«Приключения новобрачных»

Приключения новобрачных (fb2) - Приключения новобрачных (пер. Яна Евгеньевна Царькова) (Вторые сыновья - 1) 1418K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дженнифер Маккуистон

Дженнифер Маккуистон Приключения новобрачных

© Jennifer McQuiston, 2013

© Перевод. Я.Е. Царькова, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Глава 1

Где-то в Британии, 1842 год

Есть темы, на которые в приличном обществе говорить не принято, и леди Торолд благоразумно не распространялась о том, что питала сильнейшую неприязнь к двум вещам: к мужьям и – в чуть меньшей степени – к бренди. И все же она решила, что кто-то, прознав про ее секрет, жестоко над ней подшутил: при пробуждении она вдруг почувствовала тошнотворный запах бренди и тепло прижавшегося к ней тела, со всей очевидностью принадлежавшего лицу мужского пола.

Леди Торолд овладел страх. На ум не приходило ни одного разумного объяснения происходящему. Ни разу за все свои двадцать шесть лет даже не попробовав бренди ввиду стойкого отвращения к запаху этого напитка, Джорджетт, оказывается, проспала всю ночь на простынях, которые, надо думать, в бренди вымачивали. Приоткрыв один глаз, Джорджетт в ужасе убедилась: комната, в которой она проснулась, ей совсем не знакома. Она попыталась оторвать голову от подушки – и застонала от невыносимой головной боли.

Однако голова ее, хоть и болела нещадно, все же кое-что соображала. Джорджетт вдруг вспомнила, что муж ее вот уже два года как умер.

Между тем мужчина, к которому она лежала спиной, потянулся, обхватил ее за талию и подвинул к себе. И тогда Джорджетт поняла, что этот мужчина возбужден, причем – до крайности. Джорджетт открыла второй глаз и в недоумении уставилась на обнимавшую ее за талию мускулистую мужскую руку. На мгновение ей пришла в голову безумная мысль закрыть глаза и притвориться спящей, нежась в теплых мужских объятиях, но не успела она об этом подумать, как другая мысль, более трезвая, подобно разящему кулаку пробила сонную одурь.

Что она делает тут, в этой чужой комнате, в чужой постели? В постели с незнакомцем!

С гулко бьющимся сердцем Джорджетт высвободилась из цепких объятий чужака и, лавируя между усыпавшими пол осколками бутылочного стекла и разбросанной по полу одеждой, бросилась к приоткрытому окну. Скорее вдохнуть свежего воздуха! Справившись с паникой, она обвела взглядом комнату.

Перья были повсюду. На полу. На мебели. На ней! В ужасе от закравшегося подозрения, что в этой комнате, пока она спала, зарезали гуся, Джорджетт закрыла глаза и мысленно взмолилась: «Пусть все исчезнет как сон, когда я снова открою глаза».

Увы, чуда не произошло. Пытаясь пробраться к шкафу, выглядевшему так, словно пережил восстание якобитов, Джорджетт споткнулась обо что-то и едва не упала, схватившись за дверь гардероба, болтавшуюся на одной петле.

Несмотря на поднятый ею грохот, мужчина в кровати продолжал благополучно храпеть. Бедняжка потерла глаза кулаком – словно таким образом могла заставить его исчезнуть, – но, как и следовало ожидать, потерпела неудачу.

Джорджетт задумчиво поднесла ладонь к губам и брезгливо поморщилась. Запах бренди, казалось, впитался в ее кожу. Она что, принимала ванну из бренди вместо воды? И вообще, что она делала вчера?

Впрочем, принимая во внимание тот факт, что она проснулась в незнакомой комнате, в постели с незнакомым мужчиной… да еще и пропахла алкоголем, от чрезмерного употребления которого скончался ее муж, правильнее было бы спросить, чего она не делала.

Рвотный ком, тугой и горький, сдавил горло. Джорджетт не понимала, как такое могло произойти с ней. Ее покойный муж был запойным пьяницей и распутником, и она, хоть и смотрела сквозь пальцы на его загулы, не переставала страдать. Так как же могла она пасть так низко?! Как могла опуститься до того скотского состояния, в котором ее покойный муж пребывал большую часть времени?

Впрочем, она опустилась даже ниже. Ведь если на подобные прегрешения джентльменов свет мог закрыть глаза, то леди такое не прощалось ни при каких обстоятельствах. Леди не просыпаются в постели с незнакомцами, не имея ни малейшего представления о том, как такое получилось.

Джорджетт попятилась и прижалась спиной к стене. Грубые бумажные обои царапнули кожу. И лишь тогда она осознала, что на ней ничего нет. Оказывается, дела ее обстоят еще хуже, чем она думала. Она лежала в постели с незнакомцем… голая!

Если и было на свете что-либо вызывавшее у нее большее отвращение, чем бренди и мужья, то это нагота!

Джорджетт как за последнюю соломинку держалась за надежду, что все это ей снится и скоро кошмар закончится. Но, когда спишь, не слышишь мужского храпа. Если покойный муж ее чему-то и научил, то как раз этому. И сейчас ей следовало побыстрее найти свою одежду и обрести рассудок. Увы, и то и другое она, похоже, утратила. Как и память…

Джорджетт подняла с пола первую попавшуюся на глаза тряпку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась мужской рубашкой. Перед тем как надеть ее на себя, Джорджетт стряхнула с рубашки мелкие осколки стекла и перья. Полы доходили ей до середины икр. От рубашки пахло… не сказать чтобы очень уж неприятно – мылом и еще – чуть-чуть – конским потом и кожей. Стоило ей принюхаться, как тело с готовностью откликнулось чувственным возбуждением. Джорджетт не переставала себе удивляться. Она ли это? Мужчина был ей совсем не знаком, и знакомиться с ним у нее не было ни малейшего желания. Предательские реакции собственного тела заставили ее испытать смущение и растерянность.

Джорджетт опасливо посмотрела на кровать. Из-под одеяла торчала согнутая в колене нога с мускулистой икрой, припорошенной темными волосками, и затылок с растрепанными темными волосами. Тут мужчина перевернулся на другой бок, и взору Джорджетт предстала густая борода, отращивать которую ни один молодой человек в Лондоне не стал бы – разве только на спор. Впрочем, никакая борода не могла скрыть благородной формы его носа и чувственного абриса губ. Во сне он выглядел вполне миролюбиво. И даже по-своему привлекательно.

Но ведь он незнакомец!

– Господи, что же я наделала? – прошептала Джорджетт. Кутаясь в мужскую рубашку, она на цыпочках подошла к кровати, чтобы лучше рассмотреть спящего. Может, что-нибудь в его лице покажется ей знакомым, заставит вспомнить, как она оказалась здесь и что ее с ним связывало.

Мужчина выглядел лет на тридцать с небольшим. Волосы у него слегка завивались на концах; когда же утренний свет из окна упал на его бороду, она казалась скорее рыжей, чем черной. А вот ресницы у него были гораздо темнее, чем борода, – густые и на удивление длинные, они отбрасывали тень на загорелые скулы. Окинув взглядом собственные бледные ноги, Джорджетт пришла к неутешительному выводу: по сравнению со смуглой кожей незнакомца ее так тщательно оберегаемая от солнца кожа выглядела тусклой и безжизненной. И, увы, как ни вглядывалась в его черты, она так ничего и не вспомнила, хотя по какой-то непонятной причине по телу ее растекалось приятное тепло.

Простыня, на которой лежал мужчина, выглядела не особенно чистой, так что… возможно, в этой постели обитали блохи! Джорджетт передернуло. Как могла она решиться провести тут ночь?! И, что еще существеннее, как могла она решиться провести ночь именно с ним? Чем она руководствовалась в своем выборе?

– Прошу тебя, Боже, только бы он оказался джентльменом, – пробормотала Джорджетт, пытаясь понять, на кого этот мужчина походил больше – на господина или на слугу. Рубашка из хлопка отличной выделки, что была сейчас на ней, явно принадлежала господину, но ни один из знакомых ей джентльменов не обладал столь развитой мускулатурой.

Тут Джорджетт вдруг заметила на полу свое платье и наклонилась, чтобы его поднять, затем опустилась на колени и заглянула под кровать в надежде отыскать туфли. Осколки стекла царапали колени, а грубо обструганные доски пола грозили оставить занозы.

Внезапно с кровати донесся громкий храп, и Джорджетт, застыв в неудобной позе, похолодела при мысли, что если этот мужчина действительно джентльмен, то, чего доброго, посчитает своим долгом жениться на ней после того, что, возможно, произошло между ними ночью. А этого она никак не могла допустить, потому что больше, чем скандал, который неминуемо грянет, если слух о случившемся с ней в Шотландии дойдет до лондонских газет, ее страшил еще один безрадостный брак с тем, кто питал неуемную страсть к женщинам и выпивке.

Джорджетт встала с коленей и натянула платье через голову, даже не потрудившись поискать корсет и нижнюю рубашку. Между тем мужчина на кровати вновь зашевелился, чем привел ее в состояние паники. Джорджетт замерла на мгновение, затем, оставив неуклюжие попытки застегнуть пуговицы на лифе платья, бросилась к двери с единственной целью – оказаться подальше от этого внушавшего страх незнакомца. Однако тапочки липли к грязному заскорузлому полу, а щеколда отчего-то не захотела поддаваться.

И тогда она увидела это! Кольцо на ее руке блеснуло в лучах солнца, пробившихся сквозь тонкие шторы на окнах.

Джорджетт в ужасе поднесла руку к глазам. Похоже, оправдались худшие из ее опасений. Кольцо на ее безымянном пальце имело гравировку в виде фамильного герба, который не был ей знаком.

Это кольцо на безымянном пальце ее левой руки – в совокупности с сопутствующими обстоятельствами – позволяло сделать вывод том, что теперь она снова замужняя дама.

Но все ее существо противилось принятию этого факта. Ведь свадьба всегда планируется заранее… К тому же свадьбе предшествуют помолвка, оглашение и все прочее. В крайнем же случае – покупка специальной лицензии. И даже если отбросить все вышесказанное, она, Джорджетт, просто не могла бы вновь выйти замуж. Во всяком случае – сейчас, когда два года траура остались позади и у нее наконец появилась возможность зажить полной жизнью. Жизнью свободной женщины!

Чуть помедлив, Джорджетт обернулась, чтобы еще раз посмотреть на того, кто скорее всего теперь приходился ей мужем. Какими бы совершенными пропорциями ни обладало его тело и какие бы чувственные реакции ни вызывала в ней эта согнутая в колене нога, она не могла в здравом уме и трезвой памяти перечеркнуть надежду пожить наконец для себя.

И тут страх и растерянность, что владели ею с момента пробуждения, уступили место гневу. Джорджетт сделала шаг в направлении кровати. Она должна была его разбудить и потребовать объяснений, однако… Даже мысль о том, чтобы прикоснуться к незнакомцу, вызывала у нее безотчетный страх. Чтобы не прикасаться к нему рукой, требовалось найти что-то для этой цели подходящее, и Джорджетт не пришло в голову ничего лучше, чем поднять с пола ночной горшок, по счастью пустой, и толкнуть им мужчину в плечо.

– Откройте глаза, – прошипела она, с трудом узнав собственный голос.

Мужчина перевернулся на спину, потянулся и приоткрыл сонные глаза цвета бутылочного стекла. Улыбка завзятого соблазнителя заиграла у него на губах. Зубы же оказались ровными и белыми.

– Доброе утро, – сказал он хрипловатым баском. – Не знаю, что тебя подняло в такую рань. Забирайся назад в кровать. Я тебя приласкаю.

Джорджетт вполне хватило того, что она услышала, чтобы понять: этот мужчина не был ни джентльменом, ни англичанином. И тогда она вспомнила, в какой стране находилась. О боже, ведь она – в Шотландии! А браки в этой стране заключали, минуя принятые в Англии формальности. Не успеешь и глазом моргнуть, а ты уже замужем.

Память постепенно начала к ней возвращаться. Она вспомнила, что собиралась поехать куда-нибудь, чтобы сменить обстановку и отдохнуть. Жуткие обстоятельства гибели ее мужа и двухлетний траур повергли Джорджетт в уныние. Ее двоюродный брат некоторое время назад уехал в Шотландию. Студент-биолог, он собирался написать работу, посвященную фауне этих северных мест. Когда кузен написал ей, приглашая приехать в гости, Джорджетт подумала, что Шотландия с ее бесконечными сосновыми лесами, с изумительными пейзажами и, что самое важное, с ее удаленностью от Англии – это как раз то место, которое может вернуть ее к жизни. Ей надо было побыть наедине с собой, чтобы набраться сил и к началу сезона окончательно не сникнуть под лицемерно жалостливыми взглядами светских сплетников и сплетниц.

Но никогда – даже в страшном сне! – она не могла представить, что вернется в общество в статусе замужней женщины. Но, как ни старалась, Джорджетт не могла вспомнить, при каких обстоятельствах оказалась в этой комнате, похожей на номер в третьеразрядной гостинице. И не могла вспомнить этого мужчину.

Слова, которые необходимо было произнести, застряли у нее в горле как подгорелый тост. Откуда-то снизу, кстати, несло горелым – наверное, на кухне готовили завтрак.

– Кто вы? – с трудом выдавила Джорджетт.

Незнакомец со смешком приподнялся и сел в кровати.

– Ты сейчас решила об этом спросить? А ночью тебе, похоже, было все равно.

Тут одеяло соскользнуло с него, и Джорджетт поймала себя на том, что смотрит на его живот – мускулистый, крепкий, словно выточенный из мрамора. Она судорожно сглотнула. Этот мужчина определенно не был джентльменом, но и простым слугой он тоже скорее всего не был. Слуг с такими превосходными физическими данными не существовало в природе.

Джорджетт с ужасом ощущала, как растекается по телу приятное тепло. О боже, ее влекло к этому мужчине! Тело отказывалось подчиняться разуму.

– Кем вы… служите? – спросила она сдавленным шепотом.

И снова раздался его смешок.

– Странно, что ты решила задать мне этот вопрос уже после того, как я оказал тебе услугу. – Мужчина кивком указал на кисть ее левой руки, и улыбка его преобразилась в глумливую ухмылку. – Я ваш муж, миледи. И вы задолжали мне еще один поцелуй.

Еще один?.. Видит Бог, она и первого-то не помнила. Однако… Ее жуткая догадка теперь получила подтверждение, и Джорджетт овладела паника.

– Муж? – переспросила она, облизнув пересохшие губы.

Этот мужчина, говоривший как простолюдин и сложенный как бог, явно не принадлежал к ее кругу. Ведь она, Джорджетт, как-никак была вдовой виконта, и если бы и решилась вновь выйти замуж – что маловероятно в принципе, – постаралась бы выбрать себе в мужья настоящего джентльмена. И вообще, не следовало верить этому человеку. Вне зависимости от того, что произошло между ними ночью, она не могла вступить с ним в брак по своей воле – никогда бы не сделала столь опрометчивый шаг.

– Вы знаете, кто я? – Джорджетт надеялась, что выбрала верный тон.

Незнакомец весело рассмеялся.

– Так это же ясно как день! Ты женщина! – Он поманил ее пальцем. – А теперь, моя добрая женушка, полезай-ка в постель. Будем знакомиться по новой.

Ее новоиспеченный муж явно пребывал в игривом настроении, но Джорджетт было не до шуток. Как смел он так неуважительно к ней обращаться?! Словно она – его собственность! С нее хватило и первого мужа! Джорджетт не понимала, что на нее нашло, но рука ее, все еще сжимавшая ручку ночного горшка, вдруг поднялась, размахнулась – и запустила горшок в бородатого незнакомца. Раздался грохот – это горшок, ударившись о череп бедняги, раскололся на куски. И в тот же миг, испугавшись содеянного, Джорджетт бросилась наутек.

Как бы там ни было, она не станет безвольной игрушкой в руках очередного мужа! Ни за что в жизни!

Глава 2

Джорджетт стремглав сбегала по темной лестнице третьесортной гостиницы. Пробегая мимо обеденного зала, она зажала нос. От запаха вареных яиц и копченой кильки ее чуть не стошнило. Хозяин гостиницы в изумлении окликнул ее, но она даже не оглянулась. И на улице ей легче не стало – голова, казалось, раскалывалась и гудела нещадно.

Джорджетт зажала уши ладонями. Солнце едва встало, а город уже пришел в движение. Уличные торговцы, стараясь перекричать друг друга, зазывали покупателей. Похоже, в Шотландии утро начиналось куда раньше, чем в родной Англии. Причем запахи еды преследовали Джорджетт и здесь. Возможно, запах пирожков – их жарили прямо на улице – в иное время показался бы ей аппетитным, но только не в это утро. Самочувствие ее, прямо сказать, оставляло желать лучшего, но физические муки, которые она сейчас испытывала, не шли ни в какое сравнение с муками душевными. Ведь она подняла руку на мужчину! Не просто на мужчину, на собственного мужа! Оставалось лишь надеяться, что она не нанесла ему увечий, несовместимых с жизнью. В свое оправдание Джорджетт могла сказать только одно: она действовала в состоянии аффекта. Всю жизнь она молча сносила обиды, копила их в себе, но чаша ее терпения переполнилась, и гнев нашел выход. Да, конечно, ей следовало сначала подумать, а потом действовать, но в тот момент она не то что думать, дышать не могла!

Подхватив юбки, Джорджетт бросилась прочь от захудалой гостиницы, места ее позора. Ее совсем не заботило, как она сейчас выглядела. «Что я наделала, что я наделала?» – словно заклинание повторяла она про себя. Но уже через минуту, когда здравый смысл начал понемногу одолевать панику, к этому вопросу прибавился еще один: «Где я?»

Джорджетт бежала по незнакомой торговой улице, совсем не походившей на родные лондонские. Запыхавшись, она остановилась под навесом очередной лавки, уперлась ладонью в кирпичную стену и попыталась отдышаться. Проходившие мимо две юные леди в нарядных чепцах с развевающимися розовыми лентами разглядывали ее с нескрываемым любопытством и тихонько перешептывались.

Джорджетт даже думать не хотелось о том, какое жалкое зрелище она собой представляет. Одна прическа чего стоила! Не говоря уж о том, что от нее, наверное, за версту разило бренди. В спешке покидая гостиницу, она думала лишь о том, как бы сбежать оттуда побыстрее. Но теперь, оказавшись на весьма оживленной улице непричесанной, в платье, которое на ней едва сходилось из-за отсутствия корсета, Джорджетт невольно задумалась о том, стоило ли так торопиться. И она все еще не понимала, где находится, и не помнила, как тут оказалась. Полосатый навес поперек улицы… Колонка, возле которой выстроилась очередь желающих набрать воды… Джорджетт была уверена, что все это видела впервые – и улицу эту, и людей. Если она и знала кого-то в этом городе, то лишь того бородача с фигурой атлета, с которым проснулась в одной постели.

И во всей Шотландии ей был знаком еще только один человек – ее кузен Рандольф Бартон.

Прислонившись спиной к кирпичной стене, Джорджетт тихо всхлипнула. Что теперь с ней будет? Не слишком обнадеживающее начало двухнедельных шотландских каникул, на которые она возлагала такие радужные надежды. Она помнила, что приехала к кузену три дня назад или… Или все же четыре? Заискивающая угодливость кузена неприятно поразила Джорджетт, как и отсутствие обещанной им компаньонки, а также горничной. И, что еще хуже, у нее сразу же возникло подозрение, что Рандольф имел на нее определенные виды и пригласил ее совсем не потому, что хотел по-братски поддержать. Она еще более утвердилась в своих подозрениях накануне вечером – если, конечно, это было вчера, – когда за ужином Рандольф сел напротив нее и принялся буравить взглядом. Она ерзала на стуле, не находя себе места. А что было потом, увы, не помнила.

– Я принес вам котенка, мисс.

Джорджетт стремительно обернулась, задохнувшись от неожиданности. В нескольких шагах от нее стоял грузный мужчина в забрызганном кровью фартуке. От него ужасно разило потом, а в его густой бороде цвета красноватой глины застряли крошки еды или, возможно, чего-то другого – Джорджетт предпочла не думать, чего именно.

А жизнь в городе шумела и бурлила. На улицы высыпали женщины с детьми и домохозяйки с корзинами, спешившие на рынок. Но казалось, никому из прохожих не было никакого дела до того, что устрашающего вида субъект в забрызганном кровью фартуке держал в одной руке кривой мясницкий нож, а в другой – котенка.

– Я вас знаю? – спросила Джорджетт, в страхе отступив на шаг.

Бородач улыбнулся, обнаружив дыру в том месте, где должны были находиться передние зубы.

– Макрори меня зовут. Вчера вечером, когда мы познакомились, случай не представился назвать себя.

– Мы с вами познакомились вчера? – Утро оказалось богатым на сюрпризы. Этого бородача вполне можно было принять либо за неряшливого мясника, либо за убийцу. Такого увидишь на улице – на другую сторону перейдешь, а уж про то, чтобы водить с ним дружбу, и речи быть не могло. Интересно, насколько близко она успела с ним познакомиться в тот отрезок времени, который каким-то мистическим образом выпал из ее памяти?

– Так вы не помните? А, ну это понятно… Все так быстро случилось: сперва – на меня, потом – с меня. Вам немудрено и забыть. – Голос мужчины в фартуке звучал так же раскатисто, как и голос того, кто остался в номере, но в отличие от последнего голос то ли мясника, то ли убийцы не трогал за душу. От слов же его, вернее – от того, что под ними подразумевалось, у Джорджетт волосы на затылке встали дыбом.

– Я… была на вас? – «Господи, сделай так, чтобы я ослышалась», – мысленно взмолилась она.

– Ну да. Обхватила меня, крепко так. – От хохота мясника кровавые пятна на его фартуке заколыхались, словно занавески на ветру. – Как и где стиснуть – в этом вы знаете толк, верно говорю.

По вискам Джорджетт заструился пот, а по спине пробежал холодок. Рассудок отказывался верить в самую очевидную интерпретацию слов этого бородатого мужчины. Что-то тут было не так…

– Что вы имеете в виду? – спросила Джорджетт в надежде, что сейчас он скажет, что, мол, просто пошутил.

– Забирай его, детка. – Мясник указал на котенка кончиком ножа. – Ты его заработала.

Джорджетт растерялась настолько, что машинально взяла протянутого ей котенка. Он был совсем крохой – недели три или четыре от роду, не больше. Она понятия не имела, как будет заботиться о котенке, но отчего-то решила, что ее долг – приютить несчастное существо. Подержав в руках этот маленький комок, она уже не могла с ним расстаться. К тому же Джорджетт подозревала, что если вернет котенка мяснику, то малыш может стать чьим-нибудь ужином.

И тут мясник, одарив Джорджетт напоследок еще одной беззубой улыбкой, развернулся и ушел. Джорджетт смотрела ему вслед, пока он не растворился в толпе. А на душе у нее становилось все муторнее. Господи, неужели она действительно дотрагивалась до него в интимных местах? И неужели делала это за плату, за котенка?!

Джорджетт сморгнула подступившие слезы. Она не плакала, когда умер ее муж, хотя чувствовала себя в немалой степени виноватой в его преждевременной смерти. Не плакала она и в тот момент, когда, проснувшись этим утром, увидела, что лежит голая в постели с чужаком, в обшарпанном и грязном гостиничном номере. Даже выскочив полуголая на улицу и обнаружив, что не знает, где находится, она все равно не заплакала.

Но сейчас, узнав о том, что этой ночью она, возможно, занималась непристойностями с этим мясником, Джорджетт не смогла сдержать слезы отвращения. Отвращения к себе самой.

От самобичевания ее отвлек стук копыт и скрежет колес, и Джорджетт едва успела отскочить. Возница же грозил ей кулаком и что-то орал, но она не поняла его из-за сильного шотландского акцента. Поскользнувшись на кучке навоза, Джорджетт, с трудом сохранив равновесие, отпрыгнула к краю мостовой. Оказавшись в безопасности, она первым делом взглянула на котенка, которого ей посчастливилось не уронить, а затем, после секундных раздумий, сунула его в вырез декольте, иначе она не могла бы застегнуть платье, ставшее тесным без корсета, – ведь для этого ей требовались обе руки.

Но теперь, кое-как справившись с платьем, Джорджетт подняла голову и осмотрелась. Она не имела ни малейшего представления о том, что делать с котенком – и с собой тоже. И в тот момент, когда отчаяние уже готово было схватить ее за горло, она вдруг услышала знакомый голос.

– Джорджетт! – Ее кузен каким-то чудом сумел перекричать хор уличных торговцев и зазывал.

Обернувшись, она увидела Рандольфа на другой стороне улицы. Заметить его раньше ей, очевидно, помешала повозка, под которой они с котенком едва не погибли. Рандольфа же было не узнать… Его всегда тщательно прилизанные светлые волосы сейчас стояли дыбом, сюртук был застегнут косо, а кое-как завязанный шейный платок сбился набок.

И все же Джорджетт ужасно обрадовалась Рандольфу, когда он бросился к ней через улицу, рискуя погибнуть под колесами.

– Рандольф, как я рада тебя видеть, – пролепетала она, схватив его за руку и вздрогнув от непривычного ощущения – перчаток на ней не было: они, должно быть, вчера куда-то подевались, если она вообще соизволила их надеть. И это лишнее свидетельство того, как низко она пала. А если представить, что она делала вот этими голыми руками, за что хваталась… При этой мысли пальцы ее непроизвольно сжались. А ведь всего несколько дней назад она всеми силами старалась избежать прикосновений кузена, не желая поощрять его в попытках ухаживать за ней. Но сейчас она вцепилась в него, желая лишь одного: чтобы он как можно скорее увел ее отсюда и чтобы как можно скорее все случившееся с ней забылось как дурной сон.

Рандольф судорожно сглотнул, и его кадык, торчавший из накрахмаленного, но не застегнутого воротничка, резко дернулся.

– Ты… и впрямь рада меня видеть? Тогда почему ты плачешь?

Джорджетт смахнула слезы.

– Ты даже представить не можешь, как я рада! Я тут никого, кроме тебя, не знаю. Ни одного знакомого лица! И место это мне не знакомо. Впрочем… Если я все же тебя встретила здесь, то, надо полагать, мы в Мореге. Или нет?

У Рандольфа вновь дернулся кадык.

– Ну да… – Он царапнул Джорджетт взглядом. – Где ты пропадала всю ночь?

Этот вопрос положил конец эйфории, в которой Джорджетт пребывала с того момента, как увидела кузена на другой стороне улицы. И прикосновение его влажной ладони вдруг сделалось неприятным, даже противным. Она высвободила руку. Впрочем… а чего она ждала? Что Рандольф не станет задавать ей вопросы? Да, он, конечно, рассеянный, но ведь не слепой же.

– Я… – Джорджетт машинально вытерла ладони о юбку и покачала головой, словно не находила в себе сил рассказать о своем позоре. Да и не могла она поделиться с кузеном такими интимными подробностями.

На другой стороне улицы какой-то мужчина в котелке повернул голову и громко крикнул: «С добрым утром!» Джорджетт так и не поняла, с ней он поздоровался или с ее кузеном. Как бы то ни было, она этого мужчину не узнала. Но тут Рандольф вскинул руку в ответном приветствии, затем снова обратился к ней.

– Я искал тебя всю ночь, – сказал он, понизив голос до гневного шепота. – Я переживал, чуть было не впал в отчаяние. Когда заметил тебя на улице, я уже шел в магистрат, чтобы заявить о твоем исчезновении.

Представив на мгновение, как кузен докладывает кому-то о ее ночных эскападах, Джорджетт едва не застонала. Но тут же, взяв себя в руки, растянула губы в фальшивой улыбке и проговорила:

– В этом не было нужды. Видишь, я же здесь. Целая и невредимая. – Она от всей души надеялась, что Рандольф ей поверит.

Кузен усмехнулся и снова спросил:

– Так где же ты провела ночь?

На этот вопрос у Джорджетт ответа не было. И, конечно же, она умолчала об обстоятельствах утреннего пробуждения.

– Видишь ли, я… Я… Я надеялась, что ты сам мне об этом расскажешь, – призналась она наконец.

Рандольф нахмурился и почему-то вдруг уставился на ее бюст.

– А где твой… э… корсет? – спросил он.

И в тот же миг проснулся котенок. Царапая ее крохотными коготками, он пытался пробиться наружу, к свету.

– Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос, – сказала Джорджетт.

Рандольф в недоумении посмотрел туда, где приютился котенок, и вдруг побагровел.

– О господи! – воскликнул он. – Ты подверглась насилию?!

Джорджетт покачала головой. На душе у нее скребли кошки, до которых царапавшему ее грудь котенку было очень далеко.

– Нет, – прошептала она. – Я так не думаю. – Какие бы грехи ни числились за таинственным шотландцем, в объятиях которого она встретила утро, Джорджетт точно знала: в его постели она оказалась по своей воле. Более того, стоило ей подумать о нем, как тело охватывала сладкая истома. – Как же я тут оказалась? – спросила она, прижав ладони к вискам.

– На улице?

– В городе! – ответила она с раздражением.

Рандольф вдруг начал заикаться.

– Скажи, а что… что последнее ты можешь вспомнить?

Джорджетт со вздохом закрыла глаза. Она помнила, как надевала платье, которое было на ней сейчас. Очень скромное, почти траурное серое шелковое платье. И помнила, как сражалась с мелкими перламутровыми пуговками и злилась на Рандольфа, который не потрудился нанять ей горничную, хотя обещал. Он обязан был это сделать – хотя бы потому, что того требовали приличия. Постоянно находиться с ним один на один ей не нравилось, и присутствие компаньонки или горничной могло бы скрасить ее пребывание в доме кузена, ставшего слишком навязчивым.

Открыв глаза, Джорджетт наконец проговорила:

– Я помню, как пила с тобой чай. С имбирным печеньем. – Она помнила, как, вымученно улыбаясь, из вежливости давилась этим несъедобным, твердым как подошва печеньем. Хотя кузен, казалось, знал все об истории и медицинском использовании чуть ли не всех существующих растений, применять свои знания для приготовления чего-то более или менее сносного на вкус он так и не научился.

– А потом что было? – продолжил допрос Рандольф. И отчего-то болезненно побледнел.

Джорджетт наморщила лоб, пытаясь продраться сквозь заволакивавший мозг густой туман. Из мглистой дымки выплыло еще одно воспоминание, ясное, как луч солнца на глади озера. Перед ее мысленным взором возник Рандольф, который, нервно ерзая в кресле у камина, говорил:

– Драгоценная Джорджетт, ты женщина со средствами, с немалыми средствами, и теперь, когда траур закончился, найдется немало охотников воспользоваться твоим состоянием. Позволь же мне стать твоим защитником.

– Ты просил меня выйти за тебя замуж, – ответила Джорджетт. Она помнила металлический привкус страха во рту, сопровождавший неуклюжее предложение кузена. – И я объяснила, почему не могу это сделать.

Рандольф болезненно поморщился и по-совиному моргнул. Ей и тогда стало его жалко, и теперь она жалела, что причинила ему боль, но в Шотландию она ехала, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы выходить замуж. Настойчивое же стремление кузена затащить ее под венец вызывало тогда лишь досаду. Но то, что он, возможно, был прав, предлагая ей свою защиту, сейчас заставляло ее испытывать чувство вины перед ним.

– Значит, это ты помнишь, – со вздохом сожаления констатировал Рандольф.

– Да, – кивнула Джорджетт и тоже вздохнула. – А потом – ничего. – И действительно, память ее была совершенно пуста. Ужасное чувство – не иметь ни малейшего представления о том, что ты говорила и делала. А ведь с ней могло произойти все, что угодно. Абсолютно все.

Ей хотелось заплакать навзрыд, и, чтобы этого не случилось, она засмеялась.

– Мы поехали в город, – сказал Рандольф, крепко ухватив ее за руку, очевидно, из опасения, что она упадет.

– В город? – в недоумении переспросила Джорджетт.

Рандольф кивнул:

– Да, после чая мы отправились в Морег, на вечернюю службу в церковь Святого Иоанна.

– Что же могло такого случиться со мной, что я ничего не помню про церковь? – с удивлением проговорила Джорджетт.

– Всему виной бренди, – назидательно заметил кузен.

Глаза у Джорджетт сделались как блюдца.

– Но я терпеть не могу бренди. Как же так?..

Рандольф улыбнулся. Похоже, настроение у него по каким-то непонятным причинам улучшилось.

– Но это не помешало тебе выпить два… нет, три стакана до того, как мы собрались уезжать.

Джорджетт в ужасе вздрогнула.

– Этого быть не может! – возмутилась она. Она не помнила, чтобы когда-либо совершала столь нетипичные для себя поступки. Хотя как замуж выходила, она тоже не помнила.

Рандольф склонился к ней так близко, что Джорджетт не могла не заметить нескольких длинных волосков, вылезавших из его ноздрей, и мешков под глазами. Ей захотелось отпрянуть, но она подавила отвращение.

– Возможно, тебя расстроил наш разговор, Джорджетт. Возможно, ты пожалела о своем отказе, хорошенько пораскинув мозгами, и поняла, как хорошо мы друг другу подходим. Честное слово, я не знаю, что творилось у тебя в голове, ты для меня вообще загадка. Я пытался тебя вразумить уже после первого стакана, но ты заявила, что приехала в Шотландию, чтобы вырваться на свободу, приехала за новыми ощущениями.

Джорджетт охватило острое чувство вины. Рандольф не держал на нее зла, это чувствовалось, но отчего-то ей не становилось легче. Ей не хотелось верить в то, что рассказывал кузен, но слова его были очень похожи на правду. Джорджетт никогда и никому не выдавала своих чаяний, но, принимая приглашение кузена погостить у него в Шотландии, она втайне мечтала о двух неделях свободы. Всю свою жизнь – и когда ее выдавали замуж за «достойного» джентльмена, и когда, разочаровавшись в семейной жизни, она исправно выполняла роль «достойной» жены, а потом вдовы в трауре, – Джорджетт грезила о приключениях.

И вот теперь, когда Рандольф сообщил ей кое-какие подробности вчерашнего вечера, она вдруг вспомнила тот злополучный первый стакан. И – о ужас! – в нем действительно был бренди.

– Но если то был твой первый опыт употребления крепких напитков, – сказал Рандольф, – то что же удивительного в том, что ты ничего не помнишь?

– Пожалуй, ты прав… – снова вздохнула Джорджетт; ее трясло от стыда.

– Может, лучше сосредоточиться на будущем? – великодушно предложил Рандольф. – А вчерашний день лучше забыть. – Он вдруг зевнул, прикрыв рот ладонью. – Принимая во внимание то, как ты сегодня выглядишь, вчера могло произойти… что-то такое, о чем лучше никогда не вспоминать, верно?

Джорджетт хотелось с ним согласиться. Рандольф сегодня был на удивление мил и проявлял поразительное понимание, что лишь усугубляло ее чувство вины. Он, бедняжка, лишил себя сна, занимаясь поисками, а она тем временем кутила и бражничала, приобретая бездомных котят, теряя перчатки и корсет. Но даже если бы она наизнанку вывернулась, стремясь вытравить все мысли о мужчине, рядом с которым сегодня проснулась, его белозубая улыбка все равно осталась бы в памяти. Отчего же ей так запомнились эти зубы? Что он ими делал? Слегка царапал ее разгоряченную кожу и покусывал в интимных местах? Но ведь она никогда ничего подобного не позволяла себе даже в воображении… Так неужели сейчас это происходило наяву?

Но, как бы там ни было, Джорджетт очень сомневалась в том, что сможет забыть, как тот шотландец выглядел при пробуждении. Его насмешливая улыбка и глаза цвета молодой травы совершенно ее очаровали. Нет, она вряд ли его забудет. Да и не хотелось ей этого.

Между тем Рандольф, не догадываясь ни о ее мыслях, ни о вызванном этими мыслями смятении чувств, потащил ее к поджидавшему экипажу. Она не сопротивлялась, и он по-прежнему крепко держал ее за руку. Кузен не давил на нее, не требовал никаких подробностей, что приносило некоторое облегчение.

– Все, что мне нужно, – это поговорить с преподобным Рамзи, – как бы невзначай сообщил Рандольф по пути к коляске. И тут же добавил: – Тогда нас завтра же обвенчают.

Джорджетт остановилась – и замерла как вкопанная. От неожиданности тощий Рандольф, державший ее за руку, чуть не упал. Ее же покоробили не столько его слова, сколько тон, каким они были сказаны, а именно – эта высокомерная убежденность в том, что ему не будет отказа.

И тут Джорджетт почувствовала приближение паники – паники совсем иного рода, чем та, что заставила ее сбежать от мускулистого шотландца. Если тогда, в гостинице, ее до смерти напугала странная и неожиданная реакция тела, а если уж честно – влечение к шотландцу, то при одной мысли о том, что ей придется делать «это» с Рандольфом, Джорджетт хотелось сжаться в комок и ощетиниться иголками, чтобы он не смог к ней прикоснуться.

– Нет, ничего подобного, – заявила она. – Как я уже объясняла вчера, у меня нет желания выходить за тебя замуж.

Тут Рандольф повернулся к ней лицом. Глаза его метали молнии.

– Это было до того, как ты шлялась где-то всю ночь, напившись до бесчувствия. До того, как ты творила бог весть что и бог весть с кем. – Рандольф поправил очки, чтобы те не свалились с переносицы. – И это было до того, как преподобный Рамзи поздоровался с нами на улице, увидев нас обоих. Мы оба выглядим не лучшим образом, признай. Если раньше тебе и было чем похвастать – так это лишь своей репутацией. Но ты ее потеряла. Поэтому считай, что тебе повезло, что я все еще готов взять тебя в жены после того, как ты вволю повеселилась. Ты меня еще благодарить должна.

Джорджетт рванула на себя руку, высвободив ее из цепких пальцев кузена, которые внезапно стали напоминать ей хищные когти.

– Я не могу за тебя выйти! – прошипела она. Она говорила правду, но не всю. Главное было не в том, что она не могла за него выйти, а в том, что ей этого не хотелось. Ох как бы ей сейчас пригодился ночной горшок потяжелее.

– Можешь – и выйдешь! – заявил в ответ Рандольф. Его фамильярность переходила все границы. – Все поверят в то, что ты провела ночь со мной, – продолжал он, громко сопя. – Преподобный Рамзи уже наверняка разнес об этом слух по всему городу. И когда ты все поймешь… О, тогда ты с удовольствием скажешь «да» перед алтарем.

Гнев оказался сильнее паники. Рандольф стал вторым мужчиной за это утро, пытавшимся заставить ее склониться перед своей волей; вернее – он был третий, если брать в расчет мясника, навязавшего ей котенка. А Джорджетт ужасно устала быть послушной и делать все, что от нее ожидали окружающие. Мысль же о браке с Рандольфом, страдавшим одышкой и комплексом неполноценности, вызывала у нее рвотный рефлекс. Она должна была его осадить и, не придумав ничего лучшего, сообщила:

– Уже поздно. – Голос ее звучал на удивление уверенно и спокойно, хотя поджилки тряслись. – Кажется, я уже вышла замуж прошедшей ночью.

Ну вот… Она призналась в том страшном, что содеяла. Рандольф, конечно, будет разочарован, но по крайней мере оставит безнадежные попытки добиться ее руки. И она отчего-то была уверена в том, что он не расскажет никому, почему они не могут пожениться. В конце концов, Рандольф приходился ей родней. И если он наговорил ей гадостей, то лишь сгоряча – потому что очень хотел на ней жениться. Он не посрамит ее. Джорджетт в этом не сомневалась.

– Что заставляет тебя думать, что ты вышла замуж?! – в ярости прорычал кузен.

– Я проснулась сегодня утром рядом с незнакомцем, который назвал меня своей женой, – призналась Джорджетт. Ах если бы только ее признание не звучало столь непристойно!.. – И еще вот что… – Она повернула перстень на пальце – так, чтобы показать кузену кольцо.

Рандольф молча уставился на золотой перстень. Казалось, он не находил слов. Более того, ее невозмутимый кузен, судя по всему, впал в ступор. И Джорджетт его понимала. Она и сама все еще пребывала в шоке. И впрямь – столько испытаний разом! Вчера кузен лишь поморщился, когда она ему отказала. Узнав же о ее ночных приключениях, он наверняка призадумался: мол, в здравом ли она уме? В том, что он не считал ее леди, достойной быть вхожей в приличное общество, сомнений не было. А ведь еще вчера он считал ее настоящей леди…

«Так что, может, я действительно больше не являюсь таковой?» – с тоской подумала Джорджетт.

Глава 3

– Ты меня слышишь, болван?

Хоть здравый смысл и подсказывал ему, что делать этого не стоит, Джеймс Маккензи все же открыл глаза. Брат его Уильям нависал над ним, грозный и страшный, – так, должно быть, выглядели их предки, когда сражались против Эдуарда I. На лице Уильяма играла злобная ухмылка, а пальцы его сжимали белый фаянсовый осколок. Раньше Джеймс ни за что не стал бы терпеть оскорблений и вмазал бы братцу кулаком по чисто выбритой физиономии. Но это было в другой жизни. Теперь же он был взрослым мужчиной и научился сдерживать порывы. Кроме того, в обстоятельствах его пробуждения присутствовала некая странность, сообщившая ему, что сейчас не время и не место впадать в детство.

– Убирайся, – простонал Джеймс. Голова болела чудовищно. – Ты что, не видишь, что я болен?

Уильям подбросил на ладони осколок фаянса, словно оценивая его вес, затем поднес осколок к носу брата.

– Должен признаться, что я так и подумал, когда тебя увидел. Но, судя по всему, ты применял ночной горшок не по назначению. – Уильям нахмурился. – Болен – не совсем верно. Скорее ранен. Ты что, дрался с ночным горшком?

Джеймс прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд на лице брата. Было очевидно: благополучие ставшего на путь самостоятельности солиситора целиком зависело от умения распознать истину за набором фактов, но… Черт его побери, если он мог уловить хоть каплю здравого смысла в том, что говорил его брат Уильям. Вчерашний вечер он провел за рабочим столом, изучая правовые прецеденты возмещения ущерба владельцу чистокровной телки, оплодотворенной быком-полукровкой, сумевшим перепрыгнуть через ограду загона, в котором эта телка паслась. После работы Джеймс отправился в ближайший трактир, где запил ужин кружкой-другой эля. А сейчас он чувствовал себя так, словно его полуживого притащили сюда с живодерни. И вообще, какая существовала связь между его самочувствием и разбитым ночным горшком?

– Ты сам не знаешь, что несешь, – пробурчал Джеймс и хотел было помотать головой, но от резкого движения голова разболелась так, что он едва не потерял сознание.

– И это говорит тот, кто даже не знает, где его сапоги. – Уильям швырнул видавшую виды пару сапог на кровать. – Тебе, похоже, сладко спалось, братишка. Но хозяин гостиницы, увы, настаивает на том, чтобы ты съехал прямо сейчас.

– Хозяин гостиницы? – Джеймс сел в кровати и, дождавшись, когда стены перестанут вращаться, спросил: – Так я… в гостинице?

Свесив с кровати босые ноги и приподняв голую задницу с матраса, Джеймс попытался встать. Спасибо поддержавшему его брату, которого природа не обделила силой, иначе он грохнулся бы на пол с предсказуемыми последствиями.

Внезапно Джеймс обнаружил, что ступни его прилипли к половицам, а в нос ударил резкий сладковатый запах. Господи, он что, вчера разбил об пол бутылку бренди?..

Джеймс обвел глазами комнату. Поломанный шкаф… Перевернутый умывальник… Перья, порхавшие в воздухе… И еще дамский корсет, свисавший с карниза… Корсет скромный, без изысков, но при этом на удивление элегантный – возможно, как раз благодаря отсутствию украшений. В общем, комната выглядела так, словно в ней повеселились от души.

– Надеюсь, она того стоила, – хмыкнув, заметил Уильям.

– Ты о ком? – пробормотал Джеймс, нагнувшись, чтобы поднять с пола сорочку.

– Женщина, которую ты привел сюда прошлой ночью.

Джеймс замер с сорочкой в руке. Что-то с ней было не так. От сорочки пахло бренди, но к этому запаху примешивался еще какой-то тонкий аромат, который ему смутно вспомнился.

– Что за женщина? – с трудом ворочая языком, спросил Джеймс. – И где, черт возьми, я нахожусь?

– В «Синем гусаке», – хохотнув, сообщил брат. – А женщина – та самая, на которой ты вчера женился.

Джеймс в ужасе замер. Что за гнусные инсинуации?! Ведь он не из тех, кто женится на первой встречной.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

– Ха, посмотрите на него! Он еще и возмущается! – с усмешкой сказал Уильям и тотчас добавил: – Да не бойся ты. Это была не настоящая свадьба.

Приложив некоторое усилие, Джеймс приподнял бровь. По крайней мере эта ситуация была ему знакома. Уильяму всегда нравилось его дразнить. Возможно, братец сам же и стукнул его по голове ночным горшком, хотя такого рода выходка была бы уже за гранью.

– Зря, что ли, ты учился в Кембридже? Напрягись и попытайся говорить внятно! – прорычал Джеймс. – О чем ты сейчас?..

– Я всего лишь сообщаю о том, что узнал, когда заехал к тебе на квартиру этим утром, пытаясь тебя отыскать. Не знаю, что происходило ночью, но твой сосед охотно поделился со мной тем, что ему известно. И вот я приехал сюда и все увидел собственными глазами.

– Ты заезжал ко мне домой? – При упоминании соседа у Джеймса от ярости свело скулы. Он делил жилье – несколько убогих комнатушек на восточной окраине Морега – с ветеринаром Патриком Чаннингом. Что ж делать, если приходится экономить на всем и считать каждое заработанное пенни? Но вчера, между прочим, он пил не один, а с тем самым Патриком.

Впрочем, как бы там ни было, все это не давало права родственникам совать нос в его, Джеймса, дела!

– Кто-то ведь должен проследить за тем, чтобы ты себя не убил, – ответил Уильям. – Так вот, Чаннинг сказал, что ты не вернулся домой прошедшей ночью. Вот я и решил заглянуть в трактир. А хозяин отправил меня прямиком сюда, в эти номера. – Уильям склонил голову к плечу и посмотрел на брата даже с некоторым сочувствием. – Ах, братишка Джемми… Поверь, такое с любым может случиться. Ты же не станешь отрицать, что оказался в дураках из-за того, что увлекся женщиной, которая тебя не стоит. Ты только взгляни! Вся простыня в крови! Вот как она тебя отделала!

– Правда? Не может быть! – Джеймс прижал ладонь к правому виску, и на пальцах осталась уже немного запекшаяся кровь. – Ух ты! – Увы, его воспоминания о минувшей ночи походили на осколки – как тот, что был сейчас в руке у брата.

– Да уж, крепко она тебя, – сказал Уильям.

Джеймс поднес окровавленные пальцы к глазам. Он всегда считал, что желудок у него крепкий, но сейчас при виде крови его затошнило. Кто-то, скорее всего – женщина, едва не пробил ему череп. Джеймс осторожно покачал головой, стараясь сосредоточиться, чтобы сложить обрывки воспоминаний в нечто связное. Память его пребывала в том же печальном состоянии, что и измятая рубашка, которую он сейчас пытался застегнуть. Хорошо еще, что он не забыл, как его зовут. Да и брата он, слава богу, признал. Но ее совсем не помнил.

– Кто она такая? – пробурчал Джеймс. Кем бы она ни была, в ней явно присутствовала склонность к насилию. Возможно, ему еще повезло, что она оставила его в живых. Но, кажется, кое-что связанное с этой женщиной все же задержалось в его памяти. Очень светлые волосы. Большие, широко расставленные серые глаза. Крупный смеющийся рот. И сочные губы…

Джеймс судорожно сглотнул. Проклятие, эта женщина напала на него! А все, что она делала до нападения, было, по сути, не важно.

– Если верить твоему другу Патрику, она держалась как королева. Такая же величавая, но намного симпатичнее любой из них. Да, ты у нас везучий… – Уильям швырнул брату брюки. – Хотя, возможно, правильнее было бы назвать тебя неудачником. С учетом того, что она с тобой сделала. Ну и, конечно, отсутствие титула…

Джеймс сунул ногу в одну штанину, затем – в другую.

– Я не из тех, кто гонится за титулом, ты же знаешь.

– То, что у тебя нет титула, еще не означает, что у тебя нет средств, Джемми. Твоя семья не виновата, что ты родился таким упрямцем. Пойми, лбом стену не прошибешь. Ты же предпочтешь голову себе разбить – лишь бы вышло по-твоему. Кроме того, твоя нелюбовь к титулам, скорее всего, сыграла с тобой злую шутку. Я говорю о той самой леди, которую ты сюда привел. С чего бы она покинула тебя при столь сомнительных обстоятельствах? Наверное, не выдержала твоей вони. Держу пари, она удрала, приняв тебя за дикаря с Нагорья.

Джеймс наклонился, пытаясь натянуть сапоги на босые ноги.

– Я… Я не помню, как она ушла. – Воспоминания о событиях прошедшей ночи были слишком смутными, но что-то подсказывало ему, что ночная партнерша ничего не имела против его происхождения.

– Не напился бы в стельку, ничего бы с тобой не случилось, – заметил Уильям.

Джеймс хотел огрызнуться, но передумал. Голова гудела нещадно. Болтовня же брата действовала ему на нервы и усугубляла боль.

– Да, я выпил немного, но в стельку пьян не был. – Джеймс, покачиваясь, встал на ноги и стал натягивать сюртук. – И провалов в памяти у меня до сих пор никогда не наблюдалось. Даже когда перебирал. – Боль в голове усиливалась. – Подозреваю, своей забывчивостью я обязан этой леди, а не вчерашней выпивке.

– Если ты ничего не можешь вспомнить, причина уже не имеет значения, – резонно заметил Уильям.

Проигнорировав замечание брата, Джеймс направился к окну – точно его притягивал свисавший с гардины предмет дамского туалета. Пол у него под ногами захрустел. Интересно, поранила ли ноги его ночная компаньонка об эти осколки? Странное дело, но мысль о том, что она могла пораниться, не доставила ему удовлетворения, чего можно было бы ожидать, учитывая сопутствующие обстоятельства.

Стараясь как можно осторожнее двигать головой, Джеймс скосил глаза на корсет, свисавший с гардины словно белый флаг – знак капитуляции. Он сумел разглядеть тонкое шитье и шелковые ленты, которыми были подрублены края изделия. Из аккуратного карманчика посредине корсета выглядывала планка из слоновой кости с изящной гравировкой, выглядевшая почему-то весьма завлекательно. Джеймс снял корсет, свернул, сунул под мышку и направился к двери.

Уильям бросил ему вслед:

– Эй, Джемми, братишка, размерчик-то не твой. Хочешь оставить себе сувенир на память о вечере, который не можешь вспомнить? Или будешь хранить его как военный трофей?

– Это ключ к разгадке, – не оглядываясь, буркнул Джеймс и вышел в коридор, а оттуда – в вонючий и темный лестничный проем.

– Ах да, как в сказке про Золушку! Только вместо хрустальной туфельки – корсет! – донесся смех старшего брата.

Джеймс покачал головой – и тут же болезненно поморщился. Стены лестничного колодца вращались, словно колесо на сломанной оси. Джеймс выругался сквозь зубы. Он сейчас словно возвращался во времена ранней юности, когда ненавидел всех и вся и готов был, словно волчонок, огрызаться на весь мир. Он так долго и упорно работал над собой, дабы преодолеть это состояние, – выходит, лишь для того, чтобы, напившись однажды, вернуться туда, откуда пришел.

Сосредоточившись на главной задаче – спуститься не упав, – Джеймс шел, вцепившись в липкие перила и считая ступени. Уильям следовал за ним.

– Нет, на Золушку она не тянет. Золушка не нападала на принца наутро после бала. Когда я найду хозяйку корсета, я найду женщину, чуть не убившую меня. – Обернувшись, Джеймс с мрачным видом заявил: – И тогда я буду знать, на кого подавать в суд.

– А вот это – дело. – Уильям язвительно рассмеялся. – Пусть весь город знает, что ты не способен справиться с девчонкой в постели! Но как же ты собираешься ее искать? Будешь примерять эту штуковину на каждую встречную девушку, пока не найдешь ту, кому она впору? Хочешь, помогу тебе? Должен же кто-то держать девиц, чтобы не сбежали во время примерки!

Джеймс решил не отвечать на насмешки брата. Пусть тешится.

Осторожно передвигая непослушные ноги, Джеймс продолжал спускаться. Он не понаслышке знал, что такое ценная улика и как она важна при раскрытии преступления. Одна лишь корсетная планшетка чего стоит! Возможно, гравировка на ней – это как раз инициалы владелицы. Джеймс представил, как его ночная компаньонка спускалась по этой самой лестнице без корсета. Это было всего лишь несколько часов назад. Может, у нее остались приятные воспоминания, которые будут согревать ее по ночам. Это была бы хоть какая-то компенсация за утерянное имущество. Отчего-то ему казалось несправедливым, что у него осталось от нее так мало – лишь корсет под мышкой да запах ее тела на рубашке.

Тут Джеймс напомнил себе, что она его ударила. Стукнула по голове не чем-нибудь, а ночным горшком! Если и это ему ни о чем не говорит, то он не просто осел, а задница от осла!

Джеймс снова сосредоточился на процессе спуска по лестнице. Что бы ни произошло этой ночью, побили его незаслуженно. И если судить по его предыдущему опыту, эта женщина оказалась с ним в постели по собственному горячему желанию, а он, Джеймс, сделал все возможное, чтобы эта ночь стала для нее памятной в лучшем смысле слова. Но эта история с женитьбой – пусть даже притворной – как-то не укладывалась у него в голове. Ведь не в его правилах шутить такими вещами. Он являлся служителем закона, и от того, как относились к нему жители Морега, зависела его карьера и, следовательно, заработок. Если же он продемонстрировал такое вопиющее неуважение к институту брака или поступил настолько безрассудно, то выходит… В общем, с этим предстояло разобраться.

Хозяин гостиницы остановил Джеймса в тот момент, когда он уже готов был переступить порог и выйти на улицу.

– Ах, вот и вы, мистер Маккензи! – Губы хозяина растянулись в улыбке, но глаза не улыбались. – Вы ведь не пытались улизнуть, не заплатив за причиненный урон, не так ли?

Джеймс замер на мгновение.

– Какой урон?..

– Неужели забыли? Вчера в обеденном зале вы от души повеселились. Как раз перед тем, как в первый раз пропали куда-то. Ни за что бы не подумал, что вы ничего не помните.

Джеймс оглянулся и встретился взглядом с братом поверх лысой головы низенького трактирщика. Уильям молча поднес палец к губам.

Всеми фибрами души Джеймс ощущал, что не он один в ответе за то, что происходило тут прошлой ночью. Но что он мог сказать? Ведь у него и впрямь случился провал в памяти…

– Прошу прощения за причиненное беспокойство. Сколько я вам должен на этот раз?

Хозяин гостиницы чуть расслабился.

– Пять фунтов хватит для покрытия расходов.

Джеймс даже засмеялся:

– Пять фунтов?! Да это просто грабеж!

Лысый коротышка покачал головой:

– Нет, ошибаетесь. Вы разбили все окна на северной стороне, разломали стол и четыре стула. Кроме того, выбили передние зубы мяснику, и тот кровью залил весь зал.

Наступила тишина. Только кровь шумела в ушах у Джеймса. Он не мог поверить в то, что сообщил ему хозяин заведения, но и не верить ему у него не было оснований. Впрочем, кое-какие угрызения совести Джеймс все же начал испытывать – явный признак того, что кое-что он все же здесь вчера натворил. Мясник был заметной фигурой в городе – заметной во всех смыслах. И силы он был недюжинной, так что ни один человек в здравом уме не стал бы набрасываться на него с кулаками.

– Так он по заслугам получил? – спросил Джеймс, не придумав ничего лучшего.

– Он заслужил извинения, – ответил хозяин гостиницы, скрестив руки на груди.

Джеймс обреченно вздохнул. «Пожалуй, заплатить придется», – подумал он.

– Ладно, хорошо. Но пять фунтов – слишком много за несколько разбитых окон и кое-что из мебели.

– Дама несколько раз заказывала выпивку для всех присутствующих, – сказал хозяин.

Джеймс в недоумении заморгал.

– Она угощала – ей и расплачиваться, разве не так?

– Но этой леди здесь нет, – возразил хозяин. – Кроме того, найдется немало свидетелей из тех, кто имел удовольствие присутствовать здесь вчера. И все они подтвердят: вы заявили, что все ее расходы берете на себя. И, конечно, за номер тоже придется заплатить.

– Но я всего лишь проводил леди в ее комнату. – Джеймс понимал, что джентльмену не пристало торговаться и отказываться платить за свою даму, но сейчас в нем заговорило упрямство. С какой стати он должен платить за снятый ею номер, если у него у самого есть жилье, которое его вполне устраивает и за которое он исправно платит? – Так она не заплатила за номер, когда съехала? – спросил он с раздражением.

Хозяин гостиницы молча покачал головой.

– А вы, случайно, не знаете, как ее зовут? – спросил Джеймс с надеждой в голосе.

Хозяин явно пребывал в замешательстве. Покосившись на Уильяма, он пробормотал:

– Э… Разве ее зовут не миссис Маккензи?

Рядом с Джеймсом сдержанно хохотнул его брат. Джеймс же непроизвольно сжал кулаки.

– Нет, она не моя жена. – По крайней мере сам он так не думал.

Лысый коротышка упрямо набычился.

– Это, конечно, не мое дело, мистер Маккензи, но вы оскорбляете леди. Если вы ее потеряли, это не ее вина, а ваша. Обращались бы вы с женой более уважительно, так она бы, скорее всего, с вами и осталась, а не сбежала на рассвете.

– Это не ваше дело, – процедил сквозь зубы Джеймс. – Вы об этом ничего не знаете.

Но коротышка не желал униматься.

– Полагаю, что из всех Маккензи только с вами одним и могло такое случиться. Ваш отец, лорд Килмарти, точно бы в такую историю никогда не впутался.

– Я не мой отец. – И снова Джеймс почувствовал знакомую тяжесть в груди – вина камнем лежала на сердце. – Она не моя жена, – повторил он вновь.

– А я не вчера родился, сэр, – парировал хозяин гостиницы. Щеки его раскраснелись. – Этой ночью странные вещи тут творились, это я признаю, и я вам сочувствую. Но свои пять фунтов я получу.

Джеймс был уже готов взорваться, как паровой котел, но тут на плечо ему легла тяжелая ладонь Уильяма и он сдержался. Однако эта женщина ведь, перед тем как сбежать, не расплатившись по счету, едва его не убила! А трактирщик еще смеет говорить ему, что он недостаточно уважительно к ней отнесся! Да если бы он, Джеймс, отдохнул получше, то нашел бы, что ему на это сказать! Вообще-то диспут – его любимый конек, но сегодня головная боль выбила его из формы, и Джеймс вынужден был признать тот факт, что с деньгами придется расстаться. Господи, да он бы все на свете отдал, только бы поскорее сбежать от этой вони и от связанных с этим вонючим местом воспоминаний, вернее – отсутствием воспоминаний о женщине, так его унизившей.

Джеймс провел ладонью по сюртуку. Его бухгалтерская книга была на месте – в левом кармане. Он помнил, как просматривал свои счета накануне днем, как собирался положить деньги в банк. Собирался, но, как всегда, опоздал – прибыл к банку на пять минут позже закрытия. Джеймс полез в другой карман и нащупал лишь запонки с инкрустацией из слоновой кости – подарок матери на Рождество.

Кое-чего в кармане не хватало. Джеймс поднял глаза на брата.

– Ты не видел мой кошелек?

Уильям присвистнул.

– Она что, твой кошелек забрала?

– Пока не ясно, – пробормотал Джеймс. – Так ты не видел его в комнате?

Братья вернулись в номер, и хозяин поднялся вместе с ними. Поиски вели все трое. Стащили с постели простыни, заглянули под кровать и обшарили сломанный шкаф. Комнатка была совсем крохотная, и количество мест, где мог скрываться набитый деньгами кошелек, было ограниченно.

– Его тут нет, – констатировал наконец Джеймс.

– Да, верно. И теперь, когда я увидел ваш номер, вы мне должны не пять, а шесть фунтов. – Коротышка выразительно обвел взглядом комнату.

Уильям услужливо раскрыл свой кошелек и отсчитал заявленную хозяином баснословную сумму. У Джеймса же при виде того, как брат отсчитывал деньги, расплачиваясь за него, чесались руки – ужасно хотелось разгромить оставшуюся в комнате мебель.

– Я верну, – выдавил он.

– Ни к чему, Джемми, братишка. Я только рад помочь, – поспешил ответить Уильям и, наклонившись к брату, добавил: – Но, конечно, ты будешь мне за это всю жизнь благодарен.

– Ты получишь деньги! – прорычал Джеймс. Он ни за что не доставит Уильяму удовольствия считать себя его благодетелем.

Но возмущение отступило на второй план, когда Джеймс наконец-то осознал, какая беда с ним приключилась. Ведь в пропавшем кошельке было пятьдесят фунтов, что равнялось жалованью Джеймса за полгода или даже побольше, если учесть, что дела у него пока что шли неважно. И деньги забрала она, эта женщина! Пусть у нее лицо как у феи, а губы как у куртизанки. Пусть из-за нее у него до сих пор голова не проходит. На кону сейчас стояло больше, чем возвращение памяти или гордости.

Тот кошелек, что забрала его ночная спутница, значил для него больше, чем просто деньги. Джеймс отказывал себе во всем, откладывая каждое пенни с единственной, главной целью, – и вот теперь все его жертвы оказались напрасными. Наверное, в жизни бывали вещи похуже, чем служба солиситора в маленьком городке вроде Морега, но за год своей практики Джеймс ничего хуже не видел.

Он мечтал о практике в Лондоне, однако для того, чтобы начать ее в столице, требовались деньги, а в Мореге солиситором много не заработаешь. Ему, во всяком случае, платили очень мало, если вообще платили. Горожане видели в нем лишь того безответственного юнца, которым он был когда-то, и даже теперь, когда Джеймс служил правосудию и давал юридические советы, многие не могли простить ему прежних прегрешений. И, что еще хуже, клиенты его предпочитали расплачиваться продуктами – например, яйцами или солониной. Да и вообще работа в этом сонном городке была ужасно скучной, не выходившей за рамки мелких хозяйственных споров между небогатыми обывателями. Иногда Джеймсу даже хотелось самому кого-нибудь придушить, чтобы присутствовать на настоящем судебном разбирательстве.

Так что ему очень нужны были эти деньги. Хотя бы потому, что без них он мог застрять тут навсегда, вести бесплодную борьбу с собственным прошлым и являться вечной мишенью для насмешек Уильяма. Сказать, что он был зол на ту женщину, от которой остались лишь смутные воспоминания об ангельском личике со светлыми, как лен, волосами и красными сочными губами и тонком аромате, пропитавшем его сорочку, значило не сказать ничего.

Он имел дело не просто с бессердечной девкой, которая затащила его в постель, а наутро решила, что он ей не по нраву. Он имел дело с воровкой! И он добьется, чтобы ее вздернули! Да, он будет смотреть, как она болтается на виселице.

Глава 4

Джорджетт в унынии смотрела на дом, арендованный Рандольфом на лето. В письме, отправленном несколько недель назад, кузен, приглашая ее погостить, ни словом не обмолвился ни о размерах дома, который оказался намного меньше, чем она ожидала, ни о том, что находится он в глуши. Этот дом, вернее, коттедж, находился на территории солидного поместья и, скорее всего, предназначался для кого-то из слуг. В крытом черепицей коттедже комнаты, как во многих шотландских домах, были маленькими, темными и сырыми. Камин дымил, и вся мебель была покрыта копотью, а обшивка пропахла дымом и плесенью.

Если и можно было что-то сказать хорошее об этом доме, так только то, что, поселившись в нем, каждый старался бы проводить как можно больше времени вне его стен, на свежем воздухе, что, конечно, полезно для здоровья.

Джорджетт этот коттедж сразу не понравился своей теснотой и затхлостью; когда же выяснилось, что ей придется все время проводить с кузеном, к тому же без горничной или компаньонки, Джорджетт всерьез пожалела о том, что сюда приехала. А ведь Рандольф, которого она помнила, аскетом никогда не был… Он любил комфорт и, насколько ей помнилось, коттеджам всегда предпочитал нарядные особняки с мраморными залами и целой армией слуг. Джорджетт подозревала, что аскетизм (или скаредность) Рандольфа был вызван скорее финансовыми причинами, чем кардинальным пересмотром мировоззрения.

Впрочем, у нее создавалось ощущение, что этот бледный, вечно насупленный молодой человек теперь совсем не тот кузен Рандольф, товарищ по играм, которого она знала в детстве. Когда-то они были лучшими друзьями, но с тех пор, как четыре года назад Рандольф уехал учиться в университет, а ее выдали замуж, они виделись лишь изредка. «Хотя, – думала Джорджетт, подскакивая на ухабах в тряской коляске, – возможно, увлеченность науками так сильно повлияла на кузена, что этот дом теперь как нельзя лучше подходит этому новому Рандольфу. И действительно, что делает ученый-ботаник летом? Бродит по окрестным лугам и изучает пестики, тычинки и прочие части растений, а не торчит в четырех стенах. Зачем же тратиться на пристойный дом?»

– Ты уверена, что не можешь вспомнить, как его зовут? – в очередной раз спросил Рандольф, останавливая коляску перед строением, которое он назвал в письме летней резиденцией.

Джорджетт прикусила язык, чтобы не сказать кузену что-то обидное, то, о чем впоследствии придется пожалеть. Рандольф отчего-то решил, что научный подход, столь полезный при изучении растительного мира, применим и к ней, его кузине. Кажется, даже котенку успели опротиветь бесконечные вопросы Рандольфа, формулируемые по-разному, но, по сути, повторяющиеся. Котенок, пригревшийся у Джорджетт на груди, завертелся и жалобно замяукал.

Нет, она не знала, как зовут таинственного шотландца, и это означало, что она не знала собственной новой фамилии.

– Я не помню, как его зовут. Точно так же как не помню ни второго, ни третьего стакана бренди, что пила вчера, – в раздражении проговорила Джорджетт.

Из-под навеса конюшни вышел сутулый мужчина средних лет и помог ей спуститься с подножки коляски. Рандольф решил, что с его домашним хозяйством справится один этот человек, служивший также дворником у хозяев усадьбы. Имелась еще кухарка, приходившая в коттедж через день. Дворник был из местных, и у него тоже была борода – как и у того, в гостиничном номере. Похоже, шотландцам вообще нравились бороды. Дворник-слуга чистил конюшню и приносил поленья для камина и плиты, но со слоем пыли на мебели в палец толщиной он не мог справиться.

Ступив на чавкавшую глину немощеного двора, Джорджетт поймала себя на мысли, что причина, по которой Рандольф так жаждал поскорее обзавестись женой, вполне очевидна: с таким слугой холостяцкое существование никому не в радость.

– Доброе утро, – сказала Джорджетт слуге и даже улыбнулась.

Слуга скосил взгляд на Рандольфа, вылезавшего из коляски. Этот мрачный шотландец наверняка задавался вопросом: где же они с кузеном пропадали всю ночь?

– Рад видеть, что вы вернулись живой и здоровой, леди Торолд, – ответил наконец бородач.

Джорджетт болезненно поморщилась. Еще вчера ее звали именно так. Она привыкла считать себя леди, и будущее ее было понятным и предсказуемым. И оно вполне ее устраивало. Оставленное ей по завещанию наследство позволяло не думать о том, где раздобыть денег на хлеб насущный, и впереди у нее была целая жизнь, свободная от уз брака. Трудный же период жизни с непредсказуемым и склонным к пьянству мужем остался позади. Конечно, временами ей бывало одиноко, но этот минус вдовьего существования перекрывался множеством плюсов. Траур наконец закончился, и пришла пора почувствовать вкус обретенной свободы.

Все бы так, но сегодня Джорджетт уже не могла с уверенностью сказать, кто она теперь и что ее ждало. Как бы там ни называл ее слуга, она больше не леди Торолд. Более того, если она не ошибалась в своих подозрениях относительно того, как вела себя этой ночью, то она теперь даже и не леди. Теперь все изменилось. И главное – изменилась она сама. Хотя очень хотелось думать, что все осталось по-прежнему.

Джорджетт не стала поправлять слугу и спросила:

– Кто-нибудь сегодня приходил? Может, кухарка? – Джорджетт погладила котенка через ткань платья. Если ее желудок пока был не в том состоянии, чтобы принимать пищу, то маленький зверек нуждался в молоке. Хотя, насколько ей помнилось, когда кухарка приходила в прошлый раз, молока она не принесла. Кузен был категорически против молочных продуктов, поскольку от них у него, по его словам, случалось несварение желудка.

Слуга покачал головой и ответил:

– Нет, миледи. Сегодня у миссис Пью выходной.

Джорджетт не на шутку встревожилась. Котенок такой крохотный, что без еды долго не протянет.

Слуга, похоже, тоже занервничал.

– Ну есть…

– Есть хлеб и сыр в кладовке, – перебил его Рандольф и подошел к кузине. Он протянул вожжи шотландцу, и тот, в растерянности взглянув на Джорджетт, принялся распрягать гнедую кобылу.

– Нам необычайно повезло, что миссис Пью не увидела тебя в таком виде, – гневным шепотом продолжал Рандольф, оттесняя кузину к стене. – Ты не представляешь, какая сплетница наша кухарка. – Окинув неодобрительным взглядом ее декольте, он добавил: – На тебя стыдно смотреть, Джорджетт. И я думаю, сегодня, кроме хлеба, тебе давать ничего не следует. Позаботиться о себе ты не в состоянии, как я вижу, а убирать за тобой, если тебя стошнит, я не желаю.

Слова Рандольфа жгли огнем, но Джорджетт приказала себе терпеть. Кузен же отчитывал ее так, словно имел на это право. Джорджетт был знаком подобный тон. Покойному мужу тоже нравилось ее отчитывать. Он всегда находил, к чему придраться. То она была недостаточно послушна, то недостаточно желанна. Ох, она слишком хорошо помнила, что чувствовала, когда муж нетвердой походкой входил в дом и от него разило спиртным и запахом падших женщин. И она прекрасно помнила, как тогда шарахалась от него.

Разъедающие душу сомнения, что поселились в ней за время ее короткой, но отнюдь не счастливой семейной жизни, не исчезли со смертью мужа, смертью глупой, случайной, в пьяном бреду. Тогда она чувствовала себя неудачницей, не справившейся с ролью жены. Сейчас она опять чувствовала себя неудачницей, не справившейся с ролью порядочной женщины. Разве леди станет проводить ночь в постели с незнакомцем, в то время как прикосновения собственного мужа не вызывали у нее ничего, кроме отвращения? Возможно, по этой самой причине ее муж и пил так много. Пил, чтобы потопить в вине свое разочарование в ней…

Возможно, потому она и напилась вчера. Напилась, чтобы забыть о пугающем сходстве ее кузена с покойным мужем.

Но она ведь не была женой Рандольфа. Следовательно, он не имел права говорить с ней в таком тоне.

Джорджетт расправила плечи и заявила:

– Это моя ошибка и моя проблема. Мы не женаты, и я вам не подчиняюсь. – Голос ее звенел от возмущения. Ох как же приятно было сбросить с себя тяжесть вины и говорить то, что думаешь.

Рандольф прищурился, и от этого нос его, казалось, сделался еще тоньше и длиннее, так что походил теперь на острый крюк.

– Смею сказать, что если бы ты вышла за меня вчера, то сегодня утром чувствовала бы себя намного лучше.

И тут к горлу ее подступил едкий рвотный ком. При мысли о том, что пришлось бы делить с Рандольфом постель, Джорджетт чуть не вырвало. Ее передернуло от отвращения при одной мысли о том, что тогда ей бы пришлось заниматься с Рандольфом тем, чем, судя по всему, она занималась со своим таинственным ночным партнером.

– Я не говорила, что мое утро было напрочь лишено удовольствия, – сорвалось у нее с языка, прежде чем она успела сообразить, что этого говорить не стоило. Но правда есть правда. В определенном смысле созерцание обнаженного мускулистого шотландца доставило ей удовольствие. Уж точно больше удовольствия, чем этот разговор с кузеном.

У Рандольфа глаза едва не вылезли из орбит, и теперь он напоминал жабу.

– Роль женщины легкого поведения тебе не к лицу, кузина. – Рандольф больно сжал ее руку повыше локтя. – Иди в дом, а я пока решу, как быть с тобой и с этим браком, в который тебя угораздило вляпаться.

Но Джорджетт не собиралась никуда идти.

– Нечего тут решать. – Она высвободила руку. – Мы сделаем вид, что ничего не было. Я не помню, кто такой тот мужчина, и не желаю ничего вспоминать. – Ей пришла в голову мысль о побеге, и она поспешила за нее ухватиться. – Я немедленно вернусь в Лондон, и на этом можно поставить точку.

Лицо Рандольфа приобрело свекольный оттенок, отчего светлые волосы стали казаться почти белыми.

– Не строй из себя наивную дурочку! Ты не можешь просто уехать в Лондон, сделав вид, будто ничего не случилось. Что, если ты снова захочешь выйти замуж? Возьмешь на себя грех двоебрачия? Добавишь и его к своим прочим преступлениям?

Джорджетт на миг лишилась дара речи. Никогда еще она не слышала от кузена таких жестоких, несправедливо жестоких слов.

– В чем же мое преступление? Ведь я – вдова, а срок траура истек. Ничего нет преступного в желании поразвлечься. И замуж я выходить не собираюсь, потому не вижу…

– Если ты его не отыщешь и не аннулируешь брак, он получит доступ к твоему имуществу, – перебил Рандольф. Наклонив голову, кузен шагнул к ней с таким видом, словно собирался ударить… Он говорил очень медленно, словно с умственно отсталым ребенком. – На кону стоит куда больше, чем твоя память, Джорджетт. Ты швырнула свое состояние к ногам мужчины, которого совсем не знаешь.

Джорджетт мысленно отмела все лишнее, включая этот угрожающий наклон головы и возмутительный тон. Она обдумывала лишь его слова. Впервые Рандольф упомянул ее состояние, которое по условию завещания должно было перейти под контроль супруга, если она все же выйдет замуж вторично. Она подумала о залоге своего благополучия, мирно хранившемся в лондонских банковских сейфах. Подумала и о том, что с этими средствами мог сделать ее новый муж. Подумала – и онемела.

Увы, этим утром она ни о чем таком не думала – просто бежала. Но, как ни прискорбно, Рандольф был кое в чем прав. Ей действительно необходимо аннулировать брак, иначе она рисковала провести остаток жизни с человеком, который, судя по его внешности, джентльменом не являлся. А для того чтобы брак аннулировать, ей прежде всего необходимо было выяснить, кто такой этот шотландец.

– Господи! – выдохнула она. – Ты прав.

– Конечно, я прав. – Рандольф улыбнулся так, словно губы его тянули в противоположные стороны какие-то невидимые существа, что причиняло ему немалую боль. – И если бы ты приняла вчера мое предложение, сегодня тебе бы не пришлось выпутываться из этой истории.

Джорджетт передернуло. Сколько же сарказма и злобы выплеснул на нее Рандольф! Она все чаще ловила себя на мысли, что кузен – при всех его уверениях в том, что хотел ее защитить, – слишком уж сосредоточен на финансовой стороне той проблемы, которую она этой ночью себе создала. Джорджетт осмотрелась, гадая, куда мог запропаститься слуга. Раньше она гнала от себя подобные мысли, но сейчас у нее крепла уверенность в том, что Рандольф был готов на все, чтобы добиться своего, – на все, включая насилие. Поэтому ей и не хотелось оставаться с ним наедине. Сутулого шотландца она увидела неподалеку – он вел лошадь в конюшню. Если она сейчас закричит, он должен ее услышать.

И еще Джорджетт подумала, что, возможно, ее решение остаться здесь, в одном доме с Рандольфом, но без горничной или компаньонки, внушило ему ложные надежды на то, что их с ним интересы совпадают.

– Как ты предлагаешь нам его искать? – Она крепко сжала кулаки, вогнав ногти в кожу.

– «Нам» – слово неподходящее. Искать его буду я. И я его найду, а ты останешься здесь, во избежание новых неприятностей.

– Но ты не знаешь его имени. Ты даже не знаешь, как он выглядит. Это я совершила ошибку, и именно я должна ее исправить. – Джорджетт сжимала пальцами золотое кольцо, единственное материальное свидетельство, оставшееся после насыщенного событиями, но выпавшего из памяти вечера.

Единственное материальное свидетельство?.. Да, но лишь в том случае, если она не забеременела. Джорджетт едва не задохнулась от этой мысли. Господи, ей даже не пришло в голову подумать об этом, когда она утром сломя голову бежала из той гостиницы. Нет, она этого просто не переживет!

Так отчего же вместе со страхом она испытала какое-то странное радостное волнение при мысли о том, что могла забеременеть?

Джорджетт замерла и стояла, молча потупившись. Из ступора ее вывел Рандольф.

– Покажи кольцо.

Джорджетт вздрогнула и отшатнулась от кузена.

– Простите, что?..

– Кольцо. – Не спрашивая разрешения, Рандольф схватил ее за руку и стал пристально рассматривать золотой перстень с печатью в виде оленя с ветвистыми рогами на щите.

– Ты узнал герб? – выдавила Джорджетт.

Пальцы Рандольфа больно стиснули ее кисть, а верхняя губа, над которой щетинилась полоска рыжеватых усов, вытянулась в тонкую нитку.

– Тот мужчина был с бородой или без?

– С бородой, – в растерянности ответила Джорджетт, не понимая, как эта информация могла сузить зону поисков. Разве в Шотландии не все мужчины отращивают мохнатые неопрятные бороды? – А почему ты спросил?

Рандольф отпустил ее руку, не потрудившись ответить.

– Немедленно седлай кобылу! – крикнул он слуге, выходившему из конюшни. – Я поеду верхом! Коляска останется здесь!

Джорджетт спрятала руку с кольцом в складках юбки.

– Ты оставляешь меня здесь?! – возмутилась она. – Одну?!

– Я спасаю наше будущее. – Рандольф быстрым шагом направился к растерявшемуся слуге. – Спасаю будущее, которое тебе, похоже, не терпится пустить под откос.

Джорджетт протянула руку, желая его остановить, но кузен уже был возле конюшни. Тощие руки и ноги его болтались как на шарнирах. Со спины он напоминал колеблемое ветром огородное пугало. Джорджетт с ужасом смотрела ему вслед. Чье будущее он вознамерился спасти? Их с ним общее? И это после того как она столько раз повторяла ему, что не хочет иметь с ним никакого общего будущего! Рвотный ком снова подступил к горлу, грозя ее задушить, – как и тогда, утром, когда кузен вынудил ее в очередной раз отклонить его настойчивое предложение руки и сердца.

Увы, она осталась без ответов на свои вопросы и без возможности хоть как-то выразить протест. Рандольф же забрался на престарелую кобылу с неловкостью человека, который куда уютнее чувствует себя в библиотеке, чем в седле. И чем дольше Джорджетт смотрела ему вслед, тем сильнее ею овладевала паника.

Густой сосновый аромат – дом располагался в бору – должен был бы, наверное, утолить любые печали. Но не в ее случае. Джорджетт не находила себе места. Несчастного котенка следовало срочно напоить молоком, но такового в доме не было. И, кроме котенка, у нее теперь имелся еще и ненужный муж, которого надо было срочно отыскать. А как отсюда выбраться без коня? И она не имела ни малейшего представления о том, куда поехал ее кузен и когда вернется. И вообще, пытался ли Рандольф ей помочь?

Или хотел ее наказать?

Слуга подошел к ней, и они долго стояли, молча глядя вслед Рандольфу, пока тот не исчез из виду.

– Вы, случайно, не знаете, куда он поехал? – спросила Джорджетт без особой надежды получить внятный ответ. Ноги болели, а в глаза словно насыпали песку. Дорога от Морега до арендованного Рандольфом дома заняла меньше часа в коляске, но сможет ли она дойти до города пешком по каменистой дороге в туфельках, которые отнюдь не предназначались для пеших прогулок?

Бородатый шотландец покачал головой:

– Нет, мистер Бартон не сказал. – Он помолчал, бросил на Джорджетт виноватый взгляд и, широко разводя в стороны руки с мозолистыми заскорузлыми ладонями, добавил: – К вам пришли с визитом, миледи. Я попросил подождать в вашей спальне. Подумал, что не стоит об этом сообщать, когда у мистера Бартона такое плохое настроение. Сдается мне, он бы не одобрил…

У Джорджетт перехватило дыхание. Итак, у нее гость! Гость, который не понравился бы Рандольфу. Гость, говоря о котором, немало повидавший на своем веку слуга отчего-то краснел и прятал глаза.

Что ж, судьба ей благоволит – Джорджетт была почти в этом уверена. Всего минуту назад она с тоской думала о том, что придется пешком возвращаться в Морег, а оказалось, что тот, кого она собиралась искать, сам ее нашел. Таинственный шотландец пришел к ней!

Угрозы же Рандольфа ничего не стоили. Надо лишь поговорить с ним, и все уладится куда проще, чем думает ее кузен. Так Рандольфу и надо – пусть охотится за тенью, если ему нравится.

Джорджетт бегом помчалась к дому, прижимая котенка к груди. Ступив за порог, она на мгновение ослепла: все никак не могла привыкнуть к темноте и затхлости, царившим в этом доме, и еще – к свисавшим с потолочных балок пучкам засушенных растений, источавших странную смесь запахов, от которых болела голова. Джорджетт стала подниматься по узкой лесенке на второй этаж. Со стены на нее смотрели портреты неизвестных ей шотландцев. Она мысленно сравнивала эти лица с тем, которое навсегда отпечаталось в ее памяти, с лицом шотландца, которого вот-вот увидит.

Остановившись перед дверью спальни, Джорджетт сделала глубокий вдох, чтобы унять сердцебиение. Еще десять минут назад она твердо знала, что не желает больше никогда встречаться со своим ночным партнером. Так отчего же сейчас, накануне встречи с ним, тело ее реагировало так странно и так бурно? Зеленые глаза и крепкие, поросшие густой растительностью скулы незнакомца врезались в ее память, но о его характере она ничего не знала. И удрала, даже не потрудившись выяснить, насколько серьезный ущерб причинила его здоровью. Ах, она вообще ни о чем не думала, когда выбегала из того номера. «Впрочем, – решила Джорджетт, сделав напоследок еще один глубокий вдох, – если он здесь, то удар по голове ночным горшком не сделал его калекой».

И если он здесь – то, наверное, ее простил!

Она подняла руку, чтобы постучать, и замерла в нерешительности. Но разве у нее был выбор? Хочешь, не хочешь, а с этим человеком придется объясняться.

Едва она притронулась к двери, как та распахнулась, и Джорджетт переступила порог. Лицо ее горело, и еще она ощущала слабость в коленках – то ли от страха, то ли от предвкушения… чего?

Но вместо мужчины, которого она ожидала – нет, мечтала! – увидеть, перед ее взором предстала женщина, нежившаяся в медной ванне. Голова женщины была откинута, а густые светло-каштановые волосы, вьющиеся мелкими кольцами, были влажными. Бурная радость, еще мгновение назад наполнявшая грудь Джорджетт, сменилась острым чувством неловкости. Потому что если что-то и смущало ее сильнее собственной наготы, так это нагота других.

А женщина в ванне была совершенно голой.

Глава 5

Когда Джеймс, кипевший от гнева, вышел из гостиницы, маленький прибрежный городок Морег встретил его радостной суетой рыночного дня и солнечной теплой погодой.

Джеймс вообще-то любил прогуляться по рынку погожим утром, и если что-то и заставляло его тосковать по Морегу те десять лет, что он учился в Глазго, то как раз такая вот веселая суета и живописное изобилие местного рынка. Толчеи и в Глазго хватало, но того особого тепла, которым могут похвастаться только маленькие города, ему явно недоставало. Рыночный день здесь всегда являлся событием, которого ждали все горожане. Это был удобный случай поболтать с соседями, узнать последние сплетни и полакомиться пирожками, которые только в такие дни казались такими же желанными и вкусными, как в детстве. Может, именно ностальгические воспоминания о такой вот праздничной суете и подвигли Джеймса вернуться сюда из Глазго год назад и начать именно здесь свою первую самостоятельную практику.

Но даже за невинное удовольствие в виде сладкого пирожка надо платить, а у Джеймса не было денег даже на то, чтобы оплатить долг. Шесть фунтов не такая уж большая сумма для такого богатея, как его брат Уильям, наследник графства Килмарти, но для Джеймса эта сумма равнялась месячному жалованью.

Джеймс нахлобучил шляпу, лихо заломив ее набок таким образом, чтобы, с одной стороны, прикрыть от любопытных глаз след от удара, а с другой – не слишком сильно натереть все еще саднившую рану. Увы, надетая таким образом шляпа почти не давала тени. Солнце на миг ослепило Джеймса, и он невольно прищурился. И в этот момент Уильям ткнул его локтем под ребра.

– Ты что?.. – буркнул Джеймс.

– Потрудился ты, брат, на славу. – Уильям кивком указал куда-то влево.

Повернувшись и посмотрев в указанном направлении, Джеймс даже присвистнул от удивления. Сквозь разбитое стекло он увидел, как горничная энергично подметала пол в трактире, на первом этаже гостиницы, и еще отчетливо слышал стук плотницкого молотка, доносившийся откуда-то из глубины дома. От этого стука у него снова начала раскалываться голова.

Да, верно, кто-то славно повеселился там вчера, и если верить хозяину заведения, то этим кем-то был именно он, Джеймс.

Горожане же, проходившие мимо, охали и качали головой, глядя на следы погрома.

Джеймс вздохнул, почувствовав болезненный укол совести, – как и тогда, когда хозяин пострадавшей гостиницы упомянул его отца. Такое прегрешение не спрячешь, не заметешь под персидский ковер его матери. Увы, на этот раз он опозорился на глазах у всего города.

Джеймс поспешно перешел на другую сторону, не переставая проклинать ту, что была виновницей всех его несчастий. Если уж ему придется заплатить шесть фунтов за вчерашний кутеж, то хотелось бы в обмен получить хоть что-то. А он не мог вспомнить ничего для себя приятного. Несправедливо! Нет, кое-что приятное ему все же запомнилось, но этого кое-чего было с горсточку. И воспоминания эти, словно куча камешков в жестяном ведре, перекатывались у него в голове, больно ударяя в череп. От его партнерши, кем бы она ни была, едва уловимо пахло лимонами. Едва уловимо – потому что запахом бренди от нее разило сильнее. Впрочем, комбинация этих двух запахов – лимона и бренди – ему нравилась, она возбуждающе щекотала ноздри. Даже сейчас, потянув носом, он почувствовал эту смесь ароматов, исходивших от воротничка его сорочки.

Непрошеная, к нему вдруг явилась мысль, что он хотел бы увидеть ее в своей рубашке, доходящей ей, должно быть, до колен. Что бы там ни думали о нем горожане, он, Джеймс, был очень разборчив и не с каждой женщиной ложился в постель. Судя же по смутным отрывкам воспоминаний, эта женщина была необычайно хороша. Во всех отношениях…

Джеймс зажмурился, и перед ним возникли чудесные серые глаза; вспомнился звонкий, за душу берущий смех, который срывался с губ ее подобно свежему ветерку. И еще ему вспомнилось, что он чувствовал, держа ее в объятиях, вибрацию ее тела, когда она смеялась над чем-то. Она была яркой и прекрасной как комета. И эта комета ослепила его, одурманила.

И ему очень хотелось знать: все, что он помнил о ней, было до или после того, как она стащила его кошелек?

– Куда мы идем, Джемми, братишка? – спросил Уильям таким тоном, словно они вышли прогуляться. – Может, в церковь заглянем?

Джеймс в недоумении посмотрел на брата и встретил его добродушно-насмешливый взгляд.

– С чего бы мне вдруг захотелось церковь посетить?

– Чтобы попросить у Бога прощения за вчерашние прегрешения, – со смешком ответил Уильям.

Джеймс поморщился. Опять насмешка! Ведь ноги его в церкви не было уже одиннадцать лет – с тех пор как произошел тот досадный случай с пастором. Так что он и сегодня не собирался исповедоваться. Сегодня в планах его было одно – отыскать женщину, которую он очень смутно помнил.

– Или, возможно, ты найдешь там другую женщину, которой надо срочно выйти замуж, – продолжал издеваться брат, не подозревая о том, что у Джеймса вот-вот лопнет терпение. И тогда уж пусть Уильям пеняет на себя!

– Я на ней не женился, – процедил Джеймс. Сам того не желая, он произнес эту фразу с сильным шотландским акцентом и мысленно выругался. Как ни боролся он с этим проклятым говором, акцент то и дело прорывался, указывая на происхождение Джеймса. Причем случалось это обычно в самый неподходящий момент. Даже полученное в Кембридже образование не смогло его искоренить. – По крайней мере я думаю, что этого не делал, – уточнил Джеймс, на этот раз тщательно следя за артикуляцией.

Тут Уильям, склонив голову к плечу, осведомился:

– Может, нам следует в этом убедиться?

– Каким образом? – буркнул в ответ Джеймс. – Я ведь не помню, что было ночью. Да и рано утром – тоже. А тебя там не было. И вообще, я скорее отправлюсь в ад, чем еще раз спрошу у этого проклятого трактирщика о том, что я, возможно, сделал и чего, возможно, не делал. – Джеймс помолчал, досада душила его. – Этот негодяй, чего доброго, еще шесть фунтов с меня потребует! Или же сообщит, что я женился на мужчине.

Уильям в притворном ужасе воскликнул:

– Так девушка в итоге оказалась мужчиной?!

– Заткнись и помоги мне дойти до дома, – пробормотал Джеймс. Он помотал головой, чтобы избавиться от мысли, посетившей его в результате этого абсурдного обмена репликами. Нимфа, чей образ, возможно, был отчасти плодом его воображения, конечно, не являлась мужчиной. Но и юной невинной девушкой она также не была. Почему-то ему хорошо помнилась ее грудь, но не имя. И ее голоса он тоже не помнил. Помнил только смех.

Но ее груди… О, они были восхитительны! Бледные как снятое молоко и с тонкими голубоватыми прожилками, по которым он с таким наслаждением водил языком. Славные груди у нее – груди взрослой женщины, а не молоденькой девушки. И он сожалел об их потере почти так же, как об утрате своего кошелька.

Только вот прощать ей кражу кошелька в его намерения не входило. Он, черт возьми, его отыщет – пусть не сомневается. А вот про груди ему бы лучше забыть…

Увлеченный своими мыслями, Джеймс не заметил, как оступился, и чуть не упал. Хорошо, что Уильям оказался рядом и успел его поддержать, а то разбитым у него оказался бы не только череп, но и нос.

– Ах, Джемми… – пробормотал Уильям. – Не думаю, что дом – это то место, куда мне следует тебя отвести. По крайней мере тот дом, который, как мне думается, ты имеешь в виду. Ты нездоров, тебя сильно ударили по голове. Позволь мне отвезти тебя в настоящий дом.

Уильям, конечно, имел самые благие намерения, предложив отвезти брата домой и подразумевая под словом «дом» не ту жалкую лачугу в нескольких милях от Морега, которую Джеймс арендовал на пару с Патриком. Брат имел в виду их фамильное поместье под звучным названием «Килмарти-касл». Но как раз туда Джеймс не согласился бы поехать ни за что на свете. По крайней мере до тех пор, пока прочно не встанет на ноги. А после событий прошедшей ночи положение его стало таким зыбким, что перспектива когда-нибудь добиться успеха казалась призрачной.

Нет-нет, ни за что он не поедет туда, где ждали его близкие люди, которым он до сих пор приносил одни лишь разочарования.

– Нет! – выплюнул в лицо брату Джеймс. – Ни за что! Пусть лучше черти утащат меня в ад!

– Отец мог бы помочь…

– Нет, – повторил Джеймс, с удовлетворением отметив, что голос его окреп. Он понял, что нашел верный тон и что эта находка пригодится ему на профессиональном поприще. Солиситор должен уметь произнести «нет» так, чтобы отбить у оппонентов желание оспаривать его решения. Главное – не забыть, как он это сказал, до тех пор пока не откроет практику в Лондоне. Если, конечно, это время когда-нибудь придет.

Стряхнув с плеча братскую ладонь, Джеймс свернул на центральную улицу города, которая сегодня по случаю рыночного дня была почти непроходимой из-за толчеи. Приходилось лавировать между детьми и бродячими собаками, стараясь при этом не угодить в дымящиеся кучки конского навоза.

– Насколько я смог понять, – крикнул вслед ему Уильям, – ты вчера устроил грандиозный спектакль! Тебе не кажется, что отец вскоре обо всем узнает?

– Возможно, – бросил Джеймс через плечо. – Но до той поры я намерен все уладить.

И он действительно вознамерился все уладить сам, причем настрой его был столь же решительным, как и тогда, когда он вознамерился добиться успеха в выбранной им профессии. Да-да, своим успехом он будет обязан только себе самому. А если свернет шею на этом пути, то и винить будет некого, кроме самого себя.

Джеймс старательно игнорировал резонную мысль о том, что все же кое-чем обязан старшему брату. Да, он задолжал Уильяму шесть фунтов, но он вернет ему деньги, как только воровка будет схвачена. Впрочем, сейчас следовало решить другую проблему – пусть не такую серьезную, но весьма насущную.

Осмотревшись, Джеймс спросил:

– Ты не видел моего коня?

Окинув брата критическим взглядом, Уильям покачал головой:

– Нет, не видел. И я не думаю, что тебе в таком состоянии стоит садиться в седло.

– И все же… Где я мог оставить Цезаря?

Братья долго осматривали улицу, приглядываясь к каждому четвероногому животному, попадавшему в поле их зрения. Наконец Уильям присвистнул и спросил:

– Она что, и коня твоего тоже забрала?

На мгновение Джеймс поддался искушению обвинить ее и в этом грехе, но кое-что он, кажется, вспомнил…

– Э… нет. – Он покачал головой. – Я, наверное, оставил коня в платной конюшне.

Уильям от души хлопнул брата по спине.

– Слава богу! А то я уже не знал, что отцу сказать, – признался старший брат и со смехом добавил: – Вот была бы незадача, если бы ты потерял коня, которого отказался принять в дар от отца, а потом выкупил за его спиной. Старика тогда чуть удар не хватил. Славный фортель ты выкинул, нарочно не придумаешь. – Насмеявшись вдоволь, Уильям спросил: – В какой конюшне ты его оставил?

Джеймс задумался… В городе платных конюшен было две, и по качеству они кардинально различались. Своим конем Джеймс очень дорожил – если что у него и было ценного, так это гнедой по кличке Цезарь. И, следовательно, он не мог оставить любимца там, где бы о нем плохо позаботились.

– В конюшне Керна, я думаю, – без особой, впрочем, уверенности ответил Джеймс.

Но Цезаря не оказалось у Керна, и это означало, что он мог быть только у Моррисона. Хотя конюшня Моррисона являлась не самым подходящим местом для такого породистого и дорогого коня, как Цезарь. В стойлах гулял ветер и сильно воняло конской мочой. Мальчишка-конюх, что скучал, прислонившись спиной к деревянной стене конюшни, завидев братьев, встрепенулся.

– Мистер Маккензи, – сказал он, – вы пришли за своей лошадью?

Джеймс с сомнением посмотрел на мальчишку. Он не мог поверить, что доверил своего коня заботам такого вот грязного бездельника. Джеймс придерживался мнения, что если конюх сам себя не может содержать в чистоте, то коней – и подавно. Он не мог найти разумного объяснения своим вчерашним поступкам, будь то выбор конюшни для Цезаря или решение провести ночь с вороватой потаскухой. Цезаря, скорее всего, накормили здесь прелым сеном и поставили в стойло рядом с каким-нибудь больным доходягой. Как бы его конь не издох после такого вот «отдыха».

– Э… Да, я пришел за ним. Приведи его, пожалуйста.

Но мальчишка не двинулся с места.

– Мистер Моррисон сказал, что вы должны сперва заплатить по счету, – объявил он.

Джеймс тяжко вздохнул. То, что он и тут остался должен, не должно было бы стать для него сюрпризом, но все равно неприятно, когда тебе напоминают о том, что ты должник. Джеймс гордился своей финансовой самостоятельностью, а сейчас за одну ночь задолжал столько, что даже страшно сделалось.

– Приведи мне моего коня, – ответил он, – и я заплачу по счету. Но прежде я должен убедиться, что о нем хорошо позаботились.

– Мистер Моррисон сдерет с меня шкуру, если вы уйдете, не заплатив за ущерб, – с надрывом в голосе сообщил конюх и осторожно, бочком, двинулся куда-то в сторону от конюшни.

У Джеймса перехватило дыхание.

– Что еще за ущерб?! И куда тебя несет?!

Конюх нервно покосился за угол.

– Мне пришлось привязать вашу лошадь там, за конюшней. Стреножил ее, чтобы она меня не убила.

– Тебе пришлось стреножить моего коня?.. – переспросил Джеймс. – Стреножить Цезаря? Да он более смирный, чем новорожденный теленок! Что ты за конюх, если не можешь справиться с таким конем?

Мальчишка побагровел от возмущения.

– Ваш «смирный теленок» чуть не разнес конюшню этой ночью! И едва меня самого не сгрыз! Вот, полюбуйтесь! – Вид у конюха и в самом деле был потрепанный, и теперь Джеймс увидел ситуацию в новом свете. – Никогда не встречал такую злобную лошадь, – продолжал конюх. – Столько страху мы все натерпелись! Мистер Моррисон сказал, что вы и за это заплатите.

– Сколько? – почти не разжимая губ, спросил Джеймс.

– Один фунт четыре пенса, – с дрожью в голосе ответил конюх.

Джеймс снова вздохнул. Его Цезарь являлся предметом зависти чуть ли не половины жителей города – сильный и выносливый, он с легкостью брал любую преграду, но при этом был миролюбив и послушен. У Джеймса просто в голове не укладывалось, как мог его конь разнести конюшню и нагнать такого страху на мальчишку. «Не иначе весь город в заговоре против меня», – подумал Джеймс. Да-да, они либо решили ободрать его как липку, либо выставить на посмешище. Ни то ни другое, разумеется, не приближало Джеймса к осуществлению заветной мечты открыть дело в Лондоне.

Переложив корсет под другую руку, Джеймс освободившейся рукой полез в тот карман, где еще раньше нащупал запонки из слоновой кости. Конюх, прищурившись, уставился на корсет.

– Мистер Моррисон ничего не говорил насчет того, чтобы я брал плату вещами. К тому же эта штука никак не налезет на миссис Моррисон. – Мальчишка покраснел, устыдившись того, что поделился столь пикантными подробностями относительно фигуры жены хозяина, но все же добавил для убедительности: – Она, знаете ли, ждет близнецов в следующем месяце.

Джеймс выразительно приподнял бровь. Нет, разумеется, он не станет отдавать то единственное, что могло вывести на виновницу всех его злоключений.

– Ты приведешь лошадь, – вмешался наконец Уильям, – а мы уж как-нибудь наскребем денег и совершим обмен, чтобы никто не остался внакладе.

С сомнением посмотрев на братьев, словно опасаясь, как бы они не сбежали, мальчишка юркнул за угол.

– Что бы все это значило? – в недоумении пробормотал Уильям.

– Спроси что-нибудь полегче, – процедил Джеймс и, отправившись следом за парнишкой, добавил, глядя в землю: – Мне придется взять у тебя денег взаймы, если я не смогу обменять Цезаря на запонки.

Уильям улыбнулся:

– Да, конечно. – Он похлопал себя по карману. – Я буду только рад предложить тебе помощь. Если ты найдешь в себе силы сказать «пожалуйста».

Но Джеймс, как ни двигал скулами, ненавистное слово так и не смог произнести.

– И говори на правильном английском на котором говорит королева. – Уильям усмехнулся. – На французском – не в счет, ясно?

– Пожалуйста, будь ты… – Джеймс онемел; он в изумлении уставился на мальчишку-конюха, тащившего за собой оседланную лошадь.

Лошадь же вдруг щелкнула зубами, одновременно взбрыкнув, да так, что парнишка едва увернулся.

Джеймс не знал, как на все это реагировать, а его брат расхохотался. Конюх же, побагровев от возмущения, укоризненно посмотрел на Уильяма. Джеймс от гнева не мог вымолвить ни слова. Неудивительно, что эта лошадь едва не разнесла конюшню! Но как это животное оказалось в его распоряжении, Джеймс если и помнил, то весьма смутно, – как, впрочем, и все остальное, происходившее с ним в тот злополучный вечер.

– Забирайте ее, сэр, – уже с мольбой в голосе сказал конюх и протянул Джеймсу поводья с таким видом, словно передавал подожженный бикфордов шнур.

Джеймс неохотно протянул руку к поводьям. Он уже обрел дар речи и задал вопрос, который, как он и сам понимал, ни к чему хорошему привести не мог.

– Что это? – Джеймс кивнул в сторону лошади, а та, в довершение всех его бед, еще и уши прижала – верный признак агрессивности. – Это что, шутка такая? – на всякий случай поинтересовался Джеймс, втайне надеясь, что сейчас Уильям с хохотом сообщит, что это он его разыграл.

– Это ваша лошадь, сэр, – в растерянности ответил конюх.

– Это не моя лошадь. – И, словно в подтверждение его слов, лошадь вытянула шею и укусила Джеймса, порвав жилет. – Мой конь гнедой. – Джеймс помассировал укушенное плечо и с досадой добавил: – У меня был конь, а не кобыла, ясно?

– Но это та самая лошадь, которую вы оставили тут вчера вечером, – дрожащим голосом возразил конюх.

– Это не моя лошадь, и, следовательно, не моя проблема, – заявил Джеймс и протянул конюху поводья.

Мальчишка в ужасе отпрянул и завопил:

– Только не говорите, что не собираетесь платить! Если вы не заплатите, я потеряю работу. И что люди скажут, когда узнают, что городской солиситор и сын лорда Килмарти не платит по счетам!

Напоминание конюха пришлось как нельзя кстати. Само собой, отец не обрадуется, когда узнает о его выходке, но страшнее всего – лишиться доброй репутации. Тогда о Лондоне уж точно придется забыть. Джеймс непроизвольно сжал кулаки. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы завоевать уважение и доверие горожан, и они почти поверили, что теперешний Джеймс совсем не тот беспутный младший сын, которого папаша когда-то то и дело выручал из беды. Джеймс изменил жизнь к лучшему, причем сделал это без помощи влиятельной родни. И ему теперь совсем не хотелось пускать по ветру свои завоевания, которые так трудно достались.

Он подавил желание хорошенько врезать конюху, хотя драться умел – жизнь научила. И действительно, при чем тут конюх? Разве мальчишка виноват в том, что Джеймс был вчера не в себе?

А Уильям уже отсчитывал монеты. Когда же конюх, получив плату, скрылся в зловонном полумраке конюшни, Джеймс остался со злобным животным на поводу и жгучим гневом в душе. Он брезгливо покосился на лошадь. Что ему теперь с ней делать? О том, чтобы сесть на нее и поехать, и речи быть не могло. К тому же кобыла, похоже, еще и хромала на правую заднюю ногу.

Джеймс осторожно шагнул к кобыле, подняв руку в попытке ее умиротворить. Лошадь была не его, но у нее ведь был хозяин… Конечно, характер у кобылы скверный, это верно, но экстерьер казался вполне приличным – высокая в холке и со стройными ногами. Да и уши у нее, если только она не прижимала их к голове, образовывали две изящные арки над умными глазами.

В Мореге было совсем не много тех, кто мог бы позволить себе такую породистую кобылу. Следовательно, отыскав хозяина лошади, он сможет раздобыть еще один ключ к разгадке тайны вчерашнего вечера.

Джеймс твердой рукой погладил лошадь по носу. В ответ она пронзительно заржала и лягнула его в колено передней ногой. Джеймс отлетел назад, больно ударившись затылком о стену конюшни. Шляпа с него свалилась, поля же оторвались от тульи и покрылись пылью. Джеймс лежал на земле; беспомощный и несчастный, он размышлял: не потратиться ли на пулю, не пристрелить ли злобную тварь? Наверное, все же не стоило. Тогда он еще глубже залезет в долги.

Уильям склонился над братом, с озабоченным видом заглядывая ему в глаза. Вернее – не один Уильям, а сразу два.

– Ты в порядке? – словно издалека донесся до Джеймса голос старшего брата.

И Джеймс понял: что-то тут не так. Тем более что говорили с ним сразу оба Уильяма.

– Лучше не бывает, – простонал он в ответ, борясь с тошнотой и слабостью. Нога страшно болела, но Джеймс заставил себя подняться. Земля покачнулась под ногами. Он поднял свою подпорченную шляпу, а затем осторожно ощупал голову в том месте, куда получил удар этим утром. К пальцам прилипло что-то теплое. Похоже, рана снова открылась.

Уильям растянул губы в улыбке.

– Ну как, боксерский раунд с животиной закончен? Тогда позволь тебя спросить: что ты сейчас собираешься делать?

Джеймс протянул руку к поводьям, но на сей раз старался держаться сбоку от лошади. Сперва он хотел погладить кобылу по шее, чтобы успокоить, но сразу же отказался от этой мысли. Жизнь ему пока не надоела.

– Разве не понятно? – проворчал он, вытирая окровавленные пальцы о рваный жилет. – Нам надо выяснить, кому принадлежит эта лошадь.

Лошадь, как и корсет, представляла собой путеводную нить. Пусть тонкую, но все же… Надо же было с чего-то начинать расследование. А каждый упущенный шанс являлся угрозой его будущему. Чем дольше он будет медлить, тем выше вероятность того, что та женщина сбежит из города с его деньгами. Если бы такое расследование заказал ему клиент, Джеймс немедля пустился бы по ее следу.

К несчастью, тело его было не в ладах с разумом. Джеймс оперся о видавшую виды деревянную стену конюшни и сделал глубокий вдох. Еще никогда он не был так близок к обмороку.

– Я думаю, надо доставить тебя к врачу, – сказал Уильям с беспокойством в голосе.

Джеймс покачал головой и, оттолкнувшись от стены, выпрямился. Одной рукой он перехватил поводья, другой прижал к боку корсет.

– Этого мне только не хватало. Хочешь, чтобы весь город надо мной насмехался? Ведь костоправ захочет узнать, как так случилось, что мне раскололи череп ночным горшком. Не удивлюсь, если окажется, что у меня в черепе застряли осколки.

– Тогда мы идем к тебе, – сурово сдвинув кустистые брови, безапелляционно заявил Уильям. – Пусть на тебя посмотрит твой дружок Чаннинг.

Джеймс презрительно фыркнул и тут же пожалел об этом. Малейшее движение отзывалось сильнейшей головной болью. Он поднес руку к голове. И в тот же миг почувствовал острейшую боль в голени.

– Ты хочешь отдать меня на растерзание ветеринару?

– По крайней мере он не станет распускать о тебе слухи, – резонно заметил Уильям и развел руками. – Тебе нужна помощь, Джемми. И если ты не хочешь принимать ее от меня, попроси помощи у друга.

На Джеймса вновь накатили тошнота и слабость. Он закрыл глаза и, почувствовав, как рука Уильяма легла на спину, пусть и неохотно, но все же принял помощь брата. Джеймсу не хотелось просить Патрика – а принимать помощь Уильяма хотелось еще меньше, – но не падать же лицом в грязь возле вонючей конюшни Моррисона на потеху всему городу?

Джеймс понимал, что гордость – грех, но гордость была тем единственным достоянием, которое он взял с собой в самостоятельную жизнь; да, это было то единственное, от чего он не захотел избавиться, когда сбежал из родительского дома одиннадцать лет назад, оставив в прошлом все, что несло на себе печать графства Килмарти. Когда-то самомнение привело Джеймса к краху и едва не привело к краху всю его семью, но оно же направило его на путь к самостоятельности. И сейчас гордость вновь подала голос, убеждая его в том, что он справится сам.

Но, к счастью, здравый смысл восторжествовал, по крайней мере на этот раз.

– Ладно, – пробормотал Джеймс, открыв глаза и встретившись с тревожным взглядом брата. – Идем к Патрику. – Дома он хотя бы сможет переодеться и смыть с себя запах женщины. Той, которую не мог ни вспомнить толком, ни забыть. – Но помни, я видел его работу, – предупредил Джеймс, когда они сделали первые осторожные шаги (кобылу же вели на поводу). – Он может по привычке пустить мне пулю между глаз, вместо того чтобы наложить повязку.

– Я горжусь тобой, брат. Наконец-то ты услышал голос разума, – ответил Уильям насмешливо. – Хотя, если честно, я уже начинаю думать, что пристрелить тебя было бы гуманнее.

Глава 6

– Вместо того чтобы стоять тут с разинутым ртом, лучше бы подали мне полотенце, – с ошеломившей Джорджетт наглостью заявила женщина в ванне. Причем сказала это так, словно просила передать ей соль за обеденным столом.

Но только за обеденным столом люди сидят одетые.

От возмущения у Джорджетт перехватило дыхание, и все, что она могла выдавить, – это сдавленный крик. Но она по-прежнему не отводила глаз от наглой незнакомки – как будто к глазам ее были привязаны веревочки, концы которых находились в руках у невидимого кукловода.

Усилием воли Джорджетт заставила себя расслабиться и вдруг подумала: «Неужели прошедшей ночью я вела себя… пусть вполовину так же беззастенчиво?» Если да, то в том, что она проснулась в постели с незнакомцем, не было ничего удивительного.

– Кто вы? – сумела наконец произнести Джорджетт.

Женщина взглянула на нее с изумлением; ее рыжеватые брови поползли на лоб.

– Как же так?.. Меня зовут Элси, мисс. Да что с вами такое? Вас что, по голове стукнули?

Джорджетт едва сдерживалась. Эта девка в ванне была не только голой, но и на удивление несдержанной на язык.

– Будьте любезны назвать свое полное имя, – ледяным голосом проговорила Джорджетт.

Девушка вздохнула, и этот ее вздох смешался с горячим паром, поднимавшимся над ванной.

– Элси Далримпл. Вы как будто сами не знаете…

Джорджетт в недоумении заморгала. Судя по поведению девушки, они были знакомы, и довольно близко. Но при этом Джорджетт не могла припомнить, когда и где видела ее.

– Зачем вы здесь, мисс Далримпл?

Девушка в ванне смешливо надула губы.

– Ну-ну… какие мы сегодня утром стали чопорные… А вчера вечером с вас и Элси хватало за глаза. – Девушка закинула белую, в веснушках, руку за голову и потянулась – словно для того, чтобы Джорджетт ее получше разглядела и, возможно, наконец-то вспомнила: – Я твоя новая горничная, дуреха!

– Моя… горничная? – Если даже отбросить потерю памяти, Джорджетт не могла представить, как она посмела нанять эту развязную девицу для выполнения столь деликатной работы. В ее представлении словарный запас горничной, обслуживающей леди, должен быть несколько иным – не таким, как у портового грузчика. И уж точно ни одна горничная не смеет называть свою хозяйку дурехой.

– Ты наняла меня вчера ночью в «Синем гусаке», так-то вот. – Элси принялась оттирать мочалкой плечо. – Я там клиентов обслуживала, а ты сказала, что будешь платить мне больше, чем мой хозяин. – Тут она окинула критическим взглядом покрытый пятнами бесформенный наряд Джорджетт и пришла к заключению: – Или ты врешь насчет того, что можешь позволить себе держать горничную, либо без горничной тебе и впрямь не прожить. Так что же верно? Первое или второе?

– Второе, – шепотом произнесла Джорджетт. Ей действительно требовалась горничная, по крайней мере на то время, пока она жила у Рандольфа. Но присутствие здесь этой девушки явно свидетельствовало о том, что вчера она вела себя на редкость безрассудно и бесстыдно. – Но если ты моя горничная, – сказала Джорджетт, внезапно почувствовав, что голос ее обрел силу, – что делаешь в моей ванне? И с какой стати ты просишь меня подать тебе полотенце?

Девушка уронила мочалку и смахнула упавший на глаза мокрый и мыльный локон. От этого движения обнаженные груди новоиспеченной горничной вздрогнули. У Джорджетт же защипало глаза от стыда.

– Вы же сами велели мне как следует отмыться, перед тем как приступить к работе. Что я делаю не так?

Джорджетт, хоть и пыталась не подсматривать, все же не удержалась и окинула быстрым взглядом те части тела девицы, что выступали из довольно мелкой ванны.

– На вид вы вполне чистая, – пробормотала Джорджетт. По правде говоря, она в жизни не видела существа более чистого.

Элси встала во весь рост, расплескав при этом воду.

– Ну, думаю, вы теперь и сами захотите ванну принять, – деловито заметила бойкая горничная. Взгляд Джорджетт упал на огненно-рыжий треугольник между ее ног. С горящими от смущения щеками, потупив глаза, Джорджетт схватила переброшенное через спинку стула полотенце. – Вода еще теплая, так что не стесняйтесь, полезайте, – добавила Элси.

Джорджетт не знала, что поразило ее сильнее: неслыханное предложение служанки или ее вид, – но невесть откуда взявшийся стыд обескураживал, в то время как Элси собственной наготы нисколько не стеснялась, даже гордилась ею. Но разве она, Джорджетт, не была так же молода и красива, как эта девушка?..

И все же Джорджетт никогда, насколько себя помнила, не чувствовала себя уютно в собственном теле. Так неужели прошлой ночью она вот так же, абсолютно голая, стояла перед тем шотландцем? И если да – видела ли она одобрение в его зеленых глазах, когда медленно, не спеша, снимала с себя одежду?

Джорджетт со вздохом закрыла лицо ладонями. Чувства и мысли ее пребывали в смятении. Нет, она не могла поверить, что способна на такое! Не в ее это характере. Леди так себя не ведет.

Голос Элси вывел Джорджетт из задумчивости.

– Ну ладно, если вы не хотите ванну принять, то, может, хотите чего другого? Позавтракать, к примеру?

Джорджетт боязливо раздвинула пальцы и выглянула в щелку, готовая снова прикрыть глаза, если увидит служанку голой. Элси, к счастью, уже завернулась в полотенце.

– У меня пока нет аппетита.

– Это хорошо, – кивнула Элси. – Потому что я уже съела ту малость, что нашла в кладовке. Так что я бы рекомендовала вам вначале принять ванну. – Девушка сочувственно улыбнулась, затем сказала: – Что-то вас сегодня утром расперло. Хотите, помогу вам раздеться?

Джорджетт шарахнулась в сторону, услышав столь естественное, казалось бы, предложение горничной. Но ведь лондонская горничная знала Джорджетт с самого детства, а эта…

– Нет, спасибо. Я в вашей помощи не нуждаюсь.

Щеки Элси вспыхнули.

– Так вы что, передумали? – Не дождавшись немедленного ответа, Элси сбросила полотенце на пол, взяла со стула сильно поношенную рубашку и в раздражении, рывками, натянула на себя. – Ну вот… Так я и знала… Только я подумала, что мне повезло и я нашла себе хозяйку, с которой не умрешь со скуки, как на тебе! Утро пришло – и она дает мне пинок под зад!

Джорджетт вдруг поймала себя на том, что ей хотелось засмеяться.

– Вообще-то, – резонно заметила она, подавая Элси старенькое залатанное платье, валявшееся на полу, – пинок под зад я вам не давала.

Впечатление от этого странного разговора у Джорджетт было двойственное. Никто и никогда не общался с ней в такой манере. Она бы ни за что не наняла девушку вроде Элси в Лондоне, где горничная подтверждала статус свой хозяйки – точно как породистый жеребец в личной конюшне. Однако в Шотландии, где, похоже, все было поставлено с ног на голову, нахалка, разбрасывающая одежду по полу и предлагающая хозяйке помыться в той же воде, в которой мылась сама, в роли горничной отчего-то казалась в порядке вещей. К тому же одного взгляда на платье девушки, больше напоминавшее лохмотья, было вполне достаточно, чтобы понять: Элси действительно нуждалась в лучшем источнике дохода. Но, с другой стороны, Джорджетт не собиралась здесь задерживаться, по крайней мере настолько, чтобы у нее возникла насущная необходимость в горничной. Она твердо решила, что уедет отсюда домой, в Лондон, как только найдет загадочного шотландца и добьется аннулирования брака. В Лондоне же горничная у нее имелась, и та поехала бы с хозяйкой в Шотландию, если бы Джорджетт не пришлось ее отпустить на похороны скоропостижно скончавшейся матери.

– Я… – виновато пожав плечами, пробормотала Джорджетт, – я не думаю, что могу вас нанять. Вы… – она тщательно подбирала слова, – несколько отличаетесь от того типа девушек, которые, на мой взгляд, годятся для этой должности.

Элси насупилась, застегивая платье.

– Понятно. Я не соответствую вашим требованиям, хотя даже не знаю, в чем они состоят. Скажите мне, мисс, я что, по-вашему, должна быть выше ростом? – Уголки губ Элси опустились, а голос приобрел истерические нотки. – Или симпатичнее?

– Прикрылась, слава богу… – Джорджетт с облегчением вздохнула, когда Элси застегнула последнюю пуговицу на лифе. Теперь, когда девушка была одета, к Джорджетт вернулась способность мыслить. – Ты вполне симпатичная, – сказала она. И Элси действительно была симпатичной, хотя и слегка потрепанной. Темно-рыжие волосы ее вились крупными локонами, а нос был усыпан веснушками именно в том количестве, которое можно считать привлекательным.

– Полагаю, это значения не имеет, – всхлипнула Элси. – Внешность ведь не выбирают, верно? Но я умею неплохо управляться с иглой, и сил у меня достаточно, чтобы таскать воду для вашей ванны. Тяжелая работа, если ее не слишком много, меня не пугает. Так что же со мной не так?

– Дело не в тебе, – сказала Джорджетт, только сейчас осознав, что так оно и было. – Дело во мне.

Она все еще испытывала некоторый внутренний дискомфорт, но настроение у нее поднялось, и чувство неловкости начало отступать. Вне всяких сомнений, эта девушка заслуживала шанс на то, чтобы попытаться стать лучше. И если не Джорджетт предоставит ей этот шанс, то кто еще? Кроме того… Пусть даже от Элси не будет никакого проку, но, будучи живым – и при этом весьма громким и деятельным – щитом между ней и Рандольфом, она верно послужит хозяйке. Оставив Элси здесь, Джорджетт скорее выиграет, чем проиграет. Конечно, при условии, что горничная не будет ходить голая при хозяйке. Откашлявшись, Джорджетт вновь заговорила:

– Дело в том, что я скоро уеду, после чего тебе придется искать новое место. Выходит, с учетом всего сказанного, ты, скорее всего, сама не захочешь у меня работать.

Лицо Элси прояснилось.

– Так вы хотите, чтобы я осталась?

– А ты сама хочешь остаться?

– Ну… даже не знаю. Вообще-то я предпочитаю хозяев немного почище, если вы догадываетесь, о чем я. Так что давайте-ка почистим вам перышки. – Элси шагнула к Джорджетт с явным намерением стянуть с нее платье.

Джорджетт, словно защищаясь, выставила перед собой руку.

– Нет, с этим я сама справлюсь.

Горничная отступила на шаг, и Джорджетт осторожно расстегнула пуговицы на лифе, после чего достала котенка, встревожившего ее своим полным безразличием к происходящему. Протянув животное горничной, она спросила:

– Вы, случайно, не знаете никакого места поблизости, где мы могли бы найти немного молока?

Элси сделала большие глаза. И тотчас же нос ее сморщился, ноздри затрепетали, и она, наконец, расчихалась – да так, что все тело задрожало.

– Что это? – успела спросить она в перерыве между приступами чихания.

– Котенок, – ответила Джорджетт и, спустив свое серое шелковое платье с плеч, свободной рукой придержала его, прижав к груди. Почему-то ей припомнилось, какой стыд она испытывала, надевая это платье утром. И еще она помнила одобрение, промелькнувшее в глазах шотландца, когда он увидел ее в нем.

«По крайней мере он не видел меня голой», – подумала Джорджетт. Но даже если и видел, то она этого не помнила. Впрочем, принимая во внимание то состояние первозданной наготы, в котором она проснулась, следовало предположить, что оно все же не прошло для лежавшего рядом с ней мужчины совсем незамеченным.

– Да вижу я, что это котенок, я же не слепая! – воскликнула горничная и тем самым отвлекла Джорджетт от нескромных дум. – Я спрашиваю, что он тут делает.

Джорджетт несколько удивилась тому негодованию, что вызвал у ее новоиспеченной горничной безобидный котенок.

– Я решила, что со мной ему будет лучше, – сказала Джорджетт, спрашивая себя, не сочтет ли Элси за странность, если она повернется к ней спиной в процессе раздевания. – Меня едва не переехала телега, и я решила, что котенку будет спокойнее у меня на груди, чем на мостовой, где он мог бы оказаться под колесами.

– Если вам платья не жалко, так и держите его хоть за пазухой, хоть под мышкой. Я не про это спрашиваю. – Элси старательно держала котенка подальше от себя. – Что этот дикий зверь делает в вашем доме?

– Вообще-то называть котенка диким зверем не совсем правильно, – не слишком уверенно возразила Джорджетт. – Так же как и называть этот дом моим. – Сбросив платье, она как можно быстрее залезла в ванну, по шею погрузившись в тепловатую, не слишком чистую воду и от души надеясь, что ее горничная не станет смотреть на нее.

Но Элси, похоже, не отличалась большим тактом.

– Я вас ведь спрашивала вчера вечером, держите ли вы у себя кошек, и только после этого согласилась на предложенную вами работу. От них у меня глаза опухают и нос течет. – Элси снова чихнула, и Джорджетт, к ужасу своему, увидела, что глаза девушки и впрямь наполнились слезами, а нос распух. Наклонившись над ванной, Элси со злобным прищуром слезящихся помутневших глаз заявила: – Если хотите, чтобы я осталась, вы должны избавиться от этого зверя.

Джорджетт вздохнула. Она не отпускала от себя котенка всю дорогу из Морега, лелеяла его на груди словно заветное желание. Но Элси была ей очень нужна. В качестве живого щита между ней и Рандольфом. Более того, в этом доме даже блюдца молока нельзя было раздобыть. Так что здесь котенок обречен. Джорджетт понимала, какой выбор должна сделать, но бросить на произвол судьбы крохотный меховой комочек все равно было жалко – она успела к нему привязаться, как ни странно.

– И посмотрите, что он сделал с вами, мисс, – продолжала Элси, указав куда-то в ванну.

Джорджетт опустила глаза. На ее левой груди виднелись красноватые следы. Она в недоумении уставилась на эти подозрительные пятна. Джорджетт не помнила, чтобы за то время, пока котенок спал у нее на груди, она чувствовала какую-то боль.

Элси же брезгливо переложила котенка в другую руку и наклонилась над ванной, чтобы лучше разглядеть красноватые пятна. Нос у бедняжки снова задергался.

– Вот что я вам скажу: этот грех не на совести вашего зверя. – Элси опять чихнула, затем вздохнула. И снова чихнула. – Следы эти и не от корсета, потому что корсета на вас не было, – добавила горничная с усмешкой.

– Но я… – Джорджетт замолчала, неловко заерзав. И действительно, что она могла сказать? «Я оставила свой корсет в незнакомой комнате у незнакомого мужчины»? Это прозвучало бы довольно странно.

Элси же, прищурившись, внимательно посмотрела на хозяйку.

– Эти следы, миледи, очень похожи на любовные укусы, возможно оставленные тем большим славным парнем, за которого вы вчера вышли замуж.

Джорджетт замерла, разом забыв о смущении, вызванном ее наготой. Итак, горничная что-то знала о той ночи, которая каким-то образом стерлась из ее памяти. В груди Джорджетт затеплилась надежда. Возможно, к перстню с гербом прибавится кое-что посущественнее – нечто такое, что поможет найти ее ночного партнера.

– Вы знаете его?

Элси мечтательно вздохнула, закатив глаза.

– О, все дамы в городе его знают… И если Джеймс Маккензи действительно так хорош, как о нем говорят, то могу представить, как славно вы провели с ним время…

Глава 7

– Маккензи… – медленно произнесла Джорджетт, словно пробуя слово на вкус. Но, как она его ни смаковала, никаких воспоминаний это имя у нее не вызвало. Впрочем, не совсем так. Имя это пробуждало в ее теле сладостное тепло и приятную истому внизу живота.

Джорджетт вдруг поймала себя на том, что ей страшно захотелось узнать как можно больше о таинственном незнакомце, который теперь – спасибо Элси! – обрел имя. Какой он, этот Джеймс Маккензи? Добрый или жестокий? Щедрый или прижимистый?

Преданный или вероломный?

Последняя ее мысль пришла непрошеной – откуда-то из глубин подсознания. Джорджетт невольно вздохнула. Ей было всего двадцать два, когда она вышла замуж в первый раз, и ей тогда не пришло в голову задать себе этот вопрос. Муж ее, как оказалось, верностью не отличался. Но какая сейчас разница – чтил ли этот Маккензи данные у алтаря клятвы или же был самым отъявленным распутником в Мореге? Совсем не этот вопрос следовало задавать мужчине, которого она собиралась оставить.

– Ты знаешь что-нибудь о том, что я делала ночью? – спросила Джорджетт, решив пока не расспрашивать о Джеймсе Маккензи.

– О да, мисс, – ответила Элси, взяв в правую руку мочалку. Котенок сидел у нее на левой ладони и мог в любую минуту свалиться в воду. – Вы наняли себе горничную.

Джорджетт выхватила у нее мочалку.

– С этим я и сама справлюсь, – заявила она. Ее желание узнать побольше о событиях минувшей ночи боролось со стыдливостью. Она указала на зачехленный стул, на спинке которого прежде висело полотенце. – Пожалуйста, сядь. И расскажи мне, что я еще, возможно, сделала.

Элси церемонно уселась на краешек стула и бережно расправила свою ветхую юбку. Котенка же положила на колени. Она снова наморщила нос, но на сей раз удержалась, не чихнула. Дождавшись, когда приступ пройдет, со смехом проговорила:

– Так вы ничего не помните, да? Если честно, я не удивлена. Вчера около восьми вы принялись колотить в дверь черного хода «Синего гусака». Крепко набрались, если вы понимаете, о чем я. А я тогда как раз кружки мыла и подумала: «Вот умора!»

Джорджетт оторвалась от процесса намыливания мочалки и, недоверчиво посмотрев на Элси, спросила:

– Неужели все так и было?

Элси кивнула:

– Да, именно так. Знаете ли, леди редко заходят в «Синий гусак», особенно – с черного хода. Обычно им пользуются господа, рассчитывающие перепихнуться по-быстрому.

– Перепихнуться?.. – в ужасе повторила Джорджетт.

Щеки Элси приятно порозовели: румянец был ей к лицу.

– Простите, мисс. Иногда я забываю, что вы леди.

Джорджетт, залившись краской, принялась оттирать ноги. Очевидно, она сама не всегда помнила о том, что она леди. Но как же так?.. Почему Джорджетт оказалась в «Гусаке», когда должна была находиться в это время в церкви с Рандольфом?

– Я была одна? – спросила она.

– Нет, не одна.

Джорджетт подняла на Элси полные ужаса глаза. Неужели Рандольф вместо церкви привел ее в трактир?!

– Значит, я была не одна? Но кто же…

– По крайней мере долго вам одной быть не пришлось, – перебила горничная. – Наши постояльцы живо заинтересовались хорошенькой юной дамочкой, которая с такой радостью плюхалась на колени всем подряд. – Элси в очередной раз наморщила нос, а чихнув, продолжила: – Ну, может, не всем подряд, но двоим-троим – точно. И, конечно, вы говорили со мной. Ни разу не видела леди, которая бы изъявляла желание поговорить с прислугой, но вам хотелось не просто говорить, а поговорить по душам. К тому времени как пришел Маккензи, весь трактир гремел от смеха, а я уже была вашей новой горничной.

Джорджетт в ужасе зажмурилась. Какой стыд! Узнавать такие вот подробности от служанки, которая к тому же потешалась над незадачливой хозяйкой! Увы, сбывались ее самые худшие опасения…

А Элси тем временем продолжила:

– Разумеется, когда вы положили глаз на Маккензи, все мы сразу поняли, что вам прямая дорога к алтарю. Право же, с того времени, как вы уселись к нему на колени, до того, как он водрузил вас на стол и представил всем присутствующим как будущую миссис Маккензи, и двух часов не прошло.

– Я была… на столе? – стремясь уйти под воду с головой, пролепетала Джорджетт. Собравшись с духом, спросила: – То есть он представлял меня как будущую жену? – Она цеплялась за последнюю надежду. – Так, значит, мы все же не поженились?

Элси с усмешкой покачала головой:

– К тому моменту – нет. Но глава магистрата не заставил себя долго ждать, будьте уверены. Он встал и предложил оформить все как положено, официально. А все, кто тогда был в трактире, выступили свидетелями. – Элси одарила хозяйку восторженной улыбкой. – Не так часто в «Гусаке» бывают свадьбы. Но тут все вышло замечательно! Вы даже позволили нам вымазать ваши ноги в смоле и обвалять в перьях. Я сама перья принесла. Честное слово, целый ворох гусиных перьев из кухни!

Джорджетт тяжко вздохнула. Теперь картинка начала складываться. Стало понятно, откуда взялись порхающие по комнате перья и что это за черная липкая дрянь была на полу и у нее на ногах.

Но что же творилось в ее голове, когда она решила выйти замуж за шотландца неизвестного происхождения, за человека, которого в первый раз в жизни увидела? Этот вопрос так и оставался без ответа. Но было ясно: та дама, которую описывала Элси, не имела с настоящей Джорджетт, Джорджетт сегодняшней, ничего общего. Вчерашняя Джорджетт была веселой и уверенной в себе. Такой женщине наплевать, что думают о ней люди и в какой постели кувыркался ее муж, прежде чем явился домой. Элси описывала ту женщину, которой Джорджетт давно мечтала быть, но никогда не была.

Так что же с ней случилось? Что произошло вчера? Что заставило превратиться в полную свою противоположность? Что или кто сделал чудо возможным? Джорджетт подозревала, что во всем виноват мужчина. Тот самый, зеленоглазый, с бородой и телом греческого бога.

– А что за человек мистер Маккензи? – Джорджетт не сразу поняла, что задала этот вопрос вслух.

Элси заерзала на стуле.

– О, он замечательный! Красивый, черт, и на язык острый. И у него такие глаза… Зеленые… Они не то чтобы тебя раздевают, но делают так, что самой хочется перед ним раздеться. – Элси вздохнула. – Жаль, что вы не помните. Было бы чем согреться холодными зимними ночами.

Элси, похоже, не так ее поняла. Джорджетт и сама прекрасно помнила, как выглядел тот шотландец, и отдавала себе отчет в его привлекательности. Она даже помнила, что именно чувствовала, когда его зеленые глаза смотрели на нее. О том, что этот Маккензи мог любую по уши в себя влюбить, она знала по собственному опыту, без напоминаний горничной. Нет, она спрашивала вовсе не о цвете его глаз.

Немного помолчав, Джорджетт спросила:

– Он тоже, как ты выражаешься, крепко набрался? – Если они оба были сильно пьяны, то ей легче будет добиться признания этого брака недействительным.

– Угу… – в задумчивости протянула Элси. – Маккензи не выглядел особенно свежим, но он мужчина крупный и выпить может побольше многих.

– Крупный мужчина… – как бы про себя повторила Джорджетт, размышляя о том, насколько же он велик. Судить о габаритах человека трудно, когда он лежит. Рубашка его доходила ей до середины икр, так что он, наверное, довольно высокий.

И тут Джорджетт пришло на ум такое, что она попыталась тут же выбросить из головы. Но вопрос упорно возвращался. Отличался ли он большими размерами… интимных частей тела? Джорджетт сжала кулаки под водой, представляя, как сжимает пальцами его мужское естество. Хотя вода уже почти остыла, Джорджетт бросило в жар.

– По твоим словам выходит, я вволю повеселилась вчера, – сказала Джорджетт и, судорожно сглотнув, принялась смывать мыло с конечностей. Приятно запахло вербеной и лимоном. Джорджетт вдруг поймала себя на мысли, что ей так хотелось поскорее найти таинственного шотландца вовсе не ради того, чтобы уладить все необходимые формальности и вернуться в Лондон в прежнем статусе, а ради того, чтобы вспомнить все о той ночи. Чтобы, по выражению Элси, было чем согреваться долгими зимними ночами.

– О да! – со смехом воскликнула Элси. – Вы славно провели время. Ну, конечно, до того как началась драка. Похоже, вам не очень понравилось то, что происходило во время драки.

– Я с кем-то подралась?

– Нет, это Маккензи подрался. Из-за вас.

– Из-за меня? – Джорджетт от удивления уронила мочалку. Она не относила себя к той категории женщин, из-за которых дерутся мужчины.

– Ну, сказать по правде, добрая половина парней в «Гусаке» хотела поцеловать новоиспеченную миссис Маккензи. А ваш муж, как нам всем известно, делиться не любит. Вот он и раскидал всех желающих поцеловать новобрачную по углам, а сам поцеловал вас взасос, подхватил на руки и вынес за дверь.

– Он вышел через заднюю дверь? – слабым от невыразимого стыда голосом спросила Джорджетт. Не может быть, чтобы она пала так низко! С другой стороны, если верить Элси – а не доверять ей у Джорджетт основания не было, – она вышла замуж в трактире самого низкого пошиба. И потому торопливое соитие в темном проулке на задворках сомнительного заведения не представлялось таким уж невозможным.

Элси встала, держа полотенце в широко разведенных руках. Котенка она предварительно положила на сиденье. Джорджетт послушно поднялась и позволила горничной обмотать ее полотенцем.

– Вы вышли через парадную дверь, – успокоила ее Элси. – И с тех пор я вас больше не видела.

Джорджетт в задумчивости молчала, пока Элси надевала на нее чистую рубашку и нижнюю юбку. Потом она послушно терпела, пока горничная пыталась расчесать ее волосы. После чего пришла очередь чистого платья – тоже серого, но не шелкового, а шерстяного, будничного, в котором удобно гулять на свежем воздухе. Увы, без поддержки корсета оно уже не казалось столь удобным. В который раз за сегодняшний день Джорджетт мысленно отругала себя за то, что не подумала прихватить с собой корсет. И она ни на мгновение не переставала думать о том, как будет искать Джеймса Маккензи и как убедить его расторгнуть брак.

– Вы хотите расторгнуть брак? – неприятно резко прозвучал у нее над ухом голос горничной.

Джорджетт болезненно поморщилась. Она даже не заметила, что размышляла вслух.

– Я… Вчера вечером я была не в себе, – ежась под пристальным взглядом Элси, говорила Джорджетт. – Я не хочу замуж. – «Не хотела раньше и не хочу сейчас», – мысленно добавила она.

– Как же так?.. – изумилась Элси. – Все хотят замуж за Маккензи. Он… Он такой…

– Все, но не я! – отрезала Джорджетт. Управление всеми ее финансами по условию завещания переходило к мужу, в случае если она решит выйти замуж вторично. Было бы верхом беспечности отдать все свои средства тому, о ком тебе ничего не известно. Впрочем, кое-что ей все же было известно о Маккензи со слов Элси. Он любил выпить и очень любил женщин. А Джорджетт хватило опыта первого брака, и дважды совершать одну и ту же ошибку она не собиралась. Будь этот Маккензи хоть трижды красавчиком!

Имелась и еще одна причина, заставлявшая ее как можно скорее отправиться на поиски мистера Маккензи. Не следовало забывать о Рандольфе, который, ослепленный ревностью или завистью – кто его знает? – чего доброго, вызовет Маккензи на дуэль, не задумываясь о последствиях. В общем, пора было возвращаться в Морег. Чем быстрее, тем лучше.

Элси опустилась на колени, чтобы зашнуровать хозяйке ботинки.

– У вас, похоже, семь пятниц на неделе. То вы хотите замуж, то не хотите. Ночью на вас женится самый желанный холостяк в городе, а утром вам уж невтерпеж с ним развестись. – Элси сдула упавшую ей на глаза темно-рыжую прядь. – Я вот что думаю… Вы просто решили, что вам, леди, этот парень не пара.

Джорджетт задумалась над словами Элси и пришла к удивительному для себя выводу: разница в статусе, общественном положении между ней и таинственным шотландцем не очень-то ее волновала.

– Дело совсем не в этом, – возразила Джорджетт. – Я едва сняла траур по покойному супругу и наконец получила возможность жить так, как хочу сама, а не по указке мужа. – Она глубоко вздохнула. – И я не хочу лишаться вожделенной свободы из-за пьяной беспечности!

Элси посмотрела на нее снизу вверх, и во взгляде горничной Джорджетт прочла сочувствие.

– Тут я вас понимаю, миледи. – Элси с трогательной неловкостью похлопала Джорджетт по лодыжке. – Наверное, вы хотите отправиться в Морег? У вас есть обувка попрочнее этой?

– А как ты здесь оказалась, Элси? – спросила Джорджетт в тайной надежде, что идти в Морег пешком ей все же не придется.

– Приплыла на корабле из Ирландии. Примерно лет пять назад. – Она окинула критическим взглядом скромное платье Джорджетт с высоким наглухо застегнутым воротом. – Вы, кажется, говорили, что сняли траур. Если собираетесь встретиться с мистером Маккензи, я бы посоветовала надеть что-нибудь поживее.

«Терпение, только терпение», – сказала себе Джорджетт.

– У меня нет ничего поживее. Я же сказала: мой траур закончился совсем недавно. И я спрашивала тебя о том, как ты добралась сюда, в этот дом. На лошади?

– Нет, пешком. Здесь всего четыре мили от города.

Четыре мили! Немыслимо! Джорджетт в жизни своей так далеко пешком не ходила, и подходящей для этой цели обуви у нее попросту не было. Лайковые же ботиночки на двухдюймовых каблуках, что сейчас шнуровала Элси, были хоть и прочнее, чем туфельки на тонкой подошве, в которых Джорджетт веселилась накануне ночью и расхаживала по городу утром, все равно для столь длительного перехода не годились. Да и стоили эти нарядные ботиночки, купленные в Лондоне, целое состояние. На каменистой дороге они попросту развалятся где-нибудь на второй миле пути.

Размышляя о непригодности взятой с собой обуви для жизни в Шотландии, Джорджетт пришла к неутешительному выводу: она была плохо подготовлена для жизни в целом – будь то Шотландия или любое другое место.

Так что же она собой представляла как женщина? И какой женщиной ей хотелось бы быть?

– Но если траур закончился, почему вы одеваетесь так, словно он все еще продолжается?

Вопрос Элси поставил Джорджетт в тупик. Они в этот момент уже спускались по лестнице, где с висевших на стене портретов на них смотрели бородатые шотландцы. Действительно, почему? Еще месяц назад она должна была бы убрать подальше эти скучные мрачные платья и с головой окунуться в радостный водоворот светской жизни. Но не тут-то было. Она предпочла сбежать в Шотландию. Свое желание укрыться в Шотландии Джорджетт объясняла тем, что хотела немного пожить для себя. Но тогда почему она ничего не стала менять в своем образе жизни? Ведь даже гардероб остался прежний…

Джорджетт вывел из задумчивости громкий стук во входную дверь. И обе женщины разом вздрогнули.

– Кто бы это мог быть? – пробормотала Джорджетт. Неужели Маккензи? Или угрюмый слуга? А может, Рандольф? Но Рандольф не стал бы стучать. Да и слуга, по совместительству конюх, если уж и решил бы зайти в дом не через кухню, как обычно, так громко колотить в дверь не стал бы.

«Остается только Маккензи», – подумала Джорджетт. Ужасно волнуясь, она дрожащей рукой пригладила волосы. Хорошо, что она все-таки переборола брезгливость и приняла ванну после служанки. И хорошо, что позволила Элси ее расчесать, как бы ни было ей при этом больно. По крайней мере она предстанет перед своим новоиспеченным мужем в относительно опрятном виде. Ей почему-то хотелось, чтобы он пожалел о том, что теряет, когда она потребует аннулировать брак.

– Пойди и открой, – приказала она Элси, слегка подтолкнув служанку локтем.

– О, нет-нет. – Элси энергично покачала головой. – Я двери открывать не нанималась. Я и дома-то двери никому не открываю. Откуда мне знать, кого черт принесет?

– Не болтай чепуху! – в раздражении бросила Джорджетт и шагнула вперед.

Визитер, очевидно теряя терпение, снова стукнул в дверь – да так, что весь дом задрожал. Джорджетт левой рукой нажала дверную ручку – правой она прижимала к себе котенка, – и дверь распахнулась перед рыжеволосым парнем с кепкой в одной руке и собакой на веревке – в другой. И эта собака злобно скалила зубы (долговязому же парню с неопрятной клочковатой щетиной на подбородке на вид было не больше восемнадцати). Увидев котенка, черно-белый пес бросился к нему с отчаянной решимостью, сравнимой лишь с той, с которой голодные уличные мальчишки в Лондоне дерутся за сдобную булочку.

Джорджетт отпрянула, защищая котенка.

– Что вам угодно? – пробормотала она, придя в себя.

Парень расплылся в улыбке.

– Я доставил его вам. Как вы и просили.

Джорджетт в изумлении смотрела на странную пару – улыбающегося юношу и оскалившегося пса – и гадала: будет ли у нее хоть какой-то шанс спастись, если хозяин пса вдруг отпустит веревку?

– Да неужели сам Джозеф Ротвен к нам пожаловал?! – раздался у Джорджетт за спиной голос Элси. Горничная храбро выступила вперед, улыбаясь парню, и скромный юноша, краснея, ответил ей улыбкой. – Что тебя к нам привело? Очень хочется верить, что ты принес пирожки с крыжовником, которые так вкусно печет твоя матушка. В этом проклятом доме с голоду помереть можно.

– Я… Я привел собаку леди Торолд, – запинаясь, ответил молодой человек. Щеки его сделались краснее, чем покрывавшая подбородок чахлая растительность. – То есть я привел одну из собак моего отца.

Элси наклонилась вперед, и это не слишком удачное движение привело к тому, что и Джорджетт, и соответственно котенок приблизились к явно недружественно настроенной собаке.

Джорджетт с ужасом смотрела на молодого человека, а тот взирал на нее с робкой, но дружелюбной улыбкой.

– С чего вы решили, что мне нужна собака? – спросила наконец Джорджетт. В дополнение ко всем ее недавним приобретениям в виде похотливого супруга, полуживого котенка и нахальной горничной ей предлагали еще и злобного пса.

Лицо юноши приобрело выражение полной растерянности.

– Мы же заключили сделку, верно? Вы сказали, что, проживая здесь, с кузеном, не прочь обзавестись большим сторожевым псом. Сказали, вам нужен пес, который не побоится его укусить, если что.

– Я так сказала?.. – Джорджетт ничего подобного не помнила, что, впрочем, ее уже не удивляло. И все же парень прав: ей действительно было не по себе в этом стоявшем на отшибе доме. Потому она и наняла Элси, хотя потом об этом позабыла. Возможно, она и насчет собаки договорилась.

– Когда же эта сделка имела место? – спросила Джорджетт. Голова ее, не в силах вместить такое количество нелепиц, начала нещадно болеть. Ох, что она станет делать с этим псом?! Оставь его наедине с трехнедельным котенком – и от бедняги даже шерсти не останется.

– Когда вы мне показывали, что надо делать, в переулке позади «Синего гусака», – ответил Джозеф и густо покраснел. – И я не могу взять с вас за пса плату. Не могу после того… Вы были со мной очень терпеливой. И не смеялись. Хотя я совсем не знал, что делать… – добавил парень.

Джорджетт лишилась дара речи. И готова была сквозь землю провалиться. Неужели она опустилась до растления малолетних? В темном переулке, на задворках трактира? Ох, она ничего не помнила!

Но отсутствие воспоминаний не могло служить оправданием тому страшному, что она, по всей видимости, совершила.

Нет-нет, она, должно быть, неправильно его поняла. А что, если правильно? Увы, она не могла заставить себя задать тот вопрос, который разрешил бы ее сомнения. Стыд сдавил ей горло.

– Господи, – простонала Джорджетт, переводя взгляд с молодого человека на пса и обратно. Что же делать? Извиниться перед юным Ротвеном? Принести извинения его родителям? И еще этот пес… Что она будет с ним делать? Наверное, пес все же не такой злобный, как кажется. У парня руки и ноги вроде бы целы… И он, похоже, совсем не боится этого зверя. Впрочем, спускать пса с поводка она все же не рискнула бы. Может, стоит запереть его в комнате, которую Рандольф использует в качестве кабинета?

Голос горничной прервал нить ее размышлений.

– Если ты хотел получить урок, почему ко мне не обратился?! – с возмущением воскликнула Элси. – Почему не пришел ко мне вчера ночью?

– Я… – Взгляд паренька метался между двумя женщинами. – Я хочу сказать… Мне показалось, что леди Торолд в этом должна разбираться. Она же в Лондоне живет. – Наклонившись к Элси, он громким шепотом добавил: – Опыта в таких делах ей не занимать.

Элси закатила глаза.

– Ха, открыл секрет! Да весь Морег об этом знает. Она уж постаралась вчера…

Джозеф переминался с ноги на ногу.

– И она решила мне помочь. Увидела, как я сам пытался справиться в переулке за «Синим гусаком».

На лбу у Джорджетт выступили бисеринки пота, но она не могла даже пальцем шевельнуть, чтобы их смахнуть. Горничная услужливо вытерла ей лоб.

– Слушай меня, Джозеф. В следующий раз, когда тебе понадобится опытная партнерша, обращайся ко мне. – Элси, прищурившись, оглянулась на хозяйку и добавила: – Уж мне-то в переулке за «Гусаком» точно равных нет. Куда до меня какой-то лондонской дамочке!

Парень судорожно сглотнул.

– Я вам очень признателен, мисс Элси. Теперь, когда я попробовал это с леди Торолд, мне уж точно захочется и с другими женщинами. Может, сегодня вечером и попробуем? – предложил он с надеждой в голосе.

Элси захихикала как шкодливая школьница и многозначительно подмигнула юноше.

– Ну вот и договорились.

Джорджетт сосредоточилась на дыхании: глубокий вдох через нос – и столь же глубокий выдох… Но как же… О боже, как могла ее новоиспеченная горничная делать такие непристойные предложения юнцу, у которого еще и молоко на губах не обсохло? Не говоря уж о том, что при этом ухитрилась еще и унизить свою хозяйку, усомнившись в ее способностях.

– Как ты можешь предлагать ему встретиться вечером, если нам не на чем выбраться отсюда? – спросила Джорджетт у горничной.

Элси в очередной раз закатила глаза.

– Если бы не ваша склонность к истерии, миледи, вы бы сами ответили на этот вопрос, – сказала наглая горничная, кивнув в сторону открытой двери. – Сегодня удача на вашей стороне.

Джорджетт тотчас выглянула за дверь, скользнув взглядом по пунцовому лицу Ротвена и по собаке, – та наконец перестала дергать веревку, но по-прежнему с хищным блеском в глазах смотрела на котенка. За дверью же ярко светило солнце, на небе ни облачка. Такая чудесная погода – редкая гостья в здешних краях, и Джорджетт, как и многие ее соотечественники, всегда радовалась погожим денькам. Вот только…

Увы, очередное и, пожалуй, самое сильное потрясение, выпавшее на ее долю за сегодняшнее утро, мешало ей вволю наслаждаться безоблачным небом и весенним солнышком.

– О чем ты? – пробормотала Джорджетт. – В чем же моя удача?

– Раскройте глаза. – Элси выглянула за порог. – Похоже, Джозеф привез вам нового домашнего любимца в телеге своего папаши – в той, что картошку с поля возит. А это, моя забывчивая хозяйка, и есть наш экипаж.

Глава 8

Пес о трех ногах встретил Джеймса и Уильяма радостным лаем и вилянием хвоста, когда братья вошли в палисадник перед каменной хижиной, которую Джеймс гордо называл своим домом и где преклонял голову каждую ночь на протяжении последнего года. Скольких проблем можно было бы избежать, проведи он здесь и минувшую ночь. Эта мысль не давала ему покоя все утро.

Джеймс осмотрелся, раздумывая, где бы привязать черную кобылу таким образом, чтобы она никого не покалечила. Он никогда не простил бы себе, если бы трехногая дворняга Патрика лишилась еще одной конечности.

– Джемми, лежать! – приказал Джеймс, и собака послушно присела на все три лапы, подвывая от избытка чувств и отчаянно мотая хвостом.

Джеймс обмотал поводья кобылы вокруг одного из кольев забора, которым был отгорожен загон в углу двора. По ту сторону забора заблеял ягненок, очередной сирота, отданный Патрику на воспитание.

– Это твой ужин там пасется? – пошутил Уильям, кивнув на ягненка.

– Мы едим только тех, кого Патрику не удается выходить, – сообщил брату Джеймс, в очередной раз задавшись вопросом, почему еще не отослал этого шутника прочь.

– Следовательно, мясо у нас бывает редко, – пояснил вышедший им навстречу Патрик. Он вытирал руки полотенцем и щурился от яркого, уже почти полуденного, солнца. В светло-каштановых волосах Патрика застряла солома, но в этом доме такое было в порядке вещей. – О, да ты, я вижу, остался в живых после прошедшей ночи. – Патрик широко улыбнулся, окинув приятеля критическим взглядом.

Джеймс промолчал, зато Уильям не отказал себе в удовольствии поглумиться над младшим братом:

– Это как посмотреть… Выжил парень лишь отчасти. То есть некоторым частям его тела повезло меньше, чем остальным. Взгляни сам, и поймешь, о чем я.

Патрик выразительно хмыкнул.

– Если вы о тех его частях, что ниже пояса, то они, вероятно, умерли счастливыми, а смотреть на то, что от них осталось, мне не интересно. Та женщина, с которой он был в «Синем гусаке», могла бы заставить и престарелого евнуха выделывать чудеса в постели, – со смехом добавил Патрик, но, увидев черную кобылу, застыл с открытым ртом. – Почему эта лошадь привязана в нашем дворе? – спросил он и тут же, стремительно повернувшись к Джеймсу, задал еще один вопрос – вполне закономерный: – А где Цезарь? Только не говори, что обменял своего славного жеребца на эту клячу, по которой плачет живодерня!

– В том-то и состоит главный вопрос сегодняшнего утра, – вставил свое слово Уильям. – Вернее – один из главных вопросов. – Он бесцеремонно стащил с Джеймса шляпу. – Второй главный вопрос состоит в том, что нам делать вот с этим.

Глаза Патрика расширились, и он тихо присвистнул. Не дав приятелю возразить или даже обмозговать, что делать и как себя вести дальше, Патрик подхватил его под руку. Уильям тотчас подхватил брата под другую руку, и они потащили Джеймса в дом.

В прихожей воняло как в хлеву, и Джеймса чуть не стошнило от этой вони. Когда Патрик полгода назад неожиданно объявился в Мореге и предложил снимать дом на двоих, Джеймс охотно согласился, не думая о последствиях, хотя жить вместе с животными, нуждающимися в лечении и уходе, приятно далеко не всегда. Часто по утрам Джеймс, проснувшись, обнаруживал рядом с собой трехногого кастрата Джемми. Кухню Патрик приспособил под свои нужды, и теперь она скорее напоминала операционную или перевязочную, временами – бойцовский ринг, но никак не место для приготовления пищи. О том, чтобы принимать в этом доме приличных людей, не могло быть и речи.

Впрочем, приличные люди сюда почти и не захаживали. Исключение составляла мать Джеймса, которая приходила примерно раз в месяц, присаживалась на колченогий стул, держа спину подчеркнуто прямо, и пила чай из щербатой фаянсовой чашки, делая вид, что не замечает, что трехногий Джемми отличается более изысканными манерами, чем ее сын.

Но в жизни под одной крышей с Патриком были и некоторые преимущества. Например, Джеймсу приходилось платить лишь половину ренты. Да и воссоединение с другом, которого не видел с тех пор как покинул отчий дом и уехал учиться в Кембридж, тоже можно было назвать плюсом. Хотя сейчас, когда его друг вцепился в него мертвой хваткой, особой симпатии к Патрику он не испытывал.

Джеймса привели на кухню. Уильям отпихнул подальше набитый опилками мешок, который Джеймс использовал как боксерскую грушу, и, подтащив стул поближе к окну, усадил на него брата.

– Сидеть, – приказал ему Уильям, словно перед ним был не брат Джеймс, а собака Джемми.

Джеймса такое обращение, понятное дело, возмутило, но слова ему никто не давал.

Патрик окинул приятеля профессиональным взглядом. А того так и подмывало оскалить зубы – дабы облегчить ветеринару процедуру осмотра.

– Я заподозрил неладное, когда ты не пришел вчера вечером ночевать, – сказал Патрик и, подняв веко на левом глазу Джеймса, сосредоточенно уставился в его зрачок. После этого он медленно провел перед носом пациента указательным пальцем. – Я рад, что Уильям смог тебя найти. Следи за моим пальцем, пожалуйста.

Джеймс послушно следил за качавшимся пальцем, потом вдруг ухватился за него и проворчал:

– Лучше бы ты напустил на меня Джемми. И какого черта ты послал за мной Уильяма?

Патрик опустил руку, по всей видимости – с чувством удовлетворения. Со зрением у Джеймса все было в порядке, с координацией – также.

– Пора платить за жилье, и мне нужна была твоя доля… – ответил он наконец.

Джеймс болезненно поморщился. Ну да, арендная плата… Деньги за аренду тоже были в пропавшем кошельке. Этим весенним утром долг его рос быстрее, чем сугробы снежной зимой.

– Напускать на тебя Джемми было бы негуманно по отношению к нему, – назидательно заметил Уильям. Он вытащил из кармана мешочек с деньгами и встряхнул его. Монеты зазвенели, и звон этот отдавался в голове Джеймса. – Кстати, я сегодня служу у брата банкиром. Так приятно заполучить его наконец в свои должники…

Джеймс хмуро взглянул на Уильяма, затем перевел взгляд на друга.

– Ты не мог бы занять моего брата чем-то полезным? Заставил бы его, что ли, почистить загон для овец. Я всего два часа с ним, а меня уже тошнит.

Патрик с укором посмотрел на приятеля и, скрестив на груди руки, проговорил:

– Тебя тошнит от вида собственного брата? – Он прищелкнул языком. – Ты поэтому так ужасно выглядишь? А я-то думал, виной всему рана у тебя на голове. Которую, к твоему сведению, не мешало бы зашить.

– Я выйду прогуляюсь, – тут же сообщил Уильям, направляясь к двери. – Не хочется смотреть, как родной брат будет обливаться слезами. А может, даже и молить о пощаде. – Уильям вышел, а его смешок все еще доносился из прихожей.

Джеймс выдохнул с облегчением.

– Он чуть меня с ума не свел. Все утро от меня не отходил. Я не могу думать, когда он постоянно меня поучает.

Патрик склонил голову к плечу.

– Когда-нибудь до тебя дойдет, как тебе повезло с братом. Семья – это благословение Божье, Маккензи, а не проклятие.

Джеймс презрительно хмыкнул.

– Ты просто никогда не жил в тени великого графа Килмарти. Что ты вообще знаешь о проклятиях?

Патрик отстранился, нахмурившись. Его худое лицо, казалось, вытянулось еще больше.

– Я знаю одно: твой брат не так плох, как некоторые другие братья.

Под правым глазом Патрика задергалась жилка, и уже не в первый раз Джеймсу пришла в голову мысль, что он очень мало знал о прошлом своего друга. Они делили комнату в университете; когда же выпивали столько, чтобы развязывались языки, жаловались друг другу на судьбу – оба были вторыми сыновьями и считали себя лишними в своих семьях. Надо сказать, что напивались они, увы, нередко. И потому не было ничего необычного в том, что дружба их возобновилась, когда Патрик вдруг появился в Мореге полгода назад – худой как щепка, с затравленным взглядом. Лишних денег ни у того ни у другого не водилось, и потому решение делить кров казалось Джеймсу разумным. По крайней мере до того момента, пока его друг ветеринар не начал брать работу на дом, а заодно подбирать всех бездомных животных в городе. Впрочем, с этим можно было смириться, потому что выдержать одиночество было бы слишком тяжело.

Но дружба дружбой, а делиться сокровенным Патрик с другом не спешил. Джеймс понятия не имел, что заставляло Патрика упорно молчать о прошлом, как не знал ничего и о том, что происходило в жизни друга после того, как канули в Лету веселые студенческие годы. Но Джеймс не хотел допытываться. Захочет – все расскажет сам.

– Послушай, ты сможешь зашить мне рану? Или мне пойти к костоправу на Киртленд-стрит? – спросил Джеймс.

Как он и подозревал, искушение проверить свои навыки на человеке было для Патрика слишком велико и он не желал упускать представившуюся возможность. Разумеется, Патрик выражал другу искреннее сочувствие, когда невольно причинял ему боль, промывая рану чистой водой. И, конечно же, что тоже было вполне предсказуемо, все его сочувствие разом улетучилось и он согнулся пополам от хохота, когда Джеймс сбивчиво объяснил ему, каким образом эта рана была нанесена.

– Так она тебя – ночным горшком? – давясь от смеха, переспросил Патрик.

Едкий запах винного уксуса источала тряпица, которую он приложил к ране, и столь же едкой казалась Джеймсу обида на друга, потешавшегося за его счет.

– А я-то подумал, что твоя мнимая жена просто душка.

– Мнимая, говоришь? – Джеймс болезненно поморщился, вздрагивая под пальцами друга, который стягивал края раны. – Ты хочешь сказать, что я на ней не женился?

Патрик взял иглу и повертел ее в пальцах.

– Я знаю только то, что ты сам мне рассказал в «Синем гусаке». Ты сказал, что, создавая видимость, будто вы женаты, ты защищаешь ее от того, кто хотел ее обидеть. Но выглядело все так, будто ты делал это скорее для собственного удовольствия. Впрочем, тебе ведь всегда нравилось разыгрывать из себя рыцаря. Всегда, мол, готов лететь на помощь прекрасной даме, если она оказалась в затруднительном положении. – За разговором Патрик не терял времени – безуспешно пытался продеть нитку в игольное ушко. – Теперь сам видишь, к чему это тебя привело.

Джеймс, ерзая на стуле, теребил лежавший у него на коленях корсет. Впервые за все время их совместного проживания в этом доме Патрик упомянул о прошлом приятеля, вернее – просто намекнул на то, что давно уже было известно про Джеймса. Да, что правда, то правда. Он, Джеймс, никогда не мог устоять перед искушением помочь хорошенькой девушке, и всякий раз галантность выходила ему боком. Вот и сейчас он из-за женщины превратился в учебное пособие для хирурга-ветеринара. К тому же лишился сбережений, которые копил полгода, во всем себе отказывая.

Пальцы его судорожно впились в корсет. Джеймс знал, что если поднесет его к носу, то уловит запах лимона и бренди, потому что, как ему казалось, от его рубашки пахло так же. Если бы только он мог о ней забыть! Если бы только мог вычеркнуть прошлый вечер из жизни, как это бывает, когда с нами происходит нечто такое, о чем мы предпочитаем не вспоминать. Ох, если бы…

Но гордость его и состояние финансов не допускали такой возможности.

Патрик тем временем что-то бормотал себе под нос, пытаясь вдеть нитку в иголку. Джеймс, дабы скрасить томительное ожидание, вытащил планшетку из кармашка корсета и принялся вертеть ее в пальцах, надеясь отыскать хоть какое-то указание на то, где искать эту женщину. Но на изящной пластинке из слоновой кости не было имени, всего лишь тонкая гравировка в виде веточки с цветами. Джеймс вгляделся попристальнее и на нижнем краю увидел буквы – Д. Т.

Это ее инициалы? Или инициалы ее любовника?

Подумав о любовнике, Джеймс отчего-то судорожно сглотнул. Признаться, эти буквы ему ничего не давали. Он был так же далек от разгадки тайны, как и утром, при пробуждении. Неужели он ее потерял? Эта мысль причинила ему почти столь же острую боль, как и игла, которую Патрик наконец вонзил в его кожу. Джеймс был готов думать о ком угодно и о чем угодно – только бы отвлечься от боли, пронзавшей его всякий раз, когда Патрик делал стежок.

К несчастью, сознание его не желало отвлекаться ни на что – лишь на мысли о ней. И в какой-то момент он вдруг сообразил, что туман, окутывавший его память, наконец-то начал рассеиваться. Да-да, он осознал, что сейчас уже помнит больше, чем помнил прежде.

Она отчаянно, пусть и не очень умело, кокетничала в «Гусаке». Понаблюдав за ней примерно с четверть часа, Джеймс окончательно опьянел. Что опьяняло его больше – та женщина или эль, – теперь сказать трудно. Но она с такой искренней радостью и непосредственностью флиртовала с завсегдатаями заведения, что даже просто наблюдать за ней было удовольствием. Он смотрел, как она осторожно расправляла крылышки, словно только что вылупившаяся из кокона бабочка, как пробовала их в полете и как радовалась, обнаружив, что они несут ее по воздуху. Глядя на нее, он думал о том, что так, наверное, должна выглядеть фея, которая всю свою жизнь провела в темноте, в полудреме, пока однажды утром ее не разбудил солнечный луч. И она впитала в себя этот свет и сама стала светиться.

А потом как-то так получилось, что тот чудесный свет, который она источала, озарил его, и с этого момента в ее лучах купался он один – и только он один.

С огромным облегчением Джеймс осознал, что теперь узнает ее, если увидит на улице, – и это уже было достижением. Час назад он не мог этим похвастать. Когда он проснулся, воспоминания его походили на разрозненные вспышки, а теперь… Теперь все было по-другому.

И еще он помнил… движение. Да-да, она постоянно находилась в движении… Волосы же у нее были очень светлые, почти белые. Она была полна жизни, лучилась каким-то особенным внутренним светом и радостным возбуждением, и волны ее прекрасных волос рассыпались по плечам, словно не в силах были выдержать оковы шпилек. И теперь он вспомнил, как, опрокидывая очередную кружку эля, подумал: «На такой я мог бы жениться».

Но о самой церемонии он почти ничего не помнил.

А может, и не было никакого бракосочетания? В этом вопросе уверенности у него не прибавилось. Он помнил, как шутил с ней, пытаясь успокоить ее, когда она в растерянности умолкла. Кто-то отпустил на ее счет грубоватую шутку, и она решила, что ее хотели обидеть. Он тогда налил в ее пустой бокал эля из своей кружки, а потом предложил выйти за него замуж и пообещал, что всю оставшуюся жизнь будет следить, чтобы ее бокал был всегда полон.

Что ж, теперь по крайней мере у него больше не было сомнений в том, почему он ввязался в эту историю. Да-да, сейчас уже он помнил самое главное – поцелуй. Она сама бросилась к нему на шею – они для чего-то оба забрались на видавший виды старый стол в «Синем гусаке» – и прижалась губами к его губам под дружное и громкое одобрение присутствующих. Джеймс помнил, что чуть не упал от неожиданности, и помнил, что дыхание ее было на удивление вкусным. Ее запах вскружил ему голову, и он хорошо помнил свои ощущения, когда она прижалась к нему гибким телом. А потом она с удивлением вскрикнула – похоже, страстная сила их поцелуя потрясла и ее.

Джеймс судорожно сглотнул, не в силах выбраться из тисков этих воспоминаний.

– Я должен ее найти, – пробормотал он.

– Да, понимаю, – кивнул Патрик. – Я и сам бы не отказался ее…

Не раздумывая, не давая никаких оценок своим действиям, Джеймс схватил друга за ворот и, приблизив его лицо к своему, прошипел:

– Она моя жена. Фальшивая или нет – значения не имеет. Так что изволь выбирать выражения.

Патрик осторожно высвободился и, улыбнувшись, подмигнул приятелю.

– Точно так же ты повел себя ночью. Я просто хотел проверить, ты все так же в нее влюблен или уже нет. И я, пожалуй, легко отделался. А вот бедняге Макрори повезло меньше. По твоей милости он лишился двух передних зубов.

При напоминании о нанесенном мяснику увечье Джеймс виновато опустил голову. Патрик же вновь принялся штопать скальп приятеля. Сейчас Джеймс начинал вспоминать кое-какие подробности вчерашней драки. Он помнил хруст под своим кулаком и помнил, какое тогда испытал удовлетворение. Он также вспомнил отчаянный женский вопль, звон стекла и треск дерева. И, конечно, он помнил, как ему стало стыдно, когда Макрори выплюнул вместе с кровью зубы.

Но до сих пор ему никто не говорил, зачем он это сделал. Неужели он вчера подрался с мясником из-за девушки?

– Почему я его ударил? – спросил Джеймс.

Патрик пожал плечами, хотя это не стоит делать, когда зашиваешь кому-то голову.

– Черт его знает… Думаю, он сказал что-то насчет девушки, и тебе это не понравилось. Ты разом переменился в лице и набросился на него с кулаками. Я, признаться, никогда прежде не видел тебя таким.

Джеймс поморщился от боли. Думать о чем-то, когда тебе зашивает голову ветеринар, впервые взявшийся лечить человека, довольно затруднительно. И все же Маккензи пытался подвергнуть анализу столь не характерный для него поступок, как нападение на мясника, в сущности, не сделавшего ему ничего плохого. Конечно, нельзя сказать, что импульсивность была совсем не свойственна Джеймсу, но всю сознательную жизнь он работал над собой и вроде бы научился контролировать свои эмоции. К тому же, начав юридическую практику в Мореге, он делал все возможное, чтобы создать себе хорошую репутацию. Джеймс был уверен, что ошибки юности остались в прошлом и уже ничто не заставит его вновь прибегнуть к насилию.

Но все его усилия пошли прахом из-за какой-то лживой бабенки. Не исключено, что она с самого начала планировала его обокрасть – с того самого момента, как плюхнулась к нему на колени и поняла, что в кармане его сюртука лежит пухлый бумажник. И если Джеймс желает, чтобы свершилось правосудие, какое ему дело, что о ней думает Патрик?

– Впрочем, это не важно, – сказал Маккензи, справедливо посчитав, что не стоило портить отношения с лучшим другом из-за воровки. Боль в голове притупилась, но от этого не стала менее мучительной. При каждом стежке Джеймс крепко зажмуривался. – Как бы там ни было, я не знаю, где ее искать.

– Ну, спроси меня и я скажу, что, потеряв разом жену и коня, я бы начал поиски с дома Дэвида Камерона, – сказал Патрик. После каждого стежка он делал перерыв, чтобы полюбоваться своей работой.

Джеймс, прищурившись, покосился на друга. Тому следовало бы знать, что зверя в нем, Джеймсе, лучше не будить, хотя он фактически уже сделал это своей пыточной иглой. Но сейчас Патрик явно перегнул палку, упомянув в одной фразе женщину, крови которой Джеймс жаждал, и мужчину, которого он от всего сердца ненавидел.

– Зачем мне идти к Камерону? – как можно спокойнее спросил Джеймс, впившись ногтями в обивку стула.

– Потому что та черная кобыла, что ты привязал к столбу, принадлежит ему. В прошлом месяце Камерон попросил меня избавить ее от хромоты, да только это у нее на всю жизнь, как у Джемми. Из нее выйдет вполне приличная племенная кобыла, но ездить на ней – мучить и себя и ее. Если ты обменял ее на Цезаря, то сильно прогадал, приятель.

Джеймс почувствовал, как в голове его зазвонил колокол тревоги. Не потому, что он подумал, будто мог совершить такую непростительную глупость, как обмен Цезаря на хромую кобылу. Нет-нет, просто по всему выходило, что городской глава Дэвид Камерон имел непосредственное отношение к тому необъяснимому, что происходило с Маккензи накануне вечером и ночью.

Джеймс знал, что Патрик по-прежнему считал главу магистрата другом, отдавая должное памяти прошлого, тем временам, когда они все трое учились в Кембридже. Все трое были вторыми сыновьями, и получить хорошее образование их обязывал статус. Но тот же статус лишал их всех иных преимуществ, в том числе – права на титул. Окруженные удачливыми сверстниками, чье будущее представлялось более радужным, эти трое объединились, создав нечто вроде клуба.

Но несмотря на былую дружбу, Джеймс давно перестал относиться к Дэвиду как к приятелю. Более того, Джеймс старался вообще о нем не думать, хотя его положение – он являлся единственным в городе солиситором – и положение Камерона, главы магистрата, обязывало их время от времени встречаться для решения служебных вопросов.

И все же Патрик, похоже, был прав. Джеймс решил, что пойти к Камерону все равно придется.

Память к нему возвращалась постепенно, и теперь он вспомнил, как затащил ту девушку на стол и как держал ее в объятиях. Он даже помнил, что тогда ему казалось, будто все вращается вокруг них. И все это было как во сне. И еще он вспомнил, как Дэвид Камерон, такой же пьяный, как и все прочие, с присущим ему драматизмом торжественно провозгласил их «пьяницей и женой».

Увы, Джеймс не помнил, что побудило его согласиться на этот фарс. То, что он делал, находилось за гранью приличий – это было насмешкой над таинством брака, над тем, над чем потешаться стыдно и грешно. Если он дорожил своей репутацией, то, устроив этот фарс, мог проститься с ней навсегда. Но почему же он все это делал? Единственное объяснение, приходившее в голову, выглядело так: девушка сама его об этом попросила, и он уступил ее просьбе не потому, что поддался зову плоти, а потому, что в нем проснулся рыцарь.

Но какое отношение ко всему этому имел Дэвид Камерон? Это оставалось загадкой. Человек, о котором шла речь, был весьма неплохим главой города, справедливым и честным. Но вне службы он все еще вел себя как избалованный младший сын аристократа, каковым и являлся.

– Так вот, насчет Камерона… – Джеймс судорожно сглотнул. – Ты думаешь… Я хочу сказать… Могло так случиться, что он нас по-настоящему поженил, то есть по закону?

Затаив дыхание, Джеймс ждал ответа. Черт побери, ведь тогда, стоя рядом с ней на столе, одурманенный выпивкой, Джеймс воспринимал все всерьез. И такая подлая шутка была бы вполне в духе Дэвида Камерона. Наверное, когда-то в прошлом Джеймс мог бы по достоинству оценить извращенное чувство юмора приятеля. Но жизнь давно уже развела их по разные стороны баррикад, и Джеймс почти не сомневался: профессиональная этика не помешала бы Камерону таким вот гнусным способом осуществить давно вынашиваемые им планы мести.

Патрик склонился над несчастной головой приятеля.

– Я не все видел. Но если ты хочешь докопаться до истины, то лучше спросить самого Камерона. – Закончив штопать Джеймсу скальп, Патрик перекусил нитку зубами. – Вот все и закончилось, – объявил он.

Джеймс вытянул дрожащую руку и, упершись ладонью в мешок с опилками, подвешенный к потолочной балке, с трудом выпрямился. В иные дни, дабы разрядиться, он бы устроил мешку хорошую взбучку: пусть лучше ноют мышцы, чем голова, – но не сейчас. Судя по тому, как он себя чувствовал, с тренировками придется подождать несколько дней. И за это тоже он с нее спросит. Когда найдет, конечно. И если найдет.

Патрик со вздохом покачал головой:

– Будь ты одним из моих четвероногих пациентов, я бы запер тебя в загоне на несколько дней. Тебе нужно отдохнуть, а не бродить по городу.

– Я видел, что ты делаешь со своими четвероногими пациентами, – проворчал Джеймс и, покачиваясь, пошел в прихожую. – И если бедняжка Джемми – наглядный тому пример, то я бы предпочел сохранить в целости и конечности, и мужское достоинство.

На ванну, какой бы невыразимо желанной она ни казалось, у Джеймса времени не было. Пришлось ограничиться умыванием. Он даже пожертвовал тридцать секунд своего драгоценного времени на то, чтобы почистить зубы, надеть носки и переодеться в чистую рубашку – к счастью, такая нашлась у него в комоде.

Разумеется, ни о каком отдыхе не могло быть и речи. Еще минута промедления – и она могла исчезнуть, заметая за собой все следы. Выбора у Джеймса не было, и потому, пусть едва держась на ногах, он поплелся к Камерону.

И да поможет Бог тому, кто захочет его остановить.

Глава 9

Путешествие в телеге для перевозки картофеля, пропахшей сырой землей и овощной гнилью, оказалось не таким уж тягостным, как представлялось Джорджетт в начале пути.

Время пролетело незаметно – во многом благодаря словоохотливости Элси Далримпл, оказавшейся неистощимым кладезем местных легенд и сплетен. Она непрерывно щебетала, то указывая на серебристую гладь видневшегося вдалеке озера, то на извилистую ленту реки, уходившую за горизонт. По словам Элси, именно в районе устья водилась самая вкусная рыба.

Телега то и дело подскакивала на ухабах, и Джорджетт, оберегая от тряски, бережно прижимала котенка к груди. Ее внимание привлек замок, что высился на скале за озером, и Элси поспешила удовлетворить любопытство госпожи. Оказалось, что Килмарти-касл был очень древним, и, как любой древний шотландский замок, он оброс всякого рода легендами и небылицами. Чем ближе они подъезжали к городу, тем больше им встречалось людей, с любопытством взиравших на явно нездешнюю леди, выбравшую столь странный способ передвижения. Забыть про неловкость Джорджетт помогла ее новая горничная рассказом об истории Морега, который, по ее словам, в прошлом был пристанищем контрабандистов.

К тому моменту как Ротвен подвез их к «Синему гусаку», Джорджетт казалось, что она знает о городе все – будто прожила тут всю жизнь. Но если бы она действительно жила в этом городе всю жизнь, то провал в памяти, случившийся у нее, разумеется, не стал бы такой уж большой проблемой. Она бы точно знала, кто такой Маккензи, знала бы, почему не смогла устоять перед желанием выйти за него замуж после часового знакомства.

Впрочем, Джорджетт уже перестала сокрушаться об этом. Что сделано, то сделано. Паники она не испытывала и была полна решимости. Тратить же время попусту не собиралась, так как причин откладывать неизбежное не имелось. Ей следовало добиться признания брака недействительным. И чем быстрее, тем лучше.

Но сначала нужно отыскать новоиспеченного мужа.

Элси первая вылезла из телеги и отряхнула юбку. Выразительный взгляд Джорджетт она попросту проигнорировала. Та деликатно кашлянула и сказала:

– Горничная должна помочь госпоже выйти из экипажа, если поблизости нет слуги.

Элси ее замечание от души позабавило.

– Вот так сказали! – давясь от смеха, воскликнула девушка. – Вам, верно, почудилось, что телега в карету превратилась!

«Пожалуй, Элси в чем-то права», – поразмыслив, решила Джорджетт и, откинув задний борт, соскользнула на землю без посторонней помощи, держа котенка и ридикюль в одной руке, что было не слишком удобно. Что ж, не все сразу… Воспитание горничной требовало времени.

– Рада была повидаться, – обратилась Элси к Джозефу, взявшему на себя роль кучера. – Надеюсь вечером снова тебя увидеть. И не только увидеть, – с многозначительной улыбкой добавила девушка и подмигнула пареньку.

Джозеф густо покраснел. Джорджетт схватила горничную за локоть и оттащила в сторону. Телега тотчас тронулась с места. Решив, что Джозеф отъехал достаточно далеко и не услышит их разговор, Джорджетт строго сказала:

– Воспитанная горничная не позволяет себе говорить такое.

Элси подбоченилась.

– Это еще почему?

– Потому что так нельзя, – заявила Джорджетт. Она переложила котенка из одной руки в другую, мучительно подыскивая аргументы.

Элси скосила взгляд на телегу, только что свернувшую на главную улицу.

– Вы, должно быть, считаете, что я теперь не должна общаться с парнями вроде Джозефа Ротвена, – сказала она, поморщившись. – Но я не понимаю, почему работа горничной должна превратить меня в аристократку. К тому же вчера вечером вы сочли его вполне подходящей компанией для себя.

– Нет-нет… – стараясь не выдать своего смущения, проговорила Джорджетт. – Ты, конечно, вольна водить знакомство с кем пожелаешь. Просто слуги должны более внимательно следить за тем, что говорят на людях. Твои манеры могут бросить тень на твою хозяйку.

– Ну, что-то мне это совсем не нравится… – проворчала Элси, но даже если и хотела что-то добавить к сказанному, то не смогла, потому что громко чихнула, содрогнувшись всем телом.

Джорджетт вздохнула. За последний час Элси чихала уже трижды. Либо она подхватила простуду, что маловероятно, принимая во внимание необычно теплую погоду, либо следовало как можно быстрее избавиться от котенка – то есть вернуть его мяснику. Выходило, что искать придется не только мистера Маккензи.

Джорджетт осмотрелась, пытаясь сориентироваться, а заодно отыскать в толпе либо могучего бородача без передних зубов и в окровавленном фартуке, либо другого бородача – с глазами цвета абсента. Справа от них, вверх по стремянке, стоявшей у стены уже знакомого ей дома, поднимался мужчина с гирляндой цветных фонариков, очевидно намереваясь замаскировать ими разбитые окна «Синего гусака». Роста он был примерно того же, что и Маккензи, и борода имелась. Но вскоре он, закончив работу, повернулся к ним лицом, и оказалось, что лицо у него слишком узкое, а глаза ярко-голубые.

Испытав разочарование, Джорджетт пришла к выводу, что Морег, очевидно, гораздо больше, чем ей показалось утром. В городе, наверное, жили несколько тысяч человек, и чуть ли не все мужчины носили мохнатые бороды. Как же найдешь среди них нужного? А если заглядывать в глаза каждому, то придется потратить не один час.

– Готовится какое-то празднование? – спросила Джорджетт, кивнув на фонарики.

– Да сегодня же Белтейн, мисс, – ответил бородач.

– А что такое Белтейн? – Джорджетт никогда не слышала это слово, и звучало оно как-то… по-иностранному. Впрочем, ухо ее уже начало привыкать к местному диалекту, и в устах шотландцев оно странным не звучало.

– Майский праздник, – пояснила Элси и посмотрела на Джорджетт с недоумением. – Вы что, не знаете? Сегодня будут танцы и большой костер. И целующихся парочек будет множество.

Джорджетт поморщилась. Она привыкла избегать подобных мероприятий. Хотя… после вчерашнего она уже не могла это утверждать.

Потянув Элси за руку, Джорджетт устремилась туда, где успела побывать утром. Она помнила запахи и звуки, наполнявшие эту улицу на рассвете, но сейчас там пахло иначе – не жареными пончиками, а жареным мясом. И вместо криков торговцев слышался стук молотков – приготовления к празднованию Белтейна шли полным ходом. «Похоже, после заката здесь начнется такое, что найти Маккензи и мясника не будет никакой возможности. Значит, надо успеть сделать это до захода солнца», – решила Джорджетт.

– Расскажи мне еще что-нибудь о Маккензи, – попросила она горничную.

– А я-то думала, вы на нем крест поставили, – насмешливо ответила Элси.

– Так и есть, – заявила Джорджетт. Но только любопытство не давало ей покоя. Ее просто распирало от желания побольше о нем узнать. – Чтобы побыстрее его найти, я должна кое-что о нем знать. Например… что он собой представляет? Где бывает?

Элси пожала плечами:

– Ну… он красив как дьявол. Уж будьте уверены, немало женщин порадуются тому, что он вам не нужен. – Элси усмехнулась. – Как подумаю о том, что он швырнул мясника в окно… Эх, я бы все отдала – только бы проснуться с ним в одной постели.

– С мясником? – спросила Джорджетт.

– Нет, с Маккензи. – Элси расплылась в улыбке. – После того как у вас с ним все будет кончено, разумеется.

Джорджетт поймала себя на том, что признание Элси ее больно кольнуло. Неужели ревность? И ведь не в первый раз… Она была в полной растерянности от столь неприятного открытия. А впрочем, какое ей дело до того, что Элси пускает по нему слюни? Ей же самой его поцелуи ни к чему, не так ли? Так что надо поскорее от него избавиться.

– И он очень хорошо обращается с женщинами. Ни одна не жаловалась, – продолжала горничная. – Правда, обзаводиться семьей он вроде бы совсем не собирался, пока вы тут не объявились. – Элси наклонилась к хозяйке и доверительным шепотом сообщила: – И еще о нем слухи ходят…

Джорджетт поджала губы. Можно представить, что за слухи ходили о мужчине с таким, как у Маккензи… потенциалом.

Осмотревшись, Элси вновь зашептала:

– Говорят, в юности с ним приключилась трагедия…

– С кем в юности не приключаются трагедии… – Джорджетт пожала плечами, не понимая, почему об этом надо шептаться.

В очередной раз осмотревшись и прикрыв рот ладонью, Элси прошептала на ухо хозяйке:

– Одна девушка забеременела, а Маккензи признал ребенка своим, хотя она и говорила, что отец не он.

Джорджетт остановилась.

– Расскажи поподробнее.

– Это случилось до того, как я приехала в Морег. Но, как мне рассказывали, та девушка бросилась в воду с моста вскоре после этого, а Маккензи вроде как немного тронулся: лез в драку со всеми, кто хоть пальцем его заденет. К нему и подходить боялись. Но по мне – так ничего тут такого нет. На что Бог дал людям кулаки, если не пускать их в дело?

– В Лондоне драться не принято, – сказала Джорджетт, которой становилось плохо от самой мысли, что она могла бы кого-то ударить.

– Ну, может, вам стоит почаще выезжать из Лондона, миледи.

Джорджетт и Элси продолжили путь в молчании. Говорить было вроде бы уже не о чем. Джорджетт, думая о смеющемся красавце, звавшем утром вернуться к нему в постель, пыталась представить его юношей, готовым выместить злость и разочарование на первом попавшемся под руку бедолаге. И ей стало его жаль.

– Он сын графа Килмарти, – вдруг сообщила Элси.

– Сын графа?! – в изумлении воскликнула Джорджетт. Ей трудно было сопоставить мускулистое крепкое тело, которое она имела удовольствие созерцать этим утром, с праздной жизнью аристократа. Да она же приняла его за слугу! Но почему никто не называл его «господин Маккензи»? Или здесь так не принято? – Значит, нам надо искать его в замке? – И зачем они потеряли столько времени на возвращение в город?

Элси в ответ покачала головой:

– Он там не живет. Он не наследник. Поэтому живет в городе. А граф и близко к «Синему гусаку» не подходит. Но Маккензи – другой. С виду даже и не скажешь, что они с графом родня. Он похож на самого простого парня, особенно – с этой косматой бородой.

По крайней мере в части бороды описание Элси вполне соответствовало тому, что помнила о Маккензи Джорджетт.

– Может, пойдем к нему домой? – предложила она.

– Даже не знаю… – Элси в задумчивости посмотрела на солнце. – В это время дня он обычно работает.

Джорджетт уже начинала терять терпение. Разговор с Элси напоминал сеанс у гадалки. Каждая ее реплика открывала что-то новое, не проясняя при этом ровным счетом ничего. Что ни слово – то новые скрытые глубины. Джорджетт вздохнула. Ей было ясно, что Элси рассказала о Маккензи далеко не все, что было ей известно.

– Что у него за профессия? – спросила она, подумав о том, что проще было бы устроить горничной допрос с пристрастием. Под пыткой она сказала бы куда больше.

– Он городской солиситор, – ответила Элси и, повернув голову, кокетливо улыбнулась мужчине, проходившему слева от них. Увы, это был не Маккензи. Борода у него была длиннее и с проседью, но его взгляд на Элси очень напоминал тот, которым смотрел на Джорджетт Маккензи этим утром.

«Опомнись!» – приказала она себе. Маккензи уже мерещился ей в каждом проходящем мимо мужчине, но к главной цели – увидеть его самого – они продвигались прямо-таки черепашьим шагом. Если он работал, значит, джентльменом не являлся, по крайней мере в ее, Джорджетт, понимании. И трудно было поверить, что у человека, сидевшего где-нибудь в кабинете, может быть такое тело. Однако теперь наконец в вопросе о том, где искать Маккензи, наметилось прояснение.

– Почему же ты об этом раньше не сказала?! – возмутилась Джорджетт. – У него должна быть контора, где он принимает посетителей, разве нет?

– Да, он снимает помещение в северной части Морега. И угощает своих клиентов имбирной водой и печеньем. Даже тех, кто виноват. – Элси явно изменилась после встречи с джентльменом, завладевшим ее вниманием. Щеки у горничной раскраснелись, а глаза смотрели мечтательно. – Впрочем, я-то сама не знаю, – добавила она. – Так люди говорят…

– Послушай, Элси… – Джорджетт остановилась, ошеломленная внезапным подозрением. – Ты чего-то недоговариваешь. У тебя с мистером Маккензи… что-то было? Помимо того, что ты подавала ему эль в «Синем гусаке»?

Элси небрежно пожала плечами:

– Ну, было. Раз или два. Когда я была еще на старой работе.

– На старой работе? Ты имеешь в виду «Синий гусак»?

– Нет, еще раньше. – Элси держалась с прежней развязностью, но голос выдавал ее смущение. – Я раньше работала… за «Синим гусаком», в переулке.

Джорджетт испытала настоящее потрясение.

– Так ты… проститутка? – спросила она осипшим голосом. Ее прошиб холодный пот, а мысли все разом улетучились. Значит, Элси делала… это? С мужчиной, за которым она, Джорджетт, пусть и временно, но замужем?

– Когда-то была, – кивнула Элси. – Да, я была проституткой. Вернее – даже не проституткой. Я просто выходила погулять с теми, кому приглянусь.

– Погулять в темном переулке, – уточнила Джорджетт. – Не самое традиционное место для прогулок с молодыми людьми.

– Не надо так на меня смотреть! – вспылила девушка. – Вы знали об этом вчера, когда предлагали мне должность. И это не так плохо, как вы думаете. Жизнь у меня была прекрасная, пока Маккензи не вмешался.

Джорджетт захлестнул гнев. Она не хотела осуждать Элси, так же как не хотела осуждать себя за то, что пала жертвой неудачного первого брака. И если ее горничная выбрала для себя такой путь, то сделала она это, разумеется, осознанно. Но противостоять искушению и не осудить Маккензи оказалось труднее. Пусть даже он потчевал своих клиентов печеньем и угощал имбирной водой…

– Мистер Маккензи… испытывал потребность пользоваться твоими услугами? – чуть осипшим от возмущения голосом спросила Джорджетт. – Он жестоко с тобой обращался?

Элси округлила глаза.

– О нет, миледи! Вы все неправильно поняли!

– Выходит, он попытался привлечь тебя к ответственности?

– Нет, ничего подобного. – Элси раздраженно взмахнула рукой. – Он помог мне, когда прошлой весной приходский священник подал на меня в суд за непристойное поведение в общественном месте. Мистер Маккензи вступился за меня на суде, и мне не пришлось платить ни пенни. Мистер Маккензи всегда вступается за тех, кому не повезло в жизни. Но он сказал, что не сможет меня защитить, если я снова возьмусь за старое, и устроил меня подавальщицей в «Синий гусак».

Джорджетт испытала огромное облегчение. Ее бросало из одной крайности в другую. Только что она готова была возненавидеть этого Маккензи, посчитав его негодяем, а теперь он в ее глазах вырос чуть ли не до героя. Тревожный симптом… не стоит кормить из рук и ласкать зверя, которого собираешься выпустить на волю.

– Я не стыжусь своего прошлого, – продолжала Элси, провожая хищным взглядом очередного джентльмена. – Мне нравятся мужчины. А им нравится платить мне за доставленное удовольствие.

Джорджетт в недоумении заморгала. Она не понимала, как можно получать удовольствие от совокупления. Ей всегда казалось, что женщина делает это лишь для того, чтобы исполнить супружеский долг. По крайней мере так было в ее браке. Нельзя сказать, что ей совсем не хотелось большего, но, видно, она на это большее не способна.

И вновь Джорджетт почувствовала уже знакомое ускорение пульса – то самое, что заметила, когда, проснувшись, увидела обнаженную грудь мистера Маккензи. А может, она все же способна получать удовольствие в постели? Жаль, что она не проверила это утром…

Котенок зашевелился у нее на груди и жалобно замяукал, не обнаружив при пробуждении желанного материнского соска. Джорджетт ласково погладила пушистый комок. Если не удастся покормить малыша, он умрет. И потому придется сменить приоритеты. Джорджетт осмотрелась, пробежав глазами по вывескам, гадая, где можно попросить немного теплого молока для котенка.

– Нам надо найти еду для котенка, – сообщила она горничной.

– Я и сама не против перекусить, – сказала Элси и похлопала себя по крутому бедру. – Надо держать себя в форме – на случай если работа горничной придется мне не по душе. Но я думала, вы хотите побыстрее найти Маккензи…

– Да, верно, – вздохнув, сказала Джорджетт. После всех этих разговоров с горничной о Маккензи она испытывала смешанные чувства. Похоже, тот человек, которого она искала, был существом куда более противоречивым и сложным, чем ей вначале представлялось. И теперь желание отыскать его окрепло – причем не только потому, что следовало как можно скорее договориться с ним о признании брака недействительным. Ей хотелось извиниться за свое недостойное поведение сегодня утром. Ударить человека по голове ночным горшком – это не вписывалось ни в какие рамки. Кроме того, прекрасно осознавая все непотребство и даже опасность своего желания, она все равно хотела еще раз испытать то волнующее чувство, которое проснулось в ней, когда она увидела его при пробуждении…

– Как только мы поедим, – волнуясь от предвкушения, сказала Джорджетт, – ты покажешь, где находится контора мистера Маккензи.

Глава 10

Дэвид Камерон трудился с таким самоотречением, какого Джеймс никогда прежде за ним не замечал.

Что на деле означало следующее: окутанный пышными юбками, городской глава Морега, склонившись над яслями в конюшне своего отца и задрав голый зад к потолку, наслаждался послеобеденной сиестой с несколько большим, чем принято, энтузиазмом.

При виде этой сцены Джеймс испытал приступ ревности столь сильный, что даже сжал кулаки. Он решил, что это его, Джеймса, коня и его, Джеймса, жену – пусть мнимую – бывший друг беззастенчиво присвоил. Причем это был не первый случай, когда Камерон, забрав у него то, что он считал своим по праву, потешившись, выбрасывал за ненадобностью.

Джеймс уже хотел наброситься на бывшего друга с кулаками, но тут заметил упавшие на спину женщины темно-каштановые волосы и сбившийся набок чепец, явно принадлежавший служанке. Стало ясно, что это не белокурая воровка, которую он искал.

Гнев отступил, оставив после себя чувство опустошенности. О господи! Выходит, одна лишь мысль о том, что это ее, ночную партнершу, увидел он под Камероном, привела его в такое неистовство! Что ж, тогда неудивительно, что вчера он вконец потерял голову и натворил столько глупостей.

Но, с другой стороны, к Камерону у Джеймса было особое отношение. И нанесенное ему когда-то Камероном оскорбление было слишком серьезным, чтобы его простить.

Вдыхая густой запах соломы и кожи, Джеймс раздумывал, как выйти из той неловкой ситуации, в которой они с Уильямом оказались. Черная кобыла занервничала, и Уильям тоже проявлял нетерпение.

– Может, следует что-то предпринять? – тихим шепотом спросил он у младшего брата. – Может, пора ее спасать?

Но тут раздался женский стон, и Джеймс ответил:

– Нет, похоже, она была не против. – Он начал ретироваться, решив, что лучше выйти из конюшни на солнышко и там подождать, пока пара не закончит свое занятие. Хотя Джеймс с Камероном не были друзьями уже несколько лет, привычки и наклонности бывшего друга Джеймс прекрасно помнил еще по студенческим временам. Камерон остается самим собой – будь он студентом или городским главой, – поэтому долго ждать не придется.

– Даже если дама не против, то против я, – с мрачной решимостью заявил Уильям. – Он совокупляется со служанкой средь бела дня, и то, что она этого хочет, значения не имеет. Любая женщина заслуживает, чтобы с ней это делали в постели. О чем только думает барон!

При упоминании отца Камерона Джеймс остановился. Кое-чему жизнь в отчем доме его все же научила. Все время следовало быть начеку и думать, что ты делаешь, как себя ведешь и с кем проводишь время. Именно по этой причине Джеймс и уехал из Морега в Глазго и устроился учеником солиситора, оказавшегося настоящим тираном. Но это был его выбор. Камерон же покинул Морег за несколько месяцев до Джеймса, воспользовавшись деньгами барона, своего отца, для покупки армейского чина. Но Камерон стряхнул с себя не одну лишь пыль Морега, когда покидал его, – в том-то и была загвоздка.

Они оба вернулись в Морег в прошлом году. Прибыли из разных мест, и каждый из них пришел к этому решению своим путем. Джеймс, беспутный второй сын графа, решил сбросить груз ошибок прошлого и усердным трудом и примерным поведением заставить земляков изменить мнение о нем. А Камерон вернулся в город героем – вся грудь в орденах – и, очевидно, с сознанием того, что его героическое прошлое дает ему право задирать любую юбку. Конечно, женщины не возражали, но все же…

Тихий и незлобивый Патрик Чаннинг, приехав в Морег, оказался меж двух огней. Поскольку он в свое время был дружен и с Дэвидом, и с Джеймсом, то своим появлением в Мореге, сам того не желая, нарушил хрупкий мир, который только-только начал здесь устанавливаться. Хотя Камерон сам сделал все возможное, чтобы этот мир разрушить.

Джеймс поднес палец к губам и покачал головой, давая знак Уильяму, чтобы не лез не в свои дела. Он попытался развернуть кобылу, потянув за поводья, но та вдруг громко заржала, очевидно увидев что-то в полутемной конюшне. И ответом ей было пронзительное ржание откуда-то из темноты. Лошадь навострила уши и начала пританцовывать, поднимая пыль из опилок и сотрясая доски настила.

Раненный в голову, со все еще ноющей голенью, Джеймс повис на поводьях, пытаясь унять расшалившуюся кобылу. Было ясно, что выбраться из конюшни незамеченными им с братом не удастся. И действительно, женщина под Камероном взвизгнула и тут же попросила позволить ей вернуться в дом.

Не оставлял сомнений и тот факт, что эта девушка была именно служанкой, поскольку в противном случае она бы не демонстрировала столь почтительного отношения к своему партнеру в разгар столь страстного соития. Но сейчас девушка побледнела как полотно, а в глазах ее застыл ужас. Возможно, она служила камеристкой у матери Дэвида, и узнай ее хозяйка о том, что здесь происходило, ее тотчас рассчитали бы.

Камерон наконец повернул голову. Светлые кудри его были растрепаны, и не трудно было догадаться, что этот беспорядок являлся делом проворных рук горничной. Затуманенный взгляд Камерона остановился на Джеймсе. Девушка же в спешке оправляла юбки и застегивала лиф.

– Не забивай этим свою хорошенькую головку, Мэг, – проворчал Дэвид.

Девушка посмотрела на него так, словно он дал ей пощечину.

– Мэгги, – сдавленно проговорила она, – меня зовут Мэгги…

Камерона по крайней мере хватило на то, чтобы придать лицу виноватое выражение.

– Э… Ну да, Мэгги. Ты не волнуйся, Мэгги, он никому не скажет. Он такой… умеет держать рот на замке. Я разве не прав, Маккензи?

Джеймс сжал кулаки.

– Конечно, прав. – Он посчитал за лучшее сделать вид, что не понял, на что намекал бывший друг. – Да, верно, я никому не скажу.

Девушка провела дрожащей рукой по волосам, заправляя выбившиеся пряди под чепец.

– Я… простите, я не должна была это делать.

– Не должны были, – согласился Джеймс. – Но в этом не только ваша вина. Ему следовало быть осмотрительнее.

Могучий блондин угрюмо смотрел на Джеймса.

– Тебе бы лучше вернуться в дом, Мэгги, – с угрозой в голосе, адресованной не девушке, а бывшему другу, произнес Дэвид.

Увы, бедняжка не знала, на кого так сердится ее любовник. В растерянности бросив взгляд на мужчину, которого недавно целовала, она, подхватив юбки, опрометью бросилась вон из конюшни – к большому каменному особняку, где ее, вероятно, могли хватиться в любую минуту. Дэвид Камерон проводил девушку, бежавшую по ухоженному газону, долгим оценивающим взглядом.

– Доволен, Маккензи? – спросил он, повернувшись к непрошеному гостю.

– Больше, чем ты, судя по всему. – Джеймс с презрением взирал на бывшего друга. Камерон был весь в сене и без сюртука и шляпы скорее походил на конюха, чем на джентльмена. Джеймс никогда не мог понять, почему женщин так тянуло к этому человеку. Действительно, что их привлекало в нем больше – будущее богатство или внешность? Наверное, у женщин не все в порядке с головой, если они за красивым лицом и увесистым кошельком его папаши не могли разглядеть подлеца и мерзавца.

У Джеймса зачесались руки – ужасно хотелось расквасить Камерону нос и подпортить его слишком уж красивую физиономию.

– Привычки у тебя, Камерон, все те же. – Он похлопал по шее кобылу, чтобы хоть чем-то занять руки.

– А у тебя все тот же дурной вкус. По крайней мере в том, что касается лошадей, – не остался в долгу Камерон неспешно застегивая брюки. – Что, скажи на милость, здесь делает лошадь, которую я вчера продал мяснику?

Джеймсу почудилось, что мозги у него в черепе вот-вот закипят. Такого вопроса он никак не ожидал. Что за день у него сегодня? Если кобыла, которую он тащил сюда через весь город, была продана мяснику, то едва ли он обнаружит своего коня мирно пасущимся на выгуле за домом Камерона. И это означало, что Цезарю, племенному жеребцу, чей отец был чемпионом «Гран-при», Цезарю, по праву считавшемуся лучшим жеребцом во всем графстве, возможно, грозила та же судьба, что была уготована черной кобыле.

Стараясь держать себя в руках, Джеймс проговорил:

– Кобыла заслуживает того, чтобы ей дали шанс. Ее еще можно вылечить. – Он мысленно проклинал головоломку, которая с каждым найденным ключом становилась все более запутанной. А последствия – если он не успеет ее разгадать вовремя – представлялись все более жуткими. – Чаннинг говорит, она еще может послужить племенной кобылой, ведь экстерьер у нее отличный. Прежде чем списывать ее со счетов, стоило бы дать себе труд все хорошенько взвесить.

– А ты, как всегда, готов первым подобрать то, что мне не нужно, – бросил в ответ Камерон, схватив черную кобылу под уздцы.

Но Джеймс не торопился отпускать вожжи. Камерон же терял самообладание, судя по красным пятнам, появившимся у него на скулах, и Маккензи не без удовлетворения отметил этот факт. Он продолжал смотреть в лицо бывшему другу, лихорадочно обдумывая следующий шаг.

– Предлагаю тебе сделку, – сказал он наконец. – Я отдаю тебе кобылу, а ты ответишь на кое-какие мои вопросы. – Джеймс отпустил поводья. – Я хочу поговорить с тобой о вчерашнем вечере и о женщине, с которой я был в «Синем гусаке».

– О какой женщине речь? – Смахнув сено с рубашки, Камерон погладил кобылу по носу. – О подавальщице Элси Далримпл? – Он хищно ухмыльнулся, обнаружив ровные белые зубы. – Или о прелестной миссис Маккензи?

Джеймс замер в напряжении. Хотя тень старшего брата, неотступно следовавшего за ним с момента пробуждения, несказанно ему досаждала, сейчас он испытал к Уильяму нечто сродни благодарности и даже был рад, что старший брат рядом и что он – на его стороне. Покосившись на Уильяма, Джеймс жестом дал понять, что время действовать пока не настало – сейчас надо было получить ответы. Сломав же длинный аристократичный нос Камерона, он не приблизился бы к цели.

– Ты знаешь, как ее зовут? – спросил Джеймс.

Камерон прищурился – солнце из открытой двери конюшни било ему в глаза.

– Не могу представить, зачем тебе это. – Он уже собрался увести кобылу в стойло, но вдруг замер, наморщив лоб. – Разве что у тебя случился провал в памяти. Не думал, что ты был настолько пьян, Маккензи. Видит Бог, я выпил вчера не меньше твоего. – Рот Камерона растянулся в зубастой улыбке, в которой не было и намека на дружелюбие. – Что ж, если так, то дело принимает весьма любопытный оборот…

Джеймс терпел, не замечая оскорблений.

– Церемония была настоящей?

– Ну, это как сказать… Женщина была вполне настоящей, и слова ты тоже говорил настоящие.

– Отвечай на вопрос, – теряя терпение, процедил Джеймс. – А не то я передумаю и навещу твоего отца. Знаешь, какой вопрос я сразу же ему задам? Спрошу, как поживает та прелестница, с которой ты только что развлекался.

Камерон в ответ от души расхохотался.

– Угрожая мне, ты ничего не добьешься, сам об этом прекрасно знаешь. Но я все же отвечу на твой вопрос. Нет, церемония не была легитимной. Мы все просто валяли дурака. Ты и твоя невеста не ставили свои подписи в журнале регистрации. И вы не обменивались кольцами. Конечно, я тебя, мягко говоря, недолюбливаю, но даже я не опустился бы до того, чтобы женить тебя без твоего согласия.

– Тебе прекрасно известно, что в Шотландии для признания брака законным не нужны ни подписи, ни обмен кольцами, – резонно заметил Джеймс. – Достаточно лишь наличие свидетеля и последующая консуммация брака или совместное проживание.

Камерон помрачнел. Ему явно не понравилось, что его поучают.

– Я уже, кажется, сказал тебе, что меня нельзя считать твоим свидетелем. Я ведь с самого начала знал, что вся церемония всего лишь фарс. Тебе не о чем беспокоиться, Маккензи.

Джеймс вздохнул с облегчением. Его профессиональный успех зависел от умения разбираться в людях, а также от умения вскрыть все касающиеся дела факты. И сейчас интуиция подсказывала ему, что Дэвид Камерон говорил правду. Но правда и исчерпывающее объяснение не одно и то же.

– Зачем ты принял участие в этом, как ты выражаешься, фарсе, если так меня ненавидишь?

– Я делал это не ради тебя, – тут же ответил Камерон. – Я делал это ради нее.

Насколько помнилось Джеймсу, в тот вечер в «Синем гусаке» были только две женщины.

– Ты делал это ради Элси Далримпл?

– Я делал это ради Джорджетт.

– Джорджетт?.. – переспросил Джеймс, чувствуя себя идиотом. Это имя ему ни о чем не говорило.

– Ради леди Торолд, – пояснил Камерон. – До сих пор не могу поверить, что столь породистая леди заинтересовалась именно тобой, хотя я тоже был там.

Земля, казалось, покачнулась под Джеймсом, и что-то странно екнуло в груди. Джорджетт Торолд! Имя соответствовало инициалам на корсете. И теперь чудный образ, что так прочно засел у него в голове, получил имя. Теперь он знал, как ее зовут. И Дэвид Камерон тоже это знал.

– Она сама тебе сказала, что она леди? – спросил Джеймс, попытавшись выдавить смешок. Впрочем, чем больше он узнавал, тем меньше забавного находил во всей этой истории. Ведь леди дорожат репутацией и не пьют эль из кружек незнакомцев. И уж конечно, не сидят в трактирах на коленях у мужчин и не смеются во все горло. А также не выходят замуж за кого попало, если церемония бракосочетания не более чем дурно поставленный спектакль.

– Она леди и слишком хороша для неотесанных болванов вроде тебя, – брезгливо процедил Камерон. Он уже успел завести кобылу в стойло и сейчас ее распрягал.

Уильям до сих пор стоял молча, прислонившись к стене соседнего стойла. Когда же он наконец заговорил, кобыла встрепенулась и возбужденно заржала – так подействовал на нее его грозный бас.

– Ты хочешь сказать, что Камерон лучше Маккензи?! Полагаю, ты ошибаешься! И я готов доказать это на деле – кулаками.

– Я готов один драться против вас обоих, – сказал Камерон и, сняв с кобылы седло, небрежно швырнул его на солому. – И я докажу, что дам фору любому из Маккензи.

Тут Джеймс шагнул к Уильяму, преградил ему дорогу. Не было смысла избивать Камерона, пока не получены ответы на все вопросы.

– Но что могла делать леди в «Синем гусаке»?

– Кто ее знает?.. – Пожав плечами, Камерон снял с лошади уздечку. – Но она леди высшей пробы. Уж я-то знаю, о чем говорю. Да-да, леди от кончика носа, такого симпатичного маленького носика, до стройных лодыжек, которыми все могли полюбоваться, когда она забиралась на стол. Возможно, она искала дружеского общения. Возможно, заглянула в «Синий гусак», чтобы разогнать тоску, и решила, что ты ей для этого подходишь.

Камерон вышел из стойла, облизывая губы, словно давал понять, что сожалеет о том, что ему не удалось отведать столь лакомый кусочек. Повесив уздечку на стену стойла, он добавил:

– Такой леди невозможно отказать, Маккензи. Так вот, она попросила меня поженить вас – в шутку, разумеется. И я с радостью исполнил ее просьбу. А если бы мне повезло, если бы она выбрала меня… Уж будь уверен, она бы об этом не пожалела.

– Если она так тебя зацепила, тебе бы следовало сказать ей об этом, – заметил Джеймс. – Впрочем, ты бы никогда этого не сделал. Не в твоих правилах драться за то, что хочешь получить.

Камерон насупился и запер стойло на засов. Повернувшись к Джеймсу, прорычал:

– Я ее не заинтересовал! Она видела только тебя!

Теперь, зная, что эта женщина из всех присутствовавших в трактире мужчин предпочла именно его, Джеймс должен был лишь укрепиться в подозрениях, что все происходившее в ту ночь в «Синем гусаке» было подстроено с единственной целью: разлучить его с его же деньгами, заработанными тяжким трудом, – но отчего-то этого не произошло. Сказанное Камероном скорее польстило его самолюбию, и он заявил:

– Нелегко тебе, должно быть, пришлось. Ты ведь привык, что все женщины вешаются на шею тебе.

Камерон пристально посмотрел на бывшего друга.

– Да, я должен признать, что все это непонятно и странно. И потому, какой бы хорошенькой ни была эта леди, увы, она явно не в себе.

Намек на то, что женщина, не выходившая у него из головы, страдала умственным расстройством, Джеймсу очень не понравился. Пульс его тотчас же ускорился, а кулаки сжались. Нет-нет, эта женщина не была тронутой. Она была остроумной и жизнелюбивой. И все мужчины в трактире ее хотели – все, включая Дэвида Камерона.

– Но, разумеется, – с невозмутимым видом продолжал Камерон, – если она тебе не по вкусу, я сделаю еще одну попытку. Не часто к нам в Морег залетают такие райские птички.

Почувствовав острый приступ ревности, Джеймс почему-то заявил:

– Эта женщина не леди!

Камерон громко расхохотался, и от его хохота забеспокоились кони даже в самых дальних стойлах.

– Ох, Маккензи, ты меня уморил! Ты что, забыл, что я с ней говорил? И, между прочим, раньше тебя. Так вот, она мне сообщила, что находится в дальнем родстве с семейством Бонем и является вдовой виконта Бенджамина Торолда. Я сейчас не планирую жениться, но если бы собирался, то лучше уж взять в жены ее, чем какую-нибудь девицу из местных.

Прозрачные намеки Камерона на то, что он знал эту женщину лучше его, действовали Джеймсу на нервы. В конце концов, именно он, Джеймс, провел с ней ночь, а Камерон всего лишь непродолжительное время болтался рядом, но при этом имел наглость говорить о ней со спокойной уверенностью мужчины, который знает о женщине абсолютно все.

– Внешность бывает обманчивой, – пробурчал Джеймс. Ему ли не знать, что хорошая родословная еще не делает из мужчины джентльмена. Логично было бы предположить, что это правило применимо и к женщинам тоже.

Камерон уже не смеялся. В глазах его появился блеск, как у расчетливого торговца, увидевшего свою выгоду.

– Так ты не веришь, что она настоящая леди?

– Я хочу сказать, что она воровка: забрала мой кошелек с пятьюдесятью фунтами. И если бы она догадывалась, насколько ты богаче меня, то, несомненно, это ты оказался бы на моем месте сегодня утром – без коня и полугодовых сбережений.

Казалось, этот довод подействовал на Камерона, заставив призадуматься. Он провел ладонью по растрепанным волосам – этот его жест был хорошо знаком Джеймсу; он не раз видел, как Камерон в суде вот так же проводил ладонью по волосам, раздумывая над принятием решения. И к Камерону в качестве мирового судьи у Джеймса претензий не было. Да-да, несмотря ни на что, Камерона было за что уважать.

– Полагаю, это объясняет твое появление здесь, – со спокойной рассудительностью сказал глава магистрата. Перемена в его поведении была поразительной и внезапной. – Но что же тебе нужно от меня?

И действительно, что было нужно Джеймсу? Конечно, найти женщину, разрушившую его репутацию, которую он так долго и с таким трудом создавал.

До сих пор у Джеймса было ощущение, что он гоняется за тенью, но теперь, когда он узнал ее имя, эта тень обрела плоть. И стало ясно: рано или поздно он ее найдет.

– Я бы хотел, чтобы ты вызвал ее в суд повесткой. – Да, это именно то, что ему нужно.

– Но послушай, Маккензи, ты уверен, что действительно хочешь этого? Ты ведь не знаешь наверняка, она ли забрала твой кошелек.

– Поэтому я и прошу вызвать ее в суд, – ответил Джеймс, скрестив на груди руки. Он старался придать себе солидный вид – такой, какой, по его мнению, должен быть у опытного, знающего свое дело солиситора. – Ей повезло, что я решил подождать с предъявлением обвинения в краже до слушаний в суде.

– Зачем тебе это? Ведь твой отец – один из самых богатых людей страны. Какого черта ты все это затеял? Ради жалких пятидесяти фунтов?

Джеймс болезненно поморщился. Его самолюбие и так сегодня изрядно пострадало из-за того, что пришлось принять благотворительную помощь Уильяма, но унижаться перед отцом – этого его гордость не выдержит. Может, для Дэвида Камерона пятьдесят фунтов – мелочь, но для него, Джеймса, эти деньги составляли все его имущество.

– Просто выпиши повестку и постарайся сделать так, чтобы леди Джорджетт Торолд ее получила.

Глава 11

Едва Джорджетт заговорила о еде для котенка, как ее собственный желудок напомнил о себе громким урчанием. И тогда она поняла, что не просто голодна, а голодна как волк. Если бы Джорджетт сказала, что не помнит, когда в последний раз ела, то ничуть бы не преувеличила. И потому казавшаяся доселе насущной потребность отыскать новоиспеченного мужа отступила на второй план.

Взгляд ее устремился к ярко-красному навесу в полуквартале от места, где они с Элси находились.

– Может, туда заглянем? – предложила она горничной, свободной рукой указав в сторону приглянувшейся ей чайной.

В чайной оказалось людно: не меньше дюжины посетителей сидели под навесом снаружи. Изящные кованые столики выглядели очень симпатично. Место было приятное во всех отношениях, особенно если сравнить пребывание здесь с пребыванием в телеге, в которой их любезно доставили в Морег. Однако на Элси чайная произвела не самое благоприятное впечатление.

– О нет, миледи, я не могу здесь есть. – Горничная покачала головой. – Придется нам попытать счастья на кухне в «Гусаке». Там хорошо меня знают, и я уверена, что они не откажутся что-нибудь приготовить для нас на скорую руку.

Джорджетт залилась краской при одной мысли о том, что придется сидеть за столом в тех же стенах, где она так опозорилась накануне ночью.

– Нет, только не в «Гусаке»! Чем тебе не понравилась чайная?

Элси вытерла руки о линялую хлопчатую юбку.

– Я не могу позволить себе покупать тут еду.

– Ты не обязана платить за себя.

Но Джорджетт не удалось ее переубедить. Элси явно нервничала.

– Я бы предпочла подождать вас на улице, миледи.

Джорджетт в очередной раз напомнила себе, что быстро дела не делаются. В конце концов, девушка только привыкала к новой должности, и ей еще многому предстояло научиться.

– Видишь ли, Элси, горничная леди должна повсюду сопровождать свою госпожу, в том числе – и в чайную. – Ну почему Элси постоянно ставит ей палки в колеса? Джорджетт не собиралась здесь задерживаться – как только позволят обстоятельства, она отправится в Лондон, а Элси, чтобы ее приняли горничной в приличный дом, следовало учиться как можно быстрее.

Но девушка с вызовом вскинула подбородок. Ее рыжевато-каштановые волосы блестели на солнце, отсвечивая красным.

– Тут меня многие знают, и я не хочу, чтобы из-за меня они дурно подумали о вас. Не следует вам сидеть за одним столом с такой, как я.

– Два часа назад, когда ты отмокала в моей ванне, тебя это не беспокоило, – резонно заметила Джорджетт. Голод усиливал раздражение. – Мне кажется, тебе бы хотелось измениться к лучшему.

– Конечно, хотелось бы! – воскликнула Элси. – Очень хочется. Но я не все учла. – Она посмотрела на солнце и прикрыла козырьком глаза. – У меня нет шляпы, – проворчала Элси. – Как я могу стать лучше, чем я есть, если у меня даже шляпы нет?

Тут Джорджетт наконец осознала, что проблемы ее горничной гораздо сложнее, чем можно было подумать. Ей стало ясно, что дело не в одном лишь недостатке средств к существованию. Пожалуй, именно сейчас Джорджетт прониклась к девушке искренней симпатией. Ей ли не знать, каково это – чувствовать на себе оценивающие взгляды незнакомцев и знать, что ты не дотягиваешь до того, чтобы тебя признали ровней. Лондонский сезон с его великолепием и блеском, с его пышными балами и неописуемо красивыми женщинами был прямо-таки змеиным гнездом, попав в которое не знаешь, с какой стороны ждать укуса. Джорджетт всегда чувствовала себя там гадким утенком. И траур с его строгими ограничениями был в определенном смысле лучшим для нее выходом. Да, вдовой быть легче. Не надо ни с кем конкурировать. Ты просто носишь черное и никуда не выходишь.

– Чтобы посидеть тут и попить чаю, шляпа не нужна, – заявила Джорджетт. Конечно, пришлось пожертвовать правдой ради достижения цели. Ведь порядочные женщины не выходят из дома без шляпки. И, по правде сказать, в Лондоне ни одна уважающая себя судомойка – не говоря уже о камеристке – не позволила бы себе появиться в кафе без шляпы. Но Джорджетт была голодна, и голод с каждой минутой усиливался.

– Дело не только в шляпе, – возразила Элси. – Вы одеты как настоящая леди. Вы носите перчатки и знаете, в какой руке держать вилку. А я ничего такого не знаю.

Джорджетт взглянула на свои обтянутые перчатками руки – в одной она держала котенка, а другую прижимала к урчавшему животу. А ее унылое платье из серой шерсти… Господи, ее муж не заслуживал и года, а уж тем более – двух лет, в течение которых она покорно соблюдала траур. И даже сейчас она одета в темно-серое платье – ни намека на фривольность. До сих пор Джорджетт чувствовала себя вполне комфортно в этом наряде, но сейчас он показался ей совершенно неуместным.

– Мы можем заказать сандвичи, – предложила она, взглянув на Элси. – Их можно есть руками.

– Вы не понимаете! – Элси в отчаянии всплеснула руками. – Вы можете затолкать этот сандвич в рот хоть рукой, хоть ногой, но все равно останетесь леди. А я хоть лущеный горох стану ножом и вилкой есть, на меня все равно будут смотреть как на подавальщицу из «Гусака». Я ничего не имею против, но не хочу, чтобы из-за меня плохо подумали о вас.

Джорджетт с трудом сдержала улыбку. Неужели эта девица беспокоилась о ее репутации? Пожалуй, беспокоилась она зря.

– Быть леди не значит быть какой-то особенной, – сказала Джорджетт горничной и сердцем почувствовала, что говорила чистейшую правду. – Ты думаешь, люди не перешептываются за моей спиной? Так вот знай: постоянно перешептываются. И думаю, тебе не стоит называть меня леди после того, как я просто ужасно вела себя вчера. Поверь, я ничем не отличаюсь от тебя.

Эти ее слова были криком сердца, а не попыткой рассеять опасения Элси. Нанимая девушку на работу, Джорджетт думала, что таким образом даст ей шанс улучшить свою жизнь и кое-чему научиться. Но кто кого учил – вопрос спорный. Джорджетт вдруг поняла, что Элси помогла ей узнать кое-что о себе. Так могла ли она по-прежнему считать себя леди? И если нет – так ли это важно?

Стоя на ярком солнце, Джорджетт думала над словами Элси. И вспомнила о мистере Маккензи. Ему вчера было все равно, какие у нее манеры. Очевидно, она понравилась ему настолько, что он решил жениться на ней, хотя вела она себя скорее как уличная девка.

Джорджетт жалела, что не помнила, каково было ей в его объятиях, каково было чувствовать себя желанной, каково знать, что мужчина, который тебя вожделеет, не требует от тебя ничего, не упрекает ни в чем. Ох как жаль, что она не помнила, как засыпала рядом с ним, счастливая и довольная, с мечтами о завтрашнем дне.

Увы, вспомнить она ничего не могла, а поиски мистера Маккензи сильно затягивались.

И тут Джорджетт почувствовала, что готова к следующему шагу к свободе. Она развязала ленты своей темно-серой шляпки и швырнула ее в уличную пыль. И ей сразу же стало легче. Да-да, казалось, стало легче дышать!

– Вот, теперь и я тоже без шляпы, – с заговорщической улыбкой сообщила она горничной. – И ты увидишь: никто не станет показывать на нас пальцем, если мы с тобой перекусим без шляп. Ну а если кто-нибудь на нас все же посмотрит косо… Лично мне это безразлично! Ну что, попробуем?

Элси наклонилась и, подняв шляпку хозяйки, встряхнула.

– Не надо было вам этого делать, миледи, – сказала она с укоризной. – Люди подумают, что я плохо о вас забочусь, и тогда после вас меня уже никто не возьмет в горничные. – Улыбка слегка тронула ее губы. – И нос у вас покраснеет под этим ужасным солнцем. Зачем вам, чтобы другие леди о вас шептались?

Джорджетт засмеялась и подставила лицо солнцу. Она всегда немного стеснялась своей бледной кожи, имевшей чуть голубоватый оттенок. Но что-то подсказывало ей, что бородатому и мужественному Джеймсу Маккензи было решительно все равно, загорелое у нее лицо или нет.

– Мне не слишком нравятся эти скучные шляпы, – призналась Джорджетт, поймав себя на мысли, что еще месяц назад ей бы в голову не пришло сказать такое. – И мне не нравятся люди, которые судят о человеке по его одежде или кругу общения.

Глаза Элси округлились. И Джорджетт ее реакция не удивляла – ведь такого рода мысли принято прятать подальше. Высказывать свое мнение о шляпках было так же неразумно и неприлично, как высказываться о бренди или о мужьях.

Тут Элси вдруг улыбнулась, нахлобучила шляпку Джорджетт себе на голову и решительно завязала ленты под подбородком.

– Браво, миледи! – воскликнула она и тут же добавила: – Но я не позволю вам выбрасывать отличную шляпу словно никчемный мусор. – С этими словами Элси решительно направилась к столику, за который и уселась с самодовольной улыбкой.

Джорджетт медленно подошла к столу, за которым сидела ее горничная, делавшая вид, что читает меню, которое держала вверх тормашками. Честно говоря, Джорджетт чувствовала себя очень неловко – вопреки всему тому, о чем она так убедительно говорила Элси. Платье ее испачкалось после поездки в телеге, и волосы немного растрепались, что при отсутствии шляпы было особенно заметно. Утешало лишь то, что на ней были перчатки.

Внезапно котенок заерзал у нее в руке, и Джорджетт почувствовала влажное тепло сквозь тонкую лайку. Она, конечно, поняла, в чем дело, и невольно вздохнула. Можно было обойтись без шляпы или вилки, можно было сесть за стол с бывшей проституткой, но как держать чашку или сандвич рукой в перчатке, пропитанной кошачьей мочой?

Элси зашлась от смеха, когда поняла, что произошло, и замахала руками, когда хозяйка попыталась передать ей обмочившегося котенка. Джорджетт улыбнулась, опустила котенка на стол и, стянув мокрую перчатку, снова взяла котенка – уже рукой без перчатки. Прикосновение нежной шерстки к коже оказалось довольно приятным. Пушистый комочек был крохотным, немного влажным и все еще живым.

И сама она была все еще жива. Жива, несмотря на крайне неприличное поведение Элси, продолжавшей громко смеяться. Несмотря на отсутствие шляпы, перчаток и грязь на платье.

Джорджетт сделала глубокий вдох – и вдруг поймала себя на том, что ей хорошо. Так хорошо, как не было уже много месяцев, возможно – лет.

Они сделали заказ, и им сразу же принесли теплого молока в фарфоровой чашке. Вначале котенок лишь беспомощно тыкался носом в ложку, и Джорджетт испугалась, решив, что бедняга слишком ослабел и не выживет. Она обмакнула в молоко уголок своего носового платка и, сунув краешек котенку в рот, затаила дыхание.

К счастью, котенок не обманул ее ожиданий. Тихонько мяукнув, он стал сосать платок. Когда же Джорджетт вытащила платок у него изо рта, чтобы снова пропитать молоком, он возмущенно замяукал и выпустил коготки.

– На вас посмотреть – вы будто всю жизнь котят выкармливали, – заметила Элси. – Никогда не видела, чтобы леди делала что-то подобное.

– Мы ведь, кажется, договорились, – сказала Джорджетт, почувствовав себя немного неловко. – Леди имеет такое же право любить младенцев и животных, как и любая другая женщина.

– Тогда не было бы такого спроса на сиделок и кормилиц, – возразила Элси и, пристально посмотрев на хозяйку, вдруг сказала: – Вы ведь уже были замужем, верно?

– Да, верно, – с рассеянным видом подтвердила Джорджетт. Сейчас она была целиком сосредоточена на кормлении малыша. Разумеется, она понимала, куда клонила Элси, но как заставить ее свернуть с курса, не придумала.

– А дети? – не унималась горничная. – У вас есть дети?

И вновь Джорджетт почувствовала боль, не ставшую менее острой за те два года, как с ней это случилось. Но она ничего не собиралась объяснять, лишь молча покачала головой. Не могла она говорить о том, как потеряла ребенка, на которого возлагала все свои надежды и чаяния. Потеряла через два месяца после глупой, в пьяном угаре, смерти мужа, упавшего с лестницы… Если бы она попыталась рассказать, как это было, то пришлось бы обойти молчанием тот ужас, что испытала она при виде окровавленных простыней, и ту бездну отчаяния, из которой ей не удавалось выбраться несколько недель. А если опустить все эти подробности, то Элси не поняла бы ее. И потому Джорджетт просто покачала головой. Разумеется, она хотела бы иметь ребенка, но не настолько, чтобы, испытывая судьбу, выходить замуж вторично.

Насытившись котенок перестал сосать платок и уснул на ее ладони. Джорджетт попросила принести мыло и воду, чтобы вымыть руки, а потом просто сидела и любовалась спящим у нее на коленях маленьким существом. Ей было хорошо и покойно до тех пор, пока она не заметила человека, которого сразу же узнала.

Увы, этим человеком оказался не мистер Маккензи и не Рандольф. То был преподобный Рамзи, как представил его Рандольф, недавно указав на него на улице. Джорджетт невольно поежилась, внезапно заметив, что пастор неотрывно смотрит на них с Элси. Им только что принесли сандвичи с лососиной и кресс-салатом, и первым ее побуждением было взять еду с собой и убежать.

Но тут на их стол упала тень, и она поняла, что бежать уже поздно.

– Добрый день, леди Торолд, – сказал пастор.

Джорджетт изобразила улыбку, заметив краем глаза, что Элси вдруг начала сползать со стула, словно надеялась спрятаться под столом.

– Добрый день, отец Рамзи. – Джорджетт протянула ему ту руку, на которую уже успела надеть перчатку. – Нас друг другу не представили, но кузен сообщил мне ваше имя. Судя по всему, он также говорил с вами обо мне.

Пастор склонился к ее руке, соблюдая приличия, но ни в позе его, ни во взгляде не было и намека на дружелюбие.

– Мистер Бартон знает, с кем вы водите компанию? – спросил пастор, выпрямившись.

Джорджетт сжала руку в кулак. Нечего сказать, приятный собеседник! Но каким бы неуместным ни казался вопрос пастора, ход его мыслей был ей не вполне ясен. После недолгого размышления Джорджетт пришла к однозначному выводу: конечно же, преподобный Рамзи имел в виду ее поведение прошлой ночью. Что ж, это не стало для нее сюрпризом. Ведь, по словам Элси, выходило, что в тот вечер в «Синем гусаке» собралась добрая половина жителей Морега, и все они стали свидетелями ее разгула. Очевидно, скорость распространения слухов в этом городе превышала скорость телеги, в которой она сюда вернулась.

Но осуждающий взгляд пастора вдруг остановился на Элси, и Джорджетт в растерянности проговорила:

– Вы имеете в виду мисс Далримпл? Она моя горничная.

– Горничная? Теперь она так себя называет? – Преподобный Рамзи побагровел от возмущения. Элси же молчала, что было для нее совсем не характерно.

Джорджетт переводила взгляд с пастора на горничную, пытаясь придумать, как взять ситуацию под контроль. Ее никогда не учили улаживать конфликты между бывшей проституткой и служителем церкви. «Не тот ли это пастор, который подал на Элси в суд за нарушение приличий?» – подумала она неожиданно.

Преподобный Рамзи избавил Джорджетт от необходимости улаживать дело. Демонстративно повернувшись спиной к Элси, он обратился к ее хозяйке с очередным вопросом:

– Где мистер Бартон? Я предположил, что у вас изменились планы, так как вы не приехали вчера вечером в церковь, как было условлено. Но потом, когда увидел вас вместе на улице сегодня утром, я решил, что вы просто задержались.

Джорджетт прекрасно помнила слова кузена о том, что пастор, увидев их, сделает собственные выводы. Судорожно сглотнув, она ответила:

– Мне бы хотелось дать объяснение тому, что вы, возможно, увидели. Вчера вечером я задержалась. Рандольф нашел меня, но…

– Подробности меня не интересуют, – раздраженно махнув рукой, перебил ее пастор. – Сегодня утром я увидел вас с вашим нареченным. Конечно, это нарушение приличий, но непоправимой ваша ситуация не является. Разумеется, я не стал бы советовать вам и дальше тянуть со свадьбой. Люди начнут говорить, понимаете?..

– Я… Простите, что вы сказали? – Неизвестно, что потрясло Джорджетт сильнее – инсинуация священника или форма, в которой это новость была ей представлена.

– Насколько я понимаю, вы все еще планируете выйти замуж за мистера Бартона, – пояснил пастор.

Джорджетт рискнула украдкой взглянуть на Элси. Горничная, не обращая никакого внимания на разговор, с удовольствием уплетала сандвичи. Джорджетт позавидовала ее аппетиту, потому что у нее самой совершенно пропало всякое желание есть.

– Вы сказали… «все еще»? Планирую ли я все еще выйти замуж за Бартона? – пробормотала Джорджетт.

– Мистер Бартон сообщил мне на прошлой неделе, что вы оба хотите пожениться без лишнего шума. – Пастор окинул ее взглядом с головы до пят, не упустив из виду ни грязное платье, ни непокрытую голову, ни отсутствующую перчатку на одной руке. – Так вот, принимая во внимание ваш вид… В общем, я бы на вашем месте не стал медлить ни минуты. – Сдержанно поклонившись онемевшей от шока Джорджетт, пастор развернулся и ушел.

– О чем это он?.. – поинтересовалась все еще жевавшая Элси.

– Понятия не имею. – Джорджетт судорожно сглотнула. Она была ужасно зла на кузена. Значит, Рандольф договорился насчет свадьбы?! И сделал это еще на прошлой неделе, до ее приезда, до того как попросил ее руки! Кроме того…

О боже, ведь именно он протянул ей тот первый бокал бренди. Протянул с уверенностью человека, который знает, что делает. Она не помнила, что произошло после этого, но кое-какие догадки у нее появились.

Выходит, Рандольф намеревался жениться на ней вчера вечером, и ее согласие или несогласие не имело для него значения. Бренди же, выпитый женщиной, никогда ничего столь крепкого не пившей, мог существенно облегчить его задачу.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Элси, жуя с открытым ртом. – Вы же не можете выйти сразу за обоих.

– Верно, не могу, – согласилась Джорджетт. Она подумала о том, не стоило ли подучить Элси застольным манерам, но тут же отбросила эту мысль. Взяв с блюда сандвич, Джорджетт надкусила его и заявила: – Видишь ли, в мои намерения не входит брак ни с тем ни с другим.

– Похоже, придется вам известить кузена о ваших намерениях, – заметила Элси, слизнув с боковины сандвича растекавшееся масло.

Джорджетт невольно вздохнула. Увы, Элси была права на все сто. Не в том, как она ела, конечно, а в том, что сказала. И это означало, что список неотложных дел пополнился еще одним пунктом.

Итак, Джорджетт в ближайшее время предстояло: научить Элси основам профессии камеристки; отыскать мистера Маккензи; вернуть котенка мяснику и, отыскав кузена, устроить разнос, которого он более чем заслуживал.

Глава 12

Маккензи ввалился в лавку мясника на Мейн-стрит едва живой от страшных предчувствий. Но как бы Джеймс ни страшился того, что мог увидеть, он считал своим долгом выяснить, какая судьба постигла его коня, – хотя бы для того, чтобы не лишиться рассудка.

Уильям шел позади, не отставая от брата ни на шаг, – шел извечной тенью. Очевидно, он считал своим долгом не позволить Джеймсу выбить Макрори оставшиеся зубы. Смех да и только! Если Цезарь уже попал под нож, то о зубах мясника не стоило и говорить. Ибо тогда дни Макрори на этом свете сочтены, и даже Уильям ничего не смог бы с этим поделать.

Джеймс не имел ни малейшего представления о том, что он сделал со своим конем и как его потерял. За последний час он припомнил немало о вчерашнем вечере, но все его воспоминания относились к прелестной леди Торолд – исключительно к ней. Он даже помнил две чудесные ямочки у нее на спине, словно созданные для поцелуев. А ямочки у нее на щеках заставляли его трудиться изо всех сил, чтобы вызвать улыбку. Да-да, прекрасную леди Торолд он сейчас помнил во всех ее чарующих подробностях, но вот что стало с Цезарем…

Увы, как Джеймс ни старался, тускло поблескивающие столы для разделки мяса в лавке Макрори не вызвали у него никаких воспоминаний. Запах освежеванных туш не казался ему знакомым, а вид из лавки Макрори на Мейн-стрит – тем более.

И конечно же, Джеймс не хотел верить в то, что сделал это. Нет-нет, ни при каких обстоятельствах он не мог бы продать Цезаря мяснику – ведь ему так много пришлось работать, чтобы приобрести этого коня. Джеймс хотел заполучить Цезаря с тех самых пор, как впервые его увидел. Отец прислал ему жеребца через две недели после его возвращения в Морег. Граф Килмарти предложил сыну коня в качестве подарка, но Джеймс отказался от щедрого подношения. Он был слишком горд и слишком зол на отца – даже после стольких лет разлуки. Он не желал, чтобы граф совал нос в его дела, тем более помогал ему материально.

Но Джеймсу конь понравился с первого взгляда, и он, жестоко урезая себя во всем, несколько месяцев копил деньги, а потом – так, чтобы отец ни о чем не узнал, – организовал покупку. Он мог отказывать себе во многом, но отказать себе в удовольствии иметь Цезаря не смог – и не захотел. Этот конь был олицетворением его надежд на будущее, его гордостью. И вот сейчас он потерял и то и другое. Потерял за одну пьяную ночь!

Ужасно злясь на себя, Джеймс мерил шагами лавку мясника.

– Макрори! – заорал он. – Ты нам нужен на два слова!

Но вместо беззубого Макрори откуда-то вдруг появилась полосатая кошка размером с годовалого ребенка. Громадные желтые глаза зверя смотрели на незваных гостей с осуждением. Очевидно, животное было недовольно тем, что ему помешали спать. Выдержав паузу, кошка неспешной походкой прошла мимо них к двери, вышла на улицу и принялась умываться.

– Где он, черт возьми, ходит?! – Джеймс стукнул кулаком по прилавку с такой силой, что стекла на окнах задрожали.

Уильям выглянул в окно, выходившее на задний двор, и, тихо присвистнув, сказал:

– Посмотри-ка сюда. Может, тебе понравится.

Джеймс шагнул к окну, выходившему в проулок позади лавки. И вид, который ему открылся, вызвал у него сильнейшие позывы рвоты. Там, во дворе, стояли бочки с мясными обрезками, над которыми тучами роились мухи; и куда бы ни упал взгляд – везде была кровь и сгустки чего-то такого, о чем не хотелось и думать. Джеймса чуть не вывернуло наизнанку. «Неужели и Цезарь… здесь?» – подумал он, содрогнувшись.

Уильям же пристально всматривался в освежеванную тушу, что висела на крюке, прикрепленном к цепи, протянутой через проулок.

– Похоже это на конину? – спросил он наконец, пытаясь мысленно воссоздать прежний облик животного по очертанию туши.

– Полагаю, это говядина, – сказал Джеймс и закрыл глаза, не в силах спокойно смотреть на красное с белыми прожилками мясо на ребрах. «Господи, сделай так, чтобы это действительно оказалась говядина!» – мысленно взмолился он.

Внезапно на них упала чья-то тень, и Джеймс стремительно обернулся. В дверях стоял мясник.

– Здравствуй, Макрори, – медленно проговорил Джеймс.

– Здравствуй, Маккензи. – Мясник осклабился, обнажив воспаленные десны там, где совсем недавно были передние зубы.

Джеймс невольно вздохнул: ему стало стыдно. Ведь это он вчера выбил Макрори зубы. Он как-то забыл об этом, переживая из-за Цезаря. И сейчас Джеймс решил, что должен принести мяснику свои извинения, но…

Проглотив подступивший к горлу рвотный ком, Джеймс проговорил:

– Мой конь вчера пропал. Ты что-нибудь о нем знаешь?

Макрори прищурился и с задумчивым видом почесал поросшую щетиной щеку.

– Ну, лошадей я вижу много. Какая из них была твоя?

«Была? Он сказал «была»?!» Боль острым ножом пронзила сердце Джеймса.

– Я говорю о жеребце. Гнедом жеребце с белой звездой на лбу и белыми носочками на задних ногах. Больше семнадцати футов в холке. – Джеймс снова вздохнул и добавил: – Он породистый, и нельзя…

– Я не торгую кониной, – оскорбленным тоном заявил мясник. – И мне не нравятся покупатели, которые заглядывают на задний двор моей лавки. Это плохо для торговли.

Макрори вновь перевел взгляд на мрачного мясника. Наверное, в его словах была логика. Джеймс не был уверен, что после созерцания туши на задворках лавки сможет когда-нибудь прикоснуться к мясу – даже если это будет говядина, а не конина.

Собравшись с духом, Джеймс заявил:

– Я знаю, что Дэвид Камерон продал тебе черную кобылу. Ему нет смысла врать. Так что если ты не торгуешь лошадьми…

Презрительно фыркнув, мясник проговорил:

– Я не сказал, что не торгую лошадьми. Я лишь сказал, что не режу их. И не разделываю.

Джеймс окинул взглядом заляпанный кровью фартук мясника и его руки, под ногтями которых скопилась грязь подозрительного происхождения. Макрори же, смутившись под его пристальным взглядом, проговорил:

– Я признаю, что купил у Камерона черную кобылу. Но я купил ее потому, что имел на нее виды как на племенное животное, а не потому, что хотел пустить на корм собакам. – Мясник наклонился к Джеймсу, и губы его под безобразной бородой растянулись в заговорщической улыбке. – Только не говори об этом нашему городскому главе. Он отдал мне кобылу по бросовой цене.

– Ладно. Хорошо. Тогда скажи мне, как она оказалась у меня, если ее купил ты? – проворчал Джеймс. Увы, он по-прежнему не знал, где искать Цезаря. Конечно, приятно, что он не обнаружил своего коня разделанным на куски, но где же жеребец?

Мясник пожал плечами:

– Мне-то откуда знать? – Он усмехнулся, обнаружив зияющие раны на месте прежних зубов. – Она пробыла у меня не больше недели. Продал ее быстро, к тому же – с выгодой.

Джеймс ухватился за нить, которая могла стать путеводной.

– А кто купил кобылу? – Если он сможет найти конечного покупателя, то, как подсказывала ему интуиция, отыщет и Цезаря.

Макрори помялся немного, потом пробормотал:

– Не могу точно припомнить. Если это был не ты, то, наверное, это Хиллзтон – тот, что живет на южной окраине города. Или Макдугал. Я вообще-то часто этим занимаюсь, но был бы тебе благодарен, если бы ты на эту тему не распространялся. Делать все по закону не очень получается в таких делах, сам понимаешь.

Джеймс уже терял терпение. Он по-прежнему ничего не понимал, хотя все-таки выяснил, что мясник торговал лошадьми, а не кониной. Но где же Цезарь? И что делать дальше? Неужели ему придется обойти всех торговцев лошадьми в Мореге, спрашивая, не видели ли они Цезаря? Или, может быть, теперь было бы разумнее вернуться к поискам женщины, на которой он женился минувшей ночью?

Но у Уильяма имелось на этот счет собственное мнение. Откашлявшись, он покосился на младшего брата и проговорил:

– Джеймс хочет вам кое-что сказать.

– Я?.. Хочу?..

– Да, хочешь. – Уильям кивнул в сторону мясника. – Давай, говори же…

Джеймс в растерянности молчал, и Уильям поднял руки ладонями вверх – жест извинения, который всем был понятен без слов.

И тут до Джеймса наконец дошло, чего от него хотели. И ему стало ужасно неловко за свою несообразительность. И за бездушие. Будь он неладен, ведь Уильям прав! Старший брат, как всегда, оказался на высоте, черт его дери!

– Мне жаль, что с твоими зубами так вышло, – пробормотал Джеймс. И это было правдой. Как правдой было и то, что лишь извинившись перед мясником, он мог рассчитывать, что Макрори не станет всем и каждому рассказывать о произошедшем ночью. – Видишь ли, я… У меня с головой было не в порядке. И, скажем так, я жалею о том, что случилось.

Кустистые брови мясника поползли на лоб.

– Да? А мне кажется, что с головой у тебя был полный порядок. Да если бы я был на твоем месте, если бы я в тот вечер женился, а ты захотел бы поцеловать мою хорошенькую жену, я бы целился чуть пониже, чем в зубы.

Джеймс в изумлении уставился на мясника.

– Ты пытался поцеловать ее? – В воображении Джеймса тотчас возникли картины: вот мясник обхватывает хрупкую светловолосую фею своими грубыми ручищами, приподнимает ее и, не обращая внимания на крики беззащитной девушки… Нет-нет, об этом даже думать не хотелось.

Мясник же, смутившись и даже покраснев, начал оправдываться:

– Ну, она была такая славная… И потом, такова традиция: поцелуй невесты и все такое…

Джеймс невольно поморщился:

– Но она мне не невеста. И не жена. – Факт женитьбы отвергала его собственная память, да и Камерон подтвердил, что свадьбы не было.

Макрори встрепенулся:

– Не жена?! Ну так это же большая удача! – Он облизнул губы, и в глазах его появился хищный блеск. – Так, выходит, она все еще свободна?

Все мысли об извинениях разом вылетели у Джеймса из головы, зато появились другие о том, что остальные зубы у Макрори пока на месте и выбить их не составило бы труда. Кулаки его уже взметнулись, но тут Уильям, который, как видно, не дремал, схватил брата за плечи и поволок прочь из лавки, на ходу бормоча слова извинения.

Оттащив Джеймса подальше, Уильям хорошенько его встряхнул.

– Ты ведь только что извинился перед ним! Почему снова лезешь в драку?! Макрори всего лишь подтрунивает над тобой. Ты что, не видишь?! И вообще, ты уж реши, нужна она тебе или нет. А все эти метания из крайности в крайность только раздражают тех, кто пытается тебе помочь.

Джеймс тяжело вздохнул. И без напоминаний брата он понимал, что вел себя как последний дурак. Но что же было в этой женщине такого?.. Почему на него нахлынула ревность? Кулаки не хотели разжиматься, и он сконцентрировался на медленном расслаблении каждого пальца по отдельности – иначе не получалось. Джеймс давно уже нашел отличный способ управлять своим темпераментом, вымещая все, что накопилось у него на душе, на мешке с опилками, висевшем в кухне. Каждый день он часами колотил его до тех пор, пока не сбивал в кровь костяшки пальцев. Но здесь-то не было такого мешка. Здесь был только Уильям с ужасно правильными – будь они неладны! – речами.

Макрори со вздохом опустил руки. Брат был прав. А он, Джеймс, забыл, что для него важно, даже не потрудился поразмыслить над тем, что, какой бы урон ни понес он вчера, ответственность перед горожанами и перед самим собой все равно никуда не делась. Он должен, обязан вести себя достойно. Выбив же Макрори еще несколько зубов или подравшись с братом, желавшим ему только добра, он не завоюет доверие горожан. И действительно, кто пойдет просить совета у солиситора, который только и умеет что кулаками размахивать? Как бы поступил на его месте рассудительный юрист? Правильно! Он бы времени не терял, встревая в драки или шатаясь по городу в поисках пропавшей возлюбленной. Он бы сначала составил подробный план действий.

Как раз в тот момент, когда Джеймс сделал глубокий вдох, дабы успокоиться, его чуть не сбил с ног какой-то мерзавец, выскочивший из толпы – стремительный как вихрь. Джеймс почувствовал толчок ножа, но почти не ощутил боли. Клинок же проник в грудь, на мгновение зацепился за мышцу, задел кость и скользнул ниже. Джеймс с силой оттолкнул таинственного злодея, успев заметить очень светлые, почти белые, волосы и хрупкое сложение нападавшего. Злодей тут же бросился бежать – замелькали его обтянутые панталонами ноги, и он скрылся в толпе.

Не веря в произошедшее, Джеймс поднес руку к груди. Ладонь сделалась липкой от крови.

И в тот же миг раздался сдавленный крик Уильяма, сжавшего его плечо.

– Этот ублюдок пырнул тебя ножом! – воскликнул брат. – Ты можешь стоять?

– Да. Клинок вошел не глубоко. – Странное дело, но ноги держали вполне уверенно. Джеймс прижал ладонь к ране, пытаясь стянуть ее края. Хотя рана кровоточила, она действительно не была глубокой. – Это всего лишь царапина, – буркнул Джеймс. – Она не стоит того, чтобы терпеть перевязку у горе-медика Патрика. – Он осмотрелся и вдруг увидел на земле окровавленный нож.

Наклонившись, поднял клинок и повертел в руках. Нет, это был не нож, а какой-то инструмент. Лезвие оказалось изогнутым и складывалось, убираясь в рукоять. Но это лезвие не имело острия, а было овальным, что, очевидно, и решило судьбу Джеймса. Если бы лезвие имело иную форму, то его, наверное, уже не было бы в живых.

– Черт, сегодня тебя пытаются убить уже во второй раз, – покачав головой, пробормотал Уильям. – Вначале девушка хотела прикончить тебя ночным горшком, а теперь это.

Джеймс вытер клинок о сюртук и, молча кивнув, сунул оружие в карман. Теперь боль заявила о себе в полный голос, но он старался не замечать ее. Сейчас следовало понять, что происходит. Да, на его жизнь было совершено второе покушение за сегодняшний день. И, к счастью, второе в его жизни.

– Ты думаешь, это имеет какое-то отношение к истории с леди Торолд? – спросил Уильям. Голос его был таким низким, что походил на рык.

Джеймсу почему-то полегчало от того, что брат злился. Он снова кивнул и окинул взглядом толпу. Вот он! Светлые волосы и знакомая фигура. Движется на север, мимо шляпного магазина. В мужском платье, но мужской наряд еще не делает мужчиной. Да и не всякая дама обязательно носит платье. Однако было очевидно: тот, кто напал на него, очень худощав, с очень светлыми волосами, видневшимися из-под шляпы.

И тут прежний гнев вернулся к Джеймсу, усилившись десятикратно. Проклятие, неужели она пыталась его убить?! Хм…

Что там сказал Уильям за мгновение до нападения?.. Да-да, он должен решить, чего хочет. И этот неприятный инцидент помог ему принять окончательное решение. Он действительно ее хотел. И очень хотел увидеть, как она за все поплатится.

Глава 13

Только к концу трапезы удалось Джорджетт избавиться от неприятного и тревожного чувства, не покидавшего ее после разговора с преподобным Рамзи. Сандвич казался ей безвкусным, а чай напоминал тепловатую речную воду.

Ох как же могла она проглядеть то, что замышлял ее кузен? Как могла не догадаться, что он способен на любую подлость? По своей наивности она решила, что Рандольф приглашал ее в гости, чтобы отвлечь и развлечь на правах старого друга. Да, конечно, Рандольф уже не в первый раз обманывал ее ожидания, но все равно не верилось, что кузен настолько низок…

Мурашки пробежали у нее по коже при одной мысли о том, что она едва не попала в паучьи сети негодяя. Должна ли она благодарить Маккензи за свое спасение? А что, если она обратилась к нему за помощью в «Синем гусаке» и пришла к выводу, что он куда лучше Рандольфа?

Существовал лишь один способ узнать правду.

Джорджетт встала из-за стола, твердо решив найти обоих и получить ответы на свои вопросы. По крайней мере на некоторые из них. И в тот момент, когда она, взяв в одну руку ридикюль, а в другую – котенка, уже направилась к выходу, на противоположной стороне улицы раздался крик, который сразу же привлек ее внимание. Перед лавкой напротив чайной стремительно собиралась толпа, закрывая обзор. А с противоположной стороны улицы теперь доносились громкие голоса и топот.

Внезапно из толпы вырвались двое. Джорджетт смотрела на них со странным чувством. Она пока не могла понять, что заставило ее сердце биться так часто при виде этих двоих бегущих мужчин, одного – с бородой, а другого без. И она не могла рассмотреть их лица, не могла бы даже сказать, были ли у бородача крепкие белые зубы и незабываемые зеленые глаза. Но что-то в них обоих казалось ей знакомым.

– Послушай, Элси… – Джорджетт ткнула служанку локтем в бок, словно какая-то простолюдинка. – Элси, один из этих мужчин, случайно, не… – Она в смущении умолкла.

Но Элси смотрела не на бегущих мужчин – она в возбуждении таращилась на толпу.

– Ах как я люблю драки! – воскликнула горничная. И тут же бросилась в гущу событий, хотя любая разумная девушка двинулась бы в противоположную сторону.

– Элси! – окликнула ее Джорджетт, но та не реагировала. И Джорджетт ничего не оставалось, как поспешить за ней. – Элси, подожди!

Тут горничная вдруг развернулась и, подбоченившись, заявила:

– Я не глухая. Можно обойтись и без крика.

– Видишь тех мужчин? – Джорджетт указала туда, куда побежали те двое. – Ты их знаешь?

Элси посмотрела в указанную сторону, но мужчины уже скрылись в толпе.

– Кое-кого знаю, – с насмешливой улыбкой ответила девушка. – А вы что, хотите, чтобы я вас с ними познакомила? Ох, а я-то думала, вы решили покончить с мужчинами навсегда.

– Ну, я подумала, что один из них выглядит как…

– Похож на Маккензи?

Джорджетт молча кивнула, и Элси снова взглянула в ту сторону.

– Нет, сейчас я его не вижу. – Она беспокойно переминалась с ноги на ногу, точно лошадь, готовая пуститься в галоп. – Да вы, миледи, верно, видите его в каждой тени.

Джорджетт вздохнула и посмотрела на котенка, который все еще спал в ее руке.

– Возможно, ты права. – Она не представляла, что с ней будет, если после стольких усилий разыскать Маккензи так и не удастся. И беспокоилась она не потому, что ей так хотелось аннулировать их брак (хотя и поэтому тоже). Теперь она стремилась отыскать мужа, чтобы разрешить мучавшие ее сомнения, найти подтверждение своей догадке. С каждой минутой крепла ее уверенность в том, что все странности прошедшей ночи были так или иначе связаны с Рандольфом, вернее – с его гнусными планами. Ведь может статься, она вышла замуж за Маккензи только потому, что надеялась найти в нем защиту от посягательств кузена. Вполне возможно, что она почувствовала в этом шотландце с незабываемыми глазами благородство души. И, судя по тому, что теперь ей стало известно, она в нем не ошиблась. Более того, теперь ей уже не было стыдно, когда она вспоминала, как вела себя с Джеймсом Маккензи прошлой ночью. Но ей было стыдно за свое утреннее поведение. Выходит, за все то хорошее, что он для нее сделал, она отблагодарила его, стукнув по голове ночным горшком!

– Мы найдем его, миледи, – сказала Элси, с тоской глядя туда, где толпа уже начала рассасываться.

– Конечно, найдем, – согласилась Джорджетт. – Как только ты покажешь мне, где находится его контора.

– О нет! – простонала Элси. – Неужели на пять минут нельзя задержаться? Мы пропустим все веселье!

– Веселье? – в недоумении переспросила Джорджетт. Толпа поредела, но возбужденные голоса все еще были слышны. – Не вижу там ничего веселого.

– Давайте подойдем поближе, – не унималась Элси. – Или боитесь, что и вам достанется, если кто начнет кулаками махать? Вчера-то вам страшно не было, а сейчас струсили, да?

Но Джорджетт уже не слышала горничную, а во все глаза смотрела на огромную полосатую кошку, своей расцветкой удивительно походившую на того крошечного котенка, что спал у нее на ладони. Джорджетт не заметила животное раньше лишь потому, что толпа заслоняла обзор. Кошка умывалась на пороге лавки под видавшей виды вывеской, на которой черной краской было выведено слово «Мясо».

Крепко прижав котенка к груди, Джорджетт бросилась на другую сторону улицы, едва не попав под колеса кареты. Добежав до лавки, она опустила котенка на землю прямо перед кошкой и вздохнула, с умилением увидев, как мать тут же принялась прилежно вылизывать своего потерявшегося малыша. Под шершавым маминым языком котенок ожил, замяукал и зашевелился.

Элси, громко что-то кричавшая ей вслед, медленно подошла к лавке, ворча что-то насчет «дамочек, которые сами не знают, чего хотят, и не считают нужным сообщать о своих планах тем, кто по долгу службы обязан их сопровождать». Но Джорджетт ее не слушала: она сидела на корточках и с комком в горле наблюдала за трогательной встречей матери со своим детенышем.

– Милая сцена, – раздался мужской голос откуда-то сверху.

Джорджетт обернулась и увидела в дверях лавки мужчину, в котором тотчас признала беззубого мясника. На нем был все тот же заляпанный кровью фартук.

Джорджетт выпрямилась. Эмоции требовали выхода. Ее буквально трясло от гнева.

– О чем вы думали, отнимая у матери такую кроху?! – с возмущением выговаривала она мяснику. – Он ведь чуть не умер! С чего вы решили, что я хочу взвалить себе на плечи такую обузу?!

Мясник уставился на нее в недоумении. Переминаясь с ноги на ногу, пробормотал:

– Но это был подарок, мисс. Вы его заслужили.

Джорджетт похолодела при напоминании о том, что она каким-то образом – не хотелось думать, каким именно, – заработала этого котенка.

– Вы что-то путаете, – проговорила она. – Не понимаю, чем я могла заслужить от вас подарок.

Мясник, сконфузившись, заморгал.

– Вы спасли мне жизнь, мисс.

У Джорджетт глаза на лоб полезли. Но при этом она вздохнула с облегчением.

– Правда?..

Тут вмешалась Элси.

– А вы о чем подумали? – спросила она, обращаясь к хозяйке.

Джорджетт в растерянности переводила взгляд с мясника на горничную, пытаясь хоть что-то вспомнить. Увы – безрезультатно.

– Ну, я подумала… Подумала, что он… В общем, не важно.

– Я подавился своими зубами, – сказал мясник. – Кулак Маккензи продавил их прямо мне в горло. Я уже подумал, что все, настал мне конец. Все решили, что я дурака валяю, но вы одна приняли меня всерьез. И подбежали ко мне, обхватили руками – и как сожмете! Крепко-крепко! – Он с беззубой улыбкой смотрел на нее сверху вниз. – А вы сильная… Ни за что так не подумаешь, глядя на вас, такую маленькую и худенькую.

Джорджетт молчала, не зная, что на это сказать.

– И тогда его зубы посыпались прямо на стол! Все ужасно веселились! – закончила рассказ Элси – и тут же чихнула.

– Будь здорова, – пробормотала Джорджетт. Она никак не могла поверить услышанному.

– Спасибо. – Элси наморщила нос, еще раз чихнула и, шагнув к Макрори, прошептала ему на ухо: – Она ни черта не помнит из вчерашнего. Пить, бедняжка, вообще не умеет.

Джорджетт снова вздохнула – и снова с облегчением. Спасла она Макрори жизнь или нет, значения не имело. Главное – она не занималась с мясником ничем предосудительным. Она, оказывается, помогла ему, хотя совершенно ничего об этом не помнила. Ох, слава богу! Выходит, ночью было хоть что-то хорошее…

– Так вы его не хотите, мисс? – в растерянности спросил Макрори. – Я имею в виду котенка. Как я уже сказал, вы его заслужили.

Джорджетт невольно улыбнулась:

– О, это был чудесный подарок. Правда-правда. Я была весьма польщена, получив его. Но котенок слишком мал, чтобы разлучать его с матерью. Возможно, через несколько недель… – Джорджетт умолкла, понимая, что не задержится в Мореге даже на несколько дней.

Мясник же расплылся в улыбке и воскликнул:

– Вот и отлично, мисс! Я подержу его у себя, поберегу для вас, пока он не окрепнет. Что-то мне подсказывает, что из него получится отличный крысолов, так что он вам еще пригодится, уж будьте уверены.

– Спасибо, – не без колебаний ответила Джорджетт. Впрочем, пускаться в долгие и путаные объяснения по поводу того, зачем ей нужно бежать из города, было бы глупо. – Приятно, когда есть кому о тебе позаботиться.

Беззубая улыбка Макрори не заставила себя ждать.

– Вы, мисс, могли бы выйти за меня замуж, и я бы заботился о вас до конца ваших дней, – заявил мясник. – Поверьте, я не такой, как тот негодяй, который только что ушел.

Джорджетт судорожно сглотнула. Сердце затрепетало у нее в груди.

– Что за негодяй? Кто только что ушел? – Мясник медлил с ответом, и Джорджетт настойчиво повторила вопрос: – Кто только что ушел отсюда?

– Маккензи… – Макрори пожал своими могучими плечами. – Да вы ведь едва не столкнулись с ним нос к носу. Вы что, не видели его? Он был прямо здесь, о вас говорил…

При этих словах мясника Джорджетт едва не задохнулась от волнения. Он был тут всего минуту назад, говорил о ней?! Значит, думал о ней все это время?!

– Нет-нет… – Она окинула взглядом улицу. – Я его не видела. – Теперь стало ясно, почему ей показался знакомым тот мужчина, что бежал следом за другим. И она была от него всего в двух шагах!

Ох, нечего ей тут стоять и попусту терять время!

Джорджетт подхватила юбки и, задыхаясь от волнения, проговорила:

– Элси, быстрее… Идем же…

Горничная, как и положено хорошей камеристке, не отставала ни на шаг.

– Контора его на северной окраине города, – сообщила она. – Должно быть, он туда и пошел.

Джорджетт кивнула. Сердце ее билось в такт быстрым шагам. Ею целиком овладело желание увидеть его как можно быстрее, и ни о чем другом она не могла даже думать. Сейчас она его увидит и объяснит, почему так вела себя ночью! И извинится за то, что сделала утром. Отчего-то то, что вначале виделось самым главным, а именно – аннулирование брака, теперь отошло на второй план и не казалось таким уж срочным.

Джорджетт летела как на крыльях, не допуская даже мысли о том, что снова упустит Маккензи. «Ведь от него зависит все мое будущее», – настойчиво напоминала она себе.

– Запомните мои слова! – крикнул ей вслед Макрори. – У меня квартира на две комнаты! Как раз над лавкой! И говядины вы сможете есть сколько захотите!

Джорджетт подавилась истеричным смешком, вызванным мыслью о перспективе стать женой мясника. Впрочем, он сделал ей предложение от всего сердца. И вообще этот мясник оказался славным парнем. Теперь, когда ее больше не терзали мысли о том, чем она могла с ним заниматься, зарабатывая котенка, Джорджетт смотрела на него совсем другими глазами.

Но, с другой стороны, зачем ей лишняя головная боль? С нее вполне хватит одного шотландского мужа.

Двое свели бы ее в могилу.

Глава 14

Он гнался за ней, за этой женщиной – так, во всяком случае, ему казалось.

Руки его то и дело взлетали, ноги двигались с ними в такт, дыхание же разрывало саднившие горло и легкие. И голова болела невыносимо. А ушибленное лошадью Камерона колено напоминало о себе при каждом движении. И еще новая рана… Может, она совсем не глубока, но болела так, словно под кожей плясали джигу тысячи ножей.

А голова с торчавшими из-под шляпы белыми волосами не приближалась ни на фут.

К тому времени как они с братом свернули на Франкстон-стрит, Джеймс успел потерять свою шляпу, а через три квартала после этого потерял из виду и Уильяма. А может, брат не так уж и стремился схватить преступницу? Как бы то ни было, через пять минут после начала погони Джеймс обнаружил, что остался один. Осмотревшись, он сообразил, что находится не в самом благополучном районе города. Тут, в отличие от нарядной главной улицы с разноцветными фонариками, праздником и не пахло. А пахло помоями и испражнениями. Здесь жили люди, но по их унылым и бледным, со впалыми щеками лицам сразу было видно, что питались они плохо и надежд на лучшую жизнь у них не предвиделось.

Джеймс хорошо знал этот район. По роду деятельности ему приходилось общаться со всеми слоями общества Морега, и он не чурался и тех, кто не мог позволить себе платить за его услуги. Более того, обстоятельства складывались таким образом, что именно эти люди и составляли по большей части его клиентуру. Отчасти поэтому он и мечтал переехать в Лондон, чтобы практиковать там, где мог бы рассчитывать на приличный заработок.

«И ради этого мне надо догнать воровку сейчас, пока есть шанс», – мысленно твердил на бегу Джеймс.

Он побежал еще быстрее, хотя сил почти не оставалось. А та, за которой он гнался… Казалось, она летела на крыльях! Ветер ли ее подгонял или страх – неизвестно, но бежать воровке было легче уже хотя бы потому, что ей, в отличие от Джеймса, не мешали раны и травмы.

Внезапно беглянка пригнулась, встретив на пути перетянутую через улицу бельевую веревку с висевшим на ней тряпьем, и Джеймсу вдруг пришло в голову, что она оказалась не только проворнее, чем ему помнилось, но еще и выше ростом. Возможно, всего на несколько дюймов ниже его самого. Хотя, может, память обманывала его. Воспоминания о прошлой ночи по-прежнему оставались отрывочными; к тому же погоня требовала напряжения всех сил, что не самым лучшим образом отражалось на способности думать или вспоминать.

Между тем та – или все же тот, – кого преследовал Джеймс, юркнула за угол, в переулок, и он, немного помедлив, снова выбежал на Мейн-стрит. Однако светловолосого и след простыл – он словно растворился в толпе. Джеймс выругался сквозь зубы, судорожно глотая воздух. Казалось, весь город высыпал на улицу. Цепляясь за последнюю надежду, он пытался отыскать в толпе того, кто на него напал, – но тщетно.

Будь неладен этот праздник с его народными гуляньями! Проще отыскать иголку в стоге сена, чем нужного человека в такой сутолоке. Белтейн бывает только раз в году, и всякий уважающий себя шотландец считает своим долгом принять участие в уличных гуляньях. А ведь еще не вечер! К полуночи же народу прибавится, появятся ряженые, и шанс найти преступницу упадет до нуля.

Джеймс в очередной раз осмотрелся. Итак, он упустил ее, потерял коня, кошелек с деньгами, а заодно – и уважение к себе.

Развернувшись, Джеймс побрел к центру города. Он успел пройти примерно половину квартала, когда увидел бегущего ему навстречу старшего брата. Такие явные признаки недостаточно хорошей спортивной формы, как одышка и нездоровый румянец на лице Уильяма, отчасти потешили самолюбие Джеймса. Хотя бы в чем-то он оказался лучше.

– Тебе надо больше тренироваться, – назидательно проговорил Джеймс, когда Уильям, тяжело дыша, остановился. Легкие жгло и у самого Джеймса, но по крайней мере дыхание его уже выровнялось.

– Зачем ты за ней погнался? Допустим, ты бы ее догнал, и что дальше? Что бы ты с ней делал, весь израненный? Хочешь, чтобы она тебя убила?

– Вовсе нет. – Джеймс принялся загибать пальцы. – Я хочу: во-первых, отыскать своего коня; во-вторых, найти ее, а в-третьих, свернуть ей шею.

Уильям со вздохом покачал головой:

– Шел бы ты домой, братишка. – Он участливо смотрел на брата. – На тебе лица нет. Тебе надо выспаться. И еще тебе нужен врач.

– Нет, – упрямо заявил Джеймс. Уж лучше он будет действовать по своему плану, чем поддастся на уговоры брата. Так будет лучше и для дела, и для его, Джеймса, самочувствия. – Если мне сегодня утром доктор не понадобился, то сейчас и подавно. И вообще, пока я ее не найду, ни о каком отдыхе и речи быть не может.

– Ну вот… Твои слова лишь подтверждают мои опасения, – всплеснув руками, сказал Уильям. – У тебя с головой непорядок. Ножевые ранения – это тебе не шишка на голове. Вместо того чтобы лечить раны, ты словно гончий пес носишься по городу. Не удивлюсь, если за тобой тянется кровавый след. Позволь мне отвести тебя домой, Джемми, братишка.

Домой? А был ли у него дом? По правде сказать, не было на свете такого места, которое он мог бы назвать своим домом. Не так уж приятно возвращаться в унылую хижину, где у него не было ничего своего, кроме куска мыла, и где его никто не ждал, кроме, возможно, Патрика. Он не хотел, чтобы его укладывали в постель словно младенца, и не хотел просыпаться, видя перед собой темные глаза Джемми и слыша ритмичный стук хвоста о матрас. Неравноценная замена нежным женским прикосновениям!

Ох как же он устал от такой жизни! И дело не в том, что он раскис, ослабел от ран. Ему доводилось получать травмы и раньше, но прежде он никогда не замечал в себе подобной слезливой сентиментальности.

А все потому, что ему ужасно одиноко. Эта мысль предстала перед ним во всей своей простоте. Все как-то совпало… Сегодняшний день, проведенный в компании брата, ночь в обществе женщины, воспоминания о которой были хоть и сумбурными, зато необычайно чувственными, – все это пробудило в нем смутное желание перемен. К тому же Джеймса постоянно мучил вопрос: что же могло побудить его совершить столь странный и необъяснимый поступок? Но теперь, кажется, ответ пришел сам собой. Он устроил этот фарс с женитьбой по той лишь причине, что уже тогда, не отдавая себе в том отчета, чувствовал пустоту в душе, требующую заполнения. И если до сих пор Джеймс никогда всерьез не задумывался о том, чтобы обзавестись семьей, то теперь, пройдя, так сказать, репетицию, он подумал: «А почему бы и нет?»

Разумеется, та женщина, с которой он заключил этот, с позволения сказать, пробный брак, для такой цели никак не подходила. Она скорее перережет ему горло во сне, чем разбудит нежными поцелуями.

– Я не хочу домой, – со вздохом сказал Джеймс. – Я намерен продолжить поиски.

– Но ясно же как день, что она не хочет, чтобы ее нашли, – веско заметил Уильям. – И если ты категорически возражаешь против того, чтобы тебя осмотрел Патрик Чаннинг, то позволь мне отвезти тебя в Килмарти-касл. Отец о тебе позаботится.

– Господи, нет! Килмарти-касл – не мой дом! – «Теперь уже нет».

Уильям всегда, сколько его помнил Джеймс, был душой компании. Неистощимый на добрые шутки, невозмутимый… И потому Джеймс никак не ожидал, что глаза старшего брата вдруг вспыхнут гневом.

– Да опомнись, Джемми! Ради бога! Обратись за помощью хоть раз в жизни. Отец тебе не враг.

– Да что ты об этом знаешь?! – огрызнулся Джеймс. – Ты наследник, и тебе, старшему графскому сыну, жизнь все на блюде преподносит. Идешь себе торной дорогой и ни о чем не думаешь. А моя дорога – совсем другая. Не успеет жизнь наладиться, а тут очередной крутой поворот. И даже у тебя язык не повернется сказать, что отец здесь ни при чем.

– К истории, в которую ты влип вчера, отец отношения не имеет.

– Только потому, что я не дал ему в нее влипнуть, – проворчал Джеймс. С давних пор он привык во всех жизненных неурядицах винить отца. И даже если возразить брату было нечем, он все равно предпочитал держаться своей точки зрения. Старые привычки так просто не забываются.

– Отец в состоянии тебе помочь. У него есть нужные связи, и он может…

– Нет. – «Никогда! Ни за что!»

Уильям сокрушенно покачал головой:

– Ты не желаешь прислушиваться к доводам разума, и потому я не стану напрасно сотрясать воздух. Одно тебе скажу, Джемми. Ты ведь уже не мальчик, ты мужчина. И я горжусь тобой. Скажу больше – я тебе зачастую завидую. Отец тоже тобой гордится. Но если ты не отпустишь прошлое, то и будущее свое испоганишь, это точно.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – только и сумел произнести Джеймс. Ошеломляющее признание Уильяма едва не лишило его дара речи.

Уильям в отчаянии всплеснул руками.

– Я иду домой, – сказал он. И, развернувшись, зашагал прочь. Потом, оглянувшись, бросил напоследок: – Но будь осторожен! Я устал после тебя грязь разгребать.

Джеймс подавил желание окликнуть брата и извиниться перед ним. Старые обиды снова ожили, и сейчас он опять чувствовал себя двадцатилетним. Тогда он лишь стремился поступить по совести, а люди его за это осуждали. И все последующие попытки родителя как-то уладить дело лишь подливали масла в огонь его обид.

Джеймс помотал головой, пытаясь отогнать мрачные думы. Уильям был не прав. Будущее прорастало корнями в прошлое, и каждый божий день ему приходилось расплачиваться за былые грехи. Он вернулся в Морег, чтобы искупить свои грехи, чтобы доказать отцу – да и всему городу, – что он теперь совсем другой, что он лучше, чем был когда-то.

А эта женщина… Она могла свести на нет все его труды!

Джеймс взглянул на небо. Солнце было еще высоко. Он вытащил из кармана часы. Два пополудни. До вечера еще далеко. Следовало решить, что делать дальше.

В кармане сюртука лежала судебная повестка, но нападение, случившееся уже после того, как она там появилась, меняло ситуацию. Покушение на убийство – слишком серьезное преступление, и одним лишь требованием вернуть похищенное имущество теперь можно было не ограничиваться. Он мог добиться, чтобы эту женщину посадили в тюрьму.

Джеймс злорадно усмехнулся, представив, как она начнет метаться, когда поймет, что ее ждет. Но вначале он должен был полистать свод законов, чтобы точно знать, чем подкрепить свои обвинения.

Следовательно, путь его лежал на север. Нет, домой он идти не собирался. Он шел работать.

Глава 15

Нотариальная контора Джеймса Маккензи находилась на почти безлюдной северной окраине Морега, минутах в десяти ходьбы от шумной и кипевшей жизнью Мейн-стрит. К неказистому деревянному строению, в котором работал и принимал клиентов Джеймс Маккензи, с одной стороны примыкала мастерская шорника, а с другой – ателье. Элси принялась дергать ручки всех трех дверей и звучно орать «эй!».

– Камеристка не кричит «эй!» как разносчик газет, – поучала ее Джорджетт. Прикрывая глаза рукой, на которой не было перчатки, она стремилась свести к минимуму тот ущерб, что наверняка нанесет ее коже яркое полуденное солнце. Теперь уже решение отказаться от шляпы не казалось правильным.

– А что мне тогда кричать? – спросила Элси.

– Кричать вообще ничего не надо. Надо сказать «добрый день» или «простите за беспокойство». – Джорджетт опустила руку и пристально посмотрела на горничную. Нос Элси выглядел прекрасно благодаря дававшим щедрую тень широким полям бывшей шляпки Джорджетт. – Ты должна прислушиваться к моим словам и постараться все хорошенько запомнить, если хочешь освоить эту профессию.

Горничная наморщила нос и, вероятно, показала хозяйке язык. Все из-за той же шляпы, перекочевавшей на голову Элси. Джорджетт не могла с уверенностью сказать, почудилось ли ей это или нет.

– Знаете, не такое уж большое удовольствие быть камеристкой, – капризно пробурчала Элси.

– Работают для того, чтобы получать деньги, а не удовольствие.

– Ну, не знаю… На задах «Синего гусака» удовольствия было с лихвой, – сообщила девушка. – Всего-то и надо было, что крикнуть «эй!». Да еще – подпереть рукой бедро. Вот так. Вот… А уж если подмигнешь, так от клиентов отбою нет. – Элси закатила глаза, словно актриса в театре. – Теперь вы скажете, что и подмигивать камеристке не положено, да?

Джорджетт утвердительно кивнула:

– Да, не положено. В особенности – хозяину дома, в котором служишь. – Джорджетт едва не рассмеялась, представив себе, как Элси строит глазки мужу своей госпожи. На Элси, у которой жизнелюбие выплескивалось через край, невозможно было злиться, даже если ее манеры и оставляли желать лучшего.

– Вот что я вам скажу… Если хозяйка дома почаще подмигивает своему мужу, он, может быть, и не станет волочиться за горничными, – заявила девушка.

Логика у Элси была железная. И действительно, она, Джорджетт, ни разу не подмигнула покойному мужу, а уж в том, что у него были интрижки с горничными, Джорджетт нисколько не сомневалась. Так что если стать хорошей горничной у Элси не сложится, ей, возможно, стоит подумать о том, чтобы стать философом.

– Попробуйте, – настаивала Элси. – В этом ничего сложного нет, говорю вам.

Джорджетт сложила губы бантиком и крепко зажмурила один глаз.

– Вот так?

– Неплохо… – склонив голову к плечу, протянула Элси. – Если вы хотите, чтобы он испугался и убежал, – очень даже неплохо.

– Тогда я лучше в другой раз потренируюсь, а то еще мистер Маккензи меня увидит и убежит, – со смехом сказала Джорджетт.

Впрочем, Маккензи в пределах видимости не наблюдалось. Как, впрочем, и никого другого. Находясь здесь, на этой пустынной улице с покосившимися домами, трудно было поверить, что совсем рядом кипит жизнь.

– А где все? – спросила Джорджетт, глядя, как Элси вновь терзает дверную ручку конторы Маккензи. – В Мореге что, вообще никто не работает?

Элси заглянула в окно конторы.

– Вообще-то о мистере Маккензи говорят, что он работает слишком много. Он заходит в «Синий гусак» несколько раз в неделю, не чаще. И в основном чтобы поесть, а не выпить. К тому же он почти всегда приносит с собой еще и кучу бумаг и все читает, читает, а иногда пишет что-то.

Джорджетт взяла это себе на заметку. Итак, мужчина, за которого она вышла замуж, не проводит все свободное время, буяня в трактире. Но она еще не знала, как отнестись к этой новости.

– Ничего не вижу, – пробормотала Элси, прижавшись носом к стеклу.

– Отойди оттуда, – сказала Джорджетт. – Заглядывать в окна неприлично.

Элси обернулась. Лицо ее выражало задумчивость.

– Наверное, вы собираетесь мне сказать, что камеристка и этого делать не должна. Так хотите знать, что я думаю? Гоняться за мужчиной тоже неприлично, но из-за этого я не перестану вас уважать. Даже наоборот. Мне кажется, вы хотите его найти. А будете вести себя прилично – ничего у вас не выйдет.

«Слишком уж проницательная горничная мне досталась», – подумала Джорджетт, но мысли оставила при себе и, присев на скамейку, стала обмахиваться ладонью точно веером. Джорджетт решила, что будет дожидаться Маккензи здесь. Возможно, ей даже повезло, что она вышла за молодого и перспективного юриста, к тому же – работящего. И не за простолюдина, хотя и не за пэра королевства. Наверное, случись с ней такое месяц назад, она бы сильно переживала из-за того, что муж не одного с ней поля ягода. Но хорошо, что этот человек на «ты» с законодательством. Его знания могут оказаться полезными, когда она потребует аннулировать их брак. Хотя… как знать? С тем же успехом он может использовать свои знания и против нее.

– Почему мы не бежим его искать? – спросила Элси, плюхнувшись рядом с хозяйкой на скамейку.

– Потому что мы не знаем, куда бежать. – Встретив полный недоумения взгляд горничный, Джорджетт поспешила пояснить: – Логично предположить, что если мы останемся здесь, то рано или поздно с ним встретимся.

– Ох, не знаю, миледи… – Элси посмотрела на все еще высоко стоявшее солнце и добавила: – Уже за полдень, а вечером начнется праздник.

– И что же?.. – Джорджетт в раздражении пожала плечами. И ее злило, что поиски затягивались и обрастали все новыми сложностями.

– А то, что праздник продлится до завтрашнего вечера, – сказала Элси не без ехидства. – С чего бы, как вы думаете, никто не работает, а в центре – столько гуляющего народа? Маккензи может не прийти сюда до понедельника.

«Вот так рушатся надежды на то, что все решится просто и быстро», – со вздохом подумала Джорджетт.

– Но я… я не могу ждать до понедельника.

– А я и нескольких часов ждать не могу. Сегодня вечером будут танцы. – Элси виновато улыбнулась и добавила: – Я никогда не пропускаю танцы.

– Черт побери, – пробормотала Джорджетт. Вообще-то она никогда не чертыхалось, и ей стало стыдно. Она даже покраснела. Хотя она не могла не признать, что было определенное удовольствие в том, чтобы выражать свое мнение в сильных выражениях. – Черт возьми! – уже увереннее и громче сказала Джорджетт.

«Определенно в этом что-то есть, – подумала она, чувствуя, как по телу растекается приятное тепло. – Не зря говорят, что запретный плод сладок».

– Точно! – Элси одобрительно кивнула. – Иначе и не скажешь.

Джорджетт, окончательно осмелев, лихорадочно пыталась вспомнить еще какое-нибудь бранное словцо, но у нее так ничего и не вышло. Наверное, ей следовало поработать над расширением своего словарного запаса. Всплеснув руками, она воскликнула:

– Но что же делать?

Элси уставилась на запертую дверь нотариальной конторы.

– Знаете, раз уж мы так торопимся его найти, то лучше сразу пойти к нему домой.

– Ты знаешь, где он живет?! – оживилась Джорджетт. Ей даже думать не хотелось о том, каким образом Элси стало известно место жительства мистера Маккензи. И вообще ей не было никакого дела до прошлых связей этого господина, будь он хоть самым отъявленным распутником на всем шотландском нагорье! Да-да, ее это совершенно не касалось.

– Нет, не знаю, – ответила Элси, покачав головой. Невесть по какой причине у Джорджетт полегчало на душе. – Но держу пари, в этой конторе найдется… какая-нибудь бумажка, которая даст нам подсказку. – Девушка подошла к двери и принялась изучать замок с нескрываемым интересом. – Думаю, я могу сделать так, чтобы мы попали внутрь, – сказала она наконец.

Все в Джорджетт восставало против такого предложения. То, что предлагала Элси, называлось преступлением. И каралось законом! Но горничная уже вытащила откуда-то булавку. Ее намерения не оставляли сомнений – она собирается вскрыть замок.

Джорджетт решила остановить горничную.

– Прекрати, – зашипела она. – Взлом – это же преступление! А он к тому же солиситор, юрист!

– Ничего тут взламывать не надо, – заверила Элси после тщательного изучения механизма замка. – Мы просто войдем, и все, даже замок не поломаем. – С этими словами она протянула Джорджетт булавку. – Чему-чему, а умению отпирать закрытые двери каждая порядочная горничная просто обязана научить свою госпожу. Вы же хотите его найти, верно? Так не упустите свой шанс.

– Я не знаю… – Джорджетт судорожно сглотнула, в горле застряли невысказанные возражения. Невесомая булавка, нацеленная на отверстие замка, оттягивала руку словно пистолет со взведенным курком.

Элси в раздражении шмыгнула носом.

– Где та бесстрашная леди, что устроила фурор в «Синем гусаке»? Если вы хотите отыскать его, так действуйте!

Джорджетт мучили сомнения. С одной стороны, та женщина, которой ей положено быть по статусу, никогда бы не совершила ничего подобного. С другой же стороны, она была на полпути к тому, чтобы доказать прежде всего самой себе, что она не та, за которую ее всегда принимали. Ей хотелось быть храброй. Настолько храброй, насколько это необходимо для выполнения стоявшей перед ней задачи. Новая Джорджетт еще не вполне определилась с тем, что именно она собой представляла. Но ей хотелось узнать, кто он такой – мужчина, за которого она вышла замуж. И она поняла, что ради этого готова преступить закон.

Подавшись вперед, Джорджетт вставила булавку в замок и в ужасе затаила дыхание. Нет, ее не поразила молния. Она медленно повернула булавку, и, к ее изумлению, земля не разверзлась у нее под ногами.

Джорджетт перевела дыхание. Оказывается, быть храброй не так уж опасно.

Осмелев, она взялась за дело со всей серьезностью.

– Проследи, чтобы никто нас не увидел, – шепнула она горничной, пристально за ней наблюдавшей.

– Да тут нет никого, миледи. А теперь поверните влево и чуть приподнимите. Вот так. А теперь подергайте немного.

– Не мешай мне, – пробурчала Джорджетт. – Я сама все сделаю.

– Я вам и не мешаю! – в досаде бросила Элси. – Если бы я не передала эту работу вам, мы давно уже были бы внутри.

– Да замолчишь ты когда-нибудь? – пробормотала Джорджетт. И тут же, почувствовав, что булавка за что-то зацепилась, утроила усилия.

Но замок не поворачивался, а булавка в замке уже не двигалась. Джорджетт подняла глаза на горничную и со вздохом сказала:

– Булавка застряла… – Она резко потянула кончик на себя. Увы, безрезультатно.

Тут Элси наклонилась и подняла что-то с земли. Джорджетт, вцепившись в застрявшую в замке булавку, с расширившимися от ужаса глазами смотрела, как ее горничная, выпрямившись, с ухмылкой размахнулась – и швырнула камень в окно.

Раздался громкий звон стекла.

– А вот теперь это можно назвать взломом, – радостно сообщила Элси.

И тут случилось невероятное. Заскрипели петли, и дверь отворилась изнутри.

– Теперь вам придется объясниться, – раздался низкий раскатистый баритон, так хорошо запомнившийся Джорджетт.

Глава 16

Онемев от страха, Джорджетт смотрела на Джеймса Маккензи. Сердце гулко колотилось в ее груди. «Господи, в это невозможно поверить!» – воскликнула она мысленно. Выходит, все это время он был там, внутри.

Бессовестная Элси поспешила отойти в сторонку, словно она тут ни при чем. Более того, лукавая горничная сделала большие глаза в притворном возмущении, намереваясь, очевидно, продемонстрировать свою солидарность с пострадавшей стороной, то есть с солиситором.

«Не забыть бы сказать Элси, что хорошая горничная всегда берет на себя вину за все сомнительные, а тем более противозаконные действия своей госпожи», – подумала Джорджетт.

Джеймс Маккензи сделал шаг в ее сторону, и ей стало не по себе. Разумеется, она сразу узнала этого человека, но сейчас он казался совсем другим. Утром, когда Маккензи лежал в постели, он был сонный, и на губах его блуждала лукавая улыбка. При этом он звал ее вернуться к нему в постель – вернуться к занятиям столь же предосудительным, сколь и заманчивым. Теперь же он предстал перед ней совершенно другим. Ни следа сонной истомы. И никаких приятных обещаний во взгляде зеленых глаз.

Маккензи был невероятно высок – макушкой почти доставал до вывески над дверью. Темно-каштановые волосы его были растрепаны и торчали во все стороны, словно он только что их взъерошил. Борода же, густая и неухоженная, казавшаяся неуместной на таком молодом, по-мальчишески обаятельном лице, тем не менее вполне гармонировала с суровым и тяжелым взглядом. И все же Джорджетт находила его необычайно, фантастически красивым. Да-да, Джеймс Маккензи был все так же хорош собой, как и тогда, когда она, проснувшись, обнаружила его рядом в постели. Но теперь у него на голове появились грубые, словно сделанные неумелой рукой, стежки, а на волосах запеклась кровь. Обтягивавший широкие плечи сюртук был тоже в крови.

– О!.. – воскликнула Джорджетт и, судорожно сглотнув, добавила: – Мне очень, очень жаль. Я причинила вам боль.

– Да уж. – Глаза его блеснули как льдистые осколки на ярко-зеленой траве.

Джорджетт в смущении молчала. Трудно было понять, что у него на уме. Рад ли он встрече? Или ему все равно?

Последнее предположение показалось Джорджетт ужасно обидным. Пусть даже она прекрасно понимала, что не заслуживала интереса с его стороны.

Если верить Элси – та по-прежнему стояла чуть поодаль, – Джорджетт сама начала с ним флиртовать. Значит, в том, что случилось потом, винить ей некого. И, уж конечно, бить его по голове она не имела права. Допустим, воспользоваться его приглашением и нырнуть к нему под одеяло она не могла, но могла по крайней мере дождаться, когда он оденется, и поговорить о том, что произошло ночью. Увы, страх оказался сильнее…

– Я очень рада вас видеть, – прошептала Джорджетт, глядя на него из-под ресниц. Она знала, что, пожалуй, опоздала с такого рода изъявлениями чувств, но лучше поздно, чем никогда. К тому же она говорила со всей искренностью. Она действительно была рада его видеть. Не просто рада – счастлива. Хотелось бы лишь, чтобы он… хоть немного разделял ее чувства.

Маккензи медленно, словно с неохотой, протянул руку, и на мгновение Джорджетт показалось, что он собирался взять ее под руку.

– Не могу ответить вам так же, – буркнул он и, чуть наклонившись, окинул взглядом дверь с наружной стороны. – Более того, – продолжал он, выдернув булавку из замка и тщательно осмотрев улику, – единственное, что принесло бы мне некоторое удовлетворение, – это возможность присутствовать при вынесении вам справедливого приговора.

И только сейчас Джорджетт осознала: встреча с этим человеком будет иметь совсем не те последствия, на которые она рассчитывала.

Джеймс то и дело возвращался к мысли о том, как сложится их встреча, когда он ее наконец найдет. Весь день, переживая одно разочарование за другим, когда каждый след в конечном итоге заводил его в тупик, страдая от боли в результате множившихся травм, расстроенный, вопреки ожиданиям, уходом Уильяма, Джеймс не переставал думать о предстоящей встрече. И вот эта встреча произошла, и он…

Проклятие, он чувствовал какое-то странное оцепенение. Женщина, за которой он гонялся как сумасшедший по всему городу, стояла перед ним с виноватой миной на лице. А за спиной у нее маячила мисс Далримпл, если зрение его не обманывало. Очень жаль. Он-то думал, что бывшая проститутка, а ныне подавальщица в «Синем гусаке» более разборчива в связях.

– Вы можете нас оставить, мисс Далримпл, – произнес он сурово. – Вас это не касается.

– Но я… я горничная этой леди, – заикаясь, пробормотала Элси, указав на Джорджетт пальцем.

– Она не леди, – не моргнув глазом ответил Маккензи, – и, следовательно, в горничной не нуждается.

Девушка молча переминалась с ноги на ногу. Пожалев бедняжку, Джеймс добавил чуть ласковее:

– Ты слышала, чтобы я кого-то намеренно обижал или был уличен в жестоком обращении с подозреваемыми? Поверь, твоей госпоже ничто не угрожает. Уходи. Оставь нас вдвоем.

Элси уходить не торопилась, и мистер Маккензи рявкнул:

– Убирайся!

В тот же миг, внезапно сделавшись на редкость послушной, Элси подхватила юбки и побежала со всех ног. «Такой скорости и Цезарь позавидовал бы», – подумал Джеймс с тоской – местопребывание его коня до сих пор оставалось тайной за семью печатями.

Зато женщина находилась здесь. И не было никого, кроме них двоих, на всей улице.

Еще никогда в жизни не ощущал он так обостренно присутствие рядом живого существа.

Вот она – его добыча! И она смотрела на него широко распахнутыми серыми глазами, серыми и блестящими, как воды озера Морег. И она совсем не походила на леди. С растрепанными волосами, не прикрытыми шляпой, и в помятом платье настоящая леди по городу не разгуливает.

Джеймс шагнул к ней, и она в страхе отступила на шаг. «Все это походит на птичий брачный танец», – подумал Джеймс. Только вот намерения в отношении этой птички были у него совсем не те, что у самцов в период спаривания. Он не собирался ее обхаживать. Ему хотелось ее задушить, и он с трудом держал себя в руках.

Теперь она уже не пятилась, но руки ее трепетали словно мотыльки, пойманные в стеклянную банку, взгляд же бегал из стороны в сторону. Ему пришло в голову, что она, возможно, имела сообщника, который сейчас прятался где-нибудь поблизости, на этот раз целясь не в окно, а прямо ему в голову.

Джеймс повернулся так, чтобы иметь лучший обзор на случай нападения.

– Ищете кого-то? – спросил он.

– По правде говоря, я искала вас. – Она одарила его улыбкой, такой ослепительной, что глаза обожгло, хотя голос ее заметно дрожал. Произношение у нее было правильное, словно она и в самом деле принадлежала к высшему обществу.

– Я не вчера родился, – заявил Джеймс с нескрываемым сарказмом. – Придумайте что-нибудь более убедительное.

Глаза ее распахнулись еще шире.

– Это правда! – воскликнула она. – Именно поэтому я здесь. – Она нервно кусала нижнюю губу, и Джеймс поймал себя на мысли, что ему тоже захотелось попробовать ее губы на вкус.

– Вы вломились в мою контору, – веско заметил он, – а не ждали меня на скамейке перед ней.

– Я… Я подумала, что смогу найти у вас в конторе нечто такое, что помогло бы вас отыскать.

Джеймс даже не удосужился прокомментировать этот бред. Всем своим видом он говорил ей, что не верит ни одному ее слову.

– Так что вы хотели у меня найти? Денег? Вам мало того, что вы уже присвоили? Так вот, я вас разочарую: если думаете, что я богат, то вы глупее, чем кажетесь.

Ответом ему было тихое всхлипывание.

Джеймс не верил своим глазам. Та женщина, которую он помнил, за словом в карман не полезла бы. А эта пищит, точно испуганная мышь. Что случилось с той, которую он, было дело, принял за женщину своей мечты – остроумную, дерзкую, умеющую за себя постоять?

– Здесь какая-то ошибка, – наконец пролепетала она, разведя руками. – Я совсем не та, за кого вы меня принимаете.

Вместо ответа он окинул ее пристальным взглядом. На вид женщина была та же самая, но все же – какая-то другая. При этом тот же необычный цвет волос и тот же чуть курносый нос, правда, слегка порозовевший. Да и губы были все те же – необычайно чувственные. И ямочка на щеке по-прежнему манила, словно огонь маяка.

Но в то же время она была другой. Сегодня в ней чувствовалась неуверенность, неловкость. Словно ей было не по себе. Впрочем, а как еще она должна была себя чувствовать, если ее поймали с поличным? При попытке вломиться в его контору.

Тут любой почувствует себя неуютно.

– Я знаю, что вас зовут Джорджетт Торолд, – сообщил ей Джеймс. – И что вы заявляете, будто являетесь вдовой виконта.

Он увидел, как раздраженно она вздохнула, как ее чудесные груди, которые помнились ему даже слишком хорошо, приподнялись, натянув ткань унылого серого платья, служившего им тюрьмой. Она была совсем рядом – руку протяни и коснешься сочных губ, а исходивший от нее имбирно-лимонный аромат наполнял ноздри. И только сейчас Джеймс наконец-то осознал, что она, в отличие от той, за которой он гнался по закоулкам Морега, была не в брюках. Или все-таки то был мужчина?.. Сейчас Джеймс уже не понимал, за кем же он, собственно, гонялся.

Джеймс со вздохом помотал головой и тут же пожалел о своей неосмотрительности, наказанный сильнейшей болью. Впрочем, главное было сделано – он сумел вернуть мысли в нужное русло и снова сосредоточился на том, что кто-то пытался его убить. И она, эта женщина, была наиболее вероятной подозреваемой.

– Заявлять вы можете все, что вам угодно, – с нотками металла в голосе произнес Джеймс. – Но ни одно ваше заявление не вызывает доверия.

Она побледнела, если это вообще возможно для женщины с ее цветом кожи, открыла рот, но тут же закрыла. Джеймс смотрел на ее беззвучно шевелившиеся губы с невольным восхищением.

– У вас есть еще что-то мне сказать? – спросил он насмешливо. – Возможно, еще одно бессмысленное извинение? – Он, Джеймс, все равно в него не поверит.

Руки ее сжались в кулаки, потом разжались. А затем вновь зашевелились губы, на этот раз не беззвучно.

– Я… осознаю, – начала она дрожащим голосом наверняка заранее отрепетированную речь, – что мы… то есть я вчера вечером вела себя далеко не лучшим образом. Я сожалею об этом, искренне сожалею, и я уверена, что вы согласитесь со мной в том, что самым лучшим решением будет прошение об аннулировании. Мисс Далримпл сообщила мне, что у вас есть определенный юридический опыт, мистер Маккензи, и потому мне кажется, что было бы не трудно…

– Друзья зовут меня Джеймс. – Он решил перебить ее, чтобы сбить с темы и сохранить за собой превосходство в их словесном поединке, которого она его чуть было не лишила.

Она облизнула губы.

– Хорошо, Джеймс, тогда…

Он приподнял бровь, всем своим видом демонстрируя насмешливое высокомерие.

– Вас я прошу называть меня мистером Маккензи.

Мертвенная бледность ее сменилась нездоровым румянцем. В глазах же промелькнули искры. Не гнева ли?

– Я буду называть вас так, как сочту нужным, – парировала она, надменно вскинув голову.

Джеймса ее ответ задел за живое.

– Не хотите, чтобы вас перебивали, так говорите по существу. До сих пор я слышал от вас лишь невразумительное блеяние.

– Негодяй! – Теперь она уже больше походила на ту темпераментную даму, что вскружила голову всем, кто имел несчастье наблюдать за ней в «Синем гусаке». – Мерзавец! Это имя подходит вам даже больше, не правда ли? – Взгляд ее скользнул вниз и задержался на его брюках на мгновение дольше, чем допускали приличия. – И еще муж! – Она сделала глубокий вдох, затем добавила: – Но если с тем, что вы негодяй и мерзавец, еще можно смириться, то последнее нахожу просто невыносимым!

Джеймс подавил желание ухмыльнуться в ответ. Что ж, когда она наконец перестала бормотать извинения и стала защищаться, выбрав для этого самую верную тактику – нападение, она… была великолепна. Господи, что же удивительного в том, что он вчера поддался искушению? Да ему и сейчас хотелось послать к черту все мысли о мести и ответить ей улыбкой, чтобы потом…

Но он, конечно же, воздержался от поспешных и необдуманных действий. Джеймс не позволил себе забыть, что собой представляет эта женщина.

– Не важно, как вы меня называете, – проворчал он. – Важно то, как называю вас я.

Она вскинула голову.

– И как же вы меня назовете?

Джеймс молчал. Сейчас, в ярком дневном свете, все достойные сожаления поступки этой женщины казались нереальными и почти иллюзорными, но, сделав над собой усилие, Джеймс засунул неугомонное желание утешить ее в пустой карман, туда, где должен был находиться его кошелек с деньгами. Неужели она думала, что могла похлопать своими белесыми ресницами, и он превратится в желе, как вчера? Нет, он не мог этого допустить. Больше такого не случится.

– Я называю вас преступницей, – заявил Джеймс и протянул ей повестку. – И я подаю на вас в суд, леди Торолд.

Глава 17

Ужас, липкий и холодный, холоднее зеленых глаз Маккензи, казалось, растекался по всему ее телу.

Он считал ее преступницей! И не считал ее леди. Если бы он назвал ее развратницей, она бы, как ни больно, проглотила оскорбление, поскольку сама считала свое вчерашнее поведение достойным осуждения. Но он назвал ее преступницей!

Ах эта Элси! Убить ее мало.

По правде говоря, Джорджетт действительно вторглась в контору Маккензи, но ничего плохого при этом не замышляла, лишь хотела взглянуть на его стол, и все. Как он мог так заблуждаться на ее счет?! Как мог принять ее за воровку и вручить ей повестку в суд?! От праведного гнева у Джорджетт теснило грудь.

Она схватила протянутые ей бумаги. Да, в них действительно было ее имя, аккуратно выведенное человеком, поднаторевшим в каллиграфии.

Джорджетт искоса посмотрела на Маккензи. Ей вдруг пришло в голову, что для составления самого простого юридического документа требуется время, много времени. Нужно быть волшебником, чтобы за такое короткое время все подготовить.

– Мистер Маккензи, – начала она, но Джеймс перебил ее каким-то звериным рыком.

– Ничего не говорите! – шагнул он к ней.

– Мистер Маккензи, – повторила Джорджетт, не желая сдаваться. Ее все еще трясло от возмущения. Ведь он предложил ей называть его по имени, но тут же категорически пресек ее попытки повести разговор в дружественной непринужденной манере, как это принято у приличных людей. – Мистер Маккензи, я настаиваю на том, чтобы вы дали мне возможность высказаться. Совершенно очевидно, что вы неправильно понимаете ситуацию, и…

Он поднес палец к ее губам, и она вдруг почувствовала, что не может ни слова вымолвить – так подействовало на нее его прикосновение. Контакт продлился недолго, слишком недолго. Он больше не касался ее, но сказать, что он оставил ее в покое, тоже было нельзя. От него пахло обычным хозяйственным мылом. И все. Никакого бренди. И никаких дамских духов, намекающих на недавнее свидание. Только мыло.

– Вы не можете запретить мне высказывать свои мысли, – хмуро глядя на него, заявила Джорджетт.

– Не могу, – согласился он, отступив на полшага. – Но вам следует воздержаться от каких бы то ни было заявлений, пока не найдете себе адвоката.

Джорджетт видела, как дергалась от злости его щека и как сжимались и разжимались кулаки. Но в голове у нее был полнейший хаос, а взор, казалось, затмил туман. Так бывает, когда выныриваешь после долгого пребывания под водой. Зачем ей адвокат? А его запах… Хм… Этот запах совсем не походил на запах ее покойного мужа. Как ни странно, Джорджетт сейчас даже влекло к этому мужчине. Но все-таки он ее разочаровал – оказался другим, совсем не таким, каким она его запомнила. Сейчас он был жестким, грубым, упрямым. Гнул свою линию, не желая ее слушать. Возможно, это несоответствие было вызвано тем, что она сама придумала его образ – наделила героическими чертами, поверив болтовне Элси, поверив, что этот человек стоил того, чтобы узнать его получше. Но он того не стоил.

Джорджетт нервно облизнула губы.

– Ваш совет звучит странно. Вы ведь и есть адвокат.

– Верно, – сказал он. – Но я не ваш адвокат. А если бы я был им, посоветовал бы вам придержать язык. Вам необходимо остерегаться тех, кто может воспользоваться вашей неопытностью в таких делах.

– Так же, как вы воспользовались моей неопытностью ночью?

Зрачки его сузились, и уже через мгновение он окинул ее взглядом, словно раздевая глазами. Джорджетт не сразу осознала, что сама же и спровоцировала его.

– Даже признавая тот факт, что память ко мне вернулась не полностью, прошлой ночью вы не произвели на меня впечатления особы неопытной, леди Торолд.

Щеки Джорджетт вспыхнули под его пристальным взглядом. Но кое-что в словах Маккензи показалось ей примечательным. Выходит, и с его памятью что-то произошло. Все это время она пребывала в уверенности, что он-то по крайней мере помнил достаточно, чтобы помочь ей расторгнуть брак. И ей представлялось, что Маккензи, выслушав ее доводы, согласится с ними и захочет добиться расторжения брака. Но до сих пор он ни разу не упомянул о том, что они женаты. Так что же за игру он вел?

Сделав глубокий вдох, Джорджетт выпалила на одном дыхании:

– Вы неправильно интерпретировали ситуацию, сэр. Я не вторгалась в вашу контору, чтобы вас обокрасть.

– Вы абсолютно правы. – Улыбка его напоминала волчий оскал.

Джорджетт в недоумении захлопала ресницами.

– Права?

Тут он вдруг наклонился к ней и тихо, но отчетливо проговорил:

– Вы уже украли у меня кошелек с деньгами и, вполне возможно, моего коня. Больше ничего ценного у меня не осталось. Так что если вы не специализируетесь на краже книг, то из моего кабинета вы бы ушли с пустыми руками.

Теперь ей стало многое понятно, в частности – подготовленная в спешке повестка в суд, а также его резкий тон. Так он полагает, что она стащила его кошелек? И коня?.. Но куда бы она бы поместила животное таких размеров в придачу к уже подаренному котенку и собаке с недобрым оскалом?

– Сэр, почему вы так решили? – спросила она. – Какие у вас доказательства?

– Почему решил? – Он указал на зашитую рану у себя на голове. – Я проснулся этим утром с весьма неприятной травмой, нанесенной женщиной, которую едва помню. Я весь день потратил на сбор и анализ сведений о том, кем вы, возможно, являетесь или не являетесь, а также о том, что мы с вами, возможно, делали или не делали минувшей ночью. Мой конь, возможно, уже мертв. Мой кошелек тоже пропал, и вы – единственная, кто знал о том, что он у меня был. – Он снова склонился над ней так, что она смогла отчетливо разглядеть золотистые крапинки в его зеленых глазах. – Не надо особого ума, чтобы сделать столь однозначный вывод. Все указывает на вас.

Джорджетт промолчала – у нее не выходило из головы признание Маккензи в том, что он почти ничего не помнил из вчерашних событий.

– Вы совершили ошибку, – сказала она наконец. – Да-да, поверьте…

– Нет, это вы совершили ошибку. – Он вдруг протянул руку и убрал за ухо выбившийся из ее прически локон. – Видите ли, только глупый вор так небрежно относится к выбору жертвы.

Джорджетт поморщилась.

– Вы уже второй раз называете меня глупой, сэр. – Она лихорадочно искала весомые, логически обоснованные аргументы. И довод нашелся. Он был… у нее в руке. – Тем не менее, сэр, вы зря потратили силы и время на составление этой бесполезной повестки.

Он впился пальцами в ее руку и с некоторой неуверенностью проговорил:

– Почему вы считаете повестку бесполезной?

Джорджетт с вызовом вскинула подбородок.

– Потому что повестка выписана на имя Джорджетт Торолд.

Пальцы его еще больнее впились ей в руку, но сейчас ее было уже не остановить. Джорджетт готова была отвечать за свои грехи, но воровкой она никогда не была.

– Сэр, спешу напомнить вам, на случай если память подводит… Дело в том, что сейчас я миссис Маккензи.

«Черт ее дери! А ведь она отчасти права», – досадливо подумал Джеймс. Да, эта блондинка была умнее, чем казалось. Если бы они действительно вступили в брак, то неправильно оформленная повестка была бы бесполезным клочком бумаги.

Но они-то не женаты! Дэвид Камерон уверил его в этом. Да и по его собственным отрывочным воспоминаниям, произнесенные ими клятвы были не более чем шуткой. Из этого следовало, что она пыталась воспользоваться его временной амнезией, не догадываясь о том, что сейчас он помнил куда больше, чем тогда, когда проснулся.

Наблюдая, как она изворачивалась, разыгрывая оскорбленную невинность, Джеймс чувствовал, как в нем крепла решимость заставить ее поплатиться за содеянное.

– Итак, вы не только воровка, но еще и лгунья, – констатировал Джеймс и, не дав Джорджетт опомниться, схватил ее за руку и потащил за собой по улице.

Джорджетт упиралась, но силы были неравны, и она в отчаянии воскликнула:

– Нет, прошу вас! Вы должны меня выслушать! Вы должны мне поверить!

Джеймс не мог не внять ее мольбе, и пальцы его немного разжались.

– Я готов вас выслушать при одном условии: вы пойдете со мной, – предупредил он. Дело было не только в том, что ему стало жаль преступницу. Ему не хотелось выставлять себя на посмешище: глядя, как он тащит за собой упирающуюся женщину, горожане вряд ли одобрят его действия. Возможно, даже станут над ним смеяться.

Женщина молча кивнула. Глаза ее горели гневом, а щеки и область декольте заливала краска. Джеймс отпустил ее с некоторой опаской, готовый броситься за ней в погоню, если она попытается от него убежать.

И теперь он уже не верил в то, что это она напала на него с ножом. Не столько из-за того, что одежда ее отличалась от той, что была на злоумышленнике, сколько потому, что эта женщина была примерно на шесть дюймов ниже… и раз в десять стройнее. Однако это не означало, что она была непричастна к попытке его зарезать, – просто у него не хватало улик, чтобы выдвинуть против нее обвинение в покушении на убийство. Так что придется пока ограничиться лишь обвинением в краже его имущества. Не предпринимая попыток к бегству, леди Торолд шла с ним рядом, словно они были добрыми друзьями, вышедшими прогуляться в погожий денек. Словно он никогда не видел ее обнаженной.

Словно она не разбила ночной горшок о его голову.

– Почему вы обвиняете меня во лжи? – спросила наконец леди Торолд.

– Почему вы заявляете, что мы женаты? – вопросом на вопрос ответил Джеймс и, взяв ее под локоть, направил в нужную ему сторону.

Теперь до них уже доносился шум с главной улицы – смех, крики и свист. Совсем скоро, через час или два, начнется праздник. Времени на то, чтобы доставить преступницу в магистрат, у него было в обрез, но Джеймса это не останавливало.

– Потому что Элси мне об этом сказала, – ответила Джорджетт. – И потому что вы сами мне об этом сообщили утром, в гостинице. – Она остановилась и повернула перстень на пальце так, чтобы он увидел печатку. – И еще – вот поэтому.

Она ничего не сказала о церемонии, и Джеймс это заметил. Тут он взглянул на перстень – и обмер. У нее на пальце было его кольцо. Вернее – фамильная драгоценность рода Килмарти. Олень в золотой оправе словно подмигивал ему.

О черт! Он не носил его на пальце, только в кармане. Снял его и не надевал с тех пор, как одиннадцать лет назад порвал все связи с родственниками. Да, он считал разрыв окончательным, но кольцо зачем-то продолжал носить с собой. Но как оно у нее оказалось? Ему вспомнились слова Камерона, заверявшего его, что никаких документов они не подписывали и кольцами не обменивались. Но кольцо на ее пальце свидетельствовало об обратном.

Джеймс провел ладонью по волосам и поморщился от боли, задев свежие швы.

– Я не думаю, что мы женаты, – сказал он без особой уверенности. – Но сомнения все же есть, раз у вас мое кольцо.

Конечно, она могла и его украсть. Жаль, что память его подводила. Некоторые события прошедшей ночи так и остались в тумане. Как, например, таинственное исчезновение его коня. И, конечно же, оставался открытым вопрос о том, зачем он вообще столь необдуманно рисковал своей репутацией.

– Я не помню ничего из того, что было ночью, – призналась Джорджетт. – Все мои заключения основываются на том, что сообщили мне Элси и мистер Макрори… – Она с удрученным видом развела руками и добавила: – Я пыталась вас найти для того, чтобы выяснить, что произошло, и разрешить связанные с этим вопросы, но я никак не ожидала, что вы тоже ничего не помните.

Джеймс целиком сосредоточился на дыхании, а именно – на процессах, происходивших в грудной клетке. Это было необходимо, потому что нижняя часть его тела проявляла слишком живой интерес к обольстительной воровке. Все то время, пока Джеймс пытался ее отыскать, он думал о ней как о коварной соблазнительнице. Но она оказалась еще более очаровательной… и совершенно беззащитной, как ни странно. К тому же интуиция, отточенная годами профессиональной практики, подсказывала ему, что она говорила правду.

– Все это вы можете объяснить мировому судье, – сказал Джеймс, жестом приглашая ее продолжить путь. Увы, он вдруг почувствовал, что убежденности в своей правоте у него уже не было.

– Судье магистрата? – пролепетала леди Торолд. – Уверяю вас, в этом нет необходимости.

– Уверяю вас, есть. – У Джеймса накопилось немало вопросов к Камерону. Например, как вышло, что на пальце у этой женщины оказалось его кольцо, если церемония не была настоящей. – И я не советую лгать ему, а не то он обвинит вас в лжесвидетельстве, в добавление ко всем прочим вашим преступлениям.

– Я не лгу! – воскликнула Джорджетт, лихорадочно озираясь, словно искала того, кто мог бы подтвердить ее правоту. Но на улице по-прежнему не было никого, кроме них двоих. Здесь, в отличие от центра города, откуда доносились всевозможные шумы, было пустынно. – Если у вас пропал кошелек, то его либо украл кто-то другой, либо вы плохо искали. У меня нет нужды красть ни у вас, ни у любого другого, – добавила она с возмущением.

Джеймс молчал. Он понимал, что оказался в весьма неприятном положении. Эта женщина заставила его усомниться в том, что он поступал правильно. Более того, его решимость довести дело до суда, заставить ее ответить за содеянное по закону стремительно таяла.

– Пятьдесят фунтов… – сообщил он со вздохом. – Такая сумма была у меня в кошельке. – Он с трудом верил в то, что намеревался сказать, но все же произнес: – Если вы можете возместить мне утраченные деньги, я сниму с вас обвинения. – И примирительно поднял руки. – В Мореге очень милая тюрьма. Окон нет, зато мышей и крыс – хоть отбавляй.

Джорджетт в изумлении открыла рот. Джеймса же обжигал стыд. Да, конечно, пятьдесят фунтов – большие деньги, но угрожать женщине ужасами тюремного заключения не слишком галантно.

И тут она вдруг рассмеялась.

– Что вас так позабавило? – Джеймс чувствовал себя одураченным. Гнев ударил ему в голову. – Вам ведь предъявлено серьезное обвинение, а я – хоть и не знаю, что на меня нашло, – только что предложил вам способ уйти от наказания.

– Вы думаете, у меня есть нужда красть кошелек с жалкими пятьюдесятью фунтами? – Джорджетт давилась от смеха. – Я дам вам сотню! Нет, две сотни! Как возмещение за все те неудобства, что я вам причинила.

– Я не верю, что у вас есть сто фунтов, – медленно проговорил Джеймс. Он чувствовал себя так, словно земля уходила у него из-под ног.

– Двести, – упрямо повторила она. – Но при одном условии. Наш брак будет аннулирован. И вы больше никогда меня не побеспокоите.

Господи, что за наваждение?! Эта женщина не просто не хотела быть его женой, но еще и деньги предлагала, чтобы от него откупиться. Джеймс задыхался; он чувствовал себя так, словно его ударили под дых.

– Вы пытаетесь меня подкупить? – спросил он, тяжело дыша. Воспоминания о другой женщине захлестнули его жаркой волной боли, но он тут же отбросил эти мысли. – Так знайте: я не тот, за кого вы меня принимаете!

– Пусть это будет подарок… Или плата за услуги. Называйте это так, как вам будет угодно.

Да уж, подарочек. Хотя плата за услуги – что ж, такое вполне возможно. Ведь кое-какую услугу он, судя по всему, ей все-таки оказал.

– Я не принимаю взяток, леди Торолд, – сообщил он, судорожно сглотнув. – И не могу гарантировать вам свое согласие на признание брака недействительным. – Джеймс быстрым шагом направился в сторону центра города.

– Но почему?

В голосе ее был страх, и этот факт заставил Джеймса замедлить шаги. Бросив на Джорджетт косой взгляд, он пробурчал:

– Потому что мы не женаты.

Она обогнала его и преградила ему дорогу.

– Вы точно это знаете? – спросила она звенящим от волнения голосом.

В том-то и состояла суть проблемы. Продолжая утверждать, что они не женаты, Джеймс совершенно не был в этом уверен. Слишком много темного и неясного было в том, что происходило накануне…

Она ткнула его в грудь пальцем и, вся дрожа от гнева, прокричала:

– Вы тут стоите передо мной, фонтанируя идеями, строите всяческие предположения о том, что могло случиться с вашим чертовым кошельком, и о том, женаты мы или нет. Но при этом помните вы ничуть не больше, чем я! Это же ясно как день!

Крик ее заставил Джеймса задуматься. Что ж, пожалуй, она была права. Не в его правилах делать скороспелые выводы. Но пусть и она пошевелит мозгами.

– Если вы не брали мой кошелек, – медленно проговорил он, – то где же он?..

– Скорее всего, лежит на тумбочке в гостиничном номере – там, где вы его и оставили.

Джеймс мысленно обвел взглядом комнату, которую увидел при пробуждении. Там действительно была тумбочка – он ее помнил, как помнил и то, что кошелька на ней не нашлось. Но, может, остались какие-то другие места, куда он не потрудился заглянуть? Он смотрел в шкафу, но не под ним. И теперь ему вспомнился еще один шкафчик, под умывальником. Туда он тоже не заглядывал. Сомнения обуревали его. Внезапно ему захотелось расстегнуть воротник, потому что стало трудно дышать.

Джеймс окинул мрачным взглядом стоявшую перед ним женщину. Он не доверял ей. Вчера она обманом вовлекла его… в какую-то скверную историю. И все же он уже почти согласился уладить с ней дело миром, если она возместит ему ущерб.

– «Синий гусак» – вот куда мы идем, – сообщил он ей, уже не пытаясь убедить себя в собственной правоте. По правде сказать, ему, наверное, стало бы легче, если бы выяснилось, что он заблуждался на ее счет. – Я дам вам пять минут на то, чтобы обыскать комнату. И затем, если мой кошелек так и не найдется, мы идем в магистрат, где вам придется доказывать свою невиновность. Ваше предложение насчет двухсот фунтов я не принимаю. И больше никаких ваших оправданий слушать не желаю. Справедливо?

Серые глаза ее посмотрели на него пристально.

– Так как насчет тюрьмы?

Он пожал плечами.

– Я не был с вами до конца честен, когда рассказывал о тюрьме Морега. Там, возможно, есть кровать. И окно. Кроме того… – Джеймс колебался. Сказав то, что он собирался сейчас сказать, он лишит себя безусловного преимущества, но Джеймс желал быть честным до конца. – Кроме того, повестка выписана в мировой суд, который уголовными делами не занимается. И, как вы верно заметили, прямых улик у меня нет.

Женщина переминалась с ноги на ногу, словно птица, которая хотела взлететь, но не могла.

– Здесь чувствуется какая-то ловушка… – пробормотала она.

Джеймс вздохнул.

– Леди Торолд, я не собираюсь заманивать вас в ловушку. Если вы виновны в пропаже моего кошелька, вернете деньги, как и обещали. Если же невиновны, я с удовольствием выслушаю ваши доводы в свою защиту.

Она смотрела на него, склонив голову к плечу. По глазам ее Джеймс видел, что она прикидывала, насколько может ему доверять. И чем дольше он смотрел ей в глаза, тем сильнее чувствовал, что тонет в них – как и вчера, когда они произносили фальшивые клятвы. Только на этот раз он не был пьян. Он был абсолютно трезв, но все равно испытывал к ней симпатию.

Проклятие! Эта женщина действовала на него каким-то необъяснимым образом!

Она кивнула, и Джеймс понял, что все это время ждал ее ответа затаив дыхание. С облегчением вздохнув, он осторожно взял ее за руку – руку эту он помнил, маленькую и горячую, помнил также, как ему нравились ее пальцы, – и повел на Мейн-стрит. Пальцы их переплелись, и он пытался не замечать, как она морщилась. Его не должно было волновать ее к нему отношение. И все же втайне Джеймс продолжал надеяться на то, что они действительно найдут его кошелек в номере над «Синим гусаком». И в глубине души он боялся того, что ему придется сделать, если кошелек не найдется.

Глава 18

Два длинных квартала Маккензи вел ее за собой, крепко держа за руку. И все это время она продолжала злиться, прямо-таки кипела от злости. Ее ужасно раздражал этот мистер Маккензи. Раздражали его нелепые обвинения в воровстве и ультимативный тон. И, самое главное, неслыханная фамильярность, с которой он держал ее за руку.

Она смущала Джорджетт, эта его рука… Ведь ей из-за нее приходилось идти с ним рядом, бок о бок, словно ее к нему гвоздями прибили. И в то же время у нее возникали ощущения… Нет-нет, было слишком опасно об этом думать. Она заблуждалась на его счет. Он не был героем, поспешившим прийти к ней на помощь и спасти ее от навязываемого ей замужества. Но он не был и неразборчивым в связях ловеласом, каковым представлялся ей утром, когда позвал вернуться к нему в постель. Мужчина, с которым она наконец встретилась, был несговорчивым, обладал жестким пронизывающим взглядом. Его твердая поступь и сильная рука заставляли ее дрожать скорее от страха, чем от возбуждения, – Джорджетт продолжала убеждать себя в этом на протяжении всего пути, но убедить до конца так и не смогла.

При виде «Синего гусака» с заколоченными досками окнами и развешанными по фронтону разноцветными фонариками Джорджетт вздохнула с облегчением. Маккензи отпустил ее руку, чтобы открыть дверь, затем пропустил ее вперед. И тогда она вдруг почувствовала покалывание в освобожденной ладони. Что бы это значило?..

Джорджетт потерла одну руку о другую и вошла. Невольно ей подумалось, что Маккензи был не чужд хорошим манерам. Кто-то хорошенько поработал над тем, чтобы научить правилам английского этикета этого бородатого шотландца. Хотелось бы знать, кто не пожалел на это время и силы. Мать? Нет, скорее любовница. И хотелось бы надеяться, что за свои труды эта женщина получила больше, чем беспочвенные обвинения и угрозы.

В «Синем гусаке» было, по счастью, куда прохладнее, чем на улице. К четырем часам пополудни солнце прямо-таки раскалилось. Увы, здесь пахло менее приятно, чем снаружи, – воняло элем недельной давности. Не приходилось сомневаться, что пролитый кем-то в дальнем углу эль так и остался засыхать на полу, не дождавшись тряпки поломойки. Впрочем, запах из кухни отчасти перекрывал пивной дух. Пахло жареным цыпленком. Джорджетт вспомнила, что Элси говорила, будто Маккензи столовался в этом трактире. И, словно в подтверждение своих мыслей, она услышала громкое урчание, исходившее из недр его живота. Неужели он так торопился состряпать для нее повестку в суд, что забыл позавтракать? Впрочем, какое ей дело до того, голоден он или нет? Желания угостить его обедом она не испытывала.

Они подошли к стойке вместе, и тут случилась очередная неприятность. Джорджетт не удивилась бы, если бы им на пути к «Синему гусаку» встретилась Элси, но Элси и след простыл. Да и Рандольф, которого Джорджетт не видела с того момента, как он ускакал на серой кобыле в Морег, по удачному стечению обстоятельств им тоже не встретился. Нет, проблемы создал толстенький хозяин гостиницы, который в ответ на ее просьбу заглянуть в номер на пять минут поджал губы, скрестил руки на груди, скептически приподнял бровь и ответил категорическим отказом.

– Номер только что привели в порядок. Две горничные его все утро убирали. Смола на простынях… И пол весь бренди пропитался. Я не могу пустить вас туда вновь после того, что вы там натворили. Вам должно быть стыдно за то, что вы учинили в приличном заведении.

Последняя фраза вызвала у Маккензи ухмылку. Очевидно, назвав этот трактир приличным заведением, хозяин сильно погрешил против истины.

– Какая-нибудь из тех горничных, что там убирали, не находила мой кошелек? – поинтересовался Маккензи.

Хозяин гостиницы покачал головой:

– Нет, никто ничего не докладывал. Но я не стал бы их винить, если бы они забрали кошелек себе за труды. Бедняжкам пришлось восемь часов трудиться без отдыха, чтобы привести номер в порядок.

Джорджетт прикусила губу. Немного подумав, спросила:

– Сколько? – Она не сомневалась, что хозяин затребует с нее баснословную сумму, но никаких денег не пожалеет, если на кону стоит ее свобода.

Толстячок прищурился.

– Пожалуй, я смогу вас туда пустить, если вы заплатите за ночь.

– За ночь?! – возмутился Маккензи. – Но нам хватит и пяти минут!

Хозяин повернулся к Джорджетт и, прищелкнув языком, спросил:

– Он быстрый в постели, да? Приношу свои соболезнования, мисс. Большинство шотландцев делают это лучше. – Украдкой взглянув на Джеймса, толстяк добавил: – Но он исправится, когда втянется в семейную жизнь, уж поверьте.

Джорджетт почувствовала, что краснеет. Горело все лицо, даже шея. Очевидно, этот человек считал, что имеет право вести с ней такие вот разговоры после того, что она тут вчера вытворяла. Как очевидно и то, что он считал их семейной парой.

Глухой рык раздался у нее над ухом, но она заставила Маккензи, развязывая тесемки ридикюля, замолчать, двинув локтем в бок. И снова спросила:

– Сколько?

Хозяин гостиницы почесал в затылке.

– Один фунт.

– Это грабеж! – закричал Маккензи.

Джорджетт подумала: «Не дать ли ему еще разок под ребра, просто так, для удовольствия?» Только что она имела счастье убедиться в том, что Маккензи всего лишь смертный, и будет полезно продолжать думать о нем в том же духе. Но она не поддалась искушению и, тщательно пересчитав мелочь, выложила монетки в ладонь жадному трактирщику.

– Вы уверены, что не отдаете ему мои деньги? – строго спросил Маккензи.

– Вполне уверена. – Джорджетт затянула тесемки ридикюля решительным коротким движением и, сунув под нос своему спутнику ключ от номера, указала на лестницу. – После вас, мистер Маккензи.

– Джеймс, – сказал он, поднявшись на одну ступеньку. – Меня зовут Джеймс. – Обернувшись, он одарил ее лучезарной улыбкой. – Если кошелек так и не найдется через пять минут, тогда, полагаю, мы вернемся к «мистеру Маккензи».

Она шла за ним следом.

– Что касается имен, то полагаю, что «мистер Маккензи» – куда более подходящее обращение к человеку, который готов притащить меня в суд. – Угроза предстать перед судом была вполне реальной, и перед лицом этой угрозы Джорджетт испытывала немалое волнение. Кровь стучала у нее в ушах.

– Я уже сказал, что если вы сможете вернуть мне пропавшие деньги, то необходимость в судебном преследовании отпадет.

– Ах да, конечно. Надеюсь, вы простите меня за то, что я все же испытываю недоверие к словам человека, который притащил меня сюда силой.

Джорджетт быстро преодолела три последние ступеньки, нарочито громко топая, и остановилась на лестничной площадке.

– И вообще, откуда мне знать, что у вас в кошельке была именно та сумма, какую вы называете?! – крикнула она вслед Джеймсу, уже находившемуся в середине второго пролета. – Может, на самом деле вы потеряли пять фунтов, а я вам нужна для того, чтобы поправить ваше финансовое положение.

Джеймс замер, занося ногу для очередного шага, но оборачиваться не стал.

– Если мы найдем кошелек, все вопросы отпадут сами собой, верно?

Дальше они шли в напряженном молчании. Впереди было еще два пролета. А может, и три. Утром она летела вниз очертя голову и пролеты, разумеется, не считала. Но мистер Маккензи, похоже, прекрасно знал дорогу. Он поднимался уверенно, затем, на верхней площадке, все так же уверенно повернул налево и вставил ключ в замок третьей по счету двери по правой стороне. Дверь распахнулась, и они оказались там, где она проснулась утром, то есть там, где все началось.

Сейчас комната выглядела совсем по-другому. Во-первых, она была чистой. Джорджетт запомнились мятые простыни, перья и осколки на полу. То, что пол скребли восемь часов, явно пошло комнате на пользу. Кровать же была аккуратно застелена и накрыта белым покрывалом. Возле подножия кровати красовался новый ночной горшок. Джорджетт запомнила, где он находится, – так, на всякий случай.

– Ваши пять минут пошли, – предупредил ее Маккензи, вытащив из кармана часы.

Радуясь, что беседа с хозяином гостиницы не стоила ей драгоценных минут отведенного времени, но досадуя на то, что необходимость доказывать свою невиновность не отпала сама собой, Джорджетт принялась за поиски, начав с ближайшего к ней предмета интерьера. Она рывком выдвинула все ящики из умывального столика. Там не было ничего, кроме чистых, аккуратно сложенных полотенец. На всякий случай она заглянула в фаянсовый кувшин для умывания с отколотым носиком, но и там кошелька с деньгами тоже не оказалось. Выпрямившись, Джорджетт обвела комнату задумчивым взглядом.

Маккензи же стоял в дверном проеме, подпирая плечом косяк и наблюдая за ней.

– Они и впрямь хорошо потрудились, убирая за вами, – проговорил он с усмешкой.

Джорджетт вспыхнула от гнева. Значит, по его словам, это она виновница того, мягко говоря, беспорядка, который так неприятно поразил ее утром. Ну, это уже верх лицемерия! Ведь они тут были двоем!

– Не помню, чтобы я тут что-то разбрасывала или пачкала, – проворчала Джорджетт, опустившись на колени, чтобы заглянуть под кровать, накрытую покрывалом со свисающей до пола бахромой. Она помнила, что то же самое делала утром, когда искала туфельки. Под кроватью она тоже не обнаружила ничего, кроме нескольких перьев, оставленных горничными.

– Зато я помню, – донеслось со стороны двери. – Вы разбили об пол бутылку хорошего французского бренди. – По-прежнему стоя на коленях, Джорджетт видела ботинки Маккензи – они приближались к ней. – Примерно вот здесь. – Пыльный носок башмака очертил круг. – Мне пришлось вытащить несколько осколков из ступней, когда я сегодня утром добрался до дома.

Джорджетт выпрямилась во весь рост и вытерла руки о юбку. Ей было очень не по себе… Ведь она, находясь с Маккензи в той же комнате, где они вместе провели ночь, ничего не помнила о происходившем здесь.

– Полагаю, моей изобретательности можно позавидовать. Мне удалось уничтожить это жуткое пойло и в то же время – напомнить вам о себе. Но вы, кажется, говорили, что ничего не можете вспомнить, – насмешливо добавила Джорджетт.

– Нет, вы перевираете мои слова. Кое-какие воспоминания присутствуют – острые как нож. – Он взглянул на нее своими ослепительно зелеными глазами, провел ребром ладони по шее и одарил ее улыбкой – точно такой же лукавой, как и та, утренняя. – Например, я помню, как вас целовал, хотя не помню, чтобы мы поженились как полагается.

Сердце ее забилось в каком-то странном ритме. Вот этого мужчину она хорошо помнила. Именно его она увидела утром в постели рядом с собой.

– С учетом того, что я ничего не помню, вам, надо полагать, повезло.

– Полагаю, мои воспоминания о прошедших событиях были бы более четкими, – пророкотал он, – если бы вы сегодня утром нашли ночному горшку лучшее применение.

Джорджетт закатила глаза. Ну почему, спрашивается, нельзя оставить в покое этот ночной горшок и забыть о нем навсегда?!

– Я уже принесла вам за это свои извинения.

– Как бы то ни было, я вам верю, – сказал он, пересекая комнату.

Джорджетт в недоумении заморгала, глядя ему вслед. Он верит ей? Но чему именно? Тому, что она не воровка? Или же верит, что она искренне раскаивалась в том, что ударила его ночным горшком по голове?

Маккензи же подошел к тому единственному предмету обстановки, который не до конца починили. Шкаф представлял собой уродливое громоздкое сооружение, занимавшее почти всю стену, и резная дверь его по-прежнему болталась на одной петле. Шкаф был пуст, поэтому Джеймс не стал рыться в нем и, опустившись на четвереньки, заглянул в щель между шкафом и полом. Его зад взмыл при этом вверх, являя себя во всей красе.

Джорджетт вдруг обнаружила, что у нее пересохло во рту и все мысли куда-то улетучились. Опомнившись, она мысленно отчитала себя за то, что бесстыдно пялилась на мужские ягодицы. А она ведь еще имела наглость учить Элси поведению приличной девушки. Судорожно сглотнув, Джорджетт заставила себя перевести взгляд на уродливые стежки на голове Маккензи. «Да, вот так лучше. Полюбуйся-ка на свою работу, и пусть тебе будет стыдно», – сказала она себе.

Но даже созерцание нанесенных ее рукой увечий не помогло. Влечение подступало удушливой волной. Тогда Джорджетт решила перевести взгляд на что-нибудь нейтральное, например – заняться изучением пятен на обоях. Не надо было обладать слишком уж богатым воображением, чтобы представить, почему она так неразумно вела себя вчера. Ведь у этого мужчины такое тело, что и святую совратит!

Тут Маккензи поднялся и покачал головой.

– Ничего там не вижу, – пробормотал он. Затем прошелся вдоль шкафа и, одним плечом упершись в стену, другим толкнул громадину. Шкаф, который весил фунтов триста, сдвинулся на дюйм. Невероятно! – Помогите мне передвинуть эту штуку, – попросил он.

Джорджетт подходила к нему с опаской, что было неудивительно, если учесть направление ее мыслей. К тому же она не знала, чего от него ожидать. Когда они поднялись в эту комнату, она не сомневалась в том, что Маккензи будет просто стоять и смотреть, а если через пять минут ей ничего не удастся найти, то будет только рад, увидев в ее неудаче доказательство своей правоты. Но он вдруг принялся отодвигать мебель!

Встав там, где Маккензи ей указал, Джорджетт приготовилась выполнять его команды. Она толкала, когда он ее об этом просил. И шкаф медленно пополз по полу, обнаруживая участки, которые больше напоминали тот пол, который запомнился ей по утренним впечатлениям. Доски покрывали толстый слой пыли, перья, осколки стекла, а также обнаружилась пуговица, подозрительно напоминавшая пуговицу с того платья, что было на ней вчера.

– Господи, – пробормотал Маккензи, уставившись на пол. – А я ведь действительно надеялся, что он найдется.

«Странно, – подумала Джорджетт. – Какая ему, по сути, разница, найдется кошелек или нет?» Она ведь предложила ему компенсацию вдвое, а то и вчетверо больше заявленной им суммы. Следовательно, для него важнее сам факт того, что кошелек будет найден, чем деньги как таковые. Но если кошелек не отыщется, что будет с ней? Осуществит ли он свою угрозу? Потащит ли ее в магистрат? Похоже, все ее усилия были изначально обречены на провал, потому что в этой маленькой комнате совсем не много мест, куда можно было бы спрятать деньги.

Так брала она его кошелек или нет? А может, она это сделала в пьяном бреду? Честно говоря, полной уверенности в том, что она этого не делала, у Джорджетт уже не было… Прислонившись спиной к шкафу, Джорджетт медленно сползла на пол. Сомнения ее доконали. И тут дверь, слетев с последней петли, с грохотом упала на пол.

Маккензи усмехнулся:

– Хозяин, вероятно, заставит вас заплатить за сломанную мебель.

«Лучше бы он сурово хмурил брови», – подумала Джорджетт. Трудно было злиться на него, когда он так улыбался.

– Я думаю, мы и так неплохо ему заплатили. Вам так не кажется? – Она сдула упавшую ей на глаза прядь. – Вы хоть помните, как мы вчера сломали шкаф?

Маккензи посмотрел на дверь, валявшуюся на полу, и поддел ее ботинком. При этом взгляд его был острым и пристальным. И Джорджетт вдруг подумала, что таким, должно быть, он представал на слушаниях в суде – серьезным и рассудительным. Подняв голову, он молча кивнул в сторону кровати.

– Я уже там смотрела, – сообщила Джорджетт, но Маккензи все равно туда пошел. – Я не буду заново застилать постель! – возмутилась она, когда Джеймс принялся сбрасывать на пол все, что было на кровати, и освобождать подушки от наволочек. – И горничные непременно нашли бы кошелек, если бы вы его оставили на матрасе.

– Меня не интересует то, что лежит на поверхности, – заявил Джеймс, скидывая матрас на пол.

Оказалось, что в изножье кровати застрял между досками плотно набитый деньгами кожаный бумажник.

Глава 19

Джорджетт внутренне подготовилась к мрачной перспективе объяснения в магистрате, и у нее даже была готова речь. Она знала, что скажет в свою защиту, и собиралась изложить собственную версию исчезновения бумажника. Но вышло так, что Маккензи сам нашел свои деньги и все его обвинения рассыпались как карточный домик. Тучи рассеялись, ей больше ничто не угрожало!

Напряжение требовало разрядки, и, выбирая между плачем и смехом, Джорджетт, с учетом обстоятельств, выбрала последнее. Вскоре Маккензи присоединился к ней, и вот уже вся комната сотрясалась от хохота. Что ж, двое смеющихся – очень неплохо. И Джорджетт вдруг подумалось, что и спорить у них получалось хорошо.

– Как вы догадались заглянуть туда? – спросила она, утирая слезившиеся от смеха глаза.

– Я вспомнил, как мы сломали дверь шкафа. Вы стащили матрас с кровати и принялись на нем прыгать, пытаясь дотянуться до корсета, и во время одного неудачного прыжка задели ногой дверь.

Жар прилил к щекам Джорджетт.

– А где же был мой корсет, если мне пришлось до него дотягиваться? – замирая от ужаса, спросила она.

Маккензи ухмыльнулся, и от этой его ухмылки сердце в ее груди затрепетало.

– Он был на гардине.

Джорджетт смерила его взглядом от темных завитков на макушке до пыльных носков сапог. Может, и были на свете мужчины повыше Маккензи, но она таких не встречала.

– Трудно поверить, что мне понадобился матрас, чтобы дотянуться до корсета. Ведь вам не составляло никакого труда снять его и подать мне.

Очередная улыбка мгновенно преобразила его лицо. От былой суровой угрюмости не осталось и следа.

– Я ведь не говорил, что собирался вам помогать. Я наслаждался зрелищем. Смотрел, как весело подпрыгивали ваши груди, пока вы скакали на матрасе.

Джорджетт от стыда готова была сквозь землю провалиться. Прошедшая ночь была полна сюрпризов. Чем она только не занималась! Но даже в страшном сне ей не могло привидеться, что она способна голая скакать перед мужчиной, тем более ломать при этом мебель.

– Итак, кошелек теперь при вас… – сказала Джорджетт, поспешив сменить тему. Она облизнула губы, затем, воспользовавшись с таким трудом заслуженной привилегией, произнесла наконец его имя: – Джеймс.

Он сунул бумажник в карман сюртука и, окинув ее взглядом, воскликнул:

– Ах да, совсем забыл! Ваш корсет у меня. Я его принес домой и там оставил. – Прочистив горло, Маккензи добавил: – Полагаю, я должен его вам вернуть.

При мысли о том, что ей предстояло надеть свой корсет после того, как пальцы Маккензи прикасались к этому столь интимному предмету туалета, Джорджетт сделалось не по себе. Разумеется, эти пальцы не могли не касаться ее тела в процессе раздевания, но почему-то эти его прикосновения не представлялись ей кощунственными.

– В этом нет необходимости, спасибо, – поспешила ответить она и, взглянув на оттопырившийся карман Джеймса, добавила: – Вам следовало бы носить кошелек во внутреннем кармане. В Лондоне никто бы не рискнул держать деньги в наружном, откуда их так легко украсть. Или вы сами можете его потерять. Стоит вам нагнуться, и он выпадет.

– Поскольку я никогда не бывал в Лондоне, придется поверить вам на слово, – проворчал Маккензи. Он даже не попытался скрыть досаду. – Выходит, вы не только не крали его, но еще и раздаете советы, как не стать жертвой карманников. Сожалею, что я обвинял вас в краже, – добавил он, сокрушенно покачав головой.

После всех испытаний последнего часа Джорджетт наконец полегчало.

– Вы могли бы возместить мне моральный ущерб, дав согласие на признание брака недействительным, – предложила она.

Мистер Маккензи приподнял бровь.

– Леди Торолд, мы не женаты, о чем я уже неоднократно вам говорил.

Поскольку оба они не имели отчетливых воспоминаний, касающихся бракосочетания, если таковое имело место, вопрос о том, женаты они или нет, с ее точки зрения, оставался открытым. Успокаивало лишь то, что он, похоже, не очень-то хотел связывать себя узами брака. По крайней мере с ней.

– Если я зову вас Джеймс, то вы зовите меня Джорджетт, – предложила она неожиданно. – Дело в том, что Элси видела, как нас сочетали браком. Даже хозяин гостиницы, каким бы он ни был, полагает, что мы с вами женаты.

Маккензи покачал головой:

– Нет-нет, теперь я вспомнил кое-что еще. Церемония действительно имела место, и это могло ввести в заблуждение некоторых зевак, но все это было лишь шутливым представлением – чтобы повеселить людей, собравшихся в трактире.

Джорджетт в недоумении заморгала.

– Что-то я вас не понимаю…

– Церемония была не настоящей, и потому вам не о чем беспокоиться.

– Это все какая-то бессмыслица. – Она нервно сжимала и разжимала кулаки. – Кому может прийти в голову идея изображать жениха и невесту и обмениваться клятвами?

– Тому, кто напился до чертей, – сказал Джеймс, имея в виду, конечно, себя. Вчера он хлебнул лишнего и сожалел об этом. Да, сожалел – и одновременно был рад произошедшему. К тому же было бы чертовски трудно не воспользоваться моментом и не взять то, что эта женщина так охотно и так щедро предлагала ему. Увы, все происходившее вчера сегодня вызывало у нее возмущение.

– В таких ситуациях мы зачастую совершаем необдуманные поступки, – миролюбиво заметил Джеймс.

Глаза Джорджетт вспыхнули праведным гневом. Пожалуй, если бы он имел глупость достать повестку, бумага занялась бы пламенем от этого взгляда.

– Я не пью спиртного! – заявила она и принялась нервно расхаживать по комнате. – И я не целуюсь с незнакомцами, не сажусь к ним на колени и не участвую в шутовских обрядах! Особенно в брачных обрядах!

Глядя сейчас на эту женщину, Джеймс очень ей сочувствовал. Она ничего не помнила, и, может быть, так для нее даже лучше. Неизвестно, что на нее вчера нашло, но иначе, чем наваждением, вчерашнее не объяснить. Что же до него, то, возможно, стены этой комнаты или присутствие главной участницы вчерашних событий существенно помогли освежить его память, и сейчас картина стала почти полной. Отсутствовали лишь некоторые эпизоды, но их было не так много. К примеру, из памяти выпал да так и не восстановился отрезок времени, прошедший с того момента, как они ушли из «Синего гусака», чтобы подняться сюда, в эту комнату. И, конечно, он так и не вспомнил, что сделал со своим конем. Но кое-какие существенные моменты он теперь помнил отчетливо. Кошелек с деньгами и матрас были в их числе, и, что самое важное, он наконец-то вспомнил, почему они сочетались браком.

– Мисс Далримпл сообщила вам, что я солиситор, после чего вы и оказались у меня на коленях. – Джорджетт уже не мелькала перед ним, как прежде: шаги ее замедлились, и она, посмотрев на него, кивнула, давая понять, что внимательно слушает. – Вы сказали, что кто-то пытается на вас жениться против вашей воли. Вы мне об этом прошептали на ухо и спросили, что я, как юрист, об этом думаю.

На сей раз Джорджетт остановилась.

– И ваш совет состоял в том, чтобы я вышла за вас?

Джеймс рассмеялся в ответ. Язык у нее и впрямь острый, но он заметил это еще вчера.

– Я объяснил вам, что самым разумным шагом для вас в этом случае будет брак с тем мужчиной, который сможет вас защитить. А вы ответили, что ни за что не желаете повторять печальный опыт замужества и в ближайшее время ни за кого замуж выходить не собираетесь.

Джеймсу слегка взгрустнулось при воспоминании об этой их дискуссии. Он помнил, как потемнели ее глаза, когда она описывала своего первого мужа, который явно был ублюдком. Тогда ее рассказ растрогал его, и сейчас он испытывал примерно такие же чувства.

Откашлявшись, Джеймс вновь заговорил:

– Так вот, я предложил просто показать вам, как легко выйти замуж за того, кого надо. Нельзя сказать, что мы с вами поступили мудро, устроив этот спектакль, но я был пьян, а вы так красивы… К тому же мэр города охотно согласился нам подыграть. Но выполнение процедуры еще не делает ее официальной. Необходимы еще и искренние намерения…

Она впилась в него взглядом.

– Вы доверяете своей памяти?

– Сейчас мне кажется, что я помню все довольно отчетливо. И у меня есть свидетельство из надежного источника… Свидетельство о том, что церемония не была официальной. Так заявил сам мэр, совершавший обряд.

Джорджетт облизала губы кончиком языка.

– Так мы не женаты? – спросила она неуверенно, но с надеждой в голосе.

– Да, не женаты. – Он кивнул. – Насколько я помню.

– Но мы… – На щеках ее выступили красные пятна. – Значит, ночью мы вступили в связь… без брака?

Да, связь была. Было то, что он бы с удовольствием повторил. Но Джеймс не хотел ее расстраивать – напротив, хотел приободрить.

Он шагнул к ней, и она не попятилась и не отшатнулась. Тогда Джеймс подошел еще ближе и, приподняв пальцем подбородок, заглянул ей в глаза.

– Связь? – насмешливо переспросил он. – Что ж, можно и так это назвать.

Зрачки ее сузились, и она проговорила:

– Я хочу, чтобы вы знали: я никогда не вступаю в связь…

Ее губы манили, притягивали к себе. И тут Джеймс, уже ни о чем не думая, заставил ее замолчать, прижавшись губами к его губам. Он не собирался ее соблазнять, разумеется. Это могло быть квалифицировано как попытка давления. Он просто хотел, чтобы исчезло отвращение, столь отчетливо прозвучавшее в ее голосе.

Она замерла на мгновение, а потом Джеймс вдруг почувствовал, что губы ее раздвинулись, и он ощутил нежное прикосновение ее языка. Наступил момент, когда он мог бы отступить и поздравить себя с тем, что поступил как джентльмен. Но он не отступил и поцеловал ее. Причем поцеловал с чувством, просто для того, чтобы убедиться, что память его не обманывала и что перед ним та же самая женщина, которую он узнал ночью. Более того, он крепко обнял ее и прижал к себе. И в тот же миг руки ее вспорхнули, и она, ухватившись за лацканы его сюртука, еще крепче прильнула к нему. Джеймс провел ладонью по ее груди и мысленно улыбнулся. Сегодня на ней не было корсета, мешавшего его изысканиям, не было замысловатой конструкции из китового уса, от которой следовало бы избавиться.

Однако воспоминания скорее подливали масла в огонь его мучений, нежели помогали. Сейчас Джеймс вспомнил: когда он наконец раздел Джорджетт прошлой ночью, соски ее казались яркими мазками на невероятно бледной коже, – но сейчас были прикрыты, спрятаны от взгляда. А он желал возобновить с ними знакомство.

Одна пуговица ее лифа поддалась под его пальцами, потом – вторая, создался просвет, которого хватило ровно на то, чтобы просунуть ладонь. Пальцы его скользнули по нижней рубашке, а затем произошло то, к чему он стремился, – он коснулся кожи. Она вздрогнула под его рукой – словно он дотронулся до нее впервые. Джеймс напомнил себе: ввиду отсутствия у нее каких бы то ни было воспоминаний для нее это действительно случилось в первый раз. И в тот же миг он поймал себя на мысли, что благодарен судьбе, лишившей Джорджетт памяти на одну ночь.

Джеймс обвел пальцем вокруг соска и был вознагражден ее тихим стоном. Однако он понял, что ступил на зыбкую почву – теперь-то отвечать за свои действия будет весьма затруднительно. Видит Бог, без корсета на ощупь она восхитительна! Тут Джорджетт качнула бедрами ему навстречу, и думать о соблюдении приличий стало еще труднее.

А в следующее мгновение он вдруг почувствовал, как затрепетали ее руки, сражавшиеся с пуговицами его сюртука.

Сюртук уже наполовину спустился с плеч Джеймса, когда хлопок шлепнувшегося на пол бумажника вернул его к реальности.

Он тотчас оторвался от губ Джорджетт, задыхаясь от шокирующего вторжения действительности. Монеты и пятифунтовые банкноты валялись на полу у их ног – наглядное свидетельство того, что они оба чуть не потеряли голову. Еще мгновение, и она бы оказалась у него на коленях!

Джеймс мягко, но настойчиво отодвинул ее на безопасное расстояние. Он только что целовал женщину, весьма ясно давшую ему понять, что не желает иметь с ним ничего общего. Проклятие! Мог ли он пасть еще ниже? Можно ли оказаться в более глупом положении?!

– Извините. – Джеймс болезненно поморщился, услышав собственный голос – хриплый и какой-то надорванный. – Мне не следовало этого делать. – Он оправил на себе сюртук.

Она поднесла ладонь к губам. Глаза ее были широко распахнуты, и сейчас они были скорее синими, чем серыми.

– Нам не следовало этого делать, – поправила она его.

Джеймс опустился на колени, сосредоточившись на сборе выпавших из бумажника накоплений. Лучше смотреть в пол, чем в эти глаза, в которых, как он подозревал, он вскоре прочтет укор. О господи, о чем он вообще думал?! Джеймс не мог привести ни одного логичного довода в свою защиту. А впрочем… Ведь ночью Джорджетт принимала участие в их совместных эскападах наравне с ним, и делала это весьма охотно. Черт, да еще минуту назад она охотно позволяла ему делать то, что он делал. И даже сама вносила посильную лепту. Но при этом она не была заинтересована в отношениях на постоянной основе. Более того, предложила ему двести фунтов за удовольствие не иметь с ним ничего общего. Да-да, разумеется, он был ей не нужен, пусть даже он только что заставил ее стонать от наслаждения.

Внезапно память сделала кульбит, вернув его в иные времена, к другой девушке. Ее звали Элизабет Рамзи, и она являлась дочерью пастора. Это было так давно, что раны успели покрыться струпьями, но стоило их ковырнуть, как боль возвращалась – острая, невыносимая…

Элизабет тоже не захотела за него замуж. Поиграла с ним и бросила, остановив свой выбор на Дэвиде Камероне, сделав его своим любовником. И все у них было хорошо, пока щекотливые обстоятельства и внезапный отъезд Камерона не потребовал от Джеймса принести себя в жертву.

Но Джорджетт не Элизабет. Джорджетт тоже нравилось с ним целоваться, но она не просила его разыгрывать из себя героя – напротив, требовала, чтобы он этого не делал.

Джеймс собрал все пятифунтовые банкноты и сунул в бумажник, затем стал поднимать с пола монеты. Она, похоже, была права насчет наружного кармана. И все же было бы лучше, если бы его обворовали. Как же это унизительно – на глазах у красивой женщины, которую только что целовал, ползать по полу, собирая мелочь, которая для него, Джеймса, совсем не мелочь!

Джорджетт опустилась на колени рядом с ним, подарив ему захватывающий вид сверху – сейчас прекрасно просматривалась ее грудь. Джеймс хотел отвести глаза и так и поступил, но тело его, увы, предпочитало подчиняться инстинкту, а не разуму. Джорджетт же деликатно покашляла, и ему показалось, что она едва сдерживает смех.

Джеймс поднял на нее взгляд и увидел какую-то бумагу, которой она размахивала перед его носом.

– Что это? – спросила она.

Джеймс взял у нее листок.

– Это расписка. Расписка от кузнеца о том, что он получил плату. – Какое-то смутное воспоминание, казалось, вот-вот вернется к нему.

– Я и сама вижу, что расписка. А может, именно там вам и следует искать своего коня?

О черт! Что же они наделали?! Джеймс сунул расписку в бумажник. Не хотелось даже думать о том, чем мог обернуться для них обоих поход к кузнецу. Пока она, кажется, его не возненавидела, но день ведь еще не кончился.

– Разумно было бы проверить это предположение. – Он встал и помог подняться ей. – Вам лучше отправиться со мной.

Она уставилась на него с удивлением.

– Но зачем я вам? Теперь, когда вопрос с браком разрешился, я собиралась ближайшей почтовой каретой уехать отсюда домой, в Лондон.

Она уезжает. Ну конечно, она уедет. Что ее может здесь удержать? Разве что восстановление нескольких ночных эпизодов, выпавших из его памяти…

– Сегодня вечером карета не отправится, – сказал Джеймс. – Магистрат закроет улицы для всех видов транспорта, после того как разведут праздничный костер. К тому же, я думаю, вы захотите задать кое-какие вопросы кузнецу.

– Но я… Я не понимаю.

Джеймс тяжело вздохнул.

– То, что мы делали в промежутке между уходом из «Синего гусака» и возвращением в гостиницу, пока неясно. – Взгляд его упал на кольцо, которое Джорджетт нервно вращала на пальце. И появление этого кольца у нее на пальце требовало объяснения. Снова вздохнув, Джеймс пояснил: – К несчастью, место, в котором обычно заключаются браки в Шотландии, – это кузница.

Глава 20

Запах раскаленного железа известил их о приближении к месту назначения уже за квартал от кузницы. По мере приближения к ней к запаху железа все явственнее стал примешиваться и запах паленых копыт. Джеймс гадал, не опоздали ли они с визитом: ведь в канун Белтейна вся жизнь в городе замирала и все с нетерпением ждали начала праздника. Впрочем, стук кузнечного молота свидетельствовал о том, что кузнец все еще трудится. Да, похоже, они поспели вовремя. А жаль… Маккензи предпочел бы отложить визит до утра. Впервые за весь день у него появилось вполне ясное представление о том, чего ожидать. Расписка оказалась недостающим звеном, так что теперь он мог восстановить в памяти один весьма значительный эпизод… Да-да, теперь он, похоже, вспомнил все – или почти все. И оставалось только проверить, все ли было именно так, как ему помнилось.

Джорджетт шла рядом с ним, и то, как она держалась, наводило на мысль, что она все еще надеялась на легкое решение вопроса. Что ж, он сам позволил ей так думать. Но вскоре ее постигнет разочарование.

Кузнец встретил их улыбкой.

– А вот и вы, мистер Маккензи! Что-то вы припозднились! На вас это не похоже! Думал, вы заберете своего коня еще до обеда.

Джеймс накрыл ладонью пальцы Джорджетт, как-то слишком уж нервно вцепившиеся ему в руку.

– Пришлось задержаться, вы уж извините.

Кузнец сдул мехи и вышел из-за наковальни, вытирая руки о фартук.

– Ну что же, я заменил слетевшую подкову еще утром, и теперь ваш конь не захромает. Я привязал его на заднем дворе и дал ему сена, но не помешает дать ему еще и овса.

Джеймс кивнул. Все верно. Похоже, память ему не изменяет. После драки с Макрори они с Джорджетт тихонько улизнули из «Синего гусака», и Маккензи Джеймс, из-за того, что был слишком пьян, забыл заплатить за нанесенный заведению урон. Он попрощался с Джорджетт, поцеловав ее на дорожку. Он не собирался ее задерживать, но ей было трудно идти, – надо думать, из-за прилипших к подошвам перьев. Кроме того, она была напугана. Джорджетт боялась какого-то человека, чье имя ни разу не назвала. И она утверждала, что он ей угрожал. Потому Джеймс и посадил ее на Цезаря, намереваясь отвезти к себе домой, где ее никто бы не посмел обидеть. Но по пути к дому, посреди Мейн-стрит, конь его потерял подкову, и это случилось как раз напротив кузницы, черт ее дери!

– Спасибо, что одолжили мне кобылу вчера, – сказал кузнецу Джеймс. – Правда, она захромала, не успели мы и три квартала пройти. Не думаю, что на ней можно будет ездить. Теперь-то кобыла у Дэвида Камерона, и, как я думаю, он не захочет с ней расстаться. – Джеймс усмехнулся. Хоть какой-то прок из всего случившегося все же был. – Вам надо выяснить у него, сколько он вам должен.

– Дэвида найти не сложно. – Кузнец перевел взгляд с Джеймса на Джорджетт. – Еще раз примите мои поздравления. Я очень горжусь тем, что вы выбрали меня на эту почетную роль.

– А на какую именно роль мы вас выбрали? – спросила Джорджетт внезапно осипшим голосом.

– Как на какую? Я сочетал вас законным браком. Вы – третья пара, которую я поженил на этой неделе, хотя сдается мне, что с первыми двумя вышла промашка. Как бы они не вцепились друг другу в глотки, не дожидаясь конца медового месяца. Но у вас-то все будет по-другому. Сразу видно, что вы счастливы.

Джеймс услышал, как Джорджетт тихо застонала. И она сразу же убрала руку с его руки. «Ну вот, началось…» – подумал Джеймс.

– Так мы… мы действительно поженились? – заикаясь, спросила Джорджетт.

Конечно, Джеймс прекрасно ее понимал. В этом щекотливом вопросе ни у него, ни у нее не было ясности. Она и сейчас ничего не помнила, зато он-то теперь кое-что вспомнил… Дверь в кузницу была заперта, и они принялись колотить в нее. Спавший в комнатах на втором этаже кузнец проснулся и вышел к ним сонный, в ночной рубашке. Надо думать, он принял их за влюбленных, которым приспичило сочетаться браком среди ночи. Пойдя им навстречу, кузнец сделал то, о чем они просили. То есть попросила Джорджетт – Джеймс лишь хотел подковать коня, и все. Да-да, решение принимала она, а не он. Но он бы покривил душой, если бы сказал, что не был с ней солидарен.

Джорджетт была в ужасе, и ее реакция озадачила кузнеца. Он подошел к полке, на которой лежали в стопке мятые листы бумаги, и, полистав их, выбрал нужные, после чего протянул документы новобрачным.

– Вот смотрите… жених дал вам кольцо, подписал документ о регистрации, и все такое…

Джеймс взял документы и быстро пробежал глазами. Да, все было как полагается. Вот их имена – его имя, написанное почти неразборчивыми каракулями, и ее имя, выведенное аккуратным женским почерком. И дата была верная.

– Конечно, по законам Шотландии подпись в свидетельстве о регистрации не так уж необходима для признания брака законным, – пробубнил себе под нос Джеймс, в котором заговорил солиситор, ищущий лазейки в законе, – но подписи действительно служат подтверждением законности брака. К несчастью…

Джорджетт стремительно обернулась к нему.

– Вы ведь утверждали, что мы не женаты! – воскликнула она и ткнула его пальцем в грудь. – Я отказываюсь верить, что этот фарс имеет больше законной силы, чем тот спектакль, что вы устроили на столе в трактире на потеху публике! К тому же этот человек не имеет полномочий регистрировать браки!

Маккензи видел, как округлились глаза кузнеца. Надо думать, он не ожидал такой отповеди от «счастливой» новобрачной. Джеймс накрыл упершийся ему в грудь палец ладонью и мягко, но настойчиво опустил руку Джорджетт.

– В Шотландии браки не обязательно регистрирует священник или должностное лицо. Для признания брака законным достаточно свидетельства уважаемого человека о том, что брак совершается по обоюдному согласию. И кузнец именно таким человеком и является. Половина браков в Мореге заключается здесь, в этой кузнице. – Джеймс знал, о чем говорил. Будучи городским солиситором, он с завидной регулярностью принимал отчаянные прошения о расторжении брака, заключенного без соблюдения формальностей, являвшихся обязательными в соседней стране. В Англии же, благодаря принятию закона лорда Хардуика, с подобной практикой заключения браков было покончено[1], – но ведь они с Джорджетт находились не в Англии, а в Шотландии.

И Джеймс не был так уж убежден в том, что этот брак является ошибкой.

– Получается, мы женаты? – упавшим голосом пробормотала Джорджетт.

Тут кузнец, решив вмешаться, заявил:

– Скажем так: вы начали процесс. – Он замялся, и это было странное зрелище при его внушительных габаритах. – То есть я хочу сказать… вы его завершили?

– Я не вполне понимаю, о чем вы… – пролепетала Джорджетт.

– Он имеет в виду консуммацию, – пояснил Джеймс.

– Но это не его дело! – воскликнула она.

Но в том-то и дело, что кузнец задал вопрос, на который обязан был получить ответ. Речь шла о легитимности брака. И до того как ответ будет получен, он не мог однозначно заявить, что они женаты. Выходит, лазейка все же имелась…

– Спасибо, – сказал Джеймс, обращаясь к изумленному кузнецу, ставя на этом точку и избавляя всех троих от неловкости. Им предстояло еще кое-что обсудить с Джорджетт, но – без посторонних.

Джеймс взглянул на женщину, стоявшую с ним рядом. От бледности ее не осталось и следа – щеки разрумянились, а губы алели. Она была невыразимо прекрасна в гневе. И если бы они вступили в брак как положено, с оглашением и венчанием, то вопрос о консуммации даже не возник бы. Но их брак не был обычным. Он был тайным. И это, с одной стороны, затрудняло их положение, а с другой – предоставляло кое-какие возможности для выхода из затруднительной ситуации.

Джорджетт вроде бы ясно дала ему понять, что не желает вступать с ним в брак, и при этом всего полчаса назад была на волоске от того, что можно было бы назвать консуммацией. Но едва ли она захочет обсуждать с ним перспективы дальнейшего развития их отношений в рамках уже заключенного брака, если судить по ее реакции на поздравления кузнеца. А жаль!..

Но если уж она настаивает на том, чтобы их брак был расторгнут… Что ж, он сделает все возможное, чтобы она получила желаемое, а что будет с его гордостью и его чувствами, уже не важно.

Джорджетт по просьбе Джеймса осталась поджидать его у входа в кузницу, пока он сходит на задний двор за своим конем. Увидев гнедого красавца, которого Джеймс вел под уздцы, Джорджетт сразу поняла, отчего он так переживал и почему злился, считая ее повинной в исчезновении жеребца.

К счастью, конь нашелся, живой и здоровый, но его хозяин, казалось, был совсем не рад. В уголках его губ – там, откуда начинала расти эта нелепая борода, – пролегли скорбные складки, и Джорджетт вдруг поймала себя на том, что ей ужасно хотелось прикоснуться к этим складкам, разгладить их, прогнать скорбь, но вместо этого она прикоснулась к бархатистому носу коня. Жеребец тут же ткнулся мордой в ее ладонь, требуя еще ласки.

Маккензи, в отличие от своего коня, безучастно стоял рядом.

Джорджетт опустила руку и перевела взгляд с коня на хозяина. Следовало отдать ему должное – он вел себя как порядочный человек. И если это она вынудила его вступить в брак, к которому он совсем не стремился, то ей никогда не замолить этот грех.

– Так мы женаты или нет? – спросила она тихо, чтобы кузнец не услышал. Голова у нее шла кругом. Впервые в жизни она подумала, что не отказалась бы от бокала бренди.

Джеймс взял ее за руку. Джорджетт заметила, что это вошло у него в привычку: он часто прикасался к ней, даже когда в том не было никакой необходимости, – и она не знала, как к этому относиться. В Лондоне такая фамильярность считалась вульгарной, особенно если учесть, что они оба были без перчаток. Когда их руки соприкасались, у нее возникало ощущение, что они занимаются… чем-то шокирующе неприличным. Но, с другой стороны, та непринужденность, с которой Маккензи ее касался, свидетельствовала в пользу того, что он вовсе не собирался ее соблазнить, а делал это просто так, по-дружески.

– Все не так просто, – ответил он. Они вместе шли по улице – рука в руке, – и его пальцы то и дело скользили по ее ладони. – По шотландским законам мы почти женаты. Единственное, чего недостает, – так это подтверждения: консуммации или того, что мы совместно ведем хозяйство.

Джорджетт повернула голову, взглянув на его профиль. Оказывается, время сюрпризов еще не закончилось…

– Так мы не… – Она в смущении умолкла.

– Нет, – ответил он, глядя прямо перед собой. Голос его прозвучал вполне уверенно, и Джорджетт напомнила себе, что к нему-то по крайней мере память вернулась.

Но ему все же не удалось рассеять ее сомнения.

– Мы же провели ночь вместе. Значит, у нас была связь?..

– Связь?.. – Он криво усмехнулся. – Если и была, то не в том смысле, в каком требуется.

Джорджетт резко остановилась и высвободила свою руку.

– Вы забросили мой корсет на гардины и смотрели, как я прыгаю на матрасе, пытаясь до него дотянуться! – «Голая», – в панике вопил ее внутренний голос, но у нее хватило ума не озвучивать эту мысль. – Когда же я проснулась, ни на вас, ни на мне одежды не было. Знаете, как-то с трудом верится, что между нами ничего не было.

– Я не говорю, что нам этого не хотелось, Джорджетт, или что нам было легко сдержаться. – Он повернулся к ней лицом, одной рукой по-прежнему крепко сжимая поводья. – Я просто подумал, что лучше будет, если мы подождем до утра, когда вы уже не сможете сказать, что не соображали, что делали. – Он протянул свободную руку к ее лицу и заправил ей за ухо непокорный локон. – Я хотел, чтобы вам это запомнилось, милая жена. Чтобы запомнилось все, до мельчайших деталей.

Джорджетт замерла, разрываясь между желанием упасть в его объятия и необходимостью отстраниться. Джеймс Маккензи заставлял ее желать всего того, вокруг чего они так долго ходили кругами, избегая называть вещи своими именами, – всего того, о чем она постоянно думала во время первого брака.

Впрочем, такого рода мысли иначе, чем предательскими, не назовешь – даже если колени у нее стали словно ватные при такой неожиданной демонстрации нежности. Ее первый муж не чурался ни красивых слов, ни явной бессовестной лжи. Но она лишь тогда поняла, за кого вышла замуж, когда обнаружила, что он с удовольствием тратил ее приданое на драгоценности своим жадным любовницам.

Но мужчина, который сейчас смотрел ей в глаза, ни разу даже не намекнул, что хотел жениться на ней ради денег, – в отличие от ее кузена Рандольфа. Он даже не знал о том, что она далеко не бедствовала, и ее предложение заплатить ему двести фунтов за то, чтобы разрешить дело миром, по всей видимости, не принял всерьез.

Однако ей не следовало забывать о главном: ее будущее, ее финансовая независимость – да и вся жизнь! – оказались в руках мужчины, которого она едва знала. И останется в его руках, если ничего не предпринять. Ситуация требовала незамедлительного вмешательства.

Она не могла позволить себе роскошь наслаждаться ласками Джеймса Маккензи.

Джорджетт отстранилась и спросила:

– Так наш брак все же можно аннулировать… по английскому закону?

– Аннулировать брак в соответствии с английским законодательством чрезвычайно трудно. Отсутствие консуммации само по себе не является достаточным к тому основанием. Вам придется доказывать, что я… не способен к соитию.

– А это… правда? – пробормотала Джорджетт. Ее жизненный опыт был довольно ограниченным, но, как ей казалось, не было на свете мужчины, который бы после ночи, проведенной в постели с обнаженной и, по его собственному признанию, желанной женщиной, заявил бы, что оставил ее нетронутой.

Маккензи хмыкнул.

– Разумеется, нет. И я бы с радостью вам это доказал.

Джорджетт почувствовала, что краснеет.

– Ну… не может быть, чтобы не было иного способа добиться аннулирования. Ведь если все обстоит так, как вы говорите, то в Британии полным-полно не способных к этому мужчин.

Маккензи весело рассмеялся, потом сказал:

– Можно подать иск об аннулировании, если имело место доказанное мошенничество. Но мы оба самолично подписались в свидетельстве о регистрации, и я не думаю, что кто-то из нас двоих обещал другому то, что не в состоянии выполнить. – Он помолчал. – Можно еще заявить, что один из супругов недееспособен. Однако вы не производите впечатления душевнобольной, так что я не думаю, что этот вариант для вас подойдет.

– Ну спасибо… – проворчала Джорджетт. И тотчас добавила: – Но мы оба были сильно пьяны…

– Опьянение и невменяемость не одно и то же. Кроме того, чтобы доказать истинность такого заявления, одному из нас придется лечь в больницу для душевнобольных.

Джорджетт задумалась. Ни один из предложенных вариантов ее не устраивал.

– Но Элси сказала, что вы первоклассный солиситор. Неужели вы не можете ничего придумать?

– Есть люди, которые не сочтут за грех солгать, чтобы добиться решения в свою пользу, – проговорил Маккензи, и в голосе его прозвучал металл. – Но я не из их числа.

Джорджетт посмотрела на него с удивлением.

– Я и не рассчитывала на то, что вы поступитесь своими принципами. Я просто хочу знать, что можно сделать в рамках закона.

Джеймс со вздохом пожал плечами.

– Мы могли бы, наверное, попытаться доказать, что наш союз нельзя признать легитимным по шотландским законам. Для этого придется представить доказательства перед Эдинбургским судом высшей инстанции, но я боюсь, что свидетельства могут оказаться не в нашу пользу. Доказать, что брак не был консуммирован, будет сложно – принимая во внимание случившийся у вас провал в памяти и отсутствие доказательств вашей девственности. – Помолчав немного, он все же решил уточнить: – Вы ведь не девственница? Или я ошибаюсь?

Джорджетт сделалась красной как рак и молча помотала головой. Она была замужем за распутником, который требовал от нее исполнения супружеских обязанностей на регулярной основе, даже если это ей не нравилось. И, разумеется, не могла утверждать, что осталась нетронутой минувшей ночью.

«Неужели брак со мной был бы для вас так ужасен?!» – в отчаянии кричали глаза Джеймса.

– Я… – Джорджетт замолчала. На одной чаше весов был страх потерять контроль над своей жизнью, на другой – неизъяснимое влечение к этому мужчине. Но страх перевесил. – Я вообще не хочу выходить замуж, – заявила она. – Так что дело вовсе не в вас.

Он тут же кивнул:

– Да, помню. Вы говорили что-то подобное и вчера. Говорили, что замужество вам не по душе.

Джорджетт не помнила, что говорила вчера, но слова вполне соответствовали ее мыслям.

– Я не вижу в замужестве ничего приятного, – без обиняков заявила она. – Мой муж был… Он меня разочаровал.

– Но вы, кажется, не возражали против моего поцелуя.

Джорджетт судорожно сглотнула. И тут же, вскинув подбородок, проговорила:

– Как вы сами заметили, вчера я была не в себе.

– Я говорю о сегодняшнем поцелуе.

Глаза остановились на ее губах, и Джорджетт в тот же миг обдало жаром. Она помнила то ощущение, когда он ее целовал… примерно час назад. Она тогда почувствовала покалывание в губах… и влечение к этому мужчине.

В замешательстве облизнув губы, Джорджетт тихо сказала:

– Нам не обязательно состоять в браке, чтобы целоваться. – Она едва слышала собственный голос из-за шума крови в ушах.

– Я рад, что вы так думаете, – сказал он, приближая губы к ее губам. – Потому что ничего я не хочу так сильно, как поцеловать вас вновь.

Глава 21

– Нет!

Джеймс замер, почувствовав, что что-то не так, еще до того, как она произнесла «нет», до того, как выставила перед собой руку. Это слово, сорвавшееся с ее уст, ранило его больнее, чем острый нож.

– Мы больше не повторим этой ошибки, – добавила Джорджетт, и в глазах ее было сожаление. – Неразумно продолжать… путь, который ни к чему не приведет.

Джеймс невольно вздохнул. Он готов был поцеловать ее прямо тут, посреди улицы, на глазах у любопытных обитателей Морега. И все же он не мог упрекать Джорджетт в том, что она не теряла головы. Ведь если бы их увидели целующимися в общественном месте, то шансов на то, что удастся добиться аннулирования, у них осталось бы еще меньше. К тому же… если бы она позволила ему себя поцеловать, он, несомненно, захотел бы большего – ведь его неудержимо влекло к Джорджетт.

Но что же Джеймса так привлекало в ней? Брак с женщиной, которую он едва знал, едва ли заслужит одобрение отца. И, что еще хуже, при своем финансовом положении Джеймс не мог позволить себе содержать жену, чьи наряды и манеры однозначно свидетельствовали о привычке к роскоши. Джорджетт, по сути, оказывала ему услугу, отвергая его.

Любопытно, что собственные аргументы выглядели в его глазах жалкими попытками самооправдания.

Джеймс отступил от нее на полшага и пробормотал:

– Может, вам стоит начертить мне карту?.. – Горькие сожаления теснили ему грудь. – Потому что, глядя на вас, я сбиваюсь с пути…

Джорджетт не ответила. Вместо этого она едва заметным кивком указала куда-то вправо, и после недолгого замешательства он увидел, кто привлек ее внимание. Цезарь забеспокоился, и Джеймс, желая его успокоить, погладил коня по шее.

Однако он не узнал направлявшегося к ним мужчину – словно материализовавшегося из дыма праздничного костра, только что разведенного под свист, крики и аплодисменты ликующих горожан. Это был не Уильям, не Дэвид Камерон и не возмущенный их поведением служитель церкви, слишком рьяно пекущийся о соблюдении приличий в общественных местах.

А мужчина между тем приближался, и теперь Джеймс мог неплохо его рассмотреть. Незнакомец был молод, лет двадцати с небольшим, и волосы у него оказались примерно того же цвета, что у Джорджетт. Судя по одежде – модному полосатому жилету и отполированным сапогам, – этот господин был джентльменом, хотя сомнения оставались: очки с погнувшейся дужкой сидели на носу косо, а намотанный кое-как на кисть бинт пропитался кровью.

Джорджетт непроизвольно схватилась за горло и, с трудом сглотнув, пробормотала:

– Джеймс, я… – Сделав глубокий вдох, она тихо сказала: – Джеймс, это мистер Бартон.

– Ее кузен, – процедил блондин. – Я искал ее повсюду и вот наконец нашел… в весьма сомнительной компании, должен заметить.

Теперь Джеймс увидел сходство. Не только волосы у них были одного бледно-желтого оттенка, но и глаза одного цвета – переливчато-серого.

Джеймсу стало не по себе. Ведь Джорджетт ничего не говорила о том, что у нее в Мореге имеются родственники.

– Вы меня разочаровали, Джорджетт, – продолжал Бартон. – Вы погубили себя безвозвратно, хотя если бы поступили так, как я вам велел, то могли бы выйти из всей этой грязной истории относительно чистой.

Чем дольше слушал Джеймс этого господина, тем больше убеждался в том, что никакой он не джентльмен, а просто ряженый. Ни один джентльмен не позволил бы себе так говорить с женщиной. Да еще и при свидетелях.

У Джеймса зачесались кулаки – ужасно хотелось расквасить этому мистеру Бартону слишком уж узкий нос. И еще ему хотелось встряхнуть Джорджетт и спросить у нее, куда пропала та решительная и знающая, чего хочет, женщина, только что стоявшая здесь, рядом с ним. Почему она позволяла этому человеку отчитывать себя, словно нашкодившую служанку? Она ведь не стояла потупившись, когда он назвал ее воровкой, боролась за свое честное имя. Почему? Впрочем, ответ понятен: она знала, что не виновата.

Так неужели Джорджетт действительно считала, что погубила себя безвозвратно, неужели полагала, что заслужила упреки этого субъекта? А впрочем…

Она говорила, что некто ей угрожает, и теперь этот некто был тут, перед ним, во плоти. Постепенно картина сложилась. «Не тот ли это негодяй, который пытался насильно женить ее на себе?» – подумал Джеймс и решил немедленно вмешаться.

– Вы не дали леди закончить, – процедил он сквозь зубы. – Меня зовут Джеймс Маккензи, и я ее муж.

Тут Бартон повернулся к нему и заявил:

– Можно многое узнать, не спрашивая ни о чем напрямую. Достаточно просто наблюдать и делать выводы, оставаясь при этом в тени. Но, похоже, леди Торолд до сих пор полагает, что мне не все известно.

Так он крался за ними, выслеживал?! С трудом сдерживаясь, Джеймс сказал:

– Все произошедшее – ее личное дело.

– Личное? – Бартон покачал головой. – Я так не думаю. Все не так просто. Мы с ней заключили договор, сэр, и сделали это до того, как она встретила вас. Мы помолвлены. Вы не имеете на нее никаких прав.

– Леди – моя жена, – не терпящим возражений тоном ответил Джеймс. Он прекрасно помнил о том, что Джорджетт желала аннулировать их брак, но с этим они разберутся потом. Сейчас важнее разобраться с этим хлыщом, потому что сама она с ним, очевидно, справиться не сможет. – Мы женаты, – повторил Джеймс. – Хотите – верьте, хотите – нет.

– Но, Джеймс, – пробормотала Джорджетт, – ведь возможно, что вскоре все изменится…

Так вот когда у нее прорезался голос?! Да, конечно, она хотела напомнить ему, что вступать из-за нее в драку нет необходимости, но он, Джеймс, предпочел взглянуть на ситуацию под другим углом. Следовало ликвидировать угрозу в лице этого негодяя сейчас, пока у него еще имелось на это право.

– Вы же сами видите, как она непостоянна, – с глумливой ухмылкой прокомментировал ее слова Бартон. – Ей нельзя доверять. Вот, полюбуйтесь! – Бартон как флагом помахал своей перебинтованной рукой. – Она оставила в моем доме злобного пса! Можно сказать, натравила его на меня. Я уже не говорю о том, что она сделала с вами. Счастье, что вы остались живы. А ведь она могла пробить вам череп! Кроме того, насколько мне известно, она сегодня уже пыталась вас убить.

Да, действительно, кто-то уже пытался убить его сегодня. И не только с помощью ночного горшка. Джеймс задумался, вспоминая события сегодняшнего дня. Заслуживала ли Джорджетт безоговорочного доверия? Да, она доказала, что не крала ни его кошелек, ни его коня. Но кто мог поручиться, что она не замешана в чем-то похуже воровства? И где гарантии, что эти двое не в сговоре?

Но если предательские сомнения и закрались в сердце Джеймса, то их сразу же выжег страх, тот жуткий страх, который увидел он в ее глазах. Либо она была самой талантливой актрисой, когда-либо выходившей на пыльные улицы Морега, либо этот очкастый субъект внушал ей патологический ужас. Времени на раздумья не было. Приходилось полагаться на интуицию.

А интуиция подсказывала ему, что Джорджетт в опасности. И она должна знать, что он на ее стороне.

Крепко стиснув руку Джорджетт, Джеймс проговорил:

– Если я еще раз услышу, что вы говорите с моей женой в таком тоне, мистер Бартон… В общем, предупреждаю: вам понадобится серьезная медицинская помощь – и не только в связи с прокушенной рукой.

Хохот у Бартона был крайне неприятный, больше походивший на собачий лай, чем на человеческий смех.

– Я наслышан о вас, мистер Маккензи. Весь город только о вас и говорит. За вашей спиной, разумеется. Но вы всего лишь никчемный второй сын, позор своего отца.

И тут Джеймс потерял над собой контроль. Дрожа от гнева, он двинулся на мистера Бартона, поневоле увлекая за собой пытавшуюся его удержать Джорджетт. Очевидно, она испугалась за кузена. И, если уж начистоту, у нее имелись основания для опасений. Да, он был способен ударить его и даже покалечить!

Маккензи сделал глубокий вдох, призывая себя к спокойствию и рассудительности. Конечно, он желал убить этого мерзавца. Но ему не хотелось, чтобы Джорджетт видела, как он это делает. Не хотелось, чтобы она узнала его с этой неприглядной стороны.

Бартон же, неверно истолковав нерешительность Джеймса, заметно приободрился. Одернув жилетку, он горделиво вытянул шею и покрутил ею – словно индюк, которого пощадил нож мясника.

– Знаете, а я раздумал на ней жениться. Пожалуй, я могу найти себе жену лучше этой, – заявил Бартон, прищурившись. – Хотя сдается мне, между вами пока нет согласия в столь щепетильном вопросе, как брачные узы. Так вы уже решили, женаты вы или нет? Советую определяться поскорее. Кстати, когда я сообщу обо всем вашим родственникам, они вряд ли обрадуются. Впрочем, готов поручиться, ваш отец не пожалеет денег, чтобы замять скандал.

Бартон явно перестарался. Не надо было ему угрожать, тем более – упоминать родственников. Джеймс вырвал руку из цепких пальцев Джорджетт и кинулся на ее кузена. Но тот, проявив сообразительность, тотчас же бросился наутек – бежал быстрее перепуганного кролика.

Выругавшись сквозь зубы, Джеймс лишь смотрел ему вслед.

Джорджетт не понимала, что случилось с тем Рандольфом, которого она когда-то знала и считала другом. Кузен изменился до неузнаваемости.

– Умоляю, не слушайте моего кузена, – пробормотала она. – Он просто… Он хотел на мне жениться, а я ему отказала. И от этого, очевидно, Рандольф слегка тронулся рассудком.

– Тронулся. Можно и так сказать.

Джорджетт болезненно поморщилась. Из-за нее Джеймсу теперь грозили неприятности. Как она могла считать Рандольфа достойным доверия? Как могла думать, что он действовал в ее интересах? Ей и раньше было неуютно в его мрачном, тесном доме на отшибе, а сейчас она и вовсе боялась туда возвращаться. Неужели Рандольф снял этот дом, уже имея на нее виды? Неужели он все спланировал и подготовил заранее, сплел паутину словно паук? А она попалась в нее как глупая муха… И если так, выходит, что этот план созрел у него еще тогда, когда она носила траур по первому мужу…

– Вчера вы упомянули человека, пытавшегося вынудить вас выйти замуж, – проговорил Джеймс – Скажите честно, Джорджетт, кого вы имели в виду? Вашего кузена? Или нам следует расширить список за счет многих других женихов, угрожающих вашей свободе?

– Рандольф никогда не был моим женихом, – довольно резко заявила Джорджетт. – Я думаю, вчера он намеревался сделать меня своей женой, но мне, должно быть, каким-то образом удалось убежать от него.

Джеймс кивнул и проговорил:

– Да, похоже, так и случилось. Вчера вечером вы были чем-то сильно напуганы. У вас есть соображения по поводу того, зачем ему это понадобилось?

Джорджетт в ответ лишь покачала головой. Мотивы Рандольфа оставались для нее загадкой. Возможно, он хотел за ее счет поправить свое финансовое положение. Возможно, у него были иные причины. Но то, что он не пылал к ней страстью, – это точно. Даже делая предложение, он не говорил ни о любви, ни о нежных чувствах – лишь о том, что считал своим долгом ее защитить.

– Он угрожал пойти к моим родственникам, – сказал Джеймс, и было понятно, что эта угроза представляется ему весьма серьезной.

– Мы должны объяснить им, как все произошло. Я уверена, нам не придется…

– Все не так просто, Джорджетт, – перебил Маккензи. Он говорил тихо, но каждое его слово было словно острая пика. – Мой отец скорее поверит ему, чем мне.

Джорджетт тяжело вздохнула. Казалось невероятным, что кто-то может больше доверять словам полубезумного Рандольфа, чем словам этого серьезного, крепко стоящего на ногах мужчины. Она прикоснулась к его руке и почувствовала, как напряглись мышцы. Он казался прочным и надежным как каменная стена. И каким же ничтожным и жалким выглядел по сравнению с ним ее кузен. Будь ее воля, она бы на куски разорвала этого подлого интригана. Но было и еще кое-что в недавнем эпизоде… Было нечто такое, что доставило ей пусть мелкую, но все же радость. Джеймс полез из-за нее в драку, и он стал первым мужчиной в ее жизни, сделавшим это. А ведь она даже не была его любовницей… К тому же они вскоре расстанутся навсегда.

– Рандольф всего лишь бедный студент, который не видит иного способа обеспечить свое будущее, кроме как за счет состояния жены. И выбор его пал на меня, потому что ему так было удобно. Ваши родственники, конечно же, сразу поймут, с кем имеют дело, и выставят его за дверь.

– Сомневаюсь, что мистер Бартон в беседе с моим отцом заикнется хоть словом о своих истинных мотивах. Думаю, он найдет что сказать. И его аргументы будут звучать для моего отца вполне убедительно. Так вы сказали, он студент? И что же он изучает?

– Ботанику, в частности – местные растения. Я должна была догадаться, что у него не все в порядке с головой, в первый же день, как только приехала. – Сейчас Джорджетт поражалась собственной наивности. Надо было немедленно развернуться и уехать, как только она увидела тот жуткий дом. И уж тем более когда узнала, что ей придется жить с Рандольфом вдвоем, без горничной! – Кузен часто бродит по окрестностям, размахивая какими-то прутиками словно мечами, и постоянно бубнит себе под нос латинские названия растений.

– Вот поэтому мой отец, скорее всего, и не выставит его за дверь, – со вздохом заметил Джеймс и отвернулся, глядя куда-то поверх ее головы, в ту сторону, где уже полыхал костер. – Все настоящие ученые слегка помешанные. – Джеймс, помолчав, вновь заговорил: – Видите ли, мой отец тоже в свое время увлекался наукой. Его интересовала история, культура Древнего Рима в ранний период. В юности отец учился в Эдинбурге, а потом, когда он уже обзавелся семьей, мы все участвовали в раскопках, регулярно поставляя экспонаты для Британского музея.

– У вашего отца проблемы с головой? – спросила Джорджетт, не понимая, к чему клонил Джеймс.

Он грустно улыбнулся в ответ.

– Нет, у него с головой полный порядок, но он-то не стал выдающимся ученым. Его скорее можно назвать любителем, интересующимся наукой. Впрочем, занятия археологией приносили ему и удовольствие, и какой-никакой доход. А титул достался моему отцу случайно, по прихоти судьбы. Это произошло, когда мне было примерно восемнадцать. И как только отец стал графом, его виды на меня стремительно поменялись. Надо сказать, я не слишком старался ему угодить, и он не скрывал своего разочарования. – Джеймс сокрушенно покачал головой. – Не раз и не два ему приходилось раскошеливаться, чтобы замять то один, то другой скандал, – в них я попадал специально, чтобы ему досадить. И сейчас он решит, что я взялся за старое и ему вновь придется меня покрывать.

Джорджетт молчала, размышляя над словами Джеймса. Элси рассказала ей о том, как Маккензи пытался спасти от позора девушку, назвавшись отцом ее ребенка.

– Вы имеете в виду историю с дочерью пастора? – осторожно спросила она.

Джеймс не скрывал удивления.

– Откуда вам об этом известно? Впрочем – не важно. У здешних жителей поразительная память.

Джорджетт легонько погладила его по плечу, внезапно поймав себя на том, что переняла у Джеймса привычку прикасаться к собеседнику. И, как ни странно, такие жесты уже не казались ей ни слишком фамильярными, ни вульгарными.

– Элси мне кое-что рассказала. Будто вы заявили, что являетесь отцом ребенка этой девушки.

Он засмеялся, но как-то совсем уж невесело.

– Как бы там ни было, ее отцу я сообщил, что ребенок мой. Она боялась родителя как огня и с удовольствием позволила мне взять вину на себя. Мне тогда исполнился двадцать один год, я только закончил учебу в Кембридже и был влюблен в нее по уши. Я думал, что смогу завоевать ее сердце, доказав, что на меня можно положиться. Скорее всего, ребенок был от Камерона.

– А кто такой Камерон? – в растерянности спросила Джорджетт.

– Дэвид Камерон – мэр города и по совместительству мировой судья. Когда-то он был моим другом.

Джорджетт чувствовала, как в ней закипает гнев. Как мог этот Камерон так поступить с другом и с девушкой, которая его любила?!

– Но почему он не вмешался? Почему позволил вам взять вину на себя?

– Отец Камерона купил ему патент на офицерский чин, и его отправили в Брайтон на учения. А она покончила с собой. Она сделала это до того, как весть о ее беременности дошла до Камерона. А отцу своему я до ее смерти ничего объяснить не успел. Позже я узнал, что пастор ворвался в кабинет моего отца и потребовал денег, чтобы увезти дочь из города и сделать вид, что ничего не произошло. И мой отец расплатился с ним, вместо того чтобы вначале поговорить со мной. – Голос Джеймса дрогнул. – Она… она покончила с собой, потому что решила, что не нужна мне и я предпочел от нее избавиться.

Джорджетт не знала, что сказать. Она видела, что Джеймс винил себя в смерти девушки. Более того, понимала, что он еще не все сказал.

– И после похорон я решил серьезно поговорить с ее отцом. Чуть не свернул ему шею. – Джеймс судорожно сглотнул. – Мой отец и на этот раз меня вытащил. Заплатил залог, чтобы меня выпустили из тюрьмы. И оплатил пастору расходы на лечение, а также – немалую сумму за моральный ущерб. И ни разу, ни разу за все это время он не пожелал выслушать мою версию событий. Возможно, именно поэтому я решил заняться юриспруденцией. В глазах отца – да и всего города – я был признан виновным без суда и следствия.

– Но почему вы считаете, что в городе о вас плохо думают? – спросила Джорджетт, тронутая до глубины души его искренностью. – Вы ведь старались ей помочь.

– В основном потому, что я пустил в ход кулаки, вместо того чтобы подумать как следует. Джорджетт, я ведь избил пастора, служителя церкви, которого все боялись и уважали. Но если он посредник между нами и Богом, то такого Бога я знать не желаю. Я могу понять, почему его беременная и невенчанная дочь предпочла смерть жизни с этим тираном.

Джорджетт тихо вздохнула. Ей очень хотелось как-то утешить Джеймса, успокоить его… Ох если бы можно было стереть ошибки его прошлого, которые, на ее взгляд, вовсе и не были ошибками. Тут ей вспомнились слова Элси, и она сказала:

– Иногда надо давать волю кулакам. И мне кажется, ваш случай именно такой.

– Вы меня не убедили, – пробубнил Джеймс, глядя себе под ноги.

Но Джорджетт, упорствуя, решила высказаться до конца.

– На месте этой девушки, – заявила она, – я была бы счастлива, что нашелся мужчина, который так сильно любит меня, что не побоялся принести в жертву собственное доброе имя. И я не стала бы пенять на судьбу, тем более убивать – себя и своего ребенка.

Джеймс вздрогнул и взглянул на нее с изумлением. Но на этом сюрпризы для него не закончились.

Джорджетт вдруг шагнула к нему и, приподнявшись на цыпочки, обвила его шею руками, так что губы Джеймса оказались рядом с ее губами. Затем, закрыв глаза, поцеловала его. Что с того, что она только что заявила, что не станет с ним целоваться? Что с того, что они целовались посреди улицы средь бела дня?

Джеймс со стоном стиснул ее в объятиях, и она почувствовала себя хрупкой тростинкой в его медвежьих лапах. Этот их поцелуй был вторым по счету. По крайней мере – вторым из тех, что она помнила. Но какими разными они были, эти поцелуи… Тогда, в гостиничном номере, их бросила в объятия друг друга страсть, так как обстановка к тому располагала, но этот их поцелуй имел совсем иную природу. Джеймс только что обнажил перед ней душу – стоял перед ней беззащитный, с открытым сердцем. И ей захотелось нырнуть в него с головой… и никогда не выныривать.

Борода его слегка царапала ее щеки, и это ужасно возбуждало. Интересно, что бы она чувствовала, если бы борода его так же касалась не щек, а иных, более нежных участков ее тела? Джорджетт всем телом приникла к нему. Ей хотелось большего, чем поцелуй. Под напором страсти рушились ее устоявшиеся принципы. Впервые у нее закралась мысль о том, что ее неудачный опыт замужества еще не означал, что любой брак должен быть таким же беспросветно тоскливым.

Джеймс первый пришел в себя. Он отстранился, тяжело дыша, и взгляд его казался непроницаемым. Может, он счел ее непозволительно дерзкой? Или просто непоследовательной?

– Эй, поцелуй ее еще, Маккензи! – вдруг раздались голоса.

Джорджетт в замешательстве осмотрелась. Толпа горожан, ранее плотным кольцом окружавшая костер, начала рассеиваться, растекаясь по улицам. Вокруг было множество пар – некоторые держались за руки, некоторые обнимались. Солнце еще не село, и они с Джеймсом были у всех на виду, их узнавали. Ну почему она забыла об осторожности?

– Расслабься, – шепнул ей на ухо Джеймс. – Во время Белтейна целоваться не возбраняется, даже наоборот. Мы просто следуем традиции. Если не станем привлекать к себе внимание, о нас попросту забудут.

С бьющимся сердцем Джорджетт подняла на Джеймса глаза. Его верный конь стоял рядом. И казалось, Цезарь, в отличие от нее, считал, что все происходящее – в порядке вещей. Вечер еще не наступил, было только шесть часов, а праздник, если верить Элси, продлится далеко за полночь.

И тут Джорджетт вспомнила кое-что важное. Джеймс сказал, что город закроют для любого вида транспорта, после того как зажгут костер. Следовательно, Рандольфу придется идти пешком туда, где он оставил старую серую кобылу, на которой прискакал в город. И это открывало перед ними кое-какие возможности.

– Ваш конь быстрый? – спросила она с надеждой, внезапно вытеснившей смущение.

Джеймс смотрел на нее в недоумении.

– А к чему этот вопрос?

– У нас есть возможность оказаться у вашего отца раньше, чем к нему приедет Рандольф, – ответила Джорджетт. – Рандольфу придется пробираться сквозь толпу, чтобы добраться до своей лошади, а ваш конь уже при вас.

Джеймс не проявил энтузиазма.

– Я не разговаривал с отцом одиннадцать лет, – сообщил он. – Не думаю, что он пожелает меня выслушать.

Джорджетт шагнула к коню. Она точно знала, как должна действовать.

– Одиннадцать лет назад ваш отец не располагал достаточной информацией для того, чтобы принять правильное решение. Вы хотите, чтобы он поступил так же и сейчас? – Джорджетт оперлась ладонями о седло. – Подсадите меня, – приказала она.

– Вы готовы поехать со мной? – недоверчиво спросил Джеймс.

Джорджетт закатила глаза.

– Для учившегося в Кембридже солиситора вы слишком туго соображаете. Я хочу вам помочь. И, возможно, ваш отец будет к вам более благосклонен, если я смогу рассказать ему все про Рандольфа и про то, что он намеревался сделать.

Джорджетт затаила дыхание. Она стояла, опустив взгляд на седло, и ждала, какое Джеймс примет решение. Долго ждать не пришлось. Он крепко обхватил ее лодыжку и с легкостью, словно она была пушинкой, подбросил вверх. Джорджетт не слишком грациозно заерзала в седле, подвинувшись вперед, чтобы освободить для него место позади себя.

Но Джеймс не спешил присоединяться к ней. Джорджетт взглянула на него сверху вниз. Вид у него был озадаченный. Что же еще она должна сказать, чтобы его убедить?

– И вообще я просто хочу поехать с вами, – добавила она. – Так-то вот.

Джеймс молча кивнул и, поставив ногу в стремя, ловко перекинул другую через круп коня. За спиной ее словно выросла теплая и крепкая стена. Джорджетт закрыла глаза и прикусила язык, чтобы не сболтнуть ненароком лишнего. «Один Бог знает, пожалею я завтра об этом решении или нет», – сказала она себе.

Глава 22

За те полчаса, что Джорджетт балансировала у него на коленях, Джеймс пришел к однозначному заключению, что путь его лежал в ад. Хотя, возможно, они уже туда прибыли.

Подгоняемый необходимостью прибыть в Килмарти раньше Бартона, Джеймс почти сразу же пустил Цезаря в галоп. Ему ни разу еще не приходилось скакать галопом в состоянии сильнейшего возбуждения, но, как бы то ни было, он справился с задачей, хотя и не питал иллюзий относительно того, что его возбуждение прошло для Джорджетт незамеченным. Но следовало отдать должное ее такту – она ему ничего не сказала.

Когда же он наконец остановил уставшего жеребца возле замка Килмарти и спешился, ему пришлось потратить несколько секунд на то, чтобы, одернув сюртук, прикрыть зримое свидетельство своего желания. Джеймс очень надеялся поостыть, но, к несчастью, помогая своей обольстительной спутнице спуститься, увидел ее мелькнувшие под юбками ноги, обтянутые чулками, и поймал себя на мысли, что не хочет ее отпускать. Ночью он уже держал ее в объятиях – и все бы отдал за то, чтобы и грядущую ночь провести с Джорджетт. Джеймс не мог забыть их последний поцелуй – тот самый, возле кузницы, который она подарила ему в утешение. Но вместо того чтобы утолить его печали, этот поцелуй словно вывернул наизнанку его душу.

И вот – новое испытание: после одиннадцати лет угрюмого отчуждения он должен предстать перед отцом. Не слишком ли много потрясений за один день?

Джеймс с трудом заставил себя отпустить Джорджетт и отступил на шаг. Откуда ни возьмись, как это обычно и бывает, появился конюх, и Джеймс передал вспотевшего коня его заботам.

– Проведи его спокойным шагом минут десять, пожалуйста. Ему пришлось везти двоих, и он запыхался.

Конюх кивнул:

– Будет сделано, сэр.

– Но не надо снимать с него седло, – предупредил Джеймс. – Мы не останемся надолго.

Конюх удалился, уводя за собой Цезаря, и Джеймс, глядя ему вслед, со вздохом подумал, что конь его выйдет из конюшни Килмарти гораздо более ухоженным. У графа все было на высшем уровне, таковы уж его правила.

Подняв взгляд на каменные башенные зубцы, украшавшие каждый из флигелей усадебного дома, Джеймс проговорил:

– Вот и Килмарти-касл. Нам сюда, – добавил он, указав на парадную дверь.

Поместье Килмарти насчитывало четыре века, но пять лет назад к замку пристроили новые флигели, и теперь усадьба выглядела так, словно сама не знала, как именно хотела выглядеть. Дом – если насквозь продуваемый сквозняками старый замок можно было назвать домом – стоял на вершине высокого утеса над озером и, несмотря на свой внушительный вид, отчаянно нуждался в ремонте.

Больше десяти лет Джеймс успешно игнорировал это место, а сейчас вдруг почувствовал, как болезненно сжалось сердце в груди. Сейчас он войдет в дом и потребует аудиенции с человеком, из-за которого когда-то решил навсегда покинуть замок.

Джеймс неспешно достал из кармана часы и посмотрел, который час.

Бартон никак не мог их опередить – лучшего скакуна, чем Цезарь, не было в округе.

– Сейчас семь, – сообщил он Джорджетт. – В это время мои родственники, скорее всего, одеваются к ужину.

– Но ведь мы не останемся? – с надеждой в голосе спросила Джорджетт.

– Нет, – сказал Джеймс, и в животе его раздалось голодное урчание. Ужин ему бы не помешал – за весь день он так ни разу и не подкрепился. Впрочем, сейчас ему было не до ужина.

Обычно Джеймс ужинал в «Синем гусаке» часов в шесть, а с наступлением темноты, то есть часам к девяти в это время года, уже спал. И в детстве он жил примерно по такому же распорядку. Но когда отец его стал графом, уютные семейные застолья за большим, крепко сколоченным кухонным столом канули в Лету. Джеймс и Уильям теперь должны были являться к ужину ровно в восемь, при параде, и демонстрировать за столом безупречные манеры – словно они перестали быть живыми людьми и превратились в музейные экспонаты.

При мысли об остывшем супе и унылых застольных беседах Джеймс покрутил шеей, которой вдруг стало тесно в воротнике. Каким бы сильным ни был голод, еда не стоила того, чтобы высиживать этот смертельно скучный спектакль, который словно в насмешку называли ужином.

Джорджетт, конечно, не догадывалась о том, что творилось сейчас в его душе. Озирая окрестности, охрипшим от волнения голосом она проговорила:

– Кажется, будто смотришь чей-то сон.

– Для кого сон, а для кого кошмар, – проворчал в ответ Джеймс.

Джорджетт взглянула на него с любопытством.

– Да это же настоящие королевские владения! И какой вид!

Джеймс пожал плечами. У него у самого захватило дух, когда он вновь увидел этот дом после одиннадцатилетнего перерыва. Можно себе представить, что чувствовал человек, оказавшийся здесь впервые.

Вероятно, когда-то этот замок построили здесь, на утесе у озера, чтобы можно было загодя заметить приближающегося врага и подготовиться к обороне. Однако сейчас, когда обороняться было не от кого, остался только захватывающий дух вид. За озером серебрилась река, сбегавшая с высоких гор и постепенно расширявшаяся к устью, перед тем как слиться с солеными водами океана, искрившимися под низким, клонившимся к закату солнцем. Теплыми вечерами, такими как сегодняшний, в воздухе чувствовался солоноватый морской аромат. На западной окраине поместья, у самого горизонта, виднелись высокие скалы, где Джеймс когда-то учился преодолевать страх высоты, балансируя на самом краю, глядя, как из-под ног срываются в бездну мелкие камешки. А потом он летел с высоты в набегающую волну, чувствуя себя свободным как птица…

Тут Джеймс перевел взгляд на Джорджетт и увидел, что она уже не любуется видом, а внимательно наблюдает за ним. Возможно, ей трудно было привыкнуть к мысли, что она невзначай вышла замуж чуть ли не за принца. Что ж, неудивительно. Ведь он, Джеймс, совсем не походил на джентльмена. Сам же он не имел ни малейшего представления о том, откуда родом эта женщина и кто ее родители. Впрочем, он знал, что она вдова виконта, но ведь виконты бывают разные… Интересно, что она думала об этом замке? Может, он казался ей каким-то нелепым излишеством, как в свое время казалось ему?

Он возненавидел Килмарти, когда его семья переехала сюда, и отказывался отвечать, когда слуги обращались к нему «сэр Джеймс». Ему тогда было восемнадцать, и новые порядки, которые установил отец, раздражали его безмерно. Он привык бегать все лето босиком – и вдруг, проснувшись однажды утром, обнаружил, что теперь должен ходить в сшитых на заказ сапогах. Мрачные настали времена, и Джеймс только радовался, когда его отправили в Кембридж на учебу.

– Думаю, нам пора пройти в дом, – сказал он, прервав молчание.

Джорджетт кивнула и, приподняв юбки, приготовилась за ним последовать, но Джеймс медлил, и она вопросительно посмотрела на него.

– В чем дело, Джеймс? – Она густо покраснела. – Или вы предпочли бы, чтобы я называла вас «мистер Маккензи», когда мы будем общаться с вашими родственниками? Полагаю, так будет даже лучше, имея в виду наши дальнейшие планы.

Джеймс медленно выдохнул. Джорджетт не могла знать, как выглядела в этот момент – растрепанные волосы, след от копоти на скуле, платье в пятнах конского пота, – но все это не имело значения, потому что она была с ним, готовая лицом к лицу встретиться с его демонами, движимая стремлением все поправить.

– Джеймс, – сказал он ей. – Я хочу, чтобы вы звали меня Джеймс. Не вижу причин делать вид, что мы едва знакомы и что за время знакомства мы не прониклись взаимной симпатией.

Глаза ее расширились. Видимо, он выбрал не лучший момент для такого рода признаний, но он сказал правду, даже если знакомы они были меньше суток. На сердце у него немного полегчало. И не важно, что им здесь не рады. Не важно, что в графских владениях их, скорее всего, встретит холодная гулкая тишина. Важно лишь то, что Джорджетт пришла сюда с ним, что настояла на этом.

– Спасибо, – сказал Джеймс. – Спасибо, что пришли. – Простые слова, но они шли от сердца.

Она улыбнулась и проговорила:

– Вы можете меня поблагодарить после того, как мы пообщаемся с вашими родственниками. И будьте уверены, одним «спасибо» вы не отделаетесь. – Она взяла его за руку, и он вздрогнул как от толчка. – Что ж, пойдем?

Молча кивнув, Джеймс повел ее к парадному входу по широким каменным ступеням и постучал в дверь.

Привратник пропустил гостей в фойе, встретившее их визгом, смехом и топотом. На верхней площадке лестницы, по перилам которой Джеймс так ни разу и не скатился, мальчик в красной военной форме, свесившись через парапет и размахивая игрушечным ружьем, вопил:

– Смерть Наполеону!

Мимо промелькнули босые ноги в облаке белого муслина – по всей видимости, «генерал» пытался укрыться от вражеского огня. Мальчик взвизгнул, потом раздался чей-то звонкий смех.

Джеймс замер в изумлении. О господи, в чей дом он забрел?

– Джеймс! – раздался голос откуда-то справа, из коридора, и через мгновение его уже обнимали женские руки и душил резкий запах розовой воды.

– Мама, – с трудом выдавил он, оглушенный какофонией звуков и впечатлений. Джеймс выпустил руку Джорджетт и чмокнул мать в щеку. – Но кто… что это за дети?

– Твоя кузина прислала детей на лето, и мы рады компании. Конечно, если бы ты хоть изредка нас навещал, то знал бы об этом. Но, как видишь, мне пришлось все хлопоты взять на себя. – Мать одарила его улыбкой, в которой укор был лишь едва заметен. Затем, окинув сына придирчивым материнским взглядом, графиня вскрикнула в ужасе: – О, Джемми! Что с тобой случилось?! Позвать доктора?!

Джеймс покачал головой:

– Нет, все в порядке. Патрик Чаннинг зашил мне рану на голове, а вторая только с виду глубокая, а на самом деле всего лишь царапина. – Он судорожно сглотнул. – Отец дома? Мне надо поговорить с ним. Срочно.

– Он, наверное, отдыхает. Дети его утомили. Сегодня утром они вытащили его на рыбалку, и он до сих пор не может прийти в себя. Я схожу за ним.

У Джеймса от удивления отвисла челюсть. Он мог представить что угодно, но только не отца, рыбачившего с детьми.

– Уильяма тоже позвать? – услышал он материнский вопрос, вернувший его к действительности.

– Нет, – после некоторых колебаний ответил Джеймс. – Пока нет. – Он знал, что должен извиниться перед братом, но вначале следовало решить вопрос с отцом.

Руки матери нервно вспорхнули и опустились.

– Как хорошо, что ты здесь. – Она улыбалась ему, и щеки ее порозовели от волнения. – Отец будет очень рад.

И вновь мимо них пронесся маленький «генерал». Теперь уже Джеймс смог разглядеть в нем мальчика лет пяти или шести, зеленоглазого, с тем же цветом волос, что и у него. Еще один Маккензи. Того, кто целился в «генерала» с лестницы, разглядеть было труднее, но Джеймс не сомневался: со временем и при хорошем питании военный мундир ему отлично подойдет. Он до сих пор не верил своим глазам – и ушам тоже. Ему казалось невозможным, чтобы в этом доме, который помнился ему зловеще тихим, как преддверие ада, звучали детские голоса. Между тем мальчик с ружьем стремительно съехал по перилам и шлепнулся у самых ног Джеймса.

– Ты можешь подождать отца в его кабинете, если хочешь. – Графиня склонилась над мальчиком, который катался по полу и стонал, изображая смертельно раненного. Убедившись, что это не более чем игра, она выпрямилась и жестом пригласила сына следовать за ней. – И я попробую отыскать старый сюртук Уильяма, чтобы ты мог надеть его вместо этого, рваного и окровавленного.

– Мне не нужен сюртук, – пробурчал Джеймс. И он действительно не хотел ничего из этого дома, ничего от своих родственников. Впрочем, с матерью-то он не ссорился, и потому, сделав над собой усилие, с улыбкой добавил: – Со мной все хорошо, мама. Правда хорошо.

Он уже собирался пройти в отцовский кабинет, затем, опомнившись, остановился. Джорджетт все это время молча стояла у него за спиной. И тут графиня наконец увидела ее. Она взирала на гостью с удивлением, однако молчала, вероятно дожидаясь, когда ее сын вспомнит о хороших манерах – тех, которые она когда-то безуспешно пыталась ему привить.

Джеймс вздохнул. Он забыл представить свою… Так кем же она ему приходилась? Джорджетт ведь не была его женой в общепринятом смысле. Так что, кто она такая, в двух словах не объяснить. И Джеймс предпочел повременить с объяснениями.

– Мама, разреши представить тебе леди Джорджетт Торолд. Она из Лондона, а сейчас остановилась в Мореге. – Джеймс посмотрел на женщину, подтолкнувшую его к приезду сюда, на женщину, даже в этот момент будоражившую его кровь. – Леди Торолд, это моя мать леди Килмарти.

Джорджетт вежливо поклонилась графине, и уголки ее губ приподнялись. Джеймс посмотрел на мать – и с изумлением увидел, что и у нее губы сложились в улыбку. В восторженную улыбку!

Тут графиня слегка подтолкнула сына локтем, приводя его в чувство, и, протянув Джорджетт обе руки, сказала:

– Добро пожаловать. Не могу вам передать, как я рада нашему знакомству.

Джорджетт не ожидала увидеть тут детей, однако…

Казалось, они повсюду. Дети носились по дому, кричали и натыкались на мебель. И эти два малыша имели семейное сходство с мужчиной, стоявшим рядом с ней. Джорджетт никогда не видела глаз такого цвета за пределами Шотландии.

Но еще больше ее поразила вдруг пришедшая в голову мысль, что Джеймс, должно быть, выглядел именно так в их возрасте – с расчесами от комариных укусов на руках и с широкой улыбкой, демонстрирующей отсутствие выпавших молочных зубов. Вот чего она лишится, если добьется аннулирования этого брака, – детей, своих детей, которые выглядели бы именно так. Джорджетт не была настолько наивной, чтобы воображать, будто у нее хватит решимости вступить в брак с кем-то еще. Впрочем, она не была уверена в том, что сможет иметь детей, как не была уверена и в том, что их заслуживает… Увы, ее единственная беременность закончилась выкидышем. А ведь она так обрадовалась, узнав, что у нее будет ребенок. Тогда, казалось, жизнь обрела новый смысл, а то, что это дитя не являлось плодом любви или хотя бы страсти, не имело для нее значения. Наверное, она была наказана за то, что так и не смогла внутренне смириться с тем, что счастье в браке не для нее. И чувство вины за то, что она, исправно исполняя тягостную повинность, мечтала о большем, никогда ее не покидало.

Джорджетт осмотрелась в поисках Джеймса, но увидела лишь леди Килмарти, которая наблюдала за ней с некоторым удивлением.

– Он пошел в отцовский кабинет, – сообщила хозяйка дома, – а кабинет графа – суверенная мужская территория. Женщинам туда лучше не заглядывать.

Джорджетт прочла между строк: «Он не хочет видеть тебя там».

– Но я… Я не заметила, как он ушел, – пробормотала она. Ей вдруг сделалось очень неуютно.

– Вы голодны? – спросила графиня.

Мать терпеливо ждала ответа. Джеймс совсем не походил на нее. В седых волосах ее все еще можно было заметить золотистые пряди, и глаза у нее были мягкого голубоватого оттенка, а не зеленые, как у сына. Но на лице, как и на лице Джеймса, не было выражения холодного высокомерия: ее легче было представить с улыбкой, чем без нее, хотя сейчас она не улыбалась.

– Примерно в полдень я поела, спасибо, – сказала Джорджетт и после недолгого колебания добавила: – А Джеймс не ел. – Она ничего не могла поделать с жаром, прилившим к ее щекам, когда она назвала своего спутника по имени. Она не сомневалась, что леди Килмарти сочтет ее развязной. И будет, конечно, права.

Сама Джорджетт не пожелала бы для своего сына такой жены. Она бы никогда не порекомендовала ему и водить дружбу с леди, которая после бокала или двух бренди напрочь забывает о приличиях. Да и графиня непременно сочтет, что ее сын заслуживает лучшего, когда выяснятся постыдные обстоятельства их встречи. И он действительно заслуживал лучшего. Но все же при этой мысли Джорджетт почувствовала ревность.

Леди Килмарти улыбнулась и сказала:

– Мы не можем оставить вас ждать его здесь. Джеймс не говорил с отцом одиннадцать лет, и, как мне кажется, кое-что из того, что он собирается ему рассказать, он предпочел бы сообщить без посторонних. И еще мне кажется, что разговор займет довольно много времени.

– Джеймс рассказал мне, что давно уже не говорил с отцом, – ответила Джорджетт.

– Глупцы, оба они глупцы, – сказала графиня, покачав головой. – Они очень похожи – и не только внешне. Оба упрямы донельзя. Удивительно, что он вообще решился приехать. Подозреваю, вы сыграли в этом далеко не последнюю роль.

Джорджетт не могла не согласиться. Да, действительно, Джеймс оказался здесь лишь по ее настоянию. Но только эта добрая и милая женщина имела в виду нечто совершенно иное. Джорджетт испытывала острое чувство вины – острое, как когти дракона, что впились в ее душу. В том, что Джеймсу сейчас приходилось вести с отцом далеко не самый приятный разговор, лишь она одна виновата, и в этом разговоре никогда бы не возникла необходимость, если бы у нее хватило ума не внимать дурным советам и не пить бренди. По крайней мере – тот первый бокал.

– Давайте пройдем на кухню, – предложила леди Килмарти, не догадываясь о терзавших Джорджетт мыслях. – Посидим там, а потом я позову мужа.

Джорджетт последовала за хозяйкой дома, испытывая облегчение от того, что ситуация разрядилась так просто. Тут ей припомнилось громкое урчание, доносившееся из живота Джеймса, когда они любовались домом.

– Мы не могли бы послать ему что-нибудь перекусить в кабинет? – спросила она.

Графиня одобрительно улыбнулась:

– Я думаю, это непременно надо сделать. Джеймс часто забывал, что пора поесть, – у него всегда находились какие-нибудь дела. Заставить его сесть и нормально поесть вам, его жене, будет очень трудно, уверяю вас.

– Но я… – Джорджетт почувствовала, что краска смущения заливает не только ее щеки, но и все тело. – Вы заблуждаетесь, леди Килмарти. Мы с вашим сыном не женаты.

На лице графини появилось выражение растерянности.

– Ох, простите мне мою самонадеянность… Я увидела кольцо на вашем пальце и подумала, что он приехал сюда для того, чтобы сообщить нам об этом.

Джорджетт готова была провалиться сквозь землю. Опустив глаза, она крутила на пальце перстень. Она не успела подготовить ответ, так как не предполагала, что эта женщина окажется такой прозорливой. Она вообще забыла об этом кольце. Надо было отдать его Джеймсу в ту же секунду, как она увидела его в дверях юридической конторы.

– Если точнее, я вскоре перестану быть его женой, – пробормотала Джорджетт. – Это была ошибка. – Ей вспомнилось, как говорил Джеймс о том, что им придется представлять факты перед судом высшей инстанции в Эдинбурге, дабы суд решил, был их брак законным или нет. – Ошибка, которую мы оба хотели бы исправить, – добавила она.

– Понимаю, – тихо сказала графиня. – А взаимное расположение, симпатия, которую вы друг к другу питаете, не в счет?

Джорджетт не знала, что ответить. В вопросе леди Килмарти не было укора, она лишь поделилась своими наблюдениями. И Джорджетт не могла отрицать, что испытывала даже нечто большее, чем просто симпатию к мужчине, которому не суждено было остаться ее мужем.

Да, действительно, за этот день, проведенный в обществе Джеймса, она привязалась к нему сильнее и испытывала куда более сильные чувства, что когда-либо надеялась испытать к первому мужу. Но желание пусть относительной, но независимости после столь печального первого опыта не могла перечеркнуть даже самая сильная симпатия.

– Я… Честно говоря, я не уверена, что взаимного расположения будет достаточно, – призналась Джорджетт.

В брак следовало вступать обдуманно, учитывая все аспекты – и то, как мужчина относится к женщине, и отношение к ней его семьи. Хотя в этом смысле, кажется, все было в порядке. Но немаловажным фактором являлся и финансовый вопрос. А здесь не все было гладко, судя по тому, как Джеймс сокрушался об утрате каких-то пятидесяти фунтов. В семье, где муж полностью распоряжается всеми доходами, жене приходится несладко. Ее первый муж считал, что жена должна довольствоваться тем, что ей дают, и радоваться уже тому, что ее не морят голодом.

И оставался еще один немаловажный вопрос – считал ли муж возможным содержать, помимо жены, также и любовницу? Вступая в первый брак, Джорджетт не подозревала, что такие вещи следовало обговаривать до того, как брак будет признан законным, и жестоко поплатилась за свое недомыслие.

Джорджетт так ничего и не добавила к сказанному, и леди Килмарти вызволила ее из затруднительного положения, взяв под руку и со смехом воскликнув:

– Вот и хорошо! – Морщинки вокруг глаз графини лучились добротой. – Я поняла, что вы мне нравитесь, когда увидела, как мой сын помогал вам слезть с коня. Я заметила, что он не сразу убрал руки, а вы держались прямо, а не упали к его ногам. – Графиня наклонилась к ней и заговорщическим шепотом пояснила: – Я видела, как вы подъезжаете, из окна гостиной. Любой бы заметил, что вы ему дороги, но я счастлива, что вы не собираетесь сдаваться без боя. Не надо облегчать ему задачу.

Нет! Все не так! Джорджетт постаралась выразиться как можно точнее, чтобы полностью исключить недопонимание.

– Вы не понимаете, леди Килмарти. Я ничего не собираюсь ему облегчать, потому что облегчать нечего.

Графиня отмахнулась со смехом.

– Вы с этим сильно опоздали, дорогая. Две половинки в наличии, теперь их осталось лишь правильно сложить. Моего сына трудно понять, он весь состоит из противоречий. С равной вероятностью он мог бы принять дар вашей любви или отшвырнуть его подальше, если бы вы поднесли его в нарядной коробочке, перевязанной красивой ленточкой. – Графиня помолчала. – Вам обоим предстоит потрудиться ради того, чтобы половинки сложились. Только тогда удастся разглядеть ростки будущего и понять, тот ли это брак, которого стоит добиваться.

У Джорджетт перехватило дыхание. Ведь мать Джеймса говорила о любви! Что за нелепость? Любовь не рождается в один миг, она возгорается со временем, питаемая теплыми чувствами и опытом совместной жизни. Так рассказывала ей об этом ее собственная мать: она утверждала, что чувство это приходит только благодаря упорному труду и благим намерениям в браке с тем, кто, по мнению родителей, станет для нее лучшим мужем. Джорджетт очень старалась взрастить любовь в первом браке, но шли дни, месяцы, а сердце ее оставалось закрытым. Она думала, что, возможно, с ее мужем что-то не так, и делала все, чтобы завоевать его благосклонность, но он всегда оставался ею недоволен – чем дальше, тем больше.

И вот однажды в Гайд-парке она увидела мужа прогуливающимся под руку с рыжеволосой любовницей. Женщина была яркой, с выразительной мимикой – в общем, обладала всеми теми качествами, которых Джорджетт была лишена. Они шли, наклонив друг к другу головы, и лицо ее мужа сияло. И вот тогда она поняла, что ее неверный муж все же способен любить. Просто любил он другую.

Но сейчас все было иначе. Она, безусловно, испытывала влечение к Маккензи, хотя была с ним едва знакома. Клятвы же, которыми они обменялись ночью, не шли в зачет как совместный опыт, поскольку она ничего об этом не помнила. Следовательно, любовь между ними просто невозможна. Или все же возможна?

Джорджетт нечего было возразить матери Джеймса, и потому она молча прошла за леди Килмарти на кухню, где было тепло и вкусно пахло. Следом за ними увязались два маленьких «солдата», которые неожиданно обнаружили наличие хороших манер. Джорджетт села вместе со всеми за стол. Мальчики смотрели на нее с неприкрытым любопытством, и она с серьезным видом кивала, когда они наперебой стали рассказывать ей и показывать, какую огромную рыбу поймали утром. Она притворилась, что не заметила, как графиня выскользнула из кухни, отправившись за мужем.

И все это время Джорджетт не переставала думать о том, что будет делать с этим браком.

Глава 23

Джеймс сидел на стуле в кабинете отца и ждал.

Пожалуй, обивка мебели из зеленого дамасского шелка – хороший выбор для кабинета. Он провел ладонью по изгибу сиденья. В отличие от большинства стульев в доме эти были сделаны на заказ, специально под размер мужчин из рода Маккензи. У Джеймса в его холостяцком логове в Мореге таких стульев не было. Они с Патриком довольствовались той мебелью, что выбрасывали соседи.

«Наверное, это стул Уильяма, – подумал Джеймс. – Должно быть, он сидит на нем, когда в кабинете отца работает с бухгалтерскими книгами – проверяет счета, например». Жизнь будущего графа, проходящего стажировку в этом кабинете, требовала наличия удобного стула. Конечно, Джеймс понимал, что такой стул нужен брату для дела, но все равно немного завидовал, потому что не мог позволить себе подобной роскоши.

Хотя на стуле можно было расположиться с большим комфортом, Джеймс предпочел присесть на краешек. Отчасти из-за того, что не мог расслабиться. Казалось бы, жизнь должна была научить его ждать спокойно. Ему частенько приходилось и клиентов дожидаться, и аудиенции в магистрате. То есть ожидание – неотъемлемая часть жизни солиситора. Но ждать спокойно он так и не научился.

Через некоторое время Джеймс встал, недовольно ворча, и принялся расхаживать по комнате: шесть шагов до восточной стены, шесть – до западной. Он готовил речь. Важно было, чтобы его аргументы звучали предельно логично. И следовало придерживаться темы, забыв на время о былых обидах. Да-да, либо так – либо вообще никак.

Внезапно Джеймс остановился, взял с отцовского стола пресс-папье и покрутил в руках. Тяжелое, каменное… Какое-то старинное орудие, приспособленное под современные нужды. Джеймсу вспомнилось детство, часы, проведенные с отцом за раскопками. Он скользнул взглядом по столу. На другом его конце лежал старинный молоток, а выше, на полке сбоку, помещались кусочки металла, которые, должно быть, когда-то украшали конскую уздечку.

Джеймс снова прошелся по комнате. Здесь было множество старинных предметов и записей, сделанных знакомым мелким почерком отца.

В дверь постучали, и сердце Джеймса подпрыгнуло в груди. Впрочем, тревога была ложной – всего лишь горничная в белом фартуке принесла поднос с едой.

– Леди Килмарти попросила меня передать, что леди Торолд просит вас поесть, – сообщила служанка, выставляя тарелки на отцовский письменный стол. Затем удалилась.

Джеймс с жадностью уставился на жареного фазана с молодым картофелем. Джорджетт попросила его поесть? Что ж, ему ее просьба пришлась по вкусу.

Похоже, за хлопотами и волнениями сегодняшнего дня он совсем забыл о еде. Но какой же кудесник-повар сможет приготовить все это за столь короткое время? С фактами не поспоришь: получалось, его родственники уже поужинали, а фазан – это то, что осталось.

Поужинали, не дожидаясь восьми часов? Даже не верится, черт возьми!

Выходит, многое поменялось за одиннадцать лет. Дом, который помнился ему холодным и безжизненным, теперь наполнился детским смехом. А любимое занятие – рыбная ловля, – которое отец забросил из-за титула, вновь заняло достойное место в его жизни. Так что, наверное, Джеймс должен был уже давно сюда приехать…

Отец застал его примостившимся на краешке стула, доедавшим последние крохи. Джеймс тут же отодвинул тарелку – словно десятилетний мальчишка, которого поймали на воровстве пирожков из кухни. Он машинально вытер пальцы об обивку стула, затем встал, судорожно сглотнул и протянул отцу все еще жирную после фазана руку.

– Здравствуйте, сэр. – Джеймс понимал, что приветствие его звучит жалко. Но то были первые слова, сказанные им отцу за одиннадцать лет. Он протягивал отцу оливковую ветвь мира толщиной с дуб.

– Здравствуй, Джемми. – Вместо того чтобы пожать протянутую руку, граф подошел и неловко обнял сына.

Ошеломленный произошедшим, Джеймс поднял руки к отцовским плечам. Объятия были недолгими – продлились не дольше нескольких секунд, – но ощущения оказались сильными – Джеймс никак не мог прийти в себя.

Отец жестом предложил снова сесть, и Маккензи-младший заметил, что тот украдкой провел ладонью по глазам. Молча усевшись, Джеймс в изумлении уставился на своего родителя – он только сейчас обратил внимание на то, как постарел отец. Что ж, ничего удивительного: ведь они не виделись одиннадцать лет. Взгляд Джеймса скользнул по некогда темным, а теперь седым вискам графа и по гладко выбритому подбородку, на котором теперь появились складки.

И ведь ни разу за все эти годы ему не пришла в голову мысль, что время идет, а отец не вечен…

– Давно мы не виделись, – сказал Джеймс, уважительно склонив перед отцом голову. Не это он собирался сказать. Слова, которые он хотел произнести, которые повторял про себя, вышагивая по комнате, так и остались невысказанными.

– Одиннадцать лет, два месяца и тринадцать дней. – Отец откинулся на спинку стула и положил руки на стол. Может, время и посеребрило его голову, но память осталась молодой. Ученый-историк, он всегда помнил все важные даты.

– И из этих одиннадцати лет уже больше года я живу в Мореге. – Джеймс был рад, что голос его обрел силу, что в нем появился металл. К счастью, он оказался не настолько сентиментальным, чтобы раскиснуть. – Я живу всего в четырех милях отсюда. Ты мог бы зайти в любое время, когда пожелаешь.

– Ты меня не приглашал. – Отец взглянул на него пристально. А в голосе слышалась боль – да-да, именно боль!

– Граф Килмарти не нуждается в приглашении, чтобы приехать в город, – веско заметил Джеймс. Он оставался непоколебим и гордился этим. – Уильям ко мне заглядывает с пугающей регулярностью, да и мама наносит визит примерно раз в месяц.

Губы отца дрогнули в брезгливой гримасе.

– Да, она рассказывала мне о чаепитиях на твоей так называемой кухне, где ей приходится уворачиваться от мешка с опилками, который ты подвесил под потолком. Разумеется, знаю, что ты уже год тут живешь. Но ты очень ясно дал мне понять, что не хочешь меня видеть.

– Когда? Когда я тебе такое говорил?

– Когда ты ответил мне отказом.

– Когда я отказывался с тобой увидеться, скажи?

В глазах отца Джеймс увидел вспышку. Ему был слишком хорошо знаком этот ярко-зеленый свет.

– Я говорю о коне. Ты отказался принять мой подарок. А потом, словно в насмешку, купил этого коня через посредника.

– Это был не подарок, а проверка, – возразил Джеймс. – И не смотри на меня так. Если бы ты сам пришел с Цезарем, я бы, возможно, по-другому отреагировал. Но ты послал ко мне конюха, отец. Ты был выше того, чтобы спуститься со своих заоблачных высот и посмотреть, как позорно живет твой сын.

– Так вот как ты обо мне думаешь! – На скулах графа заиграли желваки. Джеймса же не оставляло странное чувство: казалось, он смотрел сейчас в зеркало и видел себя постаревшим. – Ты думаешь, что я тебя стыжусь? Джемми, я многое к тебе чувствовал. Раздражение. Досаду. Недоумение из-за принятых тобой решений. Печаль из-за твоего пренебрежительного отношения ко мне. Но я никогда не стыдился тебя, никогда.

Джеймс молчал, потому что не знал, что сказать. Голова у него шла кругом, мысли разбегались – так что ни одну не ухватить.

– А как насчет той истории с пастором? – спросил он наконец хриплым шепотом.

– Я знал, что тебя к этому подтолкнуло, – ответил отец. – Твои действия были оправданными. Да-да, полностью оправданными.

– Ты никогда мне этого не говорил. – Джеймса затопила волна чувств – волна сильнее, чем прилив, обрушивающийся на скалы всего в миле от того места, где они сейчас сидели. Но он все же овладел собой и вновь заговорил: – Ты заплатил пастору за молчание. Смерть его дочери – на его руках, но и на наших тоже. Своими действиями ты дал понять всем, что считаешь меня негодяем. Впрочем, плевать на всех! Ты мне внушил, что считаешь меня недостойным называться твоим сыном.

– Это несправедливо, Джемми. Я пытался помочь тебе.

Джеймс сделал глубокий вдох: у него наконец отложилось, что отец теперь звал его Джемми. Уильям и мать продолжали называть его так же, как называли в детстве, но для отца он стал Джеймсом через два месяца после того, как ему исполнилось восемнадцать, в ту самую минуту, как он, отец, сделался графом. Но почему так? Непонятно. Все это не имело никакого смысла.

– Помочь… мне? – давясь словами, пробормотал Джеймс. – Каким образом? Более того, каждое мое решение, пока я жил в этом доме, каждый мой шаг – все было тебе не по нраву. Мне не позволялось делать ничего по собственному выбору. И случай с пастором не единственный. Просто он стал последней каплей. Я не мог больше здесь оставаться. Поэтому и ушел.

Граф отвел глаза. Взгляд его скользил по разложенным на столе предметам. Когда же он заговорил, чувствовалось, что он тщательно подбирал слова и следил за интонацией.

– Возможно, тебе это трудно понять, но титул поставил меня в ситуацию, к которой я не был готов. У меня не было ни соответствующего воспитания, ни желания обзавестись титулом.

Джеймс подался вперед. Пальцы его искали опору и не находили ничего, кроме скользкого шелка обивки. Он впервые услышал, что его отец не хотел быть графом.

– Я думал тогда, что придется отказаться от всего, что было мне дорого, – продолжал отец. – Поверь, мне совсем не хотелось этого, но я решил, что окажу тебе услугу, если заранее подготовлю тебя к возможности получения титула.

– Но я-то не был наследником, – резонно возразил Джеймс.

– И я тоже не был. – Отец со вздохом развел руками. – Я чувствовал себя более счастливым, когда был ученым и вел простую жизнь с твоей матерью и с вами, моими мальчиками. И все же… вот как все повернулось.

Джеймс заерзал на стуле; ладони его нашли наконец опору на сиденье.

– Почему ты мне этого не сказал одиннадцать лет назад?

Граф поднял на сына глаза, полные сожаления.

– А ты бы стал меня слушать?

– Ты не дал мне возможности это выяснить.

Отец тяжело вздохнул.

– Что ж, наверное, я это заслужил. Я подвел тебя, Джемми. Не справился с двойным грузом ответственности, не смог стать одновременно образцовым графом и хорошим отцом. Я совершил немало ошибок и виноват в том, что выплескивал свое раздражение на тебя и Уильяма. Но с годами я понял, что могу оставаться самим собой и при этом быть графом. Увы, понимание пришло слишком поздно, и я прошу прощения за все обиды, вольные и невольные, которые тебе нанес.

Джеймс остолбенел; не было слов, чтобы описать его состояние. Отец извинился перед ним! Джеймс не знал, чего ждать, пустившись в этот путь, который он называл про себя дорогой в ад, но ему и во сне не могло бы привидеться, что отец будет просить у него прощения.

– Я долго думал над тем, что случилось с девушкой, которая была тебе настолько дорога, что ты сделал ей предложение, – продолжал граф. – То, что случилось, – страшная трагедия. Но ты должен мне поверить: тогда я думал, что в той ужасной новой жизни, в которую, не спрашивая моего желания, швырнула меня судьба, был только один плюс – возможность помочь тебе материально. Заплатив ее отцу столько, сколько он потребовал, я подумал, что помогаю тебе.

Джеймс задумался. После объяснений отца все в этой истории выглядело несколько иначе, чем прежде. Будь он, Джеймс, на месте отца, как бы он поступил? Так же? Или по-другому? Интересно, тогда, одиннадцать лет назад, хватило бы у него ума выслушать отца и понять его? Он не мог ответить на эти вопросы, но был рад, что приехал сейчас.

– Спасибо, – кивнул Джеймс; голос его срывался от избытка чувств. Он резко откинулся на спинку стула, словно проверяя, выдержит ли тот испытание его весом. Но интересовало его совсем другое: выдержит ли испытание временем этот хрупкий, только что заключенный с отцом мир? – Однако я хочу, чтобы ты мне пообещал, что больше не будешь пытаться исправлять мои ошибки с помощью денег. Ни пенни, слышишь? Я гордый человек, отец. И я хочу верить, что мне есть чем гордиться. – Джеймс невольно сбил пафос, усмехнулся. – Я не отрицаю, что мои суждения не всегда были правильными, и не стану утверждать, что застрахован от ошибок в будущем. Но позволь мне жить так, как я сам считаю нужным.

Плечи графа чуть опустились, и он выглядел сейчас почти умиротворенным.

– Говоря об ошибках, ты включаешь в их число одиннадцать лет бойкота?

Джеймс кивнул. Наконец он почувствовал, что может дышать полной грудью.

– Очень сожалею. Так ты даешь мне обещание?

– Да, – кивнул отец.

– Я рад. – Джеймс вновь подался вперед. – Потому что хочу сообщить тебе нечто очень важное.

Джеймс выходил из кабинета с легким сердцем: так легко на душе у него уже не было много лет. Он знал: все будет хорошо. Отец выслушал его рассказ о том, что произошло накануне ночью. Более того, некоторые эпизоды, судя по выражению лица, отца позабавили, но никаких оценок граф не давал, никаких суждений не выносил. Он выразил удивление, услышав имя Бартон, и сообщил сыну, что этот человек месяц назад снял домик на восточной окраине его поместья.

Затем граф спросил, каких действий Джеймс от него ждал (еще четверть часа назад Джеймс мог бы побиться об заклад, что такое невозможно). Но он ни о чем отца не попросил. Вернее – попросил, чтобы тот ничего не предпринимал. И, как ни удивительно, отец ответил ему согласием.

Словами не передать, какое это было облегчение. Никаких попыток шантажа, никаких попыток подкупа. К тому же отец обещал, что если Бартон появится у него и попросит аудиенции, то он не примет его. Теперь настойчивый совет Джорджетт приехать сюда и обо всем поведать родным уже не казался Джеймсу бессмысленным – скорее наоборот. Хотя следовало признать: ничто еще не давалось ему тяжелее, чем решение последовать ее совету.

Когда Джеймс открывал дверь кабинета, графиня едва успела отскочить в сторону. Щеки ее порозовели. Она подслушивала и стыдилась этого, что делало ей честь. К тому же, если учесть, как трудно складывались отношения между отцом и сыном, ее любопытство казалось вполне оправданным.

– Услышала что-нибудь интересное? – с насмешливой улыбкой поинтересовался Джеймс, плотно прикрыв за собой дверь.

Мать надула губы.

– Нет, дверь слишком уж толстая. Так до чего же вы договорились?

Джеймс снова улыбнулся, на сей раз так радостно, что все лицо его светилось.

– Можешь рассчитывать на то, что я останусь ужинать, – сообщил он, с удовольствием наблюдая за просиявшей от счастья матерью. – Отец попросил меня найти тебя, чтобы вы могли поговорить. Хотя подозреваю, он думал, что мне придется дольше тебя искать.

Мать виновато улыбнулась:

– Думаю, он точно знал, где ты меня найдешь. – Графиня откашлялась и с немного озабоченным видом сообщила: – Леди Торолд ждет тебя на кухне. Или мне следует называть ее «миссис Маккензи»?

Джеймс чуть не споткнулся на ровном месте.

– Откуда… откуда ты знаешь? – Не могла же Джорджетт – с ее-то настойчивым стремлением как можно быстрее покончить с этой досадной ошибкой – раскрыть душу перед совершенно незнакомой женщиной, к тому же – его матерью?

– Я видела кольцо на ее пальце. – Графиня нахмурилась. – Право же, леди заслуживает более изысканного украшения, нежели мужская печатка, Джемми. О чем ты думал?

Джеймс переминался с ноги на ногу.

– Ну, по правде говоря, мы оба ни о чем не думали.

Мать внимательно посмотрела ему в глаза.

– Да, она мне говорила что-то в этом роде… и сказала, что вы оба хотите аннулировать брак. Это правда?

Джеймс кивнул. В груди у него словно образовалась пустота. Итак, Джорджетт сообщила его матери, что не хочет быть его женой. А ведь ему почему-то казалось, что не все еще решено и возможен совсем другой исход. Но теперь надежды на то, что она передумает, не оставалось.

– Отец знает?

– Уже да. – Джеймс рассматривал цветочные обои, избегая взглянуть матери в глаза. – Как Джорджетт?

– С ней все хорошо, – заверила графиня. – Когда я уходила сюда, мальчики развлекали ее рассказами об утренней рыбалке.

Джеймс заставил себя посмотреть матери в глаза и со вздохом пробормотал:

– А я бросил ее в фойе… Я очень волновался перед разговором с отцом, иначе, конечно же…

– Она все поняла, не беспокойся. – Взгляд матери потеплел. – Мне она нравится, Джемми, и я вижу, что и тебе тоже. – Графиня сунула руку в потайной карман юбки и достала оттуда, раскрыв ладонь, маленькое изящное кольцо. – Не знаю, окончательно вы все решили или нет, но я бы не советовала вам торопиться. Вот возьми.

Джеймс взял у матери колечко тонкой работы, с гравировкой из переплетенных кельтских узлов.

– Не понимаю. – Он пожал плечами.

– Это кольцо – талисман. Оно принадлежало еще твоей прабабушке. Переплетенные узлы символизируют крепкие узы. Я думаю, ей оно будет впору. Брак – дело серьезное. Вам стоит хорошенько подумать, прежде чем ставить на нем крест. – На этот раз в голосе графини все же прозвучала укоризна.

Джеймс вздохнул: мать озвучивала его мысли, но, увы, они не соответствовали взглядам Джорджетт.

– В том-то и проблема, мама. Мы не дали себе труда хорошо все обдумать, прежде чем вступить в брак. Мы знакомы всего лишь несколько часов. Вы с отцом были год помолвлены, до того как поженились. Мы не знаем, правильно ли поступили, рискуем сделать ошибку непоправимой, если будем медлить с подачей прошения о признании брака недействительным.

Мать смотрела на него, склонив голову к плечу.

– Долго вы друг друга знаете или не долго – значения не имеет.

– Дело осложняется еще и тем, что я обвинял ее в краже, – добавил Джеймс. – После этого я сильно упал в ее глазах.

Графиня засмеялась.

– Бывает так, что мне иногда хочется придушить твоего отца из-за того, что мы не можем решить, какое мясо приготовить на ужин. Разочарования и обиды неизбежны. Может, мы и ждали год до свадьбы, но я прекрасно помню, что почувствовала, когда встретила твоего отца. Если она тебе нравится, ты должен дать ей шанс. И если ты решишь дать ей шанс, то должен подарить ей настоящее кольцо.

Джеймс неуверенно крутил кольцо в пальцах. Он не ожидал найти в матери союзницу.

– Ты хочешь, чтобы я подарил кольцо твоей бабушки женщине, которую знаю меньше суток?

В глазах графини заплясали озорные огоньки.

– Ты знаешь, сколько времени понадобилось твоему отцу, чтобы привести меня наконец к алтарю, но рассказывала ли я тебе когда-нибудь, как познакомились мои родители?

Джеймс с озадаченным видом покачал головой, и графиня продолжила:

– Они познакомились на борту корабля, который плыл из Ирландии в Шотландию. На корабль они поднялись незнакомцами, а сошли на берег мужем и женой. И прожили в счастливом браке сорок три года.

Джеймс зажал кольцо в кулаке.

– То, что любовь их оказалась настолько сильна, не означает, что риск был оправдан. И это не значит, что я должен следовать их примеру. – Понимая, что аргументы его слабоваты, Джеймс добавил: – Она даже не из наших мест и уже завтра может уехать в Лондон. – «И я ей не нужен», – хотелось ему сказать, но он промолчал.

Однако мать не сдавалась.

– У этого кольца есть история, которая стоит твоих размышлений, Джемми. Я не знаю, подходит она тебе или нет. Я лишь прошу тебя хорошо об этом подумать.

Джеймс сунул кольцо в карман. Сердце гулко стучало. Надежда снова вспыхнула в его груди.

– Я подумаю, – кивнул он. Но было ясно, что думать ему уже не требовалось, надо было ее убедить. Убедить в том, что теперь ей следовало хорошо подумать.

А убедить Джорджетт пересмотреть свое отношение к легитимности – нет, к необходимости – их брака будет не просто. Для этого понадобится нечто большее, чем талант переговорщика.

Возможно, для этого понадобится чудо.

Глава 24

Часы в коридоре пробили восемь. Этот размеренный бой словно отсчитывал фразы той речи, что складывалась в голове у Джеймса.

Джорджетт изъявила желание отправиться в Лондон как можно скорее. Но он не хотел ее отпускать. Джеймс знал, что его влечет к ней, но помимо влечения было еще что-то, и это чувство он затруднялся определить. Да, он не знал наверняка, как трактовать свои чувства, зато, несомненно, хотел как можно скорее ее увидеть. Ведь время утекало сквозь пальцы. Время, которое он мог бы использовать, чтобы переубедить ее, время, которое следовало использовать, чтобы лучше ее узнать. Крохотное кольцо оттягивало карман словно слиток золота. Осмелится ли он рискнуть?

Джеймс не нашел Джорджетт на кухне, зато обнаружил там еще теплый яблочный пирог. Отрезав себе изрядный кусок, Джеймс продолжил поиски. Ее не оказалось ни в гостиной, ни в библиотеке. Он так и не нашел ее, но, блуждая по дому и заглядывая в комнаты, чувствовал, как с неотвратимостью волны, что отступает от берега лишь с тем, чтобы, вернувшись, обрушиться на него с новой силой, возвращалась к нему память об этом доме, об этих комнатах.

Джеймс зашел в библиотеку и прислушался. Через окно, открытое специально, чтобы пустить в дом свежесть вечернего бриза, сюда проникали голоса и смех. Ноги сами понесли его к двери.

Он нашел ее в лабиринте из живой изгороди. Она играла с детьми его двоюродной сестры. Греясь в лучах предзакатного солнца, он смотрел, как она то выныривала, то исчезала за зеленой стеной, гоняясь за мальчишками. Джорджетт была обречена на поражение в этом состязании с детьми, которых невозможно разглядеть в лабиринте, но она не сдавалась и смеялась над собой.

До наступления темноты оставался еще час или около того: солнечные лучи падали косо, уже не обжигая, и солнечный свет стал мягким и ласковым. Волосы Джорджетт рассыпались по плечам – в беготне за мальчишками она, похоже, растеряла все шпильки.

Джеймс поймал себя на том, что завидовал мальчишкам. Джорджетт сейчас казалась такой счастливой, но, увы, не он был тому причиной.

Любуясь ею, Джеймс представлял ее в роли матери, вот так же беззаботно предающейся игре с детьми и не думающей о том, в порядке ли ее прическа или наряд. Он сказал матери, что совсем не знает Джорджетт, но он несколько погрешил против истины. Сегодня он узнал ее с неожиданной стороны, и нельзя сказать, что эта новая, такая добропорядочная и даже чопорная, Джорджетт пришлась ему по душе. Но сейчас, глядя на нее, беззаботно смеющуюся, Джеймс чувствовал, что узнает в ней ту женщину, которая сразу же ему понравилась, едва он увидел ее впервые.

Сунув руки в карманы брюк, Джеймс направился к лабиринту. Пальцы его нащупали кольцо-талисман. Оно, это кольцо, казалось, придавало ему смелости. Джорджетт заметила его, когда до лабиринта оставалось ярдов пятьдесят. И тотчас же ее осанка изменилась, а беззаботное веселье сменилось настороженностью. Джеймс же невольно вздохнул. Ну почему она считала, что должна всегда выглядеть степенной и благоразумной? Почему считала, что не имеет права от души веселиться, играя с детьми? Когда он подошел еще ближе, Джорджетт вдруг вскинула руки и начала спешно закручивать волосы в узел на затылке. А Джеймс в этот момент уже больше не завидовал мальчикам – скорее был им благодарен. Видит Бог, она была прекрасна – разгоряченная бегом, с блестящими глазами и улыбкой, от которой сжималось сердце.

Он остановился рядом с ней. Тени от аккуратно подстриженных кустов живой изгороди удлинились, ветер с моря принес прохладу, но воздух вокруг нее, казалось, был раскален до предела.

Мальчики громко заныли, лишившись подруги по играм.

Джеймс улыбнулся племянникам.

– Не обращайте на меня внимания. Продолжайте играть. Я с удовольствием посмотрю на вас. – Он склонился к Джорджетт и тихо шепнул ей на ухо: – То есть я с удовольствием полюбуюсь вами.

Она нервными движениями пыталась привести в порядок волосы.

– Я выгляжу ужасно, и вы это знаете. – Она чуть отстранилась. – Ваши родственники подумают, что я ненормальная.

– И пусть. – Он наблюдал за ее тщетными попытками придать себе респектабельный вид. Она выглядела так, как выглядит женщина, раскрасневшаяся от удовольствия. Он имел счастье наблюдать ее такой ночью, после того как… Впрочем, лучше себя не растравлять, вспоминая во всех подробностях то, что он делал, чтобы она выглядела так, как сейчас.

Джеймс перевел взгляд на мальчиков, смотревших на него сердито, с обидой в глазах. Что ж, неудивительно – ведь он своим появлением испортил им праздник. «С этим надо что-то делать», – решил Джеймс. Решение пришло само собой.

– Когда я заглянул на кухню, кухарка как раз доставала из печки пирог, – сообщил он мальчишкам. (Джеймс еще не забыл, что руководило его действиями, когда ему было столько же лет, сколько этим детям.)

И в тот же миг мальчишки бросились вон из лабиринта, толкая друг друга у выхода и совершенно забыв об игре. Впрочем, какая может быть игра, если на кухне – лакомство?

Но у Джеймса была своя собственная игра. Он любовался стоявшей перед ним женщиной, все еще не оставлявшей попыток привести в порядок свои волосы.

– Сыновья вашей кузины такие очаровательные, – сказала Джорджетт, глядя вслед убегавшим мальчикам. Стоило ей опустить руки – волосы падали шелковистой завесой цвета слоновой кости. – Хотя, на мой взгляд, управлять действиями человека должна все же голова, а не живот, как в их случае.

– Можно позавидовать их аппетиту, – заметил Джеймс, наслаждаясь зрелищем – ее бесперспективной борьбой с собственными волосами, которыми можно было любоваться бесконечно. – Если вы подадите мне шпильки, я помогу вам их заколоть. – Хотя он мог бы найти своим рукам лучшее применение.

Джорджетт кивнула в сторону дома.

– Боюсь, я растеряла их где-то там и их теперь никогда не найти. Как прошел разговор с отцом?

– Лучше, чем я ожидал, – ответил Джеймс. Сейчас он любовался тем, как грудь ее натягивает ткань лифа, – Джорджетт с достойной похвалы настойчивостью вновь подняла руки, пытаясь усмирить непокорные волосы. – Неприятностей со стороны вашего кузена можно больше не опасаться. Вы могли бы… э… попытаться закрутить их в другую сторону, – добавил Джеймс, жестом указав, в какую именно сторону следует закручивать волосы.

– Бесполезно, – со вздохом констатировала Джорджетт. – Я устала с ними бороться. Сколько себя помню, столько с ними мучаюсь. Отдельные пряди – слишком тонкие, и шпильки не могут их удержать, а все вместе они слишком густые и их не усмирить. – Она с гримасой опустила руки, признавая свое поражение. – К тому же цвет неудачный: седой и тот был бы лучше.

Джеймс с улыбкой протянул руку и приподнял прядь ее волос, пропуская их сквозь пальцы. И в тот же миг его пронзило воспоминание. Он вспомнил, как любовался ее волосами, когда она распускала их, медленно вытаскивая шпильку за шпилькой в комнатке над «Синим гусаком». Когда же волосы ее упали на его обнаженную грудь… О, он не знал более жестокой чувственной пытки!

Они ночью славно притерлись друг к другу. В буквальном смысле. Может, у них все началось с другого конца, не так, как у большинства пар, но, возможно, именно такой подход и следовало бы рекомендовать, чтобы почувствовать силу физического влечения, до того как бросаться в бурное море чувств. Да-да, между ними определенно что-то возникло, что-то густое и крепкое, и способное, вероятно, длиться долго, если не всю жизнь. И дело вовсе не в красоте ее волос и прелестной улыбке. Нет, тут было нечто другое.

Кольцо-талисман жгло сквозь карман – жгло словно раскаленное железо. Джеймсу вдруг пришла мысль, поразившая его самого. Он был из тех, кто долго думает, прежде чем принять важное решение. Но мысль о том, что он может упустить этот момент, этот шанс, казалась невыносимой.

Джеймс опустился на одно колено, собираясь просить руки Джорджетт, но в своем наспех составленном плане завоевать ее благосклонность не потрудился учесть кое-что важное: колено оказалось тем, что пострадало от удара черной кобылы. В результате он не удержал равновесия, когда острая боль пронзила ногу, и повалился на бок, поджав колено к груди. От боли перед глазами заплясали искры, и он зажмурился; когда же открыл глаза, то обнаружил, что смотрит в окрасившееся оранжевым небо.

Джорджетт тотчас же опустилась на землю рядом с ним, и Джеймс, увидев ее, едва вновь не лишился чувств. Точно так же он видел ее ночью, на кровати в гостиничном номере, за мгновение до того, как она прикоснулась к нему губами. Только тогда на них обоих было куда меньше одежды.

Она взяла в руки его голову, и ее волосы, мягкие и душистые, упали ему на лицо, защекотав нос. Откинув их назад, она спросила:

– С вами все в порядке? Мне позвать кого-нибудь?

Он ответил кивком, не в силах даже вздохнуть.

– Кого позвать? – допытывалась Джорджетт.

На этот раз он покачал головой, сфокусировав взгляд на ее пухлой нижней губе, которую она в волнении кусала белыми зубками.

И тут глаза ее, до этого момента широко распахнутые и полные тревоги, вдруг прищурились, и она спросила:

– Это такой трюк? Хотите заставить меня снова вас поцеловать?

Джеймс едва не рассмеялся. Укор, отчетливо прозвучавший в ее голосе, находился в вопиющем противоречии со всей ситуацией в целом. Они лежали на траве у тропинки лабиринта, и вокруг не было никого, совсем никого. А тех, кто захотел бы их найти, они бы услышали заранее. И, конечно же, никто не мог увидеть их из окон дома. Так что здесь, в этом уединенном местечке, можно было не только целоваться… А ведь он хотел всего лишь поцелуя, хотя бы поцелуя. И тот факт, что его вполне невинная просьба – к тому же невысказанная – вызвала такое негодование, весьма удручал. Ночью она предложила Джеймсу куда больше – предложила через пять минут после того, как они поднялись в номер.

«Она ничего не помнит, – сказал себе Джеймс. – И я мог бы ей напомнить».

– Моя хитрость не сработала? – спросил он, прижимая ладони к траве, чтобы ненароком не обнять Джорджетт.

Она надула губы.

– Вы ведете себя неразумно, Джеймс. Что это за игры?

Как быстро все в ней менялось… В мгновение ока эта женщина превращалась в какую-то другую особу, а потом так же быстро происходило обратное превращение. В ней жили две разные Джорджетт, одна – тихая и добропорядочная, на редкость скромная, другая – уверенная в себе и дерзкая, не стесненная никакими условностями. И к которой же из двух он должен обращаться с предложением руки и сердца?

– Не знаю, что это за игры, – пробормотал Джеймс, опустив голову на траву. Он все еще надеялся, что ему удастся достучаться до обеих. – И я вовсе не играю вашими чувствами. Просто я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Джеймс затаил дыхание в ожидании ответа. Честность – это замечательно, но проблема в том, что своей честностью он мог ее спугнуть. Да он и сам испугался, когда понял, что хочет жить с ней по-настоящему.

Губы Джорджетт удивленно приоткрылись, глаза же потемнели, и в них вспыхнул вызов. Низко наклонившись над ним, она сказала:

– Мы находимся в неравном положении, сэр. Преимущество на моей стороне.

– Да, действительно, – едва слышно прошептал Джеймс задыхаясь от волнения. – Так скорее же им воспользуйтесь.

Сердце Джорджетт бешено колотилось. Было очевидно: Джеймс хотел, чтобы она его поцеловала. Он просил ее об этом – нет, бросал ей вызов, заклиная ее воспользоваться шансом, которого она себя лишала.

И, видит Бог, ей очень этого хотелось. Хотелось больше всего на свете.

Заходящее солнце бросало оранжевые отблески на лицо Джеймса, высвечивало его косматую бороду, приобретавшую сейчас медный оттенок. Его зеленые глаза манили и завораживали. Губы же его… Казалось, они влекли еще сильнее, так что было невозможно устоять.

Джорджетт сказала себе, что должна контролировать свои действия, должна, подхватив юбки, бежать как можно быстрее и как можно дальше от этого лабиринта, где слишком легко укрыться от посторонних глаз. Бежать в безопасное место, туда, где ее жизнь будет простой и понятной, туда, где ее ждала вожделенная независимость.

К несчастью, она сказала себе все это слишком тихо. Потому что в то мгновение, когда губы ее коснулись его губ, она перестала прислушиваться к назойливым возражениям рассудка и забыла обо всем, погрузившись в чудесные ощущения.

На губах его был вкус корицы и яблок. Вероятно, он успел отведать угощение, которое пообещал мальчикам. Она провела языком по его губам, ощущая не только яблочную сладость, но и вкус его желания. Джорджетт никогда прежде не целовала мужчину вот так, склонившись над ним лежащим, чувствуя, как щекочет трава босые ноги. И никогда еще не ощущала такого восторга, такого кипения крови!

Что-то подсказывало ей, что не следовало торопить события: ведь они сейчас лежали в траве под закатом, словно юные любовники, не сознающие опасности возможных последствий, – но возражения здравого смысла блекли перед лицом требований плоти. Двадцать шесть лет она жила, не позволяя себе вольностей. Все, довольно! Пора себя побаловать.

Запустив пальцы в бороду Джеймса, Джорджетт с жаром его поцеловала. Воспоминания о том, как он касался ее в гостиничном номере сегодня днем, рассеяли все сомнения. Она не могла и не желала сдерживать свои порывы. Ей хотелось, чтобы он снова дотронулся до нее, как тогда. Хотелось, чтобы прижал руку к ее груди и завладел ее сердцем. Но он оставался неподвижным, предоставляя ей полную свободу действий.

Джорджетт подняла дрожащую руку и прикоснулась к своей груди, показывая, чего хочет. Она сама высвободила пуговицы из петелек и была вознаграждена его хриплым стоном. Чуть подумав, она спустила платье с одного плеча, потом – с другого.

Тут Джеймс наконец очнулся и помог ей спустить нижнюю рубашку. После чего снова затих. Джорджетт в испуге подумала, что она его разочаровала, оказалась не такой, как ему хотелось, но он накрыл ладонью ее обнаженную грудь и провел пальцем по отвердевшему соску.

– Знаешь, как ты красива? – спросил он осипшим голосом, с трудом оторвав взгляд от ее груди, чтобы заглянуть ей в глаза. И теперь она не сомневалась в том, что ему понравилось то, что он увидел.

А затем губы его накрыли ее сосок, и Джорджетт почувствовала, что теряет волю. Неведомые доселе ощущения пронзали ее горячими сладостными стрелами, и казалось, каждая клеточка ее тела подрагивала и звенела словно туго натянутая струна, а он был музыкантом, виртуозно игравшим на инструменте, в который она превратилась. Где-то в глубине ее горла рождался крик, и Джорджетт зажала рот ладонью в страхе обнаружить себя, боясь привлечь своим криком внимание посторонних. Ведь тогда Джеймс непременно остановился бы. И в тот же миг, словно догадавшись о ее опасениях, он отстранил руку Джорджетт и впился в ее губы поцелуем. А она прижалась к нему всем телом, представляя, что могла бы чувствовать, если бы соприкасались их обнаженные тела. Но даже сквозь одежду она чувствовала силу его желания – он был твердый как камень. И это не был умеренный интерес в общем-то безразличного к ней партнера – нет, было совершенно очевидно, что Джеймс страстно ее желал, что совсем не пугало Джорджетт, – напротив, сейчас ей хотелось, чтобы это продолжалось всю жизнь.

Пальцы ее судорожно сжались, вцепившись в волосы Джеймса, и она потянула его на себя, стремясь еще сильнее к нему прижаться.

И тут он вдруг застонал.

Но в этом его стоне не было наслаждения страсти, в нем звучала боль.

Джорджетт в растерянности отпрянула.

– В чем дело?

– Моя голова, – простонал Джеймс, стиснув зубы и крепко зажмурившись. – Осторожнее.

Джорджетт перевела взгляд на его волосы и увидела под ними свежие швы. В ужасе вскрикнув, она пробормотала:

– Ох, прости…

– Ничего страшного. – Он открыл глаза и едва заметно улыбнулся. – Просто кто-то слегка шлепнул меня по голове сегодня утром, вот и все.

– Не смешно, – буркнула Джорджетт и принялась поспешно застегивать пуговицы на лифе. Сначала она должна была привести в порядок себя, а затем уж сможет придумать, как привести в порядок его.

Теперь, когда страсть уже не так туманила голову, Джорджетт смогла хорошенько разглядеть рану Джеймса. Неужели она только что снова нанесла ему увечье? Нет, швы были на месте. Слава богу! Тяжело вздохнув, Джорджетт проговорила:

– Я утром сильно вас ударила. Вам не следовало и близко подпускать меня после того, что я сделала. – Она положила ладонь ему на грудь и машинально оперлась на нее, чтобы подняться.

Внезапно Джеймс снова застонал.

– И здесь тоже поосторожнее, – проскрипел он.

Джорджетт опустила взгляд на его сюртук и увидела пятно от засохшей крови. Увидев это пятно впервые, она решила, что кровь на сюртуке – результат все той же травмы головы. Но теперь она заметила, что ткань сюртука вспорота. Распахнув его, она увидела, что рубашка тоже вспорота. Осторожно ощупав это место, Джорджетт спросила:

– Это тоже я? – Она готова была от стыда сквозь землю провалиться.

– Нет. На меня напали сегодня днем. В городе…

– Что?! – Джорджетт в ужасе отпрянула, с тревогой заглядывая ему в глаза. – Где именно? – Она не знала, что и думать. Если верить Элси, Маккензи пользовался уважением у горожан. Кто же мог ненавидеть его так сильно? Кто пытался убить его средь бела дня?

Джеймс с трудом приподнялся и пробормотал:

– Возле лавки мясника. Я перестал об этом думать, когда нашел вас, но какое-то время мне казалось, что это вы пытались меня заколоть.

– Кто-то пытался вас убить?.. И вы думали, что это была я?

Джеймс кивнул и, сунув руку в карман сюртука, вытащил оттуда какой-то предмет.

– Вот этим. – Он показал Джорджетт орудие преступления. – Но как только я нашел вас, то понял, что это не могли быть вы. Если отбросить разницу в одежде, тот, кто напал на меня, был выше ростом. – Он ухмыльнулся и с явным одобрением во взгляде добавил: – И вы гораздо привлекательнее.

Страх парализовал Джорджетт. Едва ворочая языком, она проговорила:

– Но вы подумали, что это я, потому что нападавший был чем-то на меня похож, не так ли?

Взгляд Джеймса тотчас стал жестким, цепким и пристальным.

– Да. Цвет волос такой же. Но как вы догадались?

Джорджетт прикусила губу. Узнав о том, что между Джеймсом и его отцом все прошло гладко, она расслабилась. А зря.

– Потому что это нож для обрезки прутьев моего кузена Рандольфа. – Она ткнула пальцем в украшенную перламутровой инкрустацией рукоять, которую сразу узнала. – И если у него хватило дерзости напасть на вас средь бела дня, то вам и вашей семье угрожает опасность.

Глава 25

Все проживавшие в Килмарти-касл Маккензи – кроме детей, разумеется, – собрались вокруг стола с разложенной на нем картой поместья. В библиотеке витал умиротворяющий запах старинных кожаных переплетов, но никакого умиротворения Джорджетт не испытывала. Ее терзал страх.

Джорджетт представили графу Килмарти, показавшемуся ей гостеприимным и радушным хозяином, а также брату Джеймса Уильяму, который, в отличие от отца, никаких теплых чувств к ней, похоже, не испытывал. Джорджетт почти физически ощущала его враждебность. Но в чем его винить? Ведь если бы не она, не пришлось бы им устраивать такой вот семейный совет, гадая, каким будет следующий шаг ее кузена.

Джорджетт с удивлением узнала о том, что коттедж Рандольфу сдал в аренду отец Джеймса, и ей стало вдвойне страшно за всех обитателей этого дома. Потому что только безумец отважится средь бела дня напасть на сына хозяина поместья, на территории которого сам же и живет. И теперь все они заложники безумца, чье логово находилось совсем рядом. Раньше она считала, что Рандольф страдал лишь от непомерно раздутого самомнения. Увы, ей даже в голову не приходило, что он способен к насилию.

– Вот он, домик егеря, – сказал граф, указав на значок на карте в нескольких дюймах от того места, где был обозначен главный дом.

– Так это всего в миле от нас! – воскликнула леди Килмарти, склонившись над картой.

И Джорджетт тотчас все поняла. «Домик егеря», как назвал граф временное жилище Рандольфа, находился совсем недалеко от замка Килмарти. Все это время она, как выяснилось, жила в двух шагах от родственников Джеймса.

Граф оторвал глаза от карты и обвел мрачным взглядом собравшихся.

– Когда я в прошлом месяце сдал этот домик в аренду мистеру Бартону, мне он показался вполне безобидным молодым человеком. Вежливым, воспитанным, не слишком разговорчивым… Я помню себя в этом возрасте. Как и он, я был слишком увлечен наукой, чтобы тратить время на праздные разговоры.

– Ты когда-нибудь пытался заставить женщину, которая тебя не любит, выйти за тебя замуж? – не без сарказма поинтересовался Джеймс.

– Нет, такого за мной не водилось. – Граф явно был удивлен вопросом сына. – Но как у тебя повернулся язык спросить меня об этом?

– Потому что у вас с ним нет и никогда не было ничего общего. – Джеймс перевел взгляд на Джорджетт, и все остальные последовали его примеру. – Ты не хочешь им кое-что рассказать, Джорджетт?

Нет, ей не хотелось говорить: ведь, рассказав об этом, она продемонстрирует, насколько была наивна, доверяя кузену. Насколько была глупа, – но она не имела права молчать.

– Бартон вчера пытался заставить меня выйти за него замуж. Пытался уже после того, как я ему категорически отказала. – Джорджетт вздохнула и заставила себя добавить: – Поведение вашего сына во многом обусловлено его попыткой защитить меня от действий моего кузена.

Взглянув на отца, Джеймс проговорил:

– Я не знаю, на что еще способен Бартон. У нас есть законные основания выселить его?

– Арендуя дом, он заплатил за две недели вперед, – ответил граф Килмарти, сворачивая карту. – Но две недели давно закончились, а он с оплатой не спешит. Проще всего послать к нему слугу с требованием освободить помещение.

Джеймс взял свернутую в рулон карту и принялся постукивать ею по ладони другой руки.

– Я бы не отважился доверить эту работу слуге. Бартон, похоже, временами теряет рассудок. Пойти к нему должен один из нас. Или, скажем, двое.

– Ты уверен, что он не в себе? – подал голос старший брат Джеймса и, покосившись на Джорджетт, добавил: – Неспособность расплатиться с долгами – это мотив. И у него, возможно, есть сообщники.

Джеймс тоже посмотрел на Джорджетт.

– Скажите, у вашего кузена были в последнее время финансовые проблемы?

Невольно вздрогнув, Джорджетт вжалась босыми ногами в ковер. Только сейчас она вспомнила, что забыла обуться, вернувшись из лабиринта. Но что же ответить?.. Ведь было ясно, что ей не дадут остаться в стороне.

Вспоминая первые по приезде в Шотландию впечатления о Рандольфе и его образе жизни, она могла бы сказать, что его аскетизм немало ее удивил. Тогда она подумала, что кузен слишком увлечен ботаникой, чтобы заботиться о земных делах. И, когда он сделал ей предложение, первой ее мыслью была мысль о том, что он стремился за ее счет поправить свое финансовое положение. Впрочем, у нее не было доказательств, что все обстояло именно так. Не было ни тогда, ни сейчас.

– Он ничего не сказал мне о своих доходах, – проговорила наконец Джорджетт. – Но я должна признать, что была удивлена его выбором апартаментов для летнего отдыха. Дом мне показался слишком уж скромным, если не убогим.

Леди Килмарти решила вставить слово:

– Может, ему нравится провинциальная простота.

– Рандольф – и провинциальная простота? – Джорджетт покачала головой. Теперь, кажется, у нее появились кое-какие весомые доводы в пользу высказанной версии насчет финансовых затруднений. – Нет, он всегда любил роскошь и удобства. Можно мне взглянуть на садовый нож еще раз?

Джеймс положил нож для обрезания веток на стол, туда, где еще недавно лежала карта поместья. И все уставились на этот нож. Судорожно сглотнув, Джорджетт подумала о том, что Рандольф, возможно, просчитался. Этот инструмент, судя по всему, оказался недостаточно острым, чтобы ее кузен смог осуществить задуманное. Но он целился в сердце – рана на теле Джеймса была тому свидетельством. Так что сомнений относительно намерений Рандольфа не оставалось.

Уильям наклонился над столом, изучая орудие преступления.

– Это всего лишь складной нож, довольно простой к тому же.

– Я бы не назвала его простым, – сказала Джорджетт. Шагнув к столу, она взяла нож. – Видите?.. – Она указала пальцем на рукоять. – Инкрустирована слоновой костью и перламутром и украшена замысловатой резьбой, хотя для обрезания прутьев сгодилось бы что-нибудь попроще. Эта вещица наглядно демонстрирует вкусы моего кузена. Он бедный ученый, но с замашками аристократа.

Граф Килмарти, немного смутившись, проговорил:

– Он торговался из-за каждого пенни, когда мы обсуждали арендную плату. Когда я думаю, что позволил ему жить в такой близости от нас, я… – Граф покачал головой. – Я навлек беду на мою семью. Мне следовало бы написать тем людям, от которых он принес рекомендации.

Джорджетт же думала, что она стократ больше повинна в том угрожающем положении, в котором оказались все обитатели этого дома. И, увы, она ничего не могла сделать, чтобы это исправить.

– Когда я увидел его сегодня, то подумал, что ему нравится одеваться щеголем, – сухо заметил Джеймс. – Сюртук его сшит по последней лондонской моде, а ботфорты слишком дороги для того, чтобы топтать ими нашу пыль. Даже Уильям не настолько глуп, чтобы так наряжаться.

– Вы заметили, как он был одет, но не узнали в нем человека, который напал на вас с ножом? – удивилась Джорджетт.

Джеймс пожал плечами.

– Я не разглядел лица нападавшего, а через минуту после нашей с вами встречи, когда перестал вас подозревать, я вообще забыл о нападении. Что же касается одежды, то поневоле обращаешь на нее внимание, когда собираешься кому-либо расквасить нос. И вообще, я думал тогда совсем о другом… Думал о том, что он может сделать с вами, а не о том, что, возможно, сделал со мной.

Уже не в первый раз Джорджетт получила доказательство его самоотверженного благородства. Джеймс готов был ради нее полезть в драку. Из-за нее он страдал и по-прежнему страдает. И в любой момент может пострадать кто-то из его родных. Пострадать из-за нее!..

– Мне кажется, мы немного отклонились от темы, – резонно заметил Уильям. – Если финансы Бартона не могут в настоящий момент обеспечить ему тот образ жизни, к которому он привык, то, возможно, это все просто из-за денег. – Он обжег взглядом Джорджетт. – И, возможно, он действовал не один.

Джорджетт в ужасе замерла. Уильям высказал предположение о ее причастности к нападению на брата. Как сейчас поступит Джеймс? Начнет ее защищать или согласится с Уильямом? Но Джеймс не сделал ни того ни другого. Покачав головой, он сказал:

– Если деньги – причина всего, то, возможно, он не такой уж безумец. Может, просто доведен до отчаяния. – Джеймс перевел тяжелый взгляд на Джорджетт. – А человек, доведенный до отчаяния, – самое опасное, что может быть. Я должен привезти сюда главу магистрата.

– Я с тобой, – вызвался старший брат.

– Нет! – заявил Джеймс. – Я один поеду. Родители нуждаются в твоей защите. К тому же в доме Джорджетт и мальчики. Подумай о них. Я прошу тебя остаться и позаботиться о том, чтобы ни с кем из них ничего не случилось.

Уильям поморщился, но все же кивнул, согласившись с братом. Джорджетт стало не по себе при мысли, что о ней будет заботиться человек, подозревавший ее в преступлении.

– Я хочу поехать с вами в Морег. – Она знала, что получит отказ, но сдаваться без борьбы не желала.

– Это слишком опасно, – возразил Джеймс. – Я не хочу, чтобы вы пострадали.

– А я не хочу, чтобы пострадали вы или кто-то из вашей семьи! – закричала Джорджетт. – Ведь все это из-за меня!

Джеймс отвел ее в сторону. Пальцы его впились в ее плечо, но ей не было больно. Что с того, что внешне он грубоват? Зато у него сердце из чистого золота. Она смотрела в его глаза и тонула в них.

– Поверьте, я вас понимаю, – тихо сказал Джеймс. – Но хочу, чтобы вы остались в безопасности. – Он бросил взгляд на брата. – Уильям позаботится о том, чтобы Бартон не причинил вам вреда.

Суровый Уильям посмотрел на нее искоса, и взгляд его был тяжел и мрачен.

– Довольно пререкаться, – проворчал он. – Вы и так причинили всем нам немало беспокойства, а его, – Уильям кивнул на брата, – ждет опасная поездка, хотя лучше бы поехал я.

«И действительно, – подумала Джорджетт, – почему бы Уильяму самому не поехать за главой магистрата? А Джеймс остался бы здесь, со мной». А может, Джеймс хотел сбыть ее с рук? И на кого он ее оставлял?! На брата, который ее ненавидел! Она знала, что в ней говорит упрямство, знала, что поступает неразумно. Но события этого дня, открывшие ей глаза не только на вероломство Рандольфа, но и на многое другое, сделали ее еще более упрямой, еще более безрассудной.

– Магистрат потребует моих свидетельских показаний, чтобы выписать Рандольфу повестку, – заявила Джорджетт. – Я нужна вам там, в городе.

– Вы нужны мне здесь, – не скрывая раздражения, ответил Джеймс. – В споре с вами я напрасно теряю время.

– Тогда перестаньте со мной спорить и прислушайтесь к моим аргументам. – Джорджетт уселась на стул и вытащила из стоявшего рядом ботинка свой чулок. Бесцеремонно приподняв юбку, она принялась обуваться.

Джеймс взглянул на нее прищурившись и, еще больше помрачнев, проговорил:

– Не вижу смысла в этом разговоре. Я не хочу брать вас с собой. Мне и так забот хватает, зачем мне вешать на себя еще одну обузу?

Джорджетт замерла с чулком в руках, и все ее возражения рассыпались в щепки, словно сухое дерево под ударом топора. Она узнала этот тон и сразу вспомнила былые разочарования. Он оставит ее здесь, он лишит ее выбора. Она ему не нужна. Он считал ее всего лишь обузой.

Сердце ее сковала боль. Невыносимая, острая. А ведь она думала… Она думала, что Джеймс другой. И вот как оно вышло на деле… Она, как всегда, заблуждалась.

– Я не останусь здесь. Не хочу причинять беспокойство вашим родственникам, – заявила Джорджетт. Теперь-то она понимала, что если останется с этими людьми, то будет всего лишь обузой. Джеймс ведь сам так сказал. – Я ухожу! С вами или без вас! – Джорджетт решительно натянула чулок.

У нее промелькнула мысль, что одета она не для пешего путешествия, но эта мысль ушла так же быстро, как и появилась. Она уже приняла решение и не собиралась его менять.

– Отправлюсь если не в Морег, то в Лондон, – добавила Джорджетт, вытаскивая из ботинка второй чулок.

Глаза Джеймса вспыхнули зеленым огнем, и он прорычал:

– Видит Бог, если понадобится вас запереть, чтобы вы не свернули вашу хорошенькую шейку, я это сделаю!

– Вам придется подыскать запор покрепче, – пробурчала Джорджетт, – потому что я отказываюсь сидеть здесь смирно, играя роль послушной жены. – Она натянула второй чулок.

Джеймс смотрел на нее в раздумье. А потом вдруг наклонился и схватил ее ботинки.

В первый момент она подумала, что он собирался помочь ей их надеть. Но она, как всегда, неправильно истолковала его намерения. Джеймс сунул ее ботинки под мышку, развернулся и ушел. Следом за ним удалились его родственники. Последней выходила графиня, взглянувшая на Джорджетт с беспокойством, а та так и осталась сидеть на стуле. Ох, с какой радостью она бы запустила в Джеймса ботинком! Но, увы, ботинка под рукой не было. Он забрал ее обувь, черт бы его побрал!

– Я ей не доверяю, – донесся из коридора голос его брата.

– Я тоже, – послышался ответ, разбивший ей сердце.

И это было последнее, что она услышала перед тем, как ключ повернулся в дверном замке.

Ему не хотелось этого. Видит Бог, ужасно не хотелось. Но что делать, если эта женщина оказалась упрямой как осел? Но теперь-то он по крайней мере знал, какую именно черту ее характера следовало использовать, чтобы добиться ее согласия стать его настоящей женой, а не мнимой.

В душе ее благонравная леди робела перед своенравной и непредсказуемой; в те моменты, когда речь шла о самом главном, решающим становится голос той женщины, чьи ботинки ему пришлось унести, чтобы спасти ее от самой себя.

Уходя, он слышал, как она колотила кулаками по двери, выкрикивая в его адрес всевозможные угрозы и ругательства. Ей-богу, она даже грозилась лишить его мужского достоинства! Она продемонстрировала всю силу своего темперамента! Джеймс усмехнулся. Жаль, он не мог насладиться этой стороной ее личности. Не мог, потому что долг гнал его в Морег. Преступник должен быть пойман, обезврежен и, конечно же, передан в руки правосудия. Опасный преступник. Сегодня Бартон напал с ножом на него, но никто не знает, кого выберет своей следующей жертвой.

Лишь бы Уильям не сплоховал.

И еще Джеймс очень надеялся, что, когда вернется в отцовское поместье с Камероном, застанет Джорджетт успокоившейся. Вероятно, она пораскинет мозгами и поймет, что у него не было иного выхода. И, возможно, простит его. Он пустил Цезаря в галоп, не сдерживая его стремительный бег. Тени танцевали под копытами летящего как стрела коня. По левую сторону блестело озеро, окрасившееся багрянцем заката. Солнце стремительно уходило за горизонт, и его лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, слепили глаза. «Скорее, скорее, лишь бы не опоздать», – мысленно повторял Джеймс как заклинание.

Он почти добрался до Морега, когда почувствовал первые изменения в ритмичном беге коня. Цезарь явно устал. Было ясно, что он едва не загнал жеребца. Следовало ехать за Камероном на другом коне. Цезарь и так много для него потрудился сегодня, когда вез на себе двоих. И вот сейчас, всего через два часа после той изнурительной скачки, хозяин опять заставил его скакать из последних сил. Но какой бы срочной ни была его миссия – конь не виноват.

Джеймс вздохнул и пустил коня трусцой. Цезарь закусил удила, кося глазом, – словно упрекал хозяина за то, что тот заставил его сбавить темп. Но Джеймс знал, что делал. Припав на потную шею коня и ласково поглаживая его по холке, он шептал:

– Полегче, старина. У нас еще есть время.

Теперь, когда до города оставалось совсем немного, запах дыма становился все более резким. Примерно в полумиле полыхал праздничный костер. С наступлением темноты начнется безудержное веселье. Джеймс вдруг сообразил, что отыскать сейчас Дэвида Камерона, возможно, будет непросто. Да и когда он его наконец найдет, городской глава, чего доброго, окажется изрядно пьян.

И в тот момент, когда Джеймс задумался о том, откуда начинать поиски, он вдруг почувствовал, как что-то резануло его по лицу в области подбородка. Джеймс упал на землю за секунду до того, как услышал треск ружейного выстрела. Он перекатился на спину и уставился на верхушки деревьев, еще не осознавая, что произошло. Уши его были словно забиты песком, а в голове гудело. Но в конце концов он все же сообразил: его подстрелили.

А потом хлынула кровь. Кровь лилась ручьем, и Джеймс очень сомневался, что сможет добраться до Морега.

Глава 26

Джорджетт не стала тратить силы на слезы, на мольбы или извинения. Рыдая над своей участью или вымаливая прощение, ничего не добьешься. Было ясно: Джеймс уехал. Она видела, как он ускакал, через окно библиотеки. Причем мчался так, словно за ним гнались черти.

Но что ей сейчас делать? Сожалениями доверие Джеймса не вернуть, и потому она не стала тратить время на размышления о том, что сделала не так и что могла бы сделать, чтобы сохранить его доверие. Не стала она тратить время и на чтение, хотя библиотека у графа Килмарти была на редкость богатой, и, окажись она здесь месяц назад, не отказала бы себе в удовольствии провести вечер за чтением какого-нибудь исторического романа.

Но сейчас Джорджетт принялась за изучение карты.

Так, вот оно, жилище для егеря. Леди Килмарти, кажется, сказала, что до домика отсюда около мили. А Джеймс запер ее в комнате на первом этаже, с открытым окном. Он ее явно недооценивал.

«Все люди совершают глупые ошибки, и Джеймс не исключение», – подумала Джорджетт, разминая ноги и оценивая свои силы. Она сегодня уже прошла пешком несколько миль, когда бродила по улицам Морега, пытаясь отыскать своего таинственного мужа. А сейчас ей предстояло преодолеть всего милю до дома Рандольфа, чтобы добраться до сундучка, где лежала еще одна пара ботинок. После чего – четыре мили до города. Судя по всему, до наступления темноты оставалось примерно полчаса, а может, и того меньше. Еще сегодня утром Джорджетт сомневалась, что ей будет по силам одолеть такое огромное расстояние.

Как же приятно осознавать, что она вполне может пройти пешком пять миль! Более того, с радостью сделает это. И трудности ее не пугали.

Когда Джорджетт наконец добрела до коттеджа кузена, уже почти стемнело. Чулки, разумеется, порвались, и ноги были все в порезах и ссадинах, а подол платья – в грязи и местами порван. Но она все-таки дошла! Причем этот трудный переход имел по крайней мере один положительный результат: он остудил ее гнев, и теперь она испытывала лишь мрачное удовлетворение и гордость. Можно представить, как разозлится Джеймс, когда обнаружит ее исчезновение! Жаль, что она этого не увидит.

Но тут здравый смысл заявил о себе: подал голос откуда-то из закоулков сознания, где все это время скрывался, – и напомнил ей, что путешествие все же имело некоторые элементы опасности. Ведь никто не знал, где ее искать. Она была одна, без оружия, к тому же находилась в доме, где жил сумасшедший. Опыт нескольких дней совместного с Рандольфом проживания подсказывал, что слуги сейчас в доме нет, скорее всего, он уже ушел домой.

Джорджетт долго смотрела на дверь, не решаясь подойти. В окнах света не было, что являлось добрым знаком, но она все же приблизилась к двери с величайшей осторожностью. И готова была к бегству, если бы обстоятельства того потребовали.

Она явно недооценивала Рандольфа, да и себя – тоже. Но теперь с этим покончено. Ведь она давно уже не девочка.

Войдя в дом, Джорджетт остановилась в прихожей и прислушалась. Полная тишина. Только песня сверчка доносилась из какого-то дальнего угла и еще – звук, похожий на тихий стон, как будто ветер гудел на темном чердаке.

Джорджетт ощупью поднялась наверх, в свою комнату, и зажгла лампу на ночном столике. Свисавшие с потолочных балок пучки сухой травы отбрасывали зловещие тени на стены и пол. Одежда, в которой она вернулась сюда утром, так и валялась на полу, там, где Элси ее бросила. Ванна с водой стояла в углу, а под ней виднелась лужа на почерневшем от влаги полу. «Не забыть бы сказать Элси, что хорошая камеристка никогда не оставила бы комнату в таком беспорядке», – мысленно напомнила себе Джорджетт.

И тут же другая мысль кольнула ее, оставив неприятный осадок. Ведь утренний отъезд в Лондон избавит ее от необходимости отчитывать Элси, и благое дело – превращение подавальщицы из трактира в приличную горничную – так и останется незавершенным. Джорджетт стало стыдно. Возможно, по приезде в Лондон она могла бы написать леди Килмарти и попросить ее взять к себе на службу новую горничную. Разумеется, принимая во внимание недвусмысленный интерес Элси к младшему сыну графини, придется предварить свою просьбу соответствующим предупреждением.

Джорджетт не понадобилось много времени, чтобы извлечь из сундука ботинки, надеть и зашнуровать их. Задерживаться здесь не имело смысла, и она вышла из спальни, затем, со свечой в руке, стала спускаться, прижимаясь к стене и напряженно прислушиваясь. Увы, как Джорджетт ни старалась гнать дурные мысли прочь, они все равно лезли в голову. Ведь не только Элси она оставит неустроенной, когда утром сядет в почтовый дилижанс. Еще оставался мистер Макрори, обещавший приютить котенка, а также гостеприимная и улыбчивая леди Килмарти с ее надеждами на то, что из нее, Джорджетт, может получиться та самая жена, которая нужна ее сыну.

И, разумеется, сам Джеймс. А она покидала его – покидала трусливо. Улизнула в ночи, предоставив ему одному сражаться с ее демонами. В самом деле, ей должно быть стыдно. Право, ей следовало вернуться в Килмарти-касл.

Джорджетт невольно улыбнулась, представив, как торжественно прошествует к парадной двери графского дома и ударит по ней дверным молотком. Вот это будет сюрприз для сурового и беспощадного Уильяма!

Когда Джорджетт спустилась в прихожую, стоны ветра зазвучали громче. Правда, стоны эти доносились вовсе не с чердака, а из-за двери в кабинет Рандольфа. И тут же явилась еще одна непрошеная мысль, причем ужасно неприятная: «А что, если Элси вернулась и Рандольф что-нибудь с ней сделал?»

Дрожащими руками она приоткрыла дверь. Петли предательски заскрипели. И свеча озарила источник шума.

Черно-белая собака, доставленная Джозефом Ротвеном утром, лежала на коврике перед очагом. Облегчение, которое Джорджетт испытала, увидев, что перед ней животное, а не человек, сменилось тревогой за пса. Что мог Рандольф сделать с несчастным? Джорджетт осторожно подошла к зверю и, взяв кочергу, ткнула его в бок. Рандольф заявил, что пес его искусал, но сейчас он не подавал никаких признаков жизни.

Чуть помедлив, Джорджетт опустилась перед собакой на колени, а свечу поставила на пол. Затем с опаской протянула руку и прикоснулась к псу, приготовившись к тому, что зверь вскочит и зарычит, ощетинившись. Но тот не шевелился, хотя, судя по всему, был жив. Джорджетт тихо свистнула – никакой реакции. Тогда она встряхнула пса. Опять никакой реакции. Приподняв собачью голову, Джорджетт оттянула веко и заглянула в глаз. Зрачки у животного были расширены, и от него исходил сильный лекарственный запах.

И тут Джорджетт вспомнила этот запах! В испуге вскрикнув, она зажала рот ладонью. Теперь ей стало ясно: она вчера ничего не помнила после того, как выпила тот злополучный бокал бренди, а этот запах она, наверное, запомнит на всю жизнь. И еще ей запомнился горьковатый привкус, оставшийся во рту, после того как она угостилась тем мерзким имбирным печеньем, что подал ей Рандольф. В одно мгновение все сложилось в целостную картину. Выходит, кузен не только намеренно ее напоил, но еще и одурманил, воспользовавшись познаниями в ботанике.

И, вспомнив о Рандольфе, она словно вызвала демона из ада, дверь со скрипом распахнулась. Джорджетт медленно поднялась, крепко сжимая в руке кочергу. В иное время вид Рандольфа бы ее напугал – он был растрепанный, без шляпы, с охотничьим ружьем в руках. Но сейчас ее лишь переполняла ярость.

Кузен окинул ее долгим оценивающим взглядом, затем опустил ружье и начал развязывать шейный платок своими длинными аристократичными пальцами. Он вел себя так, словно ничего не произошло, словно он, как обычно, вернулся домой после долгого трудового дня.

Адамово яблоко на его шее подпрыгнуло, когда он расстегнул две верхние пуговицы рубашки.

– Вижу, вы пришли в себя и вернулись ко мне, кузина. Я не стал бы предпринимать столь жесткие меры, если бы знал, что можно вернуть ваше расположение.

– Жесткие меры? Имеется в виду попытка убить Джеймса садовым ножом? – осведомилась Джорджетт.

– Ах, вы о вашем мнимом муже?.. – Рандольф сделал шаг в ее сторону. – Ваше импульсивное поведение несколько усложнило дело, но теперь вы можете более не беспокоиться о Маккензи. Я о нем позаботился.

Страх холодной липкой лапой схватил Джорджетт за горло.

– Вы о чем?.. – пробормотала она.

– Он больше не в счет. – Рандольф сделал еще один шаг к ней, и пульс ее участился.

Джорджетт еще крепче сжала кочергу в руке и чуть приподняла ее.

– Не подходите! – звенящим голосом предупредила она.

Рандольф остановился.

– Не стоит мне угрожать, кузина. Право же, не стоит. Вы только посмотрите на себя. Вы ведь на грани истерики. Поверьте мне как ученому, я кое-что в этом понимаю. Могу порекомендовать вам кое-какие травы, которые вам непременно помогут. Немного успокоительного – и вы крепко уснете.

Действительно, дельный совет. Попить чайку, чтобы больше никогда не проснуться… Как же она не догадалась хотя бы записку оставить, когда удирала из Килмарти-касл?

– А что вы будете делать, если я не успокоюсь? Натравите на меня пса? Но у вас ведь ничего не выйдет, верно? Чем вы его напичкали?

Рандольф самодовольно усмехнулся. Когда же заговорил, на лице его появилось какое-то почти благоговейное выражение. И Джорджетт окончательно убедилась в том, что имеет дело с безумцем.

– Я дал ему отличное снадобье. Комбинация из нескольких растительных экстрактов, в числе которых экстракт белены. И еще – концентрированная доза масла полыни. Очень полезно для усмирения тупых и упрямых созданий. Они становятся прямо-таки шелковыми. Через несколько часов он проснется. – Рандольф брезгливо поморщился. – Я лишь сожалею о том, что мне пришлось применить менее научный подход, чтобы избавиться от вашего мужа. Пуля – это так… грязно.

Джорджетт вздрогнула – словно пуля пронзила ее.

– Что вы с ним сделали? – прошептала она.

– Я его убил. – Рандольф сделал еще один шаг. – Пристрелил на дороге, ведущей в Морег. И потому теперь вы свободны и можете выйти замуж за меня.

У Джорджетт защипало глаза. Она чувствовала себя так, словно у нее вырвали сердце. Но она отказывалась в это верить! Ведь Джеймс – сильный, надежный, самый сильный и самый надежный из всех мужчин, с которыми ей доводилось встречаться. Он не мог умереть! Не мог умереть от руки этого жалкого, щуплого, полоумного ботаника! Рандольф лжет! Он лгал ей раньше, лжет и сейчас!

«Господи, только бы это была ложь!»

– Ваше снадобье не подействовало на меня так же, как на пса, не так ли? – Она приподняла кочергу еще выше. – Но, с другой стороны, я ведь не тупая тварь, хотя именно такой вы меня считали. Но я, по крайней мере, не настолько глупа, чтобы меня можно было обманом затащить под венец.

Рандольф вздрогнул всем телом, словно очнулся от сна. Протянув к ней руки в нелепом жесте, уместном разве что на сцене провинциального театра, он заговорил горячо и с пафосом:

– Джорджетт, как вы можете так обо мне думать? Вы мне дороги, я лишь хотел защитить вас. Я бы никогда…

– Я говорила сегодня с пастором Рамзи.

Голова Рандольфа дернулась, как будто его потянул за нитку невидимый кукловод.

– Что?..

– Я знаю, что вы все спланировали. Вы пригласили меня сюда, уже все продумав, так что не надо делать вид, что вы всего лишь хотели меня защитить. Вы одурманили меня, напичкали какой-то дрянью, чтобы, воспользовавшись моей беспомощностью, жениться на мне без моего согласия. – Джорджетт опустила кочергу и смерила кузена полным ненависти взглядом. – В Килмарти уже знают о том, что вы пытались сделать. На вашем месте я бы немедленно уехала отсюда, пока еще есть такая возможность.

– Без вас я не уеду! – прорычал Рандольф. – Вчера вам удалось скрыться от меня, когда мы были уже у ворот церкви, но на этот раз вам так не повезет.

– Зачем? – спросила она, снова угрожающе подняв кочергу. – Зачем вы это делаете? Со мной, с собой? – Кузен, которого Джорджетт помнила с детства, исчез навсегда, и вместо него перед ней стояло чудовище. Она тосковала о том мальчике из детства, товарище по играм, но ее тревожила и собственная роль в печальной метаморфозе, произошедшей с некогда любимым кузеном. Неужели она каким-то образом дала ему понять, что хочет всего этого, что хочет его?

Саркастический хохот был ей ответом.

– Все просто и буднично. Мне нужны деньги, Джорджетт, иначе я не смогу завершить учебу. Ты ведь знаешь, как дорого нынче учиться в университете. А ты – средство для достижения цели. Ты богата, и это все решает.

Джорджетт судорожно сглотнула. Воздух, насыщенный запахами растений, которые Рандольф изучал с достойной лучшего применения прилежностью, душил ее. К горлу подступала тошнота. О боже, она даже не представляла, как была близка к тому, чтобы всего лишиться. И это сделал бы с ней ее бывший друг, который либо сошел с ума, либо слишком увлекся экспериментами с растениями, которые изучал так давно и внимательно.

Джорджетт покачала головой, задаваясь вопросом, имело ли смысл что-то говорить ему. Он свихнулся настолько, что был уже не в состоянии воспринять услышанное.

– Послушайте меня, Рандольф. Я не выйду за вас. Никогда. Я не вышла бы за вас, даже если бы была настолько бедна, что мне пришлось бы задирать юбку, чтобы заработать на пропитание.

Лицо Рандольфа исказила гримаса гнева.

– Ты грязная шлюха, готовая задирать юбку перед первым встречным! Посмотри на себя! – брызгая слюной, кричал Рандольф. – Посмотри, как низко ты пала! Это ты меня недостойна!

И тут он бросился на нее, но Джорджетт была к этому готова. Теперь уже, наверное, ничто не могло бы застать ее врасплох. Она ловко увернулась и столь же ловко поставила ему подножку. Рандольф, потеряв равновесие, растянулся на полу, и Джорджетт стукнула его по голове кочергой, вложив в удар всю свою силу – так что даже рука заболела.

Рандольф неподвижно лежал на полу и стонал от боли. Джорджетт придавила его шею к полу кочергой.

– Джеймс Маккензи стократ лучше вас, – прошипела она, глядя ему в глаза. – Вчера я сделала свой выбор, и я буду благодарить Бога каждый день всю оставшуюся жизнь за то, что не вы оказались на его месте.

Рандольф хрипло засипел, а Джорджетт, склонившись над ним, тихо, но отчетливо сказала:

– Из-за вас я забыла самую чудесную ночь в своей жизни. И если вы отняли у меня еще и будущее, то знайте: я непременно вас убью.

Глава 27

Должно быть, Джеймс на какое-то время потерял сознание; когда же он в следующий раз открыл глаза, небо над ним казалось темно-серым – так бывает в короткий промежуток между закатом и ночной тьмой. А вскоре зажглись звезды, смотревшие на него с насмешкой.

Джеймс осторожно ощупал подбородок. Вся рука стала липкой от крови, и это очень его встревожило. Удивляло то, что пулевое ранение оказалось не таким уж болезненным, но откуда же тогда столько крови?

Он с трудом забрался на Цезаря, припал к шее коня и предоставил верному другу везти его туда, куда тот захочет. Сам Джеймс не знал, куда должен ехать, знал лишь, что глупо оставаться здесь, подставляя себя под пули и истекая кровью.

Цезарь, слава богу, сделал то, что сделал бы на его месте любой разумный конь: повез своего хозяина домой.

Во дворе Джеймс слез с коня, вернее – свалился. Затем окликнул Патрика и отогнал от себя Джемми, облизывавшего его лицо своим шершавым языком. Через несколько минут Джеймс увидел склонившегося над ним Патрика с фонарем в руке. Приподняв фонарь повыше, тот прошептал:

– Господи, Маккензи, ты весь двор кровью залил.

– В меня стреляли, – простонал Джеймс.

– Из тебя получилась хорошая мишень, приятель. – Патрик поднес фонарь к его лицу. – Похоже, пуля внутрь не прошла, а что до крови, так ее всегда много, когда лицо задето. У меня такое чувство, что эта рана выглядит хуже, чем есть на самом деле, раз ты все еще можешь говорить. И все же тебе не кажется, что это перебор? Одного ранения в день, на мой взгляд, вполне достаточно. – Патрик укоризненно покачал головой. – Может, теперь ты меня послушаешь, когда я велю тебе лечь в постель и не вставать.

Постель была хоть и желанным, но запретным плодом. Джеймс вспомнил о своей миссии. Миссии, не терпящей отлагательств. Ведь тот факт, что его снова пытались убить, стал еще одним подтверждением смертельной опасности Бартона.

Держась за скулу, Джеймс с трудом поднялся на ноги. Он доверял профессионализму Патрика. Если тот говорил, что рана выглядела хуже, чем было на самом деле, то он, оставаясь здесь, понапрасну терял время. Джеймс приготовился забраться в седло, но тут на плечо ему легла тяжелая рука друга.

– Ты не в том состоянии, чтобы ехать верхом, приятель.

– У меня нет выбора! – огрызнулся Джеймс. В глазах у него двоилось. – Джорджетт в опасности, и я не могу терять ни минуты!

– Кто такая Джорджетт? – в растерянности глядя на друга, спросил Патрик.

– Моя жена. – Джеймс уже считал ее своей женой. Настоящей, а не мнимой.

Только она об этом пока не знала.

– Вот как?.. – Патрик прищурился. – Выходит, ты все же нашел загадочную миссис Маккензи. Надо полагать, твои утренние усилия принесли плоды. И где же она сейчас?

– В Килмарти-касл, – ответил Джеймс. – Уильям защищает ее от ее кузена и…

– Значит, у тебя есть время хотя бы на то, чтобы я тебя осмотрел, – перебил его Патрик. – Я должен убедиться, что пуля не застряла в кости и не задела чего-нибудь важное.

Джеймс вздохнул. Ноги его готовы были мчаться на поиски главы магистрата, но голова, к счастью, еще не разучилась мыслить. Он прекрасно понимал, что найти Камерона в разгар праздничных увеселений будет непросто. А то время, что понадобится Патрику, чтобы промыть и перевязать рану, возможно, не окажется потраченным напрасно. Это время он мог бы посвятить обдумыванию маршрута поисков.

– Если тебе и в самом деле дорога эта женщина, лучше побереги себя. Ты же не хочешь вернуться к ней ни на что не годным калекой, верно? И раз Уильям ее охраняет, будь уверен: она в безопасности.

Патрик его бесил своим непоколебимым хладнокровием, но, черт возьми, он говорил дело.

– Ладно, хорошо. – Джеймс неохотно кивнул.

Ветеринар тут же приподнял приятеля, затем взвалил его к себе на плечо.

– Мне придется побрить тебя местами, чтобы рассмотреть рану, – предупредил он. – Так что тебя больше устроит – чтобы я выбрил клок или сбрил бороду целиком?

Джеймс медлил с ответом. Перспектива лишиться бороды весьма тревожила его. Одиннадцать лет он носил бороду – перестал бриться с тех пор, как решил порвать с отцом. Конечно, ребячество, если уж начистоту. Ведь они с отцом внешне очень похожи. Но все же эта борода являлась ежесекундным напоминанием о том, что он не такой, как его отец.

– Брей, – сказал наконец Джеймс. – Все сбривай. Надоела она мне.

– Давно пора. – Постанывая под весом приятеля, Патрик пошел в дом. – Буйвол столько не весит, – пробурчал он, переступая порог.

Джорджетт выбежала из охотничьего домика в темноту с гулко бьющимся сердцем. Рандольфа она крепко связала веревкой, которую раздобыла, развязав лежавший возле очага хворост, и сейчас ей надо было решать, что делать дальше. До Килмарти – целая миля, а потом еще по меньшей мере полчаса придется потратить на объяснения с Уильямом. И все это время Джеймс будет лежать где-то на дороге. Раненый. Она отказывалась верить в то, что он убит.

«Час промедления может стоить Джеймсу жизни», – решила Джорджетт. Она забралась на серую кобылу, которую Рандольф оставил привязанной к дереву, и, ударив ее пятками по бокам, пустила в галоп. Вперед, в город!

Джорджетт проехала три мили, но так и не нашла Джеймса. Когда же впереди забрезжили огни и она уже потеряла надежду, кобыла споткнулась обо что-то на дороге. Джорджетт спешилась, наклонилась – и сердце болезненно сжалось, когда она узнала принадлежавший Джеймсу бумажник, набитый деньгами. А ведь она предупреждала его, что он легко может выпасть из кармана сюртука. Выходит, Джеймс доехал до этого места…

Подняв бумажник, Джорджетт опустилась на колени и принялась шарить руками вокруг. В темноте она ничего не смогла разглядеть, но дорожная пыль казалась липкой – словно была пропитана чем-то.

Джорджетт поднесла к носу грязную руку. От нее исходил особый запах, который ни с чем не спутаешь. Пахло так же, как пахло от мясника. Кровь!

К горлу подкатил тошнотный ком, и Джорджетт зажала рот ладонью. Нет, нельзя расслабляться! Если она еще могла чем-то помочь Джеймсу, то делать это следовало немедленно.

– Джеймс! – закричала она как можно громче, но не услышала в ответ ничего, кроме собственного дыхания.

Джорджетт лихорадочно озиралась. Вокруг – никого. Ни одной живой души. И коня его тоже не было видно. Что бы с ним ни случилось на дороге, ночь хранила эту тайну. Но свидетельство того, что Джеймс ранен, было налицо.

Страх заставил ее снова забраться на кобылу и с силой ударить ее по бокам каблуками. Она не успела проехать и полмили, как дорогу ей преградила людская толпа. Теперь Джорджетт поняла, почему в ночь Белтейна перекрывали дороги, ведущие в город и из города. Даже если бы какой-нибудь лихой всадник и перемахнул через деревянные заграждения, сквозь толпу ему бы все равно не пробиться.

Соскочив с лошади, Джорджетт хлопнула ее по крупу, отпустив восвояси. И кобыла тотчас затрусила куда-то в темноту. «Что ж, если повезет, она, может, и найдет себе хозяина получше, чем убийца Рандольф», – подумала Джорджетт и нырнула в толпу.

Она шла, то и дело озираясь, прокладывая себе дорогу локтями и плечами. Вглядываясь в лица, Джорджетт надеялась увидеть хоть кого-то, кого могла бы попросить о помощи. Но, увы, вокруг не было ни одного знакомого. Она никого здесь не знала, и никто не знал ее.

За людской стеной в небо вздымались языки пламени и клубы черного дыма. Зрелище было скорее устрашающее, чем красивое. Где-то в центре Мейн-стрит музыканты настраивали инструменты. Земляки Джеймса веселились и радовались, в то время как сам он где-то истекал кровью.

Наконец, продвинувшись в густой толпе футов на двадцать, Джорджетт увидела первое знакомое лицо. У края деревянного помоста для танцев стоял Джозеф Ротвен, притопывавший в такт музыке. Она узнала его по долговязой фигуре и чуть сутулым плечам, какие бывают у быстро вытянувшихся молодых людей, которые еще не привыкли к своему росту. Несколько пар уже танцевали, и Джозеф с завистью смотрел на танцующих.

Джорджетт пробилась к нему и схватила его за рукав.

– Мистер Ротвен, – задыхаясь, сказала она. – Я… Мне очень нужна ваша помощь.

Парень повернулся к ней в растерянности но, узнав, радостно улыбнулся:

– Леди Торолд! Вы пришли, чтобы дать мне еще один урок? – Он осмотрелся, словно хотел найти брешь в сплошной стене людей. – Нам надо найти уединенное местечко.

Джорджетт сделала глубокий вдох, стараясь взять себя в руки. Напоминание о том, что она, возможно, вытворяла с этим юнцом, еще сильнее ее взвинтило.

– Я… Мне нужен глава магистрата, – как можно громче сказала Джорджетт, стараясь перекричать шум толпы. – Вы можете сказать, где его найти?

Джозеф кивнул:

– Да, он в «Синем гусаке». Я видел его там минут десять назад, когда заглянул туда, чтобы навестить мисс Далримпл. – Он улыбнулся, демонстрируя ослепительно белые зубы. – Вы уверены, что у вас не найдется пяти минут, чтобы снова меня поучить? Кое-что у меня все еще не получается, и я не хочу разочаровывать мисс Далримпл, когда буду с ней пробовать.

Но Джорджетт уже не слушала парня; ноги сами несли ее прочь – прочь от этого места. Она не желала знать, чем занималась с этим мальчиком, не хотела думать ни о чем, кроме того, что должна найти главу магистрата и потребовать, чтобы он собрал отряд крепких и трезвых мужчин, дабы те прочесали окрестности и нашли Джеймса. Хорошо бы живого…

«Стоп!» – сказала себе Джорджетт. Вместо того чтобы взглянуть правде в глаза, она бежала от нее. А ведь следовало лишь решиться и задать вопрос, чтобы узнать наконец правду.

– Мистер Ротвен, – проговорила она, обернувшись к молодому человеку, – а что именно я показывала вам вчера?

– Вальс! – крикнул он. – Вы учили меня танцевать вальс.

Джорджетт вздохнула с облегчением и, невольно улыбнувшись, сказала:

– Не думаю, что вам нужны еще уроки. – Резко развернувшись, она покинула молодого человека.

Джорджетт локтями прокладывала себе путь к «Синему гусаку», возвышавшемуся над толпой словно сторожевая башня. Когда до трактира с гостиницей на верхних этажах было уже рукой подать и буквы вывески читались вполне отчетливо, Джорджетт поймала себя на том, что движется все медленнее. И тотчас же вспомнила, что она поклялась больше никогда сюда не заходить. Дневной визит не в счет, потому что тогда ее притащил туда Джеймс, за широкой спиной которого она чувствовала себя вполне сносно. Но сейчас ей предстояло войти в тот самый зал, полный подвыпивших мужчин, конечно же, помнивших о том, о чем забыла она. То есть ей предстояло оказаться на месте своего позора.

Джорджетт остановилась, сделала глубокий вдох и пошла дальше. Полчаса назад она обезвредила и связала своего кузена. И если она могла сделать это, то у нее хватит мужества зайти в трактир.

Глава 28

Наконец толпа поредела, и Джорджетт почти бегом преодолела пятнадцать ярдов, отделявших ее от входа в трактир. Решительно распахнув дверь, она вошла и остановилась, смахнув упавшую на глаза прядь. Потом осмотрелась.

В трактире пахло элем и виски. И во внезапно наступившей тишине на нее уставились сидевшие в зале мужчины. Несколько человек кивнули ей – словно ничего особенного не случилось, словно она в очередной раз заглянула на огонек, чтобы славно провести время.

– Предлагаю тост за самую симпатичную леди в Мореге! – воскликнул какой-то мужчина, подняв свою кружку.

– Предлагаю выпить за единственную леди в Мореге, заходившую в этот зал! – крикнул другой.

Все остальные одобрительно закивали, и оловянные кружки застучали по столам. Послышался свист.

Джорджетт замерла в нерешительности возле порога. Неужели они считали ее леди?

– Она пришла без мужа, парни! Полагаю, это означает, что у всех нас появился шанс! – крикнул кто-то из дальнего угла.

– Иди ко мне, посиди у меня на коленях, как та славная девчушка, какой ты была прошлый раз! – Дородный пожилой джентльмен похлопал себя по передку брюк с пугающей фамильярностью.

– Я… Нет, спасибо. – Джорджетт взяла себя в руки и решительно прошла в зал. Все взгляды по-прежнему были устремлены на нее. И тут вдруг она поняла, что эти люди смотрели на нее с одобрением, а не с осуждением. И они улыбались ей и кивали, словно желали приободрить. Никто ее не презирал, никто не высмеивал.

Впервые с тех пор, как она услышала о своих ночных эскападах, Джорджетт пожалела о том, что ничего об этом не помнила. Интересно, каково это – повелевать толпой мужчин? Даже и сейчас они ловили каждое ее слово и каждый жест, а ведь она ничего особенного не делала, просто вошла в зал, и все. Ее уверенность в себе крепла с каждой секундой. Конечно, смущение тоже было, но она старалась его не показывать. Она ведь пришла сюда с определенной целью, а что делала тут вчера, развлекая толпу, – не так уж важно.

Джорджетт обвела взглядом зал и громко проговорила:

– Сегодня я здесь по иному поводу, джентльмены. Кто-нибудь может оказать мне любезность и сказать, где я могла бы найти главу магистрата?

– Прямо здесь. – Из-за стола в дальнем углу зала поднялся джентльмен.

Джорджетт обратила внимание на то, что он сидел за столом один.

Она окинула его быстрым взглядом, отметив элегантность костюма и необычную для этих мест прическу – русые локоны до плеч. Весьма примечательным оказалось и его лицо. Тонкие аристократические черты выглядели здесь, среди множества бородатых физиономий, так же неуместно, как и светлые локоны. Но больше всего Джорджетт поразили его глаза – он нагло и цинично раздевал ее взглядом.

– Джентльмены, встаньте, – протянул он, не отводя от нее глаз. – Среди нас леди.

Тотчас задвигались стулья и табуреты. Мужчины один за другим вставали, снимая шляпы. Джорджетт на миг растерялась, но, вспомнив, зачем она сюда пришла, подошла к столу, за которым сидел глава магистрата.

– Мне очень нужна ваша помощь, мистер Камерон.

Он одарил ее хищной улыбкой.

– Всегда рад оказать услугу леди. – Взгляд его опустился на ее бюст. – Что я и готов был охотно продемонстрировать вчера вечером.

– Я не хочу говорить о вчерашнем вечере.

– Меня это не удивляет. – Камерон усмехнулся. – Сомневаюсь, что Маккензи доставил вам столько же удовольствия, сколько мог бы доставить я.

Джорджетт хлопнула ладонью по столу. Дрожа от гнева и отчаяния, она прокричала:

– Мне нужна ваша помощь, чтобы найти моего мужа, мистер Камерон!

Глумливая усмешка исчезла, и в глазах главы магистрата промелькнуло беспокойство.

– Садитесь и объясните все по порядку, – сказал он.

Джорджетт села. Заскрипели стулья и табуреты – мужчины тоже усаживались по местам. Камерон же, как истинный джентльмен, сел последним. Но взгляд его не был взглядом джентльмена. Если бы Джеймс был здесь, то наверняка не удержался бы и заехал ему по физиономии. Но Джеймса здесь не было. Поэтому она и пришла сюда.

– Мой муж пропал. – Из-за волнения Джорджетт сбивалась. – И он… он, возможно, ранен.

Камерон откинулся на спинку стула.

– Ваш муж, значит? Память подсказывает иное.

– Мы поженились позже. Кузнец проводил церемонию. Так вот, вне зависимости от того, какую роль вы играли в происходивших здесь вчера событиях, мне нужна ваша помощь. Сегодня. Сейчас.

Мистер Камерон развел руками.

– Если вы по поводу повестки, леди Торолд, то прошу меня извинить. Я бы не стал ему содействовать, но Маккензи настаивал… К тому же у него было достаточно оснований полагать…

– Речь идет не о повестке, не о заключении брака и не о ваших разногласиях с Джеймсом, – перебила Джорджетт. – В него стреляли, и я ужасно за него боюсь.

Внезапно раздался ужасный грохот и что-то холодное пролилось на ноги Джорджетт. Она обернулась и увидела Элси. На ней был старый фартук, весь в пятнах. Такой фартук не позволила бы себе надеть ни одна приличная горничная – даже для выполнения самой грязной работы. Девушка стояла, зажав ладонью рот. Поднос же валялся на полу вместе с кружками в луже эля.

– Его застрелили? – в ужасе воскликнула Элси.

– Я не знаю. – Джорджетт перевела взгляд на Камерона. – Я не знаю, чему верить. Я видела… – Она с трудом сдерживала слезы.

– Что вы видели? – Камерон впился в нее взглядом.

– Кровь. – Джорджетт судорожно сглотнула. – Много крови. На дороге между замком Килмарти и Морегом, примерно в миле отсюда.

– Тела не было?

Джорджетт молча покачала головой. А потом все же не удержалась, из глаз ее хлынули слезы, которые она так долго сдерживала. Господи, если Джеймса убили из-за нее, она не сможет жить. Она уже почти полюбила его. Лишиться его для нее все равно что заживо лечь в гроб.

– И коня не было? – продолжал допрос Камерон.

– И коня тоже… – Джорджетт всхлипнула.

Камерон провел ладонью по подбородку.

– Хм… Возможно, несмотря на ранение, он все же смог отъехать в безопасное место. Вы не проезжали мимо него по дороге?

– Нет. И я ехала по тому же маршруту, по которому должен был ехать он, если бы возвращался в Килмарти-касл.

– Тем не менее нам стоит проверить, не проезжал ли он где-нибудь рядом, – сказал Камерон, поднимаясь. – Он мог немного изменить маршрут, если боялся за свою жизнь. – Он взял со стола шляпу и перчатки. – Я его найду, не сомневайтесь, – заявил он решительно. – Уж это по крайней мере я обязан для него сделать.

– Подождите… – пробормотала Джорджетт. Конечно, со стороны Камерона было очень любезно внять ее просьбе, вот только… Когда он приедет в Килмарти-касл и встретится с Уильямом, поверит ли ему недоверчивый брат Джеймса? Возможно, он решит, что это она, Джорджетт, плетет интриги в каких-то своих целях. – Позвольте мне написать им записку. – Она подозвала Элси. – Мне нужен карандаш и листок бумаги. И побыстрее, пожалуйста.

Служанка принесла карандаш и бумагу, и Джорджетт набросала объяснительную записку, молясь о том, чтобы записка не понадобилась. Хотелось верить, что Джеймс окажется в замке Килмарти – живой, пусть и злой как черт из-за ее бегства. О других вариантах даже думать было страшно.

Когда Камерон ушел, Джорджетт со вздохом опустила голову на руки. Что же ей делать? Два года она провела в трауре по мужу, хотя тот совершенно этого не заслуживал. Так как же ей искупить свою вину перед человеком, которого она любила?

Элси тронула ее за плечо.

– Мистер Камерон его найдет, не сомневайтесь.

Джорджетт подняла голову и сквозь слезы грустно улыбнулась:

– Сейчас он – моя единственная надежда. – Судорожно вздохнув, она пожала руку девушки. – А почему ты не в городе, почему не танцуешь с мистером Ротвеном?

Элси насупилась.

– Видите ли, мне нужна работа. И я не была уверена, что все еще работаю у вас, после того как я разбила мистеру Маккензи окно и оставила вас в таком неловком положении.

Джорджетт рассмеялась бы, если бы на душе у нее не было так горько.

– Не переживай, – сказала она. – Мы с мистером Маккензи пришли к взаимопониманию. Твое место остается за тобой. Пока я в Шотландии.

Джорджетт не знала почему, но при мысли о том, что она может уехать в Лондон после всего случившегося, ей вдруг сделалось дурно. Если Джеймс ранен – пусть даже он получил всего лишь царапину, – она останется здесь до полного его выздоровления.

Воспоминание о липкой луже на дороге возле того места, где она нашла его кошелек, больно кольнуло в сердце. Какая глупая наивность! Столько крови от царапины не бывает. И если он убит… Нет-нет! О том, что она никогда его больше не увидит, лучше не думать, чтобы не впасть в отчаяние.

– Иди повеселись, Элси. Белтейн бывает лишь раз в год, – прошептала Джорджетт. – Танцы уже начались.

Видно было, что девушке очень хотелось последовать ее совету, но все же она спросила:

– А вы, миледи, что будете делать?

– Я останусь здесь и буду ждать вестей от мистера Камерона. – Она готова ждать вечность, если потребуется.

Краем глаза Джорджетт вдруг заметила какое-то движение. Мужчина, в котором она узнала хозяина гостиницы, направлялся к ним.

– Так, мисс Далримпл, верните мне карандаш. Кстати, немытой посуды полно, и люди вон за тем столиком просят эль. Живее надо работать.

Элси развязала тесемки линялого, покрытого пятнами фартука и бросила его на пол.

– Я найду, чем себя занять! А утром меня ждет новая работа, получше этой! – Подмигнув напоследок Джорджетт, Элси упорхнула за дверь.

Хозяин в изумлении смотрел ей вслед.

– Девчонка прямо-таки напрашивается на неприятности, – пробурчал он, покачав головой.

– Разве вы не знали, что леди никогда не откажет себе в удовольствии потанцевать? – проговорила Джорджетт.

Хозяин заведения внимательно посмотрел на нее. Что ж, ничего удивительного. Она слышала свой голос и понимала, что находится на грани истерики.

– Полагаю, мисс, вы пришли за ключом, верно?

Джорджетт смахнула слезы со щек.

– Что вы сказали?

– За ключом. От номера.

Джорджетт в недоумении уставилась на хозяина. Потом до нее наконец дошло. Ну конечно! Она же заплатила за номер! И ей вдруг ужасно захотелось сбежать отсюда, сбежать из этого шумного зала, сбежать от своих страхов…

– Да, будьте добры. Дайте мне ключ. – Поднимаясь, Джорджетт почувствовала, что ноги едва ее держали, но она заставила себя встать. – И, пожалуйста, если кто-то будет меня спрашивать, пошлите его прямо ко мне в номер. Я… я жду новостей. Только пусть это будут хорошие новости.

– Разумеется, мисс. – Хозяин заведения отвел глаза, и Джорджетт поняла, как именно он истолковал ее слова. Что ж, она не могла его за это винить…

Взяв ключ, Джорджетт поднялась наверх, в номер, и, присев на край кровати, сосредоточилась на дыхании. Когда она сидела в зале, ей так мешал весь этот шум, разговоры, смешки… Но теперь стало еще хуже. Казалось, тишина сжималась вокруг нее и душила, а приглушенные звуки веселья, доносившиеся сюда из окна, лишь острее напоминали Джорджетт о том, как она одинока.

Тревога свинцовым грузом давила на грудь. Она была уверена, что не сможет заснуть. Ну… тогда она просто закроет глаза и будет ждать.

Глава 29

Джеймс корчился под руками Патрика. Уже второй раз за день приятель накладывал ему швы, и вид иглы – Джеймс точно это знал – будет вызывать у него стойкое отвращение всю оставшуюся жизнь. Сама рана не причиняла столько боли, сколько проклятая игла, наносившая ему укол за уколом, с неизменной точностью попадая в самое больное место.

– Эй, полегче. Совсем немного осталось, – сказал Патрик, по-видимому чувствуя, что пациент вот-вот выйдет из-под контроля. Для медика такого рода чутье являлось бесценным качеством, но у Джеймса оно вызывало раздражение.

По правде говоря, Джеймс был сыт по горло этим сожительством. Пока Патрик его брил, Джеймс имел возможность вдоволь налюбоваться обстановкой их общей кухни. Куда ни посмотришь – повсюду было заметно, что тут жили холостяки. Вот висит груша с дырой в боку, откуда на пол сыпались опилки. А вот не находившие применения в хозяйстве медные кастрюли на железной плите, тоже стоявшей без дела. От простыней же в спальне наверху пахло лишь одиночеством и немного псиной.

Ох, как же он хотел вернуться к Джорджетт и спать с ней – чтобы голова ее лежала у него на плече. И хотел просыпаться на простынях, от которых пахло бы ею.

И все то время, что Патрик мучил его, втыкая иголку ему в лицо, Джеймсу не давала покоя мысль о том, что миссия его так и осталась невыполненной.

– Полагаю, ты не послушаешь меня, если я велю тебе лечь в постель, – сказал Патрик, закончив работу.

Джеймс со стоном поднялся на ноги и проговорил:

– Даже Джемми не слушает тебя, когда ты приказываешь ему лечь. – Он пытался делать вид, что может держаться прямо, но это у него плохо получалось. – Я не могу остаться. Ты же знаешь…

– Да, пожалуй, знаю. Тогда как насчет того, чтобы я пошел с тобой?

Джеймс окинул друга оценивающим взглядом. Первым его побуждением, конечно же, было желание ответить отказом. Но сегодня он не раз ловил себя на том, что готов был принимать к рассмотрению даже такие предложения, которые раньше отмел бы не задумываясь. И, пораскинув мозгами, Джеймс кивнул.

– Спасибо. Принимается, – ответил он.

Патрик подошел к умывальнику и тщательно вымыл руки.

– Как ты? Сильно болит? Я мог бы дать тебе кое-что от боли, но лекарство предназначено для лошадей, и я не могу гарантировать, что оно на тебя подействует как надо.

Джеймс провел ладонью по зашитой щеке и подбородку. Представив, как, должно быть, странно выглядело сейчас его лицо, он невольно поморщился.

– Чувствую я себя сносно, а вот выгляжу, наверное, как клоун.

Патрик тщательно вытер руки, после чего снял с крюка над плитой медную сковороду и поднес ее сияющее дно к физиономии приятеля.

– Смотри. Все не так уж плохо. Мне кажется, твоей жене понравится.

Джеймс пристально вглядывался в свое отражение. По правде сказать, выглядел он неважно. Зашитая щека не добавляла ему привлекательности, как и запекшаяся кровь в волосах над левым ухом. Но, что гораздо важнее, он теперь выглядел… как его отец. Когда Джеймс начал отращивать бороду одиннадцать лет назад, он был двадцатилетним юнцом с по-юношески мягкими чертами лица и наивным взглядом. Борода была нужна ему как щит, за который можно спрятаться, к тому же так он мог хоть как-то отличаться от прочих мужчин из своей семьи. Но теперь, одиннадцать лет спустя, он был не юнцом, а взрослым мужчиной, и на лице его уже можно было рассмотреть зачатки будущих морщин – там же, где он увидел их на лице отца, когда сидел напротив него в кабинете в Килмарти-касл. Однако Джеймс не видел в этом ничего постыдного.

– Тогда поцелуй ее, – пожав плечами, предложил Патрик. – Это точно поправит дело.

Джеймс не смог сдержать смешок. Мудрый совет, ничего не скажешь. Но целовать Джорджетт? Он готов был делать это каждый день до конца жизни!

Друзья вместе направились к двери, но тут взгляд Джеймса упал на корсет, и он остановился. Корсет, принадлежавший Джорджетт, лежал, забытый, на кухне, на заваленном книгами приставном столе, за которым Джеймс работал иногда по ночам. Дамское нижнее белье и справочники по юриспруденции – неожиданное сочетание, но в нем Джеймс находил изюминку. В том, что спать с женой приятнее, чем одному или с собакой, Джеймса не надо было убеждать, но, как он только что осознал, женское присутствие в его жизни и за пределами спальни не вызывало у него раздражения – а совсем наоборот.

Сунув корсет под мышку, Джеймс следом за Патриком вышел из дома и неожиданно увидел Уильяма и Камерона. Кони их были в пене, а лица – мрачнее тучи.

Маккензи хмуро уставился на брата. Уильям сделал за него его работу – нашел городского главу, но, черт возьми, он оставил без защиты Джорджетт! Такое предательство не прощают. Джеймс готов был убить Уильяма – и плевать на то, что он только что помирился с отцом после одиннадцати лет вражды.

– Какого дьявола ты здесь?! – прорычал Джеймс.

– Слава богу, ты жив. Однако… – Выражение лица Уильяма вдруг начало меняться. Теперь он ухмылялся – нагло и развязно. – Но скажи на милость, что сталось с твоей бородой? – едва сдерживая смех, поинтересовался он.

– Бартон вновь пытался меня убить, а ты оставил Джорджетт без защиты. При чем тут моя борода? Тебе что, больше нечего мне сказать?

Тут конь Уильяма в испуге заржал, и тому пришлось отвлечься, чтобы успокоить животное. Когда же он вновь посмотрел на младшего брата, ухмылки на его лице уже не было.

– Я ее не оставлял, Джеймс. Это она оставила тебя.

– Что?.. – переспросил Джеймс.

– Она пропала. Сбежала. Через окно.

– Но… я ведь забрал ее туфли! – воскликнул Джеймс. Впрочем, он легко мог поверить в то, что Джорджетт выбралась из окна. За недолгое время их знакомства Джеймс успел убедиться, что для этого у нее хватило бы и ловкости, и силы, и решительности. Но далеко ли она могла уйти босиком и в темноте? А что, если Бартон ее выследил? При мысли об этом он похолодел.

– По всей видимости, это ее не остановило, – проговорил Уильям грозным голосом судьи, читающего приговор. – Я полагал, что она находится в библиотеке, там, где ты ее запер перед уходом. Когда же решил заглянуть туда и проверить, все ли с ней в порядке, ее там не оказалось. Я поехал сюда, чтобы сообщить тебе об этом, и по пути встретил Камерона.

Дэвид Камерон прочистил горло и протянул Джеймсу какой-то листок. Тот взял его дрожащими пальцами.

– Она нашла меня в «Синем гусаке» и дала мне вот эту записку, чтобы я передал ее твоим родным, – пояснил Камерон. – У меня создалось впечатление, что она переживала из-за тебя, но после разговора с Уильямом, должен признаться, я ни в чем не уверен.

Джеймс не знал, что и думать. Он подал знак Патрику, чтобы тот принес фонарь, и развернул записку. Затем прочел следующее: «Уильям, ваш брат был ранен из ружья на дороге из Килмарти в Морег. Я не могу его найти и прошу вашего содействия в организации поисков».

Джеймс смял записку. Сосущую пустоту в груди заполнила ярость. Мысль о том, что Джорджетт его предала, змеей пробралась в сердце и прочно там обосновалась.

– Она знала, что меня подстрелили! – прохрипел он; ему не хватало воздуха. Как Джорджетт могла знать о том, что в него стреляли, если не имела к этому отношения?!

– Да, все так, – с мрачной торжественностью кивнул Уильям. – Она знала, что в тебя стреляли. Не знала лишь, выжил ли ты.

Найти Джорджетт не составило труда. Они приехали в трактир, и хозяин сразу же отправил Джеймса наверх. Возможно, хозяину не хотелось связываться с четырьмя очень крупными и весьма решительно настроенными мужчинами, один из которых прошлым вечером причинил заведению значительный материальный ущерб, или же владелец «Гусака» просто находился в хорошем настроении. Как бы то ни было, никто никаких препятствий Джеймсу не чинил. Ему лишь напомнили номер комнаты, в которой остановилась интересовавшая его дама.

Трое его спутников последовали за ним, но коллективный визит к даме сердца Джеймса, по-видимому, не устраивал.

– Я бы предпочел обойтись без зрителей, – пробурчал он.

– Ты с ума сошел, Джемми! – в возмущении воскликнул Уильям. – Она уже раз пыталась тебя убить, хотя меткости ей пока недостает. Тебе что, нравится подставлять себя под пули? Ты бы еще рубашку на груди разорвал и показал, куда целиться, чтобы она уж точно не промахнулась!

Джеймс упрямо покачал головой:

– Я смогу постоять за себя. Теперь, когда я все про нее знаю, ей меня врасплох не застать.

– Верно, ты можешь за себя постоять, – подал голос Камерон. – Весь город знает, что можешь, когда твой противник – мужчина. Но иное дело – женщина. Особенна та, что тебе небезразлична.

Джеймс нахмурился; он и не догадывался, что его чувства к Джорджетт так заметны всем окружающим. Но сейчас не время для сантиментов. Он должен узнать правду, а все остальное значения не имело. Присутствие же посторонних при допросе лишь испортило бы дело.

– Я иду к ней один, нравится вам это или нет, – заявил Джеймс.

Уильям посмотрел на него так, словно готов был задушить. Патрик же – будь он неладен! – сочувственно покачал головой. По правде говоря, Джеймс прекрасно понимал этих троих и, окажись он на их месте, приводил бы те же аргументы. Но ни один из них даже не догадывался о глубине возникших между ним и Джорджетт чувств, пусть они и знакомы были только сутки. Он мог бы обвинить ее во лжи и сделал бы это прилюдно, но вероломство… Нет, это требовало разговора с глазу на глаз.

– Десять минут, – сказал Джеймс, решив, что должен пойти на уступку брату, искренне тревожившемуся за него. – Если через десять минут я не появлюсь, можете входить.

Уильям долго смотрел ему в глаза. Наконец кивнул:

– Хорошо. Только уж сделай так, чтобы нам не пришлось забирать твой труп.

Джеймс развернулся и пошел наверх. Шел быстро и решительно, но открыл дверь тихо, без стука. Глупая девчонка даже не додумалась запереться на ключ! Опасная ошибка. Ведь кто угодно мог войти сюда и застать ее в том виде, в каком застал он. Джорджетт лежала на кровати, укрывшись вместо одеяла шелковистым покрывалом своих волос. И крепко спала.

Джеймс хотел было потрясти ее за плечо, но, оставаясь в глубине души джентльменом, просто не смог разбудить сладко спавшую даму столь грубо. «Куда милосерднее разбудить ее словами», – решил он, хотя в данный момент вовсе не питал к ней добрых чувств.

Она оставила на столе возле кровати зажженную лампу, прикрутив фитиль так, чтобы света было поменьше. Джеймс взял лампу и подкрутил фитиль, сделав свет ярче. И тотчас же увидел на столе свой бумажник. Что ж, бумажник – это, несомненно, улика. Возможно – мотив, но неужели она действительно стреляла в него ради столь мизерной суммы?

Он снова посмотрел на Джорджетт. Она не стала тратить время на то, чтобы укрыться одеялом, и Джеймс стоял и смотрел на нее, не находя в себе сил разбудить ее и сказать то, что должен был сказать. Она была умопомрачительно хороша… Казалось, руки сами тянулись к ней.

Но красота не свидетельствовала в ее защиту. Львица тоже может быть красивой, но это не помешает ей перегрызть тебе горло, прежде чем полакомиться тобой.

Он сел на кровать. Матрас просел под его весом, но Джорджетт даже не шелохнулась. Джеймс сделал глубокий вдох и громко сказал:

– Проснись, Джорджетт!

Глава 30

В сон ее, полный кошмарных видений, проник повелительный голос. Голос, которому она не могла не подчиниться.

Джорджетт открыла глаза и увидела незнакомца, сидевшего рядом с ней на кровати. В ужасе вскрикнув, она приподнялась на локтях и отпрянула к изголовью, поджав под себя ноги. Джорджетт не понимала, где находилась, чья это кровать и чье искаженное гневом лицо она видела перед собой. И она чувствовала ту же растерянность, что и утром, при пробуждении. Причем обстоятельства ее нынешнего пробуждения и окружающая обстановка внушали почти суеверный страх своим жутким сходством с тем, что она уже однажды испытывала.

Джорджетт хотелось закрыть глаза, чтобы убедиться, что все это ей только снилось. Но что-то ее остановило. И этим «что-то» были преследовавшие ее во сне и наяву зеленые глаза, на сей раз освещенные не солнечным светом, а светом лампы. Глаза были те же, но взгляд – совсем другой. И во взгляде этих глаз не было тепла.

– Джеймс! – воскликнула она, задохнувшись от радости.

Стараясь не ежиться под тяжестью его взгляда, Джорджетт убеждала себя в том, что сама по себе способность сердиться на нее свидетельствовала о том, что он в порядке. Джеймс был жив, и это – главное! Да и почему она должна удивляться тому, что он вот так на нее смотрел? Она ведь знала, что он зол на нее. А чего она ожидала, решившись сбежать? Она понимала, что поступила трусливо, непорядочно по отношению к нему и его близким. Потом она как-нибудь придумает, как его умилостивить. Но это будет потом. А сейчас сердце ее пело от счастья. Джеймс жив!

Джорджетт бросилась к нему с объятиями. Но как она могла уснуть?! Ведь она твердо решила не засыпать… Она уткнулась носом в его плечо. От него пахло все так же – мылом, запекшейся кровью, теплой шерстью и конским потом. И на ощупь он был все тот же, с такими же крепкими мускулами. Но выглядел он совсем другим человеком.

Отстранившись, но не выпуская из рук лацканы его сюртука, Джорджетт окинула пристальным взглядом безбородое лицо Джеймса. Дрожащей рукой погладила его по щеке и прошептала:

– Я думала, ты умер.

– В самом деле? – Его голос звучал как-то странно, и в сердце Джорджетт закралась тревога. – Вас это удивляет?

Он задал ей вопрос, не так ли? Но вопрос этот прозвучал как приговор.

Он ее осуждал! У него не было сомнений в ее виновности! Но как он мог не осуждать ее, если она сама себя осуждала?

– Рандольф сказал… – Она судорожно сглотнула. Даже вспоминать об этом было жутко. – Он сказал, что вы мертвы. А я не знала, что и думать. Я… – «Но зачем искать себе оправдание? – мысленно добавила Джорджетт. – Ведь в этом все равно нет смысла».

И пусть ее страх останется в глубине души. Она сжилась со страхом. Муж держал ее в страхе, и, овдовев, она страшилась нового замужества. Но она даже представить не могла, что он, ее новый муж, тоже будет внушать ей страх. Увы, глаза его метали зеленые молнии.

– Уж лучше не завирайся и… – Джеймс осекся. Он не хотел превращать допрос в ругань. Он не знал, что на него нашло. Неужели, проучившись столько лет, он так и остался неотесанным болваном? – Не делайте вид, что ничего не знаете о том, что со мной произошло. Я видел вашу записку. У меня остался к вам только один вопрос: вы сами спустили курок или использовали Рандольфа, чтобы он сделал грязную работу за вас?

Джорджетт отпрянула к изголовью кровати.

– Ни то ни другое, – прошептала она в изумлении.

– Вы покинули замок Килмарти-касл и пренебрегли защитой моего брата по какой-то конкретной причине? Или вам просто захотелось прогуляться босиком по темному лесу, чтобы развеяться после трудного дня?

– Говорю вам: ни то ни другое! – Изумление смешалось с гневом, и она толкнула Джеймса в грудь, но тут же в испуге прикусила губу, увидев, что он поморщился от боли. Да осталось ли на нем хоть одно живое место, до которого можно дотронуться, не причинив ему страданий? – Да, я вас бросила, черт побери! Но вначале вы бросили меня.

Он помолчал, потом спросил:

– Куда вы направились?

– Я отправилась… – Джорджетт кашлянула, выигрывая время. Ей не хотелось говорить о своих планах, в которых даже она сама теперь не находила логики. – Я отправилась за своими вещами. В домик егеря.

– Зачем? – Лицо Джеймса потемнело.

Джорджетт мысленно выругалась – уроки Элси пошли на пользу. «Забудь о Джеймсе, – сказала она себе. – Перед тобой Маккензи, солиситор, и он ведет допрос с пристрастием». Да, он считал ее преступницей. Даже не воровкой, а убийцей! Хотя, возможно, именно этого она и заслуживала.

– Я собиралась вернуться в Лондон утренним дилижансом, – заявила Джорджетт, с вызовом вскинув подбородок.

– Вы хотели уехать в Лондон? Без обуви?

Он, видите ли, помешал ее планам! Она собиралась уехать, даже не сказав ему «прощай». Неизвестно, что больнее: это или ее причастность к попытке прикончить его.

– Да, я хотела уехать в Лондон. – Джорджетт расправила плечи. – Но не без обуви. За обувью я и отправилась в жилище для егеря.

– Зачем совершать такую глупость?

Джорджетт с деланым недоумением приподняла бровь.

– В Лондоне грязно. Без обуви не обойдешься.

– Вы могли дождаться моего возвращения, – резонно возразил Джеймс.

– Я не желала вас дожидаться, после того как вы заперли меня в библиотеке и забрали мои ботинки. Так не ведут себя с теми, кто, как вы утверждали, вам дорог. На вашем месте я никогда бы так не поступила.

Джеймс пребывал в полном замешательстве. Он не знал, что и думать, как реагировать на слова Джорджетт, спутавшие все карты. Рассудку он уже не доверял, но еще меньше доверял интуиции.

– Вы… Я что, дорог вам?

Джорджетт кивнула, смахнув ребром ладони одинокую слезинку.

– Я совсем запуталась… – прошептала она.

Джеймс уставился на лампу возле кровати.

– И я тоже. – Он чувствовал себя так, словно его приподняли и швырнули головой о стену. Ему хотелось ей верить. Отчаянно хотелось. Но факты были против нее.

Тут она вдруг спросила:

– Откуда вы узнали, где меня найти?

Джеймс попытался внять голосу рассудка – вспомнил, зачем пришел сюда.

– Камерон нашел меня и показал вашу записку, – ответил он. – И сообщил, что оставил вас здесь. Потому мы и поехали прямо сюда. Нам не пришлось вас искать. – Ему не хватало воздуха – казалось, он вот-вот задохнется. – А как вы узнали, что в меня стреляли?

Джорджетт тяжко вздохнула.

– Рандольф застал меня в коттедже, и он держал в руках ружье. Он сказал мне, что убил вас. Я испугалась за вас, хотя и не поверила ему. Но потом, когда нашла на дороге ваш бумажник, лежавший в луже крови, я поняла, что Рандольф ничего не придумал. Я нашла главу магистрата и написала записку, в которой просила Уильяма оказать ему содействие в поисках. Но я не делала того, в чем вы меня обвиняете. Я бы никогда ничего подобного не сделала.

Теперь Джеймс совсем растерялся. Он вдруг живо представил Джорджетт, беззащитную и безоружную, один на один с вооруженным кузеном и покрылся холодным потом от страха за нее.

– Бартон… Что он с вами сделал? – с трудом выговорил Джеймс.

– К счастью – ничего, – ответила Джорджетт, и на губах ее заиграла совершенно неуместная кокетливая улыбка. – Но о своем кузене я позаботилась.

Из груди Джеймса вырвался какой-то глухой звук, и глаза его расширились. Он в изумлении таращился на Джорджетт, потом наконец проговорил:

– Господи, вы ничего не делаете наполовину. Где вы оставили тело? Хотя… Нет-нет, молчите! Ничего не говорите. Я солиситор, и мне лучше не знать подробности. Мы заявим, что вы защищали себя, и…

– Я его не убивала, – перебила Джорджетт. – Просто ударила кочергой. – Джорджетт прикусила губу, потом добавила: – И я сказала, что убью его, если узнаю, что вы мертвы.

Джеймс молча смотрел на свою «жену». И чем дольше он на нее смотрел, тем больше ею восхищался. Материальных доказательств ее слов не было и не предвиделось, но зато теперь ее записке нашлось внятное объяснение. Джеймс поймал себя на том, что ухватился за это объяснение мертвой хваткой – как утопающий за соломинку. Она знала, что в него стреляли, потому что Рандольф ей об этом сообщил. Никакого заговора, никакой попытки убить его или шантажировать его родственников.

И он действительно ей дорог. Ему ужасно хотелось в это верить.

Еще больше сконфузившись, Джеймс провел рукой по волосам и произнес:

– Надо быть сильной женщиной, чтобы одолеть мужчину.

– Значит ли это, что вы меня простили? – спросила она, глядя на него широко распахнутыми умоляющими глазами.

– Не знаю, что и думать… – пробормотал Джеймс. Взгляд его скользнул по ее лицу и остановился на губах. Он хотел узнать правду, и он получил то, что хотел. И теперь все стало на место. – Впрочем, нет, знаю. Я думаю… Думаю, что я, возможно, вас люблю.

Мир Джорджетт, который все это время скользил вниз по наклонной, вдруг с резким толчком прекратил сползание в бездну.

Как мог он ее любить? Они ведь знали друг друга всего один день. И большую часть этого дня она была своевольной, упрямой, растрепанной… В общем, проявляла те качества, которые больше всего злили в ней ее первого мужа. Неужели она совершила невозможное и завоевала любовь этого мужчины? И самое главное – что теперь с этим делать?

Она взяла лицо Джеймса в ладони, расставив пальцы, тщательно следя за тем, чтобы не коснуться больных мест.

– Я люблю вас, – сказала она без малейших колебаний. И не имело значения то, что их знакомство измерялось часами, а не месяцами. Она точно знала, какие чувства испытывала к Джеймсу. Знала с того момента, как ее кузен объявил его мертвым.

– Но… могу ли я вам доверять? – сказал он неожиданно.

Джорджетт едва не задохнулась от этих слов.

– Я… Простите, что?..

– Доверие. Или его отсутствие. Вот в чем вопрос. – Он отстранился. – Не знаю, могу ли я доверять вам, Джорджетт. Могу ли доверить вам мое сердце, мой кошелек и… всю жизнь?

– Ваш кошелек лежит на столе, у кровати. Может, в следующий раз вы меня послушаете и положите его во внутренний карман. – С этим все решалось просто. Но с остальным дело было сложнее, и Джорджетт почувствовала страх. – Что же касается вашего сердца… Я не виню вас в том, что вы мне не доверяете. Я и сама не знаю, доверяю ли себе или своим чувствам к вам. – Она уставилась на покрывало. – Возможно, доверие придет со временем. Одного дня для этого мало.

Джеймс тяжело вздохнул.

– Еще вчера я тоже так думал, но, как оказалось, в жизни всякое бывает. И мы – тому подтверждение.

– Подтверждение? Чему именно? – Джорджетт подняла взгляд.

Он протянул к ней руку, и на мгновение ей почудилось, что он хотел помочь ей подняться. Но он вдруг сказал:

– Могу я попросить вас вернуть мне кольцо, леди Торолд?

И тотчас же ее мир сорвался в бездну. Джеймс просит вернуть ему кольцо?

Наверное, в этот момент сердце ее должно было вырваться из груди, но нет, оно замерло – как будто не вполне доверяло происходившему. Чуть помедлив, Джорджетт сняла печатку с пальца и протянула кольцо Джеймсу. Тот надел его на палец и провернул несколько раз.

Как и следовало ожидать, кольцо оказалось ему впору. Словно оно никогда ей не предназначалось.

Внезапно дверь за спиной Джеймса распахнулась. Джорджетт почувствовала опасность раньше, чем увидела. Она вскочила с кровати, готовая драться или бежать – в зависимости от обстоятельств. Рандольф, растрепанный и страшный – таким мог быть только безумец, – переступил порог.

И в этот момент Джорджетт подумала: «Если он убьет Джеймса, то пусть убьет и меня».

Глава 31

Все обошлось без прелюдий, без ненужных слов и угроз.

Рандольф набросился на Джеймса без предупреждения. На виске у него багровел след, в точности повторявший контуры загнутого конца кочерги. Но как же он избавился от пут? Это оставалось для Джорджетт загадкой. Впрочем, в отличие от танцев вязание узлов не очень-то ей удавалось.

А Рандольф между тем надвигался на мужчину, которого она любила, и Джорджетт чувствовала себя в этой ситуации совершенно бесполезной. Нет, кое-что она все же могла сделать. Могла закричать.

– Джеймс! – завизжала она. – Берегись!

Но он уже и так понял, с какой стороны ему грозила опасность, и успел обернуться даже раньше, чем она – закричать. Джеймс подставил руку, защищаясь от нападения, и тут же нанес противнику удар в лицо. Удивительно, но Рандольф не упал. Он устоял, хотя из носа его хлестала кровь. Лицо же перекосило от гнева. Джорджетт увидела, что зрачки кузена расширены, и она догадывалась, что было тому причиной. «Уж не принял ли он один из своих травяных отваров?» – подумала она.

Тут из коридора донесся чей-то топот, и в следующее мгновение Уильям и городской глава, мешая друг другу в дверях, ворвались в номер. Следом за ними вошел высокий худой мужчина, которого Джорджетт если и видела прежде, то не узнала. И без того маленькая комната, казалось, съежилась от такого количества разгоряченных мужчин.

– Помощь нужна?! – прорычал Уильям и с угрожающим видом шагнул к Джорджетт.

Джеймс покачал головой и поднял вверх ладонь, давая брату знать, чтобы тот оставался там, где стоял.

– Мне выпало удовольствие расквитаться с Бартоном лично, и я не позволю тебе вмешаться, – проворчал он.

– Бартон?.. – переспросил Уильям. – Так это тот самый мерзавец, что пытался тебя убить?

– Он самый. – Джеймс утер рукавом кровь с лица – разошелся один из недавно наложенных швов.

Джорджетт не сводила глаз с этой алой полоски. Весь израненный, Джеймс находился не в том состоянии, чтобы драться с накачавшимся каким-то дурманом безумцем – пусть даже таким худым и неловким, как Рандольф.

Но Джеймс то ли не заметил крови, то ли не захотел замечать. Он чуть присел, согнув ноги в коленях, и поманил Рандольфа пальцем. В другое время, в другой обстановке этот жест можно было бы даже назвать игривым. Но не здесь и не сейчас.

– Это нечестно! – возмутилась Джорджетт. На Джеймсе живого места не было, а Рандольф, возможно, не чувствовал ни боли, ни усталости. Кто знает, что за адская смесь текла у него сейчас в жилах?

Рандольф же глумливо ухмыльнулся, взглянув на нее.

– Спасибо, что задержала его у себя в номере до моего приезда. Теперь-то я с ним покончу.

Джорджетт от возмущения лишилась дара речи. Она только и могла, что беззвучно шевелить губами. Ей ведь с таким трудом удалось убедить Джеймса в том, что она никак не замешана в дьявольских интригах Рандольфа. И вот кузен вдруг… Какая бесстыдная, чудовищная ложь! Она была на грани отчаяния. Внезапно появившийся Рандольф разрушил хрупкое доверие, которое, кажется, начало восстанавливаться между нею и Джеймсом.

– Я ничего такого не делала! – закричала Джорджетт.

Но Рандольф не слушал ее. Он шел на Джеймса с занесенной для удара рукой.

Джорджетт в гневе обернулась к Уильяму.

– Сделайте же что-нибудь!

И он сделал: скрестил руки на груди и с усмешкой – словно наблюдал забавные кривляния марионеток в кукольном театре – сообщил:

– Мой брат не хочет, чтобы мы ему помогали.

Джорджетт бросилась к дравшимся мужчинам, чтобы остановить это безумие. Она не могла безучастно наблюдать за происходящим, как это делали друзья и брат Джеймса. Джорджетт осмотрелась в поисках подходящего предмета. Ночной горшок на этот раз не попался ей на глаза, но зато поблизости оказалось иное оружие, почти столь же тяжелое.

Кувшин для воды. Она схватила его и, выплеснув воду, попыталась улучить момент для удара.

– Пора! – крикнул Джеймс брату, пытаясь ее оттолкнуть. – Вот сейчас я бы не отказался от твоей помощи!

И в тот же миг крепкие руки схватили Джорджетт и оттащили в сторону. Она пыталась высвободиться, отчаянно размахивая фаянсовым кувшином. И тот в итоге разбился, ударившись о голову Уильяма Маккензи. Уильям в недоумении заморгал, выпучив глаза. Лицо же его сделалось пунцовым.

– Тихо, кошка бешеная, – прошептал он ей на ухо, обхватив за талию.

В результате Джорджетт оказалась в безвыходном положении. Отказавшись от борьбы, она закрыла глаза и приготовилась к худшему. Израненному Джеймсу ни за что не справиться с Рандольфом, чей боевой пыл, должно быть, подпитывало адское зелье, полученное из любимых им травок.

Внезапно раздался чей-то крик, а потом – глухой стук, вероятно, от падения на пол чего-то тяжелого. Когда Джорджетт наконец решилась приоткрыть один глаз, все уже было кончено. А Джеймс даже не очень запыхался.

– Человеческий череп немного крепче, чем мешок с опилками, – сообщил он, встряхнув натруженной рукой.

– Это верно, – раздался у Джорджетт над ухом бас Уильяма. – Зато и бить по нему веселее, чем по мешку с опилками. – Уильям даже не собирался ее освобождать.

– Как Бартон здесь оказался? Кто его надоумил подняться сюда? – проворчал Джеймс.

– Очевидно, он действовал так же, как и вы все. – Джорджетт вновь обрела голос. – Я попросила хозяина гостиницы сообщать любому, у кого есть для меня новости, где меня искать.

– Удивительно, что все пирующие сейчас в трактире не перекочевали сюда, – пробормотал Камерон. Он шагнул к Рандольфу, лежавшему на полу без сознания, и, брезгливо приподняв его безжизненную руку, попытался нащупать пульс. – Полагаю, с этим придется разбираться магистрату. Я всегда знал, что однажды ты заставишь меня отдуваться за твои ошибки, Маккензи. – Он потащил Рандольфа к открытой двери.

– Куда вы его? – спросила Джорджетт.

– Ночь в кутузке его отрезвит, если даже не вернет человеческий облик. – Камерон остановился, присел и забросил бесчувственное тело Рандольфа на крепкое плечо. – Хотя, боюсь, я не смогу проведать его до понедельника – Белтейн, знаете ли…

– А ты ничего не забыл?

Вопрос Уильяма, адресованный Камерону, заставил Джорджетт замереть от ужаса – она уже чувствовала себя пленницей. Джорджетт закрыла глаза, живо представив каменный мешок без окон с грязным ворохом соломы на полу. Ей вовсе не было жалко Рандольфа – он должен был знать, на что шел. Но неужели ей предстояло отправиться в тюрьму следом за кузеном? Ведь Рандольф назвал ее соучастницей в присутствии всех этих людей. Конечно, он оговорил ее, но допрашивать его сейчас не представлялось возможным. И что самое страшное, Джеймс ей не доверял.

Словно откуда-то издалека до нее донесся голос Камерона:

– Я думаю, что могу подождать с ее показаниями до понедельника.

Джорджетт открыла глаза.

– До понедельника? – пролепетала она.

В этот момент Уильям разжал тиски, но оказалось, что ноги ее не держат, так что ей пришлось ухватиться за него, чтобы не упасть.

– Да, – раздалось у нее над ухом. – Нам понадобятся ваши показания, чтобы упрятать его в тюрьму на всю жизнь. – Уильям понизил голос до шепота: – И спасибо за то, что пытались спасти моего брата. Я думаю, вы с ним отлично поладите.

Джорджетт медленно выпрямилась и обвела взглядом всех присутствующих. Мужчины же смотрели на нее с выражением замешательства на лицах.

Тут Джеймс взял что-то со стола у кровати и торжественно, словно драгоценный дар, протянул ей. Джорджетт едва не подавилась истерическим смехом, когда увидела, что именно он ей вручил.

Ее корсет! Джеймс вернул ей корсет! Да-да, тот самый!

Внезапно послышались шаги, а потом наступила тишина. Все разошлись, и остались только они вдвоем – она и Джеймс Маккензи. И он смотрел на нее как-то странно, смотрел так, словно не мог решить, то ли она опасная душевнобольная, от которой следовало держаться подальше, то ли – любовь всей его жизни, которую надлежало хранить и беречь как зеницу ока и никуда от себя не отпускать.

То есть все вернулось к тому, с чего начиналось.

Джорджетт стояла перед ним, вцепившись в корсет – словно его хотели вырвать у нее из рук, – и каждый разделявший их шаг был длиной в милю. Она сейчас походила на разгневанную фею: лицо – в ореоле растрепанных волос, а глаза – темно-серые озера, над которыми клубился туман.

– Почему? – спросила она.

– Что почему? – Джеймс сделал решительный шаг ей навстречу. Он не мог понять, что означало выражение ее лица. А впрочем… Что ж, теперь-то она знала, какой он на самом деле. Она увидела самое худшее, что было в нем. Он утратил контроль над собой и своими кулаками. И сделал это в ее присутствии.

Она судорожно сглотнула и спросила:

– Почему вы не поверили Рандольфу?

Почему он не поверил Рандольфу? Джеймс этого не знал. Но он точно знал, что Бартон – негодяй и лжец.

– Его заявление не было подкреплено уликами, – ответил он наконец.

– Но ведь нет и свидетельств, которые бы подтверждали ложность его заявления, – возразила Джорджетт.

Джеймс пристально посмотрел на нее.

– На самом деле есть, – сообщил он с улыбкой, так как все решил к тому моменту, когда сказал, что любит ее. – Ты оставила весьма отчетливый отпечаток кочерги на его физиономии. Браво, Джорджетт.

Она сделала неуверенный шаг ему навстречу.

– Но ты ведь сказал, что не доверяешь мне. – Джорджетт замерла.

«А может, она меня боится?» – подумал Джеймс. Но были ли у нее основания его бояться? Нет, пожалуй. Никогда он даже и помыслить не мог о том, чтобы ударить женщину. Более того, ему никогда не приходило на ум ударить того, кто этого не заслуживал.

Джорджетт нервно кусала губы. На платье ее от воды остались темные пятна. И Джеймс, гдядя на них, размышлял над тем, как и где она так намокла. Внезапно он осознал: ведь Джорджетт ударила своего кузена! Вернее – попыталась это сделать. Хотела ударить его кувшином с водой. Ради него, Джеймса!

Он стоял и смотрел на нее во все глаза, думая о том, какая из них получится феерическая пара. Наконец, собравшись с духом, сделал сразу два шага ей навстречу. Теперь он мог дотянуться до нее, если протянет руку. Она видела его с самой худшей стороны, но все еще была здесь.

– Я решил поверить в нас, – с ударением на последнем слове сказал Джеймс и тут же почувствовал необычайную легкость. Как приятно говорить правду! – Да, ты права, никаких доказательств и свидетельств у меня нет, зато есть интуиция. И интуиция мне подсказывает, что мы с тобой созданы друг для друга.

От удивления у нее открылся рот.

– Нельзя полностью доверять интуиции. Ведь твоя интуиция подсказывала тебе, что я воровка, не так ли?

– Да, это риск, – кивнул Джеймс с усмешкой. – Но риск, на который я иду сознательно.

Джорджетт сделала глубокий вдох, и глаза у нее стали огромными. А в следующий миг она уже была в его объятиях. Корсет выпал из рук и с громким стуком ударился об пол. Джеймс помнил, что точно такой же звук слышал ночью, после того как она с мучительно-сладостной медлительностью расшнуровала и сбросила корсет.

На ней тогда было слишком много одежды. Об этом ему тоже сообщила интуиция – или уже инстинкт?

Джеймс взял ее лицо в ладони и, почувствовав влагу у нее на щеках, стал покрывать ее лицо поцелуями, стараясь осушить слезы. Он поцеловал сначала один глаз, потом другой. Затем провел языком по длинным светлым ресницам и спросил:

– Чего ты хочешь, Джорджетт?

– Я хочу тебя, – ответила она без тени сомнения.

Он снова принялся ее целовать. Минуту спустя, чуть отстранившись, прошептал:

– Ты должна быть уверена, Джорджетт. Да, именно ты должна сделать выбор, не я. – И это была чистейшая правда. Свой выбор он уже давно сделал. Вернее, так: ему не приходилось выбирать – за ее улыбку он отдал бы жизнь. И он даст ей право выбора, а если она пожелает ему отказать, то быть посему. Хотя, судя по тому, с какой готовностью она откликалась на зов его тела, уговорить ее не составит труда – и черт с ним, с этим выбором!

Джорджетт отступила на шаг, чтобы видеть его глаза.

– О чем ты? Я ведь думала… Когда ты попросил вернуть кольцо, я подумала, что ты хочешь расстаться со мной.

Джеймс покачал головой. Ее интерпретация событий была так далека от правды, что он едва не засмеялся.

– Ты не так все поняла, любовь моя. Если мы нырнем в омут не глядя, твой шанс выйти сухой из воды будет упущен. Ты окажешься связанной со мной на всю жизнь. Я хочу, чтобы ты была уверена в том, что принимаешь верное решение. Так как же?

Он замер в ожидании, но Джорджетт не торопилась с ответом. Она ведь достаточно ясно выражала свои желания, причем неоднократно. Мечта же о том, что она захочет чего-то большего, чем требовал инстинкт, казалась несбыточной. Однако…

Джорджетт дотронулась до ворота платья и высвободила верхнюю пуговицу.

– Мистер Маккензи, – сказала она неожиданно звонко, – вы заставили меня пересмотреть мое отношение к замужеству.

Она расстегнула еще одну пуговицу, затем – еще одну. Ее нижняя рубашка призывно белела под платьем, и вырез на этой рубашке был очень даже смелым. Ложбинка в декольте манила и дразнила. Он хотел, чтобы она продолжала, но еще больше хотел, чтобы она сначала его поцеловала – в качестве доказательства добровольности своего выбора. Хотя, если подумать, поцелуй означал бы не так уж много, так как она его уже целовала… Три раза за день и еще – ночью. А он был все с тем же неутоленным желанием, от которого тело его, казалось, вот-вот взорвется. Нет, поцелуй в данном случае не слишком весомое свидетельство. Если только он не приведет к большему.

Глава 32

Она не знала, чего ожидать, и – что еще хуже – не знала, что делать.

Конечно, процесс был ей знаком. Два года она стойко переносила утомительные совокупления, но никогда не чувствовала того, что сейчас. Все тело ее, казалось, звенело, дрожащие пальцы, упрямо сражавшиеся с пуговицами лифа, покалывало от желания прикоснуться к Джеймсу.

Наконец она закончила расстегивать лиф и приподняла сначала одно плечо, потом – другое. После чего, сообразив, что без помощи рук не обойтись, спустила платье пониже, и оно, помедлив мгновение, смирилось с неизбежным и с печальным шелестом упало на пол. А Джорджетт, оставшаяся в тонкой батистовой рубашке и юбке, невольно поежилась, хотя было совсем не холодно.

Джеймс смотрел на нее с восхищением, а ей с трудом верилось, что она это делает; и, конечно же, она понятия не имела, правильно ли. Стойкое отвращение к наготе никогда не позволяло ей раздеваться перед мужчиной. Тем более она не могла представить, что способна это делать медленно, измеряя время не секундами, а короткими вздохами восхищения партнера. Однако реакция Джеймса говорила о том, что обнажаться, возможно, не такое уж плохое занятие, если имеешь мужество довести дело до конца.

Ее грудь, привычная к тесной клетке из китового уса, реагировала весьма бурно на непривычную свободу и далеко не целомудренный взгляд Джеймса. Прикосновение же сосков к тонкому батисту рубашки порождало чувственную дрожь, и Джорджетт бросало то в жар, то в холод.

Она упала в объятия Джеймса, закрыв глаза в томительном ожидании поцелуя, но он не торопил события. Пальцы его осторожно поглаживали какую-то очень чувствительную впадинку у нее на затылке. Потом он потянул за тесемку на талии – и юбка отправилась на пол следом за лифом.

Итак, полпути пройдено. Раздевание оказалось долгим делом.

Тут он вдруг опустился перед ней на колени. Наверное, не всякой женщине удавалось увидеть Джеймса Маккензи с такого ракурса. Возможно, она в Мореге – единственная, кто знает, что волосы у него на макушке такие же густые, как с боков. Она видела каждый стежок на его голове, а еще обнаружила трогательный мальчишеский вихор.

А между тем пальцы Джеймса действовали ловко и неутомимо. Он уже успел расстегнуть крючки ее панталон и подвязок, стащить с нее и то и другое – с этой задачей он справился быстро, – и теперь ему предстояло расшнуровать ботинки.

Только теперь Джорджетт наконец поняла, для чего придуманы бальные туфельки. Ах если бы на ней были туфельки, в этой томительной пытке ожиданием не возникло бы нужды!

Но Джеймс справился со шнурками с рекордной скоростью – и вот она уже предстала перед ним, прикрытая одним лишь тонким батистом.

Тут Джеймс поднялся с колен и, отступив на шаг, остановился, глядя на нее. Он ничего не делал – просто смотрел. Но разве не пришло время поцеловать ее?

Внезапно Джорджетт обнаружила, что вкусы ее изменились. Теперь ей при определенных обстоятельствах доставляло удовольствие то, чего она раньше терпеть не могла. Например, муж. Или нагота. Но что касается ожидания – то в этом взгляды ее не изменились. Она не любила ждать. И теперь, после того как она пересмотрела свое отношение к замужеству и наготе, ожидание переместилось на первую позицию в списке дел, которых следовало избегать любой ценой.

И потому она первая его поцеловала.

Джеймс стоном выразил свое одобрение, и от низких вибраций его голоса в голове у нее затуманилось, а руки и ноги безвольно обмякли, так что ей ничего не оставалось, как только прильнуть к нему в поисках опоры. И, прижавшись к нему, она почувствовала его возбуждение сквозь тонкий батист рубашки. Почувствовала – и вскрикнула.

Джеймс тотчас отстранился – правда, совсем чуть-чуть. Дышал же он тяжело и хрипло. Он начал стаскивать с себя сюртук, но эти движения причинили ему боль – давало о себе знать травмированное плечо.

– Дорогая, минутку, – сказал Маккензи, глядя на нее затуманившимися то ли от боли, то ли от страсти глазами.

– Тебе больно… – прошептала Джорджетт. Как же она успела забыть об этом?! Рана у него на лице больше не кровоточила, но сейчас, когда он снял сюртук, Джорджетт могла разглядеть сквозь дыру у него на рубашке ярко-красный рубец с левой стороны груди.

Джорджетт осмотрелась в поисках кувшина с водой и чистой тряпицы. Этот мужчина, столь самоотверженно защищавший ее… Конечно же, следовало промыть его раны. Увы, осколки кувшина, из которого она столь легкомысленно выплеснула воду, валялись на полу.

– Я пошлю за водой, – предложила Джорджетт. – И за чистыми полотенцами.

Джеймс с улыбкой посмотрел на нее и, склонив голову к плечу, заявил:

– Ты не одета для приема посетителей.

Щеки ее вспыхнули.

– Но я могу опять одеться!

Он накрыл ладонью ее грудь и снова улыбнулся:

– Усилия твои будут напрасными, любовь моя, потому что мне сразу же захочется опять тебя раздеть. – Джеймс провел пальцем по ее отвердевшему соску и добавил: – Разве только… Ты могла бы послать за бутылкой бренди. – В глазах его заплясали искорки. – Чтобы было как вчера.

– Я… я не пью бренди. – Пламя страсти уже охватило ее, и источник этого жара находился где-то внизу живота.

– Но мы его и не пили. – Он медленно провел пальцем по ее груди. – То есть не в том смысле, как ты себе это представляешь. Мы его смаковали. – Он указал пальцем на ее сосок. – Я брал немного в рот и целовал тебя здесь.

Грешные, грешные слова… Но не более грешные, чем его глаза. А палец между тем скользнул ниже, забрался ей под рубашку и продолжил путешествие по влажным завиткам между ног.

– И здесь, – прошептал он.

Джорджетт беззвучно вскрикнула, завороженная картиной, что рисовали его слова… и его палец, сейчас скользнувший в нее. Она закрыла глаза. Еще немного – и ноги перестанут ее держать. Но что-то во всем происходящем было не так. И она поняла, что именно. Она стояла почти нагая перед почти полностью одетым мужчиной.

Джорджетт с трудом разомкнула веки, и Джеймс, очевидно догадавшись, что ее беспокоило, с усмешкой взял ее за руки и поднес ладонь к своим брюкам. Она поняла, что он хотел ей сказать этим жестом. Скорее инстинкт, чем здравый смысл, заставил ее обхватить пальцами все еще прикрытый одеждой символ его мужества.

– А потом наступила твоя очередь, – прошептал он. – Ты смаковала бренди здесь, на мне.

Ее смущение было мимолетным, как вспышка молнии, и тотчас ушло, уступив место жгучему любопытству. Он говорил ей, что она прикасалась к нему… губами? Там?!

Джорджетт даже вообразить не могла, как делала что-либо подобное ночью, но вполне могла представить, как ей этого хотелось.

Она снова взглянула на Джеймса, а тот, казалось, раздевал ее взглядом, что было не трудно, ибо ее тонкая батистовая рубашка едва ли оставляла место воображению. Впрочем, она уже почти не смущалась, хотя еще месяц назад нырнула бы под одеяло, даже если бы все это происходило в полной темноте. Но сегодня она стояла перед Джеймсом обнаженная при свете лампы и ничего не имела против того, что он ее рассматривал.

– Красивая… – пробормотал он. Судя по всему, он никуда не торопился. Впрочем, оно и понятно, учитывая количество полученных им за сегодняшний день травм. Возможно, он просто не мог двигаться быстрее.

– Я слишком бледная, – сказала Джорджетт.

Но Джеймс тотчас покачал головой.

– Красивая, – повторил он. – Такая красивая, что больно глазам.

– Тогда, возможно, тебе стоит их закрыть. Не стоит рисковать еще и глазами, – со смехом добавила она.

– Позволь мне самому решать, чем рисковать, а чем нет, – ответил он с ухмылкой и принялся расстегивать пуговицы у себя на рубашке.

Но Джорджетт отстранила его руки и сама принялась за дело. И он позволил ей раздеть его, позволил стащить с него рубашку, расстегнуть брюки и даже спустить их. Но тут возникла проблема с сапогами. И вид у него был такой смешной и нелепый, что Джорджетт едва удержалась от смеха. Но в конце концов благодаря ее усилиям Джеймс Маккензи все же оказался более или менее раздет. И тогда она ему приказала:

– В кровать! – И указала пальцем направление движения.

Джеймс послушно побрел со спущенными штанами к кровати и сел на край. И тогда Джорджетт, опустившись на колени, принялась стаскивать с него сапоги.

– Мало опыта с раздеванием взрослого мужчины, да? – Он посмотрел на нее сверху вниз.

Она подняла голову.

– Я не знала, что такой опыт мне понадобится.

Он позволил ей наконец полностью стащить с него брюки. И сидел смирно, когда Джорджетт снимала с него кальсоны и носки. Причем все это время он смотрел на нее с той особой улыбкой, в которой вожделение на равных правах присутствовало с нежностью. Но улыбка тотчас исчезла, когда она наклонилась к его возбудившейся плоти, вздымавшейся между ног. Судорожно сглотнув, он прохрипел:

– Ты и впрямь ничего не делаешь наполовину, верно?

– А ты хочешь только половины? – Она взглянула на него с лукавой улыбкой.

– Я хочу тебя всю, Джорджетт. Чопорную леди, дерзкую обольстительницу и бесстрашную защитницу. – Он едва заметно усмехнулся. – Что касается двух первых твоих ипостасей – тут не к чему придраться, но в отношении последнего у меня есть кое-какие претензии. Мне придется дать тебе несколько уроков, если ты и дальше собираешься истреблять наиболее достойных мужчин с помощью изделий из фаянса.

Джорджетт снова подняла голову и внимательно посмотрела на него. Ее настолько изумила первая часть им сказанного, что оставшаяся пролетела мимо ушей. Он хочет, чтобы она была чопорной? Очень нелогичное заявление, особенно с учетом того, чем она сейчас занималась.

Нет, в этот момент она чувствовала себя скорее дерзкой обольстительницей.

Джорджетт улыбнулась и облизала губы. Увы, она понятия не имела о том, чем занималась с Джеймсом ночью. В ее распоряжении были лишь догадки и все, что она слышала от других.

Но женское чутье оказалось в данном конкретном случае проницательнее разума. Оно, это чутье, и подсказало ей, как действовать.

Снова склонившись над возбужденной мужской плотью, Джорджетт провела по ней языком, затем поцеловала. Джеймс не выдержал и, громко застонав, наклонился, подхватил ее под мышки и, приподняв, уложил на кровать.

– Дорогая, ночью я не смог долго продержаться при таком усиленном внимании, поэтому предпочел бы, чтобы наш сегодняшний праздник продлился немного дольше.

По телу Джорджетт пробежала дрожь. Она была полностью согласна с мужем, нависавшим над ней. Улыбнувшись, он провел ладонью по ее груди, потом принялся легонько теребить соски. Джорджетт тихонько застонала, наслаждаясь его ласками. В какой-то момент она осторожно провела пальцами по его зашитой щеке и подумала: «Тут останется шрам, в этом не может быть сомнений». Затем руки ее вспорхнули к его волосам, и пальцы запутались в темных кудрях. Рана на голове – та самая, что она нанесла ему собственноручно, – скорее всего, прекрасно заживет, так что и следов не останется. Рана же на груди оказалась неглубокой, это была почти царапина, так что ничего страшного. А вот – черный кровоподтек на ноге. Взгляд ее задержался на этом синяке. Но где Джеймс мог его получить?

– Нравится то, что ты видишь? – послышался его голос.

Джорджетт встретилась с ним взглядом и покраснела. Оказывается, он заметил, чем она занималась.

– Нет, – ответила она со вздохом. – У тебя слишком уж много всяких травм.

– Есть места, которые болят сильнее.

Она насторожилась.

– Что? Где?..

Джеймс пожал плечами, которыми она могла бы любоваться всю жизнь. Любоваться игрой его мускулов…

– Недостаток внимания может быть весьма болезненным.

– Я не хотела… причинять вам боль. – пролепетала Джорджетт.

Она хотела совсем другого! Хотела этого, пожалуй, с того момента, как увидела его рядом с собой в постели этим утром. Но тогда он был цел и невредим, а теперь… Казалось, раны его смотрели на нее с осуждением. Как он вообще мог говорить? Другого бы хватило только на стоны.

– Все эти травмы просто царапины, – успокоил ее Джеймс. – А вот та часть моего тела, которая обделена твоим вниманием… Ох, она ужасно страдает.

Джорджетт издала нервный смешок.

– Я в вашем распоряжении, сэр. – Кто она такая, чтобы говорить ему, на что он способен, а на что – нет? Джеймс не раз удивлял ее сегодня стремительностью изменений своих намерений. И она с нетерпением ждала еще чего-нибудь новенького.

Тут он взял в ладони ее лицо и, поглаживая пальцами по волосам, приблизил губы к ее губам. Поцелуй его был нежным и одновременно настойчивым и страстным, так что Джорджетт сразу поняла: он переполнен жизненной силой… и очень возбужден.

Она выгнулась ему навстречу, поражаясь тому, как ее тело додумалось до столь бесстыдного приглашения. Грудь ее соприкоснулась с его грудью, поросшей жесткими волосками, и Джорджетт невольно вскрикнула. Ноги ее, похоже, сами знали, что им делать, – потому что тотчас обвились вокруг его бедер.

И тот же миг он вошел в нее, замер на мгновение. А она, Джорджетт, была давно готова и открыта для него – она жаждала его. С ним все было по-другому – совсем не так, как когда-то с первым мужем.

Джорджетт запрокинула голову, когда он начал двигаться над ней. И она снова убедилась в том, что Джеймс совсем другой. Она привыкла к тому, что это надо сносить молча, мечтая о том, чтобы все побыстрее закончилось. Но сейчас, с Джеймсом… О, ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

В какой-то момент Джорджетт потеряла счет времени – и потерялась в пространстве. Она закрыла глаза, и остались одни лишь ощущения. Но она безошибочно приближалась к тому, о чем шептались знакомые женщины. Она была… на пороге открытия! Ей уже верилось, что это еще может с ней случиться. С каждым мгновением крепла ее уверенность в том, что она придет к желанной развязке и что Джеймс ее дождется. Она доверяла ему, доверяла абсолютно. Именно поэтому она не спешила, целиком сосредоточившись на тех поразительных ощущениях, что дарил ей этот извечный танец.

Она думала, что оно подступит медленно, – но нет, ее словно захлестнуло громадной волной, и эта волна безжалостно швыряла ее то вверх, то вниз, прежде чем выбросить на берег. И она закричала, но Джеймс тотчас зажал ее губы своими губами – как будто хотел заглушить ее крик, чтобы он не проник сквозь стены и не был услышан теми, кому не предназначался. Затем, ласково улыбнувшись ей, Джеймс прошептал:

– Умница, девочка…

Он внимательно смотрел на нее, приподнявшись на локте, и ей вдруг показалось, что в его взгляде появилось нечто особенное, что-то такое… чего раньше не было.

– Продолжай! – приказала она.

И он повиновался, ее услужливый партнер. Джеймс снова начал двигаться и – невероятно! – вновь заставил ее испытать то, что до сего дня казалось ей невозможным. Но на этот раз все длилось дольше. Интересно почему? Возможно, те незабываемые ощущения, которые она познала только на двадцать седьмом году жизни, всякий раз бывали немного иными…

Как бы то ни было, но она поняла, что это снова было оно. Причем Джеймс отстал от нее ненамного – почти в тот же миг она почувствовала, как по его телу прокатилась дрожь, после чего губы их слились в поцелуе.

Он чувствовал себя словно в раю и едва в состоянии был поверить своему счастью. Просто чудо, если у него все швы остались целыми. Забавно, что тело забывает о боли, когда обнимаешь ту, которую любишь.

А она неподвижно лежала в его объятиях, и тело ее покрывали мелкие бисеринки пота. Он знал, что если снова поцелует ее, то почувствует привкус соли. «Соль ее удовлетворения», – подумал Джеймс с усмешкой. Он не сомневался в том, что заставил ее испытать исключительное удовольствие, как не сомневался и в том, что с ней это случилось впервые. Что ж, хорошо уже то, что это останется у нее в памяти.

Из-за закрытого окна доносились звуки оркестра. Музыка играла весь последний час – и вдруг воцарилась тишина. А потом раздался выстрел. И следом – второй. Джеймс невольно вздрогнул – сказались тревоги минувшего дня.

Джорджетт рывком приподнялась; глаза ее были широко раскрыты.

– Что это было?

Пожав плечами, Джеймс пробормотал:

– Полночь… Вообще-то стрелять не положено. Но каждый год некоторые напиваются и начинают палить из мушкетов. Так что Камерону работы прибавится.

Джорджетт опустила голову ему на плечо. Взгляд ее потеплел.

– Да, полночь. Теперь мы знаем друг друга дольше, чем один день. А ведь кажется, что мы уже давно знакомы, верно?

– Все равно мало. Мне нужна вся жизнь.

Джеймс встал с постели. Ноги его чуть подкашивались, но голова была ясной, как никогда. И это хорошо. Потому что ясная голова очень ему понадобится. Он не хотел свалять дурака.

Брюки его валялись на полу, и он поднял их. Когда повернулся к Джорджетт, то увидел, что она смотрит на него с выражением озадаченности на лице.

– Но… ты же забрал свое кольцо, – сказала она. – Я думала…

Джеймс покачал головой:

– Нет-нет. Мы женаты, и я тебя не отпущу. – Джорджетт открыла рот, но он еще не все сказал. – И выбор был за тобой. Не забывай об этом, когда будешь злиться на меня и искать ночной горшок, чтобы сорвать на мне злость. Ты меня выбрала. Так что пеняй на себя.

Улыбка озарила ее лицо. Серые глаза, блестящие от слез, пристально вглядывались в него. И он тотчас почувствовал шевеление в причинном месте. Невероятно, но факт!

– Но как же… – Она умолкла; у нее перехватило дыхание.

А Джеймс достал кольцо-талисман из кармана брюк, опустился на колени перед кроватью и надел его ей на палец.

– Мы только что консуммировали наш брак. Очень приятно познакомиться, миссис Маккензи.

Глава 33

Он взял ее холодную негнущуюся руку и поцеловал.

– Это кольцо моей бабушки, дорогая. Теперь ты понимаешь, почему я попросил тебя вернуть мне печатку. Пришло время вспомнить, что я Килмарти, и делать то, что должен делать мужчина моего рода.

– Даже не знаю, что сказать… – призналась Джорджетт. Слезы, что стояли в ее глазах, теперь полились ручьем. – Разве что… Я согласна.

Джеймс тихо засмеялся, целуя ее запястье.

– Ты с этим немного запоздала. Теперь ни один суд в Шотландии не сможет аннулировать наш брак.

Она улыбнулась: возможно, немного стыдливо, но скорее с облегчением.

– Я знаю, что твой дом – в Англии, – продолжал он, торопясь уладить вопросы, которые, впрочем, считал второстепенными. – Так что мы можем переехать в Лондон, как только я заработаю достаточно денег.

– Деньги?.. Тебе не хватает денег?..

Взгляд его упал на столик с лежавшим на нем бумажником. Бумажник был легче, чем ему хотелось бы, но даже этой суммы могло хватить для начала.

– Я думаю, мне понадобится месяцев шесть, от силы год, чтобы заработать достаточно денег и начать практику в Лондоне. – Он перевел взгляд с кошелька на Джорджетт. – А до той поры нам придется пожить здесь. Ты ведь не имеешь ничего против? Мы могли бы пожить в Килмарти, у моих. Или, если захочешь, снимем маленький домик недалеко от города. Как скажешь, так и будет. Лишь бы ты была счастлива.

Она смотрела на него в растерянности.

– Ты… Ты разве не знаешь?..

Джеймс замер, внезапно почувствовав себя очень уязвимым.

– Что я должен знать?

Джорджетт простодушно улыбалась ему.

– Я богата, Джеймс.

Брови его поползли на лоб.

– Богата?

Она кивнула:

– Да, разумеется. Как ты думаешь, почему я предложила тебе двести фунтов за то, чтобы без проволочек уладить вопрос о признании брака недействительным?

Джеймс не ожидал такого поворота.

– Я не знал, что ты располагаешь деньгами. Считал, что ты выдумываешь.

– Зачем мне выдумывать?

Джеймс только сейчас заметил, что все еще сжимает ее руку.

– Еще не такое придумаешь, если тебе грозят тюрьмой.

Джорджетт широко улыбнулась:

– А тебе не приходило в голову спросить себя, почему Рандольф так стремился на мне жениться?

– Ну… Ты красивая женщина, – пробормотал Джеймс. – Любой мужчина захотел бы на тебе жениться.

Джорджетт покачала головой:

– Не я ему была нужна, Джеймс, а мое состояние.

Он судорожно сглотнул. Ему вдруг стало не по себе. Особенно страдала его гордость.

– Сколько у тебя?.. – с усилием прошептал он.

– Столько, что Рандольф Бартон решил тебя убить, чтобы расчистить себе путь.

Джеймс тяжело вздохнул. Да-а, такого поворота он никак не ожидал. Он не искал богатую невесту и не хотел жениться на приданом и теперь начал сомневаться, что поступил правильно, закрыв для нее и для себя путь к отступлению. Все было проще, когда единственным решающим фактором была любовь. Или ее отсутствие.

– Я не хочу твоих денег, Джорджетт.

Она подалась к нему и коснулась обнаженной грудью его груди.

– Я знаю, – прошептала она. – Именно по этой причине я хочу поделиться ими с тобой.

«Как хорошо», – подумал Джеймс, имея в виду их физический контакт. Что же касается ее слов, то у него, кажется, появилась идея (из-за окна снова доносилась музыка и слышались одобрительные крики веселившихся горожан)…

– Я сам хочу зарабатывать, – заявил Джеймс. – Мы положим твои деньги в трастовый фонд – так, чтобы они были твоими, только твоими.

Джорджетт вздохнула с некоторым раздражением.

– Но я могу их тратить так, как сочту нужным.

– Конечно.

Она вдруг улыбнулась:

– Тогда я хочу купить для нас с тобой дом. Мне же надо где-то поселить свою горничную. – Джорджетт снова улыбнулась. – И моего котенка. Боюсь, мистер Макрори будет на этом настаивать. – Она поднесла руку к виску, потом воскликнула: – Да, и собаку тоже! Сегодня я приобрела и собаку. Возможно, ты еще об этом не знаешь.

Джеймс ухмыльнулся и пробормотал:

– А вы не теряли времени даром, миссис Маккензи. – Он поцеловал жену в лоб. – Мы сделаем все, что ты захочешь. Мне все равно, где жить, главное – мы будем вместе.

В глазах Джорджетт появился похотливый блеск. И теперь Джеймс точно знал: сколько бы им ни отмерила судьба, ему никогда не наскучит наблюдать ее превращение из чопорной мисс в тигрицу.

Она провела пальцами по той части его тела, которая в данный момент интересовала ее больше всего, и с лукавой улыбкой спросила:

– Ты чувствуешь себя в силах продержаться еще часок-другой? Если да – то у меня есть очень сильное желание потанцевать с моим новым мужем.

Едва Джорджетт это сказала, как оркестр за окном заиграл шотландскую джигу.

Джеймс помог жене подняться, зашнуровал на ней корсет и застегнул все мелкие пуговички лифа с проворством опытной горничной. Внезапно он поймал себя на мысли, что с удовольствием будет одевать Джорджетт и с еще большим удовольствием раздевать потом.

Через некоторое время она стояла рядом с ним, полностью одетая. Приподнявшись на цыпочки, Джорджетт поцеловала мужа, а тот с улыбкой подумал: «Спасибо тому, кто изобрел ночные горшки. Без горшка, пожалуй, конец был бы совсем другой».

Люди на улице даже не думали расходиться – веселье было в самом разгаре. Уши закладывало от грохота, а жар от праздничного костра проникал, казалось, во все поры; лицо Джорджетт горело от этого жара. И куда бы она ни посмотрела, повсюду были танцующие пары. Мужчины и женщины обнимали друг друга в танце. И целовались.

И на сей раз Джорджетт среди всех этих людей чувствовала себя как дома.

Крепко схватив Джеймса за руку, она потащила его сквозь толпу к деревянному помосту для танцев. Когда же они взошли на него, он низко поклонился ей и сказал:

– Миссис Маккензи, – в глазах его плясали озорные огоньки, – вы не окажете чести своему мужу, станцевав с ним вальс?

Джеймс Маккензи оказался менее искусным в танцах, чем в занятиях более интимного свойства. Возможно, это объяснялось тем, что он жалел больную ногу, или тем, что из-за травмы головы его слегка уводило в сторону. Хотя, возможно – это объяснение представлялось наиболее правдоподобным, – все дело было в том, что она оказалась далеко не идеальной партнершей и постоянно сбивалась (ритм здешней музыки был быстрее того, к которому она привыкла в Лондоне).

Джорджетт прильнула к партнеру, доверив ему вести ее в бесконечном кружении, и с нетерпением ждала того момента, когда они вернутся в маленькую комнатку над «Синим гусаком».

– Рад видеть, что ты нашел свою жену, Маккензи! – внезапно раздался чей-то крик.

– В следующий раз свяжи ее, чтобы избавить себя от неприятностей!

– Покажи ей, что такое шотландский горец!

– Почему бы тебе ее не поцеловать? – Этот голос был тише и прозвучал с более близкого расстояния. Джорджетт повернула голову и увидела Уильяма Маккензи. Тот хлопнул Джеймса по спине. – Рад, что все получилось, братишка Джемми.

А потом он пропал, затерялся среди бешено кружившихся пар. Джорджетт осмотрелась, пытаясь понять, куда он исчез, но вместо Уильяма увидела Макрори. Мясник танцевал с дородной светловолосой женщиной, посматривавшей на него так, что, казалось, вот-вот съест. Мимо них пронеслись, кружась в танце, Элси и Джозеф Ротвен. Они танцевали, крепко прижавшись друг к другу, и, глядя на них, Джорджетт подумала: «К концу ночи Джозеф получит еще один первый опыт, который не забудет всю жизнь».

Деревянный помост дрожал от топота сотен ног, и сердца стучали в такт музыке. Джорджетт посмотрела мужу в глаза, и тот вдруг спросил:

– Теперь, когда узнала, какой я танцор, ты не пожалела о своем выборе?

Джорджетт с улыбкой покачала головой. Она сделала свой выбор и никогда о нем не пожалеет.

Музыка еще играла, но Джеймс, перестав кружить жену в танце, взял в ладони ее лицо и тихо сказал:

– Помнишь, миссис Маккензи, что поцелуй в ночь Белтейна – дань традиции?

Она кивнула и закрыла глаза. Губы его коснулись ее губ. Может, танцевать он и не умел, зато целовался Джеймс Маккензи мастерски.

И в тот же миг все: жар от костра, дрожание деревянного помоста, ликующие крики праздничной толпы – отступило куда-то, и остались только они вдвоем.

Джорджетт все еще не любила бренди, хотя способ применения этого напитка, описанный Джеймсом ранее, пробудил у нее жгучее любопытство. Она по-прежнему не любила ждать, хотя и признавала, что промедление порой рождало предвкушение столь сладостное, что оно казалось сродни наслаждению. И она готова была пересмотреть свое отношение к наготе, что уже вполне наглядно продемонстрировала. Но что касается мужа… Ее отношение к этому предмету претерпело полную трансформацию. И она не могла дождаться возможности это доказать.

Примечания

1

С 1753 г. для заключения легального брака следовало обязательно трижды провести процедуру еженедельного оглашения, после чего можно было венчаться – в церковной книге делалась соответствующая запись. Существовала возможность ускорить венчание, избежав процедуры оглашения, но для этого требовалась специальная лицензия, которую можно было получить либо при определенных обстоятельствах (добрачная беременность, разные вероисповедания жениха и невесты, слишком большая разница в возрасте и т. п.), либо заплатив приличную сумму. – (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg