«Почему исповедуются короли»

Почему исповедуются короли (fb2) - Почему исповедуются короли (пер. Дамский клуб LADY | переводы Группа) (Тайна Себастьяна Сен-Сира - 9) 2203K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кэндис Проктор

К. С. Харрис Почему исповедуются короли

Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха;

а кто сознается и оставляет их, тот будет помилован.

Книга Притчей Соломоновых, 28:13

ГЛАВА 1

Округ Святой Екатерины, Восточный Лондон,

четверг, 21 января 1813 года

Пол Гибсон, прихрамывая, ковылял по узкой темной улочке. Лицо саднило от холода, пальцы окоченели. Не раз он брел этой дорогой, погруженный в ярко расцвеченные грезы опийной эйфории. Но не сегодня. Сегодня он сжимал зубы и старался сосредоточить внимание на постукивании своей деревянной ноги по обледеневшим булыжникам, на пронзительном детском плаче, принесенном ночным ветром, — на чем угодно, лишь бы отвлечься от безудержного, безумного желания, которое бросало в пот его сухощавое тело и терзало видениями возможного.

Впервые заметив женщину, он счел ее обманом зрения, решил, что ему привиделся смятый ворох из серой шерсти и бархата, лежавший в начале зловонного прохода. Но, приблизившись, разглядел бледное лицо и темный, влажный блеск крови и понял, что она на самом деле реальна.

Гибсон резко остановился. Горло царапал промозглый, солоноватый дух близкой Темзы. «Кошачий Лаз» – так звалась эта узкая улочка, убежище воров, проституток и доведенных до отчаяния обездоленных как из самой Англии, так и из-за ее пределов. На тонком ломтике холодного черного неба, видневшемся между нависающими над головой крышами, осколками разбитого стекла блестели звезды. Сердце Пола бешено колотилось. Он колебался, возможно, неоправданно долго. И все же он был хирургом, посвятившим жизнь спасению людей.

Поэтому заставил себя подойти.

Женщина лежала на боку полусогнувшись, одна рука была вытянута ладонью вверх, глаза закрыты. Гибсон неуклюже присел на корточки рядом с ней, нащупывая кончиками пальцев пульс на стройной шее. Изящно очерченное лицо обрамляла буйная россыпь длинных огненно-рыжих волос, густые ресницы темнели на бледной коже гладких щек, губы посинели от холода. Или от смерти.

Но когда он коснулся незнакомки, ее темные ресницы взметнулись вверх, а из груди вырвался всхлип и прерывистый шепот:

– Sainte Marie, Mère de Dieu, priez pour nous pauvres pécheurs…[1]

– Все хорошо, я здесь, чтобы помочь вам, – мягко уверил Пол, гадая, понимает ли она вообще его слова. – Куда вы ранены?

Теперь он видел, что у пострадавшей полголовы залито кровью. Широко распахнутые, испуганные глаза остановились на нем, затем обратились к разверзнутому черному зеву прохода между домами.

– Дамион… – Вскинув руку, она вцепилась Полу в рукав: – С ним все в порядке?

Гибсон проследил за ее взглядом. Тело мужчины – темная, неподвижная куча – было едва различимо в глубоком сумраке. Он покачал головой:

– Не знаю.

Пальцы незнакомки на его предплечье судорожно дернулись.

– Идите к нему. Прошу вас.

Кивнув, Гибсон поднялся, слегка пошатнувшись, когда вес пришелся на протез и фантомная боль в давно потерянной ноге пронзила тело.

В проходе стоял смрад гнили и нечистот, который перебивал знакомый металлический запах пролитой крови. Мужчина лежал, распростершись на спине, возле груды разбитых бочонков и ящиков. Пол с трудом разглядел некогда белоснежные складки галстука, шелковистый блеск того, что было нарядным жилетом, а теперь превратилось в пропитанное кровью, искромсанное месиво.

– Скажите мне, – простонала рыжеволосая. – Скажите, что он жив.

Но Гибсон молчал, оцепенело уставившись на труп перед собой: широко раскрытые, невидящие глаза, мертвенно-бледное привлекательное молодое лицо, коченеющие на холоде раскинутые руки. Кто-то с бесчеловечной жестокостью, свидетельствующей о почти безумной ярости, раскроил убитому грудь. А там, где должно быть сердце, зияла окровавленная пустота.

ГЛАВА 2

Пятница, 22 января 1813 года

Сон начался, как это часто бывало, с золотого солнечного света и детского смеха, летевшего по пахнущему апельсиновым цветом бризу.

Себастьян Сен-Сир, виконт Девлин, беспокойно заметался в постели, поскольку слишком хорошо знал, что последует дальше. Топот несущихся галопом лошадей. Выкрики команд. Зловещий свист сабель, доставаемых из хорошо смазанных ножен. Он низко застонал. 

Смех сменился криками ужаса. Видение наполнилось ударами копыт и обнаженной стали, темной от крови невинных.

– Девлин…

Глубоко, прерывисто вздохнув, он открыл глаза и ощутил, как нежные пальцы коснулись его губ. В темноте над ним склонилось лицо жены, выглядевшее бледным  в отблесках огня, который еще теплился  в камине.

– Это сон, – мягко шепнула Геро, хотя Себастьян заметил, как обеспокоенно сошлись ее темные брови. – Всего лишь сон.

Погруженный в прошлое, он какое-то время мог только молча смотреть на жену. А затем обнял и привлек ближе, чтобы она не видела его лица. Да, это был сон. Но еще и воспоминания, которыми он никогда и ни с кем не делился.

– Я разбудил тебя? – хриплым, скрежещущим  голосом спросил Себастьян. – Извини.

Геро покачала головой и передвинулась, тщетно пытаясь найти удобную позу – она была на девятом месяце беременности. 

– Твой сын не перестает меня пинать.

Улыбнувшись, он положил руку на упругую выпуклость ее живота и ощутил под ладонью удар твердой пяточки.

– У нашей дочери ужасные манеры.

– По-моему, ему начинает казаться, что там тесновато.

– Есть выход.

Жена рассмеялась, и от этого низкого, хрипловатого звука у Себастьяна вдруг сжалось сердце. Как бы ему ни хотелось взять своего малыша на руки, мысли о приближающихся родах неизбежно вызывали в нем чувство тревоги, граничащее со страхом. Он как-то читал, что при разрешении от бремени умирает каждая десятая женщина. Родная мать Геро теряла малюток одного за другим, пока сама чуть не погибла.

Но Себастьян не услышал отголоска собственных опасений в спокойном голосе Геро, когда она сказала:

– Уже недолго.

Она прижалась к нему, и он почувствовал, как младенец толкнулся еще раз и на том угомонился. Скользнув губами по виску жены, Себастьян пробормотал:

–  Постарайся уснуть.

– Сам усни, – отозвалась она, все еще улыбаясь.

Он наблюдал, как смежились ее веки и замедлилось дыхание. Но гудевшая в нем напряженность не исчезала. Может, это из-за скорого рождения ребенка его мысли невольно возвращаются обратно в то время, которое так отчаянно хотелось забыть? Холодный ветер колыхал тяжелые бархатные шторы на окнах и хлопал незапертой ставней где-то во тьме. Бывали ночи, когда высокие, бесплодные горы и старинные, выстроенные из камня деревни Испании и Португалии казались бесконечно далекими, словно целая жизнь отделяла их от дремавшего вокруг виконта лондонского дома. Однако Себастьян осознавал, что это совсем не так.

Он по-прежнему не спал, когда на Брук-стрит принесли записку от Пола Гибсона со срочной просьбой о помощи.

          * * * * * * * *

Женщина лежала на узкой кровати в передней комнате операционной Пола Гибсона на Тауэр-Хилл. Небольшой, скромный покой освещался единственной свечой и ревущим пламенем камина.

Кипа одеял укрывала тело раненой, но ее все равно бил озноб. Из-за одеял и толстой, охватывающей голову повязки Себастьян почти не видел ее лица. Но то, что удалось разглядеть, было зловеще бледным и бескровным.

– Она выживет? – негромко спросил он, останавливаясь в дверях.

Гибсон стоял у кровати и тоже смотрел на лежавшую без сознания женщину.

– Сейчас трудно сказать. Возможно, у нее мозговое кровотечение. Если это так… – голос хирурга сошел на нет.

Себастьян перевел глаза на мрачное лицо друга. Тот выглядел необычайно осунувшимся даже для самого себя: впалые щеки небриты, зеленые глаза ввалились и покраснели, жилистое тело исхудало почти до истощения. Гибсону было немногим больше  тридцати, но на темных висках уже пробивалась седина.

Эти двое мужчин происходили из разных миров: один – сын бедного католика-ирландца, второй – наследник могущественного графа Гендона. И все же они были старыми друзьями. Когда-то оба носили королевские цвета и сражались в горах Италии, среди изнуряющих лихорадкой болот Вест-Индии и на каменистых плато Иберии. Будучи полковым хирургом, Гибсон постиг тайны жизни и смерти с доскональностью, редко встречавшейся у его гражданских коллег. После того как французским ядром ему оторвало по колено ногу, обрекши на хронические боли, отставной военврач переехал в Лондон, где делился своими познаниями в анатомии в клинических больницах Святого Томаса и Святого Варфоломея и открыл под сенью Тауэра небольшой хирургический кабинет.

– А если действительно мозговое кровотечение? – спросил Себастьян.

– Тогда она умрет.

– Как можно узнать?

– Только время покажет. Кроме того, есть опасность воспаления легких… – покачал головой Гибсон. – Когда я нашел эту несчастную, температура ее тела была угрожающе низкой. Я обложил ее завернутыми во фланель горячими кирпичами, но на данный момент мало что можно сделать.

– Что она смогла рассказать о нападении?

– Боюсь, ничего. Она потеряла сознание, узнав о гибели своего спутника, и пока не приходила в себя. Я даже имени ее не знаю.

Себастьян взглянул на окровавленное прогулочное платье из серой шерсти и отделанный бархатом жакет, брошенные на спинку стоявшего рядом с кроватью стула. Одежда поношенная, но, если не считать свежих пятен, чистая и приличная.

Раненая определенно не была уличной женщиной.

– А убитый? Что тебе известно о нем?

– Это французский врач по имени Дамион Пельтан.

– Француз?!

Гибсон утвердительно кивнул.

– Судя по его документам, зарегистрировался как иностранец всего три недели назад. – Хирург пятерней убрал с лица растрепанные волосы. – Глупцы, именующие себя властями в округе Святой Екатерины, убеждены, что его смерть  – дело рук грабителей.

– Округ Святой Екатерины – опасное место, – заметил Себастьян. – Особенно ночью. Какого лешего ты там делал?

– Я… – отвел глаза Гибсон. – Иногда мне хочется вечером пройтись.

Его залившееся краской, полуотвернутое лицо наводило на мысль, что неслучайно одноногий ирландец бродил по злачным закоулкам в одну из самых холодных ночей года.

– Тебе самому повезло не пасть там жертвой уличных грабителей, – нахмурился Себастьян.

– Уличные грабители тут ни при чем.

– Ты так уверен?

Гибсон кивнул средних лет матроне, дремавшей у камина на стуле с решетчатой спинкой:

– Присмотрите за пациенткой. Я ненадолго.

 А Себастьяну сказал:

– Хочу, чтобы ты кое-что увидел.

ГЛАВА 3

В конце заросшего, побурелого от мороза двора, который простирался позади хирургического кабинета, располагался приземистый каменный флигель. Здесь Гибсон проводил как официальные вскрытия, так и тайные иссечения трупов, выкраденных с лондонских погостов похитителями тел. В единственной комнате с высоко размещенными окнами – дабы уберечься от любопытных глаз – и выложенным каменными плитами полом стоял леденящий холод. В центре находился гранитный стол, с продуманно прорезанными стоками и желобком по внешнему краю. 

На столе лежало тело мужчины, еще полностью одетого.  

– У меня пока не было возможности заняться им, – объяснил Гибсон, вешая принесенный фонарь на крючок свисающей над столом цепи.

Себастьяну иногда казалось, словно каждый самоубийца, каждый раздутый утопленник, вытащенный из Темзы, каждый разлагающийся труп, побывавший в этом флигеле, пополняет въевшееся в каменные стены зловоние и эхо глухих криков боли и отчаяния.

Сделав глубокий вдох, он шагнул внутрь.

– Если власти округа Святой Екатерины убеждены, будто несчастного прикончили обычные грабители, удивительно, что они дали согласие на вскрытие.

– Они согласились, скажем так, без особого желания. Цитируя констебля О'Кифа, – Гибсон надул щеки, прищурился и загнусавил: – «На кой вам эта морока, а? И так любому дураку ясно, отчего он помер». – Фонарь раскачивался на цепи вперед-назад, отбрасывая мрачные тени на стол и на его безжизненного обитателя. Подняв руку, хирург остановил лампу. – Пришлось пообещать не выставлять округу счет за свои услуги. И парням, принесшим тело сюда, я заплатил из собственного кармана.

Себастьян всмотрелся в стройного, изящно сложенного мужчину на прозекторском столе. Убитый был еще молод, пожалуй, не старше двадцати шести-двадцати восьми лет, с приятными, правильными чертами лица и высоким лбом в обрамлении светлых кудрей. Его одежда оказалась хорошего качества – лучше, чем у раненой женщины, и значительно новее, модного парижского кроя и мало ношенная. Но тонкий шелковый жилет и льняная рубашка теперь были изодраны и пропитаны кровью, а в рассеченной груди открывался зияющий провал.

– Что за дьявольщина? Такое впечатление, словно его искромсали топором.

– Хуже, – отозвался Гибсон, засовывая ладони в подмышки, чтобы согреться. – Ему вырезали сердце.

Себастьян поднял глаза на серьезное лицо ирландца.

– Прошу тебя, скажи, что он был уже мертв, когда с ним творили такое.

– Честно, пока не знаю.

Виконт заставил себя еще раз взглянуть на истерзанный торс убитого.

– А не может это быть делом рук какого-нибудь студента-медика?

– Ты серьезно? Даже мясник сработал бы аккуратнее. Кем бы ни был убийца, он устроил настоящую резню.

Себастьян перевел взгляд на лицо мертвеца. Большие, широко посаженные глаза, крупный нос, полные, почти женственные губы. Даже в смерти черты француза сохраняли мягкость и доброжелательность, отчего содеянное с ним почему-то выглядело еще ужаснее.

– Говоришь, Пельтан был врачом?

Гибсон кивнул.

– Проживал на Йорк-стрит, в «Гербе Гиффорда». На опознание приводили джентльмена из гостиницы, некоего господина Вондрея.

– Но женщину Вондрей не узнал?

– Заявил, будто никогда раньше ее не встречал. И понятия не имеет, какие у Пельтана могли быть дела в тех местах, – потер шею Гибсон. – Прими во внимание, что наряду с документами констебли обнаружили при убитом кошелек с банкнотами и серебром.

– И все равно уверены, что француз стал жертвой грабителей?

– По их версии, напавших спугнули.

– Ты?

– Я точно никого не видел. Хотя…

– Хотя что? 

Гибсон покраснел:

– Я был погружен в собственные мысли.

Себастьян отметил, как многозначительно друг отвел глаза, но промолчал.

– Будь Пельтан англичанином, – продолжил хирург, – весьма странные обстоятельства его гибели вынудили бы начать расследование даже твердолобов из округа Святой Екатерины. Но он француз, чужестранец, отчего легко и просто свалить убийство на грабителей и забыть о нем.

Опустив взгляд на бледный труп на прозекторском столе, по какой-то необъяснимой причине Себастьян ощутил тревожный отголосок своего ночного кошмара и вызванных им непрошеных воспоминаний. Вот уже два года, как он посвятил себя делу поиска справедливости для тех жертв убийства, которых иначе ждало бы забвение без отмщения. И ему подумалось, уже не в первый раз, что события далекого прошлого в Португалии теснее связаны с его увлечением, чем он готов признать.

– Где именно в Кошачьем Лазе ты их обнаружил?

– Там между бочарней и свечной лавкой есть небольшой проход в сторону реки. Подозреваю, что на француза напали на улице, а затем оттащили в тот проход, прежде чем учинить с ним такое.

– А женщина?

– Лежала на улице, прямо перед проходом.

Себастьян кивнул и повернулся к двери.

– Лучше взглянуть на место происшествия сейчас, до того как округа зашевелится.

– Сейчас? Посреди глухой ночи?!

Остановившись, виконт оглянулся:

– Считаешь, неблагоразумно с моей стороны бродить одному в потемках по округу Святой Екатерины?

Крякнув, Гибсон потянулся отцепить фонарь:

– Вот. Возьми хотя бы это.

– Спасибо, но мне свет не очень-то и нужен.

Крепче сжав дужку фонаря, Гибсон покаянно хмыкнул. Его друг славился как способностью видеть в темноте, так и невероятно острыми зрением и слухом.

– Да, тебе, полагаю, не нужен. Только, Девлин… будь осторожен. Что бы это ни было, дело мерзкое. Очень мерзкое.

          * * * * * * * *

Старинный район Лондона тянулся вдоль северного берега Темзы, к востоку от древнего Тауэра. Этот лабиринт извилистых улочек, густонаселенных бараков и сумрачных дворов получил свое имя от больницы Святой Екатерины, находившейся в его центре.

Упомянутое заведение хоть и называлось больницей, но было не столько лечебным, сколько благотворительным, предназначенным для помощи беднякам. Как один из средневековых лондонских «свободных округов», район вокруг древних монастырских строений издавна давал приют мастеровым-чужестранцам, которые находили здесь защиту от могущественных городских гильдий. Но наряду с фламандскими бочарами, французскими ремесленниками и немецкими пивоварами сюда стекались воры и шлюхи, нищие и бродяги. Местечко было не из тех, где благоразумный горожанин прогуливается после наступления темноты, и Себастьян снова поймал себя на мысли, что, черт возьми, Пол Гибсон делал тут один холодной зимней ночью.

Или что делали в таком месте Дамион Пельтан и его неизвестная спутница.

Виконт шагал по темному, узкому переулку, держа руку на двуствольном пистолете в своем кармане. В морозной тишине гулким эхом отдавались его шаги, а органы чувств ловили малейший намек на движение или звук. Ветер стих, и с приближением ложной зари от кромки воды начинал подниматься туман, густой и скрадывающий. Через час эти улицы запрудят мелкие торговцы, подмастерья и мусорщики. Но пока здесь было спокойно и безлюдно.

Нужный проход отыскался достаточно легко, сразу за ободранной, закрытой ставнями бочарней.

Кошачий Лаз, как почти все улицы в этом районе, был слишком узким, чтобы иметь тротуар; ветхие, теснившиеся бараки и покосившиеся лавки вырастали прямо из обледенелых, истертых булыжников мостовой.

Себастьян почти сразу же углядел багровый мазок на углу прохода. Кровь женщины? Или Пельтана?

Присев на корточки рядом с пятном, он внимательно всмотрелся в месиво грязных отпечатков обуви и ледяной каши. Однако после Гибсона, констеблей и мужчин, помогавших отнести Пельтана и его раненую спутницу к хирургу, любые оставленные убийцей следы были безнадежно затоптаны и уничтожены.

Поднял голову на негромкое похрюкивание и обнаружил, что привлек внимание подсвинка, рывшегося по соседству в мусорной куче.

– Ну? – обратился к нему Себастьян. – Ты что-нибудь видел?

Поросенок хрюкнул и потрусил прочь.

Виконт задумчиво поднялся на ноги и, прищуривая глаза от сгущающегося тумана, всмотрелся в пустынную улочку. С этого места хорошо проглядывались массивные, покрытые пятнами копоти стены Тауэра, высящиеся на дальнем, западном конце улицы. В каком направлении шли Пельтан и неизвестная женщина? К относительно открытому участку вокруг древней средневековой крепости? Или на восток, вглубь муравейника темных, опасных закоулков и двориков?

Грязный боковой проход, в отличие от улочки, не был вымощен. Подмерзшая слякоть под высокими сапогами Себастьяна воняла отбросами, навозом и гниющими рыбьими головами. Несмотря на следы многих ног, ему удалось найти отпечаток тела убитого за грудой разбитых ящиков и бочонков.

Он присел на корточки, тщательно прочесывая взглядом прилегающий участок, подмечая брызги крови на ближнем ящике, клочок окровавленной ткани, втоптанный в грязь, беспорядочное месиво следов. Затем расширил круг поисков, высматривая хоть что-то – что угодно, способное дать подсказку, кто расправился с Дамионом Пельтаном.

А еще Себастьян искал сердце убитого.

Но не нашел.

Разочарованный, он вернулся взглядом к забрызганной кровью куче разбитых ящиков. Что за убийца вспарывает грудь своей жертве и уносит сердце? Безумец? Ответ казался очевидным. Но виконт знавал британских солдат, даже офицеров, которые, посмеиваясь, оставляли себе на память отрубленные пальцы и уши поверженных врагов. В конце концов, именно британцы и французы научили американских индейцев собирать скальпы.

Не с подобным ли случаем они столкнулись? С полусумасшедшим коллекционером военных трофеев? Этого нельзя исключать. Но сердце? Зачем убийце забирать сердце своей жертвы? Это могущественный символ многих вещей: любви, храбрости, самой жизни. Было ли похищение сердца Дамиона Пельтана символичным? Или здесь нечто другое, нечто более темное, более…

Злобное.

И Себастьяну вновь послышался шепоток воспоминаний, смутный и тревожный.

Он поспешно встал и уже поворачивался уходить, когда увидел это: четкий отпечаток обуви на сломанной деревянной планке, наполовину втоптанной в землю. Оттиск был неполным – только каблук и часть подошвы. Но смесь грязи и крови не позволяла ошибиться. След оставили явно после смерти Дамиона Пельтана.

Подняв деревяшку, так чтобы не смазать красноречивые кроваво-грязные очертания, виконт задумчиво уставился на отпечаток.

Вполне возможно, что владелец обуви прошел здесь в последние несколько часов и не имеет никакого отношения к убийству. Поэтому Себастьян принялся заново изучать путаницу следов в замусоренной жиже.

Поиски заняли некоторое время, но в итоге он обнаружил место, где поверх такого же отпечатка виднелась лунка от деревянной ноги. Следовательно, тот, кто оставил эти следы, побывал в проходе после убийства Пельтана, но явно перед Гибсоном.

Виконт снова перевел взгляд на планку в своих руках. Отпечаток обуви давал немного – уж точно недостаточно, чтобы определить убийцу. Но он заставил Себастьяна полностью пересмотреть все предположения о событиях роковой ночи, ибо невозможно было ошибиться, видя этот изгиб подошвы или модную форму тонкого, суженного каблука.  

Это был след от женской туфельки.

ГЛАВА 4

В возрасте двенадцати лет Геро пришла к трем судьбоносным умозаключениям: во-первых, глупых мужчин на свете столько же, как и глупых женщин, если не больше; во-вторых, она ни в коем случае не станет скрывать собственный интеллект или познания в трусливой попытке соответствовать ожиданиям и предрассудкам общества; и в-третьих, поскольку законы Англии наделяют мужа той же властью в отношении жены, что и рабовладельца в отношении рабов, она никогда не выйдет замуж.

Однажды за ужином бунтарка высказала свое кредо вслух. Ее отец, лорд Чарльз Джарвис, продолжил жевать, словно ничего и не слышал, бабушка насмешливо фыркнула. Но ее мать, кроткая и немного полоумная леди Аннабель, горестно охнула: «Геро…»

За последующие годы критичное отношение баронской дочери к английскому обществу не ослабло. Несмотря на отвращение к кровавым крайностям французской революции, она не переставала восхищаться ее основными принципами, читала труды Мэри Уолстонкрафт и маркиза де Кондорсе  и сама занялась публицистикой, направив свои исследовательские умения и мыслительные способности на борьбу с многочисленными несправедливостями, которые ежедневно наблюдала вокруг себя.

Радикальные взгляды Геро и теперь, по достижении двадцатишестилетнего возраста, оставались неизменными. Но ее решимость не выходить замуж пала жертвой некоего темноволосого, золотоглазого виконта, с тайнами в прошлом и опасным увлечением в настоящем. 

Ребенок снова толкнулся, на этот раз так сильно, что у Геро перехватило дыхание. Отложив в сторону недописанную статью о рабочей бедноте Лондона, она подошла к окну гостиной, смотревшему на улицу. Меж высоких домов плыла туманная дымка, скрадывая ярко-красный шар восходящего солнца и приглушая звуки просыпающегося города. Отличное утро для хорошего галопа. К сожалению, в Гайд-парке не поскачешь галопом – тем более на девятом месяце беременности.

Геро подавила нехарактерный для себя всплеск нетерпения и досады. Она легко перенесла большую часть беременности, ведя обычный образ жизни как в Лондоне, так и в поместье, и часто предпринимая вылазки на опрашивания для своего цикла статей. Но за последние несколько дней ребенок, похоже, опустился. Даже сидеть стало трудно, а спать – почти невозможно, и ее переполняло беспокойное возбуждение, которое становилось все труднее сдерживать.

Она уже собиралась вернуться к своей статье, когда услышала хлопок входной двери и быстрые шаги мужа на лестнице. Остановившись на пороге гостиной, он сбросил пальто и отложил в сторону принесенную деревянную планку.

– А я надеялся, ты сегодня утром подольше полежишь, – заметил  Себастьян, привлекая жену к себе и одаривая долгим, медленным поцелуем, от которого у нее учащалось дыхание, даже сейчас, с этим огромным  животом. – У тебя в последнее время неважный сон.

От мужа тянуло дымком, морозным воздухом и бодрящим запахом раннего утра, и, прежде чем Геро смогла остановить себя, у нее вырвалось:

–  Чего мне действительно хочется, так это на прогулку – на настоящую прогулку, в парк.

Он засмеялся, крепче стискивая ее руки:

– Ну, так пойдем.

Геро покачала головой.

–  Доктор Крофт предупредил, что мне можно пройти кружок по саду утром, а потом вечером, но не больше.

Ричард Крофт, самый авторитетный из столичных акушеров, был преисполненным важности и самомнения коротышкой, абсолютно убежденным в действенности своей системы под названием «Разгрузочный режим для дам перед разрешением от бремени». Он зацокал языком от ужаса, когда супруги Девлин вернулись в Лондон после трех пасторальных месяцев в гэмпширском поместье, где они наслаждались длительными прогулками по живительному сельскому воздуху и обильной, свежей деревенской едой. Согласно профессиональному мнению Крофта, любые излишества, выходившие за рамки строго ограниченного питания и сведенного к минимуму моциона, приличествующего леди, могли катастрофическим образом повлиять на исход родов.

– А кружок по саду разрешен до или после порции позволенной тебе жидкой кашицы? – осведомился муж.

– О, разумеется, до. Видишь ли, любые физические усилия после принятия пищи могут оказаться фатальными – если называть хождение усилиями, а постное варево пищей.

Себастьян снова засмеялся, но улыбка медленно угасла, когда он всмотрелся в лицо жены. 

– Как ты себя чувствуешь? Только честно.

– Честно? Голодна, никак не найду себе удобного места и ужасно не в духе. Но это все неважно. Я хочу послушать про Гибсона.

Другой, возможно, постарался бы избавить беременную супругу от наиболее жутких подробностей убийства Дамиона Пельтана. Себастьян был не настолько глуп. Выслушав его рассказ об осмотре Кошачьего Лаза и прохода, где обнаружили тело, Геро взяла в руки сломанную дощечку.

– Женщина? Ты уверен?

– Ты видела когда-нибудь мужскую обувь с таким каблуком?

Геро присмотрелась к четкому кроваво-грязному отпечатку.

– Нет, ты прав. След определенно оставлен женской обувью. Кстати, – подняла она глаза на мужа, – а насколько сложно вырезать у человека сердце?

– Серьезно, не знаю. Надо будет спросить у Пола.

С улицы донеслось позвякивание ведер молочницы, что заставило Геро снова  взглянуть в окно. Мгла начинала рассеиваться, в белесом небе над крышами парили чайки, и их назойливые крики манили Геро, словно пение сирен. В ней вновь поднялось непреодолимое желание ощутить на лице холодный туман, распустить по ветру волосы и прекратить это бесконечное ожидание.

Будто угадав ход ее мыслей, Себастьян предложил:

– А как тебе понравится, если я велю заложить карету и отвезу свою супругу на преступную утреннюю прогулку в парк? Доктору Крофту мы не признаемся, а за туманом и плотной накидкой на меху даже самые пронырливые лондонские сплетницы не смогут разглядеть, что леди Девлин, вступившая в брак полгода назад, всего через пару недель должна подарить мне дочь. 

– Сына, – улыбнулась Геро. – Сколько тебе повторять, это мальчик. – А затем покачала головой: – Нет. Тебе нужно съездить в гостиницу «Герб Гиффорда» и послушать, что там расскажут об убитом французе. 

Себастьян обхватил ладонями ее лицо и прильнул к губам долгим, неторопливым поцелуем, напомнившим Геро, что они не занимались любовью с октября прошлого года, когда достопочтенный доктор Ричард Крофт грозно предупредил: беременной следует строго умерять любые «животные аппетиты». 

– Гостиница часок подождет.

          * * * * * * * *

 «Герб Гиффорда», небольшое, но чрезвычайно респектабельного вида заведение, выстроенное из аккуратно обтесанного песчаника, располагалось на южной стороне Сент-Джеймсского парка, неподалеку от пересечения Джеймс-стрит и Йорк-стрит. 

Опрятные ряды подъемных окон с двух сторон примыкали к парадной двери, ведшей на вымощенную плитами лестничную клетку. По обычаю гостиниц конца прошлого века направо от небольшого вестибюля при входе располагалась кофейная комната, налево – столовая. Притворив дверь от сырого холода, Себастьян вдохнул теплые, уютные запахи жареной баранины, пчелиного воска и крепкого эля. Но ни в вестибюле, ни в открывающихся из него помещениях не наблюдалось ни души. 

– Есть кто? – окликнул виконт.

Тишина.

Ступив в отделанную дубовыми панелями кофейную, он неторопливо обернулся вокруг своей оси, рассматривая пустые столы и стулья.

– Есть кто?

Послышались быстрые шаги, и в дверях появился долговязый мужчина в кожаном фартуке.  

– Чем могу служить, сэр? – У коридорного были свисающие щеки, начавшие седеть прямые светлые волосы и широко расставленные, выпученные глаза, которые придавали ему сходство с испуганной макрелью.

– Я здесь насчет доктора Дамиона Пельтана, – ответил Себастьян, осмотрительно подбирая слова.

– Батюшки, –  собралось складками лицо слуги. – Вы его друг, сэр?

– Не совсем.

– А-а. Видите ли, у нас уже побывали констебли. Говорят,  доктор Пельтан мертв. – Коридорный подошел поближе и понизил голос до доверительного шепота. – Убит. Этой ночью, в округе Святой Екатерины. Грабители его убили.

– Долго доктор Пельтан жил здесь?

– Примерно три недели. Столько же, сколько и остальные.

– Остальные? – переспросил виконт.

– Ну да. Понимаете, гостиница арендована вся целиком. Сейчас они тут единственные постояльцы.

– Я не знал.

– Угу. Французы… – слово прозвучало так, будто одного его было достаточно для объяснения любых чудачеств. – Притащили даже собственных горничных и повара, так-то вот. Только я из постоянных работников и остался. 

– И прислуга у них тоже из французов?

– А то как же. Все до единого.

– Эмигранты, должно быть?

Дернув себя за ухо, коридорный скривился:

– Ну-у, это они так говорят. 

– А вы сомневаетесь?

Стрельнув глазами по сторонам, коридорный придвинулся ближе и, еще больше понизив голос, спросил:

– Чудной поступок, разве нет – взять и занять целую гостиницу? В смысле, почему просто не снять дом, как делают добрые англичане?

– Возможно, эти люди не намерены задерживаться в Лондоне. Или подыскивают особняк  для приобретения.

– Я никаких таких поисков не примечал. Если хотите знать, это куда как странно. В смысле, зачем столько хлопот, чтобы жить всем в одном месте? Они ведь не шибко-то по душе друг дружке, тут и к гадалке не ходи.     

– Ваши постояльцы что, ссорятся?

– То и дело! Во всяком случае, и на вид, и на слух это похоже на ссоры – понимать-то их трескотню я, кстати сказать, не могу, поскольку по-французски не кумекаю.

– В семьях часто случаются разлады, – заметил Себастьян.

– Да уж. Только эта компания вовсе не одна семья – по крайней мере, большинство из них.

– Вот как? А кто же здесь обитает, помимо доктора Пельтана?

– Ну-с, давайте поглядим… Армон Вондрей, он у них за главного – хотя мне кажется, что полковнику это не по нраву.

– Полковнику?

– Угу. Полковнику Фуше, так он себя величает. Как там его дальше, не знаю. Еще есть секретарь Вондрея, Бондюраном кличут. Слабак и доходяга, все время торчит носом в своих книжках.

– Значит, всего четверо, включая Пельтана?

– Пятеро, если считать девочку.

– Девочку?

– Дочь Вондрея.

– А. И что, эти люди арендовали всю гостиницу?

– Я ж и толкую, чудная компания. – Коридорный отвесил губу, отчего его брылы опустились еще ниже. – Тут, скажу вам, дело нечисто – или я не Митт Пебблз.

Наверху что-то громыхнуло.

– А когда вы в последний раз видели доктора Пельтана? – поинтересовался Себастьян. 

– Хм… – задумался Митт. – Должно быть, вчера вечером, когда к нему пришли те двое.

– Те двое?

– Мужчина и женщина. Имен они не называли.

– В котором часу это было?

– Пожалуй, около девяти.

– А как выглядела женщина?

– Точно не скажу. Понимаете, на ней была вуаль.

– А мужчина?

– Боюсь, я не особо к нему приглядывался. Он держался сзади, точно. Не помню, чтобы хоть слово от него услышал.

– Пельтан встречался с ними в гостиной?

– О нет, сэр, доктор вышел поговорить на улицу – словно не хотел, чтобы его посетителей увидели остальные жильцы. 

– И как скоро после их визита Пельтан ушел?

– Да почти тут же. Поднялся в номер, захватил пальто и был таков.

– Пешком?

– Не знаю, не заметил. А с какой стати вы меня расспрашиваете, а? – вдруг нахмурился Митт.

–  Мне интересно. Скажите, та женщина была англичанка или француженка?

– Да француженка, хотя, надо признать, по-нашенски говорила не в пример лучше, чем большинство ихних. 

– Как она была одета?

Коридорный пожал плечами.

– Пожалуй, прилично, но не по последней моде, если понимаете, о чем я.

– А сколько бы вы ей дали лет?

Митт снова дернул плечом.

– Не старая, но и не так, чтоб шибко молоденькая. Под вуалью-то разве ж много разглядишь?

Описание подходило неизвестной пациентке Гибсона. Однако оно подошло бы тысяче, если не больше, француженок в Лондоне.

– Скажите мне вот что, – продолжил Себастьян. – А каким человеком был доктор Пельтан? Вы бы назвали его приятным? Или вспыльчивым?

– Пельтан-то? – Митт помолчал, почесывая щеку. – Как для лягушатника, очень даже неплохой был человек. Уж всяко лучше остальных из ихней шатии – он да еще мисс Мадлен.

– Мисс Мадлен?

– Дочка Вондрея.

– Сколько ей лет?

– Я бы дал двадцать пять. Может, чуть поменьше.

Себастьяну, уже представлявшему себе девчушку с косичками, пришлось пересмотреть созданный в мыслях  образ.

– Вы видели мисс Мадлен сегодня утром?

– А то как же. – Глаза коридорного прищурились от нового всплеска прежних подозрений. – Так зачем, говорите, вы все это выспрашиваете?

– Просто любопытно.

Митт Пебблз вперил в виконта пристальный, тяжелый взгляд:

– Не чересчур ли вы любопытны, а, приятель? 

– Есть такое. А вы не знаете…

Себастьян умолк при звуке тяжелых шагов на лестнице. Низкий мужской голос спросил:

– A quelle heure?[2]

Теперь стали видны спускавшиеся: двое мужчин, один дородный, средних лет, второй повыше, помоложе и значительно худощавее, со свисающими песочными усами и безошибочно узнаваемой осанкой военного. Мужчины пересекли вестибюль и покинули гостиницу, не глянув в сторону кофейной комнаты.

– Я так понимаю, это месье Вондрей и полковник Фуше? – кивнул вслед ушедшим Себастьян.

– Да, они.

Сквозь старинное волнистое стекло выходившего на улицу окна он наблюдал, как французы останавливают извозчика. Высокий, худощавый усач с армейской выправкой был виконту незнаком.

А вот Армона Вондрея он узнал сразу. Поскольку мельком видел этого человека всего неделю назад, на Пэлл-Мэлл, в карете могущественного кузена короля, лорда Чарльза Джарвиса.

Безжалостный, коварный и беззаветно преданный как своему монарху, так и своей стране, лорд Джарвис владел личной сетью шпионов и информаторов и слыл буквально всемогущим. А еще он приходился Себастьяну тестем.

И смертельно опасным врагом.

ГЛАВА 5

Пол Гибсон сидел в деревянном кресле, придвинутом к постели пациентки, и всматривался в ее лицо.

До чего же бледная… Закрытые веки хрупкие, почти прозрачные, тонкие черты туго обтянуты кожей. Если раненая не очнулась сразу, то, скорее всего, уже и не очнется.

Встав, он выглянул в узкое окно, выходившее на старинную средневековую улочку. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы разогнать туман, но в его лучах было мало тепла.

На свесах крыш поблескивали ряды сосулек, от оконного стекла тянуло ледяным холодом. Отойдя от окна, Гибсон наклонился к камину, чтобы подбросить в огонь угля. Он уже разгибался, когда почувствовал, что за ним наблюдают.

Покосившись на кровать, обнаружил, что смотрит в пару темно-карих глаз. Неуклюже пошатнувшись, выпрямился и произнес:

– Доброе утро.

Раненая облизнула пересохшие губы, грудь ее порывчато вздымалась, будто от страха.

– Не нужно волноваться. Я не враг.

– Я вас помню, – голос рыжеволосой звучал хриплым шепотом, английское произношение было с акцентом, но четкое. – Вы тот, кто… – Ее глаза потемнели, словно от воскресших горестных воспоминаний. – Дамион действительно мертв?

– Да. Мне жаль.

Незнакомка несколько раз быстро моргнула и отвернулась. Буйные, огненно-рыжие волосы веером разметались по подушке.

– Он был вашим другом? – негромко спросил Гибсон.

Вместо ответа она приложила руку к голове, ощупывая длинными, тонкими пальцами обнаруженную там повязку.

– Что со мной случилось?

– Вы не помните?

– Нет.

Гибсон подковылял обратно к кровати.

– Со временем все восстановится. Память – забавная штука.

Раненая снова посмотрела на него.

– Где я?

– В моей операционной.

– Так вы хирург?

 – Да. – Он неуклюже поклонился: – Пол Гибсон, бывший врач Двадцать пятого легкого драгунского полка его королевского величества.

Незнакомка обвела его взглядом, заставляя пожалеть, что он не нашел времени умыться, побриться и, возможно, сменить одежду.

– Вы потеряли ногу в сражении с французами?

– Да.

– Я француженка.

Пол ухмыльнулся:

– Я заметил.

К его удивлению, в уголках глаз собеседницы собрались смешливые морщинки. Затем еле уловимая улыбка угасла, темно-карий взгляд прошелся по комнате, будто ища кого-то или что-то.

– Мне помнится, я слышала голос другого мужчины. Вы с ним разговаривали.

– Наверное, констебль.

– Нет, речь была образованной.

– А-а, тогда лорд Девлин. 

– Девлин?

– Это мой друг.

Она с минуту помолчала, погрузившись в собственные мысли, затем произнесла:

– Вы так и не сказали, что с моей головой.

– Подозреваю, что либо вас ударили по ней, либо вы ушибли ее при падении.

– Насколько серьезно я пострадала?

– По-моему, трещины в черепе нет. Но меня беспокоит сотрясение мозга.

– Расширены ли у меня зрачки?

– Нет. – Вопрос незнакомки обнаружил неожиданную для Гибсона глубину ее медицинских познаний. – Ваш отец был врачом?

Что-то промелькнуло в темно-карих глазах, но быстро спряталось за полукружиями  опущенных ресниц.

– Да, он и сейчас врач. В Париже.  

– Есть ли люди, которым следует сообщить, что вы в безопасности? Я… – решив, что это прозвучит чересчур фамильярно, Пол заменил местоимение: – Мы даже не знаем вашего имени.

Она снова всмотрелась в лицо Гибсону, словно оценивая его.

– Меня зовут Александри Соваж. Живу одна, с единственной служанкой. Но Кармела добрая женщина и наверняка тревожится, что со мной случилось.

– Я позабочусь, чтобы она получила весточку о вас.

Назвав хирургу адрес своих съемных комнат на Голден-сквер, француженка замолчала, полуприкрыв глаза, однако оставалась встревоженной – даже напряженной. Пол подозревал, что ее мысли вернулись к мужчине, труп которого лежал во флигеле в конце двора.

– Вы помните, почему ходили по Кошачьему Лазу прошлым вечером? –  поинтересовался он.

Взгляд Александри снова стал острым.

– Да, конечно. Дамион согласился пойти вместе со мной осмотреть ребенка.

– Ребенка? Какого ребенка?

– Во «Дворе висельника» живет одна француженка, мадам Клер Бизетт. Ее маленькая дочка, Сесиль, серьезно больна.

– И Пельтан осмотрел девочку?

– Да, но был так же поставлен в тупик ее состоянием, как и я. Боюсь, малышка умирает. – Голова раненой тревожно заерзала по подушке. – Я обещала навестить их сегодня утром. Я…  

Гибсон положил руку на плечо француженки, успокаивая ее.

–  Не расстраивайтесь. Если хотите, я могу туда сходить.

Женская плоть под его ладонью была нежной и теплой. Александри подняла на него глаза.  

– У несчастной матери нет денег, чтобы заплатить вам.

Пол мотнул головой:

– Это неважно. Просто расскажите мне…

Он запнулся, встретившись взглядом с Александри, чьи зрачки расширились от нового прилива страха, потому что на улице раздались громкие голоса и во входную дверь забарабанил тяжелый кулак.

ГЛАВА 6

Наряду с обширными поместьями в провинции лорду Чарльзу Джарвису принадлежал просторный городской особняк на Беркли-сквер, который барон делил со своей болезненной супругой и престарелой матерью. А поскольку его презрение к первой могло сравниться только с его глубокой неприязнью ко второй, он старался как можно меньше времени проводить дома. В Лондоне вельможу обычно можно было найти либо в посещаемых им аристократических клубах, либо в покоях, предоставленных в его распоряжение здесь, в Карлтон-хаусе, подле принца-регента.

Уже более тридцати лет Джарвис служил Ганноверской династии, отдавая свой феноменальный ум и незаурядные способности делу сохранения и упрочения отечества и его монархии. Признаваемый многими реальной опорой шаткого правления принца Уэльского, он с уверенностью вел Британию сквозь десятилетия военных действий и подспудно назревавших социальных волнений, которые с легкостью могли поглотить ее.

Сейчас барон стоял у окна с видом на Пэлл-Мэлл, уделяя равное, на первый взгляд, внимание как переднему двору резиденции, так и невысокому веснушчатому шотландцу, который прислонился спиной к камину, завернув наперед полы своего изысканно скроенного пальто, чтобы лучше согреть филейные части.

У Ангуса Килмартина было маленькое костлявое лицо с несоразмерно крупными чертами и копна вьющихся мелким бесом медно-рыжих волос, что в сочетании придавало коротышке почти комичный вид. Но в случае с шотландцем внешность была обманчива. Килмартин слыл проницательным, корыстным и совершенно аморальным типом. Щедро вкладывая средства в тщательно отбираемые предприятия, связанные с военными  поставками, он за двадцать лет превратился в одного из богатейших людей Британии.

– Вопрос в том, – обронил Килмартин, – означает ли что-то его смерть?

Джарвис вытащил табакерку и открыл украшенную филигранью эмалевую крышку одним щелчком гибкого пальца.

– Для кого-то, несомненно, означает. А вот должна она беспокоить нас или нет, еще предстоит выяснить.

– Неужели?

Тишина в комнате внезапно сделалась опасно напряженной.

– Вы сомневаетесь в моей оценке ситуации или в моей правдивости? – с обманчивой невозмутимостью поинтересовался барон.

Щеки шотландца пошли багровыми пятнами.

– Я… Вы, конечно же, понимаете мою обеспокоенность?

– Ваша обеспокоенность излишня. – Поднеся щепотку табаку к ноздре, вельможа вдохнул. – Что-то еще?

Пальцы шотландца крепче сжали поля шляпы, которую он держал в руках.  

– Нет. Всего доброго, сэр.

Отвесив четко выверенный поклон, он развернулся на каблуках и вышел. 

Джарвис все еще стоял у окна, вертя табакерку, когда услышал в приемной странный вопль своего секретаря; мгновение спустя в кабинет, не утруждая себя стуком, размашисто шагнул виконт Девлин.

– Пожалуйста, входите, – сухо бросил барон.

По губам визитера скользнула жесткая улыбка.

– Благодарю.

Недавно этому молодому мужчине, высокому и худощавому, со слегка воинственной осанкой, напоминавшей о службе в кавалерии, исполнилось тридцать лет. Два года назад Джарвис предпринял попытку убить его.  

Тогда барон не предвидел, насколько сильно пожалеет впоследствии о той редкостной неудаче. 

Сунув табакерку в карман сюртука, он нахмурился:

– Как поживает моя дочь?

– Она благополучна.

Джарвис фыркнул. Его собственная жена, леди Аннабель, за годы брака проявила множество недостатков, однако на сегодняшний день самым непростительным ее изъяном была неспособность обеспечить супруга здоровым наследником мужского пола. Претерпев множество выкидышей и мертворождений, баронесса смогла подарить ему всего лишь двоих детей: неутешительно болезненного и идеалистичного сына по имени Дэвид, безвременно обретшего могилу на дне моря, и дочь Геро.

Рослая, крепкая, блистательно умная, Геро была именно тем ребенком, который порадовал бы отца, родись она мальчиком. Однако как дочь она оказалась далека от удовлетворительного. Волевая, непростительно начитанная и опасно радикальная в своих взглядах, строптивица в раннем возрасте дала зарок не выходить замуж и посвятила годы череде шокирующих проектов, но тем не менее позволила этому ублюдку Девлину обрюхатить себя. Джарвис так и не понял, что же доподлинно произошло между ними, но, вопреки своему обыкновению, не испытывал никакого желания узнать больше, чем ему стало известно.

Сейчас двое мужчин с противоположных концов комнаты смотрели друг на друга, и воздух потрескивал от их обоюдной враждебности.

– Что вы можете рассказать об Армоне Вондрее? – поинтересовался Себастьян. – И не трудитесь притворяться, будто не знаете такого. Я видел вас вместе. 

Пройдя к письменному столу, Джарвис удобно устроился за ним в кресле в стиле Людовика XIV, вытянул ноги, скрестив их в лодыжках, сложил руки на своем немаленьком животе и преувеличенно вздохнул:

– Уже занимаетесь смертью того молодого французского врача, да? Как там его звали?

– Дамион Пельтан.

– М-м. Услышав, что некоему ирландскому хирургу посчастливилось наткнуться на труп, я так и подумал, что вы сочтете себя обязанным сунуть туда свой нос. 

–  Что связывает вас с Вондреем?

– Ничего, что могло бы считаться вашим делом.

– Убийство Дамиона Пельтана превращает это дело в мое.

Лорд Джарвис обладал необыкновенно обаятельной улыбкой, долгие годы используемой для улещивания и обмана неосмотрительных собеседников.

Он и сейчас применил ее, хотя понимал, что не улестит, не обманет и не застанет Девлина врасплох. 

– К счастью, расследование убийства Дамиона Пельтана уже изъято из неумелых рук властей Ист-Энда и передано на Боу-стрит – причем я имею в виду сэра Джеймса, главного магистрата, а не вашего доброго друга Генри Лавджоя. Посему, как видите, вам нет никакой нужды им заниматься.  

Себастьян в свою очередь блеснул зубами в жесткой, неприятной ухмылке:

– Беспокоитесь, не правда ли?

– Отнюдь. Сэр Джеймс осознает всю деликатность ситуации.

– Действительно?

– Скажем так, он понимает достаточно, чтобы делать то, что должно.

– А именно?

– Никакого вскрытия не будет. Тело уже забрали из прозекторской доктора Гибсона и передали господину Вондрею для погребения.

– И на этом все?

– Полагаю, вы читаете газеты. Доктора Пельтана зверски убили уличные грабители. Регент выразил возмущение возросшей наглостью столичных преступников, и в скором времени будут приняты меры по очистке лондонских улиц от наиболее отпетых мерзавцев. Публика, имеющая обыкновение посещать повешения в Ньюгейте, в ближайшие месяцы получит неплохое развлечение.

Глаза Девлина сузились. Ни у кого другого барон не видел таких необыкновенных глаз: золотисто-янтарных, будто у тигра, со сверхъестественным, чуть ли не звериным блеском. По какой-то неясной причине он вдруг понадеялся, что его будущий внук – или внучка – не унаследует эту дьявольскую черту. И в очередной раз мысленно осыпал проклятиями дочь за то, что она смешала благородную кровь их рода с кровью незаконнорожденного.

– Армон Вондрей, должно быть, важная персона, – заметил Себастьян. 

– Сам по себе? Отнюдь. Но то, за что он ратует, действительно чрезвычайно важно. Гораздо важнее, чем смерть какого-то докторишки. Если вы любите свою страну, Девлин, вы прислушаетесь ко мне и оставите это дело в покое.

– О, я люблю свою страну, будьте уверены. Однако мое видение будущего Британии и ваше зачастую абсолютно разнятся. – Виконт повернулся к двери. – Я передам Геро, что вы спрашивали о ней.

Джарвис резко поднялся.

– Я говорю совершенно серьезно. Не вмешивайтесь.

–  Почему? – остановившись, оглянулся на тестя Себастьян. – Опасаетесь того,  что я могу обнаружить? 

Но Джарвис только покачал головой, неприязненно раздувая ноздри.

ГЛАВА 7

Генри Лавджой, невысокий, серьезный человечек с лысой макушкой и неестественно высоким голосом, являлся самым новым из трех постоянных магистратов на Боу-стрит. Себастьян знал, что когда-то сэр Генри был умеренно преуспевающим торговцем, пока смерть жены и дочери не побудила его посвятить жизнь чему-то, не относящемуся к собственной персоне. Магистрат редко заговаривал о прежних временах, о семье, которую потерял, или о суровой реформатской религии, принципами которой руководствовался. Во многих отношениях эти двое мужчин абсолютно разнились, однако не существовало человека, чьей принципиальностью и честностью Себастьян  восхищался бы сильнее.

– На Боу-стрит получили строгие указания из Карлтон-хауса ни при каких обстоятельствах не беспокоить обитателей «Герба Гиффорда», – сообщил Лавджой, когда друзья прогуливались по террасе Сомерсет-Плейс, выходящей на Темзу. Холодный ветер поднимал пенистые волны на вздувшейся серой реке и швырял приливное течение на стены набережной. – Сэр Джеймс непреклонен в решении, что к пожеланиям из дворца следует прислушиваться. Расследования смерти Дамиона Пельтана не будет – ни официального, ни неофициального.

– Никогда раньше не слышали, чтобы жертве убийства вырезали сердце? – вопросительно взглянул Себастьян на магистрата.

Поджав губы в тонкую, ровную линию, тот покачал головой:

– Нет. Именно это обстоятельство убийства вызывает наибольшее беспокойство, не так ли? По крайней мере в газеты столь ужасная подробность не попала. Стань она широко известной, на улицах могла бы возникнуть опасная паника.

– Будем надеяться, что подобное не повторится.

– Благие небеса, – сэр Генри приложил к губам сложенный платочек. – Полагаете, возможно повторение?

– Честно, не знаю. – Себастьян устремил взгляд на реку, туда, где на фоне свинцовых туч высилась зубчатая конструкция нового моста. – Что вам известно об остальных постояльцах «Герба Гиффорда», в частности, о полковнике Фуше и секретаре Бондюране?

– По правде говоря, ничего. Но я могу поручить одному из своих констеблей поинтересоваться этими людьми. Не думаю, чтобы во дворце возражали против аккуратных расспросов не самих жильцов гостиницы, а о них.

Себастьян опустил голову, пряча улыбку.

– А женщина, которую, как мне говорили, Гибсон обнаружил на месте убийства? Она еще жива? – поинтересовался Лавджой.

– Была жива, когда я в последний раз слышал о ней. Я как раз направляюсь на Тауэр-Хилл.

Магистрат засунул руки поглубже в карманы и нахохлился под пронизывающим ветром.

– Скорее всего, когда раненая придет в сознание – если придет, – тайна, окутывающая случившееся, по большей части будет раскрыта.

– Скорее всего, – согласился Себастьян, хотя испытывал сомнения по этому поводу. Он подозревал, что если бы неизвестная из операционной Гибсона могла опознать убийцу Пельтана, она была бы уже мертва.

          * * * * * * * *

Вернувшись на Тауэр-Хилл, Себастьян застал Пола Гибсона возле кухонного стола за тарелкой холодной баранины и вареной капусты.

Дом Гибсона, как и его хирургический кабинет, выходил фасадом на старую, мощеную булыжником улочку, вившуюся позади Тауэра. Каменные стены жилища были толстыми, балочный потолок – низким, полы – неровными.

У хирурга подвизалась экономкой некая миссис Федерико, которая, насколько Себастьян мог судить, мало что делала помимо готовки еды и уборки кухни. Она отказывалась входить в любую комнату, в которой Гибсон держал свои "образцы". А поскольку заполненные спиртом сосуды со всевозможными частями человеческого тела и разнокалиберными диковинками были натыканы по всему дому, предубеждение прислуги надежно ограничивало поле ее деятельности коридором и кухней. Однако сейчас экономки нигде не было видно.

– Боюсь, не повезло, – сообщил Гибсон, когда Себастьян налил себе из стоявшего на столе кувшина немного эля и устроился на скамейке напротив друга. – Явились два констебля с Боу-стрит и забрали тело Пельтана.

– Я слышал. Тебе вообще не удалось его осмотреть?

Гибсон мотнул головой, глотая прожеванную капусту.

– Не досконально. Но все же я выяснил, от чего он умер.

– Вот как?

– Француза ударили в спину кинжалом. Тот, кто это сделал, либо хорошо знал, куда нужно метить, либо ему крупно повезло. Клинок пронзил сердце.

– Значит, Пельтан был уже мертв, когда убийца вскрывал ему грудную клетку?

– Да.

– Хвала Господу хотя бы за это, – Себастьян сделал большой, медленный глоток эля. – А ты можешь определить, каким инструментом вырезано сердце?

– Скорее всего, большим кухонным ножом. Или мясницким тесаком.

– Любопытно, – заметил Себастьян.

– А что тут любопытного? – поднял глаза Гибсон от куска баранины на тарелке.

– Кинжал и тесак. Подумай: кто приносит на место убийства сразу и то, и другое?

Хирург задумчиво прожевал.

– Тот, кто умеет обращаться с кинжалом, но понимает, что для вскрытия грудной клетки ему понадобится орудие помощнее.

– Именно.

– Другими словами, убийца изначально намеревался забрать сердце Пельтана.

Себастьян утвердительно кивнул.

– Ад и преисподняя, – негромко ругнулся Гибсон. – Но… зачем?

– А вот на этот счет у меня нет никаких предположений.

Потянувшись к кувшину, Пол налил им обоим еще эля.

– Ты ходил в Кошачий Лаз?

– Ходил. – И Себастьян вкратце рассказал другу о своей находке.

– А, случайно, не нашел сердце Пельтана, осматривая место?

– Нет. Но когда я туда добрался, по проходу рыскала свинья.

– Не повезло и тут, – состроил гримасу хирург. – Свинья жрет все подряд, и человечину.

– А ты сам не заметил сердца прошлой ночью?

– Нет. Впрочем, я же не обладаю твоей способностью видеть в темноте. И был немного занят кое-чем другим.

– Как твоя пациентка?

– Утром пришла в себя достаточно надолго, чтобы назвать свое имя – Александри Соваж – и место жительства на Голден-сквер. Я послал записку ее служанке, сообщить, что хозяйка жива, но ранена.

– Могу ли я поговорить с ней?

Гибсон покачал головой.

– Она тревожилась и страдала от боли, поэтому я дал ей немного лауданума, чтобы помочь снова уснуть. Опасность мозгового кровотечения еще существует, поэтому раненую следует всячески ограждать от любого беспокойства.

– Полагаешь, она выживет?

– Не знаю, – хирург выглядел озабоченным. – Пока слишком рано что-либо утверждать.

Передвинувшись, Себастьян вытянул ноги и скрестил их в лодыжках.

– У меня состоялся любопытный разговор с неким Миттом Пебблзом из «Герба Гиффорда», что на Йорк-стрит. Похоже, Дамион Пельтан принадлежал к небольшой группе французов, три недели назад арендовавших эту гостиницу целиком. После чего постояльцы уволили почти всех тамошних работников и заменили их своими собственными слугами – своими собственными французскими слугами.

– С какой стати?

– Предположительно, из-за опасения, что прежние могут быть шпионами. Могу ошибаться, но подозреваю, что Пельтан находился в Лондоне в качестве члена официальной делегации, посланной Наполеоном, чтобы выяснить возможности заключения мира с Англией.

– Что?! – неверяще уставился на друга Гибсон.

– Я узнал месье Армона Вондрея, того самого джентльмена, который, по твоим словам, приходил, чтобы опознать тело Пельтана. Прежде я не знал его имени, однако имел случай его увидеть. С Джарвисом.

– Но… мир с Наполеоном? Возможно ли это?

– Шесть месяцев назад я бы ответил «нет». Но Наполеон только что потерял в России полмиллиона солдат и сам едва ноги унес. Пруссия и Австрия отворачиваются от него, и ходят слухи о заговорах в самом Париже. Ничего удивительного, если он отправил небольшую делегацию в Лондон с заданием осторожно прощупать почву на предмет мирных переговоров.

– А Александри Соваж?

– Понятия не имею, как она вписывается в этот расклад. Хотя прошлым вечером какая-то француженка и сопровождавший ее мужчина приходили в гостиницу и спрашивали Пельтана. Доктор ушел вскоре после разговора с посетителями.

– По-твоему, той женщиной была Александри?

– Логичное предположение, не так ли?

– Тогда кто был ее спутник?

– Этого я не знаю.

Гибсон отодвинул тарелку.

– Придя в себя, она объяснила мне, почему они оказались в округе Святой Екатерины.

– Вот как?

– По ее словам, Пельтан согласился пойти с ней к заболевшей девочке, живущей во «Дворе висельника». Они как раз возвращались оттуда, когда на них напали. – Гибсон поднялся из-за стола. – Я пообещал сходить туда сегодня после обеда и посмотреть, как там ребенок. Мать девочки – нищая вдова. Не хочешь составить мне компанию?

ГЛАВА 8

– А что случилось с этой девочкой? – поинтересовался Себастьян, когда друзья углубились в лабиринт убогих улочек и сумрачных, извилистых аллей округа Святой Екатерины. В холодном голубом небе золотым шаром висело солнце, но его скудные лучи не давали тепла. Грязь и навоз под ногами взялись тонкой коркой льда, и губы чумазых, оборванных ребятишек, играющих в канаве, посинели от холода.

– Малышке три года. Вроде бы еще недавно она была вполне здорова. Пару недель назад у нее появился насморк и небольшая сыпь, но потом все прошло. А затем внезапно отнялись ноги. Ей становилось все хуже и хуже, немощь медленно поднималась вверх по телу: сперва спина, потом руки. Вчера вечером девочке стало трудно дышать. Похоже, какая-то хворь постепенно поражает мышцы ее тела и теперь достигла грудной клетки.

– Звучит… пугающе, – признал Себастьян.

Гибсон бросил на него быстрый взгляд:

– Да, мать, должно быть, в ужасе.

Приятели шагали дальше молча. Это был один из беднейших районов города, на улицах которого теснились низенькие, грязные бараки из трухлого дерева и захудалые лавчонки, снабжавшие провизией близлежащие доки.

Убогое место, известное как «Двор висельника», находилось недалеко от шпилей обветшалой средневековой церкви.

Подсказка старухи, продававшей с ржавой тачки печеный картофель, привела к покоробившейся двери в конце темного, зловонного коридора. С той стороны тонких филенок доносился женский плач.

Гибсон негромко, почти сконфуженно постучался.

Рыдания прекратились.

– Мадам Бизетт? – окликнул Пол. – Александри Соваж попросила меня зайти к вам. Я хирург.

Послышались тихие, нерешительные шаги, затем скрежет отодвигаемого засова.

Дверь подалась внутрь, открывая женщину лет тридцати пяти-сорока, точнее невозможно было определить. Заплаканное лицо пошло пятнами, глаза покраснели и опухли, губы дрожали. На тощей как жердь фигуре болталось старое, порыжевшее черное платье, относительно чистое, но безнадежно изношенное. Комнатушка за ее спиной была леденяще холодной и пустой, если не считать убогой постели в углу, на которой зловеще неподвижно лежало маленькое тельце.

– Мадам Бизетт? – переспросил Гибсон, снимая шляпу.

– Oui.[3]

Он перевел взгляд на кровать:

– Как ваша девочка?

Женщина снова начала всхлипывать.

Себастьян подошел к постели, посмотрел на мертвого ребенка и покачал головой.

– Простите, – смутился Гибсон.

– Моя Сесиль, – запричитала несчастная мать, обхватывая себя руками и переламываясь от мучительного горя. – Она была единственным, что у меня осталось. Как мне теперь жить, как?!

– Примите наши извинения за вторжение в столь горестную минуту, – заговорил Себастьян, втискивая несколько монет в ладонь француженки.

Та отрешенно уставилась на деньги в своей руке, затем подняла глаза на дарителя. В ее английском произношении слышался только легкий акцент, речь была культурной и образованной. Да, сейчас она прозябала в крайней нищете, но родилась и росла явно в лучших условиях.

– Зачем вы здесь? Где Алекси?

Уменьшительное имя Александри Соваж удивило Себастьяна, намекая на близкие отношения двух женщин, чего он не ожидал.

– Когда мадам Соваж и доктор Пельтан вчера вечером возвращались от вас, на них напали, – объяснил виконт. – Доктор погиб.

Мадам Бизетт стремительно втянула в себя воздух.

– А Алекси?

– Тяжело ранена, но надежда на выздоровление есть. – Поколебавшись, Себастьян добавил:– Вам не известно, кто и почему мог хотеть смерти Дамиона Пельтана?

Француженка покачала головой.

– Я не была знакома с месье Пельтаном. Это докторесса попросила его осмотреть Сесиль.

Мужчины переглянулись.

– Александри Соваж – врач?

– О, да. Она училась в Болонье. – Медицинские школы и Франции, и Англии были закрыты для женщин. Однако в Италии традиции обучения женщин-врачей восходили еще к временам Средневековья.

– Как давно мадам Соваж в Лондоне? – поинтересовался Себастьян.

– Год, может, больше. Разумеется, будучи женщиной, она не получила разрешения практиковать здесь. Ей позволили работать только в качестве акушерки. Но она добрый человек. Делает все возможное, чтобы помочь членам французской общины.

И снова Себастьян встретился глазами с Гибсоном.

– Интересно, откуда она знала Пельтана, – негромко заметил он.

Мать умершей девочки опять заплакала, кутаясь в рваную шаль и раскачиваясь взад-вперед.

Себастьян неуклюже прикоснулся к ее хрупкому плечу:

– Еще раз, мадам, примите наши искренние соболезнования и извинения за то, что побеспокоили вас в такое время.

– Merci, monsieur[4], – сказала она, протягивая обратно полученные монеты. – Но я не могу принять вашу любезную помощь.

Виконт даже не шевельнулся.

– Деньги не мои. Это докторесса попросила передать вам.

По прищурившимся глазам мадам Бизетт он понял, что его ложь раскусили. Но, по-видимому, француженка отчаянно хотела обмануться, поскольку тяжело сглотнула и кивнула, отводя взгляд:

– Merci.

Визитеры уже шагали обратно по сырому, вонючему коридору, когда услышали, как позади снова распахнулась дверь.

– Господа, – окликнула хозяйка, останавливая их. – Вы интересовались Дамионом Пельтаном?

– Да, а что? – обернулись к ней друзья.

Мадам Бизетт вытерла запястьем исхудалой руки мокрые щеки.

– Когда они с докторессой были вчера здесь, возле Сесиль… я слышала их разговор. Большая часть сказанного прошла мимо меня, но мое ухо царапнуло одно имя, названное несколько раз.

– Какое же?

– Мария-Тереза, герцогиня Ангулемская.

– Вы имеете в виду дочь Марии-Антуанетты и короля Людовика XVI? – изумленно уставился на француженку Гибсон.

– Да.

– Так что насчет Марии-Терезы? – спросил Себастьян.

Мадам Бизетт покачала головой.

– Я почти не слышала, о чем они говорили: мое внимание было полностью приковано к дочери. Но мне кажется, они обсуждали встречу месье Пельтана с принцессой. И эта встреча тревожила Алекси. 

ГЛАВА 9

– Что ты знаешь о Марии-Терезе? – поинтересовался Себастьян у друга, когда они направились по Сент-Кэтрин-Лейн к средневековой приходской церкви.

Гибсон нахмурился.

– Почти ничего. Знаю, что в революцию ее вместе с родителями бросили в тюрьму Тампль и держали там даже после того, как короля и Марию-Антуанетту отправили на гильотину. Но этим мои познания и ограничиваются. Ее брат умер в заточении, да?

– Так говорят. Однако принцессу по неким неясным мне причинам революционеры оставили в живых. Когда Марии-Терезе было семнадцать, ее передали австрийцам в обмен на какого-то французского военнопленного.

– И сейчас она здесь, в Англии?

Себастьян кивнул.

– Как и большая часть членов французской королевской семьи – во всяком случае, тех, кто от нее остался. У самого младшего брата Людовика XVI, графа д’Артуа, имеется дом на Саут-Одли-стрит. А остальные живут в скромном поместье в Бакингемшире.

– А как зовут старшего – толстяка, который настолько тучен, что почти не может ходить?

– Граф Прованский.

Принцев крови, двух уцелевших братьев покойного короля, все знали по титулам, данным им при рождении: граф Прованский и граф д’Артуа. Оба бежали из Франции в самом начале революции. В зависимости от политических воззрений, одни расценивали их поступок как трусость, а другие – как мудрость.

Будучи женщиной, Мария-Тереза по французским законам не имела права наследовать корону. Но после освобождения из тюрьмы она вышла замуж за своего двоюродного брата, герцога Ангулемского, третьего в очереди престолонаследников после бездетного дяди и собственного отца. И таким образом получила шанс стать королевой Франции – если бы случилась реставрация.

По слухам, серьезному и медлительному герцогу Ангулемскому по части сообразительности было далеко до жены. Последнее, что слышал о молодом французском принце Себастьян: тот отправился с Веллингтоном в Испанию. А граф д’Артуа развлекался со своей последней любовницей в Эдинбурге. Но в окрестностях Лондона и без того обреталось более чем достаточно Бурбонов и их прихлебателей, чтобы мутить воду.

– И какова же она, эта принцесса? – спросил Гибсон.

– Очень набожна, как ее отец, Людовик XVI. Надменна и горделива, как ее мать, Мария-Антуанетта. И слегка безумна из-за пережитого во время революции. Она посвятила жизнь реставрации монархии и возмездию тем, кого считает виновными в гибели своей семьи. Говорят, принцесса убеждена, будто восстановление Бурбонов на французском престоле угодно Всевышнему.

– А что тогда революция и Наполеон? Всего-навсего досадный эпизод?

– Вроде того.

Спутники остановились перед церковью Святой Екатерины. Запрокинув голову, Себастьян обвел взглядом уходящие ввысь контрфорсы и пастельные оконные витражи. Время и меняющаяся политическая ситуация не пощадили изящное древнее строение. Балки крыши просели, на разрушающемся каменном фасаде проросли пучки мха и травы, а черные дыры указывали, откуда в лучшие времена улыбались простонародью лики святых. Когда-то здание служило молельней религиозной общины, основанной и пребывающей под покровительством английских королев. Затем случилась Реформация, повлекшая гражданскую войну, революцию и запустение.

– Что? – спросил Гибсон, глядя на друга.

– Раздумываю о революциях и королевах.

– А конкретнее?

– Если Англия заключит мир с Францией сейчас, то Наполеон останется императором. Не представляю, чтобы дочь Людовика XVI одобряла такое развитие событий. Она жаждет отомстить убийцам своих родителей и лелеет амбиции когда-нибудь самой стать королевой Франции.

– Тогда какого же дьявола она встречается с членом французской мирной делегации?

– Любопытно, не правда ли? – Себастьян отвернулся от древней, запятнанной копотью церкви. – Думаю, мне следует побеседовать со служанкой мадам Соваж. Где, ты говорил, она живет? На Голден-сквер?

Гибсон утвердительно кивнул:

– Можешь ей передать, что ее хозяйка чувствует себя даже лучше ожиданий.

– Когда раненая будет вне опасности?

Хирург устремил взгляд на ряды замшелых могильных плит соседнего погоста.

– Хотелось бы мне самому это знать, – сказал он с мрачным и осунувшимся видом. – Хотелось бы знать.

          * * * * * * * *

Голден-сквер, лежавшая в нескольких кварталах к востоку от Бонд-стрит, никогда не считалась особо фешенебельным районом.

Площадь застраивалась в последние годы правления Стюартов, и разнообразные изломы ее крыш больше напоминали мансарды Парижа и декоративные фронтоны Амстердама, чем типические лондонские дома. Когда-то здесь селились иностранные послы и модные художники, но та эпоха минула, и округа приобрела унылый, запущенный вид, а многие из оштукатуренных кирпичных особняков семнадцатого века превратились в съемные квартиры.

Себастьян потратил какое-то время на разговоры с продавцами и лавочниками в окрестностях площади, включая буфетчика, аптекаря и дородную женщину средних лет, торговавшую в палатке пирогами с угрем. Похоже, мадам Соваж пользовалась расположением соседей, хотя те мало что знали о ней.

– Скрытная дамочка, – сообщила пирожница, подмигивая Себастьяну. – Приветливая, нос не задирает, но держится наособицу.

Комнаты француженки располагались в мансарде четырехэтажного дома, недалеко от угла Аппер-Джеймс-стрит. Открывшая на стук некрасивая, плотная женщина с отливавшими сталью седыми волосами и шишковатым носом с подозрением прищурилась на визитера, окидывая его неодобрительным взглядом.

– Мадам Соваж нет дома, – буркнула она с выраженным баскским акцентом[5] и попыталась закрыть дверь.

Себастьян воспрепятствовал этому, упершись предплечьем в филенку, затем смягчил напористость своего жеста улыбкой:

– Я знаю. Мой друг Пол Гибсон лечит ее в своем хирургическом кабинете.

Служанка колебалась, инстинктивная настороженность в ней явственно боролась с желанием узнать о раненой. Забота о хозяйке взяла верх.

– Как у ней дела-то?

– Хирург настроен обнадеживающе, хотя опасность еще не миновала.

Приоткрыв губы, старуха резко выдохнула, будто до этого затаила дыхание.

– Почему бы не перевезти ее сюда, чтобы я сама могла о ней позаботиться?

– Я нисколько не сомневаюсь в вашем умении, но, к сожалению, раненую пока нельзя перемещать.

Служанка скрестила руки под массивной грудью.

– Что ж, передайте тому хирургу, чтобы, как только мадам достаточно окрепнет, он не мешкая вернул ее домой, к Кармеле.

– Вы давно в услужении у докторессы? – поинтересовался Себастьян.

Мгновенное удивление сменилось прежней настороженностью:

– А откуда вы знаете, что она докторесса?

– От мадам Бизетт. Я пытаюсь выяснить, кто мог желать зла вашей хозяйке или доктору Пельтану, сопровождавшему ее вчера вечером.

– И почему это вам, такому важному английскому джентльмену, не все равно?

– Мне не все равно, – просто ответил Себастьян.

Служанка поджала губы и ничего не сказала.

– Когда вы в последний раз видели мадам? – не отставал Себастьян.

– В пять, может, в шесть часов вечера. Она пошла проведывать пациентов.

– Одна?

– Разумеется.

С какого-то из нижних этажей донесся детский возглас, за которым последовала трель радостного смеха.

– Часом, не знаете, у нее были враги? Может, недавно поссорилась с кем-то?

Служанка молчала, крепко сжимая губы и раздувая ноздри.

– Какой-то недруг есть, верно? Кто же он?

Искоса обозрев темный коридор, Кармела поманила визитера внутрь и поспешно закрыла за собой дверь.

– Того типа зовут Баллок, – она понизила голос, будто по-прежнему опасалась быть подслушанной. – Он следит за мадам. Ходит за ней.

– Почему?

– Винит ее в смерти своего брата, вот почему. Грозится, мол, она ему за все заплатит.

– Мадам Соваж лечила его брата?

– Нет, не брата, – покачала головой старуха. – Жену брата.

– А что с ней случилось?

– Померла.

Себастьян обежал взглядом низкий, скошенный потолок и грязные обои на стенах. Помещение было обставлено как небольшая гостиная, но, судя по скрученному тюфяку в углу и кухонной утвари у очага, оно служило также кухней и спальней Кармелы. Через открытую дверь в противоположном конце гостиной виднелась вторая комната, в которой едва хватало места для узкой кровати и маленького комода. Скудная меблировка обеих каморок выглядела старой и ветхой; пол прикрывал тонкий, вытертый ковер, а на стенах не было никаких украшений, кроме маленького, треснувшего зеркала.

Словно тяготясь испытующим осмотром, служанка заговорила:

 – C'est dommage…[6] – затем запнулась и перешла на английский. – Смотреть жалко, до чего довели мадам. Она рождена для лучшей жизни.

– Я так понимаю, мадам Соваж прибыла в Лондон в прошлом году? – спросил Себастьян по-французски.

Кармела удивленно моргнула, но довольно охотно ответила на том же языке:

– В октябре тысяча восемьсот одиннадцатого. Приехала сюда с мужем, английским капитаном.

– Ее мужем был британский офицер?

– Ну да. Капитан Майлз Соваж. Они познакомились в Испании.

– И где он теперь?

– Преставился месяца через полтора, как мы сюда перебрались.

– Вы были с нею в Испании?

– Да, была. – Тон служанки снова стал настороженным, лицо напряглось.

Решив не продолжать расспросы в этом направлении, Себастьян сменил тему.

– Расскажите мне про того типа, который, по вашим словам, угрожал мадам.

– Про Баллока? – Густые брови старухи задумчиво насупились. – Он торговец, держит где-то поблизости лавку. Здоровый, как медведь, волосы черные и вьются, а на щеке ужасный такой шрам, вот отсюда досюда, – служанка вскинула левую руку и черкнула наискосок от внешнего края глаза к уголку рта.

– А помимо Баллока никто не приходит вам на ум, кто мог бы захотеть навредить вашей хозяйке?

– Нет, никто. С какой стати кому-то хотеть ей зла?

– Вы знали доктора Дамиона Пельтана?

Кармела поколебалась какое-то мгновение, затем покачала головой:

– Non.

– Уверены?

– Откуда бы мне его знать? 

– А с изгнанными Бурбонами ваша хозяйка не водила никаких знакомств?

Шея служанки медленно залилась сердитой краской.

– С этими puces[7]? Зачем они ей сдались? Да она их ненавидит пуще любой болезни.

– Правда? – Такое отношение было необычным для французской эмигрантки.

– Ну, – поспешно добавила старуха, словно сожалея о вырвавшихся резких словах, – по большому счету, граф де Прованс не так уж плох. Но Артуа? – ее лицо презрительно скривилось. – А уж эта Мария-Тереза! Она вообще не в своем уме. До сих пор живет в прошлом веке и желает затащить обратно всю Францию. Знаете, как докторесса ее называет?

Себастьян покачал головой.

– Madame Rancune. Вот как хозяйка ее зовет. Madame Rancune.

Rancune. Это французское слово обозначало обиду или злость с немалой долей мстительности и ехидства. Прозвище, давно прилипшее к Марии-Терезе.

Мадам Злопамятность.

ГЛАВА 10

К тому времени, когда Себастьян покинул Голден-сквер, тусклое зимнее солнце уже погружалось в густую пелену туч, которая нависла над городом, лишая послеобеденные часы света и усиливая холод.

Поднимаясь по Своллоу-стрит, он пытался мысленно упорядочить расследование, разветвлявшееся, казалось, сразу в трех направлениях. Следующим шагом логично было бы побеседовать с Марией-Терезой, герцогиней Ангулемской. Но дочь последнего коронованного монарха Франции обитала в поместье Хартвелл-Хаус в Бакингемшире, почти в сорока милях к северо-западу от Лондона. При обычных обстоятельствах Себастьян отправился бы туда без раздумий. Однако поездка на такое расстояние представляла определенную проблему для человека, чья жена дохаживает последние недели беременности их первенцем.

Тщательные вычисления подсказали, что если выехать из Лондона на рассвете в собственном экипаже и менять наемных лошадей через каждые двенадцать-четырнадцать миль, то возможно обернуться туда и обратно к обеду.

Себастьян изменил свой маршрут и повернул к извозчичьему двору на Бойл-стрит.

– Шесть упряжек?! – изумился владелец платной конюшни, скрюченный низенький ирландец по имени О'Мэлли, который пару десятков лет назад прославился как искусный жокей. – На неполных восемьдесят миль? А это не перебор, ваша милость?

– Я намерен проделать путь туда и обратно за шесть часов, – объяснил Себастьян.

– Ну, ежели кто на такое и способен, так это вы, милорд, – ухмыльнулся O’Мэлли и поскреб шею. – Пожалуй, найдется у меня четверня аккурат для вашего первого перегона – быстрые, словно птицы, все сливочно-белые, ровненькие, чисто титечки двух близняшек. И ежели ваша милость твердо надумали, я мог бы прям сегодня вечером отправить одного из своих парней вперед, для верности, чтоб подыскал вам лучших лошадей на каждую перемену в обе стороны.

– Буду весьма признателен, – отозвался Себастьян, прочесывая взглядом видимый из открытых ворот конюшни участок улицы.

Уйдя с Голден-сквер, он почувствовал нарастающее смутное, необъяснимое ощущение тревоги. И вот сейчас, изучая поток фургонов, карет и телег, вслушиваясь в щелканье кнутов и грохот железных ободьев по брусчатке, Себастьян определил источник своего беспокойства: за ним следили. Он не мог установить, кто, однако не сомневался, что стал объектом чьего-то пристального внимания.

– Эти тучи с виду, может, и грозные, – заметил O’Мэлли, неверно расценивая озабоченность собеседника, – только мои кости говорят, что в ближайшие день-два снега нам пока не видать.

– Надеюсь, твои кости не ошибаются.

– Да они никогда меня не подводили, ни разочку. Я ведь еще в восемьдесят седьмом переломал себе обе ноги и руку, вона как. Хирург хотел все подряд отчекрыжить, но я уперся, что уж лучше помру. Костоправ божился, мол, вскорости так и будет, да только я нос-то ему утер. С тех пор вот уж двадцать пять годков, как погоде меня врасплох не застать.

Бросив последний взгляд на темнеющую, продуваемую ветром улицу, Себастьян повернулся к ирландцу:

– Что ж, пойдемте посмотрим на ваших быстрых птиц.

Белая четверка оправдала похвалы O’Мэлли.

Ударив по рукам с владельцем конюшни, Себастьян вышел в шумную кутерьму Бойл-стрит. На углу стоял шарманщик, рядом ссутуленный слепой старик просительно потряхивал своей кружкой перед спешащими мимо торговцами и подмастерьями. Девочка, державшая поднос прибитого морозом кресс-салата, со сжавшимся от холода личиком выкрикивала: «Полпенни за пучок!» Себастьян присмотрелся к каждому из них, однако не припомнил, чтобы эти люди встречались ему на Голден-сквер или на Своллоу-стрит.

Настороженный каждой клеточкой тела, он зашагал в сторону дома. По пути неприятное ощущение слежки мало-помалу выветрилось, подобно воспоминанию о плохом сне.

          * * * * * * * *

Вернувшись на Брук-стрит, Себастьян нашел жену в одном из плетеных кресел у эркерного окна гостиной. На столе рядом с Геро горела свеча, а сама она, чуть склонив голову набок, изучала листок, густо исписанный именами и характеристиками. Крупный длинношерстный черный кот, который несколько месяцев назад назначил супругов своими хозяевами, дремал, свернувшись калачиком у камина.

Себастьян ненадолго задержался в дверях, просто ради удовольствия полюбоваться женой. На редкость высокая женщина с большими, ясными серыми глазами, римским носом и волевыми чертами лица – скорее интересными, нежели красивыми, – в их первую встречу она вызвала у него крайнюю неприязнь, будучи дочерью лорда Джарвиса. Теперь же стала жизненно необходимой.

Геро подняла голову, поймала мужа на рассматривании и улыбнулась.

– Что это? – подойдя, заглянул он через ее плечо.

– Список нянь, предложенный агентством. – Нахмурившись, она отложила бумагу в сторону. – Мне не по душе идея вверить нашего малыша какой-нибудь юной, невежественной крестьянке, которая сама еще ребенок.

Себастьян подошел к огню, чтобы согреть руки. Кот зыркнул на него сквозь щелки приоткрытых глаз и снова погрузился в дрему.

– Значит, скажи им, что тебе нужна женщина постарше. И образованная.

– Так я и поступлю.

Повернувшись лицом к жене, Себастьян вздохнул.

– Утром я собираюсь выехать в Бакингемшир. Если сменить лошадей дважды по пути туда и трижды на обратной дороге, то вернусь в Лондон самое позднее в середине дня. Ты не возражаешь против моей отлучки из города? А то я не поеду.

Геро недоуменно взглянула на него.

– С какой стати мне… – Тут ее осенила догадка, и удивленный смешок слетел с улыбнувшихся губ: – Господи, Девлин, надеюсь, это не из-за ребенка?

– Я не хотел бы…

– Оставлять меня одну? Дом полон слуг, и лучший акушер Лондона готов примчаться сюда по первому же зову. Я здесь не одна. Кроме того, в ближайшие дни изменений в моем положении не произойдет.

– Ты так уверена?

– Тому порукой авторитетное мнение Ричарда Крофта. А вот если будешь суетиться вокруг меня до самых родов, тогда я точно сойду с ума, и это окажется на твоей совести.

– Нет, моя совесть такого не вынесет, – хмыкнул Себастьян.

Геро неловко из-за выступающего живота поднялась с кресла и пошла задернуть на ночь шторы.

– А какое место в Бакингемшире ты намерен посетить?

– Хартвелл-Хаус.

Запнувшись, она через плечо оглянулась на мужа:

– Благие небеса… Считаешь, к смерти Дамиона Пельтана могут быть причастны Бурбоны?

– Не исключено.

Он рассказал о визите в гостиницу «Герб Гиффорда», о разговоре, подслушанном мадам Бизетт в ночь убийства Пельтана, и о своей не особо плодотворной встрече с сиятельным тестем – лордом Джарвисом.

– Тебе известно что-либо о мирной делегации из Парижа? – поинтересовался Себастьян, пристально наблюдая за женой.

– Нет. Но я попробую выяснить.

– Отец ничего тебе не расскажет. Не теперь.

Геро ответила мужу лукавой улыбкой, серьезные серые глаз таинственно блеснули.

– А я и не собираюсь расспрашивать отца.

          * * * * * * * *

Вечером, готовясь к раннему утреннему отъезду, Себастьян послал за своим камердинером.

Жюль Калхоун был стройным и элегантным «джентльменом для джентльменов», тридцати с хвостиком лет, с прямыми соломенными волосами и хитроватым взглядом. Любезный и чрезвычайно умный, он гениально устранял разрушительные воздействия погонь за преступниками на хозяйский гардероб. Но при всем его умении обращаться с сапожной ваксой и крахмалом Калхоуна нельзя было причислить к обычным слугам. Родившийся в одном из худших лондонских притонов, он знавал такие места в городе – и таких его обитателей, – которые заставили бы большинство собратьев Жюля по камердинерскому ремеслу содрогнуться от ужаса.

– Никогда не слышал о человеке по имени Баллок? – поинтересовался Себастьян. – Мне его описывали как здоровяка со шрамом на лице. Держит лавку где-то в окрестностях Голден-сквер.

– Кажется, нет, милорд, – покачал головой Калхоун. – Но могу разузнать про него, если вам угодно.

Себастьян кивнул.

– Только будь осторожен. Похоже, у этого типа прескверный характер.

ГЛАВА 11

Суббота, 23 января 1813 года

Правя сливочно-белой четверкой из конюшни О'Мэлли, Себастьян еще до рассвета выехал из Лондона в сопровождении своего грума Тома, крепко державшегося за высокое сидение в задке экипажа. Мальчишка служил у виконта уже два года, с тех самых пор, как попытался обчистить его карманы в таверне на окраине Сент-Джайлза. Себастьян, обвиняемый в убийстве, которого не совершал, тогда играл в кошки-мышки с законом. Юный беспризорник спас ему жизнь, за что Себастьян до сих пор чувствовал себя в неоплатном долгу, хотя Том твердил, что все счеты давно сведены.

Экипаж проносился через туманные луга с белой от инея травой, по сонным деревням с каменными, крытыми соломой коттеджами и рябившими под ветром запрудами, где в прибитых морозом камышах на мелководье промышляли утки. В розовой дымке над голыми вязами и березами уже взошло солнце, а путники все мчали и мчали вперед, скачущая галопом четверка поглощала милю за милей. Ходившие ходуном конские бока заметно потемнели от пота к тому времени, когда Том подул в рожок, требуя подменных лошадей.

– Ни в жисть мы не поспеем до Хартвелл-Хауса за три часа, – критическим взглядом окинул грум свежую упряжку.

– Поспеем, – ухмыльнулся Себастьян, захлопывая крышку карманного хронометра.

Они добрались до места назначения за два часа и пятьдесят минут.

Хартвелл-Хаус[8], небольшое элегантное поместье тюдоровских времен, вот уже четыре года как было арендовано изгнанными Бурбонами. Поговаривали, будто владелец поместья, сэр Джордж Ли, не в восторге от обращения королевской семьи с его имуществом. Останавливая экипаж на неровной гравийной дорожке перед особняком, Себастьян подумал, что сэра Джорджа нетрудно понять.

В почтенных древних стенах были грубо пробиты новые окна, на крыше хлопало на холодном ветру развешенное сушиться истрепанное белье. Некогда роскошный газон там и сям был распахан под овощные грядки; воздух полнился блеянием коз и кудахтаньем кур.

– Видок похуже, чем на зачуханном заднем дворе в Сент-Джайлзе, – заметил Том, бросаясь принять поводья.

– Не Версаль, да?

Мальчишка недоуменно наморщил острое личико:

– Вер… чего?

– Версаль. Роскошный дворец, служивший домом французским монархам, пока революционеры в 1789 году не заставили королевскую семью переехать в Париж.

– А-а. – Грума объяснение, похоже, не впечатлило. Хотя, опять же, Том ни в грош не ставил чужестранцев, а французов в особенности.

Себастьян легко спрыгнул на землю.

– В конюшне держи ушки на макушке, хорошо?

– Заметано, хозяин! – просиял щербатой улыбкой мальчишка.

Все еще усмехаясь себе под нос, виконт направился к небольшому, обшарпанному портику особняка. Почти всякому, кто явился бы к дочери последнего коронованного правителя Франции без приглашения, в резкой форме отказали бы в аудиенции. Но не Себастьяну Сен-Сиру, наследнику влиятельного графа Гендона, канцлера казначейства. Хотя размолвка между графом и его сыном ни для кого не составляла секрета, мало кто знал ее истинные причины, и ни одна обедневшая царственная особа Европы не стала бы рисковать расположением члена кабинета министров Британии, ведающего финансовыми вопросами.

В результате виконту пришлось прождать в темном холле лишь несколько минут, прежде чем лакей в напудренном парике и поношенной ливрее сопроводил его во двор, а затем за дальнее крыло дома. Мария-Тереза-Шарлотта, Дочь Франции[9], дожидалась визитера у входа в длинную, фигурно подстриженную аркаду, которая простиралась к серебристо мерцавшему в отдалении водоему. Принцесса стояла с одной из фрейлин, устремив взгляд на канал, но при приближении Себастьяна обернулась и кивнула, отпуская лакея.

Себастьян встречал ее и раньше, на различных лондонских балах и приемах. Там она неизменно выглядела до кончиков ногтей королевской дочерью, наряженной в бархат и шелка, блистающей бриллиантами и жемчугами, которые ее мать, Мария-Антуанетта, успела тайно отослать из Франции с верными друзьями в самом начале революции. Сегодня же Мария-Тереза была одета в слегка поношенное темно-зеленое шерстяное платье со скромной кружевной отделкой на высоком вороте и манжетах; немодная, тяжелая шерстяная шаль укутывала ее плечи. Однако ее осанка была поистине царственной, а голова высоко поднятой, когда принцесса шагнула поприветствовать незваного гостя.

– Лорд Девлин, – произнесла Мария-Тереза странно высоким, скрипучим голосом с по-прежнему сильным парижским акцентом. – Как любезно с вашей стороны навестить нас.

Себастьян низко склонился над протянутой ему рукой.

– Благодарю, что соблаговолили принять меня без промедления.

Принцесса кивнула, но не улыбнулась. Поговаривали, будто она никогда не улыбается.

Хотя ее по-прежнему называли «сироткой из Тампля», дни тюремного заключения давно канули в прошлое. Марии-Терезе исполнилось тридцать четыре года. В детстве она была голубоглазой и белокурой, но с возрастом ее волосы потемнели до тускло-русого цвета. У нее был высокий, покатый лоб, длинный нос, выпуклые глаза с красноватыми веками и немного скошенный подбородок. Ей мало что досталось от прославленной красоты и живости матери, зато злополучное высокомерие Марии-Антуанетты явствовало налицо.

Повернувшись, Мария-Тереза указала на женщину, которая до сих пор безмолвно стояла поодаль.

– Это моя преданная компаньонка, леди Жизель Эдмондсон.

Леди Жизель была примерно одних лет со своей госпожой, но выше ее ростом и более изящно сложена, с очень светлыми волосами и совершенно эльфийским лицом. Дочь английского графа и его супруги-француженки, она родилась в Париже и провела идиллическое детство среди мягких перин, пахнущих лавандой садов и розовых восходов над Сеной. Граф, горячий сторонник идей Просвещения, приветствовал первые ростки революции с почти исступленным энтузиазмом. Штурм Бастилии несколько встревожил его, но он презрительно отказался присоединиться к паническому бегству собратьев-аристократов за Ла-Манш. К тому времени, когда по водосточным канавам потекла благородная кровь, а по улицам понесли, насадив на пики, головы дворянок с развевающимися волосами, было уже слишком поздно спасаться.

Одной из темных, ветреных ночей граф, собрав домочадцев, попытался бежать. Им удалось проехать не более тридцати миль, прежде чем ревущая толпа окружила карету. Прижимая младших брата и сестру лицом к своим юбкам, тринадцатилетняя Жизель смотрела, как родителей вытащили из экипажа и растерзали на части. А затем улюлюкающие мужчины в красных колпаках и скалящиеся женщины вырвали детей у нее из рук.

– Мы воспитаем из них добрых санкюлотов, – заявили они.

Себастьян слышал, что леди Жизель впоследствии года три разыскивала брата и сестру, но тщетно. К тому времени, когда она наконец покинула Францию в свите освобожденной из заключения принцессы, ей было всего шестнадцать.

Она так и не вышла замуж. Однако каким-то образом сумела примириться с ужасами прошлого и обрести достойное зависти душевное равновесие. В отличие от Марии-Терезы леди Жизель не цеплялась за свою скорбь и не носила свои страдания, словно орден.

– Мы с вами встречались, – сообщила она Себастьяну с приветливостью, которой так недоставало принцессе, – но лишь однажды и очень коротко, поэтому вряд ли вы помните.

– На балу у герцогини Клейборн, в прошлом июне, – подхватил он, возвращая фрейлине улыбку.

Та рассыпала удивленный смешок:

– Благие небеса. Как вы умудрились это запомнить?

Себастьян запомнил, поскольку счел в высшей степени трагичной историю жизни этой аристократки, а ее способность преодолевать тягчайшие испытания – вдохновляющей. Но сказал только:

 – Слухи о дырявости моей памяти сильно преувеличены.

Леди Жизель снова засмеялась, затем бросила почти извиняющийся взгляд в сторону принцессы и подняла ладонь к губам, словно прикрывая улыбку.

– Давайте пройдемся, – предложила Мария-Тереза, поворачивая в сторону видневшегося в отдалении канала. – Скажите, милорд, как поживает ваша супруга?

Фрейлина следовала за ними на расстоянии нескольких шагов.

– Она благополучна, благодарю вас, – слегка поклонился Себастьян.

– Я слышала, виконтесса ждет ребенка. Мои поздравления.

– Спасибо.

– И вы ведь прожили в браке совсем недолго! Ваша жена поистине счастливица. – Рука Марии-Терезы мимолетным, бессознательным движением коснулась ее собственного плоского лона. Будучи замужем уже тринадцать лет, принцесса так и не зачала. Но слухи утверждали, будто она продолжает питать уверенность в том, что однажды Господь пошлет ей дитя – наследника, который продолжит род Бурбонов.

Но время стремительно истекало – и для Марии-Терезы, и для ее династии.

– Я ведь догадываюсь, зачем вы здесь.

– Вот как?

– Вы проявляете особый интерес к расследованию убийств, не так ли? А позавчера в лондонской трущобе убили француза, некоего Пельтана.

– Вы были знакомы с доктором Пельтаном?

– Вам, несомненно, известно о факте нашего знакомства. Иначе зачем бы вы явились?

Когда Себастьян промолчал, принцесса продолжила:

– Как вы знаете, в Париже он считался довольно авторитетным врачом.

– Нет, я не знал.

Мария-Тереза смотрела прямо перед собой.

– Я подумала, что мне стоит проконсультироваться у него.

– У меня почему-то сложилось впечатление, что доктор не принадлежал к роялистам.

Губы принцессы поджались.

– Нет, – признала она, – не принадлежал. Тем не менее врачом он был превосходным.

Себастьян всмотрелся в горделивый профиль собеседницы. Эту женщину с младенчества обучали не выказывать свои истинные мысли и чувства. И все же невозможно было не заметить таившийся под личиной учтивости яростный гнев.

– А француз по имени Армон Вондрей вам не знаком?

Он ожидал, что Мария-Тереза станет отпираться. Вместо этого она презрительно скривилась:

– К счастью, я никогда не встречала его лично. Однако да, я о нем слышала. Вульгарный выскочка, возомнивший себя равным с высшими мира сего. В правительстве Франции теперь таких много. Но милостью Божьей скоро все они обратятся в прах. Как только династия Бурбонов вернется на свое законное место, Вондрей и ему подобные, как тараканы, бросятся врассыпную от ослепительного света Господнего предначертания.

Себастьян старательно сохранял нейтральное выражение лица.

– А как насчет некоей француженки, Александри Соваж? С ней вы знакомы?

– Соваж? – Остановившись на краю аллеи, принцесса развернулась, посмотрела ему прямо в глаза и с абсолютным спокойствием ответила: – Нет, навряд ли. А теперь вы должны меня извинить, я желаю пройтись одной. Леди Жизель проводит вас обратно к дому. – И, круто повернувшись, с высоко поднятой головой и чопорно выпрямленной спиной  решительно зашагала прочь от визитера.

– Извините. Ее высочество сегодня немного… напряжена, – подошла к виконту леди Жизель.

По наблюдениям Себастьяна, Мария-Тереза всегда была такой. Но он сказал только:

– Если вам угодно последовать за ней, я вполне способен отыскать обратную дорогу самостоятельно.

Фрейлина покачала головой.

– Когда принцесса говорит, что желает побыть одной, ее следует понимать буквально.

Они бок о бок пошли обратно по аллее. Через какое-то время леди Жизель нарушила молчание:

– Я знаю, многие считают ее высочество холодной и жесткой, даже надменной. Но в действительности она – достойная восхищения женщина, сильная духом и очень благочестивая. Она проводит дни, помогая своему дяде или навещая приюты для сирот и неимущих.

– Этим же она занималась и в прошедший четверг?

– В прошедший четверг? О, нет, в четверг же было двадцать первое января.

– А это значимая дата?

Леди Жизель со смутным удивлением глянула на виконта, затем торопливо выдохнула:

– Ах да, вы же не француз, потому и не знаете. Ее отца, короля Людовика XVI гильотинировали в десять часов утра двадцать первого января 1793 года. Вам известно, что принцесса хранит рубашку, в которой он был казнен? Королевский исповедник сберег ее и передал дочери. В каждую годовщину смерти отца Мария-Тереза запирается с его рубашкой у себя в комнате и весь день проводит в молитве. Точно так же как и в каждую годовщину убийства матери.

 «Двадцать лет, – подумал Себастьян. – Родители принцессы уже двадцать лет как мертвы, а она все не может оставить позади те горестные времена и научиться радоваться жизни». Он задался вопросом, проводит ли леди Жизель годовщину смерти своих отца и матери, уединившись с какой-нибудь окровавленной реликвией.

Почему-то он сомневался в этом.

А вслух спросил:

– Ее высочество посвящает молитвам целый день?

– С рассвета и до полуночи. Не выходит из комнаты даже чтобы подкрепиться. Дядя принцессы посылает ей подносы с едой, но она к ним и не прикасается.

– Значит, принцесса провела четверг в полном одиночестве?

Они уже дошли до длинной восточной стены особняка. Элегантный ряд углубленных арочных окон выглядел нелепым фоном для пасущихся на привязи коз и разбредшихся по газону кур. Сузив глаза и склонив голову набок, леди Жизель пристально посмотрела Себастьяну в лицо:

– К чему, собственно, вы клоните, милорд? Что дочь преданного мученической смерти короля Франции ускользнула отсюда и отправилась в лондонские трущобы, чтобы убить какого-то ничтожного парижского лекаря?

Когда Себастьян промолчал, фрейлина невесело хмыкнула:

– Но коль уж вы спросили, я отвечу. Нет, ее высочество провела этот день не одна. С момента ее освобождения из тюрьмы каждый год двадцать первого января я нахожусь подле нее, молюсь вместе с ней и держу ее в объятьях, когда она рыдает. Никто не видел Марию-Терезу прилюдно плачущей и никогда не увидит. Равно как никто не узнает, какие муки испытывает она в глубине души.

Тут послышалось поскрипывание кресла-каталки, в котором к ним из-за дома приближался чрезвычайно тучный мужчина. Кресло толкал не лакей, а худощавый, щегольски одетый джентльмен с узким, тонким лицом, копной каштановых кудрей и твердым взглядом человека, который давным-давно решил взаимодействовать с миром на своих собственных условиях, не взирая на последствия.

Бросив в их сторону быстрый взгляд, леди Жизель подобрала юбки в крепко сжатый кулак:

– Всего доброго, милорд.

Себастьян стоял на запущенном газоне и смотрел, как фрейлина разгоняет широкими шагами блеющих коз и недовольно кудахчущих кур, словно убегая от скрипа кресла-каталки, подъезжающего все ближе и ближе.

ГЛАВА 12

Отогнав рябую курицу, проявлявшую чересчур живой интерес к начищенному носку его гессенского сапога, Себастьян направился навстречу креслу-каталке, в котором восседал некоронованный монарх Франции.

Нареченный при рождении Луи-Станиславом[10] и получивший титул графа Прованского, он был четвертым в очереди на французский престол. Никто и не предполагал, что склонный к полноте и всяческим удовольствиям граф Прованский когда-нибудь станет королем. Поэтому его с юных лет предоставили самому себе, не препятствуя манкировать учебой, влезать в ошеломляющие долги и с каждым годом прибавлять в дородстве. Его младший брат, граф д’Артуа, по сию пору оставался стройным, энергичным и красивым. А Луи-Станислав – нет. Даже в молодости он был тучным. Теперь же, в возрасте без малого шестидесяти лет, мучимый подагрой, он почти не мог самостоятельно передвигаться.

– Девлин! – воскликнул граф еще за несколько футов до виконта. – Не удирайте! Я хочу поговорить с вами.

– Ваше величество, – отвесил изящный поклон Себастьян.

Граф Прованский хмыкнул, его пухлое, розовощекое, удивительно моложавое лицо расплылось в добродушной улыбке.

– Весьма дипломатично, юноша! И к тому же без малейших колебаний. Большинство англичан на вашем месте нерешительно трутся-мнутся. Буквально видишь, как отчаянно мечутся мысли в их головах: «Следует ли обращаться к этому человеку, будто он действительно король Франции, а не обнищавший изгнанник? Титуловать ли его графом Прованским? Или по примеру Наполеона называть графом де Лилль[11]?» – Огромный, выступающий живот Бурбона заходил ходуном. – По крайней мере, меня еще никто не величал так, как моя племянница Наполеона – «этот преступник»!

– В самом деле?

– О да, и уже долгие годы. – Неуклюже повернувшись в кресле, граф с заметной нежностью коснулся правой руки везшего его мужчины: – Амброз, не будешь ли ты столь любезен? Прогулка к часовне предоставила бы нам больше уединения, не так ли?

Изогнув губы в легкой, загадочной улыбке, Амброз Лашапель покосился на Себастьяна:

– О, безусловно.

Себастьян встречал Лашапеля и раньше. Родившись в аристократической семье в Авиньоне, тот юношей покинул Францию, чтобы сражаться в армии эмигрантов-контрреволюционеров во главе с принцем Конде. Когда войско расформировали, Амброз присоединился в изгнании к графу Прованскому – сначала в России, затем в Варшаве – и быстро завоевал расположение своего царственного господина. Ходили слухи, что стремительное возвышение Лашапеля объяснялось его готовностью пойти буквально на все.

На все что угодно.

– А знаете, в молодые годы мы с вашим отцом были добрыми друзьями, – заявил граф, повышая голос, чтобы перекрыть скрип колес кресла-каталки и хруст заросшего бурьяном гравия под ногами. Их окружили безлистые дубы и вязы запущенного парка, темные и угрюмые в блеклом свете дня.

– Нет, я не знал, – отозвался Себастьян.

Улыбающиеся глаза Бурбона почти исчезли за одутловатыми веками.

– Неужели Гендон никогда не рассказывал о днях своей зеленой юности в Париже? – Добродушный смех быстро перешел в лающий кашель. – То были золотые годы. Золотые! Рысаки, драгоценности, дворцы, кареты, вино… Нам принадлежало всё. Однажды я наделал долгов на миллион ливров, и мой брат-король их уплатил. Только подумайте! Миллион ливров! Вот бы мне сейчас эти деньги. Тогда казалось, счастливые времена никогда не закончатся. Но они закончились. – Граф искоса взглянул на Себастьяна: – Вы, должно быть, считаете, что нам следовало предвидеть развитие событий, и действительно – нам следовало предвидеть! Я все время твержу Марии-Терезе, что когда два процента нации владеют всеми богатствами, а остальные девяносто восемь процентов платят все налоги, кровопролитие неизбежно. Неизбежно!

Не составляло тайны, что внутри французской королевской семьи бушуют острые, порой ожесточенные разногласия. Граф Прованский был сторонником ограниченной парламентской монархии и выражал готовность пойти на многочисленные уступки простому народу Франции, если только ему позволят вернуться и занять престол.

Однако и Мария-Тереза, и его младший брат Карл, граф д’Артуа, принадлежали к ультрароялистам. Они упрямо цеплялись за свою веру в божественное право королей и настаивали ни много ни мало на возвращении абсолютизма.

– По моему опыту, большинство людей склонны верить в незыблемость существующего положения вещей вопреки всем доказательствам противного, – нашелся с ответом Себастьян.

– Верно, верно, – вздохнул Луи-Станислав. – Хотя вот я нахожусь в изгнании уже более двадцати лет. Но надеюсь, даст Бог, именно это положение изменится, и скоро. Мне не хотелось бы умереть на чужбине.

– Новости с континента звучат обнадеживающе – если можно назвать обнадеживающей гибель полумиллиона людей.

Жизнерадостное лицо Бурбона погасло.

– Ужасно, правда? Столько мертвых рассеянно по полям России.

Его искренняя печаль застала Себастьяна врасплох. Он невольно задался вопросом: а скорбела ли хоть минуту Мария-Тереза о павших на войне сыновьях нации, которой она надеялась править как королева? Весьма сомнительно. Принцессу слишком занимали собственные страдания и утраты.

Словно угадав направление его мыслей, граф Прованский заметил:

– Однако же вы проделали довольно длинный путь сюда не для обсуждения философских вопросов или моей давно минувшей юности, не так ли?

– Вы правы, сэр, – улыбнулся Себастьян. – Позвольте спросить, слышали ли вы когда-нибудь о молодом французском враче по имени Дамион Пельтан?

– Ха! – торжествующе хлопнул по ручке кресла граф. – Так вот почему вы здесь, да? Я же говорил тебе, Амброз, верно?

Себастьян глянул на придворного, который вышколенно смотрел прямо перед собой с лицом, застывшим в ничего не выражающей маске.

– Так вы его знаете?

– Я? Нет. – Граф Прованский кивнул в сторону небольшого здания из красного кирпича, наполовину скрытого растущими рядом дубами. – Взгляните туда. Видите? Мне рассказывали, что в свое время это был дом приходского священника. Теперь в нем поселились герцог, два графа, их супруги и дети, их престарелые матери, а также их незамужние или вдовые сестры со своими отпрысками. Все постройки в поместье переполнены: сараи, конюшни, даже старый готический павильон в парке. В самом особняке нам пришлось разделить апартаменты и возвести перегородки в галерее. Я довольствуюсь помещением, служившим крохотным кабинетом при библиотеке, Мария-Тереза ютится рядом с несгораемым хранилищем для документов, а изгнанный король Швеции размещается в часовне. Более двухсот человек живут здесь. Подумать только! Аристократы, выросшие в лучших дворцах Франции, теперь спят в стойлах и курятниках. Поверьте мне, в таких условиях мало что из происходящего в Хартвелл-Хаусе не становится общеизвестным в кратчайшие сроки.

Впереди выросли шпили неоготической часовни, изящные и мрачные в холодном зимнем свете. Бурбон какое-то время смотрел на строение, а затем продолжил:

– Я хочу сказать, что хотя моя племянница и пытается хранить это в тайне, все знают о ее встречах с множеством докторов. Даже после стольких бесплодных лет брака она по-прежнему надеется понести ребенка. Бог свидетель, из моих чресл наследника нашей семье не получить, а для Марии-Терезы нет ничего важнее, чем видеть династию Бурбонов восстановленной на престоле Франции на веки вечные.

– Принцесса еще сравнительно молода, – вставил Себастьян.

– Разумеется, разумеется. И нельзя не вспомнить, что ее мать тоже долго не беременела.

Виконт дипломатично задержал взгляд на устремленных ввысь шпилях часовни. Ни для кого не являлось секретом, что Мария-Антуанетта задержалась с деторождением исключительно из-за семилетней неспособности ее королевского супруга консуммировать брак. В свое время об этом ходило немало сплетен, теперь, правда, стихших.

А вот слухи по поводу брака самого графа Прованского продолжали циркулировать. Одни говорили, что супруга отвергла его, другие заявляли, будто Луи-Станислав отдает предпочтение любовницам. Третьи же имели дерзость утверждать, что интерес графа к женщинам и смолоду был весьма прохладным, а в зрелые годы вовсе сошел на нет.

– Прелестно, не правда ли? – запрокинув голову, некоронованный монарх с явным знанием предмета ласкал взглядом ажурные переплеты арочных окон; пухлое лицо полнилось добродушным удовольствием.

Но Себастьян вместо часовни посмотрел на королевского придворного, Амброза Лашапеля.

Этот человек был клубком противоречий. О его храбрости, проявленной в армии принца Конде, ходили легенды. Превосходный наездник, искусный стрелок и мастер клинка, Лашапель одно время зарабатывал на жизнь уроками фехтования. Но молва твердила, будто он частенько облачается в женскую одежду и бродит в сумрачных аркадах Ковент-Гарденского рынка и Королевской биржи, где известен под именем Серены Фокс. 

Как тут не вспомнить о таинственных мужчине и женщине, которые разыскивали Дамиона Пельтана незадолго до его смерти. И о кровавом отпечатке, оставленном женской туфелькой на сломанной дощечке в зловонном проулке, где доктор встретил свой ужасный конец.

ГЛАВА 13

– В жизни не видывал таких конюшен, – звенящим от возмущения голосом докладывал Том. – У них на всех про всех только две верховые лошади. Две! Причем одна строго для принцессы. Половину стойл переделали в комнаты, и там живут люди! А какая-то старуха все норовила продать мне соломенную шляпу, которую сама сплела, и при этом божилась, будто она настоящая графиня!

– Скорее всего, это правда, – отозвался Себастьян, поворачивая притомившуюся четверку в сторону деревни Сток-Мандевилль, где собирался в очередной раз переменить лошадей.

– Ха! Чудное у них сборище, скажу я вам, даже как для чужестранцев. А конюхи один к одному тоже французы. Такие молчуны мне еще не попадались. Я ни от кого даже «здрасьте» не добился.

– Досадно, но вполне предсказуемо, – заметил Себастьян.

Он совершенно не понимал, какое отношение к смерти Дамиона Пельтана может иметь тот факт, что Мария-Тереза консультировалась с ним. Но не мог не обратить внимания на странное совпадение: убийство доктора пришлось на годовщину казни последнего коронованного монарха Франции.

– Я думал, эта Мария-Тереза вроде как принцесса, – протянул Том.

– Принцесса. Единственная оставшаяся в живых дочь короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

– А почему тогда ее кличут герцогиней?

– Потому что она замужем за герцогом, который сейчас вместе с Веллингтоном в Испании.

– То есть муж ее герцог, хотя сын графа? А его папаша не просто граф, а вдобавок еще и принц, потому что сын короля?

– Довольно запутанно, понимаю. Но у французов так заведено. Они не столь аккуратно, как англичане, обращаются с титулами и званиями.

– Вот бестолковщина, – фыркнул Том. – Немудрено, что лягушатникам и говорить-то по-человечески ума не хватает. 

Левая дышловая в упряжке споткнулась, и Себастьян придержал лошадей. Вдалеке из-за верхушек деревьев уже выглядывала замшелая серая крыша средневековой сельской церкви. Уставшая четверка потащилась вверх по склону. В этом месте узкую дорогу плотно обступала буковая роща с густым орешниковым подлеском. И у Себастьяна снова, внезапно и остро, возникло ощущение, что за ними следят.

После крутого поворота обнаружилось, что проезду мешает рухнувшая ветка. Виконт резко натянул поводья, чалая четверка, всхрапывая, остановилась. Том как раз собирался спрыгнуть на землю и подбежать к лошадям, когда Себастьян приглушенно обронил:

– Не надо.

Из частого кустарника выступил мужчина в засаленных холщовых штанах и поношенном коричневом плисовом пиджаке, с угрожающе заткнутым за пояс кавалерийским пистолетом. Костлявое лицо незнакомца было небритым, а говор выдал жителя лондонских трущоб, когда он произнес:

– Что, ваше лордство, загвоздка приключилась? Давайте-ка подсоблю, – и ухватил передних лошадей под уздцы.

Вместо того чтобы успокоиться, чалые тоненько заржали и замотали головами, раздувая ноздри.

Себастьян тверже сжал кнутовище.

– Отойдите.

– Разве так следует отвечать на любезное предложение моего друга о помощи? – Второй мужчина, верхом на статном гнедом рысаке, двинулся вперед, пока не оказался футах в пяти-шести от экипажа. В левой руке он держал великолепный дуэльный пистолет, за поясом поблескивала полированная деревянная рукоятка второго. В отличие от своего напарника всадник был одет в замшевые бриджи и элегантный редингот и говорил с чистым оксбриджским произношением[12]. Нижнюю часть его лица закрывал грубый шерстяной шарф, так что на виду оставались только темные глаза с густыми, длинными, как у девушки, ресницами.

На короткое мгновение их взгляды встретились. Сморгнув, всадник прицелился Себастьяну в лицо.

– Беги! – крикнул виконт своему груму и, вскочив на ноги, хлестнул кнутом гнедого по боку.

Конь испуганно шарахнулся, его седок покачнулся, и оружие разрядилось в кроны деревьев, никому не причинив вреда.

– Ах ты, ублюдок, – ругнулся незнакомец, заставляя коня развернуться и доставая второй пистолет.

На этот раз кнут стегнул гнедого по холке. Конь попятился в тот самый момент, когда всадник нажимал на спусковой крючок.

Сбитая выстрелом касторовая шляпа Себастьяна кувырком полетела на просеку. Чертыхнувшись, он выхватил из кармана пальто собственный двуствольный пистолет.

Темные глаза над шарфом округлились. Крепче перехватив поводья, всадник послал гнедого в стремительный галоп и умчался с холма за поворот, взметывая комья грязи из-под бешено бьющих копыт.

Человек в коричневом пиджаке со злобной ухмылкой отступил от лошадей и потянул из-за пояса кавалерийский пистолет.

Щелчком взведя курок, Себастьян выстрелил ему прямо между глаз.

Налетчик развернулся в медленном, неуклюжем пируэте и тяжело рухнул на землю.

– Мать честная, – прошептал Том, выползая из-за ближайшего лещинового куста и присматриваясь к неподвижно распростертому телу. – Готов?

– Я же велел тебе бежать, – обронил виконт, между тем как юный грум бросился успокаивать встревоженных лошадей.

– Ага, велели, – отозвался мальчишка и забормотал чалым ласковые слова, которые те, похоже, понимали. – А кто, по-вашему, были эти двое?

– Не знаю. – Соскочив с высокого сиденья экипажа, Себастьян оттащил с дороги и мертвеца, и рухнувшую ветку. Чуть помедлив, снял пиджак с убитого и накрыл тому лицо на случай, если мимо случится проезжать кому-нибудь с тонкой чувствительностью, прежде чем они успеют вернуться сюда с представителями власти. – Но тот, кто послал этих двоих, явно желает моей смерти.

ГЛАВА 14

После обеда виконтесса Девлин отправилась проведать свою мать, леди Аннабель Джарвис.

Геро питала нежную любовь к родительнице, хотя они мало в чем были схожи. В отличие от высокой, темноволосой и резковатой в поведении дочери, Аннабель в молодые годы была прелестной, миниатюрной, с  шелковистыми золотыми локонами, нежными голубыми глазами и очаровательной улыбкой. Геро смутно помнила прежнюю леди Джарвис – жизнерадостную, ласковую и гораздо более умную, чем та показывала окружающим, а в особенности собственному мужу. Но многочисленные выкидыши и мертворождения постепенно подорвали жизненные силы баронессы, истощив ее живость и веселость. А в один ужасный вечер, после последних тяжелых родов, снова завершившихся мертвым младенцем, леди Аннабель перенесла апоплексический удар, который ослабил ее ум и тело.

Тем не менее даже с расшатанными нервами и тенью былых памяти и рассудка баронессе удавалось сохранять свое положение в блистательном, зачастую жестоком мире высшего общества. И Геро подозревала, что матери известно гораздо больше о секретных делах ее могущественного супруга, чем тот мог себе вообразить.

Аннабель с дочерью расположились перед пылающим камином в будуаре баронессы и за чашечкой горячего шоколада какое-то время обсуждали недавно вошедший в моду покрой рукавов и новейший лосьон с розовой водой.

Затем Геро пристально взглянула на мать и обронила:

– Я слышала, в Лондоне находится французская мирная делегация.

Баронесса потянулась за своей чашкой с шоколадом, ясно-голубые глаза омрачились настороженностью.

– От кого ты это слышала, дорогая?

Дочь одарила ее добродушной улыбкой:

– От Девлина.

– О Господи. Боюсь, Джарвис не придет в восторг, узнав, что твой муж в курсе.

– Они уже схлестнулись по этому поводу. Разумеется, папа все отрицал.

– Ну да, дело держится в большом секрете.

Уже не в первый раз Геро поймала себя на попытке угадать: подслушивает ли мать у замочных скважин или отец настолько убежден в слабоумии супруги, что перестал следить за своими речами в ее присутствии?

– К тому же, это всего лишь прелиминарии[13], – добавила леди Аннабель. – Во всяком случае, именно так твой отец кому-то недавно говорил.

– Само появление этой делегации уже вселяет определенную надежду на мир.

– Да, это так. Трудно даже припомнить те времена, когда у нас с Францией не было войны.

– Но между британской и французской позициями наверняка существуют серьезные разногласия? В смысле, мне не верится, будто Наполеон добровольно отречется от власти.

– О, нет. Он, безусловно, не тот тип, чтобы тихо сойти с мировой сцены.

– Согласится ли Британия на мир, который оставит Бонапарта императором Франции?

– Ну, кое-кто не возражает против такого исхода событий.  

 «А кое-кто категорически против», – повисли в воздухе недосказанные слова.

Геро покрутила свою чашку.

– Наша позиция представляется мне несколько противоречивой, учитывая присутствие здесь французской королевской семьи в качестве личных гостей принца-регента. Очевидно, Принни хотел бы вернуть Бурбонов во Францию – и потому, что он сочувствует им как царственный собрат, и потому, что свергнутые монархи самим своим существованием расшатывают престолы других правителей, упрямо цепляющихся за собственную корону. И все же, что несет большую угрозу английскому трону? Сохранение империи Наполеона? Или продолжение затянувшейся, дорогостоящей войны, которая утратила поддержку голодающего народа Англии и угрожает обанкротить государство?

– Ну, насколько мне известно, Принни и впрямь весьма решительно выражает желание вернуть Бурбонов на престол Франции.

– А папа?

Губы баронессы изогнулись в неожиданно хитрой улыбке.

– Неужели тебе нужно спрашивать? С точки зрения твоего отца, соглашаться сейчас на компромисс – полнейшая глупость. Он утверждает, что скоро мы увидим изгнание Наполеона из Парижа нашими войсками и полное восстановление прежних порядков.

– Однако Веллингтон пока за многие мили от Франции, не говоря уже о Париже.

– Да, это так.

– И я не считаю ни легко осуществимой, ни хоть сколько-нибудь разумной идею о том, чтобы насаждать «прежние порядки» народу, который избавлялся от них в течение почти двадцати пяти лет. Французы однажды уже свергли Бурбонов, а это означает, что они сумеют сделать это снова, если будут к тому расположены. В следующий раз у них, возможно, достанет ума не водружать на место короля императора. И тогда мы получим сразу за Ла-Маншем – а не далеко за Атлантическим океаном – еще одно правительство республиканцев, вдохновляющее опасными призывами угнетенные массы.

Рука баронессы, взметнувшись, прижалась к губам.

– Боже правый, Геро, только бы отец не услышал твои разговоры! Он сочтет тебя записной радикалкой.

– Я и есть радикалка, – возразила Геро и негромко рассмеялась при виде ужаса на лице матери. Какое-то время она молча потягивала шоколад, а затем спросила: – Если отец убежден, что Наполеона можно победить силой оружия, зачем вообще принимать эту мирную делегацию?

– Насколько я понимаю, премьер-министр и некоторые члены кабинета более заинтересованы в мирных предложениях, чем хотелось бы Джарвису.

– Вот как. – Геро отставила в сторону свою пустую чашку. – В таком случае ничего удивительного, если присутствие этой миссии в Лондоне вызывает у обитателей Хартвелл-Хауса нервные спазмы.

– Вряд ли Бурбонов известили о ней. Правда, это вовсе не означает, будто они в неведении. – Леди Аннабель тоже поставила чашку и взяла дочь за руку. – Так, довольно этих скучных глупостей. Я хочу знать, как твое самочувствие.

– Замечательно, мама. Хотя, клянусь, я становлюсь такой огромной, словно вынашиваю слона.

Геро тут же пожалела о своих словах, заметив обеспокоенность, затопившую лицо баронессы.

– Не волнуйся, пожалуйста, со мной все будет хорошо.

– Я не могу не волноваться. Ты же моя дочь.

Геро сильнее сжала материну ладонь.

– Мама. Я на добрый фут выше тебя и довольно крепко сложена. Все будет хорошо.

– Когда очередной визит Ричарда Крофта?

– Завтра, – состроила гримасу Геро.

Леди Аннабель озабоченно нахмурила лоб:

– Я знаю, дорогая, тебе этот человек не нравится. Но спору нет, он лучший акушер в Британии. Говорят, будто сам принц-регент уже заручился обещанием, что когда его дочь выйдет замуж и понесет ребенка, сэр Ричард будет принимать у нее роды.

– Сжальтесь над бедной принцессой Шарлоттой.

– Геро…

– Мама, – снова рассмеялась Геро и, подавшись вперед, поцеловала ее в щеку. – Честное слово, ты еще хуже, чем Девлин. Я не только огромная, как слон, но и такая же здоровая. Перестань понапрасну переживать!

Наклонив голову набок, баронесса пытливо всмотрелась в лицо дочери:

– Ты счастлива, дорогая?

– Да, очень.

Мать похлопала Геро по руке.

– Я так рада за тебя.

Но тревожная морщинка на лбу леди Джарвис не исчезла.

ГЛАВА 15

– И вы просто оставили тело в лесу? – писклявым от изумления голосом вопросил сэр Генри Лавджой.

Приятели направлялись по Боу-стрит к «Бурому медведю», старинной таверне, которая служила своеобразным продолжением легендарной полицейской конторы через дорогу.

– А что бы вы предложили мне сделать? – покосился на магистрата Себастьян. – Въехать в Сток-Мандевилль, усадив покойника рядом с собой в экипаже?

– Боже упаси, нет, – округлил глаза сэр Генри. – Должен признаться, я об этом не подумал.

Виконт прикрыл смешок убедительным кашлем.

– Я известил сельского мирового судью. К сожалению, за время, которое потребовалось доброму сквайру Джону, чтобы снарядить пару констеблей и телегу и вернуться со мной на место происшествия, кто-то успел увезти труп. Боюсь, достопочтенный сквайр более чем наполовину уверен, что я все выдумал.

– Ради развлечения?

– Вроде того. 

Вдобавок из-за задержки Себастьян чертовски поздно вернулся в Лондон. Мучимый виной и дурными предчувствиями, он вихрем домчал на Брук-стрит только чтобы узнать, что Геро проводит послеобеденные часы у своей матери.

– Наверное, то были грабители, – предположил Лавджой. – Времена нынче трудные.

Себастьян покачал головой.

– Эйлсбери-Вейл не то же самое, что разбойная пустошь Финчли-Коммон[14]. Кроме того, джентльмен на гнедом рысаке не выглядел так, будто у него имелись серьезные финансовые затруднения.

Уставившись на толчею повозок и фургонов, заполняющих узкую улицу, Лавджой поджал губы:

– Иная вероятность – что нападение связано с вашей вовлеченностью в дело Пельтана – настораживает. Чрезвычайно настораживает. – Магистрат покосился на Себастьяна: – Много ли людей знало о вашем намерении поехать сегодня в Хартвелл-Хаус?

– Все мои домочадцы, для начала. Но, скорее всего, меня подслушали, когда я договаривался об аренде лошадей в платной конюшне на Бойл-стрит.

– Полагаете, за вами следили? – нахмурился сэр Генри.

– Да.

– Ну и ну. Отправлю-ка я одного из своих парней в ту конюшню разузнать, не заходил ли кто после вас с расспросами.

Себастьян воспротивился.

– Лучше я пошлю Тома. Еще не хватало, чтобы вы из-за меня попали в немилость к главному магистрату.

– Мои ребята могут действовать очень скрытно, когда захотят, – ответил Лавджой нечастой, сдержанной улыбкой и, прокашлявшись, добавил: – Кстати, они навели кой-какие справки про джентльменов, проживающих в «Гербе Гиффорда».

– Вот как?

– Секретаря зовут Камилл Бондюран. Обучался праву, слывет молчуном и обычно сторонится людей. Каждое утро ровно в десять прогуливается по Мэлл.

– А полковник?

– Полковник Андре Фуше. Был с Наполеоном в России.

– Это любопытно.

– Вот и я так подумал. Мне сообщили, что он любит захаживать в «Отдых султана», кофейню возле оружейной палаты. – Магистрат начал поворачивать в таверну, но запнулся, оглянулся и спросил: ­– Вы в курсе, что похороны Пельтана назначены на сегодня?

– Так скоро? И где же?

– Во французской часовне возле Портман-сквер. В семь вечера.

          * * * * * * * *

Часовня на Литл-Джордж-стрит была занавешена черным крепом и освещена ярко горевшими восковыми свечами. Ночное небо темнело в проемах высоких простых окон, устоявшийся аромат ладана смешивался с запахом горячего воска и холодного, сырого камня.

Эту небольшую католическую церковь основали в конце прошлого века бежавшие от революции французские священники[15]. Убранство храма было простым до примитивности: общую суровость смягчали только изображения стояний крестного пути[16] да россыпь настенных гробниц. На видном месте стоял стул с высокой спинкой, служивший «троном» некоронованному королю Франции, когда тот удостаивал богослужение своим присутствием. Если Дамион Пельтан действительно прибыл в Лондон в составе Наполеоновской делегации – что подтверждал сегодняшний разговор Геро с ее матерью, – то выбор именно этой часовни местом его отпевания казался несколько ироничным.

С другой стороны, не следовало забывать, как Наполеон сумел заставить папу Пия VII короновать его императором.

Тихо прикрыв за собой дверь, Себастьян запнулся и бросил взгляд по короткому центральному проходу туда, где возле алтаря виднелся открытый темный дубовый гроб, задрапированный синим бархатом. Он не подошел к гробу, а скользнул в сторону, встав у задней стены храма, глубоко в тени, отбрасываемой сверху шаткой деревянной галереей.

В церкви висела тяжелая, гнетущая тишина, перемежаемая редким покашливанием. На похоронах присутствовали всего три человека, расположившихся каждый отдельно на коротких рядах скамей, разделенных центральным проходом. Себастьян узнал Армона Вондрея на втором ряду. Полковник Андре Фуше выбрал место на три ряда дальше и довольно-таки в стороне. Виконт заметил, как Фуше достал из кармана часы и, проверив время, нахмурился. Третий, с тонким костлявым лицом, красным носом и прямыми черными волосами, примостился на задней скамье. Сгорбленный от холода незнакомый мужчина сидел, уткнувшись в книгу. Это наверняка был секретарь, Камилл Бондюран.

Проходили минуты. Скрестив руки на груди и не обращая внимания на сырость, просачивавшуюся сквозь подошвы сапог, Себастьян рассматривал уцелевших членов делегации. Три человека, которые были знакомы и жили вместе, присутствуя на похоронах одного из своих, игнорировали друг друга. Утверждение Митта Пебблза, что французы не особо ладят между собой, явно не было голословным.

От входа раздался звук открывающейся двери.

Худощавый, броско одетый мужчина с каштановыми волосами переступил порог, остановился, снял шляпу и, смочив пальцы святой водой, рассеянно сотворил крестное знамение.

То был Амброз Лашапель.

«Какого дьявола он здесь делает?» – удивился виконт, уставившись на вошедшего.

Он заинтригованно наблюдал, как французский придворный скользнул к молитвенной скамье напротив секретаря, опустился на колени, еще раз перекрестился и склонил голову. Себастьяну пришло на ум, что Лашапель был единственным человеком в церкви, который молился.

Городские колокола давно пробили семь. Полковник Фуше нахмурился и снова посмотрел на часы. Судя по шепоту и движению в ризнице, священник наконец-то готовился начать свое печальное шествие. Но тут с шумным рывком опять распахнулась входная дверь, и в часовне появился еще один мужчина: среднего роста и телосложения, лет тридцати пяти, со скучающими серыми глазами и по-модному растрепанными густыми, медового цвета волосами. Его изысканно скроенное пальто шилось одним из лучших портных Лондона, однако замшевые бриджи более подходили для верховой прогулки в парке, чем для похорон, а шейный платок был повязан весьма небрежно. Не сняв фетровый цилиндр, не склонив головы, он стремительно прошагал по центральному проходу и резко остановился у изголовья открытого гроба.

Себастьян с интересом наблюдал за ним. Новоприбывшего звали лорд Питер Рэдклифф; он приходился младшим сыном покойному и братом нынешнему герцогу Линфорду. Если верить сложившейся репутации, Рэдклифф не проявлял никакого интереса ни к правительственным делам, ни к коммерции, а вел гедонистический образ жизни, который по большей части вращался вокруг оперы, скачек и разорительных игорных заведений, популяризуемых принцем-регентом и его свитой.

Зачем же он здесь?

С застывшими плечами, то разжимая пальцы опущенных рук, то сжимая их в кулаки, лорд Питер с полминуты постоял у гроба, вглядываясь в бледное лицо покойника. А затем повернулся и покинул церковь в тот самый миг, когда отворилась дверь из ризницы.

В неф выковылял согбенный, высохший священник в белоснежной альбе и расшитой золотыми крестами черной столе, сопровождаемый двумя министрантами и дуновением ладана. Приглушенно покашливая и прочищая горло, пришедшие на отпевание поднялись на ноги.

Себастьян тихонько выскользнул в главную дверь. Но к тому времени, когда он выскочил на тротуар, коляска Рэдклиффа уже катила в сторону Джордж-стрит и ее фонари бешено болтались от покачивания хорошо подрессоренного экипажа.

Виконт все еще задумчиво смотрел вслед коляске, когда из часовни позади него вышел Армон Вондрей.

ГЛАВА 16

Глава тайной парижской миссии остановился в тени скромного портика часовни. Он был невысоким, полноватым, с пухлыми пальцами и короткой шеей, укутанной в пышный белый галстук. Упитанные щеки и глаза, буквально исчезавшие на круглом розовом лице, когда Вондрей улыбался, создавали видимость добросердечного благодушия. Но Себастьян понимал, что эта видимость обманчива. Занимаемого Вондреем положения невозможно было достичь без не имеющей границ беспринципности и того жестокого своекорыстия, которое не ведает пощады и компромиссов.

– Я знаю, кто вы, – заговорил француз. – Вы пресловутый графский сын, странно одержимый расследованием убийств и утверждением справедливости. Девлин, правильно? Я заметил вас у задней стены церкви.

Себастьян повернулся к нему лицом:

– Решили не оставаться на заупокойной службе?

Вондрей негромко хмыкнул.

– В детстве я учился на священника. Излишне упоминать, что род деятельности выбирался не мной. В нашей семье все вторые сыновья шли в армию, а третьи – в церковнослужители. И я хотя бы по той причине навеки останусь благодарным революции, что она избавила меня от жизни, полной лицемерия и невыразимой скуки. Поверьте мне, Дамион Пельтан был не так глуп, чтобы ожидать, что я досижу до конца его траурной мессы.

– Вы хорошо знали Пельтана?

– Он был моим личным врачом. У меня, знаете ли, слабое сердце.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Разве? – Вондрей неспешно сошел с последней ступеньки и остановился на тротуаре. Странная, напряженная усмешка присобрала кожу в уголках его глаз. – Проявите мудрость, милорд, и оставьте это дело в покое, а? Поверьте, для всех заинтересованных лиц будет лучше, чтобы доктора считали погибшим от рук грабителей.

– Лучше для вас, для меня или для Пельтана?

Усмешка собеседника стала шире.

– Для всех.

– Сегодня по дороге из Хартвелл-Хауса в Лондон меня пытались убить. Вам, случайно, ничего об этом не известно?

Француз громко и, похоже, с неподдельным весельем рассмеялся:

– Смертоносная семейка, эти Бурбоны. Вы не представляете себе, во что ввязываетесь.

– Не до конца, – согласился Себастьян. – Однако у меня очень богатое воображение плюс трезвое понимание того, как может повлиять гибель полумиллиона мужчин за полгода на отношение общества к легитимности выскочки-правителя.

Вондрей больше не улыбался.

Виконт продолжил:

– Принимая во внимание, что один из членов вашей делегации был…

– Делегации?! Что за выдумки!

– …был убит, от вас следует ожидать содействие любым попыткам разыскать его убийцу. Вы же, похоже, в расследовании не заинтересованы. Почему?

– Но мы содействуем – представителям Боу-стрит. А они заключили, что Пельтан пал от рук грабителей. Зачем раздувать его смерть в нечто большее, нежели есть на самом деле?

– Дамиона Пельтана убили отнюдь не грабители, и вам об этом известно.

– Вы столь уверены, милорд?

– Какой грабитель забирает сердце своей жертвы, но оставляет кошелек?

Лицо Вондрея резко вытянулось с выражением, похожим на ужас.

– Что вы сказали?!

– Вы слышали. – Себастьян всмотрелся в бледные, внезапно осунувшиеся черты собеседника. – Хотите убедить меня, будто вы не знали?

Француз дрожащей рукой отер губы.

– Нет. Меня не посвящали в подробности. То есть я видел тело в той ужасной секционной возле Тауэра. Я видел, что грудь была… Но сердце? Забрали?! – Он тяжело сглотнул. – Вы уверены?

– Это известие выбило вас из колеи. Почему?

– Господи Боже, а кого бы не выбило? В смысле… вырезать у человека сердце! Дикость! Дело рук безумца! Какое жестокое, опасное место этот ваш Лондон!

– Не спорю. Однако он гораздо благоприятнее для здоровья, чем Париж, скажем, в 1793 году. Вы не согласны?

– Те темные дни уже двадцать лет как в прошлом, – окаменела челюсть Вондрея.

– Двадцать лет – не такой уж долгий срок.

Подул ветер, погнал по улице сорванную театральную афишу и с внезапной, неожиданной отчетливостью донес до собеседников голос священника:

– Ambulabo coram Domino, in regione vivorum[17]…

– Кто желал бы поставить крест на возможности мирных переговоров между Наполеоном Бонапартом и британским правительством? – спросил Себастьян.

– Я не говорил…

– Хорошо, из уважения к вашей необычайной чувствительности к языковым тонкостям, я перефразирую вопрос: если бы между Парижем и Лондоном велись предварительные мирные переговоры, кто был бы заинтересован в их безвременном прекращении?

– Откровенно, monsieur? Перечислять можно до бесконечности. По моему опыту, тем, кому война приносит прибыль, никогда не бывает достаточно. Для них война – это благоприятные возможности, а не лишения и горе. В конце концов, их сыновья редко оказываются в безымянных могилах на чужой земле.

Себастьян всмотрелся в стоявшего перед ним дородного, успешного чиновника. Очевидно, Вондрей и сам извлек немалую выгоду из революции и последовавших за ней бесконечных войн. Но спросил только:

– У вас на примете есть кто-то конкретный?

Собеседник деланно улыбнулся.

– Наверняка вам лучше, чем мне, известно, кто из англичан наживается на войне, да?

– А из французов?

Вондрей покачал головой.

– Во Франции даже те, кто когда-то разбогател благодаря империи, понимают, что военные затраты последних двух десятилетий больше не окупаются. Мне кажется, французов, наиболее яростно возражающих против замирения Англии и Наполеона, следует искать на этом берегу Ла-Манша, а не на том.

– Имеете в виду роялистов?

– Эмигрантов, роялистов, Бурбонов. Здесь десятки тысяч моих бывших соотечественников. Большинство из них мечтают когда-нибудь вернуться на родину. И отомстить.

– Известно ли Бурбонам о вашем присутствии в Лондоне?

– Официально? Нет. Но мало кто из сторон этого конфликта не располагает собственными шпионами.

– Возможно ли, что за смертью Пельтана стоит граф Прованский?

– Граф Прованский? – Вондрей наморщил нос, отчего уголки его рта поползли вниз. – Самозваный Людовик XVIII болен, бездетен и не по годам немощен. По моему мнению, единственный, кто заслуживает внимания – это его младший брат, граф д’Артуа. Он, да еще племянница, герцогиня Ангулемская. Было бы ошибкой сбрасывать со счетов Марию-Терезу как полоумную. В конце концов, она – дочь Марии-Антуанетты. Я слышал, сам Наполеон назвал ее единственным мужчиной в семье Бурбонов.

– Он опасается принцессы?

– Я бы не заходил так далеко, чтобы утверждать, будто Наполеон ее опасается. Однако он не спускает с нее глаз. Определенно, не спускает. – Коснувшись полей своей шляпы, Вондрей кивнул: – Сударь…

Он уже поворачивался уходить, когда Девлин спросил:

– А вы, случайно, не знакомы с лордом Питером Рэдклиффом?

Француз медленно развернулся обратно лицом к виконту:

– Я знаю его достаточно хорошо, чтобы отличить от других. В вашем понимании это сойдет за знакомство? – Темные глазки неожиданно довольно блеснули. – Полагаю, вы заметили, что он тоже не остался на заупокойной службе?

– Зачем сыну герцога Линфорда посещать отпевание какого-то французского врача, прибывшего в Лондон всего три недели назад?

– По-моему, Рэдклифф женат на француженке. На какой-то давнишней знакомой Пельтана.

Себастьян знал леди Питер, поскольку та славилась редкостной красотой. Девушка приехала в Англию девять лет назад, когда у ее отца, уважаемого генерала Великой армии, случилась ссора с Наполеоном, вынудившая семью срочно покинуть Францию. Но беглянка прибыла в Лондон отнюдь не нищей, поскольку генералу удалось скопить кругленькую сумму, предусмотрительно размещенную за границей. И почти половину своего состояния он оставил красавице-дочери.

В глазах Вондрея сверкнул неприятный огонек.

– Возможно, вы ищете слишком мудреный мотив для этого убийства, милорд. Не исключено, что мы имеем дело с обычной – хоть и несколько кровавой – affaire de cœur[18]. Это многое бы объяснило, правда?

– Пельтан был влюблен в леди Питер?

– Может, в юности – как знать? Дамион Пельтаном был моим врачом, а не другом и наперсником. – Вондрей еще раз поклонился: – А теперь действительно прошу меня извинить, милорд.

Себастьян смотрел, как француз шагает по направлению к Портман-сквер и холодный ветер развевает полы его черного пальто, а в это время из церкви доносилось низкое, печальное пение:

– Pie Jesu Domine, dona eis requiem. Amen[19].

ГЛАВА 17

Лорд Питер Рэдклифф принадлежал к тем, кто носит звание аристократа с непринужденным изяществом и добродушной улыбкой. Он родился среди роскоши и привилегий вторым сыном у герцога, а следовательно, вся ответственность за управление обширными родовыми поместьями и солидными капиталовложениями возлагалась не на него, а на его старшего брата. Лорду Питеру же досталось щедрое денежное содержание и свобода проводить свои дни как заблагорассудится: в кресле перед знаменитым эркерным окном в «Уайтсе», на охоте в Мелтон-Моубрее или в кругу бонвиванов, известных своими изысканными манерами, безупречным вкусом и готовностью заключать пари на что угодно.

Как и его приятели, Красавчик Браммел и лорд Алванли, Рэдклифф недолгое время прослужил в престижном лондонском полку, но вскорости оставил военное поприще и посвятил себя менее утомительной деятельности светского жуира. Женитьба восемь лет назад на одной из красивейших женщин Лондона мало изменила его образ жизни. Вот почему вместо того, чтобы искать лорда Питера в его уютном доме на Хаф-Мун-стрит, Себастьян провел вечер, переходя из одного джентльменского логова к другому: из клуба «Уайтс» на Сент-Джеймс-стрит в «Ватье» на Пикадилли, а затем в отель Лиммера – и все безрезультатно.

Виконт потягивал превосходный французский коньяк в модной кофейне рядом с Кондуит-стрит, когда в зал вошел лорд Питер и направился прямиком к нему.

– Какого дьявола вы меня разыскиваете? – вопросил Рэдклифф, барабаня пальцами одной руки по мускулистому бедру.

Себастьян откинулся на спинку своего стула.

– Думаю, вы догадываетесь.

Мгновение поколебавшись, Рэдклифф заказал бренди, отодвинул стул напротив и сел.

– Я видел вас в часовне.

Поднеся коньяк к губам, Себастьян глянул на герцогского отпрыска поверх края бокала:

– Вы были другом Дамиона Пельтана?

– Я? Нет. – Лорд Питер положил ногу в сверкающем сапоге на колено другой, приняв непринужденную, расслабленную позу. В кругу приятелей он славился веселым обаянием и безграничной щедростью, но кое-кому случалось сталкиваться и с другой стороной его характера – резкой, заносчивой и леденяще высокомерной. – Я заехал на отпевание ради жены. Они дружили еще детьми, в Париже.

– Но вы и сами были знакомы с покойным?

– Мы с ним встречались раз или два. Откровенно говоря, я не совсем понимаю, зачем вам это, – глянул из-под полуприкрытых век Рэдклифф. – В газетах писали, что Пельтана убили грабители в округе Святой Екатерины.

– Его убили в округе Святой Екатерины, верно. Но грабители не имеют к его смерти никакого отношения.

Рэдклифф на минуту замолчал, опустив взгляд на бокал, который вертел в руках. Он до сих пор был привлекательным мужчиной с широкой, обаятельной улыбкой. Но, присмотревшись, можно было заметить, что годы разгульной жизни уже начинают оставлять на его внешности предательские отметины, огрубляя кожу и делая дряблыми мышцы пока еще подтянутой фигуры.

– Что вы можете сказать о Пельтане? Говорите, ваша супруга знала его еще в Париже?

Лорд Питер словно очнулся от глубокой задумчивости.

– Да, знала. Они росли по соседству на Иль-де-ла-Сите. Его отец и сейчас известный врач то ли в Отель-Дьё[20], то ли в другом подобном заведении.

– Вот как?

Рэдклифф нахмурился.

– Припоминаю, ходили слухи о причастности его отца к какому-то шумному делу, но это было давно. Что-то, связанное с королевской семьей и временами Террора. Точно не скажу.

– А какими были политические пристрастия Дамиона Пельтана?

– Политические? – Рэдклифф покачал головой. – У меня сложилось впечатление, что он не интересовался политикой. Его единственной страстью была медицина.

Себастьяну показалось весьма странным, что человек, не интересующийся политикой, присоединился к дипломатической делегации, пусть даже в качестве врача. Но он только осведомился:

– Когда вы видели его в последний раз?

Рэдклифф нарочито медленно отпил глоток бренди, словно тщательно обдумывая ответ.

– Доподлинно не припомню. Пожалуй, неделю назад. А может, и больше.

– Не вечером прошлого четверга? – переспросил Себастьян, думая о неизвестных мужчине и женщине, посетивших Пельтана в гостинице перед самой его гибелью.

Лорд Питер застыл, не донеся бокал до стола. От его добродушного дружелюбия не осталось и следа, лицо приняло упрямое и смутно недовольное выражение.

– Нет, не вечером четверга. Вечер прошлого четверга я провел дома наедине с женой.

– И всю ночь?

– Да, черт подери!

Вытянув ноги, Себастьян скрестил их в лодыжках.

– Вы упомянули, что посетили отпевание Пельтана по просьбе супруги. Она расстроена его смертью?

– Естественно, расстроена. А чего вы ожидали? Они были давнишними друзьями.

– Тем не менее, побывав на похоронах друга детства вашей жены, вы не сочли необходимым вернуться домой и утешить ее?

Щеки Рэдклиффа пошли пятнами сердитого румянца.

– Дьявольщина, на что вы намекаете?

– Вы, случайно, не слышали, как именно был убит Дамион Пельтан?

На лицо лорда Питера наползла легкая настороженность.

– Я думал, его ударили дубинкой. Разве не так обычно действуют грабители?

– На самом деле, доктора закололи ударом кинжала в спину. А затем убийца – или убийцы – оттащил тело в грязный проулок и вырезал сердце.

Что-то вспыхнуло в глазах Рэдклиффа и быстро спряталось за прикрытыми веками.

Себастьян пристально наблюдал за собеседником.

– У вас нет никаких предположений, почему с Пельтаном захотели расправиться именно таким образом? Вырвать сердце из груди – весьма символично, вам не кажется?

На один ожесточенный миг их взгляды скрестились.

Затем Рэдклифф со стуком поставил недопитое бренди на стол и стремительно покинул кофейню. Янтарная жидкость в бокале какое-то время яростно плескалась, пока наконец не замерла.

          * * * * * * * *

Когда Себастьян спустя полчаса заехал на Тауэр-Хилл, Пол Гибсон сидел на деревянном стуле у постели Александри Соваж, опершись локтями на расставленные колени и уткнувшись подбородком в ладони. Рядом на столе, темном от расплескавшейся воды, стояла миска с тряпицей. При появлении друга хирург вскинул голову, но не поднялся. Раненая лежала в постели пугающе недвижимо, с закрытыми глазами. Испарина блестела на ее бледном лбу и увлажняла до темноты огненно-рыжие завитки на висках.

– Как она? – негромко спросил Себастьян.

Гибсон мотнул головой и длинно, утомленно выдохнул:

– В горячке. Боюсь, жар усиливается.

– Это из-за переохлаждения в ночь убийства? Или из-за раны?

– Сложно определить. – Пол откинул с лица растрепанные волосы, затем сцепил пальцы на затылке и выгнул спину, потягиваясь. – Я попросил коллегу из больницы Святого Варфоломея, доктора Лохана, заехать и осмотреть ее. Он хотел пустить ей кровь, дать слабительное и сделать прижигание – стандартный арсенал «героической» медицины[21].

– И ты позволил?

– Нет. Клянусь, я видел больше мужчин, убитых кровопусканием и слабительным, чем ядрами и пулями. Так что я поблагодарил его за совет и выпроводил за дверь. Но с тех пор сижу здесь и мучаюсь раздумьями, не следовало ли дать Лохану хотя бы попробовать. В смысле, я ведь простой хирург[22]. Могу выправить сломанную руку, отпилить изувеченную ногу или, если пациент рисковый, даже извлечь камень из почки. Но я не врач. Я не учился ни в Оксфорде, ни в Кембридже; моя латынь ужасна, греческий и вовсе ничтожен, а попытавшись единственный раз почитать труды Галена[23], я сдался через несколько страниц. Кто я такой, чтобы подвергать сомнению медицинскую традицию, практикуемую более тысячи лет?

– По-моему, ты принижаешь себя. Тебе известно о человеческом теле больше, чем любому из врачей, которые мне попадались.

– О мертвом теле, – невесело хмыкнул Гибсон, отжал над миской тряпицу и снова принялся обтирать пациентку.

– Она еще что-нибудь говорила? – поинтересовался Себастьян, подходя к изножью кровати.

Пол уменьшил повязку на голове раненой, и теперь ничто не мешало разглядеть ее лицо. Это была красивая женщина лет тридцати, с молочно-белой кожей, слегка присыпанной на высокой переносице коричной пыльцой веснушек. Глаза были закрыты, но Себастьян знал, какими они окажутся, когда откроются: глубокого, шоколадно-карего цвета.

– Ничего существенного, – ответил Гибсон, но затем, должно быть, почувствовал перемену в настроении друга или внезапно возникшее в воздухе напряжение, потому что повернулся к нему: – Что такое?

Себастьян не сводил глаз с француженки.

– Я встречал эту женщину раньше.

– Встречал? Где?

– В Португалии. Тогда ее звали Александри Боклер. Когда мы в последний раз виделись, она поклялась, что если наши пути снова пересекутся, то она меня убьет. 

ГЛАВА 18

Надвигающийся прилив нес с собой знакомые, пробуждавшие воспоминания запахи далекого моря и холодный, соленый туман, увлажнявший щеки и повисавший на кончиках ресниц непролитыми слезами.

Себастьян стоял на зазубренном, незавершенном пролете нового каменного моста, который в один прекрасный день должен был соединить берега Темзы. Река вздувшимся пенистым потоком мчалась далеко внизу, город окрест затихал и медленно погружался во тьму. Виконт поймал себя на том, что безотчетно потирает запястья, где до сих пор белели полоски старых шрамов. В самоуверенной наивности он полагал, будто мало-помалу примиряется с событиями трехлетней давности. Но теперь понял, что всего лишь стал жертвой удобной иллюзии, навеянной течением времени и той отрадой, которую принесла нежданно обретенная любовь.

Пытаясь сосредоточить взгляд на бурлящих темных водах Темзы, Себастьян вместо них видел душераздирающие картины из другого времени, другого места. И, возвращаясь сознанием на лондонский берег, готов был поклясться, что слышит далекие отголоски детского смеха и обоняет аромат цветущих апельсиновых деревьев, перебиваемый тяжелым духом пролитой крови.

          * * * * * * * *

Несколько часов спустя Геро остановилась на пороге темной библиотеки. Падавший сквозь незадернутые шторы мягкий свет уличного фонаря обрисовывал мужчину, который стоял спиной к комнате, глядя на пустынную мостовую. Она чувствовала гудевшее в нем напряжение, видела в каждой линии высокой, худощавой фигуры. 

Геро двигалась тихо, но муж, конечно же, услышал. Его обостренное зрение и слух до сих пор смущали ее, хоть она и прожила с этим человеком уже полгода.  Повернув голову, Себастьян посмотрел через плечо на жену, и между ними простерлась звенящая тишина.   

– Я и прежде видела, как ты расследуешь убийства, – заговорила Геро. – И знаю, как ты при этом болеешь душой, насколько глубоко переживаешь. Но сейчас с тобой происходит нечто большее, не так ли, Девлин?

Он перевел взгляд обратно за окно, так что она могла видеть только его профиль.

– Сегодня я столкнулся с человеком, напомнившим мне о событиях, которые я в течение трех последних лет пытался забыть. 

– С кем-то, знакомым тебе по Пиренеям?

– Да. Это та раненая женщина в хирургическом кабинете Гибсона. 

Геро приблизилась к мужу, обвила руками его талию и прильнула щекой к натянутой как струна спине. Себастьян накрыл ее ладони своими и откинул голову, касаясь затылком ее лба. Но ничего не сказал, и она тоже молчала.

Геро догадывалась, что на войне с ним произошло какое-то событие, повергшее в прах остатки его юношеского идеализма и превратившее в посмешище многие ценности, традиционные для англичан его круга. Событие, побудившее бросить армейскую службу и ступить на наклонную плоскость, едва не приведшую к  гибели.

Но ничего конкретного ей известно не было. И Геро страшилась того, что может случиться, если опасные перипетии вокруг убийства Дамиона Пельтана вынудят Себастьяна столкнуться лицом к лицу с непобежденными демонами прошлого.

          * * * * * * * *

Воскресенье, 24 января 1813 года

На следующее утро виконт как раз натягивал сюртук, когда его камердинер сообщил:

– Кажется, я разыскал того субъекта, к которому ваша милость проявляли интерес.

Себастьян поправил манжеты:

–  И?

– Его зовут Самсон Баллок, он столяр-мебельщик. Живет над своей мастерской на Тичборн-стрит, недалеко от Пикадилли. Я взял на себя смелость навести кой-какие справки.

– Разузнал что-нибудь примечательное? – покосился на камердинера Себастьян.

– Похоже, мистер Баллок не является, что называется, всеобщим любимцем.

– Я так понимаю, это еще мягко сказано?

– Именно. Судя по отзывам, он вспыльчивый по натуре, склочный грубиян. Большинство соседей даже говорить о нем не хотели. У Баллока репутация человека злопамятного и опасного. 

– Слышал что-нибудь о его брате?

– Только что, что они были очень похожи – оба рослые, дюжие и со скверным характером. Брата звали Авель.

– Самсон и Авель? Очень по-библейски. Ты выяснил, что с ним случилось?

– Да, милорд. Авель умер две недели назад.

– От лечения Александри Соваж?

– Нет, милорд. От тюремной лихорадки. В Ньюгейте.

          * * * * * * * *

Тичборн-стрит, извилистая линия пивных, небольших лавочек и ремесленных заведений, лежала к югу от Голден-сквер, ближе к Пикадилли. Район был средней руки, не фешенебельным, но и не трущобным. Себастьян нашел мастерскую Баллока сразу за углом. Ставни были закрыты, но дверь от его прикосновения подалась – довольно неожиданно, учитывая раннее воскресное утро.

В темном, просторном помещении приятно пахло свежей древесиной, олифой и скипидаром. Вопрос к затюканному и полуголодному на вид подмастерью,  подметавшему опилки, привел виконта в заднюю комнату, где крупный мужчина с густыми, курчавыми черными волосами и выступающей челюстью, наклонив голову и сгорбив плечи, строгал длинную доску. Его руки двигались протяжными, ритмичными взмахами.

– Самсон Баллок? – спросил Себастьян, останавливаясь у дальнего края доски.   

Столяр медленно выпрямился. Мускулистый, с широкой, крепкой грудью, он на полголовы превосходил ростом Себастьяна, весил около двадцати стоунов и был одним из тех здоровяков, у которых шея настолько массивна, что кажется шире головы. Непропорционально маленькие темные глаза сидели близко к короткому носу, так что при взгляде на Баллока основное впечатление создавали шапка черных волос, бугристые мышцы и красный, похожий на след от кнута, шрам через щеку.  

Прищурившись, столяр с явственной подозрительностью оценил искусный покрой темно-синего сюртука, белоснежную хрусткость галстука и мягкость замшевых бриджей посетителя, после чего вернулся к своему занятию. Из-под рубанка прыснули завитки древесной стружки.   

– Мы закрыты. Сегодня Господень день, неужто не знаете?

– А мне показалось, вы работаете.

– Что вам от меня нужно? Такие, как вы, не покупают мебель у простых работяг, навроде меня. 

– Говорят, вы знакомы с Александри Соваж.

Баллок отбросил рубанок в сторону.

– А-а, так вот зачем вы явились? Я слыхал, что с ней стряслось – с ней и с тем французским лекарем. Рассчитываете повесить всех собак на меня, да? – ткнул он мясистым пальцем в Себастьяна. – Зарубите себе на носу, меня в округе Святой Екатерины не было. И близко не было.

– Тогда где вы были в четверг ночью?

– Дома, спал в своей постели. Где же еще проводить ночь честному и богобоязненному труженику?

Себастьян пытливо всмотрелся в упрямо застывшие черты собеседника и заметил, как тот отвел глаза.

– Я так понимаю, между вами и мадам Соваж случился некий разлад.

– Разлад? Вот как вы это называете?! Эта дрянь убила моего брата! 

– Каким образом?

– Что значит «каким образом»?

– Хотите сказать, она отравила его?

– Я такого не говорил.

– Насколько мне известно, ваш брат умер от тюремной лихорадки в Ньюгейте. Мадам Соваж лечила его?

–  Ясное дело, не лечила! Только в тюрягу Авель угодил первым делом из-за этой настырной потаскушки. 

– Вот как? И в чем же его обвинили?

Взгляд маленьких глазок потемнел и стал жестче.

– Мне тут некогда с вами лясы точить, – пробормотал столяр и потянулся за рубанком.

– А ведь есть свидетели того, как вы слонялись возле Голден-сквер, – обронил Себастьян. – Как преследовали Александри Соваж. Как запугивали ее.

Баллок выпятил тяжелую челюсть, морщинистый рубец на щеке потемнел от красноты до гневного багрянца.

– Мне скрывать нечего. Спорить не буду, разок я выложил ей все начистоту – а что, черт подери, нельзя? Но стращать не стращал, а кто такое сочиняет, тот наглый брехун.

– И не грозили, что мадам за все поплатится?

– Кто вам об этом наплел? Она, что ли?

– Отнюдь.

Губы столяра скривились в презрительной ухмылке.

– Сдается мне, вы дамочку не за ту принимаете. Послушать некоторых, так она прямо ангел милосердия. Только далековато ей до ангела. Норов у этой стервы будь здоров. Чего уж там, я собственными ушами слыхал, как она грозилась пырнуть парня рыбным ножом только потому, что ей не понравилось, как он посмотрел на собственную жену.

Себастьян вспомнил ту неистово запальчивую женщину, которую знал по Португалии, и без труда представил себе подобную сцену.

– Я могу порассказать про нее много такого, о чем вы ни сном ни духом, – не умолкал Баллок. – Ведь у нас тут немало лягушатников обосновалось. Я наслухался их разговоров про эту мадаму – как она шлялась с армией Бонни по Испании за хахалем своим, каким-то французским лейтенантом. Не законным супружником, заметьте, а полюбовником. 

– Мне это известно, – просто ответил Себастьян.

В массивной груди Баллока глухо пророкотало злобное бурчание.

Виконт обвел взглядом мастерскую: каркасы полуготовых шкафов, штабеля пиленого леса, ряды хорошо смазанного и тщательно заточенного инструмента.

– И все-таки мне не совсем понятна причина вашей неприязни к мадам Соваж.

– Я ж вам сказал! Это из-за нее Авель попал в Ньюгейт.

– Что он сделал?

– Ничегошеньки.

– Тогда в чем она обвинила вашего брата?

– У нее и спросите, – окрысился Баллок, демонстративно поворачиваясь обратно к доске, и принялся снова и снова двигать рубанком, то напрягая, то расслабляя мускулы крепких плеч и рук.  

Себастьян смотрел, как спадают пахучими горками завитки стружки. Если бы Александри Соваж нашли с проломленной головой одну, Баллок выглядел бы наиболее вероятным подозреваемым.

Однако главной целью ночного нападения была вовсе не докторесса, а с Дамионом Пельтаном мебельщика ничего не связывало.

Логика подсказывала исключить причастность верзилы-столяра  к убийству, поскольку на ум не приходило ни одного ответа на простой вопрос: почему Баллок, буде он замешан, оставил в живых ненавистную ему Александри Соваж, а вместо этого выместил свою ненависть на ее спутнике – незнакомом  ему французе?  

И все же внутренний голос подсказывал не сбрасывать этого мужчину со счетов. От него разило злобой, маленькие черные глаза светились блеском, который Себастьян сразу узнал, ибо сталкивался с таким и раньше. Типы, подобные Самсону Баллоку, не только извлекали выгоду из своей исключительной массивности и силы; они упивались страхом, который внушали окружающим, и пользовались этим страхом, чтобы добиваться подчинения и прокладывать себе путь в жизни. Когда же запугивание не давало желаемого результата – а иногда просто в особенно ожесточенном  расположении духа, – они убивали.

И получали от этого удовольствие.

ГЛАВА 19

В пять минут одиннадцатого Себастьян стоял у ворот садов Карлтон-Хауса и наблюдал, как Камилл Бондюран, размахивая руками, целеустремленно вышагивает по Мэлл с отсутствующим выражением лица человека, чьи мысли где-то далеко-далеко. Француз облачился в плотное коричневатое пальто, а шею укутал толстым вязаным шарфом из шокирующе яркой синей шерсти. Белые облачка его выдохов медленно таяли в холодном  воздухе.

Мэлл, в давние времена усыпанная дроблеными ракушками длинная дорожка, где английские короли любили устраивать французскую игру под названием «palle maille», лежала к северу от Сент-Джеймсского парка. Параллельно этой широкой давно уже гравийной аллее,  обсаженной липами и вязами, на противоположной стороне парка шла такая же под названием Бердкейдж-Уолк. Из-за близости к «Гербу Гиффорда» она представлялась более логичным выбором для обитателя гостиницы, желающего совершить моцион. Однако Бердкейдж-Уолк пользовалась определенной репутацией, что, видимо, и побудило Бондюрана избрать для прогулок Мэлл.

– Бодрящий денек для прогулки, – отметил Себастьян, пристраиваясь рядом с секретарем.

Тот бросил на виконта быстрый взгляд и зашагал дальше. Француз был высоким, худым как скелет, с сальными черными волосами и костлявым лицом. Его почти лишенные ресниц глаза щурились не то по привычке, не то пытаясь получше разглядеть спутника.

– Мы с вами знакомы? – картавя, с сильным акцентом спросил по-английски Бондюран.

– Я был на отпевании Дамиона Пельтана.

– Не припоминаю, чтобы видел вас там.

– Вероятно, потому, что вы в это время читали, – последовало любезное пояснение.

Секретарь резко остановился и повернулся к Себастьяну лицом:

– Чего вы от меня хотите?

– Вы ведь отдаете себе отчет, что Пельтана убили?

– Разумеется! За кого вы меня держите? За полного идиота?

– Вам известно, почему он погиб?

– Потому что оказался настолько глуп, чтобы податься в опасный район незнакомого города посреди ночи? Потому что был французом? Потому что кому-то не понравился покрой его пальто? Откуда мне знать? И вообще, не понимаю, какое вам-то до этого дело.  

– Он ни с кем не ссорился в последнее время?

– Пельтан? С кем ему было ссориться? Насколько я могу  судить, этот человек не имел собственного мнения ни по одному из значимых вопросов. Попробуй вы вовлечь его в дискуссию о Руссо или о Монтескье, он бы только рассмеялся и сказал, что философствования мертвых не представляют для него никакого интереса. 

– А что же его интересовало?

– Больные – особенно неимущие, – презрительно передернулось лицо секретаря. – Пельтан бывал сострадательным и чувствительным  до слезливости.

– Вы не сторонник филантропии, как я понимаю?

– Нет, не сторонник. Чем скорее позволить голодранцам умереть, тем лучше для общества. Зачем поощрять их дольше плодиться?

– Императорам и королям нужно откуда-то брать солдат, – заметил Себастьян.

– Ваша правда. Хорошо, что низшие сословия пригодны хотя бы на пушечное мясо.

– Которое император Наполеон расходует с ошеломительной скоростью. 

Бондюран кисло поджал большой рот: 

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Не знаете никого, кто мог бы желать смерти Пельтану?

– По-моему, я уже ответил на этот вопрос. – Француз поплотнее намотал на шею шарф. – А теперь прошу меня извинить. Вы прервали мой моцион.  

И он зашагал прочь, размахивая руками и опустив вниз голову, словно преодолевал сильный встречный ветер или читал невидимую книгу.

          * * * * * * * *

Следующую остановку Себастьян сделал в «Отдыхе султана», кофейне на Дартмут-стрит, пользующейся популярностью у столичных военных.

Уютный, отделанный дубовыми панелями зал был полон табачного дыма и красномундирных офицеров, которые разговаривали и хохотали все вдруг и разом.

Французский полковник, неприметный в своем темном сюртуке и скромном галстуке, в одиночестве сидел в уголке. Его голова склонилась над развернутой на столике газетой; у локтя стояла чашка кофе. Но по исходящей от француза едва заметной настороженности Себастьяну стало ясно, что Фуше больше внимания уделяет разговорам вокруг, чем газетной странице перед собой.

Пробравшись сквозь толпу, виконт отодвинул стул напротив полковника.

– Не возражаете, если я присоединюсь?

Фуше поднял голову, моргнув пару раз ореховыми глазами.  

– А мои возражения вас остановят? – поинтересовался он, откидываясь на спинку стула.

Француз был высоким и хорошо сложенным, хотя исхудавшее тело и землистая кожа лица свидетельствовали о ранении и нездоровье. В рыжеватой шевелюре и густых усах проскакивала седина; от уголков глаз веером разбегались морщины, углубленные непогодой и пережитой болью.

Усевшись, Себастьян обвел многозначительным взглядом переполненный зал:

– Популярное место.

– Не правда ли?

– Вероятно, поэтому вы и посещаете его?

В глазах француза затеплился веселый огонек.

– Мне приятно общество людей в армейской форме, независимо от ее цвета.

– Я слышал, вы воевали в России.

– Воевал.

– Немногие приковыляли из того разгромного похода живыми. Сам Наполеон, конечно, не в счет. 

– Немногие.

Опершись локтями на стол, Себастьян подался вперед.

– Предлагаю разделаться с неприятным разговором по-быстрому, вы не против? Я знаю, зачем Вондрей здесь. Чего я не знаю, так это по какой причине Дамиона Пельтана ударили ножом в спину и вырезали у него сердце. Наиболее очевидный мотив – сорвать вашу миссию. Надругательство над трупом выглядит зловеще, но это могло быть тонким намеком в адрес месье Вондрея, который, насколько мне известно, страдает сердечным недугом.

Полковник неторопливо сделал глоток кофе и ничего не сказал.

– Не исключено и обратное, – вел дальше Себастьян, – доктора могли устранить, поскольку он каким-то образом начал представлять угрозу для успеха вашей делегации. 

– Так вот почему вы здесь? Рассматриваете меня в качестве подозреваемого?

– А, по-вашему, не следует?

Фуше провел двумя пальцами по своим пышным усам.

– Будь Пельтан убит безо всяких изысков, я мог бы сгодиться на эту роль, да. Но разве сама необычность его смерти не противоречит подобному предположению?

– Противоречит. Если только убийцу не подпитывала ярость или кровожадность, какую нередко можно наблюдать на полях сражений. – Себастьян пробежал взглядом по шумному залу. – Мы оба встречали тех, кому доставляло удовольствие калечить тела поверженных врагов.

И снова полковник отпил кофе и промолчал.

– Разумеется, существует и третья возможность – что Пельтана убили по чисто личным мотивам, не связанным с вашей миссией. Маловероятно, поскольку он пробыл в Лондоне всего три недели. Но все же допустимо.

Француз потянулся к своей чашке с осторожностью, говорившей о застарелой ране правой руки или плеча.

– Полагаю, вам известно о женщине?

Себастьян пытливо всмотрелся собеседнику в лицо, однако у Фуше хорошо получалось не выдавать своих чувств.

– О какой женщине?

– Супруге некоего герцога –  или сына герцога.

– Имеете в виду лорда Питера Рэдклиффа?

– Да, точно. Его жена настоящая красавица. Вы с ней знакомы?

– Знаком.

Допив остатки кофе, Фуше поставил чашку.

– Мужья красивых женщин нередко подвержены яростным вспышкам ревности. Ревности и собственнического инстинкта. Если вы ищете личные мотивы, этот может оказаться неплохой отправной точкой, верно? Особенно с учетом вырезанного сердца.

– Вы обратили внимание, что Пельтана убили в двадцатую годовщину казни Людовика XVI?

– Не обратил. А вы считаете это обстоятельство значимым?

– Скорее случайное совпадение, чем нечто большее, так, по-вашему?

Еще раз вытерев усы, полковник поднялся из-за стола.

– Жизнь полна совпадений.

И повернулся уходить.

Себастьян остановил его вопросом:

– Как думаете, зачем Амброз Лашапель явился на похороны доктора Пельтана? 

– Пожалуй, об этом вам следует у него и спросить, – ответил француз и пошел сквозь смеющуюся, оживленную толчею – высокий прямой мужчина с выправкой армейского офицера, окруженный врагами своей страны.

ГЛАВА 20

К тому времени, когда Себастьян добрался до городского особняка четы Рэдклифф на Хаф-Мун-стрит, над городом нависли густые белые облака и в морозном воздухе запахло снегом.

Он ожидал, что не застанет лорда Питера дома, и не обманулся в своих ожиданиях. Леди Питер также отсутствовала. Но дружеское общение с юной служанкой, которая красными от холода руками намывала ступеньки в подвал, помогло выяснить, что хозяйка повела своего маленького брата и его друга в Грин-парк. Поблагодарив поломойку, Себастьян направился к парку.

Он кое-что знал о леди Питер. В девичестве Джулия Дюран, она родилась на закате эпохи Старого порядка[24]. Ее отец, младший сын мелкопоместного дворянина из долины Роны, выучился на офицера артиллерии в «Эколь Милитэр», престижной военной академии в Париже. Когда восставшие жители французской столицы свергли Бурбонов, Жорж Дюран не подался в бега. Вместо того чтобы присоединиться к армии контрреволюционеров, он сохранил верность родине и впоследствии стал уважаемым генералом, вначале при Конвенте, а затем и при Директории[25].

Однако генерал Дюран никогда не питал особых симпатий к дерзкому молодому корсиканцу по имени Наполеон Бонапарт. Когда тот в 1804 году объявил себя императором, Жорж Дюран попытался остановить его – и лишь чудом спасся.

К счастью, генералу хватило предусмотрительности заблаговременно вывезти из Франции жену и детей. А перед смертью он успел устроить брак своей красавицы-дочери с младшим сыном английского герцога.

Леди Питер в теплом пепельно-розовом пелиссе и капоре, украшенном изящным букетиком цветов из шелка и бархата, сидела на железной скамейке возле охотничьего домика и слегка улыбалась, наблюдая, как ее восьмилетний брат играет в мяч со своим другом. Но стоило ей заметить Себастьяна, улыбка исчезла.

– Нет, не убегайте, – заговорил он, когда дама с широко распахнутыми глазами вскочила с лавочки, судорожно вцепившись одной рукой в бархатную ткань своего наряда. – Судя по всему, вы догадываетесь, почему я хочу побеседовать с вами?

Почти на десять лет моложе своего мужа, Джулия Рэдклифф была двадцатипятилетней красавицей с сияющими зелеными глазами, каштановыми волосами, мягко обрамлявшими лицо в форме сердечка, с небольшим, изящно очерченным носом, полными губами и чертами безупречными, как у мадонн Фра Филиппо Липпи. Но ее веки покраснели и припухли, по всей видимости, она сегодня плакала. «Из-за Дамиона Пельтана? – задался вопросом Себастьян. – Или по какой-то иной причине?»

Он наблюдал, как на красивом лице стремительно сменялись противоречивые эмоции: привитая с детства благовоспитанность боролась с инстинктивным желанием схватить в охапку маленького брата и бежать.

Хорошие манеры взяли верх.

– Лорд Девлин, – грациозно наклонила голову француженка, хотя дернувшиеся плечи выдавали взволнованность ее дыхания.

– Не желаете немного прогуляться, леди Питер? – предложил виконт.

Она бросила быстрый, неуверенный взгляд в сторону мальчиков и сопровождавшей их няньки.

– Мы не будем отходить далеко. Я слышал, вы знали Дамиона Пельтана еще ребенком, в Париже?

– Да, знала. – В мелодичном голосе Джулии Рэдклифф до сих пор проскальзывали французские модуляции. – Мы росли по соседству. Но… это было так давно. Каким образом те далекие времена могут иметь отношение к смерти Дамиона?

– Неизвестно, могут или нет. В настоящий момент я всего лишь пытаюсь отыскать хоть какую-то зацепку, которая помогла бы объяснить случившееся.

Она пошла рядом с Себастьяном по гравийной дорожке, задевая оборчатым подолом прогулочного платья бордюр из розмарина.

– Что вам угодно узнать?

– Когда вы видели Пельтана в последний раз?

Собеседница замешкалась с ответом, и у Себастьяна сложилось четкое впечатление, что она испытывает искушение и вовсе отрицать свою встречу с Пельтаном.

– Ваш супруг сообщил мне, что виделся с доктором примерно неделю назад. Полагаю, вы тоже?

– Да. Как я уже говорила, мы были давними друзьями. Дамион вскоре по приезду в Лондон прислал мне весточку, и лорд Питер пригласил его на ужин.

– Когда это произошло?

– Как и сказал мой муж, примерно неделю назад.

– И это была единственная ваша встреча?

– Нет, Дамион нанес нам еще несколько дневных визитов.

Себастьян заметил подчеркнутое «нам», но решил не давить.

– Пельтан сообщил вам, зачем приехал в Лондон?

Леди Питер искоса бросила на виконта сомневающийся взгляд, явно не желая предавать доверие своего друга детства даже после его смерти.

– А вы знаете?

– О делегации? Знаю.

Она кивнула, с полуоткрытых губ сорвался легкий вздох облегчения.

– Не хочу, чтобы вы сочли, будто Дамион сам проговорился мне о мирных инициативах, нет, он не проронил ни слова. Но мой отец знавал Армона Вондрея в Париже. Этот человек – ставленник Бонапарта. И когда я услышала, что Дамион приехал сюда с ним… – леди Питер пожала плечами. – Миссию задумывали секретной, но иные секреты не так уж сложно разгадать.

– Почему Пельтана включили в делегацию?

– У Вондрея слабое сердце. Он одержим заботой о своем здоровье, нервничает из-за малейшей припухлости или спазма и требует постоянных утешений и ободрений. Вот и решили, что лучше ему ехать с личным врачом. К тому же, дочь Вондрея…

– Мадлен, правильно?

– Да. Вы слышали ее историю?

Себастьян покачал головой.

– Мадлен была замужем за Франсуа Кеснелем, молодым кавалерийским капитаном. Он погиб в минувшем декабре в Испании, оставив супругу в тягости.

– Понимаю.

Они повернули обратно к охотничьему домику, глядя на мальчиков, которые утратили интерес к мячу и теперь соревновались, кто дальше прыгнет на одной ноге, оглашая парк криками и смехом. В отличие от сестры Ноэль Дюран был удивительно светловолосым, но унаследовал такую же форму лица и большие зеленые глаза.

– Сколько лет вашему брату?

Леди Питер мягко улыбнулась:

– Восемь.

– Он живет с вами?

– Да. Наша матушка умерла меньше чем через год после его рождения, а вскоре скончался и отец.

– Сожалею. Вам, наверное, трудно пришлось – остаться одной в чужой стране.

– Да, нелегко. Но к тому времени мы с лордом Питером успели пожениться.

Уже много лет Джулия Рэдклифф была замужем, но так и не родила собственного ребенка. Себастьян поймал себя на мысли об еще одной бездетной француженке, точно так же оказавшейся в изгнании на английской земле.

– Как я понимаю, отец Дамиона Пельтана тоже врач?

– Да.

– Мне рассказывали, будто он был как-то связан с королевской семьей, когда те находились в заточении в Тампле. Вам что-нибудь известно об этом?

К его удивлению, со щек леди Питер вдруг схлынул румянец, и она ломким голосом спросила:

– Вы не знаете?

– Не знаю чего?

– Отец Дамиона, Филипп-Жан Пельтан, по поручению Конвента лечил юного дофина.

– Сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты?

– Именно.

«Дофин Франции» – данный титул традиционно присваивался наследнику французского престола. Мало кто назвал бы сейчас крестильное имя несчастного младшего брата Марии-Терезы; большинство помнило его просто как «пропавшего дофина». «Пропавшим» его именовали не столько из-за безвременной кончины, сколько из-за окутывавшей эту кончину тайны. Брошенный в тюрьму в 1792 году вместе с родителями, родной теткой и сестрой, мальчик, по слухам, умер в одиночестве в холодной, темной камере. Но уже через несколько дней после объявления о его смерти поползли фантастические истории о подмене, самозванце и о чудесном спасении[26].

– Принцу на ту пору исполнилось всего десять лет. Лишь немногим больше, чем сейчас Ноэлю, – кивнула леди Питер на брата, который в это время изучал гравий на парковой дорожке с дотошностью ювелира, проверяющего новую партию драгоценностей.

– Когда это было?

– В 1795 году. Конец мая или начало июня, точнее не скажу.

– И?

– Отец Дамиона нашел дофина тяжело больным. Тот провел в тюрьме больше двух лет, и с ним ужасно обращались. – Она мотнула головой, плотно сжав губы. – Морили голодом, избивали, оставляли лежать в темной камере в собственных нечистотах. Доктор сделал все возможное, но было уже поздно. Через несколько дней после начала лечения мальчик скончался.

– А Марию-Терезу Пельтан-старший тоже осматривал?

– Понятия не имею. Зато точно знаю, что после смерти дофина доктора привезли обратно в Тампль и попросили произвести вскрытие тела.

– И он это сделал?

– Да.

Порыв ветра погнал по дорожке перед ними сухие листья. Себастьян устремил взгляд на парк, ощущая, как лицо вдруг сделалось холодным и неприятно стянутым.

– Но вы же не… – леди Питер запнулась и начала снова: – Вы же не думаете, будто события такой давности как-то связаны с гибелью Дамиона?

– Скорее всего, не связаны, – ответил Себастьян, больше для того, чтобы успокоить ее. – Когда вы виделись с Пельтаном на прошлой неделе, каким он вам показался?

– Что вы имеете в виду?

– У меня сложилось впечатление, что отношения между отдельными членами делегации нельзя назвать приятельскими.

Мягкий зеленый взгляд осветился озорным огоньком.

– Да, но разве это удивительно? Им же поручили следить друг за дружкой.

– Вот как?

– Хотя Армон Вондрей и является послушным орудием в руках Бонапарта, это вовсе не значит, будто император ему доверяет. Наполеон вообще никому не доверяет, особенно сейчас. Вы слышали о заговоре против него в минувшем декабре?

Себастьян утвердительно кивнул.

– Полковник Фуше – это выбор императора, не Вондрея.

– А секретарь?

– Камилл Бондюран вовсе не такой смиренный тихоня, каким тщится казаться. Дамион однажды заметил, что родись Бондюран в Испании на пару столетий раньше, он сделал бы блестящую карьеру палача инквизиции.

– А сам Пельтан? Почему его выбрали?

– Он был единственным, кого пригласил лично Армон Вондрей. Дамион присутствовал здесь в качестве его личного врача и не играл никакой роли в переговорах.

– Но тем не менее согласился поехать. Не знаете, по какой причине?

– Мой муж задал ему этот же вопрос. Дамион в ответ усмехнулся и сказал, что человеку нечасто выпадает шанс войти в историю.

По улице прокатился груженый угольный фургон. Тащившая его четверка тяжеловозов грузно налегала на хомуты, дыхание лошадей белой дымкой повисало в холодном воздухе.

– Ваш друг никогда не служил врачом в армии?

– Нет, – покачала головой леди Питер. – Из-за перенесенной в детстве болезни у него были слабые суставы. Возможно, поэтому он и согласился сопровождать Вондрея. Мне кажется, Дамион тяготился тем, что остается в Париже в то время, когда другие сражаются и гибнут.

– Так он поддерживал императора?

Изящный подбородок неожиданно горделиво вскинулся.

– Он поддерживал Францию.

– И одобрял цель делегации?

– Имеете в виду мир? После двадцати лет войны кто из нас не жаждет мира?

– Даже такого, при котором Наполеон Бонапарт останется на французском троне?

– Дамион не был роялистом, если вы на это намекаете.

– И все же он согласился проконсультировать Марию-Терезу.

По лицу леди Питер промелькнула тень тревоги.

– Вам известно и об этом?

– Принцесса бездетна уже долгие годы. Что заставило ее надеяться, будто доктор Пельтан сможет помочь?

– Среди прочего Дамион увлекался изучением лекарственных трав, как тех, которые оказались позабытыми здесь, в Европе, так и тех, что издревле используются коренными жителями обеих Америк и Индии. Он опубликовал ряд статей по данной тематике.

– Мне почему-то трудно себе представить Марию-Терезу штудирующей мудреные медицинские статьи. Так откуда же она узнала о Пельтане?

– По-моему, это дядя принцессы порекомендовал ей Дамиона.

Себастьян увидел, как Ноэль Дюран толкнул своего товарища по играм. В сердитые голоса мальчишек вплелись окрики няньки.

– Который дядя?

– Людовик-Станислав, или граф Прованский, или самозваный Людовик XVIII – как вам угодно называть этого человека. Он и сам консультировался с Дамионом за несколько дней до принцессы.

– Я этого не знал. – Людовик-Станислав почему-то не счел нужным упомянуть о столь незначительном факте.

Мальчишки уже вцепились друг в друга и теперь катались под раскидистым вязом в побуревшей от мороза траве.

– А доктора Пельтана не… – Себастьян запнулся, подыскивая подходящее слово, – взволновали его встречи с Бурбонами?

Леди Питер развернулась к нему лицом.

– Да, полагаю, взволновали. Дамион, правда, постарался перевести все в шутку, но меня удивило, что он вообще упомянул об этих встречах. Я подумала, может, именно то короткое и трагичное знакомство его отца с королевской семьей и стало причиной, по которой…

– Бурбоны обратились к нему? Или по которой его растревожили встречи с ними?

– Конечно же, я имела в виду второе, что причастность Пельтана-старшего к королевской семье и заставила волноваться Дамиона. С какой стати Бурбонам обращаться к Дамиону из-за того, что делал его отец двадцать лет назад?

Раз воображение дамы не обладало достаточной живостью, Себастьян не собирался ее просвещать.

– Не приходит ли вам на ум, кто мог желать ему зла?

– Дамиону? Благие небеса, нет. Он был добрым, мягким, чутким человеком, посвятившим свою жизнь помощи недужным. В Лондоне провел всего несколько недель. Зачем кому-либо хотеть его смерти?

– Как он ладил с Армоном Вондреем?

– Кажется, неплохо. В конце концов, разве не сам Вондрей выбрал его в сопровождающие? Дамион умел ублажить подопечного, успокаивая страхи, а не раздувая, как имеют обыкновение поступать многие врачи, чтобы сделаться необходимыми для своих пациентов.

– А остальные? Фуше и Бондюран? С ними у Пельтана не случалось никаких трений?

Француженка нахмурилась, словно обдумывая вопрос.

– Я бы сказала, он остерегался и того и другого. Но мне неизвестно, ссорился ли он с ними.

– Как насчет кого-нибудь, встреченного доктором уже в Англии?

– Он мало с кем виделся в Лондоне, – покачала она головой. – Ведь в том и состоял один из основных резонов арендовать для делегации гостиницу целиком – чтобы избежать общения с англичанами. Не так ли?

Леди Питер запнулась, приоткрыв рот, словно внезапно о чем-то вспомнив.

– Что? – спросил Себастьян, не сводя с нее глаз.

– На прошлой неделе – по-моему, в четверг утром – мы с Ноэлем гуляли в Гайд-парке. И возле Оружейной палаты увидели Дамиона с одним человеком. Разговор между ними велся явно на повышенных тонах, поэтому я остановила Ноэля, когда тот хотел подбежать к ним.

– А Пельтан заметил вас?

– Да, заметил. Ноэль окликнул «Bonjour!», прежде чем я успела шикнуть на него, и Дамион глянул в нашу сторону. Но по выражению его лица я поняла, что нам лучше не подходить.

– Какому выражению? Досады?

– Нет, не досады. Скорее, странной смеси гнева и страха.

– Вы не узнали его собеседника?

– Я не причисляю этого человека к своим знакомым, но в лондонском Вест-Энде мало кто не узнал бы его. Это был Килмартин. Ангус Килмартин.

Себастьян разом припомнил, что видел невысокого, кривоногого шотландца спускавшимся по лестнице из покоев Джарвиса.

– Нет ли у вас предположений, зачем Дамиону Пельтану было с ним встречаться?

– Нет, совершенно никаких. – Француженка заглянула ему за спину, где нянька пыталась разнять дерущихся мальчишек. – Право же, monsieur, мне пора идти.

Коснувшись края шляпы, Себастьян склонил голову:

– Благодарю вас за содействие, леди Питер. Если вспомните еще что-нибудь, могущее оказаться полезным, дадите мне знать?

– Разумеется.

Она повернулась, сильный порыв ветра дернул поля ее капора. Джулия Рэдклифф вскинула руку, чтобы удержать головной убор, и это движение обнажило кисть между краем лайковой перчатки и обшитого галуном манжета. На бледной коже четко проступали четыре багровых синяка.

Расположенных в точности так, как если бы разъяренный мужчина стиснул большой, сильной рукой хрупкое женское запястье.

ГЛАВА 21

Ангус Килмартин сидел в одиночестве за столиком у камина в мрачной, чересчур натопленной столовой клуба «Уайтс», когда Себастьян подошел к нему и устроился в кресле напротив.

– Не припомню, чтобы я приглашал вас составить мне компанию, – любезным тоном заметил шотландец, ни на миг не теряя обычного, слегка насмешливого выражения лица.

– Вот и хорошо, я не намерен засиживаться.

Килмартин крякнул и отрезал себе кусочек бифштекса.

– Слышал, вы недавно удостоились нового контракта с военным флотом, – обронил Себастьян.

– Да, верно.

– Мои поздравления.

Шотландец вскинул взгляд на визави.

– Звучит так, словно вы нимало этого не одобряете.

– С какой бы стати?

Всего двадцать лет назад Ангус Килмартин подвизался скромным торговцем в Глазго. Нынче же его средства были вложены чуть ли ни в каждую из прибыльных отраслей. На его ткацких фабриках в Йоркшире скатывалось в рулоны сукно, из которого шили форму для британских солдат и матросов. Его литейные цеха снабжали армию пушками и стрелковым оружием, а с его верфей непрерывным потоком сходили фрегаты и канонерки, помогавшие Британии править морями. За два военных десятилетия, пока английские ремесленники и мастеровые голодали, а на руинах домов его изгнанных из Хайленда соплеменников паслись овцы, Килмартин преуспел до степени, значительно превосходившей самые смелые человеческие мечтания.

– И действительно, с какой стати? – подхватил он, аккуратно намазывая маслом хлеб. – Так зачем вы здесь? Чтобы потолковать о моих деловых начинаниях?

– На самом деле меня интересует, как вы свели знакомство с французским доктором по имени Дамион Пельтан.

Шотландец нарочито неспешно прожевал кусок, прежде чем проглотить.

– Имеете в виду молодого человека, недавно убитого уличными грабителями в округе Святой Екатерины?

– Его действительно убили в округе Святой Екатерины, хотя я очень сомневаюсь в причастности уличных грабителей.

– А что заставляет вас полагать, будто я водил с ним знакомство?

– Вас видели спорившими в парке утром минувшего четверга. Кстати, именно в тот день француз и погиб.

Поджав подбородок и опустив взгляд, Килмартин едва заметно усмехнулся и начал отрезать следующий ломтик говядины.

Себастьян внимательно наблюдал за ним.

– Итак, вы не отрицаете факта вашего знакомства?

Задержав вилку на полпути ко рту, шотландец невинно округлил глаза:

– С какой стати? Пельтан был врачом. Я консультировался у него по вопросам медицинского характера. Не считаю нужным посвящать вас в подробности.

– Хотите убедить меня, будто встретились с доктором в парке, чтобы обсудить лечебные дела?

– Я не искал с ним встречи. Мы столкнулись случайно, и между нами завязалась дискуссия.

– По медицинскому вопросу.

– Именно.

– Любопытно, откуда вы узнали о докторе Пельтане? Он в Лондоне совсем недавно.

– Мне его порекомендовали. Не припомню доподлинно, кто.

– Возможно, кто-то из Бурбонов? – сардонически предположил Себастьян.

Килмартин улыбнулся, не разжимая губ, и пожал плечами:

– Возможно. Но не поручусь.

Виконт обвел взглядом элегантный, высокий зал.

– Полагаю, до вас доходили слухи?

– Лондон то и дело полнится слухами. Какие вы имеете в виду?

– Будто фиаско в России ослабило Наполеона до такой степени, что он не прочь прощупать возможность заключения мира с Британией.

– Этому не бывать, – заявил Килмартин.

– Вы так уверены?

– Наполеон никогда не согласится на условия англичан.

– А если согласится? – Себастьян всмотрелся в лицо собеседника. – В случае замирения вам предстоит лишиться немалых прибылей.

Улыбка шотландца не дрогнула ни на секунду.

– Все хорошее когда-нибудь заканчивается.

– Верно. Однако некоторые события можно отсрочить. Особенно если заинтересованный в этом человек достаточно беспощаден, чтобы не гнушаться любыми средствами.

Крепче сжав вилку и нож, Килмартин подался вперед:

– На что вы намекаете? Будто я устроил в каком-то закоулке засаду на Дамиона Пельтана, надеясь этим сорвать планы делегации из Парижа? Совершеннейший абсурд.

– Я не говорил, что Пельтан был членом делегации из Парижа.

На какое-то мгновение эти слова словно зависли в наступившей тишине. Шотландец застыл, впившись в Себастьяна прищуренными серыми глазами. Легкая насмешливость на его лице сменилась угрюмой недоброжелательностью.

Держа нож на весу, Килмартин произнес, сохраняя тихий и ровный тон:

– Если бы мне приспичило положить конец трусливым попыткам Бонни замириться, то я порешил бы того жирного бывшего священника в личине дипломата. А не его врача.

– Слишком очевидно, – мотнул головой Себастьян. – Зачем убивать Вондрея, если можно избавиться от него другим способом? Этот человек болезненно одержим состоянием собственного здоровья. Потеряв личного врача, он, вполне вероятно, решит отказаться от своих дипломатических попыток и поспешит обратно через Ла-Манш. Нельзя исключать такой вот расчет.

В глаза шотландца вернулся юморной огонек.

– Правда? В таком случае убийца Пельтана расчетливей, чем мне представлялось. Хотелось бы мне приписать себе столь хитроумный замысел, но, увы, заслуга не моя.

Себастьян наблюдал, как собеседник положил свой нож и потянулся за элем.

– Какова же настоящая причина вашей встречи с Пельтаном в минувший четверг?

Поджав губы и лукаво прищурившись, Килмартин покатал эль на языке. Но затем лишь покачал головой, словно хранимый им секрет был слишком занятен, чтобы им делиться.

          * * * * * * * *

Себастьян как раз пересекал вестибюль, направляясь к выходу, когда услышал приветственный оклик толстяка на кресле-каталке, которое толкал расфранченный денди.

– Сэр, – развернувшись, подошел поздороваться виконт. – Не ожидал встретить вас в Лондоне.

Граф Прованский заулыбался, довольно надувая румяные щеки.

– Мария-Тереза пожелала на несколько дней приехать в город – сходить в театр, купить новую шляпку – что-то в этом роде. К тому же во вторник званый вечер у герцогини Клейборн. – Он изучающе посмотрел на Себастьяна, словно пытался поймать ускользающее воспоминание. – Она ведь приходится вам родственницей?

– Тетей.

Морщинка между бровей некоронованного короля разгладилась.

– О, так я и думал. Возможно, там мы увидимся снова.

– Возможно.

Людовик-Станислав разразился своим обычным, колыхающим огромный живот хохотом.

– А вы, похоже, не любитель подобных мероприятий? – Смех перешел в кашель. – В вашем возрасте это простительно.

– Правильно ли я понимаю, что вы остановились на Саут-Одли-стрит в доме вашего брата?

– Именно так, именно так. Все равно Артуа сейчас волочится за какой-то юбкой в Шотландии, а потому, даже если наш приезд ему не по нраву, он ничего не может с этим поделать, правда же?

Себастьян бросил взгляд на Амброза Лашапеля. Но придворный отвернулся, словно не доверяя своему умению сохранять невозмутимый вид.

– Я обнаружил нечто любопытное касательно убитого французского врача, – обронил виконт.

Граф Прованский округлил глаза в нарочитой пантомиме удивления.

– Да?

– Кажется, Дамион Пельтан приходится сыном доктору Филиппу-Жану Пельтану – тому самому, который лечил юного дофина в тюрьме Тампль.

– В самом деле? Какое удивительное… совпадение.

Себастьян всмотрелся в пухлое, самодовольное лицо Бурбона. Монарха – пусть даже некоронованного – не назовешь в открытую лжецом.

– Неужели вы не узнали фамилию?

– Нет, я, конечно же, заметил сходство их фамилий, – толстые щеки дрогнули. – Однако понятия не имел, что они… Сын, вы сказали? Вот так интрига.

– Удивительное совпадение.

– Да-да, разумеется, разумеется.

– А вы случайно не знаете, для чего Дамион Пельтан приехал в Лондон?

Граф Прованский ответил неожиданно жестким взглядом. «Нет, – подумалось Себастьяну, – каким бы приветливым ни было его лицо и каким бы добродушным ни казалось поведение, нельзя забывать, что этот человек – внук Людовика XV, выросший среди великолепия и интриг французского двора».

– Откуда я могу это знать? Не все располагают такой сетью информаторов и шпионов, как, скажем, ваш тесть.

Себастьян заметил, как Амброз Лашапель со вздохом прикусил щеку. Даже если сам Людовик-Станислав и не заметил своей оплошности, его придворный явно понимал: патрон сей момент невольно сознался, что осведомлен о том, зачем Пельтан находился в Лондоне, раз счел его достойным внимания лорда Джарвиса.

– Расскажите мне о вашем племяннике, юном дофине, – попросил Себастьян.

Резкая смена темы повергла стареющего Бурбона в замешательство.

– О моем племяннике? А что тут рассказывать? Он был славным мальчуганом, всего семи лет от роду и пышущим здоровьем, когда его бросили в тюрьму.

– Что с ним там случилось?

Граф Прованский вздохнул.

– Поначалу ничего особенного. В течение нескольких месяцев после казни отца Луи-Шарлю позволяли оставаться с матерью, сестрой и тетей. Но однажды пришли стражники и увели его. Судя по всему, революционеры приказали тюремщикам истребить в ребенке малейшие проявления так называемой «королевской гордыни». – Пухлое лицо мучительно сжалось. – С ним обращались… ужасно.

– Когда он умер?

– Восьмого июня 1795 года.

– И Филипп-Жан Пельтан произвел вскрытие тела?

– Да, он был одним из врачей.

– А участвовали и другие?

– По-моему, двое или трое. Хотя Пельтан был единственным, кто видел мальчика за пару дней до смерти, когда был вызван в тюрьму, чтобы лечить его.

– И Пельтан опознал в умершем своего пациента?

– Mon Dieu. – Обычно безмятежные черты царственного толстяка затопила сердитая краска. – Надеюсь, вы не считаете все эти смехотворные старые сказки правдивыми?

– Какие сказки?

– Будто вы не знаете! Что дофин не умер в Тампле, что его выкрали из тюрьмы, подменив телом какого-то другого несчастного мальчика!

Живучесть легенды о том, что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты на самом деле не погиб в заточении, представляла собой несомненный источник неловкости и досады для обоих его дядей и кузена, мечтавших когда-нибудь занять освободившийся трон. Себастьян промолчал, и граф Прованский добавил:

– Заклинаю вас всем святым, не говорите ни слова об этом моей племяннице. Вы не представляете, до какой степени подобные слухи расстраивают Марию-Терезу и сколько шарлатанов являлось к ней за эти годы, называясь именем ее давно потерянного брата. После одной из таких встреч она несколько дней болела.

Себастьян нахмурился.

– Так принцесса не видела брата после его смерти?

– Нет. Она и до смерти почти два года его не видела. Луи-Шарля вырвали из рук матери летом девяносто третьего. Они с Марией-Терезой больше так и не встретились.

– Странно, что революционеры не показали тело дофина сестре – хотя бы для того, чтобы рассеять любые сомнения в его участи раз и навсегда.

– Да уж, лучше бы показали, – буркнул граф Прованский, передвигая свой немалый вес в кресле. – Это избавило бы всех нас от множества хлопот.

– Вы уверены, что ваш племянник на самом деле мертв?

Себастьян ожидал вспышки негодования и пылкого отрицания малейшей возможности для дофина спастись. Вместо этого Людовик-Станислав моргнул, его глаза затуманились от наплыва чувств, а на внезапно постаревшей коже проступили пигментные пятна.

– Если он и впрямь каким-то чудом выжил – заметьте, я не говорю, что верю в это! Но если мой бедный племянник каким-то чудом спасся, он был бы не в состоянии стать королем, нести королевское бремя. То, что эти звери творили с ним в тюрьме… коротко говоря, это неизбежно сломило бы его как физически, так и морально.

– Что же они творили? – не отступал Себастьян.

К его удивлению, вмешался Амброз Лашапель.

– Вам лучше этого не знать, – мягко произнес он. – Поверьте мне, лучше не знать.

ГЛАВА 22

Резкий, колючий ветер хлестал прямо в лицо, когда Себастьян шагал по Сент-Джеймс-стрит в сторону Пикадилли. Плотнее натягивая шляпу, он заметил элегантную городскую карету с великолепно подобранными серыми в яблоках лошадьми, которая замедлила ход, поравнявшись с ним. На дверце красовался герб дома Джарвисов. Окно со щелчком опустилось.

Но Себастьян не остановился.

– Сегодня утром у меня состоялся досадный разговор с неким встревоженным парижанином холерического темперамента, – произнес лорд Чарльз Джарвис.

– Неужели? – Себастьян свернул на Беркли-стрит.

Карета катила рядом.

– Не желаете ли прекратить вмешиваться не в свое дело?

Виконт издал негромкий горловой смешок.

– Нет.

Могущественного тестя ответ не позабавил.

– С любым другим я, пожалуй, не удержался бы намекнуть на самые печальные последствия подобного упрямства для жизни и здоровья – вашей жизни и вашего здоровья. Однако понимаю, что в данном случае такая тактика приведет лишь к обратному результату. Могу ли я вместо остережений воззвать к вашим лучшим чувствам?

Остановившись, Себастьян повернулся к барону лицом.

– К моим лучшим чувствам? Поясните.

Облаченный в ливрею кучер придержал лошадей.

Явно отдавая себе отчет в присутствии посторонних ушей, лорд Джарвис весьма осмотрительно подбирал слова.

– Не сомневаюсь, к настоящему моменту вы уже выяснили, что именно поставлено на карту. Учитывая ваше неоднократно высказанное отношение к продолжающейся войне, мне казалось, вы озаботитесь не предпринимать никаких действий, способных воспрепятствовать процессу, который в итоге спасет людские жизни. Миллионы жизней.

– Да? И часто вас заботит спасение людских жизней?

Черты вельможи озарила улыбка, выглядевшая абсолютно искренней.

– Редко. Но мне известно, что на вас такой аргумент может повлиять. Кстати, та возможность, что сейчас нам представилась, вовсе не фикция.

Себастьян всмотрелся в надменное, самодовольное лицо тестя, чей римский профиль и пронзительно умные серые глаза живо напоминали Геро. Никто другой не поддерживал институт наследственной монархии более рьяно, чем лорд Джарвис. По его мнению, Наполеон Бонапарт являл собой выскочку-авантюриста, чье восшествие на трон Франции вкупе с неуемным честолюбием угрожало подорвать устои цивилизованного мира и общественного порядка. Ввиду этого Себастьяну с трудом верилось, чтобы барон одобрил мирный договор, в результате которого Британия отступит с поля боя, оставив корсиканское чудовище признанным императором.

– Не понимаю, каким образом мое скромное расследование может воспрепятствовать даже столь щекотливому процессу.

– Вы не знаете всех нюансов.

– Вот как? Просветите же меня.

Но лорд Джарвис только сжал челюсти и подал кучеру знак трогаться. Зацокали по брусчатке подковы, хорошо подрессоренная карета мягко покачнулась, и упряжка набрала скорость.

ГЛАВА 23

Ближе к вечеру, когда вдруг выяснилось, что все сиделки, которых Гибсон обычно нанимал для самых тяжелых пациентов, на эту ночь заняты, он укутал Александри Соваж в одеяло и перенес из лечебного покоя в свою собственную спальню.

– Вы не обязаны этого делать, – хрипло прошептала француженка, когда Пол принялся подтыкать вокруг нее потрепанное стеганое одеяло.

– Нет, обязан.

Раненая выказывала обнадеживающие признаки улучшения, однако ее глаза по-прежнему туманились от жара, щеки ввалились, кожа на ощупь напоминала сухой, горячий пергамент. Бледные веки, дрогнув, смежились, и Гибсон решил, что Апександри уснула.  Но тут она сказала: 

–  Моя служанка Кармела – хорошая сиделка. Вы могли бы послать за ней.

– Пошлю. – Он сделал шаг от кровати и чуть не охнул, когда ногу внезапно пронзила жгучая боль, точь-в-точь как если бы кто-то проткнул раскаленной кочергой его левую ступню.

Ступню, которой давно уже не существовало.

Александри Соваж открыла глаза и остановила взгляд на его лице. 

– Вам больно? Почему?

– Со мной все в порядке, – мотнул головой Гибсон, но, поняв по скептической гримасе, что она ему не поверила, добавил: – Иногда я чувствую боль в ампутированной стопе и голени. Это пройдет.

– Есть способ…

– Ш-ш-ш, –  пригладил он одеяло. – Спите.

Гибсон не ожидал, что Александри послушается, поскольку уже убедился, что эта пациентка не из покладистых. Но, к его удивлению, она, не прекословя, снова смежила веки.

Устроившись в кресле у камина, он осторожно отцепил деревянный протез. Это не помогло; боль не отпускала – и настолько сильная, что будь его левая нога по-прежнему на месте, он собственноручно отнял бы ее, лишь бы прекратить мучения. Но как ампутировать конечность, которой нет?

На лице выступила испарина, руку трясло мелкой дрожью, когда он вытирал рукавом лоб. Искушение освободить разум от боли, сбежать в сладостные опиумные грезы было почти дьявольски непреодолимым. Чтобы удержаться, пришлось стиснуть зубы и вцепиться в подлокотники кресла, не сводя глаз с измученной лихорадкой женщины, лежавшей в его постели.

Не потому ли он перенес Александри сюда? Не потому ли медлил послать за ее служанкой? Он обманывается, убеждая сам себя, будто борется за спасение ее жизни, когда правда заключается в том, что самим своим присутствием эта женщина спасает его.

ГЛАВА 24

– Проблема в том, миледи, что ваши жизненные жидкости не сбалансированы.

Достопочтенный Ричард Крофт, самый известный и уважаемый акушер в Британии, стоял спиной к огню, уткнув подбородок в складки белоснежного галстука. Это был худощавый мужчина немногим старше пятидесяти, с седеющими светлыми волосами,  высокими залысинами, длинным, как и лицо, носом, четко очерченным подбородком и губами тонкими и бледными, словно бы от привычки все время неодобрительно поджимать и втягивать их.    

Леди Девлин сидела в соседнем кресле, сложив руки на коленях. За ее спиной стояла горничная. 

– Я чувствую себя хорошо.

– Ах, – с уничижительной усмешкой Крофт зацокал языком и покачал головой, вызывая у Геро недостойное желание заехать ему в ухо.  – Может, вы и чувствуете себя хорошо, только это, к сожалению, не означает, будто все идет должным образом. Что вы ели вчера?

Геро перечислила.

Крофт в ужасе замахал мягкими белыми руками:

– Но это слишком много! На завтрак вам следует ограничиваться лишь чашкой чаю, причем не раньше десяти. Затем в два часа пополудни можно съесть немного холодного мяса или фруктов, но не то и другое. Ужин должен быть таким же скромным – жидкий суп, например, или кусочек курицы с небольшой порцией овощей. Все вареное, естественно. 

– Если я буду следовать предложенному вами режиму, то вскоре ослабну так, что не смогу перейти эту комнату.

– Именно в этом вся суть, миледи!

– Вчера я читала статью доктора Агостины де Фиоре из Падуанского университета…

– Женщины? – негодующе выплюнул Крофт. – Итальянки?!

– … которая утверждает, что хотя, находясь в положении, и нужно стараться не набирать лишний вес, тем не менее важно по-прежнему употреблять достаточное количество разнообразной и здоровой пищи. Голодание не только ослабляет здоровье будущей матери, но также подвергает риску ребенка.

– Совершеннейший вздор! – Крофт прочистил горло: – Надеюсь, вы принимаете прописанное мной слабительное?

– Мне от него делается нехорошо.

– Вам и не должно делаться от него хорошо! Оно предназначено, чтобы вернуть ваши жизненные жидкости в равновесие. Миледи, прошу, вы обязаны доверять мне в данном вопросе. – Доктор сложил ладони вместе, словно в молитве. – У вас излишне цветущий вид и слишком много энергии. К этому сроку пациентки, которые следуют моим ограничениям, бледны и апатичны, как и подобает женщинам, готовящимся рожать. Мне придется опять прибегнуть к кровопусканию.

Геро молча наблюдала, как Крофт ставит таз и достает из саквояжа ланцет.

– И боюсь, весьма обильному, – добавил он. – В сложившихся обстоятельствах было бы неразумно пустить менее двух пинт[27].

– Двух пинт?!

– Именно, миледи, – подтвердил Крофт, наступая на пациентку с плотно сжатыми губами и взглядом, выражающим устало-снисходительное презрение к слабому полу, с капризами которого он вынужден бороться изо дня в день.

          * * * * * * * *

К тому времени, когда Себастьян добрался до Брук-стрит, пошел снег. Большие, мягкие белые хлопья слетали на землю, припорашивая мостовую и железные перила ведущей в подвал лестницы.

– Сыровато на улице, милорд? – поинтересовался дворецкий Морей, принимая у хозяина шляпу, пальто и перчатки.  

– Боюсь, до вечера нам грозит куда больше сырости. – Взгляд Себастьяна упал на скромную мужскую шляпу, лежавшую на соседнем стуле. – Вижу, приехал доктор Крофт? 

– Да, милорд. Он…

Дворецкий запнулся от донесшегося сверху дребезжащего грохота.

Мгновение спустя по лестнице, развевая полами черного сюртука и обеими руками сжимая перед собой саквояж, пулей слетел невысокий, худощавый человечек с опущенной головой, сжатыми в сердитую линию губами и упрямо выдвинутым подбородком. Но при виде Себастьяна он остановился, раздувая ноздри и дрожа всем телом от негодования.

– Лорд Девлин, – сухо поклонился Крофт, делая последний шаг с лестницы в холл. – Рад видеть, что вы дома, ибо это дает мне возможность лично сообщить вам, что я отказываюсь – да, отказываюсь! – впредь выступать в качестве акушера леди Девлин. Она упряма, своевольна и полна сумасбродных идей, почерпнутых из каких-то нелепых иностранных статеек. Она игнорирует мои советы, не выполняет предписаний, а только что швырнула в меня таз, когда я попытался настоять на кровопускании.

– И как же именно вы «настаивали»?

Тщедушная грудь доктора дернулась от  возмущенного вдоха.

– Иногда у будущих матерей возобладают эмоции, и требуется проявлять мужскую твердость.

– Вам повезло, что леди Девлин не воткнула в вас ланцет.

Черты Крофта потемнели от новой вспышки гнева.

– Действительно, она грозилась это сделать. – Он одернул жилет, сбившийся от поспешного спуска по лестнице. – Я не могу брать на себя ответственность за исход родов, когда пациентка не желает соблюдать мой  «разгрузочный режим». Поэтому отказываюсь от должности. Я также не смогу с чистой совестью рекомендовать леди Девлин в качестве пациентки никому из моих коллег. Откровенно говоря, не представляю, чтобы при сложившихся обстоятельствах вам удалось найти компетентного врача, который согласился бы принимать у вашей супруги роды.

– При каких таких «обстоятельствах»? – с обманчивым спокойствием осведомился Себастьян.

Достопочтенный Ричард Крофт открыл было рот, но затем явно передумал произносить то, что намеревался, и закрыл его.

– О чем это вы? – придвинулся ближе к акушеру Себастьян.

Тот попятился, стукнув каблуками о нижний подступенок.

– Каких обстоятельствах, черт вас дери?

Крофт тяжело сглотнул.

– Ребенок…

– Да?

Кадык дернулся снова.

– Ребенок в неправильном положении. На таком сроке он уже должен был повернуться головкой вниз, готовясь войти в родовые пути. Но этого не произошло. Он лежит… наоборот.

Себастьяну словно кто-то сдавил сердце в груди и двинул локтем в солнечное сплетение, поэтому он не сразу смог выговорить: 

– Что можно сделать?

Крофт покачал головой:

– Ничего.

– В каком смысле, «ничего»?

– Ребенок может еще повернуться сам.

– А если не повернется?

Акушер бочком продвинулся к двери.

– Некоторые младенцы с ягодичным предлежанием переносят роды благополучно. 

– А их матери?

– Некоторые роженицы остаются в живых, – последовал ответ. – Но…

– Но?!

Крофт выпрямил спину и встретил свирепый взгляд Себастьяна с достойной восхищения храбростью.

– Но чтобы выжили и мать, и дитя… Такое случается крайне редко.

ГЛАВА 25

Положив руку на полотнище тяжелой шторы, Геро стояла у окна своей спальни и смотрела на падающий с небес снег.

– Мне следует извиниться перед бедным доктором, – заговорила она, когда муж встал у нее за спиной.

– Ты действительно швырнула в него таз?

– Хм. Безобразный поступок, да?

Себастьян обнял жену и привлек спиной к себе. Она пахла шелком, лавандой и собой, и на мгновение его охватил такой прилив чувств, что пришлось крепко зажмурить глаза.

– Пожалуй. Но тем не менее вполне объяснимый. Этот доктор – напыщенный, педантичный осел.

Геро покачала головой.

– Может, и осел, но у него благие намерения. Он искренне верит в свои предписания.

Когда муж промолчал, она добавила:

– Я так понимаю, Крофт сообщил тебе, что ребенок, скорее всего, лежит неправильно?

– По его же словам, ребенок еще может повернуться.

– Может.

Себастьян положил ладони на выпуклость ее живота, надеясь, что Геро не заметит, как нетверды его руки.

– Нам нужно подыскать другого акушера – и желательно не идиота.

– Они все идиоты. – Геро прислонила голову к его плечу, и ее губы изогнулись в странной улыбке. – Если хочешь знать мое мнение, неправильное предлежание ребенка – вот настоящая причина, по которой Крофт умыл руки. Он попросту боится.

 «А кто в здравом уме не побоялся бы принимать тяжелые роды у дочери лорда Джарвиса?» – подумал Себастьян, но вслух не произнес.

– Как насчет Гибсона? – предложила Геро.

– Пол – хирург, а не врач общей практики и не акушер, – напомнил Себастьян.

– Думаешь, для меня это имеет значение? Ты не хуже меня знаешь, что ему уже случалось принимать роды. Во всяком случае, он наверняка может кого-то порекомендовать.

– Увы, по-моему, он разделяет твое нелестное мнение о представителях этой профессии. Но я спрошу.

Себастьян замолчал. В его голове теснились мысли о тех младенцах, которых потеряла мать Геро. «Из-за чего? – задавался он вопросом. – Тоже неправильное предлежание? Или причина совершенно иная? Какое-то отклонение у самой леди Джарвис, едва не стоившее ей жизни?»

– Догадываюсь, о чем ты думаешь, – обронила Геро. – Но я не моя мать.

Она повернулась в объятьях мужа, накрыла ладонью его щеку и поцеловала в губы.

– Все будет хорошо.

Он пропустил сквозь пальцы ее волосы, обхватил затылок и привлек ближе, обводя взглядом очертания щек, нежный изгиб губ. Ему хотелось признаться, как он страшится потерять ее, как не мыслит без нее дальнейшей жизни. И все же он ничего не сказал, даже не прошептал три простых слова: «Я люблю тебя». Произнести их сейчас означало бы допустить возможность, что она может умереть. Поэтому он смолчал.

Геро оказалась храбрее.

– Я не собираюсь умирать.

Себастьян приклонился к ее лбу. Но снова ничего не сказал, ведь она не хуже него понимала, что человек не волен выбирать час собственной смерти.

          * * * * * * * *

Пока Себастьян добирался на Тауэр-Хилл, снег посыпал быстро и густо, крупными хлопьями, которые обжигали лицо и стремительно укрывали город белой пеленой.

– Господи Боже, Девлин, – охнул Гибсон, когда приятель ввалился к нему в дом, оббивая снег с сапог. – Зачем тебя понесло на улицу в такую погоду?

Себастьян высвободился из мокрого пальто.

– Мне срочно нужно имя хорошего акушера, Пол.

Гибсон запнулся на полпути к своей крохотной гостиной и с изумлением оглянулся:

– Я думал, леди Девлин наблюдает достопочтенный Ричард Крофт.

– Он от нее отказался. Будто бы потому, что моя супруга не самая кроткая и послушная пациентка. С этим не поспоришь, но, если говорить начистоту, полагаю, Крофт попросту боится Джарвиса. Ребенок лежит неправильно, Пол.

– Я бы пока не особо волновался – срок ведь еще небольшой. Младенец должен появиться на свет в апреле. Он повернется поближе к родам.

Себастьян открыто встретил взгляд друга.

– Боюсь, срок был несколько преуменьшен, чтобы успокоить языки великосветских сплетников. До родов неделя-две.

– Ох. – Выражение лица Гибсона подтвердило все худшие опасения, даже с избытком. – Матерь Божья, – негромко добавил он и отвернулся, чтобы налить два стакана бургундского.

– Все так плохо? – спросил Себастьян, не сводя с него глаз.

Гибсон протянул ему вино.

– Иногда ребенок поворачивается чуть ли не в последнюю минуту.

– Имя знающего акушера, Пол. Мне оно необходимо. И срочно.

Гибсон смахнул со лба упавшую прядь волос. Себастьян наконец заметил, что друг не только побрился, но и повязал чистый галстук и явно заставил миссис Федерико выгладить ему рубашку.

– Дай мне немного подумать. Я завтра поспрашиваю.

Опускаясь в одно из потертых кожаных кресел возле камина, Себастьян обратил внимание, что кто-то поднял газеты, обычно валявшиеся на полу. Он окинул взглядом недавно вытертую от пыли каминную полку, свежие свечи в подсвечниках.

– Как твоя пациентка?

– Можете спросить меня лично, – произнесла Александри Соваж, показываясь в дверях.

Она выглядела почти такой же, какой он запомнил ее три года назад: то же буйное облако волос цвета заката, те же неожиданно темные карие глаза. Но вдали от жаркого солнца Испании ее кожа стала светлее, а сама она похудела, и резче выступившие скулы придавали ей обманчиво хрупкий вид.

– Господи Боже, зачем же вы встали? – воскликнул Гибсон, направляя нетвердые шаги раненой к ближайшему креслу.

На ней было все то же поношенное платье, что и в ночь нападения, и, судя по всему, она только что сумела одеться без посторонней помощи.

– Я услышала ваш разговор, – ответила она, со слабым, поспешно подавленным вздохом усаживаясь напротив Себастьяна.

Напряженные складки вокруг рта подсказывали, как нелегко ей было подняться.

– Не похоже, чтобы вам можно было покидать постель.

– Ей и нельзя, – подтвердил Гибсон.

Александри встретилась глазами с Себастьяном. В ее взгляде он уловил тлеющую враждебность и что-то вроде настороженности загнанной в угол лисицы.

– Что вы можете рассказать о той ночи, когда убили Дамиона Пельтана?

Француженка приложила ладонь ко лбу, словно даже попытка собраться с мыслями вызывала у нее новый приступ боли.

– Боюсь, я не так много помню.

– Можете назвать имя человека, сопровождавшего вас в «Герб Гиффорда»?

Опустив руку, она недоуменно нахмурилась:

– Какого человека? О чем вы? Я ходила туда одна, точно это знаю.

Друзья переглянулись.

– По утверждению некоего Митта Пебблза, женщина под вуалью и неизвестный мужчина спрашивали Пельтана около девяти вечера в день его смерти. Доктор поговорил с ними на улице, затем захватил пальто и ушел.

– Мне ничего не известно об этих людях, – покачала головой Александри. – Дамион не упоминал о них. Когда я подошла к гостинице, он один стоял на тротуаре и смотрел на звезды. Я спросила, чем это он занимается – той ночью было ужасно холодно. А он ответил, что просто… размышляет.

Себастьян пытливо всмотрелся в бледное, сдержанное лицо. Но если француженка и лгала, то ничем не обнаруживала этого.

– А дальше?

– Я попросила его сходить со мной к больной дочери Клер Бизетт. Дамион поднялся в номер за пальто, затем мы остановили фиакр. Мы предупредили извозчика, куда направляемся, но возле Тауэра он отказался углубляться в трущобы и высадил нас, так что пришлось проделать оставшийся путь до «Двора висельника» пешком. А потом… – она пожала плечами. – Я знаю, что мы осматривали Сесиль, но почти не помню этого. А дальше и вовсе ничего.

Она удерживала взгляд Себастьяна, словно бросая вызов, словно провоцируя не верить ей, и он подумал: «Почему? Зачем бы ей утаивать сведения, могущие вывести на тех, кто пытался ее убить?»

– Я слышала ваш разговор, – повторила Александри. – Насчет вашей жены.

– И что насчет моей жены?

– Существует способ повернуть младенца в утробе, который состоит в надавливании руками на живот, чтобы извне воздействовать на плод. Но это необходимо сделать в ближайшее время. Если промедлить, дело значительно осложнится.

– Звучит довольно опасно.

– Нет, если знать, что делаешь.

– Такое возможно? – покосился Себастьян на Гибсона.

Тот пожал плечами.

– Я слышал рассказы о подобной манипуляции. Но за их правдивость ручаться не берусь. Мне не доводилось говорить ни с кем, кто бы сам проделывал такое.

– Я проделывала, – подалась вперед Александри Соваж. – Это не всегда срабатывает. Но вы должны позволить мне хотя бы попытаться. Если ребенок не повернется до наступления срока… – ее голос прервался, и в душе Себастьяна вновь разверзлась зияющая бездна страха.

– Нет, – отрезал он.

Она откинулась в кресле, сжимая потертые кожаные подлокотники.

– Что вы себе вообразили? Будто я намеренно наврежу невинному младенцу и женщине, которой ни разу в жизни не видела? Просто чтобы свести с вами счеты?

– Именно.

С побледневшим лицом и дрожащими от усилия руками француженка поднялась на ноги.

– Ваш друг – глупец, – бросила она Гибсону и вышла из комнаты, сопровождаемая его изумленным взглядом.

– Ты не говорил мне, что ей стало лучше, – вставил Себастьян.

– Ей не лучше. Жар спал, но я не шутил, когда сказал, что ей нельзя вставать с постели. – Гибсон перевел взгляд обратно на лицо друга. – Не желаешь объяснить, что, черт подери, все это значит?

– То есть Александри ничего тебе не сообщила?

– Нет.

Себастьян допил вино и поднялся налить себе еще стакан.

– Помнишь, я говорил, что встречал эту женщину раньше, в Португалии?

– Помню.

– Я выполнял поручение полковника Синклера Олифанта, когда меня захватил в плен отряд французских кавалеристов. Она была с ними. Точнее, с любовником, неким лейтенантом Тиссо. При побеге я убил его.

Это была не вся история – далеко не вся. Но к тому времени, когда она произошла, искалеченный Гибсон уже вернулся в Лондон, и Себастьян предпочел не посвящать друга в ужасные подробности.

– Думаешь, она затаила на тебя злобу?

Себастьян оглянулся. Ветер швырял в окно снег и словно бы доносил слабый шепот давно минувшего прошлого.

– А ты как считаешь?

Гибсон направился подбросить в огонь угля, а затем так и остался стоять у камина, опираясь рукой об полку и всматриваясь в языки пламени.

Через некоторое время Себастьян снова заговорил:

– Я тут кое-что узнал, может, существенное, а может, и нет. Отец Дамиона Пельтана был одним из врачей, выполнявших вскрытие тела маленького дофина, когда тот умер в тюрьме Тампль. И лечил мальчика перед самой кончиной.

– Ты серьезно? – повернувшись, уставился на друга Гибсон.

– Граф Прованский лично подтвердил данный факт.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже. Особенно если учесть, что Пельтана убили в годовщину казни Людовика XVI.

Гибсон оттолкнулся от камина.

– Много ли тебе известно о смерти последнего дофина?

– Сомневаюсь, что хоть кому-то многое известно о тех временах. Но есть один французский аристократ, близкий к графу Прованскому, – Амброз Лашапель. Мне кажется, он куда осведомленнее, нежели делает вид. По самому широкому кругу вопросов.

– Думаешь, тебе удастся его разговорить?

Допив вино, Себастьян отставил в сторону стакан.

– Не знаю. Однако намерен попытаться.

ГЛАВА 26

После того как Девлин уехал, Пол Гибсон направился в дальнюю комнату и остановился в дверях. 

Александри Соваж, все еще одетая, лежала поверх одеяла, откинув голову и закрыв глаза.

По положению ее хрупкого тела Пол видел, как дорого ей обошлась попытка подняться даже на несколько коротких минут. 

– Это было неразумно, – заметил он.

Повернув голову, Александри посмотрела на него.

– Я уже иду на поправку.

– Если будете и дальше выкидывать такие фортели, до поправки не дойдете.

Тень улыбки коснулась ее губ. У нее был крупный, щедрый рот с мягкими изгибами, пробуждающими в мужчине желание провести по ним пальцем.

– Ваш друг не рассказывал вам прежде? О Португалии, я имею в виду?

– Нет.

Александри сглотнула, дернув тонким горлом.

– И ваше отношение ко мне не изменилось, после того как вы узнали, что у меня был любовник? 

– С какой стати? Я тоже имел любовниц. – Правда, у него никогда не было жены, а с тех пор как он потерял ногу, с женщинами вообще не складывалось, но Гибсон не видел смысла сейчас об этом распространяться.  

– Это разные вещи.

– Не понимаю, в чем разница.

– Все вы понимаете. Наше общество ожидает – нет, требует – абсолютно разного поведения от мужчин и от женщин.

– Что с вами случилось после гибели вашего возлюбленного?

На мгновение Гибсону показалось, что она замкнулась и не собирается отвечать, и если бы можно было вернуть свои слова обратно, он бы вернул. Слишком личным получился этот вопрос, слишком явно выдавал его интерес к Александри, а по страдающему выражению ее глаз он уже догадался, насколько безрадостными выдались для нее те времена.

– Я повстречала английского капитана – Майлза Соважа. Он… как вы, англичане, говорите? Ах, да, вспомнила: он сделал из меня честную женщину. Любопытное выражение, правда? «Честная женщина» – нечто,  совершенно отличное от «честного мужчины» и не имеющее никакого отношения к правдивости или ее отсутствию. Да уж, женская честь разительно отличается от мужской. Когда речь заходит о женщинах, то все наши вероятные достоинства – порядочность, доброе имя, даже добродетель как таковая – сводятся лишь к тому, кого мы пускаем к себе между ног. 

Когда Гибсон промолчал, она кривовато усмехнулась:

– Я шокировала вас.

Он покачал головой.

– Это не так легко сделать, как вам могло показаться. Но ведь вы именно этого и хотели? Шокировать меня?

Александри склонила голову набок, не сводя глаз с его лица. И он понял, что  угадал. Но оказался не готов к ее следующему выпаду.

– Интересно, а ваш добрый друг виконт Девлин знает о вашем пристрастии к опиуму?

Гибсон стремительно втянул в себя воздух.

– Для него не секрет, что я время от времени принимаю лауданум. Он был со мной, когда отрезали то, что осталось от моей ноги – держал меня, пока хирург орудовал пилой.

– Как давно это случилось?

– Года четыре назад.

По опыту Гибсона, четверо из пяти мужчин, потерявших руку или ногу – или кисть, или стопу, – страдали от периодических болей в отсутствующих конечностях. То обстоятельство, что беспокоящей части тела больше нет, не делало боль менее реальной или менее мучительной. Иногда она проявлялась сильной выкручивающей судорогой; в других случаях была такой острой и колющей, как будто в давно исчезнувшую плоть вонзался нож. Боль могла держаться долго, а затем внезапно утихнуть – только для того, чтобы без предупреждения вернуться вновь через пару минут или дней. У большинства калек приступы с течением времени становились реже, пока не исчезали совсем, как правило, через несколько месяцев.

Но у некоторых боль так не проходила. Гибсон знал о людях, которые покончили с собой, лишь бы избавиться от подобных мук.

– Лауданум позволяет мне сосредоточиться на… другом. 

– О да. Но с каждым годом доза все увеличивается и увеличивается, верно? – Александри помолчала, затем мягко сказала: – Вы же понимаете, чем это закончится.

– Я в состоянии управлять ситуацией.

– Как? Бродя по злачным местам Лондона, когда желание забыться в маковом дурмане угрожает стать непреодолимым?

– Откуда вы… – Гибсон осекся.

– Откуда я узнала, почему вы оказались в округе Святой Екатерины той ночью, когда наткнулись на меня? Назовем это удачной догадкой. Откуда я узнала, что вы принимали лауданум прямо сегодня? Здесь довольно темно, однако ваши зрачки не больше булавочной головки. 

– Я в состоянии управлять ситуацией, – повторил он.

– Если вы действительно верите в это, вы глупец.

Гибсон ощутил пятна горячей краски на своих щеках, но не мог определить, от злости это или от стыда.

– Оставляю вас отдыхать, – тщательно выпрямив спину, произнес он и поковылял из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В течение всего вечера его неоднократно подмывало возобновить их спор. В передней части дома находились две небольшие смежные комнаты, обе с видом на улицу. Пациентке была отведена дальняя, и, судя по пробивающемуся из-под двери свету и редкому покашливанию, Александри еще не спала. Но Гибсон воздерживался от искушения, во-первых, подозревая, что проиграет любой спор на эту тему, а во-вторых, понимая, что раненой в ее состоянии совсем не полезна жаркая дискуссия  с обманывающим себя курильщиком опиума.

Он стоял в темной комнате, глядя на заснеженную улицу сквозь покрытое изморозью окно. Редкие хлопья еще слетали на землю, но снегопад, похоже, закончился, по щиколотку засыпав мостовую мягким белым пухом. Небо было темным и беззвездным; луна пряталась за нависшими над городом густыми облаками; крыши древних каменных домов на Тауэр-Хилл укутал толстый слой снега, а капавшие сосульки переливались в отблесках фонаря проезжавшей кареты.

На короткий миг каретный фонарь высветил грубые черты мужчины, который прежде был незаметен в тени дверного проема напротив. Затем экипаж с грохотом промчался мимо, и мужчина снова скрылся в темноте.

Гибсон услышал, как за его спиной отворилась дверь. Александри Соваж подошла к нему и встала рядом. Поверх сорочки она куталась в накинутое на плечи одеяло.

– Я не смогла уснуть. Нехорошо было с моей стороны так язвить вам. Перед соблазном опиума трудно устоять, даже когда боль, при которой его назначают, прекратилась. Но если она держится…

– Вы не ошиблись.

Француженка ответила кривоватой усмешкой, предательски отозвавшейся в его груди.

– В том, что я сказала, нет, не ошиблась. Но должна извиниться за то, как я это сказала.  Вы спасли мне жизнь, а я столь неблагодарно на вас накинулась. 

– О, меня уже столько раз называли глупцом, да и куда похуже. Не то чтобы…

Гибсон запнулся, заметив в ночи слабый красный огонек – как будто в глиняной трубке тлел табак. И, наверное, в тысячный раз за свою жизнь пожалел, что не обладает сверхъестественной способностью Девлина видеть в темноте.

– Что такое? – спросила Александри.

Он кивнул на засыпанную снегом улицу.

– В арке двери через дорогу стоит мужчина. Я заметил его пару минут назад. Он до сих пор там и явно не горит желанием, чтобы его увидели. 

– Полагаете, этот мужчина наблюдает за вашим домом?

– А зачем же еще он здесь? Я мельком рассмотрел его в свете фонаря проехавшей кареты. Не думаю, чтобы видел этого парня раньше. Верзила с черными волосами и шеей толщиной с опору  Лондонского моста.   

– Баллок, – выдохнула Александри, приоткрыв губы и касаясь пальцами одной руки заиндевелого оконного стекла. 

Гибсон перевел взгляд на нее:

– Кто такой Баллок?

– Мебельщик с Тичборн-стрит, обвиняющий меня в смерти своего брата.

– Что, черт возьми, ему здесь делать?

Александри покачала головой:

– Понятия не имею, как он выяснил, где я нахожусь. Но он уже давно следит за мной, ходит за мной чуть не по пятам.

– В самом деле? – Гибсон оттолкнулся от подоконника. – Что ж, пожалуй, мне стоит выйти и поинтересоваться у мистера Баллока, какого лешего он тут забыл.

Он направился к двери, но Александри ухватила его за плечо и развернула обратно с удивившей хирурга силой.

– Вы с ума сошли?! Баллок однажды голыми руками убил своего ученика, раздавил бедному пареньку череп. Негодяй сумел убедить магистратов, будто сделал это непреднамеренно, и отделался клеймом на ладони[28]. Но то был никакой не несчастный случай, а хладнокровное убийство.

Гибсон сверкнул обнажившей зубы улыбкой:

– Все верно, я такой – одноногий сумасшедший глупец.

В шоколадных глазах что-то изменилось.

– Я не имела в виду…

Грохот колес привлек их внимание обратно к улице. Это пробивал дорогу в снегу пивной фургон, запряженный ломовыми лошадьми и сопровождаемый мальчишкой-факельщиком.  Отсвет факела заиграл на обветшалой арке, где прятался черноволосый верзила.

Теперь там было пусто.

– Исчез, – выдохнула Александри, вцепившись в плотно укутывающее ее одеяло – Он  всегда так делает. Наблюдает за мной какое-то время, а потом исчезает. 

– А вам никогда не приходило в голову, что, скорее всего, это Баллок напал на вас в Кошачьем Лазе и вырезал сердце у Дамиона Пельтана?

– Прикончи он меня, такое предположение имело бы смысл. Но зачем ему оставлять меня в живых и расправляться с Дамионом? – Лицо раненой внезапно потрясенно застыло. – Если только…

– Если только что? – переспросил Гибсон, когда она замолчала. 

Но побледневшая Александри только покачала головой, крепко сжав губы, словно боялась озвучить свои мысли.

ГЛАВА 27

Тем же вечером Себастьян под продолжавшимся снегопадом отправился по городским тавернам и кофейням.

Он начал с Пэлл-Мэлл и Пикадилли, выбирая среди заведений весьма своеобычные места, такие как «Белый олень» или «Голова королевы», где обслуживали клиентуру особого рода. По мере продвижения в восточную часть города круг завсегдатаев становился заметно проще: каменщики и мясники вперемешку с адвокатами и солдатами и лишь изредка – элегантный денди или светский жуир. Это было разношерстное общество, однако всех его членов связывала одна опасная тайна: во времена, когда плотский интерес к представителям собственного пола считался тяжким преступлением, эти люди рисковали жизнью, чтобы встречаться и общаться друг с другом.

Многие из подобных мужчин – «молли», как они себя называли – пользовались псевдонимами, красочными прозвищами вроде «Госпожа Маригольд», «Нелл Джин» или «Джен из Сент-Джайлза». Себастьян искал некую популярную и колоритную «мисс молли», известную под именем Серены Фокс.

Но нигде не мог ее найти.

Потягивая пинту эля и наблюдая, как танцуют двое мужчин: один – модник в наряде синего бархата, второй – каменщик в тяжелых ботинках, Себастьян стоял у прилавка таверны на Линкольн-Инн-Филдс, когда рядом с ним прислонилась к стене высокая, стройная женщина в изумрудном шелковом платье, заложив руки за спину и склонив голову набок.

– Говорят, вы разыскиваете Серену Фокс. Причем очень настойчиво.

Себастьян переменил позу и сделал медленный глоток эля. Женщина была уже не молода, но ее вьющиеся каштановые волосы до сих пор оставались блестящими, кожа сохраняла упругость, квадратный подбородок – подтянутость, а крупный рот – сочность.

– Приветствую, Лашапель.

Поджав губы, тот покачал головой и промурлыкал с гортанным французским акцентом:

– Здесь я Серена. Что вам от меня нужно?

– Мне нужны некоторые довольно деликатные сведения. А задавать вопросы царственным особам – даже лишившимся трона – дело обычно трудное и неплодотворное.

– И по какой же причине мне следует информировать вас?

Себастьян отпил изрядный глоток эля.

– Три дня тому назад неизвестный убийца вырезал сердце мужчине, связанному с семьей Бурбонов. Полагаю, этой причины достаточно для любого, кто заинтересован в благополучии династии.

Лицо Серены оставалось безупречно спокойным, но Себастьян уловил, как предательски дрогнули ее ноздри от быстрого вдоха.

– Кое-что я, пожалуй, смогу вам рассказать. Что конкретно вас интересует?

– Правда ли, что Мария-Тереза каждый год двадцать первого января запирается в свой комнате и посвящает весь день молитвам?

– Двадцать первого января и шестнадцатого октября.

– Почему шестнадцатого октября?

– В этот день гильотинировали ее мать, Марию-Антуанетту.

– А как насчет восьмого июня?

Серена недоуменно мотнула головой:

– Какое значение имеет восьмое июня?

– По словам графа Прованского, в этот день в тюрьме Тампль умер юный дофин.

– Ах да, точно. – Повернувшись, французский придворный подал знак принести бренди.

Себастьян пристально наблюдал за мужчиной в женском обличье.

– Значит, Мария-Тереза не верит, что ее младший брат на самом деле мертв?

Серена пригладила назад волосы небрежным жестом, который выглядел скорее мужским, чем женским.

– Пожалуй, точнее сказать, принцесса надеется, что он жив. Хотя, по моему мнению, в глубине души она понимает тщетность своей надежды.

– Расскажите мне, что случилось с мальчиком.

Опустив взгляд на янтарную жидкость в своем стакане, Серена заговорила не сразу.

– Дофину было восемь, когда его забрали из комнаты, где содержалась королевская семья, и бросили в камеру этажом ниже. Когда он звал родных, тюремщики били его. Нещадно. Мать и сестра слышали, как он кричит, как умоляет прекратить побои. Но это было только начало. – Серена замолчала.

– Продолжайте.

– Революционеры – возможно, лично Робеспьер – составили признание и требовали, чтобы дофин его подписал. Когда он отказался, его снова избили. И так изо дня в день.

– Какого рода признание?

– В котором заявлялось, будто мать соблазняла его, а сестра и принцесса Елизавета, тетка по отцу, растлевали. Документ хотели использовать на суде над королевой.

– И Луи-Шарль подписал его?

– В конце концов, да, подписал.

– Но ведь никто не поверил в подобную чушь?

Серена пожала плечами.

– Большинство людей готовы поверить в любые мерзости о тех, кто им ненавистен, несмотря на явную абсурдность обвинений или заведомую сфабрикованность. А для революционеров Бурбоны являли собой воплощение зла.

– Что же случилось после того, как дофин удовлетворил требование и поставил свою подпись под этим поклёпом?

– Говорят, тюремщики пообещали, что если он подпишется, то ему разрешат вернуться к оставшимся в живых членам его семьи. Но обещание, конечно же, не сдержали. Надзирателем у дофина поначалу был член Парижской Коммуны, некий башмачник по имени Антуан Симон. Он получил указание истребить в мальчике любые признаки знатного происхождения и воспитания. В хорошем расположении духа башмачник с женой обучали подопечного вульгарному просторечью, поили вином, нахлобучивали ему на голову красный колпак и заставляли петь «Марсельезу». А в плохом избивали, просто ради забавы.

Себастьян отпил еще глоток, но эль показался ему безвкусным, даже горьким.

– Как бы ужасно все это ни было, дальше стало еще хуже. Симона с женой заменили новыми тюремщиками, которые морили ребенка голодом и отказывались выносить помойное ведро. Окно его камеры заколотили, лишив света и воздуха. Дофин все сильнее заболевал. За ним никто не ухаживал, его просто оставили лежать в собственных нечистотах. В конце он уже не мог ни ходить, ни говорить. – Серена покосилась на виконта: – Вы уверены, что хотите дослушать?

– Да.

Серена кивнула.

– Мы знаем эту историю, поскольку после событий девятого Термидора[29] было проведено расследование. Национальный Конвент отправил своего представителя Барраса осмотреть королевских детей в Тампле. Баррас обнаружил дофина на грязной кровати в темной камере, такой зловонной, что туда невозможно было войти. Кожа мальчика сделалась зеленовато-серой, его тряпье и волосы кишели паразитами, живот распух от голода, а полуголое тело покрывали синяки и рубцы от бесконечных побоев.

– А его разум?

– Он боялся всех и каждого, кто приближался к нему, и совсем не мог говорить.

– И что же было дальше?

– По настоянию Барраса, к дофину приставили нового надзирателя, человека по имени Лоран, дав приказ следить, чтобы мальчика купали и кормили, а его камеру убирали. Говорят, будто Лоран даже время от времени выносил подопечного на зубчатую стену башни, чтобы тот мог подышать свежим воздухом и посмотреть на парящих в небе птиц. Но слишком поздно. Луи-Шарль уже был неизлечимо болен. Вскоре он умер.

– А как все это время относились к Марии-Терезе?

Серену вопрос, похоже, озадачил.

– Она оставалась в комнате, которую делила с матерью и тетей, прежде чем тех казнили. Да, это была тюремная камера, довольно убогая, однако не шедшая ни в какое сравнение с той дырой, куда бросили гнить ее брата. Оклеенные обоями стены, кровать с балдахином, отделанный мрамором камин – хотя очаг часто оставался холодным. Какое-то время принцессе запрещали иметь свечи и трутницу.

– Ее не морили голодом, не били?

– Кормили не слишком сытно, но она не голодала – и не подвергалась побоям.

Себастьян молчал, уставившись в сумрак возле лестницы, где каменщик и его бывший партнер по танцу сливались в страстных объятиях.

Минуту спустя Серена спросила:

– По-вашему, история двадцатилетней давности как-то связана с убийством того французского врача?

– А по-вашему, нет?

Она облизнула пересохшие губы.

– Я слышала – не уверена, что это правда, заметьте, но…

– Да? – вопросительно глянул Себастьян.

– Говорят, будто один из врачей, выполнявших вскрытие, завернул сердце дофина в носовой платок и унес с собой.

– Милостивый Боже. Зачем?

– Во Франции существует традиция бальзамировать сердца членов королевской фамилии. Тела королей и королев Франции погребают в аббатстве Сен-Дени. А сердца и прочие органы хоронятся в торжественной обстановке в другом месте, как правило, в часовне Валь-де-Грас.

Себастьян пытливо всмотрелся в изящные черты «молли».

– К чему вы клоните?

Однако Серена только покачала головой, плотно сомкнув губы, словно предположение было слишком ужасным, чтобы произнести его вслух.

          * * * * * * * *

Вернувшись на Брук-стрит, Себастьян нашел жену в библиотеке. На столе рядом с ней высилась стопка книг, у камина, свернувшись калачиком, спал черный кот. Когда Геро подняла голову, золотистые отсветы пламени замерцали в ее волосах и бросили мягкие тени на спокойные черты лица. Она выглядела такой живой, такой полной сил и здоровья. Невозможно было поверить, что в считанные дни она может умереть.

– Прекрати смотреть на меня так.

Себастьян ошарашено хмыкнул:

– Как «так»?

– Ты знаешь, о чем я. Судя по всему, ты встречался с Гибсоном?

– Встречался. Он пообещал завтра же навести необходимые справки. – Приблизившись, Себастьян положил руки жене на плечи, погладил большими пальцами основание ее шеи. Минуту спустя добавил: – Та раненая француженка, Александри Соваж, получила в Италии образование врача, а сейчас практикует в качестве повитухи. Она говорит, есть способ повернуть младенца в утробе матери, который заключается в особом надавливании на живот. Утверждает, будто делала подобное прежде.

Геро напряглась под его ладонями.

– Гибсон считает это возможным?

– Он точно не знает. Да она и сама признает, что манипуляция может быть опасной, если выполнить ее неправильно.

–Ты доверяешь этой женщине?

– Нет. – Себастьян опустил руки. – Когда-то я убил дорогого ей человека.

– В Португалии?

– Да.

Геро захлопнула книгу, которую читала, и положила ее к остальным.

– Возможно, ребенок повернется сам.

– Возможно. – Себастьян наклонил голову, чтобы разобрать заглавие тонкого томика. – «Réflexions Historiques sur Marie Antoinette». Зачем тебе это?

– Знакомлюсь с различными изложениями случившегося с королевской семьей во время Террора.

– И?

– Леди Жизель сказала тебе правду: у принцессы действительно есть окровавленная рубашка, в которой ее отец взошел на гильотину. Духовник короля сохранил ее и передал Марии-Терезе.

– Жутковатый поступок.

– Да уж. И все же, по моим ощущениям, принцесса высоко его оценила. Не правда ли, это заставляет задуматься об исторической роли королевского исповедника?

– Щекотливая должность, требующая, надо полагать, немалого такта. Впрочем, не столь сложная, когда имеешь дело с правителем наподобие Людовика XVI, который, по всеобщему мнению, был преданным, любящим мужем и отцом и старался быть справедливым и честным королем. Но каково, положа руку на сердце, отпускать грехи Людовику XIV или, скажем, Ричарду III? Правителю, чьи деяния явственно и неоднократно нарушали предписания его веры.

– Не понимаю, как подобные правители могут всерьез мнить, будто получают от духовника отпущение грехов. Должно быть, они на самом деле не верят в исповедуемую ими религию.

– Не исключено. Но вероятнее всего, они убеждены в дарованном им свыше божественном праве.

Геро вскинула глаза на мужа.

– Праве всячески грешить и убивать без зазрения совести?

– Именно.

– Тогда зачем вообще утруждать себя исповедями?

– Этого я не знаю. Хотя можно попробовать спросить лично у Марии-Терезы.

Геро негромко хмыкнула:

– Было бы забавно.

Себастьян присел рядом с котом. Тот приподнял голову и посмотрел на хозяина с утомленно-терпеливым видом. Кот жил в их доме уже четыре месяца, но до сих пор не получил имени. Из множества выдвинутых предложений ни одно в полной мере не воздавало должное уникальному сочетанию высокомерия и скучающего безразличия в этом животном.

– У меня только что состоялся интересный разговор с Амброзом Лашапелем.

– Да?

Спокойным, размеренным тоном Себастьян повторил рассказ француза о том, как обходились с юным дофином в тюрьме Тампль.

– Я слышала кое-что из этого раньше, – вздохнула Геро, когда он закончил, – но не все. Несчастное дитя.

Наблюдая, как муж почесывает кота за ушком, она заметила:

– В рассказе Лашапеля тебя что-то беспокоит. Что именно?

Себастьян передвинул руку, чтобы погладить кота под подбородком. Тот задрал голову и блаженно зажмурил глаза.

– С «сиротками из Тампля» слишком много нестыковок.

– Например?

– Зачем подвергать мальчика столь жестокому обращению, в то время как его сестре позволено жить в относительном комфорте всего лишь этажом выше?

– После того как Людовика XVI отправили на гильотину, его сын стал Людовиком XVII, некоронованным королем Франции – символом всего, что ненавидели революционеры. А Мария-Тереза была всего лишь девушкой. Королевской дочерью, да, но по салическому закону она не имела права на трон.

– Верно. Хотя, к примеру, Испания тоже соблюдала салический закон, но там его сумели обойти[30]. Существовала реальная опасность, что во Франции случится то же самое. Поэтому вряд ли можно утверждать, будто Мария-Тереза не представляла никакой угрозы для революционеров или Республики. Тем не менее ее оставили в живых.

– Что еще?

– Мне не дают покоя перемены в содержании дофина, которые живописал Лашапель. Супругов Симон, первых тюремщиков Луи-Шарля, внезапно отстранили, на их место пришла череда меняющихся охранников. В то же самое время окно камеры заколотили, оставив пленника в темноте. Зачем?

– Из жестокости.

– Напрашивающееся предположение. Но я не исключаю другой причины.

– Хочешь сказать, чтобы никто не мог рассмотреть или узнать его? Благие небеса, Себастьян, неужели ты веришь этим романтическим басням о спасенном из тюрьмы некоронованном короле и несчастном глухонемом мальчике, оставленном умирать вместо него?

Себастьян поднялся на ноги.

– Нет, конечно, нет. Просто… Почему, черт подери, они не показали труп дофина его сестре? Она же была рядом – не только в той же тюрьме, но и в той же самой башне, в комнате прямо над его камерой. Зачем оставлять ее в сомнениях? Зачем позволять слухам шириться и крепнуть? Почему не покончить со всеми этими предположениями о подмене раз и навсегда?

– Откуда тебе известно, что Мария-Тереза не видела своего мертвого брата? С ее слов?

– Не понимаю, зачем ей это отрицать, – мотнул головой Себастьян.

– Что если принцессе показывали тело мальчика, но его состояние так ее потрясло, что разум отгородился от ужасных воспоминаний?

– Я не думал о таком варианте, но, возможно, ты и права.

Себастьян направился налить себе бренди.

– По-моему, и граф Прованский, и Мария-Тереза были отлично осведомлены о том, что Дамион Пельтан приходится сыном врачу, лечившему дофина перед смертью.

– Но ты же не считаешь, что по этой причине с ним и расправились? Кто станет убивать человека за то, что сделал его отец почти двадцать лет назад?

– А разве не так поступили революционеры? Они уморили десятилетнего мальчика за прегрешения его предков.

– Но… граф Прованский слишком тучен и немощен, чтобы совершить подобное.

– Я и не предполагаю, будто он проделал это собственноручно. Он мог попросту кого-нибудь нанять. Вроде того джентльмена, который пытался застрелить меня на околице деревни Сток-Мандевилль.

– Не верю, чтобы граф был способен на убийство.

– Но ведь про Марию-Терезу ты такого не скажешь?

Геро начала было говорить, но запнулась и прикусила губу.

– Не скажешь, верно?

Она покачала головой:

– Меня многое восхищает в Марии-Терезе. Ей выпали ужасные испытания и жестокая череда мучительных утрат. То, что она прошла через все это и сохранила хотя бы подобие душевного здоровья, поистине впечатляет. Но вместе с тем принцесса мне не нравится. Дело не только в надменности, чопорности или в показном, нетерпимом благочестии. Ее называют непревзойденной лицемеркой, и я подозреваю, что это действительно так. Насколько мне известно, никто и никогда не видел Марию-Терезу радостной, но при этом на публике она всегда выглядит исключительно спокойной. Однако мне рассказывали, что на самом деле она далека от спокойствия. У нее бывают истерики. Случалось, принцесса падала в обморок при виде зарешеченного окна, а барабанная дробь или звон церковного колокола вгоняют ее в дрожь. Нет, она так и не оправилась от пережитого. И хотя это никоим образом нельзя вменить ей в вину, я все равно…

– Не доверяешь ей?

– Я бы не стала полагаться ни на ее искренность, ни на ее здравомыслие.

Себастьян какое-то время помолчал. А затем сказал:

– Лашапель сообщил мне кое-что еще. По его словам, при вскрытии сердце мальчика было извлечено.

Взгляды супругов встретились.

– О Боже, – прошептала Геро. – Думаешь, поэтому убийца вырезал сердце Дамиона Пельтана? Из некоей извращенной мести?

– Не знаю. Но какова вероятность того, что это простое совпадение: Филипп-Жан Пельтан производит вскрытие, при котором сердце дофина извлекают, а спустя почти двадцать лет сердце вырезают из груди его собственного сына? Какова, по-твоему, вероятность такого совпадения? 

ГЛАВА 28

Понедельник, 25 января 1813 года

К утру температура на несколько градусов повысилась, и оттепель превратила засыпанные снегом городские улицы в реки мутной коричневатой жижи. Но ветер оставался ледяным, с пронизывающей до костей сыростью, заставлявшей рыночных торговок торопливо семенить по тротуарам, сгорбившись и накинув шаль на голову.

Себастьян поднял воротник шинели и подавил желание потопать озябшими ногами. Он стоял на тротуаре возле французской католической часовни неподалеку от Портман-сквер. Согласно указу самого Георга III, часовня не имела колокольни – только скромный католический крест на фасаде позволял отличить ее от двух конюшен, примыкавших к этому невзрачному кирпичному строению. Но внутри слышалось шевеление, и спустя пару минут, когда колокола городских англиканских церквей начали отбивать время, из гладких дверей молельни высыпала небольшая группка пожилых мужчин и женщин, дородных и почти одинаково одетых в черное.

Сцепив руки за спиной, Себастьян продолжал ждать.

Он слышал, что каждое утро Мария-Тереза встает с рассветом, сама заправляет свою кровать и сама же подметает комнату, прежде чем посвятить час молитве. Эти действия, совершавшиеся ею день за днем в течение более чем трех лет, проведенных в одиночной камере, она, обретя свободу, сохранила в своем обычае. В Хартвелл-Хаусе принцесса посещала ежедневную мессу, отправляемую ее собственным капелланом. А будучи в Лондоне, приезжала сюда, во французскую часовню, чтобы молиться вместе с соотечественниками-изгнанниками.

Кое-кто находил историю королевской дочери, продолжающей застилать свою постель, достойной восхищения. С определенной точки зрения так это и выглядело. Но Себастьяну подобное поведение говорило о глубокой, застарелой душевной травме, хорошо узнаваемой для любого человека, побывавшего на войне.

Так или иначе, оставшись одна в тюремной камере в башне древнего монастыря тамплиеров, Мария-Тереза убедила себя, что ежедневное соблюдение нехитрого ритуала поможет ей сохранить рассудок. И ведь помогло. Возможно, поэтому принцесса, уже почти двадцать лет живя на свободе, не решалась ослабить добровольно назначенный себе строгий распорядок, словно ритуал заправки постели и подметания комнаты удерживал демонов безумия на расстоянии. Возможно, так оно и было.

Перезвон городских колоколов уже давно смолк. Но прошло еще минут десять, прежде чем появилась сама Мария-Тереза в сопровождении своей многострадальной компаньонки, леди Жизель Эдмондсон.

– Monsieur le Vicomte, – произнесла королевская дочь, мягко шлепая полусапожками по слякотной дорожке. – Неожиданная встреча.

Себастьян отвесил изящный поклон.

– Ваш дядя сообщил мне, что вы решили провести несколько дней в столице.

– Да. Как бы мне ни нравилось жить в деревне, я все же скучаю по театру. – Принцесса искоса бросила на Девлина испытующий взгляд. – Хотя я была изрядно разочарована, узнав, что Кэт Болейн не выйдет на подмостки в этом сезоне. Она истинная услада для взора, не правда ли?

Сторонний наблюдатель мог бы счесть замечание абсолютно невинным – подумал бы, будто Марии-Терезе неизвестно, что актриса Кэт Болейн долгое время была любовницей виконта. Но ехидный блеск в глазах принцессы убедил Себастьяна в ее осведомленности.

Укол был обдуманным и злонамеренным.

– Да, ее отсутствие досадно, – согласился он, не без труда сохраняя ровность тона. – Но вполне объяснимо, принимая во внимание недавнюю гибель ее супруга. Желание вдовы провести несколько месяцев вдали от Лондона, чтобы прийти в себя после тяжкой потери, легко понять.

– Ваша правда, – втянула щеки Мария-Тереза. – А вам, случайно, не известно, куда она уехала?

– Нет, – коротко ответил Себастьян.

Он и вправду не знал, где Кэт нашла себе убежище. Но надеялся, что где бы это место ни находилось, она обретет там столь отчаянно необходимый ей душевный покой.

Едва заметная гримаска разочарования опустила уголки рта принцессы, но тут же исчезла. Мария-Тереза пригладила ладонью свой пелисс.

– Ужасно много убийств! Улицы Лондона – весьма опасное место, не так ли?

– Разумеется, они могут быть опасны. Позвольте спросить, знали ли вы, что доктор Дамион Пельтан – сын Филиппа-Жана Пельтана, врача, лечившего вашего брата в Тампле?

Губы принцессы сжались, она решительно покачала головой:

– Нет, не знала.

Как для человека, привычного скрывать свои чувства, она была никудышней лгуньей.

– Разве не это обстоятельство явилось истинной причиной вашего желания видеть Пельтана? – настаивал Себастьян.

– Да как вы смеете?! – рот Марии-Терезы скривился в злобном оскале, напряженное лицо задрожало. – Как вы смеете перечить мне, дочери короля Франции? Мне, ведущей свой род от самого Людовика Святого?

Себастьян выдержал ее гневный взгляд.

– Тот, кто убил Дамиона Пельтана, также унес с собой его сердце. У вас нет предположений, зачем это было сделано?

Принцесса отреагировала на удивление бурно. Широко открыв глаза, она охнула и прижала кулак к губам.

– Мадам, – бросилась на защиту леди Жизель, обхватила госпожу за широкую талию и принялась подталкивать в сторону ожидавшей кареты, – позвольте мне помочь вам. – Фрейлина задержалась, только чтобы бросить через плечо на Девлина пронзительно-негодующий взгляд: – Вы низкий человек.

Во внезапно залегшей тишине эхом отразились мягкие хлопки обтянутых перчатками ладоней.

Обернувшись, Себастьян увидел неторопливо спускавшегося по ступеням часовни Амброза Лашапеля. Кисти француза были приподняты, словно он аплодировал отличному представлению, на сгибе локтя висел сложенный зонт.

– Мои поздравления, – сказал придворный. – Знаете, ведь она никогда вам этого не забудет. Вы только что нарушили одно из главнейших правил: нельзя прекословить членам французской королевской семьи, независимо от того, сколь нелепы или заведомо ложны их слова. Пятнадцать лет назад некая мадам Сенли дерзнула в пределах слышимости Марии-Терезы поправить графа Прованского, вспоминавшего пустячнейший эпизод из их юности. Принцесса до сих пор не простила бедняжку – и, думаю, никогда не простит.

– Мадам Злопамятность, – обронил Себастьян, наблюдая, как в отдалении леди Жизель бережно укутывает свою госпожу меховой полостью.

– Вы не представляете, до какой степени.

Повернувшись, мужчины вместе пошли в сторону Портман-сквер.

– Почему вы взяли на себя труд присутствовать на похоронах Дамиона Пельтана? – спросил Себастьян.

– Сложно сказать. Полагаю, из уважения.

– И только?

Лашапель искоса бросил на виконта быстрый взгляд.

– Восемнадцать лет назад замученный ребенок, которому предназначалось стать Людовиком XVII, королем Франции, умер в десятилетнем возрасте в грязной тюремной камере. Его тело еще не предали земле где-то на заброшенном кладбище, как уже поползли слухи. Нельзя отрицать, что пока дофин был жив, вынашивались планы выкрасть его из тюрьмы и подменить другим ребенком – немым, умирающим от чахотки. Вот почему после смерти мальчика некоторые продолжали цепляться за надежду, что один из этих замыслов достиг цели: подмена произошла, умерший в Тампле дофин был ненастоящим, а сам Луи-Шарль остался в живых.

– Какое отношение эта история имеет к Дамиону Пельтану?

– Мало кому из ныне живущих доподлинно известно, что произошло в тюрьме Тампль. Доктор Филипп-Жан Пельтан – один из этих немногих. Однако он пребывает во Франции, вне досягаемости Бурбонов. Теплилась надежда, что о событиях тех мрачных времен может рассказать Пельтан-младший. Но он заявил, будто ничего не знает.

– И Бурбоны поверили ему?

– По правде? Сомневаюсь.

Некоторое время спутники шагали молча. Затем Себастьян произнес:

– Вы же понимаете, что дому Бурбонов можно предположительно приписать целых два мотива для убийства Дамиона Пельтана?

– Два?

– Первый – с целью расколоть делегацию из Парижа, тем самым поставив крест на возможности любого мирного соглашения, по которому Наполеон Бонапарт остался бы императором Франции.

– Этому миру не бывать, хоть со смертью Пельтана, хоть без.

– Скорее всего. Но зачем испытывать судьбу?

Лашапель фыркнул:

– Абсурдно даже предполагать, будто французская королевская семья может опуститься до убийства.

– Ради возвращения трона? Что такое еще одна человеческая жизнь, когда уже погибли миллионы?

Челюсть француза напряглась.

– А какой же, по-вашему, второй, с позволения сказать, мотив?

– Месть.

– Серьезно? За что?

– Отца Дамиона Пельтана привезли в Тампль лечить тяжелобольного дофина. Однако мальчик все равно умер. Теоретически в его смерти можно обвинять и врача.

– Нужно быть в высшей степени жестоким и беспощадным, чтобы убить невинного молодого человека, лишь бы отомстить его отцу.

– Не просто убить, а еще и вырезать ему сердце.

Они остановились на краю площади, и Себастьян повернулся лицом к французу. Но тот молча перевел взгляд на овальный сквер в центре площади, где в снегу смеялись и резвились дети.

– Какова вероятность того, что в тюрьме все же произошла подмена? И что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты остался жив?

Амброз Лашапель отрицательно покачал головой:

– Нет никакого пропавшего дофина. Я рассказал вам эту историю, чтобы объяснить интерес графа Прованского и Марии-Терезы к доктору Пельтану. Однако лично у меня нет ни малейших сомнений, что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты давно скончался. Восемнадцать лет назад он умер в тюрьме и был похоронен в общей могиле на кладбище Святой Маргариты. Поверьте, сударь, если вы ищете убийцу Дамиона Пельтана, нет никакой нужды углубляться в события, случившиеся с другими людьми в темном и далеком прошлом. Предостаточно мотивов можно найти, исходя из жизни, которую вел он сам.

– Вот как? Например?

– Вам, полагаю, известно о разногласиях внутри парижской делегации?

– Известно.

– Вы никогда не задумывались, почему Дамион Пельтан согласился отправиться в Лондон в качестве личного врача Вондрея? Поговаривают, будто ради прекрасных глаз.

– Ради прекрасных глаз? – повторил Себастьян вопросительно.

– М-м-м. Дочь Вондрея, мадам Мадлен Кеснель, весьма хороша собой.

– Она беременна. От погибшего супруга.

– Беременна, да. Но некоторые женщины особенно привлекательны, когда носят ребенка. И она, как вы уже отметили, вдова.

– На что вы намекаете? Что Пельтан был убит соперником за нежные чувства мадам Кеснель?

– Вы считаете, будто Дамиону Пельтану вырезали сердце, поскольку его отец когда-то делал вскрытие мертвого дофина. Мне же представляется более вероятным, что молодой человек пал жертвой «дел сердечных».

Себастьян всмотрелся в удлиненное, изящное лицо Лашапеля. В порах кожи еще виднелись слабые следы ночных румян.

– Почему я должен вам верить?

Француз пожал плечами, словно доверие к его словам было ему в высшей степени безразлично, равно как и недоверие.

– Копните в этом направлении. Полагаю, вы удивитесь тому, что обнаружите.

А затем повернулся и пошел прочь, вертя сложенным зонтиком и тихонько насвистывая какой-то знакомый мотивчик. Себастьяну потребовалось несколько секунд, чтобы узнать мелодию.

Это была «Марсельеза».

ГЛАВА 29

Митт Пебблз сметал тающий снег с тротуара перед «Гербом Гиффорда», когда Себастьян подошел к нему.

– Опять вы, – погрозил пальцем коридорный. – Теперь-то я знаю, что вы за птица. И знаю, зачем вы тогда меня выспрашивали.

– Вот как? И кто же вам рассказал?

– Да никто! – вскинув голову, Пебблз постучал себя по лбу. – Самолично скумекал, вона как. 

– Впечатляюще. – Себастьян поднял глаза на симметричный фасад гостиницы.

– Если вам надобен Армон Вондрей, то его нету. Ушел с остальными двумя ни свет ни заря.  Раньше обеда вряд ли возвернется.

– А его дочь, мадам Кеснель?

– Ну, она-то туточки, как же. – Митт мотнул головой, указывая за здание. – На заднем дворе у нас частный садик, калитка возле конюшни. В садике барышню обычно и можно сыскать. Я такой любительницы до прогулок еще не встречал, никакая непогода ей не помеха.

– Благодарю, – Себастьян вручил коридорному монету. 

Лицо Пебблза расплылось в широкой улыбке.

– Обращайтесь, ваше лордство. В любое время.

Сад, спрятанный между сплошным рядом зданий Йорк-стрит и выходившим на Бердкейдж-уолк «Домом новобранцев», имел неправильную форму. Его западная часть разделялась начетверо тропинками, которые встречались у деревянной беседки, увитой толстыми, голыми ветвями старой глицинии. Там и обнаружилась дочь Армона Вондрея. Положив ладонь на потемневшее от непогоды дерево, устремивши взгляд на клумбы, все еще покрытые белой пеленой вчерашнего мокрого снега, она стояла совершенно неподвижно, и у Себастьяна сложилось впечатление, что мысли ее блуждают в ином времени и  месте.

Толстая накидка из черной шерсти слегка приподымалась  над округлым животом, черный бархатный капор затенял лицо. Когда на звук шагов женщина обернулась, ее черты выразили удивление, но не испуг. 

– Мадам Кеснель? – уточнил Себастьян, кланяясь. – Прошу прощения за беспокойство. Мое имя Девлин.

Дочь Вондрея была не старше двадцати четырех лет, с молочно-белой кожей и приятными, плавными чертами лица.

– Я знаю, кто вы, – ответила она с легким певучим  акцентом. – Отец на днях указал мне на вас. По его словам, вы расследуете смерть Дамиона Пельтана. Это правда?

– Да, правда.

– Очень хорошо.

– У меня сложилось впечатление, что ваш отец не вполне разделяет ваши чувства.

– Нет, конечно же, не разделяет. Можно даже сказать, он злится на несчастного доктора за то, что его убили – словно тот подстроил свою гибель нарочно, лишь бы сорвать их миссию.  

Должно быть, на лице Себастьяна отразились его мысли, поскольку Мадлен Кеснель невесело усмехнулась:

– Вас удивляет, что я упомянула о миссии? Не вижу резона скрытничать, раз вы все равно знаете правду.

– Уже за это я вам признателен.

Повернувшись, они пошли по вымощенной кирпичом дорожке.

– Как давно вы знакомы с Дамионом Пельтаном? – спросил Себастьян.

– Два, может, три года. Отец стал наблюдаться у него вскоре после того, как начались нелады со здоровьем. Считая заслугой доктора Пельтана то, что до сих пор жив, отец принимает его смерть близко к сердцу.

– И все же не настолько близко, чтобы способствовать поимке его убийцы?

– Для отца задача первостепенной важности… в другом.

Себастьян всмотрелся в полуотвернутый профиль собеседницы.

– Каким он был?

– Дамион Пельтан? Вряд ли найдется человек, который мог бы плохо отозваться о нем. Он обладал всеми достоинствами, какие только можно пожелать врачу, и даже сверх того. Мягкий, добрый, внимательный… – в словах мадам Кеснель звучало уважительное восхищение. Но в ее тоне не улавливалось ничего,  похожего на влюбленность.

– Вам известно что-нибудь о семье доктора в Париже? У него осталась жена?

– Нет, – покачала головой Мадлен. – Он никогда не был женат. 

– А как насчет невесты? Не был ли он помолвлен?

– Нет. – Легкая улыбка коснулась ее глаз, затем медленно угасла, словно воспоминания, вызванные этим вопросом, были слишком печальными, чтобы их удерживать. – Дамион однажды рассказал мне, как в возрасте одиннадцати лет накрепко влюбился и дал клятву, что никогда не полюбит другую. 

– Подобно многим из нас, – вставил Себастьян. – Но такие  клятвы недолговечны. 

– Пожалуй. Хотя, что касается доктора Пельтана, он действительно остался верен своему кумиру.

– А что случилось с предметом его поклонения? Она умерла?

– Нет. Ее отец был вынужден бежать из Франции, и девушке пришлось уехать с ним. Она поклялась, что будет ждать Дамиона. Но не дождалась.

Себастьян перевел взгляд на заснеженный сад, аккуратные клумбы которого едва угадывались под впадинами и выпуклостями белого покрова. 

– Насколько я понимаю, возлюбленная доктора вышла замуж за другого?

– Да, несколько лет назад.

– Но Пельтан по-прежнему любил ее?

– Неизменно.  

– Вы знаете, как зовут эту женщину? – сохраняя ровный тон, поинтересовался Себастьян.

– Он называл только ее имя. Джулия.

За их спиной с металлическим лязгом стукнула калитка. Обернувшись, Себастьян увидел, что к ним широким шагом направляется Армон Вондрей, размахивая сжатыми в кулаки руками и осторожно ставя ступни, чтобы не поскользнуться на подтаявшей дорожке.

– Вы! – издалека зычно выкрикнул француз, протыкая воздух указательным пальцем. – Что вы здесь делаете? Не приближайтесь к моей дочери! Держитесь от нее подальше!

Коснувшись края шляпы, Себастьян поклонился молодой вдове.

– Благодарю вас за помощь.

В ее взгляде он не заметил ни тени страха. Шумное неистовство отца явно не испугало Мадлен.

– Я приложила бы все силы, чтобы вам помочь, – негромко сказала она. – Я очень хочу, чтобы убийцу Дамиона Пельтана предали правосудию.  

Голос Вондрея гремел по заснеженному садику.

– Зачем вы сюда явились, а? Что, по-вашему, такого может рассказать моя дочь, чем вы могли бы воспользоваться? На Пельтана напали грабители; если хотите найти его убийц, ищите в трущобах Лондона. А не здесь!

Себастьян еще раз коснулся края шляпы:

– Monsieur.

Француз резко остановился. Его полное лицо раскраснелось, дыхание хрипло вырывалось из груди и клубилось вокруг белыми облачками, пока он молча сверлил незваного гостя свирепым взглядом.

Проскользнув мимо него, Себастьян направился к калитке.

– Держитесь подальше от моей дочери! – выкрикнул вслед ему Вондрей. – Вы слышите? Слышите?!

Себастьян снова развернулся к нему лицом: 

– Вы явно чего-то боитесь. Чего же?

Но Вондрей только сжал челюсти, тараща глаза, словно человек, вдруг увидевший наяву один из худших своих кошмаров.

          * * * * * * * *

– Итак, леди Питер солгала тебе, – подытожила Геро, беря мужа под руку. Еще не пробило полдень, и супруги пришли сюда, в Гайд-парк, на короткую прогулку, категорически не одобряемую достопочтенным Крофтом. В этот неурочный час и при столь холодной и сырой погоде парк, по сути, находился полностью в их распоряжении. Но дорожки были скользкими, поэтому приходилось внимательно следить, куда ставишь ногу. – Между Дамионом Пельтаном и его обожаемой Джулией было нечто гораздо большее, нежели детская дружба. 

– Да уж. Хотя вполне возможно, что она не понимала, насколько глубоки его чувства.

– Понимала. Она же обещала ждать его.

– Твоя правда. Но прошло слишком много времени. Девушка не могла быть уверена, любит ли Дамион ее по-прежнему или нет. Ее семья была вынуждена покинуть Францию девять лет назад. Это долгий срок.

– Для некоторых мужчин не такой уж долгий, – спокойно ответила Геро, и Себастьян почувствовал, как загораются его щеки. Он сам любил Кэт Болейн восемь долгих лет и даже дольше, и для Геро это не составляло тайны.

Спустя секунду она спросила: 

– Думаешь, поэтому Пельтан решился поехать в Лондон? Чтобы снова ее увидеть?

– Я бы сказал, это весьма вероятно. Хотя не добавляет чести Пельтану, принимая во внимание, что его возлюбленная уже несколько лет как удачно вышла замуж.

– Ты не знаешь, счастлива ли она в браке.

Себастьян вспомнил об увиденных на тонком запястье отметинах, иссиня-черных отпечатках карающей руки разгневанного мужчины.

– Твоя правда, не знаю. На самом  деле, с учетом всего, что мне известно об ее супруге, леди Рэдклифф скорее несчастлива в своем замужестве.

– Интересно, знал ли об этом Дамион Пельтан? – посмотрела на мужа Геро.

Себастьян ответил на ее взгляд: 

– Именно этот вопрос я и намерен ей задать.

          * * * * * * * *

В платной библиотеке Клиффорда на Стренде леди Питер Рэдклифф пыталась поставить книгу обратно на высокую полку, когда Себастьян взял у нее тонкий голубой томик и засунул на место.  

– Позвольте помочь.

– Благодарю вас. – Обтянутые перчатками пальцы нервно сжали ручки ридикюля, зеленые глаза метнулись по сторонам, словно опасаясь свидетелей.  

Сегодня на даме было элегантное прогулочное платье из жаконета с тремя отделанными кантом оборками и лиловый бархатный спенсер. Но наряд был сшит не по последней моде и наводил на мысль, что финансовые дела ее супруга не в лучшем состоянии.

– Я обнаружил, что вы не были правдивы со мной, леди Питер, – негромко сказал Себастьян.

Ее губы приоткрылись в стремительном вдохе.

– Не понимаю, о чем вы.

– Дамион Пельтан не просто друг ваших детских лет. Когда-то он любил вас, как и вы любили его. Покидая Париж, вы обещались ждать его. Вечно.

Следовало ожидать, что Джулия Рэдклифф станет отпираться. Но она только опустила взгляд на свои руки и прикусила нижнюю губу.

– «Вечно» – это слишком долгий срок, – ее голос звучал не громче шепота. – Особенно для женщины.

– Вы знали, что он до сих пор любит вас?

Она медленно покрутила головой. Но предательски погустевший румянец на ее щеках  обличал неправду. 

– Я слышал, Пельтан приехал в Лондон из-за некой дамы. Из-за вас, не так ли?

– Нет! Прошу вас, – хрипло воскликнула леди Питер, поднимая на Себастьяна умоляющие глаза. – Если муж узнает, что я снова разговаривала с вами, он…

– Изобьет вас?

Все краски сбежали с ее лица.

– Конечно же, нет! Что вы такое говорите?!

– Доктор Пельтан приехал в Лондон, чтобы встретиться с  женщиной. Если не с вами, то с кем же?

Джулия Рэдклифф попятилась от него, по-прежнему мотая головой из стороны в сторону.

– С его сестрой, – прошептала она. – Дамион приехал повидаться с сестрой.

– Сестрой? Какой сестрой?

Собеседница воззрилась на Себастьяна так, словно его неосведомленность захватила ее врасплох.

– С Алекси.

Он ощутил, как пульс заколотится в горле. 

– Хотите сказать, Александри Соваж – сестра доктора Пельтана?!

– Разве вы не знали?

– Нет. Не знал.

ГЛАВА 30

Себастьян громко постучался в хирургический кабинет на Тауэр-Хилл. В ответ не раздалось ни звука.

Чертыхнувшись под нос, он забарабанил в соседнюю дверь, ожидая увидеть экономку Гибсона, миссис Федерико. Но ему открыла Александри Соваж собственной персоной.

Француженка застыла, держа руку на щеколде, каждой своей чертой выражая неприязнь, и Себастьяну на миг показалось, что сейчас она хлопнет дверью прямо ему в лицо.

– А где Гибсон? – спросил он.

– В больнице Святого Варфоломея.

На раненой было то же самое поношенное серое платье, что и в ночь нападения, однако кто-то явно предпринял попытку отчистить с ткани пятна.

– Похоже, вам гораздо лучше.

– Так и есть. Сегодня утром я сказала доктору Гибсону, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой.

– Тем не менее вы все еще здесь, – кольнул Себастьян, проскальзывая мимо Александри в коридор.

Она щелкнула дверью и развернулась к визитеру:

– Доктор возражает против моего отъезда. 

Себастьян всмотрелся в ее лицо – изящный нос, темно-карие глаза, высокие скулы, – ища сходство с мужчиной, которого коротко видел на прозекторском столе.

Нет, совсем не похожи.

Александри подбоченилась одной рукой:

– Насколько я понимаю, вы считает Пола Гибсона своим другом.

– Да, он мой друг. А в чем дело?

– Вам известно, что он злоупотребляет опием?

Направляясь сюда, Себастьян ожидал совсем не такого разговора.  

– Я знаю, что Пол время от времени принимает лауданум.

– Он зашел в своем пристрастии гораздо дальше.

Не дождавшись ответа, Александри выдохнула:

– Так вы знали – и ничего не предпринимали?

– А что я должен был предпринять? Пол страдает от боли – жестокой, истязающей душу боли. Вы как врач должны понимать его состояние лучше, чем кто бы то ни было. Опий позволяет ему справляться с этим.

– Опий убивает его.

– Боль тоже убивала бы.

– Есть способы помочь избавиться.

– Помочь избавиться от боли или от его при… – Себастьян начал было произносить «пристрастия», но успел поправиться, – привычки.

– От того и от другого. 

– Я пришел сюда говорить не о Гибсоне. Я пришел спросить, какого дьявола вы утаили, что Дамион Пельтан – ваш брат?

Александри  держалась вымученно прямо.

– Как вы это выяснили?

– А разве имеет значение, как я это выяснил?

– Думаю, нет. – Француженка своеобразно, едва заметно передернула плечом. – Я узнала ваш голос еще в самую первую ночь. И сообщила вам только то, что была вынуждена, поскольку не доверяю вам.

– Из-за того, что случилось в Португалии?

– Естественно. А вы ожидали другого к себе отношения?

Себастьян отмечал напряженные линии возле ее ноздрей, темные тени в ее глазах. Но явились они следствием недавнего ранения или горьких воспоминаний, вызванных его присутствием,  определить не мог.

– Вы больше ничего не вспомнили о нападении в Кошачьем Лазе?

– Кое-что вспомнила, но не все. – Александри сглотнула. – Помню, как мы вышли от мадам Бизетт и направились обратно к Тауэру, надеясь найти там извозчика. Было очень холодно и темно, и Дамион… нервничал. 

– Нервничал? Почему? 

– Он еще с тех пор, когда был маленьким, терпеть не мог темноты.

– Так что же произошло?

– Кажется, я услышала за спиной шаги. Сначала они были далеко, но быстро приближались. Я повернулась посмотреть, кто нас нагоняет, и…  – Александри запнулась и покачала головой: – Это последнее, что я помню.

– Расскажите мне о Самсоне Баллоке.

Шоколадные глаза удивленно распахнулись, затем прищурились. 

– А про него-то откуда вам известно?

– Мне известно, что этот тип угрожал прикончить вас. Почему, черт подери, вы не удосужились упомянуть о нем?

– Но я говорила о нем – по крайней мере Гибсону. Заметьте, Баллок угрожал мне, а не Дамиону. Так какое он может иметь отношение к случившемуся?

– Он винит вас в смерти своего брата. А теперь обнаруживается, что Дамион – ваш брат. Этот мебельщик вырос в семье, где сыновей нарекли Самсоном и Авелем. Нетрудно представить, какие злобные, ветхозаветные взгляды на месть он может вынашивать.

– Око за око и брат за брата? Вы это имеете в виду? – Александри склонила голову набок, словно обдумывая предположение. – Но… Баллок никак не мог знать, что я сестра Дамиона. Никто не знает.

– Я знаю. И тот, кто мне об этом рассказал. Баллок тоже мог выяснить.

– Нет, – мотнула головой Александри. – Наверняка Дамиона убили из-за его причастности к парижской делегации.

– О мирных переговорах было известно весьма ограниченному кругу людей.

– Тем легче определить виновных.

Себастьян присмотрелся к исхудалому, бледному лицу француженки. Кожу бороздили морщинки, оставленные тяготами жизни, недавним ранением и продолжающейся лихорадкой. Собеседники так и не ушли из коридора, а остались у входной двери – давние враги, столкнувшиеся вплотную в узком, ограниченном пространстве. Александри прислонилась спиной к стене. И хотя она нипочем не созналась бы в этом, похоже, находиться на ногах столь долгое время было утомительно для нее.

– Брат рассказывал мне, что какой-то человек пытался его подкупить.

– Подкупить? С какой целью?

– Что-то связанное с делегацией. Дамион тогда перепугался: он опасался как того, что могут сделать с ним за отказ, так и того, что может произойти, если об этом предложении узнают другие члены миссии.

– Почему же вы раньше умалчивали от меня столь важное обстоятельство?

Александри только дерзко посмотрела в ответ.

 – Он отказался?

Темные глубины карих глаз вспыхнули яростным огнем.

–  Mon Dieu, разумеется, отказался! За кого вы его принимаете?

– Кто же предлагал вашему брату взятку?

Француженка нахмурилась:

– Не помню в точности имя. Вроде какое-то шотландское. Не то Килмер, не то Килминстер, не то…

– Килмартин?

– Да, именно так, – подтвердила сестра Дамиона Пельтана. – Килмартин.

ГЛАВА 31

Никто не имел более сильного пристрастия к посещению званых вечеров, балов и венецианских завтраков, устраиваемых великосветскими хозяйками лондонских салонов, чем Ангус Килмартин. Себастьян подозревал, что Килмартин на подобных сборищах занимался примерно тем же, чем карманник в толпе, собравшейся поглазеть на повешение, – искал либо нового знакомства, либо пикантную новость, чтобы потом использовать находку для приумножения  своего капитала. Хотя нельзя исключать, что шотландцем двигало стремление показать всему миру, что сын скромного торговца из Глазго теперь достаточно богат и влиятелен, чтобы быть желанным гостем практически повсюду.

В этот день самым модный событием, на котором стыдно не поприсутствовать, явился роскошный завтрак на тему «Зимней сказки», который устраивала графиня Морли в своем огромном городском особняке на Гросвенор-сквер. Разумеется, светские «завтраки», как и «утренние» визиты, на самом деле происходили во второй половине дня, поскольку очень немногие жители Мейфэра выбирались из постели раньше полудня.

Когда Себастьян подошел к Ангусу Килмартину, тот был погружен в созерцание изысканных ледяных скульптур, украшавших длинный фуршетный стол леди Морли. Коротко глянув на виконта, шотландец переключил свое внимание на множество деликатесов, разложенных перед ним.

– Не ожидал увидеть вас здесь, –  сказал он, взяв себе гренок с фуа-гра.

Себастьян снял бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта.

– Да? Почему же?

– Вас трудно причислить к любителям светских собраний.

– Но иногда я их посещаю.

– Подозреваю, не без скрытой причины. Верна ли моя догадка, что в этот раз именно я являюсь вашей целью?

Медленно глотнув шампанского, Себастьян признал:

– Так и есть, вы. Поскольку недавно вы мне солгали.

Назвать джентльмена лжецом значило усомниться в его чести, нанести оскорбление, которое, как правило, влекло за собой вызов на дуэль. Но Килмартин лишь рассеянно оглядел толпу гостей с мягкой улыбкой на добродушном, веснушчатом лице.

– Я постоянно лгу. Поскольку никогда не разделял возвышенного убеждения, будто следует говорить ближним правду и только правду.

– Интересная философия.

– По крайней мере в этом я честен.

Себастьян тихо рассмеялся.

– Действительно. Но мне интересно, как встретил Дамион Пельтан вашу попытку его подкупить?

Вернувшись взглядом к лицу собеседника, Килмартин продолжил улыбаться.

– И об этом уже прослышали, а? Ну, если желаете знать, он двумя руками ухватился за мое предложение. А чего вы придумали? Будто французик воспылал праведным гневом и угрозами разоблачения загнал меня в тупик, из которого я не увидел иного выхода, кроме как подкрасться к нему сзади в темном переулке и вырезать его сердце? Не язык, заметьте, – что послужило бы более подходящим наказанием за привычку слишком много болтать, – но сердце? Пожалуйста, избавьте меня от подобной бессмыслицы.

Сделав еще один глоток шампанского, Себастьян подавил желание выплеснуть содержимое своего бокала в самодовольное лицо шотландца.

– Так чего же вы добивались от Пельтана, что именно он должен был для вас сделать? Ведь формально он даже не входил в состав делегации, был всего лишь врачом при месье Вондрее.

Килмартин закатил глаза.

– У вас что, совсем нет воображения, а?

Себастьян изучал снисходительную улыбку собеседника. На ум приходили две услуги, которые ему мог бы оказать Пельтан, причем вторая гораздо опаснее первой. Килмартин мог заплатить врачу, чтобы тот подсматривал и подслушивал за членами делегации и доносил об их встречах и беседах. Или мог попытаться заставить Пельтана отравить пациента.

– И он оправдал ваши ожидания? –  спросил Себастьян.

Ответу предшествовал тяжелый вздох.

– К сожалению, нет. Кое-кто, очевидно, первым прибрал к рукам докторишку со всеми потрохами.

– И кто же этот кое-кто? Сам Армон Вондрей?

Улыбка шотландца стала на диво широкой и зубастой.

– Я далек от того, чтобы ставить препоны вашей деятельности в качестве самозваного борца за справедливость, но вам, кажется, требуется полезный толчок в правильном направлении.

– Ваше великодушие меня ошеломляет.

Приложив к груди руку с растопыренными пальцами, Килмартин издевательски поклонился.

– Признаться, это не те слова, что я слышу каждый день.

– Человеколюбие, как и честность, не относится к убеждениям, которые вы разделяете?

– Точно. –  Тусклые глаза сверкнули, но не весело, а скорее злобно. – Но я, представьте, чувствую сегодня небывалый прилив великодушия, а потому дам вам для размышления еще одну маленькую подсказку: не делайте ошибки, чрезмерно доверяя сестре Пельтана – у нее имеются свои секреты, которые она очень хотела бы скрыть.

– Как вы узнали, что у Дамиона Пельтана есть сестра?

Шотландец от души рассмеялся.

– Информация является ценным товаром. А я, знаете ли, преуспел в торговле ценными товарами.

– Информация может оказаться не только ценной, но и опасной.

На одну напряженную секунду улыбка Килмартина погасла. Но тут же сжатые губы изогнулись, уголки рта приподнялись, на щеках показались ямочки, и на лицо вернулась прежняя гримаса.

– Опасность угрожает только тем, кто не способен информацию правильно использовать. –  Он отвесил низкий, насмешливый поклон. – Милорд, прошу меня извинить.

Себастьян наблюдал, как Ангус Килмартин прокладывает себе путь сквозь толпу, и тут на него надвинулась дородная  седовласая вдова со свирепым взглядом.

То была вдовствующая герцогиня Клейборн, урожденная леди Генриетта Сен-Сир, сестра нынешнего графа Гендона и, по общепринятому мнению, тетушка Себастьяна. Ей было за семьдесят. Она никогда не была красавицей, но царственная повадка, твердая воля и цепкая память сделали ее силой, с которой в обществе никто не смел не считаться. По сию пору ее наиболее привлекательной особенностью оставались поразительно яркие глаза – отличительная фамильная черта, голубые глаза Сен-Сиров, – которых столь заметно не доставало Себастьяну.

– Тетя, –  произнес виконт, наклоняясь, чтобы коснуться губами увядшей щеки.

Леди Генриетта была одета в бордовое атласное платье с бледно-розовой отделкой и невероятно уродливый полосатый тюрбан, украшенный целым букетом розовых и бордовых перьев.

Сделав шаг назад, Себастьян округлил глаза, будто в восхищении.

– Что за очаровательный тюрбан вы сегодня выбрали. Из известных мне женщин лишь очень немногие могут позволить себе такой оттенок бордового. Уж тем более в сочетании с розовым.

Она шлепнула его веером.

– Ха. Рассчитываешь меня улестить, не так ли? Что ж, позволь сразу тебе сказать, что уловка не сработает. Я знаю причину, по которой ты здесь.

– Вы знаете?

– Знаю. Гендон мне рассказал, что ты опять позволил вовлечь себя в очередное ужасное убийство.

Себастьян понизил голос почти до шепота.

– Что же графу Гендону об этом известно?

– Больше, чем ты можешь предположить, –  последовал неопределенный ответ.

– А конкретно?

Она вытянула губы вперед, а потом поджала, точь-в-точь как ее брат.

– Он беспокоится о тебе, Девлин.

– Не вижу причин ему беспокоиться.

– Он слышал, что возле Сток-Мандевилль на тебя напали.

– Да? И счел нужным поделиться этой историей с вами?  

– Нет, мне рассказал Клейборн.

То есть многострадальный и безропотный сын леди Генриетты, нынешний герцог Клейборн.

– Он принял этот эпизод слишком близко к сердцу.

– Клейборн все принимает близко к сердцу. Эту черту он унаследовал от своего беспокойного отца.

Себастьян громко рассмеялся, поскольку не знал человека более флегматичного и молчаливого, чем ныне покойный муж леди Генриетты, третий герцог Клейборн. А вот сама вдовствующая герцогиня могла дать фору даже Джарвису в умении выведывать секреты и скандалы, касающиеся персон высшего света, хотя в отличие от Джарвиса ею двигала исключительно заинтересованность в делах своих ближних.

Тетушка пронзила племянника острым взглядом.

– Я так понимаю, ты не придешь на мой вечер во вторник. Как обычно.

– Простите, нет.

Она фыркнула.

– Как чувствует себя твоя жена?

– Хорошо, спасибо. Довольно хорошо.

– Пару дней назад я случайно увидела ее на Беркли-сквер. Возможно ли, что она носит двойню?

Себастьян выдавил из себя смешок, прозвучавший неискренне даже в его собственных ушах.

– Нет, ни малейших шансов.

– Нет? Ну, это многое объясняет, – загадочно высказалась леди Генриетта, а затем намеренно быстро отошла, не дав племяннику ухватиться за ее заявление.

ГЛАВА 32

Пол Гибсон ковылял вверх по склону, направляясь домой. Глаза его были устремлены на мрачную громаду приближавшегося Тауэра. Свет небесный быстро угасал, древние зубчатые стены чернели на фоне темнеющих облаков. С каждым шагом становилось холоднее, ледяной ветер хлестал по щекам и морозил ноздри при вдохе. Но на лбу все равно выступал пот. Беспокойство, преследовавшее Пола весь квартал, росло и росло. Крепло ощущение, будто позади кто-то есть, будто чей-то взгляд впивается в спину.

Не в силах дольше этого выносить, Гибсон резко обернулся.

– Кто здесь? –  крикнул он в сторону пустынной улицы и почувствовал себя по-дурацки, глянув в глаза-бусинки грязной белой курицы, которая прекратила выклевывать что-то между камней, чтобы поднять голову и посмотреть на него.

Расправив плечи, он запахнул полы плаща и продолжил путь вверх по склону. Деревяшка, заменявшая ногу, глухо постукивала при каждом шаге. Пол пытался убедить себя, что устал, растревожен событиями последних дней и не вполне опомнился от лауданума, принятого прошлой ночью.

Но ощущение того, что за ним кто-то следит, не отпускало.

Увидев золотое сияние свечей в окнах своего дома, Гибсон облегченно вздохнул.

Переступил порог и учуял сытный запах томящегося рагу. Закрыв дверь, прислонился к ней спиной, зажмурился и попытался унять заполошный стук сердца. «Алекси Соваж права, – подумал Пол, – проклятый опий убьет меня, убьет так скоро, как я сам допущу. Убьет меня или украдет остатки моего рассудка».

Звук легких шагов по истертым половицам коридора заставил Гибсона открыть глаза. Она стояла перед ним, стройная огненно-рыжая женщина, одетая в платье цвета зеленого мха, которого он прежде не видел.

– Вам следовало отдыхать, –  сказал он.

Алекси покачала головой.

– Я устала отдыхать. Мне уже лучше. Вправду лучше. К тому же кто-то должен был приготовить вам ужин.

– Ужин? Мне? –  Пол нахмурился. – А куда к дья… –  он вовремя оборвал себя, не договорив ругательство, – делась миссис Федерико?

– Боюсь, ваша домработница терпеть не может французов.

– Она что?

– Она обещала вернуться к вам завтра, после того как я отсюда уйду.

Смысл этих слов прорвался в его сознание и ударил так сильно, что дыхание перехватило.

– Вы от меня уходите?

– Я уже послала за Кармелой. Сейчас она отправилась нанять фиакр. Но я в любом случае дождалась бы вас, чтобы попрощаться.

А затем Алекси сама сделала два шага, сведшие на нет расстояние между ними. На первом шаге Пол подумал, что она собирается поцеловать его, а на втором успел обругать себя двойным ирландским дураком. Алекси положила руки ему на грудь поверх плаща. Он чувствовал тепло ее ладоней и бешеный стук собственного сердца. Потом она повернула голову и легонько коснулась его губ своими, прежде чем отступить.

Ее руки упали вдоль тела.

– Нет таких слов, чтобы по достоинству отблагодарить человека, спасшего тебе жизнь, –  улыбнулась она. – Даже не знаю, что тут еще сказать… merci.

К собственному удивлению, Пол сумел вдохнуть достаточно воздуха, чтобы ответить:

– Вы пока не должны отсюда уходить.

– Нет, должна. –  Алекси поймала глазами его взгляд. – И вы не хуже меня знаете, почему.

Долгое молчание сгустилось между ними, наполненное размеренным дыханием и непроизнесенными словами.

Наконец Гибсон собрался с мыслями:

– А как насчет того мужчины, что следил за вами прошлым вечером?

– Баллок? –  Она пожала плечами. – С ним я сумею справиться.

Ее отчаянная смелость и чертово упрямство вывели его из себя.

– А с убийцей Дамиона Пельтана? –  резко спросил Пол, поддавшись эмоциям. – С ним вы тоже сумеете справиться, так что ли?

По своей привычке, Алекси задрала подбородок. 

– Я отказываюсь подчинять жизнь страху. Но… Буду соблюдать осторожность. Обещаю.

Грохот колес и стук копыт по булыжникам дали знать о прибытии экипажа. Она подняла с пола свой узелок, потянулась к щеколде. И остановилась, чтобы посмотреть на него.

– Помните, что я сказала вам прошлым вечером? Есть способ избавить вас от боли из-за ампутированной ноги. Я действительно могу вам помочь. Давайте испробуем трюк с зеркалами, позволяющий обмануть сознание, ввести его в состояние…

Пол мотнул головой.

– Нет!

– И этот человек обвиняет меня в упрямстве! –  Она рывком открыла дверь.

От старого, разбитого рыдвана пахло плесневелым сеном и пролитым пивом. Гибсон отметил, как хмуро посмотрела на него Кармела, скрестив руки на обширной груди, когда он подсаживал Алекси в фиакр. Ему хотелось сказать что-нибудь – все равно что, – лишь бы остановить этот момент и удержать ее в своей жизни. Но кучер уже защелкал кнутом. Колымага тронулась.

Пол поднял руку в неловком прощальном жесте. Но Алекси смотрела прямо перед собой, ее пламенеющие волосы быстро погасли во мраке ночи. И только теперь, когда ее не стало, он сообразил, что на самом деле не называл ее упрямой вслух.

Только в мыслях.

Сильнейший позыв забыться в сладких объятиях лауданума заставил Гибсона уйти с Тауэр-Хилл обратно в ночь. Сопротивляясь второочередному желанию поискать забвение погрубее в ближайшем пабе, он поймал фиакр до Мейфэра, где в тихой кофейне на Ганновер-сквер застал Девлина.

– По твоему лицу вижу, что хороших новостей ты мне не принес, – сказал тот, заказав два кофе.

Шумно выдохнув, Пол устроился в кресле у камина, радуясь, что можно дать отдых натруженной ноге.

– Часть проблемы создает Ричард Крофт. Он немало потрудился, оправдываясь перед каждым, кто только соглашался его выслушать. С формальной точки зрения, полагаю, он сохранял подобающую врачу сдержанность, но удивительно многое умудрился дать понять, не говоря напрямую. Большинство медиков достаточно умны, чтобы сообразить, что Крофт умыл руки, поскольку боялся гнева Джарвиса, если что-то пойдет не так. Но это, знаешь ли, не помогает делу, а только усугубляет ситуацию.

Себастьян поставил локти на стол и сжал кулаки.

– Все, что мне нужно, – это одно-единственное имя. 

Гибсон обхватил озябшими ладонями кружку с дымящимся кофе.

– Ну, мой коллега Лохан предложил проконсультировать леди Девлин. Но если честно, не думаю, чтобы он подошел ей лучше, чем Крофт, скорее уж, покажется еще хуже. Лохан даже горячее Крофта убежден в необходимости кровопусканий, слабительного и рвотного. И он ни при каких обстоятельствах не соглашается использовать щипцы, без которых, боюсь, в данном случае не обойтись.

Себастьян слушал друга молча; худое красивое лицо выглядело неестественно мрачным, глаза – пустыми.

– Так что ты предлагаешь?

Глотнув кофе, Пол обжег язык.

– Есть еще несколько знакомых, с которыми я пока не связывался. Но раз плохое ведет только к худшему… – Он сделал паузу, глубоко вздохнул и сказал: –  А как насчет Александри Соваж? Она врач и акушер, к тому же…

– Нет!

Гибсон опустил взгляд на свою дымящуюся кружку. Было самое время рассказать, что Алекси покинула хирургический кабинет, чтобы вернуться на Голден-сквер. Но горло почему-то перехватило при одной лишь мысли о недавнем прощании. Вместо этого он спросил:

– Удалось что-нибудь выяснить насчет тех людей, что напали на тебя возле Сток-Мандевилль?

– Нет. Недавно пришло сообщение от сэра Генри, что его констебли вернулись из конюшни с пустыми руками. Ничего удивительного. Те, с кем мы сейчас имеем дело, не настолько беспечны, чтобы оставить четкий след.

– Мне кажется, что эти дела не обязательно связаны, в смысле, убийство Пельтана и нападение на тебя. Может, ты наступил на мозоль кому-то из окружения Бурбонов или, наоборот, радетелю за мирный договор с Бонапартом.

– Не сомневаюсь, что мои расспросы доставляют неудобство и тем и другим.

Тишина упала между ними, каждый из мужчин потерялся в своих собственных мыслях.

Через некоторое время Девлин спросил:

– Каковы шансы, что малыш еще может повернуться? Дай мне честный ответ, Гибсон.

Тот с трудом выдержал пристальный взгляд друга.

– Честно сказать, шансы маленькие, очень маленькие. Но это не исключено. Я слышал про случай, когда ребенок перевернулся за несколько часов до родов.

Девлин молча кивнул.

Глаза его, казалось, смотрели в зияющую бездну преисподней.

ГЛАВА 33

Ночью, во сне, Себастьян снова вдыхал знакомый запах цветов апельсина. Только в этот раз взрывы детского смеха доносились издалека, неотвязным предзнаменованием грядущих событий. В этот раз он чувствовал, как тонкая тугая веревка глубоко врезается в запястья, как горячая липкая влага стекает по щеке из раны возле глаза.

Лунный свет был оловянно-белесым, воздух полнился холодом, который весной приносит в горы ночь даже после дневного тепла. Он сидел с раскинутыми ногами, вывернутые за спину связанные руки болели все сильней. Земля под ним была голой и утоптанной. Порывистый ветер гнул сучковатые ветви деревьев над головой и населял ночь танцующими, гротескными тенями.

Он чуял запах древесного дыма и дразнящий аромат жареного мяса, слышал бормотание усталых солдат. Обгоревший остов строения, некогда бывшего уютной виллой, высился рядом; пустые арочные окна светились оранжевым светом от нескольких походных костров, разожженных за каменными стенами, защищавшими от ветра.

Женщине хватало осторожности не подходить к нему слишком близко. Ее зацелованная солнцем кожа золотилась, волосы пламенели в ночи. В грубых штанах и холщевой крестьянской рубахе, с патронташем, пересекавшем полную грудь, она выглядела одной из испанских герильеро, но лишь выглядела. А на самом деле была француженкой, как и мужчины, схватившие его.

Она сказала:

– Он не даст тебе умереть легко.

Себастьян адресовал ей улыбку, которая задумывалась дерзкой, но из-за разбитой губы и опухшего лица получилась скособоченной.

– Так вот зачем вы здесь. Чтобы для меня не стали сюрпризом развлечения, которые ваш майор Руссо запланировал для меня на утро? По доброте сердечной стараетесь, я угадал?

Ее глаза сузились.

– Твой полковник тебя предал. Ты ведь это понимаешь, не так ли? 

Он нарочно улыбнулся еще шире и почувствовал, как ранка в углу рта вскрылась и снова закровоточила.

– Я вам не верю.

– Тогда ты останешься в дураках.

– Как и большинство мужчин, рано или поздно.

Разговаривая, она присела перед ним на корточки, сложив руки на коленях, – в позе человека, который много ночей провел возле костра. Теперь же вскочила на ноги.

– Не нужно вот так заканчивать свой путь.

– Вы о моей смерти? Думаю, она предрешена и неизбежна.

– Верно. Но смерть может прийти мучительно, невыносимо медленно. А может и быстро… если нет необходимости продлять мучения.

Себастьян заставил себя смотреть ей в глаза, заставил свой голос звучать спокойно, хотя внутренности скрутило от ужаса, порожденного ее словами.

– Я обдумаю ваше предложение.

– Не раздумывай слишком долго.

Она сделала шаг назад, потом еще и еще, стараясь не поворачиваться к нему спиной, и так пятилась, пока не вышла далеко за пределы его досягаемости. Словно два охранника с ружьями не целились в него, словно он не был связан, как свинья перед бойней.

Стук крови в ушах стал таким громким, что заглушил порывы ветра, скрип кедров над головой и тоскливую песню жаворонка, предвещавшую наступление дня. Себастьян открыл глаза и нашел себя в знакомой комнате, залитой мягким светом ранней зари.

Повернув голову, увидел Геро, спавшую рядом с ним, ее темные волосы рассыпались по подушке, длинные ресницы чернели на щеках. Но эмоции из далекого прошлого оставались настолько сильными, что он судорожно втянул воздух, пытаясь успокоиться.

Свесив ноги с кровати на пол, Себастьян вдавил в перину сжатые кулаки. И почувствовал теплую ладонь жены на своей голой спине.

– Опять кошмары? –  мирно спросила она.

– Да.

Он встал на ноги.

Она смотрела, как он ходит по комнате.

– Куда-то собираешься?

– Хочу еще раз переговорить со служанкой Александри Соваж.

Геро оперлась на локоть.

– В такое время?

– Солнце уже почти взошло.

– Девлин… 

Он повернулся к ней.

– Когда ты встречался с Александри Соваж раньше, в Португалии… она что, была твоей любовницей?

Себастьян пристроился рядом с женой на колени, накренив перину, и твердо встретил  вопрошающий взгляд.

– Нет. Там я убил ее любовника.

– Почему?

– Потому что иначе он убил бы меня.

– Тогда она не может винить тебя за это.

– Если бы она убила меня, даже защищаясь, ты бы винила ее за это?

Геро даже не моргнула.

– Да. Конечно.

          * * * * * * * *

Вторник, 26 января

Холодный утренний воздух пах угольным дымом, свежим конским навозом и жареными кофейными зернами. Себастьян протискивался через раннюю толчею подмастерьев, лоточников, а также женщин, укутанных в теплые шали, с рыночными корзинами в руках. Дыхание срывалось с губ белыми облачками. Тяжелые серые тучи нависали над городом, заслоняя слабый свет восходящего солнца и обещая разразиться метелью или колючей снежной крупой.

Когда Себастьян пересекал площадь по направлению к дому Алекси, одна из женщин, которых он недавно расспрашивал, уличная торговка, окликнула его из-за прилавка.

– Она уже вернулась, знаете ли.

Он остановился возле ларька, теплый запах пирогов с угрем поднимался из лотка у него под носом.

– Вы про мадам Соваж?

– Ну да. Вернулась докторша только прошлым вечером, так-то. Прям в висок ее крепко приложили, аккурат вот сюда… – торговка, склонив голову, рукой в заштопанной шерстяной перчатке тронула спутанные седые волосы над ухом. – Говорит, будто не знает, кто это с ней сделал, но мы-то все знаем.

– Да? И кто же?

– Столяр Баллок! Вот кто. Любому дураку ясно, что…

– Вы имеете в виду мужчину, который обвиняет мадам Соваж в смерти своего брата?

– Точно.

– Но каким образом она может быть виновата, раз тот умер от тюремной лихорадки?

– Так это ж по ее слову Авеля Баллока засадили в тюрьму за убийство, значится, виновата.

– За убийство кого?

– Его собственной жены, вот кого. Мэтти ее звали. Врать не стану, ангелом она не была, языком с любого могла шкуру спустить да и джином будь здоров накачивалась, ловите, о чем я? Но какая женщина не зальет глаза, если должна мириться с мужиком навроде Авеля Баллока?

– И что случилось? – спросил Себастьян.

– Пришла однажды Мэтти к докторше, ночью дело было, то ли три, то ли четыре недели назад. На вид хуже некуда: оба глаза с фингалами, губы разбиты, так отметелена, что едва идет. Докторша-то у ней последнюю малышку принимала, потому-то, думаю, Мэтти в крайности к мадаме и обратилась. Сказала, мол, с лесенки свалилась, но любой дурак с одного взгляда понял бы, что ее мужик кулаками отмолотил. И к тому же пнул прямо в живот. Докторша сделала все, что могла, но не все можно поправить. Померла наша Мэтти. Что-то у ней внутри порвалось.

– Дознание проводилось?

– Ну да. Только там братья Баллок в один голос поклялись, что она с лесенки упала. И хотя немало людей слышали как Мэтти караул кричала и как Абель ее метелил, они слишком боялись, чтобы сделать шаг вперед да всю правду рассказать.

– Боялись братьев Баллок, верно?

Торговка понизила голос и наклонилась к Себастьяну, так выпучив глаза, что показались полоски белков вокруг серой радужки.

– Мэтти-то была не первой, а уже второй, кого они прикончили.

– И что случилось дальше?

– А дальше мадам Соваж вышла вперед. И сказала, мол, нет никаких сомнений, что Мэтти забили смертным боем, и что сама Мэтти, испуская последний вздох, назвала своим убийцею мужа.

– И коронер поверил?

– Да она так убедительно говорила, что кто хошь поверил бы. Вот Авеля и засадили в Ньюгейт, чтобы потом судить. И не за причинение смерти по неосторожности, а за самое настоящее убийство.

– Так он умер от тюремной лихорадки до того, как попал на суд? –  спросил Себастьян, откинув голову назад, чтобы рассмотреть мансардные окна под голландской крышей углового дома.

– Точно. И с тех пор Самсон Баллок твердит всем и каждому, кто согласен слушать, что заставит докторшу заплатить. Говорит… –  торговка замолчала, разинув рот, когда низкий грохот прокатился по всей площади.

Себастьян увидел яркую вспышку в окне на четвертом этаже углового дома. Оглушительный взрыв разорвал утреннее спокойствие, перебив окна и взметнув в небо черепицу и опаленные стропила с белым шлейфом дыма.

А потом обломки кирпичей, осколки стекла и обгоревшие деревяшки градом посыпались вниз, на вопящих людей.

ГЛАВА 34

Неглубоко и часто дыша, Себастьян рванул вверх по ступенькам. Он задержался на лестничной площадке, чтобы сдернуть шейный платок и обмотать вокруг головы, закрыв рот и нос. Сверху доносились треск пламени, вгрызающегося в сухую старую древесину, и яростное гудение пожара. Себастьян потным лбом чувствовал восходящий воздушный поток. Где-то между вторым и третьим этажами он наткнулся на лежащую малышку в закопченном переднике, светлые кудряшки обрамляли бледное, чумазое лицо. Подхватил ее и бросился обратно, вниз по лестнице; не прижатая рука девочки безвольно болталась.

Навстречу толкались суровые мужчины: некоторые из них были вооружены топорами, другие тянули кожаные шланги, скрепленные медными кольцами.

Себастьян вывалился на задымленную улицу, усыпанную обломками. Под крики и вопли толпы пожарные попарно отчаянно жали на рукояти насосов, с колокольным лязгом откачивая воду из своих бочек. С хрустом давя битое стекло, он зашагал по мостовой в сторону сквера посреди площади, но вскоре услышал чей-то крик: «Джорджина!»

Девочка у него на руках зашевелилась, и, обернувшись, Себастьян увидел женщину, которая ковыляла к нему с протянутыми руками, по почерневшему лицу текли слезы, муслиновое платье висело грязными лохмотьями.

– Джорджина! О, слава Богу!

Передав ребенка матери, Себастьян принялся протискивался обратно к горящему дому. Кто-то подал ему кружку эля, он остановился и с благодарностью ее осушил. А когда возвращал пустую посуду полногрудой девушке с подносом, его взгляд упал на тело Кармелы, баскской служанки Алекси Соваж, уложенное прямо на тротуар. Тело настолько обугленное и исковерканное, что не нужен был второй взгляд, чтобы понять – женщина умерла.

Проклятье! Прижимая рукав к лицу, Себастьян попытался снова нырнуть в дверь, но оттуда, шатаясь, вышел высокий худой мужчина со ссадиной на лбу и прохрипел: 

– Все, никого живого там не осталось.

Себастьян схватил его за руку.

– Вы уверены?

Мужчина молча кивнул, глаза в красных ободках казались необычно светлыми на закопченном лице с потеками пота.

Запрокинув голову, Себастьян всмотрелся в верхнюю часть дома. Легчайшие хлопья черного пепла еще падали с туманной серого неба. Но пламя уже улеглось, оставив в воздухе густой едкий смрад горелого дерева, залитого водой.

Он сорвал шейный платок, который давно уже сдвинулся вниз, и вытер им лицо. Шесть лет армейской службы обеспечили Себастьяну весьма болезненное знакомство с пороховыми взрывами. Не приходилось сомневаться ни относительно того, чему он только что стал свидетелем, ни относительно того, что именно Александри Соваж была целью. Ведь взрыв произвели непосредственно под ее комнатами.

Что за безжалостный монстр смог, не колеблясь, обречь на смерть или увечья жильцов целого дома, полного ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей, чтобы убить одну лишь Александри? Кто так поступает? И почему?

Оглянувшись на тело Кармелы, Себастьян увидел молодую женщину в ореоле рыжих волос, которая стояла на коленях рядом с погибшей – рука в копоти сжимает подол, голова опущена, словно в безмолвной молитве. Пустая корзина брошена на тротуар.

Он зашагал к ней, не останавливаясь, и вот носки его гессенских сапог почти коснулись поношенного платья цвета мха на замусоренной мостовой. А потом Себастьян проследил, как возрастало напряжение Александри Соваж, пока ее взгляд медленно поднимался от его сапог к его лицу.

– Я думал, что вы мертвы, –  сказал он.

Она покачала головой.

– В холодную сырую погоду у Кармелы всегда разыгрывается ревматизм. Вот я и вызвалась сходить за хлебом этим утром.

Присев на корточки, Себастьян посмотрел ей прямо в глаза.

– Если вам известно хоть что-нибудь, что могло бы объяснить, кто это сделал или почему, вы должны немедленно мне рассказать.

Пепельно-бледное лицо, на переносице словно присыпанное корицей, стало непроницаемым, взгляд уперся в закопченную кирпичную стену.

– Что заставляет вас думать, будто здесь замешана я? Это мог быть несчастный случай.

– Никакой это не случай. А небольшой пороховой заряд, намеренно взорванный в комнатах прямо под вашими. Что вы знаете о жильцах этажом ниже?

Александри еще раз покачала головой.

– Последнее время, как я слышала, те комнаты пустовали. Раньше там проживала одна вдова, миссис Гудман. Но старушка умерла около недели назад.

Вдруг затихнув, она устало моргнула и снова склонила голову над телом своей служанки.

Себастьян тихо спросил:

– С вами все в порядке?

Она с трудом сглотнула.

– Да.

Но для него не составляли загадки ее мысли: Александри винила себя в том, что так или иначе в конечном итоге послужила причиной гибели Кармелы.

– Как давно вы покинули здание?

– За несколько минут до взрыва. Я переходила Брюэ-стрит, когда его услышала.

– Скорее всего, вы вышли сразу после того, как убийца запалил фитиль. Не заметили какого-нибудь незнакомца, когда уходили? 

– Нет. –  Она быстро обвела пронизывающим взглядом людей, толпящихся вокруг. – Вы хотите сказать, что тот, кто это сделал, может еще быть здесь?

Себастьян в свою очередь принялся рассматривать зевак на замусоренной площади.

– Тот, кто поджег фитиль, наверняка постарался отойти от здания, пока порох не взорвался. Но сомневаюсь, чтобы он ушел далеко. После взрыва ему следовало бы вернуться сюда, чтобы увидеть результат и удостовериться, что его труды не пошли насмарку.

– Но его труды действительно пошли насмарку, –  прохрипела  она прерывисто, – раз я все еще жива.

Глаза Себастьяна снова сосредоточились на ее лице.

– Так почему же кому-то хочется вас убить? Не Дамиона Пельтана, а именно вас?

– Не знаю! Матерь Божья, думаете, я бы вам не сказала, если б знала?

Долгий миг он выдерживал ее яростный взгляд.

– Да.

          * * * * * * * *

Жюль Калхоун страдальчески застонал.

– Возможно, у меня получится спасти лосины из оленьей кожи, милорд, –  пробормотал он. – Но пальто и жилет испорчены безнадежно. И галстук.

– Сожалею, –  сказал Себастьян, натянув чистую рубашку через голову.

– А ваши сапоги! Боюсь, им никогда уже не стать прежними.

– Если кто-то и может их спасти, так только ты.

Из горла камердинера вырвался неизящный нутряной звук.

Себастьян продолжил:

– Когда ты выспрашивал на Тичборн-стрит про Баллока, никто не упоминал, а нет ли у него военного прошлого?

Калхоун оторвался от осмотра сапог.

– Не припомню, нет. Откуда такая мысль?

– У него на щеке шрам, как от сабельного удара. Хотелось бы знать, не служил ли он в армии, а если служил, то в каких войсках.

– Думаете, это Баллок установил пороховой заряд?

– Его трудно заподозрить в наличии необходимых для этого знаний, но нельзя исключать, что нам неизвестно что-то важное из его биографии.

Держа закопченную одежду в вытянутой руке, камердинер направился к двери.

– Попробую что-нибудь разузнать, милорд.

– Калхоун.

Тот остановился и вопросительно обернулся.

– Будь осторожен.

          * * * * * * * *

Убежденность, будто Александри Соваж что-то скрывает, только крепла. И поэтому Себастьян пошел повидать одного из немногих известных ему в Лондоне людей, который, хорошо зная докторессу, до сих пор был жив.

Наверняка Клер Бизетт честно рассказала все, что смогла припомнить о визите к ней Алекси с Дамионом Пельтаном той роковой ночью. Но женщина, горюющая по намедни умершему ребенку, вряд ли способна выступить дотошным свидетелем.

Себастьян нашел Кошачий Лаз забитым нищими, матросами и торговцами, продающими все подряд: от маринованных яиц и соленой сельди до старых потрескавшихся ботинок и луженых кастрюль. Воздух был насыщен запахом реки, нечищеных нужников и немытой толпы.

Его стук в дверь в конце прохода на «Двор висельника» оставался без ответа так долго, что подумалось, будто Клер Бизетт куда-то отлучилась. Но затем дверь медленно отворилась вовнутрь и показались скорбные глаза женщины, с прошлой встречи запавшие ему в память.

– Простите, что снова вас беспокою, –  сказал Себастьян, снимая шляпу, – но мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о той ночи, когда был убит доктор Дамион Пельтан. Вы позволите?

Теперь она казалась моложе, чем когда он впервые ее увидел, –  ближе к тридцати, чем к сорока. Темно-русые волосы были собраны в аккуратный пучок. Дикое, невообразимое горе во взгляде сменилось безропотной скорбью, выглядевшей со стороны не менее душераздирающе.

Мадам Бизетт кивнула и отступила назад, позволяя ему войти.

– Прошу, месье.

В комнате было холодно и пусто, как и в прошлый визит. Себастьян догадывался, что хозяйка потратила деньги, которые он тогда ей дал, не на топливо или еду для себя, а на достойные похороны для умершей дочки.

Словно читая его мысли, Клер Бизетт расправила плечи с некоторой горделивостью и сказала:

– Так о чем бы вы хотели узнать?

– Понимаю, такой вопрос, скорее всего, затруднительный, поскольку вы никогда не встречали Дамиона Пельтана до той ночи, но… каким вы его нашли? Рассерженным? А может, он чего-то боялся?

Прищурив глаза, она неожиданно спросила:

– Как себя чувствует Алекси Соваж?

Себастьян уловил логику вопроса.

– Ей значительно лучше. К сожалению, удар по голове затронул ее память. Она мало что помнит о той ночи. Из-за этого я и обратился к вам, надеясь на вашу помощь, чтобы составить цельную картину, что тогда случилось и почему.

Француженка еще с пару секунд продолжала изучающее смотреть на него, но ответ ее вроде бы удовлетворил. Она отошла к небольшому приоткрытому окну с видом на темный узкий дворик внизу.

– Я нашла его деликатным и великодушным человеком, добрее ко мне никто не относился. Но…

– Но? –  подхватил Себастьян.

– Со времени вашего визита я старалась припомнить все, что было сказано той ночью. Кажется, они с докторессой спорили, но не о здоровье моей Сесиль.

– А помните, о чем был спор?

– Разговаривали полушепотом, но я расслышала достаточно, чтобы понять, что причиной разногласия была женщина. Не пациентка, а из личной жизни доктора Пельтана.

– Женщина?

Клер Бизетт кивнула.

– Мне показалось, что она была связана с ним в прошлом, но сейчас замужем за другим. Могу ошибаться, ведь все это говорилось шепотом и я без конца отвлекалась, но у меня сложилось впечатление, будто доктор хотел, чтобы эта женщина ушла от мужа.

– А Александри Соваж считала, что это было бы ошибкой?

– Да, именно.

– Она сказала, почему?

– Может, и сказала, но я этого не слышала. Когда твой ребенок болен… – голос француженки затих.

На долю Клер Бизетт выпал путь, исполненный немыслимых лишений и страданий. Ради своего ребенка она продолжала идти этим путем, каждый день борясь за пищу и кров, лишь бы выжить. Но теперь, со смертью Сесиль, и в ней самой будто что-то умерло. Себастьян знал, что в ней умерло – воля к жизни.

– Когда вы последний раз ели? – спросил он.

Она покачала головой.

– Не помню. Это не имеет значения.

– Имеет. – Он вынул из кармана свою визитку и протянул ей. – Моя жена должна в ближайшее время разрешиться от бремени и нуждается в няне для нашего первенца. Конечно, она предпочла бы прибегнуть к услугам кого-нибудь постарше и лучше образованного, чем недалекие девушки, каких обычно присылают агентства по найму. Я понимаю, что такая должность гораздо ниже положения, которое вы когда-то занимали, но и это неплохо для начала.

Вместо того чтобы взять визитку, француженка покачала головой и застенчиво провела рукой по латкам на стареньком платье.

– Вряд ли я в таком виде подойду вашей жене.

– Отсутствие надлежащей одежды легко восполнить, в отличие от недостатков по части образованности, опыта и характера.

Клер Бизетт так и не взяла визитку, и Себастьян положил ее на деревянную полку над холодным очагом.

– Предупрежу леди Девлин, чтоб ждала вашего прихода, –  сказал он, а затем быстро ушел, избегнув возражений.

          * * * * * * * *

Себастьян попытался вспомнить, что говорила ему Александри Соваж о леди Питер Рэдклифф. И тут сообразил, что на его памяти сестра Дамиона Пельтана не обронила ни слова про красивую француженку с печальными глазами. Пока докторесса боролась за свою жизнь, пока преодолевала последствия сотрясения мозга и начинающуюся пневмонию, это умолчание можно было понять. Но не верилось, чтобы женщина, по-настоящему заинтересованная найти убийцу своего брата, стала бы скрывать его опасный интерес к чужой жене.

А вот причины, не позволявшие леди Питер признать истинную степень ее близости с молодым французским врачом, загадки не составляли.

          * * * * * * * *

Прекрасная французская жена лорда Питера Рэдклиффа наблюдала, как ее младший брат гоняет два разноцветных деревянных парусника по ручейку в Грин-парке, когда Себастьян подошел к ней. Порывистый ветер разметывал серый облачный покров над головами; переменчивые узоры света и тени скользили по рябящей воде и надутым парусам игрушечных корабликов.

– Ноэль, –  со смехом окликнула брата леди Питер, – я-то думала, что победит синий…

Повернув голову и заметив Себастьяна, она застыла, веселье умерло в ее глазах.

При взгляде на длинные рукава и высокий воротник темно-зеленой шерстяной ротонды с меховой опушкой Себастьяну вдруг пришло в голову, что даже в погожие дни леди Питер не изменяла фасонам, которые почти полностью скрывали ее кожу.

Но никакая одежда не могла скрыть синяк, багровеющий на ее левой скуле.

ГЛАВА 35

Наблюдая за приближением Себастьяна, леди Питер стояла неподвижно, только плечи подрагивали в такт взволнованному дыханию. Напрашивался вопрос, почему она так сильно его боится.

Француженка заговорила первой:

– Зачем вы здесь? Чего вы от меня хотите?

– Хочу кое-что уточнить касательно Дамиона Пельтана. –  Себастьян перевел взгляд на разыгрываемую перед ним регату. – Кто смастерил кораблики? Лорд Питер?

Она покачала головой.

– Сам Ноэль. Он мечтает о морской службе.

– Это может обернуться прибыльной карьерой, – сказал Себастьян.

– Это может обернуться смертью, даже когда Англия не воюет, как сейчас.

– Англия всегда будет воевать где-то с кем-то.

– Верно. – Она подняла глаза от ручья на лицо Себастьяна. – Но вы ведь сюда явились не для того, чтобы обсуждать будущие карьерные виды моего брата, не так ли, лорд Девлин?

Он смотрел, как две щепки с парусами скользят по неспокойной воде.

– Помнится, вы мне рассказывали, что росли в Париже по соседству с Дамионом Пельтаном.

– Д-да, –  осторожно подтвердила леди Питер, видимо, недоумевая, к чему он клонит.

– А насколько хорошо вы знали его сестру, Алекси?

– Алекси? –  выдохнула француженка с облегчением, как если бы беседа приняла безобидный оборот. – Не слишком хорошо. Она на шесть лет старше меня и всегда была очень-очень серьезной. Сызмальства мечтала стать врачом. И не интересовалась ни куклами, ни рукоделием, ни глупенькими маленькими девочками вроде меня.

– Она уезжала учиться в Болонский университет?

Леди Питер кивнула.

– Ей тогда исполнилось всего шестнадцать. Доктор Филипп там преподавал и помог дочери устроиться на курс.

– Вам известно что-нибудь про ее первого мужа? Его ведь звали Боклер, верно?

– Да, Боклер. Он тоже был врачом. Но я никогда его не видела. Наверное, они встретились в Болонье. А когда он присоединился к Великой армии, Алекси пошла с ним.

– Он погиб?

– Увы. –  Она смотрела, как Ноэль бежит вдоль ручья, криками подбадривая то один кораблик, то другой. – Зачем вы расспрашиваете меня об Алекси?

– Мне интересно, почему она столь истово хранит ваш секрет.

Леди Питер повернула голову, чтобы посмотреть на Себастьяна, и принужденно засмеялась.

– Секрет? Какой секрет? 

– Дамион Пельтан приехал в Лондон вовсе не для того, чтобы навестить свою сестру, ведь так? А чтобы встретиться с вами. Он с самого начала пустился в путь ради попытки убедить вас покинуть Англию и вернуться с ним во Францию? Или принял это решение только после того, как вас здесь увидел?

Свежий кровоподтек резко выделялся на пепельно-бледном лице.

– Нет! Я понятия не имею, о чем вы говорите!

– С ваших же слов, Дамион Пельтан однажды вечером ужинал в вашем доме, а потом нанес несколько формальных дневных визитов.

– Да.

– Тогда как же он мог сойтись с Ноэлем? –  Правила хорошего тона исключали присутствие детей на официальных трапезах или при приеме визитеров.

Глаза леди Питер испуганно округлились.

– Я не понимаю.

– Вы сами мне рассказывали, что утром в день смерти доктора, в прошлый четверг, вы видели, как он в парке спорил с Килмартином. И что Ноэль тогда окликнул Дамиона и подбежал бы к нему, если бы вы не остановили. Из чего следует, что Ноэль не просто знал в лицо доктора Пельтана, а считал его своим другом. Как же получилось, что ваш младший брат так с ним сблизился?

Вместо ответа она перевела взгляд на морщинистую от ветра воду, сглотнула – горло судорожно дернулось.

– Лорд Питер узнал о Дамионе? –  спросил Себастьян тихо. – Он поэтому вас ударил?

– Мой муж меня не бьет, –  сказала она с достоинством.

– Тогда откуда взялся синяк у вас на лице, леди Питер?

Рука в перчатке взметнулась было к щеке, но тут же замерла и опустилась.

– Я… споткнулась. Нечаянно. Я споткнулась и ударилась лицом о край письменного стола.

Себастьян наблюдал, как Ноэль бегает по берегу, пытаясь выловить свои кораблики.

– Значит, лорд Питер не знает, что вас с  Дамионом Пельтаном когда-то связывало нечто большее, чем детская дружба?

Она покачала головой.

– Значит, ваш муж так и не понял, что Пельтан был все еще влюблен в вас?

– Нет! Муж ничего не знал и не знает, я вам клянусь. – Рука снова потянулась к синяку. Затем, видимо, осознав свое движение, француженка сжала пальцы в кулак и прижала руку к боку.

В Англии муж имел законное право бить свою жену. Правда, следовало придерживаться границ «умеренного наказания», но стражи правопорядка в любом случае смотрели в другую сторону, если только мужчина, увлекшись, не забивал насмерть беззащитную женщину. И даже тогда он мог повиниться в непредумышленном убийстве и уйти из зала суда свободным человеком, получив лишь клеймо на руку.

Но закон, как правило, не проявлял такой снисходительности к ревнивцу, лишившему жизни действительного или воображаемого соперника за расположение своей жены.

– Есть кое-что, о чем я вам не говорила, – решилась леди Питер.

– Да?

Заметавшись взглядом, она прикусила нижнюю губу, словно лихорадочно высчитывая, сколько рассказать, а сколько сохранить в тайне.

– Вы правы: я встречалась с Дамионом чаще, чем раньше признавала. Возможно, даже чаще, чем следовало. Он напоминал мне о тех счастливых весенних днях близ Сены, когда мои родители еще не умерли, а сама я была молода и беззаботна.

– И?

– Иногда Дамион находил нас с Ноэлем здесь, в парке. Последняя такая встреча случилась в среду вечером, за день до убийства. Увидев его, я сразу поняла, что он сильно чем-то расстроен.

– Он сказал вам, что его расстроило?

– Сначала он пытался ограничиться отговорками, жаловался, что свары между членами делегации крайне ему докучают. Но в конце концов признался,  что обнаружил некие обстоятельства, внушающие серьезное беспокойство и касающиеся Вондрея.

– Касающиеся здоровья Вондрея?

– Нет. По мнению Дамиона, с сердцем Вондрея все не настолько плохо, как тот себя уверил. И соблюдая разумную умеренность в еде и питье,  Вондрей почти наверняка доживет до глубокой старости. – Она смотрела, как Ноэль наклонился к воде и потянулся за своим корабликом. – Дамион волновался не из-за здоровья главы миссии, а из-за самой миссии, из-за хода мирных переговоров. Он тогда сказал мне, что собирается посвятить в свое открытие полковника Фуше.

– Думаете, он так и сделал?

– Не знаю. Возможно, в конце концов он решил объясниться напрямую с Вондреем.

Себастьян изучал ее безупречный профиль, изысканные черты лица, подпорченные безобразным лиловым кровоподтеком.

– Дамион вам никогда не рассказывал, что его пытались подкупить?

– Боже мой, нет. Но зачем кому-то было его подкупать?

– Например, чтобы он шпионил за другими членами делегации, возможно такое?

– Шпионить для англичан? Нет. Дамион никогда бы на это не согласился. Он был человеком чести и верным сыном Франции. А деньги его не интересовали.

– Помимо денег есть и другие способы, чтобы убедить человека сделать что-то противное его воле.

– Угрозами, так? –  Она вздернула подбородок. – Дамион никогда не позволили бы принудить себя сделать что-то постыдное. 

– Даже если угрозы относились не к нему самому, а к кому-то, кого он любил?

Ее взгляд вернулся к Ноэлю, который оставил свои кораблики на берегу и теперь преследовал утку, вперевалку убегавшую с возмущенным кряканьем.  Зимняя жухлая трава пестрела пятнами подтаявшего снега. Леди Питер с трудом сглотнула. Тишину заполняли порывы ветра, плеск воды о берег и громкие утиные протесты.

Себастьян спросил:

– Почему вы решились рассказать мне о Вондрее только сейчас?

Француженка покачала головой, будто не могла или не хотела облечь в слова свои побудительные причины.

А он был не настолько жесток, чтобы сделать это за нее.

          * * * * * * * *

Себастьян нашел Армона Вондрея сидящим в кофейной комнате «Герба Гиффорда». Стол перед ним занимали стопки документов; в руке глава миссии держал перо, двойное пенсне в золотой оправе обжимало нос. Он бросил быстрый взгляд на Себастьяна, а затем вернулся к своей работе.

– Эта кофейня не открыта для посетителей, –  сказал Вондрей с сильным парижским акцентом.

Встав спиной к ревущему в камине огню, Себастьян парировал:

– Вот и отлично. Не придется беспокоиться, что нас прервут.

Вондрей хмыкнул и обмакнул перо в небольшую чернильницу возле своего локтя.

– Как переговоры? Продвигаются? –  любезно спросил Себастьян, когда гусиное перо заскрипело по бумаге.

– Почему бы вам не задать этот вопрос вашему тестю? Или вашему отцу?

Себастьян был достаточно осторожен, чтобы ничем не выдать своего удивления. Но, по правде, до сих пор он понятия не имел, что граф Гендон  также принимает участие в предварительных мирных переговорах.

Прерывая молчание визитера, Вондрей снова хмыкнул и поинтересовался:

– Что, так и пребываете во власти иллюзии, будто Дамиона Пельтана убили не пресловутые лондонские грабители, а кто-то другой?

– Пожалуй, что так. Скажите, а был ли Пельтан ярым сторонником императора Наполеона?

– Доктор Пельтан целиком посвятил себя врачеванию. Насколько мне известно, его нельзя было причислить к ярым сторонникам кого бы то ни было.

– Но он был за мир?

– Да.

– А был ли он доволен ходом переговоров, их направлением?

Вондрей глянул на Себастьяна поверх пенсне.

– Дамион Пельтан в переговорах участия не принимал.

– Но он же знал, как они движутся, не так ли?

– Нет.

– Нет?

– Нет. –  Француз вернулся к своим документам.

– Известно ли вам, что у Дамиона Пельтана здесь, в Лондоне, есть сестра? – спросил Себастьян.

– Да, известно. А теперь прошу меня извинить, я действительно очень занят. Не будете ли вы так любезны уйти и позволить мне закончить работу?

– Сию минуту. Так вам даже не любопытно узнать, что случилось с вашим доктором?

– Я дипломат, а не полицейский. Праздное любопытство – это роскошь, которую я не могу себе позволить. Если убийца Дамиона Пельтана должен остаться безнаказанным, чтобы переговоры беспрепятственно продолжались, пусть так и будет.

– Да, вашу позицию нетрудно понять. Но что если Пельтан был убит кем-то, вознамерившимся сорвать вашу миссию? Вам не приходило в голову, что убийца вполне может предпринять еще одну попытку, нацелившись на другого члена вашей делегации?

Вондрей уронил перо, посадив на бумагу кляксу, и резко поднял голову. Его взгляд вонзился в Себастьяна, стоявшего на другом конце комнаты, и метнулся прочь, когда за окном трактира зазвучали шаги по мостовой.

С улицы послышалось восклицание мужчины, которому вторил нежный женский смех. Почти сразу Себастьян понял, чьи это голоса. А вскоре увидел полковника Фуше и идущую с ним бок о бок Мадлен Кеснель, на руке которой висела рыночная корзина.

Маска дипломата не смогла скрыть дикий страх, промелькнувший по лицу ее отца, когда тот вдруг столкнулся с новой, очевидно, ужаснувшей его возможностью.

          * * * * * * * *

На город опустился удушающий густой туман, желтый и тяжелый, с горькой вонью угольного дыма.

Выйдя из «Герба Гиффорда», Себастьян направился к стоянке фиакров в конце Йорк-стрит. Была лишь середина дня, но улица удивляла безлюдьем, подошвы скользили по влажной закопченной брусчатке, каждый звук усиливался или искажался удушливой грязной пеленой, напитанной сыростью.

Он ясно слышал звяканье упряжи в отдалении, крики лодочников на реке. И чьи-то размеренные шаги, возникшие из ниоткуда и быстро приближавшиеся.

ГЛАВА 36

Себастьян шел по улице, предельно насторожившись.

Преследователь из тумана шагал в ногу с ним.

Навстречу попался сгорбленный старик в синем рабочем халате, его седобородое лицо было усыпано капельками мороси, словно бисером. Наклонив голову, он не оглядываясь прошаркал мимо. А секундой позже раздался глухой удар от столкновения двух тел и вопль рабочего:

– Черт! Смотри, куда прешь-то!

Шаги преследователя стихли, а затем снова зазвучали, уже быстрее.

Себастьян подался в сторону и развернулся спиной к кирпичной стене ближайшего дома. Замерев, прислушался.

Проклятый туман.

Из влажных клубов выступил мужчина – определенно джентльмен, в модном пальто и бобровой шапке, нижняя часть лица замотана шарфом. Левая рука опущена вниз, так что складки пальто скрывали сжатый в кулаке кинжал.

– Не меня ищите? –  окликнул Себастьян.

Изумленный взгляд мигом нашел его лицо. Темные глаза с густыми ресницами вдруг моргнули. Видимо, преследователь понял, сколь радикально переменилась ситуация. Он утратил преимущество внезапности, и к тому же гораздо легче ткнуть намеченную жертву ножом в спину, чем бороться лицом к лицу.

Себастьян сделал шаг вперед.

– В чем дело? Предпочитаете иметь дело с моей спиной?

Горе-убийца припустил прочь по улице.

Себастьян ринулся следом.

Из тумана вынырнула упряжка тяжеловозов. Склонив головы, они упрямо налегали на постромки; перегруженная телега дребезжала по булыжной мостовой. Беглец остановился и развернулся, в руке сверкнула сталь. 

Себастьян поскользнулся на мокрых камнях, и прежде, чем он успел уклониться, лезвие полоснуло по предплечью. Пытаясь восстановить равновесие на обледеневшей дороге, он почти упал.

Нападавший снова развернулся и бросился бежать.

– Черт подери! –  ругнулся Себастьян, с трудом утверждаясь на ногах и прижимая к груди раненую руку.

Щелкнул кнут, под хриплые выкрики и звяканье сбруи два серых круглоглазых шайра вдруг попытались вздыбиться. Себастьян увернулся от рубящих воздух копыт и поспешил перейти улицу.

К тому времени, когда он ступил на тротуар, франт в шарфе исчез.

          * * * * * * * *

– Очевидно, твои расспросы стали причинять кому-то неудобство, – сказал Пол Гибсон, укладывая аккуратный ряд стежков на свежую рану Себастьяна.

Тот хмыкнул.

– Вопрос: кому. –  Раздетый до пояса, он сидел на столе в хирургическом кабинете Гибсона, баюкая стакан бренди в здоровой  правой руке.

Пол завязал очередной узелок.

– А ты не допускаешь, что месье Армон Вондрей мог пожелать смерти своему персональному врачу?

– Когда обнаружил, что кто-то, скорее всего, Килмартин, пытался подкупить Пельтана? –  Себастьян сделал медленный глоток бренди. – Конечно, допускаю. При этом даже не имеет значения, принял ли Пельтан взятку от Килмартина или нет. Главное, что Вондрей об этом прослышал. И нисколько не сомневаюсь, что Вондрей чего-то боится. Знать бы еще, чего именно.

– Возможно, остальных членов своей делегации?

– Возможно.

Вспомнился ужас, исказивший лицо Вондрея, когда ему сказали, что убийца вырезал сердце Пельтана. Себастьян по-прежнему считал тот ужас искренним. Но ведь нельзя исключать, что француз до того момента просто не отдавал себе отчет, насколько изуверски жесток его подручный.

Гибсон принялся покрывать рану дурно пахнущей мазью.

Себастьян продолжил рассуждать:

– В таком случае трудно понять, зачем Вондрей – а скорее, один из его приспешников – взорвал пороховой заряд в доме на Голден-сквер, пытаясь убить сестру Дамиона Пельтана. С другой стороны, мадам Соваж рассказала нам куда меньше, чем могла бы. Она много чего продолжает утаивать.

Гибсон ощутимо напрягся.

– Ты это о чем?

– К примеру, я обнаружил, что Дамион Пельтан уговаривал убежать с ним прелестную молодую жену лорда Питера Рэдклиффа. Именно по этому поводу Пельтан спорил со своей сестрой за несколько минут до того, как был убит. Ну, и почему она забыла рассказать нам об этом?

Женский голос прозвучал из дверного проема за спиной Себастьяна.

– Я же вам говорила, что много не помню из событий той ночи.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. На Александри было то же поношенное платье, что и этим утром; спереди на подоле чернели пятна, возникшие, когда она стояла на коленях рядом с телом своей погибшей служанки. Себастьяну пришло в голову, что все ее имущество, вероятно, утрачено в результате взрыва и пожара.

Он перевел взгляд на Гибсона, который готовился наложить повязку на раненую руку. Слабый, но отчетливо различимый румянец проступил на впалых щеках хирурга. Без слов было понятно, что Гибсон предложил ныне бездомной француженке разделить с ним кров и она согласилась.

Себастьян снова посмотрел на мадам Соваж.

– Как давно вы узнали?

– О желании Дамиона увезти Джулию обратно во Францию? Он сказал мне той самой ночью, когда мы шли по Кошачьему Лазу, чтобы осмотреть Сесиль.

– А он сказал, почему у него вдруг возникло такое желание?

– Вы подразумеваете, обнаружил ли он, что Рэдклифф избивает Джулию? Да.

– И вам не пришло в голову, что человеку, достаточно яростному, чтобы обрушивать кулаки на свою беспомощную жену, может хватить ярости и на то, чтобы убить мужчину, пытающегося эту жену у него украсть?

– Я же сказала, что узнала о намерениях Дамиона в ночь нападения. И очнувшись,  просто ничего об этом не помнила.

Себастьян позволил своему взгляду поблуждать по бледному, четко вылепленному лицу Александри. Да, лгать ей не в новинку, но в этом деле она не слишком хороша. Как, черт побери, Гибсон может не замечать очевидного?

– Расскажите мне о вскрытии трупа дофина в Тампле, которое проводил ваш отец.

Внезапный поворот темы, казалось, сбил ее с толку. Карие глаза округлились.

 – Что?

– Ваш отец был одним из врачей, которые произвели вскрытие тела десятилетнего брата Марии-Терезы, дофина Франции, после его смерти в тюрьме. Сколько лет вам тогда исполнилось? Двенадцать? Тринадцать?

– Четырнадцать.

– Значит, вы должны что-то об этом помнить. Насколько мне известно, в этом возрасте вы уже интересовались медициной. Наверняка отец обсуждал с вами столь примечательный случай.

– Да, обсуждал.

– Верил ли он, что мертвый мальчик, предъявленный ему в Тампле, на самом деле являлся сыном Людовика XVI и Марии-Антуанетты?

Александри подошла к камину и остановилась спиной к мужчинам, глядя на огонь.

– Мой отец был призван в Тампль лечить узника за несколько дней до его смерти и видел его живым всего один или два раза. Но никогда не сомневался, что мальчик, умерший в тюрьме, был тем самым пациентом.

– Но это не значит, что тем пациентом был настоящий дофин.

– Не значит, –  тихо подтвердила она. – Я просматривала отчет о вскрытии. Отец хранил у себя копию. Даже спустя много лет после прочтения я помню, как старательно он оговаривал, что тело было опознано как принадлежащее дофину лишь со слов тюремщиков. Сам он опознанием не занимался.

– Но ваш отец верил, что тот мертвый мальчик действительно был дофином?

– Честно, не знаю. На эту тему он говорить не любит. Помню, его озадачили утверждения тюремщиков, будто болезнь ребенка была внезапной и скоротечной. При том что смерть наступила от запущенного туберкулеза.

– Неужели? Или это еще одна фальшивая история? Туберкулез гораздо приемлемей как причина смерти, чем жестокое обращение или отсутствие ухода.

– Нет. Отец сказал мне, что мальчик, тело которого он вскрывал, со всей определенностью умер от туберкулеза.

Себастьян посмотрел на Гибсона, который, склонив голову, все внимание, казалось, отдавал бинтованию. Во внезапной тишине удары ветра в окна и скрип телеги в переулке звучали неестественно громко.

Алекси Соваж контратаковала:

– Так какова в итоге ваша версия? Минуту назад вы чуть не заставили меня поверить, будто лорд Питер Рэдклифф убил моего брата из ревности к жене. А теперь вдруг подводите к мысли, будто смерть Дамиона как-то связана с посмертным вскрытием, которое наш отец производил почти двадцать лет назад? Вы в самом деле готовы предположить, что дофин каким-то чудом пережил тюремное заключение и что мой отец знал об этом? Но… это же абсурд!

– Абсурд?

– Конечно. Отец не сомневался, что в Тампле умер именно дофин. А иначе зачем ему было… – она осеклась, сделала глубокий вдох и задержала дыхание.

– Что? –  спросил Себастьян, внимательно наблюдая за ней. – Иначе зачем ему было что?

Алекси облизнула растрескавшуюся нижнюю губу.

– По окончании вскрытия отец завернул извлеченное сердце мальчика в свой носовой платок и тайно вынес из тюрьмы в кармане пальто. Он поместил это сердце в спиртовой раствор и до сих пор хранит в хрустальном сосуде в своем кабинете.

– Вы говорите, что ваш отец был врачом, который извлек и унес сердце дофина? И до сих пор хранит? 

– Да.

– Но прежде вы не сочли нужным об этом упомянуть? Почему?

Ее подбородок задрался, глаза сверкнули презрением.

– Мой отец за свою врачебную карьеру выполнил сотни вскрытий. Абсурдно думать, будто убийство Дамиона здесь, в Лондоне, как-то связано со смертью, произошедшей в Париже два десятилетия назад. Мой брат был убит, потому что входил в состав делегации, приехавшей договариваться о мире, который идет вразрез с политическими и экономическими интересами весьма влиятельных персон здесь, в Англии. Тех самых облеченных властью персон, среди которых и ваш собственный тесть! 

Себастьян стойко выдержал пронизывающий взгляд Алекси.

– Я бы с этим запросто согласился, если бы не один вопрос.

– Какой?

– Зачем лорду Джарвису – да и любой другой персоне из вовлеченных в мирные переговоры – красть сердце вашего брата?

ГЛАВА 37

– Думаешь, Гибсон увлекся Александри Соваж? –  спросила Геро.

Отобедав, супруги сидели в своей гостиной. Геро поглаживала вальяжно развалившегося черного кота, а Себастьян держал бокал бордо, не видя причин следовать традиции и одиноко пить портвейн в столовой, вместо того чтобы наслаждаться компанией своей жены. На нем были шелковые бриджи до колен, белые чулки и туфли с пряжками, непременные для лондонского джентльмена, собравшегося почтить чей-то вечерний прием своим присутствием. Ко вторнику Себастьян обнаружил крайне вескую причину, чтобы посетить музыкальное суаре тетушки Генриетты.

Он медленно глотнул вина и, отвечая Геро, озвучил одно из своих опасений:

– Очень боюсь, что так и есть.

– Влюбленность может пойти ему на пользу.

– Могла бы, если б речь шла о любой другой женщине, кроме Алекси Соваж.

– А вдруг ты о ней неверно судишь?

Взгляд Геро через комнату встретился с глазами мужа, а затем упал на руку, размеренно двигавшуюся вверх-вниз по кошачьей спине.

– Тебе не обязательно мне рассказывать, –  тихо сказала она.

Голос прозвучал до странности напряженно, заставив Себастьяна задаться вопросом, что же она увидела в его лице.

Он слышал стук колес по уличной брусчатке, шелест пепла, падавшего на шесток камина. Память о той весне холодными мурашками поползла по коже, подобно инкубу она крала его дыхание и мучила душу.

– Нет, я расскажу. Давно следовало тебе рассказать. – Лишь сделав глубокий вдох, Себастьян сумел продолжить: – Я познакомился с нею три года назад, когда служил офицером наблюдения под началом тщеславного, напыщенного и чрезвычайно мстительного полковника, которого звали Синклер Олифант. Войска Веллингтона уже начали продвигаться в Испанию, и полковник был назначен охранять горные перевалы из Португалии. Однажды он приказал мне доставить запечатанные депеши партизанам,  по его словам, разбившим лагерь в небольшой долине близ древнего монастыря Санта-Ирия. За исключением местоположения, все было ложью. От одного из своих осведомителей Олифант знал, что там обосновались не партизаны, а отряд французов. И они меня ждали.

Геро уставилась на мужа.

– Так он намеренно устроил, чтобы тебя захватили? Но… зачем?

– Крупнейший землевладелец тех мест, Антонио Альварес Кабрал, отказывался сотрудничать с Олифантом. Сеньор хотел убедиться, что французы ушли навсегда, прежде чем рискнуть связать свою судьбу с англичанами. Я и не подозревал, что порученные мне депеши не содержали ни грана правды, их написали специально, чтобы внушить французам, будто настоятельница монастыря Санта-Ирия пособничала партизанам. – Себастьян, не отрываясь, смотрел на остатки вина в бокале, кроваво пламенеющие в свете каминного огня. – Та настоятельница приходилась дочерью Альваресу Кабралу.

Рука Геро продолжала размеренно двигаться.

– Александри Соваж была во французском отряде?

– Да, хотя тогда она звалась Алекси Боклер. К тому времени ее первый муж уже умер и она связалась с французским лейтенантом по имени Тиссо.

– И что случилось?

– Прочитав мои депеши, французский майор Руссо ускакал с несколькими из своих людей. На следующее утро он собирался меня пытать, чтобы вытянуть максимум информации, а затем прикончить. Но незадолго до рассвета мне удалось сбежать, убив лейтенанта Тиссо.

– Любовника Алекси Соваж?

– Да.

Конечно же, тогда случилось еще много чего, очень много. Но Себастьян не был уверен, что способен об этом говорить. До сих пор.

Геро достало чуткости не давить на него. Она сказала:

– Так ты думаешь, что Алекси Соваж намеренно ранит Гибсона, лишь бы тебе отомстить?

– Не знаю. Но мое недоверие к ее мотивам зиждется не только на той португальской истории. Она красивая молодая француженка, получившая образование в одном из лучших университетов Европы. А Гибсон – одноногий ирландец, пристрастившийся к опиуму, который усвоил все, что знает о хирургии, на полях сражений по всему миру. 

– Он – хороший человек.

– Не спорю. Но вряд ли Александри Соваж относится к женщинам, способным это оценить. Она постоянно нам лгала: о том, как ее отец похитил сердце дофина, о намерениях своего брата касательно леди Питер, даже о том, что Дамион Пельтан приходится ей братом. 

– Умалчивать о чем-то и лгать – это не одно и то же.

– А по-моему, одно, по крайней мере, когда речь идет об убийстве.

– Мне понятна ее стойкая враждебность против тебя. Но если она действительно любила своего брата… почему так скрытничает?

– Трудно сказать. –  Себастьян посмотрел на часы, отставил вино и встал на ноги.

Геро тоже поднялась, уронив с колен кота, который выгнул спину и недовольно уставился на Себастьяна.

– До сих пор не могу поверить, что ты собираешься расспрашивать Марию-Терезу о сердце ее брата посреди суаре твоей тетушки Генриетты.

– Не Марию-Терезу, а леди Жизель. Из авторитетных источников мне известно, что Мария-Тереза больше никогда не снизойдет до разговора со мной, поскольку я совершил непростительный грех, осмелившись прекословить ее царственной особе. Вот чем чревата истая вера в божественное право королей – начинаешь равнять себя с Богом и в результате воспринимаешь своих недругов не просто надоедливыми или неприятными, а буквально слугами Сатаны.

– И каких откровений ты ждешь от леди Жизель?

– На самом деле, никаких. Но я хочу видеть ее лицо, когда спрошу, знает ли Мария-Тереза, что сталось с сердцем дофина.

– Ты, конечно, не думаешь, что это Мария-Тереза убила Дамиона Пельтана?

– Думаю ли я, что она своими руками вырезала его сердце? Нет. Тем вечером принцесса с леди Жизель уединялись для совместной молитвы. Помнишь? Но я бы сказал, что Мария-Тереза более чем способна дать такое поручение одному из сотен лизоблюдов, вьющихся возле Хартвелл-Хауса.

– Но… зачем? Зачем ей сердце человека, единственный грех которого в том, что его отец выполнил вскрытие тела умершего ребенка?

– Отмщение? Злопамятство? Воздаяние око за око? Не знаю. Но какая-то связь тут есть. Просто я ее пока не нашел.

          * * * * * * * *

В эту пору лондонское общество было довольно малочисленным, но казалось,  практически все живущие в городе, кто хоть что-то из себя представлял, сочли необходимым посетить суаре вдовствующей герцогини Клейборн. Протискиваясь через переполненные гостями комнаты, Себастьян насчитал двух королевских герцогов, с десяток послов и столько пэров, что почти хватило бы заполнить палату лордов. Мелодия одного из струнных квартетов Гайдна плавала по закоулистому особняку. Музыканты играли восхитительно, хотя никто их особо не слушал.

– Боже мой, Девлин, –  воскликнула тетушка вместо приветствия. – Что ты здесь делаешь?

Она смотрелась поистине царственно в лиловом атласе и роскошных фамильных бриллиантах Клейборнов. Седую голову венчал высокий бархатный тюрбан, сколотый брошью с громадным бриллиантом в обрамлении жемчужин.

Себастьян наклонился, чтобы поцеловать нарумяненную и припудренную щеку.

– Вы лично меня приглашали, помните?

– А ты отверг мое приглашение. Дважды. Ты являешься на подобные сборища, только преследуя какую-то цель. – Она проницательно прищурилась. – Так что ты ищешь на этот раз?

Взяв бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта, Себастьян улыбнулся.

– Кого. В этот раз я ищу не «что», а «кого». Герцогиню Ангулемскую и ее преданную компаньонку, леди Жизель Эдмондсон. Надеюсь, они здесь? Ваш вечер был назван одной из причин их наезда в Лондон, наравне с театром. Хотя, как мне было сказано, последний теперь не столь привлекателен, поскольку в этом сезоне мисс Кэт Болейн блещет отсутствием.

– Это Мария-Тереза тебе сказала?

– Да, она.

– Несносная женщина. Проклятье, если ей когда-нибудь действительно удастся стать королевой Франции, там случится еще одна революция.

– Так она уже здесь, да?

– Здесь. С минуту назад я видела, как она пошла перекусить. Никто из Бурбонов не упустит случая бесплатно наесться.

Он нашел Марию-Терезу сидящей на одном из обитых парчой стульев, выстроенных вдоль стены в столовой, где длинные столы ломились от деликатесов, призванных возбудить пресыщенные аппетиты гостей. В глубоком декольте элегантного платья из бирюзового шелка красовалось знаменитое ожерелье Марии-Антуанетты с каплевидными жемчужинами; три белых пера кивали из высоко уложенных локонов; страусиный веер неспешно двигался взад-вперед, хотя было не жарко.

Принцесса застыла, встретившись взглядом с Себастьяном через переполненный зал. А потом многозначительно отвернулась.

Со слабой улыбкой он подошел к леди Жизель, которая неуклюже пыталась заполнить две тарелки – для себя и для своей госпожи.

– О, позвольте вам помочь, – он любезно избавил ее от одной из тарелок.

– Спасибо. –  Уголок губ заговорщицки приподнялся. – Я заметила, каким взглядом вас только что наградили. Удивительно, что вы не упали замертво.

– Меня заверяли, что от принцессы снисхождения мне не дождаться. А от вас?

– Признаться, я понимаю, что вы пытаетесь сделать. Ваши цели представляются мне достойными одобрения и даже восхищения, но средства, к которым вы прибегаете, для меня неприемлемы.

Рука Себастьяна зависла над ближайшими блюдами.

– Крабы и спаржа?

– Да, пожалуйста. 

Он пополнил тарелку, которую держал.

Леди Жизель потянулась за креветками в желе.

– Вы наверняка искали меня с какой-то целью. С какой же?

Себастьян изучал ее по-прежнему доброжелательный профиль.

– Боюсь, вы не одобрите то, что я собираюсь сказать.

Ответом стал мягкий смех.

– Хотите, пообещаю не бросать эту тарелку с едой вам в голову?

– Это не лишнее. Видите ли, я сделал довольно тревожное открытие. Оказывается, отец Дамиона Пельтана не ограничился тем, что выполнил вскрытие трупа мальчика, объявленного дофином; еще он извлек и унес с собой сердце того ребенка. Каковое хранит до сих пор.

Француженка больше не улыбалась. Ее губы приоткрылись, в уголках рта появились две белые черточки, пальцы сжались с такой силой, что оставалось лишь удивляться, как тарелка не треснула.

– Я этого не знала. Вы уверены?

Если она и актерствовала, то крайне убедительно.

Себастьян добавил:

– По слухам, старик держит сердце в хрустальном сосуде в своем кабинете. Почему он это сделал, как думаете?

Леди Жизель взяла булочку.

– С давних пор во Франции существует традиция хоронить внутренние органы членов королевской семьи отдельно от их тел. Как правило, тела находили последнее пристанище в базилике Сен-Дени. Но сердца и другие внутренности отправлялись в различные места. Так сердце прежнего дофина Франции отнесли в монастырь Валь-де-Грас, наряду с сердцами множества других принцев и принцесс крови[31].

Себастьян подумал, что она наверняка наслышана о судьбе, постигшей эти сердца во время революции. Их драгоценные серебряные и золотые реликварии разломали и отправили на монетный двор для переплавки, сами же сердца свалили в тачку и сожгли за исключением нескольких, проданных художникам, которые используют забальзамированные органы для создания красно-коричневого пигмента, известного как «мумие»[32].

Он сказал:

– Так вы наводите меня на мысль… какую? Что доктор Филипп-Жан Пельтан был роялистом? Что он забрал сердце дофина, чтобы сохранить хотя бы его, если тело бросят в общую могилу?

– Я не знаю политических пристрастий доктора Пельтана. Но он сумел удержаться на должности в Отель-Дьё де Пари и в революцию, и при Директории, и после воцарения Наполеона. Каковы бы ни были его убеждения, доктор, очевидно, преуспел в искусстве держать их при себе.

Себастьян покосился на Марию-Терезу, которая сидела неподвижно, взирая на него с явной неприязнью.

– Пельтан отважился на немалый риск, сохраняя сердце ребенка, который умер в Тампле. По-видимому, доктор считал, что тот мальчик действительно был дофином.

– Слухи о том, будто дофин каким-то образом сбежал из Тампля, а мальчик, умерший на его месте, был несчастным глухонемым подменышем, – не более чем слухи. Миф. Сказка, сложенная для утешения тех, кто неспособен принять кошмарную реальность.

– Тем не менее слухи не смолкают.

– Ну еще бы. Никогда не пойму, почему революционеры не позволили Марии-Терезе взглянуть на тело ее брата. Хотя, возможно, они боялись, что она не опознает мальчика, сильно переменившегося за годы пренебрежения и жестокого обращения. А может, побоялись показать ей, до какого состояния замучили несчастного. Но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что последний сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты умер в Тампле в 1795 году. Верить в обратное столь же глупо, как полагаться на россказни о Темной графине.

Себастьян озадаченно наклонил голову.

– Что за «Темная графиня»?

В сухом смешке леди Жизель веселья не прозвучало.

– Спросите у Амброза Лашапеля. Не сомневаюсь, он с удовольствием поведает вам эту историю. – Она забрала у Себастьяна наполненную тарелку. – А теперь, милорд, прошу меня извинить. Благодарю за помощь.

Компаньонка поспешила к принцессе и принялась хлопотать вокруг нее с неисчерпаемым добродушием. Себастьян уловил несколько взглядов в свою сторону. Не приходилось сомневаться, что в пересказе леди Жизель их разговор подвергся существенной редакции.

Поиски Амброза Лашапеля успехом не увенчались. Французы из свиты графа Прованского на суаре не явились, заодно со своим господином. Себастьян уже приказал подать шляпу и плащ, когда юркий пострел в полосатом жилете тигра-грума пробился через толпу, ловко уклоняясь от всех попыток схватить его за воротник.

– Эй, хозяин! –  крикнул Том, тяжело дыша. – Пошли быстрей!

Желудок скрутило, Себастьян сжал тщедушные плечи мальчика.

– Что?! Леди Девлин?

– Кто? Ой, божечки, нет. Там сэр Генри Лавджой. Велел передать, что французского полковника нашли мертвым, аккурат на лесенке, на Олд-Сван. Ни в жисть не догадаетесь, что убивец с ним сделал! 

ГЛАВА 38

Распластанное на спине тело полковника Андре Фуше лежало на полпути вверх или вниз – смотря как посмотреть – на древних, покрытых склизским илом, гранитных ступенях, образующих лестницу Олд-Сван. Расположенная в конце Сван-лейн чуть повыше Лондонского моста, лестница спускалась из переулка прямо к Темзе.

Днем сюда причаливали лодки и баржи, курсировавшие по реке. Но в этот ночной час водная гладь была пустынна. Плотный, сырой туман окутывал тело; воздух был насыщен запахом реки, мокрых камней и смерти.

Руки уложены по обе стороны от головы: локти слегка согнуты, раскрытые ладони повернуты к блеклому небу. Себастьян лишь разок глянул на лицо мужчины и тут же отвернулся.

– Боже милостивый. Что это с ним сделали? 

Сэр Генри Лавджой стоял на нижней ступени, глубоко засунув руки в карманы пальто. Шарф, намотанный на шею, спадал на плечи, сильно ссутуленные вперед – непонятно, от холода или от ужаса.

Магистрат откашлялся.

– Как видите, ему выкололи глаза.

– А сердце?

– Хм, сердце пока при нем.

Себастьян посмотрел вниз по реке, в сторону моста. Но туман был настолько густым, что видно было футов на пять[33] от силы.

– Как же его нашли?

– Об него споткнулся лодочник.

– Кто-нибудь уже побеседовал с Армоном Вондреем?

– Не совсем. Тело опознал секретарь, Камилл Бондюран. По мнению констебля, ходившего в «Герб Гиффорда», месье Вондрей воспринял эту новость чрезвычайно остро. Так что принял изрядную долю лауданума и отправился в постель. – От отвращения к столь неумеренному проявлению галльской чувствительности Лавджой скривил губы и сморщил нос, однако из справедливости добавил: –  Конечно, следует учесть, что у него больное сердце.

– Во всяком случае, он поступил вполне разумно.

– Из пяти участников его делегации двух зверски убили – от такого у кого угодно сердце прихватит.

– Верно.

Себастьян присел на корточки рядом с убитым и заставил себя еще раз взглянуть на него. Из-под тела расплывалось темное пятно крови.

– Как его убили?

– Ударом ножа в спину, судя по внешним признакам. Узнаем точно, когда Гибсон им займется.

– Интересно, почему глаза? –  произнес Себастьян, скорее размышляя, а не спрашивая.

– Кажется символичным, разве нет? Вроде вырезанного у Пельтана сердца. Может, Фуше увидел что-то, чего не должен был видеть.

Себастьян тяжело вздохнул. Он-то самоуверенно полагал, будто вплотную приблизился к разгадке тайны, кто убил Дамиона Пельтана и почему. Но убийство Фуше – а особенно то, что с ним сделали после смерти, – заставляло признать, что до сих пор расследование шло по неверному пути.

– Слышали что-нибудь о взрыве на Голден-сквер сегодня утром? – Себастьян поднялся на ноги.

Лавджой кивнул.

– Я недавно просмотрел предварительный отчет. Кажется, комнаты, в которых был установлен заряд, пустовали – женщина, ранее их занимавшая, скончалась на прошлой неделе.

– Удобная оказия. И никто ничего особенного не видел?

– Похоже, никто и ничего. Но нет ни малейших сомнений, что тот, кто устроил взрыв, знал, что делает. Мне сказали, порох был размещен таким образом, чтобы всю силу взрыва направить вверх.

– В сторону квартиры Александри Соваж.

– Именно.

Взгляд Себастьяна снова упал на изувеченное лицо французского полковника. Очевидно, вырезанное сердце Дамиона Пельтана было каким-то образом связано с причиной его убийства. Но смерть Фуше усложняла сложившуюся версию, наводя на мысль, что они имеют дело с убийцей, который либо далек от здравого рассудка, либо дьявольски умен.

Либо и то и другое.

Но тогда как сюда вписывается утреннее покушение на жизнь Алекси Соваж?

– Не вижу ничего символического в попытке кого-то взорвать, –  сказал вслух Себастьян.

Лавджой сглотнул.

– Если и есть, то я тоже не вижу.

Кивнув, Себастьян стал подниматься по лестнице, подошвы его бальных туфель скользили по мокрым, илистым камням. Внезапно он остановился и оглянулся, осененный очевидным вопросом.

– А что Фуше здесь делал?

– Мы пока не выяснили.

– Месье Вондрей выбрал чертовски неудачное время, чтобы накачаться лауданумом.

– Возможно, завтра он возьмет себя в руки.

– Остается только надеяться, – вздохнул Себастьян.

          * * * * * * * *

Среда, 27 Январь

На следующее утро Чарльз, лорд Джарвис, находясь в своей гардеробной, услышал дерзкий трезвон у далекой входной двери. Он натянул облегающие невыразимые и спокойно застегнул клапан.

Камердинер с округлившимися глазами резко повернул голову на звуки криков в прихожей и последующих легких, быстрых шагов по лестнице.

Джарвис распорядился:

– Судя по всему, в ближайшее время сюда нагрянет визитер. Можешь нас оставить.

– Да, милорд. – Камердинер поклонился и направился к двери, когда ручка повернулась и в комнату вошел виконт Девлин.

– О, как удачно, –  сказал нежданный гость. – Вы еще здесь.

Одетый в замшевые бриджи, высокие гессенские сапоги и черное пальто, он принес с собой все запахи туманного Лондона.

Джарвис поморщил нос и потянулся за накрахмаленным белым галстуком.

– Как видите.

Девлин закрыл дверь перед лицом заинтересованного камердинера.

– Полагаю, вы уже слышали о полковнике Фуше?

– Слышал.

От барона не ускользнуло, что Девлин изучает его, нечестивые желтые глаза горели яростью.

– Ваших рук дело? Хотите запугать Армона Вондрея, чтобы он сломя голову убежал обратно через Ла-Манш?

– Вырезая сердца и глаза его приспешников? Какая отвратительная готика. В таком случае что, по-вашему, я предприму в дальнейшем? Устраню секретаря… как там его зовут?

– Бондюран.

– …Бондюрана, вырвав ему язык?

– Если кто на такое и способен, так это вы.

Джарвис рассмеялся.

– Премного польщен. Или ваши слова задуманы как  оскорбление? – Он осторожно обернул шею широкой полоской ткани. – Не сомневаюсь, что этот простой ответ на ваш вопрос придется вам не по вкусу, но факт остается фактом: я здесь не замешан и даже не знаю, кто замешан. Но не стану притворяться, будто я хоть в малой степени раздосадован таким поворотом событий. Очень удивлюсь, если Вондрей к концу недели все еще будет находиться в Лондоне.

Лицо Девлина закаменело.

– Но вы же заставили меня поверить, что обеспокоены, как бы мои расспросы не нарушили ход мирных переговоров.

– Я действительно был обеспокоен. –  Джарвис улыбнулся. – Правда не совсем по тем причинам, которые вам привел.

– Так мир с Францией на самом деле для нас нежелателен?

– Пока Наполеон остается правящим императором? Не желателен.

– Кто же, по-вашему, должен занять трон? Граф Прованский?

– На некоторое время. Он первый в очереди на престол, и, хотя бы для видимости, следует соблюдать традиционный порядок наследования. Прованс глуп и до смешного увлечен радикальными реформами для установления  конституционной монархии. Но он не по возрасту одряхлел и заплыл жиром. Долго он не протянет.

– И кто дальше? Его брат, Артуа? Который прославился крайней реакционностью наряду с безрассудством, тщеславием и расточительностью? Французы его долго не вытерпят.

– Полагаю, вы недооцениваете энтузиазм Артуа по части репрессий. Еще в 1789 году он наблюдал за ошибками своего брата Людовика XVI, который уступал одному требованию черни за другим, когда нескольких метких картечных залпов хватило бы, чтобы пресечь революцию на корню, не дав ей войти в силу.

Девлин промолчал.

Не дождавшись ответной реплики, Джарвис снова улыбнулся.

– Вы, конечно, знаете, что мои люди следили за французскими переговорщиками с момента их прибытия?

– Нет, не знаю, но это меня не удивляет. Хотите сказать, ваши люди заметили что-то существенное?

– Для меня это не существенно, но они стали свидетелями примечательной ссоры между Дамионом Пельтаном и его сестрой как раз в тот день, когда его убили.

Глаза виконта сузились.

– Так вам известно, что Александри Соваж приходится Пельтану сестрой?!

Вглядываясь в зеркало, Джарвис старательно укладывал складки галстука.

Девлин сбавил тон:

– Где именно происходила ссора?

– Перед «Гербом Гиффорда». Сначала туда явились какие-то мужчина и женщина, некоторое время поговорили с Пельтаном, а затем ушли. Мадам Соваж подоспела, как раз когда Пельтан собирался вернуться в гостиницу.

– Вы не рассказали мне ничего такого, чего бы я не знал.

– В самом деле? Надо же, как вы преуспели в своем расследовании. Вот только, кажется, упустили из виду перепалку, которая тогда имела место.

– А что же послужило предметом той перепалки?

– Увы, мой соглядатай был слишком далеко, чтобы расслышать.

– Тогда с чего он взял, что это была перепалка, даже ссора?

– По горячности собеседников: оба буквально кипели.

– А мужчина и женщина, приходившие ранее? Кто это был?

– Мой соглядатай не смог их опознать.

– В самом деле?

В ответ на явное недоверие виконта Джарвис опять улыбнулся.

– Да, в самом деле.

– Почему же вы поделились со мной этими сведениями только сейчас?

– Потому что ваша одержимость смертью Дамиона Пельтана становится все более неуместной. Вам бы следовало оставаться дома со своей беременной женой.

– Геро вполне благополучна. Поверьте, она вас не поблагодарит, если сподвигнете меня неотлучно увиваться возле нее.

Одернув жилет, Джарвис впился глазами в лицо зятя.

– Если моя дочь умрет из-за твоего отпрыска в ее животе, клянусь Богом, я убью тебя. Собственными руками.

Мужчины сцепились взглядами. И Джарвис разглядел в глазах Девлина тот же глубокий неизбывный страх за Геро, что снедал его самого.

– Она не собирается умирать.

ГЛАВА 39

На стук Себастьяна дверь в хирургию Гибсона на Тауэр-Хилл открыла Александри Соваж.

– Гибсон во дворе, выполняет вскрытие тела полковника Фуше,–  сказала она.

– Вот и хорошо.–  Себастьян проскользнул мимо нее в закрывающуюся дверь. – Я хотел увидеть именно вас.

Она недолго постояла с одной рукой на задвижке; туман сочился в прихожую. Потом притворила дверь и повернулась лицом к визитеру.

– Чего же вы хотите от меня?

Единственное платье, оставшееся у нее после пожара, прикрывал перепачканный передник. Щеку пересекала грязная полоса. По всей видимости, докторесса своими руками вычищала небольшую комнату справа от входа.

Себастьян вздохнул свободнее, найдя француженку в хирургическом кабинете, а не в доме Гибсона. Хотя не был уверен, что не переоценивает это обстоятельство.

– По вашим словам, вечером того дня, когда Дамион Пельтан был убит, вы пришли к «Гербу Гиффорда» и застали его стоящим перед гостиницей.

– Да-а, –  протянула она, будто гадая, куда ведут новые расспросы.

– И что вы ему сказали? «Там больной ребенок, хотелось бы, чтобы ты на него посмотрел; пожалуйста, пойдем»?

– Что-то вроде этого, да.

– Ничего больше? А потом вы вместе отправились на Сент-Кэтрин-Лейн?

– Да.

– И когда вы шли вверх по Кошачьему Лазу, он признался, что надеется уговорить леди Питер бежать с ним, и вы поссорились?

– Да. –  Темно-карие глаза Александри смотрели на Себастьяна с подозрением, очень похожим на ненависть.

Он продолжил:

– Так о чем же вы спорили перед «Гербом Гиффорда»? Учитывая все, что я узнал о Дамионе Пельтане, не верится, будто вам было трудно уговорить его пойти с вами. Какого черта вы там ссорились?

– Кто вам сказал, что мы спорили перед гостиницей?

– Дамион являлся членом французской делегации, прибывшей в Лондон с весьма деликатной миссией. Едва ли приходится удивляться, что за ним следили.

– Опять Джарвис, да?

Не дождавшись ответа, Александри презрительно фыркнула.

– И к чему вы ведете? По-вашему, я рассорилась с братом, заманила его в темный переулок, вырезала ему сердце, а затем ударила себя по голове? И потом еще взорвала свою служанку, когда та пригрозила разоблачить мои злодеяния, так? – На щеках француженки проступили красные пятна. – Я врач. Я спасаю людям жизнь, а не отбираю.

Себастьяну действительно приходило в голову, что она могла принимать гораздо большее участие в смерти собственного брата, чем пыталась внушить им с Гибсоном. Но он ограничился прежним вопросом:

– Спор перед гостиницей: о чем он был?

Александри покачала головой.

– Я не вправе вам этого рассказать. Это тайна, и тайна не моя.

Себастьян пронзил ее взглядом.

– Какого черта, по-вашему, я сделаю с этой тайной? Прокричу с крыши дома? Дам объявление в газету? Проклятье! Три человека уже убиты. Скольким еще придется умереть, прежде чем вы решитесь быть со мной честной?! Скажите же, о чем был тот спор, в итоге завершившийся смертью!

Она отошла и встала напротив узкого оконца с видом на переулок. Желтоватый туман снаружи сгустился до консистенции супа-пюре.

– Дамион обнаружил, что я знала… кое-что, имевшее к нему отношение. Знала в течение девяти лет. Он считал, что я должна была поставить его в известность. Сожалею, но большего открыть вам не могу.

В течение девяти лет. Девять лет…

– Ад и преисподня!  –  воскликнул Себастьян. Он вспомнил светловолосого зеленоглазого мальчишку, пускавшего две деревянные лодочки по ручью, и как сестра смотрела на него с поистине материнской любовью и гордостью. – Это Ноэль Дюран, верно? Он никакой не «брат» леди Питер, а ее сын. Ее и Дамиона Пельтана.

Александри повернулась и уставилась на него, ее лицо выдавало удивление.

– Вы знали?

Он покачал головой.

– Нет. Я предполагал, что Пельтан приехал в Лондон, откуда-то прознав, как лорд Питер обходится со своей женой. Но он явился сюда из-за мальчика, не так ли? Какой случай открыл ему правду?

–  Старый священник в Париже. Мой брат сидел возле его смертного одра. Умирающий бредил. Сначала его речи казались Дамиону бессвязными. Но чем дольше он слушал старика, тем больше смысла улавливал.

– Джулия Дюран узнала, что беременна, до того, как покинула Париж?

– Да.

– Тогда почему, черт подери, она не призналась в этом человеку, которого будто бы любила?

– Потому что ей было всего шестнадцать. Потому что боялась. Потому что ее отец заверял, что семья покидает Францию на короткое время. Но он обманулся.

– И вот она оказалась в Лондоне на положении беженки, –  вздохнул Себастьян. – Незамужняя и на сносях. Бедная девочка…

Александри Соваж согласно кивнула.

– Поняв, что происходит, генерал с женой спрятали дочку ото всех. Им было ясно, что правда, если когда-нибудь откроется, погубит Джулию. Мадам Дюран была достаточно молода, чтобы самой притвориться беременной. Вроде бы она даже прикрепляла подушку к животу перед появлением на публике. В положенное время ребенок родился и был объявлен сыном генерала Дюрана.

– У него не было других сыновей?

– Двое старших. Оба погибли, сражаясь с Наполеоном.

Себастьян всегда задавался вопросом, почему стареющий французский генерал отдал свою единственную дочь в жены такому человеку, как лорд Питер Рэдклифф. Да, тот был сыном герцога, красавцем с блестящими связями. Но Дюран, который командовал многими мужчинами, наверняка видел, насколько его зять самовлюблен и распущен.

Теперь картина сложилась.

– А Рэдклифф знает?

– О Ноэле? Я не уверена.

– Но для вас это секрета не составляет.

– Джулия мне доверилась, перед самым отъездом из Парижа. Это был ее секрет, и я тогда поклялась, что никогда никому его не выдам.

– Так Пельтан знал, что Рэдклифф ее избивает?

– Прежде чем приехал сюда? Нет. Но чтобы это выяснить, много времени ему не потребовалось. Тогда-то брат и попытался убедить Джулию вернуться с ним в Париж – ради нее самой, а также ради их мальчика.

– А с чего он взял, что вам была известна вся правда о ребенке?

– Джулия проговорилась. И брат пришел в ярость. Я пыталась ему объяснить, что хранила доверенную мне тайну. Как я могла предать? Но он не хотел меня слушать.

– Но тем не менее пошел с вами на Сент-Кэтрин, чтобы осмотреть больную девочку?

– Дамион был врачом. Он бы никогда не поставил свои переживания выше благополучия пациента. И пошел со мной. Но он был разъярен. Мы все еще спорили, когда ушли со «Двора висельника».

Себастьян пристально изучал Александри, не упуская ни одной детали. Что ж, эта версия объясняет, почему, если кто-то преследовал брата с сестрой, они не слышали шагов за спиной, пока не стало слишком поздно. И у лорда Питера Рэдклиффа появляется отличный повод, чтобы убить бывшего любовника своей жены. Но сюда никак не вписываются смерти Кармелы и полковника Фуше.

– Как думаете, леди Питер все еще любила Дамиона?

– Думаю, да, любила.

– Но при этом отказывалась вернуться вместе с ним в Париж?

– Она сказала, что обязана лорду Питеру и не может его оставить.

– Несмотря на то, что он ее регулярно избивает?

– Я знала женщину, которая до последнего вдоха оправдывала мужчину, бившего ее буквально смертным боем.

– Вы про жену Авеля Баллока?

– Да.

Себастьян продолжал изучать спокойное, гордое лицо француженки. Эта женщина давным-давно повернулась спиной ко всему, что общество ожидало от слабого пола. Она изучала медицину в итальянском университете и вместе со своим мужем-врачом участвовала в походах Великой армии Наполеона. Овдовев же, стала любовницей лейтенанта и продолжила врачевать солдат. Какие обстоятельства свели ее с английским капитаном и заставили выйти за него замуж, можно было только догадываться. Но осознание того, что Гибсон день за днем все больше и больше попадает под ее чары, мучило Себастьяна, ему хотелось немедленно встряхнуть и образумить друга.

– Зачем вы здесь? В смысле, у Гибсона?

Вопреки ожиданию, Александри правильно поняла вопрос и не стала плакаться, что ей необходимо прибежище. Вместо этого она сказала:

– Кто-то же должен ему помочь.

– Гибсону? Да он отлично справляется. По крайней мере, раньше справлялся. До того, как вы влезли в его жизнь.

– Если вы подразумеваете,  что он отлично себя убивает, то так и есть. Вы хоть представляете, каким образом сказывается на человеческом организме длительное употребление опиума? Особенно в тех дозах, до которых он дошел.

– Он не часто выходит за рамки.

– А вам-то откуда знать?

Себастьян открыл было рот, но потом закрыл. По правде, он не часто виделся с Гибсоном последние четыре месяца, а то и дольше.

– Человек страдает от боли. Как, по-вашему, ему с этим жить?

– Я могу помочь ему справиться с болью, если он мне позволит.

– Так же, как помогли детям и монахиням из монастыря Санта-Ирия?

Ее голова дернулась назад, будто от удара.

– Я не знала…

– Ну уж нет, все вы знали! И позволили этому случиться.

Голос Александри прерывался от слез.

– Если кровь тех детей на моих руках, то и на ваших тоже.

– Верно. Вся разница между вами и мной состоит в том, что я никогда этого не отрицал.

Она смотрела на него, и смерть, неотделимая от воспоминаний о той давней португальской весне, стояла в комнате рядом с ними.

Себастьян сказал:

– Пол Гибсон – мой друг. Я не позволю вам его уничтожить.

– Уничтожить его? –  Звонкий смех прозвучал напряженно. – А что, во имя Господа, я, по-вашему, собираюсь с ним сделать? Вырвать сердце и забрать душу?

– Сколько мужей и любовников у вас уже было, а? И сколько из них до сих пор живы?

Ответа не последовало, но лицо Александри вдруг осунулось и глаза потемнели от какого-то сильнейшего чувства, природу которого Себастьян не сумел определить.

Он водрузил шляпу на голову и повернулся к двери.

И уже собирался закрыть ее за собой, когда француженка стремительно шагнула к нему: одна рука сжимает край грязного передника, другая – отводит назад волосы, упавшие на лоб.

– Четверо. У меня было четверо мужчин. Двое возлюбленных и двое мужей. И вы правы: все они мертвы. Все они, кроме последнего, были убиты англичанами. – Это «англичанами» она почти выплюнула.

– А что случилось с последним? – спросил Себастьян. – Что случилось с капитаном Майлзом Соважем?

Но тут она захлопнула дверь перед его носом.

ГЛАВА 40

Когда Себастьян добрался до входа в маленький каменный флигель на задворках, Гибсон стоял у стола в центре помещения с руками по локоть в крови.

Тело полковника Андре Фуше, голое и выпотрошенное, лежало лицом вверх на каменной столешнице. Кошмарные дыры на месте глаз выглядели еще отвратительней в ярком свете фонаря, который Гибсон зажег сумрачным утром.

– А, вот и ты, – сказал хирург, откладывая скальпель, и взял тряпку, чтобы вытереть руки. – Хочу тебе кое-что показать. Ну-ка, помоги мне его перевернуть.

Совместными усилиями они перевалили то, что осталось от француза, и показалась его длинная узкая спина. Между лопатками виднелось фиолетовое отверстие.

– Значит, его закололи, – выдохнул Себастьян.

– Именно. Причем кинжалом. И вот что примечательно: судя по углу входа лезвия, я бы поставил на то, что человек, нанесший этот удар, не правша. Заметь, я могу ошибаться. Не исключено, что убийца просто бил как-то сбоку. Но все же вероятней всего, ты ищешь левшу. Эх, жаль, что тело Пельтана не пробыло у меня достаточно долго, чтобы посмотреть, а не прикончили ли его таким же ударом.

– Человек, который пытался убить меня – уже дважды, – точно левша. – Себастьян рассматривал недавно зарубцевавшийся шрам, тянущийся по всей длине правой руки полковника. – Кажется несправедливым, что Фуше удалось пережить разгром Наполеона в России только для того, чтоб его пырнули ножом в спину в Лондоне.

– Ирония судьбы. Можно поспорить, он не считал здешнее задание опасным. – Гибсон сделал паузу. – Не знаешь, у него есть семья?

Себастьян покачал головой.

– Я никогда не спрашивал.

Вместе они снова перевернули труп, и Себастьян невольно отвел взгляд от изувеченного лица.

– Что можешь сказать о его глазах?

– Думаю, тот, кто воткнул кинжал ему в спину, тем же кинжалом вырезал глаза. Очень грубая работа.

– Как и сердце Пельтана. – Расставленными большим и указательным пальцами Себастьян провел от своих бровей по глазам до подбородка.

– Есть идеи, почему его убили? – спросил Гибсон.

– Идей-то много. Проблема в том, чтобы выяснить, какая из них правильная. Его могли убить из желания сорвать мирные переговоры. А может, потому что он знал, что случилось с Пельтаном.

Гибсон снова вытер руки и потянулся за скальпелем.

– Я с ним еще не закончил, но удивлюсь, если выяснится что-то новенькое.

Себастьян начал поворачиваться к двери, но вдруг остановился, чтобы сказать:

– Я только что беседовал с Алекси Соваж.

– И? – буркнул Гибсон, не поднимая глаз.

– Она призналась, что мальчик при леди Питер на самом деле ей не брат, а сын. От Дамиона Пельтана. Ты знал?

Гибсон мотнул головой.

– Нет.

– Со слов Алекси, ей рассказали о ребенке по секрету и она считала для себя долгом чести хранить тайну леди Питер. Но я думаю, что этим не исчерпываются все секреты, которые она от нас скрывает.

– Она очень напугана.

Француженка не показалась Себастьяну напуганной, но он сказал лишь:

– Надеюсь, ты соображаешь, что делаешь.

Гибсон поднял голову от работы, зеленые глаза сверкнули.

– Что, черт подери, это должно означать?

– Ты знаешь.

Без единого слова Гибсон снова опустил голову. На его впалых щеках вспыхнули красные пятна, порожденные то ли гневом, то ли смущением.

ГЛАВА 41

Большую часть утра Геро провела в конторе  газеты «Таймс» за беседой с Джоном Уолтером, редактором, который занимался ее серией статей о рабочей бедноте Лондона. Она передала ему свой последний очерк, посвященный городским кирпичникам. А затем спросила с напускной  небрежностью, не слышал ли он часом о португальском монастыре под названием Санта-Ирия.

Уолтер с необычно мрачным видом уставился на нее и, несколько раз моргнув, пробормотал:

– Да, конечно. А что вас интересует?

– Хочу узнать, что там произошло в 1810 году.

Поднявшись с рабочего места, он подошел к грязноватому окну, выходящему на затопленную туманом улицу, пальцы одной руки теребили цепочку от часов.

– Это некрасивая история, – предупредил редактор.

– Пожалуйста, расскажите.

И он рассказал.

          * * * * * * * *

Вернувшись домой на Брук-стрит, Геро нашла Девлина на задней террасе. Он стоял спиной к особняку, оглядывая окутанный дымкой по-зимнему пожухлый сад, простирающийся до конюшен. Судя по пальто с пелеринами, он только что оттуда пришел. Но напряженный наклон его головы каким-то непостижимым образом напомнил Геро о тех ночах, когда она просыпалась задолго до рассвета и обнаруживала, что мужа терзают сны о давних и дальних событиях, которых он не в силах забыть.

Он повернулся, когда она подошла к нему из дома, обхватив себя руками, словно для тепла.

Приближаясь, она видела усталость от бесконечных бессонных ночей во впалости его щек и в темных, похожих на синяки, кругах под странными желтыми глазами.

– Снова беседовал с Алекси Соваж?

Тень веселья скользнула по его лицу.

– Откуда ты знаешь?

Она покачала головой.

– Я бы помолилась, чтобы эта женщина никогда не возвращалась в твою жизнь.

Он вперился в густой, удушающий туман, клубящийся по саду.

– Дело не в ней. Она просто… напоминание.

– Я выяснила сегодня, что случилось  в Санта-Ирии. Ты там побывал, так ведь? – Геро не сводила взгляда с жесткого профиля мужа. – После того, как сбежал из французского лагеря, ты поспешил туда и увидел, что сделали французы.

Крепко сжав челюсти, он кивнул, глаза по-прежнему были устремлены на сад под моросящим дождем.

– Наверное, в душе я знал, что уже слишком поздно, но… Я все же надеялся, что каким-то чудом успею предупредить их. Остановить… 

Геро хотела что-нибудь сказать – что угодно, – но в кои-то веки не нашла слов.

Через мгновение он продолжил.

– Конечно, я опоздал. Майор Руссо и его люди уже разгромили монастырь. – Девлин ухватился за перила каменной балюстрады перед собой, ветер хлопал пелеринами его пальто. Геро обнаружила, что не может смотреть ему в лицо. – В Санта-Ирии при монастыре был еще приют для сирот. Французы убили все, что двигалось, а затем подожгли постройки. Они не оставили в живых никого. Ни козы, ни собаки, не младенца в люльке. Никого.

Издалека донеслось щелканье бича, а следом грохот копыт невидимой упряжки.

– А дочь Антонио Альвареса Кабрала? –  спросил Геро. –  Что стало с настоятельницей?

–  Руссо пытался заставить ее заговорить, но…  Бедная женщина ничего не знала. –  Девлин сглотнул. – Ты представить не можешь, что они с ней сделали.

Геро отметила про себя, что не просто не может, а не хочет этого представлять. Благо, редактор «Таймс» весьма расплывчато обрисовал детали.

– Твои кошмары… Это тебе и снится? Растерзанные жертвы?

– Не всегда. Но часто. Порой я вижу их не такими, какими нашел, а какими они, наверное, были… до.

Она твердо сказала:

– Это не твоя вина.

– Да нет же, моя. Ведь именно я принес те ложные депеши в руки французов. Мое незнание ни в коей мере не оправдывает моего легковерия и не умаляет его последствий. Я же знал, что за человеком был Олифант.

– Но как ты мог знать, что он замышляет? Этот мерзавец умышленно спровоцировал французов напасть на монастырь, надеясь, что их жестокость приведет Альвареса Кабрала в объятия англичан. – Геро замялась. – Так и получилось?

Девлин покачал головой.

– Нет. Когда старик увидел, что сделали французы – с его дочерью, с сиротами, с другими монахинями, – он упал и умер.

В душе Геро вскипела ярость.

– А Олифант? Что сталось с ним?

– Прямо с залитых кровью руин монастыря я помчался в наш лагерь. Я собирался его убить. Понимал, что за это повесят, но мне было все равно. – Девлин досадливо фыркнул. – А его уже отозвали в штаб. После смерти старшего брата он вдруг сделался лордом Олифантом. Последней новостью было его назначение губернатором на Ямайку. Мне так и не довелось снова его увидеть.

– И потом ты ушел из армии?

– Да. Хотя не только из-за Олифанта и Санта-Ирии. Тот случай явился лишь кульминацией всего, что творилось и раньше. Нам нравится думать, что мы более культурные, более благородные, более справедливые, чем наши враги, но мы совсем не такие. Это подтвердят мертвые женщины и дети из Копенгагена, из Бадахоса, из Дублина, из тысяч уничтоженных деревень и ферм. Стоит это осознать, и сразу задаешь себе вопрос: зачем я сражаюсь? Зачем убиваю?

Положив руку мужу на плечо, Геро почувствовала, что он дрожит. Каково это – постоянно вспоминать кошмарные картины, запахи, звуки,  постоянно задыхаться под тяжестью раскаяния?

– Это не твоя вина, – повторила она. – Кровь этих женщин и детей на руках Олифанта. Да-да, вся кровь на руках полковника Олифанта и майора Руссо, а еще на руках английских и французских чинуш, которые доверили командование двум таким мерзавцам.

Но он только сжал губы в жесткой, невеселой усмешке и слегка покачал головой.

– Что случилось с Руссо? – спросила Геро.

– Он мертв.

Она поняла, хотя это не прозвучало, что Девлин, прежде чем покинуть полуостров, разыскал французского майора и убил его.

– Вот и хорошо.

Она провела пальцами по щеке мужа, и он развернулся к ней, обнял, притянул к себе, прижался лбом к ее лбу. Она чувствовала, как он неровно дышит, стискивая ее все сильней. А затем он произнес слова, которые она долго-долго не надеялась услышать:

– Боже, как же я люблю тебя, Геро. Очень люблю. Превыше всякой меры. 

ГЛАВА 42

Пол Гибсон провел день, объясняя функции и строение человеческой почки полному анатомическому театру при больнице Святого Томаса. Обычно он добродушно постукивал вываренной малоберцовой костью по пальцам задремавших студиозусов и терпеливо отвечал на вопросы, возникавшие у невнимательных и бестолковых. Но не сегодня. Сегодня каждый засоня, каждый нелепый вопрос наполняли его нечестивой яростью. Далеко не сразу, но Гибсон наконец определил истоки несвойственной ему раздражительности.

Он стремился вернуться на Тауэр-Хилл. К Алекси.

«Ну ты ж и чертов шестикратный дурак, – сказал он про себя с отвращением. – О чем ты только думаешь? Что такая прекрасная молодая женщина, как она, может тобой заинтересоваться? Что она может разглядеть в тебе мужчину, полноценного мужчину со всеми мужскими потребностями, страстями и мечтами?»

Усмехнувшись над собой, он решительно перенес все внимание на дела насущные и приказал себе больше не думать об Алекси.

А затем позволил своим слушателям разойтись на полчаса раньше.

Спеша обратно в Cити[34], Гибсон пошел по Лондонскому мосту, костыль, который он использовал при ходьбе на большие расстояния, издавал ритмичное «тук-тук». Туман был настолько густым, что, пожалуй, задушил бы человека, вдохнувшего слишком глубоко. Бисеринки мороси, раздражая, колко оседали на глаза. Выступившие слезы вкупе с туманом почти лишили Гибсона зрения.

И все же он поспешно шагал дальше.

Миновав Монумент[35], он снова почувствовал, что за ним следят.

Неуклюже разворачиваясь, споткнулся и чуть не потерял равновесия.

– Кто здесь? – крикнул он, и вопрос глухим эхом вернулся к нему из непроглядной мутной мглы. – Почему вы меня преследуете?

Долгую кошмарную минуту слышались лишь шорох капель да плеск весел лодочника на реке. Но сейчас Гибсон знал, что это не плод его воображения. Кто-то на самом деле за ним следил. Кто-то весь день ходил за ним по пятам. Да, он сдурил. Но не потому, что вдруг уверовал во вздорную фантазию, а потому что раньше не доверял своим чувствам и, сомневаясь в себе, глушил все страхи и подозрения.

Сдурил, потому что не кликнул извозчика, когда вышел из больницы.

– Что вам от меня нужно? – снова выкрикнул он, крепко сжимая крестовину костыля.

Из тумана материализовалась человеческая фигура. Массивные плечи. Широкая бочкообразная грудь. Длинные, мускулистые руки. Сначала детали не просматривались. Затем Гибсон увидел слишком длинные курчавые черные волосы и понял, что смотрит на Самсона Баллока.

– Что вам от меня нужно? – повторил вопрос Гибсон.

Баллок остановился почти вплотную, издевательская ухмылка расколола щетинистое лицо.

– А откуда ты взял, что мне с тебя чего-то нужно?

– Я знаю, кто вы такой. Баллок.

Ухмылка расширилась.

– Наболтала тебе про меня, да? А рассказала, как сама прикончила моего братишку?

– Рассказала, что он так сильно избил свою жену, что та умерла.

Ухмылка исчезла.

– Никогда он такого не делал. Чертова сука свалилась с лестницы.

– Подразумеваете, он столкнул ее с лестницы?

Как только эти слова прозвучали, Гибсон удивился безрассудной, чуть не безумной храбрости, сподвигшей его произнести их. Когда-то он был задиристым парнем, вполне способным постоять за себя в драке и не гнушавшимся бить ниже пояса, если обстоятельства вынуждали. Но те дни остались далеко позади. А Самсон Баллок выглядел как человек, который может голыми руками свернуть шею быку.

Под взглядом Гибсона громила вздернул верхнюю губу, сморщил нос, оскалил зубы, словно рыча. Затем непонятная веселость залила щетинистое лицо, и Баллок засмеялся.

– Она снова торчит у тебя, так что ли? Да разве ты ей защитник. – Черные глаза мебельщика презрительно смерили соперника. – Одноногий ирландский докторишка. Что встреваешь-то, а?

Здоровенная рука метнулась и схватила Гибсона за шею, пальцы глубоко впились в плоть. Улыбаясь, Баллок дернул жертву вверх, размахнулся и хлопнул спиной о ближайшую кирпичную стену. Гибсон едва заметил, как его костыль грохнулся на мостовую. Все его существо было сосредоточено на железной хватке, сжимавшей горло, лишавшей воздуха.

– Ну как, ирлашка? Небось не дышится?

Гибсон отчаянно вцеплялся в массивную руку, сдавливавшую шею. В ушах взревело. Глаза заволокло туманом странного, кровавого цвета. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Баллок притянул его лицо вплотную к своему – грубая щетина ободрала Гибсону щеку, в ноздри нахлынула гнусная вонь от гнилых зубов.

– Ты ей передай. Скажи этой суке, что за ней должок. И я его стребую, как приготовлюсь. Скажи, что в этот раз она заплатит по полной.

Продолжая улыбаться, Баллок снова приложил Гибсона затылком и спиной о кирпичную стену.

Затем разжал пальцы и отшагнул назад.

Потеряв равновесие, Гибсон рухнул на здоровое колено, деревянная нога вытянулась в сторону, он изо всех сил удерживался, чтобы не распластаться на мостовой. Обхватив горящее горло пальцами, пытался глубже втянуть воздух в легкие. И вдыхал запах собственного страха от пота, залившего тело, словно дождь лицо.

А когда поднял глаза, Самсон Баллок уже исчез.

          * * * * * * * *

Склонившись над тазом, Гибсон старался полить водой себе на затылок, когда Алекси подошла и забрала кувшин.

– Ну-ка, позвольте вам помочь.

Она взяла тряпочку из другой его руки и принялась осторожно смывать кровь и кирпичную крошку.

– Что с вами случилось?

– Самсон Баллок явно считает, что лучший способ гарантировать доставку его сообщения – это приложить посыльного головой о стену.

Ее руки замерли.

– Это сделал Баллок?

– Ничего страшного.

– Что он вам сказал?

Гибсон медленно выпрямился. Он досадовал, что уже снял сюртук и теперь стоит перед ней полуодетым – в рубашке и жилете.

– Что он сказал? – снова спросила Алекси, не получив ответа.

Он потянулся за полотенцем, чтобы вытереть лицо и шею. Промокнул струйку, сбежавшую с волос на щеку.

– Я так понимаю, он угрожал мне? – Отложив тряпочку, которую до сих пор держала, Алекси развернулась к двери. – Что ж, тогда я пойду и объясню мистеру Самсону Баллоку, что впредь, если захочет мне что-то сказать, пусть научится говорить прямо в лицо.

– Нет! – Гибсон схватил ее за руку и потянул назад, развернув к себе.

Скулы француженки зарумянились, прекрасные карие глаза гневно сверкали.

Он продолжил:

– То, что сегодня случилось, не было попыткой запугать вас. Баллок постарался унизить меня, заставив прочувствовать его силу в сравнении с моей слабостью. Если вы сейчас к нему пойдете, то только поможете меня посрамить. Ведь тем самым подтвердите, что я не способен позаботиться даже о себе, не то что о вас.

От быстрого вдоха ее губы приоткрылись, а грудь поднялась.

– Вы же спасли мне жизнь. Я ни в коем случае не хотела навлечь на вас опасность. Но навлекла.

Он изобразил, как надеялся, самоуверенную улыбку.

– Не такой уж я беспомощный, как вы с Самсоном Баллоком, по всей видимости, склонны верить.

– Я знаю, что вы не беспомощный.

Их взгляды встретились, слились. Она все еще стояла почти вплотную к нему. В какой-то момент, совершенно им не замеченный, их разговор неуловимо переменился. Принял новое направление.

Вдруг осознав, что все еще держит полотенце, Гибсон неловко отложил его в сторону и растерялся: что теперь делать с руками.

Он болезненно остро воспринимал все, происходящее в комнате: каждый свой вздох, ток крови во всем своем теле, близость Алекси. У основания ее тонкой белой шеи бился пульс, и это было так прекрасно, что хотелось смотреть и смотреть, вечно. А затем, как только он об этом подумал, она приложила ладонь к его щеке. Наклонив голову, коснулась губами его губ, и он почувствовал, что дрожит.

И тут же сказал себе: «Не будь дураком, этот поцелуй просто из благодарности, она не может думать о тебе как о мужчине – таком мужчине, какого женщина целует из страсти и принимает в свое тело». А затем увидел дерзкую улыбку, приподнявшую ее губы, и забыл дышать.

Алекси взяла его за руку и повела в свою комнату. Одинокая свеча у кровати, противостоя хмурой серости, лила теплый золотистый свет на простое покрывало.

Он собрался заговорить, но она прижала два пальца к его губам.

– Тссс.

Отпустила его руку и сделала шаг назад, зацепив взглядом его взгляд.

Он смотрел, как поднялись ее руки, как заторопились пальцы, расстегивая платье. И вот оно соскользнуло на пол у ее ног. Следом нижняя юбка. Алекси распустила завязку и волнующим жестом растянула горловину сорочки. А затем сняла через голову.

И встала перед ним почти обнаженной, только в чулках с подвязками. Прекраснейшее создание. Кожа такая гладкая и мягкая, слегка присыпанная корицей на вершинках небольших высоких грудей. Длинные, невозможно стройные ноги, узкие талия и бедра, на стыке ног – огненный треугольник.

– Я люблю тебя, – сказал Гибсон.

– Нет, не говори так. Ты же меня не знаешь.

– Знаю.

Она покачала головой. Но все еще улыбалась.

Протянув руку, он захватил прядь распущенных волос Алекси и привлек ее к себе.

Крепко прижавшись к нему нагим телом, она впилась в его рот, жадно целуя, пока не задохнулась, а затем продолжила дикий натиск. Спеша избавить его от одежды, сорвала жилет, рубашку. Когда ее пальцы заскользили по его голой спине, ощущение было настолько острым, что Гибсон вскрикнул. А затем она занялась пуговицами на его ширинке, задела там рукой напряженную чувствительную плоть, и он почти пропал.

– Не знаю, смогу ли я это сделать. Столько времени прошло…

Рассмеявшись, она толкнула его на спину, раненная голова утонула в мягкой подушке. Тело Алекси золотисто сияло в свете свечи, когда она оседлала его.

– Тогда позволь сделать это мне.

Она склонилась, чтобы поцеловать его снова, принялась нежно оглаживать. И когда настало время, приняла его в себя.

Почувствовав, как обволакивают его тепло и любовь, Гибсон отдался своей страсти, отдался Алекси, целиком захваченный щедростью, с которой она себя дарила. Наконец ее голова откинулась назад, рот приоткрылся, а веки опустились, ритмичные сокращения внутри ее тела потянули его в пропасть заодно с ней, и тут он понял, что на самом деле от нее получил – самого себя.

          * * * * * * * *

Позже они лежали в объятиях друг друга и говорили обо всем подряд: о его детстве в Ирландии, о ее скитаниях с Великой армией по Испании, о том, как огорчительно, что в Англии она не может практиковать многие свои врачебные умения.

– Ты могла бы вернуться в Италию, – сумел произнести Гибсон, хотя от крамольной мысли сводило кишки и перехватывало горло, словно его опять душили. – Или в Германию. У них ведь тоже с давних пор заведено, что женщина может быть врачом наравне с мужчинами, в Германии, да?

– Да, у них так заведено.

Алекси немного помолчала. Она лежала на боку, опершись на локоть. Невесомо проведя свободной рукой по его обнаженной груди, она выдохнула:

– Я кое о чем тебе не рассказала. А это, наверное, может помочь выяснить, что же случилось с моим братом.

Гибсон лежал, утопая в приятной полудреме, согретый и удовлетворенный. Теперь он сразу встревожился.

Молча выслушал рассказ Алекси. Потом заключил:

– Ты должна пойти с этим к Девлину.

Она нависла над ним, опираясь на обе руки, чтобы лучше видеть его лицо.

– С ума сошел? Лорд Джарвис – отец его жены!

– Да, верно. Но Девлин не союзник Джарвису. Скорее, наоборот. Если кто-то и может найти убийцу твоего брата, так это Девлин. Он не допустит, чтобы причастность Джарвиса отвратила его от цели, и не выдаст тебя его светлости, если это то, чего ты боишься.

Алекси впилась в него взглядом.

– Я ему не доверяю.

Отведя тяжелую прядь волос, упавшую наперед и скрывшую ее лицо, Гибсон сказал:

– Хотелось бы на днях услышать от тебя, что же случилось между вами в Португалии. Но это не к спеху. Главное не в прошлом. Речь о мужчинах и женщинах, которые гибнут здесь, в Лондоне, прямо сейчас. Сначала твой брат, затем Кармела, теперь вот Фуше. Если знаешь что-нибудь, что может это прекратить, ты должна поделиться с Девлином.

– Ты ему доверяешь?

– Полностью. Я доверю ему свою жизнь.

Губы Алекси приоткрылись, дрожа от неуверенности, гордого упрямства и натиска воспоминаний, о которых Гибсон мог только догадываться. Затем она кивнула, и он почему-то почувствовал себя одновременно и обезоруженным, и обнадеженным. 

ГЛАВА 43

Вечером Себастьян, устроившись в библиотеке, читал книгу Огюстена Баррюэля о Революции, когда услышал шум у входной двери. Подняв голову, он прислушался к женскому голосу с легким французским акцентом. Минуту спустя в дверях появился Морей.

– Мадам Соваж желает вас видеть, милорд. Говорит, это касательно убийства ее брата, месье Дамиона Пельтана. – Лицо дворецкого сохраняло удивительную невозмутимость. Впрочем, он состоял на службе у Себастьяна уже более двух лет, и его не легко было сбить с панталыку, так же как Тома или Калхоуна.

– Зови, – сказал Себастьян и отложил книгу.

Он вышел из-за стола, когда в комнату шагнула Алекси Соваж. Она задержалась возле двери: одна ладонь опутана шнурком ридикюля, другая – прижимает к груди потертую шаль, накинутую на плечи.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – указал он на кресло возле камина.

Француженка покачала головой:

– То, что я хочу сказать, не займет много времени. Я здесь только из-за Пола.

Пол. Теперь она зовет Гибсона просто по имени.

Реакция Себастьяна, должно быть, отразилась на его лице, потому что подбородок Алекси поднялся.

– Он твердит, что я должна вам довериться и напрасно утаиваю сведения, которые могут помочь разобраться в случившемся с Дамионом. И что Джарвис вам тоже враг. – Помолчав, она добавила: – Надеюсь, Пол не ошибается.

Себастьян услышал шаги Геро, спускающейся к ним по лестнице, и коротко спросил:

– Что за сведения?

– За день до того, как он был убит, Дамион рассказал мне, что подслушал часть беседы между месье Вондреем и Чарльзом, лордом Джарвисом. Из услышанного стало ясно, что Вондрей ведет двойную игру – вместо того, чтобы представлять интересы Франции, намеренно подыгрывает Джарвису, который старается завести мирные инициативы в тупик.

Это хорошо, даже слишком хорошо сочеталось с тем, что рассказала Себастьяну в парке леди Питер. Однако ему трудно было принять за чистую монету откровение, исходящее от Алекси.

– Насколько я понимаю, и Андре Фуше, и Камилла Бондюрана включили в делегацию специально, чтобы не допустить подобного попустительства.

– Да. И теперь Фуше тоже мертв.

Себастьян прислонился спиной к столу, скрестив руки на груди.

– То есть вы предполагаете, что Фуше в свою очередь обнаружил двурушничество Вондрея? Или это Дамион его просветил?

– Не знаю. Но такая мысль напрашивается, не правда ли?

– А взрыв на Голден-сквер?

– Похоже, меня пытались убить, думая, будто Дамион рассказал мне все, что знал.

– И как сюда вписывается жуткое надругательство над телами? Сердце Пельтана и глаза Фуше?

– Вот это для меня загадка.

Налив два бокала бургундского, Себастьян подошел к Алекси и протянул ей один. Чуть помешкав, она взяла вино.

Он сказал:

– Вондрей вполне способен вести двойную игру, и на этом поприще он отнюдь не первый. Но вряд ли он настолько мерзок, чтобы осквернить тела своих коллег. С какой целью?

– Я и не утверждаю, что убийца – именно Вондрей.

Себастьян внимательно всмотрелся в тонкое, осунувшееся лицо Алекси. И вдруг уловил, почему она так долго скрывала от него важные сведения.

– Понимаю. Не Вондрей, а Джарвис. Поэтому вы раньше молчали? Думали, что Джарвис убийца, и боялись, что я выдам вас ему, поскольку он приходится мне тестем? Или вы подозревали, что я с ним в сговоре?

Когда француженка ничего не ответила, Себастьян вздохнул:

– Я был бы последним, кто взялся бы отрицать, что Джарвис безжалостен и жесток. Он не моргнув глазом обречет на смерть десятки тысяч людей, если решит, что это спасет Англию или, по крайней мере, удержит на пути, который он считает наилучшим. Но не могу себе представить, чтобы Джарвис вырезал сердца и выкалывал глаза своим жертвам просто ради развлечения.

– Полагаю, это было сделано, чтобы бросить подозрение на кого-то другого.

– На кого же?

– Не знаю.

– Тогда эта тактика эффекта не возымела.

Его слова зажгли гневным румянцем ее щеки.

– Я и не ожидала, что вы ко мне прислушаетесь. – Алекси отставила свой бокал. Но вместо того, чтобы сразу уйти, добавила: – Так вы решились попытаться повернуть вашего ребенка в чреве матери?

Вопрос застал Себастьяна врасплох.

– Я передал леди Девлин ваше предложение.

– И что?

Он взглянул ей за спину, туда, где в дверях стояла Геро.

Та вмешалась:

– Вы обвиняете моего отца в убийстве вашего брата, а затем предлагаете свою помощь, чтобы спасти моего ребенка. Почему?

Алекси Соваж повернулась лицом к хозяйке дома. В физическом отношении трудно было вообразить двух более непохожих женщин. Француженка выглядела маленькой и почти неестественно хрупкой рядом с высокой и раздавшейся Геро. Но их обеих роднило чувство собственного достоинства, сочетавшееся с редкой готовностью поступать против общепринятых норм и ожиданий своего времени.

– Я врач. Помогать людям – мое призвание.

– Вы же понимаете, сколь сомнительным мне представляется ваш мотив?

Тень пронеслась по лицу француженки.

– Если вы не хотите позволить мне попытаться повернуть ребенка, есть определенные упражнения, которые иногда приводят к тому же результату. Встаньте на колени и на локти – на полу или на матраце – и упритесь лбом в скрещенные руки. Стойте так по пятнадцать или двадцать минут каждые два часа. Возможно, этого окажется достаточно, чтобы побудить малыша повернуться самому.

Геро промолчала, и Алекси Соваж добавила:

– Пожалуйста, попробуйте так сделать. Но если ребенок все же не повернется… Не ждите слишком долго. Обещаю, я не причиню вам вреда. – Докторесса оглянулась на Себастьяна. – Счастливо оставаться, месье.

И выбежала из комнаты.

До супругов донесся звук легких шагов вниз по лестнице.

Геро перехватила взгляд мужа.

– Ты ей доверяешь?

– Нет, – сказал он и глотнул вина.

Подойдя к окну, Геро проследила, как француженка забралась в поджидавший ее фиакр.

– Думаешь, она права, и за всем этим стоит Джарвис?

– Честно? Я не знаю.

Геро обернулась и посмотрела на Себастьяна.

– Пожалуй, тебе имеет смысл переговорить с Гендоном.

Конечно, это был верный совет. Гендон не только принимал непосредственное участие в предварительных мирных переговорах, но и лучше кого бы то ни было знал, на что способен Джарвис.

Что совсем не облегчало Себастьяну следующий шаг.

          * * * * * * * *

Когда-то Алистер Сен-Сир, пятый граф Гендон, был гордым отцом одной дочери и трех крепких сыновей.

Но он подчеркнуто отдавал предпочтение двум старшим мальчикам, и это огорчало младшенького, Себастьяна, даже больше, чем он когда-либо кому-либо позволял заметить. Год за годом он изобретал бесчисленные объяснения суровости своего отца, нескрываемому гневному неприятию, часто искажавшему лицо графа при взгляде на негодного младшего сына. Может, виной всему то, что Себастьян нисколечко не похож на родителя: ни по характеру, ни по интересам, ни по внешности? Или причина кроется в чем-то другом? Год за годом Себастьян гадал и никак не мог угадать.

А потом, одного за другим, Гендон потерял двоих сыновей. Сначала умер старший, Ричард, а за ним и средний, Сесил. Единственным наследником графа остался Себастьян. Только став взрослым, он узнал наконец правду: красивая, веселая, златовласая графиня Гендон изменяла своему мужу. И на самом деле Себастьян был не сыном графа, а ублюдком, которого она прижила от какого-то из своих безымянных, безликих любовников. О чем всегда было известно Гендону.

Всегда.

          * * * * * * * *

Граф дремал в кресле рядом с камином в библиотеке своего огромного особняка на Гросвенор-сквер, когда Себастьян замер в дверном проеме. Гендон давно уже разменял седьмой десяток, его коренастое тело с возрастом слегка сгорбилось, широкое лицо обмякло и обрюзгло, а волосы почти сплошь побелели и истончились.

Медля на пороге, Себастьян разглядывал мужчину, которого двадцать девять лет считал своим отцом, и который по сию пору оставался таковым в глазах общества. Себастьян допускал, что со временем сможет простить Гендону всю ложь, отравившую годы взросления. Но не думал, что когда-нибудь забудет, как граф позволил этой лжи разлучить Себастьяна с женщиной, к которой он прикипел всем сердцем и душой. Тот факт, что ему повезло обрести новую любовь, ни на йоту не уменьшал ни гнева, ни боли, подпитывавшей этот гнев. Правда, едва взгляд скользнул по знакомым, когда-то столь родным постаревшим чертам, на Себастьяна вдруг нахлынули мощные нежелательные чувства, которые он поспешил подавить.

Стук захлопнувшейся двери заставил Гендона оборвать размеренный храп и резко выпрямиться.

– Девлин. – Граф потер подбородок пухлой рукой. – Не слышал, как ты пришел. Это… неожиданно.

Поскольку за несколько последних месяцев общение двоих мужчин свелось лишь к полудюжине натянутых вежливых приветствий, «неожиданно» было явным преуменьшением.

Себастьян сказал:

– Если не ошибаюсь, вы имеете дело с делегацией, присланной Наполеоном, чтобы изучить возможность мирных переговоров между двумя нашими странами.

Гендон прочистил горло.

– И об этом сумел разузнать, да?

– Да, сумел.

Встав на ноги, Гендон направился к столику у камина, где лежали трубка и табак.

– Я ждал, что ты об этом проведаешь, раз уж взялся расследовать смерть того французского врача… как бишь его зовут?

– Пельтан.

– Да, верно, Пельтан. – Он занялся трубкой, наполняя чашку табаком и уминая его подушечкой большого пальца. Затем искоса глянул на Себастьяна. – Сам понимаешь, я не вправе обсуждать с тобой ход переговоров.

– Понимаю. Меня интересуют не переговоры, а отношение некоторых участников к возможности установления мира. Говорят, Джарвис выступает за продолжение войны до победного конца, пока наши войска не окажутся в Париже, а Наполеон не слетит с трона.

– Я бы сказал, в общих чертах так и есть.

– А Ливерпуль?

– Хм. Ну, отношение премьер-министра несколько иное. Он не меньше всех нас хотел бы избавиться от Бони. Но при этом крайне обеспокоен экономическими и политическими издержками войны. Подозреваю, что если бы Франция согласилась ужаться до своих изначальных границ, Ливерпуль приспособился бы к сосуществованию с Корсиканским выскочкой. В конце концов, Наполеон теперь женат на сестре императора Австрии. Ничто не мешает рассматривать их дитя как живое олицетворение союза традиций и современности. Своего рода примирение.

– Ясно, – сказал Себастьян. Он и не спрашивая знал, какова позиция Гендона по затронутому вопросу. Ненавидя радикализм и республиканизм, тот все же больше беспокоился о последствиях двадцати лет войны для Британии и ее граждан. – Другими словами, вы с Ливерпулем открыты к переговорам, а Джарвис хочет завести их в тупик.

– Это твои слова, не мои.

Себастьян смотрел, как граф зажигает вощеный фитиль и подносит к трубке.

– По моему опыту, Джарвис обычно добивается того, чего хочет.

Гендон поднял голову, его щеки от затяжки втянулись. Взгляды встретились сквозь пелену синего дыма.

– Да уж.

– Возможно ли, что Джарвис прилагает активные усилия, чтобы сорвать переговоры?

– В смысле, буквально устроив резню среди членов делегации? – Гендон еще глубже затянулся, его глаза задумчиво сузились. – Слишком мерзко даже для Джарвиса, не находишь?

– Пожалуй. А нет ли вероятности, что Джарвис подкупил Вондрея?

– Честно говоря, эта мысль у меня мелькала. Никаких доказательств, заметь, но впечатление такое складывается.

– Спасибо, – кивнул Себастьян и начал отворачиваться.

– Девлин?

Он оглянулся на графа.

Зубы Гендона сжались на чубуке трубки.

– Как леди Девлин?

– С ней все хорошо.

– А мой внук? Когда он должен появиться?

На самом деле этот ребенок не будет приходиться внуком Алистеру Сен-Сиру. Но если родится мальчик, он когда-нибудь в свою очередь станет виконтом Девлином и в конце концов графом Гендоном.

– Скоро, – сказал Себастьян после минутного колебания.

Гендон кивнул, его губы расслабились в легкой улыбке. И Себастьян снова ощутил отголосок старого чувства, связанного с мучительными и радостными воспоминаниями детства, которые совсем не хотелось воскрешать.

– Ты дашь мне знать? – хрипло спросил Гендон.

– Да.

Больше говорить было не о чем, и Себастьян ушел.

          * * * * * * * *

Ночь была холодной; туман, густой и липкий, казалось, давил на город. Себастьян шел по пустынным улицам, звуки шагов глохли во влажном воздухе. Он пытался распутать клубок улик и версий, образовавшийся вокруг этой сбивающей с толку череды убийств. Но мысли невольно возвращались к одинокому старику, стоявшему у камина с трубкой в руке, к его приметным синим глазами, выдававшим множество противоречивых эмоций, которых, как подозревал Себастьян, сам граф никогда до конца не понимал.

Собираясь свернуть с улицы и подняться по ступенькам в свой дом, Себастьян услышал, что кто-то за ним бежит.

Он крутнулся, нащупывая кинжал в сапоге, когда задыхающийся голос воскликнул:

– Милорд Девлин?

Из тумана показался один из констеблей Лавджоя: открытый рот с усилием всасывал воздух, тяжеловесный живот трясся на полурыси.

Себастьян расслабился.

– Да, в чем дело?

 Констебль остановился, его полное красное лицо блестело от пота, несмотря на холод. Он нагнулся, опершись руками о колени, и пытался отдышаться.

– Прошу прощения у вашей светлости, но произошло убийство. Сэр Генри подумал, что вам захочется узнать.

– Что случилось?

– На Бердкейдж-уолк джентльмена убили. – Констебль выпрямился, так и не избавившись от одышки. – Во всяком случае, леди… э-э-э… джентльмен, который с ней… хм… говорит, что это джентльмен. Вот ведь петрушка какая, джентльмен, а наряжен как леди. Сколько лет живу, никогда такого не видел!

ГЛАВА 44

Прогулочная аллея, известная как Бердкейдж-уолк, пролегала по южной стороне Сент-Джеймсского парка. По широкой дороге, окаймленной рядами вязов и лип, публика могла передвигаться только пешком. Право проезда по Бердкейдж-уолк принадлежало исключительно членам королевской семьи. Они не часто пользовались этой прерогативой, но тем не менее сохраняли ее за собой.

За последние пятьдесят с лишним лет аллея приобрела репутацию популярного «рынка молли» и площадки для фланеров. Соседство с казармами гарантировало, что здесь всегда найдется молодой красавчик-гвардеец, желающий заработать гинею-другую.

Шагая под укутанными туманом голыми ветвями зимующих деревьев, Себастьян задавался вопросом, что привело сюда на погибель Амброза Лашапеля. Но когда подошел к группе мужчин в шинелях на восточном конце аллеи, то, к своему удивлению, заметил высокую женщину с каштановыми волосами, которая сидела, сгорбившись, на скамейке чуть в стороне. Серена понурила голову, а руки зажала между колен, что выглядело бы уместнее, будь на ней бриджи. Ее зеленое шелковое платье было порвано, с плеча свисало черное кружево, некогда окаймлявшее вырез.

– А, лорд Девлин, – окликнул сэр Генри Лавджой, отделившись от констеблей. Теперь Себастьян смог увидеть, что они обступили распростертое тело другой женщины, а скорее, мужчины в красном бархатном женском платье и в белой меховой накидке с темными кровавыми пятнами. – Я подумал, вам захочется на это взглянуть.

Себастьян снова посмотрел на Серену. Французский придворный не поднял головы.

– Что случилось? – спросил Себастьян у магистрата.

– Ее зовут Ангельское Личико, Анжелика. По крайней мере, так она себя называла, когда носила юбки. В бриджах это был Джеймс Фаррагут, ювелир, державший магазинчик на Хеймаркете. По словам… – сэр Генри помолчал, будто подыскивая подходящее существительное, – …персоны, сопровождавшей ее… его, они просто шли по аллее, когда неизвестный мужчина нагнал их сзади, ударил Фаррагута ножом в спину и затем убежал.

– Фаррагут мертв?

– О да. Похоже, он умер почти мгновенно.

Себастьян сделал несколько шагов и присел на корточки возле мертвеца. Среднего роста, стройный, слегка вьющиеся темные волосы и тонкокостное лицо с волевым подбородком. Нет, этого человека Себастьян никогда раньше не видел.

– С чего вы взяли, что меня это может заинтересовать?

– Та… персона, гулявшая с жертвой, высказала такое предположение.

Поднявшись на ноги, Себастьян направился туда, где все еще сидел Лашапель.

Французский придворный проявил отчаянную храбрость, сражаясь против сил Революции, но убийство друга явно затронуло его очень глубоко.

– Вы в порядке?

– Да. – Серена подняла голову и горестно вздохнула. – О Боже, это моя вина. Ангел мертва из-за меня.

Себастьян присел на скамейку рядом с ней.

– Что вы здесь делали?

Призрак улыбки коснулся накрашенных губ придворного.

– Кобелировали, конечно. Сюда наведываются здоровенные гвардейцы.

Кобелировали. Себастьян слышал, как то же самое называли «цеплять» или «шпилить». Он сказал:

– Холодновато сегодня, не так ли?

Серена пожала плечами.

– Холод отбивает охоту у сволочей, работающих на «Общество по борьбе с пороком».

Уставившись на залитый туманом парк, Себастьян спросил:

– Почему вы вините себя за смерть Анжелики?

Серена не сводила глаз с распростертого тела подруги.

– Она замерзла. И я одолжила ей свою меховую накидку. Эта накидка приметная… меня все по ней узнают. Думаю, тот, кто убил Ангела, увидел на ней накидку и решил, что это я.

Себастьян присмотрелся к мертвому ювелиру с Хеймаркета. В темноте, да к тому же в тумане Анжелику легко можно было принять за французского придворного. И все же…

– Думаете, но не знаете наверняка.

– А по-вашему? Просто совпадение?

Себастьян покачал головой.

– Что можете рассказать о мужчине, который ее пырнул?

– Боюсь, не многое. Все произошло слишком быстро. Сначала мне показалось, что он просто подбежал сзади и толкнул Ангела, потому что хам. Знаете, такие иногда попадаются. Но потом она закашлялась, зашаталась и ухватилась за мое платье, чтобы не упасть; мне пришлось ее подхватить. К тому моменту, когда я поняла, что ее зарезали, мужчина, сделавший это, уже исчез.

Глядя вдоль ряда лип, окаймлявших дорогу, Себастьян задумался. Дальше, к югу от парка находилась казарма рекрутов, а к ней примыкал садик на заднем дворе гостиницы «Герб Гиффорда». До сих пор все убитые либо входили во французскую делегацию, либо имели с нею явную связь. Так на кой черт было нападать на Лашапеля?

Вслух он произнес:

– Кто мог хотеть убить вас? Не просто любую молли, а именно вас?

– Честно говоря, я не знаю.

Себастьян всмотрелся в накрашенное лицо придворного.

– Вы сказали магистратам, кто вы… в смысле, кто вы на самом деле?

Серена закатила глаза.

– Шутить изволите? Действительно думаете, что мне следовало назваться? Нельзя забывать, что состоится дознание. Какой наряд посоветуете мне выбрать по такому случаю? Явиться на процедуру как Серена Фокс или как Амброз Лашапель, дворянин, который фланировал по Бердкейдж-уолк в женской одежде? Так или этак, представляете, какой прием меня ждет?!

– Вряд ли любезный.

– Вы хоть знаете, скольких молли до смерти забила лондонская чернь?

– Нет. Но догадываюсь, что число изрядное.

– Угадали.

Наблюдая, как туман течет между темными стволами деревьев, Себастьян чуял запах влажной травы, мокрой мостовой и пролитой крови убитого.

– Если не желаете сказать мне, кто, по вашему мнению, это сделал, то какого черта просили магистрата известить меня о случившемся?

Неожиданная улыбка скользнула по мрачному лицу молли.

– Поразительно, сколь сильное впечатление произвело ваше имя на местных полицейских. Все они быстро сошлись во мнении, что меня следует отправить в ближайшую кутузку. Тогда я случайно произнесла ваше имя, и оно подействовало, как волшебное заклинание. До того я пыталась уговорить стражей порядка обратиться к графу Прованскому, но для них оказалось слишком трудно поверить, что некоронованный король Франции может быть связан с кем-то вроде меня. – Она помолчала. – Очевидно, вам разборчивость в связях не приписывают.

Не заостряясь на подозрении, что его имя использовано отнюдь не случайно, Себастьян встал и сказал:

– Предлагаю вам какое-то время избегать темных парков и аркад, а на крайний случай носить с собой пистолет и не терять бдительности. Если вдруг надумаете, кто заинтересован покончить с вами, то знаете, где меня найти.

Уже поворачиваясь к сэру Генри, он вдруг вспоминал загадочные речи леди Жизель на вчерашнем суаре у герцогини Клейборн. И задержался.

– Что вы можете рассказать о Темной графине?

Серена откинулась на спинку скамьи.

– Боже милостивый! А она-то здесь причем?

– Понятия не имею. Так кто она такая?

– На самом деле, никто точно не знает. Это одна из причин, почему ее называют «Темной графиней». Она живет в замке в Тюрингии и никогда не показывается при дневном свете, только мелькает за шторками темных карет. Когда она ходит по замку, то всегда скрывает лицо и одевается во все черное: черное платье, черные перчатки, черную вуаль. При ней состоит мужчина… будто бы некий граф, который, как говорят, не приходится ей ни мужем, ни любовником. Предположительно, он является ее придворным. Или хранителем.

– Хранителем?

– Хмм. Те, кто ей служат, всячески таятся. Но от слухов ничто не укроется. Говорят, ей уже за тридцать и она такая же светловолосая и голубоглазая, какой была в детстве наша дорогая Мария-Тереза. Да, и у нее отмечено пристрастие к флёр-де-лис.

Геральдические лилии или ирисы были связаны с королевским домом Франции почти тысячу лет[36]. Глаза Себастьяна сузились.

– На что вы намекаете?

– Я ни на что не намекаю. Просто пытаюсь объяснить, как могли возникнуть определенные домыслы. Путешествие освобожденной Марии-Терезы из Парижа в Вену в 1795 году держалось в секрете, как и подробности ее заключения в Тампле. Некоторые считают, что в тюрьме она подверглась насилию, забеременела и, когда революционеры ее выпустили, была вынуждена скрываться. По мнению других, тяжкие испытания так сказались на ее рассудке, что, выйдя из тюрьмы, она утратила либо способность, либо желание играть ответственную роль единственного оставшегося в живых ребенка замученных короля и королевы Франции.

– Так по этой теория Марию-Терезу подменили самозванкой, а сама она уединенно живет в германском замке?

– Да, теория такова. Хотя любому здравомыслящему человеку понятно, что это – чистый воды миф.

– Почему же?

Амброз Лашапель встретился с Себастьяном взглядом.

– Потому что любой, кто затеял бы такую опасную подмену, обязательно выбрал бы самозванку твердую духом и с непоколебимым самообладанием. В то время как Мария-Тереза, какой мир ее видел последние восемнадцать лет… – Француз пожал плечами и покачал головой, словно не желая облекать свои мысли в слова.

– Она безумна? – тихо спросил Себастьян.

Придворный растопыренными пальцами провел по волосам типично мужским жестом.

– Она не в себе. Никто не может этого отрицать. Вы обратили внимание на ее голос? Обычно рассказывают, будто он так разительно изменился, потому что она годами отказывалась разговаривать с тюремщиками, и ей перестали даваться некоторые звуки, когда время молчания прошло. Но ведь она любит похвастаться, как гордо парировала насмешки и вопросы революционеров. И как обретала поддержку свыше, твердя молитву Розария[37].

– Так что же случилось с ее голосом?

– Некоторые говорят, что голосовые связки пострадали от ранящих переживаний. А другие считают, что принцессу вынуждали подолгу громко кричать, и это нанесло ущерб ее голосу.

– В тюрьме ее насиловали?

– Если и так, она в этом никогда не признается. Но стоит вспомнить, что творили с ее братом… – Лашапель снова непроизвольно передернул плечами. – Я слышал из ее собственных уст, как ночь за ночью она одетой просиживала в кресле, потому что боялась раздеться и лечь в постель. Если ничего страшного не происходило, с чего бы ей бояться? Неужели вы воображаете, что мерзавцы, столь гнусно обращавшиеся с маленьким принцем, пощадили бы принцессу? Привлекательную, но ненавистную девушку, одинокую и в полной их власти?

Себастьян перевел взгляд на гравийную дорогу. Служители ближайшего морга прибыли и, кряхтя, укладывали тело ювелира на носилки.

В голове начало складываться новое объяснение убийству Дамиона Пельтана и покушению на убийство его сестры.

– Мужчина, который зарезал вашего друга… как он выглядел?

Придворный задумчиво нахмурился.

– Я его толком не разглядел – он был в пальто, часть лица скрыта шарфом, а шляпа надвинута на лоб. Все, что могу сказать с уверенностью, так это что волосы у него темные, а рост и фигура примерно как у вас, только покоренастее.

Описание вполне подходило человеку, который напал на Себастьяна у Сток-Мандевилля и еще раз на Йорк-стрит, хотя точно так же оно подошло бы и множеству других мужчин в Лондоне.

– Он ничего не сказал?

– Нет. Ничего.

– Вы заметили его глаза?

– Его глаза? Нет. А что?

Себастьян мотнул головой.

– Еще раз спрашиваю: у кого есть причина убить вас?

Но Серена молча смотрела на парк, словно ища ответ в сгустках тумана среди зимующих деревьев.

ГЛАВА 45

Четверг, 28 января

На следующее утро, когда Себастьян натягивал гессенские сапоги, Калхоун сказал:

– Помните, милорд, вы просили меня поглубже копнуть насчет Самсона Баллока?

Себастьян взглянул на своего камердинера.

– Нашлось что-то интересное, так?

– Вы были правы, милорд: Баллок шесть лет отслужил в Девятом пехотном. Вернулся в Лондон, когда его полк расформировали в 1802 году, после Амьенского мира.

– Другими словами, –  Себастьян притопнул обутой ногой, – про порох он знает куда больше, чем обычный мебельщик.

– Гораздо больше, надо думать. Он служил в артиллерии.

          * * * * * * * *

Войдя в мастерскую, Себастьян застал Самсона Баллока за работой: тот покрывал новую столешницу горячим льняным маслом. Густой туман все еще окутывал улицы, и в помещение даже днем было настолько темно, что мебельщик подвесил над своим рабочим местом зажженный фонарь. Воздух полнился запахом горячего масла, свежеструганного дерева и мужского пота.

Скрестив руки на груди, Себастьян стоял и наблюдал, как бледная деревянная заготовка приобретала насыщенный коричневый цвет, по мере того как масло впитывалось в поверхность.

Баллок, коротко глянув на посетителя, макнул тряпочку в посудину на верстаке и продолжил умащивать столешницу.

– Чего вам от меня нужно? – спросил он через мгновение. – Мне вам сказать нечего.

– Выяснилось, что вы служили в Девятом пехотном. Точнее, в артиллерии.

– Ну, служил. И чего?

– Полагаю, вы немало знаете о порохе, не так ли?

Хотя Баллок не сводил глаз со своей работы, его движения замедлились, стали не такими плавными.

– Положим, знаю. И чего?

– Вы слышали о взрыве на Голден-сквер?

– Поди найди здесь такого, кто бы не слышал.

– А знаете, что заряд был установлен прямо под комнатами мадам Соваж?

– Ну, откуда ж мне это знать-то?

– Вы и об этом могли услышать, проявив интерес. В конце концов, в Лондоне не каждый день взрывают дома порохом.

Баллок взмахнул тряпкой, и золотые капли масла разлетелись во все стороны.

– К чему ведете-то, а? Что это я устроил взрыв? На меня собак навешиваете?

Себастьян слегка переместился, руки свободно свисали по бокам.

– Вы же угрожали убить докторессу, помните?

– Да? Ну, она-то как раз не убитая, так ведь? Только баскская сучка свое получила.

Себастьян вглядывался в маленькие черные глаза Баллока. Шрам у того на щеке стал темным, почти фиолетовым.

– Интересно, произошла ошибка? Или план в том и состоял, чтобы причинить боль Алекси Соваж, погубив кого-то, кого она любила?

Мебельщик промолчал, и Себастьян добавил:

– Она не причастна к смерти вашего брата, он умер от лихорадки в тюрьме.

– Она его туда упекла!

– Вы про то, как ей хватило мужества встать и сказать правду, которую все в округе знали? Что ваш брат забил свою жену до смерти?

– Ах ты… 

С дико исказившимся лицом Баллок схватил с верстака длинное острое шило и двинулся к Себастьяну, держа инструмент наподобие стилета.

Вырвав кинжал из ножен в сапоге, Себастьян присел, как уличный боец; острый клинок блеснул в свете фонаря.

Баллок остановился, губы его подергивались, кулак плотно сжимал деревянную ручку шила.

– Что такое? – спросил Себастьян. – Честная схватка тебе не по нутру? Предпочитаешь пырять мужчин в спину и взрывать женщин в их домах?

Странная зловещая улыбка расколола лицо мебельщика.

– Думаешь, ты шибко умный, да? Надутый лордишка из домины с прибамбасами в компании с большими шишками. Думаешь, можешь впереться сюда и говорить со мной так, будто ты все еще капитан, а я – придурошный новобранец? Думаешь, я стану играть по твоим правилам, а?

– Откуда знаешь, что я был капитаном?

Улыбка Баллока расширилась.

– Так разве ты один можешь задавать вопросы? Я все про тебя знаю: и про тебя, и про жену твою, и про ребенка у ней в пузе. Даже про кота твоего черного знаю.

Себастьян постарался не выдать своей реакции на эти слова ни лицом, ни голосом. Показал лишь холодную, смертельную решимость.

– Держись подальше от моей жены.

– Что такое, капитан? Зассал, что ли?

– Замечу тебя рядом с моей женой, с моим домом или с моим котом, и ты покойник. Понял?

Баллок хохотнул.

– Порешить меня грозишься?

– Да.

На мгновение самоуверенная улыбка мебельщика погасла. Затем вернулась.

– Так и думал, что этим кончится. Но ведь сперва тебе нужно меня заметить, так, капитан? А я могу двигаться очень тихо, когда захочу. Тише, чем капля дождя сбегает по стеклу. Тише, чем бродячий пес подыхает ночью.

– У меня очень хороший слух, – сказал Себастьян.

И поспешил покинуть мастерскую Баллока, пока не поддался искушению убить ублюдка.

Впоследствии Себастьян недоумевал, что же заставило его совершить столь ужасную ошибку.

ГЛАВА 46

Уже давно Себастьян пришел к заключению, что сумасшедшие бывают двух разновидностей. Заведения вроде Бедлама заполняли те, кого общество признавало безумцами: мужчины и женщины, слышащие потусторонние голоса, или мечущиеся между воодушевлением и отчаянием, или же настолько измученные жизненными превратностями наряду со своими внутренними демонами, что абсолютно отстранились от мира. Многих из них душевный недуг мог толкнуть на убийство. Но они крайне редко выходили сухими из воды.

Гораздо более опасными, по мнению Себастьяна, являлись люди вроде Самсона Баллока: они адекватно воспринимали реальность и казались вполне разумными, но их мысли были умопомрачительно жестоки и всецело сосредоточены на собственных интересах. Легко приходя в ярость и никогда не прощая самых незначительных обид или дерзостей – даже воображаемых, – эти индивиды перли по жизни с полным пренебрежением к нуждам и желаниям окружающих.

Но иногда Себастьян задавался вопросом, а не ошибочно ли причислять «баллокоподобных» к сумасшедшим. Возможно, им недостает не здравого ума, а какой-то части того, что, как принято думать, делает человека человеком. Впрочем, Себастьяну случалось видеть, как собаки и лошади проявляли любовь и сострадание, к чему как раз и были неспособны бесчеловечные люди. Лишенные совести и добросердечия, они рассматривали всех прочих не как собратьев, а как цели или возможности. Не все «недочеловеки» отличались склонностью к насилию. Но решившись на убийство, они не чувствовали за собой вины, убежденные, что их жертвы либо сами навлекли на себя смерть, либо слишком ничтожны, чтобы их щадить.

Ради извращенной мести женщине, которую считал ответственной за смерть своего брата, Баллок мог легко убить и брата Алекси Соваж, и ее старенькую верную служанку. Из той же мести не погнушался бы вырезать сердце жертвы. Правда, пока ничто не доказывало, что Баллок знал о родстве между молодым французским врачом и ненавистной докторессой, но он мог как-то обнаружить их истинные отношения, пока следил за Алекси. И все же…

Зачем бы Баллоку убивать и калечить еще и полковника Андре Фуше…  или покушаться на Амброза Лашапеля? Ведь мебельщик не имел касательства ни к Бурбонам, ни к мирным переговорам… А вот связь между Лашапелем и французской делегацией, хоть косвенная, но прослеживалась.

Продолжая раздумывать, Себастьян зашагал к «Гербу Гиффорда».

          * * * * * * * *

Месье Армон Вондрей кормил уток у пруда в Сент-Джеймсском парке, когда Себастьян подошел к нему и спросил:

– Вчера вечером произошло еще одно убийство. Неподалеку отсюда, на Бердкейдж-уолк. Вам об этом известно?

Француз рассыпал горсть хлебных крошек, казалось, его внимание целиком сосредоточилось на утках, с кряканьем толкающихся вокруг кормильца.

– Согласно тому, что я слышал, напали на одну из молли, которые там часто прогуливаются. Как это может меня касаться?

– Не знаю. Именно это я и пытаюсь выяснить.

– По-моему, вы видите связи там, где их нет.

– Я так не думаю.

Слегка усмехнувшись, француз разбросал еще горсть крошек.

Себастьян сказал:

– До меня дошли весьма интересные слухи. Мне говорили, что Дамион Пельтан уличил вас в двойной игре, что вы лишь притворяетесь, будто служите интересам Франции, а на самом деле сотрудничаете с лордом Джарвисом, стремясь завести в тупик мирные переговоры.

Вондрей выпятил грудь и нахмурил косматые темные брови, превосходно изображая возмущение.

– Полный абсурд! Зачем бы мне так делать?

– По самой обычной причине – за материальное вознаграждение. А еще из мести. Ведь в прошлом вами пренебрегали, верно? Кроме того открывается возможность получить престижную должность после реставрации Бурбонов, хотя вряд ли вы на это рассчитываете. Вы же наверняка осведомлены, сколь язвительно отзывается о вас Мария-Тереза.

Быстро и сердито Вондрей расшвырял оставшиеся хлебные крошки.

– На что вы, собственно, намекаете? По-вашему, я убил Дамиона Пельтана, поскольку он обнаружил, что я английский агент влияния? А Андре Фуше? С ним я покончил по той же причине, так? Но зачем мне забирать сердце одного и глаза другого? В качестве мрачных напоминаний об их верности долгу? – Француз махнул перед собой рукой, словно отгоняя приставучую муху. – Ба! Это нелепо!

Себастьян изучающее рассматривал покрасневшее лицо дипломата, его  выпяченную челюсть. Да, Армон Вондрей, пожалуй, мог убить двух своих коллег, если б счел это необходимым, чтобы защитить себя. Но Себастьяна не отпускало ощущение, что он чего-то не замечает в происходящем или как минимум недооценивает.

– Дамион Пельтан когда-нибудь рассказывал вам о своем отце? К примеру, как тот посещал тюрьму Тампль летом 1795 года?

Разинувший рот француз выглядел по-настоящему пораженным, он сглотнул, прежде чем ответить.

– Что?

– Отца Дамиона, доктора Филиппа-Жана Пельтана, вызывали в Тампль по крайней мере дважды. Летом 1795 года. Он лечил там маленького дофина перед самой его смертью, а возможно, видел и Марию-Терезу. Дамион Пельтан вам об этом ничего не рассказывал?

– Нет. Но… Неужели вы думаете, что столь давние события могут иметь что-то общее с нынешними убийствами здесь, в Лондоне?

– Я не знаю. Пельтан много времени проводил с полковником Фуше?

Вондрей нахмурился.

– Довольно много. По вечерам они сидели вместе и пили коньяк. Разговаривали.

– О чем разговаривали?

– О службе Фуше в армии. О женщинах. О надеждах на будущее… –  Вондрей пожал плечами. – О чем говорят молодые мужчины под коньяк? Я никогда к ним особо не прислушивался.

– Значит, полковнику Пельтан мог рассказать, что его отец пользовал сирот в Тампле?

– Да, не исключено. Но… что вы предполагаете?

Себастьян смотрел, как утки с удовлетворенным кряканьем уковыливали по мокрой траве, их лукообразные тела смешно покачивались из стороны в сторону. Что же он предполагает? Что Марию-Терезу ​​жестоко изнасиловали в Тампле ее тюремщики? Что она забеременела или была сильно ранена, и к ней вызвали врача? А сейчас возможность огласки того, что на самом деле творилось в Тампле, настолько ее ужаснула, что принцесса отправила своих приспешников убивать и снова убивать, лишь бы утаить правду? Несомненно, она прикажет убить сколько угодно человек, если сочтет это необходимым для защиты того, что воображает честью своей священной семьи. Но достаточно ли Мария-Тереза безумна, чтобы распорядиться вырезать сердце первой жертве и вырвать глаза второй?

Не факт.

Не дождавшись ответа, Вондрей сказал:

– Так вы предполагаете, что нынешние убийства каким-то образом связаны со смертью дофина? Но… это безумие!

Себастьян встретил взгляд француза и не отпускал.

– Вырезать человеку сердце – это и есть безумие.

ГЛАВА 47

Клер Бизетт пришла к Геро утром, незадолго до одиннадцати.

Француженка была бледна как призрак, карие глаза казались дырами на изможденном лице, тусклые темно-русые волосы она стянула в строгий узел. Старомодное платье, заштопанное на локтях, манжетах и воротничке, безнадежно выцвело. Явно постаравшись  придать себе чистый, опрятный вид, протеже Себастьяна выглядела так, будто недели две крошки в рот не брала.

Она принесла список имен «уважаемых» людей, готовых поручиться за ее честность, порядочность и надежность, и сразу призналась, что никогда не работала в той должности, на которую теперь претендовала. Весь ее опыт сводился к заботе о двух собственных детях, ныне умерших.

Геро взяла список поручителей, приказала подать чай с сандвичами и постепенно втянула в разговор взволнованную, напряженную женщину. Беседа шла не только о детях, но и о Вольтере с Руссо, о концепции ограниченной монархии и о недавних попытках отправить экспедицию на Северный полюс.

Через полчаса Геро сказал:

– Я попрошу дворецкого, Морея, показать вам вашу комнату рядом с детской. Договоритесь с ним о перевозке ваших вещей.

Глаза француженки округлились.

– Но… Вы же не можете меня принять, не проверив моих рекомендаций!  

– Конечно, я проверю. И если окажется, что вы обманщица, мы с вами расстанемся. Только, надеюсь, я неплохо разбираюсь в людях.

От удивления Клер Бизетт мягко засмеялась. Затем склонила голову набок и спросила:

– Когда должен родиться ребенок?

Пальцы Геро стиснули чашку, но голос прозвучал спокойно:

– Скоро.

– Есть какая-то проблема?

Не получив ответа, Клер Бизетт поспешила извиниться:

– Прошу прощения, миледи, мне не следовало спрашивать.

Геро покачала головой.

– Отнюдь. Так уж случилось, вы правы. Младенец с ягодичным предлежанием.

– Ах, с моим первенцем, Анри, было то же самое. Но моя хорошая подруга перевернула его прямо в чреве.

– Вы имеете в виду мадам Соваж?

– Да, именно.

– Она действительно смогла это сделать?

– Еще как смогла. Я почувствовала, как он повернулся – словно во мне бултыхнулась большая рыбина.

Геро отставила чашку.

– Давно вы с ней знакомы?

– С мадам Соваж? С детства. Мы вместе росли в Париже.

– Значит, вы знали и Дамиона Пельтана?

– Нет. К тому времени, когда доктор Филипп-Жан привел домой Дамиона, моя семья уже переехала в Ниццу.

Геро непонимающе приподняла брови.

– В каком смысле «привел домой»?

– Дамион Пельтан приходился Алекси сводным братом, а не родным. Она узнала о его существовании, только когда выросла.

– И когда же это случилось? –  резко спросил Геро, резче, чем намеревалась.

Клер Бизетт наморщила лоб.

– Я точно не вспомню. Уже после Террора. Кажется, летом 1795 года.

ГЛАВА 48

Как было общеизвестно, вдовствующая герцогиня Клейборн не покидала своей спальни до полудня, а то и до часа дня. Все еще лежа в постели, она потягивала горячий шоколад, когда Себастьян вошел в комнату и бросил на стул шляпу и пальто с пелеринами.

– Подбрасываешь мне негодный предлог простить дворецкого, который наверняка даже не пытался тебе воспрепятствовать, да? –  спросила тетушка Генриетта, садясь прямее.

– Не отказывайте человеку в доверии, он пытался.

 Свободной рукой она поправила кружевной чепец.

– Ну, что тебе так срочно понадобилось?

 Себастьян подошел к камину, чтобы согреться.

– Хочу узнать все, что вы можете рассказать о леди Жизель Эдмондсон.

– Леди Жизель? Святые небеса, для чего?

– Уважьте меня, пожалуйста.

– Ну, дай-ка подумать, –  нахмурилась, размышляя, тетушка. – Ее отцом был третий граф Бандор. Красивый мужчина, но, увы, склонный к аффектации  и чрезмерно увлекшийся работами французских философов. Едва закончив Оксфорд, он уехал в Париж и отказался вернуться домой, даже когда после смерти отца унаследовал титул и поместья.

– Он женился на француженке?

– Да. На одной из приближенных Марии-Антуанетты. И большую часть своего детства Жизель провела в Версале. Они с Марией-Терезой, в сущности, выросли вместе.

– А потом началась Революция.

Тетушка Генриетта поставила звякнувшую чашку с шоколадом на поднос.

– Да. Глупец. Он мог уехать. Как сделали многие другие. Но не захотел упустить возможность стать свидетелем экстраординарных событий.

– Те события действительно были экстраординарными. Но наверняка не совсем такими, как он ожидал. Бандора и его жену убили?

– Да. В конечном итоге выжила только Жизель, двух младших детей так и не нашли. Мальчика, которому следовало стать четвертым графом, объявили мертвым несколько лет назад.

– И кому достался титул?

– Двоюродному брату.

– Поскольку большая часть достояния Бандора находилась в безопасной Англии, полагаю, приданое Жизель уцелело, несмотря на Революцию?

– О да. Она могла бы выйти замуж в любое время, если б пожелала.

– Так почему не вышла?

Тетушка наградила его долгим мрачным взглядом.

– Право слово, Себастьян, задействуй свое воображение. Ты же знаешь, что там творилось в те дни… что там творили с аристократками. Я слышала, у нее даже родился ребенок, хотя, к счастью, вскорости умер.

– Понятно, – сказал он тихо. И подумал, что это обстоятельство, вероятно, многое объясняет в отношениях леди Жизель и Марии-Терезы.

Тетушка Генриетта добавила:

– По большей части те, кто сейчас отираются возле Бурбонов, – это бесполезные нахлебники. Но не Жизель. Что бы ни происходило, подозреваю, именно она помогает принцессе выстоять. Они почти неразлучны с тех самых пор, как Марию-Терезу выпустили из тюрьмы.

– А как бы вы ее охарактеризовали?

Ответ почему-то предварил тяжкий вздох.

– Ну… Леди Жизель обаятельна, мила и, уж конечно, гораздо приятней в общении, чем Мария-Тереза.

– Но? –  подсказал Себастьян.

– По-правде, я бы крайне обеспокоилась, если бы один из моих сыновей вдруг вознамерился на ней жениться.

– И как это понимать?

Но тетушка Генриетта лишь покачала головой, не желая облекать в слова свои мысли.

          * * * * * * * *

Амброз Лашапель изучал привозные кружева в витрине маленького магазинчика на Бонд-стрит, когда Геро сошла на тротуар из коляски и подступила к нему.

– Давайте пройдемся по улице, месье, – сказала она, улыбаясь. – Мне хотелось бы кое-что с вами обсудить.

Бросив быстрый, опасливый взгляд на ее вздувшийся живот, француз отвел глаза.

– Вы ходить-то можете?

– Конечно, я могу ходить. И уверяю, что не имею намерения разрешаться от бремени посреди Бонд-стрит, можете не бояться.

Задрав подбородок, Лашапель покрутил головой из стороны в сторону, словно шейный платок внезапно стал ему слишком тесен.

– Почему со мной?

– Я только что обнаружила нечто удивительное. И, поразмыслив, решила, что именно вы тот человек, который сумеет мне все объяснить.

– Не думаю, что мне понравится этот разговор, – вздохнул французский придворный.

Но Геро лишь скупо улыбнулась сжатыми губами и неумолимо повлекла его вдоль по улице.

ГЛАВА 49

Выйдя из особняка тетушки Генриетты, Себастьян покинул Мейфэр и провел следующие несколько часов в округе Святой Екатерины, опрашивая жителей Кошачьего Лаза и «Двора висельника». Он разрабатывал версию, которой для правдоподобия не хватало слишком многих деталей, и временами казалось, что она строится скорее на предрассудках и предубеждениях самого Себастьяна, нежели на чем-то более основательном.

Наконец он отыскал полуслепого, пропитанного джином отставного солдата, который заявил, что видел двух незнакомых мужчин возле «Двора висельника» той ночью, когда убили Пельтана. Но описал незнакомцев весьма расплывчато, и притом уверял, что они держались наособицу друг от друга. А еще солдат побожился, что, покажись там женщина, он бы ее заприметил и нипочем не забыл.

Во власти сомнений Себастьян стоял на Лондонском мосту, облокотясь на каменный парапет и глядя на холодные туманные воды внизу, когда к нему подошел Амброз Лашапель.

– Вас трудно отыскать, – сказал француз.

Себастьян перевел на него взгляд.

– Я не знал, что вы меня разыскиваете.

Сегодня придворный щеголял в отполированных гессенских сапогах, замшевых бриджах и в элегантном пальто записного денди. Лишь мягкие локоны, выглядывавшие из-под полей его шляпы, напоминали о Серене Фокс.

– Прошлой ночью вы уверяли, что не знаете, кто может хотеть вас убить. Натолкнулись на мысль? – спросил Себастьян.

– По правде, это ваша супруга натолкнула меня на мысль.

– Леди Девлин?

Заложив руки в перчатках за спину, Лашапель постоял, рассматривая лес мачт на реке. Наконец он произнес:

– Мадам Соваж рассказывала вам о детстве своего брата?

– Про то, как они росли в Париже?

– Нет, еще раньше.

Себастьян всмотрелся в изысканное тонкокостное лицо придворного.

– А было какое-то «раньше»?

Француз кивнул, словно Себастьян подтвердил то, что он уже знал или по крайней мере подозревал.

– До лета 1795 года у Филиппа-Жана Пельтана был только один ребенок – девочка по имени Александри. Но однажды в начале июня он привел в свой дом на Иль-де-ла-Сите маленького мальчика. По словам доктора, то был его сын, родившийся десять лет назад, – дитя любви. Филипп-Жан объяснил любопытным соседям, что мальчик и его мать попали в тюрьму во время Террора. Мать умерла, вот Пельтан и взял своего сына домой, чтобы дать ему достойное воспитание.

– Так вы говорите, что Дамион был тем самым мальчиком?

– Именно. Само собой разумеется, пошли разные слухи. Филипп-Жан не первый год вдовствовал. Так почему молчал о своем сыне? Мало того, белокурый ребенок был совсем не похож на черноволосого кареглазого доктора.

Холодный порыв ветра взвихрил туман у лица Себастьяна. Воздух пах рекой, мокрыми камнями моста и дымом от сотен тысяч угольных каминов, невидимо теплящихся в затопленном хмарью городе.

– К чему вы клоните? По-вашему, Филипп-Жан Пельтан участвовал в интриге, в результате которой дофина спасли, подменив мертвым или умирающим ребенком? И Дамион был вовсе не сыном доктора, а пропавшим дофином Франции? Вы это серьезно?

– Не поймите меня превратно, я же не говорю, что сам в это верю. Но кто-то другой мог счесть такой сюжет вполне вероятным.

Иногда обрывок сведений подобен одинокой свече, зажженной в темной пустой комнате и горящей ярко, но бесполезно. А порой свет истины придает смысл прежде необъяснимому или озаряет незамеченные детали. Себастьян сказал:

– Так вот почему и граф Прованский, и Мария-Тереза вопреки своим обыкновениям обращались за консультацией к Дамиону Пельтану. Дело совсем не в здоровье – они хотели своими глазами посмотреть, похож ли он на погибшего принца. И к какому выводу они пришли?

Француз пожал плечами.

– По моему опыту, принявшись искать сходство, люди, как правило, его находят – независимо от того, существует оно или нет. После стольких лет откуда взяться уверенности?

Себастьян вспомнил тело, которое видел лежащим у Гибсона на столе для вскрытий, вспомнил высокий покатый лоб и выдающийся нос, совсем как у Марии-Терезы или у тысяч других людей. Да, если бы граф Прованский или Мария-Тереза пожелали отыскать сходство, они бы его нашли. Себастьян спросил:

– Но откуда Бурбоны могли узнать подробности детства Дамиона Пельтана?

– Думаете, у нас нет связей в Париже?

– Не сомневаюсь, что есть, хотя хорошо помню, как ваш патрон пытался мне внушить, будто эти «связи» почему-то не сообщили ему о цели визита Армона Вондрея в Лондон.

Лашапель в ответ лишь слегка улыбнулся и пожал плечами.

Из тумана доносился плеск весел лодочников. Себастьян подозревал, что из выявленных мотивов убийства удержание позиций на лесенке престолонаследия следует поставить во главу списка, даже когда вожделенный престол временно занят корсиканским узурпатором. Появление «пропавшего дофина» свело бы на нет все притязания нынешних претендентов на французскую корону и лишило бы Марию-Терезу шанса когда-нибудь стать королевой.

– Конечно, – добавил Лашапель, – нет никаких убедительных доказательств ни за ни против.

– Насколько вам известно.

– Насколько мне известно, – легко согласился француз. – Однако, учитывая, сколь высоки ставки, даже простого предположения хватило бы, чтобы жизнь Пельтана подверглась опасности.

Придворный перевел взгляд на причал у подножия моста, где река вспенивалась и закручивалась в смертоносном водовороте. Будь в Лондоне граф д’Артуа, его бы Себастьян и заподозрил прежде всего, поскольку жестокость и порочность младшего из трех братьев Бурбонов равнялись лишь его же тщеславию и эгоистичности. Но Артуа находился далеко отсюда, в Шотландии. Если же в дело замешан прикованный к инвалидной коляске некоронованный король, тогда не понятно, почему Лашапель считает именно себя целью нападения на Бердкейдж-уолк.

Себастьян сказал:

– К чему тогда покушаться на вас? Я готов допустить, что полковника Фуше убили и искалечили в надежде напугать Вондрея, чтобы тот прекратил мирные переговоры. Но вас-то зачем убивать?

– Возможно, из-за того, что я знаю или подозреваю.

– Кстати, мне рассказывали, что у леди Жизель во время Террора родился младенец, который не выжил. А отчего он умер?

Лашапель встретился взглядом с Себастьяном. Французу довелось стать свидетелем проявлений дичайшего варварства, и он наверняка не питал иллюзий в отношении своих соплеменников и глубин греховности, в которую они впали. И все же в его глазах промелькнул ужас, бессознательно возникающий у человека при столкновении с бездушной жестокостью, граничащей с безумием.

– Она его задушила.

ГЛАВА 50

Себастьян подошел к приемной Гибсона и увидел сидевшую у входа на корточках Александри Соваж. Наклонив голову, она все внимание сосредоточила на повязке, которую накладывала на палец девочки в лохмотьях. Судя по напрягшейся спине, докторесса заметила Себастьяна. Но головы не подняла, и наставительно обратилась к своей пациентке:

– В следующий раз, Фелисити, не забывай: гуси кусаются.

Малышка хихикнула, мило поблагодарила и упорхнула, чтобы присоединиться к стайке оборвышей, поджидавших ее в тени Тауэра.

Медленно поднявшись на ноги, Александри повернулась лицом к Себастьяну.

– Зачем вы здесь?

– Нам нужно поговорить.

Ветер трепал пряди темно-рыжих волос, обрамлявших бледное лицо; она скрестила руки на груди, словно озябнув. Даже не попытавшись зайти в помещение, француженка просто стояла и смотрела на него большими немигающими глазами.

Себастьян спросил:

– Почему вы мне не сказали, что Дамион приходился вам всего лишь сводным братом?

– «Всего лишь»? По-вашему, если у нас разные матери, то он для меня не особо важен. Вы к этому клоните?

– Нет. Я клоню к тому, что некоторые люди могли счесть его пропавшим дофином Франции и, возможно, из-за этого его и убили. Почему, черт подери, вы держали меня в неведении?

– Матерь Божья! Зачем мне воскрешать какой-то нелепый, давно заглохший слух? Дамион был моим братом, моим сводным братом, если угодно. Но никак не Бурбоном.

– Вы абсолютно уверены?

– Да!

– Сколько вам было лет, когда отец привел в дом Дамиона?

Ее глаза враждебно сверкнули.

– Четырнадцать.

– Но раньше вы никогда его не видели?

– Нет, не видела. Даже не знала о его существовании.

– И вам это не показалось странным?

– Тогда? Конечно, показалось. Теперь? – Александри покачала головой. – Уже не кажется. Его мать была дворянкой. Рождение внебрачного ребенка могло ее опозорить и поэтому держалось в секрете. Думаю, ее родители оборвали все связи между ней и моим отцом.

– Брат когда-нибудь рассказывал вам о своей матери?

– На самом деле нет. Он мало что помнил о своей жизни до тюрьмы. Когда душевная травма слишком тяжела, чтобы с нею жить, разум иногда стирает память о прошлом.

– А на его долю выпали столь тяжкие испытания?

– Их с матерью бросили в тюрьму, где им пришлось прозябать без света и без нормальной еды – в условиях гораздо худших, чем те, в которых содержали Марию-Терезу. А через несколько лет заключения мать вырвали из рук Дамиона и казнили. Он так и не смог полностью оправиться от пережитого, ни физически, ни умственно. Его мучили ужасные кошмары, а непроходящая слабость в ногах не позволила служить врачом во французской армии.

– И по той же причине он терпеть не мог темноты?

– Да.

Мысли о том, с чего начался страх Дамиона и чем закончился, сделали молчание напряженным.

Себастьян не сводил взгляда с лица Александри.

– Не припоминаете никаких оговорок вашего отца в поддержку версии, что он мог быть вовлечен в попытку спасти дофина из Тампля?

– Боже мой, нет! Сколько можно повторять?! Дамион был моим братом!

– А до вашего брата доходили слухи, объявлявшие его пропавшим дофином?

– Конечно, доходили. И злили его больше, чем что бы то ни было другое.

– Иногда злость порождается нежеланием признать правду.

– Не в этом случае.

Так и не опустив зябко скрещенных на груди рук, француженка отошла к замшелой каменной бочке для сбора воды у стены соседнего дома, лицо ее приобрело отрешенное выражение, как у тех, кто смотрит в далекое прошлое. Она сказала:

– Когда мой отец проводил вскрытие трупа мальчика в Тампле, то извлек его сердце. И почти двадцать лет хранил это сердце в хрустальном сосуде в своем кабинете. Зачем бы отцу это делать, если он знал, что тот мальчик был самозванцем? Если он знал, что настоящий дофин жив и скрывается под личиной его собственного сына? Зачем это отцу?

– Не исключено, он боялся, что и его самого могли обмануть. Вряд ли план подмены дофина принадлежал вашему отцу. А понимая, что является лишь одним из участников крупного заговора, он, скорее всего, сомневался, где правда и кому верить.

– И он забрал сердце мертвого мальчика в Тампле, поскольку допускал, что тот мог быть настоящим сыном Людовика XVI? Такова ваша мысль? Но если вы правы, почему бы отцу не открыться своим детям? Хотя бы Дамиону?

– Возможно, чтобы вас защитить? – предположил Себастьян. – Тот факт, что он хранил сердце несчастного ребенка, подсказывает мне, что ваш отец отчасти сочувствовал роялистам. А Дамион?

– Вряд ли. Он презирал Бурбонов.

– Как и вы.

– Как и я.

Ниже по переулку дети подманивали свинью, бросая ей увядшие капустные листья. Александри смотрела в их сторону с жестким, напряженным лицом. Себастьян заметил предательское подергивание мышцы под ее подбородком и сказал:

– На самом деле не имеет большого значения, был ваш брат «пропавшим дофином» или не был. Существенно лишь то, что некоторые люди сочли его таковым, сочли его потенциальной угрозой для нынешней линии наследования французского престола. Угрозой, которую необходимо устранить.

Она прижала к губам кончики пальцев.

– По-вашему, они поэтому забрали его сердце? Потому что думали, что он Бурбон? И что они собираются сделать с этим сердцем? Поместить когда-нибудь в Валь-де-Грас? Как будто оно принадлежит одной из жертв Революции, а не человеку, которого они сами убили?

– Подозреваю, для них он действительно жертва Революции.

– А полковник из французской делегации? Зачем убили его? Зачем вырезали ему глаза?

– Чтобы замаскировать истинный мотив смерти Дамиона Пельтана? Чтобы запугать Вондрея и заставить прервать мирные переговоры, в результате которых Наполеон может остаться на троне Франции? Могу только догадываться.

Руки Александри упали по бокам.

– Кто? Кто из Бурбонов, по-вашему, стоит за всем этим?

– Не знаю.

Она пристально изучала его лицо ищущими глазами.

– Я вам не верю.

Когда он ничего не ответил, она резко выдохнула.

– Я постоянно воскрешаю в памяти ту ужасную ночь. Пронизывающий, холод. Блеск льда под ногами. Эхо наших шагов в тишине. Я постоянно пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь полезное, хоть какую-то подсказку. Но не получается.

– Вы говорили, что будто бы слышали шаги за спиной, когда шли по переулку.

– Так и есть.

– Шаги кого-то одного или двоих?

– Только одного. По крайней мере, поблизости. Возможно, были и еще чьи-то, но в отдалении.

– Мужские шаги или женские?

– Мужские. В этом я уверена. Почему вы спросили?

– Я нашел в переулке отпечатки женской обуви.

Александри нахмурилась.

– Будь там женщина, я бы это знала, я бы почувствовала.

Кто другой, может, и усомнился бы в ее уверенности, но не Себастьян. Он давно привык полагаться на свои сверхострые зрение и слух, а также на те чувства, которым в языке пока нет названия.

Она добавила:

– Вы ведь не думаете, что Мария-Тереза Французская – или одна из ее фрейлин – преследовала моего брата по пустынным переулкам Ист-Энда и всадила ему нож в спину?

Себастьян покачал головой. Даже леди Жизель вряд ли стала бы убивать собственноручно. Она переложила бы грязную работу на кого-нибудь другого, вроде того темноглазого убийцы, что напал на Себастьяна возле Сток-Мандевилля. Поначалу Себастьян принял его за англичанина, но теперь не исключал, что столкнулся с французом, который прожил здесь последние лет двадцать и утратил все следы родного акцента.

Почему-то мысли Себастьяна постоянно возвращались к кровавому отпечатку женской туфельки на месте убийства. И крепло убеждение, что он продолжает упускать что-то ужасно важное. И что время уже на исходе.

ГЛАВА 51

Той ночью свирепый северный ветер рассеял густой удушающий туман, несколько дней затоплявший город, и принес убийственный холод.

Себастьян слышал ветер даже во сне – монотонную скорбную каденцию с отчаянными завываниями. Ему привиделись темноглазые женщины, которые кричали о пустоте в своих утробах и в колыбелях и воздевали к небесам руки, покрытые кровью их убиенных младенцев. Затем ветер загрохотал, как прибой о скалистый берег, и Себастьян снова стал мальчишкой, снова стоял у края обрыва и смотрел на море. Солнце пекло лицо, а он все всматривался в даль, все ждал златовласую смешливую женщину, которая никогда не вернется.

Разом вырвавшись из сна, он увидел над собой складки синего шелкового балдахина. Сел с краю кровати. Дыхание в груди сперло, словно в шторм, когда каждый глоток воздуха дается с трудом. Комнату заполняли мечущиеся тени – ветер взвихривал потухающий огонь и колыхал тяжелые шторы на окне.

Себастьян поднялся на ноги и пошел подбросить угля в камин. Хотя ледяной воздух кусал его нагое тело, он постоял, положив руку на каминную полку и глядя на скачущее пламя. Послышался шорох со стороны кровати, Геро приблизилась и накинула одеяло ему на плечи.

Вернувшись тем вечером домой, Себастьян застал жену стоящей на коленях и на локтях и уткнувшейся лбом в скрещенные руки. Не доверяя Александри Соваж, Геро не позволила ей манипулировать с ребенком в своей утробе, но, поддавшись отчаянию, каждые два часа по двадцать минут простаивала в неуклюжей позе. Увы, это упражнение до сих пор так и не побудило строптивого младенца занять положение, наиболее благоприятное для сохранения жизни и его, и матери.

Геро сказала:

– Ты не можешь раскрыть каждое убийство, разгадать каждую тайну, исправить каждую несправедливость.

– Нет.

Она скептически хмыкнула.

– Ты так говоришь, но так не думаешь.

Он слегка улыбнулся.

– Нет.

Устроившись в кресле возле камина, Геро накрылась одеялом.

– Ты всерьез допускаешь, что за всем этим может стоять Мария-Тереза?

– Представь, что тебе с детства внушали, будто ты ведешь происхождение от святого и твоя семья помазана Богом на престол, дающий безграничную власть и силу. Такая вера наверняка искажающе влияет на мыслительные процессы. Даже без учета неизбежного помрачения после трех лет ада, проведенных в заключении и под охраной ярых ненавистников.

Геро молчала, ее глаза затуманились от воспоминаний.

– Что? – спросил Себастьян.

– Просто пришел на память званый ужин, где я побывала несколько лет назад. Мария-Тереза тоже там присутствовала и рассказала историю про своего брата: как Мария-Антуанетта позволила детям доить коров в Малом Трианоне, и как маленький дофин визжал от восторга, когда ему в лицо случайно брызнуло парное молоко. Больше я ни разу не видела принцессу такой смягчившейся, чуть ли не счастливой. Думаю, она вспоминает дни до Революции – когда ее мать, отец и брат были рядом – как золотой век в своей жизни, священное время радости, любви и безмятежности. Если она действительно приняла Дамиона Пельтана за пропавшего дофина, не могу поверить, чтобы она обрекла его на смерть. Других? Пожалуй. Но не мужчину, в котором она нашла бы своего любимого младшего братишку.

– Возможно, ты права. Возможно, она здесь ни при чем. Но не исключено, что Пельтана убили, защищая ее интересы.

– Кто?

– Я бы сделал ставку на леди Жизель.

Геро моргнула.

– Можешь доказать?

– Доказать? Нет, не могу. Честно говоря, я даже не уверен, что прав. – Себастьян криво усмехнулся. – Мне и раньше случалось ошибаться.

Глядя, как пламя лижет новую порцию угля, Геро спросила:

– А как ты объяснишь взрыв на Голден-сквер? В смысле, зачем леди Жизель покушаться на Алекси Соваж? Просто потому, что та стала свидетельницей убийства Дамиона Пельтана?

– Возможно. Хотя не думаю, чтобы Бурбоны имели какое-то отношение к взрыву на Голден-сквер. Больше похоже на работу Самсона Баллока.

– Тогда откуда ты знаешь, что это не он убил Дамиона Пельтана?

– А я и не знаю. И скорее всего, именно Баллока я бы заподозрил в этом убийстве, если бы не вырезанное сердце. Из-за которого мои мысли постоянно возвращаются к Бурбонам.

– Что не доказывает их виновности.

– Нет. Но они замешаны. Каким-то образом.

Геро поднялась из кресла с плавной медлительностью, отличавшей ее движения в последнее время. Темный водопад ее волос поблескивал в свете огня. С мягкой улыбкой она сжала щеки Себастьяна ладонями, поцеловала в губы. Он приобнял ее, вдохнул родной, пьянящий аромат и поцеловал сам. А затем прислонился лбом к ее лбу, чувствуя, как сердце полнится любовью и радостью, а еще страхом – таким ужасным страхом, какого он никогда прежде не испытывал.

Потом они вернулись в постель, и она заснула с ним рядом. Себастьян же смотрел на мятущиеся ночные тени и различал очертания воздетых к небу рук и пустых колыбелей.

Пятница, 29 января

Рано утром Себастьян еще только спускался к завтраку, когда Морей открыл дверь перед леди Питер Рэдклифф.

В одной руке она держала набитую сумку, а другой тянула ребенка, которого весь свет считал ее братом. Он медлил на верхней ступеньке, прижав к груди две деревянные лодочки. Лицо мальчика удивляло бледностью, глаза смотрели в сторону, его трясло, словно он продрог до костей и не мог согреться.

На леди Питер была вишнево-красная плюшевая ротонда с высоким белым меховым воротником и элегантный капор, бархатные поля которого скрывали отвернутое лицо. Но когда она повернула голову, Себастьян увидел тонкую струйку крови, сочащуюся из разбитой губы, и темные синяки, пятнающие опухшие щеки.

– Простите, – хрипло прошептала леди Питер. – Понимаю, мне не следовало сюда приходить. Но я не знала, куда еще пойти.

И тут ее глаза закатились, и она повалилась, словно исчерпав силу духа, державшую ее на ногах.

Себастьян едва успел поймать женщину до того, как она ударилась о мраморный пол.

          * * * * * * * *

– Не думаю, чтобы ей нанесли серьезные внутренние повреждения, – сказал Гибсон, понижая голос. – Хотя кто-то очень постарался. И кто же это, а?

– Скорей всего, ее муж, младший сын третьего герцога Линфорда и брат нынешнего четвертого.

Друзья стояли возле двери в затененную комнату, где леди Питер лежала под грудой теплых одеял. Глаза ее были закрыты, но Себастьян догадывался, что она не спит. Геро увела мальчика, Ноэля, в утреннюю гостиную, и там угощала его молоком с печеньем и пыталась уговорить недовольного черного кота быть с ним пообщительней.

– Я предложил ей принять лауданум, но она отказалась. Может, ты сумеешь ее переубедить, – заключил Гибсон и ушел.

Себастьян приблизился к гостье. Он увидел, как дрогнуло ее горло, когда она сглотнула. Затем открылись глаза, полные невыплаканных слез. Леди Питер моргнула, и одна слеза скользнула из уголка глаза в волосы.

– Все в порядке, – сказал он. – Теперь вы в безопасности.

Она слегка покачала головой, отрицая то ли его ободряющее заявление, то ли свою нужду в безопасности.

– Питер… – женщина снова сглотнула. – Он никогда раньше не бил меня так… Так страшно. Раньше он всегда осторожничал, чтобы не оставить следов там, где другие увидят. Но в этот раз… Я думала, он меня убьет.

– Что его вывело из себя? Можете объяснить?

– Почти всю ночь он пил и пришел домой в ярости. Понимаете, он увяз в долгах, а его брат отказался их выплачивать. Когда последний раз герцог спас Питера от долговой ямы, то поклялся впредь этого не делать. Я-то не сомневалась, что деверь не отступится от своего решения, но Питер не желал в это поверить. И теперь впал в отчаяние. Он промотал все мое приданое еще несколько лет назад и вот захотел забрать то, что мой отец завещал Ноэлю. Я сказала, что не стану в этом пособничать – лучше умру. Тогда Питер на меня набросился.

Помолчав, она добавила:

– Он меня обзывал… по-всякому. Кричал, что раз все эти годы мирился с моим ублюдком, то я обязана помочь ему сейчас, когда он в нужде.

– Так он знает, что Ноэль – ваш сын, а не брат?

Она кивнула, слезы потекли по щекам.

– Я никогда его не обманывала.

– И рассказали, что отцом мальчика был Дамион Пельтан?

– Нет. Но Питер, возможно, сам догадался. – Тонкие пальцы теребили кружевную кайму простыни. – Сначала, когда Дамион умолял меня с ним уехать, я ответила, что не могу так поступить. Мне хотелось, но я же дала клятву Питеру и верила, что должна ее соблюсти. Но потом…

Прерывистый голос стих. Себастьян подождал, и через минуту, сглотнув, женщина снова заговорила.

– В прошлую среду Ноэль забыл одну из своих лодочек в прихожей. Питер об нее споткнулся, а потом с размаху ударил Ноэля по лицу, да так сильно, что из носа потекла кровь. Я не могла об этом не думать. Прежде Питер никогда не поднимал руку на ребенка. Но ведь и со мной так же начиналось: однажды он вспылил и влепил мне пощечину. И уверял, что никогда больше так не сделает. Но все-таки делал и делал, раз за разом. Так что я уже знала… Знала, что и с Ноэлем это будет повторятся снова и снова. И мне стало ясно, что нужно уходить – с Дамионом или без него.

– Значит, вы обещали Дамиону, что поедете с ним, когда он надумает вернуться во Францию?

– Да.

– А муж мог проведать про ваши планы?

– Я не знаю. – Рыдание исказило ее лицо, и разбитая губа снова закровоточила. – Может, и мог. Боже милостивый. Неужели это я во всем виновата? Дамион умер из-за меня?

Себастьян знал, что в большинстве своем люди осудят ее независимо от того, из-за нее умер Дамион или нет. Леди Питер прежде всего вменят в вину, что родила ребенка вне брака, а затем замышляла сбежать от своего благородного супруга с бывшим любовником.

Но Себастьян не находил в себе осуждения, видя, какой путаницей обернулась ее жизнь. Молодая чувствительная девушка, очарованная первой любовью, поддалась страсти и по неразумию забеременела. Оторванная от будущего, на которое в иных обстоятельствах могла бы рассчитывать, под давлением родителей и диктуемых обществом приличий она была вынуждена отречься от своего ребенка и выйти замуж за человека, согласившегося придать ей респектабельности в обмен на богатство ее отца. Этот договор она заключила вполне добросовестно, полная решимость чтить обеты, связавшие ее с мужчиной, чьи показные добродушие и обаяние скрывали озлобленность, эгоизм и в конечном счете безудержную жестокость.

– Лорд Питер утверждает, что провел с вами дома тот вечер и ночь, когда Дамиона убили. Это правда? – спросил Себастьян.

Голова на подушке покачалась из стороны в сторону.

– Нет. Тем вечером он собирался ужинать в клубе «Уайтс» с Браммелом и Алванли, но туда не явился. Сказал, что заглянул выпить в какую-то таверну в Вестминстере и нарвался на драку. Домой он пришел рано утром в окровавленной одежде.

– Его ранили?

– Нет. Кажется, костяшки были ободраны, но и только.

– Где он сейчас?

– Когда мы уходили, он спал. – Леди Питер глубоко вздохнула. – Я так все запутала. Что же мне делать?

Себастьян накрыл ладонью ее руку, лежащую поверх одеяла.

– Прямо сейчас все, что вам нужно делать, это отдыхать и поправляться.

– Ноэль…

– Играет с нашим капризным черным котом в гостиной. С ним все в порядке.

– Мне нужно его увидеть…

– Я пришлю его к вам, когда вы поспите.

Ее рука, ощутимо дрожавшая под его ладонью, расслабилась. Наблюдая, как ее глаза закрылись, а дыхание стало глубоким и сонным, Себастьян подумал, что тот, кто убил Дамиона Пельтана, не только лишил жизни самоотверженного молодого врача.

Он также лишил маленького мальчика родного отца, а у одинокой юной женщины отнял возможность снова обрести нежную любовь и счастье, с которыми она так давно рассталась.

ГЛАВА 52

Прежде чем позвонить в колокольчик возле двери лондонского дома лорда Питера Рэдклиффа, что на Хаф-Мун-стрит, Себастьян ослабил галстук, взъерошил волосы и смочил лицо содержимым коньячной бутылки, которую держал за горлышко. Затем оперся локтем о дверную раму, изобразил глуповатую улыбку и замер в ожидании.

Дворецкий Рэдклиффов был тщедушным коротышкой с большим ртом, полным кривых зубов, и с длинным острым носом. Он посмотрел на Себастьяна водянистыми серыми глазами и принюхался.

– А, вот ты где, – сказал Себастьян, пошатнувшись и выпрямившись. – Я тут к Рэдклиффу.

Дворецкий снова шевельнул ноздрями.

– Боюсь, в настоящий момент лорд Питер не принимает.

– Все еще дрыхнет, да? – Радостно улыбаясь, Себастьян протиснулся мимо опешившего дворецкого и направился через вестибюль к лестнице. – Все в порядке. Он не рассердится, если я его разбужу.

– Но… Милорд! Вы не можете…

Себастьян перешагнул через ступеньку.

– Не боись. Ручаюсь, он будет рад меня видеть. – Остановившись на середине лестницы, Себастьян обернулся и, как драгоценный приз, поднял над головой бутылку. – Смотри сюда, это наилучший коньяк, с которого не перепало ни пенса налога в казну доброго короля Георга. – Он приложил палец к губам и подмигнул. – Но шш-ш. Про это молчок, да?

– Милорд, прошу вас!

– Отвяжись, – небрежно отмахнулся Себастьян и преодолел оставшиеся ступеньки.

На втором этаже ему пришлось заглянуть в две комнаты, прежде чем нашлась нужная. Задернутые тяжелые шторы не пропускали свет с улицы. Просторная квадратная спальня была со вкусом меблирована в стиле Адамса: изящные комоды и пастельных оттенков стены, украшенные тонированной лепниной.

В воздухе пахло несвежим потом, отчаяньем и сивушной отрыжкой мужчины, который громко храпел из глубин кровати.

Себастьян закрыл за собой дверь и запер ее, затем пересек комнату, чтобы сделать то же самое с дверью, ведущей в гардеробную.

Спящий не шелохнулся.

Одежда Рэдклиффа валялась на полу, куда он, очевидно, сбрасывал ее по пути в постель. Сначала галстук, дальше – щегольский сюртук с рукавами наизнанку. Себастьян увидел скомканный белый шелковый жилет, спереди забрызганный кровью, и почувствовал такой прилив гнева, что в ушах загудело.

То была кровь Джулии.

По-прежнему сжимая горлышко бутылки, он встал над лордом Питером.

Тот распластался на спине в клубке простыней, одна босая нога свешивалась с кровати, ночная рубашка сбилась на бедра. Голова была повернута на бок, золотистые волосы налипли на потный лоб, дыхание со свистом вырывалось из губ.

С минуту понаблюдав за спящим, Себастьян подошел к окну и раздернул шторы.

Холодный полуденный свет залил комнату. Лорд Питер издал придушенный всхрап, затем возобновил свой прежний ритмический посвист.

Отставив в сторону бутылку, Себастьян обеими руками ухватился за оборки, украшавшие перед ночной рубашки.

– Подъем! – скомандовал он, приподнял из постели безвольное тело пьяного мужчины и припечатал его спиной к резному столбику с такой силой, что дерево затрещало.

– Ш-што? – затрепыхался Рэдклифф: веки заморгали, рот дурацки разинулся, ноги подогнулись, и он сполз на край кровати.

Взяв за горлышко принесенную бутылку, Себастьян грохнул ею по вычурному изголовью, осыпав Рэдклиффа битым стеклом и коньячными брызгами.

Тот помотал головой, как собака после ливня.

– Какого черта?!

Нагнувшись, Себастьян одной рукой сгреб в кулак ворот ночной рубашки Рэдклиффа, а другой прижал острия разбитой бутылки к его шее под самым подбородком.

– Дай мне хоть один повод перерезать тебе горло, – произнес Себастьян, чеканя слова с устрашающей четкостью, – и, поверь, я это сделаю. Я как раз от хирурга, занимавшегося ранами твоей жены. Это не по твоей милости она не умерла.

– Джулия? Что еще наболтала эта сука? Если она сказала…

Рэдклифф взвизгнул, когда Себастьян посильнее нажал острым сколом ему на горло.

– Не смей! Берегись, чтоб я больше не слышал, как ты обзываешь гнусным словом свою жену. Я понятно излагаю? Такому, как ты, оправданья нет и быть не может. В аду наверняка отведено особое место для мерзавцев, которые избивают своих жен, и я с превеликим удовольствием тебя туда отправлю.

Лорд Питер вытаращил глаза. Пусть он еще не полностью протрезвел, но проснулся уже окончательно.

– Вы с ума сошли.

– Не исключено. Мне, кстати, кажется, что все мы безумны – каждый по-своему.

– Вы не можете являться сюда и угрожать мне, словно какому-то…

Речь лорда Питера захлебнулась на вздохе, когда Себастьян слегка передвинулся. Затем он сказал:

– На случай, если ты не заметил, я уже здесь. С твоей стороны было ошибкой мне врать. Помнится, ты утверждал, будто в прошлый четверг весь вечер и ночь провел дома наедине с женой. Но нет, ты с ней тогда поскандалил и ушел. Тебя разозлило, что она возобновила знакомство с другом детства…

– Он был никаким не «другом детства»! Он был ее любовником.

– Девять лет назад. Не сейчас.

– Это она так говорит?

– Да. И я ей верю. – Себастьян не отпускал взглядом лицо собеседника, блестящее от пота, опухшее от переизбытка алкоголя и недостатка сна. – Ты ведь поэтому проследил за Пельтаном до округа Святой Екатерины и там пырнул его ножом в спину?

– Это не я! Клянусь, я этого не делал! Не стану отрицать, я был зол. А кто бы на моем месте не разозлился? Ну, я пошел в гостиницу, где остановился этот ублюдок. Хотел сказать ему, что Джулия – моя жена и пусть он держится от нее подальше. Но я даже этого не сделал.

– Почему нет?

– Потому что, когда я туда добрался, он стоял на тротуаре возле гостиницы и разговаривал с леди Жизель.

Себастьян вскинулся.

– Так ты своими глазами видел, как в тот четверг Дамион Пельтан разговаривал на улице с леди Жизель Эдмондсон?

Горячность Себастьяна немало озадачила Рэдклиффа.

– Верно. А что такого?

– С чего ты взял, что женщиной, которую ты там видел, была леди Жизель?

– Да я же ее узнал. А вы как думали? На ней была шляпа, но вуаль она откинула, и свет от фонаря рядом с дверью падал ей на лицо.

– Ты слышал что-нибудь из их разговора?

– Нет, конечно, нет! За кого вы меня принимаете, а? Я чужих разговоров не подслушиваю.

– С нею был мужчина?

– Был, но я его не разглядел. Он держался на заднем плане.

– И что там случилось дальше?

– Не знаю. Я ушел.

– Ушел? С чего бы вдруг?

– Сначала я собирался в тени дождаться ее ухода, а после вплотную заняться Пельтаном. Но чем дольше я там стоял, тем лучше понимал, что это будет ошибкой.

– Да? И почему?

– Потому что я не убийца, что бы вы ни думали. Я тогда понял, что если подойду к нему, не совладав с гневом, то могу и убить. Поэтому я ушел. Не скажу, будто сожалею, что ублюдок мертв, – чего нет, того нет. Но он умер не от моей руки.

– Куда же ты отправился с Йорк-стрит?

– Не помню. Какое-то время бродил по улицам – бог весть как долго. Потом оказался в маленькой таверне где-то в Вестминстере. Подрался там с пьяницей, который хлебнул из моей бутылки. А остаток ночи скоротал в задней комнате со шлюхой – вряд ли ее узнаю, если снова увижу.

Себастьян изучал осунувшееся лицо лорда Питера. Конечно, Рэдклифф пощады не заслуживал, однако… Не сострадание, но определенную жалость Себастьян к нему все же испытывал при всей ее неуместности. Лорд Питер тоже был своего рода жертвой. Жертвой общества, которое ценит оболочку выше содержания, а происхождение – выше личных заслуг. Жертвой системы наследования, при которой младших сыновей воспитывают избалованными и никчемными, обрекая их мучиться мыслью, что огромные поместья и роскошные дома, где они росли, никогда им не достанутся. И жертвой собственной слабости, заставлявшей его срывать разочарованию и злость на жене, – ведь больше всего лорд Питер хотел, чтобы им восхищались, чтоб его нежили и любили.

Себастьян сказал:

– Слушай меня внимательно, потому что повторять я не стану. Твоя жена собирается тебя оставить, и ты ее отпустишь.

– Что? Да по какому праву вы… – ощутив, как стеклянное острие впивается в горло, Рэдклифф издал булькающий звук.

– Если твои долги столь обременительны, как я подозреваю, советую рассмотреть возможность бежать из страны. Говорят, Америка – отличное место для тех, кто решится начать жизнь с чистого листа.

Лицо Рэдклиффа скривилось от отвращения.

– Америка?!

– По правде, мне все равно, куда ты отправишься. Но ты не предпримешь попыток связаться со своей женой или с ее сыном. И если я когда-нибудь услышу, что ты снова ее избил, тебе не жить. Без вариантов. Я ясно выразился?

– А вам не все равно, что с нею станется?

– Мне не все равно, – кивнул Себастьян и разжал кулаки.

Он сбежал с лестницы и вышел из дома, почти не заметив дворецкого, двух горничных и лакея, которых стремительно миновал.

Воздух на улице пах угольным дымом и надвигающимся дождем. Себастьян помедлил на тротуаре, обегая взглядом темное нагромождение крыш, утыканных дымоходами, на фоне серого неба.

Солгал ли Рэдклифф? Вряд ли. Такие, как он, по сути своей трусы и избивают жен, поскольку это дает им ощущение вожделенных силы и власти. Трудно было вообразить, чтобы лорду Питеру достало храбрости сначала преследовать соперника по холодным темным закоулкам Ист-Энда, а потом вырезать сердце, верша какой-то извращенный символический ритуал мести.

При виде особняка графа Артуа на Саут-Одли-стрит Себастьян попытался уложить в голове нечаянный рассказ лорда Питера. Прежде не было причин сомневаться, что весь тот день, когда убили Дамиона Пельтана, Мария-Тереза и леди Жизель вместе молились за короля-мученика Людовика XVI. Прежде Себастьян думал, что их роль в смерти Пельтана – если вообще имела место – ограничивалась науськиванием приспешников.

Но теперь его уверенность пошатнулась.

ГЛАВА 53

Себастьян бы не удивился, откажись леди Жизель его принять. Но не стоило ее недооценивать. Известив через лакея, что освободится через несколько минут, она радушно встретила нежданного гостя; правда, не в гостиной, а в маленьком, заставленном книгами кабинете на первом этаже, вероятно, предназначенном для дворецкого или управляющего.

На леди Жизель было серо-голубое шерстяное платье, отделанное черной лентой. Светлые локоны окаймляли нежное лицо; черная бархотка охватывала длинную, тонкую шею. Из украшений – лишь золотые часики, приколотые к лифу, да простые жемчужные сережки.

– Лорд Девлин, – произнесла она, протягивая ему руку, теплая улыбка словно намекала на их общий секрет. – Простите, что принимаю вас в этой каморке, но в гостиной сейчас Мария-Тереза. Боюсь, одного упоминания вашего имени достаточно, чтобы вызвать у нее припадок.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, тем более в таких обстоятельствах.

– Пожалуйста, присаживайтесь. Обнаружили что-то интересное?

Он уселся, куда она указала – в красное кожаное кресло с облезлыми деревянными подлокотниками.

– Кое-что обнаружил. И хотел бы уточнить: где вы и Мария-Тереза провели четверг на прошлой неделе? Помнится, вы посвятили этот день молитвам за ее отца, короля. Но вы молились здесь, в Лондоне, или в Хартвелл-Хаусе?

Смутная тень промелькнула по лицу леди Жизель. И исчезла неуловимо быстро. Что это было? Опаска? Расчет? Или просто скорбное воспоминание?

– Здесь, – вздохнула она. – Мы тогда на несколько дней приехали в Лондон, чтобы Мария-Тереза смогла получить консультацию у доктора Пельтана. А в пятницу утром отправились обратно в Хартвелл-Хаус.

– Должен признаться, теперь для меня не секрет та причина, по которой Мария-Тереза вдруг возымела желание обратиться к Дамиону Пельтану. Эта причина не имеет никакого касательства к его врачебной репутации, а обусловлена тем, что отец впервые привел Дамиона домой приблизительно в то же время, когда маленький дофин умер в Тампле. Полагаю, до принцессы дошли слухи, объявлявшие Пельтана пропавшим дофином, и ей захотелось с ним увидеться, чтобы самой рассудить, является ли он ее братом.

Последовала долгая пауза, но лицо леди Жизель не выдало ни малейшего намека на испуг или тревогу. Наконец она слегка улыбнулась и сказала:

– Конечно, вы правы. Мария-Тереза никогда не переставала надеяться, что однажды ее брат найдется живым. Вы не представляете, со сколькими самозванцами ей довелось собеседовать на протяжении многих лет, и каждый раз ажиотажное предвосхищение сменялось разочарованием, когда она убеждалась, что снова повелась на обман.

– Но Дамион Пельтан никогда не утверждал, будто является пропавшим дофином.

– Не утверждал. Именно поэтому ей особенно хотелось его повидать.

– И к какому выводу она пришла?

– По правде, она обнаружила в нем столь сильное сходство со своей покойной матерью, что была ошеломлена. Первоначально Мария-Тереза намеревалась для проверки задать ему несколько вопросов о прошлом, но душевное волнение буквально лишило ее речи. Мне пришлось ее увести.

– Так вы поэтому снова встретились с Пельтаном в четверг вечером?

Себастьян ожидал, что леди Жизель попытается отпереться, но для этого она была слишком умна. Наверное, с самого начала догадывалась, к чему ведут его вопросы.

Склонив голову набок, она пристально вгляделась в его лицо.

– С чего вы это взяли?

– Вас кое-кто узнал.

– А-а.

Не дождавшись продолжения, Себастьян спросил:

– Вы мне говорили, что весь тот день молились вместе с Марией-Терезой. Почему было не сказать правду?

– Тогда мне казалось, что так будет лучше. Теперь ясно, что я ошибалась. Пожалуйста, извините.

– Насколько понимаю, вы оставили принцессу одну в годовщину смерти ее отца впервые за восемнадцать лет, верно?

Она покачала головой.

– Нет. Боюсь, в такие дни скорбь Марии-Терезы до того возрастает, что становится для нее чрезмерной, непереносимой. Тогда она уже не может успокоиться и доводит себя до болезни. И единственным спасением для нее остается сон.

Другими словами, леди Жизель пресекала истерики принцессы лауданумом.

Теперь она сидела прямо, сплетя пальцы на коленях, как олицетворение спокойствия и удовлетворения от выполненного долга – Святой Людовик, а не женщина. Леди Жизель добавила:

– Мария-Тереза поручила мне встретиться с Пельтаном и расспросить его, раз уж она сама оказалась не в состоянии. Я лишь повиновалась.

– Что вам удалось выспросить?

– Почти ничего. Он сильно рассердился, когда понял цель моего визита, и наотрез отказался затрагивать тему прошлого. Поэтому мы ушли.

– Мы?

В ее голос вкралась нотка раздражения.

– Вы же не думаете, что я наведалась к мужчине в одиночку? Мой кузен по материнской линии, шевалье д’Армиц, любезно согласился меня сопроводить. – Голова снова изящно склонилась к плечу, и гладкий лоб недоуменно наморщился. – Почему вы задаете мне эти вопросы?

– Потому что вы и ваш кузен были одними из последних, кто видел Дамиона Пельтана живым. Что он делал, когда вы уходили?

Леди Жизель пожала плечами.

– Стоял на тротуаре возле гостиницы и смотрел в ночное небо. Я же сказала, наш разговор вывел его из себя. Возможно, он пытался успокоиться, прежде чем вернуться вовнутрь.

– Вы еще кого-нибудь видели, пока там были?

– Перекинулись парой слов со слугой при кофейне, если вам это интересно. Но больше никого не припомню.

– А ваш кузен, шевалье д’Армиц? Возможно, он кого-то заметил. Нельзя ли мне с ним поговорить?

– Сожалею, но сейчас его нет в Лондоне.

– Досадно, – нахмурился Себастьян.

– Да. Это все?

– Расскажите мне о вашем кузене.

Она тихонько вздохнула.

– Что вас интересует?

– Он долго прожил в Англии?

– Большую часть своей жизни.

– Он молод?

– Да, ему всего двадцать. – Она взглянула на часики, украшавшие ее платье. Себастьян злоупотребил гостеприимством, и леди Жизель не постеснялась дать ему это понять. Она поднялась на ноги. – Боюсь, теперь вам придется меня извинить, милорд. Мы собираемся завтра с утра отправиться в Хартвелл-Хаус, а Мария-Тереза изъявила желание предпринять еще одну вылазку на Бонд-стрит.

Себастьян тоже встал, держа в руке шляпу.

– Тогда поспешите, – сказал он. – Кажется, дождь собирается.

– Надеюсь, до полуночи прояснится, – грустно улыбнулась леди Жизель. – Этим вечером в часовне состоится закрытая служба, на которой я непременно должна присутствовать.

Он вглядывался в ее мягкое лицо с тонкими чертами. Прелестная женщина, все еще достаточно молодая, чтобы родить ребенка, и с достаточным приданым, чтобы привлечь женихов, если пожелает. Вместо этого она посвятила свою жизнь поддержке ущербной принцессы, которую даже доброжелательные люди считали заносчивой и раздражительной, а менее снисходительные – полусумасшедшей.

Трудно было удержаться от вопроса:

– Почему вы все это время оставались с Марией-Терезой?

– Потому что я ей нужна, – просто сказала леди Жизель. – Когда восемнадцать лет назад ее освободили из тюрьмы, я пообещала, что останусь при ней, пока Бурбоны не вернутся на предназначенное им место, на престол Франции. И держу слово.

– А если реставрация Бурбонов никогда не состоится?

Она взглянула на него с непреклонной убежденностью Жанны д’Арк или инквизиторов, сжигавших ведьм на костре.

– Состоится. Такова воля Господня.

– Божественное право королей и все такое прочее?

Хрупкая челюсть напряглась.

– Можете насмехаться, если хотите. Но с истиной не поспоришь: Господь сделал Бурбонов земными сюзеренами, точно так же как Папу Римского – сюзереном духовным. Именно поэтому ни один монарх не может быть подчинен мирским установлениям: монаршее право на власть проистекает от Бога, а не от подданных. И любая их попытка сместить своего законного короля или каким-то образом ограничить его власть является прямым оскорблением Господу, а следовательно, надолго не затянется.

– Соединенные Штаты Америки выглядят довольно долговечными.

– А французская Революция сколько продлилась? Около десяти лет. Сомневаюсь, чтобы Наполеон продержался намного дольше.

– Наполеон совершает ту же ошибку, что и Бурбоны: пытается противостоять течению истории. Время монархий проходит. Даже если армии России и Британии разобьют Наполеона и реставрируют Бурбонов, те на троне долго не усидят.

Леди Жизель чопорно поджала губы.

– Никогда бы не заподозрила вас в подобном радикализме, милорд. – Растянутое до «мой лорд», слово «милорд» неожиданно прозвучало как издевка. – Во что же вы верите? В так называемые «права человека»?

– Вообще-то, я мало во что верю.

Себастьян намеренно пытался ее спровоцировать и преуспел сверх всяких ожиданий. Но вдруг леди Жизель, похоже, осознала, до какой степени себя выдала. Она моргнула, и стальная несгибаемая убежденность, вдохновлявшая таких деятелей, как Коттон Мэзер, Оливер Кромвель и Максимилиан Робеспьер, скрылась под обычным для нее выражением спокойной доброжелательности.

Она примирительно сказала:

– Полагаю, вы верите в большее, чем готовы признать, милорд.

– Возможно, и так.

Сопроводив Себастьяна в вестибюль, леди Жизель легким кивком отправила дворецкого открыть входную дверь.

– Скажите, милорд, – спохватилась она. – Вы уже близки к тому, чтобы выяснить, кто стоит за всеми этими ужасными убийствами?

– Пожалуй что близок.

– В самом деле? Тогда, надеюсь, скоро нам будет спокойней спаться в наших кроватях.

– А вы чего-то боитесь? – спросил Себастьян, глядя ей в глаза.

– Страх был нашим постоянным спутником в течение многих лет.

– Не думаю, чтобы вам имело смысл беспокоиться об этих убийствах.

– Но вы нам сообщите, если что-то узнаете?

– Обязательно.

Сверху раздался женский голос. – Жизель? Où es-tu?[38]

– Извините меня, милорд. – Леди Жизель присела в неглубоком реверансе. – И позвольте вас поблагодарить.

Он смотрел, как она уходит, полностью восстановившая броню самообладания. Невозможно было поверить, чтобы эта женщина теряла сон из страха перед жестоким убийцей, бродившим по улицам Лондона. Но Себастьян допускал, что она действительно тревожится.

По совсем другой причине.  

ГЛАВА 54

Себастьян шагал по холодным, мокрым от дождя улицам Мейфэра и пытался выстроить мысли по порядку. Могла ли женщина, свято верящая в божественное право королей, задумать убийство молодого человека, которого имела основания считать единственным выжившим сыном Людовика XVI? На первый взгляд, конечно же, нет. Но ведь леди Жизель посвятила свою жизнь реставрации династии Бурбонов, а не какого-то сомнительного принца, будто бы спасшегося из Тампля. Если бы она увидела в Дамионе Пельтане угрозу желанному воцарению Марии-Терезы с супругом на троне Франции, неужели не постаралась бы избавиться от возможной помехи на их пути?

Почти наверняка.

Кроме того, по словам Алекси Соваж, Дамион презирал Бурбонов. А вдруг он откровенно высказал свое отношение перед леди Жизель? Может, это и явилось причиной убийства?

Династические древа королевских домов Европы пестрели порфироносцами, павшими от руки узурпатора. Сын расправлялся с отцом, дядюшка – с племянником, брат – с братом. Интересно, чем леди Жизель объясняет подобные эксцессы. Вмешательством Провидения Господня, чьи пути непостижимы? Скорее всего. Те, кто верит, что Бог на их стороне, зачастую с легкостью убивают во имя Его, защищенные от угрызений убежденностью в своей праведности.

И все же… И все же трудно было вообразить, чтобы леди Жизель, на пару с кузеном – каким-то неизвестным шевалье – преследовали Дамиона Пельтана по улицам Ист-Энда в одну из самых холодных ночей года. Себастьян понимал: он по-прежнему что-то упускает. Но что? В том-то и вопрос.

Он словно наяву увидел Дамиона Пельтана, стоящего перед «Гербом Гиффорда»: голова откинута, взгляд устремлен ввысь, в холодное темное небо. Кто мог знать, что Дамион и Алекси Соваж отправятся на ночь глядя во «Двор висельника»? Леди Жизель? Нет, ее там уже не было к моменту прихода Александри. Лорд Питер? Не исключено, если он задержался в засаде дольше, чем рассказывал. Человек Джарвиса? Тот вполне мог подобраться достаточно близко, чтобы подслушать разговор брата и сестры. Армон Вондрей? Тоже вариант.

Самсон Баллок?

Себастьян остановился. Порывистый ветер холодно и сыро дыхнул в лицо, забив ноздри городскими запахами. Мог ли Самсон Баллок тем вечером узнать, что Алекси Соваж направляется во «Двор висельника»? Да. Баллок следил за ней целыми днями. А если к тому же ему стало известно, что ненавистная докторесса попросила своего брата ее сопроводить, что тогда?

В этой запутанной череде убийств Себастьяна сбивали с толку два факта: кровавый отпечаток женской туфельки и зверская расправа с французским полковником Фуше. Вкупе с нападением на Серену Фокс посреди Бердкейдж-уолк смерть Фуше, казалось бы, указывала либо на Бурбонов, либо на каких-то других противников мирных переговоров с Наполеоном. Но при чем тогда взрыв на Голден-сквер? Если бы преступник думал, что Алекси Соваж сможет его опознать, то убил бы ее заодно с братом.

Однако мало-помалу в сознании Себастьяна сформировалась теория, объясняющая и эти неувязки, и многое другое.

Пришло время еще раз поговорить с мистером Миттом Пебблзом.

          * * * * * * * *

Подойдя к «Гербу Гиффорда», Себастьян увидел близ гостиницы подводу, нагруженную дорожными сундуками; на холодном ветру мулы переступали, всхрапывали и мотали головами. Митт Пебблз в кожаном фартуке поверх ливреи командовал двумя грузчиками, выносившими из дверей кабинетный стол.

– Эй, поосторожней! – прикрикнул он, когда один из мужчин задел дверной косяк.

– Что тут у вас? – спросил Себастьян.

– Они проваливают, в смысле, те, кто остались. Небось решили, что лучше унести ноги подобру-поздорову. Тут еще одного ихнего нашли мертвым, слыхали? Ему еще глаза выкололи. Кто ж такое сделал-то, а? По мне, так точно не англичанин.

– Хотите сказать, Армон Вондрей возвращается во Францию?

– Ну, такого не скажу, откуда ж мне знать, куда он собрался ехать. Могу только догадываться, так ведь?

Себастьян смотрел, как рабочие взгромождают стол на подводу.

– Кстати, а вы знакомы с мебельщиком по имени Самсон Баллок?

– Баллок? – Митт помолчал, брылястое лицо застыло, пока он размышлял над вопросом. – Навряд ли, вроде нет.

– Этакий великан, высокий и ширококостный, с кудрявыми черными волосами гораздо длинней обычного. Не видели его возле гостиницы?

Митт покачал головой.

– Нет, такого не припомню, нет. А что? По-вашему, это все он?

– На данный момент я не вполне уверен.

Выпуклые глаза Митта слезились на холодном ветру, он хмыкнул.

– Надеюсь, никто не скажет, что гостиница тут каким-то боком завязана. Не годится, чтоб люди думали, будто у нас проклятое место. Еще не хватало.

Два грузчика вернулись в дом, и Себастьян поинтересовался:

– Мсье Вондрей здесь?

– Да, в кофейной комнате. Последний раз там его видал.

В кофейной комнате Себастьян нашел и Вондрея, и его секретаря, Камилла Бондюрана, который стоял у столика возле окна и просматривал какие-то документы. Глянув на Себастьяна, Бондюран молча сложил бумаги в коричневый кожаный портфель, застегнул ремешки и покинул помещение.

– Слышал, вы уезжаете, – сказал Себастьян, глядя вслед секретарю.

Вондрей потер подбородок. Под покрасневшими глазами набрякли темные мешки.

– Осуждаете меня?

– Нет. Но что с переговорами?

Француз пожал плечами.

– Переговоры никуда не денутся.

Себастьян встал спиной к камину.

– Вчера утром, когда мы с вами встретились, вы не собирались никуда уезжать. Что заставило вас передумать?

– Моя дочь. Она настояла, что от боли в горле, на которую я ненароком пожаловался, мне необходима ильмовая мазь, и пошла за ней к аптекарю. Кто-то ее преследовал.

– Она его видела?

– Нет. Туман был слишком густым. Она только слышала: сначала шаги, а потом кашель какого-то мужчины. Но не приходилось сомневаться, что он шел именно за ней, потому что остановился, когда она остановилась, и снова зашагал, стоило ей двинуться с места. Она бегом бежала до гостиницы.

Себастьян впился взглядом в расстроенное лицо Вондрея.

– Кто, по-вашему, этим занимается?

– Может, Бурбоны? Какой-нибудь промышленник или финансист вроде того шотландца, Килмартина? Что толку гадать?! Единственное, что я знаю со всей определенностью: с меня довольно.

– А как насчет Джарвиса? Может, это он стоит за убийствами?

– Нет.

– Вы уверены?

Вондрей повернулся к окну и уставился на грузчиков, которые теперь крепили шляпные картонки поверх прочих пожитков на подводе.

– Уверен ли я? Ну, положим, не до конца, – сказал он чуть погодя. – Несомненно, Джарвис ведет серьезную игру, тайную и опасную… Дошло до того, что я больше ни в ком не уверен. – Француз фыркнул. – И пожалуйста, не трудитесь указывать на иронию судьбы, уж поверьте, она мне очевидна. Да, я и сам не оправдал доверия… Единственная, кому здесь нечего стыдиться, – это моя Мадлен. И прежде всего я хочу, чтобы она благополучно выбралась.

– Когда отчаливает ваше судно?

– В десять вечера.

– Тогда, если примете мой совет, побыстрей поднимитесь на борт вместе с дочерью и оставайтесь в своей каюте, пока корабль не минует Гринвич.

Звук женских шагов на лестнице заставил Вондрея заглянуть в коридор.

– Но зачем вредить моей дочери? Кому это нужно?

Мадлен Кеснель вошла в комнату. На ней было темное шерстяное дорожное платье, в руке она держала ридикюль. Внимательно посмотрела на отца, потом перевела взгляд на Себастьяна.

Он сказал:

– Когда на карту поставлены судьбы мира, некоторые люди ни перед чем не остановятся. Как мужчины, так и женщины. – Отвесив поклон, Себастьян улыбнулся. – Счастливого пути, мадам.

ГЛАВА 55

С неба стекал последний свет, когда Чарльз, лорд Джарвис, проследовал от Карлтон-Хауса к ожидавшему экипажу.

Недавнее развитие событий премного радовало. Мирные переговоры с наглым выскочкой Наполеоном остались в прошлом, а жадный ничтожный двурушник Вондрей в этот самый момент удирал восвояси, поджав хвост. Теперь война в Европе продолжится до победного конца, и британские войска триумфально промаршируют по Елисейским полям, а силы радикализма будут стерты в порошок. Как минимум лет сто ни одна страна не осмелится угрожать глобальному доминированию Британии и больше нигде плебс не восстанет против своих властителей и не провозгласит права вульгарной черни.

Навстречу хозяину лакей проворно открыл дверцу кареты и спустил лесенку. Удобно устроившись на мягком сиденье, Джарвис накрыл колени пледом. Но тут дверца снова отворилась, и виконт Девлин занял сиденье напротив.

– Не возражаете, если проедусь с вами?

– Представьте, возражаю.

Виконт зубасто улыбнулся.

– Я ненадолго. Полагаю, вы уже слышали, что месье Армон Вондрей уезжает из Лондона?

– Да.

– Ваша работа?

– Отчасти.

– Но это вы кого-то послали следить за его дочерью.

Откинувшись на спинку сиденья, Джарвис лишь поднял брови.

Девлин продолжил:

– По мнению Вондрея, именно вы убили Пельтана и Фуше.

– Армон Вондрей продажен и глуп. К чему мне опускаться до такой мерзкой театральщины, когда глава делегации у меня на жалованье?

– Возможно, Пельтан и Фуше угрожали донести на Вондрея в Париж.

– Хм. В таком случае их определенно следовало бы устранить. Однако, по моим сведениям, Фуше, по крайней мере, пребывал в блаженном неведении о предательстве Вондрея. А как вы знаете, мои сведения достаточно точны и обширны.

В окошко кареты Девлин заметил оборванца, перебежавшего им дорогу.

– Вы как-то говорили, что ваш человек следил за «Гербом Гиффорда» тем вечером, когда Пельтан был убит.

– Да.

– Расскажите мне снова, что он там увидел.

Джарвис вздохнул.

– Право же, Девлин, эта ваша одержимость становится попросту скучной.

– Так развлеките меня.

– Ну, извольте. Дайте припомнить… Неопознанный мужчина и женщина под вуалью подъехали в карете. По причинам, которые, несомненно, вам понятней, чем моему информатору, вызванный коридорным Пельтан не пригласил их в гостиницу, а затеял беседу прямо на улице. Собеседники горячились, но поскольку мой соглядатай, к сожалению, не отличается острым слухом, предмет их обсуждения остался неизвестным.

– Что случилось дальше?

– Мужчина с женщиной вернулись к своей карете, покинув Пельтана на тротуаре в расстроенных чувствах. Он так там и стоял, когда подошла Александри Соваж. С ней Пельтан тоже поссорился. Затем вернулся в гостиницу, снова вышел уже в пальто и перчатках, после чего они с Соваж укатили в фиакре.

Девлин наклонился вперед, приоткрыв рот.

– Что? – спросил Джарвис, глядя на него с явным неудовольствием.

– А неопознанные мужчина и женщина? Вы сказали, что они вернулись к своей карете. Когда они уехали?

– Сразу после того, как фиакр увез Пельтана с сестрой.

– Вы уверены?

Ценнейшим достоянием Джарвиса была его безупречная память. Он дословно помнил речи и доклады, давным-давно вылетевшие из головы у всех прочих. На неуместный вопрос он лишь скривился.

– Велите кучеру остановиться, – попросил Девлин.

– Охотно.

Виконт изготовился было спрыгнуть на тротуар, но вдруг замер, уже держась за дверную раму, затем оглянулся и спросил:

– Вам случайно не знаком шевалье д’Армиц, молодой французский эмигрант?

– Шапочно. И?

– Как бы вы его описали?

– Выше среднего роста. Крепкий. Темноволосый.

– Что вам о нем известно?

– Немногое. Он входит в одну из тех эмигрантских свор, которые толкутся возле Бурбонов. Однажды он убил человека, в смысле, не на дуэли. Некий капитан из стражи обвинил Армица в шулерстве, а через несколько часов был найден с ножом в спине.

– Интересно. Он пытался убить меня. Дважды.

– Жаль, что безуспешно, – вздохнул Джарвис.

Но Девлин лишь ухмыльнулся.

          * * * * * * * *

Положив руку на всхолмленный живот, Геро стояла у окна в детской и смотрела на темные тучи, сгущавшиеся над городом. За последние шесть месяцев она часто приходила сюда, чтобы проследить за слугами, обустраивавшими комнаты, или потворствуя прежде нехарактерной для нее слезливой мечтательности, а в последнее время еще и в поисках утешительного уединения.

Но сегодня она улыбалась.

Два дня она каждые два часа по пятнадцать-двадцать минут простаивала на коленях. Обзывала себя легковерной дурочкой, но все равно делала это. Досада нарастала, и она уже готова была прекратить бесполезные упражнения, когда вдруг почувствовала, словно гигантская рыба кувырнулась в ней, как в тесной бочке. За последние несколько месяцев Геро освоилась с движениями ребенка внутри себя. И поэтому безо всяких подсказок сразу поняла, что странная рекомендация Алекси Соваж сработала – малыш наконец повернулся, – и теперь шансы благополучно разродиться сильно повысились.

Геро знала, что никто не назвал бы ее кроткой женщиной. Она была горделивой, нетерпимой и упрямой. Но не считала зазорным признать свою ошибку. И сейчас, наблюдая, как угасают остатки дневного света, она думала, что обязана принести мадам Соваж свои извинения и искреннюю благодарность.

Решив велеть заложить экипаж, чтобы отправиться на Тауэр-Хилл, Геро почти отвернулась от окна, но ее внимание вдруг привлек незнакомый мужчина. Он стоял через улицу в тени повозки. Крупный, высокий и широкоплечий, одетый как торговец, в низко надвинутой бесформенной шляпе, из-под которой торчали слишком длинные темные курчавые волосы. В сгущавшемся сумраке его черты трудно было различить. Но Геро показалось, что он смотрит на ее дом с чуть ли не осязаемой злобой.

– Клер, – обратилась она к француженке, которая раскладывала вещи по ящикам комода в комнатке, примыкавшей к детской. – Видите вон того мужчину рядом с повозкой? Он вам не знаком?

Клер Бизетт подошла и встала рядом, держа в руках сорочку.

– Нет. Я никогда его прежде не встречала. А что?

Но Геро лишь молча качнула головой, не желая признаться в дурном предчувствии, для которого не было разумных оснований.

Выйдя из детской, она отправила распоряжение на конюшню, чтобы подали ее ландо, а затем переоделась в прогулочное платье из зеленого гроденапля, отделанное черной тесьмой.

На улице разгулялся ледяной ветер, фонарщик с подручным спешно зажигали факелом ближайшие масляные фонари из выстроившихся по направлению к Гросвенор-сквер.  

Лакей подсаживал Геро в экипаж, когда факел полыхнул и она снова увидела того мужчину, высокого и темного, с длинными черными волосами и шрамом на щеке – он стоял на углу Дэвис-стрит.

Незнакомец отступил назад и скрылся из вида. Ветер, пахнущий надвигающимся дождем, взметывал из канавы рваные газетные листы.

ГЛАВА 56

К тому времени, когда Себастьян добрался до французской часовни на Литл-Джордж-стрит, с нависшего черного неба заморосил холодный дождь.

Себастьян помедлил в тени от выступающего угла соседней конюшни. Ночь пахла мокрой мостовой, свежим конским навозом и горячим маслом из уличного фонаря, мерцавшего на ветру. Слабый свет струили три высоких окна церковного фасада да фонари одинокого ландо, стоящего перед входом. На козлах дремал кучер в ливрее графа Артуа. Но в остальном узкая улочка лежала темной и пустынной под надвигающимся ненастьем.

Поглубже надвинув шляпу от дождя, Себастьян осторожно попробовал центральные двери часовни. Заперто. Он снова взглянул на спящего кучера, затем обогнул здание и скользнул в узкий проход, ведущий к двери ризницы. Дождь припустил сильнее, к колющим каплям добавилась жалящая ледяная крупка. Он почти достиг короткой лесенки, когда услышал позади крадущиеся шаги – кто-то зашел в проход следом.

Себастьян обернулся.

Молодой человек в расстегнутом пальто и цилиндре со смешком остановился. На вид ему было лет двадцать пять лет, во внешности ничего примечательного, кроме больших темных глаз, окаймленных ресницами пушистыми, как у девушки.

– Шевалье д’Армиц, полагаю?

– Да.

– Вы очень тихо двигались, – сказал Себастьян. – Случайно, не подкрасться ко мне пытались, а?

– Зачем бы мне к вам подкрадываться? – Француз держал левую руку опущенной вдоль бока, пряча в складках пальто. Наверняка рассчитывал, что в густой тени закоулка никто не сможет разглядеть кинжал, который он сжимал. – Просто хотел вас предупредить, что церковь закрыта.

– Я вижу, там горят свечи.

Шевалье шагнул ближе, еще ближе.

– Это частная церемония.

– Да? И что за церемония?

– Похороны.

– Но катафалка-то нет.

– Тело уже погребено в другом месте.

Дождь разбарабанился не на шутку. Шевалье продолжал подходить, пряча клинок и изобразив на лице любезную улыбку, словно для светской беседы.

– В некоторых эмигрантских семьях, знаете ли, принято извлекать из тела сердце усопшего. Урны с сердцами хранятся здесь, в часовне, в ожидании того дня, когда можно будет отвезти их во Францию.

– В данном случае в Валь-де-Грас?

– В данном случае – да. – Теперь мужчин разделяло фута четыре. Улыбка француза стала шире. – Вас трудно убить, месье виконт.

– Но вы раз за разом пытаетесь.

– Думаю, в этот раз шансы на моей стороне.

– Вот как? Потому что у вас в руке кинжал, а у меня нет?

Легкое удивление промелькнуло по лицу д’Армица.

– Я слышал, что у вас зрение и слух, как у кошки. Но никогда не принимал всерьез эти слухи.

– Напрасно.

Шевалье покачал головой.

– Мне казалось, это лишь иллюзорный образ, который вы культивируете.

– А я слышал, что вы предпочитаете пронзать мужчин со спины. В буквальном смысле. И спину вам не подставлю.

– И так справлюсь, – выдохнул д’Армиц.

Все с той же улыбкой он рванулся вперед, клинок сверкнул к сердцу Себастьяна.

Извернувшись, тот одной рукой поймал запястье противника, а другой рубанул по локтю. Атакующая рука шевалье согнулась. Стиснув зубы, Себастьян постарался развернуть кулак с кинжалом, рукоять помогала усилить давление.

Лицо француза вспыхнуло изумлением, когда он понял, как сильно просчитался.

Себастьян еще поднажал и почувствовал слабину. Он дернул вверх обмякшую руку д’Армица и направил клинок прямо ему в сердце.

– Но… – пробормотал шевалье.

Его глаза расширялись, постигая реальность: противника, которого не удалось обхитрить, рок, которого не удалось избегнуть. Изумление сменилось гневной яростью от осознания, что всем шансам пришел конец. Всему пришел конец.

– Со мной не так легко справиться, как вы думали, – заключил Себастьян, высвобождая кинжал.

Дождь заливал опрокинутое лицо француза, размывал кровь, пятнавшую белый жилет. Свет понимания уже исчезал из глаз шевалье. Но ярость еще оставалась – как пламенеющий уголь, обреченный угаснуть в беспощадной тьме.

          * * * * * * * *

Под рукой Себастьяна дверь в темную ризницу открылась беззвучно. В маленьком неприбранном помещении густо пахло сыростью, горелым ладаном и чем-то затхлым, как от старческой одежды. Узкая полоса света падала из приоткрытой двери, ведшей в часовню, где мерцали свечи.

Себастьян замер в тени. Отсюда он почти целиком видел два ряда пустых скамей и деревянную западную галерею, нависавшую над главным входом. В церкви, казалось, никого не было, за исключением дряхлого священника в белой альбе и черной столе, расшитой золотыми крестами.

 Тот стоял перед одной из настенных гробниц, теперь открытой. В неглубокой нише находилось несколько урн. Старик поднял руки, его нетвердый голос гулко отдавался в тишине.

– Requiem aeternam dona eis, Domine[39].

До Себастьяна донесся шорох ткани, легкие шаги, и леди Жизель Эдмондсон вошла в его поле зрения. На ней было черное кашемировое платье с высокой талией, отделанное фестонами из крепа. Черная кружевная вуаль покрывала голову, ажурные складки подчеркивали блеск волос, не скрывая лица.

Леди Жизель держала прозрачную хрустальную урну с двумя серебряными ручками, серебряной крышкой и основанием. Внутри лежало красно-бурое сердце, которое, как подозревал Себастьян, когда-то билось в груди Дамиона Пельтана.

– Et lux perpetua luceat eis[40].

Словно омываемая словами священника, леди Жизель застыла, склонив голову и закрыв глаза, красивое лицо выражало благоговение и предельную сосредоточенность.

– Requiescat in pace[41].

Себастьян переместился так, чтобы взгляду открылась остальная часть часовни. Он ожидал увидеть здесь и Марию-Терезу. Но кроме пожилого священника и леди Жизель в помещении никого не было.

– Anima eius et animas omnium fidelium defunctorum, per misericordiam… – возвысился до крещендо старческий голос.

Широко распахнув дверь, Себастьян вошел в часовню.

– Dei requiescant in p…[42] – Старик повернул голову и вытаращился на него, отвесив челюсть, пение оборвалось пронзительным писком.

Поначалу Жизель, должно быть, приняла шаги Себастьяна за шаги д’Армица, судя по тому, как неспешно она подняла голову и открыла глаза. Ее реакция оказалась более сдержанной, чем у священника.

Окинув взглядом Себастьяна, она спросила:

– Я так понимаю, это кровь моего кузена?

Только теперь Себастьян осознал, что его пальто и жилет запятнаны темной кровью, а рука все еще сжимает окровавленный кинжал.

– Да.

– Он мертв?

– Мертв.

На ее лице проступили эмоции: к ярости примешивалась расчетливость, но не горе.

– Мсье! – запротестовал священник. – Вы принесли кровавое орудие убийства в Дом Божий?!

– Простите, святой отец. – Не упуская из вида леди Жизель, Себастьян осторожно положил кинжал под ноги, металлическая рукоять звякнула о каменные плиты.

– Догадываюсь, что вы должны думать, но вы ошибаетесь. Шевалье не убивал Дамиона Пельтана, – сказала она.

– Знаю. – Себастьян двинулся к ней, опустив руки по бокам. – Но вы-то имели намерение убить Пельтана. И поэтому последовали за фиакром, на котором он уехал из «Герба Гиффорда» тем вечером, не так ли?

– Возможно. Но намерения, оставшиеся неосуществленными, значения не имеют. Если бы всех, кто хоть раз пожелал зла ближнему своему, постигло наказание, в Англии очень скоро не с кем стало бы водить компанию.

– Так что случилось той ночью?

Леди Жизель пожала плечами.

– Когда Пельтан и женщина вылезли из фиакра в начале Кошачьего Лаза, я велела своему кучеру остановиться и отправила шевалье следовать за ними пешком.

– Во «Двор висельника»?

– Если таково название той мерзкой выгребной ямы, тогда ответ «да».

– И что дальше?

– Пока Армиц ждал, когда они выйдут, он заметил, что в тени притаился еще один мужчина – крупный, грубой наружности головорез с темными курчавыми волосами.

– Самсон Баллок.

– Верно.

Себастьян изучал ее спокойные, безупречные черты.

– Откуда вы знаете его имя?

– Разве это важно? Суть в том, что Армиц видел, как Баллок крался за Пельтаном, когда тот покинул «Двор висельника». В какой-то момент сопровождавшая его женщина, должно быть, что-то услышала, потому что начала оборачиваться. Баллок ударил ее по голове дубинкой и вонзил нож в спину Пельтану. Армитц подождал, пока убийца уйдет, а затем прибежал ко мне.

– И вы вместе вернулись туда, где лежали Дамион Пельтан и его сестра?

Леди Жизель наклонила голову набок.

– С чего вы…

– С чего я взял, что вы побывали там, в переулке? Я нашел отпечатки, оставленные вашими туфлями.

– Но по отпечаткам вы не могли узнать, что туфли мои.

– Не мог, – согласился Себастьян и задал встречный вопрос: – Зачем вы пошли с Армицем в Кошачий Лаз?

Ее руки слегка приподняли хрустальную урну.

– За сердцем.

Себастьян отметил горделиво поднятый подбородок, обманчиво мягкие голубые глаза, горящие уверенностью в собственной правоте.

– Вы сами вырезали сердце, так ведь? Для этого и пошли туда с Армицем. Он не смог заставить себя такое сделать. И тогда это сделали вы.

– Да.

Он и раньше догадывался, как все было, но ее спокойно прозвучавшее признание заставило чудовищный факт казаться еще чудовищней. Себастьян против воли представил, как эта изящная, весьма привлекательная женщина в темном вонючем переулке варварски кромсает еще теплое тело Дамиона Пельтана, чтобы вырвать у него сердце.

– Вы же думали, что Пельтан является пропавшим дофином, единственным выжившим сыном замученного короля Франции, и все же убили бы его, если б вас не опередил кто-то другой. Почему?

Леди Жизель подняла брови.

– А вы не понимаете? Он же абсолютно не годился, чтобы править. Приличествующего принцу воспитания он не получил, к тому же разум его был безнадежно развращен влиянием революции. Возвращение Бурбонов на трон Франции не должно повлечь воцарение недостойного.

– Но вы предназначили сердцу этого недостойного почетное место среди королевских гробниц в Валь-де-Грасе?

– Все-таки он сын Святого Луи.

– А Мария-Тереза? Ей известно, что вы хотели убить мужчину, в котором она признала своего брата?

Вместо ответа леди Жизель повернулась к священнику.

– Прошу вас, отец, продолжайте службу. – А Себастьяну бросила: – Теперь можете уйти.

Себастьян выдохнул тихо и гневно.

– Я не уйду без сердца Дамиона Пельтана. Это его сестра должна решать, что делать с останками.

– Нет, – покачала головой леди Жизель. – Его имя не Дамион Пельтан, а та женщина ему не сестра.

– Ошибаетесь, – сказал Себастьян, подступая.

Вероятно, ему уже никогда не удастся доказать, что шевалье д’Армиц убил и полковника Фуше, и молли Джеймса Фаррагута. Тем более невозможно доказать, что шевалье действовал по приказам этой женщины. Себастьян не видел, за что еще можно уцепиться. Но будь он проклят, если позволил ей уложить сердце Дамиона Пельтана в памятник, посвященный династии, которую тот презирал.

– Отдайте мне сердце, – потребовал он.

– Мсье, – запротестовал священник, пытаясь шагнуть между ними.

– Извините, отец... – начал было Себастьян, но тут леди Жизель сильным толчком повалила на него священника.

– Ад и преисподняя! – выругался Себастьян и принялся помогать старику утвердиться на ногах, тогда как Жизель развернулась и побежала к выходу из часовни.

Одной рукой она приподымала тяжелые юбки своего платья, а второй – крепко прижимала к боку урну. Почти добежав до дверей, она, очевидно, вспомнила, что те заперты. Лишь мгновение поколебавшись, развернулась, чтобы ускользнуть через ризницу. Но Себастьян уже отставил мычащего священника в сторону и двинулся ей наперехват. Полоснув его яростным взглядом, леди Жизель свернула и бросилась по узкой деревянной лестнице на западную галерею.

Себастьян поспешил за ней, шагая через две ступеньки. Когда он поднялся на скрипучий помост, она стояла у деревянных перил, подняв урну, как оружие.

– Не подходите ко мне, – сказала она с пугающим спокойствием.

Он шагнул вперед.

– Я не причиню вам вреда. Просто отдайте мне сердце.

Она покачала головой.

– Вы спрашивали, откуда мне известно имя мебельщика, Баллока. Что ж, я вам скажу. Я нарочно свела с ним знакомство. Рассчитывала, что он может оказаться полезным, отвлекая всяких надоедливых личностей – вроде вас, – сующих нос в наши дела. Вот почему, прежде чем прийти сюда, мой кузен наведался в мастерскую на Тичборн-стрит – он хотел убедиться, что Баллок знает о ребенке. Представьте, этот громила крайне зол на вас. Поклялся, что отомстит и вам, и Алекси Соваж.

– Сын Дамиона Пельтана в безопасности. – Себастьян сделал к ней шаг, потом еще. – Баллоку до него не добраться.

Ее высокий, звенящий смех разнесся по маленькой часовне. Дождь барабанил по крыше, порывистый ветер волнами налетал на окна.

– Глупец, я не про Ноэля Дюрана говорю. Что мне за интерес в ублюдке принца? Я говорю о вашем ребенке. Вашем будущем ребенке.

Себастьян дернулся, чувствуя, как мороз пробежал по коже.

– Баллок убьет их, – сказала она с холодным торжеством. – Убьет ребенка и его мать.

Себастьян сделал к ней еще один шаг.

– Я вам не верю.

– Это будет величайшая месть из всех возможных, не так ли? – усмехнулась леди Жизель и обрушила тяжелую урну ему на голову.

Острый край серебряной ручки взрезал кожу, горячая кровь хлынула на лицо. Себастьян поднял руку, чтобы отстранить нападавшую, но она снова ударила его урной, ее черты исказились яростью, ненавистью и безрассудной решимостью.

С залитыми кровью глазами Себастьян оттолкнул женщину. Она шатнулась назад, потеряла равновесие и навалилась спиной на перила галереи. Себастьян услышал треск ломающегося дерева и, отерев глаза, увидел, как ужас осознания наполнил ее лицо.

Трухлявые перила, не выдержав, развалились. Леди Жизель, уцепившись одной рукой за балясину, повисла в воздухе. Отпусти она урну, схватись второй рукой, возможно, и спаслась бы. Но нет, она держала свою добычу до конца, даже падая с гневным криком в ворохе взметнувшихся черных юбок.

– Mon Dieu! – возопил священник, когда она с хрустом рухнула на каменные плиты.

Удар выбил урну из ее рук, хрустальный сосуд разлетелся сверкающими осколками, украденное сердце упало близ ее откинутой ладони. Леди Жизель смотрела в потолок часовни большими, невидящими глазами. Но Себастьян не стал задерживаться, чтобы убедиться в ее смерти.

Он со всех ног бежал к двери.

ГЛАВА 57

Пол Гибсон сидел спиной к кухонному столу и прищуренными в улыбке глазами наблюдал, как Алекси наполняет чайник и опускает на подставку.

– Я предложил тебе здесь остаться не для того, чтобы превратить в стряпуху и прислугу для никчемного одноногого ирландца.

Она повернула к нему лицо. Пламенеющий в свете очага водопад ее волос наводил на мысли о туманных рассветах и об осеннем листопаде.

– Миссис Федерико вернется не раньше, чем настоит на своем. – Алекси выпрямилась, шагнула к нему между разведенных ног, взялась за плечи, поймала его взгляд и сказала, передразнивая его акцент: – И что же станется с никчемным одноногим ирландцем, а? Ммм?

Он положил ладони на ее бедра, с восторгом убеждаясь, что она желает его, находит в нем что-то привлекательное. Самое страшное, если она вдруг поймет, что он ее не достоин, что ею двигали скорее благодарность и жалость, а не духовная близость и любовное влечение, захватившие все его существо.

– Алекси… – начал Пол, но его прервал стук в дверь.

– Ладно, иди уж, – со смехом отстранилась она, когда он промедлил.

Больше не мешкая, он с трудом встал на ноги.

– Это, верно, Девлин. Пришел за результатами вскрытия того ювелира с Хеймаркета.

Прихватив шандал с парой свечей, Пол захромал по коридору, чтобы открыть входную дверь нежданному гостю. Но то был не Девлин, а страшно раздавшаяся дочь лорда Джарвиса; стоявший сбоку лакей держал над ней зонт. Порывы ветра швыряли в дом пригоршни дождя.

– Боже мой, леди Девлин, – Гибсон со всевозможной поспешностью отошел назад. – Входите, пожалуйста. Что-то случилось?

– Ничего не случилось, – сказала она, встряхивая влажные юбки, когда шагнула в узкий коридор. По ее кивку лакей сложил зонт и побежал к ожидавшему экипажу. – Мне хотелось бы поговорить с Алекси Соваж. Она здесь?

– Я здесь.

Гибсон посмотрел через плечо и увидел Алекси. Та стояла, высоко подняв голову и скрестив руки на поясе. Два женских взгляда встретились, сцепились.

– Не стану вас задерживать, – прервала молчание виконтесса. – Я пришла, чтобы извиниться за свою грубость. Я обвинила вас в низменных мотивах, тогда как единственное, что вы хотели, это попытаться спасти жизнь моему ребенку. Пожалуйста, простите меня.

Алекси шагнула вперед и встала рядом с Полом, ее рот изумленно приоткрылся.

– Так упражнение подействовало? Ребенок повернулся?

Непривычная улыбка заиграла на губах виконтессы, и Гибсон подумал, что никогда прежде не видел ее такой доступной и такой симпатичной.

– Да. Я не знаю, как вас благодарить, скажу лишь… Простите.

Гостья повернулась, чтобы уйти, но Алекси протянула руку, останавливая ее.

– Мы тут как раз чаевничать собираемся. Пожалуйста, присоединяйтесь.

Виконтесса покачала головой.

– Не хочу вам мешать.

– Останьтесь, хотя бы пока буря малость не утихнет, – добавил Гибсон. – Вон, дождь-то как хлещет.

Поколебавшись, леди Девлин медленно улыбнулась.

– Ладно. Спасибо.

Алекси скрылась на кухне, а Пол направился в гостиную впереди гостьи.

– Когда я услышал ваш стук, – сказал он, поставив подсвечник на комод возле двери, – то подумал, что это Девлин зашел узнать про вскрытие Фаррагута.

Подойдя к камину, виконтесса протянула к огню озябшие руки.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Кое-что нашел, но, признаться, с убийством бедняги это никак не связано. – Он снял с каминной полки одну из выстроившихся там тяжелых банок с заспиртованными анатомическими препаратами. – Наверное, это немного сложно для понимания…

– Что это? Похоже на… – она осеклась и побледнела, уставившись ему за спину.

Внезапно вдохнув смешанную вонь влажной шерсти, свежей древесной стружки и застарелого мужского пота, Гибсон обернулся и словно попал в ночной кошмар.

Дверной проем заполнял Самсон Баллок, его шляпа и плечи потемнели от дождя, лицо кривила торжествующая ухмылка. Перед собой он держал Алекси, накрутив на мясистый кулак ее огненные волосы и прижимая к щеке лезвие ножа. Ее лицо было алебастрово-белым, горло дернулась, когда она с трудом сглотнула.

Она выглядела очень маленькой – макушка даже до плеча громилы-мебельщика не доставала. Гибсон почувствовал, как сердце забилось о ребра, услышал странный рев в ушах. Прикипев взглядом к Алекси, он бессознательно сделал шаг вперед.

– Какого…

– Подойдешь ближе, и леди докторша останется без глаза, – предупредил Баллок и надавил ножом. По щеке Алекси потекла струйка крови.

Гибсон замер, руки сильно, до боли сжали банку. Чувства внезапно обострились: собственное дыхание оглушительно скрежетало, глаза кололо пламя свечей, мерцающее от холодного сквозняка, который тянулся, скорей всего, из открытой кухонной двери.

– Кто вы такой? – требовательно спросила виконтесса.

– А ты не знаешь, что ли? – Мебельщик рассмеялся, но не весело. – Хочешь сказать, супружник твой, благородный и могучий виконт Девлин, ни словечком не остерег насчет меня?

– Его зовут Самсон Баллок, – голос Алекси звучал спокойно, без единой нотки страха, – и он здесь потому, что считает меня виновной в смерти своего брата.

Баллок, крутанув кулаком, туже натянул ее волосы, заставив вздрогнуть и неестественно вывернуть голову.

– Ты и есть виновная, чертова сука. Я ж тебе обещал, что ты у меня поплачешь, раз сунула свой французский нос не в свое дело. Теперь-то жалеешь небось, а? Через тебя и брат твой помер, и старуха твоя. Очередь за тобой, сука. – Отведя нож от щеки Алекси, он ткнул им в сторону Геро Девлин. – И вот за нею.

Все еще стискивая банку с заспиртованным препаратом, Гибсон медленно шагнул вперед, потом еще раз. Его сотрясала дрожь, он еле ковылял, чуть не падая.

– Придурок, я кому сказал не двигаться! – вспылил Баллок. Затем кивнул на сосуд в руках Гибсона. – Что за чертова хрень?

– Это? – Гибсон поднял ношу повыше. – Сердце.

Поймав взгляд Алекси, он отчаянно попытался передать ей мысль о том, что собирался сделать. Безнадежная попытка, но может, она поймет хотя бы, что нужно быть готовой?

Он снял крышку с широкого горла.

– Довольно необычной формы. Хотите посмотреть? – и с этими словами Гибсон выплеснул содержимое банки в лицо Баллоку.

Тот взревел и откинул голову, когда спирт ужалил глаза. Мебельщик по-прежнему держал нож, зато отпустил Алекси, чтобы отереть лицо большой ладонью.

Вывернувшись из-под его руки, она схватила с комода шандал и ткнула горящими свечами в пальто Баллока.

Залитая спиртом ткань занялась огнем, пламя подпрыгнуло и заплясало на длинных черных волосах.

– Алекси! – крикнул Гибсон, испугавшись, что огонь перекинется ей на плечи и голову, куда спирт тоже попал.

Баллок снова испустил рев, слепо закружил на месте. Сорвав шляпу, он хлопал себя по голове и пытался стянуть пылающее пальто.

– Я тебя убью! – вопил он. – Всех вас убью!

Жена Девлина нагнулась к камину. Гибсон понял ее задумку, лишь когда она обеими руками взялась за кочергу. А потом она сделала шаг вперед и с размаху обрушила кочергу на голову Баллока.

Железный прут врезался в череп сбоку, кость отвратительно хрустнула. Баллок тяжело повалился, опрокинув стол, и пламя с его пальто и волос метнулось на потертый, залитый спиртом ковер.

– Быстрее! – воскликнул Гибсон, подавшись к окну и чуть не падая. – Шторы!

Алекси подбежала первой и сдернула вниз выцветшую тяжелую ткань, подняв облако пыли и паутины. Геро Девлин сняла с себя накидку и принялась хлопать по огню, который трещал уже у двери. Дым заполнил комнату.

– Сюда! – крикнула Алекси, бросая штору на языки пламени.

Вместе они забили и затоптали огонь до полного уничтожения. На черном, закопченном ковре так и лежал Баллок с размозженной головой.

– Надеюсь, он мертв, – сказала виконтесса.

– Да уж, – подхватила Алекси.

Трое победителей дышали заполошно и хрипло, их лица раскраснелись от жары и от радости. Они обменивались восторженными взглядами, без слов понимая друг друга.

А затем из прихожей раздался крик и грохот.

В гостиную ввалился Девлин и остолбенел, мечась взглядом между женой, Гибсоном, Алекси и кровавым, почерневшим трупом у их ног.

– Какого черта?!

На лице виконтессы появилось странное, ошеломленное выражение, которое озадачило Гибсона, но тут он заметил влажное пятно, расплывавшееся по ее юбке и по ковру под ее ногами, – пятно, не имевшее никакого отношения к разлитому спирту.

– Ну, – сказал Гибсон со смехом, вызванным головокружительным облегчением. – Ты, пожалуй, малость опоздал, чтобы помочь нам позаботиться о мистере Баллоке. Но зато поспел как раз вовремя, чтобы доставить свою жену домой. И поспеши. Судя по всему, ваш малыш решил, что ему самая пора появиться на свет.

ГЛАВА 58

Суббота, 30 января

Младенец-то повернулся, но Геро все равно промучилась всю ночь и половину следующего дня. Поначалу Себастьян помогал ей ходить взад-вперед перед камином; шторм на улице пушечно бил в стену порывами ветра и обстреливал окна дождем. Затем, когда приступы боли стали такими сильными и частыми, что жена больше не могла держаться на ногах и легла, он сидел рядом. Геро отчаянно вцеплялась в его руку. Если бы он мог забрать ее боль, то так бы и поступил. Спустя несколько часов он уже думал, что если бы ценой своей жизни мог прекратить эту бесконечную, жестокую агонию, то и на это согласился бы.

А младенец все не хотел рождаться.

– Матерь Божия, почему вы ничего не делаете? –  накинулся Себастьян на Алекси Соваж ближе к полудню.

Гибсон настоял на том, чтобы целиком довериться французской докторессе, заявив, что за один лишь последний год она приняла больше родов, чем он за всю свою врачебную карьеру. Но по мере того как часы тянулись и тянулись, а взмокшая Геро, подавляя стоны, продолжала страдать, Себастьян все сильнее сомневался в здравомыслии своего друга.

Француженка глянула на него, ее осунувшееся лицо покраснело.

– Ваш сын появится на свет, когда будет к тому готов, милорд.

– У первенцев есть привычка затягивать роды, – негромко добавил Гибсон.

«Насколько затягивать?» – чуть не закричал Себастьян. Но каким-то образом сумел проглотить вопль и изобразить видимость спокойствия над леденящим, душераздирающим ужасом.

Порой до него доносились голоса Гендона, Джарвиса и леди Джарвис – они, не смыкая глаз, коротали время ожидания этажом ниже. Клер Бизетт принесла закуски, которые Гибсон и Алекси с аппетитом стали поглощать, что Себастьян нашел отвратительным. И вот, когда стало казаться, что Геро уже больше не выдержит, Алекси сказала:

– На подходе.

Себастьян не смог на это смотреть. И поэтому смотрел в лицо Геро. Теперь он уверился, что любой из превозносящих силу, выносливость и храбрость мужского пола просто никогда не видел, как женщина рожает.

– Вы справились, миледи, – воскликнула Алекси охрипшим, взволнованным голосом.

Геро снова схватила Себастьяна за руку, глубоко вонзив пальцы, она дрожала всем телом от усталости и облегчения.

– Все хорошо? Пожалуйста, скажите мне, что все хорошо.

Ей ответил громкий крик, из-за которого глаза Себастьяна наполнились слезами, так что он спрятал лицо в потном клубке волос Геро.

– У вас прекрасный сын, – сообщила Алекси, поднимая брыкающегося, вопящего младенца, измазанного неприглядной смесью крови и чего-то воскообразного.

С невнятным возгласом Геро протянула руки, чтобы взять сына.

Она долго-долго улыбалась над своим голосящим новорожденным, лицо ее исполнилось нежности. Такого выражения Себастьян никогда прежде у жены не видел. Затем она подняла глаза, и, встретившись с нею взглядом, он задохнулся от любви.

– Говорила же я тебе, что это будет мальчик, – прошептала Геро. – Может, следующей получится твоя девочка.

От одной лишь мысли о том, чтобы снова подвергнуть жену такому испытанию, его ноги внезапно обмякли, и Себастьяну пришлось сесть.

– А имя вы уже придумали? – спросила Алекси.

– Саймон, – сказала Геро. После многомесячных споров супруги сошлись на том, что она будет называть мальчиков, а Себастьян подберет имена для девочек. – Саймон Алистер Сен-Сир.

Она придвинула младенца поближе к мужу, чтобы тот хорошенько рассмотрел своего сына. Густые темных волосики прилипли к голове, глаза были зажмурены, красное личико кривилось от плача.

– Какого цвета у него глаза? – поинтересовался Гибсон.

– Пока не знаю, – отозвалась Геро. – Он так надсаживается, что не видно.

И тут, словно почувствовав сосредоточенное на нем внимание, Саймон Сен-Сир прерывисто вдохнул, перестал вопить и взглянул на мир.

– Господи, помилуй, – прошептал Гибсон.

Глаза были желтыми.

          * * * * * * * *

 Вторник, 2 февраля

День выдался серым и ветреным, низкие облака грозили дождем.

Пол Гибсон стоял рядом с могилой Дамиона Пельтана. В мягкой, совсем недавно насыпанной земле была вырыта небольшая яма. Алекси застыла бок о бок, держа деревянный ящичек с сердцем брата. Ветер трепал ее волосы и хлопал черными юбками траурного платья. Лицо было бледным, но спокойным, непокрытая голова высоко поднята. Подумав, что она, возможно, про себя молится, Гибсон осознал, что даже не знает, верит ли она в Бога и ищет ли утешения в своей религии.

Прошлой ночью, когда они лежали в объятиях друг друга, он спросил, действительно ли она уверена, что Дамион Пельтан был сыном ее отца, а не пропавшим дофином, спасенным из Тампля. Алекси молча на него посмотрела, а потом ее взгляд переместился куда-то далеко-далеко. Покачав головой, она выдохнула: «Нет».

Наверное, они никогда не узнают правды. Некоторые вопросы не предполагают ответов. Вот выяснит ли кто-нибудь или хотя бы попытается выяснить, сколько миллионов людей убито в этой бесконечной войне, бушующей по всей Европе? Некоторые погибли, исполнясь странной альтруистической гордыни, более известной как патриотизм. Другие сложили головы во имя Бога, либо стяжая славу, либо гонясь за деньгами на выпивку и шлюх. Третьи же полегли, ведомые долгом – не то недопонятым, не то понятым превратно. Но большинство лишились жизни, просто оказавшись в неправильном месте или бездумно делая то, что им велели.

Гибсон не сомневался, что самонадеянные индивиды с чрезмерными амбициями и ненасытной жадностью всегда будут убеждать или принуждать других людей за них умирать.

Он смотрел, как Алекси опустила деревянный ящичек с сердцем Дамиона Пельтана в вырытую яму, захватила горсть земли из кучи и ссыпала на крышку, пропуская сквозь пальцы.

По кивку Гибсона кладбищенский сторож взялся за лопату и принялся забрасывать яму; ящичек скрылся из глаз.

«Разве важно, чье сердце здесь теперь похоронено: некоронованного короля или сына простого врача?» – спросил себя Гибсон. Он знал, что это один из тех вопросов, из-за которых велись войны и одни люди погибали, а другие – вроде него – еле тащили по жизни свои изувеченные тела.

Они стояли бок о бок, пока последняя лопата земли не легла на могилу и сторож не ушел. Они все стояли, и наконец ее рука двинулась, ища его руку. Их взгляды встретились, а когда ветер разметал ее волосы, губы Алекси изогнулись в дрожащей улыбке.

ОТ АВТОРА

В округе Святой Екатерины действительно были места с выразительными названиями «Кошачий Лаз» и «Двор висельника», теперь они исчезли. В 1827 году старая церковь и монастырские строения вместе с прилегающими улицами были снесены, чтобы создать Доки Святой Екатерины – центральный лондонский торговый порт. В результате этой давней городской реконструкции более одиннадцати тысяч бедняков лишились крова. По большей части без всякой компенсации.

Желающим подробнее узнать о деторождении в Англии в эпоху регентства рекомендую книгу Джудит Шнейд Льюис «Family Way: Childbearing in the British Aristocracy, 1760–1860». Правда, у Льюис факты подобранны довольно тенденциозно – в поддержку ее предпосылки, что увеличение числа мужчин-акушеров было во благо. При этом она игнорирует пагубные последствия отказа от родильного стула ради более «скромных» позиций роженицы и недооценивает количество погибших от обильных кровопусканий и катастрофически скудной диеты, которую рекомендовали будущим мамочкам. Смертельно опасная практика для таких, как принцесса Шарлотта, страдавшая порфирией. Тем не менее книга Льюис очень полезна, поскольку разрушает многочисленные мифы и заблуждения, показывая, что женщины из высшего общества продолжали вести публичную жизнь – например, посещали оперу или устраивали вечеринки, – когда до родов оставались считанные часы. Присутствие Себастьяна при рождении его сына было вполне нормальным. Так принц Леопольд оставался возле принцессы Шарлотты все пятьдесят часов ее мучений. Также существовало обыкновение, чтобы члены семьи ждали разрешения от бремени в соседней комнате, как это делают Гендон с лордом и леди Джарвис.

Ричард Крофт являлся в то время самым авторитетным акушером Лондона (он стал «сэром Ричардом» в 1816 году после смерти старшего брата). Сознавая свою ответственность за неудачное родовспоможение у принцессы Шарлотты, вслед за ее смертью он трагически покончил с собой.

Английское разграничение между хирургами и врачами восходит к средневековью, когда большинство врачей были священнослужителями, а церковь запрещала им заниматься той деятельностью, которую практиковали хирурги. Интересно, что это различие не получило распространения на континенте, где средневековое духовенство никогда не доминировало в практической медицине.

Вторжение в Россию в 1812 году обернулось катастрофой для французских войск, и в декабре того же года имела место реальная попытка свергнуть Наполеона. Но мирная делегация Вондрея в Лондоне – мое собственное изобретение.

То, что тела членов французской королевской семьи погребали в Сен-Дени, а их внутренние органы отправляли в другие храмы – широкоизвестный факт. Множество таких реликвариев были расплавлены во время Революции, а их содержимое сожжено. Несколько сердец распродали художникам. Например, сердце Людовика XIV купил живописец По де Сен-Мартен. Некоторые полагают, что красные одеяния фигур на переднем плане его пейзажа «Вид на Канны» в музее Понтуаза обязаны своим необычным колером королевскому сердцу.

Король Франции Людовик XVI, его королева Мария-Антуанетта и их выжившие на тот момент дети – Мария-Тереза-Шарлотта и Луи-Шарль – в августе 1792 года были заключены в башню Тампля. Эта тюремная крепость в средние века являлась оплотом рыцарей Тамплиеров  (при последующей Реставрации здание разрушили).

Там же томилась и мадам Елизавета, младшая сестра Людовика XVI, хотя я постаралась о ней не упоминать, чтобы избежать путаницы. Короля отправили на гильотину 21 января 1793 года, королеву – в октябре, а следом за ней и принцессу Елизавету. Летом, перед судом над королевой, маленького дофина отделили от матери, тети и сестры и заперли в отдельной камере этажом ниже.

Луи-Шарлю было всего семь лет, когда его бросили в тюрьму. По всем свидетельствам, то был счастливый, здоровенький мальчик с пухлыми щеками, который наслаждался вынужденным пребыванием семьи в Тюильри, потому что, как он однажды признался придворному, там ему доводилось видеть своих родителей гораздо чаще, чем в Версале. В тюрьме с ним обращались даже хуже, чем описано в этой книге.

Интересно, что врач, первым вызванный к дофину, д-р Жозеф Дессо, сообщил, что ребенок в Тампле совсем не похож на принца, которого он видел до Революции. Дессо скоропостижно скончался 1 июня 1795 года, после того как позволил себе намекнуть на некие темные дела. Его жена утверждала, что доктора отравили.

После смерти Дессо лечение мальчика поручили Филиппу-Жану Пельтану. Когда ребенок умер, Пельтан был среди тех, кто производил в Тампле вскрытие. Он действительно извлек у усопшего сердце, завернул в носовой платок и вынес в кармане из тюрьмы. А потом хранил это сердце в своем кабинете заспиртованным в хрустальном сосуде.

Дальнейшая история реликвии очень длинная и запутанная. В какой-то момент один из учеников Пельтана украл сердце. Но похититель вскоре умер от туберкулеза, и его вдова вернула Пельтану пропажу. После Реставрации тот пытался передать сердце сначала Марии-Терезе, а затем свежекоронованному  Людовику XVIII и нескольким другим членам королевской семьи, но никто не согласился его принять.

Наконец, накануне своей смерти Пельтан всучил сердце архиепископу Парижа. И оно находилось в Архиепископском дворце, когда тот был разграблен восставшими во время революции 1830 года. Хрустальный сосуд разбили, а сердце бросили на пол.

Но через несколько дней после беспорядков сын Филиппа-Жана Пельтана, Габриэль, тоже врач (у настоящего Пельтана было двое сыновей и дочь, но Дамион и Алекси придуманы мною), побывал во дворце с одним из участников погрома и будто бы нашел сердце среди обломков. Вновь помещенное в сосуд со спиртом сердце в конечном итоге было передано претенденту на французский престол от Бурбонов.

А затем оно пошло гулять по Европе: из Испании в Австрию и дальше в Италию, ведя за собой войну и разруху, пока в конце концов в 1975 не было погребено в базилике Сен-Дени близ Парижа – традиционном месте захоронения французских королей. Но сомнения по поводу его подлинности сохранялись. И лишь недавние тесты ДНК доказали, что, несмотря на неясное происхождение, сердце действительно принадлежит потомку Марии-Антуанетты Габсбург.

Однако даже генетическая экспертиза не столь убедительна, как может показаться, поскольку (среди других возможностей) у Луи-Шарля был старший брат Луи-Жозеф-Ксавье, который умер в 1789 году. Его сердце было захоронено в Валь-де-Грас и исчезло во время Революция. А по слухам, попало в «коллекцию» архиепископа Парижа, которому Филипп-Жан Пельтан отдал свою реликвию. Поэтому нельзя исключать, что во время беспорядков 1830 года произошла замена. Как бы там ни было, сердцу пропавшего дофина теперь посвящена отдельная книга: «The Lost King of France: How DNA Solved the Mystery of the Murdered Son of Louis XVI and Marie Antoinette» Деборы Кэдбери.

На долю Марии-Терезы в Тампле действительно выпали испытания, которые я здесь описала. Была ли она в тюрьме изнасилована – доподлинно неизвестно, хотя большинство ее современников подозревали или даже утверждали, что была. Существуют также письма с намеками на последовавшую беременность. Самая последняя биография Мадам Руаяль, как ее называли, – это книга Сюзан Нагель «Marie-Therese: The Fate of Marie Antoinette’s Daughter». Нагель – профессор гуманитарных наук, а не историк, и ее труд удручающе скуп на сноски. А ее чрезмерное сопереживание теме зачастую приводит к предвзятому раскрытию. Но история жизни этой несчастной принцессы – сама по себе увлекательнейшая фабула.

Наполеон действительно отзывался о Марии-Терезе как о «единственном мужчине в своей семье», но лишь в 1815 году.

На протяжении многих лет после освобождения из Тампля Мария-Тереза подвергалась осаде претендентов, выдававших себя за пропавшего дофина. Носились слухи о планах и заговорах по вызволению королевского сына из тюрьмы, в частности, с подменой на умирающего глухонемого мальчика, и многие думали, что какой-то из этих заговоров наверняка удался.

Могильщик на кладбище Сен-Маргерит на улице Сент-Бернар в Париже, куда отправили тело дофина, похоронил принца отдельно и отметил могилу. Позже, в XIX веке, ее дважды раскапывали (в 1846 и 1894 годах) и исследовали содержимое. Обе аутопсии в результате зафиксировали, что останки принадлежали мальчику, который умер от туберкулеза, но на момент смерти был старше десяти лет. Эти останки никогда не подвергались генетическому анализу.

Поместье Хартвелл-Хаус принадлежало семейству Ли (Роберт Э. Ли – один из их потомков) и на самом деле было арендован Бурбонами, которые, по сути, разрушили его. Сейчас здесь отель.

Луи-Станислав, дородный граф Прованский, взошел на французский трон под именем Людовика XVIII и правил от Реставрации до своей смерти в 1824 году (с небольшим перерывом из-за краткого возвращения Наполеона с Эльбы). Замечание о «девяноста восьми процентах» хотя и кажется поразительно современным, было им произнесено и многократно цитировалось. На троне его сменил брат, граф Артуа, ставший Карлом X. Ультра-роялизм Карла и про-иезуитская политика, поддерживаемая Марией-Терезой, в немалой степени разожгли революцию 1830 года.

Мария-Тереза умерла бездетной в 1851 году и похоронена во францисканском монастыре Кастаньявицца в нынешней Словении. Ей довелось побыть королевой Франции в течение двадцати минут в 1830 году.

Небольшая французская часовня близ Портман-сквер действительно существовала, но сейчас ее больше нет. Первоначально храм назывался Нотр-Дам-де-л’Анонсиасьон (Благовещения Пресвятой Богородицы), а позже был переименован в честь Людовика Святого. В те времена в Лондоне обреталось тридцать епископов и восемь тысяч французских священников, бежавших от Революции.

Выдающимся авторитетом по части гомосексуализма в георгианской Англии является Риктор Нортон (Rictor Norton). Он щедро публикует свои материалы в Интернете по адресу . Его увлекательные статьи о лондонском молли-андеграунде обеспечили меня фактурой для образа Серены Фокс.

Действительно существует легенда о Темной Графине, которую объявляют истинной Марией-Терезой. Известные в немецком языке как Dunkelgrafen, а во французском – Comte et Comtesse des Tenebres, «Темные» граф и графиня были обеспеченной парой, ведшей затворническую жизнь в Тюрингии. Мужчина представлялся как граф Вавель де Версей, но личность женщины хранилась в секрете. Когда Темная Графиня умерла в 1837 году, ее похоронили с неприличной поспешностью. Врач, присутствовавший при смерти, счел, что ей было около шестидесяти лет, как и Марии-Терезе на тот момент.

В конце концов граф оказался Леонардом Корнелием ван дер Вальком – голландским дипломатом, некогда служившем в парижском посольстве. Но о личности его спутницы по-прежнему остается лишь догадываться. Слухи, связывающие Темную Графиню с Марией-Терезой, начались еще до брака принцессы с герцогом Ангулемским в 1799 году. Таинственная пара неизменно популярна в Германии; существует даже историческое общество Мадам Руаяль, посвященное тюрингским затворникам и проводящее лекционные симпозиумы.

К слову о титулованиях, хотя американскому уху это может показаться странными, жена младшего сына герцога, не имевшего собственного титула, действительно звалась бы «Леди-Имя-Мужа», как леди Питер. Точно так же, хотя логично ожидать, что, приобретя новую фамилию, Геро стала «Геро Сен-Сир», в разговоре ее называют, прибавляя к ее собственному имени титул мужа, то есть «Геро Девлин». Напомню для примера знаменитую Салли Джерси, которая была женой Джорджа Вильерса, пятого графа Джерси.

________________________________________________

Перевод осуществлен на сайте .

Куратор: Talita

Переводчики: lesya-lin, codeburger

Редакторы: codeburger, Кьяра

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Sainte Marie, Mère de Dieu, priez pour nous pauvres pécheurs… - (фр.) Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…

(обратно)

2

A quelle heure? – (фр.) В котором часу?

(обратно)

3

Oui. - (фр.) Да.

(обратно)

4

Merci, monsieur. - (фр.) Спасибо, сударь.

(обратно)

5

Баски – народ, живущий в северной Испании и на юго-западе Франции. Национальная гордость басков - «эускара» (баскский язык), единственный реликтовый язык в юго-западной Европе, сохранившийся ещё с доримских времен. Его происхождение до сих пор не раскрыто, и он считается изолированным языком.

(обратно)

6

C'est dommage... – (фр.) Жаль...

(обратно)

7

Puces – (фр.) блохи, клопы

(обратно)

8

История поместья Хартвелл-Хаус насчитывает почти тысячу лет и уходит корнями во времена царствования Эдуарда Исповедника (1042-1066 гг.). Существующий и поныне особняк был построен в 1570-1617 гг. для богатой и влиятельной семьи Хэмпденов. Затем в 1650 г. через брак поместье перешло во владение старинного бакингемширского рода Ли. С 1809 по 1814 год здесь нашли приют изгнанные Бурбоны: Людовик XVIII с супругой Марией-Жозефиной Савойской (которая умерла в этом доме в 1810 г.),  уже знакомая нам Мария-Тереза-Шарлотта, дочь Людовика XVI и Марии-Антуанетты, граф д’Артуа (впоследствии Карл X), изгнанный король Швеции Густав IV и сотня придворных. Когда в 1814 г. после отречения Наполеона сенат Франции предложил Людовику XVIII вернуться на престол, именно в библиотеке Хартвелл-Хауса тот подписал согласие принять французскую корону.

(обратно)

9

Дочь Франции, Сын Франции — официальные титулы детей французского короля.

(обратно)

10

Луи-Станислав-Ксавье, Людовик  XVIII (1755-1824), свое второе имя получил в честь прадеда, польского короля Станислава Лещинского, а третье – в честь одного из святых покровителей семьи матери, святого Франциска Ксаверия (христианского миссионера, иезуита, сподвижника Игнатия Лойолы, проповедовавшего в Индии, Японии, на Цейлоне). Символично, учитывая, что принцу пришлось более 20 лет скитаться по городам и весям Европы.

(обратно)

11

На самом деле, граф Прованский бежал из Франции под именем графа де л’Иль-Журден (так называлось одно из поместий Бурбонов в Лангедоке), имея на то полное право. Еще Людовик I Хромой, герцог де Бурбон (1279-1341), писался в официальных документах «граф де Клермон-ан-Бовези, граф де ла Марш, сеньор де Божоле, граф де л’Иль-Журден и прочая, и прочая». Но за десятилетия странствий Луи-Станислава имя сократилось до «де л’Иль», а потом то ли с легкой руки какого-то несведущего иностранца, то ли и вправду со слов Наполеона начало писаться «де Лилль»: может,  потому, что город Лилль больше Иль-Журдена был известен за пределами Франции, а может, и в насмешку – ведь такого титула никогда не существовало.

(обратно)

12

Оксбридж  — термин, образованный слиянием слогов названий двух старейших университетов Великобритании (Оксфорд+Кембридж), употребляется как символ первоклассного образования, доступного лишь привилегированным слоям общества. Впервые слово «Оксбридж» появилось в 1849 году в романе английского писателя-сатирика Уильяма Теккерея. Это он у Себастьяна нахватался, точно.

(обратно)

13

Прелиминарии  (от лат. prae – прежде + limen – начало) – предварительные переговоры, предварительное соглашение, которым конфликтующие стороны устанавливают основные положения будущего мирного договора.

(обратно)

14

Эйлсбери-Вейл (долина Эйлсбери) – обширный равнинный участок в северной части Бакингемшира, пасторальные пахотные поля и пастбища. Финчли-Коммон – пустошь в северном предместье Лондона, на Великой Северной дороге, ведшей из Лондона в Йорк и Эдинбург. Излюбленное место грабителей, нападавших на почтовые кареты и дилижансы. Сравняться с ней дурной славой могла разве что Ханслоу-Хит – такая же пустошь, через которую  пролегали основные дороги на запад и юго-запад Англии.

(обратно)

15

Вследствие французской революции в Англию хлынула толпа беженцев-католиков. Но в Британии римско-католическая церковь со времен Реформации находилась под запретом. В 1798 году лидер французского духовенства в Англии, Жан-Франсуа де ла Марш, епископ Сен-Поль-де-Леон, добился выделения участка под строительство католической часовни. Храм  был освящен 15 марта 1799 года во имя Нотр-Дам-де-л’Анонсиасьон (Благовещения Пресвятой Богородицы). Часовня быстро стала центром общения для изгнанников. Здесь венчались два будущих французских монарха – граф Прованский и граф д’Артуа. После реставрации власти Бурбонов в 1814 году многие из ссыльных вернулись во Францию, и часовня лишилась значительной части своей паствы. Однако указом Людовика XVIII ей был присвоен статус Королевской часовни Франции и выделено содержание из королевской казны. Среди ее прихожан по иронии судьбы побывали и члены императорской семьи: братья Бонапарта – Жозеф и Люсьен (когда они жили на Парк-Кресент в 1833 году) и его племянник Наполеон III с супругой Евгенией. 

(обратно)

16

Традиционно на стенах католических храмов помещаются по периметру четырнадцать картин или скульптурных композиций, соответствующих четырнадцати стояниям крестного пути. Во время Великого поста, особенно по пятницам, проводятся специальные богослужения крестного пути, во время которых молящиеся обходят весь храм.

(обратно)

17

Буду ходить пред лицом Господним на земле живых… – Псалом 114:9 (в последнем переводе Nova Vulgata, утвержденном Иоанном Павлом II в 1979 г. – Псалом 116:9). Интересно, что в каноническом (c 1590 г.) переводе Иеронима Стридонского (382 г.) первое слово было иным: «Placebo Domino in regione vivorum» (Буду угоден Господу на земле живых).

(обратно)

18

Affaire de сoeur – (фр.) дословно «сердечное дело»; роман, любовная интрижка.

(обратно)

19

Милостивый Господи Иисусе, даруй им покой. Аминь. – Последние слова из секвенции «Dies irae» (День гнева) из заупокойной мессы (реквиема).

(обратно)

20

Отель-Дьё де Пари («Парижский Божий приют») — старейшая (и долгое время единственная) больница и богадельня Парижа, основана в 651 г. парижским епископом Ландри,  впоследствии причисленным к лику святых.

(обратно)

21

«Героическая» медицина — популярный термин, используемый для описания драконовской медицинской практики XVIII-XIX веков (только герои могли выдержать подобные процедуры и выжить ). Наиболее распространенным методом лечения для самых разных заболеваний было кровопускание — обычно по одной пинте (0,568 литра!) за сеанс.

Кровоточащие раны прижигались кипящим маслом, и от болевого шока при этом умирало не меньше пациентов, чем от потери крови. Еще одна популярная процедура «героической» медицины — очищение кишечника, часто с применением средств на основе мышьяка и ртути, поэтому отравления среди больных были вовсе не редкостью. Жертвой подобного лечения стал Джордж Вашингтон, который после езды верхом в холодную, сырую погоду слег с простудой. В три приема ему выпустили два литра крови, вызвав анемию и слабость; затем врач дал ему ртутное слабительное. Вашингтон умер в течение суток.

(обратно)

22

В Западной Европе со средних веков существовало разграничение между врачами, которые получали медицинское образование в университетах и занимались только лечением внутренних болезней, и хирургами, которые научного образования не имели, врачами не считались и в сословие врачей не допускались. 

Врачи представляли официальную медицину того времени, которая продолжала следовать слепому заучиванию текстов и за словесными диспутами была еще далека от клинических наблюдений и понимания процессов, происходящих в здоровом или больном организме. Ремесленники-хирурги, напротив, имели богатый практический опыт. Их профессия требовала конкретных знаний и энергичных действий при лечении переломов и вывихов, извлечении инородных тел или лечении раненых на полях сражений во время многочисленных войн.

Официальная медицина упорно сопротивлялась признанию равноправия хирургов: им запрещалось выполнять врачебные манипуляции и выписывать рецепты.  До конца XVIII в. хирургия в Европе считалась ремеслом, а не наукой. Первой страной, где хирургов признали равными врачам, была Франция. В 1731 г. в Париже открыли первую Хирургическую академию.

(обратно)

23

Гален (ок. 129—199 гг. н. э.) — знаменитый врач и анатом из Пергама, работавший в Риме и бывший другом и придворным врачом императора Марка Аврелия. Труды Галена имели огромное влияние на медицину последующих полутора тысяч лет. В Средние века, как на Востоке, так и на Западе, Гален оставался непререкаемым авторитетом, «королем анатомии». Его познания о функциях спинного мозга были полностью оценены только в XIX веке, а его открытия в диссекции костей и мускулов дали термины, которыми пользуются до сих пор. 

(обратно)

24

Старый порядок (также Старый режим) – политический и социально-экономический режим, существовавший во Франции приблизительно с конца XVI – начала XVII вв. до Великой Французской революции. 

(обратно)

25

Конвент – высший законодательный и исполнительный орган Первой французской республики во время Великой французской революции, действовавший с 21 сентября 1792 по 26 октября 1795 г.

Директория – правительство Первой французской республики во время последней стадии Великой Французской революции с 26 октября 1795 до 9 ноября 1799 г. 

(обратно)

26

Одна из легенд о чудом спасенном дофине приведена, например, в книге Жюльетты Бенцони «Проделки королев. Роман о замках», в главе «Воренар (Vaurenard)».

(обратно)

27

Две английские пинты – это на полстакана больше литра (1,137).

(обратно)

28

Клеймо на ладони, у основания большого пальца, означало незначительное преступление. В зависимости от вида проступка выжигалась та или иная буква (или буквосочетание): «B» богохульнику (чаще на лоб), «R» мошеннику, «V» бродяге (чаще на грудь), «F» скандалисту, «T» вору, «M» убийце, «D» дезертиру, «BC» опозорившему полк. Клеймение не столько являлось частью наказания, сколько должно было помочь выявить рецидивиста. На случай, если палача подкупят и тот приложит холодное железо, судейский чиновник проверял результат клеймения и должен был громко объявить: «Знак удался».

(обратно)

29

9 термидора II года по республиканскому календарю (27 июля 1794) во Франции произошел Термидорианский переворот, приведший к аресту и казни Максимилиана Робеспьера и его сторонников, плюс положивший начало сворачиванию режима революционного правительства и периоду Термидорианской реакции. Этим переворотом завершилась Революция и началось государственное становление Республики.

(обратно)

30

Непонятный пассаж. 19 марта 1830 Фердинанд VII Испанский изменил закон о престолонаследии, предоставив право на него и женщинам. В результате вскорости королевой стала его дочь Изабелла II. Но у нас на дворе 1813 год, на испанском престоле старший брат Наполеона – Жозеф. Правда, французские Бурбоны взошли на испанский трон «по женской линии»: через брак Людовика XIII с дочерью испанского короля Филиппа III Анной Австрийской и через брак Людовика XIV с дочерью Филиппа IV Марией-Терезией Австрийской, но тогда в Испании салический закон еще не был принят. От воцарения под именем Филиппа V внука Людовика XIV, герцога Филиппа Анжуйского, до Изабеллы II наследование шло по мужской линии.

(обратно)

31

Жена Людовика XIII, Анна Австрийская, перевела в 1621 году древнюю общину бенедиктинок (Notre-Dame de la Creche) из местечка Бьевр в предместье Парижа, фобур Сен-Жак, и тем положила начало монастырю Валь-де-Грас (Val-de-Grace), где теперь расположен военный госпиталь. Королева любила гостить у монашек и дала обет выстроить храм, если Бог дарует ей сына. Людовик XIV родился 5 сентября 1638 года, а 5 лет спустя умер его отец. Став регентшей, королева получила средства выполнить свой обет. Придел святой Анны отвели под особые захоронения. Анна Австрийская получила согласие сына на то, чтобы похоронить там сердце его первого ребенка, дочери Анны-Элизабет, умершей в 1662 году на 43 дню жизни. К моменту закрытию монастыря там собралось 45 сердец принцев и принцесс королевской крови. Последним было сердце дофина Луи-Жозефа, первенца Людовика XVI, умершего 8-ми лет от роду.

(обратно)

32

В познавательной книге Жоржа Ленотра «Повседневная жизнь Версаля при королях» этому эпизоду посвящена глава «Сердца французских королей».

(обратно)

33

5 футов ~ 1.5 метра

(обратно)

34

Лондонский Сити (англ. City of London) – уникальное территориально-административное образование в центре Лондона, имеющее статус церемониального графства, на месте римского города Лондиниума. Историческое ядро Великобритании, где среди прочего расположен Тауэр, рядом с которым живет Пол Гибсон.  

(обратно)

35

Монумент – памятник, установленный в центре Лондона в память о Великом лондонском пожаре. Представляет собой римскую дорическую колонну высотой 61,57 метра, построенную в 1671–1677 годах архитектором Кристофером Реном и, помогавшим ему в восстановлении города после пожара, знаменитым учёным Робертом Гуком. Это самая высокая в мире свободно стоящая колонна.

(обратно)

36

Флёр-де-лис украшал герб Франции при Капетингах и Бурбонах. Словосочетание появилось в XII веке, а сама фигура гораздо древнее.

(обратно)

37

Розарий – у католиков сочетание устной и мысленной молитвы, совершаемой при помощи четок.

(обратно)

38

Où es-tu? – (фр.) Где ты?

(обратно)

39

Вечный покой даруй ему, Господи.

(обратно)

40

И да сияет ему свет вечный.

(обратно)

41

Да покоится в мире.

(обратно)

42

Душа его с душами всех верных усопших, по великой милости Твоей, да покоится...

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ГЛАВА 47

ГЛАВА 48

ГЛАВА 49

ГЛАВА 50

ГЛАВА 51

ГЛАВА 52

ГЛАВА 53

ГЛАВА 54

ГЛАВА 55

ГЛАВА 56

ГЛАВА 57

ГЛАВА 58

ОТ АВТОРА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg