«Марго. Мемуары куртизанки»

Марго. Мемуары куртизанки (fb2) - Марго. Мемуары куртизанки [calibre 2.82.0, publisher: SelfPub.ru] 786K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Шинкаренко

По мотивам, которые читатель поймёт в конце этого повествования, я, Марго де Оберн, решилась обнажить перед ним свою душу и описать свой жизненный путь. Надеюсь, что он будет и интересен, и поучителен.

Не по причине своего тщеславия, и ещё менее из скромности, я предаю сейчас гласности, выставляю на всеобщее обозрение те роли, которые мне пришлось сыграть во времена моей юности. Моя главная цель состоит в том, чтобы уязвить, если это возможно, самолюбие тех, кто сделал своё состояние путями, не слишком расхожими с моим, и дать публике яркое свидетельство моего признания того факта, что всё, чем я обладаю сейчас-это лишь благодаря вашей доброте и великодушию.

Я родилась на улице Сен-Поль в Париже, и именно тайному союзу честного отставного солдата и портнихи я обязана моим существованием на белом свете. Моя мать, приличная лентяйка, рано обучила меня искусству чинить и приводить в порядок подержанную одежду, выдавая её за новую, чтобы самой пораньше бросить эту работу и переложить на меня все свои профессиональные обязанности, вместе, естественно, со всеми тяготами и невзгодами этого ремесла. Едва я достигла своего тринадцатилетия, как она тотчас же надумала уступить мне свою повозку для транспортировки товара и всю практику на вполне коммерческих, а не родственных, условиях, и мне приходилось каждый̆ день давать ей отчёт о моей прибыли вместе с приличной её частью. Оказалось, что я вполне соответствую её ожиданиям, и вскоре я стала настоящей жемчужиной среди всех швей нашего квартала. Я не ограничивала моих талантов только перелицовкой старых брюк, ловко управляясь и с более сложными предметами гардероба, да плюс к тому прелестная физиономия, которой меня одарила природа-все это сделало меня самой лучшей и желанной швеёй в квартале. В окрестностях не было ни одного человека, который не хотел бы воспользоваться моими услугами. Моя тележка буквально отполировала все улицы в квартале Святого Антуана, а я стала завсегдатаем всех его шикарных домов. Именно в столь приличном обществе я и получила первые уроки воспитания и обходительности, которые потом значительно усовершенствовала в разных местах, где мне впоследствии довелось оказаться.

Моя родня передала мне не только с кровью, но и своими достойными примерами из жизни столь большую склонность к чувственным и развратным удовольствиям, что я просто умирала от желания отправиться по их стопам и испытать страсть совокупления. Следует обратить ваше внимание на то, что в силу нашего достаточно скудного достатка, правда, достаточно типичного в среде нам подобных, месье Траншемонтань (это был мой отец), моя мать и я, все мы втроём занимали на четвёртом этаже меблированного дома только одну комнату с мебелью, состоящей из двух стульев, старого шкафа, и большого гадкого убогого брачного ложа без штор и империала, второго этажа кровати, где мы спали все вместе, втроём.

По мере того, как я подрастала, сон мой становился все более чутким, и я внимательнее прислушивалась и присматривалась к действиям моих компаньонов по кровати. Иногда они раскачивали её в такт своим любовным упражнениям столь сильно, что гибкость нашего дешёвого ложа вынуждала меня следовать за всеми их движениями. Частенько при этом они исторгали из себя глубокие вздохи, перемежая их произнесёнными тихими и хриплыми голосами столь нежными словами, какие только могла им предложить их страсть. Все это приводило меня в невыносимое волнение. Неутолимый огонь полыхал во мне, я задыхалась, была вне себя от взрывавших моё тело неведомых ему ранее чувств. Я охотно сразилась бы с моей матерью за место, которое она занимала рядом со мной, столь завидовала я наслаждению, которое она испытывала в это время. Что я могла сделать в подобной ситуации? Прибегнуть к любовным утехах в одиночестве? Может быть, ведь возбуждение пронизывало меня до дрожи в кончиках пальцев. Но, увы! В реальности, у меня не было никакой возможности снять это напряжение! Всё, что я могла, можно назвать лишь детской игрой! Я себя бессмысленно изнуряла бездействием, а от этого лишь нервничала… и все было напрасно… Я становилась лишь более горячей и нервной. Я лишалась чувств от бешенства моей киски, любви и желаний… одним словом, все боги Лампсака, города, знаменитого царившем в нём развратом и своим уроженцем Эпикуром, поселились в моем теле. Ничего не скажешь, прекрасный темперамент для девушки в возрасте четырнадцати лет! Но, как говорят, хорошие собаки достойны своих предков.

Легко понять, что страсть и томление плотским грехом настолько покорили моё тело, что я стала серьёзно подумывать о том, чтобы найти какого-нибудь доброго друга, который бы смог погасить, или, по крайней мере, хоть немного утолить невыносимую жажду, иссушавшую меня.

Среди многочисленной челяди домов, которые я посещала, все отдавали мне дань уважения и внимания, но я выделила среди них одного-молодого, высокого и хорошо сложенного конюха, который показался мне достойным моего внимания. Он отвешивал в мой адрес бесконечные комплименты, клялся, что ещё ни разу не потрепал по бокам своих лошадей, не подумав при этом обо мне. На что я ответила ему, что я ещё ни разу не чинила брюк, чтобы при этом ко мне в голову рысью не нахлынули мысли о месье Пьеро (так его звали). Мы очень серьёзно и бесконечно одаривали друг друга милыми шутками и комплиментами такого рода, элегантных оборотов которых я сейчас уже не припоминаю достаточно хорошо, чтобы повторить их моему читателю. Достаточно, чтобы он знал, что Пьеро и я– мы вскоре обо всем договорились, и несколько дней спустя мы скрепили нашу связь большой печатью Китиры в маленьком злачном кабачке на правом берегу Сены. Место, избранное для жертвоприношения, являло собой небольшой зальчик, украшенный столом, установленным на двух парах гнилых козел, и расставленными по краям полудюжиной разномастных стульев. Стены были украшены большим количеством непристойных иероглифов, которые с распутной любовью и прекрасным юмором обычно рисуют угольками в таких заведениях их весёлые посетители. И наш пир соответствовал, в лучшем случае, непритязательности этого алтаря любви.

Одна пинта вина за восемь су, два сыра, и такое же количестве хлеба: совсем неплохо для того, кто зарабатывал всего двенадцать су. Тем не менее, мы совершали нашу службу с таким благоговением, как будто мы только что заплатили по золотому луидору у Дюпарка, трактирщика мэрии. И не стоит удивляться этому. Даже самые грубые блюда, если они приправлены любовью, всегда прелестны.

Наконец, мы дошли до заключительной̆ стадии нашего ритуала. Затруднение состояло в том, чтобы вначале устроить наше ложе, священное любовное ристалище, на котором мне предстояло лишиться невинности. Мы пришли к выводу, со смехом и поцелуями, что следует проявить осторожность и не доверяться ни столу, ни стульям. Итак, мы решили совершить сакральный акт стоя. И вот, Пьеро меня буквально пригвоздил к стене. Ах! Великий и могущественный бог садов Приап с его вечно возбуждённым гигантским пенисом! Я была испугана, увидев размеры оружия, которым меня должны были поразить. Какие толчки! Какие атаки! Расшатанная перегородка стонала под этим необыкновенным напором. Я страдала одновременно от невыносимой боли и пожирающей меня страсти, которую эта боль вызывала. Между тем, я изощрялась изо всех моих сил, не желая, чтобы меня упрекнули в том, что мой бедный мальчик не получит ничего, кроме усталости, после столь усердной работы. Как бы там ни было, несмотря на наше терпение и мужество, нужно признаться, взаимное, мы достигли очень посредственных результатов, и я уже начинала огорчаться, что мы не можем достойно увенчать наше не только рукотворное произведение, когда заметила, что Пьеро поднёс руку к своему рту и смочил слюной свой поражающий размерами агрегат. О, Мать природа, твои тайны восхитительны! Убежище сладострастия приоткрылось, и невероятная по размерам огнедышащая головка Пьеро проникла в него. Что я ещё могу добавить к этому? Я была прекрасно, должным образом, дефлорирована, и с этого самого времени стала спать спокойно, ведь теперь уже эротические сновидения руководили моим отдыхом. Господин и мадам Траншемонтань напрасно старались, продавливая постель в своих любовных шалостях, я их не слышала больше. Наша не совсем невинная связь с конюхом длилась приблизительно год. Я обожала Пьеро, Пьеро обожал меня. Это был совершенный мальчик, которого вы не смогли бы упрекнуть ни в чем–ни одного физического дефекта. Все бы ничего, если бы только он не был нищим, игроком и пьяницей. Итак, так как между друзьями любые увлечения должны быть общими, и богатый должен помогать бедному, я была вынуждена все чаще поддерживать этого шалопая в его расходах. Как говорится в пословице, любой конюх обдерёт тебя своей скребницей, даже если будет иметь дело с королевой.

Этот парень быстро съел все мои запасы, включая повозку. Моя мать уже давно замечала приближение краха моей коммерческой деятельности, и устраивала мне по этому поводу ежедневные разносы. И вот однажды утром она узнала, что я окончательно обанкротилась, после чего, связав меня во время моего сладкого и безмятежного сна, вооружилась палкой и хорошенько отдубасила меня, залив кровью мои упругие ягодички, прежде чем я смогла освободиться. Какое унижение для взрослой девушки, вроде меня, выдержать такое бичевание! Эта показная порка неожиданно зародила во мне мысль покинуть родительский дом и испытать себя в самостоятельной жизни. И не долго думая, пользуясь моментом, что моя мать, утомлённая обязанностями палача, вышла из комнаты, я наспех оделась в мой самый лучший воскресный наряд, и сказала вечное прощай этому дому и мадам Траншемонтань. И наудачу отправилась, куда глаза глядят, и эта самая удача привела меня в Тюильри. Поначалу я обошла почти весь сад, не задумываясь о том, что я делаю и какова цель моих бессмысленных блужданий. Наконец, я присела на террасу Капуцинов. Прошла примерно четверть часа, когда дама невысокого роста, одетая довольно чисто, и благопристойного вида, присела рядом со мной. Мы поприветствовали друг друга и завязали разговор на общие для всех людей темы, которые хотят поболтать, хотя, на самом деле, им не о чем говорить друг с другом. Конечно, начали с погоды.

– 

Сегодня в Париже довольно тепло для этого времени года,– мягким голосом произнесла эта милая дама.

– 

Даже чрезмерно тепло, мадам.

– 

К счастью, в саду намного больше воздуха, чем в городе.

– 

Да, мадам, совершенно верно.

– 

О, мадемуазель, если бы вы знали, сколько завтра в это время народу соберётся в любимом парке парижан Сен -Клод, если погода не испортится!

– 

Безусловно, мадам, будет много народу.

– 

Но, мадемуазель, чем больше я вас рассматриваю, тем больше мне кажется, что я вас знаю. Не имела ли я удовольствие вас видеть в Бретани?

– 

Нет, мадам, я никогда не покидала Париж.

– 

В действительности, мадемуазель, вы столь походите на одну молодую особу, которую я знала в Нанте, что вполне могла вас принять за нее. Впрочем, сходство это не должно вам причинить никаких неудобств… она – одна из наиболее обходительных и благовоспитанных девушек, которых можно было когда либо повстречать.

– 

Вы очень любезны, мадам, но я знаю, что я отнюдь не столь благовоспитанна, как это необходимо в наше время, и эти ваши слова и оценка – лишь результат вашей̆ доброты. Но как бы мне хотелось оправдать ваши тёплые слова обо мне… что мне сделать в жизни, чтобы ваши слова обо мне стали правдой?– Произнося эти последние слова, у меня из груди выскользнул горестный вздох, и я не смогла сдержаться от того, чтобы не уронить несколько слезинок.

– 

Ах! Что случилось, моё дорогое дитя, – произнесла она ласковым тоном, нежно сжимая мою руку,– вы плачете? Что вас огорчает? Вас посетила чья-то немилость? Поделитесь со мной вашим горем, мой маленький цыплёнок, не опасайтесь мне открыть ваше сердце и полностью положитесь на нежность моего. Будьте уверены, что я готова вам служить во всем, что будет зависеть от меня. Давайте пойдём, мой ангел, в конец террасы, позавтракаем у мадам Ла Круа. Там вы мне расскажете о предмете вашей скорби, и может быть, я для вас окажусь гораздо полезнее, чем вы думаете.

Я не заставила себя просить дважды, поскольку не успела позавтракать, и последовала за нею, не сомневаясь, что само Небо послало мне эту даму, чтобы помочь разумным советом и не дать мне сгинуть на парижской мостовой. После того, как мой желудок посетили две чашки кофе с молоком и пара хлебцев, я простодушно призналась ей в моем происхождении и моей профессии, но, впрочем, я не была до конца искренна. Я полагала, что было необходимо осторожно переложить вину за случившееся на мою мать, всячески обелив свои поступки. Поэтому я обрисовала её в самом невыгодном свете, дабы оправдать решение, которое я приняла.

– 

Дева Мария!– Воскликнула это милосердная незнакомка,– это же самое настоящее убийство, заставить такого прелестного ребёнка, как вы, работать в таких условиях. Осудить маленькую прелестную девочку на такую каторгу… круглый год… и в стужу и в дождь, в жару и холод, скрючившись, тащить по Парижу тяжёлую повозку, чинить одежду и обувать всяких мелких людишек! Нет, моя маленькая принцесса, вы рождены не для подобной профессии: бесполезно от вас скрывать-когда люди настолько красивы, как вы, им ничего не стоит достичь в этом мире всего, и я вам ручаюсь, что если вы позволите мне руководить вами…

– 

Ах! Как вы добры мадам,– воскликнула я,– скажите, что нужно, чтобы я сделала? Помогите мне вашими советами… я исполню всё, что вы мне скажете.

– 

Итак, -продолжила она,– отныне мы будем жить вместе. У меня уже есть четыре пансионерки в моём доме, вы станете пятой.

– 

Что! Мадам,– быстро ответила я,– уж не забыли ли Вы, что я сейчас буквально нищая, и у меня нет возможности заплатить вам ни одного су в счёт первого взноса за пансион?

– 

Пусть это вас совершенно не беспокоит,– ответила она, – все то, что я у вас прошу в настоящее время, это… покорность. Впрочем, я вас привлеку к маленькой коммерции, которую мы ведём, и я вам обещаю, что если это понравится Богу, до конца месяца вы будете в состоянии не только удовлетворить меня, но ещё и оплатить ваше содержание. »

Ещё немного, и я бросилась бы с её ногам, чтобы оросить их моими слезами. Мне не терпелось присоединиться с этому блаженному обществу избранных богом существ и поселиться в этом раю. Благодаря моей путеводной звезде моё ожидание счастливой жизни оказалось невероятно коротким. На часах пробило полдень, когда мы вышли из дверей сада. Как мне показалось, нас уже ждал у входа фиакр, который лёгкой благородной рысью быстро доставил нас к одному отдельно стоящему дому прямо напротив Монмартра.

Он располагался между двором и садом, что, на мой неискушённый взгляд, делало жизнь его обитателей чрезвычайно приятной, и я уже мысленно благословляла то скандальное утро, когда была безжалостно выпорота своей матерью. Меня ввели в низкий зал, довольно неплохо меблированный. Вскоре его заполнили мои будущие подруги. Их кокетливые и галантные манеры, лёгкое неглиже, решительный и уверенный вид поначалу смутили меня до такой степени, что я не осмеливалась поднять глаза от пола, и только и делала, что заикалась, пытаясь ответить на их комплименты. Моя благодетельница заподозрила, что это простота моего костюма могла быть причиной такого смущения, и пообещала мне, что вскоре я буду украшена не хуже, чем эти девушки. Я же, казалось, действительно, была сильно унижена, увидев себя в платье гризетки среди людей, обыкновенное домашнее платье которых было сделано из самых красивых тканей Индии и Франции. Но была и ещё одна вещь, которая пронзала моё любопытство и немного беспокоила. Мне хотелось узнать природу коммерции, к которой меня собирались привлечь. Справлюсь ли я? Роскошь моих будущих подруг меня удивляла. Я не могла понять, как они могли осилить подобные расходы. Я была столь темной, затюканной своей предыдущей жизнью, или, скорее, происходящее со мной с утра было столь необычно и ново для меня, что самостоятельно разгадать эту шараду я была не в состоянии. Между тем, в то время как я пыталась распалить своё воображение, чтобы решить эту так называемую загадку, подали суп, и мы сели за стол. Кушанье было довольно неплохим, и для его приготовления были использованы, судя по аромату, дорогие пряности, которые, вместе с хорошим настроением пансионарок, пробудили во мне зверский аппетит. Обед плавно продвигался в направлении десерта все было прекрасно и благостно вплоть до того момента, пока две из сидящих за столом девушек вдруг не стали предъявлять друг другу претензии в неумеренном потреблении пищи. Внезапно одна из них нанесла удар кулаком по физиономии другой, на что та сразу же ответила ударом тарелкой по голове своей обидчицы. Моментально стол вместе со всеми блюдами, рагу и соусами оказался опрокинут на пол. Это было объявление войны. Мои две героини бросились друг на друга с одинаково бешеной яростью. Шейные платки, эскофьоны, манжеты,– все за одну минуту превратилось в ошмётки. Тогда вперёд решительно выдвинулась хозяйка, чтобы своей властью прекратить боевые действия. Однако, она не прибегла к ухищрениям ораторского искусства, и представила вместо этого на наш суд доказательства своего высшего умения в героическом искусстве кулачного боя, поставив одной из воюющих сторон апостроф на глазу. Между тем, две другие участницы обеда, хранившие нейтралитет до этого момента, решили, что негоже и им далее оставаться в качестве праздно любопытствующих наблюдательниц, и необходимо, чтобы потасовка выглядела красивее и стала общим делом. Я же, как любая трусиха, укрылась в углу зала, где спокойно пережидала, пока продолжалась эта драка. Это был устрашающий и, одновременно, бурлескный спектакль. Доводилось ли вам видеть сразу пять растрёпанных созданий, опрокидывающих друг друга наземь, катающихся друг на друге, кусающих друг друга, царапающихся, наносящих направо и налево удары ногами и кулаками. Сражение, казалось, никогда не закончится, как вдруг появился гризон, который сообщил о прибытии немецкого барона.

Известно, каким магическим эффектом обладает слово «господин», а ещё больше «милорд», на любую девушку в мире. При малейшем же упоминании слова «барон» любой акт враждебности немедленно прекращается. Женщины-воительницы моментально расходятся в разные стороны. Каждая наспех чинит обломки своего туалета. Все быстро вытирают лицо, подкрашивают губки, подводят глаза. И эти, ещё минуту назад решительные, безумные и безобразные физиономии восстанавливают свою мягкость и естественную безмятежность. Хозяйка быстро вышла прочь, чтобы развлечь месье барона, а девушки разлетелись по своим комнатам, дабы окончательно привести себя в порядок.

Более просвещённый и умудрённый опытом читатель уже, конечно, давно догадался, в какой дом я попала. Таким образом, чтобы расставить точки над «и», и больше не повторяться, следует только сообщить, что наша хозяйка была одной из самых лучших в своей профессии, и звали её мадам Флоранс. Когда она узнала, что о господине бароне сообщили только для того, чтобы прекратить сражение, она произнесла с довольной миной на лице:

– 

Милочка,-сказала она, целуя меня довольно чувственно в губы,– не подумайте плохо о нас в связи с этой маленькой ссорой, свидетелем которой вы были только что. Небольшое оживление в нашем замкнутом мире иногда вызывают незначительные детали. Но такие же мелочи одновременно и успокаивают. И затем. Каждая из нас более или менее чувствительна, это естественно. Впрочем, когда вы поближе узнаете этих девушек, вы будете очарованы мягкостью их характера: это – наилучшие сердца нашего мира. Их гнев тотчас же гаснет, как и минутой ранее зажжённая спичка. Все забыто в минуту. Что касается меня, то слава богу, я не знаю, что это такое злопамятность, и у меня желчи не более, чем у голубя. Но несчастье постигнет того, кто желает мне зла, поскольку я сама этого не хочу никому. Ладно, давайте оставим эти речи, и поговорим о вас. Кем бы ты ни была, моя дорогая девочка, печальный опыт жизни в нашем мире утверждает, что без денег у тебя не будет счастья. Нет денег, гласит пословица, нет и Швейцарии. Можно также сказать, что если нет денег, то нет и ни удовольствия, ни гармонии в жизни. Итак, всё в жизни достаточно просто. Невозможно жить в гармонии и любви без денег, и не признавать этого, значит обманывать себя. И ты совершишь большую глупость, если откажешься от моего предложения, которое позволит тебе обеспечить себя достаточным количеством денег, чтобы жить, получая удовольствие от жизни, а не прозябать в нищете. Тем более, что ты в состоянии это сделать. Не всем дана Богом такая возможность. И главное, что средства, которые ты будешь использовать для этого, не вредят обществу, так как иначе это было бы зло… а Бог нас хранит. Да, да, конечно, это так, моё дитя, Бог нас хранит. И у меня чистая совесть в этом отношении, и меня никто и никогда не сможет упрекнуть в том, что я причинила кому-нибудь ущерб своими действиями. Кроме того, главный принцип жизни состоит в том, чтобы все время продвигаться вперёд. Не запрещено зарабатывать на жизнь так или иначе, профессия не так важна, как важно то, чтобы ты была в ней лучшей. Тебя природа щедро одарила для того, чтобы ты стала одной из лучших среди равных тебе по красоте женщин… распутниц

и сладострастниц, доставляющих удовольствие мужчинам. Разве Бог напрасно создал тебя такой красивой? Ты должна дарить людям свои прелести, получая за это соответствующее вознаграждение. Я тебя многому научу, но ты должна слушаться меня, иначе не станешь лучшей, несмотря на свои задатки. Я знаю многих девушек в нашем мире, одарённых намного меньшими прелестями, чем у тебя, но которые сумели познать тайну, как заработать хорошие ренты! Верно, не хвастаясь, могу тебе сказать, что я нищая по сравнению с ними. Но Бог не любит неблагодарных. Не забывай никогда меня, и то, что я уже сделала и сделаю для тебя. И ещё, напоследок, запомни главное правило-нельзя, чтобы тебе надоело доставлять удовольствие.

– 

Ах! Моя госпожа, – живо ответила я ей,– надеюсь, что вы никогда не будете жаловаться на мою неблагодарность.

– 

Давайте пока оставим эту фразу без ответа,-возразила она-я часто слышала эту фразу, а потом все напрочь забывают о произнесённом когда-то. Почести и слава меняют натуру. Если бы вы знали, дорогуша, сколько девушек, восседающих сегодня в ложах Оперы и воспитанием которых я когда-то занималась, делают теперь вид, что не знают меня, вы были бы вынуждены произнести, что признание–это мужество, которого больше почти не существует в наш век. Но что бы там ни было, всегда хорошо иметь людей, которые тебе обязаны. Кстати, моя маленькая кошечка, а несомненно, она прекрасна у тебя… я в этом абсолютно уверена… была ли она обязана когда-нибудь кому–нибудь?

– 

Да только мне, мадам,– ответила я ей,– разве я могу притворяться? И кого я могла бы обязать в таких ужасных условиях, в которых жила до сих пор?

– 

Вы меня не слышите,– продолжила мадам-нужно вам сказать более вразумительно и прямо. Вы ещё сохранили вашу девственность?

От этого неожиданного вопроса я густо покраснела и выглядела, по-видимому со стороны немного смущённой.

– 

Я прекрасно вижу,-сказала мадам Флоранс,– что у вас её больше нет. Неважно… у нас есть чудесные мази, и мы вам сделаем совсем новую. Однако, было бы хорошо, чтобы вы узнали с моей помощью порядок вещей, принятых в моем доме: вы должны пройти одну церемонию, которая не должна стать для вас наказанием. Все девушки, которые предназначаются для услады мужчин высшего света, подвергаются подобному экзамену. Вы прекрасно понимаете, что продавец обязан знать всё о своём товаре.

Пока я выслушивала эту проповедь, мадам Флоранс уже задрала подол моего платья выше бёдер. Она меня покрутила вокруг оси и осмотрела со всех сторон. Ничто не ускользнуло от её взгляда эксперта и ценителя.

– 

Хорошо,– сказала она,– я довольна. Ущерб, который тебе сегодня нанесли здесь…-при этих словах она ласково погладила меня по моей попке,– не столь велик, и мы легко все исправим. У Вас, милостью Бога, одно из самых красивых тел, которые я когда-либо видела, и из которого вы сможете извлечь большие преимущества в будущем. Между тем, не достаточно быть красивой, нужно быть ещё и внимательной к себе. Одно из правил нашей профессии-не экономить на губках и полотенцах. И внешний вид… вам ещё предстоит научиться выглядеть достойно и соблазнительно в любом обществе. Идите сюда, я вам кое-что покажу, пока у нас есть время. Тотчас же она меня ввела в маленький гардероб и заставила сесть сверху на биде, дав мне первый урок чистоты. Мы использовали остаток дня в бесконечном познании других мелочей, мало существенных, чтобы на них останавливаться более подробно. На следующий день меня переодели с головы до ног, как и обещали. У меня появилось платье из цветной розовой тафты, украшенное воланами, с нижней юбкой из муслина, и часами Пинчбек из так называемого английского золота, сплава меди и цинка, в поясе. Я буквально взорвалась от счастья, восхищаясь этим новым нарядом, и чувствовала первые льстивые уколы тщеславия, смотря на себя в зеркало с уважением и восхищением.

Надо отдать должное мадам Флоранс. Она была одной из наиболее талантливых аббатис Китиры, как называли хозяек публичных домов, во всём, что касалось порядка в доме и мелких деталей быта и обслуживания клиентов. Она заботилась обо всём. Помимо пансионерок, которые всегда находились в доме, чтобы не быть застигнутыми врасплох внезапным визитом, когда требовалось быстро обслужить одновременно нескольких человек, у неё также были резервные тела в городе для всяких чрезвычайных случаев. И это ещё не все: она держала магазин всевозможных платьев с невероятными расцветками и любых размеров, которые продавала за хорошие деньги всем своим бедным новообращённым девушкам, таким, как я, и это была значительная прибавка к её гонорарам.

Мадам Флоранс, опасаясь, чтобы я не потеряла даром свой товарный вид невинной девушки, сразу же предупредила своих наилучших клиентов о ценной находке, которую она сделала. Посредством столь разумной предосторожности мы не долго изнемогали в ожидании. Месье Н, президент судебной палаты, весьма пунктуальный при подобных вызовах, прибыл точно в назначенное время, в семь часов вечера, как раз тогда, когда я только что закончила мой туалет. Я увидела манерного мужчину посредственного телосложения, одетого во всё чёрное, на длинных худых ногах, прямого и неловкого. На его голове, которая поворачивалась только вместе с телом, был водружён парик с крупными буклями, посыпанный пудрой, излишек которой обильно покрывал три четверти его одежды. Добавьте к этому, что он обильно источал запах мускуса, заставляющий многих людей падать в обморок, и вы поймёте, что я подумала, увидев его… для начала моей карьеры этот господин показался мне не самым лучшим вариантом.

– 

Ах! На этот раз, Флоренция,– воскликнул он, бросая на меня взгляд,– вот то, что называется истинной красотой, прелестью, божеством. Говорю тебе совершенно искренне, ты сегодня превзошла себя. Серьёзно… мадемуазель восхитительна… да, сто пик плюс к портрету, который ты мне дала. Клянусь честью, это – ангел. Я тебе говорю правду… слово судьи… я восхищён. Но, ты же знаешь, как у нас говорят, видишь красивое, поцелуй его. Даже не знаю, с чего начать.

Мадам Флоранс, до той поры следовавшая за нами по пятам, поняла, что с этого момента её присутствие стало излишним, и незаметно исчезла, оставив нас наедине. Тотчас же господин президент, не нарушая величественность своего одеяния, уложил меня на диван, и повторно осмотрел меня, задержав свой взор на некоторых частях моего тела, и ощупывая мои наиболее тайные прелести, что сильно отличалось от того, к чему я привыкла с Пьеро.

Мне рекомендовали быть любезной… и я была таковой… и даже чересчур. Судья делал со мной то, что делают друг с другом только распутники. Кроме того, я потеряла с ним мою вторую девственность. Гримасы, посещавшие моё лицо во время этой не совсем натуральной, по известным вам причинам, операции, я сопровождала некоторыми криками и стонами, которые должны были разъяснить господину президенту-судье, что девушка, лишающаяся девственности, никак не может разделить с ним его удовольствие. Правда, нужно заметить, что для того, чтобы меня вознаградить и заставить забыть о страданиях, он вложил в мою руку два золотых луидора.

– 

Это,– сказал он,– сурерогасьон… только не рассказывайте об этом Флоранс. Я ей оплачу, кроме этого, всё, о чем мы предварительно договаривались, и для неё, и для вас. До свидания, моя маленькая королева, но позвольте… на прощание… я прежде ещё раз поцелую эту прелестную ямочку… да, и я надеюсь, что мы снова увидимся в один из ближайших дней. Да, мы обязательно снова увидимся… я слишком доволен вами и вашими хорошими манерами.

В то же самое время он вышел из моей комнаты мелкими поспешными шажками, заставляя посвистывать свои не сгибающиеся колени. Этот экземпляр мужчины, что только что побывал у меня, удивил меня до такой степени, что я не и знала, что думать. Я полагала, что или господин президент ошибся, или что это было манера людей определённого сорта браться за дело таким образом. Если это – мода,– говорила я сама себе,– надо будет попытаться стать такой же модной, чтобы пользоваться успехом у таких господ. Мне кажется, что я не деликатнее, чем любая другая. Первые испытания на любой вкус немного суровы, но не было ничего особенного, чему мне пришлось бы усердно учиться. У господина судьи мужское достоинство было отнюдь не такое большое и длинное, как у Пьеро, а ведь я уже научилась доставлять ему удовольствие, а между тем это прошло не без труда и было не так просто в начале. Я была поглощена этими интересными мыслями, когда возвратилась Флоранс.

– 

Итак!– Сказала мне хозяюшка, потирая руки,– не правда ли, что господин президент – любезный человек? Он вам дал что-нибудь?

– 

Нет, мадам, – ответила я.– Он мне сказал, что рассчитается с Вами, и мою долю отдаст вам.

– 

Держите,– сказала она,– вот луидор, который он мне поручил вам вручить. Я надеюсь, что это не единственное проявление его великодушия, так как мне показалось, что он крайне удовлетворён вами. Впрочем, дорогое дитя, не надо полагать, что вся наша практика будет всегда также хороша, и оплачена столь же щедро. В любом виде торговли бывает и прибыль и убытки, хорошее вознаграждение и плохое. Но кто не торгует, тот не выигрывает. И нужно помнить, что и с нашей прибыли нужно оплачивать всевозможные издержки. А ещё случаются ненужные мимолётные увлечения. Если бы не это, мы давно бы уже жили в Швейцарии или в Южной Америке. Но, терпение… скоро в Париже начнётся ассамблея духовенства, и без излишней похвальбы скажу тебе, что вы сами увидите, как потекут сюда денежки. Мой дом пользуется отличной репутацией, и у духовенства в том числе. Если бы у меня было столько же тысяч ливров, как у посещавших мой дом прелатов и аббатов вместе взятых, я была бы уже королевой. В конце концов, было бы ошибкой, если бы ты подумала, что я жалуюсь. Я имею, слава богу, где и на что жить, и вполне могу обойтись тем, что уже заработала. Я вполне могу себе позволить больше ничего не делать и отдыхать. Впрочем, нужно иметь занятие в жизни. Ибо сказано, что праздность-мать всех недостатков. Если бы каждый был занят, никто не думал бы о том, чтобы творить гадости.

В то время как мадам Флоранс декламировала мне эту сентенциозную и скучную речь, я не прекращал зевать. Она, наконец, заметила это, и отправила меня в мою комнату, порекомендовав, кроме всего прочего, церемонию биде. И все же, я не могу сдержаться, и напоследок не отдать дань уважения мадам Флоранс, которая научила меня многим вещам, которые должны знать, в том числе, и честные женщины, а не только такие, как я. Ей я обязана знакомству со столь полезной мебелью, как биде, и ещё за необычайное количество других прелестных открытий из жизни уборных комнат, и за чудесный вкус в искусстве понимать привлекательность природы, и какие невидимые на первый взгляд недостатки лица и тела необходимо исправить, и как это сделать. Все это я изучила в доме мадам Флоранс. И все это могло бы пригодиться всем добрым и честным женщинам, ведь и у них есть свой тайный запас греха, ведь не стоит притворяться и скрывать даже от самой себя, что в каждой из нас живёт немного от шлюхи, и им бы не помешало освоить несколько приёмов из нашей практики. Бог его знает, может быть тогда многие семьи были бы намного счастливее. Да ладно. Смогло ли это отступление от темы повернуть мысли моего читателя во славу нашего тела, не знаю! Я возобновляю мою историю.

Мадам Флоранс, которая произнесла только что столь красноречивую и пламенную речь против праздности, не оставила мне времени на то, чтобы в моей голове задержались дурные мысли. Буквально через несколько минут она вновь внезапно появилась перед моими глазами.

– 

Моё маленькое сердечко,– сказала она мне ласковым тоном,– у меня не было намерения вам надоедать так рано, но все ваши подруги заняты с толпой кирасир, Я испытываю угрызения совести, намереваясь вас представить одному клиенту, потому что он мало платит, а я не имею намерения использовать вас бесплатно. Но это старая практика, он ходит часто и стабильно приносит мне два луидора в неделю. Я не хотела бы его не обижать. Что вы об этом думаете? Не следует презирать два луидора, главным образом ещё и потому, что пока что вы не так много заработали.

– 

Не столь мало, как вы думаете, мадам,– ответила я ей,– если бы вы испытали то, что я испытала только что, и то, что я вытерпела (я не сдержалась и произнесла это таким тоном, поскольку чувствовала себя в тот момент чрезвычайно истерзанной, как будто мне ободрали кожу).

– 

О!– Прервала меня она, -Поверьте мне, мир состоит не только из таких суровых людей, как господин президент. Тот, кого я вам предлагаю, очень любезен, и вся ваша работа состоит в простой, немного фривольной игривости, и ничего более. Я вам гарантирую, что его ласки будут ни длинны, ни утомительны, и на этом дело будет закончено.

Мадам Флоранс, получив, наконец, моё согласие, представила меня самой неприятной, отталкивающей личности, которую я когда-либо видела. Нечёсаная квадратная голова на плечах грузчика, безумные и жестокие глаза под кустистыми бровями, широкий тройной подбородок, висящий над толстым брюхом в форме груши, поддерживаемый двумя крупными изогнутыми ногами, оканчивающимися ступнями в форме гусиной лапы. Все эти части, объединённые в точно отведённые им места, в целом составляли мерзкий портрет этого финансового любимчика мадам Флоранс. Я была так удивлена при виде этого типа, что не заметила исчезновения нашей матери настоятельницы монастыря.

– 

Итак!– Произнёс денежный друг мадам резким тоном,– мы что, находимся здесь для того, чтобы сидеть сложа руки? Чего вы там торчите, как жердь. Давайте, давайте, идите сюда, черт возьми, приблизьтесь ко мне. У меня нет досуга оставаться весь день в созерцании вашей фигуры. Меня ждут на нашей ассамблее. Быстро отправляетесь ко мне. Так, где ваши руки? Возьмите мой член. Вы что, хотите его ласкать левой рукой! Сожмите пальцы. Двигайте рукой. Вот так. Теперь немного сильнее. Остановитесь. А сейчас быстрее. Спокойнее. А теперь сожмите головку. Да. Вот тут.

Когда это приятное для него упражнение было закончено, он мне бросил пару луидоров, и побежал с таким жаром, как будто убегал от своих кредиторов.

Когда я размышляю о жестоких и странных испытаниях, которым подвергаются совращённые девушки, я понимаю, что они не думают об этом, когда соглашаются на эту работу. В каких отталкивающих и ужасных условиях они живут. Я из этого перечня не исключаю ни жизнь каторжника, ни придворного. Действительно, что может быть более невыносимым, чем обязанность потакать капризам первого встречного во дворце: улыбаться наглецу, которого мы презираем в душе… одним словом, быть вечно покрытым маской. Пусть те, кто воображает, что наша жизнь соткана из удовольствий, поймут, как они ошибаются! И даже эти презренные рабы, живущие при большом дворе, не терпят и половины горечи и оскорблений, неотделимых от нашего ежедневного состояния. Я не пытаюсь создать впечатления, что наши страдания похвальны и заменят нам покаяние в этом мире. Нет, среди нас нет тех, кто мог бы быть достоин занять место в мартирологе, и никто не будет канонизирован. Все, что ждёт нас в конце нашей проституции, это, как ни странно, конец презрению, унижениям и оскорблениям – нашей справедливой зарплаты. Надо быть шлюхой, чтобы задуматься обо всех ужасах нашей профессии. Я не знала страха, не дрожала от ужаса, вспоминая годы юности и ученичества. А между тем, какую жалкую жизнь я влачила тогда! Теперь же я веду жизнь, которая сегодня считается триумфальной. У меня позолоченный экипаж, особняк, украшенный прелестными полотнами голландских и фламандских живописцев, мебель, лакированная Мартаном, знаменитым лакировщиком короля, такая, как я говорю, которая со всех сторон кричит о возмутительной роскоши, о необычайно извращённом и гнусном вкусе её владельца, Кто знает, кому и чем обязана хозяйка всего этого, как ей это досталось? Кто может предположить, что эта женщина была печальным предметом грязных выходок и грубости одной из самых подлых негодяек. Кто бы мог подумать, в какой разгул ударяются люди в бреду своих страстей. Мне приходилось бить других, получать оплеухи самой. Подвергаться наказаниям ради сладострастия других. Вы, должно быть, без сомнения, удивлены, зачем все это терпеть девушке, если все так отвратительно. Но не забывайте об оборотной стороне медали, что поддерживать подобный образ жизни нас заставляет настигший нас вкус распутства, скупость, лень и надежда на счастливое будущее!

В течение приблизительно четырёх месяцев, пока я жила у мадам Флоранс, я могу похвастаться тем, что прошла полный курс лекций о профессии шлюхи, и поэтому, когда я покинула эту превосходную школы, у меня уже было достаточно опыта, чтобы угодить в искусстве сладострастия любому распутнику в мире, мои знания и физические возможности не знали никаких преград.

Но однажды одно маленькое приключение переполнило чашу моего терпения и заставило меня принять ещё одно важное решение в жизни– уйти от мадам Флоранс, Вот, что случилось. Однажды в нашем милом доме случился визит группы мушкетёров, очень бойких, резвых, но не очень богатых. Вместо того, чтобы принести себя в жертву Силену, наставнику юного Диониса. Бог внушил им фантазию отдать дань Венере, богине любви и красоты. К несчастью, в доме мадам Флоранс мы в тот момент были только вдвоём с моей больной подругой, которая выпила какой-то отвар для того чтобы сбить температуру, и который привёл её в состояние полной бесполезности для употребления этими бойкими господами. Так что я оказалась только одна против всех. Я им твердила о полной невозможности удовлетворить в одиночку такую большую кампанию, но всё было напрасно, и, волей-неволей, мне пришлось им дать то, они так хотели. Я испытала тридцать яростных атак и штурмов в течение двух часов. Набожные католички, вероятно скажут, что хотели бы быть на моем месте, перенеся это испытание для спасения своей души! Что касается меня, то я весьма хилая грешница, и признаюсь, что была далека от того, чтобы терпеть и благословлять штурмующих моё тело вояк, и продолжала осыпать их всеми вообразимыми проклятиями, пока длилась эта сцена. В сущности, это было уже чересчур. Я была настолько, в буквальном смысле, насыщена, образно говоря, удовольствиями, что у меня был вид человека, страдающего несварением желудка, поэтому после этого сурового испытания мадам Флоранс прекрасно видела, что бесполезно пытаться задерживать меня в своём доме. Поэтому она согласилась на мои условия ухода, условившись предоставлять мне комнату в её доме, если мне это вдруг потребуется. Мы тепло расстались, проникшись уважением друг к другу. Я купила немного хорошей мебели, которой обставила маленькую квартиру на улице Аржентей, думая, что там я избегну полицейского надзора. Но что значит человеческая осторожность, когда судьба против нас! Завистливая клевета явилась ко мне в гости, чтобы разрушить мир моего одиночества и погубить все мои проекты в тот момент, когда я была меньше всего к этому готова.

Среди тайных распутников, которых я принимала у себя, оказался один, кто, пребывая в плохом настроении, захотел меня сделать ответственным за некоторое критическое недомогание, которое неожиданно и внезапно обнаружилось у него. Для начала я получила с его стороны порцию высокомерных упрёков, а потом он взял на пару тонов выше и устроил мне безобразный скандал, да такой, что две или три старые шлюхи по соседству, завистливые к моим маленьким успехам, смогли испортить мою репутацию в полиции, и сделали так, чтобы в один прекрасный вечер я была схвачена её агентами и доставлена в старинный рыцарский замок… в Бисетр. Первая церемония, которую мне пришлось вытерпеть, состояла в том, что меня тщательно осмотрели пять студентов-медиков из Сен-Кома, и хотя мне пришлось их ласкать руками, они, несмотря ни на что, и в том числе полученное из моих рук удовольствие, единогласно заключили, что у меня наблюдаются изменения крови, и категорично присудили мне карантин в Бисетре– hic et nunc– здесь и сейчас. Как там надо мной только не издевались, какие эксперименты не проводили. У меня брали в огромных количествах кровь, обрабатывали её, разделяли и разряжали лимфу, а потом вводили мне эту кровь назад. Поэтому Вас не должно удивлять, что я могу так подробно об этом рассказывать, и если бы это было бы кому то интересно, я бы много могла рассказать об опытах, которые ставили на пациентах в Бисетре. Я провела очень долгое время, больше месяца, в руках работников этой химчистки. Но ме буду вас утомлять медицинскими подробностями, ведь у меня не медицинский альманах.

Публика в Бисетре, этаком симбиозе хосписа, больницы и тюрьмы, была довольно пёстрая, и у меня была честь познакомиться с несколькими девушками, имён которых я вам не назову, потому что это не понравится первым людям королевства, чьими любовницами они были. Это были женщины, которых можно уважать, даже несмотря на испорченность их вкусов. Если они предпочитают иметь дело с презренными и бесчестными созданиями, какими они были по сути своей, несмотря на поклонение толпы, то это их дело.

Когда я увидела себя однажды, как бы со стороны, помещённой на несколько часов в бассейн вместе с ещё тремя бедными и униженными созданиями, жертвами экспериментов студентов из Сен-Ком, я поняла, что нужно действовать, дабы вырваться из плена. Я написала всем моим так называемым друзьям в наиболее убедительных выражениях, чтобы заставить их настойчиво добиваться моего освобождения. Мои письма, вероятно, не дошли до них, или скорее всего, они не сделали вид, что не получили их. Я была огорчена из-за отказа, и тут мне пришло в голову попросить о помощи у судьи, который когда-то меня лишил невинности во второй раз. Я буквально молила его об освобождении из этой пыточной, и это оказалось не напрасно потраченным временем. Через четыре дня, после того, как я отправила ему письмо с мольбой о помощи, мне сообщили, что я свободна. Я чувствовала себя настолько счастливой и благодарной судье, что говорила себе о готовности щедро его отблагодарить, и пожертвовать ему ещё штук двадцать других, более странных типов девственности, если бы он их потребовал.

У меня была причина, более, чем когда либо, возвратившись в мир, переоценить мои ценности. Казалось, что сера и ртуть, которые вкатили в мои вены, заставили меня по новому взглянуть на жизнь. Я стала чиста и прекрасна внутри себя, по своей сути. Я поняла, что глупо верила до сих пор в то, что было достаточно иметь красивую фигуру и лицо, чтобы нравиться. Невежда, да ещё и без какого-либо серьёзного жизненного опыта, женщина лишь с красивым лицом и телом– вот и все, чем я обладала после выхода из лечебницы. И я была вынуждена, чтобы вновь не подвергнуться риску стать подопытным кроликом для изучения воздействия на организм человека серы, ртути и свинцового карбоната, да и дабы добыть средства к существованию, служить моделью для художников.

В течение почти шести месяцев, когда я занималась этой красивой профессией, мне была предоставлена честь изображать предметы вдохновения всех греческих скульпторов IV-ого века до нашей эры, которых копировали наши парижские художники. Не было такой мифологической или библейской темы, в которой мне не пришлось бы поучаствовать. Иногда я представляла кающуюся Марию Магдалину, иногда Пасифаю, занимающуюся любовью с белым быком. Сегодня я была святой, завтра шлюхой, и все согласно капризу этих Господ, или по требованию случая. И хотя у меня было одно из самых красивых тел, когда либо появлявшихся на их горизонте, молодая прачка, известная в те времена под именем Катрина, а теперь под именем мадемуазель Жоли, внезапно затмила меня, и похитила всех моих клиентов. Причина этого в том, что меня все уже знали наизусть, а у Маргариты, не уступавшей мне по части телесных совершенств, было преимущество в новизне.

Тем не менее, она, несмотря на свою привлекательность, не смогла забрать у меня всю партию, на которую имела вескую причину надеяться. Все дело в том, что она была столь жива и непосредственна, что было практически невозможно заставить её замереть в нужной позе на долгое время. Нужно было, если можно выразиться таким образом, ловить её на лету. Вот одна из черт легкомыслия, которая её вполне точно характеризует. Однажды месье T-и рисовал её целый день обнажённой в образе целомудренной Сюзанны на девственно чистой природе. Ему пришлось по своим делам оставить её на минутку. В это время мимо дома проходила процессия монахов-кармелитов. Так вот, эта сумасшедшая, забыв, какой персонаж она изображает, выбежала на балкон, демонстрируя всем свои непристойные прелести.       Чернь, возмущённая таким поведением бесстыдницы ещё более, чем преподобные отцы и сестры, приветствовала её градом камней. Это приключение навлекло неприятности на месье T-и. Его хотели обвинить в оскорблении церкви. К счастью для месье Т-и, он уже до этого был отлучён от церкви.

Между тем, кредит доверия, который Катрина ежедневно приобретала в нашей общей профессии у художников, заставил меня прислушаться к предложению одного мушкетёра из роты серых мушкетёров, чьей пансионеркой я вскоре стала, из расчёта ста франков в месяц. Мы разбили наш очаг на улице Шантре.

Месье де Мез (это был мой благотворитель), обожал меня, я его тоже любила, так, как может любить женщина человека, который взял её на содержание, хотя обычно платой за это бывает тщательно скрываемая неприязнь. Что бы там ни было, я ему не посвятила скрупулёзную верность. Молодой цирюльник и ещё один широкоплечий кондитер были привлечены мною для помощи мушкетёру. У первого, под предлогом завивки моих волос, была привилегия запросто входить в мою комнату, когда он хотел. Второй, в качестве моего поставщика хлеба, приобрёл себе то же право, без того, чтобы господин де Мез что-то заподозрил и на моё имя упала хоть малейшая тень. Казалось, в жизни моей наступила полная гармония.

Содержание мушкетёра предоставляло мне честные средства для жизни, а любовь двух молодцов удовлетворяла мои физические потребности и похоть. Я имела причину быть довольной моими условиями и наслаждалась жизнью, когда одно проклятое недоразумение потрясло наше маленькое домашнее хозяйство. Двор короля переезжал в Фонтенбло, и господин де Мез должен был всё это время сопровождать монарха. Моя хозяйка, знающая об его отсутствии, попросила меня предоставить мою комнату для одного частного лица и его жены, которые намеревались остановиться только два или три дня в Париже. Я не возражала, и мы условились в том, что я ей предоставлю то, чего она желала, а она поделится со мной арендной платой, и мы ударили по рукам. Наше соглашение предусматривало, что в эти дни я буду ночевать в её комнате, и поскольку у неё была только одна кровать, то спать мы будем вместе, в то время как эти иностранцы будут занимать мою постель. Путешественники в тот же вечер завладели моей комнатой и кроватью, резонно надеясь там компенсироваться ужасные ночи, проведённые в длинной дороге в столицу Франции.

Но, к несчастью, у нашего короля как раз случились желудочные колики, и мой доблестный мушкетёр, получив увольнительную, поспешил домой. Господин де Мез, торопясь слиться со мной в единое целое, или говоря прозаическим языком, трахнуть меня, прибыл точно во время, предназначенное для классического совокупления, то есть поздно вечером, когда все уже спали. У него был ключ и от дома и моей комнаты. Он открыл дверь, потихоньку вошёл внутрь, но каким удивлением была охвачена его душа, когда переливчатый храп низким басом поразил его ухо и сердце! Между тем, мушкетёр приблизился к моей постели, дрожащий от холода, унижения и бешенства. Нащупав в темноте кровать, он почувствовал две головы под своей рукой. Тогда демон ревности и чувство мести овладели его душой, и он стал ломать свою трость об тела бедных спящих супругов. Легко себе представить, что подобная сцена не могла происходить в полном молчании. Скоро наш дом, равно как и все окрестные были пробуждены от душераздирающих воплей этих несчастных супругов. Истошные крики: «Убивают! Убийцы! Грабители»– разбудили весь квартал. Быстро прибыл ночной караул Гэ, осуществлявший дежурное патрулирование, и господин де Мез, слишком поздно догадавшийся о своей ошибке, был задержан и доставлен в Мэрию. А я, когда начался этот невероятный шум, решила, что на нас напали бандиты и решила спасаться бегством.

Наспех одев маленькую нижнюю юбку, я сверху накинула петенлер и, пользуясь суматохой, украдкой укрылась у каноника церкви Святого Николая, жившего в этом же доме. Я давно замечала, что святой отец страстно желал меня. Бог знает, был ли он раздосадован тем, что нашёлся столь удобный случай удовлетворить свой похотливый аппетит, так его возбуждавший всё это время. Судя по тому, как он впился взглядом в мои ножки и чуть выше, то вряд ли. Он меня встретил самым христианским образом, заставив проглотить стакан ратафии, домашнего ликёра, утешил доброй молитвой, разумная предосторожность перед тем, как он отвёл меня в свою спальню, благословил, и уложив на каноническую кушетку, приступил к служению на благо Господа. Добрый священник действовал всю ночь, доказывая своим примером, что природа способна на чудеса. Когда изнеможённый, уставший после очередного громоподобного извержения своей плоти в мои уже прилично разбитые чресла, он на мгновение замирал, как мёртвый, лишь один поворот головы, лишь один взгляд на моё тело, и воспалённое похотью воображение восполняло его демонические ресурсы и предоставляло ему новые силы. Каждая часть моего тела была для него предметом поклонения, культа и жертвенности. Никогда ещё в моей жизни, а повидала я немало, сам Пьетро Аретино, автора «Сладострастных сонетов» с его шестнадцатью позами и со всеми его фантазиями не был способен изобрести и половину поз и положений, которые святой отец заставил меня принять, и никогда ещё тайны любви не были излиты в меня с лучшей милостью и столь разнообразно.

Я столь хорошо удовлетворила господина каноника, что он предложил мне помощь в моих затруднительных обстоятельствах, и я с радостью приняла его великодушное предложение.

Поздно вечером, в сумерках, месье каноник дал мне свои старые брюки, лет десять отдыхавшие в его шкафу, свидетельство его былой респектабельности, а сверху я нацепила короткую сутану не первой свежести и увенчала её маленькой пелеринкой, скреплённой филигранью, и мы мирно вышли из дома, без того, чтобы кто-то нам сказал хоть слово. Меня бы даже сам черт не узнал после этого бурлескного переодевания. Моя внешность настолько изменилась, что я меньше походила на девушку, а больше на бедного ирландского священника, тянущегося на ежедневную мессу.

Вы никогда не догадаетесь, куда привёл меня мой новый хозяин. На улицу Шан Флери, на пятый этаж, к мадам Томас. Эта дама когда-то была в течении нескольких лет гувернанткой каноника. Потом она от него ушла, чтобы выйти замуж за квартального разносчика воды, а после его смерти занялась перепродажей одежды, став так называемой «crieuses de chapeaux» и попав под под надзор полиции, поскольку частенько такие дамы были посредницами проституток.

      И вот охране этой почётной мещанки мой священник поручил мою персону, пока он не найдёт для меня приемлемое жилье.

Мадам Томас была крупной женщиной с большим курносым носом. Тем не менее, несмотря на её внушительные размеры, через её чрезмерную дородность можно было обнаружить черты, которые заставляли подозревать, что она, в своё время, обладала привлекательным лицом. Кроме того, добрая женщина ещё подпитывала чёрный рынок вместе с братом квартального охранника, который захаживал к ней, чтобы принести жертву её крупным прелестям, когда его мучил плотский грех.

Иногда немыслимые на первый взгляд вещи происходят с нами, и Бог пользуется странными средствами и путями, дабы явить нам свои чудеса, и вести по жизни смертных, которые ему понравились. Могла ли я подумать когда-нибудь, что торговка подержанной одеждой протянет мне спасительную руку помощи? Но это больше, чем правда. Защита и покровительство брата Алексиса вытащили меня из праха, и стала первым источником того изобилия, которым я пользуюсь сегодня. Но что ещё удивительнее в перипетиях судьбы, если задуматься, так это то, что путь к счастью нам открывается через фатальные события. Был избит палкой бедный иностранец, которому поломали руку в моей комнате и в моей кровати. Чтобы меня не обвинили в соучастии в этом трагическом приключении, я была вынуждена спасаться у моего соседа каноника, который меня тайно отвёл к мадам Томас. Но это не ещё не все. В придачу к этим моим несчастьям и павшим на меня немилостям, вскоре я узнаю, что бедный каноник сам был раздавлен и похоронен под развалинами своей внезапно рухнувшей церкви, и этой непредвиденной смертью я была брошена на милость моей новой хозяйки, без всяких средств к существованию.

Пугающее чувство моего положения вызвало у меня слезы, которые, как полагала мадам Томас, были моей данью покойнику. Мы поплакали вместе несколько минут, после чего эта добрая женщина, противница долгой скорби, попыталась меня утешить, и в этом своими бурлескными речами преуспела гораздо больше, чем это сделал бы доктор со всем своей патетикой христианской морали.

– 

Послушайте, мадемуазель,– говорила она мне,– нужно примириться с произошедшим. Если мы будем рыдать до конца нашей жизни, от этого никому не будет ни жарко, ни холодно. Все что произошло-все это воля Божья. В конечном счёте, отнюдь не мы его убили. Это – действительно его ошибка, если он умер… да, да… действительно так. Какого черта он попёрся сегодня в свою церковь так рано утром, если обычно он там бывал не больше четырёх раз в год, и всегда после обеда? Разве обязательно так торопиться, чтобы быть набожным? Спросите у меня, неужели не спели ли бы заутреню без него. Певцы, они что, не справились бы без его голоса… разве им не заплатили за это? Ах! Как говорит моя кума Мишо, смерть– штука чрезвычайно предательская! Это точно, ведь когда мы меньше всего думаем о ней, она вдруг на нас вешается. Так что, оставим сердце открытым для радости, так как вся печаль мира не вернёт нам покойника. Между нами говоря, вы не очень много потеряли. Наш каноник был обольстителем девичьих сердец, сулил им златые горы; а затем, негодяй, не испытывал ни малейших угрызений совести, бросая их, пресыщенный ими до отвращения. У каноника был ещё один крупный недостаток-он был большим чревоугодником и часто обжирался, как свинья, напивался до безобразия, и денег должен был, к тому же, всем своим соседям. Вам повезло, моя дорогая, что вам так сразу открылась правда, которую бы он долго бы от вас скрывал. Клянусь, если честно, хотя о покойнике и не говорят плохо, он не стоил и ломаного гроша.

Мадам Томас убедила меня этой похоронной речью о своём бывшем хозяине, что все наши слуги – это шпионы и цензоры нашего поведения. Они чрезвычайно опасны, потому что у них нет, по обыкновению, достаточного чувства рассудительности, чтобы заметить хорошие качества людей, которым они услуживают. Зато у них всегда хватает хитрости и злобности, чтобы обнаружить наши слабости и наши недостатки. Она мне выдала очень разные суждения по поводу брата Алексиса. Справедливости ради следует сказать, что это был оборот речи, конструкция, которая заслуживала похвалы любого знатока эпитафий. Я говорю об этом мимоходом, потому что иногда фантазировала и частенько сожалела о том, сколько новых знаний я могла бы приобрести, если бы побольше пообщалась с личностью, которая скрывалась под скромной рясой поклонника святого Франциска.

Прежде, чем я продолжу эту главу, я должна была бы перед вами извиниться для того, чтобы избегнуть упрёка в беспорядочном, хаотичном изложении моей истории, и за то, что вольно перемещаю свою историю во времени, позволяя себе описать кое-что, произошедшее со мной после того, прежде чем я прибыла со своим развращённым монахом-сладострастником к мадам Томас. Но вреда от этого немного, и давайте заставим каноника войти, в то время как наша добрая и дородная женщина занимается тем, что фарширует яблоками гуся, которым она хочет его угостить. Условимся, что я по прежнему считаю этого, как впоследствии выяснилось, большого плута, моим спасителем. Когда этот крепко сложенный, лёгкий в движении священник, с ярко рыжей бородой, живыми и пронизывающими глазами, полными огня, золотистые искры из которых заставляли чувствовать приятный зуд внизу живота, тот самый зуд, который невозможно погасить и утешить пальчиками рук.

Мадам Томас прекрасно знала моего нового друга. Она, похоже, была в курсе всех печальных приключений каноника. Бойкий священник не ограничивал своих талантов единственной профессией сборщика пожертвований. Он решил, что недостаточно быть полезным обществу службой в монастыре, и поставил на службу людей свои познания в сексе. Никто не знал, как ему удавалось подготовить свои приятные встречи, преодолевать священные препятствия, избегать бдительность епископального Аргуса, этого многоглазого великана и неусыпного стража, обманывать ревнивых мужей, эмансипировать молодых воспитанниц, и освобождать робких горлиц от тиранической империи отца и матери. Одним словом, брат Алексис был королём сводников, и следовательно, пользовался большим авторитетом среди сильных мира сего.

После обмена вежливостями с той и с другой стороны, мадам Томас оставила нас наедине и отправилась готовить в печи главное блюдо нашего пира. Едва она спустилась на этаж ниже, как монах, без церемоний, впился мне в губы своим жадным ртом и повалил на кровать.

Внезапно мной овладело желание посмотреть на свету его биту, которой от собирался меня пронзить. Может это и странная потребность-рассмотреть его имущество, спрятанное под платьем, но это любопытство заставило меня оказать ему сопротивление, которое, казалось, ещё больше распалило его, поэтому как только он буквально завалил меня на двуспальное ложе, то тут же задрал свою рясу выше своих бёдер, и выстрелил из больших трусов ужасно красивый, жирный, великолепный кусок плоти, грандиозное творение, скорее сделанное, чтобы меблировать королевские брюки, а не отвратительную и грязную ширинку каноника ордена святого Франциска. Ах! Мадам Томас, как и многие другие женщины хотели бы оказаться на вашем месте, чтобы иметь возможность подсмотреть за подобной сценой любви и насладиться таким великолепным экземпляром мужской плоти!

Сама Королева любви и страстей, восхитительная Китира, пожертвовала бы Марсом и Адонисом чтобы иметь возможность наслаждаться столь ценным предметом. Я чувствовала, что это сам Приап со своим вечно эрегированным полуметровым фаллосом вводит его в моё жаждущее тело. Острая боль, которую мне причинило проникновение в моё лоно этого монстра преподобного отца, вырвало у меня из груди такой животный крик, что я испугалась, как бы не забили тревогу по соседству. Тем не менее, боль скоро перешла в наслаждение, и я погрузилась в прелестные агонии, сопровождаемые очаровательными судорогами, которые стали сотрясать моё тело. Как бы я ни хотела, невозможно передать и выразить те ощущения, прелестные обмороки, очаровательное забытьё, невероятные конвульсии, восторг, которые я испытала тогда! Но наше воображение всегда слишком слабо, чтобы окрасить красками то, что мы чувствуем столь сильно. А как передать поразившее тебя наслаждение в самые сладострастные моменты совокупления?

Я подвергалась бы риску задохнуться от нахлынувшего на меня приступа сладострастия и поразившего меня небесного наслаждения, если бы не громкий голос мадам Томас, разговаривающей со своей собакой на лестнице, заставивший нас прервать очередной успешный штурм моей крепости. Для вас не будет трудно, я верю, догадаться, что произошло: мои неумолкающие крики всё-таки грозили переполошить соседей, а излишнее внимание к своей персоне мадам Томас не приветствовала, и поэтому когда гусь поспел, она не преминула нас поднять из нашей растерзанной кровати к столу. После прекрасного совокупления на возлиянии в наши желудки мы не экономили. Между грушей и сыром, брат Алексис вытащил из своей котомки Булонские колбаски и флакон ратафии, ликёра, провизией, которой его снабдили добрые девушки, с которыми он провел разгульную ночь в Неилли. Мадам Томас нашла, что этот ликёр вполне соответствует её вкусу, проглотив в сторонке больше двух третей разом, что мгновенно привело её в доброе расположение духа, а глаза умаслились и завращались в бешеном темпе, как у мартовской кошки при виде кота. Я никогда ещё в жизни не видела, чтобы ратафия вызывала у женщины такой приступ возбуждения в совершенно определённом месте тела. Мадам Томас прямо за столом набросилась на явственно обрисовавшийся при этом выбросе женского возбуждения выступ между ног монаха, и яростно и нежно одновременно. Она обнимала пальцами восставшую дубинку каноника, сжимала её, сосала, кусала, щекотала. В конце концов бедная женщина вызвала у меня жалость, и я решила оставить эту сладкую парочку, чтобы они смогли, наконец, удовлетворить свои мартовские позывы. Я пошла и присела на диванчик в маленькой нише, отделённой от зала простой перегородкой, этакие театральные подмостки. Перегородка была из ткани, в которой я проделала небольшую дырку, и мне было легко видеть, как они маневрировали в своём любовном экстазе под воздействием несравненной ратафии, которая доселе никем не культивировалась, как афродизиак.

Если мой разумный читатель припоминает портрет мадам Томас, что я нарисовала чуть ранее, как копию дородной женщины, занимающуюся в основном кухней, этакая располневшая копия «спящей Анжелики» кисти Рубенса, он оскорбится тем, что брат Алексис принялся ублажать её, забыв такую красавицу, как я. У моей домохозяйки был столь ужасно огромный живот, что не было никакой возможности её атаковать с этой стороны. Даже эталонный детородный орган осла из Бретанской Мирабали не смог бы дотянуться до её истекающей от похоти пещерки… пардон, пещеры. Поэтому нашей горе мяса… и похоти пришлось опереться обеими локтями на постель, уткнуться носом в покрывало, и представить свой огромный зад на обозрение скромному брату-канонику. Распутный францисканец в тот же момент сбросил с нее юбку, подъюбник и задрал рубашку на плечи, в результате чего обнаружились две ослепительной белизны ягодицы необычайного объёма, которые при ближайшем рассмотрении, нужно признаться, доставляли своим видом определённое удовольствие. При виде их священник, закинув полы своей рясы себе на плечи, взял в руку своё ангельское кропило, которым он не так давно меня столь хорошо и щедро обрызгал, и устремил его с невыразимой силой через густую лесную поросль, которая обрамляла промежность вышеупомянутого зада, и очертания которой терялись в зарослях.

Из-за внезапности, силы и интенсивности напора, мадам Томас закричала и стала изрыгать хриплым голосом проклятия в адрес этого сексуального маньяка. Но очень скоро волна похоти и сладострастия достигла, наконец, её головы, и до меня донеслись уже другие крики.

– 

Ах! Мой толстый будан, моя любимая кровяная колбаска,– воскликнула она хриплым голосом, прерываемым только утробными вздохами,– остановись, я умираю! Твоя дубина… ах… как я её люблю! Как ты изощрённо делаешь это! Твоё мужественное сердце, это украшение моей души!… Ах! Да.. да… ты дважды сын шлюхи! Собака! Сволочь ! Буж!

Ты меня разорвёшь… Когда же у тебя закончатся силы? Прости меня, мой сладкий друг, пощади меня, я больше не могу!

Я честно вам признаюсь, что у меня не хватило сил хладнокровно смотреть столь сладострастную сцену, и я решила использовать тонкие ресурсы моего указательного пальца, а потом и двух, чтобы облегчить своё положение, когда внезапно заметила толстую свечу на полке. Со страстным желанием, граничащим с бешенством, я схватила её и засунула в своё лоно как можно глубже, в то время как мои глаза были сфокусированы на двух актёрах этого захватывающего сладострастного спектакля. И хотя массивная длинная свечка вместе с моими пальчиками так и не смогли погасить бушующий во мне огонь страсти, я смогла его, по крайней мере, частично притушить.

Вы не должны удивляться тому, что у мадам Томас хватило бесстыдства совершать этот неприличное соитие зная, что я нахожусь недалеко от нее, и мало того, наверняка подозревая, что я могу подсматривать за ними и видеть этот акт плотского наслаждения. Во-первых, в это время она была практически не в состоянии размышлять над правилами приличия, и впрочем, даже если бы и могла, ничто её не обязывало сдерживаться передо мной, будучи достаточно осведомлённой о моей профессии. Возможно, она хотела мне дать доказательство своего абсолютного доверия и своей дружбы. А вероятно, в этот момент похоть взыграла в ней с такой силой, и ей опять захотелось снова проиграть сцену своего сладострастного спектакля, подобной той, что она играла только что, поэтому мадам Томас снова вытащила из трусов брата Алексиса ещё дымящийся багровый сладострастный монструального вида агрегат, и позвав меня, она положила его мне в руку. Когда я хотела позорно развернуться и убежать, у меня из этого ничего не вышло. Бесстыдник-каноник толкнул меня на постель, и внезапно одел мою рубашку мне на голову. Его грозная, горящая головня, немного ошибившись с попаданием в цель, нанесла мне столь ужасный тумак внизу живота, что я решила, что он собирался вынести прочь все мои внутренности. Милосердная мадам Томас, тронутая болью, которую я терпела, была столь любезна, что помогла мне, и, схватив мятежный инструмент каноника, заставила его счастливо упасть точнёхонько в мою впадину. Мой утробный сладострастный стон засвидетельствовал ей моё признание за оказанную услугу, а довольные чавкающие звуки моей кошечки после сильных ударов паха священника о мой круп, которые она непрерывно испускала, не позволяли сомневаться, что мне крайне удовлетворителен этот способ совокупления.

Брат-каноник, изогнутый, словно лоза на шпалере, отвечал на все мои движения и звуки столь живыми сотрясениями, что в любом другом случае я дрожала бы от страха, как бы пол не рухнул под нами, но наслаждение, затуманившее мою голову, сделало меня отважной. Когда огонь полыхает в женщине, справедливо будет сказать, что мифическая или действительно реальная опасность её нисколько не беспокоит, и в эти моменты женщины чрезвычайно отважны. Я не припоминаю больше ни одного момента в моей жизни, когда бы я была столь безмятежна в любви, и для этого было нужно не меньше, чем такой чемпион, как брат Алексис, способный торжествовать над яростью моей возбуждённой похотливой киски. Я была настоящим демоном. Я обхватила ногами его бедра, и так яростно прижалась к нему двумя руками, что меня скорее можно было убить, чем прекратить это безумный яростный штурм. Слава победителя была предназначена только для него. Лишь то должно было показаться удивительным и почти невероятным, так это то, что непрерывно, безостановочно, он заставил меня отчётливо испытать три раза радости рая Магомета.

Брат Алексис, после испытания моих любовных талантов, которые он только что устроил, решил приобщить меня к высоким идеям, и убедил пророческим тоном, что я сделала бы состояние на своём искусстве заниматься сексом.

– 

Я легко бы мог, – сказал он мне,– предоставить вам содержателя для обычного мещанского существования, но это не приведёт вас ни к достатку, ни к блеску вашей будущей жизни. Вы очень красивы, чрезвычайно искусны в любви, и было бы глупо при таких ваших данных прозябать в посредственности. Опера – вот ваше предназначение. Карьера актрисы… как например у мадемуазель Гус? У меня достаточно возможностей устроить вас туда. Вопрос состоит только в том, чтобы знать, имеете ли Вы склонность к пению, или предназначены для танца.

– 

Мне кажется,– ответила я,– что в танце мне сопутствовал бы больший успех.

– 

И мне тоже,– ответил каноник, обнажив мне ногу выше колена,– вот та часть вашего тела, специально предназначенная для этого упражнения, и которая, на мой взгляд, вызовет появление большого количества биноклей в амфитеатре.

Брат Алексис не давал пустых обещаний. Он вручил мне в тот же момент рекомендательное письмо для месье Гр-е, который тогда держал в субаренде прелести девушек лирического Театра. На следующий день мадам Томас дала мне взаймы платье, и нарядившись как можно лучше, я около полудня понесла мою эпистолу по её адресу.

Я увидела сухого высокого человека, загорелого, флегматичного и холодного вида, который инстинктивно держал на расстоянии общающихся с ним людей. Он был в свободном халате и без брюк. Зефир, лёгкий ветерок, шутил с его рубашкой, раздувая её края, за которыми можно было легко обнаружить две большие мертвенно-бледные и твёрдые половинки его бёдер, внизу которых грустно висел дряблый обломок его мужественности.

Я заметила, что читая моё письмо, он внимательно посматривал на меня, и его строгое лицо постепенно разглаживалось. Я решила, что это благоприятное предзнаменование для моих дел, и не ошиблась. Месье Гр-е усадил меня рядом с ним, и сказал, что я очень красива и настоль божественно сложена, что не нуждаюсь ни в какой рекомендации, и что, тем не менее, он будет рад случаю представить публике в Опере такую красавицу, как я.

Между тем, в то время как он отвешивал мне столь красивые комплименты, руками этот джентльмен производил ревизию моих наиболее тайных прелестей. и дух разврата, невольно возникший в его комнате понемногу разбудил сладострастие. Оперный сластолюбец положил мне в руки свои пребывающие в плачевном состоянии мощи. Мне потребовалось все моё умение и знания, почерпнутые в школе мадам Флоранс, чтобы воскресить эту безжизненную массу и вывести её из состояния унижения, в котором она до сих пор пребывала, будучи невосприимчива и глуха к толчкам и поглаживаниям моих проворных ручек и нежных пальчиков. Меня уже стали огорчать результаты моих усилий, когда я с радостью заметила, что два моих последних ухищрения, связанных с тем, что я стала ему щекотать промежность и вставила кончик пальца в его анальное отверстие вызвали в нем первое оживление и трепетание плоти. Эта хитрость имела чудесный эффект.

Спящая машина внезапно вышла из своего летаргического сна и выросла в размерах столь чудесно, что обрела новую сущность. Тогда, чтобы воспользоваться этим ценным моментом и увенчать мой шедевр достойным результатом, я задвигала запястьем своей руки с такой гибкостью и быстротой, что монстр Оперы, побеждённый самыми прелестными ощущениями, разразился потоком слез от избытка радости.

Наконец, месье де Гр-е, очарованный моими хорошими манерами, наспех оделся и повёл меня к месье Тюре, в то время директору Оперы. Я была бы, конечно, очень счастлива, если бы он также нашел меня в своём вкусе. Ну что же, я не ошиблась в своих ожиданиях и месье Тюре, не колеблясь, принял меня в ряды труппы девушек королевской Музыкальной академии и оставил нас отужинать с ним.

Так как я люблю менять во времени мои описания и сцены из моей жизни, я не расскажу вам сейчас ничего из того, что произошло между месье Тюре и мной в тот день. Достаточно знать, что этот хороший и добрый человек был также распутен, как и месье де Гр-е, и не менее труден в процессе приведения в рабочее состояние его мужского достоинства, и мне второй раз на день пришлось применить на практике все свои знания и напрячь всю свою фантазию, чтобы понравиться этому влиятельному господину, так что я, достаточно возбуждённая после такого бурного дня, возвратилась к доброй мадам Томас, торопясь сообщить ей о результате, который мне предоставило письмо брата Алексиса… и уже на следующий день я могла больше не бояться полицейских.

Помимо обязательных уроков танца, к которым я и так никогда не проявляла невнимательности, я брала дополнительные уроки у самого Мальтэ Дьявола, и вскоре я сделала столь скорые достижения, что менее чем через три месяца я оказалась в состоянии исполнять балетные партии.

День моего дебюта был отмечен довольно приятным для меня событием. Место в спектакле мне досталось благодаря тому, что непосредственно перед представлением в театре застали одну из наших подруг из основной труппы за занятием довольно приятным, но в пуританском обществе считающимся смертным грехом. В нашей женской компании такого раньше не случалось, и случай требовал, чтобы наказание было образцовым и строгим. Преступница явилась на суд к господину Тюре, дабы быть осуждённой суровым конклавом. Один из его членов, контролёр Ла Шамарее был столь любезен, что предлагал её простить, учитывая предыдущие заслуги, одному ему известные, но президент суда Карту сказала, что прощение подобной ошибки будет иметь опасные последствия, что новички, поощрённые безнаказанностью столь гнусного разгула, пали бы скоро в такую же яму беспутства и разгула, как эта дочь Опера-Комик. Она добавила при этом, насколь позорно и стыдно, что зерно проституции у этой девицы проклюнулось на чистой природе театра, который всегда был учреждением… нет… школой деликатности и благородной вежливости для девиц, и что, наконец, если простить виновницу, то отныне ни одна честная девушка не захочет пойти служить в Оперу. И мадам Карту заключила, что эта девица должна быть незамедлительно исключена из труппы, а господин Тюре, ясновидец и провидец, был вынужден с этим согласиться.

Итак, приблизительно уже две недели я стирала свои подошвы своих балеток среди других учеников Терпсихоры, когда однажды утром, проснувшись, получила письмо. Вот его сущность:

« Мадемуазель, я вас вчера увидел в Опере. Ваше лицо мне понравилось. Если вы чувствуете в себе настроение принять расположение человека, который ненавидит затруднения в любви и не думает о деньгах, будьте так добры сообщить мне об этом без промедления. Я к вашим услугам, и т.д.. »

Хотя я ещё не обладала большими знаниями этикета высшего света и стиля людей из этого круга, я разгадала без труда по лаконичным и резким оборотам этого короткого письма, что затронула сердце финансиста. Мои скудные познания об этом круге людей не позволяли отклонить столь ценное предложение, которое так неожиданное впорхнуло в мои руки… я же не совсем дура. Я ему немедленно ответила… что месье оказал мне огромную честь, отдав предпочтение из такого сонма любезных девушек Оперы, и что было бы слишком зло не ответить на проявленную им доброту, и для меня было бы недостойно не принять его предложение… и что если ему не терпится меня увидеть, то мне не меньше хотелось бы лично засвидетельствовать ему моё глубокое уважение.

Час спустя после моего ответа он уже прибыл ко мне в экипаже, без бриллиантов в отделке, но со многими деталями, говорящим людям о статусе владельца. Я встретила хозяина экипажа на лестничной площадке. Если описать его портрет в трёх словах, то скажу вам, что это был маленький, коренастый, ужасно некрасивый человек, приблизительно шестидесяти лет. При виде меня он пробормотал пять или шесть любезных фраз, которые я могла бы и не понять без столбика монет в пятьдесят луидоров, который он скромно положил в мою руку. И в этот момент любая тоскливая речь уже кажется восхитительной и возвышенной, если она сопровождается и преподносится столь щедрым способом. После этого я уже смогла легко рассмотреть в чертах его лица изысканность и признаки дворянского происхождения, которые ускользнули от меня при первом взгляде. Вот как много значат для женщины красивые способы знакомства, правильно выбранный дебют кавалера.

Я была, можно сказать, в более провоцирующем и возбуждающем, чем кокетливом утреннем домашнем платье. Искусство, которое я проявила, выбирая платье, должно было подчеркнуть природную привлекательность моего тела. Я имела причину трезво оценивать власть этой комбинации… и не ошиблась. Мой финансист нашел меня восхитительной. Жадность его взглядов и нетерпение его рук не позволяли мне сомневаться в том, что ему не терпится добраться до моей комнаты. Но я переоценила свои силы. Между тем, а что же случилось? Ничего фатального, но после игривости первых трёх четвертей часа я была безжалостно спущена со своего королевского трона. Это унизительное приключение меня смертельно уязвило, поскольку впервые в жизни я потерпела фиаско. Я дрожала от страха, испугавшись, что это произошло потому, что мой новый любовник обнаружил во мне некоторый недостаток, неизвестный мне до сих пор. К счастью, мой финансист меня успокоил, признавшись, что дело не во мне, и он и ранее был подвержен подобным несчастным случаям. И действительно, он оказался хорошим человеком и считал меня настоящей искусницей, так как в течение одного года, который я прожила с ним, он не упускал случая регулярно, два раза неделю, посещать меня. Что бы там ни было, многие девушки оказались бы очень счастливы на моем месте и на тех же условиях. Мой денежный туз меблировал мне квартиру на улице Святой Анны, избавлял меня от расходов на мой дом, и помимо этого давал мне ещё сто пистолей в месяц. Я собиралась сколотить состояние с ним, когда непредвиденный сбой в отлаженной было схеме поразил отлаженный ритм моей жизни и нашей нежной связи.

В Опере все зависит от имеющейся у вас репутации. И, как ни странно, ничто не оказывает такой чести актрисе, как известие о том, что она стала причиной банкротства своего поклонника или и отправила его в больницу лечиться от психического расстройства. Разорение моего финансиста предоставило мне удивительный кредит в высшем свете. Толпа кандидатов на моё сердце со всех стран мира представилась мне на аудиенцию. Тем не менее, я не решилась сделать выбор, не проконсультировавшись с месье де Гр-е, перед которым я имела определённые существенные обязательства. А ниже я попытаюсь изложить спасительные советы, которые я от него получила, прежде чем сделать новый выбор, как памятник моей благодарности по отношению к нему, и как наиболее точное руководство для девушек, которые хотят извлечь пользу из своих прелестей.

Итак, советы светской девушке:

Любая персона, которая желает достичь успеха за счёт своих природных данных, сексуальных знаний и умения, должна, как продавец, иметь в виду только свои проценты и прибыль, и ничего другого.

Пусть её сердце будет всегда недоступно настоящей любви. Достаточно, чтобы она лишь делала вид, что любит, и смогла это внушить другим.

Пусть у того, кто сможет оплачивать её жизнь лучше всего, будет предпочтение перед его соперниками.

Пусть она менее всего стремится к людям с титулом: они – по большей части, чрезмерно высокомерны, и к тому же, изрядные прохвосты. Крупные финансисты крепче и надёжнее, легче слушаются руля, нужно только знать способ, как их брать за живое, а затем их уже несложно приручить, если у вас есть хоть немного мозгов в голове.

Если девушка разумна, то она бесцеремонно выпроваживает прочь грелюшонов, любовников проституток, без зазрения совести живущих за их счёт, ведь кроме того, что именно эти животные не приносят никакой выгоды дому, они часто ведут его к финансовому краху. Когда, однако, на её пути окажется некоторое хорошее мимолётное и крайне денежное увлечение, необходимо, чтобы эта скрупулёзность не стала изменой. Помните, что это – лишь случайный заработок в нашей профессии.

Пусть девушка придерживается, насколько это возможно, умеренности, и позволяет себе изредка приобретения, которые её покровителю в силу той или иной причины не будут стоить ничего.

Пусть у нее всегда будет находится время для того, чтобы выгодно разместить заработанные деньги, по мере того, как они к ней поступают, и из этого девушка сделает себе хорошую ренту на оставшуюся после отхода от профессии жизнь.

Если иностранец и француз конкурируют одновременно на получение удовольствия от общения с нею, то при прочих равных качествах пусть девушка не стесняется объявить о своих предпочтениях в пользу первого. Независимо от того, что этого требует и элементарная вежливость, она всегда поймёт, что более выгодно и удобно иметь дело с некоторыми милордами из Лондонского Сити. Именно эти люди, крабы по своей сущности, способны разорять друг друга своей гордостью и тщеславием, чтобы их сочли более богатыми, чем они есть на самом деле.

Девушка должна действовать очень осторожно, на благо своего здоровья, избегая американцев, неаполитанцев и испанцев, предельно уважительных и обходительных при первом общении, но, как говорится, Timeo danaos et dona ferentes, «Боюсь данайцев и дары приносящих», ведь буквально сразу же после вступления в права на вас они сильно меняются.

Наконец, в заключение, последний совет: пусть девушка тщательно изучит своего любовника, влезет в его шкуру, чтобы она была на ней, как её собственная.

Подписано: месье Гр-е.

Хотелось бы, что все дочери моей профессии хорошенько запомнили этот вид кодекса куртизанки, и использовала его также тщательно и умело, как и я.

Первой жертвой, заменившей мне финансиста, стал барон, сын крупного продавца из Гамбурга. Я никогда не думала, что из Германии может приехать к нам настоль глупое и чрезмерно неприятное животное. Он был шести футов высотой, кривоногий, рыжий, неимоверно глупый, и, к тому же, пьяница. Этот дворянин, надежда и идол своей семьи, путешествовал по миру, чтобы, по замыслу его родителей, приобщить к хорошим качествам, которыми его одарила природа, те, что приобретаются, вращаясь в высшем свете европейских столиц. В Париже он поселился в доме своего банкира, которому было поручено следить за счётом барона, ограждать его от всяких приживал и девушек с Монмартра.

Месье де Гр-е, всегда усердно пекущийся о наших интересах, счёл, что это будет неправильно, если этот молодой голубь ускользнёт из нашей голубятни. Он ему разъяснил, что будет неприлично, если сеньор такого благородного происхождения, будет жить в Париже не так, как это у нас принято для таких персон, и это будет непростительной ошибкой и не окажет ему чести, если он не запишет на свой счёт театральную девушку, ведь, одним словом, именно подобная связь давала нашим лучшим молодым юношам, всем нашим первоклассным адвокатам и судьям возможность занять подобающее им место в приличном обществе.

Господин барон, вкусивший столь разумный совет, признался месье Гр-е, что уже давно подвергался насмешкам светских людей. Но, как говорится, девушка – это манишка мужчины, и если он её рассматривает, только как проститутку или как сексуального партнёра, то лучше будет для него… при желании иметь одновременно любовную интригу и положение в обществе, познакомиться с девушкой из Оперы. Барон сказал, что он был бы очень счастлив, если бы смог быть со мной. « Чума,– ответил месье де Гр-е,– у вас столько вкуса, как если бы вы уже десять лет провели в Париже. Вы действительно знаете, что с незапамятных времён эта девушка считается самой прелестной на наших театральных подмостках! И… какая удача! Вот уже месяц, как она свободна, и сейчас усыпана предложениями, пребывая в раздумьях, на какое ответить. Осаждена со всех сторон, словно крепость, в подвалах которой скрыты неисчислимые сокровища. Но, позвольте мне взять на себя заботу об этом вашем деле. Я берусь его уладить, и беру на себя обязанность провести переговоры с ней на эту тему– успех не очевиден, но возможен. Скажу вам откровенно, что меня заставляет надеяться на него, так это то… только между нами говоря, у неё есть только одна слабость-она неравнодушна к иностранцам. Ещё хочу добавить, да будет вам было известно, что корысть – это, что ею движет менее всего, и что она девушка, которая жаждет серьёзных отношений, и хотела бы встречаться с человеком, у которого честные намерения в отношении неё. Вы не могли бы поверить, на сколь она была привязана к её последнему любовнику. Справедливо и то, что он был этого достоин, как и то, что никто и никогда не вёл себя со своей любовницей более благородно и искренне, чем он. Она напрасно пыталась скрывать от него свои желания (так как вы прекрасно чувствуете желания своего любимого партнёра), и у него было удивительная проницательность, позволяющая ему их обнаружить и удовлетворить. И всё-таки это была схватка, если можно так сказать, между наиболее трогательными, незаинтересованными и великодушными людьми нашего мира.»

Барон, восхищённый похвалами и комплиментами, которые месье де Гр-е сделал в мой адрес, настоятельно попросил его использовать все свои связи, чтобы как можно раньше завершить это дело, и по любой цене, каковой бы она не была. Я решила немного распалить его желание, и потянула несколько дней, прежде чем дать ему положительный ответ. Наконец, наша первая встреча состоялась в Опере на репетиции оперы Иеффай, где ему посчастливилось весьма уважительно поцеловать мне руку за кулисами. Я была совсем не рассержена, и хотела, чтобы он меня увидел на этой репетиции, потому что обычно мы появляемся на сцене с помпой, в великолепных костюмах, торжественно, сияя достоинством, обласканные взглядами зрителей и своих слабоумных любовников.

Хотя к тому времени я сумела обанкротить только одного мужчину, у меня было уже достаточно драгоценностей̆ и ценных тряпок, чтобы я могла быть на одном уровне среди ведущих девушек нашей труппы, и занять одно из кресел возле оркестра, где можно было беззаботно положить ногу на ногу. Было холодно в то время, а мы были в одном неглиже, поэтому я была сверху мягко укутана в меха горностая и соболя, ноги у меня были в специальной коробке, обитой темно-красным бархатом, на который была накинута медвежья шкура, а рядом был шар из олова, полный горячей воды, выполнявший роль печки. Окружённая этим горделивым набором роскошных предметов, я сидела с рассеянным видом женщины, готовой к интриге с золотым тузом. Иногда я посматривала на мои часы, когда они играли четверть. Я поочерёдно открывала все мои табакерки, поднося время от времени к своему изящному носику великолепный флакон из горного хрусталя для духов, которых у меня в нём тогда ещё не было. Я склоняла голову, чтобы поговорить о пустяках со своими подругами, чтобы любопытные лорнёры смогли обсудить элегантный оборот моей фигуры, равно как и её отдельных частей. Одним словом, я совершила в тот вечер сотню дерзостей, которыми простаки зрители были очарованы. И если бы кому-нибудь посчастливилось встретиться с моими глазами, то я бы увидела в их взоре только глубокое, почтительное уважением, и скрытое желание, чтобы я ответила им неощутимым, незаметным для других маленьким безумным поступком.

И в этот момент моего триумфа я вдруг вспомнила о первом условии, которым я должна руководствоваться в своей жизни. О роскоши, которая мне окружала, и низости тех, кто за мной ухаживал. Я считалась божеством, но разве следовало верить слепому идолопоклонничеству лиц, восседавших на самых лучших местах Оперы? Ведь они только одурманивают нам голову своей лестью и пресными комплиментами. Никогда не следует забывать, как ни постыдно это звучит, что вся наша заслуга состоит только в нашем беспорядочном и безграничном воображении и в необычности вкуса наших поклонников. Простите меня, мои добрые подруги, что я беру на себя смелость столь прозаического объяснения нашей популярности. Не следует опасаться из-за этого потери ваших будущих процентов, это было бы напрасно, ведь пока будут мужчины в мире денег, вы никогда не испытаете нехватку в жертвах.

Давайте возвратимся к господину барону. Я с удовольствием заметила, что моя милость погрузила его в состояние восторженного восхищения, и что взгляд его уже более не свободен. С начала до конца репетиции оба его лорнированных глаза были зафиксированы на мне так же, как у легавой на дичи в поле. Я оказала ему милость, когда выходя из Оперы, приняла приглашение занять место в его карете и отужинать с ним. Господин Гр-е, который ехал в своей карете позади нас, присоединился к нам через четверть часа. Так как я не хотела хоть одним намёком показать, что это он меня подарил барону, я вела себя в тот вечер с большой осторожностью и тактом, и сыграла столь естественно роль практически невинной девушки, что бедный идиот счёл меня искренне способной воспылать к нему чудесной страстью.

Природа почти всегда компенсирует нанесённый ей ущерб, и этому дурачку она добавила дозу повышенного чувства самолюбия… чем более они смешны и неприятны, тем больше верят в свои несуществующие достоинства. Таким же слабым и бесхарактерным был мой герой. Он не сомневался, что я была влюблена в него, поскольку он был также привлекателен, как и я. Я укрепила его в этом заблуждении маленькими хитростями, которые использовала во время ужина, в конце которого, когда барон уже уходил, я, глядя прямо в его глаза, в которых, клянусь вам, сквозила любовь, сказала, что ожидаю его следующим днём между десятью и одиннадцатью, дабы вместе со мной испить по чашке шоколада (Это было время, когда я хотела провести первую пробу его великодушия). Он был столь пунктуален, что я ещё лежала в кровати, когда горничная сообщила мне о приходе барона. Наспех одев халатик, я вышла к нему, совершенно не опасаясь, как, впрочем, и большая часть наших девушек, показаться перед ним, не посетив перед этим туалетную комнату и не попудрив лицо. Я прекрасно знала, что невозможно заменить искусство на природу, и не заковав себя туалетными прелестями, вышла к нему в самом простом неглиже, открывавшем для взора при движении различные части моего прелестного обнажённого тела.

– 

Это прекрасно, месье барон, таким образом удивлять людей. Ах! Но, мой Бог! Который сейчас час? Конечно, ваши часы спешат… не может быть, чтобы было уже так поздно. Боже милосердный! Пощадите! Мне страшно. Признайтесь, что вы находите меня отвратительной, ужасной. Я страшно раздосадована, что вы меня застали в подобном беспорядке. Известно ли вам на самом деле, что я не сомкнула глаз сегодняшней ночью? У меня, могу вам сказать, разыгралась мигрень, что меня крайне огорчает. Как бы там ни было, я уверена, что удовольствие вас видеть её рассеет. Давайте, Лизет, поторопитесь, приготовьте нам шоколад и не забывайте, что я не люблю лёгкий. »

Мои приказы были выполнены моментально. В то время, как мы угощали наше обоняние и наш дворец приятным запахом духов этой пенистой жидкости, пришла Лизет предупредить меня, что со мной хочет поговорить мой ювелир.

– 

Что! Какая назойливость!– Воскликнула я.– Разве не сказала я вам, что меня нет дома ни для кого, кроме месье барона? Слуги достаточно странные люди. Напрасно стараться давать им указания, они все равно поступают по-своему. Это меня гневит… Но, с разрешения месье барона, давайте узнаем, что он хочет от меня. Введите его… Ах! Добрый день, дорогой господин де Ла Френе; я вас прошу, скажите, что вас привело этим утром в наш квартал? Как идёт торговля? Я догадываюсь, что вы хотели мне снова что-то показать.

– 

Мадам,– ответил он,– это – как раз то, что заставило меня прервать ваш покой, ведь я полагал, что находясь по соседству с вами, вы не гневались бы на меня, если бы мимоходом я показал бы вам кое-что сугубо набожное… крестик, который мне заказал один финансист с Вандомской площади. Я могу сказать, не хвастаясь, что уже давно мне не удавалось создать более красивой вещицы.

– 

Действительно, господин де ля Френе, вы – порядочный человек, который не забывает своих друзей, и я очень признательна вам за этот знак внимания ко мне с вашей стороны. Поэтому, давайте взглянем на ваш шедевр. Ах! Посмотрите, месье барон, как это красиво! Оправа прелестна. Действительно, это – художественное произведение восхитительного вкуса. Камни великолепны, а огранка совершенна. Не находите ли Вы, какой удивительный огонь исходит от них? Эти финансовые нахалы сегодня покупают для своих жён самое великолепное. Искренне могу сказать вам, какое я испытываю сожаление, что столь красивая вещица предназначена жене этого станка по чеканке луидоров. И сколько это стоит, скажите пожалуйста?

– 

Мадам,– ответил Ла Френе,– ему я её уступаю за восемь тысяч франков, и это моё последнее слово.

– 

Если бы у меня были деньги, я бы купила у вас эту вещицу и за девять с половиной тысяч, и не испытала бы угрызений совести, если бы вы оставили эту вещицу в моем доме, не донеся её до дома заказчика.

– 

Вы знаете, мадам, что я всегда к вашим услугам. И если бы это была не только фантазия…

– 

О! Нет, в моих правилах ничего не брать в кредит.

Барон, как я это и предусмотрела, восхитился возможностью, что ему предоставил столь красивый и удобный случай поухаживать за мной и завладел крестом, предварительно дав за него ювелиру шесть сотен луидоров и кредитный билет, подлежащий оплате на следующий день. Я, поначалу, притворилась серьёзно рассерженной девушкой, благородной и незаинтересованной в таком щедром подарке. «Я не сомневаюсь в вашей порядочности, месье барон, но вы не справедливы, и принять ваш подарок-это значит… перейти все границы великодушия. Говорю вам истинную правду… это совсем не доставит удовольствия. Я понимаю, что не запрещено получить безделицу от человека со вкусом… Но я искренне ещё раз повторяю вам: я не могу принять эту изящную вещицу.» После этих слов мой простак собственноручно повесил крестик на мою шею, а я, подчёркнуто рассеянно отправилась в свою спальню. Барон последовал за мной, и я, не заставляя его более изнемогать, дала ему на коленях у кровати признание в любви стоимостью девять с половиной тысяч франков с такой очевидной нежностью и естественностью, что этот дурачок подумал, что мои милости к нему были настоящими и непритворными.

Месье Гр-е, которого я предупредила накануне о моём намерении разорить этого честного дворянина, пришел нас проведать в полдень, чтобы получить свои комиссионные за посредничество в нашем знакомстве, и у меня была приготовлена для него коробочка с золотой заколкой от Мобуа. Поскольку в тот день в Опере не было постановки, мы поужинали вместе, и каждый из нас имел причину быть довольным покупками, которые он сделал в этот день, и радость от этого была душой нашего пира. Господин барон пришел в столь прекрасное расположение души и благостное настроение, что сыпал в изобилии на ломаном французском грубыми немецкими шутками, разбрызгивая вокруг свою германскую слюну, теряя вместе с ней остатки здравого смысла, которого у него и так-то, честно говоря, было совсем немного, так что очень скоро мы отослали тело мертвецки пьяного барона к нему домой. После этого испытания его великолепной щедрости я решила, что из этого дурачка я смогу извлекать пользу, не вступая с ним в серьёзную связь, просто продолжая играть красивую страсть. Я преуспела в этой линии поведения и получила от господина барона все, что хотела.

Ежедневное общение постепенно смиряет нас с недостатками людей, которых мы видим постоянно. Даже такой совершенно глупый и абсолютно неприятный человек, как мой гамбуржец, не вызывал уже у меня таких неприятных чувств одним только своим видом, как в первый день знакомства, когда ужасная бестактность с его стороны внушила мне казалось непреодолимую неприязнь к нему. У него был, как я об этом говорила выше, похвальный обычай упиваться собой и, к несчастью, он пребывал в этом состоянии практически постоянно. Вечером, собираясь ложиться в постель, этот обжора, входя в спальную комнату, ударил ногой по порогу двери и, потеряв равновесие, упал носом на плитку. Его падение, помноженное на приличное алкогольное опьянение, было ужасающим. Он остался лежать на полу без движения с окровавленным лицом. Если бы у меня было время, я упала бы в обморок рядом с ним, но мне не хотелось ненужной шумихи, которая непременно бы возникла, если бы барон умер в моей спальне, поэтому через минуту я уже летела в мою туалетную комнату, откуда возвратилась, снабжённая тремя или четырьмя флаконами различных духов и ароматической водой. Так как я сочла барона раненым более опасно, чем было на самом деле, я не довольствовалась тем, что обмыла и промыла его окровавленную морду, а решила заставить его проглотить также ложку целебной воды аркюбусад : но едва у этого негодяя оказалось на губах несколько капель этого чудесного лекарства, ужасная икота поразила его, и в тот же момент из его рта на меня вывалилось добрых три четверти его ужина. Я напрасно пыталась выбросить из головы и забыть картину этой неприятной сцены, мне достаточно было знать, что этот негодяй вырвал вместе со своим ужином моей драгоценной эссенции более чем на четыре луидора, эссенции, которой я ароматизировала и полоскала своё нежное горлышко.

Я была настолько разгневана этим, что заставила слуг выбросить его вон из моей квартиры, и приказала никогда больше не пускать его ко мне. На следующий день, по пробуждении, вспомнив все обстоятельства своего пьяного приключения и мои намерения, барон не отчаялся. Он мне написал несколько писем, которые я отказалась принять и вернула ему. Наконец, его последней попыткой вернуть меня стало обращение за помощью к месье де Гр-е. Это было равносильно добровольному походу прямо в когти лисы. Хитрый сводник, далёкий от того, чтобы попытаться успокоить его тревогу, наоборот, раздул до небес ошибку барона, и признал её непростительной. Бедный барон, утонувший после его слов в своей скорби, плакал, стонал, выл, и совершил столько других экстравагантных для мужчины поступков, что месье Гр-е, опасаясь в конце концов, как бы бедный барон не повесился на пороге своего дома, решил сменить тон и гнев на милость.

– 

Вы имеете дело,– сказал он ему,– с самым большим и щедрым сердцем, какие только могут быть у девушек нашего мира. Это – большое преимущество в той ситуации, в которую вы так неловко попали. Каким бы ужасным ни было оскорбление, которое вы ей нанесли, я не отчаиваюсь, и думаю, что ваши сожаления и угрызения совести рано или поздно помогут угаснуть её гневу. У меня есть основание полагать, насколько я её знаю, да что там, я в этом уверен, не сомневаюсь, что вскоре она вас страстно возжелает, и что только из гордости, которая ею владеет, она ещё не ответила вам. Вчера, я об этом говорю вам совершенно серьёзно, только вчера она уже не могла сдержать своих чувств и рыдала здесь, на этом самом месте, когда я попросил её рассказать о том, что произошло между вами. Она мне также призналась, что никогда и никто не внушал ей столько нежности, сколько вы, и что с тех пор, как вы расстались, она… о господи, бедный ребёнок, спала не больше четырёх часов в сутки, и видит бог, насколько с тех пор её преследуют неудачи-уже несколько дней она изнемогает под весом печалей, который вы ей причинили, да и один негодяй и плут, заслуживающий быть повешенным, преследует её и заставляет продать мебель из-за какой-то несчастной суммы в две тысячи экю, которые она ему задолжала.

– 

Виват,– воскликнул барон, обнимая его,– вы меня вернули к жизни, я опять смотрю на мир в радужном цвете, ведь вы мне предоставили шанс вернуть утраченное. Завтра же я оплачу её долг с процентами.

– 

Клянусь,– ответил месье Гр-е,– это то, что называется торжеством разума. Эта ваша идея, хотя и очень простая на первый взгляд, не пришла бы мне самому в голову и через сто лет. Она, безусловно, очень достойна такого сеньора, как вы, и одновременно влюблённого человека, который имеет достойный предмет для обожания. Да, я согласен с вами: невозможно представить себе средство более действенное, чтобы победить её недобрые воспоминания. У неё слишком деликатное сердце, чтобы не проникнуться глубиной души дворянина, действующего таким образом. Только поторопитесь, чтобы добиться нужного результата.

В итоге, невиновный барон приложил столько прилежания и усилий в поиске прощения и денег, что не прошло и суток, как месье Гр-е пришел ко мне вместе с бароном, позвякивающим красивыми новенькими двумястами пятьюдесятью луидорами. При мелодичном звуке этих монет поток слез умиления незамедлительно пролился из моих глаз. Эта ситуация так растрогала барона, до такой степени животной непосредственности, что он принялся орать, как телёнок, и наше примирение было настолько трогательно, что можно было лишиться чувств от смеха.

Хотя, нужно было быть настолько флегматичным, каким был месье Гр-е, чтобы сохранить его серьёзность при виде столь комической картины. После этой красивой репатриации, любовь и великодушие барона увеличились настолько, что я его оставила, якобы, без последней рубашки, как выразился один хороший человек-его отец, вовремя явившийся в Париж, чтобы оборвать поток чрезмерных расходов своего непутёвого сына и вырвать его из моих рук. Таким образом заканчивается моя история с этим Адонисом, родом из Холстейна.

Прельщённая изрядной контрибуцией, которую я только что получила от вражеской страны, я решила полностью посвятить себя внешнеполитической деятельности, поскольку не имела никакого желания состариться в своей профессии. Согласно моим расчётам, ещё два или три таких дурачка, вроде моего последнего немчика, поставят успешный крест на моей цветущей карьере. Но когда я поняла, что такие хорошие варианты не подворачиваются моментально под руку, то приняла решение не вести праздный образ жизни и совершить экскурсию по моим соотечественникам, в ожидании своевременной и надлежащей замены господину барону.

Это – обычный способ, принятый среди девушек нашего круга, показываться как можно чаще на публике, когда содержатели покинули их, чтобы предупредить потенциальных клиентов, что место пусто, и они могут делать заявки на аренду прекрасного и свободного существа. Следуя этому разумному обычаю, я отметилась во всех наиболее посещаемых местах, разве что за исключением Тюильри, где мы показываемся с большой неохотой после оскорбительного приключения с Мадемуазель Дюрошер.

Королевский Дворец был территорией, находиться на которой было нашим правом, приобретённым, кажется, согласно одного старинного предписания, тогда же, когда была учреждена Опера: нам разрешалось беспрепятственно посещать сады, и этой льготой мы пользуемся, наслаждаясь возможностью безнаказанно, с полной свободой, пренебречь глазом простого зрителя и обывателя, подглядывавшего за нашими гордыми лицами и фигурами. И напрасно некоторые едкие критики осмеливаются говорить, что там, обычно, можно было увидеть только ростовщиков, меркурианцев, этих посланцев любви, и шлюх, их завистливые и тёмные инсинуации не мешали красивой праздной парижской молодёжи, не препятствовали модникам, и популярным в свете аббатам собираться там каждый день, главным образом, вечером, до и после Оперы. Бесконечное множество красивых женщин всякого рода составляли одно из главных украшений этих вечеров. Шпалеры, стоявшие вдоль деревьев большой аллеи, предлагали восхищённому взгляду одновременно как помпезный, так и смешной, развлекательный спектакль, восхитительные разновидности которого выше любого описания моими словами. Тысяча маленьких страстей, превращённых в миллион проворных воробьёв, заставляют вас дышать воздухом похотливости, которого вы никогда не ощутите ни в одном другом месте. Но, что удивительного в этом? Ведь вполне справедливо, что мы были душой общества, жаждущего наслаждений, если справедливо утверждение, что за нами везде следуют сливки общества, что места, которые мы посещаем, моментально становятся самыми приятными и модными в мире?

Действительно, чудесный дар очаровывать и веселить всех, кто нас окружает, настолько неотделим от людей, которых сладострастие сопровождает даже до алтаря. Свидетелем тому является церковь Кянз-Ван. Мы пользуемся привилегией совершать там такие же непристойности, как и в Королевском Дворце или нашем театре. Бог знает, какая толпа богомольцев собирается там по праздникам и воскресеньям. Мы в этой церкви осаждены сонмом прекрасных лиц, окутаны уважением и лорнированием, а в наши уши постоянно елеем втекает восхищённое мурлыканье толпы. Мы отвечаем на такую милость игривыми и шутливыми речами, а иногда и взрывами смеха, которые мы стараемся придушить, закрывая лицо веерами. Между тем, месса заканчивается, и частенько, не остерегаясь священника, даже не смотря в его сторону, стоит он на алтаре или нет, и наше набожность нашего поведения в этот момент состоит в том, чтобы закончить переговоры со своими партнёрами о предстоящем ужине в маленьком доме, или заключить более долговременную сделку.

И мне случилось однажды заключить там одну сделку, в результате которой я была крайне оскорбительно обманута. Один из этих любезных рыцарей, у которых, как оказалось, доброта является качеством наносным, и которые по непростительной небрежности шефа полиции устраивают дебоши и скандалы на улицах Парижа за счёт простых горожан, так вот один из этих негодяев, из этих плутов, открыл простой секрет быть приятным для всех. Я имею в виду как участие в милом кутеже в Булонском лесу, так и ужин в Глясьер, с их знаменитым катком. Скучали бы мы от того, если бы этот господин рыцарь не присутствовал там с нами? Уверяю вас, что нет.

Я заметила здесь мимоходом, что эта презренная торговля своим телом, как вид коммерции, тем опаснее, что она в то же время является большей частью приятного и заманчивого на первый взгляд времяпрепровождения в обществе тех, кого в нём одним словом называют приличным общества. Я добавлю, на основании собственного опыта, что обычно следует остерегаться чересчур излишне куртуазных персонажей в вопросе чести, поскольку я честно могу сказать, что редко среди них оказываются порядочные люди.

Я возвращаюсь к моему искателю приключений. Уже давно я страстно желала заполучить великолепный бриллиант, который сверкал на его пальце. Плут мне часто повторял, что нет такой вещи, которой он не мог бы пожертвовать ради меня, если я соглашусь оказать ему хотя бы лёгкую милость. Хотя я делала вид, что совершенно не верю его словам, тем не менее, у меня было слишком хорошее мнение о моем личике и фигуре, чтобы сомневаться, что он говорит не искренне или шутит. Так что я была совершенно уверена, что кольцо рано или поздно будет принадлежать мне. Я ожидала только случая, чтобы заполучить его и думала, что такой случай мне представился однажды в воскресенье на мессе в церкви Пятнадцать-Двадцать, когда я заметила лорнирующего меня господина, который простёр в мою сторону полную изящных комплиментов красноречивую речь. Я ему ответила, что если я действительно являюсь причиной столь льстивых речей, которые он только что держал, то могла бы я убедиться, что именно моё сердце ему их внушило.

– 

Ах!– воскликнул он, испуская вздох, который я сочла искренним, настолько хорошим он был актёром,– не нужно иметь зоркого взгляда, дабы искать здесь самое прелестное лицо, и ни к чему добиваться благосклонности других, если мне известны ваши заслуги, и если осмеливаюсь ближе познать ваши?

– 

Но, – ответила я ему, предположив, что он действительно заметил мои заслуги, более или менее реальные. Ведь разве я могла опасаться клятв других людей? Неужели может кто-то обманывать каждый день других лучше, чем я? -Ах! Господин рыцарь, если я потребую от вас искреннего подтверждения ваших чувств, вас, это, возможно, затруднило бы?

– 

Что,– ответил он,– вы уже сочли меня наполовину обманщиком…?

– 

Я вам поверила бы,– прервала я его,– как и другие, которые уже говорили вам, что три четверти ваших комплиментов-ложь. Например, по крайней мере, постарайтесь хотя бы не шутить и признайтесь, что вы были бы немного озадачены, если бы я вас поймала на слове, когда вы мне предложили бы ваш бриллиант…

– 

Мадам,– возразил он тоном оскорблённой невинности,– прежде чем выносить окончательное суждение в ущерб честным людям, мне кажется, что вы должны были бы их подвергнуть испытанию.

– 

Согласна. А какое вы сами для себя пожелаете,– ответила я ему, улыбаясь,– просто необходимо, чтобы добро побеждало зло. Люди, в общем-то, по сути своей неверны, так что это не такая уж большая несправедливость думать о вас не лучше, чем о других, вам подобных. Между тем, так как у меня нет существенной причины, обязывающей меня судить о вас слишком строго, я хочу сделать исключение в вашу пользу и полагать, что у вас нет ничего общего с другими мужчинами, что вам присущи качества, благодаря которым вы стали уважаемым в обществе человеком. Но не совсем прилично обсуждать в церкви такие метафизические вопросы, так что лучше заходите лучше ко мне поужинать, и мы с удовольствием обсудим их.

И вот, за этим ужином меня ожидало предательство. Первое, что сделал этот известный в свете и дворе кавалер войдя в мои апартаменты-одел мне на палец кольцо со своим чудесным бриллиантом. Восхищение, эйфория, в которую меня буквально повергло обладание столь ценным украшением, не позволило мне отклонить ни одного его желания. Я ему дала до и после ужина столько дани признательности, сколько он возжелал. И в результате, как вы думаете, что я приобрела на этом чувственном и страстном рынке любви? Ничего. Бриллиант оказался фальшивым. Я оказалась обладательницей лишь, фигурально выражаясь, пустой золотой коробочки, мошенник сумел избежать оплаты моей благосклонности, и я не получила никакой реальной выгоды, кроме неудобств, которые господа из Тюильри обычно устраивают нам, смешивая напиток для дам, составленный из освежающих, бодрящих и диуретических ингредиентов.

То, что было огорчительнее всего в этом приключении, так это то, что я была далека от того, чтобы осмелиться отомстить этому бесчестному мошеннику и прохвосту. Я всего лишь дрожала от одной только мысли о том, что он может прилюдно огласить произошедшее между нами и станет насмехаться надо мной, будет иронизировать, что я сама заплатила за его любовь, чтобы сохранить тайну. И у меня хватило ума и благоразумия тихо и молча проглотить эту пилюлю, и чтобы отвар из этих таблеток действовал эффективнее, я сослалась на боль в груди, дабы месье Тюре меня избавил от необходимости танцевать в ближайших оперных постановках. Однако я не игнорировала вечера в Опере, притворялась, присутствуя на них инкогнито, усаживаясь в середине амфитеатра, изменив макияж, чтобы меня нельзя было так просто узнать, но не настолько, несмотря на это, чтобы не быть, как всегда, чрезвычайно элегантной, слегка неглиже, и необыкновенно обворожительной.

Бог мой! Моё повествование было бы просто сборником красивых глупостей, которым я могла обогащать публику, если бы сообщала ей лишь о пресных и убийственно скучных речах, которые мне приходилось терпеливо выслушивать со всех сторон от целого роя болтунов, напевавших их в мои уши! Как это возможно, чтобы мужчины были одновременно столь фривольны и столь мелочны? Неужели они серьёзно думают, что мы будем так жадны до плоских похвал и низкой лести, чтобы получать удовольствие от их глупых излияний, и возжелать продаваться им за такие глупости?

Среди этого неисчислимого количества нелепых персонажей был некий бледненький финансист колоссального телосложения, который, нелепо грассируя, с выражением невыразимого доверия на лице картавил абсолютно абсурдные комплименты, какие только могли слететь с языка имбецила и один старый, беззубый командор, наслаждающийся своими унылыми комплиментами до такой степени, что заставлял падать в обморок предмет своего обожания, стараясь со своей стороны вдохновить во мне вкус к его красивым маленьким морщинистым глазкам множеством сладеньких фраз, почерпнутых из романа Оноре д’Юрфе «Astrée». На некотором расстоянии от этого матадора комплимента расположился молодой фат, который скромно бросал в мою сторону страстные взгляды, бормоча при этом настолько тихо, чтобы мне не составляло труда услышать, что я прелестна, обладаю божественной красотой, выше ангелов, ярче звёзд, и если бы я соизволила бросить взгляд на них, то они скромно опустили бы свой лик, чтобы попытаться меня убедить в моей неземной красоте, и шептали бы эти слова очень нежно и тихо, дабы их справедливые слова о моей божественной красоте нельзя было заподозрить в лести, если бы я их услышала.

Когда я думаю о такой дерзости, меня соблазняет довольно простая мысль о том, что либо создания, подобные мне, обладают настолько могущественной, сильнодействующей привлекательностью, либо, что мужчины всего лишь слепые и глупые животные. Что бы там ни было, мания, с которой нас домогаются во Франции, столь глубока, что по силе вожделения к нам, театральным девушкам, не сравнится никто, и что особенно льстит, даже королевские особы, отмеченные лишь заслугой их рождения от определённых титульных персон, и ни чем более. И разве можно приписать это моё заявление сумасшедшему тщеславию, подвигнувшему меня на глупое желание заставить поговорить о себе? Ведь и на самом деле, разве не мы дали стержень нашим любовникам, заставили их поверить в их исключительность, обрести эго. Те, кто должен был быть презрен окружающими за своё ничтожество, в одночасье становились благодаря нам популярными членами общества, их нельзя было больше игнорировать, они становились модными господами. Почему? Да потому, что их любовницами становились такие очаровательные красавицы, как мы, оперные актрисы. Сколько презренных финансистов безвестно пропали бы в анналах истории, и никто и никогда бы не узнал об их воровстве и взяточничестве, если бы не мы, милые оперные девушки? Именно мы тянем этих людей из темноты забвения, именно мы отягощаем их чрезмерными расходами, погружаем в пучину растрат и разорение Разве можем мы забыть известную солистку мадемуазель Пелисье, и её репутацию? Как и в любом другом жанре, в нашем она пользуется большим авторитетом. Бесспорно, именно эта бесподобная сирена обогатила блеск истории нашей профессии, пустив по миру одного еврея-финансиста, тайного миллионера, имевшего скрытые рычаги управления Францией. Благодаря своей коллекции честно заработанных бриллиантов и её приключениям, имевшим большие последствия для окружавших её воздыхателей, память её будет вечна. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что хотя эта женщина была необыкновенно богата, умерла она, бедняжка, образно говоря, на соломе. Это такое известное наше преимущество– если и доводится нам умирать в нищете и позоре, то, по крайней мере, люди помнят о нас веками, принимая во внимание насколько известны и популярны мы были в наши лучшие годы, какой известностью мы пользовались в свете.

А пока давайте возвратимся к тому возмутительному случаю, так меня задевшему. Уже три недели прошло с тех пор, как я остужала свою кипевшую от возмущения кровь, став жертвой наглого мошенничества, настоем корней куста земляники, кувшинки и нитратной̆ соли, когда одна перекупщица в туалете мне предложила, временно послужить одному члену духовенства. Хотя я тогда после всего пережитого чувствовала себя уже довольно сносно, состояние моего здоровья было ещё немного двусмысленным, и я не была чересчур уверена в том, что кто-либо мог приблизиться к моему розовому кусту не подвергаясь риску уколоться.

Если бы шла речь о том, чтобы договариваться с мирянином, я бы ещё подумала, не придётся ли мне потом раскаиваться в содеянном, но узнав, что я буду иметь дело со священником, я думала лишь о том, как бы мне его ощипать, ничуть не беспокоясь, что меня будут мучить потом угрызения совести. Нашла коса на камень. Так как профессия этих людей состоит в том, чтобы навязывать всем и везде под лицемерной пеленой христианские и социальные ценности в своей собственной интерпретации, так как эти святоши нам часто рекомендуют за экю то, что они сами не приобрели бы и за его одну тысячную… одним словом, это существа, которые лишь бесчеловечно жиреют на наших бедствиях и смеются над нашими недостатками, и поэтому я всегда полагала, что поступаю скорее похвально, чем предосудительно, совершая с таким человеком акт, который по его завершению позволил бы пожаловаться на меня. И вряд ли Богу. Хотя от этих святош можно ожидать чего угодно. И так вот совсем зрело и взвешенно, я согласилась встретиться с ним и очистить его до последней шерстинки, и чем раньше, тем лучше.

Вообразите себе этакого сатира, волосатого, как Ликаон, худого, с бледным лицом, на котором явственно отражался порок чувственного темперамента и похоти. Несдержанность и сладострастность изливались потоком из его лицемерных взглядов, но давайте оставим этот портрет без последних мазков кисти, чтобы мой искусный читатель не обвинил меня в излишней предвзятости и не принял Готье за Гаргюйе, что равносильно глупой ошибке. Я никогда не рассчитывала, что человек такого сана, в такой сутане окажет мне такую любезность, как только увидит меня. Он преподнёс мне карманные часы с боем Жюльена Лероя, с гильошированным циферблатом восхитительного вкуса и богато инкрустированные бриллиантами. Признаюсь, к его чести, что ещё никогда священнослужитель наглядней не опровергал пословицу, которая говорит, что нищий и священник-это одно и тоже. Он был, напротив, до глупости расточителен, так что менее, чем за две недели я его заставила потерять, и, соответственно, увеличить свою ренту на тысячу экю. Он был человек, который продал бы все имущество церкви только по одному моему знаку о моем недомогании, требующем дорогостоящего лечения. Вскоре я заметила, что его любовь ко мне начинает граничить с бешенством, и осталась лишь тонкая грань, которую ему нужно было перейти, чтобы дело дошло до рукоприкладства, а может быть, и до более тяжёлых последствий.

Это случилось в то самое время, когда я прибегла к одному наглому и бесстыдному трюку, на который женщины нашей профессии вполне способны. Я ему сказала твёрдым тоном, от которого слугу Божьего сразу затрясло мелкой дрожью, что нахожу его очень смелым человеком, раз он осмелился даже подумать о том, чтобы оскорбить меня подобным образом, что он заслужил, чтобы я его заставила выброситься из окна, и если меня и можно было в чем-то упрекнуть, то это лишь в том, что я имела слабость полюбить его, но я прекрасно знаю, какую оценку общество даёт людям, подобным ему. Оно считает, их по большей части, распутниками и развратниками, и что, без сомнения, он очень неплохо прижился, таким образом, в некотором бесчестном доме. Я добавила, что, если бы последние капли жалости к нему не удерживали меня от решительных действий, я упомянула бы его в сообщении церковному судье в Офисиаль, и имела бы достаточно кредита доверия, чтобы его отправили в достойное для него место, где наказание и покаяние были бы соразмерены с его распущенностью. Моя пылкая и лаконичная речь возымела должный результат, которого, я собственно говоря, и ожидала. Бедный апостол был столь оглушён, был настолько унижен, что поспешно и молча отступил, и больше я о нём никогда и ничего не слышала.

Пусть эта маленькая новелла послужит уроком для духовных лиц, и они поймут, наконец, что опала, позор и презрение – обычное вознаграждение за их скандальное, позорное поведение. Пусть они для начала научатся уважать друг друга сами, если хотят, чтобы уважали их. До сих пор они были чересчур убеждены в том, что чистота помыслов и жизни совершенно не привязана к одежде, в которую они облачены, и что живые страсти под духовным платьем кардинально отличаются от страстей человека, облачённого в светское платье, что мужчина, одев рясу, по определению становится выше персоны в модном светском костюме, что монах первых христианских веков в своём отрешении от земного должен быть равен любому священнику нашего времени.

Пусть священник ежедневно будет стараться спасти своё лицо под личиной добродетельной набожной внешности, пусть ему успешно удастся скрыть от своей паствы все свои внутренние недостатки, пороки и аппетиты, пусть он очаровывает словами молитвы всех своих собеседников, глядя им в глаза, он может добросовестно выполнить все, что предписывают ему обязанности его сана, но требовать большего-это значило бы просить невозможного, и противоречило бы постулатам и желаниям природы. Одним словом, не стоит требовать чудес и не стоит ждать их. Пусть священники занимаются своим делом, сверкая своим внешним преимуществом над нами, пусть они обманывают и вводят в заблуждение тех, кто хочет обмануться, но не будем позволять им обманывать себя, если мы этого не желаем, и не будем позволять им чувствовать себя выше нас. В худшем случае, большинство из нас стоит, по крайней мере, на одной ступеньке с ними.

После того, как меня покинули милости господина аббата, я стала больше, чем когда-либо, заботиться о состоянии моего пошатнувшегося здоровья. Я столь тщательно выполняла все предписания моего хирурга, что вскоре уже была в состоянии заключить новый брак. И моё ожидание претендента на мою персону не было долгим.

Один богатый иностранец, которых, если вы помните, я люблю с особой нежностью, англичанин… богатый, или скорее очень богатый, пришел отдать мне дань уважения, обставив это мероприятия с максимально возможной пышностью. Это был сорт иноземного индивида был маленького росточка, коренастый, вполне походящий со стороны на большой палец ноги, переваливающийся, как мускусная утка, и увенчанный каталонской шпагой, а между ног у него висел крупный жёлудь, сползающий на лодыжку. Качество его разума настолько гармонировало с его телом, что они, казалось, были сделаны из одного теста, поэтому было затруднительно чему-то из этого отдать предпочтение. Не удивляйтесь, что в моем повествовании среди моих клиентов вы не встретили людей интересных. Нужно заметить, что люди заслуженные, обладающие умом и красотой, редко бывают излишне расточительны и менее всего желают попасть в наши сети, и только дураки и угрюмые лицом типы нашего общества, испытывающие затруднение в нормальном применении своим деньгам, обращаются к нам, наивно полагая, что это им обойдётся дешевле и интересней, чем брак с приличной девушкой. Впрочем, следует иметь в виду, что единственный интерес, ради которого к нам приходят эти спаниели и обезьяны с толстой мошной денег, это уверенность в том, что их примут с распростёртыми руками, как самых любезных кавалеров мира. Вот такая вот огромная привлекательность у этого вида человекообразных. Их преимущество над другими– это огромное количество гиней, которое на время даёт им возможность демонстрировать их преимущество над другими. Вот и в этом случае гинеи временно превратили эту утку в человека, что позволило ему получить от меня сомнительный комплимент о том, что Бледно-зелёный селадон прекрасно сочетается с цветом моих глаз. Англичанин обратил моё внимание на то, что он ведёт довольно странный образ жизни, и мне придётся привыкнуть к нему. Странность заключалась в том, что в дальнейшем три четверти времени, проведённого вместе с ним, мне пришлось проводить в поглощении только что зажаренных бифштексов, каре ягнёнка, жаренного телёнка, плавающего в масляном соусе, с зелёными листами капусты, такими, что подаются только птице с птичьего двора. Частенько приходилось есть (это было его излюбленное блюдо) кусок свинины с яблочным вареньем. У него не было абсолютно никакого вкуса к хорошему вину. Бургундское, равно как и другие лучшие вина Франции, ранили его сердце. Ему требовалась лишь гремучая смесь крепких вин, обзываемая пуншем, подходящая лишь для дубовых глоток английских моряков, да вонючая трубка. Уверена, что настоящий англичанин мог бы с удовольствием поужинать и без этой отравы. Наконец, когда мой денежный мешок напивался своей алкогольной смесью из лимона, водки и сахара, и пресыщался, как хряк, своей свининой, он, наконец, засыпал, забыв свои ноги на столе с объедками своего пиршества. У меня не была никакого желания изобличать это подобие человека, набившее брюхо и охмелевшее, в его скотском поведении, поскольку в нём я нашла значительное преимущество для себя. Хотя мой туз был отнюдь не щедр, я легко вытягивала из него все, что хотела. Я не имею в виду, что для этого мне приходилось обчищать карманы моих соотечественников, поднимать тосты в честь короля Георга и посылать ко всем чертям Папу Римского и всех претендентов на его трон.

Посредством того, что мне удавалось избегать непосредственного участия в этом английском свинстве, у меня была полная свобода опустошать его карманы. Однажды мне удалось облегчить его кошелёк более чем на триста луидоров за напиток, который мне якобы требовался для полного выздоровления от внезапно настигшей меня хвори. А однажды, явившись перед его взором неглиже, я заявила ему, что мне нечего одеть сегодняшним вечером, чтобы составить ему достойную компанию за ужином, и попросила его, поскольку мне известно о его превосходном вкусе, сопроводить меня в некий бутик на улице Сен-Оноре «О! От всего сердца,– ответил милорд.– Об этом магазине в Париже прекрасные отзывы, очень, очень хорошие. Yes, yes, very well, очень хорошо… ваша идея прекрасна. Extremely good… чрезвычайно хороша… Хочу вам сообщить, что я буду рад помочь вам приобрести в этом бутике все, что вам заблагорассудится.» Вы никогда не догадаетесь, насколько простиралась моя скромность в выборе понравившихся мне вещей-два отреза ткани в тридцать локтей каждый, первый серебряного цвета, чтобы оттенить цвет моего лица, и другой, золотой, для отделки платья.

Этот поход в магазин не являлся чем то необычным в расходах англичанина на меня, а служит лишь маленькой иллюстраций трат, в которые я погружала его ежедневно. Я должна вам заметить, что одной из самых лучших черт его характера была зависть. Он не терпел ни дня, если замечал, что чья-то женщина одета лучше, чем я. Он не мог допустить, чтобы какой-то смертный француз мог сравняться в великолепии с гражданином Великобритании и его спутницей. Его глупая гордость принесла мне в течение четырёх месяцев пяти тысяч фунтов стерлингов, как в драгоценностях, так и в хороших звонких наличных.

Могли бы вы представить, что найдутся в мире такие глупцы, которые будут бороться за честь прокутить своё состояние с прекрасной куртизанкой ради чести их родины? Если бы слава народа напрямую была привязана к экстравагантному изобилию некоторых из его членов, мой милорд был бы на гребне этой славы. Он утверждал, что никто во Франции ничего не делал с большей грацией, силой и ловкостью, чем он. Скачки, стрельба, фехтование, танцы и лошади, все было в его компетенции, и он искренне думал, что он лучший во всем, во всех сферах. Что бы там ни было, моё провидение всегда направляло меня на верный путь и спасало от несчастий, и в этом случае оно позаботилось о том, чтобы недостатки моего денежного английского мешка всегда оборачивались моим преимуществом. Мой милорд часто развлекался у меня тем, что состязался в различных поединках против господина де Гр-е, который его выделял среди других, споря с ним с самым хладнокровным видом на всевозможные темы, вплоть до того, можно ли убить одним ударом шпагой быка. Наконец, однажды, они условились, чтобы избегнуть бесполезных споров о том, кто из них лучше владеет оружием, сойтись в очном поединке, пометив перед этим острие рапир. По условиям этого соглашения, господин де Гр-е смешал в маленькой вазе золу из камина с маслом, и получившейся в результате этого чёрной мазью смазал острие двух шпаг. Тут же мои кавалеры скрестили своё оружие, и милорд моментально получил укол шпагой от шевалье точно в середину желудка. Оспаривать это было невозможно, потому что чёрная метка на его жабо слишком убедительно это доказывала, отрицание было бессмысленным. Милорд довольствовался тем, что посетовал нам, что задумался, и слишком низко держал свою шпагу, забыв о защите. Между тем, уязвлённый поражением до глубины души, милорд вновь начал фехтовать с широко раскрытым ртом, настолько, что была видна даже его багровая глотка, но господин де Гр-е, чуть отступив, сделал новый выпад и вонзил острие шпаги прямо в рот милорда, для которого это приключение имело кроме поражения в споре и другие неприятные последствия, потому что, харкая такой же чёрной кровью, как кровь Медузы Горгоны, он выплюнул на пол два своих самых красивых передних зуба. Тем не менее, даже это фиаско не исправило дефекты его характера и не лишило мужества. Он по прежнему полагал, что может заставить всех восхищаться собой, и вскоре устроил для нас новое представление, не менее смехотворное и бурлескное, чем предыдущие.

Мы все вместе отправились на прогулку в Булонский лес в открытой коляске. Милорд, полный благородного желания показать своё умение управлять каретой, сам сел на козлы. Пока местность была просторной, без колеи и ям, он превосходно справлялся с лошадьми, но, совсем некстати, мы свернули на слишком узкую дорогу, и следовало применить всю ловкость и умение профессионального кучера, чтобы разминуться с каретой, лошади которой крупной рысью несли её навстречу нам.

Хладнокровие, которое требовалось от него в этом случае и на месте, на котором он по собственной глупости оказался, покинуло его, и этот идиот стал обращаться к лошадям по-английски. К несчастью, наши прекрасные лиможские кобылы мало путешествовали по миру и никогда не слышали иностранных языков. Они сделали все ровно наоборот тому, о чём их просил по-английски британский милорд. Глупые звери внезапно бросились на приближающийся экипаж, и зацепили его колёсами. Кучер этой кареты, малый отнюдь не хилого вида, схватил милорда за лицо, как учитель хлипкого ученика на уроке, и без церемоний завязал из своего кнута галстук вокруг его английской шеи, после чего сбросил на землю. Наш претендующий на роль древнегреческого бога Фаэтон, оставшийся крайне недовольным своим падением, и ещё больше лаской, которую он получил только что от французского простолюдина, быстро вскочил, потеряв при этом свой парик, и бросил вызов этому брутальному кучеру. Тот, вскипевший ещё больше от этакой наглости, от всего своего сердца ответил согласием. Между тем, мой милорд, более отважный, чем Марс, принял боевую стойку, отодвинув одну ногу назад и выставил свои кулаки вперёд крест накрест, а кучер другой повозки, не ведающий таких тонкостей английского бокса, без всяких слов врезал британцу своим чугунным кулаком в челюсть прямо через его скрещённые руки, и тут же не мешкая добавил сверху ещё два раза. Такого рода фехтование, которому англичанин, как оказалось, не был вышколен, столь расшатало его сознание, что он потерял точку опоры, и упал навзничь. Тем не менее, похрустев разбитыми хрящами и хорошенько протерев нос и усы, он поднялся, чтобы взять реванш. Британский герой, твёрдый, как скала, готовился к тому, чтобы нанести парочку прицельных ударов в глаз и челюсть своему необразованному сопернику, когда тот неожиданно одарил его резким и сильным ударом пяткой правой ноги точнёхонько в середину живота, буквально распяв англичанина, как лягушку на арене. Милорд, ужасно разгневавшись, воскликнул, что удар был не честен, и попросил нас подать ему его шпагу, чтобы он мог наказать негодяя.

Мы не стали размышлять о справедливости его жалобы, тем более, что нам самим нанесённый милорду пинок понравился. Правда, поскольку мы уже достаточно хорошо изучили повадки этого англичанина, то понимали, что законы благородного британского кулачного боя строжайше запрещали такие пинки. Поэтому мы стали его успокаивать, пытаясь внушить, что законы Франции всегда игнорировали английские правила, и наш разум всегда отказывался верить в то, что в поединке нечестно использовать все четыре человеческих члена. Удовлетворённый нашими объяснениями, милорд весело поднялся на своё кучерское место, сияя от радости, словно он только что на наших глазах одержал блестящую победу. По отношению к нему будет справедливо сказать, что он питался энергией от зрительского восхищения, но это – естественный талант англичан, и мы не могли бы им несправедливо отказать в этой чести, ведь самые великие актёры в мире искусства-это британцы, способные, как ни в чем не бывало, переносить сильнейшие удары, и в том числе, кулаком.

Некоторое время спустя после этого военного приключения домашние дела напомнили милорду об Англии. Так как он не сомневался, что буду крайне огорчена тем, что теряю его, он сообщил мне, чтобы я не волновалась, что может быть, он ещё вернётся во Францию, а также, дабы польстить моему и своему самолюбию, на память о нем он подарил мне кольцо с большим бриллиантом.

Произведя ревизию своего капитала я увидела, что после отъезда моего Милорда я становлюсь обладательницей уже довольно значительного состояния, позволяющего мне содержать дом и восхитительно провести в праздности всю оставшуюся жизнь. Но при этом, одновременно, я испытала новое, неведомое мне ранее чувство-жажду все новых и новых приобретений. Я поняла, что эта жажда увеличивается соответственно моим доходам, и что скупость и бережливость-почти всегда ближайшие подруги богатства. Желание чувствовать себя все более комфортно, надежда пользоваться всё большими благами непрерывно отодвигают время безмятежного наслаждения уже имеющимися у вас богатствами. Наши потребности умножаются по мере того, как кладовые наших драгоценностей разбухают в размерах. Нам постоянно кажется, что наше лоно изобилия ещё недостаточно разбухло. У меня было уже двенадцать тысяч ливров ренты, но мне не хотелось думать о пенсии, ведь мне не было ещё и двадцати лет. Справедливости ради стоит сказать, что такое состояние не сделало такую молодую девушку, как я, безрассудной. Поразмышляв денёк другой, я пришла к выводу, что раз в таком возрасте я уже обласкана такими милостями, то это служит лишним доказательством того, что я могу и должна стремиться к большему. Поэтому, когда мой англичанин ещё не успел прибыть в Дувр, один из сорока бессмертных членов французской Академии, прибыл из дома Конрада, чтобы его заменить. Я его получила со всеми подобающими академическому званию проявлениями уважения и почёта. Тем не менее, не будучи ослеплена честью, которую он мне оказал, я ему сказала, что прекрасно посвящена во все аспекты внешнеполитической деятельности и могу принять его предложение только при условии, что как только какой-нибудь приличный иностранец засвидетельствует мне своё почтение, договор моей аренды будет моментально прекращён. Он не возражал, и соглашение было подписано.

Это был великий общественный деятель, сносно скроенный и с довольно миловидным лицом. Впрочем, чего греха таить, по сути своей он являлся невыносимым животным, как и все, по обыкновению, люди этой профессии. Послушать его, так наша планета не казалась ему достойной нести это бренное, но бессметное тело. У него было суверенное презрение ко всему остальному в мире, кроме его персоны. Он считал себя универсальным талантом, рассуждая обо всем непререкаемым тоном, вечно всем противоречил, и несчастье тому, кто посмел бы ему возразить: он хотел, чтобы все только его слушали, не желая слушать никого. Одним словом, палач заносил топор над горлом невинных людей, несправедливо обвинённых, и претендовал на то, чтобы ему аплодировали.

Самое лучшее из того, что он сделал, появившись у меня, состояло в том, что он попытался реформировать плохой вкус, который английский милорд привнёс в мою кухню, заменив роскошь и обжорство на деликатность приёма пищи. Теперь у меня с утра до вечера было восемь приёмов продуктов питания, из которых шесть регулярно были заняты поэтами, художниками и музыкантами, и все они, исключительно из желания набить своё брюхо вкусной едой, расточали в качестве рабов свой наёмнический фимиам моему Крёзу с тугой мошной. Мой дом стал судом, где непрерывно судили таланты и искусство, словно в литературном салоне-трактире мадам Тансен с её знаменитыми гостями, вроде Монтескьё. Все хорошие и любимые в обществе авторы были порублены у нас на кусочки и поедались с такой же жадностью, как и телячьи почки. Щадили только плохих, частенько помещая их аж в первый ряд для подражания. Я даже видела, как эти паразиты осмелились иронизировать над неподражаемыми письмами автора Книдского храма, и посмеивались над якобы бездарным аббатом Пеллегреном, полностью искажая его творчество. Этот бедный священник, единственным недостатком которого была его нищета, повлёкшая за собой сделки с совестью, заставлявшие его за деньги писать оды для богатых телом, но нищих душой представителей сильных мира сего, невольно поселившие в его очень красивой душе и теле искру продажности, но этому бедному человеку, всю его жизнь подвергавшемуся несправедливому сарказму, я должна сказать слова благодарности, к его славе в веках, как я надеюсь. Если у меня есть некоторый вкус к хорошей литературе, то этим я обязана его заразительному остроумию и советам.

Именно он открыл мне глаза на то, на сколь малоценны и незначительны бывающие в моем доме шершни с Парнаса, вразумил меня, что настоящий разум должен был чистым и гореть божественным огнём, что божий дар не может быть приобретён за деньги и властью, и что необходимо воздержаться от того, чтобы называть священным именем писателя одновременно действительно счастливые таланты, отмеченные божьим даром, и это презренное сборище маленьких писак, лишённых остроумия, дабы потом из-за их плохой репутации, люди не смотрели с позором на представителей этой самой благородной профессии.

– 

Вы ни за что не угадали бы,– сказал он однажды мне,– почему Париж заражён этим проклятым отродьем. Дело в том, что сама по себе наша профессия не требует ни ума, ни таланта. Чтобы вы могли в этом убедиться, преподайте вашему кучеру дюжину слов неологического словаря, и пошлите его в кафе Прокоп посидеть за одним столиком с Вольтером, Дидро Руссо и им подобными

на один или два месяца, и я вам его гарантирую, что по возвращению он будет также остроумен, как и другие. Увы!-Добавил он, испуская глубокий вздох,– вся моя вина заключена в жестокости моих родителей, которым я обязан своей нищетой и злословием, надолго обременившими меня. Варвары, они испоганили мою юность, насильно отправив меня к братьям в монастырь ордена слуг Святой Марии. Отвращение, которое мне внушила монашеская жизнь, лишь приумножилась с годами, ведь мне пришлось несколько лет стонать под клобуком. И я умер бы там от отчаяния, если бы не нашёл способ секуляризоваться, и я стал светским человеком. Но, одновременно, без друзей и без денег… я был лишён всего, и вскоре обретённая мной свобода стала грузом на моих плечах, ещё немного, и я бы пожалел о совершенном мной поступке, об оборванных разом связях. Наконец, не зная чем себя занять, моя нерешительность привела меня сюда, в Париж. Вначале я добывал средства к существованию написанием месс и проповедей, которые продавал монахам нищенствующих орденов. Нужда и безделье не позволили мне слишком обременять себя выбором знакомств. Я посещал небольшое заведение для курения возле ярмарки Сен-Жермен, где собирались канатоходцы, игроки марионеток, несколько актёров Комической оперы, и, между прочим, сам месье Колин из Комеди Франсез. Все эти господа, чей благосклонности мне посчастливилось добиться, предоставили мне возможность посещать их спектакли. Скоро меня обуял зуд бумагомарания, и я рискнул написанием нескольких плохих сцен, которые у меня, к моему удивлению, купили за хорошие деньги. Я был столь любезен, что смог примирить Церковь и театр, и продолжать извлекать мою ежедневную дань из алтаря, но месье архиепископ лишил меня этой маленькой радости, запретив мне исполнять функции священника. Я потерял пятнадцать су в день, которые мне приносила месса, и которые были моим самым стабильным доходом. Чтобы компенсировать эту потерю, я решил открыть лавочку поэта, и принялся писать комедии, оперы, трагедии, которые я подписывал именем моего брата, либо продавал кому бы то ни было, кого поразила имела мания стать автором. Помимо этого я не брезговал ничем, что было в компетенции моего разума. Вам захотелось стать автором любовного письма, эпиталамы, духовной песни, проповеди по случаю Поста? Все это вы могли найти по сходной цене в моей поэтической лавочке. Я вам признаюсь даже, только обещайте хранить эту тайну, что неоднократно один известный петодьер

из старого Лувра, Этой Французской академии

не пренебрегал моими услугами для составления своей вступительной речи. Но кто бы мог подумать, что столь значительная торговля не позволит мне иметь даже кучера? Вы видите, какую выгоду я извлёк из своей торговли.

За более чем пятьдесят лет я написал миллионы стихов, а у меня нет даже приличных брюк.

Чистосердечность и наивность, с которой со мной разговаривал прекрасный Пеллегрен, убедила меня, что из всех профессий наиболее неблагодарной и легкомысленной является та, которой занимался остроумный аббат, и его реальные заслуги убедили также меня, что счастливыми в этой профессии являются не талантливые, а те, кто сумел тем или иным способом заработать репутацию. О, сколько мне известно писак, кому власть передала лучшие места среди учеников Аполлона, не способных вытянуть из своих бесплодных мозгов и сотую часть прекрасных произведений, написанных аббатом Пеллегреном? Сколько гнусных сравнений с ярмарочными шутами, усмешек коллег и насмешек невежественной публики вынес в своей жизни бедный аббат, хотя в сущности он был бесконечно более умелым поэтом, чем они. Давайте закончим на этом, ведь любая заслуга напрасна, если она в основе своей не имеет ничего. Только великие люди способны создать значительные произведения-природе лишь остаётся их заметить.

Я возвращаюсь к своей финансовой голубой ленте, этому знаку отличия рыцарей Сен-Эспри. Решив, что пора двигаться дальше, мы с моим академиком дружелюбно разорвали наш контракт, и я вновь оказалась свободна.

Уже давно, должно быть, я должна была ответить на вопрос, который мои читатели, безусловно, уже не раз хотели задать мне. Как это возможно, чтобы Марго, рождённая с темпераментом Мессалины, могла удовлетвориться такими не интересными людьми, которых она описала в этой книге, и отнюдь не похожими на Геркулесов на ниве похоти и разврата?

Это совершенно справедливое замечание и моё упущение. Поэтому вам следует знать, господа, что по примеру герцогинь из Лувра и многих моих подруг я всегда содержала в своём доме наёмного работника. Но пусть это, прошу вас, будет большой тайной. У меня всегда под рукой был один молодой и сильный лакей, и пока моя душа не покинет моего тела, я не изменю этому методу. Конечно, их привилегированное положение, позволяющее им вставлять свой выдающийся конец в лоно, а также и другие беззащитные места своей госпожи, откладывают, обычно, отпечаток на их поведение. Становятся ли они наглецами? Обычно, да, но это устранимо. Несколько ударов палкой оплаченному экзекутору, и пошёл прочь. У меня всегда хватало ума не бросаться в крайность, привязавшись к какому-нибудь красавчику с большой и толстой битой, ведь найти другого такого, если есть деньги, не проблема, поэтому я проявляла осторожность и брала себе нового успокоителя моей необузданной похоти и плоти. Мне доставляло удовольствие брать себе новое дикое молодое тело, воспитывать его владельца, подчинять своим фантазиям, подчас фантасмогоричным, и получать полное удовлетворение от их воплощения в жизнь. Единственное, чего я не могла терпеть от них, так это, главным образом, чтобы у них была какая-либо связь с себе подобными девицами из-за страха, чтобы мои полюбовники не испортили свою невинность и их не развратили эти шлюхи с предместий Парижа своими плебейскими фантазиями. Поэтому я их держу, образно говоря, в постоянном напряжении. Впрочем, что касается victum и vestitum, пищи и одежды, к ним проявляется бережное внимание. Они чисты, одеты, и накормлены, как цыплята в клетке, или, если говорить менее метафорически, как блаженные, управляющие монашками в женских монастырях, у которых есть и другая забота в этом мире, кроме обозначенной в прямых обязанностях-благочестиво, набожно, с благоговением хорошо орошать своим природным соком все, что следует увлажнять. Так вот, господа, надеюсь, что мне удалось удовлетворить вашу любознательность, и мой рецепт, которым я пользуюсь ежедневно, чтобы смягчить огонь моей несдержанности, поможет и вам. Посредством столь разумной системы, мои удовольствия никогда не были смешаны с горечью разочарований. Я получаю чувственные удовольствия, причём любые, какие только могут заглянуть в моё похотливое сознание, потихоньку, не опасаясь капризов и плохого настроения настоятельного и состоятельного любовника, который меня использовал бы в качестве рабыни, и заставлял бы, возможно, покупать его ласки ценой моих денег, что привело бы меня однажды к разорению и нищенству. Я не из таких грю, женщин лёгкого повдения. Упорствует лишь дурак, который хочет одновременно получить и безумную страсть и платоническую нежность. Рафинированные и витиеватые чувства любви – блюда, которые не соответствуют моему вкусу; мне нужна более сильная пища.

Действительно, месье Платон был приятным оригиналом со своим способом любить. Где был бы сегодня человеческий род, если бы он последовал за пустяшными идеями этого философа, опорочившего свою профессию? Человек с необыкновенной внешностью, которой его наделила природа, не решился, для избавления от мирских страстей сделать то, на что решился великий философ и теолог Ориген. Ничтоже сумняшеся я вообразила, что живя в Платоновские времена, я могла бы изменить направление философской мысли, став для Платона той же самой музой, что и Элоиза для Абелляра. Но не буду вас утомлять пародией на философию, и давайте возобновим нашу историю.

Как только известие о моем очередном вдовстве распространилось по Парижу, меня стал преследовать сонм потенциальных жертв всевозможных видов и состояния. К моему счастью, чрезвычайный посол одной зарубежной страны чрезвычайно быстро освободил меня от их докучливости. Я не смогла скрыть от самой себя ту радость, какую я ощутила, завоевав для себя этот дипломатический статус. Какой лестный триумф моему тщеславию и честолюбию! И какое я испытывала удовлетворение, видя у моих ног человека, который из своего посольства в Париже формировал мнение одного из самых влиятельных правителей Европы, который, в свою очередь, мог из своего дворца изменить всю систему политики Европы! Такова была благоприятная картина, которую я рисовала, прежде чем узнала господина посла поближе. Я не сомневалась, что он обладает редкими и возвышенными талантами, позволявшими ему вершить судьбы мира, но к своему удивлению обнаружила одно странное обстоятельство-прежде чем браться за дело, мой дипломатический корифей обращался за советом ко мне. Европейские и мировые проблемы частично решались на основании переговоров со мной. Секретные агенты стали искать встречи со мной, чтобы я могла донести их депеши в более приемлемом виде до моего дипломатического кавалера, а я ему их делегировала в моей интерпретации, и мы их вместе обсуждали и принимали решение. Конечно, бывали разногласия. Как без этого? Точку соприкосновения мы находили в любовной борьбе на нашем ложе плотских утех. И после этих, довольно частых конференций, нами уполномоченные легаты к счастью для многих стран подписывали договоры, служившие взаимному удовлетворению как этих государств, так и нас лично.

Поскольку у меня есть веские причины полагать, что мой читатель достаточно нетерпелив в желании узнать подробнее о его Превосходительстве господине После, не смею его более заставлять ждать, и сделаю карандашный набросок его портрета.

У господина посла было одно из таких лиц, которые можно назвать неприметным, и, следовательно, довольно трудным для описания. Роста он был чуть выше среднего, и сложен неприметно, как говорится, ни так, ни сяк, у него была нога приличного человека, то есть, как принято считать, худая и лишённая излишнего мяса. Его тривиальное лицо опровергало каноны возвышенного благородства, которое от рождения должно сопутствовать благородному дворянству. Он ходил с высоко поднятой головой, надувая щеки, и безостановочно бросая самодовольный взгляд на всё и вся. Впрочем, его серьёзное, молчаливое лицо, погруженная в себя натура, позволяла окружающим считать, что он поглощён в глубокие размышления по меньшей мере о судьбах мира, и день его расписан по минутам. Месье посол почти не говорил, чтобы окружающим без лишних слов было понятно, что он много думает о глобальных проблемах, и что его характер ему предписывает быть осмотрительным и взвешенным в его речах. Если его о чем-то спрашивали, он отвечал неким лёгким кивком головы, сопровождаемым удивительно приятным взглядом или почти неощутимой маленькой улыбкой. Кто мог бы полагать, не зная закулисной парижской жизни и столь двусмысленной внешности, что я была уже около месяца жертвой сексуальной озабоченности господина посла одной из самых могущественных европейских держав? Я сама не представляла себе, что имею дело с одним из величайших людей мира, если бы не его секретарь, который нарисовал мне портрет господина посла. Я выше уже говорила вам, что нет для нас более строгих и грозных цензоров, чем наши слуги. Несмотря на то, что мы практически не замечаем их в повседневной жизни, наши малейшие просчёты не ускользают от их зоркого взгляда и мгновенно становятся поводом для едких насмешек всей прислуги. Разве можем мы надеяться, что сумеем ускользнуть от этого постоянного надзора нашей челяди? А секретарь посла являлся чересчур просвещённым и образованным человеком, чтобы быть ослеплённым и покорённым высокомерием и надменностью своего хозяина. Что бы там ни было, я нашла его наблюдения столь разумными, что думаю, моему читателю будет интересно их послушать.

Вот что секретарь моего дипломата мне рассказал:

« Вспоминайте мои слова,– сказал он мне,– чтобы вас никто и никогда больше не обманул, не поддавайтесь слепому и малодушному уважению большой и важной персоне, с титулом, считая себя незначительной в сравнении с ней. Осмельтесь их внимательно рассматривать, осмельтесь абстрагироваться от псевдо уважения и поклонения, которым они окружены, и престиж их падёт ниц в ваших глазах. Вы незамедлительно узнаете их подлинную стоимость, и увидите, что то, что вы принимали столь часто за величину и достоинство – не что иное, как гордыня и глупость. Одно правило, главным образом, нужно соблюдать. Не нужно забывать, что личные заслуги, ум, знания больше не являются синонимом значимости поста, и если образно выражаться, следует помнить, что добротность лошади не выражается в богатстве конской сбруи, которая её покрывает. Взнуздайте полудохлую клячу, покройте её золотой попоной, поставьте её на лучшее место в самом пышном экипаже, и всё равно все эти украшения не смогут превратить её в превосходного рысака. Как вы её не дубасьте, в финале вас ждёт фиаско и позор. И в дополнение, как приложение к вышесказанному: ограниченный талант, каким обладает Его Превосходительство, позволяет ему предполагать, что скромное лицо, вальяжная и чопорная внешность, и одновременно властная и спесивая внутренняя сущность – единственные качества, которые определяют и характеризуют министра. А я добавлю, что они характеризуют ещё и самодовольного фата. Он напрасно старается казаться важным, щеголяет и надувается спесью от внушительного веса своей миссии, для него эти усилия всегда будут в глубине души утомительны, его крестец слишком слаб, чтобы тащить на себе столь тяжёлый груз. Зато как он преображается, лишь только получает возможность скрыться от глаз публики. Как вы думаете, что он делает в то время, когда мы корпим над расшифровкой секретных телеграмм и подготовкой ответов на них? Он шалит со своими слугами, своей обезьяной и собаками, он напевает весёлые и фривольные песенки, играет на флейте, развалившись в кресле, пьёт, курит, зевает и засыпает. Однако не думайте, что все министры такие же жалкие персоны, как та, что я вам описал. Есть среди них люди талантливые, которые выполняют огромную работу во благо государства, но они не выпячивают свои заслуги, а потому незаметны и неизвестны широкой публике. »

Месье секретарь мне ещё поведал бесконечно много превосходных историй, часть из которых я могла бы вставить в своё повествование, но так как они слишком длинны, я предпочитаю сохранить взятый темп и быстрее приблизить вас к финалу моей истории.

Восхищение и уважение, что вызывал у меня до тех пор Его Превосходительство господин посол, скоро снизилось до нуля и переросло в презрение. Несмотря на его великолепие и щедрость, я была уже готова на какую-нибудь выходку, чтобы освободиться от него, как тут мне на помощь пришло внезапное расстройство моего здоровья, предоставившее нам взаимный повод для разрыва. Я впала в апатию и меланхолию, которые всегда были подводными камнями в знаниях и навыках самых знаменитых учеников Эскулапа. Каждый из них, игнорируя злую реальность, которой я была поражена, воображал невесть какую причину моего заболевания, приводил мне столь убедительные умозаключения, что я, принимая их на веру, употребляла все сваренные ими средства, которые вскоре превратили моё тело в бутик аптекаря. Между тем, я таяла на глазах, превратившись в печальную тень той, кем была ещё совсем недавно. Я напрасно старалась заменить естественную свежесть моего лица, блеск моих глаз и статность фигуры иллюзорными тайнами искусства макияжа и женской одежды. Киноварь, помады, белая краска и мушки в особенных местах лица не были способны вернуть в моем зеркале изображение когда-то красивой мордашки Марго. Однажды, после двух часов глубокого размышления и тягостного изучения своего лица и туалета я едва могла обнаружить в себе хоть одну маленькую черту, которая бы мне напомнила о моей былой красоте.

Я в жизни стала выглядеть, как театральная актриса, восхитительная издалека, и ужасная вблизи. Несколько слоёв декоративной косметики, которыми я перегружала лицо, давали издалека обманчивое впечатление о моей красоте, но что было, когда я приближалась к кому-нибудь? Люди видели только хаотическое и странное нагромождение грубых цветов, оскорбляющих взор, и под которыми не было никакой возможности узнать прежнюю Марго. Увы! Частенько в то время скорби и отчаяния я вспоминала счастливое время, когда Марго, вполне невежественная по части хитростей макияжа и изысканности украшений, была богата своим собственным телом и лицом, и заимствовала свою привлекательность только сама у себя! Наконец, когда я, уже практически мёртвая под грузом постигших меня неприятностей и заключений врачей, тащилась к концу своей жизни, я услышала об одном знахаре, которого многие считали шарлатаном. У него было прозвище Виз-а-лой-«Целящийся в око», потому что он ставил диагноз, узнавал о природе любого заболевания по глазам. Хотя у меня не было никогда большой веры в разных чудотворцев, но предсмертное состояние, в котором я пребывала, придал моему разуму наивности. И я попросила передать месье Виз-а-лой, что убедительно прошу его навестить меня, и что я не сомневаюсь, что вскоре он поднимет меня на ноги. С первого взгляда мне понравилась его физиономия. Я нашла, что у него открытое и бескорыстное лицо, не чета этим напористым и устрашающим чертам, запечатлённым на лицах большей части врачей и шарлатанов. Он начал с того, что милосердно попросил у меня короткую исповедь моей жизни до начала заболевания, и режим, который мне установили врачи потом. После чего, внимательно и молча осмотрев меня в течении двух или трёх минут, он нарушил молчание следующей фразой:

– 

Мадемуазель, вам посчастливилось, что врачи, лечившие вас до сих пор, не убили вас окончательно. Источник вашего заболевания коренится, чего они не смогли понять, не в вашем теле, а в вашем разуме, у которого возникло сильнейшее отвращение к злоупотреблениям слишком прелестной жизни, которую вы вели до болезни. Удовольствие селится в душе после хорошей еды, попавшей в желудок. Но даже самые чудесные блюда при ежедневном употреблении становятся пресными, и они у нас в конце концов начинают вызывать отвращение, и мы их больше не можем переваривать. Излишек наслаждения пресытил, образно говоря, ваше сердце, и сковал чувства. Несмотря на привлекательность вашего настоящего положения, все для вас стало невыносимо. Удручение, огорчение, тревога стали охватывать вас прямо посередине праздников, и само удовольствие стало мукой для вас. Вот ваше состояние, вот в чем заключается ваша болезнь. Если вы хотите прислушаться к моему мнению, вот мой вам совет-бегите прочь от шумной праздной жизни, которую вы вели до сих пор, кончайте заниматься тем видом коммерции, который стал уделом вашей жизни. Питайтесь только полезными для здоровья, питательными продуктами, возьмите за правило рано ложиться спать вечером и рано просыпаться утром, посещайте только тех людей, которые вам приятны, чьё настроение согласовывается с вашим, имейте всегда в запасе некоторое занятие, интересное вам, чтобы заполнять им пустоты дня. И главное-не употребляйте больше никаких лекарств, и я вам гарантирую, что через шесть недель вы будете настолько красивы и свежи, как никогда ранее. »

Речь месье Виз-а-лой произвела на меня во всех смыслах чудесное впечатление. Настоль магическое, что мне показалось, будто он дотронулся до меня волшебной палочкой. Мне показалось, будто я очнулась от глубокого сна, во время которого мне снилось, что я больна. Убеждённая, что месье Виз-а-лой вырвал меня из рук смерти, я бросилась ему на шею с бурным потоком благодарностей, и отпустила его, заставив принять в знак благодарности двенадцать луидоров.

Решив строго соблюдать его рекомендации, моя первая забота состояла в том, чтобы уйти со службы в Опере. Хотя после подачи заявления об уходе требовалось формально отслужить ещё шесть месяцев, господин Тюре проявил понимание и освободил меня от этой обязанности. У меня появилось много свободного времени, и я задумалась о вещах, на которые раньше не обращала внимание. С того самого дня, когда я ушла из дома моих родителей, я не думала больше о них, не знала даже, живы ли они. Изменившаяся ситуация всколыхнула мою память. Я упрекнула себя в неблагодарности по отношению к ним, и думала о том, чтобы исправить свою ошибку. Предположив, что они продолжали жить по старому адресу, я отправилась туда, но мои поиски были довольно долго безрезультатны. Со старой квартиры они съехали, и никто не знал, куда. Наконец, старый торговец целебными травами рассказал мне, что месье Траншемонтань закончил свои дни, прикованный к веслу на галерах Марселя, а мою мать я сейчас могу найти на принудительном лечении в Сальпетриере, этой настоящей тюрьме для проституток, где она оказалась, предварительно получив маленькое публичное наказание от руки господина де Париса, как иронично называли парижского палача.

Я была сильно тронута этим рассказом, но была далека от мысли, чтобы порицать поведение, образ жизни моих родителей, в результате которого судьба забросила их туда, где они оказались. Я не таила зла на них и не смогла сдержаться от того, чтобы оправдать их в моем сердце, вспомнив разумные размышления адвоката Патлена, который говорил в одной своей защитительной речи, что трудно быть честным человеком, когда ты нищий, а заканчивал знаменитой фразой: «А теперь давайте вернёмся к нашим баранам!» Действительно, кто знает, как поступили бы некоторых ситуациях богатые люди, которые слывут образцом порядочности, если бы они оказались в подобном положении! Никто в этом мире не ведает, не покинет ли нас в одночасье счастье и не настигнет ли следом несчастье. И именно этих несчастных потом вешают на площади, и без сомнения, если бы всех тех, кто это заслуживает, наказали аром, верёвкой для виселиц, мир был бы вскоре опустошён.

Убеждённая в этом, может быть верном, а возможно и нет, мнении, я употребила все мои связи и деньги, чтобы освободить мою мать из заточения, не сомневаясь, что изменение условий вскоре сделает её не менее честной женщиной, чем другие. Слава богу, я не заблуждалась! Сегодня все могут это увидеть. Она была любезна взять на себя заботу о моих домашних делах, и я вам признаюсь, что мой дом никогда не находился в большем порядке, чем сейчас. Одним словом, если я способствовала её счастью, то могу сказать вам, что она не меньше способствовала моему, благодаря нежной привязанности, которую она ко мне испытывает, и искреннему усердию, с которым она летит навстречу всему тому, что может польстить моим желаниям.

Мы разделяем наше время между городом и деревней, и общаемся с очень узким кругом лиц (так как друзья – это чистая химера), поэтому жизнь моя прелестна во всех жанрах. Что касается моего здоровья, то теперь всё несравненно лучше, несмотря то, что временами меня продолжает мучить лёгкая бессонница. Но, поскольку месье Виз-а-лой строго настрого запретил мне пользоваться всяческими медикаментами, я каждый вечер перед сном читаю несколько отрывков из наркотических произведений маркиза Аржана, шевалье Муи и многих других превосходных писателей из этой плеяды, благодаря чему сплю, как сурок. Я пытаюсь убедить своим примером всех, кто атакован подобным же недомоганием, пользоваться той же хитростью: это средство очень надёжное, поверьте моему опыту.

Мне остаётся ответить лишь на упрёк, который, возможно, мне будет предъявлен читателем за свободу живописания некоторых пикантных или фривольных картин моей жизни. И поверьте мне, что подвигло меня на это в моих скромных мемуарах отнюдь не желание увлечь читателя чем то запретным. Я полагала, что цель моих словесных излияний имеет противоположное направление-защитить репутацию девушек, которых народная молва обесценивает описанием в наиболее гнусных красках, наделяет наиболее бесчестными атрибутами их профессии. Впрочем, каким бы ни было чувство читателя после прочтения сего опуса, я оставляю за собой некоторую возможность считать, извините за такое самомнение, что непристойная часть этого повествования будет искуплена той их частью, в которой молодые девушки, вступающие в этот опасный и многогранный мир, смогут извлечь пользу из размышлений, которые я сделала на основании собственного опыта жизни на коварном поприще шлюхи, и узнают об опасностях, которые могут их подстерегать, чтобы их, естественно, избегнуть, и не повторять моих ошибок. Если успех, которого они добьются, будет связан и с изучением моего опыта, тем лучше. Иначе, я умываю свои руки. За сим, всегда к вашим услугам, Марго!

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg