.

– Что? – удивлённо спросила я.

– Отдай мне твои лекарства, – слегка повёл он дулом. – Я мог бы их просто забрать, пристрелив тебя, да не хочу тратить порох.

Я замерла и уставилась на него.

– Зачем они тебе, чёрт побери?

Однажды меня уже держали на мушке из-за наркотиков – в Бостоне в отделении скорой помощи. Обливающийся потом молодой наркоман со стеклянными глазами и с пистолетом. Я отдала их ему немедленно. Но на сей раз мне не хотелось этого делать.

Он фыркнул и взвёл курок. Я не успела даже испугаться, как раздался выстрел и запахло порохом. Мужчина, казалось, страшно удивился, мушкет повис в его руках. А потом он свалился мне под ноги.

– Держи, Сассенах.

Джейми сунул дымящийся пистолет мне в руки, наклонился и, взяв тело за ноги, вытащил его из сарая под дождь. Я сглотнула, протянула руку к своему мешку и вынула оттуда запасные чулки. Бросив их женщине на колени, положила пистолет и мешок к стене. Я чувствовала, что мать и дети не сводят с меня глаз, но их взгляды вдруг переместились к открытой двери. Обернувшись, я увидела насквозь промокшего Джейми с осунувшимся, измождённым лицом. Он пересёк сарай и сел рядом со мной, уперев голову в свои колени и закрыв глаза.

– Спасибо, сэр, – очень тихо сказала женщина. – Мэм.

На миг мне показалось, что Джейми сразу же уснул: он даже не шелохнулся. Но чуть погодя он так же тихо произнёс:

– Пожалуйста, мэм.

Я БЫЛА ОЧЕНЬ РАДА НАЙТИ Хантеров в первой же деревне, до которой мы добрались. Брат с сестрой попали на одну из захваченных ранее барж, но им удалось бежать, попросту спрятавшись в лесу после наступления темноты. А поскольку солдаты, захватившие их, не потрудились пересчитать пленников, то их исчезновения никто не заметил.

В целом, положение понемногу улучшалось. Питание становилось обильнее, и мы находились в регулярной армии континенталов. Однако от передовых позиций Бергойна нас по-прежнему отделяло всего лишь несколько миль, и сказывалось напряжение длительного отступления. Дезертиров было много – хотя никто толком не знал, сколько именно. Организация, дисциплина и военная структура восстанавливались с тех пор, как мы поступили под командование Континентальной армии, но люди порой продолжали незаметно исчезать.

Именно Джейми придумал «игру в дезертиров». В британских лагерях перебежчиков радушно принимали, кормили, снабжали одеждой и допрашивали, получая информацию.

– Поэтому мы им её предоставим, ага? – сказал он. – И будет справедливо, если взамен мы получим то же самое, правильно?

На лицах офицеров, которым он это предложил, расцвели улыбки. И в течение нескольких дней тщательно отобранные «дезертиры» тайно пробирались во вражеские лагеря, где их задерживали и препровождали к британским офицерам, которым они излагали свои скрупулёзно подготовленные легенды. А после хорошего ужина при первой же возможности снова перебегали на сторону американцев, принося полезную информацию о преследовавших нас британских силах.

Время от времени, если это казалось безопасным, Йен наведывался в индейские лагеря, но в подобной игре не участвовал: его внешность была слишком запоминающейся. Думаю, и Джейми хотелось бы поиграть в дезертиров: его привлекала театральность действа, и оно отвечало его неуемной тяге к приключениям. Однако его желания не принимались в расчёт из-за высокого роста и яркой внешности: дезертирами должны были быть неприметные мужчины, которых трудно потом опознать.

– Ибо рано или поздно британцы поймут, что происходит. Они не дураки. И это им не понравится.

Мы нашли укрытие на ночь в другом сарае – его не пытались сжечь, и в нём сохранилось несколько охапок затхлого сена, хотя скота там давно уже не было. Мы остались наедине, но, наверное, ненадолго. Мне казалось, что сцена в комендантском садике относилась к какой-то другой жизни, но я положила голову на плечо Джейми, расслабившись рядом с его тёплым крепким телом.

– Как думаешь, может...

Джейми внезапно умолк, и его рука на моём бедре напряглась. Мгновением позже я услышала настороживший его лёгкий шорох, и у меня во рту пересохло. Это мог быть кто угодно: от крадущегося волка до затаившегося индейца, – но этот субъект был внушительных размеров, и я полезла – как можно тише – в карман за ножом, который дал мне Джейми.

Не волк – кто-то другой промелькнул в открытой двери, отбросив тень ростом с человека, и исчез. Джейми сжал мою ногу и, пригнувшись, беззвучно пересёк пустой сарай. Через миг его уже не было видно во мраке, но, привыкнув к темноте, секундой позже я нашла его – длинную тёмную тень, прижавшуюся к стене прямо за дверью.

Тень снаружи вернулась: чёрный силуэт головы мелькнул на фоне более светлого ночного неба. Я поднялась на ноги, от страха по коже побежали мурашки. Других выходов в сарае, кроме двери, не было; наверное, мне следовало бы броситься на пол и откатиться к стене. Тогда мне, возможно, удалось бы остаться незамеченной, а если повезёт – схватить незваного гостя за лодыжки или вонзить нож ему в ступню.

Я уже собиралась осуществить этот план, когда из темноты раздался робкий шёпот: «Друг… друг Джеймс?», и я наконец-то перевела дух.

– Это вы, Дэнзелл? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

– Клэр!

Обрадовавшись, он ворвался в дверь, тут же обо что-то споткнулся и с грохотом полетел головой вперед.

– С возвращением, друг Хантер, – сказал Джейми; судя по голосу, он сдерживал нервный смех. – Вы ушиблись?

Длинная тень отделилась от стены и нагнулась, чтобы помочь нашему гостю встать.

– Нет, нет, не думаю. Хотя, на самом деле, даже не знаю… Джеймс, я выяснил!

На миг воцарилось молчание.

– Они близко, a charaid [друг – гэльск. – прим. пер.]? – негромко спросил Джейми. – И движутся ли они?

– Слава Богу, нет.

Дэнзелл внезапно уселся рядом со мной, и я почувствовала, что он дрожит.

– Они ждут, когда подтянутся обозы. Они не хотят рисковать и далеко отрываться от тылов, и у них жуткая проблема: мы им разбили дороги, – услышала я гордость в его голосе. – Да и дожди очень здóрово в этом помогли.

– Вы знаете, сколько это может продлиться?

Я видела, как Дэнзелл энергично кивнул.

– Один из сержантов сказал: два, а то и три дня. Он велел некоторым солдатам бережней относиться к запасам муки и пива, так как взять больше неоткуда, пока не подойдут обозы.

Джейми выдохнул, и я почувствовала, как напряжение немного его отпустило. Меня тоже. И тут накатила горячая волна благодарности. У нас будет время поспать. Я начала понемногу успокаиваться: напряжение теперь вытекало из меня, как вода, и я едва заметила, что Дэнзеллу нужно ещё чем-то поделиться. Я слышала, как Джейми шёпотом поздравил его, похлопав по плечу, и выскользнул из сарая, – несомненно, для того, чтобы доложить информацию.

Дэнзелл сидел неподвижно и тяжело дышал. Я из последних сил сосредоточилась и попыталась быть любезной.

– Они вас накормили, Дэнзелл?

– О, – произнёс Дэнзелл другим тоном и стал шарить в кармане. – Вот. Я захватил это для тебя.

Он что-то сунул мне в руки: маленькую расплющенную булку, подгоревшую по краям, – я поняла это по жёсткой корке и запаху гари. Рот стал непроизвольно наполняться слюной.

– О, нет, – начала было я, пытаясь её вернуть. – Вы должны…

– Они меня покормили, – заверил он меня. – Чем-то вроде жаркого. Я съел, сколько смог. И для сестры у меня в кармане есть ещё булка. Они дали мне еду, – искренне убеждал он меня. – Я её не украл.

– Спасибо, – удалось мне сказать, и с величайшим самообладанием я разломила булку надвое и сунула половину в карман – для Джейми.

Я с жадностью запихивала остальное в рот и впивалась в булку зубами, как волк, отрывающий от туши окровавленные куски.

Желудок Дэнни вторил моему, громко и продолжительно урча.

– Вы же сказали, что поели! – укорила я его.

– Я ел. Но жаркое, кажется, не улеглось, – возразил он с кратким страдальческим смешком.

Он наклонился вперёд, сложив руки на животе.

– У тебя случайно не найдется ячменного отвара или перечной мяты, друг Клэр?

– Найдётся, – ответила я, несказанно обрадовавшись, что в мешке у меня кое-что осталось. Запасов было немного, но перечная мята имелась.

Горячей воды не было, и я дала ему пожевать пригоршню травы и запить её водой из фляжки. Дэнни жадно выпил, рыгнул и замер, и по его дыханию я поняла, что происходит. Я быстро отвела его в сторону и поддерживала голову, пока его рвало мятой и жарким.

– Пищевое отравление? – спросила я, пытаясь пощупать его лоб, но Дэнни скользнул прочь от меня, рухнув на охапку соломы и уткнув голову в колени.

– Он сказал, что повесит меня, – вдруг прошептал Дэнзелл.

– Кто?

– Английский офицер. Кажется, его звали капитан Брэдбери. Сказал, что он думает, будто я играю в казаки-разбойники, и если я сейчас же не сознаюсь, он меня повесит.

– Но он не сделал этого, – мягко сказала я и положила ладонь ему на плечо.

Дэнзелл весь дрожал, на подбородке висела капля пота, светящаяся в полумраке.

– Я сказал ему… сказал ему, что, наверное, он может. Если захочет. И я на самом деле думал, что он повесит. Но он не повесил.

Его дыхание участилось, и я поняла, что он беззвучно плачет.

Я обняла его, прижимая и шепча что-то успокаивающее, и через некоторое время Дэнни затих. Несколько минут он молчал.

– Я думал… что буду готов к смерти, – тихо проговорил он. – Что я буду счастлив предстать перед Господом, когда бы Он меня ни призвал. Мне стыдно признаться, что это не так. Я так боялся.

Я глубоко вздохнула и расслабилась.

– Я всегда задавалась вопросом о мучениках, – сказала я. – Никто никогда не упоминает, что они не боялись. А говорят лишь о том, что они готовы были пойти и совершить то, что они сделали, несмотря ни на что. Вы пошли.

– Я не готовился быть мучеником, – произнёс он через секунду так смиренно, что я чуть не засмеялась.

– Очень сомневаюсь, что многие к этому готовятся, – сказала я. – И я думаю, что человек, который собирается им стать, на самом деле просто несносен. Уже поздно, Дэнзелл, – ваша сестра будет беспокоиться. И она голодна.

ДЖЕЙМИ ВЕРНУЛСЯ ЧЕРЕЗ ЧАС или даже позже. Я лежала на сене, завернувшись в шаль, но не спала. Он подполз и лёг рядом, вздохнув и положив на меня руку.

– Почему он? – спросила я через минуту, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

Это не сработало. Джейми чрезвычайно чутко реагировал на интонацию собеседника, особенно на мою. Я видела, как он резко повернул ко мне голову, но ответил не сразу.

– Он сам захотел пойти, – ему удавалось казаться спокойным значительно лучше, чем мне. – И я подумал, что он справится.

– Справится? Он не актёр! Ты же знаешь: Дэнзелл не умеет врать. Скорее всего, он запинался и заикался. Я удивилась, что они ему поверили. Если они, конечно, вообще поверили, – добавила я.

– А они и поверили. Ты думаешь, что настоящий дезертир не будет напуган, Сассенах? – Похоже, мои слова его слегка позабавили. – Я и хотел, чтобы он потел и заикался. Если бы я попытался научить его правильно говорить, они бы пристрелили его на месте.

При этой мысли хлебный ком подступил к горлу. Я с трудом сглотнула.

– Да, – сказала я и несколько раз вздохнула, чувствуя, как покалывает лицо от холодного пота, и представляя, как невысокий Дэнни Хантер потеет и заикается под ледяным взглядом британского офицера.

– Да, – повторила я. – Но… неужели никто другой не мог этого сделать? Это не из-за того, что Дэнни Хантер – квакер, но он врач. Он нужен здесь.

Джейми вновь повернул ко мне голову. Небо снаружи начало светлеть, и я уже могла разглядеть очертания лица.

– Ты что, не слышала? Я же сказал, что он сам вызвался, Сассенах. Я не просил его. На самом деле я пытался отговорить его именно по той причине, что ты назвала. Но он не хотел слушать, а только попросил позаботиться о его сестре, если он не вернётся.

Рейчел. При её упоминании у меня снова скрутило живот.

– О чём он думал?

Джейми тяжело вздохнул и перевернулся на спину.

– Он квакер, Сассенах. Но он мужчина. Если бы он не был тем, кто сражается за то, во что верит, он остался бы в своей маленькой деревушке, ставил бы припарки лошадям и присматривал за сестрой. Но он не такой. – Джейми покачал головой и взглянул на меня. – Ты бы заставила меня остаться дома, Сассенах? Отказаться от борьбы?

– Заставила бы, – сказала я, и моё волнение сменилось раздражением. – Не раздумывая. Просто я знаю, что ты, черт тебя побери, не послушаешь, – так какой смысл?

Это его рассмешило.

– Ну, вот, тебе ясно, – Джейми взял меня за руку. – Так же и с Дэнзеллом Хантером, понимаешь? Если уж он должен рисковать жизнью, то моя задача – проследить, чтобы его азартные игры принесли максимальный выигрыш.

– Имей в виду, что куш в большинстве азартных игр – это большой жирный ноль, – заметила я, пытаясь выдернуть руку. – Разве тебе никогда не говорили, что в выигрыше всегда остается казино?

Джейми не отпустил мою руку, а начал нежно поглаживать подушечкой большого пальца кончики моих пальцев.

– Ну, хорошо. Ты просчитываешь шансы и снимаешь колоду, Сассенах. Но не все зависит от удачи, понимаешь?

Незаметно становилось всё светлее, как бывает перед рассветом. Яркие солнечные лучи ещё не показались, но из темноты постепенно проступали предметы, и тени вокруг них превращались из чёрных в серые и затем в голубые.

Его палец скользнул в мою ладонь, и я непроизвольно сжала пальцы.

– Почему для «угасать» нельзя подобрать слово с противоположным значением? – спросила я, наблюдая, как черты его лица проступают из ночной тени.

Я провела большим пальцем по лохматой брови и почувствовала под ладонью упругие волоски его щетины, которая менялась у меня на глазах от грязноватого налёта до чётко различимых мелких завитков и жёстких пружинок, превращаясь в светящуюся массу тёмно-рыжего, золотого и серебряного, яркую на фоне его обветренной кожи.

– Не думаю, что тебе нужно это слово, – ответил он. – Если ты имеешь в виду свет, – посмотрел на меня Джейми и улыбнулся, разглядывая моё лицо. – Когда свет угасает – наступает ночь. А когда свет разгорается, то угасает ночь, правда?

Ночь, и правда, угасала. Нам следовало бы поспать, но армия вокруг нас скоро придёт в движение.

– Интересно, почему женщины не воюют?

– Вы созданы не для этого, Сассенах. – Его твёрдая и шершавая рука легла мне на щёку. – Это было бы неправильно: когда вы умираете, то так много забираете с собой.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он слегка повёл плечами, что означало: он подыскивает слово. Это движение у него было неосознанным, словно ему жал сюртук, хотя в данный момент никакого сюртука на нём не было.

– Когда умирает мужчина, то умирает только он, – пояснил Джейми. – А один мужчина похож на другого. Конечно, семье нужен муж, чтобы кормить и защищать её. Но любой приличный человек может это сделать. А женщина...

Его губы со слабой улыбкой прижались к кончикам моих пальцев.

– Женщина, умирая, забирает с собой жизнь. Женщина… – это неограниченная возможность.

– Идиот, – очень тихо сказала я. – Если думаешь, что один мужчина может заменить другого.

Какое-то время мы лежали, наблюдая, как становится всё светлее.

– Сколько раз ты так делала, Сассенах? – неожиданно спросил он. – Сидела всю ночь до рассвета с человеческим страхом в своих ладонях?

– Слишком часто, – ответила я, но это было неправдой, и он знал это.

Я слышала, как Джейми хмыкнул, а потом повернул мою руку ладонью вверх. Большим пальцем он провел по её холмам и впадинам, суставам и мозолям, по линии жизни и линии сердца, по гладкой мясистой выпуклости холма Венеры, где до сих пор виднелся бледный шрам в форме буквы J. Он был у меня на ладони бόльшую часть жизни.

– Часть моей работы, – сказала я без тени иронии, и Джейми тоже был серьёзен.

– Думаешь, я не боюсь? – спокойно спросил он. – Когда делаю свою работу?

– Боишься. Но все равно ты будешь этим заниматься. Ты – чёртов игрок, а жизнь – самая азартная игра, не так ли? Может быть, твоя, а, может быть, чья-то ещё.

– Да, – мягко согласился он. – Думаю, ты об этом знаешь.

– Меньше всего я беспокоюсь о себе, – задумчиво сказал он. – Я хочу сказать, что, в общем-то, в своей жизни я сделал кое-что полезное. Мои дети выросли, с внуками всё в порядке, – это же самое важное, так?

– Да, – согласилась я.

Взошло солнце, где-то вдалеке послышался крик петуха.

– Ну, что ж. Не могу сказать, что боюсь так же сильно, как раньше. Умирать, конечно, не хочется, но сожалею об этом, наверное, уже меньше. С другой стороны, – уголок его рта приподнялся, когда он посмотрел на меня, – я не только меньше боюсь за себя, но и ещё меньше хочу убивать молодых людей, которые едва начали жить.

Мне показалось, что это прозвучало почти как извинение за Дэнни Хантера.

– Ты собираешься определять возраст стреляющих в тебя? – спросила я и, усевшись, начала вычёсывать из волос сено.

– Это сложно, – признал он.

– Но я искренне надеюсь, что ты не позволишь какому-нибудь сопляку убить тебя только потому, что он ещё не прожил такую насыщенную жизнь, как твоя.

Джейми тоже сел, серьёзно глядя на меня. Сено торчало у него из волос и одежды.

– Нет, - сказал он. – Я убью его, просто мне будет сложнее.

ГЛАВА 58

ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ

Филадельфия

4 июля 1777 года

ПРЕЖДЕ ГРЕЙ НИКОГДА НЕ БЫВАЛ в Филадельфии. Если не брать в расчет улицы, которые были отвратительными, город казался довольно приятным. Лето украсило деревья пышными зелеными кронами, и во время прогулки костюм лорда Джона слегка запылился от осыпающихся мелких листиков, а подошвы сапог стали липкими от накапавшей смолы. «Видимо такому душевному настрою Генри способствовала повышенная температура воздуха», – мрачно подумал он.

Не то чтобы он винил своего племянника. Миссис Вудкок была кругленькой, но проворной, с миловидным лицом и добросердечным характером. И она выходила Генри, вытянув парня практически со смертного порога, когда командующий местной тюрьмой офицер привез его к ней, опасаясь, как бы потенциально дорогостоящий узник не окочурился прежде, чем принесет богатый куш. Джон знал, что такого рода вещи образуют привязанность, хотя никогда, слава Богу, не испытывал никакой нежности ни к одной из женщин, которая когда-либо ухаживала за ним в болезни. Кроме...

– Дерьмо, – невольно проговорил он, отчего проходящий мимо священнического вида джентльмен осуждающе на него посмотрел.

Грей накрыл свои мысли, гудящие в голове, будто назойливые мухи, воображаемой чашкой. Но отвлечься не получалось, и, осторожно приподняв краешек этой чашки, он обнаружил там Клэр Фрейзер. Грей немного расслабился.

Конечно же, это не нежность. С другой стороны, будь он проклят, если мог бы с уверенностью сказать, что это такое. По крайней мере, это самая невероятная, самая из ряда вон выходящая близость, которая, несомненно, проистекала из того, что эта женщина являлась женой Джейми Фрейзера и была в курсе тех чувств, которые он сам испытывал к Джейми. Лорд Джон прогнал образ Клэр Фрейзер и вернулся к переживаниям о своем племяннике.

Бесспорно, миссис Вудкок производила приятное впечатление, к тому же, вне всякого сомнения, довольно сильно - для замужней женщины - любила Генри. Однако, со слов Генри, ее муж был мятежником, и одному Богу ведомо, когда – если вообще когда-либо такое случится – он вернется домой. Вот и прекрасно! По крайней мере, не стоит опасаться, что племянник потеряет голову и женится на ней. Можно представить, какой разразился бы скандал, приведи Генри домой вдову плотника, которая в придачу еще и темнокожая чаровница. Джон усмехнулся от этой мысли и еще больше проникся симпатией к Мерси Вудкок. В конце концов, она спасла жизнь Генри.

Ну а теперь те непрошеные мысли гудели, пока он не накрыл их воображаемой чашкой. Но невозможно было избавиться от них надолго, они возвращались снова и снова.

Грей понимал нежелание Генри подвергаться еще одной операции и его мучительный страх, оказаться слишком слабым, чтобы выдержать ее. Но, в то же время нельзя оставлять его в нынешнем состоянии: он просто зачахнет и умрет, когда болезнь и боль иссушат остатки его сил. Даже телесная привлекательность миссис Вудкок не удержит его, если такое произойдет.

Нет, операцию нужно сделать, и быстро! Во время разговора Грея с доктором Франклином старый джентльмен поведал ему о своем друге докторе Бенджамине Раше, утверждая, что тот был самой невероятной персоной в медицине. (Бе́нджамин Раш (1746-1813гг.) – американский просветитель, философ, общественный и политический деятель, физиолог и психиатр. Считается «отцом американской психиатрии». Раш был активным сторонником независимости колоний. Во время войны за независимость являлся главным врачом американской армии. – прим. пер.) Доктор Франклин настаивал, чтобы Грей, как только окажется в городе, посетил Раша, и, более того, снабдил лорда Джона рекомендательным письмом. Он как раз направлялся, чтобы вручить письмо, в надежде, что доктор Раш сам сможет осуществить операцию, либо направит его к другому хирургу. Не имело значения - хочет этого Генри или нет, операцию нужно было сделать. Грей не мог везти племянника домой в Англию в таком состоянии, а он пообещал и Минни и своему брату, что привезет домой их младшего сына, если тот еще жив.

Поскользнувшись на грязном булыжнике и воскликнув «ой!», лорд Джон растопырил в стороны руки и замахал ими, чтобы удержать равновесие. Не обращая внимание на хихиканье двух наблюдавших за ним доярок, Грей сгруппировался и со всем присущим достоинством одернул свою одежду, приводя ее в порядок.

Черт возьми, она вернулась! Клэр Фрейзер. Почему?.. Ну конечно! Эфир, как она это называла. Она попросила у него бутылку какой-то кислоты и сказала, что та ей необходима, чтобы сделать эфир. Не как эфемерную сферу, а как химическое вещество, от которого люди теряют сознание, и тогда можно проводить хирургические операции... безболезненно!

Грей остановился посреди улицы, как вкопанный. Джейми как-то рассказывал ему об экспериментах жены с этим веществом и подробно описал удивительную операцию, которую Клэр провела на мальчике: тот лежал совершенно без сознания, пока она вскрыла его брюшную полость, удалила беспокоящий орган, и снова зашила живот. После чего, похоже, ребенок был жив-здоров.

Лорд Джон зашагал медленнее – а вот мысли скакали, как бешенные. Приедет ли она? Выбраться из Фрейзерс Ридж - неважно куда - целая эпопея. Хотя, поездка из гор до побережья не так уж и страшна. Сейчас было лето, погода стояла хорошая - можно добраться менее чем за две недели. И если бы она приехала в Уилмингтон, то можно организовать, чтобы ее доставили в Филадельфию на любом доступном военном корабле – у него на флоте были связи.

Как долго? Сколько времени это может у нее занять, если все же она приедет? Более отрезвляющая мысль: сколько времени осталось у Генри?

Из этих тревожных размышлений Джона выдернуло то, что походило на небольшую заварушку, двигавшуюся по улице прямо на него. Несколько человек – большинство из которых, судя по поведению, были пьяны – в основном кричали, толкались и размахивали платочками. Какой-то юнец абсолютно неумело, зато с большим энтузиазмом бил в барабан, а двое детишек несли между собой непонятный флаг: в красно-белую полоску, но без надписи.

Прижавшись к дому, Грей уступил им дорогу. Однако они не пошли дальше, а, наоборот, остановившись у дома на противоположной стороне улицы, принялись скандировать лозунги на английском и немецком языках. Он уловил выкрик: «Свобода», и кто-то протрубил кавалерийский сигнал к атаке, после чего послышалось: «Раш! Раш! Раш!»

Боже правый, должно быть, это тот дом, который он искал: здесь живет доктор Раш. Толпа выглядела настроенной вполне добродушно. Грей полагал, что они не собирались выволакивать доктора на улицу для применения дегтя и перьев, что, как он слышал, являлось известным способом развлечения местного общества. Джон осторожно подошел и похлопал молодую женщину по плечу.

– Прошу прощения.

Ему пришлось поближе наклониться и кричать ей прямо в ухо, чтобы она расслышала. Девушка резко обернулась и моргнула от неожиданности, но, увидев его жилет с бабочками, расплылась в широкой улыбке. Лорд Джон улыбнулся в ответ.

– Я ищу доктора Бенджамина Раша, – прокричал он. – Это его дом?

– Да, это так, – молодой человек, стоявший рядом с девушкой, услышал вопрос и повернулся, его брови резко взлетели при виде Грея. – У вас какие-то дела с доктором Рашем?

– У меня рекомендательное письмо к доктору от доктора Франклина, нашего общего...

Лицо молодого человека озарилось широчайшей улыбкой, но, прежде чем он успел что-либо сказать, дверь дома отворилась, и стройный хорошо одетый мужчина лет тридцати вышел на крыльцо. Толпа взревела, и человек, который, несомненно, был самим доктором Рашем, смеясь, протянул к ним руки. Шум тут же затих, а мужчина склонился переговорить с кем-то в толпе. Затем он метнулся в дом, чтобы, вернувшись уже в сюртуке, спуститься вниз под взрыв аплодисментов, и всей толпой они продолжили шествие, стуча в барабаны и трубя с удвоенным рвением.

– Пошли с нами! – молодой человек крикнул в ухо Грею. – Будет бесплатное пиво!

Вот так лорд Джон Грей и оказался в пивнушке процветающей таверны на праздновании первой годовщины провозглашения Декларации Независимости. Здесь велись пылкие политические речи – если и не очень красноречивые, то весьма разнообразные – в ходе которых Грей и выяснил, что доктор Раш был не только богатым и влиятельным сторонником мятежников, но и сам являлся выдающимся повстанцем. На самом деле, как Джон узнал от своих новых знакомых, и Раш, и доктор Франклин были теми, кто изначально и подписал крамольный документ Декларации.

Из уст в уста среди толпы распространилось, что Грей друг Франклина, вследствие чего его горячо приветствовали и постепенно перемещали во всеобщей толчее, пока он в конце концов не очутился лицом к лицу с Бенджамином Рашем.

Грей не первый раз находился в непосредственной близости к преступнику и держал себя хладнокровно. Безусловно, сейчас было не то время, чтобы излагать Рашу ситуацию с племянником, и Грей ограничился тряским рукопожатием и упоминанием о своем знакомстве с Франклином. Раш был сама сердечность и, перекрикивая шум, заявил, что Грей должен нанести ему визит, когда они оба будут не заняты – возможно, утром.

Грей сообщил, что сделает это с огромным удовольствием, и грациозно удалился сквозь толпу, надеясь, что Корона не повесит Раша прежде, чем у того появится возможность осмотреть Генри.

Грохот на улице мгновенно положил конец веселью. Послышались множественные крики и звуки чего-то ударяющегося о фасад дома. Один большой грязный камень разбил оконное стекло, отчего выкрики «Предатели! Ренегаты!» стали слышны громче.

– Заткнитесь, лизоблюды! – крикнул кто-то в таверне. Тут же посыпались комья грязи и камни, часть из которых вместе с патриотическими выкриками «Боже, храни короля!» прилетали через открытую дверь и разбитое окно.

– Кастрировать царственное чудовище! («The Royal Brute of Great Britain» – царственное чудовище Великобритании – так назвал английского короля Герга III идеолог американской революции Томас Пейн в своем памфлете «Здравый Смысл» (англ. «Common sense»), – прим. пер.) – гаркнул в ответ новый знакомый Грея, и полтаверны устремилось на улицу, немного задержавшись для отламывания ножек у табуретов, чтобы те послужили подспорьем в начавшейся политической дискуссии.

Грей был несколько обеспокоен тем, что встретившиеся на улице лоялисты нападут на Раша прежде, чем тот сможет оказаться полезным для Генри, но доктор и еще несколько человек, которых Джон также принял за видных мятежников, воздержались от драки и после краткого совещания приняли решение сбежать через кухню таверны.

Грей понял, что остался в компании с человеком из Норфолка по имени Пейн (это и есть тот самый идеолог революции Томас Пейн, – прим. пер.) – тщедушным, плохо одетым бедолагой с большим носом и живым темпераментом, у которого имелось определенное мнение на темы демократии и свободы и самое выдающееся умение подбирать эпитеты в отношении короля. Найдя разговор затруднительным, потому как он не мог аргументировано выразить собственное противоположное мнение по этим вопросам, Грей, извинившись, вышел с намерением последовать за Рашем и его друзьями через черный ход.

Разборки на улице, достигнув некоего пика, закончились вполне естественным бегством лоялистов, и народ уже начал возвращаться обратно в таверну, двигаясь на волне праведного негодования и самодовольства. Среди вошедших находился высокий темноволосый мужчина, который, обернувшись во время разговора, встретил взгляд Грея и застыл, как вкопанный.

Грей подошел к нему, надеясь, что биение его сердца не было слышно на фоне затихающего уличного шума.

– Мистер Бичем, – проговорил он и взял Персеверанса Уэйнрайта под руку, удерживая за запястье. Это можно было принять за сердечное приветствие, но в действительности являлось фирменным захватом. – Поговорим наедине, сэр?

ОН БЫ НЕ ПОВЕЛ ПЕРСИ в дом, который снял для себя и Дотти. Дотти его не знала, ведь она еще даже не родилась, когда Перси исчез из жизни Грея. Попросту сработал инстинкт, который не позволяет дать маленькому ребенку ядовитую змею для игры.

Перси из каких-то собственных соображений не предложил Грею отправиться к себе на квартиру: наверное, не хотел, чтобы тот знал, где он остановился. На случай, если придется по-тихому скрыться. После минутного замешательства – Грей пока еще не изучил город – Джон согласился на предложение Перси прогуляться на пустырь, называемый Юго-Восточной Площадью.

– Это кладбище для бедняков и бродяг, – сказал Перси, указывая путь. – Здесь хоронят неместных.

– Очень кстати, – проговорил Грей, но Перси либо сделал вид, что не слышит, либо и вправду не расслышал. Так вышло, что они практически не разговаривали – на улицах было полно людей. Несмотря на внешние атрибуты праздника, повсюду царила атмосфера лихорадочного веселья и острого чувства опасности. Тут и там висели полосатые знамена – и хотя на них на всех имелись поля со звездами, однако ни одного повторяющегося рисунка Джон не увидел: полосы были разных размеров и цветов, какие-то флаги имели красные, белые и синие полоски, другие только красные и белые. Филадельфия, может, и являлась столицей мятежников, но до оплота явно не дотягивала.

Пустырь оказался укромнее, чем можно было бы ожидать от кладбища, и при этом на удивление приятным. Лишь единичные деревянные кресты сообщали некие подробности, которые были известны о людях, похороненных под ними. Никто не раскошеливался на установку каменных надгробий, хотя какая-то добрая душа воздвигла большой каменный крест на постаменте в центре поля. Не сговариваясь, они направились к нему, придерживаясь русла небольшого ручья, бежавшего через пустырь.

Грея посетила мысль, что Перси, вероятно, предложил это место, чтобы по дороге сюда дать себе время подумать. Отлично, он тоже подумал. Поэтому, когда Перси сел на основание постамента и выжидательно посмотрел на него, Джон не стал отвлекаться на болтовню о погоде.

– Расскажи мне о второй сестре барона Амандина, – сказал он, стоя перед Перси.

Перси, удивившись, моргнул, но улыбнулся.

– Право, Джон, ты меня поражаешь. Клод не говорил тебе об Амели, я уверен.

Грей ничего не ответил, но в ожидании сложил руки под фалдами своего сюртука. Перси задумался на мгновение и пожал плечами.

– Хорошо. Она была старшей сестрой Клода, моя жена Сесилия - младшая.

– Была, – повторил Грей. – Значит, она умерла.

– Она мертва уже около сорока лет. Почему ты ей интересуешься?

Перси вытащил платочек из рукава и промокнул виски: день был жаркий, а прогулка оказалась долгой – у самого Грея рубашка промокла.

– Где она умерла?

– В борделе в Париже, – от услышанного Грей остолбенел. Перси заметил это и криво усмехнулся. – Если хочешь знать, Джон, я разыскиваю ее сына.

С минуту Грей пялился на него, затем аккуратно присел рядом. Серый камень надгробия оказался теплым под его ягодицами.

– Ладно, – сказал он погодя. – Расскажи мне, будь столь любезен.

Перси искоса посмотрел на него – взгляд был наполнен веселой настороженностью и одновременно удивлением.

– Есть вещи, Джон, о которых я не могу тебе рассказать, ты сам это прекрасно понимаешь. Кстати, я слышал, что ведутся довольно жаркие споры между британскими государственными секретарями о том, кого из них привлечет мое предыдущее предложение, и кому, собственно, оно будет сделано. Полагаю, это твоих рук дело? Я благодарю тебя.

– Не меняй тему. Я не спрашиваю тебя о твоем предыдущем предложении.

«Во всяком случае, пока».

– Я спрашиваю об Амели Бичем и ее сыне. Мне не ясно, как они могут быть связаны со всем остальным, поэтому предполагаю, что они имеют некую значимость для тебя лично. Безусловно, есть вещи, о которых ты не можешь мне поведать например, о более серьезных делах, – он слегка кивнул, – но эта тайна о сестре барона, похоже, несколько более личная.

– Так и есть.

Перси что-то прокручивал в своем мозгу: Грей видел это по его глазам, чуть припухшим и окруженным морщинками, но по-прежнему светившимися теплом и ярко-карим смолянистым оттенком хереса. Перси отрывисто побарабанил пальцами по камню, после чего остановился и решительно повернулся к Грею.

– Отлично. Ты самый настоящий бульдог. Ведь если я не расскажу, ты же, несомненно, станешь преследовать меня по всей Филадельфии, пытаясь выведать цель моего пребывания здесь.

Это было именно то, что Грей и так собирался делать, но в ответ он лишь промычал что-то, что могло сойти за согласие, прежде чем спросить:

– Ну, и зачем же ты здесь?

– Я разыскиваю печатника по имени Фергюс Фрейзер, – Грей моргнул. Вообще-то, он не ожидал услышать ничего определенного в ответ.

– Кто это...

Перси поднял руку, загибая пальцы, пока говорил.

– Во-первых, он сын Джеймса Фрейзера, видного экс-якобита и нынешнего мятежника. Во-вторых, он печатник, как я уже сказал... Полагаю, что и мятежник - под стать отцу. И, в-третьих, у меня есть все основания подозревать, что он сын Амели Бичем.

Над ручейком вились синие и красные стрекозы, и Грею показалось, как будто одна из них внезапно залетела ему в нос.

– То есть ты говоришь, что у Джеймса Фрейзера есть внебрачный сын от французской шлюхи? Которая к тому же оказалась из старинного знатного рода? – шок, это мягко сказано, чтобы описать его чувства, но Джон старался сохранить тон непринужденным, и Перси рассмеялся.

– Нет. Печатник – сын Фрейзера, но приемный. Он забрал мальчишку из борделя в Париже более тридцати лет назад, - сбоку по шее Перси потекла струйка пота, и он вытер её. Дневная жара заставила его одеколон раскрыться на коже: Грей уловил оттенки амбры, и гвоздики, и специй, и мускуса, смешавшихся вместе.

– Амели, как я уже говорил, была старшей сестрой Клода. В юности ее соблазнил мужчина - женатый аристократ. Он был намного старше ее и сделал ей ребенка. В порядке вещей было бы просто поскорее выдать ее замуж за покладистого человека, но неожиданно умерла жена того аристократа, и Амели подняла шумиху, настаивая на том что он должен жениться на ней, поскольку теперь свободен.

– А тот не изъявил особого желания?

– Нет. Однако отец Клода этого хотел. Полагаю, он думал, что такой брак улучшит благосостояние семьи. Граф был очень богатым человеком, и, хотя политикой не занимался, имел определенное... положение.

Старый барон Амандин сперва был готов сохранить все в тайне, но как только он начал осознавать возможности данной ситуации, то обнаглел и стал грозить всем, чем ни попадя, начиная с жалобы королю – ведь он активно действовал при дворе, в отличие от своего сына, - и заканчивая иском о возмещении ущерба и обращением в церковь для проведения обряда отлучения.

– Неужели он и правда это сделал бы? – спросил Грей, увлеченный рассказом, несмотря на свои сомнения относительно правдивости Перси. Тот коротко улыбнулся.

– Он мог бы пожаловаться королю. В любом случае, ему это не удалось. Амели пропала.

Девушка исчезла из своего дома посреди ночи, прихватив свои драгоценности. Сначала подумали, что, возможно, она пыталась сбежать к любовнику в надежде, что он уступит и женится на ней, но граф изобразил полное неведение, и никто не решился признаться, что видел ее покидающей «Труа Флеш» и входящей в парижский особняк графа Сен-Жермена.

– И ты полагаешь, что она каким-то образом очутилась в парижском борделе? – недоверчиво проговорил Грей. – Почему? И даже если так, как ты узнал об этом?

– Я нашел ее свидетельство о браке.

– Чего?

– Договор о браке между Амели Элиз ЛаВин Бичем и Робером-Франсуа Кенэ де Сен-Жерменом. Подписанный обеими сторонами. И священником. Документ лежал в библиотеке поместья «Труа Флеш», в семейной Библии. Боюсь, что Клод и Сесиль не очень-то религиозны, – сказал Перси, качая головой.

– А ты – да? – это заставило Перси рассмеяться: уж он-то знал, что Грей точно в курсе его чувств к религии.

– Мне было скучно, – сказал он без зазрения совести.

– Должно быть, жизнь в «Труа Флеш» и в самом деле утомительна, если заставила тебя читать Библию. А что, помощник садовника уволился?

– Что... О, Эмиль! – Перси усмехнулся. – Нет, но у него в том месяце случился ужасный приступ гриппа. Совершенно не мог дышать носом, бедняга.

Испытав предательский порыв рассмеяться, Грей сдержался, и Перси тут же продолжил.

– На самом деле, я не читал ее – в конце концов, все самые непристойные проклятья я помню наизусть. Меня заинтересовала обложка.

– Была усыпана драгоценными камнями? – спросил Грей язвительно, и Перси смерил его слегка обиженным взглядом.

– Не всегда все дело в деньгах, Джон, даже для тех из нас, кто не благословен таким состоянием, как ты.

– Прошу прощения, – сказал Грей. – Так что там с Библией?

– К твоему сведению, я довольно известный переплетчик, – сказал Перси, немного приосанившись. – Я занялся этим в Италии, чтобы зарабатывать на существование. После того, как ты так галантно спас мою жизнь. Спасибо тебе, кстати, за это, – произнес он, посмотрев на Грея таким прямым взглядом, что от его неожиданной серьезности Джон потупился, чтобы избежать глаз Перси.

– Не за что, – хрипло сказал Грей, и, наклонившись, осторожно подвинул небольшую зеленую гусеницу, которая ползла поперек полированного носка его сапога, чтобы та забралась ему на палец.

– Как бы то ни было, – продолжал Перси дальше в том же духе, – я обнаружил этот любопытный документ. Конечно же, я слышал о семейном скандале и сразу же узнал имена.

– Ты спросил барона об этом?

– Да, спросил. Кстати, что ты думаешь насчет Клода?

«Перси всегда был, словно ртуть, – подумал Грей, – и с возрастом нисколько не утратил своей изменчивости».

– Плохой картежник. Но голос просто чудо... а он поет?

– Еще как. И ты прав насчет карт. Он умеет, если хочет, хранить секреты, но совершенно не может врать. Ты удивишься, какая это мощная штука – идеальная честность. При определенных условиях, – задумчиво добавил Перси. – Это почти убеждает меня в том, что, возможно, в восьмой заповеди что-то есть.

Грей пробормотал что-то типа «ее чаще всего нарушают», но потом кашлянул и попросил Перси продолжать.

– Клод не знал о брачном договоре, я уверен в этом. Он был искренне поражен. И после продолжительных колебаний – ведь «кровожадный, смелый и решительный», возможно, и твой девиз, Джон, но не его – барон дал свое согласие на то, чтобы я разобрался в этом вопросе.

Грей проигнорировал подразумеваемую лесть – если это была она, а он думал, что да – и аккуратно поместил гусеницу на листья с виду вполне съедобного куста.

– Ты отыскал священника, – проговорил он с уверенностью.

Перси рассмеялся, похоже, с искренним удовольствием, и с некоторым потрясением Грей осознал, что, конечно же, ему известен ход мыслей Перси, и наоборот – Перси знает его. Ведь они беседовали сквозь завесу государственной политики и секретности на протяжении многих лет. И Перси, вероятно, знал, с кем он говорил, а Грей нет.

– Да, отыскал. Он был мертв – убит. Ночью торопился на последнее причастие к умирающему прихожанину, и его убили на улице. Так ужасно! Через неделю после исчезновения Амели Бичем.

Тут пробудился профессиональный интерес Грея, хотя с личной стороны он был по-прежнему более чем осторожен.

– На очереди оказался граф... но если он мог убить священника, чтобы сохранить свои секреты, то приближаться к нему напрямую было опасно, – сказал Грей. – Стало быть, его слуги?

Перси кивнул и, оценивая проницательность Грея, изогнул уголок рта.

– Граф тоже был мертв или же просто исчез. Он имел репутацию колдуна, что довольно странно... А умер он через целых десять лет после Амели. Но да, я разыскивал его старых слуг. Нескольких нашел. Для некоторых людей действительно всё всегда ради денег, и помощник кучера был одним из таких. Через два дня после исчезновения Амели он доставил ковер в бордель возле улицы Фобур. Очень тяжелый ковер, от которого разило опиумом. А запах он распознал, потому что как-то раз перевозил труппу китайских акробатов, когда те прибыли развлекать народ на празднике в особняке.

– И ты отправился в бордель. Где деньги...

– Говорят, что вода является универсальным растворителем, – сказал Перси, качая головой, – но это не так. Можно погрузить человека в бочку с ледяной водой и оставить его там на неделю, но добиться гораздо меньшего результата, чем удалось бы с небольшим количеством золота.

Грей молча отметил прилагательное «ледяной», и кивнул Перси, чтобы тот продолжал.

– Это заняло некоторое время: повторные визиты, всевозможные попытки... Мадам была настоящей профессионалкой, отметившей, что кто бы ни заплатил за одну из бывших работниц, он сделал это с колоссальным размахом. А у ее привратника, достаточно старого на тот момент, в раннем возрасте был вырван язык, так что он ничем мне не помог. И, конечно же, когда доставили тот пресловутый ковер, ни одной из нынешних шлюх там еще и в помине не было, ведь это столько времени прошло.

Впрочем, Перси терпеливо отследил семьи нынешних шлюх - некоторые профессии передаются по наследству - и после нескольких месяцев трудов ему удалось обнаружить старуху, работавшую тогда в борделе. Она-то и признала миниатюрное изображение Амели, которую привезли из «Труа Флеш».

Девушку действительно доставили в бордель на середине беременности. Что особо не имело значения, поскольку есть клиенты и с такими вкусами. Несколько месяцев спустя она родила сына. Пережив роды, девушка умерла год спустя во время эпидемии гриппа.

– И я не стану, мой дорогой, рассказывать тебе о трудностях поисков хоть каких-нибудь подробностей про ребенка, родившегося в парижском борделе сорок с лишним лет назад, – Перси вздохнул и снова воспользовался носовым платком.

– Но твое имя Персеверенс (Perseverance (англ.) – терпение, упорство, – прим. пер.), – отметил Грей чрезвычайно сухо, и Перси резко глянул на него.

– Знаешь, – мягко проговорил он, – думаю, что ты единственный человек в мире, который знает об этом, – и из того, что отразилось в его глазах, было ясно, что это на одного больше, чем нужно.

– Твой секрет со мной в безопасности, – сказал Грей. – Этот, по крайней мере. А что насчет Дэниса Рэндалла-Айзекса?

Вот оно! Лицо Перси дрогнуло, как ртутная лужица на солнце. За один неполный удар сердца его идеальная отрешенность вернулась на свое место, но было слишком поздно.

Грей рассмеялся, хоть и невесело, и встал.

– Благодарю тебя, Персеверенс, – сказал он, и пошел прочь через заросшие могилы безымянных нищих.

В эту ночь, когда все домочадцы уснули, он взял перо и чернила, чтобы написать Артуру Норингтону, Гарри Кворри и своему брату. На рассвете он впервые за последние два года начал писать Джейми Фрейзеру.

ГЛАВА 59

СРАЖЕНИЕ ПРИ БЕННИНГТОНЕ

Лагерь генерала Бергойна

11 августа 1777 год

Уже на протяжении нескольких дней дым от сожженных и все еще догорающих полей висел над лагерем. Американцы продолжали отступать, уничтожая все на своем пути.

Когда прибыло донесение, Уильям вместе с Сэнди Линдси обсуждал наилучший способ приготовления индейки, которую принес один из разведчиков Линдси (Линдси Александр (1752-1825) – 6-й граф Балкаррес, 23-й граф Кроуфорд, командовал лёгкой ротой в ходе Американской войны за независимость, – прим. пер.). Вполне вероятно, что тут лишь разыгралось его воображение, но Вилли показалось, что лагерь накрыла жуткая тишина, земля содрогнулась, а завеса в Храме разодралась надвое (одно из чудес, свершившихся в день Распятия Иисуса Христа описано в Ев. от Мф. 27:51, – прим. пер.). Но, тем не менее, очень скоро стало понятно – что-то произошло.

Определенно, кое-что изменилось в самом воздухе: появилось беспокойство в том, как говорили и двигались люди вокруг. Балкаррес тоже это почувствовал, и, перестав изучать расправленное крыло индюшки, взглянул на Уильяма, изогнув брови.

– Что? – спросил Вилли.

– Не знаю, но это не есть хорошо, – Балкаррес сунул вялую птичью тушку в руки своего ординарца, и, схватив шляпу, отправился в палатку Бергойна, а Уильям – за ним по пятам.

Побелевший от злости и с поджатыми губами, Бергойн находился в окружении старших офицеров, которые негромко и взволнованно переговаривались между собой.

Адъютант генерала капитан сэр Фрэнсис Клерк с мрачным лицом и поникшей головой отошел от товарищей. Балкаррес ухватил его за локоть, когда тот проходил мимо.

– Фрэнсис... что случилось?

Капитан Клерк выглядел очень взволнованным. Обернувшись, он бросил взгляд внутрь палатки и, чтобы их никто не подслушал, направился в сторону, увлекая за собой Балкарреса и Уильяма.

– Хау, – проговорил капитан. – Он не придет.

– Не придет? – тупо переспросил Уильям. – Но... разве он не уходит из Нью-Йорка?

– Уходит, – подтвердил Клерк; он так крепко сжимал губы, что было удивительно, как ему вообще удается разговаривать. – Чтобы вторгнуться в Пенсильванию.

– Но... – Балкаррес метнул потрясенный взгляд в сторону входа в палатку и снова посмотрел на Клерка.

– Именно.

Истинные масштабы катастрофы стали очевидны для Уильяма. Генерал Хау не только показал кукиш генералу Бергойну, проигнорировав его план, который сам Бергойн считал довольно хреновым, но и предпочел выступить на Филадельфию, вместо того, чтобы отправиться вверх по Гудзону для присоединения к войскам Бергойна. Тем самым Хау, по сути, оставлял Бергойна на произвол судьбы в плане продовольствия и численного подкрепления.

Другими словами, они оказались предоставлены сами себе, отрезанные от своих обозов с продовольствием. И перед ними стоял неприятный выбор: либо продолжать преследовать отступающих американцев через глушь, в которой они были лишены всякой поддержки, либо разворачиваться и с позором маршировать обратно в Канаду – также через глушь, где их тоже никто не поддержит.

Балкаррес принялся приводить именно эти аргументы сэру Фрэнсису, который в отчаянии потер ладонью лицо и покачал головой.

– Знаю, – сказал он. – Господа, с вашего позволения...

– Вы куда? – спросил Уильям, и Клерк взглянул на него.

– Сообщить миссис Линд, – сказал Клерк. – Думаю, лучше ее предупредить.

Миссис Линд была женой начальника снабжения. А также – любовницей генерала Бергойна.

ТО ЛИ МИССИС ЛИНД обладала несомненным даром, оказавшим влияние, то ли присущая генералу твердость характера заявила о себе, но буря, вызванная письмом Хау, быстро сошла на нет. «Что бы кто о нем не говорил, – писал Уильям в своем еженедельном письме лорду Джону, – но Бергойн знает, какие преимущества дают точные решения и стремительные действия. Мы с удвоенной силой возобновили преследование основного отряда американцев. Наши лошади по большей части либо были оставлены, либо украдены, либо съедены. Я до дыр истер свою единственную пару сапог.

Между тем, мы получили донесение от одного из разведчиков о том, что город Беннингтон, который находится неподалеку от нас, используется как место сбора военного продовольствия для американцев. Согласно сообщению, охраняется он не слишком хорошо, поэтому генерал послал полковника Баума – одного из гессенских наёмников – с пятью сотнями солдат, чтобы захватить столь необходимое для нас продовольствие. Утром мы отбываем».

Теперь о Уильяме говорили, что он «хорошо ладит с индейцами», и Вилли мог только догадываться, послужил ли основанием для этого пьяный разговор с Балкарресом. И либо из-за этой сомнительной способности, либо из-за того, что он немного знал немецкий, но утром 12 августа Вилли оказался в составе сопровождения фуражирной экспедиции полковника Баума, которая также включала в себя некоторое количество спешенных брауншвейгских драгунов, две трехфунтовые пушки и сотню индейцев.

Согласно донесению, американцы получали скот, пригоняемый из Новой Англии, который в большом количестве скапливался в Беннингтоне, также как и множество повозок, наполненных зерном, мукой и прочими продуктами первой необходимости.

Что удивительно, когда отряд выступал, дождя не было, и одно лишь его отсутствие добавило экспедиции оптимизма. Предвкушение съестных припасов значительно усиливало такой настрой. Пайки сократили, и казалось, что это происходит уже долгое время, хотя, на самом деле, длилось не более недели. Все же, когда больше суток шагаешь без нормальной еды, это покажется очень долгим сроком, и Уильям это слишком хорошо знал.

Многие из индейцев все еще ехали верхом. Они окружали основную часть солдат, уезжали вперед, чтобы разведать дорогу, а по возвращении предлагали проследовать через то место (либо в обход), где дорога – не более чем тропа и в лучшие-то времена – становилась разбитой и заросла подступившим лесом, или ее затопило одним из разбухших от дождя ручьем, неожиданно сбежавшим с холмов. Город Беннингтон располагался возле реки под названием Валумсек, и, пока они шли, Уильям болтал с одним из гессенских лейтенантов, обсуждая возможность погрузки запасов на плоты для транспортировки до места назначения ниже по течению.

Беседа была чисто теоретической, поскольку ни один из них не знал, где Валумсек протекает, и насколько река судоходна, но разговор давал им возможность поупражняться в чужом языке и скрашивал время долгого и жаркого перехода.

– Мой отец провел много времени в Германии, – сказал Уильям обер-лейтенанту Грюнвальду на своем старательном, неторопливом немецком. – Он еду ганноверскую очень любит.

Грюнвальд, сам из Гессен-Касселя, позволил себе насмешливо подергать усы при упоминании о Ганновере, но ограничился лишь замечанием, что даже ганноверцы могут зажарить корову и, возможно, сварить к ней картошку. А вот его собственная мать готовила блюдо из свинины и яблок, вымоченных в красном вине и приправленных мускатным орехом и корицей, от одного только воспоминания о котором у него текут слюнки.

Влага струилась по лицу Грюнвальда, пот проделывал дорожки на запыленной коже и смачивал воротник светло-синего мундира. Лейтенант снял свой высокий гренадерский головной убор и промокнул голову огромным платком, который был весь в пятнах от многократного подобного применения.

– Думаю, вряд ли мы сегодня найдем корицу, – сказал Вилли. – А вот свинью – вполне вероятно.

– Если так, я буду жарить ее для тебя, – заверил его Грюнвальд. – А что до яблок... – он сунул руку под рубаху и достал горсть мелких красных диких яблочек, которыми он поделился с Уильямом. – У меня их целый мешок. У меня...

Его перебило возбужденное улюлюканье индийцев, проскакавших обратно вдоль колонны, и Уильям, подняв голову, увидел, что всадник, закинув назад руку, указывает ему за спину с криком: «Река!»

Этот возглас мгновенно оживил разомлевшую колонну, и Уильям заметил, как драгуны, которые настояли на том, чтобы остаться в своих высоких сапогах и при палашах, несмотря на отсутствие лошадей, из-за чего все измучились, встали наизготовку, громко лязгая оружием в предвкушении.

Из первых рядов послышался еще один возглас:

– Коровье дерьмо!

Это вызвало всеобщее веселье и смех среди мужчин, перешедших на ускоренный шаг. Уильям увидел полковника Баума, который, будучи на лошади, выступил из колонны и ждал на обочине, а когда мимо него проходили офицеры, наклонялся и кратко переговаривался с ними. Уильям видел, как помощник Баума наклонился поближе, указывая вперед на небольшой холм.

– Как думаешь... – обратился он к Грюнвальду и был ошарашен, обнаружив, что обер-лейтенант, открыв рот, уставился на него пустым взглядом. Рука немца расслабилась и повисла, а высокий шлем упал и покатился в пыли. Уильям моргнул и увидел, как из-под темных волос Грюнвальда появилась и медленно поползла вниз извивающаяся толстая красная змейка.

Практически сразу Грюнвальд осел и опрокинулся навзничь на дорогу, его лицо стало бледно-землистого цвета.

– Дерьмо! – выругался Уильям, и до него вдруг дошло, что сейчас произошло. – Засада! – заорал он изо всех сил. – Das ist ein Überfall!! (Это нападение (нем.) – прим. пер.)

Со стороны колонны все громче раздавались тревожные возгласы, а со стороны леса - треск единичных выстрелов. Уильям схватил Грюнвальда подмышки и спешно потащил в укрытие из группы сосен. Обер-лейтенант был еще жив, хотя его мундир вымок от пота и крови. Уильям убедился, что пистоль у немца заряжен и находится в руке, прежде чем достал свой и бросился к Бауму, который, стоя в стременах, выкрикивал по-немецки указания пронзительным визгливым голосом.

Вилли выхватывал лишь отдельные слова и тут же стал оглядываться по сторонам, чтобы понять, сможет ли он определить по поведению гессенских наемников, что же это были за приказания. И тут он увидел небольшую группу разведчиков, бегущих по дороге по направлению к нему и побежал им навстречу.

– Чертова прорва мятежников, – запыхавшись, выпалил один из парней, указывая ему за спину. – Идут.

– Где? Далеко? – его переполняло желание сбежать из собственной кожи, но Уильям заставил себя стоять на месте, дышать и говорить спокойно.

Миля, может, две. Он и правда задышал и сумел спросить, сколько их там было. Может, две сотни, может, больше. Вооружены мушкетами, но без артиллерии.

– Ладно. Возвращайтесь и наблюдайте за ними, – он опять повернулся в сторону полковника Баума, ощущая, что поверхность дороги под его ногами была какая-то странная, как будто находилась не совсем там, где должна.

ОНИ ВТОРОПЯХ ОКОПАЛИСЬ, эффективно загородив себя невысокими земляными насыпями и импровизированными баррикадами из поваленных деревьев. Пушки затащили на небольшой холм и направили так, чтобы прикрывать дорогу. Хотя, разумеется, мятежники игнорировали дорогу, и окружали с боков.

В первой волне наступающих могло оказаться и двести человек - сосчитать было невозможно, потому что они мельтешили в густом лесу. Уильям заметил промелькнувшее движение и выстрелил без особой надежды попасть в кого-нибудь. Волна наступления остановилась, но лишь на мгновение.

Затем откуда-то из-за передовой линии ополченцев чей-то зычный голос проревел:

– Захватим их сейчас, или Молли Старк этой ночью станет вдовой! (ополченцами командовал бригадный генерал Джон Старк, – прим. пер.)

– Чего? – недоуменно переспросил Уильям. Что бы там кричащий не имел в виду, его призыв оказал видимый эффект на огромное число мятежников, которые повыскакивали из-за деревьев и с бешеной скоростью бросились к пушкам. Солдаты, приставленные к тяжелым орудиям, тут же бежали, как, впрочем, и многие другие.

Ополченцы быстро расправились с остальными. Уильям же мрачно готовился сделать все, что получится, прежде чем до него доберутся, когда из-за земляной насыпи выскочили двое индейцев и, подхватив его подмышки, поставили на ноги и быстро заставили уходить.

Вот таким образом лейтенант Элсмир и оказался еще раз в роли Кассандры, докладывая генералу Бергойну о разгроме возле Беннингтона. Люди убиты и ранены, пушки потеряны, и в результате ни одной коровы так и не поймали.

«И еще я так и не убил ни одного мятежника», – устало размышлял Вилли, когда чуть позже плелся обратно к своей палатке. Он думал, что должен бы сожалеть об этом, но сомневался, что это действительно его огорчало.

ГЛАВА 60

ИГРЫ В ДЕЗЕРТИРОВ, РАУНД ВТОРОЙ

ДЖЕЙМИ КУПАЛСЯ в реке, отмываясь от пота и грязи, когда услышал крайне причудливую ругань по-французски. Слова были французскими, но выражаемые чувства им определенно не соответствовали. Любопытствуя, он вылез из воды, оделся, и немного прошел по берегу, обнаружив молодого человека, который, махая руками и взволнованно жестикулируя, пытался объясниться с ошеломленной кучкой рабочих. Поскольку половина из них были немцами, а остальные – американцами из Вирджинии, то, как он ни старался, его французская речь только развлекала их.

Джейми представился и предложил свои услуги в качестве переводчика. Вот так и получилось, что каждый день он довольно много времени проводил с молодым польским инженером, чья непроизносимая фамилия быстро сократилась до «Кос».

Джейми нашел Коса умным и почти трогательным в своем энтузиазме – и сам заинтересовался укреплением, которое Костюшко строил (а еще гордился тем, что мог произнести его фамилию правильно). Кос, в свою очередь, был благодарен за лингвистическую помощь и с интересом слушал все наблюдения и предложения, которыми Джейми иногда делился, вспоминая свои беседы с Брианной.

Разговоры о векторах и механических напряжениях заставлял его почти невыносимо скучать по дочери, но в то же время как будто делали ее ближе, и все больше и больше времени Джейми проводил с молодым поляком, понемногу изучая его язык и позволяя Косу практиковать то, что он искренне считал английским.

– Что привело вас сюда? – спросил Джейми как-то.

Несмотря на отсутствие жалования, довольно многие офицеры из Европы присоединялись или пытались присоединиться к Континентальной армии, видимо, полагая, что даже если перспективы помародерствовать будут ограничены, они смогут вынудить Конгресс пожаловать им звание генералов, которое затем получится успешно использовать, вернувшись в Старый свет. Некоторые из этих сомнительных добровольцев оказались на самом деле полезны, но он слышал, как многие ворчали о тех, кто пользы не приносил. Думая о Матиасе Фермуа, Джейми и сам был склонен немного поворчать.

Однако о Косе такого не говорили.

– Ну, во-первых, деньги, – ответил тот откровенно, когда его спросили, как он оказался в Америке. – Мой брат поместье в Польше иметь, но у семья денег нет, ничего для меня. Ни один девушка не смотреть на меня без денег.

И только пожал плечами.

– Нет места в польской армии, но я знаю, как строить вещи, – я прихожу туда, где строить, – он усмехнулся. – Возможно, девушки тоже. Девушки с хорошая семья, хорошие деньги.

– Если ты пришел за деньгами и девушками, приятель, ты не к той армии присоединился, – сыронизировал Джейми, и Костюшко засмеялся.

– Я говорю – вначале деньги, – поправился он. – Я приезжаю в Филадельфию, читаю там «Декларация», – он произнес слово на французский манер и благоговейно склонил голову, прижимая к груди свою выбеленную от пота шляпу. – Эта вещь, то, как она написана... Я просто очарован.

И настолько он был восхищен чувствами, выраженными в этом благородном документе, что сразу же разыскал его автора. Несмотря на то, что Томас Джефферсон, вероятно, удивился внезапному появлению страстного молодого поляка, он приветствовал его, и эти двое бόльшую часть дня провели, глубоко погрузившись в обсуждение философии (по-французски), после чего моментально стали друзьями.

– Великий человек, – торжественно заверил Джейми Кос, перекрестившись прежде чем снова надеть шляпу. – Храни его Бог.

– Dieu accorde-lui la sagesse, – ответил Джейми по-французски. «Бог дарует ему мудрость». Он подумал, что Джефферсон, несомненно, будет в безопасности, поскольку не является солдатом. Это неприятно напомнило ему о Бенедикте Арнольде, но тут он не мог или не стал бы ничего делать.

Кос смахнул прядь густых темных волос со своего лица и покачал головой.

– Может быть, жена, однажды, если Бог даст. Но то, что мы делать здесь – важнее, чем жена.

Они вернулись к работе, но Джейми обнаружил, что тема разговора прочно засела в его голове. Он полностью соглашался с идеей о том, что лучше потратить свою жизнь на достижение благородной цели, чем просто на поиски безопасности. Но такая чистота помыслов, конечно же, была прерогативой людей без семей? В этом и заключается парадокс: человек, который ищет собственной безопасности – малодушен; тот же, кто рискует безопасностью своей семьи, – жалкий трус, если не хуже.

Тут его мысли стали еще более бессвязными, что привело к новым интересным парадоксам: сдерживают ли женщины эволюцию таких явлений, как свобода, и других социальных идеалов, из-за страха за себя или своих детей? Или они на самом деле вдохновляют на такие вещи – и на риски, необходимые для их достижения, – являясь тем, ради чего и стόит бороться? И не просто сражаться, чтобы защищать, но и продвигаться вперед, потому что для своих детей мужчина хочет большего, чем имеет сам.

Нужно будет спросить у Клэр, что она думает об этом. И он улыбнулся, представив себе кое-какие ее мысли на этот счет – особенно о том, что по своей природе женщины препятствуют социальной эволюции. Она рассказывала ему немного о своем собственном опыте в Мировой войне – Джейми всегда называл ее именно так, хотя Клэр говорила, что до этой была еще одна с таким же названием. Время от времени Клэр могла пренебрежительно высказываться о героях, но только когда Джейми получал ранения: ведь она прекрасно знала, каково предназначение мужчин.

Оказался бы он здесь, если бы не она? Сражался бы он только ради идеалов революции, если бы не уверенность в победе? Джейми должен был признать, что в этом участвовал бы только сумасшедший, идеалист или действительно отчаявшийся человек. Любой здравомыслящий мужчина, который хоть чуть-чуть знает об армиях, покачал бы головой и отвернулся, потрясенный. Джейми и сам часто чувствовал себя ошеломленным.

В сущности, он сделал бы это – будь он один. В жизни мужчины должна быть бόльшая цель, чем каждый день только набивать живот. А эта цель была грандиозней – возвышенней, возможно, чем кто-либо из борющихся за нее, осознавал. И если бы в процессе он лишился собственной жизни – ему бы это не понравилось, но, умирая, он утешался бы мыслью, что помог. В конце концов он не оставлял свою жену беспомощной: в отличие от большинства жен, у Клэр есть куда уйти, если что-то с ним случится.

Джейми снова оказался в реке, плавая на спине и размышляя об этом, когда услышал вздох. Охнула женщина, и он сразу опустил ноги и встал; с мокрых волос текло по лицу. Откинув их, Джейми увидел стоящую на берегу Рейчел Хантер, которая двумя руками закрыла глаза, а каждая линия ее тела красноречиво свидетельствовала о расстройстве.

– Ты разыскиваешь меня, Рейчел? – спросил он, вытирая воду с глаз и пытаясь понять, где на берегу реки он оставил свою одежду. Она снова охнула и поверулась в его сторону, все еще прикрывая глаза руками.

– Друг Джеймс! Твоя жена сказала, что я найду тебя здесь. Прошу прощения... но пожалуйста! Выходи скорее!

Ее переживания вырвались наружу, и хотя глаза оставались закрытыми, она отняла руки и протянула к нему, умоляя.

– Что...

– Дэнни! Британцы схватили его!

По жилам пробежал мороз, который был гораздо холоднее ветра, что обжигал его влажную кожу.

– Где? Как? Теперь ты можешь открыть глаза, – добавил он, спешно застегивая бриджи.

– Он пошел еще с одним мужчиной, и они прикинулись дезертирами.

Держа рубашку в руке, Джейми поднялся к Рейчел на берег и увидел в кармане ее фартука очки брата; ее рука все время тянулась к ним, сжимала их.

– Я говорила ему не делать этого, я говорила!

– Я тоже говорил ему, – мрачно сказал Джейми. – Ты уверена, девочка?

Рейчел кивнула, бледная, как бумага, глаза огромные, но не... пока еще не заплаканные.

– Другой мужчина вернулся, только что, и сразу побежал искать меня. Он... он сказал, что им не повезло: их привели к майору, и это оказался тот же самый человек, который угрожал повесить Дэнни, когда он был там в прошлый раз! Другому мужчине удалось убежать от них и скрыться, но они поймали Дэнни, и на этот раз, на этот раз...

Джейми видел, что она задыхалась и от страха едва могла говорить. Он положил руку ей на плечо.

– Найди того человека и отправь его в мою палатку, чтобы он мог точно сказать, где твой брат. А я приведу Йена, и мы вернем Дэнни.

Джейми мягко сжал ее руку, чтобы заставить взглянуть на него, и Рейчел подняла взгляд, но такой рассеянный, что казалось, что она едва видела его.

– Не переживай. Мы вернем его тебе, – мягко повторил он. – Клянусь Христом и Богородицей.

– Ты не должен клясться – о, да к черту все это! – воскликнула она, тут же хлопнув ладонью по губам.

Рейчел закрыла глаза, сглотнула и снова отвела взгляд.

– Спасибо, – произнесла она.

– Не за что, – сказал Джейми, глядя на заходящее солнце. Интересно, англичане предпочитали вешать людей на закате или на рассвете? – Мы вернем его, – еще раз твердо произнес он. Мертвым или живым.

КОМАНДУЮЩИЙ ОФИЦЕР установил виселицу в центре лагеря. Грубое сооружение из нетесаных бревен и шероховатого бруса; по отверстиям и выбоинам от гвоздей было понятно, что его разбирали и перемещали несколько раз. Смотрелась виселица эффектно, хотя от вида болтавшейся петли у Джейми скрутило живот.

– Мы играли в дезертиров на пару раз больше, чем нужно, – прошептал Джейми племяннику. – Или, может, даже на три.

– По-твоему, он когда-либо использовал ее? – пробормотал Йен, всматриваясь в зловещую штуковину сквозь завесу из молодой дубовой поросли.

– Он бы не стал так трудиться только ради того, чтобы кого-то напугать.

Хотя сам Джейми жутко испугался. Он не стал показывать Йену то место у основания главной вертикали, где кто-то один (а, может, даже несколько человек) отчаянно молотя ногами, ободрал куски коры. Импровизированная виселица была недостаточно высокой, чтобы петля сломала шею человека: тот, кого на ней повесили, медленно задушился.

С непроизвольным отвращением Джейми коснулся своей шеи, представляя покореженное горло Роджера Мака с уродливым грубым шрамом. Еще яснее было воспоминание о горе, переполнявшем его, когда он пришел, чтобы снять Роджера Мака с дерева, на котором его повесили. И от знания, что он мертв, мир изменился навсегда. И ведь, действительно, изменился, хотя Роджер и не умер.

Что ж, для Рейчел Хантер этого не случится. Что было важно – они еще не опоздали. Он сказал об этом Йену, который в ответ лишь удивленно на него взглянул.

«Откуда ты знаешь?» – как бы сказал он. Джейми пожал плечом и кивнул на местечко немного дальше по склону, где покрытый мхом и толокнянкой выступ скалы мог дать им прикрытие. Они тихо двинулись, прижимаясь и перемещаясь так же неспешно, как шевелился и лес. Наступили сумерки, мир наполнился тенями; и стать еще двумя было делом нехитрым.

Джейми знал, что Дэнни Хантера еще не повесили, потому что видел повешение людей. Казнь оставляла отпечаток на обстановке вокруг и отражалась на душах тех, кто ее наблюдал.

В лагере было тихо. Не в буквальном смысле – солдаты создавали значительный шум, что само по себе хорошо, – а если говорить о состоянии духа. Не чувствовалось ни ужасной угнетенности, ни больного возбуждения, которое возникало по той же причине: такие вещи ощущаются. Значит, Дэнни Хантер жив и находится здесь, либо его отправили в другое место. Если же он тут, куда его поместили?

Заключенный где-то под стражей. Поскольку лагерь не постоянный, то тюрьмы в нем не было. Тем не менее, лагерь довольно большой, и им потребовалось некоторое время, чтобы обойти его, проверяя, не привязан ли Хантер где-нибудь к дереву или фургону на открытом пространстве. Однако его нигде не было видно. Оставались палатки.

Среди четырех больших палаток выделялась одна, в которой, явно, разместился интендант: она стояла отдельно, и ее окружало несколько фургонов. Можно было видеть постоянный поток людей, заходящих внутрь и выходящих из нее с мешками муки или сушеной фасоли. Однако мяса не выдавалось, хотя от некоторых костров доносился аромат готовящегося кролика и белки. Значит, немецкий дезертир говорил правду: армия кормилась от земли, уж как могла.

– В палатке командира? – тихо прошептал Йен. Она легко находилась благодаря вымпелам и группе людей, которые стояли около входа.

– Надеюсь, что нет.

Скорее всего, они отвели Дэнни Хантера к командиру для допроса. И если бы тот все еще сомневался в подлинности личности Хантера, то мог бы держать его под рукой для дальнейшего допроса.

Но если он уже определился, – и Рейчел была уверена в этом – командир не оставил бы его рядом. А отправил куда-нибудь под охрану, чтобы дожидаться расплаты. Под стражу и с глаз долой, хотя Джейми сомневался, что британский командир опасался спасательной операции.

– Эни-мени-мины-мо, – пробормотал Джейми себе под нос, водя пальцем взад-вперед между двумя оставшимися палатками. Охранник с мушкетом стоял примерно посередине между ними, не давая явно понять, которую он охраняет. – Эта, – Джейми указал подбородком на правую, но в тот же момент почувствовал, как Йен рядом с ним напрягся.

– Нет, – мягко сказал Йен, прикрыв глаза. – Другая.

В его голосе звучало что-то странное, и Джейми удивленно взглянул на него, а затем на палатку.

Сначала его единственной мыслью было мимолетное чувство замешательства. А затем мир изменился.

Наступили сумерки, но они с Йеном уже находились в пятидесяти ярдах от палатки: ошибки быть не могло. Он не видел мальчика с двенадцати лет, но запоминал каждое мгновение, которое они провели друг с другом. То как он себя вел – быстрое, изящное движение… «Это от матери», – подумал Джейми в оцепенелом потрясении, видя, как высокий молодой офицер делает жест рукой. Молодая Джинива Дансени во плоти… А форма спины, головы и ушей. И хотя худенькие плечи налились мужской силой… «Мои, – подумал Джейми с волной гордости, которая потрясла его почти так же, как внезапное появление Уильяма. – Они мои».

Ошеломившие его, эти мысли заняли менее половины секунды, чтобы пронзить его разум и снова уйти. Джейми очень медленно вдохнул и выдохнул. Неужели Йен вспомнил Уильяма с их встречи семь лет назад? Или их схожесть настолько очевидна даже случайному взгляду?

Сейчас это не имело значения. В лагере начинали готовиться к ужину: через несколько минут все будут поглощены едой. Лучше будет тогда и начать, даже не дожидаясь прикрытия темноты.

– Это буду я, да? – привлекая внимание, Йен схватил его за запястье. – Ты хочешь сделать отвлекающий маневр до или после?

– После.

Все время, пока они ползли к лагерю, он подсознательно обдумывал это, и теперь решение было готово, как будто кто-то другой принял его.

– Лучше, если мы сможем забрать его тихо. Попытайся, а если все пойдет не так, кричи.

Йен кивнул и, без дальнейших разговоров опустившись на живот, начал пробираться сквозь кусты. Вечер был прохладным и приятным после жаркого дня, но руки Джейми похолодели, и он обхватил округлости глиняного горшочка с маленьким пламенем внутри. Он принес его из своего лагеря, скармливая ему по дороге кусочки сухой палки. Пламя тихонько шипело, поедая обломок сушеного гикори, и вид, и запах его благополучно скрывались в дымке от лагерных костров, которая дрейфовала по деревьям, рассеивая комаров и кровожадных москитов – слава Богу и Богоматери.

Удивившись собственному трепету, – на него это было не похоже, – Джейми коснулся своего споррана, еще раз убедившись, что пробка не вышла из бутылки со скипидаром. И, хотя он прекрасно знал, что этого не произошло, он чувствовал запах.

Стрелы в колчане сдвинулись, когда Джейми переместил свой вес, перья зашуршали. Он был на расстоянии короткого полета стрелы от палатки командира, мог бы поджечь ее полотно за несколько секунд, когда Йен закричит. Если же он не...

Джейми снова начал двигаться, глазами шаря по земле, ища место, которое могло бы подойти. Сухой травы было много, но она бы слишком быстро сгорела, если обойтись только ей. Требовалось, чтобы не только быстро загорелось, но и огонь был большим.

Солдаты, должно быть, уже собрали все дрова в близлежащем лесу, но Джейми заметил упавшую пихту, слишком тяжелую, чтобы ее унести. Фуражиры обрубили нижние ветви, но оставалось много верхних, густо усеянных сушеными иглами, которые ветер еще не разнес. Он медленно отошел назад, достаточно далеко, чтобы можно было быстро и незаметно двигаться, собрал охапки сухой травы, поспешно соскреб кору с бревна – все, что могло зажечься.

Пылающие стрелы, пущенные в палатку командира, без сомнений, мгновенно привлекли бы внимание, но они также вызвали бы общую тревогу: солдаты, как шершни, повыскакивали бы из лагеря, ища нападавших. А вот поджег травы – нет. Такие вещи были обычными, и, хотя это, безусловно, стало бы отвлекающим маневром, никто никого не будет искать после того, как поймут, что горит всего лишь трава.

Через несколько минут его диверсия была готова, и Джейми настолько поглотила подготовка, что ему даже не пришло в голову еще разок взглянуть на сына.

– Господь накажет тебя, как лгуна, Джейми Фрейзер, – пробормотал он себе под нос и оглянулся.

Уильям ушел.

СОЛДАТЫ ужинали; веселые разговоры и стук посуды покрывали любой незначительный шум, произведенный Йеном, когда он мягко ступал вокруг левой палатки. Если его кто-то увидит, он обратится к ним на могавском, заявив, что он разведчик из лагеря Бергойна, и пришел с информацией. К тому времени, когда они доберутся до командира, он либо придумает какую-нибудь добротную и живописную информацию, либо закричит и сообразит, как пробраться к выходу пока всех отвлекают пылающие стрелы.

Однако это не поможет Дэнни Хантеру, и Йен был осторожен. Постовые стояли, но вместе с дядей Джейми они достаточно долго наблюдали, чтобы увидеть, как они делают обход, и найти мертвые зоны, где деревья мешали обзору застав. Он знал, что его нельзя увидеть за палаткой – только если кто-нибудь не отправится в лес помочиться и натолкнется на него.

В нижней части палатки виднелся зазор, и внутри горела свеча: в сумерках на полотне выделялось пятно света. Йен понаблюдал за щелью и не увидел двигающихся теней. Значит, правильно…

Он лег и осторожно просунул руку, ощупывая грязный пол и надеясь, что никто не наступит на ладонь. Если удастся найти раскладушку, он заползет внутрь и ляжет под ней. Если... что-то коснулось его руки, и Йен крепко прикусил язык.

– Ты – друг? – прошептал голос Дэнни. Йен увидел на холстине сидящую на корточках тень квакера, и рука Дэнни ощутила его крепкую хватку.

– Да, это я, – прошептал он. – Сиди тихо. Отойди.

Дэнни шевельнулся, и Йен услышал, как звякнул металл. Черт возьми, засранцы держали его в оковах. Сжав губы, он скользнул под край палатки.

Дэнни молча поприветствовал его, на его лице вспыхнули надежда и тревога. Кивнув на ноги, маленький квакер поднял руки... Полные кандалы. Боже, они действительно хотели его повесить.

Йен наклонился, чтобы шепнуть Дэнни на ухо.

– Я выйду первым. Ложись туда, как можно тише и как можно ближе, – он указал подбородком на заднюю стенку палатки. – Не двигайся: я вытащу тебя.

Затем надо будет взять Дэнни на плечи, как мертвого олененка, и направиться в лес, ухая совой, чтобы дядя Джейми понял, что пришло время поджечь огонь.

Невозможно перемещать человека в цепях в полной тишине, но с небольшой удачей скрежет ложек в походных мисках и беседа солдат покрыли бы любое случайное звяканье. Йен оттянул на себя полотно насколько мог, просунул под него руки и крепко взял Дэнни за плечи. Мелкий засранец был тяжелее, чем выглядел, но Йен вытащил туловище Дэнни из палатки почти без особых проблем. Потея, он отбежал в сторону и потянулся, чтобы схватить его лодыжки, обернув цепь вокруг своего собственного запястья, чтобы не допустить звяканье.

Никакого звука не было, но голова Йена дернулась, прежде чем его разум подсказал, что воздух рядом с ним шевелится, что означало – кто-то там стоит.

– Тише! – сказал он машинально, не зная, с кем разговаривает на самом деле – с Дэнни или с высоким солдатом, который вышел из леса позади него.

– Какого черта… – начал солдат удивленно, но, не закончив вопрос, быстро сделал три шага и схватил Йена за запястье.

– Кто ты и что ты... Боже, ты откуда взялся? – Уильям-солдат взглянул в лицо Йену, и тот коротко возблагодарил Бога за то, что другая его рука обездвижена цепью Дэнни, иначе Уильям был бы уже мертв. А ему вовсе не хотелось бы сообщать дяде Джейми подобное.

– Он пришел, чтобы помочь мне убежать, друг Уильям, – мягко сказал лежащий на земле Дэнни Хантер из тени позади Йена. – Я бы очень тебя попросил, чтобы ты не мешал ему, хотя я пойму, если твой долг принудит тебя.

Дернув головой, Уильям быстро огляделся, а затем посмотрел вниз. Если бы обстоятельства были менее ужасными, Йен бы расхохотался над его гримасами, которые постоянно сменяли одна другую. Уильям на мгновение закрыл глаза и снова открыл их.

– Не рассказывайте мне, – сказал он коротко. – Я не хочу знать.

Он присел на корточки рядом с Йеном, и вдвоем они в считанные секунды вытащили Дэнни наружу. Йен сделал глубокий вдох, приложил ладони ко рту и заухал совой, затем сделал паузу и повторил сигнал. Уильям гневно и озадаченно уставился на него. Затем Йен поднырнул плечом под живот Дэнни, Уильям подхватил доктора, и с удивленным покряхтыванием и легким лязгом оков они закинули его Йену на плечи.

Рука Уильяма сомкнулась на предплечье Йена, и его голова – темный овал в последних лучах света – кивнула к лесу.

– Слева, – прошептал он. – Справа траншеи для отхожего места. Два пикета, в сотне ярдов.

Он сжал руку и отпустил.

– Сохрани тебя Божий свет, друг Уильям, – тихонько зашептал Дэнни возле уха Йена, но он уже пошел и не знал, услышал ли тот. И в принципе, это не имело значения.

Несколько мгновений спустя позади себя, в лагере, он услышал первые крики: «Пожар!»

ГЛАВА 61

ЛУЧШЕ РУЖЬЯ НАПАРНИКА НЕТ

15 сентября 1777

К НАЧАЛУ СЕНТЯБРЯ мы добрались до деревни Саратога на Гудзоне, где расположился лагерь основной армии, которой командовал генерал Горацио Гейтс (американский военачальник, участник Войны за независимость в Северной Америке. – прим. пер.). Он с удовольствием принял к себе оборванцев, беглецов и стихийные отряды ополченцев. Пока что армия вполне хорошо снабжалась, и нас обеспечили одеждой, достойным пропитанием и потрясающей роскошью в виде маленькой палатки, поскольку Джейми все-таки являлся полковником ополчения, даже несмотря на то, что людей собственных не имел.

Хорошо зная Джейми, я понимала, что это лишь временное положение дел. Что касается меня, то я была счастлива иметь настоящую кушетку для сна, крошечный столик, чтобы есть за ним – и пищу, которая регулярно на нем стояла.

– Я принес тебе подарок, Сассенах.

С приятным мясистым звуком Джейми плюхнул на стол мешок, и от нее повеяло свежей кровью. Мой рот наполнился слюной.

– Что за подарок? Дичь?

В мешке были не утки и не гуси – эти птицы имели характерный мускусный запах жира, перьев и гниющих водорослей. А вот куропатки, скажем, или рябчики... Я обильно сглотнула, представив голубиный пирог.

– Нет, книга.

Джейми вытащил из набитого до отказа мешка небольшой предмет, завернутый в драную промасленную тряпку, и гордо вручил мне.

– Книга? – тупо спросила я.

Джейми ободряюще кивнул.

– Да. Слова, напечатанные на бумаге – помнишь такую штуку? Хотя понимаю, это было так давно.

Я выразительно на него посмотрела и, пытаясь не обращать внимания на урчание в животе, раскрыла сверток. Это оказалось весьма потрепанное карманное издание первого тома «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена» (книга Лоренса Стерна, изданная в 9 томах с 1759 по 1767 годы, – прим. пер.), и, несмотря на недовольство тем, что вместо еды мне подарили литературу, я заинтересовалась. Уже давным-давно я не держала в руках хорошую книгу, а это была история, о которой я слышала, но никогда не читала.

– Владелец, должно быть, ее очень любил, – сказала я, осторожно поворачивая томик в руках: корешок почти полностью порвался, а края кожаного переплета лоснились. Меня пронзила довольно жуткая мысль.

– Джейми... а ты не... ты не с трупа взял ее, а?

Снять оружие, снаряжение и пригодную одежду с павших врагов грабежом не считалось: это была неприятная необходимость. И все же…

Но Джейми покачал головой, продолжая копаться в мешке.

– Нет, я нашел ее на берегу ручья. Наверное, выпала во время сражения.

Ладно, это уже лучше, хотя я была уверена, что человек, который ее обронил, будет переживать о потере своего бесценного спутника. Я открыла книгу на случайной странице и сощурилась на мелкие буквы.

– Сассенах.

– Хм-м?

Подняв глаза от текста, я увидела, что Джейми глядит на меня одновременно с сочувствием и весельем.

– Тебе нужны очки, да? – сказал он. – Я даже и не думал.

– Чушь! – парировала я, но в сердце у меня слегка ёкнуло. – Я все прекрасно вижу.

– О, да?

Джейми встал рядом со мной и взял у меня книгу. Открыв ее на середине, он показал страницу мне.

– Прочитай-ка это.

Я отклонилась назад, а он приблизился ко мне.

– Прекрати, – сказала я. – Как я могу что-нибудь прочесть так близко?

– Тогда стой ровно, – сказал Джейми и отодвинул книгу от моего лица. – Теперь ты видишь буквы как следует?

– Нет, – рассердилась я. – Дальше. Дальше. Нет, черт возьми, еще дальше!

И, наконец, я вынуждена была признать, что не могу четко видеть буквы с расстояния ближе, чем примерно восемнадцать дюймов (около 46 см., – прим. пер.).

– Знаешь, что, это очень мелкий шрифт! – расстроившись, сказала я раздраженно.

Конечно, я осознавала, что мое зрение уже не такое острое, как прежде. Но настолько грубо столкнуться с доказательством того, что я, если и не слепая, как летучая мышь, то определенно составлю конкуренцию кроту, который предсказывает итоги скачек, – это кого угодно выбьет из колеи.

– Кэзлон двенадцатого размера, – Джейми профессиональным взглядом оценил текст и критически добавил, – я бы сказал, что межстрочный интервал ужасный, и поля вдвое меньше положенного. Но даже так... - он захлопнул книгу и посмотрел на меня, подняв одну бровь. - Тебе нужны очки, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.), – мягко повторил он.

– Хмф! – произнесла я и, схватив в порыве книгу, открыла и вручила ему. – Тогда... сам прочитай, давай-ка!

Удивленный и слегка настороженный, Джейми взял томик и заглянул в него. Затем вытянул руку немного, а потом еще чуть-чуть. Я наблюдала за ним, испытывая то же самое чувство смешанного с удовольствием сочувствия, когда, наконец, он вытянул руку практически на полную длину и прочел: «Так что, жизнь писателя, как бы ему не хотелось думать обратное, состоит не столько из сочинительства, сколько из ведения борьбы, в которой писатель проходит испытание, как и любой другой активно настроенный человек на земле. И жизнь его наполовину зависит, как от ОСТРОУМИЯ – так и от способности СОПРОТИВЛЯТЬСЯ».

Джейми закрыл книгу и, прикусив губу, взглянул на меня.

– Ладно, хорошо, – проговорил он. – По крайней мере, я все еще могу стрелять.

– А я полагаю, что смогу отличить одну траву от другой по запаху, – сказала я и рассмеялась. – Это и к лучшему. Не думаю, что в этой части Филадельфии есть мастер по изготовлению очков.

– Нет, наверное, нет, – с сожалением произнес Джейми. – Но, когда мы приедем в Эдинбург, я знаю там нужного человека. Я куплю тебе пару в черепаховой оправе – это на каждый день, Сассенах, и пару в золотой – для воскресений.

– Надеешься, что я стану в них Библию читать, да? – поинтересовалась я.

– А, нет, – ответил Джейми. – Так, всего лишь для показухи. В конце концов, – он взял мою руку, которая пахла укропом и кориандром, и, поднеся к губам, деликатно провел языком вдоль линии жизни на моей ладони, – самые важные вещи ты делаешь на ощупь, так ведь?

НАС ПРЕРВАЛО ПОКАШЛИВАНИЕ и, обернувшись, я увидела возле входа в палатку огромного, похожего на медведя мужчину с длинными седыми волосами, распущенными по плечам. Лицо добродушное, верхнюю губу пересекает шрам, мягкий, но проницательный взгляд сразу же обратился к сумке на столе.

Я немного напряглась: существовали строжайшие запреты на разграбление фермерских хозяйств, и, хотя этих конкретных куриц Джейми подбил, когда те копошились в лесу, доказать сей факт он не мог, а в данном джентльмене, хоть и одетом в простую домотканую одежду и охотничью рубашку, безошибочно угадывалась офицерская властность.

– Вы будете полковник Фрейзер? – спросил он, кивая Джейми и протягивая руку. – Дэниэл Морган (американский военный деятель и политик, участник битв в Квебеке, Саратоге и Каупенсе в Войне за независимость Северной Америке. – прим. пер.).

Имя знакомое, хотя единственное, что мне было известно о Дэниэле Моргане – из примечания в учебнике Брианны по истории за восьмой класс, так только то, что передо мной стоял знаменитый стрелок. Информация не слишком-то полезная, потому что об этом знали все, и лагерь просто гудел от любопытства, когда в конце августа Морган явился, приведя с собой людей.

Теперь он с любопытством взглянул на меня, а потом на мешок с цыплятами, из которого предательски выглядывали пучки перьев.

– С вашего позволения, мэ-эм, – сказал он и, не дожидаясь моего позволения, подхватил мешок и вытащил из него мертвую птицу, чья шея свисала, являя большую кровавую дырку в голове, там, где когда-то был глаз… эм... два глаза. Губы со шрамом сложились в беззвучном свисте, и Морган резко взглянул на Джейми.

– Вы специально так сделали? – спросил он.

– Я всегда стреляю им в глаз, – вежливо ответил Джейми. – Не хочу портить мясо.

Медленная ухмылка расплылась по лицу полковника Моргана, и он кивнул.

– Пойдемте-ка со мной, мистер Фрейзер. И ружье захватите.

ТЕМ ВЕЧЕРОМ МЫ ЕЛИ у костра Дэниэла Моргана, и компания, насытившись куриным рагу, поднимала кружки с пивом, скандируя с радостным гиканьем тост за примкнувшего к их элитному отряду нового участника. После того, как днем Морган увел с собою Джейми, шанса поговорить с ним с глазу на глаз у меня не было, и меня разбирало любопытство: что он вытворил, чтобы заслужить такой почет? Но сам Джейми, похоже, чувствовал себя со стрелками комфортно, хотя то и дело поглядывал на Моргана так, будто все еще не до конца определился в своем решении.

Что до меня, то я была чрезвычайно довольна. В силу своей специфики стрелки воевали на расстоянии, которое зачастую превышало дальность мушкетного выстрела. Также их очень высоко ценили, и командиры вряд ли станут рисковать ими, посылая в ближний бой. Конечно, солдаты постоянно находятся в опасности, но у некоторых специальностей риск смертности гораздо более высокий. И хотя я смирилась с тем фактом, что Джейми – прирожденный игрок, мне нравилось, что теперь у него самые лучшие шансы из возможных.

Многие из стрелков были лонгхантерами (житель восточного пограничного поселения конца XVIII века в Америке, проводивший длительные непрерывные периоды охоты в горах - прим. пер.), других называли «людьми из-за гор» (американские колонисты, последовательными волнами заселявшие западные территории и принимавшие участие в Американской Революции. Термин «overmountain» относится к их поселениям на западе, которые были «над» или «за» горами Аппалачи – основная географическая граница 13 американских колоний и западного фронтира. – прим. пер.), и потому здесь, рядом с ними, не было их жен. Но некоторые путешествовали с супругами, и я мгновенно перезнакомилась с женщинами, просто выразив восхищение малышом одной молоденькой девушки.

– Миссис Фрейзер? – спросила одна из леди постарше, подходя и плюхаясь рядом со мной на бревно. – Вы колдунья?

– Да, – любезно ответила я. – Меня называют Белой Ведьмой.

Тут женщины слегка попятились, но ведь, где страшно – там интересно, и, в конце концов, что я могла им сделать посреди военного лагеря да в окружении их мужей и сыновей, которые все были вооружены до зубов?

И спустя пару минут я уже раздавала советы обо всем на свете: от менструальных спазмов до колик. Краем глаза я ухватила Джейми, который ухмылялся, видя мою популярность, и, незаметно помахав ему рукой, снова вернулась к своей аудитории.

Мужчины (ну, разумеется!) продолжали выпивать, периодически взрываясь громовым хохотом, затем голоса затихали, когда один из них подхватывал историю, только чтобы весь цикл повторился снова. Однако в какой-то момент атмосфера изменилась настолько резко, что я прервала напряженную дискуссию о пеленочной сыпи и повернулась к огню.

Дэниэл Морган с трудом поднимался на ноги, а среди наблюдавших за этим мужчин воцарилось некоторое предвосхищение. Он, что, собирался произнести приветственную речь в честь Джейми?

– Ох, Боже ты мой, – вполголоса посетовала миссис Грэм рядом со мной. – Он снова принялся за свое.

Я не успела спросить, за что же он принялся, поскольку он уже всё предпринял.

Мистер Морган неуклюже проковылял в центр площадки, где встал, пошатываясь, словно старый медведь; его длинные седые волосы развевались от воздушных потоков огня, а глаза дружелюбно сощурились. Но я видела, что смотрел он прямо на Джейми.

– Хочу вам кое-что показать, мистер Фрейзер, – громко произнес он – да так, что переговаривавшиеся женщины умолкли: все взгляды обратились на Моргана. Взявшись за подол своей длинной шерстяной охотничьей рубашки, он стянул ее через голову и бросил на землю. Затем, словно танцор, широко раскинув руки, он медленно и неуклюже повернулся спиной.

Все охнули, хотя, судя по замечанию миссис Грэм, большинство из присутствовавших уже видели это. От шеи до талии спину испещрили шрамы. Рубцы старые, это точно... но на массивной спине не было ни дюйма целой кожи. Даже я пришла в ужас.

– Это сделали англичане, – как нечто само собой разумеющееся сообщил Морган, поворачиваясь обратно и опуская руки. – Я получил четыреста девяносто девять ударов плетью. Я считал, – собравшиеся разразились хохотом, и Дэниэл улыбнулся. – Мне полагалось пятьсот, да один пропустили. Но я не стал предъявлять претензий.

Снова смех. Очевидно, такие представления случались частенько, но зрители их любили. После того, как выступление закончилось, послышались одобрительные возгласы и новые тосты, а Морган, по-прежнему голый до пояса, подошел и сел возле Джейми, скомкав рубашку в руке.

Лицо Джейми ничего не выражало, но я видела, что его плечи расслабились. Судя по всему, он определился насчет Дэна Моргана.

ДЖЕЙМИ ПОДНЯЛ КРЫШКУ моего железного котелка одновременно с настороженностью и надеждой.

– Это не еда, – сообщила я ему, хотя и опоздала, поскольку он уже хрипел так, будто случайно вдохнул свежий хрен.

– Надеюсь, что нет, – кашляя и вытирая глаза, проговорил Джейми. – Господи, Сассенах, это даже хуже, чем обычно. Собираешься отравить кого-то?

– Да, Plasmodium vivax (Род паразитических одноклеточных организмов, возбудитель трехдневной малярии. – прим. пер.). Опусти крышку.

Я кипятила на медленном огне отвар коры хинного дерева и ягод падуба для лечения малярии.

– А у нас есть какая-нибудь еда? – жалобно спросил Джейми, уронив крышку на место.

– Вообще-то, есть.

Я потянулась к покрытому тканью бачку и торжественно вытащила мясной пирог, чья золотистая корочка блестела от жира.

Лицо Джейми приняло выражение израильтянина, созерцавшего землю обетованную, и, протянув руки, он взял пирог с таким почтением, будто это было драгоценное сокровище, однако в следующий момент, когда Джейми откусил от пирога большущий кусок, это впечатление рассеялось.

– Где ты его взяла? – спросил он после нескольких минут блаженного пережевывания. – А еще есть?

– Есть. Его мне принесла симпатичная проститутка по имени Дейзи.

Джейми замер, критически изучая пирог на предмет его происхождения, затем пожал плечами и откусил снова.

– Хочу ли я знать, от чего ты ее лечила, Сассенах?

– Что ж, пока жуешь, наверное, нет. Ты видел Йена?

– Нет.

Возможно, краткость ответа и была спровоцирована необходимостью поедания пирога, но я заметила, как в Джейми что-то едва заметно изменилось, и замерла, глядя на него.

– А ты знаешь, где Йен сейчас?

– Более или менее.

То, что Джейми упорно глядел на мясной пирог, подтвердило мои подозрения.

– Хочу ли я знать, чем он занимается?

– Нет, не хочешь, - решительно ответил он.

– Ох, Боже.

ЙЕН МЮРРЕЙ, аккуратно уложив волосы медвежьим жиром и воткнув в них пару перышек индейки, снял рубашку и, свернув, оставил ее вместе со своим потрепанным пледом под бревном. Приказав Ролло охранять все это, он пересек открытый участок поляны в направлении лагеря англичан.

– Стой!

Йен повернулся к окликнувшему его дозорному с выражением скучающего безразличия на лице. Часовой – мальчишка лет пятнадцати – держал мушкет, чье дуло заметно дрожало, и Йен надеялся, что болван не пристрелит его по неосторожности.

– Разведчик, – только и сказал он и прошел мимо часового, не обернувшись, хотя и его не оставляло ощущение, будто между лопатками ползает паук. «Разведчик, – подумал Йен и почувствовал, как поднимается маленький пузырек смеха. – Что ж, в конце концов, это правда».

По лагерю он прошел в той же манере – не обращая внимание на взгляды, хотя большая часть тех, кто его замечал, лишь мельком осмотрев его, отворачивались.

Штаб-квартира Бергойна сразу же бросалась в глаза – большущий шатер из зеленой парусины вырастал, словно поганка, среди аккуратных рядов маленьких белых палаток, в которых жили солдаты. Шатер находился в отдалении – и сейчас Йен не собирался к нему приближаться – но мог мельком видеть входящих и выходящих штатных офицеров, курьеров... и изредка разведчиков, хотя ни один из них не был индейцем.

Индейские стоянки, разбросанные в лесу за пределами опрятных военных секторов, находились на противоположной стороне армейского лагеря. Йен не был уверен, встретит ли он кого-нибудь из людей Тайенданегеа, которые смогут его узнать. Проблем бы это не создало, поскольку во время своего злополучного визита в дом Джозефа Бранта он ничего не говорил о своих политических взглядах; скорее всего, его незамедлительно примут без лишних вопросов.

А вот если он столкнется с кем-нибудь из гуронов и онейда (индейские племена – прим. пер.), которых Бергойн использовал, чтобы докучать континенталам, это будет чуток похуже. Йен был абсолютно уверен в своей способности произвести на них впечатление тем, что он из могавков, но, если они будут слишком подозрительны или чересчур впечатлятся, много выведать не получится.

Кое-что он узнал, просто пройдясь по лагерю. Дисциплина была не на высоте: между некоторыми палатками валялся мусор, большинство прачек из бивачных спутниц сидели на траве и пили джин, а их котлы стояли пустыми и холодными. И все же атмосфера в целом казалась подавленной, но непоколебимой: некоторые мужчины играли в карты и выпивали, но гораздо больше – плавили свинец и изготавливали мушкетные пули, чинили или полировали свое оружие.

Еды не хватало; голод прямо витал в воздухе – Йен ощущал это, даже если бы и не заметил мужчин, стоявших в очереди возле палатки пекаря. Никто из них на него даже не взглянул, потому что все сконцентрировались на булках хлеба, которые вынесли разломанными на две части. Значит, выдавался половинный рацион. Это хорошо.

Но все это не имело значения, как и численность войск, и вооружения – на данный момент это все уже установлено. Дяде Джейми, полковнику Моргану и генералу Гейтсу хотелось знать, каковы запасы пороха и боеприпасов, но артиллерия и пороховой склад, скорее всего, хорошо охраняются, и невозможно придумать никакой веской причины, чтобы индейский разведчик сунул туда свой нос.

Йен ухватил кого-то боковым зрением и осторожно оглянулся, затем резко отвел глаза, смотря вперед и заставляя себя идти в том же темпе. Иисусе, это тот самый англичанин, которого он спас из болота, тот человек, который помог ему освободить малыша Дэнни. А также…

Йен задушил эту мысль в зародыше, ведь он достаточно хорошо понимал: никто не мог выглядеть вот так, и не быть им. Но ему казалось опасным даже мысленно признать этот факт – не дай Бог это отразится на его лице.

Йен заставил себя дышать, как обычно, и идти, как ни в чем не бывало, потому что разведчику-могавку не полагалось ни о чем переживать. Черт! Он планировал провести оставшиеся дневные часы с какими-нибудь индейцами, собирая всю возможную информацию, а затем, после наступления темноты, по-тихому вернуться в лагерь и подойти в пределы слышимости к палатке Бергойна. Но если этот малыш лейтенант будет околачиваться рядом, то слишком опасно пытаться сделать это. Последнее, чего хотелось Йену, – встретиться с ним лицом к лицу.

– Эй!

Окрик вонзился в его плоть, будто острый осколок. Йен узнал голос, точно понимая, что обращаются к нему, но не обернулся. Шесть шагов, пять, четыре, три... Он дошел до конца палаточного ряда и рванул вправо, скрывшись из виду.

– Эй!

Голос оказался ближе, почти позади него, и Йен бросился бежать, направляясь под покров деревьев. Его заметили пара солдат: один начал было вставать, но остановился, не зная, что делать, и Йен, проскочив мимо него, нырнул в заросли.

– Ладно, оторвался, – пробормотал он и присел на корточки под кустом. Высокий лейтенант расспрашивал человека, мимо которого прошмыгнул Йен. Они оба смотрели в сторону леса, солдат покачал головой и беспомощно пожал плечами.

Христос, маленький кретин направляется к нему! Йен повернулся и тихо зашагал сквозь деревья, пробираясь глубже в лес. Он слышал, как позади с треском и шумом двигался англичанин, будто медведь, по весне выбирающийся из своей берлоги.

– Мюррей! – кричал парень. – Мюррей!.. Это ты? Погоди!

– Брат Волка, ты ли это?

Йен произнес про себя кое-что весьма кощунственное по-гэльски и повернулся посмотреть, кто же обратился к нему по-могавски.

– Это ты! А где твой демон-волк? Неужели его, наконец, кто-то слопал? – Росомаха, старый друг Йена, улыбался во весь рот, поправляя штаны после того, как облегчился.

– Надеюсь, кто-нибудь слопает тебя, – ответил Йен своему другу очень тихим голосом. – Мне нужно убраться отсюда – за мной англичанин.

Лицо Росомахи тут же изменилось, хотя радостная улыбка с него не исчезла. Просто она стала еще шире, и Росомаха кивнул головой, указывая на просвет в деревьях, где была тропа. Затем его лицо внезапно раскисло, и он, раскачиваясь из стороны в сторону, зашатался в том направлении, откуда пришел Йен.

Йен едва успел скрыться из вида, когда тот самый англичанин по имени Уильям выбежал на поляну и сразу же наткнулся на Росомаху, который, схватив его за лацканы мундира, воодушевленно заглянул в глаза и произнес:

– Виски?

– У меня нет виски, – произнес Уильям резко, но не грубо и попытался отодрать от себя Росомаху.

Это оказалось делом нелегким: Росомаха был гораздо более прытким, чем предполагала его приземистость, и в тот момент, когда его руку отрывали с одного места, та, словно липучка, цеплялась за другое. Чтобы добавить эффекта к спектаклю, Росомаха принялся рассказывать лейтенанту – по-могавски – историю о знаменитой охоте, которая и дала ему имя, периодически прерываясь, чтобы выкрикнуть: «ВИ-И-ИСКИ-И-И!». И продолжал цепляться за британца.

Йен не стал тратить время на то, чтобы восхититься довольно значительными способностями англичанина к языкам, а как можно быстрее помчался, поворачивая на запад. Вернуться через лагерь не получится. Можно было бы поискать пристанища в каком-нибудь индейском лагере, но Уильям может найти его там, как только отделается от Росомахи.

– Какого черта ему от меня нужно? – пробормотал Йен, больше не стремясь соблюдать тишину, но, отклоняя ветку, все же старался не шуметь. Из-за Дэнни Хантера и дезертирских игр Уильям-лейтенант точно знал, что Йен – континентал. И все же он не поднял общую тревогу, когда его увидел – а лишь удивленно окликнул – так, как будто просто хотел поговорить.

Ладно, это могла быть и уловка. Малыш Уильям, может, и молод, но совсем не глуп. Да и не мог бы быть, учитывая, кто его оте... И парень гнался за ним.

Йен слышал, как позади затихают голоса – он думал, что Уильям, возможно, теперь узнал Росомаху, несмотря на то, что был полумертвым от лихорадки, когда они познакомились. Если так, ему известно, что Росомаха – друг Йена, и он немедленно разгадает хитрость. Но это не имело значения: сейчас Йен уже далеко углубился в лес. Уильям никогда не поймает его.

Йен учуял запах дыма и свежего мяса и повернулся, направляясь вниз по холму к берегу небольшого ручья. Он сразу же понял – там становище могавков.

Однако остановился. Сам аромат, одно знание о стоянке влекли его, будто мотылька, но он не должен приближаться. Не сейчас. Если Уильям узнал Росомаху, первое место, где он будет искать Йена, – это лагерь могавков. А если и Эмили окажется там...

– Снова ты? – произнес недовольный могавский голос. – Ты ничему не учишься, да?

На самом деле он извлек урок. И знал достаточно, чтобы ударить первым. Повернувшись на пятке, Йен со всей силы замахнулся рукой откуда-то из-под колена. «Целься так, чтобы вмазать мерзавцу по лицу», – наставлял дядя Джейми, когда Йен только начинал самостоятельно осваивать Эдинбург. Как обычно, совет был хороший.

Костяшки пальцев хрустнули с такой болью, что руку, шею и челюсть прострелило синей молнией, зато Солнечный Лось, пролетев назад пару шагов, врезался в дерево.

Йен стоял, тяжело дыша и осторожно касаясь костяшек своих пальцев, слишком поздно припомнив первую часть совета дяди Джейми: «Целься в мягкие части, если можешь». Ерунда. Это того стоило… Солнечный Лось тихо постанывал, его веки трепетали. Йен раздумывал, не лучше ли сказать что-нибудь пренебрежительное и величественно удалиться, или просто вдобавок врезать парню по яйцам, пока тот еще не поднялся, когда из-за деревьев появился Уильям-англичанин.

Он посмотрел на Йена, который все еще дышал так, будто пробежал милю, потом на Солнечного Лося. Тот перекатился на четвереньки, но подниматься не спешил. Кровь капала с его лица на опавшую листву. Кап. Кап.

– Как не жаль прерывать вашу частную беседу, – учтиво произнес Уильям, – но я бы хотел перемолвиться словечком с вами, мистер Мюррей, – и повернулся, направившись обратно в лес, не глядя при этом, следует ли за ним Йен.

Не зная, что ответить, Йен кивнул и последовал за британцем, лелея в сердце последнее «кап» крови Солнечного Лося.

Прислонившись к дереву, англичанин наблюдал за становищем могавков у ручья внизу. Женщина разделывала свежую оленью тушу и нарезанные куски мяса развешивала на раме для сушки. Это была не Работающая Своими Руками.

Уильям перевел свой темно-синий взгляд на Йена, и у того возникло чуднóе ощущение. Но Йен и так уже чувствовал себя странно, так что это не имело значения.

– Я не собираюсь спрашивать, что ты делал в лагере.

– О, да?

– Да. Я хотел поблагодарить тебя за лошадь и деньги и спросить, видел ли ты мисс Хантер с тех пор, как любезно оставил меня на попечение ее и брата.

– Видел, да.

Костяшки на правой руке уже распухли вдвое и начали пульсировать. Он поедет к Рейчел, и она сделает ему повязку. Эта мысль была настолько опьяняющей, что Йен сначала не понял: Уильям жаждет – и весьма нетерпеливо – услышать от Йена подробности.

– О. Да... Она... э-э... Хантеры присоединились к армии. К... эм... к другой армии, – произнес Йен слегка неловко. – Ее брат армейский хирург.

Лицо Уильяма не изменилось, но как будто затвердело. Йен наблюдал за этим в изумлении. Он множество раз видел, как с лицом дяди Джейми творилось то же самое, и знал, что это значит.

– Здесь? – спросил Уильям.

– Да, здесь, – Йен кивнул в сторону американского лагеря. – В смысле, там.

– Понятно, – спокойно произнес Уильям. – Когда ты снова ее увидишь, передай мои наилучшие пожелания. И ее брату, разумеется.

– О... да, – сказал Йен, подумав: «Даже так? Что ж, ты вряд ли увидишь ее сам, и она в любом случае не станет иметь дело с солдатом, так что даже и мысли не держи». – Конечно, – добавил он, запоздало поняв, что единственная его ценность для Уильяма сейчас состояла в том, чтобы исполнить роль посланника к Рейчел Хантер, и задумался, насколько оно того стóило.

– Благодарю.

Лицо Уильяма утратило непроницаемое выражение: он внимательно изучал Йена и, наконец, кивнул.

– Жизнь за жизнь, мистер Мюррей, – тихо произнес он. – Мы в расчете. Не попадайся мне на глаза в следующий раз. У меня может не оказаться выбора.

Уильям повернулся и ушел; его красный мундир еще некоторое время виднелся между деревьев.

ГЛАВА 62

ОДИН ПРАВЕДНИК

19 сентября 1777

ПОД ГРОХОТ БАРАБАНОВ взошло невидимое солнце. Дробь раздавалась с обеих сторон: до нас долетел английский сигнал подъема, и, значит, наш они тоже слышали. Два дня назад у стрелков произошла краткая стычка с отрядами британцев, и, благодаря работе Йена и других разведчиков, генерал Гейтс отлично знал численность и расположение армии Бергойна. В качестве оборонительной позиции Костюшко (А́нджей Таде́уш Бонавенту́ра Костю́шко (Косцю́шко) военный и политический деятель Речи Посполитой и США, участник Войны за независимость США, инженер. – прим. пер.) выбрал высоты Бемиса: крутой речной обрыв с многочисленными небольшими оврагами, сбегающими к реке, и всю прошлую неделю его команда как сумасшедшая работала топорами и лопатами над постройкой защитных укреплений. Американцы приготовились. Более или менее.

Разумеется, женщин не допускали на советы генералов. А вот Джейми там был, и потому я знала все подробности спора между генералом Гейтсом, который руководил армией, и генералом Арнольдом, который полагал, что командовать должен он. Генерал Гейтс считал, что нужно крепко сидеть на Бемисских высотах и ждать, пока нападут британцы. Генерал Арнольд яростно настаивал, что именно американцы должны сделать первый шаг, вынуждая британские войска продираться сквозь густые лесистые овраги, что нарушит тем самым их строевой порядок и сделает уязвимыми для снайперского огня стрелков. А при необходимости можно отступить к брустверам и окопам на высотах.

– Выиграл Арнольд, – доложил Йен, который на секундочку выпрыгнул из тумана и отправил в рот кусок поджаренного хлеба. – Дядя Джейми уже ушел со стрелками. Он сказал, что увидится с тобой вечером, а пока...

Йен наклонился и нежно поцеловал меня в щеку, затем дерзко усмехнулся и исчез.

Мой собственный желудок сжимался – как от растущего возбуждения, так и от страха. Американцы представляли собой разномастное сборище оборванцев, но у них было время подготовиться, они знали, что грядет, и понимали, что поставлено на карту. Эта битва решит кампанию на севере. Либо Бергойн победит и продолжит наступать к Филадельфии, загоняя совместно с войсками генерала Хау армию Джорджа Вашингтона в ловушку, либо его предназначенную для вторжения армию остановят и вышибут из картины военных действий. В этом случае силы Гейтса смогут продвинуться на юг, став подкреплением для группировки Вашингтона. Все мужчины это знали, и туман казался наэлектризованным их ожиданием.

Судя по солнцу, было около десяти утра, когда туман рассеялся. Стрелять начали немного раньше – в отдалении слышались отрывистые звуки ружейных выстрелов. Я решила, что это люди Дэниэла Моргана ликвидировали дозоры, и из того, что Джейми рассказывал мне вчера ночью, поняла, что им приказано целиться в офицеров – то есть убивать тех солдат, которые носили серебряные горжеты. Я не спала всю ночь: перед глазами у меня стоял лейтенант Рэнсом и тот самый горжет у него на шее. В тумане, в пыли сражения, на расстоянии... Я сглотнула, но горло упрямо сжималось: даже воды я выпить не могла.

А вот Джейми с упрямой солдатской сконцентрированностью спал, однако проснулся среди ночи, дрожа и, несмотря на холод – в мокрой от пота рубахе. Я не спрашивала, что ему снилось. Я знала. Переодев в сухую рубашку, я заставила его снова лечь и уложила его голову к себе на колени. А потом гладила по волосам, пока он не закрыл глаза... Но, думаю, что он больше не заснул.

Немного потеплело; туман улетучился, и слышался непрерывный треск пальбы: прерывистые, но регулярные залпы, слабые отдаленные возгласы, хотя и невозможно было разобрать, кто, что и кому кричал. Затем внезапно бабахнули английские полевые орудия, и ответный раскатистый «бум» взорвал лагерную тишину. И, после краткого затишья, разразилась полномасштабная битва: стрельба, и крики, и периодические глухие удары пушек. Женщины жались друг к другу или принимались угрюмо собирать свои пожитки на случай, если придется бежать.

Где-то в середине дня воцарилась относительная тишина. Был ли это конец? Мы ждали. Чуть погодя дети начали хныкать и просить еды, и на лагерь опустилось некое подобие напряженной нормальности. Но ничего не происходило. Мы слышали стоны и крики о помощи от раненных мужчин... Но самих раненых никто пока не приносил.

Я была готова. Небольшой фургончик стоял, нагруженный бинтами и медицинскими инструментами; имелась также маленькая палатка, которую можно установить, если придется делать операцию во время дождя. Привязанный рядышком мул безмятежно щипал травку, игнорируя всеобщую напряженность и редкие мушкетные выстрелы.

Во второй половине дня боевые действия возобновились, и на этот раз обитатели лагеря и полевые кухни действительно начали понемногу отступать. Артиллерия была у обеих сторон – и столько, что непрерывная канонада клокотала, будто гром. Я видела, как из оврага поднималось огромное облако черного порохового дыма, которое ничем не походило на гриб, но, тем не менее, я невольно вспомнила о Хиросиме и Нагасаки. И в десятый раз принялась точить нож и скальпели.

БЛИЗИЛСЯ ЗАКАТ: солнце незримо опускалось, окрашивая туман тусклым и зловещим оранжевым. Задул вечерний ветер с реки, отрывая туман от земли и заставляя его перекатываться волнами и вихрями.

Клубы черного порохового дыма, поднимающиеся тяжелее, толстым слоем лежали во впадинах и дополняли (весьма подходяще) вонью серы окружавшую нас картину, которая если и не была адской, то, по крайней мере – чертовски мрачной.

То тут, то там, пространство вдруг прояснялось, – будто кулисы раздвигались, чтобы показать последствия сражения. В отдалении шныряли маленькие темные фигурки, поспешно нагибаясь, затем внезапно останавливаясь, чтобы поднять головы, словно бабуины, следящие, нет ли поблизости леопарда. Бивачные спутницы – жены и солдатские шлюхи – налетели, как вороны, чтобы обирать мертвецов.

Дети тоже участвовали. Мальчишка лет девяти-десяти сидел под кустом верхом на теле солдата-красномундирника и крушил увесистым камнем его лицо. Парализованная зрелищем, я остановилась и увидела, что пацан вынул из разинутого окровавленного рта зуб, затем сунул кровавый трофей в висевшую на боку сумку и снова начал нащупывать и дергать, но, не найдя больше шатающихся зубов, по-деловому поднял свой булыжник и вновь принялся за работу.

Я ощутила, как в горле поднимается желчь, и, сглотнув, поспешила дальше. На войне я новичком не была, и видела смерть и раны. Но никогда раньше я так близко не подбиралась к месту сражения прежде, чем там поработали медики и похоронные команды: мне не доводилось бывать на поле битвы, на котором все еще лежали мертвые и раненые.

Слышались крики о помощи, и то оттуда, то отсюда – стоны или вопли, бестелесно звеневшие из тумана. Они тревожно напомнили мне сказки Хайленда о духах – проклятых привидениях из горных долин. И, подобно героям таких историй, я не останавливалась, чтобы ответить на их зов, а спешила дальше, спотыкаясь о небольшие кочки и поскальзываясь на влажной траве.

Я видела фотографии с полей великих сражений – от Гражданской войны в Америке до песчаных пляжей Нормандии. Но это место выглядело не так – ни взорванной земли, ни груд оторванных конечностей. Тут было ровно и спокойно, если не считать доносящихся отовсюду криков раненных и голосов тех, кто, как и я, звал пропавшего друга или мужа.

Обрушенные артиллерией, лежали разломанные деревья; в сумраке можно было подумать, что сами тела превратились в бревна: в траве виднелись длинные темные фигуры. Вот только некоторые из них все еще двигались. То тут, то там что-то слабо шевелилось – жертва колдовства войны боролась с чарами смерти.

Остановившись, я крикнула в туман его имя. В ответ откликнулись, но не его голосом. Впереди, раскинув руки, лежал молодой человек с выражением совершенного удивления на лице. Кровавая лужа вокруг верхней половины тела казалась похожей на ореол. А нижняя часть лежала в шести футах от верхней. Я прошла между ними, придерживая юбки и зажав нос против густого металлического запаха крови.

Свет уже почти угасал, но, как только я перешла через верхушку следующего холма, то сразу же увидела Джейми. Откинув одну руку в сторону и подвернув под себя другую, он лицом вниз лежал в углублении. Плечи темно-синего сюртука почти почернели от влаги, ноги были широко раскинуты, а каблуки сапог криво торчали вверх.

Дыхание перехватило, и я побежала к нему вниз по холму, не обращая внимания на травяные кочки, грязь и кусты ежевики. Но когда приблизилась, то увидела, как стремительная фигурка вынырнула из-под ближайшего куста и бросилась к Джейми. Человечек упал на колени рядом с ним и, не колеблясь, схватил за волосы, дернув голову в сторону. Что-то сверкнуло в руке – яркое даже в таком тусклом свете.

– Стой! – крикнула я. – Брось сейчас же, ты, мерзавец!

Вздрогнув, фигурка подняла голову, в то время как я пролетела последние несколько ярдов. Прищуренные красные глазки злобно взглянули на меня с круглого лица, вымазанного копотью и грязью.

– Убирайся! – огрызнулась она. – Я первая его нашла!

В ее руке был нож, и женщина сделала несколько колющих выпадов в моем направлении, чтобы напугать меня.

Но я была слишком разъяренной, – и слишком боялась за Джейми – чтобы испугаться.

– Прочь от него! Только тронь, и я тебя убью!

Мои кулаки сжались, и, должно быть, я выглядела довольно угрожающе, потому что женщина отпрянула, отпуская волосы Джейми.

– Он мой, – особа воинственно задрала подбородок. – Иди и найди себе другого.

Рядом, выскользнув из тумана, материализовалась другая фигурка. Это был мальчик, которого я видел раньше – такой же грязный и неряшливый, как сама женщина. Ножа у него не было, но он сжимал грубо вырезанную из походной фляги полоску металла, край которой потемнел от ржавчины или крови.

Мальчишка свирепо посмотрел на меня.

– Мама сказала, он наш. Так что вали отсюдова! Брысь!

И не дожидаясь моей реакции, он, перекинув ногу через спину Джейми, сел верхом и принялся ощупывать боковые карманы его сюртука.

– Он покудова жив, мам, – сообщил сорванец. – Я чувствую, как стукает сердце. Лучше быстро резануть ему глотку: вряд ли он сильно ранен.

Схватив пацана за шиворот, я сдернула его с тела Джейми, отчего мальчишка выронил свое оружие, взвизгнул и начал отбиваться руками и локтями, но я пнула его коленом в зад – да так, что позвоночник выгнулся, а затем локтем сжала его шею, удерживая тощее запястье в другой руке.

– Отпусти его! – глаза женщины сощурились, как у ласки, и злобно сверкнул ее клык.

Я не смела отвести от нее взгляда, даже чтобы взглянуть на Джейми. Но видела его боковым зрением: голова была повернута, а обнаженная и такая уязвимая шея сияла белизной.

– Встань и отойди назад, – сказала я, – или я задушу его насмерть. Клянусь, задушу!

С ножом в руке женщина присела над телом Джейми, одновременно изучая меня и пытаясь решить, серьезно ли я собираюсь это сделать. Я не шутила.

Мальчишка изо всех сил отбивался и крутился в моей хватке, колотя ногами по голеням. Он был маленьким для своего возраста и худым как палка, но, тем не менее, сильным: это походило на борьбу с угрем. Я придушила его покрепче; он булькнул и перестал сопротивляться. От его жутко грязных волос мне в ноздри ударила вонь прогорклого жира.

Женщина медленно встала. Она была намного ниже меня и тощая – из оборванных рукавов торчали костлявые запястья. Из-за грязи и голодной одутловатости трудно было угадать ее возраст – ей могло быть сколько угодно: от двадцати до пятидесяти.

– Вон там, на земле, лежит мой мертвый муж, – дернула она головой, указывая в туман позади себя. – У него не было ничегошеньки, кроме мушкета, – да и тот сержант заберет.

Ее глаза скользнули к далекому лесу, куда отступили британские войска.

– Мужика я найду быстро, но у меня есть дети, которых нужно кормить, пока буду искать – двое, помимо сына.

Женщина облизнула губы, и в ее голосе прозвучала упрашивающая нотка.

– Ты одна и сможешь справиться лучше, чем мы. Позволь мне забрать этого, там есть много других.

Она указала подбородком на склон позади меня, туда, где лежали мертвые и раненые повстанцы.

Должно быть, пока я слушала, моя хватка слегка ослабла, потому что мальчишка, который неподвижно висел, внезапно оттолкнулся от меня и вырвался на свободу. Спикировав над телом Джейми, он подкатился к ногам своей матери.

Пацан встал рядом с ней, наблюдая за мной блестящими и настороженными крысиными глазками. Затем наклонился и, пошарив в траве, подобрал свой самодельный ножик.

– Не давай ей подойти, мам, – сказал он хриплым от удушения голосом. – А я займусь этим.

Краем глаза я уловила блеск металла, наполовину скрытого в траве.

– Погоди! – сказала я и отступила. – Не убивай его. Не надо, – шаг в сторону, затем назад. – Я уйду и позволю вам его забрать, но...

Я бросилась в сторону и схватилась за холодную металлическую рукоять.

Я и раньше поднимала меч Джейми. Это был кавалерийский меч, – больше и тяжелее, чем обычный – но сейчас я ничего этого не замечала.

Схватив его и подняв двумя руками, я вспорола воздух по дуге, отчего металл зазвенел в моих ладонях.

Мать и сын отпрыгнули назад, на их чумазых круглых лицах появилось одинаково нелепое выражение удивления.

– Пошли прочь! – крикнула я.

Женщина открыла рот, но ничего не сказала.

– Мне жаль твоего мужа, – произнесла я. – Но здесь лежит мой муж. Убирайтесь, говорю!

Я подняла меч повыше, и женщина поспешно отступила, таща мальчишку за руку.

Она повернулась и пошла, бормоча проклятия через плечо, но мне уже было все равно, что она говорила. Мальчишка, уходя, не отрывал от меня глаз: темные угольки в тусклом свете. Он узнает меня снова – а я его.

Они исчезли в тумане, и я опустила меч, который вдруг стал слишком тяжелым, чтобы удержать. Бросив его на траву, я упала на колени рядом с Джейми.

Мое собственное сердце бухало в ушах, а руки, когда я щупала пульс на шее, дрожали после случившегося. Я повернула его голову и увидела жилку, которая ровно пульсировала под челюстью.

– Слава Богу! – шептала я сама себе. – О, слава Богу!

Прежде чем перевернуть Джейми, я быстро пробежалась по нему руками в поисках ран. Я не думала, что падальщики вернутся снова, ведь позади, на дальнем холме, слышались голоса нескольких мужчин – приближалась команда ополченцев, чтобы подобрать раненных.

На лбу Джейми выросла большущая шишка, которая уже становилась фиолетовой. Других ран я не нашла и с благодарностью подумала, что мальчишка был прав: сильных повреждений нет. Затем я перевернула его на спину и увидела руку.

Горцы Хайленда привыкли сражаться, держа в одной руке меч, а в другой – тарджет: маленький кожаный щит, используемый для отклонения удара противника. Тарджета у Джейми не было.

Лезвие рассекло его правую кисть между средним и безымянным пальцем, нанеся глубокую уродливую рану, которая разделила ладонь почти до запястья.

Несмотря на ужасный вид раны, крови было мало, ведь согнутая рука находилась под телом, и его вес действовал, как давящая повязка. Красные потеки заляпали весь перед рубашки, а самое большое пятно разлилось в области сердца. Я разорвала рубашку и ощупала внутри, чтобы удостовериться, что эта кровь из руки, – и все оказалось так. Грудь была прохладной и влажной от травы, но невредимой, а соски сморщились и затвердели от холода.

– Тут... щекотно, – произнес Джейми сонным голосом. Он неловко пошарил левой рукой по груди, пытаясь убрать мою руку.

– Прости, – сказала я, подавив желание рассмеяться оттого, что вижу его живым и в сознании. Обхватив рукой за плечи, я помогла ему сесть. С травинками в волосах, с распухшим, почти заплывшим глазом он выглядел пьяным. Да и сидел, как пьяный, опасно качаясь из стороны в сторону.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Тошнит, – ответил он лаконично и наклонился в сторону. Его вырвало.

Я опустила Джейми на траву и вытерла ему рот, а затем принялась перевязывать руку.

– Кто-нибудь скоро сюда придет, – уверила я его. – Мы посадим тебя в фургон, и я смогу позаботиться об этом.

– М-м-фм, – тихонько фыркнул Джейми, когда я затянула повязку. – Что произошло?

– Что произошло? –- я перестала делать то, что делала, и уставилась на него. – Это ты меня спрашиваешь?

– Я имею в виду, чем закончилась битва, – терпеливо объяснил он, изучая меня здоровым глазом. – Что произошло со мной, я знаю... примерно, – добавил Джейми, поморщившись, когда коснулся своего лба.

– Да, примерно, – резко повторила я. – Тебя разделали, как забойного борова, и голову чуть не раскроили. Ты снова был долбанным чертовым героем – вот что с тобой произошло!

– Я не... – начал было он, но я перебила, потому что облегчение оттого, что он жив, тут же сменилось яростью.

– Тебе не нужно было ехать в Тикондерогу! Ты не был обязан! «Я стану писателем и печатником!» – говорил ты. «Я не буду сражаться, если только не придется», – говорил ты. Что ж, ты не был должен, но ты все равно это сделал! Ты, тщеславный, самодовольный, упрямый шотландский выпендрёжник!

– Выпендрёжник? – перепросил Джейми.

– Ты знаешь, о чем я, потому что именно это ты и делал! Тебя могли убить!

– Да, - сокрушенно согласился Джейми. – Я и думал, что убит, когда на меня наехал тот драгун. Но я закричал и испугал его лошадь, – добавил он, повеселев. – Она попятилась и ударила меня в лицо коленом.

– Не уходи от темы! – взорвалась я.

– А разве мы говорим не о том, что я не убит? – спросил Джейми, пытаясь поднять одну бровь, но у него не получилось, и он снова поморщился.

– Нет! Мы говорим о твоей дурости, твоем чертовом эгоистичном упрямстве!

– Ах, об этом.

– Да, об этом! Ты... ты... болван! Как смеешь ты так поступать со мной? Ты думаешь, что нет в моей жизни лучшего развлечения, чем болтаться вокруг в поисках тебя и пришивать твои кусочки обратно? – к этому моменту я уже просто орала на него.

К моей возросшей ярости, Джейми улыбнулся – а с полузакрытым глазом он выглядел особенно нахально.

– Из тебя получилась бы отличная рыбачья женка, Сассенах, – заметил он. – Язычок у тебя то, что надо!

– Лучше помолчи, ты чертов долбанный...

– Они тебя услышат, – мягко произнес Джейми, махнув рукой в сторону группы солдат-континенталов, которые приближались к нам, спускаясь по холму.

– Мне все равно, кто меня услышит! Если бы ты уже не был ранен, я бы... я бы...

– Осторожней, Сассенах, – сказал Джейми, все еще улыбаясь. – Ты же не хочешь отрезать от меня еще больше кусочков: кроме тебя пришивать их обратно некому, да?

– Лучше не искушай меня, черт побери, – процедила я сквозь зубы и взглянула на меч, который уронила.

Джейми увидел это и потянулся за ним, но не достал. С громким фырканьем я перегнулась через него и, схватившись за рукоятку, вложила меч ему в руку. Услышав оклик спускавшихся с холма людей, я повернулась, чтобы помахать им рукой.

– Любой, кто тебя сейчас слышал, решит, что ты не слишком-то меня любишь, Сассенах, – произнес за спиной Джейми.

Я повернулась, чтобы на него посмотреть. Наглая усмешка исчезла, но он все еще улыбался.

– Язык у тебя, как у ядовитой мегеры, – продолжил он, – но ты – храбрый маленький меченосец, Сассенах.

Я открыла рот, но все слова, которых было в изобилии минуту назад, улетучились, будто утренняя дымка.

Джейми положил здоровую руку на мое плечо.

– А пока, a nighean donn (темноволосая девочка (гэльск.) – прим. пер.)... благодарю тебя за мою жизнь.

Я закрыла рот. Шурша травой, мужчины почти дошли до нас, их возгласы и болтовня заглушали стихающие стоны раненых.

– Пожалуйста, – ответила я.

– ГАМБУРГЕР, – ПРОБУРЧАЛА Я себе под нос, но все же недостаточно тихо, потому что Джейми вопросительно изогнул бровь.

– Рубленое мясо, – пояснила я, и бровь опустилась.

– Ну, да, так и есть. Остановил удар меча рукой. Жаль, что у меня не было тарджета: я бы с легкостью отразил удар.

– Да уж.

Я сглотнула. Что и говорить, это далеко не самая ужасная рана из тех, что я видела, но мне все равно немного поплохело. Кончик безымянного пальца был полностью отсечен под углом. Немного ниже края ногтя. Ударом срезало полоску плоти с внутренней поверхности пальца и рассекло кисть между средним и безымянным.

– Должно быть, ты поймал меч прямо возле рукояти, – сказала я, пытаясь успокоиться. – А иначе он отрезал бы половину твоей ладони.

– М-м-фм.

Джейми не двигал рукой, пока я тыкала и щупала ее, но не мог сдерживать коротких стонов от боли, и над его верхней губой блестел пот.

– Прости, – пробормотала я машинально.

– Нормально, – так же машинально ответил Джейми, закрыв глаза.

Потом снова открыл.

– Отрежь его, - вдруг сказал он.

– Что? – отпрянув, я ошарашено посмотрела на него.

Джейми кивнул на свою руку.

– Палец. Удали его, Сассенах.

– Я не могу этого сделать!

Но даже произнося это, я уже знала, что он прав. Помимо травмы самого пальца, было сильно повреждено сухожилие: шансы на то, что Джейми когда-либо сможет шевелить пальцем – не говоря уже о том, чтобы шевелить безболезненно – ничтожно малы.

– Последние двадцать лет он приносил мне одни неудобства, – сказал Джейми, без всяких эмоций глядя на искалеченный обрубок, – и вряд ли теперь будет лучше. Я ломал чертов палец полдюжины раз, ведь он вечно торчит. Если ты его отрежешь, он, по крайней мере, больше не будет меня беспокоить.

Я хотела возразить, но не успела: вверх по склону, направляясь к моему фургону, начали прибывать раненые. Шли ополченцы, а не регулярные войска: если где-то рядом и располагался полк, у них там и хирург наверняка имелся, но ко мне было ближе.

– Один раз чертов герой – всегда чертов герой, – пробурчала я себе под нос и, приложив комок корпии к окровавленной ладони, быстро примотала его льняной повязкой. – Да, мне придется его ампутировать, но позже. Держи ровно.

– Ой, – тихонько произнес он. – Я же сказал, что я не герой.

– Если и нет, то не потому, что не пытался, – сказала я, поддергивая зубами матерчатый узел. – Вот так, на какое-то время хватит, а я позабочусь об этом, когда появится время.

Взяв перевязанную руку, я опустила ее в маленький тазик с водой и алкоголем.

Когда спирт пропитал ткань и достиг раненой плоти, Джейми побелел и резко втянул воздух сквозь зубы, но не произнес ни слова. Я категорично указала на одеяло, которое расстелила на земле, и Джейми послушно на него лег, свернувшись под фургоном и прижимая к груди перевязанный кулак.

Поднявшись с колен, я на секунду остановилась, а затем снова присела и, отодвинув в сторону косу, покрытую полу-засохшей грязью и сухими листьями, быстро поцеловала Джейми в шею. Я видела только изгиб его щеки, которая на миг напряглась, когда он улыбнулся, а затем расслабилась.

Услышав, что фургон врача располагается здесь, сюда в ожидании помощи сбрелась целая разномастная толпа ходячих раненых, и я видела, как люди несли или почти волокли своих израненных товарищей на свет моего фонаря. Вечер обещал быть напряженным.

Полковник Эверетт пообещал мне двух помощников, но где находился полковник сейчас – одному Богу известно. Я на мгновение остановилась и, осмотрев толпу, выбрала молодого парня, который только что уложил раненного друга под деревом.

– Ты, – потянула я его за рукав. – Ты боишься крови?

Он на миг удивился, затем расплылся в улыбке, глядя на меня сквозь маску грязи и пороховой копоти. Парень был примерно с меня ростом, широкоплечий и крепкий; и я бы назвала его лицо ангельским, если бы не грязь.

– Только, если кровь моя, мэ-эм, а пока такого не случалось, хвала Господу.

– Тогда пошли со мной, – улыбнулась я в ответ. – Теперь ты – помощник-санитар.

– Слышали? Эй, Гарри! – крикнул он своему другу. – Меня повысили. Скажи своей матушке, когда в следующий раз будешь ей писать, что Лестер, в конце концов, кое на что сгодился! – и, не прекращая улыбаться, с важным видом пошел следом за мной.

Улыбка быстро трансформировалась в нахмуренную сосредоточенность, когда я, быстро ведя его среди раненых, начала объяснять степени тяжести.

– Люди с обильным кровотечением в первую очередь, – говорила я, вручая горсть льняных бинтов и мешок корпии ему в руки. – Раздай им это и скажи их друзьям прижимать корпию к ранам или пусть наложат жгут вокруг конечности выше раны. Знаешь, что такое жгут?

– О, да, мэ-эм, – уверил меня Лестер. – Как-то в провинции Каролина я накладывал его, когда пантера подрала моего кузена Джесса.

– Отлично. Но не трать время, делая это сам, – если только больше некому. Пусть их друзья накладывают. Дальше. Переломы могут немного подождать. Собери их вон под тем большим буком. Ранения головы и внутренние повреждения, которые не кровоточат, отправляй туда, к каштану, если они могут передвигаться. Если нет – я сама к ним подойду.

Я указала назад, затем повернулась вполоборота, оглядывая местность.

– Если встретишь пару здоровых мужчин, пошли их сюда, чтобы они установили операционную палатку: ее нужно разбить на том ровном участке. А потом еще двоих отправь копать санитарный ров... вон там, я думаю.

– Есть, сэр! В смысле, мэ-эм! – Лестер кивнул головой и покрепче ухватился за свой мешок с корпией. – Приступаю прямо сейчас, мэ-эм. Хотя, я бы не переживал пока о санитарном рве, - добавил он. – Большинство из этих ребят уже облегчились, поскольку от испуга вывалили все свое дерьмо.

Лестер ухмыльнулся и снова кивнул, а потом приступил к обязанностям.

Он был прав: в воздухе, как это всегда бывает на полях сражений, висела слабая вонь фекалий – едва заметная нота среди едкости дыма и крови.

Отправив Лестера сортировать раненых, я взяла свой медицинский сундучок и мешок с шовным материалом, установила на откидной доске фургона миску с алкоголем, приготовила бочонок спирта для пациентов, чтобы сидеть – ну, для тех, кто мог сидеть – и принялась оказывать помощь.

Самыми тяжелыми оказались штыковые раны; к счастью, не было пострадавших от крупной картечи, а пораженные пушечными ядрами давно миновали то состояние, когда я могла бы им помочь. Работая, я прислушивалась к разговору мужчин, ожидающих своей очереди.

– Разве это не самая жуткая вещь, которую ты когда-либо видел? Сколько там было этих мерзавцев? – спросил один человек своего соседа.

– Черт меня подери, если я знаю, – ответил его друг, качая головой. – Все, на что я смотрел там, было красным, и больше ничего. А потом поблизости рванула пушка, и долгое время я ничего, кроме дыма, не видел.

Он потер лицо: бегущие из глаз слезы проделали длинные дорожки сквозь черную копоть, которая покрывала его ото лба до груди.

Я оглянулась на фургон, но не могла видеть пространства под ним. Я надеялась, что, несмотря на руку, шок и усталость позволили Джейми заснуть, хотя и сомневалась в этом.

Вопреки тому, что почти все люди вокруг меня были как-то ранены, они находились в приподнятом настроении, испытывали бурное облегчение и ликовали. Издалека, из тумана у реки внизу холма, доносились вопли и победные крики и разгульная трескотня барабанов и дудок, которые весело громыхали и беспорядочно взвизгивали.

Тут из шума и гама выделился более близкий голос – одетый в мундир офицер подъехал на гнедом коне и выкрикнул:

– Кто-нибудь видел того здоровенного рыжего сукина сына, который переломил наступление?

Все вокруг переглядывались и приглушенно переговаривались, но никто не ответил. Всадник спешился и, обернув поводья вокруг ветки, стал пробираться сквозь толпу раненых в мою сторону.

– Кто бы он ни был, скажу я вам, яйца у него размером с десятифунтовое ядро, – заметил человек, чью щеку я зашивала.

– И голова из того же материала, – пробормотала я.

– А? – в недоумении скосил на меня глаза мужчина.

– Ничего, – сказала я. – Посидите смирно еще немного, я почти закончила.

НОЧКА БЫЛА адской. Некоторые раненые все еще лежали в оврагах и впадинах вместе с мертвецами. И, судя по вскрикам вдалеке, волкам, которые незаметно вышли из леса, было все равно, кого есть.

Уже почти наступил рассвет, когда я вернулась туда, где спал Джейми. Чтобы его не потревожить, я тихонько откинула клапан палатки, но Джейми уже проснулся и, свернувшись, лежал на боку лицом ко входу, положив голову на сложенное одеяло.

Увидев меня, он слабо улыбнулся.

– Тяжелая ночка, Сассенах? – спросил Джейми слегка хриплым от холодного воздуха и долгого молчания голосом. Из-под края входного клапана сочился туман, слегка окрашенный желтым в свете моего фонаря.

– Бывало и похуже.

Я отвела волосы с его лица и внимательно оглядела. Бледный, но не в холодном поту. Лицо было напряжено от боли, но кожа на ощупь прохладная – никаких следов лихорадки.

– Ты так и не заснул, да? Как ты себя чувствуешь?

– Немного страшно, – ответил Джейми. – И слегка тошнит. Но теперь, когда ты пришла, мне лучше, – и ухмыльнулся одной стороной лица – почти улыбнулся.

Положив руку под его челюсть, я прижала пальцы к пульсу на шее. Сердце ровно стучало под кончиками пальцев, и я вздрогнула, вспомнив ту женщину на поле боя.

– Ты замерзла, Сассенах, – сказал Джейми, почувствовав это. – И устала. Иди и поспи, ага? Я потерплю еще немного.

Я действительно устала. Адреналин сражения и работы ночь напролет начинал исчезать, а усталость ползла вниз по спине, расслабляя суставы. Но я прекрасно знала, чего уже стоили Джейми часы ожидания.

– Много времени это не займет, – уверила я его. – И будет лучше покончить с этим. Тогда ты сможешь заснуть.

Джейми кивнул, хотя и не выглядел сильно успокоенным. Я разложила маленький рабочий столик, который принесла из операционной палатки, и поставила его так, чтобы было легко достать. Затем вынула драгоценную бутылочку с лауданумом и налила в чашку на дюйм темной пахучей жидкости.

– Глотай помаленьку.

Я вручила ему чашку в левую руку и начала выкладывать инструменты, которые мне могут понадобиться, следя за тем, чтобы все лежало в нужном порядке и под рукой. Я хотела попросить Лестера помочь мне, но он буквально спал на ходу, пьяно качаясь под тусклыми фонарями в операционной палатке. И потому я отправила его найти себе одеяло и местечко возле огня.

Маленький, заново наточенный скальпель. Банка спирта с мокрым шовным материалом внутри, похожим на гнездо крохотных гадюк, каждая из которых имела зуб в виде маленькой изогнутой иглы. В другой баночке лежали сухие вощеные нити для перевязки артерий. Набор бужей (буж (расширитель), или дилататор (от фр. bougie – свеча, буж) – инструмент для исследования и расширения трубчатых органов. – прим. пер.), чьи концы сейчас вымачивались в спирте. Хирургический пинцет. Ранорасширители с длинными ручками. Загнутый держатель, чтобы захватывать концы рассеченных артерий.

Хирургические ножницы с короткими изогнутыми лезвиями и ручками, подогнанными как раз под мою руку. Их изготовил серебряных дел мастер Стивен Морей по моему заказу. Или почти по моему заказу. Я настояла на том, чтобы он сделал ножницы максимально простыми, ведь необходимо легко чистить и дезинфицировать их. Стивен вынужден был ограничиться строгим и элегантным дизайном, но не смог устоять перед одним маленьким украшением: одна из ручек декорирована крючкообразным продолжением, на которое я могу опирать свой мизинец, чтобы приложить больше силы. И этот выступ представляет собой гладкий удобный изгиб, чей кончик завершается грациозным розовым бутоном на фоне веточки с листьями. Контраст между тяжелыми, агрессивными лезвиями на одном конце и этой изысканной причудой на другом заставляет меня улыбаться всякий раз, когда я вынимаю ножницы из футляра.

Полоски из хлопковой марли и плотного льна, комочки корпии, пластыри, покрытые красной смолой драконового дерева, которая делала их липкими. Открытая миска с алкоголем для дезинфекции во время работы и банки с хинной корой, протертой чесночной пастой и тысячелистником для повязок.

– Ну, вот, вроде, все, – удовлетворенно произнесла я, проверяя в последний раз. Поскольку я работаю одна, все должно быть наготове: если я что-нибудь забыла, рядом нет никого, кто подаст мне нужное.

– Похоже, слишком много приготовлений для одного жалкого пальца, – заметил Джейми позади меня.

Я обернулась и увидела, что, опираясь на один локоть, Джейми лежит и смотрит на меня, так и не притронувшись к чашке с лауданумом.

– А ты не можешь просто оттяпать его ножичком и прижечь рану раскаленным железом, как это делает полковой хирург?

– Да, могу, – сухо ответила я. – Но, к счастью, мне не придется: у нас есть достаточно времени, чтобы сделать работу как следует. Вот почему тебе пришлось ждать.

- М-м-фм.

Джейми без энтузиазма осмотрел ряд сверкающих инструментов, и было ясно, что ему ужасно хочется покончить с делом как можно быстрее. Я поняла, что для него все это выглядит, скорее, как медленная и ритуализованная пытка, нежели как сложная хирургическая операция.

– Я собираюсь оставить тебя с работоспособной рукой, – твердо заявила я. – Никаких инфекций или гниющего обрубка, никакого «топорного» увечья и – Бог даст – никакой боли, как только все заживет.

Джейми поднял брови. Он никогда об этом не говорил, но я отлично знала, что его правая рука и проблемный безымянный палец многие годы причиняли ему непрерывную боль – все время с тех пор, как палец был разбит в тюрьме Вентворт, когда Джейми держали там узником еще перед восстанием Стюарта.

– Ну, раз мы все решили, – сказала я, кивнув на чашку в его руке. – Выпей это.

Подняв чашку, Джейми неохотно засунул туда свой длинный нос, и ноздри дернулись от липко-сладкого запаха. Затем попробовал темную жидкость кончиком языка и скривился.

– Меня от этого затошнит.

– Ты от него заснешь.

– Из-за него мне снятся жуткие сны.

– Если во сне ты не будешь гнаться за кроликами, все будет в порядке, – уверила я его.

Вопреки всему Джейми рассмеялся, но все же попытался в последний раз:

– На вкус это как та дрянь, которую соскребаешь с лошадиных копыт.

– И когда же в последний раз ты лизал лошадиное копыто? – вопросила я, уперев руки в бока и состроив суровый взгляд средней тяжести, подходящий для запугивания мелких чиновников и армейских служащих низкого ранга.

Джейми вздохнул.

– Ты ведь это серьезно, да?

– Да.

– Ну, ладно.

С укоризненным взглядом многовекового страдальца Джейми откинул голову назад и за один раз проглотил содержимое чашки.

Он конвульсивно вздрогнул и несколько раз словно подавился.

– Я сказала глотать помаленьку, – мягко заметила я. – Только попробуй блевани – и я заставлю тебя с земли все это слизывать.

Учитывая взбитую грязь и растоптанную траву под ногами, это явно была пустая угроза, но Джейми плотно сжал губы и зажмурил глаза, а потом откинулся на подушку, тяжело дыша и судорожно сглатывая каждые несколько секунд. Я подставила поближе низенькую табуретку и села возле его кровати ждать.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я через несколько минут.

– Голова кружится, – ответил Джейми и, приоткрыв один глаз, посмотрел на меня узенькой синей щелочкой, затем застонал и закрыл глаз. – Будто я падаю вниз со скалы. Очень неприятное ощущение, Сассенах.

– Попробуй на минутку отвлечься, – предложила я. – Подумай о чем-нибудь приятном.

Джейми на миг нахмурился, а потом расслабился.

– Встань-ка на минутку, ага? – сказал Джейми.

Я послушно поднялась, недоумевая, чего же он хочет. Джейми открыл глаза, протянул здоровую руку и крепко ухватился за мою ягодицу.

– Во-от, – произнес он. – Это самое лучшее, что я смог придумать. Я всегда чувствую себя уверенно, когда покрепче ухвачусь за твою попку.

Я рассмеялась и придвинулась на пару дюймов ближе, так, что его лоб прижался к моему бедру.

– Ну, по крайней мере, это средство всегда при мне.

Джейми закрыл глаза и, не ослабевая хватки, тяжело и глубоко задышал. Сурово прочерченные линии боли и усталости на его лице потихоньку смягчались по мере того, как лекарство начинало действовать.

– Джейми, – спустя минуту нежно произнесла я. – Мне так жаль.

Открыв глаза, он взглянул на меня, улыбнулся и слегка сжал мою ягодицу.

– Ну, да, что уж, – сказал он.

Его зрачки начали сокращаться; глаза стали бездонными и безмятежными, словно он всматривался в какую-то далекую-далекую даль.

– Скажи мне, Сассенах, – сказал Джейми чуть погодя. – Если кто-нибудь поставит перед тобой человека и скажет: «Отруби себе палец, и тогда человек останется в живых, а если не отрубишь, то он умрет». Как ты поступишь?

– Не знаю, – ответила я, немного удивленная. – Если бы пришлось выбирать, и не было бы никаких сомнений, и человек был бы хороший.... Да, полагаю, я бы согласилась. Но мне бы это ни капельки не понравилось, – добавила я практично, и губы Джейми изогнулись в улыбке.

– Нет, – сказал он. Его лицо смягчилось и становилось сонным. – А ты в курсе, – спросил он тут же, – что пока ты занималась раненными, ко мне приходил полковник. Полковник Джонсон… Мика Джонсон его зовут.

– Нет. И что он сказал?

Хватка на моей ягодице начала ослабевать, и чтобы удержать ее на месте, поверх руки Джейми я положила свою.

– Именно его рота... была на поле боя и частично отряд Моргана, а остальной полк находился за холмом, преграждая путь англичанам. Джонсон сказал, что, если бы наступавшим удалось прорваться, он бы точно потерял всех своих людей. И одному Богу известно, что тогда стало бы с остальными.

Его мягкое шотландское «р» становилось более выраженным, а взгляд зафиксировался на моей юбке.

– Значит, ты их спас, – мягко сказала я. – Сколько человек в той роте?

– Пятьдесят, – ответил Джейми. – Хотя, не думаю, что они все были бы убиты.

Его рука соскользнула, но он снова крепко ухватился за мою попу и тихо хихикнул. Я ощутила его теплое дыхание на своем бедре сквозь юбку.

– Я просто подумал, что это как в Библии, да?

– Да?

Я прижала его руку к изгибу своего бедра, удерживая ее на месте.

– То место, где Авраам торгуется с Господом ради Городов Равнины: «Неужели ты уничтожишь и не пощадишь этого места, – процитировал он, - ради пятидесяти праведников?» (Быт., гл. 18, – прим. пер.) А потом Авраам понемногу уменьшает число – от пятидесяти до сорока, а потом до тридцати, двадцати и десяти.

Глаза Джейми почти закрылись, а голос звучал мирно и спокойно.

– У меня не было времени поинтересоваться моральным обликом всех людей в той роте. Но, как ты думаешь, могло быть среди них хотя бы десяток... праведников?

– Уверена, что да.

Его рука отяжелела и почти расслабилась.

– Или пять. Или даже один. Одного будет достаточно.

– Один точно был.

– Парнишка, который помогал тебе с ранеными, с лицом, как яблочко... – он такой?

– Да, он такой.

Джейми глубоко вздохнул и почти закрыл глаза.

– Тогда скажи ему, что я не жалею своего пальца ради него, - сказал он.

С минуту я крепко держала его за здоровую руку. Джейми дышал медленно и глубоко, его рот совершенно расслабился. Я осторожно перекатила его на спину и положила руку ему на грудь.

– Чертов мужчина, – прошептала я. – Так и знала, что ты заставишь меня плакать.

В ЛАГЕРЕ ВОЦАРИЛАСЬ тишина: последние мгновения сна перед тем, как восходящее солнце разбудит людей для дневной суеты. Раздавались редкие окрики дозорных и, когда два фуражира, отправившиеся на охоту в лес, прошли мимо моей палатки, послышалось их неразборчивое бормотание. Костры прогорели до угольков, но у меня имелись три лампы, установленные так, чтобы давать свет без теней.

Себе на колени я поместила плоский квадрат сосновой доски в качестве рабочей поверхности. Джейми лежал на животе на походной кушетке, повернув голову ко мне, чтобы я могла следить за цветом его лица. Он крепко спал: его дыхание было медленным, и он не вздрогнул, когда я прижала острый конец бужа к тыльной стороне ладони. Все готово.

Рука Джейми опухла, стала отекшей и бесцветной. На фоне загорелой кожи рана от меча выглядела широкой черной полосой. Взяв его за запястье, я на миг закрыла глаза, считая пульс. Один-и-два-и-три-и-четыре...

Готовясь к операции, я редко осознанно молилась, но каждый раз искала что-нибудь... Что-то, чего не могла бы описать, но всегда узнавала: определенное душевное спокойствие, отрешенность сознания, в котором я могла балансировать на лезвии бритвы между безжалостностью и состраданием, находясь в совершеннейшей близости с телом в моих руках и одновременно готовая во имя исцеления разрушить то, чего касаюсь.

Один-и-два-и-три-и-четыре...

Внезапно я поняла, что и мое сердцебиение замедлилось: пульс в кончиках пальцев точно совпадал с ритмом в запястье Джейми – удар в удар, медленный и сильный. Если я и ждала какого-то знака, то, полагаю, лучшего было и не придумать. «На старт, внимание, марш», - мысленно скомандовала я и взяла скальпель.

Делаю короткий горизонтальный разрез над костяшками безымянного пальца и мизинца, затем режу вдоль почти до запястья. Кончиками ножниц осторожно приподнимаю кожу и закрепляю свободный лоскут одним из длинных стальных бужей, втыкая его в мягкую древесину доски.

Беру небольшой распылитель, наполненный раствором дистиллированной воды и спирта: поскольку стерильность невозможна, я использую его, чтобы создать мелкий туман над рабочей областью и смыть первые струйки крови. Ее не очень много: работает сосудосуживающее средство, которое я дала Джейми, но эффект будет недолгим.

Я осторожно раздвинула мышечные волокна, – те, что еще оставались целыми – чтобы обнажить кость и покрывающее ее сухожилие, блестящее серебром среди ярких цветов плоти. Меч распорол его почти насквозь, остановившись в дюйме от костей запястья. Я отделила несколько сохранившихся волокон, и рука рефлекторно и неловко дернулась.

Я закусила губу, но все было в порядке: шевельнулась только рука, а Джейми лежал неподвижно. Но ощущался он иначе: плоть чувствовалась более живой, нежели у тех, кто находился под воздействием эфира или «пентотала» (средство для неингаляционного наркоза ультракороткого действия. – прим. пер.). Джейми находился не под анестезией, а был лишь одурманен наркотиком: его плоть воспринималась упругой, а не податливо-вялой, к чему я привыкла в больнице в своем времени. Тем не менее, это совсем не походило – к великому облегчению – на панические судороги, которые я ощущала под руками, оперируя вживую в палатке-госпитале.

Пинцетом я отодвинула отрезанное сухожилие в сторону. Под ним находился глубоко скрытый пучок локтевого нерва, тонкая нить белого миелина (смесь липоидных и белковых веществ, входящих в состав оболочки нервного волокна. – прим. пер.) с крошечными ветвями, уходящими за пределы видимости, куда-то вглубь тканей. Хорошо, что он расположен достаточно далеко от мизинца, и я могла работать, не повредив основного нервного ствола.

Ты никогда не знаешь наверняка: иллюстрации в учебнике – дело одно, но первое, чему учится любой хирург – это то, что все тела пугающе уникальны. Желудок может быть примерно там, где и ожидаешь его увидеть, но нервы и сосуды, обеспечивающие кровоснабжение, могут находиться где угодно поблизости, и вдобавок они, вполне вероятно, варьируются по форме и числу.

Но теперь мне открылись все секреты этой руки. Я видела, как она устроена, весь ее внутренний механизм, который придает ей форму и дает возможность двигаться. Там была красивая крепкая арка третьей пястной кости и тончайшая паутинка кровеносных сосудов, которая ее снабжала. Кровь текла, медленная и яркая: темно-красная в крошечном омуте открытого операционного поля; блестящая и алая там, где она окрашивала отрубленную кость; темная и по-королевски голубая в крошечной венке, пульсирующей под суставом; запекшаяся и черная на краю изначальной раны, где она свернулась.

Понятия не имею как, но я знала, что четвертая пястная кость раздроблена. Так и оказалось: лезвие ударило возле проксимального конца фаланги (проксимальный – расположенный ближе к центру или к срединной линии, – прим. пер.), расколов ее крошечную головку практически в центре ладони.

Значит, и ее нужно убрать: осколки в любом случае придется извлечь, чтобы они не раздражали прилегающие ткани. Удаление пястной кости позволит среднему пальцу и мизинцу сблизиться, фактически сужая кисть и устраняя неудобный зазор, который оставит отсутствующий безымянный.

Я сильно потянула поврежденный палец, чтобы открыть сочленовное пространство между суставами, затем кончиком скальпеля разрезала соединение. Хрящи разделились с тихим, но слышимым «поп!», и Джейми дернулся и застонал, крутанув рукой в моей хватке.

– Чщ-щ-щ! – прошептала я ему, стараясь держать крепче. – Тише, все хорошо. Я здесь, все хорошо.

Я ничего не могла сделать для тех мальчишек, что умирали на поле боя. Но здесь, и для него, я могла сотворить чудо, и знала заклинание, которое его удержит. Даже погруженный в глубокий опиумный сон, Джейми слышал меня: он нахмурился и пробормотал что-то бессвязное, потом глубоко вздохнул и расслабился, а его запястье снова стало вялым в моей руке.

Где-то совсем рядом пропел петух, и я взглянула на стенку палатки. Заметно посветлело, и через щелочку позади меня просквозил слабый предрассветный ветерок, охладив шею и затылок.

Открепляю, стараясь не повредить, низлежащие мускулы. Перевязываю маленькую пальцевую артерию и два других сосудика – довольно крупных, чтобы стóили того. Отрезаю последние волокна и кусочки кожи, которые удерживают палец, затем, отделив, поднимаю и отделяю его, а пястная кость повисает, удивительно белая и голая, будто крысиный хвост.

Это была чистая и аккуратная работа, но на мгновенье я ощутила печаль, когда отложила ампутированный палец в сторону. Мелькнуло воспоминание: я увидела, как Джейми держит новорожденного Джема и пересчитывает крошечные пальчики на ручках и ножках, а удивленное лицо светится счастьем. Отец Джейми тоже считал его пальчики.

– Все хорошо, – прошептала я, успокаивая, как себя, так и его. – Все в порядке. Все заживет.

Остальное быстро. Пинцетом выхватываю мелкие осколки разбитой кости. Как можно лучше очищаю рану, удаляя грязь, травинки и даже кусочки ткани, которые удар вогнал в плоть. Затем всего-то и дел, что промыть рваные края раны, обрезать небольшой излишек кожи и зашить разрезы. Толстым слоем намазываю на руку пасту из чеснока и листьев белого дуба, смешанных со спиртом, поверх – тампон из корпии и марли и плотная повязка из льняных бинтов и клейкого пластыря, чтобы уменьшить отек и заставить средний палец и мизинец сместиться ближе друг к другу.

Солнце почти взошло, и теперь свет верхнего фонаря казался тусклым и слабым. Мои глаза жгло от напряженной работы и дыма. На улице слышались голоса офицеров, которые, проходя по лагерю, пытались растормошить людей, чтобы встретить новый день – и врага?

Я уложила руку Джейми на кушетку возле лица. Бледный, но не слишком, и губы светло-розовые, а не синие. Я бросила инструменты в ведро с водой и спиртом, внезапно слишком уставшая, чтобы почистить их надлежащим образом. Потом завернула отрезанный палец в льняную тряпицу и, не зная, что с ним делать, оставила на столе.

– Проснись и пой! Проснись и пой! – доносились снаружи ритмичные возгласы сержанта, перемежаемые остроумными вариациями этой фразы и ответами от не желавших просыпаться солдат.

Раздеваться я не стала: если сегодня произойдет сражение, то меня разбудят совсем скоро. Но только не Джейми. Сегодня я могла ни о чем не переживать – неважно, что случится, сегодня он воевать не будет.

Вытащив шпильки, я тряхнула головой и распустила волосы по плечам, вздохнув с облегчением. Потом легла на кушетку рядом с Джейми и крепко к нему прижалась. Он по-прежнему лежал на животе, и мне были видны мускулистые выпуклости его ягодиц, такие гладкие под одеялом. Поддавшись порыву, я положила руку на одну из них и чуть сжала.

– Сладких снов, – пожелала я и позволила усталости завладеть мною.

ГЛАВА 63

НАВЕКИ РАЗЛУЧЁННЫЙ С ДРУЗЬЯМИ И РОДНЫМИ

ЛЕЙТЕНАНТ ЛОРД ЭЛСМИР наконец-то убил мятежника. Даже, наверное, нескольких. Хотя и сомневался насчет тех, по которым стрелял: возможно, упавшие лишь получили ранения. Наверняка он знал только о том человеке, который в числе других повстанцев бросился к одной из британских пушек. Вилли наполовину разрубил его кавалерийской саблей поперек туловища, после чего еще несколько дней ощущал странное онемение в руке, которая держала тогда клинок. И потому каждые несколько минут приходилось сжимать и разжимать левую кисть, чтобы удостовериться, что она по-прежнему дееспособна.

Но онемела не только рука.

После битвы в британском лагере несколько дней все только и делали, что организованно собирали раненых, хоронили погибших и заново формировали силы – которые еще предстояло собрать. Дезертирство было повальным – ручеек перебежчиков не иссякал, и как-то раз переметнулась прямо целая рота брауншвейгцев.

Уильям руководил несколькими погребениями, с каменным лицом наблюдая, как предавали земле людей, которых он знал. В первые пару дней тела закапывали недостаточно глубоко, после чего ночь напролет пришлось слушать вой и рычание волков, дерущихся за трупы, вытащенные из разрытых могил. На следующий день то, что осталось, перезахоронили глубже.

Поскольку американские снайперы в темноте подбирались близко к лагерю и снимали караульных, теперь по ночам через каждую сотню ярдов периметра горели костры.

Дни стояли невыносимо жаркие, а ночи - ужасно холодные, и отдохнуть ни у кого не получалось. Бергойн издал приказ, согласно которому офицеры и солдаты – все до одного – должны постоянно спать в одежде, и Уильям уже более недели не менял белья. Но не имело значения, как он вонял: на общем фоне его собственный смрад не выделялся. За час до рассвета мужчины с оружием в руках заступали на посты и были обязаны оставаться там до тех пор, пока солнце не рассеет туман: требовалось удостовериться, что дымка не скрывает готовящихся напасть американцев.

Суточные пайки хлеба урезали. Запасы свиной солонины и муки почти истощились, и к недовольству немецких войск у маркитантов уже не хватало табака и бренди. Но зато оборона англичан находилась в полном порядке: были возведены два больших редута и расчищены от деревьев (на вырубку которых отправили тысячу солдат) зоны обстрела для артиллерии. Бергойн объявил, что в течение десяти дней ожидается прибытие генерала Клинтона с подкреплением и – хотелось бы надеяться – с продовольствием. Оставалось только ждать.

– Евреи так Мессию не ждут, как мы ждем генерала Клинтона, – пошутил обер-лейтенант Грюнвальд, который каким-то чудом оправился от ранения, полученного в Беннингтоне.

– Ха-ха, – произнес Уильям.

ЛАГЕРЬ АМЕРИКАНЦЕВ пребывал в хорошем расположении духа и был более чем готов завершить начатое. Но если британцы сокращали пайки, американцам, к несчастью, не хватало боеприпасов и пороха. Результатом стал период напряженного затишья, в течение которого повстанцы постоянно разведывали обстановку на подступах к британскому лагерю, но настоящего успеха добиться не могли.

Йен Мюррей жутко маялся от скуки, и когда символическая вылазка в тумане закончилась тем, что его товарищ наступил по неосторожности на брошенный пистолетный штык-нож и проколол ногу, он решил, что эта травма послужит подходящим предлогом для посещения больничной палатки, где Рейчел Хантер помогала своему брату.

Йен был в таком предвкушении, что перестал замечать, куда шагает в тумане, и свалился в овраг, саданувшись в полете головой об камень. В итоге уже двое мужчин поплелись в лагерь и, подпирая друг друга, наконец, доковыляли до больничной палатки.

В палатке царила суета: здесь не лежали раненые, а были лишь те, кто пришел за помощью с более простыми недугами. Голову Йен не разбил, но в глазах двоилось, и он закрыл один глаз в надежде, что это поможет ему обнаружить Рейчел.

– Вот, хорошо, – с явным одобрением сказал кто-то позади него, – mo nighean donn boidheach (моя красавица с каштановыми волосами – (гэльск.) прим. пер.)! На одно головокружительное мгновение Йен подумал, что это говорит его дядя, и глупо моргнул, гадая, зачем Джейми понадобилось флиртовать с тетушкой Клэр, пока она работает? «Но тетушки здесь вообще нет, – напомнило ему заторможенное сознание, – так что же…»

Прижав руку к глазу, чтобы тот не вывалился, Йен осторожно повернулся и увидел во входном проеме палатки мужчину.

Утреннее солнце зажигало искры в волосах этого человека, и у Йена отвисла челюсть, будто ему дали под дых.

То, что это не дядя Джейми, он понял сразу же, как только мужчина, который также поддерживал хромого товарища, вошел. Жизнерадостное и курносое лицо было красным и обветренным и совершенно не походило на дядино. Волосы были рыжими, а не красновато-коричневыми, и на висках имелись четкие залысины. Мужчина оказался крепким и не очень высоким, но то, как он двигался... Словно дикий кот, - даже под весом своего друга. Однако по какой-то причине Йен не мог отделаться от навязчивого образа Джейми Фрейзера.

Рыжий был в килте, впрочем, оба пришедших были в них. Практически уже ничего не соображая, Йен подумал: «Горцы Хайланда!», – но это стало понятно еще в тот момент, когда мужчина заговорил.

– Có thu? – неожиданно спросил Йен. «Кто ты?»

Услышав гэльскую речь, горец ошарашено посмотрел на него, и, прежде чем ответить, оглядел Йена в его могавкском наряде с головы до ног…

– Is mise Seaumais Mac Choinnich à Boisdale, - вполне вежливо ответил он. – Có tha faighneachd? «Меня зовут Хэмиш МакКензи из Бойсдейла (канадская провинция, - прим. пер.). Кто спрашивает?»

– Йен Мюррей, – ответил он, пытаясь собрать в кучу свои раскисшие мозги. Имя казалось смутно знакомым – но почему бы и нет? Он знал сотни МакКензи. – Моя бабушка была МакКензи, – произнес он тем тоном, каким обычно выясняют наличие родственных связей с незнакомцами. – Эллен МакКензи, из Леоха.

Глаза мужчины расширились.

– Эллен из Леоха? – в сильном волнении воскликнул человек. – Дочь того, кого называли Рыжий Джейкоб?

От волнения Хэмиш так стиснул своего товарища, что тот вскрикнул. Это привлекло внимание той молодой женщины, к которой Хэмиш обратился: «О, красавица с каштановыми волосами», и она поспешила к ним посмотреть, что случилось.

Йен увидел, что волосы у нее каштановые – у Рейчел Хантер. Выгоревшие на солнце, ее пряди были мягкого оттенка ореха пекан, а под платком отливали цветом скорлупы грецкого ореха. Он расплылся в улыбке, подумав об этом. Девушка посмотрела на него и сощурилась.

– Ну, раз уж ты в состоянии скалиться, как обезьяна, значит, не сильно болит. Что... –

Рейчел замолчала, обалдев при виде того, как Йена Мюррея сжал в объятиях одетый в килт и рыдающий от радости горец. Сам Йен не рыдал, но был, несомненно, рад.

– Ты захочешь встретиться с моим дядей Джейми, – сказал он, ловко высвобождаясь. – Думаю, вы его называли Seaumais Ruaidh (Рыжий Джейми. – прим. пер.).

ДЖЕЙМИ ФРЕЙЗЕР с закрытыми глазами настороженно исследовал боль в своей руке. Острая и до тошноты сильная, она сочеталась с той глубинной и мучительной ломотой, которая характерна для сломанных костей. И все же это была боль исцеления. Клэр говорила, что кости связываются, – и Джейми часто думал, что это больше, чем просто метафора. Временами казалось, будто кто-то на самом деле втыкал стальные спицы в кость и силой возвращал на место раздробленные края, словно складывая их в некий узор и совершенно не заботясь о том, как это ощущается в соседних тканях.

Джейми знал, что должен посмотреть на свою руку. Ему все равно придется к ней привыкнуть. Он быстро взглянул на нее, и от полного замешательства у него почти до тошноты закружилась голова. Он не мог совместить то, что видел и ощущал, с четкой картинкой того, какой должна быть его рука.

«Ведь и раньше приходилось это делать», – напомнил он себе. Свыкся же он и со шрамами, и со скованностью. И все же... Он помнил, как ощущалась его рука в юности, как выглядела: такая легкая, гибкая и безболезненная, обхватывающая черенок мотыги, рукоять меча. Сжимающая перо… Хотя, нет. Джейми печально улыбнулся. Это занятие никогда не было ни легким, ни простым, - даже с пальцами в их первозданном виде.

«Смогу ли я вообще теперь писать?» – задумался он вдруг, и из любопытства немного напряг руку. От боли он задохнулся, но... не сводил с нее глаз. От обескураживающего вида мизинца, плотно прижатого к среднему пальцу, живот Джейми сжался, но... пальцы согнулись. Болело, как у распятого Христа, но это была просто боль. Ничего не тянуло, оцепеневший палец ничуть не мешал. Он... работал.

«Я хочу оставить тебя с работоспособной рукой», – он снова услышал голос Клэр, тихий, но уверенный.

Джейми слегка улыбнулся: с этой женщиной нельзя спорить ни по какому медицинскому вопросу.

Я ПРИШЛА В ПАЛАТКУ за своим маленьким термокаутером (медицинский инструмент для прижигания, прим. пер.) и обнаружила Джейми. Он сидел на раскладушке и, понемногу напрягая травмированную руку, изучал свой отрезанный палец, лежащий рядом на ящике. Обрубок, наспех завернутый мною в пластырь, смахивал на мумифицированного червя.

– Э-э... – деликатно начала я. – Мне, э-э-м, избавиться от него?

– Как?

Робким движением указательного пальца Джейми тронул кулёчек и тут же отдернул руку, как будто отрезанный палец внезапно зашевелился. Джейми нервно хмыкнул, но на смех это ничуть не походило.

– Сжечь? – предложила я.

На войне это был обычный способ утилизации ампутированных конечностей, хотя лично я никогда ничего подобного не делала. Идея сооружения целого погребального костра для кремации единственного пальца тут же показалось абсурдной, но не более безумной, чем мысль о том, чтобы просто бросить палец в один из костров, на которых готовили еду, в надежде, что никто этого не заметит.

Джейми с сомнением хмыкнул, давая понять, что он не в восторге от предложенного варианта.

– Что ж... полагаю, ты можешь его закоптить, – с таким же сомнением сказала я. – И хранить его в спорране на память. Так же, как Младший Йен поступил с ухом Нила Форбса. Не знаешь, он до сих пор его хранит?

– Да, хранит, – лицо Джейми вновь стало нормального цвета, когда он взял себя в руки. – Но, нет, не думаю, что хочу сделать так же.

– Могу замариновать его в винном спирте, – предложила я. Джейми слабо улыбнулся.

– Десять к одному, Сассенах, что не пройдет и дня, как его выпьют.

Я подумала, что он сильно преувеличил шансы. Скорее тысяча к одному. Мне удавалось сохранить свой лекарственный алкоголь практически нетронутым только благодаря тому, что, пока я им не пользовалась, его охранял один из наиболее свирепых приятелей-индейцев Йена. А ночью я сама спала с бочонком в обнимку.

– Что ж, думаю, что единственный вариант, который остается – это похоронить его.

– М-м-пф, – подобный звук означал согласие, но с оговорками, и я взглянула на Джейми.

– Что?

– Да, ну... – начал он довольно робко. – Когда малыш-Фергюс потерял руку, мы... Ну, это была идея Дженни. Но, знаешь, мы организовали небольшие похороны.

Я закусила губу.

– Ну, почему бы и нет? Ты хочешь сделать все тихо и по-семейному или надо всех пригласить?

Прежде чем Джейми успел ответить, снаружи послышался голос Йена, который с кем-то разговаривал, а мгновение спустя из-за входного полога показалась его взлохмаченная голова. Один его глаз почернел и опух, а на голове виднелась внушительная шишка, но улыбался Йен до ушей.

– Дядя Джейми? – произнес он. – Тут к тебе кое-кто пришел.

– КАК ЖЕ ТЫ ЗДЕСЬ оказался, друг дорогой? – спросил Джейми где-то после третьей бутылки. Наш ужин затянулся, и костер догорал.

Хэмиш вытер губы и передал обратно новую бутылку.

– Здесь, – повторил он. – Ты имеешь в виду, здесь, в глуши? Или здесь, сражаясь против короля?

Его прямой синий взор был так похож на взгляд самого Джейми, что тот улыбнулся, узнав его.

– Второй из вопросов – это ответ на первый? – уточнил он, и в ответ на лице у Хэмиша промелькнула тень улыбки.

– Да, так и есть. Ты всегда был шустрый, как колибри, a Sheaumais (Джеймс – прим. пер.). И телом и умом.

Заметив по выражению моего лица, что я, вероятно, не так быстро все схватываю, Хэмиш повернулся ко мне.

– Именно королевские войска убили моего дядю. А солдаты короля перебили воинов клана, разорили землю и оставили женщин и детей умирать с голоду, разрушили мой дом, а меня изгнали. Половину моих оставшихся людей они изморили холодом и голодом в этой безжалостной глуши.

Он говорил тихо, но в глазах горела страсть.

– Мне было одиннадцать, когда они явились в замок и вышвырнули нас. В день, когда мне исполнилось двенадцать, меня заставили присягнуть королю – мне сказали, что я стал мужчиной. И к тому времени, как мы добрались до Новой Шотландии... я им и стал.

Хэмиш повернулся к Джейми.

– Тебя тоже заставили принести клятву, Sheaumais?

– Заставили, – тихо произнес Джейми. – Однако вынужденная клятва не может связать человека и лишить его понимания того, что правильно.

Хэмиш протянул руку и Джейми сжал ее, хотя они и не смотрели друг на друга.

– Нет, – уверенно сказал он. – Не может.

Возможно, и нет, но я знала, что, как и я, оба они сейчас думают о словах той клятвы: «Пусть буду я лежать в неосвящённой могиле, навеки разлученный с друзьями и родными». И оба, как и я, размышляли: насколько велика вероятность, что именно такая судьба им и уготована?

И мне.

Я прочистила горло.

– Но остальные, – сказала я под натиском воспоминаний о многочисленных знакомых-лоялистах в Северной Каролине, осознавая, что и в Канаде их предостаточно. – Те горцы, которые верны королю?

– Ну, да, – тихо произнес Хэмиш и посмотрел в огонь, в свете которого морщины на его лице стали глубже. – Они храбро сражались, но их сердце было разбито. Сейчас они хотят лишь мира и чтобы их оставили в покое. Но война никого не оставляет в покое, не так ли?

Внезапно он взглянул на меня, и на один поразительный миг мне показалось, что на меня смотрит Дугал МакКензи – тот нетерпеливый, жестокий человек, жаждущий войны. Не дождавшись ответа, Хэмиш пожал плечами и продолжил.

– Война нашла их снова, и у них нет другого выбора, кроме как драться. Но любой видит, каким жалким сбродом является – или была – континентальная армия, – он приподнял голову, слегка кивая, будто самому себе, при виде костров, палаток, безбрежной, залитой звездным светом облачной мглы над нами, полной дыма и пыли, запахов оружия и испражнений. – Они думали, что повстанцы будут раздавлены, – и быстро. Даже если не брать клятву во внимание – какой дурак ввяжется в такое рискованное дело?

«Тот, у кого не было возможности сражаться раньше», – подумала я.

Хэмиш криво улыбнулся Джейми.

– Я удивлен, что нас не раздавили, – в его голосе и правда слышалось легкое удивление. – А ты не удивлен, a Sheaumais?

– Я поражен, – сказал Джейми со слабой улыбкой на лице. – Хотя рад этому. И рад тебе... a Sheaumais (Джеймс/ Хэмиш).

Они проговорили почти всю ночь. Когда перешли на гэльский, я поднялась, положила руку Джейми на плечо, пожелав доброй ночи, и заползла в свои одеяла. Измотанная дневным трудом, я тут же заснула, убаюканная их тихой беседой, которая напоминала гудение пчел в вереске. Последнее, что я увидела перед тем, как сон объял меня, было лицо Младшего Йена по ту сторону костра. Парень завороженно слушал о Шотландии, которая исчезла, когда сам он только родился.

ГЛАВА 64

ПОСЕТИТЕЛЬ

– МИССИС ФРЕЙЗЕР? – приятный мужской голос послышался у меня за спиной, я обернулась и увидела на входе в мою палатку коренастого, широкоплечего офицера в рубашке и жилете. Обхватив рукой, он держал коробку.

– Это я. Чем могу помочь?

По правде говоря, больным он совершенно не выглядел – наоборот, гораздо здоровее, чем большинство солдат. Лицо у него было очень обветренным, но мясистым и румяным, и когда он вдруг очаровательно улыбнулся, его большой клювообразный нос и массивные брови как будто преобразились.

– Я надеялся, что мы сможем состряпать небольшое дельце, миссис Фрейзер, – он приподнял одну из своих кустистых бровей и, повинуясь моему приглашающему жесту, вошел в палатку, лишь немного склонив голову.

– Полагаю, это зависит от того, что вам нужно, – сказала я, с любопытством поглядывая на его коробку. – Если это виски, то, боюсь, что не могу вам его дать.

На самом деле небольшой бочонок этого ценного вещества был в данный момент спрятан под столом, вместе с бочонком побольше – с неочищенным медицинским спиртом, сильный запах которого висел в воздухе, так как я настаивала на нем травы. Этот джентльмен был не первым, кого привлек аромат – на него, как мухи на мед, слетались все подряд, независимо от званий.

– О, нет! – заверил он меня, хотя и бросил заинтересованный взгляд на стол за моей спиной, где стояли несколько больших кувшинов, в которых я выращивала то, что, как надеялась, окажется пенициллином. – Но я слышал, что у вас в запасе есть кора хинного дерева. Это так?

– Ну, да. Пожалуйста, присаживайтесь, – я жестом указала ему на табурет для пациентов и сама тоже села, – мы оказались практически коленка к коленке. – Вы страдаете от малярии? – хотя я так не думала: белки его глаз были чистыми, и сам он не имел желтушного оттенка.

– Нет, да будет возблагодарен Господь за Его милость. Но под моим командованием находится один джентльмен, – близкий друг – который болен, и очень серьезно, а у нашего хирурга нет хинной коры. Я надеялся, что, возможно, смог бы уговорить вас на сделку?..

Положив на стол коробку, он быстрым движением открыл ее. Она была разделена на небольшие ячейки, в которых лежала всякая всячина: кружевная кайма, шелковая лента, пара черепаховых гребней, небольшой мешочек соли, перечница, покрытая эмалью табакерка, оловянная брошь в форме лилии, несколько ярких мотков вышивального шелка, пучок коричных палочек и целый ряд небольших баночек, наполненных, по всей видимости, травами. И стеклянная бутылка, на этикетке которой читалось...

– Настойка опия! – воскликнула я, невольно потянувшись к ней, но остановила себя. Офицер жестом разрешил мне продолжать, и я аккуратно вытащила из ячейки бутылочку, извлекла пробку и осторожно провела горлышком мимо носа. Резкий, приторно-сладкий запах опиума выплыл из бутылки, словно джинн. Я прочистила горло и вернула пробку на место.

Мужчина наблюдал за мной с интересом.

– Я не знал точно, что вас больше заинтересует, – сказал он, махнув на содержимое коробки. – Видите ли, раньше я управлял магазином... и много торговал аптекарскими товарами, но в основном – дорогой галантереей. И ведя свои дела, я усвоил, что лучше всего предоставить дамам самый большой выбор: они, как правило, гораздо разборчивее джентльменов.

Я бросила на него проницательный взгляд, но он не говорил пустых любезностей. Офицер снова мне улыбнулся, и я подумала, что он один из тех необычных мужчин, – которым, как и Джейми, действительно нравятся женщины и помимо очевидных причин.

– Что ж, мне кажется, что мы сможем договориться, – сказала я, улыбнувшись в ответ. – Полагаю, что спрашивать не следует... и мне не хотелось бы вас задерживать, я дам вам то, что нужно для вашего друга, но, если подумать о возможности сделке в будущем, у вас есть еще настойка опия?

Мужчина продолжал улыбаться, но взгляд стал пристальным – у него были довольно необычные глаза: такой бледно-серый оттенок часто описывают, как «цвет измороси».

– Что ж, да, – неторопливо проговорил он. – Есть немного. Вам... она требуется регулярно?

Тут до меня дошло, что он гадает, а не наркоманка ли я. Это абсолютно не являлось редкостью в кругах, где настойка опия была легко доступной.

– Сама я не принимаю, нет, – спокойно ответила я. – И с чрезвычайной осторожностью назначаю ее тем, кто в ней нуждается. Но облегчение боли – это одна из важнейших вещей, которую я могу дать приходящим ко мне людям... и, видит Бог, многим из них я не могу предложить исцеления.

От моих слов его брови изогнулись:

– Это довольно необычное заявление. Кажется, большинство людей вашей профессии обещают вылечить почти всех поголовно.

– Как там говорится? Если бы желания были лошадьми, то нищие могли бы ездить верхом? – я улыбнулась, но без особого веселья. – Все хотят выздороветь, и, конечно, нет такого врача, который не желал бы вылечить. Но есть вещи, не подвластные ни одному врачу. И, возможно, пациентам лучше этого не говорить, но хорошо бы самому осознавать пределы своих возможностей.

– Вы так думаете? – посетитель наклонил голову, рассматривая меня с любопытством. – Вам не кажется, что признание таких пределов, априори, – и я имею в виду не только в медицине, но и в любой сфере деятельности – само по себе устанавливает пределы? То есть, может ли это сомнение помешать человеку свершить всё возможное только из-за предположения, что кое-что невозможно, и поэтому он не станет лезть из кожи вон и чего-то добиваться?

Очень удивившись, я моргнула.

– Ну... да, – проговорила я с расстановкой. – Если ставить вопрос так, то, думаю, что, скорее всего, я с вами соглашусь. В конце концов, – я махнула рукой в сторону полога палатки, указывая на окружающую нас армию, – если бы я… Если бы мы, не верили, что можно чего-то добиться вопреки всем разумным сомнениям, неужели мы с мужем были бы здесь?

В ответ мужчина рассмеялся.

– Браво, мэм! Да, думаю, что сторонние наблюдатели назвали бы эту затею полнейшим безумием. И, возможно, они правы, – добавил он и печально склонил голову. – Но для начала они должны будут нас одолеть. Ведь мы не сдадимся.

Снаружи послышались голоса: Джейми с кем-то разговаривал, а в следующий момент он занырнул в палатку.

– Сассенах, – начал он, – ты не можешь пойти и... – он остановился, как вкопанный, увидев моего гостя, и, немного подтянувшись, официально поклонился. – Сэр.

Я с удивлением оглянулась на посетителя – манера поведения Джейми ясно дала понять, что это был какой-то офицер из высшего командования. Сама-то я думала, что он, возможно, какой-нибудь капитан или майор. Что же касается самого офицера, то он кивнул дружелюбно, но сдержанно.

– Полковник. Мы с вашей женой обсуждали философию амбициозных начинаний. Что скажете, известны ли мудрецу его пределы, или смелый отрицает их? И кем вы назовете себя?

Со слегка изумленным видом Джейми посмотрел на меня – я лишь чуть пожала плечом.

– А, ну, что ж, – сказал он, переключая внимание обратно на моего посетителя. – Говорят, что стремления человека должны превышать его возможности... или зачем тогда рай (строка из стихотворения англ. поэта 19 века Роберта Браунинга, – прим. пер.)?

Мгновение офицер пялился на него, открыв рот, а затем с удовольствием рассмеялся и хлопнул себя по колену.

– Вы с женой из одного теста сделаны, сэр! Вроде меня. Это великолепно, не помните, где вы это слышали?

Джейми помнил – он слышал это от меня, и не раз на протяжении многих лет. Однако он просто улыбнулся и пожал плечами.

– Мне кажется, это какой-то поэт, вот только имя его забыл.

– Что ж, тем не менее, прекрасно сказано. Пойду-ка я и испытаю эту фразу непосредственно на «Бабуле», хотя, я прямо представляю, как он начнет тупо моргать на меня через свои очки и ныть о поставках продовольствия. Вот человек, который знает свои пределы! – заметил он мне, оставаясь добродушным, но с явной резкостью в голосе. – Знает свои чертовски низкие пределы и никому другому не позволяет их превышать! Рай не для таких, как он!

Это последнее замечание вышло крайне сердитым: улыбка с его лица исчезла, а бледные глаза пылали гневом. Меня на миг охватило беспокойство: «Бабулей» мог называться только генерал Гейтс, который явно был тем самым членом высшего командования, вызывающим раздражение моего посетителя. Я искренне надеялась, что из-за нас с Робертом Браунингом Джейми в данный момент не оказался во что-нибудь втянутым.

– Что ж, – произнесла я, пытаясь разрядить обстановку, – тебя не смогут победить, если сам не сдашься.

Тень, лежащая на его лице, пропала, взгляд мужчины повеселел, и он снова мне улыбнулся.

– О, меня им никогда не одолеть, миссис Фрейзер. Поверьте мне!

– Так и сделаю, – заверила я его, поворачиваясь, чтобы открыть один из моих ящиков. – Позвольте мне достать для вас хинную кору... э-э... – я запнулась, не зная его звания, и он, заметив это, виновато хлопнул себя рукой по лбу.

– Прошу прощения, миссис Фрейзер! Что же вы подумаете о человеке, который врывается в ваш дом, грубо требует лекарства, и даже не додумался представиться должным образом?

Он забрал с моей ладони небольшой сверток измельченной коры, и, продолжая удерживать руку, низко склонился над ней, легко целуя мои пальцы.

– Генерал-майор Бенедикт Арнольд. К вашим услугам, мэм.

СЛЕГКА НАХМУРИВШИСЬ, ДЖЕЙМИ смотрел вслед уходящему генералу, но, когда оглянулся на меня, хмурый взгляд мгновенно исчез.

– Ты в порядке, Сассенах? Выглядишь так, будто вот-вот упадешь.

– От такого могу, – произнесла я еле слышно и пошарила в поисках стула.

Усевшись, я увидела на столе новую бутылочку опийной настойки. Взяв склянку в руки и ощутив ее тяжесть, я убедилась в том, что удалившийся господин мне не привиделся.

– В какой-то мере, морально я была готова лично встретиться с Джорджем Вашингтоном или Бенджамином Франклином, – сказала я. – Даже с Джоном Адамсом. Но Арнольда я совсем не ожидала... А ведь он мне понравился, – добавила я с ужасом.

Брови Джейми по-прежнему были высоко изогнуты, и он посмотрел на бутылочку у меня на коленях, словно раздумывая, не глотнула ли я из нее уже?

– Почему он не должен был тебе понравиться... О! – лицо Джейми изменилось. – Ты что-то о нем знаешь?

– Да, знаю. И это не то, что я хочу знать, – я сглотнула, чувствуя легкую дурноту. – Пока он еще не предатель, но станет им.

Оглянувшись через плечо, Джейми убедился, что нас не подслушивают, затем подошел и сел на смотровой табурет, взяв меня за руки.

– Расскажи мне, – вполголоса проговорил он.

Я могла сообщить ему лишь очень немногое – и уже не в первый раз пожалела, что не уделяла домашним заданиям Бри по истории больше внимания, чтобы получить не только базовые познания об американской революции.

– Он какое-то время воевал на нашей... на стороне американцев, и был блестящим военным, хотя никакие подробности этого мне не известны. Но в какой-то момент он разочаровался и решил переменить сторону, пытаясь установить дружеские отношения с британцами. В качестве посредника он использовал человека по имени Джон Андре. Андре был схвачен и повешен – это я знаю наверняка. Но, мне кажется, что Арнольд вернулся в Англию. Для американского генерала сменить мундир... Это был такой вопиющий случай измены, что имя «Бенедикт Арнольд» стало синонимом предателя. Ну, в смысле, станет. Если кто-то совершает какое-то ужасное предательство, его называют «Бенедиктом Арнольдом».

Дурнота так никуда не исчезла. Где-то – прямо в эту минуту – майор Джон Андре благополучно занимался своими делами, не имея ни малейшего понятия о том, что ждет его в будущем.

– Когда? – Джейми сжал мои пальцы, отвлекая меня от раздумий о неминуемой гибели майора Андре и возвращая мое внимание к более важному вопросу.

– В том-то и проблема, – беспомощно проговорила я. – Не знаю. Пока еще нет... Думаю, что еще не сейчас.

Джейми ненадолго задумался и нахмурил брови.

– Тогда я за ним понаблюдаю, – тихо сказал он.

– Не надо, – сказала я машинально.

Мы долго смотрели друг на друга, вспоминая Чарльза Стюарта. Ни один из нас не забыл, что попытка вмешаться в историю (если на самом деле такое вообще возможно) может возыметь непредвиденные и серьезные последствия. Мы понятия не имели, что может превратить Арнольда из патриота – которым он, безусловно, в данный момент являлся – в предателя, которым он станет. Оказалась ли его схватка с Гейтсом той крошечной песчинкой, которая со временем сформирует сердцевину предательской жемчужины?

– Нельзя знать заранее, какая мелочь окажет влияние на чей-то разум, – заметила я. – Вспомни хоть Роберта Брюса и того паука (имеется в виду притча об известном шотландском полководце Роберте Брюсе и пауке, упорство которого вдохновило будущего короля на очередное сражение, окончившееся разгромом англичан, – прим. пер.).

Джейми улыбнулся.

– Я буду осторожен, Сассенах, – сказал он. – Но я понаблюдаю за ним.

ГЛАВА 65

СБИТАЯ ШЛЯПА

7 октября 1777 г.

«...Итак, приказываю Моргану начать Игру.

Генерал Горацио Гейтс».

ТИХИМ ЗОЛОТИСТЫМ И СВЕЖИМ осенним утром британский дезертир проник в американский лагерь. Он рассказал, что Бергойн высылает разведывательный отряд в две тысячи человек, чтобы испытать на прочность правый фланг американской армии.

– У «Бабули» Гейтса глаза едва не выскочили сквозь очки, – рассказывал мне Джейми, поспешно перезаряжая свой патронташ. – И неудивительно.

Когда пришла эта новость, генерал Арнольд как раз находился в штабе и немедленно принялся настаивать, чтобы Гейтс бросил значительные силы в ответ на такую бесцеремонную вылазку. Верный себе, Гейтс осторожничал, и когда Арнольд попросил разрешения выдвинуться и самому посмотреть, что замышляют англичане, окинул своего подчиненного холодным взглядом и произнес:

– Я боюсь доверять вам, Арнольд.

– Тут уже все покатилось под откос, – Джейми слегка поморщился. – В конце концов, Гейтс сказал ему, – и я привожу его слова дословно, Сассенах, – «Генерал Арнольд, у меня для вас нет поручений. Вам здесь делать нечего».

Мороз, пробежавший у меня по коже, не имел никакого отношения к температуре утреннего воздуха. Был ли это тот самый момент? То, что повлияло или повлияет на Бенедикта Арнольда и заставит его предать дело, за которое он боролся? Джейми понял, о чем я задумалась, и, пожав одним плечом, просто сказал:

– По крайней мере, на этот раз мы тут не при чем.

– Это утешает, – ответила я, и правда подразумевая это. – Будь осторожен, хорошо?

– Буду, – пообещал он, беря ружье.

На этот раз Джейми смог поцеловать меня на прощание лично.

У БРИТАНСКОЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ вылазки была двойная цель: не только узнать, где именно находились американцы – поскольку генерал Бергойн не имел ни малейшего понятия об этом, ведь американские дезертиры давно перестали приходить, - но и раздобыть корм, столь необходимый для оставшихся животных. Поэтому роты первого эшелона остановились на внушающем надежду пшеничном поле.

Уильям приказал своим пехотинцам засесть в два ряда среди колосящейся пшеницы, пока фуражиры ее косили и загружали на лошадей. Лейтенант драгунов, черноволосый валлиец по имени Абсолют, помахал ему с другой стороны поля и пригласил вечером сыграть партию в картишки в его палатке. Вилли только собрался ответить, как человек рядом с ним издал судорожный всхлип и осел на землю. Он не слышал звука пули, но бросился на землю, предупреждая своих людей. Однако ничего больше не произошло, и через несколько минут все осторожно поднялись и продолжили работу.

А потом они стали замечать небольшие группы повстанцев, крадущихся среди деревьев, и Уильям все явственнее ощущал, что их окружают. Но когда он заговорил об этом с другим офицером, тот уверил его, что мятежники решили оставаться внутри своей оборонительной полосы, чтобы спровоцировать нападение.

Довольно быстро англичане поняли, что ошибались, когда в середине дня в лесу слева от них появилась большая группа американцев, и был открыт огонь из тяжелой пушки, стреляющей шести- и двенадцатифунтовыми ядрами, которые нанесли бы огромный урон, если бы не мешали деревья.

Несмотря на приказы своих офицеров, пехотинцы разбегались, как куропатки. Заметив Абсолюта, который бросился через пшеничное поле вслед за группой своих людей, Уильям, повернувшись, поймал одного из своих капралов.

– Собрать их! – приказал он и, не дожидаясь ответа, схватил уздечку одной из лошадей фуражиров – совершенно ошалевшего гнедого мерина. Вилли намеревался поскакать в главный лагерь за подкреплением, поскольку американцы явно преобладали в численности.

Ему так и не удалось это сделать, потому что, как только он развернул голову лошади, на поле выехал бригадный генерал.

ВМЕСТЕ С ЛЮДЬМИ из отряда Моргана Джейми Фрейзер притаился в роще у кромки пшеничного поля. Сражение было жарким, и над полем плыли тяжелые удушливые облака дыма от стрелявшей из лесу пушки. Как следует прицеливаясь, он увидел человека на лошади – британского офицера высокого ранга, судя по его нашивкам. Два или три других младших офицера, тоже верхом, держались рядом с ним, но Джейми следил взглядом только за этим.

Распуганные топотом ног кузнечики как градины вылетали со стороны поля: один, жужжа, ударился о его щеку, и Джейми прихлопнул его. Сердце бухало так, будто это было не насекомое, а мушкетная пуля.

Он узнал этого человека, правда, только по его генеральской форме. Два или три раза он встречал Саймона Фрейзера в Балнейне, в Хайланде. Тогда они оба были еще детьми, – а Саймон к тому же на несколько лет младше. И у Джейми сохранились смутные воспоминания о маленьком, кругленьком, веселом мальчишке, который ходил по пятам за старшими ребятами, размахивая клюшкой для игры в шинти (командная спортивная игра с клюшками и мячом, предок хоккея. – прим. пер.), которая была выше него. Но тот мальчик не имел ничего общего с крупным крепким мужчиной, который теперь привстал на стременах, выкрикивая приказы и размахивая мечом, пытаясь сплотить свои охваченные паникой войска одной только силой своей личности.

Адъютанты, понукая своих лошадей, окружили его, пытаясь заслонить, и явно убеждая генерала покинуть поле, но тот не обращал на них внимание. Джейми мельком увидел побелевшее лицо, обращенное к лесу, а затем отвернувшееся – они явно знали или догадывались, что за деревьями много стрелков, и старались держаться вне досягаемости выстрела.

– Вот он!

Это был Арнольд, с решительным треском пробирающийся сквозь густые кусты на своей небольшой бурой кобылке, и лицо его светилось свирепым ликованием.

– Генералы! – проревел он, поднимаясь на стременах и вскидывая руку. – Стреляйте в генералов, ребята! Пять долларов тому, кто выбьет этого толстого ублюдка из седла!

В ответ сразу же раздался беспорядочный треск оружейной стрельбы. Джейми увидел, как Дэниэл Морган, яростно сверкнув глазами, резко обернулся на голос Арнольда, а потом стрелок направился к нему, двигаясь так быстро, как только ему позволяли его деформированные ревматизмом конечности.

– Еще! Попробуйте еще разок!

Заметив наблюдающего за ним Джейми, Арнольд стукнул кулаком по бедру.

– Вы… вы же можете его пристрелить, да?

Джейми пожал плечами и, подняв ружье, не слишком тщательно прицелился так, чтобы пуля ушла явно выше.

Ветер изменился, и дым от выстрела ел глаза, но он заметил, как один из младших офицеров возле Саймона подскочил и хлопнул рукой по голове, крутанувшись в седле, чтобы посмотреть, как его шляпа катится в пшеницу.

Джейми стало смешно, хотя внутренности скрутило спазмом при мысли о том, что он совершенно случайно чуть не прострелил человеку голову.

Молодой парень, - да, он был молодым, высоким и стройным - привстал на стременах и погрозил кулаком в сторону леса.

– Вы должны мне шляпу, сэр! – воскликнул он.

Высокий, пронзительный смех Арнольда эхом прокатился по лесу, ясно различимый поверх одобрительных возгласов, и мужчины вместе с ним улюлюкали и кричали, как воронье.

– Иди сюда, молокосос, и я куплю тебе две! – гаркнул в ответ Арнольд, и, придерживая свою беспокойно кружащую лошадь, проревел, обращаясь к стрелкам. – Черт возьми, ну что за команда слепцов! Неужели никто не убьет для меня этого проклятого генерала?

Один или два выстрела прозвучали сквозь ветки, но большинство из мужчин видели, как к Арнольду ковылял корявый и непримиримый Дэниэл Морган, похожий на ожившее дерево, и прекратили огонь.

Арнольд, должно быть, тоже его увидел, но проигнорировал. Он выдернул пистолет из-за пояса и выстрелил поверх Моргана в сторону Фрейзера. Хотя он не мог даже надеяться поразить какую-нибудь цель с такого расстояния, и его лошадь, испугавшись шума, бросилась в сторону, прижав уши. Морган, который почти достиг его, был вынужден отпрянуть, чтобы не быть растоптанным: он споткнулся и упал навзничь.

Без малейшего колебания Арнольд спрыгнул с лошади и наклонился, чтобы помочь подняться пожилому мужчине, извиняясь перед ним с совершенно искренней заботой. Но Морган не принял помощи. Джейми заметил это и подумал, что, невзирая на ранг и ревматизм, старый Дэн мог бы дать сто очков вперед Арнольду.

Лошадь генерала была обучена стоять смирно, но неожиданный выстрел, прозвучавший над ушами, напугал ее: она нервно топталась, перебирая ногами, вздымая в воздух кучи опавших листьев и сверкая белками глаз.

Джейми схватил поводья и потянул морду кобылы вниз, подув ей в ноздри, чтобы отвлечь. Она фыркнула и потрясла головой, но перестала топтаться. Прищелкнув языком, он погладил ее по шее, и ее уши немного приподнялись. Джейми заметил, что его рука снова начала кровоточить, но не сильно: кровь лишь медленно сочилась сквозь повязку – ничего страшного. Глядя поверх крутого изгиба лошадиной шеи, он мог видеть Моргана, который уже встал и яростно отвергал попытки Арнольда отряхнуть прелые листья с его одежды.

– Вы отстранены от командования, сэр! Как вы смеете приказывать моим людям?

– Черт возьми, это была просто солдатская потеха! – раздраженно возразил Арнольд. - Я генерал. Он генерал, - и махнул головой в сторону далекой фигуры на лошади, – и я хочу, чтобы он умер. Будет еще время для политики, когда закончится война… А сейчас – битва, будь оно все проклято!

Джейми внезапно уловил сильный запах рома, сладкий и резкий на фоне запаха дыма и растоптанной пшеницы. Да, возможно, все дело в этом. Но то, что он знал об Арнольде, говорило о небольшой разнице между ним абсолютно трезвым и разгоряченным алкоголем.

Ветер, обдавая жаром уши, налетал порывами, густой от дыма и случайных звуков – трескотни мушкетов, перемежающейся канонадой артиллерии слева, и долетавших сквозь грохот выкрики Саймона Фрейзера и его младших офицеров, собирающих гессенских наёмников и английских солдат. Издалека – оттуда, где сражались гессенцы, пытавшиеся прорваться сквозь авангард бойцов генерала Еноха Пура (генерал Енох Пур, участник войны за независимость США. – прим. пер.) доносились звуки ударов и крики боли.

Колонна генерала Эбенизера Лирнеда наседала на гессенцев: Джейми видел горстку зеленых немецких мундиров, сражающихся, несмотря на массированное наступление солдат континентальной армии, но вынужденных отступить от кромки поля. Некоторые пытались вырваться и пробиться к генералу Фрейзеру. Взгляд привлекло мимолетное движение: молодой человек, с которого он сбил шляпу, скакал по полю c саблей наголо, низко пригнувшись к шее лошади.

Бригадный генерал переместился подальше от леса и был почти вне пределов досягаемости для большинства людей Моргана, но Джейми занимал прекрасную позицию: отсюда можно сделать отличный выстрел. Он посмотрел вниз – туда, где уронил свое ружье, когда схватил лошадь, но оружие было заряжено: Джейми чисто инстинктивно перезарядил его после первого выстрела и все еще сжимал полупустой патронташ в руке вместе с поводьями. Понадобится всего лишь мгновение, чтобы взвести его.

– Спокойно, моя хорошая, – прошептал он лошади и сделал глубокий вдох, пытаясь заставить себя успокоиться и передать это спокойствие кобыле, несмотря на то, что рука его пульсировала от прилива крови. – Cha chluinn thu a còrr a auu aa orag, – сказал он по-гэльски едва слышно. «Уже всё. Ты не услышишь больше ничего, что могло бы испугать тебя».

Джейми даже не задумался об этом, когда, выстрелив во Фрейзера, намерено промахнулся. Он убил бы любого другого человека на поле, но только не этого. А потом он заметил молодого солдата с саблей на лошади. Его ярко-красный мундир выделялся среди колышущегося вокруг моря зеленого, голубого и домотканого сукна, и Джейми почувствовал, как дернулся уголок его рта. Нет, и не этого.

Казалось, молодому человеку сегодня везло. Он галопом проскакал сквозь колонну Лирнеда, застав врасплох большинство солдат континентальной армии, а те, кто его видел, были слишком заняты сражением или не могли выстрелить в него, потому что разрядили свое оружие и пристегивали штыки.

Джейми рассеянно погладил лошадь, мягко свистнув сквозь зубы и продолжая наблюдать. Молодой офицер добрался до гессенцев, привлек внимание некоторых из них, и теперь пробивался обратно по полю, ведя за собой вереницу темно-зеленых мундиров и скачущих верхом гессенцев, направляясь к разрыву в рядах, сужающемуся по мере того, как люди Пура надвигались слева.

Джейми был настолько захвачен этим зрелищем, что перестал обращать внимание на перебранку между Дэном Морганом и генералом Арнольдом. Радостный вопль откуда-то сверху прервал их обоих.

– Господи Иисусе, я попал в него!

Джейми изумленно вскинул голову и увидел, что Тим Мёрфи сидит в ветвях дуба, ухмыляясь, как гоблин, а ствол его ружья пристроен в одном из разветвлений. Резко повернув голову, Джейми увидел Саймона Фрейзера, обхватившего себя руками, обмякшего и раскачивающегося в седле.

Арнольд издал столь же радостный вопль, а Морган взглянул вверх на Мёрфи, неохотно кивнув в знак одобрения.

– Хороший выстрел, – крикнул он.

Саймон Фрейзер пошатывался в седле, готовый упасть – один из его адъютантов подхватил его, отчаянно взывая о помощи, другой направлял лошадь то туда, то сюда, пытаясь решить, куда двигаться и что делать. Джейми сжал кулак, почувствовав, как боль пронзила его искалеченную руку, и замер, положив ладонь на седло. Неужели Саймон мертв?

Сказать было сложно. Адъютанты справились с охватившей их паникой: двое ехали с каждой стороны, поддерживая сползающее тело, пытаясь удержать его в седле и не обращая внимания на торжествующие вопли, доносящиеся из леса.

Джейми оглядел поле, разыскивая молодого человека с саблей, но не смог найти его, и внезапно на него нахлынуло чувство потери… но затем он увидел, как тот один на один сражается с сидевшим верхом капитаном ополченцев. Такого рода схватка не отличалась изяществом: все смешалось – люди, кони, и Джейми видел, что растоптанные людские тела вокруг оттесняли лошадей все дальше друг от друга. Британский офицер не пытался повернуть свою лошадь обратно, у него явно была цель: он кричал и жестикулировал, призывая небольшую группу гессенцев, которую выхватил взглядом из этого столпотворения. Затем парень повернулся к лесу и увидел, что происходит: как уводят прочь лошадь генерала Фрейзера, раскачивающееся тело самого генерала и алое пятно на фоне растоптанной пшеницы.

Молодой человек на мгновение привстал на стременах, плюхнулся в седло и направил лошадь к генералу, предоставляя своим гессенцам следовать за ним, как смогут.

Джейми был достаточно близко, чтобы видеть сочащееся пятно темно-бордовой крови на животе Саймона Фрейзера. Джейми подумал, что если Саймон еще жив, то долго он не протянет. Горе и ярость потери обожгли горло. Слезы от дыма уже бежали по его щекам; он моргнул и яростно встряхнул головой, чтобы избавиться от застилающей взгляд влаги.

Рука бесцеремонно выдернула поводья из его пальцев, и, распространяя пары рома, Арнольд своим коренастым телом оттеснил Джейми от кобылы. Красный как лист клена от возбуждения и чувства победы, Арнольд взлетел в седло.

– За мной, ребята! – крикнул он, и Джейми увидел, что лес кишит ополченцами, роты которых Арнольд собрал для своего безумного рывка на поле битвы. – На редут!

Мужчины с ликующими воплями бросились за ним, в пылу ломая ветки и спотыкаясь.

– Следуйте за этим проклятым дураком, – коротко сказал Морган, и Джейми удивленно взглянул на него. Морган хмуро сверлил взглядом спину Арнольда. – Помяните мои слова, не миновать ему военного трибунала, – сказал старый стрелок. – Ему не помешал бы хороший свидетель. И это вы, Джеймс. Идите!

Не говоря ни слова, Джейми подхватил свое ружье с земли и побежал, оставляя позади лес с его нежным дождем из осыпающихся золотых и коричневых листьев. Не выпуская из вида широкоплечего, возбужденно кричащего Арнольда, размахивающего шляпой. В гущу пшеницы.

И ОНИ СЛЕДОВАЛИ ЗА НИМ. Ревущая орда, вооруженная чернь. Арнольд ехал верхом, но его лошадь с трудом продвигалась вперёд, так что мужчинам легко было поспевать за ним. Джейми видел спину Арнольда, чей синий мундир почернел от пота и как кожа облепил его массивные плечи. Один бы выстрел сзади, в неразберихе сражения... Но это была не более чем мимолетная мысль, мгновенно вылетевшая из головы.

Да и Арнольд уже исчез из виду, криком понукая свою кобылку двигаться вверх и вокруг, мимо редута. Джейми решил, что генерал, должно быть, собирается подъехать с тыла, - что было равносильно самоубийству, поскольку это место кишело немецкими гренадерами. Он мог видеть их выступающие над стенами редута кивера, напоминающие по форме митру. Возможно, Арнольд хотел совершить самоубийство – а может быть, только, отвлечь внимание противника от людей, атакующих редут с переднего фланга, полагая собственную смерть приемлемой ценой за это.

Сам редут высотой в пятнадцать футов представлял собой вал из утрамбованной земли и частокол из бревен, построенный на нем. А между землей и частоколом были засеки – бревна, заостренные на концах и поваленные рядами острыми концами наружу.

На поле перед редутом пули летели во все стороны, и Джейми бежал, уклоняясь от пуль, которых не видел.

Зарываясь ногами в землю, цепляясь для опоры за бревна засеки, он протянул одну руку сквозь брешь и положил ее на бревно, но ладонь соскользнула с крошащейся коры, и Джейми упал, болезненно приземлившись на свое ружье, с полным ощущением, что из него дух вышибли. Человек рядом выстрелил вверх сквозь брешь, и над Джейми взвилось облако белого дыма, на мгновение скрывая его от гессенца, которого он заметил наверху. Перекатившись, он быстро пополз прочь, прежде чем дым отнесет в сторону или солдат решит бросить через проем гранату.

– Поберегись! – крикнул он через плечо, но стрелявший решил испытать удачу и прыгнуть с разбега.

Граната провалилась сквозь проем именно в тот момент, когда человек прыгнул вверх. Она попала ему в грудь и взорвалась.

Сглотнув желчь, Джейми вытер руку о рубашку. Кожу ладоней, исцарапанную и полную заноз от коры, саднило. Осколки металла и древесные щепки при взрыве разлетелись во все стороны: что-то ударило Джейми в лицо, и он чувствовал обжигающую струйку собственного пота и тепло текущей по щеке крови. Он мог видеть гренадера, зеленый мундир которого промелькнул сквозь проем в засеке. Нужно спешить, пока тот не начал двигаться.

Джейми выхватил патрон из своей сумки и разорвал его зубами, считая про себя. Он знал, что мог зарядить ружье за двенадцать секунд, – он засекал. Девять... восемь... Как там Бри учила детишек считать секунды? Ах да, гиппопотамы. Шесть гиппопотамов... пять гиппопотамов... Ему вдруг безумно захотелось рассмеяться, когда перед его внутренним взором возникла группа из нескольких гиппопотамов, торжественно наблюдающих за ним и отпускающих критические замечания по поводу того, как у него продвигается дело. Два гиппопотама... Он все еще был жив, поэтому сжался под засекой, направил ствол ружья сквозь брешь и выстрелил в зеленое пятно, которое могло быть елкой, но не было ею, поскольку закричало.

Джейми закинул ружье за спину и еще раз прыгнул, руками отчаянно хватаясь за шершавую кору бревна. Пальцы скользили, под ногти забивались занозы, и боль пронзила его руку, будто молния, но теперь он смог поднять вторую руку, схватил правое запястье здоровой левой рукой и намертво вцепился в бревно. Ноги скользнули по рыхлой грязи, и он на мгновение почувствовал, что парит, как белка, свисающая с ветки дерева. Джейми подтянулся, перенося вес тела вверх, и у него возникло ощущение, будто что-то разорвалось у него в плече, но он не рискнул остановиться, чтобы проверить. Нога, наконец-то, его нога уперлась в нижнюю часть бревна. Резкий мах свободной ногой – и вот он уже зацепился, как ленивец. Что-то стукнуло о бревно, за которое он держался; Джейми почувствовал, как содрогнулось древесина.

– Держись, Рыжий! – крикнул кто-то снизу, и он застыл.

Еще один звук удара, и что-то опустилось на бревно в дюйме от его пальцев – топор? У него не было времени испугаться; человек внизу выстрелил поверх его плеча – Джейми услышал, как мимо со свистом пролетела пуля, жужжа, будто сердитый шершень, – и он поспешно подтянулся к основанию бревна, перебирая руками так быстро, как только мог, проползая между бревнами, разрывая одежду и суставы.

Прямо над ним, над проемом лежали два гессенца – то ли мертвые, то ли раненые. Еще один, футах в десяти от него, увидел просунувшего голову Джейми и полез в вещевой мешок, оскалив зубы под навощенными усами. Из-за спины гессенца раздался леденящий кровь крик, и один из людей Моргана обрушил томагавк ему на череп.

Джейми услышал шум и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как капрал наступил на тело одного из гессенцев, который внезапно ожил, перекатившись с мушкетом в руке. Гессенец со всей силы нанес удар, и капрал споткнулся, вспарывая лезвием штыка бриджи, из которых вырвались брызги крови.

Рефлекторно Джейми схватил свое ружье за ствол и размахнулся им, и это движение пронзило болью его руки, когда он попытался прикладом проломить человеку голову. От силы удара плечи вывернулись, и появилось ощущение, что кости шеи просто раскалываются. У него потемнело в глазах. Он потряс головой, чтобы прийти в себя, и основанием ладони смахнул пот и кровь с глаз. Вот дерьмо! Он погнул винтовку.

Гессенец лежал мертвый, удивленное выражение застыло на том, что осталось от его лица. Раненный капрал полз в сторону, одна штанина его бриджей была пропитана кровью, мушкет закинут за спину, а в руке зажат штыковой клинок. Он обернулся и, увидев Джейми, закричал:

– Стрелок! Сзади!

Он не стал оборачиваться, чтобы посмотреть, а просто бросился головой вперед и в сторону, перекатываясь в листьях и истоптанной земле. Несколько тел прокатились по нему, словно хрипящий клубок, и с треском врезались в частокол. Джейми медленно поднялся, вынул из-за пояса один из пистолетов, взвел его и вышиб мозги гренадера, готового бросить одну из гранат через край частокола.

Еще несколько выстрелов, стонов и ударов, и столь же внезапно битва утихла. Редут был завален телами, по большей части одетыми в зеленое сукно. Джейми заметил маленькую кобылу Арнольда, хромую, с белыми глазами, и без всадника. Арнольд лежал на земле, изо всех сил пытаясь встать.

Джейми чувствовал, что и сам не в состоянии стоять: колени подкашивались, а правую руку парализовало, но он доковылял до Арнольда и почти упал рядом с ним. Генерал был ранен: из ноги текла кровь, лицо побелело и покрылось липким потом, а глаза прикрылись от шока. Джейми потянулся и схватил Арнольда за руку, повторяя его имя, чтобы вернуть в сознание, и одновременно думая, что это безумие: он должен воткнуть свой кинжал Арнольду под ребра и избавить от предательства и его самого, и его будущих жертв. Но выбор был сделан и момент прошел, прежде чем он успел подумать об этом.

Арнольд сжал его руку.

– Куда? – прошептал Арнольд побледневшими губами. - Куда меня ранили?

– В ногу, сэр, – сказал Джейми. – В ту же самую, в которую вы были ранены раньше.

Глаза Арнольда открылись, и он вперился взглядом ему в лицо.

– Жаль, что не в сердце, – прошептал он и закрыл их снова.

ГЛАВА 66

СМЕРТНОЕ ЛОЖЕ

КАК ТОЛЬКО СТЕМНЕЛО, под парламентёрским флагом прибыл британский прапорщик. Генерал Гейтс послал его в нашу палатку, так как бригадный генерал Саймон Фрейзер узнал о том, что Джейми здесь, и выразил желание его видеть.

– Пока не поздно, сэр, – понизив голос, сказал очень юный и расстроенный на вид прапорщик. – Вы придёте?

Джейми начал подниматься, но удалось ему это только со второй попытки. Он не был ранен, если не считать множества впечатляющих синяков и растяжения плеча, но, когда он, шатаясь, вернулся из боя, у него не оставалось сил даже поесть. Я умыла его и дала стакан с пивом. Джейми так и держал его нетронутым, а теперь поставил на стол.

– Мы с женой придём, – хрипло сказал он.

Я потянулась за плащом и, на всякий случай, за хирургическим набором.

БЕСПОКОИТЬСЯ О МЕДИКАМЕНТАХ не было необходимости. Генерал Фрейзер лежал на длинном обеденном столе в главной комнате большого бревенчатого дома – маленький прапорщик пояснил вполголоса, что это дом баронессы фон Ридезель, – и с первого взгляда стало ясно, что я не смогу оказать раненому никакой помощи. Его широкое лицо в свете свечей казалось почти бескровным, а тело опоясывали повязки, пропитанные кровью. В том числе свежей: я видела медленно расплывающиеся влажные пятна, темнее по цвету, чем уже высохшие.

Сосредоточив всё своё внимание на умирающем, я лишь смутно отметила присутствие в комнате нескольких других людей, выделив сознанием только двоих возле ложа – забрызганных кровью и бледных от усталости хирургов. Один, бросив на меня взгляд, застыл на мгновение, прищурился и слегка толкнул локтем своего товарища. Тот, нахмурившись, оторвался от созерцания генерала Фрейзера и, непонимающе посмотрев на меня, вернулся к своей бесплодной медитации.

Я посмотрела на первого хирурга прямо, но без малейшего вызова. Я не собиралась вторгаться на его территорию. Помочь здесь я ничем не могла – да и никто не мог, о чём свидетельствовали измученные фигуры хирургов. Второй не сдавался и восхищал меня этим, но в воздухе витал специфический запах гниения, и слышалось дыхание генерала – тяжёлые хриплые вздохи с нервирующими паузами.

Как врач я ничего не могла сделать для генерала Фрейзера, но кроме меня здесь присутствовали те, кто мог предложить ему бóльшее утешение. Джейми, например.

– Ему недолго осталось, – прошептала я Джейми. – Если хочешь что-нибудь ему сказать…

Сглотнув, он кивнул и подался вперёд. Британский полковник, стоявший рядом с импровизированным смертным ложем, прищурился, но в ответ на шёпот другого офицера немного посторонился, чтобы Джейми смог подойти.

Небольшая комната была забита народом. Я держалась в стороне, стараясь не мешать.

Джейми и английский полковник чуть-чуть пошептались. Молодой лейтенант, адъютант генерала, стоял на коленях в тени у дальнего конца стола, склонив голову, и, явно горюя, держал генерала за руку. Я откинула плащ за плечи. Снаружи было холодно, а здесь царила зверская жара, нездоровая и удушливая. Как будто лихорадка, пожирающая на наших глазах генерала Фрейзера, поднялась с постели и распространилась по дому, не удовлетворённая скудностью своей добычи. Всё было пропитано зловонием загнивающего кишечника, затхлым потом и запахом чёрного пороха от одежды мужчин.

Джейми наклонился, а затем опустился на колени, чтобы приблизиться к уху Фрейзера. Генерал лежал с закрытыми глазами, но был в сознании: я видела, как дрогнуло его лицо при звуке голоса. Повернув голову, он открыл мутные глаза, и в них вмиг зажглось узнавание.

– Ciamar a tha thu, a charaid? – тихо спросил Джейми. «Как ты, кузен?»

Губы генерала слегка дрогнули.

– Tha ana-cnàmhadh an Diabhail orm, – хрипло ответил он. – Feumaidh gun do dh’ìth mi rudegin nach robh dol leam. «У меня дьявольское несварение. Должно быть, съел что-то неподходящее».

Британские офицеры слегка заволновались, услышав гэльский, а юный лейтенант у дальнего конца ложа изумлённо поднял голову.

Но я была ошеломлена гораздо сильнее.

Полутёмная комната, казалось, завертелась вокруг меня. Я припала к стене, прижав руки к дереву в надежде найти какую-нибудь опору.

Недосыпание и горе избороздили лицо молодого офицера морщинками. Всё ещё испачканный полосами копоти и крови, небрежно размазанными рукавом по лбу и щекам, он походил на енота. Но это не имело ни малейшего значения. Волосы у него были тёмные, а лицо более узкое, но этот длинный прямой нос и раскосые синие кошачьи глаза я узнала бы где угодно. Джейми и лейтенант стояли на коленях по обе стороны смертного ложа генерала, не более чем в пяти футах друг от друга. Конечно, ни от кого бы не ускользнуло их сходство, если бы…

– Элсмир.

Пехотный капитан шагнул вперёд и, тронув молодого человека за плечо, что-то шепнул ему и слегка кивнул головой в сторону, очевидно рекомендуя отойти от генерала, чтобы тот смог, если пожелает, поговорить с пришедшим наедине.

«Не поднимай головы! – про себя отчаянно молила я Джейми. – Ради Бога, не поднимай головы!»

Он не поднял. Узнал ли он имя или измазанное сажей лицо, мелькнувшее по ту сторону постели, но Джейми продолжал держать голову опущенной. Пряча свои черты в тени и наклонившись ближе, он очень тихо говорил со своим кузеном Саймоном.

Молодой человек встал, медленно, как измученный артритом Дэн Морган холодным утром. Его тень, длинная и тонкая, волнами изогнулась по форме грубо отёсанных брёвен у него за спиной. Он не обратил внимания на Джейми, полностью сосредоточившись на умирающем генерале.

– Как же я рад увидеть тебя снова на этом свете, Шеймус мак Брайан (Джеймс, сын Брайана – прим. перев.), – прошептал Фрейзер, пытаясь обхватить ладонями руку Джейми. – Я счастлив умереть среди товарищей, среди тех, кого я люблю. Но ты расскажешь это нашим родственникам в Шотландии? Скажи им…

Один из офицеров заговорил с Уильямом, и он неохотно отвернулся от ложа, отвечая вполголоса. У меня вспотели пальцы, и я чувствовала, как вниз по шее сбегает пот. Мне отчаянно хотелось снять плащ, но я опасалась, что любое моё движение привлечёт внимание Уильяма ко мне, а значит и к Джейми.

Джейми по-прежнему сидел неподвижно, будто кролик под кустом. Я видела, как напряжены его плечи под тёмным от влаги сюртуком, как крепко он сжимал руки генерала, и только блики от огня на рыжеватой макушке создавали иллюзию движения.

– Сделаю всё, как ты скажешь, Шими мак Шими [Саймон, сын Саймона], – едва слышался его шёпот. – Поведай мне свою волю, я исполню её.

Я услышала громкое всхлипывание позади себя и, оглянувшись, увидела маленькую женщину, изящную, как фарфоровая куколка, несмотря на время суток и обстоятельства. Её глаза блестели от невыплаканных слёз, и она повернула голову, чтобы промокнуть их. Увидев, что я смотрю, женщина попыталась улыбнуться дрожащими губами.

– Я так рада, что ваш муж пришёл, мадам, – прошептала она мне с лёгким немецким акцентом. – Это… это, может быть, утешит нашего дорогого друга. Ему будет спокойнее рядом со своим родственником.

«С двумя родственниками», – подумала я, прикусив язык и стараясь не смотреть в сторону Уильяма. Чудовищная мысль внезапно пришла мне в голову: а вдруг Уильям узнает меня и попытается подойти и заговорить! И вполне может разразиться катастрофа, если…

Баронессу, – поскольку она явно была женой фон Ридезеля, – казалось, немного пошатывало, хотя это могло просто показаться при мерцающем свете очага и толкотне. Я коснулась её руки.

– Мне нужно на воздух, – прошептала я. – Давайте выйдем.

Хирурги снова направились к ложу, целеустремлённые, как стервятники, и гэльское бормотание было внезапно прервано жутким стоном Саймона Фрейзера.

– Принесите свечу! – резко сказал один из хирургов, кинувшись к постели.

Баронесса крепко зажмурила глаза и сглотнула. Я взяла её за руку и быстро вывела наружу.

ВРЕМЕНИ ПРОШЛО НЕМНОГО, но оно показалось вечностью, прежде чем мужчины вышли, склонив головы.

Рядом с домом произошёл короткий, яростный спор, который получился довольно горячим, несмотря на то, что из уважения к смерти голоса были приглушёнными. Джейми стоял в стороне, низко надвинув шляпу, но один из британских офицеров то и дело оборачивался к нему, очевидно интересуясь его мнением.

Лейтенант Уильям Рэнсом, он же лорд Элсмир, также держался отстранённо, как и подобало человеку с относительно низким званием в данном обществе. Он не вступал в спор и, казалось, был слишком потрясён смертью. Я задумалась, приходилось ли ему раньше видеть смерть кого-то знакомого, и тут же поняла весь идиотизм этой мысли.

Но смерть на поле брани, несмотря на свою жестокость, не то же самое, что смерть друга. А, судя по виду юного Уильяма, Саймон Фрейзер был ему не только командиром, но и другом.

Занятая этими размышлениями, я почти не обращала внимания на главный вопрос спора, – как следует в ближайшее время распорядиться телом генерала Фрейзера, – и совсем упустила из виду двух медиков, которые вышли из дома, а теперь, стоя немного поодаль, перешёптывались друг с другом. Краем глаза я видела, как один полез в карман и, протянув другому жгутик табака, отмахнулся от благодарностей и отвернулся. Однако его слова сразу же привлекли моё внимание, как если бы его голова вдруг занялась огнём.

– Увидимся чуть позже, доктор Роулингс, – сказал он.

– Доктор Роулингс? – непроизвольно повторила я, и второй хирург обернулся.

– Да, мэм? – произнёс он вежливо, но с измученным видом человека, обуреваемого огромным желанием немедленно послать весь мир катиться в ад.

Я узнала этот порыв и отнеслась к нему с пониманием, но, раз уж начала разговор, надо было и продолжить.

– Прошу прощения, – сказала я, слегка покраснев. – Я просто услышала ваше имя и поразилась, потому что знавала доктора Роулингса.

Это небрежное замечание произвело неожиданный эффект. Мужчина внезапно расправил плечи, а его тусклый взгляд стал острым и цепким.

– Знали? Где?

– Э-э… – замялась я на мгновение, ведь в действительности никогда не встречала Дэниэла Роулингса, хотя, бесспорно, у меня было чувство, будто я его знала, и, пытаясь выиграть время, произнесла. – Его звали Дэниэл Роулингс. Возможно, это ваш родственник?

Лицо доктора озарилось, и он схватил меня за руку

– Да! Да, это мой брат. Умоляю, скажите мне, мэм, вы знаете, где он?

У меня внутри всё противно сжалось. Я точно знала, где именно находится Дэниэл Роулингс, но его брата это известие не обрадует. Однако выбора не было: мне придётся ему рассказать.

– Мне ужасно жаль, но вынуждена сообщить, что он мёртв, – сказала я как можно мягче.

Я сжала его руку. Горло снова перехватило, когда в его глазах погас свет.

Несколько мгновений доктор стоял неподвижно, глядя куда-то мимо. Наконец, он снова устремил на меня взгляд и, глубоко вздохнув, сжал губы.

– Понимаю… Я… боялся этого. Как он… Вы знаете, как это случилось?

– Знаю, – торопливо ответила я, видя, как переминается с ноги на ногу полковник Грант, давая понять, что пора уходить. – Но это… долгая история.

– А.

Доктор проследил за моим взглядом и повернул голову. Сейчас все мужчины начали расходиться, одёргивая мундиры, надевая шляпы и обмениваясь прощальными словами.

– Я вас найду, – внезапно сказал он, вновь поворачиваясь ко мне. – Ваш муж… тот высокий шотландец-бунтовщик, говорили, кажется, что он родственник генерала?

Я видела, как он бросил взгляд на что-то позади меня, и почувствовала, что кожу покалывает от тревоги будто иголками. Роулингс слегка нахмурил брови, и я поняла так же ясно, как если бы он произнёс это вслух, что при слове «родственник» что-то в его мозгу сложилось и что сейчас он смотрит на Уильяма.

– Да, полковник Фрейзер, – торопливо подтвердила я, хватая его за рукав, прежде чем он успел бы посмотреть на Джейми и его мысль смогла бы окончательно оформиться.

Пока мы разговаривали, я на ощупь рылась в сумке с медикаментами и к этому моменту отыскала сложенный квадратик бумаги. Я вытащила его, быстро развернула и протянула доктору. Всё равно оставались сомнения.

– Это почерк вашего брата?

Выхватив у меня бумагу, мужчина пожирал глазами мелкие аккуратные буквы, а на лице у него смешались нетерпение, надежда и отчаяние. Он на мгновение закрыл глаза, снова открыл их, читая и перечитывая рецепт средства от поноса, как будто это Священное Писание.

– Страница обгорела, – хрипло сказал он, дотрагиваясь до подпалённого края листа. – Дэниэл умер при пожаре?

– Нет, – ответила я.

Времени не было: один из британских офицеров нетерпеливо ждал, стоя позади доктора. Я коснулась руки, держащей страницу.

– Оставьте это у себя, пожалуйста. И если вам удастся перейти позиции — а я полагаю, теперь вам это удастся, — проще всего меня будет найти в моей палатке, возле орудийного склада. Э... эхм… меня называют «Белой ведьмой», – неловко добавила я. – Вам любой подскажет.

Его налитые кровью глаза расширились, затем сузились, внимательно изучая меня. Но для дальнейших расспросов времени не было: офицер шагнул вперёд и что-то пробормотал Роулингсу на ухо, лишь бегло взглянув в мою сторону.

– Да, – сказал Роулингс. – Да, конечно.

Он низко мне поклонился.

– К вашим услугам, мадам. Я очень вам признателен. Можно?..

Он приподнял листок, и я кивнула.

– Да, конечно, пожалуйста, оставьте его себе.

Очевидно намереваясь поторопить другого замешкавшегося члена своего отряда, офицер развернулся, а доктор Роулингс, бросив взгляд на его спину, подошёл ко мне поближе и коснулся моей руки.

– Я приду, – тихо сказал он. – Как только смогу. Спасибо вам.

Роулингс поднял глаза на кого-то позади меня, и я поняла, что Джейми закончил свои дела и пришёл за мной.

Шагнув вперёд, Джейми коротко кивнул доктору и взял меня за руку.

– Где ваша шляпа, лейтенант Рэнсом? – чуть укоризненно спросил полковник позади меня, и второй раз за последние пять минут я почувствовала, как волосы у меня на затылке встали дыбом. Не от слов полковника, а от негромкого ответа.

– …мятежник, сукин сын, сбил её с моей головы выстрелом, – произнёс голос.

Говорил молодой англичанин, и его голос хрипел от гнева и сдерживаемого горя. Но в остальном это был голос Джейми, который внезапно стиснул мою руку так, что чуть не раздавил мне пальцы.

Мы находились в начале тропы, ведущей вверх от реки. Пара шагов вперёд – и мы благополучно скрылись бы за деревьями, окутанными туманом. Но вместо этого Джейми на мгновение остановился как вкопанный, отпустил мою руку, круто развернулся и, сняв свою шляпу, сунул её в руки лейтенанту Рэнсому.

– Полагаю, сэр, я должен вам шляпу, – вежливо сказал он и тут же развернулся, оставив хлопающего глазами молодого человека с потрёпанной треуголкой в руках.

Оглянувшись, я успела увидеть, как озадаченно смотрит Уильям вслед Джейми, но тот повлёк меня вверх по тропе, будто нас преследовали индейцы, и за считанные секунды молодые ёлки скрыли лейтенанта из виду.

Я чувствовала, как Джейми дрожит, словно задетая скрипичная струна, и быстро дышит.

– Ты совсем с ума сошёл? – как бы между прочим поинтересовалась я.

– Очень похоже.

– Какого же… – начала я, но он лишь потряс головой и потащил меня дальше, пока мы не оказались вне пределов видимости и слышимости.

Тропу наполовину перегораживало бревно, до которого ещё не добрались лесорубы, и Джейми внезапно присел на него и прижал трясущуюся руку к лицу.

– Что с тобой? Да что стряслось-то?

Я села рядом с ним и положила руку ему на спину, начиная тревожиться.

– Я не знаю, смеяться или плакать, Сассенах! – ответил он.

Джейми отнял руку от лица, и я увидела, что он действительно делал и то, и другое одновременно. Его ресницы увлажнились, но кончики губ подёргивались.

– Я потерял одного родственника и одновременно нашёл другого, – но мгновением позже понял, что во второй раз в жизни чуть не застрелил своего сына.

Джейми посмотрел на меня и потряс головой, не в силах выбрать между смехом и тревогой.

– Я знаю, что не должен был этого делать. Только… Я подумал: а что если в третий раз я не промахнусь? И… я решил, что должен просто… поговорить с ним. Как с мужчиной. Вдруг другого раза не будет, а?

ПОЛКОВНИК ГРАНТ с любопытством посмотрел на тропу, на которой после ухода повстанца с женой покачивалась ветка, и перевёл взгляд на шляпу в руках Уильяма.

– Что это было, чёрт побери?

Уильям прочистил горло.

– Очевидно, полковник Фрейзер и был тем, хм, сукиным сыном, который лишил меня шляпы во время вчерашнего сражения, – ответил он, надеясь, что говорит сухо и бесстрастно. – И он… возместил мне ущерб.

Тень улыбки пробежала по напряжённому лицу Гранта.

– Правда? Порядочно с его стороны.

Он с подозрением воззрился на предмет обсуждения.

– Как думаете, она вшивая?

В другое время и от другого человека эти слова можно было бы расценить как злопыхательство. Но Грант, всегда готовый приуменьшить смелость американцев, их способности и склонности, в этот раз задал вопрос явно лишь из практических соображений: у большинства английских и гессенских солдат было полно вшей, и у офицеров тоже.

Уильям повертел шляпу, тщательно исследуя её, насколько позволял тусклый свет. Его руки ощущали её тепло, но вдоль швов никто не шевелился.

– Думаю, нет.

– Ну, тогда надевайте её, капитан Рэнсом. Мы должны показывать людям хороший пример, знаете ли.

Уильям примерил шляпу, и ему стало немного не по себе от ощущения её тепла на голове, поэтому он не сразу расслышал, что сказал Грант.

– Капитан?.. – тихо переспросил он.

– Поздравляю! – сказал Грант, и мимолётная улыбка осветила его утомлённое лицо. – Бригадный генерал… – он оглянулся на смердящий молчаливый дом, и улыбка увяла. – Генерал Фрейзер хотел произвести вас в капитаны после Тикондероги, тогда и нужно было это сделать, но… что ж. – он поджал губы, но потом они расслабились. – Генерал Бергойн подписал приказ прошлой ночью, услышав несколько отчётов о битве. Я так понимаю, вы отличились.

Уильям неловко кивнул. У него перехватило горло и защипало глаза. Он не мог вспомнить, чем же ему там удалось отличиться, – знал лишь, что не смог спасти своего командира.

– Спасибо, – только и сумел произнести Уильям, и, не удержавшись, тоже оглянулся.

Дверь в доме оставили открытой.

– Вы не знаете, он... Нет, неважно.

– Знал ли он? – осторожно переспросил Грант. – Я сказал ему. Я принёс приказ.

Не в силах говорить, Уильям мотнул головой. Шляпа удивительным образом оказалась ему впору и осталась на месте.

– Боже, как холодно, – негромко произнёс Грант.

Он сильнее одёрнул мундир, оглядывая поникшие мокрые деревья в плотном тумане. Все остальные ушли по своим делам, оставив их наедине.

– Какое пустынное место! И время суток ужасное.

– Да.

Уильям почувствовал мгновенное облегчение оттого, что признал свою опустошённость, – хотя час и место не имели к этому отношения. Он сглотнул, оглянувшись на дом. Открытая дверь беспокоила Вилли: хотя туман опустился на лес тяжёлой пуховой периной, возле дома его клубы поднимались, обволакивая окна. Уильяму почудилось, что эта мгла идёт, чтобы каким-то образом забрать генерала.

– Я только… закрою дверь, ладно?

Он направился к дому, но Грант жестом остановил его.

– Не надо.

Уильям с удивлением взглянул на него, и капитан пожал плечами, пытаясь говорить небрежно.

– Тот, кто дал вам шляпу, предупредил, что мы должны оставить дверь открытой. Какая-то хайлендская причуда, что-то насчёт, хм, души, требующей выхода, – деликатно сказал он. – И, по крайней мере, чертовский холод поморозит мух, – добавил он безо всякой деликатности.

Ссохшийся желудок Уильяма сжался, и пришлось сглотнуть горечь, которая поднялась в его горле, когда он представил себе копошащиеся личинки.

– Но, конечно, мы не можем… Как долго? – спросил он.

– Недолго, – успокоил его Грант. – Мы только дождёмся совершения похоронного обряда.

Уильям подавил протест, который чуть не сорвался с губ. Конечно. Что ещё можно сделать? И всё же память о вырытых на Высотах окопах, и о грязи, заляпавшей пятнами, словно веснушками, холодные круглые щёки его капрала... Вилли решил, что за последние десять дней потерял чувствительность к подобным вещам. Но вой волков, пришедших пожирать умирающих и мёртвых, внезапно отозвался у него в желудке.

Пробормотав извинения, он отступил в мокрый кустарник, и его там вырвало – он постарался сделать это как можно тише. Вилли беззвучно всплакнул, вытер лицо пригоршней влажных листьев и вернулся.

Грант тактично сделал вид, что поверил, будто Уильям просто отошёл, чтобы облегчиться, и не стал задавать вопросов.

– Внушительный джентльмен, – небрежно заметил Грант. – Я говорю о родственнике генерала. На вид и не подумаешь, что они родня, правда?

Поглощённый умирающей надеждой и душераздирающим горем, Уильям едва обратил внимание на полковника Фрейзера. А когда позже тот столь внезапно всучил ему свою шляпу, Вилли оказался слишком ошеломлён, чтобы хорошенько его разглядеть.

Однако он согласно кивнул, смутно припоминая высокую коленопреклонённую фигуру у постели и красные блики огня у него на макушке.

– У него с вами больше сходства, чем с генералом, – бесцеремонно добавил Грант и засмеялся с болезненным хрипом. – Вы уверены, что в вашей семье нет шотландской ветви?

– Нет. Йоркширцы с обеих сторон, вплоть до всемирного потопа, не считая единственной французской прабабушки, – ответил Уильям, благодарный за лёгкую болтовню, отвлёкшую его на минуту. – Мать моего отчима наполовину шотландка, – как вы думаете, это считается?

Но Грант не успел ничего ответить, так как из туманной мглы до них донёсся стон обречённой души. Оба, прислушиваясь, застыли. Это приближался волынщик бригадного генерала и Балкаррес с некоторыми своими рейнджерами [военнослужащий диверсионно-разведывательного подразделения – прим. перев.]. Совершить похоронный обряд.

Взошло солнце, но облака и кроны деревьев скрывали его. Лицо Гранта было одного цвета с туманом, – бледное, блестящее от влаги.

Звук, казалось, шёл с большого расстояния и вместе с тем – из самого леса. Затем к стенаниям волынки присоединились вопли и улюлюканье – это были Балкаррес и его индейцы. Несмотря на зловещие звуки, Уильям немного успокоился: это будут не поспешные похороны на поле боя, без уважения и внимания.

– Звучит как волчий вой, не правда ли? – пробормотал Грант.

Он быстро провёл рукой по лицу и брезгливо вытер влажную ладонь о бедро.

– Да, похоже, – ответил Уильям и, выпрямившись, застыл в ожидании приближающегося траурного шествия, ни на миг не забывая о безмолвном доме за спиной, с дверью, открытой во мглу.

ГЛАВА 67

ЖИРНЕЕ ЖИРА

Я ВСЕГДА ДУМАЛА, что капитуляция – это очень просто. Сдал меч, пожал руки и убрался прочь – под честное слово, в тюрьму или на следующую битву. В этом наивном предположении меня разубедил доктор Роулингс – он, как и обещал, через два дня пробрался сквозь расположения войск, чтобы поговорить со мной о своем брате. Я рассказала ему все, что могла, заметив, что очень привязана к принадлежавшему его брату журналу, из которого, как мне казалось, очень хорошо узнала Дэниэла Роулингса. Со вторым доктором Роулингсом – он сказал, что его зовут Дэвид – было легко говорить, и чуть погодя беседа перешла на другие темы.

– Боже милосердный, нет, – воскликнул он, когда я удивилась тому, что капитуляция не происходит сразу же. – Об условиях сначала нужно договориться – а это, как вы понимаете, дело непростое.

– Договориться? – переспросила я. – Неужели генерал Бергойн еще может что-то выбирать?

Моему гостю это, похоже, показалось забавным.

– О, он и в самом деле может, – уверил меня доктор. – Мне удалось увидеть предложения, которые сегодня утром майор Кингстон принес для рассмотрения генералу Гейтсу. Они начинаются весьма решительно – генерал Бергойн уже дважды сражался с генералом Гейтсом и вполне готов сделать это в третий раз.

– Он, конечно, не станет, – добавил доктор, – но это позволит ему сохранить лицо и даст возможность совершенно справедливо утверждать впоследствии, что, учитывая численное превосходство мятежников, он чувствует, что у него вполне есть оправдания для принятия капитуляции ради спасения жизней храбрых воинов на достойных условиях. И, кстати, официально сражение еще не закончилось, – добавил Роулингс, слегка извиняясь. – Генерал Бергойн предлагает прекратить военные действия лишь на время переговоров.

– О, даже так? – удивилась я. – Интересно, настроен ли генерал Гейтс принять это за чистую монету?

– Не настроен, – сухо произнес голос с шотландским акцентом; пригнув голову, Джейми вошел в палатку, а за ним – его кузен Хэмиш. – Гейтс прочитал предложения Бергойна, затем полез в карман и выхватил свои. Он настаивает на безоговорочной капитуляции и требует, чтобы британские и немецкие войска, оставив оружие в лагере, сдались в плен. Перемирие будет длиться до заката, и за это время Бергойн должен прислать ответ. Я думал, майора Кингстона прямо там апоплексический удар хватит.

– Как считаешь, Гейтс блефует? – спросила я.

Джейми коротко хмыкнул и бросил взгляд на доктора Роулингса, давая понять, что, по его мнению, это не то дело, которое нужно обсуждать в присутствии противника. И, учитывая, что доктор Роулингс явно вхож в британское верховное командование, Джейми, возможно, был прав.

Дэвид Роулингс тактично сменил тему и открыл крышку сундучка, который принес с собой.

– Здесь все так же, как и в том, что был у вас, миссис Фрейзер?

– Да, так и есть.

Я сразу же это заметила, но мне не хотелось откровенно пялиться. Сундучок выглядел более потертым, чем мой, и имел маленькую медную именную табличку, но во всем остальном был совершенно таким же.

– Что ж, я почти не сомневался в судьбе брата, – вздохнул доктор Роулингс, – но теперь я знаю наверняка. Сундучки подарил нам отец, – тоже врач – когда мы начали практиковать.

Пораженная, я на него посмотрела.

– Уж не хотите ли вы сказать, что... были близнецами?

– Да, были.

Доктор, очевидно, удивился тому, что я этого не знала.

– Идентичными?

Он улыбнулся.

– Наша матушка всегда нас различала, но мало кто еще мог это сделать.

Я уставилась на него, ощущая неожиданный жар – почти смущение. Разумеется, когда я читала записи в журнале, у меня сложился мысленный образ Дэниэла Роулингса... Но внезапно встретиться с ним вот так – лицом к лицу – это выбило меня из колеи.

Джейми пристально смотрел на меня, в недоумении подняв брови. Кашлянув, я покраснела. Он снова хмыкнул, слегка покачал головой и, взяв колоду карт, за которой и приходил, вместе с Хэмишем вышел из палатки.

– Скажите... может, вам нужно что-нибудь конкретное по медицинской части? - спросил Дэвид Роулингс, тоже краснея. - Лекарств у меня почти нет, но зато некоторые инструменты в двойном экземпляре... и весьма неплохой набор скальпелей. Почту за честь, если вы...

– О, – предложение было очень щедрым, и мое смущение ту же сменилось жаждой наживы. – Может, у вас есть лишняя пара пинцетов? То есть, маленькие щипцы.

–- О, да, конечно.

Вытащив нижний ящик, доктор отодвинул в сторону кучу мелких инструментов и принялся копаться в них в поисках пинцета. Среди множества всяких приспособлений я заметила кое-что необычное и, показав, спросила:

– А это что такое?

– Это называется «jugum penis» («хомут для пениса» – (лат.) устройство для сжатия пениса, используемое для предотвращения мастурбации в викторианские времена. – прим. пер.), – объяснил мне доктор Роулингс, сильно краснея.

– Похоже на медвежий капкан. Для чего... Это же не устройство для процедуры обрезания, да?

Я взяла приспособление, отчего доктор Роулингс резко вздохнул, заставив меня с любопытством на него взглянуть.

– Это... э-э, прошу, милая леди...

Доктор почти вырвал предмет у меня из рук и засунул обратно в сундучок.

– Да для чего он используется? – спросила я, больше удивленная, нежели обиженная его реакцией. – Судя по названию, неужто...

– Предмет предотвращает ночное... эм... вздымание.

К этому моменту лицо гостя уже стало нездорового пунцового оттенка, и доктор не мог смотреть мне в глаза.

– Да уж, полагаю, он может.

Это приспособление состояло из двух металлических окружностей, имеющих общий центр. Внешний круг был гибкий, с перекрывающимися концами и своего рода запирающим механизмом, который позволял ему затягиваться. Внутренняя окружность имела зубцы, как у пилы, – что и делало ее похожей на медвежий капкан, как я уже говорила. Вполне очевидно: это приспособление предназначалось для закрепления вокруг мягкого пениса, который и оставался бы в этом состоянии, если бы соображал, что так для него будет лучше.

Я кашлянула.

– Эм... а почему это вообще столь желательно?

Смущение доктора уступило место легкому шоку.

– Ну, как же... это... потеря мужской эссенции является весьма изнурительной. Это истощает жизненную силу мужчины и делает его уязвимым для всяких болезней, а также сильно ухудшает его умственные и духовные способности.

– Хорошо, что никто не удосужился сообщить об этом моему мужу, – сказала я.

Роулингс совершенно ошарашенно на меня посмотрел, но до того, как дискуссия приняла бы еще более возмутительный характер, нас, к счастью, прервал переполох снаружи, и, воспользовавшись моментом, доктор закрыл свой сундучок и поспешно засунул его подмышку, а затем последовал за мной ко входу в палатку.

В сотне футах от нас через лагерь следовала процессия. Британский майор в полной униформе с завязанными глазами и с таким красным лицом, что я подумала, он прямо сейчас взорвется. Его вели два солдата-континентала, а чуть позади, на почтительном расстоянии шествовал флейтист, играя «Янки-Дудл» (Yankee Doodle – национальная песня и один из первых гимнов во время войны за независимость США, первоначально возникшая в качестве юмористической, а в настоящее время понимаемая в патриотическом ключе. – прим. пер.). Учитывая то, что Джейми говорил об апоплексическом ударе, я не сомневалась, что это и был незадачливый майор Кингстон, которого выбрали для доставки предложений Бергойна о капитуляции.

– Ох, Боже, – пробормотал доктор Роулингс, качая головой. – Боюсь, сей процесс займет некоторое время.

ТАК И ПОЛУЧИЛОСЬ. Неделю спустя мы по-прежнему находились на том же месте, а между двумя лагерями дважды в день проделывали свой величественный путь письменные послания. В американском лагере царило настроение всеобщей расслабленности; я полагала, что, возможно, на той стороне дела обстояли чуть более напряженно, но, поскольку доктор Роулингс больше не приходил, то единственным источником сведений о прогрессе или об отсутствии оного в переговорах о капитуляции были сплетни. Судя по всему, генерал Гейтс действительно блефовал, а Бергойн оказался достаточно проницательным, чтобы это понимать.

Я радовалась тому, что мы стоим на одном месте достаточно долго, чтобы успеть постирать одежду, не боясь быть застреленной, оскальпированной или прибитой каким-нибудь иным способом. Кроме того, после двух сражений по-прежнему оставалось много раненых, которые требовали ухода.

Я обратила внимание (хоть и не придала большого значения) на то, что возле нашей стоянки начал появляться некий человек. Я видела его несколько раз, но он никогда не подходил достаточно близко и не заговаривал со мной, и я решила, что, вероятно, он страдает от какого-то неловкого недуга, такого, как триппер или геморрой. Зачастую, чтобы попросить о помощи, таким людям нужно набраться храбрости или достаточно отчаяться (а для этого требуется порядком времени), и как только это произойдет, они все равно будут выжидать в надежде поговорить со мной конфиденциально.

Заметив мужчину в третий или четвертый раз, я попыталась поймать его взгляд, чтобы побудить подойти поближе и иметь возможность устроить ему осмотр в частном порядке, но каждый раз он, опустив глаза, ускользал и скрывался в кипящем муравейнике лагеря среди ополченцев, солдат-континенталов и гражданских.

На следующий день ближе к закату он довольно внезапно появился снова – как раз, когда я готовила своего рода похлебку из достаточно свежей кости неизвестного мне животного и даже с кусочками мяса на ней. Ее дала мне пациентка. Туда же я добавила два сморщенных клубня ямса, по горстке зерна и бобов и немного черствого хлеба.

– Вы миссис Фрейзер? – спросил мужчина с удивительно грамотным произношением и южным шотландским акцентом. Я решила, что он из Эдинбурга, и ощутила слабую боль, вспомнив похожую речь Тома Кристи. Он всегда упорно называл меня «миссис Фрейзер», произнося имя так же четко и формально.

Однако в следующий миг все мысли о Томе Кристи испарились.

– Вас называют Белой Ведьмой, не так ли? – спросил мужчина и улыбнулся, но приятным выражение его лица назвать было нельзя.

– Некоторые называют. И что с того? – спросила я и, глядя прямо на него, покрепче ухватила длинную деревянную ложку. Высокий и худой, узколицый и темный, мужчина носил форму континентала. Вот интересно, почему он не пошел к своему полковому хирургу, предпочтя ведьму? Хотел любовное зелье? Но, вроде, не похож на таких.

Визитер усмехнулся и поклонился.

– Я только хотел убедиться, что пришел по адресу, мадам, – сказал он, – и не имел намерения вас оскорбить.

– Я не обиделась.

Мужчина ничем явно не угрожал, ну, разве что стоял слишком близко, но мне он не нравился. И мое сердце билось быстрее, чем должно бы.

– Очевидно, вам мое имя известно, – холодно произнесла я. – Как же зовут вас?

Он снова улыбнулся, разглядывая меня настолько откровенно, что это показалось почти дерзостью – и даже чуть ли не наглостью.

– Мое имя не имеет значения. Ваш муж – Джеймс Фрейзер?

Внезапно у меня возникло сильное желание огреть его разок деревянной ложкой, но я не стала: это лишь разозлило бы визитера, но избавиться от него не помогло. Я не хотела признавать, что Джейми – мой муж, и не стала спрашивать себя, почему, а просто сказала: «Извините», – и, сняв котелок с огня, поставила его на землю и пошла прочь.

Мужчина этого не ожидал и не последовал за мной сразу. Я быстренько скрылась, юркнув за небольшую палатку, принадлежавшую ополчению из Нью-Гемпшира, и смешалась с собравшимися вокруг костра ополченцами и их женами. Пара из них удивились моему внезапному появлению, но все они меня знали и, сердечно кивая и приветствуя, нашли для меня местечко у огня.

Из своего убежища я оглянулась и на фоне заходящего солнца увидела силуэт мужчины, который стоял возле моего покинутого костра, а вечерний ветер шевелил пряди его волос. Несомненно, только мое воображение заставило меня подумать, что он выглядит зловеще.

– Кто это, тетушка? Один из твоих отвергнутых поклонников? – с усмешкой в голосе спросил меня на ушко Йен Младший.

– Определенно отвергнутый, – ответила я, все еще глядя на мужчину.

Я боялась, что тот может последовать за мной, но он остался там, где стоял, лишь повернулся в нашу сторону. Его лицо было темным овалом, но я знала, что он неотрывно смотрит на меня.

– Где твой дядя, ты знаешь?

– О, да. Вместе с кузеном Хэмишем он облегчает кошелек полковника Мартина, играя в лоо (карточная игра «мушка». – прим. пер.) где-то там.

Йен подбородком указал в направлении стоянки ополчения из Вермонта, где возвышался шатер полковника Мартина, узнаваемый по большой дыре на верхушке, которая была залатана куском желтого ситца.

– А Хэмиш хорош в картах? – полюбопытствовала я, взглянув на шатер.

– Нет, но дядя Джейми отлично играет и знает, когда Хэмиш готов сделать какую-нибудь глупость, – а это почти так же хорошо, как если бы он сделал то что нужно, ага?

– Поверю тебе на слово. Ты не знаешь, кто этот человек? Тот, что стоит возле нашего костра?

Йен сощурился против заходящего солнца, а потом вдруг нахмурился.

– Нет, но он только что плюнул в твой суп.

– Он, что? – развернувшись, я увидела лишь, как безымянный джентльмен, выпрямив спину, уходил. – Вот чертов мерзкий засранец!

Прочистив горло, Йен подтолкнул меня локтем, указав на одну из жен ополченцев, которая глядела на меня с явным неодобрением. Я тоже прочистила горло и, проглотив свои дальнейшие замечания по поводу произошедшего, изобразила, как я надеялась, извиняющуюся улыбку. В конце концов, теперь нам, возможно, придется просить ее гостеприимства, если мы хотим хоть как-нибудь поужинать.

Когда я обернулась на свой костер, мужчина уже ушел.

– Знаешь, что, тетушка, – Йен задумчиво нахмурился, глядя на густые тени, удлиняющиеся под деревьями. – Он вернется.

ДЖЕЙМИ И ХЭМИШ к ужину не пришли, из чего я сделала вывод, что для них игра в лоо складывалась удачно. Да и мой вечер завершился хорошо: миссис Кеббиц, жена ополченца, от души накормила нас с Йеном свежими кукурузными лепешками и тушеным кроликом с луком. И, что было лучше всего, мой зловещий посетитель не вернулся.

Йен ушел по своим делам, Ролло – за ним по пятам, поэтому я пригасила огонь, приготовившись отправиться в больничные палатки на вечерний осмотр. Большинство тяжелораненых умерли в течение первых двух или трех дней после битвы; что касается остальных, то тех, у кого были жены, друзья или родственники, которые могли о них позаботиться, отправили в свои лагеря. И в палатках оставалось примерно три десятка совсем одиноких мужчин с затяжными, но не имеющими непосредственной опасности для жизни травмами или болезнями.

Я надела вторую пару чулок, завернулась в свой теплый шерстяной плащ и возблагодарила Бога за холодную погоду. В конце сентября ударили холода, отчего лес зажегся триумфальным золотом и багрянцем. И, слава Богу, исчезли насекомые. Жизнь в лагере без мошкары уже сама по себе стала чудесным облегчением – не удивительно, что мухи были одной из Десяти казней Египетских (Исх. 8:17-19 – прим. пер.). Вши, увы, остались с нами. Но без мошек, блох и комаров угроза эпидемических заболеваний значительно уменьшилась.

Тем не менее, каждый раз, когда я приближалась к больничной палатке, то ловила себя на том, что принюхиваюсь, готовая учуять характерное зловоние фекалий, которое может указывать на внезапно разразившуюся холеру, сыпной тиф или какие-нибудь более легкие заболевания, вызванные вспышкой сальмонеллы. Но сегодня вечером я не ощутила ничего, кроме обычной вони лагерных отхожих мест, перекрываемой смрадом немытых тел, грязного постельного белья и устойчивым застарелым запахом крови. Ободряюще знакомым.

Под парусиновым навесом рядом с самой большой палаткой три санитара играли в карты при свете тростникового светильника раш-дип, пламя которого мерцало от вечернего ветра, из-за чего тени мужчин плясали на бледной холстине. Проходя мимо них, я услышала смех. Это означало, что все полковые хирурги отсутствовали; вот и хорошо.

Большинство из врачей были попросту благодарны за любую помощь, и поэтому предоставляли мне полную свободу. Однако всегда находилась пара таких, которые требовали уважения к своему званию и настаивали на своем авторитете. Обычно не более чем досадная зловредность, но очень опасная в случае чрезвычайной ситуации.

Слава Богу, сегодня ничего чрезвычайного. Перед входом в палатку лежали несколько оловянных подсвечников и огарки различной длины. Я зажгла от огня свечу и, нырнув внутрь, обошла две большие палатки, проверяя пульс, дыхание и температуру больных, болтая с мужчинами, которые проснулись, и оценивая их состояние.

Ничего слишком серьезного, но меня несколько беспокоил капрал Джебедайя Шордитч, который в ходе штурма большого редута получил три штыковых ранения в разные места. Каким-то чудом ни один из ударов не задел жизненно важных органов, и хотя капрал довольно сильно стеснялся (поскольку штык буквально вспахал его левую ягодицу), признаков лихорадки у него не наблюдалось. Однако кое-что указывало на начало инфекции в поврежденной ягодице.

- Я собираюсь спринцевать абсцесс, - сказала я мужчине, глядя на свою полупустую бутылку настойки горечавки. Она почти закончилась, но, если повезет, большой необходимости в ней в ближайшее время возникнуть не должно и я успею сделать новую. - Я имею в виду, промыть рану, чтобы убрать гной. Как это с вами случилось?

Спринцевание – не слишком приятная процедура: будет лучше, если мужчина сможет немного отвлечься, рассказывая мне подробности.

– Я не отступал, мэ-эм, даже не думайте так, – уверил он меня, крепко ухватившись за край своей кушетки, когда я, откинув одеяло, отдирала засохшие частицы повязки с дегтем и скипидаром. – Просто один из этих подлых гессенских сукиных сынов прикинулся мертвым, и, когда я уже собирался через него перешагнуть, он ожил и поднялся со штыком в руке, что твоя змеюка-щитомордник.

– В смысле, штык-то был в твоей руке, Джеб, – пошутил его сосед.

– Не-а, это был другой штык.

Капрал отмахнулся от шутки, мельком взглянув на свою забинтованную правую руку, и пояснил мне, что один из гессенцев приколол его ладонь к земле с помощью штыка. После чего Шордитч левой рукой подхватил упавший нож и изо всех сил рубанул по лодыжкам, свалив противника с ног, а затем перерезал ему горло, не обращая внимания на третьего нападавшего, удар которого отрезал верхнюю часть его левого уха.

– Слава Богу, кто-то пристрелил третьего до того, как тот смог повторить попытку. Кстати, мэ-эм, а рука полковника заживает?

В свете лампы было видно, что на лбу капрала блестел пот, а на предплечьях выступили сухожилия, но говорил он вежливо.

– Думаю, с ней все хорошо, – сказала я, медленно нажимая на поршень своего спринцевального шприца. – Муж с полудня играет в карты с полковником Мартином. Если бы рука стала «бедненькой», он бы уже вернулся.

Вместе с соседом Шордитч похихикал над моим хиленьким каламбуром, но, когда я закончила накладывать свежую повязку, капрал длинно выдохнул и, прежде чем тяжело перекатиться на здоровый бок, на миг уперся лбом в кушетку.

– От души благодарю вас, мэ-эм, – сказал капрал, переведя взгляд на людей, которые туда-сюда перемещались в темноте. – Если вы случайно встретите друга Хантера или дока Толливера, не могли бы вы попросить их ненадолго зайти?

Удивившись, я подняла бровь, но кивнула и налила ему в кружку эля: это ему не повредит, да и эля теперь было вволю, ведь начали приходить поставки с юга.

И его другу – мужчине из Пенсильвании по имени Неф Брюстер, который болел дизентерией, – я тоже налила эля, но перед тем, как передать кружку, добавила туда горстку крепящего травяного сбора доктора Роулингса.

– Джеб не хотел вас обидеть, мэ-эм, – прошептал Неф, доверительно придвигаясь ко мне ближе, когда брал напиток. – Просто он не может испражняться без посторонней помощи, а леди о таком он попросить не может. Мистер Дэнзелл или док придут не скоро. Но я ему помогу.

– Может, мне позвать одного из санитаров? – удивившись, спросила я. – Они же рядом.

– О, нет, мэ-эм. Когда солнце садится, они считают, что их работа закончилась. И придут, только если тут начнется драка или палатка загорится.

– Хм, – произнесла я.

Определенно, нравы медицинского персонала со временем не слишком меняются.

– Я найду одного из врачей, – уверила я мистера Брюстера.

Рука Нефа сильно дрожала, и мне пришлось приложить к его ладони свои пальцы и помочь ему выпить. Я сомневалась, что он может стоять достаточно долго, чтобы справиться со своей нуждой, не говоря уже о помощи капралу Шордитчу. Но, хотя мистер Брюстер и выглядел худым и желтым, боевого задора ему было не занимать.

– Что-что, а посрать-то я сейчас умелец знатный, уж будьте уверены, – сказал он мне, ухмыляясь, и вытер лицо дрожащей рукой. Сделав паузу между глотками, он с трудом перевел дыхание. – А... может быть, у вас есть жир для готовки, мэм? Мой задний проход саднит, как твой освежеванный кролик. Я смогу сам помазать, ну, если только вы не захотите сделать это для меня.

– Я спрошу у доктора Хантера, – сухо ответила я. – Уверена, он будет рад помочь.

Поскольку большинство больных уже спали, я быстро завершила обход и отправилась искать Дэнни Хантера, которого нашла возле его собственной палатки. Закутавшись в шарф от холода, он мечтательно слушал балладу, которую пели возле соседнего костра.

– Кто? – при моем появлении он вышел из своего ступора, хотя, чтобы полностью вернуться на землю, ему потребовалось еще немного времени. – О, друг Джебедайя, понятно. Разумеется... Я сейчас же пойду.

– Есть у вас гусиный или медвежий жир?

Дэнни покрепче усадил свои очки на носу и озадаченно взглянул на меня.

– Друг Джебедайя не страдает от запора, да? Я так понимаю, что его трудности, скорее, технического порядка, нежели физиологического.

Я рассмеялась и объяснила.

– О. Понятно. У меня есть немного мази, – с сомнением сказал он. – Но она с ментолом – для лечения гриппа и плеврита, как ты знаешь. Боюсь, что это средство вряд ли принесет облегчение заднице друга Брюстера.

– Пожалуй, да, -– согласилась я. – Почему бы вам не пойти и не помочь мистеру Шордитчу, а я найду немного обычного жира и принесу туда?

Жир – любой жир – был неотъемлемой частью готовки, и мне потребовалось спросить всего возле двух костров, чтобы получить целую чашку оного. Давая его, леди сообщила мне, что это топленый жир опоссума.

– Жирнее, чем жир, – заверила меня она, – и вкусный к тому же.

Эта последняя характеристика вряд ли представляла большой интерес для мистера Брюстера – или, по крайней мере, я надеялась, что нет. Но я от души поблагодарила женщину и отправилась сквозь темноту обратно в маленькую больничную палатку.

Во всяком случае, я собиралась идти в том направлении. Однако луна еще не взошла, и через несколько минут я поняла, что не узнаю лесистый холм, по которому иду, спотыкаясь о корни и упавшие ветки.

Тихонько бормоча ругательства, я повернула налево – конечно, это было... Нет, не туда. Выругавшись про себя, я остановилась. Ну не могла я потеряться: только не посреди палаточного городка, в котором находилась, по крайней мере, половина континентальной армии, – не говоря уже о нескольких десятках ополченских рот. Но в каком именно месте палаточного лагеря я была... Сквозь деревья я видела мерцание нескольких костров, но взаиморасположение их казалось незнакомым. Сбитая с толку, я повернула в другую сторону, напрягая глаза в поисках заплатанной крыши большого шатра полковника Мартина – самой заметной достопримечательности, которая могла быть видна в темноте.

Что-то пробежало по моей ноге, и я рефлекторно ее отдернула, плеснув на руку растаявший жир опоссума. Стиснув зубы, я как следует вытерла руку о передник. Жир опоссума чрезвычайно маслянистый, но его основным недостатком в качестве смазки является то, что он воняет дохлым опоссумом.

Из кустов справа от меня появилась сова – бессменная спутница ночи, внезапно пролетевшая в нескольких футах от моего лица, и, судорожно подпрыгнув, мое сердце заколотилось. Вслед за этим вдруг треснула ветка, и я услышала шаги нескольких мужчин, пробиравшихся сквозь ближайшие кусты и невнятно переговаривавшихся между собой.

Закусив нижнюю губу, я стояла почти неподвижно и внезапно ощутила волну иррационального ужаса.

«Все в порядке! – говорила я себе, разозлившись. – Это лишь солдаты в поисках кратчайшего пути. Не угроза. Тебе ничто не угрожает».

«Расскажи это своей бабушке», – ответила моя нервная система, когда раздалось сначала невнятное ругательство, а затем – шум потасовки, хруст сухих листьев, треск ломающихся ветвей и внезапный глухой стук, похожий на звук лопнувшей дыни, когда твердое тело внезапно сталкивается с чьей-то головой. Кто-то крикнул, чье-то тело повалилось, и послышался торопливый шорох – грабители обыскивали карманы жертвы.

Я не могла пошевелиться. Мне отчаянно хотелось убежать, но я приросла к месту: ноги просто отказывались слушаться – как в ночном кошмаре, когда кто-то приближается к тебе, а ты не в состоянии двигаться.

Мой рот был открыт, и я прилагала все силы, чтобы не закричать, но в то же время так испугалась, что не в состоянии издать ни звука. Дышала я шумно, каждый вдох эхом отдавался в моей голове, и совершенно внезапно я почувствовала, как заложило нос, перехватило дыхание, а горло засаднило от проглоченной крови. Меня что-то придавило – тяжелое, бесформенное – оно вжимало меня в землю, жесткую от камней и упавших шишек. Я ощутила горячее дыхание прямо в ухе:

– Ну, давай же. Прости, Марта, но тебе придется. Я должен взять тебя. Да, вот так... О, Боже, вот так... да....

Я не помню, как упала на землю. Свернувшись будто зародыш и прижав лицо к коленям, я дрожала от ярости и ужаса. Кусты рядом зашуршали: в паре футах от меня с шуточками и смехом прошли несколько человек.

А потом у меня в голове заговорил некий малюсенький остаток здравого смысла, – хладнокровный, как дьявол – который бесстрастно заметил: «О, так это и есть флешбэк. Как интересно».

– Я покажу тебе «интересно», – прошептала я.

Или думала, что прошептала, потому что вряд ли издавала какие-то звуки. Я была полностью одета – закутана от холода – и только лицом ощущала прохладу. Но все равно – я лежала голая и чувствовала, как мерзнут мои обнаженные груди и бедра... и между бедер...

Я сжала ноги так крепко, как только могла, и изо всех сил прикусила губу. Теперь я действительно ощутила вкус крови. Однако дальше ничего не произошло. Я все помнила очень живо. Но это было лишь воспоминание. Прошлое не повторилось.

Очень медленно я пришла в себя. Моя губа болела, и из нее текла кровь: языком я чувствовала след укуса и болтающийся лоскут плоти, ощущался вкус серебра и меди, как будто во рту находились монетки.

Я дышала так, будто милю пробежала, но я могла дышать: носоглотка была чистой, расслабленной и открытой – ни повреждений, ни першения. Я обливалась потом, и мои мускулы болели от того, что так сильно сжимались.

Слева от меня в кустах послышался стон. «Значит, они не убили его», – мелькнула смутная мысль. Я подумала, что должна пойти и посмотреть, помочь ему. Я не хотела. Не хотела прикасаться к мужчине, видеть мужчину – даже рядом находиться. Однако это не имело значения: двигаться я не могла.

Меня больше не сковывал ужас: я знала, где нахожусь, и что опасности нет… что все хорошо. Но я не могла двигаться и лежала, скорчившись, потея и дрожа. И прислушиваясь.

Мужчина издал несколько стонов, затем медленно перекатился, шурша ветками.

– Вот дерьмо, – пробурчал он и первое время лежал неподвижно и тяжело дышал, затем внезапно сел, воскликнув: – Вот дерьмо! – то ли от боли, когда пошевелился, то ли вспомнив о грабеже – я не знала. Затем послышались бормотания и ругательства, вздох и тишина... а потом полный настоящего ужаса крик, который ударил в мой позвоночник, будто электрический разряд.

Было слышно, как мужчина безумно пытается встать на ноги, и что ему это удалось… Почему? Почему? Да что происходит? Треск и шум побега. Ужас был заразным: с колотящимся сердцем я вскочила на ноги и тоже хотела убежать, но не знала, куда. Из-за этого идиота я ничего не слышала. Что там случилось, черт побери?

Слабый шорох сухой листвы заставил меня резко повернуть голову – и у меня чуть инфаркт не случился, когда через долю секунды Ролло сунул свой мокрый нос в мою ладонь.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – воскликнула я, с облегчением услышав свой собственный голос. Шорох листьев: кто-то еще шел ко мне.

– О, так вот ты где, тетушка, – показалась высокая фигура, – почти тень в темноте – и Йен Младший коснулся моей руки. – Ты в порядке, тетушка? – в его голосе звучало беспокойство, благослови его Бог.

– Да, – довольно слабо отозвалась я, а потом чуть более убедительно произнесла: – Да. В порядке. Я заблудилась в темноте.

– О, – темная фигура расслабилась. – Я так и подумал, что ты, наверное, потерялась. Дэнни Хантер пришел и сказал, что ты отправилась на поиски какого-то жира, но не вернулась, и он о тебе беспокоился. Вот мы с Ролло и пошли тебя искать. А кто был тот парень, которого Ролло так напугал?

– Не знаю.

Вспомнив о жире опоссума, я поискала чашку. Она лежала на земле – пустая и чистая. А по чавкающим звукам я заключила, что Ролло, вылакав все ее содержимое, теперь тщательно облизывал сухие листья, на которые пролился жир, когда я уронила чашку. В данных обстоятельствах я не чувствовала себя вправе ругаться на него.

Йен наклонился и поднял посудину.

– Возвращайся к костру, тетушка. Я найду еще жира.

Я не стала возражать и вслед за Йеном начала спускаться с холма, не слишком обращая внимания на то, что находится вокруг, потому что была слишком занята приведением в порядок своих чувств и попытками восстановить некое подобие душевного равновесия.

Слово «флешбэк» я однажды слышала в Бостоне, в шестидесятых. Мы тогда не использовали слово «флешбэк», но о таком состоянии я слышала. В Первую Мировую это называли «военным неврозом». «Боевым посттравматическим синдромом» – во Второй. Данное состояние наступает, когда ты выжил там, где не должен был, и теперь не можешь совместить это с тем фактом, что ты жив.

«Что ж, ты выжила, – с вызовом сказала я сама себе. – Значит, тебе придется привыкнуть к этому». На мгновение я задумалась, с кем же я разговариваю, и на короткий миг (вполне серьезно) – о том, не теряю ли я разум.

Разумеется, я помнила все, что случилось во время моего похищения несколько лет назад. Я бы очень хотела забыть, но знала о психологии достаточно, чтобы не пытаться подавлять воспоминания. Когда они всплывают, я внимательно их просматриваю, делая упражнения с глубокими вдохами, затем запихиваю образы обратно туда, откуда они появились. И иду искать Джейми. По прошествии времени я поняла, что живо помнятся лишь определенные детали: фиолетовая в утреннем свете ушная раковина мертвеца, похожая на экзотический гриб; яркая вспышка света перед глазами, когда Харли Бобл сломал мне нос; запах кукурузы в дыхании того юного идиота, который пытался меня изнасиловать. Мягкий, тяжелый вес того, кто изнасиловал. А остальное милосердно расплывалось.

И кошмары мне снились тоже, хотя Джейми обычно тут же просыпался, когда я начинала похныкивать, и достаточно сильно хватал меня, чтобы разрушить сновидение. Сам полусонный, он крепко обнимал меня и, что-то невнятно напевая, гладил по волосам, по спине, до тех пор, пока я не погружалась в его покой и не засыпала снова. Но сегодня все было по-другому.

В ПОИСКАХ ЖИРА ЙЕН переходил от костра к костру и, наконец, разжился маленькой жестянкой, на полдюйма заполненной гусиным жиром, смешанным с окопником. Смесь уже почти прогоркла, но Йен не думал, что это имеет значение, потому что Дэнни Хантер рассказал ему, для чего жир требовался.

Состояние тетушки беспокоило его несколько больше. Он отлично понимал, почему она иногда вздрагивала, будто маленький сверчок, или стонала во сне. Йен видел, какой была Клэр после того, как ее спасли от тех ублюдков, и прекрасно понимал, что они с ней сделали. Кровь вскипела, и вены на висках вздулись, когда он вспомнил ту бойню, в которой мужчины Фрейзерс Риджа освободили ее.

Она не захотела отомстить сама, когда они спасли ее; и Йен думал, что, возможно, это было ошибкой, хотя отчасти и принимал тот факт, что она целительница и поклялась не убивать. Но вся штука в том, что есть люди, которых просто необходимо убить. Церковь этого не признает – разве что на войне. А вот могавки это понимают прекрасно. И дядя Джейми тоже.

Но квакеры...

Йен застонал.

Из огня да в полымя. В миг, когда он нашел жир, ноги понесли его не к больничному шатру, – туда, где, скорее всего, и ждал Дэнни, – а к палатке Хантеров. Йен мог притвориться, что направляется в госпиталь, ведь палатки стояли рядышком. Но он не видел никакого смысла врать самому себе.

Не в первый раз ему так не хватало Брианны. Ей он мог рассказать обо всем, а она – ему... причем иногда даже больше, наверное, чем она могла открыть Роджеру Маку.

Йен машинально перекрестился, бормоча: «Gum biodh iad sabhailte, a Dhìa». «Пусть они будут в безопасности, о, Господи».

И, кстати, вот интересно, что бы посоветовал Роджер Мак, будь он здесь? Он был спокойным человеком и хорошим христианином, хоть и пресвитерианцем. Но в ту ночь Роджер присоединился к погоне и вместе со всеми делал то, что дóлжно. И ни слова не сказал об этом после.

Йен с минуту поразмышлял о будущей пастве Роджера Мака и о том, как бы они оценили эту сторону их священника, но тряхнул головой и пошел дальше. Все эти размышления требовались, чтобы не допустить мысли о том, что он скажет, когда увидит ее, – а это не имело смысла. Он хотел поведать ей одну единственную вещь, которую произнести не мог. Никогда.

Вход в палатку был закрыт, но внутри горела свеча. Йен вежливо кашлянул снаружи, а Ролло, поняв, где они находятся, помахал хвостом и издал добродушное «ваф!».

Входной клапан тут же поднялся – Рейчел, держа штопку в одной руке, стояла на пороге и, сощурившись в темноту, улыбалась, потому что слышала пса. Она была без чепца, и пряди ее волос выбились из-под шпилек.

– Ролло! – воскликнула она, наклоняясь, чтобы почесать собаку за ушами. – Я вижу, ты и своего друга привел.

Улыбнувшись, Йен показал жестянку.

– Я принес немного жира. Моя тетушка сказала, что вашему брату он нужен для его задницы, – и чуть запоздало опомнился, – в смысле... для чьей-то задницы.

В груди зажглось чувство стыда, но он говорил, возможно, с единственной женщиной в лагере, которая легко могла воспринять задницы в качестве обычной темы для разговора. «Ладно, единственной, помимо тети, – поправился Йен. – Или еще шлюх, может быть».

– О, Дэнни обрадуется. Благодарю тебя.

Рейчел протянула руку, чтобы забрать жестянку, и их пальцы соприкоснулись. Жестянка была испачкана жиром и, выскользнув, упала. Йен наклонился, чтобы поднять ее, и Рейчел тоже. Она выпрямилась первая, и ее волосы коснулись щеки Йена – теплые и пахнущие ею.

Безо всякой мысли обхватив обеими руками ее лицо, он наклонился к ней. Увидел, как вспыхнули и потемнели ее глаза, и их губы соединились. И на одно, нет, два, мгновения Йен ощутил по-настоящему совершенное и теплое счастье, когда его сердце уместилось в ее ладошках.

Затем одна из этих ладоней шлепнула по его щеке, и Йен отшатнулся, будто пьяный, которого внезапно разбудили.

– Что ты такое делаешь? – прошептала Рейчел, с глазами, круглыми, как блюдца. Она попятилась и прижалась к стене палатки так, будто хотела пройти сквозь нее. – Ты не должен!

Йен не мог найти никаких слов. Все известные ему языки смешались в голове, как овощи в рагу, и он онемел. Но первые слова, которые сквозь хаос поднялись на поверхность, оказались гэльскими.

– Mo chridhe (мое сердце (гэльск.), – прим. пер.), – сказал он, и впервые вздохнул с того момента, когда коснулся ее. Потом вернулся могавский – идущий от сердца и инстинктивный. «Ты мне нужна». И запоздало подтянулся английский – тот, который лучше всего подходит для извинений. – Я... я прошу прощенья.

Рейчел кивнула – резко, словно марионетка.

– Да. Я... да.

Он должен уйти, потому что она испугалась. Йен знал это, как понимал и еще кое-что: Рейчел боялась не его. Медленно-медленно он протянул к ней руку: пальцы двигались помимо воли, понемногу, как при ловле лосося.

И как ожидаемое чудо – но все-таки чудо – дрожащая рука Рейчел потянулась навстречу. Йен дотронулся до кончиков ее пальцев и ощутил, что они холодные. Его пальцы были горячими, он мог бы согреть ее... И уже как будто почувствовал ее холодную плоть рядом со своей, заметив напряженные под тканью ее одежды соски и ощутив в ладонях маленькую круглую тяжесть ее прохладных грудок, и то, как к его горячему телу прижались твердые и замерзшие бедра.

Йен сжимал ее руку, притягивая Рейчел к себе. И она приближалась навстречу его манящему жару – безвольная и беспомощная.

– Ты не должен, – прошептала она едва слышно. – Мы не должны...

Смутно Йен осознал, что, конечно, не может просто привлечь ее к себе, повалить на землю, и, убрав с пути одежду, взять ее – хотя каждая клеточка его существа требовала, чтобы он сделал именно это. Но о себе заявила некая слабая память о цивилизованности, и Йен ухватился за нее, с чудовищной неохотой отпуская руку Рейчел.

– Нет, разумеется, – произнес он на чистом английском. – Конечно, мы не должны.

– Я... ты...

Сглотнув, Рейчел провела тыльной стороной ладони по губам. И Йен подумал, что это не для того, чтобы стереть его поцелуй, а от изумления.

– А ты знаешь... – и замерла, беспомощно уставившись на него.

– Я не переживаю о том, любишь ли ты меня, – произнес Йен, зная, что говорит правду. – Не сейчас. Я боюсь, а вдруг ты погибнешь из-за того, что любишь.

– Ну ты и нахал! Я не сказала, что люблю тебя.

Тогда он взглянул на нее, и что-то шевельнулось в его груди. Как будто смех. А, может, и нет.

– И лучше не говори, – тихо заметил Йен. – Я не дурак. И ты тоже.

Рейчел порывисто протянула к нему руку, и он чуть отодвинулся.

– Думаю, тебе лучше не прикасаться ко мне, милая, – сказал Йен, по-прежнему напряженно вглядываясь в ее глаза цвета кресса под водой. – Потому что, если дотронешься, я возьму тебя прямо здесь и сейчас. И тогда для нас обоих будет слишком поздно, не так ли?

Ее рука повисла в воздухе, и Йен видел, что, хотя Рейчел и хочется убрать ее, она не может.

Развернувшись, он ушел в темноту. Его кожа была такой горячей, что ночной воздух почти испарялся, соприкасаясь с ней.

РЕЙЧЕЛ С МИНУТУ неподвижно стояла и слушала, как колотится сердце. Затем осознала еще один повторяющийся звук: тихий и лакающий. Моргнув, она посмотрела вниз и увидела Ролло: тот тщательно вылизал остатки гусиного жира из жестянки, которую Рейчел выронила, и теперь полировал пустую посудину.

– Ох, Боже, – произнесла она и прикрыла ладонью рот, боясь, что если рассмеется, то это превратится в истерику.

Пес поднял на нее свои желтые в свете свечи глаза, облизнулся и легонько повилял хвостом.

– И что же мне делать? – спросила она Ролло. – Тебе-то хорошо: ты можешь бегать вслед за ним весь день и делить с ним постель по ночам, и никто тебе и слова не скажет.

Почувствовав слабость в коленях, Рейчел уселась на табуретку и ухватилась за густой мех на загривке собаки.

– Что он хотел сказать? – спросила она у пса. – «Я боюсь, а вдруг ты погибнешь из-за того, что любишь»? Неужели он считает меня одной из тех дурочек, которые чахнут, и падают в обморок, и бледнеют от любви, вроде Эбигейл Миллер? Она ведь и не собирается действительно умирать ради кого-нибудь, не говоря уж о своем бедном муже. – Рейчел посмотрела на Ролло и встряхнула мех на его шее. – И что он имел в виду, целуя ту вульгарную особу, – прости мне, Господи, отсутствие доброжелательности, но правду нельзя игнорировать – и меньше чем через три часа поцеловав меня? Скажи мне! Что все это значит?

Рейчел отпустила пса, который, дружелюбно лизнув ей руку, молча выбежал из палатки, без сомнения, чтобы передать ее вопрос своему сердитому хозяину.

Нужно поставить кипятиться кофейник и сделать что-нибудь на ужин: голодный и замерзший Дэнни скоро вернется из больничной палатки. Но Рейчел продолжала сидеть, уставившись на пламя свечи и гадая, ощутит ли она огонь, если проведет по нему рукой.

Вряд ли. Когда Йен коснулся ее, все тело внезапно воспламенилось, будто факел, вымоченный в скипидаре. И оно по-прежнему пылало. Чудо, что ее рубашка еще не загорелась.

Рейчел знала, что он за человек. Йен не делал из этого секрета. Мужчина, который живет насилием и несет его внутри себя.

– Но ведь и я использовала его, когда мне это понадобилось, правда? – спросила она свечу.

Поведение, не достойное квакера. Ты не согласилась довериться милости Божьей, и не желала принимать Его волю. Ты не только потворствовала насилию и поощряла его, но и подвергла душу и тело Йена Мюррея огромной опасности. Нет, какая польза в том, чтобы игнорировать правду?

– Хотя, если уж быть до конца честной, – с вызовом сказала она свече, – уверена, что Йен в равной степени сделал это для Дэнни, как и ради меня.

– Кто сделал что?

Сначала в палатке показалась голова ее брата, который моргнул и, зайдя внутрь, выпрямился.

– Ты не помолишься обо мне? – вдруг попросила Рейчел. – Я в огромной опасности.

Дэнни уставился на нее немигающими за стеклами очков глазами.

– И правда, в опасности, – медленно проговорил он. – Хотя я и сомневаюсь, что молитва тебе поможет.

– Как, неужели у тебя не осталось веры в Господа?

Рейчел говорила резко, еще сильнее испугавшись при мысли, что все, что брат видел за последний месяц, могло просто сломить его. Она боялась, что ее собственная вера значительно поколебалась, но надеялась на веру Дэнни, которая станет для нее щитом и укрытием. Но если и та исчезнет...

– О, вера в Бога бесконечна, – улыбнулся он. – А вот в тебя? Не настолько большая.

Дэнни снял шляпу и повесил ее на гвоздь, который сам и забил в стойку палатки. Затем проверил, застегнут ли входной клапан на ночь.

– Когда я шел домой, то слышал, как выли волки, – заметил он. – Причем, ближе, чем хотелось бы.

Дэнни сел напротив сестры.

– Йен Мюррей? – напрямик спросил он.

– Откуда ты знаешь? – ее руки дрожали, и Рейчел раздраженно вытерла их о передник.

– Я только что встретил его пса, – Дэнни с интересом разглядывал сестру. – Что он тебе сказал?

– Я... ничего.

Дэнни недоверчиво выгнул одну бровь, и Рейчел сдалась.

– Не слишком много. Он сказал... что я люблю его.

– А ты любишь? – спросил Дэнни, совсем не удивившись.

– Как я могу любить такого мужчину?

– Если бы не любила, то не думаю, что просила бы меня помолиться о тебе, – указал он. – Ты бы просто прогнала его прочь. А на вопрос «как?» я вряд ли смогу ответить... хотя, полагаю, что он и так был риторическим.

Несмотря на смятение, Рейчел рассмеялась.

– Нет, – сказала она, разглаживая передник на коленях. – Я в прямом смысле задавала вопрос. Больше, как... Ну, можно ли сказать, что Иов чисто риторически спрашивал у Бога, что Он думает? Я в этом смысле спрашивала. (В Книге Иова сам праведный Иов Многострадальный напрямую спрашивает у Бога, например, так: «Вот мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне», (Иов, гл. 31). – прим. пер.)

– Задавать вопросы Богу – дело опасное, – ответил ее брат вдумчиво. – Ты получаешь ответы, но, как правило, они заводят тебя в причудливые места.

Дэнни снова ей улыбнулся – на сей раз нежно и с таким сочувствием, что Рейчел отвела глаза.

Она сидела и, собирая пальцами передник в складочки, прислушивалась к крикам и пьяному пению, которые раздавались в лагере каждую ночь. Рейчел хотела заметить, что ничто уже не будет казаться более причудливым, чем два квакера посреди армии, и даже ставшие ее частью. Но ведь именно заданный Дэнни вопрос к Богу и привел их сюда, а Рейчел не хотелось, чтобы брат думал, будто она его винит.

Вместо этого она подняла глаза и серьезно спросила:

– А ты когда-нибудь влюблялся, Дэнни?

– О, - произнес он и опустил взгляд на свои собственные руки, которыми уперся в колени. Дэнни по-прежнему улыбался, но улыбка изменилась – стала мечтательной, как будто он увидел что-то мысленным взором. – Да. Думаю, да.

– В Англии?

Дэнни кивнул.

– Да. Хотя... Мне не следовало.

– Она... она не из квакеров?

– Нет, – мягко ответил он. – Не из квакеров.

В каком-то смысле это стало облегчением: Рейчел боялась, что брат влюбился в женщину, которая не захотела покинуть Англию, а он почувствовал себя обязанным вернуться в Америку ради сестры. Однако, поскольку все это касалось ее собственных чувств к Йену Мюррею, это не предвещало ничего хорошего.

– Сожалею насчет жира, – вдруг сказала она.

Дэнни моргнул.

– Жира?

– Друг Мюррей сказал, что для чьей-то задницы. Пес всё съел.

– Пес съел... О, собака съела жир, – губы Дэнни дернулись, и он медленно потер пальцы о пальцы. – Не переживай, я нашел немного.

– Ты голоден, – тут же сказала Рейчел и поднялась. – Вымой руки, а я поставлю кофейник на огонь.

– Было бы хорошо. Спасибо, Рейчел. Рейчел... – Дэнни замялся, но он был не из тех, кто избегает говорить напрямую. – Друг Мюррей сказал тебе, что ты любишь его... Но не о том, что он тебя любит? Кажется... это довольно странный способ выражать чувства, правда?

– Правда, – ответила она тоном, означающим, что она не желает обсуждать странности Йена Мюррея.

Рейчел даже пытаться не хотела объяснять Дэнни, что Йен Мюррей не выразил чувства словами, потому что ему и не нужно было. Воздух вокруг нее до сих пор вибрировал от его жаркого заявления. Хотя...

– Но, возможно, он и признался, – медленно произнесла она. – Он сказал мне кое-что, но не по-английски – и я не поняла. Ты не знаешь, что может означать «мо кри-игьхе»?

Дэнни на миг нахмурился, а затем его лоб прояснился.

– Должно быть, это язык Хайленда – то, что они называют гэльским, я думаю. Нет, я не знаю, что это значит... Но я слышал, как друг Фрейзер говорил это своей жене в таких обстоятельствах, что было ясно: это слово означает глубокую... привязанность.

Дэнни кашлянул.

– Рейчел, ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?

Ее кожа все еще пылала, лицо горело, как в лихорадке, но при этих словах Рейчел показалось, будто кусок льда вонзился в ее сердце.

– Поговорить с ним, – повторила она и сглотнула. – И сказать ему... что?

Рейчел нашла кофейник и мешочек с жареными желудями и цикорием. Насыпав горсть темной смеси в ступку, она принялась толочь их с такой силой, будто там было полно змей.

Дэнни пожал плечами, наблюдая за сестрой с любопытством.

– Ты сломаешь эту ступку, – заметил он. – А что до того, что ему сказать... Ну, это ты должна решить, Рейчел.

Дэнни по-прежнему напряженно смотрел на нее, но теперь серьезно, без тени юмора.

– Я попрошу его держаться от тебя подальше и впредь никогда с тобой не заговаривать, коли ты хочешь этого. Или, если предпочтешь, я могу заверить его, что твоя расположенность к нему является только дружбой, и он должен воздержаться от дальнейших заявлений.

Рейчел высыпала смолотую смесь в кофейник и добавила воды из котелка, который висел на стойке палатки.

– Это единственные варианты, которые ты видишь? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Сестрица, – очень нежно произнес Дэнни, – ты не сможешь выйти замуж за такого мужчину и остаться квакером. Ни одно Собрание не примет такой союз. И ты это знаешь, – он мгновение помолчал и добавил: – Ты ведь попросила меня за тебя помолиться.

Рейчел не ответила и, не взглянув на брата, развязала полог у входа и вышла наружу, чтобы вскипятить кофейник. Но перед тем как поставить его на огонь, пошевелила угольки и добавила дров. Воздух заалел, освещенный дымом и огненным маревом от тысяч мелких костров – таких же, как у них с Дэнни. Но наверху ночь простиралась черная, ясная и бесконечная, и свой холодный огонь в ней зажигали звезды.

Когда Рейчел вернулась в палатку, ее брат что-то искал под кроватью и при этом бормотал.

– Что такое? – спросила она, и Дэнни попятился, держа в руках небольшой ящик, в котором обычно лежали их съестные припасы – только сейчас их там не было. Осталось лишь несколько сырых желудей и одно яблоко, обгрызенное мышами.

– Что? – повторила Рейчел в ужасе. – Куда подевалась еда?

Явно злющий и с пылающими щеками, Дэнни сильно потер костяшками пальцев по губам, а потом ответил:

– Какой-то презренный сын... Белиала... (сатаны, – прим. пер.) разрезал палатку и все забрал.

Вызванный этой новостью поток ярости был почти желанным, потому что позволил переключиться и выплеснуть чувства.

– Да чтоб этот... этот...

– Без сомнения, – сделав глубокий вдох и пытаясь успокоить себя, сказал Дэнни, – он был очень голоден. Бедная душа, – добавил он тоном, в котором явно отсутствовало снисхождение.

– Если и так, он мог бы попросить, чтобы его накормили, – огрызнулась Рейчел. – Он самый обыкновенный вор, – и топнула ногой, кипя от злости. – Что ж, значит, я пойду и попрошу еды. Смотри за кофе.

– Если только из-за меня, то не стóит, – запротестовал Дэнни, но как-то вполсилы: Рейчел знала, что он ничего не ел с самого утра и просто умирал с голоду. Это она ему и сказала, глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Волки... - начал было он, но Рейчел уже надевала свою накидку и натягивала чепец.

– Я возьму факел, – уверила она брата. – И сильно не повезет тому волку, который решится выйти ко мне в моем теперешнем состоянии духа, уверяю тебя!

Схватив свою сумку для сбора трав, Рейчел быстро вышла наружу до того, как Дэнни успел спросить, куда она собирается идти.

ОНА МОГЛА ПОЙТИ в дюжину других стоянок поблизости. Озадаченность и подозрительность по отношении к Хантерам улеглись после приключений Дэнни в качестве дезертира, да и у Рейчел установились сердечные отношения с несколькими женами ополченцев, которые жили по соседству.

Она могла бы сказать себе, что ей неловко тревожить их так поздно. Или что ей интересно услышать последние новости о капитуляции – друг Джейми, как правило, присутствовал на переговорах и рассказал бы ей все, что позволялось. Можно было притвориться, что она хотела получить совет Клэр Фрейзер в отношении маленькой, но причиняющей боль бородавки на большом пальце ноги, а заодно и еды попросить – так же удобнее.

Но Рейчел была честной девушкой и не стала называть себе ни одной из этих причин. Она направлялась к стоянке Фрейзеров, словно туда ее тянуло магнитом – и звали этот магнит Йен Мюррей. Отчетливо понимая это, Рейчел считала свое поведение безумным – но не могла поступить иначе, как не в состоянии была изменить цвет своих глаз.

Что она собиралась сделать, сказать или даже подумать, если увидит его, Рейчел даже представить себе не могла, но все равно продолжала идти, спокойно, словно на рынок. Как путеводная звезда, ее факел отбрасывал свет на утоптанную грязь тропинки, и на бледном холсте палаток, мимо которых она проходила, вырисовывалась ее собственная тень, огромная и причудливая.

ГЛАВА 68

ВАНДАЛ

Я РАЗЖИГАЛА КОСТЕР, когда услышала медленные шаги. Повернувшись, я увидела, как, заслоняя луну, ко мне быстро приближается массивная фигура. Я попыталась убежать, однако ноги просто не слушались. Я попробовала закричать, но, как во всех самых жутких ночных кошмарах, крик застрял в глотке, и я подавилась, а из горла вырвалось лишь тоненькое сдавленное «и-ип».

Чудовищная сгорбленная фигура, которая выглядела как человек, только без головы, крякнув, остановилась рядом со мной, после чего с коротким свистом и глухим шумом что-то тяжело упало на землю, отчего мне под юбки залетел холодный воздух.

– Я принес тебе подарок, Сассенах, – сказал Джейми, улыбаясь во весь рот и вытирая пот с подбородка.

– По... Подарок, – слабо повторила я, глядя на здоровенную кипу... чего? Что такое он уронил на землю к моим ногам? А потом я почуяла запах.

– Шкура бизона! – воскликнула я. – О, Джейми! Настоящая бизонья шкура?

Никаких сомнений. Слава Богу, животное убито давно, хотя специфический запашок обладателя шкуры по-прежнему ощущался – даже на холоде. Я упала на колени и пробежалась по меху руками: хорошо выделанная, гибкая и относительно чистая шкура. Шерсть жесткая, но без комьев грязи и навоза, колючек и других атрибутов, которые обычно присутствовали на живых бизонах. Огромная. И теплая. Восхитительно теплая.

Я просунула озябшие руки внутрь и ощутила все еще сохранившееся там тепло тела Джейми.

– О, – выдохнула я. – Ты ее выиграл?

– Да, – гордо ответил Джейми. – У одного из английских офицеров. Достойный игрок, – честно добавил он, – но ему не повезло.

– Ты играл с английскими офицерами? – я беспокойно оглянулась в направлении британского лагеря, хотя отсюда его все равно не было видно.

– Только с одним. С капитаном Манселом. Он пришел с последним посланием от Бергойна и был вынужден ждать, пока Бабуля переварит ответ. Ему посчастливится, если до ухода его не обчистят до костей, – добавил Джейми без всякой жалости. – Худшего невезения в картах я никогда не видел.

Поглощенная изучением шкуры, я почти не слушала.

– Изумительная! Она огромная!

И правда огромная: добрых восемь футов в длину (2,44 м. – прим. пер.), и довольно широкая, чтобы два человека могли, свернувшись, лежать в ее тепле – если только они были не против спать рядышком. А от мысли о том, чтобы после стольких ночей дрожания под изношенными одеялами заползти в это обволакивающее укрытие, теплое и уютное...

Джейми, похоже, думал о том же.

– Достаточно большая для нас двоих, – сказал он и очень нежно коснулся моей груди.

– О, в самом деле?

Джейми придвинулся ближе, и поверх животного духа бизоньей шкуры я уловила его собственный запах – сухих листьев и горечи желудевого кофе, разбавленный сладостью бренди, и над этим – насыщенный мужской аромат его кожи.

– Я смогу узнать тебя из десятка мужчин в темной комнате, – сказала я, закрывая глаза и с удовольствием вдыхая.

– Уверен, что сможешь: я неделю не мылся.

Джейми положил руки мне на плечи и склонил голову так, что мы соприкоснулись лбами.

– Я хочу развязать горловину твоей рубашки, – зашептал он, – и сосать твои груди, пока ты не свернешься, подняв колени к моим яйцам, будто маленькая креветка. А потом взять тебя быстро и жестко, и уснуть, положив голову на твои обнаженные груди. Вот, – добавил он, выпрямляясь.

– О, – произнесла я. – Какая отличная идея.

НО КАК БЫ МНЕ НИ НРАВИЛАСЬ предложенная программа, я видела, что Джейми нужно подкрепиться прежде, чем он сможет снова заняться чем-нибудь, требующим усилий: я за ярд слышала, как урчит у него в животе.

– Игра в карты забрала все силы, да? – заметила я, наблюдая, как Джейми уничтожил три яблока за шесть укусов.

– Да, – коротко ответил он. – А хлеб у нас есть?

– Нет, но есть пиво.

И тут, будто вызванный этим словом, из темноты материализовался Младший Йен.

– Пиво? – с надеждой спросил он.

– Хлеб? – в один голос произнесли мы с Джейми, принюхиваясь, словно собаки.

Из карманов Йена доносился дрожжевой, чуть горелый аромат, который воплотился в две маленькие булки.

– Где ты их взял, Йен? – спросила я, вручая ему фляжку с пивом.

Он жадно выпил, затем опустил флягу и пару секунд смотрел на меня пустыми глазами.

– А? – отозвался он рассеянно.

– Ты в порядке, Йен? – я обеспокоенно на него посмотрела, но он моргнул, и выражение лица снова стало осознанным.

– Да, тетушка, прекрасно. Я просто... э-э... О, спасибо за пиво.

Он передал мне пустую фляжку, улыбнулся, как будто я была незнакомкой, и побрел куда-то в темноту.

– Ты это видел? – повернулась я к Джейми, который влажным пальцем подбирал хлебные крошки со своих колен.

– Нет, а что? Держи, Сассенах, – он передал мне вторую булку.

– Йен ведет себя, будто полоумный. На-ка, возьми половину: тебе больше нужно, чем мне.

Джейми спорить не стал.

– Парень не истекал кровью и не шатался, да? Ну, значит, полагаю, он влюбился в какую-нибудь бедняжку.

– О? Что ж, признаки подходят. Но...

Чтобы на дольше хватило, я откусывала хлеб маленькими кусочками: он был хрустящим и свежим – явно только что из золы. Конечно, я видела влюбленных молодых людей, и поведение Йена действительно отвечало симптоматике. Но я не замечала этого в нем с тех пор, как...

– Интересно, в кого?

– Бог знает. Надеюсь, это не одна из шлюх, – Джейми вздохнул и потер рукой лицо. – Хотя, может, это и лучше, чем чья-нибудь жена.

– О, Йен не стал бы... – начала было я, но потом увидела кривую ухмылку на лице Джейми. – Он же этого не сделал?

– Нет, не сделал, – сказал Джейми, – но все чуть не зашло слишком далеко... и не к чести леди, которая замешана.

– Кто?

– Жена полковника Миллера.

– Ох, Боже.

Эбигейл Миллер, бойкая молоденькая блондиночка лет двадцати, была примерно десятка на два моложе своего довольно крупного и абсолютно лишенного чувства юмора мужа.

– Как... далеко все зашло?

– Достаточно, – мрачно сказал Джейми. – Она зажала Йена возле дерева и терлась об него, будто кошечка в течке. Хотя, полагаю, ее муж уже положил конец выходкам супруги.

– Он их видел?

– Да. Мы вместе с ним как раз повернули из-за куста, и тут они. Я-то сразу понял, что не парень это затеял – но и сопротивлялся Йен не слишком активно.

Полковник Миллер на миг замер, затем шагнул вперед, схватил свою испуганную жену за руку и, пробормотав Джейми: «Доброго вам дня, сэр», – уволок ее, визжащую, прочь, в направлении своей палатки.

– Иисус тво... Когда это случилось? – спросила я.

Джейми, прикидывая, посмотрел на восходящую луну.

– О, наверное, часов пять или шесть назад.

– И Йен уже успел влюбиться в кого-то еще?

Джейми улыбнулся.

– Слышала когда-нибудь о coup de foudre, Сассенах? (coup de foudre (фр.) – как громом поразить, любовь с первого взгляда. – прим пер.). Мне хватило одного взгляда, чтобы влюбиться в тебя.

– Хм-м, – произнесла я, довольная.

С ТРУДОМ Я ВОДРУЗИЛА тяжелую бизонью шкуру на кипу нарубленных веток, которые образовывали основание нашего ложа, расстелила поверх два одеяла и свернула вторую половину шкуры наподобие теста для пирожка, сформировав большой уютный и теплющий карман, в который влезла, дрожащая, в одной рубашке.

Сквозь открытый вход палатки я наблюдала за Джейми, который пил кофе и разговаривал с двумя пришедшими поболтать ополченцами.

По мере того, как впервые за месяц мои ступни оттаивали, я расслаблялась в абсолютном блаженстве. Как и большинство людей, вынужденных осенью жить на природе, я обычно спала во всей одежде, которую имела. Женщины, перемещающиеся вместе с армией, иногда снимали свои корсеты: в сухую погоду по утрам можно было увидеть, как они висят и проветриваются на ветках деревьев, будто готовые взлететь исполинские зловонные птицы. Но, как правило, все просто расслабляли завязки и ложились спать прямо так. Корсет довольно удобен в носке, пока находишься в вертикальном положении, но оставляет желать лучшего в качестве пижамы.

Сегодня вечером, имея в своем распоряжении теплое непромокаемое укрытие, я зашла настолько далеко, что сняла не только корсет, свернув и уложив его под голову в качестве подушки, но также и юбку, блузку, жакет и косынку и, чувствуя себя совершенной развратницей, заползла в постель в одной рубашке и чулках.

Я с наслаждением потянулась и пробежала руками вдоль по телу, затем задумчиво обхватила груди, мысленно прокручивая предложенный Джейми план действий.

В тепле бизоньей шкуры я начала погружаться в приятную полудрему, решив, что мне не нужно бороться со сном: я точно знала, что Джейми, отбросив рыцарскую заботу о моем отдыхе, обязательно меня разбудит.

«Интересно, это удачное приобретение шкуры бизона так вдохновило Джейми? – размышляла я, сонно обводя большим пальцем один сосок. – Или именно отчаянное сексуальное желание воодушевило его сделать ставку на эту вещь?» Ведь с его раненой рукой мы не занимались этим... сколько дней? Я рассеянно пыталась подсчитать в уме, когда услышала низкий рокот нового голоса у костра и вздохнула.

Йен. Не то чтобы я была не рада его видеть, но... да, ладно. По крайней мере, он появился не в тот момент, когда мы...

Склонив голову, Йен сидел на одном из камней возле костра. Он вытащил что-то из споррана и задумчиво тер предмет между пальцами, пока говорил. Его длинное не слишком красивое лицо было расстроенным, но как-то по-особенному светилось.

«Как странно, – подумала я, – я видела такое раньше – этот взгляд. Такая напряженная сосредоточенность на чем-то чудесном, какой-то удивительный секрет, известный лишь тебе».

Одновременно обрадовавшись и растрогавшись, я решила, что это из-за девушки. Йен выглядел так рядом с Мэри – с юной проституткой, которая была его первой. И с Эмили?

Что ж, да... Думаю, так. Хотя в тот момент его радость была ужасно омрачена пониманием того, что грядет неминуемая разлука со всеми и со всем, что он любил.

«Cruimnich», – сказал Джейми тогда, перекинув на прощание свой плед через плечо Йена. «Помни». Я думала, душа моя разорвется, когда мы оставляли его у индейцев… и точно знаю, что сердце Джейми разбилось.

Йен до сих пор носил тот истрепанный плед, приколотый к плечу его рубашки из оленьей кожи.

– Рейчел Хантер? – спросил Джейми достаточно громко, и, поразившись, я подскочила.

– Рейчел Хантер? – повторила я. – Ты влюбился в Рейчел?

Когда я, будто черт из табакерки, появилась перед ним, Йен посмотрел на меня удивленно.

– О, так вот ты где, тетушка. А я все думал, куда ты подевалась, – мягко сказал он.

– Рейчел Хантер? – настаивала я, не собираясь позволить ему уйти от ответа.

– Ну... да. По крайней мере, я... что ж, да. Влюблен.

От признания его щеки запылали: я даже при свете костра это увидела.

– Парень подумал, что мы, наверное, могли бы замолвить за него словечко перед Дэнзеллом, Сассенах, – объяснил довольный, но и чуть встревоженный Джейми.

– Словечко? О чем?

Йен поднял глаза и перевел взгляд с меня на Джейми.

– Просто... Дэнни Хантеру это явно не понравится. Но он прислушается к словам тетушки Клэр, и, конечно, уважает тебя, дядя Джейми.

– Почему не понравится? – спросила я.

К этому времени я уже вылезла из-под шкуры и, завернувшись в шаль, села рядом с Йеном на камень. Мои мысли мчались. Мне очень нравилась Рейчел Хантер. Я была рада – не говоря уж об облегчении – тому, что Йен, наконец, нашел и полюбил достойную девушку. Но...

Йен выразительно на меня посмотрел.

– Разумеется, ты заметила, что они – квакеры, тетушка?

– Да, заметила, - я тоже посмотрела на него с выражением. – Но...

– А я – не квакер.

– Да, и это я знаю. Но...

– Если она выйдет за меня замуж, то ее исключат из Собрания. Скорее всего, их обоих исключат. Это уже произошло однажды, когда Дэнни решил присоединился к армии, – и для Рейчел это было ужасно.

– О, – произнес Джейми, отрывая кусок хлеба. Нахмурившись, он держал его в руках. – Да, полагаю, это возможно.

Джейми засунул хлеб в рот и начал медленно и задумчиво жевать.

– Думаешь, она тоже тебя любит, Йен? – спросила я насколько могла мягко.

Йена просто раздирало между расстройством, тревогой и тем внутренним свечением, которое продолжало пробиваться сквозь тучи душевного смятения, и его лицо явно не знало, какое выражение принять.

– Я... ну... Думаю, да. Я надеюсь.

– Ты не спрашивал ее?

– Я... не совсем. В смысле... Мы не то, чтобы разговаривали, понимаешь?

Джейми проглотил свой хлеб и кашлянул.

– Йен, – произнес он. – Скажи мне, что ты не переспал с Рейчел Хантер.

Йен выглядел оскорбленным. Подняв брови, Джейми уставился на него. Йен снова опустил глаза на предмет в руках, который он перекатывал между ладонями, словно комок теста.

– Нет, – пробормотал он. – Хотя и жалею, что не переспал.

– Что?

– Ну... ели бы переспал, ей бы пришлось выйти за меня замуж, да? Жаль, что я об этом не подумал... Но нет, я не мог. Она сказала остановиться, и я остановился, – Йен с трудом сглотнул.

– Очень благородно с твоей стороны, – пробормотала я, хотя, на самом деле, вполне понимала суть проблемы. – И весьма разумно с ее.

Йен вздохнул.

– Что мне делать, дядя Джейми?

– Полагаю, что сам ты квакером не станешь? – неуверенно спросила я.

Джейми и Йен посмотрели на меня. Они совсем друг на друга не походили, но выражение ироничного удовольствия на обоих лицах было совершенно одинаковым.

– Я много чего о себе не знаю, тетушка, – сказал Йен с болезненной полуулыбкой, – но, уверен, что точно не рожден быть квакером.

– И не думаю, что ты мог бы... нет, разумеется, нет.

Мысль о том, чтобы принять религию, в которую он на самом деле не верит, явно не приходила ему в голову.

Я вдруг подумала, что именно Йен, как никто другой, очень четко понимает, чего будет Рейчел стóить, если любовь к нему разлучит ее с близкими. Ничего удивительного, что он переживает о том, какую цену она заплатит.

«Ну, если она действительно его любит», – напомнила я себе. Надо будет сначала поговорить с Рейчел.

Йен по-прежнему вертел что-то в своих руках. Приглядевшись, я увидела, что это что-то маленькое, темное и кожаное. Неужели это…

– Это же не ухо Нила Форбса, да? – выпалила я.

– Мистер Фрейзер?

Услышав этот голос, я подскочила, и волосы на затылке зашевелились. Черт побери, неужто снова он? Так и есть, это тот континентал, тот вандал, который испоганил мой суп. Он медленно вошел в круг света, сверля Джейми глубоко посаженными глазками.

– Да, я Джеймс Фрейзер, –Джейми поставил свою чашку и вежливым жестом указал на свободный камень. - Выпьете кофе, сэр? Или то, что им считается?

Мужчина молча покачал головой. Он внимательно разглядывал Джейми, словно человек, который собирается купить коня и не совсем уверен в его норове.

– Может, вы предпочтете чашечку теплых плевков? – враждебно спросил Йен. Джейми удивленно на него взглянул.

– Seo mac na muice a thàinig na bu thràithe gad shiubhal, – добавил Йен, не отрывая взгляда от незнакомца. - Chan eil e ag iarraidh math dhut idir, дядя.

«Этот презренный сын свиньи приходил сюда раньше и искал тебя. Он желает тебе зла, дядя».

– Tapadh leat Iain. Cha robh fios air a bhith agam, – ответил Джейми на том же языке, сохраняя свой голос приятно расслабленным. «Спасибо, Йен. Я никогда бы не догадался». – У вас ко мне какое-то дело, сэр? - спросил он, переходя на английский.

– Да, я бы переговорил с вами. С глазу на глаз, – добавил мужчина, взглядом предлагая Йену убраться. Очевидно, меня он в расчет не брал.

– Это мой племянник, – произнес Джейми по-прежнему любезно, но настороженно. – Вы можете говорить при нем.

– Боюсь, мистер Фрейзер, вы передумаете, когда услышите то, что я имею сказать. А уж сказанного не воротишь. Уйдите, молодой человек, – сказал он, даже не взглянув на Йена. – Или вы оба об этом пожалеете.

И Йен, и Джейми заметно напряглись. Затем шевельнулись, и почти в тот же миг их тела чуть сместились, плечи расправились, а ноги крепко уперлись в землю. Джейми вдумчиво поглядел на мужчину, затем на дюйм наклонил голову к Йену. Не сказав ни слова, тот встал и исчез в темноте.

Мужчина постоял, ожидая, пока звук шагов не исчез, и вокруг крошечного огня опустилась ночная тишь. Затем он обошел вокруг костра и неторопливо уселся напротив Джейми, все еще сохраняя этот нервирующе внимательный взгляд. Ну, ладно, это нервировало меня; а Джейми просто взял чашку и осушил ее, будто сидел за своим кухонным столом.

– Если вам есть, что сказать, сэр, говорите. Уже поздно, и я ложусь спать.

– В кроватку с вашей милой женой, полагаю. Счастливчик.

Этот мужчина начинал мне дико не нравиться. Но Джейми проигнорировал как комментарий, так и глумливую интонацию, с которой он был произнесен, и лишь наклонился вперед и вылил оставшийся кофе в свою чашку. Я ощущала его горький аромат даже сквозь запах бизоньей шкуры, пропитавший мою рубашку.

– Имя Вилли Коултера вам что-нибудь говорит? – вдруг спросил мужчина.

– Я знал нескольких людей с таким именем и фамилией, – ответил Джейми. – В основном в Шотландии.

– Да, это произошло в Шотландии. За день до великой бойни при Каллодене. Но у вас в тот день произошла своя маленькая бойня, не так ли?

Из моей памяти начисто стерлось имя Вилли Коултера. Но упоминание о Каллодене ударило меня, будто кулаком в живот.

В тот день Джейми вынужден был убить своего дядю Дугала МакКензи. И единственным свидетелем этого, помимо меня, оказался человек из клана МакКензи по имени Вилли Коултер. Я думала, что он давно уже мертв, что погиб при Каллодене или в последовавшие за ним трудные времена. И, уверена, Джейми считал так же.

Сидя на своем камне, наш гость немного отклонился назад и злобно улыбнулся.

– Видите ли, я служил надсмотрщиком на довольно большой сахарной плантации на Ямайке. У нас работали десятки черных рабов из Африки, но негры достойного качества все время дорожали, и потому однажды хозяин, вручив мешочек серебра, отправил меня на рынок, чтобы присмотреться к вновь прибывшим контрактникам – в основном, ссыльным преступникам. Из Шотландии.

И среди двух десятков человек, которых надсмотрщик отобрал из оборванной, истощенной и завшивленной массы, был Вилли Коултер. После битвы его схватили, судили и, признав виновным, буквально через месяц погрузили на корабль до Вест-Индии; в Шотландию он больше не вернулся.

Я смотрела на лицо Джейми в профиль и заметила, как заиграли желваки на его челюсти. Бóльшая часть его людей из Ардсмуира также были транспортированы, и только личная заинтересованность Джона Грея спасла его самого от той же участи. Вот почему, даже спустя так много лет, Джейми явно испытывал смешанные чувства по этому поводу. Однако он только кивнул – почти равнодушно, будто слушал историю какого-нибудь путешественника в гостинице.

– Они все умерли в течение двух недель, – продолжил незнакомец, скривив рот. – Как и негры. Чертовы ублюдки принесли с корабля какую-то мерзкую лихорадку. Это стоило мне должности. Но принесло и кое-что ценное: последние слова Вилли Коултера.

ДЖЕЙМИ НЕ ШЕВЕЛИЛСЯ с того момента, как мистер Икс сел, но я ощущала, как внутри него нарастает напряжение: он был натянут, словно тетива лука под стрелой.

– Что вы хотите? – спокойно спросил он и наклонился вперед, чтобы взять завернутый в тряпки кофейник.

- М-м-фм, – произнес мужчина удовлетворенно и, кивнув, уселся поудобнее. – Так и знал, что вы – джентльмен разумный. Я скромный человек, сэр… Давайте, скажем, сотню долларов? В знак доброй воли, – добавил он с усмешкой, в которой обнажились кривые зубы, пожелтевшие от табака. – И не нужно отрицать: я точно знаю, что они лежат у вас в кармане. Я ведь только что разговаривал с джентльменом, у которого вы их выиграли сегодня днем, понятно?

Тут моргнула я: судя по всему, Джейми неслыханно повезло. По крайней мере, в картах.

– В знак доброй воли, – повторил Джейми и посмотрел сначала на чашку в своей руке, а затем на ухмыляющееся лицо южанина, но, видимо, решил, что расстояние слишком большое, чтобы докинуть. – А что будет потом?

– А, что ж, мы сможем обсудить это позже. Я слышал, что вы человек со значительным состоянием, полковник Фрейзер.

– И вы собираетесь присосаться ко мне, как пиявка, да?

– Что же, немного пиявок очень полезно для здоровья, полковник. Сохраняет баланс жидкостей, – он ухмыльнулся мне. – Уверен, ваша добрая жена знает в этом толк.

– Что ты имеешь в виду, ты, скользкий маленький червяк? – вставая, сказала я.

Джейми, возможно, и решил не бросать чашку с кофе, но я была готова попробовать швырнуть горшок.

– Что за манеры, женщина? – мужчина осуждающе посмотрел на меня, а потом повернулся к Джейми. – Эй, вы ее не бьете, что ли?

В напряженном теле Джейми что-то слегка дрогнуло: стрела сорвалась с тетивы.

– Не нужно... – начала было я, повернувшись к Джейми, но закончить так и не успела. Выражение его лица изменилось, он метнулся к мужчине, и я повернулась, как раз вовремя, чтобы увидеть, как из темноты позади шантажиста материализовался Йен и жилистой рукой обхватил его горло.

Ножа я не заметила. Мне и не нужно было: лицо Йена выглядело настолько напряженным, что почти одеревенело… Я взглянула на бывшего надсмотрщика: его челюсть отвисла, показались белки глаз, в тщетной попытке вырваться он выгнул спину.

Потом Йен отпустил, а Джейми поймал падающего мужчину, чье тело внезапно стало ужасающе вялым.

– Господи Иисусе!

Кто-то воскликнул прямо позади меня, и, снова повернувшись, я увидела полковника Мартина и двух его адъютантов с такими же открытыми ртами, как за миг до этого и у мистера Икс.

Джейми испуганно взглянул на них, а потом повернулся, тихо бросив через плечо: «Ruith». Беги.

– Эй! Убийство! – крикнул один из адъютантов, метнувшись вперед. – Стой, злодей!

Йен последовал совету Джейми: я видела, как, не теряя ни секунды, он метнулся в сторону кромки дальнего леса, но в свете лагерных огней его бег был хорошо виден, а крики Мартина и его адъютантов всколыхнули всех в пределах слышимости: вглядываясь в темноту, люди вскакивали возле своих кострищ и встревоженно перекрикивались. Джейми бросил тело надсмотрщика у костра и побежал за Йеном.

Младший из адъютантов так быстро пронесся мимо меня, что из-под его подошв яростно полетела земля. Полковник Мартин бросился вдогонку, но мне удалось поставить ему подножку. Он плашмя упал в огонь, послав в темноту сноп искр и пепла.

Оставив второго помощника сбивать пламя, я подхватила подол рубашки и побежала так быстро, как только могла, – туда, куда умчались Йен и Джейми.

Лагерь напоминал дантовский ад: в свете костров метались черные фигуры, сталкиваясь в дыму и замешательстве. С разных сторон доносились крики: «Убийство! Убийство!», – поскольку, услышав слово, все больше людей его подхватывали.

У меня закололо в боку, но я продолжила бежать, спотыкаясь о камни и выбоины на истоптанной земле. Слева крики стали громче – я остановилась, задохнувшись и прижимая руку к боку, и увидела высокую фигуру Джейми, который пытался отбиться от пары преследователей. Должно быть, он собираться отвлечь погоню от Йена, что означало... Я повернулась и побежала в другую сторону.

Так и есть: я увидела Йена, который разумно прекратил бежать, как только понял отвлекающий маневр Джейми, и теперь быстро шел к лесу.

– Убийца! – крикнул голос позади меня. Это был Мартин, черт его побери, несколько обгоревший, но не утративший воинственности. – Стой, Мюррей! Стой, я сказал!

Услышав свое имя, Йен снова зигзагами помчался вокруг костров. Когда он пробежал мимо одного из них, я увидела мелькнувшую тень – с ним был Ролло.

Полковник Мартин поравнялся со мной, и я с тревогой увидела, что у него в руках пистолет.

– Ст... – начала я, но до того, как слово вылетело, я на кого-то наткнулась, и мы вместе упали головой вперед.

Это оказалась Рейчел Хантер с огромными глазами и открытым ртом. Она поднялась на ноги и побежала к Йену, который замер, увидев ее. Полковник Мартин взвел пистолет и прицелился. А секундой позже по воздуху пролетел Ролло и вцепился в руку полковника зубами.

Начался просто кромешный ад. Послышались выстрелы двух или трех пистолетов, и, взвизгнув, Ролло упал. Ругаясь и сжимая свое поврежденное запястье, полковник Мартин отпрянул, и Джейми, отклонившись, ударил его в живот. Йен уже бросился к Ролло: вместе с Джейми они подхватили собаку за лапы и скрылись в темноте. Мы с Рейчел последовали за ними.

Нам удалось добежать до окраины леса, где, запыхавшаяся, я сразу упала на колени рядом с Ролло, отчаянно ощупывая огромное лохматое тело в поисках раны или повреждений.

– Он жив, – выдохнула я. – Плечо... сломано.

– О, Боже, – сказал Йен, и я почувствовала, как он повернулся, чтобы взглянуть туда, откуда должна была прийти погоня. – О, Иисусе! – в его голосе слышались слезы, и он потянулся к ножу на ремне.

– Что ты делаешь? - воскликнула я. – Его можно вылечить!

– Они его убьют! – крикнул он отчаянно. – Если меня не будет рядом, чтобы их остановить, они его убьют! Лучше это сделаю я.

– Я... – начал Джейми, но его опередила Рейчел Хантер, упавшая на колени и схватившая Ролло за загривок.

– Я позабочусь о твоем псе, – сказала она тихо, но уверенно. – Беги!

Он бросил последний отчаянный взгляд сначала на нее, потом на Ролло. И побежал.

ГЛАВА 69

УСЛОВИЯ КАПИТУЛЯЦИИ

КОГДА УТРОМ ПРИШЛО послание от генерала Гейтса, Джейми знал, о чем оно. Йену удалось скрыться – и не удивительно. Он прятался в лесу или, возможно, в лагере индейцев: в любом случае, никто не сможет его найти, пока он сам того не пожелает.

Парень не ошибся: люди действительно захотели убить собаку. Особенно настаивал полковник Мартин. И потребовались не только все силы Джейми, но и юная девушка-квакер, которая легла поверх лохматого тела Ролло и заявила, что сначала им придется убить ее.

Мартин слегка оторопел, но многие продолжали настаивать на том, чтобы оттащить ее прочь и покончить с псом. Но только Джейми приготовился вступиться, как из темноты вышел брат Рейчел, похожий на ангела мести. Дэнни встал перед сестрой и объявил всю толпу трусами, отступниками и бесчеловечными чудовищами, которые хотят отомстить невинному животному, не говоря уж об их чертовой несправедливости (да-да, он и в самом деле сказал «чертовой» да еще и с большим чувством, и воспоминание об этом заставляло Джейми улыбаться, даже перед лицом предстоящего разговора) в том, чтобы из-за собственных подозрений и беззакония подвергнуть молодого человека изгнанию и лишениям! Неужели они не могут отыскать в своих собственных душах ни малейшей искры божественного сострадания, которая дарована Богом жизнью каждого человека...

Эти приятные воспоминания прервались, когда, приблизившись к штабу Гейтса, Джейми выпрямился, принимая угрюмый вид, подходящий для утомительных дел.

Гейтс тоже походил на человека, которого жестоко мучили. И, судя по всему, так и было. Его кроткое круглое лицо и так всегда выглядело рыхлым и словно бескостным, но теперь оно просто обвисло, будто яйцо всмятку, а маленькие налитые кровью глазки за очками в проволочной оправе показались огромными, когда он взглянул на Джейми.

– Присядьте, полковник, – сказал Гейтс, придвинув к Джейми стакан и графин.

Джейми сильно удивился: у него было достаточно мрачных бесед с высокопоставленными офицерами, чтобы знать – они не начинаются с сердечного: «По глоточку?». Однако он налил себе и осторожно глотнул.

Гейтс жадно осушил свой стакан, поставил его на стол и тяжело вздохнул.

– Я прошу вас об услуге, полковник.

– Буду рад, сэр, – ответил Джейми еще более осторожно.

Что этому жирдяю может быть от него нужно? Если он хочет знать, где Йен, или получить объяснение причин убийства, то не видать ему этого, как собственных ушей, – и Гейтс это явно понимает. Если же нет...

– Об условиях капитуляции почти договорились.

Гейтс мрачно посмотрел на толстую стопку рукописных бумаг – возможно, черновиков договора.

– Армия Бергойна должна покинуть лагерь на почетных условиях капитуляции и под командованием своих собственных офицеров сдать оружие на берегу Гудзона. Все офицеры сохранят мечи и экипировку, а солдаты – вещмешки. Войска походным порядком отправятся в Бостон, где им предоставят кров и достойное пропитание до тех пор, пока они не отправятся в Англию. Единственным условием, которое им поставили, стало то, что пока идет эта война, они не должны воевать в Северной Америке. Думаю, вы согласитесь, что это щедро, полковник?

– И в самом деле, весьма щедро, сэр.

На удивление! Что же заставило Гейтса предложить такие экстраординарные условия, когда он, без сомнения, практически полностью контролировал ситуацию?

Гейтс кисло улыбнулся.

– Вижу, вам это кажется странным, полковник. Возможно, ваше удивление станет меньше, если я скажу, что сюда, на север, движется сэр Генри Клинтон.

Вот почему Гейтс спешил завершить капитуляцию и избавиться от Бергойна! Чтобы иметь время приготовиться к нападению с юга.

– Да, сэр, я понимаю.

– Ну, что ж, – Гейтс на мгновение закрыл глаза и снова вздохнул. Он выглядел изнуренным. – У Бергойна есть еще одна просьба перед тем, как он подпишет договор.

– Да, сэр?

Гейтс снова открыл глаза и медленно оглядел Джейми.

– Мне сказали, что вы являетесь родственником бригадного генерала Саймона Фрейзера.

– Так и есть.

– Хорошо. Тогда я уверен, вы не станете возражать и окажете небольшую услугу своей стране.

Небольшую услугу в отношении Саймона? Неужели...

– Как-то он сказал нескольким своим адъютантам, что если погибнет в бою, то его следует тут же похоронить – что, на самом деле, и сделали: его положили в землю на Большом Редуте. Но генерал хотел бы, чтобы его тело отвезли в Шотландию и с миром упокоили там. Когда будет возможность.

– Вы хотите, чтобы я отвез его тело в Шотландию? – выпалил Джейми. Даже если бы Гейтс внезапно подскочил и станцевал хорнпайп на своем столе (хорнпайп – традиционный танец английских моряков, напоминающий «Яблочко» – прим. пер.), Джейми удивился бы меньше. Генерал довольно кивнул.

– Вы быстро соображаете, полковник. Да. Это последняя просьба Бергойна. Он сказал, что подчиненные очень любили бригадного генерала, и, зная, что его желание исполнено, они уйдут спокойней, не чувствуя, будто бросили его могилу.

Все это выглядело невероятно романтично, и Джейми подумал, что это весьма в духе Бергойна, который славился любовью к красивым жестам. И, скорей всего, он не ошибался в оценке чувств людей, служивших под командованием Саймона, – он был хорошим парнем, Саймон.

И только потом до Джейми дошло, что же вытекало из этой просьбы...

– А... будет ли предоставлена какая-то помощь, чтобы я добрался до Шотландии с телом, сэр? – спросил он осторожно. - Ведь на море блокада.

– Вас отвезут – с вашей женой и слугами, если хотите, – на одном из кораблей Его Величества, и обеспечат суммой, чтобы доставить гроб, когда вы прибудете в Шотландию. Вы согласны, полковник Фрейзер?

Джейми был настолько ошарашен и вряд ли осознавал, что ответил генералу. Но, судя по всему, этого оказалось достаточно, потому что, устало улыбнувшись, Гейтс отпустил его. Голова шла кругом, когда он возвращался в свою палатку, задаваясь вопросом: может, ему замаскировать Младшего Йена в качестве горничной своей жены, как это сделал когда-то Чарльз Стюарт?

ТУМАННОЕ УТРО СЕМНАДЦАТОГО ОКТЯБРЯ, как и во все предыдущие дни, началось затемно. Генерал Бергойн в своем шатре с особой тщательностью облачился в роскошный расшитый золотом алый мундир и надел украшенную плюмажем шляпу. Уильям видел его, когда вместе с другими офицерами пришел к шатру на мучительный последний совет.

Барон фон Ридезель тоже к ним обратился: он сказал, что заберет все полковые знамена и отдаст их своей жене, чтобы та зашила их в подушку и тайно переправила в Брансвик.

Уильяма все это нисколько не трогало. Он ощущал глубокую печаль, потому что никогда прежде не покидал товарищей на поле битвы и не уходил прочь. Немного стыдно, но не слишком: генерал прав, говоря, что они бы не выдержали еще одной атаки, не потеряв бóльшую часть армии – настолько ужасным было их положение.

Они и сейчас, в молчании выстроившись рядами, выглядели оборванцами. Но все же, когда заиграли флейты и барабаны, каждый полк, высоко подняв головы, в свой черед последовал за развевающимися знаменами в своих потрепанных мундирах – или в той одежде, которую смогли раздобыть. Генерал сказал, что по приказу Гейтса континенталы не будут присутствовать при сдаче оружия. Вилли оцепенело подумал, что это весьма деликатно, ведь американцы не станут свидетелями их унижения.

Сначала красные мундиры, а потом немецкие полки: драгуны и гренадеры – в синем, пехота и артиллерия из Гессен-Касселя – в зеленом.

На речном берегу лежали мертвые лошади, и вонь от них добавляла событию жути. Артиллеристы свезли туда свои орудия, и пехотинцы ряд за рядом – бесконечными рядами – опустошали патронташи и бросали ружья. Некоторые из мужчин находились в такой ярости, что разбивали приклады своих мушкетов перед тем, как швырнуть их в кучу. Один барабанщик проломил свой барабан ногой и отвернулся. Сам Вилли не злился и не чувствовал ужаса.

Все, чего он хотел сейчас, это снова увидеть своего отца.

АРМИЯ КОНТИНЕНТАЛОВ и ополченцы прошли маршем к молитвенному дому в Саратоге, и там выстроились по обе стороны дороги вдоль речного берега. Пришли и несколько женщин, которые смотрели на все это издалека. Я могла бы остаться в лагере, чтобы увидеть историческую церемонию капитуляции между двумя генералами, но вместо этого последовала за войсками.

Взошло солнце, и туман улетучился, как, в принципе, и каждый день в последние несколько недель. В воздухе запахло дымом, и небо выглядело бесконечным и ярко голубым, каким и бывает в октябре.

Артиллеристы и пехотинцы расположились вдоль дороги через равные промежутки, но эта расстановка – единственное, что объединяло их. Не было одинаковой униформы, и все солдаты экипировались, кто во что горазд – но каждый из мужчин, хоть и совершенно в своей манере, держал ружье, или мушкет, или стоял возле пушки.

Они были разношерстной командой во всех смыслах этого слова: увешенные пороховыми рожками и мешочками с пулями, а некоторые даже надели необычные старомодные парики. И все стояли, погруженные в глубокое молчание: каждый, выставив вперед правую ногу и положив правую руку на оружие, наблюдал, как с военными почестями враг уходит прочь.

Стоя за деревьями немного позади Джейми, я видела, как его плечи немного напряглись. Мимо шествовал Уильям – высокий и стройный, с лицом человека, который на самом деле находится где-то далеко. Джейми не опустил головы и не сделал попытки казаться незаметным, только чуть повернулся, провожая Уильяма взглядом, пока тот не скрылся из вида в компании своих людей. А потом его плечи немного опустились, как будто с них упала тяжелая ноша.

«Спасен, – говорил этот жест, хотя сам Джейми по-прежнему стоял прямой, как ружье рядом с ним. – Слава Богу! Он в безопасности».

ГЛАВА 70

УБЕЖИЩЕ

Лаллиброх

РОДЖЕР ПРИНЯЛСЯ ВОССТАНАВЛИВАТЬ старую часовню. Один, голыми руками, камень за камнем. Он не мог точно сказать, что побудило его, разве что чувство умиротворенности, которым было окутано место.

Он попытался объяснить это Бри, когда она спросила.

– Это из-за них, – наконец сказал он беспомощно. – Как бы это сказать... Это как потребность почувствовать связь с ними, с оставшимися в прошлом.

Брианна обхватила ладонями его руку и, распрямив ее, нежно провела по ней подушечкой большого пальца, сначала по костяшкам, а потом вдоль пальцев, касаясь рубцов и ссадин, почерневшего ногтя, разбитого выскользнувшим из рук камнем.

– С ними, – осторожно повторила она. – Ты имеешь в виду моих родителей.

– Да, и их помимо всего прочего.

Связь не только с Джейми и Клэр, но и с той жизнью, которую построила их семья. С его собственным ощущением себя как мужчины – защитника, добытчика. Ведь именно это внутренне стремление защищать заставило его отбросить все свои христианские принципы – прямо накануне рукоположения – и отправиться в погоню за Стивеном Боннетом.

– Полагаю, я надеюсь, что смогу понять... кое-что, – сказал Роджер с сухой усмешкой. – Как примирить то, что, как мне казалось, я знал тогда, с тем, что, как я полагаю, представляю собой сейчас.

– Разве не по-христиански стремиться спасти свою жену от изнасилования и от того, чтобы ее продали в рабство? – спросила Бри, и в ее голосе явственно послышались резкие нотки. – Потому что, если нет, то я забираю детей и перехожу в иудаизм или синтоизм, или что-то там еще есть.

Его улыбка стала более искренней.

– Я кое-что обрел там.

Роджер замешкался, подбирая слова.

– А еще ты кое-что потерял, – прошептала она.

Не отрывая от него взгляда, Брианна потянулась и кончиками пальцев коснулась его горла. Шрам от веревки немного поблек, но все еще был отчетливо виден; Роджер и не пытался скрыть его. Иногда, разговаривая с людьми, он видел, что их глаза прикованы к шраму – что неудивительно, учитывая его рост: нередко казалось, что мужчины разговаривают прямо со шрамом, а не с ним самим.

Обрел ощущение себя как мужчины, нашел то, что, по его мнению, было его предназначением. И именно это, как он полагал, он и искал под теми грудами упавших камней, под слепым взором святой.

Открывал ли Господь дверь, указывая ему, что теперь он должен быть учителем? Неужели это – вся эта затея с гэльским языком – и является его предназначением? Здесь просто необъятные просторы, чтобы задавать вопросы – навалом просторов, времени и тишины. Вот только ответов маловато. Роджер проработал почти всю вторую половину дня; он вспотел, устал и был не прочь выпить пива.

Увидев краешек тени в дверном проеме, он повернулся – Джем или, может быть, Брианна, пришли позвать его домой пить чай. Но это оказался кто-то другой.

Какое-то мгновение Роджер смотрел на незнакомца, роясь в памяти. Рваные джинсы и толстовка, обкромсанные и взъерошенные русые волосы. Он точно знал этого человека: ширококостное, красивое лицо казалось знакомым даже под толстым слоем светло-каштановой щетины.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросил Роджер, крепко сжимая лопату, которой работал.

Неряшливо одетый и грязный незнакомец не выглядел угрожающе – возможно, бродяга, но в нем было что-то такое, не поддающееся четкому объяснению, что внушало Роджера тревогу.

– Это же церковь, да? – сказал мужчина и широко улыбнулся, хотя в его глазах не мелькнуло и намека на сердечность. – Тогда, предположим, что я пришел просить убежища.

Он внезапно вышел на свет, и Роджер смог рассмотреть его глаза.

Холодные, удивительно яркого темно-зеленого цвета.

– Убежища, – повторил Уильям Баккли МакКензи. – А кроме того, уважаемый служитель Господа, я хочу, чтобы вы сказали мне, кто вы, кто я, и что, во имя Всемогущего Бога, мы из себя представляем?

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Возвращение домой

ГЛАВА 71

В СОСТОЯНИИ КОНФЛИКТА

10 сентября, 1777 г.

ДЖОН ГРЕЙ размышлял о том, сколько же острых рогов может быть у дилеммы. Он считал, что стандартное количество – два, но подозревал, что теоретически есть вероятность столкнуться и с более экзотической формой: с чем-то вроде той четырехрогой овцы, увиденной им однажды в Испании.

И самый острый рог, направленный на Джона в настоящее время, касался Генри.

Грей написал Джейми Фрейзеру письмо, в котором объяснил состояние Генри и спросил, не сможет ли миссис Фрейзер приехать. Самым деликатным образом он заверил, что примет на себя все расходы, связанные с этой поездкой, а путешествие на корабле сократит время Клэр в пути туда и обратно. Пообещал обеспечить защиту от трудностей военного времени (настолько, насколько это позволяет сделать королевский флот), и предоставить любые материалы и инструменты, какие только смогут ей потребоваться. Дошел даже до того, что раздобыл необходимое количество купоросного масла, которое, как он помнил, требовалось для изготовления эфира.

Лорд Джон очень долго сидел над письмом и, держа над бумагой перо, размышлял, стоит ли упомянуть печатника Фергюса Фрейзера и ту невероятную историю, которую поведал ему Перси. С одной стороны, это выманит Джейми Фрейзера из Северной Каролины, чтобы попытаться разобраться в этом вопросе, и повысит шансы на приезд миссис Фрейзер. С другой стороны... Джон никоим образом не хотел бы раскрывать Джейми любые дела, связанные с Перси Бичемом - на то были причины, как личные, так и профессиональные. В конце концов, он не стал упоминать об этом и ограничился исключительно просьбой о Генри.

Целых тридцать дней Грей напряженно ждал, наблюдая, как его племянник мучается от лихорадки и истощения. В конце месяца курьер, которого Джон отправил с письмом в Северную Каролину, вернулся, пропитанный потом, весь в грязи и с двумя пулевыми отверстиями в мундире и сообщил, что Фрейзеры, объявив о своем намерении отправиться в Шотландию, покинули Фрейзерс Ридж, хотя посыльный поспешил успокоить, что эта поездка, скорее всего, носит характер визита, а не постоянной эмиграции.

Конечно же, в ожидании ответа миссис Фрейзер лорд Джон не терял времени и пригласил к Генри врача. Грею удалось представиться Бенджамину Рашу, и тот осмотрел его племянника. Доктор Раш выглядел мрачным, но оптимистично настроенным. По его мнению, как минимум одна из мушкетных пуль вызвала образование рубцов, которые частично заблокировали кишечник Генри и способствовали возникновению местного очага воспаления, ставшего причиной непрекращающейся лихорадки. Он пустил Генри кровь и прописал жаропонижающее, но очень настойчиво дал понять Грею, что положение очень опасное и может резко ухудшиться, и только хирургическое вмешательство способно помочь делу.

В то же время он сообщил, что считает Генри достаточно сильным, чтобы пережить подобную операцию, хотя, конечно, никаких гарантий в благополучном исходе нет. Грей поблагодарил доктора Раша, но решил немного подождать в надежде, что откликнется миссис Фрейзер.

Из окна своего дома, который он снимал на Честнат-стрит, Джон смотрел на улицу, наблюдая за тем, как, влекомые случайным порывом ветра, среди булыжников мотаются туда-сюда коричневые и желтые листья.

Сейчас была середина сентября. Последние корабли отправятся в Англию в конце октября, перед самым началом атлантических штормов. Должен ли он попытаться посадить Генри на один из этих кораблей?

Джон познакомился с местным американским офицером, ответственным за размещенных в Филадельфии военнопленных, и ходатайствовал об освобождении Генри под честное слово. Всё получилось без особого труда: как правило, пленных офицеров освобождали, если только за ними не числилось чего-то необычного или опасного. Совершенно ясно, что в его нынешнем состоянии Генри вряд ли попытается бежать, либо станет разжигать восстание или поддерживать мятежников.

Но Грей пока еще не смог договориться о том, чтобы обменять Генри, ведь полученный статус позволил бы Джону вернуть племянника обратно в Англию. Хотя оставались сомнения в том, что здоровье мальчика позволит совершить этот путь домой, и сам Генри согласится поехать. И, скорее всего, парень не выдержит путешествия, да и не захочет уехать, ведь он так привязан к миссис Вудкок. Грей уже готов был взять в Англию и эту женщину, но та даже и думать не желала об отъезде, поскольку слышала, что ее муж попал в плен в Нью-Йорке.

Вздохнув, Грей потер двумя пальцами между бровей. Сможет ли он заставить Генри нарушить честное слово, против воли подняться на борт судна – может, опоить его опиумом? – и тем самым сломать парню карьеру и поставить под угрозу его жизнь, только исходя из предположения, что Джону удастся найти в Англии хирурга, более умелого, чем Доктор Раш, чтобы справиться с ситуацией? Лучшее, на что можно было надеяться при таком положении вещей, это то, что Генри переживет такое длинное путешествие и успеет попрощаться со своими родителями.

Но если Джон не предпримет этот решительный шаг, то ему придется заставить Генри подвергнуться ужасающей операции, которой парень отчаянно боялся и которая, скорее всего, его убьет. Или же придется наблюдать, как мальчик медленно умирает. Потому что он и правда умирал - Грей ясно это видел. Единственное, что поддерживало жизнь племянника, было его исключительное упрямство и забота миссис Вудкок.

Мысль о том, чтобы написать Хэлу и Минни и сообщить им... Нет! Джон резко встал, не в состоянии больше выносить эту неопределенность. Он немедленно призовет доктора Раша и распорядится...

Входная дверь со стуком распахнулась, и в комнату с порывом ветра ворвались сухие листья и его племянница с бледным лицом и круглыми глазами.

– Дотти!

Первая же мысль, которая испугала и едва не остановила ему сердце, была о том, что девушка прибежала домой, чтобы сообщить о смерти Генри, ведь она каждый день после обеда ходила навещать брата.

– Солдаты! – задыхалась Дотти, сжимая руку дяди. – На улице солдаты! Всадники! Говорят, что приближается армия Хау! Наступают на Филадельфию!

ХАУ ВСТРЕТИЛ армию Вашингтона 11 сентября у реки Брэндивайн-Крик к югу от города. Войска Вашингтона были отброшены назад, но, спустя несколько дней, сплотились, чтобы попытаться выстоять. Однако в самый разгар битвы разразился сильнейший ливень, положивший конец военным действиям и позволивший армии Вашингтона отступить к Ридинг-Фернас, оставив позади себя в Паоли небольшой отряд под командованием генерала Энтони Уэйна (Ридинг-Фернас, Паоли – населенные пункты западнее Филадельфии, – прим. пер.).

Один из командиров Хау, генерал-майор лорд Чарльз Грей - дальний родственник лорда Джона - ночью атаковал американцев в Паоли, приказав своим солдатам снять кремни с мушкетов. Это исключило возможность обнаружить наступавших из-за случайно выстрелившего оружия, но и вынудило солдат использовать штыки. Некоторых американцев закололи прямо в постелях, палатки сожгли, порядка сотни человек взяли в плен, и Хау торжественно вошел маршем в город Филадельфию 21 сентября.

С крыльца дома миссис Вудкок Грей наблюдал, как ряд за рядом красные мундиры маршируют под барабанную дробь. Дотти боялась, что вынужденные покинуть город повстанцы могут спалить дома или перебить всех британских военнопленных.

– Чушь, – сказал на это Грей. – Они мятежные англичане, а не варвары.

Тем не менее, он надел свою собственную форму и взял саблю, спрятал два пистолета за пояс и так и просидел все двадцать четыре часа на крыльце дома миссис Вудкок. А ночью – с фонарем. Время от времени он спускался, чтобы переговорить с любым мало-мальски знакомым офицером, проходящим мимо, выспрашивая последние новости о положении дел, а также осматривал дом, чтобы убедиться, что он по-прежнему в безопасности.

На следующий день лорд Джон, пройдя по улицам, где все ставни были плотно закрыты, вернулся к себе домой. Филадельфия стала враждебной, как и примыкающая к ней окраина. Тем не менее, оккупация города прошла мирно, ну, или настолько мирно, насколько военная оккупация вообще может происходить. Пока Хау приближался, Конгресс удрал, как и многие из наиболее выдающихся мятежников, включая и доктора Бенджамина Раша.

И Перси Бичема.

ГЛАВА 72

ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

Лаллиброх

20 октября 1980 г.

ПРИЖАВ ПИСЬМО К НОСУ, Брианна глубоко вдохнула. Прошло столько лет, и она была уверена, что запах, скорее, воображаемый, но от страниц всё ещё слабо веяло дымом. Может, дело не только в воображении, но и в памяти – она знала, как пахнет в таверне: воздух там был пропитан дымом очага, запахами жарящегося мяса и табака на фоне густого пивного аромата.

Бри чувствовала себя глупо, нюхая письма при Роджере, поэтому у неё вошло в привычку вдыхать их запах, перечитывая без свидетелей. Распечатав это письмо прошлой ночью, они несколько раз вместе его прочитали и обсудили, но теперь она вытащила конверт опять, чтобы просто подержать странички в руках и немного побыть наедине с родителями.

Может, запах и вправду был. Брианна заметила, что на самом деле запахов ты не помнишь или запоминаются они совершенно иначе, чем увиденное. Когда чувствуешь, что пахнет чем-то знакомым, ты точно знаешь, что это такое, и часто именно запах воскрешает в памяти многое другое. И вот, сидя осенним днём среди спелых яблок и вереска, пыли старинных деревянных стенных панелей и неуловимого аромата влажного камня (Энни МакДональд только что вымыла холл шваброй), Бри видела переднюю комнату таверны XVIII века и ощущала запах дыма.

«1 ноября 1777, Нью-Йорк.

Дорогая Бри и все-все…

Ты помнишь школьную экскурсию, когда ваш экономический класс поехал на Уолл-стрит? Сейчас я сижу в таверне в начале Уолл-стрит и не вижу ни «быков», ни «медведей» [так называют биржевых маклеров с Уолл-стрит, которые играют на повышение («быки») или на понижение ставок («медведи») - прим. пер.], не говоря уж о телеграфном аппарате с выходящей из него лентой с последними ценами акций и облигаций. И стены тоже нет [Название улицы в Нью-Йорке Уолл-стрит (от англ. wall – стена) происходит от городской стены, которая в XVII веке являлась северной границей голландского города Новый Амстердам (одно из первых названий Нью-Йорка) – прим. пер.]. Зато пасётся несколько коз, и под большим облетевшим платаном стоит группка мужчин, которые курят трубки и совещаются друг с другом. Я не могу сказать, то ли это жалобщики-лоялисты, то ли мятежники, которые в открытую планируют заговор (кстати, так делать гораздо безопаснее, чем втайне, – хотя, я очень надеюсь, тебе не пригодятся эти специфические знания), или просто купцы и биржевые маклеры, но сделка явно заключена: они пожимают друг другу руки и обмениваются подписанными бумажками. Удивительно, как процветает бизнес в военное время. Думаю, это из-за того, что обычные правила (какими бы они ни были) временно не действуют.

Кстати, это верно для большинства людских дел. Потому-то в военное время так часто завязываются романы, а по окончании войн создаются огромные состояния. Это выглядит довольно парадоксально — хотя, возможно, логика в этом есть (спроси Роджера, существует ли такая вещь, как логический парадокс, хорошо?): процесс, столь расточительно уничтожающий людей и материальные ресурсы, порождает как невиданный всплеск рождаемости, так и стремительное развитие бизнеса.

Поскольку зашёл разговор о войне, – мы все живы и почти невредимы. Твой отец получил лёгкое ранение в первой битве при Саратоге (произошло две битвы, обе очень кровавые), и мне пришлось удалить ему безымянный палец на правой руке – тот, который, помнишь, не двигался. Операция была, конечно, мучительной (думаю, как для него, так и для меня), но всё не так уж страшно. Кисть заживает очень хорошо и, хотя ещё довольно сильно болит, стала гораздо лучше сгибаться, так что, кажется, в целом ему будет удобнее ею пользоваться.

Мы, хотя и с задержкой, но вот-вот отплывём в Шотландию в связи с довольно необычными обстоятельствами. Завтра мы отправляемся на корабле Его Величества «Ариадна», сопровождая тело бригадного генерала Саймона Фрейзера. Я познакомилась с бригадиром незадолго до его смерти, – он уже умирал, – но, судя по всему, Саймон Фрейзер был отличным воином, и подчинённые его очень любили. Британский командующий в битве при Саратоге Джон Бергойн попросил, чтобы в соглашение о капитуляции добавили что-то вроде примечания, согласно которому твой отец (поскольку он родственник бригадира и знает, где в Хайленде находится его родовое поместье) должен отвезти тело в Шотландию в соответствии с последней волей покойного. Всё вышло очень неожиданно, но для нас довольно удачно, если не сказать больше. Я не представляю, как бы иначе нам удалось уехать, хотя твой отец говорит, что придумал бы что-нибудь.

Думаю, ты догадываешься, что материально-техническое обеспечение этой экспедиции связано с определёнными трудностями. Свои услуги предложил господин Костюшко (известный в узком кругу, включающем твоего отца, как «Кос», – ладно, на самом деле, все вокруг называют его «Кос», потому что никто (за исключением твоего отца) не может произнести его имя, и даже не пытается; и они с твоим отцом очень хорошо друг к другу относятся). C помощью дворецкого (Дворецкий (мажордо́м, батлер, управляющий хозяйством) — старший лакей, глава домашнего хозяйства. В больших имениях дворецкий отвечает за столовую, винный погреб и буфетную – прим.перев.) генерала Бергойна (не каждый берёт с собой на войну дворецкого, не так ли?), предоставившего большое количество свинцовой фольги с винных бутылок (ну, в данных обстоятельствах нельзя обвинять генерала Бергойна в том, что он выпивает, хотя, по моему общему впечатлению, все по обе стороны фронта непрестанно пьют как сапожники, невзирая на военное положение), Кос изобрёл инженерное чудо: свинцовый гроб (крайне необходимый) на съёмных колесах (что также весьма целесообразно: он весит, должно быть, тонну, — твой отец отрицает, мол, всего семь-восемь центнеров, но поскольку он не пробовал поднять гроб, я не понимаю, откуда он знает.

Генерал Фрейзер неделю или около того пролежал в земле, и его пришлось эксгумировать для перевозки. Зрелище неприятное, но могло быть и хуже. Под началом генерала служили также индейские рейнджеры (разведчики-диверсанты – прим. перев.), многие из которых также уважали его; и кое-кто из них прибыл вместе с шаманом на извлечение тела из могилы. Мне кажется (но я не уверена), что это был мужчина: кругленький, маленький, в птичьей маске, он нещадно окуривал останки генерала дымом шалфея и зубровки (против запаха помогло мало, но дым завуалировал наиболее ужасающие аспекты ситуации) и довольно долго отпевал его. Я бы спросила Йена, о чём пел шаман, но в связи с досадным стечением обстоятельств, – я не буду здесь вдаваться в подробности, – он отсутствовал.

Я всё объясню в следующем письме: это очень сложно, а я должна закончить до отплытия. Основное, что касается Йена: он влюбился в Рейчел Хантер (очень милую девушку и квакершу, что представляет некоторую трудность), и фактически он является убийцей, поэтому не может показываться на публике поблизости от Континентальной армии. Побочным результатом этого, говоря формальным языком, убийства очень неприятного человека (уверяю, что для человечества потеря небольшая) стало то, что изувечили и подстрелили Ролло. Кроме касательного пулевого ранения, у него перелом лопатки. Он поправится, но перевозить его нельзя. Рейчел позаботится о нём ради Йена, пока мы ездим в Шотландию.

Поскольку известно, что бригадир пользовался уважением у своих индейских союзников, капитан «Ариадны» был изумлён, но не слишком обеспокоен, когда ему сообщили, что тело будет сопровождать не только близкий родственник генерала (с женой), но и могавк, который плохо говорит по-английски (я бы очень удивилась, если бы кто-нибудь на Королевском флоте мог отличить гэльский от могавкского, если на то пошло).

Надеюсь, эта попытка будет не столь богата на приключения, как наше первое путешествие. Если так, следующее письмо я напишу в Шотландии. Скрести за нас пальцы.

С любовью,

Мама.

P.S. Твой отец хочет непременно добавить несколько слов. Это его первая попытка писать прооперированной рукой, и мне бы хотелось посмотреть, как у него получается, но он твёрдо сказал, что намерен уединиться. Я не знаю, связано ли это с темой письма, или он просто не хочет, чтобы кто-то видел, каких усилий ему это стоит. Наверное, по обеим причинам».

Третья страница письма заметно отличалась. Почерк стал намного крупнее и размашистее, чем раньше. Руку отца всё ещё можно было узнать, но буквы казались небрежнее и не такими острыми. Брианна почувствовала, как сердце сжалось: не только от мысли об изувеченной руке отца, медленно выводящей каждую букву, – но из-за того, что, по его мнению, стоило усилий написать следующее:

«Любимая моя доченька!

Твой брат цел и невредим. Я видел, как он уходил из Саратоги со своими войсками, направляясь в Бостон и в дальнейшем в Англию. Он больше не будет сражаться на этой войне. Deo gratias («Слава Богу!» – латинск., прим. перев.).

Твой самый любящий отец,

Дж.Ф.

Постскриптум: Сегодня День Всех Святых. Помолись за меня».

Монахини всегда говорили им, а Бри рассказывала отцу, что, произнося «Отче наш», «Богородице Дево» и «Слава Отцу и Сыну» в День Всех Святых, ты можешь освободить душу из чистилища.

«Чертяка, – пробормотала она, зверски шмыгая носом и ища в столе бумажный носовой платочек. – Так и знала, что заставишь меня плакать. Опять».

– БРИАННА?

Голос Роджера раздался из кухни, что удивило её. Она не ожидала, что он вернётся из разрушенной часовни раньше, чем через час или два, и, торопливо высморкавшись, крикнула: «Иду!», надеясь, что голос не выдаст недавних слёз. И только когда она попала в коридор и увидела, что Роджер держит полуоткрытой обитую зелёным сукном кухонную дверь, до неё дошло, что в его интонации тоже было что-то странное.

– Что случилось? – спросила Брианна, ускоряя шаг. – Дети…

– Они в порядке, – перебил Роджер. – Я попросил Энни свозить их на почту в деревню полакомиться мороженым.

Он отступил в сторону и жестом пригласил Бри войти.

Она остановилась в дверях как вкопанная. У старой каменной раковины, прислонившись к ней спиной, стоял, скрестив руки на груди, мужчина. Увидев Брианну, он выпрямился и поклонился ужасно странным и всё же знакомым ей образом. Не успела она подумать, почему ей так показалось, как мужчина вновь выпрямился и произнёс с мягким шотландским акцентом:

– К вашим услугам, мэм.

Она посмотрела ему прямо в глаза, которые были абсолютно такими же, как у Роджера, непроизвольно глянула на мужа, чтобы удостовериться. Да, так и есть.

– Кто…

– Позволь мне представить тебе Уильяма Баккли МакКензи, – сказал Роджер, и в его голосе явно прозвучало раздражение. – Также известного как Нукелави.

На мгновение всё это показалось полной бессмыслицей. Затем удивление, гнев, неверие затопили её мозг с такой скоростью, что не могли оформиться в слова, и Бри просто глазела на пришельца.

– Прошу у вас прощения, мэм, за то, что испугал ваших детишек, – сказал мужчина. – Во-первых, я понятия не имел, что они ваши. Однако я знаю, что такое дети, и не хотел, чтобы меня обнаружили раньше, чем я во всём этом разберусь.

– В чём… всём? – наконец, смогла связать пару слов Брианна.

На губах мужчины мелькнула улыбка.

– Ну, тут, я думаю, вы с мужем можете знать лучше меня.

Брианна вытащила стул и с маху шлёпнулась на него, жестом предлагая гостю сделать то же самое. Когда он подошёл ближе к окну, она увидела царапину на скуле: высокая скула, очертания виска и глазницы казались ужасно знакомыми; сам человек выглядел таким знакомым. «Ну, конечно, я его знаю», – удивлённо подумала Бри.

– Он знает, что он за человек? – спросила она, поворачиваясь к Роджеру.

Тот, как она сейчас заметила, баюкал свою правую руку, и на костяшках выступила кровь. Роджер кивнул.

– Я ему рассказал. Хотя сомневаюсь, что он мне поверил.

Кухня выглядела, как обычно: надёжное, уютное, спокойное место, в неё заглядывало осеннее солнце, и кухонные полотенца в синюю клеточку висели на плите. Но теперь она казалась обратной стороной Юпитера, и Брианна нисколько не удивилась бы, если бы её протянутая за сахарницей рука прошла сквозь предмет.

– Сегодня я готов поверить гораздо большему, чем три месяца назад, – сухо сказал человек, и в его интонации прозвучало слабое эхо голоса её отца.

Брианна яростно потрясла головой, надеясь привести мысли в порядок, и вежливым голосом сериальной домохозяйки спросила:

– Не хотите ли кофе?

Лицо чужака посветлело, и он улыбнулся, показав испорченные кривоватые зубы. «Ну, конечно, – с удивительной ясностью подумала Бри. – О дантистах в восемнадцатом веке говорить не приходится».

Мысль о восемнадцатом веке подняла её на ноги.

– Вы! – воскликнула она. – Из-за вас повесили Роджера!

– Из-за меня, – сказал он, не смущаясь. – Я не хотел. И если он пожелает снова ударить меня за это, я позволю ему. Но...

– Я ударил за то, что ты пугал детей, – так же сухо произнёс Роджер. – Повешение… Может быть, мы поговорим об этом чуть позже.

– Отличные речи для проповедника! – Мужчина, похоже, удивился. – По крайней мере, большинство проповедников не лезет к замужним женщинам.

– Я… – начал Роджер, но Брианна перебила его.

– Чёрт возьми, я тебя сейчас стукну! – сказала она, свирепо глядя на мужчину, который, к её неудовольствию, крепко зажмурил глаза и наклонился вперёд с напряжённым лицом.

– Ладно, – произнёс он сквозь сжатые зубы. – Давай.

– Не по лицу, – посоветовал Роджер, осматривая ссадины на костяшках. – Пусть он встанет, и дай ему по яйцам.

Глаза Уильяма Баккли распахнулись, и он укоризненно поглядел на Роджера.

– Думаешь, она нуждается в совете?

– Да я бы губы тебе расквасила, – ответила Брианна, но опять медленно села, глядя на него.

Затем она сделала очень глубокий вдох и выдохнула.

– Ладно, – сказал она, более-менее спокойно. – Говори.

Мужчина небрежно кивнул и, слегка поморщившись, потрогал ссадину на скуле.

«Сын ведьмы, – внезапно подумала Бри. – Он знает об этом?»

– Вы, кажется, кофе предлагали? – мечтательно спросил он. – Я несколько лет не пил настоящего кофе.

ОН БЫЛ ОЧАРОВАН ПЛИТОЙ Aga и прижался к ней спиной, заметно дрожа от удовольствия.

– О, Пресвятая Дева! – прошептал он с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом. – Разве это не прекрасная вещь!

Баккли заявил, что кофе хорош, но жидковат. «Конечно», – подумала Брианна: она знала, что кофе, к которому он привык, не просто бережно доводили до кипения, а кипятили на огне, часто в течение нескольких часов. Извинившись за свои манеры, которые были в действительности прекрасными, гость объяснил, что некоторое время не ел.

– А как ты питался? – спросил Роджер, наблюдая за неуклонно уменьшающейся горкой сэндвичей с желе и арахисовым маслом.

– Сначала воровал из коттеджей, – честно признался Баккли. – Чуть погодя я нашёл дорогу в Инвернесс и сидел на обочине, совершенно потрясённый громадными ревущими махинами, проезжающими мимо меня. Конечно, я видел автомобили на дороге на севере, но совсем другое дело, когда они со свистом проносятся мимо твоих ног. А потом я сел у церкви на Высокой улице, потому что, в конце концов, знал это место, и подумал: надо пойти и попросить у священника кусочек хлеба, когда я немного успокоюсь. Знаете, мне было как-то не по себе, – доверительно наклонился он к Брианне.

– Воображаю, – пробормотала она и подняла бровь, взглянув на Роджера. – Бывшая церковь святого Стефана на Высокой улице?

– Да. Высокая церковь, в смысле на Высокой улице, а не англиканская. Так её называли до того, как она стала Старой Высокой церковью и объединилась с приходом святого Стефана.

Он переключил внимание на Уильяма Баккли.

– Так ты поговорил со священником? С доктором Уизерспуном?

Баккли кивнул с полным ртом.

– Он увидел, что я сижу, и вышел ко мне, добрый человек. Спросил, не на мели ли я, и, когда я подтвердил, что на мели, он сказал, куда мне пойти, чтобы получить пищу и ночлег – я и пошёл туда. Общество помощи – так его называют, благотворительная организация, и они действительно помогли.

Люди, работавшие в обществе помощи, дали ему одежду, – «потому что на мне были практически лохмотья», – и помогли найти неквалифицированную работу на молочной ферме за городом.

– Так почему ты не на ферме? – спросил Роджер, и в тот же момент Брианна тоже задала вопрос:

– Но как вы оказались в Шотландии?

Перебив друг друга, они тут же замолчали, жестами предлагая один другому продолжать, но Уильям Баккли махнул им обоим рукой и некоторое время торопливо дожёвывал, потом в несколько глотков проглотил пищу и отхлебнул ещё кофе.

– Матерь Божья, как вкусно, но я уже сыт по горло! Да, вы хотите знать, почему я здесь, в вашей кухне, ем вашу пищу, а не лежу мёртвый в ручье в Северной Каролине?

– Раз уж ты сам об этом заговорил, да, – сказал Роджер, откидываясь на спинку стула. – Начни с Северной Каролины, почему бы и нет?

Баккли снова кивнул, в свою очередь откинувшись назад, уютно сцепил руки на животе и начал.

ИЗГОЛОДАВШИСЬ В ШОТЛАНДИИ, как и многие после Каллодена, он наскрёб денег, чтобы эмигрировать с женой и маленьким сыном.

– Я знаю, – сказал Роджер. – Это меня ты попросил спасти их на корабле. Ночью, когда капитан выбрасывал больных за борт.

Баккли изумлённо поднял зелёные широко раскрытые глаза.

– Разве? Я был в таком отчаянии и не видел тебя в темноте. Если бы я это знал…

Он замолчал, потом мотнул головой.

– Ну, что сделано, то сделано.

– Да, – отозвался Роджер. – Я тоже не разглядел тебя в темноте. Я только потом тебя узнал по твоим жене и сыну, когда встретил их в Аламан…кх.

К его сильнейшему неудовольствию, последний слог со щелчком застрял в горле. Роджер прочистил горло и повторил:

– В Аламансе.

Баккли медленно кивнул, с интересом разглядывая горло Роджера. Было ли в его глазах раскаяние? «Вероятно, нет», – подумал Роджер. Да и за спасение жены и ребёнка Баккли его не поблагодарил.

– Ага. Ну, я подумал, что возьму землю и ферму, но… Ну, короче говоря, не силён я в фермерстве. И в строительстве тоже. Не знаю элементарных вещей о дикой природе, да и о сельском хозяйстве немногим больше. И охотиться не умею. Мы бы наверняка умерли с голоду, если бы я не отвёз Мораг с Джемом – моего сына тоже так зовут, не странно ли? – в предгорье и не нашёл бы с трудом работёнку на маленькой плантации, где заготавливали живицу.

– Более странно, чем ты думаешь, – прошептала Бри себе под нос, а чуть громче произнесла: «И что?»

– А то, что мужик, на которого я работал, пошёл в регуляторы, и мы, кто там был, тоже попёрлись. Мне бы следовало оставить Мораг, но один парень положил на неё глаз – кузнец, одноногий, – поэтому он не пошёл бы с нами воевать. Я не мог оставить её с ним, поэтому она и ребёнок отправились со мной. А там следующим парнем, с которым она встретилась, был ты, – многозначительно добавил Баккли.

– Она тебе не сказала, кто я? – раздражённо спросил Роджер.

– Ну, да, говорила, – подтвердил Баккли. – Она рассказала про корабль и про всё, и сказала, что это был ты. Даже если и так, – цинично добавил он, поглядев на Роджера, – ты регулярно волочишься за замужними женщинами, или это только Мораг поразила твоё воображение?

– Мораг – моя прабабка в пятом… или, может быть, всего в четвёртом колене, – ровным голосом сказал Роджер.

Он так же пристально смотрел на Баккли, как тот на него.

– И поскольку ты спрашивал меня, кто ты, – ты мой дедушка. В пятом или шестом колене. Мы назвали сына Джеремайей в честь моего отца, который получил имя своего деда, а тот был назван в честь твоего сына. Я так думаю, – добавил Роджер. – Если я не пропустил по ходу дела одного или двух Джеремай.

Баккли уставился на него, его заросшее лицо сильно побледнело. Он моргнул раз, другой, посмотрел на Брианну, которая кивнула, и снова обратил взгляд на Роджера, тщательно изучая его лицо.

– Поглядите на его глаза, – пришла на помощь Брианна. – Вам зеркало принести?

Баккли открыл рот, будто собираясь отвечать, но не нашёл слов и потряс головой, словно отгоняя мух. Он взял свою чашку, уставился в неё, будто удивляясь, что она пуста, и поставил на стол. Потом поглядел на Брианну.

– У тебя в доме есть что-нибудь покрепче кофе, а bhana-mhaighstir? (хозяйка, гэльск. – прим. перев.)

РОДЖЕРУ ПРИШЛОСЬ немного порыться, чтобы отыскать в своём кабинете генеалогическое древо, которое преподобный нарисовал много лет назад. Когда он ушёл, Бри нашла бутылку виски «Оубэн» и щедро плеснула в стакан Уильяму Баккли. Без колебаний она налила также себе и Роджеру и поставила на стол кувшин с водой.

– Вы добавляете воду? – вежливо спросила она. – Или предпочитаете неразбавленный?

К её удивлению, он сразу потянулся за водой и плеснул чуть-чуть в виски. Увидев её лицо, Баккли улыбнулся.

– Если бы это был самогон, я бы выпил его залпом. Если виски стоящий, то капелька воды открывает его вкус. Вы ведь знаете это, да? Хотя вы не шотландка.

– Нет, я шотландка, – сказала Брианна. – По отцу. Его зовут… звали… Джеймс Фрейзер, из Лаллиброха. Его называли Серой Шляпой.

Баккли моргнул, оглядел кухню, потом снова уставился на неё.

– Вы что… другая? – спросил он. – Как ваш муж и как я? Отличная от… чего бы то ни было?

– От чего бы то ни было, – согласилась Бри. – Да. Вы знали моего отца?

Мужчина покачал головой, закрыл глаза, потягивая виски, и не отвечал, пока не допил до конца.

– Боже милостивый, как хорошо! – выдохнул он и открыл глаза. – Нет, я родился всего лишь за год до Каллодена. Хотя мальчишкой я слышал о Серой Шляпе.

– Вы сказали, что вы неважный фермер, – с любопытством заметила Бри. – А чем вы занимались в Шотландии, прежде чем уехать?

Баккли глубоко вздохнул и выпустил воздух через нос, точно так же, как её отец.

«Фишка МакКензи», – развеселившись, подумала Бри.

– Я был стряпчим, – внезапно произнёс он и схватил стакан.

– Ну, это полезная профессия, – отозвался Роджер, который как раз зашёл и услышал его.

Он задумчиво посмотрел на Баккли, покачал головой и развернул на столе фамильное древо МакКензи.

– Вот ты, – сказал Роджер, ставя палец на соответствующую запись, и продвинул его вниз по странице. – А вот я.

Баккли моргнул, склонился пониже, молча изучая схему. Брианна видела, как двигается его горло, когда он сглотнул пару раз. Его лицо под щетиной было бледным, когда он поднял голову.

– Ага, вот мои родители, бабушка и дедушка. А вот маленький Джем – мой Джем, где он и должен быть, правильно. Но у меня есть ещё сын, – вдруг добавил он, поворачиваясь к Бри. – Или я думаю, что есть. Мораг была беременна, когда я… когда я… ушёл.

Роджер сел. Злая насторожённость на его лице немного смягчилась, и он даже с некоторым сочувствием смотрел на Уильяма Баккли.

– Расскажи нам немного об этом, – предложил он. – Как ты прошёл.

Баккли отодвинул свой пустой стакан из-под виски, но не потому, что ждал, что его наполнят вновь.

Хозяин плантации, на которой он работал, был разорён после битвы при Аламансе, так как его посадили в тюрьму за участие в движении регуляторов, а недвижимость конфисковали. МакКензи какое-то время скитались, не имея ни денег, ни дома, ни близких родственников, которые могли бы им помочь.

Брианна с Роджером переглянулись. Знал бы Баккли, что рядом жила его близкая, и притом богатая родственница. Джокаста Кэмерон, сестра Дугала МакКензи, приходилась ему родной тёткой. Если бы он только знал!

Взглянув на Роджера, Брианна в безмолвном вопросе подняла брови, но он чуть качнул головой. Пусть это подождёт.

Баккли сказал, что в конце концов они приняли решение вернуться в Шотландию. Там осталась семья Мораг, один из её братьев в Инвернессе поправил своё материальное положение и был успешным хлеботорговцем. Мораг написала ему, и он настаивал, чтобы они возвращались, обещая найти место для Уильяма в своём деле.

– В тот момент я был бы рад выгребать навоз из трюмов судов, перевозивших крупный рогатый скот, – признался Баккли со вздохом. – Эфраим (это брат Мораг, Эфраим Ганн) написал, что ему может понадобиться клерк. А у меня красивый почерк, и я умею делать расчёты.

Наличия привлекательной работы – той, которую он способен был делать хорошо, – и жилья было достаточно, чтобы маленькое семейство рискнуло снова отправиться в опасное трансатлантическое путешествие. Эфраим прислал банковский чек на проезд, и поэтому они вернулись, сошли на берег в Эдинбурге, а оттуда медленно направились к северу.

– В основном на повозке.

Баккли допил уже третий стакан виски, Брианна и Роджер почти не отставали. Он налил немного воды в пустой стакан, прополоскал рот, прежде чем проглотить и прочистить глотку, и, кашлянув, продолжил.

– Повозка сломалась – снова – около места, которое называют Крейг-на-Дун. Думаю, вы ведь оба его знаете?

Он переводил взгляд с одного на другого, и они кивнули.

– Да. Ну, Мораг неважно себя чувствовала, и ребёнка тошнило, поэтому они легли на траву поспать, пока чинят колесо. Возница был с товарищем и не нуждался в моей помощи, поэтому я пошёл размять ноги.

– И вы поднялись на холм, к камням, – сказала Брианна, чувствуя, как что-то сжимается в груди.

– Ты знаешь, какое было число? – вмешался Роджер.

– Лето, – медленно ответил Уильям Баккли. – Близко к Дню середины лета [Мидсаммер, Midsummer – один из почитаемых кельтских праздников, 21 июня. – прим. перев.], но я не могу сказать точно. А что?

– Летнее солнцестояние, – сказала Брианна и слегка запнулась. – Оно… мы думаем, что оно открыто… чем бы оно ни было… в праздники солнца и огня.

Послышался приглушённый шум подъехавшей машины и они втроём переглянулись так, будто их застали врасплох за каким-то тайным делом.

– Энни с детьми. Что будем с ним делать? – спросила она Роджера.

Он, прищурившись, взглянул на Баккли и принял решение.

– Нам нужно подумать, как объяснить твоё присутствие, – поднимаясь, сказал Роджер. – Пойдём со мной, а? На минуточку.

Баккли сразу встал и последовал за Роджером в буфетную. Она слышала, как Баккли от удивления повысил голос, потом краткое бормотание Роджера с объяснениями; проскрежетала отодвинутая ими скамья, за которой пряталась панель, закрывающая вход в убежище священника.

Двигаясь словно в трансе, Брианна торопливо поднялась, чтобы вымыть три стакана, убрать виски и воду. Услышав стук в переднюю дверь, она слегка подпрыгнула. Это не дети, оказывается. Кто бы это мог быть?

Она схватила родословное древо со стола и поспешила вниз, в холл, задержавшись по дороге к двери, чтобы бросить его на письменный стол Роджера.

«Сколько Баккли лет? – вдруг подумала Бри, берясь за дверную ручку. – Может быть, около сорока, но…»

– Привет, – сказал Роб Кэмерон, слегка обеспокоенно взглянув на её лицо. – Я не вовремя пришёл?

РОБ ЗАЕХАЛ, ЧТОБЫ вернуть книгу, которую давал ему Роджер, и передать приглашение: не хотел бы Джем сходить с Бобби в пятницу в кино, а потом остаться на вкусный рыбный ужин и ночёвку?

– Я уверена, он пойдёт, – сказала Брианна. – Но его нет… А, вот и он.

Энни только что подъехала. Машина, лязгнув коробкой передач, заглохла на подъездной дорожке. Брианна слегка вздрогнула, довольная, что Энни взяла не её автомобиль.

К тому времени, как детей высадили из машины, вытерли им руки и лица и велели вежливо пожать руку мистеру Кэмерону, Роджер вышел из задней части дома и сразу же был втянут в разговор о своих успехах в церковном хоре. Беседа затянулась настолько, что стало очевидно: подошло время ужинать, и было бы невежливо не попросить Роба остаться...

И вот, почти автоматически взбивая яйца, разогревая бобы и поджаривая картошку, Брианна поняла, что все время думает об их незваном госте под полом буфетной, который чувствует запахи готовящейся пищи и умирает от голода, и о том, что же они будут с ним делать?

Брианна заметила, что всё время, пока они ужинали и приятно беседовали, пока она укладывала детей спать, а Роджер и Роб между тем обсуждали пиктские камни и археологические раскопки на Оркнейских островах, у неё из головы не выходил Уильям Баккли МакКензи.

«Оркнеи, – подумала она. – Роджер сказал, что Нукелави – это оркнейский «гули» [Гули — сверхъестественные существа, питающиеся человеческой плотью, – прим. перев.]. Баккли был на Оркнеях? Когда? И какого чёрта всё это время он болтался вокруг нашей башни? Когда он обнаружил, что произошло, почему он просто не ушёл обратно? Что он здесь делает?!»

К тому времени как Роб стал прощаться (взяв другую книгу), рассыпаясь в благодарностях за еду и напоминая о походе в кино в пятницу, Бри была готова вытащить Уильяма Баккли из убежища священника за шиворот, самолично отвезти его прямо на Крейг-на-Дун и целиком запихать в камень.

Но когда он, наконец, медленно выкарабкался, бледный и явно голодный, она обнаружила, что её возбуждение уменьшается. Совсем чуть-чуть. Она быстро приготовила ему новую яичницу и сидела рядом с ним, пока Роджер обходил дом, проверяя двери и окна.

– Хотя, я полагаю, нам не надо так сильно беспокоиться насчёт этого, – язвительно заметила она, – раз вы сейчас в доме.

Баккли посмотрел на неё, устало, но настороженно.

– Я же попросил прощения, – мягко сказал он. – Вы хотите, чтобы я ушёл?

– И куда вы пойдёте, если я скажу «да»? – недобро спросила Бри.

Он повернулся лицом к окну над раковиной. При свете дня за ним были мир и покой, огород со старой деревянной калиткой, а вдали – пастбище. Теперь там царила только тьма безлунной хайлендской ночи. В такую ночь христиане остаются дома и поливают дверные косяки святой водой, потому что те, кто гуляет по болотам и высокогорью, не всегда святы.

Баккли ничего не сказал, только сглотнул, и Бри увидела, как поднялись светлые волоски на его предплечьях.

– Вам не придётся уходить, – неприветливо сказала она. – Постель вам у нас найдётся. Но завтра…

Гость кивнул, не глядя на неё, и собрался встать. Она остановила его, положив ладонь ему на руку, и он удивлённо посмотрел на неё тёмными в неярком свете глазами.

– Просто скажите мне одну вещь, – произнесла Бри. – Вы хотите вернуться?

– Боже, да, – ответил Баккли и отвернулся от неё, продолжая хриплым голосом. – Я хочу к Мораг. Я хочу к моему мальчику.

Брианна отпустила его запястье и встала, но ей пришла в голову другая мысль.

– Сколько вам лет? – внезапно спросила она, и Баккли вздрогнул и потёр глаза тыльной стороной запястья.

– Тридцать восемь, – ответил он. – А что?

– Просто… любопытно, – сказала Брианна и повернулась к плите, чтобы поставить её на ночной режим. – Пойдёмте со мной. Я постелю вам в гостиной. Завтра мы… мы посмотрим.

Она повела его по коридору мимо кабинета Роджера, и внутри у неё всё похолодело. Свет был включён, и фамильное древо Роджера, которое он показывал Уильяму Баккли, всё ещё лежало на столе там, куда Брианна его бросила. Видел ли он дату? Она подумала, что нет, или, если видел, то не обратил внимания. Рядом с некоторыми именами на схеме не было дат рождения и смерти, но рядом с именем Баккли они стояли. И, согласно этим записям, Уильям Баккли МакКензи умер в тридцать восемь лет.

«Назад он не вернётся», – подумала Бри, и кровь застыла у неё в жилах.

ТУСКЛОЕ, СЛОВНО ОЛОВЯННОЕ, озеро Лох-Эррочти лежало под темнеющими небесами. Они стояли на пешеходном мосту через реку Алт-Руйе-нан-Сюрах (Alt Ruighe nan Saorach – прим. пер.), которая питает озеро, и смотрели вниз, туда, где рукотворное озеро разлилось среди пологих холмов. Бак (он сказал, что так его звали в Америке, и он привык) смотрел и смотрел, изумлённо и растерянно.

– Там, внизу, – тихо сказал он, показывая пальцем. – Видите, где этот ручеёк в него впадает? Там стоял дом моей тёти Росс. Примерно в ста футах (около 30 м – прим. пер.) ниже ручья.

Теперь примерно в тридцати футах под поверхностью озера.

– Я представляю себе, как это больно, – не без сочувствия сказала Брианна. – Видеть, как всё изменилось.

– Это так.

Бак быстро взглянул на неё, и ей стало неуютно оттого, что глаза на этом лице были такими же, как у Роджера.

– Наверное, того, что осталось почти неизменным, всё же больше. Вон там, наверху, да?

Он показал подбородком на отдалённые горы.

– Они такие же, как всегда. И птички в траве, и лосось, выпрыгивающий из реки. Я могу пройтись по тому берегу, – показал он на другой конец моста, – и почувствовать, будто гулял там вчера. А я ведь гулял там вчера! И вот… никого нет… Все они исчезли, – тихо закончил он. – Мораг. Мои дети. Они все мертвы. Если только я не смогу вернуться назад.

Она не планировала ничего у него спрашивать: лучше было подождать, пока они вместе с Роджером смогут поговорить с ним вечером, когда дети уже лягут спать. Но сейчас возможность представилась сама. Роджер возил Бака на машине по Хайленду: по окрестностям Лаллиброха, вниз по Грейт-Глену (Грейт-Глен (Глен-Мор, собственно «большой Глен») — узкая долина на севере острова Великобритания, расположена в тектонической впадине, которая проходит по Северо-Шотландскому нагорью (Хайленду) и разделяет его на северо-западную часть и Грампианские горы.) – прим. пер.), вдоль Лох-Несского озера и, наконец, высадил его на плотине Лох-Эррочти, где Бри сегодня работала; она отвезёт его назад на ужин.

Предыдущей ночью они с Роджером шёпотом поспорили об этом. Не о том, что сказать о нём детям: он – папин родственник, приехавший с кратким визитом (это ведь правда, в конце концов), но о том, брать ли Бака в туннель. Роджер был за это, Бри очень сильно против, помня шок от… границы времени?.. перерезавшей её, как проволока с заострённой кромкой. Она всё ещё не решила.

Но теперь он сам заговорил о возвращении назад.

– Когда вы пришли в себя после… того, как прошли сквозь камни, и поняли, что случилось, – с любопытством спросила Брианна, – почему вы прямо тогда не вернулись в каменный круг?

Бак пожал плечами.

– Я вернулся. Хотя и не могу сказать, что я прямо там понял, что случилось. До меня дошло только через несколько дней. Но я знал, что произошло что-то ужасное и что это из-за камней. Поэтому я их боялся, и, думаю, вы можете меня понять, – сказал он, приподняв бровь, и Бри нехотя кивнула.

Да, его можно понять. Она сама не стала бы приближаться к стоячим камням ближе, чем на милю, если бы только речь не шла о спасении члена её семьи от ужасной гибели. И даже тогда она бы, наверное, подумала дважды. Брианна прогнала эту мысль и продолжила расспросы.

– Но вы сказали, что всё же вернулись. Что случилось?

Бак посмотрел на неё и беспомощно развёл руками.

– Я не знаю, как это описать. Ничего похожего раньше я не испытывал.

– Попытайтесь, – настаивала она, и он вздохнул.

– Хорошо. Ну, я поднялся в круг и на этот раз услышал их – камни. Как они говорят между собой, будто жужжит пчелиный рой, и там был звук, от которого волосы на затылке встали дыбом.

Тогда Баку захотелось развернуться и убежать, но мысль о Мораг и Джемми заставила его продолжить путь. Он вошёл в центр круга, где шум наступал на него со всех сторон.

– Я подумал, что сойду с ума от этого, – честно признался Бак. – Я заткнул уши пальцами, но это вовсе не помогло: шум находился внутри меня, будто бы он шёл из моих костей. С вами было то же самое? – внезапно спросил он, с любопытством глядя на неё.

– Да, – коротко ответила Бри. – Или очень похоже. Продолжайте. Что вы сделали потом?

Потом он увидел большой расколотый камень, через который прошёл в первый раз и, вздохнув как можно глубже, быстро нырнул в расщелину.

– И вы можете содрать с меня кожу, как с лжеца, если хотите, – заверил он её, – я, хоть убейте, не могу вам сказать, что произошло дальше, но потом я оказался на траве среди камней, и я горел.

Брианна удивлённо посмотрела на него.

– Буквально? Я имею в виду, ваша одежда загорелась, или это просто…

– Я знаю, что значит «буквально», – раздражённо сказал Бак. – Может, я не такой, как вы, но я получил образование.

– Простите, – слегка кивнула она, извиняясь, и жестом предложила продолжить.

– Так или иначе, да, я был буквально в огне. Моя рубашка занялась пламенем. Здесь…

Он расстегнул молнию на ветровке и стал возиться с пуговицами голубой батистовой рубашки Роджера. Потом распахнул её, чтобы показать расползающуюся красноватую отметину заживающего ожога на груди. Бак собирался сразу застегнуть её снова, но Брианна жестом попросила его подождать и наклонилась посмотреть поближе. Казалось, что центр шрама – прямо на его сердце. «Интересно, важно ли это», – подумала она.

– Благодарю вас, – сказала Бри, выпрямляясь. – Что… о чём вы думали, переходя через камни?

Он уставился на неё.

– Я подумал, что хочу вернуться, что же ещё?

– Да, конечно. Но думали ли вы о ком-то конкретно? О Мораг, я имею в виду, или о вашем Джеме.

Что-то совершенно непостижимое (стыд? смущение?) пробежало по его лицу, и он отвёл взгляд.

– Думал, – коротко сказал Бак, и Бри знала, что он врёт, но не могла понять, почему.

Он кашлянул и торопливо продолжил.

– Ну, так. Я перекатился по траве, чтобы потушить огонь, и затем меня стошнило. Я лежал там довольно долго, не имея сил подняться. Я не знаю, сколько, но долго. Вы знаете, как здесь бывает во время летнего солнцестояния? Этот молочный свет, когда солнца не видно, но оно ещё не село?

– Белые ночи… – пробормотала она. – Ага… То есть, да, знаю. И вы попытались снова?

Теперь он устыдился. Солнце опустилось ниже, и облака озарились тусклым оранжевым светом, который омывал озеро, холмы и мост зловещим румянцем, но всё ещё можно было различить более тёмный румянец, расползавшийся по широким скулам Бака.

– Нет, – пробормотал он. – Я испугался.

Несмотря на недоверие к нему и до сих пор не прошедший гнев за то, что он сделал с Роджером, Брианна внезапно почувствовала невольную симпатию, услышав его признание. В конце концов, и она, и Роджер знали, более или менее точно, во что они ввязываются. А он вовсе не ждал произошедшего и всё ещё почти ничего не знал.

– Я бы тоже, – сказала она, – а вы…

Её прервал крик сзади, и, повернувшись, она увидела, что вдоль речного берега быстро бежит Роб Кэмерон. Он помахал и зашёл на мост, немного задыхаясь от бега.

– Привет, босс! – сказал он, осклабившись. – Я тебя заметил, когда уезжал. И подумал, если ты закончила работать, может, захочешь выпить по дороге домой? С приятелем, конечно, – добавил он, дружелюбно кивнув Уильяму Баккли.

Ей ничего не оставалось, как познакомить их, сообщив заранее согласованную легенду: Бак – родственник Роджера, остановившийся у них с кратким визитом. Она вежливо отклонила предложение выпить, сказав, что должна накормить детей ужином.

– Тогда в другой раз, – легко согласился Роб. – Приятно познакомиться, приятель.

Он побежал снова, легконогий, как газель, и, обернувшись, Бри увидела, как Уильям Баккли, прищурившись, смотрит ему вслед.

– Что такое? – спросила она.

– Тот мужик положил на вас глаз, – внезапно сказал он, обернувшись к ней. – Ваш муж знает об этом?

– Не смешите меня, – ответила она так же резко.

От его слов её сердце забилось чаще, и ей это не понравилось.

– Я работаю с ним. Он в ложе вместе с Роджером, и они беседуют о старинных песнях. И всё.

Бак отозвался одним из тех шотландских звуков, которые передают всевозможные нескромные значения, и покачал головой.

– Я могу от вас отличаться, – с неприятной улыбкой повторил он. – Но я и не дурак.

ГЛАВА 73

ОДНО ЛЮБИМОЕ ДИТЯ ВЕРНУЛОСЬ В ОТЧИЙ ДОМ

24 ноября 1777 года

Филадельфия

ЛОРД ДЖОН ГРЕЙ отчаянно нуждался в камердинере. Он нанял мужчину, который якобы умел выполнять эти обязанности, однако субъект оказался не только совершенно бесполезным, но вдобавок еще и вором. Лорд Джон застукал жулика, когда тот засовывал в карманы чайные ложечки, и сразу же уволил прохиндея после того, как, применив силу, вытряхнул награбленное из его бриджей. Следовало бы, конечно, арестовать бывшего камердинера, но Грей не был уверен в том, как поступит местный констебль, если к нему обратится английский офицер.

Как только пришло известие о том, что армия Хау наступает, большинство английских военнопленных вывезли из города: американцы хотели сохранить их для обмена. Генри же оставили здесь.

В мрачной задумчивости лорд Джон чистил свой мундир, ведь, стремясь защитить Дотти и Генри, носил его теперь каждый день. Уже несколько лет Грей не состоял на действительной военной службе, но в отличие от большинства людей в подобных обстоятельствах, он не вышел в отставку, сохранив звание подполковника. Как бы отреагировал Хэл, попытайся он сложить с себя обязанности, Джон не знал, но раз уж патент на офицерский чин принадлежал собственному полку Хэла, и Грею не нужно было его продавать, то вопрос просто не поднимался.

Одна из пуговиц болталась на ниточке. Лорд Джон вытащил из своего сундучка несессер с принадлежностями для шитья, и, даже не прищурившись, вдел нитку в иголку и накрепко пришил пуговицу к мундиру. Само действие принесло чувство некоторого удовлетворения, хотя осознание этого дало Грею понять, как мало в эти дни он может контролировать – настолько мало, что одна пришитая пуговица становилась поводом для радости.

Хмуро глядя на себя в зеркало, Джон раздраженно потер золотую тесьму на мундире, которая местами потускнела. Он прекрасно знал способ исправить это, но будь он проклят, если сам сядет и начнет полировать золото ломтем хлеба, вымоченным в моче. Хорошо знакомый с генералом сэром Уильямом Хау, лорд Джон сомневался, что его внешний вид сильно повлияет на то, как он будет принят – даже если его, наряженного в турецкий тюрбан, внесут в штаб-квартиру генерала в паланкине. Хау и сам частенько месяцами не мылся и не менял белья – и не только тогда, когда жил в полевых условиях.

И все же это должен быть армейский хирург, и Грею хотелось иметь возможность выбрать. Он поморщился при мысли о хирургах, потому что знавал их немало, и некоторых неприятно близко. Но армия Хау вошла в город в конце сентября. Сейчас, в середине ноября, оккупация уже окончательно устоялась, а вместе с ней и общее враждебное настроение граждан.

Врачи с мятежными наклонностями либо покинули город, либо ни за что не хотели связываться с британским офицером. Верные короне доктора были более чем счастливы услужить ему (Грея приглашали на несколько вечеринок, которые устраивали богатые лоялисты, и там он познакомился с двумя-тремя лекарями), но ни о ком из них не говорили, как о хирурге. Один славился тем, что лечил венерические заболевания, другой был акушером, а третий выглядел отъявленным шарлатаном.

Вот потому-то лорд Джон и собирался отправиться в штаб-квартиру Хау, чтобы просить о помощи. Больше ждать было нельзя: Генри, конечно, держался, а с приходом холодов у него даже появилось немного сил. Так что лучше это сделать сейчас, чтобы дать ему шанс немного восстановиться до наступления зимы с её морозами и спертым воздухом душных домов.

Полностью одевшись, лорд Джон пристегнул свою шпагу и вышел на улицу. Ему навстречу, слегка согнувшись под тяжестью рюкзака, медленно брёл солдат, который разглядывал дома. Спускаясь по ступенькам, Грей едва взглянул на парня, но и этого оказалось достаточно. Не веря своим глазам, он посмотрел снова и тут же, позабыв о достоинстве, не думая ни о шляпе, ни о расшитом золотом мундире, ни о шпаге, побежал, чтобы заключить высокого молодого солдата в объятья.

– Вилли!

– Папа!

Его сердце просто переполнилось: лорд Джон не мог вспомнить, когда в последний раз был таким счастливым, но постарался держать себя в руках, не желая смущать Вилли таким немужественным выражением эмоций. Не выпуская сына из объятий, он немного отступил, оглядывая парня с ног до головы.

– Ты... грязный, – сказал лорд Джон, не в состоянии сдержать широкую глупую улыбку, – жутко грязный.

Чудовищно. А еще – оборванный и потрепанный. Офицерский горжет был на месте, а вот шейный платок отсутствовал (как и несколько пуговиц), и один из обшлагов его мундира почти совсем оторвался.

– У меня и вши имеются, – уверил его Вилли, почесавшись. – А есть какая-нибудь еда?

– Ну, конечно. Входи, входи, – сняв рюкзак с плеча Вилли, он жестом позвал сына за собой. - Дотти! – крикнул лорд Джон, глядя вверх по лестнице, когда открыл дверь. – Дотти! Спускайся вниз!

– Я внизу, – ответила племянница позади него, выходя с намазанным маслом тостом в руке из дневной гостиной, где привыкла завтракать. – Что слу... Ох, Вилли!

Невзирая на грязь и вшей, Вилли подхватил кузину в свои объятья, а она, бросив тост на ковер, смеясь и плача, крепко сжимала брата, пока тот не запротестовал, что Дотти сломала все его ребра, и он теперь никогда не сможет нормально дышать.

И несмотря на то, что они почти втоптали тост с маслом в арендованный ковер, Грей наблюдал за этим с величайшим одобрением. В голову пришла мысль, что, возможно, он и ошибался, и эти двое действительно любят друг друга. Лорд Джон вежливо кашлянул; парочку это не разъединило, но, по крайней мере, Дотти оглянулась через плечо.

– Пойду-ка я прикажу приготовить для Вилли завтрак, ладно? – сказал он. – Отведи его в гостиную, моя дорогая, и предложи ему чаю, хорошо?

– Чай, – выдохнул Вилли с лицом человека, который стал свидетелем какого-нибудь расчудесного чуда (или услышал о нем). – Я не пил чай несколько недель. Месяцев!

Грей отправился в кухню, стоящую обособленно от дома, чтобы жилая часть не пострадала в случае пожара – в том, что такое однажды произойдет, сомнений не было. Из этой ветхой постройки выплывали аппетитные запахи жареного мяса, томленых фруктов и свежего хлеба.

В качестве кухарки лорд Джон нанял миссис Фигг – похожую на шар кругленькую негритянку. Он подумал, что женщина не смогла бы приобрести такие формы, если бы не любила вкусно поесть и не умела готовить. И оказался прав. И даже неуравновешенный темперамент этой леди и ее любовь к сквернословию не заставили Грея пожалеть о своем решении, хотя приближался он к ней всегда с опаской. Однако, услышав новости, миссис Фигг тут же отложила в сторону пирог с дичью, который стряпала, заварила свежий чай и уставила поднос снедью.

Лорд Джон ждал, пока она собирала поесть, чтобы отнести всё самому и дать Уильяму и Дотти немного побыть вдвоем. Ему очень хотелось услышать подробности, потому что, разумеется, все в Филадельфии знали о катастрофическом поражении Бергойна в Саратоге, но больше всего Грей хотел спросить у Вилли, о чем Джон Бергойн знал или что предполагал заранее. Некоторые знакомые в военных кругах говорили, что сэр Джордж Жермен заверил Бергойна, будто его план принят, и Хау отправляется на север, чтобы встретиться с ним и разрубить американские колонии пополам. По словам других – и среди них были несколько штабных самого Хау – тот знать не знал об этом плане, не говоря уже о том, чтобы давать на него свое согласие.

Проявил ли Хау упрямство и гордость, было ли это высокомерием и самонадеянностью со стороны Бергойна, свидетельствовало ли об идиотизме и некомпетентности Жермена –или все это сошлось воедино? Если бы предложили пари, Джон поставил бы именно на последнее, но его разбирало любопытство: насколько глубоко в этом замешан кабинет госсекретаря Жермена? Не оставив ни малейшего следа, Перси Бичем исчез из Филадельфии, и теперь за его дальнейшими передвижениями наблюдает кто-то другой, а о результатах этих наблюдений Артур Норрингтон (глава Черного кабинета Великобритании – прим. пер.), скорее всего, поведает Жермену, а не Грею.

Принеся нагруженный поднос в гостиную, Грей увидел, как, сидя на диване в одной рубашке и с распущенными по плечам волосами, Уильям попивает чай.

Положив серебряный гребень на колено, Дотти сидела в кресле перед камином с каким-то особенным выражением лица, увидев которое Грей чуть не выронил поднос. Вздрогнув, когда он вошел, племянница повернулась, и взгляд ее был настолько пустым, что стало ясно: она едва видела дядю. Затем что-то изменилось, и ее лицо преобразилось, как бывает, когда, моргнув, кто-то возвращается из далекой дали.

– Позволь, – сказала она, вставая и протягивая руки к подносу. – Дай-ка мне это.

Отдав поднос, Грей исподволь наблюдал за двумя молодыми людьми. Ну, так и есть: Вилли тоже выглядел странно. Интересно, почему? Буквально несколько минут назад они были радостно взволнованными и восторженно нежными по отношению друг к другу. Теперь же Дотти побледнела, но внутри нее ощущался воодушевленный трепет, из-за которого на блюдцах задребезжали чашки, когда она разливала чай. Но если Дотти стала бледной, то Вилли разрумянился, и совсем не от сексуального возбуждения – Грей почти не сомневался. Вилли выглядел, как человек, который... «Хотя, нет. Это именно сексуальное возбуждение, – подумал лорд Джон, заинтригованный: в конце концов, он был опытным наблюдателем за людьми и умел видеть такое. – Вот только объектом является не Дотти. Вовсе нет».

Интересно, какого черта они затевают? Но Грей сделал вид, что не замечает их смятения и сел, чтобы выпить чаю и послушать о приключениях Вилли.

Начав рассказывать, Уильям немного успокоился. Наблюдая за тем, как менялось лицо сына по мере повествования и когда он прерывался, Грей внезапно ощутил острую боль. И гордость – да, огромную гордость: теперь он – мужчина и стал солдатом. Хорошим солдатом. Но возникло и тайное сожаление: одного взгляда в глаза Вилли было достаточно, чтобы понять, что из них исчезли последние следы детской невинности.

Грей видел, что описание битв, отзывы о политике и индейцах оказали совершенно противоположный эффект на Дотти. С каждой минутой она все больше возбуждалась, а спокойствие и радость улетучивались.

– Я собирался с визитом к сэру Уильяму, но думаю сначала навестить Генри, – наконец сказал Грей, вставая и отряхивая хлебные крошки с полы мундира. – Не хочешь ли пойти со мной, Вилли? Может, вы оба, если уж на то пошло? Или ты лучше отдохнешь?

Брат с сестрой обменялись взглядами сообщников, в которых настолько очевидным был заговор, что лорд Джон моргнул. Кашлянув, Вилли тоже встал.

– Да, папà. Разумеется, я хочу увидеть Генри. Но Дотти как раз рассказывала мне, в каком тяжелом он состоянии... и о твоем намерении найти армейского хирурга, который сможет помочь. И я... подумал... Я знаю армейского хирурга. Очень опытный врач, весьма сведущий и с мягким обхождением – но со скальпелем обращается быстро, словно змей, – поспешил добавить он, заметно краснея, как с удивлением отметил Грей.

– В самом деле, – медленно произнес лорд Джон. – Это звучит как ответ на наши молитвы. Как его зовут? Я могу попросить сэра Уильяма...

– О, он не имеет отношения к сэру Уильяму, – быстро сказал Вилли.

– О, один из людей Бергойна?

За редким исключением (как Вилли, например), всех отпущенных под честное слово солдат побежденной армии Бергойна отправили в Бостон, чтобы посадить там на корабли до Англии.

– Что ж, я, конечно, хотел бы его заполучить, но, сомневаюсь, что могу послать за ним в Бостон, и что он вернется вовремя, учитывая время года и все остальное...

– Нет, он не в Бостоне.

Вилли с Дотти снова обменялись многозначительными взглядами. На сей раз племянница заметила, что Грей за ними наблюдает, и, покраснев, будто розочка на чайной чашке, старательно потупила взор. Уильям прочистил горло.

– На самом деле, он хирург из континенталов. Но армия Вашингтона отправилась на зимние квартиры в Вэлли-Фордж – это не больше чем в одном дне пути. Уверен, он согласится прийти, если я лично попрошу.

– Понимаю.

Грей торопливо соображал. Он был уверен, что не понимал и половины из того, что эти двое задумали – что бы за «этим» ни стояло. Но, по правде говоря, план действительно выглядел ответом на молитвы. Будет легко устроить, чтобы Хау организовал для Вилли эскорт и флаг переговорщиков, а также гарантировал безопасный проход для хирурга.

– Хорошо, – сказал он, принимая решение. – Сегодня днем я поговорю об этом с сэром Уильямом.

Дотти и Вилли одинаково вздохнули – облегченно? «Да какого черта?!» – снова про себя воскликнул лорд Джон.

– Значит, так, Вилли, – резко произнес он. – Думаю, тебе все равно нужно помыться и переодеться. Сейчас я отправлюсь в штаб-квартиру Хау, а позже днем мы навестим Генри. Как зовут этого знаменитого хирурга-континентала? Чтобы я мог попросить сэра Уильяма выписать на него пропуск?

– Хантер, – ответил Уильям, и его загоревшее лицо буквально засветилось. – Дэнзелл Хантер. Попроси, чтобы пропуск выписали на двоих: сестра доктора Хантера работает вместе с ним... ему понадобится ее помощь.

ГЛАВА 74

ИДЕАЛЬНОЕ ЗРЕНИЕ

20 декабря 1777, Эдинбург

ЧЁРНЫЙ ШРИФТ НА СТРАНИЦЕ СТАЛ РЕЗКИМ и чётким, и я вскрикнула от изумления.

– Ага, значит, близко?

Мистер Льюис, мастер-оптик, подмигнул мне поверх собственных очков.

– Попробуйте эти.

Он осторожно снял с моего носа очки, которые я примеряла, и протянул другую пару. Надев их, я внимательно посмотрела на книжную страницу перед собой и подняла взгляд.

– Даже не знаю, – сказала я, поражённая и восхищённая.

Я словно заново родилась: всё выглядело свежо, ново, чётко и ярко. Для меня вдруг снова открылся полузабытый мир мелкого шрифта.

Джейми стоял у окна магазина с книгой в руке и в симпатичных квадратных очках в стальной оправе на длинном носу. Они придавали ему весьма непривычный учёный вид. На мгновение он стал важным незнакомцем, пока не взглянул на меня глазами, слегка увеличенными линзами. Он пристально посмотрел поверх очков и улыбнулся, разглядывая меня.

– Мне нравятся эти, – одобрительно сказал он. – Круглые тебе идут, Сассенах.

Я была настолько захвачена новыми деталями окружающего меня мира, что мне даже в голову не пришло поинтересоваться, как выгляжу я. Поднявшись, я подошла и с любопытством уставилась в небольшое зеркальце, висящее на стене.

– Господи! – воскликнула я, слегка отшатнувшись.

Джейми рассмеялся, а мистер Льюис снисходительно улыбнулся.

– Они вам больше всего идут, мэм, – сказал он.

– Ну, возможно, – согласилась я, насторожённо изучая отражение незнакомки в зеркале. – Это просто шок.

Не то чтобы я забыла, как выгляжу. Просто в течение нескольких месяцев я не задумывалась об этом, стараясь только не забывать надевать чистое бельё и не носить серое: этот цвет придавал мне вид неумело забальзамированного трупа.

Сегодня я была в коричневом: в открытом бархатном жакете цвета зрелых початков рогоза, отороченном узкой шёлковой позолоченной тесьмой в рубчик, поверх моего нового платья – из тяжёлого шёлка кофейного цвета с облегающим лифом и тремя нижними юбками с кружевными оборками, виднеющимися у щиколоток. Мы не собирались надолго задерживаться в Эдинбурге ввиду необходимости как можно быстрее доставить бригадира к месту его последнего упокоения, да и Джейми не терпелось вернуться в Хайленд, но у нас оставались здесь дела. Джейми твёрдо заявил, что нам нельзя выглядеть оборванцами, и сразу же послал за портнихой и мастером мужской одежды, как только мы добрались до своих комнат в гостинице.

Я немного отошла назад, прихорашиваясь. Откровенно говоря, я удивилась, обнаружив, насколько хорошо выгляжу. В течение долгих месяцев путешествия, отступления и сражений в рядах Континентальной армии моя жизнь сводилась к самому главному: выживанию и работе. И даже имей я зеркало, мне было бы абсолютно не важно, что в нём отражается.

На самом деле, я подсознательно ожидала обнаружить в зеркале ведьму - потёртую жизнью женщину с растрёпанными седыми волосами и свирепым выражением лица. Возможно, с одним-двумя длинными волосками на подбородке.

Вместо этого… Ну, меня всё ещё можно было узнать. Мои волосы (не в чепце, а под плоской соломенной шляпкой с изящным букетиком маргариток из ткани) были собраны сзади. Но вокруг висков вились симпатичные лёгкие прядки, а из-под новых очков с удивительно наивным предвкушением смотрели яркие, словно прозрачный янтарь, глаза.

Конечно, у меня были соответствующие возрасту мелкие и глубокие морщины, но в целом лицо мирно покоилось на костях, не стекая в районе щёк и подбородка на шею. А корсаж слегка подчёркивал округлости моих грудей: королевский военно-морской флот обильно кормил нас во время морского путешествия, и я немного набрала вес, потерянный в ходе долгого отступления из Тикондероги.

– Ну, всё и правда не так плохо, – произнесла я с таким удивлением, что Джейми и мистер Льюис засмеялись.

Я с большим сожалением сняла свои очки: Джейми выбрал очки для чтения в простой стальной оправе, так что их можно было забрать сразу же, – тогда как мою пару мистер Льюис обещал подготовить завтра к полудню, вставив стёкла в золотую оправу, и мы вышли из магазина, чтобы взяться за наше следующее дело – печатный пресс Джейми.

– ГДЕ СЕГОДНЯ С УТРА ЙЕН? – спросила я, когда мы добрались до Принсес-стрит (англ. Princes Street букв. «улица Принцев» — одна из центральных улиц Эдинбурга – прим. перев.).

Он уже ушёл, когда я проснулась, – «испарился, не оставив и следа» (аллюзия на пьесу «Буря» У. Шекспира, слова Просперо из 1 сцены IV акта. – прим. перев.), не то что весточки о своём местонахождении.

– Ты не думаешь, что он решил сбежать, вместо того чтобы ехать домой?

– Если и решил, то я приволоку его обратно и фарш из него сделаю, и он это прекрасно знает, – рассеянно ответил Джейми, глядя через парк на массивную громаду замка на скале, и надел очки — напрасно, — чтобы проверить, есть ли разница. – Нет, я думаю, что он скорее всего пошёл в бордель.

– В одиннадцать утра? – выпалила я.

– Ну, насчёт этого правил нет, – мягко ответил Джейми, снимая очки, заворачивая их в носовой платок и убирая в спорран. – Время от времени я и сам занимаюсь этим по утрам. Хотя сомневаюсь, что прямо сейчас он предаётся телесным утехам, – добавил он. – Я велел ему пойти проверить, по-прежнему ли владелицей этого заведения является мадам Жанна. И если так, то она расскажет мне обо всем больше и гораздо быстрее, чем кто-либо ещё в Эдинбурге. В этом случае я загляну к ней днём.

– А, – произнесла я.

На самом деле мне не понравилась идея его визита и приятной беседы тет-а-тет с элегантной француженкой, которая когда-то была партнёршей Джейми по контрабанде виски, но я согласилась, что это сэкономит время.

– А где в одиннадцать утра Энди Белл, как ты думаешь?

– В постели, – тут же ответил Джейми. – Спит, – добавил он с улыбкой, увидев выражение моего лица. – Печатники, как правило, компанейский народ, и по вечерам они собираются в тавернах. Я не знаю ни одного, кто вставал бы с жаворонками, если только у него нет младенцев с коликами.

– Предлагаешь вытащить его из постели? – спросила я, шагая шире, чтобы не отставать.

– Нет, мы найдём его в обед у Моубрея, – ответил он. – Белл – гравёр, ему нужен свет для работы, поэтому он встаёт к полудню. И чаще всего ест у Моубрея. Я только хочу посмотреть, сгорела его типография или нет. И использует ли шельмец мой пресс.

– Ты говоришь таким тоном, будто он попользовался твоей женой, – сказала я, позабавившись тем, как мрачно прозвучала его последняя фраза.

Он негромко хмыкнул в шотландской манере, признавая, что шутка удалась, но в то же время отказываясь над ней смеяться. Я и не подозревала о его столь сильных чувствах к печатному прессу, но, в конце концов, Джейми был разлучён с ним почти на двенадцать лет. «Ничего удивительного, что его любящее сердце забилось при мысли о долгожданном воссоединении со станком», – подумала я, развеселившись.

Возможно, ещё он боялся, что типография Энди Белла сгорела дотла. Страх был небеспочвенным. Его собственная печатная мастерская сгорела двенадцать лет назад: такие заведения были особенно уязвимы для огня, что объяснялось, как наличием небольшого открытого кузнечного горна для переплавки литер, так и большим количеством бумаги, чернил и тому подобных горючих веществ, хранившихся в помещении.

Мой живот негромко заурчал при мысли о полуденном обеде у Моубрея; я с удовольствием вспомнила наш последний — и единственный – визит туда, где среди прочих плотских удовольствий мы вкушали отменное устричное рагу и, – что ещё лучше, – охлаждённое белое вино.

До обеда всё же оставалось немного времени; работяги могли открыть свои судки с едой в полдень, но фешенебельный Эдинбург обедал в цивилизованное время – в три часа. «Наверное, стоит купить у уличного торговца свежий брайди (шотландский мясной пирог – прим. перев.), – думала я, торопясь вслед за Джейми. – Просто, чтобы заморить червячка».

К счастью, типография Эндрю Белла по-прежнему стояла на месте. Дверь была закрыта, чтобы не сквозило, но, извещая о нашем присутствии, над ней прозвенел колокольчик, и джентльмен средних лет в рубашке и фартуке поднял голову от корзины со шпоном (Шпон в полиграфии – пробельный материал в виде пластинок толщиной 1≈4 пункта, используемый для увеличения расстояния между строками набора, что повышает удобочитаемость текста – прим. перев.), который он сортировал.

– Доброго вам утра, сэр. Мэм, – сердечно произнёс он, кивая нам, и я сразу определила, что он не шотландец.

Или, скорее, родился не в Шотландии, потому что его выговор был мягким, слегка протяжным английским, характерным для южных Колоний. Услышав его, Джейми улыбнулся.

– Мистер Ричард Белл? – спросил он.

– Да, это я, – сильно удивившись, ответил мужчина.

– Джеймс Фрейзер, к вашим услугам, сэр, – поклонившись, вежливо сказал Джейми. – И разрешите представить мою жену, Клэр.

– К вашим услугам, сэр, – в свою очередь поклонился мистер Белл с несколько озадаченным видом, но это никак не отразилось на его безупречных манерах.

Джейми сунул руку за пазуху своего сюртука и вытащил маленькую пачку писем, перевязанных розовой лентой.

– Я привёз вам вести от жены и дочерей, – просто сказал он, протягивая их. – И позабочусь о том, чтобы отправить вас домой, к ним.

С лица мистера Белла исчезли все эмоции, он резко побледнел. На мгновение мне показалось, что он сейчас рухнет в обморок, но он не упал только потому, что ухватился за край прилавка.

– Вы… вы… домой?.. – с трудом выдохнул он.

Он прижимал письма к груди и теперь положил их, глядя на них глазами, полными слёз.

– Как… Как она… Моя жена. С ней всё хорошо? – вдруг спросил он, резко подняв голову, чтобы посмотреть на Джейми. В глазах Белла внезапно вспыхнул страх. – С ними всё в порядке?

– Когда я видел их в Уилмингтоне, все они были прелестны, словно голубки, – успокоил его Джейми. – Очень расстроены разлукой с вами, но у них самих всё хорошо.

Мистер Белл отчаянно старался совладать со своим лицом и голосом, и от этих усилий окончательно потерял дар речи. Джейми наклонился над прилавком и ласково коснулся его руки.

– Пойдите и прочитайте письма, дружище, – предложил он. – Другое наше дело подождёт.

Мистер Белл пару раз беззвучно открыл рот и, резко кивнув, развернулся и неверным шагом ушёл в дверь, ведущую в соседнюю комнату.

Я вздохнула, и Джейми, улыбнувшись, взглянул на меня.

– Правда ведь хорошо, когда что-то идёт как надо? – спросила я.

– Пока что ещё ничего не сделано, – возразил он, – но будет.

Он вытащил из споррана свои новые очки и, водрузив их на нос, поднял откидную доску на прилавке и целеустремлённо направился внутрь.

– Это мой пресс! – с укоризной воскликнул Джейми, кружа вокруг огромной махины, будто ястреб, парящий над добычей.

– Поверю тебе на слово, но откуда ты знаешь?

Я с опаской прошла за ним, держа свои юбки подальше от испачканного чернилами станка.

– Ну, во-первых, там есть моё имя, – сказал он, наклоняясь и указывая куда-то вниз. – Во всяком случае, некоторые из имён.

Наклонившись и прищурившись, я разобрала надпись: «Алекс Малкольм», вырезанную на нижней стороне небольшой перекладины.

– Очевидно, станок всё ещё хорошо работает, – заметила я, выпрямляясь и окидывая взглядом комнату с выставленными здесь плакатами, балладами и другими образцами печатной продукции и гравёрного искусства.

– Ммфм.

Он проверил движущиеся части и тщательно осмотрел пресс, прежде чем неохотно признал, что тот, на самом деле, видимо, в хорошем состоянии. Однако Джейми всё ещё пылал негодованием.

– И я все эти годы платил этому шельмецу за хранение! – проворчал он, затем выпрямился, мрачно уставившись на пресс.

А я тем временем копалась в книгах, выложенных на продажу на столах возле передней стены, и взяла одну из брошюр, на которой сверху было написано «Энциклопедия Британника», а чуть ниже – «Опиум».

«Настойка опиума, или жидкий лауданум, иначе называемый фивейской настойкой, делается следующим образом: возьмите две унции подготовленного опиума, по драхме корицы и гвоздики и пинту белого вина, и настаивайте неделю в прохладном месте, а затем профильтруйте через бумагу.

Опиум в настоящее время в огромном почёте и является одним из самых полезных среди всех простых лекарств. Будучи применён наружно, он оказывает смягчающее, расслабляющее и discutient действие и очень способствует созреванию нагноений. Если его долго держать на коже, он удаляет волосы и всегда вызывает зуд. Нанесённый на чувствительные участки кожи, он может иногда стать причиной раздражений и пузырьковой сыпи. Иногда при наружном применении он ослабляет боль, и даже вызывает сон. Однако его ни в коем случае нельзя наносить на голову, особенно на черепные швы, потому что это, как известно, ведёт к самым страшным последствиям вплоть до смерти. При приёме внутрь опиум изгоняет меланхолию, облегчает боль и располагает ко сну; во многих случаях он устраняет кровоизлияния и вызывает потоотделение.

Средняя доза обычно менее грана...»

– Ты знаешь, что означает «discutient»? – спросила я Джейми, который, хмурясь, читал набор, уложенный в форму на прессе.

– Знаю. Это означает что вещь, о которой ты говоришь, может что-то растворить. А что?

– А. Наверное, поэтому нанесение лауданума на черепные швы – плохая идея.

Джейми озадаченно взглянул на меня.

– Зачем кому-то такое делать?

– Понятия не имею.

Я с восторгом вернулась к брошюрам. Одна из них называлась «Матка», и в ней было несколько очень хороших гравюр со сделанными под разными углами изображениями женского таза и внутренних органов в разрезе, а также с рисунками плода на разных стадиях развития. «Если это работа мистера Белла, – подумала я, – то он и великолепный художник, и весьма внимательный наблюдатель».

– У тебя есть пенни? Мне бы хотелось это купить.

Джейми порылся в спорране и положил пенни на прилавок, однако, взглянув на брошюру в моей руке, отпрянул.

– Матерь Божья! – крестясь, сказал он.

– Ну, скорее всего, нет, – мягко возразила я. – Но чья-то мать точно.

Не успел он ответить, как из задней комнаты вышел Ричард Белл с покрасневшими глазами, но собранный, и схватил Джейми за руку.

– Вы не представляете, что для меня сделали, мистер Фрейзер, – искренне сказал он. – Если вы и в самом деле поможете мне вернуться к моей семье, я… я… Ну я даже не знаю, что сделать, чтобы выразить мою признательность, но не сомневайтесь: я вечно буду за вас Бога молить.

– Премного вам обязан за ваше намерение, сэр, – с улыбкой ответил ему Джейми. – Вы могли бы оказать мне небольшую услугу, но если нет, всё равно огромное вам спасибо за ваши молитвы

– Если это в моих силах, сэр, то всё, что угодно! – с жаром заверил его Белл.

Затем тень сомнения пробежала по его лицу, – возможно, он вспомнил то, что его жена сообщила ему в своём письме о Джейми.

– Что угодно, кроме… измены, должен вам сказать.

– О, нет. Это отнюдь не измена, – заверил его Джейми, и мы ушли.

Я ПОЛОЖИЛА В РОТ ЛОЖКУ устричного рагу и в экстазе прикрыла глаза. Мы пришли чуть пораньше, чтобы занять место у окна с видом на улицу, но заведение Моубрея быстро заполнилось, и звяканье столовых приборов и болтовня просто оглушали.

– Ты уверен, что его здесь нет? – спросила я, наклоняясь через стол, чтобы меня было слышно.

Джейми покачал головой, с блаженным выражением перекатывая во рту глоток холодного мозельского.

– Ты сразу узнаешь, когда он придёт, – сказал он, проглотив вино.

– Ладно. Какой «отнюдь не изменой» должен заплатить бедняга мистер Белл за свой проезд домой? Что ты задумал?

– Я хочу отправить его к семье, поручив ему перевозку моего печатного пресса, – ответил Джейми.

– Что? Доверить своё любимое сокровище, по сути дела, незнакомцу?! – удивлённо спросила я.

В ответ Джейми с лёгким неодобрением посмотрел на меня и прожевал кусок булки с маслом, прежде чем произнёс:

– Не думаю, что он её испортит. В конце концов, он же не станет на борту корабля печатать на ней «Клариссу» тысячным тиражом. [«Кларисса» (1748), сентиментальный роман С. Ричардсона (1689 – 1761). Книга имела колоссальный успех и длительное влияние на читающую молодёжь. – прим. перев.]

– О, так это она? – спросила я, весьма развеселившись. – И как, позволь спросить, её зовут?

Джейми слегка вспыхнул и отвёл взгляд, сосредоточившись на том, чтобы выудить ложкой особенно мясистую устрицу, но, прежде чем проглотить её, наконец, пробормотал: «Бонни» [англ. – «Красотка», – прим. перев.].

Я рассмеялась, но, прежде чем смогла продолжить расспросы, новый шум ворвался в гвалт и гомон, и люди стали класть свои ложки и вставать, вытягивая шеи, чтобы выглянуть из окон.

– Должно быть, это Энди, – сказал мне Джейми.

Я посмотрела на улицу и увидела небольшую кучку хлопающих и улюлюкающих мальчишек и зевак. Переведя взгляд дальше по улице, чтобы узнать, что происходит, я заметила одну из самых больших лошадей, каких только видела. Не ломовую лошадь, но чрезвычайно высокого мерина: на мой неопытный глаз – около семнадцати ладоней. (Ладонь – мера роста лошадей в холке, около 4,3 дюйма; 17 ладоней равны 185,64 см. – прим. перев.).

На спине коня, выпрямившись и царственно игнорируя приветствия толпы, сидел очень маленький человек. Он остановился прямо под нами и, повернувшись назад, снял с седла деревянный квадрат. Он встряхнул его, и оказалось, что это складная лестница. Один из уличных мальчишек кинулся вперёд поддержать её у основания, пока мистер Белл (а никем другим он быть не мог) спускался вниз под аплодисменты прохожих. Бросив одну монетку ребёнку, державшему лестницу, а другую – пареньку, взявшему лошадь под уздцы, мужчина исчез из вида.

Несколькими мгновениями позже он вошёл в дверь главного обеденного зала, снимая свою треуголку и грациозно кланяясь в ответ на приветственные крики обедающих. Джейми поднял руку и зычным голосом, перекрывшим гул болтовни, позвал: «Энди Белл!». Голова маленького человечка удивлённо дёрнулась в нашем направлении. Я зачарованно наблюдала, как он идёт к нам и по его лицу медленно расплывается улыбка.

Не знаю, была ли у него какая-то форма карликовости, или просто он жестоко страдал от недоедания и сколиоза в юности, но ноги у него были коротковаты по отношению к телу, а плечи скрючены; его рост едва превышал четыре фута (около 122 см. – прим. пер.), и, когда он проходил между столиками, виднелась только его макушка, увенчанная очень модным париком.

Однако эти особенности внешности отошли на второй план, когда он подошёл вплотную, и я обратила внимание на его самую примечательную черту. У Эндрю Белла был самый крупный из виденных мною носов, а за свою богатую событиями жизнь я повидала немало выдающихся экземпляров. Он начинался от бровей, недолго шел с лёгким изгибом вниз, будто природа намеревалась одарить его профилем римского императора, но что-то в ходе исполнения пошло не так, и к этому многообещающему началу было прикреплено нечто, напоминавшее небольшую картофелину. Узловатая и красная, она притягивала взгляд.

Многие не сводили с него глаз: когда Белл подошёл вплотную к нашему столику, молодая леди неподалёку, посмотрев на него, ахнула и прикрыла ладонью рот, но этой предосторожности оказалось мало, чтобы заглушить хихиканье.

Мистер Белл услышал её и, сунув на ходу руку в карман, вытащил огромный, украшенный багровыми звёздами нос из папье-маше, который нахлобучил себе на нос и, вперив в молодую женщину ледяной взгляд, прошёл мимо.

– Дорогая, – обратился ко мне Джейми с широкой улыбкой, поднявшись на ноги и протянув руку маленькому гравёру, – разреши тебе представить моего друга, мистера Эндрю Белла. Энди, это моя жена. Её зовут Клэр.

– Я очарован, мадам, – сказал он, снимая фальшивый нос и низко наклоняясь к моей руке. – Когда вы обзавелись этим редким созданием, Джейми? И что, интересно, такая прекрасная девушка нашла в таком огромном вульгарном мужлане, как вы?

– Я заманил её в брак, описав прелести моего печатного пресса, – сухо ответил Джейми, садясь и жестом приглашая Энди Белла присоединиться к нам.

– А, – произнёс Энди, напряжённо глядя на Джейми, который поднял брови и широко раскрыл глаза. – Хм, я вижу, вы уже побывали в мастерской, – кивнул он на мой ридикюль, из которого торчала купленная мной брошюра.

– Да, побывали, – поспешно сказала я, вытаскивая брошюру.

Я не думала, что Джейми собирается раздавить Энди Белла как жука за то, что тот бесплатно использовал его печатный пресс, но его отношение к «Бонни» стало для меня новостью, и я не знала, насколько глубоко было задето его чувство оскорблённого собственника.

– Это удивительно прекрасная работа, – совершенно искренне сказала я мистеру Беллу. – Скажите, сколько различных образцов вы использовали?

Он заморгал, но с готовностью ответил, и мы завели приятную, хотя и неаппетитную беседу о трудностях препарирования в тёплую погоду и об эффективности солевого раствора для консервации по сравнению с алкоголем. Из-за этого люди за соседним столиком довольно поспешно закончили обедать и ушли, украдкой бросая на нас полные ужаса взгляды. Джейми с довольным видом откинулся на спинку стула, но продолжал пристально смотреть на Энди Белла.

Маленький гравёр не выказал особого беспокойства под этим взглядом василиска и стал рассказывать мне о реакции на выпуск переплетённого издания Энциклопедии: королю случайно попались на глаза страницы раздела «Матка», и он приказал изъять эти листы из книги, – невежественный немецкий болтун! – но, когда официант пришёл принимать заказ, Энди Белл попросил принести и очень дорогое вино, и большую бутылку хорошего виски.

– Как, виски к рагу? – с удивлением выпалил официант.

– Нет, – со вздохом сказал Белл, сдвигая назад свой парик. – Это за внебрачное сожительство. Кажется, так называется аренда услуг возлюбленной какого-нибудь мужчины.

Официант перевёл изумлённый взгляд на меня, затем сильно покраснел и, слегка поперхнувшись, удалился.

Джейми, прищурившись, уставился на своего друга, который, не теряя самообладания, мазал масло на булочку.

– Это будет стоить дороже, чем виски, Энди.

Энди Белл вздохнул и почесал нос.

– Тогда давай, – сказал он, – выкладывай!

У МАЛЕНЬКОЙ ГОСТИНИЦЫ НАС ЖДАЛ ЙЕН, болтая с парой ломовых извозчиков. Увидев нас, он попрощался с ними (украдкой сунув за пазуху какой-то свёрточек) и зашёл с нами в гостиницу. Подошло время чая, и Джейми заказал его в наши комнаты наверх, чтобы поговорить без посторонних.

Мы выложили довольно кругленькую сумму за жильё и сняли номер люкс. Чай был накрыт в гостиной, и большая аппетитная порция копчёной на гриле пикши, яйца по-шотландски (яйца, запечённые в колбасном фарше – прим. перев.), тосты и булочки с джемом и топлёными сливками сопровождали огромный чайник крепкого чёрного чая. Я вдохнула ароматный пар, поднимавшийся от стола, и от удовольствия вздохнула.

– Невесело нам будет снова жить без чая, – заметила я, разливая его по чашкам. – Не думаю, что мы достанем его в Америке в ближайший… что это я?.. В ближайшие три-четыре года.

– Ну, я бы так не сказал, – рассудительно заметил Джейми. – Зависит от того, куда мы вернёмся. В таких местах, как Филадельфия или Чарльстон, можно запросто достать чай. Нужно только знать одного-двух хороших контрабандистов, и если капитан Хикман не утонет или его не повесят к нашему возвращению…

Я поставила свою чашку и пристально посмотрела на него.

– Ты же не хочешь сказать, что не собираешься возвращаться домой… в Ридж?

Я внезапно ощутила пустоту внутри, вспомнив наши планы о новом доме, запах бальзамической пихты и спокойствие гор. Неужели Джейми и в самом деле думает переехать в Бостон или Филадельфию?

– Нет, – удивлённо ответил он. – Конечно, мы туда вернёмся. Но если я займусь печатным делом, Сассенах, нам придётся какое-то время пожить в городе, правильно? Только пока идёт война, – ободряюще добавил он.

– О, – тихо сказала я. – Да. Конечно.

Я глотнула чаю, не почувствовав вкуса. Как я могла быть настолько глупой? Я никогда не задумывалась, что, конечно, бессмысленно везти печатный станок во Фрейзерс Ридж. Наверное, отчасти я просто до конца не верила, что Джейми сможет заполучить свой пресс обратно, не говоря уже о том, чтобы заранее вывести логическое заключение о том, что будет, если он его вернёт.

Но теперь у него снова была его «Бонни», и будущее вдруг обрело совсем не радужные очертания. «Не то чтобы города не имели значительных преимуществ, – решительно убеждала я себя. – Я смогу, наконец, приобрести достойный набор медицинских инструментов, пополнить лекарственные запасы, – да что там! – я смогу даже снова изготовить пенициллин и эфир!» Ко мне стал возвращаться аппетит, и я взяла яйцо по-шотландски.

– Кстати, о контрабандистах, – обратился Джейми к Йену, – что это у тебя в сюртуке? Подарок для одной из девушек мадам Жанны?

Йен холодно взглянул на дядю и вытащил свёрточек из кармана.

– Немного французских кружев. Для мамы.

– Молодец, – одобрил Джейми.

– Как мило с твоей стороны, Йен, – сказала я. – Ты виделся… Я хочу сказать, мадам Жанна всё ещё на месте?

Он кивнул, убирая свёрток обратно в сюртук.

– Да. И жаждет возобновить с тобой знакомство, дядюшка, – добавил он со слегка ехидной улыбкой. – Она спросила, не хотел бы ты заглянуть сегодня вечером чуть поразвлечься.

У Джейми дёрнулся нос, когда он взглянул на меня.

– О, я думаю, нет, Йен. Я пошлю ей записку, что мы будем ждать её завтра в одиннадцать утра. Хотя ты волен сам принять её приглашение, конечно.

Было ясно, что он всего лишь поддразнивает, но Йен покачал головой.

– Не-а, я не пойду к шлюхе, пока мы с Рейчел обо всём не договоримся, – серьёзно произнёс он. – Так или иначе. Но я не возьму другую женщину в постель, пока Рейчел мне об этом не скажет.

Мы оба немного удивлённо посмотрели на него поверх своих чашек.

– Значит, всё серьёзно, – заключила я, – ты чувствуешь себя… э… обручённым с ней?

– Ну, конечно, он чувствует, Сассенах, – ответил Джейми, потянувшись за вторым тостом. – Он же оставил ей своего пса.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Я поднялась поздно и не спеша и, поскольку Джейми и Йен, похоже, некоторое время уже занимались своими делами, оделась и пошла за покупками. Эдинбург был торговым городом, и Джейми смог превратить наш золотой запас (от него ещё немало осталось) в банковские переводы и наличные, а также договориться о долговременном хранении писем, которые накопились у нас с форта Тикондерога. На расходы мне оставили увесистый кошелёк, и я собиралась прогуляться по магазинам, а также забрать свои новые очки.

Совершенно голодная, я вернулась в отель Ховарда к чаю в очках, горделиво сидящих на моём носу, и с сумкой с лучшими травами и медикаментами из аптеки Хоу.

Однако мой аппетит подвергся небольшому испытанию, когда управляющий гостиницы со слегка страдальческим выражением лица вышел из своего кабинета и спросил, не может ли он поговорить с мадам.

– Мы высоко ценим честь… пребывания у нас генерала Фрейзера, – сконфуженно сказал он, провожая меня к узкой лестничке, ведущей в подвал. – Великий человек и превосходный воин, и, конечно, мы осознаём героический характер его… э… смерти. Только… Ну, мне неловко говорить об этом, мадам, но нынче утром продавец угля пожаловался на… запах.

Последнее слово он произнёс так приглушённо, что практически прошипел его мне в ухо, увлекая меня вниз по лестнице в угольный подвал «Ховарда», где генерал должен был покоиться в достойных условиях до нашего отъезда в Хайленд. Сам запах был отнюдь не приглушённым, и я, выхватив из кармана платок, прижала его к носу. Наверху в одной стене виднелось окошко, из которого в подвал просачивался тусклый размытый свет. Под окошком был широкий желоб, а под ним – горка угля.

В одиноком величии, завёрнутый в холст, далеко в стороне стоял генеральский гроб, освещаемый мутным лучом из крошечного окошка. Луч отсвечивал в лужице под гробом. Генерал дал течь.

– «И ВИДЕН ЧЕРЕП ЧЕРЕЗ кожу», – процитировала я, – привязывая пропитанную скипидаром тряпку прямо себе под нос, –

Его из гулкой темноты

Влекли безгрудые созданья,

Безгубые манили рты.

(Томас Элиот (1888 – 1965), «Аромат бессмертия», пер. В. Шубинского – прим. перев.).

– В тему, – заметил Энди Белл, искоса взглянув на меня. – Ваше собственное, да?

– Нет, джентльмена по фамилии Элиот, – объяснила я. – Однако, как вы сказали, в тему.

Учитывая беспокойство персонала гостиницы, я решила, что лучше что-нибудь предпринять, не дожидаясь возвращения Джейми и Йена, и, чуть поразмыслив, отправила мальчика-посыльного спросить, не хочет ли мистер Белл прийти и посмотреть кое-что интересное по медицинской части.

– Свет никуда не годится, – сказал Белл, приподнимаясь на цыпочки, чтобы заглянуть в гроб.

– Я попросила парочку фонарей, – успокоила я его. – И вёдра.

– Да, вёдра, – задумчиво согласился он. – Но что вы собираетесь делать в, так сказать, более долгосрочной перспективе? В это время года потребуется несколько дней, а может, и недель, чтобы доставить гроб в Хайленд.

– Если мы здесь немного приберёмся, может быть, вы поможете найти неболтливого кузнеца, который придёт и залатает обшивку?

Шов в свинцовой обшивке гроба разошёлся, наверное, от толчков при выгрузке с корабля, но, похоже, ремонт не представлял трудностей, лишь бы кузнец обладал крепким желудком и низким уровнем суеверий насчёт трупов.

– М-м-м.

Белл вытащил папку для эскизов и, невзирая на плохое освещение, принялся делать предварительные наброски. Кончиком серебряного карандаша он почесал в раздумье нос-картошку.

– Да, можно. Но есть и другие способы.

– Ну, мы могли бы выварить его до костей, – немного раздражённо заметила я. – Страшно подумать, что сказали бы в отеле, попроси я их одолжить мне котлы из их прачечной.

Услышав это, он засмеялся к нескрываемому ужасу лакея, который с двумя фонарями появился на лестнице.

– А, не волнуйся, сынок, – сказал ему Энди Белл, забирая фонари. – Кроме нас, упырей, никого здесь нет.

Он широко осклабился, услышав, что лакей несётся вверх, прыгая через три ступеньки, и, обернувшись, задумчиво поглядел на меня.

– А это мысль, да? Я могу забрать его к себе в типографию. Избавить вас от него. И никто этого не заметит – настолько тяжёл ящик. Вряд ли кто-нибудь захочет взглянуть в лицо покойному, когда его доставят по назначению, а?

Я не обиделась на предложение, но покачала головой.

– Не говоря о том, что нас обоих могут задержать как похитителей тела, этот бедняга – родственник моего мужа. И ему вообще не хотелось быть здесь.

– Ну, этого никто не хочет, уверяю вас, – моргнув, сказал Белл. – Но тут уж ничего не поделаешь. Череп виден через кожу, как трогательно написал ваш приятель Элиот.

– Я имею в виду: в Эдинбурге, а не в гробу, – пояснила я.

К счастью, у Хоу я купила и большую бутылку денатурата и принесла её вниз, предусмотрительно завернув в грубый фартук, раздобытый у одной из горничных.

– Он хотел, чтобы его похоронили в Америке.

– По правде говоря, – пробормотал Белл, – странное желание. Ну ладно. Тогда у меня две идеи. Заделать протечку и наполнить ящик галлоном-двумя дешёвого джина. Ну, это дешевле, чем то, что у вас там, – сказал он, увидев мой взгляд. – Или… Как думаете, надолго ли вы останетесь в Эдинбурге?

– Мы не собирались оставаться дольше недели, но можем задержаться на пару дней, – сдержанно сказала я, развязывая узел с тряпками, взятыми у управляющего. – А что?

Белл покивал, при свете фонарей рассматривая останки. Подходящее слово – «останки».

– Личинки, – лаконично сказал он. – Они сделают работу хорошо и чисто, но им потребуется время. Всё-таки, если мы сможем снять бóльшую часть плоти… Хм-м. Есть какой-никакой нож? – спросил мистер Белл.

Кивнув, я полезла в карман. В конце концов, Джейми дал мне нож, потому что думал, что он мне понадобится.

– А у вас есть личинки? – поинтересовалась я.

Я УРОНИЛА В БЛЮДЦЕ бесформенный шарик свинца. Звякнув и покатившись, он остановился, и мы все молча на него посмотрели.

– Вот что его убило, – наконец сказала я.

Джейми перекрестился и пробормотал что-то по-гэльски, Йен сдержанно кивнул:

– Упокой его, Господи.

Из превосходного угощения, поданного к чаю, я съела совсем чуть-чуть: запах тлена прилип к задней стенке горла, несмотря на скипидар и фактически ванну из спирта, а потом настоящую гостиничную ванну с мылом и такой горячей водой, какую я только могла выдержать.

– Итак, – сказала я, откашливаясь. – Как мадам Жанна?

Джейми поднял глаза от пули, и его лицо просветлело.

– О, очень хорошо, – ухмыльнувшись, сказал он. – Она много чего порассказала о состоянии дел во Франции. И кое-что о некоем Персивале Бошане.

Я села немного ровнее.

– Она его знает?

– На самом деле, – да. Время от времени он заходит к ней в заведение, хотя и не как клиент. Или, вернее, – добавил он, искоса взглянув на Йена, – не как её обычный клиент.

– Контрабанда? – спросила я. – Или шпионаж?

– Возможно, и то, и другое, но если последнее, то она мне об этом не рассказала. Тем не менее, он привозит из Франции кое-какой товар. Я подумал, что мы с Йеном могли бы туда съездить, пока с генералом происходит то, что происходит. Сколько времени, по мнению малыша Энди, понадобится, чтобы придать ему приличный вид?

– Где-то от трёх-четырёх дней до недели – в зависимости от того, насколько, хм, активны личинки.

Йен с Джейми непроизвольно вздрогнули.

– То же самое происходит в могиле, – уточнила я. – Когда-нибудь это случится со всеми нами.

– Ну да, точно, – согласился Джейми, взяв ещё одну булочку и щедро полив её сливками. – Но обычно это происходит в полном уединении, так что об этом не задумываешься.

– Генерал совершенно один, – немного резко заверила я его. – Его покрыли толстым слоем отрубей. Никто ничего не увидит, если только не станет в него тыкать.

– A это мысль, да? – подал голос Йен, засовывая палец в джем. – Это Эдинбург. Место с ужасной репутацией из-за похитителей трупов, из-за всех этих докторов, которые хотят расчленять их для изучения. Может, лучше приставить к генералу охранника, просто чтобы быть уверенными, что он прибудет в Хайленд весь целиком?

Йен сунул палец в рот и приподнял брови, глядя на меня.

– Ну, вообще-то здесь есть охранник, – призналась я. – Его предложил Энди Белл именно по этой причине.

Я не стала добавлять, что сам Энди хотел забрать тело генерала, и что в ответ я недвусмысленно дала мистеру Беллу понять, что с ним случится, если обнаружится пропажа генерала.

– Ты сказала, Энди помог тебе с работой? – с любопытством спросил Джейми.

– Помог. Мы очень хорошо поладили. Кстати…

Я не собиралась упоминать предмет нашей беседы, пока Джейми не выпьет пинту виски или даже чуть больше, но момент показался подходящим, поэтому я брякнула:

– Я рассказывала ему о разных вещах, когда мы работали, – об интересных хирургических операциях и медицинских пустяках, ну, обо всём таком, понимаешь?

Йен пробормотал себе под нос что-то о любителях всяких гадостей, которые видят друг друга издалека, но я оставила это без внимания.

– Ну, и? – насторожился Джейми: он знал, что сейчас последует нечто, но не знал, что именно.

– Ну, – переводя дух, сказала я, – короче говоря, он предложил мне написать книгу. Медицинскую книгу.

Джейми медленно приподнял брови, но кивнул, чтобы я продолжала.

– Что-то вроде руководства для обычных людей, не для докторов. С принципами правильной гигиены и питания и справочником по широко распространённым видам заболеваний. Как изготовить простые лекарства, что делать при ранах и больных зубах – вот такие вещи.

Джейми продолжал кивать с приподнятыми бровями, дожёвывая и глотая последний кусок булочки.

– Ну, да, отменная книга может получиться, и кто как не ты должна её написать. А он случайно не «намекнул», сколько, по его мнению, может стоить печать и переплёт такого издания?

– А, – я выдохнула сдерживаемый воздух. – Он сделает триста экземпляров, по 150 страниц максимум, в коленкоровом переплёте, и распространит их через свою типографию в обмен на его долг за двенадцать лет аренды твоего пресса.

Джейми выпучил глаза и покраснел.

– И он бесплатно предоставит личинки. И охранника, – поспешила я добавить, подсовывая ему портвейн, прежде чем он заговорит.

Джейми схватил стакан и залпом осушил его.

– Ох уж этот мелкий хапуга! – сказал он, когда обрёл дар речи. – Ты ведь ничего не подписала, верно? – с тревогой спросил он.

Я покачала головой.

– Я ему сказала, что ты, вероятно, сам захочешь заключить с ним сделку, – кротко предположила я.

– О.

Цвет его лица начал возвращаться к нормальному.

– Мне этого очень хочется, – сказала я, опустив взгляд на свои руки, сцепленные на коленях.

– Ты раньше никогда ничего не говорила о своём желании написать книгу, тётушка, – с любопытством сказал Йен.

– Ну, я никогда по-настоящему не думала об этом, – оправдываясь, сказала я. – И это было бы ужасно трудно и дорого, пока мы жили в Ридже.

Джейми пробормотал: «Дорого», – и налил второй стакан портвейна, который выпил уже медленнее, поскольку размышлял, время от времени гримасничая из-за вкуса вина.

– Ты правда этого хочешь, Сассенах? – спросил он, наконец, и в ответ на мой кивок со вздохом поставил стакан. – Ладно, – сдаваясь, сказал Джейми. – Но у тебя будет специальное издание в кожаном переплёте, с позолоченным форзацем [Форзац — элемент конструкции книги, лист, соединяющий книжный блок с переплётной крышкой. – прим. перев.]. И пятьсот экземпляров. Я полагаю, ты захочешь взять несколько штук в Америку, да? – добавил он, увидев моё изумление.

– О, да. Мне бы этого хотелось.

– Ну, тогда… – Джейми взял колокольчик и вызвал служанку. – Велите девушке вынести эту гадость и принести приличный виски. Мы выпьем за твою книгу. A затем я пойду поговорю с этим маленьким негодяем.

ПЕРЕДО МНОЙ ЛЕЖАЛА СТОПКА чистых листов высококачественной бумаги. А ещё полдюжины крепких гусиных перьев, серебряный перочинный нож для их заточки и предоставленная гостиницей видавшая виды чернильница, наполненная, однако, самыми лучшими, как заверил меня управляющий, чернилами из чернильных орешков. Джейми и Йен уехали на неделю во Францию, чтобы проверить различные интересные контакты, полученные ими от мадам Жанны. Они оставили меня, чтобы я привела в порядок генерала и приступила к книге. Всё время оказалось в моём распоряжении, и появилась необходимая мне свобода действий.

Я взяла девственно чистый лист бумаги сливочного оттенка, положила прямо перед собой, обмакнула перо, ощущая, как пальцы зудят от возбуждения.

Я непроизвольно закрыла глаза и снова их открыла. С чего же начать?

«Начинай с начала и продолжай, пока не дойдёшь до конца, затем остановись».

Строчка из «Алисы в Стране Чудес» всплыла в моём мозгу, и я улыбнулась. «Хороший совет, – подумала я, – но только если знаешь, где начало», – а я совершенно не знала.

В раздумье я повертела перо.

Может, набросать план? Это показалось разумным и не столь сложным, как писать сразу. Я опустила перо и помедлила, держа его над бумагой, а потом подняла снова. План тоже должен иметь начало, не так ли?

Чернила на кончике пера начали высыхать. Довольно раздражённо я вытерла его и уже собиралась вновь обмакнуть, когда в дверь тихо поскреблась горничная.

– Миссис Фрейзер? Джентльмен внизу просит принять его, – сказала она.

Судя по её почтительному тону, с визитом пришёл не Энди Белл. Кроме того, она, вероятно, сказала бы, если бы это был он: все в Эдинбурге знали Энди Белла.

– Сейчас спущусь, – вставая, произнесла я.

«Возможно, моё подсознание придёт к какому-либо решению относительно начала, пока я занимаюсь с этим господином, кем бы он ни был».

Кем бы он ни был, он выглядел джентльменом – я поняла это сразу. К тому же он оказался Персивалем Бошаном.

– Миссис Фрейзер, – сказал он, и улыбка озарила его лицо, когда он обернулся на звук моих шагов. – К вашим услугам, мадам.

– Мистер Бошан, – произнесла я, позволяя ему взять мою руку и поднести её к губам.

Утончённая особа того времени, несомненно, сказала бы что-нибудь вроде: «Боюсь, вы застали меня врасплох, сэр», с любой интонацией - от высокомерной до кокетливой. Не будучи утончённой особой того времени, я просто спросила:

– Что вы здесь делаете?

В отличие от меня у мистера Бошана утончённости было хоть отбавляй.

– Разыскиваю вас, сударыня, – ответил он и слегка сжал мою руку, прежде чем отпустить её.

Я подавила невольное желание немедленно вытереть её о платье и кивком указала на пару кресел у окна.

– Не то чтобы я не была польщена, – сказала я, расправляя свои юбки. – Но разве вам нужен не мой муж? О! – мне пришла в голову другая мысль, – или вы хотите проконсультироваться со мной по медицинскому вопросу?

Его губы дрогнули, будто это показалось ему забавным, но он вежливо покачал головой.

– Ваш муж во Франции… или так мне говорит Жанна Легран. Я пришёл побеседовать с вами.

– О чём?

Услышав вопрос, он приподнял свои гладкие тёмные брови, но ответил не сразу, а вместо этого сделал знак портье, чтобы тот принёс выпить и закусить. Я не знала, было ли это просто вежливостью с его стороны, или ему требовалось время, чтобы обдумать свою речь при нашей нынешней встрече. Во всяком случае, он не торопился.

– У меня есть предложение для вашего мужа, мадам. Я бы поговорил с ним, – предвосхитил он мой вопрос, – но он уже отправился во Францию, когда я узнал, что он в Эдинбурге. А я, увы, должен уехать до его возвращения. Но я подумал, что лучше поговорить напрямую с вами, чем объясняться в письме. Знаете ли, есть вещи, которые лучше не доверять письмам, – добавил он с внезапной улыбкой, сделавшей его очень привлекательным.

– Хорошо, – ответила я, успокаиваясь. – Рассказывайте.

Я ВЗЯЛА СТАКАН БРЕНДИ И отхлебнула, затем приподняла и критически посмотрела его на свет.

– Нет, это действительно бренди, – сказала я. – Не опиум.

– Прошу прощения?

Он невольно заглянул в собственный стакан, на всякий случай, и я засмеялась.

– Я имею в виду, – пояснила я, – каким бы качественным ни был этот бренди, он недостаточно хорош, чтобы я могла поверить в подобную историю.

Мистер Бошан не обиделся, а склонил голову набок.

– Вы можете мне сказать, зачем бы мне сочинять такие сказки?

– Нет, – согласилась я, – но это не значит, что это не выдумки, верно?

– Но то, о чём я вам рассказал, ведь возможно, не так ли?

На секунду я задумалась.

– Теоретически возможно, – признала я, – но в это очень трудно поверить.

– Вы видели когда-нибудь страуса? – поинтересовался Бошан и, не спрашивая, налил ещё бренди в мой стакан.

– Да. А что?

– Согласитесь: весьма трудно поверить, что есть такие птицы, – сказал он, – Но страусы существуют.

– Один – ноль в вашу пользу, – сдалась я. – Но, по-моему, поверить в то, что Фергюс – пропавший наследник состояния графа Сен-Жермена – немного сложнее, чем в существование страуса. Особенно в части, касающейся свидетельства о браке. Я имею в виду… Пропавший законный наследник? Мы ведь о Франции говорим, не так ли?

В ответ он рассмеялся. Его лицо раскраснелось от бренди и веселья, и я увидела, насколько привлекательным он, наверное, был в юности. Признаться, он и сейчас очень неплохо выглядел.

– Вы не возражаете, если я спрошу, чем вы зарабатываете на жизнь? – с любопытством спросила я.

Он смутился и потёр ладонью подбородок, прежде чем ответить, но встретил мой взгляд.

– Я сплю с богатыми женщинами, – сказал он, и в его голосе послышалась еле заметная, но нестерпимая горечь.

– Ну, я очень надеюсь, что вы не относитесь ко мне, как к возможности заработать. Несмотря на очки в золотой оправе, у меня и правда нет никаких денег.

Бошан улыбнулся и спрятал улыбку за своим стаканом с бренди.

– Нет, но с вами было бы гораздо интереснее, чем с обычными женщинами, у которых есть деньги.

– Я польщена, – вежливо ответила я.

Некоторое время мы в молчании потихоньку потягивали бренди, думая, как продолжить. Шёл дождь, – ну, разумеется, – и его шорох на улице за окном и шипение огня перед нами действовали в высшей степени успокоительно. Как ни странно, я чувствовала себя с ним комфортно, но в конце концов, я не могла провести здесь весь день: мне надо было писать книгу.

– Ладно, – сказала я. – Почему вы рассказали мне эту историю? Погодите… Меня интересуют две вещи. Первая – почему рассказали мне, а не самому Фергюсу? И вторая – каков ваш личный интерес в этом деле, если предположить, что это правда?

– Я пытался рассказать мистеру Фрейзеру… то есть Фергюсу Фрейзеру, – медленно сказал мистер Бошан. – Он отказался со мной говорить.

– О! – сказала я, что-то припоминая. – Так это вы пытались похитить его в Северной Каролине?

– Нет, не я, – быстро и совершенно искренне произнёс он. – Я слышал об этом случае, но не знаю, кто на него напал. Скорее всего, это тот, кого раздражала его деятельность.

Но Бошан не захотел развивать дальше эту тему и продолжил.

– Что же до моего личного интереса… Это связано с причиной, о которой я собирался рассказать вашему мужу, а с вами я говорю только потому, что вашего мужа сейчас нет.

– И это?..

Он быстро огляделся, чтобы удостовериться, что нас не подслушивают. Рядом с нами никого не было, но он всё же понизил голос.

– Я… и заинтересованные лица во Франции, которых я представляю... хотим, чтобы мятеж в Америке оказался успешным.

Не знаю, чего я ждала, но только не этого, и вытаращила глаза.

– Надеетесь, я поверю, будто вы американский патриот?

– Вовсе нет, – сказал он. – Политика меня не волнует ни на йоту. Я деловой человек. – Мистер Бошан взглянул на меня оценивающе. – Вы когда-нибудь слышали о компании «Орталес и Ко»? (Получив из особого фонда французского короля 2 млн франков, П. Бомарше буквально в два дня создает фирму «Родриго Орталес и Ко», единственной целью которой становится закупка оружия, боеприпасов и их тайная переброска в Америку. – прим. перев.)

– Нет.

– Это якобы экспортно-импортная фирма с испанскими корнями. А на самом деле – прикрытие для отправки денег американцам без заметного участия французского правительства. Мы уже провели через неё многие тысячи, в основном для закупки оружия и боеприпасов. В разговоре с вашим мужем мадам Легран упомянула о ней, но не сказала, что это за компания. Она оставила за мной право решать, стоит ли раскрывать ему истинную природу «Орталеса».

– Вы – агент французской разведки. Вы это хотите сказать? – спросила я, понимая, наконец, о чём речь.

Мистер Бошан наклонил голову в знак согласия.

– Но я думаю, вы не француз, – добавила я, пристально глядя на него. – Вы англичанин.

– Был, – он отвёл взгляд. – Теперь я гражданин Франции.

Он умолк, а я, откинувшись на спинку стула, наблюдала за ним... и размышляла. Первое: интересно, сколько во всём этом правды? Второе, хоть и не относящееся непосредственно к делу: мог ли он (теоретически) быть моим предком? Бичем – не такая уж редкая фамилия (Бошан и Бичем пишется одинаково – Beauchamp – прим. перев.). Большого физического сходства между нами не наблюдалось. Его изящные, с длинными пальцами руки походили на мои. Но форма пальцев отличалась... Уши? У него они были великоваты, но красивой формы. Я, правда, понятия не имела, как выглядят мои собственные уши, но думаю, что если бы они были слишком большими, то Джейми не преминул бы об этом как-то упомянуть.

– Ну и чего вы хотите? – наконец, спокойно спросила я, и Бошан поднял глаза.

– Передайте, пожалуйста, вашему мужу то, о чём я рассказал вам, мадам, – наконец посерьёзнев, ответил он. – И намекните ему, что решение этого вопроса не только в интересах его приёмного сына, но и очень даже в интересах Америки.

– Как это?

Он приподнял плечо, узкое и изящное.

– Граф Сен-Жермен имел обширные земельные владения в той части Америки, которая в настоящее время принадлежит Великобритании. Французская часть его имущества, — сейчас из-за неё перегрызлось несколько претендентов, — чрезвычайно ценна. Если удастся доказать, что Фергюс Фрейзер – это Клодель Ракоци (Ракоци – это родовое имя, знаете ли) [По преданию, известный авантюрист граф Сен-Жермен называл себя отпрыском рода Ракоци. – прим. перев.] и наследник этого состояния, он сможет использовать его, чтобы помочь финансировать революцию. Из того, что я знаю о нём и его деятельности (а к настоящему моменту я знаю многое), я думаю, что это совпадает с его целями. Если революция окажется успешной, то те, кто её поддержал, будут иметь существенное влияние на любое сформированное правительство.

– А вы сможете прекратить спать с богатыми женщинами за деньги?

Кривая улыбка растеклась по его лицу.

– Точно, – он поднялся и низко поклонился мне. – Огромное удовольствие беседовать с вами, мадам.

Он почти дошёл до двери, когда я его окликнула.

– Мсье Бошан!

– Да? – повернувшись, он посмотрел назад, смуглый, стройный мужчина, чьё лицо было отмечено юмором... «И болью», – подумала я.

– У вас есть дети?

Услышав это, он крайне изумился.

– Честно говоря, я так не думаю.

– О, – сказала я, – я просто поинтересовалась. Хорошего вам дня, сэр.

ГЛАВА 75

SIC TRANSIT GLORIA MUNDI

(Так проходит слава земная – лат. – прим. пер.)

Шотландский Хайленд.

ОТ ДОМА ХЬЮ ДО БАЛНЕЙНА путь лежал неблизкий. И, как всегда в начале января, в Шотландии было сыро и холодно. Очень сыро. И очень холодно. Снег еще не лег (хотя я, скорее, предпочла бы, чтобы он выпал, потому что, возможно, тогда Хью Фрейзер отказался бы от своей безумной затеи). Зато дожди поливали несколько дней – настолько сильные, что очаги дымились, а домашняя одежда, в которой даже не выходили на улицу, все равно становилась влажной. Холод пробирал прямо до костей – да так глубоко, что казалось, никогда в жизни больше не согреешься.

Уже несколько часов я именно так и думала, но единственной альтернативой тому, чтобы продолжать пробиваться сквозь дождь и грязь, было лечь и умереть, а я пока еще не настолько отчаялась. Пока.

Скрип колес резко прекратился с тем самым чавкающим звуком, который означал, что они снова увязли в грязи. Джейми по-гэльски пробормотал себе под нос что-то совершенно неуместное на похоронах, и Йен прыснул от смеха, сделав вид, что кашляет, но потом закашлялся по-настоящему и надолго, и его хрипы походили на лай большого и усталого пса.

Из-под плаща я достала фляжку с виски – я не думала, что нечто, содержащее такой высокоградусный алкоголь, замерзнет, но не хотела рисковать – и передала Йену. Глотнув, он захрипел так, словно его сбил грузовик, и снова закашлялся, а потом, тяжело дыша, вернул мне фляжку и поблагодарил кивком головы. Из его красного носа бежало ручьем.

Впрочем, у всех вокруг носы покраснели и прохудились – и у кого-то, возможно, от горя, но я подозревала, что за состояние большей части из них были ответственны погода или простуда. Без лишних слов все мужчины собрались вокруг гроба – они уже наловчились – и, согласованным усилием подняв его из колеи, перетащили на более твердый, каменистый участок дороги.

– Как думаешь, давно Саймон Фрейзер приезжал домой в последний раз? – прошептала я Джейми, когда он вернулся и снова пошел рядом со мной в конце траурной процессии. Джейми пожал плечами и вытер нос промокшим носовым платком.

– Много лет назад. Ему незачем было приезжать сюда, так ведь?

Наверное, да. После вчерашнего ночного бдения на ферме – в доме чуть меньшем, чем Лаллиброх, но построенном по тому же принципу – я теперь знала гораздо больше о военной карьере и подвигах Саймона Фрейзера, но панегирик в его честь совершенно не учитывал хронометраж. Ведь если бы генерал воевал во всех тех местах, о которых его родственники рассказывали, вряд ли бы он успевал менять хотя бы чулки между походами, не говоря уже о возвращении домой в Шотландию. Да и имение ему не принадлежало, ведь, в конце концов, Саймон был седьмым из девяти детей. И, как я поняла, его жена, крошечная bainisq (маленькая старушка – гэльск. – прим. пер.), бредущая во главе шествия, опираясь на руку своего деверя, собственного дома не имела и жила с семьей Хью, поскольку ее дети то ли умерли, то ли жили очень далеко – но заботиться о ней было некому.

Вот интересно, обрадовалась ли она, что мы привезли генерала домой? Не лучше ли было просто знать, что он погиб где-то за границей, с честью выполняя свой долг, чем получить на руки удручающе жалкие останки своего мужа – и неважно, насколько профессионально упакованные?

Но она казалась если не счастливой, то, по крайней мере, как будто удовлетворенной тем, что стала центром такой суеты. Ее морщинистое личико разрумянилось и словно немного разгладилось во время торжественного ночного бдения, и теперь она, не выказывая слабости, упорно шагала по колее, которую оставлял за собой гроб ее мужа.

Это была прихоть Хью. Имевший романтические взгляды на мир, самый старший брат Саймона и владелец Балнейна, он был маленьким старичком, едва выше своей овдовевшей невестки. Это именно он заявил о том, что вместо того, чтобы достойно упокоиться на родовом кладбище, Саймон – самый доблестный воин семьи – должен быть похоронен в месте, более соответствующем глубокому уважению к его заслугам.

Слово «bainisq», произносится как «банн-и-ишк», и в переводе означает «маленькая старушка». «Интересно, значит, «маленький старичок» будет просто «и-ишк»?» – размышляла я, глядя в спину Хью, но решила, что не стану спрашивать, пока мы не вернемся в дом – надеюсь, мы доберемся туда до наступления темноты.

Наконец, в поле зрения появился Корримони. По словам Джейми это название означало «впадину на болоте». Именно так это место и выглядело. В чашеобразной впадине среди травы и вереска возвышался невысокий купол; по мере приближения стало видно, что он сложен из тысяч и тысяч небольших речных камней, в основном, величиной с кулак, но некоторые достигали размера головы человека. И эта темно-серая блестящая от дождя каменная пирамида находилась в центре круга стоячих камней.

Я рефлекторно схватила Джейми за руку, и он удивленно на меня взглянул, затем понял, на что я смотрю, и нахмурился.

– Ты что-нибудь слышишь, Сассенах? – прошептал он.

– Только ветер, – который стонал вместе с похоронной процессией, практически заглушая шедшего перед гробом старика, нараспев читавшего коронак (похоронная песнь в горной Шотландии и Ирландии. – прим. пер.). Но когда мы вышли на открытое болото, ветрище набрал скорость, засвистев на несколько тонов выше, отчего юбки, полы плащей и сюртуков захлопали, будто вороньи крылья.

Я опасливо поглядывала на камни, но когда мы остановились перед древней гробницей, ничего особенного не почувствовала. Это была коридорная пирамида, которую обычно называют Клава Каирн. Я понятия не имела, что это значит, но видела много фотографий с видами этих древних мегалитов у дяди Лэмба. Ведущий к центру проход предназначался для того, чтобы в некий знаменательный день ориентироваться по какому-нибудь астрономическому объекту. Я взглянула на свинцовое плачущее небо и решила, что сегодня, вероятно, не тот день.

– Мы не знаем, кто был там похоронен, – объяснил нам Хью вчера. – Но явно какой-нибудь великий вождь. Ведь чтобы соорудить такую громадину, требуются невероятные усилия.

– Ну, разумеется, – сказал Джейми и деликатно добавил: – А великий вождь – он там больше не похоронен?

– О, нет, – уверил нас Хью. – Его давным-давно забрала земля. Там осталась лишь горстка косточек. И не переживайте о том, что на гробнице лежит какое-нибудь проклятие.

– О, славно, – пробормотала я, но он не обратил внимание.

– Какой-то lang nebbit (древний любопытный человек – гэльск. – прим. пер.) открыл гробницу лет сто назад или более, поэтому, если на могилу и было наложено проклятие, оно наверняка уже пало на того бедолагу.

Это утешало. И в самом деле, никто из стоявших возле пирамиды людей не боялся находиться вблизи от нее. Хотя, возможно, это просто оттого, что они жили рядом с ней так долго, что она стала для них не более чем элементом пейзажа.

Какое-то время продолжалось некое обсуждение: мужчины смотрели на купол и с сомнением качали головами, жестами указывая то на открытый проход, который вел внутрь погребальной камеры, то на верхушку пирамиды, где камни либо кто-то убрал, либо они просто обрушились, и их вынесли снизу. Женщины подходили ближе друг к дружке и ждали. Накануне мы прибыли полумертвые от усталости, и, хотя меня со всеми познакомили, сейчас мне не удавалось правильно соотнести имена и лица. По правде говоря, они все были на одно лицо – исхудалые, измученные и бледные. В них ощущалась хроническая изможденность и усталость, причина которых залегала гораздо глубже, чем могло бы вызвать ночное бдение над покойным.

Внезапно мне вспомнились похороны миссис Баг – импровизированные и поспешные, и все же проведенные с достоинством и искренней печалью со стороны скорбящих. Почему-то показалось, что все эти люди едва знали Саймона Фрейзера.

Мне подумалось, что гораздо лучше было бы уважить его последнее желание и оставить генерала на поле боя рядом с павшими товарищами. Но тот, кто сказал, что похороны устраиваются на благо живых, тоже прав.

Последовавшее за поражением при Саратоге чувство провала и опустошенности побудило офицеров Саймона Фрейзера решиться поставить некую точку, оказать достойный знак уважения человеку, которого они любили, и воину, которого почитали. А еще, возможно, они хотели отправить генерала домой из-за собственной тоски по дому.

Несомненно, то же ощущение неудачи (плюс предельная склонность к романтизму), заставило генерала Бергойна настаивать на этом жесте. Думаю, он, по всей вероятности, чувствовал, что этого требует его собственная честь. А теперь Хью Фрейзер, доведенный после Каллодена до существования на подножном корме, оказался перед фактом неожиданного возвращения своего младшего брата и, не имея возможности устроить приличные похороны, но сам – законченный романтик, он устроил это странное шествие, приведшее Саймона Фрейзера в дом, который больше ему не принадлежал, и к жене, ставшей для него незнакомкой.

«И его место уже не узнает его» (Пс. 102 – прим. пер.). Строчка псалма пришла на ум, когда мужчины приняли решение и начали снимать гроб с колес. Вместе с другими женщинами я подошла ближе и обнаружила, что нахожусь всего в паре футов от одного из стоячих камней, окружавших каирн. Они были меньше камней на Крейг-на-Дун – не более двух или трех футов в высоту. Поддавшись внезапному порыву, я протянула руку и коснулась камня.

Я не ожидала, что что-то произойдет, и, к счастью, ничего не произошло. Хотя, если бы посреди похорон я внезапно исчезла, это существенно оживило бы мероприятие.

Никакого жужжания и визга – совсем никаких ощущений. Просто камень. И я подумала, что, в конце концов, нет никаких причин считать все стоячие камни маркерами временных порталов. Скорее всего, древние строители могли использовать их для обозначения любого особенного места – а, безусловно, такая пирамида, как эта, должна была быть особенной. Мне стало интересно, что за мужчина (или, может быть, женщина?) лежит здесь, оставив всего лишь отзвуки своих костей, гораздо более хрупких, чем бессмертные камни, которые их укрывали.

Мужчины опустили гроб на землю и с чудовищным кряхтеньем и пыхтеньем в несколько приемов затолкали его через проход в погребальную камеру в центре каирна. Прислоненная к гробнице, лежала большая плоская каменная плита со странными вырезанными на ней чашеобразными знаками, предположительно сделанными строителями пирамиды. Четверо самых сильных мужчин подхватили ее и медленно перенесли на самую верхушку купола, закрыв отверстие над камерой.

Плита упала с глухим стуком, от которого несколько небольших камней скатились по сторонам пирамиды. Мужчины спустились, и мы все довольно неловко стояли возле каирна, гадая, что делать дальше.

Священника с нами не было, потому что заупокойную мессу по Саймону отслужили раньше в маленькой и пустой каменной церковке перед тем, как началось шествие к этому совершенно языческому могильнику. Очевидно, Хью не нашел никакого подходящего обряда для подобных похорон.

И как раз в тот момент, когда нам показалось, что мы будем вынуждены просто развернуться и отправиться назад, к дому, Йен, чудовищно кашлянув, шагнул вперед.

Вся похоронная процессия выглядела серой и унылой: никаких ярких тартанов, которые украшали в прошлом церемонии в Хайленде. Даже внешность Джейми стала приглушенной: он закутался в плащ, а волосы спрятал под бесформенной черной шляпой. Единственным исключением из общей угрюмости был Йен.

Весь день с самого утра, когда он только спустился, все на него пялились. И не без оснований. Он побрил бóльшую часть головы и с помощью жира поставил оставшуюся посередине полоску волос в жесткий гребень, на который прикрепил подвесное украшение из индюшачьих перьев и проколотого серебряного шестипенсовика. Под теплый плащ Йен надел изношенные рубашку и штаны из оленьей кожи и сине-белый браслет из ракушек, который для него сделала его жена Эмили.

Когда он появился, Джейми медленно оглядел его с головы до ног и кивнул, один уголок рта поднялся вверх.

– Им совсем не важно, как ты выглядишь, ты же понимаешь? – тихо сказал Джейми Йену, когда мы направлялись к двери. – Они примут тебя таким, какой ты есть.

– Неужели? – спросил Йен, но, не дожидаясь ответа, пригнулся и вышел за дверь.

Джейми, несомненно, был прав: все это индейское убранство являлось генеральной репетицией и подготовкой его прибытия в Лаллиброх, потому что мы собирались отправиться туда сразу же, как только тело Саймона будет достойно похоронено, а прощальный виски будет выпит.

Однако наряд пригодился сейчас. Йен медленно снял плащ и протянул его Джейми, затем подошел к проходу в гробницу и повернулся лицом к скорбящим, которые в полном изумлении смотрели на это явление. Он развел руки ладонями вверх, закрыл глаза и, откинув голову так, что дождь побежал по его лицу, начал что-то монотонно напевать на могавском. Певец из Йена был никакой, и голос его так сильно хрипел от простуды, что многие слова прерывались или вообще исчезали, но в самом начале я уловила имя Саймона. Смертная песнь генерала. Продолжалась она недолго, но когда Йен опустил руки, все собравшиеся как один глубоко выдохнули.

Не оглядываясь, Йен пошел назад, и в абсолютном молчании за ним последовали скорбящие. Похороны завершились.

ГЛАВА 76

ОПЛАКАННЫЙ ВЕТРОМ

ПОГОДА ОСТАВАЛАСЬ ужасной, но теперь к дождю добавились шквалистые снежные порывы, и Хью настаивал на том, чтобы мы остались, по крайней мере, еще на несколько дней, пока небо не прояснится.

– Ну, этого мы можем не дождаться до самого Михайлова дня (29 сентября – у католиков праздник Михаила Архангела и всех Архангелов. – прим. пер.), – ответил ему Джейми с улыбкой. – Нет, кузен, мы поедем.

И мы уехали, закутавшись во всю одежду, которую имели. На дорогу до Лаллиброха требовалось более двух дней, и на ночь нам пришлось укрыться на заброшенной маленькой ферме, где не было ни мебели, ни торфа для очага и отсутствовала половина крыши, но каменные стены хоть задерживали ветер. Лошадей мы поместили рядом, в коровнике.

– Мне не хватает моего пса, – пробурчал Йен, скрючившись под своим плащом и натянув одеяло на голову, покрывшуюся мурашками.

– Ролло бы сел тебе на голову? – осведомился Джейми, покрепче обнимая меня, когда ветер взревел над нашим укрытием, угрожая сорвать остатки ветхой кровли над нами. – Нужно было подумать, что сейчас январь, прежде чем брить голову.

– Тебе-то хорошо, – ответил Йен, злобно зыркнув из-под одеяла, – у тебя есть тетушка Клэр, чтобы греться.

– Ну, ты и сам когда-нибудь женишься. Что, Ролло и тогда будет спать с вами обоими? – поинтересовался Джейми.

– М-м-фм, – только и ответил дрожащий Йен и натянул одеяло на лицо.

Несмотря на теплого Джейми, наши сложенные вместе плащи, три шерстяные юбки и две пары чулок, я тоже дрожала. За свою жизнь я побывала во многих холодных местах, но шотландский холод обладает какой-то уникальной проникающей способностью. Однако, несмотря на то, что я жаждала теплого огня и незабываемого уюта Лаллиброха, меня, как и Йена, тревожило наше приближающееся возвращение домой. А чем дальше мы продвигались вглубь Хайленда, тем больше Йен становился похожим на кошку на раскаленных кирпичах. Он и сейчас в темноте тесной развалюхи подергивался и метался, что-то невнятно бормоча под одеялом.

Когда мы прибыли в Эдинбург, я задумалась, а не стóит ли нам отправить в Лаллиброх весточку о нашем прибытии, но Джейми расхохотался, когда я об этом упомянула.

– Думаешь, у нас есть хоть малейший шанс появиться в радиусе десяти миль от поместья, и чтобы об этом никто не узнал? Не беспокойся, Сассенах, – уверил он меня. – В тот самый миг, когда мы окажемся в Хайленде, все от Лох-Ломонда до Инвернесса будут знать, что Джеймс Фрейзер едет домой со своей английской ведьмой и краснокожим индейцем вдобавок.

– Английской ведьмой? – спросила я, не зная, то ли рассмеяться, то ли обидеться. – Они и правда так меня называли? Когда мы жили в Лаллиброхе?

– Частенько прямо тебе в лицо, Сассенах, – с усмешкой ответил Джейми. – Но ты тогда не слишком хорошо знала гэльский, чтобы это понимать. Они не хотели тебя оскорбить, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.), – добавил он более мягко. – Да и сейчас не станут. Просто люди в Хайленде называют вещи так, как их понимают и видят.

– Хм-м, – немного растерялась я.

– И ведь не скажешь, что они неправы, правда? – спросил Джейми, ехидно улыбаясь.

– Ты хочешь сказать, что я выгляжу, как ведьма?

– Ну, в данную минуту – не слишком, – сказал он, оценивающе прищурив один глаз. – А вот с утра пораньше – да, наверное, можно и испугаться.

Зеркальца у меня не было, и в Эдинбурге я тоже как-то не подумала его приобрести. Но расческа имелась, и, уютно угнездившись сейчас прямо под подбородком Джейми, я решила остановиться на подъезде к Лаллиброху и хорошенько ее применить, несмотря на дождь. Конечно, не очень важно, как я приеду в Лаллиброх: как английская королева или как созревший на семена пушистый одуванчик. Самое важное сейчас то, что домой возвращается Йен.

С другой стороны... Я совсем не уверена в том, как примут меня саму. Между мною и Дженни Мюррей оставалось одно незаконченное дельце. И это еще мягко сказано.

Когда-то мы были хорошими подругами. Я надеялась, что мы снова сможем ими стать. Но ведь именно она организовала брак Джейми с Лири МакКензи. Без сомнения, из лучших побуждений: она переживала за брата – одинокого и неприкаянного после возвращения из заключения в Англии. И, если уж быть до конца справедливой, Дженни считала меня мертвой.

Интересно, о чем она подумала, когда я так внезапно появилась снова? Что я бросила Джейми перед Каллоденом, а потом передумала? Тогда времени для объяснений и восстановления добрых отношений не было – к тому же случился еще тот жутко неловкий момент, когда вызванная Дженни Лири появилась в Лаллиброхе в сопровождении дочерей, застав нас с Джейми врасплох.

В груди образовался пузырек смеха при воспоминании о той встрече, хотя, в тот момент было совсем не смешно. Что ж, вероятно, время для разговора появится сейчас, после того, как Дженни и Йен отойдут после шока от возвращения домой их младшего сына.

Тяжелое и спокойное дыхание лошадей в их стойле свидетельствовало о том, что они спят, да и Йен тоже, наконец, угомонился и чудовищно храпел. Но по легкому шевелению за спиной я поняла, что была не единственной, кто все еще лежал без сна и думал о том, что ждет впереди.

– Ты ведь тоже не спишь, да? – прошептала я Джейми.

– Нет, – тихонько ответил он и подвинулся, прижимая меня ближе к себе. – Вспоминаю о том, как сам в последний раз возвращался домой. Я так боялся... И все же немного надеялся. Полагаю, Йен, наверное, чувствует сейчас то же самое.

– А чего ты ждешь на этот раз? – спросила я, складывая свои руки поверх тех, которые меня обнимали, поглаживая крепкие изящные кости запястья и нежно касаясь искалеченной правой руки. Джейми глубоко вздохнул.

– Не знаю, – ответил он, – но все будет хорошо. Теперь со мною ты.

НОЧЬЮ ВЕТЕР И ДОЖДЬ ПРЕКРАТИЛИСЬ, и каким-то чудом день выдался ясным и ярким, хотя по-прежнему холодным, как задница полярного медведя. Я подумала, что это хороший знак.

В полном молчании мы преодолели последний высокий перевал, который вел к Лаллиброху, и увидели внизу дом. Почувствовав, что напряжение в груди отпускает, я только тогда поняла, как надолго затаила дыхание.

– Он совсем не изменился, правда? – сказала я, выпустив на холоде белое облачко пара.

– На голубятне новая крыша, – отметил Йен, – и мамин загон для овец стал больше.

Он изо всех сил старался говорить беззаботно, но в его голосе ясно звучало нетерпение. Понукая лошадь, Йен чуть обогнал нас, перья индейки в его прическе развевались на ветру.

Близился полдень, и поместье казалось тихим: утренние хлопоты завершились, а вечерняя дойка и приготовление ужина еще не начались. Я не видела на улице никого, кроме пары крупных мохнатых хайлендских коров, жующих сено на близлежащем пастбище, но из каминных труб шел дым, а большой белёсый дом как всегда выглядел гостеприимным и обжитым.

«Интересно, вернутся когда-нибудь сюда Роджер и Бри?» – подумала я вдруг. Бри упоминала об этом, когда идея уйти обратно превратилась в реальность, и они начали планировать.

– Поместье свободно, – сообщила Брианна тогда, сосредоточив взгляд на рубашке в стиле ХХ века, которую шила, - оно продается. Или так было, когда Роджер ездил туда несколько лет... назад? – Бри подняла взгляд и криво ухмыльнулась: мы просто не могли обсуждать время в обычном смысле. – Мне бы хотелось, чтобы дети жили там, наверное. Но сначала посмотрим... как все получится.

Брианна поглядела на спящую в колыбельке Мэнди, чьи губки слегка посинели.

– Все получится отлично, – решительно сказала я тогда. – Все будет хорошо.

«Господи, – взмолилась я про себя, – пусть у них все будет хорошо!»

Йен уже спрыгнул с лошади и нетерпеливо поджидал нас. Когда мы спешились, он направился к двери, но наш приезд уже заметили, и дверь широко распахнулась, прежде чем он смог до нее дотронуться.

В дверях застыла Дженни. Она моргнула, и ее голова стала медленно запрокидываться, пока глаза скользили снизу вверх по высокому одетому в оленью кожу телу с напряженными мускулами и мелкими шрамами к увенчанной гребнем и украшенной перьями голове. Йен усиленно старался, чтобы на его татуированном лице ничего не отображалось, но глаза выдавали надежду и страх, которые он не мог скрыть – могавк он или нет.

Губы Дженни дрогнули... раз, затем второй, ее лицо расплылось, и она начала издавать короткие истеричные возгласы, которые превратились в очевидный смех. Глотнув воздуха, она снова взвизгнула и захохотала так сильно, что, шатаясь, попятилась назад в дом и вынуждена была сесть на скамейку в холле, где, обхватив руками живот, склонилась пополам и хохотала, пока не затихла, и ее дыхание перешло в слабые хриплые вздохи.

– Йен, – проговорила она, наконец, качая головой. – О, Боже, Йен. Мой мальчик.

Йен выглядел совершенно ошеломленным. Он посмотрел на Джейми, который пожал плечами, сам едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться, а затем повернулся к матери.

Тяжело дыша, Дженни глотнула воздуха, затем встала, подошла к сыну и обняла его, прижавшись мокрым от слез лицом к его груди. И руки Йена медленно и осторожно обхватили ее, будто величайшую и очень хрупкую драгоценность.

– Йен, – снова сказала Дженни, и я увидела, как ее маленькие крепкие плечики вдруг опустились. – О, Йен. Слава Богу, ты приехал вовремя.

ДЖЕННИ ОКАЗАЛАСЬ МЕНЬШЕ и тоньше, чем я помнила, в ее все еще темных и живых волосах чуть прибавилось седины. Но вот синие кошачьи глаза остались точно такими же – как и свойственная им с братом прирожденная авторитарность.

– Оставьте лошадей, – скомандовала она, вытирая глаза краешком передника. – Я отправлю кого-нибудь из мальчишек о них позаботиться. Вы замерзли и проголодались... Снимайте одежду и проходите в гостиную.

Дженни бросила на меня полный любопытства (и еще чего-то, что я не могла истолковать) взгляд, но избегала смотреть мне прямо в глаза и не сказала ничего, кроме «Проходи», когда направилась в гостиную.

Пропитанный запахами торфяного дыма и готовящейся пищи, дом пах странно, хотя и очень знакомо: только что испекли хлеб, и из кухни долетал дрожжевой аромат. В коридоре было почти так же холодно, как и на улице; двери всех комнат стояли запертыми, чтобы не выпускать нагретого от каминов воздуха, и когда Дженни, повернувшись к Йену, открыла дверь в гостиную, чтобы впустить его первым, нас окатила теплая волна.

– Йен, – проговорила она тоном, который я никогда у нее не слышала. – Йен, они приехали. Твой сын вернулся домой.

Йен Старший сидел в огромном кресле возле огня, поверх его ног лежал теплый плед. С трудом поднявшись и немного пошатнувшись на деревянном протезе, который заменял потерянную в бою ногу, он сделал несколько шагов к нам навстречу.

– Йен, – произнес Джейми, тихим от потрясения голосом. – Господи, Йен.

– О, да, – ответил Йен с иронией. – Не переживай, это все еще я.

Доктора для этого заболевания применяют термин «фтизис», что в переводе с греческого означает «истощение». Обычные люди по вполне очевидным причинам прозвали это «чахоткой». Ведь недуг буквально заживо пожирает своих жертв, и те чахнут на глазах. А еще это именуют изнуряющей болезнью или сухоткой, и она действительно иссушила Йена: как каннибал, съела его плоть, и, словно транжира, источила жизненные силы.

Я много раз встречалась с подобным в Англии в тридцатых и сороковых годах, и гораздо больше здесь, в прошлом. Но я никогда не видела, чтобы туберкулез выедал живую плоть с костей кого-то, кого я любила, и сердце, обливаясь кровью, просто вытекло из моей груди.

Йен и всегда-то – даже во времена изобилия – был худым и жилистым, сильным и жестким; его кости и раньше проступали под кожей, так же, как и у Младшего Йена. Теперь же…

– Я, может, и кашляю, но я не сломаюсь, – уверил он и, шагнув вперед, обхватил Джейми за шею. Тот очень осторожно обнял его и, когда понял, что Йен действительно не сломался, сжал Йена посильнее, закрыв глаза, чтобы не расплакаться. Он крепко держал своего друга, как будто пытаясь вопреки всему не дать Йену упасть в бездну, слишком явно разверзшуюся у его ног.

«Кости мои могу сосчитать» (Пс. 21 – прим. пер.). На ум невольно пришла эта библейская цитата, потому что я действительно могла их сосчитать: ткань рубашки лежала прямо на ребрах, которые настолько торчали, что я видела сочленения там, где каждое из них присоединялось к выступающим на спине Йена позвонкам.

– Как долго? – выпалила я, повернувшись к Дженни, которая глядела на мужчин полными непролитых слез глазами. – Как давно у него это?

Она моргнула и сглотнула.

– Многие годы, – довольно ровно произнесла Дженни. – Йен начал кашлять, когда вернулся из тюрьмы в Эдинбурге, из Толбута, да так больше и не перестал. Но в прошлом году кашель стал хуже.

Я кивнула. Значит, хронический случай: это было уже что-то. Острая форма - «быстротечная чахотка», как это называли, - убила бы его за несколько месяцев.

Дженни задала мне тот же вопрос, но с другим смыслом.

– Как долго? – спросила она так тихо, что я едва ее услышала.

– Не знаю, – ответила я столь же негромко. – Но... недолго.

Дженни кивнула: она давно уже это знала.

– Тогда хорошо, что вы приехали вовремя, – ровным голосом сказала она.

Глаза Младшего Йена были прикованы к отцу с того момента, как мы вошли в комнату. На его лице явно читалось потрясение, но он держал себя в руках.

– Па, – произнес он жутко хриплым голосом: слово прозвучало почти как карканье. Йен жестко прочистил горло и повторил: «Па», – и шагнул вперед. Старший Йен посмотрел на сына, и его лицо осветилось такой огромной радостью, что все следы болезни и страданий стерлись.

– О, Йен, – сказал он, протягивая руки. – Мой мальчик.

МЫ ВЕРНУЛИСЬ В ХАЙЛЕНД. К Йену и Дженни. А это означало, что вопросы, которых можно было бы избежать в суматохе или из деликатности, вместо этого решались однозначно.

– Я могу умереть завтра или в течение года, – напрямик сказал Йен за чаем и хлебом с джемом, который поспешно сотворили на кухне, чтобы попотчевать уставших путников, пока ужин еще не готов. – Ставлю на три месяца. Пять к двум, если кто-нибудь хочет пари. Хотя я и не знаю, как смогу получить свой выигрыш, – и когда он улыбнулся, то сквозь маску смерти вдруг показался прежний Йен.

В журчании взрослых голосов временами слышался почти смех. В гостиную набилось множество людей, потому что известие, из-за которого сюда принесли хлеб и джем, также заставило всех обитателей Лаллиброха повыскакивать из своих комнат и укромных уголков и прогрохотать вниз по лестнице в страстном желании поприветствовать и предъявить права на возвратившихся любимых. Младшего Йена почти сбили с ног и задушили в объятьях, пытаясь выразить ему свою любовь, и, все еще в шоке от состояния отца, Йен просто ошеломленно молчал, хотя и продолжал улыбаться, совершенно беспомощный перед тысячей вопросов и восклицаний.

Дженни наконец-то спасла его из этого водоворота и, взяв за руку, решительно отправила их со Старшим Йеном в гостиную, а затем снова вышла, чтобы твердым словом и сверкающим взглядом подавить бунт, прежде чем выпроводить остальных, словно заправский прапорщик.

Младший Джейми – старший сын Йена и Дженни и тезка Джейми – теперь жил в Лаллиброхе со своей женой и детьми, как и его сестра Мэгги и ее двое детей – ее муж был солдатом. Младший Джейми отсутствовал, но женщины пришли, чтобы посидеть со мной. Все дети столпились вокруг Младшего Йена, разглядывая его и задавая так много вопросов, что они перебивали друг друга. Ребятишки толкались и пихались, споря о том, кому что спросить, и на какой вопрос следует ответить в первую очередь.

Дети не обращали внимания на замечания Старшего Йена. Они уже знали, что дедуля умирает, и этот факт не представлял никакого интереса по сравнению с увлекательностью их нового дяди. Малышка с тугими косичками сидела на коленях Младшего Йена, очерчивая линии татуировок пальчиком, который время от времени невзначай засовывала Йену в рот, когда тот улыбался и нехотя отвечал на вопросы своих пытливых племянниц и племянников.

– Ты могла бы написать, – сказал Джейми Дженни с резким укором в голосе.

– Я написала, – столь же резко ответила она. – Год назад, когда его плоть начала таять, и мы поняли, что это перешло в нечто большее, чем просто кашель. Я попросила тебя прислать Младшего Йена, если это возможно.

– А-а, – расстроился Джейми, – должно быть, мы к тому времени уже уехали из Риджа. Но я ведь написал тебе в прошлом апреле, что мы приезжаем. Я отправил письмо из Нью-Берна.

– Если и так, то мы его не получили. Ничего удивительного: с этой блокадой до нас доходит вдвое меньше писем из Америки по сравнению с тем, что было. И если вы выехали в прошлом марте, значит, путешествие вышло долгим, да?

– Немного дольше, чем я предполагал, ага, – сухо ответил Джейми. – Многое случилось по пути.

– Я уж и вижу.

Нимало не смущаясь, Дженни взяла его правую руку и внимательно рассмотрела шрам и близко посаженные пальцы. Она взглянула на меня, подняв одну бровь, и я кивнула.

– Это... его ранили при Саратоге, – сказала я, как будто оправдываясь. – Мне пришлось.

– Отличная работа, – Дженни осторожно согнула пальцы брата. – Сильно болит, Джейми?

– Болит в холодную погоду. А в остальном – совсем не беспокоит.

– Виски! – воскликнула Дженни, резко выпрямляясь. – Вы тут сидите, промерзшие до костей, а я даже и не подумала... Робби! Беги и принеси специальную бутылку с полки над котлами.

Долговязый мальчишка, который скакал возле собравшихся вокруг Младшего Йена родственников, скорчив рожицу, показал бабушке, что ему совсем не хочется, но затем, повинуясь ее пристальному взору, вылетел из комнаты, чтобы выполнить поручение.

В комнате стало очень тепло: в очаге жарко и медленно горел торф, и так много людей говорили, смеялись и излучали тепло своих тел, что температура поднялась почти до уровня тропиков. Но сердце холодело всякий раз, когда я смотрела на Йена.

Теперь он снова лежал в своем кресле, по-прежнему улыбаясь. Но усталость так ясно читалась в том, как поникли его костлявые плечи, какими тяжелыми стали веки, и в тех очевидных усилиях, которые он прилагал, чтобы продолжать улыбаться.

Я отвела взгляд и обнаружила, что на меня смотрит Дженни. Она сразу же отвернулась, но я заметила в ее глазах размышления и сомнения. Да, нам придется поговорить.

ТОЙ ПЕРВОЙ НОЧЬЮ ОНИ спали в тепле, уставшие почти до потери пульса, прижавшиеся друг к дружке и окруженные Лаллиброхом. Но, пробудившись, Джейми услышал ветер, который вернулся ночью и холодно стенал вокруг карнизов дома.

В темноте Джейми сел на кровати и, обхватив колени руками, прислушивался. Надвигалась пурга: ветер нес с собой снег.

Клэр, почти свернувшись, лежала рядышком и спала, ее волосы темным пятном растрепались на белой подушке. Джейми вслушивался в то, как она дышит, и, чувствуя вину, благодарил Бога за мягкость и беспрепятственное течение ее дыхания. Весь вечер Йен кашлял, и Джейми отправился спать с этим звуком его тяжелых вдохов и выдохов, застрявшим в голове (если не в ушах).

Из-за полного изнеможения Джейми удалось отбросить вопрос о болезни Йена, но он снова всплыл в момент пробуждения – тяжелый, словно камень в груди.

Клэр шевельнулась во сне, чуть повернувшись на спину, и в Джейми проснулось желание, которое разлилось по телу, будто вода. Он колебался, переживая за Йена, ощущая вину за то, что Йен уже потерял, а у него это все еще оставалось, и ему не хотелось тревожить сон любимой.

– Наверное, я чувствую себя так же, как ты, – прошептал Джейми очень тихо, боясь ее разбудить. – Когда ты прошла сквозь камни. Будто мир по-прежнему на месте... Но это не тот мир, который был.

Он мог поклясться, что жена не проснулась, но из-под простыни появилась нащупывающая рука, и Джейми взял ее. Клэр протяжно и сонно вздохнула и, потянув его вниз, к себе, обняла и убаюкала в теплой мягкости своей груди.

– Ты и есть весь мой мир, – пробормотала Клэр, потом ее дыхание изменилось, и она забрала его с собой в безопасность.

ГЛАВА 77

MEMORARAE*

*(помнить, воспоминания (лат.), а еще так называется католическая молитва Пресвятой Богородице – прим. пер.)

ОБА ЙЕНА ЗАВТРАКАЛИ НА КУХНЕ вдвоем, потому что отец проснулся перед рассветом, сотрясаемый кашлем, и позже снова погрузился в такой глубокий сон, что Дженни не стала его будить. А сам Йен с братом и племянниками всю ночь охотились за холмами. Они остановились на обратном пути в доме Китти, и Младший Джейми сказал, что они останутся перекусить и немного поспать, но Йена снедало беспокойство – его тянуло домой, хотя он и не мог бы объяснить, почему.

«Возможно, ради этого», - подумал он, наблюдая за тем, как отец посыпает солью свою кашу точно так же, как и в течение всех пятнадцати лет, пока Йен жил в Шотландии. За все то время, пока он был вдалеке, Йен ни разу не вспоминал об этом, но теперь, когда вновь увидел это, ему показалось, что он никогда и не покидал этот дом; будто каждое утро своей жизни проводил здесь, за этим столом, наблюдая, как отец ест кашу.

Внезапно на него нахлынуло желание запечатлеть в памяти этот момент, познать и прочувствовать все до последнего штриха: начиная с отполированного временем дерева под локтями до покрытого пятнами гранита столешницы; запомнить, как свет льется из окна сквозь старенькие занавески, освещая двигающиеся желваки на лице отца, жующего кусок колбасы.

Внезапно старший Йен поднял глаза, словно почувствовав, что сын смотрит на него.

– Пойдем, прогуляемся к торфянику? – сказал он. – Хочу взглянуть, не появился ли у оленей приплод.

Его поразила сила отца. Они прошагали несколько миль, говоря обо всем и ни о чем. Йен знал, что так они могут снова стать ближе друг другу и высказать все то, что нужно было сказать, но его страшили слова.

Наконец, они остановились на высоком пригорке вересковой пустоши, откуда были видны покатые склоны высоких пологих гор и несколько небольших озер, сверкающих, словно рыбья чешуя, под бледным стоящим в зените солнцем.

Они нашли святой источник – крошечную заводь с древним каменным крестом – и попили воды, произнеся молитву как дань уважения святому, а затем присели отдохнуть неподалеку.

– В таком же месте я умирал в первый раз, – как бы между прочим сказал отец, проводя влажной рукой по вспотевшему лицу. Он выглядел румяным и здоровым, хотя и настолько худым, что это тревожило Младшего Йена. Тяжело было знать, что отец умирает и видеть его таким.

– Да? – спросил он. – Когда же это было?

– О, еще во Франции. Когда я потерял ногу.

Старший Йен, опустив глаза, равнодушно взглянул на свой деревянный протез.

– Я только встал наизготовку для выстрела из мушкета, а в следующее мгновение уже лежал на земле. Я даже не понял, что ранен. Казалось бы, нельзя не заметить, что в тебя попало шестифунтовое железное ядро, не так ли?

Отец ухмыльнулся, и Йен против воли улыбнулся ему в ответ.

– Я бы заметил. Наверняка же ты подумал, что что-то не так.

– О, да, конечно. Через пару минут до меня дошло, что меня вроде бы ранили. Но я совсем не чувствовал боли.

– Это хорошо, – ободряюще сказал Младший Йен.

– Знаешь, в тот момент я точно знал, что умираю.

Глаза отца смотрели на него, но в то же время будто вдаль, словно он вновь видел перед собой то далекое поле битвы.

– Тем не менее, я не очень беспокоился. И я был не один.

Его взгляд сосредоточился на сыне, и, слегка улыбнувшись, Старший Йен накрыл руку Младшего своей рукой, – такой тонкой, что видны были кости и бугорки отекших суставов – но все еще крепкой и широкой, как у сына.

– Йен, – сказал он и замолк, прикрыв глаза. – Знаешь, как странно произносить чье-то имя, если оно такое же, как твое? Йен, – повторил он мягче, – не терзай себя. Я не боялся тогда. Мне не страшно и сейчас.

«А мне страшно», – подумал Йен, но произнести этого вслух не мог.

– Расскажи мне о своей псине, – улыбнувшись, сказал отец.

И Йен поведал отцу о Ролло. О морском сражении, в котором, как он думал, Ролло утонул или погиб, о том, как получилось, что они оказались в Тикондероге и участвовали в смертельных боях при Саратоге.

И, стараясь не задумываться (потому что, если бы он задумался, слова застряли бы у него в горле), рассказал отцу об Эмили. Об Исибейлл. И о Быстрейшем Из Ящериц.

– Я никому не говорил об этом, – сказал Йен, внезапно смутившись. – О мальчике, я имею в виду.

Отец глубоко вздохнул, выглядя счастливым. Затем закашлялся, вынул носовой платок и опять начал кашлять, но, наконец, приступ прекратился. Йен старался не смотреть на носовой платок – из боязни, что он покрыт пятнами крови.

– Ты должен... – прохрипел старший Йен, потом прочистил горло и сплюнул в платок с приглушенным ворчанием. – Ты должен рассказать об этом маме, – сказал он, когда голос его снова стал чистым. – Она будет рада узнать, что у тебя есть сын, независимо от обстоятельств.

– Да, хорошо. Может быть, и расскажу.

Было еще слишком рано для насекомых, но болотные птицы уже появились: они копошились вокруг, сновали над их головами и тревожно кричали. Йен немного послушал эти знакомые с детства звуки и сказал:

– Па. Я должен рассказать тебе кое-что ужасное.

И, сидя у святого источника, в этот мирный день ранней весны Йен поведал обо всем, что случилось с Мурдиной Баг.

Склонив голову, отец слушал с серьезным вниманием. Младший Йен мог рассмотреть широкие пряди седых волос, вид которых одновременно был трогательным и, как не парадоксально, успокаивающим. «По крайней мере, отец прожил хорошую жизнь, – подумал он. – Возможно, и миссис Баг тоже. Чувствовал бы я себя хуже, если бы она была молоденькой девушкой?» И подумал, что да, хотя и без того чувствовал себя ужасно. Но ему стало немного лучше от того, что он выговорился.

Старший Йен слегка отклонился, обхватив руками колено здоровой ноги, и задумался.

– Конечно же, в этом нет твоей вины, – сказал он, скосив глаза на сына. – Глубоко в душе ты ведь это знаешь, не так ли?

– Нет, – признался Йен. – Но я стараюсь уверить себя.

Услышав это, отец улыбнулся, а затем снова стал серьезным.

– Ты справишься. Если ты смог носить это в себе так долго, в конце концов ты успокоишься. Правда, остается еще старый Арчи Баг. Он, должно быть, такой же старый, как эти холмы, если это тот, кого я знавал раньше – кажется, он был арендатором Малкольма Гранта.

– Да, тот самый. Я все время думаю о том, что он старый, что он умрет, но что, если он умрет, а я не буду знать о его смерти? – Йен сделал жест, исполненный отчаяния. – Я не хочу убивать этого человека, но как я могу не сделать этого, когда он блуждает где-то там и может навредить Рей… моей... ну, если когда-нибудь у меня будет жена...

Он совсем сбился, и отец остановил его, дотронувшись до его руки.

– Кто она? – спросил старший Йен, и его лицо зажглось интересом. – Расскажи мне о ней.

И сын рассказал отцу о Рейчел. Он сам удивился тому, как много удалось рассказать, учитывая, что они были знакомы всего несколько недель, и он поцеловал ее только однажды.

Отец вздохнул – он все время вздыхал: это был единственный способ, чтобы набрать достаточно воздуха в легкие. Но сейчас он вздохнул от счастья.

– Ах, Йен, – ласково произнес он. – Я счастлив за тебя. Не могу передать, как счастлив. Именно об этом мы с матерью молились так много лет: чтобы у тебя была хорошая женщина, которую бы ты любил, с которой создал бы семью.

– Ну, о моей семье говорить пока рано, – заметил Младший Йен. – Учитывая, что Рейчел из квакеров и, скорее всего, не пойдет за меня. К тому же, я в Шотландии, а она – с континентальной армией в Америке, и возможно, в эту самую минуту она убита или больна.

Он говорил это вполне серьезно и даже немного обиделся, когда отец рассмеялся. Тогда старший Йен наклонился и сказал с полной серьезностью:

– Тебе не надо ждать, пока я умру. Отправляйся и найди свою барышню.

– Я не могу...

– Нет, можешь. У Младшего Джейми есть Лаллиброх, девочки удачно вышли замуж, а Майкл... – отец улыбнулся при мысли о Майкле. – Думаю, у Майкла все будет в порядке. Мужчине нужна жена, а хорошая жена – величайший дар, который Бог может дать мужчине. Мне было бы намного легче, сынок, если бы у тебя в этом смысле все хорошо сложилось.

– Ну, ладно, – пробормотал Младший Йен. – Может и поеду. Но не сейчас.

ГЛАВА 78

СТАРЫЕ ДОЛГИ

ДЖЕЙМИ ДОЕЛ ОВСЯНКУ и с глубоким вздохом положил ложку.

– Дженни?

– Конечно, там ещё есть, – отозвалась она, протягивая руку за миской, но, заметив выражение его лица, остановилась и прищурилась. – Или тебе нужно что-то другое?

– Я бы не сказал, что мне это нужно. Но…

Джейми посмотрел на потолок, чтобы не встречаться с Дженни взглядом, и вручил свою душу Господу.

– Что слышно о Лири МакКензи?

Он отважился быстро взглянуть на сестру и увидел, что её глаза округлились и зажглись интересом.

– О Лири?

Дженни села на место и стала задумчиво постукивать пальцами по столешнице. «Для её возраста у неё хорошие руки», – подумал Джейми: натруженные, но пальцы всё ещё тонкие и подвижные.

– Она не замужем, – сказала Дженни. – Но, как я понимаю, ты об этом знаешь.

Он коротко кивнул.

– А что ты хочешь о ней узнать?

– Ну… Наверное, как она поживает… И…

– И кто делит с ней постель?

Он взглянул на сестру:

– Да ты бесстыдница, Дженет Мюррей!

– О, да? Ну, тогда отстань от меня! Спрашивай вон у кота!

Синие глаза – точно такие же, как у него самого, – на миг ярко сверкнули, глянув в его сторону, а на щеке у неё появилась ямочка. Он знал этот взгляд и как можно смиреннее пошёл на попятную.

– Ты знаешь? – спросил Джейми.

– Нет, – незамедлительно ответила сестра.

Он недоверчиво поднял бровь.

– Ага, так я тебе и поверил!

Дженни покачала головой и провела пальцем по краю горшочка с мёдом, вытирая с него золотистые капельки.

– Клянусь ногтями с пальцев ног святого Футхеда.

Джейми не слыхал этого выражения с десяти лет и, вопреки всему, от души расхохотался.

– Ну, тогда и говорить больше не о чем, да?

Он с равнодушным видом откинулся на спинку стула. Дженни в ответ раздражённо хмыкнула, встала и начала деловито убирать со стола. Джейми, прищурившись, смотрел на неё. Он не знал, морочит ли она ему голову только из озорства (тогда она скоро призналась бы), или же за этим стоит что-то ещё.

– Зачем ты хочешь это знать? – вдруг спросила Дженни, не отрывая глаз от груды липких мисок.

Это его удивило.

– Я не сказал, что хочу знать, – уточнил Джейми. – Но, раз уж ты сама об этом заговорила, – каждый бы полюбопытствовал, верно?

– Да, – согласилась сестра.

Она выпрямилась и смерила его долгим изучающим взглядом, от которого Джейми засомневался, вымыто ли у него за ушами.

– Я не знаю, – призналась наконец Дженни. – И это правда. Я только слышала однажды то, о чём я тебе написала.

«Ну и зачем же ты мне об этом написала?» – подумал он про себя, но не сказал этого вслух.

– Ммфм, – произнёс он. – И, ты надеешься, я поверю, что ты всё так и оставила?

ОН ВСПОМНИЛ. Как стоял здесь, в своей старой комнате в Лаллиброхе, где жил ещё мальчиком, утром в день его свадьбы с Лири. По этому случаю на нём была новая рубашка. Денег хватало только на самое необходимое, а иногда и на это недоставало, но Дженни ухитрилась соорудить ему рубашку. Он предположил, что она пожертвовала на это лучшую из двух своих сорочек. Джейми вспомнил, как брился, глядя в своё отражение в тазике для умывания, как увидел измождённое, суровое лицо незнакомца, возникающее из-под его бритвы, и подумал, что надо бы не забыть улыбнуться при встрече с Лири. Ему не хотелось пугать её, но то, что он увидел в воде, достаточно напугало его самого.

Внезапно он подумал, что придётся с ней спать, и решительно задвинул подальше мысль о теле Клэр (у него был большой опыт по этой части), и вместо этого вдруг вспомнил, что прошли уже годы, – да, годы! За последние пятнадцать лет он переспал с женщинами лишь дважды, и с предыдущего раза прошло пять... шесть... а может, и семь лет...

На миг Джейми испытал панику при мысли, что у него может не получиться, он осторожно коснулся члена через килт и обнаружил, что при одной только мысли о постели тот уже начал твердеть. Несколько расслабившись, Джейми глубоко вздохнул. Ладно, хоть об этом можно не переживать.

Резко повернув голову на скрип двери, он увидел Дженни, стоящую с непроницаемым выражением лица. Он кашлянул и убрал руку с члена.

– Ты не обязан делать это, Джейми, – тихо сказала сестра, пристально глядя ему в глаза. – Если ты передумал, скажи мне.

И он чуть не сказал. Но Джейми слышал дом, в котором чувствовались суета, ожидание перемен и счастье, – этого дому недоставало очень долгое время. Сейчас речь шла не только о личном счастье Джейми – оно никогда не стояло во главе угла.

– Нет, – отрывисто произнёс он. – Всё отлично, – и ободряюще улыбнулся сестре.

Однако, спустившись по лестнице, чтобы встретиться внизу с Йеном, он услышал, как в окна стучит дождь, и внезапно почувствовал, что тонет в непрошеном воспоминании о своей первой свадьбе, о том, как они поддерживали друг друга, он и Клэр, оба в крови, оба в ужасе.

– Всё нормально, а? – склонившись к нему, тихо спросил Йен.

– Да, отлично! – ответил Джейми, довольный тем, как спокойно звучит его голос.

В дверях гостиной на миг появилось лицо Дженни. Она выглядела озабоченной, но успокоилась, увидев его.

– Всё в порядке, mo nighean (девочка, гэльск. – прим. перев.), – ухмыляясь, заверил её Йен. – Я его схватил на случай, если ему вздумается удрать.

Йен и в самом деле стиснул его руку, чем весьма удивил Джейми, но он не стал возражать.

– Ну, тогда тащи его в гостиную, – очень сухо произнесла сестра. – Священник пришёл.

Они с Йеном зашли в гостиную, и, встав перед старым отцом МакКарти, Джейми занял место рядом с Лири, которая, быстро взглянув на него, отвернулась. Неужели она испугалась? Её рука оставалась холодной в его ладони, но не дрожала. Джейми ласково сжал её пальцы, и Лири повернула голову, смотря прямо на него. Нет, не страх и не огонь свечей, не звёздный блеск, – в её взгляде были благодарность и доверие.

Это доверие проникло в его сердце, такая неощутимая малость дала ему опору, срастив по крайней мере несколько отрубленных корней, которые удерживали его на этом месте. Он тоже был благодарен…

Теперь он обернулся на звук шагов и увидел, что по холлу идёт Клэр. Джейми улыбнулся (отметив, что сделал это совершенно не задумываясь) – она подошла к нему и взяла за руку, заглядывая в комнату.

– Это ведь твоя комната, не так ли? В смысле, когда ты был маленьким?

– Да, моя.

– Я вспомнила: Дженни мне рассказывала, – я имею в виду, когда мы были здесь впервые.

Её губы слегка скривились. Клэр и Дженни сейчас, конечно, разговаривали, но как-то вымученно: обе вели себя слишком осторожно, боясь сказать лишнее или что-то не то. Да он и сам боялся ляпнуть лишнее или не то, но будь он проклят, если поведёт себя в этом деле как женщина!

– Мне нужно съездить к Лири, – внезапно сказал он. – Ты меня убьёшь, если я поеду?

Клэр удивилась. А ещё, чёрт бы её побрал, ей было смешно!

– Ты спрашиваешь моего позволения?

– Не спрашиваю, – ответил он, чувствуя себя неуклюже и неловко. – Я только… Ну, я подумал, что скажу тебе, да и всё!

– Очень любезно с твоей стороны!

Клэр всё ещё улыбалась, но улыбка стала немного насторожённой.

– А ты… может, расскажешь мне, почему хочешь с ней повидаться?

– Я не сказал, что хочу её видеть, – произнёс он с заметным раздражением в голосе. – Я сказал, что мне нужно.

– Было бы дерзостью с моей стороны спросить, почему тебе нужно её видеть?

Глаза Клэр стали чуть шире и желтее, чем обычно: совсем того не желая, он пробудил в ней ястреба. Джейми поколебался: на секунду ему внезапно захотелось избавиться от своего собственного смятения, закатив ужасный скандал. Однако, по совести говоря, он не мог этого сделать. Ещё меньше он мог объяснить, почему вспомнил лицо Лири, её доверчивый взгляд в день их венчания, и откуда у него мучительное чувство, что он обманул это доверие.

– Ты можешь спросить меня о чём угодно, Сассенах. И ты спросила, – подчеркнул он. – Я бы ответил, если бы сам мог разобраться.

Клэр тихонько хмыкнула, не совсем «Хмф!», но он её хорошо понял.

– Если ты всего лишь хочешь знать, с кем она спит, то это можно выяснить и не напрямую, – сказала она предельно ровным голосом, но её зрачки расширились.

– Меня не волнует, с кем она спит!

– О, очень даже волнует! – выпалила Клэр.

– Нет!

– Врунишка, врунишка, сгорели штанишки! – выкрикнула она, и Джейми, находясь уже на грани взрыва, вместо этого рассмеялся.

На миг она растерялась, а потом присоединилась к нему, фыркая порозовевшим носом.

Через пару секунд они остановились, смущённые своим весельем в доме, который слишком долго не знал искреннего смеха, но по-прежнему улыбались друг другу.

– Иди сюда, – негромко сказал Джейми и протянул ей руку.

Она сразу её взяла, – тёплыми и сильными пальцами, – и приблизилась, чтобы обнять его.

Её волосы пахли иначе. По-прежнему пропитанные свежестью и ароматом живой зелени, они пахли по-другому. Хайлендом, а может быть – вереском.

– Ты хочешь знать, кто это, признайся, – настаивала Клэр, тепло и щекотно выдохнув в ткань его рубашки. – Хочешь, чтобы я тебе сказала, почему?

– И да, и нет, – ответил он, крепче обнимая её. – Я достаточно хорошо знаю, почему, и я уверен, что ты, и Дженни, и любая другая женщина на пятьдесят миль в округе думаете, что знаете. Но мне не поэтому нужно её видеть.

Тогда Клэр немного отстранилась и, убрав с глаз упавшие кудряшки, чтобы посмотреть на него, задумчиво вгляделась в его лицо и кивнула.

– Ну, передай ей мои наилучшие пожелания, ладно?

– Ах, ты маленькое мстительное создание, никогда бы так о тебе не подумал!

– Да ладно, неужели? – спросила Клэр жёстким, как сухарь, голосом.

Джейми ласково улыбнулся и провёл большим пальцем вниз по её щеке.

– Нет, – ответил он, – Ты не из тех, кто держит обиду, Сассенах. Ты никогда этого не делала.

– Ну, я не шотландка, – заметила она, отводя назад и приглаживая волосы. – По-моему, это не вопрос национальной гордости.

Прежде чем он успел ответить, Клэр положила ладонь ему на грудь и абсолютно серьёзно спросила:

– Она ведь ни разу не рассмешила тебя, ведь так?

– Я, может, и улыбнулся пару раз, – мрачно сказал Джейми. – Но нет, не рассмешила.

– Ну, просто не забудь об этом, – отозвалась Клэр и, взмахнув юбками, вышла.

Расплывшись в улыбке, как полнейший идиот, он пошёл следом.

Когда Джейми подошёл к лестнице, Клэр поджидала его, наполовину спустившись.

– Единственное, – сказала она, поднимая палец.

– А?

– Если ты выяснишь, с кем она спит, и не скажешь мне, я тебя убью.

БАЛРИГГАН БЫЛ МАЛЕНЬКИМ ИМЕНИЕМ, немногим больше десяти акров (чуть больше четырёх гектаров – прим. перев.), плюс дом и надворные постройки. Однако большой симпатичный коттедж из серого камня скрывался за изгибом холма, у подножия которого мерцало крохотное озеро, похожее на зеркало. Во время восстания англичане сожгли поля и сарай, но поля появились снова. В отличие от мужчин, которые их возделывали.

Джейми медленно ехал на лошади мимо озера, думая, что ошибся, приехав сюда сейчас. Можно оставить позади многое: места, людей, воспоминания, – по крайней мере, на время. Но места крепко связаны с событиями, которые там произошли, и, снова попав туда, где вы жили однажды, вы нос к носу сталкиваетесь с тем, что вы делали там и кем были.

Хотя Балригган… был неплохим местом. Джейми любил маленькое озеро и отражение неба в нём, иногда таком неподвижном по утрам, что казалось, будто можно спуститься в отражающиеся в озере облака, ощущая, как холодный туман поднимается вокруг тебя, оборачивая своим текучим спокойствием. Или летними вечерами, когда поверхность озера мерцала сотнями пересекающихся кругов из-за поднявшейся стайки мальков, и эту размеренность временами нарушал внезапный всплеск лосося, выпрыгнувшего из воды.

Дорога подвела Джейми ближе, и он увидел каменистые отмели, где показывал маленьким Джоан и Марсали, как ловить рыбу руками. Все трое были так поглощены своим занятием, что не обращали внимания на кусачую мошкару, и уходили домой мокрые до пояса и красные от укусов и солнечных ожогов. Маленькие девочки бежали вприпрыжку и уворачивались от его рук, веселясь в закатных лучах. Слегка улыбнувшись, он направил лошадь в другую сторону, вверх по склону холма, к дому.

Дом обветшал, но его прилично отремонтировали, невольно отметил Джейми. В загоне за домом щипал траву осёдланный мул, немолодой, но крепкий на вид. Уже хорошо. Лири, по крайней мере, не тратила его деньги на глупости или богатый выезд.

Джейми дотронулся до ворот и почувствовал, как живот скрутило узлом. Ощущение дерева под рукой было до жути знакомым, он машинально приподнял створку в том месте, где она всегда волочилась по земле. Этот узел поднялся вверх и подступил к горлу, как только он вспомнил последнюю встречу с Недом Гоуэном, адвокатом Лири. «Чего же хочет эта чёртова женщина?» – раздражённо спросил тогда Джейми, на что Нед жизнерадостно ответил: «Твою голову, водружённую над её воротами!»

Коротко фыркнув, он вошёл, захлопнув ворота немного сильнее, чем следовало, и поглядел вверх на дом.

Его внимание привлекло движение. Сидевший на скамье около коттеджа мужчина уставился на Джейми поверх куска порванной сбруи на колене.

«Уродливый малый», – подумал Джейми, глядя на парня с бельмом на глазу, с худым и узким, как у хорька, лицом и с отвисшей, будто от изумления, челюстью. Всё же Джейми любезно поприветствовал его, спросив, дома ли нынче его хозяйка.

Парень (при ближайшем рассмотрении ему могло быть за тридцать) моргнул и повернул голову, чтобы посмотреть на него здоровым глазом.

– Кто вы? – недружелюбно спросил он.

– Фрейзер из Брох-Туараха, – ответил Джейми.

В конце концов, это был официальный визит.

– А миссис…

Джейми замялся, не зная, как именовать теперь Лири. Его сестра сказала, что, несмотря на скандал, та продолжала упорно называть себя «миссис Фрейзер». Он чувствовал, что не вправе возражать: в любом случае, он был виноват и находился всё это время в Америке, – но будь он проклят, если назовёт её так сам, даже перед её слугой!

– Позовите вашу хозяйку, будьте любезны, – коротко сказал Джейми.

– Что вы от неё хотите?

Мужчина с подозрением сощурил здоровый глаз.

Не ожидавший помех, Джейми уже собрался резко ответить, но сдержался. Мужчина явно что-то о нём знал, и к тому же слуга Лири, вероятно, беспокоился о её благополучии, даже если его манеры были грубоваты.

– Я хочу поговорить с ней, если вы не очень возражаете, – подчёркнуто вежливо произнёс он. – Как вы думаете, вы можете сдвинуться с места и передать ей это?

Мужчина грубо хмыкнул, но отложил сбрую и встал. Слишком поздно Джейми увидел, что его позвоночник жутко искривлён и одна нога короче другой. Однако извинения только усугубили бы ситуацию, поэтому он лишь коротко кивнул и позволил мужчине доплестись до дома, подумав о том, как это похоже на Лири – нарочно держать хромого слугу, чтобы опозорить его.

Он вздрогнул от досады на себя, устыдившись собственных мыслей. Что это с ним, если такая горемычная женщина, как Лири МакКензи, может пробудить в нём все его порочные и постыдные качества? «Не то чтобы сестра тоже не могла этого делать», – удручённо отметил он. Но Дженни умела вызвать у него приступ жуткого гнева или ругани, подлить масла в огонь, пока он орёт, а потом аккуратно потушить его одним словом, словно облив холодной водой.

«Съезди к ней», – предложила Дженни.

– Ну, вот, – с вызовом сказал он. – Я здесь.

– Я вижу, – с издёвкой произнёс высокий голос. – Зачем?

Он резко обернулся и увидел в дверях стоявшую с метлой Лири, которая смерила его холодным взглядом.

Сняв шляпу, Джейми поклонился ей.

– Доброго тебе дня. Надеюсь, ты в полном здравии.

Очевидно, так и было: её лицо слегка раскраснелось под белым крахмальным чепцом, голубые глаза смотрели ясно. Она бесстрастно глядела на него, лишь высоко выгнув светлые брови.

– Я слышала, что ты приехал домой. Зачем ты здесь?

– Посмотреть, как ты поживаешь.

Её брови поднялись ещё чуть выше.

– Достаточно хорошо. Чего тебе надо?

Джейми сотни раз представлял себе это, но должен был догадаться, что усилия напрасны. Есть вещи, которые можно спланировать, но не тогда, когда это касается женщин.

– Я пришёл попросить у тебя прощения, – сказал он напрямик. – Я говорил это раньше, а ты выстрелила в меня. Ты выслушаешь меня сегодня?

Брови опустились. Лири перевела взгляд с него на метлу, будто прикидывая, сгодится ли она в качестве оружия, потом снова посмотрела на него, пожав плечами.

– Как хочешь. Тогда зайдёшь? – мотнула она головой в сторону дома.

– Прекрасная погода, может, мы погуляем в саду?

Джейми помнил о слезах и молчании, поэтому желания заходить в дом не было...

Она смотрела на него пару секунд, потом кивнула и повернула к садовой дорожке, предоставляя ему возможность идти следом, если хочет. Однако он заметил, что она вцепилась в метлу, и не мог решить: веселиться или оскорбляться.

Они молча прошли через огород и ворота в сад. Этот огород разбили здесь для удобства, но был и небольшой фруктовый сад, а между гороховыми плетьми и луковыми грядками росли цветы. Лири всегда любила цветы; у него кольнуло сердце, когда он вспомнил об этом.

Она положила метлу на плечо, как солдат носит ружьё, и пошла рядом с ним – неторопливо, но и не предлагая начать разговор. Джейми прочистил глотку.

– Я сказал, что пришёл извиниться.

– Ну, сказал.

Лири не обернулась посмотреть на него, но остановилась и потыкала мыском ноги скрученную картофельную ботву.

– Когда мы… венчались, – проговорил он, стараясь вспомнить тщательно продуманную речь, – мне не следовало делать тебе предложение. Моё сердце остыло. Я не имел права предлагать тебе мертвечину.

Её ноздри коротко раздулись, но она не взглянула на него. Только продолжала, нахмурившись, смотреть на картошку, будто выискивая жуков на ботве.

– Я знала это, – наконец сказала Лири. – Я надеялась…

Она запнулась, плотно сжав губы и сглотнув.

– Но я надеялась, что смогу помочь тебе. Все видели, что тебе нужна женщина. Только не я, наверное, – с горечью добавила она.

Уязвлённый, Джейми брякнул первое, что пришло в голову:

– Я думал, тебе нужен я.

Лири взглянула на него блестящими глазами. Боже, она сейчас заплачет – он так и знал. Но она не заплакала.

– Мне нужно было кормить детей.

Её голос, твёрдый и ровный, ударил его, будто пощёчина.

– Да, – еле сдерживаясь, ответил он.

По крайней мере, это честно.

– Однако теперь они выросли.

И он нашёл приданое для Марсали и Джоан, но не думал, что ему воздадут за это должное.

– Да, это так, – ответила Лири, и её голос стал холоднее. – Думаешь, можешь уговорить меня отказаться от денег, так что ли?

– Нет, я не об этом, ради Бога!

– Потому что, – продолжила она, не обращая внимания на его возражения, и, неожиданно развернувшись к нему, сверкнула глазами, – это невозможно. Ты осрамил меня перед всем приходом, Джейми Фрейзер: вовлёк в греховную связь, а потом предал и исподтишка насмехался надо мной со своей английской шлюхой!

– Я не…

– А теперь ты возвращаешься из Америки, разряженный, как английский хлыщ!.. – она презрительно скривила губы, глядя на его хорошую рубашку с воротником-жабо и кружевными манжетами, которую он надел, чтобы оказать ей уважение, чёрт бы её побрал! – …кичишься своим богатством и корчишь из себя важную особу под ручку со своей старухой-потаскушкой, утопающей в шелках и атласах, да? Так вот что я тебе скажу…

Она сдёрнула метлу с плеча и с яростью вонзила рукоятку в землю.

– Ты ничего про меня не понял! Думаешь, я в благоговейном ужасе отползу, будто издыхающая собака, и больше не буду тебя тревожить! Подумай ещё, – это всё, что я тебе скажу, – подумай снова!

Выхватив из кармана кошелёк, он швырнул его в дверь садового сарая, об которую тот с грохотом ударился и отскочил. И перед тем как взорваться, Джейми лишь на мгновение пожалел, что принёс кусок золота, а не монеты, которые бы зазвенели.

– Да, насчёт этого, по крайней мере, ты права! Я ничего не понимал про тебя! Никогда, как ни старался!

– О-о-о, как ни старался, да? – закричала она, не обратив внимания на кошелёк. – Ты никогда, ни секунды не старался, Джейми Фрейзер. Ведь по правде…

Её лицо сжалось, как кулак: она пыталась совладать со своим голосом.

– Ты никогда по-настоящему не глядел на меня! Никогда… Ну, нет, однажды, наверное, ты всё же посмотрел. Когда мне было шестнадцать.

На этом слове её голос задрожал, и она отвела взгляд, крепко сжав челюсти. Затем снова посмотрела на него – глаза блестели, но слёз не было.

– Тебя тогда избили вместо меня. В Леохе. Помнишь?

Джейми не сразу вспомнил. Он помедлил, тяжело дыша. Его рука безотчётно потянулась к челюсти, и он почувствовал, что, несмотря на гнев, его губы невольно растягиваются в отдалённое подобие улыбки.

– О, да. Да, я помню.

Ангус Мор дал ему в тот раз поблажку, тем не менее досталось Джейми здорово. Его рёбра болели несколько дней.

Лири кивнула, наблюдая за ним. Её щёки пошли красными пятнами, но сама она успокоилась.

– Я думала, ты сделал это, потому что любишь меня. Знаешь, я продолжала так думать, пока мы не поженились. Но я ошибалась, верно?

На его лице, должно быть, отразилось недоумение, потому что она негромко фыркнула – это означало, что она разозлилась. Он знал её достаточно хорошо, чтобы понять хотя бы это.

– Ты пожалел меня, – бесстрастно сказал она. – Тогда я этого не понимала. Ты пожалел меня в Леохе, а не только потом, когда взял в жёны. Я думала, что ты любишь меня, – повторила она, делая паузы между словами, будто говоря с дурачком. – Когда Дугал заставил тебя жениться на английской шлюхе, я думала, что умру. Но я считала, что тебе тоже хочется умереть, а это было вовсе не так, да?

– А… нет, – сказал Джейми, чувствуя себя неловко и глупо.

Тогда он не замечал никаких её чувств. Он тогда вообще ничего не замечал, кроме Клэр. Но, конечно, Лири считала, что он любит её: ей было шестнадцать. И она знала, что его заставили жениться на Клэр, но никогда не понимала, что он хотел этого. Конечно, она думала, что они с Джейми несчастные влюблённые. Правда, он никогда больше не смотрел на неё. Чувствуя полную беспомощность, он провёл ладонью по лицу.

– Ты никогда мне этого не говорила, – наконец сказал он, опуская руку.

– И что бы это дало? – спросила она.

Вот, значит, как. Лири знала — должна была знать — правду к тому времени, когда он на ней женился. Но все равно она, наверное, надеялась... Не найдя, что ответить, Джейми отвлёкся на несущественное.

– Кто это был? – спросил он.

– Кто? – нахмурила она в замешательстве брови.

– Тот парень. Твой отец хотел, чтобы тебя наказали за распутство, разве нет? С кем это ты заигрывала, когда я принял за тебя побои? Мне никогда не приходило в голову спросить.

Красные пятна на её щеках стали ярче.

– Да уж, тебе никогда и не пришло бы?

Между ними повисло молчание, колкое, как обвинение. Раз он тогда не спрашивал, значит, ему было всё равно.

– Прости, – наконец тихо произнёс он. – Скажи всё же, кто это был.

Ему было абсолютно всё равно тогда, но сейчас Джейми понял, что ему хочется узнать, лишь бы не думать и не говорить о другом. У них не было того прошлого, о котором она мечтала, но прошлое всё ещё лежало между ними, образуя хрупкую связь.

Лири поджала губы, и он подумал, что она не скажет, но вдруг губы неохотно разжались:

– Джон Роберт МакЛауд.

На миг Джейми недоумённо нахмурился, но затем имя всплыло из своего уголка памяти, и он уставился на Лири.

– Джон Роберт? Что, этот, из Килликрэнки?

– Ага, – ответила Лири. – Он.

На этом слове она внезапно замолчала.

Когда Джейми недолго жил в замке, он толком не знал этого мужчину, но воины Леоха много судачили о популярности Джона Роберта МакЛауда среди молодых женщин. Хитрый, внешне привлекательный недоносок, статный, с худощавым лицом, и тот факт, что у него дома в Килликрэнки были жена и дети, казалось, вовсе ему не мешал.

– Иисусе! – воскликнул Джейми, не в силах сдержаться. – Тебе повезло, что ты сохранила свою непорочность!

От внезапного прилива безобразной красноты её кожа потемнела от корсета до чепца, и у Джейми отвисла челюсть.

– Лири МакКензи! Ты ведь не была такой распутной дурой, чтобы позволить ему взять тебя, девственницу, в постель!

– Я не знала, что он женат! – крикнула она, топая ногой. – И это было после того, как ты женился на англичанке! Я пошла к нему за утешением.

– О, и он тебе его дал, я уверен!

– Заткнись! – взвизгнула она и, подняв со скамьи у сарая глиняную лейку, швырнула её ему в голову.

Джейми не ожидал этого: Клэр частенько бросалась в него разными предметами, но Лири – никогда, и она чуть не размозжила ему голову. Он увернулся, и лейка стукнула его в плечо.

За лейкой последовал град других предметов со скамейки, сопровождаемый бурным потоком бессвязной брани, всевозможными не подобающими женщине ругательствами вперемежку с воплями, похожими на свист чайника. Брошенная в него кастрюля с пахтой не попала в цель, но обдала от груди до колен творогом и сывороткой.

От шока его разбирал смех, но она вдруг выхватила мотыгу из сарая и кинулась на Джейми. Серьёзно встревоженный, он нагнулся и схватил её за запястье, выкрутив так, что она с глухим стуком уронила своё тяжёлое орудие. Она завизжала, словно банши, и хлестнула его другой рукой по лицу, чуть не ослепив ногтями. Он схватил и второе запястье и прижал её спиной к стене сарая, а Лири продолжала пинать его ногами по голеням, борясь с ним и извиваясь, как змея.

– Прости! – закричал он ей в ухо, чтобы она его услышала, несмотря на шум. – Извини! Ты меня слышишь? Мне жаль!

Из-за потасовки Джейми не услышал, что происходит сзади. Получив чем-то тяжеленным в ухо без малейшего предупреждения, он зашатался, а перед глазами засверкали искры.

Он не отпустил её запястья, поэтому, споткнувшись и падая, увлёк Лири за собой вниз, так что она оказалась сверху. Джейми крепко обхватил её руками, чтобы она не поцарапала его снова, и моргал, стараясь прочистить слезящиеся глаза.

– Пусти её, MacIfrinn! (сын дьявола, гэльск. – прим. перев.)

Рядом с его головой воткнулась в землю мотыга.

Джейми стремительно перевернулся, всё ещё прижимая к себе Лири, И бешено покатился по грядкам. Он слышал тяжёлое дыхание, нетвёрдые шаги, и мотыга опустилась снова, пригвоздив его рукав к земле и ободрав кожу на руке.

Он резко дёрнулся, освобождаясь, и, не обращая внимания на рвущиеся кожу и ткань, откатился от Лири, вскочил на ноги и сразу набросился на худосочного слугу, который как раз поднимал над головой мотыгу с искажённым от усилий лицом.

Джейми с хрустом боднул мужчину головой в лицо и повалил плашмя, врезав ему под дых. Он сел на слугу верхом и продолжал охаживать его кулаками, хотя ярость немного утихла. Мужчина хрюкал, скулил и булькал, и Джейми уже отвёл назад колено, чтобы дать засранцу по яйцам и окончательно решить вопрос, но начал смутно осознавать, что Лири визжит и бьёт его по голове.

– Не трогай его! – вопила она, плача и шлёпая его ладонями. – Отпусти его, отпусти, ради любви Святой Невесты, не бей его!

И Джейми остановился, задыхаясь и внезапно чувствуя себя страшным дураком. Бьёт тщедушного калеку, который хотел только защитить хозяйку от очевидного нападения, даёт волю рукам с женщиной, словно уличный хулиган, — Господи, да что с ним такое? Он сполз с человека, подавляя желание извиниться, и неуклюже поднялся на ноги, собираясь хотя бы подать бедняге руку.

Однако не успел он это сделать, как Лири упала перед тем мужчиной на колени, плача и цепляясь за него, потом почти усадила, прижимая его узкую голову к своей мягкой круглой груди, не обращая внимания на кровь, хлеставшую из его разбитого носа, стала ласкать и поглаживать его, шептать его имя. Вроде бы, Джоуи.

Джейми, немного покачиваясь, стоял, уставившись на это представление. С его пальцев капала кровь, а рука, где мотыга ссадила кожу, начала гореть. Он почувствовал, как что-то жгучее попало ему в глаза, и, вытираясь, обнаружил, что его лоб кровоточит: Джоуи, с его вечно приоткрытым ртом, видимо, случайно укусил Джейми, когда тот ударил его головой. Морщась от отвращения и чувствуя следы зубов у себя на лбу, Джейми на ощупь поискал платок, чтобы остановить кровь.

Между тем, какой бы туман ни царил у него в голове, суть происходящего перед ним на земле становилась с каждой минутой всё яснее. Добрая хозяйка может попытаться утешить раненого слугу, но Джейми никогда не слыхал, чтобы женщина называла слугу «mo chridhe» («мой дорогой», гэльск. – прим. перев.). Не говоря уж о том, чтобы страстно целовать его в губы, размазывая по своему лицу кровь и сопли.

– Ммфм, – произнёс он.

Вздрогнув, Лири обратила к нему испачканное кровью, зарёванное лицо. Она никогда не выглядела милее.

– Он? – недоверчиво спросил Джейми, кивая на помятого Джоуи. – Но почему, ради Бога?

Лири зло посмотрела на него глазами-щёлочками, подобравшись, как кошка перед прыжком. Она смерила его взглядом, потом медленно выпрямила спину, снова прижимая голову Джоуи к своей груди.

– Потому что я нужна ему, – бесстрастно сказала она. – А тебе, ублюдок, я никогда не была нужна.

ДЖЕЙМИ ОСТАВИЛ ЛОШАДЬ ПАСТИСЬ вдоль берега озера и, стянув одежду, зашёл в воду. Небо было пасмурным, а озеро – полно туч. Каменистое дно ушло из-под ног, и холодная серая вода приняла его. Ноги свободно двигались, а небольшие ссадины онемели от холода. Он опустил лицо в воду, закрыв глаза, чтобы промыть порез на голове, и почувствовал, как пузырьки воздуха от дыхания мягко щекочут плечи. Он поднял голову и медленно поплыл, не думая ни о чём.

Джейми лёг на спину среди облаков, – волосы плыли по поверхности воды, как водоросли, – и уставился в небо. Брызги дождя покрыли воду вокруг него рябью, потом дождь усилился. Правда, это был мягкий дождь: он не чувствовал ударов капель, только ощущал, как озеро и облака в нём омывают его лицо и тело, очищая от крови и волнений последнего времени.

Джейми спрашивал себя, сможет ли он вообще когда-нибудь вернуться домой?

Вода заполнила уши своим собственным шумом, и он успокоился, осознав, что на самом деле никогда не уезжал.

Наконец он перевернулся и быстро поплыл к берегу, легко разрезая руками воду. Дождь усилился, и капли непрерывно стучали по его голым плечам, пока он плыл. Заходящее солнце ещё светило под облаками, заливая Балригган и его холм нежным светом.

Джейми почувствовал, что дно поднимается, и опустил ноги, затем ненадолго замер по пояс в воде, разглядывая дно.

– Да, – негромко произнёс он, чувствуя, как угрызения совести, затихая, сменяются сожалением и, наконец, смиренным раскаянием. – Ты права: никогда. Мне жаль.

Он вышел из воды, свистнул лошади и, набросив влажный плед на плечи, повернул в сторону Лаллиброха.

ГЛАВА 79

ПЕЩЕРА

«ПОЛЕЗНЫЕ ТРАВЫ», – написала я и, как обычно, остановилась – оценить, что получилось. В отличии от шариковой ручки или пишущей машинки, если пишешь пером, нужно сначала все хорошенько обдумать, чтобы экономно использовать бумагу. Но, тем не менее, я подумала, что сейчас лучше просто составить список и поочередно давать пояснения о каждой траве. А затем, когда всё будет готово и я буду уверена, что ничего не забыла, уже сделать чистовик, а не пытаться охватить всё за один раз.

«Лаванда, перечная мята, окопник», – не останавливаясь, писала я. «Календула, пиретрум, наперстянка, таволга». Затем я вернулась вверх по списку и пририсовала большую звездочку возле наперстянки, как напоминание о том, то надо добавить примечание: использовать необходимо с особой осторожностью, потому что все части растения чрезвычайно ядовиты в любых дозах, кроме самых крошечных. Я покрутила перо, в раздумье кусая губу. Следует ли вообще её упоминать, учитывая, что это будет настольное медицинское руководство для простого обывателя, а не для практикующего врача, применяющего различные лекарственные средства? Ведь, по правде говоря, не следует лечить наперстянкой, если тебя этому не учили... Лучше не стану про нее писать. Я вычеркнула её, но потом подумала: может, всё же оставить (на тот случай, если кому-то взбредет в голову насовсем вылечить ею водянку какого-нибудь бедного дядюшки...), но добавить рисунок со строжайшим предупреждением, что применять необходимо исключительно под наблюдением врача.

На пол передо мной упала тень, и я посмотрела вверх. Там стоял Джейми с весьма странным выражением лица.

– Что? – спросила я, испугавшись. – Что-то случилось?

– Нет, – сказал он.

Пройдя в кабинет, Джейми наклонился и уперся ладонями в стол, расположив свое лицо в футе от моего.

– У тебя когда-нибудь возникало хоть малейшее сомнение в том, что ты мне нужна? – требовательно спросил он.

Понадобилось менее секунды на размышления, чтобы ответить на этот вопрос.

– Нет, – быстро ответила я. – Насколько я помню, ты крайне нуждался во мне с того самого момента, когда я впервые тебя увидела. И у меня не было причин думать, что с тех пор ты стал более самодостаточным. Что случилось с твоим лбом? Выглядит, как след от зуба.

Джейми бросился через стол и поцеловал меня, прежде чем я смогла закончить осмотр.

– Благодарю тебя, – пылко проговорил он, и, стремительно развернувшись, вышел, очевидно, в наилучшем расположении духа.

– Что это с дядей Джейми? – спросил Йен, заходя в кабинет сразу, как только тот вышел. Парень взглянул на открытую в коридор дверь, откуда доносилось громкое фальшивое пение, похожее на гудение пойманного шмеля. - Он что, пьян?

– Не думаю, – с сомнением сказала я, облизав губы. – Алкоголя на вкус не ощущается.

– Ага, ладно, – Йен пожал плечом, отметая в сторону странное поведение своего дяди. – Я как раз возвращался из окрестностей Брох-Мордхи, и мистер МакАлистер сказал мне, что матери его жены ночью стало плохо, и, может, ты могла бы прийти, если тебя это не затруднит?

– Нисколько не затруднит, – заверила я его, с готовностью вставая. – Сейчас, только возьму свою сумку.

НЕСМОТРЯ НА ТО, что была весна – холодный и коварный сезон – домочадцы и соседи казались удивительно здоровыми. С некоторой осторожностью я возобновила свою врачебную деятельность, аккуратно предлагая советы и лекарства там, где их готовы были принять. В конце концов, я больше не являлась леди Лаллиброха, и многие люди, знавшие меня прежде, сейчас уже умерли. А те, кто остался жив, в целом с радостью меня встречали, но в их глазах появилась настороженность, которая раньше отсутствовала. Меня это печалило, но я слишком хорошо их понимала.

Ведь я оставила Лаллиброх, оставила Самого. Оставила их. И хотя они сделали вид, что поверили в рассказ Джейми о том, что я бежала во Францию, считая его мертвым, они не могли отделаться от мысли, что, сбежав туда, я их предала. И я чувствовала, что и правда их предала.

Легкость, когда-то существовавшая между нами, исчезла, и поэтому я перестала регулярно наносить визиты, как делала в былые времена. Теперь я ждала, чтобы меня позвали. И в то же время, когда мне нужно было выбраться из дома, я в одиночестве отправлялась собирать травы или прогуливалась с Джейми, которому тоже время от времени требовалось выйти.

Как-то в один из дней погода была ветреной, но ясной, и Джейми повел меня дальше, чем обычно, сказав, что если я не против, то он покажет мне свою пещеру.

– Я бы очень этого хотела, – ответила я, приложив ладонь ко лбу и затеняя глаза от солнца, чтобы посмотреть на крутой холм. – Это там?

– Да. Ты видишь ее?

Я покачала головой. Если не считать большой белой скалы, прозванной в народе «Скачущий бочонок», то на вид это был обычный для Хайленда горный склон, усыпанный дроком, ракитником и вереском – лишь эти растения и виднелись среди каменистой почвы.

– Тогда пошли, – сказал Джейми и, ступив на незримую точку опоры, улыбнулся и протянул руку, чтобы помочь мне.

Взбираться было тяжело, я задыхалась и вся взмокла от пота, когда наконец он отодвинул завесу дрока и показал мне узкий проход в пещеру.

– Я ХОЧУ ВОЙТИ.

– Нет, не надо, – настойчиво сказал Джейми. – Там холодно и грязно.

Клэр посмотрела на него с притворным удивлением и криво усмехнулась.

– Неужели? Никогда бы не догадалась! – проговорила она очень сухо. – Я все равно хочу войти.

Спорить с ней было бессмысленно. Пожав плечами, Джейми снял сюртук, чтобы не запачкаться в пещере, и повесил его на молоденькую рябинку, росшую у входа. Подняв руки, он приложил ладони к камням, находящимся с двух сторон от лаза в пещеру, но засомневался – всегда ли он прикасался к ним, когда входил, или нет? «Господи, какое это имеет значение?» – укорил себя Джейми, и, крепко ухватившись за скалу, шагнул внутрь и спустился в глубину.

Там было так же холодно, как он помнил. Хотя ветер сюда не проникал и внутри царил отнюдь не кусачий мороз, но холод здесь казался таким промозглым, что буквально проникал сквозь кожу и вгрызался в кости.

Повернувшись, Джейми протянул вверх руки, когда Клэр склонилась к нему, пытаясь спуститься вниз, но она оступилась и чуть не упала, свалившись ему в объятья ворохом одежды и растрепавшихся волос. Рассмеявшись, он повернул её, чтобы она осмотрелась, но из рук не выпустил: ему не хотелось расставаться с её теплом, и он держал жену, словно щит против ледяных воспоминаний.

Прижавшись к Джейми, Клэр стояла неподвижно, поворачивалась только ее голова, когда она оглядывала пещеру. Помещение едва ли достигало в длину восьми футов, но дальний край скрывался в тени. Приметив тусклые черные пятна, покрывавшие стену с одной стороны от входа, Клэр подняла подбородок.

– Там у меня был костер... Когда я осмеливался его зажигать, – голос Джейми звучал странно, слабо и приглушенно, и он прочистил горло.

– А где была твоя кровать?

– Прямо здесь, у твоей левой ноги.

– А головой ты спал сюда? – она постучала ногой по грязному полу, засыпанному гравием.

– Да. Так я мог видеть звезды, если ночь была ясной. Но когда шел дождь, то ложился головой в другую сторону, – услышав улыбку в его голосе, Клэр приложила руку к его бедру и сжала.

– Я надеялась на это, – сказала она и голос прозвучал немного сдавленно. – Когда мы узнали о Серой Шляпе и пещере... Я думала о тебе, как ты здесь один... Мне так хотелось, чтобы ты мог видеть звезды по ночам.

– Я мог, – прошептал Джейми и склонил голову, чтобы прижаться губами к ее волосам, с которых соскользнула шаль. Локоны Клэр пахли лимонным бальзамом и той травой, что она называла кошачьей мятой.

Тихонько промычав от удовольствия, она обняла и прижала руки Джейми к себе, согревая его через рубашку.

– Такое ощущение, что я уже видела эту пещеру раньше, – немного озадаченно проговорила Клэр. - Хотя думаю, что, вероятно, она выглядит практически так же, как и любая другая пещера, в которой нет сталактитов, свисающих с потолка или нарисованных на стенах мамонтов.

– У меня никогда не было таланта наводить красоту, – сказал Джейми, и Клэр снова протяжно хмыкнула, но уже от смеха. – А что касается пребывания здесь... В этой пещере ты провела со мной много ночей, Сассенах. Ты и малышка, вы обе.

«Хотя я и не знал тогда, что это девочка», – мысленно добавил он, вспоминая с немного странной острой болью, как временами сидел на плоском камне у входа в пещеру, иногда воображая дочку – тепленькое тельце в своих руках, а иногда ощущал маленького сыночка, который сидел у него на коленях, а он указывал ему на звезды, рассказывая, как определять по ним путь, и объясняя, как охотиться и какую молитву нужно произнести, когда убиваешь для еды.

Но ведь много лет спустя он рассказал все это Брианне и Джему. «Знания не будут потеряны. Только вот пригодятся ли они им?» – вдруг задумался он.

– Люди все еще охотятся? – спросил он. – Тогда?

– О, да, – заверила его Клэр. – Каждую осень к нам в больницу поступала целая орава охотников, – в основном, идиоты, которые, напившись, постреляли друг друга по ошибке, хотя однажды был у меня один джентльмен, который думал, что убил оленя, а зверь его чуть до смерти не затоптал.

Джейми рассмеялся – как от изумления, так и от утешения. Упоминание об охоте в пьяном виде... что ж, он видел, как дураки это делают. Но, по крайней мере, мужчины всё еще увлекались охотой. Джем обязательно будет охотиться.

– Уверен, что Роджер Мак не позволит Джему слишком много пить перед охотой, – сказал он. – Даже если так делают другие парни.

Клэр слегка покачала головой из стороны в сторону, как обычно делала, когда раздумывала, не сказать ли ему кое-что, и он чуть крепче сжал свои руки.

– Что?

– Я просто представила себе банду второклассников, которые поочередно делают по глотку виски, прежде чем отправиться домой из школы под дождем, – фыркнув, сказала она. – Дети не пьют алкоголь в том времени, вообще! Если только это не случается по ошибке, ведь когда ребенку позволяют употреблять алкоголь – это вопиющее несоблюдение родительских обязанностей.

– Да?

Это казалось странным. Ему самому за едой наливали эль или пиво с тех пор... ну, сколько он себя помнил. И, конечно же, давали глотнуть виски, чтобы согреться от холода, или если печень прихватывало, или когда болело ухо, или... Хотя Брианна действительно заставляла Джема пить молоко, даже когда он уже вырос из пеленок.

Джейми встрепенулся, заслышав шуршание камней на склоне внизу и отпустил Клэр, повернувшись ко входу. Он сомневался, что стоило беспокоиться, но тем не менее показал ей жестом оставаться на месте, а сам выбрался из пещеры и, прежде чем глянуть, кто там идет, схватил свой сюртук и вытащил из его кармана нож.

Там внизу, возле большого камня, где Фергюс потерял руку, стояла женщина – высокая фигура в накидке и шали. Но она смотрела вверх и, увидев, как он вышел из пещеры, женщина помахала ему и позвала к себе. Джейми быстро огляделся и, удостоверившись, что она одна, стал спускаться, чуть не покатившись по склону вниз, к тропе, где стояла незнакомка.

– Feasgar math (добрый вечер (гэльск.) – прим. пер.), – поприветствовал он её, втискиваясь в сюртук. Девушка оказалась довольно молоденькой – возможно, ей было немного за двадцать, но он её не знал. Или думал, что не знал, пока она не заговорила.

– Ciamar a tha thu, mo athair, – официально поздоровалась она. «Как поживаете, отец?»

От изумления Джейми моргнул, но наклонился к ней, разглядывая.

– Джоанни? – с сомнением произнес он. – Малышка Джоанни?

От этих слов продолговатое, довольно серьезное лицо девушки на миг расплылось в улыбке.

– Значит, ты меня узнал?

– Да, конечно, теперь, когда подошел и рассмотрел...

Джейми протянул руку, желая обнять ее, но стояла Джоан далековато и была напряжена. Он опустил руку и прочистил горло, чтобы скрыть неловкость.

– Прошло много времени, милая. Ты выросла, – смущенно добавил он.

– Детям это свойственно, -– сухо ответила девушка. – Там с тобой твоя жена? Первая, я имею в виду.

– Так и есть, – ответил он.

Шок от ее появления сменился настороженностью. Джейми бегло оглядел её, – а вдруг она вооружена? – но не смог этого определить: от холода девушка закуталась в свой плащ.

– Может, ты позовешь её спуститься? – предложила Джоан. – Я была бы рада ее увидеть.

Джейми очень сильно в этом сомневался. Тем не менее, она казалась спокойной, и он вряд ли мог бы отказать ей во встрече с Клэр, если девушка сама того желала. Клэр, должно быть, наблюдала за ними и, оглянувшись в сторону пещеры, он жестом позвал её, после чего повернулся обратно к Джоан.

– Как ты здесь оказалась, девочка? – спросил Джейми, возвращаясь к разговору. Отсюда до Балриггана было добрых восемь миль, а окрестности пещеры ничем примечательным не обладали.

– Я как раз направлялась в Лаллиброх повидаться с тобой... Когда ты приходил к нам домой, меня не было, - добавила она, на миг озарившись чем-то похожим на веселье. – Но я увидела, как ты и... твоя жена... уходите, поэтому я пошла за вами.

Джейми согрела мысль, что Джоан хотела его увидеть. В то же время он не терял бдительности. Прошло двенадцать лет, и она была ребенком, когда он ушел. А провела она эти годы с Лири, которая, без сомнения, ни одного доброго слова в его адрес за все это время не сказала.

Джейми пытливо вглядывался в её лицо, находя лишь смутное напоминание о детских чертах, оставшихся в его памяти. Джоан не была ни красивой, ни даже миловидной, но обладала определенным достоинством, которое делало ее привлекательной – она встретила его взгляд прямо, кажется, совершенно не заботясь о том, что он подумает о ее внешности. Разрезом глаз и формой носа она походила на Лири, хотя Джоан немного отличалась от своей матери высоким ростом, костлявой фигурой, темными волосами и вытянутым, тонким лицом с густыми бровями. «А вот её рот не очень-то привык улыбаться», – подумал Джейми.

Он услышал позади себя, как Клэр пробирается вниз по склону, и повернулся, чтобы помочь ей, хотя и не спускал глаз с Джоанни – на всякий случай.

– Не переживай, – спокойно сказала Джоан ему в спину. – Я не собираюсь в нее стрелять.

– О. Что ж, это хорошо.

Смутившись, Джейми попытался вспомнить, присутствовала ли она тогда в доме, когда Лири выстрелила в него? Он думал, что нет, однако был тогда не в том состоянии, чтобы заметить. Хотя, безусловно, Джоан знала о произошедшем.

Взяв Джейми за руку, Клэр спрыгнула на тропу, не останавливаясь, чтобы обрести равновесие, и сразу же направилась вперед, чтобы, улыбаясь, взять ладони Джоан в свои.

– Я рада встрече с тобой, – сказала она очень искренне. –

Марсали просила меня, чтобы я передала тебе это, – и, подавшись вперед, Клэр поцеловала Джоан в щеку.

Джейми впервые увидел, как девушка растерялась. Покраснев, Джоан отдернула руки и отвернулась, начав тереть полой плаща под носом, как будто у нее там внезапно зачесалось – явно стараясь, чтобы никто не увидел, что она готова расплакаться.

– Я... Спасибо вам, – сказала она, поспешно промокнув глаза. – Вы... Моя сестра писала о вас.

Джоан прочистила горло и с трудом моргнула, после чего уставилась на Клэр с явным интересом, который был полностью взаимным.

– Фелисите на тебя похожа, – сказала Клэр. – Впрочем и Анри-Кристиан тоже немного, но Фелисите очень сильно.

– Бедное дитя, – пробормотала Джоан, но не могла подавить улыбку, осветившую ее лицо.

Джейми кашлянул.

– Ты не спустишься в дом, Джоанни? Тебе всегда рады.

Она покачала головой.

– Возможно, позже. Я хотела поговорить с тобой, отец, там, где никто бы нас не слышал. Кроме твоей жены, – добавила она, взглянув на Клэр. – Поскольку, несомненно, ей есть что сказать по данному вопросу.

Прозвучало это немного зловеще, но потом Джоан добавила:

– Это о моем приданом.

– Вот как? Ну что ж, по крайней мере, давайте спрячемся от ветра.

Джейми повел их за большой валун, по пути раздумывая, о чем пойдет речь? Может, девчонка хочет выйти замуж за кого-то неподходящего, и мать отказывается отдавать ей её приданое? Или что-то случилось с деньгами? Хотя он сомневался в этом: старый Нед Гоуэн составил документы так, что деньги надежно хранились в банке Инвернесса. Но, что бы сам Джейми о Лири не думал, он был уверен, что та никогда и никоим образом не навредила бы своим дочерям.

Сильный порыв ветра пронесся по тропе, закружив женские юбки также, как и опавшие листья, и засыпал их с ног до головы пылью и сухим вереском. Они поспешили укрыться за валуном и стояли там, опьяненные погодой, улыбаясь и посмеиваясь, смахивая грязь и поправляя свою одежду.

– Итак, – начал Джейми, прежде чем хорошее настроение успеет развеяться, – кто же твой суженый?

– Иисус Христос, – тут же ответила Джоан.

Джейми пялился на нее, пока не осознал, что от шока стоит с открытым ртом и закрыл его.

– Ты хочешь быть монахиней? – от любопытства брови Клэр изогнулись. – В самом деле?

– Да. Уже довольно давно я знаю, что это мое призвание, но... – она запнулась. – Все... сложно.

– Полагаю, так и есть, – сказал Джейми, несколько придя в себя. – Ты говорила кому-нибудь об этом, девочка? Священнику? Твоей матери?

Губы Джоан сжались в тонкую линию.

– Обоим, – коротко ответила она.

– И что они сказали? – спросила Клэр. Она была явно восхищена, и, прислонившись к скале, причесывала пальцами свои волосы.

Джоан фыркнула.

– Мама говорит, – сердито начала она, – что я потеряла рассудок от чтения книг, и что это всецело твоя вина, – добавила она тыкая пальцем в Джейми, – потому что ты меня к этому пристрастил. Она хочет, чтобы я вышла за старого Джорди МакКена, но я сказала ей, что лучше сдохну в канаве.

– Сколько лет старому Джорди МакКену? – спросила Клэр, и Джоан, взглянув на нее, моргнула.

– Двадцать пять или около того, – сказала она. – Какое это имеет значение?

– Просто любопытно, – пробормотала Клэр, выглядя развеселившейся. – Значит, есть еще молодой Джорди МакКен?

– Да, его племянник. Ему три года, – добавила Джоан для пущей убедительности. – За него я тоже не хочу выходить.

– А что священник? – вмешался в разговор Джейми, прежде чем Клэр могла бы все испортить.

Джоан глубоко вдохнула, на глазах становясь выше и непреклонней.

– Он говорит, что мой долг – оставаться дома и заботиться о своей престарелой матери.

– Которая распутничает с наемным работником Джоуи в сарае для коз, – любезно добавил Джейми. – Полагаю, ты в курсе?

Уголком глаза он заметил лицо Клэр, которое его так развеселило, что ему пришлось отвернуться и не смотреть на нее. Заведя руку за спину, он жестом показал ей, что расскажет об этом позже.

– Пока я в доме, она этим не занимается, – холодно сказала Джоан. – Это единственная причина, по которой я все еще здесь. Думаешь, моя совесть позволит мне уйти, зная, что будет происходить? Сегодня первый раз за три месяца, когда я ушла дальше огорода, и, если бы не считалось грехом заключать пари, я бы поставила свою лучшую рубашку, что в эту самую минуту они оба отдают свои души дьяволу.

Джейми прочистил горло, пытаясь – абсолютно безуспешно – не думать о Джоуи и Лири, которые сплелись в страстных объятиях на её кровати с сине-серым одеялом.

– Да, что ж.

Джейми чувствовал, что глаза Клэр буравят его затылок, к которому ощутимо начала приливать кровь.

– Итак. Ты хочешь пойти в монахини, но священник говорит, что ты не должна, твоя мать из-за этого не отдаёт тебе приданое, а твоя совесть в любом случае не позволяет тебе это сделать. Таково положение вещей, что скажешь?

– Да, все так, – сказала Джоан, довольная его кратким изложением.

– А, э-э-м... что ты хочешь, чтобы Джейми сделал? – спросила Клэр, подойдя поближе и становясь рядом с ним. – Убил Джоуи?

Она искоса стрельнула в Джейми желтым взглядом, наполненным коварным наслаждением от испытываемого им смущения. Он посмотрел на нее, сузив глаза, а она ему улыбнулась.

– Конечно же, нет! – густые брови Джоан насупились. – Я хочу, чтобы они с Джоуи поженились. Тогда им не придется совершать смертный грех всякий раз, когда я поворачиваюсь спиной, и, если у матери будет муж, который позаботиться о ней, священник не сможет мне говорить, что я должна оставаться дома.

Медленно потирая пальцем переносицу вверх-вниз, Джейми пытался понять, как же ему убедить двух немолодых безбожников пожениться. Заставить силой? Направить на них охотничье ружье? Он полагал, что мог бы, но... и, чем больше он об этом думал, тем больше ему нравилась идея…

– А сам-то Джоуи хочет на ней жениться, как думаешь? – спросила Клэр, вызвав изумление Джейми – ведь ему самому и в голову не пришло поинтересоваться этим.

– Да, хочет, – ответила Джоан с явным неодобрением. – Джоуи постоянно ноет, как сильно он лю-ю-ю-юбит её... – она закатила глаза. – Не то чтобы я считаю, что он не должен её любить, – поспешила добавить девушка, видя выражение лица Джейми. – Но он не должен мне об этом рассказывать, ведь так?

– А... ну, да, – проговорил Джейми, чувствуя себя слегка ошеломленным.

Гудящий ветер, с грохотом проносящийся среди скал, завывал у него в ушах, изводя и внезапно заставляя его почувствовать себя так, как в былые времена в пещере, когда он неделями жил там в одиночестве, не слыша ни единого голоса, кроме воя ветра. Джейми яростно затряс головой, прогоняя это ощущение и заставляя себя сосредоточиться на лице Джоан, пытаясь разобрать за ветром ее слова.

– Думаю, мать тоже хочет, – все еще хмурясь, сказала Джоан. – Хотя она со мной об этом не разговаривает, слава тебе Господи! Но она любит его, кормит его отборными кусочками и всё такое.

– Ну, тогда... – чувствуя головокружение, Джейми смахнул попавшую из-за ветра в рот прядь волос. - Почему же они не поженятся?

– Из-за тебя, – уже не так забавляясь, сказала Клэр. – Полагаю, здесь я тоже имею к этому отношение.

– Из-за...

– То соглашение, что ты заключил с Лири, когда я... вернулась, – внимание Клэр было сосредоточено на Джоан, но в то же время она, не глядя, придвинулась к Джейми и легонько дотронулась до его руки. – Ты обещал ее поддерживать и обеспечить приданым Джоан и Марсали, но поддержка прекратится, если она снова выйдет замуж. Не так ли? – обратилась она к Джоан, которая кивнула.

– Они с Джоуи смогли бы прожить, перебиваясь кое-как, – сказала девушка. – Он делает, что ему под силу, но... ты его видел. Если ты прекратишь выплаты, матери, вероятно, придется продать Балригган, чтобы прожить, а это разобьет ей сердце, – добавила Джоан тихо и впервые за время разговора опустила глаза.

Странная боль сдавила сердце Джейми – странная, потому что боль была не его, но он узнал её. Однажды, где-то в первые недели их брака, он копал грядки в огороде, и Лири принесла ему кружку холодного пива. Она подождала, пока он выпил, а потом поблагодарила его за работу. Джейми был удивлен и рассмеялся, спрашивая ее, почему она считает, что нужно благодарить его за это?

– Потому что ты заботишься о моем доме, – просто сказала она, – но не пытаешься у меня его отобрать.

Лири забрала у него пустую кружку и пошла обратно в дом.

А еще один раз – в постели (и Джейми покраснел от этого воспоминания, ведь рядом с ним стояла Клэр) он спросил Лири, почему она так сильно любит Балригган? Ведь это не фамильный дом, да и вообще, ничего примечательно в нем нет. А она тихонько вздохнула, натянув до подбородка одеяло, и сказала: «Это первое место, где я чувствую себя в безопасности». Она сказала ему лишь то, что он спросил, не больше, а затем перевернулась и сделала вид, что заснула.

– Мать, скорее, откажется от Джоуи, чем от Балриггана, – сказала Джоан Клэр. – Но от него она тоже не собирается отказываться. Так что вы понимаете, в чем сложность?

– Да, конечно.

Клэр выглядела сочувствующей, но бросила на него взгляд, дающий понять, что это – естественно – его проблема. «Конечно моя», – раздраженно думал Джейми.

– Я... что-нибудь придумаю, – сказал он, не имея ни малейшего понятия, что же это будет, но как он мог отказать? Бог, вероятно, покарал бы его смертью за вмешательство в призвание Джоан, если только раньше его не прикончит собственное чувство вины.

– О, Па! Спасибо тебе!

Лицо Джоан внезапно расплылось в ослепительной улыбке, и она бросилась ему в объятья. Джейми едва успел вовремя выставить руки, чтобы поймать ее – девушка она была очень плотная. Но он обнял её – как и хотел сделать сразу при встрече – и почувствовал, что та странная боль ослабла из-за того, что эта чужая дочь аккуратно уместилась в пустующем месте в его сердце, о котором он и не знал.

Ветер все еще хлестал, и, возможно, это была лишь соринка, которая заставила глаза Клэр заблестеть, когда она, улыбаясь, смотрела на него.

– Обещай лишь одно, – строго сказал Джейми, когда Джоан отпустила его и вернулась на то место, где стояла.

– Что угодно! – пылко пообещала она.

– Ты будешь молиться за меня, да? Когда станешь монашкой?

– Каждый день! – уверила его девушка. – А по воскресеньям два раза!

СОЛНЦЕ УЖЕ начинало садиться, но до ужина еще оставалось время. Я полагала, что мне следовало бы пойти на кухню и предложить свою помощь в приготовлении пищи. Ведь этот процесс был и длительным, и трудоемким – с таким-то большим потоком приходящих и уходящих людей. А Лаллиброх больше не мог позволить себе такую роскошь, как повариха. Но даже если Дженни нянчилась с Йеном, то Мэгги со своими девочками и две служанки были более чем в состоянии управиться сами. Я бы только мешалась у них под ногами. Или я просто себя в этом убедила, при этом прекрасно осознавая, что для лишней пары рук всегда найдется работа.

Но я спускалась по каменистому склону вслед за Джейми и ничего не сказала, когда он свернул с тропы ведущей в Лаллиброх. Мы забрели вниз к маленькому озерцу, и нам так хорошо было вместе.

– Наверное, я и правда повлиял на них с этими книгами, а? – сказал Джейми чуть погодя. - В том смысле, что иногда я читал девчушкам по вечерам. Они устраивались посидеть возле меня, по одной с каждой стороны, прислонив ко мне свои головки, и это было... – он отвел глаза от моего взгляда и кашлянул, очевидно, беспокоясь, что я могу обидеться на то, что у него были и счастливые моменты в доме Лири. Я улыбнулась и взяла его за руку.

– Я уверена, что им это нравилось. Но я, правда, сомневаюсь, что ты читал что-то такое, что заставило бы Джоан захотеть стать монахиней.

– Ну, да, – с сомнением проговорил Джейми. – Я читал им «Жития Святых». О, и еще «Книгу мучеников» Фокса, даже несмотря на то, что немалая их доля связана с протестантизмом, а Лири говорила, что протестанты не могут быть мучениками, потому что все они – нечестивые еретики, а я отвечал, что быть еретиком не исключает мученичества, и... – он внезапно ухмыльнулся. – Я думаю, что это было самое близкое подобие приличного разговора, который у нас состоялся.

– Бедная Лири! – сказала я. – Но давай не будем о ней, а поговорим о том, что ты думаешь о затруднительном положении Джоан?

Джейми с сомнением покачал головой.

– Что ж, возможно мне удастся подкупить Лири, чтобы она вышла замуж за этого несчастного калеку, но на это потребуется уйма денег, потому что она захочет больше, чем получает от меня сейчас. Из привезенного золота осталось не так много, так что с этим делом придется повременить до возвращения в Ридж, когда я смогу достать еще, перевезти это в банк и оформить перевод... Меня бесит сама мысль, что Джоан придется провести дома еще год, пытаясь удерживать порознь этих обезумевших от похоти хорьков.

– Обезумевших от похоти хорьков? – весело повторила Клэр. – Нет, правда. Ты что, их застукал?

– Не совсем, – сказал Джейми, кашляя. – Однако, было заметно притяжение между ними. Вот, давай пройдемся вдоль берега, я на днях видел здесь гнездо кроншнепа.

Сейчас ветер затих и светило яркое и теплое солнце. Я видела облака, затаившиеся над горизонтом, и в том, что к ночи снова соберется дождь, не было никаких сомнений. Но прямо сейчас выдался прекрасный весенний день, и мы оба настроились хорошо провести время. С молчаливого взаимного согласия мы отложили в сторону все неприятные дела и болтали обо всем и ни о чем, наслаждаясь обществом друг с друга, пока не достигли невысокого, покрытого травой холма, на который уселись понежиться на солнышке.

Однако мысли Джейми, казалось, время от времени возвращались к Лири: думаю, он ничего не мог с этим поделать. Я, в принципе, не возражала, поскольку сравнения, которые он делал, были полностью в мою пользу.

– Если бы она была моей первой, – в какой-то момент задумчиво проговорил он, – думаю, что у меня тогда сложилось бы совершенно иное представление о женщинах в целом.

– Ну, ты же не можешь всех женщин охарактеризовать лишь с той точки зрения, каковы они или какова одна из них в постели, – возразила я. – Я знаю мужчин, которые, ну…

– Мужчин? Фрэнк, что, у тебя не первый? – удивленно спросил Джейми.

Положив руку под голову, я рассматривала его.

– Это имело бы значение, если он не первый?

– Ну... - явно ошарашенный такой вероятностью, он искал ответ. – Полагаю... – Джейми замолчал и посмотрел на меня, задумчиво поглаживая пальцем переносицу. Один уголок его губ изогнулся. – Я не знаю.

Я и сама не знала этого. С одной стороны, меня, скорее, забавляло его потрясение от данного известия, и в моем возрасте я была вовсе не прочь почувствовать себя слегка распутной, хотя бы и задним числом. А с другой стороны…

– Эй, ты чего замолчал? Камни собираешь, чтобы меня закидать?

– Ты была у меня первой, – довольно раздраженно отметил он.

– Так ты говорил, – поддразнивая, сказала я. К моему удовольствию, Джейми вспыхнул, как розовая зорька.

– Ты что, мне не поверила? - спросил он, и непроизвольно его голос стал громче.

– Ну, для так называемого девственника ты выглядел довольно хорошо информированным. Не говоря уже о... богатом воображении.

– Ради Бога, Сассенах, я вырос на ферме! В конце концов, это занятие – проще некуда, – Джейми внимательно оглядел меня сверху вниз, его взгляд задержался в некоторых особенно интересных местах. – А что касается воображения... Господи, я провел месяцы, – годы! – воображая!

Его глаза знакомо засияли, и у меня возникло четкое осознание, что и все последующие годы он ни на секунду не переставал фантазировать.

– О чем ты думаешь? – спросила я, заинтригованная.

– Я думаю, что вода в озере немного прохладная, но если от нее мой член сразу же не скукожится, то ощущение тепла, когда я погружусь в тебя... Конечно же, – практично добавил Джейми, разглядывая меня, как будто оценивая, какие усилия придется приложить, чтобы заставить меня залезть в озеро, – нам не обязательно делать это в воде, если тебе не нравится. Я мог бы просто окунуть тебя пару раз, вынести на берег, и... Боже, как же прелестно выглядит твоя попка, когда ее облепляет мокрая рубашка. Ткань становится совсем прозрачной, и я вижу твои ягодицы, которые похожи на великолепные гладкие круглые дыньки...

– Беру свои слова назад, я не хочу знать, о чем ты думаешь!

– Ты сама спросила, – резонно заметил он. – А еще я вижу милую складочку меж твоих ягодиц... И как только я тебя пришпилю под собой, ты никуда не денешься... ты хочешь лежать на спине, Сассенах, или встанешь на четвереньки, а я буду сзади? Я смогу крепко ухватиться в любом положении, и...

– Я не собираюсь лезть в ледяное озеро, чтобы потворствовать твоим извращенным желаниям!

– Ладно, – ухмыляясь, проговорил он и, растянувшись рядом со мной, обхватил мои ягодицы и крепко сжал. – Если хочешь, то можешь удовлетворить их здесь, где тепло.

ГЛАВА 80

ГАДАНИЕ ПО ВИНУ

ЛАЛЛИБРОХ БЫЛ работающей фермой. И дела на ферме не могут остановиться надолго, даже из-за горя. И получилось, что я оказалась единственным человеком в парадной части дома, когда в разгар дня туда распахнулась дверь.

Услышав это, я высунула голову из кабинета Йена, чтобы посмотреть, кто пришел. В коридоре стоял незнакомый молодой человек, который с видимым удовольствием оглядывал все вокруг. Он повернулся на звук моих шагов и с любопытством посмотрел на меня.

– Вы кто? – спросили мы одновременно и рассмеялись.

– Я – Майкл, – ответил он тихим хриплым голосом с легким намеком на французский акцент. – А вы, должно быть, волшебница дяди Джейми.

Он рассматривал меня с неприкрытым интересом, и потому я почувствовала, что вправе делать то же самое.

– Именно так меня называют в вашей семье? – спросила я, оглядывая его с ног до головы.

Он выглядел довольно худым: ему не доставало крепкой силы Джейми Младшего или жилистой рослости Младшего Йена. Близнец Дженнет (но и на нее он совсем не походил), Майкл был тем самым сыном, который уехал во Францию, чтобы стать младшим партнером Джареда Фрейзера в винном предприятии «Фрейзер и Ко». Когда он снял плащ, я увидела, что Майкл весьма модно одет для Хайленда, хотя по цвету и покрою его костюм был сдержанным, а на рукаве виднелась черная креповая повязка.

– Так или ведьмой, – чуть улыбнулся он. – В зависимости от того, кто говорил – Па или мама.

– Вот как, – довольно резко произнесла я, но не могла не улыбнуться в ответ.

Майкл был скромным и в то же время привлекательным молодым человеком – ну, относительно молодым. Выглядел он где-то лет на тридцать.

– Сочувствую вашей... утрате, – кивнула я на траурную ленту. – Могу я спросить...

– Моя жена, – ответил он просто. – Она умерла две недели назад. Иначе я бы приехал раньше.

Это совершенно меня огорошило.

– О, я... понимаю. Но ваши родители, братья и сестры... они еще не знают об этом?

Покачав головой, Майкл прошел вперед, и, когда ему на лицо упал свет от веерного окна над дверью, я увидела темные круги под глазами и следы глубокой изнуренности, которая была единственным источником утешения в горе.

– Мне очень жаль.

Поддавшись порыву, я обняла его. Привлеченный тем же самым порывом, он прильнул ко мне, и его тело на миг уступило моему прикосновению. В какой-то необыкновенный момент я ощутила внутри него глубокое оцепенение, скрытую от глаз войну между признанием и отрицанием. Майкл знал, что уже случилось, и понимал, что происходит сейчас, но не мог этого прочувствовать. Пока не мог.

– Ох, бедненький, – сказала я.

Выпуская его из объятий, я отступила и легко коснулась его щеки. Моргнув, Майкл уставился на меня.

– Будь я проклят, – мягко произнес он. – Они правы.

НАВЕРХУ ОТКРЫЛАСЬ и закрылась дверь, послышались шаги на лестнице – и мгновение спустя Лаллиброх пришел в движение, узнав о том, что последнее дитя вернулось домой.

В водовороте женщин и детей мы переместились на кухню, куда через заднюю дверь по одиночке и парами приходили и мужчины, чтобы обнять Майкла или хлопнуть его по плечу.

Слышались потоки соболезнований; одни и те же вопросы и ответы повторялись несколько раз – как умерла жена Майкла, Лилли? И она, и ее бабушка умерли от гриппа; нет, сам он не заразился; отец Лилли шлет свои молитвы и обеспокоен состоянием отца Майкла. В конце концов, когда началась подготовка к ужину, умывание и укладывание детей в постель, Майклу удалось выскользнуть из этого водоворота.

Тоже выйдя из кухни, чтобы забрать свою шаль из кабинета, я увидела, как, стоя у подножия лестницы, он негромко разговаривал с Дженни. Так же, как и я, она коснулась его щеки и о чем-то тихонько спросила. Майкл чуть улыбнулся, покачал головой и, расправив плечи, поднялся наверх – увидеть Йена, который слишком плохо себя чувствовал, чтобы спуститься к ужину.

МАЙКЛ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ИЗ МЮРРЕЕВ, кто унаследовал рецессивный ген рыжих волос, и потому горел среди своих более темных братьев и сестер, словно уголек. Однако ему достались точно такие же, как у отца, мягкие карие глаза.

– И очень хорошо, – сказала мне Дженни на ушко, – иначе его па, вероятно, решил бы, что я прижила мальчишку на стороне, потому что, Бог свидетель, он не похож ни на кого другого в семье.

Я упомянула об этом Джейми, который сначала удивился, но потом улыбнулся.

– Да, Дженни не может знать, ведь она никогда не встречалась с Колумом МакКензи лицом к лицу.

– Колум? Ты уверен? – я оглянулась через плечо.

– О, да. Цвет волос другой, но отними возраст и добавь хорошее здоровье... В Леохе был портрет Колума, ему там, наверное, лет пятнадцать – как раз перед его первым падением. Не помнишь? Он висел в гостиной на третьем этаже, в частных покоях хозяев.

Сосредоточенно нахмурившись, я закрыла глаза, пытаясь восстановить план замка.

– Проведи меня туда, – сказала я.

Весело хмыкнув, Джейми взял меня за руку и стал нежно чертить линии по моей ладони.

– Ну, смотри, вот тут вход с большими двойными дверями. Пересекаешь двор, заходишь внутрь, а потом...

Он безошибочно провел меня в моей памяти в то самое место. Ну, так и есть: на стене висел портрет молодого человека с тонким умным лицом и устремленным вдаль взглядом.

– Да, думаю, ты прав, – сказала я, открывая глаза. – И, если он столь же умен, как и Колум, тогда... я должна ему сказать.

Взгляд Джейми помрачнел, и он внимательно посмотрел на меня.

– Мы не смогли ничего изменить, тогда, раньше, – с предупреждающей ноткой в голосе сказал он. – Ты вряд ли сможешь изменить то, что грядет во Франции.

– Может, и нет, – ответила я. – Но то, что я знала... то, что я рассказала тебе перед Каллоденом. Это не остановило Чарльза Стюарта, но ведь ты выжил.

– Не потому, что хотел, – с иронией сказал Джейми.

– Нет, но твои люди тоже выжили... А это и было твоей целью. Так что, возможно – только возможно – это поможет. И я не смогу жить, если не попытаюсь.

Посерьезнев, Джейми кивнул.

– Тогда, ладно. Я всех позову.

С ЛЕГКИМ ЩЕЛЧКОМ из бутылки вышла пробка, и лицо Майкла тоже прояснилось: он принюхался к потемневшему куску коры, затем, прикрыв от удовольствия глаза, деликатно провел горлышком под носом.

– Ну, что скажешь, парень? – спросил его отец. – Мы не отравимся?

Майкл открыл глаза и немного свысока посмотрел на отца.

– Вы сказали, что это важно, да? Значит будем пить «Негромаро». Из Апулии, – добавил он с ноткой удовлетворения, затем повернулся ко мне. – Это подойдет, тетя?

– Э-э... конечно, – сказала я, немного растерявшись. – Зачем спрашивать меня? Вы же винный эксперт!

Майкл удивленно взглянул на меня.

– Но Йен сказал... – начал он, но умолк, улыбнувшись мне. – Прошу прощения, тетя. Должно быть, я неправильно понял.

Все повернулись и посмотрели на Младшего Йена, который заметно покраснел.

– Что именно ты говорил, Йен? – спросил Младший Джейми. Йен Младший сощурился, глядя на брата, который, похоже, находил ситуацию забавной.

– Я сказал, – ответил Младший Йен, с вызовом выпрямляясь, – что тетушка Клэр хочет сообщить нечто важное Майклу, и что мы должны ее выслушать, потому что она... э-э...

– Он назвал вас банши, – услужливо закончил Майкл, совершенно при этом не улыбаясь, но в глубине его глаз светился юмор, и я впервые увидела, что имел в виду Джейми, сравнивая его с Колумом МакКензи. – Я не был уверен, имел ли Йен в виду именно это, тетушка. Либо он всего лишь подразумевал, что вы целительница или… ведьма.

Услышав это, Дженни охнула, и даже старший Йен моргнул. Они оба повернулись и посмотрели на Младшего Йена, который испуганно поднял плечи к ушам.

– Ну, я точно не знаю, что она такое, но она из Древнего народца, правда же, дядя Джейми?

И внезапно как будто нечто странное пронеслось по комнате: живой свежий ветер застонал по дымовой трубе вниз, взбивая притушенный огонь и рассыпая искры и угли на очаг. Негромко вскрикнув, Дженни поднялась и сбила их веником.

Сидевший рядом со мной Джейми взял меня за руку и пригвоздил Майкла твердым взглядом.

– Невозможно подобрать подходящего слова для того, кто она такая... Но у нее есть знание того, что грядет. Прислушайся к ней.

Все приготовились слушать, и я, жутко смущенная ролью пророка, прочистила горло, потому что, несмотря ни на что, обязана была говорить. Впервые я внезапно ощутила родство с некоторыми из наиболее колеблющихся ветхозаветных пророков. Мне показалось, что я знаю, как чувствовал себя Иеремия, когда ему сказали идти и пророчествовать об уничтожении Ниневии (Книга Иеремии, гл. 50 – прим. пер.). Я просто надеялась, что получу лучший прием: если я правильно помнила, жители Ниневии бросили Иеремию в колодец.

– Вы лучше меня разбираетесь в политической ситуации во Франции, – сказала я, глядя прямо на Майкла. – Я ничего не могу сообщить о конкретных событиях в течение ближайших десяти или пятнадцати лет. Но после этого... все очень быстро полетит под откос. Будет революция, вдохновленная той, что происходит сейчас в Америке, но все же другая. Короля и королеву со всем семейством заключат в тюрьму, а потом обезглавят.

Все собравшиеся за столом испуганно ахнули, а Майкл моргнул.

– Революционеры организуют движение под названием «Террор» и начнут выселять людей из их домов и подвергать суду; всех аристократов либо убьют, либо им придется бежать из страны. И в целом, это будет не самое хорошее время для богатых людей. К тому времени Джаред может уже умереть, но вы – нет. И если вы наполовину так талантливы, как я думаю, вы будете богаты.

Майкл усмехнулся, и в комнате послышался смех, но он быстро смолк.

– Они создадут машину под названием гильотина – возможно, она уже существует, я не знаю. Изначально ее задумывали как гуманный способ казни, но гильотину будут использовать так часто, что она станет символом Террора и революции в целом. Вы не захотите быть во Франции, когда все это произойдет.

– Я... Откуда вы об этом знаете? – потребовал ответа Майкл. Он выглядел бледным и даже чуть враждебным.

Что ж, вот тут как раз и зарыта собака. Крепко сжав руку Джейми под столом, я рассказала им, откуда.

Воцарилась мертвая тишина. Только Младший Йен не выглядел ошарашенным – но он уже знал и более-менее верил мне. Уверена, что большинство из тех, кто сидел за столом, – нет. В то же время они и лгуньей меня называть не могли.

– Вот то, что мне известно, – сказала я, обращаясь к Майклу. – И теперь вы знаете, откуда. У вас есть несколько лет, чтобы подготовиться. Переместите бизнес в Испанию или Португалию. Можно все продать и эмигрировать в Америку. Делайте все, что захотите, но не оставайтесь во Франции дольше, чем на десять лет. Вот и все, – резко закончила я и, поднявшись, вышла, оставив позади абсолютное молчание.

Я НЕ ДОЛЖНА была бы удивиться, но удивилась. Собирая яйца в курятнике, я услышала во дворе возбужденное кудахтанье кур и хлопанье крыльев, означавшее, что кто-то вошел на их территорию. Пригвоздив последнюю курицу стальным взглядом (мол, только посмей меня клюнуть!), я выхватила из-под нее яйцо и вышла, чтобы посмотреть, кто там.

Посреди двора стояла Дженни с полным передником кукурузных зерен. Это было странно: я знала, что куры уже сыты, потому что видела, как часом раньше одна из дочерей Мэгги их кормила.

Дженни кивнула мне и принялась горстями бросать кукурузу. Я положила последнее теплое яйцо в свою корзину и стала ждать. Очевидно, ей хотелось поговорить со мной, и она нашла способ сделать это наедине. У меня возникло сильное дурное предчувствие.

И оно полностью оправдалось, потому что вместе с последней горстью дробленой кукурузы Дженни отбросила и притворство.

– Я хочу попросить тебя об одолжении, – проговорила она, избегая смотреть мне в глаза. И я видела, как жилка на ее виске пульсирует, словно тикающие часы.

– Дженни, – сказала я, не в состоянии остановить ее и ответить ей. – Я знаю...

– Ты вылечишь Йена? – выпалила она, поднимая на меня взгляд.

Я правильно догадалась, о чем она хотела просить, но ошиблась в ее эмоциях. Да, в глазах Дженни колыхались беспокойство и страх, но в них и в помине не было никакой застенчивости или смущения: на меня смотрели глаза ястреба, и я знала, что, как этот самый ястреб, она разорвет мою плоть, если я откажу ей.

– Дженни, – снова сказала я. – Я не могу.

– Не можешь или не станешь? – резко спросила она.

– Не могу. Ради Бога, неужели ты думаешь я бы уже не сделала этого, если бы была в состоянии?

– Ты можешь отказаться из-за той ссоры между мной и тобой. И если это так... Я скажу, что мне жаль и от чистого сердца, но я хотела, как лучше.

– Ты... что? – я была в настоящем замешательстве, но это как будто лишь разозлило ее.

– Не делай вид, что не понимаешь, о чем я! Когда в тот раз ты вернулась, именно я послала за Лири!

– О, – я не то чтобы забыла, но это казалось таким неважным по сравнению со всем остальным. – Все... в порядке. Я не держу на тебя зла. Но, все же, почему ты послала за ней? – спросила я, как из любопытства, так и для того, чтобы чуть снизить напряженность ее эмоций. Я много повидала людей, находящихся на обрывистом краю истощения, горя и ужаса, и сейчас все это крепко держало Дженни в своей власти.

Дженни резко и нетерпеливо махнула рукой, и мне показалось, что она сейчас отвернется, но нет.

– Джейми не сказал тебе о ней, как и ей о тебе. И, наверное, я могу понять, почему. Но я знала, что если приведу ее сюда, то у него не будет выбора, как только взять быка за рога и решить дело.

– Это она чуть не порешила его насовсем, – вскричала я, начиная горячиться. – Господи помилуй, Лири же стреляла в него!

– Ну, ведь не я же дала ей в руки оружие, правда? – огрызнулась Дженни. – Я и подумать не могла, что Джейми скажет ей то, что сказал, и уж тем более, что она возьмет пистолет и всадит в него пулю.

– Нет, но ты сказала мне уйти!

– И почему бы я не должна была? Однажды ты уже разбила его сердце, и я думала, что ты снова это сделаешь! И ты имела наглость вернуться сюда, вся такая распрекрасная и цветущая, когда мы были... мы были... Именно из-за этого всего Йен и начал кашлять!

– Это...

– Когда они увезли его и посадили в Толбут. Но тебя не было здесь, когда это случилось! Тебя не было здесь, когда мы голодали и мерзли, и боялись за жизни наших мужчин и детей! Тебя не было с нами тогда! Ты жила во Франции, в тепле и безопасности!

– Я была в Бостоне, за двести лет вперед, и я думала, что Джейми мертв, – холодно возразила я. – И я не могу помочь Йену.

Я изо всех сил старалась подчинить свои чувства, вырвавшиеся наружу, когда с застаревших ран прошлого так яростно сорвали корку; пыталась найти сострадание, глядя на худенькое лицо Дженни, изможденное от переживаний, на ее руки, которые сжались так сильно, что ногти вонзились в плоть.

– Дженни, – произнесла я уже спокойней. – Пожалуйста, поверь мне. Если бы я могла что-нибудь сделать для Йена, я бы душу отдала для этого. Но я не волшебница: у меня нет никакой силы. У меня есть только немного знания – и то, его недостаточно. Я бы душу отдала ради этого, – повторила я более решительно, наклоняясь к ней. – Но я не могу, Дженни... Не могу.

Она молча смотрела на меня. И когда, наконец, тишина стала совсем невыносимой, я обошла Дженни и направилась к дому. Дженни не обернулась, и я тоже не оглядывалась. Но позади себя я услышала ее шепот:

– У тебя нет души.

ГЛАВА 81

ЧИСТИЛИЩЕ II

КОГДА ЙЕН ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ достаточно хорошо, они с Джейми выходили гулять. Иногда только до двора или сарая, чтобы постоять, опираясь на забор, и делать замечания овцам Дженни. Иногда он ощущал себя настолько крепким, что проходил несколько миль. Это изумляло и тревожило Джейми, и, все же он думал, что так хорошо было идти бок о бок по болоту, и через лес, и по берегу озера. Почти не разговаривая, но рядом. И не имело значения, что шли они медленно: они всегда ходили так с тех пор, как Йен вернулся из Франции с деревянной ногой.

– Жду не дождусь, когда получу свою ногу обратно, – заметил Йен как-то раз мимоходом, когда они сидели под навесом большой скалы, возле которой Фергюс потерял руку. Глядя на небольшой, сбегавший к подножию холма ручеек, они наблюдали за редкими проблесками всплывающей форели.

– Да, это будет хорошо.

Джейми кривовато улыбнулся, припомнив тот момент, когда очнулся после Каллодена, думая, что его собственная нога исчезла. Он тогда расстроился и попытался утешить себя тем, что в конце концов, когда выйдет из чистилища и попадет на небеса, получит ее обратно. Конечно, он тогда считал себя мертвым, но воображаемая потеря ноги казалась чем-то почти столь же ужасным, как и сама смерть.

– Ну уж тебе-то ждать не придется, – легко сказал Джейми, и Йен заморгал.

– Ждать чего?

– Свою ногу.

Джейми вдруг понял, что Йен понятия не имел, о чем он только что думал, и поспешил объяснить.

– Вот я и сделал вывод, что тебе не придется долго быть в чистилище – если ты вообще туда попадешь, – а это значит, что ты скоро ее получишь.

Йен в ответ ухмыльнулся.

– А почему ты так уверен, что я не проведу в чистилище тысячу лет? Я ведь могу оказаться жутким грешником, так ведь?

– Ну, да, можешь и оказаться, – признал Джейми. – Но, если и так, то тогда только из-за своих грязных мыслишек, которых должно быть чертовски много, потому что, если бы ты что-нибудь этакое натворил, я бы знал.

– О, ты так думаешь? – Йен, похоже, нашел это забавным. – Ты много лет меня не видел. Я мог делать все, что угодно, и ты даже ведать не ведал бы!

– Конечно я бы узнал, – возразил Джейми. – Дженни бы мне рассказала. Ты же не хочешь сказать, что ей было бы неизвестно о том, что ты завел любовницу и шестерых побочных детишек? Или если бы ты в черной шелковой маске вышел на большую дорогу и грабил людей?

– Что ж, возможно, она бы и знала, – согласился Йен. – Но сам подумай, дружище, на сотню миль вокруг не найдется дороги, которую можно назвать «большой». И я бы насмерть замерз, прежде чем на наших перевалах дождался бы кого-нибудь, кого стоило бы ограбить.

Сощурившись против ветра, он замолчал, размышляя над лежавшими перед ним преступными перспективами.

– Я мог бы красть скот, – предложил Йен. – Хотя в наши дни настолько мало коров, что весь приход сразу бы узнал, что одна пропала. А я сомневаюсь, что смог бы спрятать животинку посреди овечек Дженни так, чтобы никто этого не заметил.

Держась рукой за подбородок, Йен подумал еще, но потом неохотно покачал головой.

– Печальная правда в том, Джейми, что сейчас, как и в последние двадцать лет, ни у кого в Хайленде нет ничего, что стоило бы украсть. Нет, боюсь, грабеж точно отпадает. Так же, как и измена, потому что Дженни бы уже меня убила. Что же остается? Ведь здесь даже и позариться-то не на что... Полагаю, все, что осталось, – это притаиться и убить кого-нибудь, но, хотя я и встречал парочку человек, которых хотел бы убить, я никогда не убивал.

Йен с сожалением покачал головой, и Джейми рассмеялся.

– О, да? Ты говорил мне, что убивал людей во Франции.

– Ну, да, убивал, но это – дело военное… или контрактное, – по-честному уточнил Йен. – Мне платили за то, что я их убил. Я делал это не из злости.

– Что ж, тогда я прав, – указал Джейми, – ты пролетишь сквозь чистилище, будто восходящее облачко, потому что я не могу вспомнить ни одного раза, чтобы ты мне солгал.

Йен с большой любовью улыбнулся.

– Да, что же, я, может, и привирал время от времени, Джейми, но не тебе. Нет, не тебе.

Он посмотрел на вытянутый перед ним потертый деревянный протез и почесал колено с той стороны.

– Вот интересно, будет ли разница?

– Как ее может не быть?

– Ну, штука в том, – пояснил Йен, повертев здоровой ногой туда-сюда, – что я все еще ощущаю свою отсутствующую ногу. И всегда ощущал – с того момента, как ее отрезали. Хотя и не постоянно, заметь, – добавил он, подняв глаза. – Но я ее чувствую. Жутко странно это. А ты свой палец чувствуешь? – с любопытством спросил Йен, подбородком указывая на правую руку Джейми.

– Ну... ага, чувствую. Не все время, а иногда – и это отвратительно, потому что, хоть его больше и нет, но болит он, как черт, – что как будто совершенно несправедливо.

Джейми готов был язык себе откусить за эти слова, ведь пока он стоял и жаловался на несправедливость потери пальца, Йен вообще умирал. Но Йен хрипло рассмеялся и, отклонившись, покачал головой.

– Если бы жизнь была справедливой, что бы было?

Некоторое время они сидели в дружеском молчании, наблюдая, как ветер двигается сквозь сосны на склоне холма напротив. Затем Джейми потянулся к своему споррану и достал небольшой сверток в белой упаковке, немного загрязнившийся, но плотно обернутый и в совершенной сохранности.

Йен разглядывал маленький сверток на ладони Джейми.

– Что это?

– Мой палец, – ответил Джейми. – Я... ну... я подумал, может, ты не будешь против того, чтобы его похоронили вместе с тобой?

Йен секунду глядел на друга, а потом его плечи затряслись.

– Господи, не смейся! – встревожился Джейми. – Я не собирался рассмешить тебя! Боже, Дженни меня убьет, если ты выкашляешь свое легкое и умрешь прямо тут!

Кашель периодически прерывался хриплыми приступами смеха. Прижав оба кулака к груди, Йен с трудом дышал, но в его глазах стояли веселые слезы. Наконец, он успокоился и медленно выпрямился, а его грудь вздымалась, словно кузнечные мехи. Он глубоко шмыгнул носом и небрежно сплюнул в камни ужасный алый комок.

– Уж лучше я умру здесь, смеясь над тобой, чем в своей постели, слушая молитвы шестерых священников, – сказал он. – Хотя, сомневаюсь, что у меня будет на это шанс, – Йен протянул руку ладонью вверх. – Ладно, давай его сюда.

Джейми положил завернутый в белое цилиндрик ему в ладонь, и Йен спокойно положил его в свой спорран.

– Я сберегу его для тебя, пока ты меня не догонишь.

ДЖЕЙМИ СПУСТИЛСЯ и направился сквозь деревья к краю болотины, которая начиналась прямо под пещерой. Было жутко холодно, резкими порывами дул ветер, и, когда длинные и изменчивые облака скользили над головой, тени и свет на земле мельтешили, будто трепещущие крылья птиц. Утром среди вереска он наткнулся на оленью тропу, но на каменистом склоне она исчезла, и теперь, возвращаясь к дому, Джейми находился позади холма, – с той стороны, где тот густо зарос буками и соснами, и на вершине которого высилась башня. Сегодня утром ему не встретился ни олень, ни даже пищуха, но его это не беспокоило.

Народу в доме сейчас много, и, разумеется, олень оказался бы кстати, но Джейми был счастлив просто выйти из дома – даже если вернется ни с чем.

Всякий раз, глядя на Йена, Джейми не мог побороть желания пялиться ему в лицо, чтобы запомнить его хорошенько, чтобы запечатлеть в своем уме все мельчайшие черточки своего зятя так же, как запоминал особые яркие моменты, которые при необходимости можно было вытащить и снова пережить. Но в то же время ему не хотелось помнить Йена таким, какой он сейчас; гораздо лучше сберечь то, что уже имелось: отсвет огня на щеке друга, то, как они чуть не лопнули от смеха, когда Йен победил Джейми в борьбе на руках, и их обоих удивила его жилистая сила. Длинные узловатые руки Йена на разделочном ноже, сильное движение, и горячий металлический запах крови, которая обагрила его пальцы; каштановые волосы, взъерошенные ветром с озера; узкая спина, согнутая и упругая, словно лук, когда Йен наклонялся, чтобы подхватить своих только начинавших ходить детей или внуков и подбросить их, хохочущих, в воздух.

«Хорошо, что мы приехали, – подумал Джейми. – И еще лучше, что привезли домой Йена Младшего, ведь он успел поговорить с отцом, как мужчина, и смог успокоить его мысли, чтобы тот ушел достойно». Но жить в одном доме с любимым братом, умирающим дюйм за дюймом прямо у тебя на глазах, – это плачевно сказывалось на состоянии духа.

С таким количеством женщин в доме ссоры были неизбежны. А учитывая, что это к тому же женщины Фрейзер – это все равно, что прогуливаться по пороховой мельнице с зажженной свечкой. Из последних сил все пытались справиться с собой, – держаться в стороне, приспосабливаться – но это только ухудшало ситуацию, когда в конце концов какая-нибудь искра поджигала пороховую бочку. На охоту Джейми отправился не только потому, что им нужно было мясо.

Он с сочувствием подумал о Клэр. После мучительной просьбы Дженни Клэр пряталась в своей комнате или усердно работала над своей книгой, которой заинтересовал ее Энди Белл. Йен предложил ей воспользоваться своим кабинетом, и Джейми подумал, что это еще больше усугубило ссору с Дженни. Клэр отлично умела сосредоточиться и часами могла оставаться наедине со своими мыслями, но ей приходилось выходить, чтобы поесть. И всё сразу всплывало снова – знание о том, что Йен умирает, медленно, но беспощадно, измельчаясь, словно в мельничке для перца, – и нервы натягивались, как канаты.

И нервы Йена тоже.

Пару дней назад, когда они прогуливались по берегу озера, Йен, внезапно остановившись, свернулся, будто осенний лист. Уберегая друга от падения, Джейми поспешил схватить его за руку и опустил на землю, найдя валун, чтобы Йен мог опереться на него спиной. Потом поправил повыше шаль на исхудавших плечах, пытаясь найти что-нибудь, – ну хоть что-нибудь! – что мог бы сделать еще.

– Что такое, a charaid? (друг – (гэльск.) – прим. пер.), – с тревогой спросил Джейми, садясь рядом со своим зятем – со своим другом – на корточки.

Йен кашлял почти беззвучно, его тело сотрясалось от сильного спазма. Наконец, приступ ослабел, и Йен смог вдохнуть, его лицо было ярким от чахоточного румянца – этой чудовищной иллюзии здоровья.

– Болит, Джейми.

Слова были сказаны просто, но веки Йена закрылись, будто он не хотел смотреть на Джейми, когда говорил.

– Я отнесу тебя домой, и, может быть, мы дадим тебе немного настойки опия и...

Йен отмахнулся от этого обеспокоенного обещания. Он сделал несколько неглубоких вдохов и покачал головой.

– Да, у меня ощущение, будто в грудь ножик воткнули, – сказал он наконец. – Но это не то, что я имел в виду. Я не слишком переживаю из-за того, что умираю. Но, Господи Иисусе, меня убивает то, что это так медленно.

Потом он открыл глаза и рассмеялся так же тихо, как кашлял – едва слышимым звуком, от которого сотрясалось его тело.

«Эта медленная смерть меня убивает, Дугал. Лучше бы все поскорее закончилось», – слова прозвучали в голове Джейми так же отчетливо, будто их произнесли вслух прямо перед ним, а не тридцать лет назад в темной церкви, разрушенной пушечным огнем. Их говорил медленно умиравший Руперт. «Ты – мой вождь, дружище, – сказал он Дугалу, почти умоляя. – Это твоя работа». И Дугал МакКензи сделал то, к чему призывали его любовь и долг.

Держа Йена за руку, крепко ее сжимая, Джейми пытался влить хоть малую толику здоровья из собственной мозолистой ладони в тонкую серую кожу Йена. Теперь его палец скользнул вверх, надавив на запястье, где, как он видел, нажимала Клэр, пытаясь понять состояние здоровья пациента.

Джейми почувствовал, как кожа подалась, скользнув по костям запястья Йена. Он вдруг вспомнил о клятве на крови, которую давал во время своего венчания: как ужалил клинок, как прижалось к его руке холодное запястье Клэр, и ощущение липкой крови между ними. Запястье Йена тоже было холодным, но не от страха.

Джейми взглянул на свою руку, но там и следа не осталось от шрамов – ни от венчального, ни от кандальных: те раны были мимолетными и давно зажили.

– Ты помнишь, как мы с тобой поклялись на крови? – не открывая глаз, Йен улыбнулся.

Слегка вздрогнув, Джейми сжал руку на костлявом запястье, почти не удивившись тому, что Йен, уловив отзвуки мыслей, проник в его разум.

– Да, конечно, – вопреки себе Джейми тоже чуть горько улыбнулся.

Им обоим было по восемь лет. Мать Джейми и ее младенец умерли накануне. Дом наполнился скорбящими, а отец окоченел от шока. Они с Йеном выскользнули на улицу, взобрались по холму за домом и, пытаясь не смотреть на свежевырытую возле башни могилу, побежали в лес под защиту деревьев.

Затем замедлились, побрели тише и наконец, остановились на вершине высокого холма, где находились давно развалившиеся остатки какого-то древнего сооружения, которое они называли крепостью. Почти не разговаривая, они присели на обломках, завернувшись в свои пледы, чтобы защититься от ветра.

– Я думал, у меня будет новый братик, – сказал Джейми вдруг. – Но нет. Мы с Дженни так и остались вдвоем.

В прошедшие с тех пор годы ему удалось забыть эту маленькую боль от потери своего будущего братика – мальчика, который мог бы вернуть ему любовь его старшего брата Вилли, умершего от оспы. Джейми лелеял эту боль, словно маленькую хлипкую защиту от чудовищного знания о том, что его мать ушла навсегда.

Йен о чем-то ненадолго задумался, затем залез в свой спорран и вытащил маленький ножик, который отец подарил ему на прошедший день рождения.

– Я буду твоим братом, – сказал он очень просто и сделал порез на большом пальце, чуть зашипев сквозь зубы.

Потом Йен вручил ножик Джейми, который тоже порезался, удивившись тому, что это так больно, а потом они прижали свои большие пальцы и поклялись быть братьями. И были ими.

Джейми сделал глубокий вдох, мужественно поворачиваясь лицом к черной окончательности надвигающейся смерти.

– Йен. Может, мне...

Веки Йена поднялись, мягкий взгляд его карих глаз заострился в ясном осознании того, что он услышал в сдавленном голосе Джейми, который, усиленно прочищая горло, посмотрел в другую сторону, затем снова повернулся, смутно чувствуя, что отводить взгляд – это трусость.

– Хочешь, я помогу тебе уйти? – спросил Джейми очень тихо.

И даже пока он говорил, холодная часть его рассудка искала способ. Не ножом, нет: это быстро и аккуратно, – и достойный настоящего мужчины способ ухода – но его сестра и ее дети будут сильно горевать из-за этого. И ни один из них – ни Йен, ни он сам, – не имели права запятнать последнюю память кровью.

Рука Йена не ослабла и не вцепилась, но внезапно Джейми ощутил пульс, который безуспешно пытался отыскать – легкое устойчивое биение под его собственной ладонью.

Джейми не отвел глаз, но их заволокло слезами, и он склонил голову, чтобы скрыть их.

Клэр... Она знает способ, но он не станет просить ее. Ее собственная клятва не даст ей этого совершить.

– Нет, – сказал Йен. – Пока, нет, во всяком случае, – его взгляд смягчился, когда он улыбнулся. – Но я рад знать, что ты сделаешь это, если потребуется, mo brathair (мой брат (гэльск.) – прим. пер.).

Промельк движения остановил Джейми и мгновенно вырвал из задумчивости.

Зверь его не видел, хотя сам находился в поле зрения. Тем не менее ветер дул в сторону человека, и олень был занят: искал губами и зубами спрятанные под жестким слоем сухого вереска клочки травы и более мягких болотных растений. Слушая ветер, Джейми ждал. За кустом утесника виднелись только голова и плечи оленя, хотя, судя по размеру шеи, можно сделать вывод, что это самец.

Джейми ждал, чувствуя, как заново наполняется ощущением момента. Охота на благородного оленя на болоте отличалась от охоты в лесах Северной Каролины. Все должно быть гораздо более медленным. Погруженный в процесс поедания, олень немного вышел из-за кустарника, и Джейми начал незаметно поднимать ружье. В Эдинбурге он нашел оружейника, который выпрямил ствол, но с тех пор ему еще ни разу не удалось использовать оружие, и он надеялся, что прицел будет верным.

Джейми не использовал ружье с тех пор, как крепко саданул им гессенца на редуте. И внезапно в голове всплыло яркое воспоминание о том, как Клэр бросила на фарфоровое блюдце деформированную пулю, убившую Саймона. Джейми прямо собственной кровью услышал, как она звякнула и покатилась.

Еще один шаг, два; найдя вкусное, олень что-то отрывал и весьма сосредоточенно жевал. Будто обретая собственную целостность, дуло охотничьего ружья мягко уставилось в цель. Большой олень-самец, и до него не более ста ярдов. Джейми ощущал, как под его собственными ребрами бухает большое сильное сердце, пульсируя по металлу в кончиках пальцев. Приклад надежно умостился в выемке плеча.

И только Джейми начал сжимать курок, как позади в лесу кто-то закричал. Ружье дернулось, выстрел ушел мимо, с треском ломающегося вереска исчез олень, и крики прекратились.

Джейми повернулся и быстро зашагал в лес – туда, откуда доносились крики. Сердце колотилось. Кто? Женщина, но кто?

Без особого труда он нашел Дженни, которая стояла, замерев, на маленькой поляне, куда они с Йеном и с ней, будучи детьми, приходили, чтобы поиграть в рыцарей и солдат, и угоститься тем, что удалось стащить.

Дженни была отличным солдатом.

Возможно, услышав выстрел, она ждала его. А может быть, она просто не могла пошевелиться. Закутанная в шаль, будто в ржавую броню, с прямой спиной, но с пустыми глазами Дженни стояла и смотрела, как он приближается.

– С тобой все в порядке, девочка? – спросил Джейми, ставя свое ружье возле большой сосны – там, где сестра читала им с Йеном длинными летними ночами, когда солнце едва ли успевало садиться между сумерками и зарей.

– Прекрасно, – ответила Дженни бесцветным голосом.

- Да, понятно, – сказал Джейми, вздыхая. Подойдя ближе, он настойчиво взял руки сестры в свои: она не хотела, но и не отказалась. – Я слышал, как ты кричала.

– Я не думала, что кто-нибудь это услышит.

– Ну, разумеется.

Джейми колебался, желая снова спросить, все ли с ней в порядке, но понимал, что это нелепо. Он прекрасно знал, в чем проблема, и зачем ей нужно было кричать в лесу, где ее никто не услышит, и глупо было спрашивать, все ли у нее хорошо.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – вместо этого спросил он, и Дженни поморщилась, пытаясь вытащить свои руки, но Джейми не отпустил.

– Нет. Да и какая разница? Какое вообще все это имеет значение? – он услышал нотки истерики в голосе сестры.

– По крайней мере... мы вовремя привезли домой Йена, – сказал Джейми, не зная, какое еще утешение ей предложить.

– Да, ты привез, – подтвердила Дженни, с трудом сдерживая себя, но самоконтроль расползался, будто старый шелк. – А еще ты привез сюда свою жену.

– Ты винишь меня за то, что я привез свою жену? – потрясенно спросил он. – Господи помилуй, почему? Неужели ты не рада тому, что она вернулась? Или ты...

Джейми быстро прикусил язык: он собирался спросить, неужели Дженни обижается на него за то, что у него все еще есть жена, в то время как она вот-вот потеряет своего мужа – а этого сказать он не мог.

Но Дженни совсем не это имела в виду.

– Да, твоя жена вернулась. Но зачем? – воскликнула она. – Какая польза от колдуньи, если она слишком бессердечная, чтобы пальцем пошевелить и спасти Йена?

Джейми настолько оторопел, что не мог ничего сказать, а лишь ошарашенно повторял:

– Бессердечная? Клэр?

– Я попросила, и она мне отказала, – в глазах сестры не было слез, но в них плескались горе и неумолимость. – Ты не можешь заставить ее помочь мне, Джейми?

Жизнь в его сестре, всегда пульсирующая и яркая, гулко билась под его пальцами, словно цепная молния. «Лучше пусть она выльет свой гнев на меня, – подумал Джейми. – Мне она боли не причинит».

– Mo pìuthar (моя сестра (гэльск.) – прим. пер.), она бы вылечила его, если бы могла, – произнес Джейми так нежно, как только мог, не отпуская сестру из рук. – Клэр сказала мне о том, что ты просила... и она плакала, когда рассказывала. Она любит Йена так же...

– Не смей говорить мне, что она любит моего мужа так же, как люблю его я! – прокричала Дженни, выдернув руки с такой злостью, что Джейми был уверен: сестра сейчас его ударит. И она ударила его по лицу так жестко, что из глаз брызнули слезы.

– Я не собирался говорить ничего подобного, -– произнес Джейми, сдерживая гнев. Он осторожно коснулся той стороны лица, по которой она ударила. – Я хотел сказать, что Клэр любит его так же...

Он хотел сказать: «как она любит меня», – но не успел. Дженни пнула его по голени с такой силой, что нога подкосилась, и он просел, пытаясь сохранить равновесие, что дало ей возможность повернуться и полететь вниз по холму – быстро, будто ведьма на метле, и ее юбки и платки взметнулись вокруг нее, словно ураган.

ГЛАВА 82

ДЕЛО РЕШИЛОСЬ

«ОЧИЩЕНИЕ РАН», – аккуратно написала я и остановилась, обдумывая порядок действий. Кипячение воды, чистые тряпки, извлечение чужеродных тел. Использование личинок на отмерших участках плоти. С примечанием об осторожном применении личинок мясных и падальных мух? Нет, бессмысленно. Никто не отличит один вид от другого без увеличительного стекла. Зашивание ран (стерилизация иглы и нити). Полезные компрессы. Нужно ли добавить отдельным абзацем информацию об изготовлении пенициллина?

Я вытерла перо промокашкой, оставив на ней крошечные чернильные звездочки, но в итоге решила не писать про это. Предполагалось, что книга станет полезным пособием для обычных людей. А у обычного человека нет приспособлений для кропотливого процесса изготовления пенициллина, – не говоря уже об отсутствии прибора для инъекций – хотя со слабой вспышкой веселья я на мгновение вспомнила о шприце для пениса, который продемонстрировал мне доктор Фентимен.

А это повлекло за собой короткое, но яркое воспоминание о докторе Роулингсе с его jugum penis (хомут для пениса (лат.) – прим. пер.). Мне стало любопытно, неужели он и в самом деле им пользуется? Но я поспешно отогнала вызванную этой мыслью картинку и перелистнула несколько страниц в поисках листочка с главными темами книги.

«Мастурбация», – написала я и задумалась. Если некоторые доктора обсуждают это в негативном ключе, – а так и есть – то я решила: а почему бы мне не высказать противоположную точку зрения (осторожненько)?

Спустя несколько мгновений я обнаружила, что все еще рисую чернильные звездочки, полностью погрузившись в проблему благоразумности обсуждения преимуществ мастурбации. Боже, а что, если я напишу, что женщины тоже этим занимаются?

– Они сожгут весь тираж, и, скорее всего, вместе с типографией Энди Белла, – произнесла я вслух.

Послышался резкий вздох, и, подняв глаза, я увидела стоящую в дверях кабинета женщину.

– О, вы ищете Йена Мюррея? – спросила я, отталкиваясь от стола. – Он в...

– Нет, я ищу тебя.

Было что-то очень странное в тоне ее голоса, и я поднялась, чувствуя (сама не знаю, почему) странную потребность обороняться.

– А-а, – произнесла я. – А вы кто?

Она вышла из темного коридора на свет.

– Значит, ты меня не узнаешь? – ее губы дернулись в злой полуулыбке. – Лири МакКензи... Фрейзер, – почти неохотно добавила она.

– О, – только и ответила я и подумала, что узнала бы ее сразу, если бы этот визит настолько не сочетался с окружением.

Лаллиброх – последнее место, в котором можно было ожидать ее увидеть, и сам факт, что Лири здесь, – как и воспоминание о том, что произошло в последний раз, когда она приходила в Лаллиброх, – побудили меня незаметно потянуться к лежавшему на столе ножичку для открывания писем.

– Ты искала меня, – настороженно повторила я. – Не Джейми?

Лири презрительно отмахнулась от самой мысли о Джейми и, потянувшись в карман на поясе, вытащила сложенное письмо.

– Я пришла, чтобы просить тебя об услуге, – сказала она, и впервые в ее голосе послышалась дрожь. – Прочти это, пожалуйста, – добавила Лири и крепко сжала губы.

Я осторожно взглянула на ее карман, но он был плоским: если она и принесла пистолет, то он лежал не там. Я взяла письмо и жестом указала на стул по другую сторону стола: так я заранее пойму, вздумай Лири на меня напасть.

И все же я не боялась ее по-настоящему. Лири явно была чем-то расстроена. Но себя она контролировала как следует.

Я открыла письмо и, периодически поглядывая на Лири, чтобы убедиться, что она по-прежнему сидит, где сидит, начала читать.

«15 февраля 1778.

Филадельфия».

– Филадельфия? – удивилась я и посмотрела на Лири. Она кивнула.

– Они переехали туда прошлым летом: Сам решил, что там будет безопасней, – ее губы немного изогнулись. – А спустя два месяца в город вошла британская армия и с тех пор там и остается.

Я предположила, что «Сам» – это Фергюс, и с любопытством отметила: судя по всему, Лири приняла мужа своей старшей дочери, потому что произнесла это слово безо всякой иронии.

«Дорогая мамочка.

Я должна попросить тебя кое о чем ради любви ко мне и моим детям. Проблемы с Анри-Кристианом. Из-за своеобразного устройства тела у него всегда были трудности с дыханием – особенно, когда он простужался. С самого рождения малыш храпит, словно касатка. Теперь же во время сна он вообще может перестать дышать, если только его не подпереть подушками в определенном положении. Матушка Клэр осматривала его горлышко, когда они с па приезжали к нам в Нью-Берн, и сказала тогда, что его аденоиды – это что-то в горле – слишком увеличены и могут вызвать проблемы в будущем. (У Германа это тоже есть, и бóльшую часть времени он дышит открытым ртом, но для него это не представляет такой опасности, как для Анри-Кристиана).

Я в смертельном ужасе, что однажды ночью Анри-Кристиан перестанет дышать, и никто не узнает об этом вовремя, чтобы спасти его. Мы по очереди сидим рядом с ним, чтобы держать его голову в нужном положении и разбудить, когда дыхание останавливается, но я не знаю, как долго мы сможем продержаться. Фергюс совершенно измотан, работая в типографии, а на мне вся домашняя работа. Я и магазином занимаюсь, как и Герман, разумеется. Маленькие девочки очень помогают мне по дому, благослови их Бог, и всегда готовы заботиться о своем маленьком братике, но их нельзя оставлять одних сидеть с ним всю ночь.

Я приглашала врача, чтобы он осмотрел Анри-Кристиана. Он согласен с тем, что, скорее всего, именно аденоиды препятствуют дыханию; врач дал мне лекарство, чтобы уменьшить их, и пустил кровь малышу, но это оказалось совершенно бесполезно: Анри-Кристиана лишь вырвало, и он сильно плакал. Матушка Клэр – прости меня за то, что говорю о ней с тобой, я ведь знаю твои чувства, но я просто должна – говорила, что в какой-то момент может потребоваться удалить миндалины и аденоиды Анри-Кристиана, чтобы облегчить его дыхание. И совершенно очевидно, что этот момент настал. Некоторое время назад в Ридже она удалила аденоиды близнецам Бёрдсли, и никому другому я не доверю сделать такую ​​операцию для Анри-Кристиана.

Не могла бы ты сходить к ней, мам? Думаю, она должна быть сейчас в Лаллиброхе, и я напишу ей письмо с просьбой приехать в Филадельфию как можно скорее. Но, боюсь, что не смогу достаточно красноречиво описать весь ужас нашей ситуации. Если ты меня любишь, мама, пожалуйста, сходи к ней и попроси ее приехать так быстро, как только она сможет. Твоя самая любящая дочь,

Марсали».

Я отложила письмо. «Но, боюсь, что не смогу достаточно красноречиво описать весь ужас нашей ситуации». Нет, ей это абсолютно удалось.

Это называется апноэ сна: склонность к внезапному прекращению дыхания во время сна. Явление довольно обычное – и гораздо более распространенное в некоторых разновидностях карликовости, когда дыхательные пути ограничены скелетными аномалиями. Большинство людей, которые имеют такое заболевание, будят себя, вздрагивая и всхрапывая в момент возобновления дыхания. Но увеличенные аденоиды и миндалины становятся помехой в горле – что усугубляет проблему, поскольку, даже если рефлекс заставляет человека от недостатка кислорода с опозданием набирать воздуха, Анри-Кристиан, вероятно, не мог сделать немедленного глубокого вздоха, который бы разбудил его. «Скорее всего, наследственная проблема», - подумал я рассеянно, потому что замечала это и у Германа, и в меньшей степени – у девочек.

Я представила себе Марсали и Фергюса, – и, должно быть, Германа – которые по очереди сидят в темном доме, наблюдая, как мальчик спит, возможно, сами клюя носом в тишине и холоде, и вздрогнув, в ужасе пробуждаются, боясь, вдруг малыш передвинулся во сне и перестал дышать... И пока я читала письмо, у меня под ребрами образовался тошнотворный узел страха.

Лири наблюдала за мной – прямой голубой взгляд из-под чепца. Но в кои-то веки гнев, истерия и подозрение, с которыми она обычно на меня глядела, исчезли.

– Если ты поедешь, – сглотнув, сказала она, – я откажусь от денег.

Я на нее уставилась.

– Ты думаешь, что я... – начала я потрясенная, но остановилась.

Что ж, да, она явно считала, что я потребую компенсации. Лири думала, что я бросила Джейми после Каллодена и вернулась только тогда, когда он снова стал богатым. Мне очень хотелось попытаться рассказать ей... но это не имело смысла. Да и поздно уже. Ситуация была ясной и острой, будто разбитое стекло.

Лири вдруг наклонилась вперед, поставив руки на стол и так сильно их прижав, что ее ногти побелели.

– Пожалуйста, – сказала она. – Прошу.

Во мне боролись два сильных противоположных желания: первое – дать ей пощечину, а второе – с сочувствием накрыть ладонью ее руку. Я поборола оба и заставила себя с минуту подумать спокойно.

Разумеется, я поеду: я должна. Ведь это не имело никакого отношения к Лири или к тому, что лежало между нами. Если я не поеду, а Анри-Кристиан умрет, – а он вполне может – я никогда себе этого не прощу. Если я приеду вовремя, то смогу его спасти: никто другой не сможет. Все просто, как дважды два.

При мысли о том, чтобы оставить Лаллиброх сейчас, у меня внутри все резко упало. Как ужасно; как я могу, зная, что покидаю Йена в последний раз и, возможно, оставляю их всех и само место навсегда. Но даже когда я думала об этом, та часть моего рассудка, которая была хирургом, уже поняла необходимость и приступила к планированию самого быстрого пути в Филадельфию, намечая, как я смогу раздобыть то, что мне понадобится, когда туда доберусь, рассматривая возможные препятствия и осложнения, которые могут возникнуть, практически анализируя, как я должна сделать то, о чем так внезапно меня попросили.

И пока мой разум с безжалостной логикой, подавляющей шок и покоряющей эмоции, перескакивал через все эти мысли, до меня начало доходить, что эта внезапная катастрофа может иметь и другие аспекты.

Лири ждала, не отрывая от меня глаз и сжав губы, как будто понуждая меня сделать это.

– Хорошо, – сказала я, отклоняясь на спинку стула и тоже устремляя на нее тяжелый взгляд. – Тогда обсудим условия, да?

– ИТАК, – СКАЗАЛА Я, следя взглядом за летящей над озером серой цаплей, – мы заключили сделку. Я отправлюсь в Филадельфию так быстро, как только смогу, чтобы лечить Анри-Кристиана. Лири выйдет замуж за Джоуи и откажется от алиментов. И даст свое позволение Джоан уйти в монастырь. Хотя я полагаю, лучше нам все зафиксировать письменно.

Джейми молча уставился на меня. Мы сидели в высокой жесткой траве на берегу озера, куда я привела его, чтобы рассказать о том, что произошло и что будет дальше.

– Она – Лири – она сохранила приданое Джоан нетронутым. Джоан сможет использовать деньги для путешествия и поступления в монастырь, – добавила я и глубоко вздохнула, пытаясь сохранить голос ровным. – Я подумала, что... ну... Майкл через несколько дней уезжает, и мы с Джоан могли бы уехать вместе с ним во Францию: оттуда я смогу уплыть на французском корабле, а Майкл позаботится о том, чтобы Джоан попала в монастырь.

– Ты... – начал Джейми, и я сжала его руку, чтобы он замолчал.

– Ты не можешь уехать сейчас, Джейми, – тихо сказала я. – Я знаю, ты не можешь.

Поморщившись, он закрыл глаза, и его рука сжалась в моей, инстинктивно отрицая очевидное. Я так же крепко вцепилась в его пальцы, несмотря на то, что держала его за чувствительную правую руку. От мысли о том, чтобы быть разделенной с ним на любое количество времени или пространства, – не говоря уже об Атлантическом океане и о тех месяцах, которые могут пройти, прежде чем мы снова увидим друг друга, – внизу живота у меня похолодело и появилось ощущение опустошенности и смутного ужаса.

Он бы уехал со мной, если бы я попросила – если бы даже на секунду позволила ему усомниться в том, что он должен делать. Я не имею права.

Джейми так нуждался в этом. Ему необходимо все то небольшое время, какое осталось им с Йеном; еще больше нужно быть здесь, когда Йен умрет – ради Дженни, поскольку Джейми может стать ее особенным утешением, каким даже ее дети не смогут стать для нее. И если чувство вины за неудавшийся брак заставило его пойти и увидеться с Лири, то насколько более острыми будут угрызения совести, если он оставит сестру, – еще раз! – когда она больше всего будет в нем нуждаться.

– Ты не можешь уехать - настойчиво шептала я. – Я знаю, Джейми.

Тогда он открыл темные от тоски глаза и посмотрел на меня.

– Я не могу тебя отпустить. Только не без меня.

– Это... ненадолго, – сказала я, проталкивая слова сквозь комок в горле…

Комок, который констатировал, как мою печаль от расставания с Джейми, так и бóльшую скорбь от осознания причины, из-за которой наша разлука не будет слишком долгой.

– В конце концов, я одна путешествовала и дальше, – попыталась я улыбнуться.

Губы Джейми шевельнулись, будто он собирался что-то произнести, но тревога в его глазах никуда не ушла.

Я поднесла его искалеченную руку к своим губам и поцеловала ее, а потом, отвернувшись, прижалась к ней щекой, по которой пробежала слеза, и я знала, что Джейми ощутил ладонью ее влагу, потому что другой рукой он притянул меня к себе, и мы долго сидели, обнявшись и слушая ветер, который шевелил траву и касался воды. Цапля приземлилась на дальней стороне озера и стояла на одной ноге, терпеливо ожидая среди мелкой ряби.

– Нам понадобится адвокат, - наконец сказала я, не шевелясь. – А Нед Гоуэн все еще жив?

К МОЕМУ ОГРОМНОМУ УДИВЛЕНИЮ оказалось, что Нед Гоуэн все еще жив. Глядя на него, я задумалась, а сколько ему лет? Восемьдесят пять? Девяносто? Он был беззубым и сморщенным, словно смятый бумажный пакет, но по-прежнему бойким, будто сверчок, да и свойственная ему адвокатская кровожадность осталась неизменной.

Когда-то именно он составил соглашение об аннулировании брака между Джейми и Лири, охотно уладив дело с ежегодными выплатами ей и приданым для Марсали и Джоан. И столь же жизнерадостно приготовился сейчас все это ликвидировать.

– Итак, вопрос с приданым мистрис Джоан, – сказал он, задумчиво облизнув кончик пера. - В первоначальном документе вы специально оговорили, сэр, что эта сумма – могу я отметить, что она весьма щедрая? – должна быть выделена молодой девушке в случае ее замужества и после заключения брака останется в ее полной собственности, а не перейдет к ее мужу.

– Да, все верно, – не слишком терпеливо ответил Джейми.

Наедине он признался мне, что предпочтет быть голым прикованным к муравейнику, нежели иметь дело с адвокатом больше пяти минут. А мы занимались сложностями этого договора уже добрый час.

– И?

– Но она не выходит замуж, – пояснил мистер Гоуэн снисходительно, будто разговаривал с кем-то не слишком умным, но все-таки стоящим уважения, поскольку платил адвокату гонорар. – Вопрос в том, может ли мистрис Джоан получить приданое в соответствии с условиями данного договора...

– Она выходит замуж, – возразил Джейми. – Она станет Христовой Невестой, ты, невежественный протестант.

Я удивленно взглянула на Неда, – никогда не слышала, что он протестант! – но мистер Гоуэн и бровью не повел. Однако, как всегда внимательный, он заметил мое удивление и улыбнулся мне, в его глазах плясали огоньки.

– У меня нет религии помимо закона, мэ-эм, – сказал он. – Не имеет значения, какой форме ритуала следовать: Бог для меня – олицетворение Правосудия, и я служу Ему в этом обличье.

В ответ на это высказывание Джейми совсем по-шотландски прорычал горлом.

– Да, многого бы ты тут добился, если бы твои клиенты однажды обнаружили, что ты не папист.

Глаза мистера Гоуэна не перестали лукаво мерцать, когда он обратил их на Джейми.

– Вы же не собираетесь опуститься до такой низости, как шантаж, сэр? Да ладно! Я не решаюсь даже упомянуть об этом почтенном шотландском обычае, так хорошо зная благородство вашего характера и тот факт, что вы не сможете составить этот чертов контракт без меня.

Джейми глубоко вздохну и поглубже устроился на своем стуле.

– Ага, продолжай. Что не так с этим приданным?

– А, – мистер Гоуэн с готовностью приступил к насущной проблеме. – Я говорил с юной девушкой относительно ее собственных желаний в данном деле. Как составитель первоначального контракта, вы можете – с согласия другой стороны, которое, как я понимаю, было дано, – он сухо кашлянул при этом намеке на Лири, – изменить условия исходного документа. Раз уж, как я сказал, мистрис Джоан не собирается выходить замуж, хотите ли вы полностью отменить приданое, сохранить существующие условия или каким-то образом изменить их?

– Я хочу отдать деньги Джоан, – сказал Джейми с чувством облегчения от того, что его наконец-то спросили о чем-то конкретном.

– Абсолютно? – вопросил мистер Гоуэн, указывая пером. – Термин «абсолютно» в законе имеет иное значение, чем...

– Ты сказал, что разговаривал с Джоан. Чего же, черт возьми, она хочет?

Мистер Гоуэн выглядел счастливым, – как обычно, когда всплывало новое осложнение.

– Она желает принять лишь малую часть изначального приданого, чтобы использовать его для вступления в монастырь. Подобные подношения там – обычная вещь, полагаю.

– Да? – поднял одну бровь Джейми. – А что насчет остального?

– Мистрис Джоан хочет, чтобы остальное было отдано ее матери, Лири МакКензи Фрейзер, но не абсолютно, если вы понимаете меня. А с условиями.

Мы с Джейми обменялись взглядами.

– С какими условиями? – спросил Джейми осторожно.

Подняв иссохшую руку, мистер Гоуэн стал загибать пальцы, перечисляя условия.

– Во-первых, деньги не должны быть отданы до тех пор, пока надлежащая запись о браке Лири МакКензи Фрейзер и Джозефа Босуэлла Мюррея не будет сделана в приходском реестре Брох-Мордхи, засвидетельствованная и удостоверенная священником. Во-вторых, должен быть подписан договор, сохраняющий и гарантирующий поместье Балригган со всем содержимым включительно в качестве единоличного имущества Лири МакКензи Фрейзер до ее смерти, после чего будет унаследовано тем, кому вышеупомянутая Лири МакКензи Фрейзер надлежащим образом распорядится в завещании. В-третьих, деньги не должны предоставляться абсолютно, но сохраняются попечителем и выплачиваются в размере двадцати фунтов в год вышеупомянутой Лири МакКензи Фрейзер и Джозефу Босуэллу Мюррею совместно. В-четвертых, эти ежегодные выплаты должны использоваться только на содержание и улучшение поместья Балригган. В-пятых, выплата доли за каждый год зависит от получения надлежащей документации относительно использования выплат за предыдущий год.

Загнув большой палец, Нед опустил кулак и поднял один палец другой руки.

– В-шестых, – и в последних – что известный вам Джеймс Александр Гордон Фрейзер Мюррей из Лаллиброха будет попечителем этих средств. Согласны ли вы на эти условия, сэр?

– Согласен, – вставая, решительно сказал Джейми. – Сделайте все именно так, мистер Гоуэн… А сейчас, если никто не возражает, я собираюсь пойти и выпить стаканчик. Может, даже два.

Мистер Гоуэн закрыл свою чернильницу, сложил свои записи в аккуратную стопку и тоже поднялся, хотя и чуть более медленно.

– Я присоединюсь к тебе, Джейми. Я хочу послушать об этой вашей войне в Америке. Это просто грандиозное приключение!

ГЛАВА 83

СЧИТАЯ ОВЕЦ

ВРЕМЕНИ ОСТАВАЛОСЬ ВСЁ МЕНЬШЕ, и Йен обнаружил, что не может спать. Потребность уехать и найти Рейчел пылала в нём так, что он постоянно чувствовал под ложечкой раскалённые угли. Тётушка Клэр называла это изжогой – там и правда жгло. Вот только она объясняла это тем, что он глотает пищу, не пережёвывая, но дело было в другом: ему вообще ничего не лезло в горло.

Он проводил как можно больше времени с отцом. Сидя в углу кабинета и наблюдая, как отец и старший брат занимаются делами Лаллиброха, он не представлял себе, как сможет встать и уйти, оставив их. Покинуть отца навсегда.

В течение дня нужно было заниматься делами, посещать арендаторов, разговаривать с людьми и обходить землю, чья суровая красота успокаивала, когда эмоциональное напряжение становилось невыносимым. Однако ночью дом стоял тихий, и эта скрипучая тишина нарушалась отдалённым кашлем отца и тяжёлым дыханием двух юных племянников Йена в соседней комнате. У него появлялось ощущение, будто сам дом дышит вокруг него, с трудом, судорожно втягивая один глоток воздуха за другим. Чувствуя эту тяжесть на своей собственной груди, Йен садился в постели, ловя ртом воздух, только чтобы убедиться, что может дышать. В конце концов, он соскальзывал с кровати, крался вниз по лестнице с башмаками в руке и выходил через кухонную дверь прогуляться ночью под облаками или звёздами, а свежий ветер раздувал пламя в его обугленном сердце, пока не подступали слёзы, и Йен мог спокойно выплакать их.

Однажды ночью он обнаружил, что дверь уже отперта. Йен осторожно вышел, озираясь, но никого не увидел. Похоже, Джейми-младший ушёл в сарай: одна из двух коров должна была со дня на день отелиться. Может быть, надо пойти помочь… Но под рёбрами так мучительно жгло – сначала нужно немного прогуляться. Впрочем, Джейми зашёл бы за ним, если бы посчитал, что требуется помощь.

Он повернул прочь от дома и хозяйственных построек, направившись вверх по холму, мимо загона, где сонными бугорками лежали овцы, белея в лунном свете и время от времени тихо взблеивая, будто напуганные какими-то овечьими снами.

Один из таких снов вдруг обрёл форму: прямо перед ним вдоль изгороди двигалась тёмная фигура, и Йен резко вскрикнул, отчего ближайшие овцы вскочили и завозились, дружно блея низкими голосами.

– Тш-ш, a bhailach (парень, гэльск. – прим. пер.), – тихо произнесла мать. – Если всполошишь эту ораву, то и мёртвого разбудишь.

Теперь он разглядел её маленькую худенькую фигурку с мягкой массой распущенных волос на фоне бледной сорочки.

– Кстати, о мертвецах, – довольно сердито сказал Йен, стараясь успокоиться. – Я принял тебя за привидение. Что ты здесь делаешь, мам?

– Считаю овец, – чуть насмешливо ответила она. – То, что нужно делать, если не можешь уснуть, верно?

– Да, – он подошёл и встал около неё, облокотившись на изгородь. – И помогает?

– Иногда.

Они спокойно постояли немного, наблюдая, как перемещаются и укладываются овцы. От них тошнотворно-сладко пахло травяной жвачкой, овечьим помётом и немытой шерстью, и Йен подумал, что странным образом успокаивается рядом с ними.

– А счёт помогает, если ты уже знаешь, сколько их? – спросил он, чуть помолчав.

Мать покачала головой.

– Нет, я вдобавок перечисляю их имена. Это как будто читаешь молитвы, перебирая чётки, только не чувствуешь необходимости о чём-то просить. Просьбы выматывают.

«Особенно когда знаешь, что ответом будет «нет», – подумал Йен и, поддавшись внезапному порыву, обнял маму за плечи. Она слегка усмехнулась от удивления и расслабилась, прильнув к нему головой. Он почувствовал её косточки, хрупкие, будто птичьи, и у него до боли сжалось сердце.

Они так постояли, и мать ласково освободилась, чуть отодвинувшись и повернувшись к нему.

– Ещё не засыпаешь?

– Нет.

– Ну, хорошо. Тогда идём.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла сквозь мрак в противоположную от дома сторону.

Сиял полумесяц, и Йен уже довольно долго находился на улице, так что его глаза привыкли к темноте – было нетрудно идти вслед за матерью даже по спутанной траве, камням и вереску, растущему на холме за домом.

Куда она его ведёт? Или, точнее, зачем? Ибо они направились на вершину горы, к старой башне – и к кладбищу, которое находилось неподалёку. Йен почувствовал вокруг сердца ледяной холод: неужели мать хочет показать ему место будущей могилы отца?

Но она внезапно остановилась и нагнулась, так что Йен чуть не наткнулся на неё. Выпрямившись, мать обернулась и положила в его ладонь камешек.

– Сюда, – тихо сказала она и подвела его к маленькой квадратной каменной плите, вкопанной в землю.

Он подумал, что это могила Кейтлин (его сестры, которая родилась перед Дженни-младшей и прожила всего один день), но потом увидел, что надгробная плита Кейтлин лежит в нескольких футах в стороне. А эта была того же размера и формы, но… Йен присел возле неё на корточки и, пробежав пальцами по неясным очертаниям букв, вырезанных на ней, прочёл имя.

«Йекса-а».

– Мама, – произнёс он, и звук собственного голоса показался ему странным.

– Правильно, Йен? – спросила она слегка встревоженно. – Твой па сказал, что не совсем уверен, как пишется индейское имя. Но я попросила резчика написать оба. Я подумала, что это правильно.

– Оба?

Но его ладонь уже сдвинулась ниже и нашла другое имя.

«Исибейль»

Йен с трудом сглотнул.

– Правильно, – очень тихо сказал он.

Его рука по-прежнему покоилась на плоском камне, холодившем ладонь.

Мать присела на корточки рядом с ним и, потянувшись, положила свой камушек на большой камень. «Именно так ты и поступаешь, – ошеломлённо подумал он, – приходя навестить мертвецов. Ты оставляешь камень, чтобы сказать, что ты приходил; что ты не забыл».

Его собственный камень всё ещё оставался у него в другой ладони: Йен никак не мог заставить себя положить его. Слёзы бежали по его лицу, а на руке лежала ладонь его матери.

– Всё хорошо, mo duine [каштановолосый мой, гэльск. – прим. пер.], – тихо сказала она. – Поезжай к своей девушке. Ты всегда будешь здесь с нами.

Рождённые в сердце слезы курящимся фимиамом [Фимиа́м (ладан) — ароматическая смола, благовоние; вещества, сжигаемые при богослужениях. Считается, что ладан помогает разрывать связи с прошлым и может оказаться ценным подспорьем для людей, склонных зацикливаться на прошлом в ущерб настоящему. – прим. перев.] поднялись к глазам, и он нежно положил камушек на могилу своей дочери. Хранимой его семьёй.

И только много дней спустя, посреди океана, он понял, что мать назвала его мужчиной.

ГЛАВА 84

ПО ПРАВУЮ РУКУ

ЙЕН УМЕР, КАК ТОЛЬКО РАССВЕЛО. Ночь была адской: десятки раз Йен чуть не захлёбывался собственной кровью, задыхался, выкатив глаза, выгибался в конвульсиях, изрыгая кусочки своих лёгких. Постель выглядела так, будто в ней кого-то зарезали, и в комнате разило потом отчаянной, тщетной борьбы, явственным запахом смерти.

Однако под конец он лежал спокойно, его худая грудь едва колыхалась, слышалось слабое дребезжащее дыхание, похожее на царапанье розовых шипов об оконное стекло.

Джейми отошёл, уступив место рядом с Йеном молодому Джейми, как старшему сыну; Дженни всю ночь сидела с другой стороны, вытирая кровь, зловонный пот, все дурные жидкости, сочившиеся из Йена и на глазах растворявшие его тело. Но ближе к концу, в темноте, Йен приподнял правую руку и прошептал: «Джейми». Он не открыл глаз, но все поняли, которого из двух Джейми он зовёт, и молодой Джейми, поколебавшись, посторонился, чтобы его дядя смог подойти и взять эту ищущую руку.

Костлявые пальцы Йена с удивительной силой сомкнулись вокруг руки Джейми. Йен что-то прошептал так тихо, что нельзя было расслышать, и отпустил – не из-за непроизвольного расслабления, вызванного смертью, а просто отпустил, сделав то, что хотел. Его открытая ладонь вновь была обращена к детям.

Он больше не говорил, но, казалось, успокоился. Его тело уменьшалось по мере того, как жизнь покидала его, а дыхание истончалось. Когда он выдохнул в последний раз, все в горестном отупении ждали следующего вдоха, и только после целой минуты тишины начали тайком переглядываться, украдкой посматривая на развороченную постель, неподвижное лицо Йена, и медленно осознавая, что всё, наконец, кончено.

«НЕ ЗАДЕЛО ЛИ ДЖЕННИ, – размышлял Джейми, – что с последними словами Йен обратился ко мне?» Но решил, что нет: перед неизбежной смертью его зятю была дарована единственная милость – он успел проститься. Джейми знал, что Йен нашёл время поговорить наедине с каждым из детей, как-то их утешить, возможно, что-то посоветовать или, по крайней мере, заверить, что любит их.

Когда Йен умер, Джейми стоял возле Дженни. Она вздохнула и, казалось, осела рядом с ним, словно железный прут, который последний год поддерживал ей спину, резко выдернули через голову. Её лицо не осенила печаль, хотя он знал, что Дженни горевала, но в тот момент она лишь радовалась, что всё закончилось, – для Йена и для всех.

За те несколько месяцев, когда они уже знали о приближающейся смерти, Дженни с Йеном наверняка успели сказать друг другу всё, что должно было быть сказано между ними.

«Что бы я сказал Клэр при таких обстоятельствах?» – вдруг подумал Джейми. Возможно, то же, что говорил при расставании. «Я люблю тебя. Я увижу тебя вновь». В конце концов, он не видел другого способа укрепить её дух.

Джейми не мог оставаться в доме. Женщины обмыли Йена и положили его в гостиной, и теперь их захлестнула бешеная волна готовки и уборки, ибо весть уже разнеслась и люди начали приходить на поминки перед погребением.

Моросивший с рассвета дождь сейчас прекратился. Джейми вышел через огород и поднялся по маленькому склону к беседке, увитой зеленью. Там сидела Дженни, и он, чуть поколебавшись, подошёл и сел рядом с ней. Она может прогнать его, если ей хочется уединения.

Но нет, она потянулась к его руке, и он взял и обхватил её ладонь, думая, какая Дженни хрупкая, какие тонкие у неё косточки.

– Я не хочу здесь оставаться, – спокойно промолвила она.

– Я тебя не осуждаю, – сказал он, взглянув на дом.

Беседка покрылась молодыми листочками; зелень была свежей и нежной от дождя, но вскоре брата с сестрой обязательно отыщут.

– Пройдёмся немного у озера?

– Нет, я имею в виду, что хочу уехать отсюда, из Лаллиброха. Навсегда.

Это его здорово озадачило.

– Ты это, наверное, не всерьёз, – наконец, осторожно предположил Джейми. – Это всё от шока. Ты не должна…

Дженни покачала головой и прижала руку к груди.

– Что-то сломалось во мне, Джейми, – тихо ответила она, – то, что связывало меня с этим местом… Оно оборвалось...

Джейми не знал, что сказать. Выйдя из дома, он старался не смотреть на башню и кладбище возле неё, не в силах вынести вида тёмного влажного клочка сырой земли, но теперь специально повернул голову и указал на него подбородком.

– И ты оставишь Йена? – спросил он.

Дженни негромко кашлянула. Её рука всё ещё лежала на груди, и, услышав его слова, она крепко прижала ладонь к своему сердцу.

– Йен со мной, – ответила она и выпрямила спину, словно бросая вызов свежевырытой могиле. – Он никогда меня не оставит, а я – его.

Повернув голову, она поглядела на него красными, но сухими глазами.

– Он и тебя никогда не оставит, Джейми – продолжила Дженни. – Ты это знаешь так же хорошо, как и я.

Его глаза неожиданно наполнились слезами, и он отвернулся.

– Да, знаю, – пробормотал Джейми, надеясь, что это правда.

Именно сейчас место внутри него, где он привык находить Йена, было пустым, полым и гудело, как боуран [варианты произношения - бо́ран, ба́уран, бо́йран — ирландский бубен, пришедший от кельтов, применяемый ирландскими войсками как военный барабан. Также есть предположение, что боураны использовались для ритмического аккомпанемента военным волынщикам. – прим. пер]. «Он вернётся?» – спрашивал себя Джейми. Или Йен только переместился в другую часть его сердца – куда он еще не заглядывал. Джейми надеялся на это, но пока не хотел искать, потому что боялся ничего не найти.

Джейми хотел сменить тему, дать Дженни время и возможность подумать. Но было трудно найти что-то, что не касалось смерти Йена. Или смерти вообще. Все утраты похожи, и одна потеря напоминает обо всех, а единичная смерть становится ключом к воротам, за которыми заперты воспоминания.

– Когда умер па, – внезапно произнёс он, сам удивлённый этим не меньше её. – Расскажи мне, что тогда произошло.

Он почувствовал, как Дженни, обернувшись, посмотрела на него, но не отрывал глаз от своих рук; пальцы левой медленно растирали толстый красный шрам, бежавший по тыльной стороне правой руки.

– Они привезли его домой, – наконец, сказала она. – Он лежал в телеге. Дугал МакКензи приехал с ними. Он сказал мне, что папа видел, как тебя пороли, и что он внезапно упал, а когда его подняли, одна половина лица у него была искажена от боли, а другая провисла. Он не мог ни говорить, ни ходить, и поэтому его вынесли и привезли домой.

Дженни сделала паузу и сглотнула, не отрывая глаз от башни и кладбища.

– Я вызвала ему доктора, который несколько раз пускал папе кровь, что-то жёг на маленькой жаровне и подгонял дым ему под нос. Он попытался дать ему лекарство, но папа на самом деле не мог глотать. Я капала воду ему на язык, и всё. – Дженни глубоко вздохнула. – Он умер на следующий день, около полудня.

– А. Он… так и не заговорил?

Она покачала головой.

– Он вообще не мог говорить. Только время от времени шевелил губами, и слышалось тихое бульканье.

Вспомнив это, Дженни чуть сморщила подбородок, но потом сжала губы.

– Но ближе к концу я увидела, что он пытается что-то сказать. Он старался выговорить слова и смотрел мне в глаза, пытаясь заставить меня понять. – Она взглянула на Джейми. – Папа всё-таки сказал: «Джейми», один раз. Я знаю это наверняка. Потому что я подумала, что он хотел спросить о тебе, и я рассказала о словах Дугала, который сообщил, что ты жив, и пообещал, что ты будешь в порядке. Мне показалось, это его немного утешило, и вскоре он умер.

Джейми с трудом сглотнул, и этот звук громко отозвался в ушах. Снова заморосил дождик – капли стучали по листьям над головой.

– Taing [«Спасибо», гэльск. – прим. перев.], – наконец тихо произнёс он. – Я хотел знать. Жаль, что я не смог сказать ему «прости».

– Тебе не нужно было извиняться, – ответила она так же тихо. – Он бы понял.

Джейми кивнул, какое-то время не в силах говорить. Однако, овладев собой, он повернулся к ней и снова взял за руку.

– Но я могу сказать «прости» тебе, a pìuthar [сестра, гэльск. – прим. перев.].

– За что? – удивлённо спросила она.

– За то, что я поверил Дугалу, когда он сказал мне… Ну, когда он сказал, что ты спуталась с английским солдатом. Я был дураком.

Он смотрел на свою изуродованную руку, не желая встречаться с Дженни взглядом.

– Ну, ладно, – отозвалась она и положила на его руку свою, лёгкую и прохладную, как молодые листья, трепетавшие вокруг них. – Тебе Дугал был нужен. Мне – нет.

Они посидели ещё немного, умиротворённо держа друг друга за руки.

– Где он сейчас, как ты думаешь? – вдруг спросила Дженни. – Я имею в виду – Йен.

Джейми взглянул на дом, потом на свежевырытую, застывшую в ожидании могилу, но, конечно, Йена нигде больше не было. Джейми на миг испугался, что к нему возвращается прежняя пустота, но потом, совсем не удивившись этому, понял, что именно сказал ему Йен напоследок. «По правую руку от тебя, дружище». Справа от Джейми. Охраняя его слабую сторону.

– Он прямо здесь, – сказал он Дженни, кивая на место между ними. – Где ему и положено быть.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Пожнёшь бурю

ГЛАВА 85

СЫН ВЕДЬМЫ

КОГДА РОДЖЕР И БАККЛИ подъехали к дому, Аманда выбежала им навстречу и вернулась к матери, размахивая голубой пластиковой вертушкой на палочке.

– Мама! Смотьи, фто у меня есть! Смотьи, фто у меня есть!

– О, как красиво!

Брианна наклонилась полюбоваться и подула, заставив игрушку вертеться.

– Я сама! Я сама!

Аманда снова выхватила вертушку, пыхтя и дуя на неё с величайшим старанием, но получалось у неё плохо.

– Сбоку, a leannan (гэльск., детка – прим. перев.), сбоку.

Уильям Баккли обошёл вокруг машины и, подхватив Аманду, осторожно повернул её руку так, чтобы вертушка была перпендикулярна её лицу.

– Теперь дуй.

Он приблизил лицо к ней, помогая дуть, и вертушка зажужжала, как майский жук.

– Да, отлично, правда ведь? А теперь попробуй сама.

Баккли пожал плечом, словно извиняясь перед Брианной, и понёс Аманду, продолжавшую старательно пыхтеть и дуть, вверх по тропинке. Они прошли мимо Джема, который остановился полюбоваться вертушкой. Роджер вышел из машины с парой пакетов и задержался, чтобы поговорить с Брианной с глазу на глаз.

– Интересно, если бы у нас была собака, он бы ей тоже понравился? – прошептала Бри, кивая в сторону гостя, который теперь оживлённо болтал с обоими детьми.

– Человек может всё время улыбаться и быть при этом негодяем, – прищурившись, ответил Роджер. – И давай не будем говорить об инстинктах: не думаю, что собаки или дети всегда способны правильно судить о людях.

– М-м. Он рассказал тебе еще что-нибудь, пока вы ездили?

Роджер возил Уильяма Баккли в Инвернесс пополнить его гардероб, так как у того не было ничего, кроме тех джинсов, футболки и пиджака из благотворительного магазина, в которых он к ним пришёл.

– Немного. Я спросил его, как он сюда попал, – я имею в виду, в Лаллиброх – и что делал, слоняясь тут. Бак сказал, что заметил и узнал меня на улице в Инвернессе, но я сел в машину и уехал, прежде чем он решился заговорить со мной. Однако он видел меня ещё пару раз и осторожно выяснил, где я живу. Он…

Роджер остановился и, слегка улыбаясь, посмотрел на Брианну.

– Не забывай, что он собой представляет и из какого времени пришёл. Он подумал — и, мне кажется, он не врёт, — что я, должно быть, из «древних».

– Правда?

– Да, правда. И учитывая, что… Ну, я же выжил после повешения, а большинству людей это не свойственно.

Роджер чуть скривил губы, коснувшись шрама у себя на горле.

– И я… мы, то есть… прошли через камни явно в целости и сохранности. Я хочу сказать… Я могу его понять.

Несмотря на беспокойство, Бри весело хмыкнула.

– Ну, да. Хочешь сказать, он тебя боялся?

Роджер беспомощно пожал плечами.

– Да, боялся. И, пожалуй, я верю ему, хотя скажу: если он и боится, то хорошо прячет свои настоящие чувства.

– А разве ты стал бы показывать, что трясёшься от страха, столкнувшись с могущественным сверхъестественным существом? Или попытался бы не подавать вида? Будучи представителем мужского пола, или самцом, как выражается мама. Или настоящим мужиком, как говорит па. Вы с па оба ведёте себя, как Джон Уэйн [американский актёр (1907 – 1979), которого называли «королём вестерна» – прим. перев.], если происходит что-то подозрительное, а этот парень – родственник вам обоим.

– Верно подмечено, – сказал Роджер, хотя его губы дрогнули при словах о могущественном сверхъестественном существе или, возможно, о Джоне Уэйне. – И Бак признался, что его чуть-чуть трясло из-за шока от всего происшедшего. Я ему посочувствовал.

– М-м. И мы при этом знали, что делаем. Ну, примерно. Он сказал мне, что стряслось, когда он прошёл. А тебе он тоже об этом рассказывал?

Медленно двигаясь, они почти дошли до двери – Бри слышала, как Энни в холле о чём-то спрашивала, восклицала, заглушая болтовню детей, а низкий голос Уильям Баккли громко отвечал ей.

– Да, рассказал. Он хотел… хочет, и хочет отчаянно… вернуться в своё время. Бак не сомневался, что я знаю, как. И ему надо было прийти и поговорить со мной, чтобы выяснить это. Но только идиот пришёл бы прямо в дом к постороннему человеку, не говоря уже о том, чтобы явиться к незнакомцу, которого ты чуть не убил, а тем более – к незнакомцу, который может тут же сразить тебя наповал или превратить в ворону.

Роджер снова пожал плечами.

– Поэтому Баккли бросил свою работу и стал, скрываясь в окрестностях, наблюдать за домом. Наверное, чтобы посмотреть, не выкидываем ли мы человеческие кости с чёрного хода. Джем наткнулся на него однажды у башни, и тот сказал мальчику, что он – Нукелави. Отчасти – чтобы отпугнуть его, но ещё и потому, что если бы Джем вернулся домой и рассказал мне, что на холме находится Нукелави, то я, возможно, вышел бы и сотворил какое-нибудь волшебство. И если бы я это сделал…

Роджер поднял руки ладонями вверх.

– Если бы ты сотворил волшебство, Бак мог бы посчитать тебя опасным, но также узнал бы, что у тебя есть сила отправить его обратно. Как у волшебника из страны Оз.

Роджер секунду смотрел на жену.

– Трудно найти кого-нибудь менее похожего на Джуди Гарланд [голливудская актриса (1922 – 1969), сыгравшая Дороти Гейл в фильме «Волшебник страны Оз» (1939). В пересказе А.Волкова Дороти соответствует Элли. – прим. перев.], чем Бак… – начал Роджер, но его прервала Энни Макдональд, настойчиво интересуясь, чего они тут топчутся, поедаемые мошкарой, если ужин на столе.

Извиняясь, они вошли в дом.

БРИАННА ПОУЖИНАЛА, ДАЖЕ не замечая, что у неё в тарелке. Джем опять собирался пойти на ночь к Бобби, а в субботу – на рыбалку с Робом в поместье Ротимёрчус [Rothiemurchus estate – часть национального парка Кернгормс в Хайленде, собственность клана Грантов, предлагает различные виды отдыха для туристов, в том числе рыбалку - прим. перев.]. Её что-то кольнуло, когда она вспомнила, как терпеливо её отец учил Джема забрасывать наживку самодельной удочкой с ниткой вместо лески: другой снасти у них не было. Не забудет ли он это?

Но даже к лучшему, что Джема не будет дома. Они с Роджером собирались посидеть с Уильямом Баккли и решить, как лучше вернуть того в его собственное время. И хорошо бы Джем не маячил поблизости, слушая во все уши, о чём они говорят. «Может, стоит посоветоваться с Фионой?» – внезапно подумала Бри.

Фиона Грэм была внучкой старой миссис Грэм, экономки приёмного отца Роджера – преподобного Уэйкфилда. Очень благопристойная и пожилая миссис Грэм являлась также «призывающей» – хранительницей по-настоящему древнего обряда. В праздник огня, Белтайн, одетые в белое женщины, чьи семьи передали им по наследству традицию, встречались на рассвете и исполняли танец, который, по словам Роджера, был старинным древнескандинавским хороводом. И в конце танца призывающая выкликала слова, смысла которых никто из них больше не понимал, поднимая солнце. И когда оно появлялось над горизонтом, луч света попадал прямо в расщелину расколотого камня.

Миссис Грэм, мирно скончавшись во сне несколько лет назад, оставила свои знания и обязанности призывающей своей внучке Фионе.

Фиона помогла Роджеру, когда тот проходил сквозь камни в поисках Брианны, даже пожертвовала собственное помолвочное кольцо с бриллиантом, когда его первая попытка окончилась примерно так же, как Уильям Баккли описывал свою: языками пламени в центре круга.

«Драгоценный камень мы сможем достать без труда», – подумала Бри, машинально передавая Роджеру миску с салатом. Из того, что они знали на сегодняшний день, выходило, что камень не должен быть ужасно дорогим и даже не обязательно большим. Гранатов в медальоне матери Роджера, по-видимому, оказалось достаточно, чтобы его не убило при его первой, неудачной попытке.

Брианна вдруг вспомнила про след от ожога на груди Уильяма Баккли и тут же поняла, что пялится на него, а он уставился в ответ. Она подавилась ломтиком огурца, и суматоха, последовавшая за этим, – шлепки по спине, вскидывание рук, кашель и предложение воды, – удачно объяснила её покрасневшее лицо.

Все вернулись к еде, но Бри знала, что Роджер искоса посматривает на неё. Она бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц, слабым кивком головы показывая: «Позже. Наверху», и он расслабился, продолжив беседовать с «дядей Баком» и Джемми об искусственных мушках для ловли форели.

Брианне хотелось как можно скорее поговорить с Роджером о том, что сказал Баккли, и решить, что с ним делать. И она не собиралась передавать Роджеру слова Уильяма Баккли насчёт Роба Кэмерона.

РОДЖЕР ЛЕЖАЛ В ПОСТЕЛИ, всматриваясь в лунный свет на лице спящей Брианны. Было довольно поздно, но ему не спалось. Странно, потому что обычно он моментально засыпал после того, как занимался с ней любовью. К счастью, она тоже: сегодня ночью Бри прижалась к нему, свернувшись, будто крупная, нежная креветка, прежде чем её голое, тёплое тело замерло в его объятиях.

Это было чудесно, но чуть-чуть иначе. Она почти всегда желала его, даже жаждала, и сейчас было так же, хотя Бри не преминула крепко запереть дверь спальни. Роджер установил щеколду, потому что в семилетнем возрасте Джем научился открывать замки. Заметив, что дверь всё ещё заперта, он осторожно выскользнул из-под одеял, чтобы открыть её. Джем остался ночевать у своего нового лучшего друга Бобби, но Роджер не хотел, чтобы дверь оставалась запертой, если Мэнди посреди ночи вдруг понадобятся родители.

В комнате царила приятная прохлада: они установили плинтусные обогреватели, которые плохо подходили для зимних температур в Хайленде, но поздней осенью справлялись отлично.

Бри стало жарко во сне: Роджер мог бы поклясться, что температура её тела, когда она спит, поднимается на два-три градуса, и она часто сбрасывала одеяла. Теперь Брианна лежала голая по пояс, закинув руки за голову и тихонько похрапывая. Он рассеянно обхватил рукой яички, лениво размышляя, сможет ли он ещё раз, и подумал, что жена не будет против, но…

Но, может быть, не стоит. Во время занятий любовью он часто сдерживал удовольствие и, в конце концов, наполнялся дикарским восторгом, когда она раскрывала ему рыжевато-соломенную мохнатку. Разумеется, по собственному желанию, но всегда после секундного колебания – словно ещё одного, последнего намёка на что-то, что было не совсем сопротивлением. Роджер считал, что таким образом Бри пытается убедить себя (если не его), что у неё есть право отказать. Однажды разрушенная и восстановленная крепость всегда обороняется упорнее. Он не думал, что Брианна понимает умом, что делает, – он никогда не говорил с ней об этом, не желая, чтобы между ними встал призрак.

Этой ночью всё было немного иначе. Она сопротивлялась сильнее, а потом с каким-то неистовством уступила, приняв его в себя и с силой проведя ногтями вниз по его спине. А он…

Он на миг остановился, но, как только надёжно оседлал её, безумно захотел безжалостно завладеть её телом, показать себе, а то и ей, что она на самом деле его, а не своя собственная, неприкосновенная.

Она провоцировала его на это.

Роджер заметил, что не убрал руку и теперь смотрел на свою жену, точно римский солдат, прикидывающий, сколько весит одна из сабинянок и сможет ли он её унести. [В первые годы существования Рима тамошние мужчины были слишком бедны, чтобы соседи выдали за них замуж своих дочерей. Тогда Ромул устроил праздник консуалий и пригласил соседей. Те явились со своими семействами. Во время праздника римляне неожиданно бросились на безоружных и похитили у них девушек. Особенно много женщин потеряли сабиняне. – прим. перев.] Латинское слово raptio обычно переводилось как «насилие», хотя на самом деле означало «похищение» или «захват». Raptio, raptor – хищник, хватающий добычу. Роджер задумался об обоих значениях слова и понял, что рука всё ещё там, на гениталиях, которые тем временем самостоятельно решили: нет, жена вовсе не будет против!

Кора его головного мозга, которую быстро одолело нечто гораздо более древнее и расположенное гораздо ниже, отважилась на последнюю слабую мысль: всему виной присутствие в доме чужака – особенно такого, как Уильям Баккли МакКензи.

«Ну, он уйдёт на Самайн», – пробормотал Роджер, приближаясь к постели. Тогда широко откроется портал в камнях, и этот тип должен вернуться с каким-нибудь драгоценным камнем в руке к своей жене в…

Он скользнул под простыни и, схватив твёрдой рукой собственную жену за очень тёплый зад, прижал её к себе и прошептал на ухо:

– Я возьму тебя, и твою маленькую собачку тоже.

Её тело задрожало от беззвучного затаённого смеха и, не открывая глаз, она потянулась и осторожно провела ногтем по его весьма чувствительной плоти.

– Я та-а-а-а-а-аю, – прошептала она.

ПОСЛЕ ЭТОГО ОН УСНУЛ. Но снова проснулся за полночь и обнаружил, что не на шутку встревожен.

«Это, должно быть, из-за него, из-за Баккли, – подумал Роджер, вновь выскальзывая из постели. – Я не смогу спокойно спать, пока мы от него не избавимся».

Он даже не старался осторожничать: судя по слабому похрапыванию, Брианна спала как убитая. Он набросил пижаму на голое тело и, прислушиваясь, вышел в коридор к лестнице.

Лаллиброх, как и все старые дома, разговаривал по ночам сам с собой. Роджер привык к внезапным пугающим потрескиваниям, когда деревянные балки в комнате ночью остывали, и даже к скрипу пола на третьем этаже, будто кто-то быстро прохаживался взад-вперёд по коридору. Дребезжание окон, когда ветер дул с запада, успокаивающе напоминало ему неровное похрапывание Брианны. Однако сейчас всё было удивительно тихо, окутано дремотой глубокой ночи.

Не сговариваясь, они решили поселить Уильяма Баккли в дальнем конце коридора, не желая, чтобы тот спал наверху, на одном этаже с детьми. Держать его поблизости; не спускать с него глаз.

Прислушиваясь, Роджер тихо прошёл по коридору. Под дверью Баккли было темно, и из комнаты доносился сильный размеренный храп, который прервался только однажды, когда спящий перевернулся в кровати, бормоча что-то невнятное, и снова провалился в сон.

«Ну, вот и хорошо», – пробормотал про себя Роджер и повернул назад. Кора его головного мозга, прервавшая на время свою работу, вновь начала терпеливо размышлять. Конечно, дело именно в том, что в доме чужак, тем более – такой. И он, и Брианна чувствовали смутную угрозу от его присутствия.

Под настороженностью самого Роджера скрывался немалый подспудный гнев и добрая доля смущения. Из чистой необходимости, а также из религиозных убеждений Роджер простил Уильяма Баккли за его роль в своём повешении, из-за которого пропал голос. В конце концов, мужчина не пытался убить его лично и не мог знать, что случится.

Но было куда легче простить кого-то, кто, как тебе известно, умер двести лет назад, чем ублюдка, который живёт в твоём доме, ест твою еду и очаровывает твою жену и детей.

«И давайте не забывать, что он действительно ублюдок», – с яростью думал Роджер, спускаясь в темноте по лестнице. Фамильное древо, которое он показал Уильяму Баккли МакКензи, вроде бы абсолютно верно изображало того: имя Баккли зафиксировано на бумаге и помещено точно между его родителями и сыном. Но схема врала. Уильям Баккли МакКензи был подменышем – незаконным отпрыском Дугала МакКензи, военачальника клана МакКензи, и ведьмы Гейлис Дункан. И Роджер думал, что Уильям Баккли этого не знает.

Благополучно спустившись по лестнице, он включил свет в коридоре нижнего этажа и пошёл на кухню проверить, заперта ли задняя дверь.

Они обсуждали это с Брианной, но к единому мнению не пришли. Он не хотел ворошить прошлое: что хорошего, если мужчина узнает правду о своём происхождении? Хайленда, породившего две этих диких души, уже не было, – как сейчас, так и во времена Уильяма Баккли.

Бри настаивала, что у Баккли есть определённое право знать правду, хотя так и не смогла ответить на вопрос, что это за право.

– Ты тот, кем себя считаешь, и всегда им был, – напоследок сказала она раздосадованно, но пытаясь объяснить. – Я – нет. Думаешь, было бы лучше, если б я никогда не узнала, кто мой настоящий отец?

«Честно говоря, может, и так», – подумал он. Знание, ставшее однажды откровением, перевернуло вверх дном жизни их обоих, подвергло их ужасным испытаниям. Оно забрало его голос. Почти отняло жизнь. Поставило под удар Бри, привело к её изнасилованию, сделало ответственной за убийство человека – Роджер не говорил с ней об этом, хотя следовало бы. Он иногда видел груз этого бремени в её глазах и знал, откуда он. Он нёс ту же самую ношу.

И всё же… Предпочёл бы он не знать то, что знал теперь? Никогда не жить в прошлом, не встретить Джейми Фрейзера, не увидеть ту сторону Клэр, которая существовала только рядом с Джейми?

В конце концов, дерево в Эдемском саду не было древом Добра и Зла: оно было древом Познания добра и зла. Знание может быть и смертоносным подарком, но оно остаётся даром, и немногие люди добровольно вернули бы его. «Ну и хорошо, – подумал Роджер, – что они не могут вернуть знание». И такова была его точка зрения в дискуссии.

– Мы не знаем, как знание может навредить, – доказывал он. – Нам неизвестно, может ли оно нанести ущерб, и серьёзный. Что толку ему знать о том, что его мать была безумной, или колдуньей, или и тем, и другим вместе взятым, ну и к тому же серийной убийцей, а папаша – прелюбодеем и, как минимум, неудавшимся убийцей? Меня здорово потрясло, когда твоя мать рассказала мне о Гейлис Дункан, а между нами восемь поколений. И, прежде чем ты спросишь, – да, я мог бы прожить, не зная этого.

Брианна закусила губу и нехотя кивнула.

– Просто… Я всё думаю о Вилли, – наконец сдалась Бри. – Не об Уильяме Баккли, – я имею в виду своего брата.

Она слегка покраснела, как всегда, смущаясь произносить это слово.

– Я правда хотела, чтобы он знал. Но па и лорд Джон… Они так не хотели, чтобы Вилли узнал! И, может быть, они правы. У него своя жизнь, и хорошая. И они сказали, что он не сможет жить, как прежде, если я ему сообщу.

– Они были правы, – напрямик заявил Роджер. – Честный рассказ (если бы Вилли этому поверил) вынудил бы его жить в состоянии обмана и отрицания, которое съело бы его изнутри. Либо он решил бы публично признать, что является незаконным сыном шотландского преступника. Что. Совершенно. Исключено. В культуре XVIII столетия.

– Никто бы не отобрал у него титул, – возразила Брианна. – Па сказал, что, по британским законам, дитя, рождённое в браке, является законным отпрыском мужа, неважно, настоящий это отец или нет.

– Да, но представь, каково жить с титулом, на который ты, по твоему разумению, не имеешь права, и знать, что кровь в твоих жилах не так голуба, как ты всегда думал. И люди зовут тебя «лордом Таким-то», но ты представляешь себе, как бы они тебя называли, узнай они правду.

Роджер слегка встряхнул жену, пытаясь заставить её понять.

– Так или иначе, это разрушило бы всю его жизнь, – это всё равно, что посадить его на бочку с порохом и поджечь фитиль. Ты не знаешь, когда рванёт, но рванёт – это точно.

– Ммфм, – произнесла она, и на этом спор прекратился.

Но этот звук не походил на согласие, и Роджер знал, что спор не завершён.

Он уже проверил все двери и окна на первом этаже, закончив в своём кабинете.

Включив свет, Роджер прошёл в комнату. Сон ушёл окончательно, и нервы у него были на пределе. «Интересно, почему?» – подумал он. Неужели дом пытался ему что-то поведать? Роджер негромко фыркнул. Трудно не фантазировать в старом доме посреди ночи, когда оконные стёкла дребезжат от ветра. Однако обычно он очень комфортно чувствовал себя в этой комнате, ощущая, что это его место. Что сейчас не так?

Он быстро оглядел письменный стол, широкий подоконник с горшочком жёлтых хризантем, который Бри туда поставила, полки…

Он застыл как столб, и сердце заколотилось у него в груди. Там не было змейки. Нет, нет, вот она: его блуждающий взгляд нашёл её. Однако она лежала не на своём месте, перед деревянной шкатулкой с письмами Клэр и Джейми, а перед книгами двумя полками ниже.

Роджер взял змейку, механически поглаживая старое отполированное вишнёвое дерево большим пальцем. Может быть, Энни МакДональд переложила её? Нет. Она вытирала пыль и подметала в кабинете, но никогда ничего не сдвигала с места. Кстати, никогда ничего никуда не переставляла: он видел, как Энни подняла пару галош, небрежно брошенных посреди прихожей, тщательно вымела под ними и поставила их, забрызганные грязью, на то же самое место, и всё. Она бы никогда не тронула змейку.

Ещё менее вероятно, что её переложила Брианна. Он знал (непонятно откуда), что она питала такие же чувства по отношению к фигурке, как и он: змейка Вилли Фрейзера охраняла сокровища его брата.

Роджер снял с полки шкатулку, прежде чем его сознание пришло к логическому умозаключению.

Разом в голове зазвенели тревожные звоночки. Содержимое шкатулки перерыли: маленькие книжки лежали с одной стороны шкатулки поверх писем, а не под ними. Он вынул письма, проклиная себя за то, что никогда их не пересчитывал. Как он узнает, если одного не хватает?

Он быстро рассортировал их, прочитанные и непрочитанные, и подумал, что стопка непрочитанных на вид осталась примерно такой же: тот, кто рылся в шкатулке, не открывал их, – это было уже кое-что. Но кто бы это ни был, он, вероятно, также хотел остаться незамеченным.

Роджер торопливо перелистал распечатанные письма и сразу понял, что не хватает одного – написанного на самодельной Брианниной бумаге с вкраплениями цветов. Первого. Иисусе, о чём оно было? «Мы живы». Он очень хорошо это помнил. И потом Клэр рассказала всё о взрыве и пожаре в Большом доме. Написала ли она в нём, что они собираются в Шотландию? Может, и так. Но почему, чёрт возьми, долж…

Двумя этажами выше Мэнди села в постели и пронзительно завизжала, как банши.

ОН НА ПОЛШАГА ОПЕРЕДИЛ БРИАННУ, ворвавшись в комнату Аманды, и, подняв ребёнка из кроватки, прижал её к своему колотящемуся сердцу.

– Джемми, Джемми, – рыдала девочка. – Он исчез… он исчез… Его НЕТ!! – взвизгнула она напоследок, напрягшись в руках Роджера и крепко пнув его ногами в живот.

– Эй, эй, – утешал он, стараясь отвлечь и ласками успокоить её. – Всё в порядке, с Джемми всё хорошо. С ним всё отлично: он просто пошёл переночевать к Бобби. Завтра он будет дома.

– Он ИСЧЕЗ! – угрём извивалась Мэнди, не пытаясь вырваться, а просто на время обезумев от горя. – Его нет здесь! Здесь его нет!

– Ну, да. Как я сказал, он у Бобби, он…

– Нет здесь, – настаивала она и несколько раз похлопала себя ладошкой по макушке. – Нет здесь фа мной!

– Сюда, детка, иди сюда, – тут же сказала Бри, забирая у Роджера заплаканного ребёнка.

– Мама, мама! Джемми ИСЧЕЗ!

Она прижалась к Бри, с отчаянием глядя на неё и всё ещё хлопая себя по голове. – Его нет фа мной!

Бри, нахмурившись, озадаченно посмотрела на Мэнди и провела рукой по её телу, проверяя, нет ли температуры, не опухли ли гланды, мягкий ли животик…

– Нет с тобой, – с нажимом повторила она, стараясь вывести Мэнди из состояния паники. – Скажи мамочке, что ты имеешь в виду, солнышко!

– Нет здесь!

В крайнем отчаянии Мэнди опустила голову и боднула мать в грудь.

– Уф!

Дверь в конце коридора открылась, и вышел Уильям Баккли, одетый в шерстяной халат Роджера.

– Что за переполох, во имя Пресвятой Девы? – спросил он.

– Он забьял его! Он забьял его! – выкрикнула Мэнди и зарылась головой в Брианнино плечо.

Помимо своей воли Роджер чувствовал, что ему передаётся страх Аманды, и он непонятно почему поверил, что стряслось что-то страшное.

– Ты знаешь, где Джем? – отрывисто спросил он у Баккли.

– Не знаю, – нахмурился Баккли. – Разве он не в постели?

– Нет, его нет! – раздражённо выпалила Брианна. – Ради Бога, вы видели, как он уехал.

Раздвинув мужчин, она прошла между ними.

– Прекратите сейчас же! Оба! Роджер, возьми Мэнди. Я пойду позвоню Мартине Хуррах.

Она сунула ему в руки Аманду, которая хныкала, засунув большой палец в рот, и поспешила к лестнице; торопливо наброшенная ночная рубашка шелестела на ней, словно листва.

Роджер укачивал Аманду, расстроенный, встревоженный, практически в такой же панике, как и дочь. Она излучала страх и горе, словно радиовещательная башня, и ему стало не хватать воздуха, а руки вспотели там, где он сжимал её ночную рубашку с Винни-Пухом.

– Тш-ш, a chuisle [родная – гэльск., прим. перев.], – сказал он, как можно спокойнее. – Тш-ш, ну. Мы это исправим. Ты расскажешь папочке, что тебя разбудило, и я это исправлю, обещаю.

Она послушно попыталась перестать всхлипывать, потирая глаза пухлыми кулачками.

– Джемми, – со слезами просила она. – Я хочу Джемми!

– Мы вернём его прямо сейчас, – пообещал Роджер. – Скажи, что тебя разбудило? Плохой сон?

– Угу, – с искажённым от страха лицом Мэнди вцепилась в него ещё крепче. – Там бальфые камни, бальфые камни. Они кьичали на меня!

Ледяная вода пробежала по его венам. Иисусе, о, Иисусе. Может, она всё-таки вспомнила своё путешествие через камни?

– Ага, ясно, – сказал Роджер, похлопывая её как можно ласковее, ощущая трепет в собственной груди.

Он и вправду видел их ясно. Перед его мысленным взором возникли те самые камни: он чувствовал, слышал их вновь. Чуть обернувшись, Роджер увидел побледневшее лицо Уильяма Баккли и понял, что тому тоже кажется: в словах Мэнди есть доля правды.

– И что произошло потом, leannan [дочка – прим. пер.]? Ты подошла близко к большим камням?

– Не я – Джем! Этот дядька пьивёл его, а камни его съели!

При этих словах она опять разразилась безутешными рыданиями.

– Этот дядька, – медленно повторил Роджер, развернувшись ещё больше, чтобы ей стало видно Уильяма Баккли. – Ты говоришь о нём, солнышко? О дяде Баке?

– Нет, ненененененене, дьюгой дядька! – она выпрямилась, уставившись в его лицо огромными, полными слёз глазами, стараясь изо всех сил, чтобы он её понял. – Папа Бобби!

Роджер услышал, как Брианна поднимается по лестнице. Быстро, но неровным шагом, будто ударяясь о стены лестничной клетки, теряя в спешке равновесие.

Спотыкаясь, она появилась наверху лестницы, и Роджер почувствовал, как каждый волосок на его теле поднялся при виде её бледного лица с остановившимся взглядом.

– Его нет, – хрипло сказала Бри. – Мартина говорит, что он не у Бобби, она вообще не ждала его сегодня вечером. Я попросила её выйти посмотреть: Роб живёт в трёх домах от неё. Она говорит, что его грузовик исчез.

РУКИ РОДЖЕРА ОНЕМЕЛИ от холода, а руль был скользким от пота. Он свернул с шоссе на такой скорости, что внешние колёса слегка оторвались от земли, и машина накренилась. Уильям Баккли стукнулся головой об окно.

– Прости, – механически пробормотал Роджер и услышал в ответ, как Баккли чертыхнулся:

– Осторожнее, – проворчал он, потирая висок. – Опрокинешь нас в канаву – что тогда?

Действительно, что тогда? С большим трудом Роджер снова немного отпустил педаль газа. Луна почти села, и её бледный серп почти не освещал чёрную, как дёготь, местность вокруг них. Фары маленького морриса едва раздвигали тьму, и слабые лучи, качаясь туда-сюда, скакали, как безумные, по грунтовой дороге, которая вела к Крейг-на-Дуну.

– Какого дьявола этот trusdair [язва, гэльск. – прим.перев.] забрал твоего сына? – Баккли опустил окно и высунул голову, тщетно пытаясь увидеть больше, чем через запылённое ветровое стекло. – И зачем, ради всего святого, он потащил его сюда?

– Откуда я знаю? – процедил сквозь зубы Роджер. – Может, он думает, что ему нужна кровь, чтобы открыть проход сквозь камни. Боже, зачем я это написал!

В отчаянии он бухнул кулаком по рулю.

Баккли ошарашенно моргнул, но его взгляд сразу заострился.

– Так в этом всё дело? – тотчас сказал он. – Вы это так делаете? С кровью?

– Нет, чёрт возьми! – воскликнул Роджер. – Зависит от времени года и от драгоценных камней. Мы так думаем.

– Но ты написал: «кровь» и поставил рядом вопросительный знак.

– Да, но… Что ты хочешь сказать? Ты тоже читал мою тетрадь, сука?

– Следи за своей речью, сынок, – мрачно, но невозмутимо произнёс Уильям Баккли. – Конечно, я читал. Я прочёл в твоём кабинете всё, до чего смог добраться, и ты на моём месте поступил бы так же.

Роджеру удалось обуздать охватившую его панику настолько, что он смог холодно кивнуть.

– Да, может быть. И если бы ты забрал Джема, я бы тебя убил, как только нашёл, но я бы, наверное, знал, почему. Но этот подонок! Что он такое творит, Боже правый!

– Успокойся, – кратко посоветовал Баккли. – Ты не поможешь своему ребёнку, если потеряешь голову. Этот Кэмерон – он тоже вроде нас?

– Я не знаю, чёрт, я не знаю!

– Но есть и другие, да? Не только в нашей семье?

– Я не знаю… Думаю, что есть и другие, но не знаю наверняка.

Роджер изо всех сил пытался думать, старался вести машину на достаточно низкой скорости, чтобы вписаться в повороты дороги, полузаросшей ползучим дроком.

Он попробовал молиться, но ему удалось в ужасе выдавить только невнятное: «Боже, прошу тебя!» Ему хотелось, чтобы Бри была с ним, но Мэнди даже близко к камням нельзя привозить, и если они успеют догнать Кэмерона… Если Кэмерон всё ещё здесь… Баккли поможет ему – в этом Роджер был абсолютно уверен.

В глубине души он слабо надеялся, что произошло недоразумение, что Кэмерон перепутал ночи и, поняв это, везёт Джема домой, в то время как Роджер и его чёртов прадед в пятом колене мчатся во мраке по каменистому болоту, направляясь прямиком к самому ужасному из всего, что оба они знали.

– Кэмерон… он тоже читал тетрадь, – выпалил Роджер, не в силах справиться с собственными мыслями. – Случайно. Он сделал вид, что подумал, будто это всё… вымысел, что я сочинил это забавы ради. Иисусе, что же я наделал?

– Берегись!

Баккли вскинул руки, прикрывая лицо, а Роджер, вдавив тормоз, свернул с дороги к большому камню, едва не столкнувшись со стоявшим на дороге старым синим грузовиком – тёмным и пустым.

ОН КАРАБКАЛСЯ НА ХОЛМ, цепляясь в темноте за всё, за что только можно было ухватиться. Камни выкатывались из-под ног, шипы утёсника кололи ладони, то и дело вонзаясь под ногти и заставляя его чертыхаться. Он слышал далеко внизу Уильяма Баккли, который следовал за ним. Медленно, но следовал.

Роджер начал слышать их задолго до того, как добрался до вершины. До Самайна оставалось три дня, и камни знали это. Звук, похожий совсем не на звук, а скорее на вибрацию, пробирал до мозга костей, вызывал звон в черепе и зубную боль. Сжав зубы покрепче, он полез дальше. К тому времени как Роджер достиг камней, он уже полз на четвереньках, не в силах выпрямиться.

«Боже милостивый! – подумал он. – Охрани меня, Господи! Оставь меня в живых, пока я не найду его!»

Роджер с трудом мог собраться с мыслями, но о фонарике вспомнил, прихватив его с собой из машины, и теперь уронил, неловко вытаскивая из кармана. Круговыми движениями он стал лихорадочно шарить по невысокой траве, в конце концов нашёл его и четырежды надавил соскальзывающим пальцем на кнопку, прежде чем ему хватило сил включить фонарик.

Появился луч света, и в темноте позади себя Роджер услышал сдавленное удивлённое восклицание. «Конечно, – безучастно подумал он, – Уильям Баккли никогда не видал фонарика». Медленно очертив круг, колеблющийся луч двинулся обратно. Что искал Роджер? Следы ног? Что-нибудь оброненное Джемом, как свидетельство того, что он здесь проходил?

Ничего не было.

Ничего, кроме камней. Становилось всё хуже, и Роджер, уронив фонарик, схватился обеими руками за голову. Он должен двигаться… должен идти… чтобы забрать Джема…

Роджер пополз по траве, ослепнув от боли и почти лишившись разума, когда сильные руки схватили его за лодыжки и потянули назад. Он подумал, что там, возможно, был и голос, но если так, то его звук затерялся в пронзительном крике, который отзывался эхом в его голове, в его душе, и Роджер изо всех сил выкрикнул имя своего сына, чтобы услышать что-нибудь, кроме этого шума: он чувствовал, как его глотка разрывается от усилий, но ничего не услышал.

Земля ушла у него из-под ног, и мир рухнул.

РУХНУЛ БУКВАЛЬНО. Когда чуть позже Роджер пришёл в себя, то обнаружил, что они с Уильямом Баккли очутились на пологом склоне холма, в сороках футах ниже каменного круга. Они упали и скатились – Роджер понял это по тому, как чувствовал себя, и по тому, как выглядел Баккли. В небе показался проблеск зари, и Роджер разглядел родственника: исцарапанный и оборванный, тот сидел возле него, сгорбившись и скорчившись, будто у него болел живот.

– Что?.. – прошептал Роджер.

Он прочистил горло и ещё раз попытался спросить, что произошло, но у него получался только шёпот, и даже от него глотка горела огнём.

Уильям Баккли бормотал что-то себе под нос, и Роджер понял, что тот молится. Он попытался сесть, и это ему удалось, хотя голова кружилась.

– Ты оттащил меня? – хрипло прошептал Роджер.

Глаза Баккли были закрыты и не открылись, пока он не закончил свою молитву. Тогда он открыл их и перевёл взгляд с Роджера на вершину холма, где невидимые камни всё ещё пели хором свою зловещую песню о расщеплённом времени: отсюда она походила, слава Богу, всего лишь на жуткий жалобный вой, от которого заныли зубы.

– Да, – ответил Баккли. – Я подумал, что ты не сможешь убраться оттуда сам.

– Я не мог.

Роджер опять лёг на землю: голова кружилась, и всё болело.

– Спасибо, – добавил он мгновение спустя.

Он чувствовал огромную пустоту внутри, безграничную, словно бледнеющее небо.

– Не за что. Может, это поможет мне загладить вину за то, что я подвёл тебя под виселицу, – отмахнулся Баккли. – Что теперь?

Роджер уставился в небо, медленно вращающееся над головой. От этого у него ещё сильнее закружилась голова, поэтому он закрыл глаза и протянул руку.

– Теперь мы едем домой, – прохрипел он. – И думаем снова. Помоги мне подняться.

ГЛАВА 86

ВЭЛЛИ-ФОРДЖ

УИЛЬЯМ БЫЛ в военной форме.

– Это необходимо, – сказал он отцу. – Дэнзелл Хантер – человек очень совестливый и принципиальный. Я не могу вывезти его из американского лагеря без надлежащего разрешения его офицера. Думаю, он не поехал бы. Но если я смогу получить разрешение, - а я полагаю, что это удастся, – тогда, я думаю, он приедет.

Но, очевидно, чтобы получить формальное разрешение на услуги хирурга континентальной армии, нужно попросить об этом официально. А это означало, что надо ехать в новый зимний штаб Вашингтона в Вэлли-Фордж в красном мундире, независимо от того, что произойдет дальше.

Лорд Джон на мгновение прикрыл глаза, ясно представляя, что именно может случиться, а затем открыл их и отрывисто сказал:

– Хорошо. Ты возьмешь с собой слугу?

– Нет, – удивился Уильям. – Зачем он мне нужен?

– Ухаживать за лошадьми, приводить в порядок твои вещи и быть твоими глазами на затылке, - ответил отец, взглянув на него так, словно давая понять, что уж это он должен был бы знать.

Поэтому Вилли не стал переспрашивать: «Лошадьми?» или «Какими вещами?», а просто кивнул и сказал:

– Спасибо, папа. Не мог бы ты найти для меня подходящего человека?

«Подходящим» оказался некий Коленсо Барагванат, низкорослый юноша из Корнуолла, который прибыл с войсками Хау в качестве конюха. Надо отдать ему должное, в лошадях он разбирался.

У них было четыре лошади и вьючный мул, нагруженный свиными боками, четырьмя или пятью жирными индейками, мешками с картофелем и репой, а также большим бочонком сидра.

– Если условия хотя бы наполовину так плохи, как я предполагаю, – сказал ему отец, наблюдая за процессом навьючивания мула, – в обмен на это командир предоставит тебе услуги половины батальона, не говоря уже о хирурге.

– Благодарю, папа, – снова сказал Уильям и вскочил в седло; его новый капитанский горжет был прикреплен под горлом, а белый флаг перемирия аккуратно сложен в седельную сумку.

Долина Вэлли-Фордж выглядела, как гигантский лагерь обреченных угольщиков. Место это было практически лесом, по крайней мере, до того, как солдаты Вашингтона начали рубить все деревья, попадавшие в их поле зрения. Повсюду валялись вывороченные пни, а землю покрывали сломанные ветки. Огромные костры горели тут и там, и везде виднелись сложенные в груды бревна. Континенталы старались построить хижины как можно быстрее – и еле успевали сделать это, поскольку три или четыре часа назад начался снегопад, и лагерь уже весь покрылся снегом, словно белым одеялом.

Уильям надеялся, что дозорные смогут рассмотреть флаг перемирия.

– Так, а теперь ты поскачешь впереди меня, – сказал он Коленсо, протягивая парню длинную палку, к которой привязал флаг. Глаза юнца расширились от ужаса.

– Как, я?

– Да, ты, – нетерпеливо сказал Вилли. – Вперед, или я надеру тебе задницу.

Когда они входили в лагерь, Уильям чувствовал, как у него по спине бегут мурашки. Коленсо сидел в седле, скорчившись, будто обезьянка, держа флаг настолько низко, насколько осмеливался, и бормотал странные ругательства на корнуэльском языке. Левая рука Уильяма тоже зудела, как бы стремясь нащупать рукоятку меча или пистолета. Но он пришел безоружным. Если американцы захотят пристрелить его, то пристрелят, вооруженного или нет, а прийти безоружным было знаком честных намерений. Поэтому, несмотря на снег, Вилли отбросил полы своего плаща, чтобы показать, что у него нет оружия, и медленно двинулся навстречу буре.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ прошли хорошо. Никто в Вилли не выстрелил, и он был направлен к полковнику Престону, высокому мужчине в форме Континентальной армии, рваной настолько, что она напоминала лохмотья; тот посмотрел на Уильяма подозрительно, но с удивительной благосклонностью выслушал его просьбу. Разрешение было дано, но, поскольку это была американская армия, оно означало не столько позволение забрать с собой хирурга, сколько право спросить хирурга, поедет ли он с ним.

Вилли оставил Коленсо с лошадьми и мулом, строго наказав тому держать ухо востро, и стал взбираться на невысокий холм, где, как ему сказали, вероятнее всего находился Дэнзелл Хантер. Сердце билось учащенно, и не только от напряжения. В Филадельфии Уильям был уверен, что Хантер приедет по его просьбе. Теперь же он засомневался.

Он воевал с американцами, знал многих из них, и они ничем не отличались от англичан, которыми были еще два года назад. Но раньше Вилли никогда не бывал в лагере американской армии.

Казалось, что там царит хаос. Но так бывает во всех лагерях поначалу, и ему был очевиден грубый порядок, на самом деле существовавший среди груд обломков и выкорчеванных пней. Однако в этом лагере ощущалось еще и нечто совсем иное, какая-то кипучая энергия. Мужчины, мимо которых он шел, были оборваны до крайности; едва ли один из десяти имел обувь, несмотря на погоду, и группки мужчин жались, как нищие, вокруг костров, завернутые в одеяла, платки, остатки палаток и мешки. Тем не менее, они не напоминали людей, сбившихся в кучки в гнетущей тишине. Они разговаривали.

Беседовали дружелюбно, рассказывая анекдоты, споря, вставая, чтобы помочиться на снег, походить кругами, дабы разогреть кровь. Уильям раньше видел лагеря, где люди пали духом, но здесь дела обстояли не так. С учетом всех обстоятельств, это было удивительно. Вилли предположил, что Дэнзелл Хантер должен разделять витающий здесь дух. А если так, согласится ли он оставить своих товарищей? Что ж, не спросишь – не узнаешь.

Двери, чтобы постучать, не было. Обойдя безлистные дубовые побеги, которым пока удалось избежать топора, он увидел сидящего сгорбившись Хантера, который зашивал рану на ноге человека, лежащего перед ним на одеяле. Рейчел Хантер придерживала плечи мужчины, ее голова в чепце склонилась над ним, и она что-то ободряюще говорила.

– Разве я не обещала тебе, что он сделает все быстро? – говорила она. – Не больше тридцати секунд, – обещала я, и так и вышло. Я ведь считала, правда?

– Три раза и очень медленно, Рейчел, – сказал доктор, улыбаясь. Он потянулся за ножницами, и обрезал нитку. – За одну твою минуту человек может три раза обойти вокруг собора Святого Павла.

– Чепуха, – возразила она беззлобно. – В любом случае, дело сделано. А сейчас сядь и выпей немного воды. Ты не...

Рейчел повернулась к ведру, которое стояло рядом с ней, и заметила стоящего там Уильяма. Ее рот приоткрылся от удивления, а затем она вскочила и бросилась через поляну, чтобы обнять его.

Вилли этого не ожидал, но обрадовался и с чувством заключил ее в объятия. От нее пахло ее собственным запахом и дымом, и кровь его заструилась быстрее.

– Друг Уильям! Я думала, что больше не увижу тебя, – сказала Рейчел, отступая, и лицо ее светилось от радости. – Что ты здесь делаешь? Полагаю, ты вряд ли пришел записаться добровольцем, – добавила она, окинув взглядом его фигуру.

– Нет, – ответил он довольно сухо. – Я пришел попросить об одолжении. У вашего брата, – слегка запоздало добавил он.

– О, тогда пойдем, он почти закончил.

Рейчел повела его к Дэнни, все еще рассматривая его с большим интересом.

– Значит, ты, действительно, британский солдат, – заметила она. – Мы так и думали, но боялись, что ты можешь быть дезертиром. Я рада, что это не так.

– Правда? – спросил Вилли, улыбаясь. – Но, без сомнения, вы предпочли бы, чтобы я отказался от воинской службы и стремился к миру?

– Конечно, я бы хотела, чтобы ты стремился к миру – и нашел его, – ответила Рейчел. – Но ты не смог бы обрести мир, нарушив присягу и участвуя в незаконной борьбе, зная, что твоя душа погрязла во лжи, и опасаясь за свою жизнь. Дэнни, посмотри, кто пришел!

– Да, я вижу. Друг Уильям, рад встрече!

Доктор Хантер помог своему только что перевязанному пациенту встать на ноги и подошел к Уильяму, улыбаясь.

– Я слышал, ты хочешь попросить меня об одолжении? Если это в моих силах, буду рад помочь.

– Не хотелось бы ловить вас на слове, – сказал Уильям, улыбаясь и чувствуя, как в основании шеи расслабился узел. – Но выслушайте меня, и я надеюсь, что вы сможете приехать.

Как он и ожидал, сначала Хантер не решался покинуть лагерь. Хирургов было не так много, а учитывая количество больных из-за холода и скученности... может пройти неделя или больше, прежде чем он сможет вернуться в лагерь... но Уильям благоразумно молчал, только раз взглянув на Рейчел, а затем вновь посмотрев прямо в глаза Дензелу: «Неужели вы хотите, чтобы она зимовала здесь?»

– Ты хочешь, чтобы Рейчел поехала со мной? – спросил Хантер, моментально догадавшись, что он имел в виду.

– Я поеду с тобой, хочет он этого или нет, – вставила Рейчел. – И вы оба прекрасно это знаете.

– Да, – мягко сказал Дэнзелл, – но не спросить было бы неучтиво. Кроме того, это не только вопрос твоей поездки. Это…

Уильям не расслышал окончания его фразы, потому что внезапно нечто большое протиснулось сзади между его ног. Вилли совсем неподобающим мужчине образом вскрикнул и прыгнул вперед, вертясь в надежде увидеть, кто это напал на него столь трусливым способом.

– Ах да, я забыла про пса, – сказала Рейчел, по-прежнему не теряя самообладания. – Он уже в состоянии ходить, но я сомневаюсь, что он преодолеет все расстояние до Филадельфии таким образом. Можешь ты найти средство передвижения для него, как думаешь?

Вилли сразу узнал собаку. Не могло быть двух таких псов, как этот.

– Неужели это собака Йена Мюррея? – спросил он, предварительно выставив кулак, чтобы огромный зверь его обнюхал. – А где же его хозяин?

Хантеры быстро обменялись взглядом, но Рейчел без промедления ответила.

– В Шотландии. Он отправился в Шотландию со своим дядей, Джеймсом Фрейзером, по неотложному поручению. Знаешь ли ты мистера Фрейзера?

Уильяму показалось, что брат и сестра Хантеры пристально смотрят на него, но он просто кивнул и сказал:

– Я встречал его как-то много лет назад. Почему собака не отправилась в Шотландию со своим хозяином?

И опять этот взгляд между ними. «Да что не так с этим Мюрреем?» – недоумевал Вилли.

– Собаку ранили как раз перед тем, как они отправились в плавание. Друг Йен был очень любезен, вверив своего товарища моей заботе, – спокойно сказала Рейчел. – Может быть, ты сможешь раздобыть фургон? Думаю, твоей лошади вряд ли понравится Ролло.

ЛОРД ДЖОН ПОМЕСТИЛ кожаный ремешок между зубами Генри. От полученной дозы настойки опия мальчик находился почти без сознания, но попытался вымученно улыбнуться дяде. Грей чувствовал исходящий от Генри страх – и разделял его. У него было непреходящее ощущение, что в его животе свернулся скользкий клубок ядовитых змей, и на него постоянно накатывали приступы паники.

Хантер настоял на том, чтобы привязать руки и ноги Генри к кровати, дабы исключить какое-либо движение во время операции. День был прекрасным: ледяные узоры на окнах сверкали в лучах солнца, а кровать передвинули так, чтобы максимально использовать солнечный свет.

Доктору Хантеру рассказали о лозоискателе, но он вежливо отклонил идею о том, чтобы позвать его вновь, сказав, что это смахивает на гадание, и, если уж ему придется просить Божьей помощи в своем начинании, он полагает, что будет не в состоянии делать это с чистым сердцем, если здесь будет замешено колдовство. Это как будто обидело Мерси Вудкок, и она даже слегка надулась, но промолчала, будучи слишком рада и слишком встревожена, чтобы спорить.

Грей не был суеверен, но имел практический склад ума и внимательно проследил, в каком именно месте лозоискатель обнаружил пулю. Он пояснил это, и с неохотного согласия Хантера вынул маленькую линейку и вычислил ту самую точку на впалом животе Генри, нанеся туда немного свечного нагара, чтобы пометить.

– Думаю, мы готовы, – сказал Дэнзелл. Приблизившись к кровати, он положил руки на голову Генри, произнес краткую молитву, прося о наставлении и поддержке для себя, выносливости и исцеления для Генри, и закончил признанием присутствия Бога среди них.

Несмотря на свой чисто рациональный настрой, Грей почувствовал, что напряжение в комнате немного спало; он сел напротив хирурга, и змеи в его животе на мгновение успокоились.

Лорд Джон взял племянника за руку и сказал спокойно:

– Просто держись, Генри. Я тебя не отпущу.

ЭТО БЫЛО БЫСТРО. Грей видел армейских хирургов в деле и знал, как быстро они работают, но даже по этим меркам скорость и ловкость Дэнзелла Хантера потрясали. Грей потерял всякое чувство времени, поглощенный только ощущениями непроизвольно сжимавшихся пальцев Генри, его пронзительными резкими вскриками, доносящимися сквозь кусок кожи, зажатый у него межу зубами, и движениями врача, стремительными и безжалостными, а затем очень осторожными, когда он вынимал пулю, промокал тампонами и сшивал рану.

Когда были наложены последние швы, Грей вздохнул, как ему казалось, впервые за несколько часов. Но взглянув на каретные часы, стоящие на каминной полке, он понял, что прошло всего четверть часа. Уильям и Рейчел Хантер стояли у камина, в сторонке, чтобы не мешать, и лорд Джон с интересом отметил, что они держатся за руки, а костяшки их пальцев белы – также, как и их лица.

Хантер прислушивался к дыханию Генри, приподнимая веки, чтобы посмотреть на его зрачки, вытирая слезы и слизь с лица, проверяя биение пульса на шее, которое было заметно и Грею: слабый и нерегулярный, но бьющийся пульс, тонкая синяя ниточка под восковой кожей.

– Неплохо, неплохо, хвала Господу, который придал мне сил, – пробормотал Хантер. – Рейчел, ты не принесешь мне бинты?

Рейчел мгновенно отошла от Уильяма и достала аккуратную стопку сложенных марлевых салфеток и разорванной на полосы льняной ткани вместе с клейкой массой, пропитанной каким-то зеленым веществом, проступающим через покрывающую его ткань.

– Что это? – спросил Грей, указывая на него.

– Припарка, рекомендованная мне коллегой, миссис Фрейзер. Я видел, какой благотворный эффект она оказывает на любые раны, – заверил его доктор.

– Миссис Фрейзер? – удивился Грей. – Миссис Джеймс Фрейзер? Где, черт возь… я имею в виду, где же вы повстречались с этой дамой?

– В Форте Тикондерога, – был поразивший его ответ. – Она и ее супруг были с Континентальной армией во время сражений при Саратоге.

Змеи в животе Грея как будто внезапно встрепенулись.

– Вы хотите сказать, что миссис Фрейзер сейчас в Вэлли-Фордж?

– О, нет, – Хантер покачал головой, сосредоточившись на перевязке. – Не мог бы ты приподнять его немного, друг Грей? Мне нужно пропустить этот бинт снизу… да-да, именно так, благодарю тебя. Нет, – продолжил он, выпрямляясь и вытирая лоб, поскольку в комнате было довольно жарко, – с таким количеством людей и пылающим огнем в очаге. – Нет, Фрейзеры отправились в Шотландию. Хотя племянник мистера Фрейзера был столь любезен, что оставил нам свою собаку, – добавил Дэнзелл, когда Ролло, привлеченный запахом крови, поднялся со своей лежанки в углу и ткнулся носом под локоть Грея. Он с интересом обнюхал сверху вниз забрызганные простыни, покрывающие обнаженное тело Генри. Затем пес громко чихнул, качнул мордой и поковылял назад на свою лежанку, где быстро перекатился на спину и раскинулся, задрав лапы вверх.

– Кто-то должен оставаться с ним весь следующий день или около того, – говорил Хантер, вытирая руки о тряпицу. - Его нельзя оставлять одного, чтобы он не перестал дышать. Друг Уильям, – сказал он, поворачиваясь к Вилли, – можно ли найти место, где мы могли бы остановиться? Мне нужно находиться рядом несколько дней, чтобы я мог регулярно наведываться и проверять, как идут дела.

Уильям заверил его, что об этом уже позаботились: гостиница что ни на есть самая респектабельная, и – тут он взглянул на Рейчел – совсем рядом. Может ли он сопроводить туда Хантеров? Или хотя бы мисс Рейчел, если ее брат еще не совсем закончил?

Грей прекрасно понимал, что Вилли очень бы хотел проехаться по снежному сверкающему городу наедине с этой миловидной квакершей. Но миссис Вудкок помешала этому сбыться, заметив, что в общем-то сейчас Рождество; у нее не было времени или возможности приготовить угощение, но не окажут ли честь леди и джентльмены ее дому и не отметят ли этот день, подняв бокал вина, чтобы выпить за выздоровление лейтенанта Грея?

Все сочли это великолепной идеей, а Грей вызвался посидеть с племянником, пока принесут вино и бокалы.

Когда внезапно так много людей вышли из комнаты, в ней стало намного прохладнее. Пожалуй, даже почти холодно, и Грей осторожно накинул простыню и покрывало на перевязанный живот Генри.

– У тебя все будет хорошо, Генри, – прошептал он, хотя глаза его племянника были закрыты, и он подумал, что молодой человек, возможно, спит, – по крайней мере, он надеялся, что это так.

Но Генри не спал. Его глаза медленно приоткрылись, по зрачкам было еще заметно воздействие опиума, а в складках век затаилась боль, которую опиум не мог заглушить.

– Нет, не будет, – произнес он слабым ясным голосом. – Он достал только одну пулю. Вторая меня добьет.

Его глаза вновь закрылись, когда снизу донеслись звуки тостов в честь Рождества. Собака вздохнула.

РЕЙЧЕЛ ХАНТЕР ПРИЛОЖИЛА одну руку к животу, а другую к губам, чтобы подавить начинающуюся отрыжку.

– Обжорство – это грех, – сказала она. – И свершивший его несет свое наказание. Кажется, меня может стошнить.

– Так бывает со всеми грехами, – рассеянно ответил ее брат, опустив перо. – Но ты не обжора. Я видел, сколько ты съела.

– Я чувствую себя, так будто вот-вот лопну! – запротестовала она. – И кроме того, я не могу не думать о том, как встречают Рождество те бедняги, которых мы оставили в Вэлли-Фордж, по сравнению с... излишествами нашей трапезы сегодня.

– Ну, это чувство вины, а не обжорство, и это ложное чувство. Ты съела не больше, чем за обычным обедом; просто у тебя его не было вот уже несколько месяцев. И я полагаю, что жареный гусь, возможно, не является в полном смысле излишеством, даже когда он нашпигован устрицами и каштанами. Вот если бы это был фазан, фаршированный трюфелями, или дикий кабан с позолоченным яблоком во рту...

Дэнни улыбнулся, глядя поверх своих бумаг.

– Ты видел такие вещи? - спросила Рейчел с любопытством.

– Да, видел. Когда я работал в Лондоне с Джоном Хантером. Он часто бывал в высшем обществе, и время от времени брал меня с собой на вызовы к больным, а иногда и сопровождать его с женой на какое-нибудь шикарное мероприятие, что весьма великодушно с его стороны. Но мы не должны судить, знаешь ли, особенно, по внешности. Даже тот, кто кажется самым поверхностным, расточительным или легкомысленным, все же не лишен души и имеет ценность в глазах Всевышнего.

– Да, – сказала Рейчел рассеянно, слушая не слишком внимательно.

Она отдернула портьеру, глядя на улицу, всю в белой дымке. У дверей гостиницы висел фонарь, который отбрасывал небольшой круг света, а снег по-прежнему падал. Очертания ее лица казались размытыми в темном стекле окна. И лицо было худое, с большими глазами, так что Рейчел нахмурилась, убирая выбившиеся темные волосы под чепец.

– Как ты думаешь, он знает? – внезапно спросила она. – Друг Уильям?

– Знает о чем?

– О его поразительном сходстве с Джеймсом Фрейзером, – пояснила Рейчел, опуская портьеру. – Ты же не считаешь это совпадением?

– Я думаю, что это нас не касается.

Дэнни снова начал царапать пером.

Рейчел раздраженно вздохнула. Брат прав, но это не означало, что ей нельзя делать наблюдения и задаваться вопросами. Она была счастлива – более чем счастлива – снова увидеть Уильяма, и, хотя он оказался британским солдатом, как она и подозревала, она чрезвычайно удивилась, обнаружив, что он офицер высокого ранга. И еще больше поразилась, узнав от его корнуэльского ординарца, смахивающего на злодея, что Уильям оказался лордом, хотя юнец и не был уверен, каким именно.

Но, конечно же, двое людей не могут быть столь схожи, не будучи в близком кровном родстве. Рейчел много раз видела Джеймса Фрейзера и восхищалась им, таким высоким, с горделивой осанкой, слегка пугаясь неукротимости, читающейся на его лице, и ей всегда чудилось что-то знакомое при взгляде на него, но только после того, как Уильям внезапно появился перед ней в лагере, она поняла, почему. Но каким образом английский лорд мог быть связан родством с шотландским якобитом, помилованным преступником? Йен рассказывал ей кое-что об истории своей семьи, хотя и недостаточно. Далеко недостаточно.

– Ты снова думаешь об Йене Мюррее, – заметил ее брат, не отрываясь от бумаг. В голосе его чувствовалось смирение.

– Я думала, что ты чураешься колдовства, – съязвила она. – Или ты не относишь чтение мыслей к искусству прорицания?

– Вижу, ты не отрицаешь этого.

Дэнни поднял глаза, пальцем поправив очки на носу, чтобы лучше ее видеть.

– Нет, не отрицаю, – вскинула она подбородок. – А как ты догадался?

– Ты посмотрела на собаку и исторгла такой вздох, какой вряд ли присущ чувствам, которые женщина может испытывать к собаке.

– Хм-м-м! – произнесла она смущенно. – А что, если я действительно о нем думаю? Это что, тоже меня не касается? Интересно, как у него дела, как приняла его семья в Шотландии? Чувствует ли он, что вернулся домой?

– Вернется ли он оттуда? – Дэнни снял очки и потер лицо рукой. Он утомился: Рейчел видела на его лице усталость, накопившуюся за этот день.

– Йен вернется, – сказала она спокойно. – Он не оставит свою собаку.

Это рассмешило брата, что вызвало ее раздражение.

– Да, он, вероятнее всего, вернется за собакой, – согласился Дэнни. – А если он вернется с женой, сестрица?

Теперь в его голосе звучала нежность, и Рейчел снова повернулась к окну, чтобы брат не видел, что этот вопрос ее тревожит. Но ему не нужно было видеть, чтобы знать это.

– Может, это было бы лучше и для тебя, и для него, если так случится, Рейчел.

Голос Дэнни все еще был нежен, но в нем звучало предостережение.

– Ты же знаешь, что он человек неистовый.

– И что мне тогда делать? – огрызнулась она, не оборачиваясь. – Выйти замуж за Уильяма?

Со стороны стола на короткий миг последовало молчание.

– За Уильяма? – сказал Дэнни, слегка ошеломленный. – А есть ли у тебя к нему чувства?

– Я… конечно, я чувствую к нему дружеское расположение. И благодарность, – поспешно добавила она.

– Я тоже, – заметил ее брат, – но мысль о женитьбе на нем не приходила мне на ум.

– Ты самый несносный человек, – сказала она сердито, обернувшись и вперив в него взгляд. – Неужели ты не можешь удержаться и не подтрунивать надо мной хотя бы один день?

Дэнни открыл рот, чтобы ответить, но послышавшийся снаружи звук привлек внимание Рейчел, и она снова повернулась к окну, отодвинув тяжелую портьеру. Ее дыхание затуманило темное стекло, и она нетерпеливо потерла его рукавом, как раз вовремя, чтобы увидеть внизу портшез, дверца которого открылась – прямо под кружащийся вихрем снег из него вышла женщина. Она была укутана в меха и спешила; вручив кошелек одному из носильщиков, она ринулась в гостиницу.

– Надо же, как странно, – сказала Рейчел, поворачиваясь, чтобы взглянуть сначала на своего брата, а затем на маленькие часы, украшавшие их комнаты. – Кто наносит визиты в девять часов вечера в рождественскую ночь? Уж, конечно, не кто-то из Друзей?

Друзья не отмечали Рождество, и праздник вряд ли стал бы препятствием для путешествия, но у Хантеров не было связей – пока еще нет – с Друзьями из Собрания Филадельфии.

Стук шагов по лестнице помешал Дэнзеллу ответить, и через мгновение дверь в комнату распахнулась. На пороге стояла укутанная в меха женщина, с лицом столь же белым, как и меха на ней.

– Дэнни? – произнесла она сдавленным голосом.

Опрокинув чернильницу, брат вскочил, как будто кто-то подложил горячий уголь на стул под его бриджи.

– Доротея! – воскликнул он, одним скачком пересек комнату и заключил в страстные объятия укутанную в меха женщину.

Рейчел остолбенела. Чернила капали со стола на цветастый холщовый ковер, и она подумала, что должна что-то с этим сделать, но не сделала. Она стояла с открытым ртом. Рейчел подумала, что должна закрыть рот, и закрыла.

Совершенно неожиданно она поняла, что именно подчас заставляет мужчин произносить богохульства.

РЕЙЧЕЛ ПОДНЯЛА с пола очки брата и стояла, держа их и ожидая, когда он разомкнет объятия. «Доротея», – подумала она про себя. Итак, вот она, эта женщина, но ведь это же кузина Уильяма? Уильям упоминал о своей двоюродной сестре, когда они ехали из Вэлли-Фордж. Разумеется, эта женщина была в доме, когда Дэнни делал операцию, но тогда Генри Грей должен быть братом этой женщины! Она пряталась на кухне, когда Рейчел и Дэнни пришли сегодня вечером в тот дом. Почему... Ну, конечно: это не была привередливость или страх, а нежелание встречаться лицом к лицу с Дэнни прямо перед предстоящей ему опасной операцией.

Это изменило ее мнение о женщине в лучшую сторону, хотя Рейчел еще не была готова прижать ее к груди и назвать сестрой. Она сомневалась, что Доротея чувствовала тоже самое по отношению к ней, хотя, скорее всего, она даже не заметила Рейчел, не говоря уже о том, чтобы сделать о ней какие-либо выводы.

Дэнни выпустил женщину из объятий и отступил назад, хотя, судя по его светящемуся лицу, он едва сдерживался, чтобы не дотрагиваться до нее.

– Доротея, – сказал он. – Как же ты...

Но его опередили; молодая женщина, а она ​​была очень хорошенькой, как смогла разглядеть теперь Рейчел, отступила назад и с глухим звуком уронила на пол свой элегантный горностаевый плащ.

Рейчел моргнула. На молодой женщине было надето рубище. Никакого другого слова для этого одеяния она подобрать не смогла, хотя теперь, когда присмотрелась, то поняла, что у него есть рукава. Сшитое из какой-то грубой серой ткани, оно свисало с плеч молодой женщины, едва соприкасаясь с ее телом.

– Я стану квакершей, Дэнни, – сказала Доротея, чуть подняв подбородок. – Я решилась.

В лице Дэнни что-то дрогнуло, и Рейчел подумала, что брат не может решить, смеяться ли ему, плакать или вновь прикрыть свою возлюбленную плащом. Рейчел, которая не могла спокойна смотреть, как столь прекрасная вещь валяется на полу, наклонилась и сама подняла ее.

– Ты… Доротея, – повторил он беспомощно. – Ты в этом уверена? Я думаю, ты ничего не знаешь о Друзьях.

– Конечно, знаю. Вы, то есть ты, видишь Бога во всех людях, стремясь обрести мир в Боге, отрекаешься от насилия и носишь одежду блеклых цветов, чтобы твои мысли на отвлекались в этом мире на вещи, порожденные тщеславием. Разве это не так? – с беспокойством спросила Доротея.

«Леди Доротея», – поправила себя Рейчел. Уильям говорил, что его дядя – герцог.

– Пожалуй... более или менее, так, – сказал Дэнни, его губы подергивались, когда он оглядывал ее с ног до головы. – Ты сама… сама сделала этот наряд?

– Да, конечно. Что-то не так с ним?

– О, нет, – ответил он, слегка сдавленным голосом.

Доротея пристально взглянула на него, затем на Рейчел, как будто внезапно заметив ее.

– Что не так? – обратилась она к Рейчел, и Рейчел увидела, как бьется пульс на ее круглом белом горле.

– Ничего, – сказала она, тоже подавляя желание рассмеяться. – Просто Друзьям разрешено носить одежду, подогнанную по фигуре. Я имею в виду, что тебе не нужно специально уродовать себя.

– О, понимаю.

Леди Доротея задумчиво посмотрела на аккуратную юбку и жакет Рейчел, которые, хотя и были сшиты из домотканой материи серого цвета, тем не менее ладно сидели на ней и шли ей, насколько она сама могла судить.

– Ну что же, это хорошо, – сказала леди Доротея. – Тогда я просто немного ушью здесь и там.

И, выбросив это из головы, она вновь шагнула вперед и взяла Дэнни за руки.

– Дэнни, – тихо произнесла она. – О, Дэнни. Я думала, что больше никогда не увижу тебя.

– Я тоже так думал, – сказал он, и Рейчел вновь увидела борьбу между долгом и желанием, отразившуюся на его лице, и сердце у нее защемило из-за переживаний за него. – Доротея... ты не можешь здесь оставаться. Твой дядя...

– Он не знает, что я ушла. Я вернусь, – заверила его Доротея, – как только мы уладим все между нами.

– Уладим, – повторил он и с заметным усилием отнял у нее свои руки. – Ты хочешь сказать...

– Могу я предложить тебе немного вина? – прервала их Рейчел, потянувшись к графину, который слуга оставил для них.

– Да, спасибо. И он тоже выпьет немного, – сказала Доротея, улыбаясь Рейчел.

– Думаю, ему это не помешает, – пробормотала Рейчел, взглянув на брата.

– Доротея... – беспомощно продолжил Денни, проводя рукой по волосам. –Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но дело не только в том, что ты становишься членом общества Друзей – даже если предположить, что это... это возможно...

Она выпрямилась, гордая, как герцогиня.

– Вы сомневаетесь в моем твердом намерении, Дэнзелл Хантер?

– Э-э... не совсем так. Я просто думаю, что, вероятно, ты недостаточно обдумала этот шаг.

– Ах, вот, значит, что вы думаете!

На щеках леди Доротеи вспыхнул румянец, и она воззрилась на Дэнни.

– Так вот, чтобы вы…то есть, ты… знал, что я не могла думать ни о чем, кроме вас с тех пор, как вы покинули Лондон. Как, черт возьми, вы, то есть, ты... думаешь, я попала сюда?

– Ты устроила заговор для того, чтобы твоего брата ранили в живот? – спросил Дэнни. – Это кажется несколько немилосердным и, скорее всего, не гарантирует успех.

Леди Доротея сделала пару-тройку глубоких вдохов, глядя на него.

– Знаете, – сказала она рассудительно, – если бы я не была примерным квакером, я бы ударила вас. То есть, тебя. Но ведь я этого не сделала, не так ли? Спасибо, моя дорогая, - сказала она Рейчел, принимая о нее бокал вина. – Вы его сестра, я полагаю?

– Не сделала, – опасливо признал Дэнни, не обращая внимание на Рейчел. – Но даже предположив, чисто теоретически, – добавил он, казалось бы, обретя свое обычное самообладание, – что Бог действительно говорил с тобой и сказал, что ты должна присоединиться к нам, остается еще такая незначительная деталь, как твоя семья.

– Ваши принципы веры не требуют разрешения моего отца на вступление в брак, – отрезала она. – Я узнавала.

Дэнни моргнул.

– У кого?

– У Присциллы Унвин. Она – квакер, моя знакомая в Лондоне. Мне кажется, ты тоже ее знаешь; она сказала, что вы... ты? Может это и не так, - что ты вскрывал нарыв на ягодицах ее младшего брата.

В этот момент Дэнни осознал (и Рейчел весело подумала, что, возможно потому, что он вытаращил глаза на леди Доротею), – что на нем не было очков. Он вытянул палец, чтобы поправить их на носу, но затем остановился и, прищурившись, огляделся. Со вздохом Рейчел шагнула вперед и надела их ему на нос. Затем взяла второй бокал вина и вручила его Дэнни.

– Она права, – сказала Рейчел брату. – Тебе это не помешает.

– СОВЕРШЕННО ОЧЕВИДНО, – сказала леди Доротея, – что так мы ни к чему не придем.

«А она ничуть не похожа на женщину, привыкшую оставлять проблемы без решения, – подумала Рейчел, – но свой темперамент держит в узде. С другой стороны, она даже не собиралась поддаваться на уговоры Дэнни вернуться в дом своего дяди».

– Я не вернусь, – заявила она твердым голосом, – потому что, если я это сделаю, вы сбежите в Континентальную армию в Вэлли-Фордж, куда, как вы думаете, я за вами не последую.

– Конечно, ты же не последуешь? – сказал Дэнни, и Рейчел подумала, что ей послышался проблеск надежды в его вопросе, но она не была уверена, надежды на что именно.

Леди Доротея пригвоздила его взглядом своих больших голубых глаз.

– Ради тебя я пересекла чертов огромный океан. И вы, то есть, ты, думаешь, что какая-то треклятая армия может остановить меня?

Дэнни потер костяшками пальцев переносицу.

– Нет, – признал он. – Я так не думаю. Вот почему я не ушел. Я не хочу, чтобы ты следовала за мной.

Леди Доротея громко сглотнула комок в горле, но отважно вскинула подбородок.

– Почему? – спросила она, и ее голос слегка дрогнул. – Почему ты не хочешь, чтобы я следовала за тобой?

– Доротея, – ответил он, как можно мягче. – Оставляя в стороне тот факт, что твой уход со мной поставит тебя в положение мятежницы и приведет к конфликту с твоей семьей – это армия. Более того, это очень бедная армия, лишенная каких-либо маломальских удобств, включая одежду, постельные принадлежности, обувь и еду. Помимо всего, это армия на грани катастрофы и поражения. Это не подходящее место для тебя.

– А это подходящее место для вашей сестры?

– Конечно, нет, – сказал Дэнни. – Но... – он осекся, очевидно, понимая, что вот-вот попадет в ловушку.

– Но ты не можешь запретить мне следовать за тобой, – сладким голосом вставила Рейчел. Она не была уверена, что должна помогать этой незнакомой женщине, но ее восхищал дух леди Доротеи.

– И мне ты не можешь этого запретить, – решительно произнесла Доротея.

Дэнни сильно помассировал тремя пальцами точку между бровями, прикрыв глаза, как будто от боли.

– Доротея, – сказал он, опустив руку и выпрямляясь во весь рост. – Я призван делать то, что делаю, и это только между Господом и мной. Рейчел следует за мной не только потому, что она упрямая, но и потому, что на мне лежит ответственность за нее; ей некуда больше идти.

– Это и мое призвание! - горячо воскликнула Рейчел. – Ты сказал, что найдешь для меня безопасное место среди Друзей, если захочу. Но я не захотела и не хочу.

Прежде чем Дэнни смог сказать что-нибудь еще, леди Доротея вытянула руку таким повелительным жестом, что он остановился как вкопанный.

– У меня есть идея, – сказала она.

– Даже боюсь спросить, какая, – сказал Дэнни совершенно искренне.

– А я не боюсь, – вставила Рейчел. – Так, какая?

Доротея переводила взгляд с одного на другую.

– Я была на собрании квакеров. Даже на двух. Я знаю, как это делается. Давайте проведем собрание и попросим Господа наставить нас.

У Дэнни отвисла челюсть, что весьма позабавило Рейчел, которой редко удавалось ошеломить своего брата, но ей нравилась наблюдать, как это делает Доротея.

– Это... – начал он, потрясенно.

– Отличная идея, – закончила Рейчел, уже пододвигая еще один стул к огню.

Дэнни вряд ли мог спорить. Он сел, совершенно сбитый с толку, хотя Рейчел заметила, что он посадил ее между Доротеей и собой, и не была уверена, боится ли он быть слишком близко к Доротее, чтобы сила ее присутствия не подавляла его, или просто потому, что, сидя у очага напротив нее, он мог лучше ее видеть.

Они все медленно уселись, устраиваясь поудобнее, и погрузились в молчание. Рейчел закрыла глаза, сквозь веки ощущая теплое красное свечение огня, от которого ее руки и ноги охватывала нега. Она вознесла молчаливую благодарность за это, вспоминая постоянное ощущение холода в лагере, отчего горели пальцы рук и ног, и постоянную дрожь, которая уменьшалась, но не исчезала, когда она куталась в одеяла по ночам и от которой в мышцах не проходила усталость и боль. Неудивительно, что Дэнни не хотел, чтобы Доротея следовала за ним. Ей самой не хотелось возвращаться, она пожертвовала бы чем угодно, лишь бы не возвращаться туда - чем угодно, кроме благополучия Дэнни. Она ненавидела ощущение холода и голода, но ей было бы гораздо хуже знать, находясь в тепле и сытости, что брат страдает в одиночестве.

«Имела ли леди Доротея представление, на что это похоже?» – подумала Рейчел и открыла глаза. Доротея сидела спокойно, но выпрямив спину и сложив свои изящные руки на коленях. Рейчел предполагала, что Денни, как и она, представил эти руки покрасневшими и обветренными, это прекрасное лицо, изможденное от голода, покрывшееся пятнами от грязи и холода.

Глаза Доротеи были скрыты веками, но Рейчел была уверена, что она смотрит на Дэнни. По ее мнению, это была рискованная игра со стороны Доротеи. Ибо что, если Господь говорил с Дэнни и сказал ему, что это невозможно, что он должен отослать ее? «А что, если Господь говорит с Доротеей именно сейчас? – вдруг подумала она, – Или если Он уже говорил с ней ранее?» Эта мысль совершенно обескуражила Рейчел. Не то чтобы Друзья думали, что Господь говорит только с ними; просто они не были уверены, что другие люди часто к Нему прислушиваются.

А прислушивалась ли она сама? Положа руку на сердце, Рейчел вынуждена была признать, что не прислушивалась. И она знала, почему: из-за нежелания услышать то, что, как она боялась, она должна сделать - что она должна отвернуться от Йена Мюррея и отбросить о нем все мысли, которые согревали ее тело и наполняли ее сны в ледяном лесу таким жаром, что она просыпалась подчас в уверенности, что стóит ей протянуть руку, и падающий снег, зашипев, растает на ее ладони.

Рейчел с трудом сглотнула и закрыла глаза, пытаясь открыть сердце правде, но дрожа от страха услышать ее.

Однако она услышала только учащенное дыхание, и мгновение спустя мокрый нос Ролло ткнулся в ее руку. Смущенная, она почесал ему за ушами. Наверное, не подобает делать так на собрании, но она знала, что пес будет докучать ей, пока не добьется своего. От удовольствия он полуприкрыл свои желтые глаза и положил тяжелую голову ей на колени.

«Собака любит его, – подумала она, мягко поглаживая густую грубую шерсть. – Если это так, разве может он быть плохим человеком?» В ответ она услышала не Бога, а своего брата, который наверняка сказал бы: «Хотя собаки достойные существа, я думаю, они вряд ли могут судить о характере человека».

«Но я-то могу, – подумала Рейчел про себя. – Я знаю, какой он, и я знаю каким он может быть». Рейчел взглянула на Доротею, неподвижно сидящую в своем сером рубище. Леди Доротея Грей была готова отказаться от своей прежней жизни и, вероятно, даже от своей семьи, стать членом общества Друзей ради Дэнни. «Возможно ли, – подумала она, – чтобы Йен Мюррей смог отказаться от насилия ради меня?»

«Слишком много гордыни в этой мысли, – бранила себя она. – Какой такой силой, по-твоему, ты обладаешь, Рейчел Мэри Хантер? Ни у кого нет такой силы, кроме Господа Бога. Только Господь обладает такой силой».

Все возможно, если есть на то воля Господа.

Ролло тихонько махнул хвостом, троекратно ударив им об пол.

Дэнзелл Хантер выпрямился на табурете. Это было совсем легкое движение, но в полной тишине оно удивило обеих женщин, которые вскинули головы, будто испуганные птицы.

– Я люблю тебя, Доротея, – сказал он.

Он говорил очень тихо, но его мягкие глаза горели за стеклами очков, и Рейчел почувствовала, как у нее защемило в груди.

– Ты выйдешь за меня замуж?

ГЛАВА 87

РАССТАВАНИЯ И ВСТРЕЧИ

20 апреля 1778 года

ПО ОКОНЧАНИИ НАШИХ трансатлантических вояжей (а после приключений с капитанами Робертсом, Хикманом и Стеббингсом я считала себя кем-то вроде знатока морских катастроф) можно было сказать, что наше плавание в Америку прошло довольно уныло. У нас случилась небольшая стычка с английским военным кораблем, но, к счастью, мы его обогнали, и, слава Богу, не утонули, пережив пару шквалов и большой шторм. Я находилась в полном душевном смятении, и, хотя кормили нас отвратительно, самое большее, на что меня хватало – это, стуча об стол, вытряхивать долгоносиков из сухарей перед тем, как есть.

Мои мысли наполовину были заняты будущим: сложной ситуацией Марсали и Фергюса, опасностью состояния Анри-Кристиана и тем, как с этим справиться. Другая же половина – ладно, если уж совсем честно, то семь восьмых – все еще пребывала в Лаллиброхе с Джейми.

Как всегда, очень надолго расставаясь с Джейми, я чувствовала себя лишенной кожи, словно у меня был сильно поврежден какой-то жизненно важный орган. И одновременно – как будто меня выгнали из собственного дома – как морского моллюска вырвали из раковины и небрежно бросили в бурлящий прибой.

Я думала, что в значительной степени это было связано с грядущей смертью Йена, который настолько являлся частью Лаллиброха (и его постоянное присутствие там все эти годы служило Джейми настоящим утешением), что потерять его – в некотором роде значило потерять сам Лаллиброх. Как ни странно, но слова Дженни, какими бы обидными они не были, меня по-настоящему не задели: я слишком хорошо знала неистовую скорбь и отчаяние, которые человек превращал в ярость, потому что для него это единственный способ выжить. И, по правде говоря, я даже понимала ее чувства, потому что разделяла их: разумно или нет, но я считала, что должна была спасти Йена. Что толку от всех моих знаний и умений, если я не могла помочь, когда помощь была действительно жизненно необходима?

Но ощущение утраты, как и мучительно ноющее чувство вины, усиливалось оттого, что я не могла быть там, когда умрет Йен, и мне пришлось оставить его в последний раз, зная, что я не увижу его снова, что не в состоянии помочь ему, и не могу находиться рядом с Джейми и семьей, когда обрушится удар, или даже просто быть свидетелем его ухода.

Младший Йен тоже чувствовал это – и даже гораздо сильнее. Я часто видела, как он сидит на корме и с мукой в глазах смотрит на кильватерный след корабля (возмущенная полоса воды, остающаяся за кормой идущего корабля – прим. пер.).

– Как думаешь, его уже нет? – спросил он меня вдруг в один из дней, когда я пришла на корму посидеть рядом с ним. – Па?

– Не знаю, – честно сказала я. – Скорее всего, да, судя по тому, в каком состоянии он был… но люди иногда на удивление долго держатся. Когда у него день рождения, ты знаешь?

Йен в недоумении уставился на меня.

– Где-то в мае, рядом с днем рождения дяди Джейми. А что?

Я пожала плечами и плотнее закуталась в шаль от холодного ветра.

– Часто очень больные люди, чей день рождения приближается, как будто ждут, пока он не пройдет, и только потом умирают. Я как-то читала статью об этом. По какой-то причине это чаще случается со знаменитостями или хорошо известными людьми.

Йен рассмеялся, хотя и с горечью.

– Па никогда таким не был, – вздохнул он. – Сейчас я жалею, что не остался с ним. Я знаю, что он сказал мне уезжать, да я и сам хотел уехать, – честно добавил Йен. – Но мне так плохо от того, что я его оставил.

Я тоже вздохнула.

– Вот и мне.

– Но ты должна была уехать, – запротестовал Йен. – Ты же не могла позволить бедному малышу Анри-Кристиану задохнуться. Па это понимал. Я точно знаю.

Его искренняя попытка помочь мне чувствовать себя лучше заставила улыбнуться.

– Он понимал и то, почему тебе нужно было уехать.

– Да, я знаю.

Йен немного помолчал, глядя на бурлящий кильватерный след: день стоял прохладный и ветреный, и корабль шел полным ходом, хотя неспокойное море было испещрено белыми пенными барашками.

– Хотел бы я... – вдруг сказал Йен, потом замолчал и сглотнул. – Хотел бы я, чтобы па мог познакомиться с Рейчел, – тихо закончил он. – Мне жаль, что она с ним не встретится.

Я сочувственно промычала, ведь слишком хорошо помнила те годы, когда наблюдала за тем, как растет Брианна, и переживала, что она никогда не узнает своего отца. А потом случилось чудо, которое для Йена будет невозможным.

– Я знаю, что ты рассказал своему отцу о Рейчел – он говорил мне об этом и был так счастлив узнать о ней, – тут Йен слегка улыбнулся. – А Рейчел ты рассказывал о своем отце? О семье?

– Нет, – ответил он ошеломленно. – Нет, никогда.

– Что ж, ты обязательно должен... Что-то не так?

Йен нахмурился, и уголки его губ опустились.

– Я... ничего, правда. Просто я подумал... Я никогда ни о чем ей не рассказывал. В том смысле, что мы... толком почти и не общались, понимаешь? То есть, я говорил с ней иногда, и она со мной, но это было просто по делу. А потом мы... Я поцеловал ее и... Ну, и все стало понятно само собой, – Йен беспомощно махнул рукой. – Но я никогда не спрашивал ее. Я просто знал.

– А теперь ты сомневаешься?

Йен покачал головой, его каштановые волосы разлетались на ветру.

– О, нет, тетушка, я уверен в том, что есть между нами так же, как уверен в... в... – он оглянулся в поисках какого-нибудь символа незыблемости на вздымающейся палубе, но потом сдался. – Ну, я уверен в том, что я чувствую, так же, как уверен в том, что завтра взойдет солнце.

– Думаю, Рейчел об этом знает.

– Да, – ответил Йен, и голос его смягчился. – Я точно знаю, что да.

Мы немного посидели молча, потом я встала и сказала:

– Что ж, в таком случае... помолись за своего отца, а потом, может, тебе следует пересесть на нос корабля?

В ДВАДЦАТОМ ВЕКЕ я пару раз бывала на медицинских конференциях в Филадельфии. Тогда мне город не понравился: я нашла его неприветливым и неряшливым. Теперь он выглядел иначе, но ненамного привлекательнее. Дороги, которые не были вымощены булыжником, представляли собой моря грязи, а улицы, где когда-то потом расположатся уходящие вдаль ряды домов с дворами, заваленными хламом, сломанными пластмассовыми игрушками и частями от мотоциклов, сейчас обрамляли ветхие хижины с дворами, полными мусора, выброшенными устричными раковинами и привязанными козами. И хотя никаких облаченных в черную форму грубых полицейских не наблюдалось, но мелкие уголовнички были все те же и все так же приметны, несмотря на очевидное присутствие британской армии: возле таверн толпились красные мундиры, а мимо фургона маршем проходили колонны с мушкетами на плечах.

Наступила весна – хоть в этом-то сомневаться не приходилось. Повсюду росли деревья, за что спасибо авторитетному заявлению Уильяма Пенна о том, что на одном из пяти акров деревья не должны вырубаться (Уильям Пенн – ключевая фигура в ранней истории английских колоний в Америке, почитается в США как один из отцов-основателей государства и его первой столицы – Филадельфии – прим. пер.). И даже алчным политикам двадцатого века не удалось полностью уничтожить эти леса. Вероятно, только потому, что они не смогли придумать, как извлечь прибыль, не будучи пойманными. Многие из деревьев сейчас цвели, и гонимые ветром конфетти белых лепестков проносились над спинами лошадей, когда фургон въехал в город.

На главной дороге стоял армейский патруль; они остановили нас, потребовав пропуск у возничего и двух его пассажиров-мужчин. Благопристойно облаченная в чепчик, я никому не смотрела в глаза и пробормотала, что еду из деревни помогать дочери, которая вот-вот родит. Солдаты мельком заглянули в большую корзину с продуктами, стоявшую у меня на коленях, но даже не посмотрели мне в лицо, прежде чем взмахом руки отпустить фургон на все четыре стороны. Респектабельность играла на руку. От нечего делать я задумалась над тем, многие ли шпионы догадались использовать пожилых леди? Мало кто слышал о старушках-шпионах, но опять же, это может просто указывать, насколько они в этом хороши.

Типография Фергюса располагалась не в самом фешенебельном районе, но неподалеку, и я обрадовалась, увидев, что это был крепкий дом из красного кирпича, стоящий в ряду похожих на него солидных и приятно выглядящих домов. Мы не стали писать о том, что я приезжаю: я бы прибыла так же быстро, как и письмо. С трепещущим сердцем я открыла дверь.

Марсали стояла у прилавка, сортируя стопки бумаги. Услышав звонок над дверью, она подняла взгляд, моргнула, а затем уставилась на меня с открытым ртом.

– Как ты, дорогая? – спросила я и, поставив на пол корзину, поспешила открыть крышку прилавка, чтобы обнять Марсали.

Она выглядела так, что краше в гроб кладут, хотя, при виде меня в ее глазах вспыхнуло горячее облегчение. Марсали практически упала мне в объятия и разразилась нехарактерными для нее рыданиями. Несколько встревоженная, я похлопала ее по спине, успокаивающе приговаривая. От нее исходил затхлый запах, одежда висела на ее косточках, а волосы были очень давно немытыми.

– Все будет хорошо, – настойчиво повторяла я в десятый раз, и Марсали, прекратив всхлипывать, отошла чуть назад, нащупывая в кармане грязный носовой платок.

Я потрясенно увидела, что она снова беременна.

– Где Фергюс? – спросила я.

– Не знаю.

– Он оставил тебя? – ужаснулась я. – Ну что за мелкий негодяй...

– Нет-нет, – поспешила ответить Марсали, почти рассмеявшись сквозь слезы. - Он не оставил меня, совсем нет. Он просто прячется – Фергюс меняет свое место каждые несколько дней, и я не знаю, где именно он прямо сейчас. Дети его отыщут.

– Почему он прячется? Хотя, думаю, что и спрашивать нечего, - сказала я, взглянув на приземистый черный печатный станок, который стоял позади прилавка. - Или что-то конкретное?

– Да, небольшая брошюрка для мистера Пейна. Он начал целую серию писать, понимаешь ли, под названием «Американский кризис».

– Мистер Пейн, автор «Здравого смысла?» (Один из наиболее известных документов ранней американской истории, эссе-памфлет Томаса Пейна (1737—1809) был анонимно опубликован в колониях в январе 1776 г. Напечатанный в Америке тиражом в 120 тысяч экземпляров 50-страничный памфлет оказал серьезное влияние на отношение колонистов к британской короне и стал наиболее эффективным инструментом антибританской пропаганды в борьбе американских колоний за отделение от Англии – прим. пер.)

– Да, тот самый, – ответила Марсали, всхлипывая и вытираясь платочком. – Он приятный человек, но пить с ним не садись – так сказал Фергюс. Знаешь, как одни мужчины по пьяни становятся милыми и обходительными, а другие – наоборот, и их даже не оправдаешь тем, что они шотландцы, когда все заканчивается прославлением Красавчика Дандѝ? (Джон Грэм Клаверхаус по прозвищу Бонни Дандѝ – персонаж времен последней английской Революции. Джон Грэм, был владетелем поместья Клеверхаус около Данди (третьего по величине города Шотландии), титул «виконт Данди» он получил в награду от короля Джеймса, а прозвище Бонни – за свою красивую внешность. Он является первым «якобитом», т.е. сторонником короля Джеймса (Якова) Стюарта, став на его защиту и пытаясь убедить сделать то же самое Шотландский Парламент. Когда Дандѝ это не удалось, он средь бела дня с группой сторонников покинул Эдинбург и начал открытый мятеж – прим. пер.).

– О, из этих. Да, я с такими хорошо знакома. На каком ты месяце? – спросила я, меняя тему ближе к той, что меня интересовала. – Может, тебе лучше присесть? Не следует тебе долго стоять.

– На каком? – Марсали выглядела удивленной и невольно положила руку туда, куда я смотрела – на свой слегка округлившийся животик. А потом рассмеялась. – О, ты об этом.

Она залезла рукой под передник и извлекла оттуда большой кожаный мешок, который был привязан вокруг ее талии.

– Для побега, – объяснила она. – На случай, если подожгут дом, и мне придется бежать вместе с детьми.

Мешок оказался на удивление тяжелым, и когда я взяла его, то услышала приглушенное звяканье под слоями бумаг и мелких детских игрушек.

– «Кэзлон Италик-24» (типографский шрифт – прим. пер.)? – спросила я, и Марсали улыбнулась, мгновенно сбросив, по крайней мере, десяток лет.

– Полный набор, за исключением литеры «Х». Когда Фергюс ушел, мне пришлось снова расплющить ее молотком в лепешку и продать ювелиру, чтобы хватило денег на еду. Но буква «Х» там по-прежнему имеется, представь себе, – сказала она, забирая у меня мешок, – только из настоящего свинца.

– Неужели тебе пришлось использовать и «Гауди Болд-10»?

Два полных набора шрифтов Джейми и Фергюс отлили из золота, а затем вымазали их сажей и покрыли чернилами, чтобы те стали неотличимыми от многих других наборов шрифта из настоящего свинца в наборной кассе, которая скромно стояла у стены за прессом (наборная касса – в полиграфии, ящик с литерами для воспроизведения текста при ручном наборе, разделенный продольными и поперечными перегородками на клетки, в каждой из которых находятся литеры одной буквы или знака (а также пробельные элементы), и устанавливается на наклонной поверхности наборного стола – прим. пер.).

Марсали покачала головой и протянула руку, чтобы забрать у меня мешок.

– Его Фергюс забрал с собой и собирался закопать где-нибудь в укромном месте, на всякий случай. Ты выглядишь совершенно измотанной после дороги, матушка Клэр, – продолжила она, наклоняясь, чтобы вглядеться повнимательней. – Давай я пошлю Джоанни в таверну за кувшином сидра?

– Было бы чудесно, – сказала я, все еще немного ошеломленная откровениями последних нескольких минут. – А Анри-Кристиан... как он? Он здесь?

– Думаю, на заднем дворе с другом, – ответила Марсали, вставая. – Я позову его домой. Малыш слегка подустал, бедняжка, ведь он плохо спит, да и горлышко у него такое, что говорит он, будто страдающая запором жаба. Хотя, надо сказать, его это совсем не останавливает.

Вопреки усталости Марсали улыбнулась и пошла через дверь в жилую половину, зовя Анри-Кристиана.

«На случай, если подожгут дом. Интересно, кто?» – подумала я, и мороз пробежал по коже. Британская армия? Лоялисты? И как же Марсали справлялась одна, занимаясь бизнесом и семьей, с мужем в бегах и больным ребенком, которого нельзя оставить одного, пока он спит? «Ужас нашей ситуации», – как она написала в своем письме Лири. И это было несколько месяцев назад, когда Фергюс еще жил дома.

Что ж, теперь она не одна. Впервые с того момента, как я оставила Джейми в Шотландии, я почувствовала в своем положении нечто большее, чем мрачный зов необходимости, и решила, что напишу Джейми обо всем. Он может (я надеялась, что так и случится) уехать из Лаллиброха до того, как мое письмо туда придет, но, если и так, Дженни и остальное семейство с интересом узнают о том, что тут происходит. А если все-таки Йен будет все еще жив... Но я не хотела думать об этом, поскольку понимала: его смерть означает, что Джейми освободился и может вернуться ко мне, а это заставляло ощущать себя упырем, упивающимся чужим горем и желающим Йену скорейшей смерти. Хотя, честно говоря, я думала, что Йен и сам может хотеть, чтобы все случилось раньше, а не позже.

Эти мрачные размышления были прерваны возвращением Марсали, рядом с которой вприпрыжку скакал Анри-Кристиан.

- Grandmère! (Бабушка! (фр.) – прим. пер.) – увидев меня, крикнул он и прыгнул ко мне на руки, чуть не сбив меня с ног, поскольку был очень крепким малышом.

Он ласково уткнулся мне носиком в грудь, и неожиданно я ощутила прилив такой теплой радости оттого, что вижу этого мальчишку. Я поцеловала и крепко обняла его, чувствуя, как дыра, оставленная в моем сердце отсутствием Мэнди и Джема, потихоньку заполняется. Находясь в Шотландии вдали от семьи Марсали, я почти забыла, что у меня все еще остались четыре прекрасных внука, и была благодарна, что мне напомнили об этом.

– Хочешь, покажу, как я умею, Grandmère? – нетерпеливо прохрипел Анри-Кристиан.

Марсали права: он действительно звучал, как страдающая запором жаба. Однако я кивнула, и, спрыгнув с моих колен, малыш вытащил из кармана три маленьких кожаных мешочка, набитых отрубями, и сразу же принялся с удивительной ловкостью ими жонглировать.

– Это его па научил, – с некоторой гордостью пояснила Марсали.

– Когда я стану большой, как Герман, па и меня научит обчищать карманы!

Охнув, Марсали прикрыла его рот ладонью.

– Анри-Кристиан, мы никогда о таком не говорим, – строго сказала она. – Никому. Ты меня слышишь?

Он ошарашенно посмотрел на меня, но послушно кивнул.

Я снова почувствовала, как по коже пробежал мороз. Неужели Герман обчищает карманы профессионально, так сказать? Я посмотрела на Марсали, но она слегка покачала головой: мы поговорим об этом позже.

– Открой-ка ротик и высуни язык, солнышко, – попросила я Анри-Кристиана. Давай бабушка посмотрит твое больное горлышко, а то оно звучит весьма болю-ю-юче.

– Юче-юче-юче, – произнес он, широко улыбаясь, но послушно широко открыл рот, из которого немного повеяло чем-то гнилым. И даже при таком слабом освещении я увидела, что разбухшие миндалины почти полностью заполнили горло.

– Боже милостивый, – сказала я, поворачивая его голову туда-сюда, чтобы получше рассмотреть. – Удивительно, что он кушать может, не говоря уж о сне.

– Иногда не может, – проговорила Марсали, и я услышала напряжение в ее голосе. – Достаточно часто ему удается проглотить лишь немного молока, и даже это для него будто ножик в горле. Бедный ребенок.

Она присела на корточки рядом со мной, убирая тонкие темные прядки с раскрасневшегося личика Анри-Кристиана.

– Как думаешь, ты сможешь помочь, матушка Клэр?

– О, да, – ответила я с гораздо большей уверенностью, чем на самом деле чувствовала. – Конечно.

Я ощутила, как напряжение стало вытекать из Марсали, словно вода, и по ее лицу, будто напряжение и правда было водой, тихо побежали слезы. Она притянула голову Анри-Кристиана к своей груди, чтобы тот не мог видеть, как мама плачет, и я обняла их обоих, приложившись щекой к ее покрытой чепцом голове и ощущая застаревший и резкий мускусный запах ее ужаса и усталости.

– Теперь все в порядке, – тихо приговаривала я, гладя ее по худенькой спине. – Я здесь. Ты можешь поспать.

МАРСАЛИ ПРОСПАЛА весь остаток дня и всю ночь напролет. Я устала с дороги, но смогла подремать, сидя возле очага в кухне в большом кресле, а Анри-Кристиан свернулся у меня на коленях и тяжело храпел. Ночью два раза у него останавливалось дыхание, и хотя мне без труда удалось ему помочь, я понимала, что медлить больше нельзя. И потому утром после короткого сна я вымыла лицо и, немного перекусив, вышла, чтобы найти все, что мне потребуется.

С собой я привезла только самые простые медицинские инструменты, но дело в том, что, на самом деле, тонзилэктомия и аденоидэктомия и не требовали ничего сложного.

Жалко, что у Йена не было возможности поехать со мной в город: мне бы не помешала его помощь, да и Марсали тоже. Но для мужчины его возраста это слишком опасно: ему бы не удалось открыто войти в город, не будучи остановленным и допрошенным британскими патрулями, которые, скорее всего, арестовали бы его как подозрительный элемент, – каким он, безусловно, и являлся. Ну, и корме того... он горел желанием найти Рейчел Хантер.

Задача отыскать двух человек и собаку, которые могли находиться практически в любом месте между Канадой и Чарльстоном, да еще и в условиях, когда кроме ног и переданного слова, других средств связи не существовало, напугала бы любого менее упрямого человека, чем урожденный Фрейзер. Йен мог быть более покладистым, чем Джейми, но, как и дядя, он умел следовать выбранному курсу, несмотря на разверзшийся ад, всемирный потоп или разумные доводы.

У него, как он заметил, имелось одно преимущество. Судя по всему, Дэнни Хантер все еще был армейским хирургом. Если это так, то он явно находился в континентальной армии – в какой-то из ее частей. Таким образом, идея Йена заключалась в том, чтобы выяснить, где в данный момент квартируется ближайшее подразделение, и начать свои расспросы там. С этой целью он решил, не привлекая внимания, поболтаться по окраинам Филадельфии, пооколачиваться в окрестных тавернах и кабаках и с помощью местных сплетен обнаружить, где сейчас располагается какая-нибудь армейская часть.

Самое большее, что я смогла убедить его сделать, так это послать весточку в типографию Фергюса, когда он что-нибудь разузнает, чтобы мы понимали, куда он направляется.

А пока мне оставалось только коротко помолиться его ангелу-хранителю (весьма перегруженному работой созданию), затем сказать словечко своему собственному (которого я представляла себе похожим на бабушку с тревожным лицом) и приступить к тому, что необходимо сделать.

Идя по грязным улицам, я обдумывала операцию. За последние десять лет я делала тонзилэктомию только один раз… Ну, два, если считать близнецов Бёрдсли по отдельности. Обычно это была простая и быстрая процедура, но с другой стороны, ее, как правило, не выполняли в сумрачной типографии на карлике с суженными дыхательными путями в инфицированной ротовой полости и с околоминдалинным абсцессом.

Однако... Если мне удастся подыскать место получше, то совсем не обязательно оперировать в типографии. «Та-ак, где это можно сделать?» – задумалась я. Скорее всего, в доме какого-нибудь богатея – там, где на свечной воск денег не жалели. Я бывала во множестве таких домов, особенно, когда мы жили в Париже, но не знала ни одного даже более-менее обеспеченного человека в Филадельфии. Также, как и Марсали: я её спрашивала.

Ладно, не всё сразу. Прежде чем я продолжу переживать об операционном театре, мне нужно найти кузнеца, способного сделать для меня требуемый инструмент в виде проволочной петли. В крайнем случае я могла удалить миндалины и скальпелем, но будет гораздо труднее тем же способом удалить аденоиды, расположенные над мягким нёбом. А последнее, чего я хотела, – это, работая в темноте, резать и тыкать острым инструментом в сильно воспаленном горле Анри-Кристиана. Проволочная петля отлично справится и при этом вряд ли повредит то, на что наткнется. Ведь резать будет только та сторона петли, что цепляет удаляемую ткань. И при этом именно тогда, когда я сделаю сильное зачерпывающее движение, которое аккуратно удалит миндалину или аденоид.

Я беспокоилась, нет ли у Анри-Кристиана стрептококка. Его горлышко было ярко-красным, но это могли вызвать и другие инфекции.

«Нет, придется рискнуть и надеяться, что это не стрептококк», – подумала я. Практически сразу же, как приехала, в несколько чаш я поставила созревать пенициллиновую плесень. Невозможно сказать, будет ли действенным тот экстракт, который получится в них через несколько дней. И если да, то насколько. Но это лучше, чем ничего. Так же, как и я сама.

У меня была одна, несомненно, полезная вещь, – или будет, если поиски этого дня окажутся успешными. Почти пять лет назад лорд Джон Грей прислал мне бутылку с купоросным маслом и стеклянный пеликан (химический стеклянный сосуд, состоящий из двух вместе спаянных частей, т. е. из колбы и шишака или шлема, от которого простираются две или даже шесть заправленных трубчатых частей, впаянных другим концом в полость брюха колбы – прим. пер.), необходимый для дистилляции эфира с его помощью. И насколько я помнила, он купил эти предметы у аптекаря в Филадельфии, хотя его имя я забыла. Но в Филадельфии не могло быть много аптекарей, и я решила посетить их всех, пока не найду то, что требуется.

Марсали сказала, что в городе есть два крупных аптекарских магазина, и только в крупном я смогу найти то, что мне нужно, чтобы сделать эфир. Как звали джентльмена, у которого лорд Джон Грей приобрел мой перегонный аппарат? Из Филадельфии ли он вообще? От усталости или от простой забывчивости моя голова была пуста; а уж время, когда я делала эфир в своей хирургической во Фрейзерс Ридже, вообще казалось далеким и мифическим, будто Всемирный потоп.

Я нашла первого аптекаря и приобрела у него несколько полезных предметов, в том числе банку пиявок, хотя мысль о том, чтобы положить одну из них внутрь горла Анри-Кристиана вызывала сомнения: а вдруг он ее проглотит?

«С другой стороны, – размышляла я, – Анри-Кристиан – четырехлетний мальчик, старший брат которого обладает весьма развитым воображением. Явно ребенок глотал вещи куда похуже, чем пиявка». Впрочем, если все сложится хорошо, пиявки не понадобятся. А еще я приобрела два очень маленьких каутера (хирургические инструменты для прижигания тканей – прим. пер.). Это был примитивный и болезненный способ остановки кровотечения, но, на самом деле, очень эффективный.

Однако никакого купоросного масла у аптекаря не оказалось. Он извинился за недостаток оного, заявив, что такие вещи придется импортировать из Англии, а с этой войной... Я поблагодарила его и пошла во второе место, где мне сообщили, что у них было немного витриола (купоросное масло – прим. пер.), но аптекарь продал его некоторое время назад английскому лорду, хотя для чего он ему потребовался, человек за прилавком даже представить себе не мог.

– Английскому лорду? – удивилась я.

Конечно же, это не мог быть лорд Джон. Хотя, если подумать, вряд ли в теперешние времена английская аристократия толпами валила в Филадельфию, кроме тех ее представителей, которые были военными. И аптекарь сказал «лорд», а не майор или капитан.

Ладно, кто не рискует, то не пьет шампанского. Я задала вопрос, и мне с готовностью ответили, что это был лорд Джон Грей, который попросил доставить витриол в его дом на Честнат-стрит.

Ощущая себя Алисой в кроличьей норе (у меня все еще немного кружилась голова из-за недостатка сна и усталости от путешествия из Шотландии), я спросила, как пройти на Честнат-стрит.

Дверь мне открыла необыкновенно красивая молодая женщина, и по ее одежде сразу можно было понять, что она не прислуга. Мы удивленно моргнули, глядя друг на друга: она тоже явно не меня ожидала увидеть, но когда я спросила лорда Джона, сказавшись старой знакомой, девушка с готовностью пригласила меня войти, пояснив, что ее дядя вот-вот вернется, он только взял лошадь, чтобы подковать.

– Наверное, вы думаете, что он мог бы послать слугу, – извинилась юная госпожа, которая представилась как леди Доротея Грей, – или моего кузена. Но дядя Джон никому не доверяет своих лошадей.

– Вашего кузена? – переспросила я, медлительно прослеживая в уме семейный связи. – Вы говорите о Уильяме Рэнсоме, да?

– Да, об Элсмире, – подтвердила она, удивленная, но обрадованная. – Вы его знаете?

– Мы встречались пару раз, – ответила я. – Простите, что спрашиваю... а как он вообще очутился в Филадельфии? Я... э-э... Насколько я знаю, он был отпущен под честное слово и с остатками армии Бергойна отправился в Бостон, чтобы уплыть домой, в Англию.

-– О, так и есть! –сказала леди Доротея. – В смысле, отпущен. Но он сначала приехал сюда, чтобы увидеться с отцом – с дядей Джоном, то есть – и с моим братом, – ее большие голубые глаза немного омрачились при этих словах. – Боюсь, Генри очень болен.

– Мне так жаль слышать это, – искренне, но кратко сказала я: меня больше интересовало присутствие здесь Уильяма. Но прежде чем я успела спросить что-нибудь еще, на крыльце послышались быстрые легкие шаги, и парадная дверь открылась.

– Дотти? – произнес знакомый голос. – Ты не знаешь, случайно, где... О, прошу прощенья.

В гостиную вошел лорд Джон Грей и остановился, увидев меня. А потом он действительно меня разглядел, и его челюсть отвисла.

– Как приятно снова увидеть вас, – любезно произнесла я, – но мне жаль, что ваш племянник болен.

– Благодарю, – ответил лорд Джон и, несколько настороженно меня разглядывая, низко склонился над моей рукой в изящном поцелуе. – Очень рад снова видеть вас, миссис Фрейзер, – добавил он совершенно искренне и, после секундного колебания, разумеется, не мог не спросить: – А ваш муж?

– Он в Шотландии, – сказала я, чувствуя некоторое злорадство, когда заметила мелькнувшее на его лице разочарование. Но лорд Джон быстро стер его, как настоящий джентльмен и солдат. Он в самом деле был одет в военную форму, что меня удивило.

– Вижу, вы вернулись к действительной службе? – спросила я, изогнув брови.

– Не совсем. Дотти, ты уже позвала миссис Фиг? Уверен, миссис Фрейзер будет рада подкрепиться.

– Я только что пришла, – поспешила сказать я, когда Дотти подскочила и вышла.

– Вот как.

Будучи человеком воспитанным, лорд Джон не задал вопроса «и зачем?» (хотя, тот явно отразился на его лице), но предложил мне сесть и сел сам с каким-то странным выражением лица, будто пытался придумать, как спросить о чем-то неловком.

– Я очень рад видеть вас, – снова медленно произнес он. – Вы... Не хочу показаться невоспитанным, миссис Фрейзер, простите меня пожалуйста, но... может, вы пришли, чтобы принести мне послание от вашего мужа?

Он ничего не мог поделать с тем огоньком, что засветился в его глазах, и мне было почти жаль его, когда я покачала головой.

– Сожалею, – сказала я, удивившись, что так и есть. – Я пришла, чтобы просить об услуге. Не для меня лично – для моего внука.

Лорд Джон моргнул.

– Вашего внука, – непонимающе повторил он. – Я думал, что ваша дочь... О! Ну, конечно, я забыл о приемном сыне вашего мужа... его семья здесь? Это один из его детей?

– Да, все верно.

И без дальнейших церемоний я объяснила ситуацию, описав состояние Анри-Кристиана и напомнив лорду Джону о его щедрости, когда более четырех лет назад он прислал мне купоросное масло и стеклянный пеликан.

– Мистер Шолто – аптекарь на Уолнат-стрит – сказал мне, что продал вам большую бутылку витриола несколько месяцев назад. И я подумала... У вас, случайно, он не сохранился?

Я даже не пыталась скрывать, как он мне нужен, и выражение лица лорда Джона смягчилось.

– Сохранился, – ответил он и к моему удивлению улыбнулся так, будто солнце вышло из-за облаков. - Я купил его для вас, миссис Фрейзер.

МЫ ТУТ ЖЕ ДОГОВОРИЛИСЬ: лорд Джон не только даст мне купоросное масло, но также купит любой другой необходимый медицинский инструмент, который может мне понадобиться, если я соглашусь сделать операцию его племяннику.

– Доктор Хантер извлек одну из пуль на Рождество, -– сказал лорд Джон, – и это несколько улучшило состояние Генри. Но другая остается недоступной, и...

– Доктор Хантер? – перебила я его. – Вы имеете в виду Дэнзелла Хантера?

– Именно так, – удивился Грей и чуть нахмурился. – Не хотите ли вы сказать, что знаете его?

– Я действительно его знаю, – сказала я, улыбаясь. – Мы часто вместе работали, как в Тикондероге, так и в Саратоге в армии Гейтса. Но что он делает в Филадельфии?

– Он... – начал лорд Джон, однако его прервал звук легких шагов, спускающихся по лестнице.

Пока мы говорили, я смутно слышала, что наверху кто-то ходит, но не обращала внимания. Теперь же я обернулась на дверной проем, и мое сердце подпрыгнуло от вида Рейчел Хантер, которая стояла, глядя на меня, и от изумления ее губки сложились в совершенное «О».

В следующий миг она уже была в моих руках, обнимая так, что чуть не сломала мне ребра.

– Друг Клэр! – сказала она, наконец выпуская меня из объятий. – Я и не думала увидеть... то есть, я так рада... О, Клэр! Йен. Он вернулся с тобой?

В каждой ее черточке явно читались нетерпение и страх, надежда и опасение, сменяющие друг друга на лице, словно бегущие наперегонки облака.

– Приехал, – заверила я ее, – только его здесь нет.

Личико Рейчел вытянулось.

– О, – упавшим голосом произнесла она. – Где же...

– Он отправился искать тебя, – нежно сказала я, беря ее за руки.

В глазах Рейчел, будто лесной пожар, загорелась радость.

– О! – совсем другим голосом повторила она. – О!

Лорд Джон вежливо кашлянул.

– Вероятно, будет неблагоразумно, если я узнаю, где именно находится ваш племянник, миссис Фрейзер, – заметил он. – Насколько я понимаю, он разделяет принципы вашего мужа? Именно так. Тогда, вы меня извините, я пойду наверх и сообщу Генри о вашем приезде. Полагаю, вы захотите его осмотреть?

– О, – вдруг вспомнила я о насущном деле. – Да. Да, конечно. Если вы не возражаете...

Лорд Джон улыбнулся, взглянув на Рейчел, которая побледнела, увидев меня, но теперь ее взволнованное личико зарделось, словно румяное яблочко.

– Совсем нет, – ответил он. – Поднимайтесь наверх, когда освободитесь, миссис Фрейзер. Я подожду вас там.

ГЛАВА 88

ГРЯЗНО И НАПРЯЖЕННО

Я СКУЧАЛА ПО БРИАННЕ постоянно. В большей или в меньшей степени – зависело от обстоятельств. Но мне особенно не хватало ее сейчас. Уверена, она бы придумала, как направить свет в горлышко Анри-Кристиана.

Я уложила малыша на стол прямо возле типографской витрины, пытаясь поймать все лившиеся из нее солнечные лучи. Но это была Филадельфия, а не Нью-Берн. Если небо не заволакивали тучи, то его закрывала пелена дыма от городских каминов. А здания, расположенные на противоположной стороне узких городских улиц, загораживали бóльшую часть света, который оставался.

«Не то чтобы это так уж важно», – сказала я себе. Залей хоть всю комнату солнцем, я все равно не могла бы ничего увидеть в глубине горлышка Анри-Кристиана. У Марсали имелось маленькое зеркальце, с помощью которого получится направить свет, – и, вероятно, это поможет с миндалинами. Аденоиды же придется удалять вслепую.

Прямо позади мягкого нёба я нащупала нежный губчатый край одного аденоида и, мысленно увидев его форму, примостила вокруг него проволочную петлю – бережно и с большой деликатностью, чтобы острым краем не повредить кончики своих пальцев или опухшую плоть аденоида. Когда я срежу его, кровь хлынет ручьем.

Я устроила так, чтобы Анри-Кристиан лежал под углом, почти на боку: Марсали сжимала его неподвижное тело. Дэнзелл Хантер держал голову малыша ровно, крепко фиксируя поверх носа мягкую пропитанную эфиром салфетку. Никаких всасывающих приборов, кроме собственного рта, у меня не было, так что сразу после того, как я сделаю надрез, мне придется быстро повернуть голову Анри-Кристиана, чтобы кровь вытекала изо рта, а не бежала в горло. Иначе он захлебнется. Крошечные каутеры (хирургические инструменты для прижигания тканей – прим. пер.) нагревались: мы воткнули их наконечниками в виде лопатки в поддон с горячими углями. «Это будет самой сложной частью, – подумала я, делая паузу, чтобы обрести внутреннее равновесие и кивком головы успокоить Марсали. – Не хотелось бы обжечь малышу язык или полость рта, ведь внутри так склизко...»

Я резко скрестила ручки инструмента, и малыш дернулся под моей рукой.

– Держи его крепче, – спокойно произнесла я. – Еще немного эфира, пожалуйста.

Марсали тяжело дышала, а лицо и суставы пальцев побелели. Я почувствовала, как аденоид, аккуратно отделившись, оторвался, и, обхватив пальцами, вытащила его из горла, прежде чем он мог проскользнуть в пищевод. Ощутив горячий металлический запах крови, быстро наклоняю голову малыша набок, бросаю отрезанный кусочек плоти в поддон и киваю Рейчел, которая вытаскивает из углей каутер и осторожно вкладывает его мне в руку.

Моя вторая рука все еще находится во рту Анри-Кристиана, удерживая язык и нёбный язычок в стороне, а пальцем я отмечаю место экс-аденоида. Просовывая каутер в горлышко, ослепительной линией боли обжигаю палец и тихонько шиплю, но пальцем не шевелю. Повеяло густым и горячим жженным запахом прижигаемой крови и плоти, и Марсали испуганно охнула, но хватки на теле сына не ослабила.

– Все хорошо, друг Марсали, – прошептала ей Рейчел, схватив за плечо. – Он хорошо дышит, ему не больно, мы держим его на свету. Он поправится.

– Да, поправится, – сказала я. – Теперь забери у меня каутер, Рейчел, ладно? Окуни проволочную петлю в виски, пожалуйста, и дай ее мне. Первый готов. Осталось еще три.

– Я НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ничего подобного, – говорил Дэнзелл Хантер, наверное, уже в пятый раз, переводя взгляд с мягкой салфетки в своих руках на Анри-Кристиана, который начинал шевелиться и поскуливать в руках своей матери. – Я бы в это не поверил, Клэр, если бы не увидел своими собственными глазами!

– Ну, я подумала, что тебе полезно такое увидеть, – сказала я, вытирая пот с лица носовым платком.

Меня наполняло ощущение полнейшего блаженства. Операция прошла быстро, заняв не более пяти-шести минут, и Анри-Кристиан уже кашлял и плакал, отходя от наркоза. Герман вместе с Джоан и Фелисите, которых он крепко держал за руки, огромными глазами наблюдали из дверного проема в кухне.

– Я научу тебя готовить его, если хочешь.

Лицо Дэнзелла и так уже светилось счастьем от успешного исхода операции, а теперь же вообще просияло.

– О, Клэр! Это прямо подарок! Быть способным резать, не причиняя боли, сделать так, чтобы пациент, не будучи связанным, лежал неподвижно. Это... это невообразимо!

– Ну, все далеко не так совершенно, – предостерегла я его. – И очень опасно – как делать, так и использовать эфир.

Вчера в дровяном сарае я его приготовила: это очень летучий состав, и вероятность того, что он взорвется и сожжет постройку, убив меня в процессе, была более чем велика. Все закончилось благополучно, хотя от одной мысли, что нужно сделать это снова, внутри образовалась пустота и вспотели ладони.

Я подняла бутылку с капельным дозатором и осторожно встряхнула ее: осталось больше трех четвертей, и у меня имелась еще одна, немного бóльшая по объему.

– Полагаешь, этого хватит? – спросил Дэнни, поняв, о чем я думаю.

– Зависит от того, что мы обнаружим.

Несмотря на технические трудности, операция Анри-Кристиана была очень простой. С Генри Греем все будет не так. Я осмотрела его вместе с Дэнзеллом, объяснявшим мне, что он делал и видел во время предыдущей операции, удаляя под поджелудочной железой пулю, которая вызвала местное раздражение и рубцы, но на самом деле не слишком сильно повредила жизненно важный орган. Дэнни не смог найти другую, поскольку та залегла очень глубоко в теле – где-то под печенью. Он опасался, что пуля может находиться рядом с печеночной воротной веной и потому не осмелился активно искать, ведь кровотечение почти наверняка закончилось бы смертельным исходом.

Однако я была уверена, что ни желчный пузырь, ни желчный проток не повреждены, и, учитывая общее состояние Генри и симптоматику, я подозревала, что металлический шарик перфорировал тонкую кишку, но, пройдя внутрь, обжег и запечатал за собой края внутренней раны. В противном случае юноша почти наверняка умер бы в течение нескольких дней от перитонита.

Лучше всего, если оболочка вокруг пули образовалась прямо в стенке кишечника. Однако существует вероятность, что металл проник в полость кишки, – и это плохо. Но я не могла сказать, насколько, пока не увидела.

Во всяком случае, у нас есть эфир. И самые острые скальпели, которые можно купить за деньги лорда Джона.

ПОСЛЕ МУЧИТЕЛЬНО долгого (как показалось Джону Грею) разговора между двумя врачами окно оставили приоткрытым. Доктор Хантер настаивал на пользе свежего воздуха, и миссис Фрейзер соглашалась с ним из-за эфирных паров, но продолжала говорить о чем-то, что называла «микробами», опасаясь, что те проникнут через окно и загрязнят ее «хирургическое поле». Лорд Джон подумал, что миссис Фрейзер говорит так, будто перед ней поле битвы, но затем пристально вгляделся ей в лицо и понял, что для нее это так и есть.

А еще, заинтригованный, вопреки беспокойству за Генри, он подумал, что никогда не видел, чтобы женщина так выглядела. Скрепив сзади свои возмутительные волосы, миссис Фрейзер, подобно негритянским рабыням, аккуратно повязала голову тканью. И на ее открывшемся из-за этого лице резко обозначились тонкие кости, а напряженно-внимательное выражение – да еще с этими желтыми ястребиными глазами, метавшимися с одной вещи на другую – делало миссис Фрейзер чем-то самым далеким от женского образа, который он когда-либо встречал: это был генерал, который вел свои войска в бой. И, глядя на это, лорд Джон почувствовал, как клубок змей в животе немного расслабился.

«Она знает, что делает», – подумал он.

Затем миссис Фрейзер посмотрела на него, и, инстинктивно ожидая приказов, лорд Джон выпрямил плечи – к своему полнейшему изумлению.

– Вы хотите остаться? – спросила она.

– Да, конечно, – дыхание как будто перехватило, но в голосе не прозвучало ни толики сомнений.

Миссис Фрейзер откровенно сказала, каковы шансы Генри, – не слишком хорошие, но надежда есть – и Джон был настроен оставаться со своим племянником, что бы ни случилось. Если Генри ждет смерть, то, по крайней мере, он умрет рядом с тем, кто его любит. Хотя, на самом деле, лорд Джон был совершенно уверен, что Генри не умрет. Грей не позволит ему.

– Тогда сядьте вон там.

Она кивнула на табурет на дальней стороне кровати, и Грей сел, ободряюще улыбнувшись Генри, который выглядел испуганным, но решительно настроенным.

– Я не могу жить вот так больше, – сказал он прошлой ночью, согласившись наконец на операцию. - Я просто не могу.

Миссис Вудкок тоже настояла на том, чтобы присутствовать, и пристрастно с ней побеседовав, миссис Фрейзер заявила, что та будет ответственной за эфирный наркоз – таинственную субстанцию, стоявшую в бюро в бутылочке с капельным дозатором, из которого выплывал слабый тошнотворный запах.

Миссис Фрейзер дала доктору Хантеру нечто похожее на платок и подняла еще один к своему лицу. Это и был носовой платок, как увидел Грей, но с завязками, прикрепленными к углам, которые она повязала на затылке, закрыв тканью нос и рот, и Хантер послушно последовал этому примеру.

Грей давно привык к быстрой грубости армейских хирургов, поэтому подготовка миссис Фрейзер казалась ему чрезвычайно кропотливой: женщина тихо и успокаивающе говорила с пациентом через свою разбойничью маску, неоднократно протирала живот Генри спиртовым раствором, который сама приготовила. В нем же она ополоснула руки (и заставила Хантера и миссис Вудкок сделать то же самое) и свои инструменты, отчего вся комната воняла, будто винокурня самого низкого пошиба.

Спустя мгновение лорд Джон осознал, что на самом деле ее движения были очень проворными. Однако эти руки двигались с такой уверенностью и... да, с изяществом, – это самое подходящее слово – что создавали иллюзию двух парящих в небе чаек. Никаких суматошных взмахов, а только уверенные, безмятежные и почти мистические жесты, наблюдая за которыми, Грей успокоился и вошел в некое подобие транса, почти забыв о конечной цели этого плавного танца рук.

Миссис Фрейзер подошла к изголовью кровати и, низко наклонившись, заговорила с Генри, нежно убирая волосы с его лба, и Грей увидел, что глаза ястреба мгновенно смягчились, став золотыми, а тело Генри под ее прикосновением медленно расслабилось: сжатые жесткие кулаки развернулись. И тут лорд Джон заметил, что имелась еще одна маска: жесткая, сделанная из сплетенных на манер корзинки ивовых лоз, прослоенных мягкой хлопковой тканью. Миссис Фрейзер бережно приспособила маску к лицу Генри и, сказав ему что-то (Грей не расслышал), взяла бутылку с капельным дозатором.

Воздух тут же наполнился острым, сладким ароматом, который приник к задней стенке горла, и сознание Грея слегка поплыло. Качнув головой, он моргнул, чтобы рассеять головокружение, и понял, что миссис Фрейзер ему что-то сказала.

– Прошу прощенья?

Лорд Джон взглянул на нее – на большую белую птицу с желтыми глазами и сверкающим когтем, который внезапно вырос из ее руки.

– Я сказала, – спокойно повторила она сквозь маску, – что вам лучше сесть чуть дальше. Здесь будет довольно грязно.

УИЛЬЯМ, РЕЙЧЕЛ и Доротея сидели на крылечке, словно птицы на изгороди из редких жердин, а Ролло, наслаждаясь весенним солнцем, растянулся у их ног на кирпичной дорожке.

– Там, наверху, чертовски тихо, – Уильям беспокойно взглянул на верхнее окно – туда, где находилась комната Генри. – Полагаете, они уже начали?

Он подумал, но не сказал, что, несмотря на рассказ Рейчел о впечатлениях ее брата о чудесах от эфира миссис Фрейзер, ожидал услышать, как Генри будет издавать какие-нибудь звуки, когда все начнется. Человек лежит и тихо спит, пока кто-то разрезает ему ножиком живот? Полнейшая чепуха, сказал бы он. Но Дэнзелл Хантер не был человеком, которого можно легко обмануть, хотя Вилли подумал, что Дотти каким-то образом это удалось. Он искоса взглянул на кузину.

– Ты уже написала дяде Хэлу? О вас с Дэнни, я имею в виду?

Он знал, что нет (Дотти сообщила лорду Джону, но убедила его позволить ей самой рассказать обо всем отцу), но хотел по возможности отвлечь ее. Она была совершенно бледной, – даже губы побелели – и ее руки на коленях собрали ткань в гнезда из складок. Уильям до сих пор не привык видеть ее в сизо-голубиных и сливочных оттенках вместо обычного ее блестящего оперения, хотя думал, что спокойные цвета идут ей. Особенно после того, как Рейчел заверила Дотти, что, если она хочет, то по-прежнему может носить шелк и муслин вместо мешковины.

– Нет, – ответила Дотти, подарив Вилли благодарный взгляд, прекрасно понимая, что спрашивает он ради того, чтобы ее отвлечь. – Вернее, да, но письмо я еще не отправила. Если с Генри все будет в порядке, я сообщу эти новости, и в конце добавлю о нас с Дэнни – как постскриптум. Родители будут настолько счастливы из-за Генри, что, возможно, не обратят внимания – или, по крайней мере, не будут так расстроены.

– Я все-таки думаю, они обратят внимание, – задумчиво сказал Уильям. – Папа же обратил.

Лорд Джон опасно замолчал, когда ему сообщили, и одарил Дэнзелла взглядом, обещавшим дуэль на шпагах на утренней зорьке. Но факт состоял в том, что один раз Дэнни уже спас жизнь Генри и теперь снова помогал – с удачей и миссис Фрейзер – сохранить ее. А лорд Джон, прежде всего, человек чести. Кроме того, Уильям подумал, что отец был действительно рад узнать, наконец, в чем же состояла затея Дотти. Он ничего не сказал Уильяму о его собственной роли в этой авантюре. Но еще скажет.

– Пусть Господь сохранит твоего брата в Своих руках, – произнесла Рейчел, игнорируя высказывание Уильяма. – И моего. И миссис Фрейзер тоже. Но что, если все пойдет не так, как мы хотим? Тебе все равно придется сообщить своим родителям, и тогда они могут воспринять новости о твоем предстоящем замужестве как дополнительное оскорбление к ужасному известию.

– Вы самое бестактное и прямолинейное создание! – сказал ей Уильям довольно раздраженно, когда увидел, как Дотти еще больше побледнела при упоминании о том, что Генри может умереть в следующие минуты, часы или дни. – С Генри все будет прекрасно. Я знаю это. Дэнни – отличный врач, а миссис Фрейзер... она... э-э... – по правде говоря, Вилли не мог точно сказать, что она такое, просто она немного пугала его. - Дэнни говорит, что она знает, что делает, – закончил он с грехом пополам.

– Если Генри умрет, ничто уже не будет иметь значения, – тихо проговорила Дотти, опустив взгляд. – Ни для кого из нас.

Рейчел сочувственно промычала и, потянувшись, обняла Дотти за плечи. Уильям с усилием прочистил горло, и на миг ему показалось, что собака сделала то же самое.

Однако сочувствие в намерение Ролло не входило. Пес вдруг поднял голову, и шерсть на загривке чуть вздыбилась, а в груди загрохотало низкое рычание. Уильям машинально взглянул туда же, куда смотрела собака, и ощутил, как внезапно напряглись его мышцы.

– Мисс Хантер, – спокойно произнес он. – Вы знаете вон того человека? Того, что стоит вдалеке, в конце улицы, разговаривает с молочницей?

Прикрыв глаза рукой, Рейчел посмотрела в ту сторону, куда кивнул Вилли, но покачала головой.

– Нет, А что? Ты думаешь, это из-за него собака беспокоится? – она ткнула пса в бок носком ботинка. - Что случилось, друг Ролло?

– Не могу сказать, – честно признался Уильям, –это могла быть и кошка – пробежала там одна через дорогу прямо позади женщины. Но, уверен, я видел этого мужчину раньше. На обочине, где-то в Нью-Джерси. Он спрашивал меня, не знаю ли я Йена Мюррея, и где он может находиться.

Рейчел негромко ойкнула, и Уильям удивленно скосил на нее глаза.

– Что? – спросил он. – Вы знаете, где сейчас Мюррей?

– Нет, – резко ответила она. – Я не видела его с осени, с Саратоги, и я понятия не имею, где он. А ты знаешь имя того человека? - нахмурившись, спросила она. Теперь мужчина уходил, удаляясь по улице. – Если уж на то пошло, ты уверен, что это то же самый человек?

– Нет, – признал Уильям. – Но я думаю, что это тот же самый. Он опирался на посох, и этот тоже такой держит. И есть кое-что в том, как он стоит, – немного сутулясь. Человек, которого я встретил в Нью-Джерси, был очень старым, и походка у него такая же.

Вилли не стал говорить об отсутствующих пальцах: не стóит прямо сейчас напоминать Дотти о насилии и увечьях, да и в любом случае, он не мог разглядеть руку этого человека на таком расстоянии.

Ролло перестал рычать и, коротко фыркнув, угомонился, но его желтые глаза оставались напряженными.

– Когда вы собираетесь пожениться, Дотти? – спросил Уильям, стараясь занять ее разговором.

Из окна над ними поплыл странный запах: пес сморщил нос, качая головой, словно в замешательстве, и Уильям не винил его: пахло противно и тошнотворно. Но также отчетливо ощущалась кровь и слабая вонь дерьма. Это был запах битвы, и внутренности неприятно сжались.

– Я хотела бы сыграть свадьбу до того, как бои снова начнутся по-настоящему, - ответила кузина, поворачиваясь, – чтобы я смогла уехать с Дэнни – и с Рейчел, – добавила она с улыбкой, беря свою будущую золовку за руку.

Рейчел коротко улыбнулась в ответ.

– Как странно, – сказала она им обоим, но ее карие глаза смотрели на Уильяма – мягкие и тревожные. - Совсем скоро мы снова станем врагами.

– Я никогда не считал себя вашим врагом, мисс Хантер, – ответил Вилли так же тихо. – И я всегда буду вашим другом.

Улыбка тронула ее губы, но тревога в глазах осталась.

– Ты знаешь, о чем я.

Ее взгляд скользнул от Уильяма к Дотти, сидевшей с другой стороны, и Вилли вдруг пришло в голову, что его двоюродная сестра вот-вот выйдет замуж за повстанца, и фактически сама станет революционеркой. Что ему и в самом деле скоро придется воевать с частью своей семьи. Тот факт, что Дэнни Хантер не возьмет в руки оружие, не защитит его – или Дотти. Или Рейчел. Все трое будут виновны в государственной измене. Любой из них может быть убит, захвачен, заключен в тюрьму. «Что бы ты сделал, – подумал он внезапно, потрясенный, – если бы однажды тебе пришлось повесить Дэнни? Или даже Дотти?»

- Я знаю, что ты имеешь в виду, – тихо произнес он и взял Рейчел за руку. Она позволила ему. И все трое сидели в молчании, ожидая, какой вердикт вынесет им будущее.

ГЛАВА 89

БУМАГОМАРАКА

Я ШЛА В ТИПОГРАФИЮ смертельно уставшая и словно пьяная: в приподнятом настроении и чуть пошатываясь. Я и вправду немного захмелела: лорд Джон, видя, как мы с Дэнзеллом Хантером оба измотаны операцией, настоял, чтобы мы выпили его лучшего бренди. Я не стала отказываться.

Это была одна из самых ужасных операций, которые я проводила в восемнадцатом веке. Кроме неё, я сделала всего лишь две операции на брюшной полости: успешное удаление (под эфирным наркозом) аппендикса у Эйдана МакКалума и очень неудачное кесарево сечение, проведённое убитой Мальве Кристи садовым ножом. Мысль о ней, как обычно, вызвала приступ грусти и сожаления, но, как ни странно, не такой болезненный. Теперь, возвращаясь домой холодным вечером, я вспомнила то чувство, будто держу в руках жизнь – на миг вспыхнувшее голубое пламя – ощущение такое короткое и мимолетное, но совершенно ясное и пьянящее.

Два часа назад я держала в руках жизнь Генри Грея и вновь чувствовала тот огонь. Я опять изо всех сил захотела, чтобы это пламя не затухало, однако на сей раз оно казалось устойчивым и поднималось в моих ладонях, как ровный огонь свечи.

Пуля вошла в кишечник, но не инкапсулировалась (Инкапсуляция – образование капсулы (оболочки) вокруг чуждых для организма веществ (инородных тел, паразитов и т. д.) – прим. перев.). Вместо этого она застряла там, сохранив способность перемещаться. Пуля не могла выйти из тела, но оказалась достаточно подвижной и раздражала слизистую сильно изъязвлённого кишечника. После краткого обсуждения с Дэнзеллом Хантером (новизна осмотра работающих внутренних органов лежащего без сознания пациента настолько заворожила Хантера, что он едва мог сосредоточиться на сути вопроса, громко выражая восхищение яркой окраской и пульсацией живых органов) я решила, что поражение кишечника слишком обширно. Иссечение язв существенно сузило бы тонкую кишку и могло вызвать рубцевание, что в дальнейшем привело бы к её частичной или полной непроходимости.

Вместо этого мы сделали щадящую резекцию, и я почувствовала что-то среднее между смущением и желанием рассмеяться, вспомнив лицо лорда Джона, когда, отделив изъязвлённый сегмент кишки, я шмякнула его на пол к ногам Грея, так, что брызги полетели. Я сделала это не нарочно – просто мне требовались руки – мои и Дэнзелла, чтобы контролировать кровотечение, а медсестры у нас не было.

Жизнь юноши по-прежнему оставалась под угрозой. Я не знала, окажется ли эффективным мой пенициллин и не разовьётся ли, несмотря на него, какая-нибудь чудовищная инфекция. Но Генри пришёл в себя, и его жизненные показатели были на удивление высокими. «Возможно, – подумала я, – из-за миссис Вудкок». Заставляя Генри очнуться, она держала его за руку и с неистовой нежностью, не оставившей сомнений в её чувствах, гладила его лицо.

Я ненадолго задумалась, какое будущее её ожидает. Заинтересовавшись необычным именем, я осторожно расспросила её о муже и убедилась, что именно его ампутированную ногу я перевязывала при отступлении из Тикондероги. Я подумала, что он вполне мог умереть; если так, то что может произойти между Мерси Вудкок и Генри Греем? Она была свободной женщиной, а не рабыней. Брак представлялся даже более возможным, чем в Соединённых Штатах двести лет спустя: хотя в Вест-Индии браки чёрных женщин и мулаток из хороших семей с белыми мужчинами заключались нечасто, но они не становились предметом общественного скандала. Однако Филадельфия не Карибы, и судя по тому, что Дотти рассказала мне о своём отце...

Я просто слишком устала, чтобы думать об этом, да и нужды не было: Дэнни Хантер вызвался остаться с Генри на ночь. Я выкинула эту необычную парочку из головы, нетвёрдо шагая по улице. Сегодня я только позавтракала, а сейчас почти стемнело – бренди просочилось сквозь стенки моего пустого желудка прямо в кровь, и на ходу я тихо напевала себе под нос. Наступили сумерки, когда предметы как бы парят в воздухе, выпуклые булыжники кажутся бесплотными, а листья деревьев висят, словно тяжёлые изумруды, сияя зеленью, аромат которой будоражит кровь.

Мне следовало бы ускорить шаг: в городе ввели комендантский час. Хотя кто бы меня арестовал? Я была слишком стара для патрульных, чтобы они стали приставать ко мне, как к юной девушке, и не того пола, чтобы вызвать подозрения. Если я и встречу патруль, они только обругают меня и велят идти домой, – что я, собственно говоря, и делала.

Внезапно меня осенило, что я смогу неплохо помочь в делах, которые Марсали иносказательно называла «работой мистера Смита»: рукописные письма, рассылаемые «Сынами Свободы», ходили между деревнями и городами, носились по колониям, как листья, подхваченные весенней бурей, – письма копировали и отправляли дальше, иногда печатали и распространяли в городах, если находился отважный печатник, готовый выполнить эту работу.

Существовала обширная сеть для передачи этих писем, но всегда оставался риск разоблачения, и людей часто арестовывали и сажали в тюрьму. Герман нередко разносил такие бумаги, и у меня душа уходила в пятки, когда я об этом думала. Юркий мальчик меньше бросался в глаза, чем молодой человек или торговец, идущий по своим делам, но англичане не были дураками и наверняка остановили бы его, если бы он выглядел совсем подозрительно. В то время как я…

Перебирая в уме варианты, я добралась до типографии и вошла внутрь. Меня встретили запахи вкусного ужина, восторженные приветствия детей и то, что вытеснило из головы все мысли о моей новой предполагаемой шпионской карьере, – два письма от Джейми.

«20 марта 1778 г. от Р.Х.

Лаллиброх

Возлюбленная моя Клэр!

Йен умер. Прошло уже десять дней, и я думал, что теперь смогу писать спокойно. Но вижу эти слова перед собой на бумаге, и мной совершенно неожиданно овладевает скорбь, из глаз по носу бегут слёзы – пришлось остановиться и вытереть лицо платком, прежде чем продолжить. Это была нелёгкая смерть; мне надо бы испытывать облегчение оттого, что Йен ныне обрёл покой, и радоваться тому, что теперь он на небесах. Я и рад. Но вместе с тем и безутешен, как никогда прежде. Лишь одна мысль о том, что я могу поделиться с тобой, утешает меня, душа моя.

Младший Джейми, как и полагалось, получил поместье. Последняя воля Йена оглашена, и мистер Гоуэн проследит за её исполнением. Кроме земли и построек, другого имущества совсем немного: остальные дети получат в наследство всего ничего, в основном – личные вещи. Мою сестру он доверил моим заботам. (Перед смертью он спросил, не возражаю ли я. Я ответил, что он мог бы и не спрашивать. С этим он согласился, но добавил, что решил узнать, чувствую ли я, что смогу справиться с задачей, и засмеялся, как дурак. Боже милостивый! Как же мне будет его недоставать!)

Как мы и договаривались, я погасил кое-какие мелкие долги, которые надо было выплатить.

Меня беспокоит Дженни. Я знаю, она всем сердцем скорбит по Йену, но почти не плачет, а лишь подолгу сидит, глядя на что-то, видное только ей. Она – само спокойствие, и это довольно жуткое зрелище, будто бы её душа упорхнула с Йеном, оставив только телесную оболочку. И, раз уж я упомянул оболочки, мне пришло в голову, что, Дженни, пожалуй, напоминает наутилуса помпилиуса [Nautilus Pompilius – «обыкновенный кораблик», вид головоногих моллюсков. Из раковин наутилуса помпилиуса изготовлено множество красивых предметов, находящихся в кунсткамерах эпохи Возрождения. – прим. перев.], которого Лоренс Стерн показывал нам на Карибах. Большую красивую раковину, состоящую из многих камер, которые пусты, за исключением той, которая находится глубже остальных, и в которой маленькое животное прячется от опасности.

Кстати, о Дженни: она просит передать, что раскаивается в том, что тебе наговорила. Я ответил ей, что мы с тобой это обсудили и что ты, из сострадания, не будешь держать против неё зла, так как понимаешь, что эти слова были вызваны отчаянием.

В то утро, когда умер Йен, она весьма рассудительно беседовала со мной, сказав, что думает покинуть Лаллиброх, потому что со смертью мужа здесь её больше ничто не держит. Я был, как ты можешь себе представить, чрезвычайно удивлён услышанным, но не пытался расспрашивать или отговаривать её, полагая, что она приняла это решение только под пагубным влиянием бессонницы и горя.

Однако после этого она не раз говорила о своём намерении, твердо заверяя, что действительно находится в здравом уме. Я ненадолго съезжу во Францию, – чтобы заключить некие конфиденциальные сделки, о которых я здесь писать не буду, а также чтобы до отъезда в Америку убедиться, что и Майкл, и Джоан обустроились: они уехали отсюда вдвоём на следующий день после похорон Йена. Я сказал Дженни, что она должна всё тщательно обдумать, пока я в отъезде, но если она и вправду убеждена, что хочет именно этого, то я отвезу её в Америку. Жить она будет не с нами. (Я улыбаюсь, представляя твоё лицо, которое не способно ничего утаить даже в моём воображении).

Она поселится у Фергюса и Марсали, где будет полезна, но где ничто не будет ежедневно напоминать ей о потере, – и где она сможет помогать Младшему Йену и поддерживать его, если ему потребуется помощь (или по крайней мере будет знать, как он живёт, если её помощь не понадобится).

(Еще мне пришло на ум, – как, конечно, и ей, – что жена молодого Джейми теперь станет леди Лаллиброх и что там теперь нет места для двух хозяек. Дженни достаточно мудра, чтобы знать, какие трудности может повлечь такая ситуация, и достаточно добра, чтобы стремиться избежать их ради сына и его жены).

В любом случае я предполагаю отплыть в Америку в конце месяца или как можно ближе к этой дате, как только договорюсь о местах на корабле. Предвкушение воссоединения с тобой согревает моё сердце. Остаюсь навсегда

Твоим любящим мужем,

Джейми».

«Париж, 1 апреля

Любимая моя жёнушка!

Сегодня вечером я вернулся в своё новое жилище в Париже очень поздно. При этом я обнаружил, что дверь заперта, и был вынужден громко звать хозяйку, которая вспылила от того, что её подняли с постели. Я, в свою очередь, вспылил ещё больше, увидев, что огонь не горит, ужинать мне нечем, а на кровати нет ничего, кроме заплесневелого наматрасника и потёртого одеяла, которым не стал бы укрываться последний нищий!

Дальнейшие крики не принесли мне ничего, кроме оскорблений (сквозь надёжно запертую дверь), а моя гордость не позволила мне предлагать взятку, даже если бы её выдержал мой кошелёк. Поэтому я нахожусь в пустой мансарде, замёрзший и ужасно голодный. (Эта достойная сожаления картина малодушно нарисована здесь для того, чтобы ты мне посочувствовала и убедилась, как плохо мне без тебя живётся).

Я решил отсюда уйти, как только рассветёт, и подыскать лучшее жилище без чрезмерного урона моему кошельку. А пока постараюсь отвлечься от холода и голода в приятной беседе с тобой, надеясь, что усилия, потраченные на письмо, вызовут передо мной твой образ и создадут мне иллюзию твоего присутствия.

(Я раздобыл приличное освещение, прокравшись в чулках вниз по лестнице и стащив из передней гостиной два серебряных канделябра, обманчивое великолепие которых соблазнило меня здесь поселиться. Я верну канделябры завтра, когда мадам вернёт грабительскую плату за это жалкое жильё).

Перейдём к более приятным темам. Я виделся с Джоан, которая теперь спокойно живёт в монастыре и, по-видимому, довольна. (Что? Ну, если ты спрашиваешь, то нет: я не присутствовал на свадьбе её матери с Джозефом Мюрреем, который, как оказалось, является троюродным братом Йена. Я послал им щедрый подарок и свои наилучшие, совершенно искренние пожелания). Завтра я навещу Майкла и жду не дождусь, когда снова увижусь с Джаредом и передам ему твой самый сердечный привет.

Между тем нынче утром я зашел подкрепиться в кофейню на Монмартре, где мне посчастливилось неожиданно встретить мистера Лайла, с которым мы познакомились в Эдинбурге. Любезно поприветствовав меня, он осведомился, что меня сюда привело, и после короткой беседы личного характера пригласил принять участие в заседании некоего общества, членами которого являются Вольтер, Дидро и другие, к чьему мнению прислушиваются в кругах, на которые я пытаюсь повлиять.

Итак, в два часа, как мы и договаривались, я пришёл в дом, где меня приняли. Я обнаружил чрезвычайно роскошно обставленные апартаменты, – это была парижская резиденция мсье Бомарше.

Общество, собравшееся там, было поистине пёстрым: оно состояло из представителей самых различных кругов: от нищих философов из кофеен до изысканнейших особ, украшающих парижский свет. Но всех их отличала одна общая черта: они – любители поговорить. Некоторые претензии на здравый смысл и интеллект, конечно, имели место, но на них не настаивали. Я не мог бы желать более попутного ветра для своего первого плавания в качестве политического провокатора — и, ты увидишь, ветер удачи – это самый точный образ при разборе событий дня.

После лёгкой болтовни за закусками (если бы меня предупредили о здешних порядках заранее, я бы постарался под шумок набить свои карманы пирожными, как, по моим наблюдениям, делали многие из моих сотрапезников), компания перешла в большой зал и расселась по местам, чтобы наблюдать за официальными дебатами между двумя партиями.

Темой дебатов стал популярный тезис, заключавшийся в том, что перо могущественнее меча. Мистер Лайл и его сторонники защищали это положение, а мсье Бомарше и его друзья решительно настаивали на противоположном. Беседа была оживлённой, с частыми аллюзиями [аллю́зия – стилистический приём, заключающийся в намёке на общеизвестные факты, исторические события, литературные произведения и т.п. – прим. перев.] на работы Руссо и Монтеня (и немалым количеством пренебрежительных слов в адрес личности первого в связи с его аморальными взглядами на брак), но в итоге партия мистера Лайла одержала в споре верх. Я подумывал, не показать ли обществу свою правую руку, как свидетельство противоположного утверждения (образец моего почерка должен был бы, ко всеобщему удовлетворению, стать доказательством), но воздержался, оставшись лишь наблюдателем.

Позднее я нашёл удобный случай подойти к мсье Бомарше и сделал шутливое замечание, чтобы привлечь его внимание. Его весьма впечатлило отсутствие у меня пальца. А когда мсье Бомарше узнал, как я потерял палец (или вернее то, что я предпочёл об этом сообщить), то крайне оживился и настоял, чтобы я вместе с его компанией отправился в дом герцогини де Шольнез, где его ожидали на ужин, так как герцог известен своим горячим интересом к вопросам, касающимся коренных жителей Колоний.

Ты, несомненно, удивишься: какая связь существует между дикарями-аборигенами и твоей превосходнейшей операцией? Наберись терпения и прочти ещё несколько строчек.

Резиденция герцога находится на улице с оживленным движением. Впереди кареты мсье Бомарше я заметил несколько превосходных экипажей. Представь мой восторг, когда мне сказали, что джентльмен, который ехал прямо перед нами, не кто иной, как мсье Вержен, министр иностранных дел.

Я поздравил себя с удачей, так скоро повстречав столько особ, подходящих для моей цели, и сделал всё, что в моих силах, чтобы снискать их расположение, потчуя их баснями о своих приключениях в Америке и позаимствовав по ходу дела немало историй нашего доброго друга Майерса.

Общество было удивлено самым приятным образом и с особым интересом внимало истории о нашей встрече с медведем и с Накогнавето и его парнями. Я особо подчеркнул значимость твоих героических усилий с рыбиной, что весьма позабавило присутствующих. Хотя дамы, по-видимому, более всего поразились моим описанием твоего индейского наряда. Мистер Лайл, напротив, жаждал услышать больше о том, как ты выглядела в кожаных штанах, – из чего я заключил, что он записной развратник и бесстыдник, что подтвердилось позже вечером, когда я застал врасплох Лайла в коридоре с мадемуазель Эрланд, чьё поведение я счёл в высшей степени распутным.

Так или иначе, после рассказа о медведе мистер Лайл привлёк всеобщее внимание к моей руке и убедил меня поделиться историей, которую я поведал ему днём, – как я умудрился потерять свой палец.

Увидев, что общество, хорошенько накачавшись шампанским, голландским джином и большим количеством рейнвейна, разогрелось настолько, что с восторгом внимает каждому моему слову, я, не щадя своих сил, наплёл им страшилок, рассчитанных на то, чтобы они потом дрожали в своих постелях.

По дороге из Трентона в Олбани (рассказывал я) меня захватили в плен жуткие ирокезы. Я досконально описал, впрочем не слишком преувеличивая, ужасающую внешность и кровожадные обычаи этих дикарей и подробно остановился на страшных истязаниях, которым ирокезы имеют обыкновение подвергать своих незадачливых жертв. Графиня Путуд упала в обморок, когда я во всех деталях описывал ужасную смерть отца Александра, да и остальные участники вечеринки были весьма поражены.

Я рассказал им про вождя Два Копья, который, я надеюсь, не будет возражать против того, что я в благих целях опорочил его имя, тем более что он никогда об этом не услышит. Этот вождь, сказал я, преисполнившись решимости подвергнуть меня пыткам, велел раздеть меня донага и жестоко высечь. Вспомнив нашего доброго друга Дэниэла, обратившего такое же несчастье в свою пользу, я поднял рубашку и показал свои шрамы. (Я почувствовал себя отчасти шлюхой, но, по моим наблюдениям, большинство шлюх избирают эту профессию по необходимости, и я успокаиваю себя тем, что у меня тот же случай). Реакция моей аудитории превзошла все ожидания, и я продолжил свое повествование в полной уверенности, что с этого момента они поверят во что угодно.

После этого (рассказывал я) два воина-индейца приволокли моё бесчувственное тело к вождю и распростёрли на широком камне, поверхность которого носила зловещие свидетельства предыдущих жертвоприношений подобного рода.

Языческий жрец, или шаман, приблизился ко мне, отвратительно вопя и потрясая палкой, украшенной множеством раскачивающихся скальпов, что заставило меня опасаться, как бы мои собственные волосы не привлекли его своим необычным цветом и не добавились вскоре к его коллекции. (Я не припудрил волосы скорее из-за отсутствия пудры, чем преднамеренно). Этот страх значительно усилился, когда шаман достал большущий нож и подступил ко мне со сверкающими от злобы глазами.

В этот момент глаза моих слушателей тоже засверкали, став огромными, как блюдца, – так внимали они моему рассказу. Многие дамы заплакали от жалости к моему отчаянному положению, а мужчины яростно проклинали этих мерзких дикарей, виновных в моих страданиях.

Потом я рассказал, как шаман вогнал нож мне прямо в руку, и я потерял сознание от страха и боли. Очнувшись (продолжил я), я обнаружил, что у меня полностью отрезан безымянный палец, а из раненой руки льётся кровь.

Но самым ужасающим был вид вождя ирокезов, который сидел на резном пне гигантского дерева и отрывал зубами мясо от отрезанного пальца, точно так, как кто-нибудь жадно обгладывает куриную ножку.

В этом месте моего рассказа графиня вновь упала в обморок, а почтенная мисс Элиот – дабы не отставать – закатила настоящую истерику, которая, к счастью, спасла меня от необходимости изобретать способы побега от дикарей. Притворившись, что меня мучают воспоминания об испытаниях, я выпил предложенный бокал вина (к этому времени я сильно вспотел) и сбежал с вечеринки, закиданный со всех сторон приглашениями.

Я весьма доволен результатами своего первого выступления. Меня также вдохновляет мысль, что, если возраст или ранения помешают мне находить средства к существованию с помощью меча, плуга или печатного станка, я всё же смогу зарабатывать на жизнь как сочинитель романов.

Полагаю, Марсали пожелает в мельчайших подробностях узнать, как выглядели платья присутствовавших дам, но должен попросить её пока потерпеть. Не буду притворяться, что не заметил их нарядов (хотя я мог бы это отрицать, если бы думал, что таким образом рассею твои опасения по поводу предполагаемой неспособности противостоять женским чарам. Зная твою подозрительность и нелогичность, моя Сассенах, я не буду этого отрицать), но моя рука сейчас не вынесет перенапряжения от подробных описаний. Пока только скажу, что платья сшиты из очень дорогих тканей и прелести дам в них наилучшим образом подчёркнуты благодаря моде.

Мои краденые свечи догорают, а рука и глаза так устали, что я с трудом разбираю собственные слова, не говоря о том, чтобы складывать их во фразы. Мне остаётся надеяться, что ты сможешь прочесть последнюю часть этой неразборчивой эпистолы. С тем, в хорошем расположении духа и воодушевлённый событиями дня, я ложусь в свою негостеприимную постель.

Поэтому желаю тебе спокойной ночи, уверяя в своих нежнейших чувствах, и надеюсь, что ты сохранишь терпение и неизменное расположение к

Твоему бумагомараке и преданнейшему мужу

Джеймсу Фрейзеру.

Постскриптум: я и правда бумагомарака, поскольку, как вижу, умудрился покрыть и бумагу, и себя самого безобразными кляксами. Льщу себя надеждой, что бумага обезображена сильнее.

Постскриптум 2. Сочинение настолько поглотило меня, что я забыл, с какой целью собирался писать: чтобы сказать, что я забронировал места на «Эвтерпе», отплывающей из Бреста через две недели. Если что-либо этому помешает, я напишу ещё раз.

Постскриптум 3. Я истомился по тебе, жажду вновь возлечь рядом с тобой и стать одним целым».

ГЛАВА 90

ВООРУЖЕННЫЕ БРИЛЛИАНТАМИ И СТАЛЬЮ

БРИАННА ТВЕРДОЙ РУКОЙ разрезала брошь на части с помощью кухонного секатора. Это было старинное, но не ценное украшение – уродливая викторианская вещица в форме крупного серебряного цветка, окруженного вьющимися лозами. Его единственная ценность заключалась в россыпи мелких бриллиантов, которые украшали листья, как роса.

– Надеюсь, они достаточно большие, – проговорила она и сама удивилась тому, как спокойно звучал ее голос. Внутри нее все кричало в течение последних тридцати шести часов – именно столько им потребовалось, чтобы все спланировать и приготовить.

– Думаю, они подойдут, – сказал Роджер, и Бри почувствовала напряженность за спокойствием его слов.

Он стоял позади, положив руку ей на плечо, и тепло его руки было приятным и мучительным. Еще час, и он уйдет. Возможно, навсегда.

Но выбора не было, и Бри делала все необходимое с сухими глазами и недрогнувшей рукой.

Аманда, как ни странно, довольно быстро заснула после того, как Роджер и Уильям Баккли отправились в погоню за Робом Кэмероном. Брианна уложила ее в кроватку и сидела, наблюдая, как она спит, и мучаясь от беспокойства, пока на рассвете мужчины не вернулись с ужасными известиями. Однако Аманда проснулась как обычно, радостная, будто солнечный денек, и, по-видимому, не помнила свой сон о кричащих камнях. Отсутствие Джема ее также не беспокоило: она спросила только один раз, как бы между прочим, когда тот вернется домой, и, получив уклончивый ответ «Скоро», явно довольная, снова принялась играть.

Теперь они вместе с Энни отправились в Инвернесс по магазинам с обещанием купить ей игрушку. Их не будет дома до полудня, а к тому времени мужчины уже уйдут.

– Почему? – спросил Уильям Баккли. – Почему он забрал вашего парнишку?

Тот же самый вопрос Брианна и Роджер задавали себе с того момента, как обнаружили пропажу Джема, и ответ вряд ли мог помочь делу.

– Могут быть только две причины, – ответил Роджер глухим и надтреснутым голосом. – Путешествие во времени или золото.

– Золото? – Баккли озадаченно взглянул на Брианну своими темно-зелеными глазами. – Какое золото?

– Пропавшее письмо, – объяснила она, слишком усталая, чтобы волноваться, не опасно ли рассказывать ему об этом. Теперь речь уже не шла о безопасности, и ничего не имело значения. – Приписка, которую сделал мой отец. Роджер сказал, что вы прочитали письма. Собственность Итальянского Джентльмена, помните?

– Я не обратил особого внимания, – признался Баккли. – Так, значит, речь идет о золоте? Тогда кто такой итальянский джентльмен?

– Чарльз Стюарт.

И они несвязно рассказали ему о золоте, доставленном по морю в последние дни якобитского восстания. «Сам Баккли тогда был примерно в возрасте Мэнди», – пораженно подумала Брианна. Для хранения золото разделили между собой трое шотландцев, доверенных представителей своих кланов: Дугал МакКензи, Гектор Камерон и Арч Баг из клана Грантов Леоха. Бри внимательно наблюдала за Баккли, но не увидела на его лице признаков того, что ему знакомо имя Дугала МакКензи. «Нет, – подумала она, – он не знает. Но это тоже сейчас не важно».

Никто не знал, что стало с двумя третями французского золота, которое было у МакКензи или Грантов, но Гектор Камерон бежал из Шотландии в последние дни восстания, увозя сундук с золотом под сиденьем своего экипажа, и доставил его в Новый Свет, где часть золота использовал на покупку своей плантации – «Речной Излучины». А остальное же…

– Его охраняет испанец? – нахмурил густые светлые брови Баккли. – Что, черт возьми, это значит?

– Мы не знаем, – ответил Роджер, сидевший за столом, положив голову на руки и вперив взгляд в деревянную столешницу. – Только Джем знает.

Затем он внезапно поднял голову, глядя на Брианну.

– Оркни, – сказал он. – Кэллэхэн.

– Что?

– Роб Камерон, – пояснил он тревожно. – Как ты думаешь, сколько ему лет?

– Не знаю, – ответила Бри в замешательстве. – Вероятно, лет тридцать пять или чуть больше. А что?

– Кэллэхэн, говорил, что, когда Камерону было чуть за двадцать, он участвовал в археологических раскопках вместе с ним. Интересно, это было достаточно давно? Я имею в виду, мне только что пришло в голову...

Ему пришлось замолчать, чтобы прочистить горло, - что он и сделал сердито, прежде чем продолжить.

– Если он интересовался историей пятнадцать-восемнадцать лет назад, возможно, он был знаком с Гейлис Дункан? Или Джиллиан Эдгарс, как я полагаю, ее тогда звали.

– О, нет, – сказала Брианна, скорее отрицая, чем с недоверием. – О, нет. Только не еще один свихнувшийся на якобитах!

Роджер почти улыбнулся при этом восклицании.

– Сомневаюсь, – сухо сказал он. – Не думаю, что этот человек безумен, не говоря уже о том, что он не политический идеалист. Но он член ШНП (Шотландская национальная партия – прим. пер.). Они тоже не сумасшедшие, но каковы шансы, что Джиллиан Эдгарс с ними связана?

Трудно об этом судить, особенно, не изучив связи и историю Камерона, а на это не было времени. Но такую возможность исключать нельзя. Джиллиан, которая позднее взяла имя знаменитой шотландской колдуньи, определенно очень интересовалась как шотландской историей, так и шотландской политикой. И ее пути вполне могли пересекаться с Робом Камероном. А если так…

– А если так, – мрачно сказал Роджер, – один Бог знает, что она могла ему рассказать или оставить.

В его кабинете лежали несколько тетрадей Гейлис; если Роб был знаком с ней, он мог бы узнать их.

– И мы, черт возьми, отлично знаем, что он прочел приписку твоего отца, – добавил он и, потерев лоб, вздохнул. Вдоль линии волос у него расплывался темный синяк. – Это не имеет значения, не так ли? Единственное, что сейчас важно, – это Джем.

И вот, Брианна дала каждому из них по кусочку серебра, усеянного небольшими бриллиантами, и по два бутерброда с арахисовым маслом.

– На дорожку, – сказала она, бесплодно пытаясь обратить это в шутку.

Теплая одежда и крепкие ботинки. Она отдала Роджеру свой швейцарский армейский нож; Баккли взял из кухни нож для стейков из нержавеющей стали, любуясь его зубчатым краем. На большее не было времени.

Солнце все еще стояло высоко, когда синий Мустанг Брианны выехал на ухабистую грунтовую дорогу, которая вела к основанию Крейг-на-Дун; ей нужно добраться домой до возвращения Мэнди. Синий грузовичок Роба Камерона все еще был там, и Бри охватила дрожь при виде его.

– Иди вперед, – грубовато сказал Роджер Баккли, когда машина остановилась. – Я тебя догоню.

Уильям Баккли быстро бросил на Брианну взгляд – прямой и приводящий в замешательство от того, что на нее смотрели такие же, как у Роджера глаза, – коснулся ее руки и пошел. Роджер не колебался, ведь по дороге у него было время на то, чтобы решить, что сказать, и в любом случае, он хотел сказать только одно.

– Я люблю тебя, – произнес он мягко и взял ее за плечи, удерживая ее ровно столько, чтобы сказать остальное. – Я верну его. Поверь мне, Бри, мы увидимся снова. В этом мире.

– Я люблю тебя, – сказала она или попыталась сказать, потому что это было похоже на беззвучный шепот рядом с его губами, но он уловил эти слова, долетевшие вместе с ее дыханием, улыбнулся и обхватил ее за плечи так сильно, что позже на этом месте появятся синяки, и открыл дверь машины.

Брианна смотрела на них, – ​​не могла не смотреть – пока мужчины поднимались к вершине холма, к невидимым камням, до тех пор, пока они не исчезли из поля зрения. Возможно, это было ее воображение; а, может быть, она действительно слышала те стоящие наверху камни: странная гудящая песня, которая жила в ее теле, память, которая останется в нем навсегда. Дрожащая, с затуманенными от слез глазами, она поехала домой. Потихоньку, осторожно. Потому что теперь она все, что осталось у Мэнди.

ГЛАВА 91

ШАГИ

ПОЗДНЕЙ НОЧЬЮ, чувствуя себя вялой и отяжелевшей, Брианна направилась в кабинет Роджера; кошмар этого дня притупился из-за усталости. Сидя за его столом, она пыталась почувствовать его присутствие, но комната была пустынна.

Мэнди спала; на удивление, ее покой не был нарушен хаосом чувств ее родителей. Конечно, она привыкла к периодическим отлучкам Роджера, когда он ездил в Лондон или в Оксфорд, ночевал в Инвернессе. «Будет ли она помнить его, если он никогда не вернется?» - с болью подумала Брианна.

Не в силах вынести эту мысль, она встала и начала беспокойно бродить по кабинету в поисках того, что нельзя было найти. Брианна ничего не могла есть и чувствовала себя опустошенной и разбитой.

Она взяла маленькую змейку, гладкая извилистость и симпатичная мордочка которой давали хоть какое-то успокоение. Брианна взглянула на шкатулку, задаваясь вопросом, а не поискать ли ей утешения в обществе своих родителей, но мысль о том, чтобы читать письма, которые Роджер, возможно, никогда не прочитает вместе с ней... Она положила змейку и обратила невидящий взгляд на книги на нижних полках.

Рядом с томиками об Американской революции, которые заказал Роджер, стояло собрание сочинений ее отца из его старого кабинета. Франклин У. Рэндалл – значилось на аккуратных корешках, и, взяв одну из книг, Бри села, прижимая ее к груди.

Однажды она уже обращалась к нему за помощью: просила присмотреть за потерянной дочерью Йена. Конечно, он позаботится и о Джеме.

Она листала страницы, чувствуя себя немного спокойнее от шороха бумаги.

«Папочка», – подумала Брианна. Других слов она найти не смогла, да и не нуждалась в них. И сложенный лист бумаги, засунутый между страниц, вовсе не стал неожиданностью.

Письмо было черновиком – Брианна ​​поняла это сразу по зачеркнутым строчкам, пометкам на полях, словам, окруженным вопросительными знаками. И, будучи черновиком, оно не имело ни даты, ни приветственных слов, но явно предназначалось ей.

«Мы только что расстались с тобой, мой любимый меткий стрелок, проведя прекрасный день в тире Шермана (тир для стендовой стрельбы – ​​запомнит ли она это название?). У меня все еще звенит в ушах. Всякий раз, когда мы стреляем, я разрываюсь между огромной гордостью за твои способности, завистью к ним и страхом. Я не знаю, когда ты это прочтешь, и прочтешь ли вообще. Может быть, у меня хватит смелости рассказать тебе, прежде чем я умру (или сделаю что-то настолько непростительное, что твоя мать расскажет... нет, она не сделает этого. Несмотря ни на что, я никогда не встречал более порядочного человека, чем Клэр. Она сдержит свое слово).

Я испытываю странное чувство при написании этого письма. Я знаю, что со временем ты узнаешь, кто ты, а возможно, и что ты из себя представляешь. Но я понятия не имею, как ты придешь к этому знанию. Открою ли я для тебя что-то неизвестное о тебе самой, или это уже будут устаревшие новости, когда ты найдешь письмо? Я могу только надеяться, что мне удалось спасти твою жизнь в любом случае. И что ты это поймешь рано или поздно.

Прости, дорогая, за излишнюю эмоциональность. Последнее, что мне хотелось бы сделать, это растревожить тебя. Я совершенно уверен в тебе. Но я твой отец, и поэтому подвержен страхам, которые испытывают все родители: что с твоим ребенком случится что-то ужасное и непредсказуемое, а ты будешь не в силах защитить его. Правда заключается в том, что не по своей вине, ты...»

Здесь он передумал несколько раз, написав «опасный человек», исправив это на «всегда в опасности», затем, в свою очередь, зачеркнув это и добавив «в опасном положении», вычеркнув и это, и обведя кружком «опасный человек», хотя и с вопросительным знаком.

– Я понимаю, папочка, – пробормотала она. – О чем ты говоришь? Я…

Звук заставил слова застрять в горле. В холле послышались шаги. Медленные, уверенные шаги. Мужские. Все волоски на ее теле встали дыбом.

В холле горел свет, и на мгновение фигура, возникшая в дверях кабинета, заслонила его. Брианна в ошеломлении смотрела на пришедшего.

– Что ты здесь делаешь?

Говоря, она поднималась со стула, пытаясь нащупать хоть что-то, что можно было бы использовать в качестве оружия, а ее разум сильно отставал от ее тела, еще не способный пробиться сквозь туман ужаса, охватившего ее.

– Я пришел за тобой, детка, – сказал он, ухмыляясь. – И за золотом.

Он положил что-то на стол: первое письмо ее родителей.

– «Скажите Джему, что Испанец охраняет его», – процитировал Роб Камерон, похлопывая по нему. – Я подумал, может, лучше тебе сказать это Джему. И скажи ему, чтобы он показал мне, где этот Испанец. Если хочешь, чтобы он остался в живых, понимаешь? Хотя, это тебе решать.

Его ухмылка стала еще шире.

– Босс.

ГЛАВА 92

ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ II

Брест

[город-порт на западе Франции, на полуострове Бретань – прим. перев.]

ДЖЕЙМИ ОЧЕНЬ ПЕРЕЖИВАЛ, видя, как Дженни со всем справляется. Он заметил, что у неё от страха тряслись поджилки, когда она впервые говорила по-французски с настоящим французом: в ямке на её шее, словно пойманный колибри, трепетал пульс. Но boulanger (булочник, франц. – прим. перев.) понял её: в Бресте было полно иностранцев, и её необычный акцент не вызвал особого интереса; а когда мужчина взял у неё пенни и протянул багет с сыром и оливками, Джейми захотелось одновременно смеяться и плакать при виде полного восторга на её лице.

– Он меня понял! – воскликнула Дженни, схватив брата за руку, когда они отошли. – Джейми, он меня понял! Я говорила с ним по-французски, и он понял, что я сказала, – ясно как Божий день!

– Гораздо яснее, чем если бы ты говорила с ним по-гэльски, – заверил он её.

Он улыбнулся, видя, как сестра рада, и погладил ей руку.

– Молодец, a nighean (дорогая, гэльск. – прим. перев.).

Дженни не слушала. Крутила во все стороны головой, разглядывая огромное количество магазинов и торговцев, заполонивших кривую улочку, и прикидывая, какие теперь перед ней открылись возможности. Масло, сыр, бобы, колбаса, ткани, ботинки, пуговицы... Она вцепилась в руку брата.

– Джейми! Я могу купить что угодно! Сама!

Он не мог не радоваться вместе с сестрой её заново обретённой независимости, хотя и почувствовал небольшой болезненный укол. Джейми наслаждался новым ощущением от того, что стал опорой сестре.

– Ну, конечно, можешь, – согласился он, взяв у неё багет. – Хотя не стоит покупать дрессированного бельчонка или напольные часы. С ними будет трудно справиться на корабле.

– Корабль, – сглотнув, повторила Дженни.

Пульсирующая жилка на её горле, замершая на мгновение, снова затрепетала.

– Когда мы… сядем на корабль?

– Ещё не время, a nighean, – ласково сказал Джейми. – Сначала давай перекусим, а?

«ЭВТЕРПА» ДОЛЖНА БЫЛА отплыть с вечерним отливом, и в полдень они спустились в порт, чтобы сесть на корабль и разместить багаж. Но причал, у которого «Эвтерпа» ещё вчера покачивалась на волнах, опустел.

– Где, чёрт возьми, корабль, который стоял здесь вчера? – спросил Джейми, схватив за руку проходившего мимо паренька.

– Какой, «Эвтерпа»? – Паренёк мельком взглянул в ту сторону, куда показывал Джейми, и пожал плечами. – Наверно, уже уплыл.

– Наверно?

Тон Джейми напугал мальчишку, и тот, выдернув руку, на всякий случай отскочил.

– Откуда я знаю, мсье?

Увидев лицо Джейми, он торопливо добавил:

– Шкипер «Эвтерпы» несколько часов назад ушёл в город, – возможно, он до сих пор там. (Шкипер (голл. schipper, от нем. Schiffer) – управляющий торговым судном, на ответственности которого находится товар и сам корабль – прим. перев.).

Джейми заметил, что у сестры слегка сморщился подбородок, и понял, что Дженни близка к панике. Он подумал, что и сам почти в таком же смятении.

– Вот как? – подчёркнуто спокойно переспросил он. – Ну, ладно, тогда я поищу его. Где он может быть?

Мальчик беспомощно пожал плечами.

– Где угодно, мсье.

Оставив Дженни на пристани караулить багаж, Джейми пошёл обратно по улицам, прилегающим к гавани. Большой медный полупенсовик (В 1672 г. Карл II ввёл в оборот медный полупенсовик. В 1717 г. Георг I выпустил полупенсовики, по размеру немного меньшие, чем старые. Народ не принял их, поэтому монеты вскоре приняли обычный размер, который практически не изменялся до второй половины XIX века – прим. перев.) обеспечил ему услуги одного из сорванцов, которые болтались у лавок в надежде на полусгнившее яблоко или неохраняемый кошелёк, и Джейми решительно последовал за своим проводником в грязные переулки, держа одну руку на кошельке, а другую – на рукояти дирка.

Брест был портовым городом, и жизнь там била ключом. Это означало, прикинул Джейми, что приблизительно каждая третья здешняя жительница – проститутка. Несколько работающих без сутенёров шлюх окликнули его, когда он проходил мимо.

Понадобилось три часа и несколько шиллингов, чтобы найти, наконец, мертвецки пьяного шкипера с «Эвтерпы». Джейми бесцеремонно отпихнул в сторону шлюху, которая спала рядом, и грубо разбудил его, приведя в чувство пощёчинами.

– Корабль? –- тупо уставился на него мужчина, потирая рукой небритое лицо. – Твою мать. Кого это волнует?

– Меня, – процедил Джейми сквозь стиснутые зубы. – А сейчас будет волновать и тебя, засранец. Где корабль, и почему тебя на нём нет?

– Капитан меня оттуда вышвырнул, – угрюмо признался мужчина. – Не поладили мы с ним. Где корабль? Думаю, на пути в Бостон. – Шкипер неприятно осклабился. – Если ты достаточно быстро плаваешь, может, и догонишь его.

ДЖЕЙМИ ПОНАДОБИЛИСЬ ОСТАТОК ЗОЛОТА и умело рассчитанная смесь угроз и уговоров, но он нашёл другой корабль. Тот направлялся южнее, в Чарльстон, но в данный момент Джейми устраивало, что он попадёт на нужный континент. А уж в Америке он решит, что делать.

Когда «Филомена» вышла в открытое море, мрачная ярость Джейми начала, наконец, стихать. Вцепившись в перила, Дженни стояла рядом с ним, маленькая и молчаливая.

– Что, a pìuthar (сестра, гэльск., – прим. перев.)? – положив руку ей на талию, Джейми осторожно помассировал ей поясницу костяшками пальцев. – Горюешь по Йену?

Дженни отозвалась на его прикосновение, на секунду прикрыв глаза, потом открыла их и, нахмурившись, посмотрела вверх, на брата.

– Нет, мне очень не по себе, когда я думаю о твоей жене. Она будет злиться на меня. Из-за Лири.

Джейми не мог удержаться от кривой ухмылки при мысли о Лири.

– Из-за Лири? Почему?

– Из-за того, что я сделала, когда ты привёз Клэр из Эдинбурга обратно домой, в Лаллиброх. Я и перед тобой не извинилась за это, – добавила она, пристально глядя ему в лицо.

Джейми засмеялся.

– А я ведь тоже перед тобой не извинился. За то, что привёз Клэр домой и, как настоящий трус, до нашего приезда не рассказал ей о Лири.

Морщинка между бровями Дженни разгладилась, и её глаза вновь заискрились.

– Ну да, – подтвердила сестра, – не извинился. Значит, мы в расчёте?

Джейми не слышал этих слов от сестры с тех пор, как в четырнадцать лет уехал из дома к дядьям в Леох.

– В расчёте, – ответил он и обнял Дженни за плечи, а она его – за талию.

Тесно прижавшись друг к другу, они наблюдали, как последний краешек Франции погружается в море.

ГЛАВА 93

СЕРИЯ КОРОТКИХ, РЕЗКИХ УДАРОВ

Я ЗАПЛЕТАЛА КОСИЧКУ ФЕЛИСИТЕ на кухне Марсали, успевая приглядывать за стоявшей на огне кашей, когда над дверью типографии зазвенел колокольчик. Перехватив конец косы лентой и второпях наказав девочкам следить за овсянкой, я вышла принять заказчика.

К моему удивлению, пришёл лорд Джон. Но таким лорда Джона я никогда раньше не видела. Не столько растрёпанным, сколько убитым: всё было в порядке, кроме его лица.

– Что? – сильно встревожилась я. – Что стряслось? Генри…

– Не Генри, – хрипло ответил он и положил руку на прилавок, словно для того, чтобы удержаться на ногах. – У меня… плохие новости.

– Я вижу, – немного резко заметила я. – Садитесь, ради Бога, а не то упадёте.

Он помотал головой, словно лошадь, отмахивающаяся от мух, и посмотрел на меня. Его потрясённое лицо было мертвенно-бледным, а веки покраснели. Но если это не Генри…

– О, Боже, – сказала я, и грудь словно обручем сдавило. – Дотти. Что с ней случилось?

– «Эвтерпа», – выпалил Джон, и я, потрясенная до глубины души, застыла столбом.

– Что? – прошептала я. – Что?

– Утонула, – произнёс он чужим голосом. – Утонула. Со всеми, кто находился на борту.

– Нет, — возразила я, стараясь вникнуть в смысл слов, — нет, этого быть не может…

Грей впервые посмотрел мне прямо в глаза и схватил за предплечье.

— Послушайте, — сказал он, и его пальцы сжали мою руку так, что мне стало страшно.

Я попыталась вырваться, но не смогла.

– Послушайте, – повторил он. – Я узнал об этом нынче утром от знакомого капитана военного флота. Я встретил его в кофейне, и он подробно рассказал о трагедии. Он её видел.

Голос лорда Джона дрожал, и он на какое-то мгновение умолк, плотно сжав челюсти.

– Шторм. Капитан преследовал корабль, чтобы остановить его и взять на абордаж, но тут налетела буря и обрушилась на оба судна. Корабль капитана, хоть и изрядно потрёпанный, уцелел и дотащился до берега, но он видел, как «Эвтерпу» захлестнуло, по его словам, из-за брочинга (Брочинг – потеря управляемости судном (вплоть до опрокидывания) в связи с тяжёлыми погодными условиями. – прим. перев.) – понятия не имею, что это такое…

Лорд Джон махнул рукой, раздражённый тем, что отвлёкся от темы.

– «Эвтерпа» затонула на глазах капитана. «Робертс» – его корабль – держался неподалёку в надежде подобрать выживших. – Грей сглотнул. – Никого не осталось.

– Никого, – тупо повторила я.

Я слышала, что он говорит, но не понимала значения слов.

– Он мёртв, – тихо сказал лорд Джон, отпуская мою руку. – Его нет.

С кухни донёсся запах сгоревшей каши.

ДОЙДЯ ДО КОНЦА УЛИЦЫ, Джон Грей остановился. Он начал ходить взад-вперёд по Стейт-стрит ещё до рассвета. Солнце поднялось уже высоко. Влажные от пота песчинки раздражали шею, грязь и навоз заляпали чулки, а гвозди в подошве башмака, казалось, впиваются в ступню при каждом шаге. Грею было всё равно.

Перед ним протекала река Делавэр, грязная и воняющая рыбой. Люди толкались и проходили мимо него, толпясь у конца пирса в надежде попасть на паром, который медленно направлялся к ним с противоположного берега. Поднялись небольшие волны, и тревожный шум, с которым они бились о причал, казалось, так подействовал на ожидающих, что те начали толкаться и пихаться, а один из солдат на пирсе, сняв с плеча мушкет, отшвырнул им женщину.

Споткнувшись, она вскрикнула, и её муж, как бентамский петушок-задира (Куры породы бентам, или бентамки, ведут своё происхождение из Японии. Являются самыми крошечными представителями куриного рода – прим. перев.), бросился вперёд со сжатыми кулаками. Солдат, оскалившись, что-то сказал и замахнулся ружьём; его приятель, привлечённый шумом, обернулся посмотреть, и этого оказалось достаточно, чтобы кучка людей в конце причала вдруг заволновалась, а остальные начали кричать и вопить, когда находившиеся сзади постарались убраться подальше от свары. Мужчины в толпе попытались оттеснить их и кого-то столкнули в воду.

Отступив на три шага, Грей наблюдал, как два маленьких мальчика с искажёнными от страха лицами выбрались из толпы и кинулись вверх по улице. Он услышал, как обезумевший высокий женский голос звал откуда-то из толпы: «Итан, Джонни! Джо-о-о-о-о-онни!»

Какой-то смутный инстинкт подсказывал лорду Джону, что он должен выйти вперёд, крикнуть, взять всё под контроль, навести здесь порядок. Но он повернулся и зашагал прочь.

Джон говорил себе, что сейчас на нем нет мундира, что его не станут слушать, что возникнет неразбериха и он принесёт больше вреда, чем пользы. Но он не привык лгать самому себе и тотчас отмёл эти доводы.

Грей и раньше терял людей. Некоторых из них он горячо любил - больше жизни. Но теперь он потерял себя.

В полнейшем оцепенении Джон медленно вернулся к своему дому. С тех пор, как пришло известие, он не спал. Только несколько раз от полного физического истощения он ненадолго забывался, обмякнув в кресле на веранде Мерси Вудкок, а когда просыпался, покрытый липким соком растущих во дворе платанов и крошечными зелёными гусеницами, спустившимися с листьев на невидимых шёлковых нитях, не мог понять, что происходит.

– Лорд Джон.

Он пришёл в себя от настойчивого голоса, и до него дошло, что кто-то уже несколько раз его окликнул. Джон остановился и, обернувшись, обнаружил капитана Ричардсона. Голова у Грея была как в тумане, а лицо, по-видимому, выглядело отрешённым, потому что Ричардсон взял лорда под руку в самой фамильярной манере и потащил в таверну.

– Пойдёмте со мной, – вполголоса сказал Ричардсон, отпустив его руку и кивком указывая на лестницу.

Сквозь окутавший его туман лорд Джон начал ощущать нечто похожее на любопытство и настороженность, однако он пошёл, и стук его башмаков гулко отдавался в пролёте деревянной лестницы.

Ричардсон закрыл за собой дверь комнаты и заговорил, прежде чем Грей успел собраться с мыслями, чтобы расспросить его о крайне необычных обстоятельствах, о которых рассказал Уильям.

– Миссис Фрейзер, – произнёс Ричардсон без предисловий. – Насколько хорошо вы её знаете?

Грей настолько опешил от вопроса, что ответил.

– Она жена… вдова, – поправил он себя с таким чувством, будто вогнал булавку в свежую рану, – хорошего друга.

– Хорошего друга, – повторил Ричардсон, не вкладывая в слова какого-то особого смысла.

«Вряд ли у кого-то может быть более неприметная внешность», – подумал Грей, и внезапно перед ним услужливо всплыл образ Хьюберта Боулса. (Хьюберт Боулс – персонаж повести «Лорд Джон и личное дело» - прим. пер.). Самыми опасными шпионами оказывались люди, на которых никто не посмотрел бы дважды.

– Хорошего друга, – твёрдо повторил Грей. – Ведь его политические пристрастия больше не имеют значения?

– Не имеют, если он и вправду умер, – согласился Ричардсон. – А вы думаете, он мёртв?

– Я в этом совершенно уверен. Что вы желаете узнать, сэр? У меня дела.

Ричардсон слегка улыбнулся, услышав это заведомо ложное заявление.

– Я собираюсь арестовать леди как шпионку, лорд Джон, и, прежде чем это сделать, хотел бы удостовериться, что с вашей стороны нет… личной заинтересованности.

Грей довольно резко сел, сцепив на столе руки.

– Я… она… Какого дьявола?

Ричардсон учтиво уселся напротив него.

– В течение последних трёх месяцев, а может, и дольше, она распространяла по всей Филадельфии материалы, подстрекающие к мятежу. И, предвосхищая ваш вопрос: да, я уверен. Один из моих людей перехватил кое-что – взгляните, если хотите.

Он полез за пазуху и вытащил неаккуратную пачку бумаг, явно прошедших через множество рук. Грей не думал, что Ричардсон его обманывает, но тянул время, не спеша их рассматривая. Положив документы, он почувствовал себя обескровленным.

– Я слышал, что эту леди принимали в вашем доме и что она часто бывает в доме, где проживает ваш племянник, – сказал Ричардсон, и его глаза пытливо остановились на лице Грея. – Но она не… друг?

– Она врач, – ответил Грей и испытал лёгкое удовлетворение, увидев, как взметнулись вверх брови Ричардсона. – Она оказала… величайшую услугу мне и моему племяннику.

Ему пришло в голову, что, наверное, к лучшему, что Ричардсон не знает, сколь велико уважение, которое лорд может питать к миссис Фрейзер, так как если негодяй поймёт, что у Грея есть личный интерес, то ничего больше ему не сообщит.

– На этом всё, – добавил он самым небрежным тоном. – Конечно, я уважаю эту леди, но привязанности нет. Нет.

И Грей решительно встал и ушёл, так как дальнейшие расспросы показали бы, что судьба Клэр ему не безразлична.

Он пустился к Уолнат-стрит, больше не чувствуя отупения. Он снова стал самим собой: сильным и решительным. В конце концов, он мог оказать Джейми Фрейзеру ещё одну услугу.

– ВЫ ДОЛЖНЫ ВЫЙТИ ЗА меня, – повторил лорд Джон.

Я услышала его и в первый раз, но от повторения фраза не стала более осмысленной. Я сунула в ухо палец и покрутила его, затем повторила процесс с другим ухом.

– Вы просто не могли сказать то, что я сейчас услышала.

– Именно это я и сказал, – возразил он: вернулась его обычная сухая резкость.

Отупение от шока начало проходить, и что-то ужасное полезло из маленькой дырочки в моём сердце. Я не могла смотреть на этот ужас, и поэтому уставилась на лорда Джона.

– Я знаю: у меня шок, – признала я, – но уверена, что ни бреда, ни слуховых галлюцинаций у меня нет. Тогда зачем, черт возьми, вы это говорите?

Я резко поднялась, испытывая желание ударить его. Он это заметил и предусмотрительно отступил назад.

– Вы выйдете за меня, – произнёс он с яростным раздражением в голосе. – Вы понимаете, что вас вот-вот арестуют как шпионку?

– Я… Нет. – Я снова села так же внезапно, как до этого встала. – Что… Почему?

– Вам лучше знать, – холодно сказал он.

Я в самом деле знала. Подавив внезапную паническую дрожь, грозившую захлестнуть меня, я подумала о бумагах, которые тайно передавала из рук в руки, пряча их в своей корзине и снабжая подпольную сеть «Сынов свободы».

– Даже если это и правда, – сказала я, изо всех сил стараясь говорить спокойно, – почему, чёрт побери, я должна выходить за вас? Не говоря уж о том, что я ни на миг не поверю в ваше желание на мне жениться.

– Поверьте, – резко посоветовал он. – Я женюсь, потому что это последняя услуга, которую я могу оказать Джейми Фрейзеру. Я смогу защитить вас. Мою жену никто не тронет. И вы выйдете за меня из-за…

Приподняв подбородок, он бросил мрачный взгляд мне за спину, и я оглянулась: все четверо детей Фергюса сгрудились в дверях; девочки и Анри-Кристиан смотрели на меня огромными круглыми глазами. Герман глядел прямо на лорда Джона, страх и вызов ясно читались на его красивом удлинённом лице.

– Их тоже? – спросила я, глубоко вздохнув и повернувшись, чтобы встретиться глазами с Греем. – Вы сможете и их защитить?

– Да.

– Я… да. Ладно. – Я оперлась обеими руками о прилавок, будто это как-то могло мне помочь не разлететься на кусочки. – Когда?

– Сейчас, – ответил он и взял меня за локоть. – Нельзя терять время.

МНЕ НЕ ЗАПОМНИЛАСЬ короткая церемония в гостиной дома лорда Джона. Единственным воспоминанием за целый день была фигура Уильяма, спокойно стоявшего в качестве шафера возле своего отца, то есть отчима. Высокий, стройный, длинноносый, его чуть раскосые кошачьи глаза смотрели на меня с неопределённым сочувствием.

«Он не мог умереть, – с необычайной ясностью мысленно повторяла я. – Вот он».

Я произнесла то, что велели, и меня проводили наверх, прилечь. Я сразу уснула и не просыпалась до следующего полудня.

К сожалению, когда я проснулась, ничего не изменилось.

ДОРОТЕЯ ОЗАБОЧЕННО ВЕРТЕЛАСЬ ОКОЛО меня. Она оставалась со мной весь день, стараясь уговорить меня что-нибудь поесть, предлагая глоток виски или бренди. Её присутствие не то чтобы утешало (меня ничто не могло утешить), но, по крайней мере, отвлекало, не причиняя вреда, и я позволила ей говорить – слова омывали меня, словно журчание воды.

Ближе к вечеру вернулись мужчины – лорд Джон и Вилли, их было слышно внизу. Дотти спустилась и заговорила с ними. Чуть заметная заинтересованность послышалась в её голосе. Потом на лестнице зазвучали её шаги – быстрые и лёгкие.

– Тётя, – запыхавшись, сказала Дотти, – как вы думаете, вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы спуститься?

– Я… Да, думаю, что да.

Слегка обескураженная обращением «тётя», я поднялась и попыталась привести себя в порядок. Дотти забрала у меня из руки расческу, закрутила мне волосы и, неожиданно схватив чепец с лентой, осторожно засунула их под него. Я позволила ей сделать и это, и заботливо сопроводить меня вниз, в гостиную, где я нашла слегка раскрасневшихся лорда Джона и Вилли.

– Матушка Клэр, – Вилли взял мою руку и ласково её поцеловал. – Подойдите взгляните. Папа нашёл кое-что. Он думает, вам это понравится. Подойдите и посмотрите, – повторил он, бережно увлекая меня к столу

«Кое-что» оказалось большим отделанным золотом сундучком из какого-то дорогого дерева. Увидев его, я моргнула и протянула руку, чтобы дотронуться до него. Он был очень похож на футляр для столовых приборов, но гораздо больше.

– Что?..

Подняв глаза, я увидела, что лорд Джон стоит рядом какой-то смущённый.

– Э, хм, подарок, – сказал он, в кои-то веки лишившись своих безукоризненных манер. – Я подумал… то есть, я понял, что вам кое-чего не хватает из… оборудования. Мне бы не хотелось, чтобы вы бросали свою профессию, – мягко добавил он.

– Свою профессию.

Холод пополз у меня вверх по позвоночнику и разлился по челюстям. Я попыталась поднять крышку ящика, но вспотевшие пальцы соскользнули, оставив на дереве влажный блестящий след.

– Нет, нет, вот так, – лорд Джон наклонился показать, повернув сундучок к себе.

Он сдвинул потайную задвижку, поднял крышку, распахнул дверцы на петлях и отступил с видом фокусника.

Кожу головы закололо от холодного пота, в уголках глаз замелькали чёрные точки.

Две дюжины пустых бутылочек с золотыми крышками. Два неглубоких выдвижных ящичка внизу. А сверху блестели на бархатном ложе детали отделанного латунью микроскопа. Медицинский сундучок.

Колени подогнулись, и я упала в обморок, приветствуя щекой прохладные доски пола.

ГЛАВА 94

ПУТИ СМЕРТИ

ЛЕЖА НОЧЬЮ В СПУТАННОМ аду своей постели, я выбирала способ умереть. Всеми фибрами души я страстно желала прекратить это существование. Являлось ли то, что лежало по другую сторону жизни, несказàнным блаженством или всего лишь милосердным забвением, но для меня неизвестность была бесконечно предпочтительней нынешней неизбывной мỳки.

Не могу сказать, что именно удерживало меня от простого и отчаянного шага. В конце концов, средства всегда были под рукой: пистолетная пуля или клинок, разнообразные яды – действующие мгновенно или вводящие в ступор.

Будто сумасшедшая, я обшаривала медицинский сундучок, вытаскивая баночки и бутылочки, оставляя маленькие ящички приоткрытыми, а дверцы распахнутыми. Пытаясь что-то найти, я судорожно перебирала свои знания и копалась в памяти столь же тщательно, как и в сундучке, в беспорядке вываливая флаконы, пузырьки и обломки прошлого на пол.

Наконец, я решила, что нашла их все, и дрожащей рукой расставила яды один за другим на столе перед собой.

Аконит. Мышьяк...

Столько способов умереть – есть из чего выбрать. Ну и на чем же тогда остановиться?

Эфир. Самое простое – хотя и не совсем надежное. Пропитать толстую салфетку составом, лечь и, положив на лицо маску, безболезненно уплыть прочь. Но всегда есть риск, что меня кто-нибудь обнаружит. Или, что в бессознательном состоянии моя голова завалится набок, либо от судорог салфетка упадет, и я просто-напросто очнусь и вернусь в этот полный боли вакуум бытия.

Я еще немного посидела, а потом, словно во сне, потянулась, чтобы взять нож, который небрежно оставила на столе после того, как резала льняные стебли. Джейми подарил мне этот нож; острый край блестел, пугающий и серебристый.

Это уж точно будет быстро и наверняка.

ДЖЕЙМИ ФРЕЙЗЕР СТОЯЛ на палубе «Филомены» и, наблюдая за беспрестанно ускользающей прочь водой, размышлял о смерти. По крайней мере, он перестал думать о ней применительно к себе, так как морская болезнь, наконец-то, – наконец-то! – отступила. Теперь его мысли стали более абстрактными.

Он подумал, что для Клэр смерть всегда была врагом, с которым обязательно нужно сражаться и ни при каких обстоятельствах ему не уступать. Как и Клэр, Джейми был хорошо знаком со смертью, но волей-неволей примирился с ней. Или думал, что примирился. Это как с прощеньем: невозможно простить однажды и забыть, надеясь, что больше не придется к этому возвращаться. Вот и мысли о смерти требуют постоянной практики. Принять идею собственной смертности и одновременно жить полной жизнью – парадокс, достойный Сократа. И, чуть улыбнувшись, Джейми подумал, что этот благородный афинянин полностью принял данный парадокс. (Сократ знаменит не только тем, как жил, а он проводил бесплатные беседы со всеми желающими получить новые знания, был образцом ясного ума и внутреннего спокойствия, но и тем, как принял свою смерть. Обвиненный в антигосударственной деятельности, философ как свободный афинский гражданин не был подвергнут казни палачом, а сам принял яд, вызывающий судороги, паралич и остановку дыхания. Перед смертью Сократ попросил принести в жертву Асклепию петуха, символизируя этим свою смерть как выздоровление, освобождение от земных оков. По мнению Сократа, данному освобождению душа философа не противится, благодаря чему тот спокоен пред ликом смерти. – прим. пер.)

Лицом к лицу со смертью Джейми сталкивался достаточно часто, – и помнил эти столкновения настолько живо, что понимал: есть более ужасные вещи – ведь гораздо лучше умереть, чем жить, оплакивая.

Он до сих пор испытывал некое ужасное чувство, более сильное, чем просто печаль, когда смотрел на свою сестру, маленькую и одинокую, и слышал в голове слово «вдова». Это всё как-то неправильно. Такое не должно происходить с ней: нельзя так жестоко терзать Дженни. Это походило на то, будто сестру резали при нем на части, а он был не в силах чем-либо ей помочь.

Джейми отогнал эти мысли и вернулся к воспоминаниям о Клэр и о том, как он тоскует по ней. Она словно пламя его свечи во тьме. В прикосновении Клэр – утешение и тепло, осязаемое не только телом. Он вспомнил, как, сидя на скамье возле башни в последний вечер перед ее отъездом, они держались за руки. И, ощутив по теплым быстрым толчкам крови в ее пальцах, как стучит ее сердце, он почувствовал, что его собственное сердце забилось ровнее.

Странно, как присутствие смерти словно призывало тех, кто с нею связан: давно забытые тени мелькали в сгущающейся тьме. Мысль о Клэр и о том, как он с первого же объятья поклялся защищать ее, напомнила ему о безымянной девушке.

Она умерла во Франции, по ту сторону пустоты, образовавшейся в голове после удара топором. (Речь идет о событиях, описываемых в новелле «Девственники», и безымянная девушка – это юная проститутка, которую Джейми пытался спасти, но не смог. – прим. пер.). Джейми не вспоминал о ней годами, но внезапно она снова появилась – как была в его сознании, когда в Леохе он держал в объятьях Клэр и чувствовал, что его брак может стать неким искуплением. Он постепенно научился прощать себя за то, в чем не было его вины, и надеялся, что, любя Клэр, дарил бесплотной тени той девушки немного покоя.

Смутно ощущая, что должен Богу жизнь, он заплатил этот долг, взяв Клэр в жены. «Хотя, Бог свидетель, я в любом случае женился бы на ней», - подумал Джейми и криво усмехнулся. Но он сдержал слово беречь ее, пообещав заступничество своим именем, своим кланом… и защиту своим телом, - как он тогда сказал.

«Защита своим телом». В этом была ирония, которая заставила его поёжиться, когда среди мелькнувших теней он заметил другое лицо. Тонкое, насмешливое, с миндалевидными глазами… такое юное.

Джинива. Еще одна молодая женщина, умершая из-за его похоти. Определенно, не по его вине, - после ее смерти Джейми долгими днями и ночами боролся с этим чувством вины, когда, лежа один в своей холодной постели над конюшней, утешался как мог неизменным и безмолвным присутствием лошадей, жующих и переступающих внизу в своих стойлах. Но если бы он не возлег с ней, она бы не умерла: от этого не скрыться.

Джейми задавался вопросом: задолжал ли он Богу еще одну жизнь? Он думал, что Вилли и есть та жизнь, которую он получил, чтобы защищать своей собственной – в обмен на ту, что невольно отнял у Джинивы. Но и эту ответственность пришлось передать другому.

Что ж, теперь он отвечает за сестру, и Джейми мысленно заверил Йена, что будет беречь ее. «Пока жив», - добавил он, подумав, что впереди еще есть время, ведь он использовал только пять из тех смертей, которые пообещала ему предсказательница в Париже.

«Ты умрешь девять раз, прежде чем упокоишься в своей могиле», - предрекла она. «Неужели требуется столько попыток, чтобы, наконец, покинуть этот мир?» - задался он вопросом.

Я ПОЗВОЛИЛА РУКЕ разогнуться, обнажая запястье, и поместила кончик ножа на середину предплечья. Я видела много неудачных попыток самоубийства у тех, кто резал запястье поперек: раны, похожие на маленькие кричащие о помощи рты. Я видела и тех, кто действительно хотел уйти из жизни. Правильным было вскрывать вены, делая глубокие уверенные разрезы вдоль сосудов, из которых за считанные минуты вытекла бы вся кровь, гарантируя почти мгновенную потерю сознания.

На холме Венеры у основания большого пальца все еще белел шрамик: еле заметная буква «J» – знак, который Джейми оставил мне накануне Каллодена, когда мы впервые в полной мере познали смерть и разлуку.

Кончиком ножа я провела по тонкой белой линии и ощутила соблазнительный шепот металла на коже. Тогда я хотела умереть вместе с Джейми, но он решительной рукой направил меня к жизни: я носила его ребенка, и потому не имела права умирать.

Дочка теперь не под сердцем, но она по-прежнему где-то там. Наверное, до нее даже можно добраться. Долгое время (как мне показалось) я сидела неподвижно, затем вздохнула и осторожно положила нож на стол.

Наверное, это просто многолетняя привычка, настрой ума, который считал жизнь священной саму по себе; или благоговейный суеверный страх потушить искру, зажженную не моей рукой. А может быть, чувство долга, ведь были те, кто нуждался во мне – или, по крайней мере, кому я могла быть полезной. Но, возможно, это просто упрямство тела, настоятельно требовавшего бесконечности существования.

Мне удалось замедлить биение сердца – замедлить настолько, чтобы сосчитать его удары... удалось сбавить скорость тока своей крови, пока пульс не отозвался в ушах обреченным гулом далеких барабанов.

Я знала: во тьме существуют пути. Я видела, как люди умирают. Несмотря на увядание тела, смерть не наступает, пока ты не нашел своей дороги. Я свою не отыскала. Пока.

ГЛАВА 95

ОЦЕПЕНЕНИЕ

НОВЫЙ МЕДИЦИНСКИЙ СУНДУЧОК тускло поблёскивал в свете свечей на столе в моей комнате. Рядом c ним лежали кисейные мешочки с сухими травами, купленные утром, и стояли бутылочки со свежими настойками, которые я приготовила днём, нарушив к большому неудовольствию миссис Фиг девственную чистоту её кухни. В прищуренных глазах женщины читалось, что она знает, что я на стороне бунтовщиков, и подозревает, что я ведьма. Не в силах уйти из кухни совсем, она отступила к порогу и, не проронив ни слова, с подозрением наблюдала за мной и моим котлом, пока я работала.

Сегодня компанию мне составлял большой графин сливового бренди. За последнюю неделю я выяснила, что стакан этого напитка на ночь позволяет хотя бы ненадолго забыться сном. Но сегодня вечером бренди не помогал. Я слышала, как каминные часы внизу негромко пробили час.

Я нагнулась подобрать коробку, откуда высыпалась сушёная ромашка, и тщательно сгребла рассыпавшуюся траву обратно. Бутылочка с маковым сиропом тоже опрокинулась и лежала на боку, вокруг пробки натекла ароматная жидкость. Я поставила бутылочку, платком вытерла золотистые капельки с горлышка и промокнула крошечную лужицу на полу. Корень, камень, лист. Я поднимала их один за другим, приводила в порядок, убирала. Атрибуты моего призвания, кусочки моей судьбы.

Прохладное стекло казалось каким-то далёким, блики на дереве – иллюзией. Сердце билось медленно, неровно. Я положила руку на сундучок, стараясь удержать равновесие, чтобы сориентироваться во времени и в пространстве. С каждым днём это становилось всё труднее.

Неожиданно я болезненно ярко вспомнила день отступления из Тикондероги. Мы добрались до деревни и временно укрылись в сарае. Я тогда проработала целый день, делая все возможное без медикаментов, инструментов и перевязочного материала, не считая повязок, что я соорудила из потной грязной одежды самих раненых. Работая, я чувствовала, как мир отодвигается всё дальше и дальше, мой голос звучал будто чужой. Я видела тела, одни тела под своими руками. Конечности. Раны. Теряла связь с реальностью.

Стемнело. Кто-то пришёл и, подняв меня на ноги, отправил в маленькую таверну. Она была битком набита – не протолкнуться. Кто-то (Йен?) сказал, что снаружи у Джейми есть для меня еда.

Он был там один – в пустом дровяном сарае, тускло освещённом далёким фонарём.

Я, покачиваясь, стояла в дверях. А может, это качалась комната.

Я видела свои пальцы, впившиеся в дерево косяка, и побелевшие ногти.

Движение в полумраке. Увидев меня, он быстро поднялся и подошёл. Как его?..

«Джейми». Вспомнив его имя, я испытала нечто похожее на облегчение.

Он схватил меня, втащил в сарай, и на миг я задумалась, иду я сама, или это Джейми несёт меня? Скрип грязного пола у себя под ногами я слышала, но собственного веса или движения не чувствовала.

Джейми говорил со мной, и звук его голоса успокаивал. Казалось, нужны неимоверные усилия, чтобы различить слова. Однако я знала, что именно он должен говорить, и мне удалось ответить: «Всё в порядке. Просто… устала». Даже произнося это, я сомневалась, похожи ли звуки на слова, не говоря уж о том, насколько они верные.

«Может, поспишь, девочка? – Джейми не сводил с меня встревоженных глаз. – Или сначала немного поешь?»

Он отпустил меня, чтобы достать хлеб, а я оперлась рукой о стену, удивившись, что та твёрдая.

Я вновь будто оцепенела от холода.

«В постель, – произнесла я синими бескровными губами. – С тобой. Прямо сейчас».

Он прижал к моей щеке теплую мозолистую ладонь. Большую руку. Надёжную. Главное – надёжную.

«Ты уверена, a nighean (девочка, гэльск. – прим. перев.)? – переспросил он с ноткой удивления в голосе. – Ты выглядишь, будто…»

Я положила ладонь на рукав Джейми, немного опасаясь, что та пройдет насквозь.

«Жёстко, – прошептала я. – До синяков».

Мой стакан был пуст, a графин – наполовину полон. Я налила ещё и осторожно взяла стакан, не желая расплескать его. Я решила забыться, пусть даже на время.

Я размышляла: можно ли полностью разделиться? Может ли душа действительно оставить тело, если я ещё не умерла? Или она уже покинула его?

Я медленно выпила стакан – глоток за глотком. Ещё один стакан. Глоток за глотком.

Наверное, какой-то звук заставил меня взглянуть вверх, но я не помнила, как подняла голову. В дверях моей комнаты стоял Джон Грей. Он был без шейного платка, а рубашка, спереди облитая вином, небрежно висела на плечах. Распущенные волосы спутались, глаза покраснели, как и мои.

Я поднялась медленно, будто находилась под водой.

– Сегодня ночью я не буду оплакивать его в одиночку, – резко заявил он и закрыл дверь.

Я НЕ ОЖИДАЛА, что проснусь. На это я и правда не рассчитывала. Стараясь осознать происходящее, я полежала ещё немного. Только чуть побаливала голова, и это удивляло даже сильнее, чем факт, что я до сих пор жива.

Но оба этих обстоятельства померкли по сравнению с тем, что рядом со мной в постели лежал мужчина.

– Вы не против, если я спрошу, давно ли вы в последний раз спали с женщиной?

Кажется, он был не против. Слегка нахмурился и задумчиво почесал грудь.

– Ну... лет пятнадцать назад. По меньшей мере.

Он взглянул на меня, и его лицо стало озабоченным.

– О, прошу меня извинить.

– Извинить? За что? – приподняла я бровь.

Мне припомнилось сразу несколько причин, за что он мог бы просить прощения, но вряд ли он имел в виду одну из них.

– Боюсь, я повел себя не... – он помедлил, – слишком по-джентльменски.

– Не слишком, – довольно едко подтвердила я. – Но уверяю вас, что и я не вела себя как леди.

Он посмотрел на меня, и его губы зашевелились, будто Джон хотел что-то ответить, но через пару секунд он покачал головой и передумал.

– Кроме того, вы ведь не со мной занимались любовью, – заметила я, – и мы оба это знаем.

Он ошарашенно уставился на меня своими до невозможности синими глазами. Потом по его лицу пробежала тень улыбки, и он опустил взгляд на стёганое покрывало.

– Да, – тихо согласился Джон. – Вы тоже занимались любовью не со мной, правда?

– Да, – подтвердила я.

Горе предыдущей ночи перестало быть таким острым, но легче от этого не стало. Мой голос ослаб и охрип, оттого что горло внезапно перехватило от тоски.

Джон сел и потянулся к столу, где стояли графин и бутылка со стаканом. Он налил что-то из бутылки и протянул мне.

– Благодарю, – сказала я и поднесла стакан к губам. – Боже правый, это пиво?

– Пиво. К тому же, очень хорошее.

Он запрокинул бутылку и, прикрыв глаза, сделал несколько мощных глотков, а потом с довольным вздохом опустил ее.

– Очищает нёбо, освежает дыхание и подготавливает желудок к пищеварению.

Это меня невольно позабавило… и потрясло.

– Хотите сказать, что привыкли ежедневно пить пиво на завтрак?

– Конечно, нет. Я им запиваю еду.

– Поразительное пристрастие к пиву, – съязвила я, но рискнула немного отхлебнуть.

Пиво было вкусным – густым и сладким, с правильным кисловатым привкусом.

В этот момент я заметила, что он явно напрягся, и это никак нельзя было объяснить нашей беседой. Как бы туго я ни соображала, я мгновенно поняла, в чём дело.

– Если вам надо выпустить газы, – сказала я, – не стесняйтесь. Давайте!

Его настолько обескуражило моё замечание, что он так и сделал.

– Прошу прощения, мадам! – воскликнул он и вспыхнул до корней волос.

Я попыталась не смеяться, но от сдерживаемого смеха кровать затряслась, и он покраснел ещё сильнее.

– Стали бы вы стесняться, окажись вы в постели с мужчиной? – спросила я просто из любопытства.

Он потер костяшками пальцев губы, и румянец у него на щеках стал чуть бледнее.

– А. Ну, это зависело бы от мужчины. Но, в общем-то, нет.

Мужчина. Я знала, что именно Джейми был тем мужчиной, который занимал все его мысли. Так же, как и мои. Но сейчас я не собиралась из-за этого возмущаться.

Грей тоже знал, о чём я думаю.

– Однажды он предложил мне своё тело. Вы знали об этом? – сухо спросил он.

– Я так понимаю, вы отказались.

Мне это было известно, но очень хотелось услышать его версию той встречи.

– Да. Я хотел от него не этого. Вернее, не только этого, – честно добавил он. – Я хотел всего – и был молод и достаточно горд, чтобы думать, что если не смогу получить всё, то не стану соглашаться на меньшее. А он, конечно, не мог дать мне всего.

Я немного помолчала в раздумье. Окно было открыто, и ветерок перебирал длинные муслиновые занавески.

– Вы сожалели об этом? – спросила я. – Я имею в виду, что не приняли его предложения?

– Как минимум, десять тысяч раз, – подтвердил он с печальной улыбкой. – В то же время… отказавшись от Джейми, я совершил один из немногих истинно благородных поступков, которые записал бы на свой счёт. Знаете ли, правильно говорят, – добавил он, – что бескорыстие вознаграждается: ведь если бы я овладел Джейми, то навсегда уничтожил бы сложившиеся между нами отношения... Подарив ему взамен своё понимание, как бы трудно мне это ни далось, – иронически добавил Джон, – я обрёл его дружбу. Так что, с одной стороны, я испытал минутное сожаление, а с другой – удовлетворение. И в конце концов именно дружбу с ним я ценю превыше всего.

После секундного молчания он обернулся ко мне.

– Можно мне... Вы решите, что я со странностями.

– Ну, вы же и правда немного странный, – миролюбиво сказала я. – Но я не против. А в чём дело?

В его взгляде, брошенном на меня, отчётливо читалось, что если уж кто-то из нас действительно странный, то явно не он. Но, будучи джентльменом, он удержался от каких бы то ни было замечаний по этому поводу.

– Вы позволите увидеть вас?.. А… обнажённой?

Закрыв один глаз, я посмотрела на него.

– Ну, вы же не впервые спали... я имею в виду переспали... с женщиной, верно? – поинтересовалась я.

Когда-то он был женат, но, насколько я помнила, большую часть своей супружеской жизни они с женой прожили раздельно.

Джон задумчиво поджал губы, будто пытаясь вспомнить.

– Ну, да. Хотя думаю, что сегодня я, наверное, впервые сделал это абсолютно добровольно.

– О, я польщена!

Он посмотрел на меня, чуть улыбаясь, и тихо сказал:

– Кому бы не польстило!

Всё-таки я была в том возрасте, когда… Но, с другой стороны, подсознательно он, очевидно, реагировал на женские прелести иначе, чем большинство мужчин. А значит, открытым оставался вопрос:

– Зачем?

Застенчивая улыбка тронула уголок его рта, и он устроился на подушке поудобнее.

– По правде говоря, я... точно не знаю. Возможно, просто пытаюсь увязать свои воспоминания о прошлой ночи с... э-э... тем, что произошло в действительности?

Я почувствовала острую боль, словно он ударил меня в грудь. Он не мог знать, о чём я подумала сразу после пробуждения, увидев его, не мог представить себе того яркого, сбивающего с толку мгновения, когда я вообразила, что он – это Джейми, так отчётливо вспомнив плоть Джейми, его вес и страсть. Я так сильно хотела, чтобы он оказался Джейми, что на миг мне удалось в это поверить, а затем осознание того, что он – не Джейми, раздавило меня, как виноградину, и вывернуло наизнанку.

Возникли ли такие же чувства или мысли у Джона, когда он проснулся и обнаружил меня рядом?

– Или, может, это любопытство, – улыбаясь немного шире, сказал он. – Я давно не видел голой женщины, если не считать рабынь-негритянок в порту Чарльстона.

– Сколько это – давно? Вы говорили, пятнадцать лет?

– О, гораздо дольше. Изабель…

Он внезапно замолчал, улыбка исчезла. Он не упоминал до этого свою покойную жену.

– Вы никогда не видели её голой? – спросила я.

Это было не только праздное любопытство. Опустив глаза, он чуть отвернулся.

– А… нет… Это не было… Она не… Никогда.

Джон откашлялся, а потом так откровенно посмотрел мне в глаза, что сразу захотелось отвести взгляд.

– Я наг пред тобой (аллюзия на Псалтирь – прим. перев.), – просто сказал он и откинул простыню.

Могла ли я не уставиться на него после такого-то приглашения? И, по правде говоря, меня разбирало простое любопытство. Он был строен и изящен, но мускулист и крепок. Талия немного расплылась, но ни капли жира. Тело обильно заросло еле заметными светлыми волосами, которые становились тёмно-русыми в паху. Тело воина. Я их немало повидала. На одной стороне груди бросались в глаза крестообразные шрамы, имелись и другие: один глубокий пересекал верхнюю часть бедра, другой, зигзагообразный, как молния, спускался вниз по левому предплечью.

«Моих собственных шрамов хотя бы не видно», – подумала я и без дальнейших колебаний сдернула с себя простыню.

Слегка улыбаясь, Джон с глубоким интересом посмотрел на моё тело.

– Вы очень привлекательны, – вежливо заметил он.

– Как женщина моих лет?

Джон окинул меня бесстрастным взглядом, не то чтобы пытаясь вынести суждение, а, скорее, как человек с развитым вкусом, оценивающий предмет сквозь призму многолетних наблюдений.

– Нет, – наконец сказал он. – Не как женщина ваших лет, то есть, вообще не как женщина.

– А тогда как кто? – заинтересовалась я – Как некий объект? Скульптура?

В некотором смысле, я могла себе это представить. Что-то вроде музейных скульптур: обветренные статуи, осколки исчезнувшей культуры, хранящие в себе след былого вдохновения. Этот след каким-то странным образом увеличен линзой вечности, освящён древностью. С такой точки зрения я себя никогда не рассматривала, но понятия не имела, что ещё он мог иметь в виду.

– Как мой друг, – просто сказал он.

– О.

Я была очень тронута.

– Спасибо.

Помедлив, я натянула на нас обоих простыню и осмелела:

– Ну, раз уж мы друзья...

– Да?

– Мне просто интересно… вы были… совсем один всё это время? С тех пор, как ваша жена умерла?

Джон вздохнул, но, улыбнувшись, дал мне понять, что не возражает против вопроса.

– Если вы и правда хотите знать, многие годы я наслаждался физической близостью со своим поваром.

– Со... своим поваром?!

– Не с миссис Фиг, нет, – поспешил уточнить он, услышав ужас в моем голосе. – Я имел в виду своего повара в Маунт Джосайя, в Вирджинии. – Его зовут Маноке.

– Ма… О!

Я вспомнила, как Бобби Хиггинс рассказывал мне, что лорд Джон нанял себе поваром индейца по имени Маноке.

– Это не просто удовлетворение насущных потребностей, – подчеркнул Джон, повернув голову, чтобы встретиться со мной взглядом. – Мы действительно нравимся друг другу.

– Рада это слышать, – пробормотала я. – Он, хм, он…

– Понятия не имею, предпочитает ли он исключительно мужчин. Я в этом сильно сомневаюсь и даже был удивлён, когда он озвучил мне свои желания на мой счёт. Но каковы бы ни были его пристрастия, я не вправе жаловаться.

Я провела костяшками пальцев по губам. Не хотелось казаться вульгарной, но любопытство взяло верх.

– Вы не возражаете, если у него... появляются другие любовники? Или, если уж на то пошло, не возражает ли он, если у вас?..

Внезапно я забеспокоилась. Мне не хотелось, чтобы события прошлой ночи повторились. По правде говоря, я всё ещё пыталась убедить себя, что вообще ничего не произошло. И в Вирджинию я с лордом Джоном ехать не собиралась. Но что если мне придется туда поехать, а его домашние предположат... Я представила себе ревнивого повара-индейца, добавляющего отраву в мой суп или подкарауливающего меня с томагавком за нужником.

Джон поджал губы и, казалось, тоже задумался над этим вопросом. Я заметила, что густая светлая щетина смягчила черты его лица, и в то же время у меня возникло странное ощущение, будто рядом со мной незнакомец: я почти всегда видела Джона только тщательно выбритым и ухоженным.

– Нет. У нас... нет собственнических чувств, – наконец сказал он.

Я окинула его откровенно недоверчивым взглядом.

– Уверяю вас, – проговорил он, слегка улыбаясь, – это... ну. Возможно, мне удастся лучше описать это с помощью аналогии. На моей плантации... Конечно, она принадлежит Уильяму... Я называю её своей только потому, что там живу...

Я негромко вежливо кашлянула, намекая, что в интересах дела он мог бы умерить свою тягу к абсолютной точности.

– На плантации, – продолжал он, не обращая на меня внимания, – за домом есть большая открытая площадка. Сначала там была маленькая полянка. С годами я расширил её и в конце концов разбил на ней газон, но край поляны доходит до деревьев. Довольно часто вечерами из леса выходят олени пощипать траву по краям газона. Но иногда я вижу особенного оленя. Вроде бы он белый, но выглядит так, будто отлит из серебра. Не знаю, то ли он становится таким лишь при лунном свете, то ли его просто не видно без луны, – но это зрелище редкой красоты.

Взгляд его смягчился, и я поняла, что перед глазами у Джона не оштукатуренный потолок над головой, а белый олень с сияющей в лунном свете шкурой.

– Он приходит две-три ночи подряд, редко – четыре, а потом уходит, и его не видно неделями, иногда месяцами. А потом он возвращается, и я опять околдован.

Джон повернулся на бок, шурша постельным бельем, и пристально посмотрел на меня.

– Понимаете? Я не хозяин этому созданию. Я не стал бы им, даже если бы мог. Его появление – подарок, который я принимаю с благодарностью. Но когда он уходит, я не чувствую, что меня бросили или чего-то лишили. Я лишь рад тому, что он был со мной столько, насколько посчитал нужным остаться.

– И вы говорите, что точно так же относитесь к Маноке. А как вы думаете, испытывает ли он те же чувства к вам? – с интересом спросила я.

Джон посмотрел на меня с явным удивлением.

– Понятия не имею.

– Вы, хм, не… разговариваете в постели? – постаралась я выразиться тактичнее.

Его губы дрогнули, и он отвёл взгляд.

– Нет.

Мы полежали несколько секунд молча, изучая потолок.

– А у вас когда-нибудь был?.. – выпалила я.

– Было что?

– Любовник, с кем вы разговаривали?

Джон искоса взглянул на меня.

– Да. Возможно, не настолько откровенно, как я сейчас говорю с вами, но да.

Он открыл рот, словно хотел сказать или спросить что-то ещё, но вместо этого вдохнул, крепко сжал губы и медленно выдохнул через нос.

Я понимала, – не могла не понимать, – что Джону очень хочется узнать (помимо того, что я невольно показала ему прошлой ночью), каким был Джейми в постели. И я вынуждена была признаться себе, что чувствовала большое искушение рассказать ему об этом, – только чтобы на краткий миг, пока мы говорим, воскресить Джейми. Но я знала, что за такие откровения придётся потом заплатить не только ощущением, что я предала Джейми, но и стыдом за то, что я использовала Джона, – независимо от того, хотел Джон, чтобы его использовали подобным образом, или нет. Но даже если мне больше не с кем разделить воспоминания о том, что происходило во время близости между Джейми и мной, они оставались частью только нашей жизни, и не мне о них болтать.

Мне пришло в голову – с запозданием, как и многое в эти дни, – что интимные воспоминания Джона тоже принадлежат только ему.

– Я не хотела лезть вам в душу, – смутилась я.

Он слабо, но искренне улыбнулся.

– Польщен, мадам, что вы питаете ко мне интерес. Я знаю много других... обычных семейных пар, где супруги предпочитают абсолютно не интересоваться мыслями и прошлым друг друга.

С огромным удивлением я обнаружила, что между нами теперь возникла душевная близость – нежданная и незваная для нас обоих, но… она появилась.

От этой мысли я смутилась, но следующая оказалась более приземлённой: человек с работающими почками не может вечно лежать в постели, потягивая пиво.

Заметив, что я заёрзала, он тут же поднялся, набросил свой баньян [мужской просторный халат в восточном стиле – прим. перев.], а затем передал мне пеньюар. Я с беспокойством заметила, что чья-то добрая рука повесила его на стул перед огнём, чтобы согреть.

– Откуда он здесь взялся? – кивком указала я на шелковый наряд в руках у Джона.

– Полагаю, из вашей спальни, – он на секунду нахмурился, глядя на меня, а потом понял, что я имела в виду. – О, миссис Фиг принесла его, когда приходила развести огонь.

- Ох, - произнесла я еле слышно.

Я сгорала от стыда при мысли, что миссис Фиг видела меня в постели лорда Джона: вне всякого сомнения, в полной отключке, растрёпанную, храпящую, а может, и пускающую слюни. Собственно говоря, меня крайне смущал сам факт пребывания в его постели, независимо от того, как я выглядела.

– Мы ведь женаты, – подчеркнул он.

– Хм… да. Но…

Мне на ум пришла другая мысль: а, может, для миссис Фиг это не стало чем-то из ряда вон выходящим, как я думала. Не развлекался ли он иногда в постели с другими женщинами?

– Вы спите с женщинами? Э-э… То есть, не спите, а...

Он уставился на меня, перестав распутывать волосы.

– Не по доброй воле, – Джон помедлил, потом положил серебряный гребень. – Вы хотели бы спросить меня о чём-то ещё, – чрезвычайно учтиво спросил он, – прежде чем я позволю войти лакею?

Несмотря на разожжённый огонь, в комнате было зябко, но щеки у меня пылали. Я плотнее запахнула шелковый пеньюар.

– Ну, раз вы предлагаете… Я знаю, Брианна рассказала вам… кто мы такие. Вы этому поверили?

Некоторое время он молча меня разглядывал. Джон не обладал способностью Джейми скрывать свои чувства, и я увидела, как лёгкое раздражение Джона из-за моего предыдущего вопроса сменяется весельем. Он слегка наклонил голову.

– Нет, – ответил он. – Но даю вам слово вести себя во всех отношениях так, будто я поверил.

Я таращилась на него, пока не поняла, что у меня безобразно отвисла челюсть.

– Так тому и быть, – сказала я.

Странный пузырёк интимности, в котором мы провели последние полчаса, лопнул, и, несмотря на то, что именно я задавала нескромные вопросы, я почувствовала себя улиткой, внезапно лишённой своей раковины, – не просто обнажённой, а безнадёжно уязвимой как эмоционально, так и физически. В полном замешательстве я шёпотом попрощалась и направилась к двери.

– Клэр? – обращение прозвучало как вопрос.

Я уже взялась за ручку двери, но остановилась. Мне было неловко: никогда прежде Джон не называл меня по имени. Заставив себя обернуться через плечо, я увидела, что он улыбается.

– Подумайте об олене, – ласково сказал он. – Моя дорогая. [Игра слов: dear – дорогая, deer – олень. На слух фразу можно понять, как «Моя олениха» – прим. перев.]

Молча кивнув, я выскользнула из комнаты. Смысл последней фразы дошел до меня позже, уже после того, как я с остервенением вымылась, оделась и выпила бодрящую чашку чая с бренди.

«Его появление – подарок, – сказал Джон о белом олене, – и я принимаю его с благодарностью».

Вдыхая ароматный пар, я наблюдала, как крошечные завитки чайных листьев медленно опускаются на дно чашки. Впервые за несколько недель я задалась вопросом, что может ожидать меня в будущем.

– Так тому и быть, – прошептала я и, осушив чашку, почувствовала на языке резкую горечь чаинок.

ГЛАВА 96

ОГОНЕК

БЫЛО ТЕМНО. ТЕМНЕЕ, ЧЕМ В ЛЮБОМ другом месте, где он когда-нибудь бывал. Ночь на улице никогда не бывает по-настоящему темной, даже если на небе облака. Но здесь было темнее, чем в глубине шкафа Мэнди, когда они играли с ней в прятки. Пальцами он чувствовал щель между дверями, но сквозь нее не виднелось никакого света. Видимо, сейчас была ночь. Наверное, он увидит свет через эту щель, когда наступит утро.

И когда оно наступит, возможно, мистер Кэмерон вернется. Размышляя об этом, Джем отошел подальше от двери. Он не думал, что мистер Кэмерон стремится причинить ему вред: наверняка, нет – по крайней мере, сам он сказал, что не собирается – но он может попытаться вернуть его к камням, а Джем не хотел туда – ни за что.

Воспоминания о камнях причиняли боль. Не такую сильную, когда мистер Кэмерон подтолкнул его к одному из них, и ЭТО... НАЧАЛОСЬ, но довольно чувствительную. Джем оцарапал локоть, когда, сопротивляясь потоку, ударился о камень, и он потер ранку сейчас, потому что было намного лучше ощущать эту боль, чем думать о камнях. Нет, сказал он себе, мистер Кэмерон не собирался вредить ему, потому что вытащил его обратно из камней, когда ОНИ ПЫТАЛИСЬ... Джем тяжко сглотнул и попробовал думать о чем-нибудь другом.

Он полагал, что знает, где находится, только потому, что вспомнил, как мама рассказывала папе о шутке, которую мистер Кэмерон сыграл с ней, заперев в туннеле. И она говорила, что роллеры, запирающие двери, скрипели так, будто перемалывались кости, а именно так ему и показалось, когда мистер Кэмерон втолкнул его сюда и закрыл двери.

Джем слегка дрожал. Здесь было холодно, несмотря на его пиджачок. Не так холодно, конечно, как когда они с дедушкой встали перед рассветом и ждали под падающим снегом, пока олень спустится к водопою, но все равно довольно прохладно.

В воздухе чувствовалось нечто странное. Мальчик принюхался, пытаясь учуять, что же это может быть, как могли это делать дедушка и дядя Йен. Чувствовался запах камня, но это был просто старый камень: не... ТЕ. И металл тоже, а еще что-то похожее на мазут, как на бензоколонке. Кроме того, запах чего-то горячего, которым, полагал он, обладало электричество. В воздухе ощущалось еще что-то, что не было запахом вообще – своего рода гул. Джем распознал его: так звучало напряжение. Не совсем такое, как в большом зале, где обитали турбины, которые мама показывала ему и Джимми Глазгоку, но очень похоже. Значит, это техника. Джемми почувствовал себя немного лучше. Механизмы обычно дружелюбно к нему настроены.

Мысли о механизмах напомнили, как мама говорила, что здесь есть поезд, маленький локомотив – и это знание позволило ему почувствовать себя намного лучше. Если здесь был поезд, то тогда это – не просто пустое темное пространство. Возможно, этот гул и издавал поезд.

Джем вытянул руки и шарил ими впереди себя, пока не уткнулся в стену. Затем он ощупал ее и пошел вдоль, ведя по ней одной рукой. Он обнаружил, что идет не в ту сторону, когда вернулся обратно к двери, и вскрикнул: «Ой!»

Звук собственного голоса заставил его рассмеяться, но в большом пространстве смех звучал странно. Джемми замолчал и, развернувшись, пошел в обратную сторону, держась за стену другой рукой.

Где сейчас мистер Кэмерон? Он не сказал, куда пошел: просто велел Джему ждать и обещал принести немного еды.

Рука мальчика коснулась чего-то округлого и гладкого, и он отдернул ее. Но ЭТО не двигалось, и Джем снова положил туда ладонь. Это были силовые кабели, идущие вдоль стен. Большущие. Он чувствовал их негромкое урчание – точно такое же он ощущал, когда папа заводил мотор своего автомобиля. Джем вдруг вспомнил о Мэнди. От нее исходил такой же тихий гул, когда она спала, и – более громкий, когда она бодрствовала.

Он вдруг подумал, может мистер Кэмерон пошел схватить Мэнди? И от этой мысли ему стало страшно. Мистер Кэмерон хотел знать, как проходят сквозь камни, и Джем не смог объяснить ему, а Мэнди и подавно не сумела бы рассказать: она тогда была всего лишь младенцем. Но от одной только мысли все внутри похолодело, и в панике Джем подался к сестренке.

Впрочем, она была с ним. Что-то вроде маленького теплого сияния в его голове, и Джем вздохнул. Значит, с Мэнди все хорошо. Ему было интересно узнать: он может общаться с ней вот так, издалека. Он никогда не догадывался попробовать раньше, потому как обычно она все время находилась рядом, как заноза в заднице, и когда они с друзьями уходили от сестренки, он и не вспоминал о ней.

Его нога чиркнула обо что-то, и Джем остановился, протянув руку. Ничего не обнаружив, он спустя минуту набрался смелости и отпустил стену, потом, вытянув руку подальше, медленно двинулся в темноту. Сердце стучало, и он вспотел, хотя ему было по-прежнему холодно. Пальцы ударились о металл, и сердце подскочило в груди. Поезд!

Мальчик нашел проход внутрь и наощупь заполз туда на четвереньках, ударившись головой о ту штуку, где находились рычаги управления. В глазах у него засверкали разноцветные звездочки, и он воскликнул: «Ifrinn!..» (Черт! (гэльск.) – прим. пер.) Это прозвучало забавно, и не так звучно теперь – он находился внутри поезда. Джем хихикнул.

Он ощупал сверху пульт управления. Там были, как мама и рассказывала, просто выключатель и маленький рычаг, и он нажал на первый. Красный огонек пробудился к жизни, заставив мальчика подпрыгнуть. Но ему стало намного лучше, просто от того, что Джем увидел его. Он ощущал электричество, бегущее сквозь поезд, и от этого ему тоже становилось спокойнее. Он слегка нажал на рычаг и с трепетом почувствовал движение поезда.

Куда он следовал? Джем еще немного двинул рычаг, и почувствовал на лице дуновение воздуха. Он принюхался, но это ничего не дало ему. Но, хотя бы он уезжал на этом поезде подальше от больших дверей, – и подальше от мистера Кэмерона.

Может, мистер Кэмерон пойдет и попытается выяснить о камнях у мамы или папы? Джем на это надеялся. Папа порубит мистера Кэмерона на котлеты – Джем это знал точно – и эта мысль согрела его. Потом родители придут и найдут его, и все будет хорошо. Он задался вопросом, сможет ли Мэнди подсказать им, где он находится. Она «видит» его так же, как и он «видит» ее: мальчик посмотрел на маленький красный огонек на пульте. Он светился, как Мэнди – уверенно и тепло, и, глядя на него, Джем почувствовал себя хорошо. Он нажал на рычаг посильнее, и поезд быстро пошел в темноту.

ГЛАВА 97

NEXUS

[nexus – по-латыни: переплетение, взаимосвязь, путы, препоны – прим. перев.]

РЕЙЧЕЛ С ПОДОЗРЕНИЕМ ПОТЫКАЛА в край ковриги. Заметив это, торговка хлебом раздражённо проворчала:

– Эй, а ну, не трогай! Хочешь купить – плати пенни. А нет – так иди отсюда!

– Когда испекли этот хлеб? – спросила Рейчел, не обращая внимания на сердитый взгляд молодой женщины. – Он не пахнет, как свежий. А если хлеб такой же чёрствый, как выглядит, я не дам больше полпенни за ковригу.

– Да его только вчера испекли! – возмутилась торговка, отдёргивая лоток с ковригами. – Свежего хлеба не будет до среды: хозяин не сможет достать муки раньше. Ну, будешь брать хлеб или нет?

– Хм, – с притворным недоверием произнесла Рейчел.

Дэнни очень возмутился бы, решив, что она пытается обмануть женщину. Но заплатить разумную цену или быть ограбленной – это разные вещи. И дать обобрать себя, и одурачить другого – одинаково несправедливо.

Что это на лотке? Крошки? А вот это, на краешке той ковриги? Следы зубов? Нахмурившись, Рейчел наклонилась поближе, а Ролло неожиданно заскулил.

– Что, пёсик? Думаешь, тут поработали мыши? – спросила его Рейчел. – Я тоже так считаю.

Однако мыши Ролло не интересовали. Не обращая внимания ни на вопрос Рейчел, ни на гневный протест торговки, он, странно повизгивая, тщательно обнюхивал землю.

– Что это с тобой, пёс? – спросила Рейчел, с испугом наблюдая за этим зрелищем.

Она положила руку ему на загривок и с удивлением почувствовала, что его огромное, покрытое шерстью тело охвачено мелкой дрожью.

Ролло не обратил внимания на её прикосновение. Почти бегом он нарезал небольшие круги, скуля и уткнув нос в землю.

– Эта собака, часом, не бешеная? – спросил подручный пекаря, наблюдая за происходящим.

– Разумеется, нет, – рассеянно ответила Рейчел. – Ролло… Ролло!

Пёс вдруг бросился прочь от прилавка и, не поднимая нос от земли, рысцой припустил вниз по улице.

Ворча себе под нос, Рейчел подхватила свою корзину для покупок и кинулась следом.

Она встревожилась, увидев, что Ролло уже добрался до соседней улицы и исчез за углом. Девушка побежала, зовя его. Корзина колотила её по ноге, грозя высыпать на ходу всё, что Рейчел успела купить.

Что с ним такое? Раньше он никогда так себя не вёл. Рейчел побежала быстрее, стараясь не упустить Ролло из виду.

– Плохая собака, – задыхалась она. – Пеняй на себя, если я тебя упущу!

И всё же она мчалась за псом, на бегу окликая его. Одно дело, когда Ролло уходил поохотиться, – он всегда возвращался. Но сейчас Рейчел была довольно далеко от гостиницы и боялась, что пёс заблудится.

– Хотя, если у тебя такой острый нюх, как кажется, ты, несомненно, сможешь прибежать вслед за мной обратно! – задыхаясь, проговорила Рейчел и резко остановилась, поражённая мыслью.

Ролло что-то учуял – это было очевидно. Но какой именно запах заставит собаку так себя вести? Наверняка не кошачий и не беличий…

– Йен, – прошептала она. – Йен.

Хотя Рейчел и пыталась обуздать свою безумную надежду, она подобрала юбки и понеслась во весь дух за псом, так что стук сердца отдавался в ушах. Она всё ещё видела Ролло, который, уткнувшись носом в землю и низко опустив хвост, целеустремленно шёл по следу. Он свернул в узкий проулок, и Рейчел без колебаний последовала за ним, перескакивая из стороны в сторону, чтобы по пути не наступить на всякую липкую дрянь.

Любая из этих пакостей, конечно, заворожила бы какую угодно собаку, включая Ролло, но он, идя по следу, совершенно не обращал на них внимания.

Заметив это, Рейчел вдруг поняла, что на самом деле означает слово dogged – «упорный» (в английском языке слово dogged образовано от dog – «собака», прим. перев.), и при этой мысли улыбнулась.

А вдруг это Йен? Думать так было глупо, и её надежды, скорее всего, напрасны, но поселившуюся в душе уверенность Рейчел побороть не могла. Хвост Ролло мелькнул, исчезая за углом, и Рейчел, задыхаясь, бросилась за ним.

Если это Йен, то что он может сейчас делать? След уводил их на окраину, довольно далеко от главной дороги и обжитой, респектабельной части города, в район домов-развалюх, где располагались импровизированные лагеря сопровождавших британскую армию. Стайка кур закудахтала и рассыпалась при приближении пса, но тот не остановился. Теперь он вернулся, обежав дальнюю сторону сарая, и выскочил на узкую улочку со слежавшейся, скрученной, как язык, грязью между рядами близко стоящих лачуг.

У Рейчел заболел бок, а по лицу струился пот, но она тоже знала значение слова «dogged» и продолжала гнаться за Ролло. Однако пёс убегал всё дальше и дальше, и в любой момент она могла потерять его из виду: её правый башмак уже натёр пятку, и Рейчел казалось, будто её обувь наполняется кровью, хотя, похоже, это была только игра воображения. Она видала мужчин в обуви, полной крови...

Ролло исчез в конце улицы, и Рейчел понеслась за ним сломя голову. Чулки у неё сползали, а нижняя юбка так провисла, что девушка наступила на подол и порвала его. Она подумала, что если бы всё-таки нашла Йена, то ей было бы что ему сказать. Если к тому времени она вообще смогла бы говорить.

В конце улицы собаки и след простыл. Рейчел дико озиралась вокруг. Она находилась на задворках таверны: воняло помойкой, из пивных чанов доносился запах хмеля, а с улицы, с другой стороны здания, раздавались голоса. Голоса солдат (они всегда разговаривают так, что ошибиться невозможно, даже если слов не разберёшь), и Рейчел остановилась с бешено бьющимся сердцем.

Но военные никого не схватили: они говорили так, как обычно разговаривают мужчины, собираясь что-то делать. Девушка уловила звон и бряцанье оружия, топот сапог по брусчатке…

Кто-то схватил её за руку, и, боясь выдать Йена, Рейчел проглотила крик, готовый вырваться из горла. Но это был другой человек: жёсткие пальцы впились в её предплечье, и высокий седой старик уставился на неё горящими глазами.

ЙЕН УМИРАЛ С ГОЛОДУ. Не желая тратить время ни на охоту, ни на поиски фермы, чтобы разжиться едой, он не ел больше суток. Двадцать миль из Вэлли-Форджа он покрыл как в тумане, едва замечая расстояние.

Рейчел была здесь. Каким-то чудом – здесь, в Филадельфии. Ему потребовалось некоторое время, чтобы усыпить подозрительность солдат Вашингтона, но в конце концов довольно тучный немецкий офицер с большим носом и дружелюбным взглядом подошёл и поинтересовался луком Йена. Кратко продемонстрировав свое мастерство стрельбы из лука и поговорив по-французски (немецкий офицер едва пару слов мог связать на английском), Йен, наконец, смог выяснить у того местонахождение хирурга по фамилии Хантер.

Вначале вопрос вызвал только непонимающие взгляды, но фон Штойбен почувствовал к Йену симпатию и отправил кого-то всё разузнать, а Йен тем временем нашел немного хлеба. Наконец, посланный вернулся и сообщил, что хирург по фамилии Хантер обычно находится в лагере, но время от времени ездит в Филадельфию лечить частного пациента. А сестра Хантера? Гонец пожал плечами.

Но Йен знал Хантеров: где Дэнзелл, там и Рейчел. Правда, никто не мог сказать, где именно в Филадельфии искать частного пациента доктора Хантера (в этом чувствовалась какая-то недосказанность, какая-то враждебность, непонятные Йену, но он слишком торопился, чтобы в этом разбираться), но, по крайней мере, брат и сестра были тут.

А теперь и Йен оказался здесь же. Он прокрался в город прямо перед рассветом, бесшумно пробираясь через лагеря, окружавшие его, мимо завёрнутых в одеяла фигур и тлеющих костров.

В городе была еда, – много еды, – и Йен, предвкушая блаженство, на минуту остановился на краю рыночной площади, выбирая между жареной рыбой в кляре и корнуэльским пирожком [жареный пирожок с начинкой из мяса и овощей – прим. перев.]. Но, только он, зажав деньги в руке, направился к лотку торговки пирожками, как заметил, что лицо женщины исказилось от ужаса, когда она что-то увидела у Йена за спиной.

Йен развернулся и был сбит с ног. Визги и крики затерялись в безумном количестве слюней с языка Ролло, который облизал каждый дюйм лица своего хозяина, вплоть до ноздрей.

Йен вскрикнул и сел, отбиваясь от восторженного пса.

– A cú! («Пёс!» - гэльск., прим. перев.) – воскликнул он и вне себя от счастья обнял огромного крутящегося зверя.

Обеими руками Йен схватил собаку за шерсть на шее, смеясь над вывалившимся языком.

– Ага, я тоже рад тебя видеть, – сказал он Ролло. – Но куда ты дел Рейчел?

У ФЕРГЮСА ЧЕСАЛАСЬ АМПУТИРОВАННАЯ КИСТЬ. Такого в последнее время не случалось, и он хотел, чтобы она не зудела и сейчас. Сегодня к его рукаву была прикреплена перчатка, набитая отрубями. Крюк был удобнее, но с ним Фергюс слишком легко бы запоминался, а под перчаткой почесать культю не получалось.

Чтобы отвлечься, Фергюс вышел из сарая, где спал, и, ссутулившись, спокойно направился к ближайшему костру. Кивнув, миссис Хемпстед взяла оловянную кружку, налила в неё жидкой каши и передала ему. «Ну, ладно, – подумал он, – в конце концов, у перчатки есть некоторое преимущество». Схватить ею кружку он не мог, но перчатка позволяла, не обжигаясь, прижимать горячую чашку к груди. Ещё он обрадовался, обнаружив, что от жара зуд прекратился.

– Bon jour, madame, («Добрый день, сударыня» – франц., прим. перев.) – вежливо кивнул Фергюс, и миссис Хемпстед улыбнулась, несмотря на въевшуюся усталость. Её мужа убили в битве при Паоли, и она с тремя детьми еле сводила концы с концами, обстирывая английских офицеров. Фергюс увеличил её доходы, оплачивая пищу и кров. Брат мужа отобрал у неё дом, но милостиво разрешил ей с семьей спать в сарае – одном из трёх или четырёх тайных мест, которыми по очереди пользовался Фергюс.

– Вас искал какой-то мужчина, сэр, – тихо сказала она, подойдя к нему с чашкой воды.

– Да?

Сдержавшись, он не стал озираться: если бы мужчина всё ещё был здесь, она бы ему сказала.

– Вы его видели?

Она покачала головой.

– Нет, сэр. Он говорил с мистером Джессопом, а тот рассказал об этом младшенькому миссис Уилкинс, который пришёл и сказал моей Мэри. По словам Джессопа, это был шотландец, очень высокий и благообразный. Джессоп считает, что когда-то он мог быть солдатом.

Волнение, горячее, как овсянка, поднялось в груди Фергюса.

– Рыжий?

Его вопрос удивил миссис Хемпстед.

– Да не знаю, что там рассказывал малец. Впрочем, дайте-ка я спрошу у Мэри.

– Не беспокойтесь, мадам. Я сам спрошу.

Чуть не обжёгши горло, Фергюс проглотил остаток овсянки и вернул чашку.

Он тщательно расспросил маленькую Мэри. Та не знала, был ли высокий шотландец рыжим: она его не видела, а Томми Уилкинс не сказал. Зато он рассказал, где мистер Джессоп видел мужчину. Фергюс поблагодарил Мэри с галантностью истинного француза, чем вогнал её в краску, и с быстро бьющимся сердцем направился в город.

РЕЙЧЕЛ ПОПЫТАЛАСЬ ВЫДЕРНУТЬ РУКУ, но старик схватил ещё крепче, сильно надавив ей большим пальцем на мышцу пониже плеча.

– Отпусти меня, Друг, – спокойно попросила она. – Ты принял меня за кого-то другого.

– А по-моему, нет, – вежливо сказал он, и она поняла, что он шотландец. – Это ведь твой пёс?

– Нет, – озадаченно ответила Рейчел и невольно начала тревожиться. – Я только присматриваю за ним по просьбе друга. А что? Он съел одну из твоих кур? Я с радостью за неё заплачу…

Она наклонилась, пытаясь свободной рукой нащупать кошелёк и прикидывая, сможет ли сбежать.

– Твоего друга зовут Йен Мюррей, – произнёс старик.

Поняв, что фраза не была вопросом, Рейчел запаниковала по-настоящему.

– Пусти меня, – решительно потребовала она. – Ты не имеешь права меня задерживать.

Не слушая Рейчел, он пристально вгляделся в её лицо. У него были глаза старца, – слезящиеся, с покрасневшими веками, – но взгляд острый, как бритва.

– Где он?

– В Шотландии.

Рейчел увидела, что старик удивлённо моргнул.

Он чуть наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Ты любишь его? – тихо спросил старик, но тон вопроса был отнюдь не мягок.

– Пусти!

Она пнула его в голень, но старик с удивительным проворством отскочил. От этого движения его плащ распахнулся, и девушка заметила на поясе блеск металла. Это был топорик. Внезапно вспомнив ужасный дом в Нью-Джерси, Рейчел с громким криком отпрянула.

– Тихо! – оборвал её старик. – Пойдём со мной, девочка.

Зажав ей рот широкой грязной ладонью, он попытался сбить девушку с ног, но той удалось, вырываясь и пинаясь, высвободиться настолько, чтобы ещё раз закричать изо всех сил.

К ней быстро приближались удивлённые возгласы и топот тяжёлых сапог.

– Рейчел!

Голос был хорошо знаком, и у неё от этого крика ёкнуло сердце.

– Уильям! На помощь!

К ней бежал Уильям, а за ним, немного поотстав, трое или четверо британских солдат с мушкетами в руках. В безмерном изумлении старик что-то сказал по-гэльски и отпустил Рейчел так резко, что та попятилась назад и, наступив на оторванный подол нижней юбки, тяжело плюхнулась на дорогу.

Незнакомец начал отступать, но Уильям в запале атаковал его и боднул в плечо, желая сбить с ног. Старик держал в руке топорик, и Рейчел завизжала что было сил: «Уильям!» Но кончилось это плохо. Сверкнул металл, и послышался тошнотворный глухой стук, а Уильям покачнулся и, сделав два неверных шага, упал.

– Уильям, Уильям! О, Господи, о, Господи…

Не в силах подняться на ноги, Рейчел со стоном поползла к нему. Солдаты кричали, ревели, преследуя старика, но ей было не до них. Она видела только мертвенно бледное лицо Уильяма, его закатившиеся глаза – так, что показались белки, – и тёмную кровь, которая текла, пропитывая его волосы.

НЕСМОТРЯ НА ПРОТЕСТЫ УИЛЬЯМА, я отправила его в постель и не велела вставать. Я не сомневалась, что протестовал он из-за Рейчел: как только я выпроводила её за дверь, он дал мне уложить его на подушки. Его бледное лицо с перевязанным лбом покрылось испариной.

– Спи, – сказала я. – С утра ты будешь чувствовать себя паршиво, но не умрёшь.

– Спасибо вам, матушка Клэр, – едва улыбаясь, пробормотал он. – Умеете вы утешить. Но прежде чем вы уйдёте…

Несмотря на явное недомогание, ладонь Уильяма у меня в руке оставалась крепкой и твёрдой.

– Что? – с опаской спросила я.

– Мужчина, напавший на Рейчел... Вы не догадываетесь, кто бы это мог быть?

– Догадываюсь, – нехотя ответила я. – Судя по её описанию, это человек по имени Арчи Баг. Он жил рядом с нами в Северной Каролине.

– А.

Его лицо было бледным и влажным от пота, но глубокие синие глаза заблестели с интересом.

– Он сошёл с ума?

– Думаю, да. Он… потерял жену при весьма трагических обстоятельствах, и, похоже, от этого немного повредился умом.

Я действительно так думала: многие месяцы после той зимней ночи в Ридже Арч Баг провёл в одиночестве в лесах, блуждая по бесконечным дорогам, стремясь услышать исчезнувший голос умершей жены… Если он не сошёл с ума тогда, то сейчас уже сошёл наверняка. В то же время я не собиралась рассказывать Уильяму всю историю. Ни теперь, ни, возможно, вообще.

– Я кое с кем поговорю, – сказал Уильям и вдруг широко зевнул. – Простите. Я… жутко хочу спать.

– У тебя сотрясение, – объяснила я ему. – Я буду приходить и будить тебя каждый час. Поговоришь с кем?

– С офицером, – невнятно пробормотал Уильям, уже закрывая глаза. – Пусть пошлёт людей отыскать его. Я не могу ему позволить… Рейчел…

Он произнёс её имя на выдохе, и большое молодое тело медленно обмякло. С минуту я наблюдала за ним, чтобы убедиться, что он крепко уснул, и потом нежно поцеловала его в лоб, с той же самой щемящей сердечной тоской, с какой целовала его сестру в этом же возрасте, думая: «Боже, как же ты на него похож!»

На лестничной площадке ждала сама Рейчел, обеспокоенная и растрёпанная, несмотря на попытки привести в порядок волосы и чепец.

– Он поправится?

– Да, я уверена. У него лёгкое сотрясение, – знаешь, что это такое? Ну, конечно, знаешь. А ещё я наложила ему на голову три шва. Голова у него завтра будет безбожно болеть, но ранение было касательным, ничего серьёзного.

Рейчел вздохнула, и её худенькие плечи, как только из них ушло напряжение, вдруг поникли.

– Благодарение Господу! – сказала она и, взглянув на меня, улыбнулась. – И тебе тоже, друг Клэр.

– Рада помочь, – искренне ответила я. – Ты уверена, что с тобой всё хорошо? Тебе надо присесть и что-нибудь выпить.

Она не была ранена, но шок от переживаний явно не прошел бесследно. Я знала, что Рейчел принципиально не будет пить чай, но немного бренди или даже воды…

– Со мной всё прекрасно. Лучше, чем прекрасно.

Тревога за Уильяма прошла, и лицо Рейчел просияло:

– Клэр! Он здесь! Йен!

– Что?.. Где?

– Я не знаю!

Она бросила взгляд на дверь в комнату Уильяма и, отведя меня чуть в сторону, понизила голос.

– Пёс… Ролло. Он что-то почуял и умчался быстрее пули. Я кинулась за ним и тогда-то наткнулась на несчастного безумца. Я знаю, ты скажешь, что пёс мог погнаться за чем угодно. Согласна. Но, Клэр, Ролло не вернулся! Если бы он не нашёл Йена, он бы вернулся!

Её волнение передалось мне, но надеяться так же сильно, как Рейчел, я боялась. Пёс мог не вернуться и по другим причинам, и ни одна из них не сулила ничего хорошего. И одной из них был Арчи Баг.

Меня поразило, каким, по описанию Рейчел, стал сейчас Арч. И всё же, поняла я, Рейчел права. С самих похорон миссис Баг во Фрейзерс Ридже я расценивала Арчи Бага только как угрозу для Йена, а сейчас, после слов Рейчел, я также увидела изувеченные, артритные руки Бага, пытающиеся пристегнуть брошь в форме птички к савану любимой жены. Действительно, несчастный безумец.

И чертовски опасный.

– Пойдём вниз, – сказала я Рейчел, ещё раз взглянув на дверь Уильяма. – Мне нужно рассказать тебе о мистере Баге.

– ОХ, ЙЕН, – ПРОШЕПТАЛА ОНА, когда я закончила свой рассказ. – Ох, бедняга.

Я не знала, к кому относилось последнее замечание: к мистеру Багу или к Йену, но в любом случае она была права. Рейчел не плакала, но её лицо побледнело и застыло.

– Да, оба, – согласилась я. – Все трое, если посчитать миссис Баг.

Рейчел покачала головой, скорее в тревоге, чем из-за несогласия.

– Так вот почему… – начала она, но замолчала.

– Почему – что?

Она слегка поморщилась, но, взглянув на меня, чуть пожала плечами.

– Почему он мне сказал, что боится, что я могу умереть из-за любви к нему.

– Да, наверное, поэтому.

Обдумывая ситуацию, мы посидели над дымящимися чашками чая с мелиссой. Наконец, Рейчел подняла голову и сглотнула.

– Думаешь, Йен собирается его убить?

– Я… ну, не знаю, – ответила я. – Конечно, нет. Начнём с того, что из-за случившегося с миссис Баг он ужасно переживает...

– Ты имеешь в виду – из-за того, что он её убил.

Девушка посмотрела мне прямо в глаза. Да, Рейчел Хантер, от тебя так просто не отвертишься!

– Да. Но если Йен поймёт, что Арчи Баг, узнав, кто ты и что значишь для Йена, захочет тебе навредить, и не заблуждайся насчёт этого, Рейчел: Арч действительно хочет тебе навредить, – я глотнула горячего чаю и сделала глубокий вдох, – да, я думаю, тогда Йен постарается его убить.

Рейчел замерла – только пар струился из её чашки.

– Он не должен этого делать, – произнесла она.

– Как ты собираешься его остановить? – с любопытством спросила я.

Рейчел очень медленно выдохнула, не отрывая глаз от слегка закручивающейся поверхности чая в своей чашке.

– Молитвой, – ответила она.

ГЛАВА 98

MISCHIANZA

(Mischianza, также известная как «Прощальная вечеринка Хау». Эта феерия была организована и отрежиссирована майором Джоном Андрé и капитаном Оливером Де Ланси, чтобы отметить отставку генерала Уильяма Хау как главнокомандующего британской армией в Америке - прим. перев.)

18 мая, 1778 года

Уолнат Гроув, Пенсильвания

ДОСТАТОЧНО ДАВНО НЕ ВИДЕЛА Я жареного павлина в позолоте, и совсем не ожидала увидеть еще одного. Только не в Филадельфии. «Не то чтобы меня это должно удивлять», – думала я, склоняясь ближе, чтобы его рассмотреть: да, глазки действительно были бриллиантовые. Только не после регаты на реке Делавер, где на баржах везли три оркестра музыкантов и давали с военных кораблей салют из семнадцати орудий. Скорее всего, вечеринка, объявленная как «mischianza» – что на итальянском, как мне сказали, означает «феерия» – была названа так, чтобы предоставить наиболее творческим душам британской армии и лоялистской общественности полную свободу в подготовке торжественного чествования генерала Хау, уходящего в отставку с поста главнокомандующего и сменяемого сэром Генри Клинтоном.

– Прошу прощения, дорогая, – пробормотал рядом Джон.

– За что же? – удивилась я.

Он в свою очередь удивился: светлые брови приподнялись.

– Ну, зная вашу политическую приверженность, я должен был предположить, что вам будет неприятно видеть так много... – он указал сдержанным жестом руки на демонстрацию расточительности вокруг нас, которая, безусловно, не ограничивалась павлином, – столько показных и непомерных средств потрачено на...

– ...торжествование? – закончила я сухо. – Возможно, мне должно быть неприятно... но вообще-то – нет. Я знаю, что произойдет.

Лорд Джон моргнул, весьма ошеломленный.

– Что произойдет? С кем?

Своеобразный дар пророчества, которым я обладала, редко был приятным даром, однако, при данных обстоятельствах, я получила весьма злорадное удовольствие, поведав ему.

– С вами. С британской армией, я имею в виду, а не с вами лично. Они проиграют войну через три года. И какова тогда цена золоченых павлинов, а?

Его лицо дрогнуло, когда он скрыл улыбку.

– В самом деле?

– В самом деле, – любезно ответствовала я. – Fuirich agus chi thu.

– Что? – он уставился на меня.

– Гэльский, – сказала я, чувствуя в глубине души слабый приступ мучительной боли. – Что значит «поживем – увидим».

– О, непременно, – заверил меня Джон. – А пока позвольте мне представить вам Банастра Тарлетона, подполковника Британского Легиона, – он поклонился невысокому, крепкому молодому джентльмену, который подошел к нам в бутылочно-зеленой униформе офицера драгунов. – Полковник Тарлетон, моя жена.

(Во время войны за независимость США Тарлетон слыл одним из наиболее одарённых и храбрых, хотя и жестоких, военачальников Британской армии, возраст на момент описываемых событий – 23 года – прим. перев.)

– Леди Джон, – молодой человек низко склонился к моей руке, коснувшись ее очень красными, очень чувственными губами. Я хотела вытереть руку о юбку, но не сделала этого. – Вам нравится празднество?

– Я с нетерпением жду фейерверка.

У него были хитрые, умные глаза, которые ничего не упускали. Его спелый красный рот искривился, когда он улыбнулся и, сохраняя это выражение, повернулся к лорду Джону.

– Мой кузен Ричард просил передать вам наилучшие пожелания, сэр.

Благодушное настроение Джона тут же потеплело до неподдельной радости.

– Ричард Тарлетон был моим знаменосцем в Крефельде, – пояснил он мне, прежде чем переключить свое внимание на зеленого драгуна. – Как он поживает, сэр?

Они сразу же перешли к подробному обсуждению назначений, продвижений, кампаний, передвижений войск и политике парламента, и я отошла. Не от скуки, а скорее из деликатности. Я не обещала Джону, что воздержусь от передачи полезной информации: он и не просил об этом. Но такт и определенное чувство долга требовали, чтобы я хотя бы не получала такую информацию через него или прямо у него под носом.

Я медленно брела сквозь толпу по бальной зале, любуясь женскими платьями: многие из них были привезены прямо из Европы, а большинство остальных созданы наподобие привозных из похожих местных тканей, которые можно было здесь достать. Блестящие шелка и сверкающая вышивка выглядели таким контрастом по сравнению с привычными для меня домашними тканями и муслинами, что все казалось сюрреалистичным – будто я неожиданно оказалась во сне. Это впечатление усиливалось присутствием среди толпы нескольких рыцарей, облаченных в сюркотты (верхняя рубаха с гербом владельца, носившийся поверх воинских лат – прим. перев.) и плащи, некоторые со шлемами, зажатыми подмышкой – видимо, послеобеденная программа развлечений включала в себя инсценировку рыцарского турнира – а так же нескольких человек в фантастических масках и экстравагантных костюмах, которые, я полагала, позже будут участниками какого-то театрального представления.

Мое внимание снова вернулось к столу, который ломился от роскошных яств: павлин с раскинутыми в гигантском веере хвостовыми перьями занимал почетное место в центре стола, но его прикрывал с фланга запеченный целиком кабанчик на ложе из капусты, который издавал аромат, заставлявший мой живот урчать, и три огромных пирога с начинкой из дичи, украшенных фаршированными певчими птицами. Они вдруг напомнили мне об ужине с фаршированными соловьями у короля Франции, и мой аппетит тотчас же пропал, унесенный дурнотой и горькими воспоминаниями.

Сглотнув, я поспешно перевела взгляд на павлина, задаваясь праздным вопросом, возможно ли похитить эти алмазные глаза, и присматривает ли за ними кто-нибудь. Почти наверняка так и есть, и я поискала взглядом, смогу ли обнаружить соглядатая. Да, вот и он: солдат в мундире, стоящий в укромном уголке между столом и огромной каминной полкой – глаза настороже.

«Впрочем, мне незачем красть бриллианты сейчас», – подумала я, и живот мой слегка сжался. Они у меня были. Джон подарил мне пару бриллиантовых сережек. Когда настанет время уходить…

– Матушка Клэр!

Я чувствовала себя в приятной незаметности и, избавленная от этого заблуждения, взглянула через всю залу на Вилли, машущего мне с энтузиазмом, на его растрепанную голову, которая торчала из пересеченного красным крестом плаща рыцаря-тамплиера.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты придумал, как еще меня называть, – сказала я, подходя к нему. – А то я чувствую себя так, словно мне следует нарезать круги в рясе с четками за поясом.

Рассмеявшись, он представил мне юную леди, строившую ему глазки, как мисс Тчу, и предложил принести нам обоим льда. Температура в бальном зале поднялась, как минимум, к восьмидесяти, и пот затемнил немало светлых шелков. (+80 гр. по Фаренгейту = +27 гр. по Цельсию. – прим. перев.)

– Какое элегантное платье, – любезно заметила мисс Тчу. – Оно из Англии?

– О-о, – несколько озадаченно ответила я. – Не знаю. Но, спасибо, – добавила я, впервые взглянув на себя сверху вниз.

Действительно, я не обращала внимания на одежду, помимо механических потребностей попадания в нее: одевание было не более чем ежедневным неудобством, и до тех пор, пока не становилось слишком тесно или натирало, я не придавала значения тому, что ношу.

Джон преподнес мне платье этим утром, а также вызвал парикмахера, чтобы разобраться с бардаком на моей голове. Я закрыла глаза, довольно удивленная тем, насколько приятно ощущаются пальцы этого человека в моих волосах – но испытала настоящее потрясение, когда он вручил мне зеркало, и я увидела громоздкое безе из кудряшек и пудры с крошечным корабликом, примостившемся сверху. При полном парусном оснащении.

Я подождала, пока парикмахер уйдет, потом наспех все вычесала и заколола волосы как можно проще. Джон взглянул на меня с интересом, но ничего не сказал. Однако, озабоченная своей головой, я не нашла времени взглянуть на себя ниже шеи и была отчасти рада увидеть теперь, насколько хорошо мне подходит шоколадный шелк. Достаточно темный, подумала я, чтобы не было заметно пятен от пота.

Мисс Тчу смотрела на Уильяма, как кошка наблюдает за толстым привлекательным мышонком, и слегка нахмурилась, когда он остановился, чтобы пофлиртовать с двумя другими молодыми леди.

– Долго ли лорд Элсмир пробудет в Филадельфии? – спросила она, не отрывая от него глаз. – Полагаю, кто-то говорил мне, что он не уходит с генералом Хау. Я надеюсь, что это так!

– Так и есть, – ответила я. – Он капитулировал вместе с генералом Бергойном: все эти военнослужащие сдались под честное слово и должны вернуться в Англию, но есть какая-то административная причина, по которой они пока еще не отправлены.

Я знала, что Уильяма надеялись обменять, чтобы он мог снова сражаться, но не упомянула об этом.

– Надо же, – сказала она, просияв. – Какие восхитительные новости! Возможно, тогда он будет на моем балу в следующем месяце. Естественно, прием будет не так хорош, как этот, – она немного изогнула шею, наклонив голову к музыкантам, которые заиграли в дальнем конце комнаты, – но майор Андрé говорит, что предоставит нам свое мастерство и нарисует декорации, чтобы у нас были живописные картины, так что будет хорошо...

– Простите, – перебила я, – Вы сказали майор Андрé? Майор Джон Андрé?

(Реальная историческая личность, Джон Андрé, офицер британской армии, который являлся шпионом во время Войны за независимость США. Позже был повешен за шпионаж. – прим. перев.)

Девушка удивленно посмотрела на меня, немного раздраженная тем, что ее перебили.

– Конечно. Он разработал костюмы для сегодняшнего поединка и написал пьесу, которую будут показывать позже. Смотрите, вот он, разговаривает с леди Клинтон.

Я глянула в ту сторону, куда она указала своим веером, почувствовав, как, несмотря на жару в зале, меня окатил внезапный холод.

Майор Андре, находившийся в центре внимания нескольких мужчин и женщин, о чем-то смеялся и жестикулировал. Он был привлекательным молодым человеком лет около тридцати, мундир сидел на нем идеально, а оживленное лицо раскраснелось от жары и удовольствия.

– Он выглядит... весьма очаровательным, – пробормотала я, не в силах отвести от него взгляд, как ни старалась.

– О, да! – воскликнула мисс Тчу восторженно. – Мы с ним и Пегги Шиппен сделали почти всю работу для mischianza вместе. Он удивительный – всегда с такими прекрасными идеями, и он просто восхитительно играет на флейте. Так жаль, что отец Пегги не позволил ей прийти на сегодняшний вечер – совершенно несправедливо!

Я заметила, что основным тоном в ее голосе являлось удовлетворение: мисс Тчу была весьма рада не разделять всеобщее внимание со своей подругой.

– Позвольте представить его вам, – вдруг сказала она и, сложив веер, взяла меня под руку.

Она застигла меня врасплох, и пока я пыталась придумать, как из этого выпутаться, меня отбуксировали в кружок возле Андре, где мисс Тчу принялась пылко болтать с ним и смеяться, фамильярно положив ладонь на его руку. Он улыбнулся ей, потом перевел взгляд на меня, его глаза были живыми и теплыми.

– Весьма очарован, леди Джон, – сказал он мягким хрипловатым голосом. – Ваш слуга, мадам.

– Я... да, – сказала я порывисто, совершенно позабыв принятую форму ответа. – Вы... да. Рада знакомству!

Я выдернула у него руку до того, как он успел ее поцеловать, сбив его с толку, и попятилась. Он моргнул, но мисс Тчу сразу же завладела его вниманием, и я повернулась, намереваясь встать у двери, где было хотя бы немного больше воздуха. Вибрируя всем телом, я покрылась холодным потом.

– О, вот вы где, матушка Клэр! – Вилли, отчаянно потея, возник рядом со мной с двумя стаканами подтаявшего льда. – Держите.

– Спасибо, – я взяла один, рассеянно отметив, что мои пальцы практически так же холодны, как запотевший серебряный бокал.

– С вами все хорошо, матушка Клэр? – он склонился, рассматривая меня озабоченно. – Вы выглядите довольно бледной. Будто увидели призрака.

Он встрепенулся в поспешных извинениях за это неловкое упоминание о смерти, но я попыталась улыбнуться в ответ. Правда, не слишком преуспела, потому что он был прав. Я только что увидела призрака.

Майор Джон Андре был британским офицером, с которым Бенедикт Арнольд – герой Саратоги и пока еще легендарный патриот – в конце концов сговорится. И тем человеком, который пойдет на виселицу за участие в этом тайном сговоре где-нибудь в три ближайшие года.

(Бенедикт Арнольд – генерал-майор Континентальной армии, командующий фортом Вест-Пойнт, который предал американцев, пообещав британцам сдать форт Вест-Пойнт за награду. – прим. перев.)

– Может, вам лучше присесть ненадолго? – Вилли обеспокоено нахмурил брови, и я сделала попытку стряхнуть оцепенение ужаса.

Я не хотела, чтобы парень пошел на жертву и покинул бал ради того, чтобы отвезти меня домой: он явно хорошо проводил здесь время. Я улыбнулась Вилли, едва чувствуя свои губы.

– Нет, все в порядке, – сказала я. – Наверное... я просто выйду подышать свежим воздухом.

ГЛАВА 99

БАБОЧКА НА БОЙНЕ

ЛЕЖА ПОД КУСТОМ, Ролло громко хрустел остатками пойманной белки. Йен сидел на камне и наблюдал за ним. Пока что Филадельфия была не видна, но уже тянуло гарью от костров и чувствовался телесный смрад тысяч скученно живущих людей. На дороге, проходившей всего в нескольких сотнях ярдов от них, слышался гомон шагающих в город путников и перестук копыт. И меньше чем в миле от него, где-то в этом нагромождении домов и людской толпе затерялась Рейчел Хантер.

Йену хотелось выйти на дорогу и, размашисто шагая, устремиться в самый центр Филадельфии, а там перевернуть все вверх дном, разбирая город по кирпичикам, пока не отыщет ее.

– Откуда начнем, а cú (пес (гэльск.), – прим. пер.)? – спросил он Ролло. – Думаю, с типографии.

Йен там никогда не бывал, но надеялся, что найти ее не составит труда. Фергюс и Марсали приютят его. «И накормят», – заурчало в животе. Герман с девочками наверняка помогут ему в поисках Рейчел. И, вполне возможно, тетушка Клэр могла бы... Разумеется, он знал, что она не колдунья и не фея, но нисколько не сомневался, что Клэр женщина необыкновенная, и, очевидно, сможет отыскать Рейчел для него.

Подождав, пока Ролло завершит свой обед, Йен поднялся, и тут, несмотря на пасмурный и холодный день, его охватило необычайное ощущение теплоты. Интересно, получится ли отыскать Рейчел таким способом? Ходить по улицам, играя в детскую игру «горячо – холодно», чувствуя нарастающее тепло по мере приближения к цели, и успеть добраться до нее раньше, чем вспыхнешь огнем?

– Знаешь, ты мог бы и помочь, – упрекнул он собаку.

Сразу же, как пес нашел его, Йен пытался заставить Ролло взять след и привести его обратно к Рейчел, но тот настолько обезумел от радости встречи с хозяином, что не поддавался никаким уговорам. Однако, это мысль: если им каким-то чудом удастся наткнуться на след Рейчел, Ролло сможет взять его. Пес уже почти успокоился.

Тут Йен криво усмехнулся: лагерь с основными силами британской армии стоял в Джермантауне, но тысячи солдат были расквартированы в самой Филадельфии. Это все равно, что приказать псу идти по следу бабочки через мясную бойню.

– Ну, что, рассиживая тут, мы ее не отыщем, – сказал он Ролло и встал. – Пойдем, пес.

ГЛАВА 100

ЛЕДИ ЖДЕТ*

(*В оригинале глава называется «Lady in waiting», что (как это нередко бывает у Дианы), помимо дословного перевода («ожидающая леди»), имеет дополнительное значение, которое обогащает смысл и привносит новые оттенки: выражение Lady in waiting означает фрейлину или иную титулованную придворную даму, выполнявшую множество обязанностей и неожиданных поручений. – прим. пер.)

Я ЖДАЛА, КОГДА ХОТЬ ЧТО-ТО обретет какой-нибудь смысл. Все оставалось бессмысленным. Почти месяц я жила у Джона Грея в доме с роскошной лестницей и хрустальной люстрой, с турецкими коврами и тончайшим фарфором, и все же каждый день, просыпаясь и совершенно не понимая, где нахожусь, тянулась в пустой кровати к Джейми.

Я не могла поверить, что его больше нет. Просто не могла. Ночью, закрывая глаза, я слышала его тихое размеренное дыхание. Ощущала на себе его взгляд – веселый, вожделеющий, сердитый или светящийся любовью. Раз пять на дню оборачивалась, когда мне казалось, что я слышу позади его шаги. Открывала рот, чтобы сказать ему что-нибудь – и неоднократно действительно что-то говорила, и только осознавая, что слова затихают в пустоте, понимала, что Джейми здесь нет.

И каждое такое возвращение в действительность сокрушало меня с новой силой. И по-прежнему ничто не могло примирить меня с потерей Джейми. Мысленно содрогаясь, я представляла себе его смерть. Из всех способов умереть больше всего ему не хотелось бы утонуть! Я могла только надеяться, что корабль пошел ко дну молниеносно и что Джейми упал в воду в бессознательном состоянии. Потому что иначе... Он не мог сдаться – ни за что не сдался бы. Он бы плыл и плыл – один в пустой глубине, в бесконечных милях от любых берегов, упрямо держась на воде, потому что он не мог принять поражение и позволить себе утонуть. Он бы плыл до тех пор, пока сила его могучего тела не иссякла, и он больше не смог бы снова взмахнуть рукой, а затем...

Сердце сжалось от ужаса, и, перевернувшись на живот, я с силой вдавила лицо в подушку.

– Умереть вот так чертовски, дьявольски напрасно! – пробормотала я в перья, с неистовой силой сжимая кулаками подушку. Если бы он погиб в бою, то, по крайней мере... Снова перевернувшись на спину, я закрыла глаза и до крови закусила губу.

Наконец дыхание мое замедлилось, и, вперившись в темноту, я опять принялась ждать. Ждать Джейми.

Некоторое время спустя открылась дверь, и из коридора появилась полоска света. В комнату вошел лорд Джон и, поставив свечу на столик у двери, приблизился к кровати. Я на него не взглянула, но знала, что он на меня смотрит.

Лежа на постели, я уставилась в потолок – или, скорее, глядела сквозь него в небеса: темные, усыпанные звездами и пустые. Свечи я не зажигала, но и тьма меня не тяготила, я лишь смотрела в нее. И ждала.

– Вам очень одиноко, моя дорогая, – сказал лорд Джон с величайшей нежностью, – и я знаю это. Вы позволите мне составить вам компанию, хотя бы ненадолго?

Я ничего не ответила, но немного подвинулась и не стала возражать, когда он лег рядом и бережно обнял меня.

Я положила голову ему на плечо, благодарная за радость от простого прикосновения и человеческого тепла, хотя оно и не проникало до самых глубин моей скорби.

Постарайся не думать. Прими то, что есть, и не воображай того, чего нет.

Я лежала неподвижно и прислушивалась к дыханию Джона. Он дышал иначе, чем Джейми: быстрее и более поверхностно. Он ненадолго задержал дыхание.

И тут до меня медленно стало доходить, что в своей скорби или тоске я была не одна. И я слишком хорошо помнила, что произошло в прошлый раз, когда мы оба это осознали. Конечно, сейчас мы не пьяны, но я подумала, что и Джон тоже не мог не вспомнить об этом.

– Вы... хотите, чтобы я... утешил вас? – тихо спросил он. – Я умею, вам это известно.

И, опустив руку вниз, он очень медленно провел пальцем в таком месте и с такой беспредельной нежностью, что я охнула и, дернувшись, отодвинулась.

– Я знаю, что умеете.

На миг мне стало любопытно, где вообще он этому научился, но спрашивать я не собиралась.

– Не то чтобы я не ценю само намерение – я благодарна, – заверила я его и ощутила, как запылали щеки. – Просто... просто я...

– Просто вы чувствуете, будто изменяете ему? – догадался Джон и чуть печально улыбнулся. – Я понимаю.

Потом мы надолго замолчали, все больше осознавая присутствие друг друга.

– А разве вы бы этого не чувствовали? – спросила я.

Джон лежал совершенно неподвижно, будто заснул. Но он не спал.

– Стоящий член абсолютно слеп, моя дорогая. – ответил он наконец, по-прежнему не открывая глаз. – Вы же врач. Уверен, вы знаете это.

– Да, – сказала я. – Знаю.

И в чуткой тишине обхватив его легкой, но уверенной рукой, я помогла ему утешиться, избегая даже думать о том, кого он мог видеть мысленным взором.

КОЛЕНСО БАРАГВАНАТ бежал так, будто у него пятки горели. Он ворвался в таверну «Фокс», что в начале Стейт-стрит, и пробрался через пивную в находившуюся за ней игорную комнату.

– Они его нашли, – выдохнул парень, запыхавшись. – Ста... рика. Топор. С топором.

Капитан лорд Элсмир уже поднимался. Как показалось Коленсо, он был не меньше восьми футов в высоту (около 2,5 метров. – прим. пер.) и выглядел устрашающе. Место, где докторша зашила капитану голову, щетинилось отрастающими волосами, но черные швы все еще виднелись. Глаза лорда даже как будто извергали пламя, однако Коленсо боялся смотреть слишком пристально; он запыхался от бега, грудь вздымалась, но в голову все равно не приходило ни одной мысли, что сказать.

– Где? – спросил капитан.

Он сказал очень тихо, но Коленсо услышал и попятился, указывая на дверь. Капитан схватил пару пистолетов, которые лежали в стороне, и, засунув их за пояс, пошел следом за ним.

– Показывай, – приказал он.

ПОДПЕРЕВ ГОЛОВУ РУКОЙ, Рейчел сидела на высоком табурете за прилавком типографии. Она проснулась с ощущением, что голову будто сдавило, – вероятно, из-за надвигающейся грозы. А сейчас все это вылилось в пульсирующую головную боль. Рейчел предпочла бы вернуться в дом друга Джона, чтобы узнать, нет ли у Клэр чая, который помог бы, но она пообещала Марсали, что придет и присмотрит за магазином, пока подруга сводит к сапожнику детей, чтобы отремонтировать их обувь и подогнать пару для Анри-Кристиана, поскольку его широкие и слишком короткие ножки не влезали в башмаки его сестер, из которых те выросли.

По крайней мере, в типографии было тихо. Заходили лишь двое человек, и только один из них с ней заговорил – спросил, как пройти на Слип-Элли. Вздохнув, Рейчел потерла свою затекшую шею и закрыла глаза. Марсали скоро вернется. Тогда можно будет пойти прилечь с мокрой тряпкой на лбу, и...

Над дверью типографии дзинькнул колокольчик, и, выпрямившись, Рейчел начала уже дружелюбно улыбаться, но при виде посетителя ее улыбка погасла.

– Уходи, – сказала она, слезая с табурета и оценивая расстояние между собой и дверью в жилую часть дома. – Уходи сейчас же.

Если ей удастся пробежать и выскочить через заднюю...

– Стой, где стоишь, – проскрежетал Арчи Баг голосом, словно из ржавого железа.

– Я знаю, что ты собираешься сделать, – сказала Рейчел, отступая на шаг. – И я не виню тебя за твое горе и твой гнев. Но ты должен знать, что твои намерения неверны. Господь не мог желать, чтобы ты...

– Замолчи, девочка, – произнес старик, глядя на нее со странной нежностью. – Не сейчас. Мы подождем его.

– Его?

– Да, его.

С этими словами он бросился через прилавок и схватил ее за руку. Рейчел закричала и попыталась вырваться, но не смогла. И тогда старик, открыв крышку прилавка, выволок девушку в комнату и так сильно толкнул к столику с книгами, что стопки зашатались и, зашелестев, попадали с глухим стуком.

– Неужели ты надеешься, что...

– Я уже ни на что не надеюсь, – довольно спокойно перебил ее Арч. И тут Рейчел заметила на его поясе топор, обнаженный и серебристый. – Мне уже и не нужно.

– Тебя ждет неминуемая смерть, – проговорила Рейчел, даже не пытаясь сдержать дрожь в голосе. – Тебя схватят солдаты.

– О, обязательно, – как ни странно, при этом лицо старика чуть смягчилось. – Я снова увижу свою жену.

– Я не могу обсуждать самоубийство, – произнесла Рейчел, пытаясь бочком отодвинуться как можно дальше. – Но если ты в любом случае собираешься умереть, то почему настаиваешь на... на том, чтобы запятнать свою смерть, свою душу насилием?

– Ты считаешь, месть позором? – седые нависшие брови поднялись. – Это предмет гордости, девочка. Мой триумф, моя обязанность по отношению к жене.

– Но ведь не моя же! – горячо возразила Рейчел. – Почему я вынуждена служить твоей чудовищной мести? Я ничего не сделала ни тебе, ни твоей семье!

Старик не слушал. Не ее, по крайней мере. Он немного повернулся и, положив руку на топор, улыбнулся, заслышав торопливые шаги.

– Йен! – крикнула Рейчел. – Не входи сюда!

Ну, разумеется, он вошел. Рейчел схватила книжку и метнула старику в голову, но тот легко от нее увернулся и снова схватил девушку за запястье, держа топор другой рукой.

– Отпусти ее, – сказал Йен хриплым после бега голосом.

Его грудь вздымалась, и по лицу бежал пот; Рейчел чувствовала его запах даже поверх затхлой мускусной вони от старика. Не в состоянии ничего произнести, она выдернула руку из хватки Арчи Бага.

– Не убивай его, – попросила она их обоих.

Ни один из них ее не слушал.

– Я говорил тебе, так ведь? – рассудительно сказал Арч Йену, будто учитель, выводящий доказательство теоремы. Quod erat demonstrandum. «Что и требовалось доказать».

– Отойди от нее, – потребовал Йен.

Его рука зависла над его ножом, и Рейчел, прерывающимся голосом произнесла:

– Йен! Не надо. Ты не должен. Пожалуйста!

Йен бросил на нее взгляд, полный яростного замешательства, но Рейчел не отвела глаза, и его рука опустилась. Он глубоко вздохнул, а затем сделал быстрый шаг в сторону. Баг крутнулся, чтобы держать его в пределах досягаемости топора, и Йен быстро скользнул перед Рейчел, закрывая ее своим телом.

– Тогда убей меня, – решительно сказал он Багу. – Давай же.

– Нет! – крикнула Рейчел. – Это не то, что я... Нет!

– Иди сюда, девочка, – сказал Арчи и, приглашая, протянул неискалеченную руку. – Не бойся. Я все сделаю быстро.

Йен с силой отпихнул Рейчел, и, врезавшись в стену, она стукнулась головой; Йен закрыл ее своим телом, прижался к ней и ждал. Без оружия, потому что она попросила об этом.

– Сначала ты, черт возьми, убьешь меня, – сказал он убежденно.

– Нет, – возразил Арчи Баг. – Ты подождешь своей очереди.

Старческие глаза оценивали его, холодные и умные, и в напряженной руке дернулся топор.

Зажмурившись, Рейчел молилась, не находя слов, но в исступленном ужасе все равно творила молитву. Она услышала звук и открыла глаза.

В воздухе промелькнуло что-то длинное и серое, и в один миг Арчи Баг оказался на полу, а Ролло на нем – рычал и пытался ухватить старика за горло. Старик-то он старик, но все еще крепкий, и отчаяние придало ему сил. Здоровой рукой Арч схватил собаку за горло, отпихнул назад, не давая слюнявым челюстям приближаться, и, выпростав длинную жилистую руку, поднял зажатый в искалеченном кулаке топор.

– Нет!

Йен бросился вперед, ударом отталкивая Ролло в сторону и пытаясь схватить руку с топором, но опоздал, и топор опустился с жутким «хрясь!», от которого в глазах у Рейчел побелело, а Йен закричал.

Рейчел начала двигаться прежде, чем смогла что-либо разглядеть, и тоже закричала, когда внезапно за плечо ее схватила рука и отбросила назад. Ударившись о стену, девушка сползла вниз и, размахивая руками, приземлилась с открытым ртом. Перед ней на полу извивался клубок из конечностей, меха, одежды и крови. Чей-то башмак саданул ее по лодыжке, и, не сводя глаз с дерущихся, Рейчел поспешно отползла бочком, будто краб.

Казалось, кровь была просто повсюду: разбрызгана по прилавку и стене, размазана по полу. Рубашка на спине у Йена пропиталась красным и прилипла к телу, поэтому Рейчел видела, как под тканью напрягаются его мышцы. Он стоял на коленях, почти сев на тело сопротивляющегося Арчи Бага, и одной рукой пытался выхватить топор, а его левая рука висела плетью. Арч негнущимися пальцами тыкал Йену в лицо, норовя ослепить его, в то время как ощетинившийся Ролло, проскользнул, как угорь, в мешанину напряженных конечностей, рыча и клацая пастью. Завороженная этим зрелищем, Рейчел лишь смутно осознавала, что кто-то стоит у нее за спиной, но в недоумении подняла голову, когда чья-то нога коснулась ее зада.

– Что в тебе такого, что привлекает людей с топорами? – сердито спросил Уильям.

Затем тщательно прицелился, глядя вдоль ствола пистолета, и выстрелил.

ГЛАВА 101

ВОСКРЕСШИЙ

Я ПОДКАЛЫВАЛА ВОЛОСЫ шпильками перед чаем, когда в дверь спальни поскреблись.

– Войдите, – отозвался Джон, натягивая сапоги.

Дверь осторожно отворилась и вошел странный невысокий корнуэльский юноша, который иногда служил ординарцем у Уильяма. Он что-то (предположительно по-английски) сказал и вручил письмо Грею. Тот добродушно кивнул и отпустил парня.

– Неужели ты понял, что он сказал? – полюбопытствовала я у Джона, который ломал печать большим пальцем.

– Кто? О, Коленсо? Нет. Ни слова, – рассеянно произнес он и, сжав губы, беззвучно присвистнул от прочитанных известий.

– Что случилось? – спросила я.

– Записка от полковника Грейвса, – ответил он, аккуратно складывая письмо. – Я просто подумал, что, если...

Тут в дверь снова постучали, и Джон нахмурился.

– Не сейчас, – сказал он. – Приходите позже.

– Что ж, я бы пришел, – вежливо и с шотландским акцентом ответил голос. – Но знаете ли, дело срочное.

В открывшуюся дверь вошел Джейми, закрыв ее за собой. Увидев меня, он на мгновение застыл, а потом я уже была в его объятьях, и головокружительное тепло его большого тела на миг затмило для меня все вокруг.

Неизвестно, куда подевалась вся моя кровь, которая до последней капли покинула голову, отчего перед глазами замелькали танцующие звездочки, но и в ноги кровь не попала – они вдруг растворились подо мной.

Джейми обнимал меня и целовал: я ощущала вкус пива и колючесть его щетины. Он зарылся пальцами в мои волосы, и мои груди набухли и стали горячими, прижавшись к его телу.

– О, вот где она, – пробормотала я.

– Что? – спросил он, прерываясь на миг.

– Моя кровь, – я потрогала горящие губы. – Поцелуй меня снова.

– О, обязательно, – заверил он. – Но тут поблизости несколько английских солдат, и я думаю...

Внизу забарабанили в дверь, и реальность снова вернулась на место, будто отпущенная резинка. Я уставилась на Джейми и вдруг села, мое сердце бухало, словно барабан.

– Черт возьми, почему ты живой?

Улыбнувшись уголком рта, Джейми коротко пожал одним плечом. Он был очень худой, загорелый и грязный: я ощущала запах его пота и долго не стиранной одежды. А еще слегка попахивало рвотой: значит, недавно он плыл на лодке.

– Если задержитесь еще на пару секунд, мистер Фрейзер, то вполне можете вернуться в мир мертвых.

Подойдя к окну, Джон внимательно глядел на улицу, однако, когда повернулся, я увидела, что он бледен, но сияет, будто внутри него свечку зажгли.

– Да? Значит, они оказались чуть проворней, чем я думал, – сокрушенно произнес Джейми, тоже подходя и выглядывая. Затем повернулся от окна и сказал: – Рад видеть тебя, Джон – даже если всего на минутку.

Грей в ответ улыбнулся, и глаза его засветились. Он коснулся руки Джейми – лишь на миг, будто желая удостовериться, что тот и в самом деле из плоти и крови.

– Да, – произнес Джон, направляясь к двери. – Но идем. Вниз по задней лестнице. Или еще есть лаз на чердак – если ты сможешь забраться на крышу...

Джейми посмотрел на меня – вся его любовь была в этом взгляде.

– Я вернусь, – сказал он. – Как только смогу.

Он протянул ко мне руку, но, сморщившись, остановился и резко повернулся вслед за Джоном. Они ушли, топот их шагов почти утонул в грохоте снизу. Я услышала, что входную дверь открыли, и грубый мужской голос потребовал впустить солдат, чему миссис Фиг – благослови Господи ее непреклонное сердечко – резко воспротивилась.

А я сидела, словно жена Лота (безымянный персонаж Ветхого Завета Библии. Согласно Книге Бытия превратилась в соляной столп, оглянувшись на разрушаемые небесным огнем нечестивые города Содом и Гоморру (Быт. 19:15-30). – прим. пер.), и от потрясения не могла пошевелиться, но колоритные ругательства миссис Фиг побудили меня к действию.

События последних пяти минут совершенно ошеломили меня, однако моя голова, как это ни парадоксально, оставалась ясной. Просто в ней не было места для мыслей, предположений, облегчения, радости или даже переживаний – единственное, что у меня пока еще сохранилось, – это способность действовать в чрезвычайной обстановке. Схватив чепец, я нахлобучила его на голову и, подтыкая под него волосы, направилась к выходу. Вдвоем с миссис Фиг мы точно сможем задержать солдат достаточно долго, чтобы...

Этот план, наверное, и сработал бы, если бы я, ринувшись на лестничную площадку, в буквальном смысле не столкнулась бы с Вилли, который скачками поднимался по лестнице и со всей силой налетел на меня.

– Матушка Клэр! А где папа? Там...

Он обеспокоенно схватил меня за руки, когда от столкновения я пошатнулась назад, но, услышав звук, донесшийся из коридора позади площадки, обернулся... отпустил меня и выпучил глаза.

В конце коридора, футах в десяти, стоял Джейми, а рядом с ним – Джон, бледный как полотно и с такими же выпученными глазами, как и у Вилли. Но это их сходство (каким бы поразительным оно не было) не шло ни в какое сравнение с тем, как походили друг на друга Джейми и девятый граф Элсмир. Заметно возмужавшее, посуровевшее лицо Уильяма утратило все следы детской мягкости, и с двух концов коридора друг в друга вперились кошачьи синие фрейзеровские глаза, заключенные в массивные крепкие кости МакКензи. Кроме того, Вилли уже достаточно вырос, чтобы ежедневно бриться, и потому знал, как он выглядит.

Губы шокированного Вилли беззвучно шевелились. Он бросил на меня дикий взгляд, снова посмотрел на Джейми, вернулся ко мне – и прочел написанную на моем лице правду.

– Кто вы? – хрипло спросил он, обращаясь к Джейми.

Я увидела, как, игнорируя шум внизу, Джейми медленно выпрямился.

– Джеймс Фрейзер, – ответил он, сосредоточив на Уильяме горящий напряженный взгляд, – он словно пытался впитать в себя каждую частичку картинки, которую больше никогда не увидит. – Ты знал меня как Алекса МакКензи. В Хилуотере.

Уильям моргнул, потом моргнул еще раз, и тут же переместил взгляд на Джона.

– А кто... кто, черт побери, тогда я? – спросил он сорвавшимся в конце вопроса голосом.

Джон открыл рот, но ответил Джейми.

– Ты вонючий папист, – произнес он очень отчетливо, – и при крещении я назвал тебя Джеймс.

Тень сожаления пронеслась по лицу Джейми и исчезла.

– Это единственное имя, которое я имел право дать тебе, – тихо добавил он, глядя на сына. – Я сожалею.

Левой рукой Вилли безотчетно шлепнул себя по бедру в поисках шпаги. Не найдя ее, он хлопнул себя по груди. Его руки так сильно дрожали, что он не мог расстегнуть пуговицы: Уильям просто сгреб ткань и, порвав рубашку, засунул руку за пазуху. Нащупав то, что искал, он стянул это через голову и тут же швырнул предмет в Джейми.

Джейми инстинктивно поднял руку, и деревянные четки врезались в нее; бусины, запутавшись в пальцах, закачались.

– Будьте вы прокляты, сэр, – дрожащим голосом произнес Вилли. – Катитесь в ад!

Будто слепой, он наполовину отвернулся, но тут же крутанулся на каблуках к Джону.

– А ты! Ты знал, так ведь? И ты тоже катись к черту!

– Уильям... – Джон беспомощно протянул к нему руку, но, прежде чем успел что-нибудь сказать, в коридоре внизу раздались голоса и послышался топот на лестнице.

– Сассенах... задержи его! – донесся до меня сквозь гвалт резкий и ясный голос Джейми.

Я неосознанно послушалась и схватила Вилли за руку. Совершенно ошеломленный, он взглянул на меня, открыв рот.

– Что... – но голос утонул в грохоте шагов на лестнице и победного клича первого красномундирника:

– Вот он!

Площадку вдруг запрудили тела, которые напирали и толкались, пытаясь протиснуться мимо нас с Уильямом в коридор. Но, несмотря на толчки и запоздалые попытки Вилли освободиться, я вцепилась в него мертвой хваткой.

Внезапно крики смолкли, и давление тел немного ослабло. В суматохе мой чепец сбился на глаза, и, держа Вилли одной рукой, другой я сняла головной убор и бросила на пол. У меня было ощущение, что мой статус респектабельной женщины уже не будет играть никакой роли.

Смахнув предплечьем растрепанные волосы с глаз, я снова вцепилась в Вилли, хотя это было в общем-то лишним, поскольку он, казалось, окаменел. Красномундирники переминались с ноги на ногу, явно готовые наброситься, но их что-то сдерживало. Немного повернувшись, я увидела Джейми: одной рукой он обхватил Джона Грея за горло, а другой приставил пистолет к его виску.

– Еще один шаг, – сказал он спокойно, но зычно, – и я всажу пулю в его мозги. Думаете, мне есть, что терять?

На самом деле, учитывая, что мы с Вилли стояли прямо перед Джейми, ему было, что терять. Но солдаты-то этого не знали, а, судя по выражению лица Вилли, он скорее вырвал бы себе язык с корнем, чем выдал правду. А еще я подумала, что в данный момент ему было наплевать, если Джейми действительно убьет Джона, а потом погибнет сам под градом пуль. Рука Уильяма под моей ладонью застыла, словно железо: да он бы сам убил тех двоих, если бы мог.

Угрожающе заворчав и приходя в боевую готовность, солдаты вокруг зашевелились, но с места никто не двигался.

Джейми взглянул на меня, но лицо его было непроницаемым, затем двинулся к задней лестнице, почти волоча Джона за собой. Они исчезли из вида, и капрал рядом со мной начал дейстовать, повернувшись, и жестом приказывая людям следовать за ними.

– В обход! Живо!

– Стоять! – внезапно вернулся к жизни Вилли. Вырвав руку из моей ослабевшей хватки, он обратился к капралу. –Пост позади дома выставили?

Капрал, впервые заметив мундир Вилли, выпрямился и отдал честь.

– Нет, сэр. Я не думал...

– Идиот, – отрезал Вилли.

– Так точно, сэр. Но мы сможем поймать их, если поторопимся, сэр.

Готовый сорваться с места, он приподнялся на цыпочки, пока говорил.

Вилли сжал кулаки. И стиснул зубы. Я читала мысли, мелькавшие на его лице – так ясно, будто они были напечатаны на его лбу бегущей строкой.

Он не верил в то, что Джейми пристрелит лорда Джона, но, все-таки, сомневался. Если послать за ними людей, то велики шансы, что те их поймают, а это значит, что, либо одного из них, либо обоих могут убить. А если никого и не убьют, а схватят Джейми, то невозможно предугадать, что и кому он может наговорить. Риск слишком велик.

С легким ощущением дежавю я увидела, как Вилли пришел к тем же выводам и повернулся к капралу.

– Возвращайтесь к своему командиру, – спокойно сказал он, – поставьте его в известность, что полковника Грея взял в заложники... мятежник, и попросите его оповестить все сторожевые посты. И сразу же информируйте меня о любых новостях.

На лестничной площадке послышался недовольный ропот, но в общем-то ничего такого, что можно было бы назвать открытым неповиновением, – и даже ропот стих под свирепым взглядом Уильяма. Капрал на миг закусил губу, но отсалютовал.

– Будет исполнено, сэр.

Он по-строевому развернулся на каблуках, и, подчиняясь его повелительному жесту, солдаты загрохотали вниз по лестнице.

Вилли проводил их взглядом, затем, как бы невзначай заметив чепец, наклонился и поднял его с пола. Смяв ткань ладонями, он испытующе на меня поглядел. Да, вижу я, в ближайшее время скучать не придется.

А, что будет – то будет. И если я была абсолютно уверена, что Джейми ни при каких обстоятельствах не пристрелит Джона, я так же ни капли не сомневалась в том, какая опасность грозит им обоим. Я прямо носом чуяла ее в запахах пота и пороха, повисших над лестничной площадкой, а подошвы моих ног все еще вибрировали от тяжелого удара хлопнувшей внизу двери. Все это было неважно.

Джейми жив.

И я тоже.

ГРЕЙ БЫЛ В ОДНОЙ рубашке и до нитки вымок под дождем.

Джейми подошел к стене сарая и посмотрел в щель между досками. Он поднял руку, призывая к молчанию, и Джон стоял и дрожал, пока цокот копыт и голоса не смолкли. Кто это мог быть? Точно не солдаты: никаких окриков начальства, звяканья шпор или оружия. Когда все стихло, Джейми повернулся. Он нахмурился, впервые заметив, что Грей промок, и сняв с плеч плащ, обернул его вокруг Джона.

Плащ тоже вымок, но был из шерсти, и в нем сохранилось тепло тела Джейми. Грей, словно оказавшись в объятьях, на мгновение закрыл глаза.

– Могу я узнать, что ты делал? –поинтересовался Джон, открывая их.

– Когда? – Джейми слегка улыбнулся. – Прямо сейчас или с тех пор, как мы в последний раз виделись?

– В данный момент.

– Ах, – Джейми сел на бочонок и осторожно оперся спиной о стену.

Грей с интересом заметил, что это прозвучало почти как «ак», и сделал вывод, что большую часть недавнего времени Фрейзер провел с шотландцами. Он также обратил внимание, что Фрейзер в задумчивости сжал губы. Раскосые голубые глаза стрельнули в его сторону.

– Ты уверен, что хочешь знать? Мне кажется, не стóит.

– Я абсолютно доверяю вашим суждениям и благоразумию, мистер Фрейзер, – любезно произнес Грей, - но гораздо больше своим собственным. Уверен, вы простите меня.

Широкий рот дрогнул: Фрейзер, похоже, нашел это забавным, но кивнул и извлек из-за пазухи небольшой пакет, обернутый промасленной тканью.

– Меня заметили, когда мой приемный сын передавал мне это, – сказал он. – И тот парень проследил за мной до таверны, затем, пока я ел, он, судя по всему, отправился за ближайшей ротой солдат. Я увидел, как они идут по улице, решил, что это за мной, и... сбежал.

– Ты знаком, я полагаю, со стихом из притчи о том, что нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним (Притчи, 28:1 – прим. пер.)? Откуда ты знаешь, что они вообще пришли за тобой, а не просто заинтересовались твоим внезапным уходом?

Снова мелькнула полуулыбка, только на этот раз с оттенком горечи.

– Назови это инстинктом преследуемого.

– Да уж. Я удивлен, что, при твоих-то инстинктах, ты позволил загнать себя в угол.

– Ну, да, но ведь даже лисы стареют, так? – сыронизировал Фрейзер.

– Какого дьявола ты вообще пришел в мой дом? – неожиданно разозлился Грей. – Почему не сбежал на городскую окраину?

Фрейзер удивился.

– Моя жена, – просто ответил он.

И Грей с уколом ревности понял, что отнюдь не случайность или небрежность привели Джейми Фрейзера к нему домой, даже с солдатами на хвосте. Он пришел за ней. За Клэр.

«Иисусе! – вдруг запаниковал он. – Клэр!»

Но даже если бы Джон смог бы придумать, что сказать, времени на это не было: Джейми встал и, вынимая пистолет из-за пояса, жестом позвал выходить.

Они прошли по переулку, затем на заднем дворе паба протиснулись мимо открытого пивного чана, поверхность которого покрылась рябью от дождя. Слегка пахнущие хмелем, они вышли на улицу и замедлили шаг. Всю дорогу Джейми железной хваткой держал Джона за запястье, и Грей почувствовал, что его рука начала неметь, но ничего не сказал. Они миновали две или три группы солдат, однако, глядя прямо перед собой, Джон широко шагал в ногу с Джейми. И в этом не было конфликта между сердцем и долгом: крик о помощи мог привести к смерти Джейми, а это, в свою очередь, почти наверняка привело бы к гибели как минимум одного солдата.

Джейми спрятал свой пистолет под сюртуком, но продолжал держать в руке, а за ремень его засунул только когда они дошли до того места, где он оставил свою лошадь. Это был частный дом, на крыльце которого Джейми покинул Грея одного, и, пробормотав «стой тут», исчез внутри.

Сильный инстинкт самосохранения призывал лорда Джона бежать, но он его не послушался и был вознагражден, когда Джейми вышел и чуть улыбнулся, увидев его. «Значит, ты не был уверен, что я останусь? Вполне объяснимо», – подумал Грей, потому что тоже сомневался в этом.

– Тогда пошли.

Кивком головы Джейми пригласил Грея следовать за ним на конюшню, где быстренько оседлал и взнуздал вторую лошадь и передал ее поводья Грею, прежде чем сесть на свою.

- Pro forma (ради формальности (лат.). – прим. пер.). Если позже кто-то задаст тебе вопрос, - вежливо обратился он к Грею, вытащив пистолет и направив на него. – Ты поедешь со мной и, если попытаешься меня выдать, пока мы не выберемся из города, я тебя пристрелю. Надеюсь, мы друг друга поняли?

– Поняли, – коротко ответил Грей и взлетел в седло.

Он ехал чуть впереди Джейми и все время ощущал маленькую прицельную точку между своими лопатками. Pro forma или нет – а Джейми не шутил.

Интересно, выстрелит ему Джейми в сердце или просто сломает шею, когда все узнает. Скорее всего, убьет голыми руками. Секс – штука примитивно-бессознательная.

Идея скрыть правду даже в голову всерьез не приходила. Он не знал Клэр Фрейзер так хорошо, как знал ее Джейми, но совершенно не сомневался, что она не умеет скрывать секреты. Ни от кого. И уж конечно, не от Джейми, вернувшегося к ней из мертвых.

Разумеется, пройдет еще какое-то время, прежде чем Джейми сможет снова с ней поговорить. Но Джон знал Джейми Фрейзера бесконечно лучше, чем знал Клэр. И в одном он был совершенно уверен: ничто на свете не встанет надолго между Джейми и его женой.

Дождь закончился, и солнце сверкало в лужах, по которым они с брызгами проезжали по улице. Казалось, все вокруг пришло в движение, в воздухе царило возбуждение. Армия была расквартирована в Джермантауне, но в городе все еще находились солдаты, которые знали, что вот-вот отбудут и предвкушали новую военную кампанию. И это заражало Филадельфию, словно чума: нервное возбуждение незримо передавалось от одного человека к другому.

На выезде из города их остановил патруль, но отпустил, как только Грей назвал свое имя и звание. Своего спутника он представил, как мистера Александра МакКензи, и ему показалось, что этот самый спутник завибрировал от сдерживаемого смеха. Алексом МакКензи Джейми называл себя в Хилуотере, когда был узником Грея.

«О, Боже! – внезапно вспомнил лорд Джон, отъезжая подальше от патруля. – Уильям». В потрясении от стычки и их внезапного отъезда, у него даже времени не было об этом подумать. Если бы Грея убили, что стал бы делать Уильям?

Подобно пчелиному рою в тесном улье, его мысли гудели в бурлящей массе, наползая одна на другую: было невозможно более чем на мгновение сосредоточиться на одной, прежде чем она потеряется в оглушительном жужжании других. Дэнис Рэндалл-Айзекс. Ричардсон. С исчезновением Грея он почти наверняка арестует Клэр. Уильям попытался бы помешать этому, если бы знал. Но ему неизвестно, что из себя представляет Ричардсон. Грей тоже не знает – не наверняка. Генри и его возлюбленная негритянка. Грей понимал, что теперь они любовники – видел это по лицам обоих. Дотти и ее Квакер. Если двойной удар не убьет Хэла, то он сядет на корабль, направляющийся в Америку, – и это точно убьет его. Перси. О, Иисусе, Перси.

Теперь Джейми ехал впереди, показывая дорогу. Навстречу им попадались небольшие группки людей: в основном фермеры с повозками, нагруженными продовольствием для армии. Они бросали любопытные взгляды на Джейми, и еще более интересовались Греем, но никто не останавливал и не окликал их. Через час Джейми свернул на тропу, уводящую от главной дороги в небольшой лес, где парило и капало с деревьев после недавнего дождя. Там бежал ручей; Джейми спрыгнул с лошади и оставил ее напиться. Грей сделал то же самое, чувствуя странную нереальность происходящего, словно его кожа никогда не прикасалась к коже седла и поводьев, словно прохладный после дождя воздух пронизывал насквозь его тело и кости – а не обтекал их.

Джейми сел на корточки возле ручья и напился, затем плеснул воды на голову и лицо и поднялся, встряхиваясь, будто собака.

– Спасибо, Джон, – сказал он. – У меня не было времени сделать это раньше. Я очень тебе благодарен.

– Благодарен мне? Вряд ли у меня был выбор. Ты похитил меня под дулом пистолета.

Джейми улыбнулся: напряжение последнего часа спало, а вместе с ним разгладились и морщинки на лице.

– Нет, не то. Я имею в виду за то, что позаботился о Клэр.

– Клэр, - повторил Джон. – А. Да. За это.

– Да, за это, – подтвердил Джейми и чуть наклонился, с беспокойством всматриваясь в друга. – С тобой все в порядке, Джон? Ты как будто слегка осунулся.

– Осунулся, – пробормотал Грей.

Его сердце билось очень неровно: а вдруг оно возьмет и остановится – было бы кстати. Джон подождал немного, чтобы позволить этому случиться, если его сердце изъявит такое желание, но оно продолжало свой бодрый перестук. Что ж, делать нечего. Джейми по-прежнему вопросительно смотрел на него. Лучше побыстрее с этим покончить.

Джон глубоко вздохнул, закрыл глаза и вручил душу Богу.

– Я чувственно познал твою жену, – выпалил он.

Джон ожидал, что после этих слов умрет более или менее мгновенно, но все продолжалось как обычно. На деревьях щебетали птицы, а хруст и чавканье лошадей, жующих траву, были единственными звуками, перекрывавшими журчание воды. Он открыл один глаз и увидел, что Джейми Фрейзер разглядывает его, наклонив голову набок.

– О? – изумился Джейми. – И почему это?

ГЛАВА 102

ОТЗВУКИ В КОСТЯХ*

(*В названии главы используется часть английской поговорки «What is bred in the bone will not come out of the flesh», что дословно можно перевести, как «То, что заложено в костях, из плоти не выведешь». Русские эквиваленты этого: «Яблоко от яблони недалеко падает», «Каково семя, таково и племя», «Похоже дитятко и шкуркой и натуркой», «Что природа дала, того и мылом не отмоешь». – прим. пер.)

– Я... Э-Э... ПРОСТИ, я на секундочку...

Медленно попятившись к своей комнате и нащупав дверную ручку, я проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь. Пусть Вилли спокойно и в уединении придет в себя. Да и мне это тоже необходимо.

В ушах стучала кровь, я прижалась к двери, словно меня оборотни преследовали.

– Иисус твою Рузвельт Христос, – прошептала я.

Во мне взметнулось нечто наподобие гейзера, который взорвался в голове солнечными брызгами, сверкающими, будто бриллианты. Я смутно осознавала, что на улице все еще идет дождь, и грязная серая вода струями бежит по оконным стеклам, но это не имело никакого отношения к тому, что бурлило и искрилось внутри меня.

Несколько минут я не двигалась, а, закрыв глаза и ничего не соображая, снова и снова про себя повторяла: «Спасибо тебе, Господи».

Из этого транса меня вырвал неуверенный стук в дверь, и, повернувшись, я открыла ее. На площадке стоял Уильям.

Рубашка все еще свисала там, где он ее порвал, и я увидела, как в ложбинке на горле колотится пульс. Вилли неуклюже мне поклонился и даже попробовал изобразить улыбку, что у него совсем не получилось. И он перестал пытаться.

– Я не знаю, как к вам обращаться, – сказал Вилли. – Учитывая… обстоятельства.

– Ох, - слегка смутилась я. – Что ж, не думаю... Я надеюсь, что, по крайней мере, между тобой и мной отношения не изменились.

Моя эйфория вдруг слегка померкла, когда я поняла, что теперь такая опасность существует, и от этой мысли стало так больно. Я очень любила Уильяма – как ради него самого, так и ради его отца – или отцов, раз уж на то пошло.

– Тебе было бы нетрудно по-прежнему называть меня матушкой Клэр, как думаешь? Только пока мы не подыщем какое-нибудь более подходящее слово, – поспешила добавить я, видя, как он в сомнении прищурил глаза. – В конце концов, полагаю, что я в любом случае остаюсь твоей мачехой. Независимо от... от ситуации.

Вилли обдумывал это с минуту, затем коротко кивнул.

– Могу я войти? Я бы хотел поговорить с вами.

– Ну, еще бы. Входи.

Если бы я не знала обоих его отцов, меня бы восхитила способность Вилли подавлять гнев и прятать замешательство, которые так ярко проявились четверть часа назад. Джейми умел это делать инстинктивно, Джон – в силу многолетней практики, но оба они обладали железной силой воли. Передалась ли она Уильяму по крови или он научился этому на примере, но, несомненно, железная воля у него тоже имелась.

– Давай я попрошу что-нибудь принести? – предложила я. – Немного бренди? Помогает избавиться от шока.

Вилли покачал головой. Он не захотел присесть (мне кажется, он просто не мог усидеть), но прислонился к стене.

–Я полагаю, вы знали? Думаю, вы не могли не заметить, как мы похожи, – с горечью добавил он.

– Это и правда поразительно, – настороженно согласилась я. – Да, я знала. Несколько лет назад муж рассказал мне... – я пыталась найти слова поделикатней, – о... э-эм... об обстоятельствах твоего рождения.

Ну и как мне прикажете описать эти самые обстоятельства?

Я прекрасно понимала, что несколько щекотливых моментов потребуют объяснений, но в суматохе внезапного появления Джейми и его побега и в последующем головокружении от моей собственной эйфории мне как-то и в голову не пришло, что именно я буду их давать.

Я знала, что в своей комнате Уильям как особую святыню хранил двойной портрет обеих своих матерей – таких душераздирающе юных. Но если возраст и дает какие-то преимущества, может, мне хватит мудрости всё объяснить?

Ну как я могла сказать Вилли, что он появился в результате шантажа импульсивной и своенравной девчонки? Или что стал причиной смерти обоих своих законных родителей? И если уж кто и должен говорить о том, какое значение рождение Вилли имело для Джейми, то только сам Джейми.

– Твоя мама... – начала я и смутилась. Я знала, что Джейми взял бы всю вину на себя, но не стал бы чернить память сына о Джиниве. И я так не сделаю.

– Она была безрассудной, – сказал Уильям, внимательно глядя на меня. – Все говорили, что мама была безрассудной. Было ли это... Думаю, единственное, что я хочу знать, было ли это изнасилованием?

– Господи, нет! – в ужасе воскликнула я и увидела, как Вилли чуть разжал кулаки.

– Это хорошо, – сказал он и выдохнул весь воздух, который задерживал. – Вы уверены, что он вам не солгал?

– Уверена.

И Вилли, и его отец умели прятать свои чувства. Я же – определенно, нет. И хотя вряд ли у меня получилось бы зарабатывать на жизнь, играя в карты, но иногда хорошо, если у тебя на лице все написано. Я стояла неподвижно, позволяя Уильяму увидеть, что сказала правду.

– Как вы думаете... говорил ли он... – Вилли умолк и с трудом сглотнул. – Как вы думаете, они любили друг друга?

– Уж как умели, наверное, – тихо ответила я. – У них было мало времени – всего лишь одна ночь.

Я так жалела Вилли, и мне очень хотелось обнять и утешить его. Но он был мужчиной. Молодым, к тому же, – и ожесточенным своей болью. Он справится, как сумеет. И я подумала, что пройдет несколько лет, прежде чем он сможет поделиться этим с кем-нибудь – если вообще когда-нибудь сможет.

– Да, – произнес Уильям и крепко сжал губы, словно собирался сказать еще что-то, но передумал. – Да, я... я понимаю.

По его тону было совершенно ясно, что он ничего не понимает, но, потрясенный тем, что ему открылось, совсем не знает, о чем спросить еще, не говоря уже о том, что делать с информацией, которую уже получил.

– Я родился практически ровно через девять месяцев после бракосочетания моих родителей, – Уильям сурово посмотрел на меня. – Они наставляли рога моему отцу? Или мать развратничала со своим конюхом до того, как вышла замуж?

– Это немного грубо, – начала я.

– Нет, не слишком, – огрызнулся он. – Так что же?

– Твой оте... Джейми. Он никогда не обманывал другого женатого мужчину.

«Если не считать Фрэнка, – возникла нелепая мысль. – Но, конечно, сначала Джейми этого не знал».

– Мой отец, –резко сказал Уильям. – Па... лорд Джон, в смысле. Он знал... Знает?

– Да.

И снова мы на тонком льду. Вряд ли Вилли догадывался, что Джон Грей женился на Изабель исключительно ради него – и ради Джейми. Но я не хотела, чтобы Вилли даже на секунду засомневался в мотивах лорда Джона.

– Все они, – твердо сказала я, – все четверо хотели поступить так, как будет лучше для тебя.

– Лучше для меня, – мрачно повторил Уильям. – Точно.

Костяшки его пальцев снова побелели, и он посмотрел на меня прищуренными глазами – такой хорошо знакомый взгляд: передо мной был готовый взорваться Фрейзер. Я также отлично знала, что нет никакого способа предотвратить этот взрыв, но все равно попыталась, протягивая к Вилли руку.

– Уильям, – начала я, – поверь мне...

– Я верю, – сказал он. – Черт возьми, ничего мне больше не говорите. К чертям все это!

И, крутанувшись на пятке, он пробил кулаком панель с таким грохотом, что задрожали стены. Затем вырвал руку из проделанной дыры и вылетел из комнаты. Услышав хруст и треск (Уильям задержался на площадке, чтобы выбить несколько балясин и оторвать длинные лестничные перила), я подошла к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как он замахнулся через плечо четырехфутовым куском деревяшки и швырнул его прямо в висевшую над лестницей хрустальную люстру, которая взорвалась осколками стекла. Некоторое время Вилли балансировал на открытом краю лестничной площадки, и мне показалось, что он либо упадет, либо намеренно сбросится вниз, но он отшатнулся от края и, как копье, метнул деревянный обломок в остатки люстры с таким надрывным выдохом, который мог быть стоном или всхлипом.

Затем Уильям стремглав бросился вниз по лестнице, периодически ударяя разбитым кулаком по стене, и на ней оставались кровавые пятна. Он врезался в дверь плечом, отскочил, открыл ее рывком и вылетел, будто локомотив.

Ухватившись за край разбитой балюстрады, я стояла, застыв на площадке посреди хаоса и разрушений. Крошечные радуги плясали на стенах и потолке, словно разноцветные стрекозы, вырвавшиеся из разбитого хрусталя, в беспорядке устилавшего пол.

Возникло какое-то движение: на пол прихожей внизу упала тень. Маленькая темная фигура медленно вошла в дом через распахнутую дверь. Отбросив капюшон плаща, Дженни Фрейзер Мюррей оглядела разрушения, а затем подняла взгляд на меня, ее бледное овальное лицо светилось юмором.

– Как я вижу, сын весь в отца, – заметила она. – Помоги нам всем Господь.

ГЛАВА 103

ЧАС ВОЛКА

БРИТАНСКАЯ АРМИЯ покидала Филадельфию. Реку Делавэр заполонили корабли, а между концом улицы Стейт-стрит на одном берегу и поселением Купер Пойнт на другом непрерывно сновали паромы. Три тысячи консерваторов-тори тоже уезжали из города, боясь остаться без защиты армии. Генерал Клинтон пообещал им возможность уплыть, хотя их пожитки и создавали ужасный беспорядок, загромождая причалы, переполняя паромы и занимая кучу места на борту судов. Сидя за городом в тени развесистых ветвей платана на берегу реки, Йен и Рейчел наблюдали за тем, как в сотне ярдов от них разбирают артиллерийскую огневую позицию.

Артиллеристы работали в рубашках (их свернутые синие мундиры лежали на траве в сторонке). Мужчины убирали защищавшие город пушки, готовя их к погрузке на корабли. Они не торопились и не обращали особого внимания на зрителей: теперь это не имело значения.

– Ты знаешь, куда они направляются? – спросила Рейчел.

– Ага, знаю. На север, в Нью-Йорк, в качестве подкрепления. Мне Фергюс сказал.

– Ты его видел? – заинтересовавшись, она повернула голову, и тень листвы затрепетала у нее на лице.

– Да, прошлой ночью он вернулся домой: теперь, когда тори и англичане уходят, он будет в безопасности.

– В безопасности, – скептически повторила Рейчел. – Ты хочешь сказать, настолько, насколько это вообще возможно в теперешние-то времена.

Было жарко, и, сняв чепец, она смахнула темные влажные волосы со щек.

Йен улыбнулся, но ничего не сказал. Им обоим было хорошо известно, насколько безопасность иллюзорна.

– Фергюс говорит, что британцы намереваются разрубить территорию колоний надвое, - заметил он. – Отрезать север от юга и расправиться с ними по отдельности.

– Правда? А откуда он знает? – удивилась Рейчел.

– Фергюсу сообщил английский офицер по фамилии Рэндалл-Айзекс.

– Ты имеешь в виду, от шпиона? И на кого он шпионит? – Рейчел чуть поджала губы.

Йен не был уверен, насколько низко оценивался шпионаж с точки зрения философии квакеров, но спрашивать сейчас не хотел: это был щекотливый вопрос – квакерские принципы.

– Даже гадать не хочу, – ответил он. – Парень выдает себя за американского агента, но это все может быть пустой болтовней. Никому нельзя доверять в военное время, да?

Развернувшись, Рейчел прислонилась к платану, сложив руки за спиной, и посмотрела на Йена.

– Неужели?

– Я доверяю тебе, – ответил Йен. – И твоему брату.

– И своему псу, – Рейчел взглянула на Ролло, который извивался на земле, чтобы почесать спину. – Своим тете и дяде тоже, и Фергюсу, и его жене. Кажется, это немалое количество друзей.

Рейчел наклонилась к нему, обеспокоенно сощурившись.

– Рука болит?

– Ох, да все нормально, – улыбнувшись, Йен пожал здоровым плечом.

Его рука действительно болела, но перевязь помогла. Он едва не лишился левой руки: ударом топора была рассечена плоть и сломана кость. По словам тетушки, ему повезло, что не повреждены сухожилия. Она сказала, что тело пластично: мышцы заживут, и кости тоже.

Ролло же поправился – даже следа скованности от огнестрельной раны не осталось, и, хотя его морда все больше седела, он, словно угорь, скользил сквозь кусты, усердно принюхиваясь.

Рейчел вздохнула и взглянула из-под своих ровных темных бровей прямо Йену в глаза.

– Йен, тебя что-то тяготит, и я бы предпочла, чтобы ты рассказал мне, что именно. Что-то случилось?

Очень много чего случилось, прямо сейчас происходило вокруг них, а сколько еще произойдет. Как ей сказать?.. И в то же время молчать он не мог.

– Мир переворачивается с ног на голову, – выпалил он. – И единственная постоянная вещь в нем – это ты. Единственное, что... держит меня на земле.

Ее взгляд смягчился.

– Правда?

– Ты прекрасно знаешь, что да, – резко сказал Йен, отведя взгляд; его сердце колотилось.

«Слишком поздно», – подумал он со смятением, смешанным с восторгом. Раз уж начал говорить, теперь нечего отступать – и неважно, чем это закончится.

– Мне известно, кто я, – продолжил Йен неловко, но решительно. – Я бы стал квакером ради тебя, Рейчел, но знаю, что в душе им не являюсь, и, думаю, никогда им не стану. Уверен, ты бы не захотела, чтобы я произносил слова, в которые не верю, или притворялся тем, кем не могу быть.

– Нет, – тихо сказала она. – Я бы этого не хотела.

Йен открыл пересохший рот, но не смог придумать, что сказать, и в ожидании сглотнул. Рейчел тоже сглотнула: было видно, как слегка двинулось горло, нежное и загорелое; бледный зимний цветок превращался под лучами солнца в девушку с кожей орехового оттенка.

Артиллеристы загрузили последнюю из пушек в повозку, запрягли волов в орудийные передки (орудийный передок – специализированная двухколёсная повозка для транспортировки буксируемых артиллерийских орудий. – прим. пер.) и, смеясь и громко переговариваясь, двинулись по дороге к паромной переправе. Когда они наконец скрылись, опустилась тишина. По-прежнему слышались шум реки, шелест ветвей платана и где-то далеко – грохот и гомон движущейся армии, сулившие грядущее насилие. Но между ними двоими повисла тишина.

«Я ее потерял, – решил Йен, однако голова Рейчел была по-прежнему задумчиво опущена. – Может, она молится? Или пытается придумать, как послать меня подальше?»

Что бы то ни было, Рейчел подняла голову и, выпрямившись, отошла от дерева. Она указала на Ролло, который теперь лежал на животе, неподвижный, но настороженный, и желтыми глазами следил за каждым движением жирного дрозда, ищущего корм в траве.

– Этот пес – волк, так ведь?

– Да. Ну, по большей части.

Короткая вспышка карих глаз велела ему не придираться к мелочам.

– И тем не менее, он твой лучший друг, существо редкой храбрости и преданности, и, в целом, достойнейшее создание?

– О, да, – сказал Йен гораздо увереннее. – Так и есть.

Рейчел оценивающе на него посмотрела.

– Ты тоже волк, и мне это известно. Но ты – мой волк, и лучше тебе об этом знать.

Когда она заговорила, в нем все загорелось – быстрым и яростным огнем, будто вспыхнула одна из спичек его кузины. Йен протянул руку ладонью вверх, все еще опасливо: а вдруг Рейчел тоже воспламенится?

– То, что я сказал тебе тогда... будто знаю, что ты меня любишь...

Она шагнула вперед и, прижав свою ладонь, крепко переплела свои прохладные пальчики с его пальцами.

– Вот что я говорю тебе сейчас: я люблю тебя. И если по ночам тебе придется охотиться, ты будешь возвращаться домой.

Зевнув, пес под платаном уложил морду на лапы.

– И засыпать у твоих ног, – прошептал Йен, обняв Рейчел здоровой рукой.

И оба они, словно солнце, лучились счастьем.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

Бригадный генерал Саймон Фрейзер

Любой, кто читал мои книги, понимает, что в восемнадцатом веке было несколько Саймонов Фрейзеров. Бригадир, который доблестно сражался и погиб под Саратогой, не принадлежит к роду Фрейзеров из Ловата – он Фрейзер из Балнейна. Таким образом, он не является прямым потомком Старого Лиса, но, безусловно, связан с этой семьёй родством. Он сделал блестящую военную карьеру, включающую знаменитое взятие Квебека в 1759 году под командованием Джеймса Вольфа (об этом сражении рассказывается в повести «Армейский обычай» из цикла о лорде Джоне Грее, которая была опубликована в марте 2010 года в антологии «Воины» – на случай, если вам захочется узнать об этом подробнее).

Однако я упомянула этого бригадного генерала, в частности, из-за любопытной ситуации вокруг его могилы. В большинстве отчётов о Саратоге, где упоминается Саймон Фрейзер из Балнейна, говорится, что, согласно его собственной просьбе, он был похоронен вечером того же дня, когда скончался, на территории Большого Редута (не Редута Бреймана, который Джейми штурмовал вместе с Бенедиктом Арнольдом, а большего по размерам). В некоторых отчётах добавлены такие детали, как присутствие рейнджеров Балкарреса или орудийный салют американцев в честь Фрейзера, когда те поняли, что происходят похороны. Однако другие источники считают это романтическими, но, скорее всего, выдуманными подробностями, и рассказывают, что на похоронах присутствовали только приближённые из его штаба.

Не всегда удается лично посетить описываемое в романе место, да и не всегда это необходимо. Хотя, конечно, желательно. К счастью, поле битвы при Саратоге вполне доступно, оно прекрасно сохранилось, и за ним присматривают. С тех пор как я впервые решила, что именно этому сражению хочу посвятить центральную часть какой-нибудь книги, пусть и не той, над которой тогда работала, я трижды за последние несколько лет бывала на этом поле. В одно из таких посещений, когда других туристов не было и я была там совершенно одна, на восстановленной ферме Бемиса я разговорилась с одним из сотрудников парка, одетым в исторический костюм того времени. После терпеливых ответов на назойливые вопросы (например, я спросила: «Есть ли на вас нижнее белье?», на что получила отрицательный ответ. «Длинные подолы рубах», – так он объяснил, как носить домотканые бриджи, чтобы те не натирали), сотрудник разрешил мне потрогать его кремниевый мушкет «Браун Бесс» [англ. Brown Bess — «Бурая Бесс», «Смуглая Бесс» – прозвище, под которым получило известность британское ружьё образца 1722 года и его более поздние модели. Официальное название оружия – «мушкет сухопутного образца» – прим. перев.], объяснил, как заряжать и стрелять из него, и мы начали обсуждать сражение и его участников, ведь к тому моменту я достаточно много знала о битве.

На карте Парка было помечено, что могила генерала Фрейзера находится у реки. Я спустилась туда, но не нашла мемориальной доски, указывающей на могилу, и поинтересовалась, где она, и почему её нет на Большом Редуте. Мне рассказали, что однажды (не знаю когда, но совсем недавно) парковая служба провела археологические раскопки на Большом Редуте, включая и предполагаемое место могилы. Ко всеобщему удивлению, там не оказалось ни останков генерала Фрейзера, ни чьих бы то ни было вообще. Было похоже, что когда-то там была выкопана могила, и сотрудники нашли там пуговицу от мундира, но никаких следов тела не обнаружили. Но даже если тело давным-давно истлело, всё равно что-то останется. По словам сотрудника, в одном источнике говорилось, что могилу генерала Фрейзера перенесли к реке, поэтому и появилась пометка на карте, но никто не знал, где именно находится это место и действительно ли генерал там захоронен, поэтому-то там и нет мемориальной доски.

Ну, у многих романистов нет совести. Те из нас, кто имеет дело с историей, стараются достаточно уважительно обращаться с задокументированными фактами (правда, всегда имея в виду, что напечатанное не обязательно окажется правдой). Но дайте нам лазейку, в которую можно проскользнуть, описку или пропуск в исторических записях, одно из тех таинственных белых пятен, которые встречаются даже в хорошо задокументированной биографии... Так что, в общем, я подумала, что тело генерала Фрейзера вполне могли отправить домой, в Шотландию. (Да, в восемнадцатом веке в некоторых случаях тела действительно иногда перевозили с места на место. Кто-то эксгумировал старого бедолагу Тома Пейна из могилы во Франции, собираясь переправить его на корабле в Америку, чтобы похоронить там с почестями, достойными провозвестника Революции. По пути его тело пропало, и до сих пор никто его не нашёл. Это к слову об интересных белых пятнах...)

Так получилось, что в прошлом году я поехала в Шотландию и, бродя по сельской местности в окрестностях Балнейна в поисках правдоподобного места для захоронения генерала Фрейзера, в Корримони я наткнулась (буквально) на большой каирн с камерами внутри. Такие места всегда вызывают ассоциации, и когда я прочитала на установленной там табличке, что в центральной камере когда-то было тело, но оно, очевидно, рассыпалось в прах (в земле даже спустя тысячу с лишним лет остались следы костей) и что где-то в девятнадцатом веке могила была разорена (это объясняет, почему вы ничего не найдете в каирне, если вам доведётся сейчас туда поехать), то... ну, как-то так. (Читатели всегда спрашивают писателей, где те берут свои идеи. Да где угодно!)

«Простая речь» квакеров

Религиозное общество Друзей было основано Джорджем Фоксом около 1674 года. Поскольку одним из аспектов их веры являлось убеждение, что перед Богом все равны, члены Общества не употребляли почтительные обращения (господин/госпожа, генерал/полковник и т.д.) и использовали «простую речь» при общении с любым собеседником.

Если кто-то из вас знает иностранный язык с латинскими корнями (испанский, французский и т.д.), то вы понимаете, что сейчас в этих языках есть разделение на фамильярное «ты» и официальное «вы». Так когда-то было и в английском.

Формы «thou» [устар., поэт. – ты – прим. перев.] и «thee» [косвенный падеж от thou – тебе, тебя, тобой – прим. перев.], которые большинство из нас воспринимает как елизаветинские [имеется в виду королева Елизавета I (1533 – 1603); самым известным литературным автором того времени был У. Шекспир – прим. перев.] или библейские, в действительности являются фамильярными формами «you», при этом «you» использовалось и как форма множественного числа («все вы»), и при вежливом обращении (как в единственном, так и во множественном числе). С развитием английского языка фамильярные формы исчезли, оставив нам для всех случаев практичное «you».

Квакеры же сохраняли фамильярные формы как часть своей «простой речи» вплоть до двадцатого века. Однако с течением времени «простая речь» также развивалась, и если «thee/thy» [устар., поэт. –- твой – прим. перев.] остались, то «thou/thine» [устар., поэт. – твой (употреблялось перед гласными вместо «thy») – прим. перев.] в основном исчезли. Изменились и глагольные формы, связанные с «thee/thy».

Примерно с середины восемнадцатого века «thee» использовалось в «простой речи» как форма единственного числа «you» (форма множественного числа оставалась «you» даже в простой речи), с теми же глагольными формами, которые обычно используются в третьем лице единственного числа. Например, «He knows that/Thee knows that». Старые глагольные окончания: «knowest», «doth», и т.д. больше не использовались.

Scots/Scotch/Scottish – Шотландцы/шотландский

Как однажды было отмечено (см. «Примечания автора» к повести «Лорд Джон и Братство клинка») в восемнадцатом веке (а по сути, и до середины двадцатого) слово Scotch и его варианты (например, Scotchman) обычно употреблялись и англичанами, и шотландцами для обозначения жителя Шотландии. Слова Scottish и Scots также иногда использовались, но реже.

Опечатки и терминология

Возможно, первое желание при виде слова mess-kid (бачок) (как написано в третьей части этой книги) – сказать, что это типографская ошибка. Это не так. Бачок – это неглубокое круглое ведро, куда матросам восемнадцатого и девятнадцатого века накладывали еду. Кроме того, котелки, которые носили при себе и которыми пользовались солдаты, также назывались mess-kid.

Точно так же и обычное современное слово crotch («промежность») в восемнадцатом веке писалось как crutch. Всё это не значит, что в книге нет опечаток (несмотря на героические усилия литературного редактора Кэти Лорд, бдительность друзей и переводчиков, читавших фрагменты рукописи, и изрядную долю моего собственного прилежания, подобное все-таки случается). Но эти конкретные слова – не опечатки.

Саратога

В книгах вроде этой встречается огромная масса исторических изысканий (меня часто ошеломляют письма читателей о том, как в музее, при виде вещей восемнадцатого века, их до глубины поразило то, что я ничего не выдумала!) и, поскольку здесь не хватит места, чтобы выразить признательность или перечислить хотя бы часть источников, которые я использовала, мне хотелось бы упомянуть одну конкретную книгу.

Два сражения при Саратоге имели большое историческое значение, они были необыкновенно драматичными и очень сложными как с точки зрения их материально-технического обеспечения и передислокации войск, так и из-за политических событий, которые привели к битвам. Еще в самом начале моих изысканий мне посчастливилось найти книгу Ричарда М. Кетчума «Саратога», где великолепно изображены сражения, их предыстория и даны красочные портреты участников. Просто хотелось бы порекомендовать эту книгу тем из вас, кто сильнее интересуется историческими аспектами, так как в романе они были затронуты весьма поверхностно.

Лох-Эррочти и «Тигры туннелей»

В 1950-60-е годы в Шотландии была реализована крупная программа по электрификации Хайленда с помощью ГЭС. Работа огромного количества «туннельных тигров» (также известных как «гидропарни») – рабочих, многие из которых были выходцами из Ирландии и Польши, – заключалась в прокладке туннелей сквозь горы и строительстве дамб для создания рукотворных озёр. Лох-Эррочти, собственно, – одно из таких озёр.

Связанный с озером туннель, который я описала и дополнила небольшим поездом, похож на те, что есть в типовом плане ГЭС, но я не знаю, есть ли такой туннель именно в Лох-Эррочти. С другой стороны, дамба, турбинный зал и зал по наблюдению за рыбами в Питлохри действительно существуют. И рыболовы там встречаются.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg