«Тайна Северного креста»

Тайна Северного креста (fb2) - Тайна Северного креста 825K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Итела Карус

Итела Карус Тайна Северного креста

Памяти моей незабвенной бабушки, которая научила меня любить книги и историю

© Коваленко В.В., 2017

© Shutterstock.com / Aleksandr Petrunovskyi, Dmitry Arhar, Dm_Cherry, Filip Fuxa, обложка, 2017

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2017

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2017

* * *

Глава 1 Встреча в лесу

Великое княжество Литовское, осень 1399 года

Ратный воевода Ремунас из Городненского замка в Принеманье пробирался в свои края после разгромного поражения войска великого князя литовского Витовта на реке Ворскле, которое нанесли ему ордынцы. Он до сих пор не мог поверить в то, что остался жив, – чудом, не иначе. От его большого отряда живыми уцелело после резни всего четыре человека, и они ехали сейчас рядом с ним, понурые и усталые. Да и сам он держался из последних сил. То, что пришлось пережить, было не просто страшно, это было хуже любого ночного кошмара. Такой чудовищной бойни он и припомнить не мог. А ведь много раз ходил в битвы со своим князем. Случалось, было трудно, в сражениях легко не бывает, но обычно они возвращались с победой. Городно было вотчиной князя Витовта, полученной им от отца, и биться с врагами им приходилось часто.

Эти земли испокон веков были неспокойными, и воевать здесь приходилось постоянно. То татары рушили город, то дружина князя Данилы Галицкого его осаждала, а потом и вовсе крестоносцы на него насели. Княжество-то на самой границе Литвы с Тевтонским орденом раскинулось, а Городненский замок как раз на пути крестоносцев лежал. Вот они и осаждали его каждый раз, как на литвинов наступали в ходе войн бесконечных. А однажды, как рассказывал его отец, лет тридцать или более тому назад, рыцари Ливонского ордена вознамерились овладеть Городненским замком, который крепко стоял на берегу Немана. Собрали они рыцарское воинство чуть не со всей Европы, даже англичане со своего острова приплыли, и уже предвкушали победу, двинувшись на город огромной лавиной, однако остались ни с чем – замок взять так и не смогли.

А потом великий князь литовский Кейстут еще укрепил город и замок, получив их в свое вотчинное владение, которое со временем передал сыну. Витовт жил в замке с семьей, когда был удельным князем Городненским. А потом, надев великокняжескую корону, он присоединил Городненское княжество к Трокскому, а Городно сделал своей второй столицей, поставив здесь каменный замок вместо деревянного. И посадил своего наместника управлять делами крепости и прилежащих к ней земель. Как раз Алджимантас, его, Ремунаса, отец и был ныне наместником в городе. И именно туда стремился попасть их маленький отряд.

Какой же трудный путь они преодолели. Оказавшись в стороне от основного направления, по которому преследовали конники матерого волка темника Едигея и молодого хана Тимур-Кутлуга остатки разбитого княжеского воинства, побивая безжалостно всех, кого могли догнать, они двинулись на запад и только за Житомиром повернули на север. Долгой и трудной была дорога, когда их маленькому отряду приходилось пробираться нехожеными тропами, опасаясь столкновения с недругом более сильным. Да еще рана Гиндараса их в пути задержала. Вроде бы и ранение не сильное, а лихорадка началась, думали, не выдюжит мужик. Едва отходили, да и то с помощью бабки старой в каком-то селе захудалом. Она травами его на ноги поставила, хорошо в них разбирается. Теперь-то они уже совсем на своей земле. Вот и Городненская пуща начинается, знатные леса, а главное, свои, знакомые места. Можно немного дух перевести.

Отряд остановился на отдых. Развели костер, напоили и пустили попастись коней. Потом, не отходя далеко от лагеря – дичи-то тут много, – набили зверья и принялись готовить себе еду. Как хорошо было поесть горячего и свежего. Не хватало только хлеба, да и выпить чего покрепче не помешало бы. Но это уж дома, до которого от силы два дня неспешного пути. Потом устроились у костра передохнуть немного. Вспомнили опять ту битву жестокую, когда их загнали в реку и насели с двух сторон галдящие и отчаянно злые узкоглазые воины на быстрых выносливых лошадях. Вспомнили товарищей, что остались лежать на берегу тихой речки Ворсклы, кто целым, а кто и на куски порубанным.

Разговор на время затих, и вдруг Арнас насторожился, а потом коршуном бросился в кусты. Через пару минут он выволок из леса кого-то, похожего на человека, и поставил его перед своими спутниками. Те смотрели с удивлением. Перед ними был мальчишка лет четырнадцати, не больше, худой, оборванный и грязный до крайности.

– Он хотел стащить остатки нашей еды, – дал объяснение Арнас, – хорошо, что я услышал, как он подбирается из-за густого подлеска.

– Ты кто? – спросил мальчишку Ремунас.

– Бориска я, – нехотя ответил тот, глядя на воеводу исподлобья.

– Ишь ты, Бориска, – удивился тот. – А чего в нашей земле делаешь? И зачем еду нашу своровать хотел?

– Так я не себе, мальцу, он совсем отощал, бедный. Вот-вот Богу душу отдаст. А хозяйка моя и так в горе большом. Мужа у нее убили, замок порушили, а теперь вот сынок еле живой от голода, да и сама от ветра качается.

– И кто же вас так? – не унимался Ремунас.

– Так татары эти проклятые. Наш князь Иван Борисович на битву с ними ушел и дружину с собой увел – никто не вернулся. А в замке княжич молодой остался с малой дружиной. Когда татары к замку подошли, княжич женку свою Любаву, хозяйку мою, с сыном малым через подземный ход с другими бабами выпустил, а сам оборонять замок остался. Хотя как его оборонишь, когда набежники эти тучей налетели.

Мальчишка замолчал, сопя. Видно, не хотел слезы взрослым мужикам показывать, а сдержаться не мог.

– Ну и что было дальше?

– А хорошего ничего. Замок эти нелюди косоглазые взяли, всех, кто его оборонять остался, перебили, вместе с княжичем. Там и отец мой был с ними, – тут мальчонка не удержался и хлюпнул носом, размазывая рукой слезы по грязному худому лицу. – Туда потом старый Гридко Плаксич пробрался, кормилец нашего княжича. Ему княжич доверил жену свою и сына, а я помощником с ним пошел. Так он сказал, что от замка ничего не осталось, все порушили и пожгли ироды эти окаянные. А такой замок крепкий был, любо-дорого посмотреть.

– И где ж такой замок хороший стоял? – продолжать любопытствовать Ремунас. – И куда кормилец княжича подевался?

– Замок наш на реке Норин стоял, на холме высоком, что в Овручском княжестве. А Гридко потом голову сложил, но от малого отряда татарского, на нас налетевшего, госпожу свою уберечь сумел. Тогда кого из баб в полон забрали с ребятишками вместе, кто разбежался, а я, как велел мне Гридко, спрятал хозяйку свою с мальцом в развалинах старого хлева. Два дня мы там отсидели, не евши, не пивши. А потом на север стали пробираться, от татар подальше. Куда вышли, и сам не знаю.

– Далеко же вы забрались, – покачал головой воевода. – Овручский замок – на севере Киевского княжества, а вы нынче в Литву пришли. И как осилили такой путь? – Он помолчал немного, потом велел: – Ты вот что, Бориска, возьми с собой Арнаса, что тебя за руку поймал, когда ты воровать собрался, и приведите сюда хозяйку твою с сынком ее. Не дело бродить женщине с ребенком в лесах наших. – Ремунас усмехнулся. – Ты, конечно, защитник хоть куда, но с нами ей надежней будет, – добавил. – Здесь, если хочешь знать, и волки часом пошаливают, а у вас и оборониться-то нечем.

А ведь и правда. Что может делать беззащитная женщина, да еще с ребенком, в пуще? Легкая добыча для хищников. А здесь их много, порой и двуногих хватает. Просто им везло до сей поры. Хотя парнишка молодец, хорошо оберегает свою хозяйку. Из такого добрый воин выйдет.

Бориска с Арнасом ушли, а остальные остались сидеть у костра, молча ожидая их возвращения. Заняты были своей бедой и не беспокоились, как далеко теперь татары пройдут по княжеству их со своей жаждой легкой наживы. А они вон до древлянской земли добрались уже.

– Ах ты, туда их перетуда! – выразил общее мнение молчаливый и хмурый Йонас.

И принялся колдовать у костра, готовя что-то, пригодное для малого ребенка. Да и для матери нужно поесть приготовить. А паренек этот, Бориска, и мясом сыт будет. Глядя на товарища, и Марюс без лишних слов взялся за дело, сооружая для нежданных гостей удобный шалаш.

Уже начало смеркаться, когда к горящему костру вернулся Арнас. На руках он нес совсем еще маленького мальчонку, который доверчиво положил светловолосую головку ему на плечо. А за ним, пошатываясь, шла молодая женщина, золотоволосая и голубоглазая, но худая и грязная. Ремунас взглянул на нее, и сердце у него дрогнуло. Какая же она, должно быть, красавица, когда отмоется и немного отъестся. Позади нее замыкал шествие Бориска, опасливо поглядывающий по сторонам, – он, видно, всерьез обеспокоился возможностью появления волков и готов был защитить свою хозяйку и от них тоже.

– Милости прошу к нашему костру, госпожа, – поприветствовал Ремунас. – Нас хоть и немного осталось, но защитить тебя с ребенком мы в наших краях сможем. А вам поесть и отдохнуть надо.

Женщина подняла на него глаза, ставшие огромными на худом изможденном лице:

– Благодарю тебя, господин. Арнас уже сказал мне об этом. Большая удача, что мы вас встретили. Скитаться по лесам становится все трудней, тем более что и до зимы уже недалеко.

Она попыталась улыбнуться, но лицо плохо слушалось ее.

– Я Ремунас, госпожа, ратный воевода из Городненского замка. А это все, что осталось от моего немалого отряда после злосчастной битвы на Ворскле. Туда мы и путь держим, в замок. И вас с собой возьмем.

Женщина кивнула. Сил у нее не осталось даже на разговоры. Она взяла у Арнаса своего сынишку, присела с ним у костра и принялась его кормить. Только потом, когда мальчонка, сытно поев впервые за много дней, прикорнул у нее на руках, стала есть сама. А затем и у нее начали слипаться глаза. И Арнас, опять взяв у нее ребенка, отнес его к шалашу, где помог женщине поудобней устроиться вместе с мальчонкой, и накрыл их своим плащом. А Бориска, тот ел за двоих, поглядывая на своих спасителей преданными глазами, а потом улегся у входа в шалаш, свернувшись клубочком и попытавшись укрыться остатками своей накидки. Ремунас встал и набросил на него попону своего коня, плотную и теплую, сам не раз ею укрывался. Мальчишка кинул на него благодарный взгляд, удовлетворенно вздохнул и провалился в сон. Да, досталось им лиха, как видно, по самое некуда.

Осеннее утро занялось туманное, но когда взошло солнце, осветив золотыми лучами верхушки деревьев, туман разошелся. День обещал быть теплым и пригожим. Воины, поднявшись, сходили первым делом в лес, а потом отправились к озерку, где давеча поили коней. Умылись. Лица посвежели, хоть и заросли за это время до безобразия.

– Хороши, – рассмеялся, глядя на них, Ремунас, – ну чистые разбойники. Да и я сам, небось, не лучше, да?

Арнас хмыкнул и пошел разводить костер – надо было воды согреть, чтобы мальца умыть с утра, да и женщине не грех теплой воды подать, не в озере же холодном ей умываться. Вода как раз нагрелась, когда из шалаша выполз маленький наследник замка Овручского, от которого остались на этой земле лишь развалины да головешки. Мальчонка огляделся вокруг, сперва испугался и вроде как плакать собрался, но тут увидел Арнаса и засиял как солнышко. Он переполз через Бориску, который все еще никак не мог открыть глаза, и понесся к своему новому другу, чуть не упав, зацепившись за выступающий из земли корень. Но мужчина быстро шагнул к нему и, подхватив на руки, подбросил пару раз вверх. Над поляной разнесся звонкий детский смех. Тут и Любава из шалаша выглянула, улыбнулась, увидев сына отдохнувшим и веселым. А Ремунасу, бросившему на нее взгляд, показалось, что это солнце вдруг осветило поляну, хотя за высокими деревьями его было не видать.

– Я нагрел воды, госпожа, – повернулся к ней Арнас, – чтобы тебе самой умыться было сподручнее и мальца умыть. Его как зовут, к слову? Мы ведь с ним так и не познакомились.

– Иван он, Ванятка, Иван Борисович, как дед, царствие ему небесное, – в голосе женщины зазвенели слезы, но она сдержалась.

– Значит, Иванкас будет, так нам привычнее, – засмеялся Арнас. – А ты, Бориска, помоги хозяйке своей, ей самой ведь не управиться.

Паренек поднялся и от души потянулся. Хорошо спалось на полный желудок, да под теплой попоной. Взяв шлем с подогретой водой, отправился с хозяйкой к озеру. Вернулись все трое с чистыми, посвежевшими лицами. Маленький Иванкас сиял улыбкой. Его уже ждал новый друг с теплой едой.

– Иди сюда, герой, – позвал он, – поешь, ты, небось, уж и проголодался за ночь.

И он бросил взгляд на Любаву – можно ли? Она кивнула, и сама приняла порезанное подогретое мясо из рук Йонаса. Бориска пристроился рядом, получив огромный кусок, – сам справится. Парень тут же вонзил в мясо острые белые зубы и с большим удовольствием проглотил его, не мешкая. Ремунас тихонько улыбался – картина была такой мирной, такой отрадной для глаз после пережитых ужасов.

Потом стали собираться в путь. Коней было по счету, и пришлось некоторым из них нести двойную ношу. Ремунас усадил впереди себя в седло Любаву, Ванятка пошел к своему другу Арнасу, а Бориска уселся на крупе позади Йонаса. Теперь ехать пришлось не так быстро, но и дорога уже была не слишком далека.

Ремунас потихоньку рассказывал женщине, поразившей его воображение, о князе Витовте, хозяине всей земли Литовской (он от души верил, не мог не верить, что князь тоже спасся, как и они), о Городненском замке, об отце своем. Она слушала внимательно, с интересом, иногда поглядывала на него. А мужчине было так хорошо и уютно с ней рядом, что радовали остановки, которые приходилось делать. И полтора-два дня, которые они отводили себе на дорогу, растянулись на все три. А когда до замка осталось уже рукой подать, Ремунас, слегка запинаясь, изложил Любаве свое предложение:

– Как в замок приедем, надо будет место тебе определить, госпожа. Я подумал, что лучше всего будет сказать, что ты невеста моя. Тогда и покои найдутся, и никто обидеть тебя не посмеет. Если, конечно, я хоть немного мил тебе.

– А ты что же, господин воевода, до сего времени жены не имеешь? – удивилась Любава.

– Нет, не пришлось как-то, не до того было. Так ты согласна?

Любава посмотрела ему в глаза, улыбнулась едва заметно и кивнула, покраснев и смутившись.

– Вот и славно, милая, – обрадовался воевода, – вот и хорошо. А Ванятку твоего, Иванкаса по-нашему, я как родного сына воспитаю, ты не сомневайся.

– Я верю тебе, Ремунас, – прошептала в ответ Любава и прижалась к его плечу.

А он наклонился и поцеловал светловолосую макушку, ощутив в сердце такую острую радость, что она немного была похожа на боль. Вот ведь как судьба человеком вертит. Столько лет он сохранял свое сердце свободным, а тут вдруг вмиг потерял его и доволен сверх всякой меры.

Когда впереди показался Городненский замок, Любава ахнула. Ее глазам предстало такое огромное сооружение из камня, которое она даже и представить себе не могла. Замок стоял на высоком берегу реки Неман, там, где в него впадает речка Городничанка. Такое расположение в междуречье, под защитой воды, было ей привычно. Но все остальное…

По всему охвату неправильной формы горы поднимались высокие толстые стены, завершающиеся зубцами. А в образованных стенами углах возвышались пять башен. Одна из них, самая высокая, была круглой, а остальные – четырехугольными. За стенами просматривались крыши домов – одного большого и нескольких поменьше. От всего сооружения веяло мощью и неприступностью.

Любава обернулась к Ремунасу, глаза ее сияли, как звезды.

– Ведь в таком замке можно ничего не бояться, правда?

– Ну конечно, милая, этот замок надежен как скала.

– И я буду здесь жить, Ремунас? Вместе со своим сыном, да?

– Да, милая, да, – улыбнулся воевода, – как моя жена, ты будешь жить во дворце внутри замка вместе со своим сыном и другими детьми, которых, я надеюсь, ты подаришь мне.

Любава засмущалась, все лицо ее и шею залил яркий румянец, но она смело взглянула в глаза мужчины, щедро предложившего ей и ее ребенку надежную защиту в этом неверном бушующем мире.

– Да, – шепнула она, – я стану тебе хорошей женой, Ремунас, и рожу столько детей, сколько ты захочешь.

Тут уж воевода не выдержал. Он крепко обнял свою негаданную невесту и жарко прижался губами к ее устам, заставив женщину охнуть и забыть обо всем на свете. Они не сразу пришли в себя и разомкнули губы, только услышав голос Арнаса за своей спиной.

– Вот тут ты теперь будешь жить, Иванкас, в этом большом доме за высокими стенами, – говорил низкий мужской голос, – и никто тебя не сможет здесь достать, мальчуган.

– А ты, Арнас? – В детском голоске прозвучала тревога. – Ты тоже будешь здесь со мной?

– Конечно, буду. Я останусь с тобой столько, сколько нужно. Если князь позволит и воевода согласится.

– Они позволят, – облегченно вздохнул малыш, – я попрошу, и они позволят. Я ведь княжич.

Арнас громко рассмеялся, и они двинулись к широкому и глубокому сухому рву, который отделял замок от города, и копыта их коней застучали по доскам моста.

В замке засуетились, заметив прибывших, – никто уж и не чаял увидеть их живыми. Быстро сообщили наместнику, и старый Алджимантас птицей вылетел на крыльцо. Сын был самым дорогим, что он имел, и не счесть сколько ночей провел он без сна, думая о судьбе его. И надеялся, ведь сердце беды не вещало, и страшился верить в хорошее. А сын, вот он, явился. Заросший, что твой разбойник, худой и усталый, но живой. Еще и женщину с собой привез. Во как!

Ремунас живо соскочил с коня, снял Любаву и чуть не бегом потащил ее к крыльцу, где бледный и взволнованный стоял отец. Ох, как же ему досталось, бедному, когда после этого побоища он никаких вестей не имел о сыне. А как было весть подать?

– Отец, – кинулся Ремунас к наместнику, – я живой, я вернулся.

И прижал к себе седого старого мужчину, от которого, как в детстве, пахло кожей и металлом. Видно, и сейчас наместник не слезал с коня и оружие из рук не выпускал – время-то лихое. А старик обнял сына и, не стыдясь слез, все глядел на него сияющими глазами.

Прошло немало времени, прежде чем оба опомнились.

– Милости прошу домой, сынок, – проговорил, наконец, наместник, не разжимая объятий. – А это кто с тобой, что за красавица?

– А это невеста моя, отец, – обернулся Ремунас к женщине, не скрывавшей слез от трогательного зрелища встречи отца с сыном. – Любава ее зовут. Она вдова Овручского княжича Бориса. Теперь моей женой будет. И сынок у нее есть, твоим внуком станет малец, коли ты не откажешься.

Воевода обернулся. А Арнас уже нес на руках маленького княжича, слегка испуганного всем, что вокруг происходит, и, кажется, готового заплакать.

– Вот, отец, – улыбнулся Ремунас, – бывший княжич Иван Борисович из замка, которого больше не существует, теперь будет мой сын Иванкас.

Мальчонка переводил тревожный взгляд с уже знакомого воеводы на сурового с виду старого мужчину с седой бородой. Любава замерла. Но тут лицо наместника осветилось улыбкой.

– Ну что ж, – решил он, – значит, это судьба. Иди ко мне, внучок. Я стану дедом твоим, коль другого жестокая битва забрала. Война, она ведь не разбирается, кого жизни лишает.

Он протянул к ребенку руки, и тот, робко улыбнувшись, потянулся к нему. Высыпавшие на крыльцо женщины хлюпали носами, глядя на эту картину, и утирались передниками. Любава с облегчением вздохнула. Ремунас улыбнулся и притянул ее к себе, заглянув в глаза, – все хорошо, мол.

Потом было много суеты. Наместник велел пир закатить по случаю возвращения сына с остатками отряда. На пиру он сидел, окруженный семьей – сыном и будущей невесткой, а на коленях у него восседал новообретенный внук, радость для старого мужчины – когда еще других дождешься. Вернувшиеся с воеводой воины тоже не были забыты. Они сидели за столом на почетных местах, в их честь поднимали чаши. Пусть не воротились они с победой на этот раз, но живы, и это главное. Вспомнили и тех, кто навсегда остался на берегу тихой речки Ворсклы. Горько, но живым надо жить дальше. Впереди еще битв не счесть. Так было до сего времени, и так будет и дальше. Умудренный жизнью наместник хорошо это понимал и потому ценил минуты покоя, когда можно отдаться радостям мирной жизни.

Потом вернувшиеся воины узнали, что их князь тоже жив, но не возвратился еще из похода. Говорили, что он Киев обороняет – ордынцы-то, разбив войско Витовтово, на земли Киевского княжества навалились. Что там делается сейчас, думать страшно. А князю еще в свои вотчинные земли пробраться нужно. Вот до чего дошло.

Князь Витовт вернулся в свои владения лишь к началу зимы. Сразу в Троки, конечно, где княгиня его Анна дождаться мужа не могла. Только первых пять лет супружеской жизни и провели они мирно в замке своем Городненском, радуясь друг на друга, да на деток своих. А потом пошли битвы одна за одной. И чего только не было в их жизни. Но княгиня всегда мужа поддерживала во всем и ждала, ждала, ждала. А он все воевал.

Спустя несколько дней Витовт появился в Городно. Люди встречали его радостно, пусть не как победителя, но как князя своего, за которым они как за стеной.

В замке князя принимали торжественно. А он был уже собран и деловит, как прежде. И приветлив, как обычно. Свое разгромное поражение он пережил тяжело. Больно и горько было признавать свои ошибки и просчеты в битве. Но он справился. Он – великий князь литовский и в ответе за земли, что собрал под своей рукой. Земли эти поднимать и возрождать надо после того, как вражеские воины пронеслись по ней, сея смерть и разрушения. За ним люди, и отступать ему некуда.

Витовт приветливо приобнял за плечи старого Алджимантаса, верного соратника по битвам и ныне наместника, оберегающего его любимый замок, что он сам в камне поставил, и землю Городненскую.

– Счастлив видеть тебя, князь, живым и бодрым, – взволнованно произнес наместник.

Витовт, улыбаясь, похлопал его по плечу, и вдруг взгляд его упал на стоящего за спиной Алджимантаса крепкого молодого мужчину. Ремунас! Живой, слава Всевышнему!

– Кого я вижу! Ремунас! Вернулся! – воскликнул он, не сдержавшись.

– Вернулся, князь. Да только четверых с собой привел, что от отряда моего остались.

Лицо Витовта омрачилось на мгновенье, но он сумел взять себя в руки.

– Добро, что хоть вы вернулись. Работы-то у нас невпроворот.

А когда уже за столом сидели, увидел князь рядом с Ремунасом молодую пригожую женщину, светловолосую и голубоглазую, как его Анна, а на руках у нее мальчонка лет четырех, не больше.

– А это кто ж такие, Ремунас? – не удержался он.

– Это жена моя, князь, Любавой зовут, – широко улыбнулся воевода, – и сынок мой приемный, Иванкас, раньше Ваняткой он был. Из Овручского замка они. Князь их, Иван Борисович, из похода не вернулся, княжича Бориса татары порубили, а замок сожгли. Чудом спаслись они, через подземный ход ушли.

Эти слова снова полоснули по сердцу болью – вот ведь во что людям поражение его обернулось. Но князь сдержался.

– Ну что ж, славно, что они здесь. Будем верить, что хоть в нашей земле найдут они покой и защиту. Да, малец? – Он улыбнулся мальчонке.

– Я княжич, – неожиданно для всех отозвался тот и спрятал личико на груди у матери.

Витовт от души рассмеялся. И тут поднялся Арнас.

– Я хотел просить тебя, князь, – воин был бледен, но говорил решительно. – Дозволь мне стать кормильцем этого мальца. Прикипел я к нему душой. Наместник и воевода возражений не имеют.

– Ну что ж. Растить воинов дело доброе. Значит, быть по сему, – согласился князь.

Теперь облегченно вздохнули все. А Иванкас, бывший Ванятка, оторвался от материнской груди и бросил взгляд сперва на своего большого друга, а потом на князя. И вдруг широко заулыбался. «Ишь ты! Разумный какой, все понимает, – подумалось Витовту. – Хоть эту жизнь спасли, и то добро».

– Рад за тебя, Ремунас, – улыбнулся он своему воеводе. – Теперь у тебя и жена, и сынок есть, будущий воин. Скоро ли еще нас порадуешь пополнением в своем семействе? Нам много надо воинов для княжества.

Тут уж смутилась Любава.

– Я постараюсь, князь, – обнадежил его воевода. А потом обернулся к жене, обнял ее и тихонько шепнул: – Все хорошо, мое сердце, все хорошо.

И Любава улыбнулась, положив голову на плечо мужу. Она уже начала привыкать к ласковым словам на чужом языке, которые нашептывал ей ставший любимым мужчина, лаская ее и даря ей радость.

Глава 2 Побратимы

Краков, столица Королевства Польского, осень 1399 года

Королева Ядвига, так любимая польским народом, только недавно скончалась, а к месту ее погребения уже стекались толпы людей, прося для себя защиты и помощи. Как к святому месту шли люди к ее гробнице, веря в то, что королева-заступница не оставит их в отчаянии и бедах.

В этот вечер перед местом упокоения королевы долго стояла на коленях девушка, горячо молясь и поднимая время от времени к слабо освещаемому огнями свечей потолку костела залитые слезами глаза. Если бы кто мог услышать слова молитвы, обращенной к почившей королеве, то немало удивился бы, ибо просила она о спасении жизни чужеземного рыцаря.

– Снизойди ко мне, святая королева, – молила девушка, стоящая на коленях, – не дай погибнуть тому, кого выбрало мое сердце. Пусть он и иноземный рыцарь, но он добр и чист душой, я чувствую это. Он хороший человек, и он дорог мне. Никто другой никогда в этой жизни не будет мне нужен, кроме него. Ты же знаешь, что это такое – потерять любимого. Пожалей же меня, пресветлая Ядвига, не ввергай в пучину отчаяния. Как смогу я жить на белом свете, если тот, кого люблю, сложит голову на поединке?

Молившаяся так истово и горячо девушка была дочерью мазовецкого шляхтича Збышека из Ягелонца, уже несколько лет пребывавшего при дворе Краковского короля Владислава Ягелло. А рыцарем, за которого она так слезно просила, был бургундский вельможа Раймонд де Клер, прибывший около полугода назад ко двору могучего короля в поисках новых приключений. Его путь, начавшийся во владениях ордена крестоносцев в Пруссии, привел его в Польшу, где, как он слышал, много сильных и умелых рыцарей, а охота такая, какой ни в одной стране Европы не найдешь.

Рыцарь де Клер довольно легко прижился при польском дворе и быстро стал понимать чужую для него речь. Говорить не пытался никогда, и его окружению и в голову не приходило, что он может разуметь их речи без толмача. Поэтому и не таились. А бургундец часто дивился про себя их наивности. Как могучие туры в их дремучих лесах, они полагались на свою недюжинную силу, не пытаясь даже плести сети интриг.

И случилось так, что после хмельного застолья в нечаянном разговоре было упомянуто имя сына герцога Бургундии Филиппа Смелого – графа Жана Невера. Совсем недавно наследник герцогской короны встал во главе французских крестоносцев, отправившихся на помощь венгерскому королю Сигизмунду в борьбе с турками. Крестоносцы сражались отчаянно, а граф Невер проявил такую отвагу, что получил прозвище Бесстрашный. Однако ему не повезло, и он попал в плен к туркам. И тут в разговоре какой-то молодой рыцарь, подогретый выпитым за столом, вдруг сказал, что эта смелость вышла боком Бургундскому герцогу, коль пришлось заплатить за свободу сына немерено дукатов – аж двести тысяч. Слишком дорого, мол, обошлась смелость. Этого рыцарь де Клер снести не мог, поскольку расценил как оскорбление Бургундскому двору. Он незамедлительно шагнул вперед и бросил к ногам говорившего перчатку. Тот удивленно посмотрел на возмущенного гостя королевского двора и быстро протрезвел, когда понял, что предстоит сразиться с чужеземным рыцарем. Перчатку он поднял, рыцарская честь не позволяла поступить иначе, но в душе осознал, какого свалял дурака. И зачем было обижать бургундцев, тем более что на трезвую голову он и сам понимал, что граф Невер был и правда смелым и решительным человеком, заслужившим прозвище Бесстрашный. Но вызов был брошен и принят, разрешение на бой получено, и время для него назначено.

Противником бургундского рыцаря в предстоящем поединке оказался молодой польский шляхтич небогатого, хоть и старинного рода, успевший завоевать рыцарский пояс и золотые шпоры. Звался он Янек из Збыховца и был парень крепкий, рослый и опытный в сражениях и в охоте на дикого зверя.

Утром другого дня, когда на трибунах вокруг ристалища собралось множество людей, было объявлено, что биться будут пешими и на мечах.

– И на смерть, не на плен, – добавил вдруг громко бургундский рыцарь на чистом польском языке (и когда только научился?). – Затронута честь Бургундского двора и моего герцога.

Народ на трибунах затих, и сражение началось. Оба рыцаря были мужчины высокие и сильные, оба молоды. Однако бургундец был опытнее на ристалище, и это сразу стало понятно всем. Польский рыцарь был могуч, широкоплеч и крепко стоял на мощных, как молодые дубки, ногах. Но длинноногий, изящный бургундец упорно наседал на него, нанося удары огромной силы. От ответных ударов легко уходил, чуть отступая в сторону и делая едва заметный поворот туловищем. А достигшие цели удары смягчал, оттягивая на себя щит. Такой техники польские рыцари не знали.

Ожесточенная схватка длилась уже довольно долго, но зрители на трибунах сидели, затаив дыхание, слышен был только зловещий звон металла и звук шагов передвигающихся по ристалищу рыцарей. И вдруг Янек из Збыховца, споткнувшись, упал. Бургундский рыцарь тут же прыгнул на него, придавил коленом живот и вытащил из-за пояса кинжал-мизерикордию. Жизнь молодого шляхтича, как видно, подошла к концу. А умирать ему не хотелось.

– Пощади, – прошептал он в лицо склонившемуся над ним противнику, – пощади, я был неправ.

И тут как эхо разнесся над трибунами звонкий девичий голос:

– Пощади, пощади его, рыцарь.

Де Клер, не отпуская противника, поднял голову и с удивлением увидел вставшую во весь рост на трибуне высокую и стройную, как березка, девушку, отчаянно устремившую к нему дрожащие руки. Он перевел взгляд на короля. Владислав Ягелло сидел хмурый, поражение польского рыцаря явно пришлось ему не по душе. Но он взглянул на чужеземца спокойно и кивнул. Тогда бургундец легко поднялся на ноги и протянул руку своему поверженному противнику, помогая ему встать. Затем повернулся лицом к трибунам и громко сказал:

– Желание дамы для меня закон. Его жизнь теперь принадлежит вам, прекрасная панна. Он – ваш.

А на душе скребли кошки, поскольку эту панночку рыцарь хорошо знал и не раз любовался ее синими глазами и золотыми косами. Он даже мечтал, что когда-нибудь назовет ее, Ясенку, дочь польского шляхтича, своей. А она, оказывается, болела душой за молодого поляка.

– Моя жизнь, рыцарь, отныне принадлежит тебе, – возразил Янек из Збыховца, – я проиграл, а ты сохранил мне жизнь, и я готов теперь отдать ее за тебя. А панна та чужая мне, ей не нужны ни моя жизнь, ни мой меч.

На душе у рыцаря потеплело. Он бросил взгляд на все еще бледную прекрасную панночку, улыбнулся ей и повернулся к шляхтичу.

– Пусть будет так, рыцарь, – сказал тихо. – Ты хорошо дрался, но я отстоял честь своего герцога и больше зла на тебя не держу.

И они разошлись с поля битвы в разные стороны под громкие приветственные крики. Навстречу им бросились оруженосцы, каждый из которых болел душой за своего рыцаря.

А вечером, когда в королевском замке был дан пир по случаю такого красивого поединка с благополучным завершением, Раймонд де Клер улучил момент поговорить с прекрасной Ясенкой.

– Довольны ли вы, милостивая панна, что я сохранил жизнь дорогому вам шляхтичу? Он теперь ваш, – сказал, а глаза пытливо заглядывали в милое лицо, отыскивая признаки смущения.

Но синие очи смотрели ясно.

– Я не знаю этого молодого рыцаря, никогда раньше его не видела.

– Зачем же заступились за него, зачем спасли ему жизнь?

И тут на прекрасном лице появилось смущение, щеки заалели, как маков цвет. Ясенка на мгновение опустила глаза, но сразу же подняла их и смело взглянула на бургундца:

– Если хотите знать, пан де Клер, я не могла допустить, чтобы вы обагрили свой меч кровью поляка. Наш король никогда не простил бы вам этого.

Сердце рыцаря дрогнуло от нахлынувшей радости:

– Так вы ради меня это сделали?

– Конечно, ради вас. Мне совсем не хочется, чтобы вы покинули наши края.

– И я могу теперь открыто назвать вас дамой моего сердца?

– Почту за честь, – улыбнулась Ясенка.

Взаимопонимание и мир установились между двумя влюбленными сердцами, и впереди лежал нелегкий, но все-таки возможный путь к дальнейшему сближению.

Все шло не так уж плохо, и даже пан Збышек из Ягелонца не стал возражать против того, что чужеземный вельможа уделяет внимание его дочери. Де Клер показал себя истинным рыцарем и пользовался уважением при королевском дворе.

Однако вскоре в дело вмешались крестоносцы. Мессир де Клер, прибывший из далекой Бургундии в замок Мариенбург, резиденцию магистра Тевтонского ордена, привез с собой письмо от своего родственника, графа фон Шелленбурга, большого поклонника крестового движения. Немцы были уверены, что прибывший вельможа целиком и полностью разделит их устремления в этих краях и поможет в борьбе с ненавистными поляками. А тот, вопреки ожиданиям, отправившись в Краков, стал своим человеком при королевском дворе и, как говаривали, открыто ухаживает за польской панночкой. Даже рыцаря польского пощадил ради ее красивых глаз. А мог бы убить, имел полное право после победы на ристалище. Такого простить было нельзя, и на тайном совете особо доверенных рыцарей ордена, людей высокого звания и положения, бургундскому рыцарю был вынесен смертный приговор. Двое незаметных орденских служителей под личиной странствующих монахов отправились к Краковскому двору и стали выжидать удобного случая, когда можно будет нанести удар, не подвергая опасности ни себя, ни орден.

Подходящий случай представился в разгаре лета, когда была объявлена большая охота на вепрей в огромном лесу под Олькушем. Множество рыцарей съехалось к месту охоты. Загонщики обложили зверя и начали гнать его на вооруженных самострелами и мечами рыцарей и простых охотников с рогатинами. Всем было весело. Собаки, не утихая, лаяли с подвизгиванием, рвались на зверя. А два незаметных монаха на неказистых с виду лошадях старались держаться как можно ближе к рыцарю де Клеру – в такой суматохе никто не поймет, что случилось с бургундцем. А коль и догадается потом, то поздно уже будет искать пропавших монахов.

Однако молодой Янек из Збыховца, человек бывалый в лесу и на охоте, заметил нечто странное. Присмотревшись внимательнее, он понял, что двое незнакомцев кружат возле рыцаря де Клера. Это показалось ему подозрительным. Оруженосец бургундца Жан, малый весьма азартный, как оказалось, был уже весь в ходе гона, оставив без внимания своего господина. Но Янек догнал и сумел остановить его коня, схватив за уздечку.

– Будь внимателен, Жан, – быстро произнес он, – твоему господину, похоже, угрожает опасность. Не отходи от него ни на шаг. Я тоже буду рядом.

И они устремились туда, где виднелся среди охотников яркий плащ бургундского рыцаря. У Жана сразу вылетели из головы и вепри, и охота. Он весь был внимание и напряженно всматривался в находящихся неподалеку людей. Монахов он вычислил быстро. Они и ему показались подозрительными, уж слишком близко они подобрались к его господину.

Решительный момент настал, когда несколько крупных вепрей помчали прямо на охотников. Внимание всех было приковано к свирепым животным, несущимся через заросли, как ураган. Рыцарь де Клер с горящими глазами приготовился стрелять из самострела и выбирал себе цель. А в это время двое монахов подкрались к нему сзади и уже занесли ножи, чтобы поразить рыцаря, как вдруг были сбиты с коней и схвачены сильными руками. Одному из них в суматохе сразу сломали шею, но другого уволокли в кусты и принялись спрашивать весьма строго. Немец поначалу упорно молчал, но, когда опытный в таких делах Жан приготовился уже оскопить его, заговорил. Он рассказал все, что знал. И вышло, что это крестоносцы подняли руку на гостя короля Ягайло. Об этом скоро донесли каштеляну Краковскому, пану Тенчинскому, и передали ему в руки немецкого монаха. Король же страшно гневался, когда каштелян донес ему все, что узнал от Янека из Збыховца и сумел сам выведать у пленного. Того заковали в цепи и заточили в подземелье замка. А великому магистру ордена, Конраду фон Юнгингену, было направлено гневное послание короля, в котором он обвинял тевтонцев в покушении на жизнь его гостя. Магистр в ответном письме старательно открещивался от обвинений короля Владислава, объясняя происшедшее крайне неприятное событие личной враждой. Это, конечно, очень плохо, недопустимо, писал он, и если милостивый король соизволит передать имена лиц, причастных к этому происшествию, те будут примерно наказаны. Но орден здесь ни при чем. К счастью для тевтонцев, не было уже рядом с королем в Вавельском замке умной и прозорливой королевы Ядвиги, которая имела такие обширные родственные связи со многими монаршими дворами Европы. Дело не получило широкой огласки и постепенно заглохло, но оставило свой неприятный след в непростых отношениях между Польским Королевством и Тевтонским орденом.

Сам же рыцарь де Клер был поражен, узнав о том, что произошло на охоте. В пылу погони за крупным секачом, которого он выбрал для себя, и радостного опьянения от славной победы он не заметил того, что творилось за его спиной. И только по завершении охоты Жан поведал обо всем, что довелось совершить ему и польскому рыцарю, оберегая жизнь господина. Рыцарь обнял за плечи своего верного оруженосца и от всего сердца поблагодарил его, вызвав краску смущения на худом и некрасивом, но сияющем лице. И отправился искать своего главного спасителя.

Бургундец нашел Янека из Збыховца уже в Вавельском замке, где тот вел спор с Краковским каштеляном относительно дальнейшей судьбы плененного им немца. Молодой шляхтич был настроен на скорую казнь тевтонца, старый и мудрый Ян из Тарнува отстаивал решение о его пожизненном заключении в подземелье замка – может статься так, говорил он, что немец еще пригодится, хлопот-то с орденом и впредь не избежать.

Раймонд де Клер горячо обнял молодого поляка и с глубоким чувством поблагодарил его за спасение от руки подлых убийц.

– У нас, славян, говорят, что долг платежом красен, пан де Клер, – сказал, улыбаясь, шляхтич, – вы пощадили меня прошлой осенью, хотя жизнь моя была полностью в вашей власти, я отблагодарил вас этим летом. Но мое обещание отдать при случае за вас жизнь остается в силе, поскольку я назвал вас своим побратимом.

– Красивое слово «побратим», – ответил на это бургундский рыцарь, – и вы отныне мой побратим. Что бы ни случилось, никогда мой меч не обратится против вас, но будет служить для вашей защиты и пользы. И я позволяю вам, как близкому человеку, называть меня отныне просто по имени, как и я стану звать вас Янеком, если вы не против.

– Договорились, Раймонд, – сказал на это тронутый шляхтич.

Так вот случилось, что двух людей, выросших далеко друг от друга и в совершенно разных условиях, затейница судьба не просто свела в жизни, а связала узами, не менее крепкими, чем братские. И все, что ожидало их впереди, еще неведомое и скрытое, все трудности, какие встанут на их пути, они готовы были разделить поровну.

Побратимы помогали друг другу в совершенствовании воинского и охотничьего мастерства. Янек научился премудростям западной техники рукопашного боя. Раймонд освоил незнакомые ему прежде конные выпады, которые Янек узнал у плененного им венгра, большого мастера верховой езды, и научился ходить с рогатиной на медведя.

А потом случилось так, что в небольшой схватке с разбойничавшими на границе силезскими немцами был тяжело ранен пан Збышек из Ягелонца. Умирая на руках дочери, он дал согласие на ее брак с бургундским рыцарем, дорогим ее сердцу, назвав его своим наследником в мазовецком поместье. Владение над Вислой оказалось большим и прибыльным, а земли вокруг поражали глаз своей красотой. Молодая жена доставляла рыцарю столько радости своей любовью, что он решил совсем осесть в этих краях. Раймонд де Клер продал свои бургундские владения, не слишком-то и обширные, если говорить по совести, и вложил полученные средства в процветание так полюбившегося ему Ягелонца, превратив его в прекрасно защищенную крепость. Шел год за годом. Рыцарь де Клер был весьма доволен своей жизнью. У него подрастали уже двое сыновей – Збышек и Филипп, и жена готова была одарить его третьим ребенком.

Янек из Збыховца, поднабравшись в дополнение к своей природной могучей силе воинских умений и тонкостей ведения рукопашных сражений, стал известным рыцарем, славным победителем на многих ристалищах и во многих сражениях. Он был задирист и частенько вызывал на бой других рыцарей, особенно тевтонцев. Поскольку он носил меч и золотые шпоры, отказаться от поединка с ним удавалось редко кому из немцев, тем более что он умел наступить на больную мозоль и задеть гордость крестоносцев. Таким образом, он завоевал себе множество трофеев и укрепил свое состояние. А потом вернулся в родной Збыховец, где из всех родичей остался только престарелый дядя, едва справлявшийся с управлением обедневшим поместьем. Янек приложил свою кипучую энергию и привезенные средства к восстановлению хозяйства, а потом удачно женился на дочери довольно богатого соседа, прибавив к своим владениям добрый кусок пахотной земли с работающими на ней селянами и большой лес. Сидеть на месте долго он не мог, однако, покидая родной Збыховец, был уже спокоен – воспрянувший духом дядя Войцех отлично справлялся теперь вместо племянника. Да и жена его, Марыля, была женщиной хозяйственной.

Несколько раз приезжал Янек к побратиму. Он и привез тревожные вести. Король Владислав Ягелло поступил мудро, когда заключил мир со своим кузеном Витовтом, яро сражавшимся за собственные права на корону княжества Литовского и даже в былые времена готового заручиться поддержкой Тевтонского ордена. Те-то всегда рады были вбить клин между Польшей и Литвой – уж очень сильны были эти государства вместе. Однако последние годы Витовт постоянно воюет с крестоносцами, а они считают его своим главным врагом. И теперь мудрый Ягайло сделал Витовта великим князем литовским, хотя верховенство оставил за собой, как за единым монархом обоих государств. Такое решение устраивало всех, кроме тевтонцев, которым это было как кость в горле. И тут обострилось положение дел в Жмуди.

Эти земли, лежащие на севере Литвы, находились под управлением крестоносцев. Однако местное население с самого начала не желало признавать их власть и постоянно бунтовало против немцев.

– А недавно я услышал жуткую историю, – рассказывал Янек. – Случилось это, почитай, лет семьдесят назад. Тогда в начале зимы в замок Растенбург, одну из множества крепостей, что выросли, как грибы после дождя, на просторах вольно раскинувшегося на Балтийском побережье Тевтонского ордена, прибыли гости. Гроссмейстер Дитрих фон Альтенбург был весьма доволен. Среди прибывших он увидел рыцарей из нескольких европейских стран, и был среди них хорошо известный своими подвигами на ристалище Жан де Ксавье. Рыцари уже погостили в замке Мариенбург у великого магистра, приняли участие в знаменитом орденском рыцарском турнире, который высоко ценился в Европе, и пожелали посмотреть жизнь рыцарей в глубинке. Они привели с собой свои отряды, что было на руку герру фон Альтенбургу, поскольку значительно увеличивало его возможности в борьбе с ненавистными жмудинами, упрямыми и воинственными язычниками.

– Жаль, что сейчас зима и мы не можем насладиться сполна охотой, – заявил как-то с улыбкой пожилой рыцарь Гуго фон Лихтенвальд. – Леса здесь знатные, и охота должна быть отменной.

– Не сожалейте об этом, герр рыцарь, – с ответной улыбкой отозвался хозяин замка. – Летом здесь непролазные топи и болота, да и злокозненные жмудины не дают нам покоя, как комары налетают, только успевай отбиваться. Малыми отрядами в лес выходить не решаемся. А вот зимой у нас раздолье – поезжай куда хочешь по замерзшей земле, к тому же жмудины сидят по своим углам, в шкуры закутавшись. Дикари, что с них взять.

Гроссмейстер расхохотался, веселясь в предвкушении того, что он задумал. Потеха будет редкая.

– Но я хочу вам предложить нечто лучше, чем простая охота, – он окинул взглядом своих гостей, сидящих за щедро накрытым столом и попивающих отличное вино, которого немало хранилось в подвалах Растенбурга. – Мы отправимся охотиться на язычников и возьмем их тепленькими прямо в их логове.

Подогретые вином гости оживились и зашумели. Когда? Как? Где?

– А, через пару дней и отправимся, – ответил довольный хозяин. – За это время кнехты все подготовят. Тут неподалеку замок жмудинский стоит, Пиленай называется. Крепкий замок, но и у нас нынче сила немалая собралась. Возьмем его и потешим душу. Язычники все равно что звери лесные, но бабы у них сладкие.

Он снова рассмеялся в предвкушении. Любил он забавы эти. Вон сколько сел пожгли осенью в округе. И скотом разжились неплохо, да и зерна захватили немало. Ну, и душеньку потешили, само собой, за босоногими жмудинами на конях гоняясь.

Как решили, так и сделали. И рано поутру в назначенный день большой отряд крестоносцев, похожий скорее на маленькую армию, выдвинулся из замка и взял курс на восток. И вот цель их похода предстала перед глазами крестоносцев. К удивлению рыцарей из Европы, это была не дикая берлога, как они ожидали, а вполне достойный замок на невысоком холме, окруженный мощной стеной из неотесанных дубовых бревен и обведенный глубоким широким рвом.

К осаде подошли по всем правилам военного искусства. Взяли замок в кольцо, чтобы никто не ускользнул, и приступили к штурму. Осажденные бешено сопротивлялись, кололи мечами тех, кто умудрился взобраться на стену, лили на головы наступающих кипящую смолу, закидывали их камнями. Так продолжалось три дня, но потом сопротивление крепости ослабело.

– Все, – спокойно заметил фон Альтенбург, – они выдохлись. Теперь можно и передохнуть, пока они сами не откроют ворота. Другого выхода у них все равно нет.

И крестоносцы расположились на отдых, ожидая дальнейшего развития событий.

Как стало известно потом, оборону замка держал князь Маргирис, владыка здешнего края. А в замке было слишком много людей, но недостаточно тех, кто способен держать в руках оружие. Со всех сожженных немецкими рыцарями деревень стекались сюда все, кто выжил, – со своим скарбом, семьями, детьми и даже некоторые со своей скотиной. В замке буквально ступить было некуда, и запасы еды кончились очень быстро. Но сдаться врагу князь считал недостойным себя и своих людей. И приняли они решение, которое кому-то может показаться диким. Но именно так поступали их предки, когда не могли совладать с врагом.

Крестоносцы же со своих позиций дивились тому, что ворота замка все никак не открываются. Потом увидели большой костер, запылавший посреди дворища. Но когда факелом вспыхнул княжий терем, поняли, что здесь что-то неладно. Кинулись снова на штурм, однако им никто более не оказывал сопротивления. Ворвавшись, наконец, во двор замка, они замерли, потрясенные открывшимся их глазам зрелищем. На земле аккуратно были уложены трупы – женщины, старики, дети. А вокруг костра, соединившись в последнем объятии, лежали попарно воины и простые мужики, вонзившие ножи в тела друг друга. И среди них был сам князь, обнявший своего верного слугу. А над ними полыхал огромный ритуальный костер, уносящий в лучший мир души недавно умерших, как они верили.

– Да, хорошо вы воюете здесь с язычниками, – зловеще тихо произнес Жан де Ксавье. – Отлично справляетесь с делом исцеления заблудших душ.

– Какая разница, как изводить язычников, – огрызнулся Дитрих фон Альтенбург. – Главное, получить результат. А он как раз и достигнут. Мертвы все.

Как оказалось потом, людей в замке Пиленай было без малого четыре тысячи человек. И все ушли в мир иной.

– Разница в том, – подняв голос, молвил француз, – что настоящему рыцарю не к лицу убивать женщин и детей. Мне противно быть в числе палачей, хоть и невольно. И ни одной минуты я не желаю больше оставаться в вашем обществе, герр гроссмейстер. Я увожу своих людей немедленно.

Он вскочил на коня и быстрее ветра унесся на запад. За ним устремились его люди. А следом двинулись другие рыцари со своими отрядами. На необычном поле боя остались лишь крестоносцы из замка Растенбург, но и им было не по себе. А над местом добровольного побоища догорал огромный ритуальный костер. Упрямый замок предпочел уничтожить себя сам, но врагу не сдался.

Раймонд слушал рассказ Янека с напряженным и бледным лицом. Такое плохо укладывается в голове, но не верить другу он не мог.

– Теперь это противостояние превращается в настоящую войну, – продолжал Янек. – И князь Витовт поддерживает жмудинов словом и делом. Очень неспокойно сейчас на границе, и похоже, будет-таки большая война с орденом. В этом году, как я узнал, умер старый магистр Конрад фон Юнгинген, пытавшийся хоть как-то поддерживать видимость мира, и на место главы ордена встал его младший брат Ульрих фон Юнгинген. Говорят, он не отличается ни большим умом, ни дипломатическими способностями, ни умением управлять людьми. Но рубака лихой и люто ненавидит нас, поляков. Так что надо готовиться к грядущим битвам.

Янек уехал, а у бургундского рыцаря, ставшего мазовецким шляхтичем, вскоре родилась дочь, которую назвали Ядвигой. Девочка была совершенно очаровательна и покорила сердце отца с первого взгляда своих голубых глаз.

Глава 3 Мазурский крест

Мазовия, лето 1408 года

Беда небольшого селения Пильно в княжестве Мазовецком была в том, что располагалось оно слишком близко к границе с Пруссией. И это обстоятельство стало для него роковым.

Тевтонский военно-монашеский орден, завладевший землями, принадлежавшими раньше мазурам, распоряжался на них сурово и безжалостно, выжимая из селян все больше и не оставляя им надежды на лучшую жизнь. Налоги были огромны, охота и рыбная ловля запрещены, и каждое мало-мальски заметное нарушение их воли каралось смертью. В замках приграничных комтуров стояли большие виселицы и, почитай, никогда не пустовали, отчего и воронья тут развелось видимо-невидимо.

Рыцари Тевтонского ордена, вот уже почти два века воевавшие в Европе, давно перешли от идеи защиты христианских ценностей к корыстным целям расширения и процветания созданного ими на севере Европы государства. Ушли в забытье основные устои рыцарства, а угодным Богу считалось все, что служило на благо ордену. В ход шли обман, злодеяния, разбойничьи набеги с последующим требованием выкупа, плелись коварные сети интриг, чтобы уничтожить наиболее опасных для ордена польских рыцарей. И все это прикрывалось белым плащом с большим черным крестом на груди, по традиции служившим отличительным знаком крестоносцев.

Так и здесь, в Пильно, слишком часто появлялись тевтонские рыцари со своими кнехтами, а их замок Голлуб располагался совсем близко – только неширокая речка Древенца отделяла его от земель Мазовецкого княжества. Крестоносцы не привыкли стесняться, попадая на земли Мазовии. Уж если они самого князя Януша посмели пленить, не убоявшись того, что жена его, княгиня Анна Данута – родная сестра великого князя литовского Витовта и кузина самого короля Краковского Ягайло. Его-то они боялись. Но вести переговоры с королем и князьями приходилось магистру ордена и его приближенным в далеком Мариенбурге, а здесь, на границе, комтуры чувствовали себя полновластными хозяевами положения. Они хорошо знали, что сам магистр пойдет на все, чтобы только не дать очернить орден. Значит, прикроет их, найдет способ оправдать злодеяния.

Этим летом, самой цветущей порой, в селе Пильно неожиданно появился сам комтур Голлубовский, Гуго фон Снехштейн со своим верным капитаном Зибелем Хершем. И как назло на краю села им попалась на глаза местная красавица Ивица, дочь селянина Яська.

Ее отец много повидал в жизни, воевал под началом самого князя Витовта, а потом вернулся в родные места. Из одного похода он привез себе жену – голубоглазую и золотоволосую Ингу, дочь литовского воина, сложившего голову в кровопролитной битве. Девушка была мила сердцу Яська, и он сделал ее хозяйкой своего небольшого подворья, на котором, однако, никогда не было нужды. Ясько был хорошим хозяином и трудолюбивым человеком. Он сам работал на земле от зари до зари, и вместе с ним трудились трое мужиков, его родичей. Не боясь рыцарских запретов, которые доходили и до их пограничных земель, они время от времени отправлялись на охоту, заполняя кладовые мясом на период зимних стуж, либо ловили рыбу в небольших чистых ручьях, спрятанных в дремучих мазовецких пущах или среди обширных болот. Уж туда-то рыцари не сунутся – они страшатся мазовецких болот и лесов пуще геенны огненной. Потом у Яська родилась дочь. И уродилась девочка в мать – красавицей. Но, придя в этот мир, дитя унесло жизнь Инги. И осталась дочь единственной радостью Яська, его надеждой и утешением.

Обычно, когда селяне замечали приближение крестоносцев, девушек и молодых пригожих женщин сразу уводили подальше в болота, чтобы не привлечь, не дай Господь, внимания жадных к женской красоте немцев. Но на этот раз, как на грех, Ясько с родичами был среди болот, высматривая крупную водоплавающую птицу. Вскорости в село должен был прибыть ксендз из Плоцка, и его хотели попотчевать знатным обедом. Никто не заметил надвигающейся беды. А когда крестоносцы вошли в село, было уже поздно спасать девушек.

Увидев перед собой это диво дивное – стройную пышногрудую красавицу с огромными голубыми глазами и золотой косой, – комтур Снехштейн потерял дар речи. Его глаза загорелись жадным волчьим огнем, а штаны вмиг стали тесными. О такой красавице можно было только мечтать. И еще видел комтур своим опытным мужским глазом, что нетронута еще красота эта, для него, значит, расцвела она.

– Кто ты, красавица? – спросил по-немецки.

Местные жители, обитающие в пограничных землях, свободно говорили на языке своих соседей, потому никто не сомневался, что понять друг друга они смогут всегда.

– Я дочь местного селянина, пан рыцарь, – смело ответила девушка, взглянув на него открыто, без всякого страха. – А вы кто будете, простите за любопытство?

При этих ее словах комтур едва сдержал смех. Девушка была не только хороша собой, но еще и непугана. Такую он возьмет легко.

– А я ваш близкий сосед, красавица, – сказал с улыбкой. – Там, за рекой, замок мой стоит, крепость неприступная. А имя мое Гуго, рыцарь святого ордена Гуго фон Снехштейн. Что, понравился я тебе?

– Вы сильный воин, пан рыцарь, это сразу видно. А нравитесь или нет, так это к рыцарям-монахам отношения не имеет. Разве не так?

– Конечно, так. Мы, святые воины Христовы, боремся за веру, это правда. Но глаза-то у нас есть, и на красоту мы тоже не прочь посмотреть.

При этих словах комтур хищно улыбнулся. «Глупая девка, – подумал он, – хоть и хороша, как свежая ягодка в лесу. Об обете целомудрия в ордене давно уже и не вспоминают. Коль теперь сами великие магистры не скрывают своих незаконнорожденных детей, то что говорить о мелких чинах. Для них никаких ограничений нет – делай, чего твоя душенька желает, и не заботься ни о чем. Белый плащ с черным крестом на груди прикроет все грехи. Да и грех ли это для сильного мужчины – насладиться этакой ягодкой-малинкой?»

И только теперь Ивице стало страшно. Что-то в глазах закованного в броню рыцаря испугало ее, хищный огонек, который она учуяла всем своим естеством.

– Прошу простить меня, пан рыцарь, но мне надо спешить, меня дома заждались, – торопливо произнесла она побледневшими губами.

– Э нет, красавица, – остановил ее переставший улыбаться рыцарь, – так дело не пойдет. Я хочу еще поговорить с тобой. – Он обернулся к своему оруженосцу. – Придержи-ка ее пока, Ульрих. И рот ей закрой, чтобы крик не подняла раньше времени, – сказал жестко. – А вы, воины мои, быстро обыщите село. Думаю, мы еще кое-что интересное здесь сегодня найдем.

Кнехты комтура под командой капитана живо рассыпались по селу и вскоре выволокли еще трех пригожих девок. Те голосили во всю мочь, и вскоре маленькое село превратилось в кромешный ад. Несколько оставшихся на месте мужиков ничего не могли поделать против отряда тяжеловооруженных воинов на сытых конях. Только грозно сверкали глазами и скрежетали зубами. А вокруг громко кричали бабы, плакали перепуганные дети и заливались лаем псы.

– А ну, тихо мне! – грозно прогремел комтур. – Здесь моя сила, а значит, и моя власть. Не сметь поднимать голос! Иначе всех отправлю на виселицу, никого не пожалею.

Он окинул свирепым взглядом притихших сразу сельчан и подал команду своим воинам. Те кинули женщин перед собой в седла, и отряд умчался вдаль, только облако пыли поднялось над дорогой. И снова заголосили женщины и дети, посыпали проклятиями мужики. В Пильно пришла великая беда.

Когда отягощенные богатой добычей пильновские мужики вернулись в село, их встретили необычная тишина и безлюдье – наплакавшиеся бабы и дети сидели по хатам, а мужики пошли к реке, чтобы своими глазами посмотреть еще раз, так ли уж неприступен замок крестоносцев, как о нем говорят.

Тяжелый камень лег на сердце Яська, и так неспокойное в последние дни.

– Ивица, дочка, – закричал он не своим голосом и кинулся в хату. Но там было пусто.

Из соседней двери выглянула старая Сотница и заплакала навзрыд.

– Где девочка моя, зорька ясная? Где Ивица? – вопрошал несчастный отец, а сам уже чуял, что непоправимая беда обрушилась на его голову.

– Нет больше красавицы нашей Ивицы, – запричитала старуха, – увезли ее ироды окаянные в замок свой, а с ней еще троих девок захватили. Ох, горе-горюшко, горе горемычное! Чем прогневили мы Господа нашего, что такую кару наслал на нас?

Тут повыходили из хат другие бабы, все заплаканные, с опухшими от слез глазами и, перебивая друг дружку, рассказали, что случилось в Пильно, пока мужики ходили на болота. Еще три сердца отцовских облились кровью. Заскрежетали в ярости зубы, сжались кулаки, а глаза засверкали лютой ненавистью. Ясько рванулся было в сторону границы, но его удержали. А тут и остальные мужики подоспели, стали утешать, но к реке не пустили.

– Остынь, Ясько, – сказал самый старший их них, мудрый Снытичек, – это дело будем на холодную голову решать. Что девок вызволять нужно, ясно. Но как это сделать, хорошо подумать надо. Мы только от реки пришли. Оттуда, с дуба высокого на пригорке, замок их, проклятых, виден как на ладони. Крепкий замок поставили, ироды. И воинов там видимо-невидимо, не менее дюжины только по стене ходит. А во дворе еще клубятся. Да при оружии все. Они и подойти к замку не дадут, постреляют всех из своих страшных самострелов. Тут думать надо, думать.

Мужики собрались в круг, и посыпались предложения, одно другого заковыристей. Но старый Снытичек отмел их все.

– Не годится это все. Тут нужно хитростью действовать. Нужно заслать в замок самого неказистого из нас, вроде как мед продать хочет. Чтобы выведал, где наши девки и что с ними стало. А потом уже и думать будем, как их вызволить.

Но снаряжать глядача в замок крестоносцев не пришлось. На следующий день, еще солнце в зенит не встало, прискакал с той стороны на захудалой лошаденке родич Яська, кузнец Витек, живущий в городке под крепостью.

– Ох, беда, Ясько, беда, – заплакал он в голос, – увели нашу зорьку ясную Ивицу на продажу, как скотину бессловесную. На веревке потащили ее и других девок из села. И еще, глаза бы мои не глядели на это, поиздевались над нею. Ивица шла, еле-еле ноги переставляла, платье порвано, в крови. А они посмеиваются, змеи окаянные, те, что гонят их, как пастух стадо. Один сказал, я сам слышал, будто комтур похвалялся, что такой сладкой девки давно не пробовал. Но он, мол, не жадный, он и капитану своему дал вкусить сладости этой, и оруженосцу, и нескольким воинам, особо отличившимся. Пусть помнят, дескать, его доброту и служат верно.

От этих слов Ясько побледнел как мертвец и едва устоял на ногах.

– Жизнь свою положу, – сказал сквозь зубы страшным, скрипучим голосом, – а комтура проклятого и капитана его на тот свет отправлю.

И больше не говорил он ни с кем, ушел в свою хату и предался горю. А когда увидели его сельчане на другой день, едва смогли узнать – Ясько постарел лицом лет на десять, а волосы и борода стали белыми.

Когда же прибыл в Пильно ксендз Полабек из Плоцка со своими сопровождающими, село встретило его не радостью, но жалобами и стонами.

– Что же это делается, отче? – вопросил Снытичек. – Мы на княжьей земле живем, а крестоносцы проклятые нами, как своими холопами, распоряжаются. Наезжают в наши земли, как домой к себе, и берут, что хотят.

И поведал старый селянин служителю Божьему все, что случилось в Пильно. Ксендз потемнел лицом. Сердце его сжалось от боли за чад своих, но бессилен был он помочь в этой беде.

– Вы хоть посодействуйте, отче, чтобы князь за нас вступился, чтобы отомстил за боль нашу, – сказал кто-то из мужиков.

– Это навряд ли, чада мои, – с глубоким вздохом ответил ксендз Полабек. – Я, само собой, епископу Плоцкому жалобу вашу подам. Но что скажет князь Земовит, не ведаю. Он не так горяч, как князь Януш. И княгиня его, Александра, не чета Анне Дануте, хоть и кузиной ей доводится. Дружит она с крестоносцами, в гости к ним ездит в сам Мальборк, а они ее весьма почитают и одаривают богато. Не станет она ссориться с великим магистром из-за горя вашего и князю не даст. Время-то вон какое страшное. Вот-вот эти крестом осененные воины на своих братьев-христиан кинутся, будто псы изголодавшиеся. Говорят, что король великий Владислав Ягелло уже к войне готовится. А крестоносцы страсть как хотят, чтобы хоть князья Мазовецкие в стороне остались. И так уже великий князь Витовт с братом своим объединился. Сила у них теперь огромная. Даст Господь, одолеют они зверей этих, в плащи белые одевшихся. А пока, дети мои, смиритесь и молитесь. Молитесь за дочерей своих, чтобы злая судьба избежала их.

Говорит, а у самого слезы на глазах от обид страшных, чинимых крестоносцами, и от бессилия своего.

– Что уж тут молиться, отче, – проскрежетал вдруг своим страшным новым голосом Ясько, – когда дочку мою, свет очей моих и радость сердца моего единственную, эти изверги обесчестили и в чужую землю угнали. Теперь одно остается мне – месть. И коли не может светлый князь помочь мне, сам я справлюсь со злодеями. Жизнь положу, а зверей этих, именем Христа прикрывающихся, изведу.

Старый ксендз не стал Яська отговаривать, хоть и должен был. Болело его сердце за селян, страшную обиду претерпевших. И подумал он, что пусть будет, как в Евангелии сказано, око за око, зуб за зуб.

Ксендз со своими людьми уехал, закончив все дела и даже мяса огромной цапли отведав, что бабы изготовили с великим мастерством, а в селе Пильно начались приготовления к великой мести. Все мужики, как один, взялись за дело. И родичей привлекли с того берега, чтобы в нужный момент нужные слова сказали.

Прошло несколько дней, и в крепости Голлуб начались разговоры, что мазовецкие селяне с того берега такого медведя загнали, какого редко увидишь даже в здешних местах. Вот это зверь, так зверь – сам огромный, шкура роскошная. Повезло, мол, мужикам, продадут задорого.

Дошли эти разговоры и до самого комтура. А он, надо сказать, заядлым охотником был, хоть и не разрешено это уставом орденским. Нарушал он правила частенько и большое получал от этого удовольствие. А шкура медвежья его мечтой была. Вот и решил комтур, что накажет мужиков. Слышал он, что ворчали они громко, когда девок у них увезли. Как посмели? Здесь его сила.

Собрал комтур отряд из дюжины сильных воинов, взял с собой капитана своего лихого и отправился на тот берег. В замке оставил помощника своего, старого рыцаря из захудалого дворянского рода, Зигфрида фон Золлинштайна. Велел ждать их на другой день к вечеру. Подумал, видно, что и поохотиться не мешало бы на той стороне – леса там знатные.

Но прошло два дня, и три миновало, а комтура все нет. На четвертый день Зигфрид не выдержал тревоги и, взяв с собой отряд из пятнадцати кнехтов в полном вооружении, поехал по следам своего командира.

Село Пильно встретило их полной тишиной. Нигде ни курица не закудахтает, ни собака не залает. Пусто и тихо. Зигфриду стало не по себе. Велел он кнехтам стать в боевое построение и повел их по дороге, ведущей в лес. Не так далеко и ушли они от села, когда открылась их глазам большая поляна, а на поляне той небывалое зрелище.

В самом центре поляны высилось устрашающее сооружение. Огромный крест, сделанный из неотесанных бревен, сбитый деревянными же гвоздями и связанный крепкими ремнями. А на обоих концах длиннющей перекладины, уравновешивая друг друга, висели два тела. С ужасом узнали прибывшие в одном из них своего славного комтура Гуго фон Снехштейна, а в другом – капитана Зибеля Херша. На плечах комтура, как насмешка, белел рыцарский плащ с черным крестом. У основания страшного сооружения был туго привязан оруженосец комтура Ульрих. Лицо его выражало безмерное страдание, штаны были спущены и залиты кровью. А на дальнем краю поляны, где начиналось зеленое на вид, топкое болото, лежало еще несколько тел, сраженных чем-то тяжелым, и кое-где в болоте блестели среди травы блестящие шлемы.

Ужас объял прибывших воинов. Они сгрудились в кучу и с опаской оглядывались на окружающий их безмолвный лес. Казалось, этот чужой, незнакомый лес вот-вот взорвется устрашающими криками и ощерится рогатинами. Но все было тихо вокруг. Зигфрид велел снять с перекладины тела повешенных. Он был вне себя. Подумать только! Достойного орденского брата, прославившегося своими подвигами рыцаря, повесили на веревке как бешеного пса. Неслыханное оскорбление всему ордену!

Выполняя приказ командира, кнехты, все так же настороженно оглядываясь по сторонам, сняли тела с креста и собрали тех, кого смогли. С этой страшной поклажей они вернулись с село. В ярости брат Зигфрид отдал распоряжение сжечь гнездо злодеев, и вскоре темный дым поднялся над местом, где недавно жили люди.

Но огромный костер уже никому не мог причинить зла. Село Пильно перестало существовать, селяне ушли в леса и там поставили себе другие дома, расчистили поля и обустроили новое место для жилья. Свое поселение они стали называть Земста, напоминая тем себе и другим, что тоже способны не только зубы показать, но и больно укусить, когда их загоняют в угол.

А место, где было раньше село Пильно, никогда уже не заселялось людьми. Об этой земле пошла дурная слава, и говорили, что по ночам там громко стонут и взывают к небесам мужские голоса. А иногда в лунную ночь между стволами деревьев бродят две светлые девичьи тени, будто ищут что-то и не могут найти.

Крестоносцы же с ненавистью и великой злобой назвали это место «Мазурский крест». А крест, и правда, долгие годы стоял на опустевшей поляне, огромный и устрашающий. Потом постепенно сгнил. Но память о нем осталась.

Глава 4 В замке крестоносцев

Мазовия, Плоцк, весна 1409 года

Княгиня Александра в который уже раз собиралась посетить Мальборк. Князь Земовит, давно правивший в Плоцке, желал знать из первых уст, что делается среди тевтонских рыцарей и действительно ли они готовы к тому, чтобы открыто начать войну с Краковским королем. Самому Земовиту предстояло принять непростое решение – остаться в стороне от этих событий или пойти вместе с Ягайло против немцев. Очень непростое решение!

Король Ягайло, конечно, его родственник – ведь сам он женат на сестре Владислава (женился на сестре его), в крещении получившей имя Александра. Но полного доверия между ними нет. Земовит хорошо помнил старую историю, которая еще при его батюшке случилась. Тогда Ягайло, добиваясь власти в Великом княжестве Литовском, не пожалел родного дядю, пленил его и довел до смерти в подземелье Кревского замка. Никто не может, конечно, обвинить нынешнего короля в убийстве князя Кейстута, ведь у язычников-литвинов заведено правило, что в случае плена лучше самому удавиться, чем быть униженным казнью. Но все же, кто знает, кто знает… Кузен его Витовт тоже претерпел пленение и еле вырвался из его рук живым. А уж какими преданными друг другу братьями были их отцы – князья Ольгерд и Кейстут – никакими словами не передать. И племянника своего поддерживал поначалу Кейстут, пока не произошел у них разлад из-за проклятого Тевтонского ордена. Так что не склонен был князь Земовит Мазовецкий доверять родичу своему.

Но теперь Ягайло – король Польского Королевства, и с этим приходится считаться. Когда после смерти короля Казимира, прозванного Великим, последнего из Пястов, на польский престол взошел Людовик Венгерский, князья Мазовецкие были крайне недовольны таким поворотом дел. Можно было и среди своей знати найти, кого короной польской одарить. Ну да, Лайош-Людовик из далекой от Польши Анжуйской династии, той ее ветви, что осела в Неаполе, был сыном Елизаветы Польской, родной сестры Великого Казимира, и это открыло ему дорогу на польский трон. И воевал он хорошо – и в Неаполе, и в Далмации, которую отбил-таки у венецианцев и присоединил к Венгрии. И как король он был силен, много сделал для дворянства венгерского, для развития их городов, да и для поддержания крестьянства. Но для Польши он был совсем не так хорош. Жил постоянно в Венгрии, в Буде, которую сделал своей столицей, в польские смуты не вмешивался, только деньги требовал. И, вдобавок ко всему, присоединил к Венгрии Червонную Русь, оторвав ее от Польши. Они, князья Мазовецкие, представители пресекшейся на троне династии Пястов, были бы для Польши куда лучшими монархами.

Было время, когда сам Земовит открыто претендовал на корону. Почти тридцать лет назад умер его отец, старый князь Земовит, а на следующий год скончался и Людовик Венгерский. Земовит тогда пытался воспользоваться разгоревшейся смутой и силой захватить опустевший трон. Шляхта великопольская его поддерживала. Но план не удался. Тогда князь решил захватить юную Ядвигу, что была предназначена на польский трон, на ее пути в Краков. Но и этот план сорвался. Пришлось Земовиту после коронации Ядвиги заключить с ней договор и вернуть, правда, за выкуп, все земли, что были захвачены им в период безвластия. Вот так нескладно получилось все у князя Земовита. И теперь ему приходится думать думу трудную и принимать непростое решение.

Его брат князь Януш Мазовецкий, правивший в Варшаве, сразу же поддержал Ядвигу и даже лично отправился в Буду, чтобы предложить ей помощь и сопроводить в Краков. И неплохо нажился на этом, к слову, поскольку получил право на прибыль с соляных копей в Бохне, а это ни много ни мало двадцать четыре тысячи флоринов в год.

Да и с Ягайло брат сейчас в добрых отношениях. Для него, надо думать, вопрос о том, поддерживать ли короля, не стоит, хоть и женат он на сестре князя Витовта. Тевтонцев он крепко не любит. Не может, видно, забыть им, как захватили его без дружины на его собственной земле, в крепости пограничной Злоторыя, куда приехал он с совершенно мирными намерениями, и в Мальборк в цепях доставили, к великому магистру. Януш сумел вернуть себе свободу, но подлости этой немцам не простил. И не простит, скорей всего, никогда.

Княгиня Александра Ольгердовна – женщина умная. Она умеет вести беседу так, чтобы невзначай узнать то, что ее интересует. Ладит с проклятыми немцами. Она сможет правильно оценить обстановку в замке тевтонцев. Да и есть к тому же еще один вопрос, который следовало бы прояснить безотлагательно. Потому и едет княгиня к рыцарям сейчас, не дожидаясь праздников.

Дней десять назад пропал в землях князя Плоцкого видный мазовецкий рыцарь – пан Пешек из Седловиц. Выехал из своего поместья с небольшим отрядом и как в воду канул. Был этот рыцарь воином отменным, и мало кто мог победить его в открытом бою: хоть в битве, хоть на ристалище. Поместье пана Пешека лежало почти на берегу речки Древенцы, немного южнее того места, где мазовецкие крестьяне поставили Мазурский крест тевтонским рыцарям, там, где речка делает небольшой изгиб перед впадением в Вислу. Недалеко от тех мест, как раз на слиянии двух рек, стоит на Прусском берегу замок Торн, большой, крепкий. Между двумя этими замками, между Голлубом и Торном, раскинулось на мазовецком берегу поместье Седловцы – большое, богатое, сильное. Не раз пытались немцы то из одного, то из другого замка совершать набеги на земли пана Пешека. Но рыцарь хорошо знал военное дело и людей своих обучил. А мужиков у него много, и воинов сильных достаточно, чтобы отбить охоту у немцев в земли его вступать. А когда вышло терпение его от набегов бесконечных, то и сам стал наведываться на земли соседей. Не раз и не два побивал пан Пешек тевтонских рыцарей. А когда в Плоцке праздник был и большой рыцарский турнир состоялся, пан Пешек пятерых немцев с коня сбил, а сам ни разу побит не был. Люто ненавидели его тевтонцы и считали врагом своим. И вот теперь пан Пешек пропал. Все были уверены, что это дело рук орденских рыцарей. Но доказать было невозможно. И не было никакого пути узнать, где именно томится в заключении могучий мазовецкий рыцарь. Жив ли он еще? Может, княгине Александре удастся что-нибудь узнать, почуять женским естеством своим?

И надо сказать, что была у пана Пешека дочка любимая, девушка уже на выданье – семнадцать годков исполнилось ей в начале весны. И красива была панночка неимоверно. Темноволосая, темноглазая, высокая и стройная как молодой тополек, она вся светилась, словно дорогой самоцвет.

Много лет назад ходил пан из Седловиц в далекие походы с князем Витовтом. И привез оттуда полонянку – дочь кочевого князька. Красавицей была Турун, но так и не привыкла к мазовецким землям. Все по степям своим тосковала, по просторам безбрежным, по воле. Родила мужу дочь, которой дала имя Ингуш, но называла всегда Утренней Зорькой. Когда девочке было пять лет, Турун умерла. А дитя воспитали в шляхетском духе и христианской вере. Была она послушна отцу, набожна, умела вести себя в приличном обществе, даже при дворе князя Мазовецкого два года назад не посрамила чести отца, любившего ее безмерно. Поляки называли ее панной Ингулей, но прозвище Утренняя Зорька так и осталось за ней навсегда. Она и похожа была на зорьку ясную – веселая улыбчивая девочка, больше всего на свете любившая коней и быструю езду. Отец подарил ей редкостной красоты быстроногого скакуна – серого в яблоках, – и носилась панночка на нем как ветер по отцовским владениям. Никто не мог догнать ее, когда под седлом был ее любимец Бурун.

Когда же случилось несчастье с паном Пешеком, управитель поместья его тут же, не дожидаясь окончания поисков, отправил панночку в Плоцк к княгине Александре с большой просьбой позаботиться о девушке и защитить ее от возможных покушений. Здесь, на границе, передавал княгине управитель, ей угрожает большая опасность, даже и думать не приходится – тевтонцы своего не упустят. Если их это рук дело, то и панночке опасно оставаться дома. Княгиня полностью разделяла опасения управителя и приняла осиротевшую девушку под свою опеку. И сейчас панна Ингуля ехала с ней в тевтонский замок – удержать ее было невозможно. Найти отца было ее самым горячим желанием.

Утром ясного погожего дня, в самом конце весны, княгиня Александра с эскортом, достойным ее положения, выехала из Плоцка и направилась на север. Рядом с ней на спокойной пегой кобылке ехала панна Ингуля. Она была грустна, но в огромных черных глазах горел огонек надежды.

Через три дня кортеж княгини пересек речку Древенцу и вступил в земли Тевтонского ордена. Здесь, в замке Страсбург, они получили конное сопровождение и двинулись дальше. Ночевали в замках, которых много было на завоеванных территориях рыцарского государства. Как грибы после дождя вырастали они в Пруссии, усеяв всю землю каменными мрачными громадами. Миновали Реден, Энгельсберг, Грауденц, Роггенхаузен, Мариенвердер, Штум и вот, наконец, подошли к Мальборку, который немцы называли Мариенбургом.

Дух захватывало от зрелища этой чудовищно огромной цитадели из красного кирпича, которая, сразу видно, была неприступной и несокрушимой. Кажется, всю свою мощь, всю непомерную гордыню воплотили здесь в камне надменные тевтонские рыцари, глубоко уверенные, что сильнее их нет никого на всей земле. Высокие многоэтажные здания, крытые красной черепицей, и множество башен укрывались за высокими стенами из того же красного кирпича. И все это величественное сооружение возносилось над спокойными водами широкой реки Ногат. Через реку был перекинут большой каменный мост.

– Иезус Мария, – потрясенно прошептал Сивко, слуга из Седловиц, бывалый воин, который повоевал со своим паном во многих землях, – это же сколько леса надо было повалить, сколько камней привезти! А как много кирпича изготовить! Сколько же людей здесь работало?

– А что для них люди? – ответил гордый своими знаниями слуга из княжеского дома, Вит, не раз побывавший уже в этой крепости. – Круглую башню видишь? Ту, что в нижнем дворе. Там еще флюгер интересный в виде бабы, бьющей масло. Она так и называется – Масляная. Говорят, лет сорок назад, когда крестоносцы только обустроились здесь, в городе под замком жители возмутились, что налоги на масло непомерно высоки. Так эти нелюди собрали всех недовольных, заперли в этой башне и прикончили. У них, почитай, под каждой башней подземелья есть для пленников, и не пустуют они, надо думать.

Ингуш при этих словах побледнела и судорожно вздохнула, глаза ее наполнились слезами. А Вит смущенно отвел взгляд. Забыл он, что панночка эта распрекрасная отца своего ищет. «Может, и он здесь, бедолага, – подумал, – им что рыцарь, что простой мужик, все едино, любого в подземелья свои забросят и уморят до смерти».

– Этот замок, столица Тевтонского ордена, возведен в честь Девы Марии, – вступил в разговор один из сопровождающих рыцарей. – Благочестивые братья ежедневно по три раза в костеле Святой Девы Марии службу правят. А в часовне Святой Анны в боковом приделе место погребения великих магистров сделали. Там гроссмейстер наш Конрад фон Юнгинген ныне покоится, царствие ему небесное и светлая память. Святой души человек был. Все только о благе ордена пекся.

«Да уж, святой, – подумала про себя княгиня Александра, – а скольких людей жизни лишил, сколько горя принес оставшимся!»

Они прошли большой арочный коридор с пятью дубовыми воротами и массивной железной решеткой и попали внутрь Среднего замка. Замковый двор поражал своими размерами. Именно здесь проводили тевтонцы грандиозные турниры, на которые съезжались рыцари со всех стран Европы. Здесь же, в Среднем замке, располагалась часовня Святой Екатерины и помещения для приема высоких гостей, жили великий комтур замка и высшие орденские чины. Здесь и отвели покои для княгини Мазовецкой и ее свиты.

Сама княгиня не раз уже бывала в замке, но все равно не переставала дивиться могуществу тевтонских рыцарей, гордо выраженному в камне. Что уж говорить об Ингуш, впервые увидевшей такое неправдоподобно огромное неприступное сооружение. Глаза ее широко распахнулись, а сердце теснила тоска. Ведь если отец ее, и правда, находится где-то здесь, ему уже не выбраться из этого каменного мешка.

О замке слагали множество легенд. Все сходились во мнении, что эта крепость – самое большое кирпичное сооружение не только в Европе, но и в мире. В это можно было легко поверить, увидев сооружение собственными глазами. Во внутреннем дворе замка орденские мастера соорудили колодец с хитрым подъемным механизмом, который обеспечивал гарнизон питьевой водой. Созданный на случай осады запас зерна мог храниться годами благодаря специальной вентиляции. Но особой гордостью крестоносцев была система отопления в замке. Гигантские печи, устроенные в подвалах, разветвлялись сетью дымоходов со специальными заслонками от угарного газа. Эти трубы проходили в стенах, под полом и даже над потолком, нагревая помещения. Поговаривали, что в келье великого магистра трубы отопления пролегали прямо под кроватью.

Зато в большой комнате рядом, где находилась личная охрана главы ордена, поддерживалась по-спартански бодрящая атмосфера, помогающая рыцарям не заснуть на посту – им нужно было постоянно поддерживать огонь в камине, чтобы не замерзнуть. Да и условия для сна были самые неподходящие, не имелось ни единого мало-мальски удобного для сидения местечка, и приходилось все время стоять или ходить. Однако возмущаться этим обстоятельством никто и никогда не решался, во всяком случае вслух. Было хорошо известно, что в стенах охраняемой кельи имелись специальные слуховые отверстия, и магистр всегда знал, о чем говорят его рыцари. И еще, но об этом знали немногие, в келье магистра была маленькая неприметная дверца, через которую он мог уходить при желании и появиться совершенно неожиданно там, где его совсем не ждали. Да, много всего рассказывали о замке, а было то правдой или вымыслом, сказать тем, кто не видел этого, трудно.

Без числа разговоров ходило о баснословных богатствах ордена. Все накопленные ценности рыцари хранили в самом сердце замка, и туда не было доступа никому. Сокровищница охранялась с драконовскими предосторожностями. Само помещение располагалось на втором этаже, чтобы под него нельзя было подкопаться. Дверь можно было открыть только одновременным поворотом трех ключей, один из которых хранился у великого магистра, второй – у казначея и третий – у маршала ордена. Однако и такая тщательнейшим образом организованная защита была однажды пробита. Стало известно, что повара, работающие в кухне, что была расположена на первом этаже, польстившись на сказочные богатства, хранящиеся над их головой, решили отщипнуть и себе немного. Они проделали в мощной стене лаз и стали таскать потихоньку монеты из хранилища. К своему несчастью, они наткнулись на резервные монеты, которые не были еще пущены в оборот, и это выдало их. Появление на рынке того, что надежно спрятано в сокровищнице, сразу открыло глаза крестоносцам. Можно только представить себе, как расправились и без того жестокие до крайности рыцари, обозленные посягательством на их сказочные богатства, с пойманными на горячем преступниками. Послушать было что.

И еще говаривали, что тюрьмы в замке были на редкость устрашающие, но думать об этом сейчас просто жутко. Казематы для простых пленников находились под землей. Однако для знатных особ была оборудована отдельная камера. Ходили упорные слухи, что бежать из нее невозможно, и они были опровергнуты лишь один-единственный раз, хотя крестоносцы помнят об этом и сейчас. Много лет назад в руки им попал заклятый враг, великий князь литовский Кейстут, отец князя Витовта. Его тюремщик, что приносил князю еду, был родом из Литвы, хотя за давностью лет об этом уже никто не помнил. Но он, видно, сильно ненавидел орден, коль решился на такое. Однажды, когда в замке вовсю гудело пиршество, он помог князю бежать. Несчастный тюремщик претерпел много страданий и принял мученическую смерть, однако вернуть князя Кейстута не удалось. Но все это было давным-давно.

Сегодня же, собираясь на небольшую прогулку по территории Среднего замка, княгиня взяла с собой одну лишь Ингулю. Эта девушка тронула ее сердце своей необычной красотой, а еще больше – любовью и преданностью отцу, ради которого она готова была кинуться в пасть лютого зверя. Они вышли в огромный двор и остановились, оглядываясь. Здесь, как им говорили, были расположены Большой, Летний и Зимний рефектарии. В Большой они даже зашли с разрешения сторожившего вход воина. Этот рефектарий располагался в западном крыле Среднего замка. И здесь, как они слышали, проводились пиршества в честь победителей турниров. Зал был великолепен. Его веерные своды и богатые росписи на стенах никого не могли бы оставить равнодушным. А у входа в рефектарий обращал на себя внимание небольшой колодец с приспособлениями для мытья рук и умывания – немецкие рыцари, как оказалось, тяготели к чистоте.

Княгиня и Ингуш прошлись еще по огромному двору, помолились в часовне и медленно возвращались в свои покои. Остановившись под сводами пустынной галереи, они заговорили о том, что больше всего волновало их обеих.

– Сердце мое обливается кровью, милостивая пани княгиня, – тихо сказала Ингуш. – Я чую, что батюшка мой где-то здесь. Но как же вызволить его из крепости? Глядя на ее мощь, понимаешь, что выхода из замка нет. Что же мне делать, что делать?

И она заплакала, прижимая к лицу дрожащие руки.

– Позвольте мне помочь вам, – раздался вдруг тихий голос, говоривший на немецком языке.

Обе женщины вздрогнули от испуга и обернулись к говорившему. Перед ними стоял не старый еще мужчина, среднего роста и крепкого сложения. На плечах его был серый плащ.

– Кто вы? – резко спросила княгиня. – И почему заговорили с нами?

– Простите, если напугал вас, я не хотел, – мужчина говорил тихо, внимательно поглядывая по сторонам. – Если вы ищете польского рыцаря, что порвал их цепи, то он действительно тут, в подземелье круглой башни в Нижнем замке.

– Откуда вы знаете? – Княгиня вся подалась вперед, исполненная волнения.

– Я служу здесь вот уже семь лет, хоть и не рыцарь, как вы можете видеть по моему плащу, – ответил незнакомец. – Я итальянец, мое имя Розарио Бочелли. А польского рыцаря привезли несколько дней назад. Они никак не могли с ним справиться и заковали в цепи. Он же те цепи порвал и кинулся на стражника, когда тот принес ему хлеб и воду. Стражника едва спасли. А рыцаря перевели в нижний замок, в подземелье глубокое, и заковали в двойные цепи. Теперь ждут приезда орденского рыцаря Отто фон Снехштейна, брата загубленного поляками комтура крепости Голлуб. Тот служит на восточной границе, в замке Растенбург и, говорят, уже в пути. О нем ходят разговоры как о человеке очень жестоком. И он обещал люто расправиться с плененным польским рыцарем, отомстить за все его победы над ними на пограничной земле и особо – за Мазурский крест. Забыть такое унижение тевтонцы никак не могут, и младший фон Снехштейн обещал отомстить так жестоко, что небеса содрогнутся.

От этих слов Ингуш тихо вскрикнула и стала медленно оседать. Итальянец подхватил ее и усадил на каменную скамью, идущую вдоль галереи в простенках между арками. Княгиня кинулась приводить девушку в чувство. Она-то думала, что поговорит с итальянцем, а потом перескажет все Ингуле в более мягких выражениях. А девушка, оказывается, и по-немецки понимает. Выросла ведь на границе.

– Мне надо идти, госпожа, – тихо заметил Розарио Бочелли, увидев, что молодая панночка открыла глаза. – Меня не должны видеть здесь, рядом с вами. Но прежде я хочу дать вам совет. Никто не сможет освободить вашего рыцаря, если только сам великий магистр не выпустит его. А заставить его могут лишь иноземные рыцари, прибывшие к его двору. Попробуйте обратиться к англичанину. И требуйте освобождения своего рыцаря.

– Погодите, сеньор Бочелли, – воскликнула княгиня, – еще пару минут. Почему вы решили помочь нам? Это опасно для вас.

– Госпожа, – итальянец сверкнул темными глазами, – я служу тевтонским рыцарям, но ненавижу их. Они убили моего брата, замучили в мрачном подземелье. Пошел слух, что он разбирается в ядах, и эти звери решили вытянуть из него нужные им знания. На самом деле в ядах разбираюсь я, но мы никогда не говорили, что приходимся родными братьями. Долго эти изверги терзали его, моего бедного Лоренцо, выпытывая то, чего он не знал. И он не выдержал пыток, умер под руками палача. А я поклялся отомстить им за брата.

– Понимаю, сеньор Бочелли, – задумчиво молвила княгиня. – А что вы попросите за свою помощь?

– Только одно, госпожа, – ответил на это итальянец. – Когда будете уезжать отсюда, возьмите с собой моего маленького сына. Ему всего два года, мать его умерла, и я не хочу, чтобы он вырос среди этих волков лютых, рядящихся в белые плащи. Моя судьба уже решена. Но мой мальчик должен жить на свободе. Возьмите его с собой, умоляю. Его легко спрятать среди ваших женщин. Его зовут Маттео. Маттео Бочелли, – добавил итальянец, уже готовясь уходить.

– Хорошо, – сказала княгиня, – я выполню вашу просьбу, но прежде мне надо вызволить из беды отца этой бедной девушки.

Итальянец тихо исчез, как будто растворился в вечернем воздухе. А княгиня положила руку на голову Ингули и ласково погладила ее.

– Я не знала, детка, что ты понимаешь по-немецки, – сказала тихо. – Но правда все равно выходит наружу. А мы с тобой еще повоюем с этими наглыми немцами. Женщине дано много хитрости взамен силы, что ей не досталась. Мы придумаем, как заставить великого магистра уступить.

Еще сражаясь в Святой Земле, крестоносцы создали себе образ сильных благородных рыцарей, борющихся за христианские ценности и отстаивающих справедливость. Удалившись потом в отдаленные земли и создав здесь свое государство, они старались изо всех сил сохранить добрую славу ордена. И во многих королевствах Европы и правители, и дворянство верили в святую миссию Тевтонского ордена по искоренению язычества среди северных народов. Потому и ехали сюда рыцари, чтобы поднять вместе с тевтонцами меч на противников святого престола. Многие славные рыцари Европы побывали здесь за прошедшие годы. Еще и века не минуло, как проявил свои недюжинные способности прославленный Жан Люксембургский. Он был тогда уже королем Чехии, но всем монаршим обязанностям предпочел сражения во славу европейского рыцарства. Он и погиб в битве, не сложив оружия даже тогда, когда постарел и ослеп. Оруженосцы водили его коня, а он разил врагов, как и раньше, твердой рукой.

Вот и сейчас в столице Тевтонского ордена пребывали два рыцаря из Германских земель, из герцогства Брауншвейг-Вольфенбюттель, один из Королевства Чешского и еще один из далекой Англии. Этот англичанин был самым знатным среди них.

Английский король Генрих IV по прозвищу Болингброк был, видимо, наименее доверчивым из всех европейских монархов. Он сам долгие годы был странствующим рыцарем и побывал не только в континентальной Европе, но и в Палестине. Бывал он и в этих краях, даже участвовал в гражданской войне в Великом княжестве Литовском и в осаде Вильны. Тевтонцам он не доверял, хоть и имел с ними дело. Вот и направил он к великому магистру своего эмиссара. Генри ле Вавасур, лорд Хазельвуд, вел официальные переговоры по поводу новой партии прославленных английских лучников для военных целей рыцарского государства. Но на самом деле он должен был вблизи посмотреть на ситуацию в Пруссии и постараться разведать планы великого магистра в отношении войны с Польшей.

Лорд Генри был уже в летах, но сохранил величественную осанку и подтянутую фигуру. Его седые волосы мало вязались с моложавым лицом и живым блеском глаз, от которых мало что удавалось скрыть. Вот и здесь, в этом могучем немецком замке, только войдя в огромный зал, он сразу заметил благородную женщину в летах, видно, что даму высокого происхождения, и очаровательную девушку рядом с ней. Эта стройная изящная красавица с большими темно-карими глазами напомнила ему молодую лань, и глаза его невольно обращались раз за разом к ней.

Великий магистр Ульрих фон Юнгинген был сегодня настроен весьма благодушно. Он принял княгиню Мазовецкую чуть ли не с распростертыми объятиями, наговорил ей множество комплиментов, не забыл одарить вниманием и юную панну, что была рядом с княгиней.

Этот торжественный прием проходил в Летнем рефектарии Дворца великих магистров. Огромный зал с множеством окон и веерообразным куполом, поддерживаемым единственной колонной в центре, мощной, но не лишенной изящества, потрясал воображение. Как и необыкновенная роскошь убранства самого зала и помещений, через которые проходили гости. Стены Зала конвента были расписаны в изумрудных тонах, что было не просто демонстрацией богатства, но бьющей в глаза роскошью. Ведь зеленая краска, добываемая из очень редких морских моллюсков, стоила баснословно дорого, и далеко не каждый монарх в Европе был в состоянии позволить себе такое.

«И это рыцари-монахи, среди трех главных обетов которых на первом месте стоит обет бедности, – пронеслось в голове у княгини Александры. – Как же от них ожидать соблюдения других обетов?»

Княгиня, женщина умная и наблюдательная, была совершенно права. Да, порядки среди рыцарей, служащих Христу, далеко ушли от тех, что завещали им основатели ордена. Сами рыцари давно уже перестали быть монахами, превратившись в профессиональных воинов со всеми вытекающими из этого последствиями. Рыцари не просто воевали во славу Христа, но заботились в первую голову о собственном благосостоянии, и богатство многих из них было поистине огромным. Достаточно было взглянуть на их рыцарское снаряжение, чтобы понять это. Лучшую в мире миланскую броню мог позволить себе только очень богатый человек. А среди орденских рыцарей она, как и украшения на шлеме из страусиных и павлиньих перьев, была привычным глазу зрелищем. Потому так и рвались сюда со всей Германии молодые сыновья дворянских семей. Здесь открывались для них прекрасные возможности для продвижения вверх и обогащения. Не так давно специальная церковная комиссия пришла к удручающим выводам – братья-рыцари и воевали не за веру, а ради собственного обогащения, и вовсю развлекались охотой, турнирами и… Страшно сказать, но ходили упорные слухи, что в стенах крепости содержится специальный дом с продажными женщинами. Это ли поведение, достойное служителей Господа, коими они по статусу являются? Что думал по этому поводу Папа Римский, не знал никто, но и у него, по-видимому, руки были связаны, прежде всего, экономическими и политическими интересами.

Прием, устроенный нынче великим магистром, был великолепен. Прекрасные вина из Европы лились рекой. И вскоре все немного расслабились. Напряжение, которое возникло в начале приема, исчезло. Сам великий магистр и его приближенные рыцари уделяли много внимания княгине Александре – привлечь на свою сторону в грядущей войне с Польшей ее мужа, одного из князей Мазовецких, было очень важно для них. На князя Януша они полагаться не могли. Он вряд ли простит им свое давнее пленение. Глупость сотворили они тогда, да теперь уж ничего не поделаешь. Но оторвать от короля Владислава князя Земовита Плоцкого – это можно было сделать, во всяком случае, попытаться стоило. Княгиня вежливо отвечала на комплименты, сыпавшиеся на нее как капли дождя из летней тучки, мило улыбалась и потихоньку подводила разговор к нужной ей теме.

И вот, решительный момент настал. В ответ на ее хвалебные речи в адрес ордена Ульрих фон Юнгинген совсем расчувствовался и, смеясь, громко сказал:

– Я так почитаю и люблю вас, милостивая пани княгиня, что готов исполнить любое ваше желание. Просите, чего хотите. Мне будет в радость выполнить вашу просьбу.

– Желание мое готово, герр великий магистр, – ответила на это княгиня Александра. – Верните этой грустной девушке ее отца, польского рыцаря, что томится в подземелье Круглой башни. Пан Пешек из Седловиц захвачен вашими воинами незаконно. Верните его, и мы останемся друзьями.

Присутствующие в зале затихли. Великий магистр побледнел и воскликнул в возмущении:

– О каком рыцаре идет речь? Я не понимаю вас, милостивая княгиня. Мы никогда не позволяли себе неблаговидных поступков по отношению к нашим соседям. Я вне себя. Как могли возникнуть такие разговоры?

Княгиня побледнела и сжала руки, но не отступила. Ее глаза смотрели решительно. А иноземные рыцари обратились в слух, особенно англичанин. Он даже представить себе не мог, что здесь, на земле рыцарей Христовых, возможны такие вопиющие беззакония.

– И, тем не менее, так и есть, герр фон Юнгинген, – твердо стояла на своем княгиня. – Вы, видимо, знаете не все, что творится в вашем замке. Велите доложить вам о рыцаре, что томится в двойных цепях под Круглой башней, и вы увидите, что это правда.

Бледный до синевы, сразу утративший все свое благодушие великий магистр готов был ответить резким отказом, но тут в разговор вступил английский посланник.

– Если правда то, что говорит эта почтенная леди, – начал лорд Хазельвуд, – а я не имею ни малейших оснований ей не верить, то это будет величайший скандал и он станет известен во всей Европе. Держать в подземелье в цепях незаконно задержанного рыцаря! Это недопустимо. Ни один монарх не поддержит вас в этом, великий магистр. Я понимаю, что вы могли и не знать этого. Однако я требую, от имени своего короля требую от вас немедленно выяснить этот вопрос. Пусть сейчас же пошлют туда людей, и обязательно с представителями всех иноземных послов, здесь присутствующих. И если польский рыцарь действительно в подземелье и закован в цепи, немедленно велите привести его сюда. Он сам расскажет, как попал в замок.

Положение магистра было сложным. Не выполнить требование он не мог. Оставалось делать вид, что ему ничего не известно об этом происшествии. В Круглую башню был отправлен целый отряд. Ожидание затянулось надолго, но всем присутствующим было уже не до праздника. В зале установилась зловещая тишина. И вот двери отворились, и несколько стражников ввели высокого могучего воина, худого и бледного, а за ним шли посланные иноземными рыцарями представители. Красивая девушка, что привлекла внимание лорда Хазельвуда, вдруг сорвалась с места и кинулась к пленнику.

– Батюшка! Родной мой батюшка! Вы живы! – Она смеялась и плакала одновременно. Потом припала к груди рыцаря, а он обнял ее и, закрыв глаза, все гладил нежно прижавшуюся к нему темноволосую головку.

Зрелище было столь трогательным, что многие из прибывших в орден иноземцев прослезились. Лорд Хазельвуд же изъявил желание немедленно услышать от самого рыцаря, что произошло на самом деле. То, что они услышали, потрясло всех. Оказалось, что рыцарь и его люди были захвачены на собственных землях, просто пойманы сетью, как зайцы. Людей рыцаря сразу же убили, а его привезли в этот замок и заточили, заковав в цепи. Здесь он ожидал приезда рыцаря Отто фон Снехштейна, готовящегося отомстить за смерть своего брата, погибшего в мазовецких землях от руки простых селян.

Присутствующие заволновались, поднялся шум, раздавались возмущенные возгласы.

– Это, право, возмутительно, – возвысил голос великий магистр, – в моем замке за моей спиной творится такое беззаконие! Моим именем свершается личная месть! Это недопустимо. Я вне себя. Виновные будут примерно наказаны за этот неприятный, даже тягостный инцидент.

– Но польский рыцарь будет немедленно отпущен на свободу, я полагаю, – снова подал голос лорд Хазельвуд. – В моем понимании ему должны быть принесены извинения и возмещены убытки.

– Разумеется, милорд, – поспешно ответил на это магистр, – тотчас же.

– Вот и хорошо, герр фон Юнгинген, – кивнул лорд Хазельвуд. – Тогда мои люди заберут его прямо сейчас. И будем считать инцидент исчерпанным.

За эти слова английский лорд был вознагражден таким горячим благодарным взглядом прекрасных черных глаз, что сердце его дрогнуло. Лорд был большим эстетом и любителем красоты. А что может быть прекраснее светящихся счастьем девичьих глаз?

Великий магистр вынужден был со всем согласиться. Ему нужно было спасать лицо ордена. Он еще раз громко возмутился тем, что некоторые забывшие христианские обеты рыцари в его владениях позволяют себе недопустимые поступки, и пообещал наказать виновных. Праздник закончился совсем не так, как начинался.

На другой день княгиня Мазовецкая спешно отбыла из замка крестоносцев, увозя с собой освобожденного из плена пана Пешека. Среди ее придворных дам находился также маленький итальянский мальчик по имени Маттео.

Помимо крестоносцев, кортеж княгини до самой границы сопровождал большой отряд английских воинов. Лорд Хазельвуд довел свою помощь до конца. Когда на прощание лорд сказал несколько добрых слов освобожденному им рыцарю, его дочь подошла к нему и горячо поцеловала отягощенную богатыми перстнями руку.

– Я никогда не забуду, милорд, добра, которое вы нам сделали, – со слезами на глазах произнесла взволнованная Ингуш, – и буду молиться за вас до конца жизни. Да благословит вас Господь за ваше благородное сердце!

А богатый и могущественный лорд Хазельвуд подумал, что только что получил самый дорогой в своей жизни подарок. И долго будут помниться ему прекрасные черные глаза, глядящие на него с такой безмерной благодарностью.

Поляки покинули замок Мариенбург так поспешно, как будто только за тем и приезжали, чтобы освободить и забрать этого огромного и сильного, как матерый лесной вепрь, воина, подумалось великому магистру. Только-только готовились с ним разделаться, как надлежит наказать любого, поднявшего руку на орден. Рыцарь Отто фон Снехштейн уже, конечно, придумал для него казнь долгую и мучительную, лютую казнь за позорную гибель Гуго фон Снехштейна на его землях. Такого простить нельзя. И тут на тебе! Какой афронт! Кто бы мог подумать, что княгиня Александра способна на коварство. Всегда такая милая и любезная. И вдруг подставила подножку ему, самому великому магистру. И граф английский так невовремя явился от своего высокомерного короля. Ульрих фон Юнгинген был зол сверх всякой меры. Не напрасно он говорил в свое время старшему брату, что нечего с ними долго возиться, с этими полячишками. Давно надо было им голову свернуть. А тот все дипломатию разводил, дружбу с ними поддерживал. Вот и дождались, пока король Владислав в полную силу вошел, да еще с братом своим, проклятым Витовтом, объединился. Теперь куда труднее будет с ними справиться. Но воинов сильнее, чем в Тевтонском ордене, нет нигде на земле. В этом он, великий магистр, убежден и готов поклясться сколь угодно страшной клятвой. Они свалят этих слабаков. Обязательно свалят. И теперь уже нечего откладывать войну. Пора положить этому конец!

Герр Ульрих фон Юнгинген долго нервно расхаживал по своим покоям, запретив входить к нему. Он никак не мог успокоиться. Было очень обидно, что такая благородная дама обвела его вокруг пальца, будто молокососа. Его! Великого магистра величайшего из всех рыцарских орденов! Нет, теперь только одно – война. И никакой пощады никому. Он покажет им, что значит ссориться с орденом. Он им… Десятки различных, самых изощренных методов мести теснились в его голове. Но успокоение не приходило. Разболелась голова, и в груди давит. Нет, надо отвлечься. И великий магистр послал за женщиной. Та, что живет, тайно от всех, в высокой башне, всегда умела его успокоить. Пусть придет поскорее. Пусть даст ему забыть обо всем.

Глава 5 «Факел войны»

Беловежская Пуща, осень 1409 года

Великий князь литовский Витовт возвращался в свой Трокский замок после очередной тайной встречи с кузеном Ягайло – ныне королем Польши Владиславом. Был князь неспокоен. Не то чтобы он не доверял кузену Ягайло. Нет, они заключили крепкий мир еще в начале прошлой зимы, когда втайне от проклятых тевтонцев встречались в Новогрудке, и слово было дано – слово великого князя литовского, которое оба чтили глубоко и блюли свято. И великокняжеская корона уже семнадцать лет на его, Витовта, голове. После стольких лет отчаянной борьбы, после множества потерь, но все же да, получилось. И пусть Ягайло остается верховным правителем обоих государств, объединенных союзным договором, пусть. Он – король. Все, что было между ними плохого, темного, злого, осталось позади. Теперь о другом думать надо, и именно это беспокоит. Война с железным тевтонским драконом, изготовившимся заглотнуть их земли, уже стала реальностью – Великий магистр Ульрих фон Юнгинген сильно ярился последнее время и в конце лета, в августе, объявил-таки войну Польше. Великое княжество Литовское, понятно, тоже вступает в открытое противостояние. А тевтонцы сильны, их мощь огромна. Это он знал не понаслышке, поскольку не раз и не два вступал с ними в схватки в последние годы, после того как…

На чело Витовта наползла черная туча.

– Куда ты так гонишь, князь? – прорвался в его сознание знакомый голос, – люди за тобой не поспевают. Не у всех же под седлом такие дьяволы, как твой Галингас.

Витовт усмехнулся. Ну конечно, это Айтварас, верный друг и соратник, уже не счесть сколько лет, человек, который всегда рядом, во всех походах и битвах. Имени его настоящего никто уже не помнит, все по прозвищу кличут Коршуном, памятуя, как кидается он на любого, кто князю его угрожать может. А сейчас отвлекает друга от мыслей тревожных, что в сдвинутых его бровях прочел.

– Прости, задумался я, – князь бросил взгляд на своего верного телохранителя, придержал коня и оглянулся назад, на своих дружинников.

Не так уж и отстали они, хитрит Айтварас. Литовские воины к седлу с малолетства приучены, их дорогой не напугать. И кони у них знатные, хоть и неказисты на первый взгляд.

– В Новогрудке на отдых встанем, Вилхелмас, – обернулся князь к другу, – а оттуда уж прямиком домой, в Троки. Ну, разве что в Городно заглянем. Мне многое в замке сделать надо, сам понимаешь.

Князь огляделся вокруг. С обеих сторон дороги вставал сплошной непроходимой стеной лес, кое-где уже золотящийся первыми мазками надвигающейся осени. Пуща. Красивая земля, суровая. И лихая для тевтонцев. Если даже рискнут сунуться сюда, все равно тяжеловесам на конях огромных ни за что не пройти здесь. А его воины легко несутся на невысоких коренастых лошадках серо-гнедой масти, выносливых и быстроногих. Их, тарпанов, диких лошадей, здесь же, в пуще, и отлавливают. Не говоря уже о том, что охота тут отменная – туры, зубры, олени, лоси, кабаны. Умница кузен только-только, в этом году, издал привилей, согласно которому охота на крупного зверя в Пуще запрещается всем, кроме короля польского и великого князя литовского. И как раз вовремя. Где еще запасы продовольствия брать для армии огромной, которую они собрать должны?

Кавалькада двинулась дальше, а Витовт вновь погрузился в раздумья.

Сейчас они возвращались из Каменца, где башня высоченная стоит, что именуется Белой Вежей. Ее более ста лет назад поставил волынский князь Владимир. Знатная башня. Сама высокая, пятиярусная, да еще и на холме стоит – видна издалека. Стены толстенные, в них и ходы проложены со ступенями каменными, чтобы с яруса на ярус переходить. Снаружи круглая и гладкая, только окна-бойницы пробиты в стенах, а наверху смотровая площадка, спрятанная за зубцами каменными, туда только ходом, в стене проложенным, и можно добраться. И неприступна эта башня для врагов – сколько ни осаждали ее, взять никто не смог. Да, славно поработал градоруб Алекса, золотые руки, порадовал своего князя. А теперь вот они с Ягайло здесь встречу устроили. Только не в башне оборонной расположились, а в замке княжеском, что стоит на другом холме, западнее Вежи. Здесь и решали свои вопросы огромной важности. Ведь к войне надо готовиться уже всерьез.

Сколько помнил себя князь Витовт, он всегда воевал. Его и воспитывали как воина. Любимым учителем его стал Гано фон Винденгейм, плененный его отцом орденский рыцарь, ставший со временем другом князя. Именно Гано сделал своего воспитанника тем, кто он есть. Он научил его немецкому языку и владению оружием, раскрыл ему военные приемы крестоносцев, воспитал в нем мужество и стойкость, столь необходимые воину.

Одно из первых ярких воспоминаний – развалины замка в Ковно и превращенный в руины город после нападения крестоносцев, когда брат его Войдат в плен к ним попал. Вот тогда он, двенадцатилетний княжич, впервые почувствовал в душе ярость, от которой прямо задыхался, и дал клятву отомстить врагам за землю свою поруганную. И мстил, и воевал, и побеждал много. Уже с тринадцати лет он ходил с отцом в военные походы. И довольно рано отец доверил ему водить войска самостоятельно. Его первый поход был на земли крестоносцев, помнится. Тогда он разорил замок Евстерборг, взял богатую добычу и вернулся к отцу с победой, и войско свое домой привел.

А потом… Потом битвам не было числа – татары, крестоносцы, русские князья, поляки, да еще борьба за власть в княжестве. За что и прозвали его Факелом Войны. Но надо было корону великокняжескую завоевать, а потом границы государства своего оберегать и по возможности расширять. И пришло время с раздробленностью покончить, когда каждый князек удельный сам себе хозяин. Не будет Литовское княжество сильным до тех пор, пока не станет единым. Многого уже добился он в этом деле. И сидят в городах княжеских его наместники, и делают то, что он, князь, велит. Он выше всех, ему виднее. И еще задачей важной было замки строить и укреплять – Киев, Житомир, Черкассы, Звенигород, Брацлав только в Киевском княжестве, сильнее других пострадавшем от набегов татарских.

А с ордынцами приходилось и воевать, и мир держать – по надобности, как и с крестоносцами. На две стороны отбиваться несподручно, и там, и там в проигрыше будешь.

Как сон страшный вспоминалась проигранная битва. Было это десять лет назад, а в памяти свежо, словно вчера случилось. Тогда он, движимый политическими соображениями, ввязался в войну с Золотой Ордой. Ордынцы между собой грызлись за ханский трон и еще от эмира Тамерлана отбивались. Тот три раза ходил на Орду, пока не обескровил ее основательно и не посадил на трон хана, удобного ему. С Тохтамышем могучий эмир не ладил. Он разбил его армию где-то на востоке, и сам двинулся на Русь. Успел разорить Елец в Рязанском княжестве и подступил к Москве. Но потом изменил свои планы и ушел на юг громить Золотую Орду. Он разорил Азов, Кафу и Астрахань, сжег дотла Сарай-Бату, столицу ордынцев. После этого сам Тамерлан вернулся к себе в Самарканд. А Тохтамыша вскоре окончательно разбил хан Заволжской Орды Темир-Кутлуг, захвативший уже золотоордынский трон. Тохтамышу пришлось бежать в Литву, к нему, Витовту.

Ему, конечно, было политически выгодно восстановить на троне Золотой Орды Тохтамыша. С ним можно было договориться, и даже с его помощью решать свои задачи. А тут и Папа Римский поддержал его замыслы – объявил крестовый поход на Орду. Это развязало ему руки и позволило собрать войско огромное – тридцать тысяч воинов. Удалось привлечь к участию в этом походе поляков, валахов и даже тевтонцев, которые выставили четыре тысячи тяжеловооруженных рыцарей. Около восьми тысяч всадников привел Тохтамыш. Но главную силу составляли князья Великого княжества Литовского – пятьдесят хоругвей вели они за собой. Были здесь и те, кто еще в Куликовской битве с татарами бился, среди них прославленный герой этой битвы князь Дмитрий Боброк Волынский, что долгие годы служил великому князю московскому Дмитрию Донскому. Все как один удельные князья Киевского княжества встали под его знамена.

Огромное княжье воинство встретилось с врагом на берегу тихой речки Ворсклы, притока Днепра. И здесь он, Витовт, допустил ошибку. Ему бы оставаться в лагере своем, хорошо укрепленном, а он, увидев, как отступает перед ним Тимур-Кутлуг, кинулся вдогонку, желая догнать и разбить его силы. И тут в тыл ему ударил темник Едигей. Татары взяли войско княжеское в клещи на самом берегу реки и разбили в дым. Тохтамыш бежал с поля боя, но остальные дрались до последнего. Людей полегло видимо-невидимо. Рыцарскую конницу татары разбили подчистую, никто не ушел. В итоге этой битвы больше двадцати тысяч людей погибли в схватке или попали в плен. Только из князей потом насчитали семьдесят четыре погибших, и среди них четыре брата Кориатовича – Дмитрий, Глеб, Семен и Лев, брянский князь Дмитрий Ольгердович, участник Куликовской битвы, псковский князь Андрей Ольгердович, Глеб Смоленский, Андрей Друцкий, да и еще много имен вспоминал он потом с горечью. Сложили головы в той битве и воевода Краковский Спытко Мельштынский, и господарь Молдавский Стефан Муштат.

Сам он, раненый, спасся только благодаря помощи верного своего Айтвараса, который помог ему удержаться в седле, и едва смог уйти от врага со своим небольшим отрядом. Трое суток блуждали они по степи, пока не встретили князя Ивана Глинского, правнука Мамаева и внука Мансура. Тому степь что дом родной. И пришлось просить его о помощи, пообещав отдать во владение ему город из собственных земель, к которому он выведет. Князь Глинский вывел их к Хоробле и получил ее. Слово великого князя литовского крепче камня.

Вернувшись в свое княжество, он устремился к Киеву – его надо было укрепить и подготовить в осаде. Замок Киевский был крепок, взять его непросто – сам брал, когда на место смещенного с княжеского престола Владимира Ольгердовича ставил более надежного Скиргайла Ольгердовича, единоутробного брата кузена Ягайло. Сам же он и укреплял его потом, вложив много сил, чтобы замок стал могучим и неприступным. Сейчас там был наместником доверенный человек, верный соратник князь Иван Гольшанский. Он сильный правитель. И наместник митрополита в Софии Киевской тоже пригодится, поддержит людей при обороне словом Божьим. Осаду войск ордынских Киев выдержал. Да они и не задержались здесь надолго, не стали рисковать – взяли с города откуп и двинулись дальше. А вот Житомирский замок спасти не удалось. Только-только возвели его – большой, мощный, а тут и ордынцы подоспели. Порушили, пожгли. А потом и до Овруча добрались, как он узнал. Одни головешки от замка крепкого остались. Житомирский замок он уже практически восстановил, а вот до Овручского руки не дошли.

Страшные воспоминания и теперь жгли душу. Но были в памяти и такие, что еще горше.

Ему, Витовту, в отличие от многих других князей, не на что было жаловаться в супружестве. Правда, первая жена прошла в его жизни как-то незаметно. Это была Мария Лукомская, дочь князя Лукомского и Стародубского. С ней он прожил недолго. Мария умерла, оставив ему маленькую дочь Софью. А потом он женился на Анне, дочери Смоленского князя Святослава Ивановича, и она стала ему любимой женой и верным другом на долгие годы.

Князь усмехнулся, вспомнив начало их совместной жизни. Ей было тринадцать лет, совсем еще девчушка, голубоглазая и светловолосая. А ему тогда исполнилось уже двадцать семь, и был он удельным князем Городненским. В любви горяч был и удачлив, красивых женщин вниманием своим не обделял никогда. А эта малышка сумела крепко захватить в плен его сердце, и первые пять лет их жизни были безоблачными. За это время родились у них два сына – Иван и Юрий. Они с Анной любили детей своих, и им нравилось самим заниматься их воспитанием. Да, видно, не судьба была ему жить мирной и спокойной жизнью. И началась борьба за великокняжеский престол. И с крестоносцами были то мир, то война. А когда замирился он с кузеном своим, Ягайло, и надел корону великого князя литовского, не смогли тевтонцы простить ему этого и отомстили жестоко. Тогда его жена и сыновья оказались у них в заложниках в замке Кролевец, что немцы называли Кенигсбергом. Анну они отпустили, а сыновей… Больно и страшно вспоминать.

Да, дорогой ценой досталась ему корона великокняжеская. Брат его, Жигимонд, был захвачен крестоносцами, закован в цепи и брошен в подземелье. А сыновья, кровь от крови его, плоть от плоти, так и не вернулись к отцу. Уже позднее узнал он, что рыцарь Саненберг, называвший себя его другом, поднес Ивану и Юрию чашу для причастия, а в вине был яд. Мальчики в муках скончались. А рыцари открестились от детоубийцы, говоря, что деяние это богомерзкое. Но он-то знал, что это была цена, заплаченная им за примирение с кузеном и объединение Литвы с Польшей.

Хорошо хоть дочь его, Софья, была уже далеко от этих мест и до нее руки крестоносцев не дотянулись. Еще много лет назад он обручил свою девочку с сыном великого князя московского Дмитрия Донского – Василием. А когда Василий сам сел князем после смерти отца, он клятву свою выполнил, и Софья стала великой княгиней московской. Он, отец, знал, что судьба ее не будет легкой. Но кто из них мог рассчитывать на спокойную жизнь, когда вокруг не стихали бури вражды и междоусобиц? А иметь союзников всегда полезно, тем более таких, с кем связывают родственные узы.

Вот такие мысли, неспокойные, тревожные, бродили в голове князя, а он все погонял и погонял коня, стремясь как можно скорее попасть в свой замок Троки. Надо собирать людей, готовить снаряжение, создавать запасы продовольствия и еще много чего сделать. И хотя великий магистр ордена, Ульрих фон Юнгинген, понимая сложность положения, обратился за помощью к чешскому королю Вацлаву, а тот, как третейский судья, установил перемирие до следующего лета, до десятого июня, обе стороны знали, что войны не миновать, и начали активную подготовку к ней.

По пути в Троки заехали-таки в Городно. Здесь намерен был князь Витовт собирать свое воинство на новую битву, на этот раз – с Железным Драконом.

В Городненском замке все было на месте, все как положено. Встречать князя вышел воевода Ремунас, нынешний наместник. Старый Алджимантас уже совсем силы потерял, на коня ему теперь и не сесть. Радуется внукам, небось, он их любит.

– Приветствую тебя, князь, в замке твоем, – вежливо поклонился воевода.

А Витовт смотрел на него и диву давался. Как изменился-то Ремунас, возмужал, заматерел. Его голыми руками не возьмешь. С такими, как он, можно на орден идти, они одолеют железных рыцарей, сцепят зубы, поднатужатся и одолеют.

– И я рад видеть тебя, воевода, – приветливо ответил князь, – хоть и не радостные вести принес.

Ремунас вскинулся тревожно:

– Что случилось?

– Пойдем в зал, воевода, все тебе расскажу.

Через время они уже сидели у горящего камина, держа в руках кубки с медом. Витовт позволил телу немного расслабиться после погони по пущам Беловежской да Городненской, но разумом был собран и ясен.

– Большое испытание ждет нас всех, воевода, – приступил он к тому, что хотел довести до соратника своего доверенного. – Великая война с орденом началась. Ульрих фон Юнгинген, непримиримый наш враг, объявил войну королю Владиславу, а значит, и нам. Мы ведь теперь с Королевством Польским неразрывной связью объединены. Огромные силы собрали тевтонцы, и поодиночке нам с ними никак не совладать. А вместе, даст Бог, справимся. Однако для этого большую работу сделать надо.

Князь внимательно взглянул на воеводу своего. Тот сидел бледный, сосредоточенный, но спокойный. Воина битвой не испугаешь, он привычный. Правда, враги бывают разные и не всех можно одолеть. Небось, и Ремунас еще хорошо помнит разгром их войска на Ворскле. Но теперь обстановка другая. Теперь он, Витовт, не допустит никаких ошибок и просчетов. С Ягайло они четко оговорили предварительный план действий, и он не отступится от него ни на шаг. Правда, еще не одна встреча с кузеном потребуется, чтобы окончательно стратегию выработать. Но оба они умны и опытны. Оба Гедиминовы внуки, а дед их был воином отменным. Они справятся. Вместе справятся обязательно.

– Сейчас, воевода, пришло время большой работы, и ни дня отдыха нам с тобой не будет, – продолжил князь. – Вмешательство короля Вацлава дало нам время. Перемирие установлено до следующего лета. Но я не верю тевтонцам, слишком хорошо их знаю. Любых неожиданностей можно ожидать от крестоносцев, им не впервой договоры нарушать. А замок наш, сам знаешь, прямо на дороге у них лежит, и порушить его будет великой для них радостью. Но этого мы им не позволим, так я говорю?

– Так, князь, так, – решительно глядя ему в глаза, ответил Ремунас. – Сила у нас сейчас немалая. Много молодых воинов подросло с тех пор, как та битва проклятая наши ряды косой проредила. Добрые воины подрастают. Вот и сын мой приемный, Иванкас, уже в силу входит. Крепкий парень, и оружие в руках держит твердо. Его Арнас хорошо обучил, за что я сердечно ему благодарен. Мужчина, не умеющий за себя постоять, и не мужчина вовсе, такому в наших краях делать нечего.

– Верно говоришь, воевода, – поддержал его князь, – сами мы с малолетства ратному делу обучались и сынов своих тем же путем вести должны. А у тебя, к слову, свои дети есть?

– Трое, князь, да все девочки, дочери. Люблю я их очень, как и жену свою, Любаву. Другой женщины для меня нет в жизни. Как подарок судьбы за все перенесенные невзгоды досталась она мне.

Витовт улыбнулся. Это он понимал. Для сильного мужчины, которому с коня не слезать, да меч из рук не выпускать, любимая жена дома – большая радость. С ней рядом душой отдохнуть можно и хоть на время заботы свои оставить, от которых ни днем, ни ночью нет покоя.

– Что ж, дочери это тоже хорошо, воевода, – улыбнулся Витовт, – вот подрастут немного, мы им женихов найдем славных. Нам бы только сейчас крестоносцев одолеть, и заживем спокойно.

Вечером, за накрытым столом, князь увидел все семейство воеводы своего. Жена его, Любава, в силу женскую вошла, красивая – глаз не отвести. Когда на мужа своего смотрит, в глазах море нежности разливается, а он на нее горящим взглядом поглядывает так, что и в краску вгоняет часом. А парень, что рядом с отцом, – никак тот малец светловолосый, что княжичем ему представился? Высокий парень, сильный. Добрый воин для княжеской дружины. Они ведь здесь, в Литве, все рано воинами становятся. Иначе нельзя.

А дочерей воеводиных он днем видел. Хорошие девчушки. Старшенькая, Гинтаре, и правда как янтарь отшлифованный – волосы светлые с рыжинкой, и вся светится. Средняя спокойная, милая, послушная. Зато младшая – вихрь, а не девочка. Не зря Аудрой назвали, бурей то есть. Хорошие дети у воеводы, пусть будут счастливы. На миг свои сыновья вспомнились, которых только в младенчестве и ласкал по-отцовски. Но эти мысли надо гнать прочь, они ослабляют душу болью, а ему нужны силы. Много сил надо, чтобы все Великое княжество Литовское за оставшееся время на ноги поднять, в хоругви собрать, да против крестоносцев выставить.

Из Городненского замка двинулся князь в Троки. Это совсем рядом.

И вот перед глазами его предстала величественная панорама великокняжеского замка – его гордости. Старого Трокского замка, где много лет назад появился на свет он сам, давно уже нет. Он был разрушен не счесть сколько лет назад, и восстанавливать его не стали. Земля, где он стоял, была лет пять назад подарена бенедиктинскому монастырю, и подняли они стены на старом замчище. А новый замок на берегу озера Гельве возвел отец его, князь Кейстут. И судьба его оказалась тоже непростой. В ходе отчаянных междоусобных сражений замок был разрушен. И ему, Витовту, пришлось немало потрудиться, чтобы восстановить его. Закончил он строительные работы только в этом году, но потрудился на славу. Мощнее этого замка-крепости не найти в славянских землях. Есть на что посмотреть, и есть чем гордиться.

Сам княжеский дворец спрятан за высокими толстыми стенами под защитой оборонных башен. Парадные залы украшены витражами и фресками. Жилые помещения для удобства соединены между собой деревянными галереями, а из собственной опочивальни его ведет тайный ход в казначейскую палату. Оборудовал он в замке своем такую роскошь, как отопление. Горячий воздух поднимался по трубам, заложенным в толстых каменных стенах, и согревал их. Да, ему определенно есть чем гордиться.

Но как бы ни любил князь замок свой, как бы ни было ему тут тепло и уютно рядом с Анной, нужно было разъезжать без устали по землям своим, собирая силы.

Под Троками, да и дальше, под Новогрудкой и Вильной, обитали в его землях татары, исповедующие ислам. Они возводили свои мечети и во всем подчинялись муллам. Но князь смотрел на это спокойно. Сам же и пустил их сюда, в надежде на помощь в нужное время. В вопросах веры он был терпимым человеком и не страдал религиозным фанатизмом, как многие. Для него не так важно было, какой веры придерживается человек – православной, католической или ислама, – как то, насколько он может быть ему полезным в решении стоящих перед ним задач, важных, трудных, рассчитанных на много лет вперед.

Вот потому-то здесь, в Троках, и приютил он сыновей хана Тохтамыша, когда тому пришлось бежать в далекие земли. Когда власть в Золотой Орде практически захватил темник Едигей, сыновьям прежнего хана пришлось искать убежища у великого князя московского Василия. Но Едигей прошелся походом опустошительным и по московским землям. Он требовал у князя выдачи старшего сына и наследника Тохтамыша Джелал-ад-Дина. Князь требования игнорировал, но опасность была велика. И тогда Джелал-ад-Дин со своими братьями и конным татарским отрядом подался за поддержкой в Литву. Князь Витовт принял их достойно, поддержку обещал и поселил в Троках. И вот теперь татарские конники могут быть ему очень полезны в смертельной схватке с крестоносцами. В памяти свежи еще события десятилетней давности. Тогда, на Ворскле, из четырех тысяч крестоносцев татары не оставили в живых ни одного. Всех побили. Издавна известно было, что еще набежники хата Батыя, когда пошли на Европу, жестоко разделывались с рыцарями, закованными в железные доспехи, легко их побивая. Так что будут они к месту и в предстоящей битве. Что же запросит Джелал-ад-Дин за свое участие в сражении? Надо думать, помощи в восстановлении отцовского трона. Ну что ж, придется пообещать, а потом и выполнить, коль они все останутся живы в сече предстоящей. В том, что битва будет необычайно жестокой, не сомневался никто. И потому нужно было каждую мелочь предусмотреть в подготовке, все учесть, все сделать.

И надо позаботиться о том, чтобы поддержать жмудинов основательно. Они опять восстали против крестоносцев. С одной стороны, это хорошо – силы их оттягивают и ослабляют хотя бы здесь, на востоке. Но самим им не выстоять, подмога нужна.

Глава 6 Жмудские леса

Поместье Збыховец, осень 1409 года

Покинув Ягелонец, Янек из Збыховца двинулся со своими людьми в родные края. Он совсем не жалел, что сделал крюк по пути из Кракова. Надо было поговорить с побратимом – они не виделись ужа года полтора. И потому провели весь вечер до глубокой ночи за разговором, попивая сладкое вино, которое так любил Раймонд. Он многому научился здесь, в Польше, но пить предпочитал свои любимые бургундские вина, не жалея на это денег.

Янек убедился, что в поместье друга дела идут хорошо. Подросли оба его сына-погодка, Збышек и Филипп. Хорошие мальчишки, крепкие. Недавно ходить толком научились, а уже размахивают деревянными мечами, которые отец велел сделать для них. И еще пополнение семейства ожидается в Ягелонце. Кто же родится у Раймонда на этот раз? Подумав об этом, Янек вспомнил, что и его жене Марыле скоро придет время рожать. И почувствовал себя виноватым. Он вот уже почти полгода не был дома. И вообще мало внимания уделял жене, не то что Раймонд. Тот и сейчас поет своей Ясенке канцоны, и улыбается, и в глаза заглядывает – показывает, что любит. А Ясенка светится вся, счастливая его любовью.

В дорогу тронулись рано поутру, как только заря осветила небо. Путь был не так и далек, хотя и близким его не назовешь. Надо было поспешать.

Поместье Збыховец лежало в Серадзской земле, недалеко от Ленчицы, между городом и рекой Вартой, только немного южнее. Янек погонял коня, отряд несся за ним, и уже на второй день пути под вечер они увидели Ленчицу. Эта земля не раз терпела набеги неприятеля – то литвины ее громили, то тевтонцы. И только обширные болота, раскинувшиеся вокруг, спасали жизнь местным жителям. Никто из супостатов никогда не решался сунуться в эти бескрайние заболоченные земли, где под яркой зеленой травой не разглядишь, то ли там твердь, то ли болото непролазное. Тем более что и легенды о коварных проделках злокозненного Боруты были известны не только местным жителям, о них были наслышаны и пришедшие издалека. Но местные-то свои болота знали и всегда хоронились там от недругов.

Потом король Казимир Великий, добрая ему память, поставил в Ленчице укрепленный замок, окруженный мощными стенами и рвом. Людям стало полегче. Однако года два или немногим больше назад тевтонцы опять вторглись в эти земли и разорили замок. И вот теперь предстал он перед глазами путников, искалеченный, но все же живой. Ленчицу обошли стороной и двинулись на Збыховец.

Когда подъехали к месту, были уже ранние сумерки. И что-то тревожное почудилось Янеку в непривычной тишине поместья. Ни громких разговоров, ни смеха, ни песен, хоть народ тут живет неунывающий. Что-то случилось. Что?

Оказалось, что беда пришла в Збыховец. Вконец расстроенный и сразу постаревший дядя Войцех поведал племяннику, что несколько дней назад умерла в преждевременных родах жена его Марыля. Оступилась на скользкой тропинке, упала тяжело, и начались роды. Два дня мучилась, а потом родила маленькую и слабенькую девочку, пришедшую в этот мир раньше положенного срока, а сама преставилась. Все мужа своего звала, Янека, ей казалось, что, если он будет рядом, силы вернутся к ней и она справится. Но Янек был далеко. И Марыля не справилась. Два дня назад ее похоронили. А девочка жива. Слаба, но жива. Ей нашли кормилицу, и старая Завалиша, та, что еще самого Янека нянчила, взяла ее под свою опеку. Теперь надо бы малышку окрестить, а то, не дай Господь, преставится и она.

Дядя Войцех не скрывал большого огорчения, даже горя от того, что нет теперь у Янека жены и нет сыновей. Кто же продолжит род славных шляхтичей из Збыховца, что всегда верно служили королю, всегда были смелыми в бою и честными на ристалище. Шляхтичей, которые, всем ведомо, были настоящими рыцарями.

Янека сейчас мало тревожили переживания дяди Войцеха. Его сердце переполнилось горем и чувством вины. Не дав себе отдыха, он отправился на могилу жены и провел там всю ночь. Он горячо молился за упокой ее светлой души и еще слезно просил у нее прощения за все, что не сумел ей дать.

– Ты прости меня, Марыля, любушка моя, что не сказал я тебе слов любви при жизни твоей, – шептал он, стоя на коленях у свежей могилы. – Не думал я, что времени быть вместе нам отведено так мало. Полагал, что много еще дней впереди и успею я сказать тебе, что почитаю тебя и люблю, что хочу видеть подле себя еще долгие годы. И спасибо тебе за дочь. Я выращу ее и воспитаю такой же доброй, светлой и чистой, как была ты, жена моя венчанная. Назову ее Ольгицей, если ты не против. А старая Завалиша ее выходит, ты не сомневайся. Она умелая нянька и добрая женщина. Окрещу девочку завтра, и пусть растет. Здесь, в Збыховце, ее никто в обиду не даст. А я воевать поеду, немцев проклятых крошить. Много зла они нам причинили. Много раз места наши грабили и жгли. Не могу я теперь позволить, чтобы и дочь моя единственная от них могла пострадать. Ты благослови меня, Марыля моя, на ратные дела и на победы над злым врагом. С именем твоим на устах буду я бить их ради светлой жизни для дочери нашей.

Долго шептал он слова, так и льющиеся из сердца. Долго без отдыха стоял на коленях у могилы жены. Пока, наконец, не почудилось ему, что тихий голос Марыли прошептал ему слова прощения и благословения. Только тогда ушел он в дом. Передохнул немного и занялся подготовкой к крещению дочери.

Когда эти важные дела были завершены, стал рыцарь Янек собираться в дальний путь. Решил он, что нет нынче лучшего места, где можно бить немцев, чем Жмудская земля. Здесь война идет постоянно. И князь Витовт поддерживает теперь тех, кто помогает ему в борьбе с тевтонцами. И король смотрит на это как на доброе дело. Значит, так тому и быть.

Собрал он отряд свой боевой, не забыв оставить надежную охрану для своего поместья. И велел, если что неспокойным покажется, сразу уводить женщин и скот на болота. Места там проверенные, даже хаты-землянки кое-где есть. И наказал управителю своему пуще глаза беречь дитя его единственное, Ольгицу, ангелочка невинного. С тем и уехал из Збыховца.

Направление держал ко двору князя Януша Мазовецкого. Сам князь горяч был, это все знали, и очень не любил он крестоносцев. А женой его была родная сестра великого князя литовского Витовта Анна Данута, женщина разумная и добрая. Когда Янек добрался до Цеханова, крепкого княжеского замка на болотах во владениях Януша Мазовецкого, то узнал, что здесь собрались несколько польских рыцарей со своими отрядами, готовые выступить в земли Жмудские, чтобы биться с тевтонцами. Это очень ободрило его, и он с радостью присоединился к шляхтичам. Его приняли с охотой – к тому времени слава Янека из Збыховца как отменного воина и честного рыцаря пронеслась уже по всей Польше.

Идти планировали на восток, подальше от границ Тевтонской Пруссии, и только на земле литвинов повернуть на север. Леса там были густые и дикие, местность малонаселенная, поэтому нужно было запастись припасами. Это удалось решить довольно быстро, и вот, наконец, рыцари двинулись в путь. По Мазовии и Литве шли легко, открыто. До границ Жмудских земель удалось добраться только на двенадцатый день. Здесь уже нужно было проявлять осторожность, чтобы с немцами без подготовки не столкнуться, да и от самих жмудинов часом не пострадать. Они, в обозленности своей, могут сгоряча и не разобрать, кто перед ними.

Надо признать, что жмудины накопили большой опыт в боевых операциях. Как-никак они уже, считай, полтора века без конца сражаются за свою независимость. Сперва с Ливонским орденом воевали, теперь вот с Тевтонским. Немцев они ненавидели люто, потому что зла от них повидали много. И так жизнь в дремучих лесах трудна и небогата, а те норовят последние пожитки отобрать. А что возьмешь у этих диких людей, одетых в звериные шкуры? Только в крупных поселениях можно было увидеть привычно одетых мужчин – серый кафтан, разноцветные штаны и жилет, войлочная шляпа с павлиньим пером да деревянные клумпасы на ногах с чулками вязаными, узорчатыми. Дома у них в поселениях низкие, обшитые деревом, с соломенной крышей. А в лесу просто шалаши ставят и в них живут, как ни в чем не бывало. Даже князья жмудские особой роскошью никогда не отличались. Тем более что из состояния войны не выходили. В последнее время вели постоянную партизанскую борьбу с тевтонцами – где только могли, били их. Разъезжали на низкорослых неказистых лошадках, которые, однако, могли пройти там, где большим тяжелым коням крестоносцев не пробраться. Вот и сейчас князь их Скирвойло все больше не в столице своей, Россиенах, сидит, а по лесам в шалашах пропадает, хоть и ставят ему шалаш повыше и покрепче, чем у простых воинов. На них-то и нужно бы выйти, да поскорее.

К счастью своему, наткнулись они вскорости на мужиков жмудских, смолокуров. Те, узнав, что это подмога князю их против ненавистных немецких рыцарей идет, обрадовались и снарядили полякам провожатых. Сами бы они в этих лесах так и бродили без конца.

Осень выдалась ранняя и холодная. И дождливая, к тому же. Непогода налетела внезапно, небо набухло и прорвалось на землю ливнями, которые стихали лишь на короткое время и вновь обрушивались на размокшую уже землю. Болота вмиг налились водой, раскинули свои заводи широко, радуясь вновь обретенной силе. Дороги стали размытыми, а местами и вовсе непроходимыми для тяжеловооруженных воинов и тем более конницы. Тропинки в лесу, и сухим летом-то влажные, совсем ушли под воду. Жмудинам эта непогода не страшна, они привычные. А вот тевтонцам плохо пришлось. Особенно тем их отрядам, которые непогода застала в пути. Продвигаться к намеченным целям стало тяжело, порой невозможно. А тут и жмудины подоспели. На большие сильные отряды нападать не решались, а маленькие истребляли беспощадно. Налетали как буря, окружали со всех сторон и побивали, как зверя в загоне. Поскольку боевые действия локального характера велись здесь уже не первый год, жмудины неплохо пополнили свое вооружение. И теперь, в придачу к привычным для них дубинам и рогатинам, нередко можно было увидеть жмудина, лихо размахивающего боевым топором. Зрелище это было устрашающее. Особенно когда они вылетали из леса, одетые в звериные шкуры, и с диким криком бросались вперед. Орудовать мечами они не научились, арбалетов тоже не применяли, хотя собрали их после сражений немало. Крестоносцы широко использовали этот вид оружия, и в одной только Пруссии создали запас арбалетов около четырех с половиной тысяч штук. Вот и переходили они потихоньку через руки жмудинов к воинам литовской армии.

Так и сейчас, небольшой отряд тевтонцев, человек двадцать пять, не больше, осторожно пробирался по залитому водой лугу, тщательно выбирая дорогу, чтобы не угодить в болото. Когда широкая тропинка, по которой они двигались, свернула к лесу, тевтонцы, читая молитвы, сомкнули ряды и взяли мечи на изготовку. Луки, которыми они были вооружены, оказались совсем бесполезными: тетива их размокла от постоянных дождей, да и сумрак стоял такой, что, казалось, наступил уже глубокий вечер. Низко нависшее над лесом свинцовое небо буквально придавливало их к земле. Тевтонцам стало не по себе.

И вдруг громкий голос какой-то птицы разорвал тишину. Ей ответила другая, третья. И следом за этим оглушительные крики, дикие и воинственные, поглотили все звуки. А потом толпа одетых в шкуры людей, больших и устрашающе сильных даже на вид, набросилась на немцев со всех сторон. Отступать было некуда, приходилось сражаться. Но длилось это недолго. Вскоре под ударами огромных дубин больше половины тевтонцев упали на мокрую землю. Несколько человек пытались скрыться в лесу, но им оставили только один путь. А двинувшись по нему, они очень скоро угодили в болото. Поняв свою ошибку, хотели развернуться и ринуться в бой – лучше пасть под дубиной противника, чем медленно тонуть в гнилом болоте. Но топкая земля держала их уже крепко. Болота не любят отдавать то, что попало в их смертоносные объятия. Участь этих воинов была предрешена, и их предоставили своей судьбе. Жмудины быстро добили оставшихся в живых немцев и стали собирать добычу. Снова мечи, луки и несколько боевых топоров оказались в их руках. Один молодой жмудин снял с какого-то тевтонца шлем и надел на свою немытую и нечесаную голову. Гордо посмотрел на товарищей. Те засмеялись и зацокали языками.

Тут-то и появились польские рыцари. Жмудины было схватились за оружие, но проводник, шедший впереди отряда, успел предупредить, что свои это, помогать пришли с немцами справиться. Обрадовались жмудины. И вскоре шляхтичи вышли к большому лагерю, затерянному в лесных дебрях.

Князь Скирвойло воспрянул духом, увидев подмогу. Вооружены рыцари были надежно, отряд имели большой. Теперь можно подумать и о том, чтобы на крепость немецкую напасть. Использовать надо время осеннее. Пока не настала зима и не замерзли дороги и болота, немцы слабы в этих краях. Но придут морозы, скуют землю, и тогда уж будет их сила. Уже много лет тевтонцы воюют здесь в основном зимой.

Лесной лагерь жмудинов был спрятан в таких дебрях, что и не пробраться туда чужому в этих краях человеку. Поляков разместили с удобствами, если можно так сказать про отсыревший дремучий лес. Им поставили высокие шалаши на плотной подстилке из веток. Самому Янеку как наиболее прославленному из прибывших рыцарей князь Скирвойло даровал большую медвежью шкуру – уж этого богатства у жмудинов было вдоволь. И ночевать можно было с определенными удобствами. Но днем некуда было деться от этой промозглой сырости и постоянного дождя, то мелкого, сеющего, то льющего стеной.

Особенно страдал от этих непривычных условий оруженосец Янека, тот самый плененный им венгр, что научил рыцаря премудростям верховой езды. Венгрия ведь издревле славились своим коневодством и конницей.

Ласло был совсем молодым, когда попал в руки Янека. Столкновения между венграми и поляками были достаточно частыми на пограничных землях южной Польши. И в одном из таких столкновений отряд Янека налетел на небольшую группу венгров, во главе которой ехал богато одетый воин. Поляки схватились за мечи и кинулись в погоню за устремившимися вдаль всадниками. Догнать венгров на быстроногих конях было задачей трудной, почти невозможной. Но Янеку повезло. Он сумел подстрелить лошадь под предводителем венгров. И тут на глазах у ошарашенных поляков произошло странное – богато одетый венгр сумел перескочить со своего падающего коня на спину идущего рядом скакуна, сбросил сидящего на нем воина и как ветер умчался вдаль.

Упавшего воина Янек велел подобрать. Тот оказался жив, хоть и без памяти. Пострадал он от падения не слишком сильно – видно, сказались с детства усвоенные навыки не только лихо скакать на коне, но и уметь падать. Воин оказался совсем молодым. Парень понравился Янеку, и он оставил его у себя. Вскоре венгр освоился среди новых хозяев и стал говорить по-польски, сначала с трудом и коряво, но вскоре вполне сносно, даже акцента почти не осталось.

Так Янек узнал, что имя плененного им воина – Ласло, и он незаконный сын хозяина больших земель и огромных табунов первоклассных коней. А тот богато одетый воин, что сбросил его с коня, его сводный старший брат. Уважая благородное, пусть и незаконное происхождение Ласло, Янек дал ему свободу и предложил место своего оруженосца. Венгр согласился охотно, и никогда после ни один из них не пожалел об этом. Вместе они прошли немало сражений, и Янек всегда был уверен, что его верный оруженосец надежно прикроет его спину.

Сейчас Ласло жестоко страдал от насквозь промокшего леса. И Янек позволил ему ночевать в шалаше. Вдвоем они удобно устраивались под большущей медвежьей шкурой и хоть ночью отогревались всласть.

Вместе с войском князя Скирвойло шляхтичи сделали несколько удачных вылазок и оставили лежать в жмудских болотах еще несколько десятков тевтонских воинов. Рыцаря не положили ни одного, все больше были неопоясанные тевтонские воины и кнехты. Янек был недоволен. Ему хотелось схватиться один на один с немецким рыцарем.

Вскоре пришла удивительная весть. Стало известно, что в жмудские леса пробирается с отрядом сам пан Пешек из Седловиц. Это было двойной радостью. С одной стороны, пан Пешек был прославленным рыцарем, грозой тевтонцев. А с другой стороны, радовало известие, что он жив и на свободе. Ведь всем уже было ведомо, что несокрушимый воин пропал и, скорее всего, томится в подземелье одного из тевтонских замков.

Навстречу пану Пешеку снарядили небольшой отряд. Двое из пребывавших в лагере жмудских старост поехали с десятком воинов, чтобы оказать честь прославленному рыцарю.

В то утро густой туман упал на жмудские леса, накрыв все непроницаемым белым плащом. В десяти шагах уже ничего было не разглядеть за белой пеленой. Из этого тумана в полной тишине вдруг возникли всадники. Среди них приковывала внимание могучая фигура пана Пешека из Седловиц. Суровый, сильный воин сидел на огромном коне, вооруженный столь же впечатляющих размеров копьем. На боку его был прикреплен меч таких габаритов, что, казалось, был изготовлен для великана. А на щите красовался большой зубр, опустивший голову и роющий землю огромным копытом. Он и сам был как могучий лесной зверь, завалить которого далеко не всякому рыцарю под силу. Рядом с паном Пешеком на изящном сером в яблоках скакуне ехал совсем молодой шляхтич, безусый мальчишка, но с гордой осанкой и решительным взглядом темных как ночь глаз. Увидев этого шляхтича, Янек вдруг почувствовал, как сердце задрожало и ухнуло куда-то вниз, будто молнией его пронзило.

«Что это со мной? – растерянно подумал он, – так и до греха недалеко. Тьфу-тьфу-тьфу, сгинь, наваждение».

Но трепет сердца не уходил, а глаза невольно тянулись к молодому шляхтичу, уже легко спрыгнувшему с коня и поклонившемуся князю Скирвойло.

Жмудский владыка встретил приезжих с большой радостью. Отряд у пана Пешека был невелик, но сам он в битве десятерых стоил, это все знали. Прибывших провели к приготовленным для них шалашам, из которых самый большой был предназначен прославленному рыцарю. Всем не терпелось узнать, как вырвался из лап проклятых тевтонцев могучий воин. Но законы гостеприимства были живы и здесь, в лесу, – приезжим дали передохнуть.

В тот день впервые за долгое время над промокшими насквозь жмудскими лесами проглянуло солнышко. Тяжелые тучи разошлись, и в прогалинах победно светилось голубое небо. В лучах показавшего, наконец, свой лик светила драгоценными каменьями засверкали капли воды на листьях и ветках. Настроение у людей сразу улучшилось, сердца их преисполнились надеждой. Пусть не греет уже осеннее солнышко, но в душу светит.

Немного позднее, когда гости отдохнули с дороги, в центре лагеря развели большой костер и все уселись около него, кто ближе, кто дальше. Только выставленные в дозор воины несли свою службу далеко отсюда, но такова уж была их доля, им обо всем расскажут после.

Пан Пешек знал, чего от него ожидают собравшиеся вокруг люди, и, не мешкая, приступил к рассказу. Он поведал о том, как коварно был захвачен в плен недалеко от своего поместья, на мазурском берегу – на него и на его воинов просто набросили сети. Воинов тут же перебили, а его отвезли в крепость Мальборк. Громада эта возвышается над рекой как знак могущества ордена и его непобедимости. Пленника бросили в подземелье, заковали в цепи и посадили на хлеб и воду. И каждый день рассказывали ему, что ожидает его, когда прибудет рыцарь Отто фон Снехштейн, горящий желанием отомстить за гибель брата. Немцев выводила из себя не столько личная слава пана Пешека в битвах и на ристалищах, сколько память о страшном Мазурском кресте, что поставили селяне тевтонцам на его земле. Он и только он, считали крестоносцы, должен был в первую голову ответить за это злодеяние. А уж какова будет расплата, решит рыцарь фон Снехштейн. А он, говорят, и так лют, а после страшной и оскорбительной для чести семьи гибели старшего брата вообще озверел. Так что потеха в Мальборке ожидалась знатная. А сам пан Пешек мог только собирать силы и мужество, чтобы с достоинством принять все муки, ему уготованные.

Но тут, не в добрый час для немцев, появились в замке княгиня Мазовецкая и иноземные рыцари. Особо важным был богатый лорд из Англии, посланец их короля. Как проходили словесные баталии, к освобождению его приведшие, пан Пешек не слышал, разумеется. Но результату их был рад сверх меры. И когда покидал зловещую тевтонскую цитадель, дал слово отомстить немцам за те муки, что готовили они ему. И поехал в жмудские земли, подальше от своих владений и реки Древенцы. Там коварные тевтонцы не дадут ему сейчас покоя, измыслят еще какую-нибудь каверзу.

Видя заинтересованные взгляды, что бросали присутствующие на молодого его спутника, пан Пешек пояснил, что юноша этот – сын его друга близкого и соседа, который погиб около года назад в схватке на границе. Уезжая, он не решился оставить юного паныча в особенно опасных сейчас местах. Ведь крестоносцы не раз уже похищали детей дворянских с последующим требованием выкупа. Король Краковский сильно из-за этого гневался и магистру великому претензии высказывал. Но сейчас из мести могут зло сделать. Вот и взял он юного шляхтича с собой. Пусть на сражения посмотрит, может, чему-нибудь научится. Он зеленый еще совсем, да и меча в руке не держал. Однако смелости ему не занимать. Так закрылся вопрос со спутником пана Пешека. Все приняли это спокойно и обещали оберегать молодого паныча. Только Янек томился почему-то и не мог понять сам себя.

В ближайшие дни жмудинское войско, пополненное силами шляхтичей и могучего рыцаря Пешека из Седловиц, совершило два успешных нападения на тевтонцев. На этот раз побиты были два больших отряда: один пеший, не менее полусотни воинов, другой конный. И тут исполнилось желание Янека. В отряде было трое тяжеловооруженных, грозных на вид тевтонских рыцаря. С одним схватился пан Пешек из Седловиц и положил его на землю очень скоро, казалось, и сил он для этого особо не прикладывал – вот что значит талант воинский, не зря его немцы так боятся и ненавистью исходят от одного его имени. Другого рыцаря перехватил молодой шляхтич Дрожко из Леончицы, что под Варшавой. Ему страсть как хотелось стать опоясанным рыцарем. На ристалищах он мог состязаться только с равными себе, ни один опоясанный рыцарь не принял бы его вызова. И теперь молодой Дрожко рвался в бой. Однако силы были неравны. Немецкий рыцарь стал теснить его и уже готов был поразить, как на помощь молодому неопытному шляхтичу пришел пан Пешек. Быстро расправившись со своим противником, он кинулся на рыцаря противника, наседавшего на Дрожко. Одним ударом вышиб его из седла и кинулся в самую гущу завязавшегося боя, где отчаянно сопротивлялись немецкие воины. Они были хорошо защищены железными доспехами и пользовались своим преимуществом перед одетыми в шкуры жмудинами. Но те были более верткими, на своих неказистых с виду, но выносливых малорослых лошадках они носились вокруг тяжелых, малоподвижных немецких воинов, нанося им неожиданные удары с разных сторон. И здесь им очень помогали секиры, которыми они уже отлично владели. То в одном, то в другом месте падал с коня закованный в броню тевтонский воин – одного сбивал удар по голове толстенной дубины, другого срезало поблескивающее в солнечных лучах лезвие боевого топора. Но и жмудины понесли заметные потери. Были среди них убитые и немало уже раненых. Ворвавшись в это живое месиво, где смешались кони и люди, стоял дикий невообразимый шум, пан Пешек принялся крушить немцев.

А Янек тем временем отчаянно бился один на один с немецким рыцарем. Лица того не было видно, только яростно сверкали глаза в прорезях шлема. Сила у противника была немалая, и выучка, сразу видно, отличная. Орден хорошо готовил своих воинов, не зря ведь со всей Европы ехали к ним рыцари, чтобы обучаться мастерству боя. Но и Янек был уже воином опытным. Не раз сражался он на ристалищах, совершенствуя свое мастерство, и битв на его счету было тоже немало. Да и силой его Бог не обидел – был он высок ростом и крепок. Противники оказались достойны друг друга, и битва затянулась. Но чем дальше, тем больше ярился немец. Его гордость была задета тем, что какой-то захудалый полячишко все теснит его. А Янек сражался спокойно, с холодной головой, как учил его когда-то прославленный рыцарь Семко из Ельниц, царствие ему небесное. И только собрав силы для решающего момента и приподнявшись в седле, он с криком «За тебя, Марыля!» нанес немцу сокрушительный удар. Тут же соскочил с коня и добил врага вытянутой из-за пояса мизерикордией. Все было кончено.

Янек оглянулся вокруг. Битва уже стихала. Несколько немецких всадников еще пыталось сплотить ряды и пробиться из окружения, но это было уже безнадежное дело. Вскоре добили и их. Победителей охватило ликование. Победа была полная, блестящая победа, первое удачное сражение с таким большим отрядом, возглавляемым рыцарями. И добыча оказалась немалая. Янеку достались отличные доспехи, похоже, изготовленные в Италии, и еще кошель с деньгами, что был на поясе у немецкого рыцаря. Но главным для него было то, что сумел он в открытом бою победить сильного и опытного тевтонца.

Только к вечеру вернулись победители в лесной лагерь. Там их встретили радостными возгласами. А глаза оставленного в лагере паныча тревожно искали кого-то в гуще воинов. Первым нашли пана Пешека, вторым – рыцаря Янека. Вздох облегчения вырвался из его груди, а во взгляде зажегся огонек, опять встревоживший душу шляхтича из Збыховца. Да что же это происходит, Господи помилуй?

Сердился Янек на себя, но все одно поглядывал время от времени на паныча молодого. А тот под его взглядами скромно опускал глаза, опушенные длинными, как у девушки, черными ресницами. Спас рыцаря от тяжелых сомнений Ласло.

– Зря вы мучаете себя, пан, – сказал оруженосец, когда они улеглись под теплой медвежьей шкурой. – Неужто не видите, что не паныч это, а панночка? Славная дочка у пана Пешека.

Янек так и сел на подстилке из еловых веток.

– Что ты говоришь, Ласло? Какая панночка?

– Да вы на руки ее гляньте. А глаза? И что-то больно смущается под взглядом вашим паныч этот.

У Янека отлегло от души. Так вот оно что! Это сердце его почуяло то, чего не видели глаза.

Утром следующего дня подстерег он паныча в укромном местечке и остановил, взяв за руку.

– Как зовут вас, панночка? – спросил. А сам глаз не может отвести от очей черных.

– Ингуш, – ответила девушка, – а как вы догадались? Мы с отцом думали, никто не поймет. Я даже косы срезала.

– Не я, оруженосец мой Ласло догадался. Он парень сообразительный.

Девушка взглянула на Янека и смущенно улыбнулась:

– Вы считаете, что это нехорошо?

– Вовсе нет, – вскинулся Янек, – смелые девушки редко встречаются в наших краях. А ваш батюшка из такой переделки вышел, ясно, что побоялся оставить вас под носом у немцев. И вы отлично скачете на своем красавце жеребце, загляденье просто.

– Моя мать родилась в степях и больше всего на свете любила простор, вольный ветер и быструю езду. Я, видно, в нее удалась.

И девушка рассказала Янеку короткую историю своей жизни. С тех пор они еще не раз встречались в стороне от людного лагеря и не могли наговориться. Очень быстро Янек понял, что эта девушка заняла особое место в его сердце, место, которое до сих пор было свободным. Он и не знал, что бывает такая любовь. Не понимал раньше, как можно не спать всю ночь, думая о любимой. Не ведал, как сладко может замирать все внутри, когда желанная женщина рядом.

Два молодых сердца, будто созданных друг для друга, слились в одно – так им, во всяком случае, казалось. Трудно было находиться вдали друг от друга, а взгляды, встретившись, уже не могли расстаться. Воинам было не до сердечных дел, да никто и не догадывался о том, что делается в лесном лагере, – вроде бы и на глазах у всех, и никто не видит. Только Ласло внимательно наблюдал за всем происходящим, готовый в любую минуту прийти на помощь, закрыть, защитить.

Особенно много волнений было, когда воины уходили на охоту за немцами, а делали они это часто. Ингуш, которую всегда оставляли в лагере, места себе не могла найти, молясь за отца и за любимого.

И вот настал день, когда князь Скирвойло назначил большой поход на тевтонскую крепость Брунесбург, что лежала на северо-запад от их лагеря, между Палангой и Мемелем, только дальше от побережья, в лесу. Разведчики давно уже изучили все подступы к крепости и узнали все, что нужно было, чтобы не попасть впросак при нападении. Отряд выступил в полном сборе. Даже молодого паныча взяли с собой. Только ближе к месту сражения снова оставили его в маленьком походном лагере, где можно будет собрать силы после сражения. И опять Ингуш болела душой, когда воины ушли на штурм крепости, молилась истово, чтобы Господь послал им победу и чтобы живыми вернулись ее дорогие мужчины, самые нужные ей люди на земле.

Штурм крепости подготовили тщательно. Отряд разбился на три группы. Одна из них имела задачей выманить из крепости часть немцев и увести их к специально подготовленной засаде, где их уже поджидал второй отряд. А третий должен был ворваться в замок с ослабленным гарнизоном и захватить его. Пан Пешек был в той группе, что должна была захватить замок, – у него руки чесались порушить до основания хоть одну крепость проклятых немцев.

Янек из Збыховца со своим оруженосцем был в группе, засевшей в лесу. Молодой паныч просился к воинам, которые должны были выманить врага из его логова, но пан Пешек так грозно рыкнул на него, что он быстро затих, а Янек только метнул сердитый взгляд. Еще чего захотела! Так ее и пустили биться!

И вот решительный момент настал. Большой отряд вооруженных жмудинских воинов на низкорослых лошадках выскочил, словно невзначай, на дорогу у самого замка. Остановившись на мгновение, будто сильно испугавшись, они дико закричали и стали разворачиваться, чтобы бежать. Они так заманчиво открыли перед немцами свою незащищенную спину, что те не выдержали. Большой отряд, в основном из кнехтов, но под предводительством рыцаря, вырвался из ворот замка и устремился в погоню. Жмудины в полной панике бежали все дальше. Но их лошадки, неказистые на вид, были все же быстроноги, а главное, выносливы и не боялись бездорожья.

Немцы вошли в азарт, и, казалось, уже вот-вот настигнут беглецов, как вдруг те резко остановились, развернули коней и устремились им навстречу. А со всех сторон уже наступали другие воины, и среди них были и рыцари, а не только дикари-жмудины, как немцы их называли. Тевтонцы поняли, что попали в засаду, но было поздно. Пришлось принять бой. Противников было слишком много, и они наседали со всех сторон. Возглавлявший отряд Бруно фон Маленфрут оказался лицом к лицу с польским рыцарем, бившимся весьма умело. Сразить его вмиг, как хотелось, не удалось, и схватка затянулась. Никто не мешал рыцарям, хотя за ними внимательно наблюдало множество глаз, – общий бой практически закончился. Янек сражался яростно и настойчиво теснил неприятеля. И тот не выдержал – сдался.

Покончив с вылетевшим из замка отрядом, воины стремительно понеслись на помощь пану Пешеку и его группе. Но там уже тоже все было кончено. Пан Пешек громил тевтонцев как рассерженный вепрь, потревоженный в своих владениях. Вспоминая вновь и вновь, как его захватили простой сетью, будто кролика, и что собирались с ним сделать, он становился еще злее, силы его удесятерялись, и немцы пришли в ужас. Крепость была взята. Еще двое пленных рыцарей, бледные и растерянные, сидели на своих лошадях под бдительным присмотром польских воинов. А остальные принялись крушить замок – чтобы и воспоминания о нем не осталось, сказал князь Скирвойло.

Вернувшись в малый походный лагерь, отряд князя разделился. Поляки двинулись в Мазовию, увозя с собой плененных немецких рыцарей, а жмудины ушли вглубь своих лесов, к месту зимней стоянки. Холода и морозы были на подходе. А силы после удачной осенней кампании надо было восстанавливать. Предстояло похоронить убитых и забрать с собой раненых. Поляков тоже возвращалось меньше, чем прибыло, – двое мазовецких рыцарей и пятеро воинов остались навсегда лежать в жмудской земле.

Обратная дорога была нетрудной. До границы их проводили, а дальше уже пошли свои земли, где в каждом селении, в каждом поместье с радостью принимали воинов, нанесших урон ненавистным тевтонцам, и много злых взглядов и слов досталось немецким рыцарям.

Две долгих недели продолжался их путь, и за все время считанные разы удавалось влюбленным поговорить свободно. Они только издали перебрасывались взглядами, да иногда обменивались несколькими словами. Лишь возле самой Варшавы, где сейчас, как они узнали, находились князь и княгиня Мазовецкие, удалось им уединиться ненадолго под охраной верного Ласло. И тут впервые прозвучало слово «люблю». Рыцарь Янек из Збыховца дал обет своей избраннице верно служить ей до конца дней.

Глава 7 Ингуш Утренняя Зорька

Мазовия, весна 1410 года

Данелька была славной улыбчивой девушкой. Ее жизнь к особой радости не располагала, но характер брал свое – она всегда была светла и весела как птичка. И только когда ее уж очень донимали двоюродные братья и сестры, изливала обиду в слезах на груди своей доброй няньки Немены.

Жила Данелька в старом мрачном замке Рудь, что стоял в мазовецких лесах на небольшом пригорке над заросшим ряской прудом. Приходилась она племянницей старому пану Тадеку, владетелю замка, – была дочерью его родной младшей сестры. Эти земли мазовецкие уже много лет назад перешли под власть Тевтонского ордена, и немцы хозяйничали здесь, как у себя дома. Пан Тадек давно смирился с этим и верно служил орденским рыцарям. И даже обиду им не припоминал. Ведь случилось так, что, когда большой отряд тевтонцев прибыл в эти края, кто-то из них обесчестил сестру пана, взяв ее силой. Родив в положенный срок девочку, которую назвала Данелькой, молодая мать, не выдержавшая позора, утопилась в пруду. А девочка росла непонятно кем – и не панна, и не работница. Однако панские родные дети помыкали ею и с жестокостью называли девочку нагулышем.

Теперь же настали трудные времена, когда отношения между польским королем и орденом обострились, и жизнь в пограничных с подвластными Мазовецкому князю местах стала опасной. Польские воины все чаще налетали на захваченные немцами пограничные замки и рушили их, ослабляя орденские силы на границе. Пан Тадек привел в готовность гарнизон своего замка. Был он невелик, но и слабым назвать его было нельзя.

Пан Тадек, верно служащий крестоносцам, был, конечно, на их стороне. Но люди-то его видели, что происходит на самом деле, ведь не на необитаемом острове жили. Крестоносцы совсем распоясались. Сказывали, что они напали на Добжинь, гарнизон замка перебили, город разграбили и много жителей жизни лишили. То же случилось и в Рыпине, и в Липно. Тьма людей погибла. Жгли все и всех, как говаривали. Захватили Бобровники и Злоторыю, и только благодаря вмешательству епископа Плоцкого население этих городов избежало поголовного истребления. И в земли Януша Мазовецкого вторглись ироды окаянные. Но здесь сын князя, Болеслав, дал им отпор, а потом ворвался в орденскую землю, сжег Зольдау и опустошил окрестности вплоть до самого Растенбурга. Малая война шла уже полным ходом и всерьез.

Когда стало известно, что большой польский отряд идет на их земли, старая няня Немена, укладывая Данельку спать, сказала ей:

– Ты должна сберечь себя, птичка моя, чтобы не случилось с тобой беды, как с матерью твоей, да простят ей Небеса грех самоубийства. Красивая панночка была, и нравом смирная, но погубили ее злодеи с черными крестами на груди. Еще неизвестно, как другие захватчики будут себя вести – ты ведь и не панская дочь, хоть и не служанка в поместье. Надобно тебе от беды подальше схорониться в лесу. Там, на дальней заимке, живет бабка Тадела, которую в округе ведьмой почитают. Но неправда это. Старая Тадела хорошо разбирается в травах целебных, умеет кровь заговаривать, но зла никому не делает. У нее и перебудешь лихое время. А я потом за тобой приду, когда беда минет.

– Как же я сама буду, няня? Как мне без тебя обойтись? Я ведь с малых лет за твои юбки держалась. Ты одна на всем свете меня любишь.

– Это так, голубка, но уйти мне нельзя. А тебя спрячем от набежников. Я сама тебя отведу на заимку, а потом буду в замке сторожить, чтобы забрать тебя обратно.

Это было разумное решение. Стать жертвой мужского разгула девушке было страшно, и она согласилась. Рано утром следующего дня, когда замок только просыпался, две женские фигуры тихо выскользнули из ворот и скрылись в густом лесу. Ближе к вечеру старая Немена вернулась одна. Данельки нигде не было видно, но ею никто особо и не интересовался. Не до нее было. Отряд набежников был уже совсем близко.

А воины, шедшие сейчас через границу, то был отряд Янека из Збыховца. Повоевав в жмудских лесах, польские шляхтичи вернулись в свои земли. Однако с началом весны вновь стали на военную тропу. Большой отряд, что воевал в Жмуди, почти весь сохранился. И, сроднившись в постоянных сражениях и общей лесной жизни, они уже не желали расставаться. Своим вожаком единодушно признали Янека из Збыховца и стали совершать набеги на пограничные земли. Король Владислав набеги эти приветствовал. Это был ответ распоясавшимся крестоносцам в делах их неправых – ведь нарушали они условия перемирия многократно. А разрушенные на границе замки к тому же ослабляли позиции немцев в будущей неизбежной войне.

Вот и сейчас отряд Янека из Збыховца упорно продвигался среди лесов, с целью захватить приграничный замок. С паном Пешеком из Седловиц они расстались при дворе князя Януша Мазовецкого. Там пригрела подле себя княгиня Анна Данута красавицу Ингуш, дочь могучего воина, грозы тевтонцев. Тот тоже воевал с немцами, но своими силами.

Расставание молодых людей, которых тянуло друг к другу с неимоверной силой, было тягостным. Они уже не скрывали взаимной любви.

– Ты дождись меня, Ингуш, зорька моя ясная, и я вернусь за тобой, – шептал, прощаясь, Янек. – И упаду в ноги батюшке твоему. Ведь не станет же он противиться нашему счастью. Но сейчас время воевать, моя голубка. Ты меня жди.

– Я буду ждать тебя хоть много лет, если надо, – прошептал в ответ нежный голос, – никто другой и никогда не будет мне нужен, кроме тебя, рыцарь мой. Ты только береги себя в сражениях грядущих, а я стану за тебя молиться день и ночь.

Подступившись к замку Рудь, шляхтичи взяли его в осаду. Замок был старый, но крепкий. И стоять бы им здесь долгие недели, если бы не холопы пана Тадека. Многие из них не желали оставаться под властью крестоносцев и, объединившись, выступили против воинов пана, остававшихся верными ордену. Было им трудно, и многие полегли сразу. Но в ходе сражения кто-то сумел открыть ворота, и отряд Янека ворвался внутрь. Тут уж обстановка переменилась. Сам пан яростно отстаивал свою цитадель. Но силы были неравны, и крепость Рудь пала. Много крови пролилось в этом горячем сражении. Одержав победу, шляхтичи разрушили старый замок, камня на камне от него не оставили и ушли обратно, уводя с собой тех, кто пожелал вернуться на земли предков. На месте бывшего замка остались пустые развалины.

Однако они не отошли от места битвы и на полдня пути, как стало ясно, что молодой шляхтич Зых из Мандровец совсем плох. Он получил тяжелое ранение в живот, и его везли на носилках, прикрепленных между двумя лошадьми. Он был еще совсем молод, этот отчаянно сражавшийся за рыцарский пояс юноша, как на небесного воителя смотревший на Янека из Збыховца. Умирать ему было рано, и товарищи стали искать помощь.

В ближайшем селе местная знахарка осмотрела его рану, отвернулась и сказала, что ничем помочь не может.

– Очень глубокая рана у него, и я не знаю, можно ли ее зашить. У него уже жар поднимается. Не жилец он, думаю. Одна только надежда – если найдете в лесу ведунью бабку Таделу, она может помочь. Многое умеет старуха эта, чего другие не могут. Никто иной его не спасет.

Сельчане дали провожатого, и отряд двинулся вглубь леса. Шли еще часа два и вышли, наконец, на маленькую заимку. Домик крохотный под дерновой крышей, скорей землянка, чем дом, в загородке коза, и несколько кур по двору маленькому разгуливают – вот и все хозяйство. Сгорбленная старуха шагнула с порога к прибывшим, а другая женская фигурка, тоненькая и гибкая, птицей метнулась в лес и сразу пропала, как и не было ее.

Бабка Тадела велела положить раненого на лавку у порога и стала осматривать его рану. Пощупала, покачала головой и сказала, что плохо дело. Тут только одной травой помочь можно, но ее как на грех нет. Нужно в лес идти поискать. Если ей поможет кто, то она, возможно, и справится с этой раной. Пойти со старухой в лес вызвался Ласло. Ему хотелось помочь молодому Зыху из Мандровец, и очень заинтересовала его таинственная женская фигурка, исчезнувшая в густом лесу.

По дороге, глядя внимательно по сторонам и выискивая в густых зарослях нужную траву, как описала ее старуха, венгр заодно рассказал ей, кто они такие и что здесь делали. Сказал, что их нечего бояться и напрасно, мол, девушка та в лесу прячется. Уж и вечер скоро, страшно, небось. А они все равно здесь еще какое-то время пробудут. У них предводитель, говорил, благородный шляхтич, рыцарь известный на всю Польшу. Он никогда девушку в обиду не даст.

Старуха посмотрела на него искоса, вздохнула и позвала:

– Данелька, выходи, дочка. Свои это, благородные поляки, они тебя не обидят.

Через несколько минут из-за густых кустов на полянку, где рвали траву старая Тадела и молодой пригожий черноглазый воин, вышла хорошенькая голубоглазая девушка. Мужчина сразу поклонился ей и повторил все, что прежде говорил старухе.

Глаза девушки округлились:

– Вы крепость порушили? И пана старого убили? А дети его? А женщины?

– С женщинами мы не воюем, панночка, – ответил на это Ласло. – Кто хотел из них, тот в прусские земли подался, но больше с нами пошли. Мужиков немало, и женщины есть.

– Может, и моя няня с ними?

– Не знаю, панночка, но старых среди них не было, – сказал на это венгр. – Там много людей полегло, и женщины были убитые.

Голубые глаза наполнились слезами:

– Что же я теперь буду делать? Куда мне идти? Одна у меня была родная душа – няня моя Немена. А коли убили ее, мне не к кому прислониться и идти некуда.

– Не горюйте, панночка, – утешал ее Ласло, – вы пойдете с нами. Мы ко двору князя Мазовецкого возвращаемся. Там вас приютят. Княгиня Анна Данута женщина добрая и сердечная, она вам поможет.

Так за разговорами вернулись они на заимку, принесли травы нужной, и старая Тадела приступила к лечению. Что она делала в своей хатке с раненым, никто не видел. Но на третий день Зыху стало легче, он открыл глаза и мог уже отвечать на вопросы. Это было большой радостью. А еще через два дня отряд Янека снова двинулся в путь. Раненого опять уложили на конные носилки, но теперь не так волновались за его жизнь. Со старой ведуньей Янек простился тепло. Хотел оставить ей несколько монет, но она отказалась. Сказала, что здесь, в лесу, ей деньги не нужны. А сделать доброе дело для любой христианской души великое благо.

Данелька ушла с отрядом в Мазовию. Ей рассказали, что няня ее погибла сразу же, как только началось сражение, – случайным ударом отлетевшего от стены камня ее убило на месте. А здесь, в отряде, девушка имела уже надежного защитника. Ласло сразу взял ее под свое крыло и дал понять всем, что в случае чего дело будут иметь с ним.

– Вы не переживайте, панночка, я вас в обиду никому не дам, – утешал он ее, – вы только доверьтесь мне, уж я вас беречь буду, как родную сестру.

– Я верю вам, рыцарь, – отвечала Данелька, – только не панночка я, просто родня старому пану из Руди. Сама не знаю, кто я.

И рассказала венгру немудреную историю своей жизни.

– Да и я не знатный пан, – ответил на это Ласло, – всего лишь оруженосец рыцаря Янека из Збыховца. Но воин не последний и защитить могу надежно.

И в ответ поведал свою историю. И так схожи оказались судьбы их, что еще больше сблизились молодые люди. Янек поглядывал на своего оруженосца, так и вьющегося возле молодой панянки, и только улыбался в усы. Что ж, хорошо, надо и ему семью себе заводить. А панянка славная, хоть и без приданого.

Так потихоньку добрались они до Варшавы. По пути кто-то из ушедших с ними из разоренной Руди нашел приют в домах сельчан, кто-то имел родню и шел к ней, а мужики в большинстве выразили желание в отряде остаться, чтобы громить ненавистных немцев – идти-то им все равно было некуда.

Однако ни князя, ни княгини в Варшаве не было – они отбыли в свои владения в Цеханове. Этот сильный оборонный замок на болотах, в луке реки Лыдыня, поставил сам князь Януш и любил бывать там. Проскакав еще часа три на север от Варшавы по хорошо утоптанной дороге, отряд прибыл, наконец, ко двору князя Мазовецкого.

Князь Януш встретил их приветливо. Он был рад, что еще один замок проклятых крестоносцев на границе с Мазовией пал. Однако Янека ожидала здесь лихая весть.

Где-то с месяц назад при дворе князя Януша появился венгерский рыцарь Стефан Лаци. Был он мужчина собой видный и в воинском деле искусный, что проявил в нескольких показательных сражениях с польскими рыцарями. И стал этот гость княжеского двора заглядываться на панну Ингулю и оказывать ей знаки внимания. Девушка вела себя безупречно, была вежлива и не давала ни малейшего повода для того, чтобы думать, будто она поощряет ухаживания. И все же венгерский вельможа проявлял настойчивость. Пять дней назад он внезапно покинул замок в Цеханове – рано утром выехал из крепостных ворот со своим отрядом и даже не простился с князем и не поблагодарил за прием, что было крайне невежливо. Но это бы еще ничего, если бы вместе с ним не исчезла и панна Ингуля. Никому не могло и в голову прийти, что она добровольно уехала с венгром. Все в замке были уверены, что ее похитили. Отряд, посланный вдогонку, по-видимому, взял не то направление, потому что не обнаружил и следов венгерских воинов. А когда выяснилось, что венгры ушли совершенно другим путем, было уже поздно. Время было упущено, и теперь княгиня Анна Данута даже представить себе не могла, что скажет пану Пешеку, когда он вернется из ратных походов, и как она будет смотреть в глаза несчастному отцу.

Янек, услышав эти новости, был сражен наповал. Он ни с кем не разговаривал, казалось, ничего не видел и не слышал, только повторял все время:

– Ингуш, зорька моя ясная, где ты? Как мне тебя найти?

Оруженосец Ласло, однако, сохранил ясность мысли и хладнокровие. Несколько раз пытался он успокоить рыцаря, но тот не отвечал ему. Но, наконец, венгру удалось прорваться сквозь пелену боли и отчаяния, окутавшую его господина.

– Не горюйте вы так, пан, – проговорил он, настойчиво заглядывая в глаза рыцарю. – Венгрия ведь не край света. Достанем мы этого князька захудалого. Не так и далеко замок его. Я порасспрашивал слуг княжеских, кое-кто из них с венграми даже за чаркой сидел. Они говорят, что владение приезжего рыцаря где-то в горах, между Унгваром и Мункачем лежит. Замок не слишком большой, воины его говорили. Но сам рыцарь человек воинственный и характером недобрый. Жену свою он за какую-то провину уморил голодом года два назад. А сейчас новую жену себе ищет.

Янек, услышав здравые речи своего оруженосца, несколько ожил и стал обсуждать с ним план возможных действий. И решили они, не тратя времени попусту, отправиться в дальние края вызволять красавицу панночку из рук злодея венгра.

Приняв решение, Янек успокоился и взял себя в руки. Теперь все его мысли были только о том, как быстро и с успехом совершить задуманное дело. Прежде всего, он отправился к княгине Анне Дануте. Упав перед ней на колено, смиренно попросил благословения:

– Будьте добры ко мне, милостивая пани княгиня, и дайте свое благословение на дальнюю дорогу. Открою я вам тайну сердца моего – люблю я панну Ингулю больше жизни, и она мне отвечает любовью. Я мыслил, вернувшись из похода, упасть в ноги пану Пешеку и просить руки его дочери. Но злой рок разлучил нас. И теперь я намерен отправиться в венгерские земли, чтобы найти замок злодея и вернуть домой прекрасную панночку. И клянусь вам своей рыцарской честью, что либо привезу обратно панну Ингулю, либо сложу голову в чужих краях.

Княгиня взглянула на молодого рыцаря весьма благосклонно. Она была рада, что появилась хоть какая-то возможность помочь девушке, столь милой ее сердцу, и уберечь от лютой боли сердце старого воина, пана Пешека. Ему и так досталось с пленением и угрозой страшной казни.

– Да, рыцарь, поезжай, поезжай, – сказала княгиня. – Ты молод и силен. Я знаю тебя как человека чести. И воин ты знатный. Поезжай и привези эту милую девушку домой. А уж я замолвлю за тебя слово перед отцом ее. Мне он не откажет.

– Благодарю вас от всего сердца, милостивая пани, – рыцарь поцеловал руку княгини и поднялся на ноги. – Я не стану мешкать и отправлюсь прямо завтра, как только рассветет.

– Хватит ли тебе людей, рыцарь? – тревожно спросила княгиня. – Я могу попросить у князя Януша воинов для тебя.

– Нет, милостивая пани, в этом надобности я не вижу, – ответил на это Янек. – Я не стану брать много людей. Мой оруженосец, молодец надежный и проверенный во многих сражениях, венгр по происхождению. Он знает их язык и сможет выведать то, что нам надо. А большой отряд только насторожит местных жителей.

– Согласна с тобой, рыцарь, – кивнула княгиня Анна Данута, – думаю, ты знаешь, что делаешь. Поезжай с Божьим благословением, а мои молитвы будут с тобой, пока не вернешься ты к нам. Верю, что с победой и с панной Ингулей.

После разговора с княгиней Янек зашел еще в костел и долго молился, прося у Господа помощи в трудном походе, который стал делом его чести.

Рано утром, едва заря позолотила небо, отправились в путь. Отряд был совсем маленький, только Янек с Ласло и двое надежных слуг-воинов. Но с ними ехал еще один всадник. Это была Данелька, закутанная с головы до ног в мужской плащ. Княгиня дала разрешение отвезти ее в поместье пана Раймонда де Клера. Кто знает, сказала она, не случится ли беды с еще одной доверенной ее попечению девушкой. Пусть будет она под надежной защитой стен Ягелонца, который бургундский рыцарь превратил в настоящую крепость.

Погода была ясная, солнечная, но не жаркая, и к вечеру путники добрались до владений Раймонда де Клера. Поместье его и правда было настоящим замком с надежными прочными воротами и крепкими стенами. Семья бургундского рыцаря была хорошо защищена от любых неожиданностей.

Янека встретили с радостью. Воин, озиравший окрестности с высокой башенки над воротами, увидев его, сразу велел открыть запертые уже ворота и проводить пана Янека со спутниками к господину. Раймонд же, увидев друга, широко раскрыл объятия и двинулся ему навстречу. Побратимы обнялись. И Янек сразу поведал, с чем приехал на этот раз. Бургундец отнесся к делу весьма серьезно. Он велел проводить Данельку в покои пани Ясенки, а двух слуг – в людскую, да накормить посытнее. А сам устроился с Янеком и Ласло за столом в большом зале, попотчевал их основательно, а потом за чашей столь любимого им бургундского вина пошел у них долгий разговор.

Когда все события последних месяцев были коротко обговорены, стали подробно рассматривать план предстоящей кампании. Раймонд де Клер даже слушать не хотел о том, чтобы отпустить Янека одного. Конечно, он поедет с побратимом. Если Янек не хочет, он не будет брать с собой много людей, возьмет лишь пару надежных слуг да Жана, оруженосца своего, как и Янек.

На том и порешили.

Утром следующего дня отряд из восьми хорошо вооруженных воинов на сытых крепких конях выехал из ворот Ягелонецкого поместья. Люди были налегке, взяв только самое необходимое и запасных лошадей. Переправились через Вислу и пошли на Радем. Миновали Сандомир и Вислицу, потом прошли стороной Краков и Сонч. И вот, наконец, перед ними раскинулись земли Венгерского королевства.

Рыцари хорошо знали, что здесь нынче неспокойно. При старом короле Лайоше Великом, отце их почившей королевы Ядвиги, Венгрия процветала, такой безоблачной жизни не помнили и самые старые из старожилов. Но потом обстановка переменилась. Новый король Сигизмунд из Люксембургской династии, выбранный в мужья наследнице трона королеве Марии самим Лайошем, долгих пять лет не мог надеть корону Венгрии. Мария отчаянно сопротивлялась и не желала признавать Сигизмунда своим господином и новым королем. Согласилась лишь перед лицом угрозы иноземного вторжения. Однако новый король радости своим подданным не принес.

Сигизмунд был приятен на вид, довольно умен и великолепно образован. Но все портил его дурной характер. Король был нерешителен и непостоянен, часто менял свои желания, излишне предавался земным радостям и был плохим хозяином в своих землях. Дворянство часто выступало против него, и в этом внутреннем противостоянии Венгрия многое теряла. А с юга напирала Османская империя, набравшая небывалую силу. Не так давно несколько магнатов заключили между собой союз с целью свержения Сигизмунда и избрания нового короля. Вождем этого организованного выступления был известный и уважаемый в стране человек – Янош Капижай, архиепископ Гранский. Короля даже осмелились подвергнуть аресту. Но дело кончилось ничем. Сигизмунд вернул себе свои права и примирился с магнатами. А сейчас и вовсе попустил вожжи. Перед глазами его день и ночь стояла императорская корона. Надеть ее стало возможно, и теперь Сигизмунда не волновало ничего, кроме титула повелителя Священной Римской империи. Противостояние стихло. В стране установился хрупкий мир.

Путников из Польской земли это вполне устраивало. Беспокойства в любой стране всегда сопровождались разбойничьим разгулом, чем не брезговали и дворяне, владетели больших и малых замков. Сейчас было относительно спокойное время, но шли все равно с большой осторожностью.

Когда вступили на земли венгерского короля, бургундский рыцарь неожиданно озвучил мысль, которая не пришла в голову никому другому.

– Мы вошли в чужую для нас землю, – сказал он, – и не знаем ни языка, ни обычаев людей в этих краях. Это плохо для нашего дела. Но среди нас есть человек, для которого эти места родные. Я думаю, мы должны сделать из Ласло венгерского дворянина, а сами притвориться его воинами. Лично я обязуюсь во всем подчиняться ему, пока мы здесь.

Янек остановился как вкопанный, услышав эти слова, а потом рассмеялся и хлопнул своего оруженосца по спине.

– Мысль здравая, а главное, пришла вовремя, – заметил он. – Я всегда говорил, что у тебя умная голова, Раймонд. Так и сделаем.

Через какой-то час небольшой отряд выглядел совсем по-иному. Во главе его ехал богато одетый венгерский вельможа (одежду купили для себя заранее оба пана), а при нем был небольшой отряд из хорошо вооруженных воинов. Это, разумеется, никому не покажется странным. И разговаривать можно с местными жителями, если нужно. Так оруженосец Ласло стал рыцарем Ласло Мануки, а рыцари Янек и Раймонд де Клер – простыми воинами при нем.

Теперь вперед продвигались значительно увереннее. Местность пошла гористая, но горы невысокие, сплошь поросшие густым лесом. Местами среди этих лесов, казавшихся непроходимыми, виднелись прогалины, где на зеленой траве пасся скот. Отряд шел, петляя между горами. Большие поселения старались обойти стороной. Но иногда Ласло вступал в разговор с местными жителями, и постепенно маршрут их продвижения становился яснее.

И вот, наконец, они достигли цели своего похода. Перед ними на скале возвышался замок Стефана Лаци. Был он невелик, но неприступен. Стоял на самом краю круто уходящей вниз скалы, а с другой стороны надежно оборонялся мощной стеной и пропастью, через которую был перекинут подъемный мост. Даже и думать не приходилось о том, чтобы атаковать этот замок. Здесь и армии не справиться, не то что отряду из восьми человек.

Устроили военный совет, в котором высказаться имел право каждый. Все ведь были воинами опытными, и любой мог предложить что-то дельное. Все и предлагали. И чем дольше длился совет, тем больше толковых мыслей возникало. Многие детали были еще в тумане, но основное уже прояснилось – они открыто войдут в замок, как один рыцарь приходит к другому. И если злодей Стефан окажется чудовищем, придется им всем сложить головы. Но надежда покинуть эту клетку живыми все же есть. Главное – найти Ингуш и вывести ее из замка. Тут идею подал Жан, долго рассматривавший неприступную скалу с венчающим ее каменным сооружением. И в результате пришлось еще два дня потратить на приготовления.

Утром пасмурного, но сухого и теплого дня возле замка рыцаря Стефана Лаци прозвучал сигнал рожка. На вопрос воина, охраняющего ворота, кто явился, последовал ответ на чистом венгерском языке, что рыцарь Ласло Мануки со своими людьми, утомленные дальней и трудной дорогой, просят пристанища. Через некоторое время ворота открыли, мост опустили, и путники вступили во двор замка. Он был невелик. И гарнизон его, как видно, многочисленностью не отличался. Но это вполне можно было понять. Ни к чему кормить лишних людей, когда сама природа оберегает владение самым надежным образом.

О том, чтобы биться внутри замка, речи не было. В планы поляков это не входило. Действовать они задумали хитростью.

Рыцарь Ласло, встретившись с владетелем замка, рассказал ему вполне правдоподобную историю о своих приключениях и объяснил, что в одном из сражений растерял весь свой отряд, выехавший с ним много лет назад из родного дома. И пришлось нанимать чужестранцев. Но воюют они хорошо, и никаких претензий он им предъявить не может.

– А доверяете ли вы им? – спросил хозяин. – Не боитесь ли предательства?

– Нет, – улыбнулся Ласло, – предательства не боюсь. А доверять в наше время нельзя и родному брату, не правда ли?

Господарь понимающе улыбнулся в ответ и пригласил рыцаря погостить в своем замке, отдохнуть и поднабраться сил. Видно ведь, что и он сам, и его спутники, да и лошади утомлены дальней дорогой.

– Здесь вы можете ничего не опасаться, – добавил Стефан Лаци с самодовольной улыбкой. – У меня вас никто не достанет. В этот замок невозможно войти без моего позволения, так же как и выйти из него вопреки моей воле.

Он многозначительно взглянул на собеседника. И Ласло понял, насколько сложна ситуация, в которой они оказались. Что ж, они знали, на что шли. И теперь нужно довести свой план до конца.

Главным делом было узнать, где господарь прячет Ингуш и жива ли она. На последний вопрос ответ получили быстро. Ведь в замке были женщины, а значит, было с кем поговорить. Особенно привлекла внимание приезжих поляков интересная дама, молодость которой осталась уже позади, но горячие желания были еще живы. Звали ее Лорецца, и она была кем-то вроде управительницы в замке. Ласло осыпал ее комплиментами, но глаза дамы слишком часто обращались в сторону одного из прибывших с ним воинов. Выбрала она из всех рыцаря Раймонда де Клера, вернее бургундского наемника Раймонда.

– Придется вам пожертвовать своим целомудрием, пан Раймонд, – сказал ему Ласло, когда под вечер поляки собрались во дворе замка и весело переговаривались.

Ласло с самого начала объяснил, что ему пришлось даже язык чужой выучить, чтобы с наемниками своими общаться. Поэтому никто не удивлялся, когда слышал иноземную речь. Однако за улыбками и шутками, сдобренными веселым смехом, велся вполне серьезный разговор.

– О моем целомудрии ты не беспокойся, рыцарь Ласло, – ответил на это улыбающийся бургундец, – говори, что нужно делать.

– Нужно удовлетворить разгоревшуюся страсть дамы Лореццы и выведать у нее то, что нас интересует.

– Но я не понимаю ее языка, – удивился Раймонд. – Первая задача куда проще.

– Здесь нет ничего сложного, – растолковал свою мысль бывший оруженосец, а в настоящее время достойный рыцарь. – Удовлетворять страсть будете вы, а выведывать стану я.

Как это ни покажется странным, но такой необычный способ сработал. Что говорил Ласло любвеобильной даме, как продавал ей страсть своего воина, осталось для всех загадкой. Но бургундец достойно справился со своей задачей, и вскоре они узнали, что польская девушка находится в замке и заключена в башне, над самым обрывом – чтобы мысли о бегстве ей и в голову не приходили, надо думать.

Итак, на один из вопросов они получили ответ. Но дальше их вставало еще множество, и все оставались открытыми. Как дать знать Ингуш, что ее любимый здесь, в этом далеком венгерском замке? Как переговорить с ней? А главное, как вывести отсюда?

На первый вопрос ответ дала сама дама Лорецца. Она на ломаном языке с помощью жестов рассказала девушке о том, что человек, который ее любит, пришел за ней. При этом стареющую красавицу и не думали беспокоить угрызения совести. Долгое время она пользовалась вниманием господаря и имела свободный доступ в его постель. Именно она настроила его против жены, обвинив ее в измене. Так она избавилась от соперницы и уже предвкушала новое положение в замке, как вдруг появилась полячка. Освободиться от ее присутствия было самым заветным желанием знойной дамы. И она пошла на то, чтобы тайком провести Янека к пленнице.

Встреча двух влюбленных была трогательной. Но времени на нежные слова не оставалось – нужно было подготовить и обговорить план действий. Когда польский шляхтич покинул комнату наверху башни, там осталась крепкая веревка, прочно привязанная к ножке тяжеленной кровати, и договоренность действовать по условленному сигналу. И пока Янек разговаривал с любимой, привязывал и прятал веревку, Раймонд горячо целовал и всячески ублажал коварную Лореццу. А она была в полном восторге от того, что получает вместо одной радости две – и от полячки избавится, и насладится любовью красивого воина, такого изящного и обходительного.

После столь трудного дела, которое блестяще удалось выполнить, нужно было решить еще одну задачу. И снова дама Лорецца стала главным действующим лицом. Она провела двух воинов за стену замка, где над самой пропастью проходил неширокий карниз, и пока один из них возился под окном полячки, она снова наслаждалась любовью своего избранника.

А на следующий день рыцарь Ласло Мануки горячо поблагодарил господаря замка за предоставленную возможность передохнуть и набраться сил, вручил ему дорогой подарок и попросил утром открыть ворота замка – им пора в путь. Венгерский рыцарь возражать не стал. Ему и самому хотелось уже избавиться от непрошеных гостей и приступить, наконец, к сложной задаче приручения норовистой польской кобылки, что он привез с собой. Предвкушение всех удовольствий, которые ждут его на этом пути, будоражило кровь. Казалось, что он даже сбросил лет пять, а то и десять, только готовясь к увлекательной игре.

Наутро приезжие воины покинули замок на отвесной скале и двинулись по дороге, ведущей в Трансильванию, – рыцарь Ласло объяснил господарю, что именно туда призывают его дела.

Днем погода, как по заказу, испортилась. Сразу после полудня небо затянуло тучами, и чем дальше, тем больше разыгрывалась непогода. Было ясно, что к ночи разразится гроза. Поэтому поляки не стали терять ни минуты, и как только сгустившаяся темнота позволила им незаметно приблизиться к замку, от которого они и не уходили далеко, приступили к самой сложной части плана. Красавица Лорецца свои обещания выполнила сполна. Она до сих пор не могла прийти в себя после горячих ласк сумасшедшего бургундца. Он проделывал с ней такое, что ей и в самых горячечных снах не виделось. А теперь должен был увезти соперницу.

Подойдя к неприступной скале в намеченном месте, поляки обнаружили спущенную сверху веревку. По ней на карниз под стеной замка должен был подняться Янек. Раймонд, еще не пришедший полностью в себя после близкого общения со знойной дамой, очень беспокоился за друга. Но Янек был непреклонен – он сделает это или погибнет. Третьего не дано.

Подъем прошел трудно, но удачно. Оказавшись на карнизе, рыцарь нашел конец еще одной веревки, спущенной из окна комнаты под самой крышей башни. По этой веревке он вскарабкался к окну и встретил любящий взгляд черных глаз.

– Спуск будет трудным, сердце мое, – тихо сказал он прильнувшей к нему девушке. – Но ты ничего не бойся. Крепко держись за меня, а я еще привяжу тебя веревкой, чтобы надежней было. И что бы ни случилось, молчи, чтобы твой крик не выдал нас. Ну, все, вперед. Помоги нам, Господи!

Янек встал на каменный подоконник и начал свой спуск. На прощание он горячо, но без слов, поблагодарил их верную помощницу Лореццу, поцеловав ей руку. Красавица была в полном восторге. Подумать только, она уже принимает знаки внимания, как знатная дама!

Спуск до карниза под замком оказался долгим и очень трудным. Но еще труднее был последний этап, когда спускались по скале. Разгулявшийся ветер раскачивал веревку, трепал одежду и волосы и грозно завывал. Где-то неподалеку уже громыхал гром, а вдали, за лесом, на западе вспыхивали редкие зарницы. Но Янек, сжав зубы, шаг за шагом продвигался по крутой скале, прижимая к себе драгоценную ношу и стараясь защитить любимую от возможных ударов. Те, что получал сам, он уже и не считал.

И вот, наконец, они достигли земли. Раймонд перехватил из рук Янека почти бесчувственную Ингуш, а Ласло принял в свои объятия его самого – рыцарь уже лишался последних сил. Кто-то из воинов подал условленный сигнал наверх, и к их ногам упали обе перерезанные веревки. Никаких следов в покинутом замке не осталось, а птичка из клетки улетела.

Наконец разразилась жуткая гроза, которая бушевала полночи. И еще целый день лил дождь, шумел в деревьях ветер и грозные тучи низко ползли над притихшей землей. Но путников это уже не пугало. По сравнению с тем, что грозило им в замке жестокосердного венгра, откройся только их тайна, это были мелочи. Они стремились уйти подальше от этой мрачной крепости на скале и, по возможности, не оставить следов. Разбушевавшаяся стихия им в этом помогала.

Глава 8 Зарницы грядущей войны

Мазовия, весна 1410 года

Обратная дорога показалась совсем легкой. Никто не знал, что задумал обманутый рыцарь Стефан Лаци после исчезновения своей пленницы, пытался ли он организовать погоню, и что сталось с любвеобильной дамой Лореццой. Но это, по правде говоря, никого и не волновало. Главным было то, что Ингуш Утренняя Зорька была с ними и что все они возвращались домой. Но все равно спокойнее на душе стало только тогда, когда дорога привела их на родную землю.

На всем пути через Малую Польшу они видели приготовления к войне. Как-то сразу стало понятно, что войны не избежать. Новый великий магистр ордена, человек весьма воинственный и безгранично уверенный в своих силах, рвался в бой. Ему хотелось как можно скорее разгромить поляков, литвинов и иже с ними, чтобы раскинулось вольно Тевтонское государство на землях этих и богатело, и набиралось мощи, чтобы весь мир склонился перед ним.

И теперь по всей польской земле слышался стук молотов и звон металла – ковались новые мечи, ножи, доспехи. Селяне готовили острые рогатины, насаженные на деревянные рукоятки ножи и огромные дубины. Над землей стлался запах дыма и коптящегося мяса – заготавливалась провизия для большой армии. Повсюду ржали кони, собираемые в табуны. Люди готовили места сбора для отдельных отрядов, которые должны были объединяться в хоругви.

В Мазовии увидели ту же картину. И здесь люди готовились к войне. Оба мазовецких князя собирали свои хоругви. Князь Януш и не колебался никогда в принятии решения, а князь Земовит только теперь встал на сторону короля, но встал твердо и сына своего готовил к великому сражению. Что битва будет трудной и жестокой, не сомневался никто. Но дальше жить под угрозой полного захвата коварными тевтонцами было нельзя. «Или мы их, или они нас, – говорили везде, – рядом нам уже тесно».

Когда отряд польских рыцарей достиг, наконец, Варшавы, их радостно встретили в княжеском замке, как великих победителей приняли. Княгиня Анна Данута была счастлива обнять панну Ингулю, вернувшуюся невредимой. Ее отец вот уже неделю как возвратился из ратного похода. Узнав про обрушившееся на него несчастье, он сразу сдал. Как привидение бродил он по княжескому замку и все рвался в далекую Венгрию – неизвестно куда, но вызволить любимую дочь. Княгиня не уставала утешать и уговаривать его.

– Остыньте, пан Пешек, дайте себе хоть немного отдыха, – просила она. – Ведь отменный воин поехал за нашей панночкой. Он слово рыцарское дал, что вернет ее домой либо голову сложит в чужой земле. Но не таков он, рыцарь Янек из Збыховца, чтобы дать так просто себя убить. И еще я слышала, будто бургундский рыцарь, тот, что осел в Ягелонце, тоже поехал с ним. А вдвоем они – большая сила. Да и оруженосец пана Янека, я знаю, венгр. Он доведет их до нужного места. А вы что же? Где искать будете? С кем воевать?

Пан Пешек соглашался, что самому ему дороги не найти и дочь не отыскать. Но сердце старого воина болело, и не было ему покоя.

Теперь, увидев дочь живой и веселой, он вдруг залился слезами – долго копившаяся в груди боль покидала его. Он обнял дочь свою, прижал к себе, а другую руку протянул Янеку. Тот приблизился и встал перед великим воином.

– Я в большом долгу перед тобой, рыцарь Янек из Збыховца, – взволнованно сказал он, – в долгу неоплатном. Ты дочь мне вернул. Проси чего хочешь, все тебе отдам за радость эту.

– Ваша радость и моя радость тоже, – ответил на это Янек. – А просить я буду руки дочери вашей, поскольку люблю ее больше жизни.

И он упал на колени перед старым воином и прижался губами к руке его. Глаза пана Пешека потеплели.

– Встань, сынок, и дай мне обнять тебя, – сказал дрожащим от нахлынувших чувств голосом.

А потом обнял их обоих, прижал к себе и долго стоял так в полной тишине. Вокруг было множество людей, но никто не решался даже шевельнуться, чтобы не разрушить сказочной красоты этой минуты. Сам же пан Пешек и опомнился первым.

– Великая радость пришла ко мне, – сказал, обращаясь уже ко всем собравшимся, – обрел я в один час и дочь свою, потерянную было, и сына доброго, рыцаря отменного. Порадуйтесь за меня, люди. А я возблагодарю Господа нашего за милость эту великую и много служб закажу.

Тут поднялся шум, послышались радостные возгласы, слова поздравления, добрые пожелания молодым. Княгиня сидела счастливая и плакала, не скрывая слез радости. Князь взглянул на нее, улыбнулся и громко оповестил:

– А теперь пиром великим отпразднуем это доброе дело. Война пока подождет. Сегодня радоваться будем и молодых поздравлять.

Пир действительно удался на славу. Люди, забыв о грядущих битвах, от души радовались, глядя на двух счастливых молодых людей и довольного пана Пешека. Все веселились так, будто и не наползала на их страну черная туча грядущей войны, будто мирное солнце осияло их своим благословенным светом. Так уж устроен человек. Счастье и радость, пусть и короткие, нужны ему как глоток свежего воздуха.

Через два дня молодые отбывали в поместье Янека – в Збыховец. Ехали, как обычно, через Ягелонец. Раймонд де Клер не мог отпустить друга без еще одного праздника, пусть не такого пышного и многолюдного, но зато со столь любимым им бургундским вином. А главное – в кругу близких людей.

Пожалуй, больше всех этому рад был оруженосец Янека Ласло. Ему часто вспоминались голубые глаза Данельки, ее милая улыбка. Назвать бы ее своей! Но как, как это сделать?

Янек же, счастливый своим желанным браком, размышляя обо всем, что произошло, решил, что должен отблагодарить Ласло. Ведь именно он привел их в замок злокозненного венгерского господаря, именно он помог спасти Ингуш. Во всяком случае, его вклад в это трудное дело был велик. И рыцарь завел со своим оруженосцем разговор.

– Я очень признателен тебе, Ласло, за ту помощь, что ты оказал мне в спасении моей любимой, – начал он. – Я хочу достойно отблагодарить тебя за это. И готов отпустить и посодействовать тому, чтобы возвести тебя в рыцарское достоинство. Разве не об этом твои мечты?

– Ваша доброта тронула меня, пан, – улыбнулся в ответ Ласло, – это очень щедрое предложение. Но для меня гораздо большей радостью будет остаться с вами, получив в свое владение маленький клочок земли. Я тоже хочу жениться на девушке, которая мне мила. Хочу иметь свой дом и детей. Хочу семейного тепла и счастья.

– О! Это я могу дать тебе легко, – воскликнул Янек, – во всяком случае, землю. Думаю, участок под лесом с небольшим полем и лугом тебя устроит? И дом поставить помогу. И, кажется, я знаю, кого ты мечтаешь сделать хозяйкой будущего владения.

Янек лукаво улыбнулся, а Ласло, к его великому удивлению, смутился и даже покраснел.

– Если она согласится, пан, – проговорил тихо, – если захочет стать женой простого воина.

– Уверен, что Данелька не откажет тебе, – успокоил его Янек. – Ты ведь ее главный защитник и опора в жизни теперь.

– Дай-то Бог, пан, – улыбнулся Ласло, но тревога не ушла из его глаз.

Когда прибыли в Ягелонец, поднялись великий шум и волнение. Все поздравляли молодых и от души радовались за них. Раймонд велел подготовить большой пир в честь Янека и его супруги Ингуш. Пусть впереди война, пусть сражения, сегодня же день отдается радости.

Ласло, улучив минутку, схватил Данельку за руку и увлек ее за собой в дальнюю часть поместья, где было безлюдно и тихо и только пение птиц нарушало покой весеннего сада. Девушка удивленно смотрела на него, не понимая, что происходит.

– Что-то случилось, Ласло? Что-то плохое? – с тревогой спросила она, хотя что еще, кроме грядущей войны, о которой говорили все, могло ей угрожать. Разве что хозяева поместья не желали ее больше видеть в своих владениях. – Меня выгоняют из Ягелонца?

– Ну что ты, милая! – Ласло обрадовался возможности немного оттянуть минуту откровенного признания, он очень волновался и сам стыдился своего волнения. – Пан Раймонд и пани Ясенка добрые люди, они никогда не обидят сироту. Не думай о них плохо.

– Тогда что же? Ты сам на себя не похож сегодня, – тихо произнесла девушка.

Ласло собрался с духом и кинулся вперед, словно с обрыва в холодную воду прыгнул.

– Это оттого, что мне предстоит дело, которого я никогда еще не делал. Я хочу спросить тебя, милая… – он замялся, – что ты скажешь, если я попрошу тебя стать моей женой?

В темных глазах мужчины застыли тревога и даже страх, голубые очи Данельки сверкнули на мгновенье ярким светом и сразу же скромно опустились.

– Я не скажу «нет», – прошептала она, не поднимая глаз. Потом быстро взмахнула ресницами, и во взгляде ее Ласло прочел счастливое «да».

У него отлегло от сердца.

– Я, конечно, простой воин, – быстро заговорил он, взяв девушку за руки, – но буду тебе хорошим мужем, обещаю. Мой пан подарил мне сегодня кусок земли в своих владениях, тот, что под лесом, с небольшим полем и лугом. Хорошее место, красивое. Я поставлю там дом, и мы будем жить в нем как настоящие паны. Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо со мной, сердце мое.

Данелька подняла голову и взглянула ему прямо в глаза. От того, что он увидел в ее сияющем взгляде, сердце мужчины забилось в груди как колокол.

– Я пошла бы за тобой хоть на край земли, милый, – тихонько прошептала девушка, – а свой домик, пусть маленький, это великое счастье. И я верю тебе, Ласло, знаю, что ты не обидишь меня.

– Никогда, сердце мое, никогда я не смогу обидеть тебя, – уверил ее мужчина, – только любить и ласкать буду, на руках носить, если захочешь.

Он склонился к ее губам, и мир перестал существовать для них обоих.

Когда Янек узнал, что Ласло получил согласие своей избранницы, он настоял, чтобы их тут же и обвенчали, благо в большом поместье Раймонда был сегодня ксендз из ближнего костела. Так что пир, устроенный в честь его счастливой женитьбы, оказался и свадебным пиром для Ласло. Раймонда это весьма порадовало. Он дружески хлопнул Ласло по плечу.

– Ну, вот и все, еще один воин присоединился к когорте счастливых мужей. Один мой Жан гуляет до сих пор на свободе. – Глаза рыцаря погрустнели. – Правда, и уходить на войну нам будет труднее, оставляя любимых женщин. Но мы вернемся к ним, верно? Будем бить немцев, не щадя сил, и очень постараемся не огорчать своих жен.

Рыцарь Раймонд де Клер, бургундский вельможа, собирался идти воевать за польского короля. Через несколько дней ему предстояло встать в строй под стягом хоругви князя Януша Мазовецкого. Рыцарь Янек из Збыховца спешил отвезти жену домой и отправиться на войну под стягом Серадзской хоругви. Рядом с ним собирался биться и его оруженосец венгр Ласло.

Когда пришло время покидать Ягелонец, молодая жена обратилась к Янеку с неожиданной просьбой.

– Мне не дает покоя одна мысль, свет мой Янек, – начала она, задумчиво крутя в руке кончик отрастающей темноволосой косы. – Когда мы покидали страшный замок в Мальборке, увозя с собой моего чудом освобожденного батюшку, с нами ехал маленький мальчик, сын того самого воина, что помог нам найти пана Пешека. Ребенок остался в замке князя Земовита Мазовецкого, княгиня Александра отдала его под опеку одной из своих придворных дам. Но я не раз уже спрашивала себя, счастлив ли маленький Маттео в чужом доме? Достаточно ли тепла получает дитя, на долю которого свалилось столько бед? И мое сердце отвечает мне – нет.

Ингуш подняла глаза на мужа, внимательно слушающего то, что она говорит.

– Я хочу, любимый, забрать этого ребенка в наш дом, – продолжила она. – В благодарность за спасение моего отца я всегда буду любить этого несчастного малыша, потерявшего мать и разлученного с отцом. Пусть он растет в нашем доме, вместе с детьми, которые вскоре наполнят его.

Ингуш с надеждой взглянула в глаза Янека и встретила его теплый взгляд.

– Все будет так, как ты желаешь, моя Ясная Зорька, – не задумываясь, ответил рыцарь. – Я приму этого мальчика в свою семью и буду любить его, как родного, коль этого хочешь ты, услада моего сердца. Как я понимаю, он как раз одного возраста с моей дочерью Ольгицей, и они будут расти вместе.

– Спасибо тебе, мой Янек, – Ингуш нежно пожала руку мужа, – а твою маленькую дочь я тоже буду любить, как свою, можешь даже не сомневаться. Ведь она дорога тебе, а ты – свет моего сердца.

Супруги нежно улыбнулись друг другу. Было достигнуто полное понимание в очень сложном для каждой семьи вопросе – отношения к чужим детям.

И отряд, выехавший утром из ворот Ягелонецкого поместья, взял курс на запад, к Плоцку.

Шли вдоль Вислы. Любимая поляками река начинает свой бег к морю высоко в Бескидах, и там она резвится бурным горным потоком. Но уже около Кракова, приняв в себя несколько притоков с Карпат, остепеняется и превращается в спокойную многоводную реку. Здесь, на равнине, она широко и привольно раскинула зеленые берега, лишь изредка проявляя свой мятежный нрав – то капризно извивается, то дробится на рукава и протоки, а то и каверзы подбрасывает плавающим по ней суденышкам в виде мелей и перекатов. Своевольная река. Красивая. Могучая.

И вот впереди показался Плоцк, один из древнейших городов королевства, когда-то в прошлом столица Польских земель, а теперь центр владений князя Земовита Мазовецкого. Княжеский замок на высоком берегу Вислы виден издалека. Его еще Казимир Великий поставил. Как же много успел сделать для своей страны этот король! Другому трех жизней не хватит для того, чтобы выполнить все, что успел он за тридцать семь лет правления. Став королем в двадцать три года, Казимир все свои силы направил на восстановление страны, полученной им в плачевном состоянии. Польша была раздроблена, окружена врагами, пытающимися оторвать от нее кусок за куском, земля обнищала, торговля почти замерла. Но молодой энергичный король сумел прекратить грабежи и разбой на дорогах, сделав их безопасными, провел ряд реформ, облегчающих жизнь селян и позволивших возродить землю, оживил торговлю, открыл множество приходских школ и университет. Не забывал Казимир и об украшении своих городов, возводя в них каменные дома и замки. Короновавшись в Кракове, он принял свою столицу деревянной, едва возрожденной после нашествия татар, которые сожгли ее. А оставил своим преемникам прекрасный город в камне. Там же, на другом берегу Старой Вислы, он поставил город Казимеж, где расположил Высший суд Магдебургского права и Суд шести городов. Да, воистину великий был король.

А Плоцк славен еще своим собором на Тумском холме. Тумский собор Мазовецкой Богоматери обладает величайшей ценностью. Знаменитые на всю Европу Магдебургские ворота – истинный шедевр человеческих рук.

Все это было хорошо известно Янеку, не раз бывавшему в этом древнем городе. И он с удовольствием рассказывал об этом Ингуш. Она тоже бывала здесь. Но сейчас, слушая слова мужа, посмотрела на город совсем другими глазами.

– Как много ты знаешь, мой Янек, – нежно проворковала она, глядя на едущего рядом мужчину сияющими глазами.

Янек не удержался от ответной улыбки, а сам подумал, что выглядит, наверное, ужасно глупо, расплываясь от похвалы любимой женщины, как масло на горячей сковороде. Но никто из окружающих так не посчитал.

К счастью, и князь, и княгиня были на месте. И вскоре молодые супруги предстали перед княжеской четой. Княгиня Александра приветливо встретила свою бывшую подопечную.

– Я рада видеть тебя, дитя мое, – улыбнулась она. – Однако, прости, ты уже замужняя дама, насколько я знаю. Что привело тебя ко мне, пани Ингуля?

– Счастлива склониться перед вами, милостивая пани княгиня, – с волнением произнесла Ингуш, – мое сердце переполнено благодарностью за все, что вы сделали для меня, освободив из плена батюшку. Я никогда не забуду этого, поверьте. Но сейчас я хотела бы просить вас о милости.

– Все, что захочешь, милое дитя. Мне в радость будет сделать для тебя еще что-то хорошее. Но что ты желаешь получить от меня? – Глаза княгини смотрели вопросительно.

– Вы, наверное, помните того маленького итальянского мальчика, который приехал с нами из Мальборка, милостивая пани княгиня? Он остался у вас, когда я уехала с отцом. А сейчас я хочу забрать его в свою семью. Мой муж согласен, и мы станем воспитывать его как родного, вместе с дочерью Янека от первой жены. Это лишь то немногое, чем я могу отблагодарить Розарио Бочелли за то, что он помог нам найти батюшку. Я сделаю его сына счастливым настолько, насколько это будет в моих силах. И в нашей семье ему будет хорошо, правда.

Княгиня Александра на мгновение опустила глаза, чтобы Ингуш не увидела в них лишнего. Княжеское достоинство повелевает быть спокойной и ровной, но эта девочка повергла ее в глубокое волнение. Подумать только! Она не забыла о ребенке, который попал сюда, в княжеский замок, но никому, по сути, не был нужен. Да и сама она, если говорить по правде, очень редко вспоминала о нем. А Ингуля помнит, милое дитя.

– Да, дорогая, мальчик здесь, и он здоров, – подняла княгиня на Ингуш спокойные глаза. – Сейчас я распоряжусь, и его приведут. А ты скажи мне пока, как прошла твоя свадьба с этим достойным рыцарем, что стоит рядом с тобой.

Ингуш улыбнулась, бросив быстрый взгляд на Янека, и коротко рассказала о том, что ей пришлось пережить за последнее время. Княгиня удивленно качала головой, и в глазах ее, устремленных на молодого рыцаря, сквозило восхищение. А князь Земовит возмущенно заявил, что иноземные князьки позволяют себе слишком много на земле его брата.

Но тут в большой зал, где происходил прием, вошла молодая женщина, красивая и нарядно одетая. За руку она вела маленького мальчика лет трех, смуглого и темноволосого, оставаясь при этом совершенно равнодушной. Ребенок был растерян и даже напуган. Но Ингуш не позволила ему заплакать. Она сделала несколько шагов навстречу и опустилась перед ребенком, протянув к нему руки.

– Иди ко мне, маленький, – ласково произнесла она, – я теперь буду твоей мамой и никогда не оставлю тебя одного.

В глазах ребенка страх сменился робкой надеждой, а потом они вспыхнули радостью.

– Мама, – прошептал мальчик, – мама моя.

И он, вырвав ручонку из ладони красивой пани, несмело шагнул навстречу Ингуш, а потом побежал и с ходу спрятал личико у нее на груди. Маленькое тельце содрогалось от рыданий, а он все теснее прижимался к женщине, от которой исходили тепло и ласка, которые так нужны каждому ребенку. В зале воцарилась мертвая тишина. Все замерли, глядя на эту трогательную сцену. Княгиня не скрывала слез, даже у князя глаза подозрительно заблестели. Ингуш же, прижимая к себе ребенка, поднялась на ноги и взглянула на мужа сияющими глазами. Янек был потрясен до глубины души. Он никогда не думал, что общение с детьми может быть столь волнительным. Собственную дочь он видел редко и главную свою заботу полагал в том, чтобы обеспечить ей безопасность. А тут вдруг понял, что детям нужно от родителей что-то еще, кроме крыши над головой и защиты. Им нужно родительское тепло. Он тронул маленькую ручку, обнимавшую шею его жены, и ласково взглянул в черные глазенки поднявшего голову мальчика.

– А я твой папа, малыш, – произнес непривычно мягким голосом, – и если ты пойдешь ко мне, я покажу тебе во дворе большую лошадку и позволю на ней прокатиться.

В глазах ребенка зажглись радостные огоньки от предвкушения неожиданного счастья – увидеть и потрогать лошадку.

– А меч? – неожиданно спросил он. – Меч ты мне покажешь?

– А как же, конечно, покажу, – Янек осмелел в своем желании порадовать ребенка, – и даже дам потрогать.

Глазки ребенка загорелись ярким огнем. Мальчик есть мальчик, ему интересно то, чем владеют мужчины. Маттео потянулся к Янеку. А тот, подхватив его на руки, быстро вышел во двор, оставив жену произнести слова благодарности. Он не хотел, чтобы другие заметили, насколько глубоко его тронул этот никому не нужный ребенок, которого он поклялся себе воспитать сильным мужчиной, настоящим рыцарем.

Когда отряд Янека покидал Плоцк, направляясь в свои края, впереди рыцаря сидел в седле маленький мальчик, без конца забрасывающий мужчину вопросами, на которые тот отвечал охотно и обстоятельно. Итальянский мальчик Маттео, по прихоти судьбы попавший в польские земли, быстро привыкал к новой семье и уже откликался на имя Матек. Во владениях нового отца ему предстояло познакомиться с сестрой. Светловолосая и голубоглазая Ольгица была одного с ним возраста. Дети быстро подружились, а Янек только диву давался, как быстро он стал солидным отцом семейства.

Но долго наслаждаться семейным покоем было не дано ни ему, ни его счастливому оруженосцу Ласло. Мужчинам нужно было отправляться к месту сбора войск. Король Владислав уже объявил о начале военных действий, как только закончится срок навязанного ему перемирия с орденом. Дальше откладывать давно назревшую войну было некуда.

Глава 9 Король Владислав

Краков, июнь 1410 года

Долгий летний день клонился к вечеру. Король Владислав Ягелло, которого многие по старой памяти продолжали называть Ягайло, беспокойно вышагивал по своим покоям в Вавельском замке. Ему не сиделось на месте. На душе было пасмурно. Вскоре – выступление. Все, время подготовки и ожидания вышло. Впереди жестокая битва с грозным врагом. А война есть война, и она всегда собирает свою жатву на полях сражений. Враг же у них сильный – железный тевтонский дракон уже изготовился к битве, а как умеют воевать крестоносцы, знает вся Европа.

Несколько утешало то, что сражение развернется не на польской земле. Хватит уже его народу терпеть нашествия чужаков. Кто только не топтал эту бедную землю – то пруссы, то его родичи-литвины, то тевтонцы, а то и венгры да силезские немцы на юге. Крестоносные рыцари, те и вовсе распоясались не в меру – сколько земель польских подмяли под себя. Но теперь все, конец. Они с Витовтом, объединившись, наконец, так решили, и так будет.

Проходя мимо открытых окон, в которые лился свет угасающего дня, король каждый раз бросал взгляд вниз, на раскинувшийся под стенами Вавеля город. Город, который он успел глубоко полюбить за те двадцать четыре года, что носил на голове польскую корону. Впрочем, вернее будет сказать, что он полюбил Краков сразу, как только увидел его. Этот древний город, истоки которого теряются в глубине веков, произвел на него сильное впечатление. Город, овеянный легендами. И если уж говорить о легендах, то ему, прирожденному воину, гораздо больше нравилась та, согласно которой город получил свое название от имени князя Крака, победившего дракона, что обитал в Вавельской пещере. Поверье же о том, что город назвали в честь птицы-ворона, которого именовали в этих местах краком и которому поклонялись, казалось ему куда более прозаичным.

А историю города он давно уже знал назубок. Мешко І приехал сюда после смерти жены. Эти земли он передал сыну Болеславу, который поселился в Вавеле. Болеслав сумел завладеть всей Польшей и создал Польское государство. Он делил свою привязанность между двумя городами – Гнезно и Краковом. Потом, двумя столетиями позднее, в Вавельском кафедральном соборе состоялась первая коронация князя Владислава Локотка, и Краков стал столицей королевства. Казимир Великий восстановил пострадавший от татарского нашествия город, возвел его в камне и ввел в круг других европейских столиц, тем более что открыл здесь Краковскую академию. Эту академию они с Ядвигой превратили в Краковский университет. А теперь он, король Владислав, сделал этот город столицей огромной монархии, в которую входят не только исконно польские земли, но и значительная часть литовских и русских земель. И столица этой монархии – красавец город Краков, а сердце его – Вавель. И пусть королевский замок, где сейчас расположены его покои, не так велик, как в иных европейских столицах, он был еще резиденцией Пястов, и Владислав гордился своим замком. А вокруг города мощные укрепления с несколькими воротами и более чем сорока башнями. Самая высокая из них Сенаторская, Сандомирская тоже немаленькая, а мощная Злодейская производит мрачное впечатление, и не напрасно – здесь держат преступников. Да, его столица славно укреплена, и он может быть спокоен, покидая ее.

Сколько воды утекло с тех пор, как он приехал сюда из родной Литвы, сколько удалось сделать и сколько пришлось потерять. Главной потерей в жизни оставалась Ядвига. Его королева, его маленькая птичка, свет его очей. Она научила его истинной вере, научила глубоко понимать и почитать заповеди Господни. Вместе они прослушали не одну службу, вместе крестили Литву. Сейчас, накануне большой войны, он думал о ней очень часто. Останься она рядом с ним, ему было бы легче, да и крестоносцы не задирали бы нос так нагло. Ее они побаивались, ведь она легко могла ославить их на всю Европу, пользуясь своими семейными связями. Но королева ушла в мир иной, не справившись с родами. А ему оставалось только думать о ней и вспоминать.

Вот уже десять лет нет с ним рядом милой его сердцу Ядвиги и он может отдаваться встречам с ней только возле ее надгробья в Кафедральном соборе. Когда он бывает там, ему кажется, что почившая королева слышит его и даже мягко ему улыбается. Он знал, конечно, что в ее сердце никогда не было любви к нему. Ее привязанность была отдана жениху, этому глупому мальчишке Вильгельму Австрийскому. Он был молод, изящен, красив. И он был первой любовью ее только проснувшегося девичьего сердечка. Но этот себялюбивый юнец продал ее за кучку золотых монет, отказался от суженой – это Владислав знал хорошо, поскольку сам же и заплатил австрийцу. Наследник австрийский, к слову, так ничего и не добился в жизни. Напрасно Ядвига столь сильно горевала по нему. Конечно, понять ее можно – Вильгельм был в ее глазах романтическим героем. Высокий, стройный, светловолосый, умеющий красиво ухаживать и говорить куртуазные речи. А он, Ягайло, на такого героя никак не тянул. Он был, пожалуй, слишком груб для изящной, нежной Ядвиги. Однако, став его женой, королева всегда относилась к мужу с должным уважением и много ему помогала. А он… Он всегда любил ее, и, когда она умерла, с ней ушло в небытие его счастье.

Владислав мягко усмехнулся, вспомнив, как не хотела она признавать его своим мужем, как противилась этому. Потом, уже будучи королем, он много узнал о тех событиях. Тяжелое было время для страны, и магнатам, управляющим Польшей и заботящимся о ее будущем, было не до нежных чувств своей королевы.

Ее отец, Людовик І Великий происходил из неаполитанской ветви Анжуйской династии и был законным наследником короля Венгрии Карла Роберта. Но матерью его была Елизавета Польская – дочь Владислава Локотка и сестра Казимира ІІІ Великого, последнего короля Польши из династии Пястов. И это открыло Людовику дорогу на польский трон, когда он был уже зрелым мужчиной и почти тридцать лет успешно правил Венгрией. Он действительно был великим королем – для Венгрии. При нем страна расцвела. Но поляки от него получили мало. За те двенадцать лет, что он носил польскую корону, он так и не навел порядка в стране, бесконечно раздираемой смутами и спорами из-за власти. Он постоянно требовал с поляков деньги и, в конце концов, отторг от Польши Червонную Русь и присоединил ее к Венгрии, что вызвало огромное недовольство в стране. К счастью, эту землю они со временем вернули, и сейчас это весьма кстати, поскольку воины там отменные и в предстоящей битве смогут хорошо укрепить королевское войско.

Скончавшись на пятьдесят шестом году жизни, король Людовик оставил после себя трех дочерей, которые должны были заменить отца на тронах подвластных государств. Ядвиге с самого начала выпала доля стать женой наследника австрийского герцога Леопольда, она была готова к этой роли и даже помолвлена с Вильгельмом Австрийским. Но судьба распорядилась иначе, и девочке пришлось надеть польскую корону. Ей было одиннадцать лет, когда ее торжественно короновали в Кракове, и народ Польши принял ее восторженно. Но дальше пошло не так, как виделось юной королеве. Наивная девочка думала, что коль она надела корону, то может делать все, что пожелает. И она вознамерилась выйти замуж за своего жениха, который был ей мил. Однако польских магнатов кандидатура австрийского эрцгерцога на польском престоле не устраивала и брак не состоялся. Правда, злые языки утверждали, что Ядвига умудрилась все-таки тайно обвенчаться со своим избранником. Однако он, Ягайло, этому не верил. И кому, как не ему знать, что он получил эту девочку невинной.

А в стране разгорелась настоящая война из-за места рядом с королевой. На роль ее мужа претендовал князь Земовит Мазовецкий, тот, что в Плоцке сидит и не сумел захватить корону Польши в период междувластья. Но этот хоть не стар был, в самой силе – тридцать три года. И с поражением своим смирился. Потом он на сестре его родной, Александре Ольгердовне женился. Неплохой союз получился. Сыновья у них подросли славные, старший при его королевском дворе воспитывался – хороший мальчик, и воин отменный вырос. И сейчас князь Земовит Плоцкий на его, Ягайло, стороне выступает в войне предстоящей, как ни пытались эти дьяволы, крестом осененные, его на свой бок сманить. А вот старый сыч Владислав Опольский, князь Силезский, и вовсе головы лишился от желания корону надеть. Забыл, что ему, старому хрычу, уже под шестьдесят и жена у него есть венчанная. И не какая-нибудь дворяночка незнатная, а дочь князя мазовецкого Евфимия. Так он с ней развестись надумал, чтобы на девчушке жениться, которая корону для мужа в руках держит. И даже маркграф Сигизмунд Бранденбургский, аппетиты которого разыгрались не на шутку, возжелал увеличить число корон на своей голове. И разгорелась война яростная. Несчастные крестьяне из разоренных воюющими панами деревень массово подались в леса, а число разбойных шаек возросло непомерно. Маркграф Сигизмунд тоже бросил в этот котел кипящий свои войска, и чужаки вовсю бесчинствовали на польской земле.

А с князем Опольским королю Владиславу еще и повоевать пришлось впоследствии. Тот все не мог смириться с тем, что планы его не осуществились. И хоть само княжество Опольское было малым и довольно захудалым владением, тот сумел расширить свою власть в Верхней Силезии и почувствовал себя едва ли не сильнее короля. И возжелал он ни много ни мало переворот государственный совершить. Выждал момент, когда королевская чета отбыла из Кракова, и захватил Вавель. На что он надеялся? Люди короля были на своих местах, и генеральный староста Сендзивой герба Палука из Шубина быстро захватил его в плен и утихомирил. Но дальше Опольчик и вовсе распоясался. Он отдал в залог крестоносцам стратегически важный замок в Злоторые, а потом еще и Добжинскую землю, куда орден немедля ввел свои войска. Но тут уж ему, Владиславу, пришлось показать свою силу. Королевские войска захватили владения Опольчика в Силезии, а потом и само Ополье, где племянники князя склонили головы перед королем. И после этого князь Опольский затих. А то ведь что надумал, подлец, хотел разделить Польшу между крестоносцами, Венгрией и Бранденбургом. Вот ведь пакостный предатель. И чего только вспомнился!

Глядя на безобразие с нашествием женихов, малопольские магнаты взяли тогда дело в свои руки. Сейм проводить было бессмысленно, только ругань и драки там можно было видеть, каждый гнул в свою сторону. Поэтому подканцлер Завиша, который еще при короле Людовике делами заправлял, стал проводить в жизнь решение, одобренное его сторонниками. А остановились они на кандидатуре великого князя литовского, и их можно было понять. Союз с могучей Литвой, огромным по территории восточным соседом, сулил много преимуществ. И пошли обмены гонцами.

Владиславу никогда не забыть, как прибыло из Польши посольство великое. Во главе его стоял Спытко из Мельштына, достойный муж, бывший тогда коронным маршалком и воеводой Краковским. С ним были двоюродные его братья Ян и Спытко Тарновские и еще несколько представителей не менее знатных польских семейств. Принимал он их в своем Кревском замке. Спешно вызвал туда матушку, княгиню Ульяну, и братьев. А показать замок родовитым гостям было не стыдно. Да что там говорить, он гордился замком своим, могучим и неприступным. Толстые стены с проходящей вдоль них боевой галереей, а вокруг ров, заполненный водой. Башни, правда, всего две. В большей из них, Княжеской, он и принимал послов. Недели три они тогда обсуждали все условия, на каких может он, князь Ягайло, стать королем польским. Договорились. В середине августа подписали договор. И тогда он принял на себя несколько важных обязательств, среди которых главными были его переход в католическую веру и обращение в христианство народа своего. И еще выплата Вильгельму Австрийскому двухсот тысяч золотых цехинов – на этих условиях тот соглашался отказаться от брачных уз с Ядвигой.

Ядвига же пришла в ужас. Ей столько страшного рассказывали о Владиславе, диком варваре из густых дремучих лесов, едва ли не в шкуры звериные одетом. Она не хотела замуж за это чудовище, нет, ни за что не хотела и громко об этом заявила, топнув изящной ножкой. Но мудрый архиепископ Бонзента нашел аргументы для того, чтобы сломить ее сопротивление. Он призвал ее к великому подвигу во имя Господа нашего, поскольку этот брак открывал перед ней огромные возможности – она могла склонить к христианской вере огромную страну, пребывающую в болоте язычества. Но она все равно боялась, считала нового жениха чуть ли не зверем с шерстью и хвостом. Даже послала надежных людей подглядеть за ним в бане. Но ей доложили, что жених ее пригож обликом, смуглый, среднего роста, на теле изъянов не имеет и держится по-королевски. И она сдалась. Милая Ядвига!

Помнится, в храме, когда они стояли перед алтарем и он держал в своих лапах ее крошечную ручку, он почуял ее страх и волнение, хоть она и старалась держаться гордо, как и надлежит королеве. Владислав тогда легонько сжал ее пальчики и прошептал:

– Не надо бояться меня, птичка моя. Я никогда тебя не обижу, клянусь.

Она бросила на него быстрый взгляд и чуть заметно улыбнулась дрожащими губами. Но стала спокойней, он почувствовал это. И все годы их совместной жизни он свято соблюдал свою клятву. Ему всегда было светло и хорошо рядом с ней. Она внесла в его душу покой и научила истинной глубокой вере. Но вместе с ней ушла из его жизни радость. Остались долг и обязанности, а радости больше нет.

Сейчас у него другая жена – Анна Цельская. Он женился на ней спустя три года после смерти Ядвиги. Королю нужен наследник, с этим не поспоришь. И вот уже восемь лет рядом с ним находится эта малопривлекательная женщина, с которой он вынужден жить, хотя она не вызывает в нем никаких чувств.

К выбору второй жены Владислав подошел вдумчиво. Нужна была женщина, способная укрепить положение королевской семьи и дать хорошую поддержку будущему наследнику. Ведь польская шляхта капризна в выборе монархов. Его внимание остановилось на единственной дочери графа Вильгельма Цельского, представителя знатного рода, одного из влиятельнейших и богатейших семейств Словении. Но что было наиболее важным – матерью двадцатиоднолетней невесты была Анна Польская из рода Пястов, младшая дочь короля Казимира ІІІ Великого. Это много значило для поляков. Анна Казимировна была очень довольна высоким положением, которое обрела ее засидевшаяся в невестах дочь, и всячески стремилась упрочить ее положение и влияние на мужа-короля и шляхту. Но для самого Владислава Анна никогда не была королевой. Его королевой навсегда осталась чистая и светлая Ядвига, его маленькая птичка, радость его сердца.

Два года назад Анна родила королю дочь. Владислав назвал ее Ядвигой, но полюбить ребенка не сумел. В памяти все еще была маленькая Эльжбета, не сумевшая ухватиться своими слабенькими ручонками за жизнь и забравшая с собой на тот свет и мать. И потом, ему нужен сын, наследник.

Самому Владиславу уже пятьдесят девять лет. Это, конечно, далеко не молодость, что и говорить, но вовсе не предел для наследника великих князей литовских, славившихся не только воинственностью и отвагой, но и своей мужской силой. Его дед, великий князь Гедимин, основатель династии, был женат трижды и оставил после себя семерых сыновей и шесть дочерей, одна из которых Альдона, в крещении Анна, была первой женой Казимира ІІІ Великого. А отец, князь Ольгерд, проживший долгую жизнь, и вовсе больше двадцати детей народил от двух жен. Притом сам Ягайло появился на свет, когда отцу было шестьдесят шесть лет, а его младший брат Свидригайло, вообще был рожден за четыре года до смерти отца, когда тому исполнилось уже семьдесят пять. Вот так.

Да, что ни говори, а с родителями ему в жизни повезло. Ведь мало родиться в княжеской семье, где детей куча мала и затеряться среди них ничего не стоит, особенно младшеньким, как он сам. Надо еще оказаться любимым сыном, а с этим ему счастье привалило с обеих сторон.

Его отец, великий князь литовский Ольгерд Гедиминович, был мужчиной сильным и воинственным. Он крепко держал в руках то, что получил от отца, и зорко поглядывал по сторонам, высматривая союзников и противников. Характером был упрям, недоверчив и в достаточной мере хитер. Говорили, что, когда войско Ольгерда выходит в поход, никто кроме самого князя не знает, куда и против кого они идут. Зато нападение всегда было внезапным, а вражеские лазутчики оставались ни с чем. При этом он был умен и очень настойчив в достижении своих целей. Великий князь мирно делил свою власть с младшим братом Кейстутом Гедиминовичем, но занимался больше восточными соседями, Тверью и Москвой, предоставив брату оборону западных рубежей княжества. И это было делом ой каким нелегким, поскольку только за годы правления обоих братьев крестоносцы совершили на земли Литвы не менее ста нападений.

Из числа своих детей, которых было у него двадцать три от двух жен, князь более других любил Ягайло. В нем видел он задатки будущего великого князя – ум, политическую гибкость, твердость и даже упрямство в достижении цели. И всех удивил своим завещанием, когда скончался в возрасте семидесяти девяти лет. Свою, Виленскую, часть княжества он завещал двадцатишестилетнему Ягайло, а не первому сыну от Марии Витебской, вполне зрелому и сильному Федору. Это породило смуту и волнение, но великокняжескую корону он все-таки получил, как и желал отец.

Мать же его, Ульяна, была удивительной женщиной. Младшая дочь в семье великого князя тверского и владимирского Александра Михайловича, она родилась в тяжелое время, когда на их княжество обрушилась большая беда. После случившегося там антиордынского восстания на землю тверскую хлынули воины московского князя Ивана Калиты и золотоордынского хана Узбека, учинив там великий погром, а за сбежавшим в Псков князем и его семьей началась настоящая охота. Там, в Пскове, и родилась Ульяна. Через время отец ее вернулся на княженье, но вскоре был предательски убит вместе со старшим сыном Федором в Орде, куда ему велено было явиться. Княжна Ульяна перешла под опеку великого князя московского Симеона Гордого, мужа ее старшей сестры Марии. А ее родная Тверь была растоптана и унижена на долгие годы. Даже колокола с соборной колокольни москвичи сняли и увезли к себе, публично унизив тем тверских князей и лишив их права голоса на политической арене.

Тяжелое детство не сломало, однако, юную княжну, а напротив, воспитало в ней силу духа, твердость характера и незаурядные дипломатические способности.

После смерти своей первой жены Марии Ярославны из рода витебских князей, Ольгерд, уже будучи великим князем литовским, посватался к княжне Ульяне. Просить ее руку пришлось у опекуна, князя московского. Симеон Гордый препятствий этому браку не чинил, и вскоре княжна тверская отбыла к мужу в Литву.

Положение, в котором оказалась молодая девушка, было не из легких. Муж был на тридцать пять лет старше ее, сильный, властный и упрямый мужчина, не привыкший считаться с мнением женщины. Но ей удалось достичь согласия с князем. В свое полное владение великая княгиня получила Витебск, вотчинное владение мужа, и обрела право делать там все, что считает нужным. И она сделала очень многое для самого города и для православия, которому была верна всю жизнь. Храмы, монастыри в Витебских землях – ее рук дело, в том числе и Свято-Духов монастырь. Она много помогала и другим православным монастырям, той же Киево-Печерской лавре. Она же основала в Вильне Свято-Троицкий монастырь и передала туда чудотворную икону Остробрамской Божией Матери, которую муж-князь подарил ей в знак их любви.

Ульяна родила мужу шестнадцать детей, из которых брачного возраста достигли пятнадцать. Но самым любимым был всегда именно он, Ягайло, восьмой ребенок и четвертый сын. Когда он стал наследником великого князя Ольгерда, мать хотела женить его на дочери великого князя московского Дмитрия Донского, имея в виду цели политические – объединение православных земель. Уже и договор подписала – она, женщина, что само по себе было явлением необычным. Но тут хан Тохтамыш дотла сжег Москву, а он, Ягайло, повернул свои взгляды в другую сторону и вскоре женился на польской королеве Ядвиге. Повезло ему в жизни, однако. Не напрасно, видно, люди говорят, что и судьба любит детей, что дороги их родителям. Отца нет на белом свете уже и не счесть сколько лет, и мать давно уже умерла, скрывшись от мира в конце жизни в Свято-Духовом монастыре в Витебске, который сама же и учредила. Но так уж устроен человек, что родительская любовь поддерживает, дает силы и согревает душу до конца жизни.

Король улыбнулся своим воспоминаниям и снова зашагал по просторному покою. Ему не сиделось на месте.

Сейчас же надо бы оставить мысли о прошлом и сосредоточиться на предстоящей битве. Но здесь он во всеоружии. Самой битвы он никогда не боялся – литовские князья всегда были воинственны, сильны и отважны. А что касается предстоящей войны, то они с Витовтом продумали свои действия до мельчайших подробностей. Недаром ведь встречались столько раз втайне от тевтонцев для предварительных переговоров, а последнюю, решающую встречу провели в Берестье, на самой границе их земель. Тогда, в крепком замке, они думали с Витовтом долго, но план действий составили отменный. Теперь надо только строго ему следовать. Но и он сам, и брат с детства приучены к порядку. Они справятся. Хотя душа все равно болит за тех, кто неизбежно сложит голову в отчаянной сече, которая их ожидает.

Правда, битвы на своей земле он уже не допустит. Хватит, проклятые крестоносцы и так поработили многие пограничные земли, подмяв их под себя. Люди стонут от их жестокости и непомерной жадности. Военные действия будут на немецкой земле, только так, только за пределами польской границы. Так они с Витовтом решили, и так будет. Войска уже подтягиваются с разных сторон, и скоро они выступят. Позади огромная подготовительная работа. Но зато все сделано, как должно. Места сбора войск уже определены. Королевские войска собираются в Ленчице, Витовтово воинство – в Городно, а общий сбор – на земле князя Януша Мазовецкого, ближе к границе с Пруссией.

Глава 10 В поход!

Червиньск, лето 1410 года

Через несколько дней Владислав был уже в Ленчице. Этот древний город расцвел нынче разноцветными стягами – сюда стягивались войска из Малой Польши и Червонной Руси. Здесь, под королевским стягом с белым орлом, собирались и польские рыцари.

Польское рыцарство – гордость королевства. Сильные и глубоко преданные самой идее рыцарства польские воины, завоевав себе имя в родной земле, уходили на службу к иноземным владыкам и там прославляли подвигами собственную страну. Вооруженные в полном соответствии с европейскими требованиями, они служили в Баварии, Австрии, Венгрии, Чехии, Саксонии, Сербии, Руси, Литве, даже до Франции добрались. Легендой стали деяния польского рыцаря Болеслава Высокого, который сопровождал Фридриха Барбароссу в походе в Италию. Его рыцарский поединок под стенами осажденного Милана был непревзойденным и привел в восхищение самого императора. А когда, не так и давно, уже в бытность Владислава на троне Польши, знаменитый французский рыцарь Жан де Менгр, известный как маршал Бусико, вызвал на поединок самых достойных рыцарей всего христианского мира, среди них были и поляки. Это говорит о многом, ибо честь великого поединщика была бы унижена сражением с малоизвестными противниками. Легендарный польский рыцарь Завиша Чарный из Гарбова, «зерцало рыцарства», как его называют, служил в войсках императора Священной Римской империи, но, прослышав о том, что король Владислав собирает войско для похода на тевтонцев, поспешил домой, и теперь его герб красуется в Ленчице.

Между тем тевтонское рыцарское государство не менее активно готовило армию, выплачивая крупные суммы денег наемникам, которых собирало по всей Европе, все еще верящей в христианскую миссию крестоносцев, и призывая в свои ряды союзников. Обратились они и к своим верным восточным соседям – Ливонскому ордену. Великий магистр Ульрих фон Юнгинген придумал план – по его велению ливонские рыцари должны будут напасть на Литву с севера, начать там военные действия, чем оттянут на себя немалые силы и значительно ослабят врага еще до начала решительной битвы. Каково же было его удивление и негодование, когда такой замечательный план сорвался. На герра фон Юнгингена было страшно смотреть, когда он услышал, что произошло на самом деле, – его ярость не знала границ и прорывалась наружу, грозя тем, кто был рядом. Оказалось, что этот проклятый хитроумный Витовт умудрился оплести ливонцев целой сетью соглашений и клятв, которые связали их силы и фактически блокировали действия по меньшей мере на три ближайших месяца.

Князь Витовт был доволен. Ему, конечно, пришлось основательно поднапрячь свои способности к дипломатии и убеждению, но того, что хотел, он добился. Ливонский орден на северной границе княжества на время выведен из игры, и можно заняться насущными вопросами. Пора готовить свои войска в поход.

Но великий магистр ордена не мог успокоиться. Он собрал большой отряд своих рыцарей с кнехтами и двинул его на Литву, поставив во главе похода великого орденского маршала Фридриха фон Валленрода. Они перешли границу недалеко от Городно, но двинулись на юг и обрушились на город-крепость Волковыск, что на реке Россь стоит. Шестнадцатого марта они захватили и сожгли город, убив множество людей. Но потом маршал отступил в свои земли. Когда он доложил великому магистру результаты похода, это помогло Ульриху фон Юнгингену хоть немного пригасить пожар ярости и гнева, но не в силах было загасить его совсем. И магистр принялся с еще большим рвением готовиться к надвигающейся войне. Литвины же пришли в ярость великую от такой наглости. Сам князь был в это время недалеко от этих земель, но подойти не успел, а прослышав о том, что произошло в его владениях, ужасно гневался.

– Ну, погоди, церковная крыса, – яростно сверкая глазами, сквозь зубы прорычал Витовт, – недолго уж осталось, скоро встретимся. И конец твой будет страшен, поверь мне.

Князь знал о чем говорил, и ему было что припомнить этому высокомерному и чрезвычайно гордому крестоносцу. Хотя гордиться Фридриху фон Валленроду было, по сути, и нечем.

Тот сильный и славный род Валленродов, что вот уже два столетия верно служил Тевтонскому ордену, не имел к маршалу никакого отношения, хоть его старший брат, Конрад фон Валленрод, бывший несколько лет назад великим магистром ордена, буквально из шкуры выпрыгивал, чтобы доказать родство. Но, увы, неподвластная ему хроника утверждала, что он был сыном простого церковного служителя.

Конрад фон Валленрод остался в памяти людей как магистр-палач, и зверской жестокостью выделялся даже на фоне не знающих милосердия и снисхождения тевтонских рыцарей. О нем рассказывали просто леденящие душу истории.

В свое время, когда старший фон Валленрод получил известие о том, что великий князь литовский Ягайло подписал в Крево унию с поляками и стал королем Польши, то пришел в дикую ярость. Чтобы хоть немного обуздать проснувшегося в нем зверя, он спустился в подвал крепости и собственной рукой перебил несколько десятков безоружных литовских пленников. Этот «рыцарский» поступок несколько успокоил его, но ненадолго.

Поговаривали, что любые зверства, сохранившиеся в памяти людей, блекли перед нечеловеческой жестокостью будущего главы ордена. Однажды ему довелось разбить ополчение маленького литовского городка Вентспилс. Гордый победой рыцарь ворвался на закованном в броню коне в толпу безоружных городских жителей, топча их и избивая боевым топором. А устав от этой дикой забавы, велел своим воинам предать поруганию всех женщин, каких только можно было найти, а потом повесить их рядом с детьми и стариками.

Когда он был избран великим магистром, то первым его распоряжением было покарать одного из епископов, который позволил себе громко возмущаться зверствами его людей. Отдав своим воинам приказ отрубить правую руку всем крестьянам, живущим на епископской земле, он лично принялся за слуг епископа. И полетели руки, и полилась кровь, и воздух заполнили крики и стоны, а он возвышался над всем этим, свирепо сверкая глазами и размахивая окровавленным мечом. Глава могучего рыцарского ордена весьма успешно сочетал две должности – магистра и палача.

Когда же до Валленрода дошла весть о том, что Витовт примирился с королем Владиславом и надел великокняжескую корону, ярость его перешла в неистовство. Он самым жестоким образом отомстил всем, кто остался в его руках в качестве заложников и пленников. Всех мужчин предали изощренно жестокой и мучительной казни, женщин насиловали и заживо сжигали на кострах. И сыновья Витовта были отравлены по его повелению. Даже Папа Римский громко высказал порицание подобной жестокости. Но великий магистр этого не услышал.

Конец его зверствам пришел неожиданно. Никто не может сказать, что именно произошло, но вскоре после этих событий Конрад фон Валленрод скончался. Он умер, исходя ненавистью и злостью, без отпущения грехов и пасторского благословения. Вместо этого он, чувствуя приближение конца, велел младшему брату, Фридриху фон Валленроду, спуститься в подвал и перебить там всех томящихся в плену литвинов. Сам он сделать этого уже не мог, хоть и очень хотел.

Можно ли забыть все это?

Воинство, которое сейчас князь собирал по всей своей земле, должно было сходиться к Городненскому замку. Витовт уже отдал приказ, чтобы каждая волость выставила по триста человек. И запас продовольствия велел иметь на пять недель. Сюда, к истокам реки Нарев, уже стекались понемногу воины из множества городов Великого княжества Литовского. Реяли знамена. Глаз князя радовали хоругви Погоня – исконное литовское знамя, под которым было совершено много походов и много побед. А рядом – Колюмны, это уже свой княжеский стяг.

За ними развеваются другие знамена, их много, поскольку много земель под рукой великого князя литовского нынче. Многие получены как наследие Гедиминовичей, но есть и присоединенные собственноручно, и было это нелегко.

Получив, наконец, после длительной борьбы великокняжескую корону, он, Витовт, немало сил приложил к объединению своих земель, укреплению границ и по возможности их расширению. Он поставил несколько крепостей на юге Киевского княжества, укрепил Киевский замок и построил мощную крепость в Житомире, вокруг которой начал разрастаться город. А вот со Смоленским княжеством пришлось ему непросто. Эти земли на протяжении многих лет не раз переходили из рук в руки. Были под властью Киевских князей Ростиславичей, попали и под нелегкую руку полоцкого князя Святослава Мстиславича, учинившего в городе кровавую резню и истребившего множество горожан. Но потом смоленские князья повернулись в сторону Литвы. Когда великий князь Ольгерд дважды ходил походом на Москву (а с ним и молодой Витовт), войска Смоленского князя Святослава Ивановича шли вместе с ним. Через время Москва и Смоленск замирились. Лет через десять или более того тот же Святослав Иванович двинул свои силы против Мстиславля и осадил город. На помощь осажденным пришли, однако, польско-литовские войска под началом Ягайло, ставшего уже польским королем. Произошла битва на реке Вехре, смоляне были разбиты. Сам князь пал в сражении, а его старший сын попал в плен, правда, вскоре получил свободу. Когда же между двумя сыновьями князя, Глебом и Юрием, началась обычная свара за власть, он, Витовт, не упустил удобного случая и взял город. Правда потом, после тяжелого разгрома его войска на Ворскле, князь Олег Рязанский, воспользовавшись моментом, отбил город и посадил князем своего зятя Юрия, но ненадолго. Лет через пять Витовт вновь появился под стенами Смоленска со своим войском, и бояре мирно сдали город. Его собственный зять, великий князь московский Василий с помощью городу не спешил, и смоленская земля на многие годы оказалась под властью Великого княжества Литовского.

И вот сейчас три хоругви этой земли ведет наместник смоленский, старший брат короля Ягайло Лугвений Ольгердович, князь Мстиславский – Смоленскую, Мстиславскую и Оршанскую, к ним примкнули и воины из Новгородской республики, которые идут под своим стягом с изображением Святого Гавриила. Лугвений добрый воин и дело свое знает хорошо. Он, к слову, на дочери великого князя московского Дмитрия Донского женат и сына от нее имеет, Юрия. Хороший мальчик вырос, но мал, однако, еще, чтобы в битвы ввязываться, ему, кажется, еще и четырнадцати годков нет.

Большую, мощную хоругвь из Вильны ведет литовский боярин, староста виленский Войцех Монивид. Это свой надежный человек, входящий в великокняжеский совет, и вообще лицо доверенное. Он женат на смоленской княжне Юлиане, сестре его Анны, и сына имеет Ивашку, как его все называют. Много земель даровал своему виленскому старосте он, Витовт. Есть за что биться с врагом. Другая Виленская хоругвь идет под началом князя Петра Гаштольда. А Кревскую хоругвь, поменьше, ведет князь Ян Гаштольд. Хоругви Трокские идут за воеводой Яунисом, воином сильным и стойким. Такое зрелище радует глаз. Воинственные жмудины с радостью готовятся к битве – законной на этот раз. Уж от них тевтонцам пощады не дождаться. Они столько лиха натерпелись за все прошедшие годы, что остановить волну их ярости будет невозможно.

А вот и воины из Киевского княжества. Оно больше всего пострадало от набегов татарских, а последний прошел огнем и мечом по их землям. Но силу выставили немалую. Вот Киевская хоругвь, ее ведет князь Иван Гольшанский, наместник Киевский, воин опытный. Луцкую хоругвь возглавляет князь Федор Острожский. Этот тоже в силе. А дальше хоругви из Владимира-Волынского, Кременца, а с ними отряд Житомирский, Новгород-Северская, Ратненская и Чарторыйская хоругви. Рядом из Белой Руси хоругви – князей Юрия Заславского, Андрея Могилевского, Ивана Несвижского, Александра Слуцкого. Из Полоцка воевода Иван Немира дружину ведет. Огромная сила собирается.

Некоторые бояре, способные оплатить расходы по такому серьезному походу, поведут свои отряды под собственным стягом, на правах рыцарей-баннаретов. Пришло время и Джелал-ад-Дину помогать князю литовскому в борьбе с немецкими рыцарями. Обещание помощи в захвате утраченного ханского трона в Золотой Орде он уже получил. А сила у татар немалая – до тысячи конников может поставить под знамена князя литовского Джелал-ад-Дин, и воевать они умеют. Витовта такая перспектива радовала. Он-то хорошо знал, что нехватка легкой кавалерии всегда была слабым местом польской армии. И теперь объединенная литовско-татарская конница давала определенные преимущества в грядущей битве. В отличие от массивных и неповоротливых тяжеловооруженных тевтонских конников его воины были мобильными и маневренными, и к тому же хорошо усвоили и успешно использовали опыт монгольского военного искусства.

Стратегию же будущей войны они с королем Владиславом, заключив прочный мир, обговорили во всех подробностях. Не один день сидели безвылазно в Берестье прошлой зимой, в декабре. Место нашли самое подходящее – как раз на границе польских и литовских земель, подальше от глаз проклятых тевтонцев. Они этот город лет тридцать назад разграбили и сожгли дотла, хотя замок взять так и не смогли. А замок там знатный – древний и мощный. Стоит на острове в слиянии рек Западный Буг и Муховец, обнесен высоким валом, на котором размещены пять башен, четыре из них деревянные и одна каменная. Тевтонцам и невдомек было, что король польский затевает что-то, он вроде как на охоту поехал в заповедные леса Беловежские, место для великокняжеских и королевских охотничьих забав. И свиты большой король не взял с собой, только подканцлер коронный Миколай Тромба и был с ним, да еще племянник Ягайло, Жигимонд, сын Корибутов. Славный мальчик вырос, весь в отца – воин сильный уже сейчас, добрый рыцарь, верный и преданный. В свои пятнадцать лет он уже успел показать себя в партизанской войне на землях Жмудских. А все остальные простые воины, как и надлежит на охоте. Ну, а Витовт на месте никогда не сидит, это всем ведомо. Он прибыл тогда в Берестье вместе с Джелал ад-Дином как своим союзником. Их торжественно встречали местные войты, но шума большого не поднимали и работать не мешали.

После этой встречи, которая решала и определяла многое, они разъехались в разные стороны. Король и правда отправился на охоту в Каменец, а Витовт поспешил к себе в Троки – дел было впереди невпроворот.

И вот теперь он здесь, в своей вотчине, готовит силы для похода на железного тевтонского дракона.

Общий сбор всех войск объединенной армии был назначен в Червиньске, на земле князя Януша Мазовецкого. Сюда стягивались силы с юга, запада и востока.

Из Ленчицы король вел свои малопольские хоругви. То была Великая Краковская хоругвь, самая большая и мощная, около двух тысяч воинов. Во главе ее Владислав поставил знатного воина и хорошего стратега Збышека из Мандровиц, краковского воеводу. За ним шли королевские хоругви, собранные и оснащенные за счет самого Владислава. Потом еще Надворная, маршала Королевства Польского, подканцлера Миколая Тромбы, краковского каштеляна, краковского подкомория, краковского воеводы, Ленчицкая, Серадзская. Много знамен реет, глаз радуется. И здесь, конечно, хоругвь личной охраны короля, состоящая из литвинов и поляков, под командой Жигимонда Корибутовича.

А вот и хоругви из Червонной Руси – из земли Львовской, Перемышлянской, Хелмской, Галицкой и Подольской. Их Владислав знал уже хорошо. Сам этим летом во Львове долгонько пробыл, подготавливая эти силы. И добрая помощь получилась. Вон Львовская хоругвь – желтый лев на голубом фоне на штандарте, Галицкая – с изображением черной галки с короной на голове, ведет ее воевода Иванко Сушик из Романово. Из Подолья аж три хоругви идут, все под стягом с изображением лика солнечного с расходящимися лучами – хорошая сила, и ведет ее князь Иван Жадевид. Из Перемышлянской земли хоругвь – желтый орел на голубом фоне, из Холмской – белый медведь, на двух лапах стоящий между двумя деревьями. Все ратники – орлы как на подбор. Честь и хвала им с Ядвигой, что не позволили соседям своим земли эти, еще Людовиком Венгерским у Польши отобранные, себе надолго оставить.

Покидая Ленчицу, каждый воин, отправлявшийся на битву, по традиции касался рукой угла церковной стены, что была на пути их движения. После прохода войск на каменной кладке осталась вмятина, которую оберегали потом и священники, и местные жители.

Из Вольбужа подходили хоругви великопольских земель и наемники из Богемии, Моравии и Силезии. Гнезненский архиепископ и епископ познанский выставили свои хоругви. Большую Познанскую хоругвь ведет Миколай из Чарикува. И за ними еще других земель хоругви следуют, дальше Чешскую ведет Гневош из Далевиц, Моравскую – Ян из Жичина, Святого Георгия – Ян Сокол из Ламберка.

С запада шли также две хоругви князя Земовита Плоцкого. Одну вел он сам, а другую – сын его старший, тоже Земовит, как у них в семействе заведено. Славный мальчик. Хотя он и не мальчик уже, а молодой сильный мужчина. Но ему, Владиславу, все еще мальчишечкой пажом и оруженосцем помнится, поскольку рос и воспитывался при его дворе. Племянник все же, сестры Александры сын. Ну, а Янушу Мазовецкому, князю варшавскому, и идти далеко не надо, на его земле все силы собираются.

Дольше всех добираться сюда войску князя Витовта – им дней десять пути, не меньше. Хорошо, князь Януш Мазовецкий понял сложность дороги для них и велел прорубить в лесах своих широкие просеки для облегчения прохода литовских войск, чтобы не петляли они и не тратили время и силы попусту, да и лазутчикам орденским глаза понапрасну не мозолили.

И вот показались первые отряды литовских войск. На свежем ветру заполоскались такие родные с детства стяги – Погоня и Колюмны. Сердце короля Владислава откликнулось радостным трепетом при виде штандартов отца и деда – сам не раз ходил в битвы под их сенью. Воздух огласил рев сотен луженых мужских глоток – воины приветствовали соединение польских и литовских войск в единую армию, огромную и мощную. Король с пышной свитой выехал навстречу кузену. Все, соединение произошло, и точно в срок, оговоренный ими.

Состоявшийся вскоре смотр показал, что здесь было сорок девять польских хоругвей, сорок две литовских, три наемных, татарская конница под своим зелено-белым стягом с тремя зубцами, да еще рыцари-баннареты и отряды некоторых магнатов и высокого духовенства. Большая сила. Считай, тысяч под сорок воинов, не меньше.

Все шло до точности так, как король Владислав и князь Витовт зимой в Берестье порешили. Все строго по разработанному ими подробнейшему плану, без малейших отклонений. План они составили знатный. Сейчас все зависело от столь же отменного его выполнения.

Для перехода через Вислу соорудили небывалый понтонный мост – такого еще не видели здешние места. Он легко собирался, пропускал войска со всем их снаряжением и потом так же легко разбирался и спускался по реке в нужное место. Этой переправой и король, и князь могли гордиться, что они и делали. И это было тем более отрадно, что великий магистр орденский знать не знал, что они объединили свои войска, и поджидал Витовта совсем в другом месте. Их совместное появление с огромной армией будет для Ульриха фон Юнгингена большим сюрпризом, и далеко не радостным.

Сам великий магистр собирал свои войска в замке Швец у города Свеце в Куявской земле. Комтуром замка был Генрих фон Плауэн, ничем особым не выделяющийся рыцарь ордена. И замок был из числа небольших и маломощных – всего двадцать братьев-рыцарей и сто шестьдесят полубратьев в серых плащах. Но расположен замок уж очень удобно – на юго-западе орденских земель, где Ульрих фон Юнгинген ожидал получить подкрепление из Европы от Сигизмунда Люксембургского. Здесь он предполагал отбить атаки великопольских хоругвей, и сюда же проще всего было добраться союзникам из Венгрии и наемникам из Померании и Силезии.

Союз ордена с венгерским королем Сигизмундом Люксембургским был давним и прочным. Еще восемь лет назад между ними был заключен договор о совместном ведении войны против Польского Королевства и Великого княжества Литовского. После победы над ними – а кто посмеет в этом сомневаться? – предполагалось разделить между собой их земли. Орден планировал получить Жмудь, Литву, Белую Русь, Полесье, Мазовецкое княжество и еще псковские и новгородские земли. Король Сигизмунд готовился принять под свою руку Малую и Великую Польшу, Волынь и Подолье. И вот время пришло. Их разгоревшиеся аппетиты вот-вот будут, наконец, удовлетворены. И все будут довольны. Сколько же можно ждать?!

С ними Господь, поскольку они – верные служители Его.

Глава 11 Грюнвальдская битва

Пруссия, июль 1410 года

Сам Червиньск, где собирались польско-литовские войска, был просто деревней, правда большой и процветающей. Но монастырь здесь был хорош, крепкий и довольно древний – уже века три стоял на этой земле. В монастыре отслужили службу за благополучное завершение начинающегося с этих земель похода на орден. И двинулись.

Первой пересекла границу Великая Краковская хоругвь с гордо развернутым королевским стягом и пением древнего польского гимна. За ней длинной широкой лентой двинулись остальные войска. Направление держали на Мариенбург, столицу рыцарского государства, гордость и оплот Тевтонского ордена. По земле Пруссии шли быстрым маршем, дав несколько мелких сражений и разорив на своем пути замки Лаутенбург и Гильгенбург. Ни король Владислав, ни князь Витовт не потворствовали грабежам и насилию со стороны своих воинов, хотя неприятные инциденты, как и во всякой армии при взятии городов и крепостей, конечно же, случались. Очень тягостная история произошла в Лаутенбурге. Двое литовских воинов были уличены в грабеже церкви. Грозная расправа князя Витовта последовала незамедлительно. Виновных заставили собственноручно поставить виселицу и своими же руками повеситься на ней на глазах товарищей. Все до единого воины в войске литовском, от рыцаря до рядового пехотинца, боялись как огня гнева своего скорого на расправу князя, и больше проблем с дисциплиной не было.

Тевтонская армия спешно выдвинулась навстречу, звеня доспехами и грохоча по дорогам пушками. Мощный Железный Дракон ощерился и изготовился к битве. Рыцари и рядовые воины ордена, кнехты и послушники – все были превосходно оснащены не только самым современным вооружением, но и прекрасными конями. Их уже много лет успешно разводили на прусских землях, и сейчас во владениях ордена было более тридцати конезаводов. В каждой орденской крепости был рыцарь, ответственный за обеспечение гарнизона лошадьми. Под его началом находились многочисленные конюхи, несколько лекарей и кузнецы. За изготовлением подков следил специальный опытный воин. Выходя на битву, орден имел в своем распоряжении четырнадцать тысяч коней. На него работали также опытные оружейники. Пушки, созданные их руками, наводили страх на всех. Чего стоила одна только Бешеная Грета! Эта громадина крушила все, до чего только могли долететь ее ядра. Такую махину они в битву, конечно, не потащили, но пушки у них были, и хорошие.

Мощное орденское рыцарство, неустрашимое в битве и непобедимое, было гордостью великого магистра. Он довольным взглядом окидывал стройные ряды своей великолепной рыцарской конницы, сверкающей дорогими доспехами, и сердце его преисполнялось уверенностью в скорой и полной победе над пусть и многочисленным, но слабым врагом. Кого может выставить король Владислав против его силы? Да, рыцари у него есть сильные, с этим не поспоришь, но никакая их сила не устоит против железной мощи тевтонских воинов. Татары и жмудины были для него и вовсе как мусор. А королевская пехота? Мужичье, вооруженное чем попало, и воевать-то не умеет, куда им тягаться с его высокопрофессиональным войском. А к ним еще и рыцари со всей Европы нынче прибыли в желании отстоять орден, служащий Господу и его Пресветлой Матери. Ведь сама Дева Мария оберегает их славную столицу. С ними благословение ее. И яркий перелив штандартов из самых разных стран, даже из далекой Испании, радует глаз и душу. Нет, с такой силой победа уже, считай, у них в руках.

Местом встречи двух огромных армий оказалось большое поле между деревеньками Танненберг и Грюнвальд. Широкое свободное пространство, как раз то, что нужно для рыцарской конницы. Уже много веков она наводила ужас на врагов. Никто не может устоять, когда могучие рыцари в шлемах с опущенными забралами единой волной накатывают на противника на высоких и крепких конях, выставив вперед копья. Земля дрожит под копытами сотен лошадей, и ни одно сердце не в силах не дрогнуть в страхе.

Королевские войска подходили к будущему месту сражения с другой стороны. Они расположились на отдых возле небольшого леска. День битвы был уже совсем близко, похоже, прямо завтра. Во всяком случае, посланные вперед разведчики уже донесли королю, какая армия идет навстречу и где она сейчас расположена. В лагере царило возбуждение.

Янек из Збыховца делился с побратимом, которого нашел на другом конце лагеря, своими первыми боевыми впечатлениями. Ведь взятие и разорение крепости Гильгенбург было делом Серадзской хоругви, которую вел храбрый Якуб из Конецполя. А они с верным Ласло находились как раз в этой большой и достаточно сильной хоругви. Он вспоминал, как отчаянно сопротивлялись немцы, когда волна польских воинов хлынула на них. Но люди были настолько воодушевлены началом открытой войны против ненавистного ордена, что не видели на своем пути препятствий. Они навалились на замок с такой мощью, сопротивляться которой было невозможно, и смяли защиту крепости. Кровь все еще бурлила в жилах у Янека и глаза горели азартом боя, а впереди была новая битва, великая битва не на жизнь, а на смерть. Битва, которая решит судьбу их королевства.

– Дай-то Бог, друг, чтобы и мы с тобой, и как можно больше людей из нашей армии увидели следующий после битвы день! – торжественно произнес Раймонд де Клер.

У него было не такое приподнятое настроение. Но он, как всегда перед любой битвой, был собран и спокоен.

– Остынь, Янек, и немного передохни. Завтра будет, похоже, горячий день, – добавил побратим.

– Вот и я ему говорю то же самое, пан Раймонд, – вклинился в разговор Ласло. – Силы надо копить на завтра. Что принесет новый день, то знает один лишь Господь.

День решающей битвы пришелся на самую макушку лета – пятнадцатое июля. Погода не благоприятствовала сражению. Утро было туманное, затем полил дождь, который сразу же сделал непригодными с таким трудом доставленные к месту битвы пушки – порох в них отсырел, и грозные орудия могли пугать врага лишь своим видом. Место встречи двух армий было уже определено. Свои лагеря с обозами, или вагенбурги, как их называли, обе армии расположили неподалеку, в тылу: тевтонцы ближе к Танненбергу, польско-литовская армия – близ Грюнвальда.

В своем лагере король Владислав долго и истово молился, прежде чем дать команду к бою. Из самой глубины души шли слова его, обращенные к Богу. Он просил даровать его воинству победу над врагом сильным и лютым, иначе и Польше, и Литве не выжить под пятой Железного Дракона, если не выдюжат они сегодня. И еще просил у Господа король сохранить живыми как можно больше воинов его огромной армии. Пусть не все они христианские души, но все ведь свои, коль встали на защиту королевства и княжества.

– Не за себя прошу, Господи, – молил коленопреклоненный король, – а за воинов своих. Чует сердце мое, что многим из них предстоит сегодня последняя битва. Будь же милостив к ним, Господи, и прими души их в объятия свои. А тем, кто в живых останется, даруй победу над врагом. Одну на всех славную победу.

Тевтонцы вышли на место предстоящего сражения первыми. Удобно расположив свои войска, великий магистр велел очень быстро соорудить надежные укрепления перед их позициями и раскидать побольше ловушек. И принялся ждать. По его замыслу, поляки должны были напасть первыми, это поддержало бы честь крестоносцев в глазах всей Европы. Все увидели бы, что орден только отбивается от насевшего на него агрессора, но сила его столь велика, что позволила разбить врага в пух и прах.

Однако ожидание затягивалось, и Ульрих фон Юнгинген начал нервничать. И тогда он решил выманить поляков из их расположения и заставить их кинуться в бой сломя голову. В лагерь Владислава Ягелло отправился герольд от ордена. Не произнеся положенного протоколом приветствия, он просто воткнул в землю перед палаткой два обнаженных меча – один лично королю от великого магистра ордена, другой – князю Витовту от орденского маршала Фридриха фон Валленрода. Это было намеренное и грубое оскорбление, и оно должно было привести противников в ярость.

Витовт, более горячий, вскинулся было, но кузен бросил ему предостерегающий взгляд и шагнул вперед. Вытащил из земли меч, предназначенный ему, внимательно его осмотрел и произнес совершенно спокойным голосом:

– Что ж, добрый меч, ничего не скажу. У нас своего оружия хватает, но и эти мечи сгодятся сегодня, чтобы врагов наших крушить беспощадно, до победного конца.

И отпустил герольда движением руки. Снова пришел в ярость Ульрих фон Юнгинген.

Наконец на поле началось движение. В бой пошла литовская конница и схлестнулась с тяжеловооруженными орденскими рыцарями маршала фон Валленрода с поддерживающей их пехотой. Здесь же были и прославленные генуэзские арбалетчики, запас оружия для которых в замке Мариенбург во много раз превышал число откликнувшихся на призыв ордена воинов. Но здесь привычные к успешности своих действий генуэзцы оказались в сложном положении, поскольку не привыкли стрелять по столь подвижным мишеням, и множество болтов улетело понапрасну. Около часа продолжалась горячая сеча. Смерть косила воинов и с одной, и с другой стороны, но напряжение не стихало. И вдруг литвины дрогнули и стали отступать. Князь Витовт давно знал тактику татар и хорошо помнил полученный на Ворскле урок. Он подал сигнал своим воинам, и они вихрем понеслись прочь с поля, к далекому озерку и лесу возле него, а следом за ними в погоню кинулись крестоносцы. Но они не могли уже нанести литовским конникам большого ущерба, те были куда маневреннее и быстрее и от погони ушли. А оторвавшимся от своих основных сил тевтонцам ударили в бок поляки и развернувшие свои хоругви между ними и литвинами наемные воины из Богемии, Моравии и Силезии. Завязалась горячая схватка.

По приказу великого магистра орденские силы под началом великого командора Куно фон Лихтенштейна ринулись в атаку на польские позиции, нацелившись первым делом на развернувшуюся в боевые порядки Великую Краковскую хоругвь с королевским штандартом. Могучая хоругвь находилась практически в центре польской армии, а за ее спиной расположилась хоругвь Надворная. Это была большая сила, и смять ее значило много для тевтонцев. Расправивший крылья белый орел на красном фоне, реявший над польской армией, был моральной поддержкой всего войска. Вдруг одному из орденских рыцарей повезло и удалось пробиться к Марцину из Вроцимовиц, краковскому хорунжему, и нанести ему удар. Стяг закачался и готов был, кажется, упасть под копыта лошадей. Но тут другой польский рыцарь, отчаянно рванув вперед, перехватил знамя, поднял его высоко над головой, и оно вновь взвилось над армией, укрепляя воинский дух. Из тысяч глоток вырвался торжествующий рев, заглушивший даже дикую какофонию звуков битвы. Тевтонцы откатились.

Оценив сложившуюся обстановку, Ульрих фон Юнгинген отдал приказ снова двинуть силы на центр вражеской армии, но взять немного правее, направив удар на левое крыло литовского войска, где стояли три хоругви князя Лугвения и хоругвь князя Жигимонда Корибутовича. Сам он, вооружившись копьем и боевым молотом, кинулся в атаку во главе своего войска. Был он могуч и в битве неустрашим, напоминая чем-то дикого берсерка древних викингов, но пробить стену сомкнувших ряды хоругвей не смог. Воины стояли насмерть. Многие из них падали, но на их место вставали другие, и стена держалась. Пришлось снова отступить. Великий магистр, не ожидавший такого поворота событий, горя яростью, бросил в битву свой резерв. И тут, как снег на голову, обрушилась на них перестроившаяся конница Витовта. Трудно передать словами, что тут началось. Воины с обеих сторон дрались отчаянно, стараясь достать и свалить как можно больше врагов. Свистели татарские арканы. Петлю накидывали на рыцаря или на шею коня, а потом упавших добивали литовские пешие воины. С оказавшимися на земле рыцарями, кнехтами и послушниками с одинаковой свирепой радостью расправлялись пешие жмудины. Они лихо вышибали из них дух, виртуозно орудуя своими устрашающего вида дубинами. Оружие профессиональных воинов многие из них так и не освоили. Но это ничуть не умаляло их боевого настроя и вклада в общую битву.

Пан Пешек из Седловиц, вступая в сражение, уже знал, что его прекрасное поместье близ реки Древенцы разрушено и сожжено дотла проклятыми крестоносцами, а люди безжалостно убиты все, подчистую. Это удваивало его ярость и удесятеряло силы. И он крушил тевтонцев всех подряд, без разбора – с большим удовольствием рыцарей и столь же охотно простых кнехтов и бородатых послушников. Его тяжелое пятиметровое копье валило с ног не только всадников, но подчас и коней, а огромный боевой топор работал без устали. В какой-то момент рыцарь рванул вперед, отбившись от сопровождавших его воинов, и занес руку для очередного удара топором по врагу. Но вдруг в бок ему ударил другой тевтонский рыцарь, мощный и устрашающий на вид, неизвестно откуда взявшийся. Пан Пешек замер на мгновенье и стал заваливаться. К нему пробились его люди, а мощного тевтонца перехватил оказавшийся неподалеку Раймонд де Клер. Тот отбивался бешено. Справиться с ним было трудно, но Раймонд наседал на него, как охотничий пес на медведя. Внезапно, когда рыцарь занес уже свою огромную булаву над головой бургундца, наперерез ему кинулся Жан, принявший на себя мощный удар и свалившийся под копыта собственного коня. Раймонд изловчился и пронзил могучего тевтонца копьем, попавшим в незащищенное место на шее над железными латами. Удар был настолько силен, что покачнулись оба. Но Раймонд удержался в седле, а тевтонец рухнул с коня как подкошенный, разделив участь верного Жана, самую страшную в битве – быть растоптанным боевыми конями.

Ульрих фон Юнгинген не мог поверить тому, что видел. Враг сопротивлялся столь упорно, что победа, такая близкая и такая долгожданная, вдруг стала ускользать от него. Орденский резерв, на который было столько надежд, не сработал. Вдруг король Владислав, внимательно наблюдающий за ходом битвы с невысокого холма, где расположил свой командный пункт, отдал приказ, и в бешеный, не затихающий бой был кинут свежий резерв польских хоругвей. Подчиняясь азарту битвы и клокочущей в нем ярости, Ульрих фон Юнгинген отчаянно бросился вперед, но перед ним возник вражеский воин. Он не был ни особенно могуч, ни страшен на вид, и магистр не узнал в нем свою смерть. Но воин поднял руку, и на голову магистра обрушился огромной силы удар. Свет померк в глазах Ульриха фон Юнгингена, и жизнь его оборвалась. Единственная милость, которую даровал ему Господь, – это не увидеть своими глазами полный разгром непобедимой до сей поры армии подвластного ему Тевтонского ордена.

Король Владислав, стоя на холме, не упускал из виду ничего, происходящего на поле боя, весь сосредоточившись на передвижениях своих войск. Команды отдавались одна за другой, в разные концы неслись королевские гонцы с приказами, подавались видимые сигналы, поскольку услышать что-либо в этом аду кромешном было невозможно. Главным для короля было сохранить спокойствие и холодную голову. В битве чаще всего побеждает тот, кто не утратил хладнокровия и способности реально оценивать обстановку и здраво реагировать на неожиданные ее изменения. Владислав с этим справился. Он пережил опасный момент, когда вражеский рыцарь, страстно желающий принести победу своей армии, пробился к холму и нацелил свое копье на самого короля. Рядом с ним было совсем мало охранников, и это давало тевтонцу надежду. Но Владислав, как оказалось, был умелым воином. Он ловко отбил удар рыцаря своим копьем, а потом совсем еще молодой шляхтич, королевский секретарь Збигнев из Олесницы, бросился вперед и ударил рыцаря в бок, сбил с коня и прикончил. Король тем временем продолжал отдавать распоряжения. Но на душе становилось спокойнее. Он видел, как упал под ударом польского рыцаря, кажется, то был Добеслав из Олесницы, великий магистр, видел гибель маршала Фридриха фон Валленрода, великого командора Куно фон Лихтенштейна – пали практически все.

Куно фон Лихтенштейн погиб от руки самого Завиши Чарного, известного на всю Европу рыцаря, которого знал много лет. Сегодня ярость Завиши, защищающего не просто свою рыцарскую честь, но родную землю, горела огромным устрашающим костром, и устоять перед ним не мог никто. Сам же Куно особой мощностью не отличался, хоть и был преисполнен злобой, ненавистью и гордыней. Не спасли его и самые дорогие и крепкие латы. Но это была все же смерть, достойная рыцаря.

А вот маршалу Фридриху фон Валленроду не повезло. Яростно кинувшись на возникшего перед ним ненавистного литовского рыцаря, он услышал неожиданный свист и вдруг почувствовал, что руки его обездвижены. Он повернул голову и встретился взглядом с горящими торжеством черными узкими глазами на загорелом лице, оскаленном волчьей усмешкой. На мгновенье все замерло, как будто давая маршалу возможность осознать весь ужас положения, в котором он оказался. Он, гордый немецкий рыцарь, погибает от руки нищего кочевника. В следующий миг татарин резко дернул петлю, и мир перестал существовать для того, кто еще совсем недавно был великим маршалом могучего ордена.

Враг был обезглавлен, но все еще силен и сопротивлялся бешено. Владислав первым заметил перелом в ходе битвы, когда тевтонцы дрогнули и начали отступать, поначалу медленно, потом все быстрее и, в конце концов, ринулись с поля боя со всех ног, стремясь попасть под защиту своего вагенбурга. Их догоняли, валили, кого рубили, кого брали в плен. А те, кто успел достичь лагеря, встретили отнюдь не ласковый прием – охранявшие вагенбург простые пруссы, насильно угнанные в орденскую армию, повернули оружие против своих господ. Сеча была жуткая. Владислав с облегчением вздохнул и вдруг почувствовал такую огромную усталость, что, кажется, руки не поднять. Но он еще не выполнил свой королевский долг до конца, и придется снова взять себя в руки. Только маленькую передышку и можно позволить себе, совсем крохотную.

Конница Витовта несла большие потери в ходе битвы. Когда после первой атаки они отступили на свои позиции, Ремунас увидел сына на коне, невредимого. Рядом были Арнас и Бориска. Значит, все в порядке. Ему очень не хотелось, чтобы Иванкас шел во вторую атаку, которая будет непременно. Мальчик стал действительно, по-настоящему дорог ему, как родной сын любящему отцу. Но сказать он не мог ничего, ведь сам воспитал его воином. Только душа болела.

Вторая атака была еще более яростной. Когда поредевшие ряды конников откатились с поля боя, сердце Ремунаса вдруг бухнуло вниз и на миг остановилось. Он не видел среди воинов ни Иванкаса, ни Арнаса, ни Бориску. Боль уже готова была поглотить его, когда над полем, заглушаемый звуками утихающего боя, прозвучал звонкий мальчишеский голос, такой знакомый, такой родной.

– Отец, – кричал Иванкас, – отец, я здесь.

Ремунас оглянулся. Возле деревьев стоял его сын, стоял странно, опираясь на Бориску и истекая кровью. Воин, забыв обо всем, бросился к сыну.

Тот сделал было шаг ему навстречу, но замер, скривившись от боли. Вблизи было уже видно, что на его левом бедре зияет рана, наскоро перетянутая чем-то темным. Почти на ходу соскочив с коня, Ремунас кинулся к сыну, подхватил его в объятия и прижал к себе. Тот уткнулся лицом ему в плечо и вдруг расплакался.

– Арнас… – горестно шептал он сквозь рыдания, но объяснить ничего не мог.

«Он ведь совсем еще мальчишка, – промелькнуло в голове у Ремунаса, – а бойня получилась не всякому взрослому воину под силу, если опыта маловато». И он повернулся к Бориске. Тот сам едва сдерживался, чтобы не расплакаться, но рассказал, как все было.

– Мы, когда во вторую атаку пошли, с группой тевтонцев схлестнулись. Их двое рыцарей было, и еще оруженосцы, трое. Один из рыцарей рассмеялся так нехорошо и бросился на Иванкаса, подняв меч. Княжич успел отклониться и отбить удар, но тот не отставал и атаковал повторно. Мечи их звенели, а мы с Арнасом отбивались от трех оруженосцев, тоже не слабых в битве воинов. Второй рыцарь, отделавшись от наседавших на него литовских конников, крикнул что-то злое и кинулся на княжича с копьем с другой стороны. Тут бы ему и конец, княжичу нашему, но Арнас, громко закричав, вдруг бросил своего оруженосца и кинулся на рыцаря. Нанес ему мощный удар в бок, и тот свалился под ноги коню, а копье его, метившее в грудь Иванкаса, попало в ногу. Княжич побледнел и едва удержался в седле, однако рванулся вперед, пытаясь оттолкнуть своим копьем оруженосца, навалившегося на Арнаса сзади. Но не успел. Арнас упал. Княжич изменился в лице и с такой яростью кинулся на первого рыцаря, что свалил его с коня. Где и силы взялись у него, я не понял, а потом повернулся к проклятому оруженосцу, что Арнаса с коня сбил, но я уже справился с ним сам. Вдруг перед нами возник еще один рыцарь, но княжич стал падать. Я понял, что под ним убили лошадь, и успел подхватить его и перетянуть на своего коня. А потом уже мне было не до битвы. Княжич совсем сомлел, кровь хлестала из раны на бедре. Как я выбрался из бойни, сам понять не могу. Однако Арнас остался там, царствие ему небесное, золотой был мужик.

Бориска, не сдержавшись, хлюпнул носом.

– Я кое-как рану стянул, но увезти княжича в лагерь не смог. Он упирался, вас дождаться хотел. И вот, дождался.

Ремунас, белый как полотно, все прижимал к себе сына. А тот затих у него на груди, похоже вовсе сознания лишился.

– Ничего-ничего, сынок, – шептал мужчина, – главное, что ты жив. Сейчас доберемся до своего лагеря, перевяжем твою рану, и все будет хорошо. Битва уже стихает, и, похоже, победа достанется нам.

Он подхватил на руки ослабевшее тело Иванкаса и понес к недалекому уже вагенбургу.

– Пошли, Бориска, забирай коней и пошли, – обернулся он к верному телохранителю своего сына. Потом улыбнулся ему: – А ты молодец, герой, однако.

Когда битва откатилась к тевтонскому лагерю, Раймонд де Клер отправился искать пана Пешека. Жив ли еще могучий воин из мазовецких земель? Уж больно тяжелый удар нанес ему тевтонский рыцарь. Пан Пешек был жив, но тень смерти уже витала над ним. Рыцарь лежал на импровизированном ложе из веток и плащей под открытым небом, окруженный своими людьми. Нести его в лагерь не решились – уж очень он был плох, а рана тяжелая, с такими не выживают. Лицо старого рыцаря было бледным, а вокруг губ выделялся еще более бледный голубоватый треугольник – верный признак близкого конца. Но когда бургундец склонился над ним, глаза раненого открылись, и в них отразилась работа мысли.

– Янек… – прошептал он едва слышно.

Раймонд его понял. Старый пан хотел видеть зятя.

– Я сейчас, пан Пешек, – произнес поспешно и поднялся.

«Если только мой побратим еще жив, – промелькнула мысль, – в этакой сече сложить голову немудрено».

Янека он нашел. Тот остался цел, как и Ласло. Уже настоящий рыцарь Ласло, поскольку король перед битвой возвел его, наряду с другими шляхтичами и оруженосцами, в рыцарское звание. Побратим немедленно устремился к тестю, искренне опечаленный его тяжелым состоянием.

Здесь ничего не изменилось. Пан Пешек доживал последние минуты. Свою смерть он принимал спокойно. Каждый рыцарь, выходя на битву, был готов к ней. Но пан Пешек должен был знать, что дочь его единственная, свет его души, останется под надежной защитой крепкой мужской руки. Это было важнее всего в эти последние минуты прощания с жизнью.

Когда Янек подошел к месту, где лежал его тесть, и взглянул на него, сердце сжалось – могучий рыцарь был повержен и находился на пороге смерти.

– Я здесь, пан Пешек, – сказал, опустившись на колени и взяв в свои ладони холодеющую уже руку прославленного воина.

Старый рыцарь с усилием открыл глаза, но когда увидел зятя, живого и, кажется, невредимого, в них вспыхнул угасающий уже огонек сознания.

– Седловцы… – прошептал он непослушными губами.

– Знаю, – кивнул Янек.

Смотреть на бессилие человека, который мог свалить в былые времена и тура, было больно.

– Ингуш моя… – Губы уже начинали синеть, но в глазах появилось странное выражение: и просьба, и требование одновременно.

– Я сберегу ее, клянусь, – поспешил заверить тестя Янек, произнеся слова громко и отчетливо.

Старый рыцарь должен был услышать его, чтобы со спокойной душой уйти в мир иной. Пан Пешек вздохнул с облегчением, вытянулся и затих. Все было кончено.

Янек обернулся к другу. Глаза его непроизвольно зажмурились, налившись слезами. Мужчины ведь не плачут, не должны, тем более рыцари. Но боль потери была велика, и удержать ее внутри не удавалось.

– Я понимаю тебя, побратим, – печально и с болью в голосе отозвался Раймонд. – Я тоже потерял сегодня Жана. И это оказалось ужасно больно. Ведь он со мной столько лет, что и не счесть. Едва стал рыцарем, и на тебе, погиб. Меня спасать кинулся. А я теперь даже похоронить его не смогу, как должно. От него просто ничего не осталось. Сам понимаешь, что значит упасть с коня во время битвы.

И оба друга затихли, углубившись каждый в свое горе. Осознание великой победы, и радость, и ликование – все это придет позднее. Сейчас свою жатву собирает боль утрат.

А воины, погнавшие крестоносцев, ворвались в их лагерь. Король последовал за своими войсками. Здесь, в вагенбурге поверженных врагов, он взошел на пригорок и, преклонив колени, вознес благодарственную молитву Господу за одержанную ими победу. Он не стал возражать, когда воины кинулись грабить богатый тевтонский обоз – они заслужили это, так гласят законы войны. Владислав криво улыбнулся, когда ему показали обнаруженные там повозки, груженные оковами и цепями, – так поляков и литвинов собирались эти звери, крестом осененные, уводить с поля боя. Но не вышло. Господь рассудил иначе. Король позволил своим воинам почувствовать себя по-настоящему победителями во вражеском лагере. Только одно повеление дал – все бочки с вином, что приготовили тевтонцы для празднования своей победы, а было их немало, разбить и содержимое вылить. Воины смотрели с огромным сожалением, как впитывается в истоптанную землю жидкость, что могла бы согреть их и принести успокоение, но ослушаться не посмел никто. Владислав знал, что делал. Ему нужно было сохранить боеспособное войско, поскольку это был еще не конец войны, хоть и славный конец решающей битвы.

Здесь же, на территории побежденного врага, король-победитель принимал почести, дороже которых не было. Владислав стоял на возвышении, а к его ногам торжественно складывали в ряд стяги поверженных вражеских хоругвей, один за другим, пятьдесят одно знамя, а писари только успевали их записывать. Это был самый дорогой военный трофей, и глаза короля увлажнились. Не напрасно, значит, было это нечеловеческое напряжение сил, не напрасны были потери, от которых еще долго будет болеть душа.

Взятых в плен рыцарей тоже было много, в основном это были приехавшие из Европы гости, что желали помочь ордену в победе над язычниками. Им столько сказок рассказывали о Польше, не говоря уже о Литве. И дикие, мол, они, понятия не имеют о чести, и воевать не обучены, лезут как звери, им ли против рыцарей выстоять. Но когда они своими глазами увидели польские и литовские хоругви, четко и грамотно организованные и дисциплинированные, когда почувствовали, как они сражаются, многие из них стали выходить из боя. Их идеал, который они видели в рыцарях-крестоносцах, начал тускнеть очень быстро вскоре после того, как они прибыли в Пруссию, а сейчас был повержен. Чтобы сохранить себе жизнь, они сдавались в плен. Переговоры с ними велись весьма цивилизованно.

Когда после сражения масштабы потерь были примерно определены и стали известны имена погибших, король велел отслужить по ним поминальную службу и похоронить с почестями тела тех, кого удалось найти и опознать. Многие из павших были превращены в месиво копытами коней, и глубоко пропитавшаяся кровью земля стала их общей могилой.

По примерным подсчетам, как польская, так и литовская армия потеряли до четверти своих воинов. Это было больно и горько и королю, и князю. Но те, кто внес наибольший вклад в их общую, так трудно доставшуюся победу, заслуживали того, чтобы быть отмеченными и награжденными. И король торжественно отмечал отличившихся, и раздавал награды.

В кровавой битве геройски сражались многие хоругви союзного войска. Навсегда снискали себе славу все три хоругви князя Мстиславского – Смоленская, Оршанская и Мстиславская, вместе с примкнувшими к ней новгородцами – они выдержали жесточайшую лобовую атаку железной тевтонской конницы, что было почти невозможно. Но они это сделали, правда, потеряли больше половины своих воинов. Отлично дралась Мазовецкая князя Януша хоругвь, где не на жизнь, а на смерть бился плечом к плечу с поляками бургундский рыцарь Раймонд де Клер. Удержала строй и защитила фланг выдерживающих бешеный напор тевтонцев хоругвей князя Мстиславского Галицкая хоругвь с коронованной черной галкой на стяге, под началом воеводы Иванко Сушика. Проявила героизм польская хоругвь, что шла под гербом Равич. В полном соответствии со своим девизом – «Превратим Конфузию в Викторию», – они, дрогнув в первый момент, когда на них накатила железная волна тевтонских рыцарей, быстро собрались, сомкнули ряды и дали достойный отпор противнику. Королю было кого награждать, и он гордился своими воинами, всеми, кто воевал рядом с ним. Вот и татары, которых привел Витовт. Много пользы от них получила союзная армия. Они были непревзойденными разведчиками, добывающими важнейшую информацию от самого сбора в Червиньске и до момента разворачивания сил на поле битвы. Ульрих фон Юнгинген в этом проигрывал с самого начала и долго не мог понять, куда поляки нанесут удар, да и Витовта ожидал совсем в другом месте. Его разведчики и мизинца не стоили опытных, легких и быстрых татарских воинов. Да и потом татарские арканы, ловко набрасываемые опытными всадниками на быстроногих конях, хорошо проредили ряды орденской конницы.

Да, их союзная армия отлично сражалась на поле под Грюнвальдом и добыла-таки такую трудную победу. Тевтонский Железный Дракон с черным крестом был повержен, но все еще жив, и об этом нельзя было забывать.

Глава 12 Осада Мариенбурга

Пруссия, лето-осень 1410 года

Потери Тевтонского ордена в Грюнвальдской битве были огромны. Множество опытнейших и проверенных во многих битвах рыцарей сложили головы в сражении вместе с великим магистром и всей верхушкой ордена. Пятьдесят одно орденское знамя попало в руки польско-литовской армии и было торжественно сложено к ногам короля-победителя Владислава Ягелло в качестве самого ценного военного трофея. Это стало крайним унижением для гордых тевтонцев, привыкших считать себя непобедимыми, и оставшиеся в живых рыцари и простые воины были совершенно раздавлены морально.

От окончательного разгрома, однако, орден спас Генрих фон Плауэн, рядовой комтур из крепости Швец. Его хоругвь не принимала непосредственного участия в битве, прикрывая фланги основного войска, и успела отойти, когда катастрофический финал сражения стал очевиден. Не потерявший головы комтур собрал вокруг себя оставшихся в живых, захватил, что было возможно, из вооружения, боеприпасов и продовольствия и отступил в свои земли, по пути организовав оборону ряда крепостей. Но главной его задачей было уберечь от врага столицу ордена, поскольку падение Мариенбурга означало бы для тевтонцев полный крах. Однако если главную крепость крестоносцев удастся спасти, то еще возможно возрождение ордена. И может быть… Честолюбивые мечты уносили комтура очень высоко, и он готов был рыть землю голыми руками, чтобы они смогли осуществиться.

Довольно скоро все сумевшие сбежать из Танненберга рыцари собрались в Мариенбурге и избрали Генриха фон Плауэна своим новым великим магистром – временно, до тех пор, пока не представится возможность приступить к законным выборам преемника Ульриха фон Юнгингена. Вооружившись этой поддержкой, деятельный новый магистр принялся рассылать письма своим соотечественникам в Пруссии и Ливонии, убеждая их, что битва, да, проиграна, но война еще не закончена и орден может быть спасен. Со слезной мольбой обратился он также к своим союзникам и ко всем рыцарям Европы, которым небезразлично, что король Владислав разбил их армию, как писал Генрих фон Плауэн, «при поддержке и участии язычников и сарацин». И на его призыв откликнулись те, кто еще не потерял доверия к ордену.

Хоругвь самого фон Плауэна насчитывала три тысячи человек. К ним добавилась часть из оставшихся в живых, и еще кузен его, тоже Генрих, не успевший принять участие в битве, привел в столицу четыреста матросов из Данцига. Откликнувшись на призыв фон Плауэна, магистр Ливонского ордена Конрад фон Фитингхоф отправил к нему двухтысячное войско под командованием ландмаршала Бернхарда фон Хевельмана. Так что к моменту подхода королевских войск крепость Мариенбург охраняли ее мощные стены и несколько тысяч кнехтов под командованием кучки рыцарей, понимающих, что отступать им теперь некуда.

Всего на три дня задержались воины победоносного войска на месте битвы. С болью в сердце похоронили своих командиров, рыцарей и простых ратников, павших в жесточайшем сражении. Тела же великого магистра и всех его ближайших сподвижников, всей верхушки ордена, завернули в белые саваны и торжественно отправили на подводах в Мариенбург. Здесь останки Ульриха фон Юнгингена были погребены в усыпальнице великих магистров, рядом с местом последнего упокоения его брата, Конрада фон Юнгингена.

Однако времени на празднование важнейшего события в жизни Польского королевства и Великого княжества Литовского не было. Война еще не была закончена, а поверженный противник был жив.

Король Владислав и князь Витовт двинули свои войска на штурм последнего оплота крестоносцев – крепости Мариенбург, занимая по дороге города и замки, и уже двадцать пятого июля подошли к цели своего марша.

То, что открылось их глазам, поражало воображение, особенно неискушенных ратников, которым никогда не доводилось своими глазами видеть такую мощь. Замок возвышался на правом берегу реки Ногат, на высоком холме, надежно защищенный самой рекой, широкой и полноводной, с топкими, труднопроходимыми для тяжелого военного снаряжения берегами, и казался неприступным. Он и был построен с великим умением и тщанием – баснословные богатства ордена позволили ему собрать для строительства своей столицы лучших мастеров и использовать все новейшие достижения фортификационного искусства. Хотя, как известно, рыцари-крестоносцы всегда отличались удивительным умением в возведении крепостей, коих немало оставили в покинутой ими Палестине.

Замок занимал огромную территорию. Несколько колец каменных стен окружали его. Ворота и переходы были укреплены по последнему слову оборонительной техники. Система стен, башен, ворот, каналов и мостов была продумана столь хитро, что даже гарнизон из нескольких сотен человек мог обороняться от целой армии. Бойницы сужались уступами таким образом, чтобы обеспечить стрелкам максимальный обзор, но в то же время все они были пробиты выше человеческого роста, чтобы влетающие в них стрелы не могли нанести урона защитникам. Обеспечение питьевой водой из специально сделанных колодцев с подъемными механизмами и большой запас продовольствия, оберегаемого в тщательно оборудованных помещениях с вентиляцией, давал защитникам крепости возможность выдержать даже долговременную осаду.

После долгого и трудного обсуждения сложившегося положения на королевском военном совете было принято решение разделить армию и с частью сил предпринять все-таки попытку овладеть крепостью штурмом, хоть это и казалось маловероятным.

Основные силы королевского войска двинулись дальше, пытаясь захватить всю Пруссию. Население городов, не пылавшее особой любовью к ордену и уставшее от войны, сдавалось на милость победителей. Духовенство же вслед за епископами Кульма и Самбии охотно приняло новых хозяев. Города Торн, Страсбург и Щецин добровольно открыли ворота победителям. Но Данциг, Эльбинг, Кенигсберг и Балга продолжали жестокое сопротивление.

Оставшиеся на месте воины, поляки и литвины, разорили и сожгли окрестные земли, разрушили город и взяли крепость в осаду. Была подтянута осадная артиллерия и началась, пожалуй, самая трудная ратная работа – долговременная осада. Однако стрелы лучников, даже самых опытных, не наносили защитникам видимого урона. Даже пушки, на которые возлагались большие надежды, не принесли желанного результата. Стены были настолько крепки, что выдерживали удары больших каменных ядер с минимальными повреждениями. Сюда бы знаменитую немецкую Бешеную Грету, вздыхали канониры, но гордость орденской артиллерии была им недоступна – Данциг, где ее изготовили и хранили, остался под властью умирающего ордена, который не желал сдаваться. Однажды пушечное ядро, направленное опытной рукой канонира, влетело в окно зала, где, как потом стало известно, заседал капитул. Но и оно не принесло желанного эффекта. Просвистев через зал буквально рядом с центральной колонной, поддерживающей веерные своды зала, оно ударилось в мощную стену и застряло в ней, наполовину погруженное в ее толщу. Однако по пути ядро не задело никого из высоких орденских чинов, заседающих за большим столом. Все они остались целы, отделавшись по-разному проявившим себя испугом. Осада Мариенбурга обещала затянуться на долгие месяцы, что, разумеется, никого не радовало.

Буквально на второй день осады воины из охраны короля изловили под стенами замка подозрительного мужчину, похожего на воина, черноглазого и мрачного. Они хотели повесить его без дальнейших разговоров, но он попросил позволить ему встретиться с королем. Старший из воинов пожал печами, и охрана отвела своего пленника к Владиславу.

– Вот, милостивейший государь, мы отловили шпиона в нашем расположении, но он просил встречи с вами.

Король сделал знак рукой, и воины, крепко державшие пойманного злоумышленника, отпустили его, однако внимания не ослабили и были начеку. Оружие они у него, само собой, отобрали, но мало ли что может случиться.

– Чего ты хочешь от меня, орденский воин? – устало спросил Владислав.

– Я не орденский воин, милостивый пан король, я всего лишь прислуживал им, и не по доброй воле. Мое имя Розарио Бочелли, и я не шпион. Я ненавижу тевтонцев не меньше вашего, если не больше. Они убили моего брата и сломали судьбу мне, навсегда лишив возможности простой человеческой жизни.

В голосе пленника, и особенно в его глазах король почуял правду – этот человек ненавидел орден всем сердцем. Он посмотрел на него внимательнее.

– Но чем я могу помочь тебе, скажи?

– Я прошу меня выслушать. Постараюсь не забрать у вас много времени. – В его глазах читалась мольба.

Король кивнул головой, соглашаясь.

– Два года назад в этот замок приезжала княгиня Александра Мазовецкая из Плоцка. Она искала пропавшего рыцаря, которого орденские братья хотели жестоко казнить за какие-то им одним ведомые прегрешения перед орденом. Я тогда помог княгине найти этого воина и подсказал, как его можно вызволить. В ответ я просил ее увезти из этого ада моего маленького сынишку, который к тому времени остался без матери. Она забрала ребенка с собой. Но теперь я хочу найти своего сына и уехать с ним в Италию. Я ведь оттуда родом и надеюсь, что смогу вернуться на родину.

Владислав задумчиво покачал головой. Что-то такое он припоминал. Сестра рассказывала ему, как отыскала и смогла увезти из орденского плена пана Пешека, могучего воина и впоследствии непримиримого врага ордена.

– Да, я понимаю тебя, Розарио Бочелли. Но помочь не в силах. Тебе надо поговорить с самим князем Земовитом Мазовецким, он тоже здесь.

И король велел своим воинам отвести пленного в палатку князя Плоцкого, находящуюся на другом конце воинского расположения. Там все повторилось. Князь внимательно выслушал просителя и вдруг оживился.

– Да, я помню твоего мальчика, воин. Его увез в свое поместье рыцарь Янек из Збыховца, когда заезжал к нам со своей молодой женой перед самой войной. Я велю своим слугам его разыскать, и ты сможешь поговорить с ним.

Пленный облегченно вздохнул. Кажется, его труды увенчаются-таки успехом, и он узнает, где искать маленького Маттео.

Часа через полтора он уже был в палатке польского рыцаря. Изложив еще раз свою историю, с волнением ждал ответа. Янек покачал головой. Для него не было радостью, что родной отец Матека нашелся. Ведь Ингуш, да и он сам уже успели привыкнуть к ребенку и считали его своим. Но ничего не поделаешь.

– Твой мальчик у меня в поместье, в Збыховце, Розарио Бочелли, и поверь, ему у нас хорошо. Он растет вместе с моей дочерью от первого брака, и моя жена очень любит обоих. Детям тепло и уютно рядом с ней. Но я, конечно, не стану чинить тебе препятствий для встречи с сыном, это твое право. Мы с женой очень благодарны тебе за помощь в поисках пана Пешека.

При этих словах лицо рыцаря омрачилось – он вспомнил о гибели доблестного рыцаря, и на душе опять заскребли кошки.

– Только пан Пешек сложил голову в последней битве, а до моего поместья еще надо добраться, и путь туда неблизкий. Мы же застряли здесь, не знаю на сколько. Эту твердыню так просто, с ходу, не возьмешь.

– Я все понимаю, пан, – покорно склонил голову Розарио, – позвольте мне быть возле вас, воевать вместе с вами, если надо.

Янек согласно кивнул.

– Пусть будет так, лишний воин нам не помешает. – Он устало улыбнулся. – Поступишь под начало рыцаря Ласло, он у меня главный в отряде.

Ласло, недоверчиво поглядывающий на итальянца, взял его под свое крыло. Однако не прошло и недели, как мужчины стали прекрасно понимать друг друга. Розарио Бочелли, итальянец и бывший слуга в орденском замке, замечательно вписался в польский отряд Янека из Збыховца и даже не раз оказывался ему полезным.

Осада Мариенбурга и правда затянулась надолго. Одолеть эти мощные стены возможности не было, а тевтонцы держались. В начале сентября князь Витовт вынужден был отступить в свои земли – его армия несла большие потери от вспыхнувшей эпидемии дезинтерии и сильно ослабела. А через неделю и король Владислав оставил свои позиции под стенами крепости. Его войска тоже были достаточно потрепаны той же болезнью, а из Германии и Венгрии к ордену прибыло подкрепление от бывшего короля Сигизмунда Люксембургского, надевшего такую долгожданную для него корону германского императора. Из Ливонии тем временем подоспел с небольшой армией магистр Конрад фон Фитингхоф.

Король отступил в свои земли, однако по пути взял еще две крепости – Мариенверден и Реден. Замок Мариенверден был довольно мощной крепостью над рекой Лабой, притоком Вислы. Его крепкие стены и высокая башня создавали впечатление неприступности. Тем не менее особых проблем со взятием фортификационного сооружения у королевских войск не было, поскольку защитников там находилось совсем мало. Крепость же Реден, расположенная ближе к польской границе, неподалеку от добровольно сдавшегося Страсбурга, никогда не относилась к числу особо мощных, и сейчас рыцарей в ней не осталось вовсе. Немногочисленные кнехты и послушники сильного сопротивления не чинили, и крепость быстро была взята.

Когда поляки вошли во двор замка, навстречу им из невысокой башни выбежали две девушки, бледные и худые.

– Это же наши, наши, – со слезами на глазах повторяла одна из них, более высокая и красивая.

– Ваши, красавицы, конечно, ваши, коль вы говорите на нашем языке, – рассмеялся один из воинов, молодой и прыткий. – А вы как здесь оказались, у тевтонцев проклятых?

– По несчастью, – мрачно ответила на вопрос старшая из девушек. – Продали нас захватившие наше село крестоносцы, как коров на торге, чтоб им пусто было.

– А скажите, братцы, нет ли среди вас кого из мазовецких земель князя Земовита, а может, и из самих владений пана Пешека из Седловиц? – с надеждой в глазах спросила та, что красивее.

Бойкий парень обернулся вокруг в поисках помощи, сам он не знал ни князя Земовита, ни тем более пана Пешека.

– Я слышал, что поместье пана Пешека сожгли проклятые крестоносцы перед самой войной, – откликнулся пожилой воин с усталым лицом и вислыми усами. – А сам пан Пешек пал в битве, это я точно знаю.

Надежда, вспыхнувшая было в красивых голубых глазах девушки, погасла, и в них появились слезы.

– Да ты погоди горевать-то, девонька, – продолжил, глядя на нее, сердобольный воин. – Мне кажется, в соседнем отряде был кто-то из Мазовецких земель. Ты постой тут, с места не сходи, а я попробую его найти.

Девушка осталась стоять посреди двора, как березка в чистом поле. Через полчаса во дворе вновь показался воин с вислыми усами. За собой он вел высокого и крепкого, но совершенно седого ратника. Увидев его, девушка побледнела и покачнулась, а он кинулся к ней со всех ног.

– Ивица, зорька моя ясная, доченька ненаглядная, – воскликнул мужчина, обнимая ее и прижимая к груди. – Все же Бог милостив, спас тебе жизнь, а я роптал на него, каюсь.

Девушка же, прижимаясь к такой надежной груди отца, плакала и сквозь слезы не могла сказать ничего. Только шептала, захлебываясь, повторяла, как во сне:

– Батюшка мой родимый, батюшка мой…

Вокруг них собрались люди. Они удивленно наблюдали, как среди последних отголосков заканчивающейся войны двое близких людей отыскали друг друга в чужой земле.

А Ясько, не выпуская из объятий так неожиданно и счастливо обретенную дочь, которую считал потерянной навеки, обернулся в поисках воина, что привел его сюда.

– Прими благодарность отцовского сердца, друг, – проговорил взволнованно, когда нашел его глазами. – Ты отныне благодетель мой, век не забуду.

– Да что там, – смутился пожилой воин, – дело житейское, все помогают, коли могут.

И он отошел подальше, оставив отца и дочь, неожиданно отыскавших друг друга, и остальным дал понять взглядом, чтобы не мешали им.

Через какое-то время Ивица пришла в себя настолько, чтобы говорить и немного соображать. Она отыскала взглядом свою подругу по несчастью и дала ей знак приблизиться. Та подошла, утирая слезы, – смотреть на эту встречу спокойно она не могла.

– А Яркин отец жив ли, батюшка? – спросила Ивица.

Ясько на мгновенье опустил глаза. Потом взглянул на девушку:

– Не могу порадовать тебя, девка. Отец твой на моих глазах убит был, когда мы против гадов этих железных стояли. Его потом в общей могиле и захоронили. Но в селе нашем тебя ждет не дождется мать. Ты для нее будешь как дар Господний, она ведь совсем одна осталась.

Ярка всплакнула об отце, но воспоминание о матери согрело душу, ее девушка всегда любила больше.

– А село наше, девки, совсем не там теперь стоит, – немного успокоившись, стал рассказывать Ясько. – Его крестоносцы сожгли, да мы тогда уж далеко были. Мы с мужиками, как вас забрали, комтура, зверя лютого, к себе заманили, да и повесили на кресте большущем, как собаку бешеную. А сами в лес подались всем селом и там новые хаты поставили. Вы бы, небось, и не нашли сами. Но теперь вместе пойдем. Война-то уже кончилась.

Счастливый и даже помолодевший Ясько увел девушек в свой стан, где было еще три мужика из их мест, и вскоре они все отправились в свою Земсту, что выросла в мазовецкой земле вместо сожженного тевтонцами Пильно. И невдомек было простому мужику Ясько, что своей местью за уведенную в плен дочь он приблизил войну с рыцарями ордена еще на несколько шагов.

Глава 13 Домой!

Краков, осень 1410 года

Король Владислав с частями своей победоносной армии возвращался в столицу Королевским трактом. Он начинался от церкви Святого Флориана за пределами города, где покоились мощи святого покровителя Польши, и проходил внутрь высоких городских стен через Флорианские ворота с мощной оборонительной башней, которую опекал цех меховщиков, чрезвычайно гордых сегодня.

Настроение у всех было приподнятым, праздничным, ожидалось большое и яркое торжество. Но ни Янек из Збыховца, ни Раймонд де Клер из Ягелонца, ни их спутники этого праздника не увидели. Возле самой церкви Святого Флориана с двух сторон дороги, по которой шло войско короля, стояли люди из Збыховца, внимательно вглядываясь в проходящих мимо воинов. Они и выловили из потока своего пана, а следом за ним выбрались и остальные. Услышав вести, которые привезли его люди, Янек побледнел как полотно и крепко сжал кулаки. Оказывается, буквально пару дней назад на их поместье было совершено нападение очень жестокого иноземного рыцаря. Он хотел увезти из поместья малышку Ольгицу и жену рыцаря Ласло Данельку. Ингуш кинулась защищать ребенка, но злобный рыцарь с кривой усмешкой всадил ей нож в выпирающий уже живот и унесся, увозя рыдающую девочку и потерявшую сознание Данельку.

– Их еще можно догнать, – взволнованно говорил воин из Збыховца, – они не могли уехать далеко с ребенком и женщиной в тягости.

Тут уж и Ласло побледнел как смерть и, сцепив зубы, проскрежетал:

– Едем вдогонку, пан. Сей же час едем. Мы должны догнать их.

– Едем, Ласло, – отозвался Янек, едва сумевший устоять на ногах от известия. Он потерял любимую женщину, жену, которую клятвенно обещал умирающему пану Пешеку оборонить от всех бед, и это было горе неизбывное. Но он должен был спасти свою дочь.

– Всем принять боевое построение, – отдал команду сохранивший относительное спокойствие Раймонд де Клер, – мы выступаем в поход, немедленно.

И большой объединенный отряд быстрее ветра унесся на юг, оставив позади донельзя удивленных товарищей по кровавой битве под Грюнвальдом. Их война еще не закончилась, и предстоял очень важный, решительный бой со злобным венгром, который, как оказалось, ничего не забыл и не простил, и явился с местью в самый неподходящий момент. Рядом с Ласло скакал итальянец Розарио Бочелли. Его мальчик уже был рядом, но долг велел ему оказать посильную помощь человеку, приютившему и согревшему ребенка. Сейчас он, пан Янек, и верный его Ласло нуждались в помощи надежных людей как никогда.

Погоня была лихой. Догнали злокозненного венгра только тогда, когда польская земля осталась позади. Он продвигался довольно резво, не принимая во внимание, что молодой женщине часто становилось плохо от быстрой езды и непривычной походной еды, а ребенок без конца плакал и успокаивался только когда попадал на руки к Данельке. Но ехать вместе им не разрешали. Бедная Ольгица, напуганная до смерти, старалась плакать негромко, потому что злой дядя с усами страшно злился, слыша ее голос, и грозился отдать ее волку на съедение в ближайшем же лесу. Девочка задыхалась от слез, но старалась не подавать голос. От страха она начала заикаться, в глазах ее читалась тревога. Данелька же, страдая сама, старалась, чем могла, облегчить участь ребенка, успокаивала ее, но все это было ненадолго.

Обнаружив погоню, венгерский рыцарь остановился и окинул взглядом приближающихся воинов. Так-так-так! Знакомые лица. Коварные обманщики! Наконец он разделается с ними. Сгоряча венгр и не заметил, что отряд у неприятеля весьма внушительный. Однако его люди заметили это сразу и невольно поеживались. Им совсем не хотелось вступить в схватку с превосходящими силами противника, рискуя собственной жизнью ради чужих интересов.

– Стой, злодей! – громко закричал Ласло. – Отдай нам женщину и ребенка, и мы сохраним тебе и твоим людям жизнь.

Услышав знакомый голос, Стефан Лаци пришел в ярость.

– Вначале я убью твоего дружка ляха, предатель, а потом и тебя, не сомневайся. Прощения тебе не будет.

Янек, уже несколько пришедший в себя, оценил обстановку. Столкновение двух отрядов было лишним и даже опасным – в нем могли погибнуть Данелька и Ольгица. На дочь он старался не смотреть. Вид бледного, осунувшегося и перепуганного детского личика был способен довести его до бешенства, а ему нужна была холодная голова.

– Не грозись попусту, венгр, – крикнул он. – Давай сойдемся в схватке как рыцарь с рыцарем и в бою решим наш спор. Кто сильней, того и победа.

– Мне не с руки драться с тобой, коварный обманщик. В моих глазах ты не заслуживаешь звания рыцаря, – злобно огрызнулся Стефан Лаци.

– Ты уже забыл, как я вижу, кто первым заварил эту кашу, – спокойно отозвался Янек. – Зачем ты похитил мою невесту, зверь?

– Ну, хватит разговоров, – встал на дыбы венгр. – За мной!

И он бросился на своих преследователей. Его люди устремились за ним. Только один из них, самый разумный, отъехал подальше от места завязавшейся битвы вместе с женщиной и ребенком. Данелька смотрела на сражение огромными перепуганными глазами и дрожала всем телом, прижимая к себе девочку. Малышка закрыла глаза и ушки и прильнула к женщине, пытаясь спрятаться как можно надежнее. Ей было ужасно страшно.

А мужчины схлестнулись в горячей схватке. Венгр бешено размахивал мечом и рвался к Янеку, пытаясь достать его. Но тот был достаточно опытен и уходил от прямых ударов, отвечая не менее рьяно. Тогда коварный Стефан решил пойти на хитрость. Он чуть отдалился от Янека, будто хотел выйти из схватки с ним, а затем резко развернулся и направил смертоносный удар ему в бок. Среагировать успел только Розарио Бочелли. Он кинулся наперерез венгру, пытаясь сбить его с коня, но получил тяжелый удар в грудь. Его успел удержать от падения один из воинов, но кровь из пробитой груди хлынула рекой, мужчина задыхался. Разъяренный Ласло, забыв об осторожности, накинулся на венгра с такой силой, что сбил его с коня, а потом быстро соскочил со своего и одним ударом прикончил врага, не дав ему подняться. Оставшиеся без предводителя венгры тут же подняли руки, сдаваясь, – это была не их война.

Янек же не видел ничего. Он склонился над итальянцем, которого осторожно положили на землю. Из груди Розарио Бочелли толчками вырывалась пузырящаяся алая кровь. Говорить он не мог, но глаза были выразительнее всяких слов.

– Я позабочусь о мальчике, клянусь, что выращу его как собственного сына и сделаю из него доброго рыцаря, – пообещал Янек, глядя в эти умоляющие глаза, из которых медленно уходила жизнь.

Второй раз он давал клятву умирающему, принимая на себя его заботы. Сумеет ли сдержать эту? На душе было мрачно.

Оглянувшись назад, Янек увидел, что битва закончена. Раймонд разбирался со сдавшимися в плен венграми, а Ласло кинулся к жене. Ольгица издалека смотрела на отца, и губки ее дрожали.

– Доченька моя, – бросился к ней Янек, – моя малышка! Все хорошо, все хорошо, радость моя.

Он подхватил на руки дрожащее тельце и прижал к себе, успокаивая. Девочка прильнула к сильному отцовскому плечу. Но когда она хотела что-то сказать, ничего не получилось. Судорога сжала детское горлышко, и Ольгица тихонько заплакала.

– Не надо, не плачь, моя маленькая, это пройдет, – ворковал над ней сильный мужчина, а у самого заходилось сердце: а если не пройдет, если ребенок калекой останется?

Опомнились они все нескоро. Посовещавшись, отпустили на все четыре стороны венгров, поклявшихся им самой страшной клятвой быстро убраться в свои земли и забыть о том, что здесь произошло. Похоронили на пригорке, освещаемом вечерним солнцем, несчастного Розарио Бочелли, так и не добравшегося до своей жаркой Италии, перевязали раненых и двинулись в обратный путь, желая поскорее попасть в свои земли. Там уже можно будет передохнуть немного. Ехали молча. Янек держал на руках уснувшую и постоянно вздрагивающую Ольгицу, а Ласло все прижимал к себе свою спасенную жену, которая, как он понял, была для него дороже жизни.

Чем ближе подходили они к Збыховцу, тем мрачнее становился Янек. Зрелище мертвой Ингуш было ему не по силам, и он едва держался. На крыльцо выскочил дядя Войцех, бледный и растрепанный.

– Приехали, – с облегчением произнес он, – слава Господу нашему и Его Пресветлой Матери, приехали!

Он окинул взглядом прибывших – все были на месте, все целы. Потом повернулся к Янеку:

– Ступай скорей, она ждет тебя.

Янек не поверил тому, что услышал. Но поймав взгляд дяди Войцеха, бросился в дом, не разбирая дороги.

– Ингуш, зорька моя ясная, жизнь моя, – воскликнул, увидев в их супружеской постели бледную и похудевшую жену, тянущую к нему тонкие руки.

И, упав на колени перед ложем, вдруг разрыдался, как давно не плакал, с самого детства. Легкая рука легла ему на голову. Он поднял глаза. Это было чудо, настоящее чудо, но Ингуш осталась жива. Потом уже, когда волнение от встречи немного улеглось, она рассказала мужу, как спасла ее старая бабка Теплица, что живет на болотах, как убрала из ее чрева погибшего от удара ножа ребенка, а потом зашила рану. Как отпаивала ее травами и спасала сильно пахнущими мазями.

– Это был мальчик, Янек, сын, – не выдержав, разрыдалась она, – и больше детей у меня не будет. Все. Это конец.

– Не надо так убиваться, сердце мое, – уговаривал ее муж. – Главное, что ты со мной, ты жива. А дети у нас есть, двое, хватит. Надо их поднять. Ольгица вон дар речи потеряла от страха. А Матек теперь совсем наш, навсегда. Его отец в схватке с этим сумасшедшим венгром погиб.

Глаза Ингуш прояснились. Тревога за детей отодвинула собственную боль. И она поверила, что они справятся с тем, что случилось. Рядом с Янеком она сама становилась сильнее. Они справятся.

Когда Янек вышел на порог, то увидел, что и Раймонд со своими людьми, и Ласло уже уехали. Они правильно поняли, что ему сейчас мешать не надо. Но дядя Войцех все еще стоял на крыльце с Ольгицей на руках и что-то ей нашептывал, а рядом крутился малыш Матек. Увидев Янека, мальчик округлил от удивления глаза, а потом радостно завизжал и кинулся к нему.

– Папа приехал, – сверкая черными глазенками, повторял он, – мой папа приехал.

Янек подхватил его на руки и прижал к себе. Теперь только он и остался в ответе за этого малыша, поскольку его родной отец лег негаданно в венгерскую землю. А он поклялся вырастить и воспитать мальчика, как родного.

– Да, сынок, твой папа вернулся с войны и теперь будет с тобой, – он улыбнулся малышу.

– А меч мне покажешь, которым на войне дрался? – Глазенки разгорелись еще ярче.

– Обязательно покажу, сынок, – успокоил он ребенка, – и еще тебе маленький меч сделаю, для начала деревянный. Ты у нас рыцарем станешь, когда вырастешь.

Восторгу маленького Матека не было границ. А тут и Ольгица зашевелилась на руках у деда Войцеха, как она его называла.

– А я?

Говорить ей было еще трудно, но Янек очень надеялся, что дома, рядом с матерью и братиком, к которым она уже успела привыкнуть и привязаться, девочка быстро восстановится и снова будет щебетать, как раньше.

– А ты моя любимая доченька, – ласково произнес он.

И забрав девочку из рук дядюшки, так и пошел в дом, с двумя малышами на руках и расплывшейся на губах улыбкой. Все же повезло ему, крепко повезло. Он остался жив в страшной битве с железной тевтонской силой, сумел победить злобного венгерского рыцаря и вернуть свою дочь и застал дома живую Ингуш. Конечно, она ранена тяжело, и нужно время, чтобы она поднялась на ноги. А ему предстоит еще ей о смерти отца рассказать. Но она сильная женщина, его жена, она справится, а он ей поможет. Больно, конечно, что своего сына у него уже не будет, но он эту боль одолеет, Матек-то у него есть, пусть неродной, но наследник. А ему надо благодарить Господа за то, что имеет, и не гневить его понапрасну. Слишком много обделенных радостью людей появилось нынче в их землях. Им помощь Господа нужна больше, чтобы раны свои душевные залечить.

Новоявленному рыцарю Ласло и ехать далеко не надо было. Не спуская Данельку с рук, он двинулся к своему маленькому поместью. И поскольку теперь стал настоящим рыцарем, да еще опоясанным самим королем, имел право дать название своим владениям. Думал он недолго. В голове всплыло название – Ернц. Значит, так и будет. И пускай дом у него небольшой и людей маловато, он будет трудиться не покладая рук, но для любимой женщины и их будущего ребенка поставит на своем участке настоящие хоромы.

Раймонд де Клер, оставив в Збыховце оглушенного радостью побратима и распрощавшись с Ласло, поспешил в свои владения. Он, конечно, послал весточку домой, что остался цел после завершения битвы, и Ясенка ждет его. Но как же он сам соскучился по ней и детям. Вот ведь, жизнь какая. В битвах и драках время летит быстро, а дети тем временем без отцов подрастают. Старшенькому его, Збышеку, уже четыре исполнилось, а Филиппу три. Они погодки, его славные мальчишки, радость и гордость отца. А малютка Ядвига, что сердце отцовское с первого взгляда пленила, уже должна бы встать на ножки, ей ведь второй годик пошел. Отцовское сердце таяло, когда он думал о своих детях, и трепетало при мысли о встрече с женой, ее теплых губах и горячих объятиях.

Когда утром третьего дня отряд бургундского рыцаря въехал в его владения, сердце Раймонда вдруг пропустило удар, а потом заколотилось в груди, как колокол. Ворота поместья, всегда запертые и хорошо охраняемые, стояли распахнутые настежь, а во дворе сновали туда-сюда взволнованные люди. Забыв обо всем, рыцарь рванулся вперед и влетел во двор. Здесь случилось что-то страшное, но что именно, он понять не мог. Потом увидел Ясенку. Заплаканная и растрепанная, чего не позволяла себе никогда, жена стояла на крыльце и заламывала руки. Рядом няни крепко держали за руки обоих мальчиков, притихших и перепуганных. Однако нигде не было видно малышки Ядвиги.

Соскочив с коня, Раймонд де Клер подбежал к жене. Увидев его, Ясенка горько всхлипнула и упала ему на грудь. Сказать она не могла ничего, слезы душили ее, горло сжало. Хозяин поместья оглянулся вокруг и увидел старого управителя. Тот, сам расстроенный крайне, сумел все же рассказать, что случилось в поместье этой ночью.

Накануне вечером, уже перед закрытием ворот, к ним приехал на едва живой кляче бенедиктинский монах, мужчина средних лет, довольно тщедушный. Он пожаловался на трудности пути и крайнюю усталость и попросился переночевать. Глядя на него, легко можно было поверить, что он едва держится на ногах. Монаха накормили и дали ему удобное место для отдыха. А утром, когда все принялись за свои привычные дела, обнаружилось, что монах из поместья исчез, а вместе с ним исчезли нянька и маленькая Ядвига. Во все концы были разосланы люди, но пока утешительных известий нет.

Рыцарь собрался уже послать в погоню своих воинов, которые, несмотря на крайнюю усталость, готовы были вновь кинуться в водоворот событий. Но вдруг в воротах показался один из охранников, очень толковый воин Юрась. Поперек седла его лежало тело, похоже, женское. Подъехав ближе, воин соскочил с коня и положил тело на землю. Все ахнули. Это была нянька несчастного ребенка, безжалостно убитая жестокой рукой, – ей просто свернули голову, как цыпленку.

– Там, где я нашел тело девушки, много следов, – хмуро сказал Юрась. – Не меньше пяти или шести лошадей. Люди стояли лагерем довольно долго. Есть следы от костра и от места ночевки. Но это и все. Дальше следы теряются на большой дороге, которая в одну сторону ведет к Плоцку, а в другую уходит на север. И куда подались злодеи, понять невозможно.

Сердце отца сжалось. Теперь он понял, что злобный зверь Стефан Лаци и его не оставил без внимания. То-то он и не смотрел на него, уверенный, что свою долю мести бургундец получит. И что теперь делать? Где искать малышку? Жива ли она еще?

Первым делом Раймонд де Клер послал гонцов к побратиму, прося у него помощи в своем горе. А сам обратился за советом к местному ксендзу, который частенько бывал в поместье и хорошо знал местных жителей. Ксендз был человеком старым и мудрым, много повидал на своем веку.

– Не спешите предаваться отчаянию, пан де Клер, – попытался он утешить несчастного отца. – Вряд ли найдется в христианском мире злодей, способный убить малого ребенка. А если девочка жива, мы постараемся найти ее следы.

Ксендз тщательно расспросил всех домочадцев о монахе, который попросился к ним на ночлег. Потом стал выяснять, как удалось монаху незаметно исчезнуть из тщательно охраняемого поместья с запертыми на ночь воротами. Об этом сгоряча и не подумали, но теперь Раймонд организовал осмотр территории, и в дальнем углу сада обнаружили маленькую калитку, выходящую на луга, которая никогда и не открывалась, во всяком случае, в последние годы. Сейчас она стояла незапертой, лишь прикрытой, а замок валялся рядом в траве. Оставалось понять, как злодею удалось выманить няньку, да еще и с ребенком. Найти ответ помогла старая кухарка. Она случайно видела вечером, как монах разговаривал за домом с девушкой, а потом передал ей звякнувший кошель с деньгами. Итак, все встало на свои места, и преступление само по себе прояснилось. Однако главный вопрос оставался открытым – куда увезли малышку и где ее теперь искать.

Ксендз, пообещав тщательно расспросить прихожан о странном монахе, отбыл к себе. А уже к вечеру следующего дня в Ягелонец прискакали рыцарь Янек из Збыховца и рыцарь Ласло из Ернца, а с ними их люди. Друзья пришли на помощь, и это хоть немного облегчало боль, сдавливающую сердце железным обручем. Оба рыцаря внимательно выслушали рассказ Раймонда обо всем, что произошло, задали множество вопросов и глубоко задумались. Первым оживился Ласло.

– Когда-то давно я слышал, что в Венгрии для наказания лютых врагов иногда выкрадывают их маленьких детей, а потом подбрасывают в монастыри, как найденышей, – задумчиво сказал он. – Поднять руку на ребенка и убить его христианская душа не осмелится. Но легко и просто навсегда разлучит его с родителями и лишит нормальной жизни.

Янек и Раймонд насторожились, потом обменялись взглядами.

– А что, – откликнулся Янек, – вполне возможно. Нужно обыскать все монастыри в округе.

– Женские, – добавил Раймонд, ободренный возможностью хоть что-то делать, – а это не так и много. Эта задача полегче будет.

Утром, отдохнув, рыцари собрались в дорогу. Ясенка, провожая мужа, смотрела на него такими умоляющими глазами, что душа у него разболелась. Мать молила вернуть ей ребенка, а у него и самого сердце кровью обливается, когда он думает о своей малышке.

– Я сделаю все, что только в человеческих силах, жизнь моя, поверь, – произнес он, склонившись к жене и целуя ее. – И со мной друзья, не забывай.

Первым делом они заехали к ксендзу – нет ли новостей. Новости были. Пастух Вармилек видел тем днем, как шесть всадников на добрых конях унеслись по дороге на север. И один, похоже, был в монашеском облачении.

– И куда же они могли податься, святой отец? – с ожившей надеждой спросил Раймонд, хоть и сам понимал, что вопрос напрасный.

– Этого я знать не могу, чадо, – печально отозвался служитель Божий.

Побратимы переглянулись еще раз, и Раймонд решился. Он поведал ксендзу все, что рассказал им Ласло, и уже готовился получить гневную отповедь. Однако старый священник посмотрел на него внимательно и, покачав головой, изрек:

– Такое и я слыхал. Отправляйтесь тогда на север. Там, на самой границе с орденом, есть небольшой городок Алленштайн, его лет около ста назад тевтонцы основали, с епископским замком, а еще где-то среди озер затерялся маленький женский монастырь. Он расположен вдали от всего света и для такой злодейской задумки место самое что ни на есть подходящее. Уж там ребенка никому не отыскать.

Рыцари воспрянули духом и, получив благословение, двинулись в путь. Дорога оказалась долгой и не такой простой. Места эти обошла стороной война, но были они дикими и малолюдными. Леса, реки, озера и сплошное бездорожье. Весной здесь и вовсе не проехать, надо думать. Да и когда осенние дожди припустят, тоже несладко будет. И они поспешали, как могли.

Городок Алленштайн нашли. Проехав мимо ратуши и собора Святого Якуба, достигли епископского дворца. Здесь святые отцы охотно рассказали им, как найти маленькую женскую обитель на берегу озера Викхель. Монастырь был, и верно, совсем маленький и по виду бедный. Но мать Тереза, которая вышла к рыцарям по их просьбе, оказалась женщиной сердобольной. Она сразу поверила мужчине, в глазах которого светилась надежда, когда он задавал свой вопрос. Ребенок оказался здесь, и настоятельница велела принести девочку. А когда малышка, увидев отца, засияла вся и протянула к нему ручонки, последние сомнения отпали. Увозя с собой украденную злодеями дочь, Раймонд де Клер оставил в маленьком монастыре увесистый кошель с монетами как свою благодарность. Обратный путь оказался еще сложней, поскольку теперь с ними был маленький ребенок. Но они смогли преодолеть его до осенней распутицы. Какое же ликование было в Ягелонце, когда малышка Ядвига вернулась из своего первого в жизни путешествия.

За этими несчастьями и погонями рыцари из Збыховца и Ягелонца не видели своими глазами торжественного въезда в Краков короля Владислава с его победоносным войском. Уже потом им рассказали, как ликовал народ на улицах города, как празднично звонили колокола, а короля вышел встречать епископ в своем самом роскошном одеянии и в окружении всех церковных служителей. Было проведено торжественное богослужение в кафедральном соборе Святого Станислава, где короновали польских королей и где они находили свое последнее упокоение. Первым здесь был погребен Владислав Локоток, а последней – королева Ядвига. И здесь же, как символ великой победы, были выставлены знамена поверженного врага.

Торжество, прошедшее мимо них, хоть они его и честно заслужили, было жаль не увидеть. Но их война, как оказалось, еще не была закончена, и пришлось драться за своих любимых и за своих детей. И это было их святой обязанностью. Кто еще, кроме мужей и отцов, защитит женщин и детей?

Однако, справившись со своими делами и восстановив в своих домах покой и порядок, все три рыцаря собрались в Кракове, чтобы увидеть своими глазами поверженные немецкие стяги, выставленные в польском соборе. Уже во дворе Вавеля, неподалеку от входа в собор, они увидели Яна Тарновского, воеводу Краковского. Сильный мужчина и славный воин, воевода успел уже, видно, немного отдохнуть после непомерно тяжких ратных подвигов и пребывал в добром расположении духа.

– Слава Иисусу Христу, – вежливо поздоровались они.

– Во веки веков, – весело приветствовал рыцарей воевода. – Рад видеть вас, воины славные, соколы ясные. Где же вас носило до сих пор? На великом празднике я вас не приметил.

И Янек из Збыховца рассказал воеводе обо всех несчастьях, что с ними приключились, и обо всех военных действиях, что им пришлось совершить уже после войны. Воевода посерьезнел, слушая эти речи. Возмущению его не было предела. Мало того, что король венгерский им столько зла причинил, помогая ордену, так еще рыцари его позволяют себе творить беззакония на земле польской. Гнев вспыхнул в нем как факел, но воевода сдержался, хоть и с большим трудом.

– Однако вы славно разделались со злодеем, пусть душа его вечно горит в адском пламени, – спокойнее проговорил он. – А теперь пойдемте, соколы мои, поглядите на знамена орденские. Это зрелище мне каждый раз греет душу, и я часто захожу сюда.

И все вместе они вошли под своды величественного собора.

Глава 14 Конец Великой войны

Королевство Польское, осень 1410 года

После одержанной под Грюнвальдом победы короля Владислава торжественно встречали и в других городах королевства как победителя и избавителя. Управившись с основными делами, он отправился в места, которые были милы его душе. Надо было посетить Львов, где он недавно собирал рать со всей Червонной Руси, и очень хотелось хоть ненадолго попасть в свой любимый Городок. Ему всегда хорошо отдыхалось там, а сейчас он чувствовал себя усталым и вымотанным донельзя. А ведь впереди еще много хлопот с проклятым орденом. Некоторые европейские монархи, не видевшие из своих далеких краев того, что творилось в его землях, жалели «бедных» тевтонцев, жестоко побитых поляками вкупе с литвинами, вчерашними язычниками. Они будут отстаивать интересы ордена, и к этому нужно быть готовым. Одним словом, передышка в милом сердцу королевском городе была весьма и весьма кстати.

В путь король отправился с малым сопровождением. Своя дружина – это само собой, без нее королю дороги нет. А кроме воинов взял с собой старого верного слугу, что еще с молодости был рядом, – Антанаса, да еще своего писаря, Збышека из Олесницы. Молодой шляхтич отменно проявил себя в битве, кинувшись защищать своего короля, да и способности в деле показал немалые. К нему следует присмотреться, прощупать его, чтобы понять, чем можно наградить для него наиболее ценным, и тем самым сделать его своим человеком на многие годы.

И вот перед ним Львов. Город, который его маленькая птичка Ядвига отбила у сестры Марии, ставшей королевой Венгрии после смерти их отца. Мария вознамерилась вернуть Галицкую землю во владение князю Владиславу Опольчику. Тот уже потирал руки, да не вышло. Юная королева перешла дорогу своему бывшему жениху. А годом позднее он, Владислав, подтвердил грамотой, что никогда и никому не отдаст этот город в феодальную собственность.

Львов хорошо разросся за годы его правления, там было на что посмотреть – разноголосый многонациональный город с большим населением, хорошо развитой торговлей, ремеслами, культурой и добрыми традициями создания лечебниц при монастырях. Подумать только, там даже проблему поступления воды через специальные трубы решили, что всегда было большой трудностью для замкнутых в крепостных стенах людей. Еще когда он в начале лета приезжал сюда, ему показали удивительный водопровод. Не каждый город может гордиться такими достижениями.

В город въезжали через Краковское предместье. Впечатляющее сооружение – Краковские ворота. Квадратная надвратная башня и двое мощных кованых ворот, а между ними подъемная тяжелая дубовая решетка. Подходы к воротам защищают глубокий ров с перекинутым через него мостом и внушительный барбакан. Как ему говорили, на ночь, как и в других городах, ворота всегда закрываются. Однако здесь есть специальный ночной бургомистр – он ведает городской стражей, и его прямая обязанность лично следить за тем, чтобы ворота каждый вечер были крепко заперты. В его руках спокойный сон шести тысяч людей, находящихся за этими стенами.

Львов встречал короля-победителя радостно и торжественно. Навстречу ему выдвинулась внушительная процессия одетых во все лучшее горожан. Впереди в роскошном праздничном одеянии львовский архиепископ Ян Одровонж. За ним важные мужи – королевский староста, бургомистры, войт со своим символом власти – серебряным жезлом, лавники. И еще знатные шляхтичи, богатые купцы и зажиточные горожане. Всем хотелось увидеть короля вблизи. Приняв благословение архиепископа, приветствия городской власти и сказав положенные слова в ответ, Владислав двинулся дальше. Вдоль всей дороги, что тянулась до самой площади Рынок с расположенной на ней ратушей, стояли в несколько рядов мужчины и женщины, приветственно машущие руками и радостно кричащие.

И вдруг среди этого скопления людей взгляд Владислава выхватил знакомое лицо.

– Послушай, – остановился он, – а я тебя знаю. Ты вел Галицкую хоругвь, и вы крепко стояли на своих позициях, славно держались в битве под Грюнвальдом.

– Да, милостивейший государь, – поклонился высокий крепкий мужчина средних лет с густыми русыми волосами и отчетливо видным уже серебром на висках. – Это я, воевода Иванко Сушик.

Воин был явно польщен тем, что король узнал его, выделил в толпе.

– Славный воевода в Галицкой земле есть у меня, – усмехнулся король. – А скажи мне, воевода, получил ли ты те земли, что я велел тебе в награду дать в придачу к… как там называется, владение твое?

– Романово, милостивый пан король, Романово называется владение мое. И новые земли я получил, премного вам благодарен, – снова поклонился воин.

– Вот и хорошо, – кивнул король, – за славные дела и награда должна быть славная.

Владислав уже собрался продолжить путь, но тут взгляд его задержался на рослом крепком пареньке, что стоял рядом с воеводой, очень на него похожем, с таким же русым чубом и серыми внимательными глазами.

– А это кто же такой? – остановился еще на минуту.

– А это сынок мой, Микола, будущий воевода, что будет верно служить вам, милостивейший государь, и наследникам вашим.

– Хорош сынок у тебя, воевода, хорош, ничего не скажу, – усмехнулся король.

А сердце сжалось. «Где ж они, наследники мои? – горько отозвалось в голове. – Мне уж скоро шестьдесят стукнет, а сына все нет и нет».

Король двинулся дальше, пытаясь разгладить чело. Люди, что его встречают так радостно, не виноваты в его личных бедах. Это все жена нелюбимая. Ему бы молодую да пригожую взять, может, и получились бы сыновья. А с этой уже не будет, с ней и на ложе идти с души воротит. Владислав тяжело вздохнул и двинулся дальше.

Как и положено, в его честь в городе был дан большой пир. Радости от того Владислав не испытывал – он не склонен был предаваться чревоугодию и давно уже не пил за столом ничего кроме чистой воды. Потому и сохранил стать свою, не расползся, не оброс жирком. Но тосты приветственные в свой адрес принимал и благодарственные слова говорил. А сам думал.

Любил он землю эту, Червонную Русь. Богатый край, даже после стольких нашествий кочевников проклятых все равно богатый. Не зря ведь к нему всегда руки тянули владетели сопредельных земель – князья киевские да короли Венгрии и Польши. Вот и недавно два монарха за нее сцепились – венгерский и польский, а потом еще и Владислав Опольский влез в драку, как ему помнилось. Казимир Великий долго присматривался и примерялся, но все же захватил эти края, после того как не стало Галицко-Волынского княжества. Но когда он умер, лет сорок назад, Людовик Венгерский, отец его Ядвиги, земли эти забрал. Став королевой Польши, Ядвига позабыла о сестре Марии, что на венгерском троне осталась, и заботилась о своей короне. А магнаты и духовенство ее в этом вопросе поощряли, уж больно хотелось выгоду от земель этих в своих руках держать. И тогда снарядили они, помнится, войско, как раз когда он в Литву отлучился, и во главе его поставили королеву. Кому-то может и смешно – тринадцатилетняя девочка войско ведет, но Ядвига все воспринимала всерьез. И справилась. Само собой, воевода при ней был, но королева была горда своей победой. Она вернула снова Польской короне Львов и многие города, к его земле относящиеся. Кто-то сопротивлялся, а кто-то и сам ворота открыл. Людям надоела война бесконечная, а для них что венгры, что поляки – все чужие, не свои. Это умудренный жизнью король понимал хорошо. Но они с Ядвигой постарались позаботиться об этих землях. Многие города получили Магдебургское право и перешли на самоуправление. Это позволяло им развивать ремесла и торговлю, с большей пользой вкладывать средства и строиться. А главное, люди в городах стали свободны от магнатов, этой землей владеющих, и платили только налоги в городскую казну. Хорошее дело немцы придумали в свое время. Они ведь не только руки распускать умеют, как тевтонцы проклятые, но и создавать полезное.

Владислав усмехнулся – ишь, куда его в мыслях-то занесло. Но память подбрасывала новые воспоминания, и гнать их он не спешил. Он и сам тогда, помнится, присоединился к Ядвиге, когда из Литвы вернулся. Сделал Городок королевским городом и дал ему самоуправление. Тогда же, если память ему не изменяет, и Теребовле даровал Магдебургское право, и город окреп, разросся. А теперь в битве при Грюнвальде шляхтич из Теребовли, Бартош Головацкий, знатно отличился. А с Бучачем и вовсе интересная история получилась. Хозяином города был Михал Адванец. Он деньги вложил в его укрепление, замок восстановил, костел перестроил. А потом попросил короля о даровании городу самоуправления. Владислав просьбу уважил и лично вручил грамоту городу. Да, было что вспомнить королю Владиславу за те годы, что носил он на голове корону польскую.

Пир подошел к концу, к удовольствию монарха. Многие мужи не удержались от лишней чаши с вином и теперь сидели с красными лицами и мутными глазами. Не любил он развлечения эти. То ли дело охота. Здесь Владислав все забывал и готов был носиться по лесам дни напролет. Потому и привечал своих лесников, загонщиков и псарей – они ему хорошо угождали.

На ночь королю приготовили покои в Высоком замке. Его в нынешнем виде еще Казимир Великий поставил на месте деревянного – мощные стены из отесанного камня и башни, два двора и двухэтажный дворец из кирпича. Хорошо, красиво, а главное, мощно.

Утром, отдохнув, Владислав двинулся дальше, в Городок. Здесь и ехать-то всего ничего, рядом, считай. Вот уже и речка Верещица, что в Днестр дальше впадает. Здесь она широкая и судоходная. Ведь город на торговых путях стоит – дороги с востока на запад и с севера на юг здесь пересекаются. Потому и богатеет город. Да еще торговля солью деньги дает немалые. Раньше одна площадь Рынок да несколько домов в центре было, а сейчас и предместья разрослись, Львовское да Черянское.

Сам замок над рекой стоит, на месте древнего городища. Вокруг еще пруды раскинулись и болота непроходимые. Там птицы всякой множество водится, для тех, кто любит на нее охоту, – раздолье. Сам Владислав на такую мелочь не разменивается, ему крупного зверя подавай. А вокруг замка парк – сказка, не парк. Там весной соловьи вовсю заливаются, не наслушаешься. Очень он пение этих пичужек любит, все забывает под трели их волшебные.

В замке привольно, удобно. Здесь и делами заниматься можно, и отдых себе дать. Но время летит быстро, и та передышка, что позволил себе, как-то незаметно к концу подошла. Снова надо возвращаться в Вавель, к делам государственным и жене немилой.

Вскоре новые события показали королю, что дела его в Европе не так хороши, как хотелось бы. Кое-кто из монархов понял уже, что под белыми плащами крестоносцев скрывалась волчья шкура, и гнал их на войну с соседями волчий же аппетит. Но были и те, кто поддерживал разбитый, но все еще живой Тевтонский орден. И среди них главной фигурой оставался Сигизмунд Люксембургский, нынешний германский император.

В октябре Витовт, не желавший мириться с таким окончанием войны, вновь собрал силы для похода на орден. Но Сигизмунд тут же объявил о своей готовности вступить в военные действия и даже двинул венгерские войска на Малую Польшу. Перед этим аргументом оба кузена вынуждены были отступить. Воевать сейчас, после таких огромных потерь, да еще на два фронта, они не могли. Король Владислав и великий князь литовский Витовт под давлением обстоятельств вынуждены были согласиться на временное перемирие с орденом.

Положение же Генриха фон Плауэна было и вовсе плачевным. Война опустошила казавшуюся бездонной орденскую казну. Значительная часть Прусских земель разорена – одни замки стояли в руинах, другие попали под власть короля Владислава, и сейчас там расположились польские гарнизоны, города разграблены, поля потоптаны и сожжены, урожай пропал. В первый раз гордым тевтонцам приходилось видеть в своих владениях то, что они обычно оставляли после себя на землях противника. А тут наемники, которых было набрано слишком много, требуют расплаты. Воюют ведь только за деньги, а не заплати им, быстро переметнутся к противнику. С ними надо держать ухо востро. Хорошо еще, что «воюющие гости» оплачивали свои расходы сами и денег не требовали. Но многие попали в плен и теперь заняты тем, чтобы выкупиться у поляков. Они точно воевать за орден больше не придут и внукам своим закажут.

Объединившись с ливонцами, тевтонские рыцари, как могли, отбивали города и замки, попавшие под власть Польши. Многие из них сдались сами, а теперь даже наказать их нельзя, ярился Генрих фон Плауэн. И вообще мечты нового великого магистра о скором возрождении военной мощи Тевтонского ордена терпели крах. Чтобы как-то выровнять положение, ему пришлось продать чешскому королю Вацлаву комтурство ордена в Баварии – Комутау. Деньги получил немалые – сто пятнадцать тысяч золотых флоринов, но расходов это все равно не покроет. Со всех сторон летят в Мариенбург жалобы на трудность положения от полевых комтурств и требование денег на восстановление замков и гарнизонов. Деньги, деньги, деньги… А где их брать, если враги вывезли из рыцарских земель полные обозы трофеев.

В общем, пришлось и фон Плауэну, несмотря на всю кипевшую в нем ненависть и горячую жажду реванша, согласиться на мирные переговоры. Они начались в декабре и затянулись надолго.

Первого февраля в Торуне, который немцы называли Торн, состоялось подписание документа. Здесь присутствовало множество важных участников переговоров с обеих сторон и представители других европейских государств, что проявили заинтересованность в погашении военного конфликта.

Переговоры не были легкими. Каждая из сторон пыталась выторговать себе наиболее выгодные условия. Орден потерял не так уж много.

Королевство Польское возвращало все захваченные в Пруссии замки и выводило оттуда свои гарнизоны. Польский король освобождал из плена всех захваченных в битве рыцарей. Однако магистр и орден должны были выплатить Польской короне в три платежа огромную сумму в сто тысяч коп больших пражских грошей. За Великим княжеством Литовским остается Жмудь, но только до конца жизни самого князя и короля Владислава. Добжинская земля возвращается Польскому королевству, но Гданьское Поморье и Хелминская земля остаются за орденским государством.

И обе стороны принимают на себя обязательства не нападать на территорию бывшего противника и не помогать его врагам.

Генрих фон Плауэн вынужден был признать, что условия Торуньского мира относительно мягки для ордена, однако о походах на восток, в славянские земли, придется забыть на много лет. Огромная контрибуция потрясла экономику ордена. Сумма выплаты была слишком большой, чтобы доходы ордена могли покрыть ее, и великому магистру пришлось возложить это финансовое бремя на братьев-рыцарей и население. А поскольку он требовал выплат золотом и серебром, это вынужденное действие создало ему мощную оппозицию внутри самого ордена.

Король Владислав и князь Витовт, согласившиеся на эти условия, отчетливо понимали, что это не мир, а всего лишь перемирие. По глазам великого магистра было видно, что дай ему волю, и он кинется на соседей, как сорвавшийся с цепи злобный пес. И король, и князь отлично понимали, что такая трудная победа под Грюнвальдом, которая надолго укоротила загребущие руки тевтонцев, досталась им только благодаря их объединению в огромное и мощное государство. Поэтому вскоре была принята Городельская уния, закрепляющая прочный союз Королевства Польского и Великого княжества Литовского в рамках единого государства.

Эпилог

Грозные события Великой войны остались позади. На земли Королевства Польского и Великого княжества Литовского пришел мир. Надолго ли, может сказать лишь Господь Всеведущий, а людям того знать не дано. Тем более что вокруг все так же кипят страсти и слишком много чрезмерно воинственных мужчин, не желающих вложить свои мечи в ножны. Разбитый Тевтонский орден все еще жив, да и кочевники на юге не насытили свою алчность.

Владислав, одержав великую победу, заметно поднял престиж своего королевства в Европе. Многие называли эту битву главнейшим событием своего времени. Через два года после заключения Торуньского мира он, не слишком доверявший обещаниям разбитых его армией тевтонцев, пресек на корню возможность дальнейших крестовых походов в этих землях – своей рукой крестил Жмудь. Население, упорствовавшее в язычестве, сопротивлялись до последнего, однако король применил силу и добился своего. Ему нужен был прочный мир на границах, а ситуация в Жмуди оставалась напряженной. Жизнь, шагающая вперед, требовала внимания монарха все к новым и новым проблемам. Король добросовестно исполнял свой долг, однако время от времени позволял себе отставить дела и предаться увлечениям, которые помогали восстановить силы и порадовать душу. И тогда он выезжал на охоту в заповедные леса, носясь в азарте погони за зверем с утра до вечера, и старался не пропустить возможности послушать соловьев в любимом им Городке. Но главной тревогой и болью его жизни оставалось отсутствие наследника.

Великий князь Витовт, по-прежнему неуемный, продолжал бурную деятельность, строя далеко идущие грандиозные планы. После победоносной войны с орденом он, как и его кузен, стал популярной в Европе личностью, и побывать в его знаменитом замке в Троках почитали за честь многие могущественные вельможи. Потеряв свое оборонное значение, замок стал роскошной княжеской резиденцией, где Витовт устраивал приемы и пиры в честь иностранных послов и высоких гостей.

Джелал-ад-Дин получил то, что обещал ему князь Витовт. Вскоре после Грюнвальдской битвы он с братьями отправился в Золотую Орду и сумел захватить власть. Но правил он недолго и уже спустя два года был убит в сражении с собственным братом Керим-Бердеем.

Генрих фон Плауэн, сумевший спасти орден от полного разгрома, став великим магистром, не обрел, однако, того, о чем мечтал. Судьба не благоприятствовала ему – слишком много врагов нажил он среди самих братьев-рыцарей. Все его усилия укрепить свою власть оказались напрасными, и вскоре он был отстранен и брошен в темницу, где провел долгих десять лет. Конец его жизни был печальным.

Боярин Войтех Монивид стал вскоре виленским каштеляном и воеводой и, оставаясь доверенным лицом Витовта, принимал активное участие в жизни княжества. На знаменитом Городельском «братании» он принял на себя герб Лелива. Боярин поднял на ноги троих детей, но любимым сыном всегда оставался первенец и наследник Ян, за которым на всю жизнь сохранилось детское прозвище Ивашка.

Ремунасу, наместнику Городненского замка и прилежащих к нему земель, жилось теперь спокойнее. Его приемный сын Иванкас полностью оправился после тяжелой раны, полученной в Грюнвальдской битве, в память о ней остались только легкая хромота, да ноющая боль перед непогодой. Вскоре после судьбоносного сражения князь Витовт лично возвел его и Бориску в рыцари. А Бориска получил еще в награду небольшой надел земли под Городно.

Рыцарь Янек из Збыховца осел, наконец, в своем владении на Серадзской земле. Он похоронил дядю Войцеха, оказывавшего ему неоценимую помощь на протяжении многих лет, и взвалил на свои плечи все тяготы забот о земле и людях. Его любимая жена Ингуш вполне оправилась от полученного ранения, но родить своих детей уже не могла. Однако она стала доброй заботливой матерью для обоих приемных малышей, которые очень ее любили. А Янек постарался вырастить маленького Матека настоящим мужчиной и сильным воином. Ведь мальчику предстояло со временем стать рыцарем Матеушем из Збыховца и продолжить славные традиции предков.

Бургундский вельможа Раймонд де Клер, храбро сражавшийся за короля Владислава, полностью обжился на своих польских землях, и называли его теперь не иначе как рыцарь Раймонд из Ягелонца. Он по-прежнему был счастлив в браке с любимой Ясенкой и радовался поднимающимся на ноги детям.

Бывший оруженосец Ласло, теперь рыцарь Ласло из Ернца, поставивший себе хороший дом на подаренном Янеком участке земли, оказался самым богатым отцом: голубоглазая Данелька подарила мужу трех сыновей и двух очаровательных дочерей. На своей земле Ласло смог осуществить мечту, которая жила в нем, кажется, всю жизнь, – стал разводить коней. Его быстроногие красавцы скакуны вскоре обрели огромную популярность не только в польских землях, но и за их пределами. Это позволило рыцарю Ласло стать со временем весьма обеспеченным и уважаемым человеком.

Во всех семьях подрастали дети. Никто не может знать наперед, как сложится их судьба, какие хитросплетения дорог откроются перед каждым из них и куда приведет избранный путь. Только сама жизнь, открывающаяся сейчас перед ними, сможет дать ответ на вопрос, что их ждет впереди.

Оглавление

Глава 1 Встреча в лесу

Глава 2 Побратимы

Глава 3 Мазурский крест

Глава 4 В замке крестоносцев

Глава 5 «Факел войны»

Глава 6 Жмудские леса

Глава 7 Ингуш Утренняя Зорька

Глава 8 Зарницы грядущей войны

Глава 9 Король Владислав

Глава 10 В поход!

Глава 11 Грюнвальдская битва

Глава 12 Осада Мариенбурга

Глава 13 Домой!

Глава 14 Конец Великой войны

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg