«Алый лев»

Алый лев (fb2) - Алый лев (пер. А. Н. Ставрогина) (Вильгельм Маршал - 2) 2768K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Элизабет Чедвик (Англия)

Элизабет Чедвик Алый лев

Благодарности

Я бы хотела занять страницу перечислением тех людей, которым я благодарна за помощь в написании «Алого льва». В первую очередь, должна сказать, что эта работа не увидела бы свет без исследовательской работы моей доброй подруги Элисон Кинг, которая разыскала для меня исключительные подробности, касающиеся жизни Вильгельма Маршала, его жены Изабель и окружавших их людей. Ответственность за любые ошибки, связанные с интерпретацией этих подробностей, лежит только на мне. Я также признательна профессору Джиллиан Поллак за ее экскурсы в бытовой уклад тринадцатого столетия и Тамаре Маццеи за то, что она помогла мне связать вместе линии Алаис де Бетюн и Вильгельма де Фора.

Мне всегда и во всем помогала Кэрол Блейк, мой литературный агент. И я хочу сказать ей большое спасибо за те усилия, которые она прилагала, работая с моими произведениями, и за ее дружескую поддержку. Я благодарю также моих чудесных редакторов: Барбару Дэниел, Джоанну Дикинсон и Шину-Маргот Лавель. И еще Риченду Тодд за то, как стойко она выдержала головную боль из-за выстраивания верной последовательности дат и времен года. Ведь именно ей пришлось перечитывать несколько черновых вариантов книги!

Я должна поблагодарить членов сетевых сообществ «Пенманревю», а также «Френд энд Райтерз» за их поддержку, дружбу и за то, как с ними весело. Не много найдется мест, где писатель может размышлять на тему нижнего белья Томаса Беккета без угрозы показаться чудаком!

Я благодарна моему любимому мужу, Роджеру, который всегда является для меня той самой тихой гаванью и бережет мое личное пространство, такое необходимое для написания книг.

Глава 1

Крепость Лонгевиль, Нормандия, весна 1197 года

Изабель де Клер, графиня Ленстерская и Стригильская, жена маршала короля Ричарда, рожала четвертого ребенка.

— Попкой вперед, — сообщила повитуха, вытирая руки полотенцем. — Зуб даю, что мальчик, с ними всегда больше мучений.

Изабель закрыла глаза и откинулась на гору подушек. С утра схватки стали определенно более частыми и болезненными. Ее служанки расплели ей волосы, чтобы и ребенка в ее утробе ничто не связывало, и густые, цвета спелой пшеницы пряди рассыпались по ее плечам и набухшим грудям, окутывая выступающий горой живот.

«Он» уже опоздал. Ее муж надеялся поприветствовать своего нового отпрыска перед тем, как десять дней назад отправился на войну, но вместо этого им пришлось удовольствоваться поцелуем с расстояния вытянутой руки: ее живот высился между ними словно гора. Был май. Если она выживет, рожая этого ребенка, и муж выживет в летних военных действиях, они увидятся только осенью. А сейчас он был где-то далеко в Бовези с сюзереном, а ей хотелось бы быть где угодно, только не в этой душной комнате, рожая ребенка.

Схватка, поднявшись снизу позвоночника, стянула ее нутро. Боль расцвела внизу живота, заставив ее вскрикнуть и сжать кулаки.

— Когда хвостом вперед, всегда больнее, — повитуха неодобрительно взглянула на Изабель. — Этот у вас не первый, так что вы знаете, чего ждать. Детям, которые приходят в мир задницей вперед, нелегко приходится. Голова выходит последней, а для ребенка это нехорошо. Лучше помолитесь святой Маргарите о помощи.

Она указала на раскрашенную деревянную статую, стоящую на дорожном сундуке у кровати и окруженную жертвенными свечами.

— Я ей молилась с тот самого дня, как узнала, что жду ребенка, — раздраженно сказала Изабель, умолчав о том, что переношенный ребенок в неправильном положении — это не совсем то, что можно назвать благословенной наградой за ее религиозное рвение. Она терпеть не могла эту статую. Кто бы ее ни вырезал, он придал ее лицу ханжеское выражение, сильно походившее на самодовольную ухмылку.

Следующая схватка вцепилась в нее намертво, и ей захотелось тужиться. Повитуха сделала знак девушке, помогавшей ей, и устроилась между бедер Изабель.

— Нужно вызвать капеллана, чтобы ребенка сразу окрестить, — сообщила она; из-за разделявшего их покрывала ее было плохо слышно. — Имя придумали?

— Гилберт, если мальчик, и Изабель, если девочка, — прошипела сквозь зубы Изабель, склонившись вниз. Боль отступила. Откинувшись на подушки и выдохнув, она велела одной из своих служанок позвать отца Вальтера и попросить подождать в прихожей.

Ее накрыло следующей волной боли, затем следующей, потом еще одной, яростной и тяжелой; теперь, когда ее тело рвалось выпустить ребенка из утробы наружу, пощады не было. Она всхлипнула и застонала от натуги, связки натянулись до предела, и она вцепилась руками в своих служанок так крепко, что еще долго потом на их коже оставались следы.

Внезапно она почувствовала всплеск тепла между бедер и прикосновение рук повитухи.

— А, — удовлетворенно крякнула та, — мальчик, как я и говорила. Ха-ха, да с отличными причиндалами! Посмотрим-ка, удастся ли нам сохранить тебе жизнь, чтобы ты мог попозже ими воспользоваться, а? Потужьтесь еще, миледи. Не так быстро, не так сильно. Теперь осторожно.

Изабель прикусила губу и постаралась не тужиться изо всех сил, как подсказывали ей инстинкты. Взяв ребенка за лодыжки, повитуха легонько потянула его наверх, к животу Изабель. Когда его рот и нос показались из родового канала, она освободила их от крови и слизи, а затем аккуратно вытянула на свет и всю его головку.

Опершись на локти, Изабель смотрела на ребенка, распластанного у нее на животе, будто утопленник, потерпевший кораблекрушение и выброшенный на берег. Он был серовато-голубого цвета и не шевелился. Ее охватила паника:

— Святая Маргарита, неужели он?..

Женщина приподняла ребенка за лодыжки, аккуратно покачала и два раза резко шлепнула по ягодицам. Его тельце вздрогнуло, маленькая грудная клетка приподнялась, и воздух наполнился протестующим криком, сперва неуверенным, но набирающим силу и заливающим его тело живым, розовым цветом.

С ребенком на руках повитуха повернулась к Изабель; от улыбки морщинки на ее щеках стали еще глубже.

— Просто надо было немного подтолкнуть, — сказала она. — Но лучше, чтобы священник его поскорее окрестил: пусть опасности останутся позади.

Она завернула его в теплое полотенце и передала Изабель.

Пуповину перерезали, послед унесли, чтобы закопать. Изабель смотрела на искаженное пережитым рождением, сморщенное личико своего сына и, все еще беспокоясь, прислушивалась к его неглубокому дыханию. На личике с тонкими чертами застыло озадаченное, чуть вопросительное выражение. Его маленькие ручки были сжаты в кулачки, словно он приготовился защищаться от мира, в который был так жестко выброшен.

— Гилберт, — мягко произнесла она. — Интересно, кого из тебя сделает твой отец?

Она легонько подула ему на щеку и протянула указательный палец — малыш тут же обхватил его своей крошечной ручкой. Мгновение спустя она подняла взгляд от ребенка к мягкому голубому небу в проеме арочного окна комнаты, в которой находилась. Ее дело было почти закончено, и, если только, сохрани Боже, она не подхватила родильную лихорадку, скоро она будет на ногах. Святую Маргариту можно отблагодарить подношением, а потом упаковать в дорожный сундук и убрать подальше, пока снова не понадобится. Теперь она должна помолиться о безопасности мужа и попросить Господа вернуть его домой целого и невредимого, чтобы он мог увидеть новорожденного сына.

Взятие замка Мильи продвигалось не слишком успешно, вернее сказать, просто тащилось черепашьим шагом. Сощурив глаза, Вильгельм Маршал смотрел через ров на стены замка и тихонько чертыхался; его взгляд был прикован к солдатам, которые карабкались наверх по ступенькам раздвижных лестниц, как муравьи по соломинке. Войска короля Ричарда пытались взять замок штурмом и вырвать его из лап мятежного коннетабля.

— Да поторопитесь же, Бога ради! — бывший оруженосец Вильгельма, а теперь один из его рыцарей, Жан Дэрли, переминался с ноги на ногу, закусив губу и то сжимая, то разжимая кулаки.

Защитники укреплений пытались сбросить лестницы со стен, пока вес находящихся на них врагов не стал слишком велик, чтобы это осуществить. Атакующих накрывало дождем арбалетных стрел и камней. Те, в кого они попадали, падали с лестниц в ров, одни беззвучно, другие с криками.

— Она упадет, помоги им Бог! — с мукой в голосе воскликнул Жан, видя, что попытки защитников крепости просунуть балку между стеной и лестницей увенчались успехом и лестница начала отходить от стены.

— Мой щит, — скомандовал Вильгельм своему оруженосцу.

Лестница отошла от стены и повалилась, сбрасывая солдат в ров и на берег. Леденящие душу крики раздавленных и покалеченных слились с шумом сражения. Те немногие, кому посчастливилось уцелеть, ползли или отходили, хромая, на безопасное расстояние, но гораздо больше было тех, кто остался лежать разбитым, умирая, посреди разбросанных обломков осадной лестницы. Со стены раздались непристойные и радостные возгласы, и смертоносный дождь возобновился.

Вильгельм продел руку в петли щита. Алый лев, впившийся когтями в землю, на зеленом с золотым фоне — цвета Маршалов, о которых ходили легенды, — воззрился на стены, охваченные битвой. Нужно было что-то делать, причем срочно. Если им не удастся пробиться к проходам на крепостной стене, им придется выбирать между осадой крепости и ждать, пока эти ублюдки перемрут от голода, или отступить и зализывать раны своего честолюбия. А, поскольку у короля Ричарда не было ни терпения, ни выдержки, оба исходы были невозможны. Он не мог позволить себе ждать и не мог позволить себе проиграть. Вильгельм бросил взгляд вдоль берега и отыскал глазами королевский стяг. Стоя под потрепанным ветром красным с золотым знаменем, король Ричард одной рукой дергал себя за темно-рыжую бороду, а другой быстро жестикулировал, говоря о чем-то командиру наемников Меркадье.

С новой лестницей группа наемников устремилась по временному мосту из теса, переброшенному через ров, уворачиваясь от ожесточенного града снарядов, летевших со стен. Большинство не достигло своей цели или отскочило от щитов, но одного воина ранило в грудь арбалетной стрелой, а другому перебило пальцы камнем из пращи. Не смущаясь потерями, остальные быстро вбили ножки лестницы в мягкий грунт берега и уперли другой конец в стену.

Эта решительная вылазка отряда, возглавляемого фламандским рыцарем Ги де ла Брюйером, могла привести к победе, и сражение так и закипело. Вильгельм взял из рук своего оруженосца шлем с открытым забралом и надел его, прилаживая перемычку под носом так, чтобы было удобно.

— Мощи Господни, у этих сукиных детей появились вилы, — сплюнул Жан.

Вильгельм выругался. Двое защитников крепости высовывали из бойницы тяжелые вилы, стараясь насадить на них жертву. Вильгельм видел, как им удалось подцепить край плаща Брюйера, угрожая стащить его с перекладины. Нагруженная лестница зловеще заскребла по стене, грозя последовать примеру своей предшественницы и сбросить всех в ров.

Вильгельм отдал команду своим рыцарям. Прикрываясь щитом, он перебежал через бревенчатый мост и вскарабкался на вал к новой лестнице. Оттолкнув воина, который уже было собирался ступить на первую перекладину, он принялся карабкаться наверх. Он не думал о защитниках крепости и о том, что они делают, чтобы оттолкнуть лестницу или сбросить его с нее. Ему было необходимо сейчас одержать верх, прежде чем все это обернется поражением.

Он чувствовал, как лестница дрожит под весом людей, поднимающихся за ним, как она становится тяжелее и устойчивее, и понимал, что они ставят свои жизни на кон так же, как он свою. Кровь стучала у него в ушах, заглушая другие звуки. Он не смотрел вниз, просто карабкался наверх, перекладина за перекладиной; вцепляясь в грубые серые шесты, чувствуя их через подошвы своих сапог. Схватиться, шагнуть, схватиться, шагнуть. Ближе, ближе. Почти там. Приготовившись к следующему броску, Вильгельм почувствовал, как перекладина перед ним задрожала, и понял, что защитники крепости вот-вот оттолкнут лестницу от стены. Внутри него все сжалось в комок. Глядя на последнюю перекладину, он словно превратился весь в одно направленное движение. Он дотянулся до нее, схватился за выступ стены, перелез через нее и скользнул на переход. Щитом он отбросил в сторону солдата, который пытался столкнуть лестницу, и обнажил меч. Тяжело дыша, он справился с воином с копьем и повалил еще одного защитника замка, который чуть не сшиб его чудовищным ударом палицы. Краем глаза он заметил, что его рыцари уже карабкаются на переход. Оставив их, Вильгельм бросился к бойнице, где были защитники с вилами. Кто-то взмахнул мечом, метя ему в лицо. Вильгельм щитом выбил оружие у того из рук, а потом сделал выпад назад рукоятью своего меча и повалил еще одного солдата. Жан Дэрли, пыхтя, отбил еще один выпад мечом. На лестнице де ла Брюйер сумел отсечь наколотую на вилы часть своего плаща и освободиться; вступив в бой, он пробивал себе дорогу мечом.

Сражение на стене кипело, как котел на открытом огне, гарнизон Мильи яростно пытался отбиться от нападающих. Еще одна лестница полетела в ров, но на ее месте появились две новые. Вильгельм знал, что справа от него сражается Жан, а слева — его знаменосец, Маллард.

— Маршал! — раздавался время от времени клич Малларда. — Боже, храни Маршала!

Крик вызвал у Вильгельма беззвучный смех, когда он понял, что коннетабль Мильи, Гийом де Монсо, прибыл на поле битвы, чтобы сражаться вместе со своими людьми. О лучшем и мечтать было нельзя.

— Маршал! — прорычал Вильгельм в ответ Малларду и ринулся на коннетабля Мильи с пылом и решимостью, подобающими молодому рыцарю, которому еще только предстоит завоевать себе славу, а не заслуженному воину, каким он был. Глаза Монсо расширились от удивления. Он рывком поднял свой щит, но Вильгельм отбросил его, будто прогоняя муху с еды, и изо всей силы правой рукой обрушил меч на шлем коннетабля. Клинок из лучшей Кельнской стали прошел сквозь шлем и капюшон кольчуги и задел череп Монсо. От силы удара коннетабль как подкошенный упал к ногам Вильгельма. Тот выхватил меч из руки Монсо и уселся на него, чтобы тот не мог подняться. К тому же Вильгельму нужна была передышка после изнурительного подъема по лестнице и яростного сражения на стене.

Вокруг них кипела жаркая битва: защитники крепости бросились на помощь своему кастеляну, но Жан, Маллард и рыцари Маршала с помощью фламандцев сдерживали их натиск, пока защитники не поняли, что потерпели поражение, и не начали бросать оружие и кричать, что они сдаются. Маллард с триумфом поднял над крепостной стеной стяг Маршала, а за ним поднялись английские леопарды.

Де Монсо начал синеть. Поднявшись на ноги, Вильгельм отступил назад, но не отвел меча от горла своего пленника.

— Вот ведь Божья задница, Маршал, какого растреклятого черта ты сделал? — голос был глубоким, полным металла, словно каждое слово имело остро заточенный край.

— Сир, — Вильгельм обернулся, поклонился и вопросительно взглянул на своего короля. Лицо Ричарда под шлемом было пунцово-алым, струйки пота стекали по лбу. Его серо-синие глаза все еще горели огнем битвы, и, как, впрочем, и всегда у Ричарда, грань между весельем и гневом была столь тонка, что невозможно было сказать, на какой из сторон он сейчас находится. Позади него Меркадье наблюдал за разговором, пряча улыбку в кулак.

— Ты командир, а не какой-то молодчик, охотник за славой. Почему бы тебе было не остаться в тени и не предоставить подвиги таким вот молодцам? — он указал на пыхтящего Жана Дэрли, который вытирал клинок своего меча плащом павшего защитника крепости.

У Вильгельма от обиды напряглись плечи.

— Сир, — чувство негодования от нанесенного оскорбления чуть смягчилось, — я поступил как командир. Замок Ваш, а его коннетабль сдался. — Вильгельм умолчал о том, что не королю бы говорить о сдержанности. Ричард любил врываться в самую гущу боя, об этом уже ходили легенды. — Я пока еще не превратился в слабоумного старика, который не может отличить силу воли от силы мышц.

Ричард довольно хмыкнул. Его взгляд скользнул по кастеляну, чей боевой рог находился в нескольких дюймах от меча Вильгельма.

— Я видел, как ты на нем сидел, — сказал он, и его узкие губы внезапно дрогнули в усмешке. — Либо ты хотел удостовериться, что никто не украдет его, чтобы получить выкуп, либо слишком устал и уже не мог стоять на ногах.

— Это к сражению не относится, — невозмутимо ответил Вильгельм. — Хороший военачальник умеет делать несколько дел одновременно.

Раздражение Ричарда прошло, он широко улыбался:

— С этим не поспоришь, Маршал. За то, что ты совершил, я разрешаю тебе получить с него выкуп, даже если бы он был в десять раз дороже того, что ты сможешь за него выручить. Однако я слишком высоко ценю тебя, чтобы спокойно смотреть, как ты рискуешь. Твоя жена слишком молода, чтобы стать вдовой, а твои сыновья слишком малы, чтобы лишиться отца. Если с тобой что-нибудь случится, я не успею даже фразу закончить. Я слышал, у графини темперамент ирландки.

Теперь настал черед Вильгельма улыбаться.

— Изабель может быть слаще меда, если найти к ней подход, — сказал он.

— И, как и моя мать, она жалит, как пчела, если ее разозлить, — ответил Ричард и, посмеиваясь, пошел прочь. Скрестив руки на груди, Меркадье помедлил, остановившись перед Вильгельмом, его темные глаза горели восхищением.

— Когда он увидел, как ты бежишь к этой лестнице, он чуть не взорвался, — сказал он, понизив голос и оглянувшись, чтобы убедиться, что Ричард не может их слышать. — Если он и злится на тебя, так это потому что видел, как де Брюйер висел, насаженный на вилы, и сам бы ринулся к нему на помощь, если бы ты этого не сделал. Нам пришлось оттаскивать его назад: слишком рискованно было бы вам обоим оказаться на этой лестнице. А уж после того как он увидел, что ты пробился на стену, его было не остановить.

— Уж лучше мне рисковать, чем ему.

— Он так не думал, — и, кивнув Вильгельму, Меркадье последовал за своим хозяином.

Вильгельм вложил меч в ножны. Он отвечал Ричарду с непоколебимой уверенностью, но сейчас, когда возбуждение после совершенного прошло, почувствовал, как болят мышцы, и вспомнил, что скоро минет пятьдесят лет, как он ходит по Божьей земле. Он начал дрожать от холода: заливавший его кожу пот стал остывать. Наклонившись, он поднял бесчувственного коннетабля на ноги и передал его на попечение Малларда, велев рыцарю не сводить с него глаз, но обращаться с ним учтиво и обработать его рану на голове. Оглянувшись, он увидел Жана, который с совершенно ошалевшим видом протягивал ему кубок с вином.

Вильгельм с благодарностью принял подношение, жадно отпил из кубка и вытер рот перчаткой.

— Когда я только был произведен в рыцари и у меня еще молоко на губах не обсохло, я как-то ввязался в уличную драку в Дринкурте, — вспомнил он. — Командир велел мне оставаться в стороне и дать более опытным рыцарям делать свое дело, то есть, по сути, сказал, что я слишком молод и буду только мешать, но я не обратил на это внимания и влез в самую гущу, — он стоял, перенеся вес на одно бедро, его левая рука покоилась на рукояти меча; Вильгельм снова сделал глоток из кубка, на этот раз медленнее, и продолжил: — Я потерял своего коня, получил рану в плечо, и остался без гроша, потому что не потребовал выкупа за тех рыцарей, что одолел. Но я выжил и дожил до того времени, когда могу рассказывать эту историю как анекдот, — он улыбнулся. — Тогда я был щенком, теперь я старый пес, а все никак не изменюсь.

— Я бы был мудрее и приберег такие истории для графини, — не моргнув, сказал Жан.

Вильгельм рассмеялся и посмотрел на лестницы, ведущие во двор крепости.

— Она меня заживо сварит, когда узнает о сегодняшнем сражении, — бросил он через плечо. — Скажи другим, что, если хотят увидеть меня живым, пусть не сильно приукрашивают.

— Сделаю все, что смогу, — ответил Жан с сочувственной миной.

Изабель сделала последний стежок на лоскутке ткани, закрепила узел и отрезала нитку маленькими серебряными ножницами.

— Вот, — обратилась она к своей лопочущей трехлетней дочке. — Он готов. Что скажешь?

Маленькое личико Махельт засветилось от радости, когда мать протянула ей крошечный сверток, размером с большой палец, в форме спящего ребенка. Тельце было сделано из шерсти, выдернутой из корзинки с пряжей, а потом бережно завернуто в лоскуток.

— Спасибо, — Махельт сочно чмокнула мать в щеку и крепко обняла за шею, а потом убежала в свой уголок, где играла со своими куклами. Улыбка Изабель светилась нежностью и восхищением. Махельт совсем недавно вышла из младенческого возраста, но уже обладала щедрым материнским духом, который пылал в ней так же ярко, как боевой дух в ее братьях. У нее уже была куколка размером с колышек для шатра, сделанная из мягкой ткани, которую можно было кормить и баюкать, а теперь появился новый член ее семейки кукол. Они жили в сундуке у кроватки Махельт, и она целыми днями играла с ними. Эта девочка могла стрекотать, как сорока, и выдумывать про них истории. Рождение младшего брата Гилберта ненадолго встревожило ее, но, поскольку девочке он очень нравился, ревность ушла, и она снова вернулась к своим игрушкам. Теперь она аккуратно положила куколку-младенца на руки кукле-маме, наряженной в розовый лоскуток. У куклы-мамы были золотые косы, как у Изабель.

Изабель стряхнула с колен остатки ниток и подошла к Гилберту, которому было уже почти пять месяцев. Несмотря на необычное появление на свет, он был очень подвижным и не проявлял никаких признаков болезненности, ни телесной, ни умственной, — наоборот, чаще всего он находился во вполне благодушном настроении. Если он был накормлен, сух и с ним играли, он и не требовал больше внимания, в отличие от старших братьев, которые в свои семь и шесть лет умудрялись везде поцарапаться, влезть во все неприятности, и энергия так и била в них ключом, начиная с момента пробуждения и заканчивая временем, когда их отсылали в постель. Особенно Ричард. Сейчас через открытые ставни она могла слышать его возбужденные крики и ответы его брата.

Изабель нахмурилась. Должно быть, сегодня их урок боевого искусства закончился раньше, или их учитель, Эстас, решил дать им передышку, чтобы они могли побегать на свободе. Но смеющийся мужской голос, различимый среди их криков, принадлежал не Эстасу, и звук этого голоса заставил ее сердце дрогнуть так сильно, что оно будто уперлось в грудь, а дыхание перехватило. Она подбежала к сводчатому окну и выглянула наружу. Эстас стоял в стороне, упершись руками в бока, с широкой улыбкой глядя, как ее сыновья нападают с деревянными мечами на своего отца и Жана Дэрли. Позади них в зал проходили рыцари Маршала, за спинами у них висели щиты, а руки были заняты поклажей.

Собравшись с мыслями, Изабель принялась раздавать распоряжения служанкам. Она не знала, радоваться ей или сердиться из-за того, что Вильгельм не послал к ней вестников предупредить о своем скором прибытии, а решил явиться неожиданно, как осенний шторм, чтобы застать ее врасплох. Отдав распоряжения насчет ванны и провизии, она поспешила вниз, в зал, поправляя на ходу платье.

Когда она, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, появилась на пороге лестницы, ведущей в покои, в зал со двора уже входил Вильгельм, держа в каждой руке по сыну. Собравшись, понимая, что все глаза обращены к ним, но видя только Вильгельма, она вышла вперед, чтобы поприветствовать его. Его плащ и сапоги были в дорожной пыли, сам он был загорелым, стройным, подтянутым и выглядел опасным.

Он увидел ее и отпустил мальчишек.

— Ступайте, — велел он им, — дайте мне встретить вашу мать как полагается.

Толкаясь и улыбаясь, Вилли и Ричард отступили в сторону Вильгельм подошел к Изабель, взял ее правую руку и чинно поцеловал. Он отрастил колючую бороду за время своей отлучки. Выражение его глаз было таким, что ее сердце замерло.

— Милорд, добро пожаловать домой, — произнесла она так же чинно, хотя и ответила ему пламенным взглядом. — Если бы вы послали вестника, мы бы лучше подготовились к вашему приезду.

— И зря. Я хотел сделать сюрприз, — он обернулся, чтобы взять из рук слуги кубок с вином. Сделав маленький глоток, он передал его Жану Дэрли, который, отпив, передал его другому рыцарю.

— Тогда сюрпризом будет ваш ужин — в зависимости от того, что у нас есть, — ответила Изабель, но она уже смеялась.

В его присутствии она чувствовала легкое головокружение, будто от вина. После долгой разлуки всегда так бывало. Желание, подавляемое столь долго по необходимости, словно просыпалось.

— Ну, после крысиных хвостов и вареных червяков, нам все, что ни подадут, покажется манной небесной, — сказал он и, подмигнув сыновьям, направился к лестнице. По всему залу жены, возлюбленные и дети встречали своих мужчин, и звук счастливых, веселых голосов наполнил и согрел так долго пустовавшую комнату.

— Неужели было так плохо? — спросила Изабель.

— Иногда, — уклончиво ответил Вильгельм. Войдя в покои, он кивнул служанкам Изабель и склонился над колыбелью, чтобы взглянуть на спящего ребенка. Новости о рождении и крещении Гилберта он получил еще на поле боя. Уже третий сын. Будет кому сохранить фамильное имя.

— Он решил прийти в мир ногами вперед и напугал всех. Мы боялись, что он мертворожденный, но с тех пор он исправился, — сказала Изабель, подойдя к нему. — Из рассказов, что я слышала о временах, когда ты был оруженосцем, могу сказать, что он в тебя.

— В каком смысле? — Вильгельм выглядел удивленным.

— Говорили, что ты не делал ничего, только спал и ел, за что и получил прозвище Обжора.

— Это несправедливо, — запротестовал Вильгельм. — Ну да, я любил поесть и поспать, когда получалось, а кто в молодости этого не любит? Но мне приходилось работать, чтобы это заслужить.

— Тем не менее, ему это прозвище подходит. У него уже прорезался первый зуб, и он начал есть кашу. Я на прошлой неделе наняла кормилицу.

Вильгельм ничего не ответил, но его тело отреагировало немедленно. Изабель нравилось самой выкармливать детей, по крайней мере, какое-то время, для нее это было в равной мере радостью материнства и обязанностью. Ее дети были де Клерами по крови, и то, что она их кормила, пока не приходила пора отлучать их от груди, было им только на пользу. Однако Церковь объявляла грехом любовное соитие между кормящей женщиной и ее мужем. И, хотя они с Изабель иногда нарушали этот запрет, чувство вины мешало им. Поэтому всегда было облегчением, если удавалось взять кормилицу, особенно после долгого сухого лета.

Он почувствовал слева от себя еще чье-то присутствие и встретился взглядом с большими безмолвными глазами своей трехлетней дочери. Он стояла, слегка прикусив нижнюю губу, словно не зная точно, кто он такой и как она должна на него реагировать. Он присел на корточки, чтобы их взгляды оказались на одном уровне. У нее были такие же, как у него, глубокие, как зима, глаза и каштановые волосы с медным отливом. Веснушки украшали ее изящный носик, а на подбородке был след от пыли. Он мягко стер его рукой.

— Ну и как дела у вас, молодая леди? — торжественно спросил он.

Махельт скорчила рожицу и хихикнула. Он вручила ему своих кукол, чтобы он мог полюбоваться ими. Двух из них он раньше не видел: ребенка, свернувшегося калачиком, и рыцаря в плаще и с зелено-золотым щитом.

— Кто это? — спросил он.

— Это ты, — ответила она, уставившись на него как на слабоумного.

— Я думал, я у тебя уже есть, — сказал он.

— Да, но тот — это когда ты мой папа и когда ты дома. А этот — когда тебя нет. В следующий раз мама сделает мне короля.

Он прикусил губу, чтобы не рассмеяться, в то же время чувствуя легкую грусть. Он подхватил ее на руки:

— Но теперь я дома, солнышко.

— Да, но ты же опять уедешь, — она потрогала его богато расшитый ворот.

— Но ненадолго же… и у нас будет много времени, чтобы делать королей, и королев, и принцесс.

— И еще малыша? — спросила она с широко открытыми глазами.

Он чуть не поперхнулся смехом.

— Ну, об этом надо просить твою маму, — сказал он, с усмешкой глядя на жену.

Обернув полотенце вокруг бедер, Вильгельм вылез из ванны. Изабель промокнула полотенцем его грудь и спину и внимательно посмотрела на него. Помимо шрамов от ран, полученных в молодости, когда он искал славы на турнирах и на поле битвы, она с сожалением отметила новые, в основном синяки, начинающие желтеть. А поскольку сейчас он был старшим командиром и стратегом, синяков не должно было быть вообще.

— Что? — беззаботно спросил он, когда она вышла из-за спины мужа и посмотрела на его грудь.

— Мы тут слышали увлекательнейшую историю об осаде Мильи, — она передала влажное полотенце служанке и скрестила руки на груди. — Оказывается, ты побежал через ров, взобрался на приставную лестницу и в одиночку дрался на стене.

Он пожал плечами:

— Любовь моя, ты должна бы уже знать, что не стоит верить слухам.

— А это зависит от того, кто их приносит. Если это говорит один из моих собственных посланников, находившийся в лагере и бывший свидетелем всего случившегося, я вынуждена ему верить.

Он обхватил ее за талию и притянул к себе:

— Я пока в своем уме, и ни королю, ни жене не позволю отсылать себя в конюшню.

Изабель положила ладонь ему на грудь, а пальцами другой руки провела линию вдоль его свежевыбритого подбородка, где в виде более светлой, незагорелой кожи маячил призрак росшей там когда-то бороды.

— Я не собиралась тебя унижать, но я не могу не думать о твоей безопасности. И к тому же, — добавила она игриво, — когда старых боевых коней отправляют в конюшню, это обычно для того, чтобы они стали жеребцами-производителями.

Он прищурился.

— А лучшие из них могут справляться и с тем, и с другим, — он показал на кровать, — задерни полог, и я тебе это докажу.

Изабель рассмеялась и покраснела, зная, что рядом дети и ухмыляющиеся слуги, у которых ушки на макушке.

— Доказательство у меня уже есть, — сказала она, кивнув в сторону колыбельки Гилберта и взглянув на остальных детей, которые гонялись друг за другом по комнате, возбужденные возвращением отца домой. — И доказательство другого тоже.

Она сникла, пробежав пальцами по его синякам. Полотенце едва ли скрадывало то, что он совершенно готов подтвердить свое утверждение, но приличие было быстро восстановлено с помощью одежды, которая уже высохла у огня: свободных полотняных штанов, поножей и мягкой темно-синей рубахи. Тем не менее взгляд, которым Вильгельм обменялся с ней, обещал возвращение к обсуждению этой темы в более подходящий момент, когда не будет других насущных дел, и по телу Изабель пробежала дрожь сладостного предвкушения.

— Мы захватили Мильи и взяли в плен епископа Бовэ, так что Ричард должен быть совершенно доволен, — Вильгельм уселся за стол, собираясь выпить вина и съесть тарелку медовых пирожков. — И мы дали отпор французам, по крайней мере, на какое-то время. У Ричарда снова мало денег, но это ни для кого не новость. Он поговаривает о повышении в Англии налогов, чтобы увеличить доход. Думаю, его советник сделает все, что в его силах, чтобы хорошо принять короля и потом доить его, когда будет необходимо.

Изабель мысленно напомнила себе, что надо переговорить с их вассалами. Они с Вильгельмом заплатят все, что потребуется, и даже чуть больше, чем необходимо, поскольку быть в чести у короля выгодно. Часто бывало, что они одалживали Ричарду деньги из собственных средств, но делали это потому, что были мудры и заботились о своих интересах. Помогало то, что их английский доход основывался на производстве шерсти в имениях в Марчере, в Уэльсе, а фламандцы не могли нарадоваться на их шерсть.

Вильгельм усадил Махельт себе на колени и угостил ее пирожком.

— Принц Иоанн полностью себя оправдал, — заметил он.

Изабель не смогла удержаться от презрительной усмешки.

— Маме не нравится принц Иоанн, — сообщил семилетний Вильгельм, который прислушивался к разговору родителей и бессознательно впитывал нюансы. — Она говорит, что горностай все равно остается самим собой, хоть и меняет на лето шубку.

Вильгельм взял еще один пирожок.

— Твоя мама права в том, что нужно быть осторожными, — сказал он. Это прозвучало бы безобидно, если бы не взгляд, который он метнул в сторону Изабель. Когда он снова заговорил, он обращался в равной степени к Изабель и к своему сыну:

— Но сейчас он мне ничего плохого не сделал, и он брат короля.

— А тебе он нравится? — с детской непосредственностью спросил Вилли.

Вильгельм облизал пальцы:

— Он неплохой военачальник, и с ним приятно ночью посидеть у костра.

Изабель заметила, как уклончив был его ответ. Она знала, что Вильгельм и Ричард хорошо находят общий язык, и, несмотря на прежние трения, их отношения основываются на взаимном доверии и симпатии, которой к принцу Иоанну Вильгельм не испытывал.

Неприязнь же Изабель к Иоанну простиралась гораздо дальше, чем у ее мужа. Иногда она думала, что если бы дьявол решил спуститься на землю в образе симпатичного обаятельного мужчины, он бы выглядел и вел себя как брат короля.

— Он наследник Ричарда, — сказал Вильгельм с мягкой настойчивостью, — он может когда-нибудь стать королем. К тому же для нас он уже король, если вспомнить об ирландских землях твоей матери.

Не желая затевать спор через час после возвращения Вильгельма, Изабель прикусила язык и занялась раздачей распоряжений служанкам: вылить воду из ванны, отнести грязную одежду из багажа в прачечную. Ее ирландские владения были больным местом: они требовали много времени и сил — времени и сил, которые Вильгельм щедро отдавал Ричарду и Нормандии.

Ставни были закрыты на ночь, но масляная лампа, висевшая над кроватью, давала достаточно света, чтобы пробуждать воображение и желание. Изабель тесно прижалась к Вильгельму, чтобы продлить ощущение его крепкого тела над собой и внутри себя, гром его сердцебиения, его прерывистое дыхание, расслабленность его мгновение назад напряженных мышц. Они были женаты восемь лет, и какие-то моменты их брака были, разумеется, гораздо лучше других, и этот миг, подогретый созревшим за лето аппетитом, был одним из таких.

— Ну, как, довольно тебе такого доказательства? — прошептал Вильгельм ей в шею.

Изабель выгнула спину.

— Это, разумеется, можно считать доказательством, — сладко промурлыкала она, — но вот достаточным ли…

— Это вызов?

— А если да?

Он потерся носом о ее шею:

— У меня еще хватает сил на долгую схватку после карабканья по осадной лестнице.

Изабель ответила на это мягким смешком.

— Может и так, — сказала она, наслаждаясь этим обменом колкостями, — но во мне ты нашел достойного соперника.

Он перекатился на свою сторону, увлекая ее за собой.

— Ах, Изабель, — произнес он, проводя рукой по ее густым спутанным волосам, — я каждый день благодарю Бога за это.

— И я тоже, поэтому я за тебя и волнуюсь.

— Особенно сейчас, когда я начинаю стареть? — его тон был по-прежнему беззаботным, но от Изабель не укрылись горькие нотки в его голосе.

— Твой возраст тут совершенно ни при чем, — она легонько ткнула его кулаком в грудь. — Я думаю, ты будешь рваться в гущу боя, вместо того чтобы стоять в сторонке и смотреть, даже когда тебе стукнет сто.

— Я знаю, что делаю. Тут, как и во многих вещах, все зависит от опыта, — он куснул ее запястье. — Нет, правда, я больше не гоняюсь за славой.

Изабель не была в этом так уж уверена, но оставила эту тему. Она опасалась, что король Ричард слишком часто втягивает Вильгельма в битвы, но говорить об этом было бесполезно: это только замкнуло бы порочный круг, создаваемый ее беспокойством и его безрассудной отвагой. Однако она не собиралась молчать о других важных вещах.

— Ты говорил с Ричардом и Иоанном об Ирландии? — спросила она.

— Да, — равнодушно отозвался он, — я упоминал о ней.

— И?

Он вздохнул:

— Король в принципе согласился позволить мне отправиться туда, но сейчас я нужен ему, чтобы командовать в Нормандии.

— А что сказал Иоанн?

— Почти ничего.

— Еще скажет! — произнесла она запальчиво. — Он наш правитель в Ирландии, и вряд ли ему захочется, чтобы мы окунали свою ложку в его котел: вдруг ненароком выловим в нем что-нибудь, что нам видеть не положено.

Он не ответил, и Изабель оперлась на локоть, чтобы взглянуть на него.

— Ты считаешь, что я веду себя глупо по отношению к Иоанну. Так ведь?

— Нет, моя любовь, я так не думаю. Мне кажется, что ты чересчур строга к нему, но, по сути, ты права. Иоанн не хочет, чтобы мы вмешивались в ирландские дела. Но в любом случае это непростой вопрос, а у меня нет времени им заниматься.

Изабель нетерпеливо перебила:

— Мы женаты столько же, сколько Ричард правит, но мы ни разу не пересекали моря и не были в Ленстере. Когда у тебя найдется время для этого?

— Обещаю: сразу же, как только выдастся подходящий момент.

Изабель сдержалась, но ей это стоило усилий. Ей не хотелось ссориться в первую же ночь после его возвращения. Возможно, их постель и была подходящим для этого местом, поскольку никто не мог их слышать и не мог им помешать, но время было неподходящим. Она подозревала, что Вильгельм так же сильно хочет съездить в Ирландию, как Ричард с Иоанном хотят его отпустить. Она уже давно поняла, что благополучие их владений, таких как Кавершам в Англии или этот дом в Лонгевиле, было для него насущной потребностью, но он не любил надолго отлучаться от двора. Он большую часть жизни провел в его роскоши, поэтому уйти на покой в какой-то удаленный уголок, каким была Ирландия, было бы для него мучительно. К тому же для этого нужно было пересечь море. А он любым способом избегал плавания на корабле, так что день в море по дороге в Ирландию не был бы приятной прогулкой. Однако она собиралась напомнить ему при случае о данном слове. Он всегда говорил, что держит эти земли ради блага ее детей. Пусть подтвердит свои слова делом.

— Я там родилась, — в ее голосе послышалась тоска. — Половина крови, текущей в моих жилах, связывает меня с этой землей. Мне очень хочется снова увидеть эту землю и повидать мою мать. Я была почти ребенком, когда мы расстались, а теперь у меня свои дети. Хоть мы никогда и не были близки, мне хочется снова поговорить с ней, теперь уже как женщине с женщиной, и потом, у нее есть право увидеть своих внуков.

— Я верен своему слову, — настойчиво повторил он тоном, каким разговаривал и с непокорными вассалами, и с капризными детьми.

Она вздохнула:

— Я это знаю.

Какое-то время было тихо, потому что Изабель пыталась забыть о своих тревогах и волнениях и думать только об удовольствии от того, что Вильгельм снова рядом с ней в постели.

— Но ты обещаешь хорошенько это обдумать, правда?

Голос Вильгельма был полон сдерживаемого смеха:

— Меня уже давно не просили подумать о таком количестве вещей, а я еще и дня дома не провел.

— Полагаю, вообще есть много вещей, которых ты давно не делал, — Изабель наклонилась, чтобы поцеловать его. — Что ты там говорил о том, что у тебя еще много сил?

Глава 2

Лонгевиль, Нормандия, весна 1199 года

Изабель с женщинами из своего окружения сидела за вышиванием. Зима подходила к концу, и в окна лился бледный прозрачный свет, позволявший выполнять тонкую работу. Изабель внимательно прислушивалась к болтовне; она была рада слышать живые нотки в голосах женщин — это вместе с возвращением солнца и пением птиц, строящих гнезда, было верным признаком наступления весны.

Молодая жена Жана Дэрли, Сибилла, вышивала редкой красоты узор из серебристых раковин морских гребешков. Она была искусной вышивальщицей, а среди рыцарей Вильгельма ее муж был одет лучше всех. Сибилла была племянницей Вильгельма, дочерью его больного старшего брата. Молодая женщина обладала кротким нравом, но Изабель считала, что изобретательность и усердие, с которым та вышивала, говорят о существовании богатого внутреннего мира, который не нуждается в сплетнях и пустой болтовне, чтобы жить полной жизнью.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила ее Изабель. Молодой женщине в последние три дня нездоровилось, у нее болел живот, и у Изабель были на этот счет подозрения, подогреваемые тем, как Сибилла смотрела на колыбельку, в которой спало последнее пополнение рода Маршалов — трехмесячный Вальтер.

— Немного лучше, миледи. Настойка имбиря помогла, — Сибилла выглядела печальной. — Я… Я думаю, что жду ребенка, хотя пока не уверена.

Изабель успокаивающе похлопала ее по руке:

— Я тоже об этом подумала. Если это так, для вас с Жаном это хорошая новость, верно?

Похоже, Сибилла не была так в этом уверена:

— Он так долго отсутствовал с графом, и мы в последнее время нечасто спали вместе, так что это может быть ложной тревогой.

Изабель с тоской взглянула на колыбель:

— А Вильгельму достаточно просто посмотреть на меня, и я уже жду ребенка.

— Ой, у вас-то с графом полно было практики, — поддразнила их Элизабет Авенел, жена одного из рыцарей Вильгельма. Она всегда с удовольствием болтала на щекотливые или пикантные темы, когда женщины собирались за шитьем, хотя в смешанной компании она бывала не так смела. — Всем известно, что, если жена не испытывает такого же удовлетворения, как муж, ее семя никогда не сойдет, чтобы слиться с его, и она не понесет.

Она хихикнула, взглянув на Сибиллу:

— Если ты чувствуешь себя такой наполненной, что начинает тошнить, детка, значит, твой муж познал искусство удовлетворения тебя в постели.

— Элизабет! — прикрикнула Изабель, взглянув на Сибиллу, которая залилась краской.

— Так это же правда! — защищалась леди Авенел. — Даже некоторые священники так говорят. А те, кто так не думает, просто старые пустые кошелки, которых никогда как следует не…

Она прикусила язык, потому что дверь покоев отворилась, и в комнату влетел Вильгельм. Он взглянул на женщин, сказал:

— Изабель, на пару слов, — и подошел к угловому окну. Смахнув в сторону детские игрушки, он уселся на обложенный подушками сундук под окном. Между его бровями залегли две вертикальные складки.

Веселость Изабель улетучилась. Отложив вышивание, она оставила женщин и поспешила к Вильгельму:

— Что стряслось?

Он тяжело дышал и потирал шею:

— Да ничего, все как обычно. Даже не знаю, чему я так удивился. Есть еще вино, или вы за вышиванием все выпили?

Это его выдало: раньше он никогда не отпускал насмешек в адрес ее женщин.

— Нет, его осталось достаточно, чтобы залить твое горе, — ответила она мягко и сама поднесла ему бутыль и чашу, обменявшись с женщинами красноречивыми взглядами.

Сделав большой глоток, Вильгельм поставил чашу себе на бедро и тяжело вздохнул:

— Я только что говорил с посланцем Болдвина де Бетюна.

Изабель села рядом с ним, подложила себе под спину набитую шерстью подушку и выжидающе посмотрела на него. Болдвин де Бетюн, граф Омальский, был ближайшим другом Вильгельма и теперь находился при дворе. Поэтому Вильгельм узнавал новости, даже когда его там не было. Какими бы ни были известия на сей раз, их хватило, чтобы ее муж утратил самообладание.

— Принца Иоанна подозревают в заговоре, и Ричард настроен воинственно. Честное слово, Изабель, иногда мне хочется схватить их за головы и столкнуть так сильно, чтоб у них мозги из ушей полезли. Вряд ли бы это помогло, но я стал бы счастливее.

— Что значит «подозревают»?

Он мрачно на нее взглянул:

— Филипп французский утверждает, что у него есть письма с доказательствами вины Иоанна. Якобы Иоанн попросил Филиппа о помощи, чтобы поднять восстание против Ричарда, который, как ты понимаешь, этому совсем не рад.

— Это было вопросом времени.

Его ноздри дрогнули:

— Почему все так готовы поверить в худшее, что говорят о Иоанне, и не хотят допустить, что он просто повзрослел и усвоил урок?

— Так ты этому не веришь? — она сумела задать этот вопрос спокойно, как будто уточняя, без напряженности в голосе, которая обычно возникала, когда они говорили о брате Ричарда.

— Разумеется, нет, — нетерпеливо ответил он. — Филипп хитер, как лиса, а ложные слухи вроде этих вполне могут вызвать раздор. Иоанн, может, и заблудшая душа, и вообще себе на уме, но он же не сумасшедший, а для того чтобы вступить в какой-то сговор с Филиппом, надо быть безумцем. Последний раз, когда он, возможно, подумывал о заговоре. Ричард был в плену в Германии. Иоанн не станет рисковать, когда Ричард дышит ему в затылок.

Он сделал еще один глоток, его быстрая жестикуляция выражала неудовольствие:

— Каковы бы ни были его прежние прегрешения, в последние пять лет Иоанн являл собой пример верности Ричарду.

— И что теперь будет?

— Это уже случилось: Иоанн удалился, пылая негодованием из-за того, что его подозревают в измене, и один Бог знает, куда он отправился.

— Возможно, в Париж, — пессимистично заметила она. — Возможно, не он, так французский король выиграет от всего этого.

Вильгельм раздраженно взглянул на нее.

— Я искренне сомневаюсь, что он встал на сторону Филиппа, но, возможно, ему все это порядком надоело, и он действительно организует какой-то заговор из мести.

— Ричард уже что-нибудь предпринял?

— Судя по тому, что передал Болдвин, нет. Он решил, что скорее всего Иоанн невиновен, но не вполне уверен в этом. Зачем ему покидать двор, если ему нечего бояться? Если наши сыновья когда-нибудь начнут вести себя как Ричард с Иоанном, клянусь, я их утоплю, — он глубоко вздохнул. — Ричард отправляется с войском в Лимузин, чтобы выпустить пар и набить сундуки золотом. Какой-то вассал Аймера де Лузиньяна наткнулся в своих владениях на древний клад и отказывается его отдать. — Он поднял одну из кукол Махельт, ту, которая символизировала его самого, — рыцаря с зелено-золотым плащом, и задумчиво поглядел на нее. — Ричарду нужны деньги, поэтому идея весеннего набега ему нравится.

У Изабель упало сердце:

— Ты же с ним не поедешь?

— Нет, я по-прежнему должен быть на судах в Бодрее вместе с Хьюбертом Вальтером. С Ричардом отправятся де Броз, де Бург и Меркадье. Он говорит, что Иоанн может подождать до его возвращения… Я не уверен, что тот может, но это решать Ричарду.

Он отложил в сторону куклу-воина и взял ту, что была в праздничном красном наряде, расшитом серебряной нитью.

— Господи, еще один наряд, — сказал он, покачав головой и указав на куклу, которой он хотел бы быть. — Так я стану щеголем.

У Изабель отлегло от сердца: по крайней мере, пока король Ричард не призывает его участвовать в еще одном военном походе.

— Это Сибилла для нее сделала. Она так быстро и ловко управляется с иголкой, что ей это совсем нетрудно, — она понизила голос: — Сибилла думает, что у нее, возможно, будет ребенок.

— Ах, вот о чем вы шушукались, когда я пришел!

Она кокетливо улыбнулась:

— В частности, об этом.

Он довольно хмыкнул:

— У леди Элизабет довольно громкий голос, — сказал он. — Это хорошая новость. Жан будет доволен.

Он поднялся и потянулся. Изабель с удовольствием увидела, что его напряженность ушла, и еще она была рада, что он пришел к ней, чтобы поделиться тем, что его тяготило. Не все браки таковы.

— Полагаю, завтра или послезавтра я поеду в Водрей, так что мне лучше найти двух моих старших сыновей. Я им обещал урок рыцарского мастерства. — На его лице проступила грусть. — Кажется, вот совсем недавно я был в их возрасте, и мой отец учил меня делать выпады мечом, размахивая вместо него свитком пергамента.

— А твоя мать, несомненно, смотрела на вас, и сердце у нее уходило в пятки.

— Не уверен. Она понимала, что мой единственный шанс пробить себе дорогу в этом мире — это научиться обращаться с оружием. К тому же самый страшный момент в жизни она пережила, когда мне было пять лет и король Стефан чуть не повесил меня.

Изабель поежилась. Каждый раз, когда Вильгельм упоминал об этой истории из своего детства, о короле Стефане, который взял его в заложники за проступки его отца, у нее внутри все холодело. Его отец не сдержал своего слова, и в качестве кары за это Стефан пригрозил повесить Вильгельма на глазах всего осажденного гарнизона.

— И неудивительно. Если бы кто-нибудь попытался сделать такое с кем-нибудь из наших детей, я бы проводила его прямо к острию меча, — сказала она, скривив губы.

Он печально взглянул на нее:

— Я знаю, любимая. Их брак почти развалился, когда мой отец сказал королю Стефану, что тот может повесить меня, если ему так угодно, и что у него молот с наковальней еще куют и он наделает себе еще сыновей, получше, чем тот, которого он потерял.

Глаза Изабель запылали гневом:

— Если бы я была замужем за твоим отцом, я бы его убила. Он невесело улыбнулся ей:

— Думаю, моя мать тогда была к этому близка. Он чуть не перешел грань. Хотя дожил до преклонных лет и умер в своей постели, — он поцеловал ее в щеку. — Не волнуйся. Никто не собирается брать наших сыновей в заложники. — Нагнувшись, он поднял фигурку Изабель из коллекции кукол Махельт. — Я гляжу, у тебя тоже новый наряд, — он довольно причмокнул. — Мне нравится этот плащ.

— Из ирландского пледа, — ответила Изабель, впившись в него взглядом.

— Я заметил, хотя ты думаешь, что я ничего об Ирландии не знаю. Когда Ричард вернется из своего походя, я попрошу его отпустить меня в Ленстер. Мы достаточно долго ждали.

Изабель уставилась на него. Потом она обвила его шею руками и поцеловала в губы.

— Спасибо! — выдохнула она. — Спасибо тебе! Ухмыльнувшись, он обхватил ее за талию.

— Я собираюсь скоро напомнить тебе, как сильно ты мне признательна. Будь готова.

Она проводила его взглядом; теперь, после того как он разделил с ней свое бремя, его походка снова стала легкой и пружинистой. Потом она с сияющими глазами и зардевшимися щеками повернулась к своим женщинам.

Элизабет Авенел только и ждала, чтобы поддразнить ее:

— Господи, теперь я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что ему стоит только взглянуть на вас — и вы уже с ребенком, — хихикнула она. — Вы выглядите как женщина, которую только что хорошенько удовлетворили.

Изабель рассмеялась и захлопала в ладоши:

— Так и есть. Мы едем в Ленстер!

Выражение лица леди Элизабет было ей наградой.

Глава 3

Водрей, Нормандия, апрель 1199 года

Вильгельм с облегчением увидел слуг, вносивших в комнату подносы с едой. Казалось, с тех пор как на рассвете после мессы он нарушил пост, перекусив хлебом с медом, прошли века, и в животе бурчало вот уже несколько часов. Они с архиепископом Кентерберийским, Хьюбертом Вальтером, провели долгие утренние часы на судебном заседании, верша то, что, Вильгельм надеялся, являлось подлинной справедливостью, хотя он и не был уверен, что все истцы были с ним согласны. От этих умственных усилий у него затекла задница, стучало в висках и жутко хотелось есть.

Оказалось, что у архиепископа тоже проснулся аппетит, судя по тому, как торопливо он благословил еду и подал знак слугам с чашами для мытья рук. Вильгельм вымыл руки ароматной водой, вытер их вышитым полотенцем и немедленно приступил к еде. Несмотря на то что все еще был Великий пост и предложенные блюда не отличались разнообразием, вареный лосось был мягким и сочным, а сладкая пшеничная каша на молоке с корицей, миндальной крошкой и изюмом была просто бесподобна. Грешное блюдо с бледно-желтым маслом стояло рядом с корзинкой хрустящих булочек из овсяной муки, и Вильгельм с готовностью к ним потянулся. Завтра он покается в чревоугодии.

Хьюберт Вальтер покачал головой, глядя, как Вильгельм намазывает масло на хлеб тупой стороной ножа.

— Я смотрю, ты так и не избавился от варварских английских привычек, — заметил он.

Вильгельм пожал плечами:

— Я родился в варварской Англии, а мужчине следует помнить, где его корни, как и то, куда он надеется попасть.

Хьюберт мягко улыбнулся и жестом унизанной перстнями правой руки дал понять, что не станет больше поднимать эту тему. Он тоже смог занять определенное положение в Церкви, начав не столь уж радужно, хотя в окружении, в котором он вырос, английская привычка намазывать масло на хлеб и не была в чести.

Во время еды мужчины не разговаривали о делах. Хьюберт, прирожденный судья, и рад был бы их обсудить, но Вильгельм предпочитал выбросить все из головы, чтобы лучше подготовиться к новым слушаниям.

— Твоя семья быстро растет, — сказал Хьюберт в промежутке между двумя ломтями лосося. — Сколько их уже?

— Четыре мальчика и девочка, — ответил Вильгельм. — Виллу девять, Ричарду семь, Махельт пять, Гилберту скоро два, а Вальтер родился на Рождество.

Он помнил имена и дни рождения всех своих детей памятуя о том, как Вильгельм де Броз однажды признался, что не помнит имена и возраст нескольких из своих шестнадцати детей.

Архиепископ проговорил задумчиво:

— Кто-нибудь из них станет служителем Церкви? Если собираешься кого-нибудь отослать к нам, то знай, что нет хуже судьбы, чем принять участие в Таинстве Рукоположения.

— Если кто-нибудь из них проявит к этому склонность, то я не буду препятствовать, — ответил Вильгельм. — Но сперва я хочу обучить их общим предметам. Я у отца четвертый сын, однако, если бы я дал обеты, и для меня, и для Церкви это была бы полная катастрофа. Мой брат Генрих куда больше подходит для роли священнослужителя.

— Ах, да, епископ Экзетерский, — сказал Хьюберт Вальтер, и сдержанность его тона лучше передавала его чувства, чем сами слова.

Вильгельм редко общался с Генрихом, который благодаря милости короля Ричарда к клану Маршалов, занял видное положение в Церкви. Вильгельм предпочитал держаться на некотором расстоянии от брата — педанта, любившего читать нравоучения, который помыслить не мог бы о том, чтобы есть хлеб с маслом. Хотя иногда во время официальных приемов они встречались, но общались больше из чувства братского долга, чем по собственной воле.

Вильгельм резал творожный пирог, посыпанный молотой корицей, когда вошел один из посланцев Хьюберта. Человек был покрыт дорожной пылью и засохшей грязью, а глаза его покраснели от недосыпания. Встав на колено, чтобы поцеловать кольцо архиепископа, он сразу же достал из сумки два письма с печатью короля Ричарда.

— Одно — точная копия другого, милорды, — сказал он, протягивая одно Вильгельму, а другое архиепископу.

Хьюберт Вальтер кивнул и отпустил человека. Сделав знак слугам, чтобы они удалились, он вытер нож, которым резал еду, вскрыл печати и вынул пергамент. Вильгельм вытер руки салфеткой и выжидающе посмотрел на архиепископа. В таких случаях не уметь читать было просто невыносимо. Он пытался научиться, но письмена так и остались для него ничего не значащими каракулями, похожими на паучьи лапки.

По выражению лица Хьюберта Вальтера мало что можно было понять, но Вильгельм заметил, как он напрягся.

— Беда? — спросил Вильгельм, чьей первой мыслью было, что брат короля, принц Иоанн, был пойман за руку при участии в заговоре.

Архиепископ оторвал взгляд от письма и огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто, кроме Вильгельма, не сможет его услышать.

— Король ранен, — пробормотал он. — В плечо, арбалетной стрелой, — он нахмурился, глядя на строчки, написанные коричневыми чернилами: — Это работа писаря, но я как будто слышу слова самого Ричарда, так что он, видимо, смог его надиктовать. Он говорит, что на всякий случай нам следует обезопасить казну в Руане, но пока никому ничего не сообщать.

Вильгельм пристально посмотрел на архиепископа.

— Обезопасить казну от кого?

— Он не пишет. Видимо, еще сам не решил. Он бы не стал нам писать, если бы рана была просто комариным укусом, но все же возможно, что это лишь мера предосторожности.

Вильгельм взял письмо, предназначавшееся для него, и заткнул его себе за пояс. Он попросит своего капеллана перед отъездом прочитать его ему и пошлет гонца к Изабель.

— Ситуация осложняется тем, что никто до сих пор не знает, где находится принц Иоанн.

— Рискну утверждать, что при необходимости он может быть весьма проворен, — по непринужденному тону Хьюберта Вильгельм сразу же понял, что у лукавого прелата повсюду шпионы. Хьюберт исподлобья взглянул на Вильгельма: — Тебе когда-нибудь наносили в бою раны, Маршал? Я имею в виду настоящие раны, а не просто царапины или уколы?

Вильгельм кивнул:

— Да, в то же место, что и королю, но, слава Богу, не арбалетной стрелой. Фламандский наемник проткнул мою кольчугу багром, когда я был еще совсем молодым рыцарем, у меня до сих пор остался шрам. Потом в Пуату мне в бедро попали копьем. От этой раны я мог бы умереть, но Господь был милосерден.

Он непроизвольно потянулся рукой к раненному когда-то месту на ноге и ощутил под пальцами призрак прежней боли.

Архиепископ вытер салфеткой губы.

— Я видел, как на Святой земле люди умирали от ран, — сказал он. — Там на многие километры была одна лишь смерть, даже от комариного укуса или легкой царапины, но Ричард был сильным и пережил все это, даже тиф.

Вильгельм нахмурился:

— Мы едем в Руан только из предосторожности.

— Будем надеяться, что так и есть, но вреда не будет, если мы подготовимся, — он красноречиво взглянул на Вильгельма. — Гонка для быстрых, милорд Маршал, но поступать необдуманно было бы в этой ситуации совсем уж глупо.

Раздевшись до рубахи и штанов, Вильгельм устало сидел на своей кровати, уставившись на неправильной формы пятно от сажи над свечой в стенном светильнике. Письмо из Лимузина пришло три дня назад, и с тех нор никакой весточки; это могло означать, что король либо поправляется, либо его состояние ухудшилось. Не имея никаких вестей, они находились словно в подвешенном состоянии, но все же это было лучше ада, который разверзся бы у их ног, если бы Ричард умер.

Шпионы Хьюберта Вальтера сообщали, что принц Иоанн в Бретани, навещает Артура, своего двенадцатилетнего племянника, еще одного ближайшего претендента на престол Ричарда. Оставалось гадать, было ли пребывание Иоанна там совершенно невинным или он вынашивал какие-то коварные планы и замышлял какую-то пакость. Если бы Ричард скончался от этой раны и Артур предъявил свои права на трон, Иоанну грозила бы серьезная опасность.

Тяжело вздохнув, Вильгельм улегся на кровать. Он слышал, как за дверью переговаривались слуги, готовясь ко сну. Он поднялся, согнул руку и в тусклом свете свечи взглянул на мощные мышцы и вздувшиеся жилы. Он все еще был человеком, обладавшим силой и мощью мужчины, не утратившего вкуса к жизни. А понимание того, что эту жизнь могут у него отнять в любое мгновение, сделало его жажду жизни еще сильнее. Он большую часть своей взрослой жизни провел в путешествиях с разными королями Англии — смотрел, как они умирают один за другим, а сам продолжал путешествовать, набирая опыт. Ричарду был сорок один год, он был на десять лет младше Вильгельма, он пережил крестовый поход и плен. Было бы смешно, если бы он скончался сейчас из-за глупого, мелочного спора за клад.

Начальник крепости тайно предложил Вильгельму услуги одной из замковых шлюх. Он отказался, но про себя подумал, что тепло женского тела в его постели сегодня ночью приятно отвлекло бы его от мрачных раздумий.

— Ах, Изабель, — нежно сказал он. Она была нужна ему здесь, чтобы поговорить о случившемся с Ричардом и найти выход из сложившейся ситуации, а потом раствориться в удовольствии и неге любви. Ему хотелось заглянуть в колыбельку и увидеть маленького сына, спящего, налитого молоком, поиграть в войну со старшими сыновьями и научить Махельт всем известным ему песням. Ему хотелось дожить до времен, когда его дети вырастут, женятся и заведут своих детей, и они все вместе смогут сидеть за праздничным столом.

Он беспокойно поднялся, встал у кровати на колени и, взяв в руки четки, стал молиться Богу, чтобы тот даровал ему такое будущее в эти неспокойные времена.

Снаружи стихли голоса слуг. Потом хлопнула входная дверь, и послышался новый, встревоженный голос. В следующее мгновение раздался стук в его дверь, которого он так ждал и боялся.

— Входите! — громко сказал он, надевая сапоги.

Осберт, его казначей, просунул голову в дверь и подтолкнул в комнату одного из посланцев Хьюберта, молодого монаха с испачканными коричневыми чернилами пальцами.

— Милорд, — он кивнул, — архиепископ просит вас немедленно приехать к нему. Есть срочные новости из лагеря короля Ричарда.

Значит, он умер. Если бы он выздоравливал, люди бы улыбались или вздыхали с облегчением, и вообще атмосфера была бы другой. Понимающе кивнув монаху, Вильгельм закончил одеваться и после минутного колебания потянулся за своим поясом, на котором висел меч. Он понимал, что это глупо, но ему хотелось чувствовать себя хоть как-то защищенным перед лицом надвигающейся беды. Он велел своим оруженосцам вызвать из зала Жана Дэрли и Джека Маршала и передать им, чтобы те встретились с ним в палатах архиепископа в Ле Пре.

— И сделайте это без шума, ребята, — предупредил он. — Тут люди спать собираются, и пока нет нужды их будить.

Дом архиепископа, находящийся в Ле Пре, на другом берегу Сены, был весь освещен масляными лампами и свечами из пчелиного воска, воздух, в котором витала мягкая, теплая дымка, был наполнен сладким запахом меда. Однако, несмотря на эти достижения цивилизации, комната вполне походила на пчелиный улей в разгар лета. В комнате было шумно от звука перьев, скребущих по пергаменту. Каждый писарь, священник или слуга, способный держать перо, был занят работой. Они писали черновики писем и приказов, которые скоро будут разосланы всем прелатам и лордам с сообщением о смерти короля.

Хьюберт Вальтер и сам сидел за кафедрой, читая какой-то документ. Он был в положенном облачении, хотя его митра и лежала рядом на скамье, а тонзуру прикрывала всего лишь простая черная шапочка. К трехногому табурету был приставлен богато украшенный епископский посох, сделанный в форме пастушьего, только вырезанный из слоновой кости и с изображением агнца Господня. Когда сообщили о прибытии Вильгельма, архиепископ взглянул на него и передал документ, чтением которого был занят до этого, писарю, сидевшему рядом с ним.

— Хорошо, — сказал он. — Сделайте дюжину точных копий.

Затем, сложив руки, он обратился к Вильгельму:

— Дурные вести из Лимузина, — сказал он и указал на свиток пергамента, лежащий у его митры.

— Я это понял уже в тот момент, когда вошел ваш гонец, — Вильгельм тоже указал на листок пергамента. — Печать королевы Алиеноры, — пояснил он.

Хьюберт кивнул:

— Она была в Фонтевро, но успела к нему, потому что ехала день и ночь. Рана нагноилась. Он умер еще до того, как мы получили первое послание.

— Упокой, Господи, его душу.

С чувством какого-то душевного опустошения Вильгельм подумал, все еще глядя на печать королевы Алиеноры, что это может ее убить. Из пяти сыновей, что она родила, Ричард был ее любимцем — высокий, златовласый, величественный Ричард, ребенок, на которого она возлагала все свои надежды, с кем связывала свои мечты и кому отдавала львиную долю материнской любви. Четверо сыновей уже умерли, остались лишь капли на дне чаши.

— Ричард назвал своего наследника?

Архиепископ бросил в его сторону пристальный взгляд:

— Предположительно, да, но на этот счет имеются сомнения. Мир висит на волоске, а мы с тобой, Маршал, поддерживаем чаши весов. Он облизнул губы, но Вильгельм не понял, от удовольствия или от волнения.

— Если вы говорите, что он назвал наследника, какие тут могут быть сомнения? — резко спросил он.

Хьюберт разжал руки и протянул их к Вильгельму:

— Возможно, как и многие, стоящие на пороге смерти, он не хотел признавать, насколько она близко, пока не стало слишком поздно. В этом письме говорится, что единственным человеком, кто находился рядом с Ричардом и мог слышать его слова, был Вильгельм де Броз, и он утверждает, что Ричард назвал своим наследником Иоанна, но можем ли мы верить словам де Броза?

— А разве есть причина не верить?

Архиепископ скривил губы:

— Де Броз так же редко говорит правду, как моет руки перед едой.

Вильгельм не понимал, почему для Хьюберта это так важно. Де Броз был соседом Вильгельма по ирландским владениям и уэльсским болотам. До сих пор он проявлял себя как человек грубовато-сердечный, недалекий, иногда эгоистичный, но, тем не менее, дружелюбный и миролюбивый:

— Королева Алиенора ему верит.

— Это в ее интересах, — резко сказал архиепископ. — Иоанн — ее сын.

— Разумеется, но я не вижу, о чем здесь спорить, — Вильгельм махнул рукой. — Взгляните на это с практической точки зрения, милорд. Это письмо — все, что у нас есть на сегодняшний момент, и в нем говорится, что Ричард назвал Иоанна своим наследником. Вы не можете подвергать сомнению слова де Броза до тех пор, пока он не вернется с похорон, а это будет только через несколько дней; мы не можем терять столько времени.

Выражение его лица было далеко не радостным, однако архиепископ не мог не признать, что выход из их затруднительного положения найден. Вильгельм продолжал гнуть свое:

— Иоанн — взрослый мужчина, сын короля, за последние пять лет проявивший себя как доблестный воин. Он знает эту землю и этих людей, он родился и вырос среди них. Предположим, что Ричард назвал бы своим наследником Артура, что бы мы получили? Мятежного безусого мальчишку, который не знает ни Англии, ни Нормандии, ни Анжу и живет под каблуком у французов. Неужели вам действительно хочется жить, подчиняясь марионетке, которой управляет Филипп французский?

— Все верно, Маршал, но мы могли бы помешать его влиянию на мальчика. Мы можем сломать его и обуздать, как молодого скакуна, в то время как Иоанн… — слова повисли в воздухе. — Мы оба достаточно имели с ним дел, чтобы знать, что он за человек. Твой собственный брат служил ему и попал из-за этого в большую беду.

Вильгельм сжал губы в ответ на попытку Хьюберта Вальтера воздействовать на него, напомнив о старшем брате. Иоанн Маршал погиб, защищая Мальборо, когда принц Иоанн поднял в Англии восстание, пользуясь отсутствием Ричарда.

— Мой брат знал, на что идет, когда выбирал свой путь, — голос Вильгельма зазвенел, и архиепископ понял, что за эту струну лучше больше не дергать.

Хьюберт взялся за подбородок.

— Нам нужно хорошенько обдумать наш путь, Маршал. У нас есть единственная возможность все изменить, а к утру ее уже не будет.

Вильгельм помедлил с ответом, но не потому, что усомнился в своем решении. Скорее, эта пауза была нужна ему, чтобы собраться с силами.

— Семь лет назад я уже стоял перед выбором: Артур или Иоанн. Ричард был в крестовом походе, а епископ Илийский старался подготовить почву, чтобы посадить на трон Артура, если Ричард умрет. Я тогда отказался ему помогать и сейчас отказываюсь, потому что Иоанн больше годится на эту роль.

— Ты стоишь на очень скользкой лестнице, — предупредил его архиепископ.

Слова Хьюберта заставили Вильгельма вспомнить об осадной лестнице в Мильи. Он чуть не улыбнулся, хотя ничего смешного в этом не было.

— Надеюсь, сейчас у меня уже хватит опыта не упасть.

Хьюберт надул губы, помедлив, затем вздохнул и взмахнул руками, словно сдаваясь:

— Как хочешь, Маршал, но я думаю, что ты будешь жалеть об этом своем решении больше, чем о любом другом.

— Но вы согласны?

— Я принимаю это, — мрачно поправил его архиепископ. — Твое доброе имя хорошо известно английским лордам, твое влияние простирается широко, и, если ты поручишься за Иоанна, ради тебя они примут его сторону. Нормандцы примут Иоанна охотнее, чем Артура, потому что не доверяют бретонцам и французам. Лучше иметь дело со знакомым драконом. Я не могу плыть против двух столь сильных течений.

Он жестом подозвал слугу, чтобы тот снова наполнил чашу, стоящую рядом с ним, и еще одну для Вильгельма.

— Что ж, выбор сделан, и теперь остается только решить, как нам лавировать между опасными берегами.

Вино было крепким, как любил архиепископ. Острый запах специй кольнул ноздри Вильгельма, и он чуть не закашлялся от глотка, который сделал из вежливости.

— Нужно забрать Иоанна из Бретани, — сказал он, с усилием проглотив вино. — Как только бретонцы услышат об этом, они сделают все, чтобы он не попал в Нормандию.

Хьюберт оставался невозмутимым:

— Двое моих лучших людей готовы к путешествию, их кони оседланы, они ждут. Они найдут Иоанна и смогут доставить его сюда в безопасности, прежде чем против него смогут выступить бретонцы.

Вильгельм отставил свою чашу, нёбо щипало почти невыносимо. Он не позавидовал бы тому, кто оказался бы врагом могущественного и печального Хьюберта Вальтера. Если бы они приняли другое решение, эти двое всадников направлялись бы в Бретань с сообщением для Артура, а принц Иоанн никогда бы больше не увидел неба даже в окне темницы.

Была поздняя ночь, догорели все свечи, кроме одной — на высоком железном светильнике у кровати. Поддерживая головку Вальтера левой рукой, Изабель укачивала его и кормила грудью. Было приятно проводить вот так время с сыном, просто сидеть молча и наслаждаться этим. Вальтер был в том очаровательном возрасте, когда дети начинают улыбаться и узнавать взрослых. Одной маленькой ручкой он крепко вцепился в прядь ее волос, а глазами следил за ее взглядом. Скорее всего, волосы у него буду светлые, а глаза голубые, как у нее, а не карие, как у Вильгельма. Она пела ему ирландскую колыбельную, которую ей и ее брату в детстве пела ее няня, Эйна. Она не знала, что означают слова, но они были нежными, а мелодия мягкой и распевной.

Крид э Дайре но Окан э Покан до.

Еще неделю назад она была так взволнована предстоящей поездкой в Ирландию, но от ее радости не осталось и следа, после того как она получила от Вильгельма краткое письмо, а потом и он сам примчался на взмыленной лошади. Ирландия снова на глазах уплывала в туман, поскольку Вильгельм собирался отправиться в Англию, причем один. Весь день он говорил со своими слугами и рыцарями, строил планы, уточнял детали. Он ни на минуту не присел с того самого момента, как вернулся из Руана. Она упаковала его дорожные сундуки и убедилась, что ему хватит провизии. Она поговорила с его слугами и казначеями и приготовилась к тому, что ей придется распоряжаться их деньгами в его отсутствие.

Крид э Дайре но Окан э Покан до.

В комнату вошел Вильгельм, ступая мягко, как кот, однако его угловатость была ощутима почти так же, как натяжение волос, когда она расчесывала их так тщательно, что они чуть не рвались. Он всегда бывал таким, когда предстояли действия — дипломатические или военные. Она надеялась, что ему хватит энергии продержаться и в этот раз. До сих пор ему хватало свойственного молодым задора, но Изабель не забыла, как оскудел этот ручей жизни, когда Ричард после крестового похода попал в плен и в Англии началась борьба за власть.

Вальтер заснул. Она мягко отняла его от груди и переложила в колыбельку под шерстяное покрывало. Затем, завязав сорочку, она обратила взгляд на Вильгельма. Он сел на скамью у камина, на которой громоздились подушки, и снял сапоги и куртку. Изабель налила им обоим вина, разбавив свою порцию родниковой водой.

— Королевская галера приплывет завтра к полудню, — он покрутил в руках чашу. — Мне нужно отбыть на рассвете.

— Тогда вдоволь выспаться тебе не удастся, — ответила она. — Сейчас уже середина ночи.

Он пожал плечами:

— Я не устал. Я смогу поспать, когда представится свободное время. Если море будет спокойным, мне удастся поспать в каюте.

Отставив свою чашу, она подошла к нему сзади и начала медленно массировать его плечи. Мышцы Вильгельма были настолько напряжены, что массировать их было все равно, что сдавливать пальцами камень, и она была почти уверена, что у него сильно болит голова.

— Правильно ли я поступаю? — спросил он.

Она расслышала в его голосе желание услышать подтверждение своих слов и ответила медленно, в такт движению рук:

— А тебе кажется, что нет?

Он невесело рассмеялся:

— Ну, когда архиепископ Кентерберийский качает головой, а мои собственные рыцари и члены моей семьи считают, что я впал в маразм, раз поддерживаю Иоанна, согласись, есть основания сомневаться в правильности своих поступков.

— Если бы ты поддержал Артура, на тебя, возможно, смотрели бы так же, — пробормотала она. — Это незавидный выбор.

— Да, — ответил он, одним словом выразив всю тяжесть возложенной на него ответственности за разрешение этой задачи. Потом, закрыв глаза, он тихо простонал: — Да, вот так хорошо.

— Вы с Вильгельмом де Брозом сделаете Иоанна королем, — задумчиво произнесла она. — Ведь это де Броз сказал, что Ричард на смертном одре назвал Иоанна своим наследником, и это твое влияние на английских лордов заставит их его принять. Он будет тебе обязан.

Вильгельм непроизвольно хмыкнул.

Изабель молча массировала его плечи. В камине мягко потрескивал огонь, а в колыбели сладко посапывал малыш.

— По крайней мере, он должен будет подтвердить твое право на остальные земли моего отца, — пробормотала она. — Попроси у него Пемброук. Мой дедушка был графом, но у моего отца никогда не было титула. И ему никогда не давали землю. Я бы восстановила справедливость.

Она почувствовала, как его мышцы снова напряглись, и помолчала, продолжая медленно массировать их. Наконец он расслабился и глубоко вздохнул:

— Не могу отрицать, что и сам иногда об этом думал.

Он дотянулся до ее руки и притянул ее к своим губам.

— Пемброук должен быть нашим, — сказала она. — И Кильгерран тоже. Там земля богатая и плодородная, там хороший порт и хороший морской путь в Ирландию… Если ты ни о чем больше не станешь его просить, любимый, попроси об этом.

Вильгельм скользнул рукой вверх по ее руке и, обхватив жену, усадил к себе на колени.

— А ты честолюбива, любимая, — произнес он, улыбаясь.

— А ты нет? Я только хочу получить то, что по праву принадлежит нам, тебе и нашим сыновьям, — ее голос зазвучал жестче. — Если уж нам предстоит стать подданными Иоанна, нам стоит получить какую-то выгоду. — Она спрыгнула с его колен. — Ты идешь спать?

Он покачал головой:

— Я не устал.

— Спать не обязательно. — Он начал ухмыляться, и она скорчила ему гримасу. — Я хочу сказать, что ты можешь просто немного отдохнуть.

Все еще улыбаясь, он проследовал за ней в постель. Задернув полог, Изабель ощутила прикосновение его рук к своим плечам, притягивающее, манящее; он притянул ее к себе, развязывая ленту на ее сорочке.

— К чертям отдых, — сказал он.

Чувственное тепло затопило Изабель.

— Я все еще кормлю Вальтера, — почти не дыша, предупредила она. — И пост все еще продолжается.

— Тогда я утром покаюсь в своей слабости, — прошептал он ей на ухо. — Будь ласковой, Изабель, ты так мне нужна.

Он стянул сорочку с ее плеч, его рот искал ее губы. Внезапно, охваченная желанием, она упала на колени на вышитое шерстяное покрывало на постели и потянула его за собой.

Потом она тихо лежала рядом с мужем, как будто оставшиеся часы темноты могли что-то изменить. Несмотря на то что Вильгельм утверждал, что не устал, он крепко спал, одной рукой ухватившись за ее волосы, так же как Вальтер до этого. Сама возможность восстановления ее в правах на наследство ее предков, на наследство де Клеров, наполняла ее сладостным предвкушением, но в то же время и тошнотворным страхом. Чем выше поднимешься, тем дольше будешь падать, и у нее не было иллюзий на этот счет.

Глава 4

Нортгемптонский замок, май, 1199 года

Ранулф де Блондвиль, граф Честерский, бросил кости, выругался, увидев, что выпало, и выдвинул вперед свою фишку на доске.

— Я понял, что с Иоанном в эту игру играть нельзя, — сказал он Вильгельму, который сидел на другом конце стола. Они расположились у окна в одном из верхних личных покоев над главным залом; доска освещалась масляными лампами и свечами. — Он жульничает.

Вильгельм смахнул кости в одну из маленьких чашек из слоновой кости и встряхнул ее.

— Может, и так, но большинство мужчин как-то пытаются привлечь удачу на свою сторону.

Честер закрыл эту тему:

— Точно, Маршал. Хотя я бы не стал, играя со своим пасынком, использовать утяжеленные кости. Он испорченный.

Вильгельм вскинул брови. Тот, кого Честер называл испорченным, — Артур, поскольку Честер был женат на его матери, Констанции, графине Бретонской. Это был не самый счастливый союз, и супруги жили порознь, однако приближался развод, вызванный появлением в жизни графа женщины, хотя никто не рискнул бы расспрашивать гордого и нервного графа Честерского об интимных подробностях. Ему было всего двадцать девять, однако он был уже одним из самых могущественных людей в королевстве.

Тонкая верхняя губа Честера скривилась в гримасе брезгливого отвращения:

— Даже если у меня и есть какие-то неразрешенные споры с Иоанном, я все равно во сто раз охотнее служил бы ему как королю, чем смотрел бы, как этот несносный мальчишка усаживается своей задницей на трон, а заправляет всем его мамаша, чертова сучка. По крайней мере, мать Иоанна — его богатство.

Вильгельм бросил кости и передвинул свою фигуру по доске.

— У Констанции те же надежды на своего сына, что и у королевы Алиеноры на своего, — сказал он. — Если бы она не желала так страстно видеть его на троне, может, Артур и не представлял бы сейчас такой угрозы.

— Может, и не представлял бы, — согласился Честер, — но все равно ей до Алиеноры далеко. Если бы она была ей ровней, я бы испытывал к ней огромное уважение, потому что Алиенора — женщина поистине благородного сердца и духа.

— Аминь, — с готовностью согласился Вильгельм, подумав о стареющей королеве-матери, которая даже сейчас распоряжалась в своих землях, успокаивала волнения, возникшие после смерти Ричарда, сына, который, по ее собственным словам, был посохом в ее руке и светом в ее глазах.

Ранулф хитро взглянул на Вильгельма:

— Ты же юстициарий, и архиепископ тоже, и похоже, у каждого из вас есть некоторое количество недовольных лордов, готовых кормиться из ваших рук.

Вильгельм рассмеялся:

— Не совсем так, милорд. Единственное, чему можно сейчас радоваться, так это тому, что они пока не отгрызли нам руки.

Ранулф погремел чашкой с костями.

— Хорошо, что люди вас обоих уважают. Ты можешь служить Иоанну, но ты — не его создание. Если бы он послал для того, чтобы расположить к себе людей, де Бурга, де Броза или Фолкса де Брота, исход мог бы быть совсем другим. — Он бросил кости на стол, посчитал и передвинул фигуру. Когда он снова заговорил, его голос звучал твердо и бескомпромиссно: — Мир воцарится, Маршал, только при условии, что Иоанн сдержит все те обещания, что вы надавали от его имени. Если он изменит своему слову или соврет, может разразиться кровавый мятеж. Люди хотят справедливости. Они хотят получить то, что принадлежит им по праву.

— В том, что их земли были отняты, а привилегии отменены или нарушены, нет вины Иоанна, в этом повинны его отец и брат, — вступился за него Вильгельм.

— Да, но если он не сумеет исправить положение… — Честер, красноречиво пожав плечами, дал понять, каково было бы окончание фразы.

Вильгельм не был уверен, что Иоанну свойственно выполнять чьи-то требования, но ему удалось заложить основу для дальнейших переговоров. Теперь он должен был вернуться в Нормандию и сопровождать Иоанна в Англию. Перспектива снова пересечь море, пусть даже в спокойную погоду, по-прежнему не была для него привлекательной.

— Ну, теперь дело за ним, я сделал все, что мог.

— Тогда храни тебя Господь, чтобы твои усилия не оказались напрасны, — мрачно закончил Честер.

На борту королевской галеры Иоанн, некоронованный король Англии и наследник всего того, о чем он так долго мечтал, смотрел, как берег Нормандии скрывается в дымке.

— Ты всегда был человеком моего брата, Маршал, — сказал он, обращаясь к Вильгельму, который стоял рядом с ним у мачты. — Преданным, как собака.

Глядя, как чайки кружатся над вздымающимися волнами, Вильгельм надеялся, что ветер позволит им благополучно добраться до дома и облегчит его страдания. Ему не хотелось, чтобы его вырвало перед Иоанном, которому даже шторм был нипочем. Он бы с большим удовольствием плыл сейчас на корабле с Изабель и домашними, но Иоанн специально просил его быть на королевской галере, а отказ будущему королю Англии был бы политически неграмотным шагом.

— Я принес ему клятву верности, сир, так же, как вашему отцу и брату Генриху до этого, упокой, Господи, их души.

Иоанн стряхнул пылинку с горностаевой оторочки своего плаща.

— Людские клятвы всегда продаются. Мой брат купил твою верность, отдав тебе в жены Изабель де Клер Стригильскую. А чего ты хочешь от меня?

Вильгельм ответил ему спокойно:

— Сир, я верен вам, поскольку вы являетесь законным наследником короны вашего брата.

Иоанн криво усмехнулся:

— Уверен, что это так, а еще я уверен в том, что у тебя честолюбия столько же, сколько у любого другого мужчины. Не стесняйся, милорд. Скажи, чего ты хочешь, озвучь свое желание, чтобы у нас не было камней за пазухой.

Вильгельм разозлился и подумал, что Иоанну, который чаще всего плел интриги, в новинку говорить о чем-либо открыто.

— В таком случае, сир, я бы хотел, чтобы моя жена была восстановлена в правах на наследство своего отца. Я хочу Пемброук и Кильгерран.

— Ха! — Иоанн расцвел от удовольствия; так циник радуется тому, что его собеседник оказался небескорыстен. — Жена на тебя надавила, не так ли?

— Не больше обычного, сир.

Иоанн рассмеялся:

— Именно женщины заставляют мужчин желать большего, спроси де Броза. Его жена как бочка с большой дыркой в днище. Наверное, сейчас, после того как она родила шестнадцать детей, она и на ощупь такая же.

Вильгельм ничего не ответил. Мод де Броз не была красавицей, и она действительно постоянно заставляла мужа просить денег и привилегий, чтобы было чем прокормить их огромное семейство, но шутка была злой и неуместной. Когда корабль вскарабкался на следующую волну, желудок Вильгельма снова подкинуло к горлу, и он сжал губы. Позади он видел на волнах галеру со своей семьей, но она была слишком далеко, чтобы он мог рассмотреть фигуры на палубе. Изабель наверняка наслаждается солеными брызгами и свежим ветром. Она обожает плавать. Иногда он дразнил ее, говоря, что у нее в жилах течет кровь викингов, пересекавших моря. Хотя, может, так оно и было. Если так, то оставалось надеяться, что их дети впитали это с молоком, потому что страдать от морской болезни было невыносимо.

— Я знал, что ты попросишь Пемброук, — Иоанн с грациозной небрежностью махнул рукой. — Ну что ж, забирай, я отдаю тебе его безвозмездно, равно как и право называться графом, ведь этого мой великий и славный брат никогда тебе не давал. Тебе стоит об этом подумать.

— Благодарю вас, сир, — Вильгельм подавил желание вывернуть желудок наизнанку и преклонил колени перед Иоанном. Палуба под его коленями была твердой, но волны ревели под килем, как дракон.

— Встань, — сказал Иоанн сладким, почти укоряющим голосом. — Прибереги свою присягу в верности до Англии и до момента моей коронации. Если ты не забудешь, кому служишь, привилегий будет еще больше.

Вильгельм с усилием поднялся на ноги:

— Сир, я поклялся вам в верности, и мою клятву нарушит только моя смерть.

Он подумал, сколько еще раз ему придется доказывать Иоанну свою преданность, прежде чем тот в нее поверит. Выходило, что человеку, который нарушает свои обещания так же легко, как дает их, трудно поверить в то, что другие могут быть верны своему слову.

— Я доверяю тебе, Маршал, не больше, чем любому другому человеку, — на лице Иоанна внезапно проступила скрытность, от него повеяло опасностью. — А сбросить тебя я могу очень низко.

Он повернулся к шатру на носу корабля:

— Я бы пригласил тебя присоединиться к нам, но ты весь зеленый, так что я бы оказал нам обоим плохую услугу. К тому же, полагаю, ты не одобришь общество остальных моих гостей.

Вильгельм проводил его взглядом и мельком увидел нескольких ярко раскрашенных королевских шлюх и группу холостяков — рыцарей, задолжавших Иоанну деньги. С гримасой боли Вильгельм оперся на борт и увидел, что английский берег приблизился. Итак, он получил графский титул и надеялся, что цена, которую придется за него заплатить, не пустит его по миру. И еще он подозревал, что тошнота, которая так мучила его, была вызвана разговором с Иоанном в той же мере, что и морской болезнью.

Глава 5

Вестминстер, май 1199 года

Изабель вот уже несколько лет не была при дворе. Ричард и его жена, королева Беренгария, жили каждый своей жизнью, и его приемы были больше для вояк, для настоящих мужчин, женщинам там особенно не было места. К тому же Изабель была слишком занята хозяйством и рождением детей, чтобы у нее оставалось время на королевские увеселения.

Коронация Иоанна и посвященные этому празднества были совершенно иного рода, и Изабель пришла в восторг от возможности нарядиться в красивое платье и посетить большой официальный прием. Ее шелковый наряд нежного оранжево-розового цвета был расшит речным жемчугом и бусинками из горного хрусталя. Ее кисейная вуаль также была по краю расшита речным жемчугом, а концы ее светлых кос — перевиты серебряными лентами. Сейчас она не была беременна, и одежда открывала взгляду тонкую талию, пышную грудь и мягкие изгибы бедер. Ей было в некоторой степени свойственно женское тщеславие, а поэтому было приятно видеть, как мужчины оборачиваются ей вслед, и особенно приятно, что ее муж в их числе.

По традиции мужчины во время пиршества находились рядом с королем в большом зале, а женщины — в белом зале, поменьше, с южной стороны. Поскольку королевы не было, Изабель и жены других лордов были самыми знатными особами среди присутствующих, и поэтому они сидели на возвышении в дальнем конце зала. Хотя она и вынуждена была расстаться с Вильгельмом на время пиршества, во время коронации она стояла рядом с ним и видела, как новокоронованный король даровал ему титул графа Пемброукского. Двое их старших сыновей также присутствовали при этом, и Изабель, сжимавшая плечи сыновей, еле сдерживала слезы гордости и триумфа.

Вилли и Ричард не могли присутствовать на приеме, их отвезли в дом Маршалов в Черинге, где они вместе с младшими детьми должны были ожидать возвращения родителей с торжеств, следующих за коронацией. У Махельт были новые куклы, наряженные в праздничные одежды, и Изабель обещала привезти детям миндального марципана, который собиралась потихоньку стащить после праздника. Она заметила тарелку с марципаном у края стола, из лакомства сделали копию лондонского Тауэра в миниатюре — башни, в которой она жила под опекой короля до свадьбы. Отломить у башни несколько зубцов было бы очень приятно.

Поскольку Иоанн выказывал расположение к Вильгельму, жены многих лордов искали внимания Изабель и вились вокруг нее, как воробьи в поисках крошек. После стольких лет, проведенных вдали от двора, Изабель даже наслаждалась их восхищением и лестью. Однако она не позволяла им влиять на ее мнения — а именно на это были направлены их старания, — и ей удавалось отделить зерна от плевел. Однако у одной женщины не было времени на комплименты и тому подобную мишуру, и поэтому она прямо перешла к делу:

— Вас с мужем можно поздравить, графиня, — сказала Мод де Броз. В ее глубоко посаженных глазах светилась насмешка. Мод была румяной, с густыми, почти мужскими бровями, которые она вряд ли когда-нибудь выщипывала, и выступающими венами. Некогда великолепная фигура, постепенно оползала книзу за время вынашивания и рождения шестнадцати отпрысков; теперь ее груди оказались на уровне талии, а живот покоился на бедрах, как мешок с пудингом. Однако она обладала острым, заточенным для сражений умом.

— Граф Пемброукский, ни больше, ни меньше. Это титул, который твой покойный отец не смог вырвать из рук анжуйцев.

Изабель радостно улыбнулась леди Мод. Придворная вежливость стоила недорого, а семья де Броз была их «природными» союзниками в Уэльсе и Ирландии. Де Брозы были женаты вот уже тридцать лет, и, хотя и ссорились частенько, оба были одинаково честолюбивы и явно удовлетворяли друг друга в постели, поскольку их младшему сыну, Бернарду, было всего два года. Изабель восхищалась выносливостью Мод и тем, что все ее дети были здоровыми и крепкими — ни одного слабенького. Как бы она ни выглядела в глазах окружающих, Мод была известна как гордая и преданная мать.

— Спасибо, — сказала Изабель. — Твоего мужа тоже наградили.

Мод, широко улыбнувшись, показала желтые зубы.

— Точно, в конце концов, на наших мужьях лежит ответственность за возведение Иоанна на трон. Без них наш новый король пытался бы сейчас свистом приманить себе королевство. Он в долгу перед нами за свою золотую корону, и если мы окажемся достаточно строптивы, то сможем получить еще больше привилегий за свою службу.

Изабель почувствовала, как у нее по коже пробежали мурашки, как будто боковым зрением увидела какую-то приближающуюся опасность:

— Я хочу только того, что принадлежит мне по закону — восстановления прав на земли моего отца.

— Возможности возрастают, и ты принимаешь это, — резко выпалила Мод. — И твой муж хорошо это понимает, иначе до сих пор был бы обычным рыцарем, валяющимся на соломе у двери зала, а не тем, кто он сейчас.

Закусив губу, чтобы не выпалить в ответ какую-нибудь резкость, Изабель извинилась, сославшись на то, что ей нужно выйти, и избавила себя от навязчивого общества Мод де Броз. Вернувшись, она принялась потихоньку отковыривать верхнюю башенку марципанового Тауэра и маленькую лодочку, изящно слепленную из цветной сахарной пасты, когда подошла графиня Норфолкская, которая, очевидно, тоже собиралась привезти своим детям гостинцы. Через несколько минут женщины, объединенные тайным заговором, хихикали, как девчонки.

Зубцы и прочие мелкие детали Тауэра перекочевали в салфетки и карманы, разговор естественным образом обратился к детям и общим темам, обе стороны предпринимали «разведывательные вылазки»: никогда не было слишком рано начать переговоры, касающиеся брачных союзов. Изабель приметила наследника Норфолков, когда он стоял рядом с родителями во время коронации, высокий, грациозный молодой человек со светло-каштановыми волосами и ясными голубыми глазами. И деликатные расспросы Изабель дали свои результаты: она выяснила, что молодой Хью еще не обручен и его родители готовы обсуждать этот вопрос, если бы появилась подходящая невеста.

Изабель и Вильгельм вернулись домой в Черинг только после часа ночи. Вильгельм утром должен был присутствовать на совете у нового короля, но пока Иоанн удалился с дочерью лондонского купца — своей последней любовницей с толстыми золотыми косами и грудями размером с коровье вымя.

Изабель слушала ритмичный плеск воды от опускаемых весел, смотрела, как два паромщика наклонялись вперед и отклонялись назад. На носу баржи горел масляный фонарь, и были видны огоньки на других лодках. Лицо Изабель осветилось задумчивой улыбкой, когда она вспомнила о другой поездке на лодке — перед их свадьбой в соборе Святого Павла. Время пролетело так быстро, а казалось, что всего мгновение назад он пришел забрать ее из Тауэра, где она находилась под опекой короля, а на самом деле в качестве его заложницы. Она вспомнила их свадьбу и обернулась к Вильгельму:

— Я сегодня говорила с Идой Норфолк, — сказала она.

Он понимающе улыбнулся:

— Я помню, как она впервые появилась при дворе в качестве подопечной короля. Она была прелестна, как котенок, и, даже если у нее и были когти, они не ранили. Любой был бы не прочь позабавиться с ней, но все понимали, что она неизбежно окажется в постели короля и, что еще более неизбежно, он оставит ее с ребенком.

Изабель испытующе взглянула на него. Сын Иды, рожденный до ее брака с Норфолком, был Вильгельм Лонгеспе, молодой графом Солсберийским, женатый на девушке из рода Маршалов.

— А ты когда-нибудь хотел, чтобы она оказалась в твоей постели? — что-то в его голосе, когда он говорил об Иде, заставило ее задать этот вопрос.

Он ухмыльнулся.

— Роджеру Норфолку очень повезло, — ответил он, — но не так, как мне.

Изабель приняла этот тактичный ответ, с интересом глядя на мужа.

— У Роджера Норфолка довольно привлекательный сын, — игриво сказала она. — Думаю, как минимум несколько из видевших его женщин тоже были бы не прочь позабавиться с ним.

— И ты в их числе?

Она бросила на него дразнящий взгляд из-под ресниц, выждала мгновение, а потом сказала серьезно:

— Нет, я, как и ты, больше всего ценю то, что имею, но я в состоянии оценить красоту, когда вижу ее. Если серьезно, то я думала о Махельт. Брачные узы с Биго были бы кстати, особенно если учесть, что первенец Иды — единоутробный брат короля.

Вильгельм откинулся на скамье.

— Стоит об этом подумать, — беззаботно ответил он, — хотя пока еще слишком рано.

— Нет, разумеется, это только в будущем, — Изабель многозначительно взглянула на него. Вильгельм обожал Махельт, и это обожание было взаимным. Единственная дочь, она занимала совершенно особое место в сердце отца, поэтому Вильгельму было бы тяжело смотреть, как она уходит к мужу, так же как ей было бы непросто отпустить сыновей из дома, чтобы они смогли стать рыцарями и воинами.

Гребцы замедлили ход лодки, и стали подгребать к причалу. Его оплетенные водорослями сваи мерцали в свете фонарей.

— Я сегодня не видела на пиру жены Иоанна, — сказала она, чтобы переменить тему разговора. — Как я понимаю, он не собирается делать ее своей королевой?

Вильгельм покачал головой:

— Он женился на Хавис из-за ее земель, они никогда не делили брачное ложе. Де Броз говорит, что он собирается оставить ее и поискать супругу в Португалии или Испании. Ему необходимо укрепить свои южные границы, а что поможет ему в этом лучше, чем союз с одним из этих королевств?

Изабель подумала о том, как должна себя чувствовать Хавис Глостер. Поскольку брак Хавис и Иоанна можно было бы назвать формальным, Изабель полагала, что вряд ли известие о его аннуляции разобьет ей сердце, но, возможно, она будет сожалеть о том, что ей не удалось стать королевой.

Лодка стукнулась о причал.

— Полагаю, мы вернемся в Нормандию? — спросила Изабель с печальным вздохом.

Вильгельм встал, широко расставив ноги, чтобы не потерять равновесие.

— Мне нужно для этого подтверждение Иоанна и Анжу, но я обещаю, что попрошу разрешения отправиться в Пемброук и Ленстер.

Изабель выдавила из себя улыбку и приняла протянутую им руку. Она понимала, что он обязан сперва нести службу в Нормандии. Именно по этой причине Иоанн застегнул на Вильгельме золотой графский пояс, и именно поэтому они вообще смогли получить Пемброук в свое владение, но она боялась, что они никогда не смогут побывать там и никогда не придут на пристань, чтобы отплыть в Ирландию. Возможно, ей стоит попросить повара приготовить специально для нее замок из марципана, окруженный волнами ирландского моря из взбитых крашеных белков, а она поселит там кукол Махельт и на этом успокоится.

Глава 6

Лузиньян, Пуату, лето 1200 года

Июльская жара спала с наступлением ночи, и Вильгельм, сидя снаружи, наслаждался легким ветром, шелестящим в кронах каштанов и сосен. Тихонько стрекотали сверчки, а мотыльки танцевали танцы смерти вокруг светильников, освещающих круглые столы, расставленные в садах замка. Он пил густое красное вино, откусывал от засахаренных фруктов и наблюдал за тем, как танцоры выводят хитрые па под быструю мелодию лютни, свирели и барабана. Он мог бы присоединиться к ним, если бы не чувствовал себя сегодня таким усталым. Он провел долгий день в седле, как и вчера, и, похоже, еще не отдохнет до завтра. Королевская процессия почти каждый вечер останавливалась в новом месте. Большая часть путешествий Иоанна по его владениям являлась демонстрацией боевой мощи: вот какие силы он мог бы пустить в ход в случае необходимости. Вильгельм каждый день изнемогал от жары под тяжестью кольчуги, с пристегнутым к поясу мечом, хотя он и не собирался сражаться. Единственными женщинами, сопровождавшими их, были куртизанки и прачки. Это путешествие представляло собой по сути один большой военный парад, и здесь не было места женам.

Они прибыли в Лузиньян поздно вечером, и увидели, что вокруг замка разбиты пышные шатры, павильоны, местные жители нарядились в свои лучшие одежды, хотя празднество было и не в честь Иоанна. Гуго де Брюн Лузиньянский праздновал обручение с дочерью своего соседа, графа Аймера Ангулема. Поскольку дома Лузиньянов и Ангулемов извечно враждовали, событие это было исключительное, хотя и не для Иоанна, которому было бы более на руку стравливать дома между собой. Объединившись, они становились для него угрозой.

Вильгельм недолюбливал Лузиньянов и предпочел бы не испытывать их гостеприимство, но придворная вежливость заставляла его сдерживать свои чувства. Когда-то его дядя был убит у него на глазах одним из Лузиньянов, а он сам был ранен и взят в плен. Время сделало свое дело, но он этого так и не забыл и не простил. Тонкий шрам на правом бедре постоянно напоминал об этом.

Иоанн сидел на резной скамейке рядом с Аймером, ведя деловой разговор и много улыбаясь. Аймер слушал, скрестив руки; на его загорелом тонком лице читался живой интерес.

— Подходящая ночь, чтобы строить планы и заключать сделки, заметил Болдвин де Бетюн, граф Омальский, подсаживаясь за стол к Вильгельму и наливая себе вина из кувшина, стоящего на нем.

— Для тех, кому это интересно, — с улыбкой согласился Вильгельм. Они с Болдвином еще молодыми рыцарями служили старшему сыну короля Генриха, вместе скакали по поросшим чертополохом полям Франции и Фландрии, зарабатывая себе положение. Оба сейчас были могущественными лордами с собственной свитой и рыцарями.

— Похоже, Аймеру с королем многое нужно обсудить.

— Особенно сейчас, когда Аймер сделал опасный шаг, обручив свою дочь с Гуго Лузиньяном. Вряд ли Иоанну такое по нраву, а?

— Да, это ему неприятно, — согласился Вильгельм. — Если дома Лузиньянов и Ангулемов объединятся, вместо того чтобы воевать друг с другом, они доставят Иоанну немало хлопот.

— Действительно очень неловкая ситуация, хотя нашему королю, похоже, нет до этого дела.

— О, совсем наоборот, — сказал Вильгельм, глядя на Иоанна. — Я видел, как он с таким же выражением лица подкатывает к женщинам при дворе, когда хочет их соблазнить. И заметь, де Броз отвлекает Гуго Лузиньяна, пока его хозяин ведет свою игру.

Болдвин взглянул на большой полосатый шатер де Броза, освещенный изнутри, — в нем раздавались громкие возгласы братающихся.

— Иоанну придется многое предложить Аймеру Ангулему, чтобы тот продал свою добродетель.

— Он может попытаться. Что ему терять?

Болдвин хмыкнул.

— Как твоя дочь? — Вильгельм снова наполнил свою чашу.

— Чудесно, — ответил Болдвин, пожав плечами. — По крайней мере, я так думаю, поскольку я мало что понимаю в младенцах. А твоя новорожденная?

— Уже настоящая женщина, — Вильгельм усмехнулся при упоминании своей второй дочери, родившейся через девять месяцев после коронации Иоанна. — Сперва очаровывает тебя взглядом, и тут же напускается на тебя. Назвал в честь матери, которая отлично умеет и то, и другое.

— Я расскажу твоей жене, как ты чернишь ее, — усмехнувшись, пригрозил ему Болдвин.

Вильгельм посерьезнел:

— Я могу поддразнивать ее, но она знает о моем к ней отношении… Она свет моей жизни.

Болдвин снова рассмеялся, но посмотрел на него с завистью.

— Я рад, что у вас с Изабель так все хорошо, — сказал он. — Мы с Хавис попритерлись друг к другу, но ни одному из нас нет особого дела до другого. С другой стороны, уже хорошо, что мы не ненавидим друг друга так, как Ранулф Честер и его жена.

— Точно, — с готовностью согласился Вильгельм.

В сад вошла группа молодых людей, и внимание Вильгельма привлекла одна девушка, длинноногая и легкая, как молодая кошечка. Она только начала оформляться как женщина: шелковое платье туго обтягивало ее груди, размером с незрелое яблоко, но талия и бедра были пока плоскими, мальчишескими. Ее густые золотистые волосы были заплетены в одну косу, перевитую серебристыми лентами, а большие, широко расставленные глаза при дневном свете были, наверное, голубыми, но сейчас казались почти черными. Она бросила в сторону Вильгельма и Болдвина испуганный взгляд, заметив, что они ее разглядывают, вывернулась, чтобы уклониться от молодого оруженосца, пытавшегося втянуть ее в игру, и натолкнулась на Иоанна, который поднялся со своего места, закончив беседу с графом Аймером.

Девушка, очевидно, знала, кто такой Иоанн, поскольку она тихонько вскрикнула и грациозно поклонилась ему. Иоанн поддержал ее и, взяв ее правую руку в свою, поцеловал кончики ее пальцев. Он полюбовался на ее золотое кольцо.

— Красивая безделушка, моя милая, — похвалил он.

— Это кольцо мне подарили на помолвку, сир, — чуть дыша, ответила она.

— В самом деле? — голос Иоанна источал яд соблазна. — А не хотела бы ты обменять его на корону?

Она взглянула на него, широко раскрыв глаза, и в неуверенности прикусила нижнюю губу.

— Мы играли в догонялки, — ответила она, наконец поняв, что этот глупый ответ безопаснее, чем что-либо по поводу кольца. Она посмотрела через плечо на своих молодых спутников, которые с пониманием глядели на них.

Иоанн улыбнулся, чуть обнажив зубы.

— Одна из моих любимых игр, — сказал он, и, иронически взглянув на Вильгельма и Болдвина, отступил в сторону, чтобы дать ей пройти.

Придворные остались в Лузиньяне на второй день, и Иоанн отправился с лордами Гуго и Аймером на охоту. Дочь последнего осталась дома с женщинами, запертая подальше от мужских глаз, но в данном случае с глаз долой не означало из сердца вон. Вильгельм не был любителем охоты, но присоединился к свите, потому что этого от него ждали. Безразличный к преследованию животных, он имел возможность наблюдать за тем, как король Иоанн на самом деле охотится на отсутствующую дочь графа Аймера, и все это происходит перед носом ничего не подозревающего жениха.

Позже тем же вечером Вильгельм сидел в покоях Иоанна, пил вино и играл в кости с Болдвином де Бетюном и Вильгельмом, графом Солсберийским. Последний был женат на двоюродной сестре Вильгельма, Эле. Он был незаконнорожденным единоутробным братом Иоанна, а его матерью была Ида, графиня Норфолкская, с которой так крепко подружилась после коронации Изабель. Солсбери в полной мере обладал красотой своей матери, но в более сильном, мужественном образе. Его лицо было обрамлено густыми черными кудрями, а менявшие цвет зелено-карие глаза были окружены черными ресницами. Его называли Лонгеспе, что значит «длинный меч», потому что его клинок был на несколько дюймов длиннее обычного. Хотя ходили сплетни, что это прозвище он получил не из-за меча — кое-что другое было несколько длиннее обычного, и Солсбери с усмешкой в глазах ничего не делал, чтобы опровергнуть эти слухи.

Вытянув руки, он оттолкнулся от стола:

— Ты меня без гроша оставил, Маршал, мой кошелек так же пуст, как груди старой шлюхи.

— Да и вначале он был не больше груди девственницы, — отозвался Вильгельм. Он сгреб маленькую горстку серебра в кулак и отдал ее своему оруженосцу. — Вот, дружище, найди-ка среди моих людей того, кто раздает милостыню, и вели отдать это в лепрозорий.

Неспешной походкой к ним подошел Иоанн, держа в руке чашу с вином, приправленным гвоздикой.

— Снова проигрался, братец? — подкусил он Солсбери. — Вот еще один знак, что ты станешь одалживать у меня деньги, — он кисло улыбнулся Вильгельму: — К Пемброуку это не имеет никакого отношения, Маршал. Ты выстилаешь шерстью мои сундуки благодаря моему непутевому брату, который глупее овцы, когда доходит до таких игр.

— Не хотите ли отыграться, сир? — спросил Вильгельм, приглашая того присесть.

— Ну уж не после того, как ты отдал все прокаженным, — отказался Иоанн и сделал большой глоток из своей чаши. Затем он взглянул на мужчин и беспечно произнес: — Я подумываю о том, чтобы жениться на дочери Аймера.

Эта новость не стала сюрпризом для Вильгельма, который видел, как Иоанн вчера смотрел на девушку и как они с графом Аймером ходили друг вокруг друга во время охоты. Переглянувшись с Болдвином, он понял, что последний тоже этого ожидал. Однако Солсбери уставился на брата, раскрыв рот. Потом он покачал головой.

— Девушка совсем молоденькая. От нее тебе будет мало прока как от королевы.

Иоанн протестующее взмахнул рукой:

— Она достаточно взрослая, чтобы произнести клятву, и скоро сможет войти в роль. Королева Ричарда большую часть жизни провела в заточении, и ему это не вредило.

Солсбери отважился произнести то, что вертелось у всех на языке:

— Но она уже обручена.

— Господи, Вилли, ты уверен, что у нас один отец? — издевательски усмехнулся Иоанн, отчего Солсбери покраснел. — Ты слишком невинен, чтобы быть одним из нас! Если хорошо заплатить, можно разбить любую помолвку и аннулировать любой брак. Я не могу позволить Ангулемам и Лузиньянам объединиться. У Аймера слюнки текут, когда он думает о том, что его дочь может стать королевой Англии. И он точно с большим удовольствием разделит постель со мной, чем с Гуго Лузиньяном, а я так просто счастлив буду разделить ложе с его прелестной дочкой!

Вильгельм невозмутимо произнес:

— Сделав это, вы завоюете вечную ненависть Лузиньянов, сир. Лично мне совершенно наплевать на то, что они будут чувствовать себя униженными, но они искусные воины и могут заварить кашу.

— С Лузиньянами я справлюсь, — отрезал Иоанн. — Если я женюсь на девушке, мой тесть будет держать их у ногтя так же, как делал всегда.

— Я согласен, что объединение Ангулемов и Лузиньянцев было бы некстати, — кивнул Вильгельм, — но, как сказал Солсбери, девушка действительно совсем юна, у нее даже бедра пока слишком узкие, чтоб детей рожать. Она уже вошла в брачный возраст?

— Пока нет, но она быстро взрослеет.

При мысли, что в постели Иоанна может оказаться практически ребенок, Вильгельму стало не по себе. Двенадцать лет. Ему не хотелось думать о том, что Махельт могла бы когда-нибудь попасть в ту же ситуацию, но с точки зрения политики и дипломатии этот выбор был верным. И многие мужчины дождались бы, когда она созреет, но он видел, как Иоанн смотрит на девушку, когда она заходит в комнату. К тому же королю и последнему представителю своего рода было необходимо как можно скорее обзавестись наследниками.

— Вам нужно взвесить, будет ли этот брак более выгодным, чем брак с кем-то из Португалии, о чем вы подумывали раньше, — осторожно предостерегая, сказал он. — Возможно, для наследницы Ангулемов найдется другой подходящий муж, среди ваших лордов, например.

— Ее отец на это не пойдет, — сказал Иоанн. — Он считает, что его дочь должна стать либо английской королевой, либо женой Гуго Лузиньяна.

Вильгельм с усилием придал своему лицо бесстрастное выражение:

— В таком случае вам нужно поступать так, как лучше для вас, сир.

— О, да, это верно, — Иоанн лениво и глуповато улыбнулся и поднял свою чашу, — именно так я и собираюсь поступить, милорды.

В домике для гостей монастыря Фонтенвро Вильгельм стоял, склонившись перед рукой королевы Алиеноры, и делал вид, что не замечает темных пятен на ее коже и старческого дрожания. Ее ногти все еще были изящными и отполированными, а пальцы унизаны золотыми перстнями. Ей, должно быть, скоро стукнет восемьдесят, и она удалилась на покой, чтобы жить среди монахинь, но осталась по-прежнему тщеславной. Ее лицо обрамлял плотный плат нежного бледно-голубого цвета, платье, хоть и простое, было насыщенного оттенка, а четки сделаны из гладких, отполированных аметистов, топазов и сапфиров.

— Мадам, — произнес Вильгельм, — ваше присутствие, как и всегда, наполняет комнату светом.

Глаза Алиеноры, когда-то золотые, как у Иоанна, были мутными от тяжести прожитых лет, но при этих словах в их глубине промелькнула искорка.

— Неужели, Вильгельм? Полагаю, что сейчас это уже свет иного мира — если верить моему второму мужу, то ада. Он всегда говорил, что надеется встретиться там со мной, — она указала Маршалу на скамью и, опираясь на палку, осторожно опустилась на стул рядом с ним. — Старость — такая штука, что врагу не пожелаешь, — устало сказала она.

— Я слышал, вы были больны, мадам, мне жаль.

Она сделала рукой жест, будто прощает его:

— Плохо, когда дух моложе изношенного тела. Мне сейчас лучше, и я рада гостям, — она обвела взглядом комнату, в которой суетились рыцари, клирики и посыльные ее сына. Ее слезящиеся глаза остановились на Иоанне и нервной золотоволосой девочке-невесте, стоящей рядом с ним. — Ты советовал ему жениться на ней?

— Нет, мадам, он уже принял решение, когда сообщил мне о нем, но я подумал, что с политической точки зрения это неплохой выбор.

— С политической, говоришь? — Алиенора фыркнула. — Ну, может быть, но проходящей похоти в этом явно больше, чем политики.

Вильгельм поморщился. Молодую жену короля звали Изабель, и его мутило, когда Иоанн произносил это имя с вожделением в голосе. Они поженились три недели назад, и девушка ни на шаг от Иоанна не отходила, но его приказу, а не по своей воле. Он видел тревогу в ее глазах и то, как она словно покрывалась сталью, когда Иоанн к ней прикасался.

— Если бы дома Ангулемов и Лузиньянов объединились, это бы все усложнило.

— Объединение Ангулемов с Анжу тоже не слишком поспособствует разрешению споров, — сказала Алиенора. — В конце концов, союз с Португалией принес бы нам куда больше пользы. Мой сын сыграл в азартную игру, и я пока не уверена, что он выиграл. — Ее глаза наполнились тоской. — Кто бы мог подумать, что я буду жить чуть ли не на протяжении сорока лет правления моих сыновей и переживу их всех, кроме одного? — Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. — Я устала, Вильгельм. Жизнь больше не имеет вкуса. Я слишком проржавела, чтобы танцевать.

— Я этому не верю, мадам.

— А стоит, потому что это правда. Я собираюсь навсегда удалиться из дворца, поселиться с моими монахинями и обрести наконец мир и покой. Или, по крайней мере, попытаться.

Ну, не только с монахинями, подумал Вильгельм, поскольку в Фонтенвро покоились останки ее любимого Ричарда.

Она открыла глаза.

— А ты, Вильгельм, что ты теперь собираешься делать?

— После того как в Вестминстере коронуют королеву, мне разрешено отправиться в Пемброук и в Ирландию, мадам. Я так давно обещал это Изабель, что, боюсь, она мне уже не верит.

Алиенора смотрела на него со смесью насмешки и неодобрения.

— Обещать женщине что-то, а потом до бесконечности откладывать исполнение своего обещания не мудро, — сказала она. — Твоя жена терпелива и честна. Не принимай это как должное, иначе потеряешь ее доверие.

— Я этого и не делаю, мадам, — он поморщился. — Если бы я не любил и не уважал свою жену, я бы ни за что не стал поздней осенью пересекать Ирландское море.

Алиенора рассмеялась, но грусть в ее глазах стала глубже.

— Береги себя, мой Вильгельм. Я в своей жизни далеко заезжала, даже в Иерусалиме была, как и ты, но никогда не была в Ирландии и уже не буду. Считай это благословением и возможностью открыть новые земли.

— В вашу честь, мадам, — сказал он, почувствовав досаду от ее слов.

— В мою память, — весело сказала Алиенора.

Взяв ее руку, Вильгельм снова низко поклонился, глубоко опечаленный при виде этого угасающего огня.

Глава 7

Пемброук, Южный Уэльс, октябрь 1200 года

Колючий ветер дул вдоль реки от ее истока к морю, одаривая волны белыми пушистыми шапками пены. Вода и небо были того же цвета, что клинок меча: лучи солнца то прорезывались из-за туч, то снова скрывались за ними, так что иногда казались острыми стальными разящими клинками, то серебристыми, то почти черными. Изабель была в восторге, потому что они наконец были на пути в Ирландию. Она стояла на палубе торговой галеры «Святая Мария», и гребцы уже провели корабль мимо порта Пемброук дальше в залив Милфорд. Если она и испытывала легкое головокружение, то скорее от волнения, чем от морской болезни. Последний раз, когда она стояла на ирландской земле, ей было двенадцать лет, немного больше, чем Вилли и Ричарду сейчас. Они плыли с ней и Вильгельмом, так же как и Махельт, а Гилберта, Вальтера и малышку оставили в Пемброуке на попечение нянек. Вильгельм сказал, что они еще слишком малы, чтобы пересекать штормовое море и, если, не дай Бог, что-нибудь случится с кораблем, по крайней мере, у них останутся двое сыновей и дочь, чтобы род не прервался.

Вильгельм стоял рядом с женой и с мрачным видом смотрел, как вдали скрывается Пемброукский замок. Сощурившись, Изабель все еще могла разглядеть леса вокруг одной из башен, и очертания рвов и укреплений, и даже каменщиков, карабкавшихся по ним, словно муравьи. Для того чтобы утвердить свою власть в Южном Уэльсе, Вильгельму необходимо было иметь оплот, откуда он мог бы вести действия, поэтому, как только они прибыли, он выработал план строительства, чтобы усилить защиту замка. Она обвила его руку своей.

— Ты выпил питательный отвар из хрена?

— Да, хотя, по-моему, от этого мало толку.

От Изабель не укрылось раздражение в его голосе и то, как напряженно сведены его брови. Во время морских путешествий все хорошее словно вылетало из Вильгельма и находиться рядом с ним становилось сущим наказанием.

— Все будет в порядке, — произнесла она тем же успокаивающим мягким голосом, каким говорила с детьми, когда они были расстроены или капризничали.

— Не надо надо мной кудахтать, — огрызнулся он.

— Я предлагала успокоение, а не опеку, — кисло отозвалась она. — Полагаю, ты бы предпочел сейчас находиться при дворе, отдавая почести корою Иоанну и его новой королеве?

Вильгельм рассердился:

— А вот теперь ты несешь чушь!

Изабель не стала ничего говорить по поводу его настроения и молча наблюдала за гладкими головами тюленей, появлявшихся над волнами, а затем так же внезапно погружавшихся обратно в воду. Изабель присутствовала на коронации невесты Иоанна, и ей было искренне жаль эту стройную девочку, выставляемую напоказ, будто только что купленную на лошадиной ярмарке для богачей молодую кобылу, пытающуюся справиться с надетой на нее сбруей ожиданий и обязанностей. Иоанн якобы поклялся, что убережет ее от беременности до тех нор, пока ее тело не созреет до того, чтобы произвести на свет ребенка, но эта клятва не обязывала его воздерживаться от прочих проявлений разврата, которые не обязательно вели к беременности. Изабель полагала, что одной из причин, почему Вильгельм решился-таки отдаться на волю ирландских воли, было то, что ему не хотелось находиться рядом с Иоанном, от которого попахивало гнилью.

Когда они вышли в открытое море, ветер посвежел и стал порывистее. Изабель ощущала соль на языке и ликовала при виде черных волн, бивших о борт корабля. Дети вошли в раж от возбуждения, и ей пришлось предупредить служанок о том, чтобы те с них глаз не спускали. Особенно нужно было присматривать за Ричардом: он был бесстрашен, как ястреб, и носился между членами команды, карабкался на бочки и скакал повсюду, точно ручная обезьянка епископа Винчестерского, пока Вильгельм не поймал его, не встряхнул как следует и не пригрозил усмирить его пыл хворостиной. После этого Ричард стал вести себя потише и благоразумно старался держаться подальше от отца; он пошел поговорить с рулевым.

Команда втащила весла и прикрыла весельные заглушки. Побережье Пемброука исчезло вдали, теперь вокруг от горизонта до горизонта простиралось тяжелое серое море. Какое-то время за «Святой Марией» следовала стая чаек, которые вились вокруг ее мачт и парусов или пыряли за корму в оставляемый килем белый след за рыбой. Но корабль уходил все дальше в открытое море, вспарывая волны на своем пути, и чайки отстали.

Ветер усилился, он дул с севера и с силой ударял в нос корабля. Изабель казалось, что это все равно что объезжать брыкающегося нового скакуна. Когда она сказала Вильгельму о пришедшем ей на ум сравнении, он ответил, что ничего подобного, он в свое время объезжал огромное количество диких лошадей, и ничего общего с этим ощущением сейчас не было. Со сжатыми губами, закутавшись в плащ, он отошел к навесу. Некоторое время Изабель еще оставалась на палубе, но порывы ветра усиливались, а волны становились все более крутыми, и она тоже поспешила под навес, позвав с собой детей. У Махельт стучали от холода зубы, и она выглядела больной. Вилли тоже был бледным и тихим. Ричард оставался взбудораженным. С разрумянившимися щеками и горящими глазами он рассказал им о том, что ему удалось узнать у рулевого.

— Он сказал, что галера сделана так, чтобы гнуться вместе с волнами и не ломаться, даже если ветер и волны станут слишком сильными и неукротимыми, — сообщил он своим родителям бодрым голосом.

— Ну, это обнадеживает, — пробормотала Изабель, поглядывая на судорожно глотающего слюну мужа.

— Он мне показал золотое кольцо с корабля, который затонул в Вотерфорде, еще когда он был мальчишкой. Он сказал, что снял его с руки скелета, который прибило к берегу.

— Я ему самому руки поотрубаю, после того как отрежу язык, — прорычал Вильгельм. — А тебе я оторву уши, чтоб не слушал всякую чушь.

Он больше не мог бороться с мучительными приступами тошноты, которые накатывал на него с каждым восхождением корабля на новую волну и падением с нее, и его вырвало в ведро. Ричард посмотрел на отца, уныло вздохнув, улегся на живот и принялся разглядывать щели между досками в навесе.

— Дождь идет, — сообщил он. — Все облака черные от дождя.

Жан Дэрли, которому морская болезнь была нипочем, уселся, скрестив ноги, рядом с Ричардом и тоже принялся глядеть наружу.

— Тебе лучше помолчать, приятель, — пробормотал он. — Твой отец держит свое слово… вернее сказать, держит слово, когда чувствует себя получше, а мне будет очень жаль видеть вас с рулевым покалеченными.

Изабель вяло улыбнулась Жану, а он улыбнулся в ответ. Они были ровесниками и знали друг друга с тех пор, как он был оруженосцем, а она юной невестой. Их связывала крепкая дружба, основанная на уважении и понимании. И то, что они никогда не выходили за эти границы, объяснялось их любовью к человеку, который сидел сейчас бледный и измученный рядом с ними.

Изабель тоже начало тошнить, но ради детей она старалась выглядеть храброй. Ведь это ее желание привело их сюда, и она чувствовала свою ответственность за них. Махельт заснула у нее на руках. Ее лицо, обрамленное густыми меднокаштановыми волосами, было мертвенно-бледным. Изабель аккуратно укутала худенькие плечи дочки своим плащом и погладила ее измученное маленькое личико.

К закату погода ухудшилась. Изабель несколько раз попадала в шторм в проливе между Англией и Нормандией, но то, как кидало и раскачивало «Святую Марию» на волнах Ирландского моря, превосходило ее прежние переживания. Ветер выл, словно чудовище, жаждущее крови и душ, а корабль брыкался и дрожал так, будто его зажало между челюстями этого чудища, которое теперь перемалывает его своими клыками. Дикие волны отвешивали поясам наружной обшивки корабля пощечины, выбрасывая брызги на открытую палубу. Натянутая до предела полотняная обшивка навеса была не в силах укрыть их от дождя и брызг. Края шатра пропускали капающую воду до тех пор, пока занимавшие шатер не вымокли насквозь и не начали дрожать. Крики матросов заглушались ревом ветра, а дрожание корабля, каждой сто перекладины, стойки и каждого законопаченного шва, усиливалось вместе с яростью шторма. По побелевшим сжатым пальцам и широко раскрытым глазам своих служанок Изабель могла понять, что ждать паники осталось недолго.

Махельт проснулась и принялась плакать, но ее всхлипывания не шли ни в какое сравнение с нечеловеческим ревом ветра. Теперь Вилли рвало, и даже Ричард стал бледным и тихим. Вильгельм свернулся в жалкий дрожащий клубок, закрыв глаза, крепко сжав губы, цветом лица сильно напоминая покойника. Они не отважились зажечь фонарь, и, когда ночь поглотила то, что еще оставалось от света, мир охватил Армагеддон. Ощущение времени исчезло, растворилось, осталась только тошнота от того, как «Святая Мария» карабкается на каждый гребень волны и снова погружается в пучину Ирландского моря, сражаясь за свою жизнь.

Капелланы семьи, Эстас и Роджер, стояли на коленях, сжав руки, и молились о том, чтобы корабль безопасно добрался до берега, но голоса несчастных поглощал вой шторма, и они таяли в воздухе.

Капитан корабля заглянул к ним и сообщил, что он собирается приспустить паруса и постараться обогнать шторм. Он с мрачным одобрением кивнул, прислушавшись к их молитвам, прокричал что-то насчет счастливчиков, родившихся в рубашке, и вернулся к команде.

— Что значит «родиться в рубашке»? — пожелал узнать Ричард.

— Это означает, что ты появляешься на свет в том же мешке, в котором лежал внутри материнской утробы, — объяснила ему Изабель. — И это значит, что ты никогда не утонешь.

Какое-то время он был в замешательстве, переваривая услышанное, а потом пришел к логическому заключению:

— То есть мы утонем?

— Нет, конечно, — сказала она, больше надеясь на это, чем убеждая его. — Бог нам поможет, если мы Ему помолимся.

Вильгельм поднялся из своего скрюченного положения, и Изабель протянула ему руку. Его ладонь была липкой, а обычно сильное, крепкое рукопожатие слабым и дрожащим. Ее охватил страх — не за их будущее, а за Вильгельма. Можно ли умереть от морской болезни? Он сглотнул и попытался что-то сказать. Изабель склонилась ближе к нему, стараясь разобрать его слова.

— Если мы… если Господь нас сохранит… я клянусь, я построю Ему церковь, где мы все будем лежать ниц, чтобы благодарить Его за Его милосердие, — он несколько раз судорожно проглотил слюну, а потом его вырвало.

Изабель сжала его пальцы в своей руке, чтобы показать, что она его поняла.

Всю ночь пассажиры молились, а яростные волны и порывы ветра продолжали набрасываться на «Святую Марию». Команда делала все возможное, чтобы они неслись, обгоняя шторм и не выходя из ветра, иначе они бы камнем пошли на дно. Голоса капелланов становились надтреснутыми и осипшими. Все старались держаться вместе, измученные, напуганные и окоченевшие.

Наконец с рассветом ветер утих и изменил направление: теперь он дул на восток. Сквозь всклокоченные, как ведьмины волосы, облака поднялось жемчужное солнце, и море успокоилось, превратившись в угрюмую серую гладь. «Святая Мария» качалась на волнах, как портовая шлюха после ночи, проведенной с новыми матросами. В ее мачте оказалась глубокая трещина, паруса превратились в лохмотья, а в обшивке там и сям, где наросшего мха и ветоши было поменьше, появились протечины. Измученный экипаж вычерпывал озера воды, плескавшиеся в трюме, но корабль был жив, хоть и при смерти. Вильгельм был не в состоянии делать что-либо, он мог только лежать под одеялом и дрожать, а вот Жан Дэрли и еще пара рыцарей помогали вычерпывать воду, как и Ричард, чей страх при дневном свете и улучшившейся погоде стремительно отступал. В качестве ковша ему вручили глиняный горшок для жаркого, и он с готовностью уселся вычерпывать воду.

На закате того же дня при ветре, угрожавшем снова усилиться, «Святая Мария» вошла наконец в глубокий канал Бэнноу Бэй и уткнулась в берег под скалами. Спотыкающейся походкой ступив на берег, скорее мертвый, чем живой, Вильгельм упал на колени, сгреб полные кулаки зернистого песка и снова поклялся Господу, что воздвигнет в Его честь церковь, за то что Он позволил кораблю дойти до берега и сберег пассажиров и экипаж. Остальные последовали его примеру; Изабель сошла на берег последней, настолько ошеломляющим и удивительным ей казалось то, что она снова очутилась на земле, где родилась, после семнадцати лет, проведенных на чужбине. Вдруг это оказалось реальностью. Морское путешествие завершило переход от «когда-нибудь» к «прямо сейчас», и, когда она наконец опустилась на колени, ее лицо было залито слезами.

Замок Килкенни, охранявший брод через реку Норе, представлял собой крепость из строевого леса, защищенную частоколом и массивными деревянными воротами. Право собственности на эту крепость было неотменяемым. Во время какой-то стычки двадцать восемь лет назад она сгорела дотла и была впоследствии заново отстроена, но прежней оборонной мощи ей вернуть не удалось.

Вильгельм, все еще приходивший в себя после пережитых ужасов, был слаб, как котенок. Рвота прекратилась, но желудок был измучен постоянными спазмами, горло саднило, а при мысли о еде внутри все по-прежнему переворачивалось. В этом состоянии он оценил укрепления и их недостатки, но дела ему до этого не было. Конечно, что-то нужно было предпринять, но позже, не сейчас, когда он едва мог усидеть на лошади, удерживая в руках поводья, не говоря уже о том, чтобы брать на себя бразды правления. Даже вылезти из седла было почти невозможно, но он настоял на том, что справится с этим сам, досадливо отмахнувшись от рыцарей, желавших ему помочь.

Во дворе крепости его встретил Реджинальд де Кеттевиль, его поверенный. Вильгельм послал его в Ленстер, чтобы тот сделал предварительный осмотр земель. Это было более десяти лет назад. Вильгельм прекрасно сознавал, что этот человек больше не может справляться здесь с делами, это было все равно, что выставлять дворового щенка против волка. Просто надо было послать кого-то, закрыть кем-то брешь. Как и сама крепость, де Кеттевиль был крепок, но уже не соответствовал требованиям.

Де Кеттевиль взволнованно приветствовал их. Он говорил очень быстро и то и дело заикался. Вильгельм, едва понимая его, отвечал монотонно.

— Я уверена: что бы вы нам ни предложили, это подойдет, — тактично улыбнувшись поверенному, вмешалась Изабель. — Все, что нам сейчас нужно, — это тепло и отдых.

Чтобы ее слова прозвучали убедительнее, она положила руку на плечо Махельт, у которой лицо было землистого цвета; девочку била крупная дрожь.

— Да, миледи, разумеется, — и он, с пылающими от смущения ушами, повел их вдоль длинного деревянного здания с крытой соломой кровлей и низкими свесами. Оно напоминало старое английское феодальное поместье: потолок подпирался изнутри деревянными балками, которые к тому же разделяли комнаты. Посреди зала на торфе и дерне горел в очаге огонь, а высоко над углями висел котел, из которого доносился аромат корений и лука. Слуги в знак уважения прервали свои дела, когда де Кеттевиль провел прибывших к стене в конце зала и через дверь дальше в личные покои. Комната обогревалась жаровнями с торфом. Вдоль белой оштукатуренной стены помещения тянулось полотно с изображением какого-то сражения. В дальнем конце комнаты между двумя пестро раскрашенными колоннами стояла массивная кровать, устланная волчьими шкурами и красными шерстяными покрывалами.

Де Кеттевиль начал что-то говорить, но осекся и поспешно поклонился.

— Миледи, — пробормотал он.

Вильгельм обернулся и увидел вошедшую в комнату женщину. Она была примерно одного с ним возраста, стройная, с ясными голубыми глазами, маленьким, острым носиком и полными губами. Она запыхалась, как будто бежала сюда. Ее правая рука покоилась на вздымавшейся груди, а левой она придерживала подол плаща и платья, чтобы они не касались пола. Ее волосы и шея были живописно укутаны шелковой вуалью цвета слоновой кости. Даже не слушая представлений де Кеттевиля, Вильгельм понял, что смотрит на Аойфу МакМурроу, дочь короля Дермота Ленстера, мать Изабель и бабушку их детей.

Ее взгляд перескакивал с одного пришедшего на другого, приметил Вильгельма, задержался ненадолго на детях и, наконец, жадно впился в Изабель. Затем, тихонько вскрикнув, она бросилась к своей дочери и заключила ее в жаркие объятия, с ее губ между поцелуями и всхлипами срывался поток ирландских слов. Изабель, которой редко предоставлялась возможность выплескивать чувства, разрыдалась и приникла к своей матери.

Наконец, Аойфа совладала с собой и, промокнув глаза концом рукава, отступила назад и перешла с ирландского на нормандский французский, с сильным акцентом.

— Я не думаю, что ты, спустя столько времени, помнишь язык своей матери, — сказала она, и ее голос дрожал от сдерживаемых слез и легкого осуждения. — В любом случае, твой отец никогда бы не позволил тебе на нем говорить.

Изабель покачала головой, слезы все еще струились по ее лицу.

— Всего несколько слов, не больше, — произнесла она всхлипывающим голосом.

Аойфа обернулась к Вильгельму:

— Милорд Маршал, твоя слава бежит впереди тебя.

На этот раз улыбка не достигла ее наполненных слезами глаз, и она не обняла его, а лишь протянула руку для поцелуя.

Он склонился над ней, заметив и золотые кольца, и аккуратно отполированные ногти. Из-за слабого аромата розового масла и ягнячьего жира его желудок снова скрутило.

— Сейчас вся моя слава — это чрезмерная подверженность морской болезни, мадам, — сказал он.

В ее глазах промелькнула искорка любопытства, смешанного с презрением.

— В отличие от отца Изабель, у тебя, милорд, не было предков среди моряков и викингов.

— Нет, мадам. Они в основном славились умением объезжать лошадей и налаживать быт в походных условиях.

— Норманнам такие навыки весьма полезны, я полагаю, — смягчилась она. Ее взгляд остановился на детях, глядевших широко раскрытыми глазами, и ее подбородок дрогнул. Изабель мягко подтолкнула их вперед.

— Вильгельм, Ричард и Махельт, — представила она, мягко прикасаясь к голове каждого по очереди. — Гилберта, Вальтера и Беллу мы оставили в Пемброуке. Милорд подумал, что они слишком малы, чтобы пересекать море, и оказался прав.

Она виновато посмотрела на Вильгельма. Он умудрился выдавить в ответ улыбку, умолчав о том, что, если бы он знал, насколько тяжелой окажется их морская прогулка, он бы и сам остался с детьми, притворившись нянькой.

Вильгельм и Ричард низко поклонились бабушке, как им велели раньше, а Махельт сделала грациозный реверанс и отступила назад к Вильгельму. Аойфа была настолько тронута, что ей пришлось снова воспользоваться своим рукавом.

— Ах, ну и дура же я, — произнесла она дрожащим и сдавленным голосом. — О чем я плачу? Моя дочь наконец снова дома и преподносит мне подарок — зятя и прекрасных внуков… Если бы только мой отец, король, мог всех вас видеть! — она сделала извиняющийся жест. — Я забыла о своих обязанностях. Пойдемте в зал. Там накрыт стол с едой и напитками, и есть медовые соты для детей. Вы любите медовые соты?

Она улыбнулась Махельт и протянула ей руку. Вильгельм почувствовал, как будто волна сопротивления пробежала через его дочь, но она была смелой и после минутного колебания отпустила его руку и покорно шагнула к Аойфе. Он почувствовал гордость: она была храброй и умела чувствовать необходимость выполнять что-то, что не всегда хочется делать.

— Хорошая девочка… ты такая красивая, совсем как твоя мама.

Вильгельму хотелось только улечься на устланную волчьими шкурами постель и заснуть, но у него создалось впечатление, что леди Аойфа испытывает сердечную неприязнь к норманнам и его судит в соответствии с этим. К тому же она не смогла бы похвастаться своей дочерью и внуками, если бы они провели остаток дня, запершись в этой комнате. Как следует покопавшись в себе, он нашел силы, чтобы последовать за ней в зал.

— Сколько вы пробудете здесь? — спросила Аойфа Изабель.

Был поздний вечер. Дети спали, и Вильгельм отправился за ними, оставив мать и дочь наедине, чтобы они смогли за чашей медовухи сократить расстояние, разделявшее их все эти годы.

— Не знаю, — ответила Изабель, отхлебнув напитка, который был кислым и сладким одновременно. Ей лишь однажды в детстве разрешили его попробовать по случаю какого-то праздника, и даже сейчас эта наполненная до краев чаша казалась ей чересчур большой. — По крайней мере, до весны. Вильгельм не рискнет переплывать море еще раз зимой. — Она выглядела печальной. — Думаю, заговори я об этом сейчас, он вообще согласился бы остаться здесь до конца своих дней, лишь бы чувствовать твердую землю под ногами.

— Но это только к лучшему, поскольку он задолжал этой земле нечто большее, чем проходящие причуды, — Аойфа пригубила свою чашу. Изабель была поражена, увидев, с какой легкостью ее мать пьет медовуху. Она уже три раза отпивала из чаши, как будто в ней была обычная питьевая вода. Ей это, очевидно, было не в новинку.

— Расскажи мне, — сказала Аойфа, заново наполняя свою чашу, — что за человек твой муж?

Изабель одарила мать долгим взглядом:

— А ты разве не слышала, что о нем рассказывают?

Аойфа фыркнула:

— Разумеется, многие истории пересекают море и достигают ирландских берегов, но кто скажет, что в них правда, а что вымысел? Я слышала, будто он великий воин, чьи люди последуют за ним хоть в пасть самой смерти, если он позовет. Твой отец тоже был таким, но это не всегда к добру. Он похож на твоего отца?

Изабель заметила, как напряжена рука, которой ее мать подняла чашу, и нечто, граничащее с враждебностью, в ее небесно-голубых глазах.

— В каком-то смысле, наверное, да, но не мне судить, я мало помню отца. Он умер, когда я была совсем маленькой.

Уголки губ Аойфы опустились вниз.

— Смерть ходила за ним по пятам, — произнесла она с тоской. — Когда выходишь замуж за воина, все равно что становишься частью его багажа.

— Однако он умер в своей постели, я это помню.

Тишина, все ходят на цыпочках, в желудке ком от ощущения какого-то приближающегося ужаса; они стоят возле постели, рука отца горячая, как при лихорадке, щеки ввалившиеся, пунцовые, взгляд затуманенный. Ужасающий запах фальши. Женщины причитают и отстригают пряди своих волос… О да, память была здесь, только и ждала часа, чтобы всплыть на поверхность с глубины, куда Изабель так долго ее прятала.

— Да, — так же печально сказала Аойфа, — от раны, полученной во время сражения, которую никогда как следует не лечили. Однажды она нагноилась, началось заражение крови, и за неделю я стала вдовой. Однако твой муж, похоже, станет вновь крепким, когда морская болезнь окончательно отступит; должно быть, его копье из крепкой стали, раз он дал тебе шестерых детей.

Трудно было понять ее тон, возможно, он был немного сварливым.

Изабель покраснела.

— Я не могу рассказать тебе, что за человек Вильгельм, — ответила она, пытаясь сохранять достоинство. — Тебе нужно самой это понять.

Аойфа погладила ее по голове.

— Ну, я надеюсь, что он находчивый, сообразительный и готовый держать свою храбрость в узде. Потому что многие лорды станут упираться, оказавшись в его ярме. Некоторые из бывших рыцарей твоего отца уже недовольны вашим приездом, — она взмахнула рукой: мол, пусть идут, куда хотят. — А, тебе это знать не надо. Если бы ты хотела об этом услышать, ты бы уже давно приехала в Килкенни.

Изабель выпрямилась, задетая словами матери, в которых была доля правды.

— Нам нужно было думать не только о Ленстере, — защищаясь, произнесла она. — В первые дни нашего брака Вильгельм помогал управлять страной в отсутствие короля, который был в крестовом походе, а потом он был одним из его командиров в Нормандии.

Аойфа презрительно хмыкнула.

— А, — сказала она, — значит, у твоего мужа нормандское сердце, а не ирландское.

— Мой муж рискнул переплыть Ирландское море на пороге зимы, чтобы попасть сюда, — осуждающе сказала Изабель. — Ты его не знаешь.

— Я, может, и не знаю, — раздраженно произнесла Аойфа, — но глаза у меня есть. Твой отец прожил здесь всю жизнь, а Вильгельм Маршал оказался в Ленстере по долгу службы и для того, чтобы убить время, а не потому что он любит эту землю или хочет остаться здесь подольше.

— Он исполнит свой долг, мама, — ответила Изабель, — и перед Ирландией, и перед тобой, вложив сюда почти все, что может. Он человек, достойный уважения.

Не найдя других аргументов, Аойфа слегка пожала плечами и надула губы:

— Что ж, раз ты так говоришь, я пока поверю тебе.

Изабель подумала о матери. Была ли она такой же острой на язык и придирчивой раньше? Это было так давно, и Изабель тогда была ребенком, с детским восприятием мира.

— Ты говоришь, что мы не хотим знать о трудностях, с которыми нам предстоит столкнуться, но тут ты не права: мы хотим о них знать, и это одна из причин, по которой мы здесь. Нельзя намекнуть о таких вещах, а потом замолчать. Расскажи мне все.

Аойфа мягко улыбнулась:

— Вот в благовоспитанной нормандской даме заговорила моя ирландская дочь. Значит, ты не боишься ступить ко льву в пасть?

Изабель потянулась к своей чаше.

— О, мама, страхов у меня хоть отбавляй, но зная, чего бояться, я смогу с этим справиться.

Аойфа подоткнула подушку себе под спину и уселась на стуле поудобнее.

— Тебе, должно быть, известно о человеке по имени Мейлир Фицгенри?

Изабель кивнула.

— Он юстициарий Иоанна в Ирландии, — она прикрыла глаза. — Мне кажется, я помню, он был в Килкенни, когда я была маленькой.

В ее сознании всплыл образ мускулистого темноглазого мужчины с черной бородой и недовольным выражением лица.

— Он был одним из тех, кто нес гроб твоего отца на похоронах. Он следовал за ним из Пемброука, приплыл с ним по Бэнноу Бэй и мечом отвоевал свое право остаться в Ленстере.

— Почему ты спрашиваешь, знаю ли я его?

— Потому что он считает твоего мужа самозванцем, к тому же опасным. Нормандским придворным, чьи способности сильно преувеличены за годы службы при дворе, — она выставила руку ладонью вперед, загораживаясь ею, словно щитом. — Не хмурься, дочка, я только пересказываю тебе то, что слышала сама, Я знаю Мейлира Фицгенри, но я не знаю Вильгельма Маршала.

Изабель охватила обида за Вильгельма. Она подозревала, что ее матери было приятно выложить все это о нем, но, поскольку ей хотелось услышать все остальное и не хотелось ссориться в первые же часы, проведенные вместе после семнадцати лет разлуки, она сдержала свои чувства.

— Мейлир Фицгенри — наш вассал, и он должен присягнуть нам в верности за Дунмаск и другие Ленстерские земли, — произнесла она ледяным тоном.

— Ха! Даже если он и присягнет вам, это ничего не изменит. Мейлир считает себя на своей земле королем, и никакому чужаку не позволит лезть в свои дела, — Аойфа снова потянулась к чаше с медовухой. — Разумеется, у де Лейси в Мите нет времени на лорда Мейлира. Может, тебе потребуется покупать или выбивать у них поддержку.

— Вальтер де Лейси — зять Вильгельма де Броза, — пробормотала Изабель, сощурившись, пытаясь собраться с мыслями, — а де Броз — наш союзник.

— Разумеется. А как еще мельница будет молоть зерно, если не двигая колесики внутри других колесиков? — Аойфа снова до краев наполнила свою чашу. — Лорды, рожденные в Ирландии, ненавидят нормандцев, но последуют за тем, кто из худших покажется им лучшим и кто пообещает им больше.

Отставив свою чашу, Аойфа подошла к дорожному сундуку, стоявшему у ее кровати.

— У меня есть кое-что для тебя, дочка.

Ее движения были неточными: медовуха делала свое дело. Она вынула из сундука какой-то узел и встряхнула его. Когда из его складок выпали старые веточки лаванды и кедра, Изабель увидела, что это шерстяное платье, рукава, ворот и подол которого украшены богатой вышивкой. Оно было глубокого шафраново-золотистого цвета, любимого цвета ирландских королей, а покрой был несколько старомодным, хотя ему и придали современные черты — тугую шнуровку и роскошные рукава.

— Оно принадлежало твоей бабушке Мор, — сказала Аойфа. — Теперь твой черед носить его, как дочери Ирландии.

Ее дыхание снова участилось, а в глазах появился голодный блеск.

Изабель встала и приняла из ее рук наряд, почувствовав вдруг, что готова расплакаться. Это было ее наследством, частью того, что принадлежало ей. Цвет ей, конечно, совершенно не к лицу, она будет выглядеть в нем больной, а неровный край вышивки заставит придворных дам в Англии и Нормандии смотреть на нее с презрением, но это не имело значения. Платье принадлежало бабушке, а ее мать сохранила его, чтобы напомнить своей дочери о том, кто она такая. Она прикоснулась ладонью к шерсти: та оказалась неожиданно Мягкой. В ее складках застыл немного кисловатый запах, смешавшийся с ароматом лаванды и кедра.

— Разумеется, — сказала Аойфа, беря ее за руку, — тебе стоит надеть его, когда ирландские лорды придут говорить с твоим мужем: это напомнит им, что ты дочь этой страны. И держи детей рядом с собой: они правнуки короля Дермота и живое доказательство того, что род Ричарда Стронгбау не прерывался. Особенно хорош средний мальчик с рыжими волосами. — Черты лица Аойфы стали жестче, приближение старости проступило вдруг как-то особенно заметно. — Мой отец заплатил нормандцам, чтобы они приехали в Ленстер и помогли ему отвоевать его земли у ирландских лордов, которые украли их у него, и они пришли, жадные, алчные, и тоже обокрали его, забрали все, что смогли. Они и сегодня ни в чем себе не отказывают. Если мы хотим выжить, нам нужно заключать союзы с наиболее влиятельными из них. Говорят, что ты замужем за великим человеком, победителем во всех смыслах. Что ж, тогда, дочь моя, используй это себе во благо и не теряй почву под ногами.

Медовуха горячила кровь Изабель. При свете, отбрасываемом очагом и свечой, и с платьем своей бабушки в руках она ощущала связь со своими предками так сильно, что волосы на затылке вставали дыбом, и казалось, что призрачные фигуры собрались вокруг огня в своих шафрановых одеждах, смотрят на нее, оценивают, достаточно ли она хороша.

— Да, — услышала она собственный голос, неожиданно глубокий, будто исходивший откуда-то из самого нутра. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить эти земли и принести им процветание.

Аойфа удовлетворенно улыбнулась.

— А, — сказала она. — Мужчины что дети, когда стареют. Никогда толком не понимают, насколько мы, женщины, сильны.

Глава 8

Замок Килкенни, Ленстер, Ирландия, ноябрь 1200 года

Изабель осторожно, из-под ресниц, разглядывала Мейлира Фицгенри. Он прибыл рано вечером, когда все домашние собирались ужинать. Перед собравшимися, среди которых были Гуго ле Ру, епископ Оссорийский, и несколько старших ирландских вассалов Вильгельма, он присягнул в верности ей и Вильгельму. Теперь он сидел вместе с ними за высоким столом. Это был сильный мужчина, с широкой грудью, однако он, очевидно, отчаянно старался справиться с растущим брюшком, а волосы на голове в спешке капитулировали. Будучи внебрачным внуком короля Генриха, он приходился родственником королю Иоанну, который дал ему пост юстициария. Улыбка была словно гвоздями приколочена к его лицу, жесткая, как вываренная кожа. Но, во всяком случае, он приехал. Они с Вильгельмом почти не надеялись, что он примет их приглашение прибыть в Килкенни, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. Однако он не столько словами, сколько жестами и своим отношением в целом ясно дал им понять, что не позволит «клике Маршала» захватить власть, заняв место, которое он подготавливал для себя на протяжении последних тридцати лет.

В перерывах между усердным пережевыванием утки в пряном соусе он выразил удивление, что Вильгельм вообще появился в Ирландии.

— Я уверен, ваш сенешаль вполне в состоянии вести все ленстерские дела, — сказал он. — У вас, должно быть, есть гораздо более важные дела в других владениях?

— Каждое важно по-своему, и приходит черед разбираться с каждым, — мягко ответил Вильгельм.

— Я родилась в Ленстере, и эти земли являются моим приданым, — ответила Мейлиру Изабель дрожащим от возмущения голосом.

Он скривился, будто хлебнул кислого вина.

— Разумеется, миледи, но вы долго отсутствовали, и за это время все изменилось.

Изабель жестко посмотрела на него:

— Странно слышать это от вас, потому что у меня сложилось впечатление, что ничего не изменилось, да и вы, милорд, не слишком были заинтересованы в переменах.

Аойфа одобрительно кашлянула, но, когда Изабель взглянула на Вильгельма, он почти незаметно покачал головой и указательным пальцем коснулся своего кубка, что означала, что Изабель стоило унять свое раздражение. И он был прав: Фицгенри был не только их вассалом, но и юстициарием Ирландии и подданным короля.

— Ваше впечатление ошибочно, миледи, — сказал Мейлир, — но вы прибыли недавно, и вам простительно не знать, как обстоят дела.

— Что ж, вы убедитесь, что я быстро схватываю, — ответила Изабель. — Я очень хорошо чувствую, откуда дует ветер.

Она бросила беглый взгляд через высокий стол на их вассала Филиппа Прендергастского, чье равнодушное выражение лица не могло, однако, скрыть того, что он внимательно прислушивается к беседе. Его жена была сводной сестрой Изабель, дочерью валлийской любовницы ее отца. Старше ее на тринадцать лет. У нее были рыжие волосы, как и у всех де Клеров, а лицо с тонкими, изящными чертами представляло собой женственный образ Ричарда Стронгбау. Она была мила в общении, но сдержанна и до сих пор не пыталась наладить с Изабель родственную связь. Со своей стороны Изабель была готова проявить радушие, но и она была осторожной. Матильда вышла замуж за Прендергаста, когда Изабель была еще ребенком, и, сказать по правде, у них было мало общего, кроме отцовской крови.

— В Ирландии, миледи, ветер дует с разных сторон и меняется неожиданно, — сказал Мейлир и, вылив за ее здоровье, повернулся к Вильгельму, дав понять, что этот разговор окончен. — Как долго вы собираетесь оставаться в Ирландии, милорд?

Изабель прикусила губу и затаила обиду.

Вильгельм откинулся на стуле и скрестил руки.

— Я понимаю, что вы были бы рады избавиться от нас, милорд, но, боюсь, нам придется терпеть общество друг друга по крайней мере всю зиму. Я не рискну пересекать море до весны, а за это время собираюсь познакомиться со своими вассалами и соседями.

Фицгенри передернуло от досады.

— В таком случае вы обнаружите, что климат здесь более влажный, чем тот, к которому вы привыкли. Иногда дожди льют несколько месяцев не переставая, а туман с моря окутывает землю таким плотным одеялом, что врага от друга не отличишь. Вам понадобится одежда потеплее той, что вы с собой привезли.

Изабель заскрипела зубами от такой дерзости, но Вильгельм даже бровью не повел и ответил холодно:

— К счастью, в моих дорожных сундуках найдется одежда почти для всякой погоды.

— Почти для всякой? — мрачно отозвался Фицгенри. — А у меня есть для любой.

— Никто не может предвидеть всего, — Вильгельм взмахнул рукой, жестом, обозначающим, что он не собирается никому угрожать и не сердится. — Я ценю ваши достоинства, лорд Мейлир. И надеюсь, что вы относитесь ко мне и моей жене подобным же образом, поскольку мы являемся вашими правителями. Я не больше вашего нуждаюсь в дружбе, но вот что я вам скажу: вы будете нас уважать.

Когда он произнес это, Изабель зарделась от гордости и ощущения восторжествовав шей справедливости.

Мейлир пытался не отводить взгляда от лица Вильгельма, но тот научился этим играм в «гляделки» при дворе и хладнокровно выдерживал его взгляд, пока тот не обратился к кубку с вином.

— Я принес вам присягу как вассал сюзерену, — пробормотал он наконец, сделав глоток, — но уважение — это совершенно другое. Его нужно заслужить.

Вильгельм кивнул.

— Именно так, — сказал он. — Но это верно и для остального: слухи — одно. Соответствовать им — другое.

Проводив гостей, Изабель села на кровать. Вильгельм уже лежал, нанизывая четки на новый шелковый шнурок, потому что старый порвался. И, хотя его глаза были прищурены, он мог достаточно хорошо разобрать выражение ее лица в свете единственной свечи.

— Я не доверяю Мейлиру Фицгенри, — сказала Изабель.

Он сперва не ответил, и она уже была готова повторить свои слова, когда он поднял глаза от четок.

— Да, за ним нужно присматривать, — сказал Вильгельм. — Он до краев переполнен собственной важностью и, похоже, считает, что должность юстициария позволяет ему творить, что захочется. Сегодня надо дать ему время подумать, как и Прендергасту. Этот, мне кажется, станет играть за обе стороны.

— Я тоже так подумала, особенно учитывая, что его жена — моя родственница, — Изабель в задумчивости покусывала губу. — Однако Фицгенри была нанесена серьезная обида. Что бы ты ему ни говорил, он все равно считает себя настоящим властителем Ленстера. Я мало что помню о нем с детства, но знаю, что моя мать нечасто принимала его у нас в зале.

Вильгельм склонился над своими четками.

— У твоей матери вообще редко находится время для нормандцев. И она ясно дает понять, что и для меня у нее его нет.

— Это неправда, — выпалила Изабель. — С ней, может быть, и трудно, но не тяжелее, чем с королевой Алиенорой, когда на нее находит.

Она мысленно начала ругать себя, еще не закончив фразы, она не это собиралась сказать и не хотела, чтобы Аойфа становилась причиной разногласий между ними.

— Да, но королева Алиенора знает меня с тех пор, когда я был молодым рыцарем, и наша симпатия друг к другу всегда была взаимной, в то время как твоя мать… — он не договорил.

— Она вчера в своих покоях хорошо отозвалась о тебе, — сказала Изабель, пытаясь собраться с мыслями. — Она сказала, что твоя любовь к музыке — от ирландского сердца.

Вильгельм бросил на нее скептический взгляд.

— Да неужели?

— У моего отца не было слуха, и в ее глазах это было одним из его самых страшных грехов. Она говорила, что его пение звучит так, будто орут запертые в бочке коты, — она мягко улыбнулась. — Однако у него было чувство юмора. Не то чтобы я хорошо его знала, но в те несколько раз, что мы встречались, с ним было приятно проводить время.

Он завязал последний узел на четках и, отложив их в сторону на дорожный сундук, полностью обернулся к ней:

— Я думаю, нас с твоей матерью объединяет любовь к музыке. Господи, я так давно при дворе! Если я даже в собственной семье не могу наладить отношения и не могу придерживаться выбранной линии, то чего я стою?

Изабель положила ладонь ему на щеку.

— Я знаю, что она испытывает твое терпение, — сказала она примирительно, — но ей тоже тяжело. Когда она видела меня в последний раз, я была ребенком, а теперь я вернулась уже взрослой женщиной, к тому же мой муж — человек, наделенный властью. Когда-то и ее жизнь была такой, но это осталось в прошлом, и она изо всех сил пытается обрести новое место, которое хотя бы отзвуком эха напоминало о ее былой славе. Я прошу тебя терпеть ее если не из привязанности, то хотя бы из человеческой доброты.

— Я буду терпеть ее из любви к моей жене, которой она дала жизнь, и из чувства долга, — ответил Вильгельм. — Сомневаюсь, что смогу это делать из доброты. — Он поцеловал кончики ее пальцев и сменил тему: — Теперь, когда мы одни, я хочу поговорить с тобой о другом. Я тут подумал, помимо церквей, что ты скажешь насчет открытия нового порта на реке Бэрроу? Судя по тому, что я увидел, у Ленстера есть возможности, но нам нужно, чтобы здесь проживало больше людей и чтобы торговля шла оживленнее.

Изабель с любопытством взглянула на него.

— Продолжай, — сказала она.

— У меня есть на примете одно место. Река там достаточно глубокая, чтобы возить товары вверх по течению и вывозить их оттуда, не причаливая в Вотерфорде. Вначале, конечно, придется заплатить серебром, но потом это обязательно окупится. Мы сможем следить за портовыми пошлинами. И нам будет идти вся выручка — мы сможем использовать эти деньги для воплощения других замыслов.

Изабель с восхищением посмотрела на него. После основания нового города на землях Маршалов их доходы и влияние существенно возрастут. И это воодушевляло. Многие люди, включая ее мать, недооценивали Вильгельма. Они считали его не более чем великолепным рыцарем, который добился успеха при помощи заготовленной улыбки, крепкой правой руки и, в немалой степени, везения, но на самом деле он был гораздо более сложно устроен, и ум у него был ясный. Он был в меру честолюбив и никому не позволял себя обманывать, когда доходило до денежных вопросов. Он хорошо обеспечивал своих людей и даже бывал щедр, но эта щедрость основывалась на хитроумном планировании финансовых дел и умении управляться с завязками графского кошелька.

— А король не воспротивится? Ведь мы будем получать больший доход за его счет?

Вильгельм отмел ее возражения:

— Он должен мне за то, что я склонил английских лордов на его сторону. Я уверен, что у Мейлира найдется, что сказать по этому поводу, но он будет возражать против любого нашего предложения. Нам нужно укрепиться здесь, и очень кстати будет все, что поможет усилить наше личное влияние в Ленстере и увеличить наши доходы.

— Тогда я считаю, что это доброе начинание, — выдохнула она.

Само то, что он готов был пойти на это, разделить с ней бремя, после того как он так долго вообще не хотел приезжать в Ленстер, вызвало в ней целую бурю чувств: любви, гордости и желания. Она склонилась к нему, почти касаясь его губ своими.

— Превосходно, — сказала она. — Когда ты собираешься начать?

— Почему бы не прямо сейчас? — спросил он. — Или лучше завтра.

Он принял ее приглашение, запустив руки ей в волосы и целуя ее снова и снова. Сквозь покрывало она ощущала, что он так же полон желания, как и она. Разговор о расширении сферы влияния подействовал на них возбуждающе. Она стянула сорочку, откинула покрывало и приникла к его бедрам.

Когда она накрыла его своим телом, он простонал:

— Любовь моя, ты знаешь, что завтра утром нам нужно будет покаяться в этом.

Изабель оседлала его.

— Отец Роджер простит нас, — хрипло произнесла она. Он закрыл глаза и тихонько выдохнул сквозь сжатые зубы. За стенами замка свистел сильный ветер и дождь бросался на ставни, но их постель с балдахином была островком тепла и близости. Изабель томно изгибалась волной, как море летом, наслаждаясь тем, как Вильгельм исследовал ее кожу, кончики его пальцев совершали запутанный танец, спиралями обрисовывая ее груди, живот и то место, где их тела сливались в одно. Было грешно получать такое медленное, поглощающее наслаждение, и еще большим грехом было позволять такую непристойность и распущенность, как положение женщины сверху (это нарушало естественный ход вещей), но запретность этого плода делала его во много раз слаще. Она прикусила губу от сладострастного наслаждения и услышала, как у Вильгельма перехватило дыхание. Чувствуя, как он дрожит от напряжения, она искушающее улыбнулась и взмахнула волосами.

— Господи, Изабель, — хрипло произнес он.

Она облизнула губы.

— Что? — спросила она. — Скажи мне.

Она знала, что он был близок к концу, она и сама была настолько близка к этому, что хватило бы всего нескольких толчков.

Он схватил ее за бедра и остановил.

— Ты можешь забеременеть, — выдохнул он. — Если только ты не хочешь рисковать, позволь мне кончить не в тебя. Мне это будет стоить всего нескольких лишних молитв завтра во время исповеди.

Его слова вызвали в ней дрожь, и ей захотелось совершить какое-нибудь безрассудство. Она понимала, что утром может пожалеть об этом, но сейчас это только подстегивало ее желание. К тому же, судя по болезненности и набуханию ее грудей и тому, что утром ее слегка подташнивало, они, возможно, уже опоздали с предосторожностями.

— Пусть будет, как Господь рассудит, — она сильно толкнула его вперед и на пике собственного наслаждения, пронзившего ее, словно молния, почувствовала, как он выгнулся и раскрылся глубоко внутри нее.

На холме, на участке, расчищенном под новый город, Изабель сидела верхом на лошади рядом с Вильгельмом и поглаживала холку своей кобылы. И хотя ее лошадь шла ровно и была понятливой, Аойфа выразила неудовольствие по поводу того, что беременная женщина вообще карабкается в седло, вместо того чтобы оставаться в своих покоях за рукоделием. Одной из причин, по которой Изабель все равно решила ехать, было желание бросить матери вызов, а второй было то, что ей действительно хотелось посмотреть, как будут расчищать землю и строить планы сооружения нового города на реке Бэрроу. И даже за все золото Байе она не призналась бы, насколько ей нездоровится и как ее тошнит, особенно если учесть, что Аойфа увязалась за ними, заявив, что, если ее дочери не хватает ума остаться, а ее мужу не хватает духа ее остановить, с ними должен поехать кто-то в здравом уме, чтобы справиться с возможными последствиями.

За четыре месяца, прошедших с их приезда в Ирландию, отношения Вильгельма с Аойфой достигли критического накала. Они избегали друг друга, как могли, а когда это не удавалось, старались вести себя в рамках приличий, но симпатии между ними не было. Вильгельм почти ничего не говорил Изабель о ее матери, но она чувствовала его раздражение и знала, что он считает, что она вмешивается в их жизнь и пытается ими манипулировать. Аойфа, со своей стороны, относилась к зятю настороженно и неприязненно и не слишком ему доверяла, даже когда это было необходимо. Дома она постоянно говорила: «Когда твой отец был жив», — или: «Если бы мой муж был сейчас здесь», — и эти сравнения никогда не были в пользу Вильгельма. Разрываясь между чувством долга и ощущением вины, Изабель пыталась сохранить мир, но иногда это ее утомляло.

Теперь Аойфа присоединилась к ним, намеренно пропихивая своего серого в яблоках мерина между кобылой Изабель и темным мощным гнедым Вильгельма. До этого момента его скакун стоял спокойно с отпущенными поводьями, пока Вильгельм оглядывал группу рабочих и каменщиков, занятых в строительстве, но теперь он вдруг бросился вперед и укусил обидчика. Серый резко дернулся в сторону. Выругавшись, Аойфа ударила гнедого своей короткой кожаной плетью по мягкой морде. Скакун, непривычный к такому обращению, опешил, заржал и попятился, Вильгельм же пытался удержаться в седле и не отпускать поводья. Кобыла Изабель прижала уши, и, хотя и была мирным животным, встала на дыбы и принялась бить копытом от возбуждения. Изабель натянула поводья, стараясь отодвинуться подальше от драчунов, но задняя нога кобылы заскользила по мокрому дерну, и она споткнулась, сбросив Изабель с седла. Удар был несильным, но его хватило, чтобы испугаться и покрыться синяками. Она попыталась сесть, но тело отказалось подчиниться ее воле, и ее взгляд поглотил серый морской туман.

Изабель пришла в себя от запаха жженых перьев. Закашлявшись от внезапной резкой вони, она растерянно огляделась вокруг. Она лежала на покрытой шкурой скамье в длинном зале бревенчатого дома, похожего на замок Килкенни, но не такого просторного и не так хорошо обставленного. Похоже, дом был новым, потому что в воздухе витал запах свежераспиленного дерева. Над очагом висел котел, и женщина в простом шерстяном платье помешивала его содержимое длинным деревянным половником. Дверь была открыта настежь, чтобы в комнату проникал дневной свет, и она могла слышать топот и пофыркивание лошадей и доносившиеся снаружи голоса, а среди них — голос Вильгельма.

— Дочка? — Аойфа склонилась над ней, от беспокойства ее лоб прочертили морщины.

Изабель с усилием села и взяла чашку из ее рук.

— Где я?

— Ты упала с лошади и потеряла сознание, — в голосе Аойфы вдруг зазвучало осуждение. — Я говорила, что в твоем положении нельзя ездить верхом. Скакун твоего мужа опасен. Мы привезли тебя в город, и он послал за врачом, — она фыркнула: — Один Бог знает зачем. Это женское дело, и нам ни к чему, чтобы мужчины совали свой нос куда не надо.

— Со мной все в порядке, — Изабель начала сбрасывать покрывала, но Аойфа остановила ее, крепко взяв за руку.

— Тебе нужно отдохнуть. Кто знает, какой вред ты себе нанесла.

Изабель сжала губы, но поступила, как велела ее мать. Ее и правда подташнивало, и она готова была расплакаться.

— Просто полежи спокойно, — произнесла Аойфа мягче. — Я здесь, чтобы заботиться о тебе.

Минуту спустя вошел Вильгельм в сопровождении мужчины в черной лекарской шапочке. Бросившись к постели, Вильгельм поцеловал Изабель сначала в щеку, а потом в губы.

— Слава Богу, — сказал он. — Ты в порядке?

Она кивнула и, рассердившись на саму себя, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.

— Ничего страшного.

— Я бы так не сказала, — произнесла Аойфа, сверлившая взглядом Вильгельма и врача. — Скажите моей глупой дочери, что нельзя скакать на лошади, когда носишь ребенка. Скажите ей, что этого никогда бы не случилось, если бы она осталась в своих покоях с женщинами.

Врач выглядел сконфуженно.

— Этого никогда не случилось бы, если бы не ваше неукротимое желание влезть между нами, — огрызнулся Вильгельм, от его обычной вежливости не осталось и следа.

— Она моя дочь. Моя, — проскрежетала Аойфа. — Кто-то должен заботиться о ее благополучии, потому что ты, очевидно, не в состоянии этого сделать.

Вильгельм набрал полную грудь воздуха.

— Моя жена прекрасно знает, на что я готов ради ее благополучия, — его голос был хриплым от едва сдерживаемого гнева. — И заботиться о ней — не значит обращаться с ней как с пустоголовой девчонкой.

Аойфа дернулась, приготовившись сразиться не на жизнь, а на смерть, но Изабель поднялась с постели и схватила ее за руку.

— Мир, — сказала она. — Пожалуйста, мне необходимо, чтобы вы помирились. Это лучшее, что вы можете для меня сделать…

Вильгельм взглянул на нее, а затем на Аойфу.

— Как угодно, — сказал он. — Я не больше твоего хочу, чтобы в нашем доме были ссоры.

Он кивнул Аойфе, погладил щеку Изабель и, сжав челюсти, вышел.

Аойфа встряхнулась, как курица, когда та хочет сбросить мокрые перья. Она неуклюже посторонилась, пропустив к Изабель врача.

— Твой отец был таким же. Они в женских делах не разбираются.

Изабель закрыла глаза.

— Вильгельм — мой муж, — сказала она, настолько терпеливо, насколько это вообще было возможно. — И я не позволю тебе сеять между нами вражду.

Аойфа ахнула:

— Неужели тебе кажется, что я этим занимаюсь? Что я пытаюсь поссорить вас?

Ее губы шевельнулись, будто она старалась что-то прожевать, а дыхание участилось.

— Да, мама, я так думаю. Возможно, ты делаешь это только ради моего блага, но он хочет того же. Я такова, какова есть, я сама хотела приехать сюда сегодня. Вильгельму пришлось бы запереть меня в комнате, чтобы остановить.

Ее мать замолчала и отошла к очагу. Врач быстро осмотрел Изабель и, убедившись, что все в порядке, посоветовал ей отдохнуть; кинув быстрый взгляд на напряженную спину Аойфы, он добавил, что ездить верхом больше не следует.

Аойфа повернулась к ней.

— Ты скоро покинешь Ирландию, — вдруг сказала она. — Твой муж точно воробей, приготовившийся лететь. Он вообще не хотел сюда приезжать, а теперь, когда весна уже не за горами, с вассалами он переговорил и новый город уже заложен, он ждет не дождется возможности уехать. Он считает, что выполнил свои обязательства. И ничто его здесь больше не держит… и тебя ничто больше не держит, — Аойфа подошла к постели и погладила Изабель по щеке. — Доченька, я знаю, что у меня с твоим мужем отношения не ладятся. Надо быть полным дураком, чтобы не видеть, что он с большим удовольствием сидел бы на диване с гадюкой, чем со мной, но мне очень хочется увидеть и других моих внуков, включая того, кого ты сейчас носишь под сердцем, — в ее голосе появились просительные, жалобные ноты: — Я много лет не была в Стригиле, и мне хочется снова его повидать. Можно ли убедить твоего мужа чуть-чуть пересмотреть свое отношение ко мне и позволить мне поехать с вами?

Изабель, представив реакцию Вильгельма на такую просьбу, взглянула на мать с сомнением.

— Я так волнуюсь за тебя в твоем положении!

Изабель покачала головой и положила руку себе на живот.

— Это просто недомогание первых месяцев.

— Вынашивание и рождение детей — это время, когда женщина нуждается в поддержке других женщин, и если одной из этих женщин может оказаться ее мать, то это только к лучшему, — сказала Аойфа, поджав губы.

Не найдя в себе сил возразить, Изабель закрыла глаза.

— Я поговорю с Вильгельмом, — сказала она наконец. — Но ты поклянешься мне, что будешь поддерживать с ним нормальные отношения и не станешь пытаться поссориться с ним.

Улыбка осветила лицо Аойфы, отчего она показалась чуть ли не миловидной. Она перекрестилась.

— Клянусь мощами святого Брендана, — произнесла она так искренне, что Изабель чуть было ей не поверила.

— А что еще я могла сказать? — спрашивала Изабель, когда тем же вечером они с Вильгельмом прогуливались по берегам Бэрроу. Они решили переночевать в новом порту, расположившись в длинном зале. Его оруженосцы и ее женщины следовали за ними, но они чувствовали себя так, будто были одни. Аойфа, впервые проявив благоразумие, осталась в зале, у очага, хотя и бросила в сторону Изабель красноречивый взгляд, когда та уходила.

— Ты могла отказаться, — сказал Вильгельм покорно, но не без раздражения.

— Да, а потом всю жизнь мучиться чувством вины.

Они остановились, глядя как две ладьи под красными парусами, груженные бревнами, уплывают в закат, чтобы доставить свой груз на место к утру.

— Она поклялась не ссориться с тобой.

Вильгельм фыркнул:

— И ты ей поверила?

— Брендан всегда был ее любимым святым, — пояснила Изабель. — Я думаю, она по крайней мере постарается.

Он скептически посмотрел на нее:

— А ты хочешь, чтобы она поехала с нами?

Они какое-то время шли молча. Трава под их ногами была влажной, и она чувствовала, как подол ее платья, касавшийся щиколоток, становится тяжелым и холодным.

— Я вряд ли буду спокойно спать, если мы ее оставим, — ответила она через какое-то время. — У меня как дочери есть долг перед ней, так же как перед тобой — долг жены, а перед детьми — долг матери. Сказать по правде, мне кажется, она сама не слишком хорошо себя чувствует и боится снова оставаться одна. Она хочет сопровождать нас ради своего блага, а не моего, и я не могу ей в этом отказать.

Вильгельм покорно вздохнул:

— Тогда пусть будет так, а я сам буду молиться святому Брендану, чтобы он дал нам столько терпения, сколько возможно.

Глава 9

Тинтерн, Уэльские болота, май 1201 года

Свежим, зеленым, пробужденным пением птиц весенним утром, Изабель и Аойфа ехали из Стригильского цистерцианского аббатства в Тинтерн, притаившийся на дне Ангиддийской долины у излучины реки Ви. Крытая повозка катилась не торопясь, им не нужно было спешить. На поздних сроках беременности Изабель была уже не так проворна, а Аойфе нездоровилось вот уже несколько недель: у нее опухли ноги, и при всякой физической нагрузке начиналась одышка. Однако сегодня у нее нашлись силы для этой прогулки, их даже хватило на то, чтобы поворчать: подушки в повозке оказались недостаточно пышными и удобными.

Вилли, Ричард и Махельт резво скакали на своих пони туда-сюда, покрывая расстояние в пять раз большее, чем путь повозки, потому что они то и дело съезжали в лес по обеим сторонам дороги вслед за собаками. Вспугнутые голуби на неокрепших крыльях устремлялись к небу, а зайцы убегали от них похожими на молнии зигзагами, так что у детей не оставалось ни малейшей надежды поймать их, но преследовать было весело. Рыцарь Вильгельма Эстас де Бертремон внимательно следил за ними, но не вмешивался. Дорога в Тинтерн была спокойной, и вряд ли им грозила опасность. Младшие дети: Гилберт, Вальтер и годовалая Белла — ехали в повозке с Изабель, Аойфой и своими няньками и почти всю дорогу играли в ладушки и слушали простые песенки.

Когда они подъехали к аббатству, Аойфа взглянула на Изабель, надув губы.

— Поверить не могу, что ты собираешься уехать в Нормандию сразу после рождения ребенка, — кисло сказала она. — Твой муж снова будет на службе у короля и, скорее всего, снова уедет. Я не таскалась за вашим отцом, когда ему нужно было служить королю. Я вас с братом по чужеземью не возила.

С тех пор как они вернулись в Стригил, этот разговор повторялся уже несколько раз с незначительными различиями. Изабель старалась впускать это в одно ухо и выпускать из другого, и до определенной степени она в этом преуспела, поскольку на последних месяцах беременности она становилась очень миролюбивой и нераздражительной. Однако настырность матери была способна пробить брешь в ее защите.

— Лонгевиль — это мой дом в Нормандии, — устало сказала она. — Я с детьми не буду жить в каком-то походном шатре. Мы будем в замке, который гораздо больше, чем Стригильский.

Она заскрипела зубами, потому что только что нарушила данное самой себе обещание не поднимать эту тему. Вильгельм находился при дворе и должен был помочь королю добраться до Нормандии, чтобы разобраться с заговором, который замышляли король Филипп французский и принц Артур.

Аойфа всплеснула руками.

— Ну, тогда поезжай! — воскликнула она с пафосом. — Я вижу, как много это для тебя значит! Что я в сравнении с этим?

— Мама…

— Нет, — Аойфа усадила Беллу себе на колени и принялась играть с золотистыми кудрями, выбивавшимися из-под льняного детского чепчика. — Ты прожила без меня большую часть своей жизни, так почему бы тебе вообще не выкинуть Ирландию из головы и не сосредоточиться на Нормандии и всем нормандском? Я заметила, что ты убрала свое шафрановое платье.

Изабель изо всех сил старалась сдерживаться, а чувство вины вгрызалось в нее все глубже.

— Это потому что оно слишком теплое для лета. Как только я вернусь в Ленстер, я снова его достану.

— И когда это случиться? Еще через десять лет? От меня к тому времени останутся только кости, лежащие в земле.

Изабель молилась, чтобы Бог даровал ей терпение, чувствуя, что ее разрывают на части. Ребенок внутри ее отчаянно толкался, словно чувствуя ее напряжение. И оттого, что ее мать была права, легче не становилось. Хотя Вильгельм и начал обосновываться в Ленстере и все выглядело так, будто он собирается сделать его своим главным домом, он не мог находиться в трех местах одновременно и, выбирая между Нормандией, Англией и Ирландией, был вынужден отодвигать Ирландию назад. Еще один приезд сюда казался не ближе точки на горизонте, и они с Аойфой обе знали это.

В Тинтерне их тепло приветствовал аббат Юдо. Предок Изабель основал это аббатство семьдесят лет назад, и де Клеры всегда были его щедрыми покровителями. Вильгельм просил монахов из Тинтерна переселиться в его новое аббатство в Воу в Ирландии, и в сундуки Тинтерна потек новый поток даров, подношений и пожертвований.

Старшие дети, вымотавшиеся за время поездки и знавшие, чего ожидать, вели себя спокойно. Из младших Вальтер не терял присутствия духа в любой ситуации и всегда оставался спокойным, а Гилберту нравились церкви, и он был слишком поглощен происходившим вокруг, чтобы шалить. Только Белла сорвала всю церемонию, раскричавшись так, что ее нельзя было унять, пока няня не унесла ее к пруду с рыбами, чтобы покормить их хлебом и отвлечь ее.

Изабель, Аойфа и дети посетили вечернюю службу в церкви, и Изабель предложила подношение в виде двух мер серебра — одну для аббатства, а другую для раздачи бедным.

— Я бы не возражала против того, чтобы мой прах упокоился здесь, когда придет мой черед, — сказала Аойфа, когда они с Изабель шли вслед за священником вдоль нефа. — Здесь так спокойно.

Она смотрела, как Махельт шагает, пытаясь не наступать на границы каменных плит в полу, прядь густых медно-каштановых волос подпрыгивает у ее щеки в такт шагам.

Изабель с удивлением взглянула на мать. Аойфа обычно бывала противоречивой, эгоистичной и властной, и, когда проступала другая сторона ее натуры, это было как внезапный проблеск солнца, выхвативший красоту из лап темноты.

— Ты предпочла бы лежать со своими родственниками по мужу, а не по крови? — спросила она, не веря своим ушам.

Аойфа погладила свои четки большим пальцем.

— Твои дедушка с бабушкой лежат в Фирнсе, но мне это место никогда не нравилось. Не люблю тамошнего епископа. Твой отец и брат в Дублине, но, раз уж мне никогда не спалось спокойно рядом с ним, пока он был жив, я бы не хотела лежать с ним до скончания веков, после того как умру. Здесь все такое безмятежное, и я знаю, что не останусь одна. Ты будешь часто сюда приезжать, а в Фирнс или Дублин не будешь. Мне приятно думать о том, что мои внуки когда-нибудь смогут коснуться руками моей могилы, а после них и их дети тоже.

Изабель открыла рот и снова его захлопнула. Ее матери хватило такта не сказать о том, что ей приятно еще и то, что Изабель когда-нибудь окажется в Тинтерне, а потом и кто-то из ее детей. Аойфа утверждала место своего захоронения в «матриархальном похоронном плане». Изабель подозревала, что у ее матери есть на уме еще одно соображение, которого она не высказывает вслух: так или иначе, в конце концов ее дочь окажется рядом с ней навсегда.

Месяц спустя, несмотря на приближение лета, стояла ненастная погода. Дождь укутывал болота нескончаемым серым покрывалом, а река Ви, пенившаяся у подножий скал под замком Стригил, была бурной, точно море.

Вильгельм поднял плечи, пытаясь спрятаться от непрекращающегося дождя, и, сопровождаемый Джеком Маршалом, Жаном Дэрли и Ральфом Блэтом, не отстававшими от него ни на шаг, поспешил к дальнему временному строению, где разношерстная группа мужчин, укрывшись от непогоды под кровлей бревенчатого склада, ожидала разговора с Маршалом. Вильгельм три дня назад вернулся из королевского дворца, но в течение недели должен был отправиться в Портсмут, чтобы снова присоединиться к королю, который собирался пересечь море и отправиться в Нормандию, чтобы разобраться со своим племянником и Филиппом французским. Вильгельму нужны были солдаты, и, хотя он планировал нанять основную массу людей в Нормандии, ему хотелось пополнить их ряды валлийскими и ирландскими наемниками. Последние были неукротимы, и их излюбленным оружием были топоры, а валлийские лучники из Гвента всегда получали свою плату заслуженно.

— Ты уже отсеял кого-то? — спросил он, и Джек кивнул.

— Я избавился от одного, который оказался утонченным, как кусок рождественской солонины, и еще от одного, о котором в городе ходит дурная слава. Говорят, что он любит брать то, что плохо лежит. Я подумал, что вы таких не взяли бы, и велел им паковать вещи. Много других найдется на их место.

Как Вильгельм и предполагал, люди, ожидавшие его решения, были крепкими орешками; там были те, кого можно было назвать солью земли, а были и те, кого не назовешь иначе, как навозом. Были изгнанные из родных сел и деревень, были младшие сыновья, которые для своих родных были лишними голодными ртами, старики с жаждой приключений в крови, те, кто вернулся из крестовых походов и не нашел себе занятия в мирной жизни. Вильгельма в первую очередь интересовали последние, поскольку они знали, чего ждать, и были крепче тех, кто придет прямо из деревни, от плуга, кто впервые оставит семью, и родные края, и привычную жизнь. Он оставил тех, кто заботился о своем оружии, и отказал тем, кому было все равно. Он принял мужчин в возрасте, которые умели читать и хорошо говорили по-французски, и совсем молоденьких, которые почти не умели сражаться, но зато могли разогнать лошадь до скорости молнии и удержаться в седле. Среди солдат всегда нужны и мудрые люди, и быстрые гонцы, и он послал паренька в конюшни, чтобы его причислили к отряду Риса, его старшего конюха.

Довольный своим выбором, Вильгельм вкратце описал людям то, чего им стоит ожидать от него и чего он ожидает от них, и оставил их на попечение Ральфа.

— Мы сделаем новый набор в Нормандии, — сказал он, подставляя голову под косой дождь и направляясь к главному залу. — Я не сомневаюсь, что четверть из них изменит свои намерения, когда завидит море.

Жан ухмыльнулся:

— А вы, милорд?

Вильгельм мрачно рассмеялся этой шутке, его страх перед новым морским путешествием через Узкое морс уменьшился после того, как он едва не утонул в Ирландском. Если ему и суждено погибнуть на корабле, это не имело значения. После того как он встретился лицом к лицу со своими демонами и выжил, он стал увереннее в себе, хотя вряд ли морская болезнь будет меньше одолевать его.

В зале Изабель не было. Он возвел лестницы к верхним покоям, первые из которых, примыкавшие к общим спальням, превратились во владения Аойфы, хотя раньше принадлежали ему и Изабель. Там часто сидели за шитьем женщины, и он знал, что сегодня они не станут далеко отходить от очага.

Изабель сидела у постели матери и вышивала на пяльцах. Аойфа была полностью одета, но лежала на кровати поверх покрывала; целая армия разноцветных подушек и валиков громоздилась за ее спиной. Ее ноги были укрыты ирландским пледом. Бледное лицо было цвета воска, под глазами залегли серые тени, а губы посинели.

— Ветер дует с запада? — спросила она. Ее грудь тяжело вздымалась — очевидно, и речь, и дыхание давались ей с трудом.

— Совершенно верно, мадам, — Вильгельм протянул свой плащ одной из служанок жены и подошел к постели. — Вам сегодня нездоровится?

Он быстро взглянул на Изабель, которая тихонько покачала головой. Он знал, что сегодня утром Аойфа утверждала, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы присутствовать на утренней службе, но у нее никогда нельзя было точно понять, говорит она правду или делает вид.

— Приятно знать, что это ирландский ветер. Когда я проснулась на рассвете, мне казалось, я чувствую запах лугов дома.

— Это запах валлийских холмов, — сказал Вильгельм.

— Ха, я знала, что ты станешь спорить даже с больной женщиной, — сказала Аойфа, махнув на него рукой и горько улыбнувшись; она старалась показать, что с ней почти все в порядке. — Я знают, как пахнет в Килкенни, и не поверю никому, кто станет со мной спорить.

— В таком случае, — сказал Вильгельм, — прошу прощения. Я ошибся.

Ее взгляд сделался тяжелее, хотя искорки любопытства в нем остались.

— Ты хороший придворный, язык у тебя подвешен почти так же хорошо, как у ирландских бардов, но меня этим не купишь.

Воздух свистел и хрипел в ее легких, как будто они были парой изношенных мехов.

Вильгельм поднял брови:

— Что ж, я надеюсь, что мое сходство с ирландскими бардами не порождает презрения ко мне.

Она прищурилась, гладя на него.

— Моей дочери лучше знать, что это порождает, — сказала она, бросив взгляд на большой живот Изабель, и чуть помолчала, чтобы выровнять дыхание. — Ты скоро отплываешь в Нормандию, милорд.

— И что, миледи?

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что не забудешь Ленстер, даже когда твое сердце будет привязано к другим землям. Ленстер — это наследство моей дочери, и я не позволю тебе швырнуть его собакам, — она снова замолчала, чтобы перевести дух, и Изабель озабоченно положила ладонь на ее руку.

— Я не забуду, — ответил Вильгельм. — Клянусь честью рыцаря, что никаким волкам не дам вырвать его у меня из рук или из рук вашей дочери.

Аойфа коротко кивнула.

— Сдержи свое слово, и будь ты проклят, если нарушишь его, — помолчав, она указала на ставни. — Откройте их. Я хочу послушать дождь.

Изабель снился сон о том, как они пересекали море на пути в Ирландию. Им нужно было отвезти домой Аойфу, но в корабле появилась пробоина, и, несмотря на то что все вычерпывали воду, как сумасшедшие, ковшами, горшками, кувшинами, а рыцари даже своими шлемами, вода продолжала подниматься. Вильгельма нигде не было, но, взглянув вниз, Изабель увидела, что в одной руке она держит его окровавленный меч, а в другой череп, которым вычерпывает воду. Ее мать, сидевшая над ними всеми на троне, кричала, как ведьма-банши, что приближаются волки, которые разорвут их всех.

Она проснулась с громким криком, вся в холодном поту, сердце бешено колотилось. Образы из сна были столь явными, будто все происходило сейчас с ней в этой комнате. Она отошла прилечь, подремать, совсем ненадолго, оставив мать под присмотром женщин, но, судя по тому, как изменилось освещение комнаты, прошло несколько часов.

Боль пронзила ее поясницу и низ живота. Взглянув вниз, она с ужасом обнаружила, что ее платье и покрывало промокли и воды продолжают отходить. Живот от схваток сделался тугим, как барабан. На ее крик из другой комнаты прибежала Сибилла, жена Жана Дэрли, и, бросив беглый взгляд на Изабель, позвала на помощь и послала за повитухами.

— Слишком рано! — выдохнула Изабель Сибилле, когда та вернулась, и крепко сжала ее руку. — Господи Боже и святая Маргарита, еще слишком рано!

Схватки следовали одна за другой, быстрые и яростные, как штормовые волны. Повивальные бабки проворно помогали, а дождь снаружи так и не прекращался, словно снова наступил потоп. Тело Изабель превратилось в инструмент для извлечения боли, оно было растянутым и вздыбленным, мелодия становилась все выше и выше, пока ей не начало казаться, что она умирает от боли. Плача, вцепившись руками в женщин, она стонала и тужилась, тужилась, скрежеща зубами, со связками, готовыми разорваться от напряжения у нее в горле, пока повитухи не велели ей перестать тужиться, потому что показалась головка. Ее бедра расслабились, промежность залило липкой влагой, и повивальная бабка поднесла к ее лицу сморщенное, окровавленное существо, которое издавало слабые, попискивающие звуки, но было, хвала Господу, живо.

— Девочка, — сообщила повитуха, освобождая рот и нос девочки от слизи, оборачивая ее теплым полотенцем, и, не перерезав пуповины, отдавая ее в руки матери. — Маленькая, но выживет.

Изабель взглянула в вытянутое, похожее на кошачью мордочку, личико своей малышки. По ее подсчетам, ее новорожденная дочка появилась на свет недели на три раньше положенного срока, она, скорее всего, была зачата прошлой осенью, после возвращения Вильгельма из Англии, перед тем как они отплыли в Ленстер.

Она ласково нашептывала что-то малышке, а та в ответ раскрыла глаза и нахмурила свое уже испещренное морщинами личико, отчего Изабель улыбнулась, а потом тоже нахмурилась. Ее сон и преждевременные роды явно были знаком свыше, и, хотя она не могла понять, каким именно, это точно было предостережением.

В ту ночь дождь прекратился, а Аойфа умерла. Отец Вальтер выслушал ее исповедь после всенощной, когда стало ясно, что, если чуда не случится, она не доживет до утра. Аойфа дожила до момента, когда смогла взять на руки свою новорожденную внучку Сайбайру, и Изабель, слабая после родов, подошла к постели матери, чтобы подержать ее за руку и помолиться вместе с ней в ее последние минуты. Собравшись с силами, Аойфа прошептала:

— Берегись волков.

Эти слова словно просочились в кровь Изабель, как тающий лед, и, когда отлетел последний вздох матери, ее дочь забила такая сильная дрожь, что она не могла унять стук зубов. Озабоченно шепча что-то, женщины отвели ее обратно в постель, укутали теплыми покрывалами, согретыми горячими камнями, завернутыми в шерстяные пеленки, и дали ей выпить обжигающе-горячего говяжьего бульона. Она медленно порозовела, и тепло расплылось по ее телу, но в самом сердце Изабель по-прежнему слышала отзвуки страха и ощущала смесь вины, дурных предчувствий и боли утраты.

На долю Вильгельма выпало сопровождать гроб с телом Аойфы в Тинтерн для погребения и заниматься похоронами. Роды были недолгими, но Изабель потеряла много крови, и после родов тоже, поэтому она осталась в своих покоях, пила питательные отвары, чтобы восстановить силы, да и немыслимо было для женщины, все еще кровящей после рождения дитя, войти в церковь.

Махельт заняла место своей матери в процессии и торжественно зажигала свечи, ее семилетняя серьезность одновременно изумляла и трогала. Вильгельм пытался не думать о том, что для нее это было подготовкой к будущему. Его старшие сыновья тоже исполнили свои роли как мужчины в семье, а не как маленькие мальчики. Вильгельм поправлял их, когда они раздавали милостыню людям, следовавшим за процессией в надежде на подаяние. Вилли было одиннадцать, Ричарду почти десять. Еще несколько лет — и их нужно будет отсылать в чужой дом учиться на оруженосцев. Куда уходит время?

Стоя за стенами аббатства, он смотрел, как тени от облаков пролетают над долиной, и аббатство то накрывается тенью, то купается в золотом солнечном свете.

Махельт встала рядом с ним и проскользнула своей маленькой ручкой в его.

— Ей тут будет хорошо, — сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.

— Да, — ответил он, легко погладив ее пальчики. — По крайней мере, лучше, чем где бы то ни было.

Глава 10

Предместья Лонгевиля, Нормандия, июль 1202 года

Крепко сжимая в одной руке обнаженный меч, а другой держа поводья, Вильгельм объезжал захваченные французские подводы с провиантом — несколько повозок, запряженных пони. На земле лежали трупы, кровь поблескивала на дороге пыльными красными ручейками и лужами. Более удачливые стояли, подняв руки за головы, и со страхом смотрели на нормандских захватчиков. Вильгельм коротко кивнул своему племяннику Джеку и убрал меч в ножны.

— Избавьте их от всего, что покажется вам ценным, а потом отпустите, — велел он. — Крови пролито уже достаточно, а удерживать ради выкупа нет смысла ни одного из них.

Он развернул коня и посмотрел на Жана Дэрли, который обследовал обозы с продовольствием.

— Здесь, в основном, строевой лес, милорд, — сказал Жан. — Правда, есть еще немного вина и солонины.

Вильгельм подъехал ближе, чтобы посмотреть на отесанные бревна, сваленные на подводах. Среди них лежали бочки со смолой, прочные веревки и тяжелые мотки железных цепей. Что ж, это, конечно, не караван с серебром, но то, что они утащили кое-что из осадного снаряжения короля Филиппа прямо у него из-под носа, было хорошим знаком, не говоря уже о том, что это изрядно способствовало поднятию боевого духа.

Он знал, что такое еда для людей, сидящих за стенами замка, подыхающих со скуки и ждущих, что случится хоть что-нибудь.

— Возьмем их с собой. Они нам точно пригодятся.

В хорошем расположении духа разведывательная группа собрала свои трофеи и повернула назад к нормандскому лагерю. Опасности не предвиделось, и Вильгельм снял шлем, однако все же предпринял обычные меры предосторожности, выслав вперед разведчиков. Возле французской границы всегда была вероятность наткнуться на вражеский отряд, подобный их собственному.

В одной из повозок, запряженной пони, Жан обнаружил два хлеба из овсяной муки и головку сыра с синими прожилками, сваренную из овечьего молока.

— Ужин, — бодро сообщил он.

Вильгельм взял один из хлебов, отщипнул ломоть, вынул кусок мякиша и положил в образовавшееся отверстие кусок сыра. После сражения жутко хотелось есть. И пить.

— Налей-ка мне вина в шлем, — сказал он, прекратив жевать. — И всем остальным. Хотя и в лагере для них еще много всего осталось.

— Милорд!

Когда он поел и попил, а отряд ровным шагом потрусил по зеленым летним дорогам, Вильгельм постепенно расслабился, возбуждение от сражения покинуло его, и напряжение ушло из его мышц.

Вильгельм не удивился, узнав, что семья Лузиньян восстала против Иоанна. Унижение от того, что невесту Гуго увели у них прямо из-под носа, заставило бы и менее воинственных людей принять ответные меры, а уж Лузиньяны и в лучшие времена миролюбием не отличались. А Иоанн, лениво потягиваясь, ответил на их протесты столь высокомерно, что они обратились к Филиппу французскому. Не в состоянии противиться такой самим Богом данной возможности напакостить Иоанну, Филипп вторгся в Нормандию, вступив в союз с бретонскими войсками, возглавляемыми принцем Артуром.

Иоанн назначил Вильгельма управлять в Арке и Ко. Э на их границах принадлежала Лузиньянам, поскольку Ральф Экзодунский был еще одним членом их семьи, а его ненависть к Иоанну была такой же неукротимой, как у остальных его братьев и сестер. Он захватил Дринкурт и Э, а также все земли между реками Брель и Бетюн. Вильгельм в ответ захватил Лилльбонн и земли графа Булонского.

Иоанн соизволил выдать Вильгельму деньги, чтобы заплатить войскам, но этого было недостаточно. Обозы с серебром приходили и уезжали. Вильгельму даже пришлось занимать деньги у мэра Руана. Наёмники, которым платили, вряд ли сбежали бы, в отличие от обычных людей, оголодавших и неспособных себя прокормить, но иногда он все же чувствовал себя маленькой птахой, кладущей червей в глотку прожорливому молодому кукушонку. Однако ему в любом случае нужно было раздобыть средства, особенно сейчас, когда король Филипп осадил Арк и намеревался взять его штурмом.

Вильгельм доел последние куски хлеба и сыра и запил их вином из рога, наполненного для него оруженосцем. И об Ирландии нельзя было забывать. Строительство нового города приостановилось, и он заменил де Кеттевиля новым рыцарем, Джеффри Фицробертом, который обладал более пробивным характером; но и он не был идеалом, так что эта мера была временной. Не далее как вчера до Вильгельма дошли тревожные слухи о том, что Мейлир Фицгенри вторгся на территорию севернее Килкенни, принадлежащую Маршалам. Ситуация требовала введения войск и выполнения каких-то ответных действий с его стороны, но он, несмотря на обещание, данное Аойфе, не мог сейчас ничего предпринять.

Их возвращение в лагерь было встречено криками восторга. Вильгельм поместил подводу с осадным снаряжением рядом со своим шатром и велел Жану проследить, чтобы вино и солонина были поровну поделены между людьми, принимавшими участие в вылазке. Снять кольчугу и кожаную поддевку было так приятно! Раздевшись, он почувствовал, как от него разит потом. Французы яростно сражались за свои осадные механизмы и провизию.

Слуга принес латунную миску с чуть теплой водой и кусок белого испанского мыла. Умываясь, Вильгельм обнаружил странный синяк и растянутую мышцу, но, в общем, ничего серьезного. В этот раз ему повезло. Ни он, ни кто-либо из его людей не получили ничего, кроме поверхностных ранений. Он вытирался куском грубого льна, когда вошел его казначей. Осберт явно занимался своими делами, торча на солнце без шляпы, потому что его лоб, щеки и похожий на клюв нос были алыми, как мак.

— Прибыла провизия из Лонгевиля, от графини, милорд, — сообщил он. — Я отправил свиней и гусей к мяснику, а сундуки с багажом и серебром поставил в вашей палатке. Гонец ждет у сержанта, на случай, если будет ответ… Да, и еще граф Ворренский просит Вас отужинать с ним и графом Солсберийским, как только вы сможете.

Вильгельм поблагодарил его и, откинув полы шатра, шагнул в свою палатку. Поскольку она была закрыта в течение дня, там было влажно и жарко и кисло пахло землей и травой. Возле его походного стола, на котором было разложено несколько пергаментных свитков, иллюстрирующих расположение французских войск, осадивших Арк, стояла дюжина маленьких бочек и пара больших дорожных кожаных сундуков. У Вильгельма поднялось настроение. Серебро позволит поддерживать боевой дух войск еще какое-то время, а он сегодня вечером сможет насладиться рассказом гонца, который привез новости из дома. Лонгевиль был не так далеко, день пути при хорошей погоде, но в сложившейся ситуации один Бог знал, когда он сможет там побывать.

Он открыл один из сундуков. Сверху, аккуратно сложенная, лежала мягкая светло-оранжевая саржевая рубаха. Рукава и горловину украшала простая вышивка в виде цепочки, выполненная желтыми и синими нитками.

— Графиня просила передать, что вышивку сделала ваша старшая дочь, милорд, — сказал Осберт.

Вильгельм улыбнулся. Казалось, тепло домашнего очага, его семьи, преодолело расстояние и достигло его. Вышивка была простой, но для восьмилетней девочки работа была выполнена великолепно. Он подозревал, что за ней скрывалась направляющая рука матери, но, тем не менее, был глубоко тронут. Он любил всех своих детей, но Махельт, его первая дочка, занимала в его сердце совершенно особое место.

Он надел новую рубашку и заколол ее у горла круглой фибулой. В сундуке еще был вышитый пояс и две пары штанов. Была коробочка засахаренных розовых лепестков и фиалок, а на дне лежала подушечка, пахнувшая розовым маслом, а в ее уголок был аккуратно вшит локон волос Изабель. Вильгельм рассмеялся и покачал головой. Его жена точно знала, что сможет его успокоить, когда он не дома. Он положил подушечку на свою походную койку, причесался, и, откусив маленький кусочек засахаренной фиалки, вынес коробочку своим оруженосцам, которые разбирали присланные ему инструменты.

— Вот, Мэттью, Бартоломью, — сказал он, — подарок от моей жены, чтобы облегчить ваш труд.

Отзвуки восторженных возгласов еще звучали в его ушах, когда он, позвав Жана и Джека, направился к шатру Вильгельма, графа Ворренского, двоюродного брата короля Иоанна.

Граф недавно вступил в права наследования и вложил какую-то часть доставшихся ему средств в покупку новой палатки и бесчисленных предметов роскоши, чтобы возвысить свою значимость в глазах окружающих. Его новая палатка представляла собой большой круглый шатер из красного с золотом полотна, украшенный насадкой в форме рычащего золотого льва, который должен был напоминать о его принадлежности к королевской семье. Его постель скрывали от глаз искусно вышитые кроваво-красные занавеси. Солсбери и де Воррен уже ели, сидя за походным столом, но де Воррен, едва увидев Вильгельма, помахал ему рукой и щелкнул пальцами, чтобы подозвать своего оруженосца.

Вильгельм занял отведенное ему за столом место, вымыл руки в поднесенной ему чаше и вытер их полотенцем, которое подал уже другой оруженосец. Перед ним поставили блюдо с жареной петушатиной и маленькими булочками, а также зеленый салат, заправленный острым клубничным соусом.

— Мы слышали, у тебя выдался хороший день, — сказал Солсбери, когда Вильгельм приступил к еде.

— Можно и так сказать, — Вильгельм бодро пересказал графам историю сегодняшней вылазки. — Так что теперь у нас есть две осадные машины, которых так не хватает Филиппу, — заключил он, — да и наемники его поголодают, пока наши будут накормлены.

Солсбери потер руки.

— Это, разумеется, поможет нам в Арке. Твоих разведчиков можно наградить, Маршал.

— Я хорошо им плачу, — ответил Вильгельм. — Когда я учился своему делу, мне сказали, что больше всего шансов на победу у военачальника, имеющего лучший разведывательный отряд, умеющий быстро реагировать. А еще у того, кто лучше всех снаряжен и накормлен, а в этом моей жене нет равных.

Солсбери согласно хихикнул:

— Я видел, приехал обоз с твоим багажом.

Вильгельм ухмыльнулся:

— Она посылает мне надушенные подушечки, свежее белье и сладости. Она знает, что для нас по-настоящему важно.

— Жаль, что моя Эла не такая, — сказал Солсбери чуть завистливо.

Де Воррену все эти сравнения были неинтересны, он предпочитал сразу поговорить о делах.

— Будем надеяться, что король Филипп и эти зарвавшиеся бретонцы снаряжены хуже, — прорычал он, потянулся за кувшином с вином и выругался, обнаружив, что тот пуст, ткнул им в своего оруженосца в бок, чтобы тот наполнил кувшин заново. Едва тот ушел, у входа в шатер появился распорядитель де Воррена, за его спиной стоял монах-бенедиктинец, в одежде, испачканной дорожной грязью.

— Милорды, — поклонился слуга. — Брат Джеффри привез новости от короля.

Де Воррен кивнул, отпустил распорядителя и подозвал монаха.

— Говори, — велел он.

Человек встал на колени:

— Милорды, король одержал великую победу. Он велел передать вам, что захватил принца Артура, а также Гуго и Вальтера де Лузиньянов.

— Что? — Вильгельм жестом разрешил монаху подняться.

Монах встал.

— В Мирабо, милорды, где те пытались захватить королеву Алиенору.

Монах с благодарностью принял вино, которым Вильгельм велел его угостить.

— Я думал, король в Ле Мане, — нахмурился де Воррен. — А это далеко от Мирабо.

Монах оторвался от своей чаши.

— Восемьдесят миль, но король со своей армией преодолел это расстояние за два дня… они скакали день и ночь, — он по привычке вытер губы рукавом.

Солсбери выглядел озадаченным:

— А что там делала королева Алиенора?

— Начни с начала, — сказал Вильгельм. — Что случилось?

Монах сделал еще один глоток и собрался с мыслями.

— Принц Артур приехал к королю Филиппу и присягнул в верности Бретани, Аквитании и Мэну, а затем немедленно отбыл в Аквитанию с двумястами рыцарями короля Филиппа, чтобы захватить эти земли.

Солсбери выругался, и все трое переглянулись.

— Королева Алиенора узнала о его намерениях и покинула Фонтевро, чтобы отправиться в Аквитанию и настроить тамошних лордов против него, но вы знаете, что она в последнее время нездорова и потому была вынуждена сделать остановку в Мирабо, чтобы отдохнуть. Принц Артур и Лузиньяны прибыли туда и осадили замок.

— Отвратительно, — пробормотал Вильгельм, наполняясь праведным гневом: почти восьмидесятилетняя женщина должна терпеть оскорбления и унижения от собственного внука и его союзников, которые готовы чуть ли не собаками ее травить.

— Королева послала к королю за помощью, но надежды у нее было мало, потому что он находился в Ле Мане. Принц Артур пообещал отпустить ее, если она поможет ему заполучить Аквитанию. Чтобы выиграть время, она притворилась, что хочет обдумать это, но своим людям сказала, что скорее проползет на животе вдоль всей Аквитании по осколкам стекла, чем уступит ему хоть пядь этой земли. Артур и Лузиньяны захватили город и замок — все, кроме внутренних покоев, где она закрылась.

Не в силах усидеть на месте, Вильгельм вскочил на ноги и принялся ходить из одного конца шатра в другой. Он взглянул на раскинувшийся перед ним лагерь. Маршал знал, что сделает с Артуром и Лузиньянами, если их глотки когда-нибудь попадутся ему под руку.

— Они свое получили, — сказал монах с мрачной удовлетворенностью в голосе. — Как только мой господин король услышал от королевы мольбу о помощи, он тут же бросился ей на выручку. Он скакал всю ночь и весь день, а потом еще целую ночь и на рассвете прибыл в Мирабо. Принц Артур и Лузиньяны даже не поняли, кто на них напал. Только что они заканчивали трапезу и готовились к последнему штурму, а в следующее мгновение на них уже были направлены мечи. Трое братьев Лузиньянов были взяты в плен вместе с принцем Артуром и двумястами французскими рыцарями, для короля Филиппа и бретонцев это настоящая катастрофа.

— Ха! — воскликнул Солсбери, яростно стукнув по столу кулаком, так что тот подпрыгнул. — Я знал, что Иоанн велик! Я это знал! Эта победа не меньше тех, которые совершал Ричард! Пусть-ка они теперь посмеются, глядя в сторонку!

Прибыл новый кувшин с вином, и три графа подняли кубки за победу, а монаху было подано блюдо с жареной петушатиной и хлебом.

Вильгельм был возмущен. То, что случилось с Алиенорой, оставило в его душе дурной осадок. Он был теперь вдвойне доволен, что в свое время отговорил Хьюберта Вальтера поддержать Артура.

— Отдохнув, вы, возможно, согласитесь доставить еще одно послание, — мягко попросил он монаха.

— С радостью, милорд, — ответил монах, не отрываясь от еды.

Вильгельм подпер рукой подбородок.

— Монаха пустят туда, куда я не послал бы своего обычного гонца. Я прошу вас отправиться к Ральфу Экзодунскому во французский лагерь. Он должен узнать, что его братья в заточении.

Монах захлопал глазами.

— Я сделаю так, что ваше путешествие будет стоить того, — сказал Вильгельм, прежде чем удивление обернулось отказом. — Если вы не можете принять плату лично для себя, я сделаю щедрое пожертвование в ваш монастырь.

Загнанный в угол, монах растерянно согласился, хотя тяжелый кошелек с серебром, который дал ему Вильгельм, несколько скрашивал его огорчение.

— Я всегда возвращаю свои долги, — сказал Вильгельм, и монах подумал, что он говорит о серебре. Но его замечание относилось и к Лузиньянам.

Глава 11

Лонгевиль, Нормандия, апрель 1203 года

— Папа вернулся, — сказала Махельт. Она сидела у окна, выходившего во двор, и кормила своих коноплянок семечками.

Изабель, обсуждавшая со своим писцом послание, касающееся дара собору в Глендало в Ленстере, прекратила разговор и подошла к окну. То, что она увидела, заставило ее быстро раздать служанкам приказания и поспешить в зал, чтобы встретить мужа. Вильгельм вошел в дом широким шагом, как будто пытался догнать великана или, наоборот, убежать от него. Он всегда был очень энергичен, но Изабель поняла, что случилось что-то плохое. Обычно его энергия была живой, бьющей ключом, а сейчас от него исходила злость, он будто источал злобу, когда поднимался по ступеням, лишь мимоходом приветствуя слуг и рыцарей в зале.

Изабель произнесла положенные слова приветствия, жестом отпустила слуг и последовала за мужем в личные покои. Она взяла его плащ, махнув женщинам, чтобы отошли, и велела нянькам занять детей. Махельт отчаянно хотела показать отцу свою коноплянку, но Изабель была непоколебима, и, несмотря на слезы и уговоры, отослала и ее, оставив дочку на попечении Сибиллы Дэрли.

Изабель наскоро собрала ужин: толстые ломти хлеба, говядины, зелень и пироги с мозгами. Она распорядилась принести таз с горячей водой и свежие льняные полотенца, все еще пахнущие солнцем, которое выбелило их, пока они висели на площадке для сушки белья.

— Насколько все плохо? — спросила она, наливая ему вина, когда за последним слугой закрылась дверь.

Он зарылся рукой в волосы, все еще темно-каштановые на лбу и вдоль пробора, но на висках начали появляться серебряные нити. Он уже много раз ворчал, что до того, как Иоанн сел на трон, у него седых волос не было, и это было правдой. Взяв чашу с вином из ее руки, он отпил, отставил ее, а затем ополоснул лицо и руки горячей водой.

— Я пока не знаю.

— Лонгевиль в опасности?

Уильям вытер лицо и руки.

— Пока нет, но Иоанн, если захочет, может к середине лета устроить так, что мы его потеряем, — Вильгельм бросил полотенце на дорожный сундук. — Он только что отпустил братьев Лузиньян и в результате потерял поддержку Вильгельма де Роше.

Изабель прикусила губу. Это было совсем плохо.

— Если бы я не видел этого своими глазами, я бы не поверил, что сын королевы Алиеноры может быть таким глупцом. Все, что он с них взял, это обещание, что они уйдут с миром и не станут больше против него восставать, — Вильгельм снова взял свою чашу с вином, осушил ее в несколько больших глотков и, с яростью хлопнув ею об стол, снова наполнил ее. — Их дело было решенным, но Иоанну зачем-то понадобилось возвратить отрубленную голову на шею. Лузиньяны верны своему слову так же, как шлюха обету благочестия. Они же все разбойники и бандиты! Господ Всемогущий!

Изабель редко видела его таким взбешенным. Обычно неприятности стекали с него как с гуся вода.

— А что де Роше? — спросила она. Он был сенешалем Анжу, человеком скрупулезным и принципиальным. Понимая, что у принца Артура есть определенные права, тем не менее он был в ужасе от того, что этот молодчик решился напасть на королеву Алиенору в Мирабо; де Роше с копьем в руках мчался спасать королеву и помог разбить войско Артура и Лузиньянов. — Что Иоанн с ним сделал?

Вильгельм взял пирог с мозгами.

— Де Роше согласился помочь в Мирабо, при условии что ему впоследствии дадут перемолвиться с Артуром словечком.

— Да, — сказала Изабель, — понимаю.

— Ну, а Иоанн вообще запрещает ему видеться с Артуром и отказывается вести с ним переговоры о выкупе. Де Роше говорит, что Артур — законный наследник Турени и Анжу, и это правда. Он говорит, что Иоанн должен позволить Артуру сдаться, принять его извинения и отпустить его, — он помахал рукой с пирогом. — Он утверждает, что утихомирить несовершеннолетнего подростка будет нетрудно. Но теперь Иоанн сделался упрямым как осел и перевез Артура в Руанскую крепость.

— Ты его видел?

— Да, на прошлой неделе, — Вильгельм с отвращением скривился. — Он эгоистичный и испорченный, и он так полон желчи, что я удивляюсь, как он до сих пор не взорвался. Если бы он был одним из наших сыновей, я бы оттаскал его за уши и искупал в бочке.

Во взгляде Вильгельма читалась злость.

— Угрожал отобрать у меня Пемброук, когда он станет королем. Я ответил, что для этого потребуется копье подлиннее того, что у него между ног, а, поскольку я не любитель кровавых состязаний, я не хочу смотреть, как он будет пытаться это сделать.

Изабель покачала головой:

— Возможно, это все мальчишеская бравада.

Вильгельм доел пирог и потянулся за следующим.

— Если это и так, то она зашла слишком далеко и продолжается уже слишком долго. Де Роше утверждает, что будет правильным освободить мальчишку. Я согласен. Артур может вести себя как волчонок, но за всем этим кривляньем и руганью скрывается испуганный щенок, поджавший хвост. Он ненавидит Иоанна, но дело не в этом. Похоже, ненависть у анжуйцев передается по наследству, — он глубоко вздохнул и стряхнул крошки с одежды. — Будь я на месте Иоанна, я бы посадил его в Бретани. Много вреда он не наделает, а люди скоро устанут от него и его выходок. А теперь терпение де Роше лопнуло, и он уехал, чтобы присоединиться к Филиппу французскому.

Изабель с ужасом посмотрела на Вильгельма. Де Роше был под стать своему имени, означавшему «скала», и Иоанну потеря такого сторонника была просто не по карману.

— Так что теперь мы лишились одного из своих самых преданных союзников, он встал на сторону французов, а куда он, туда и другие пойдут, — сказал Вильгельм.

— Что же делать?

— Один Бог знает, — сказал Маршал устало. — Я молюсь, чтобы у Иоанна прорезался хоть какой-то здравый смысл, пока не стало слишком поздно. Он не может загнать Лузиньянов обратно в клетку, но если бы он выпустил Артура из его заточения в темницу попросторнее… Месяц назад победа была за нами. Сейчас мы можем потерять все.

Она внимательно следила за ним взглядом.

— Ты хочешь сказать, что мы можем потерять Лонгевиль и другие наши нормандские земли?

Вильгельм пожал плечами:

— Такое возможно. Я не говорю, что это обязательно случится.

У Изабель мурашки побежали по коже. Она никогда раньше не видела Вильгельма настроенным так мрачно. Даже когда все было плохо, он вцеплялся когтями в то хорошее, что у него еще оставалось, и наполнялся непоколебимой решимостью все исправить, он был готов бросить вызов кому и чему угодно.

— Наверняка мы можем что-то сделать, чтобы обезопасить себя в будущем?

Вильгельм снова наполнил свою чашу и уселся на скамью со множеством подушек, стоявшую перед огнем.

— Помогло бы, если бы Иоанн был готов вступить с французами в переговоры, но убедить его… — он покачал головой и тяжело вздохнул.

— У тебя есть друзья и родственники в обоих лагерях. Ты должен попытаться.

— Я так и сделаю, любимая, но привести лошадь к водопою не значит заставить ее пить. А я еще думал, что с Ричардом трудно! Он, по крайней мере, был прямолинейным. Не держал камней за пазухой. Если он пил, так пил и не собирался при этом из чувства мести втихаря врезать тебе по яйцам. О Боже, хватит уже об этом. Где дети? Я лучше отвлекусь от этих мыслей в их чудесной компании, чем стану напиваться до обморочного состояния.

В Руанской крепости у Вильгельма де Броза не было возможности отвлечься в компании жены и детей, и поэтому оставалось только пить. В кишечнике бурлило, мочевой пузырь был переполнен, шаг неверен; он, шатаясь, вышел наружу вдохнуть свежего воздуха и облегчиться. Он вышел от короля, который беспробудно пил со своими рыцарями и шлюхами, играл в кости и яростно спорил. От своего господина, человека, которого он посадил на трон, поклявшись, что предсмертным желанием Ричарда было сделать Иоанна своим наследником. Человека, который был обязан ему всем. Жена де Броза говорила, что он должен взамен просить короля обо всем, потому что благодарность Иоанна все еще не звенела в карманах. А чем богаче они будут, тем сильнее разрастется их власть.

Тени стражников на зубчатой стене казались обманом зрения, вызванным светом их дымящихся факелов. Одна из башен называлась Колодец Конана. Король Генрих I в молодости в припадке ярости столкнул оттуда человека. Де Броз какое-то время наблюдал за танцем факелов, но быстро пожалел об этом: голова у него закружилась, и он был вынужден схватиться за стену. Спустя какое-то время он пришел в себя достаточно для того, чтобы порыться в штанах, найти свое хозяйство и со вздохом облегчения начать мочиться на стену. Его мочевой пузырь был настолько переполнен, что моча била из него фонтаном, а координация движений так плоха, что он забрызгал свои шелковые вышитые туфли и отороченный мехом подол.

Из темного проема двери вышли двое мужчин. Де Броз внимательно следил за ними. Даже несмотря на то что он едва держался на ногах, он был готов к опасности. За власть нужно платить, и на пути к ней он нажил очень много врагов и очень мало друзей. Мужчины двигались украдкой, но он все равно узнал в них двух телохранителей Иоанна: это были наемники из Пуату, рыцари, не слишком гостеприимно принимаемые остальными. Иоанн держал их при себе, потому что ради денег они были готовы на все. Андре, тот, что повыше, должен был каждый день приносить Артуру еду и выносить парашу, с тех нор как того перевезли из замка Хьюберта де Бурга в Фалезе в самую глубокую и темную камеру Руанского замка.

Де Броз краем глаза внимательно следил за ними, но они, похоже, были заняты своим делом. Крадучись, они дошли до ворот, подкупили стража, звякнув серебром, и выскользнули в ночь. Де Броз закончил мочиться и поправил одежду. Он что-то не мог припомнить, чтобы Иоанн велел им выполнить секретное поручение, но, с другой стороны, король был настолько скрытен, что угадать ход его темных мыслей было невозможно. Де Броз уже собрался вернуться в зал, но что-то привлекло его внимание, заставив помедлить и перегнуться через парапет, чтобы взглянуть вниз, в сторону камер, откуда только что вышли наемники. Он помедлил так, некрепко держась на ногах; желудок болел, и мочевой пузырь тоже, оттого что еще недавно был так растянут. Инстинкт подсказывал де Брозу оставить колодец в покое, но любопытство и ощущение, что что-то не так, заставило его наклониться через решетку к каморке привратника. Стражник, жаривший себе яичницу с беконом на жаровне, обернулся безо всякого любопытства.

От запаха еды у де Броза потекли слюнки, но к горлу подкатила тошнота.

— Дай-ка мне свой фонарь! — прорычал он.

Человек выполнил его требование безо всяких пререканий, как будто известные лорды все время посреди ночи что-то у него требуют.

— Куда это те двое отправились? — спросил де Броз.

— В городской бордель, милорд, по крайней мере, так они сказали. Свидание с французской шлюхой.

— Здесь и нормандских полно, не обязательно к французским таскаться.

— Я им сказал, что раньше утра назад не пущу и что они рискуют, потому что уходят в запрещенный час, но такие ничего не слушают. Собственную мать за грош по стенке размажут.

Де Броз хмыкнул и побрел шатающейся походкой через тюремный двор ко входу. Он спускался по лестнице очень осторожно, боясь поскользнуться в своих туфлях с мягкими подошвами и свернуть шею. У него перехватывало дыхание, а волосы на затылке встали дыбом, как у охотничьей собаки, когда она видит дикого вепря.

В самом основании башни размещались камеры. Де Броз бывал здесь бессчетное количество раз, он был свидетелем того, какие методы применяются, чтобы заставить пленников заговорить, некоторые из них и сам применял; знал он и об узком туннеле, и о двери, которая открывала к камерам путь для потока вод Сены; здесь все было предусмотрено для быстрого избавления от любых отходов.

Подойдя к одной из камер недалеко от этой двери, де Броз поставил фонарь в нишу в стене и, помедлив мгновение, поднял тяжелый засов и со скрипом открыл дверь. Ему в нос ударил гнилой запах, смесь вони соломы, фекалий, мочи, плесени, сырости и крови. И, хотя он знал, как пахнет в таких дырах, ему пришлось сдержать рвотный позыв. Он слышал глубокий стон агонизирующего животного и шорох соломы, на которой оно двигалось. Писк и топот крысиных лапок. Де Броз поднял левой рукой фонарь и, держа в правой кинжал, вошел в камеру принца Артура.

Парень лежал, свернувшись калачиком на кучке гнилой соломы, притянув колени к животу. Его панталоны, когда-то имевшие веселенькую, полосатую, красную с синим расцветку, теперь были так грязны, что невозможно было угадать их первоначальный цвет. Он скулил и бормотал что-то, стуча зубами. Андре с приятелем явно развлеклись с ним, перед тем как отправиться в город. Иоанн против этого не возражал, и у де Броза на этот счет не было определенного мнения. Из парня нужно было повыбить гордыню и спесь. В этом ничего плохого не было. Он подошел ближе, поднял фонарь повыше, чтобы оценить, какой принцу нанесен вред, ожидая, что Артур поднимет голову ему навстречу, но этого не случилось. А потом де Броз увидел кровь, паутиной оплетшую руку мальчика и пропитавшую его одежду.

— Мария, Матерь Божия, — прошептал он.

Артур обернулся на звук его голоса и заверещал, забившись, как кролик в капкане. Де Броз уставился на разбитое лицо, превращенное в кровавое месиво, на опухшие глазницы, забитые черным желе свернувшейся крови, на затекшую красную маску под ними, на кричащий раскрытый рот и потерял равновесие; его рвало снова и снова, пока в желудке и в горле не появилось ощущение, будто их разодрали изнутри.

— Господи, о Господи Всемогущий! — его собственный стон доносился до него будто издалека.

— Пожалуйста, — всхлипывало существо, которое еще совсем недавно было неуклюжим и язвительным шестнадцатилетним подростком, а сейчас стало ползающим нечто, живым, но на грани смерти, больше напоминающим трупы, которые валяются на перекрестках дорог и которыми ужинают вороны. — Пожалуйста…

Де Броз не помнил, как он добрался обратно до зала, но, видимо, как-то все-таки умудрился это сделать, поскольку внезапно он обнаружил, что, спотыкаясь, идет через возвышение к Иоанну, который сидит, облокотившись на походный стол в винных пятнах, и рядом с ним стоит почти пустая бутыль. Глаза короля блестели, зрачки расширились настолько, что почти закрывали темно-желтую радужку, щеки разрумянились. Один из его приятелей-холостяков, Йохан Рассел, пытался сказать ему что-то, моргая невидящими глазами, как сова, но был слишком пьян, чтобы выдать что-то более вразумительное, чем невнятное мычание и пускание слюней.

Иоанн поднял глаза и встретился взглядом с де Брозом.

— Фу, — сказал он, скривив рот, — от тебя несет мочой и блевотиной. Убирайся. Ступай, умойся.

Де Броз судорожно сглотнул, потом еще раз. Он думал, что его больше не будет рвать, но сейчас чувство было такое, что через мгновение он зальет желчью колени Иоанна:

— Сир, вы должны кое-что увидеть…

Иоанн грубо рассмеялся:

— Если у этого «кое-чего» нет светлых волос и сисек размером с вымя, не думаю, что мне это будет интересно, верно, Рассел?

— Сиськи… вымя, — промычал последний, падая головой на стол и закрывая глаза.

Де Броз наклонился поближе к Иоанну и прошептал ему на ухо ужасную правду, которую только что узнал. Какое-то время выражение лица Иоанна не менялось. На нем застыла циничная ухмылка, глаза недобро поблескивали. А затем слова будто начали тонуть в его голове, и их осмысление стало проступать на лице.

— Ослепили? — спросил он.

Де Броз кивнул и бросил быстрый взгляд в сторону Рассела.

— Да, сир. И Андре, и Раймунд из Пуату покинули башню.

Иоанн вскочил на ноги и чуть не упал. Слуги бросились к нему на помощь, но он жестом отослал их прочь, будто отгоняя мух. Рассел попытался встать, но Иоанн толкнул его, и тот плюхнулся обратно.

— Отправляйся в постель. Или спи здесь, мне все равно. Я тебя отпускаю. Де Броз, со мной.

— Кто еще об этом знает? — спросил Иоанн, когда они с де Брозом осторожно, неуверенно ступая, спускались ночью по крутой лестнице вниз, в ад, выдыхая целые облака винных испарений.

— Насколько мне известно, сир, никто, — де Броз подавил рвотный позыв. — Я почувствовал, что что-то не так, и сам отправился посмотреть…

Он надеялся, сам себе не веря, что когда они придут, мальчик будет уже мертв. В его сознании продолжали всплывать полные запекшейся крови невидящие глазницы и залитое кровью лицо.

Иоанн помедлил перед дверью камеры. Все надежды де Броза на то, что Артур мертв, рухнули: изнутри доносился протяжный, тонкий, режущий крик. Иоанн отодвинул засов и вошел внутрь, солома мягко похрустывала у него под сапогами. Отвернувшись, де Броз поднял фонарь как можно выше и смотрел, как тени лижут поблескивающие от влаги стены. Он тоже будет слепым. Он не станет смотреть.

Несмотря на опьянение, Иоанн оставался проворным, как кошка; он подошел к кучке красной соломы, на которой лежал его племянник, и долго молчал, глядя на него.

— Силы господни, я убью сукиных детей за это! — прошипел он. Де Броз слышал, как тот сел на корточки, и видел, как задвигались и заметались по скользким зеленоватым стенам тени, когда Иоанн осматривал Артура, а тот бился и кричал.

Де Броз поежился:

— Что вы собираетесь делать, сир?

— А что я могу сделать? — спросил его Иоанн ничего не выражающим голосом. — Я не могу его в таком виде предъявить миру. Ему уже причинен непоправимый вред.

Де Броз с завидным постоянством видел Иоанна в дурном расположении духа. Один или два раза он видел вспышки кипящей, раскаленной ярости, но то, что происходило сейчас, было чем-то иным. Его нынешний гнев был каким-то необъяснимым и острым, как осколки льда, от него было такое же горькое, обжигающее ощущение. Иоанн полностью контролировал свои чувства, как и всегда, но все же такого Иоанна де Броз не знал. Этот Иоанн подошел к самому краю чего-то и готов был броситься в бездну.

— Сир? — де Броз был сильным мужчиной, но сейчас его голос дрожал, как у молодого оруженосца.

— Бессмысленно оставлять его в живых. Он не оправится. Я лишь облегчу его страдания. Он же мой племянник, — он вынул из-за пояса маленький острый нож, которым он тем вечером резал себе яблоко, и придавил ногой шею Артура, чтобы тот не смог пошевелиться.

Де Броз отвернулся и так крепко зажмурился, что в глазах у него поплыли кроваво-красные звездочки. Все произошло почти беззвучно. Мягкий стон, сопровождающий напряжение мышц, тихий треск, бульканье крови и шорох соломы (Артур забился в предсмертной агонии), а потом тишина, нарушаемая только дыханием Иоанна и де Броза, тяжелым, как сталь. Де Броз был почти уверен, что в следующее мгновение лезвие полоснет по его горлу.

— Есть работа, — произнес тем же ледяным тоном Иоанн. — Поставь фонарь и помоги мне.

Де Броз вздрогнул так, будто ему самому был нанесен смертельный удар. Его зубы стучали так же, как зубы Артура, до того как нож прошелся по его горлу.

— Да соберись же ты, — прорычал Иоанн. Фонтан крови Артура не забрызгал его, но де Броз все еще ощущал в воздухе ее солоновато-сладкий запах. — Ты замешан в этом, и поэтому ты в такой же опасности, как и я.

— Я… я ничего не сделал, — де Броз в ужасе уставился на Иоанна.

— И кто тебе поверит? — фыркнул Иоанн. — Люди знают, что ты мой сторожевой пес. При дворе на каждом углу болтают о том, что Вильгельм де Броз за землю или золото пойдет на все. Ты, так же как и я, не должен допустить, чтобы это вышло на свет. Нравится тебе это или нет, но ты увяз в этом по уши. И для того, чтобы мы могли выплыть, мой племянник должен бесследно кануть на дно. Тебе понятно? — он пододвинулся ближе, выдыхая винные пары прямо в лицо де Брозу: — Бесследно… Если об этом хоть что-нибудь станет известно, я буду знать, откуда просочились слухи, и для тебя не найдется на свете места, где можно спрятаться, ни для тебя, ни для твоей семьи — никогда.

Де Броз сглотнул и кивнул. После смерти он отправится в ад, но вряд ли ему удастся ощутить разницу, потому что он попал туда еще при жизни.

Глава 12

Лонгевиль, Нормандия, лето 1203 года

Изабель пробовала ткань на ощупь, пытаясь понять, хороша ли она. Это была добротная фламандская саржа, сотканная из английской шерсти и выкрашенная в насыщенный синий цвет лучшей вайдой из Тулузы. Купец, торговавший тканями, специально приехал в Лонгевиль, чтобы показать свой товар, и сейчас внимательно наблюдал за ней, как гончая в ожидании команды.

Детские голоса, доносившиеся со двора, заставили ее подойти к окну и выглянуть наружу. Вилли, Ричард и шестилетний Гилберт учились наносить удары мечом под присмотром одного из рыцарей. «Они так быстро растут!» — с гордостью и тоской подумала она. Вилли в свои тринадцать тянулся вверх быстрее, чем пшеница по весне, а голос, все еще детский, вот-вот должен был начать ломаться. И мышцы у него развивались, хотя фигура все еще оставалась мальчишеской. А кажется, всего минуту назад он появился на свет, и она пеленала его и укачивала на руках. А сейчас он любыми способами уклонялся от ласки и компанию мужчин предпочитал женской. А Ричард быстро бежал за ним вслед, куда бы тот ни шел, поскольку разница в возрасте у двух братьев была всего восемнадцать месяцев.

С ее сыновьями тренировались несколько других ребят, в частности парочка де Брозов, помладше. Изабель в Лонгевиле навещала леди Мод, пока их мужья были в отъезде с королем. Изабель не слишком любила леди Мод, но не могла отказать жене союзника и одного из самых влиятельных людей при дворе. Вильгельм де Броз так высоко воспарил, обласканный королем, что походил на ястреба, высматривающего в траве куропаток. Награды, подарки и замки сыпались на него как из рога изобилия, но леди Мод это, похоже, мало радовало. Обычно грубоватая и самоуверенная, она приобрела неприятную привычку все время тереть руки, будто хотела что-то с них смыть. Изабель гадала, не начало ли давать о себе знать напряжение, вызванное необходимостью соответствовать королевским ожиданиям и запросам.

Вернувшись к рулонам ткани, Изабель сообщила торговцу, что возьмет синюю шерсть.

Мадам де Броз, рассматривавшая рулон льняного полотна, насмешливо фыркнула:

— А я-то думала, что ты слишком занята упаковкой вещей перед отступлением, леди Маршал, и не захочешь добавлять к ним еще тряпок.

— Детей надо во что-то одевать, миледи, а здесь выгоднее покупать фламандскую саржу, чем в Англии. Думаю, вы скоро поймете, что я готова ко всему.

— Я тоже так думала, когда была наивной, как ты, — запальчиво сказала Мод.

Изабель выпрямилась.

— Не стоит путать вежливость с наивностью, — осадила она ее. — Я знаю, как устроен мир.

— Да неужели? — мрачно спросила Мод и улыбнулась одной из своих безрадостных желтозубых улыбок. — Как и у меня, у тебя есть хорошие, сильные сыновья, которыми можно гордиться. Твои старшие скоро станут мужчинами; я видела, как ты за ними следишь, и я знаю, о чем ты думаешь. Еще пара лет — и старший станет оруженосцем, начнет таскаться за юбками, зажимать девиц по углам, если получится, отправится воевать, а его братья и сестры будут еще младенцами в колыбельках, а то и вовсе в утробе.

Изабель залилась краской и убрала руку с живота; это просто смешно, месячные у нее закончились на прошлой неделе, и она знала, что не беременна, даже несмотря на то что Вильгельм несколько раз приезжал к ней, расстроенный, разочарованный, нуждающийся в успокоении.

— Да, — ответила она, — я горжусь своими сыновьями по праву.

Выражение лица Мод смягчилось:

— Как и мои для меня, твои для тебя — это выражение твоих достижений. Все матери любят своих сыновей, хотя, кто знает, что теперь думает о Иоанне королева Алиенора. Он, должно быть, принес ей страшное разочарование. — Она показала на льняное полотно: — А получше у вас нет? — спросила она у торговца требовательно и придирчиво. — Эта ткань подходит для крестьянской одежды.

С покрасневшими ушами человек зарылся снова в свои рулоны. Мод опять повернулась к Изабель:

— Я не хочу потерять своих мальчиков. Я беспокоюсь о них, и ты должна беспокоиться о судьбах твоих.

На Изабель накатил страх. Она почувствовала опасность.

— Жаль, что вы не изъясняетесь яснее, миледи.

Мод покачала головой:

— Я ничего не скажу. Бог все видит. Рано или поздно он всех нас взвесит на своих весах, и дела некоторых людей приведут их в ад. — Она обернулась к торговцу: — Я возьму два рулона того, алого. Для моего мужа сойдет, сохрани, Господи, его слепоглазую, глупую душу.

Мод осталась поужинать, но не стала налегать на засахаренные фрукты и цветы, настояв на том, что ей нужно отправляться в Дьепп, чтобы подготовиться к морскому путешествию домой. Изабель проводила ее до выхода из замка и со вздохом облегчения простилась с гостьей. Она попыталась заглушить тревогу, играя с детьми в жмурки, вслепую кидаясь то на одного, то на другого из них, но, когда игра закончилась, смолк смех и дети занялись другими делами, ее беспокойство вернулось.

Она позвала своего капеллана отца Вальтера и, когда он, войдя, поклонился ей, села на скамью в стенной нише и жестом велела ему сесть рядом.

— Леди де Броз сегодня вела себя очень странно, — сказала она ему и пересказала свою беседу с Мод.

Отец Вальтер почесал за ухом; на лбу, между карих, глубоко посаженных глаз, которые он тщательно отводил от нее, залегли морщины.

— Не пытайтесь что-то скрыть, — пригрозила Изабель.

Он выглядел задетым:

— Миледи, я надеюсь, вы уже достаточно хорошо меня знаете и не подумаете обо мне такого. До меня доходили кое-какие слухи о принце Артуре, но это все может оказаться только досужими домыслами и не иметь никакого отношения к сегодняшнему поведению леди Мод.

Изабель бросила в сторону капеллана красноречивый взгляд:

— Когда упоминается имя Артура, дальше жди рассказа о чем-то плохом. Иоанн освободил его? Милорд говорил, что ему стоит так поступить.

Вальтер нахмурился сильнее и покачал головой.

— Миледи, боюсь, это не так. Принц… — он сложил руки на груди и уставился на носки своих сапог, — …исчез.

— Что значит исчез?

Отец Вальтер с беспокойством взглянул на нее:

— О нем ничего не слышали с тех пор, как он попал в Руанскую крепость. Король Филипп несколько раз требовал встречи с ним, как и собственные вассалы принца, но безуспешно.

— Вы считаете, он мертв? — она уже пожалела о том, что начала этот разговор.

Он покачал головой:

— Я не знаю, чему верить, миледи.

Изабель подумала о беспокойстве Мод, о ее двусмысленных намеках, которые могли означать все или ничего. Матерь Божия, что если Артур действительно мертв? Если его убили? Скорее всего, Вильгельму де Брозу об этом известно, поскольку он все время рядом с королем и он был коннетаблем в Руанском замке. Она взглянула на своих сыновей, которые боролись, поставив руки локтями на стол, и у нее кровь застыла в жилах.

Отец Вальтер склонился вперед и сжал ее ладони в своих, чтобы вместе помолиться.

— Успокойтесь, миледи, — сказал он. — Это только слухи. Правда раскроется со временем, а Господь видит все.

— Да, — ответила она.

Она пыталась найти в этих словах успокоение, но они не могли растопить лед, сковавший ее душу.

— Господь все видит, — она закрыла рот, не произнеся вслух богохульного: «И ничего не делает».

Глава 13

Кентерберийское аббатство, Рождество 1203 года

Потягивая приправленное сладкое вино и закусывая жареным миндалем, Изабель сидела за столом и наблюдала за танцорами, кружащимися под мелодию рождественских гимнов. Их процессию возглавляла молодая королева; ее платье, расшитое драгоценными камнями, поблескивало, а заплетенные в косу волосы были перевиты серебряной лентой. В пятнадцать лет у нее была женственная фигура, но она все еще была стройной и гибкой, как молоденькая лань. Иоанн следил за ней похотливым взглядом, и ей было явно не по себе от этого.

— Я знаю, каково ей, — сказала Ида Норфолк, присоединяясь к Изабель. — Я однажды была в такой же ситуации: очень молодая, танцевала в красивом платье, а король, желавший только одного — сорвать его с меня, пожирал меня глазами заживо.

— И вы были так же напуганы, как она?

— Разумеется, но в то же время мне льстило, что сам король Англии уделяет мне такое внимание.

— Она что-то не выглядит польщенной, — пробормотала Изабель.

Ида пожала плечами.

— Она королева. У нее есть свои покои, и она вольна делать, что пожелает, в пределах разумного, конечно, когда его нет рядом. Он дарит ей наряды и драгоценности и любит хвастаться ею на людях. Когда она родит ему парочку наследников и дочь, он оставит ее в покое, — она положила руку Изабель на колено: — Не хмурьтесь так. Разумеется, мне жаль бедую девочку. Я за все дамасские шелка не захотела бы поменяться с ней местами. Я говорю только о том, что ей есть, чем утешиться. У нее тоже будет власть, однажды, когда она станет достаточно взрослой для того, чтобы это осознать.

Изабель промолчала. Она думала, что ничто на свете не может утешить того, кто находится во власти такого человека, как Иоанн. Когда она представила, что можно в пятнадцать лет оказаться под ним в супружеской постели, ее затошнило.

Ида переключила внимание с молодой королевы на своего мужа, который оживленно о чем-то беседовал с Вильгельмом и Боллвином де Бетюном.

— Только посмотрите на них, — ласково сказала она, — сплетничают, как старухи.

Изабель вслед за ней перевела взгляд и тоже улыбнулась при виде этой компании. Вильгельм был совершенно спокоен, его поза непринужденна, плечи расслаблены. Роджер Норфолк рисовал в воздухе картины, а Вильгельм согласно кивал и улыбался. Было приятно видеть его таким: в последнее время он мало смеялся, положение в Нормандии было отчаянным.

Король вернулся в Англию в начале декабря, оставив позади себя руины. Водрей и Радепон отошли французам. Гайар был в осаде, Руану грозила опасность. Лонгевиль и другие нормандские земли Вильгельма были в безопасности, но кто знал, надолго ли? Король Филипп уже пообещал один из замков Вильгельма графу Булонскому. Иоанн обещал заняться этим весной, а его приезд в Англию был в основном ради сбора денег на то, чтобы выгнать Филиппа из Нормандии.

— Ваши старшие дети участвуют в королевских празднествах? — невозмутимо спросила Ида.

Вопрос на первый взгляд мог показаться совершенно безобидным, но Изабель знала, к чему заводят такие приватные беседы. Эти собрания всегда можно было использовать как подходящий момент для заключения сделок и союзов. Вилли и Ричард, как и их сестра, были среди танцующих. Изабель с любопытством заметила, как Махельт рассматривает платья придворных дам оценивающим женским взглядом.

— Они достаточно взрослые, чтобы посещать такие приемы и не срамить себя, — ответила она и повернулась, чтобы поприветствовать Хавис, графиню Омальскую, жену Болдвина. Эта женщина была когда-то красавицей, но время и несчастья вытравливали на ее лице с тонкими чертами глубокие морщины, пока от красоты ничего не осталось. Когда-то, в момент полного расцвета, она недолгое время была любовницей Иоанна. А после этого переходила из одного брака в другой, пока не превратилась в увядший и засохший цветок, и ее рука ценилась куда выше ее личных качеств. Ее союз с Болдвином оказался тусклым и безрадостным, у них была лишь одна дочь, которая родилась в первый год их совместной жизни.

Изабель и Ида обменялись с ней обычными любезностями. Хавис Омальская улыбалась и кивала, но сама не обращалась ни к одной из женщин.

— Я вижу здесь вашего сына, — заметила Ида. — Он собирается остаться с вами и Болдвином?

Хавис покачала головой.

— Он возвращается в Пуату на Новый год, — ответила она бесцветным голосом. — В имения своего отца.

— А, — сочувственно протянула Ида. Ее собственный первенец, рожденный от связи с королем Генрихом, вырос в семье короля, а не с ней во Фрэмлингеме. — Вы будете по нему скучать. Я знаю, потому что я ужасно скучала по моему Вильгельму.

— Ему лучше бы остаться там, где он есть, — сказала Хавис полным тоски голосом.

Ида обменялась с Изабель беспомощным взглядом. Всем было известно, хотя вслух об этом и не говорилось, что сын Хавис не был родным сыном ее второго мужа Вильгельма де Фора, а был кукушонком, подброшенным в их семейное гнездо Иоанном, перед тем как он в первый раз продал Хавис в другой брак. Изабель взглянула на мальчика, который был ровесником Махельт. В его внешности определенно проступало что-то от Иоанна, и, похоже, некоторые черты его характера были тоже от отца. До этого она видела, как он тянул девочку-служанку за косу так сильно, что та расплакалась… хотя, возможно, это было от злости или горечи, а не от жестокости. Она промолчала, не высказав своего мнения.

— А ваша дочь? — спросила она, тактично меняя тему. — Как дела у Алаис?

Хавис слегка пожала плечами.

— Все в порядке, миледи, — ответила она. — Она слишком мала, чтобы посещать двор, и я этому только рада. Здесь слишком много опасностей. Слишком много хищников.

— Вы правы, — согласилась Изабель. — Но, возможно, вы с Болдвином навестите нас в Кавершаме. Я могу пообещать, что там вас ждет теплый прием и там вы будете в безопасности.

— Вы очень добры, графиня, — Хавис выглядела так, будто вот-вот расплачется. Она вдруг извинилась и поспешила в сторону жилых покоев.

— Бедная, — мягкий взгляд карих глаз Иды был полон сочувствия. — Вот что происходит с женщинами, которым Господь не дал хорошего мужа.

— Разве Болдвин плохо с ней обращается? — спросила Изабель, метнув взгляд в сторону мужчин. Болдвин только что хлопнул Вильгельма по спине, очевидно рассказав что-то очень смешное, поскольку все трое от души рассмеялись. Роджер Норфолк даже пополам согнулся. Изабель сделала вывод, что шутка, очевидно, была очень грубой, потом надо будет спросить Вильгельма.

Ида тихо вздохнула:

— Я знаю, что твой муж дружит с Омалем с юности и что со временем ваш старший сын, скорее всего, женится на их дочери. Болдвин, разумеется, хороший человек, но это проявляется с друзьями. И это вовсе не значит, что он хороший муж.

Изабель подняла брови. Иду Норфолк нельзя было назвать очень образованной, но она хорошо понимала людей и с ее связями при дворе часто участвовала в распространении слухов и сплетен. Но она не просто передавала то, что услышала от кого-то. Она была слишком мудра и умела сопереживать, но то, что она знала, часто накладывало отпечаток на ее суждения, и иногда она могла сделать достаточно обидное замечание.

— Одна Дева Мария знает, — сказала Ида, — иногда мне хочется посадить моего Роджера на бочку с порохом и поджечь фитиль, но вечером мы снова возвращаемся в нашу комнату и говорим о том, что произошло за день. Мы встречаем трудности вместе, и он ценит меня, а я наслаждаюсь его обществом. И судя по тому, что я вижу, у вас с мужем дела обстоят так же. Но что до Болдвина и Хавис… — она слегка пожала плечами. — Огонь в их очаге погас, и мне их жаль. Я надеюсь, что, с кем бы мои дети ни связали свою жизнь, их избранники будут согревать их сердце.

— Аминь, — заключила Изабель и обернулась: к ней подлетела Махельт — густые рыже-каштановые волосы выбились из перевитых голубыми лентами кос, глаза блестят, как звезды. Вежливо поклонившись Иде, она потянула Изабель за рукав.

— Мама, пошли танцевать, — потребовала она.

Рассмеявшись, Изабель позволила втянуть себя в кольцо танцующих женщин.

— И вы, — сказала она Иде. Ту не пришлось упрашивать: она взяла Махельт за другую руку и присоединилась к танцующим.

Изабель протанцевала несколько танцев со своей дочерью, но потом ритм изменился, и заиграли мелодию, под которую мужчины и женщины обходили друг друга кругами. Махельт с восторгом оказалась партнершей Хью Биго, старшего сына Иды, который уже превратился в великолепного девятнадцатилетнего юношу. Со светящимся лицом она позволила ему закружить ее вдоль цепочки людей и обратно. Изабель и Ида переглянулись и ничего не сказали, но обе женщины улыбнулись.

Изабель схватил Вильгельм де Броз, и она чуть не задохнулась в облаке винных паров, которые он выдыхал. Его роскошная шелковая одежда была в пятнах от соуса и в марципановых крошках. Крошки были и в бороде. С налитыми кровью глазами, он тяжело дышал. Де Броз часто при дворе искал общества Вильгельма, называя его «другом» и «соседушкой» и шлепая по спине так сильно, что у Вильгельма плечи чуть за грудную клетку не вылетали. Он был бы не прочь и выпивать вместе с ним, чего Вильгельм пытался избегать. Он признавался Изабель, что для того, чтобы служить королю Иоанну, нужно либо быть полным дураком, либо обладать умом, подобным только что наточенному клинку, причем последнее предпочтительнее. А вот одурманивание себя вином не приветствовалось.

Изабель заставила себя принять руку де Броза и повернулась к нему. От него несло затхлым потом, как будто он не мылся уже целую вечность, а его глаза были блестящими и пустыми, как черное стекло. Испытав облегчение, когда танец кончился и можно было от него избавиться, она почувствовала себя так, будто попала из огня да в полымя, потому что ее руку взял Иоанн.

— Давно мы не танцевали вместе, графиня, — произнес он мечтательно. — Насколько я помню, вы тогда были молодой женой и еще краснели от удовольствия, полученного на супружеском ложе.

— У вас, сир, и в самом деле отличная намять, — ответила Изабель будничным голосом, как будто волосы на ее затылке не встали дыбом от его тона. В те времена его поступь была легка, как у кошки, и хотя с тех пор он прибавил в весе, но не утратил ни гибкости, ни пугающей сексуальной притягательности. Изабель знала, как ему нравилось выводить из себя жен своих лордов… а иногда ему удавалось и больше, чем просто вывести их из равновесия. Несколько мужчин купили королевскую благосклонность, послав к Иоанну в постель своих жен или дочерей-девственниц. Изабель не думала, что сейчас он осмелится домогаться ее, но все равно испытывала беспокойство, а зная его пристрастие к невинной плоти, она внимательно следила за Махельт.

— Да, и крепкая, — сказал он, хищно блеснув белыми зубами. — Быстро бежит время, не правда ли? Ваш старший сын был не более чем узелком у вас в утробе, когда мы танцевали в последний раз, а теперь он почти мужчина, как и его брат. У вас совершенно очаровательные сыновья, миледи.

Если де Броз вообще вряд ли заметил, что танцевал с Изабель, Иоанн буквально буравил ее взглядом, пытаясь проникнуть ей в душу и разгадать ее мысли и чувства. Она заставила себя не смотреть со страхом на своих детей и продолжать улыбаться.

— Спасибо, сир, я горжусь ими, — пробормотала она, — как и мой муж.

— Уверен, что это так, — медовым голосом произнес Иоанн. — Я надеюсь, что в один прекрасный день мои сыновья, которых подарит мне жена, станут такими же крепкими.

Он поклонился и двинулся дальше.

Он говорил вежливо, и Изабель не могла бы пожаловаться на его поведение, однако она чувствовала смятение, как будто он захватал своими руками ее тело или поцеловал в губы, засунув ей в рот свой язык.

Лежа той же ночью в отведенных для них покоях в постели с Вильгельмом, она пыталась составить в своем сознании цельную картинку из разрозненных сведений, которые ей удалось узнать при дворе. Это было все равно, что с завязанными глазами залезть руками в мусорную кучу и надеяться найти там золотое кольцо, прекрасно сознавая, что, скорее всего, главным призом послужит навозная лепешка.

Она взглянула через неплотно закрытые занавеси над кроватью на спящих сыновей, свернувшихся, как щенята, на походных кроватях с оплетенными веревками рамами. Махельт с сестрами была в маленькой комнате со своей няней и двумя женщинами Изабель. Оруженосцы Вильгельма спали на соломенных подстилках у двери. Невинность. Ей хотелось обхватить их руками и закрыть от всех горестей мира, какие только могут их коснуться, сознавая, что они растут и она должна сделать совершенно противоположное — отпустить их. Ее глаза вдруг наполнились слезами, и она расплакалась.

Вильгельм повернулся на бок и положил руку ей на талию:

— Что случилось?

— Ничего, — она покачала головой. — Просто они так быстро растут! Я вижу, сколько при дворе грязи, и хочу защитить их от всего этого, но знаю, что не могу. По правде сказать, чем больше они узнают, тем более защищенными станут, но я не хочу, чтобы они утратили радость жизни.

— Не утратят, — Вильгельм погладил ее шею. — Разве я ее утратил? Или ты? Можно все понимать, но не давать злу себя замарать.

Изабель вытерла лицо ладонью.

— Кстати, о радости жизни, — сказала она, — я сегодня видела де Броза.

Вильгельм ничего не ответил, но наклонился вперед, задул свечи и плотнее задернул полог. Она предпочла бы видеть выражение его лица, но понимала, что ему вряд ли этого хочется, поэтому он и загасил огонь.

— Принца Артура никто не видел уже восемь месяцев, и Иоанн ни слова ни сказал о том, где тот может находиться. Он мертв, не так ли?

Она почувствовала, как он съежился.

— Я это допускаю, — произнес он будничным тоном, — иначе Иоанн бы его уже предъявил.

Изабель обняла его плоский живот и поиграла с полоской волос, тянущихся от его пупка ниже.

— Значит, если он мертв и это случилось в Руанской крепости…

— Бессмысленно обсуждать это. Что бы ни произошло, это уже в прошлом. Этого не изменить.

— Нет, но то, что он исчез, влияет на наше будущее, не так ли? Это уже происходит. Теперь у французов есть предлог, чтобы вторгаться во владения Иоанна.

— До тех пор пока держатся Гайар и Арк, у нас есть опора. И мы можем вести с Филиппом переговоры.

Она легонько потянула за курчавые волоски и спросила хрипло:

— Когда ты говоришь «мы», ты говоришь вообще обо всех или только о нас?

Наступила долгая пауза. Она почувствовала, как он коснулся сначала ее руки, а потом груди, его ладонь и пальцы были твердыми, натруженными упражнениями с мечом, с мозолями от перевязей щита, но в то же время нежными.

— Тут перед нами встает вопрос, — прошептал он. — Что нам делать? Мы сегодня танцевали с Иоанном, но для того, чтобы сохранить наши нормандские владения, нам нужно танцевать и с королем Филиппом.

— Нам нужно быть осторожными.

— Согласен, — сказал он, — даже очень осторожными. Еще есть вероятность, что Иоанн возьмет верх и вернет то, что потерял. Но если дойдет до столкновения, то я охотнее заключу сделку с королем Филиппом, чем соглашусь потерять Лонгевиль, Орбек и Бьенфэ.

— Нам есть что терять и на этом берегу Узкого моря, — предупредила она его.

— О да, балансировать придется очень искусно, и я бы вообще не стал ввязываться в эту игру, пока не станет ясно, что другого выхода действительно нет.

— Да, — произнесла она неуверенно.

— Ты веришь, что я смогу пройти по этому лезвию?

— Да, но оно никогда не было таким острым, и я не хочу смотреть вниз.

— Мы не упадем, — он подтолкнул ее руку ниже и поцеловал жену, и Изабель растворилась в любви, потому что сейчас было проще чувствовать, чем думать.

Глава 14

Кавершам, Беркшир, март 1204 года

Изабель снова была беременна и чувствовала себя совершенно измотанной. Даже розовое платье не освежало ее бледный цвет лица. С самыми тяжелыми приступами тошноты обычно можно было справляться с помощью воды из весенних ручьев, смешанной с медом и имбирем, но она все равно чувствовала себя вялой, сонной и больной.

Ида Норфолкская была полна сочувствия.

— Я знаю, каково это, — сказала она. — Я сама, слава Богу, уже слишком стара, чтобы иметь детей.

Изабель хмыкнула. Ей до окончания детородного возраста было далеко, если только Вильгельм утратит способность зачинать детей, что было крайней маловероятно, учитывая то, как обстояли дела у них в спальне. Перспектива родить шестнадцать детей, как Мод де Броз, не радовала Изабель, но ее новая беременность означала, что она уже на полпути к этому. Наверняка существовали настои, которые позволяли бы избежать зачатия, и можно было применять разные другие способы предохранения, но в них нельзя было быть уверенной, и все они несли в себе привкус греха.

— Когда родится ребенок?

— Осенью, — пробормотала Изабель, кладя руку на живот.

— А, — сказала Ида с понимающей улыбкой, — мужчины воюют все время, пока можно вести военные действия, а потом возвращаются и получают новеньких малышей.

Она взглянула на своего мужа, который оживленно беседовал о чем-то с Вильгельмом. В Кавершам приехал оружейник, который привез несколько клинков из кельнской стали, и теперь Вильгельм, Роджер, их сыновья и рыцари осматривали оружие и спорили. Вилли и Ричард смотрели голодными, жадными глазами, а Гуго проверял клинки с мастерством молодого человека, преуспевшего в обучении. Ида рассмеялась и покачала головой:

— Кто бы мог подумать, что какой-то побывавший в руках кузнеца кусок железа сможет так долго занимать целую кучу мужчин! А потом они уйдут во двор и примутся пробовать их и хвастаться своими умениями.

— Не с этими, — сказала Изабель, — у этих нужно еще отладить рукоятки.

— Да, но дайте срок, и они пошлют за сундуками с оружием и предадутся воспоминаниям о своей рыцарской молодости.

Ида оказалась права, и скоро на поле между поместьем и рекой разыгрался настоящий турнир. Женщины надели подбитые мехом плащи и, запасшись вином с приправами, отправились посмотреть. Роджер и Вильгельм должны были через три дня отправиться ко двору в Кенилворт. А эту короткую передышку можно было использовать, чтобы обговорить условия обручения Махельт и наследника Норфолков, Гуго. Церемония, проведенная капелланом Вильгельма, Николасом, была трогательной и красивой. Несмотря на то что в этом обручении расчет играл не последнюю роль, оно было основано на искренней дружбе и потребности в союзничестве. Махельт обручилась с Хью. Едва ли можно было сказать, что он в свои девятнадцать был без ума от девятилетней будущей жены, но время это излечит.

— Я слышала, что у вас было еще одно обручение, — беззаботно заметила Ида, потягивая вино и поглаживая отороченный беличьим мехом ворот плаща. — Ваш наследник обручился с дочерью Болдвина де Бетюна.

Изабель смотрела, как Вильгельм отразил удар Ричарда.

— Мы давно договорились об этом, — сказала она, — но теперь король дал свое согласие, и обручение состоялось.

— А Иоанн не проявил интереса в этом вопросе? — с любопытством спросила Ида.

— А почему ему это должно быть интересно?

— Вам должно быть известно, что сына Хавис считают его отпрыском.

— А какое это имеет отношение к обручению Вилли и Алаис?

Ида пожала плечами:

— Да, наверное, никакого, раз он дал свое согласие. Что бы ни говорили о Иоанне, он заботится о своих внебрачных детях. Мне просто было интересно, не возражал ли он против того, что его сын потеряет часть своего наследства из-за того, что она уйдет в приданое его сестре?

— По крайней мере, мне ничего об этом не известно, — ответила Изабель, — но, по-моему, он мог выразить свою заинтересованность в будущем мальчика, если бы тот потерял владения де Фора, поскольку официально его отцом считается де Фор.

— Просто мне кажется, что вам стоит быть осторожными… так, на всякий случай.

— Согласна, — задумчиво произнесла Изабель и почувствовала к Иде Норфолк еще большее уважение. Она была как прирученная кошка. У нее были мягкие лапки, но только до поры, пока она не показывала когти.

Ида коснулась рукава Изабель:

— Гонец.

Изабель обернулась и увидела, что к ним по полю спешит человек. Он, очевидно, неудачно спешился, потому что передвигался тяжело и неуклюже, а его плащ и сапоги были в грязи.

Поклонившись женщинам, он, не останавливаясь, направился к мужчинам, подозвал к себе Вильгельма и Роджера, которые в это время, смеясь, боролись друг с другом, как пара юных оруженосцев. Мужчина поклонился, и, что бы он ни сообщил Вильгельму, известие превратило лицо Маршала в вытянутую, ничего не выражающую маску. Изабель хорошо знала это выражение лица и боялась его.

— Беда, — сказала Ида, направляясь к ним.

Изабель последовала за ней, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Замок Гайар захвачен королем Филиппом, — объяснил им Вильгельм, разочарованно качая головой. — Меня немедленно требуют к королю.

— Но Гайар… — Изабель прикусила язык и не стала продолжать. Замок Гайар было гордостью короля Ричарда. Он был построен на острове посреди Сены, чтобы охранять границы от французов, и был одновременно стратегически важной крепостью и символом отваги анжуйцев. Ричард часто хвастался, что Филиппу никогда не захватить Гайар, хоть с ним будет двадцатитысячное войско. Он называл его «Лакомый замок» и считал несокрушимой твердыней.

— Военачальники Филиппа послали своих солдат в канализационные ходы, — сказал Вильгельм. — Я бы поступил так же, если бы только додумался до такого. Что значит выпачкаться в дерьме по сравнению с радостью победы над лучшей крепостью на Сене?

— Ты знаешь, что это значит, — мрачно произнес Роджер. — Теперь французы атакуют Руан.

Вильгельм сунул меч, который он пробовал, своему оруженосцу.

— Лучше принеси из оружейной настоящий, дружище, — сказал он.

Вильгельм пробовал вино, которое поднес ему слуга короля Филиппа. Мягкое и богатое, с почти перечной, насыщенной, обжигающей сердцевиной, оно было лучше любого из его собственных погребов. Иоанн послал его ко французскому двору в Бек, вместе с графом Лестерским, епископами Илийским и Норвичским, а также с Хьюбертом Вальтером, чтобы они попытались провести мирные переговоры; речь шла о мире, который не унизил бы ни одну из сторон, поскольку в этой войне ни тот, ни другой противник не имели серьезного преимущества. Они остановились в бенедиктинском аббатстве и для встречи выбрали домик для гостей.

Филиппу французскому было почти сорок лет, он не обладал примечательной внешностью, но был стройным мужчиной с хитрыми глазами и умом изворотливым, как у лисицы, и впечатление он производил такое же: входя в помещение, он словно нюхал воздух, чтобы не пропустить опасность. Он всегда относился к своим соседям Плантагенетам с завистью и трепетом, и теперь, когда ему удалось загнать Иоанна в угол, он определенно был собой чрезвычайно доволен.

Вильгельм с Робертом Лестерским изо всех сил старались склонить его к заключению договора, Филипп вежливо выслушал их, но до сих пор не согласился. Хьюберт Вальтер, у которого не было в Нормандии земель, которые он опасался бы потерять, был менее склонен к заключению мира с Филиппом, чем Вильгельм и Лестер, поэтому говорил мало, подчеркивая лишь то, что Иоанн по-прежнему силен, несмотря на свои потери.

Филипп гладил бороду, размышляя над сказанным.

— Покажите мне принца Артура, и я рассмотрю возможность переговоров о заключении перемирия, — произнес он сдержанным, рассудительным тоном. — Без него другого пути вперед, кроме войны, нет. До меня доходят тревожные слухи о его исчезновении, но ни у кого не хватает храбрости выйти вперед и произнести вслух то, что мы все и так знаем. Если бы у меня были доказательства, на земле не нашлось бы места, где ваш король смог бы укрыться от моего гнева, — он великодушно махнул рукой. — Если нет Артура, дайте мне его сестру. Вывезите девушку из ее монастыря и дайте ей править Анжу и Бретанью, Пусть Иоанн это сделает, и я, возможно, захочу поговорить. В противном случае, клянусь Богом, я уничтожу его, а его города разберу по камню, — он поднес руку к лицу и принялся разглядывать ногти. — Это мое окончательное решение, милорды. И пусть мой английский родственник разбирается с этим, как сумеет.

Они кланялись вслед удаляющемуся королю Филиппу, когда Вильгельм заметил рыцаря, ждущего у входа снаружи. Последний раз он видел именно этого человека из Пуату год назад, в Руанском замке, когда он исчез одновременно с принцем Артуром. Вильгельм опешил, увидев его теперь во французском лагере. Рыцарь встретился взглядом с Вильгельмом, затем отвел глаза и, развернувшись, быстро удалился.

Оба епископа и архиепископ смогли отправиться спать лишь поздно ночью. Король Филипп ложился поздно, а Вильгельм вместе со старшим графом Лестерским предпочли составить ему компанию. Приправленное перцем вино сменили на молодое и слегка игристое, и повар Филиппа поднес ломтики поджаренного хлеба с кабаньим мясом. Слуги ненавязчиво и почти незаметно передвигались по личным покоям короля, ставя новые свечи на место догоревших и наполняя кубки и чаши.

На Филиппе поверх штанов и рубашки был надет шелковый ночной халат, отороченный мехом. Все кругом было полно роскоши, но это было скорее призвано подчеркнуть положение Филиппа, чем порадовать его взгляд или другие чувства, которым, впрочем, он никогда не позволял брать над собой верх.

— Я не держу на вас зла, милорды, — произнес он. Филипп глядел на них открытым взглядом, но сказать, был ли он искренним, не представлялось возможным. — Вы люди дела и чести. Пожелайте вы дать присягу мне, я не отказал бы вам.

— Сир, я давал клятву верности королю Иоанну, — ответил Вильгельм.

— Как и я, — произнес хриплым голосом Лестер. Извинившись, он откашлялся и сплюнул на пол. Его здоровье ухудшалось, а то, что весна выдалась сырой, было для его легких просто губительно.

— И я уважаю вашу преданность, милорды, — произнес Филипп, — но вам стоит задуматься о том, кому вы поклялись служить. — Он потер руки. — По крайней мере, никто из моих племянников не исчезал без следа.

Лестер мрачно посмотрел на него:

— Если у вас есть доказательство того, что Иоанн причастен к исчезновению Артура, предъявите его нам.

Филипп фыркнул:

— Иоанн находился в Руане, когда Артур исчез. Если не он хозяин в замке, не он управляет всем, что там происходит, то кто, скажите на милость?

— Сир, иногда люди ведут себя в соответствии с собственными побуждениями, — резко возразил Вильгельм.

Филипп сделал несколько мелких глотков игристого вина. Стройная борзая, дремавшая у очага, подошла к нему, чтобы ей почесали за ухом.

— Но главная ответственность всегда лежит на короле, милорд Маршал, — он помедлил мгновение, возясь с собакой, а затем взглянул на своих гостей вдумчивым взглядом сквозь полуприкрытые веки. — Когда Нормандия падет — и не питайте пустых надежд, что этого не случится, — всякий лорд, желающий сохранить свои земли здесь, перейдет на мою сторону и станет моим вассалом.

Вильгельм переглянулся с Лестером. Дать присягу вассала означало то же самое, что присягнуть на верность; в этом случае они были бы обязаны сражаться на стороне Филипа, если бы он призвал их в свои ряды, а это, в свою очередь, означало восстать против Иоанна. Положение их нормандских земель также изменилось бы: право распоряжаться на них должно было бы перейти к Филиппу.

— Сир, это невозможно, — произнес Вильгельм, покачав головой при мысли о том, насколько невыполнимым было то, о чем их попросили. — Это было бы изменой тому, кому мы поклялись в верности.

Филипп развел руками.

— Мне известно, что вы оба верны вашему королю. Вы служили анжуйцам как только могли, но мы мирские люди. У нас есть собственные интересы, которым мы вынуждены следовать, — он приподнял бровь. В его тоне прозвучали циничные нотки. — Да и в самом деле, разве кто-либо из вас сидел бы сейчас здесь, если бы у вас не было собственных интересов? Я хочу сказать, зачем вам терять свои земли из-за глупости и по вине вашего короля? Вашей вины в том, что Нормандия почти пала, нет. Вы отважно сражались и в тяжелых обстоятельствах сделали все, что смогли.

Вильгельм хотел что-то сказать, но Филипп поднял указательный палец, останавливая его:

— Я понимаю, насколько сложен вставший перед вами вопрос, и я дам вам время все обдумать. Ну, скажем, это будет стоить вам по пятьсот марок? У вас есть год на принятие решения. За это время вы передадите мне свои замки, и я впущу в них свои войска. Если в течение года вы согласитесь присягнуть мне, или ваш король предъявит мне Артура, чтобы попытаться договориться со мной, я гарантирую, что ваши замки будут возвращены вам. Если же нет, то и без вашей присяги вассалов ваши земли и замки перейдут ко мне, поскольку будут завоеваны.

— Это жесткие условия, сир, — мрачно отозвался Лестер.

— Это единственные условия, которые я готов принять, милорды, и должен сказать, что они могут стать еще жестче. Я уверен, что если вы все обдумаете, вы согласитесь.

Графы допили вино и поднялись, чтобы уйти. По пути к двери Вильгельм дерзко заговорил с Филиппом, пользуясь тем, что они знали друг друга уже много лет:

— Сир, я не понимаю, почему сейчас вы позволяете процветать при своем дворе предателям, которых в другое время казнили бы без промедления.

На какое-то мгновение Вильгельму показалось, что Филипп предпочтет разыграть из себя отстраненного, равнодушного, не теряющего достоинства монарха, который волен не удостоить его ответом, но французский король пожал плечами и потрепал по ушам собаку.

— Это обычная вещь, Маршал, — произнес он, презрительно скривив губы. — Такие люди как тряпки. Кто-то их использует, чтобы задницу вытирать, а вытерев, выбрасывает.

Вильгельм проглотил ком, стоявший в горле. Он почувствовал себя облитым грязью, и у него зачесались руки. Он поклонился и вышел из комнаты. Лестер уставился на него:

— И что это все означало?

Вильгельм покачал головой.

— Ничего, — ответил он, плотно сжав губы. В конце концов, ходившие слухи и собственный инстинкт еще нельзя было считать доказательствами. Возможно, Филипп имел в виду нормандских кастелянов, таких как Роберт Фицвальтер и Захер де Квинси, которые предали Иоанна и настроили против него города, которые должны были оборонять, — это послужило одной из основных причин падения Гайара. Он сам сегодня очень близко подошел к этой черте, и его от этого мутило.

— Ты хочешь сказать, что не поделишься со мной своими соображениями? — проворчал Лестер. — Половина всех дел, что проворачивают при дворе, происходит в тени или под покровом темноты. А раньше было время, когда честные люди могли встретиться при дневном свете и открыто все друг другу высказать, — он поправил свой плащ, отороченный у ворота мехом, и погладил его, как кота. — Ты готов принести Франции присягу как вассал, чтобы сохранить свои нормандские владения?

Вильгельм вздохнул и потер переносицу.

— Не знаю, — ответил он. — У меня было мало времени, чтобы над этим подумать.

— А согласившись хотя бы подумать над этим, мы впустим в свои замки французские гарнизоны, да еще должны будем заплатить за эту привилегию по пятьсот марок, — мрачно отозвался Лестер.

— А выбор какой? Филипп нас держит в клешнях, а Иоанн насаживает на вилы.

Лестер испустил тяжелый глубокий вздох.

— Мне скоро конец, и я этому рад, — сказал он. — По крайней мере, до падения Нормандии я не доживу. Для этого должно было бы произойти чудо, а я сомневаюсь, что у Бога что-нибудь подобное припасено для Иоанна.

— Знаю, — согласился Вильгельм.

Лестер косо взглянул на Вильгельма:

— Епископы не одобрят, что мы вели частные переговоры.

— Нам решать, что произойдет с нашими землями, а не им, — раздраженно произнес Вильгельм.

Когда он вошел в отведенную ему комнату, гость, который дожидался его, сидя на стуле, вскочил со своего места и кинулся к нему с распростертыми объятиями. Помедлив мгновение от удивления, Вильгельм сам бросился ему навстречу и крепко обнял младшего из своих братьев, Ансельма.

— Боже, сколько же лет мы не виделись? Сколько лет? — Ансельм похлопывал брата по спине, у него в глазах блестели слезы.

— Слишком много. Господи, как же хорошо тебя снова увидеть, хоть ты теперь и француз!

Ансельм рассмеялся и отстранился, вытирая глаза:

— А кто в этом виноват, братец? Ты толкнул меня на этот путь.

— Я, разве нет? — прошло больше двадцати лет с тех пор, как Ансельм присоединился к группе сражающихся на турнирах рыцарей, возглавляемой Вильгельмом. Тогда он был на многое готовым молодым человеком, у которого было не так много перспектив впереди. Тем летом, проведенным во Франции и Фландрии, на Ансельма обратил внимание их двоюродный брат, Ротру, граф Перчский, который предложил ему место в своем войске. Это было так давно, с ностальгией подумал Вильгельм, так много лет назад, что эти года растянулись в одну сплошную линию до горизонта, и сам горизонт уплыл куда-то очень далеко.

— Я подумал, тебе захочется выпить вина с давно потерявшимся родственником, поэтому распорядился, чтобы оруженосцы принесли кое-что с королевского стола, — сказал Ансельм, указывая на бутыль, стоящую на дорожном сундуке.

Вильгельм согласно кивнул. Отказаться означало бы обидеть его, и, хотя Вильгельм уже пил с Филиппом (с осторожностью, следя за собой), с братом он мог позволить себе выпить еще немного.

Вино больше напоминало то красное, сдобренное специями, которое они пили раньше, но все же было приятно на вкус. Вильгельм посмотрел на свою чашу, а затем произнес тост:

— За корабли, которые проплывают ночью мимо наших берегов, и за то, чтобы они проплывали чаще.

— Аминь, — ответил его брат, расчувствовавшись. — И пусть им никогда не суждено будет встретиться на поле боя.

Вильгельм принес походный стул, стоявший в углу комнаты и устроился на нем.

— Мы стареем, — вздохнул он, — но я сомневаюсь, что мы становимся мудрее.

— Ха, ты это говорил за много лет до того, как женился. По твоим собственным меркам ты сейчас должен считаться просто древним.

Вильгельм устало рассмеялся:

— Мне иногда так и кажется.

Ансельм ухмыльнулся, как будто ни на мгновение в это не поверил:

— Судя по тому, что я слышал от твоих слуг, я скоро снова стану дядей, так что на этом поприще у тебя все в порядке, верно?

— Да это все Изабель, — Вильгельм потер затылок. — Она меня заставляет выполнять свой долг. Скорее всего, будет еще одна девочка — судя по тому, как Изабель все время хочется жевать сыр. Думаю, так будет правильно — по четверо детей каждого пола.

Весь следующий час братья обменивались новостями и пили вино; его уровень в бутыли все уменьшался, а свечи догорели до основания. Вильгельм послал сонного оруженосца за новыми.

— Король Филипп согласится на сделку, как ты считаешь? — спросил Ансельм.

— Сомневаюсь, — отозвался Вильгельм. — У него в руках хлыст, и он не собирается его опускать только чтобы кому-то угодить, по крайней мере не сейчас, когда он чует победу.

Ансельм угрюмо взглянул на него:

— Ты можешь многое потерять. Что ты собираешься делать?

— Я… — протянул Вильгельм и не договорил: вошел оруженосец со связкой восковых свечей, перевязанных бечевкой. С ним был мрачный Жан Дэрли.

Вильгельм вначале подумал, что Хьюберт Вальтер узнал об их с Лестером частной встрече с королем Филиппом и уже сделал Жану по этому поводу промывание мозгов, как умеют церковники.

— Что стряслось? — он поднялся на ноги.

Жан подошел к нему и поклонился. Он бросил удивленный взгляд на Ансельма, а затем поклонился и ему. Ансельм ответил на поклон.

— Милорд, у меня печальные новости, — он помедлил мгновение, очевидно переживая из-за того, что собирался сказать, а затем произнес, глубоко вздохнув: — королева Алиенора умерла в Фонтевро. Она мирно отошла во сне вчера ночью…

Он замолчал и беспокойно взглянул на Вильгельма.

Ансельм перекрестился.

— Господи, упокой ее душу, — пробормотал он.

Вильгельм чувствовал себя так, будто эти слова, проникшие к нему в душу, слепились в единую массу и покрылись коркой льда, а теперь раскалываются на мелкие кусочки и разлетаются у него по венам, раня каждую клеточку. Он знал, что она была слаба здоровьем и ей недолго оставалось. Эта новость не пришла неожиданно, но она, тем не менее, раздавила его.

Вильгельм тяжело опустился на походный стул и уставился на раскрашенную кирпичную стену.

— Она взяла меня к себе в дом, когда я был совсем юнцом, когда мне и до рыцаря было далеко, — произнес он после долгой паузы с болью в голосе. — Она была за меня, она меня взрастила. Если я и стал графом Пемброукским, то только благодаря ее покровительству. Всем, чем я владею, я обязан ее защите.

Одна из догоравших свечей зашипела и погасла, оставив после себя облачко черного дыма. Оруженосец потянулся, чтобы заменить ее на новую, но Вильгельм остановил его.

— Не надо, — произнес он горько. Горе отдавало настоящей болью в груди. — Я обожал ее, когда был молод, — произнес он срывающимся голосом, — и даже когда внешний блеск истерся, подлинное сияние благородства осталось, и я любил ее как друга. — Он смотрел, как догорела еще одна свеча. Оставшиеся высветили струйки слез на его щеках. — Она освещала этот мир своим внутренним светом, словно факелом, — без нее он станет темнее и холоднее.

В Фонтевро горели свечи, сотни свечей, зажженных в память Алиеноры, герцогини Аквитанской, бывшей королевы Англии и Франции. Вильгельм зажег от себя еще одну и велел следить, чтобы она горела всегда и чтобы ее заменяли на новую, когда она будет догорать до основания. В течение нескольких дней, прошедших с тех пор, как он узнал о ее смерти, ледяной ком у него в груди растаял, но должно пройти еще много времени, прежде чем образовавшаяся после этого талая вода перестанет леденить его кровь. Пришла весна, и эта была первая весна в его жизни, которую не увидят вместе с ним глаза Алиеноры.

Ее надгробие еще не было готово, но настоятельница рассказала Вильгельму, что Алиенора хотела быть изображенной за книгой. Взгляд монахини искрился смехом:

— Она сказала нам, что ей нужно чем-то заняться до судного дня. Она сказала: «Пусть люди сами решают, что у меня за книга. А те, кто меня знают, и сами поймут».

Вильгельм улыбнулся сквозь слезы. При этих словах Алиенора предстала перед его мысленным взором как живая, словно она мягко коснулась его руки, одновременно приветствуя его и прощаясь навсегда.

На корабле по пути обратно в Англию, везя Иоанну вести о том, что Филипп отказался говорить о мире, пока Иоанн не предъявит ему Артура или его сестру, Вильгельм наблюдал, как море шипит за бортом галеры, и пытался не обращать внимания на медленно начинающееся волнение в желудке. Он согласился на условия Филиппа, пообещал ему пятьсот марок и передал в залог Лонгевиль и Орбек, сознавая, что это дает ему всего лишь отсрочку решения на год. Год, за который, если ему повезет, два короля заключат мир, а если не повезет, у него, по крайней мере, будет время обдумать свое решение.

На носу корабля к нему присоединился его племянник, Джек, — увидеть, как солнце карабкается в небо. Он недавно отрастил бороду, и в профиль так напоминал своего отца, старшего брата Вильгельма, что у последнего возникало тревожное чувство, будто рядом с ним стоит призрак.

— Вы хотели со мной поговорить? — спросил Джек.

— Да, — сложил руки Вильгельм. — Об Ирландии. Я хочу, чтобы ты отправился туда в качестве моего сенешаля и взял на себя управление моими владениями, пока я не смогу вернуться.

Джек уставился на него.

— Вы хотите послать меня в Ирландию? — спросил он срывающимся голосом.

Вильгельм кивнул:

— Ты мой племянник, Маршал по крови. Ты умелый воин и способен брать на себя ответственность. Фицроберт делает все, что может, но мне нужен там кто-то, обладающий большей властью, чем он. Мне жаль, что у меня самого нет на это времени, но при нынешнем положении дел в Нормандии я не могу уделять Ирландии должного внимания.

Джек был в замешательстве:

— Я знал, что вы думаете над этим, но мне казалось… я думал, вы попросите Жана. Я знаю, что он… — он решил не заканчивать фразы, какой бы она ни была, и сделал равнодушное лицо. — Он тоже ваш племянник, раз женат на моей сестре, и его дети вам тоже не чужие.

Вильгельм внимательно взглянул на молодого человека и подивился тому, как много тот понимал, но не говорил об этом.

— Я действительно думал о том, чтобы послать Жана, но решил, что ты больше подходишь для этой задачи. Но если ты не хочешь ехать…

Джек прервал его, покачав головой и улыбнувшись, хотя и немного печально, отчего стал еще больше похож на своего отца.

— Нет, — произнес он, — для меня честь стать вашим сенешалем… и я не дам вашим землям пасть, клянусь.

Глава 15

Кильгерран, Южный Уэльс, ноябрь 1204 года

Для середины ноября погода была мягкой, но влажной. Мелкий дождь пришел с Ирландского моря, поморосил по побережью, продвинулся в глубь материка и увесил все вокруг седыми каплями. Испанская кобыла Изабель была серой в яблоках, и вокруг ее пятнистой шеи бубенцы на уздечке поблескивали, словно дождевые капли, превратившиеся в застывшее серебро, и позвякивали с немного зловещим, потусторонним призвуком.

На Изабель был тяжелый шерстяной плащ с шерстяной же подкладкой. Пока ей удавалось оставаться сухой. Она могла залезть в грузовую повозку и ехать под навесом, но с юности предпочитала ездить верхом, когда только было возможно. Вилли и Ричард ехали рядом, скрытые под плащами и стегаными кожаными куртками вроде тех, что носят воины, — в такую погоду эта одежда была очень кстати. Изабель оставила остальных детей в Пемброуке, потому что для них в грузовой повозке было слишком мало места и она не знала, чего ожидать в конце путешествия. Малышке Еве было почти три месяца, и ее Изабель передала на попечение кормилицы, получив, таким образом, возможность путешествовать. Взглянув на старшего сына, она одновременно с умилением и удивлением отметила про себя, как грациозно он сидит в седле и как вглядывается в даль, пытаясь рассмотреть что-то за пеленой дождя. Она могла побиться об заклад, что он сейчас представляет себя рыцарем: одну руку он держит у бедра, на месте предполагаемого меча, а другой правит лошадью. Он в любой момент готов был расправить крылья и вылететь из гнезда. Его отец как раз решал, к кому из друзей и родственников можно было бы отправить Вилли учиться рыцарскому мастерству, поскольку ему уже исполнилось пятнадцать лет. Вильгельм Солсбери предложил принять его, но Изабель не хотелось бы, чтобы ее старший сын воспитывался в доме сводного брата короля, несмотря на то что ее муж считал эту идею хорошей. Другим возможным наставником был Болдвин де Бетюн, и Изабель именно ему отдавала предпочтение, особенно если учесть, что Вилли должен был жениться на его дочери. Ему было бы полезно потренироваться в рыцарском мастерстве в доме де Бетюна и получше познакомиться со своей будущей невестой. Ричард был младше Вилли всего на восемнадцать месяцев. Нужно и для него подобрать дом. Изабель считала, что тут подойдет обучение во Фремлингеме, под руководством Роджера Норфолка.

Вилли внезапно выпрямился в седле и, указывая вперед, прокричал:

— Вон он! Вон Кильгерран!

Сильно сощурившись, Изабель разглядела впереди сквозь пелену дождя темную точку. Она не могла различить ни шатров, ни палаток, и поэтому решила, что мужчины, должно быть, укрылись внутри, за оборонительными сооружениями. Им навстречу были посланы гонцы; сперва они были только призрачными фигурами, но постепенно, подъезжая ближе, становились все отчетливее и различимее.

Герольд Вильгельма, Гарри Норрейс, приветствовал Изабель с обычным восторгом и проводил ее и мальчиков вверх по крутому настилу над земляными рвами через ворота замка. Вооруженные копьями стражи маршировали вдоль внешних стен. Как она и подозревала, палатки стояли во внутреннем дворе. В воздухе, пропитанном моросью, поднимался огонь костров, на которых готовили еду, от них шел запах дыма и луковой похлебки, и солдаты суетились вокруг них, чинили оружие, ели, вооружались или снимали доспехи. Изабель увидела крытую кузницу, где кузнец подковывал лошадей, а потом Вильгельма, который поспешил к ней навстречу со стены. На нем была его старый гамбизон на подкладке, но кольчуги не было. Мокрые волосы растрепались от ветра, и в целом вид у него был отдохнувший и бодрый. Ее накрыло волной сразу нескольких чувств: вспышка любви, искорка страсти и даже огонек гнева. Военные строительные работы всегда придавали ее мужу сил. Иногда она волновалась, что он становится стар для этого, но он только что сбежал вниз по лестнице с легкостью молодого рыцаря, а его взгляд светился от удовольствия, когда он потянулся, чтобы обнять ее.

Он помог ей спешиться и крепко поцеловал. Губы у него были холодными, но при взгляде на легкие светлые морщинки, разбежавшиеся лучиками от его глаз, она просияла.

— Добро пожаловать в Кильгерран, миледи! — он отвесил ей игривый поклон, заставив ее рассмеяться. — Боюсь, пока мы мало чем можем вас порадовать в смысле удобств, но это можно быстро исправить, — он обернулся к сыновьям и схватился за рукоять меча. — Боже мой, я думал вы оба оруженосцы!

Вилли просиял, а Ричард широко улыбнулся.

— Хорошо ли вы охраняли свою маму во время путешествия, а?

— Да, сэр, — хором ответили они, и Вильгельм потрепал их по волосам.

— Пойдемте, — позвал он, — пойдемте и посмотрим, что за сокровище нам досталось.

Подобрав юбки, Изабель последовала за ним к привратной башне и встала рядом с ним и с сыновьями. Он указывал на вздымающиеся вверх оборонительные сооружения и межевые знаки. Оба мальчика серьезно кивали, впитывая знания. Изабель догадывалась, что они представляют себя командирами всего этого.

— Валлийцы не доставляют хлопот? — проворковала она.

Вильгельм коварно ухмыльнулся.

— Мы так быстро на них напали, что они даже не успели вооружиться, как мы были уже в воротах. Единственной жертвой стала старая кобыла, которая свалилась под тяжестью своей повозки, — он обернулся к сыновьям, — Кильгерран был когда-то частью земель де Клеров, родни вашей матери, но уже больше семидесяти лет он принадлежал валлийцам. Сейчас он снова перешел в руки де Клеров… и Маршалов.

У Вилли засверкали глаза, и он уперся руками в бока. Вильгельм засмеялся:

— Я охотно верю, что он унаследовал от тебя чувство собственности и властность, любимая.

— От меня?! — возмущенно спросила Изабель. — А как насчет твоего деспотизма?

Вильгельм беззаботно рассмеялся и обнял ее за талию.

В хозяйских покоях на верхнем этаже сторожевой башни Изабель расчесывала волосы гребнем из оленьего рога. Она отпустила служанку — час был поздний, — но они с Вильгельмом пытались использовать остаток дня для общения, перед тем как их окончательно сморит дремота.

— Ну, — промурлыкала она, — теперь, когда король отдал тебе Кильгерран, означает ли это, что он надеется, что ты забудешь о Лонгевиле и Орбеке?

Вильгельм пожал плечами.

— Может, он и принимал это в расчет, но мы согласились: Рис Груффюдд мертв, а его люди заняты дележом того, что после него осталось, — подходящий момент, чтобы утащить у них из-под носа Кильгерран, — он понимающе взглянул на нее: — Мы сохраним Лонгевиль для наших сыновей, я тебе это обещаю, даже если ради этого мне придется присягнуть в верности королю Филиппу.

— Это опасно.

Он подошел к ней, взял гребень у нее из рук и принялся сам расчесывать ей волосы.

— Да, опасно, но иначе мы можем их потерять. Надеюсь, я знаю Иоанна достаточно хорошо, чтобы поступить правильно, — его тон был легким, а движения рук нежными. Вряд ли он притворялся, чтобы приободрить ее, или утешал самого себя; скорее, это был голос человека, который принял решение и готов нести ответственность за любые его последствия.

— Кстати, о сыновьях, — сказала она. — Пора найти хорошие дома, куда их можно было бы послать в качестве оруженосцев. Вилли совершенно к этому готов, и Ричарду до него недалеко.

Он расчесывал ей волосы и приглаживал их ладонью.

— Я так часто встречал женщин, которые стараются любыми способами удержать детей подле себя и не разрывать связывающей их пуповины, а тебе хватает мудрости их отпустить.

Изабель отстранялась и посмотрела ему в лицо.

— У тебя неверное представление обо мне, — ответила она. — Я тоже отчаянно хочу удержать их возле себя. У меня сердце уходит в пятки каждый раз, когда у кого-то в замке начинается жар или еще какой недуг. Я боюсь за своих сыновей, когда они идут на тренировки с мужчинами, или когда они катаются на своих пони по лугу, или когда они отправляются на охоту с палаткой и тремя воинами впридачу. Я не показываю им своего страха, потому что он помешает им стать мужчинами, помешает им вырасти и возмужать, но, тем не менее, я постоянно его чувствую. Пока у меня есть малыши, которых надо качать на руках, все еще не так плохо, и, возможно, когда я стану матерью взрослых мужчин, тоже станет полегче, но быть матерью взрослеющих мальчиков… А! — воскликнула она. — Не обращай на меня внимания! В это время года все такое серое, что и меня охватывает уныние.

Вильгельм мягко развернул ее и продолжил расчесывать ей волосы.

— Тебе хватает мудрости отпустить их, — повторил он, — а это дороже золота. Я тоже за них боюсь, но мужчине еще менее простительно это показывать. И за дочерей я тоже беспокоюсь. Для меня самым трудным в жизни будет выдавать Махельт замуж, хотя я знаю, что сделал для нее все, что мог, — он какое-то время расчесывал ей волосы молча, а потом тихо добавил: — Хотя, должен признаться, я всегда любил это время года.

— Правда? — Изабель тихонько недоверчиво рассмеялась.

— Не за холод и не за то, что отмораживаешь себе все и скачешь на лошади в мокрой одежде, без этого я переживу, но в это время очень хорошо устроиться у очага с близкими и ощущать тепло их присутствия.

— Да, это сейчас ты так говоришь, а потом при малейшей возможности срываешься в какие-нибудь военные походы, как охотничий пес, почуявший свежий след.

— Ну, по крайней мере, эта война была недолгой, — возразил он. — Валлийцы думали, в ноябре я буду греться у очага и носа из дому не казать, так когда же еще я должен был нанести им неожиданный удар?

— Резонно, — устало согласилась она. — А что с Ленстером?

— Пока Джек будет делать, что в его силах. Я буду вести себя в этой ситуации в зависимости от того, что будет с Лонгевилем, а потом мы отправимся в Ирландию, но только не зимой, — добавил он быстро.

— Нет, — снова согласилась она. — Я так больше с тобой не поступлю. Да и сама не хочу снова через это проходить.

Взяв из его рук гребень, она отложила его на дорожный сундук.

— Пойдем спать, — позвала она. — Поздно уже. Пусть все остальное подождет до утра.

Он сонно взглянул на нее:

— Ну, а раз сейчас ноябрь, можем немного побездельничать.

Она понимающе улыбнулась:

— Если захочешь.

Глава 16

Ноттингемский замок, март 1205 года

Золотых дел мастер знал вкусы своего заказчика и умел торговать. Кольца, которые он привез для короля Иоанна, поблескивали на темно-красном бархате внутренней обивки шкатулок. Внутри живописного круга колец из резного золота были разложены другие, еще более причудливые: кольца в форме сомкнутых рук, браслеты из бесчисленного количества перевитых золотых звеньев, цветы из жемчуга и опалов. В центре лежали наиболее привлекательные образцы ювелирного искусства: перстни с драгоценными камнями, доставленными из чужестранных далеких империй, из-за пустынь и бескрайних соленых океанов. Индийские рубины и сапфиры, алмазы из шахт Кулура, лазуриты и бирюза из Персии — все они сверкали, как цветные капли дождя, на своем бархатном ложе.

Иоанн взял один особенно крупный и сверкающий перстень с сапфиром из середины выставленных украшений и примерил его на средний палец левой руки. Он вытянул кисть, полюбовался кольцом, а потом взглянул на Вильгельма.

— Ты хочешь получить мое разрешение на то, чтобы дать присягу вассала Филиппу ради сохранения Лонгевиля? — бесстрастно спросил он.

Вильгельм долго собирался с духом перед этой встречей и был готов к быстрому отказу. Он также был готов упорно добиваться своего.

— Сир, если я этого не сделаю, я потеряю свои земли в Нормандии. Я получил годовую отсрочку, чтобы принять обдуманное решение, и этот срок почти истек. Мне нужно действовать. Возможно, если бы я мог убедить короля Филиппа в том, что вы готовы рассмотреть возможность заключения перемирия…

— Скорее свиньи начнут летать, чем это произойдет, Маршал, — резко отозвался Иоанн. Он показал кольцо молодой королеве и спросил, что она думает о нем. Изабель издала восхищенный возглас и бросила на Иоанна косой взгляд, красноречиво говоривший о том, как ей нравятся кольца и как отвратительно то, что придется сделать, чтобы добавить еще одно к своей шкатулке с украшениями.

— А для меня такое найдется?

— Жадная девица, — игриво ответил Иоанн и ущипнул ее за попку. Она подавила дрожь, обратив все в шутку. «Она учится, — подумал Вильгельм, — но не тому, чему следовало бы».

— Пусть так, но я все же прошу вашего разрешения отправиться во Францию и в последний раз попытаться договорится с королем Филиппом, — настаивал он.

Иоанн прищурился:

— Я сделал тебя графом Пемброукским, я отдал тебе Кильгерран и еще кучу всяких подарков и привилегий, у моих писцов не хватит пергамента, чтобы все их перечислить. А тебе все мало. Я начну думать, что ты еще более жадный, чем моя жена… но на нее хоть смотреть приятно, глаз отдыхает, знаешь ли. И когда она преклоняет передо мной колени, чтобы получить мое разрешение на что-либо, я, по крайней мере, знаю, что получу кое-что взамен.

Изабель покраснела и отстранилась от Иоанна, хотя и бросила еще один красноречивый и испуганный взгляд в сторону его паха.

Вильгельм притворился, что не заметил этого:

— Сир, я очень благодарен вам за все, что вы мне дали, и за все, что вы для меня сделали, но моим детям было бы очень обидно потерять свое наследство только из-за того, что их отец не имел возможности сказать кому нужно пару слов.

Он подчеркнул последнюю часть фразы, чтобы убедиться, что Иоанн правильно понял его мысль. Под «парой слов» он подразумевал те, что дали возможность Иоанну занять трон.

Торговец протягивал молодой королеве шкатулку с брошами, и она рылась в ней с видом сладкоежки, выбирающей, какую бы сладость ей попробовать сначала. Не отрывая от нее глаз, Иоанн нетерпеливо вздохнул и сердито махнул рукой. Этот жест означал, что он отпускает Вильгельма.

— Ступай и делай, что хочешь, чтобы сохранить свои владения, — в разумных пределах, конечно.

Вильгельм поклонился и мысленно поблагодарил молодую королеву за страсть к безделушкам и похоть Иоанна.

— Мне нужна разрешающая грамота для короля Филиппа.

— Да, да, — раздраженно произнес Иоанн. — Я тебе ее дам.

Вильгельм снова поклонился и покинул комнату, а Иоанн подошел к Изабель.

— Они все словно стая ненасытных волков, — пожаловался он, — даже Вильгельм Маршал, которого все обожествляют и который делает вид, что он выше всего этого.

Он снова пробежал рукой по крутому обводу ее ягодиц, представляя, как следы от его пальцев будут красными пятнами гореть на ее белой, упругой плоти.

Изабель попыталась отстраниться от него, но он притянул ее к себе, склонился к самому ее уху и куснул мочку.

— Он был одним из самых преданных рыцарей и друзей моего брата Ричарда. Моя мать любила его, упокой, Господи, ее душу. Он из того же теста, что и Ричард, видишь ли, человек чести, высокой доблести и отваги. Такие люди… — он скривился, будто проглотив что-то горькое, — скажем так: я буду держать его при себе, пока он мне полезен, но от его правильности и добродетельности меня тошнит. Он отпустил ювелира щелчком пальцев. Взяв крупную брошь с жемчугом и аметистами, он приколол ее к груди королевы, положил руки ей на плечи и толкнул ее на колени.

Изабель наблюдала, как ее младшая дочка, Ева, проползла через всю комнату к скамье, подтянулась наверх, ухватилась за ее край и встала. Малышка унаследовала от отца живость и чувство равновесия. Как только в три месяца ее перестали пеленать, она принялась тренировать мышцы, как солдат разогревается перед боем. Уже через несколько дней она начала переворачиваться, в пять месяцев села, а теперь в восемь могла ползать на четвереньках почти так же быстро, как кошки ходят. Ева посмотрела на свою маму и рассмеялась от удовольствия, что она такая умница, показав четыре маленьких белых зуба. Она пружинила вверх-вниз, сгибая и разгибая свои маленькие коленки, и Изабель тоже начала смеяться, глядя на ее проделки.

В дверь просунулась голова оруженосца.

— Миледи, судно графа причаливает к пристани, — сообщил он.

Услышав это, Изабель почувствовала будто удар молнии. Ожидание длилось так долго и было так мучительно! Она старалась не думать об этом, потому что иначе совсем не могла спать ночами от беспокойства, все время ощущая, как пуста вторая половина постели. Кавершам отмыли от фундамента до крыши, слуг понукали ежесекундно. Она закончила покрывало для алтаря, к которому месяцами не могла приступить, и надиктовала такое количество писем, приказов и предписаний, что ее писарю пришлось посылать в Лондон за новым запасом пергамента.

Подхватив Еву на руки, Изабель поспешила из замка к реке. От прохладного апрельского ветра по воде шла рябь. На другом берегу реки пара лебедей и четверо их птенцов шумели и плескались среди камышей. Вильгельм сошел на причал. На нем был тяжелый, подбитый мехом плащ: на реке дул сильный ветер. Он говорил с Жаном Дэрли и Джорданом де Саквилем, тоже сошедшими на берег. Изабель вглядывалась в лицо мужа, но оно было непроницаемо. Однако он похудел, и не было в нем живости и задора, как в Кильгерране.

Увидев, что жена его ждет, Вильгельм потянулся к ней, поцеловал и, взяв дочку на руки, поцеловал и ее в щечку, отчего та взвизгнула от удовольствия и рассмеялась. Изабель видела, что он пожирает Кавершам глазами, будто изголодался по родному дому, и ее волнение усилилось. Она заставила себя удержаться от расспросов, почувствовав, что сейчас ему совсем не это нужно, и дала ему возможность обнять остальных детей и начать болтать с ними, пока слуги несли воду для купания и еду.

Махельт хотела показать ему свое новое приобретение. Ее ручная коноплянка умерла незадолго до того, как Вильгельм отбыл во Францию, и ее хозяйка глубоко скорбела целую неделю. Она похоронила птичку в гнезде, устлала крошечную могилу лепестками роз и молилась за ее душу, несмотря на утверждения священников, что у птиц души нет. Втайне Махельт считала, что она у них есть. Теперь вместо коноплянки у нее была трехногая собака. Ее подобрал отец Вальтер; пес шатался на окраине поселения, голодал и мучился от блох. Имея слабость к животным и удивившись отсутствию у одного из них конечности, он принес его в замок. Вид покалеченной, паршивой, бурой с белым дворняги поразил Махельт в самое сердце, туда, где алела незажившая после смерти коноплянки рана, и все было решено. Трипс, как назвал его отец Вальтер, утверждая, что на латыни это означает «трехногий», скоро стал настоящим членом семьи. Ну, а поскольку его имя ассоциировалось еще и с отбросами, все соглашались, что оно ему вполне подходит.

Вымытый и избавленный от большей части блох, Трипс спал в одной кровати с Махельт и таскался за ней повсюду, в его влажных карих глазах светилось обожание. Поскольку кормили его отборными объедками и остатками с кухни, его ребра больше не выпирали сквозь шкуру, а шерсть начала лосниться и блестеть, как снег на солнце.

Вильгельм с сомнением глядел на пса, который вилял хвостом, как ветер колышет ветви деревьев, а потом принялся лизать ему пальцы.

— А как он писает? — поинтересовался Вильгельм с каменным выражением лица.

Махельт покраснела.

— Он садится на корточки, — отважно выпалила она.

Губы Вильгельма дрогнули в улыбке.

— Он вчера поймал крысу. Он лучше, чем терьеры с псарни, — в ее голосе зазвучал вызов: она защищала своего любимца.

— Солнышко, я уверен, что так оно и есть; я тоже всегда мог одолеть некоторых рыцарей во время турнира хоть одной рукой.

Махельт строго на него взглянула, а он рассмеялся и дернул ее за одну из тугих рыже-каштановых косичек.

— А, — зажмурился он, — хорошо дома.

— Ну, — сказала Изабель, когда не могла уже больше сдерживать свое нетерпение, — собираешься ли ты рассказать мне, что произошло, или все настолько плохо, что ты решил об этом вообще не говорить?

У него на коленях сидела Сайбайра, ей было уже почти четыре года; ее головка покоилась на сгибе его локтя. А Ева использовала его второе колено в качестве опоры, чтобы вставать. Остальные их отпрыски были рядом, ожидая своей очереди получить его внимание. Трипс улегся ему на ноги.

— Почему ты улыбаешься? — спросила Изабель, когда он ответил ей усталой, но красноречивой усмешкой.

— Я подумал, что Иоанна его королева первым делом спросила бы: «Что ты мне привез?». А ты такая же, только вместо того чтобы рыться в моих сундуках в поисках шелков и драгоценностей, требуешь рассказов.

Она сложила руки.

— Ты рискуешь, говоря так, — предупредила она. — Я могу и обидеться, а тебе потом придется заглаживать свою вину ниткой жемчуга не дешевле пятидесяти марок.

— Понял. В следующий раз я привезу тебе и рассказы, и украшения, — он помрачнел. — Король Филипп по-прежнему отказывается вести какие-либо переговоры с Иоанном, пока тот не предъявит ему Артура, а этого никогда не случится, — он задумчиво взглянул на нее: — Но, по крайней мере, что касается наших нормандских владений, он согласился принять мою присягу, это хорошо.

Хорошо знавшая его Изабель почувствовала напряжение под внешним спокойствием.

— Да, — ответила она, — но это не все, так ведь?

Оруженосец принес блюдо горячих, хрустящих вафель с корицей и сахаром.

— Эти новости могут испортить аппетит, — он взял вафлю, разломил ее и отдал половину Сайбайре. — Мне пришлось принести Филиппу присягу вассала, и Иоанн этим совсем не доволен… Осторожно, сладкая, она горячая.

Изабель недоверчиво взглянула на него.

— Но у тебя же было его письменное согласие.

Аппетит Вильгельма, который прикончил свою половину вафли и потянулся за следующей, не мог убедить ее в том, что с ним все в порядке, потому что переживания и раньше никогда не сказывались на его аппетите. Это у нее желудок от тревоги прилепился бы к спине, а он с удовольствием мог в такие моменты опустошать подносы с закусками.

— Да, но он предпочитает считать, что не давал его, а при дворе всегда найдутся недоброжелатели, которые станут раскачивать дерево, чтобы увидеть наше падение.

— Так что же он тогда тебе дал, по его мнению? — Изабель чуть не кричала от возмущения. — У тебя же есть его письменное согласие в качестве доказательства?!

Вильгельм проглотил кусок и потянулся за третьей вафлей.

— Похоже, что Иоанн считает, что это было согласие на то, чтобы я дал Филиппу обычную присягу, передал ему Лонгевиль, а также по его требованию отдал в его распоряжение войска, находящиеся в Нормандии.

— И чем это отличается от присяги вассала?

— А тем, что сейчас, если Иоанн с армией отправится через море воевать против Филиппа, я не могу встать на его сторону, потому что я теперь вассал Филиппа на том берегу моря и должен оставаться верным ему до конца.

Изабель испуганно вскрикнула.

— А что я должен был делать? — огрызнулся он. — Оставить все как есть? Это все равно, что танцевать на остриях сабель. И бежать быстро, и молиться.

Он ссадил Сайбайру с колена, отцепил ручки Евы, державшейся за другую его ногу, встал и подошел к окну; сквозь открытые ставни заглядывал поздний весенний вечер.

— Я не запятнал своей чести ни перед Иоанном, ни перед Филиппом, что бы Иоанн ни говорил.

То, как поднимались и опускались его плечи, и его тон говорили Изабель, что, несмотря на свои слова, он чувствует себя так, будто от его чести не осталось и следа. Иоанн был обидчив и злопамятен. Ее волновало, что иногда, сколько бы ты ни молился и как бы быстро ни бежал, этого было недостаточно.

Глава 17

Портсмут, июнь 1205 года

На небе не было ни облачка, и солнце палило бы нестерпимо, если бы не свежий ветер, дувший с моря. Свет заливал все пространство до самого горизонта, и глубокая синева моря была украшена галерами и маленькими рыболовными суденышками, болтавшимися на якоре у берегов. Другие плоскодонные суда были вытянуты на усыпанной галькой берег, а солдаты сновали по ним туда-сюда с оружием и военным снаряжением в руках. Парусинщики склонялись над своими полотнищами с иголками, не поднимая головы, а корабельные плотники чинили старое и выстругивали новое снаряжение с поистине огромным размахом. Над берегом висел запах горячей смолы от заново заделанных корабельных швов, и к постоянному реву и плеску волн примешивался такой же настойчивый и непрерывный звук топоров, ударяющих по дереву.

Иоанн готовился к высадке в Пуату, откуда намеревался выступить против Филиппа французского, и поэтому созвал своих вассалов в Портсмуте. Развалившись на груде мехов на берегу, он со своими молодыми рыцарями обедал холодной жареной петушатиной и наблюдал за тем, как продвигается работа, на его лице застыло беспокойное, нетерпеливое выражение; он часто поворачивался в сторону Вильгельма. Маршал сидел неподалеку с Болдвином де Бетюном, не совсем вместе с королем, но достаточно близко для того, чтобы участвовать в беседе. У Вильгельма болел желудок, но не от ожидания морской болезни. Хотя он и вынужден был послушаться призыва прибыть в Портсмут, он знал, что не имеет права ступить на корабль, отправляющийся во Францию для войны с ее королем.

Не допив свою четвертую чашу, Иоанн поднялся на ноги и прошел по гальке к Вильгельму; его рыцари следовали за ним, словно охотничьи псы за вожаком.

Вильгельм встал и поклонился.

Иоанн принял воинственную позу.

— Маршал, — обратился он к нему, — я все еще не понимаю, как ты мог за моей спиной стать союзником Филиппа французского. Мне это кажется совершенно бесчестным поступком, а ты, тем не менее, везде треплешь о том, какой ты честный человек, — в его тоне была легкость, насмешка… и угроза.

Вильгельм чувствовал, что рыцари пожирают его глазами, потому что чуют кровь. Неприязнь Иоанна была почти осязаема.

— Сир, я не заключал никаких союзов за вашей спиной. Вы сами дали согласие на то, чтобы я вел переговоры с королем Филиппом. Все, что я сделал, я сделал с вашего разрешения.

— Господи Иисусе, разумеется, нет! — вена на шее у Иоанна вздулась — настолько он был разгневан. — Я не давал тебе разрешения приносить ему присягу вассала. Ты последуешь за мной в Пуату, Маршал, а когда я тебе прикажу, ты выступишь против короля Франции с оружием, ты это сделаешь, понятно?!

Стояла жара, но Вильгельм знал, что ладони у него вспотели и пульс участился не от этого.

— Сир, я не смогу этого сделать. Я нарушу клятву, данную королю Франции, если выступлю против него с оружием.

Иоанн обратился к своим рыцарям:

— Я всех вас призываю в свидетели: здесь и сейчас, перед всеми нами, Вильгельм Маршал признает себя виновным и выносит себе приговор, — прорычал он. — Я объявляю его предателем!

Почувствовав, что происходит что-то необычное, другие лорды собрались вокруг спорящих. Некоторые, как и Вильгельм, не хотели плыть в Пуату, но не потому, что поклялись в чем-либо королю Филиппу, а потому что не понимали, зачем им участвовать в войне на чужой территории, если у них там нет собственного материального интереса.

Понимая, что они его единственная надежда, Вильгельм набрал побольше воздуха в грудь и обратился к ним:

— Милорды, взгляните на меня! Сегодня я являюсь для вас примером и отражением вашего будущего. То, что происходит сейчас со мной, завтра будет с вами. У меня было разрешение на то, чтобы попытаться договориться с королем Филиппом о своих нормандских владениях. У меня есть письменное согласие короля, записанное с его собственных слов, однако он теперь говорит, что никогда его не давал.

— Господи Боже Всемогущий, я этого не потерплю! — повернувшись к Вильгельму спиной, Иоанн подошел к группе своих рыцарей и встал рядом с ними. Сорвиголова по имени Иоанн де Бэссингборн отделился от группы и подошел вплотную к Вильгельму.

— Всем известно, что всякий, кто подведет своего хозяина, теряет право распоряжаться землями, полученными от него, — прошипел он с ненавистью, брызгая слюной в лицо Вильгельму.

Выругавшись себе под нос, Болдвин де Бетюн протолкнулся вперед и сгреб де Бэссингборна за ворот.

— Попридержи язык! — приказал он. — Не таким выродкам, как ты, судить рыцарей вроде Маршала, — он свободной рукой указал на боевой лагерь, где солдаты прекратили работу и наблюдали за происходящим: — Среди всех этих людей не найдется ни одного, готового головой поручиться за то, что лорд Маршал подвел своего хозяина. Хотите ли вы бросить вызов человеку, который стоит двух таких, как вы, и который находится здесь сейчас из верности, а не из-за трусости? — Он отпихнул де Бэссингборна и договорил дрожащим от отвращения голосом: — Не льстите себе, не вам судить человека, чьего мизинца вы не стоите.

Вильгельм левой рукой взялся за ножны и, не мигая, глядел на де Бэссингборна, зная, что половина победы за тобой, если сумеешь деморализовать противника. За годы службы он стал легендой, и, если нужно, он готов был использовать это в своих интересах. Он был единственным человеком, которому когда-либо удавалось выбить из седла короля Ричарда, и люди об этом вспоминали со страхом и уважением. Де Бэссингборн отвел взгляд и отвернулся, стыдясь и злясь, но слишком ценя собственную жизнь, чтобы бросить Вильгельму открытый вызов. Иоанн ничего не сказал, да и говорить было нечего. Ветер отвернулся от его парусов, и было очевидно, что спор он проиграл. Развернувшись, он поспешил с берега, его рыцари последовали за ним, разбрасывая гальку. И с безопасного расстояния многие из них бросали через плечо угрожающие взгляды.

Болдвин вытер лоб и натянуто, невесело рассмеялся.

— Господи, Вильгельм, тебе нравится ходить по лезвию? — спросил он и, схватив бутыль, из которой они пили, дрожащей рукой наполнил себе чашу. — Я в какой-то момент подумал, что де Бэссингборн набросится на тебя.

Вильгельм снял руку с рукояти меча и тяжело выдохнул:

— А что мне еще было делать? Иоанн дал свое согласие. У меня есть заверенные им списки, с его же печатями.

Болдвин многозначительно взглянул на него.

— Это ты так говоришь, но я не думаю, что он ожидал, что ты принесешь присягу вассала, и ты это знаешь… Признай это хотя бы сейчас при мне, — он сделал большой глоток и передал ему чашу.

— Господи, Болдвин, откуда мне знать, чего он ожидал? — ответил Вильгельм. — С его стороны было наивно думать, что Филипп удовлетворится чем-то меньшим. Или, может, он в тот момент об этом не подумал. — Опустив чашу, он вытер рот манжетой. — Я оказался между двух огней, как любой, у кого есть владения и в Англии, и в Нормандии, — он внезапно ударил кулаком по блестящему борту корабля и дал выход своей злости. — Ты думаешь, этот флот вообще когда-нибудь будет спущен на воду? Ты слышал, о чем болтают в палатках и тавернах? Единственные, кто последует за королем, — это рыцари, которые живут с ним, и наемники. Архиепископ не хочет, чтобы он отплыл во Францию, он ясно дал это понять, и юстициарий этого не хочет. Ты знаешь, что творилось у нас в Англии, когда Ричард был в крестовых походах, а у Иоанна полная конюшня незаконнорожденных детей, а законного наследника нет. Если он погибнет, сражаясь при Пуату, может статься, что на английском троне окажется французский король, — он с вызовом посмотрел на Болдвина: — А ты сядешь с ним в одну лодку, лорд Омальский? И сколько людей последует за ним отсюда, когда дойдет до дела?

Болдвин вздохнул и взъерошил свои редеющие волосы.

— Знаю, и я согласен с тобой, хотя и не противоречу ему так открыто, как ты, — он скорчил Вильгельму гримасу. — Ты впал в немилость. Будь осторожен.

Вильгельм натянуто улыбнулся:

— Ты все еще хочешь, чтобы твоя дочь вышла замуж за моего сына?

Болдвин презрительно хмыкнул:

— Не будь ослом. Ты и раньше попадал в шторм, переживешь и эту бурю. А моя дочь выйдет замуж за наследника Пемброука или не выйдет замуж вообще.

Изабель в жаркие летние дни обожала пикники на природе. Она открыла для себя эту радость только после свадьбы, и, возможно именно воспоминания об этом первом ленивом июле, проведенном с Вильгельмом, заставляли ее теперь стараться улучить минутку, чтобы просто погулять с ним и побездельничать. Хотя в последнее время возможностей для отдыха и уединения было немного. Даже в сонном Хамстеде, где родился Вильгельм, довольно провинциальном по сравнению с другими их владениями, шум и суета были как при дворе. Вильгельм еще много лет назад говорил ей, что нужно наслаждаться этим спокойствием и безмятежностью, пока можно, потому что это скоро пройдет, но ей тогда было восемнадцать лет, и она понятия не имела, с каким количеством забот и хлопот придется столкнуться.

Тем не менее она не сдавалась. Сегодня она с упрямой решимостью сама упаковала корзины с едой. Она схватила Вильгельма за руку и утащила его от казначеев, слуг и писарей, заявив, что еще несколько часов работы ничего не изменят. Она отметила про себя, что согласился он с готовностью, даже почти с облегчением. С ними были дети и целая свита рыцарей, оруженосцев и нянек, но все равно было приятно ехать на лошади по цветущему берегу реки и слушать шум ветра в камышах и стук лошадиных копыт по земле, просохшей после дождя, прошедшего три дня назад. Трипс скакал за ними, как олень, несмотря на свою трехногость, вынюхивая что-то в траве, посреди колокольчиков, осторожно обходя заросли крапивы.

Когда солнце начало клониться к закату, Вильгельм сиял свой плащ, и она увидела, что его плечи расслаблены. Его губы разжались. Он начал глядеть по сторонам, словно впитывая в себя окружающий мир, по мере того как исчезало сковывающее его напряжение. Прошедший месяц был трудным. Он впал в немилость при дворе, но насколько далеко могло зайти неудовольствие короля и как долго оно могло продлиться — оставалось неизвестным. Иоанн был в ярости, когда большинство лордов в Портсмуте согласились с Вильгельмом и отказались плыть в Пуату. А тех, кто все-таки поднялся на борт, едва хватало, чтобы заполнить один корабль, и ему пришлось отказаться от своих планов, причем он чуть не плакал от злости и унижения. Он возлагал вину за срыв своих планов на Вильгельма и при дворе обращался с ним очень холодно.

Ранулф Честерский в последнее время тоже впал в немилость, из-за того что он якобы вступил в сговор с валлийцами, хотя он и поклялся в своей невиновности, и с радостью отдал имения, и выполнял различные поручения, чтобы доказать свою преданность. В результате Ранулф восстановил свое положение, но отношение Иоанна к своим лордам было переменчивым. После того как три недели назад скончался Хьюберт Вальтер, ситуация ухудшилась. Его влияние простиралось далеко и сдерживало короля. Вальтер с Вильгельмом нечасто встречались с глазу на глаз, но уважали друг друга и в большинстве случаев могли прийти к соглашению и успешно работать вместе, Теперь нужно было выбирать нового архиепископа и налаживать новые отношения.

Они остановились, чтобы поесть, в местечке, где несколько ив нависали над рекой. Оруженосцы стреножили лошадей неподалеку и принялись распаковывать корзины с холодной жареной дичью, хлебом, сыром и копченым мясом. Трипс пристроился у корзин с провизией, капли влаги висели на его усах. Вилли, Ричард и сыновья Жана Дэрли и Стефана Д’Эвро взяли луки и отправились поохотиться в лесу поблизости.

— Сомневаюсь, что им удастся что-нибудь подстрелить, — с улыбкой произнес Вильгельм.

— Точно тут не угадаешь, — встала Изабель на защиту сына. — Вилли — хороший охотник для своего возраста. Если захочет, он может ступать тише оленя.

Вильгельм, махнув рукой, показал, что тема исчерпана.

— Все равно они ничего не поймают, — повторил он. — По крайней мере, не тогда, когда они потопали в лес все вчетвером.

Изабель бросила в его сторону косой взгляд.

— Однако Вилли недавно поймал одну скотницу, — сказала она. — Мой конюх застал их в амбаре…

Вильгельм как раз собрался откусить кусок хлеба, но при ее словах так и застыл с ним в руке. Потом он опустил еду и начал расплываться в улыбке.

— Ты не станешь так же улыбаться, если она забеременеет, — раздраженно бросила Изабель. — Господи Боже, да ему только что стукнуло пятнадцать.

Он помрачнел:

— Все зашло так далеко?

Изабель покачала головой:

— Честно говоря, нет, но, я думаю, только потому, что их застукали. Тебе нужно с ним поговорить и напомнить ему о долге и ответственности.

Вильгельм избавил себя от необходимости что-то отвечать, принявшись за еду. Но под настойчивым взглядом Изабель он сдался:

— Ладно, ладно, я поговорю с ним.

— И чем раньше, тем лучше, — закончила она.

Он кивнул:

— И с девушкой тоже стоит поговорить. Если она собирается ошиваться с пятнадцатилетними по амбарам, ей светят неприятности.

— Возможно, она надеялась получить что-то существенное взамен того, что отдавала, — неприязненно бросила Изабель. — Он же твой наследник.

Вильгельм непроизвольно хмыкнул и продолжил жевать, но выражение лица стало задумчивым.

Остаток дня они провели за легкой болтовней. Вильгельм снял сапоги и сидел, опустив босые ноги в ручей. Гилберт, Вальтер и дочки последовали его примеру, а Изабель играла с малышкой. Он научил Махельт новой песне, которую слышал при дворе, это был гимн красоте лета.

Старшие вернулись со своей «охоты» с веточками и чертополохом, приставшими к их одежде, и с несколькими царапинами. Вилли принес кролика: это был потомок того кроличьего племени, которое разводили в Хамстеде ради меха и мяса. На Вильгельма это произвело впечатление, и он, надевая сапоги, пробормотал, что их старший сын вполне поднаторел в ловле кроликов, за что получил от жены резкий толчок под ребра.

Готовясь подсадить Изабель в седло, чтобы ехать домой, Вильгельм притянул ее к себе и поцеловал. Солнечный свет отливал медом, тени удлинились и сделались причудливыми.

— Ты знала, что мне это необходимо, — произнес он. — Спасибо тебе.

Улыбнувшись, Изабель потянулась, чтобы вытащить пару травинок у него из волос.

— Признаюсь, что это было совершенно эгоистично, — сказала она. — Мне хотелось заполучить тебя на какое-то время, чтобы ты принадлежал только мне одной.

— Ну, это вряд ли, — он весело огляделся вокруг.

— Ты понимаешь, о чем я.

Он еще раз ее поцеловал.

— Да, — согласился он, — понимаю, и обещаю в будущем уделять тебе больше внимания.

Изабель поставила ногу на его подставленные ладони.

— Тогда разберись поскорее со своим старшим сыном, — попросила она.

На обратном пути Вильгельм отъехал от нее, чтобы побыть рядом с Вилли, махнув навострившему уши Ричарду, чтобы тот присоединился к матери. Потом он внимательно взглянул на своего наследника, как уже давно на него не смотрел. У Вилли была еще совсем юношеская кожа с темным пухом вместо усов над верхней губой. Он был симпатичным парнем, стройным и с правильными чертами лица. Вильгельм мог понять, что в нем нашла скотница, а судя по тому, как восхищало его сына все новое и «мужское», ясно было и то, что Вилли нашел в ней.

Паренек вздернул подбородок и взглянул на отца с беспокойством и как будто защищаясь. Вильгельм подавил улыбку Парень определенно знал, о чем пойдет речь, и приготовился получить нагоняй.

— Я не собираюсь читать тебе нотацию, — сказал Вильгельм. — Я знаю, что это влетит в одно ухо и вылетит из другого. Я мог бы тебя выпороть, но я как-то не замечал, чтобы лошади бежали намного быстрее, после того как их отхлестают, или собаки вели себя послушнее, после того как их побьют. К тому же ты становишься мужчиной, а развлечения с девушками в амбарах — это все равно что обязательное приложение.

У парнишки расширились глаза от удивления. Вильгельм сдерживал смех, который в нем вызывало выражение лица Вилли, понимая, как легко в этом возрасте задеть его гордость. К тому же то, о чем он собирался сказать, было действительно серьезным:

— Но становиться мужчиной не значит быть им. Потому что если ты мужчина, то ты понимаешь, что, хотя развлечения с девушками в амбарах — это, может быть, одно из самых приятных и заманчивых занятий, делать этого все равно не стоит. Ты научишься противостоять искушениям и… не распускать руки, так скажем. Иногда девушка согласна пойти с тобой только потому, что ты хозяйский сын, из страха перед наказанием, если откажется.

— Она не была девственницей… и она этого хотела, — запротестовал Вилли.

— Тогда подумай хорошенько, что ее действительно интересовало. Риск есть не только для девушки.

У Вилли пылали и щеки, и уши.

— Но ведь до того, как ты женился, ты же, наверное…

Вильгельм усмехнулся:

— Да, и множество раз, но не со скотницей и не под родительским кровом. Моя мама меня бы убила. Разумеется, во время выездных тренировок и при дворе — дело другое, но все равно нужно быть осторожным.

Вразумив Вилли и дав ему пищу для размышления, он переменил тему и похвалил охотничье мастерство сына, поскольку сам этим талантом не обладал. Для него это было приятным сюрпризом и напомнило Вильгельму, как редко он в последнее время бывал со своим наследником. Они могли так друг друга толком и не узнать. Нужно было исправлять ситуацию.

Они прибыли в Хамстед, когда последние лучи солнца покоились на Кеннете, как огромные золотые диски. Вильгельм распрягал лошадей во дворе, когда к нему подошел его писарь, Майкл, неся в руках пакет. Обычно веселое лицо его было мрачным.

— От короля, — сообщил он, что, впрочем, Вильгельм и так уже понял, взглянув на знакомую печать, свисающую с ленты, которой был обвязан свиток. — Гонцу нужно было еще куда-то ехать, он не сказал куда.

Вильгельм хлопнул своего коня по крупу и послал конюха отвести его в стойло.

— Читай, — велел он писарю.

Майкл разломил печать и развернул письмо, написанное на хрустящем новом пергаменте. Оно было написано по латыни, и Майкл перевел его на французский: «Король приветствует своего возлюбленного и верного графа Маршала. Мы приказываем тебе отправить к нам своего старшего сына, чтобы он мог научиться у нас рыцарскому мастерству и служить нам. Полагаем, ты согласишься, что для него это будет крайне полезно, а ты сможешь быть уверен в его безопасности. Встреча с нами в Ламбете, третьего августа, в шестой год нашего царствования».

Вильгельм сжал губы. Ласковое обращение в начале письма ничего не означало. Он точно знал, насколько «возлюбленным» был в этот момент, и содержание письма лишь подтверждало это.

Глаза Изабель расширились от ужаса, когда Майкл прочел вслух письмо. Ее рука непроизвольно легла на плечо Вилли и сжала его. Вилли и сам был не глуп, и понял, о чем именно говорится в письме, и его глаза тоже стали круглыми, правда, от удивления. Он переводил взгляд с одного родителя на другого.

— Король хочет, чтобы я стал его оруженосцем, — произнес он наконец, то ли взволнованно, то ли испуганно.

— Похоже на то, — бесцветным голосом отозвался Вильгельм. Он переглянулся с Изабель и едва заметно покачал головой. — Но пока рановато. Такие дела нужно обдумывать, к ним нужно готовиться, они вот так внезапно не решаются…

Дверь закрылась за последней служанкой, и Изабель с Вильгельмом остались одни в спальне. Атмосфера была такой напряженной, как августовский воздух перед бурей.

— Я не отдам нашего сына Иоанну, — сказала Изабель. Живот у нее болел так, будто она наглоталась камней.

— У нас нет выбора. Король и так подозревает меня в измене. Если мы откажемся подчиниться его приказу, это только усугубит ситуацию.

Она схватилась за голову.

— Ты лорд Стригильский, граф Пемброукский и лорд Ленстерский. Мало найдется людей, обладающих такой же властью, и ни одного, обладающего такой же славой. Ты нужен Иоанну больше, чем он тебе.

— Это так, но я присягнул ему в верности, — произнес Вильгельм. — Он вправе требовать, чтобы я прислал к нему Вилли в подтверждение своих благих намерений.

Изабель возмущенно скривила губы:

— Ты готов верить ему, несмотря на то что он тебе не доверяет? Он взял собственного племянника в плен, и с тех пор никто о нем не слышал. Или ты думаешь, что до меня слухи не доходят?

Вильгельм потер виски.

— Иоанн не причинит Вилли вреда. Как ты и говоришь, я граф Пемброукский, и моя известность защитит его.

Изабель покачала головой.

— Я в эти игры не играю. Артура не спасла принадлежность к королевскому роду, что бы ты ни говорил, — она сжала кулаки. — Господи Всемогущий! Твой отец отправил тебя в качестве заложника к королю Стефану, когда ты был всего лишь маленьким мальчиком, и тебя чуть не повесили. И я не понимаю, как ты можешь поступить так же со своим сыном!

У Изабель перехватило дыхание от переполнявших ее чувств, и она отвернулась, пытаясь справиться с собой.

Он пошел налить себе вина. Его движения были такими взвешенными и спокойными, что на Изабель подействовали совершенно наоборот: ей захотелось закричать.

— Здесь другая ситуация. Вилли — наследник Пемброука, а не младший сын. Ему пятнадцать лет, и он готов к тому, чтобы стать оруженосцем. Я граф, а не управляющий несколькими разрозненными поселениями, каким был мой отец.

Она заметалась по комнате.

— И это все меняет, так? Чему Вилли может научиться при дворе развратника и негодяя, такого как Иоанн?

Он взглянул на нее и спокойно произнес:

— Иоанн, может быть, далеко не лучший наставник для мальчика, но при дворе есть другие люди, которые могут направить его на верный путь. Однажды Вилли может стать графом Пемброукским, и ему стоит приобрести какие-то навыки управления таким владением. Он должен быть придворным, солдатом и мирянином в одном лице. А научиться этому можно, только наблюдая таких людей. Мы либо научим его вести себя достойно, либо потеряем время.

Он быстро отпил из чаши, и резкость его жеста его выдала — очевидно, он был не так спокоен, как хотел казаться.

Она сжала кулаки так сильно, что впилась ногтями себе в ладони.

— Я не хочу, чтобы он ехал к Иоанну, — ее голос снова дрогнул, несмотря на отчаянные попытки сдержаться.

— Я тоже этого не хочу, но каждый молодой ястреб должен рано или поздно покинуть гнездо. Я собирался попросить Болдвина взять его к себе, но при дворе возможностей больше. Он не останется без поддержки.

Изабель покачала головой и отвернулась, закрыв рот руками, боль пронзила ее от груди до живота, словно сердце у нее вырвали, и оно повисло на тонких красных струнках.

— Изабель, — он отставил чашу и подошел, чтобы обнять ее. — Ты должна рассматривать это как возможность для него, а не как препятствие.

Ее била дрожь, несмотря на его теплые объятия, потом она оттолкнула его и посмотрела ему в глаза:

— Почему мы не можем убежать от Иоанна как можно дальше? Почему мы не можем забрать всю нашу семью в Ирландию? Там мы могли бы растить наших детей так, как мы считаем нужным, а не отдавать их Иоанну, чтобы он ставил на них свое клеймо.

Вильгельм сжал ее крепче, и теперь уже в его голосе зазвучало отчаяние.

— Ты меня не слушала? — он легонько встряхнул ее. — Ты ничего не понимаешь? Наши дети уже помечены. Вилли — будущий граф Пемброукский, а Ричард станет лордом Лонгевильским. Они должны знать мир, приближенный к королю, так же, как они знают свой дом. Я вращался при дворе двадцать лет, прежде чем стал лордом Стригильским, и даже сейчас мне приходится бороться за выживание. Как ты думаешь, Вилли будет со всем этим справляться, если всю жизнь будет держаться за твой подол? — Он отпустил ее и вернулся к своей чаше. — Господи, — произнес он, — этот разговор идет по замкнутому кругу.

Изабель закипела от гнева и обиды.

— Когда король Стефан взял тебя в заложники, твой отец сказал ему, что у него еще молот с наковальней работают, чтобы наделать сыновей получше тебя, — закричала она, ее плечи тряслись, — так не жди, что я и дальше буду твоей наковальней! Я не стану вынашивать твоих сыновей, которых ты готов отдать на сведение волкам!

Вильгельм снова отставил чашу, его движения были точными и выверенными.

— Мне жаль, если ты так видишь сложившуюся ситуацию. Вилли отправится ко двору — и точка.

Он вышел из комнаты, с мягким стуком подняв и снова уронив дверной засов.

Изабель уставилась на дверь. Как он мог… как он смеет! Изабель схватила чашу, из которой он пил, и собиралась швырнуть ее в дверь, но вместо этого налила вина себе. Дрожа, как старуха, она осушила ее. Она только что видела перед собой непогрешимого графа Пемброукского, человека, привыкшего председательствовать в суде, в палате советов и командовать на поле боя. Сейчас он стал ее врагом.

Она вытерла мокрое от слез лицо ладонью.

— Что будет дальше? — спросила она пустую комнату упавшим голосом. Они поддерживали друг друга шестнадцать лет. Она шла рядом с ним на всех этапах его жизненного пути, она была его настоящей спутницей жизни, но неожиданно они встретили на своем пути препятствие и решили обойти его с разных сторон. Они часто ссорились по мелочам, такие ссоры легко улаживались, если обе стороны проявляли чувство юмора, великодушие и способность раскаиваться. Но это была не мелкая бытовая ссора. Это было серьезно, и он нанес ей глубокую рану. Она все еще не могла поверить, что он отвернулся от нее и ушел.

Она лежала в постели с больной головой, и слезы все еще лились из-под сомкнутых век. Горе и обида легли в желудке, будто ком непереваренной пищи. Вильгельм очень редко совершал что-то такое, что заставляло бы ее плакать, но сейчас это ему удалось.

— Я не отдам его Иоанну, — повторила она, сознавая, что ее слова по бесполезности могут сравниться только с ее собственной беспомощностью.

— Они ругались, — сообщил Ричард. Он сидел на своей оплетенной веревкой кровати и гладил Трипса, который приковылял к нему за лаской.

Вилли обстругивал деревяшку ножом, подаренным ему валлийским конюхом его отца, Рисом. Ручка ножа была из полированного оленьего рога, а лезвие — из черненой стали, поэтому казалось, будто на всей его поверхности бушевали волны штормового моря. Он нервничал, потому что его родители ругались редко, а когда это случалось, скоро мирились. Иногда после споров они закрывались в спальне, не для того чтобы поспать, а чтобы провести время в постели, сегодня же он видел, как его отец выходил из спальни, и на его лице не было улыбки и не было чувства удовлетворения, как обычно бывало в таких случаях. Выражение его лица было пустым — точно маска, примерзшая к коже. Он резко говорил со слугой и велел конюху седлать коня.

— Мама не хочет, чтобы я ехал ко двору, — он стряхнул со своего покрывала древесные стружки. — Она хочет, чтобы я тут, дома, жил.

Трипс перевернулся, мотая лапами, и Ричард почесал его живот.

— А ты хочешь ехать? — спросил он с любопытством. Он сам находил идею отправиться ко двору увлекательной, но одновременно его это пугало.

Вилли пожал плечами.

— Нашему отцу было столько же лет, сколько мне сейчас, когда он уехал из дома, чтобы стать оруженосцем, а потом великим рыцарем. Конечно, я хочу поехать. И он знает, что я к этому готов, но маме не нравится, что я буду при дворе.

Ричард понимающе взглянул на него:

— Но у них нет выбора, потому что ты нужен королю как заложник, а не только как оруженосец.

— А мне все равно. Меня же не собираются в подземелье бросать, верно? — произнес Вилли с бравадой. Хотя ему и хотелось поехать во дворец и приступить к настоящим военным тренировкам, он нервничал, но никогда бы не признался в этом брату, который был всего на восемнадцать месяцев моложе него. Он иногда видел узников, ожидавших приговора в темницах, например, когда его семья останавливалась в Глостерском замке. И он с ужасом думал о том, что может оказаться в такой тюрьме; к тому же о короле Иоанне и о том, как он обращается со своими пленниками, ходили дурные слухи, слухи, о которых ему знать не полагалось. — Папа говорит, что при дворе можно многому научиться. Дома я уже научился всему, чему можно.

Во взгляде Ричарда зажегся озорной огонек:

— А мама боится, что при дворе ты познакомишься со шлюхами и научишься играть в кости и пить. Жаль, я не могу с тобой поехать.

Вилли нашел в себе силы ухмыльнуться.

— Маловат ты для этого, — сказал он.

Изабель смотрела, как легко Вилли вскочил на лошадь, не нуждаясь в том, чтобы его подсаживали или помогали ему. Для путешествия во дворец у него был новый конь в яблоках. На попоне был вышит алый лев Маршалов, рисунок по краю был обшит зеленой с золотом тесьмой. Шлейка в упряжи тоже была зеленой с золотом. К его плечам был приколот новый алый плащ, отороченный беличьим мехом, а сапоги были с нарядными пряжками. Когда он натянул поводья, чтобы развернуть лошадь, она увидела, что у него руки Вильгельма — уверенные и сильные. С ним был конюх и личный слуга. Вильгельм должен был проводить их во дворец и передать на попечение Иоанна.

Изабель заставила себя быть твердой, как сталь. Она сказала ему слова прощания раньше, наедине, она обнимала его, целовала его гладкие щеки и была счастлива, что он не уворачивается от ее ласки, а принимает ее с благодарностью и радостью. Вильгельм был прав. Он был готов покинуть отчий дом, чтобы отправиться в лежавший перед ним большой мир, но при мысли о том, что он вступит во взрослую жизнь под началом Иоанна, у нее сердце кровью обливалось. Она прощалась со своим первенцем. Перед ее мысленным взором все еще стоял образ мальчика, но она понимала, что, когда увидит его в следующий раз, он будет совершенно другим человеком.

Она смотрела, как серый осенний дождь скрывает их из вида. Вилли не обернулся, зато его отец оглянулся назад, отчего у нее внутри все перевернулось и разболелось с новой силой. Они так и не пришли к согласию. Они говорили об этом и спали вместе, но промежутки между словами превратились в бездны, а она чувствовала себя слишком разбитой и опустошенной, чтобы попытаться их пересечь. Они глубоко ранили друг друга, и, несмотря на видимую общность, раны так и не зажили.

Глава 18

Портчестер, Гемпшир, май 1206 года

Надев для визита во дворец платье из голубой парчи и брошь с сапфирами, подаренную ей королевой Алиенорой на свадьбу, Изабель вежливо поклонилась королю Иоанну. Она готовилась к этому моменту, представляла его себе, тренировалась держать себя в руках, пока не почувствовала, что ее воображаемый щит непробиваем и на ее лице не отражается ничего, кроме вежливого спокойствия. Она бы скорее умерла, чем доставила Иоанну удовольствие узнать, какой непоправимый вред он причинил ее семье, ранив их в самое сердце.

Они с королевой сидели на тронах, задрапированных шелковыми покрывалами. По обеим сторонам тронов были вырезаны из камня приготовившиеся к прыжку разрисованные леопарды, а над их головами сверкал стяг с великолепной вышивкой — львами Анжу. Рыцари Иоанна стояли рядом со своим правителем с обнаженными мечами, прочие мужчины в зале — епископы, лорды и магнаты — были безоружны, к их поясам были пристегнуты только горны.

Иоанн снова собирался отправиться в Пуату, но на этот раз он не стал принуждать своих лордов последовать за ним. Вместо этого он потребовал их помощи. Вильгельм благоразумно послал к нему какое-то количество своих рыцарей. Отказываясь следовать за ним, Вильгельм был готов к компромиссу, посылая с Иоанном своих людей, готовых сражаться.

— Графиня, как приятно видеть вас при дворе! Вы должны навещать нас чаще, — сладко пропел Иоанн.

Она пробормотала положенные этикетом слова благодарности и не подняла глаз. Пусть Иоанн считает ее преданной и послушной женой, если это позволит ей не общаться с ним.

Вильгельм взглянул на нее. Он уже вежливо приветствовал Иоанна и к тому же исполнил его приказ, и сейчас между ними было достигнуто перемирие, как и в его браке. И те, и другие отношения стали подобны залатанному покрывалу, которое пока держится, но вряд ли еще долго прослужит.

Иоанн милостиво улыбнулся Изабель:

— То, что вы здесь, — большая удача, леди Маршал. Я уверен, ваш сын будет рад увидеть вас и попрощаться.

Изабель вскинула голову. Ее глаза расширились от удивления. Вильгельм сделал тайком предостерегающий жест.

— Что значит попрощаться, сир? — прямо спросил он.

Иоанн изобразил удивление:

— Я был уверен, что вам известно о том, что он отправляется со мной в Пуату в составе моей свиты.

— Нет, сир, я этого не знал, — ответил Вильгельм. — Я был уверен, что вы оставите его здесь.

— Ты недооцениваешь таланты своего сына, Маршал. Он быстро все схватывает.

Изабель боролась с собой, чтобы не выказать гнева и страха, вспыхнувших в ней от сказанного Иоанном. Она знала, что чем сильнее мучается жертва, тем больше удовольствия это доставляет Иоанну.

— Я его отец, и я знаю, как быстро он учится, — спокойно ответил Вильгельм. — Мне приятно, что вы считаете его столь незаменимым, что включили в свою свиту.

Иоанн притворно улыбнулся:

— Не волнуйся, Маршал, с ним ничего не сучится, хоть я и знаю, что у тебя есть еще три сына, чтобы продолжить род, и возможность наделать еще наследников.

Изабель непроизвольно фыркнула и бросила в сторону Иоанна уничтожающий взгляд из-под ресниц.

Иоанн пожирал ее похотливым взглядом.

— Сир, мне гораздо спокойнее, когда вы говорите, что позаботитесь о его безопасности, — произнес Вильгельм. — Интересно, не проявите ли вы ко мне такое же доверие, какое я проявляю к вам, и не позволите ли мне навестить мои ирландские владения?

Иоанн рассматривал свои чистые ровные ногти.

— Тебе стоило лучше подумать, прежде чем задавать такой вопрос, Маршал. Ты нужен в Англии в мое отсутствие, мне нужно, чтобы ты следил за тем, что здесь происходит, — он снова взглянул на Изабель. — Я сегодня организую для вас с женой ужин с вашим сыном. Возможно, ему удастся ее убедить, что я не собираюсь делать из его кишок конскую сбрую.

Вильгельм поклонился и надел на лицо улыбку, поскольку он был искусным придворным.

— А мне, возможно, удастся ее убедить не делать этого с вами, — ответил он. Его замечание было таким своевременным и метким, что Иоанн рассмеялся, оценив шутку, но его взгляд оставался оценивающим, а в глазах Вильгельма, несмотря на легкость его поведения, светилась тревога.

Изабель так волновалась и боялась за Вилли, что чуть не теряла сознание, но позже вечером, когда он пришел в их шатер, она постаралась этого не показывать. Она не могла поверить, что он так изменился за прошедшие девять месяцев. Он никогда не стал бы с Вильгельмом одного роста и мощи, наоборот, он пошел в своего худощавого и легкого предка, ее отца, но был сильным и гибким. Под полотняной рубашкой вздувались крепкие, взрослые мышцы, и, возможно, ему понадобится новая одежда, чтобы прикрывать это новое, мощное тело.

— Как я рада тебя видеть! — закричала она, обнимая его. — Мы скучали по тебе!

Он смущенно улыбнулся и поежился.

— Сначала мне тут было не по себе, — признался он, — но потом я привык. Его голос стал глубже, адамово яблоко выдавалось вперед сильнее, а растительность над верхней губой больше не походила на пух. Изабель страшно гордилась им, и ей было невыносимо грустно. Когда Вилли с отцом обнялись, она снова увидела, как они были одновременно близки и далеки друг от друга, и снова осознала, что ее сыну предстоит повзрослеть еще сильнее.

Пока они ели, она деликатно затронула тему Пуату, и поняла, к своему сожалению, что Иоанн был прав. Вилли был готов к путешествию, он уже бил копытом, как молодой боевой конь. Она была вынуждена прикусить язык и ничего не сказать против этого путешествия, зная, что эти мысли родились в ее голове, от ее собственных тревог, а не ее сына. Гилберт был в восторге от того, что король мог читать книги ради удовольствия и что у него даже были специальные походные шахматы. Ричард с неотрывным вниманием и завистью слушал про большого белого норвежского ястреба Иоанна, Гиббона, и о том, что Вилли разрешалось брать его с собой в поле и выпускать, чтобы натаскать приносить добычу.

Вильгельм смотрел и слушал со скрещенными на груди руками и понимающей полуулыбкой.

— Только не забудь еще упомянуть, сколько тебе приходится выполнять поручений в день и сколько ты времени носишься на побегушках. И что ты никогда не ешь вместе со всеми, потому что должен в это время подавать еду, резать мясо, разливать вино и приносить миски с водой для мытья рук. Нужно спать, все время одновременно прислушиваясь: вдруг твоему хозяину вздумается позвать тебя среди ночи? И нужно будет явиться пред его очи полностью одетым и бодрым. Ну, и есть еще эта бесконечная полировка оружия и прочий уход за ним, и нужно всегда оставаться вежливым. Даже если кто-то нарывается на грубость.

Вилли пожал плечами.

— По крайней мере, скучать не приходится, — сказал он и виновато посмотрел на мать.

Изабель вздохнула и покачала головой.

— Зная твоих предков, другого и не стоило ожидать, — улыбнулась она. — Но, как мать, я предпочла бы, чтобы тебе было скучно, но ты не подвергался бы опасности.

— По крайней мере, здесь ему не угрожают скотницы, — хихикнул Ричард и получил добродушную оплеуху от отца.

— Ну, — спросил Вильгельм Изабель, когда Вилли вернулся к своим обязанностям, а они собирались отходить ко сну, — твои волнения поулеглись?

Изабель в ночной сорочке забралась в постель.

— Я была рада повидать его и убедиться, что он цел и невредим, — пробормотала она. Последнее было правдой, но она втайне подозревала, что Иоанн хочет увести его от них, хотя Вильгельму она об этом говорить не стала. Ей хватало мудрости понимать, что некоторые из ее суждений основывались на желании защитить своего ребенка и чрезмерном волнении о нем.

Вильгельм зевнул.

— Хорошо, — он взбил подушку, придавая ей удобную форму.

— Ты думаешь, Иоанн разрешит нам поехать в Ирландию?

— Получить его согласие будет так же легко, как со связанными за спиной руками катить в гору тележку с булыжниками, но в конце концов он разрешит… Я сегодня ссудил ему сто марок, и для своего стола он одолжил две бочки вина. Сейчас он довольно любезен.

— Ну, это оттого, что он считает, что победил нас. Ты, может, и не поедешь с ним в Пуату, зато с ним будет наш наследник, а это даже лучше, и он выжмет из этой ситуации все, что только сможет.

— Разумеется, — терпеливо произнес Вильгельм. — Не волнуйся: Вилли в надежных руках. Солсбери тоже едет. Он обещал присматривать за ним.

Изабель вздохнула.

— Знаю, — ответила она и попыталась прогнать из головы все мысли, мешавшие заснуть.

Лежа рядом с ней, Вильгельм постарался сделать то же самое, но с меньшим успехом. До него доносились снаружи голоса рыцарей, собравшихся возле костра рядом с их шатром. Разговоры, приглушенный смех. Скрип подросткового ломающегося голоса Ричарда, присоединившегося к ним. У Вильгельма возникло искушение выйти и утопить свои тревоги в вине, шутках и дружеской болтовне, но он знал, что его появление разрушит создавшуюся атмосферу и не даст ему возможности почувствовать то, в чем он так нуждался.

При виде Вилли, стремительно приближающегося к настоящей взрослой жизни, и от звука грубоватого голоса Ричарда он вдруг осознал, как много лет прошло. Когда он только женился на Изабель, казалось, что впереди огромные поля времени, которые можно засевать и собирать урожай, и вдруг оказалось, что незасеянным остался лишь маленький уголок, а сделать нужно так много! Он однажды молил Бога дать ему возможность увидеть, как вырастают его дети, и вот старший из них уже почти вырос. Вильгельм по-прежнему мог делать большую часто того, на что был способен в тридцать, носить кольчугу, не задыхаясь, скрещивать клинки с любым противником и побеждать. Возможно, его реакции немного притупились, но, поскольку в юности он был быстр, как молния, они и сейчас его не подводили. А опыт и известность довершали картину.

В Ирландии нужно было многое сделать. Он понимал, что слишком долго не уделял ей должного внимания. Был заложен фундамент, но ему нужно было отправиться туда самому, пока он еще мог, и посмотреть, какое здание получалось в результате. На какое-то время Нормандия была для них потеряна. Даже несмотря на то что он обезопасил эти земли, сохранив их за своими наследниками, было бы глупо ехать туда и рисковать нарваться на праведный гнев Иоанна, который мог отнять у них английские владения. В настоящее время наилучшим решением было оставить Лонгевиль под управлением слуги, пока Ричард не достигнет нужного возраста, чтобы перенять бразды правления.

Нормандия была страной его молодости, и она осталась в прошлом, не было смысла погружаться в ностальгию. Алиенора и Генрих, Ричард и молодой король покоились в могилах. Он беспокойно повернулся на другой бок. Изабель лежала к нему спиной, и все, что он мог видеть, это густую копну ее волос, ниспадающих на покрывало, и одетую шелком руку. Она была на двадцать лет моложе него. Королева Алиенора прожила в четыре раза дольше, но у него не было иллюзий, что он переживет Изабель. Он был обязан обезопасить земли, доставшиеся ей в приданое, он должен был сделать это, пока жив, чтобы она смогла жить спокойно, когда станет вдовой. И, поскольку Ленстер был самой богатой частью этого приданого, он должен был что-то предпринять в отношении него.

Изабель повернулась, шурша одеялом, и открыла глаза. При тусклом свете свечей их синева казалась черным ночным небом.

— Ты не спишь, — сказала она.

— И ты не спишь, — он обхватил ее рукой, и она придвинулась поближе к нему. Его объятье было успокаивающим и знакомым. Он ощущал, что между ними есть напряжение, и не собирался нарушать ее границ. Несмотря на только что проведенную им ревизию собственных возможностей и осознание, что все его силы при нем, сейчас было не время и не место для молотов и наковален.

Глава 19

Замок Фремлингем, Саффолк, январь 1207 года

Подвенечное платье Махельт было из дамасского шелка, расшитое серебряной нитью, кристаллами и жемчужинками. Оно очень шло к ее фигуре и медно-каштановым волосам. Серебряный пояс подчеркивал тонкую талию и мягкие изгибы юного тела.

Изабель с гордостью наблюдала, как Махельт танцует первый танец со своим новоиспеченным мужем. В двадцать три года Хью Биго возвышался над своей тринадцатилетней женой, как башня. Однако он не выказывал никакого неудовольствия по поводу их разницы в возрасте или росте; впрочем, у него у самого были младшие сестры, и он привык к обществу таких молоденьких девушек. Он обращался с Махельт как с королевой, а она от его внимания расцветала, словно роза. Изабель была до слез счастлива за них, но одновременно в ее сердце жила тревога.

Рядом с ней Вильгельм наблюдал за танцующими с ничего не выражающим лицом, хотя, когда Махельт встречалась с ним взглядом, улыбаясь, он отвечал ей улыбкой и ободряющим жестом. В честь их свадьбы он надел все свои графские регалии, что делал крайне редко, а его голову украшал венец с драгоценными камнями. Изабель знала, что ему тяжело видеть, как его дочь выходит замуж, да еще так скоро, возможно, это было даже тяжелее, чем отдать сына в заложники. Махельт была его старшей дочерью и всегда занимала в его сердце совершенно особое место. Она больше не прибежит к нему с приветствием, когда он будет возвращаться с войны, не покажет ему, что у нее новенького, не попросит вечером у камина научить ее какой-нибудь песне. Теперь все это принадлежало ее мужу и его семье.

— Нужно было сыграть свадьбу сейчас, — произнес он с сожалением. — Жаль, мы не можем взять ее с собой в Ирландию, но мы не знаем, как долго там пробудем. Возможно, для нее безопаснее оставаться здесь во Фремлингеме в качестве жены Биго.

Изабель смолчала о том, что сейчас он, наверное, чувствует то же, что она испытала, когда он отдал их сына Иоанну. Это было бы ударом ниже пояса, да и ситуация была другая. Вильгельм тоже переживал из-за сына, и она сама страшно будет скучать по Махельт. Но, по крайней мере, их дочь будет взрослеть в доме, где ее любят и где есть строгие моральные устои. Саффолк был достаточно далеко от дворца, и Махельт могла не появляться при дворе, если только ей самой этого не захочется, а Фремлингемский замок был новым, удобным и хорошо укрепленным. К тому же Ида была чудесной свекровью. Она была настоящей матерью, но не подавляла своей опекой и была счастлива разделить свои заботы и радости с женой старшего сына.

Изабель коснулась рукава Вильгельма. На нем был серебристый наряд, который переливался, когда к нему прикасались.

— Теперь у нее есть время, чтобы познакомиться со своей новой семьей, прежде чем она примет на себя все супружеские обязанности, — резонно заметила она.

Его веки дрогнули при словах «все супружеские обязанности».

Изабель крепко сжала его руку:

— Она унаследовала от тебя храбрость и решимость поступать правильно, а Хью добрый.

— Я был на свадьбе Иоанна и его королевы, — пробормотал Вильгельм. — Она была примерно того же возраста, что и Махельт, и так же развита. — По его лицу пробежала волна отвращения. — Я знаю, что Иоанн с ней сделал, и если бы я думал…

— Вот и хорошо, что ты не думал, — перебила его Изабель. Она снова устояла перед искушением упомянуть об их сыне, но Вильгельм должен был и сам видеть сходство ситуаций, если он не был совершенно слеп. — Это приличный дом, такой же, как наш, и они позаботятся о ней. Ида и Роджер защитят Махельт. Гуго — достойный юноша, ты и сам это говорил, и это было одной из причин, почему мы согласились на этот брак. И ты сейчас оскорбляешь его своими замечаниями… и самого себя оскорбляешь тем, что допускаешь такие сравнения.

Вильгельм поморщился.

— Ты права, и разумом я это понимаю, но даже так… — он покачал головой и, извинившись, удалился в личные покои.

К Изабель тут же подошла Ида Норфолкская в великолепном наряде из синей шерсти и в сапфировых украшениях.

— Граф Маршал хорошо себя чувствует? — обеспокоенно спросила она.

Изабель улыбнулась, чтобы успокоить хозяйку:

— Он переживает, что мы оставляем Махельт, а она еще очень молода. Думаю, я тоже за нее волнуюсь, хотя и понимаю, что лучшего дома для нее не найти.

Ида взяла Изабель за руку.

— Разумеется, вы волнуетесь. Вы ее мать, и она действительно еще слишком молода для брака. Но я буду заботиться о ней как о родной дочери. Мой сын поклялся, что и пальцем ее не тронет, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы разделить с ним брачное ложе. У Махельт будет столько времени, сколько ей понадобится.

— Я это знаю, мы и мечтать не могли о лучшем муже для нее, — сказала Изабель, проявляя вежливость, но при этом говоря искренне. Она была рада, что Вильгельм ушел в личные покои. Мужчин всегда обвиняют в грубости и неотесанности, но в некоторых ситуациях они становятся нежными как ягнята. Он, возможно, не вынес бы этого разговора о дочери.

— Иоанн действительно согласился отпустить вас в Ирландию? — поинтересовалась Ида, сменив тему, поскольку Вильгельм вернулся в зал.

Изабель покачала головой:

— Он все еще медлит с ответом, но в конце концов Вильгельм получит его согласие. Он не может отказывать нам вечно, а мы пока готовимся к путешествию.

Она снова взглянула на танцующих. Махельт, с раскрасневшимися щеками, блестящими глазами смотрела на Хью и смеялась. Для нее это будет легко, подумала Изабель. Она влюбилась в него, и, если он не будет дураком (а она знала, что не будет), она так же легко окажется в его постели, когда придет время.

Заметив отца, Махельт, извинившись, выпустила руку своего новоиспеченного мужа и, бросившись к Вильгельму с резвостью ребенка, которым до сих пор наполовину была, втянула его в кольцо танцующих. Он сначала танцевал рассеянно и неохотно, но потом Изабель заметила, что он улыбнулся Махельт и обнял ее.

Ида похлопала Изабель по плечу.

— Не присоединиться ли нам к ним? — спросила она. — Я обожаю танцевать, а уж танцевать на свадьбе сына с лучшей невестой, какую только можно было найти!

Изабель улыбнулась.

— Вы правы, — она начинала обожать Иду за ее доброту и деликатность. — Что может быть лучше?

Иоанн изучал свиток пергамента, который держал в руках. Свиток был в водяных разводах: он путешествовал через болота Уэльса, а в прошедшую неделю там было очень влажно, и, хотя сумка гонца, спрятанная под плащом, защищала его и чернила были по-прежнему хорошо видны, он был все-таки влажным и выглядел неопрятно.

— Вильгельм Маршал уже в четвертый раз обращается ко мне с просьбой дать согласие на его отъезд в Ирландию, — сообщил Иоанн своему другу и родственнику Питеру де Роше, епископу Винчестерскому. — Дать ему это разрешение?

Слова были написаны цветистым слогом писаря Вильгельма Майкла, Иоанн узнал его стиль. Подчеркнутая витиеватость фраз и избыточные приветствия были явно не в духе Маршала. Король ковырял болезненный заусенец на большом пальце.

— С тех пор как я вернулся из Пуату, он был при дворе лишь один раз и лишь для того, чтобы убедиться, что его мальчишка цел и невредим, и снова спросить об Ирландии.

Де Роше рассеянно поглаживал вышивку своей украшенной драгоценными камнями верхней ризы с широкими рукавами — так, как обычные люди гладят домашних питомцев. Облачение принадлежало Хьюберту Вальтеру и было почти бесценным.

— Он определенно готовится к отъезду, сир. Я слышал, он собирает в Стригиле и Пемброуке людей и провизию. Теперь, когда его старшая дочь в подходящем возрасте, он в январе выдал ее замуж за сына Биго. По-моему, все выглядит так, будто он обрубает или завязывает болтающиеся концы и готовится к тому, чтобы исчезнуть на какое-то время, иначе зачем выдавать девочку замуж так скоро?

Иоанн задумался. Маршал и Норфолк. При мысли о таком союзе ему сделалось не по себе.

— Я не стану скучать по нему, если этот самоуверенный старый болван сгинет там в болотах, — прорычал он, — но я не хочу, чтобы он со своей самоуверенностью торчал в Ирландии, где я не могу его контролировать. Предок его жены называл себя королем Ленстера, и я не потерплю, чтобы Вильгельм Маршал начал думать о себе в том же роде.

При этих словах де Роше снисходительно улыбнулся, как будто Иоанн сказал какую-то глупость:

— Трудно найти человека, который был бы склонен к таким мыслям меньше, чем Вильгельм Маршал.

— Я тоже так думал, пока он не встал на колени перед королем Франции и не принес ему присягу вассала, а потом отказался из-за этого плыть со мной в Пуату. Я доверяю людям только для того, чтобы они прикрывали мои тылы. Ранулфу Честерскому, Захеру де Куинси, Вильгельму де Брозу… а де Броз — союзник Маршала.

Повисла многозначительная пауза. Де Роше был слишком честолюбив и слишком беспокоился о собственном будущем, чтобы напоминать о том, почему именно де Броз впал в немилость, а Иоанн не стал бы говорить об этом, потому что не хотел, чтобы прошлое разлагающимся вздувшимся трупом всплыло на поверхность и разрушило его будущее.

Напряжение разрядилось с приходом молодой королевы. Изабель вошла в покои мужа в сопровождении двух своих женщин, ее походка была легкой и грациозной. Ее правая ладонь покоилась на слегка выпирающем животе. Задержка составляла всего пять недель, но она старалась убедиться в том, что все окружающие знают о ее предполагаемом положении, а особенно Иоанн.

Король взглянул на нее. Он уже начал думать, не сыграл ли с ним Господь злую шутку, позволив плодить незаконнорожденных детей с другими женщинами, оставляя собственную жену бездетной. Однако оказалось, что семя в конце концов пустило корни. Пока она еще не начала нукать без остановки и выглядела светящейся, как Мадонна, увешанная драгоценностями. Он выпил за ее здоровье.

— Пусть королева решит, — произнес он с игривой улыбкой, — дать мне разрешение графу Пемброукскому уехать в Ирландию или оставить его при дворе, где он будет у меня на виду?

Изабель равнодушно пожала плечами:

— А есть какая-то разница, уедет он или останется?

— Это я и пытаюсь понять.

Она медленно подошла к сундуку, на котором стояла бутыль, и жестом велела слуге налить себе вина. Она начала понимать механизмы власти и то, насколько прочнее становилось ее положение вместе с растущим животом.

— Мне нравится графиня, — сказала она. — Она бывает мила со мной, когда приезжает сюда, и умеет выбирать одежду и предметы обстановки.

Иоанн фыркнул:

— Не уверен, что могу с тобой согласиться. Я считаю леди Маршал отменной стервой, да еще с диким ирландским темпераментом впридачу.

— Тогда, может, ей в Ирландии самое место? — Изабель лениво махнула рукой, давая понять, что вся эта шумиха совершенно ни к чему. — Пусть уезжает туда со своим мужем. У тебя же есть их сын, верно? И если они перестанут мозолить тебе глаза, они перестанут тебя так раздражать?

— Вот это вряд ли, — пробормотал он горько, но выражение его лица смягчилось. — Пусть будет так. При необходимости я могу вызвать его к себе, и, ты права, у меня его сын.

Подойдя к ней, он обнял ее за талию и положил другую руку ей на живот.

— А у тебя мой.

Де Роше благоразумно удалился.

Десять дней спустя Вилли играл в Мальборо в кости у королевских покоев с одним из рыцарей Иоанна, Томасом Сэнфордом, и Робертом Флемингом, молодым гонцом. Король рано отправился спать, и поэтому у Вилли, несмотря на то что он был на службе, выдалась свободная минутка.

— Мой отец здесь вырос, — рассказывал он, погромыхивая костями в чаше из рога. — Маршалы были коннетаблями этого дворца.

Сэнфорд хмыкнул.

— Однако сейчас они здесь не хозяева, — произнес он с полуулыбкой, чтобы показать, что не собирался обидеть приятеля. Он был флегматичным, светловолосым парнем. Его младший брат жил у Маршалов.

Вилли пожал плечами и бросил кости.

— Его потерял мой дядя Иоанн, потому что поднял мятеж против короля Ричарда, и нашей семье его так никогда и не вернули.

— Мне кажется, ты против этого не возражаешь, — Флеминг оперся локтями о стол. — Твоей семье сполна возместили эту утрату, разве не так? Ты уверен, что это не утяжеленные кости? Ты третий раз подряд выбрасываешь по две шестерки.

Вилли залился краской.

— Я не жульничаю. Ты бросал те же, — он передвинул свою фишку на доске. — Мне кажется, моему отцу все равно хотелось бы, чтобы нам вернули Мальборо. Он рассказывал, что они с братьями спали в этих покоях, когда были детьми.

Флеминг похотливо хихикнул:

— Ты хочешь сказать, что королева сейчас спит в постели твоего отца? Да это скандал!

— Не обращай на него внимания, Вилли, — миролюбиво отозвался Сэнфорд. — Он пьян и вообще никогда не может вовремя остановиться.

— Я умею молчать, если надо, — ответил Роберт, — и вас обоих могу перепить.

Вилли не принял вызова, прозвучавшего в голосе молодого гонца, и передал ему кости.

— Вот они, твои кости, ты, пьянчуга и хвастун, — весело сообщил Сэнфорд.

Флеминг изобразил на лице насмешливую гримасу. Он потряс чашку и бросил кости. Одна отскочила от стола и исчезла в пыли на полу.

— Вот черт! — опустившись на колени, он принялся ползать по полу и шарить руками в поисках кости, в темноте, озаренной лишь светом свечей.

— Ты ее никогда не найдешь, — сказал Вилли и взглянул на двух рыцарей и гонца, которые вошли в комнату, отодвинув портьеру, закрывавшую вход. Рыцари несли тяжелый сундук, а гонец был в запачканной одежде, с растрепанными ветром волосами и как-то решительно трезв. Вилли рассматривал очертания большой походной сумки, проступающие из-под дорожного плаща мужчины, и тяжелый меч, пристегнутый к его бедру. То, что он появился так поздно вечером, никого не удивило. Гонцы часто приезжали в самый неожиданный момент, такая уж у них была служба, и он привык к этому еще в доме своего отца. Однако многие из тех, кто приезжал к Иоанну и уезжал от него, делали это втайне. Приказания часто отдавались вслух, но засекреченно, а то и вовсе тайными сигналами и рукопожатиями.

— Это что? — спросил Томас Сэнфорд, поднимаясь на ноги.

— Новости из Ирландии, — ответил гонец. Вилли навострил уши. Он знал, что отец собирается туда уехать, и ему было интересно, какие новости передали Иоанну ирландские лорды. Тамошний юстициарий короля, Мейлир Фицгенри, был врагом Маршалов. Сам сундук тоже вызывал интерес. Вилли сомневался, что в нем книги.

Томас подошел к двери и три раза постучал, одновременно прося разрешения войти и сообщая о своих намерениях. Флеминг, покачнувшись, тоже встал на ноги, потерянную кость он так и не нашел, Томас обратился к нему через плечо.

— Лучше давай трезвей скорее, — предупредил он, — тебе сегодня, может быть, придется скакать куда-нибудь, если нужно будет отвезти ответное послание.

Король отозвался, и Томас пропустил рыцарей и гонца внутрь. Вилли схватил с трехногого столика бутыль и кубки и проскользнул в закрывающуюся дверь. Томас бросил на него быстрый взгляд, давая понять, что ему известны его намерения, но выгонять не стал.

Иоанн сидел перед камином в свободной рубашке и читал роман Вейса.

Гонец встал на колени и передал пакет с письмами. Иоанн взял его, осмотрел болтающиеся печати и открыл первое. Вилли стоял у двери, беззвучно дыша и стараясь выглядеть как можно менее подозрительно, на случай если его заметят и захотят отослать.

Потирая подбородок, Иоанн быстро читал и хмурился. Он взглянул на гонца и рыцарей.

— Деньги? — спросил он.

Один из них достал ключ, отпер замки и откинул крышку сундука, чтобы продемонстрировать Иоанну бесчисленные кожаные кошельки с деньгами. Король взял один из них, подбросил на ладони, отчего монеты громко зазвенели, а затем уронил обратно в сундук. Он вернулся к письму, затем поднял голову и уставился прямо на Вилли, дав ему таким образом понять, что он находился в комнате, потому что Иоанн этого хотел, а не потому что остался незамеченным.

— Твой отец, — Иоанн скривил верхнюю губу. — Твой обожествляемый выскочка отец, этот всеобщий образец для подражания… и твоя высокомерная стерва мать тоже…

У Вилли все внутри перевернулось.

— Ну, — мягко произнес Иоанн, — любого, даже самого великого человека можно поставить на колени, а при желании даже втоптать в грязь… и их гордых высокомерных жен тоже.

Вилли сглотнул:

— Я не понимаю, сир.

— Ты нет, но я заставлю твоего отца это понять, поставив его на колени. Скажи мне, мальчик, почему он так отчаянно хочет отправиться в Ирландию?

У Вилли вспотели ладони.

— Тамошние владения — это приданое моей матери, и этим землям необходимо уделять внимание, сир.

— Неужели? — Иоанн бросил письмо на стол. — А почему он не может оставаться в Англии и позволить своим подданным распоряжаться там, а?

Вилли молча покачал головой.

— Маршал собирается бросить вызов моему юстициарию, а следовательно, и моей власти, при первой же возможности захватив правление в свои руки, я знаю его. Лорд Фицгенри пишет, что он прекрасно об этом осведомлен.

Взглянув на сундук с серебром, Вилли начал кое-что понимать. Ему было всего десять лет, когда они впервые приехали в Ирландию, но он помнил, как разозлился Мейлир Фицгенри, потому что ему их приезд показался вторжением на его территорию. Со временем его отношение явно не изменилось, и Вилли знал, что отец хочет поехать в Ирландию, чтобы расставить все по своим местам. В таком случае неудивительно, что Мейлир написал обо всем Иоанну и прислал сундук серебра, чтобы упрочить свою позицию в этом споре.

Ему стало не по себе, потому что Иоанн смотрел на него с видом волка, собирающегося напасть на овечье стадо.

— Ты хороший парень и хорошо справляешься со своими обязанностями, — произнес король. — Твой отец достаточно охотно отправил тебя сюда, но я должен потребовать от него большего.

Какое-то мгновение он рассматривал сундук с серебром, а потом поднял голову:

— Я слишком дешево продал свою благосклонность. Думаю, пришло время поднять цену.

Весеннее солнце заливало стены Тинтернского аббатства бледно-желтым золотом и затапливало неф теплыми, ласкающими лучами. Изабель стояла на коленях у могилы матери и молилась. Надгробие, вырезанное из пурбекского мрамора и расписанное насыщенными цветами, было закончено через год после смерти Аойфы. Возможно, в коротком носе и сжатых губах статуи было что-то от умершей, но, впрочем, это могла быть игра света, или просто желаемое выдавалось за действительное. Изабель подумала, что ее мать была бы довольна элегантностью платья, которое придумал для нее камнерез. Тщеславие всегда было ее отличительной чертой.

— Махельт сегодня здесь нет, — сообщила Изабель надгробию, обнимая руками сложенные в молитве руки статуи. — Во время праздника в честь святой Агнессы она вышла замуж за Хью Биго, наследника Роджера Норфолка. Я думаю, он бы тебе понравился, хотя он и нормандец, — она робко улыбнулась: — Она теперь тоже Биго, и мне будет страшно ее не хватать, но я знаю, что там о ней будут заботиться как о родной. Вильгельм не хотел ее отпускать. Она всегда была его любимицей. Она слишком на него похожа.

Холодный камень нагрелся от ее прикосновения, и, хотя безмятежное лицо Аойфы было обращено к небесам, у Изабель было чувство, что мать ее слушает.

Она высказала вслух свою обеспокоенность тем, что Вилли не отпускают из дворца, и промолчала о своих разногласиях с Вильгельмом. Было большим облегчением говорить о своих тревогах и знать, что она не поступает опрометчиво. Наконец, глубоко вздохнув, она поведала надгробию остальные новости, что приберегала напоследок.

— Мы возвращаемся в Ирландию, — сказала она, — как только погода установится. Вильгельм получил разрешение короля. Он говорит, что нужно сделать так, чтобы мое приданое могло обеспечивать меня на случай, если он… если я его переживу. Ты была графиней Иберийской. Теперь и я ею стану. Клянусь, что сделаю все, что смогу, как и мои дети после меня.

Она вдруг расплакалась, но это были исцеляющие слезы, слезы светлой грусти.

Впервые за последние месяцы почувствовав себя спокойней, Изабель перекрестилась и вышла из аббатства на весеннее солнце, в мир, наряжающийся в нежно-зеленый цвет. Белла, Сайбайра и малышка Ева ползали по траве, собирали первые маргаритки, обнявшись, с мокрыми от росы подолами платьев. Вильгельм, ожидая ее, со скрещенными на груди руками разговаривал с аббатом Юдо. Сыновья стояли рядом с ним. Он взглянул на нее, когда она подошла к нему, и, как всегда, у Изабель дрогнуло сердце. Даже сейчас, когда между ними появились пропасти там, где никогда раньше и трещины не было, от его взгляда у нее перехватывало дыхание. Она подошла, чтобы поговорить с аббатом Юдо и обменяться с ним любезностями. Она видела, что у ворот стояло блюдо с пожертвованиями, раздававшимися за упокой души ее матери, и передала аббату еще денег на будущее и два сундука с плащами и обувью для калек и нуждающихся. Вильгельм стоял рядом с ней, пока она отдавала распоряжения, следовал за ней, но не вмешивался, потому что Тинтерн был ее местом, аббатство было основано ее прапрадедушкой.

Когда они были готовы ехать обратно, Вильгельм взял из рук ее конюха поводья и сам подсадил жену в седло, его рука задержалась ненадолго на ее щиколотке.

— Ирландия, — пробормотал он. — Никогда не думал, что скажу это, но я буду счастлив увидеть ее берега. Мне нужно… — он посмотрел на нее и сделал успокаивающий жест: — Мне нужно время, которого, похоже, всегда не хватает.

— Время, проведенное вдали от короля Иоанна, вдвое прекраснее любого другого времени, — произнесла она и получила в ответ напряженную улыбку.

— Я собирался сказать то же самое о времени, проведенном с моей женой, — изящно вывернулся он и, перед тем как сесть на своего жеребца, погладил ее лодыжку большим пальцем. Изабель смотрела на него и чувствовала, что у нее подергиваются веки. Потом она усиленно заморгала, покачала головой и на прощание нежно улыбнулась аббату Юдо.

В Стригиле знамена Маршалов и Клеров развевались на оборонительных сооружениях, украшая свежевымытые стены. К амбразурам были прикреплены щиты с гербами родственников и союзников: алый крест на золотом фоне — Биго, голубой с серебром — Солсбери, серебряные раковины гребешков на красном — Дэрли. Это зрелище радовало глаз и согревало сердце. Внутренняя часть башни была битком набита солдатами и слугами, продовольствием и амуницией, готовыми к переезду в Ирландию. Внутренний двор был заполнен телегами с багажом и вьючными лошадьми, подготовленными к завтрашнему отплытию. Отсюда их перебросят в Пемброук, а затем в Ирландию. Сегодняшний день был предназначен для пиров и прощаний.

Рыцари Вильгельма в качестве сюрприза организовали небольшой турнир. Деревянный балкон украсили ветками вечнозеленых деревьев и знаменами и принесли туда скамьи, убранные подушками, чтобы Вильгельм и Изабель могли сидя наблюдать за соревнованиями. Молодой рыцарь, победивший соперников, краснея, приблизился к Изабель, чтобы она поздравила его, и та наградила его светящейся улыбкой и поцелуем в щеку.

— Хорошо, что я не ревнив, — пробормотал Вильгельм.

— А зря, — подкусила его Изабель, — он очень симпатичный, — она прикоснулась к своим губам. — И вполне зрелый для своих лет, судя по выпуклости его штанов.

— Никогда не суди о мужчине по выпуклости его штанов, — игриво отозвался Вильгельм, — там может быть подложено все, что угодно.

— Ну, надеюсь, этот не оплошает, — ответила Изабель, посадив Еву себе на колени. Белла с Сайбайрой тоже поздравляли победителей, краснея и беспрестанно хихикая.

— Это не залог того, что в будущем вы обручитесь! — предостерег Вильгельм молодого Томаса д’Эвро, сына Стефана, когда Белла обвязывала шарфом его рукав; от сосредоточенности она даже высунула маленький розовый язычок.

— Стыдитесь, — рассмеялся д’Эвро, — мы тогда просто сбежим.

Вильгельм фыркнул:

— В таком случае тебе лучше пойти поупражняться с мечом.

Д’Эвро поклонился.

— Милорд, — попрощался он, поцеловал руку Беллы и ушел.

Расслабившись впервые за долгое-долгое время, Вильгельм наслаждался бездельем и смотрел, как мужчины демонстрируют свое мастерство.

— И я когда-то был таким же, — произнес он с ностальгией, — пытался показать все, на что я способен, перед королевой Алиенорой или с гордостью носил платок, подаренный мне молодой королевой Маргаритой.

Он наблюдал за Ричардом, сражающимся с одним из их оруженосцев, и с гордостью отметил быструю реакцию и точность движений своего сына. Паренек казался мягким, как щеночек, но вовсе таковым не был.

— Это было так давно, — произнес Вильгельм и внезапно почувствовал тоску по тем временам.

Изабель положила руку ему на рукав:

— Не так уж и давно, милорд. Если бы они устроили это представление не ради тебя, ты бы и сейчас был среди них.

От улыбки в уголках глаз Вильгельма залегли морщинки:

— А ты бы позволила мне к ним присоединиться?

Она как раз подыскивала тактичный ответ, когда на галерее появился Осберт, один из казначеев. Казалось, он весь — одно напряжение, и при взгляде на него веселость пропала с лица Вильгельма.

— Что? — спросил он.

Осберт потер ладони.

— Милорд, миледи, прибыл сэр Томас Сэнфорд с поручением от короля.

У Изабель все внутри оборвалось. С бесстрастным выражением лица Вильгельм поблагодарил Осберта и тихо велел позвать Сэнфорда.

— Пресвятая Богородица, — пробормотала Изабель, когда Осберт ушел. — Неужели он не может оставить нас в покое? Какую подлость он на этот раз замыслил? Если он что-то сделал с Вилли…

Вильгельм схватил ее за руку, чтобы успокоить:

— Я не знаю, чего он хочет. Но смысла гадать тоже нет. Что бы ни случилось, ты не должна никак на это реагировать, Иоанн получает наслаждение, когда ему удается ранить кого-то особенно глубоко. Томас Сэнфорд — достойный человек, и его брат у нас служит. Но все равно он должен будет передать королю наш ответ слово в слово, так что осторожнее.

Изабель кивнула и собралась. Быстро, но без суеты она созвала своих женщин и велела им отвести детей в другое место, откуда будет удобно наблюдать за соревнованиями. Спустя мгновение на галерее появился Томас Сэнфорд в сопровождении Осберта.

— Добро пожаловать, Томас, — приветствовал его Вильгельм, когда рыцарь поклонился ему и Изабель. Он указал ему место на скамье.

— Милорд!

— Рад тебя видеть, но боюсь, ты проделал такой долгий путь не для того, чтобы попрощаться с братом или присоединиться к нам в нашем путешествии?

Сэнфорд отрицательно покачал головой:

— Милорд, я всем сердцем жалею, что это не так. Я не стану врать, что я принес добрые вести.

Вильгельм смотрел, как двое рыцарей сражались, нападая друг на друга и отступая, делая выпады мечами и прикрываясь щитами. Он следил за тем, как движутся их ноги. Весь фокус был в скорости и удержании равновесия — танец смерти.

— А я и не ожидал, что ты расскажешь что-то хорошее, Томас, — произнес он, не сводя глаз с рыцарей. — Вряд ли король стал бы посылать ко мне гонца, чтобы тот проделал такой путь только затем, чтобы пожелать мне попутного ветра. Говори же. Ты меня хорошо знаешь. Даже если новости хуже некуда, я не стану отыгрываться на тебе.

Сэнфорд совсем не выглядел успокоенным, скорее, его волнение усилилось.

— Милорд, король хочет, чтобы вы передали ему своего сына, Ричарда, в качестве подтверждения своих добрых намерений относительно Ирландии. Если вы этого не сделаете, он отзовет свое разрешение на вашу поездку туда.

— Понятно, — сказал Вильгельм без какого-либо выражения.

Вся краска схлынула с лица Изабель.

— Нет! — ее голос звенел от страсти, она ударила рукой по перилам галереи. — Я скорее сгорю в аду, чем отдам Иоанну и Ричарда тоже.

Вильгельм бросил в ее сторону предостерегающий взгляд.

— Мне жаль, миледи, — деревянным голосом сказал Томас. — Король настаивает на том, что это его условие для вашего отплытия в Ирландию.

Изабель застонала, зажала рот рукой и, извинившись, покинула галерею.

— Зачем ему понадобилось настаивать на этом, если я поклялся ему в верности? — спросил Вильгельм, не давая своему голосу дрожать. Лишь единожды взглянув в сторону удалявшейся жены, он притворился, что забыл, как она себя вела перед уходом.

Томас неловко пожал плечами:

— Потому что он передумал, милорд. Он не хочет, чтобы вы ехали. Если быть откровенным, Мейлир Фицгенри написал ему письмо, в котором говорится о том, что, если он позволит вам распоряжаться в Ирландии, он никогда не сможет восстановить там свою власть. В качестве доказательства своей собственной искренности он послал ему вместе с письмом сундук серебра.

Вильгельм вскинул бровь.

— Мне жаль, — повторил несчастный Томас. — Я рассказываю вам все это как друг, и потому что вы хозяин моего брата.

— Я по-настоящему благодарен тебе за твою дружбу, — Вильгельм задумчиво тер подбородок. — Мейлир Фицгенри считает Ленстер своим куском пирога и не хочет делиться им с какими-то англичанами. Я от своего племянника знаю, что он захватил Уи Ченнеслейг и строит другие козни на моей земле. — Он посмотрел на Томаса: — Если тебе в бок попала заноза, ты оставишь ее нагнаиваться или вытащишь?

— Вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос, милорд?

Вильгельм покачал головой:

— Нет, не хочу. Ступай, помойся и поешь, поговори со своим братом, если хочешь. Сегодня можешь переночевать в зале. Я хочу обсудить это со своими советниками… и с женой.

— Разумеется, милорд.

Он проводил взглядом Томаса Сэнфорда, потом закрыл глаза ладонью и шепотом выругался.

Изабель сидела в их личных покоях с несколькими старшими рыцарями, отозванными с турнира. На Жане Дэрли все еще была надета кольчуга. На колене у него было пятно от травы, а на щеке грязный след. Джордан де Саквиль и Стефан д’Эвро сняли свои доспехи, но были при мечах. Ральф Музар промакивал свежий порез на щеке. Она рассказала им новости, и после возмущенных и испуганных восклицаний они погрузились в молчаливое ожидание.

Вильгельм вошел в покои, тихо закрыл за собой дверь и сел на свой стул, тот, на котором он отдыхал после долгого дня, ожидая, пока заботы отступят от него. Но сейчас ему предстояло принять трудное решение и возложить на себя бремя ответственности за него.

— Я рассказала им новости, — произнесла Изабель голосом, в котором слышались недавние слезы, голосом, готовым в любой миг сорваться. — Этот сукин сын намерен уничтожить нас.

Вильгельм рассеянно потер место на бедре, где иногда ему чудилась боль от старой раны.

— Да, настроение его определенно переменчиво, — отозвался он.

— Откуда эта внезапная вспышка подозрительности? — поинтересовался Жан Дэрли. — Вы ничего не сделали, чтобы ее спровоцировать.

— Само то, что я еду в Ирландию, уже достаточно провоцирующе, — ответил Вильгельм. — Мейлир Фицгенри предупредил Иоанна, что его авторитет ослабеет, если мне удастся утвердить свою власть в Ленстере, и послал королю крупную взятку серебром, чтобы он держал меня подальше оттуда. Теперь Иоанн говорит, что, если я хочу туда поехать, я должен отправить к нему Ричарда.

Подвижный рот Жана скривился от отвращения:

— Вы не должны этого делать, милорд. Одного сына более чем достаточно. Это все равно, что бинтовать палец, который не ранен.

Изабель не могла больше сдерживаться и вскочила на ноги.

— Мое слово: давайте загрузим повозки и лошадей и поедем своей дорогой. Мы через неделю будем в Ирландии в безопасности, все, включая Ричарда.

Де Саквиль и Музар уставились в землю, а затем украдкой посмотрели на Вильгельма. Жан открыл рот, чтобы согласиться с ней, но ничего не сказал. Он почти всегда принимал ее сторону, но он так же почти всегда был осмотрительнее, чем она.

Вильгельм покачал головой.

— Как ты думаешь, далеко ли мы уедем, если выберем открытое противостояние? Иоанн был правителем Ирландии задолго до того, как он начал править хоть чем-то еще. Если мы будем махать своими знаменами у него перед носом, он не просто свою армию приведет в Дублин. Он хочет, чтоб мы отправили туда своих управляющих и те бы справлялись, как умеют, но для нас это плохо. Если лорд Мейлир будет продолжать в том же духе, у тебя скоро не останется земель, данных тебе в приданое. Земли необходимо обезопасить, особенно новый порт и аббатства, — он скрестил руки. — Иоанн требует к себе Ричарда. Пусть. Мое слово: нужно отправить его к нему, подчинившись приказу короля, а затем уехать.

— Нет! — Изабель заскрежетала зубами. — Я не сделаю этого. Сохрани меня Бог, Вильгельм, я не сделаю этого!

Он опустил руки:

— У тебя нет выбора, если только ты не хочешь остаться здесь, позволить Мейлиру Фицгенри проглотить Ленстер целиком и бросить земли, которые твои отец и мать оставили на твое попечение.

— Я не отдам ему ни Ричарда, ни Ленстер, — голос Изабель дрожал от переполнявших ее чувств. — Они мои. Оба мои. Я скорее дойду отсюда до Иерусалима по лезвиям ножей, чем отдам кого-либо из них адскому отродью, вроде Иоанна!

— В тебе говорят чувства, а от этого никому пользы нет, — нетерпеливо сказал Вильгельм. — Эту ситуацию необходимо обдумать. Если мы останемся здесь с Ричардом, король достигнет своей цели. Если мы уедем в Ирландию и возьмем Ричарда с собой, это даст Иоанну возможность превратить нас в преследуемых за то, что мы его ослушались. Я не дам ему возможности почувствовать удовлетворение. Ричард должен отправиться во дворец.

— Нет! — ошеломленная Изабель впилась в него взглядом.

— А ответ должен быть «да», — мрачно сказал он, — ради нашего общего блага.

— Он наш сын! Как ты можешь сидеть здесь и рассуждать об этом, как о том, стоит ли отдавать овцу на заклание или нет?! — закричала Изабель, не веря своим ушам.

Люди Вильгельма смотрели в пол, на потолочные балки — куда угодно, только не на них с Изабель. Их переживания были слишком болезненными и слишком личными, для того чтобы обсуждать их в комнате заседаний.

Он сжал свою переносицу большим и указательным пальцами:

— Мощи Господни, Изабель, неужели ты думаешь, что мне это легко? У меня сердце разрывается от того, что я должен принять это решение, но оно единственно правильное.

— Нет, не единственное, и ты это знаешь! — Изабель угрожающе махнула рукой перед его лицом. — Ты граф Пемброукский! Ради Бога, используй этот титул, если он хоть что-нибудь да значит!

Он провел руками по лицу, будто натянув маску.

— И кто дал мне этот титул? — спросил он, и его взгляд был пустым. — Можешь сделать вид, что ты храбрая, перед нашим сыном, или оставайся здесь, но Ричард едет с Томасом Сэнфордом, и ты не станешь перед этим его отъездом стенать и рыдать.

— Так помоги мне, — произнесла Изабель, дрожа от ярости. — Если с ним хоть что-нибудь случится, я буду считать тебя виновным в этом… и тогда тебе ад покажется ледяной пустыней по сравнению с огнем моего гнева!

Она вылетела из комнаты с высоко поднятой головой, в ее глазах блестели сдерживаемые слезы.

Повисла неловкая пауза.

Жан прочистил горло.

— Графиня все поймет, — произнес он с преувеличенной сердечностью.

— Посмотрим, — устало отозвался Вильгельм. — Она права. Это действительно моя ответственность, и я готов взять ее на себя. Но это самое тяжкое бремя, какое мне когда-либо доводилось нести.

Вильгельм пристально вглядывался в лицо Ричарда, пытаясь понять его реакцию. Они находились в спальне мальчиков, и он только что рассказал ему, что завтра ему нужно будет отправиться с Томасом Сэнфордом во дворец, чтобы присоединиться к старшему брату.

— Это же отличная возможность отточить твое мастерство, верно? — Вильгельм прекрасно сознавал, что фальшь в его голосе от Ричарда не укрылась и тот прекрасно понимает, что все совсем не в порядке.

— Ты хочешь сказать, что я в Ирландию не поеду? — Ричард поднял на него большие серые глаза.

Вильгельм поднял меч, с которым Ричард до этого так ловко упражнялся. Он подавал такие надежды! И все теперь зависело от прихоти короля, который уже проявил себя как человек, способный на чудовищно несправедливые суждения о людях и звериную жестокость.

— Твой предок, отец твоей матери, в честь которого ты назван, отправился в Ирландию и сколотил себе состояние из ничего, — сказал Вильгельм. — Он был хорошим солдатом и человеком чести, настоящим смельчаком, который никогда не боялся смотреть врагу в глаза. Я его встречал несколько раз, когда был молодым рыцарем, он даже приглашал меня поехать с ним в Ирландию, но я к тому времени уже служил старшему сыну короля Генриха, иначе непременно принял бы его приглашение. И кто знает, куда бы меня оттуда завела судьба?

— Ты бы узнал, какой была мама, когда была маленькой, — сказал Ричард.

Это замечание вызвало у Вильгельма удивленную улыбку.

— Да, — мирно согласился он и опустил меч, — и мне сейчас нужно, чтобы ты был как твой предок.

Ричард кивнул.

— Я стану заложником, — он произнес это как нечто само собой разумеющееся, и сердце Вильгельма дрогнуло, а голова внезапно разболелась.

— Ты можешь так считать, если хочешь, а можешь думать об этом как о возможности научиться чему-то при дворе и снова увидеться с братом. Когда ты повзрослеешь, твоя жизнь будет связана с Нормандией, с Лонгевилем и Орбеком, Бог даст, вдали от короля Иоанна, но тебе все равно необходимо знать, как ведут себя при дворе. Я знаю, что тебя это пугает, но мне нужно, чтобы ты сейчас проявил мудрость, несвойственную твоему возрасту.

Ричард нахмурился и взъерошил свои медные волосы.

— Это я могу, — ответил он. — Я… я хочу поехать.

Его голос дрожал от волнения и ожидания чего-то нового.

Вильгельм задумчиво разглядывал его.

— С тех пор как Вилли и твоя сестра уехали, ты был чем-то вроде рыбы, выброшенной на берег, — произнес он. — Вальтер и Гилберт для тебя не подходящая компания, верно?

Ричард молча кивнул.

Вильгельм подозревал, что Ричард к тому же немного завидовал старшему брату, который отправился в свободное плавание или вроде того, а его оставил дома. Теперь, плохо это или хорошо, у него появилась возможность присоединиться к Вилли.

Изабель стояла рядом с Вильгельмом и смотрела вслед Томасу Сэнфорду, увозящему их второго сына. Ее улыбка и поза были настолько напряженными и застывшими, как будто она собиралась окаменеть и превратиться в собственное надгробие. А под этой застывшей оболочкой ее будто разорвало на тысячу осколков. Король намеревался разрушить их семью за то, что они осмелились защищать принадлежавшее им, и, возможно, еще из зависти: им удалось сохранить свои земли, а он потерял большую часть того, что досталось ему от предков, землю, что находилась за Узким морем.

Она всегда знала, что Вильгельма может зажать в себе чувства и действовать с холодной головой. Никто не мог бы достичь тех высот, что достиг он, не имея этих качеств, но до сих пор, несмотря на восемнадцать лет замужества, она не сознавала, насколько это качество в нем развито, потому что дома, в семье, он никогда не проявлял его в полную силу.

— Теперь оба наших сына отправились жить с волками, — безутешно произнесла она. Она любила всех своих детей, но двое старших были для нее особенными. Они родились во время ее первой влюбленности в их отца, когда она его просто обожала, когда она наслаждалась радостью свободы и училась пользоваться властью после многих лет, проведенных взаперти в Тауэре в качестве заложницы короля.

— Они вернутся, — отозвался он, его взгляд был прикован к спине Ричарда.

— Да, но они изменятся, и кто знает, к лучшему ли? Их заберет Иоанн и сделает из них, что захочет. Они должны бы быть здесь с нами, или о них должны заботиться люди, которым мы можем доверять. Когда нас не станет, они будут нашими наследниками в Стригиле, Нормандии и Ленстере. То, что происходит с ними сейчас, определит то, какими они станут людьми. А ты этого не понимаешь.

Лицо Вильгельма напряглось.

— Я все понимаю, — тихо ответил он. — Я знаю, что мы потеряли и что нам еще предстоит потерять, из-за того что мы отдали своих сыновей. Неужели ты так мало доверяешь тому, как мы их воспитывали до сих пор? Неужели ты такого низкого мнения и о них, и о нас?

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она, прежде чем ее горло сжалось от муки, — не о нас, а об Иоанне я такого мнения, и именно это заставляет меня страдать.

Иоанн поднял голову от освещенной светом свечей книги «История правления Британией», указательным пальцем он заложил титульный лист, на котором был изображен король с короной на голове.

— Ну? — требовательно обратился он к Томасу Сэнфорду, жестом веля тому подняться с колен.

Сэнфорд встал и нервно пробежал пальцами по краю дорожной шляпы, зажатой в руках. Он быстро скакал, чтобы попасть в Винчестер вовремя, он устал и хотел есть, но не это волновало его, когда он докладывал королю. Было сильно затемно, ужин уже окончился, но Сэнфорд готов был довольствоваться объедками с кухни.

— Сир, граф Пемброукский прислал к вам своего сына Ричарда, как вы приказали.

— Господи, в самом деле? — Иоанн убрал палец с картинки и захлопнул книгу. Его взгляд был острым, как янтарное стекло.

— Он… он сказал, что, поскольку вы дали ему свое согласие пересечь море, он все равно сделал бы это, в добром ли он здравии или в болезни, дела в Ленстере требуют его присутствия, и, чтобы подтвердить свои добрые намерения, он посылает к вам своего сына.

— А ты дал ему понять, что я не хочу, чтобы он туда ехал? — король тихо порыкивал.

Сэнфорд прочистил горло.

— Да, сир, но он был непоколебим. Он сказал, ему жаль, что вы ему не доверяете, но он с радостью доверит вам благополучие своих наследников, — он стал быстрее вертеть в руках шляпу. — Когда я выехал из замка с мальчиком, чтоб направиться к вам, его слуги и конюхи грузили телеги и вьючных лошадей для путешествия в Пемброук.

— А, так он мне доверяет да? — все больше раздражаясь, спросил Иоанн. — А что сказала графиня? Что сказала добродетельная леди Изабель?

Он не мог бы вложить в свой тон большего презрения, даже если бы говорил об уличной проститутке, и Сэнфорд инстинктивно подался назад.

— Графиня согласилась подчиниться воле мужа. Сперва она, как любая мать, не хотела отпускать мальчика, но в конце концов поступила так, как велел ей долг.

Иоанн вскочил на ноги, сделал три шага в направлении камина, а затем развернулся и шагнул назад.

— Господи, Христос на кресте, этот всеми обожествляемый Вильгельм, сын шлюхи и вора, Маршал! Всю жизнь я должен был терпеть и молча глотать то, что все мне рассказывали: он настоящий образец для подражания, он великий и достославный рыцарь! Моя мать считала, что его дерьмо источает солнечный свет, и Ричард разделял те же иллюзии. Но только не я, потому что я в состоянии видеть, что дерьмо — это лишь дерьмо, и ничего больше, — изо рта Иоанна летела слюна.

Томас ничего не ответил. Он думал о том, что, будь он на месте Иоанна, он бы тоже был раздражен. Вильгельм Маршал, для того чтобы сохранить свои земли в Нормандии, исчерпал весь запас привилегий и уважения, какие дает человеку его честное имя. Он был так популярен среди военачальников и обладал такой властью, что не была ничего удивительного в том, что Иоанна это раздражало. Вильгельм мог решить стать союзником французского короля или построить себе милое маленькое королевство в Ирландии, поскольку дед его жены принадлежал к ирландской королевской семье. Томас сомневался, что Вильгельм когда-нибудь сделает это: та честь, которую так поносил Иоанн, не позволит ему так поступить. Но подозрительность короля и его собственный способ решения проблем не давали ему поверить в то, что кто-то может поступать иначе.

— Где мальчишка?

— Ждет снаружи, сир. Если сейчас слишком поздно, я могу отвести его…

— Из тебя получается отличная нянька, Сэнфорд, — проворчал Иоанн, — но не бери на себя больше, чем положено. Час еще не слишком поздний, и тебе не удастся так вот легко спрятать его подальше от меня. Приведи его.

— Сир, — Томас вышел из комнаты, чувствуя странную тревогу, и мгновение спустя возвратился со своим юным подопечным.

Ричард хорошо знал, чего от него ждали. Его родители достаточно натаскивали его, да и Томас по дороге в Винчестер кое-что рассказал ему. Не сводя глаз с пола, он преклонил перед Иоанном колени. Король сгреб Ричарда за воротник и поднял.

— Значит, ты и есть второй щенок моего возлюбленного Маршала, а? — сказал Иоанн. — Ну, твои рыжеватые лохмы и веснушки явно от него, но это не обязательно тебе на руку. Знаешь ли ты, почему твой отец послал тебя ко мне, мальчик?

— Потому что вы его об этом просили, сир, — спокойно ответил Ричард, хотя сердце колотилось у него в груди как бешеное, готовое подскочить к самому горлу и выпрыгнуть наружу.

— А известно ли тебе, почему я попросил его об этом? Он тебе это объяснил?

Ричард покраснел.

— Нет, сир, — он слышал кое-какие разговоры родителей и старших рыцарей, но никто ему ничего в деталях не объяснил, кроме того, что ему нужно быть храбрым и не забывать того, чему его учили дома. — Он сказал, что для меня это будет отличной возможностью отточить свое мастерство и что я должен извлечь из этого как можно больше.

Иоанн неприятно рассмеялся.

— Что ж, похоже, твой отец действительно умеет извлекать максимум из того, что имеет, подходящий для этого момент или нет. Добро пожаловать в мой дом, мальчик, и будем надеяться ради твоего же блага, что ты быстро все схватываешь. Что до твоего отца… — он прикрыл глаза. — Возможно, ему придется напоминать о том, что, если кусать руку, которая тебя кормит, еды не получишь, верно, мальчик?

— Сир, — Ричард взглянул на Иоанна и сразу же отвел глаза. При взгляде в лицо короля ему сделалось страшно. Что-то ужасное должно было произойти с ним, или с Вилли, или с их родителями.

Глава 20

Килкенни, Ленстер, апрель 1207 года

Изабель в своем новом платье шафранового цвета, расшитом золотой нитью и украшенном драгоценными камнями, сшитом специально по случаю ее возвращения в Ирландию, была ослепительна. На пиру в большом зале в замке Килкенни, как графиня Ленстерская, она восседала в центре стола на высоком помосте. Ее супруг, Вильгельм, сидел рядом с ней, одетый в серебристый наряд, тот же, что был на нем в день свадьбы их дочери, с венцом на лбу. Более прозаично выглядел меч у его пояса — знак его желания и возможности защищать власть Изабель.

Пир был официальным празднованием их возвращения в Ленстер. Были приглашены все влиятельные лорды и созваны все вассалы, в том числе Гуго и Вальтер де Лейси из Мита и Филипп Прендергастский, муж сводной сестры Изабель, Матильды. Последняя приветствовала их с чрезмерным восторгом и наговорила Изабель массу комплиментов по поводу ее платья, но Изабель таким обращением было не купить. Зависть в глазах Матильды из-за платья хозяйки была естественна, понятна, а потому простительна, но от Изабель не укрылось то, как они с мужем рассматривали большой зал, словно мысленно составляли список того, что надеялись заполучить.

Хью де Лейси и Вильгельм встретились с глазу на глаз почти сразу же после приезда. Де Лейси был одним из самых влиятельных лордов в Ирландии, чуть ли не принцем в собственных владениях. Если бы он повел себя враждебно, для Маршалов это создало бы серьезные проблемы. Изабель была в восторге, когда увидела, что они с Вильгельмом смеются вместе, причем смеются искренне, от души, а значит, нашли общий язык. Далее за столом сидел племянник Вильгельма, Джек, но он не слишком веселился. Он пробыл сенешалем Ленстера три года, и Изабель подозревала, что вряд ли ему понравилось то, что Вильгельм сразу же после прибытия взял бразды правления в свои руки, а его отстранил от всех дел. Изабель сделала мысленную пометку, что в дальнейшем нужно будет пригладить взъерошенные перья. Джек был настоящим трудягой, он никогда не уставал и к тому же был цельной натурой, но в то же время он не был лишен тщеславия и наслаждался властью и известностью. Если бы он был законнорожденным Маршалом, он мог бы унаследовать английские владения семьи. Он говорил, что его никогда не волновало то, что эти земли отошли Вильгельму, но она подозревала, что это не совсем так.

Мейлир Фицгенри не удосужился объявиться, но это ни для кого не стало сюрпризом. Если бы он это сделал, ему пришлось бы как-то объяснять, почему он захватил земли к северо-западу от Килкенни, принадлежавшие Вильгельму. На требования вернуть их Мейлир не отвечал. Фицгенри оскорблял тех, кто жил во владениях Вильгельма, он мешал торговле и спаивал всех норманнских лордов и ирландских лордов, каких только мог найти, чтобы те поддержали его против того, что он называл «английским вторжением». Его действия были одной из причин, почему Изабель сидела сейчас в центре стола, роскошно одетая, как и положено внучке Дермота МакМурроу, короля Ленстера, и дочери Ричарда Стронгбау, легендарного завоевателя. Ее дочери и сыновья также присутствовали за столом; на сиденья тех, кому это было необходимо, были положены подушки. Они были подтверждением чистоты крови, того, что у Вильгельма в буквальном смысле хватало сил на то, чтобы управиться с Ленстером и сейчас, и в будущем, и не только она была великой владычицей, но и утроба ее не была бесплодна. Вальтер, как всегда, не мог усидеть на одном месте, но пока не сказал еще ничего невпопад или слишком громко. Ее дочери находились под неусыпным надзором нянек, но пока даже маленькая Ева вела себя прекрасно.

Епископ Оссорийский был совершенно ошеломлен тем, как быстро Гилберт схватывал латынь, и тем, как хорошо он знал писание и «Отче наш», и не поверхностно, а с глубоким пониманием. Он также был поражен тем, сколько житий святых знал Гилберт, начиная от праведных мучений святого Эдмунда и закапчивая более сомнительной историей о том, как святому Нуннану досаждали блохи, которые были изгнаны из постели святого, но после этого набросились на одно поле в Конноте, которое никто не решался с тех пор пересечь, опасаясь их укусов.

— Воистину христианское воспитание, — с улыбкой заметил епископ Изабель, — причем такое, когда знают, где можно посмеяться.

— Надеюсь, что так и есть, — пробормотала Изабель, — хотя, сказать по правде, в последнее время смеяться особенно не над чем, и иногда мне кажется, что наши невзгоды могут потягаться в количестве с блохами святого Нуннана.

Епископ вытер губы салфеткой.

— Я уверен, что с Божьей помощью у вас с мужем хватит сил преодолеть их все. По крайней мере, именно такой вывод я могу сделать на основе увиденного, — он понизил голос так, чтобы их не услышал больше никто за столом, и, бросив краткий, но красноречивый взгляд в сторону Филиппа Прендергаста и рыцаря, сидящего рядом с ним, Дэвида де Роше, который развалился в своем кресле со скучающим видом, попивая вино, добавил: — Вы должны поставить на место этих нормандских лордов, считающих Ленстер своим. Они думают, что сделаны из другого теста, чем те, кто приехал сюда недавно. Почему они должны поддерживать выскочку вроде вашего мужа? Что такого они смогут получить, чего не даст им Мейлир Фицгенри?

У Изабель от негодования перехватило дыхание, но епископ быстро предостерегающе поднял указательный палец:

— Успокойтесь, миледи, я лишь передаю то, что слышал. Я же считаю, что со временем вы обретете союзников, и вы хорошо начали. Сегодня люди собрались здесь, чтобы взглянуть на вас и оценить ваши возможности. Они должны быть верны Ричарду Стронгбау и его потомкам. Вы клей, который держит их вместе. Я уверен, что без вас все это быстро развалилось бы.

— Я прошу прощения, у вас есть полное право говорить прямо, и я ценю вашу честность, — извинилась Изабель. — У моего мужа, может быть, превосходное чувство юмора, и к тому же он человек открытый, но люди не должны путать эти черты со слабостью. У него стальная воля, а опыт, обретенный на поле боя и в палатах советов равен, если не превышает, искушенность тех, кто чернит его. Его люди готовы драться за него до последней капли крови. Я не думаю, что Мейлир Фицгенри когда-нибудь будет способен снискать чье-то уважение такими качествами.

Епископ потянулся к своему кубку.

— Может, вы и правы, миледи, но все же вам следует быть осторожной. Преимущество Мейлира Фицгенри состоит в том, что он был в свите вашего отца молодым искателем приключений, когда тот закладывал основы того, что здесь есть сейчас. Фицгенри не трусит в бою — он высек свою известность мечом и уважаем за это. Конечно, — задумчиво добавил епископ, — не всем по душе его надменность и высокомерие. Он подчиняется только королю, а свою власть использует, чтобы выстилать мягкими перышками собственное гнездо, — он взглянул на нее в упор: — Если ваш муж собирается взять здесь власть в свои руки, ему нужно будет доказать, что он действительно так легко завоевывает сердца людей, как об этом рассказывают, а вы должны до конца играть роль дочери Стронгбау.

Изабель склонила голову, чтобы показать, что принимает его совет.

— Это не роль, — тихо сказала она, обводя взглядом большой зал. — Это я сама.

Когда они возвращались в свои покои, Вильгельм был очень разгорячен. Он отпустил оруженосцев и женщин Изабель и уселся на кровать, чтобы снять обувь. Его туфли были из мягчайшей кожи с позолоченным клеймом в виде герба Маршалов — львом, с застежками из слоновой кости и шнурками из золотой тесьмы. Он посмотрел на них, ухмыльнулся, покачал головой и поставил их на пол рядом со своими старыми, крепкими, ничем не украшенными сапогами из телячьей кожи, которые порядком износились и повторяли форму его ступней, а потому были в десять раз удобнее.

Он повернулся, чтобы взглянуть через плечо на Изабель:

— Хью де Лейси готов написать королю Иоанну жалобу на порядки, заведенные в Ирландии Мейлиром Фицгенри и отстаивать мои интересы в вопросе захваченных земель.

— Отличные новости, — согласилась Изабель. — Многое должно стать проще, если мы залучим Гуго де Лейси в союзники.

Вильгельм кивнул:

— Де Лейси возмущен поведением короля Иоанна и Мейлира гораздо больше, чем моим вторжением. Мы природные союзники. Ну и, разумеется, есть ты… дочь Стронгбау.

Изабель сияла с головы золотистую ленту, расшитую драгоценными камнями, и золотые кольца с концов кос и сложила их в покрытые эмалью шкатулки.

— А ты подпишешь это письмо к королю? — недоверчиво спросила она.

— Это было бы открытым вызовом, а я этого делать не хочу. Дипломатия прежде всего. Иоанн и так поймет смысл этого письма. Он увидит, что у нас есть поддержка наиболее влиятельных ирландских лордов, и для этого нам не нужно бросать доказательства прямо ему в лицо. Тут все тоньше…

Изабель села и, взяв свой роговой гребень, принялась расчесывать распущенные волосы.

— Ради блага наших сыновей нам нужно надеяться, что и Иоанн сочтет это достаточно дипломатичным и деликатным, — произнесла она чуть более язвительно, чем хотела. После того, как Вильгельм в Стригиле принял решение отослать Ричарда к королю, их отношения до сих пор не наладились. Это продолжало быть поводом для конфликтов. Ни один не просил прощения, и ни один другого не простил. Он ничего не ответил ей сейчас, но она почувствовала его раздражение и испытала миг бесплодного триумфа.

Он освободил свои пальцы от золотых колец, отстегнул резную брошь и снял серебристую одежду. Он развязывал рубашку, когда в дверь постучали.

— Милорд, миледи, прибыл гонец из Англии, — раздался из-за двери голос Осберта.

Подойдя к двери, Вильгельм открыл ее перед Осбертом и Хьювилом де Рисом, сыном старшего конюха Вильгельма и одним из его наиболее доверенных гонцов. Начинался дождь, и на шерстяном плаще Хьювила при свете факелов блестели крупные капли. Вильгельм пригласил их войти. Хьювил поприветствовал Вильгельма должным образом, а затем, порывшись в своей дорожной сумке, извлек из нее свиток пергамента. Под ней болталась на шелковом шнурке до боли знакомая королевская печать.

— Ты знаешь, о чем там говорится? — спросил Вильгельм.

Хьювил отрицательно покачал головой:

— Нет, милорд. Королевский гонец привез его в Кавершам, и я выехал оттуда неделю назад.

— Тогда нет смысла тебя задерживать. Ступай и найди себе еды и постель.

Хьювил, откланявшись, ушел. Изабель глядела на письмо так, будто оно было ядовитым. Она с ужасом думала о том, что с их сыновьями что-то случилось.

— Если бы там было что-то про Вилли или Ричарда, Хьювил бы знал, — сказал Вильгельм, словно прочитав ее мысли.

Ее это не убедило:

— Ты не можешь знать наверняка.

Вильгельм передал письмо Осберту.

— Читай, — велел он.

Осберт плохо видел при свете свечей. Он сощурился, поднеся письмо ближе к лицу, потом отвел его подальше, а потом принялся, наконец, читать несколько сбивчиво от выпитого на празднике вина. С растущим беспокойством Вильгельм и Изабель слушали, как письмо Иоанна лишало их всех наград и привилегий, полученных благодаря его бесконечной королевской щедрости, которые они принимали как должное: управление Глостерским замком, должность шерифа Глостера для Вильгельма, замок Кардиган, распоряжение Динским лесом и замком святого Бриавеля. Различные награды и таможенные привилегии…

Голос казначея стих. Наступила мертвая тишина. Он виновато взглянул на Вильгельма.

— Мне жаль, милорд, — он подавил винную отрыжку. — Могу я еще чем-нибудь вам помочь?

— Нет, — вяло ответил Вильгельм. — Иди спать. Ты понадобишься мне утром с ясной головой. Давай, давай, ступай, — добавил он, поскольку Осберт замешкался.

Когда казначей, откланявшись, вышел, Вильгельм бросил письмо на дорожный сундук. Он сел на кровать и обхватил голову руками.

— Господи Иисусе, — пробормотал он.

Изабель стояла, пригвожденная к месту этим ужасным перечислением. Она испытала облегчение, оттого что в документе ничего не говорилось о Вилли и Ричарде, но содержание письма поразило ее. Она начинала закипать от ярости. Если он мог такое сделать с их имуществом, какой же вред он мог причинить их сыновьям?

— Он наказывает нас за приезд в Ирландию, — она чувствовала себя так, будто зима сковала льдом ее кровь.

— Более того, — без выражения сказал он, — он наказывает меня за то, что я осмелился ради наших земель в Нормандии принести присягу вассала Филиппу, и за мой отказ сопровождать его в Пуату. Он изливает свою желчь и одновременно преподает нам урок.

— Мы не можем спустить ему это, — она сложила руки на груди. — Это… это как изнасилование.

— Взгляни, что произошло с Ранулфом Честерским и что происходит с Вильгельмом де Брозом. Могло бы быть гораздо хуже, — он снял рубашку. — Иоанн не хочет, чтобы я был в Ирландии. Он сделает все, что в его власти, чтобы удалить меня отсюда. А еще он зол, так что если ему попутно удастся нанести мне несколько ударов в спину, ему это только доставит удовольствие.

Он бессознательно напрягся, так что проступили мышцы:

— Все достаточно серьезно. Я ставлю на то, что я ему нужен и у него хватит ума, не завести дело слишком далеко.

— Это страшный риск, особенно если учесть, что он держит Вилли и Ричарда в заложниках, — вздрогнула Изабель.

— А чего ты от меня хочешь? Куда бы мы ни повернули, канал узкий и весь в острых камнях, — он продолжал мрачно и методично раздеваться.

— Господи Всемогущий, я не понимаю, как ты можешь в такой ситуации сохранять спокойствие! — воскликнула она. — Как будто это то же самое, что долгоносики, забравшиеся в сыр!

Он поднял на нее глаза:

— А как еще ты можешь управлять кораблем в шторм, особенно если корабль уже старый и протекает и ты не знаешь, где тихая гавань? Если я брошу руль и начну в панике махать руками вместе с остальными членами команды, мы все пойдем ко дну… причем быстро.

От его взгляда у Изабель перехватило дыхание, в груди сделалось больно, ком встал в горле. Это ее он называл своей «тихой гаванью» с момента их свадьбы. Возвращался ли он с поля боя или с места политических баталий, она всегда была его убежищем, точкой покоя в непрерывно меняющемся мире, пока более страшные, чем все предыдущие, шторм камня на камне не оставил от ее береговых укреплений.

Повернувшись ближе к свече, она пыталась развязать шелковую шнуровку на боку платья, но узел был слишком тугим, а из-за слез, стоявших в глазах, она не могла рассмотреть, как его подцепить. Она тихонько застонала от напряжения, звук был похож на всхлип.

Без единого слова Вильгельм развернул ее лицом к себе, мягко отвел ее руки от узла и сам склонился над ним. У него все еще было острое зрение, а глаза Изабель уже не так зорки, как прежде, ей стало тяжелее выполнять мелкую работу. Он подцепил узел ловко и аккуратно, как вышивальщица, и ее просто завораживала работа его мышц и сухожилий, пока он пытался развязать узел, очерченные линии вен на его кистях, то, что волосы на его запястьях и руках были того же золотисто-коричневого цвета, что и в молодости. Ее дыхание сделалось частым от внезапно охватившего ее желания. Они уже очень давно не спали вместе. Даже до того как между ними разверзлась эта пропасть, их занятия любовью стали чем-то обыденным — больше для ощущения безопасности и успокоения, как что-то само собой разумеющееся. А сейчас она вдруг ощутила тяжесть в бедрах и возбуждение.

— Готово, — сообщил он, развязав узел и аккуратно разведя в стороны концы шелковой шнуровки.

Она взглянула на него из-под ресниц, схватила его правую руку, руку, которая так часто сжимала меч и сплела его пальцы со своими.

— А с другой стороны?

— Там нет узла.

— И правда нет, — она взглянула ему прямо в глаза и облизала губы. Он зачарованно освободил второй зашнурованный бок и просунул руку под платье. Изабель легонько вздрогнула от удовольствия, ощутив прикосновение его теплой ладони. Он повел руку выше по ее телу, пока не дошел до груди, и она охнула. Потянув за концы завязок ее сорочки, он развязал ее.

— Сколько еще узлов нужно распутать, чтобы добраться до тебя? — спросил он с улыбкой.

— Я открыта, — дрожа, рассмеялась Изабель. Его прикосновения были медленными и неторопливыми. Изабель потянулась к завязкам его штанов. — Хотя у тебя и самого есть, что распутывать.

— Тогда я позволю тебе этим заняться, — ответил он убаюкивающим голосом и поцеловал ее, запустив пальцы ей в волосы. Подтолкнув ее к постели, он стащил с нее шафрановое платье графини Ленстерской и нижнюю сорочку, тоньше вздоха.

— И снова узлы, — еле слышно прошептал он, распуская завязки на ее панталонах и стягивая их медленно вниз. Потом он сбросил свои штаны и обнял ее. Изабель обвилась вокруг него, охваченная желанием, стараясь удержать это мгновение, чтобы оно длилось и длилось, ведомая голодом, накопившимся в ней за время воздержания. Когда у них столько всего отняли, ей хотелось воткнуть в землю свой флаг и назвать эту землю своей. Если не здесь, в их собственной спальне в сердце их замка, где же еще они могли быть сильны?

На пике наслаждения она замерла, пораженная тем, насколько оно было всепоглощающим, она обхватила его крестец и глотала его снова и снова. Он зарычал, уткнувшись ей в шею, и она почувствовала, как он сжался и отпустил себя внутри нее. То, что они достигли оргазма одновременно, было хорошим знаком.

— Боже, награди нас еще одним ребенком, — выдохнула она, приходя в себя. — Ребенком, который привяжет к нам ирландских лордов и станет доказательством того, что кровь Стронгбау живет.

— А разве наши остальные дети не являются доказательством этого? — тяжело дыша, спросил Вильгельм, когда обрел дар речи, его тело было все еще крепко сжато ее бедрами.

— Да, но все они родились в других местах, — она нежно гладила его лицо, но ее голос был полон ярости. — А этот родится на ирландской земле.

Глава 21

Лондонский Тауэр, июль 1207 года

Под пристальным взглядом Томаса Сэнфорда Вилли схватил щит для тренировок и бросился вперед на своего брата. Ричард отбил удар со скоростью гадюки, и Вилли пришлось попотеть, чтобы не дать младшему брату пробить его защиту. Ричард по-прежнему выглядел как ребенок. Это, вкупе с его рыжими волосами, заставляло людей недооценивать скорость его реакции и изобретательность в обращении с клинком.

Сэнфорд вмешался, чтобы поправить движение ног Ричарда и его стойку, одновременно найдя слова одобрения:

— Ваш отец или рыцари вашего отца были хорошими учителями, — сказал он. — Для вас обоих.

Ричард широко и открыто улыбнулся ему в ответ. Выражение лица Вилли было гораздо более усталым, он едва шевельнул губами. Он научился при дворе быть незаметным, ступать мягко, слушать и ничего не говорить, избегать попадать не в то место не в то время и не реагировать слишком бурно. Вписываться в углы и растворяться на общем фоне. Ричард этому пока не научился. Он думал, что если будет добр к людям, они в ответ будут добры к нему, но это не всегда было так. Поскольку их отец впал в немилость, Вилли и Ричард стали естественными мишенями для насмешек, особенно Ричард, который не умел не выделяться. Над ним смеялись из-за цвета его волос, из-за его роста, из-за ирландской крови. Его воспитали так, что он всегда считал последнее предметом гордости, ведь его дедушка был королем Ирландии, но при дворе это ничего ему не принесло, кроме прозвища Житель болот. Сэнфорд пресекал эти насмешки, но он не мог защищать Ричарда все время, а рыцари короля из кожи вон лезли, чтобы зацепить и обидеть его. Ричард по природе был жизнелюбив и отходчив, но Вилли знал по собственному опыту, что ему, должно быть, было больно где-то глубоко внутри, но миру он этого не показывал.

— Начали, — скомандовал Сэнфорд, и Вилли поднял свой щит и вывернул запястье, чтобы отразить быстрый яростный выпад Ричарда.

Они продолжали тренироваться, когда к ним подошел Вильгельм Лонгеспе, граф Солсберийский, с его плеч ниспадал красивый алый плащ, похожий на знамя. Молодые люди опустили клинки и поклонились. Солсбери был им дважды родственником, но не кровным. Несмотря на то что он также приходился сводным братом королю Иоанну, он был приветлив, и с Вилли и Ричардом обращался как с родней, а не как с грязью под ногами. Сейчас он был сильно взволнован.

— Что-то стряслось, милорд? — спросил Сэнфорд, выпрямляясь.

Солсбери бросил быстрый взгляд на Вилли и Ричарда и понизил голос:

— Только что прибыл гонец из Ирландии. Он сейчас у короля.

— И король хочет видеть мальчиков?

Солсбери отрицательно покачал головой, вид у него был встревоженный:

— Он пока, слава Богу, не посылал за ними, но вполне может это сделать, и тогда лучше бы, чтоб их здесь не было. Поезжай с ними покататься, Томас, или вверх по реке на лодке. Поезжайте в Смитфилд или Холи-Велл. Сделай так, чтобы их здесь не было.

Вилли притворился, что изучает кожаную перевязь на мече, но ушки у него были на макушке. Он быстро взглянул исподлобья на Ричарда и слегка покачал головой, предупреждая, что на взрослых лучше не смотреть.

— А, — Сэнфорд почесал затылок. — Значит, плохие новости?

Солсбери прочистил горло:

— Мейлир Фицгенри написал, что ему было велено возвратить земли, принадлежащие Маршалу, или его силой заставят это сделать.

Сэнфорд не поверил своим ушам:

— Это Вильгельм Маршал написал?

— Нет. Это написали Гуго и Вальтер де Лейси вместе с полудюжиной других ирландских лордов, настроенных враждебно по отношению к власти Фицгенри, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что за этим стоит Маршал. Он разделяет и властвует, и скоро предстоит большой переворот. Бога ради, Том, увози их отсюда. Нет нужды говорить, на что способен Иоанн. Я постараюсь его успокоить, но, учитывая его расположение духа, это будет нелегко.

Развернувшись, Солсбери направился обратно к королевским покоям.

Сэнфорд вздохнул, выругался и обернулся к своим подопечным.

— Я знаю, что вы слушали, — напряженно сказал он. — Вас нельзя назвать настоящими придворными, пусть даже Вилли считает себя таковым.

Он бегом отправил их в конюшни и велел конюхам перестать собирать сено вилами и седлать им лошадей.

— Что имел в виду мой кузен Солсбери? — требовательно спросил Вилли. — Что натворил мой отец?

— Выставил короля дураком, — прорычал Сэнфорд. — Знаешь, что бывает, когда суешь палку в муравейник с красными муравьями? Так вот ваш отец в Ирландии сделал то же самое, и теперь муравьи на него точно набросятся.

Ричард негодующе фыркнул:

— Мейлир Фицгенри — вассал моего отца. Он неправедно захватил некоторые из наших земель, я это знаю, потому что слышал, как родители говорил об этом, перед тем как я приехал сюда. Это часть приданого моей мамы, и у него на них никаких прав нет.

Сэнфорд перегнулся через стойло и покачал головой:

— Правитель Ирландии — это король, несмотря на то что ваш отец и де Лейси охраняют то, что им принадлежит, с мечами. Он не позволит ему баламутить других лордов и настраивать их против его юстициария. И я бы не позволил, если бы был на его месте.

Вилли постарался справиться со своим дыханием:

— Нам грозит опасность?

Сэнфорд успокаивающе положил руку Вилли на плечо:

— Вашей жизни вряд ли, но если король в дурном расположении духа, а ваш отец — тому причиной, ему не захочется сегодня видеть у себя на службе ваши мордашки.

Вилли сложно было обмануть. Он пошел к конюхам, чтобы помочь им седлать лошадей. Между лопаток у него покалывало от дурного предчувствия.

Несмотря на поздний час, Иоанн не спал, он был беспокоен и мерил шагами свою комнату, его ночная рубашка волочилась по мусору на полу. Первая вспышка гнева после прочтения письма из Ирландии погасла, но он все еще был зол и обижен. Ему придется иметь дело с Вильгельм Маршалом, придется жестко с ним разобраться. Повсюду была измена. Церковь восстала против него после избрания архиепископа Кентерберийского, и он быстро терял терпение по отношению и к Церкви, и к Риму. А теперь еще это, как будто остальных хлопот ему было мало!

— Вильгельм Маршал — мой вассал, хоть он и забывает об этом, что для него опасно, — рычал он раньше тем же вечером Вильгельму Солсбери, игравшему с ним в кости и пившему с ним вино. — Я не позволю ему и этим де Лейси основать свое маленькое королевство. Я запретил ему ехать в Ирландию, а он ослушался меня.

Солсбери встряхнул кружку с костями и бросил их на стол, залитый вином.

— Ты не запрещал ему ехать, ты потребовал его второго сына.

Взгляд Иоанна вспыхнул раздражением:

— Он знал, что я хочу этим сказать. Но все равно предпочел не обращать на мои слова внимания. А теперь он вмешивается в мои дела, — он широко развел руками. — Только подумай, сколько денег ляжет в его дорожные сундуки. Он расчищает землю для новых поселений и налаживает отношения с Церковью. Моему брату не стоило отдавать ему сучку де Клер в жены. Ему надо было заставить его киснуть рядом с Элоизой Кендальской, как собирался поступить наш отец. Я не позволю ему править в Ирландии!

— И что же ты собираешься делать? — беззаботно спросил Солсбери.

Иоанн осадил себя, вспомнив, что Солсбери — родственник Маршалов: он женат на женщине из рода Маршалов и состоит в родстве с Биго.

— Мне нужно еще об этом подумать, — так же беззаботно ответил он, — ступай, отправляйся спать. Уже поздно, а твоя молоденькая, свеженькая жена быстро найдет себе кого-нибудь еще, чтобы согревать постель, если тебя не окажется на месте.

— Это не про мою Элу, — ответил Солсбери, все же поднимаясь на ноги. — Хотя действительно поздно. И к тому же я уже проиграл тебе все свои деньги.

— Начнем с того, что они в любом случае мои, — ворчливо отозвался Иоанн.

Солсбери, пожав плечами, закрыл тему. Он помедлил у двери, оглядываясь и поправляя плащ.

— Ты же не станешь срывать свою злость на сыновьях Вильгельма Маршала, правда?

Иоанн вздохнул:

— Я должен был догадаться, что это ты сегодня велел услать их подальше. Ты слишком мягок, брат.

— Но ты же не причинишь им вреда?

— Нет, конечно, нет, — глаза Иоанна загорелись, как будто ему только что сделали дорогой подарок. — Я недоволен их отцом, а не ими.

После того как Солсбери ушел, Иоанн снова наполнил свой кубок и принялся задумчиво бродить по комнате. Жаль, что сегодня служит не старший маршаловский мальчишка. Он мог бы послать его за одной из придворных шлюх, но подобные забавы для другого случая. Он может хорошенько поразвлечься и в будущем. Он не тронет и волоска на их головах, но есть и другие, более тонкие способы причинить вред и раскрыть темные стороны их душ. О да, об этом он знал все.

А что до самого Маршала… Иоанн сделал глоток вина и подержал его во рту. Что ж, существовало несколько способов укрощения львов, даже таких опасных, как Пемброукский, и их клыки можно было сточить. Первая обманка не сработала, но это не означало, что битва окончена. Просто нужно было внести некоторые изменения в план.

Глава 22

Килкенни, Ленстер, осень 1207 года

— Милорд, мне нужно поехать с вами, — взволнованно просил Жан Дэрли. — Вы не можете доверять сопровождающим вас людям.

Вильгельм откинулся в кресле и с любовью взглянул на своего бывшего оруженосца.

— Совершенно верно, и поэтому я предпочитаю иметь их на виду и знать, чем они занимаются. И я знаю, что, если я оставлю верных мне людей охранять мою жену и детей, я не получу удара ножом в спину.

Он взглянул в сторону Изабель, и та ответила согласным кивком, хотя и с поджатыми губами. Он собрал совет в личных покоях, чтобы обсудить новые требования короля, полученные сегодня утром. Иоанн приказал Вильгельму явиться ко двору, как и Мейлиру Фицгенри, чтобы положить конец препирательствам между ними. Вопрос о том, подчиниться этому приказу или ослушаться его, не стоял, но было жизненно важно защитить Ленстер во время его отсутствия.

— Джордан, ты станешь защищать земли от Бэллигоранпасс до Дублина.

Джордан де Саквиль деловито взялся за рукоять меча:

— Воробей не пукнет без моего ведома, милорд.

Вильгельм коротко кивнул.

— Жан, под твоей ответственностью будут внутренние земли Уи Ченнеслейг и Оссори.

Жан промолчал, и Вильгельм заметил, что оливковый оттенок кожи рыцаря побледнел.

— В чем дело?

Жан раскрыл ладони, а потом сжал кулаки:

— Милорд, я не уверен, что справлюсь. Я… я боюсь вас подвести. Если вам это будет по душе, назначьте кого-то другого на эту должность, а я станут служить ему, чем только смогу.

Вильгельм некоторое время изучал выражение его лица. Жан был его оруженосцем и телохранителем, и Вильгельм научил его всему, чему только возможно. Жану сейчас было слегка за тридцать, и он был, как никогда, готов к выполнению серьезных, ответственных задач. Однако если он должен был бы руководить людьми и самостоятельно принимать решения, а не просто следовать указаниям, отдаваемым другими, ставки росли.

— Нет, — Вильгельм был непреклонен. — Мне не будет по душе назначить кого-то другого. Ты в состоянии выполнять все, что потребуется. Стефан будет твоим поверенным и твоей правой рукой. Естественно, ты можешь советоваться с ним по любым вопросам, как и с графиней. В твоем распоряжении также будут Фицпейн, Фицроберт, Маллард и другие. Я не бросаю тебя одного на съедение волкам.

Жан согласно кивнул, но все равно выглядел обеспокоено.

— Если бы у меня были хоть малейшие сомнения относительно твоей способности выполнить эту задачу, я бы тебе ее не поручил, — Вильгельм продолжал смотреть на него изучающе. — Тут что-то другое, верно? У тебя такой вид, будто у тебя во рту куча семечек, которые тебе хочется выплюнуть, но ты боишься, что я тебя выгоню за дурные манеры.

Жан пошевелил челюстями, как будто замечание Вильгельма было правдой:

— Простите меня, милорд, но вы должны защитить себя от возможной измены. Возьмите кого-то в заложники у тех, кто наиболее вероятно может изменить вам. Некоторые из них подумают дважды, прежде чем предпринимать что-то против вас, если их сыновья будут с вами.

— Как Иоанн забрал моих? — резко спросил Вильгельм.

Жан покраснел, но продолжал стоять на своем:

— Да, милорд, именно так. Я думаю, это было бы мудро.

— Он прав, — какое-то время Изабель слушала молча, но теперь поднялась на ноги. — Я думаю, тебе нужно обеспечить себе какое-то преимущество перед ними.

Вильгельм покачал головой:

— Я пытаюсь привязать людей к себе другими способами, нежели захватывая их детей в заложники. Я не хочу полагаться на вассалов, которые верны мне только из страха.

— Не только из страха, но и из уважения, — резко ответила Изабель. — Я знаю этих людей так, как ты не знаешь. Они уважают тех, кто способен применять жесткие меры.

— А если они восстанут после того, как я возьму их детей в заложники, что ты будешь делать? Убьешь их сыновей? Бросишь их в подземелье голодать? Нет, — произнес он с тихой настойчивостью, в которой слышалось отвращение. — Я не стану брать заложников, когда для этого нет веских причин, потому что это порочит честь обеих сторон. Я полностью доверяю вам всем управление Ленстером в мое отсутствие. Если Мейлир попытается из Англии что-то предпринять против нас, защищайте себя и наши интересы любыми способами. Если необходимо, сражайтесь, и сражайтесь до победы, но не обнажайте мечей первыми.

Изабель, пошатываясь, вышла из уборной, где провела последние пять минут, выворачивая свой желудок наизнанку. Она чувствовала себя совершенно измученной и изнуренной.

— Это будет еще один мальчик, — сообщила она Вильгельму слабым голосом.

Сквозь его озабоченность проступило веселье:

— Откуда ты знаешь?

— Я всегда хуже себя чувствую, вынашивая мальчиков, причем в любое время дня, — она взяла из рук Сибиллы Дэрли салфетку, смоченную розовой водой, и промокнула лицо и шею.

— С мальчиками всегда больше проблем, — сказала Сибилла, понимающе переглянувшись с Изабель.

Изабель благодарно кивнула. Она не стала добавлять, что беременность не единственная причина ее дурного самочувствия, другая причина — это тревога. Вильгельм собирался уехать в Англию, ко двору, оставив ее править в Ленстере. Этот ребенок более ее остальных детей должен был унаследовать властные черты своих предков.

Мива, повитуха-ирландка, заставляла ее полоскать горло настоем имбиря и болотного мирра, чтобы облегчить тошноту. Ее фрейлины одевали ее в шелковую сорочку и шафрановое платье, которое Вильгельм снял с нее дождливым весенним вечером, когда они зачали этого ребенка. Во время первых беременностей ее крепкие молодые мышцы позволяли ее фигуре оставаться неизменной вплоть до шестого месяца, а сейчас уже на третьем ее положение не вызывало сомнений… что было ей только на руку.

На Вильгельме был его серебристый наряд, но, вместо того чтобы украсить его вышитым поясом с золотыми медальонами с гербами, подтверждающими участие Вильгельма в крестовых походах, он перехватил его простой кожаной перевязью для меча, висевшего в ножнах у левого бедра.

Элизабет Авенел вытащила из дорожной укладки коробочку с красной пудрой, и у Изабель появилось искушение нанести немного краски на щеки. Она не хотела выглядеть как одна из раскрашенных придворных женщин, но, судя по тому, как она себя чувствовала, можно было заключить, что и выглядит она, должно быть, неважно, так что если просто добавить немного румян и освежить цвет лица, чтобы она выглядела более готовой управлять Ленстером в отсутствие Вильгельма, это будет только к лучшему.

Сибилла набросила ей на косы платок из кремового шелка и сколола его у горла золотой брошью в виде венка, украшенной янтарем.

Вильгельм одобрительно кивнул.

— Прекрасная, — сказал он. — И очень величественная, — его взгляд упал на ее живот. — И беременная. Именно то, что нужно, мне кажется. Ты готова встретить их лицом к лицу?

Она глубоко вздохнула и кивнула. Она как-нибудь справится с тошнотой, сможет держать голову высоко поднятой и улыбаться.

Торжественно ступая, Вильгельм проводил Изабель в большой зал. Она положила свою руку поверх его и шагала с грацией королевы, выпрямив спину, с властным выражением лица. Позади них шли их дети, женщины Изабель и рыцари войска; все последние были с мечами.

Изабель и Вильгельм устроились в центре помоста и предстали перед людьми, сидевшими на праздничных скамьях. Дети и женщины Изабель сели по левую сторону от них, а рыцари, включая Джордана и Стефана, встали справа, поближе к своим лорду и леди.

Созванные ими вассалы поднялись, когда Вильгельм и Изабель вошли в зал, и все взгляды обратились к помосту. Изабель видела перед собой тревогу, сомнение, враждебность и кое-где искорки тепла. В ближайшие месяцы ей с Вильгельмом предстоит полагаться на верность этих людей. Большинство из них не взяли с собой жен, хотя кое-кто и привел их, в основном это были пожилые женщины, уверенные в себе, но были и молодые жены, чьи мужья предпочитали держать их при себе, а не искушать судьбу, оставляя дома.

Вильгельм подождал, пока стихнет скрип скамеек и шепот, выдержав паузу достаточно длинную для того, чтобы привлечь все внимание к себе, а затем набрал полные легкие воздуха и заговорил своим густым, сильным голосом:

— Милорды, вы видите графиню, которую я привел сюда в вашем присутствии. Она ваша правительница по праву рождения, дочь Ричарда Стронгбау, который и наделил всех вас землями здесь, после того как сам завоевал их своим мечом, — он взглянул на Изабель, чтобы подчеркнуть связь между ними, перед тем как снова обратиться к своим слушателям. — Она остается с вами, беременная его внуком. Я молю вас служить ей и защищать ее со всей преданностью до моего возвращения, потому что это ее право. Это она — ваша правительница; если я и волен здесь распоряжаться до какой-то степени, то только потому, что являюсь ее мужем.

Повернувшись к ней, он встал на колени и взял ее ладони в свои, как сделал бы вассал. Изабель накрыло волной гордости и любви. Ее глаза заблестели от слез и переполнявших ее чувств. Приподнявшись, она поцеловала его, как подобает сюзерену, принимающему присягу вассала и отпускающему его с миром, а затем, нежно глядя на него, снова поцеловала, уже как мужа.

Лорды один за другим подходили к помосту, преклоняли колени и клялись ей в верности, а Вильгельм стоял немного в стороне, на этот раз не принимая участия в происходящем, лишь подчеркивая, что настоящая правительница — это Изабель, а он здесь только для того, чтобы поддержать ее. Все присутствовавшие принесли присягу, ни один не отказался, но и Вильгельм, и Изабель знали, что чрезмерно полагаться на них не следует.

После того как все клятвы были произнесены, Хью ле Ру, епископ Оссорийский, благословил трапезу, и присутствующие приступили к ужину.

— Я сделал все, что мог, — сказал Вильгельм, накладывая им с Изабель дымящихся мидий. — Я воззвал к их национальной гордости, к их чувству собственного достоинства, к их преданности тебе, но только время покажет, кто из них способен держать свое слово.

Изабель взглянула вниз на собравшихся, на то, как охотно их гости принимали их хлеб с солью и пили их вино.

— Я знаю цену принесенным клятвам и то, насколько она зависит от того, кто преклоняет перед тобой колени, — она с теплотой посмотрела на него. — Твои дороже золота, — выражение ее лица стало жестче. — Но я знаю, что некоторые не стоят ничего. Я буду за ними приглядывать.

А пока Вильгельм пировал со своими вассалами и союзниками в Килкенни, Мейлир Фицгенри заканчивал последние приготовления к поездке в Англию. Он застегнул плотный красный шерстяной плащ крупной серебряной фибулой. Поправив волосы, он надел шляпу, отделанную золотой тесьмой, и повернулся к своему племяннику, с которым разговаривал, пока одевался.

— Тебе ясно, что делать? — спросил он.

— Да, милорд, — ответил племянник. Его темные глаза горели нетерпением и восторгом. — Мы должны выждать неделю после вашего отъезда и приняться за дело.

Мейлир кивнул, а потом поднял указательный палец.

— Ровно неделю, не перепутай, Роберт. Дай мне время, и Маршалу тоже. Он не должен иметь возможности повернуть назад. И будь последователен. Я хочу, чтобы его гордость была усечена до размеров, каких она должна быть в действительности, а не торчала бы вверх, как какой-то гигантский член.

После этого сравнения оба мужчины ухмыльнулись, а затем племянник почувствовал себя еще лучше, когда дядя вручил ему тяжелый кошелек с серебром.

— Ступай, — велел он. — И я хочу получать подробные и своевременные отчеты о вашей деятельности.

— А вам попутного ветра, милорд, — сказал его племянник, направляясь к двери с ретивостью молодого человека.

Мейлир тонко улыбнулся:

— Я на это рассчитываю.

Глава 23

Ньютаун, Ленстер, осень 1207

Урожай был добрым. Амбары в Ньютауне наполнились зерном и сеном, которые позволят людям и скоту пережить зиму. Сам город разросся из зародышевой стадии земляных валов и нескольких разрозненных хижин и превратился в цветущего ребенка. Улицы заполнили многочисленные дома — от скромных хижин из строевого леса, с соломенными крышами до двухэтажных строений из крепкого камня, владельцами которых были купцы — их охотно приглашали селиться там. Молы и пристани вдоль берега реки были улучшены, и в дальнейшем их собирались укреплять. Здесь разгружали строительные материалы для новых домов и продовольствие, чтобы отправить все это в глубь острова. Торговые суда стояли на якоре у причала.

Хьювил и Дай, сыновья старшего конюха Вильгельма, приехали в город, чтобы забрать двух кобыл и жеребца, которых Вильгельм прислал из Пемброука. Хьювил обычно служил у своего хозяина гонцом, но сейчас, в перерыве между поручениями, у него была пара дней, чтобы пообщаться со старшим братом и познакомиться с жителями города. Забрав лошадей, молодые люди направились на небольшой постоялый двор у городской стены, чтобы выпить «болотного» эля, перед тем как отправиться в Килкенни. За другим столом пристроилась пара солдат, вяло бросавших кости. Хозяйская собака лежала на полу среди мусора и грызла кость.

Хьювил вытянул ноги и уставился на свою кружку с элем. Он был рад встретить здесь солдат, в их присутствии он чувствовал себя в безопасности. Большую часть недели его не покидало тревожное чувство, проявлявшееся как покалывание между лопаток, сродни тому, что он испытывал, когда, путешествуя по делам своего хозяина, попадал на опасные участки дороги. До сих пор не случилось ничего такого, чем можно было бы объяснить это чувство, однако оно так и не исчезло. Графиня удвоила охрану в Килкенни, а Жан Дэрли выслал дополнительные патрульные отряды… но Хьювил все равно, засыпая, клал рядом с собой меч.

Дочка хозяина остановилась у очага, чтобы перевернуть подрумянившиеся овсяные оладьи. Из-под ее чепца выбилась прядка волос и повисла у щеки блестящим каштановым локоном. Она подняла глаза, встретилась взглядом с Хьювилом и улыбнулась ему, перед тем как отвести глаза.

— У тебя нет времени на баловство, — Дай под столом пнул брата ногой. — Нам надо перекусить и выводить скотину на дорогу.

Хьювил в ответ скорчил гримасу:

— Для баловства время всегда найдется. Не обращая внимания на ворчание Дая, он подошел к девушке немного поболтать. Покачав головой, Дай осушил свою кружку и вернулся к лошадям.

Хьювил как раз спрашивал, как ее зовут, кося глазом в сторону маячащей на горизонте грузной фигуры ее отца, когда в таверну с широко раскрытыми от страха глазами влетел Дай.

— Разбойники! — закричал он. — Люди Фицгенри жгут амбары!

Двое солдат сорвались с мест и поспешили наружу, на бегу выхватывая мечи. Хозяин сгреб жену и дочку и выпроводил их из харчевни через заднюю дверь, выходящую на сараи и свинарник.

По улице застучали копыта. Вытянувшись около двери, Хьювил увидел, как рыцарь в доспехах привстал в седле и швырнул зажженный факел на крышу. Мгновение спустя еще один влетел через дверной проем и приземлился на полу у очага среди мусора. Хьювил бросился тушить его, прикрывая рукой глаза; едкий дым проникал ему в легкие. Он услышал над головой треск загоревшейся соломы. Дай закричал, потом его голос перешел в стон, и он упал к ногам Хьювила с копьем в позвоночнике. Он открывал и закрывал рот, но не мог произнести ни звука. Вместо слов из его рта лилась кровь, темная, пульсирующая, похожая на вино. Хьювил в ужасе и оцепенении уставился на него:

— Дай? Боже всемилостивый, Дай?

Глаза брата уже не узнавали его — в них стояла чернота смерти. В дверном проеме появился солдат, одетый в короткую кольчугу, как у гонцов, держа в левой руке круглый щит. Схватившись за копье, торчавшее из тела Дая, он вытащил его и занес снова. Хьювил сделал единственное, на что был способен. Он пригнулся, нырнул вперед и бросился на противника, и то, что он атаковал, а не бросился наутек, застало того врасплох. С мгновение они боролись. У Хьювила была кое-какая подготовка, и к тому же он был сильным, крепким парнем, боровшимся за жизнь. Кольчуга защищала его противника, но в то же время замедляла его движения. Сипя, Хьювилу удалось вырвать копье из рук противника, и, поскольку ему оставалось либо убить, либо умереть, он развернул древко и ударил тупым концом по шее рыцаря, перебив трахею. Человек упал, корчась от боли, умирая, со звуками, которые Хьювил никогда больше не хотел бы слышать. Крыша над его головой превратилась в огненный свод ада, и комната была обвита удушающими щупальцами дыма. Следуя инстинкту затравленного зверя, Хьювил выбежал через заднюю дверь, все еще сжимая в руке копье.

Хозяин таверны лежал на своей грядке с луком с перерезанным горлом; его жена, тоже мертвая, была распростерта рядом, над ее сердцем растекалось огромное красное пятно. У свинарника возле бойни и загона для поросят двое мужчин поймали дочку хозяина. Один навалился на нее сверху, а другой стоял, поставив ногу ей на шею, пригвоздив ее к земле, пока его приятель ее насиловал.

Ярость накрыла Хьювила огромной морской волной, смывшей все остатки разума. Только что он тряс головой, бормотал что-то бессвязно, хотел убежать, а сейчас уже набросился на мужчин. У того, что стоял, было время поднять топор, но он был слишком медлительным, и Хьювил ударил его копьем в живот, вытащил оружие, и повернулся, чтобы вонзить его во второго, который судорожно пытался встать с девушки. Хьювил отшвырнул его и, выхватив топор у умирающего врага, сокрушительным ударом по черепу прикончил второго.

Девушка перекатилась на бок и, спотыкаясь, поднялась на ноги. Брызги крови веснушками проступили на ее лице, а зрачки от ужаса стали огромными. Алая волна в сознании Хьювила схлынула, и он уставился на мертвых с удивлением и отвращением. Белые, как луна, голые ягодицы, страшная рана на голове у одного из них, темная дыра в животе другого. Он сглатывал снова и снова. С улицы доносились крики и плач, лязг оружия, рев пламени. Он дико огляделся вокруг, увидел плетеную изгородь, скрывавшую отхожее место, и, схватив девушку за руку, потащил ее туда.

— Они не станут здесь искать. Бежать сейчас слишком опасно, лучше затаиться.

Он упал на колени позади плетня, и из его ног как будто высосали костный мозг. Он сейчас мог бы бегать и сражаться так же успешно, как новорожденный. Девушка опустилась рядом с ним, от страха стуча зубами. Спустя мгновение Хьювил притянул ее к себе, а она приникла к нему, впившись ногтями в его кожу так сильно, что спустя недели на ней будут оставаться пурпурные отметины, но они ни в какое сравнение не шли с ужасом, поглотившим его разум. Весь мир горел, его брат был мертв, и все уже никогда не будет по-прежнему.

Изабель положила руку на плечо Хьювила, когда он преклонил перед ней колени. Он вместе с горсткой беженцев и погорельцев выбрался из разграбленного и разоренного Ньютауна и смог дойти до Килкенни. Сгорели все амбары с запасами и большинство домов. Люди Мейлира Фицгенри набросились на город, как стая голодных волков, грабили, насиловали и убивали. Погибло двадцать солдат Вильгельма и почти столько же горожан, включая родителей девушки, которая стояла на коленях рядом с Хьювилом.

— Они взялись ниоткуда, миледи, — рассказывал Хьювил. — Мгновение назад я выпивал в таверне с Даем, а в следующий миг кругом уже эта неразбериха, а Дай… Дай…

Он замолчал, не в силах продолжать.

— Его похоронят со всеми почестями, и мы отслужим службу за упокой его души, — мягко сказала Изабель, а потом ее голос стал жестче. — Те, кто устроил эту бесчеловечную резню, будут отданы в руки закона, я тебе это обещаю. Я этого так не оставлю.

— Миледи, — он тихонько всхлипнул и утер нос рукавом. Ярость жгла Изабель, как пылающие угли. Если бы разбойники попали бы в ее руки прямо сейчас, она бы сама голыми руками разорвала бы их на части.

Она смотрела, как Хьювил заботливо проводил молодую женщину из зала, туда, где ее слуги подавали еду, раздавали одеяла и одежду нуждающимся, а потом обернулась к Жану Дэрли и Джордану де Саквилю, которые все утро провели в зале, разговаривая с выжившими.

— Отправляйся в Ньютаун, или туда, где был Ньютаун, — велела она Жану. — Я хочу, чтобы ты поддержал людей и сказал, что их защитят. Больше такого не случится. Скажи, что графиня, их правительница, клянется в этом своей душой, и пусть она будет проклята, если люди Мейлира Фицгенри когда-нибудь еще хоть волос тронут на детской головке. Вооружитесь. Высылайте вперед разведчиков и доставьте сюда этих мерзавцев. — Ее глаза горели. — Поступайте так, как поступил бы ваш хозяин.

— Миледи, нет нужды торопить меня с выполнением моего долга, — мрачно отозвался Жан Дэрли. — Мы заставим тех, кто в этом виновен, за все ответить.

Изабель коротко кивнула:

— Как и хотел мой супруг, не мы начали вражду, но мы положим ей конец.

— Миледи, — он склонился над ее протянутой рукой и быстро вышел, порывистость его движений говорила об испытываемом им горе и о его решимости исполнить обещанное. Изабель ходила среди раненых и бездомных, которые добрались сюда, в Килкенни, в поисках убежища, решив, что оставаться в Ньютауне — испытывать судьбу. Она слушала их рассказы, и это лишь разжигало ее гнев. Она была привычна к ужасам войны и набегов, она была замужем за человеком, который пробил себе путь в жизни и добился власти, сражаясь на рыцарских турнирах, но сейчас все было по-другому, потому что это касалось ее лично. Эта война разворачивалась на ее глазах, она калечила ее людей и ставила под сомнение веру этих людей в нее. Ей бросили вызов, ее сочли дурочкой, и от этого к горлу подкатывала тошнота, она чувствовала себя уязвимой и начинала гневаться так, что, казалось, к ней лучше не подходить. Она поклялась, что Мейлир Фицгенри заплатит за все, причем заплатит так, что это его разорит.

— Я подвел ее, — горько сказал Жан Дэрли, выезжая из Килкенни во главе отряда. — И моего хозяина. Что он скажет, когда я сообщу ему, что двадцать его людей мертвы?

Он поправил пластину на своем шлеме, прикрывающую нос.

Джордан де Саквиль фыркнул. Он был на пять лет старше Жана, и, хотя не был более опытным, его бесхитростный характер помогал ему иногда видеть вещи яснее.

— Милорд ожидал чего-то подобного. Он не станет нас винить или думать о нас хуже, если только мы сейчас не подведем его. Нам нужно думать о поставленной перед нами задаче, а не рыдать о том, что утрачено, — он огляделся по сторонам. — Если нам удастся поймать ублюдков и привести их к графине, это может многое исправить.

Эти слова успокоили Жана и придали ему храбрости. Дело было не в том, что он был не в состоянии руководить, просто ему было привычнее, когда поблизости был кто-то, наделенный большей властью, чтобы схватить его за руку, если он поскользнется. А сейчас он шел по краю пропасти без поддержки, и страх упасть становился все сильнее, особенно если учесть, что в его собственных глазах он уже осрамился.

Незадолго до полудня отряд ирландских следопытов и легко вооруженных разведчиков, высланный вперед, присоединился к основной группе, сообщив, что им удалось обнаружить лагерь захватчиков в лесу, к северо-востоку от дороги; там же были разбиты палатки с добром, награбленным в Ньютауне.

— Я бы сказал, милорд, что они собираются предпринять еще один набег, перед тем как отправиться по домам, иначе их давно бы уже тут не было, — сказал один из разведчиков. Его звали Хэкон, он был потомком викингов, родом из Дублина, с очень светлыми волосами и ледяными голубыми глазами. За его поясом торчал устрашающего вида топор, а куртка на нем была почти неприлично короткая, угрожающая показать его ягодицы. — У них повсюду охрана, и разведчики тоже, но нас они не видели: были слишком заняты дележкой добра.

— Они и сейчас в лагере? — спросил Джордан.

— Да, но они седлают лошадей. Они точно что-то замышляют.

Жан заставил себя собраться с мыслями, несмотря на мучавшую его тревогу. Что еще им нужно? Что еще осталось?

— Деревни вверх по реке, — произнес он вслух. — И загоны для скота. Они туда направятся.

— Думаешь, они на такое отважатся?

На какое-то мгновение Жан засомневался, но отогнал сомнения. Ему нужно было принимать решение.

— А что еще может быть? Вчерашний разбой их воодушевил. Им дали понять, что мы тупой беззащитный скот, и после их успеха в Ньютауне у них есть основания этому верить. Да, я уверен. Они попытаются сжечь деревни.

Они появились не тайком и не робко, а смело, среди бела дня, с зажженными факелами, чтобы спалить все вокруг, и с обнаженным оружием, чтобы дать отпор любой охране, какая встанет у них на пути. Это были ирландские воины с топорами, голоногие и длиннобородые, те, что побогаче, были в рубахах шафраново-желтого цвета. Некоторые ехали на неоседланных пони, с веревкой вместо уздечек, как у них было принято. Их нормандские хозяева ехали на оседланных скакунах, а пехотинцы были с копьями и щитами.

Жан смотрел, как они приближаются, его сердце колотилось, а желудок превратился в больную пустую бочку. Его воины выстроились позади него, перекрывая дорогу к амбарам, и, пока он ждал людей Мейлира, их прикрывали лучники. Его боевой конь бил копытом землю, а сам Жан сжимал обнаженный меч.

Их командир отдал приказ остановиться, а затем послал своего коня вперед и подъехал к Жану. Его взгляд скользнул по алому щиту с гербом из серебряных раковин гребешков.

— Маршалова комнатная собачка, — фыркнул он, — пришла, чтобы ей укоротили хвост.

Жан выпрямился.

— Ты и твои люди сдадитесь мне и заплатите за разграбление и поджог собственности графини Ленстерской, — ледяным тоном произнес он. — Иначе пострадаете.

Рыцарь рассмеялся грудным смехом:

— Да ты даже попискиваешь, как щенок. Да вы, англичане, и из гнилого мешка из-под муки выбраться не сможете. Сколько там у вас вчера было мертвых?

— Слишком много, чтобы дать тебе ехать дальше по этой дороге, — ответил Жан. — Вчерашний день не повторится.

— Это говорит дурак, — насмешливо произнес рыцарь. — Ты меня не остановишь, и никто из тех, кто служит Маршалу, не остановит. Отступи, подожми хвост, и беги или умри, как твои приятели. Мне все равно. Я убивал людей и получше тебя.

— Значит, пришло время тебе к ним присоединиться, — ответил Жан и дал команду атаковать.

Сражение было быстрым и жестоким, но, когда Жан поднял меч и припустил своего скакуна, весь его страх улетучился. Он оказался в своей стихии, его учил мастер этого искусства, и оружие у него было превосходное. Его люди тоже были подготовлены в соответствии с требованиями, установленными графом Пемброукским, к тому же они были в гневе и горели желанием отомстить за своих товарищей. Люди Фицгенри не могли выстоять против такой быстроты и агрессии. Они были наемниками, попавшими в этот отряд случайно, и поэтому рассеялись, как пух из разорванной подушки; легко вооруженные ирландские стрелки падали под ударами конницы, нормандцы не могли сдержать такой напор. Некоторые, оказавшиеся в стороне от основного сражения, смогли бежать, но большинство пали или просили пощады.

Тяжело дыша, с мечом, липким от крови, Жан опустил руку, и кончик клинка уткнулся в горло рыцаря, лежавшего у его ног. Дорога была усеяна трупами людей и лошадей. Оружие валялось в пыли. Несколько лежащих на земле людей корчилось от боли и стонало.

— Я прикончу тебя здесь и сейчас, — сказал он, переводя дыхание.

— Давай, и выкупа не получишь, — запястье рыцаря было вывернуто под неестественным углом, очевидно, сломано, кровь капала с раненой ноги.

— Ты думаешь, мелочь, которую можно за тебя получить, мне дороже жизней моих друзей? — Жан изо всех сил старался устоять перед искушением вонзить клинок ему в горло. Он рассмотрел в глазах врага страх, загоревшийся под показной бравадой. Было бы приятно слушать, как он просит о милосердии, задыхаясь и истекая кровью. Слишком приятно. Жан задержал дыхание и передернул плечами. Его хозяин такой поступок никогда бы не одобрил.

— Считай, что тебе повезло, потому что графине нужны пленные, а не трупы, — сказал он, отводя меч в сторону. — А не повезло тебе потому, что разбираться с тобой будет именно она.

Сидя на троне на возвышении посреди зала, Изабель холодно смотрела на израненных и окровавленных людей, брошенных перед ней на колени: убийц, наемников, мятежников, предателей; их жизни зависели от ее милосердия. Она была вольна поступать, как ей заблагорассудится. Она знала, чего ей хотелось больше всего: построить во дворе виселицу и вздернуть их всех, чтобы танцевали в воздухе у всех на виду. Еще было бы хорошо их оскопить и оставить умирать, глядя, как они корчатся. Однако она сдержала свою жажду мести, взывающую к крови. Хотя ей и доставило бы большое удовольствие поступить с ними именно так, это создало бы трудности, с которыми было бы не справиться. Сделанное нельзя будет исправить. Ей нужно было подумать о других, и она не хотела бы каким-либо необдуманным поступком ставить под угрозу благополучие Вильгельма или сыновей.

Командир нападавших был кровным родственником Мейлира Фицгенри, сыном его сестры, а значит, ценным пленником. Сейчас на его горле стоял сапог Жана Дэрли. Сознавая, что все взгляды в зале направлены на нее, правительницу Ленстера, вершащую правосудие в своем замке, Изабель велела Жану убрать ногу и встала.

Жан отступил и, вынув меч, направил острие на горло пленного, готовый нанести удар в любую секунду.

— Посмотри на меня, — приказала Изабель. Она заговорила низким голосом, каким говорила бы королева Алиенора, разбираясь со своими подданными.

Бледный, измученный, окровавленный и грязный, племянник Фицгенри поднял голову. Изабель, глазом не моргнув, прочитала в его взгляде ненависть, страдание и страх.

— Скажи мне, почему я не должна повесить тебя и твоих людей немедленно, — спросила она.

Он поднял подбородок и произнес с ноткой презрения:

— Я племянник лорда Мейлира Фицгенри и имею кое-какую ценность, пока живой.

— Ты ничтожество и не стоишь ничего, — возразила Изабель, глядя на него горящими глазами. — Присяга вассала для тебя и твоего хозяина ничего не значит? Выкуп, полученный за тебя, не окупит разграбленный и разрушенный Ньютаун и гибель преданных мне людей… а вот кровью искупить кое-что можно.

Он ухмыльнулся, обнажив зубы:

— Мы понадобимся вам, чтобы выкупить собственную жизнь, когда король Иоанн придет сюда и осадит ваши стены, а он придет, миледи, не сомневайтесь. Вы и ваш супруг будете уничтожены.

Эти слова попали в самое сердце, в самое уязвимое место в душе Изабель, но она сдержалась и продолжала равнодушно глядеть на него. Жан снова наступил племяннику Мейлира на горло, наступил с силой, и тот захрипел на полу.

— Зачем тратиться на виселицу? — спросил Жан. — Миледи, я готов прикончить его прямо здесь.

Изабель ногтями впилась в ладони сжатых кулаков.

— Нет, — сказала она. — Я всем сердцем желала бы это увидеть, но я не позволю гневу управлять собой. Эти люди — пленники, они больше не причинят нам вреда. Пусть они станут доказательствами того, как поступил лорд Мейлир, когда он вернется. Никого не выдавать, пока я не прикажу. А что до короля Иоанна, — она бросила на рыцаря уничтожающий взгляд, — я его встречала. Я знаю его так, как ты не знаешь, и не думай, что можешь говорить мне, графине Ленстерской, что он сделает, а чего нет.

Она дала знак Жану, и пленников увели вон из зала, не отказывая себе при этом в умеренной жестокости. Камеры в подземелье замка были сырыми и холодными. Возможно, некоторые сегодня умрут от ран. Пусть. Завтра тем, кто выживет, дадут столько пищи, сколько необходимо, чтобы только поддержать в них жизнь до возвращения Вильгельма. А если Вильгельм с сыновьями не вернутся, пленники больше не увидят солнечного света.

Изабель собрала своих женщин и быстро вышла из зала. Добравшись до своих покоев, она кинулась в уборную, и ее долго рвало, желудок выворачивался наизнанку, ребра болели, ее тело била дрожь. Женщины собирались послать за лекарем, но она отказалась и велела вместо этого позвать капеллана.

— Мне нужно надиктовать письмо моему мужу. Он должен знать, что произошло, — по мере того, как она говорила, ее голос окреп. Она взяла из рук обеспокоенной Сибиллы Дэрли чашу крепкого ледяного норвежского вина и отмахнулась от дальнейших возражений. — Раз хозяин уехал, я должна быть и хозяином, и хозяйкой, — с мрачной решимостью объявила она. — Мне нужно быть сильной, у меня просто нет другого выбора. Я должна делать то, что необходимо. — Она легла на большую кровать, застеленную дневными покрывалами и с поднятым пологом. — Однако нет ничего такого, что я не могла бы сообщить своему мужу, лежа в постели… так даже будет удобнее.

Она знала, что ее слова заставят женщин успокоиться — так и произошло. Она чувствовала себя потрясенной и усталой, и было так хорошо сбросить туфли и откинуться на подушки, но ее решимость осталась твердой, как сталь, и, когда отец Вальтер вошел в покои с чернилами и пером, она велела ему сесть у постели и без промедления рассказала, о чем хочет написать.

Глава 24

Вудсток, Оксфордшир, ноябрь 1207 года

Вильгельм никогда не любил охоту так, как другие мужчины. Когда они сбивались в стайки и с воодушевлением обсуждали каждую петлю и поворот животного, каждый бросок копья и полет стрелы, его внимание неизбежно отключалось, а взгляд затуманивался. Ему нравилась дичь, особенно он любил жареную кабанятину с острым соусом, а у повара в Стригиле был еще свой, особый рецепт оленины, такой вкусной, что не жаль было и пятьдесят миль проехать, чтобы ее отведать. Поэтому у него был небольшой отряд охотников и егерей, которые доставляли к его столу эти деликатесы. А преследовать какое-то глупое несчастное животное только для того, чтобы воткнуть ему клинок в сердце — нет, такое времяпрепровождение было ему не по душе.

Королю Иоанну захотелось поохотиться, и Вильгельму ничего не оставалось, как присоединиться к нему и остальным придворным в окружавшем дворец обширном парке, где водились олени. Вильгельм не был обязан находиться впереди отряда, и он мог спокойно трусить позади. В лесу раздавался звук охотничьего рога, хорошо слышный даже издалека. Король Иоанн со своими ближайшими соратниками, среди которых были ирландские вассалы Вильгельма, в том числе Мейлир Фицгенри, а также старший сын Вильгельма в качестве оруженосца, поскакал вперед в погоне за крупным оленем. Вильгельм пропустил их, оставшись лишь в сопровождении своего племянника и рыцаря Генриха Хоуза.

— А ты в эту свалку не ввязываешься, Маршал? — его догнал Вильгельм де Броз. Его конь, крепкий серый рысак, вспотел и нервно оступался. Де Броз был в опале, как и Вильгельм. Официальной причиной были его крупные долги королевской казне за взятые внаем земли, а вокруг неофициальных причин ходили такие слухи, что ни один здравомыслящий человек не стал бы в них копаться.

— Нет, — устало отозвался Вильгельм. — Они были так увлечены добычей, что я решил не отвлекать их от жертвы.

Де Броз усмехнулся:

— Я тоже, но ты храбрец, раз решаешься не слушать, что они там замышляют за твоей спиной.

— В разгар погони они не станут ничего замышлять. Сейчас они заняты обсуждением возможных союзов и одновременно дают мне понять, что мне тут рады, как прокаженному на свадьбе. Заговоры начнутся позже.

— И тебя это не волнует?

— Волнует, конечно, но пока я не стану тратить свои силы на то, что все равно не изменить.

Губы де Броза скривились, как будто он откусил хлеба и понял, что в нем полно долгоносиков:

— Филипп Прендергастский женат на сводной сестре твоей жены, не так ли? Эти люди — твои вассалы и свояки. Как ты можешь позволять им плести у тебя под носом интриги?

— Лучше так, чем оставлять их одних в Ирландии. К тому же, — сухо отметил Вильгельм, — они пока не совершили ничего дурного.

Он пригнулся, проезжая под низко склонившейся ветвью дуба, а затем пришпорил своего коня на звук горна вдали.

— Может, и нет, — проворчал де Броз, — но от этой компании все равно воняет сильнее, чем от лисьей норы в брачный сезон.

Он пришпорил своего серого и поскакал вперед.

— И что все это значило? — спросил Джек Маршал.

Вильгельм взглянул на племянника.

— Король хочет ограничить власть де Броза и его влияние, так же, как и мои, — он выглядел задумчивым. — Де Броз в долгах как в шелках, и способов выбраться из этих долгов у него нет, а Иоанн его преследует.

— Но ведь де Броз… — начал Джек, но затем взглянул на Генриха Хоуза и передумал говорить то, что собирался, — …один из самых преданных союзников короля.

— Он союзник, который слишком много запросил за свои услуги, — ответил Вильгельм, красноречиво глядя на своего племянника. Он понял, что собирался сказать Джек: именно де Броз утверждал, что король Ричард на смертном одре назвал Иоанна своим наследником. А еще де Броз был в Руане, когда исчез Артур, но об этом никто не решился упомянуть.

Они поняли по звукам, раздавшимся вдалеке, что добыча загнана. Вильгельму не нужно было добавлять, что он и сам похож на оленя, за которым гонится стая волков, и опасность тем больше, что эту стаю он сам привел за собой.

— Видишь, Маршал, отличный олень-пятилеток! — хвастался Иоанн, когда Вильгельм вновь присоединился к охотникам. — Жаль, ты не смог угнаться за нами, но, по крайней мере, твой сын хорошо знает свое дело.

Вильгельм взглянул на своего наследника. Вилли нес копье. У его левого бедра висел охотничий нож, его правая щека была вымазана кровью, а глаза горели от возбуждения. Он был окружен несколькими ирландскими вассалами Вильгельма. Мейлир Фицгенри откровенно ухмылялся. У убитого оленя были выпущены кишки, и туша болталась, привязанная за ноги к палке, которую несли четыре охотника.

— А твои ирландские лорды — отважные охотники, — с угрозой в голосе добавил король. — Они не тащатся позади, как старые ворчливые кумушки. Что за командир станет подкрадываться к добыче по время погони?

— Тот, кого люди не уважают, сир? — Мейлир Фицгенри ответил так, будто это самый обыкновенный ответ на самый простой, обыденный вопрос. — В Ирландии такие обычно надолго не задерживаются.

Иоанн смотрел на него с любопытством:

— Что ты на это скажешь, Маршал?

— Ничего, сир, — беззаботно отозвался Вильгельм.

Иоанн взглянул на него презрительно-удивленно:

— Ничего?

— Нет смысла что-либо говорить. Лорд Мейлир вполне убежден в своей правоте относительно того, каков хороший правитель, но он знает, что охота и поле битвы — не одно и то же, или, по крайней мере, я надеюсь, что он это понимает.

На лице Мейлира появилось раздраженное выражение.

— Я в равной степени наделен обоими умениями, — заносчиво проговорил он. — И должен напомнить, что я пробыл в Ирландии более тридцати лет, а вы — нет.

Вильгельм наклонил голову:

— Совершенно верно, милорд, я провел тридцать лет при дворе, а вы — вдали от него, так кто из нас рыба, выброшенная на берег?

Мейлир открыл было рот, чтобы что-то возразить, но Иоанн остановил его взглядом и успокаивающим жестом.

— Сейчас не время и не место для подобных споров, к тому же ужин ждет. Пусть каждый, кто принимал участие в охоте на это прекрасное животное, займет место за моим столом. А те, кто оставался позади, пусть ищут гостеприимный прием, где хотят.

Говоря это, Иоанн приобнял Вилли за плечи. Значение этого жеста, адресованного Вильгельму, было таково: у меня твой сын, и я у тебя под носом сделаю из него все, что захочу.

После этих слов раздался смех, некоторые смеялись вполне добродушно, но голос многих звенел от злобы. Вильгельм равнодушно пережил это пренебрежение, говоря себе, что, по крайней мере, ему не придется сидеть за одним столом с Мейлиром и быть с ним вежливым остаток дня, но, тем не менее, эта обида не прошла для него даром, и он беспокоился за Вилли.

По возвращении во дворец Вильгельм принялся искать Томаса Сэнфорда, который каждый день должен был присматривать за его вторым сыном. Ричард бодро полировал сбрую и болтал с другим оруженосцем. У него появился легкий намек на бороду и усы. Вильгельм испытал удивление и зависть одновременно. Он и в шестнадцать о бороде мечтать не мог.

— Ты хорошо работаешь, — сказал он, кивнув в сторону сверкающей сбруи.

Ричард широко улыбнулся:

— Я же не хочу, чтобы меня выпороли за плохую работу.

С весны его голос стал глубже и со временем должен был, видимо, стать еще ниже.

Томас Сэнфорд, сжав губы и высунув язык, издал неприличный звук.

— Дело в том, что ты как раз полируешь сбрую, а не скачешь по лесам вместе с охотниками, и тебе, парень, хорошо известно, что это вместо порки, — он с отчаянием взглянул на Вильгельма: — Он по дороге сюда подложил в дамскую дорожную сумку дохлую крысу и сбежал со службы, чтобы попасть на петушиные бои, хотя я ясно приказал быть в церкви.

Ричард изучал свои сапоги, выражение его лица было скромным, как у юной девы. Вильгельм пытался выглядеть суровым, но не мог сдержать улыбку. Томас успокоился и, рассмеявшись, взъерошил блестящие волосы Ричарда.

— А, все это обычные шалости оруженосцев, большого вреда не случилось, — сказал он. — У него доброе сердце и работает он хорошо. Если его голова не распухнет от всех мыслей, которые ее переполняют, из него может получиться хороший рыцарь.

Эта похвала доставила Вильгельму удовольствие, в чем он очень нуждался.

— Когда я был в его возрасте, меня называли Обжорой и Лентяем, — сказал он. — И мне приходилось терпеть насмешки и зависть.

Сэнфорд прочистил горло:

— Ну, времена не сильно изменились. Я присматриваю за ним, сколько могу.

— За что я очень благодарен, если благодарность опального что-то значит.

Сэнфорд смущенно почесал затылок. Он был человеком короля, королевским слугой, и здоровое чувство самосохранения заставляло его быть настороже.

— А мой другой сын… он большую часть времени проводит с королем?

— В последнее время — да, милорд, но он сейчас на обучении. Он отличный резчик по дереву, и король часто находит применение этому его мастерству.

Ричард повесил сбрую.

— Он связался с одной из придворных дам, с той, чью сумку я украсил крысой, — сообщил он.

Уильям поднял одну бровь:

— Правда?

— Да это пустяки, — ответил Сэнфорд. — В этом возрасте у всех парней муравьи в штанах.

Вильгельм пристально посмотрел на рыцаря:

— Верно, но кто она и что она за это получает? Я уж точно в его возрасте не мог позволить себе услуги подобных женщин, если только мы говорим о куртизанке, а не о чьей-то жене или дочери?

О придворных шлюхах ему было известно все. Они следовали за королевским караваном: пестрые, яркие бабочки, чьей задачей было развлекать мужчин, которые оказались вдали от дома или у которых хватало средств и аппетита, но не было жен. Большинство этих женщин были привередливы, и их вряд ли можно было так легко склонить к связи с семнадцатилетним мальчишкой, чей отец, может, и был магнатом, но зато точно не был фаворитом короля.

Сэнфорд беспокойно заерзал:

— Я этого не знаю. Я подумал, что, наверное, вы ему даете какие-то деньги. Да и женщине к тому же он нравится. У меня создалось впечатление, что ей нравится мысль взять под свое крыло неопытного, но резвого молодого человека, ну, и обучить его кое-чему. В этом плохого нет.

Вильгельм вспомнил, как Изабель боялась, что их сыновья морально падут, глядя на разврат, царящий при дворе, и их молодые жизни пойдут по пути, который ни она, ни Вильгельм для них не выбрали бы. Ни одна придворная шлюха не пустит оруженосца к себе под юбку из природной щедрости. Скорее всего, тут дело было не в причуде. Придворные проститутки были куртизанками с четкими принципами, они были донельзя строптивы, и соблазнить их можно было либо деньгами, либо властью.

— Вы только все испортите, если поставите его мужские заслуги под сомнение, — предупредил Сэнфорд.

— Ты так думаешь? — сухо улыбнулся Вильгельм. — В сложившейся ситуации я сомневаюсь, что мне это удастся.

Вильгельм не мог заснуть, лежа на походной койке в своем шатре. Он положил руки под голову и дышал медленно и глубоко, расслабляя тело, а мысли роились в его голове, как маленькие быстрые косяки рыбы. Он часто проводил такие ночи во время военных походов и знал, что если он сможет отдохнуть, то обойдется и без сна. Обычно мысль о том, что дома его радостно встретят Изабель и дети, поддерживала его, но сейчас безопасность его семьи как раз была одной из этих рыбок, кружащих в его голове. Он боялся за них. Мейлир Фицгенри зло ухмылялся, как будто ему было известно что-то, чего Вильгельм не знал. Вильгельм понимал, насколько уязвимы их ирландские земли. Жан был опытным военачальником, но он никогда не исполнял таких обязанностей, какие на этот раз возложил на него Вильгельм. А какими средствами располагал Мейлир, было неизвестно. Однако с Иоанном все было ясно. Вильгельм отбросил эту мысль, потому что она вызывала такую тревогу, что становилось просто невыносимо. Ему нужно было сосредоточиться на том, как ему самому следует себя вести, как подготовиться к возможным угрозам.

Он обратился мыслями к своему старшему сыну. Что делать с Вилли? Оставить все как есть? Притвориться, что он как отец ничего не видит? Томас Сэнфорд сказал, что всякий молодой человек творит глупости, что было совершенно справедливо, но не всякий молодой человек делает это при дворе в компании шлюх и приятелей, на которых нельзя полагаться… не говоря уже об обществе самого Иоанна, чья черная душа была наделена способностью открывать в других все самое темное и сбивать их с истинного пути. Он подумал о себе в его возрасте. Как бы поступил его отец? Возможно, он рассмеялся бы и присоединился к его безумствам, походя зажимая по углам ту же женщину. А возможно, он схватил бы его за шиворот и выкинул из дворца, а потом бил бы почти до последнего вздоха. Единственной предсказуемой вещью в отце Вильгельма была его непредсказуемость.

— Что мне делать? — спросил он у полотняной крыши своего шатра. Единственным ответом был легкий стук дождя и дуновение холодного ноябрьского ветра.

— Милорд, вы меня Звали? — его оруженосец просунул голову между полотнищами, закрывавшими вход.

— Нет, я разговаривал сам с собой. Подай-ка мне плащ, парень.

— Вы уходите, милорд? — глаза молодого человека округлились от удивления.

— Да, — ответил Вильгельм. — Пока мне не будет, поставь еще одну койку. Может быть, я вернусь со спутником.

Вильгельм нашел своего сына в углу зала играющим в кости с наемниками короля. Играли они за тем же столом, на котором перед этим ели, он освещался дюжиной огарков свечей, пришпиленных к железным светильникам. Женщина с золотисто-желтыми косами в облегающем фигуру платье из тяжелого зеленого шелка сидела на коленях у Вилли. Его рубашка была распахнута на груди, а женщина весьма деловито возилась в штанах Вилли. Его взгляд был пьяным, сонным и стеклянным, как у дохлой селедки.

Вильгельм с мгновение помедлил, а потом подняв плечи, направился к этой компании.

— Бог в помощь, — довольно мягко приветствовал он их, и отдельно деловито кивнул шлюхе, которую давно знал, хотя личных отношений с ней не имел, — Мари.

Она с вызовом посмотрела на него своими темно-каштановыми, как чернильные орешки, глазами и бесстыдно продолжала орудовать у Вилли в штанах. Вильгельм подумал, что она склонна себя переоценивать. В том состоянии, в котором он находился, у нее было больше шансов вернуть к жизни кого-то из мертвых, чем пробудить в нем ответное чувство.

— Маршал, — приветствовал его наемник Жерар д’Ате с тревожным сочетанием насмешки и беспокойства в голосе. — Неужели вы пришли поиграть в кости с отбросами?

— Может, в другой раз, — произнес Вильгельм. От его благовоспитанности веяло ледяным холодом. — Я хотел бы поговорить с моим сыном наедине, по семейному делу.

Вилли вдруг резко вскинул голову и с переменным успехом попытался сосредоточить взгляд на своем отце.

— Говори здесь… это все мои друзья… не прочь послушать, — он вяло обвел рукой вокруг стола, чтобы очертить круг своих приятелей.

— Я уверен, что они не прочь послушать. Но мои слова предназначены только для тебя. Мари, ступай и найди себе другого партнера для игры в «Поймай кролика». Этого уже догнали.

Она выпятила алую нижнюю губу, но Вильгельм не сводил с нее глаз, и она вытащила руку у Вилли из штанов, встала с его колен и села рядом с Жераром д’Ате.

— Если он больше не играет, нужно заплатить за то, что он проиграл, — д’Ате легонько встряхнул чашку с костями. Все его движения были взвешенными и подчеркнутыми, хотя сам он был пьян мертвецки.

— Мой казначей тебе заплатит, — отрезал Вильгельм. — Найди его.

Вилли вскочил на ноги и резко опустился обратно. Вильгельму пришлось схватить его за руку и рывком снова понять. Почти держа его на руках, он вытащил сына на свежий ноябрьский воздух.

— Какие новости? — моргая глазами, как сова, промычал Вилли. — Какое семейное дело?

— Вот какое, — Вильгельм ударил его в живот кулаком изо всей силы. Вилли согнулся, упал на четвереньки, его начало рвать. — Давай-ка, выплевывай это все из себя, парень.

Когда Вилли перестало выворачивать, Вильгельм снова схватил его, протащил по двору к поилке для лошадей и ткнул в нее головой. Вилли дико дернулся, наглотавшись воды, и свалился промокшей бесформенной грудой на влажную землю со следами копыт. Вильгельм опять схватил его, перебросил себе через плечо и понес, как охотник добычу, к своему шатру, а там бросил на койку, приготовленную его оруженосцем.

— Проспись, — сказал он, накрывая бледную тень своего сына одеялом и овечьей шкурой. — Утром поговорим.

Улегшись на свою постель, Вильгельм натянул пуховое одеяло себе до ушей и спустя мгновение заснул.

Рассвет серым, тонким, как паутина, туманным плащом окутал верхушки деревьев и выбеленные стены Вудстокского дворца. Выйдя из шатра, Вильгельм вдохнул сырой воздух и отхлебнул обжигающего напитка из кружки, которую держал в руке. Несколько человек тоже уже проснулись и бродили вокруг, над шатрами висел тяжелый запах влажного дерева от костров, на которых готовили пищу. Его повар был занят — резал хлеб, который другой слуга только что принес из королевской пекарни. Приговаривая себе под нос скороговорки, понятные только настоящим пекарям, повар отрезал подгоревшее дно у каравая и еще кусок со следами золы. На столе рядом с хлебом разместились головка сыра и полоски бекона, готовые накормить Вильгельма и его рыцарей.

Вильгельм услышал со стороны шатра стон, шуршание покрывал и звук водопада, низвергающегося в направлении ночного горшка. Он начал улыбаться и прикусил себе щеку. Несколько минут спустя Вилли раздвинул полотнища, закрывавшие вход в шатер, и выкатился наружу, щурясь от света и держась одной рукой за живот. Его каштановые волосы торчали нечесаными космами, а лицо было серым.

— Ты больше похож на труп, выуженный из пивной реки, чем на молодого человека, свежего после сна, — заметил Вильгельм, протягивая ему кружку, которую до этого держал в руках.

Вилли взял ее, фыркнул и рыгнул.

— Мед и родниковая вода, — пояснил Вильгельм. — Твоя мама на нее молится, когда беременна.

— Вот пусть сама и пьет это, — огрызнулся Вилли, сунув кружку обратно Вильгельму и кутаясь в плащ, его лицо было искажено болью.

— Полагаю, ты не помнишь ничего из того, что вчера произошло, — начал Вильгельм.

— Помню. Ты меня ударил, — голое молодого человека звенел от гнева.

— Чтобы тебя стошнило и чтобы ты не умер, захлебнувшись собственной блевотиной. Я не собираюсь читать тебе мораль. Твоя тошнота делает это вместо меня.

— Ты что-то сказал по поводу семейного дела. Это было вранье?

Вильгельм посмотрел вдаль сквозь туманную дымку:

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду под враньем. То, что я хотел тебе сказать, это личное дело, между отцом и сыном. Прошлой ночью меня больше волновало, как бы тебя вытащить из той компании, в которой ты оказался. Если уж ты играешь в азартные игры, кроешь шлюх и пьешь, следи за своим кошельком, своим членом и своим разумом.

Вилли ничего не ответил, но вид его строптиво выдвинутой нижней челюсти начинал казаться его отцу знакомым.

Вильгельм стоял какое-то время молча, глядя, как Вудсток просыпается. Старый король Генрих поместил сюда свою любовницу, Розамунду де Клиффорд. Здесь были обширные увеселительные сады, из которых летом доносился чувственный аромат лилий, жимолости и левкоев. Трехъярусный пруд весной превращался в серебристый водопад родниковой воды, а в самом сердце сада, среди решеток, увитых собачьей розой, стоял великолепный фонтан из розового мрамора с прожилками, добытого на Пурбекских холмах. Это было удивительное, прекрасное, похожее на рай место, сейчас погрузившееся в сон, скованное ноябрьскими холодами. А те, для кого вся эта красота была построена, были давно мертвы.

— Как давно ты спишь с Мари де Фалез? — спросил он Вилли.

Повисла долгая пауза, в течение которой Вильгельм справлялся с искушением оглядеться вокруг.

И наконец он услышал мрачный ответ:

— Месяц или два. А откуда ты знаешь ее имя?

— Потому что я большую часть жизни провел при дворе, того короля или другого, и видел немало придворных шлюх. Я помню, когда Мари появилась при дворе короля Ричарда, ты тогда еще был младенцем, — он раздраженно замолчал и глубоко вздохнул. — Нет, я не пользовался ее услугами. Однако мне известно, что она за них дорого берет, а сердце у нее находится в кошельке, а не между ногами. И, что более важно, оно и бьется-то только ради денег.

— Она… Я…

— Тебя используют и унижают, — жестко сказал Вильгельм. — При дворе есть те, кто больше всего на свете жаждет увидеть, как сыновья Вильгельма Маршала катаются в грязи, и в твоем случае они преуспели.

Он увидел, как из большой трубы над главным залом поднимается дымок, и заставил себя замолчать. Он воспитывал оруженосцев, он представлял себе, какие трудности могут возникать при общении с молодыми людьми, почему же с собственным наследником ему было так трудно?

Без единого слова Вилли пошел ополоснуть лицо возле шатра, а затем с задумчивым выражением лица плюхнулся у костра, на котором готовили еду. Вильгельм со вздохом сел рядом с ним на грубую деревянную скамью и, нагнувшись вперед, сжал руки между колен.

— Не нужно быть совершенным, — сказал он. — Бог свидетель, что и я в молодости не был идеалом, да и сейчас не лучше. Я просто прошу тебя быть осторожным.

Вилли уставился в землю.

— Это больше не повторится, — пробормотал он.

Вильгельм указал на сковороду, на которой в пузырях расплавленного жира шипел и шкворчал бекон.

— Тебе надо поесть, — сказал он, — живот будет меньше болеть.

Ноздри Вилли расширились, и он сглотнул.

— Нет, — отказался он.

— Тебе вчера понравилось жаркое? — спросил Вильгельм и, не дожидаясь, потянулся к только что испеченному хлебу и подхватил себе толстый кусок бекона.

В глазах Вилли промелькнула искорка веселья.

— Оно было жестким, — ответил он.

— Эх, жаль, — отозвался Вильгельм, с жадностью вгрызаясь в хлеб с беконом.

Позеленевший Вили сжал челюсти. Затем его взгляд оторвался от отца и сосредоточился на человеке, направлявшемся к их костру.

— Хьювил, — сообщил он и вдруг, несмотря на свое дурное самочувствие, вытянулся в струнку, как охотничий пес, почуявший добычу.

Вильгельм обернулся, и сердце у него в груди уперлось в ребра. Он оставил Хьювила в Ирландии с Изабель, велев прислать его при первом же происшествии. С усилием проглотив кусок, бросив остатки завтрака, он поднялся на ноги, посмотрел на молодого человека и жестом остановил его, когда тот собирался преклонить колени.

— Что за новости? — требовательно спросил он и щелкнул пальцами, подзывая своего оруженосца. — Эля! — потребовал он.

Лицо Хьювила было серым от усталости, а под глазами залегли тени. На скуле таял синяк.

— Милорд, люди Мейлира Фицгенри напали на ваши земли через неделю после вашего отплытия сюда. Они сожгли амбары в Ньютауне, разграбили дома, перерезали жителей и увезли награбленное. В стычке погибло двадцать ваших людей… и… мой брат Дай тоже был убит, — голос Хьювила задрожал. Он принял чашу из рук оруженосца и залпом осушил ее.

Вильгельм почувствовал, как кожа на его руках покрывается мурашками, а волосы на затылке встают дыбом.

— Эх, парень, мне так жаль! — сказал он. — И из-за твоей утраты, и из-за новостей, которые ты привез.

Хьювил безуспешно пытался что-то сказать. Потом он собрался с видимым усилием и продолжил рассказ:

— Лорду Жану удалось поймать зачинщиков недалеко от Килкенни, он привел их к графине. Она… она отправила их в темницу. Она говорит, что предпочла бы видеть их повешенными, но ожидает вашего согласия на это.

Это было похоже на Изабель с ее боевым духом. Вильгельм был уверен, что слово «отправила» было чересчур дипломатичным. «Бросила» больше соответствовало сделанному.

— Вашим людям удалось сохранить ваши ирландские земли под вашей властью, и лорд Жан утверждает, что им ничто не угрожает. В Ньютауне уже начали восстанавливать разрушенные дома, и графиня взяла часть средств из Пемброука для отстройки ферм, а также кое-что одолжила, а кое-что купила у де Лейси и де Брозов.

Вильгельм резко кивнул и мысленно возблагодарил Бога за выдержку и быстроту реакции его жены и поверенных. Если бы у них было меньше храбрости, он бы сейчас выслушивал длинный перечень страшных потерь, а не короткий отчет, причем многое уже было исправлено.

— Графиня велела выяснить, все ли с вами в порядке, и если это так, то тогда она спешит заверить вас, что и с ней все будет хорошо.

Вильгельм поблагодарил Хьювила и, снова выразив ему свои соболезнования, отпустил его повидаться с отцом. Молодому человеку предстояла незавидная задача рассказать Рису о том, что Дая больше нет, о том, что, хотя он видит одного из своих сыновей сейчас перед собой, другого ему больше не суждено увидеть никогда. Вильгельм сжал кулаки. Его желание оказаться сейчас рядом с Изабель было острым, как свежая рана. Ему была ненавистна необходимость находиться сейчас здесь, среди врагов и соперников, и вести грязную политическую войну, вместо того чтобы честно сражаться в открытом бою с обнаженным мечом.

— Ублюдки, — коротко прокомментировал услышанное Вилли.

— Я знал, что Мейлир нападет на наши земли, как только я уеду, — сказал Вильгельм с горящими от злости глазами. — Его ухмылка сказала мне об этом, как только я прибыл ко двору.

— Я полагаю, теперь она окажется у него на лице с обратной стороны, — с мрачным удовлетворением заметил Вилли.

— Я в этом не сомневаюсь, но победить в одном сражении не значит выиграть войну. Это только начало… и я молю Бога о помощи, потому что ему одному известно, когда все это кончится.

— Похоже, твои планы сбить с Маршала спесь потерпели крах, если, конечно, правдивы новости из Ленстера, — ядовито заметил Мейлиру Фицгенри король Иоанн. Поужинав в главном зале, он удалился в личные покои в компании своих фаворитов и советников, среди которых были и ирландские лорды, сопровождавшие Вильгельма Маршала в его путешествии через море. Иоанну доставляло удовольствие отмечать их. И к тому же, если он будет держать их рядом с собой, а Вильгельма, наоборот, отодвинет подальше от собственной персоны, у Маршала будет мало возможностей общаться со своими вассалами.

Мейлир скривился:

— Это лишь небольшая заминка, сир, и этого не случилось бы, если бы я лично возглавлял набег.

— Но Маршала там тоже не было, — с подчеркнутой медлительностью произнес Жерар д’Ате, сидевший на расписном дорожном сундуке со сложенными руками и выражением презрительной задумчивости на худом лице.

Мейлир оскалил зубы.

— Нет, но он взял с собой не слишком верных ему вассалов, а там оставил свое войско. Он намеренно оставил в Ирландии своих английских рыцарей, и мне известно из достоверных источников, что Стефана д’Эвро он наделил определенной властью, поскольку тот женат на женщине из рода де Лейси, — он обернулся к Иоанну На его лице были написаны ярость и готовность к драке, как у терьера, почуявшего след лисицы. — Сир, если вы позволите мне вернуться в Ирландию, клянусь, я каленым железом пройдусь по маршаловским землям и самолично заставлю его отказаться от своей гордыни. То же относится и к де Брозу.

Д’Ате фыркнул:

— Если тебе это удастся, значит, не только меч, но и яйца у тебя железные.

Мейлир Фицгенри смерил наемника презрительным взглядом:

— Так и есть, — огрызнулся он. — И таковы были все, кто следовал за Ричардом де Клером. Мой предок был английским королем, когда Маршалы были лишь самонадеянными мальчишками в конюшне с руками по локоть в навозе.

Д’Ате поднял одну бровь, но ничего не сказал.

Иоанн прекрасно понимал, что Мейлир намеренно упомянул о своем родстве с королем, несмотря на то что был незаконнорожденным и к тому же валлийцем по материнской линии. Иоанн мог прекрасно обойтись без валлийцев при дворе.

— Я не сомневаюсь в твоем мужестве, — произнес он с язвительной усмешкой. — Я даю тебе свое согласие на возвращение в Ирландию. Используй его для того, чтобы снести некоторые стены.

Мейлир поблагодарил его, а затем с коварным выражением лица склонился к нему поближе:

— Сир, мои шансы на успех возросли бы во много раз, если бы вы призвали людей Маршала, оставленных в Ирландии, к вам на службу.

Иоанн взглянул на него с интересом. Вот это было уже стоящее предложение.

— Прикажите им прибыть в Англию под угрозой конфискации их земель в случае отказа, — продолжил Мейлир. — Жан Дэрли арендует у вас землю с правом ее передачи по наследству, и он многое потеряет, если не послушается вас. А мне это развяжет руки, чтобы выполнять обязанности вашего юстициария.

Иоанн поигрывал рубинами и сапфирами, висевшими у него на шее на золотой цепочке. Это предложение произвело на него сильное впечатление. Мейлир был под стать ему самому. Если прямой путь отрезан, значит, нужно прорыть туннель и взорвать врага. На самом деле, по мнению Иоанна, копание туннелей часто было даже предпочтительнее. Он ничего не терял. Если рыцари Вильгельма оставят Ленстер и прибудут к нему, ирландские земли Маршала останутся незащищенными. Если же они не подчинятся королевскому приказу, Иоанн сможет заполучить их английские владения. А Мейлир Фицгенри не был таким уж необходимым человеком, что бы там ни думал о себе этот коротышка, и, если он не сможет сбросить Маршала и де Броза с их высот власти в Ирландии, у Иоанна на примете уже было несколько человек ему на смену.

— Твое предложение имеет смысл, — сказал он. — Я прикажу написать письма и отослать их людям Маршала. Мой гонец может отправиться вместе с тобой, поскольку я уверен, что ты, как мой юстициарий, захочешь лично убедиться в том, что они будут доставлены.

В глазах Мейлира загорелся мстительный огонек:

— Это доставит мне истинное удовольствие, сир.

Отпустив Мейлира, Иоанн уселся пить с Филиппом Прендергастским и Джеком Маршалом, людьми, занимавшими высокое положение в свите Маршала. Когда он хотел нарядиться обаятельным, гостеприимным хозяином, наряд был очень ему к лицу и сидел идеально. Он болтал о разных вещах, о погоде, о том, какие красивые в Вудстоке дома, о вчерашней охоте, но в то же время он, как кот, на мягких лапах подкрадывался к добыче. К концу второй чаши вина он перешел в нападение.

— Вы являетесь людьми высокого положения и чести, и я уже некоторое время рассматриваю возможность наградить вас привилегиями в Ирландии, чтобы вы стали моими арендаторами, разумеется, если вы сами этого захотите, — улыбаясь и вопросительно глядя на собеседников, он жестом велел слуге заново наполнить чаши. Вино было одним из лучших — малиновое с пряностями.

Прендергаст быстро огляделся по сторонам, чтобы понять, кто еще слушает. Под глазом у него дергался нерв, и Иоанн почувствовал, как его дыхание участилось, и понял, что рыба заглотила наживку. Однако выражение лица Джека Маршала было удивленным — похоже, он был готов возражать.

— Я очень хорошо помню твоего отца, — мягко обратился к нему Иоанн. — Он погиб в Мальборо, защищая замок; он был моим кастеляном и всегда служил мне верой и правдой. Ты мог бы получить все земли, принадлежавшие твоему отцу, но по капризу судьбы не получил ничего. Хотя ты был наследником, а все досталось твоему дяде и со временем перейдет к его сыновьям, а не твоим.

Джек Маршал пожал плечами:

— Так уж устроен мир, сир. Я не единственный старший сын, который пропустил свою очередь наследования из-за незаконного рождения.

Иоанн простер к нему руки.

— Разумеется, нет, но у такого солдата, как ты, есть возможность достичь гораздо большего и получить намного больше, чем те скромные владения, которые были даны в приданое твоей жене. Я бы хотел как следует тебя наградить, чтобы твое благополучие возросло. То же относится и к тебе, милорд, — обратился он к Филиппу Прендергасту. — Твоя жена — старшая дочь Ричарда Стронгбау. Как и мой родственник Мейлир, ты утвердился в Ленстере задолго до того, как туда ступила нога графа Пемброукского. Как ваш правитель в Ирландии, я вправе наградить вас за вашу службу… что скажете?

— Джек, иди сюда. Что скажешь? — Вильгельм обходил кругом коня, выставленного на продажу торговцем лошадьми, разглядывая животное с разных сторон. Это был красивый вороно-чалый конь с выгнутой шеей и мощными мышцами, выведенный в Испании. Летом его шерсть заблестит как сталь клинка, а сейчас в ней было полно белых волос. Однако торговец хорошо знал, как представить лошадь покупателям в более выгодном свете. На плюшевой шкуре животного не было ни следа грязи, ни пятнышка навоза, копыта были смазаны и отполированы, а грива и хвост причесаны волосок к волоску, так что в морозном свете они сверкали, как струи водопада.

— Для войны? — с сомнением спросил Джек.

— Нет, для разведения. У моего скакуна что-то зубы становятся длинноваты. Если его свести с той кобылой из Фландрии, может получится хорошее боевое потомство.

— А, тогда ладно, — Джек обошел коня, чтобы произвести необходимую оценку, заглянул коню в рот, проверил ноги, приподняв копыта. Вильгельм гадал, глядя на племянника, что же не так. Джек как будто все время в чем-то сомневался, о чем-то беспокоился и старался избегать его взгляда.

— Думаю, стоит о нем подумать, — продолжал Вильгельм. — Он отлично слушается, выдержанный, хотя, конечно, все преподносят иногда сюрпризы.

При этих словах Джек начал краснеть от шеи до лица. Он выпрямился, отвернулся от коня и обратился к Вильгельму:

— Сэр, я должен вам кое в чем признаться.

Вильгельм согласно кивнул, поскольку подтвердилось его предположение:

— Раз ты хочешь сделать признание мне, а не Богу, я могу предположить, что это касается меня и чего-то, что я не одобрю.

Джек прикусил щеку.

— Король предложил мне земли в Ирландии и должность его маршала в обмен на службу пяти рыцарей.

Новости взволновали Вильгельма, но едва ли удивили. Он сложил руки:

— Так в чем же ты хочешь признаться? В том, что согласился?

Джек посмотрел на него с обидой:

— Нет, сэр. Я сказал, что мне нужно подумать. Мне показалось, что для меня будет честью спросить сначала вашего совета.

— А ты хочешь эти земли? — спросил Вильгельм и засмеялся над собой. — Ха, разумеется, ты их хочешь, надо быть полным дураком, чтобы их не хотеть, но не потребует ли король от тебя чего-то еще, кроме службы пяти рыцарей, а? — его губы скривились в горькой усмешке. — Я должен был бы этого ожидать. Иоанн мстит мне за то, что я стал вассалом Филиппа французского ради Лонгевиля, — он одарил племянника долгим взглядом. — А на сколько кусков можно расколоть твою верность, Джек? Что ты готов отдать Иоанну, а что оставишь мне?

Джек попытался выдержать взгляд Вильгельма, но не смог и уставился в землю.

— Я не отрицаю, что он предлагает мне что-то, от чего я не могу отказаться, но я и дальше буду служить вам всем, чем смогу.

Вильгельм с сомнением усмехнулся.

— Ты поймешь, что служба двум хозяевам — это обоюдоострый меч, — он махнул рукой. — Ступай, принимай его взятку. Я не стану тебя стыдить.

— Но вы станете обо мне хуже думать, — произнес несчастный Джек.

— Мне кажется, то, что ты пришел со мной посоветоваться, — это поступок честного человека. Это требует мужества, и я не виню тебя за то, что ты принял его предложение. Выбирай свой путь и не оглядывайся. Я сомневаюсь в том, что другие так же придут ко мне, чтобы сообщить о том, что переходят на сторону Иоанна. Мне придется самому гадать, кого он чем подкупил, возможно, я смогу это понять по открытым насмешкам и ухмылкам во дворце.

Джек из красного сделался пунцовым.

— А вы знаете о том, что он и другим это предлагал?

— Это же очевидно, разве нет? — проворчал Вильгельм. — Король не стал бы подкупать моего племянника и больше ни с кем это не обсуждать. Это нужно ему, чтобы нанести удар моему чувству собственного достоинства и для уменьшения моей власти.

Джек выглядел убитым.

— Вам следовало поступить, как с самого начала советовал Жан Дэрли: взять их сыновей в заложники.

— Это мало что изменило бы, раз мои сыновья у короля, — он вздохнул и почувствовал, как тоска накрывает его серой волной. — Так кого же он обхаживал и кто соблазнился?

— Большинство, — Джек смотрел на него смущенно. — Прендергаст, де Барри, Лэтимер, оба де ла Роше, Адам Херефордский, Ричард де Коган, д’Англе, Фицмартин и де Хаверфорд…

Вильгельм был подготовлен, но все равно услышать все эти имена было неприятно. Иоанн проделал тщательную работу, и все ирландские вассалы показали свои истинные лица.

— Я не скажу, что ты в хорошей компании, — произнес он с угрюмой улыбкой.

— Что вы собираетесь делать?

Вильгельм поморщился:

— А что мне остается? Я осажден. Я могу только надеяться, что стены, которые я успел возвести, достаточно крепки, чтобы выстоять. Ты выполнил свой долг, придя ко мне. Но с этих пор тебе лучше держаться подальше от меня, если не хочешь оказаться в ловушке.

— Милорд, я…

— Иди, — Вильгельм махнул рукой. — У меня терпение солдата, а не святого.

Джек низко, с грустью поклонился, а затем, помедлив, ушел. Вильгельм на мгновение закрыл глаза, а затем снова обратился к осмотру коня. Лицо торговца было совершенно пустым, но это не значило, что и в голове у него было так же пусто. Вильгельм прекрасно понимал, что эта новость будет главным развлечением за ужином. Он сказал себе, что это не важно, что это всего лишь один из ходов в длинной сложной игре.

— Седлай его, — скомандовал он. — Хочу на нем прокатиться.

Глава 25

Мальборо, Уилтшир, декабрь 1207 года

Выдыхая в ледяной воздух пар, Вильгельм смотрел на комнату, где они с братьями играли, когда были детьми. Он до сих пор отчетливо помнил красную тканую отделку стен, золотую бахрому на подушках и валиках, большую кровать, застилаемую зимой волчьими шкурами, в которой они с братьями спали. Все это вставало перед его мысленным взором как настоящее, но в реальности сохранились только орнаменты в виде завитков на белых отштукатуренных стенах. Они были прежними. Сейчас комнату занимали королевские писцы, которых не было видно за кипами пергамента, их пальцы болели от непрерывного письма, а носы и руки были красными от холода, несмотря на медные печки с углем, маленькие островки тепла в помещении.

В проеме окна теперь было вставлено стекло. Во времена детства окно смотрело прямо в небо, или в особенно холодную погоду его закрывали ставнями. Стоило ему прищурить глаза, и он видел мать, сидящую со служанками на скамье перед окном за вышиванием, одним глазом косящую в сторону своего выводка из четверых мальчишек, двух девочек и двух старших приемных сыновей — от первого брака их отца. Сейчас всех раскидало по свету: девочки вышли замуж и уехали в отдаленные уголки страны, кто-то обосновался во Франции… кого-то уже не было в живых. Его отец служил здесь кастеляном, но потерял Мальборо вместе с расположением короля Генриха, когда Вильгельм был молод. Годы спустя право на управление крепостью было восстановлено. Ее отдали в распоряжение его брата Иоанна, который, в свою очередь, утратил его, восстав против короля Ричарда, и умер в большом зале, защищая крепость, которой отдал свое сердце и свои надежды. Теперь здесь всем заправлял король Иоанн, он приезжал сюда метить территорию, как собака. Но, несмотря на то что прежние запахи и цвета потускнели, память об их первоначальной яркости сохранилась. Если в комнате и было холодно, так это потому, что в Мальборо было больше призраков, как мертвых, так и живых, чем замок мог вместить.

Штора, закрывавшая дверной проход, внезапно всколыхнулась как от сильного порыва ветра, и в комнату вошел Мейлир Фицгенри. Он был обут и одет для длительного путешествия, его сопровождал Томас Блоэ, рыцарь королевского войска, одетый так же.

Мейлир резко остановился, увидев Вильгельма, и его рука метнулась к мечу. Вильгельм с ненавистью смотрел на своего вероломного вассала, сохраняя внешнее спокойствие и выдержку. Угрюмое выражение лица Мейлира сделалось еще мрачнее. Он убрал правую руку с пояса и обернулся к писцам.

— Что вы здесь делаете, Маршал? — прорычал он. — Надеетесь, что кто-нибудь из них сжалится и расскажет вам, что они пишут?

— То, чем я здесь занят, вас не касается, — равнодушно ответил Вильгельм. Он кивнул Томасу Блоэ, который смотрел на него с беспокойством, но был достаточно вежлив, чтобы ответить на приветствие.

Мейлир требовательно протянул руку писцам, занятым работой:

— У вас письма для меня и сэра Томаса.

Иоанн де Грей, епископ Норвичский и старший распорядитель короля, отдал ему несколько документов, запечатанных королевской печатью. Выражение его лица было совершенно непроницаемым, и Вильгельм был этому рад. Они с де Греем общались лично по некоторым вопросам.

— Жаль, что вы не можете вернуться в Ирландию вместе со мной, — сказал Мейлир, однако выражение его лица и улыбка говорили о том, что он, напротив, от этого в восторге. — Но не волнуйтесь. Я справлюсь со всеми непредвиденными обстоятельствами. — Он помахал перед носом Вильгельма полученными документами: — Вам же известно, что это приказы о вызове сюда ваших людей? И что, если они не прибудут, король отнимет все их земли?

— Мне прекрасно известно, что там написано, — сказал Вильгельм равнодушно.

Мейлир прямо-таки светился злорадством:

— Не сомневайтесь, что я пожелаю вашей жене всего наилучшего, оказавшись в Килкенни.

Вильгельм сжал зубы и сдержался.

— Пожалуйста, — резко ответил он, — однако не ждите от моей жены теплого приема в ответ. Вы поймете, что вежливость и сохранение хорошей мины ее заботят не так, как меня, зато чувство собственности у нее развито отлично. Я должен также напомнить вам, что вы являетесь моим вассалом и я вправе поступать с вами, как мне заблагорассудится, в рамках закона, разумеется, независимо от того, занимаете ли вы пост юстициария Килкенни или нет.

Мейлир передал запечатанные письма Томасу Блоэ, поскольку именно он был официальным гонцом.

— В вас больше горячего воздуха, чем в пироге без начинки, Маршал, — прорычал он. — Продолжайте пыжиться, писцам не помешает сидеть в более теплом помещении. Рад бы остаться, да не могу: у меня неотложные дела в Ирландии, и корабль уже ждет.

Он вышел из комнаты так же, как вошел, — полный энергии и самодовольства. Вильгельм бы не удивился услышать, как он насвистывает от радости. Томас Блоэ последовал за ним, но помедлил на пороге и быстро, извиняясь, взглянул на Вильгельма.

— Я еду туда, куда меня пошлют, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Вильгельм. — В моем доме никто не накажет гонца за привезенные им новости… Вы человек короля, а не мой враг… в отличие от некоторых.

Блоэ сделал понимающий жест и вышел вслед за Мейлиром.

Вильгельм помедлил. Де Грей вернулся к наблюдению за писцами и, очевидно, не собирался ничего объяснять. Тяжело вздохнув, Вильгельм покинул комнату, так же как Блоэ и Фицгенри. Пока они спешили в Бристоль, Вильгельм пошел в часовню, чтобы помолиться Богу о помощи в ближайшие недели.

— Уже недолго осталось, миледи, — сообщила Мива, повитуха, осторожно ощупывая живот Изабель. — Головка уже опустилась в таз, и он лежит в правильно положении, здорово так, да, так и есть.

Изабель села на постели. Казалось, что ребенок занимает ее всю целиком. У нее постоянно болела спина, и она была уже в той стадии, когда в любом положении неудобно, сколько подушек под спину не подсовывай. Торговая галера привезла вести, что королева Иоанна благополучно разрешилась от бремени в Винчестере. Родился мальчик, его назвали Генрихом, в честь дедушки. Изабель ненавидела Иоанна, но его королеве и малышу желала только хорошего и даже собиралась через некоторое время послать подарок на крестины. Сестринские чувства к другим матерям бывают сильны.

— Что значит «недолго»? Сколько именно? — спросила она, принимая свободное голубое платье, протянутое ей леди Авенел. Оно было с завышенной талией и вставками по бокам, чтобы вместить растущий живот.

— Может, сегодня, может, завтра, а может, и позже, — ответила Мива. — Кто знает? — она неодобрительно покосилась на Изабель. — Зато я точно знаю, что Вам давно надо было устраниться от всех этих политических дел.

— Ох, замолчи, — Изабель нетерпеливо помахала своим служанкам. — Я не причиняю вреда ребенку тем, что ужинаю в большом зале и веду совет. Я не могу позволить себе целый месяц сидеть на кровати, ничего не делая и ожидая, пока ребенок родится, — она печально взглянула на свой живот. — Я, может, сейчас и похожа на большую дойную корову, но у меня нет ни желания, ни терпения безмятежно жевать траву и ни о чем не думать, — она остановила Миву, которая готова была ринутся в бой. — И не надо мне говорить, что я ради ребенка должна больше отдыхать. Если все идет, как надо, — а ты утверждаешь, что это именно так, — и если только я не возьму из конюшни одного из скакунов моего мужа и не начну галопом носиться по полям, закованная в латы, то тебе придется признать, что мой здравый смысл меня не покинул.

При этих словах Мива в ужасе закатила глаза, а потом со вздохом покачала головой.

— Как скажете, графиня, — произнесла она, но, глядя на ее плотно сжатые губы, можно было понять, что она все еще осуждает ее.

Изабель спустилась из своих покоев в главный зал, чтобы поужинать. Ее дети и служанки следовали за ней. Она сделала это ежедневным ритуалом. Ее сыновьям и дочерям необходимо было научиться ужинать в официальной обстановке, нужно было наблюдать за манерами и приемами, которые могут понадобиться им в будущей жизни. Им нужно было постепенно привыкать к тому, что у них есть обязанности, привыкать к чувству долга, и Изабель хотела убедиться в том, что они будут к этому готовы.

Жан прибыл вскоре после того, как разнесся звук рога. На нем была стеганый кожаный гамбизон, измазанный маслом с его кольчуги. Меч висел у него на поясе слева, а кинжал справа. Теперь он уже уверенно носил форму командира. То, что он сумел организовать оборону Килкенни и внутренних земель, не говоря уже о его успехе в выслеживании и поимке отряда, посланного Мейлиром Фицгенри, разожгло его уверенность в себе из маленькой искры в настоящее пламя. Утром он руководил подготовкой младших командиров, разговаривал с торговцами и жителями Ньютауна о том, как перестроить город, одновременно укрепив его оборону на будущее, поскольку разоренные территории быстро обрастали новыми складами и домами. За Жаном вошли другие ее помощники. Джордан и Стефан были сегодня в крепости, хотя Джордан собирался завтра с войском отправиться охранять границу с Дублином. Демонстрация своей силы была одной из мер обороны.

Еду благословили, и все с аппетитом за нее принялись. Мужчины просто набросились на ужин: их новые обязанности отнимали много сил, поэтому их не нужно было упрашивать есть. К тому же из-за пронизывающих ветров и лютого январского мороза нужно было регулярно «подбрасывать топливо» в желудок, чтобы хоть как-то бороться с холодом. А провизия в это время года не радовала разнообразием. Основным блюдом было жесткое говяжье жаркое с сушеными бобами, обильно сдобренное тмином и перцем. Добавки вроде жареного лука-порея и пастернака как-то скрашивали существование, но все же опасность впасть в грех чревоугодия им явно не грозила.

Изабель мыла руки в чаше перед вторым блюдом — пирогами с мозгами, жареными пирожками и вафлями, когда у помоста появился ее распорядитель и, склонившись, прошептал что-то ей на ухо.

Она застыла с руками, все еще опущенными в воду. Затем взяла у молодого слуги полотняное полотенце и наскоро вытерла руки.

— Пусть войдут, — бесстрастно произнесла она. Распорядитель поклонился и вышел, а она повернулась к Жану. Она отдала этот приказ с вызовом, но сердце у нее колотилось, как сумасшедшее, и ее начало тошнить.

— Здесь Мейлир Фицгенри в сопровождении королевского гонца, — объяснила она.

Жан удивленно поднял голову и вытаращил глаза.

Изабель накрыло волной паники, но она подавила ее, стараясь дышать глубже, вместо того чтобы испускать дикие крики ужаса, как ей хотелось бы.

— Он бы не стал входить в логово льва, даже в его отсутствие, если бы не был уверен в защите свыше. Почему здесь он, а не Вильгельм?

— Возможно, он пришел, чтобы выкупить своих людей, — Жан успокаивающе накрыл ее ладонь своей. — Мы через минуту узнаем. Я уверен, что с милордом все в порядке.

— Да, — отозвалась Изабель. Она, наконец, одержала победу над собой, но ее сердце все еще отчаянно трепетало в груди. — Я бы знала, если бы с ним что-то стряслось, я бы почувствовала.

Жан сжал ее руку и словно передал ей часть своей силы, а она ответила ему осторожной полуулыбкой.

К тому времени, когда Мейлира и его спутника проводили в зал, она выстроила свою внутреннюю защиту и смогла наблюдать за его приближением со спокойной, холодной уверенностью. Мейлир был в одежде с богатой вышивкой в виде узора из цветочных гирлянд, а двигался он легко, чуть подпрыгивая, отчего внутренний трепет Изабель лишь усилился. Томас Блоэ шел на два шага позади него, выражение его лица было напряженным, он себе места не находил от беспокойства. Подойдя к возвышению, Мейлир поклонился с насмешливой галантностью. Блоэ поклонился просто и вежливо.

— Если вы здесь из-за ваших людей, лорд Мейлир, должна вам сообщить, что они будут освобождены не раньше, чем вернется граф, а пока они, — Изабель подняла тонкую бровь, — волей обстоятельств ужинают в другом месте.

На лице Мейлира промелькнуло выражение скрываемой злости.

— А мне кажется, что вы отдадите мне моих людей задолго до возвращения вашего мужа, миледи, — сказал он. — Я прибыл из дворца короля Иоанна с мессиром Блоэ, который привез приказы рыцарям графа, которые они могут нарушить только себе во зло.

С явной неловкостью Томас Блоэ вынул запечатанные документы и передал их Жану Дэрли, который взял их с таким видом, будто ему вручили гнездо с гадюками. Он очистил нож, которым пользовался во время еды, срезал печати и раскрыл листы пергамента. Взгляд на письма, адресованные Джордану и Стефану, говорил о том, что, кроме обращения, остальной текст был везде одинаков. Он с испугом взглянул на Изабель.

— Миледи, король призывает нас к себе. Он говорит, что мы должны явиться к нему через две недели после получения этих писем, если только погода не будет совсем уж страшной, — он бросил в сторону Мейлира уничтожающий взгляд. — Это ты подстроил, так ведь, сукин ты сын?

В ответ Мейлир самодовольно скривил губы:

— Король сам пришел к этому решению. Он не дурак и недоволен тем, что граф считает его таковым. Король предпочитает держать его при дворе и требует к себе его людей, которые также должны выполнять свои обязанности при дворе. Если они не подчинятся, то их земли будут отобраны.

Эти слова подействовали на Изабель, как сильная пощечина. Это было чистой местью. Иоанн пытался отобрать у нее с Вильгельмом все, что было для них важно. Их сыновей, их земли, их честь.

— В таком случае пусть отбирают, — будничным тоном ответил Мейлиру Жан, как будто сообщил ему, сколько времени. — Я сочту за низость бросить земли, которые милорд оставил под моей охраной. А стыд страшнее нужды.

— Это ваш выбор, милорд, — пожал плечами Мейлир. — Но если вы и другие лорды откажетесь сесть на корабль, вам придется испытать на себе последствия вашего решения. Я здесь для того, чтобы усилить власть короля в Ирландии, и всякий, кто восстанет против меня, будет уничтожен.

Изабель положила одну руку на свой большой живот и с усилием поднявшись, встала к Мейлиру лицом, как королева.

— Вы доставили свое послание, — произнесла она ледяным тоном. — Думаю, вам не стоит больше испытывать наше терпение.

— Вы угрожаете мне, мадам? — столь же отчетливо ледяным тоном спросил Мейлир.

— Не более чем вы угрожаете мне, милорд.

Если Мейлир и удосужился поклониться при входе, то вышел он, не попрощавшись.

— Увидимся с вашими людьми на поле битвы, — бросил он.

Томас Блоэ собрался последовать за ним, но Изабель сделала ему знак задержаться.

— Будьте милосердны, сэр Томас. Я знаю вас с тех пор, как вы были мальчишкой и жили в Стригиле. Скажите мне, что, по крайней мере, несмотря на весь этот ужас, мой муж и сыновья живы и здоровы.

Он, не мигая, встретился с ней взглядом.

— Да, миледи, у них все хорошо, хотя граф и огорчен, что не может быть здесь, — он покраснел и посмотрел себе через плечо, затем повернулся обратно и заговорил, понизив голос. — Вы должны знать, что король был очень доволен, когда смог наделить многих, кто сопровождал графа, землями и привилегиями, и они их приняли.

— Вы хотите сказать, приняли взятки? — ее ноздри дрогнули. — Имен называть не нужно, я могу догадаться.

— И будете правы, миледи, но… боюсь, что не обо всех подумаете.

— Правда? Прендергаст, я полагаю? Я видела, как они с женой осматривают мою крепость, как свое будущее имущество.

— Да, миледи… и племянник вашего мужа.

— Джек? — она испуганно уставилась на него. Святая Дева, это уже было совсем близко к дому.

— Король предложил сделать его маршалом Ирландии и дать ему землю в обмен на службу пяти рыцарей из его войска.

— Что?

Блоэ покачал головой.

— Джек пришел к графу за советом, и граф велел ему соглашаться на землю… Он великий человек, миледи. Действительно великий, — его голос был так полон восхищения, что почти дрожал. — В отличие от некоторых, кого я мог бы назвать.

Поклонившись, он поспешил за Мейлиром Фицгенри.

Изабель смотрела ему вслед, не способная выговорить ни слова, ничего не думая и не чувствуя, зная лишь, что ей необходимо успокоиться прежде, чем ее затянет в болото переживаний, грозящих сожрать ее изнутри. Удалившись в свои покои, она позвала Жана, Джордана и Стефана. Ребенок в ее утробе пинался так, будто уже готовился в рыцари.

— Тихо, — сказала Изабель, мягко поглаживая живот. — Тихо, маленький, не сейчас. Подожди немного, еще совсем чуть-чуть.

Когда мужчины собрались, Изабель повернулась к ним и глубоко вздохнула.

— Что мы будем делать? Если вы останетесь здесь, потеряете ваши владения. Я пойму, если вы решите подчиниться приказу, — ей потребовалось собрать всю свою храбрость, чтобы произнести это и дать им возможность покинуть ее. На самом деле она совсем не была уверена, что сможет это понять, но она должны была предложить им выбор.

Жан покачал головой.

— Я подозреваю, что мы потеряем свои земли независимо от того, подчинимся мы этому приказу или нет, — ответил он. — Иоанн просто найдет другой повод для этого. Я не обману доверия графа и вашего. Моя жена — его племянница, мои дети ему не чужие. Я бы не смог снова взглянуть вам в глаза, если бы подчинился приказу короля.

— Это дело чести, — угрюмо отозвался Стефан д’Эвро. — И верности. Я могу сказать за всех, что мы скорее умрем, чем подведем графа.

Его слова встретили жаркое одобрение товарищей.

Изабель облегченно вздохнула.

— Я приношу вам свою благодарность из самых глубин моего сердца. Когда все это закончится, вы не останетесь без награды, хотя я и знаю, что вы об этом не помышляете.

— Нам нужно обратиться к графу Алстерскому за помощью, — сказал Джордан де Саквиль. — Де Лейси лорда Мейлира недолюбливают, а с милордом они одинаково смотрят на многие вещи. Если вы расскажете о своем положении, он, возможно, согласится нам помочь. Составьте ему письмо, миледи, а я готов его доставить.

Изабель кивнула.

— Я сделаю это немедленно. Разумеется, мы ничего не потеряем, попросив о помощи. Я думаю, у нас в распоряжении есть несколько дней, потому что Мейлир будет ждать, что вы подчинитесь приказу короля, — она откинулась назад, чтобы облегчить боль в спине. — И он не нанесет первый удар по Килкенни. Здесь крепкие стены, и мы готовы к осаде. Он может захотеть вернуть своих людей, но для начала он будет нацеливаться на более легкую добычу. Нужно провести разведку.

Губы Жана раскрылись в хищной усмешке:

— Я немедленно это организую. Возможно, лорду Мейлиру и доводилось сражаться против ирландцев вместе с вашим отцом и дедом, миледи, но он никогда не сражался против людей, выпестованных графом Пемброукским. Его ожидает величайший сюрприз в жизни.

Глава 26

Гилфорд, Суррей, январь 1208 года

Король со свитой находился в Гилфорде. Было жуткое ненастье: с севера налетали бури, лил навязчивый ледяной дождь; как только кто-то высовывал нос на улицу, руки и лицо у него сразу же замерзали. Корабль с Мейлиром Фицгенри и Томасом Блоэ на борту отбыл в Ирландию две недели назад, несмотря на ужасную погоду. С тех пор море стало бурным настолько, что даже рыбаки не отваживались выходить в прибрежные воды на своих легких лодчонках, не говоря уже о крупных судах. Две недели тишины, две недели невыносимого, мучительнейшего ожидания. Вильгельму приходилось переживать каждый день, словно в невидимой стальной броне. Он всем сердцем молился и надеялся, что Жан и другие его рыцари не подчинятся злонамеренному королевскому приказу, понимая, однако, что, сделав это, они будут обречены на утрату своих земель.

Теперь он пытался отвлечься от этих мыслей, играя в долгую игру в шашки с уэльским лордом Фалком Фицуореном, у которого так же, как у него, были земли в двух графствах, помимо Ирландии, и который так же, как и он, когда-то имел трения с королем, приведшие к тому, что он на несколько лет был объявлен вне закона. С таким прошлым Фицуорен был Вильгельму очень симпатичен и крайне полезен в разрешении его мысленного спора.

Он привез с собой ко двору своего пса, серо-стальную ирландскую гончую ростом с пони, с оскалом, при виде которого придворные потрусливее вытягивались в струнку вдоль стены, когда эта собака проходила мимо, сопровождая своего хозяина. Это чудище прониклось к Вильгельму расположением и повадилось спать, лежа на его ногах, угрожая раздавить ему все кости. Его передняя часть то и дело нюхала воздух и фыркала, а задняя производила менее громкие звуки, которые, однако, раздражали обоняние.

— Это из-за еды во дворце, — Фицуорен извинился за последнюю газовую атаку, от которой у обоих глаза чуть не начали слезиться. — Не подходит она ей. А вы не держите собак?

Он указал на нее тонкими, изящными и ухоженными пальцами. Однако их изящность была обманчива. Фицуорен виртуозно обращался с мечом и выиграл множество рыцарских поединков.

— У моей жены есть охотничья собака, то есть гончая, — ответил Вильгельм, — а у ее женщин есть комнатные собачки, и дети мои постоянно притаскивают всякую живность, но сейчас я сам предпочитаю не держать питомцев.

Фицуорен засмеялся.

— Ирландские собаки похожи на своих хозяев, — сказал он. — Они воняют, они не умеют себя вести, они готовы на все, что угодно, за подачку, но если тебе действительно удастся завоевать их любовь, они пройдут за тобой через ворота ада и там сцепятся с самим дьяволом, защищая тебя. Всегда полезно иметь при себе кого-то, готового вцепиться врагу в горло по одному твоему слову.

Он весело, ехидно и заговорщически взглянул на Вильгельма. Губы Маршала дрогнули в усмешке:

— Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения.

— А стоило бы, — Фицуорен взглянул куда-то позади Вильгельма и сделал незаметный предостерегающий жест. Мгновение спустя появился король и какое-то время стоял молча, наблюдая за их игрой. На его руке висла его последняя любовница, Сюзанна; ее платье из сверкающей парчи переливалось на туго обтянутой груди, а талия и бедра были упакованы в ткань так плотно, что через нее можно было различить ямочку пупка, а сзади, под платьем, она прикрывала попку лисьим хвостом. Парочку сопровождали несколько рыцарей из личного войска короля. Вильгельм был бы рад, если бы собака снова испортила воздух, но у туши, возлежавшей на его ногах, наступило затишье.

— Маршал, я так полагаю, что ты никаких вестей из Ирландии не слыхал? — поинтересовался Иоанн с улыбкой, которая практически ничем не отличалась от ухмылки.

— Нет, сир, не слышал, — ответил Вильгельм. Он говорил осторожно: все две недели Иоанн относился к нему с пренебрежением, и то, что он внезапно решил подойти к нему, и манера его поведения были пугающей переменой.

— Ну, тогда тебе будет приятно узнать, что я слышал.

Вильгельм был настолько ошеломлен, что не смог не раскрыть глаз от удивления. Погода была настолько плохой, что, он был уверен, ни один корабль не отважится пересечь море. Да и измученных, заляпанных грязью и солью гонцов, направляющихся в палаты Иоанна, он тоже не видел:

— Сир?

— До меня дошли сведения о позорной драке у твоего замка в Килкенни. Твои люди подняли оружие против моего юстициария. Стефан д’Эвро и Жан Дэрли оба погибли; д’Эвро погиб на поле боя, а Дэрли от удара копьем в живот. Мне сказали, он умирал мучительно. Твоя графиня сейчас в осаде, а защищать ее, кроме младших командиров, некому.

Он вгляделся в лицо Иоанна, в котором злорадство блестело, как осколки разбитого стекла. Вильгельм вспомнил о том, как он множество раз отражал удары на поле боя и на площадке для тренировок. Поднять щит, пригнуть голову, собраться. Не отступать. Не выдавать своих чувств.

— Я глубоко сожалею об этом, милорд, — ответил он бесстрастно. — Смерть этих замечательных людей — огромная потеря, они были вашими вассалами, как и моими, и в прошлом сражались за вас. Поэтому такая потеря не только скорбная, но и досадная, если только это правда.

Иоанн сверлил его взглядом. Он тяжело дышал, меховая оторочка его плаща поднималась и опадала в такт его дыханию. Наконец он развернулся и пошел прочь, Сюзанна раскачивалась, по-прежнему вися на его плече.

Вильгельм взглянул на доску с шашками, но не увидел ее. Он передвинул фигуру, не имея ни малейшего представления о своих намерениях.

Серые, как камни, глаза Фицуорена была полны сожаления и удивления.

— Если в вас есть хоть капля милосердия, продолжайте играть, — произнес Вильгельм хрипло.

Фицуорен подтолкнул фигурку, не пользуясь необдуманным ходом Вильгельма.

— Это может быть правдой?

Вильгельм покачал головой. Понимая, что за его реакцией следят, он сохранял спокойный вид, но слова Иоанна впивались ему в сердце, как стальные коп и.

— Как? — спросил он. — Мейлиру Фицгенри едва хватило времени, чтобы добраться до Ирландии, не говоря уже о разворачивании военных действий. Он пытается выбить меня из седла, и будь я проклят, если доставлю ему это удовольствие, — он взглянул на лорда: — Вы знаете, каково это, Фалк, вы бывали на турнирах, и вы тоже были мишенью для копья неудовольствия Иоанна, и даже больше, чем я, поскольку он превратил вас в изгнанника и охотился на вас по лесам и полям в течение трех лет.

— Однако он не выиграл, — с улыбкой, больше похожей на волчий оскал, отозвался Фалк.

— Потому что вы хороший военачальник. Вы знаете правила игры и знаете, как остаться невредимым.

Фицуорен отрицательно покачал головой.

— Потому что я знаю, как ладить с людьми и идти своей дорогой, — сказал он.

Вильгельм рассмеялся, и для тех, кто наблюдал за ним, это выглядело, как если бы ему не было дела ни до чего в мире и слова короля отлетали от него, как от начищенного щита.

— А, — сказал он, — в таком случае, мы люди со схожим опытом, хотя это и не значит, что мне это по душе. В моем возрасте уже хочется мира и покоя… а не сюрпризов.

Фицуорен скептически поднял бровь.

— Надежда умирает последней, — сказал он.

Вильгельм тяжело опустился на кровать в своем охотничьем домике. Слуг он отпустил. В висках сильно стучало. Прочная железная броня, защищавшая его в течение всего дня, после того как Иоанн, издеваясь, сообщил ему новости, теперь превратилась в клетку. Он отступил, опустил решетку крепостных ворот, поднял мост и заперся внутри так крепко, что теперь, казалось, сами стены его раздавят. Он не мог разделить свое бремя ни с кем — ни со своими людьми, ни, разумеется, со своими сыновьями. Он должен был выстоять и пережить это в одиночку. Боль усилилась, она распространялась от мышц затекших плеч и шеи в голову, пока от напряжения его глаза не начали слезиться. И Изабель не могла излечить эту боль, утешить его, облегчить его ношу, заставить его понять, что выход есть, он не мог лечь рядом с ней и почувствовать себя дома. Она сама сражалась, и даже была в большей опасности, чем он, и эти битвы отнимали столько же сил и требовали такой же находчивости и воли, как те, что вел он. Застонав, Вильгельм обхватил голову руками, все его существо стремилось прочь отсюда, но он понимал, что, если уедет, это лишь увеличит его долги, и, когда придет время расплаты, это его разорит.

Жан сидел перед костром, горевшем на торфе, в пастушьем и охотничьем домике по дороге к Дрейклендскому замку. Огонь испускал мягкое красноватое сияние, и аромат горящего торфа наполнял длинную комнату Стойла, примыкавшие к жилым комнатам и находившиеся с ними под одной крышей, сейчас были пусты, коров ради безопасности угнали подальше. Дрейкленд не был неприступным, по сравнению с великими нормандскими замками, где Жан оттачивал свое мастерство, он был легкой добычей, почти лачугой, но это не имело значения. Мейлиру Фицгенри не удастся расправиться с ними так легко, как он ожидает.

Погода была туманной, серой и мрачной. В такой день можно было с легкостью поверить в ведьм, колдующих над котлами с кипящим зельем, и гадать, не селки ли эти темные силуэты голов, появляющиеся вдоль береговой линии, — заколдованные юные девушки, одетые в вывернутые наизнанку тюленьи шкуры. Он погрел руки о кружку с горячей медовухой, подул на нее и сделал глоток. Его рыцари и сержанты были заняты тем же, сгрудившись у огня в молчаливом ожидании. Они подготовили ловушку. Люди Мейлира думают, что в Дрейкленде никого нет, потому что Жан с его людьми на севере, разбираются с еще одной группой разбойников. А не знал Мейлир того, что большая часть рыцарей Маршала была здесь и ждала их, а с ситуацией на севере справился Хью де Лейси, и его шестьдесят пять рыцарей, и еще более двух сотен солдат, стоящих под его знаменем.

Едва Жан сделал глоток, как внутрь проскользнул ирландский разведчик, спотыкаясь, подошел к нему и прошептал, что им удалось выследить отряды Мейлира, приближающиеся к Дрейкленду.

— С ним еще его сын, — сообщил следопыт. — И Филипп Прендергасткий.

При этих словах глаза Жана заблестели.

— Значит, убьем одним выстрелом даже не двух, а трех зайцев, — сказал он, и, вставая, созвал своих оруженосцев и командиров. Некоторые из более молодых рыцарей, потерявшие друзей по время нападения на Ньютаун, готовы были немедленно выехать навстречу врагу, но Жан, подняв руки, призвал их к осторожности.

— Ваш час пробьет, — сказал он, — но нельзя дать вашему рвению подвести вас. Это как с невестой в брачную ночь: кто сильно спешит, кончает ей на бедра, еще не вставив.

Его слова вызвали взрыв хохота, особенно когда он обнажил свой меч и протер его мягким лоскутом кожи, однако предупреждение было сделано вполне внятно и в форме, понятной каждому. Сердце Жана колотилось, как бешеное, и он заставил себя дышать глубже, как сделал бы его хозяин. Каждый знал, что должен делать, каждый исповедался, причастился и был готов к сражению. Нужно было только, чтобы Мейлир приблизился и заглотил наживку.

Жан сел на коня и надел шлем, Джордан последовал за ним, его рыже-карие глаза блестели.

— Если мы сможем захватить Мейлира, считай, мы выиграли, — сказал он. — Его никто из тюрьмы выкупать не станет. Ему конец.

Мейлир подогнал к Дрейкленду телеги с осадным снаряжением, включая две камнеметалки и дюжину лестниц. Его войско было разношерстным сборищем валлийцев, ирландцев и нормандцев, некоторых из них прислали его вассалы, но большинство были наемниками. Филипп Прендергастский и Дэвид де ла Роше, приплывшие на том же корабле, что и Мейлир, тоже предоставили ему своих людей — из владений, только что пожалованных королем. Они были не слишком счастливы, что рыцари Вильгельма предпочли остаться и сражаться, и, подъезжая к замку, творили о своем неудовольствии открыто.

— Это не имеет значения, — пожал плечами Мейлир. — Они таким образом утратили свои земли, и как вы считаете, кто окажется теперь в выигрыше? Они не могут быть повсюду одновременно. Дрейкленд — не крепкий орешек. — Он скривился, глядя на Прендергаста: — Вы недолго раздумывали, прежде чем принести Иоанну присягу, чтобы получить здешние земли.

Прендергаст надменно приосанился.

— И я держу свою клятву. Не пытайтесь задеть меня разговорами о преданности.

Мейлир начал было возражать, но горячие слова застыли пеплом у него на губах, когда он увидел двигающиеся им навстречу отряды и узнал серебристые гребешки Дэрли, серебро на голубом д’Эвро и шевроны Саквилей.

— О Господи, — проскрипел Прендергаст, — они должны быть на севере, разве нет? У ваших следопытов глаза, должно быть, на заднице.

Мейлир вытащил из-за пояса свой боевой топор и закрутил петлю его ремешка вокруг запястья.

— Мы должны были рано или поздно с ними встретиться, — прорычал он. — Они англичане, они ничего не знают о том, как сражаются в Ирландии.

— Осенью они кое-что знали, — мрачно отозвался де ла Роше, обнажая свой меч. — Нас заманили сюда, это ловушка.

Отряд Маршала ринулся вперед, стремя к стремени, сомкнув щиты, древки копий вытянуты вперед. Времени не было. Мейлир перебросил свой щит на левую руку и скомандовал своим людям держать строй.

Их напор был подобен кулаку, бьющему прямо в лицо. Мейлир сражался против ирландцев с Ричардом Стронгбау и знал все о том, как держать строй, но тогда он выступал против военачальников-ирландцев, которые ездили с голыми ногами на неоседланных лошадях. А сейчас он сражался против вооруженной до зубов конницы. Эти люди проливали свою кровь на полях сражений и рыцарских турнирах во Фландрии и Нормандии, а их ненависть к Мейлиру и Прендергасту была горячей и неукротимой.

Мейлир вонзил шпоры в бока своего скакуна и с ревом бросился на Жана Дэрли. Он свалил с ног солдата пехоты, сбросил с седла младшего командира и наконец оказался достаточно близко к цели, чтобы вонзить свой топор в лошадь Дэрли. Удар пришелся животному в шею, в незащищенное широкой кожаной перевязью место. Лошадь попятилась и осела, а потом повалилась, болтая ногами. Мейлир надеялся, что Дэрли окажется на земле под умирающей лошадью, но его выбило из седла, и он быстро вскочил на ноги. Наемник бросил в него свой топор, но Дэрли закрылся от него щитом, потом, все так же прикрываясь щитом, пнул нападавшего ногой и сделал стремительный смертоносный выпад мечом. Мейлир набросился на него, но рыцарь ударил его коня щитом по морде. Конь встал на дыбы, и Мейлир, в свою очередь, оказался выброшенным из седла. На какое-то время он растерялся, и, прежде чем пришел в себя и встал на ноги, меч Жана Дэрли был уже у его горла.

— Все кончено! — выдохнул Дэрли. — Ты сдашься безоговорочно, или я всю твою жизнь по капле разолью по этой земле. Клянусь, я не стану медлить. И твоего сына ждет та же участь.

Мейлир смотрел на него ненавидящим взглядом, сощурив глаза.

— Я сдаюсь, — он выплюнул эти слова, точно проклятье. — Но ты и твой род никогда на этой земле процветать не будете.

Лицо рыцаря в алых веснушках крови озарилось презрительной улыбкой.

— Я бы испугался, — сказал он, — если б все сделанные тобой до сих пор предсказания не оказались пустой болтовней.

Изабель в большом зале в Килкенни с отвращением смотрела на брошенного к ее ногам связанного человека. Она, не обращая внимания на боль в спине и угрожающие сокращения ее утробы, вышла из своих покоев, чтобы поприветствовать победителей. Мейлир был в крови и синяках, очевидно из-за падения с лошади, хотя на этот счет у Изабель были сомнения. Щелкнув пальцами, она велела сиять с его рук и ног тяжелые железные оковы. Они больше служили тому, чтобы унизить Мейлира, чем не дать ему убежать, и выполнили свою задачу. Изабель понимала, что, как бы сильно ей этого ни хотелось, держать королевского юстициария в цепях было неразумно.

Он с трудом поднялся на ноги и потер запястья.

— Это безумие, — бросил он.

— Верно, и вы несете наказание за совершенные преступления, — возразила Изабель. — Я не прощу того вреда, что вы причинили мне и моим людям. — Она выдохнула сквозь сжатые зубы, потому что боль схватила ее за самое сердце изо всей силы. — Я сохраняю вам жизнь, и радуйтесь, что это так, но ваш сын останется здесь как заложник, и то же станет с сыновьями всех ваших родственников и союзников. Один неверный шаг — чаша моего терпения переполнится, и их жизни оборвутся.

Мейлир взглянул на нее с отвращением.

— Когда я следовал за вашим отцом, я никогда бы не подумал, что до такого дойдет. Его родная дочь…

Ее глаза недобро блеснули.

— Вот именно, — возразила она, — его родная дочь. Наследница Стронгбау, но вы в своем неукротимом желании сделаться властелином Ирландии предпочли забыть о том, что она у него есть. Если бы вы стали союзником моего мужа, вместо того чтобы нападать на мои земли, грабить, жечь и убивать, вы бы не стояли сейчас передо мной побежденным, — ее голос срывался. — Как, вы полагаете, отнесется король к юстициарию, который не способен выполнять его приказания?

Мейлира прошиб пот.

— Он придет сам и собьет улыбку с вашего лица… графиня, — обращение прозвучало совсем невежливо.

— Я не улыбаюсь, — с ненавистью произнесла Изабель. — Довольно, уведите его и заприте подальше от моих глаз. Жан, я доверяю тебе проследить за написанием и отправкой писем относительно заложников… и нужно послать весточку милорду. Он должен знать, о том что случилось, потому что он может быть… Я…

Она прикусила губу, потому что схватка гораздо сильнее прежних впилась болью в ее тело.

— Миледи? — Стефан д’Эвро озабоченно протянул ей руку.

Изабель отказалась от нее.

— Вам придется праздновать эту победу без меня, — произнесла она, еле дыша от боли. — Я… я должна уйти. Я… я рожаю.

Ее женщины, ждавшие позади помоста, поспешили к ней, помогли ей спуститься и почти отнесли ее в покои, в то время как рыцари выволокли Мейлира Фицгенри в запертую комнату, где он должен был находиться под домашним арестом в ожидании прибытия заложников.

Спустя час Изабель произвела на свет мальчика, который буквально выскользнул из нее, ко всеобщему удивлению и не в последнюю очередь к удивлению Мивы, которая его чуть не уронила. Пуповина оплелась вокруг его ножек, а родился он в пузыре.

— А, — удовлетворенно сказала Мива, — это хорошо, это очень даже здорово. Значит, он не сможет утонуть.

Она распутала пуповину и, освободив малыша из оболочки, подняла его. Он, вымазанный в крови и слизи, не замедлил высказать свое негодование. У него были густые темные волосы, черные брови и ресницы и длинные, гибкие руки и ноги. Изабель, все еще тяжело дышавшая после таких быстрых родов, принялась почти истерически хохотать, испытывая огромное облегчение и в то же время множество других чувств. Она протянула руки к своему новорожденному сыну.

— Ансельм, — всхлипывая, произнесла она. — Его зовут Ансельм, как хотел мой муж.

Мива запеленала его в теплое полотенце и передала Изабель, пока женщины готовили для него ванну и раскладывали у очага пеленки.

— Вам нужно его приложить к груди, миледи, — посоветовала Мива, — так матка быстрее сократится.

Изабель это прекрасно знала, поскольку Ансельм был уже девятым ее ребенком, но ничего не сказала и, развязав шнуровку сорочки, приложила его к груди. Со временем он, по всей видимости, станет похож на своего отца, она уже это видела в нем, и при этой мысли ее глаза внезапно наполнились слезами. Вильгельм должен был бы быть здесь, чтобы встретить своего новорожденного сына, а не сидеть взаперти в Англии, в королевском дворце, где все к нему враждебно относятся. И Вилли с Ричардом должны были бы быть здесь, чтобы познакомиться со своим новорожденным братом. А вместо этого их семья разъединена, и они из последних сил стараются удерживаться вместе перед лицом надвигающихся бурь. Она с ожесточением подавила всхлип и вытерла лицо ладонью свободной руки. Она почувствовала, как матка сокращается, потому что ребенок усиленно принялся сосать. Не было смысла думать о том, как все должно было быть, потому что это было не так. Они одержали победу здесь, в Ирландии. Мейлир был побежден, и пусть даже впереди у них было еще немало сражений, на сегодня с битвами было покончено. Пусть сегодняшний день пройдет в радости и ликовании, несмотря на то что эти счастливые мгновения не продлятся долго.

Сильный ветер хлопал полами плаща Вильгельма и взбивал белую пену на гребнях волн, ударявших в стены Бристольского порта. В нос бил запах разлагающихся в прибрежной воде водорослей, а глаза болели, из-за того что он напряженно вглядывался в даль сквозь порывы пропитанного солью ветра. Еще ему страшно хотелось есть, он проголодался настолько, что ноги уже, казалось, были неспособны его держать. Шло время Великого поста и ограничений, и в этом году ему и того, и другого доставалось сполна. В хорошие времена Божьи дары часто воспринимают как должное, но в тяжелые о них снова вспоминают.

В течение всей зимы из Ирландии не было никаких вестей, поскольку погода по-прежнему не пропускала жителей одной страны к другой. Иоанн выполнил свою угрозу и отнял английские владения, принадлежавшие рыцарям Вильгельма, хотя было неясно, как они смогли бы последовать призыву короля явиться ко двору, даже если бы захотели, когда из-за ужасающего ненастья за последние шесть недель ни один корабль из Ирландии не заходил в порт. Однако сегодня утром капеллан прервал завтрак Вильгельма, состоявший из кружки эля и куска хлеба, сообщением, что к устью реки приближается большой корабль. Вильгельм бросил остатки завтрака и поспешил к гавани.

Его взгляд был теперь сосредоточен на торговой галере под красными парусами и с алыми круглыми щитами, висящими на главной мачте. Она на большой скорости неслась к гавани, врезаясь в бурные волны, как смазанный плуг. Люди, стоявшие на палубе, были так закутаны от холода, что невозможно было кого-нибудь узнать.

— Конечно, из Ирландии, — сказал Болдвин де Бетюн, присоединяясь к нему. — На этих редко когда не бывает алых щитов.

— На датских такие же, — произнес Вильгельм, не сводя глаз с корабля.

— Но те заходят в Хамбер, а не в Бристоль. Это точно ирландская.

Команда сложила паруса и выдвинула весла, чтобы провести галеру к пристани. Выброшенные швартовы привязали к тумбам. Матросы перебросили с палубы сходни и уперли их в землю. Первым на сушу ступил Томас Блоэ, ноги у него дрожали, как у новорожденного олененка, а цвет лица был нежно-зеленым.

— Милорд, — сглотнув, приветствовал он Вильгельма строгим кивком. — Ваш человек также прибыл… его большую часть времени тошнило под навесом на палубе. Король здесь?

— Да.

— Слава Богу. А то у меня нет сил к нему ехать… — Блоэ собрался уходить, но Вильгельм схватил его за руку.

— Ваш корабль первый, пришедший из Ирландии с конца января. Будь милосерден, скажи мне хотя бы, добрые вести ты привез или дурные.

Блоэ пожал плечами.

— Кому как. Для вас они добрые… по крайней мере, пока, — и нетвердой походкой он направился к замку.

За Блоэ на берег сошли несколько человек, никого из знакомых Вильгельма среди них не было. А затем появился Хьювил, по сравнению с которым цвет лица Блоэ был вполне здоровым. В другое время Вильгельм посочувствовал бы ему, но сейчас от беспокойства он не мог думать ни о чем другом, кроме привезенных вестей. Хьювил проковылял на берег, поприветствовал Вильгельма и упал на колени.

— Так безопаснее, чем падать навзничь, милорд, — извинился он и наклонился: его рвало.

Вильгельм нетерпеливо махнул рукой:

— Неважно. Какие новости?

Рассмотрев корабль, он был рад увидеть, что никого похожего на Жана, Джордана или Стефана среди прибывших нет. Он с ужасом думал о том, что их честь и благоразумие, которые он так высоко ценил в них, могут заставить их послушаться королевского приказа, а не читать между строк и ослушаться его.

— Новости две. И обе хорошие, — слабо просипел Хьювил. — Графиня шлет вам привет и желает сообщить, что ваши люди одержали победу над Мейлиром Фицгенри и Филипом Прендергастом в битве при Дрейкленде. Они сдались ей и отдали своих сыновей в качестве подтверждения того, что они больше не станут на вас нападать. Она также хочет, чтобы вы знали, что в день, когда были схвачены Прендергаст и Фицгенри, она родила сына. С ними все в порядке. Она говорит, что он чудесный. Его назвали Ансельмом, как вы и хотели.

Вильгельм выдохнул, как будто кто-то одним ударом вышиб из него остатки сил. Он начал спотыкаться, как будто сам только что сошел с корабля, так что Болдвину пришлось схватить его и предостерегающе окрикнуть.

— Я в порядке, — сказал Вильгельм, хотя это, очевидно, было не так. — Именно таких вестей я отчаянно ждал, но я ждал их так долго! Мне нужно… я хочу… Господи…

Он закрыл лицо руками.

Болдвин был разумным, прагматичным и не склонным к сантиментам. Он дал Хьювилу достаточно монет, чтобы тот мог найти себе пищу и кров, и велел ему подготовить обстоятельный доклад графу, как только тот будет в состоянии его выслушать. Потом он проводил Вильгельма до дома и, усадив его перед камином, пихнул ему в руки чашу с горячим вином с пряностями.

— Это же великолепные новости, — сказал Болдвин. — Ты победил, и у тебя теперь пятеро сыновей.

Зубы Вильгельма стучали о чашу.

— Я не победил, — возразил он другу. — Иоанн этого не допустит. Все, что я сделал, — это отстоял свои земли в надежде, что он испугается сломать зубы о чересчур крепкий орех и устанет пытаться его разгрызть.

Болдвин взялся за свой пояс.

— Сейчас лучше всего залечь на дно на некоторое время. С такими новостями король будет выглядеть довольно глупо после того, что он наговорил тебе в Гилфорде.

Вильгельм снова сделал глоток и почувствовал, как горячее красное вино растекается у него по венам.

— А что он сказал?

— Ты сам знаешь…

Вильгельм отрицательно покачал головой, выражение его лица было пустым, как поверхность неотшлифованного булыжника.

— Нет, не знаю, — сказал он. — Я ничего не помню.

Болдвин какое-то время выглядел обиженным, а потом все понял.

— Верно, — без выражения произнес он. — И я ничего не помню.

Сидя в охотничьем домике, Вилли и Ричард жадно слушали новости, которые рассказывал им отец. На Вилли новость о том, что у него появился еще один брат, не произвела особого впечатления, но он, как полагалось, изобразил радость. Будучи старшим отпрыском Маршалов, он уже привык к тому, что братья и сестры появлялись у него с регулярными промежутками. Сообщение же о том, что Мейлир Фицгенри был захвачен рыцарями его отца, было для него куда интереснее, у него даже загорелись глаза. Его неприязнь к Иоанну со времени прошлогодней охоты постепенно росла, а в последний месяц дошла до крайности. Он не понимал, как его отец может не отвечать на провокации, и не знал, как ему на это реагировать — гордиться или чувствовать себя униженным.

— Теперь ты можешь ткнуть Иоанна носом в грязь, — удовлетворенно заключил он.

Его отец отрицательно покачал головой:

— Нет, сынок, это последнее, что стоит делать. Иоанн — король волей Божией, и мы должны служить ему.

— А как насчет французов? — напористо перебил его Вилли. — Мы же должны служить Филиппу из-за Лонгевиля?

— Да, — согласился Вильгельм. — Но французы не являются законными наследниками английского престола, а у Иоанна теперь есть сын. Иоанну сейчас уже известны новости из Ирландии, и он раздавлен и унижен. И я не собираюсь злорадствовать.

— Но после всего, что он сделал…

Вильгельм поднял руку, и его сын замолчал.

— Однажды ты станешь графом Пемброукским, и тебе понадобится вся мудрость и хитрость мира, чтобы выжить.

Я не стану выстилаться перед Иоанном и льстить ему, но я не стану и тыкать ему в лицо его поражением. Еще ничего не кончено, он по-прежнему может уничтожить нас.

Вилли смотрел на него, недоумевая.

— Я все равно не понимаю, как ты это терпишь, — выпалил он с юношеским пылом.

Ноздри Вильгельма дрогнули от сдерживаемого гнева.

— Потому что я должен это терпеть, если хочу, чтобы мы остались живы. Потому что по большому счету это все равно что царапина, которая раздражает, но не убивает. Но станешь чесать — и будет только хуже. Оставь ее в покое — и, может быть, она затянется и заживет. Неужели ты не понимаешь?

Вилли что-то промычал, но он все еще был напряжен, что говорило о его несогласии.

Ричард выглядел тихим и задумчивым.

— А что король будет делать теперь?

Вильгельм развел руками:

— Ему одному известно. Я надеюсь, он переживет обиду на нас, и я собираюсь облегчить ему эту задачу.

— Хочешь сказать, примешься лизать ему задницу? — выпалил Вилли.

Вильгельм смерил его ледяным взглядом:

— Если ты не начнешь извлекать из происходящего уроки уже сейчас, парень, скоро будет совсем поздно. Бог свидетель, я мог бы розгой заставить тебя поумнеть, но ты, скорее всего, окажешься слишком упрям, чтобы это подействовало.

Вилли до ушей залился краской, как будто его в самом деле ударили. Он испытывал злость, стыд и сожаление. Ему было почти восемнадцать лет, он был уже почти мужчина, а его отец все еще обращался с ним как с ребенком, собираясь тем временем поступиться честью семьи.

— Я слушаю и учусь, сэр, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Можете мне поверить.

Когда их отец ушел, Ричард, глядя на брата, поморщился.

— Не надо было тебе на него давить, — сказал он. — Он всю жизнь провел при дворе. Он знает, что делает.

— Вот только ты хоть не начинай! — огрызнулся Вилли. — Ты всегда принимаешь его сторону, что бы ни случилось. Ты всегда держался за его штаны, поэтому-то ты его любимчик.

Ричард покраснел от возмущения.

— Это неправда, и ты это знаешь. Если ты на него злишься, я не собираюсь быть козлом отпущения.

Братья долго смотрели друг на друга. Потом Вилли тяжело вздохнул:

— Прости меня, я не хотел тебя обидеть. Но меня за живое задевает то, что мы по-прежнему должны смеяться над шутками Иоанна после всего, что он нам сделал. Когда это кончится?

Ричард пожал плечами:

— Я не знаю.

— Хочешь сказать, что и не хочешь знать?

— Нет, я просто ничего не жду, но я доверяю отцу, — Ричард рассеянно поднял бутыль и налил им обоим вина.

— За Ансельма, — сказал он. — За нашего нового братишку.

Вилли поднял свою чашу.

— За Ансельма, — отозвался он, повеселев. — Он, по крайней мере, слишком мал и слишком далеко, чтобы его кто-то мог взять в заложники.

Вильгельм явился к Иоанну, когда тот вызвал его.

Иоанн жестом подозвал его к заваленной подушками нише перед окном. Когда он взмахнул рукой, солнечный свет заиграл на нескольких перстнях, украшавших его пальцы.

— Ты, должно быть, слышал о торговой галере, пришедшей из Ирландии?

Вильгельм помедлил, усаживаясь, расправляя штаны на коленях и плащ, так, чтобы не измять его, сидя на нем.

— Нет, сир, — ответил он. — Я спал в охотничьем домике. Боюсь, дни, когда я был полон молодого задора и живости, давно миновали.

— Я ни одному твоему слову не верю, Маршал. Если ты и дремлешь, то, как кот, прикрыв только один глаз.

— Пусть так, сир, но я ничего не слышал, — смиренно произнес Вильгельм. — И каковы новости?

Он не стал напоминать о недавнем эпизоде, когда Иоанн новости выдумал, пытаясь вывести его из себя.

Иоанн сделал несколько шагов, потер подбородок и развернулся.

— Я не сомневаюсь, что скоро ты услышишь это от своего собственного гонца, но смысл истории таков, что мой юстициарий Фицгенри оказался человеком лживым и ни в коем случае не заслуживающим доверия. Похоже, что он поднимал мятеж среди ирландских лордов. Твои рыцари с помощью Хью де Лейси в сражении одержали над ним победу, когда он начал угрожать твоим землям.

Вильгельму удавалось сохранять заинтересованный и удивленный вид.

— Вот уж воистину, сир, когда вы меня вызвали, я и подумать не мог, что на моей земле происходит такое!

В ответ на взгляд Иоанна Вильгельм уставился в пол. Каждый понимал, что они играют в игру, но сейчас нужно было вести себя дипломатично, а не выкладывать все как есть.

Иоанн взял с дорожного сундука книгу, какое-то время рассматривал отделанную драгоценными камнями обложку и застежку, а затем отложил ее в сторону.

— Поскольку Фицгенри оказался не в состоянии выполнять обязанности юстициария, я собираюсь заменить его кем-то более способным и более ясно понимающим свою задачу.

— Я рад это слышать, сир, — сказал Вильгельм, надеясь, что «более способный» человек окажется кем-то, с кем можно будет найти общий язык. Нельзя было отрицать, что наемник, вроде Жерара д’Ате, к примеру, был, безусловно, способным слугой короля, но настолько развращенным морально, что иметь с ним дело все равно что копаться в сточной яме. Он также понимал, что ему предстояли тяжелые переговоры. Если он хотел, чтобы его оставили в покое, нужно было пойти на определенные уступки, и, хотя было похоже, что шторм отбушевал, отдаленные раскаты грома все еще раздавались.

— Мой человек также сообщил, что графиня родила сына и что оба чувствуют себя хорошо.

— Вот это действительно хорошие новости, сир! Для женщины жизнь во время вынашивания ребенка подобна той, что ведет мужчина на поле битвы.

— Пятеро сыновей, — произнес Иоанн, впившись в Вильгельма взглядом. — Они могут все тебе понадобится, Маршал. Вот я, например, пятый сын, родился довольно поздно, а погляди на меня — только я и остался.

— На то воля Божия, сир.

Иоанн мрачно рассмеялся.

— В таком случае, что бы ни говорила обо мне Церковь, я у Него в чести, раз Он пожелал, чтобы я был королем, — его верхняя губа пренебрежительно скривилась. — Мой брат Ричард в поисках Бога скакал до самых ворот Иерусалима, и что с того? Погиб в Лиможе, бездетным, от какой-то гнойной раны. Джеффри затоптала лошадь, Генрих умер от какого-то чертова кровотечения, а Вильгельм — во младенчестве, еще до того как я появился на свет. Действительно, Господни пути неисповедимы. Ну что, Маршал, я тебя поразил? Ты теперь считаешь, что я богохульник и угроза всему доброму христианскому миру?

— Вы угроза только своей собственной душе, сир, — бесстрастно ответил Вильгельм.

Иоанн фыркнул:

— Моя душа! Тебе известно, что Папа грозит всю страну отлучить от Церкви из-за нашего маленького спора по поводу архиепископа Кентерберийского?

— Да, сир.

Большинству людей было интересно, в какую сторону дует ветер. Многие были на стороне Иоанна, но некоторые лорды считали, что это подходящий случай, чтобы поднять мятеж, а многие действительно боялись за свои души, боялись того, что с ними случится, если они умрут и их нельзя будет похоронить на благословленной земле. Иоанн хотел, чтобы архиепископом стал епископ Норвичский, монахи Кентерберийского аббатства выбрали собственного прелата, Реджинальда. Папа же отказал обоим в пользу собственного избранника, кардинала Стефана Лэнгтона, бывшего преподавателя богословия. Иоанна вполне справедливо, по мнению многих, раздражало такое бесцеремонное вмешательство Папы, но, по мере того как ситуация накалялась, и стороны теряли терпение, люди начинали беспокоиться все больше.

— Я им покажу отлучение, — Иоанн улыбнулся Вильгельму, но улыбка эта была недоброй. — Если Церковь не хочет со мной договариваться, она должна понять, что это плохо для обеих сторон. Я буду выдавливать из них серебро, пока они не завизжат.

Вильгельм ничего не ответил. Если на страну будет наложена интердикция, несколько епархий останутся без средств, а Иоанн будет волен изымать сделанные церквям пожертвования. Это был в каком-то смысле действенный, но опасный способ пополнения государственной казны. Не говоря уже о том, что, с моральной точки зрения, это было отвратительно. Хотя Иоанна это не остановило бы.

Вдалеке раздался звук горна, извещающий об ужине, и появился распорядитель Иоанна, который сообщил о том же. Король похлопал Вильгельма по плечу, как будто они были лучшими друзьями:

— Ты слишком долго не радовал меня своим присутствием за моим столом. Приходи и раздели с таким проклятым человеком, как я, вино и еду. И выпьем за сыновей и удовольствие, которое мы получаем, пока делаем их, а?

Глава 27

Гласкаррик, Ирландия, весна 1208

Вильгельм сошел на берег в Гласкаррике, дикой местности: на берегу виднелись лишь несколько рыбачьих хижин. Там находился монастырь — дочерняя обитель того, что был в Пемброукшире, и Вильгельму было приятно отдохнуть в небольшом домике для гостей, пока весть о его прибытии летела в Килкенни, а его несчастный желудок мог успокоиться. В этот раз он пересек Ирландское море относительно спокойно, что означало: он мог стоять на ногах, пить родниковую воду и есть хлеб с медом, которыми его и его людей угостили монахи.

Закат поздней весны расчертил небо янтарными и бирюзовыми разводами, а солнце превратил в тающий овал на горизонте, когда из Килкенни прибыли Жан и Джордан с войском. Вильгельм сидел на скамье и наслаждался видом заката, но, увидев их, он поднялся и вышел навстречу своим людям; сердце внезапно сдавило от переполнявших его чувств.

Жан спешился и пылко обнял Вильгельма, его плечи вздрагивали.

— Милорд, добро пожаловать домой, — произнес он срывающимся голосом. — Мы так беспокоились о вас…

— Ну, хватит, довольно, или я сейчас тоже расплачусь, — хрипло произнес Вильгельм и повернулся, чтобы обнять более флегматичного Джордана. Потом он отступил и, глядя на закованного в доспехи Жана, нахмурился. — Почему на тебе латы? Разве наши трудности не позади? — он взглянул на Джордана, опоясанного мечом.

Жан поморщился:

— Милорд, не все хотят мира. Вы всегда меня учили, что лучше проявить чрезмерную осторожность, чем непростительную беспечность.

— Да, это правда, я так говорил. Мне тоже стоит распаковать мое воинское облачение?

— Не помешает, — произнес Жан.

Вильгельм уставился на него. В уголках глаз Жана появились новые морщинки, а в черных, словно вороново крыло, волосах — серебристые нити. Казалось, от него исходило сияние, как от начищенного клинка. Но стоило ему это недешево.

— Да, нет, Жан, думаю, это ни к чему, — вернувшись в домик для гостей, он сел перед очагом, в котором спокойно горел торф. — С моей женой и новорожденным сыном все в порядке?

Джордан кивнул:

— Графиня сама хотела выехать вам навстречу, но Жан сказал, что ей стоит подождать. Хотя ему было трудно ее убедить. Это было похоже на то, как вы с ней иногда спорили… — он смущенно помолчал и закончил: — Она будет рада вас видеть.

Вильгельм улыбнулся:

— Я тоже буду рад повидать ее и моего сына.

— Мне стоило привезти ее? — обеспокоенно спросил Жан.

Вильгельм оглядел его с головы до ног.

— Нет, раз ты решил, что будет нелишним надеть кольчугу.

Мужчины стали рассказывать обо всем, что произошло с прошлой осени. Слушая и узнавая подробности, Вильгельм не удивлялся. Он злился, но старался подавить это чувство, потому что оно мешало ему принять правильное решение. Для того чтобы предпринимать какие-то действия, получать преимущества и идти на компромиссы, нужно было сохранять холодный рассудок. О своих переживаниях при английском дворе он говорил мало. Вильгельм не сомневался, что остальные, сидя у себя в покоях в Килкенни за кубком вина не преминут все преувеличить.

Жан собирался снять кольчугу, точнее, начал расстегивать перевязь меча, когда снаружи они услыхали топот копыт, голоса и стук в ворота монастыря. У Жана перехватило дыхание. Вынув меч из ножен, он подошел к двери. Вильгельм потянулся за своим мечом, и комната наполнилась тихим позвякиванием и стуком клинков: другие тоже доставали оружие и готовились к бою.

— В такой час это не могут быть путники, — сказал Джордан. — Да и личных дел тут ни у кого нет.

— Сколько их? — прервал его Вильгельм.

Жан со скрипом отворил деверь и выскользнул с фонарем наружу. Он вернулся почти тотчас же с выражением злости и отвращения на лице.

— Это Филипп Прендергастский и Дэвид де ла Роше, — проворчал он, все еще сжимая в руке меч. — Сын Прендергаста находится в Килкенни в качестве заложника из-за «добронравия» его отца.

Вильгельм подумал и вложил меч в ножны, жестом веля Жану сделать то же.

— Сомневаюсь, что они замышляют убийство на освященной земле, — объяснил он. — Пусть войдут. Меня хорошо охраняют.

Жан с неохотой подчинился, но вложил меч в ножны резко, со щелчком, а потом все равно деловито положил руку на рукоять меча.

Прендергаст и де ла Роше оставили своих лошадей и небольшую свиту у ворот монастыря и приблизились к гостевому домику пешими. По крыше зашуршал мягкий дождь, и, когда они подошли к двери, их плащи были окутаны серебристой кисеей капель, а мокрые волосы начали завиваться.

Пройдя мимо Жана, который стоял в позе сторожевого пса и глядел на них, прищурившись, они низко поклонились Вильгельму и бурно приветствовали его, как будто его возвращения они ждали больше всего на свете.

— Храни вас Господь, милорды, если только я могу желать вам этого, — иронично заметил Вильгельм.

Де ла Роше уставился в пол, как будто нашел там что-то чрезвычайно интересное, а Прендергаст был смелее.

— Можете, милорд. Мы выбрали вас из многих, поскольку именно вам мы готовы служить верой и правдой.

— Неужели? — Вильгельм поднял одну бровь. — Странно, а мне показалось, что в мое отсутствие вы изменили свое решение. Вести об ущербе, который вы нанесли моим владениям, распространились далеко за пределы Ирландии.

— Милорд, они предатели, и это доказано, — не выдержал Жан.

— Мы здесь для того, чтобы присягнуть вам в верности, — повторил Прендергаст, его нижняя челюсть выдавалась вперед, так что он производил впечатление человека, который готов, не дрогнув, принять наказание. «Видите, я не трус», — говорил весь его вид.

Жан чуть не задохнулся от возмущения, и Джордану пришлось его одергивать.

— Ваша верность, учитывая предыдущие события, стоит теперь не дороже ночной вазы с ее содержимым! — взорвался он.

Де ла Роше лишь на мгновение поднял взгляд, а потом снова уставился на свои сапоги. Прендергаст не обратил внимания на восклицания Жана и, покраснев, обратился прямо к Вильгельму:

— Если мы причинили вам вред, милорд, мы смиренно молим вас о прощении.

— Что значит «если»? — голос Жана, не верившего своим ушам, поднимался все выше.

— Замолчи, Жан, — Вильгельм вытянул руку. — Если человек и нарушил однажды свою клятву, это не значит, что ему больше никогда нельзя доверять. И, хотя я ничего не забываю, я могу найти в себе силы даровать вам прощение, при условии что ваше раскаяние действительно чистосердечно. Я отпускаю вас с миром, потому что вы об этом просите, но не смейте просить меня о большем.

Прендергаст и де ла Роше с облегчением, краснея, готовые под землю провалиться от унижения, встали перед Вильгельмом на колени, чтобы заново принести ему присягу в верности и чтобы он поцеловал их в знак примирения, но оставаться не стали, потому что, несмотря на их клятвы и раскаяние, у очага этого гостевого домика они не были желанными гостями.

— Надеюсь, они разобьют палатку на болоте и утонут в нем, — проворчал Жан после их ухода. — Простите, милорд, но во мне нет вашего благородства.

Вильгельм фыркнул:

— Я выполнил их просьбу не из благородства. Мне это ничего не стоило. А они знают, что за ними будут следить и что мои рыцари им не доверяют. Иногда прощение хуже порки. Я с ними справился.

— И у вас их сыновья, — с мрачным удовлетворением закончил Джордан.

Вильгельм его чувств не разделял, но согласился.

Герольды у ворот подняли трубы, и раздались звуки фанфар.

— Мама, они идут, — шестилетняя Сайбайра подняла взгляд своих карих глаз на мать, ее личико порозовело от волнения. Темные волосы были зачесаны со лба назад и закреплены серебряным ободком. Девочка прыгала от нетерпения.

Белла, которая была на восемнадцать месяцев ее старше, и вела себя как старшая, а поэтому велела ей тоном превосходства стоять спокойно.

— Люди подумают, что ты совсем маленькая, как Ева, — ворчливо добавила она.

— Я не маленькая, — встряла Ева, наступая ей на ногу. — Я не маленькая, я не малышка, правда, мама?

— Нет, ты не маленькая, — рассеянно согласилась Изабель и машинально потянулась, чтобы пригладить янтарные кудряшки своей младшей дочери. — А теперь ведите себя хорошо. Ваш папа не захочет смотреть, как вы ссоритесь друг с другом.

— Да, он уже довольно повидал ссор при дворе, — тоном всезнайки закончила Белла.

— Ваша папа сам при дворе никогда ни с кем не ссорится, — возразила ей Изабель. — Но он приехал домой, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы вы выводили его из себя.

Белла внимательно посмотрела на мать, а затем нежно улыбнулась ей.

— Обещаю, что не буду, — сказала она.

Изабель не убедил невинный взгляд дочери, но она оставила эту тему. Пусть только девочки ведут себя хорошо, когда их отец прибудет и спешится. Вальтеру и Гилберту она могла доверять. Ее сыновья были разумными мальчиками, настоящими мужчинами в доме и не имели привычки громко хихикать без повода, как их сестры. Мальчики стояли рядом: у Гилберта были темные волосы, как у его отца, у Вальтера же они были песочные, а лицо в веснушках, доставшихся в наследство от де Клеров.

У Изабель участилось дыхание, когда во двор въехали знаменосцы Вильгельма. Зеленые с золотом знамена с рычащим алым львом Маршалов взвились вверх. Она стояла как на иголках. На людях она должна была играть роль графини и хозяйки дома — быть выдержанной, спокойной и не терять достоинства. Но, помимо этого, она была еще и женой, муж которой отсутствовал полгода при обстоятельствах, опасных для них обоих. Она была уже не та Изабель, которую он покинул, и он, должно быть, тоже изменился. Нельзя было пройти через те испытания, которые выпали им на долю, и остаться прежними. Она надеялась, понимая, что это глупо, что и Вилли с Ричардом приедут с ним.

И вот в ворота въехал Вильгельм на крапчатом скакуне, которого Жан привез ему в Гласкаррик. Он, как всегда, управлял конем с непринужденной грацией прирожденного наездника, но впервые за почти девятнадцать лет их брака она увидела, что он немолод, и это ошеломило ее. Он похудел, под глазами от усталости залегли темные тени, а кожа, которая всегда так плотно обтягивала его скулы, теперь была дряблой. Он надел кольчугу, — она предполагала, что это была идея Жана, — и выглядел погребенным под ее тяжестью. Изабель бросила быстрый взгляд в сторону его людей и поняла, что надежда увидеть сыновей не оправдалась; ей пришлось проглотить плотный комок в горле.

Она смотрела, как Вильгельм слезает с лошади. Его движения были довольно легки, он не выглядел раненым, но, возможно, дело было не в физическом ущербе. Заставив себя отвлечься от мрачных предчувствий, она вышла ему навстречу, ступая медленно и степенно, чтобы никто не заподозрил, как все дрожит у нее внутри. Ей хотелось подбежать к нему, и одновременно ей хотелось убежать. Она стоял и смотрел на нее, и на какое-то мгновение она почувствовала, что он испытывает то же самое, — все отразилось на его лице. Эти формальности были просто невыносимы!

— Вильгельм… — начала она громким шепотом, потому что едва могла говорить. — Господи, Вильгельм!

Она замешкалась, а в следующую минуту уже бежала к нему, подхватив юбки, как будто подталкиваемая чьей-то громадной рукой, а он уже ловил ее, обнимал, целовал ее, как будто они были одни в своей спальне. Кольца его кольчуги впились ей в тело, а его губы в ее, и по ее телу пробежала дрожь.

— Довольно, — прошептал он ей на ухо, оторвавшись от нее. — Довольно, любимая, или, клянусь, ты одолеешь меня прямо здесь, в моей крепости, тем более после того, как я сдерживался шесть долгих месяцев.

Она растроганно рассмеялась.

— В моей крепости, — повторила она. Эти слова подействовали как бальзам на рану, и она снова была готова вернуться к роли графини, пока Вильгельм приветствовал улыбавшуюся публику, собравшуюся во дворе замка. Белла была просто ошеломлена сценой поцелуя, Сайбайра требовала, чтобы он держал ее за руку, а Ева робела и не знала, помнит ли она его. Вальтер и Гилберт были очень серьезны и вели себя просто великолепно, уже примеряя на себя плащи мужчин, которыми они станут со временем.

— А это Ансельм, — объявила Изабель, передавая Вильгельму спеленатый сверток. — Родился в тот день, когда здесь, в главном зале, Мейлир Фицгенри признал при мне свое поражение.

Он смотрел на своего новорожденного сына, а потом взглянул на нее со смесью восхищения и осуждения во взгляде:

— Да, Хьювил сообщил мне.

— Схватки уже начинались, — призналась Изабель, — но я сказала, что и за лучшие фламандские ткани не пропущу такое зрелище! Для меня это слишком много значило.

— Господи, Изабель!

— Теперь у нас есть сын, рожденный и воспитанный в Ирландии, — с гордостью произнесла она. — К тому же он родился в рубашке, так что ему будет проще пересекать море, чем тебе.

При этих словах он, как она и ожидала, рассмеялся грустным, тревожным смехом.

Когда Вильгельм и Изабель покинули большой зал, несмотря на то что там все еще продолжалось пиршество, было уже за полночь. Его люди хотели продолжать праздновать возвращение их хозяина из Англии и вспоминать о том, как они спасали земли Ленстера от притязаний Мейлира Фицгенри и его союзников. Вильгельм с Изабель исполнили свою роль до конца: улыбались, восхваляли своих рыцарей, пили за их здоровье, даже станцевали несколько танцев, точно молодожены. А потом удалились, тоже как молодожены, сопровождаемые понимающими взглядами и хитрыми улыбками.

Вильгельм отпустил своих слуг, а Изабель — своих женщин. Когда дверь мягко щелкнула, закрываясь за последней из них, Вильгельм тяжело опустился на кровать и зарылся руками себе в волосы.

— Господи, Изабель, мне нужно прийти в себя. Если мы невредимы, то это просто чудо какое-то.

Она кусала губы, разрываясь между готовностью оставить его в покое (ведь он так в этом нуждался!) и желанием расспросить обо всем, что ее так волновало.

— Ты ничего не рассказал о том, что произошло при дворе, — сказала она мгновение спустя, — и о наших сыновьях. Неужели все было так плохо?

— Да, — ответил он после долгого молчания. — Все было очень плохо, и в зале мне не хотелось об этом говорить, чтобы не портить всем праздник. — Он опустил руки и запрокинул голову, очевидно, собираясь с силами, чтобы ответить ей: — С Вилли и Ричардом все в порядке.

— Но они не вернулись с тобой домой. Я их мать, мне нужно знать больше, чем то, что с ними просто «все в порядке», — сказала она, усаживаясь на скамью. Она сняла вуаль и распустила волосы, ее движения были нервными от раздражения.

Он вздохнул:

— Король предпочитает, чтобы они оставались пока с ним, так же, как сыновья других людей. Что я мог сделать? Открытый мятеж не вернет их нам, а скорее наоборот. — Он сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться, чтобы удовлетворить ее жажду новостей. — Они оба выросли, — он вдруг оживился. — Ричард очень гордится своей бородой, но она пока больше похожа на пух одуванчика. Он очень ловок в бою, и я поражен и горд его подготовкой. Когда придет время, он станет хорошим правителем наших нормандских земель.

— А Вилли?

Он помедлил:

— Вилли извлекает уроки из обычных вещей, которые встают на пути любого молодого человека: выпивка, азартные игры и женщины, которые ходят с непокрытой головой.

Изабель осуждающе зацокала языком и взяла свой гребень.

Вильгельм поморщился.

— Я хочу сказать, он действительно учится на своих ошибках, а это лучшее, что можно получить, когда речь заходит о таких пороках. Если он когда-то и был очарован блеском двора, сейчас он видит его изнанку, а это только к лучшему. Теперь ему нужно научиться терпению, но это приходит лишь с возрастом, — он посмотрел на нее долгим, полным боли взглядом. — Я соскучился по тому, как ты расчесываешь волосы.

От его взгляда и от тона его голоса она почувствовала себя так, будто ее кости превратились в желе. Она отложила гребень и подошла к постели.

— Я каждый раз думаю о Вилли и Ричарде, когда смотрю на взятых нами в заложники сыновей и братьев тех людей, что сожгли Ньютаун, — сказала она. Встав перед ним на колени, она начала медленно раскручивать ткань, которой были обвязаны его ноги. — Я сказала Жану, что, если ты не вернешься ко мне целым и невредимым, я их сердца вырежу у них из груди, — она подняла на него глаза. Ее волосы, до этого заплетенные в косы, теперь вились, а от расчесывания заблестели, как золотой занавес. — Но это только на словах. Когда я их вижу, я думаю об их матерях, а потом о своих сыновьях. Знаешь, если б на то была моя воля, я бы держала отцов в заложниках, а сыновей отпустила бы.

— Значит, ты обменяла бы меня на Вилли и Ричарда? — тихо спросил он.

Изабель смотала узкий лоскут ткани.

— Это нечестный вопрос.

— Может, и так, но я его все-таки задал. Так обменяла бы?

Она уставилась на его другую ногу и какое-то время двигалась молча, в раздумьи.

— Как мать — да, обменяла бы, — ответила она. — У них вся жизнь впереди, и они моя плоть. Я носила их в своем теле, кормила грудью, смотрела, как они делают свои первые шаги, и утешала, если они плакали от ранок или царапин. Независимо от того, как сильно я люблю и уважаю тебя, их отца, мое материнское сердце заставило бы меня выбрать их, — она прикусила губу. — Но как жена и графиня, я была бы уничтожена, если бы мне пришлось отказаться от тебя. Эти шесть месяцев показали мне, на что я способна и что для меня невозможно. Да, безусловно, у меня были способные помощники, но и только: это временная поддержка. Наши мальчики еще не готовы управлять кораблем, а у тебя есть еще сын-младенец, и ты должен быть рядом с ним сейчас, должен смотреть, как он растет. Я не дам тебе избегнуть этой ответственности, — ее голос дрогнул, а глаза внезапно наполнились слезами.

Вильгельм рассмеялся, и его смех прозвучал глухо.

— Ах, Изабель, я уже в том возрасте, когда у других мужчин появляются внуки или надгробия на могилах. Я старею.

При последних словах через нее будто искра пробежала, потому что именно таким было ее первое впечатление, когда она увидела его, въезжающего во двор замка. Она не могла его потерять, эта мысль была невыносима.

— Ты не такой, как другие мужчины! — яростно выдохнула она. — После всего случившегося неудивительно, что ты чувствуешь усталость, да и пересекать море тебе никогда не удается легко. — Встав между его бедер, она потянулась к завязкам его штанов и через минуту взглянула на него из-под ресниц. — Стыдно тебе врать, — промурлыкала она. — Если кто и стар, то только не ты.

На этот раз смех Вильгельма был тихим, но вполне искренним.

— Полагаю, что даже в столетних дубах весной пробуждаются соки, — сказал он.

Тяжело дыша, Вильгельм смотрел на зеленый с золотом балдахин над своей кроватью и ждал, пока его сердце успокоится и с ритма барабанного боя перейдет на более размеренный. Хотя лишнего веса у него не было, он знал, что мышцы его стали дряблыми и что сам он потерял форму. Он слишком много времени провел при дворе без дела.

Несмотря на яростные протесты Изабель, он отдавал себе отчет в том, что ему шестьдесят один год и оставшееся ему время истекает довольно скоро. У него все еще было острое зрение, почти все зубы целы и здоровы, и он еще не начал дрожать, как старик. Кроме того, хитро взглянув на полог, он с удовлетворением заключил, что его мужская сила явно при нем. Но в холодную погоду у него болели колени, и, хотя он до сих пор мог без труда сесть на лошадь, свеситься с седла в полном обмундировании он уже не мог. После занятий любовью с Изабель он чувствовал себя дрожащим и опустошенным. Вильгельм слышал много баек о престарелых мужьях, умирающих в постели с молодой женой в момент наивысшего наслаждения, и видел ухмылки рыцарей, когда старые лорды приводили ко двору своих молоденьких крепких жен. Он с ужасом думал о том, что с ним может случиться удар, который парализует, но не убьет его, или что он в старости станет беспомощным и бесполезным. Мысль о том, что можно оказаться развалиной, хватающейся за жизнь, как утопленник за соломинку, вызывала у него отвращение, и не только из-за самого себя, но и из-за Изабель. Она была моложе его более чем на двадцать лет. Мысль о том, что он может стать для нее обузой и увидеть в ее глазах жалость или, избави Боже, презрение, была невыносима.

Ансельм заворочался в колыбельке и захныкал. Изабель тихо поднялась с постели, чтобы успокоить его. Время не сжалилось и над ней тоже. То, что когда-то было крутыми бедрами и упругой грудью, превратилось в мягкие очертания тела женщины, родившей много детей. Наблюдая за ней из-под полуприкрытых век, Вильгельм подумал, что вряд ли стоит сейчас говорить ей о своих страхах: они станут более реальными и, возможно, натолкнут ее на мысли, которых она сама раньше старалась избегать. Если Бог милосерден, возможно, он даст ему увидеть, как этот малыш превращается в крепкого молодого человека.

Погружаясь в сон, Вильгельм принял решение получать удовольствие от оставшегося ему времени, сколько бы лет ни было впереди… много или мало. Он будет справедливо править Ленстером, чтобы Изабель и их наследники могли спокойно наслаждаться его процветанием. Хватит с него подлых придворных интриг Иоанна… навсегда.

Изабель, нервничая, наблюдала за тем, как слуги разворачивают перед тронами хозяина и хозяйки замка великолепный ковер. Цвета — алый, синий и золотой были богаче и ярче любых цветов, растущих на Божьей земле. Свет, лившийся на ковер из высоких арочных окон, высвечивал красоту его узора. Изабель неохотно расставалась с деньгами, как и Вильгельм, и сейчас ей не хотелось ему говорить, сколько стоил этот ковер. Она купила его у фламандского торговца. И он прибыл из самой Персии, проделав тот же путь, что и специи, по крайней мере, так говорилось в сопроводительном письме, приплывшем вместе с ковром из-за Ирландского моря.

— Что это? — с несколько преувеличенным оживлением спросил Вильгельм.

— Я думала потом повесить его на дальнюю стену, чтобы его освещало солнце, — ответила она, — но сегодня я хочу произвести впечатление на наших вассалов, когда они придут снова принести нам присягу. Ни у кого из них в доме ничего подобного нет, а то, что они будут ступать по такой роскоши, чтобы подойти к нам, подчеркнет наше благосостояние и власть.

Их ирландские вассалы прибыли, чтобы снова поклясться им в верности, и ждали приглашения войти.

— Наше благосостояние?

Изабель покраснела.

— Он стоит того, — сказала она.

Вильгельм осмотрел ее с головы до ног. Она понимала, что он отмечает про себя ее повое платье из темно-розового шелка, расшитое жемчугом из Индийского океана, и пояс, вышитый скрученной серебряной нитью.

— Возможно, ты права, — согласился он. — И возможно также, что это один из тех случаев, когда мужу стоит проявить такт и не спрашивать жену о том, что сколько стоит.

— О, — мягко вздохнула Изабель, когда он проводил ее через весь зал по яркому ковру к ее трону и занял место рядом с ней, — еще придет день, когда надо будет платить по счетам. Но я так ждала этого момента!

Те, кто восставал против них и поднимал мятеж, должны получить по заслугам. Изабель хотела, чтобы они преклонили перед ними колени, встав на ковер, ощутили мягкость шерсти, увидели эти цвета, сравнимые с драгоценными камнями, и осознали, что они не смогут достичь величия и власти своих правителей. Это прольет исцеляющий бальзам на раны, нанесенные унижениями и чувством неуверенности, пережитыми Маршалами в последние месяцы. Изабель никогда не считала себя мстительной, но сегодня она жаждала получить свое.

Вильгельм ничего не сказал, но, усевшись поудобнее, одну руку положил на ручку трона, а второй задумчиво тер подбородок. Затем он велел своим распорядителем созвать вассалов, а заложников поместить в верхних покоях, отдельно от собравшихся.

Первым на ковер ступил Филипп Прендергастский. Он вошел робко, почти на цыпочках, с бегающим взглядом. Наконец он взглянул вверх, на свет, лившийся из окон, а потом увидел великолепные богатые цвета ковра, символа процветания и нерушимой власти. Посмотрев же вперед, он встретился глазами с ледяным взором синих глаз графини и бесстрастным взглядом карих глаз Вильгельма. И он опустил глаза, что для Изабель служило подтверждением того, что он слаб и не заслуживает доверия.

Встав перед Изабель и Вильгельмом на колени, он склонил голову и вытянул вперед сложенные руки, чтобы принести присягу верности. Изабель была сражена, когда Вильгельм, не колеблясь, принял клятву Прендергаста, поцеловав его в знак мира, и заговорил с ним официальным тоном, но с теплотой в голосе, как будто между ними и не было никогда никакого раздора.

— Ступай и найди своих сыновей, — сказал Вильгельм. — Они наверху с остальными нашими «гостями». И возьми с собой жену, я уверен, что ей тоже захочется их увидеть.

Прендергаст ошеломленно уставился на Вильгельма:

— И вы больше ничего от меня не хотите? Вы согласны их отпустить?

— Я хочу, чтобы ты был мне верен, и ты будешь мне верен, — ответил Вильгельм. — Но искренняя преданность устраивает меня больше, чем та, которую вырывают у человека силой. Теперь ступай и почаще думай об этом моменте. О том, в чем ты поклялся, и о том, как себя повел я.

Он махнул рукой, отпуская его.

Лицо Прендергаста застыло. Он не мог поверить, что все прошло так легко, и, спотыкаясь, ступая по ковру, пошел вон из зала, чтобы найти свою жену и вместе с ней подняться к сыновьям.

Изабель тоже застыла.

— Почему ты не потребовал у него подтверждений его преданности?! — прошипела она. — Не могу поверить, что ты так легко его отпустил!

Вильгельм повернулся к ней:

— Я не стану требовать удовлетворения, если только не посчитаю, что это необходимо. Мне не нужно бить всю посуду, чтобы донести свою мысль. А мысль совсем проста: люди думали, что обладают величием, но ошиблись.

— Ты слишком широко понимаешь понятие щедрости, — глаза Изабель горели злостью.

— Лучше так, чем наоборот.

Проглотив родившееся у нее колкое возражение, она сжала ручки трона, поскольку вперед вышел новый вассал, чтобы принести клятву верности и получить поцелуй, означающий, что его отпускают с миром.

Вильгельм обошелся со всеми мятежниками так же, как с Филиппом Прендергастом. Он великодушно говорил, что все совершают ошибки и что он не исключение. Его голос не дрожал, и заложников он освобождал с искренней щедростью, и целовал всех, отпуская с миром. Изабель просто распирало от гнева, и она готова была уже взорваться, когда на ковер ступил, наконец, Мейлир Фицгенри и встал перед ними на колени.

И вдруг Вильгельм выпрямился, наклонился вперед, и все изменилось.

В следующие несколько мгновений Изабель наблюдала, как он уничтожает Мейлира Фицгенри, и волосы встали дыбом у нее на затылке. Вильгельм не повышал голоса, ему это было не нужно. В нем хватало чувства собственного достоинства, и его властная осанка говорила вполне красноречиво.

— Я собираюсь оставить вашего сына Генриха у себя, — сообщил Вильгельм. — В моем доме он больше узнает о чести, чем в вашем. И будьте уверены, что я стану обращаться с ним лучше, чем вы обращались со мной и моими детьми.

Мейлир недоверчиво взглянул на него. Выражение лица Вильгельма оставалось нейтральным, ничего не говорящим, поскольку он продолжал изображать равнодушие, обращаясь к Мейлиру с вежливостью, подобающей господину при обращении к своему вассалу, не слишком для него значимому.

— Я также рассмотрел обстоятельства заключения вами брака с матерью мальчика. И, поскольку, похоже, что вы обручились, но так и не обвенчались и не связали себя узами брака официально в какой-либо из церквей, у вашего сына нет законных прав наследовать Дунмаск. Поэтому он переходит к вашему господину, то есть ко мне. На этих условиях я и собираюсь принять от вас присягу вассала и отпустить вас с поцелуем мира.

Изабель удержалась и не вскрикнула, но она была сражена. Мейлир не женат? Откуда Вильгельм это выудил? Не имеет значения. Если это было правдой (а, зная Вильгельма, можно было точно сказать, что он не станет утверждать то, в чем не уверен), это давало им все возможности уничтожить бывшего юстициария окончательно.

Мейлир цветом лица уподобился пергаменту.

— Вы не можете этого сделать! — воскликнул он.

Вильгельм смерил его ледяным взглядом.

— Могу и сделаю. Человек, восстающий против своего правителя, лишается всего. Я не ожидаю, что вы способны почувствовать благодарность за то, что я не отнял у вас все, для такого человека, как вы, это было бы чересчур, но вы обязаны мне подчиниться. У вас нет другого выбора. Все, что вы можете, — это принять мое решение. Кто вас поддержит? И не говорите, что король, потому что я со всей ответственностью заявляю, что он собирается заменить вас кем-то более дельным.

Мейлир сдулся на глазах, как свиной пузырь, из которого выпустили воздух. Дрожа, как девяностолетний старик, с расширенными зрачками, он упал перед Вильгельмом на колени и протянул к нему руки. Вильгельм крепко сжал их.

— Я связываю вас этой клятвой, — тихо произнес Вильгельм, — и будьте вы прокляты, если нарушите свое слово.

После того как Мейлир, спотыкаясь, покинул зал, сопровождаемый двумя рыцарями Вильгельма, Изабель повернулась к мужу. Он ненадолго закрыл глаза, и только теперь она увидела, что он был напряжен, как натянутый нерв.

— Как ты узнал о его браке? И правда ли это?

Вильгельм открыл глаза и устало посмотрел на нее.

— У Мейлира полно врагов, которые только и ждут, когда удача отвернется от него. Верность продается и покупается дешево, если знать, где искать, и если не брезговать рыться в грязи, — он встал и сделал знак слуге скатывать ковер. — И это правда. Он обручился с ней по валлийскому обычаю, но так никогда и не обвенчался с этой женщиной в церкви… готов поспорить, что сейчас он очень жалеет об этом своем упущении, но поздно что-либо менять, потому что женщины уже нет в живых.

— Куда ты? — спросила она, увидев, что он отвернулся от людей, собравшихся в зале и ждавших их.

— Вымыть руки, — ответил он. — Вполне достаточно копания в грязи для одного утра.

Глава 28

Килкенни, Ленстер, сентябрь 1208 года

Бушевало осеннее ненастье, поэтому Изабель собиралась провести весь день в доме, обучая дочерей шитью и вышивая кайму новой рубашки Вильгельма. Дождь с ожесточением хлестал по закрытым ставням, заставляя всех вздрагивать. На Изабель была ее самая теплая нижняя поддевка и платье из оранжево-розовой шерсти.

— Еще несколько дней такой погоды, и у нас вырастут ласты, как у тюленей в Бэнноу Бэй, — проворчала Сорча, кормилица Ансельма, покачивая колыбельку ногой.

Сайбайра захихикала, а Белла потребовала снова рассказать историю про девушек, превращавшихся в тюленей при полной луне; их можно было увидеть с лодок, когда они выныривали из воды и играли в серебристом лунном свете. Изабель заговорщически подмигнула кормилице. Сорча была прирожденной рассказчицей с нескончаемым запасом легенд и историй. В такие дни ее сказки были просто благословением Господним, а поскольку дождливая погода в Ленстере была не редкостью, она уже много раз доказывала, что в дом ее взяли не зря. Изабель вдела новую нитку в иголку и воткнула ее в плотную синюю ткань, наполовину прислушиваясь к рассказу, а наполовину уносясь мыслями вдаль.

Вильгельм вот уже пять месяцев был дома. После приезда он был какое-то время занят принятием присяги у вассалов, а потом только ел, спал и восстанавливал силы. Он объезжал лошадей, играл с детьми, часто уводил ее в постель, по вечерам в зале с чашей вина в руке слушал арфисток и менестрелей. Иногда он и сам пел: обладая прекрасным голосом, он получал от пения большое удовольствие. Узлы медленно начинали развязываться. К нему постепенно вернулись здоровый цвет лица и живость, и тень человека постепенно обрела форму. Изабель и раньше такое наблюдала. На их свадьбу он приехал с похорон старого короля Генриха, взвинченный после разговора с Ричардом, который тогда был его врагом. Он мучился от боли в раненой ноге и от морального напряжения, вызванного многомесячной войной между Генрихом и Ричардом. Она этого не понимала, потому что ей было всего восемнадцать лет и она плохо его знала, но он тогда находился на пределе и отчаянно нуждался в передышке. На следующий день после их венчания в соборе святого Павла он отвез ее в уединенный особняк, принадлежавший его другу, чтобы там побыть с ней наедине, избегая шумных сборищ и наслаждаясь самым естественным из удовольствий. Тогда на то, чтобы восстановиться, ему понадобилась всего неделя, сейчас шесть, но, по мере того как дни становились длиннее и весна окрашивала мир в зеленый цвет, он начинал вдыхать воздух с новой надеждой и жаждой деятельности.

В середине лета он набросился на управление Ленстером. Из его покоев вылетали целые стаи указов и хартий. Он задумал основать еще несколько поселений, встречался с торговцами и судовладельцами в Ньютауне, обсуждая развитие торговли и рост прибыли порта. Он повсюду возил с собой Гилберта и Вальтера, показывая им, что значит вести дела, так же, как когда-то показывал это Вилли и Ричарду. Когда Изабель видела его с сыновьями, по ее телу пробегала дрожь — от беспокойства за них и от тоски по двум старшим сыновьям.

Мейлир Фитцгенри отправился в Дунмаск, под домашний арест и неусыпное наблюдение поверенных Вильгельма. Король Иоанн лишил его должности юстициария и назначил вместо него Иоанна де Грея, епископа Норвичского, — человека, вполне подходящего для этой должности. Изабель де Грей скорее нравился, несмотря на то что он был созданием Иоанна и ни на шаг не отступил бы от приказов своего хозяина. Но, по крайней мере, человек совсем без корней, был лучше того, который плетет коварные интриги и все время маячит угрожающей тенью где-то на краю сознания.

Рассказ Сорчи подходил к концу. Парень потерял свою невесту, и она вернулась в море, чтобы качаться на волнах и казаться всему остальному миру гладким, темноголовым тюленем.

Белла, видевшая тюленей в заливе, во время их поездки в аббатство ее отца в Воу, хотела знать, действительно ли на свете жили такие существа.

— А, — с улыбкой отозвалась Сорча, — все существует, во что веришь.

Отворилась дверь, и вошел Вильгельм. Он осматривал кобылу с новорожденным жеребенком и шел от конюшен по открытому полю, поэтому на его плаще поблескивали кристаллики дождя. В руке у него было зажато письмо, а оруженосцы не отставали от него ни на шаг.

Изабель какое-то время переводила взгляд с мужа на письмо, а потом отложила свое вышивание в сторону.

— Что стряслось? — ее, как всегда, пронзил страх, она по-прежнему боялась узнать что-то ужасное о своих сыновьях.

В ответ Вильгельм поморщился, снимая плащ.

— Тебе известно, что Вильгельм де Броз впал в немилость одновременно со мной?

— Да… — Изабель никогда не понимала дружбы между ее мужем и де Брозом. Вильгельм мог иногда балансировать на грани, но он никогда не переступал черту. Для де Броза же черты вообще не существовало, особенно когда на горизонте маячила возможность загрести еще больше власти для его многочисленного потомства. Он был шумным, грубым мужланом — полная противоположность Вильгельму. — Что случилось?

Сильно нахмурившись, Вильгельм потянулся за своим уличным плащом с шерстяной подкладкой.

— Иоанн потребовал их старшего сына в качестве заложника, а леди Мод отказалась посылать его к нему, — он красноречиво взглянул на нее и сел, чтобы сменить туфли на сапоги из крепкой телячьей кожи, натертые пчелиным воском, чтобы не пропускали воду.

Изабель почувствовала восхищение и зависть одновременно. Она тоже вначале отказалась отдавать их старшего сына, но потом уступила давлению Вильгельма и убедила себя в том, что так было лучше. Но она до сих пор иногда жалела об этом. О Мод де Броз можно было говорить что угодно, но внутренний стержень у нее был твердым.

— Де Броз бежал сюда, чтобы спастись от гнева Иоанна, и прислал письмо, в котором спрашивает, примем ли мы его. Он сейчас в Уиклоу с семьей, и я отправляюсь им навстречу. Это все, что мне известно. А письмо — это крик о помощи.

Изабель взглянула на него с тревогой.

— Да, я знаю, — сказал он. — Это трудный выбор. Мы не хотим вступать с Иоанном в конфликт так скоро после окончания предыдущего, но мы не можем отказать де Брозам в крове. Скорее всего, они отправятся дальше, к своим родственникам де Лейси в Мите, но пока им нужно где-то побыть, и я не собираюсь им отказывать.

Изабель рассеянно кивнула. Это было слишком опасно, но предложить помощь было делом чести.

Вильгельм вздохнул, застегивая пряжки сапог.

— Похоже, король намерен уничтожить де Броза, но пока существует малейшая возможность уладить отношения между ними, мы можем поддерживать эту дружбу. Либо так, либо никак. Мне никто не говорил, что я должен считать де Броза своим врагом, и я не получал от короля письма, в котором говорилось бы, что я должен пойти против него со своим войском.

Он наклонился, поцеловал Изабель в щеку, сжал ее плечо и ушел.

— Мод де Броз, — произнесла леди Авенел. Поскольку в комнате находились дети, она больше ничего не добавила, но ее надутые губы вполне красноречиво говорили за нее.

Изабель бросила в ее сторону предостерегающий взгляд и поднялась с места.

— Идемте, — сказала она, — нужно подготовиться к приему гостей.

Изабель была ошеломлена, увидев Мод де Броз. От пышнотелой, цветущей женщины, какой она запомнилась ей в Нормандии, не осталось и следа. Теперь вместо нее была старуха с обветренным лицом, исчерченным венами, с седыми волосами, грязной паклей торчащими из-под чепца, а ее тело превратилось в бесформенный мешок, завернутый в мятую, пропитанную солью одежду. Она была все так же остра на язык, но шутила на грани приличий, а в ее глазах Изабель видела страх.

— Миледи, разумеется, ваш муж еще может прийти к соглашению с королем, — бормотала Изабель, наливая своей нежданной гостье вина. Де Броз остался с Вильгельмом и рыцарями в зале, обсуждая, что нужно предпринять, а Мод ушла в личные покои, чтобы уложить в постель измученных поездкой младших детей.

Мод хрипло рассмеялась:

— Разумеется, может, при условии, что мы будем готовы отдать все, что имеем, и жить как нищие. В любом случае ему нужен не мой муж, а я.

— Вы, миледи? — Изабель нахмурилась. — Вильгельм что-то говорил о том, что вы отказались отдать своего сына…

Мод бросила в ее сторону осуждающий взгляд:

— Ты можешь склоняться перед своим мужем и жертвовать своих сыновей этому убийце и дьявольскому отродью, но я этого делать не собираюсь. Иоанн хочет видеть моего сына не заложником, а трупом. Его бы воля, мы все уже сейчас были бы мертвы.

Изабель в тревоге огляделась. Поблизости были некоторые из ее женщин, они слышали их и смотрели на Мод де Броз стеклянными глазами.

— Миледи, вам стоит быть осторожнее в высказываниях. Мои женщины верны нам до последнего вздоха, но в другом обществе такие речи могут быть очень опасны.

Мод отпила горячего вина, ее горло шевелилось, как у мужчины, когда она пила. Потом она выдохнула, поставила чашу и вытерла вино, текшее по подбородку, рукой.

— А ты ведь не знаешь, верно? — ее глаза наполнились какой-то ожесточенной жалостью. — Ты ничего не слышала?

— О чем не слышала, миледи? — спросила Изабель, чувствуя себя как животное, которое сознательно забредает в ловушку.

— Почему, ты думаешь, мы здесь и ищем помощи у любого дурака, который согласиться нас принять? — огрызнулась Мод. — Ты думаешь, моего мужа преследуют, потому что он слишком много денег задолжал королю? Или потому что у него слишком много владений, и он угрожает королевской власти?

— Я…

— Король хочет уничтожить его, потому что он слишком много знает. Твой муж не рассказывал тебе о том, что действительно произошло с принцем Артуром в Руанской башне? — она скривила губы. — Не думаю, что говорил. Он ловко умеет менять тему разговора и умалчивать о том, о чем говорить не хочет.

Изабель вздернула подбородок:

— Я не думаю, что…

— Ха, хотела бы и я не думать, но мне приходится, постоянно, каждую минуту, каждый день с утра и до ночи. Я расскажу тебе, чего не стал скрывать от меня мой муж. Иоанн убил Артура: поставил ногу ему на шею и перерезал горло ножом для мяса. Мой Вильгельм был там, и Иоанн после заставил его избавиться от тела — привязать к нему камень и утопить в Сене. Я отказалась отдавать своего сына человеку, который способен сотворить такое с собственной плотью и кровью. Мое преступление состоит в том, что я открыто сказала об этом рыцарям, которые приехали за ним, и поэтому теперь Иоанн не успокоится, пока не убьет и меня тоже. Он придет за мной и за моей семьей, и именно поэтому мы в бегах.

Изабель зажала рот руками; ей казалось, что ее сейчас вырвет. Она всегда подозревала то, что услышала, но предпочитала не копаться в этом. А сейчас ее заставили это сделать.

Мод де Броз огляделась вокруг.

— Вы выстроили хороший дом, графиня. И вы с мужем хорошо умеете переживать шторма. Мы не задержимся здесь надолго. Вам самим нужно выживать… и к тому же ваши сыновья у Иоанна.

— Ты наверняка давно знал об Артуре, — сказала Изабель Вильгельму, когда они остались одни. — И ты ничего мне не сказал.

Вильгельм сел на постели и принялся взбивать подушки и валики, пока они не приобрели удобную для него форму.

— Я понял, что он мертв, когда Иоанн не смог прислать его к королю Филиппу, хотя тот требовал встречи с ним, но обстоятельств его гибели я не знал до сегодняшнего дня.

Изабель поежилась:

— Как ты можешь служить такому человеку? Нельзя оставлять наших сыновей в его руках.

Вильгельм вздохнул:

— Я не знаю, что именно рассказала тебе Мод де Броз, но я почти уверен, что французский шпион перед этим выколол принцу глаза. Иоанн понимал, что никогда не сможет предъявить Артура миру в таком состоянии; мальчик был в агонии и в любом случае умер бы. Иоанн избавил его от страданий, так же как ты бы поступила с искалеченным животным. Каков бы он ни был и что бы он ни сделал, он не причинит вреда Вилли и Ричарду.

Изабель потерла руки.

— И каков бы ни был Иоанн, ты все равно будешь ему служить, — произнесла она с отвращением.

Он пристально посмотрел на нее.

— Надеюсь, ты знаешь меня лучше, чем можно судить по твоему тону.

— Вильгельм, я, по крайней мере, знаю, что нельзя копаться в грязи и не замарать руки.

— Ты видела, в каком положении находятся де Брозы. Я готов копаться в грязи ровно столько, сколько потребуется, чтобы мы не оказались на их месте.

— Даже если для этого понадобится выдать де Броза Иоанну?

Вильгельм выругался:

— Господи Всемогущий, женщина, ты сегодня в настроении прямо противоположном погоде. Нет, разумеется, я не выдам его Иоанну, потому что никто мне такого приказа не отдавал. Я дам им оправиться от их «морской прогулки», а потом переправлю к их родственникам де Лейси… если только ты не хочешь рискнуть нашими жизнями и держать их здесь, пока эти приказы не прибудут.

Изабель взглянула на него, а потом отвернулась. Она чувствовала себя пристыженной. Так ей и надо.

— Нет, — ответила она низким голосом, полным обиды.

— Ах, Изабель, — произнес он, притянув ее к себе. Она сопротивлялась какое-то время, а потом успокоилась и положила голову ему на грудь.

— Почему все не может быть просто и ясно? — спросила она с грустью.

Он запустил руку ей в волосы и погладил ее затылок.

— Когда я был молодым, — пробормотал он, — мне всего-то и надо было беспокоиться, что о моем коне, доспехах и завтрашнем турнире. И я тогда мечтал о том, что когда-нибудь буду влиятельным и могущественным лордом, и даже не догадывался, что, став наконец им, я буду жалеть об ушедших днях, когда было столько простых радостей.

Из-за леденящего северного ветра зимний день становился просто обжигающе холодным, и к тому же начался дождь — с неба полетели капли-льдинки, и каждая била обнаженную кожу лица и рук, как пощечина, отвешенная маленьким, морозным кулачком. У Вильгельма в дороге страшно болели колени, и он мечтал о тепле камина и чашах с вином, приправленным имбирем и перцем. Он большую часть молодости провел в более теплом климате Пуату и Лиможа, и была какая-то насмешка Господа в том, что именно теперь, когда он нуждался в тепле куда больше, чем тогда, он должен был терпеть холод и сырость. В наказание за свои прегрешения ему предстояло проводить Вильгельма де Броза и его семью к границе с Митом, где Вальтер де Лейси должен был встретить свояка и взять его с семьей под свое крыло.

Место встречи было назначено у древнего камня, обозначающего границу между владениями Вильгельма и де Лейси. Ходили слухи, что в Ночь Всех Святых камень говорит, хотя Вильгельм подозревал, что эти сказки были плодом разгоряченного вином воображения местных жителей. Де Броз догнал Вильгельма, когда они подъехали к камню. Он ехал на прекрасном вороном скакуне, подаренном Вильгельмом, и на нем был один из зимних плащей Вильгельма, подбитых норвежскими соболями.

— Ты уже заехал достаточно далеко, Маршал, — хрипло произнес де Броз. — Отправляйся назад к жене в свою тихую безопасную гавань в Килкенни.

Вильгельм пожал плечами, ощутив сырость.

— Я бы и больше для вас сделал, если бы мог.

Де Броз хмыкнул с какой-то зловещей заинтересованностью:

— Ты говоришь это из чувства такта, Маршал, но мы оба знаем правду. Я не жду, что ты готов пойти ко дну вместе со мной. Ты уже бывал однажды на грани, но, к счастью, твоя жена не так болтлива, как моя.

Он быстро взглянул через плечо на женщину, которая ехала следом за ними, сжав губы так, что они походили на трещину в граните.

— Леди Мод достойна восхищения, — тактично заметил Вильгельм.

Де Броз фыркнул с отвращением.

— Это зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в эти слова, — он пропустил поводья между пальцами и взглянул на потертую кожу. — Мы правильно поступили, а, Маршал?

Вильгельм поднял брови:

— Когда?

— Ведь Иоанн взошел на трон благодаря моим словам. Если бы мои уши услышали в шепоте короля Ричарда что-то другое, нами бы сейчас правил Артур. А ты отправился в Англию и уговорил тамошних лордов его поддержать. Без нашей помощи Иоанн бы сейчас не носил корону.

— Он в тот момент был меньшим из двух зол. Я сомневаюсь, что Артур наградил бы нас за помощь.

— Ха! — рассмеялся де Броз. — А сейчас меня вознаграждает Иоанн. Странно, что это все равно связано с Артуром, не правда ли? Мне никогда не отделаться от воспоминаний о нем.

Вильгельм ничего не ответил. По сути, де Броз действительно сам приблизил свое падение, слишком долго испытывая терпение короля. Да сохранит его Господь… Вильгельм суеверно перекрестился.

По мере того как они приближались к камню, из тумана начали вырисовываться серые фигуры людей и лошадей, доспехи и лошадиная сбруя мягко позвякивали. Вильгельм приветствовал Вальтера де Лейси, натянув поводья. Правитель Мита пришпорил своего коня и подскакал к Вильгельму и своему родственнику. Де Броз пожал руку Вильгельма, как солдат солдату.

— Храни тебя Бог, — сказал он.

— И тебя, милорд.

Де Броз невесело рассмеялся.

— Сомневаюсь, что Он станет этим заниматься, — сказал он. — Он не даст упасть самому ничтожному воробью, но на меня Ему наплевать.

Мод де Броз проехала мимо Вильгельма, удостоив его кратким кивком, как будто он был слугой и как будто это не он дал им крышу над головой и позволил греться у своего очага последние несколько недель. Он не ждал от нее благодарности, поэтому и не был разочарован. Однако когда он смотрел ей вслед, у него по спине пробежали мурашки, и это не имело ничего общего с влажным воздухом и сыростью, пропитавшей его плащ.

Глава 29

Пемброукский замок, Южный Уэльс, июнь 1210

Вилли не был в Пемброукском замке со времени Кильгераннской войны и теперь при виде его почувствовал ностальгию, беспокойство и тревогу В то время замок был, как стеной, окружен кучами золы, а ворота были из строевого леса. Теперь ввысь возносились каменные стены, защищавшие от валлийцев и напоминавшие о благосостоянии, величии и славе Пемброукского графства. За стенами возвышалась башня из известняка, рядом с которой прежние норманнские покои, построенные дедушкой Вилли, Ричардом Стронгбау еще до того, как он отправился в Ирландию, выглядели как лилипуты рядом с великаном. Строительство и отделка замка все еще продолжались, поэтому в широком внутреннем дворе размещались хижины рабочих и каменщиков.

Впереди него король Иоанн, охраняемый наемниками, гарцевал на мощном крапчатом скакуне, задумчиво и заинтересованно оглядываясь вокруг. Его взгляд то и дело обращался к алому льву Маршалов, рычащему со знамен, трепещущих на теплом июньском ветру. Вилли заметил, что шевронов де Клеров видно не было: его мать оставалась в тени, в Ирландии. Зная о ее нелюбви к Иоанну и его окружению, Вилли не был удивлен. Иоанн со своей армией разбил лагерь недалеко от Пемброука, где он собирал и тренировал войска для отправки в Ирландию. Он намеревался напомнить де Брозу и его родне де Лейси, кто их король. Однако своих ближайших соратников он привез в куда более удобный, чем палаточный лагерь, Пемброукский замок.

— Нашему отцу не слишком понравится необходимость содержать короля и всю его свиту до тех пор, пока мы не выйдем в море, — пробормотал Ричард, глядя в сторону.

— Было бы странно, если бы Иоанн этого не сделал, — цинично отозвался Вилли. — Он вынуждает отца оплачивать расходы на содержание его свиты в отместку за то, что тот поддерживает де Броза и де Лейси. А когда мы приедем, трат будет еще больше, потому что король должен будет остановиться в Килкенни.

Их отец приехал из Ирландии, следуя приказу Иоанна, — иначе он стал бы мятежником, как де Броз и де Лейси, а на это он не пошел бы. Де Лейси не могли одержать победу, а у Иоанна де Грея, нового юстициария, была прекрасная деловая хватка и понимание хода вещей, чего Мейлиру Фицгенри, несмотря на всю его самонадеянность, не хватало. К тому же Вилли знал, что их отец скорее умрет, чем нарушит клятву, данную Иоанну. Это было делом чести.

Когда конюхи и конюшие подошли, чтобы отвести лошадей в стойла, Вилли увидел отца, выходящего из главного зала и спускающегося навстречу королевской свите по лестнице из строевого леса. Выражение его лица казалось спокойным и приветливым, а движения расслабленными, но ведь он в совершенстве владел искусством поведения при дворе. Вспомнив, как он вел себя во время истории, связанной с Мейлиром Фицгенри, Вилли исполнился восхищения, гордости и трепета. Неужели он когда-нибудь сможет достигнуть такого совершенства?

Несколько сдержанно, но без неуместной неуклюжести, его отец преклонил колени перед королем. Улыбка играла у Иоанна на лице, но Вилли знал, что она была не от сердца. У Иоанна всегда поверхность была гладкой и залитой солнцем, а глубины — темными и бурными.

— Смотри, я привез твоих сыновей, — произнес Иоанн с великодушным жестом в сторону Вилли и Ричарда. — Почти что взрослые мужчины. — Он отступил, чтобы дать им возможность обнять отца. — Ну что, хорошо я о них заботился?

Вилли ощутил, как отец сильно сжал его плечо, увидел в его серых, как река зимой, глазах скрытое предостережение, и сделал все нужные выводы еще до того, как опустил взгляд.

— Конечно, сир, — произнес его отец весело, почти задорно, — я уверен, что вы заботились о них как о своей плоти и крови.

Иоанн кисло ухмыльнулся.

— Не совсем, — ответил он, — но почти.

На самом верху внутренней башни от королевской ванны, наполненной горячей, пахнущей травами водой, шел пар. Иоанн наслаждался лучшим из французских вин Вильгельма, держа чашу в одной руке, в то время как другая покоилась на краю ванны. Сюзанна, его любовница, стояла позади него на коленях и массировала его плечи. Живот Иоанна напоминал маленький, цвета красного мяса барабан. Полоска темных волос бежала от пупка вниз. Волосы на груди уже были седыми.

Слуги готовили Иоанну постель, опустошая ящики с вышитыми полотняными простынями, яркими цветными одеялами и покрывалами из алого с золотом шелка, под которыми король с Сюзанной должны были спать сегодняшней ночью. Иоанн потянулся к тарелке с горячими жареными пирожками, удобно пристроенной на краю ванны, но отломил лишь половину пирожка, отдав вторую своей любовнице; рассмеявшись, она раскрыла свой карминовый рот и зубами взяла угощение с его руки.

— Я вижу, тебе удалось выпестовать немало людей, Маршал, — заметил Иоанн.

— Я созвал их со своих уэльсских земель, сир, — ответил Вильгельм. — В Ленстере их должно быть больше.

Со стороны постели донеслось ругательство: кто-то занозил себе палец, пытаясь стереть пыль с кровати.

— Охраняют графиню и твой выводок? — усмехнулся Иоанн. — Я заметил, что ты снова оставил там Жана Дэрли. Хорошо, что ты не завистлив и не подозрителен, Маршал. Они же почти ровесники, верно? И к тому же он всегда держит над ней факел…

Вилли, сидевший рядом и кормивший собаку хлебными крошками, метнул в короля гневный взгляд. Вильгельм остался невозмутимым и ответил на это улыбкой:

— Сир, я полностью доверяю как своей жене, так и Жану Дэрли. Я держал факел над головой вашей матери вплоть до дня ее смерти, однако он никогда не освещал мне дороги к ее постели.

Веки Иоанна напряглись.

— А у тебя всегда найдется ответ в запасе, да, Маршал? Чего нельзя сказать о де Брозе. Теперь его жена вкладывает слова ему в рот. Я знаю, чем бы я ее заткнул, эту тупую сучку… — его тон сделался обиженным. — Тебе не следовало помогать де Брозам и сопровождать их к де Лейси. Ты прекрасно знаешь, что должен был сразу же выдать их мне.

Вильгельм бесстрастно отозвался на это:

— Сир, в последний раз, когда я его видел, он был при дворе, с вами, и врагами вы не были.

Иоанн раздраженно отпил вина.

— Хотя ты и утверждаешь, что ни о чем тогда не догадывался, но должен был понимать, когда он приехал в Килкенни, что помогаешь тому, кто объявлен вне закона. Только идиот мог об этом не подумать, а это совершенно не про тебя.

Вильгельм монотонно продолжал:

— Поскольку я не получал приказов о выдаче его, сир, я отправил его к его зятю с самыми добрыми и праведными намерениями.

Иоанн начинал выходить из себя:

— Я полагаю, что даже если бы такие приказы и были посланы, моему гонцу не дали бы доставить их до тех пор, пока ты не передал бы де Броза в целости и сохранности его родне. Я не самый умный, Маршал, но уж не глупее тебя.

— Надеюсь, я не дал вам повода усомниться в своей преданности, сир.

— О, нет, — Иоанн энергично замахал руками. — Я знаю, что ты не собираешься заколоть меня в ванне, но ты так ловко вырезаешь мясо из своей преданности, что, когда доходит до твоих интересов, ломтики получаются такими тонкими, что через них можно смотреть.

Эти слова ранили Вильгельма, как метко брошенные камни, но он притворился, что они его не задели. Будь бесстрастен, не показывай своих чувств, не выдавай себя.

— Насколько я понимаю, сир, вы сами позволили де Брозу безопасно добраться до Пемброука, — резонно заметил он.

Иоанн трагически всхлипнул.

— А толку-то, если он не привез свою чертову жену, а мне нужна именно она. Ты же, в конце концов, свою с собой не потащил?

— Но вы и не приказывали ей прибыть, сир, и к тому же она только что родила дочку.

— Господи, Маршал, еще одно твое отродье, — Иоанн мстительно рассмеялся. — Ты собираешься последовать примеру де Броза и стать племенным жеребцом, которого не берут на войну, зато дают вдоволь резвиться в конюшне?

Вильгельм сдержался и не стал возражать, что, по крайней мере, все его дети рождены в браке с одной женщиной.

— Мы дали ей имя Иоанна, — мягко сказал он, вместо этого. — Будь она мальчиком, назвали бы ее Иоанном.

— Черт возьми, Маршал, ты же не хочешь сказать, что пытаешься завоевать мое расположение? Если так, то все впустую. Хотя нет, это не по твоей части.

— Отнеситесь к этому, как вам будет угодно, сир.

Иоанн смотрел на него с отвращением:

— Тогда я буду считать, что ты назвал ее в честь своих отца и брата. Я-то тут при чем? — Он барабанил пальцами по краю ванны. — Забудем о твоей неуемной жажде размножаться. Мне кажется, после твоей помощи де Брозу будет справедливо потребовать у тебя новых подтверждений твоей верности.

— Каких, сир?

— Скажем, права распоряжаться Дунмаском. А еще ты можешь прислать ко мне своих людей, которые отказались приехать раньше, Дэрли и де Саквиля, например.

Вильгельм услышал, как Вилли подавил какой-то рвущийся из его груди звук, и предостерегающе взглянул на него, отчего молодой человек прикусил язык.

— У вас уже находятся в распоряжении мои английские замки и двое моих старших сыновей, — сказал Вильгельм. — Но если вы считаете, что мне можно будет больше доверять после этого, я, разумеется, предоставлю вам то, о чем вы просите.

В его голосе слышался и упрек, и отзвук терпения, которое слишком долго испытывают.

Иоанн взял кусок белого кастильского мыла, пахнущего розами.

— Рад это слышать. Поговорим об этом потом в более подходящий момент. Возьми, детка, помой мне спину, — он протянул мыло своей любовнице.

После того как Иоанн отпустил его, Вильгельм вышел из башни и прошелся по согретому летним воздухом двору К нему подошел рыцарь, очевидно собираясь о чем-то спросить, но почувствовал его настроение, передумал и, повернувшись, пошел прочь. Не обладавший такой чувствительностью Вилли, вывалившись из дверей башни, подошел прямо к отцу.

— Как ты можешь это выносить? — требовательно спросил он, его юный голос дрожал от злости и негодования. — Как ты можешь позволять ему так себя унижать?

Вильгельм чувствовал себя несказанно уставшим. Он нуждался в уединении. С усилием повернувшись к сыну, Маршал ответил:

— Потому что я знаю, что стоит на кону. Король был обижен. Он явно пытался рассердить меня, а я не доставил ему такого удовольствия, — он махнул рукой, пытаясь дать сыну понять, что разговор окончен. — Предоставь его шлюхе и ванне. Я не сомневаюсь, что они исправят его настроение.

— Я так понимаю, это значит, что я по-прежнему буду заложником, — запальчиво произнес Вилли. — Не уверен, что я смогу это и дальше терпеть.

Вильгельм заставил себя собраться с силами.

— Может, мне удастся договориться, чтобы тебя послали в какое-нибудь другое место. В Англии полно королевских замков, тебе не обязательно быть при дворе.

— Но я все равно буду пленником, разве нет?! — Вилли оскалил зубы и внезапно стал очень похож на Изабель в ярости. — Я буду заложником тирана, потому что тебе не хватает духу выступить против него!

Он пошел прочь. Его спина была прямой, как палка, а походка нервной от гнева и напряжения.

Вильгельм закрыл глаза и потер лоб. Мудрость приходит только с возрастом и опытом. Нельзя ожидать, что Вилли будет копией его самого и станет реагировать на все так же. Когда он подумал о том, какие трудные уроки преподавала ему жизнь, чтобы он понял то, что понимал сейчас, и о том, что ему до сих пор приходится учиться, он осознал, насколько обширное поле Вилли предстояло вспахать. В двадцать лет Вильгельм тоже ничего не знал о жизни, кроме радости, которую он испытывал, сражаясь и побеждая на турнирах, опоясанный голубой лентой победителя. А у его старшего сына и этого счастья не было. Он был наследником одного из самых крупных графств в королевстве и со временем должен был подготовиться к ношению графской мантии.

— Король захочет меня тоже взять в заложники?

Изабель отвлеклась от броши, которую прикалывала на плечо, и взглянула на своего третьего сына. Гилберта скребли и мыли, пока его кожа не начала скрипеть. Король и его войска направлялись в Килкенни. Послание от Вильгельма пришло сразу после рассвета, и она выслала вперед всадников, чтобы поприветствовать короля со свитой и проводить их в замок.

С тех пор как пришли эти новости, Гилберт был очень тихим и бледным, и Изабель уже начала думать, не заболел ли он. Теперь стало ясно, в чем причина. Ему было тринадцать, немного рано для того, чтобы стать оруженосцем, но, если бы король приказал, возраст не играл бы роли. Его готовили в священники, но он пока не принадлежал ни к одному ордену, и его отец настаивал, чтобы он, по крайней мере, еще пару лет, продолжал учиться обращению с мечом.

— Нет, разумеется, не захочет, — произнесла Изабель убежденно, хотя сама она не чувствовала уверенности. От Иоанна можно было чего угодно ожидать. В письме Вильгельма говорилось, что король потребовал Дунмаск и их лучших рыцарей в качестве заложников.

Гилберт на миг успокоился, но потом вздохнул почти с сожалением.

— Что такое? Ты хочешь уехать?

Гилберт сморщил нос.

— Нет, — сказал он, и в его глазах плавала тоска, — но у короля, наверное, много книг, которых я не читал.

Изабель смотрела с любопытством и негодованием одновременно. Гилберт всегда любил учиться, как будто с рождения знал, что его семья желала бы, чтобы он стал священником. Не то чтобы он не умел играть с другими детьми, но он был гораздо счастливее, когда тихо сидел, уткнувшись в книгу, или раздумывал над более сложной шахматной партией, чем те, которые разыгрывали его сестры.

— Миледи, король едет, — сообщил Жан, встав в проеме дверей. — Вы готовы спуститься?

Он выглядел просто блестяще в своей парадной одежде из алой шерсти, украшенной искусной вышивкой его жены. Тонкие пальцы Жана были унизаны перстнями, а на шее сверкал рубинами крест.

Изабель сморщилась.

— Если нужно, — сказала она, мягко подталкивая Гилберта впереди себя. Одним быстрым жестом она созвала своих домашних: остальных детей, их нянек, своих женщин и слуг. «Прямо как наседка с цыплятами», — подумала она, внезапно развеселившись, однако, отогнала от себя этот образ, потому что дальше напрашивалось сравнение Иоанна с лисом. Догнав Жана, она на мгновение положила руку ему на рукав.

— Прости меня. Тебе пришлось многое вытерпеть из-за нас.

Жан взглянул на ее руку и чуть-чуть покраснел.

— Нет, миледи, то, что мне пришлось вытерпеть, мне пришлось вытерпеть по воле короля. Я рад служить залогом добрых намерений моего правителя, так же как и остальные, кто получил такой же приказ… кроме Дэвида де ла Роше, — добавил он, скривив губы, — но все знают, что он за человек. С ним никто рядом за стол не сядет, да никто и не разговаривает с ним.

Изабель вышла во двор поприветствовать короля. Ее домашние следовали за ней. В кои-то веки выдался погожий день, солнце пекло, а небо вокруг него было почти белым.

Сперва появились герольды и глашатаи, в алой с золотом одежде; затем рыцари королевского войска, полностью закованные в доспехи; попоны их лошадей тоже были королевских цветов. Рыцарей Вильгельма в их праздничных зеленых с желтым одеждах возглавлял Маллард, с гордостью несший знамя Вильгельма. Шелковое полотнище трепетало. Рядом с ним развевался стяг Омалей и еще шести графов и их вассалов. Основное семитысячное войско осталось за стенами замка, разместившись в домах горожан или в разбитом у крепостного вала лагере.

Иоанн, одетый в дамасские шелка, ехал впереди на высоко поднимавшем копыта белоснежном скакуне в алой сбруе. Вороной Вильгельма шел немного позади. В манере держаться в седле и управлять лошадью отчетливо была видна разница между ним и Иоанном: для одного садиться на лошадь было ежедневным занятием, а для другого чем-то нерегулярным, да и малоинтересным.

Изабель встала на колени и склонила голову; скосив глаза, она убедилась, что все остальные поступили так же. Она делала это ради Вильгельма и детей, но, будь она свободной правительницей, которую ничто не сдерживает, она бы осталась гордо стоять и плюнула бы Иоанну в лицо за все, что он сделал, и за то, кем он был.

Оруженосец помог Иоанну спуститься с лошади. Протянув ему поводья, король подошел к своим коленопреклоненным подданным и простер унизанную драгоценными перстнями руку к Изабель, поднимая ее на ноги.

— Добро пожаловать в Килкенни, — сказала она и сама обрадовалась тому, насколько приветливо прозвучал ее голос.

Иоанн медленно осмотрел ее с головы до ног, прежде чем обратить взгляд на детей, и выражение его лица при этом было настолько медовым, что Изабель еле удержалась от того, чтобы броситься вперед и закрыть от его взгляда детей.

— Вы подарили своему супругу прекрасных отпрысков, — сладким голосом произнес он, — и, как мне говорили, недавно снова стали матерью.

Он кивнул в сторону Иоанны, которая беспокойно вертелась на руках у кормилицы.

— Это правда, сир, но я очень тоскую по моим старшим сыновьям. Они были еще мальчиками, когда я видела их в последний раз, а сейчас уже, должно быть, стали мужчинами, — ей удавалось говорить спокойно.

— Почти, но еще не совсем. Хотя не слушайте меня, графиня. Убедитесь сами, — он повернулся, поднял руку и сделал знак приблизиться двум высоким молодым людям, сопровождавшим его. — Вильгельм, Ричард, поприветствуйте свою прекрасную мать.

Изабель была сражена настолько, что вскрикнула. Она пыталась совладать с собой, а ее глаза наполнились слезами, когда Вилли подошел к ней, чтобы выразить свое почтение. Разболтанный подросток куда-то исчез, а на его месте стоял молодой мужчина с темно-каштановыми вьющимися волосами и чисто выбритым подбородком. Хотя он и не был еще посвящен в рыцари, но в полной мере обладал достоинством того, кому разрешено носить меч. Ричард, поскольку был младше, не производил такого впечатления, но при виде его, широкоплечего, мускулистого, меднобородого, она почувствовала такую гордость и тоску, что какое-то время не могла говорить.

Когда-то открытое выражение лица Вилли теперь было затаенным и настороженным, даже когда он улыбался. Ричард улыбнулся ей знакомой, родной улыбкой, но даже под его глазами залегли тени, которых она раньше никогда не видела. Господь Всемогущий, что с ними произошло? Зная, что Иоанн наблюдает за ними и впитывает ее грусть, огорчение и тревогу, она собралась с силами, выступила вперед и поцеловала сыновей. Официально, сдержанно, а потом велела им подняться. Ричард, понимая ее чувства, пошел обнять своих братьев и сестер, включая двоих младенцев, появившихся за время их с братом «заложничества».

— Ей к лицу такой цвет волос, — сказал он, глядя на свою крошечную ревущую сестренку, и пробежался рукой по собственной взъерошенной шевелюре.

Изабель напряженно рассмеялась:

— Это говорит кровь твоего дедушки де Клера.

— Еще одна причина для гордости. Он ведь никогда не сдавался, невзирая ни на какие обстоятельства. А поскольку наш отец обладает теми же качествами, нам вдвойне повезло.

Изабель опустила взгляд.

— Ох, дети мои, — прошептала она. Это было одной их самых трудных вещей в жизни, которые ей приходилось делать, но она выпрямилась, вздернула подбородок и продолжила вести себя с человеком, которого ненавидела, как гостеприимная хозяйка.

— И что же ты на самом деле думаешь о жизни при дворе? — спросила Изабель Вилли тем же вечером, когда они оказались в своих покоях. Иоанн со свитой направился в отведенные для них комнаты. Пир в зале закончился, хотя кое-кто из неисправимых чревоугодников остался, подъедая остатки и налегая на засахаренные фрукты. Вильгельм был поглощен разговором с Жаном Дэрли и другими своими людьми, согласившимися быть заложниками его добрых намерений. Ричард играл с Гилбертом в шахматы и явно проигрывал, а Изабель снимала мерки с Вилли, чтобы сшить ему новую одежду. Они должны были провести в Килкенни два дня, и, если она со своими женщинами поторопится, молодые люди смогут взять с собой новые рубашки и штаны.

Вилли огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их никто не слышит. И Изабель, наблюдая за ним, поморщилась. Подозрительность и осторожность не были его природными качествами. Ему пришлось этому научиться.

— Я заставил себя ужиться с этим, — сказал он, пожав плечами.

— А король? Каков он в обычной жизни?

Вилли помедлили с ответом. Снимая с него мерки от шеи до талии, Изабель почувствовала, как он напрягся.

— Он может быть добрым и щедрым, — осторожно ответил он, — и у него такое чувство юмора, что ты иногда не можешь удержаться от смеха, хотя и знаешь, что стоило бы. Он любит своих детей…

Изабель закатила глаза.

— Нет, правда, мама. Он любит и обоих, рожденных королевой, и незаконнорожденных. И еще он любит своего брата, графа Солсберийского. Но его настроение меняется слишком часто, и он никому не доверяет. Он хочет, чтобы его любили, и многое делает, чтобы заслужить любовь окружающих, но при этом все время наблюдает за ними.

Она встала к нему лицом и поймала выражение невыразимой тоски на его лице, которое он не успел скрыть.

— Он окружает себя наемниками, которые выполнят все, что он ни прикажет, и будут соглашаться с ним, что бы он ни сказал, — добавил Вилли, опуская глаза.

В голосе Изабель послышалось беспокойство:

— Он не причинил вреда тебе или Ричарду?

Вилли покачал головой.

— Он бы не осмелился. Известность и имя нашего отца защищают нас. А еще графы Норфолкский и Солсберийский пекутся о нашем благополучии, — Вилли по ее просьбе выпрямил руку, чтобы она могла измерить ее длину от подмышки до запястья. — Он испытывает моего отца. Он проверяет людей на прочность, пока они не сломаются, а когда это происходит, говорит, что он с самого начала знал, что так будет. И что люди лживы и на них нельзя полагаться.

Изабель задумалась о том, что было бы, если бы она заставила Вильгельма доказывать ей свою верность, которую он вместо этого отдавал королю, но потом отбросила эту мысль, как отодвинула бы от себя блюдо с чем-то несъедобным.

— Иоанн не остановится, пока Мод де Броз не запросит пощады, — сказал Вилли, как будто подслушав ее мысли. — Я иногда несу службу по ночам, как и Ричард, поэтому мы порой слышим вещи, которые нам слышать совсем не надо бы.

Сморщившись, он оглядел комнату и остановился взглядом на тихо разговаривавших мужчинах.

— Я надеюсь, мой отец еще долго проживет. Помоги мне Господь, мама, потому что я не смогу принести присягу такому человеку.

При этих словах по спине Изабель пробежал холодок. Представить себе мир без Вильгельма… представить себе двадцатилетнего молодого человека, вынужденного нести ответственность за целое графство? Эта мысль приводила ее в ужас. Вилли, может, и станет рыцарем совсем скоро, он, может быть, уже почти взрослый мужчина, но у него нет настоящего опыта взрослой жизни, не считая интриг при дворе, а они, насколько она могла судить, уже однажды сбили его с толку. У него не было хватки Вильгельма и его умения видеть главное… пока не было.

— Помоги нам всем Господь, — отрезала она и прикусила губу. В это время Ричард проиграл Гилберту партию в шахматы и, рыча и веселясь одновременно, направился к ней для снятия мерок.

Глава 30

Каррикфергусский замок, Антрим, июль 1210 года

Каррикфергус, великая твердыня де Лейси, неколебимый символ власти норманнов, стоял на мысе, выдававшемся в Ирландское море, с трех сторон защищаемый водами Белфастского залива.

Закат пятнал небо каплями крови и сполохами пламени, когда огромная армия Иоанна приблизилась к замку со стороны суши и начала разбивать лагерь. Вильгельм спешился и передал поводья своему конюху. Стоял жаркий день — конь и наездник тяжело дышали. Вильгельм вытер лоб рукавом и с благодарностью принял чашу, поднесенную ему оруженосцем. Неподалеку в лагерь на телегах с осадными машинами въезжали войска. Повсюду, как грибы по осени вырастали шатры всех форм и расцветок. У Вильгельма дрогнули губы в улыбке, когда он увидел, как лучник-валлиец втыкает в землю перед собственной скромной полотняной палаткой знамя в виде штанов на метле. Педанты вроде графа Винчестерского пришли бы в ярость, увидев, как простолюдин посмеивается над знатью, но Вильгельма это позабавило. А может, грубый юмор помогал ему сбежать от собственных мыслей. Ему не хотелось быть здесь, но для того чтобы оградить собственную семью и земли от опасности, он, по крайней мере, должен был пройти через эти приготовления. К рассвету осадные машины будут собраны. На рассвете герольды подъедут к крепости и потребуют всех, кто в ней находится, сдаться, включая Хью де Лейси и его свояка де Броза. Он не хотел об этом думать.

Королевский шатер, алый с золотом, был роскошен. Вильгельм надеялся, что его сегодня не пригласят на ужин, но понимал, что это крайней маловероятно. Он был старшим военачальником Иоанна, и тому потребуются его советы относительно того, как бы им взять Каррикфергус побыстрее. Расколи орех, вынь ядрышко. Вильгельм проглотил вино и повернулся к зеленому с желтым полотнищу своего шатра. Он не знал, какой стяг лучше вывесить снаружи. Возможно, алого льва Маршалов наизнанку, слепо уставившегося в никуда.

Как он и ожидал, Иоанн на закате послал к нему паренька, чтобы пригласить за королевский стол. Вильгельм хотел было отослать посыльного обратно, сказавшись больным, но понял, что Иоанн сразу разгадает его хитрость. Чтобы отказаться от приглашения короля, Вильгельм должен был бы оказаться на смертном одре. Он с мрачным видом переоделся в чистую рубашку, застегнул позолоченный пояс графа Пемброукского и отправился выполнять свой долг.

Иоанн был в благодушном и приподнятом настроении. До сих пор норманнские лорды бежали от него или склонялись перед ним, и Иоанн, как всегда, как только у него появлялась такая возможность, любил воспользоваться кнутом, а не пряником.

— Ох, они сегодня потрясутся от страха, — произнес он с блестящими глазами. — А к тому времени, когда я с ними расправлюсь, у них даже собственных сапог не останется. Я хочу, чтобы стенобитные машины были установлены еще до рассвета и чтобы лучники были наготове.

— Сир, возможно, они согласятся на переговоры, — сказал Болдвин де Бетюн, возглавлявший отряды фламандцев и рыцарей Омаля. — В конце концов, брат де Лейси сдался вам.

Иоанн пожал плечами.

— Возможно, но Хью де Лейси упрямее своего брата, и к тому же он сам решил пригреть эту гадюку и ее детей, — он метнул недовольный взгляд в сторону Вильгельма, желая показать, что он еще не забыл, как Вильгельм тоже помог де Брозам. Его взгляд говорил: «Ты уцелел, но только по воле Господней!» — Он так легко не сдастся, но тем большее удовольствие доставит мне его поражение.

— И все же, — подхватил Вильгельм, — было бы хорошо, если бы вы смогли захватить крепость без крупных разрушений. Если бы вы с де Лейси пришли к соглашению…

— Не учи меня, как мне поступать с моими врагами, Маршал! — огрызнулся Иоанн. Его глаза угрожающе сузились. — Да, ты здесь для того, чтобы давать мне советы, но я готов слушать твои потоки мудрости только тогда, когда я тебя об этом попрошу. Я видел, каким образом ты «приходишь к соглашению» с людьми, включая Филиппа Французского. Я поставлю Хью де Лейси и де Брозов на колени, даже если мне придется эту крепость по камню разобрать. Ты их поддерживал, Маршал. Я и тебя мог бы поставить на колени. Подумай об этом.

Вильгельм проглотил эти слова, хотя они и были похожи на пощечину. С ним уже несколько раз обращались так, и у него начал вырабатываться иммунитет. Даже Вилли, который сегодня прислуживал за столом, умудрился сохранить безразличное выражение лица.

— Ах, оставь меня, — Иоанн нетерпеливо махнул рукой, отпуская его. — Ты все равно не скажешь ничего, что я хотел бы услышать, и твое присутствие меня только раздражает. Чтобы с первыми лучами солнца стоял у крепостных стен.

Вильгельм поднялся, поклонился и вышел. Все его движения выражали скорее решимость и властность, чем сожаление, что его отослали. Снаружи Вильгельм выдохнул, а потом полной грудью вдохнул свежий, пахнущий травой воздух. Это пройдет, сказал он себе. Ему нужно только пережить это и продолжать вести свой корабль по сужающемуся ущелью между скал. С той стороны будет свет. Нужно лишь верить в это.

Утром из-за стен Каррикфергуса так и не поступило никакого ответа. Герольды не выехали им навстречу, чтобы поприветствовать их или провести переговоры. Стены хранили свои тайны и оставались крепко запертыми и безмолвными. Иоанн приказал отрядам, обслуживающим стенобитные машины, начинать свою разрушительную работу, а остальным войскам ставить осадные лестницы и выстраиваться со щитами из ивовых прутьев, чтобы обеспечить прикрытие лучникам. Вильгельм смотрел, как поднимают осадные лестницы. Он опустил плечи, чтобы облегчить вес тяжелых лат.

— Больше я не буду пытать на них счастья, — обратился он к Жану Дэрли. — Времена не те.

Жан скривился в сухой усмешке:

— Упаси меня Бог назвать вас лжецом, милорд, но я вам не верю.

Вильгельм рассмеялся и похлопал рыцаря по плечу.

— Немного лести никогда не помешает, да? — спросил он. — Но я говорю правду, — он посерьезнел и вгляделся в стены замка. — Он действительно намерен их захватить, Жан, и у меня сердце уходит в пятки, когда я думаю, каков может быть исход.

— У меня тоже, милорд, но мы должны делать, что можем.

— А должны ли?

Жан кивнул:

— Да, обязаны.

У Вильгельма напряглись веки.

— Обязаны, — унылым голосом произнес он. — Теперь это пустые слова, Жан.

Крики и топот копыт заставили его обернуться, и он увидел ирландских воинов, въезжающих в лагерь. Они, как обычно, ехали на неоседланных лошадях, управляя ими с помощью уздечек — веревок.

К Вильгельму и Жану подошел невысокий невзрачный человек. Его одежда еще годилась, но была заношенной и в заплатах, а потертая кожаная дорожная сумка явно видала лучшие времена. Люди, наверное, смотрели на него, а потом начинали смотреть сквозь него.

— Вы должны бы преклонить колени, милорд, — сказал он.

— И почему же мне стоило бы это сделать, Фиргал? — обратился Вильгельм к своему лучшему шпиону. Этот человек просил за свою работу целое состояние, но сведения, которые он приносил, обычно стоили дороже золота.

Фиргал потер свой острый нос указательным пальцем.

— Катал Кробдерг О Конхобар, король Коннота, прибыл, чтобы поприветствовать нашего короля и предложить помощь, — он огляделся вокруг и, впечатленный зрелищем, покачал головой. — Это, безусловно, славное войско. Хотя все понапрасну.

Взгляд Вильгельма сделался острее.

— Что ты хочешь этим сказать?

Фиргал взялся за пряжку своего пояса.

— Вы осадили пустую скорлупу, милорд. Хью де Лейси и его свояка де Броза здесь нет. Три дня назад они отбыли по морю в Мэн или Шотландию, — он рассматривал осадные сооружения. — Они вам не понадобятся, разве что забавы ради. Гарнизон сдастся после первого же удара. Сокровище уплыло из ваших рук.

Вильгельм снова уставился на стены крепости. У Иоанна пена пойдет изо рта, когда он узнает, что добыче снова удалось спастись. Неважно, насколько легко можно было расколоть орех. Это было бессмысленно, если в нем не было ядрышка. Следующие несколько часов будут тяжелыми, но сам Вильгельм был рад, что де Брозам удалось покинуть это место до прихода армии Иоанна. Что бы ни случилось дальше, это произойдет не в Ирландии, не у его порога, и, хотя ему не все пока было ясно, но туман над его головой явно рассеивался.

Облокотившись на подоконник в полукруглой комнате Дублинского замка, Вильгельм принял чашу с вином из рук своего оруженосца и с некоторой иронией произнес тост, обращаясь к Болдвину де Бетону.

— За мир. Пусть он продлится дольше одного дня.

Болдвин откинулся назад.

— Аминь, — заключил он.

Вокруг них в комнате суетились слуги, выносившие королевскую мебель во двор. Королевскую кровать разобрали, и люди выносили ее части, как будто готовились к какому-то чудному пасхальному крестному ходу. Флоренс, старшая королевская прачка, пыхтя, проковыляла мимо с полной корзиной белья. Ее щеки блестели, как красные яблоки, а бедра покачивались в такт шагам. Иоанн собирался вернуться в Англию, и у придворных было дел невпроворот. Сам Иоанн в ожидании отплытия удалился в другие покои с небольшим бочонком вина и стопкой книг.

— Для него это успех, — Болдвин задумчиво глядел на Вильгельма. — Де Лейси раздавлены, теперь он может издавать в Ирландии новые хартии и получать новые доходы. Мод де Броз и ее сын у него в плену.

Он замолчал, рассматривая свою чашу.

Вильгельм взялся за кончик нитки, вытянутой из лежащей на подоконнике подушки, и взглянул на вышитого рычащего золотого льва с красными когтями. Маршал представлял себе не льва, а лицо Иоанна, которому гонец привез известие о том, что Мод де Броз и ее сына схватили в Шотландии и передали в руки его поверенных. Сейчас их везли на юг, в Виндзор. Вышитая львиная морда как будто злорадно ухмылялась. Пальцы Иоанна сладострастно впились тогда в ручки трона, как когти льва в плоть жертвы.

— Ложкой дегтя в его бочке меда является только то, что ему не удалось захватить вместе с ними самого де Броза, — задумчиво добавил Болдвин, — но он может на это надеяться, чего нельзя сказать о де Брозе, которому надеяться не на что.

Слуга пришел за подушкой и бросил в сторону Вильгельма подозрительный взгляд, как будто обвиняя его в том, что это он вытянул нитку из такой искусной вышивки.

— Я, по крайней мере, уверен, что он добровольно королю не сдастся.

Вильгельм поднялся на ноги. Де Броз до сих пор клялся и божился в посланиях королю, что найдет деньги, чтобы оплатить долг, но все понимали, что он этого не сделает. Его долги казне составляли сумму, превышающую годовой доход всей Англии.

— Что же он тогда предпримет?

Вильгельм пожал плечами:

— А что бы ты сделал на его месте?

Уголки губ Болдвина поползли вниз:

— Направился бы во Францию, продал бы свой меч, рассказал бы все, что мне известно.

— Точно. А потом французы набросятся на нас, точно гнев Господень, не говоря уже о реакции Папы.

Болдвин уныло взглянул на него.

— Ничего удивительного, что ты предпочел остаться в Ирландии с женой, чтобы спокойно растить детей. Здесь у короля дел не осталось, так что вернется он не скоро.

Вильгельм воспринял замечание Болдвина со скептической гримасой:

— Я буду наслаждаться миром столько, сколько возможно. И буду молиться, чтобы он продлился как можно дольше. Мой капеллан говорит, что чудеса все еще иногда случаются.

Уголок конюшни в Мальборо стал ареной петушиного боя. Радужный петух младшего командира сражался с потрепанным, но непобежденным черным горлопаном повара, названным Ролло в честь герцога Нормандского. Вилли, имея возможность потратить лишний пенс, как ему вздумается, поставил на дерзкого Ролло, решив, что хитрость и желание жить могут быть не слабее заносчивости и надменности соперника.

Бой был яростным: выдранные перья разлетелись по всему двору и пятна крови, похожие на пыльные драгоценные камни, усыпали землю. Повар унес радужного петуха, отрубил ему голову, ощипал и бросил в котел вариться. Черный горлопан с выдранными перьями, окровавленный, но победивший, отдыхал в углу кухни на подушке, набитой перьями предыдущих жертв, один его глаз был ясным, как капля дождя, а другой пустым, невидящим, молочно-белым опалом.

Позвякивая своим выигрышем, Вилли искал Ричарда и нашел его лежащим на койке в их комнате, которую они делили с другими оруженосцами. Он лежал на спине, подложив руки под голову и уставившись в потолок. Вилли редко видел своего бодрого, энергичного брата в таком созерцательном настроении, но решил, что он просто отдыхает, перед тем как вернуться к бурлящей жизни.

— Вот, — он кинул кошелек с деньгами на широкую грудь Ричарда. — Старина Ролло снова победил, а шантеклер отправился в суп. Возьми себе половину.

Ричард равнодушно взял кошелек, даже не взглянув на его содержимое.

— Что случилось?

Ричард перевернулся на живот и положил деньги на подушку.

— Мод де Броз и ее сын мертвы, — сказал он.

Вилли уставился на него:

— Что? Откуда ты знаешь?

— Я слышал, как король говорил с гонцом из Виндзора… Ты же знаешь, что Иоанн бросил их там в подземелье…

Вилли судорожно сглотнул.

— Да, знаю, — ответил он.

— Ну, в общем, он заморил их голодом. Гонец… сказал королю, что сын умер первым и… что у него на руке были следы укусов, там, где она… она… — Ричард подавил рвотный позыв. — Я тогда даже отодвинулся от занавески: не хотел, чтобы меня поймали за подслушиванием. Мне бы это ничего хорошего не принесло.

— Вот мерзость, — пробормотал Вилли, переполнившись отвращением. — Иоанн мерзок. Надеюсь, лорды поднимут против него восстание из-за этого.

— Я тебе еще не все рассказал.

— Я думал, ты отодвинулся? — глаза Вилли расширились от страха. — Это же не о Жане и не о Джордане, правда? Он же не заморил и их голодом, нет? Господи Боже!

Ричард покачал головой.

— Нет, — быстро ответил он. — Не то. Это не имеет никакого отношения к нашим людям. Я это слышал от прачки, а она это слышала, когда забирала грязное постельное белье короля. Вильгельм де Броз нашел прибежище во Франции и рассказал французам все, что знал о смерти принца Артура. Он сказал, что Иоанн напился, впал в ярость и убил Артура.

Напряженность Вилли спала.

— Ну, это старые сплетни, — сказал он, фыркнув; ему хотелось выглядеть мужественным и бесстрашным. — Об этом говорили еще до того, как мы стали заложниками.

Взяв кошелек с подушки брата он высыпал деньги и принялся делить их.

— Да, но де Броз никогда раньше открыто об этом не говорил. Если он рассказал Филипу все подробности, какие мог знать только свидетель, это дает Филипу право отвоевать у Иоанна Англию.

Вилли поднял голову от монет, перестал считать, и в его глазах зажглась искорка интереса.

— И, ты думаешь, это произойдет?

— Не знаю, может быть, — пожал плечами Ричард. — Если он придет, наш отец обязан будет последовать приказу короля и выступить против него. Ты же его знаешь, он до последнего будет верен своей клятве, что бы ни случилось.

Вилли поморщился:

— Будем надеяться, что он сможет быть ей верен, оставаясь в Ирландии.

— Скорее можно будет сварить одного из чирков святого Кольмана, — сказал Ричард, имея в виду ирландскую легенду о священных птицах, которые, если их убить и бросить в котел, всегда будут оставаться сырыми, сколько бы их ни варили. Он сгреб свою половину монет и, зажав их в кулаке, встал с постели и подошел к двери.

— Куда ты? — спросил Вилли.

— Хочу отдать это на пожертвования, чтобы помолились за душу Мод и ее сына, — ответил Ричард. Его лицо выражало жалость и недовольство. — По крайней мере, у какого-нибудь нищего будет еда, которой она была лишена.

Глава 31

Пемброук. Южный Уэльс, весна 1213 года

Вильгельм собирался объездить нового боевого коня, симпатичного четырехлетка с печеночно-каштановой шкурой, такой темной, что она блестела, как отполированный черный янтарь.

Изабель смотрела, как он кормит коня хлебной коркой с руки, потом крепко берется за поводья, ставит ногу в стремя и запрыгивает в седло. Стояла прекрасная сухая погода, и, похоже, старые раны больше не беспокоили его, как в зимние холода. Он, как всегда, выглядел так, будто они с лошадью были одним целым. Она пыталась не волноваться или, по крайней мере, не выдавать своего волнения. Он бы не сказал ей спасибо за опеку, когда он сам в отличной форме, чтоб справиться с ретивым молодым скакуном. Гилберт с Вальтером играли в оруженосцев своего отца. Гилберт держал копье Вильгельма, а Вальтер его шлем и новый щит, краска на котором была нетронутой, сверкающей, без единой царапинки или вмятинки.

Изабель вернулась в Англию впервые за шесть лет, хотя Вильгельм время от времени наведывался туда без нее по делам, касающимся управления графством, и по приказу короля. Будь на то ее воля, Изабель осталась бы в Килкенни управлять Ленстером и вести хозяйство. Ей казалось, что Вильгельму это нравилось. Впервые в жизни он мог оставаться дома и не скучать по детям, которые из младенцев стремительно превращались в подростков, и все без него. Но она чувствовала, что, несмотря на всю прелесть их жизни, несмотря на то что в Ленстере закладывались и росли новые города, развивалась торговля и множилось их богатство, в Вильгельме сидела какая-то неудовлетворенность. Воин в нем молчал, но только и ждал своего часа, чтобы заговорить снова.

Однако возвращение в Англию означало, что она сможет повидать Махельт и своих внуков, которых еще никогда не видела. У Махельт и Хью был трехлетний сын Роджер, родившийся в Рождество, а в Михайлов день Махельт родила еще одного мальчика, которого назвали в честь его отца. Изабель мечтала увидеть их обоих, как и свою дочь. Разлука была слишком долгой.

Теперь ирландский гарнизон, состоявший из пятисот рыцарей и еще некоторого числа воинов под командованием Иоанна де Грея, епископа Норвичского и юстициария Ирландии, размещался во внешнем дворе Пемброукского замка. Все они прибыли сюда по приказу короля.

Вильгельм взял копье из рук Гилберта и, чуть пришпорив коня, поскакал, наклонившись в седле, к столбу с мишенью. Он с силой ударил в самый центр щита, отчего столб закачался, а мешок с песком на другом его конце, запрыгал вверх-вниз, но Вильгельм уже объезжал мишень с другой стороны и готовился нанести новый удар.

Де Грей присоединился к Изабель, чтобы понаблюдать за этим.

— Говорят, на вашего мужа стоило посмотреть во времена, когда он принимал участие в турнирах, и я охотно этому верю, миледи.

— На него и сейчас стоит смотреть, — с гордостью произнесла Изабель. Несмотря на то что время от времени у них возникали конфликты, Изабель нравился де Грей. В отличие от большинства церковников, он уютно ощущал себя в обществе женщин, похоже, ему даже это нравилось. Он был прямолинейным, вежливым и образованным — они с Вильгельмом могли иметь дело с таким человеком. Ее улыбка померкла.

— Ему теперь потребуется вся его отвага и удача, если я правильно понимаю ситуацию, сложившуюся в Англии и в Уэльсе.

Завтра Вильгельм должен был отправиться из Пемброука в Дувр, и Изабель не знала, когда увидит его снова, если им вообще будет суждено свидеться. Французы объявили отлученному от церкви королю войну, и их армия на побережье Нормандии ждала момента, чтобы нанести удар.

Де Грей скрестил руки за спиной.

— Я надеюсь, графиня, что эти войска понадобятся нам только для демонстрации силы. Если король заключит мир с Папой, французы, выступив против нас, навлекут на себя гнев Рима и лишатся его поддержки.

— Я молюсь, чтобы вы оказались правы, — искренне выдохнула Изабель. Трения с Римом продолжались столько же, сколько они с Вильгельмом прожили в Ирландии, и, как приближающийся шторм, продолжали нарастать; сейчас уже казалось, что этот шторм неизбежно обрушится на них шквалом и разрушит все вокруг.

Вильгельм медленным шагом подъехал к ней, наклонился и, подхватив пятилетнего Ансельма, усадил его на спину коня. Мальчик совершенно не боялся лошадей и уже хорошо умел ездить на своем пегом пони. Поскольку он был пятым сыном, у него было мало шансов получить в наследство какие-нибудь земли, поэтому в семье было принято решение, что он пойдет по стопам Вильгельма и будет самостоятельно строить свою судьбу — с конем и копьем.

Изабель смотрела, как отец с сыном верхом объезжали двор, и старалась отогнать свои страхи. Они могли бы так наслаждаться мирной жизнью, тишиной, покоем, могли бы наблюдать закат… Она в очередной раз тихо прокляла Иоанна. Единственным благом во всем этом было то, что заложники, которых он держал у себя, возможно, будут наконец освобождены.

— Это, пожалуй, один из лучших скакунов из тех, на которых мне доводилось ездить, — оживленно рассказывал он ей тем же вечером в их покоях. — Он поворачивает, стоит лишь самую малость потянуть за поводья, мне почти не приходится к ним прикасаться или пользоваться шпорами.

Он ослабил пояс и опустил его на бедра. Изабель горько рассмеялась.

— Ты как молодой рыцарь со своим первым боевым конем, — сказала она.

Он хохотнул.

— Никто лучше коня не может заставить мужчину почувствовать себя снова молодым и крепким… Хотя это не совсем верно. Мне на ум приходит кое-кто еще… — он бросил в ее сторону дразнящий взгляд, на что она ответила косым взглядом из-под ресниц.

— Что ж, милорд, в таком случае вам повезло, что в вашем распоряжении и конь, и женщина, причем до отъезда, — она обхватила его шею руками и поцеловала его. Этот жест был полон любви и слегка окрашен желанием, хотя все могло перемениться. Их физической близости больше не был свойственен жар первых дней, но все же моменты, когда они оба пылали от страсти, бывали. Близость продолжала согревать и освещала их брак. Как и во всем, что он делал, Вильгельм по-прежнему был на высоте.

Мягко вздохнув, она отстранилась от него.

— Так как, споры с Папой будут разрешены, или французы вторгнутся на нашу территорию?

Он хмыкнул в ответ:

— Даже если споры разрешатся, мы все равно можем встать лицом к лицу с угрозой вторжения. Филипп уже давно положил глаз на Англию и не допустит, чтобы какая-то мелочь, вроде осуждения Папы, остановила его. Я думаю, что его вообще вряд ли что-либо остановит, если только он не падет, сраженный копьем в первой же битве.

Изабель вздрогнула при этих словах.

— Но если Иоанн подчинится Папе…

— А он именно так и поступит, — перебил ее Вильгельм. — Он не может одновременно воевать с Церковью, с французами и со своими лордами. Если он склонится перед Римом, он вырвет папскую карающую дубинку прямо из рук Филиппа.

— То есть сейчас он отлучен от Церкви, а в следующее мгновение он уже в числе праведников? — спросила Изабель презрительно.

— Именно, — Вильгельм подошел к окну и выглянул наружу. Гилберт с Вальтером отрабатывали удары мечом на площадке для сражений вместе с сыновьями некоторых из его рыцарей. Он развеселился, увидев рядом с ними Ансельма, который, размахивая своим деревянным мечом и выкрикивая какие-то обидные прозвища, мешался у них под ногами.

Изабель подошла к нему, обхватила его рукой за талию и запустила пальцы под его золоченый пояс. Глядя на играющих детей, она старалась не думать об уэльских заложниках, которых Иоанн повесил в Ноттингеме в прошлом году. Среди них был один маленький мальчик, почти того же возраста, что и Ансельм. Когда она услышала об этом, у нее кровь застыла в жилах. В то время Жан был заложником в Ноттингеме, и она гадала, не заставили ли его смотреть на казнь. Валлийцы сами нарушили мирное соглашение и восстали против Иоанна, и он имел полное право жестоко расправиться с заложниками. Пусть так, но вешать маленьких детей — это уже вне всякого разумения. Неудивительно, что матери неохотно отдавали ему своих сыновей. Если бы он потребовал у них с Вильгельмом Ансельма, она бы отказала. Довольно уже. Расстроившись из-за этих мыслей, она потерлась щекой о плечо Вильгельма.

— Поскольку ты исполнил его приказ и созвал для него войска, может быть, он отпустит наших заложников? — сказала она.

— Надеюсь, что так и будет, хотя… — он рассмеялся, увидев, как Ансельм заставил Вальтера подпрыгнуть, сделав ему подсечку своим игрушечным мечом. Вальтер не стал мешкать и в ответ сбил его с ног. Ансельм поднялся, собрался разреветься, но передумал и набросился на брата с еще большей решимостью, правда, лишь для того, чтобы снова быть сбитым с ног.

— Хотя что? — ее тон стал более резким.

Он посерьезнел:

— Хотя Ричарду уже двадцать один, и он может взять на себя управление нормандскими землями.

— Да, он уже достиг подходящего возраста, — сказала она. — Но готов ли он к этому?

— Для его собственного блага ему стоит быть к этому готовым. Если он будет находиться во Франции и служить французскому королю, он станет недосягаем для Иоанна. А никто из нашей семьи там не появлялся с тех пор, как мы уехали из Нормандии.

Изабель понимала, что в его словах есть здравый смысл, но слышать это ей было больно. Она хотела, чтобы ее сын вернулся назад, а не уехал куда-то еще дальше.

— Да, — храбро выпалила она, — для него это лучше всего. Мне просто хотелось…

Она покачала головой.

Появилась няня Ансельма и утащила его с площадки, отругав других мальчишек; по их лицам было видно, что они еле сдерживали нетерпение и возмущение.

— Это не слишком далеко от Кавершама и Хамстеда, — тихо произнес Вильгельм. — Это не значит, что мы расстанемся навеки.

— Нет, — согласилась Изабель. Правда, ее голос был слишком уж равнодушным, потому что она вдруг поняла, что попрощалась со своими старшими сыновьями навсегда уже много лет назад, когда отправляла их ко двору.

— И когда Вилли будет свободен, нужно будет организовать свадьбу, — выражение его лица сделалось задумчивым, как будто он вспоминал о чем-то хорошем. — Очень жаль, что Болдвина не будет с нами, чтобы отпраздновать это торжество.

Изабель сжала его руку и поцеловала его. Вильгельма глубоко тронула внезапная смерть от удара друга его молодости и товарища рыцарских дней. Он мало что сказал, когда пришли вести об этом, но его долгое молчание и стремление уединяться, объезжая коня, лучше слов говорили о тяжести его горя. Изабель никогда особенно не любила Болдвина, но понимала, насколько важны для Вильгельма связывающие их отношения. Они были друзьями на поле боя, в походах и при дворе, каждый был готов в любую минуту подставить другому плечо, оба знали, что могут доверить друг другу свою жизнь, а теперь один из них был в могиле, оставив после себя единственную дочь, которой было шестнадцать лет и которая была обручена с их наследником.

Стоя на крепостном валу в Дувре, Вильгельм ощущал свежий утренний бриз, радуясь тому, что после духоты палаты советов, из которой он недавно вышел, хлопая глазами, как разбуженная днем сова, можно вдыхать чистый воздух.

Он смотрел на голубую сверкающую поверхность Узкого моря и представлял, как на ней появляются черные точки французских военных кораблей. Войска, созванные со всей Англии, стояли лагерем у стен замка и размещались в городе. Палатки всевозможных форм и размеров втискивались везде, где только могли поместиться. На вершинах скал установили маяки, которые должны были немедленно сообщить об угрозе вторжения. Местные жители приготовились уйти с насиженных мест, если победят французы. Они сняли с крюков ветчину, вялившуюся в каминах, и отоптали свиней и скот подальше, в лесистые южные районы страны.

Вчера поздно вечером сразу после переговоров с королем Филиппом пересек море и прибыл в лагерь Пандульф, папский легат. На совете он сообщил, что французская армия полностью готова к нанесению удара. И ветер попутный. У Иоанна осталась последняя возможность уладить споры с Папой по поводу архиепископа Кентерберийского. Король может принять выбор Папы, Стефана Лэнгтона, или французская армия при полной поддержке со стороны Папы ринется в бой за Англию. Разговор затянулся далеко за полночь, свечи догорели до конца, у заседавших в совете покраснели и заслезились глаза. И, наконец, уже утром было принято окончательное решение.

Вильгельм взглянул на палатки, принадлежавшие его ирландским и уэльским подданным, созванным сюда: здесь собрались простые солдаты из Ленстера, всем видам оружия предпочитавшие топор, лучники из Южного Уэльса, крепкий отряд воинов с границы, рыцари, служившие в его войсках. Это были сильные люди, способные постоять за свою землю, и он бы встал с ними рядом, если бы дошло до битвы. Вильгельм почувствовал укол сожаления и улыбнулся. Он напоминал старого боевого коня, которого кормили овсом, и теперь он стоял, роя копытом землю у двери конюшни, потому что заслышал вдали бряцание оружия.

— Ну что, французы идут? — спросил Вилли, присоединяясь к нему. Иоанн отпустил его, и теперь он ждал вместе с людьми Вильгельма. Ричард пока оставался на службе у короля, хотя официально больше не был заложником.

Вильгельм отрицательно покачал головой:

— Надеюсь, что нет. Иоанн согласился признать Стефана Лэнгтона архиепископом Кентерберийским, платить Папе тысячу марок в год и выплатить Церкви требуемые деньги. Рим почти установил в Англии свое господство. Если французы нападут, монета упадет к ним обратной стороной, и тогда они станут отлученными от церкви, а не мы.

Вилли смотрел на отца.

— Ты хочешь сказать, что ему удалось соскочить с крючка?

— Да, с помощью его советников, — ответил Вильгельм, бросив в сторону Вилли предостерегающий взгляд. — Мы все сказали свое слово: Ворвик, Дерби, Суррей… я. Мы сказали ему, что он не может воевать одновременно со своими лордами, с Францией и с Папой; если он хочет выжить, ему нужно убрать одну из фигур с доски, и Рим подходит как нельзя лучше.

Вилли выглядел недовольным.

— Это хорошо, что нам теперь не придется сражаться с французами, но… но кто теперь остановит Иоанна? — спросил он. — Если у него теперь есть поддержка Папы, он по всем нам проедется. Он не должен быть королем. Он продает вдов на торгах, он унижает наследниц, он заставляет других платить за его прихоти… бросает жен и сыновей своих вассалов в подземелья и оставляет подыхать там от голода, он…

— Говори тише, — перебил его Вильгельм, — ты что, при дворе ничему не научился?

— Ха! Более чем достаточно!

— Мы стараемся, чтобы он стал настоящим королем. Если мы восстанем против него, это будет против воли Божией и против нашей чести. Он будет вынужден признать Стефана Лэнгтона архиепископом, и это на какое-то время охладит его пыл.

Вилли сжал челюсти.

— Все равно французы могут прийти, — упрямо сказал он. — Филипп не для того созывал всю свою армию в Нормандию, чтобы сейчас ее просто распустить.

Вильгельм вздрогнул.

— Если они придут, они будут прокляты. Как только легат примет у короля клятву, он отправится к Филиппу, чтобы предупредить французского короля о том, какой опасности он подвергается.

Он оглянулся: из папской палатки вышел Иоанн. Он разговаривал с легатом. Лицо Пандульфа с мягкими, округлыми чертами выражало самодовольство. Его губы были слегка сжаты в уголках, как будто его рот был кошельком, полным удивительных секретов. Иоанн надел одну из своих корон, прекрасную, украшенную жемчугом, рубинами и золотым орнаментом в виде трилистника. Его лицо было хитрым и довольным, он так обычно выглядел, когда встречался со своей любимой шлюхой. Он расплывался в улыбке, глядя на легата, а тот, в свою очередь, вел себя по отношению к Иоанну так, словно проявил редкостное великодушие.

Иоанн повернулся, встал перед Пандульфом на колени и протянул к нему сложенные руки. Пандульф взял его руки в свои, наклонился и поцеловал его в знак того, что отпускает его с миром, так, как обращается господин к вассалу. По толпе наблюдавших за этим лордов пробежал гул облегчения, подобный тому, когда ослабляют наконец долго стягивавший живот пояс. Однако были и те, кто смотрел на происходящее со злостью и тревогой. Не все хотели такого исхода.

Вилли глядел на это, пока мог, а потом, развернувшись и задев отца плечом, ушел.

Некоторое время спустя Вилли стоял на вершине высокой скалы за замком, смотрел на море, пенившееся у берега далеко внизу, и размышлял о случившемся. Он знал, что должен быть рад тому, что французы не нападут, но в душе у него бушевали другие чувства.

Ветер почти сбивал его с ног. Вилли подумывал о том, чтобы подойти ближе к краю. Но по склону со стороны замка карабкалась какая-то фигура, и Вилли поморщился, когда понял, что это Жан Дэрли.

Жан, тяжело дыша, какое-то время молчал, стоя с ним рядом, держась одной рукой за бок.

— Это он тебя послал? — требовательно спросил Вилли.

Жан отрицательно покачал головой:

— Если бы он знал, что я здесь, он бы напустился на меня. Может, он был бы прав, но я хочу кое-что вам сказать, а займет это немного времени.

Вилли смял носком сапога головку розового клевера.

— Тогда говори, и покончим с этим. Ты все равно не сможешь меня ни в чем переубедить.

Жан взглянул на море.

— Я знаю вашего отца с тех пор, как он взял меня к себе на службу подростком и сделал рыцарем. Он стал мне как отец. Я очень его люблю, и именно поэтому я принимаю то, что он поклялся в верности Иоанну. Пока не отлетел его последний вздох, он сделает все, что в его силах, чтобы удержать его на троне. Его ничто не остановит, даже его сыновья.

— Не будь так в этом уверен, — сказал Вилли с угрозой.

— Надеюсь, вы тоже его любите, — ответил Жан с тихой злостью в голосе.

У Вилли ком подступил к горлу.

— А ты всегда бьешь ниже пояса? — огрызнулся он.

— Никогда, — Жан покачал головой. — Я всегда целюсь в сердце.

Глава 32

Кавершам, Беркшир, весна 1214 года

— Что ты о ней думаешь, мама? — спросила Махельт, понизив голос, чтобы ее не было слышно за окном, перед которым они с матерью сидели, вышивая плат для алтаря Кавершамской часовни.

Изабель положила два аккуратных стежка и взглянула в окно на свою будущую невестку, кормившую коня Вилли маленькими кусочками хлеба с ладони. Алаис де Бетюн прибыла два дня назад на закате, в самый разгар бури. Девушка была очень напугана и измотана поездкой. Изабель предложила ей утешение, нежность и теплую постель. Алаис отказалась от первого, приняла последнее и проспала большую часть дня.

— Рано судить. Ты с ней ехала. У тебя было больше возможностей узнать ее получше, — Изабель взглянула на свою дочь. Махельт и Хью взяли на себя ответственность привезти Алаис из восточного Холдернесса в ее новый дом. Махельт хотела повидать своих родителей, пока они находились в менее отдаленном и более безопасном месте, чем границы Южного Уэльса, куда они должны были вскоре вернуться.

— Она очень мало рассказывает о себе, — ответила Махельт, тоже выглядывая из окна и рассматривая Алаис де Бетюн.

— Может, она стесняется?

— Я бы сказала, она сдержанная… и ей еще расти и расти.

Изабель улыбнулась. Махельт было двадцать лет. У нее было двое детей, четырехлетний Роджер и Хью, которому в Михайлов день должно было исполниться два. Конечно, сама Махельт очень повзрослела. Она больше не была той только что вышедшей замуж девочкой-невестой, которая махала им на прощание у ворот Фремлингема, когда они уезжали в Ирландию. Она была зрелой женщиной, женой и матерью, уверенной в себе и полноправной хозяйкой дома.

Махельт задумалась.

— Она мало говорила во время путешествия, но это, наверное, потому, что она нас не знает, и еще ее мать недавно умерла…

— И отец всего год назад. Ей в последнее время пришлось несладко.

Махельт разложила шитье у себя на коленях.

— Алаис сказала мне, что рада, что ее отец умер.

— Что ж, это не назовешь сдержанностью. И почему же она такое сказала о своем отце?

— Не знаю. Она упомянула об этом, когда я выразила ей свои соболезнования по поводу того, как тяжело, наверное, в такой короткий срок потерять обоих родителей. Но больше ничего из нее выудить не удалось.

— Должно быть, у нее есть для этого причины.

— Ее нелегко разговорить. О матери она вообще ничего не сказала. Не думаю, что они были очень близки.

Изабель продолжала смотреть на свою будущую невестку в печальном молчании. К девушке присоединился Вилли. На его одетой в перчатку руке сидел ястреб-тетеревятник. Когда Алаис обернулась и перевела взгляд с коня на него, Изабель показалось, что над ними засияло солнце.

Махельт хихикнула:

— Может, стоит поторопиться со свадьбой, мама. Ты же не хочешь, чтобы следующий наследник Пемброука был незаконнорожденным.

Изабель хлопнула дочь по колену.

— Стыдись, что за мысли! Я уверена, что Алаис останется девственницей до свадьбы.

— Но, может, будет немного менее невинной, чем сейчас…

— Что только к лучшему. И не говори мне, что вы с Хью легли в постель безо всякого флирта.

Махельт покраснела.

— Мы следовали твоему пожеланию подождать, пока я созрею, — ответила она. — Но это не помешало Хью ощупывать плод, чтобы понять, не созрел ли он и нельзя ли его уже надкусить, — она многозначительно взглянула на мать большими темными глазами. — Но в конце концов, я думаю, это плод его надкусил.

Изабель не удержалась от смеха: Махельт была неподражаема.

— Боюсь, ты слышала слишком много болтовни Элизабет Авенел, когда была ребенком, — сказала она.

Махельт яростно замотала головой:

— Вовсе нет. Я училась, глядя на вас с отцом. Я помню, как часто полог на постели был опущен, когда он бывал дома… — ее игривый взгляд посерьезнел. — Это было хорошо, потому что я понимала, что, если меня отдать правильному человеку, у меня может быть такая же хорошая жизнь.

— А Хью — правильный человек?

Махельт взглянула на своего младшего сына, спавшего на стеганом одеяльце; он раскидал ручки в стороны, его личико раскраснелось.

— Да, — ответила она с нежной улыбкой. — Мой отец не мог бы найти человека лучше, — ее взгляд потеплел, она развеселилась: — Вскоре после того, как мы поженились, Трипс сжевал новые парадные туфли Хью.

— О Боже мой, — улыбнулась Изабель. Ее зять был привлекательным молодым человеком, которому нравилось хорошо одеваться. Он не был пустым, надменным франтом, но знал цену красивой внешности и при каждом подходящем случае любил разыгрывать из себя павлина.

— Думаю, именно тогда я по-настоящему в него влюбилась, — сказала Махельт. — Я поняла, что мне досталось, — она снова рассмеялась. — Ох, как он ругался! Я никогда таких слов не слышала, даже от Вилли с Ричардом, когда они за спиной епископа Оссорийского решили устроить «поединок сквернословия». Но когда он закончил, он нашел в себе силы посмеяться над этим, и он не высек Трипса и не выгнал его из дома… Он знал, как много этот пес для меня значит, особенно тогда, когда все мои родственники уехали и кругом все такое незнакомое. Он сказал, что это не важно, а вторую пару выходных туфель убрал на полку, чтобы пес до них не добрался, — она снова выглядела как девочка. — Мама, ты много знаешь мужчин, которые пойдут на такое ради жены?

— Верно, — согласилась Изабель. Ей стало тепло, оттого что для ее дочери нашли такую подходящую партию. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, что люди смогут ужиться вместе. Даже если все казалось удачным, всегда была вероятность, что все пойдет плохо.

На улице молодые люди садились на лошадей. Вилли передал своего ястреба слуге, а сам подсадил Алаис на стройного гнедого коня. Она заигрывала с ним, глядя на него сверху вниз и принимая поводья из его рук.

— Она хорошо держится в седле, — сказала Изабель, оценивающе взглянув на нее.

— И она красивая.

— Это, должно быть, у нее от матери. Болдвин, упокой, Господи, его душу, был отважным, но красотой не отличался, — Изабель снова принялась за шитье, почувствовав грусть. — Мы не можем поторопиться со свадьбой, — ответила она на брошенное ранее замечание Махельт. — До тех пор пока не решится вопрос с ее наследством.

Махельт выглядела ошеломленной:

— Я думала, что вы обо всем договорились много лет назад во время обручения.

— Так и было, и король его одобрил, но сейчас ее сводный брат оспаривает права на ее приданое. Он наследник их матери и претендует на часть земель, которые по договору принадлежат ей.

Махельт не верила своим ушам.

— Но если король в свое время одобрил это соглашение, у этого человека нет никаких прав. Это ведь Вильгельм де Фор, да? — она порылась в памяти. — Я тогда была очень маленькой, но я его помню по Лондону. Он пнул меня, а Ричард пнул его в ответ.

— Неважно, есть у него права или нет, — ответила Изабель. — Какое это имеет значение, если король позволяет ему претендовать на эти земли?

— Ты хочешь сказать, он разрешит оспаривать законность договора?.. Он этого не сделает, — она впилась взглядом в лицо матери. — Мой отец ему нужен больше, чем Вильгельм де Фор.

— Может и так, — сказала Изабель, — но не все так просто. Он называет себя де Фором, но его настоящее имя должно бы быть Фицрой…

Губы Махельт зашевелились, она беззвучно повторила это имя, а потом вскрикнула и тут же зажала рот рукой.

— Он незаконнорожденный сын Иоанна! Господи Боже мой, мама!

— Иоанн никогда его официально не признавал, но в конце концов его матери достались в наследство земли, она могла его содержать, а де Фор был удобной фигурой на роль отца кукушонка.

Глаза у Махельт были размером с блюда.

— А Болдвин знал, когда женился на ней?

— Разумеется, знал. Невозможно было служить при дворе и не знать о таком скандале, к тому же этот секрет никогда особенно не скрывался. Ты об этом не слышала, потому что была слишком мала, и не такое это дело, чтобы мы с твоим отцом стали обсуждать его при тебе. Но мы знали. Именно поэтому твой отец с Болдвином так скрепили брачный договор между твоим братом и Алаис, чтобы никто и ничто не могло его разорвать. Но де Фора это не останавливает, и Иоанна не остановит.

Махельт откинулась назад на своем сидении, все еще под впечатлением от услышанного.

— Жена Болдвина никогда не казалась мне одной из тех, кого Иоанн выбирает для постели, судя по тому, что я слышала, конечно.

Изабель с интересом взглянула на нее.

— А именно?

Она подумала о том, как близка была опасность к ней самой, когда дело касалось похоти Иоанна.

Махельт поежилась.

— Золотые волосы, груди размером с подушки и отсутствие мозгов.

Изабель сжала губы и сделала несколько стежков, хотя ей было трудно оставаться спокойной. У нее были как раз такие волосы, хотя со временем их блеск потускнел, она была отнюдь не плоской, и, возможно, Иоанн считал ее безмозглой.

— Значит, он предпочитает женщин, похожих на куриц, — произнесла она ничего не выражающим тоном.

— Королю доставляет удовольствие развращать жен и дочерей своих лордов, — сказала Махельт. — И тут ему все равно, как они выглядят. Да, он пытается доказать, что он главный петух в своем большом курятнике, хотя раньше этот петух кукарекал с вершины навозной кучи.

— Я думаю, именно так Иоанн поступил с Хавис Омальской. Она забеременела, а потом он подбросил ее де Фору, чтобы тот гадал, глядя на бастарда, чей это сын.

Махельт насупилась:

— Но он не сможет разбить помолвку Вилли и Алаис, правда?

— С Иоанном ни в чем нельзя быть уверенной, — мрачно отозвалась Изабель.

Вилли ехал рядом с Алаис по залитой солнцем лесной просеке. На деревьях набухли почки, а кое-где уже проклюнулись маленькие зеленые листочки. Вилли казалось, что древесный сок течет и в его жилах, подобный темному меду, вязкому и сладкому. Он не мог поверить, что молодая женщина, едущая рядом с ним и улыбающаяся ему, бросая на него взгляды из-под ресниц, когда-то была тощим жалким созданием, на чей палец он десять лет назад надел слишком большое для нее кольцо для помолвки. Теперь кольцо было ей впору. Оно красовалось на ее безымянном пальце — сапфир, утопленный в расплавленное золото. Ее кожа была бледной, цвета слоновой кости, почти прозрачной, косы — золотисто-каштановыми, а ее взгляд обезоруживал его. Ее похожие на агат глаза меняли свой цвет в зависимости от освещения: сейчас они были зелеными, потом янтарными, потом темно-карими, но, хотя эти перемены завораживали его, по-настоящему его подкупало выражение подлинного обожания в них и то, как робко она с ним заигрывала. Казалось, она смотрит ему в душу, все про него знает, и ей все нравится. Он не привык к тому, чтобы кто-то жадно ловил каждое его слово, и это новое ощущение кружило ему голову. Она была отличной наездницей и правила конем уверенно, даже не задумываясь о том, что ей нужно делать. Некоторые придворные дамы в седле выглядели как мешки с мукой, только что привезенные с мельницы, но не такова была Алаис.

— Вы держитесь в седле как королева, — сказал он ей.

Ее щеки залились краской, и, искоса взглянув на него, она поблагодарила Вилли.

— Кто вас научил, ваш отец?

— Да, — ответила она и опустила глаза. Он заметил, как сжались ее губы, и подумал, не затронул ли он больную тему. Он не хотел ее расстраивать.

— Вы, должно быть, глубоко скорбите о нем. Я знаю, что моему отцу его очень не хватает.

Она какое-то время ничего не говорила, двигаясь в такт с лошадью. Ее косы блестели, как роскошный шелк.

— Я ненавидела его! — пылко выдохнула она наконец. Вилли ожидал услышать совсем другое и теперь мог только ошеломленно смотреть на нее. Болдвин де Бетюн был лучшим другом его отца, товарищем по рыцарским турнирам и на поле брани. Он помнил, как Болдвин взъерошивал его волосы, дразнил его, в шутку боролся с ним и с Ричардом, как раздумывал над шахматной партией.

— Почему? — спросил он.

Алаис выпятила влажную нижнюю губу, и он был поражен тем, сколько желаний вызвало в нем это движение.

— Потому что он имел привычку колотить меня, запирать в пустой кладовке и держать там на хлебе и воде… И мою мать он тоже бил.

У Вилли отвисла челюсть, а глаза округлились до размеров блюда.

— Болдвин так поступал? — если бы она сказала, что у Болдвина было две головы и хвост, он удивился бы не больше.

— Вы мне не верите? — теперь в ее голосе зазвучала враждебность, отчего вся мягкость исчезла, а взгляд стал острым, как битое стекло.

Вилли крепче взялся за поводья и закрыл рот.

— Нет… да, конечно, верю, потому что люди редко бывают теми, кем кажутся… просто… я… — он, не найдя слов, покачал головой.

— Когда я возражала, он называл меня дерзкой. Он говорил, что ему не нужна дочь, которая унижает и позорит его своей невоспитанностью и тем, что заговаривает, когда ее не спрашивают… а похоже, именно это я и делала, стоило мне раскрыть рот. Мы с матерью должны были знать свое место и быть у него под каблуком… как… как хорошо выученные собаки. Если мы вели себя так, как он считал правильным, нас гладили. Если нет — нас били, — в ее глазах вдруг появился влажный блеск, и если до этого Вилли был просто очарован ею, то теперь он был окончательно пленен.

— Не плачьте, — хрипло произнес он. — Иначе я перестану быть мужчиной.

Ее улыбка засияла сквозь слезы.

— Этого не случится, милорд.

Вилли покраснел. Когда она назвала его «милордом», его словно охватило жидкое пламя, потому что так обычно обращались к его отцу.

— Когда я буду вашим мужем, никто не посмеет ударить вас или причинить вам боль! — пылко произнес он.

Вымученная улыбка стала искренней. При виде ее Вилли словно впал в дремоту и утратил всякую способность контролировать свой одурманенный любовью разум.

— А если моему брату удастся заполучить часть моего приданого? Договор все равно останется в силе?

— Конечно, да, — возможность любого другого исхода наводила на него ужас. — Наши отцы были лучшими друзьями, и этого достаточно, чтобы вы стали моей женой. Ваш брат ваши земли и пальцем не тронет, — добавил он. В его голосе зазвучала сталь. — Я вам это обещаю. Что бы ни сказал и ни сделал Иоанн, наш брачный договор все равно останется в силе. Вы моя, а ваши земли будут принадлежать нашим детям.

Она покраснела, а брошенный ею взгляд заставил его подумать о том, как невыносимо тяжело будет для него время ожидания, пока они не станут законными мужем и женой.

Иоанн разглядывал молодого человека, поднявшегося с колен. Симпатичный высокий парень, пожалуй, даже очень симпатичный. Темные волосы, узкие губы, короткая аккуратная борода. Иоанн в молодости. Вильгельм де Фор, лорд Холдернесский, прибыл ко двору, чтобы заплатить долги короне, оставшиеся после смерти его матери, и заявить о своих правах на наследство.

— Добро пожаловать, — сказал Иоанн. — Я хотел бы видеть тебя чаще, но твоя мать предпочла растить тебя не в Англии.

— И я был бы рад чаще посещать двор, сир, но у моего отчима были другие планы, — его голос, глубокий и богатый интонациями, ласкал слух, как и голос Иоанна. Пальцы юноши украшали золотые кольца, а край его рубашки был обшит тонкой полоской шелка — что важно! — королевского пурпурного цвета.

— Возможно, у твоего отчима были на то свои причины, — мягко произнес Иоанн и велел слуге налить им вина. — Ты читаешь?

Он указал на несколько книг, сложенных стопкой у дорожного сундука. Некоторые из них были в обложках из простой кожи, другие — в позолоченных и украшенных драгоценными камнями.

У де Фора загорелись глаза.

— Да, сир. Я, как и вы, собираю книги.

Иоанн подошел к стопке, выудил из нее одну из книг в простой кожаной обложке и протянул своему гостю:

— Принадлежала Хьюберту Вальтеру. О делах казначейских. Ты можешь найти в ней кое-что полезное.

— Благодарю вас, сир, думаю, так и будет, учитывая, что мне нужно где-то найти деньги для уплаты долгов после смерти матери, а семейный доход сокращается из-за того, что моя сестра выходит замуж за наследника Маршалов, — он потер кожаный переплет пальцем и жадно взглянул на книги в драгоценных обложках. Иоанн проследил за его взгляд. Если молодой человек ожидал получить одну из них, его ждало разочарование.

Иоанн почесал подбородок.

— Приданое твой сводной сестры — это еще не все земли, оставленные тебе матерью. Однако в память о ней и поскольку мне сейчас нужны люди, готовые служить своему королю верой и правдой, я готов возместить тебе большую часть тех средств, что уходят из семьи. Если ты хочешь послужить мне, то и я, в свою очередь, готов помочь тебе всем, чем могу.

Де Фор взглянул на книгу, которую держал в руках. Он перелистнул несколько страниц, прочел немного, а затем поднял на Иоанна глаза, полные вызова:

— Отец моей сводной сестры, выделяя ей долю в семейном имуществе для приданого, воспользовался привилегиями.

Иоанн пожал плечами:

— Это не в моей власти. У него было на то право, а договор составлен безупречно и подписан при слишком большом количестве свидетелей. Его нельзя ни разорвать, ни опротестовать.

— Значит, вы ничего не можете сделать, чтобы помешать этому браку или сохранить за мной эти земли?

Иоанн взглянул на свои чистые, ровно подстриженные ногти.

— Если никто из них не умрет, нет, — ответил он безразличным тоном.

— Да, я так и думал, — согласился де Фор столь же равнодушно. — Какая жалость.

Глава 33

Пемброук, Южный Уэльс, июль 1214 года

Изабель улыбалась, глядя на свою самую младшую дочь, заснувшую у нее на коленях, перевозбудившись из-за свадьбы старшего брата и всех лихорадочных приготовлений и шумных торжеств последних нескольких дней. У Изабель от всего этого голова раскалывалась, она и сама была бы рада приткнуться в какой-нибудь уголок и поспать. Она сидела вместе с остальными своими дочерьми на обложенной подушками скамье, поставленной специально для гостей, чтобы им удобно было наблюдать за рыцарскими поединками и разными трюками, которые воины показывали на поле перед замком.

Невеста сидела рядом с Изабель на своей золоченой подушке, ее руки покоились у нее на коленях, а новое золотое обручальное кольцо сверкало на безымянном пальце. Распущенные золотисто-каштановые волосы украшал венок из белых роз. На ней было платье из бледно-золотого дамасского шелка со шлейфом и длинными, расширяющимися книзу рукавами из переливающейся сине-зеленой ткани. Платье было с завышенной талией, со вставками по бокам, поэтому, вместо того чтобы открывать взгляду тоненькую, стройную фигуру невесты, оно полнило ее. Зная о сильном взаимном влечении Вилли и Алаис, Изабель гадала иногда, а не появится ли следующий наследник графства раньше, чем через девять месяцев после свадьбы. Однако сегодня утром на простынях была кровь, а сейчас Алаис немного ерзала на своей подушке, будто ей слегка неудобно. Судя по тяжелым взглядам, которые весь день бросал в сторону Алаис Вилли, и по тем скромным, но хитрым взглядам кошки, только что пообедавшей птичкой, которыми отвечала ему Алаис, Изабель могла заключить, что они, возможно, воздерживались от решающего шага до свадьбы, но явно не были в любовных утехах новичками.

Она не могла пробить стену, воздвигнутую ее невесткой между собой и окружающим миром. Казалось, что Алаис предпочитает вообще не разговаривать с Изабель и ее женщинами, предпочитая проводить время со своими горничными. Она обижалась, когда ее просили что-то сделать. Хотя она прекрасно шила и вышивала, она надувала губы, когда нужно было сшить новую одежду в подарок гостям или рыцарям. Ее мало интересовало ведение счетов и прочие финансовые дела. Она не любила выходить к гостям, если только они не были ее ровесниками. Изабель была уверена, что это не от неловкости и не от робости, скорее, Алаис не любила, когда ее беспокоят, и это расстраивало. Изабель в возрасте Алаис вынуждена была заниматься ведением всех хозяйственных дел большого графства. Однако девушка, похоже, наслаждалась положением будущей графини. И ей нравилось свое отражение, она не упускала возможности посмотреться в зеркало, как только представлялась такая возможность. Изабель пыталась сохранять спокойствие, но это было нелегко. Она повторяла себе, что девушка еще очень молода и с годами изменится. Алаис явно обожала Вилли, как и он ее. А это само по себе уже было благословением Господним, потому что не всякий брак мог стать таким удачным.

В присутствии своего свекра Алаис вела себя скромно. Она обращалась к нему с таким почтением и была столь застенчива рядом, что Вильгельм не знал, смеяться ему или возмущаться.

— Я себя при ней чувствую так, как будто мне сто двадцать лет! — жаловался он Изабель.

— В таком случае хорошо, что у тебя есть я, чтобы возвращать тебе молодость, — отвечала Изабель, заставляя ему рассмеяться. Она заметила, что Вильгельм обращается с Алаис не так, как со своими дочерьми. Он не дразнил ее, не тянул за косы, между ними не было близости. Они держались вежливо, но на расстоянии, и Изабель было немного грустно это видеть.

Сегодня Вильгельм был в хорошем расположении духа. Отношения с Вилли стали лучше, после того как оба занялись управлением пограничными уэльсскими землями и удалились от королевского двора. Иоанн восстановил некоторые привилегии Вильгельма, передал в его распоряжение Кардиганский замок и Гвент, а также предоставил ему свободу действий в отношении валлийцев. Учитывая то, что период папской интердикции закончился, некоторые надеялись, что буря пройдет мимо. После крупной победы над французами в морском сражении при Демме лордам прощалось все, каковы бы ни были их прегрешения перед королем. Граф Солсберийский ошеломил французов, спалив их корабли в порту и захватив огромное количество трофеев. И Иоанн на волне этого успеха отправился в Пуату в надежде отвоевать земли, которые он потерял. Он готовился к войне с королем Филиппом.

Возгласы одобрения донеслись со стороны трибун перед столбами с мишенями, когда Вилли выехал вперед на прекрасном кауром скакуне с попоной маршаловских цветов — зеленого и золотого. На его накидке, надетой поверх доспехов, был вышит тот же алый лев, что красовался на щите. Даже его шлем, который он вез перед собой на седле, был раскрашен в цвета Маршалов, а его верхушку украшали зеленые, алые и золотые ленты.

— Разве он не симпатичный? — спросила Изабель невестку.

Впервые Алаис ответила на вопрос свекрови со светящейся улыбкой искреннего расположения.

— Нет никого ему под стать! — пылко произнесла она.

— Теперь есть, — ответила Изабель. Глядя на сына, она гадала, не так ли выглядел Вильгельм, когда был молодым рыцарем, на многое готовым и вступающим на путь первых приключений. Жаль, что она не знала его тогда, подумала она. Он и в зрелости был великолепен, но каким он был в ранней молодости? Стройным? Пылким?

Вильгельм договаривался о том, кто из рыцарей с кем будет сражаться, но обернулся, когда к нему подбежал Ансельм, держа в руках кольчужный и обычный шлемы, за которыми его посылали.

Изабель сжала кулаки и не дала мрачному предчувствию отразиться у нее на лице.

— Папа тоже будет сражаться? — наклонила голову Сайбайра. Ее глаза горели в предвкушении небывалого зрелища.

Изабель вздохнула.

— Наверное, да, — ответила она, понимая, что его невозможно будет остановить. Она уже давно заменила мольбы, обращенные к мужу, молитвами к Всевышнему. Она смотрела, как Жан Дэрли занял место Вильгельма в судейском кресле. Подошли Вальтер с Гилбертом, которые вели под уздцы Этеля, мощного скакуна с печеночно-каштановой шерстью. Конь гордо ступал, высоко поднимая ноги, его пасть была приоткрыта, шея выгнута, а серебристая грива блестела. «Свежий, слишком свежий еще», — подумала Изабель и с усилившимся беспокойством взглянула на Вильгельма, надевавшего кольчужный шлем.

Вильгельм взял поводья из рук своих взволнованных сыновей, погладил разгоряченную морду коня, похлопал по спине, потом вставил ногу в стремя и почти запрыгнул в седло. Движения Вильгельма были спокойными и уверенными, он управлял конем, сдерживая его поводьями и крепкой хваткой ног. Глаза Изабель сияли от гордости, хотя внутри у нее все переворачивалось от страха.

Она согласилась со своей невесткой, сказавшей, что не найдется никого под стать Вилли, но сейчас, несмотря на то что он был ее сыном, ей пришлось признать превосходство мужа. Мало нашлось бы мужчин, которые так же хорошо выглядели бы на боевом коне спустя сорок лет после того, как впервые надели пояс рыцаря. Спина Вильгельм была по-прежнему прямой, точно копье.

Вильгельм наклонился, чтобы взять расписное копье из рук Гилберта, и снова его движения были легкими и проворными. Он слегка пришпорил коня. Взмахнув хвостом, Этель сорвался в ровный легкий галоп, и Вильгельм подъехал к трибунам. Натянув поводья, он заставил коня пойти боком, приставным шагом, перекрещивая нош.

— В вашу честь, дамы, — сказал он и, подняв копье, повернул его к ним обратной стороной. Его дочери рассмеялись и захлопали в ладоши. Белла сняла со своих светлых волос венок и бросила отцу. Он ловко подцепил его концом копья и улыбнулся ей. Чтобы не отставать, Вилли припустил вперед на своем новом скакуне, из-под копыт в разные стороны летели комья земли. Он подъехал к Алаис, и та подарила ему свой венок. Ее движения были грациозными и выразительными.

Отец с сыном поприветствовали друг друга и разъехались в противоположные стороны, каждый к своему краю площадки, и у Изабель сердце вдруг ушло в пятки. Она вздрогнула, потревожив сон Иоанны, которая пробормотала что-то во сне и улеглась поудобнее. Изабель ни минуты не верила, что один из них захочет причинить вред другому, но видеть их у противоположных концов площадки, пусть даже все происходящее являлось чем-то вроде игры или шутки, было неприятно.

По сигналу Жана Вильгельм пришпорил Этеля, и тот ринулся вперед ровным, выверенным галопом. Вилли пустил вперед каурого, и конь помчался со скоростью струи пара, вырывающегося из-под крышки котла. Копыта вспарывали торф, из ноздрей коней вырывался пар, мужчины нацелили копья в щиты друг друга. Изабель закрыла бы глаза, чтобы не видеть этого зрелища, если бы Вильгельм не сказал ей когда-то, что один из ключей к успеху в рыцарском поединке — открытые глаза. Копье Вильгельма ударило в самый центр щита Вилли. Удар же Вилли пришелся мимо, потому что он пытался справиться с невыезженным конем, и точный удар, нанесенный отцом, заставил его потерять равновесие. Алаис невольно вскрикнула и сложила сплетенные руки на коленях. Мужчины разъехались к разным концам площадки, развернулись и снова бросились вперед. Теперь Вилли крепче держал поводья, и это оправдало себя. Скрежет копья о щит был подобен раскату грома, и Вильгельм откинулся назад в седле. Лишь опыт и исключительное мастерство наездника позволили ему не упасть. В третий раз оба противника сошлись, и, хотя они новели себя по всем правилам поединка, звук удара копьев о щиты был простой вежливостью, выражением сил, которые не нуждаются в подтверждении. Представление было разыграно, честолюбие удовлетворено, и они повернулись к столбу с мишенями; они должны были снимать венки с крюка, прикрепленного к одному из концов поперечины, а рыцарские поединки оставили другим, которые мечтали проявить свою отвагу и произвести впечатление на дам. Изабель вытерла влажные ладони о подол платья и облегченно вздохнула. По крайней мере, на некоторое время опасность осталась позади.

— Ты сдерживался, — промурлыкала Изабель, когда они сели ужинать в большом нормандском зале. Столы были застелены белоснежными скатертями и сервированы лучшими стеклянными и серебряными кубками. — И во время рыцарского поединка, и у столба с мишенями.

Вильгельм улыбнулся, глядя на своего наследника, подававшего Алаис ломти оленины в соусе, приправленном гвоздикой.

— Как и он, — Вильгельм выглядел спокойным. — Он не хотел одержать надо мной верх перед всеми домашними. Это уязвило бы мою гордость. А я не бил изо всей силы, чтобы не смущать его перед невестой. Но если бы мы сражались по-настоящему… — он развел руками. — Кто знает, чем бы это могло закончиться.

— Избави Боже, — поежилась она. — У меня кровь стыла в жилах, когда я смотрела, как вы съезжались.

Он беззаботно махнул рукой:

— А, это все ерунда, напоказ. Ты же не собираешься вздрагивать и осенять себя крестным знамением всякий раз, когда мы с ним усядемся играть в шахматы или шашки?

— Ты понимаешь, что я имею в виду, — обиженно сказала она. — Атаковать друг друга верхом на лошади — это не то же самое, что спокойно играть в шахматы в личных покоях.

— Да уж, это немного опаснее, могу тебя заверить, — в уголках его глаз от улыбки появились морщинки. — Но каждый из нас знал, каковы намерения другого.

Изабель глубоко вдохнула, приготовившись выпалить ему в лицо все, что она думала о его болтовне, но ее отвлек их гонец, Хьювил, которого провожал в зал распорядитель Вильгельма.

— Новости, — сказала она.

Вильгельм опустил свою чашу, взглянул на жену и перевел взгляд на человека, направлявшегося к ним. Веселость исчезла с его лица, как будто ее и не было, и он сделал Хьювилу знак подняться к ним на помост.

Изабель с растущим волнением отметила, что одежда Хьювила вся в пыли, а глаза — красные и воспаленные. Он скакал издалека, и сообщение, которое он привез, видимо, было важным, иначе он не стал бы прерывать торжество.

Хьювил встал на колени перед Вильгельмом и, порывшись в своей дорожной сумке, извлек привезенные письма.

— Милорд граф, миледи, при Бовиньи состоялась битва по дороге на Турнай… Король Филипп с союзниками одержали победу. С нашей стороны тысяча убитых и еще тысячи пленных, включая графа Солсберийского.

Изабель вскрикнула и зажала себе рот рукой.

— А король?

— В безопасности, милорд. Он не был в гуще битвы, но его фламандские и немецкие союзники разбиты наголову. Натиск противника был так силен, что у них просто не было возможности спастись.

Изабель побледнела.

— А мой сын? — спросила она. — Есть ли какие-нибудь новости от Ричарда?

Хьювил достал письмо, запечатанное зеленым воском, и повернулся к ней, протягивая его:

— Он шлет это вам, миледи, в подтверждение того, что он жив и здоров. Он велел передать, что во время сражения был болен и поэтому не принял в нем участия ни на одной из сторон.

— Болен? — Изабель выхватила пакет из его рук, распечатала письмо и передала его своему ошеломленному старшему сыну. — Прочти мне, Вилли.

Вили стал читать, запинаясь, щурясь и хмурясь.

— Черт его побери, он пишет так, как будто у него в руках лапы дохлой мухи, а не перо, — произнес он с отвращением, разобрав обращение. — Почему он не попросил писаря написать письмо вместо него? Так… «в лагере подхватил лихорадку… за мной хорошо ухаживал королевский лекарь… не стоит беспокоиться… с каждым днем чувствую себя все лучше… собираюсь отправиться в Лонгевиль…». Так. Что-то там о «разрешении». «После сражения король очень расстроен, если не сказать раздавлен». Так. Дальше про то, что графа Солсберийского нужно обменять на брата графа Роберта Дрё…

Дальше шли приветы и новые заверения в том, что с Ричардом все в порядке, а в конце письма он поставил свою подпись, сильно надавив на перо, отчего оно, видимо, сломалось, потому что буквы его имени украшал фонтан клякс.

Изабель взяла свиток пергамента из рук Вилли. Оно действительно было написано человеком, который бездельничал во время уроков правописания, но при виде его почерка она улыбнулась, и ее глаза наполнились слезами, потому что она представила, как его рука дрожит от жара, в то время как он с усилием пытается выводить слова.

Вильгельм выглядел задумчивым.

— Я бы сказал, что его болезнь позволила ему остаться вдали от сражения. Ему не пришлось отказывать Иоанну, и не нужно было отвечать на призыв французов возглавить Лонгевильское войско.

— Ты хочешь сказать, что он специально это придумал? — спросила она.

— Нет, это просто удивительно удачное стечение обстоятельств. А Ричард вообще везунчик и умеет извлекать выгоду из того, что подбрасывает ему судьба. Если он свободен и может отправиться в Лонгевиль, что ж, тем лучше, — Вильгельм фыркнул. — Этот парень здоров как бык. Если бы он был серьезно болен, он вообще не смог бы держать перо. По-моему, это написано поздно ночью на шатком походном столе после битвы. И разве есть лучший способ доказать нам, что он невредим, кроме как написать письмо самому?

Изабель кивнула и перестала кусать губы, хотя и продолжала хмуриться. Вильгельм сидел, обхватив чашу рукой и уставившись на вино.

— Значит, — произнес Вилли, тяжело дыша, — все было напрасно? Сборы средств, интриги и мольбы, обращенные к лордам, чтобы они отправились с ним за Узкое море? И все ради чего? Чтобы его люди пали под мечами французов, из-за того что он был так занят оргиями, что не смог вовремя разобраться с заварушкой в Саутуоркском соборе. Если раньше у него был какой-то шанс, то теперь с ним покончено.

Вильгельм неодобрительно взглянул на своего сына:

— Он все еще остается королем и помазанником Божиим.

Вилли вскочил.

— Да, но вряд ли надолго!

Схватив свою жену за руку, он вышел из зала, ни с кем не попрощавшись.

— Возможно, он прав, — мягко сказала Изабель. — Может быть, Иоанн действительно дошел до конца пути.

— Тогда и я тоже, — ответил Вильгельм. Он встал и так же покинул зал. Заскрипели скамьи, когда люди поднялись со своих мест, провожая его, но Вильгельм не обратил на них внимания. Изабель оставила свое место и последовала за ним, сделав знак женщинам оставаться на своих местах, а пировавшим сесть и продолжить ужин.

Снаружи сгущались летние сумерки, небо к горизонту становилось все темнее, словно покрывалось синяками. Она слышала скрип колеса водяной мельницы рядом с замком и скорбные крики чаек у устья реки. Мгновение она просто стояла, глубоко дыша и набираясь смелости, а потом подошла к крепостной стене и начала подниматься на нее. Покои молодоженов располагались наверху. Она подумала было о том, не постучать ли в закрытую дверь, чтобы поговорить с сыном, но оставила эту мысль. Будет еще время для этого, и к тому же он сейчас был со своей женой… а она должна быть рядом с Вильгельмом.

Ее муж стоял на крепостной стене, опершись о каменный парапет и глядя в сторону устья. Вечерний ветер развевал край ее вуали и волосы Вильгельма, похожие на жидкое серебро, и доносил до нее запах соли и водорослей. Она долго стояла молча рядом с мужем, а потом накрыла его руку своей, не извиняясь, а соглашаясь с ним.

— Что теперь будет?

Он глубоко вздохнул.

— Иоанну придется рассмотреть жалобы лордов и придать своему правлению хотя бы видимость разумности, иначе ему не победить. Но это значит, что он бросит все свои силы и всю свою злость на Англию. Больше нечему направить его энергию в другое русло, а его нрав из-за этого поражения, боюсь, станет еще хуже, — он взял ее руку в свою и повернулся к ней лицом. — Вилли думает, что моя преданность Иоанну граничит с глупостью, но ведь я не глупостью заработал для нас все это. Я изо всех сил стараюсь ступать между двух огней и не обжечься, но это нелегко.

— А Вилли? — спросила Изабель. — Я не хочу, чтобы и он обжегся, но ясно вижу, как близко он подошел к огню.

— Для некоторых людей единственный способ чему-то научиться — это обжечься, — сказал он, поморщившись. — Я всегда думал, что таким человеком будет Ричард… потому что, когда он был ребенком, он все время из любопытства лез в огонь. Но, похоже, у него хватает здравого смысла понимать, что, прежде чем схватиться за раскаленный прут, хорошо бы надеть перчатку. — Он мягко улыбнулся. — Не волнуйся. Валлийцы будут занимать Вилли еще какое-то время, как и его жена. Потрясающе, как нас может изменить присутствие женщины, способной возвращать нам душевное равновесие и сглаживать острые углы мужского характера.

— Надеюсь, ты прав, — ответила она беспокойно.

— Со мной это всегда срабатывало, — поддразнил он ее, а потом, посерьезнев, поднес руку Изабель к губам и поцеловал ее пальцы. — Я постараюсь сделать для Вилли все возможное и надеюсь, что он научится идти на компромисс. Может быть, его жене удастся смягчить его нрав…

Изабель с сомнением покачала головой:

— Единственное мнение, к которому она прислушивается, — это мнение Вилли. Если он обожжет себе пальцы, она скорее всего всю руку засунет в огонь, чтобы доказать ему свою преданность.

Вильгельм задумчиво прикусил верхнюю губу.

— Значит, придется заняться ими обоими. Алаис многому может у тебя научиться, она умна…

Изабель подняла бровь, но не стала говорить, что вначале нужно захотеть чему-либо научиться. Она не хотела беспокоить Вильгельма домашними неурядицами. Дерзость девушек была Изабель не в новинку, поэтому она верила, что сумеет найти общий язык и с Алаис. А что до остального, то единственное, что они с Вильгельмом могут сделать, — это быть готовыми сорваться с места и обогнать шторм, если он подойдет к ним слишком близко.

Глава 34

Пемброукский замок, Южный Уэльс, апрель 1215 года

Изабель пыталась подавить в себе раздражение, которое вызывала у нее Алаис, жаловавшаяся на то, что у нее спина болит, когда приходится сидеть с шитьем у окна.

— Сейчас спина будет болеть, где бы ты ни сидела, — холодно произнесла она. — Ребенок должен родиться через месяц.

А про себя Изабель подумала, что этот малыш может появиться на свет преждевременно, потому что его головка уже опустилась, и последние дни Алаис ощущала безболезненные сокращения матки.

Жена Вилли забеременела вскоре после свадьбы, и хотя она стала капризной (изменения, которые претерпело ее тело, ее совершенно не радовали), но была чрезвычайно довольна тем, что смогла так быстро выполнить свой долг, и купалась в лучах внимания, которым ее одаривали окружающие.

Изабель продолжала класть один стежок за другим, Алаис же мрачно уставилась в окно.

— Если повезет, наши мужья будут уже дома, когда малыш родится, — заметила Изабель, пытаясь наладить разговор.

Алаис пожала плечами; это уже стало ее привычной реакцией на любое обращение к ней Изабель. Но то, как она сжала губы, отчего ямочка на подбородке проступила отчетливее, чем обычно, заставило Изабель сменить гнев на милость, и она сказала ласково:

— Обещаю, все будет хорошо. Я чувствовала себя точно так же, когда вынашивала Вили; моему браку тогда было всего девять месяцев, и я была окружена людьми, которых совершенно не знала.

Алаис сжала тонкие пальцы над ненавистным шитьем. Выражение ее лица было непримиримым и закрытым. Изабель было совершенно ясно, что жена Вилли не хочет выслушивать истории о ее беременностях. Она пожимала плечами и отметала их, так же, как отметала любые советы или предложения помощи старших женщин, живших в замке.

Изабель предприняла еще одну попытку.

— Хорошо, что твой брат хочет решить все миром, — сказала она, имея в виду послание, привезенное в Пемброук вчера. Гонец доставил письмо от Вильгельма де Фора своей сводной сестре. Казалось, оно было написано очень здравым человеком, привыкшим взвешивать свои поступки. Он предлагал помириться и ради памяти их матери забыть об этом неприятном споре, касавшемся ее приданого.

Алаис повернула голову.

— Мне все равно, — сказала она. — Я его не знаю и вряд ли стану приглашать его в гости.

— Но он все-таки твой родственник…

— У меня нет теплых воспоминаний о родственниках, — сказала Алаис и, плавно покачиваясь, направилась к выходу. — Я хочу прилечь ненадолго. — Она положила руку на свой огромный живот. — И я хочу побыть одна.

Изабель собралась возразить, что нужно, чтобы с ней находилась хотя бы одна женщина, но передумала. Алаис предпочитала находиться в одиночестве, она только обиделась и помрачнела бы, если бы решила, что свекровь ее чрезмерно опекает или, того хуже, шпионит за ней.

Расстроившись, Изабель склонилась над шитьем. Рядом с ней к окну, где было больше света для такой работы, подсела Сибилла Дэрли.

— А у нее не самый легкий характер, верно? — спросила Сибилла.

— Да, а когда Вилли нет, она вообще все время не в духе, — сказала Изабель, пытаясь дать угрюмому настроению своей невестки приличное объяснение.

— Может, и так, — произнесла Сибилла с сомнением. Изабель вопросительно посмотрела на нее, и Сибилла положила свою работу на колени. — Все знают, что я тихоня, но именно поэтому у меня есть масса возможностей наблюдать за остальными. Если родится мальчик, она станет неуязвима. Он будет наследником Пемброука, а зачем нужны старые ветви дерева, когда на молодых зреют плоды? Она хочет быть графиней, но ума у нее не больше, чем у гусыни: она не понимает, сколько на нее ляжет обязанностей, и она ничему не хочет учиться у вас. Эта девушка считает, что наступает ее время, и вы должны пресечь эти мысли.

Изабель невесело улыбнулась.

— Я пока не собираюсь отмирать и опадать со ствола… как и Вильгельм, надеюсь, — она говорила убежденно, хотя ход мыслей невестки ей тоже был понятен. Алаис, очевидно, считала, что Вильгельм совсем скоро перейдет в мир иной. Когда он умрет, графство отойдет к Вилли, а Изабель, как вдову, можно будет услать в Ирландию. Как будто это будет иметь для нее значение, подумала Изабель. Если Вильгельм умрет, она сама уедет в Килкенни или попросит разрешения пожить в Тинтерне.

— Я знаю, какова она, — тихо сказала Изабель, — и, надеюсь, достаточно разбираюсь в людях, чтобы справиться с ней.

Какое-то время женщины шили молча. От невестки мысли Изабель перешли к мужу и старшему сыну. Она думала о том, как у них дела.

— Ничего не слышно из Глостера, — сказала она. Последние новости пришли оттуда. Там шли переговоры с союзом лордов, восставших против короля.

— У них, должно быть, совсем нет времени на письма, — успокаивающе произнесла Сибилла.

Изабель нахмурилась:

— Последние сообщения были о том, что мятежники достали где-то хартию, подписанную при коронации старым королем Генрихом, но не отцом нынешнего короля, а его прадедом, и теперь требуют, чтобы он признал их права, перечисленные в ней.

— Звучит разумно. Что было обещано тогда, должно соблюдаться и сейчас.

— Вильгельм тоже так думает, и я с ним согласна. Должен быть определенный налог на наследство, а не так, как сейчас, когда король может потребовать любую сумму, какая придет ему на ум. Нельзя арестовывать людей и выносить им приговор без суда и следствия. Вдов нельзя принуждать снова выходить замуж, и нельзя требовать от них уплаты огромного штрафа, если они пожелают остаться свободными, — у нее по спине снова побежали мурашки, как бывало с ней всегда, когда она представляла себе жизнь без Вильгельма. Ее пугало само слово «вдова». — Иоанн даже не взглянул на хартию, — сказала она, скривив губы. Выражение ее лица лучше всяких слов говорило о том, что она думает о короле. — Он видит в этом только попытку ограничить его власть и препятствие проявлениям его своеволия.

— Что ж, так оно и есть, — сказала Сибилла, поднеся шитье ближе к свету.

— Да, но если бы он вел себя достойно, до этого никогда бы не дошло.

Вильгельм написал ей также в своем последнем письме, что Иоанн подумывал о том, чтобы использовать наемников из Пуату для подавления мятежа. Вильгельму удалось убедить его не разжигать рознь. Независимо от степени преданности королю ни один английский лорд не позволил бы наемникам проехать по его земле, и это привело бы к настоящей войне.

Изабель вспомнила, как Вильгельм сказал ей, перед тем как отправиться в Глостер, что пытаться воззвать к здравому смыслу спорящих — все равно что стараться стукнуть два камня друг о друга, держа руку между ними. Изабель тогда что-то проворчала ему о том, что стоит убрать руку, но знала, что это говорила в ней тревога и что он действительно не мог этого сделать. Вилли пока вел себя осмотрительно и оставался в свите короля, но он был беспокойным и неудовлетворенным. Ему совсем немного было надо, чтобы перейти грань, и тогда сын пошел бы против отца. Она гнала от себя эти мысли, но они продолжали посещать ее, укрываясь в уголках сознания, как незваный гость за столом.

Изабель дошила до конца нитки и после минутного колебания решила, что ей стоит пойти попытаться поговорить с Алаис. До родов оставалось совсем немного, девушка должна будет доверять повитухе и другим женщинам, поэтому стоило, по крайней мере, сказать ей об этом. Тихо отложив свое шитье и велев женщинам оставаться на своих местах, она вышла из комнаты и начала подниматься по лестнице в верхние покои.

Алаис искала одиночества, но жизнь редко баловала ее этой роскошью в доме Маршалов. Куда бы она ни пошла, ее всегда кто-нибудь сопровождал: женщины, или Вальтер, суетливый маленький капеллан Изабель, или слуги и служанки, или, наконец, сама Изабель с этим ее понимающим взглядом. Ее почти не оставляли в покое, а свекровь еще вечно приставала к ней с какими-нибудь поручениями или наставляла ее об обязанностях.

— Я знаю свои обязанности, — гневно прошептала Алаис. Наиглавнейшую из них она уже исполнила, забеременев в первую брачную ночь. Она знала, что ребенок был зачат именно тогда: то, что она испытала, было слишком огромно, чтобы не привести к тому, что теперь у нее под сердцем рос ребенок. Она была уверена, что будет мальчик. Мечтательно улыбаясь, она погладила свой живот. Жаль, что Вилли большую часть времени не было с ней рядом, и он не видел, как она толстеет и округляется, вынашивая будущего наследника Пемброука. Она всегда чувствовала себя увереннее в его присутствии, но из-за глупой войны между королем и его лордами она была лишена этого счастья вот уже долгие месяцы. Подойдя к окну, она выглянула наружу, на яркий весенний свет, и попыталась представить, как он идет по лугу к замку. Если долго смотреть, видение станет явью.

Ей показалось, что она услышала позади мягкий шорох, и волосы зашевелились у нее на затылке.

— Вилли… — сказала она и обернулась… навстречу лезвию ножа.

Карабкаться по узкой лестнице в длинных юбках было тяжело, но лестницы строили исходя из соображений безопасности, а не домашнего уюта и удобства, хотя покои и были размещены с умом. Изабель намного больше нравился построенный еще ее дедушкой старый норманнский зал, который теперь предназначался для ужинов и приемов гостей. А новая внутренняя крепость впечатляла, но в ней невозможно было почувствовать себя как дома. Да и уборных в ней не было. Вместо этого по старинке использовались ночные вазы.

Она мгновение помедлила за дверью, переводя дыхание, не желая появиться перед невесткой, хватая ртом воздух, как свежепойманная форель. Потом толкнула дверь вперед.

Алаис лежала на полу у окна, вздрагивая. Ее одежда была залита кровью.

Изабель вскрикнула и бросилась к ней, подумав сперва, что у нее случился выкидыш, но, когда она опустилась на колени и повернула невестку к себе, она с ужасом обнаружила, что Алаис ранена ножом в живот. Ее ребенок, вымазанный в крови матери, неподвижно лежал рядом с ней, пуповина все еще связывала их.

— Матерь Божия, Пресвятая Богородица… Алаис! — Изабель дрожащими руками попыталась остановить кровь, но рана была такой огромной, что Алаис вздрогнула в последний раз и перестала дышать раньше, чем Изабель произнесла ее имя. Изабель смотрела на нее, не в силах поверить в случившееся. Кто мог такое совершить? Признаков борьбы не было, и, должно быть, все произошло быстро и тут же, потому что кровь была вокруг женщины и под ней, но в других местах комнаты и на лестнице ее не было. Она в ужасе огляделась вокруг, испугавшись за собственную жизнь, но, кто бы ни совершил это, его тут уже не было.

Сглотнув и подавив рвотный позыв, Изабель проковыляла к кровати, стащила с нее покрывало и накрыла им Алаис и ребенка… своего внука… Нет, сказала она себе, не думай об этом. Потом это еще захватит тебя. Сейчас сосредоточься на том, что нужно сделать немедленно. На негнущихся ногах она спустилась обратно вниз по лестнице в зал, чтобы поднять тревогу. Женщины при виде ее испачканных в крови рук и платья, ее мертвенно-бледного лица в ужасе закричали. Изабель заставила их замолчать.

— Сибилла, ступай наверх, — сказала она. — Проследи, чтобы в комнату никто не входил. Элизабет, немедленно приведи сюда своего мужа. Рогеза, найди отца Вальтера и скажи ему, что он нам нужен.

— Что случилось? — Элизабет Авенел с испуганным взглядом поднялась на ноги. — Леди Алаис?..

Изабель мрачно покачала головой.

— Мерзкое убийство произошло прямо здесь, в сердце нашей крепости, — сказала она. Ее голос был тверже камня: если бы она не окружила себя невидимой защитной оболочкой, она бы не справилась с этим. — Я не знаю, кто это сделал, но жена моего сына и их неродившийся ребенок мертвы…

Изабель не помнила последующих нескольких часов, но произошедшее и его последствия всплывали в памяти кошмарами всю оставшуюся жизнь. Охрана была удвоена, все выходы из замка перекрыты. Но, хотя ее приказы были выполнены немедленно, у убийцы все равно было время, чтобы сбежать. Все обыскали в поисках орудия преступления, но ничего не нашли. Правда, поскольку каждый мужчина в замке носил на поясе нож, это было все равно, что в лесу искать деревья. Изабель с ужасом ловила на себе подозрительные взгляды. Всем было известно о трениях между нею и Алаис, и, кроме того, она пошла наверх, чтобы поговорить с ней, одна. Никто из тех, кто хорошо ее знал, ни на мгновение не допускал мысли, что она могла быть причастна к этому преступлению, но те, кто был знаком с ней несколько хуже, сверлили ее взглядами и строили догадки.

Самой Изабель гадать было не нужно. Она знала, что виновата в случившемся. Ей ни за что нельзя было разрешать Алаис оставаться одной. Она должна была лучше следить за безопасностью крепости. Изабель с ужасом думала о том, как отреагирует Вилли, и от этой мысли ей становилось дурно от тревоги, чувства вины и горя. Уже то, что кто-то ненавидел их настолько, чтобы таким зверским способом убить молодую женщину, которая должна была вот-вот родить, было кошмаром. На ум приходило несколько людей, способных на такое. И как раз сейчас ее муж и сын сражались за первого в этом списке. От страха и ненависти туча, нависшая над него, стала еще чернее.

Вилли сильно пил в королевском лагере в Глостере. Вильгельм заметил это, но ничего не говорил. Его сын был взрослым человеком и сам должен был отвечать за свои ошибки. Если бы Вильгельм вздумал читать ему нотации, это дало бы обратный результат: Вилли и так уже был на грани.

— Это же война, так ведь? — Вилли откинул свои темно-каштановые волосы со лба. — Иоанн никогда всерьез не рассматривал предлагаемые ему соглашения.

Вильгельм пожал плечами:

— Рассматривал. Но ему не понравилось то, что он увидел. Все равно для обеих сторон существует возможность ведения переговоров.

— Ты так считаешь? — скептически произнес Вилли. — А мне думается, мир сейчас на острие меча.

Он опрокинул в себя остатки вина, потянулся за флягой и обнаружил, что она пуста:

— Черт, куда оно все делось?

— За исключением одной чаши, все у тебя в животе, — Вильгельм указал на соломенный тюфяк в углу комнаты: — Ты пьян. Ступай спать.

— Да уж, утром все станет куда лучше, — Вилли скривился.

— Я не сказал, что утром все станет лучше, — произнес Вильгельм, с трудом сдерживаясь. — Я сказал, что ты пьян. Ты, разумеется, можешь возразить, что и над полным ведром вина способен рассуждать здраво, но…

Он прервался, поскольку в комнату вошел Жан Дэрли, сопровождавший капеллана Изабель, Вальтера.

— Милорд, новости из Пемброука, — убитым голосом произнес Жан.

Вильгельм понимал, что старший рыцарь и капеллан вряд ли пришли с добрыми вестями, когда все уже собирались спать. Вальтер выглядел изможденным, несчастным и напуганным. Он поклонился Вильгельму, но обернулся к Вилли. Тот сидел, словно примерзший к месту, как человек, который видит, что на него надвигается сама судьба, и ничего не может сделать, чтобы избежать ее.

— Милорд… — он упал перед Вилли на колени, — я не могу выразить, насколько прискорбно то, что я вынужден приносить такие ужасные вести, милорд, но ваша жена леди Алаис мертва… и ребенок тоже.

Вилли уставился на него.

— Мертва? — спросил он ничего не выражающим тоном.

Вальтер сложил руки перед собой, словно молясь.

— Милорд, никто не знает, как это произошло. Леди Алаис была… была… О Господи Всемогущий, смилуйся… убита в своих покоях, — он произнес последние слова так, будто они застряли у него в горле, а кто-то невидимый выбил их из него ударом страшной силы. — Ваша мать нашла ее, но было уже слишком поздно: и она, и ребенок были мертвы.

— Убита? — сопротивляясь подступающему ужасу, требовательно спросил Вильгельм.

Капеллан испуганно кивнул:

— Заколота. Никто не знает, кто и почему мог это сделать… или, вернее сказать, не знали, когда я отправился к вам, чтобы сообщить о случившемся. Это произошло в самом сердце крепости, в верхней башне. Графиня выставила всю охрану, и теперь ни одна из женщин в крепости не должна оставаться одна.

Вилли резко вздохнул и рывком вскочил с места.

— Нет! — прорычал он. — Ты лжешь! Он бросился к Вальтеру, схватил его за горло и принялся трясти, как терьер крысу. Вильгельм попытался растащить их, но вспыхнувшее горе Вилли утраивало силу его хватки. Жану Дэрли пришлось ударить Вилли в живот, чтобы заставить его разжать руки. Вилли согнулся пополам, его рвало, а капеллан попятился назад, схватившись за горло, хрипя и задыхаясь, его глаза чуть не вылезали из орбит. Вильгельм обхватил сына и подтащил его к скамье. Вилли била дрожь, его тело отреагировало на случившееся первым, хотя сознание и отвергало реальность происходящего.

— Я загнал трех отличных лошадей по пути к вам, — прохрипел Вальтер. — Графиня опасается за ваши жизни. Она умоляет вас быть осторожными. Она сама должна похоронить леди Алаис в Тинтернском аббатстве.

Вильгельм с трудом понимал, что происходит, хотя, конечно, ему удавалось сохранить большую ясность ума, чем его сыну. До него дошло, что Изабель считает убийство политическим и не верит, что это поступок безумца, отомстившего Алаис за какую-то обиду.

— Расскажи мне, что произошло… От начала и до конца, — сказал Маршал.

— Милорд, я не уверен, что это стоит делать, — ответил Вальтер, бросив взгляд в сторону Вилли.

— Пусть так, но я предпочитаю услышать всю правду, а не узнавать подробности по частям. Нам все равно расскажут об этом раньше или позже. Говори же сейчас.

В замешательстве, делая длинные паузы между словами, как человек на смертном одре, Вальтер поведал отцу и сыну то, что знал сам.

Вилли стошнило всем выпитым вином. Лицо Вильгельма было серым, словно скованным льдом.

— Я в своей жизни много слышал о подлых деяниях и видел их предостаточно, — произнес он, и его голос дрожал от отвращения и горя, — но ничего подобного я не встречал.

— Это дело рук Иоанна, — Вилли вскочил на ноги. — Он ненавидит нас. Он так и не простил тебя за принесение вассальской присяги Филиппу французскому и того, как ты унизил его в Ирландии. И меня он ненавидит, потому что я Маршал!

— Иоанн не глуп, — огрызнулся Вильгельм. — Он не стал бы действовать против нас, когда мы ему так нужны.

— Ты не замечаешь очевидных вещей. Потому что ты не хочешь этого видеть? Что тебе еще нужно для прозрения? Чтобы нас всех поубивали в наших постелях, только тогда ты раскроешь глаза?

— Довольно! — сказал Вильгельм, его голос был хриплым от сдерживаемого гнева. — Ты уже достаточно сказал!

— Я еще и не начинал, — возразил Вилли, но сжал челюсти, развернулся и, нетвердо ступая, направился к выходу. — Я буду скакать всю ночь… в Стригиле буду к рассвету.

Вильгельм схватил его за руку:

— Тогда ради Бога протрезвей! Тебе понадобится время, чтобы собрать своих людей. Возьми Блоэ и Сиварда в сопровождающие. Я прибуду с остальными, как только смогу.

Вилли резко кивнул, вырвался и вышел из комнаты, не удостоив отца взглядом.

Вильгельм тяжело опустился на стул и закрыл лицо руками. Его повергало в ужас то, что такое могло случиться в самом сердце его графства. Это преступление было столь страшным, что грозило вырвать душу из его семьи и прервать его род. Если это не Иоанн, то кто? И почему сотворил такое? И бедная девочка… единственная дочь его лучшего друга! Как он будет стоять перед могилой Болдвина и как расскажет ему о том, что она была убита в доме Маршалов, где должна была быть в безопасности?

И тут он вспомнил об одном случае, произошедшем с ним в Ирландии, и кровь застыла у него в жилах. Тогда Вильгельм ожесточенно спорил с Альбусом, епископом Фирнским, по поводу двух поместий, владелец которых не был точно известен. Епископ проклял Вильгельма, сказав, что его сыновья не принесут ему внуков и имя Маршалов утратится уже в следующем поколении. Вряд ли было во власти епископа дать проклятию физическую силу, но, похоже, оно обладало собственной незримой разрушающей энергией.

Изабель с погребальным кортежем ждала в Стригиле, когда в сопровождении нескольких спутников прибыл Вилли. Она сама приехала туда всего несколько часов назад и была измучена тяжелой поездкой и не менее тяжкими раздумьями. Едва Изабель увидела сына, спрыгивающего с коня и влетающего во двор, ее сердце наполнилось страхом. Что она сможет ему сказать, когда невероятность произошедшего невозможно было выразить словами?

Она подошла к нему, протянув к нему руки, но он не обратил на это внимание.

— Где она? — требовательно спросил он хриплым голосом. Его лицо было серым и худым, а глаза горели безумным огнем.

— В часовне, — ответила мать.

Он пронесся мимо нее. Изабель пришлось бежать, чтобы не отставать от него.

— Я пыталась ее спасти, но я ничего не могла сделать, никто не мог бы ничего сделать. Мне так жаль, я…

Он не ответил, заскрежетал зубами и ускорил шаг.

Маленькая Стригильская часовня была освещена дорогими восковыми свечами. Их свет был ярок и горяч. В воздухе висел запах гвоздики и меда. Их аромат, казалось, заполнял все щели, но затруднял дыхание. Перед крестом на алтаре стоял гроб, обитый алым и золотым шелком, отделанный фестонами, и в гробу лежала ледяная Алаис, со сложенными на груди в молитвенном жесте руками, с закрытыми глазами, будто она просто спала. Ее охраняли четверо рыцарей с обнаженными мечами, а отец Роджер, еще один капеллан семьи, стоял на коленях и молился подле ее гроба.

Изабель, задыхаясь, догнала сына и попыталась взять его за руку, но он вырвался и, быстро перекрестившись перед алтарем, приблизился к гробу. Рыцари взглянули на него мельком, а потом отвели взгляды в сторону.

Он долго смотрел, стоя неестественно спокойно. Спеленатый ребенок лежал рядом с Алаис, черты его лица были прекрасно оформлены, вплоть до похожих на пух бледно-золотистых ресниц и бровей. До этого момента Вилли не мог до конца поверить в то, что это правда. Была ничтожная вероятность, что все может оказаться ошибкой или ложью, но теперь надежда исчезла. В нем копились горе и ярость, обжигающие, как расплавленный свинец, и крепкие, как лед в разгар зимы. Он был раздавлен и перемолот этими двумя противоположными стихиями. Все, что обещала ему жизнь, все надежды и вся радость исчезли — будущее превратилось в бесплодную пустыню, тянущуюся до самого горизонта.

— Ее должны похоронить завтра в Тинтерне, — сказала его мать. — Там зелено и спокойно, и монахи каждый день будут служить панихиды за упокой ее души и души младенца.

— Мальчик или девочка? — отрывисто спросил Вилли. Он сжимал и разжимал кулаки.

— Мальчик, — прошептала она, и ее глаза утонули в слезах.

— Мой сын… моя жена… — его голос дрогнул. — И в самом сердце Пемброука, мама… Как такое могло случиться? Скажи мне, как это могло произойти?!

Она покачала головой:

— Мы не знаем. Никто не видел. Я нашла ее. Я собиралась поговорить с ней, а она… она лежала на полу у окна… Понимаешь, она хотела побыть одна. Мы и подумать не могли, что ей может грозить опасность.

Вилли отодвинулся от нее. Он не мог находиться рядом с ней и слушать ее. На какое-то мгновение ему захотелось схватить ее за горло, как отца Вальтера, и если бы он сделал это, ничего уже никогда было бы не исправить… хотя у него все равно не было будущего. Его навеки заключили в аду еще при жизни вместе с женой и ребенком.

— Ступай, — сказал он ей. — Оставь меня.

— Позволь мне хотя бы…

— Уйди! — он почти всхлипнул, но его голос сорвался на рык. — Не могу выносить твоего присутствия! Неужели ты не понимаешь? Ты всегда говоришь, что понимаешь все, но на самом деле не понимаешь ни черта!

Изабель отступила назад и вскрикнула при виде ярости, граничащей с ненавистью, плескавшейся в глазах ее сына.

— Я виню во всем тебя! — крикнул он со всей злостью, на какую был способен. — Ты была там, ты могла что-то сделать. Может быть, ты даже знала о том, что готовится преступление!

— Что?! Господи помилуй! — закричала она. — Горе лишило тебя разума! Я бы жизнь отдала, лишь бы спасти ее!

— Но не отдала же!

— Он был еще и моим внуком, — голос Изабель дрожал. — Неужели ты думаешь, что я бы стояла рядом и позволила кому-то вынуть нож и отнять у него жизнь?

— Я не знаю, что думать. Я только знаю, что она мертва, и я не желаю, чтобы ты находилась рядом со мной. Я хочу быть с ней, но это ведь невозможно, верно?

Изабель глубоко вздохнула и почувствовала, как от попавшего в легкие воздуха заболело все ее тело. Было бессмысленно спорить с ним. У нее голова шла кругом от его обвинений, и она почувствовала себя так плохо, что не смогла бы остаться, даже если бы захотела. Ей был нужен Вильгельм, его мудрость, его поддержка… хотя она подозревала, что Вильгельм втоптал бы Вилли в землю за то, что тот только что сказал.

Нетвердой походкой Изабель вышла из часовни. На мгновение она подумала о том, что все смотрят на нее, увидела взволнованные лица слуг и домашних. Сибилла Дэрли взяла ее за руку, прошептав, что Изабель не нужно обращать на них внимания и что ее старший сын обезумел от горя, но со временем придет в себя.

— Не знаю, зачем ему это может понадобиться, — произнесла измученная Изабель, — если весь мир сошел с ума.

Стояло прекрасное, полное жизни, весеннее утро. В Тинтерне состоялась погребальная служба, и тело Алаис упокоилось в соборе, рядом с Аойфой. Солнце светило в высокие застекленные окна, и потоки света лились на мозаичный пол. Тихий гул голосов молящихся монахов поднимался вверх и смешивался с ароматом благовоний.

Вилли, с пустыми глазами, одичавший от горя и злости, сидел на своем месте только ради Алаис и их сына. Он почти не говорил с матерью. Она была виновата, и сама возможность выказать кому-то свои чувства тут же, на месте, давала ему ощущение безопасности. Он не извинился за прежние безумные обвинения. Он скорее поджег бы весь мир, превратив его в ад, чем раскаялся. Это было дело рук Иоанна. Человек, который мог убить собственного племянника, травить изгнанных вассалов собаками, морить их жен и сыновей голодом до смерти и вешать маленьких детей, вряд ли простил бы Маршалам унижение, которое ему пришлось пережить в Ирландии и Нормандии.

Вильгельм поспешно прибыл из Глостера с основным войском. Вилли обменялся с отцом от силы парой слов и по окончании службы не собирался заговаривать с ним снова. Он хотел только поскорее сбежать отсюда. Ему невыносимо было семейное сборище, родительские сочувствие и обеспокоенность. Вилли почувствовал бы себя загнанным в угол, вынужденным защищаться, и неизвестно, чем бы все это закончилось. Впереди ждали только горечь утраты, пустота и чернота.

Когда они вышли из часовни, их накрыло обычным гомоном толпы бедняков и попрошаек, ждущих подаяний. Вилли краем глаза видел, как его мать раздает пожертвования; у нее находилось доброе слово для каждого, как будто она действительно сочувствовала им. Отец стоял рядом с ней, поддерживая своим присутствием. Прикусив щеку, Вилли повернулся к конюху, державшему коня наготове.

Когда он уже ставил ногу в стремя, отец направился к нему и попросил задержаться, сказав, что им есть, что обсудить.

— Нам не о чем говорить, — ответил Вилли, садясь в седло.

— Фицвальтер и де Весчи покинули Глостер и открыто объявили войну. Я знаю, что у тебя горе и ты скорбишь, но ты и твои люди нужны мне на поле боя.

Вилли взял в руки поводья.

— Мои люди присоединятся к войскам Фицвальтера и де Весчи. Я отказываюсь признавать Иоанна своим королем и клянусь, что сделаю все, что в моих силах, чтобы свергнуть его.

— Не будь дураком! — грубо произнес Вильгельм. — В тебе говорит горе.

Вилли яростно замотал головой:

— Нет, это чувство собственного достоинства, голос которого я старался не слушать из уважения к тебе. Ты поклялся в верности Иоанну, и ты связан этой клятвой, но я такой присяги никогда не давал и не дам. Даже если я закончу жизнь изгоем или пойду на службу в Аутремер, я не преклоню колен перед таким, как он!

— Ты не головой думаешь, а задом!

— Что ж, возможно, в моей заднице больше цельности, чем во всем Иоанне. Если ты хочешь покрывать убийцу своего внука, давай, но не жди, что я буду сражаться рядом с тобой!

— Ты не знаешь того, что…

— Я знаю достаточно, — Вилли развернул коня и, пришпорив, унесся прочь, заставив нищих и бродяг разбежаться в разные стороны.

Вильгельм закрыл лицо руками.

— Господи! — пробормотал он. Изабель подошла к мужу, взяла его за руку и приникла к нему, чтобы поддержать.

— И это все? — печально спросил он. — Неужели я прожил такую долгую жизнь и сражался так отчаянно ради того, чтобы видеть крах всего, что я создал? Неужели мне суждено провести последние дни, сражаясь с сыновьями, как король Генрих бился со своими, пока они его не одолели?

По лицу Изабель текли слезы. У нее на глазах разрушалась ее семья, причем так быстро, что она не успевала накладывать повязки на каждую новую рану. Когда-то она была неуязвимой — теперь стала совершенно беззащитной.

— Ты велел ему не быть дураком, а сам говоришь как дурак, — произнесла она дрожащим голосом. — Он такая же цельная личность, как и ты, а ты не Генрих. По крайней мере, если Иоанн падет, один наш наследник — в лагере врага, а если сохранит трон, ты сможешь отвести опасность от Вилли… — ее голос выравнивался, по мере того как она мысленно искала и находила выход из сложившейся ситуации. — Если дойдет до худшего, всегда есть Аутремер, как он сказал, — она фыркнула и вытерла глаза. — А ты не думаешь, что он прав? Ты не веришь, что Иоанн мог приложить к этому руку?

Вильгельм устало вздохнул:

— Мы за свою жизнь нажили и других врагов. Да, я думаю, он может быть к этому причастен, но отдал ли он такой приказ — неизвестно. Если бы у меня были доказательства, что это он сделал такое с Алаис… с нами, я бы сверг его, даже если бы мне пришлось нанять все силы ада для этого! Но без свидетелей или без признания Иоанна разве можно быть уверенным?

— Как с принцем Артуром, — горько произнесла она. — Разве мы могли знать наверняка?

Глава 35

Кавершам, Беркшир, июнь 1215 года

Изабель качала на коленях своего трехлетнего внука, наслаждаясь ощущением приятной тяжести и теплоты его тела. Его пятилетний брат Роджер был полностью поглощен наблюдением за Иоанной и Ансельмом, игравшими с деревянными рыцарями.

— Они совсем как ты в их возрасте, — вспомнила Изабель с улыбкой.

— Мои куклы все еще хранятся у меня в сундуке, — отозвалась Махельт. — Если я рожу Хью дочь, она их получит, когда подрастет.

— Тебе придется добавить массу новых.

Махельт поморщилась:

— Да, вот только я не знаю, приделать ли мне Хью и моему свекру ослиные уши или бычий хвост… и Вилли заодно.

— А своему отцу? — спросила Изабель. — Каким ты изобразишь его?

Махельт снова скорчила гримасу.

— Не в кольчуге, — сказала она. — Я изобразила бы его отдыхающим у очага здесь, с тобой, где он и должен быть.

Изабель невесело рассмеялась:

— Когда твой отец отдыхал? Этого не случится. Даже если между королем и его лордами будет достигнут мир, в Уэльсе назревают беспорядки. Твой отец говорит, что попытка удержать все вместе подобна желанию принести воду в решете, — она тревожно вздохнула. — Я волнуюсь за него. Он, может, в хорошей форме и в здравом уме, но сейчас на нем лежит бремя, которое стоило бы уже делить с детьми. Хорошо бы, чтобы твой брат взял на себя часть ответственности, но надежды на это нет.

Махельт покусывала губу и выглядела так, будто ей неловко о чем-то заговорить. Ее собственный муж и свекор были в числе мятежников. Ей позволили навестить мать в Кавершаме только из уважения, которое Биго испытывали к ее отцу.

— Если сегодня наступит мир… — Изабель гладила мягкие, светлые волосики своего внука. — Даже если все согласятся на перемирие, я сомневаюсь, что мы скоро увидим твоего брата. Самое большее, на что мы можем надеяться, это на такое же перемирие дома.

Махельт сверлила ее взглядом.

— Это из-за Алаис, да?

Изабель кивнула:

— Вилли думает, что Иоанн приказал ее убить, чтобы отомстить нам, и винит меня в том, что я недостаточно внимания уделяла безопасности домашних. Он питается одной ненавистью и злобой, и никто из нас не может до него достучаться.

Ее голос звучал бесстрастно: все чувства покинули ее за те шесть недель, что прошли с момента, когда она обнаружила свою невестку умирающей на полу в луже крови, а Вилли уехал, чтобы присоединиться к мятежникам. Вильгельм, как обычно, при людях держался совершенно спокойно, но в их личных покоях обхватил ее, увлек в постель и любил с такой ошеломляющей страстностью, что после она лежала чуть дыша, постанывая и рыдая за них обоих.

Махельт успокаивающе положила руку ей на рукав, и Изабель подумала, не завершился ли круг. Не превратилась ли она в ребенка вместо матери?

— Я всегда буду чувствовать себя виноватой, — сказала она, — и к словам Вилли это не имеет никакого отношения. Нет, не спорь со мной. Она должна была находиться под защитой, а я этого не обеспечила. А что до Иоанна… — Она опустила внука, начавшего вырываться у нее из рук, на пол. — Я всегда говорила, что от него можно ожидать чего угодно, но надо быть сумасшедшим, чтобы поступить с нами так сейчас, когда мы одни из немногих, кто его еще поддерживает. А он кто угодно, только не сумасшедший, — она откинулась на обложенную подушками скамью и коснулась висков, где начинала пульсировать тупая головная боль. — Если бы Иоанн хотел нас уничтожить, он бы сделал это в Ирландии. В нашем положении создавать врагов так же легко, как и друзей, и подозрения — ничто без доказательств. Все, что мы можем сделать, — это быть осторожными.

В лугах Раннимеда на берегу Темзы Вильгельм пил гасконское вино короля. Оно было нежным, как речи придворного, но содержало острый привкус — долго такое вино не продержится. Писари делали копии хартий, которые Иоанн согласился подписать к сегодняшнему вечеру, перья скрипели по пергаменту.

Стефан Лэнгтон, архиепископ Кентерберийский, человек, которому пришлось вытерпеть длительные споры с Иоанном по поводу своего назначения, снял митру и потер тонзуру. Полотняная подкладка роскошно вышитого головного убора потемнела от грязи и пота. Солнце палило нещадно, и всем было жарко в парадных одеждах. Король удалился в тень огромного шатра и опустил завесу, закрывавшую вход: он собирался с глазу на глаз переговорить с Пандульфом, папским легатом.

— Ну? — спросил Лэнгтон Вильгельма, утаптывавшего свежую траву носком сапога. — Я не знаю, считать это успехом или полным провалом.

Вильгельм выдавил из себя улыбку. Ему нравился Лэнгтон. Нравился больше, чем любой его предшественник. Хьюберт Вальтер был исключительным профессионалом, но ему недоставало человечности, Ричард Дуврский был назначен на эту должность просто чтобы заполнить образовавшееся пустое пространство, а Беккет… Ну что Беккет, да упокоится он в своей благословенной святости.

— По крайней мере, это документ, содержащий определенное количество пунктов, все могут его прочитать, и копии будут разосланы по всей стране. Это уже хорошо.

— Разумеется, Маршал, но не успели еще просохнуть слова на пергаменте, а некоторые лорды уходят, говоря, что не доверяют королю, потому что он не станет придерживаться хартии, а сам король запирается с папским легатом, это мало способствует установлению мира. Вы же понимаете, что он попытается избежать выполнения некоторых пунктов, потому что они ограничивают его власть.

Вильгельм пожал плечами:

— Такова его природа, но мне кажется, сейчас он уже понимает, насколько серьезно настроены лорды. Разумеется, существуют люди, рожденные, чтобы создавать неприятности; они всегда готовы на мятеж, но есть также много достойных уважения людей.

— Твой сын и зять входят в их число? — спросил Лэнгтон с неприятной усмешкой, взглянув на шатер, у которого стояла группа молодых людей, среди них Вилли и Хью Биго, увлеченные разговором.

— Да, и они тоже, — Вильгельм посмотрел в их сторону. Он общался с Вилли несколько раз во время переговоров, но это был все равно, что беседовать с незнакомцем.

Словно чувствуя на себя пристальный взгляд отца, Вилли поднял глаза, и на мгновение их взгляды встретились. Словно скрестились мечи. Вильгельм чуть не моргнул, но он был ветераном игры в «гляделки», поэтому не отвел взгляда, пока Вилли не уставился в землю. Молодой человек, широкоплечий, темноволосый и темноглазый, наклонился, чтобы прошептать что-то на ухо Вилли, и Вилли равнодушно что-то ответил ему.

Вильгельм с неприязнью наблюдал за приемным сыном Болдвина, Вильгельмом де Фором. Молодой человек прибыл в Англию, чтобы заявить о правах на наследство своей матери, и был так обласкан королем, что сомнений в том, чей он сын, ни у кого не осталось. Но этого было недостаточно для его всепожирающего тщеславия, и он укусил руку, которая его кормила, и присоединился к мятежникам. Де Фор стал закадычным другом Вилли, несмотря на их прошлые споры из-за приданого Алаис. Де Фор много говорил о том, как уязвим Пемброук, что дало возможность убийце проникнуть туда, зарезать его сводную сестру и сбежать. Он бранил Вильгельма и его сторонников за то, что они продолжали поддерживать Иоанна, и эти слова отвечали настроению Вилли.

— Ваш сын глубоко скорбит о своей жене, — произнес Лэнгтон с искренним сочувствием.

— Да, — пробормотал Вильгельм, — как и все мы.

Извинившись, он подошел к группе молодых людей. Вилли едва удостоил его взглядом. Хью Биго явно чувствовал себя неловко в присутствии Вильгельма. Де Фор надел на лицо презрительную улыбку.

— Если захочешь, в Кавершаме найдется для тебя еда и кров, — обратился Вильгельм к сыну. — Я не прошу у тебя ничего, просто навести родных. Хью в любом случае приедет, чтобы забрать Махельт.

Краска залила шею Вилли и поднялась к лицу.

— У меня срочные дела в Лондоне.

— Если передумаешь, для тебя дверь всегда открыта, — произнес Вильгельм, сдержанно кивнув. Умолять он не собирался.

— Не передумаю, — крепко стиснув зубы, Вилли вежливо поклонился Вильгельму и повернулся к конюху, который привел его коня. Все еще улыбаясь, де Фор последовал за ним.

Хью продолжал с беспокойством смотреть на них.

— Я присмотрю за ним, — хрипло произнес он.

Вильгельм с благодарностью сжал плечо своего зятя:

— Я знаю.

Хью нахмурился. Он явно старался придумать, что бы такого хорошего сказать.

— По крайней мере, когда он в одном лагере, а вы в другом, сохраняется какое-то равновесие.

— Разве, Хью? — с горечью спросил Вильгельм. — Потому что в голове у меня никакой гармонии нет.

Хью нахмурился сильнее.

— Я тоже уже не помню, каково это — быть спокойным, — сказал он. — Только когда я рядом с Махельт и сыновьями. Поэтому я приеду поужинать у вас в Кавершаме, — он попытался добавить что-то приятное: — И к тому же еда там лучше, чем в Лондоне.

— А общество? — Вильгельм нашел в себе силы поддразнить зятя.

— Для меня сгодится любое общество, где нет де Фора, — искренне выпалил Хью. — Это все равно что ужинать с королем, и не потому что он внешне похож на него, а потому что ведет себя так же. Вилли тоже это поймет, и, ради его же блага, чем скорее это случится, тем лучше.

Глава 36

Пемброукский замок, Южный Уэльс, весна 1216 года

— Во Францию? — Изабель в изумлении смотрела на Вильгельма. — Ты уезжаешь во Францию?

Она услышала, что ее голос срывается на визг, и резко закрыла рот. Вильгельм кивнул и передал ей письмо, на оборотной стороне которого висела королевская печать.

— Иоанн хочет, чтобы я возглавил переговоры с королем Филиппом, — в его голосе звучали готовность и желание действовать, каких Изабель не слышала уже давно.

— А кого-нибудь другого он послать не может?

Вильгельм неодобрительно взглянул на нее.

— Почему это всегда должен быть ты? — требовательно спросила она. — Ты уже достаточно сделал. Тебе хватает забот с валлийцами.

Вильгельм уселся на обложенную подушками скамью, поморщился, перенес вес тела на одно бедро и достал из-под второго игрушечную деревянную лошадку, которую чуть не раздавил.

— Потому что король Филипп охотнее всего прислушается именно ко мне, — терпеливо произнес он. — Я знаю его всю свою жизнь. Мы часто ужинали вместе в дружеской обстановке и так же часто встречались лицом к лицу на поле боя. Кроме того, я являюсь его вассалом за Лонгевильские земли. Поездка ненадолго, самое большее на три недели, — он взглянул на нее весело и нетерпеливо. — Я, может, и старею, но пока в здравом уме.

В ответ Изабель вздохнула:

— Да, но мне иногда кажется, что я уже потеряла рассудок. Вильгельм, мне за тобой не угнаться, и твоим людям часто тоже.

Он развеселился еще больше:

— Ты ведешь себя вполне дипломатично.

— Я просто волнуюсь, что ты слишком много на себя взваливаешь. Валлийцы…

— Валлийцам придется подождать. Они уже откусили столько, что больше просто не смогут прожевать, и, даже если они нападут на Кильгерран, у меня сейчас нет ни людей, ни времени, чтобы дать им отпор. Пемброук и Стригил в безопасности. Это лучшее, на что можно было надеяться, — он угрюмо взглянул на нее. — В первую очередь нужно заниматься самым важным, а все остальное отложить до более подходящего момента…

— Вильгельм, — она начала с обращения, как будто собиралась продолжить, но потом закрыла рот и крепко обхватила себя руками. — Не надо.

— Что? — он встретился с ней взглядом, и было ясно, что он и так понял. — Тридцать девять. Мне не нужны счеты, чтобы получить сумму.

— Тогда тебе нужно было бы жечь поленья по одному, а не швырять в костер все разом.

Он рассмеялся и покачал головой.

— Сомневаюсь, что, если я буду копить дрова, что-нибудь изменится. А чем мне иначе заниматься, кроме как путаться у тебя под ногами и предаваться в зале воспоминаниям о днях, проведенных на турнирах, когда я мог острием копья попасть вороне в глаз? Я тогда отупею, а живот у меня будет свешиваться через пояс, как пудинг, — он хлопнул себя по талии, где, благодаря напряженным упражнениям, все еще четко вырисовывались мышцы. — И ведь я не могу переложить часть обязанностей на Вилли и меньше времени проводить в седле, верно?

Изабель поморщилась, будто он посыпал солью открытую рану. Подойдя к его дорожному сундуку, она резко откинула крышку. Какое-то время назад он намок, и, хотя после этого его высушили, смазали маслом и отполировали, внутри все еще пахло сыростью. Она сделала себе мысленную пометку положить между складками его одежды, когда будет ее упаковывать, палочки корицы.

— Я сегодня утром написала Вилли еще одно письмо, — сказала она. — Где-то оно его застанет?

Изабель решила надиктовывать писарю письма их сыну раз в неделю. Письма представляли собой краткий перечень семейных новостей: чем занимались его братья и сестры, что у них нового, как они по нему скучают. Она понимала, что он, скорее всего, сжигал их, не читая, но это помогало ей чувствовать себя не такой беспомощной. Всегда оставалась надежда, что он все-таки их читал, поэтому она и поддерживала эту связь.

— В Лондоне конечно, — произнес он ничего не выражающим тоном. — Мятежники перебрались туда и ждут ответа от французов.

Он повертел маленькую деревянную лошадку в руках.

— Моя задача — попытаться уговорить Филиппа не внушать своему сыну, что у него есть права на английскую корону.

— И ты надеешься в этом преуспеть?

Вильгельм развел руками:

— Не знаю. Филиппу крайне льстит мысль добавить Англию к числу своих владений. С другой стороны, он не рискнет впутывать своего наследника в войну на английской территории, к тому же в войну, которая осуждается Папой. А права Людовика на корону Иоанна не прочнее воздушных замков, так что вряд ли его обращение в Рим встретит там одобрение.

— Тогда есть шанс, — Изабель принялась перекладывать рубашки и штаны в поисках одежды, подходящей для французского двора.

— Да, но не стоит недооценивать тупоголовость молодых людей. Эти лондонские смутьяны пригласили Людовика стать их королем, и, если он этого захочет, его отец скорее уступит его просьбам, чем прислушается к моим доводам или словам епископа Винчестерского.

Изабель пробежала пальцами по серебристому наряду, который он носил в Ирландии как лорд Ленстерский. Слишком броский, подумала она, Вильгельм в нем будет наряднее Филиппа. Голубой с вышитыми виноградными гроздьями на манжетах подойдет больше.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — сказал он.

У Изабель упало сердце. Она отвернулась от сундука и взглянула на мужа.

Он поежился под ее взглядом, и она ощутила его неуверенность, почти замешательство, как у жениха, который не знает, какой ответ ему дадут, и уже почти сожалеет о том, что вообще раскрыл рот.

— Твое присутствие скрасило бы мое пребывание при дворе, а когда все закончится, мы могли бы по дороге домой съездить на денек в Лонгевиль. Было бы хорошо снова увидеть эти места, да и Ричард будет либо там, либо при дворе.

Она ничего не ответила, и он прочистил горло.

— Я знаю, что нельзя вернуться в прошлое, но мне хотелось бы, чтобы некоторые воспоминания могли оживать, — боясь впасть в излишнюю сентиментальность, он бросил в ее сторону дразнящий взгляд. — И у тебя будет повод надеть свои праздничные платья и те туфельки с золотым шитьем и жемчужинками, которые ты надеваешь только на Рождество.

Изабель проглотила ком, застрявший в горле. Эти туфельки она берегла на свои похороны, но ему об этом знать не полагалось. А сейчас она подумала, что нет смысла беречь их до события, в котором она сама не сможет принять участие. И потом всегда можно заказать новую пару.

— Ты прав, — сказала она. — Пусть лучше ими восхищается король Франции, чем моль.

Он ответил ей улыбкой:

— Нет, надень их ради своего мужа. Пусть он восхищается тобой, когда ты будешь танцевать.

Повернувшись к нему, Изабель обвила его шею руками.

— Ах, Вильгельм, — только и выдохнула она, рассмеявшись, хотя глубоко внутри ощущала мучительную грусть.

При дворе французского короля Изабель носила золоченые туфли почти каждый день. Теперь, изменив свое мнение относительно их назначения, она решила сносить их до дыр. Поэтому они были на ней во время официального приема, неофициальных танцев и поездок по балаганам, рынкам и церквям Иль-де-Франс. Она мало видела Вильгельма: он был занят переговорами, требовавшими огромной деликатности. Но Изабель вовсе не скучала. Жены и дочери французских аристократов не давали скучать. От них она получила почти столько же ценных сведений, сколько приобрела бы, просидев все время рядом с Вильгельмом в палате советов.

Она была в восторге, когда из Лонгевиля ко двору прибыл Ричард. Из своих владений приехал также двоюродный брат Вильгельма Томас, граф Перчский, и настоял на том, чтобы они с Вильгельмом приняли его приглашение в охотничий домик на берегу Сены.

— Ваш сын — достойный молодой человек, — сказал он однажды вечером Изабель и Вильгельму, когда они, поужинав, пили вино, а река быстро катила волны, похожие на подвижный темный витраж, мимо охотничьего домика. Он поднял чашу с возвышения своего живота и выпил за здоровье широкоплечего молодого человека, сидящего рядом с ним. — Хотя не стоило мне говорить это ему в лицо, особенно в присутствии его гордых родителей. Я бы не хотел, чтобы он начал задирать нос.

Ричард широко улыбнулся:

— На турнире это может привести к катастрофе. Я должен надевать и снимать шлем, ничем в нем не застревая.

Изабель бросила быстрый взгляд в его сторону.

— На турнире?

Ричард отрицательно покачал головой.

— Не на таких, в которых принимал участие мой отец, судя по тому, что рассказывают, — сказал он, озорно глядя на Вильгельма, — но время от времени я подаю заявки на участие. К тому же, нормандские владения отнимают столько времени, что на другие занятия его просто не остается.

Томас фыркнул:

— А не рассказывал вам сын, как на Рождество он взял главный приз в Сент-Демме, победив Вильгельма де Барра, который считается лучшим рыцарем во Франции?

— Мне просто повезло, — явно польщенный, произнес Ричард, краснея. Он как раз прошел половину пути от двадцати до тридцати, и юношеская пухловатость сменились статностью и физической силой. Бабочка, появившаяся из куколки, оказалась удивительно привлекательным молодым человеком с золотисто-рыжими волосами и дымчато-серыми глазами. Изабель испытывала одновременно гордость и трепет при одном взгляде на него.

— Не только, — проворчал Томас. — Ты держишься в седле как твой отец.

Он поднял чашу за здоровье Вильгельма, несколько неловко взмахнув ею, поскольку большую часть вечера он непрерывно пил.

— В последнее время турниров не было из-за поста, но скоро они снова начнутся. Это хорошая тренировка перед боем.

Изабель поперхнулась вином, и Ричард успокаивающе положил руку ей на плечо:

— Мама, не волнуйся. Даже если принц Людовик отправится с армией в Англию, меня в их рядах не будет. Я не обязан служить ему за Узким морем.

— За что я благодарна Богу, — с жаром выпалила она. — Полагаю, тебе известно, что твой брат в числе мятежников.

Улыбка сошла с лица Ричарда.

— Да, — ответил он и откинулся на стуле, словно отстраняясь от разговора. — Мне жаль. И я рад, что не принимаю участия во всем этом.

— Мне тоже жаль, и я тоже рада, — сказала Изабель.

Повисла неловкая пауза, которую прервал Томас:

— Если принц Людовик настоит на своем, половина французских лордов отправится в Англию, но сегодня об этом можно не волноваться. Нет смысла тратить на эту ерунду хорошее вино и время в приятном обществе, а?

Он сделал знак своим шутам и менестрелям, которые тихо что-то играли во время ужина, чтобы они исполнили что-нибудь повеселее и поживее и начали бы показывать фокусы. И стало ясно, что, хотя Томасу доставляет удовольствие говорить о былых временах, о будущем лучше помолчать.

Неделю спустя после переговоров с французами, так и не давших результата, Вильгельм с Изабель перед отплытием в Англию ночевали в Лонгевиле.

Изабель бродила по комнатам, в которых провела первые годы своего материнства. Стены и коридоры звенели призрачным эхом детского смеха. Здесь родилось большинство ее детей. Вилли, ее первенец, утром в конце апреля, после целой ночи тяжелых схваток. Она стояла в просторной спальне, вспоминая, как лежала, откинувшись на валики, а ребенок мягкой тяжестью покоился у нее на руке, пристроившись к груди. Ричард и Махельт родились в Англии, но отголоски первых криков Вальтера и Гилберта тоже раздавались в этих стенах. Ее взгляд затуманился. Годы пронеслись точно на крыльях ласточки.

Лонгевиль был теперь холостяцким убежищем, но Ричард украсил его по последней моде фламандскими занавесями. Пол спальни был застлан циновками, по обе стороны кровати лежали яркие ковры, чтобы ноги проснувшегося не касались холодного пола. Изабель подумала, что он, должно быть, научился этим хитростям при дворе Иоанна. Либо у него была тайная любовница. Изабель заметила, что многие придворные дамы заглядывались на Ричарда, но он ни на одну не обращал большего, чем полагалось этикетом, внимания. Поэтому предположение о любовнице Изабель отмела.

Пробежав пальцами по сундуку, расписанному щитами с гербами Маршалов и де Клеров, Изабель подумала, не стоило ли им остаться в Нормандии, когда земли были разделены. Принести полную вассальскую присягу Филиппу и забыть об остальных своих владениях. Управляя только Лонгевилем и Орбеком, они, несомненно, прожили бы гораздо более спокойную жизнь. Но, с другой стороны, они не достигли бы никогда таких высот, особенно как в Ирландии.

Изабель в задумчивости вернулась в большой зал. Вильгельм сидел у очага, держа за руку хрупкого пожилого человека — своего брата Ансельма, в честь которого был назван их младший сын. Изабель никогда с ним не встречалась, и, если бы Вильгельм не сказал ей, что это его младший брат, она бы не догадалась. Пожалуй, носы у них были одинаковые — сильные и какие-то костистые, ну и, наверное, линия подбородка, но на этом сходство заканчивалось. Ансельм был тощим, словно покойник, с желтоватой бледной кожей и нетвердой походкой — казалось, он едва держался на ногах. В свои лучшие годы он служил в войске деда графа Томаса, Ротру, но сейчас, став ненужным, он переехал доживать остаток своих дней к племяннику в Лонгевиль.

— Я знал, что ты вернешься, — говорил он Вильгельму. Его речь была медленной, он произносил слова осторожно, словно сберегая силы. — Я молился Богу, чтобы Он дал мне увидеться с тобой, до того как я умру, и Он не оставил меня своей милостью, — Ансельм печально покачал головой. — Я подумывал о том, чтобы вернуться в Англию, но такое путешествие было бы мне не по силам. И к тому же я рад, что не сделал этого, если слухи, которые до меня доходили, — правда.

— Я говорил тебе, что слухам верить нельзя, — произнес Вильгельм; ради брата он улыбался, но в глазах таилась глубокая печаль.

Ансельм хрипло рассмеялся:

— Я слышал кое-что о тебе и молодой королеве Маргарите. Эти слухи чуть не привели тебя к безвременному концу.

— И были неправдой, — Вильгельм поерзал на скамье, точно сел на колючку.

— Нет, но на некоторое время изрядно тебе повредили, — Ансельм склонился к Изабель: — Вы знали, что его обвиняли в романе со сводной сестрой короля Филиппа?

— Да, знала, — бесстрастно ответила Изабель. — Но это было задолго до нашей свадьбы и не более чем жалкими кознями завистливых соперников. А я всегда умела отличать мусор от золота.

Ансельм одобрительно кивнул.

— Как и я, сестра, — произнес он с болезненной улыбкой. — Маргарита была великой женщиной, но ей далеко до вас.

Изабель поблагодарила его за комплимент вежливым кивком.

Ансельм некоторое время сидел молча, а потом задумчиво взглянул на Вильгельма.

— Итак, — спросил он, — Людовик все еще собирается высадиться в Англии?

Вильгельм покорно кивнул:

— Его отец предпочел бы, чтобы сын этого не делал, но в конце концов он согласится. Награда слишком хороша, чтобы не рискнуть.

— И ты выступишь против него, когда он вторгнется в Англию?

— У меня нет другого выбора.

Ансельм вытянул вперед дрожащую руку и взглянул на нее.

— Я рад, что не могу больше сражаться. Я тебе не завидую, хотя, думаю, и ты мне тоже, — он коротко, надтреснуто рассмеялся и закашлялся, но, когда Изабель что-то обеспокоенно пробормотала, махнул рукой, давая понять, что с ним все в порядке. — Я чувствую себя лучше, чем когда-либо.

Вскоре после этого он удалился в свои покои. Вильгельм долго молча стоял, глядя ему вслед, а затем тихо вышел из комнаты. Изабель последовала было за своим мужем, но затем передумала и оставила его одного. Она видела, как он сжимает кулаки, и по тому, как были стиснуты его челюсти, понимала, что сейчас ему больше всего нужно уединение. Общение понадобится ему позже, и тогда она будет рядом.

Глава 37

Лондон, весна 1216 года

— Не понимаю, зачем тебе с ним встречаться, — говорил Вильгельм де Фор Вилли, пока тот проверял и заново затягивал двойные подпруги своего гнедого скакуна и готовился сесть в седло. — Это же ничего не изменит, ведь так? Что ты собираешься ему сказать?

— Пойму, когда увижу его, — ответил Вилли, полностью поглощенный своим делом, что избавляло его от необходимости встречаться с неодобрительным взглядом янтарных глаз своего приятеля. — Отец попросил встретиться, и я не собираюсь ему отказывать.

— А я бы отказал.

— А я не ты, — отношении Вилли с де Фором за последние несколько месяцев, что они вместе провели в Лондоне, стали заметно прохладнее. Сперва де Фор смягчал ярость и горе Вилли после гибели Алаис; будучи ее сводным братом, он как будто давал слабую связь с ней. Но, по мере того как Вилли успокаивался, он стал замечать неприятные черты де Фора. Он всегда возвышался за счет других. Он роскошно одевался, но пожертвования раздавал из сжатого кулака и вообще был жесток. Если какому-нибудь псу случалось попасться ему под ноги, он пинал его с такой силой, что животное визжало. Вчера мальчик, помощник маляра, случайно забрызгал плащ де Фора известкой, и де Фор огрел его плеткой так, что глубоко рассек щеку ребенка.

Когда Вилли уже вскочил в седло и приготовился тронуться, де Фор задержал его, схватив за поводья.

— Твой отец только что вернулся из Франции. Ты передашь нам все, что он тебе расскажет.

— Я подумаю, — ответил Вильгельм, пришпорив коня, и де Фор был вынужден выпустить из рук поводья и отскочить назад. Вилли выехал с постоялого двора на дорогу в сопровождении двух рыцарей и двух воинов. На улицах было довольно много народу, спешащего по своим делам, но при виде вооруженных людей горожане торопились пройти мимо или отступали к обочине, склоняя головы и опуская глаза. Лондон открыл свои ворота мятежникам, но его жители были настороже. Всего два дня назад молодого торговца вином закололи во время стычки с одним из сторонников де Фора. Тому удалось ускользнуть прежде, чем его арестовали и повесили бы. Но поползли слухи, что де Фор дал ему денег, чтобы он сбежал на нанятой у французов галере. Подозрения подпитывались тем, что у де Фора были натянутые отношения с виноторговцем из-за неуплаченных долгов.

Вилли выехал из центральной части города через Ладгейт, переехав по мосту реку Флит, вздувшуюся грязными коричневыми волнами после прошедшего недавно дождя, и продолжил двигаться по Флит-стрит, пока не добрался до огражденной территории, прилегающей к церкви Ордена храмовников. Весть о его прибытии опередила его, и Аймер де Сен-Мор, английский магистр Ордена тамплиеров, вышел из своей кельи у восточной части церкви и ждал его перед богато украшенным арочным входом. Лорд Аймер должен был в безопасности доставить Вилли из Темпла в Кавершам. Никто не посмел бы напасть на рыцарей-тамплиеров, путешествующих по своим делам.

Вилли передал поводья своего коня послушнику и преклонил колени, чтобы поцеловать кольцо лорда Аймера. Рыцарь приветствовал его с теплотой и вниманием, и Вилли почувствовал, как часть бремени сползает с его плеч. Ступая бок о бок с храмовником, он прошел к церкви и, перекрестившись у алтаря, преклонил колени для молитвы. Как и всегда, когда он бывал здесь, он почувствовал, как у него волосы на затылке встают дыбом, а по коже пробегают мурашки. Здесь в конце концов должен был упокоиться его отец и, возможно, он сам тоже. Округлый неф в виде камня, закрывавшего вход в пещеру в Иерусалиме, где был погребен Господь, был освящен патриархом этого города во время его приезда сюда за несколько лет до рождения Вилли. Гладкие колонны из пурбекского мрамора, поддерживающие сводчатый потолок, создавали впечатление спокойствии и величия и заставляли его обращать глаза к небесам, но в то же время ненавязчиво напоминали, насколько мал человек. В этой церкви царила атмосфера особой святости. Люди, погребенные здесь, действительно были благословлены.

— Я намерен вступить в Орден тамплиеров, — признался Вилли лорду Аймеру, когда тот поднялся, совершив молитву, и мужчины снова вышли из храма. Снаружи уже ждал эскорт из рыцарей в знакомых блеклых шерстяных одеяниях и конюх, который вывел из стойла коня магистра.

Принимая из рук конюха поводья, Аймер бросил в сторону Вилли внимательный взгляд.

— Ты наследник Пемброукского графа, — сказал он. — И должен продолжить род.

Вилли вскочил на коня.

— И я выполнил свои обязанности, но потом у меня все отняли, и кто знает, не было ли это знаком свыше? У меня четверо братьев, и все они вполне способны продолжить род. Гилберт ходит в послушниках, но пока не рукоположен, а остальные трое и вовсе никакими ограничениями не связаны.

Аймер озабоченно сдвинул брови.

— В тебе все еще говорит скорбь, — заметил он. — Со временем ты можешь изменить свое решение.

— Этого не случится, — убежденно произнес Вилли и пришпорил коня.

Сине-стальная река в Кавершаме отражала темное, переменчивое апрельское небо. За спиной Вильгельма, стоявшего на ее берегу и гадавшего, сколько еще весен ему осталось, было бессчетное множество домов. Маршал не сомневался, что для его брата Ансельма эта весна станет последней.

У дальнего берега реки, как всегда, гнездились лебеди. Самка отложила пять яиц, самец защищал их, раскрыв в грациозной ангельской симметрии крылья. Дальше трое его младших детей под присмотром женщин играли в догонялки. Пятилетняя Иоанна бегала, подхватив юбки, так что видны были ее тонкие лодыжки и худые икры. Ее волосы развевались, как знамя, и она визжала от восторга.

Его старший сын стоял рядом с ним, расставив ноги, скрестив на груди руки, с непроницаемым выражением лица — полная противоположность беззаботности младших.

— Ты не убедишь меня возвратиться к королю, — холодно произнес он.

Вильгельм сдержал раздражение.

— Я знаю. Ты упрямее моего старого осла. Я пригласил тебя сюда, чтобы поговорить, а не для того, чтобы изменить твое решение.

— О чем поговорить? Я думал, все уже сказано.

Вильгельм смотрел, как солнечные блики играют на воде.

— Всегда найдется, что сказать.

— Даже если никто тебя не слушает?

— Когда я говорю вслух, это помогает мне думать, и я не верю, что меня совсем уж никто не слышит, — он неприязненно посмотрел на своего наследника, который, судя по виду, готов был возражать на любую сказанную отцом фразу. — Король Филипп не хочет помогать Людовику в вашем общем деле, поскольку, как и все отцы, беспокоится о безопасности своего сына, но он ему не откажет. Предложение короны и свержение Иоанна — слишком заманчивые возможности, чтобы их упускать. Как отец Филипп прекрасно меня понимает, но как король он не сможет устоять.

— Так Людовик собирается вторгнуться в Англию?

— Скорее всего, да. И моя задача встать на его пути.

— Ты не сможешь сделать это в одиночку, а союзников у тебя осталось не так много, верно? — с вызовом спросил Вилли.

Вильгельма это не задело.

— Те, что остались верны королю, никогда не дрогнут и не убегут, — он предостерегающе взглянул на сына. — Не стоит нас недооценивать, Вилли. Мы прищучили вас в Лондоне и отвоевали Рочестер. Что бы ни говорили его враги, Иоанн не тюфяк.

— Все изменится, когда со своими войсками придет Людовик, — возразил Вилли. — Тогда вам будет нас не сдержать.

— Может, и так, а может, и нет. Успех достигается не только силой и численностью. Люди, которые сейчас восстают против Иоанна, могут позже решить, что он меньшее из зол, потому что его они хотя бы знают. Если Людовик решит отнять у них английские земли и отдать их французам, сколько, по-твоему, продлится ваш медовый месяц?

Сложив руки за спиной, Вильгельм принялся расхаживать вдоль берега реки, вынудив Вилли, таким образом, следовать за ним.

— Я не за этим тебя сюда позвал. Я не стану убеждать тебя в том, что ваш бой проигран, я, скорее, пытаюсь найти во всем хорошее. По крайней мере, у нашей семьи в каждом лагере есть сторонники, и это неплохо, — он прочистил горло. — Я только не хочу встретиться со своим сыном лицом к лицу на поле боя. Если ты собираешься принести клятву верности Людовику, я хочу, чтобы ты мне дал слово, что не станешь сражаться со мной. Я в свою очередь могу пообещать тебе то же самое.

Вилли нахмурился.

— Хорошо, — ответил он после долгого размышления. — Это разумное решение, которое не унижает ни одну из сторон, — он взглянул на своих младших сестер и брата. — Это все, чего ты хотел?

— Нет, не все, — Вильгельм остановился перед пристанью и принялся разглядывать маленькие лодки. Иногда они с Изабель плавали в одной из них вниз по реке, но в последний раз это было давно: у них совсем не было времени. Может, сегодня вечером получится, подумал он. Кто знает, другого подходящего случая может уже никогда не представиться. Он повернулся к сыну: — Мне нужно было сделать некоторые распоряжения. Пемброук отойдет к тебе после моей смерти, и его процветание будет зависеть от тебя. Я хочу поговорить с тобой об этом.

Он жестом показал, что им стоит возвращаться к замку.

— Ты не умираешь, — резко выпалил Вилли.

Вильгельм мрачно улыбнулся:

— Пока нет, но кто знает, как все изменится, когда здесь высадится Людовик, и я должен буду все время проводить на поле боя? Мой жизненный путь и сам по себе уже подходит к концу, так что стоит быть практичным.

— Тебе не заставить меня чувствовать себя виноватым!

— Я и не пытался, — устало произнес Вильгельм. Хотя его сын и был взрослым мужчиной, у Маршала все равно было такое чувство, будто приходится иметь дело с трудным подростком. У них было столько общего! А они, вместо того чтобы объединиться, стояли по разные стороны пропасти.

Вилли уставился на свои сапоги.

— В таком случае я должен извиниться. Сейчас трудно понять, кто что имел в виду.

Взвизгивая, потому что за ней гнались, малышка Иоанна подбежала к отцу.

— В домике! — закричала она, прижавшись к его ногам. — Я в домике!

Вильгельм подхватил ее на руки и закружил. Ее пахнущие свежей травой волосы задели его щеку, и он почувствовал, как солнце нагрело их. Голубая ленточка, раньше стягивавшая их сзади, была теперь обвязана, как шелковый браслет, вокруг ее маленького сжатого кулачка.

— Точно! — рассмеялся он, но в его глазах затаилась грусть. Сравнение молодости и зрелости задело его до глубины души — какой невинной была его младшая дочь и каким искалеченным жизнью его старший сын!

Глава 38

Глостерский замок, лето 1216 года

Только что с маршаловских складов в Черинге прибыл караван пони с поклажей. Упитанные гнедые пони стояли во дворе, серебряные колокольчики на их упряжи позвякивали, когда они переступали, чтобы дотянуться до новой порции сена, а слуги разгружали седельные сумки. Тут были свитки пергамента и зеленый воск для печатей — это для писарей; рулоны льна и мотки шерсти, меха и кожа. Было привезено восемь коробов свечей, так как их запас заканчивался, а заодно воск и бечевка, чтобы изготовить новые. Специи, засахаренные фрукты, бочки, полные серебряных пенсов на мелкие расходы… Один из воинов, отвечавших за доставку всего этого великолепия, был молод и удивительно привлекателен, с блестящими темными волосами и сонными рыжеватыми глазами. Белла и Сайбайра хихикали, когда он оказывался рядом, и посылали в его сторону манящие взгляды из-под ресниц. Они вообще вели себя как курицы рядом с петухом. Изабель, закатив глаза, отослала молодого человека в комнату охраны, где для сопровождавших караван были приготовлены мясо и эль. А своих отбившихся от рук дочек она спровадила в их комнаты, не обращая внимания на возмущенные возражения.

— Наши дочери готовы к обручению, а половина семей, где есть подходящие женихи, — среди мятежников, — в отчаянии сообщила Изабель Вильгельму, который вошел в комнату мгновение спустя. — Иногда я не знаю, что мне с ними делать.

Она была так расстроена, что не сразу заметила выражение его лица.

— Разве только половина семей? — невесело отозвался он. — Нас осталось так мало, что у наших дочерей почти совсем нет выбора. С нами только Честер, Дерби и Ворвик, причем у Честера сыновей нет.

Она, наконец, заметила за его собранностью напряжение и взглянула на него внимательнее.

— Что стряслось?

— Людовик прибыл в Винчестер и заручился поддержкой Арондела, Уоррена де Воррена и Солсбери. Хьювил только что привез новости.

— Солсбери? — голос Изабель сорвался на визг, отчего ее дочери взглянули на них, как испуганные лани, а женщины прекратили свои дела. — Но он же сводный брат Иоанна! Что он делает у Людовика?

Она не на шутку встревожилась. Число сторонников Иоанна действительно стремительно сокращалось.

Вильгельм оглядел комнату и понизил голос:

— Говорят, что Иоанн надругался над Элой, пока Солсбери был в плену в Бовиньи.

— Святая Дева!

Ноздри Вильгельма расширились от отвращения.

— Это ложь. Я допускаю, что Иоанн мог быть жесток с Злой или запугал ее, но он не стал бы пытаться соблазнить или тем более насиловать ее. Она жена его брата, она его семья.

— Зная, как он способен поступать со своими родственниками, нельзя исключать такой возможности, — возразила Изабель.

Вильгельм сделал нетерпеливый жест.

— Ему нравится метить территорию других мужчин, но он не стал бы так поступать со своим младшим братом.

— Однако Солсбери думает иначе.

— Знаешь, поскольку французы наводнили весь юг страны, его больше волнует его графство, чем жена. Думаю, его терпение иссякло, и он просто ищет повод, чтобы восстать. А причины сейчас уже не важны. Главное, что он вместе с остальными принес клятву верности Людовику.

Изабель плюхнулась на обложенную подушками скамью и оглядела свою уютную, хорошо обставленную комнату.

— И к чему это нас ведет? В какую сторону мы теперь движемся?

Вильгельм присел рядом с ней и взял ее за руку.

— Пока назад в Уэльс, чтобы присмотреть за границами, — ответил он, — а оттуда при необходимости можно быстро перебраться в Ирландию. Сомневаюсь, что французы поспешат туда. Иоанн сейчас в Корфе, но собирается нанести удар через центральную часть страны.

Существовал еще путь: склониться перед Людовиком так же, как сделали остальные, но Изабель знала, что Вильгельм скорее умрет, чем отступится. Это было делом чести. Неважно, как обращался с ним Иоанн, важна была данная им самим клятва.

— Хьювил также сообщил, что Людовик пожаловал Вилли титул маршала всей Англии, — сказал Вильгельм, — так что он — это я во вражеском лагере, — он рассмеялся. — Я не верю, что кто-то, будучи в своем уме, пожелает такой титул сейчас, но, по крайней мере, он может считать, что его признали и оценили по достоинству.

Изабель посмотрела на их сплетенные руки. Она виделась с Вилли, когда он приезжал в Кавершам с Аймером де Сен-Мором. Он вел себя отстраненно, но вежливо, выполнял сыновний долг, но был равнодушным и при первой возможности возвращался в общество храмовников, пока не пришло время уезжать. Это ранило Изабель в самое сердце, хотя она и скрывала свои чувства. Каждый день она молилась за него.

— Разумеется, это все равно, что писать против ветра, — добавил Вильгельм. — На самом деле Вилли хочется заполучить Мальборо, но Людовик отдал его Роберту Дрё: он предпочитает, чтобы управление замками было в руках французов. Нам это может быть только на руку. Чем больше он отдает своим придворным и чем меньше — английским сторонникам, тем в конечном счете лучше, если у нас есть время рассчитывать на этот «конечный счет».

Вилли не верил своим ушам.

— Ворчестер? — спросил он Людовика, как будто это слово сочилось змеиным ядом. — Вы хотите, чтобы я взял Ворчестер?

Людовик поднял взгляд от карт и чертежей, лежавших на его походном столе. Он побарабанил по нему пальцами, а потом спокойно положил руку на столешницу.

— Ты ведь способен на это, Маршал, не так ли? — в голосе Людовика сквозило недовольство и намек на то, что, если Вилли не готов выполнить приказ, есть множество других рыцарей.

— Да, но он находится в управлении моего отца…

Людовик поднял темную бровь.

— А разве не ты маршал всей Англии? — холодно спросил он. — Как ты можешь им быть, когда такой же титул носит твой отец? Или, может быть, ты боишься его?

— Я не боюсь своего отца, — надменно произнес Вилли, — но я его уважаю. Я не понимаю, почему вы посылаете меня в сердце его владений, если не отдаете мне Мальборо.

— Неужели Мальборо действительно так много для тебя значит? — с недовольной гримасой поинтересовался Людовик.

— Больше, чем оно значит для Роберта Дрё, — с вызовом ответил Вилли. — Оно принадлежало моему деду еще во времена короля Стефана, а мой дядя был там кастеляном.

Людовик посмотрел на свои карты и планы и порылся в них.

— Если ты хочешь получить эту землю и мое доверие, тебе придется их заслужить. Завоюй для меня Ворчестер, и мы снова поговорим о Мальборо.

— Сир, — Вилли плотно сжал губы, поклонился и поспешно покинул комнату. За ним последовал Вильгельм де Фор.

— Твой отец будет недоволен, — произнес он со злорадством.

— Ничего не могу с этим поделать, — огрызнулся Вилли. — Что я, по-твоему, должен делать, отказаться?

— Я могу поехать вместо тебя, — в глазах Де Фора появился голодный волчий блеск.

— Нет, я сам, — с яростью произнес Вилли. Сейчас он уже достаточно хорошо знал де Фора и его аппетиты, чтобы не желать присутствия этого человека поблизости от Ворчестера. — Принц Людовик велел мне выполнить эту задачу.

— Что ж, тогда желаю тебе доброй охоты, — де Фор с улыбкой протянул ему изящную, ухоженную руку. Вилли не принял ее и, наклонив голову, направился к конюшне. По пути ему нужно было переговорить с Гилбертом де Клером, графом Хертфордским, и Вильгельмом Солберийским, который все еще сомневался, правильно ли он поступил, примкнув к Людовику. Он и с Вилли пытался это обсуждать, но у того не было ни терпения, ни желания обсасывать эту тему.

— Вы должны поступать так, как велит вам совесть, — отрезал он и послал оруженосцев за своими рыцарями.

Солсбери выглядел обиженным:

— Это легче сказать, чем сделать… если только ты не Вильгельм Маршал.

Пока Вилли готовился к отъезду, он заново обдумывал слова Солсбери и гадал, легко ли это удавалось его отцу. Или честь и совесть — одно и то же? А если нет, то как человек должен был выбирать между ними? И не бывало ли после этого выбора горько, как от желчи?

В Стригиле Изабель распаковывала дорожные сундуки, доставленные из Кавершама, когда громкий крик заставил ее вздрогнуть от ужаса. Пока она в сопровождении своих женщин бежала, в голове пронеслась череда воспоминаний, острых, как наточенное лезвие. Сайбайра держалась за голову и выла, как ведьма-банши. Белла стояла рядом с ней, красная от переживаний. При виде матери она виновато отвела глаза.

— Святая Дева Мария, что здесь стряслось? — требовательно спросила Изабель. — Дайте мне посмотреть!

Она бросилась к девочкам, отвела руку Сайбайры от ее головы, и увидела, что ухо дочери залито кровью из рваной дыры внизу мочки.

— Это Белла виновата, — поспешила сообщить малышка Иоанна, глаза у нее от ужаса были размером с обод кубка. — Это она сделала.

— Я не виновата! — разрыдалась Белла. — Сайбайра меня заставила!

— Что заставила? — спросила Изабель, изо всех сил стараясь не кричать.

Белла разжала кулак и показала матери лежавшую у нее на ладони византийскую сережку тонкой резьбы, дужка которой блестела от крови Сайбайры.

— Они лежали в шкатулке для драгоценностей, и Сайбайра сказала, что хочет их надеть. Она меня заставила…

— Я не знала, что ты такое устроишь! — закричала Сайбайра; у нее на щеках блестели слезы. — Я должна была догадаться! Тебе если даже смертью пригрозить, ты все равно шить не сможешь!

Изабель взяла у Беллы сережку и взмолилась, чтобы Бог послал ей терпения. Это украшение было семенной реликвией. Когда-то ее купили у возвратившегося из крестового похода рыцаря, потом она попала в дом Маршалов в Черинге, а оттуда — в шкатулку в их покоях.

— Пресвятая Богородица, вы же не гречанки! Когда вы станете взрослыми женщинами, вы должны будете на людях закрывать волосы и уши, снимая вуаль только в личных покоях и при муже. А незамужним девственницам нельзя носить такие побрякушки.

Сайбайра вздернула подбородок. Видимо, ей было уже не так больно.

— А я видела однажды в Лондоне женщину с сережками в ушах, и папа говорит, что во время турниров женщины тоже часто носят в ушах украшения.

Изабель вытерла дужку сережки подолом своей юбки и бросила ее обратно в шкатулку, которую собиралась отнести в свои покои; она требовательно протянула руку за ключом, который достали где-то ее девочки.

— Ни одна из моих дочерей не станет ошиваться на турнирах, — жестко произнесла Изабель. Позже она, возможно, посмеется над этим, но сейчас надо быть серьезной, потому что ее дочки отчаянно стремились доказать свою правоту. Передав шкатулку Сибилле Дэрли на хранение, Изабель взяла платок и чашу с розовой водой, чтобы промыть рану.

— Я могу придумать для тебя много других занятий, кроме того, чтобы ты тешила свое тщеславие, — пригрозила она, когда Сайбайра дернулась и начала что-то ворчать сквозь сжатые зубы. — Пусть это послужит тебе уроком, и ты должна лишний раз помолиться Богородице. Ты же не хочешь получить заражение крови, чтобы военный хирург твоего отца отрезал тебе ухо.

Сайбайра сразу озабоченно посмотрела на нее. Изабель вернулась к распаковыванию сундуков. Она подумала о том, как хорошо, что Вильгельм никогда не рассказывал при дочерях о женщинах, которые часто посещали турниры и танцевали на них!

Она раскладывала его рубашки и штаны, девочки неохотно помогали ей, пытаясь искупить вину, когда Вильгельм с устрашающим выражением лица ворвался в комнату.

— Людовик ввел свои войска в Ворчестер! — прорычал он.

— Ворчестер! — глаза Изабель расширились от ужаса.

— И командует ими Вилли, — взгляд, который он бросил в ее сторону был полон гнева и боли. — Это зашло слишком далеко, Изабель, я не потреплю такого.

Он подошел к одному из нераспакованных сундуков, откинул крышку и вытащил оттуда кожаный мешок со своей кольчугой.

— Этот щенок захватил город и занял замок!

Сердце Изабель заколотилось от страха.

— Что ты собираешься делать?

— Отправиться туда, конечно. Я не позволю ему бесчинствовать на моих землях. Мы в Кавершаме заключили договор не вмешиваться в дела друг друга столько, сколько сможем, но он, очевидно, решил нарушить данное слово.

— Не уезжай, — произнесла она дрожащим от ужаса голосом. — Пошли одного из своих рыцарей…

Вильгельм передал мешок ожидавшему оруженосцу и велел другому достать из сундука доспехи и плащ.

— Если я ничего не сделаю, это сделают Честер и Ворвик. И к тому же он нарушил данное мне слово, и я должен выяснить почему.

— Может быть, его загнали в угол, — Изабель пошла за ним, когда он со своими оруженосцами направился во двор.

— Что же, теперь он загоняет в угол меня, — мрачно отозвался Вильгельм.

Ральф Музар держал оседланного и готового к путешествию коня Вильгельма. Этель покусывал удила.

— Возвращайся невредимым, — неуверенным голосом попросила Изабель, — и будь осторожен с Вилли.

Она чувствовала себя беспомощной, неспособной найти какие-нибудь ободряющие или успокаивающие слова, которые помогли бы все исправить. До ее сына было не достучаться. А теперь и до Вильгельма, который поцеловал ее на прощание, почти ее не замечая, тоже было не достучаться.

— Не могу ничего обещать, — сказал он и, отвернувшись от нее, пришпорил коня.

Вилли отпил густого красного вина и почувствовал, как оно обожгло горло и обволокло язык. Его взяли вместе с несколькими флягами медовухи и большой головкой сыра из винной лавки рядом с монетным двором.

Как Вилли и предполагал, ворчестерцы сдались ему и его войскам почти без сопротивления. Он был «молодым Маршалом» — известность его отца вкупе с его собственными заслугами расположили людей к тому, чтобы не препятствовать их вторжению в город. Вилли следил за порядком. Не было сожжено ни одного дома, над людьми, не оказывавшими сопротивления, не чинилось никакого насилия. Мародерство пресекалось.

Вино заполнило желудок Вилли, как расплавленный свинец. Скорчив кубку гримасу, он отставил его в сторону. Он не испытывал жажды и понимал, что, если продолжит пить только ради того, чтобы напиться, потом будет плохо. Вино не изменит его настроение, лишь позволит на время забыться.

— Боже Всемогущий! — пробормотал он и стянул сапоги, чтобы лечь. Оруженосец застелил койку свежим бельем. Одеяло было из некрашеной шерсти, а покрывало простым, домотканым, в полоску — это была постель монаха, а не наследника графства. В последнее время он заметил, что сон быстрее приходит к нему в такой постели.

Дверь отворилась, впустив холод, и снова плотно закрылась. Вилли, решив, что это оруженосец, начал было говорить, что хочет побыть один, если только нет ничего срочного… Но, присмотревшись к высокой фигуре в плаще, нырнул вниз за поясом с мечом.

— Оставь это, — отрезал его отец и подтянул к себе переносной походный стул.

— Как ты прошел мимо моих людей?

Вильгельм фыркнул.

— У тебя слабые дозоры, а Ворчестер давно находится под моим управлением. Горожане, может, и впустили тебя, но это не значит, что они в восторге от происходящего. Здесь полно зажиточных англичан, которые не хотят, чтобы их город был занят сторонниками французского принца. Они с радостью проводили меня сюда, а рыцари твоего войска слишком чувствительны, чтобы вмешиваться в дела между отцом и сыном, — он иронически улыбнулся. — Несмотря на твой титул, мое имя пока кое-что значит.

Вилли покраснел.

— Я не вызывался выполнять это задание.

— Нет, но я уверен, что твое сердце не истекло кровью, когда Людовик предложил тебе это. Ты, наверное, только жалел, что речь идет не о Мальборо. Ты испытываешь мое терпение, — глаза Вильгельма горели от злости, хотя под ними залегли тени. — Ради Бога, зачем тебе понадобилось являться именно в Ворчестер, если ты знал, что это прямо у меня под носом?

Головная боль, которой Вилли старался избежать, не допив вино, начинала пульсировать в висках.

— Тебе не надо было приезжать. Он у тебя под носом, потому что ты решил, что твоя обязанность вынюхивать тут. А чего ты от меня ожидал? Что я буду сидеть в лагере Людовика и носа оттуда не казать?

— Позволь мне задать тебе тот же вопрос. Неужели ты думал, что я стану отсиживаться в Глостере или Стригиле и позволю тебе забрать у меня Ворчестер? — Вильгельм налил себе вина из фляги, отставленной Вилли. — Я буду говорить с тобой прямо, как и стоило давным-давно, вместо того чтобы молчать. Ты винишь свою мать в том, что случилось с Алаис, потому что она якобы была недостаточно внимательна и осторожна. А она поощряет тебя тем, что и сама себя винит. Вы словно два узника, запертых вместе в темнице, и трагедия в том, что ни один из вас этого не заслуживает. Твою мать можно простить: она считала, что в сердце Пемброука Алаис в безопасности, — он ткнул в сына пальцем. — Можно простить, Вилли. Вы оба нуждаетесь в прощении. Горевать, тосковать и помнить — естественно, но нельзя, чтобы горе и тоска принимали такие формы и доводили до такого кошмара. — Он отпил вина, а затем поставил чашу на свое колено. — Я знаю, ты думаешь, что это Иоанн стоит за смертью Алаис, но у тебя нет доказательств, а людей, которых можно было бы так же обвинить в убийстве, предостаточно. Альбус Фирнсский проклял нашу семью и предсказал, что наш род вымрет уже в следующем поколении. Я бы не стал зарекаться, что он не поспособствовал осуществлению своего предсказания. Еще есть Вильгельм де Фор. Его посланник был в Пемброуке в тот день, когда Алаис погибла, он якобы привез утешительное и примирительное письмо. Я знаю, какие усилия де Фор приложил к тому, чтобы договор о приданом Алаис был аннулирован, до того как вы поженились, и как он злился, что потерял эти земли. И есть еще масса подозреваемых, их можно в очередь выстраивать, а доказательств нет.

Вилли подавил рвотный позыв.

— Ты так меня к себе не расположишь, — его голос звенел от отвращения.

Взгляд отца был печальным и полным сочувствия.

— Боже Всемогущий, сынок, я и не пытался. Ты уже навредил себе сильнее, чем если бы уселся вместо снаряда в чашу камнеметалки, — он допил вино и отставил кубок. — С рассветом здесь будут Ранулф Честерский и Генрих Ворвикский. Я расположился за милю отсюда со всем своим войском. Мы выступаем с первыми лучами солнца, и сохрани тебя Господь, если ты решишь встать у нас на пути. Тебе решать, будешь ли ты сражаться или отступишь, но в любом случае ты покинешь Ворчестер. Он мой. Не захочешь отдавать город — получишь его только через мой труп.

— Ты не станешь со мной сражаться, — Вилли сжал челюсти. Он чувствовал себя как ребенок, которого отчитали, и в груди у него кипело возмущение.

— Надеюсь, что нет, но я поступлю так, как должен. Я буду молиться, чтобы тебе хватило здравого смысла отступить, прежде чем дело дойдет до битвы. Мы выедем сразу после службы, и учти, что наши солдаты прекратили поститься, — отец поднялся на ноги, подошел к двери, но помедлил у выхода, держась за ручку двери. — У тебя передо мной преимущество, Вилли, и это несправедливо. Если ты решишь сражаться, я дал тебе несколько часов на подготовку. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор.

Наклонив голову, он открыл дверь и скрылся в потоке холодного воздуха. Вилли смотрел, как засов на двери лег обратно. Какая-то часть его была совершенно бесчувственной, онемевшей, но, если бы он и захотел, это онемение не могло охватить его целиком и заставить вообще ничего не чувствовать. Он представил, как завтра сойдется со своим отцом лицом к лицу на поле боя. Выходит, шуточный турнир во время его брачной церемонии был тренировкой? Репетицией? Сможет ли он поднять меч против отца или взять его в плен, если до этого дойдет? Тошнота усилилась, и ему пришлось нырнуть под койку за тазом. Он склонился над ним, и его рвало, пока горло не заболело, но лучше ему не стало. То, что отец сказал об Альбусе Фирнсе и о Вильгельме де Форе, имело смысл, и это было ужасно. Это не означало, что Иоанн был тут ни при чем, особенно учитывая, что отцом де Фора скорее всего был он. Доказательств не было, только зияющая пустота неуверенности и подозрений.

Вилли присел на край койки и прижал пальцами веки, так что перед глазами появились красные звездочки. Если бы он решил отказаться от Ворчестера, он не смог бы вернуться к Людовику. В лучшем случае его унизили бы и он стал бы посмешищем, а в худшем назвали бы изменником. О том, чтобы вернуться к Иоанну, не могло быть и речи. Это, по крайней мере, было непреложным. Хотел бы он быть на месте Ричарда! Куда легче управлять Лонгевилем, посещать французский двор и время от времени выступать на рыцарских турнирах! Ричард даже не понимал, что для него началась настоящая жизнь, а Вилли хотел бы никогда не появляться на свет.

Он натянул сапоги, встал с постели и нетвердой походкой пошел к двери. Седобородый стражник поднял копье, встретился взглядом с Вилли и отвел глаза в сторону.

— Ты позволил моему отцу войти сюда, а потом уйти, — холодно произнес Вилли.

— Да, милорд. Он был один, и я подумал, что он не представляет опасности.

Вилли кивнул:

— А еще он так известен и почитаем, что ты не осмелился бы поднять на него руку.

— Да, это было бы ниже моего достоинства, сэр.

Вилли умудрился выдавить из себя подобие улыбки.

— Значит, вы с ним одного сорта, — сказал он. — Ступай туда, где ты будешь полезнее, чем здесь. Поднимай людей. К рассвету нас не должно здесь быть.

Стражник уставился на Вилли:

— Отступаем, милорд? А как же город?

Вилли сжал кулаки.

— Может, ты хочешь побывать в моей шкуре, потому что просто выполнять приказы ты явно неспособен, — огрызнулся он.

Стражник покраснел и начал переминаться с ноги на ногу.

— Нет, милорд… Если спросят, куда мы отправляемся?

Вилли пожал плечами:

— Куда угодно… Подальше от битвы. Не к Людовику и не к Иоанну, черт бы их обоих побрал!

Глава 39

Глостер, октябрь 1216 года

Изабель проснулась затемно и какое-то время лежала, прислушиваясь к дыханию Вильгельма. Наконец она протянула руку и раздвинула полог: за высокими окнами забрезжил слабый дневной свет. По стеклам в свинцовых рамах барабанил дождь, принесенный суровым осенним ветром. Она задернула полог, натянула меховое покрывало себе на плечи и снова уютно устроилась в тепле постели. Вильгельм что-то пробормотал и придвинулся к ней ближе, обвив ее талию рукой и уткнувшись носом ей в шею. Изабель тихонько вздохнула и повернулась в его объятьях, приникая к родному теплу его тела.

— Найди мне оправдание, чтобы не вставать и не заниматься делами, — пробормотал он.

Изабель искренне расхохоталась.

— Холодно и дождливо, — поддразнила она, — как только ты встанешь, к тебе кинутся твои писцы и распорядители. Рыцари поспешат к тебе, чтобы отчитаться, а гонцы будут ждать возможности передать новости, ни одна из которых не окажется хорошей.

Он усмехнулся.

— Что ж, первое сойдет за оправдание, а остальное похоже на причины, чтобы встать и приступить к своим обязанностям. У тебя в запасе нет ничего более убедительного? — он поцеловал нежную кожу за ее ухом, и Изабель почувствовала покалывание его утренней щетины, щекотное, но приятное. Она лениво и сладко потянулась, как кошка.

— Насколько убедительной я должна быть? — промурлыкала она. — Ты хочешь только подсмотреть через приоткрытую дверь или провести полный осмотр?

Он плотно закрыл полог постели, отгородившись от серого угрюмого утра, и в теплой темноте крепко поцеловал ее, как может позволить себе целоваться только человек, полностью располагающий своим временем. Кончики его пальцев пробегали по ее телу, пока она не выгнулась дугой и не вскрикнула. Ей было сорок пять, она была по-прежнему в детородном возрасте, хотя в последнее время ее лунные кровотечения стали нерегулярными. Она понимала, что может зачать ребенка, в конце концов, королева Алиенора родила Иоанна примерно в этом же возрасте, но все же ей казалось, что этого больше не произойдет. После рождения Иоанны у нее дважды возникали подозрения, но они оказались ошибочными.

Вильгельм и Изабель занимались любовью медленно, нежно исследуя тела друг друга, отчего ее кожа покрывалась мурашками, дыхание учащалось, а внутренняя поверхность бедер становилась влажной. В конце он взял ее руку и сплел ее пальцы со своими, и почему-то эта крепкая хватка его руки во время пика наслаждения была еще более интимным переживанием, чем ощущение биения его тела внутри нее.

Они лежали посередине постели, тяжело дыша, целуясь и обнимаясь. Изабель хотелось, чтобы муж задремал и поспал еще немного. Пусть бы мир подождал за пологом постели. «Еще несколько мирных мгновений!» — молила она Бога. Рука Вильгельма лежала у нее на груди, его губы нежно шептали что-то ее плечу, все тише, по мере того как его дыхание становилось все размереннее и глубже.

Их обоих разбудил внезапный стук в дверь.

— Милорд, миледи, печальные вести! — закричал Жан Дэрли.

Вильгельм застонал. Перекатившись к краю постели, он раздвинул занавеси. Изабель села в кровати и потянулась за своей сорочкой. Печальные вести могли быть любыми, и надо было вовремя узнать, в какую сторону повернуться, чтобы встретить их лицом к лицу. Видимо, ее молитва до Бога не дошла. Вильгельм натянул штаны и, завязав тесемки на поясе, пошел отворять дверь.

Жан был одет, но его волосы торчали немытыми прядями, а щеки опухли со сна, из чего можно было заключить, что его тоже подняли с постели раньше времени.

— Милорд, король Иоанн умер в Ньюарке от кровотечения. Джек был у его смертного одра и послал гонца, — Жан указал на человека, стоявшего рядом с ним, — вымокшего в дороге, дрожащего, серолицего и, судя по виду, близкого к обмороку.

Сознанию Вильгельма требовалось время, чтобы переварить эти новости, но опыт взял свое:

— Несколько минут ничего не изменят. Дайте этому человеку сухую одежду и ждите меня в нижних покоях. Найдите Вальтера и соберите войско.

Жан поклонился и вышел, за ним засеменил гонец. Вильгельм вернулся в комнату, оставив дверь открытой, чтобы впустить своих оруженосцев и женщин Изабель. Она уже надела сорочку и домашнее платье, укрытая занавесями полога, и сейчас натягивала чулки.

— Ты слышала, что он сказал?

Изабель кивнула.

— Это все меняет, — она не сказала, в лучшую или в худшую сторону. Как и Вильгельм, она была поражена и пыталась переварить новость. Наследник Иоанна был девятилетним ребенком, а его соперник — взрослым мужчиной, которого поддерживало больше половины страны.

Вильгельм уставился в стену, пока оруженосец надевал ему поножи и застегивал их концы резными золотыми крючками. Когда молодой человек принес туфли из мягкой телячьей кожи, Вильгельм махнул рукой.

— Нет, парень, принеси мои сапоги для верховой езды. Так будет быстрее, и к тому же они мне понадобятся.

Изабель подавила свой инстинктивный протест. Он должен был покинуть Глостер, хотя она пока не задумывалась об этом серьезно. Разумеется, должен.

— По крайней мере, у тебя есть новый плотный плащ, — произнесла она храбро, взглянув на залитое дождем окно. — Мы два дня назад закончили его шить.

— Мне также может понадобиться моя кольчуга.

Ее сердце сжалось от ужаса.

— Умоляю тебя…

Вильгельм перебил:

— А я тебя. Кольца страшно ржавеют осенью и зимой. Так что лучше подготовиться заранее.

Он пытался облегчить тяжесть момента, но она видела в его глазах настоящее беспокойство.

Одевшись, Вильгельм с Изабель отстояли службу, в спешке позавтракали хлебом, сыром и элем и поговорили с гонцом Джека. Переодевшись в сухое, этот человек немного оживился и с удовольствием уписывал горячую овсянку. В спешке запихнув в рот последнюю ложку, он поклонился Вильгельму и Изабель и рассказал о смерти Иоанна. Король провел ночь в Линне, жалуясь на боль в животе. Он говорил, что у него «живот крутит». Потом он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы съесть чашку фруктов из местного сада и выпить немного свежего сидра, но за ночь его состояние ухудшилось.

— Потом мы услышали, что обоз с его багажом застрял в болоте у устья Веллстрима во время прилива, — гонец с горечью покачал головой. — Утонули и люди, и лошади, повозки увязли до оглобель, пони затянуло в песок. Пропала половина сундуков с книгами, корона императрицы Матильды, его личная церковная утварь и множество бочонков с серебром.

Голос гонца, окрепший после еды, обрел богатство интонаций прирожденного рассказчика. Изабель обменялась с Вильгельмом обеспокоенными взглядами. В зависимости от того, какова была сумма ущерба, эта потеря была либо мелкой неприятностью, либо полной катастрофой.

— Король отправился в Ньюаркский замок, — продолжал гонец, — но силы покидали его, и все понимали, что он умирает. В самом конце с ним был аббат Крокстонский — он выслушал его исповедь — и еще епископ Винчестерский.

Гонец посмотрел на Вильгельма:

— Милорд, король при свидетелях просил вас с легатом править королевством от имени его сына. Он просил вас защищать его сына и не допускать к нему французов, и в качестве подтверждения того, что наделяет вас этими полномочиями, он послал вам это кольцо.

Он развязал кожаный мешочек, висевший у него на шее. К нему оказался пришит один из любимых перстней короля: балийский рубин в оправе в виде золотых лап. Вильгельм взял его у гонца и сжал в кулаке.

— Продолжай, — бесстрастно произнес он.

— Я мало что могу добавить, милорд. После того как король сообщил свою волю и епископ Винчестерский выслушал его исповедь, он больше не говорил, и его душа в вечерню покинула его тело, — гонец перекрестился, как и слушатели. — Некоторые рассказывают, что слышали стон отлетавшей души, но аббат говорит, что это чушь, просто так ветер воет, натыкаясь на стены замка, а погода действительно была ужасная. Аббат отвез внутренности короля в Крокстон, а его тело, как он и хотел, будет погребено в Ворчестере. Ваш племянник сопровождает погребальный кортеж и просит передать, что встретится с вами в городе через два дня.

— Делать только по одному шагу, — сказал Вильгельм Изабель, собираясь в Ворчестер, чтобы сопровождать погребальный кортеж Иоанна. — Я послал в Херефорд за саваном. Томас Сэнфорд отправился за принцем Генрихом в Девиз, и я привезу их сюда, как только король будет похоронен, — он потер лоб, как будто от этого мог начать думать быстрее. — Честер с легатом наверняка получили послания о том, что король на смертном одре, уже в Ньюарке, но я им тоже написал с просьбой приехать в Глостер.

Изабель дотронулась до его рукава.

— Но как ты можешь продолжать сражаться, если у Генриха нет денег, а весь юг и восток страны в руках Людовика?

Он тяжело вздохнул:

— Я могу только надеяться на то, что все обстоит лучше, чем кажется. Пока я действую вслепую. Я не знаю, какие есть источники дохода и где они находятся. Если нам повезет, Девиз и Корф смогут приносить какие-то деньги в казну. Я надеюсь, что теперь, когда Иоанн умер, некоторые лорды вернутся в наш лагерь. Они ненавидели Иоанна, а не его сына. Генрих — невинный ребенок, я попробую повернуть это в нашу пользу. Людовик награждает французских придворных землями, а на многих английских лордов не обращает внимания. Это одна из причин, по которой наш сын Вилли отвернулся от него, и я подозреваю, что других нужно будет лишь слегка подтолкнуть, чтобы они пересмотрели данные ими клятвы. Как только я смогу оценить ситуацию, я надиктую необходимые письма и издам охранные грамоты.

Страх Изабель только разрастался, пока она слушала его, но вместе с ним росла и гордость.

— Много лет назад, — сказала она, погладив его рукав, — ты увидел, как с крепости нападают на вашего воина, вскарабкался по осадной лестнице и сам отвоевал замок.

— Мильи, — он улыбнулся. — Ричард тогда разозлился на меня, потому что я оказался на лестнице первым, и его людям пришлось оттаскивать его назад, поскольку рисковать нами обоими они не могли. — Улыбка исчезла. — Но Ричарда больше нет… а взбираться по лестнице нужно еще очень высоко.

Изабель притянула его к себе и крепко поцеловала.

— Я рада, что у нас было такое утро, — сказала она.

Он обхватил ее за талию.

— Я тоже. Может, стоило вообще загородить дверь и остаться в постели. Любовь моя, я вернусь с принцем Генрихом, и мы будем держать здесь совет. Оставляю тебе приготовления.

— Это, по крайней мере, отвлечет меня от тревоги за тебя. То ли дело найти спальные места и еду для неизвестного количества гостей! А что с королевой?

— Она с младшими детьми в Корфе, в безопасности, и пока останется там, — сказал он. — Нам меньше всего нужно, чтобы ее или кого-то из остальных детей похитили французы.

Изабель не могла сдержать вздох облегчения. Организация безопасного и удобного места проживания для английской королевы и ее свиты потребовала бы сверхчеловеческих усилий, если вообще была осуществима в такой короткий срок.

Вильгельм снова крепко поцеловал ее и поспешил наружу.

Изабель коснулась своих губ, хранивших след его поцелуя. Несмотря на то что их жизнь сейчас была более непредсказуемой, чем когда-либо, она чувствовала, что смерть Иоанна словно сняла огромную ношу с ее плеч. На ее место тут же легла другая, но менее тягостная. Наследник Иоанна был ребенком, и кто-то должен был править от его имени. Здесь соберутся те, кто жаждет власти, и Вильгельм окажется в центре этого дележа. То, что произойдет в последующие несколько недель, находится в руках Господа и нескольких влиятельных людей, включая ее мужа. Это пугало, но в то же время она ощущала душевный подъем и какую-то неотвратимость происходящего. Вильгельм шел к этому моменту всю свою жизнь.

На Иоанне было одеяние монаха Бенедектинского ордена, как он и просил на смертном одре. Клобук был застегнут под его подбородком, чтобы его нижняя челюсть, покрытая бородой, оставалась на месте и рот не раскрывался. Далматик из тяжелой красной шерсти укрывал его от шеи до лодыжек, а правая рука сжимала меч. Вильгельм привез шелк, чтобы обить им гроб, и серебро для бедняков, ждавших у церкви. Иоанна должны были похоронить у алтаря собора, справа от святого Освальда и слева от святого Вульфстана.

Вильгельм преклонял колени и снова поднимался, его суставы болели от холода, а латинские слова текста службы плавали на границе сознания. Ритуал успокаивал, время от времени он слышал знакомые слова, но его мысли были заняты не столько церемонией, сколько собственной переменчивой жизнью. Он родился, когда на троне восседал Стефан — целую вечность назад. Возможно, даже больше, чем вечность. Людей, которые помнили те времена и страшную войну, разделившую страну надвое, осталось совсем немного. Он служил королю Генриху и королеве Алиеноре, молодому королю, а затем Ричарду и Иоанну. Теперь наследником престола стал девятилетний мальчик, и война снова раздирала страну. Его жизнь сделала полный оборот. Он чуть не умер, когда его, пятилетнего, король Стефан взял в заложники. Если его жизнь окончится сейчас, не страшно. Он пережил больше, чем можно было ожидать. Но он молился, чтобы Господь продлил его дни еще немного, хотя бы для того, чтобы увидеть, как страна поднимается с колен.

После похорон Вильгельм немного отдохнул, перекусил и выпил в палатах епископа, а затем в сопровождении Джека и своего войска выехал в направлении Девиза, навстречу девятилетнему наследнику английского престола.

— Сообщения о последних распоряжениях короля правдивы, — сказал Джек в дороге. — Я сам был там и слышал, как он сказал, что хочет, чтобы вы управляли страной до совершеннолетия Генриха. Он не бредил, он находился в здравом уме почти до самого конца, упокой, Господи, его душу.

Джек перекрестился. Вильгельм последовал его примеру.

— Иоанн знал, как помучить меня, — мрачно произнес он. — Граф Честерский моложе меня на двадцать лет, почему бы ему не взять бразды правления в свои руки?

Он пришпорил коня, пустив его галопом.

Джек взглянул на прямую и легкую фигуру Вильгельма в седле и нахмурился, прикусив верхнюю губу.

— Спите на ходу? — с полуулыбкой поинтересовался Жан Дэрли, проезжая мимо.

Джек отрицательно покачал головой.

— Надеюсь, что нет, — ответил он.

Стоя во дворе Глостерского замка, Изабель смотрела на въезжающий в ворота отряд Вильгельма. Муж ехал на своем гнедом скакуне, а молодой принц Генрих сидел в седле перед ним, укутанный полами плаща Вильгельма. Худенькое личико мальчика было усталым с дороги, под глазами залегли глубокие синие тени. Вильгельм склонился к нему и что-то прошептал, Генрих ответил кивком и, поерзав, выпрямился в седле.

Изабель, рыцари, служители церкви и домашние слуги, собравшиеся за ее спиной, преклонили колени. Генрих выглядел немного растерянным, но, после того как Вильгельм снова что-то прошептал ему, сделал всем знак подняться. Его глаза расширились от удивления, когда все повиновались. Генрих привык к почтению, поскольку был наследником трона, но полное подчинение до сих пор выражали только его отцу и матери.

Изабель с Вильгельмом обменялись взглядами. Маршал спустил принца на землю и спешился сам.

— Дорога была долгой, — сказал он. — Я думаю, король захочет принять ванну и отдохнуть.

Она кивнула.

— Не желаете пройти в личные покои, сир? — обратилась она к Генриху, указывая на внутреннюю башню замка.

— Благодарю, — отозвался Генрих, пытавшийся заставить свой высокий, дрожащий детский голос звучать глубже, отчего он становился только более неестественным. У мальчика были бледно-золотистые, как свежая солома волосы и глаза того же потрясающего аквамаринового цвета, что у его матери. Рот тоже был ее, с мягкими, безвольно опущенными уголками, хотя сейчас он сжал губы, пытаясь правильно исполнять свою роль и не выглядеть испуганным или взволнованным.

Изабель проводила его в жилую часть замка, и, после того как за ними закрылась дверь, отделяя их от внешнего мира, он как будто вздохнул с облегчением. Генрих осторожно разглядывал детей Маршалов, которые в ответ смотрели на него так же сдержанно, поскольку Изабель предупредила их о том, что это новый король Англии и они должны хорошо себя вести.

Генрих слишком устал, чтобы съесть больше нескольких кусочков хлеба, вымоченного в коричном молоке, и Изабель не стала настаивать. По ее просьбе Ансельм показал мальчику, где находится уборная, а когда он вернулся, дал ему теплой розовой воды, чтобы он мог умыть лицо и руки. Она переодела его в теплую ночную сорочку. Генрих был худеньким ребенком с молочно-белой кожей, ничуть не похожим на своего видного отца. Его бледность говорила о том, что он почти не играет на улице, а хрупкость, без следа Ансельмовой жилистости, о том, что он не возится с другими мальчиками и не упражняется с оружием.

Изабель задумчиво смотрела, как он ложится в приготовленную для него постель. Она была отделена от кровати Ансельма шерстяной занавесью. Поверх соломенного тюфяка лежала пуховая перина. Простыни были из мягкого выбеленного льна, а одеяло — из зеленого шелка, расшитого, как и подголовные валики, золотыми звездами и серебряными месяцами. Она купила эту ткань у обаятельнейшего и умеющего убеждать торговца тканями из Бристоля, который клялся, что ее привезли прямо из сокровищницы дамасского султана. Генриху материал тоже понравился, и он снова и снова пробегал по нему пальцами.

— Когда-нибудь я в своей комнате сделаю такой потолок, — в сто голосе зазвучала убежденность, граничащая с жадностью.

— Уверена, что это будет очень красиво, — сказала Изабель, гадая, доживет ли этот ребенок до зрелости и будут ли у него тогда средства, чтобы воплотить свой замысел в жизнь. Если бы он был одним из ее детей, она бы мягко отодвинула волосы с его гладкого белого лба, но она не знала, как его воспитывали и как он воспримет такой жест.

— Вам, должно быть, все здесь кажется необычным, — сказала она.

Генрих взглянул на нее из-под ресниц. При свете свечей его глаза потемнели, их оттенок стал не таким потрясающе зеленовато-синим, как днем.

— Я не хотел оставлять моих братьев, сестер и маму, — ответил он.

— Я знаю, — сказала Изабель. — Вы повели себя очень храбро.

Он подумал над этим, и краска начала заливать его бледные щеки. Мальчик, очевидно, был падок на лесть.

— А мне можно будет увидеться с братом, когда я стану королем?

Его подбородок дрогнул, и от сдержанности Изабель не осталось и следа. Она потянулась к нему, погладила его золотые волосы.

— Храни вас Господь, дитя, конечно, можно, и очень скоро.

— Я скучаю по ним, — произнес он несчастным голосом, от которого сердце Изабель наполнилось материнской нежностью.

— Было бы странно, если бы вы по ним не скучали. Я знаю, что мы не ваша семья, но мы постараемся сделать все, чтобы вы чувствовали себя как дома.

Он посмотрел на нее и немного отстранился, снова и снова трогая блестящее одеяло.

— Вы ведь не станете задувать свечку, правда? — спросил он. — Я… я не люблю темноты.

— Нет, она будет гореть всю ночь, — успокоила его Изабель, думая, сколько храбрости ему понадобилось, чтобы признаться в этом. — Ансельм сразу за занавеской, и кто-нибудь будет слушать всю ночь. Хотите, я посижу здесь еще немного?

— Да, — он прошептал так тихо, что воздух вокруг его губ едва пошевелился.

Мальчик уже спал, когда из зала пришел Вильгельм. Когда он подошел взглянуть на спящего ребенка, Изабель прижала указательный палец к губам. В свете свечей тонкие черты Генриха словно плавали в золотом отблеске. Спустя мгновение Вильгельм со вздохом отошел в центр комнаты. Изабель на цыпочках последовала за ним.

— Он прекрасный ребенок, — сказала она, — невозможно смотреть на него и не растаять.

— Это одно из немногих его преимуществ, — сказал Вильгельм, сев и со стоном облегчения стаскивая сапоги. — Легат собирается помазать его на трои завтра в соборе. Для мальчика это будет трудный день… и для всех нас тоже.

— Вы не станете ждать Ранулфа Честерского? — резко спросила Изабель.

— Я согласен, что так было бы дипломатичнее, но мы рискнем сделать это, не дожидаясь его. Людовик уже знает, что Иоанн умер. Для него это отличный шанс захватить страну, пока, как он думает, мы в смятении. Нам нужно короновать Генриха, прежде чем Людовик коронует сам себя. Честер поймет, почему мы не захотели это откладывать. Как только он прибудет, мы попытаемся успокоить его уязвленное чувство собственного достоинства и начнем обсуждать, что делать дальше. Хоть мы и коронуем. Генриха, без поддержки Ранулфа мы ничего больше сделать не сможем.

— Тогда ступай спать, — сказала Изабель. — Я знаю, что у тебя больше забот, чем сетей на угря в Севернее, но сегодня о них можно не думать. Если тебе предстоит присутствовать на коронации Генриха и принимать важные решения, тебе нужно отдохнуть.

Она очень тревожилась за него, но, когда они готовились ко сну, почувствовала надежду. После смерти Иоанна для них снова открылось какое-то будущее и бесконечные возможности, в том числе к примирению, как в стране, так и дома.

Коронация в Глостерском аббатстве была достойной, хотя и несколько безнадежной. Она была лишена помпезности Вестминстерских коронаций, хотя присутствовавшие лорды сделали все, что было в их силах. Корона Генриха принадлежала его матери, и поэтому не пропала у устья Веллстрима. Еще одним ее преимуществом было то, что она подходила мальчику по размеру. Это был простой золотой венец с золотыми финиалами, украшенными жемчугом и сапфирами. Верхнее облачение Генриха из золотой материи прибыло с ним из Девиза, а его кюлоты с золотыми подвязками были сотканы из алой парчи. Трон епископа задрапировали шелком. Корону на золотистые волосы мальчика дрожащими руками возложил папский легат.

Изабель заметила, что Генрих тоже дрожал. «От волнения и от холода», — подумала она. Дул сильный восточный ветер, и стены аббатства словно впитывали его.

После церемонии Генриха проводили с процессией в замок. Городские жители выстроились вдоль улиц и приветствовали короля. Однако их было гораздо меньше, чем в Лондоне, и никто не бросал цветы перед кортежем, как после коронации Иоанна майским утром или коронации Ричарда обжигающе жарким августовским днем. И пожертвований, чтобы раздать бедным, было немного. Вильгельм дал серебро из собственных сундуков, но, учитывая, какое было время, он в буквальном смысле не мог позволить себе потратить слишком много. Изабель велела приготовить горячую пищу для ждавших у собора и проследила за тем, чтобы самым нуждающимся раздали теплые плащи и одеяла, однако все это ни в какое сравнение не шло с размахом и великолепием коронаций в Вестминстере.

Оказавшись в замке, Генрих сменил свои золоченые регалии на легкую одежду, хотя и настоял на том, чтобы остаться в алых парчовых штанах с золотыми подвязками.

После коронации состоялся праздничный пир, который тоже не поражал числом и знатностью гостей, но зато приятно удивлял разнообразием блюд: здесь были жареная кабанятина, седло оленя, лебеди, павлины и великолепный серебристый лосось в кислом соусе. Новый король был очень заинтересован поднесенной ему короной из золоченых орешков и миндального сахара, украшенной съедобными драгоценными камнями из цветной сахарной пасты.

После официальной части пиршества Изабель отвела Генриха и Ансельма в их покои наверху. Ансельм достал из сундука шахматы, и мальчики уселись играть перед окном. Взглянув на новопомазанного короля, Изабель упокоилась. Генрих все еще был бледен, и веки его припухли, но он выдержал коронацию и хорошо поел на пиру. Пообщавшись с ним, она могла сделать вывод, что это сообразительный ребенок, прекрасно сознающий свое положение, но слишком растерянный из-за произошедших в его жизни изменений, чтобы требовать большего внимания и привилегий, чем любой другой мальчик его возраста. Она опасалась, что в других обстоятельствах он мог бы стать дерзким и угрюмым. Но сейчас он был так мил и послушен, что ее женщины его просто обожали, а лорды испытывали облегчение, хотя и несколько беспокоились. Никто не говорил вслух о том, что ребенок не обладает необходимой монарху твердостью характера, но она видела в глазах окружающих, что многие думают об этом. Сама Изабель считала, что мальчику вполне хватает твердости. Более того, она полагала, что в иные моменты он упрямством может перещеголять старого осла.

Отворилась дверь, и в комнату вошел Вильгельм в сопровождении своего племянника Джека, Жана Дэрли и Ральфа Музара, старшего рыцаря войска. У последнего были пышные красновато-каштановые усы, которые выглядели так, будто Музар до смерти напугал кота, стащил его хвост и прицепил к своей верхней губе. Вильгельм пребывал в глубокой задумчивости. Он знаком пригласил мужчин сесть на скамьи, расставленные у очага и помахал Изабель, чтобы она присоединилась к ним. Она бросила в его сторону испуганный вопрошающий взгляд, но он покачал головой и указал на скамью. Заинтригованная и встревоженная, она села на край скамьи рядом с Жаном.

Вильгельм взглянул на своих слушателей и произнес:

— Дерби, Обиньи и Ворвик подтвердили свое намерение поддержать меня в управлении страной от имени молодого короля.

Изабель выдохнула сквозь зубы. Жан, Джек и Музар обменялись быстрыми взглядами, а затем посмотрели на Вильгельма. Джек нагнулся вперед, зажав руки между колен. Его взгляд был напряжен и внимателен.

— И что вы ответили?

— Ничего, — сказал Вильгельм. — Я сказал им, что мне нужно время, чтобы обсудить это с моими советниками и женой.

Джек заговорил с горящими глазами:

— Вы человек известный и глубоко уважаемый. Все знают, что вы будете беспристрастны и справедливы. Возможно, это именно то, что предначертано вам Богом. Мое мнение: соглашайтесь и доверьтесь Всевышнему.

Вильгельм бесстрастно кивнул. Он ожидал, что Джек будет подталкивать его к регентству.

— Ральф?

Музар погладил свои блестящие кустистые усы с нежностью, присущей любителям домашних животных.

— Я согласен с Джеком, милорд. Это укрепит ваше положение среди лордов и даст большие преимущества дому Маршалов и всех, кто служит вам. Всем это будет только на пользу.

— Важное замечание, — сказал Вильгельм. Музар всегда высказывался просто и ясно, поэтому Маршал и пригласил его на совет. Став регентом, он действительно мог принести больше пользы своим слугам. Было бы естественно раздать ответственные должности людям, которых он знал и уважал. — Что ты скажешь, Жан?

Дэрби взглянул на Изабель, потом выпрямился и прочистил горло:

— Милорд, мне кажется, вам стоит позволить графу Честерскому и епископу Винчестерскому нести это бремя. Вы уже достаточно сделали. Это верно, что вы сможете способствовать повышению в должностях и обогащению ваших людей, но другим это тоже придет в голову. Вас начнут осаждать люди, жаждущие покровительства и привилегий, и это ударит по вашему собственному кошельку, потому что мы все знаем, что королевская сокровищница и казна почти пусты.

Слова Жана подтвердили собственные сомнения и тревогу Вильгельма.

— Как я и ожидал, вы показали мне обе стороны медали, и за это я вам благодарен. Мне нужно о многом подумать. Мне нужно поговорить с женой, которая тоже слышала ваши советы, и хорошенько обмозговать проблему. Когда прибудет граф Честер и мы услышим, что он скажет, мы больше узнаем об истинном положении дел.

Как только рыцари ушли, Вильгельм повернулся к Изабель, все еще сидевшей перед очагом, глядя на языки пламени; ее щеки зарделись от тепла.

— Жан прав, — сказала она. — Если ты решишь вести этот корабль, тебе предстоит очень трудный путь, а полученная от этого выгода будет невелика.

Вильгельм вздохнул и вытянул вперед руки ладонями вниз. Его пальцы были длинными и крепкими, они ничуть не дрожали, хотя кожа на руках была тонкой и в пигментных пятнах. Средний палец левой руки украшал перстень с печаткой графства, а на правой руке было кольцо с сапфиром, подаренное ему королем Генрихом.

— Сколько у меня осталось сил? — спросил он. — Правление королевством — это задача для человека помоложе, такого как Честер.

Изабель с тревогой взглянула на него:

— У Честера, может, и хватит сил, для выполнения этой задачи. Но люди полагаются на тебя. Они с большей охотой выполнят то, о чем их попросишь ты, чем то, о чем их попросит он.

Вильгельм сел рядом с ней.

— Значит, ты тоже думаешь, что мне нужно согласиться?

Изабель отрицательно покачала головой.

— Я согласна с Жаном. Ты достаточно сделал. Джек и Ральф хотят выдвинуть тебя вперед, потому что видят в этом перспективу их собственного обогащения и роста, а Жан думает о тебе как о человеке, и я тоже, — она проникновенно взглянула на него. — Я не хочу быть женой регента Англии, если это сулит мне скорое вдовство. Мне наплевать на все богатства и власть мира. Без тебя они мне ни к чему.

Он притянул ее к себе.

— Помнишь нашу свадьбу? — прошептал он. — До этого ты видела меня всего лишь раз, как и я тебя. Ты была стройной девушкой с огромными синими глазами, с волосами цвета спелой пшеницы и с губами, которые приводили меня в оцепенение, потому что мне ничего не хотелось делать, кроме как целовать их снова и снова.

Изабель рассмеялась, несмотря на свое беспокойство, и легонько толкнула его:

— А я думала, ты изо всех сил старался быть тактичным, чтобы справиться с наивной девочкой-подростком.

— Невинной — да, наивной — нет. Я знал, что ты остра, как шило, с того мгновения, когда ты бросила в мою сторону этот твой взгляд.

— Какой еще взгляд?

Вильгельм усмехнулся:

— Строптивый и оценивающий, как у торговца шерстью. Твой взгляд говорил: «Пойти ли с ним по доброй воле? Могу ли я ему доверять? Скоро ли мне удастся от него избавиться, если он мне не понравится?».

Изабель покраснела, потому что именно так она в то время и думала.

Он посерьезнел:

— Я надеялся, что ты не легкомысленная, не пустая и не стояла в очереди за красотой, когда раздавали мозги. Я волновался, не зная, как ты отнесешься к браку с мужчиной, изрядно потрепанным жизнью да еще вдвое старше тебя.

Изабель прикусила губу.

— Сейчас ты не вдвое старше меня, — сказала она.

Теперь в нем совсем не осталось веселости.

— Чего бы я только ни отдал, чтобы заново прожить годы, что мы провели вместе!

— Они прошли не впустую, — Изабель удалось совладать со своим голосом. Она сказала себе, что больше не заплачет. — Для меня каждый год, проведенный с тобой, на вес золота.

— Но золото остается, а время ускользает, как песок сквозь пальцы. Если бы только можно было замедлить его бег… — у него перехватило дыхание. — А, довольно! — сказал он резко. — Мне нужно поспать. К какому бы решению мы ни пришли, завтра меня ждет долгий день.

Изабель встала перед мужем на колени, чтобы снять с него сапоги.

— В начале нашего брака я была честолюбива, — пробормотала она, — а теперь, когда мы крепко сидим в седле, я вдруг поняла, что не очень-то хочу ехать на этой лошади.

Вильгельм устало взглянул на нее:

— Коней на переправе не меняют, любовь моя. Сперва нужно научиться крепко держать в руках поводья, а это так же трудно, как решиться свернуть с пути.

Ранулф Честерский прибыл на следующее утро, когда лорды покидали часовню замка после утренней службы. Его приветствовал и со всеми полагающимися церемониями и дали ему место во главе высокого стола на помосте, когда все собрались позавтракать хлебом, холодной ветчиной и элем.

Честер, жуя, скорчил гримасу Вильгельму. Его лицо выражало что-то среднее между раздражением и возмущением.

— Не мог и дня подождать, — проворчал он.

Вильгельм ответил ему таким же взглядом:

— Мы не могли позволить мятежникам использовать наше замешательство себе на благо. Теперь, когда мальчик стал королем, это упрочивает наши позиции и ослабляет положение Людовика. Мы могли и день, и три дня прождать твоего прибытия. Надеюсь, ты понимаешь, что мы поступили так, как было необходимо.

Честер ничего не ответил. Он сделал глоток из чаши и скривился:

— Не понимаю, как ты можешь пить эту бурду, Маршал.

Вильгельм пожал плечами.

— Сегодня утром она меня устраивает. Если ты хочешь вина… — он сделал знак оруженосцу заменить чашу гостя сверкающим кубком.

Честер сделал большой глоток. Он поел хлеба с беконом и стал заметно благодушнее. Вильгельм подумал, что раздражение графа было большей частью вызвано долгим путешествием на пустой желудок. То, что он пропустил коронацию, тоже могло вывести его из себя. Честеру нравились ритуалы и церемонии.

Завтрак был окончен, столы очищены, и можно было переходить к обсуждению будущего правления Англией. Честер с кубком в руке прислонился к высокой спинке стула. Его взгляд был оценивающим и непроницаемым. Питер де Роше, епископ Винчестерский, поигрывал резным золотым крестом, висевшим у него на шее. Он снял митру и положил ее на стол. Золотое шитье поблескивало, как золоченый марципан с праздничной короны. Легат был в облачении. Вильгельм никогда не видел его ни в какой другой одежде, даже поздно ночью.

Мужчины приступили к обсуждению, то и дело вступая в спор. Вильгельм время от времени бросал взгляды в сторону нового короля, который не принимал участия в разговоре, но сидел достаточно близко для того, чтобы к нему можно было обратиться в любой момент. Они с Ансельмом играли с деревянным игрушечным замком и вырезанными из дерева фигурками рыцарей и лошадей. Судя по отдельным словам, долетавшим до Вильгельма, Генрих был в восторге от убранства игрушечного замка. Оно занимало его куда больше «людей», охранявших его стены, поэтому на него не произвело впечатления то, что Ансельм начал складывать в кучу солому и пыль, чтобы построить оборонительные сооружения.

Разговор шел по кругу. В адрес Вильгельма и Честера было брошено несколько замечаний, которые не получили дальнейшего развития. Все следили друг за другом. Нетерпение Вильгельма росло. Это никуда их не приведет. Кто-то должен был что-то предпринять. Он оперся руками о стол и поднялся на ноги.

— Милорды, если мы не могли отложить коронацию, мы тем более не можем позволить себе терять время сейчас в пустых разговорах, как испуганная невеста, убегая от супружеского ложа в первую брачную ночь. Мое мнение: лорд Честер должен принять на себя должность регента. Он достаточно молод, и у него хватит сил, чтобы выполнить эту задачу, но в то же время он достаточно зрел для того, чтобы ему хватило на это мудрости.

Честер фыркнул и иронично поднял одну бровь.

— А я с радостью последую его приказам и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему, пока Богу это будет угодно.

Честер в раздумье потер верхнюю губу указательным пальцем. Потом он тоже поднялся на ноги, поправляя обитый горностаем ворот своего плаща.

— Маршал, я бы принял это предложение, если бы считал, что ты не годишься для регентства, но это не так, — он поморщился. — Если ты вздумаешь не выполнять мои приказы, люди все равно последуют за тобой. Я никогда не видел, чтобы ты выходил из себя, даже тогда, когда сами ангелы пришли бы в ярость. У тебя есть владения в Ирландии, которые достаточно далеки от посягательств Людовика и откуда можно черпать деньги. Я намерен сделать регентом тебя и со своей стороны готов предоставить тебе любую помощь.

Он низко поклонился Вильгельму и протянул ему правую ладонь в знак того, что готов ему подчиняться.

Вильгельм почувствовал, что слова Честера легли на него, как тяжелая мантия. Снова соответствовать чьим-то ожиданиям. Он почувствовал удушье. Какое-то время он не мог вздохнуть, а сердце у него в груди колотилось так, как будто вот-вот выскочит из нее или смолкнет навсегда. Переживет ли он эти мгновения? Если его вдруг хватит удар прямо здесь, перед всеми собравшимися, у Честера не будет другого выхода, кроме как взять бразды правления в свои руки.

— Милорд Маршал? — Честер с тревогой взглянул на него.

Вильгельм покачал головой и сделал трудный глубокий вдох.

— Вы хотите, чтобы я принял это на себя, — сказал он, — но я сомневаюсь, могу ли я это сделать.

— Нет никого лучше, — решительно произнес Честер. — Бога ради, Маршал, надень уже ярмо, и поехали.

Заговорил легат. В его французском слышался сильный тосканский акцент.

— Милорд Маршал, вы сомневаетесь, стоит ли вам принимать на себя регентство, но вы единственный здесь, кто не уверен в том, что лучшего человека для этой задачи не найти. Может, вам придаст уверенности, если я предложу вам отпущение всех ваших грехов до конца жизни? Или нет? — он поднял густую седую бровь. Его взгляд был понимающим и острым.

Вильгельм ответил ему таким же взглядом, сердце все еще колотилось, как бешеное, у него в груди. «Ах ты, паук! — подумал он. — Ты старый хитрый паук». Легат не мог предложить Вильгельму золото, это было не по его части. Папская власть уже использовала все свое влияние, чтобы мальчик, играющий с игрушечным замком у помоста, стал королем, поэтому предложить Вильгельму прямую дорогу в рай было гениальным решением. Кто откажется от такой сделки?

Вильгельм разжал кулаки и склонил голову.

— В таком случае, на этих условиях и при том, что больше никто не вызвался, я принимаю эту должность, — произнеся это, он почувствовал себя так, словно из него высосали весь костный мозг. Он удержался на ногах, но это была победа воли над плотью. Честер протянул ему кубок. Вильгельм взял его, понял, что у него дрожат руки, и, не сделав глотка, поставил. Вино выплеснулось на стол и растеклось блестящей красной лужицей. Собрав все свои силы, Вильгельм обратился к практическим делам. Он не хотел никаких поздравлений, ему было почти тошно от того, что собравшиеся расслабились, переложив этот груз на него и предоставив ему мнимую свободу действий.

— Король нуждается в покровителе и в надежном месте жительства, — произнес он. — Я же буду вынужден почти все время находиться в разъездах, поскольку встает необходимость вести военные действия. Я не могу таскать его за собой, а его нужно готовить к его будущим обязанностям, раз уж ему суждено было стать королем. Я бы порекомендовал на должность его наставника милорда епископа Винчестерского. Если, конечно, он согласится.

Питер де Роше склонил голову:

— Мне будет приятно выполнять эту миссию, милорд.

Вильгельм понял, что это было больше, чем просто вежливый ответ. Епископ Винчестерский ревностно оберегал свои привилегии и, несмотря на то что Вильгельм взял бразды правления в свои руки, пожелал бы играть существенную роль в управлении страной. Де Роше был верным наперсником Иоанна и обладал тонким чутьем в финансовых делах. Он мог быть полезен. И для короля среди присутствовавших не нашлось бы лучшего наставника.

Остаток дня прошел в напряженном обсуждении мелких деталей. Нужно было заново отстроить политическую систему, причем такую, которая бы стояла, как твердыня, а не разлетелась бы при первом же сильном порыве ветра, как соломенная хижина. Время от времени он ощущал рядом присутствие Изабель, чувствовал, как она поддерживает его, сглаживает острые углы, разрешает возникающие споры. Иногда она выходила, чтобы проследить за приготовлением пищи для собравшихся. Он мог поднять взгляд и увидеть, как она разговаривает с остальными, озвучивает окончательные решения, обтесывает камни их согласия, но времени самому поговорить с ней у него не было.

Наступили сумерки. У Вильгельма совершенно пересохло в горле и сел голос. Он был настолько вымотан, что едва мог передвигать ногами, когда направился через двор в свои покои. Изабель, шагая рядом с мужем, наблюдала за ним с неусыпной, но скрываемой тревогой. Она слышала, как позади них Джек с Ральфом говорят о чем-то приглушенными голосами, однако своей взволнованности они скрыть не могли. Она сдерживалась, чтобы не обернуться к ним и не напуститься на них. Она понимала, что для них назначение Вильгельма регентом было триумфом, но ее раздражало то, что они ни на минуту не задумывались о состоянии своего хозяина. А вот Жан шел ссутулившись, с опущенной головой, как будто тоже взвалил на себя тяжелую ношу.

Оказавшись в своих покоях, Вильгельм прислонился к стене и закрыл глаза. В неверном свете свечей тени, залегшие у него под глазами и скулами, были похожи на синяки; Изабель испугалась. Если так закончился для него первый день, что же будет дальше? Она молилась, чтобы Ранулф Честерский оказался активным и решительным и принял эту должность сам, но либо Господь ее не услышал, либо у Него были другие планы.

— Вот, любимый, выпей, — она вложила чашу ему в руки. То, что она назвала его любимым при посторонних, выдало, насколько она взволнована.

Вильгельм покачал головой.

— Если я выпью, мне станет плохо, — хрипло ответил он, возвращая ей чашу.

Стараясь не расплакаться, Изабель протянула чашу Джеку, который воскликнул в восторге:

— За регента!

Ральф и Жан отозвались эхом на эти слова.

Вильгельм взглянул на них, как сонный лось, загнанный собаками.

— Мне будет постоянно требоваться ваша помощь, — произнес он измученным, скрипучим голосом едва слышно. — Я вышел в такое глубокое открытое море, что ни один канат не достанет до дна, и земли на горизонте не видно. Если я достигну тихой гавани, то только благодаря чуду, поскольку Бог знает, насколько мы близки к краху… вот настолько, — он вытянул вперед указательный и большой пальцы и так близко придвинул их друг к другу, что они почти соприкоснулись.

У Изабель дрогнул подбородок. Вильгельм всегда называл ее своей тихой гаванью, но сейчас она не могла его защитить. Никто из них больше не мог укрыться от этой бури.

Вильгельм чуть не захлебнулся нахлынувшими чувствами.

— Как вы знаете, этот ребенок почти нищий. Половина королевской сокровищницы была потеряна при пересечении Веллстрима, а жители страны настолько разобщены, что источников, откуда можно было бы почерпнуть деньги для заполнения сундуков, нет. Совсем нет. Одному Богу известно, как мы будем собирать средства для оплаты гарнизонов и войска. Я слишком стар, чтобы нести это бремя… Я не смогу… — он закрыл лицо руками, его плечи вздрагивали.

От удивления и тоски Изабель рванулась к нему и крепко обхватила его руками, прижав к себе. Она впервые видела, как он срывается, — и это почти за тридцать лет брака. Происходящее настолько ошеломило ее, что она сама чуть не сорвалась. Ее глаза тоже наполнились слезами. Она обхватила его за плечи и шептала его имя — так она успокаивала своих детей в детской. Она понимала, что на них, раскрыв рты, смотрят люди, что они почти в таком же смятении, как и их хозяин. Глаза Жана блестели тем же влажным блеском. Прижавшись к Вильгельму, она чувствовала, как дыхание с хрипом вырывается из его груди, как он пытается собраться с силами, и ее накрыло огромной волной любви, сострадания и нежности… и ярости, оттого что он вынужден проходить через такие испытания.

Он медленно выпрямился, и это было похоже на то, как раненый, упавший на поле боя, поднимается, потому что если останется лежать, умрет. Он тихо отстранил ее и, все еще тяжело дыша, вытер глаза манжетой.

— Это все? — хрипло прошептал он, обращаясь к троим онемевшим и окаменевшим мужчинам, смотрящим на него. — Вам больше нечего сказать?

Жан громко всхлипнул. Он прижал сжатый кулак к губам.

— Милорд, я знаю, вы считаете, будто на вас взвалили непосильную ношу, но, по-моему, это не так. У вас есть еще порох в пороховницах, — он прочистил горло и вздернул подбородок. — Что может случиться самого плохого? Даже если все, кто вызвался поддерживать вас, передадут свои замки Людовику, ваша честь останется незапятнанной, и милорд Честер был прав: у вас остаются ваши ирландские владения, где вы сможете найти покой. Они достаточно далеко от Англии, чтобы Людовику пришло в голову преследовать вас там. Что вам терять?

Вильгельм снова вытер глаза ладонью и выдохнул.

— Ты прав, — произнес он сдавленным, но крепнущим голосом. — Ирландия может стать моей тихой гаванью, если придется отступать так далеко, — он выпрямился. — Я не дам Людовику добраться до мальчика, даже если мне придется нести его на плечах от острова к острову и просить милостыню.

Слушая его, Изабель не могла понять, действительно ли он верил в то, что говорил, или просто притворялся, чтобы успокоить своих людей.

— Уже поздно, — произнесла она, многозначительно взглянув на рыцарей, — и всем завтра рано вставать. Нам всем давно пора быть в постелях.

Она проводила троих мужчин до двери. Жан замешкался у выхода, было видно, как он волнуется.

— С ним все будет в порядке?

Изабель кивнула с большей убежденностью, чем она чувствовала на самом деле.

— Думаю, да, — ответила она. — Он просто очень устал.

— Он не хотел брать это на себя.

Изабель взглянула на Жана с благодарностью за его заботу.

— Какая-то часть его не хотела этого, — сказала она, — но в нем все еще живет молодой рыцарь, принимавший участие в турнирах, готовый объездить нового коня и сражаться в неизвестных полях. Приходите завтра, тогда и посмотрим.

Закрыв за мужчинами дверь, она достала флягу с «живой водой» из своего дорожного сундука. Вильгельм, сидевший теперь на кровати, наблюдал за ней из-под опухших, полуприкрытых век.

— Я думал, ты даешь ее только тяжело раненным, — проскрипел он.

Изабель вытерла чашу из-под вина рукавом и налила в нее небольшое количество прозрачной чистой жидкости. Ее было нелегко достать, но им как-то удалось раздобыть ее благодаря своим связям с торговцами.

— Верно, но минуту назад ты именно таким мне и казался, — она протянула его чашу. — Залпом.

Он невесело рассмеялся:

— У меня почти нет голоса. Если я это выпью, то больше уже не заговорю.

Спустя мгновение, очевидно набравшись храбрости, он поднес чашу ко рту и быстро осушил ее.

Следующие несколько минут он сипел и кашлял, но, когда перестал давиться, выпрямился и обиженно взглянул на нее.

— Я на такое не соглашался, — прохрипел он.

— Умоляю, прости меня, — Изабель сняла туфли и вуаль и залезла на кровать рядом с ним. — Это развеселит и успокоит тебя.

Она приникла к нему. Вильгельм обнял ее за плечи и запустил пальцы ей в волосы.

— Это плохо, Изабель, — мягко сказал он.

— Я знаю…

Он долго молчал, а потом произнес:

— Думаю, действительно самое темное время ночи — перед рассветом. Если я поверю, что сейчас для нас наступили самые темные времена, тогда я, по крайней мере, буду смотреть, не забрезжит ли на горизонте солнечный свет, и не стану терять веры.

Глава 40

Глостер, март 1217 года

Вильгельм высыпал содержимое кожаного кошелька на стол. Изабель смотрела на драгоценные камни, сверкавшие, как огромные разноцветные дождевые капли. Тут было несколько сапфиров, сравнимых по голубизне с летним небом, которое в полночь становится насыщенным, темно-синим, а иногда бывает цвета морской волны. Рядом с ними блестели рубины, шпинель, топазы и изумруды. Одни украшали кольца, броши и кресты, другие были просто камнями. Несколько из них поражали уникальной огранкой: аметист, в сердце которого горело пурпурное пламя, и бледно-зеленые камни, сияющие, как рассыпавшиеся осколки стекла. Камни вместе с рулонами парчи и золотой ткани прибыли из королевской сокровищницы в Корфе. Это были последние богатства королевской семьи, и Вильгельм использовал их, чтобы платить гарнизону замка и войскам. От роскоши апартаментов в Корфе не осталось и следа, одни голые стены. Королева Изабель яростно противилась, не желая все это отдавать, пока ей не объяснили без обиняков, что она пожертвует либо своим гардеробом, либо шансами сына быть королем.

Белла с Сайбайрой заглядывали через плечо Изабель, зачарованные песней сирен, доносившейся из сундука с сокровищами.

— Это для гарнизона в Дувре, — сухо пояснил Вильгельм.

Изабель бросила быстрый взгляд в сторону своих дочерей. Их отец ничего не знал о неудавшейся попытке проколоть ухо. Они вступили в тайный сговор, решив хранить молчание. У Сайбайры на память о том событии остался легкий белый шрам на мочке уха, а византийские сережки были проданы, чтобы оплатить расходы войск.

Изабель взяла перстень с кроваво-красным рубином размером с ноготь большого пальца кузнеца. Он выглядел величественно, но ему явно недоставало изящества. Белла сморщила нос, показывая, как он ей не нравится.

— Жалеешь, любовь моя? — с улыбкой спросил Вильгельм.

Изабель поежилась:

— Не этого же. Единственное, чего я страстно желаю, это проводить больше времени с мужем, но я уже поняла, что для нас это слишком большая роскошь.

— Я пробуду с тобой ночь и еще один день.

Она поморщилась:

— Ты хочешь сказать, что корка хлеба — это лучше, чем ничего.

— Именно это я повторяю своим людям.

Девочки и их младшие сестры принялись рассматривать ткани. Изабель позволила дочкам восхищаться ими и прикасаться к ним, пока была такая возможность. Даже если они выйдут замуж за самых богатых наследников в стране, такие сокровища им вряд ли достанутся, а завтра Вильгельм с войсками увезет их на юг.

Изабель обвила руку Вильгельма своей, и он ответил ей рассеянной улыбкой. Она могла побиться об заклад, что его мысли уже за много миль отсюда, там, где решаются вопросы, связанные с войной.

— Юг уязвим, пока принц Людовик во Франции собирает новые силы, — сказал он, покусывая ноготь на большом пальце. — Я знаю, что он может вернуться, причем с подкреплением, но если нам удастся вернуть часть земель, ему придется сражаться, чтобы отвоевать захваченное раньше, вместо того чтобы завоевывать новые территории. Если мы не предпримем ответной атаки сейчас, мы уже никогда не сможем этого сделать.

— У тебя должно получиться, — энергично поддержала его Изабель, не показывая своего беспокойства.

После назначения Вильгельма регентом, Генрих вернулся к матери, братьям и сестрам в Корф, а Маршал незамедлительно приступил к делам. Он разослал обещания беспрепятственного проезда по подвластной королю территории для всякого, кто захочет приехать к нему, чтобы принести новую присягу. Он предложил прощение мятежникам, которые пожелают вернуться в его лагерь. Он переписал великую Раннимедскую хартию с поправками. До сих пор его усилия не вызвали поток знатных бывших мятежников, желавших примкнуть к войскам молодого короля. Однако, невзирая на все трудности, Вильгельму удавалось платить войскам, вооружать их и поддерживать в них боевой дух. Даже после без малого тридцати лет брака Изабель не уставала удивляться способностям своего мужа и его ясной, упрямой убежденности в том, что он сможет все наладить. После того приступа отчаяния он собрался с силами и принял решение пойти ко дну вместе с кораблем. Пять месяцев спустя, потрепанные бурей, измотанные, с рваными парусами, они были все еще на плаву, что само по себе уже служило подтверждением величия человека, стоявшего у штурвала.

Распорядитель Вильгельма, появившийся в дверях, прочистил горло:

— Сир, миледи… приехал граф Солсберийский.

Изабель и Вильгельм обернулись.

— Маршал… — Солсбери ждал, когда распорядитель сообщит о его приезде, и сразу же прошел в комнату.

Изабель бросилась вперед, протянув ему руку, с восторженной улыбкой на лице.

— Милорд, вот воистину прекрасный сюрприз!

Солсбери печально улыбнулся.

— Я рад, что вы находите его прекрасным, поскольку это сюрприз и для меня самого, — произнес он и нежно поцеловал ее в обе щеки, прежде чем подойти к Вильгельму. Мужчины крепко обнялись. Изабель поспешила взбить подушки на скамье перед камином и велела Белле принести вино.

— Молись, — прошептала она, обращаясь к дочери, — как если бы от этого зависела твоя жизнь.

Граф сел, отложил в сторону свой великолепный изумрудно-зеленый плащ и принял вино, которое с изяществом поднесла ему Белла.

— У тебя прекрасные дочери, Маршал, — сказал он. Белла опустила ресницы, приняв вид скромницы, как ей и подобало.

— Красоту они унаследовали от матери, — ответил Вильгельм, усаживаясь рядом с Солсбери.

— Еще не обручены?

— Учитывая сложившуюся ситуацию, нет.

— А! — Солсбери отпил вина и принялся теребить свой плащ.

— Я рад тебя видеть. Ты же знаешь, что в моем доме ты всегда желанный гость. Ты приехал один?

Солсбери выглядел так, словно он чувствует себя неуютно.

— Если ты спрашиваешь, привез ли я с собой других лордов, — нет. Мое решение приехать сюда — это только мое решение. Но если ты спрашиваешь, приехал ли я с войском, — да. Если тебе нужны люди, мое войско в твоем распоряжении.

— Я так понимаю, ты оставил Людовика?

— Мое решение примкнуть к нему было необдуманным и поспешным, — угрюмо ответил Солсбери. — Мне никогда не нравился Людовик, но мой брат — тоже, и причина оставить его у меня была, — он посмотрел на Изабель: — Вы слышали о нем и Эле?

Она кивнула:

— Несколько версий.

— Он ее страшно запугал. Видите ли, она его раздражала, а вы знаете, каким жестоким он мог быть. Иоанн думал, что она отвлекает на себя мое внимание, которое я должен был уделять его делам. Это ему, разумеется, тоже не нравилось… Но связи между ними не было. По крайней мере, эта часть слухов неверна.

— Так вы оставили его из-за Элы? — движимая женским любопытством спросила Изабель.

Солсбери нахмурился.

— И поэтому тоже, леди Изабель, но были и другие причины. Бог свидетель, Мод де Броз сильно напоминала при жизни гадюку, но то, как она погибла… — его рот скривился, и он уставился в чашу с вином. — Я был свидетелем того, как мой брат говорит и делает вещи, на которые достойный человек неспособен, но я любил его, несмотря ни на что. Хотя его душа была темной и испорченной, мне было больно его покидать, но и остаться я не мог. Когда Людовик пригрозил вторгнуться в мои земли, я не оказал ему сопротивления. Но теперь мой брат мертв, а ссориться со своим племянником я не хочу.

Глубоко вздохнув, он повернулся к Вильгельму:

— Если мы сможем договориться об условиях, я готов поддержать нашего молодого короля, моего племянника.

— Выполнить мои условия будет нетрудно, — Вильгельм грустно улыбнулся. — У меня не так много союзников, чтобы я мог позволить себе отказывать кому-либо. Сказать по правде, я принимаю тебя с распростертыми объятьями — и как друга, и как союзника.

— Я никогда не считал тебя своим врагом, Маршал, даже когда мы были в разных лагерях. Однако я не знаю, сколько еще людей примкнет к нам. Это будет зависеть от того, как скоро вернется из Франции Людовик и какие силы он с собой приведет.

— И насколько слаженно мы будем действовать, пока его нет, — сказал Вильгельм.

— Да, и от этого тоже, — согласился Солсбери. — Я не отказываюсь ни от какой работы. Я здесь для того, чтобы строить будущее моего племянника, а не для того, чтобы наблюдать за его крушением.

Неделю спустя Вильгельм с Солсбери ехали по прибрежной дороге возле Шоргема, чтобы осадить захваченный французами замок Фарнгем, когда разведчики сообщили им, что со стороны Даунса к ним на большой скорости приближается другое войско.

— Это ваш сын, милорд, молодой Маршал, — отводя глаза, сказал воин.

В душе Вильгельма зародилась робкая надежда. Он давно ждал этой встречи, и иногда вера почти покидала его. Разумеется, никакой уверенности не было даже сейчас.

— А, — произнес Солсбери с сияющей улыбкой. — Я думал, он захочет договориться с тобой, когда Людовик уехал домой.

— Он не сражался на стороне Людовика уже со времен Ворчестера, — резко ответил Вильгельм.

— Но и к тебе не вернулся. Держался в стороне, да? Он хороший молодой рыцарь, с хорошей выучкой. Нам пригодится его помощь.

Вильгельм натянул поводья и изо всех сил старался не выдавать своего волнения.

— Подождем. Нет смысла ехать дальше.

Солсбери пристально взглянул на него:

— Я так понимаю, ты не собираешься спешиваться?

— Нет, — ответил Вильгельм, плотно сдав губы. — Он, конечно, мой сын, моя плоть и кровь, но я не дам ему преимущества.

— Как пожелаешь. Не возражаешь, если я спешусь? — Солсбери соскользнул с седла и спустился на берег. Галька скрипела и шуршала под его сапогами, а его великолепный зеленый плащ от свежего ветра обвивал его тело, как страстная любовница.

Несколько мгновений спустя показались развевающиеся на ветру шелковые знамена. На зеленом с золотом поле рычал алый лев Маршалов, а рядом с ним как символ союза шли синие с золотом диагональные полосы Бетюнов. Почувствовав беспокойство Вильгельма, Этель попятился вбок и встал на дыбы. Вильгельм вцепился в поводья так, что его пальцы побелели.

Маршал-сын остановил свое войско, когда расстояние между ними сократилось до двадцати ярдов. Поскрипывала и позвякивала лошадиная сбруя.

Безмятежный звук волн, набегавших на прибрежную гальку, раздражал, потому что не соответствовал напряженности атмосферы. Вильгельм пришпорил Этеля и выехал вперед. То же сделал Вилли. Отец и сын встретились между двух войск.

Вильгельм был ошеломлен изменениями, произошедшими с его сыном с прошлого лета. От его молодцеватости, да и просто от молодости, не осталось и следа. Пронзительный взгляд синих глаз был тяжелым и тихим, все еще таким же, как у Изабель, но без ее живости и веселой искорки. И этот взгляд был непроницаем.

— Храни тебя Бог, — произнес он, хотя ему нелегко было не выдать своих чувств. Боже Всемогущий, ему хотелось обнять сына, но он не осмеливался. Ему нужно было быть осторожным ради всего, что стояло на кону.

— И тебя, отец мой, — Вилли наклонил голову. Его губы оставались плотно сжатыми. Он не улыбался. Ветер трепал его темно-каштановые волосы. Они долго молча смотрели друг на друга. Тишина нарушалась только пофыркиванием лошадей, переступавших на месте, шумом ветра и плеском волн, разбивающихся о берег. Обычно красноречивый и уверенный в себе Вильгельм с трудом подбирал слова.

— Я полагаю, ты здесь для того, чтобы присоединиться к королю Генриху?

Вилли поднял бровь.

— Твое предположение преждевременно. Это зависит от того, что ты можешь предложить.

Вильгельм взглянул на сына изумленно и немного обиженно.

— Ты хочешь, чтобы я тебе что-то дал?

Вилли пожал плечами:

— Если я присоединюсь к тебе, это ослабит французов. Наш конфликт был им сильно на руку. У меня есть войска, которые я готов предоставить в твое распоряжение, поэтому я повторяю свой вопрос: что ты можешь мне предложить, ради чего мне стоило бы это сделать?

Вильгельм был в замешательстве, но старался выглядеть бесстрастным. Он смотрел на своего сына, сложив руки на седле, пока взгляд синих глаз его сына не уперся в землю.

— Чего ты хочешь? — резко спросил он. — Чего ждешь от меня?

На лице Вилли появилось тоскливое выражение.

— Я не могу получить того, что хочу, и тебе это известно. Скажи мне, что ты готов предложить, а я отвечу довольно ли этого.

Вильгельма передернуло. Все будет намного труднее, чем он ожидал. В Вилли теперь ощущалась сталь. Он мог вести переговоры на равных, а не как сын или проситель.

— Ты мог бы поехать в Ланкастер, — сказал Вильгельм, подумав, что если отослать Вилли не север, это удержит его вдали от основных сражений.

— Нет, не в Ланкастер, — коротко ответил Вилли. — Мне там нечего делать.

— Тогда в Хантингдон.

Вилли беспечно пожал плечами, но Вильгельм заметил, как сузились его глаза. Де Фор тоже хотел заполучить Хантингдон. Они не стали это обсуждать, но оба понимали, почему Вилли может привлекать Хантингдон.

— И Мальборо, — добавил Вилли, помедлив с мгновение. — Я хочу получить Мальборо, оно принадлежит нам по праву.

— А Людовик тебе его не отдал, верно?

— Я оставил его не из-за Мальборо, и не ради него возвращаюсь к тебе! — в глазах Вилли вспыхнула сдерживаемая злость. — Я хочу честной платы, но я не наемник. Если я и вступаю в ряды молодого короля, то потому что Иоанн мертв. И пришло время двигаться дальше. — Его ноздри вздрогнули. — И еще я собираюсь следить за Вильгельмом де Фором. Я по-прежнему не понимаю, почему ему достались Рокингем и Бьютам.

— Ему отдали их за то, что он предложил помощь войска Омалей, — сказал Вильгельм. — Это решение принял я как регент, не из личных предпочтений. Нам нужны его люди. К тому же я не стану выносить приговор человеку, если у меня нет доказательств. Бог призовет его к ответу, в чем бы он ни был повинен.

Вилли ничего не сказал, но его поза и взгляд были красноречивее всяких слов.

— Итак, — произнес Вильгельм, подводя итог, — ты станешь сражаться за короля Генриха при условии, что Хантингдон переходит тебе, как и Мальборо, если ты сможешь его отвоевать.

Он подвел своего коня ближе и протянул сыну руку.

Вилли помедлил, а затем ответил сдержанным кивком.

— Согласен, — сказал он. Они пожали друг другу руки, но не обнялись. Вильгельм, решив сдержаться, подумал, что позже, может быть, наступит время и для объятий. А может быть, и нет. Пока же беспокойство их коней дало пристойное оправдание тому, что, вопреки своему желанию, они не повисли на шее друг у друга. Вильгельм надеялся, что это, по крайней мере, положит конец их отчуждению, но их будущее было совершенно неизведанной землей, как размытый морем берег после сильного шторма. Увидев, как они пожали друг другу руки, Солсбери перестал бродить у воды и направился к ним, улыбаясь от уха до уха.

— Что ты думаешь о его новом плаще? — спросил Вильгельм, пытаясь разрядить напряжение.

Губы Вилли дрогнули в неуверенной улыбке, как будто он разучился это делать.

— Мне нравится цвет, — ответил он, — ему идет.

Изабель приехала в Мальборо весной. Когда на бирюзовом небе заблестели первые звезды, ее серая кобыла аккуратно прошла между рядов солдат. Камнеметалки и стенобитные машины еще стояли собранными. Ветра не было, и их кожаные стропы висели неподвижно. У орудий были сложены большие камни, а солдаты сидели у костров с котелками и ужинали жарким и хлебом. То там, то тут раздавался смех. Кругом царила атмосфера дружеской непринужденности. Изабель слышала по дороге из Глостера, что Вилли удалось наконец прорвать оборону и взять замок.

— Храни вас Бог, графиня, — крикнул какой-то смельчак, помахав шляпой.

Изабель наклонила голову, улыбнулась и велела Эстасу, возглавлявшему ее свиту, сунуть ему пригоршню серебра.

Проезжая по двору, она поняла, что Мальборо потребуется серьезный ремонт и укрепление стен. В воздухе висел запах горелого дерева, и каменная кладка была сильно повреждена стенобитными машинами. Соломенные крыши некоторых построек сгорели, и взгляду открывались обугленные, похожие на ребра, стропила, а от двух складов на земле остались только две черных зияющих дыры.

— Граф тоже здесь, миледи, — сообщил конюх, помогавший ей спешиться. — Он прибыл около полудня.

Изабель испытала приятное удивление. Она думала, что Вильгельм в сорока милях отсюда, в Винчестере. Но, с другой стороны, это было всего полтора дня пути, а если менять лошадей, то и меньше. Это объясняло появление новых палаток во дворе.

Вильгельм с их старшим сыном находились в покоях, расположенных над большим залом. Они склонились над столом, заваленным свитками пергамента с картами и схемами. При виде отца и сына, склонившихся над работой, негромко и неторопливо беседующих о чем-то, Изабель накрыло волной чувств. Тут были и любовь, и тоска, и умиление. Она вскрикнула от радости, когда Вильгельм сообщил ей, что Вилли присоединился к Генриху. Но для нее мир был пока чем-то очень далеким. Изабель видела сына впервые с прошлой зимы в Кавершаме.

Вилли поднял глаза и взглянул на нее. Он не дрогнул, но она почувствовала его изумление, потому что ее эта встреча тоже ошеломила. Она чуть не опустила взгляд, но собралась с духом, надела на лицо улыбку и пошла навстречу ему и его отцу. Вильгельм задал сыну вопрос и, когда тот на него не ответил, поднял голову.

— Изабель! — он обогнул стол и пошел к ней, чтобы взять ее за руку. — Ради Бога, что ты тут делаешь?

Несмотря на то что в его взгляде было и удовольствие, и легкое осуждение, Изабель бросилась вперед, чтобы поцеловать его заросшую бородой щеку.

— По-моему, я навещаю сына и мужа. Похоже, вам удалось взломать дверь, так что мне не придется спать в палатке, — ей с трудом удавалось поддерживать легкий тон. Она повернулась к своему сыну: — Может, мне и надо было остаться в Глостере, но я решила, что игра стоит свеч.

Губы Вилли шевельнулись, и на какое-то мгновение она подумала, что он пытается подавить ярость. Или мучительно ищет силы вести себя с ней сдержанно и дипломатично. Но он вдруг наклонился вперед и расцеловал ее в обе щеки.

— Мама, — сказал он, а затем вдруг добавил: — добро пожаловать, хотя Мальборо пока не годится для приема леди. В уборных воняет, стены не отделаны тканью, свечей нет, а среди мусора на полу полно блох…

Он замолчал, судорожно глотая, сжимая и разжимая кулаки.

Ее глаза словно подернулись пеленой.

— Неужели ты думаешь, что меня это волнует?

— У себя дома — да, — голос Вилли напрягся.

— Я могу сделать исключение.

Они долго стояли в замешательстве, а потом он протянул руки и обнял ее. Они стояли, приникнув друг к другу, как терпящие кораблекрушение моряки. Слезы радости и горечи бежали по лицу Изабель. Вилли сжимал ее так сильно, что было больно, но она этого не замечала.

— Я знаю, что ты ничего не могла сделать, я сейчас это понимаю, — тихо произнес Вилли, — ты не могла за всем уследить, это не твоя вина, винить нужно было кого-то другого.

— Теперь все позади, все кончено… Ну, ну, успокойся.

Она чувствовала, насколько крепким и несгибаемым он стал. Это был настоящий мужчина, ничего мальчишечьего в нем не осталось. Он отстранился от нее и вытер глаза рукавом.

— Это никогда не кончится, — каменным голосом произнес он, — пока мой последний вздох не отлетел. Все уже никогда не будет по-старому, но теперь, по крайней мере, у меня есть силы двигаться дальше… как у этой трехногой псины, что раньше жила у Махельт.

— Трипс, — она, дрожа, улыбнулась. — Его звали Трипс.

Вилли улыбнулся ей в ответ.

— Точно, — сказал он. — У нас с ним родство по духу.

— Вилли послал ко мне гонца с сообщением, что Мальборо вот-вот падет, — рассказал ей Вильгельм, когда они оказались в его походной постели. — Я хотел помочь ему в решающей атаке, но к тому времени, как я приехал, гарнизон уже сдался, и Вилли завладел замком. — Он притянул ее ближе к себе. — Но я и молиться не смел о том, чтобы ты оказалась здесь.

— Я хотела поговорить с Вилли, — приникнув к нему, Изабель играла завязками его рубашки. — Я знала, что он не поедет в Глостер, поэтому приехала сюда.

— Ты храбрая женщина, любовь моя.

Она приподнялась, опершись на локоть, и взглянула ему в глаза, стараясь понять, не подшучивает ли он над ней, но известняковые стены отбрасывали зеленоватый отсвет на все, что находилось в комнате, а в открытые окна смотрели темно-синее небо и полная луна, поэтому выражение лица Вильгельма трудно было разобрать.

— Нет, — ответила она, — я просто мать. Я больше так не могла. Мне было не уйти от этой муки, как не уйти от самой себя.

— Да, — согласился он, — и я действительно считаю тебя смелой.

Он погладил ее плечо и вздохнул:

— Мне завтра нужно вернуться в Винчестер. Жаль.

— Я поеду с тобой, — сказал Изабель. — Детям в Глостере я сейчас не нужна, и к тому же у них полно нянек и слуг.

Вильгельм засопел с притворной обидой:

— Ты считаешь, что я Нуждаюсь в присмотре больше, чем мое потомство?

— Несомненно, — ответила Изабель. — И, прежде чем ты скажешь, что это опасно и ты не хочешь, чтобы я следовала за армией, я напомню тебе об Ирландии и Килкенни. Я напомню тебе, что была с тобой в Нормандии, вынашивая Вилли.

Кровать затряслась от его беззвучного смеха.

— Ты знала, что Болдвин, упокой Господь его душу, волновался за меня? Он восхищался тобой, но считал, что ты часто не знаешь своего места. Он говорил, что я слишком тебе потакаю.

Изабель подумала, не возмутиться ли ей, но решила, что не стоит.

— Мне тоже нравился Болдвин, — сказал она, — он был хорошим человеком, но о женщинах не знал вообще ничего. Если бы я вышла замуж за него, либо он заслужил бы меня в первый же год нашего супружества, либо я подсыпала бы ему болиголова за ужином. Я знаю свое место: оно подле моего мужа.

— Я не собирался тебе отказывать, все равно это пустая трата времени. Поезжай со мной, если хочешь, но будь готова к долгим переездам, жизни в палатке и тому, что каждый день придется есть похлебку.

— Идиллия! — легко согласилась она. — Я буду стирать твою одежду и каждую ночь спать с тобой под звездами.

Он рассмеялся и обнял ее.

— Значит, станешь прачкой. Это любопытно. Я еще никогда не любил прачку.

Глава 41

Винчестер, апрель 1217 года

Флоренс, прачка, пыхтя, ввалилась в палатку и кинула на походный стол Вильгельма сложенные рубашки, сорочки и белье.

— Они готовы, миледи. Сегоднячко хороший свежий ветерок. Они пахнут солнцем, можете понюхать, — она сунула одну из рубашек Изабель под нос.

Изабель ощутила только сильный, хотя и не лишенный приятности, запах бристольского мыла с ланолином и щелоком, но она по опыту знала, что прачке лучше не перечить.

Флоренс была прачкой Иоанна, но королева прогнала ее, сочтя, что король нанял ее по какой-то странной прихоти, и теперь, когда он умер, с его желанием можно не считаться. Вильгельм пожалел ее и взял к себе в дом, и Изабель постепенно привыкла к ее внезапным появлениям, шумным и быстрым, как светлые, ветреные дни. Слова, сказанные Вильгельмом в Мальборо, о том, что он никогда не спал с прачкой, пришли Изабель на ум и сильно позабавили ее, когда она впервые увидела эту женщину. Во Флоренс было не меньше шести футов роста, а ширины она была просто необъятной. Бедра могли бы сравниться с крупом тяжеловоза. Груди вздымались рыхлыми горами, и с разбегу она могла бы ими свалить с ног великана. А локти у нее были размером с призовой окорок. Копна грязных черных волос выбивалась из-под платка, а кожа лица была всегда такой красной и грубой, как будто кто-то ею драил котлы.

— Я у конюшен слыхала кое-что интересное, миледи, — сказала Флоренс, складывая рубашку с ловкостью, какой трудно было ожидать от таких больших грубых пальцев. Глядя, с какой любовью она разглаживает одежду, Изабель прикусила губу: она подумала, не гладила ли Флоренс так же нежно белье Иоанна.

— Неужели? — Изабель подозревала, что Форенс не только стирала Иоанну белье, но и сообщала, кто с кем спит, чем сильно помогала ему в его интригах и кознях.

— Сдается мне, нам скоро переезжать, — Флоренс облизнула губы и уставилась на блюдо с фаршированными финиками, стоявшее на столе.

Заметив это, Изабель жестом пригласила ее угощаться. Флоренс взяла два, как и ожидалось.

— Что ты слышала?

Флоренс поглядела на финик, а потом впилась в него с таким сладострастием, что большинство мужчин при виде этого бросило бы в пот.

— Французы высадились в Сандвиче, так ведь? Я слыхала, как гонец говорил об этом конюху, когда своего коня ему передавал. Там кораблей много, с лошадьми, и людьми, и пушками, и припасами всякими. Сдается мне, они в Винчестер пойдут, чтоб его снова отобрать.

Новости ошеломили Изабель. Ей не нужно было спрашивать Флоренс, уверена ли она в этом. Если она говорит, что слышала от гонца, значит, так оно и есть. Изабель подумала о том, скольких трудов им стоило отвоевать Винчестер и порты Винчелси и Рай возле него. Если Людовик действительно привез из-за Узкого моря большую армию, войска Генриха не смогут ее сдержать.

Флоренс запихнула остатки финика в рот, сунула второй в карман фартука и, сосредоточенно жуя, собралась уходить.

— Пойду-ка лучше навьючу мула, — недовольно проворчала она, — еще и вечер не успеет наступить, как нас уже здесь не будет… милорды.

Она неуклюже сделала реверанс Вильгельму, пытаясь проскользнуть мимо него и Жана Дэрли к выходу из палатки.

По выражению лица мужа Изабель поняла, что Флоренс была права.

— Я слышала, — сказала она, опережая его.

Сняв плащ и шляпу, Вильгельм швырнул их на стул.

— Нам было нужно всего несколько дней! — произнес он, чуть не скрежеща зубами от злости и разочарования. — Этого хватило бы, чтобы направить течение в другое русло. А теперь ветер оказался попутным для Людовика, и пригнал его к нашим берегам с армией, которой мы не сможем противостоять. — Он налил себе вина, выпил и с такой силой ударил чашей по столу, что дерево задрожало. — Я созвал старших военачальников, но единственное, что имеет смысл обсуждать, — насколько далеко нам отступать и куда. Мы не сможем удержать Винчестер, а он двинется прямо сюда, чтобы отвоевать его. Господи Боже мой, нам придется все это оставить!

Он показал на лагерь за пологом шатра. Пока он говорил, мимо проковыляла со своим мулом Флоренс. Коробы, привязанные к его седлу, были нагружены котлами для стирки.

— Тебе известно, сколько их? — спросила Изабель.

— Точно — нет, но их хватит, чтобы размазать нас по всему королевству, если мы решимся им противостоять. Я выслал вперед разведчиков и поддерживаю связь с гарнизоном в Дувре. Людовик действительно хочет сорвать этот персик, но, чего бы нам это ни стоило, мы не можем позволить ему сделать это. Иначе нам конец, что бы мы ни предприняли дальше.

Изабель склонилась над ладонью Вильгельма, стоявшего перед окном, пытаясь одной из своих игл для шитья подцепить занозу, застрявшую в его руке. Серебро прошло рядом со щепкой и виднелось тонкой черной полоской под прозрачным слоем кожи. Щепка попала сюда из подпиравших шатер крепких балок, когда он объезжал войска, собравшиеся во дворе Нортгемптонского замка.

— По крайней мере, она не из сиденья в уборной, — произнесла Изабель, предприняв очередную попытку подхватить занозу. — Ты их видел? Они просто ужасны! — и рассмеялась собственным словам. — Как будто сейчас имеет хоть какое-то значение, какие у нас сиденья в уборных!

Ее замечание вызвало у него осторожную улыбку.

— Имело бы, окажись заноза у меня в заднице. Но у меня вместо занозы Людовик с его подкреплением.

Изабель сморщилась. Сегодня целый день приезжали и уезжали гонцы. Разведчики Вильгельма пытались разузнать как можно больше о силах и передвижениях французов. Людовик быстро добрался до Винчестера и Фарнема, снова захватив их, поскольку встретил лишь незначительное сопротивление. Потом он, видимо, осадил Дувр. Однако сегодня на рассвете Вильгельм получил известие, что французские войска, добравшиеся до Лестершира, вынудили графов Честера и Дерби оставить замок Монсорель, который они осаждали, и отступить в направлении Ноттингема. Новости были неточными, и Вильгельму нужны были подробности, чтобы решиться на что-то самому. Сейчас он был в Нортгемптоне; его войска прикрывали столько перекрестков, сколько было возможно, и ждали.

Изабель подтянула кончик занозы к краю ранки и умудрилась вытянуть ее наружу, подцепив ногтями.

— Если Людовик привел своих людей в Монсорель, означает ли это, что Дувр сдался ему? — поинтересовалась она.

В ответ Вильгельм только вздохнул.

— Это мне неизвестно. Если Дувр пал и французский король со всем своим войском двинулся на север, плохо. Вряд ли Людовик решился бы разделить войска и выехать лишь с их частью, чтобы сломить осаду Монсорели, никого не оставив охранять Дувр, но мне нужно перепроверить донесения, прежде чем действовать.

Изабель смазала ранку целебной мазью и искоса взглянула на него. Он мог бы попросить одного из полевых хирургов или своих людей вынуть эту занозу, раз она так ему мешала. Их зрение было уж наверняка лучше, чем у нее. То, что он пришел с этим к ней, означало, что он нуждается в ее совете. От этой мысли на душе стало тепло, но и тревожно. Он никогда не приходил к ней, чтобы поныть или пожаловаться на мелкие неприятности, он рассказывал ей только о больших бедах. Что если Дувр в самом деле взят? Справятся ли они с таким катастрофическим развитием событий? Она втерла остатки мази и посмотрела на его руки. Ногти были грязными от масла, которым смазывали кольчугу. На щеке тоже был след масла.

— Хьюбет де Бург из тех, кто сражается до последнего. И Дувр хорошо укреплен, — сказала она, мягко стирая пятно с его щеки большим пальцем. — Я не верю, что Людовику удалось так быстро его захватить. В Монсорели либо отдельный отряд, либо донесения неверны. Французы, должно быть, все еще на юге.

— Может, и так. Скоро я буду знать наверняка. — Он поднялся и подошел к окну. — Вопреки здравому смыслу, я надеюсь, — тихо проговорил он, — что Людовик поступил неразумно и разделил свое войско.

Увидев, как напряжены его плечи, она поняла, почему он пришел поговорить с ней. Эта надежа была такой неоправданной и безумной!

— А если он так и поступил? — он вернула иголку в футляр из слоновой кости и кинула в шкатулку с принадлежностями для шитья.

— Тогда у нас есть шанс победить.

Изабель прикусила верхнюю губу.

— Это зависит от того, где находится сам Людовик и как он разделил войско, — сказала она.

— Да, это так, но какое бы то ни было разделение в любом случае нам на руку, — отвернувшись от окна, он принялся мерить комнату шагами. — Самый поздний срок, когда мы должны об этом узнать, — сегодня в полдень.

— А если он все-таки разделил войско, куда они отправятся после Монсорели?

Ответ пришел немного позже, чем ожидал Вильгельм, в середине вечера, когда в большом зале уже ужинали. Какова бы ситуация ни была, это редко сказывалось на аппетите Вильгельма, и он сосредоточенно жевал кусок пирога с голубиным мясом, придвинув к себе еще и блюдо с грибами, когда появился Хьювил, потный и спотыкающийся после долгой скачки. Вильгельм, с усилием проглотив кусок, замахал ему, подзывая к высокому столу.

— Да, милорд! — выдохнул Хьювил, поклонившись Вильгельму. Его лицо пылало от нетерпения. — Принц Людовик разделил свою армию. Он остался в Дувре, но выслал на север тысячу человек во главе с графом Перчским. Они захватили Монсорель и отправились в Линкольн, чтобы помочь мятежникам, осадившим замок.

Изабель увидела, как краска приливает к лицу ее мужа и как разгорается его взгляд. Она чувствовала его торжество, но сама испытывала страх. У нее не было иллюзий относительно того шанса победить, о котором говорил ее муж. Это был один шанс из тысячи.

Привидения так и не поселились в башне Ньюаркского замка, где умер Иоанн, за что Изабель была им признательна. Она готовилась к тому, что неуспокоенная душа короля примется ее донимать, разгуливая ночами по замку. Но все было тихо, и если она и не спала толком в прошлую ночь, то из-за собственных волнений, а не от переживаний прежних обитателей замка.

Была среда перед Троицей. Мягкий воздух был пропитан терпкими ароматами поздней весны. Город за рекой и возвышающимся над ним замком бурлил. Армия молодого короля взяла день передышки, перед тем как двинуться в Линкольн. Изабель в сопровождении своего капеллана, рыцаря и двух своих женщин вышла к войску и поговорила с солдатами, убедившись, что они полны решимости. Разумеется, было и волнение, и нервозность, но о поражении никто даже не заговаривал. Легат обещал отпущение грехов каждому, кто станет сражаться под знаменем короля Генриха. Французы же были прокляты и, следовательно, должны были отправиться прямиком в ад.

Флоренс воспользовалась погожим весенним днем, чтобы постирать на реке белье с другими прачками из лагеря. Изабель видела ее издали. Ее мощные руки смывали грязь с одежды с такой беспощадностью, с какой войска клялись изгнать французов из Линкольна. Сегодня ее лохмы были повязаны алой ленточкой, и до Изабель доносилось пение Флоренс. Это была какая-то особая «прачечная» песня. Похоже, ее настроение было заразительно, потому что Изабель тоже начала улыбаться.

— Вид прачек вас чем-то развеселил, миледи? — спросил Ранулф Честерский, присоединяясь к ней. Его голос был хриплым, отчего ей показалось, что граф раздражен. Изабель знала: ему не дает покоя, что он был вынужден сдать Монсорель. А в народе теперь над ним подшучивали. У Ранулфа была масса положительных качеств, но славился он своей угрюмостью и неукротимой гордостью. Он, очевидно, тоже обходил свое войско, поскольку с ним были двое его старших рыцарей и пара воинов.

— Если говорить о Флоренс, то она вообще забавная, — ответила Изабель, кивнув в сторону женщины. — Если бы в нашей армии была хоть дюжина таких, как она, у французов не было бы шансов.

Она шутила, поэтому удивилась, когда Честер от ее слов скривился и побагровел.

— Я что-то не так сказала, милорд?

Он пристально посмотрел на нее, а потом испустил тяжелый вздох. Его напряжение спало.

— Нет, миледи, или, по крайней мере, ненамеренно. Я обсуждал с другими членами вашей семьи разные детали, касающиеся нашего броска в Линкольн.

— Милорд?

— Ваш старший сын пожелал быть в передовом отряде вместе с людьми из Нормандии.

— Понимаю.

— Неужели, миледи?

Зная характер Честера, Изабель положила руку ему на рукав.

— В самом деле понимаю, милорд, — произнесла она успокаивающе. — Было бы правильно, если бы передовые отряды возглавляли испытанные в боях воины, но и молодых нельзя винить за их рвение. Как графиня Пемброукская, я рада, что мой наследник так отважен и смел, но как мать, я бы, конечно, предпочла, чтобы он не бежал на врага впереди всех.

Честер застонал. Он выглядел несколько пристыженным.

— Что ж, вы высказали свое пожелание, — сказал он. — В таком случае мы принимаем решение, что первыми ударами буду руководить я, как и должно было быть с самого начала.

— Тогда я спокойна, милорд, — нежно проговорила она. — Эта задача как раз для рыцаря, обладающего вашими способностями и опытом.

Поговорив с Честером, Изабель задумчиво побрела назад к замку. Она знала, что Вильгельм сейчас занят, поэтому ожидала увидеть его не раньше позднего вечера. Однако он пришел в их покои незадолго до ужина, чтобы переодеться.

Пока он мыл лицо и руки, Изабель рассказала ему о своем разговоре с Честером. Вильгельм уткнулся лицом в полотенце, а потом взглянул на нее.

— Ранулф страдает от избытка желчи, — сказал он. Просунув руки в рукава рубашки из хорошего выбеленного льна, которую протянул ему оруженосец, Вильгельм натянул ее на голову.

— Вилли действительно сказал, что хочет возглавить войско?

— Дело было так. К нему пришли представители нормандского отряда и сказали, что, поскольку он родился в Нормандии, им было бы приятно, если бы их возглавил именно он и их отряд принял бы на себя первые удары. Честер же принялся возражать, — Вильгельм взял из рук молодого человека свою верхнюю рубашку. Изабель обратила внимание, что это был его серебристый ирландский наряд. Очевидно, Вильгельм за ужином собирался напомнить Честеру, что тут не он один магнат, обладающий влиянием и весом. — Сказать по совести, я понимаю Честера, — произнес он в раздумьи. — Он все еще переживает, что ему пришлось сдать Монсорель. Он готов переложить ответственность за страну на меня, поскольку знает, что люди с большей готовностью последуют за мной. Но он не желает, когда мы дойдем до Линкольна, выпускать вперед моего сына, бывшего мятежника, — он раздраженно рассмеялся. — До меня даже дошли слухи, будто он хотел, чтобы я вовсе остался в стороне и дал ему возглавить все войско. Разумеется, он говорил об этом весьма дипломатично, и никто не упоминал о том, что его беспокоит мой не самый подходящий для такой деятельности возраст.

Изабель сдержалась и не стала говорить, что идея, возможно, была не так уж плоха. Честер не единственный, чья гордость легко уязвима. Вильгельм был в отличной форме для того, чтобы выполнить эту задачу. По большому счету, может быть, он шел к этому моменту всю свою жизнь.

— Это было бы катастрофой, — тихо произнесла она.

Он улыбнулся, застегивая пояс на бедрах. На нем золотой нитью был вышит узор из накладывающихся друг на друга медальонов.

— Я не думаю, что все зашло так далеко. Но если бы Честер заговорил об этом громко, мне пришлось бы ответить ему, что нужно было принимать на себя должность регента. Пусть скачет впереди, если ему так хочется, но я не готов отдать ему бразды правления… пока не готов. Он запугивает нас тем, что оставит Англию, отправившись в крестовый поход, но ему известно, что я на это не куплюсь.

— А Вилли? — спросила она. — Как он реагирует на слова Честера?

Улыбка Вильгельма померкла.

— Вилли прошел через огонь. Для него эти слова не более, чем крохотная искорка. Он понимает, что стоящее на кону важнее мелких споров из-за того, кто поведет передовой отряд.

— В таком случае я рада тому, что у него есть здравый смысл, — пока они говорили, Изабель приводила в порядок собственную одежду. Она сменила уличный чепец на вуаль из тонкого шелка лавандового цвета. Служанка прикрепила ее к тонкому кисейному вороту платья золотыми булавками. Теперь Изабель была готова сопровождать мужа в зал. Однако он не двинулся с места.

— Что? — спросила она. Он подошел к ней и взял ее руки в свои. Ее тревога усилилась.

— Я не хочу, чтобы ты ехала с нами в Линкольн.

Изабель покачала головой, почувствовав страх и пытаясь совладать с ним.

— Я уже здесь. Ты не остановишь меня. Быть рядом с тобой — мое право.

Он взглянул на свои руки, сжимавшие ее.

— Если все обернется для нас бедой и нам придется бежать, мне нужно, чтобы ты была свободна. Ты знаешь, как сплотить наших вассалов. Может быть, это эгоистично с моей стороны, но я не хочу в разгар битвы беспокоиться о тебе. Если я буду знать, что ты в безопасности, я смогу лучше сосредоточиться на том, что должен делать.

Она возмущенно посмотрела на него:

— Значит, то, что я буду волноваться о тебе и Вилли, находясь далеко от вас и не имея возможности прийти вам на помощь, если вы будете ранены или еще что-нибудь случится, это хорошо?

Он долго молчал, а потом произнес хрипло и мягко одновременно:

— Это помогло бы мне больше всего. Бог свидетель, я могу расстаться с тобой сейчас, в двух днях пути от поля битвы, но боюсь, что буду уничтожен, если мне придется сделать это прямо перед сражением. Может быть, у тебя хватит на это силы, но у меня точно нет.

От этих слов она растаяла, хотя и понимала, что они, возможно, сказаны специально.

— Не полагайся так на мою силу, — произнесла она с дрожью в голосе, — чтобы поддерживать ее, мне необходим ты.

Нежно взглянув на жену, он шагнул вперед, чтобы ее поцеловать.

— Я с тобой, даже когда мы далеко друг от друга. А ты бывала и дальше, чем теперь. Намного дальше.

Она крепко обняла его, понимая, что он прав. Во время борьбы за ирландские земли, их разделяло не только море, но и расхождение во взглядах, которое грозило положить конец их браку. Но они оба выжили и после перенесенных испытаний стали лишь сильнее.

На пороге появился оруженосец, чтобы сообщить, что был подан сигнал к ужину и собравшиеся в большом заде ожидают их появления.

Изабель отпустила Вильгельма и вытерла глаза рукавом.

Он печально улыбнулся.

— Нам лучше поторопиться, — сказал он, — а то Ранулф Честерский подумает, что мы намеренно медлим, чтобы привлечь к себе внимание.

На следующее утро войско короля Генриха выстроилось во дворе замка и приготовилось к выступлению. Легат отправился в принадлежащую королю крепость в Ноттингеме, где было безопаснее, чем в Ньюарке, и Изабель была в его свите. Она уже попрощалась у Вильгельмом, но ей еще предстояло проститься с их старшим сыном.

— Будь острожен, Вилли, — сказала она, обнимая его, уже стоящего рядом со своим скакуном. — Не рвись вперед.

Его доспехи холодили ее пальцы. Все мужчины должны были ехать в латах. На тех, кто не мог позволить себе кольчуги, были кожаные доспехи.

Вилли мрачно улыбнулся:

— С моих нынешних позиций, мама, вперед не вырвешься.

— Что ж, тогда береги отца и не давай ему себя переоценивать!

Он осуждающе взглянул на нее.

— Я позволю ему поступать так, как он захочет, — сказал Вилли. — У него есть на это право, тебе так не кажется? Не бойся. Мы будем присматривать друг за другом. Кроме того, с ним будут Жан, и Ральф, и Джек. Он сам так захотел.

Изабель нашла в себе силы улыбнуться.

— Я знаю. Он на знакомой земле и будет заниматься своим делом. Я боюсь не за него… а за себя, — она сделала жест, как будто отпускает ястреба в небо. — Ступайте с миром.

— Я буду молиться, чтобы все было хорошо, — ему не терпелось тронуться в путь. Он пристегнул перевязь с ножнами и повернулся к переступавшему на месте коню.

— Вилли…

— Мама? — он уже приладил за седло и наклонился, чтобы поправить стремена. Кто-то попытался с ним заговорить, но он жестом велел подождать.

— Просто скажи ему, чтобы он помнил о женщине, которая ждет. Пошли ко мне гонца, как только будут новости, каковы бы они ни были.

Выражение его лица смягчилось.

— Я тут же пришлю гонца, — ответил он. — Хьювилу уже дамы распоряжения на этот счет и хорошая, свежая лошадь тоже.

Изабель стояла с гарнизоном замка, с мужчинами, их женами и детьми, и смотрела, как Ранулф Честерский выводит войска из Ньюарка, а за ним следуют ее муж и сын. Они ехали бок о бок, а справа от них скакал граф Солсберийский. Питер де Роше, епископ Винчестерский прикрывал их войском из трехсот арбалетчиков. Улица дрожала от стука копыт, грохота телег, топота сапог. Перед глазами Изабель проплывали доспехи и оружие; ее взгляд увлажнился, оттого что она слишком пристально вглядывалась в лица уходящих. Она хотела, чтобы образ Вильгельма и его сына запечатлелся у нее в памяти как можно более отчетливо, но когда пыталась их себе представить, перед глазами встали только жесткие панцири доспехов и оружие.

Они уже ушли, а Изабель все смотрела на опустевшую дорогу, на оседающую пыль, на кучи навоза, которые торопились сгрести совками предприимчивые горожане. В отдаленном уголке ее сознания гнездилась мысль, что она больше не увидит их живыми и все, что останется у нее в памяти об этом дне, — это навозные кучи на дороге.

Глава 42

Линкольн, май 1217 года

Плоская равнина к северу от Линкольна уже была местом сражения более семидесяти лет назад, когда армия королевы Матильды разбила войско короля Стефана в ожесточенном, кровопролитном бою. Вильгельм и Честер выстроили свои войска и подняли знамена на этом же обагренном когда-то кровью поле.

Сам Линкольн стоял на гребне горы над рекой Уитем. Замок и собор располагались у его северного края, а город, обнесенный крепостной стеной, круто спускался к реке. На западе городская стена сливалась с крепостной. Французы уже захватили город и теперь осаждали замок. Его комендантша, неукротимая Никола де ла Гай, старалась повысить боевой дух оборонявшихся. Несмотря на то что французы атаковали непрерывно, используя тараны, стены замка не были пробиты, и защитники держались, как могли.

Вильгельм спешился и послал лошадь к телегам с провиантом, а сам пересел на Этеля, понимая, что если дойдет до сражения, его жизнь может зависеть от того, какой под ним конь.

— Нам нужно бы вдвое больше людей, — пробормотал Вилли, меняя коня на своего каштанового. — У французов в два раза больше солдат, несмотря на то что они разделились. Я знаю, что Бог на нашей стороне, но все равно на каждого из нас приходится по два врага.

Он взял флягу с вином, протянутую ему Вильгельмом Солсберийским и сделал глубокий глоток.

Вильгельм в задумчивости смотрел, как конюхи и оруженосцы подводят лошадей к их хозяевам.

— Французы могли видеть наше приближение, но они не знают, сколько нас, — он взял флягу из рук своего сына и поднес ее ко рту. Вино было мягким, с богатым вкусом и не испортилось в дороге, что было особенно приятно: обычно старые вина превращались в уксус прежде, чем бочку с ними успевали вывезти с винного двора.

— О чем ты думаешь? — спросил Солсбери.

Вильгельм вернул флягу.

— Мы можем обмануть их, заставив думать, что нас больше, чем есть на самом деле, — он вытер рот. — Поднимите знамена, которые лежат среди багажа, пусть оруженосцы и конюхи наденут все запасные доспехи, какие у нас есть. Надо, чтобы казалось, что у нас сильное подкрепление.

Солсбери подержал вино за щекой, подумал и медленно кивнул в знак согласия:

— Может сработать. В любом случае мы ничего не потеряем, если попробуем.

Вильгельм отдал приказ, и скоро поднялся лес знамен и сверкающих копий. На своем скакуне, в плаще цвета инея, с позвякивающей на груди перевязью к Вильгельму подъехал граф Честерский. В коне было почти шестнадцать ладоней до загривка. Честер, который сам высоким ростом похвастаться не мог, использовал все, что можно, чтобы казаться внушительнее.

— Хорошая мысль, Маршал, — произнес он, кивнув в сторону «подкрепления».

— Вина, милорд? — предложил Солсбери.

Честер помедлил, а затем принял флягу и сделал глоток. Пока он пил, прозвучал сигнал горна.

— Они идут! — прорычал рыцарь, стоявший в дозоре. Его голос дрожал от напряжения. — Французы идут!

Люди поспешили сесть на лошадей и собрать свое оружие. Загремели копья, щиты. Епископ Винчестерский выстроил своих арбалетчиков в длинную линию справа от английского войска. Они были готовы осыпать французов градом стрел, как только те приблизятся.

Из северных ворот выехал отряд конных рыцарей. Доспехи блестели на солнце Над головами трепетали знамена Пуасси, де Квинси и Перша. Вильгельм вгляделся в них. Томас, граф Перчский, был его родственником, и в последний раз они виделись при французском дворе. Теперь им предстояло встретиться на поле боя, и каждый должен будет поступить так, как велит ему долг.

Повисла напряженная тишина: французы не ринулись в атаку. Вильгельм держал своих людей наготове. Он взглянул в сторону отряда Честера и успокоился: граф мог захотеть нанести первый удар, но он владел собой и своими людьми. Никто не собирался бросаться вперед, чтобы стать первым, поднятым на копье.

В рядах французского войска произошло какое-то движение, и вперед выехали де Квинси и граф Перчский в сопровождении своих герольдов, несших знамена. Вильгельм сделал знак Честеру, и они тоже выехали вперед со своими герольдами и остановились на середине поля между двумя армиями. Мужчины взглянули друг другу в лицо. Теплый летний ветер шевелил конскую сбрую и развевал накидки рыцарей. Ветер откинул волосы Вильгельма с его лица. Томас Перчский был в латном шлеме, а де Квинси — в кольчужном. «Полностью готовы к битве, — подумал Вильгельм, — и хотят нас запугать». Он почти улыбнулся при мысли об этой хитрости.

— Да хранит вас Господь, милорды, — сказал он.

Де Квинси пробормотал гораздо менее лицеприятное приветствие, уткнувшись в свой шлем, но ответ Перча был вежлив:

— И вас, Маршал и милорд Честер. Печален день, когда приходится сойтись в бою с родственником, и вдвойне печально, если этого боя можно было избежать.

— Верно, милорд, — ответил Вильгельм. Он прекрасно понимал, что де Квинси пока рассматривает ряды сторонников короля. Вильгельму захотелось оглянуться, чтобы проверить, выглядят ли ряды конюхов и оруженосцев с запасными знаменами и копьями достаточно внушительно, но устоял перед этим искушением; он смотрел, не отрываясь, на своего родственника.

— Вы знаете, что вам это сражение не выиграть, — сказал Перч.

— Вы ошибаетесь, — ворчливо возразил Честер. — Вы были отлучены от Церкви папским легатом, и это ваши души в опасности. Сколько ваших людей сегодня захотят отправиться в ад?

Граф покраснел, а в глазах де Квинси вспыхнула злоба.

— Замок вам не покорился, — Вильгельм перешел на более дипломатичный тон. — Если вы сейчас сдадитесь нам, мы проявим снисхождение ко всем.

Де Квинси рассмеялся:

— Черт подери, Маршал, неужели ты от старости лишился последнего ума? Ваши лошади устали, пока вы добирались сюда, а наши свежи, как роса.

— Так вы хотите рискнуть? — бесстрастно спросил Вильгельм.

Перч взмахнул рукой:

— Вам не победить, милорды. Если мы решим не сражаться на открытом месте, нам всего лишь будет нужно отступить за городские стены и дождаться, пока принц Людовик пришлет подкрепление. Можете сидеть здесь и осаждать нас, сколько вам заблагорассудится, ни к чему хорошему это все равно не приведет.

— Пусть Бог от меня отвернется, если сегодня же к ночи я не стану правителем Линкольна, — возразил Вильгельм. — Я даю вам последнюю возможность сдаться.

Томас Перчский улыбнулся:

— Я вынужден отклонить ваше предложение и в свою очередь предложить сдаться вам.

— А, трата времени, — прорычал де Квинси и развернул своего коня.

Вильгельм взглянул в глаза своему родственнику, и они быстро пожали друг другу руки.

— Как Бог рассудит, — сказал Перч. Он протянул руку и Честеру, который сжал ее и отпустил.

— Они не станут сражаться в открытом ноле, — сообщил Вильгельм своим людям. — Они укроются за городскими стенами.

— Откуда вам это известно? — требовательно спросил командир наемников Фолкс де Брот.

— Потому что они оба считали наших людей и заметили наше «подкрепление», — ответил Вильгельм. — Они не захотят сражаться с войском, равным им по численности, потому что, как я понял из их слов, что уверенности в победе у них нет.

— А если они укроются за стенами города? У нас нет времени установить осадные машины. Людовик ударит нам в спину уже через пару дней.

— Нет, — вступил в беседу Питер де Роше. Вместо золоченой митры на его голове красовался железный колпак. Он был, как и другие, в доспехах и накидке. — У западной части замка есть вход, который никогда как следует не закрывали, с тех пор как начались неурядицы, и так и не замуровали. Если мы сможем отвлечь французов, мы попадем в город через этот вход и объединимся с гарнизоном замка.

Вильгельм пристально посмотрел на де Роше:

— Только скажите мне, насколько достоверны ваши сведения, милорд епископ?

— Достаточно достоверны, — дыхание де Роше участилось. — Позвольте мне сделать вылазку с одним из моих рыцарей. Дальше за углом есть еще одни ворота. Если я смогу связаться с теми, кто внутри, и рассказать им о наших намерениях, их лучники обеспечат нам прикрытие.

— Идите, — ответил Вильгельм, быстро махнув рукой. — А я пошлю других обследовать стены, пусть поищут еще какие-нибудь слабые места, которые мы могли бы использовать.

Епископ быстро направился к своему коню. Вильгельм посмотрел на других военачальников:

— Если епископ прав и мы сможем войти в замок через ворота, нам нужно организовать атаки, чтобы отвлечь внимание французов.

— Я беру на себя северные ворота, — тут же сказал Честер. — Это главный выход из города. И это не будет лишь уловкой. Я действительно попытаюсь прорваться внутрь.

Вильгельм кивнул.

— Как угодно, — он быстро повернулся к де Броту. — Вы со своими людьми пробираетесь в замок и входите в город через восточные ворота. Выставьте арбалетчиков на стенах замка, чтобы они обстреливали осаждающих его. Французы будут вынуждены разделиться, чтобы отражать атаки со стороны замка и сохранять свои позиции у северных ворот.

В это время я со своим сыном и графом Солсберийским прорвусь через западные ворота. Если епископ Винчестерский прав и их действительно легко пробить.

Де Брот хмыкнул:

— Вас послушать, Маршал, так все просто.

— Так и есть, — ответил Вильгельм. — Мы должны действовать и добиться успеха.

Он передал флягу с вином де Броту. Это было жестом принятия в свой круг, и де Броту редко приходилось с этим сталкиваться. Он не был рожден в семье аристократов, ему пришлось пробиваться наверх из низов и драться за свое место под солнцем, часто действуя грязными, кровавыми и вообще любыми способами, но в трудные времена он остался верен королю Иоанну. И Вильгельм предложил ему вино именно из-за этой верности.

Наемник принял флягу, сделал глоток и вытер рот.

— Спасибо, милорд, — сказал он, глядя на Вильгельма как равный. — Я подготовлю своих людей.

Через час из разведки вернулся епископ Винчестерский с сообщением, что можно пробить заложенные ворота.

— Там булыжники, скрепленные известкой, — рассказывал де Роше, — но нескольких прицельных ударов стенобитной машины будет достаточно. У французов, правда, больше стенобитных машин, чем было у Агамемнона при осаде Трои. Один из рыцарей гарнизона смог провести меня в замок, но там отовсюду летят камни, много раненых и погибших. Их положение чрезвычайно опасно, и, я думаю, что если нам не удастся быстро войти в город, замок падет.

— Вам удалось поговорить с леди Николой? — спросил Вильгельм.

Де Роше кивнул:

— Леди настроена сражаться до последнего, но, конечно, вздохнула с облегчением, увидев нас. Она сказала, что сделает все, что в ее силах, а если французы прорвутся внутрь, она сама возьмет оружие в руки и встанет на защиту замка.

На его лице отразилось некоторое осуждение. То, как леди Никола организовала оборону замка, было достойно всяческих похвал, однако между подлинной отвагой и бабьей дурью проходила тонкая грань.

Вильгельм хмыкнул:

— Не сомневаюсь, что так и будет. У нее самое отважное сердце из всех женщин, кого я знаю… кроме моей жены, разумеется.

— Вряд ли у кого-либо когда-нибудь появится повод усомниться в смелости твоей жены, Маршал, — заметил Честер без выражения.

Вильгельм ухмыльнулся.

— Иногда ее бывает нужно спасать от нее самой, — сказал он. Хотя шутка и разрядила атмосферу, мысли Маршала были заняты предстоящим. Успех их броска на Линкольн зависел от удачи, скорости и их способности держать строй. А от того, преуспеют они или проиграют, зависело будущее королевского рода Англии. Зависело, кто будет править страной. Он подумал, что это похоже на то, как он стоял на осадной лестнице в Мильи: нужно броситься к укреплениям и не смотреть вниз, потому что, если посмотришь, взгляд и мысли отвлекутся от намеченной цели, и ты тут же поймешь, как высоко падать.

Военачальники оседлали коней, переговорили с командирами, остающимися за главных на местах, и собрали свои отряды. Первым должен был выехать Честер. Его отряд вез к северным воротам осадные машины и огромный таран. Они двигались под прикрытием огромных круглых щитов, сплетенных из ивовой лозы. Де Брот в сопровождении епископа Винчестерского двигался к западной части замка, где его стены сливались с городскими. Там они должны были прорваться внутрь. Вильгельм выехал вместе с де Бротом, но проникать в замок вместе с его арбалетчиками не собирался. Со стороны крепости раздался стук камня о стену, когда еще один снаряд из французской стенобитной машины достиг своей цели.

— Бог в помощь, — сказал Вильгельм де Броту, пожимая ему руку.

Де Брот одарил его улыбкой, обнажившей выбитые зубы.

— Внутрь через пасть дьявола, а наружу через его задницу, — язвительно заметил он. — Не слишком затягивайте с атакой. Я не хочу в разгар битвы свой стручок подпалить.

Защитники замка подошли к воротам, чтобы впустить де Брота и его отряд. Мгновение спустя на укреплениях появились арбалетчики, и на французов посыпались первые стрелы. С криками и ругательствами французы отступили и, как только они сделали это, де Брот проник в город из замка через восточные ворота. Затрубили горны, раздались боевые кличи, и до Вильгельма и его людей донеслись звуки внезапной и ожесточенной битвы. На какое-то время стена над западными воротами опустела: французы бросились сражаться с нападавшими с севера и с востока.

Вильгельм подал сигнал поднять таран и ударить по воротам.

— Давайте, жестко, как вы умеете, ребята! — скомандовал он.

— Не волнуйтесь, милорд! — закричал в ответ командир отряда. — Мы ворвемся туда, как моряки после трех месяцев плаванья в бордель! Любые преграды сметем!

Нос тарана ударился о булыжную кладку с глухим стуком, и вокруг его железной головы поднялось облако пыли, мелких камней и известки.

— Мой шлем! — приказал Вильгельм оруженосцу, когда таран отвели назад и снова ударили им в ворота, подняв новый фонтан камней и известки. От центра стены разбежались зигзагообразные трещины, похожие на вспышки молнии. Мужчины подхватили ритм, крича, топая и распевая бодрые и непристойные песни.

Со стены их заметил один французский арбалетчик, поднял тревогу и принялся расстреливать солдат, направлявших таран. Стрела глубоко вошла в ствол дуба, ее оперенный конец дрожал. Француз остановился, чтобы снова зарядить арбалет, и в это время таран нанес по стене еще один удар. Камень разлетелся во все стороны, известь раскрошилась, солдаты отвели таран назад и бросились расчищать проход от каменного мусора. Арбалетчик на стене хотел выстрелить снова, но был вынужден нырнуть вниз, поскольку ему ответил один из валлийских лучников Вильгельма.

Маршал пришпорил Этеля. Его сердце колотилось, во рту пересохло. Он сражался с французами в нормандском городе Дринкурте, казалось, целую вечность назад. Тогда он потерял коня и был ранен. В тот день он впервые почувствовал вкус битвы, когда клинок сходится с клинком. И именно тогда осознал, у него есть собственный, природный, смертоносный талант, который нельзя приобрести, служа оруженосцем или упражняясь с мечом на поле для тренировок. Даже сейчас его охватила дрожь, и кровь в жилах потекла быстрее. Тело стремительно вспоминало, как оно должно двигаться. Под ним был свежий конь, и Вильгельм чувствовал себя так, будто ему снова двадцать один год. Если он погибнет сегодня, это не будет иметь значения.

К арбалетчику присоединились еще двое. Стрелы свистели над головой, одна отскочила от железного носа тарана, вторая попала в плетеный щит и прошила его насквозь. Вильгельм надел свой щит на руку и приготовился наносить удары.

— Нет, милорд, — быстро проговорил епископ Винчестерский. — Нужно подождать. Мы не знаем, сколько их ждет за воротами. Может быть, де Брот еще не смог с ними разделаться. Мы не можем позволить себе такой риск. По крайней мере, вышлите вперед разведчиков.

— Нет, — прорычал Вильгельм, потому что над головой снова просвистела стрела. — К тому времени, как они вернуться с сообщением, подоспеет французское подкрепление. Я не стану больше медлить.

— Милорд, ваш шлем! — закричал оруженосец, когда Вильгельм уже собрался пришпорить Этеля и направить его к отверстию в стене. Паренек бросился вперед со шлемом Вильгельма в руках.

— Боже правый, — прошипел Вильгельма в раздражении на самого себя, выхватывая шлем из рук молодого человека и быстро надевая его себе на голову. Оруженосец поспешил помочь ему.

— В следующий раз голову не забудь, — лаконично заметил Вилли приглушенным из-за шлема голосом.

— Уж скорее я ее потеряю, — с убийственным юмором возразил Вильгельм. — Хорошо, Честер этого не видел. — Он поднял меч. — С нами Бог!

— Аминь, — Вилли поцеловал рукоять своего меча и перекрестил им отца.

Вильгельм резко развернулся, натянул поводья и через пыльное отверстие в стене, бросился в Линкольн. Там им попытались оказать сопротивление всего несколько человек, потому что французы были заняты, сражаясь либо с графом Честерским у северных ворот, либо с отрядом Фолкса де Брота на улицах города у восточной части замка. С легкостью справившись с теми, кто встал у них на пути, отряд Вильгельма проскакал по Вестгейт-стрит, свернул направо и наткнулся на французов, все еще осаждавших южную стену замка.

— Маршал, Маршал, Господь храни Маршала! — как мог громко закричат епископ Винчестерский, как будто надеялся таким образом достичь слуха Всевышнего. Вильгельм почувствовал, как бежит по жилам кровь Этеля, как силен и полон жизни его конь, и энергия животного словно бы перетекла и в него самого. Он вонзил шпоры в бока коня, и тот ринулся вперед на полном скаку, кольчужная перевязь у него на груди звенела, как серебряный занавес, колышимый ветром. Они налетели на французов, осаждавших замок. Меч Вильгельма пел, взмывал вверх и опускался вниз; казалось, из его острия, перед тем как он вонзался в плоть, вырывалась серебряная молния. Он ощутил, как дрожь прошла по его руке от первого нанесенного им удара, а потом его охватило радостное возбуждение, и он отдался во власть ужасающей красоты своего Богом дарованного таланта. В семьдесят лет это было почти так же прекрасно, как в двадцать и в тридцать.

Бой перешел в ожесточенные поединки. Вильгельм прекрасно управлял конем и движениями своих рук, сжимавших меч и щит. Немного позади него сражался епископ, а Джек с Жаном прикрывали его с боков, как во времена старого короля Генриха, когда они были его оруженосцами. Вилли с Солсбери чуть в стороне бились с группой французских рыцарей, сопротивлявшихся ожесточенно и умело. Их щиты были серебристыми с красным — цвета Перча.

Французский отряд, нагружавший ковши стенобитных машин камнями, все еще оставался на месте. Они по ошибке приняли англичан за своих людей, вернувшихся от северных ворот. Солдаты как раз водрузили очередной валун в камнеметалку и притянули ее к земле. Командир отряда поднял руку и начал отсчет:

— Три, два… — последнее слово он так и не сказал, потому что в воздухе сверкнул меч, как рыба в неглубокой воде, и снес ему голову. Когда тело повалилось на землю, остальные с криками разбежались.

Сражение расползалось по улицам Линкольна, как пена растет на свежем эле. Казалось, уже не осталось такого уголка в городе, где не дрались бы англичане с французами. Граф Перчский занял позицию у собора и сражался в его тени так яростно, что, казалось, ему под силу изменить ход битвы. Вильгельм пришпорил Этеля и направил его к клубку сражавшихся, намереваясь добраться до Перча, — он надеялся, что сможет уговорить его сдаться.

Французский рыцарь попытался достать Вильгельма булавой, но тот отразил удар краем щита. Еще один бросился на Маршала с копьем, но Жан отразил удар мечом и отбросил копье в сторону. Меч прошел сквозь кольчугу нападавшего — Жан заколол его.

Земля под ногами коней была залита кровью. Тех, кто падал, затаптывали. Ржали раненые лошади. Вильгельм почти оглох от шума битвы. Он прорубал себе путь вперед, неумолимо приближаясь к своему родственнику.

Перч отбросил нападавшего слева. Приблизившись к нему, Вильгельм прокричал, чтобы он сдался, но Перч был охвачен лихорадкой битвы. Развернувшись, он с яростью набросился на Вильгельма. Удар пришелся по шлему. Рыцарь, стоявший рядом с Вильгельмом, вонзил меч в прорезь для глаз на шлеме Перча и вытащил залитый кровью меч наружу. Рука Перча еще по инерции ударила второй и третий раз, но потом опустилась, пальцы разжались, и меч упал. Перч соскользнул с лошади, шлепнулся на землю, как мокрый мешок с мукой, и больше не двигался. Сражение вдруг приостановилось, защитники графа отступили назад, англичане прекратили наносить удары.

Вильгельм подал Жану знак спешиться и снять с графа шлем — стало совершенно очевидно, что он мертв. Удар, прошедший через глазницу, задел мозг, его два последних движения не были сознательными. Его оставшийся невредимым глаз остекленело глядел в небо, а другой превратился в пустую алую дыру.

— Накройте его, — приглушенным голосом скомандовал Вильгельм. — И помните, что он заслуживает всех почестей. Он откашлялся, прежде чем заговорить снова: — Ваш предводитель мертв. Пусть все, кто хочет сдаться, опустят мечи!

Некоторые так и поступили, но многие бросились прочь в поисках оставшихся французских отрядов, сражавшихся у реки. Вильгельм с двумя рыцарями следил за тем, чтобы сдавшихся взяли в плен по всем правилам, когда галопом прибыл еще один отряд — с пшеничными колосьями Честера на щитах.

— Милорд, северные ворота взяты! — закричал один из рыцарей, остановив коня прямо перед Вильгельмом. — Граф Честерский прорвался внутрь!

— Отличные известия! — Вильгельм торжествовал. Он не станет думать о смерти своего родственника. Времени нет. К тому же Томас погиб в разгар сражения, что, в конце концов, не так уж плохо. — Возвращайтесь и скажите ему, чтобы отправлялся в нижнюю часть города. Французы пытаются там объединить свои силы!

Рыцари дали знак, что поняли его, и, пришпорив коней, направились обратно. Вильгельм приготовился к следующей стычке. К нему присоединился Вилли. Отец заметил струйку крови, стекавшую по правой руке сына на пальцы.

— Ты не ранен? — резко спросил он.

Вилли отрицательно покачал головой.

— Это в основном не моя, — ответил он. — У меня просто царапины, не более того. Если за кого бояться, так это за тебя в разгар боя.

Вильгельм улыбнулся, хотя за шлемом этого никто не увидел.

— На турнирах приходилось в десять раз хуже. Но самое опасное всегда — если кто-то вонзит меч в прорезь для глаза в шлеме. Упокой, Господи, душу Томаса.

— Аминь, — отозвался Вилли, перекрестившись.

Вильгельм тоже осенил себя крестом, натянул поводья и пришпорил коня.

У южных ворот города сражение снова стало ожесточенным: французы перегруппировались, заняв выгодную позицию на холме. Теперь они сражались отчаянно. Но в какой-то момент под натиском англичан, исполненных решимости не отступать, их ряды разделились на отдельные группки. Многие испугались за свои жизни и попытались бежать, но решетки на городских воротах были опущены, и враги оказались запертыми в ловушке. Зарубленные, заколотые, взятые в плен французы были таким образом уничтожены. В плену оказались Захер де Квинси, граф Винчестерский, Роберт Фицвальтер и Гилберт де Клер, вожди мятежа.

— Победа! — воскликнул кто-то из англичан, и этот клич подхватывался каждым, передавался от человека к человеку, пока не перерос в единый, несмолкаемый, торжествующий рев. Вильгельм почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Этель фыркал и переступал на месте, прядая ушами. Маршал рисковал, как никогда в жизни, и выиграл. Половина французской армии и главные мятежники-англичане либо пали, либо сдались. Он вложил меч в ножны и попытался расстегнуть ремешки шлема, но руки внезапно перестали его слушаться.

Рядом с ним сразу же оказался Жан и помог ему так же, как во времена своей молодости. По щекам Вильгельма стекал пот, заливая глаза. Он вытер лицо засаленной манжетой рубашки.

— Знаешь, что мне нужно сделать прежде всего? — прохрипел он.

— Нет, милорд, — Жан и сам тяжело дышал.

— Найти Хьювила и послать его к моей жене с сообщением, что мы все целы. Если она не услышит об этом сейчас же, несмотря на одержанную победу, я не успею ею насладиться, — его лицо осветилось улыбкой.

— Да, милорд, — улыбнулся в ответ Жан.

Вильгельм расстегнул кольчужный шлем и стянул его с головы.

— Я все еще не могу поверить, — сказал он. — Я знал, что мы должны одержать победу, и знал, что у нас есть шанс, но… — Он сдвинул брови. — Впереди еще много мест, где мы можем поскользнуться, но впервые я вижу береговые огни.

Глава 43

Ноттингем, май 1217 года

Изабель смогла заполучить внимание своего мужа, прибывшего с войском в Ноттингемский замок после победы при Линкольне, только спустя два часа. Но и тут они не остались наедине. Комната все равно была заполнена слугами и распорядителями, хлопотавшими, как рабочие пчелы в улье, но Изабель не обращала на них внимания. Она была целиком занята одним Вильгельмом. Легат хотел высосать из него все возможные сведения, как пиявка высасывает кровь из тела жертвы. Даже сейчас, когда он выслушал больше подробностей, чем мог переварить, он все равно не был удовлетворен. Хотя и признал с неохотой, что Маршалу нужно передохнуть перед ужином.

Когда Вильгельм только вошел в комнату, у нее внутри все перевернулось: настолько он был изможден, такой рассеянный был у него взгляд, то что все плыло перед его глазами, так ввалились его щеки, и такие темные, как чернила, тени залегли под скулами. Он ступал тяжело, словно к его ногам были привязаны гири. Победа при Линкольне была решающей, но наступил момент, когда торжество и радостное возбуждение, питавшие его все это время, уже не оказывали своего исцеляющего воздействия на его измученное тело.

— Тебе нужно поспать, — сказала она, помогая ему раздеться. Она отпустила оруженосцев и своих женщин: хотела оставить за собой право на эту близость.

— Я как раз об этом думаю, — согласился он. — Я знал, что легат — крепкий орешек, но не ожидал, что придется заново пережить всю линкольнскую битву.

Освобождая мужа от одежды, Изабель осматривала его тело. Плечи покрывали синяки, а по тому, как осторожно он ступал, можно было понять, что у него, по крайней мере, растяжение мышц. Жан рассказал ей, что он вел себя как обычно, отказавшись оставаться позади. На шее и на запястьях остались темные отметины. Там смазка с колец его кольчуги въелась в кожу.

— Ты не должен был уступать ему.

Вильгельм пожал плечами.

— Это вопрос политики — поддерживать его в добром расположении духа. Он перестанет быть таким требовательным, после того как он вдоволь обсосет все подробности, — Вильгельм ступил в приготовленную для него ванну, сел и с мягким стоном прислонился спиной к ее бортику.

Изабель принесла кусок белого мыла и принялась обтирать его мягкой льняной мочалкой. Вильгельм закрыл глаза и отдался на ее милость. Для нее это было еще одним подтверждением того, что он безумно устал, потому что обычно он сохранял независимость и мылся сам. Если только не собирался вовлечь ее в любовную игру, конечно. Но сейчас был явно не тот случай.

— Мне жаль, что так получилось с Томасом Перчем, — пробормотала она.

Его веки напряглись.

— Я был там, — сказал он. — Ничего нельзя было сделать. Это произошло в разгар битвы, упокой. Господи, его душу. По крайней мере, это была быстрая, честная смерть. Он сам бы такую выбрал.

Изабель вздохнула. Она предполагала, что и Вильгельм предпочел бы умереть так же, но думать об этом не хотелось.

— Что дальше? — спросила она после недолгого молчания.

Он ответил, не открывая глаз:

— Я приказал собраться в Чертси через пару недель. Посмотрим, что за это время предпримет Людовик. Половина его армии разбита, в Линкольне мы взяли немало пленных, и я уверен, что многие решат вернуться к нам. Пока Людовик был на коне, мятежникам могло казаться, что имеет смысл держаться за него, но теперь, скорее всего, море его сторонников обмелеет.

— Думаешь, он захочет поговорить о мире?

— Может захотеть. Я не думаю, что это будет легко, нам вообще ничто легко не дается, но, по крайней мере, мы движемся вперед, а не назад, — он приподнял веки и, несмотря на усталость, искоса с любопытством взглянул на нее. — Любовь моя, ты втайне поспорила с легатом, что сможешь допросить меня с большим пристрастием?

Изабель залилась краской, и он одарил ее широкой улыбкой:

— Хотя вряд ли это так. Не могу вообразить себе священника из Рима натирающим мне спину мылом, пока я сижу в ванне.

Представив себе эту картину, Изабель рассмеялась.

— Я теперь не смогу сидеть рядом с ним за столом и не думать об этом! — укорила она мужа.

Тот тоже рассмеялся и стал почти похож на самого себя, а не на свою тень.

— Он просто подумает, что от радости, что твой муж вернулся целым, невредимым и увенчанным победой, ты превратилась во взбалмошную девчонку.

— И, может быть, будет прав, — ответила Изабель и протянула ему чашу с вином.

Он молча поднял бровь, но сделал глоток, довольно хмыкнув. Изабель рассказала ему, что под Ноттингемским замком и под городом прорыты пещеры, из-за которых его винным дворам завидуют все соседи, потому что условия хранения там идеальные. Она говорила об обычных, бытовых вещах, продолжая ухаживать за ним, и к тому моменту, когда он поднялся из ванны и первая чаша вина была уже осушена, а вторая — на полпути к этому, синева у него под глазами спала, и взгляд больше не был безжизненным. Но, несмотря на это, Изабель уложила его на постель, уже после того как он оделся.

— Я скажу тебе, когда прозвучит сигнал к ужину, — прошептала она, убеждая его. — Тебе не повредит немного отдохнуть.

С мгновение ей казалось, что Вильгельм заупрямится и откажется, но он со вздохом сдался и откинулся назад, закрыв глаза и положив руки под голову. Изабель склонилась вперед, чтобы освободить занавеси полога. Ему было необходимо немного побыть одному.

— Можешь переброситься парой слов с Гилбертом де Клером и сказать мне, что ты о нем думаешь, — пробормотал он.

— Зачем?

— Было бы полезно привязать его к нам, а Беллу пора выдавать замуж.

Она смотрела на него, ожидая дальнейших пояснений, но он либо уснул, либо притворился спящим. Изабель, нахмурившись, задернула полог и сделала знак остальным, находившимся в покоях, заниматься своими делами тихо, чтобы Вильгельм мог немного поспать. Гилберт де Клер, граф Хертфордский и Глостерский, был одним из лордов-мятежников, взятых в плен в Линкольне. Она мало его знала, хотя и была его дальней родственницей. Недавно он получил в наследство графство своего отца, а, владея еще и Глостером, де Клер стал и богат, и влиятелен.

Изабель в задумчивости вышла из своих покоев и пошла в комнату, где под неофициальным домашним арестом находился со своей ближайшей свитой граф Гилберт. Он держал свое слово, и было маловероятно, что граф внезапно предпримет попытку побега. Как только договорятся о выкупе, он будет волен уйти или остаться.

Когда Изабель вошла в комнату, де Клер стащил свое длинное тело с подоконника и вежливо поклонился ей. У него были правильные, приятные черты лица. Широкий лоб, высокие скулы, вьющиеся волосы, рыжие, как у истинного де Клера, а на лице веснушки — частое украшение рыжих.

— Миледи, — у него был такой низкий голос, что казалось, будто он поднимается откуда-то из сапог, но звучал он приятно.

Изабель слегка наклонила голову:

— Милорд, я пришла проверить, есть ли у вас все необходимое.

В его глазах цвета янтаря с берега Балтики с зелеными прожилками вспыхнули искорки невеселой усмешки. Сколько ему лет? Должно быть, сильно за тридцать, подумала она. Один из самых влиятельных графов и праправнук короля Генриха первого.

— Возможно, не все, чего мне хотелось бы, леди Маршал, но не ваше гостеприимство тому виной.

— Поскольку вы опустили свой меч перед моим мужем, вы наш гость, а не враг, — учтиво вымолвила она, — но, даже будь вы врагом, мы все равно обращались бы с вами уважительно.

— Я не сомневаюсь, что в вашем доме так и было бы, миледи, — он указал на каменную скамью перед окном. — Вы присядете?

Изабель помедлила, потом согласилась. Он занял место на противоположной скамье, сложив руки между коленями. Она заметила, что ногти у него подстрижены, а одежда, хоть и измята, но чиста. На шее граф носил золотой крест, украшенный драгоценными камнями, а плащ был приколот к плечу брошью, выполненной в том же стиле.

— Миледи, простите мне мою прямоту, но у меня сложилось впечатление, что меня рассматривают и оценивают с пристрастием, как заводчик разглядывает яйца жеребца на деревенской ярмарке.

Изабель покраснела. «Умен!» — подумала она. Пожалуй, даже весьма умен, если только она чем-нибудь не выдала себя. Внезапно она поняла, что он может подумать, будто она заигрывает с ним, и ее щеки запылали. Она собралась, выпрямилась, сложила руки на коленях и сказала:

— Милорд, вы один из наиболее знатных заложников моего мужа. Мой отец был родственником вашего дедушки. Теперь, когда вы стали графом Хертфордским и Глостерским, вы будете вынуждены общаться с моим мужем. Всегда хорошо знать, кто твои соседи.

— Особенно, если сражаешься против них, — лукаво добавил он.

— Нужно думать о будущем.

— Ах, о будущем, — он смерил ее понимающим взглядом. — У вас есть какое-то предложение?

Изабель покачала головой:

— Пока нет, милорд, но мой муж, возможно, захочет… В зависимости от обстоятельств и реакции тех, кто в это вовлечен.

— Ах, вот оно что, — сказал он и откинулся назад, скрестив ноги. — В таком случае, если я в это вовлечен, надеюсь, я отреагировал правильно.

— Вы определенно дали мне пищу для размышлений, — ответила Изабель.

Глава 44

Стригил, граница с Уэльсом, август 1217 года

В обжигающую августовскую жару все в Стригиле старались укрыться в прохладной тени, за толстыми стенами замка. Изабель взмокла, несмотря на то что одета была в летние тонкие шелка. Солнце неумолимо пекло все неделю так, что даже самое прохладное время — на рассвете — не приносило облегчения.

В большом зале толпились родственники и друзья, приехавшие, чтобы стать свидетелями обручения Беллы с Гилбертом де Клером, графом Хертфордским и Глостерским.

— Он определенно знает себе цену, мама, — сказала Махельт, присоединяясь к матери в одной из ниш, прилегающих к большому залу. Она кивнула в сторону своего будущего зятя, принимавшего поздравления стригильского коннетабля.

Изабель взглянула на нее с любопытством:

— Что-то не похоже на комплимент. Он что, тебе не нравится?

Махельт, скривившись, схватилась рукой за поясницу, а другую положила на круглый живот; вот уже семь месяцев она вынашивала еще одного ребенка Биго.

— Граф мне кажется человеком, хорошо обдумывающим свои поступки и принимающим только взвешенные решения, — ответила она с той же дипломатичностью, что была свойственна ее отцу, когда он старался оставаться непредвзятым, но у него были сомнения.

— А разве это плохо?

— Да нет же, — сказала Махельт. — И я уверена, что этот выбор поможет залечить раны, нанесенные войной.

— Но?

Махельт нетерпеливо покачала головой:

— Да нет никакого «но», мама. Белла сильная и умеет находить выход из сложных ситуаций. Она может вырасти в прекрасную женщину. Просто ты знаешь, как страстно я была влюблена в Хью, когда мы поженились. Наверное, мне хочется, чтобы и моя сестра такое пережила.

— Иногда любовь вспыхивает сразу, иногда ей нужно время, чтобы созреть, — сказала Изабель. — Мы сделали все, что смогли.

— Я знаю, — казалось, Махельт уже пожалела о своих словах. Она поцеловала Изабель в щеку. — Вы с отцом уже назначили день свадьбы?

Изабель вздохнула:

— Нет, но мы надеемся, что это случится до конца года. Твой отец хочет сперва выдворить Людовика из страны.

— А такое возможно?

— Отец считает, что да.

— Даже несмотря на то что переговоры закончились ничем?

Лицо Изабель приобрело холодное выражение.

— Сторонники Людовика постоянно покидают его ряды, — проговорила она. — Суррей, Арондел и сын де Броза, Реджинальд, в прошлом месяце дали новые клятвы, а на прошлой неделе в Оксфорде их примеру последовал Иоанн де Лейси. Конечно, Дувр все еще осажден, а Людовик надеется на подкрепление, но его положение не из легких. Твой отец говорит, что битва за Линкольн была переломным моментом. Нельзя сказать, что мы выбрались из чащи, но, по крайней мере, деревья поредели настолько, что уже виден свет. — Она подняла вуаль. — Разумеется, валлийцы нанесут удар сразу же, как только исчезнет угроза со стороны Людовика. Твой отец уже сделал все, что мог, но он не в состоянии уделять этой проблеме должного внимания.

Махельт положила руку матери на рукав.

— Все будет хорошо, — сказала она.

Изабель поморщилась:

— Это я тебе всегда так говорила, когда ты боялась ветра, завывавшего за стенами Лонгевиля.

— И была права. Всегда наступало утро, и чаще всего ветер спадал, а небо нового дня было ясным и чистым.

Изабель с благодарностью сжала руку Махельт.

— На этот раз ночь была очень долгой, а буря очень страшной, — сказала она. — Когда все закончится, я собираюсь отвезти твоего отца в Кавершам и никого не видеть, кроме наших сыновей и дочерей… по меньшей мере месяц.

— И ты думаешь, он на это согласится? — с искренним любопытством поинтересовалась Махельт.

— Поэтому я и сказала про месяц, — Изабель улыбнулась и посмотрела вдаль. — Когда мы только поженились, он приходил в себя после тяжелого периода в своей жизни. Мы обвенчались в соборе святого Павла, а на следующий день он увез меня в какой-то особняк, принадлежавший его другу, и четыре, а то и пять недель, ничего не делал, только ел и спал, — она рассмеялась и покраснела. — Ну, а в конце концов я оказалась беременна твоим старшим братом. Мне говорили, что он человек очень гордый, победитель турниров, который однажды вышиб из седла короля Ричарда, а тут на тебе: этот чемпион только и делает, что нежится в постели и ест за десятерых! — она красноречиво взглянула на свою дочь. — А потом он пришел в себя, и я начала осознавать, кто именно достался мне в мужья, — она взглянула в сторону Вильгельма. — Ему и сейчас нужен покой, я чувствую это.

Словно ощутив на себе взгляд Изабель, Вильгельм посмотрел на нее и улыбнулся такой знакомой улыбкой, от которой у нее по-прежнему все таяло внутри.

Позже, на пурпурном закате, она шла рядом с ним вдоль укреплений. В зале начались танцы, но Вильгельм остался только на обязательную часть торжества, чтобы не обидеть свою новообрученную дочь, а потом удалился. Он объяснил, что не хочет мешать молодежи беззаботно развлекаться, не смущаясь его присутствием, но Изабель поняла, что он ушел, потому что нуждался в уединении. Подумав, она пошла за ним и молча шагала рядом, чтобы он мог поговорить с ней, если захочет.

Вдалеке гремел гром, и на горизонте вспыхивали молнии. Воздух был тяжелым, как новый плащ. Облокотившись на парапет стены, Вильгельм смотрел на бежавшую внизу реку, пурпурно-серую, как и небо. У причала постукивали, ударяясь друг о друга, лодки, уже плохо различимые в сгущающихся сумерках. Изабель обвила его рукой, приникла головой к его плечу и смотрела, как приближается буря. Вильгельма всегда захватывало это зрелище, он считал его одним из чудес Господних, и Изабель тоже полюбила грозы, хотя ее по-прежнему пугала их мощь.

Первые капли дождя окрасили строевой лес, которым был отделан стенной проход, точно чернильный кляксы. К родителям присоединился Вилли. Его грудь вздымалась от быстрого подъема на крепостную стену.

— Хьювил приехал, — хрипло проговорил он. — Французы собираются отплыть в Англию с подкреплением и припасами для принца Людовика. Они окажутся на этой стороне Узкого моря с первым попутным ветром. Хьюберт де Бург умоляет тебя приехать как можно скорее, пока не поздно.

Вильгельм выпрямился и напрягся, словно приготовившись отразить удар.

— Я ожидал этого, — сказал он. — Именно поэтому Людовик отказался вести переговоры. — Он бросил взгляд в сторону приближающейся бури. — Будем молиться, чтобы погода задержала их в Нормандии еще на несколько дней. Выезжаем сегодня. К рассвету будем на месте.

Ветер усилился, дождь обрушился на землю, как град серебряных стрел. Изабель вместе со своим мужем и сыном спустилась с крепостной стены в большой зал. Вильгельм созвал лордов, отдал необходимые распоряжения, собрал писарей и гонцов. Хьювил сидел за столом, уминая хлеб и мясо, прекрасно понимая, что независимо от погоды, он через пару часов окажется снова в седле.

Махельт присоединилась к матери, спросив, не может ли она помочь чем-нибудь. И добавила с горькой, но ободряющей интонацией:

— Лучше тебе, мама, убедиться, что в Кавершаме есть все, что нужно для жизни. Когда все кончится, он понадобится вам обоим.

Изабель поехала с Вильгельмом, который должен был срочно собрать и обучить людей в Чинк-Порте. К тому времени, когда они добрались до Сандвича, у нее немилосердно болели ягодицы, оттого что она скакала в седле, пытаясь поспевать за рыцарями. Но она была намерена следовать за своим мужем, и на этот раз наотрез отказалась расположиться где-нибудь и ждать его.

Она была рядом с ним, когда он собрал у пристани капитанов кораблей и их экипажи, чтобы убедить их выйти в море ради молодого короля. Люди еще помнили обиды, нанесенные им королем Иоанном в прошлом, и поэтому неохотно соглашались делать что-то для его сына. К тому же, зная о плачевном состоянии королевской казны, они хотели получить гарантии того, что их труд будет оплачен.

— Что бы вы ни потеряли раньше, — твердо проговорил Вильгельм, — вы будете вознаграждены трофеями, которые сможете взять с захваченных французских кораблей.

— Слова намного дешевле серебра, — проворчал один известный капитан из Кента, который обычно возил шерсть из Англии во Фландрию. — Откуда нам знать, что вы сдержите свое слово?

— Ниоткуда. Но я надеюсь, что вы поверите в мою честность и поразмыслите, кто скорее будет блюсти интересы англичан: французский принц, если он одержит победу, или я.

Среди слушателей пробежал шепот. Изабель посмотрела на Вильгельма. Выражение его лица было спокойным и даже веселым, несмотря на то что он не знал, удастся ли убедить этих людей сражаться за него. Сейчас они не доверяли ему настолько, чтобы есть с его руки.

— Мы слышали, что французы наняли монаха Эстаса, чтобы он провел их корабли по английским водам и возглавил битву, — проговорил рулевой из Чертси. — И с ним будут их лучшие рыцари, Робер де Турней и Вильгельм де Барр.

Маршал скрестил руки на груди и кивнул, показывая, что разделяет их страхи.

— Думаю, слухи верны, но и с этими людьми можно справиться. Эстас пират. Он служит тому, кто больше заплатит. Да, он знает свое дело, но это не значит, что он непобедим. До битвы при Линкольне люди уже готовы были положить меня в гроб, но я все еще здесь и спрашиваю, насколько вы отважны. Вы собираетесь позволить французам приплыть в наши гавани и захватить их? Вы хотите, чтобы на английском троне восседала французская задница, а французские корабли пользовались всеми привилегиями? Да, возможно, у них на борту их лучшие рыцари. И что с того? Им сперва нужно высадиться на берег, и, если это произойдет, там их встретят лучшие рыцари Англии.

Гомон усилился. Вильгельм послал по кругу привезенное с собой вино и сам взял чашу. Он также протянул чашу Изабель и быстро подмигнул ей.

— А где вы будете, милорд? — спросил капитан из Кента, вытирая рот и деловито поправляя пояс.

Вильгельм повернулся к нему.

— С другими рыцарями на берегу, — ответил он. — Я бы с радостью поднялся с вами на борт и повел вас в море, но я не слишком подхожу для этого. Я даже переплывая Темзу в непогожий день, блевал, и потом, кто-то должен будет руководить людьми на суше. На море будут командовать Хьюберт де Бург, Ричард Фицрой и граф Ворренский. Де Бург — ровня де Барру и вполне может обмануть даже такую хитрую бестию, как монах Эстас, — он улыбнулся. — И не с такими справлялись.

Люди отозвались приглушенным смехом. Изабель смотрела, как Вильгельм подкапывается к ним все ближе, — так роет землю золотоискатель. Вечер сменился сумерками, скептицизм его слушателей сменился благожелательным настроем, и, наконец, когда бочка с вином опустела, они были согласны идти за ним, хотя вначале это и казалось недостижимым. Наблюдая за ним, Изабель поняла, почему регентом стал именно Вильгельм, а не кто-то другой.

— Они готовы пойти с тобой хоть к воротам ада, — сказала она мужу, когда они вернулись в город.

Он устало улыбнулся в ответ.

— Ах, любовь моя, это все дипломатия, — хрипло проговорил он. — В прошлом мне приходилось уламывать и более упрямые умы, чем эти. — Он позволил ей снять с себя сапоги, и плюхнулся на постель. — Я бы и всю ночь их уговаривал, если бы понадобилось. Когда французы высадятся на берег, нам придется несладко. Мы должны остановить их еще в море; голова не может без шеи, а они шея Людовика.

— Но без головы, которая венчает шею, тело не сможет двигаться, — сказала Изабель, ложась рядом с ним. — Будет один костный мозг без костей.

Он сонно фыркнул.

— Тогда давай надеяться, что мои слова станутся у них в головах дольше, чем на день, — сказал он. — И окажутся сильнее страха перед монахом Эстасом.

Утро дня святого Варфоломея выдалось ясным и погожим. Небо и море были спокойны, как чело младенца, а ветер напоминал легкий вздох. В Сандвиче стоял на якоре английский флот, состоящий из самых разных кораблей. Их команды спешили привести свои суда в боевую готовность. На выкрашенной кроваво-красным мачте королевского фрегата развевался английский флаг с изображением льва. Команда сновала по палубе, проверяя балки, канаты, фалы и перлини. На носу корабля, отдавая приказы, стоял Хьюберт де Бург, коннетабль Дуврского замка и главный капитан флота.

Люди Вильгельма собрались на огромном рыболовном судне под командованием старшего капитана Стефана Винчеслийского. Оно высоко поднималось над водой, из-за округлой формы оно было намного неповоротливее узкого фрегата, но могло выдержать большой груз. Помимо обычного вооружения, его матросы держали наготове глиняные горшки с известкой. Они были упакованы в корзины вдоль фальшборта, чтобы можно было сразу хватать их и швырять во французов, когда те подойдут на достаточно близкое расстояние.

Изабель приехала на берег, чтобы наблюдать за приготовлениями, но на этот раз не следовала за Вильгельмом, а осталась среди повозок, чтобы не мешать ему сосредоточиться на подготовке к сражению, в случае если французам все-таки удастся высадиться на берег.

В воздухе, как летнее жаркое марево, висело напряжение. Все ждали, когда на горизонте покажутся первые корабли французского флота. Кто-то отпускал шутки и громко смеялся, другие ждали в молчании. Священники у переносных алтарей молились о победе и исповедовали уходящих в море. А в паре ярких полосатых шатров занимались совсем другим делом. Солдаты выходили оттуда, застегивая штаны и завязывая рубашки, и, почесав в паху, отправлялись на исповедь.

Изабель достаточно часто путешествовала с войском и знала, какие именно услуги предоставляют в этих шатрах. Для мужчины это была последняя возможность оставить на земле какую-то частичку себя, если ему суждено погибнуть в бою. После того как клиенты уходили, чтобы встретить предначертанное судьбой, из палаток выходили, широко расставляя ноги, измотанные женщины — вдохнуть свежего воздуха и подсчитать выручку.

Капеллан Маршалов установил алтарь перед шатром Вильгельма, и Изабель со своими женщинами вышла, чтобы преклонить колени и помолиться Господу и святому Варфоломею о победе англичан и о том, чтобы ее муж остался невредим.

Паруса французских кораблей появились в поле зрения во время прилива, и английские корабли быстро, но без спешки снялись с якорей, отдали швартовы и вышли в открытое море, чтобы не дать врагам достичь земли. Скоро стало ясно, что французы намерены сражаться, поскольку на многих из их кораблей спускали паруса, а матросы, собравшиеся на палубах, достали оружие.

Изящный, проворный фрегат Хьюберта де Бурга поймал усиливающийся ветер. Он бежал по волнам, вспахивая их, точно плугом, как будто собирался в одиночку справиться со всем французским флотом. Однако де Бург не спешил начинать битву, приберегая свои силы и ярость для французских кораблей, не спустивших паруса.

— Он заманивает их, чтобы разбить их ряды, — объяснил Вильгельм сыну и принялся грызть ноготь на большом пальце руки. — Я бы поступил так же.

Вилли сжал рукоять меча.

— В донесениях говорится, что у них триста кораблей. А это намного больше, чем у нас.

— Да, но у нас все корабли боевые, а у них половина грузовых. В морском сражении от корабля, груженного зерном и лошадьми, мало проку.

— Это верно, — согласился Вилли, не выпуская рукояти меча. Вильгельм продолжал вгрызаться в свой ноготь. Ему хотелось оказаться в гуще событий и командовать, и его мучило, что он не может этого сделать, хотя на Хьюберта и можно было положиться.

Большое французское рыболовное судно с поднятыми парусами подошло к фрегату де Бурга, но у него на пути возникла легкая английская галера под командованием Ричарда Фицроя. Французы попытались взять англичан на абордаж, но англичане, хотя и не превосходили их числом, дали отпор, и французы бросились спасаться бегством, чтобы их не прихлопнули, как мух.

— Это «Байонна»? — спросил Вилли. — Корабль монаха Эстаса?

Вильгельм прищурился.

— Боже, так и есть, — произнес он хриплым от волнения голосом. — Окажись она в воде хоть немного ниже, волны уже захлестнули бы ее. Она так не может маневрировать!

Огромное рыболовное судно Стефана Винчеслийского присоединилось к погоне, разрезая волны, как нож мясника. Судно приблизилось к французскому кораблю, и в его сторону снова полетели канаты, с привязанными к концам крюками. Было похоже, что кто-то выбросил в море клубок змей. На палубу французского судна полетели горшки с известкой, рассыпая по ветру свое разъедающее глаза белое содержимое. Мгновение спустя Вильгельм увидел, как английские матросы прыгают на палубу французского корабля. Ветер то приближал, то приглушал звуки разыгравшегося там сражения. Остальные французские корабли поднимали паруса, но они упустили попутный ветер, и англичане ворвались в их ряды, как стая волков в овечье стадо, кусая, разрывая на части, хватая за горло. В воздух поднялось еще несколько облаков извести, что означало взятие еще одного французского судна. Началась паника, французы пытались спастись и прыгали в воду, но англичане настигали и добивали их.

Битва отодвинулась дальше от берега, хорошо видны были только те английские корабли, которые шли к уже атакованным французским судам. Под восторженные крики солдат, ожидавших на берегу, Стефан Винчеслийский загнал «Байонну», огромный флагманский корабль монаха Эстаса, в порт.

На «Байонне» рядом с одной из стенобитных машин, которую корабль вез вместе с подкреплением для Людовика, красовалось отчетливо различимое алое пятно. С широкой ухмылкой, теряющейся в его густых усах и бороде, Стефан Винчеслийский протянул Вильгельму отрубленную голову, держа ее за грязные седые волосы. Раздался хлюпающий звук, когда Винчесли шмякнул ее на нагретый солнцем камень.

— Эстас, монах, милорд! — почти исступленно воскликнул он. — Я предложил ему выбрать место, где ему отрубят голову: на стенобитной машине или на доске. И он, будучи моряком, предпочел доску, пусть его проклятая душа гниет в аду до скончания веков.

Со стороны команды послышался оглушающий и все нарастающий торжествующий рев, который был подхвачен всеми остальными. Монах Эстас много лет мешал честным морякам, и никому из тех, кто ходил под парусом в Узком море, не удалось избежать его разбойных нападений.

— И пусть твою душу благословит Господь, капитан Стефан, — с земным поклоном ответил Вильгельм.

— Аминь, милорд, но я вам скажу, что корабль монаха забит сокровищами от днища до верхушки мачты. Если спросите мое мнение, так я скажу, что этот ублюдок все свое добро на корабль приволок, не хотел его оставлять. Но в гроб-то его не утащишь, когда дьявол придет по твою душу, верно?

Вильгельм решил, что сокровища должны быть поделены между членами экипажа. Выкупы за рыцарей, бывших на борту, он оставил для себя, и отправил французов в заключение. А в благодарность святому Варфоломею он объявил, что после раздела сокровищ каждый матрос выделит долю, какую сам сочтет нужным, на основание больницы имени этого святого.

К закату, когда английские корабли вернулись в гавань, стало ясно, что суда французского флота с подкреплением, на которое Людовик возлагал такие надежды, либо захвачены, либо потоплены, либо ветер разогнал их на все четыре стороны. Хьюберт де Бург захватил два французских корабля и оставил их себе, да и многие капитаны английских торговых кораблей вернулись с судами, заваленными трофеями до верхней мачты. В течение нескольких следующих дней матросы пировали в тавернах, разодетые в пух и прах, тратя свою долю полученного, как ветераны рыцарских турниров. Они разглядывали друг друга, споря, кому повезло больше всех.

Людовик был вынужден согласиться на переговоры о мире. Его подкрепление было уничтожено за секунды решающей победой англичан. И в самом деле могло прийти на ум, что Бог за Англию.

Вильгельм встретил французского короля вежливо, но не мог удержаться и не подсыпать немного соли на рану. Людовик сказала своим рыцарям, что им не стоит бояться старика в английском шлеме, что он уважает Вильгельма Маршала, но тот свое отжил. Вильгельм, в свою очередь, поприветствовав Людовика, с улыбкой заметил, что тот все еще остается юнцом, которого за уши притащили подписывать мирный договор, освобождающий Англию от французов.

Теперь можно было строить новую жизнь.

Глава 45

Стригил, граница с Уэльсом, ноябрь 1218 года

Окончательно проснувшись, Изабель поняла, что она одна, хотя на перине все еще оставался теплый след от тела Вильгельма. Натянув свободную сорочку, она встала с постели.

Он сидел перед угасающим огнем, сжимая в руках чашу с вином и глядя на пламя.

— Что стряслось? — сев рядом с ним на обложенную подушками скамью, она собрала назад волосы и завязала их лентой. — Снова болит живот?

Он отрицательно покачал головой.

— Ничего.

Изабель пристально посмотрела на мужа: его ответ не вполне убедил ее. Он мучался от приступов боли, с тех пор как Ева осенью в Брембере вышла замуж за внука Вильгельма де Броза. Он не особенно беспокоился из-за болей, относя это на счет возраста. Ему помогали настои ромашки и имбиря, поэтому боль сочли признаком несварения или легкого отравления, а не чем-то более серьезным. Но она волновалась, несмотря на это.

— Ты уверен?

— Как и в том, что в Ирландии идет дождь, — ответил он с усталой улыбкой. — И поверь мне, я бы знал. Меня расстраивает то, что завтра нужно возвращаться в Лондон, хотя я предпочел бы остаться здесь.

Изабель смотрела, как дышит очаг, как мягкие серые перья золы окаймляют его камни, как вспыхивают и гаснут красные искорки. В прошлом году Вильгельм продолжал работать на износ, одновременно готовя себе замену и передавая часть своих обязанностей другим. Теперь, когда французы ушли с английской земли, это стало возможно. Он сделал большую королевскую печать, чтобы перестать использовать собственную: другие члены королевского совета также должны были иметь возможность издавать указы от имени мальчика. Он восстановил суды и собрания, проверявшие деятельность казначейства. Страна по-прежнему пребывала в бедности; как и раньше, продолжались мелочные разборки и междоусобицы — последствия войны с Людовиком, но постепенно порядок возвращался. Им с Вильгельмом удалось найти время заняться своими владениями в Аске, Хамстеде, Кавершаме, Мальборо, Крендоне и в Стригиле. Они выдали Сайбайру и Еву замуж в дома Дерби и де Брозов. Гилберт был младшим священником и намеревался и дальше служить Церкви. Вилли и Вальтер постоянно отсутствовали, выполняя поручения своего отца. Они действовали как его поверенные в графстве. В доме оставались только десятилетний Ансельм и восьмилетняя Иоанна.

Изабель знала, что ее тревога не причуда. С недавнего времени в Вильгельме произошли определенные изменения — они подкрадывались, как зимний вечер. Он чаще берег силы, запасал энергию, он все еще был готов двигаться дальше, но теперь только в одном направлении. Она боялась, что, занимаясь их владениями, Вильгельм одновременно навсегда прощается с любимыми краями. Стригил всегда был особенно дорог его сердцу.

— Тебе не обязательно ехать в Лондон.

— К сожалению, обязательно, — проговорил он, скривившись. — Есть государственные дела, в которых я должен участвовать, а пока что такая поездка мне под силу, — он говорил, словно защищаясь.

— Я и не хотела сказать, что она тебе не под силу, но лондонский Тауэр не падет и из Вестминстера не повылетают окна, если ты задержишься еще на несколько дней.

При этих словах он улыбнулся.

— С крепостью и аббатством, скорее всего, действительно ничего не случится, а вот легат не станет ждать, пока у меня появится настроение его навестить, а мне нужна его поддержка. Ради него я должен появиться там вовремя.

— В таком случае, если нам совершенно необходимо ехать в Лондон, я хочу новые туфли, чтобы носить их при дворе. Последнюю пару я стерла до дыр на свадьбах наших дочерей, а еще до этого одну пару в Париже.

Вильгельм улыбнулся еще шире. В его голосе зазвучало любопытство:

— Ты в самом деле сносила их до дыр?

— Да, и, судя по подошвам твоих сапог, тебе тоже нужна обновка.

Его глаза испуганно округлились.

— Но они же как старые друзья!

— Что ж, значит, очень скоро тебе нужно завести новых друзей.

Он задумчиво сжал губы:

— Интересно, кожу скольких коров, пошедшую на сапоги, снашивает за жизнь человек?

— Зависит от размера его ноги и от того, сколько он ходит… ну, и от роста коровы, конечно.

Он ухмыльнулся:

— Теперь мне понятно, почему ты так часто выигрываешь в шахматы. Вот что я тебе скажу: мы пошлем на склад в Черинге и спросим, что у них там есть. Если нам повезет, у них найдется тончайшая телячья кожа для твоих туфелек и седло кордовских коров для моих сапог.

Она посмеялась вместе с ним, прекрасно понимая, что он думает одновременно о двух вещах. Он действительно развеселился, но это то, что лежало на поверхности. А под легкими, залитыми солнцем мыслями гнездились более темные, серьезные, тяжелые, и для того, чтобы осветить их, потребовалось бы пламя посильнее, чем отсветы угасающих углей в очаге.

Вильгельм с Изабель провели зиму в Лондоне, расположившись в Тауэре. Он выполнял обязанности регента, связывая распустившиеся концы, а потянув за них, обнаруживал, что разворачиваются все новые задачи, требующие его внимания. Изабель наблюдала за ним и волновалась, понимая, что ему нужно снять с себя это бремя хотя бы ради собственного здоровья.

Февральское утро выдалось сырым и пронизывающе холодным. С неба, черного, как уголь, на Лондон лил дождь. Несмотря на то что уже давно рассвело, вокруг было не светлее, чем в сумерки, поэтому люди собирались в основном вокруг очагов. Те, кто был вынужден выходить из дома, топали по грязи, нагнув головы, стуча зубами, укутавшись в плащи с головы до ног. Ослепительно белые стены лондонского Тауэра блестели на фоне мутных, угрюмых вод Темзы, как сахарная конфетка с королевского торжества. За его арочными окнами свечи и лампы освещали по-зимнему темные покои и комнаты. Топились все камины.

Вильгельм лежал в постели в своих покоях. С утра его навестили уже три лекаря в черных одеждах. Они ощупывали и осматривали его, проверяли его мочу и задавали различные вопросы о режиме его питания и естественных отправлениях организма. Последнему из них он отвечал с нарастающим раздражением. Изабель стояла рядом с ним, сжав его руку, глядя на него с тоской и беспокойством.

— У него нет аппетита, — говорила она лекарю. — У него всю жизнь до сегодняшнего дня был отменный аппетит.

Вильгельм уставился на нее:

— Неужели человеку нельзя поужинать в одиночестве, без жены, которая смотрит на него в упор и считает каждый кусок?

— А ты бы хотел, чтобы я тебя вообще не замечала? — сердито взглянула на него Изабель. — Если бы с тобой все было в порядке, зачем бы понадобились лекари? Ты прекрасно знаешь, что я не впадаю в панику и не посылаю за врачом при первом чихе или признаках несварения желудка.

Она сжала губы и уставилась в пол, осознав, что ведет себя неприлично в присутствии врача. Вильгельм ничего не ответил, но тоже сжал губы. Остаток осмотра он пережил в гробовом молчании и отпустил лекаря при первой же возможности. Изабель проводила его до двери и взмахом руки отпустила горничную, которая пришла спросить, не нужно ли чего.

Лекарь с состраданием взглянул на нее, отчего ее сердце наполнилось страхом.

— Я сделаю настой от боли и пришлю его со своим помощником, — сказал он, — но я боюсь, что граф, как человек с сильной волей, воспротивится тому, что ему кажется вмешательством «темной врачебной магии».

Изабель устало и согласно кивнула.

— У него и в самом деле очень сильная воля, — сказала она. — Но, с другой стороны, он никогда в жизни не болел. У него даже зубы не болели и суставы не ныли, — она глубоко вздохнула. — Вы говорите об облегчении боли, а не об излечении заболевания?

Лекарь продолжал смотреть на нее с тем же состраданием.

— Миледи, я дал бы вам ложную надежду, если бы сказал, что знаю, как это вылечить. Выздоровеет граф или нет, одному Богу решать…

Это не было неожиданностью, но, по крайней мере, он был тактичен и честен. Предыдущий лекарь рекомендовал холодные ванны и частое прикладывание пиявок, чтобы поддерживать бодрость духа. Ее муж с трудом справился с искушением схватить его за грудки и вышвырнуть вон из комнаты.

— Да, — проговорила она. — Об этом я и молюсь.

Закрыв за ним дверь, она вернулась к Вильгельму и увидела, что он сидит на краю постели с выражением лица непроницаемым, как запечатанный сундук.

— Он сказал, что сделает для тебя какую-то микстуру от боли, — сказала она, стараясь сдерживать дрожь в голосе. — Ты должен позволить ему помочь тебе.

Он повернул к ней голову и уныло взглянул на нее.

— Мне это не поможет, Изабель. Я видел в жизни достаточно смертей, чтобы распознать признаки умирания. Я не намерен терпеть клизмы, холодные ванны или пиявок. Лекари ничего не могли сделать ни для короля Иоанна, ни для короля Ричарда, ни для их отца. Когда Господь дает тебе понять, что твое время пришло, это и есть лучший конец.

Изабель то ли хмыкнула, то ли тихо всхлипнула и подошла к окну. Она смотрела на двор, заливаемый холодным, как снег, дождем.

— Здесь мы впервые встретились, — дрожащим голосом произнесла она. — Я увидела, как ты идешь через двор. Я тебя совсем не знала, но твоя походка и то, какой ты был высокий, как прямо держал спину, заставили меня позавидовать твоей жене.

Она услышала, как он глубоко вздохнул, тихонько застонав от боли. А потом она почувствовала, что он встал позади нее.

— А я помню, как, увидев тебя, подумал, что твоему мужу сильно повезет, — он положил руку ей на талию, располневшую со времени ее девичества из-за вынашивания и рождения десятерых детей. — Я был самым счастливым из мужчин, Изабель. Я до сих пор чувствую себя таким.

Внезапно одиночество накрыло ее, словно огромной волной.

— Сейчас я твоей жене не завидую, — прошептала она. Слова застревали в горле. — Вильгельм, ты не можешь меня оставить. Я этого не переживу.

По ее лицу заструились слезы, и она начала всхлипывать.

— Ну, тише, — он обнял ее. — У нас было тридцать лет. Тридцать прекрасных лет, а большинству людей и этого не достается. Даже когда меня не станет, с тобой будут наши сыновья и дочери, и ты все еще будешь леди Ленстерской и Стригильской.

— Неужели ты думаешь, что для меня это имеет значение? — разрыдалась она, качая головой.

— Это имеет значение для наших людей. Нужно, чтобы и для тебя это стало важно.

Она ничего не ответила, но прижалась к его рубашке, ощущая запах шерсти и призрачный аромат кедра, лежавшего в сундуке, из которого ее достали.

— У нас еще есть время, — пробормотал он. — Прикажи приготовить барку и поедем в Кавершам. Там воздух лучше, чем здесь, в городе, мне это пойдет на пользу… А если нет и смерть все равно меня настигнет, то, видит Бог, я умру достойно и на родной земле. Там люди смогут приходить ко мне, когда им понадобится. Король и его наставник находятся всего лишь на другом берегу реки, в Рединге, и мы сможем послать за нашими детьми.

Изабель попыталась прогнать душивший ее комок в горле. Это она должна была утешать его, а не наоборот. Ей было очень горько, но, стоя рядом с ним, она испытывала такую любовь, что ей становилось больно. Однако она должна была это выдержать. У нее не было другого выбора.

Глава 46

Кавершам, Беркшир, весна 1219 года

Апрельское солнце золотило полы просторных покоев в Кавершаме. Оно высвечивало ковер у кровати, заливало шерстяное покрывало полосами бледно-золотистого света и поблескивало на обложенных подушками дубовых скамьях, составленных возле постели, на которой лежал Вильгельм. Небо в открытом окне было бледно-голубым, как утиное яйцо. Кое-где висели перистые серые облака, следы прошедших ливней. Однако сегодняшний день пока был погожим и свежим. Вильгельм чувствовал боль, но она была не настолько сильной, чтобы он не мог с ней совладать.

Весь месяц он был занят, издавая указы, готовясь передать правление страной в другие руки. Сейчас этот момент наступил, и он испытывал облегчение. Сегодня утром слуги заботливо помыли и побрили его. Несмотря на то что он лежал в постели, на нем был придворный наряд. Его украшала великолепная золотая брошь с сапфирами.

Изабель сидела на подоконнике со спокойно сложенными на коленях руками и смотрела наружу. Солнце освещало ее щеку и весь ее силуэт. Вильгельм внимательно наблюдал за ней, сознавая, что скоро будет лишен этой возможности. Это, пожалуй, была самая тяжелая часть прощания. Он не был готов расстаться с ней, но понимал, что оставшееся ему время пройдет очень быстро, независимо от того, хочет он этого или нет.

— Они здесь, — сообщила она. — Молодой король с ними, как ты и просил.

Она поднялась с подоконника и повернулась к нему. Он прочитал на ее лице беспокойство и понял, что она взвешивает, сможет ли он сейчас общаться с папским легатом, епископом Винчестерским и различными лордами, прибывшими в Рединг по его просьбе.

— Хорошо, — с усилием улыбнулся он. — Все готово. Пусть они заходят.

Изабель наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, и вышла из комнаты. С гримасой боли, Вильгельм сел в постели. Вилли, стоявший чуть поодаль, тут же подошел, чтобы помочь ему. Он озабоченно хмурился. Вильгельм проглотил свою гордость и принял помощь сына. Ему нужно было поберечь оставшиеся силы для предстоящих разговоров.

Король Генрих вырос со Сретения, когда Вильгельм видел его в последний раз. У него пока не развилась мускулатура, и лицо все еще оставалось детским, но он стал выше, и кожа сделалась смуглее и грубее, как это бывает в подростковом возрасте. За два с половиной года, минувших с его коронации в Глостере, он приобрел лоск и уверенность в себе, хотя аквамариновые глаза, доставшиеся ему от матери, выдавали его мысли, а линия губ все еще указывала на капризность. Он приветствовал Вильгельма с бесстрастной вежливостью. Его тонкие ноздри дрогнули, и он взглянул на дверь так, словно предпочел бы оказаться где угодно, только не здесь.

Вильгельм сознавал, что люди, собравшиеся у его ложа, оценивают, сколько времени у него осталось, и сколько сил, и что им делать. Именно это они и должны были здесь решить. Ранулф Честерский находился в крестовом походе, но здесь были Солсбери и наставник короля, Питер де Роше, епископ Винчестерский. Скованный, словно его обвязали крепким канатом. Он сидел, скрестив на груди руки, что, как Вильгельм знал по старой памяти, было недобрым признаком. Лицо папского легата, Пандульфа, было спокойным и бесстрастным, но под тяжелыми веками горел взгляд его черных, как обсидианы, глаз. Присутствовали здесь также Дерби, Ворвик, Арондел и де Воррен. В большом зале огромное количество людей ожидало своей очереди услышать решения, принятые в покоях.

После того как приглашенные расселись и желающим были поднесены чаши с вином, Уильям собрался с силами, откашлялся и обратился к молодому королю:

— Сир, после смерти вашего отца в Глостере в присутствии папского легата и многих из собравшихся здесь сейчас было принято решение о том, что ваше королевство и ваше благополучие будет находиться под моим покровительством. Я верно служил вам и, если бы мог, продолжал бы это делать, — он остановился, чтобы перевести дыхание, стараясь не замечать боли, режущей его внутренности, словно нож. Он предпочел не пить обезболивающих зелий, поскольку они затуманили бы его сознание, а сейчас ему нужно было быть в совершенно здравом рассудке. Он добавил, махнув рукой: — Все видят, что я больше не могу выполнять эту задачу. Если вам будет угодно, ваши лорды выберут того, кто будет в дальнейшем защищать вас и ваши земли. Да поможет вам Бог найти того, кто будет хранить вашу славу и честь.

Де Роше, который во время речи Вильгельма разгневанно хмурился, вскочил на ноги, багровый от злости:

— Я согласен с тем, что вы должны были заботиться о благосостоянии земель, охранять и защищать королевство, но сам король находился исключительно под моим покровительством и был поручен моей опеке!

Вильгельм понимал, что с де Роше могут возникнуть сложности и что он попытается перетянуть одеяло на себя. Превозмогая терзавшую его боль, Вильгельм повысил голос и заставил остальных слушать:

— Довольно, милорд, — проговорил он твердо. — Вы с графом Честером согласились, чтобы я стал регентом Англии и попечителем короля и его владений. Тому было много свидетелей, часть которых и сейчас присутствует здесь. Они также слышали, что я принял этот пост ради легата и всех нас. Единственной причиной, но которой я передал короля на ваше попечение, было то, что я не хотел таскать его за собой по стране в повозках с амуницией моего войска. И если вы будете честны, вы признаете это.

Он помедлил, чтобы перевести дух, и понял, что каждый вдох дается ему все тяжелее. Усилия, которые он затратил на то, чтобы подавить де Роше, теперь отзывались тошнотой и потом. Он не мог продолжать, но понимал, что должен ради будущего, которого не увидит он сам, но в котором предстоит жить его семье. Изабель приблизилась к нему. Вилли почти поднялся со своего места, но он сделал им знак остановиться и в последний раз собрался с силами.

— Я… Я думал об этом некоторое время, милорды. Когда чей-то мир уменьшается до размеров комнаты, а потом и постели, остается время для размышлений. Я принял решение передать свою власть легату, поскольку он является наместником Папы, а тот, в свою очередь, наместник верховного правителя Англии.

Пандульф склонил голову. Его жест был исполнен смирения, но взгляд оставался цепким, как у ястреба.

— Мудрое решение, милорд Маршал, — проговорил он.

— Надеюсь, что так, хотя иногда я думал и об истинной природе мудрости.

Вильгельм улыбнулся Генриху, который поднялся со скамьи и почти неохотно подошел к постели.

— Сир, дайте мне вашу руку, — сказал Вильгельм.

Помедлив, Генрих выполнил его просьбу Вильгельма это не удивило. В его возрасте ему тоже не хотелось бы стоять у смертного одра больного и держать дрожащую руку умирающего.

В отличие от рук своего невысокого, коренастого и энергичного отца, пальцы Генриха были изящные и длинные, с бледной, почти прозрачной кожей и тонкими синими венками, просвечивающими на тыльной стороне запястья. Это не были руки воина. Но, с другой стороны, ему и не обязательно было обладать телом воина. Нужно только, чтобы он был хорошим стратегом, когда придет время.

— Сир, я молю Господа Бога нашего, чтобы, если я совершил когда-нибудь в своей жизни что-либо угодное Ему, Он позволил бы вам вырасти достойным человеком. Но если вы последуете по стопам кого-нибудь из своих коварных предков, пусть он укоротит ваши дни. Вы меня понимаете?

Глаза Генриха расширились от страха и отвращения. Он попытался отстраниться от Вильгельма, но тот тут же сильнее сжал его руку.

— Вы меня понимаете? — повторил он.

Генрих с совершенно белым лицом кивнул.

— Да, милорд, — ответил он испуганным голосом.

Вильгельм понимая, что в мальчике говорило желание поскорее избавиться от него, но ему нужно было услышать эти слова. Коротко и часто дыша, чтобы уменьшить боль, он разжал пальцы и отпустил Генриха.

— Ступайте, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы это запомнили.

Легат поднялся на ноги.

— Нам нужно оставить вас ненадолго, милорд, — произнес он тактично. — Я вижу, что вам необходимо отдохнуть.

Вильгельм коротко кивнул в ответ.

— Спасибо, — сказал он, с благодарностью глядя на Пандульфа. — Может быть, вы сможете вернуться позже.

Собравшиеся покинули комнату в сопровождении распорядителей Вильгельма и старших рыцарей его войска. Маршал поспешно махнул рукой в сторону Вилли.

— Ступай за ними, — выдохнул он. — Иди и передай короля на попечение легата в присутствии всех, собравшихся в зале. Я не хочу, чтобы потом говорили, будто это было сделано втайне. Да и епископ Винчестерский еще может доставить хлопот… Возвращайся, когда все будет сделано, и расскажи мне, как они это восприняли…

Вилли кивнул и стремительно вышел. Вильгельм откинулся на валики, измученный болью и изможденный. Изабель тут же очутилась рядом с ним с чашей в руке.

— Выпей, — сказала она.

Знакомый запах содержимого чаши чуть не заставил его желудок вывернуться наизнанку, и он махнул рукой, чтобы она убрала ее.

— Нет, — выдохнул он. — Просто налей мне вина. Мне нужно, чтобы, когда вернется Вилли, у меня была ясная голова. Выбирая между одурманенным сознанием при отсутствии боли и страданиями в здравом рассудке, я выберу последнее. По крайней мере, пока.

Она с тревогой взглянула на него, но выполнила его просьбу, заменив вино с маковым сиропом простым красным. Когда она попыталась поднести чашу к самым его губам, он взял ее из рук жены.

— Я пока в состоянии пить самостоятельно, — раздраженно произнес он. Изабель ничего не сказала. Она посмотрела на его дрожащую руку и отвернулась, притворившись, что не заметила этого. Вильгельм сделал несколько неуверенных глотков, молясь, чтобы не пролить вино. Кроме того, то, что ему удавалось держать чашу в руках, не означало, что он сможет поставить ее обратно на сундук.

— Изабель…

Она оглянулась, взяла чашу из его рук и присела рядом на постель.

— Я знаю, что не должна опекать тебя, — проговорила она, сердясь на саму себя. — Ты всегда этого терпеть не мог… с самого начала. Я знаю, как ты это ненавидишь.

Вильгельм откинулся назад. Он чувствовал себя таким усталым! Мир заполняли серые тени, расцвеченные алыми сполохами боли, но ему было необходимо оставаться в сознании.

— Ненавижу я это или нет, у меня нет иного выхода, кроме как принимать то, что Бог мне посылает. Но прощание — это самое трудное, что мне приходилось в жизни переживать.

Она наклонилась вперед и поцеловала его. Ее лицо было мокрым от слез, но соль, которую она ощутила на губах, была его слезами.

Вилли вернулся из зала и велел распорядителю закрыть дверь.

— Все сделано, — сообщил он, подходя к отцу. Он держался за пояс, и его поза была позой человека, сознающего собственную власть. Вильгельму было приятно это видеть. Он послал Вилли в зал не только для того, чтобы все прошло открыто. Это также было символической передачей власти новому графу Пемброукскому. Вилли получит этот титул, прежде чем в длинные летние дни деревья полностью покроются листвой.

— Были проблемы? — спросил он, экономя слова: силы его покидали.

— Только то, чего ты ожидал, — ответил Вилли, пожав плечами. — Епископ Винчестерский пытался возражать, но его поставили на место. Большинство людей испытали облегчение от того, что ты передал короля на попечение легата. Теперь никто не сможет получить большей власти, чем ему положено.

Вильгельм кивнул.

— Хорошо. Не скажу, что это идеальное решение, но в сложившихся обстоятельствах, это лучшее, что я мог сделать, — он закрыл глаза. — Теперь, когда с делами покончено, я могу обратиться к собственным заботам и немного поразмыслить о душе.

Изабель смотрела, как дремлет Вильгельм. Встреча с королем, легатом, лордами и епископами настолько его утомила, что он заснул и без макового сиропа, притупляющего боль.

— Я так боялась за него, когда он говорил с ними, — прошептала она, обращаясь к Вили и стараясь, чтобы ее голос не побеспокоил мужа. Казалось, ему даже легче отдыхать, когда рядом находятся люди. — Его лицо так посерело, что я думала он… может умереть.

Она непроизвольно вздрогнула.

— Он сильный, — сказал Вилли. — Несмотря на все свои преимущества, другие люди не способны на то, что сегодня сделал мой отец — теперь, когда он так болен.

Его голос звенел от гордости, и, услышав его слова, Изабель снова залилась слезами.

— По крайней мере, сейчас, когда, как он говорит, он сложил с себя обязанности правителя, его время принадлежит ему, — Вилли налил себе вина. — Я думаю, нам нужно неотлучно находиться у его постели. Трое ночью, трое с рассвета и до вечера, и трое с вечера до полуночи. Я уверен, что все согласятся. Это покажет, как мы его уважаем, и он не останется один.

— Я думаю, это прекрасная идея, — проговорила она с дрожью в голосе, — и ему она понравится, при условии что не уязвит его гордость.

— Я сделаю все, что необходимо. Я и сделаю это ради чести, ради долга… и ради любви, — он сделал большой глоток. Она смотрела, как двигается его заросший щетиной кадык, когда он пил. — Я не всегда его понимал, и он меня не всегда, но сейчас у нас одинаковые цели и ценности.

Тем же вечером на закате весеннего дня приехала Махельт с Хью и тремя детьми. Изабель поцеловала внуков, обняла зятя, а затем раскрыла объятья для своей старшей дочери.

Махельт тихонько вскрикнула и обвила шею матери.

— Это неправда! — ее голос был полон страдания. — Скажи мне, что это неправда!

Изабель похлопала Махельт по спине. Они ехали в сильный дождь, и темно-зеленый шерстяной плащ промок.

— Я бы все отдала, чтобы сказать, что это неправда, но не могу. Он сейчас спит, но, когда проснется, он захочет всех вас увидеть. Твои сестры тоже в пути.

Махельт отстранилась, вытирая щеки ладонями.

— Мама, мне так жаль. Я должна была бы спросить, как ты, а не виснуть у тебя на шее, как ребенок.

Изабель нежно улыбнулась дочери.

— Но ты и есть мой ребенок, — сказала она. — Даже несмотря на то что ты теперь совсем взрослая женщина и у тебя свои дети.

Махельт нервно рассмеялась.

— Пусть так, но я здесь, чтобы помочь. Мама, с тобой все в порядке? — она снова отступила и взяла мать за плечи, глядя на нее с тоской и беспокойством.

Изабель вздохнула и покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Со мной не все в порядке, но я пока держусь, и это все, о чем я молюсь… иметь силы держаться.

Мать и дочь снова обнялись, и теперь это было объятие двух взрослых женщин.

Изабель выходила из часовни в Кавершаме после службы, когда прибыл Жан Дэрли. Его конь тяжело дышал от долгой скачки. На темных боках блестел пот. Сопровождающих Жана не было видно, видимо, он обогнал их. Вильгельм позавчера послал его в Уэльс, чтобы он разобрался с делами в Нетервенте, и Изабель была удивлена, снова увидев его так скоро.

Жан спешился и, шатаясь, подошел к ней. В руке у него был зажат полотняный мешок. Его взгляд был полон беспокойства.

— Миледи, с графом все в порядке? — то, как он задал вопрос, и то, что он не поприветствовал ее, выдавало его страх и объясняло причину его спешки.

— Ему не стало лучше, — она коснулась его запачканного рукава. — Но он пока жив и будет рад вас видеть.

Жан облегченно вздохнул и вытер лицо рукой.

— Слава Богу! Я все время, пока ехал, молился, чтобы не опоздать.

Он посмотрел на полотняный мешок, который держал в руках.

— Что в нем? — с любопытством спросила Изабель.

Он пожал плечами:

— Не знаю, миледи, но милорд настаивал, чтобы я обязательно привез его. Сверток лежал на дне его большого дорожного сундука в Пемброуке. Изабель нахмурилась. Она припоминала, что видела когда-то этот мешок, но никогда не обращала на него особого внимания. А в нем, оказывается, было что-то важное…

— Я посмотрю, не проснулся ли он, — сказала она. — Передохните, освежитесь, а потом идите в его покои.

Жан заморгал, как разбуженная днем сова, глядя на свою заляпанную грязью одежду, а потом презрительно фыркнул в сторону своей подмышки.

— Простите меня, миледи. Я думал только о том, как быстрее попасть в Кавершам.

— Тут не за что извиняться, — она легонько подтолкнула его. — Ступайте.

Она смотрела, как он уходит, спотыкаясь от усталости и немного косолапя после долгой скачки.

— Как ты думаешь, что там, мама? — спросила Махельт.

— Понятия не имею, — ответила Изабель, — но это, очевидно, имеет большое значение для твоего отца.

В мешке оказались два куска простой шелковой ткани, вытканной, однако с исключительным мастерством. Она даже казалась нерукотворной. Ткань расстелили на постели Вильгельма, и в его глазах вспыхнул живой огонек, которого Изабель не видела уже несколько недель. Он пощупал ткань, и на его лице появилось мечтательное выражение.

— Я купил это в Иерусалиме более тридцати лет назад, — рассказал он членам семьи и рыцарям, собравшимся у его постели. — Она — символ обета, который я принес Господу: что я сделаю все возможное, чтобы быть достойным Его. Я поклялся, что мое тело после моей смерти будет передано Ордену храмовников. Я до сих пор помню, как жару, мух, пыль у себя на зубах… и данную мной клятву. Я старался выполнять ее, хотя у меня и не всегда получалось.

Он молчал некоторое время, глядя на ткань. Изабель подумала было, что он устал, но цвет его лица был по-прежнему хорошим, без серо-восковых теней под глазами, которых она так боялась.

— Жан, — тихо произнес он после долгой паузы, — во имя твоей любви ко мне и твоей преданности мне я передаю это тебе на хранение. Укрой меня этой тканью, когда я умру, и гроб, в котором я упокоюсь.

— Да, милорд, — хрипло проговорил Жан.

— Хорошо. Еще я хочу, чтобы ты купил простого серого полотна, качество не имеет значения. Оно понадобится только для того, чтобы защитить шелк от грязи и дождя, если мое последнее путешествие придется на плохую погоду, — он говорил будничным тоном, как будто надиктовывал обычное письмо Вальтеру или Майклу. Его спокойствие в этот момент и то, насколько четкими были его указания, заставили Изабель прикусить губу. Махельт, стоявшая рядом с ней, плакала открыто.

— Будет исполнено, милорд, — сказал Жан дрогнувшим голосом. Его глаза наполнялись слезами.

Вильгельм коротко кивнул:

— После моих похорон отдай серое полотно братьям Ордена, и пусть они поступят с ним, как сочтут нужным.

— Милорд, — голос Жана оборвался, и он начал сворачивать шелк.

Вильгельм какое-то время наблюдал за ним, а затем взглянул на Изабель. Она сжала губы и не отвела взгляда, хотя рыдания душили ее.

— А сейчас, — тихо проговорил он, — я хочу остаться наедине с женой. Мне есть, что ей сказать, и, я думаю, ей тоже.

Собравшиеся покинули комнату. Жан держал шелк в руках очень почтительно и одновременно так, словно ему хотелось бы оказаться от него подальше. За последним человеком закрылась дверь, и Вильгельм с Изабель остались одни.

Она медленно приблизилась к его постели, как будто ей нанесли смертельную рану.

— За все годы нашего брака ты никогда мне об этом не говорил, — произнесла она убитым, полным боли голосом.

Он протянул ей руку, но она ее не взяла.

— Это касалось только меня и Бога, — ответил он нетерпеливо, отчего ей захотелось ударить его, но она тут же устыдилась своей злости. — Ты всегда знала о моих связях с Орденом тамплиеров.

— Да, но не об этом… Такое стоило бы скрывать от остальных, но не от меня.

Он спокойно посмотрел на нее:

— Я разделил с тобой, Изабель, больше, чем с кем бы то ни было другим в своей жизни. Когда мы только поженились, я сказал тебе, что у меня всегда будет то, что я никому не стану открывать, и ты это тогда приняла. Почему же ты не можешь смириться с этим сейчас?

Она покачала головой:

— Я принимаю, но мне жаль, что я этого не знала.

— В таком случае, раз пришло время говорить правду, давай уж говорить ее целиком, — сказал он. — Если я хочу умереть как храмовник, я должен отказаться от всего мирского. Тебе это известно.

Изабель молча кивнула.

— Достань из третьего дорожного сундука плащ.

Изабель прикусила губу: ей хотелось спросить, сколько еще «сюрпризов» припрятано у него в сундуках, разбросанных по всем их замкам. Но она молча выполнила его просьбу. У нее в груди клокотали злость и обида. Изабель думала, что после тридцати лет, проведенных вместе, она знала о Вильгельме все. Теперь выяснялось, что она совсем его не знала, а времени почти не осталось.

Плащ был из тяжелой, искусно сотканной, некрашеной шерсти. Он весил так много, что у нее руки задрожали, когда она его подняла. На левой стороне груди была нашивка из кроваво-красного шелка в виде креста Ордена тамплиеров. Изабель вздохнула и попыталась взять себя в руки, понимая, что, если душевная боль вынудит ее закричать, она уже не сможет остановиться. Дрожа, она вернулась к кровати и положила плащ на постель.

— Когда он у тебя появился? — нетвердым голосом спросила Изабель.

Он ответил, помедлив:

— Перед тем как мы в прошлом мае отправились осматривать наши владения. Для меня это было частью наведения порядка в жизни. Я хотел, чтобы все было подготовлено.

Изабель присела на постель и посмотрела на свои руки.

— Когда мы поехали в Париж, — прерывающимся голосом произнесла она, — помнишь, я надевала при дворе нарядные туфли? В них я посещала приемы короля Филиппа, гуляла и танцевала, пока не сносила их подошвы до дыр. Я тебе тогда не сказала: я хотела их сберечь до своих похорон, но потом передумала. А теперь ты показываешь мне ткань для савана, которую ты хранил тридцать лет, и еще этот плащ… Я не могу.

Она покачала головой. Чувства не давали ей говорить.

Он вздохнул со смирением:

— Я знал, что, если скажу тебе, ты это воспримешь болезненно. Я никогда не делал тайны из того, что собираюсь принести обет Ордену тамплиеров, когда буду умирать. Мне пришло в голову, что стоит заказать этот плащ, пока я еще в добром здравии. Он, как и ткань для савана, являются частью моего приготовления к смерти — для меня это личное. Как бы я хотел, чтобы ты поняла…

— Я понимаю, — хрипло проговорила она, — но мне все равно больно.

Он осторожно провел рукой по плащу.

— Я хотел рассказать тебе об этом сейчас, потому что скоро мне придется сообщить остальным.

Она посмотрела на него, почувствовав, как ее охватывает паника.

— После того как я принесу обеты Ордену храмовников, я больше не смогу обнять тебя. И ты не сможешь ко мне прикоснуться. Это запрещено, — его голос был мягок, но неумолим.

Какая-то часть ее всегда понимала, что этот момент наступит. Однако понимать, мысленно готовиться к чему-то далекому и оказаться с этим лицом к лицу — не одно и то же. Слово «нет» едва не вырвалось наружу.

— Изабель… — он с тревогой смотрел на нее.

Она прикусила губу. Слезы капали с ее ресниц и струились по лицу.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да, — ответил он. — Я тридцать лет назад поклялся в том, что принесу обеты тамплиерам, и теперь пришло время исполнить обещание. Ради моей чести и моей души. Это нужно сделать.

Ей хотелось топать ногами и кататься по полу, швырять вещи и зайтись от крика, потому что так не должно было быть. Но она сдержалась. Это был его выбор, и она должна была его принять. Она любила его всю свою взрослую жизнь и ради любви должна была пройти по этому пути до конца.

Она медленно поднялась с постели и, сняв вуаль, распустила косы. Ее волосы все еще были густыми, хотя теперь в них было больше серебряных нитей, чем золотых. Потом она сняла пояс и туфли и забралась в постель рядом с Вильгельмом.

— Я знаю, что тебе больно и что все эти телесные, плотские радости для тебя остаются в прошлом, — проговорила она хрипло, — но я хочу еще раз, последний раз, полежать рядом с тобой как твоя жена. Если ты мне это позволишь, я смогу пройти через все остальное.

Осторожно, потому что каждое движение причиняло ему боль, он подвинулся, чтобы ей было удобнее, и обнял ее за плечи, пропустив руку под ее волосами.

— Изабель, — теперь в его голосе слышалась страдание, — чего бы я не отдал, чтобы повернуть время вспять и снова пережить с тобой эту весну, только как молодожен, здоровый и сильный…

Она погладила его щеку рукой. Он повернулся к ней и поцеловал ее пальцы.

— Я тоже, — сказала она.

Наступила полная тишина, и она подумала, что он заснул. В последние дни Вильгельм много спал, когда боль позволяла. Но он заговорил.

— Помнишь, — сказал он с улыбкой в голосе, — я заказал эту кровать плотнику в Лондоне.

— Да, помню, — пробормотала Изабель. — Она из дуба, выросшего в Хамстеде. Она путешествовала вслед за нами повсюду…

Их брачное ложе, сердце их дома, было местом, где они спали, занимались любовью, разговаривали и ссорились, а потом, со временем, мирились. Десять их детей были зачаты и рождены за пологом этой кровати. Они меняли покрывала, подвязывали занавеси полога наверх, и днем она служила диваном, была свидетелем прихода и ухода слуг и посетителей, слышала скрип перьев писцов по пергаменту, деловитые разговоры рыцарей, сплетни и смех дружеских бесед, тихий шепот интимных разговоров. А теперь она должна была сослужить свою последнюю службу.

— Сколько историй она могла бы рассказать! — проговорил он.

— В таком случае, из соображений приличия, может, и правильно, что кровати не разговаривают.

Он рассмеялся, но его смех прервал внезапный спазм, от которого скрутило тело и перехватило дыхание. Изабель тут же повернулась к нему. Вскочив с постели, она поспешила налить ему в чашу маковой микстуры, выписанной лекарем. Сейчас он не отказался, но выпил ее с выражением какой-то безнадежности на лице.

Когда она забрала у него чашу, он закрыл глаза. Темные тени у него под глазами наполнили ее сердце болью.

— Я никогда не думал, что скажу это, Изабель, но я очень жду конца пути, — сказал он после минутного молчания. — Мне мучительна мысль о том, что я должен буду тебя покинуть, но теперь каждая миля пути для меня — бремя. Я бы предпочел, чтобы все уже кончилось.

Она подошла к постели и снова легла рядом с ним. На это нечего было сказать, а она была готова разрыдаться, поэтому все равно не смогла бы ничего ответить…

Три дня спустя Вильгельм приготовился принести обеты рыцаря Ордена храмовников в присутствии Аймера де Сейнт Мора и других тамплиеров, прибывших, чтобы стать свидетелями этого таинства, из Лондона. В покоях находились также рыцари его войска, Изабель и все их дети, за исключением Ричарда, который оставался во Франции.

Изабель смирилась со своей участью. Она подошла к постели в назначенный момент. Под спину Вильгельму подложили валики и подушки. Покрывало было черным, с аккуратно обшитыми краями. На Маршале была рубашка из небеленого льна, цвета грязного снега — того же оттенка, что и кожа, обтянувшая его кости.

Изабель наклонилась, чтобы в последний раз поцеловать его, и обрадовалась, что три дня назад они смогли побыть наедине, иначе она не вынесла бы этого поцелуя, сухого, как корка хлеба.

— Мой прекрасный друг, — прошептал он, погладив ее лицо.

Она была готова к его объятью, но не к тому, что он скажет, и не ожидала, что он произнесет эти слова с такой горькой нежностью. Возведенные ею внутренние крепостные стены не выдержали удара и рухнули. Она поклялась, что не станет плакать, но глаза наполнились слезами. Она чувствовала, как Махельт обнимает ее и тихонько отталкивает от кровати. Дочка тоже всхлипывала.

Духовник Вильгельма, тоже, разумеется, храмовник, подошел к постели и угрюмо положил на нее саван. Зажав рот рукой, Изабель бросилась прочь, в свою комнату. Сев на свою одинокую постель, она задернула полог и, оказавшись в призрачном уединении, дала волю горю, раздиравшему ее сердце.

— Мама? Мама, ты не спишь?

Изабель подняла голову. На щеке отпечатались складки подушки. В голове стучало, глаза опухли и болели. Махельт, с таким же опухшим лицом и покрасневшими глазами, раздвинула занавеси полога и с беспокойством смотрела на нее.

— Да, — хрипло проговорила Изабель и села. Сквозь раздвинутый полог она видела, как одна из ее женщин зажигает свечи. До слуха Изабель донесся стук закрываемых ставен. — Который час?

— Скоро будет последняя служба. Я раз или два к тебе заходила, но ты спала, и я не хотела тебя беспокоить. Слуги принесли тебе еду… — она обвела рукой комнату.

— Я не голодна, — ответила Изабель. До нее донесся аппетитный аромат. Что-то с тмином и свежий хлеб. Рот наполнился слюной, и она испугалась, что ее стошнит.

— Ты должна попытаться что-то съесть. Нужно оставаться сильной, — резонно заметила Махельт. Изабель посмотрела на свою дочь. Она была высокой и крепкой. Вся в Вильгельма с его длинными костями и темными, как река зимой, глазами.

— Зачем? — спросила она.

— Ради нас… ради Ансельма и Иоанны, ради графства. Я знаю, что мой брат со всем справится, но сердцем графства все равно остаешься ты, мама, — ее голос почти сломался.

Изабель фыркнула.

— Ты заставишь меня снова заплакать, — предупредила она, встав на ноги. Все тело болело, как будто за последние несколько часов она состарилась лет на сорок.

Махельт взяла ее за руку.

— Пойдем. Хотя бы попытайся поесть. Это придаст тебе сил. Я тоже не голодна, но я принимаю и помощь, и пищу.

Изабель сомневалась, что ей что-нибудь может придать сил, но позволила Махельт подвести себя к столу. Он был застелен чистой белой скатертью и сервирован лучшими серебряными блюдами и кубками из зеленого стекла. В центре стола стояли две дымящихся супницы с курицей и жарким с тмином и корзинки со свежим хлебом. Вокруг стола были расставлены обложенные подушками скамьи, а стул Изабель был поставлен во главе стола.

Все это было очень обычно и буднично, но в то же время горестно, и Изабель почувствовала, что тоска заливает ее душу, как капля чернил окрашивает воду. Отец Вальтер пришел, чтобы благословить трапезу, и сообщил ей, что храмовники ужинают в гостевых покоях, а Вилли, рыцарь Генрих Фицгеральд и Жан Дэрли находятся рядом с Вильгельмом. Он спит.

Изабель опустила свою ложку в жаркое и помешала его, гадая, сможет ли она хоть что-нибудь проглотить. Она бросила взгляд в сторону дочерей и поняла, что они думают о том же. Даже Махельт, так рьяно подбадривавшая ее, с энтузиазмом отламывала хлеб, но почти ничего не брала в рот.

Собрав волю в кулак, Изабель попробовала еду. Она была теплой, пряной и острой, вкусной, но Изабель не почувствовала бы разницы, даже если бы жевала опилки. Она заставляла себя жевать и глотать, брать хлеб, обмакивать его в соус. Есть.

Она заставила себя проглотить третью ложку, запив ее вином, когда сообщили, что пришел Жан Дэрли. Он запыхался.

Изабель взглянула на него и вскочила, опрокинув стул. Ее охватил ужас.

— Вильгельм! — вскрикнула она.

Жан кинулся вперед, успокаивающе взмахнув рукой.

— Нет, нет, миледи, это не то, о чем вы подумали, простите, что напугал вас.

— Тогда в чем же дело? — она прижала руки к груди и почувствовала, что сердце у нее колотится, как взбесившийся барабан.

— Миледи, граф проснулся, и он в хорошем расположении духа. Он просил позвать дочерей, потому что хочет, чтобы они спели для него, — Жан поднял упавший стул и усадил ее обратно, поддерживая под руку.

— Спели! — Изабель посмотрела на него, решив, что ослышалась. — Он хочет, чтобы они пели?

Возможно, Вильгельм выпил слишком много макового сиропа и теперь бредил.

Гримаса Жана мало напоминала его обычную радостную улыбку.

— Мы с Генрихом сидели рядом с ним, и он сказал, что это, наверное, странно, но ему хочется петь. Не знаю, может быть, это потому, что, устроив свои дела, приведя их в порядок, он испытал облегчение. Я сказал ему, что тогда надо петь, что, возможно, это порадует его сердце и придаст ему сил, но он велел мне замолчать, потому что все решат, что он сошел с ума. Тогда Генрих сказал, что, если его дочери придут и споют для него, это будет больше соответствовать случаю. Поэтому я вызвался их привести.

Изабель замахала на девушек, смотревших на них круглыми глазами.

— Чего вы ждете? Ваш отец зовет вас. Идите!

Они вышли из-за стола, удивленные и немного напуганные. Махельт поторапливала их, держа Иоанну за руку.

Жан присел на скамью рядом с Изабель.

— Простите меня, я не хотел вас пугать. Граф очень слаб, но все еще в здравом уме.

Изабель отодвинула еду в сторону, у нее пропал всякий аппетит. Жан накрыл ее правую руку своей ладонью.

— Очень тяжело, — сказала она. — Он уходит, а я все еще цепляюсь за него, все еще надеюсь. Но это из эгоизма. Я по себе горюю, я не думаю о нем.

— Он был мне вместо отца, потому что своего родного отца я почти не знал, — пробормотал Жан. — А еще он был мне наставником и другом. В моей душе появится огромная дыра, когда его не станет. Но если бы я не знал его, мне было бы во много раз хуже.

— Ах, Жан, — произнесла она, тронутая его словами. — Ты понимаешь.

— Да, — он сжал ее пальцы, а потом поднялся и вышел из комнаты.

Изабель сидела какое-то время, прижав ладонь к губам, отчетливо ощущая холодную гладкость своего золотого обручального кольца. Потом она поднялась из-за стола и, велев своим женщинам остаться, направилась в покои Вильгельма.

Генрих Фицгеральд сидел за дверью и играл в шахматы со своим оруженосцем. Увидев ее, оба вскочили на ноги, но она жестом велела им сесть и тихо проскользнула в слегка приоткрытую дверь.

Махельт стояла возле постели. Ее сестры выстроились за ее спиной. Она пела чистым, красивым голосом, без малейших признаков дрожи. Это была песня, которой Вильгельм научил ее, когда она была еще малышкой и играла у него на коленях. Звук голоса дочери заставил волосы на затылке Изабель встать дыбом. Ее охватила такая волна чувств, что она даже не могла в них разобраться, знала только, что ей снова хочется плакать. Глаза Вильгельма блестели, он улыбался, слушая пение дочери. Изабель тихонько села на скамью в стороне, сложив руки на коленях. Девочки пели по очереди, и, хотя у Махельт оказался самый красивый голос, они все старались, как могли, чтобы порадовать его. Иоанна застеснялась, и Вильгельм помог ей, начав петь первым. У Изабель перехватило дыхание, потому что, несмотря на немощность и страдания Вильгельма, его голос оставался глубоким и чистым. Однако пение утомило его. Увидев, что краска отливает от его лица, Изабель встала и выгнала девочек из комнаты. Махельт теперь горько плакала, но Изабель предоставила ее младшим сестрам позаботиться о ней, а сама быстро вернулась к Вильгельму.

Его глаза были закрыты, но, когда подол ее платья прошуршал по направлению к кровати, он открыл их и устало улыбнулся ей.

— Какую песню мне тебе спеть? — неровным голосом спросила она.

— Песню песней, — ответил он. — «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь…» Я устал от пения. Просто посиди со мной немного.

Он протянул ей руку.

— Разве твои новые обеты позволяют женщине сидеть у тебя на постели? — спросила она, умудрившись не дать обиде прозвучать в ее голосе.

Он продолжал улыбаться.

— Позволяют, если она не залезает ко мне под одеяло и не пытается меня соблазнить, — сказал он. — Мы должны держать свои порывы в узде.

Она рассмеялась, сама себе удивившись, и села на покрывало, взяв его за руку.

— Наши дочери… — проговорил он, немного передохнув, — в них столько же силы и красоты духа, сколько в наших сыновьях, и я рад видеть их всех вместе. Убедись, что Вилли найдет достойного мужа для Иоанны, когда придет время.

Изабель пробормотала что-то неразборчивое.

Он грустно улыбнулся:

— И что она будет продолжать петь.

— Каждый день.

Он закрыл глаза, и ей показалось, что он заснул, но он просто собирался с силами.

— Прошлой ночью я видел двух мужчин, одетых в белое, стоявших по обе стороны от моей постели. И я знал, что не сплю, несмотря на то что мой сын и другие сидели тут же, рядом, и ничего не видели, — он вздохнул. — Осталось недолго.

Вторник после посвящения выдался ясным и свежим. Деревья покрылись бледно-зелеными листочками, наливаясь жизнью, соками, а птицы принялись выводить свои трели чуть ли не с рассветом. Изабель с Ансельмом, Иоанной и своими внуками спустилась к реке, чтобы покормить лебедей и их птенцов. Птицы свили гнезда у противоположного берега реки, как они делали на ее памяти каждый год. Ей нравилось думать, что это одна и та же пара, но она понимала, что фантазирует. У епископа Хью Авалонского был домашний лебедь, который прожил тридцать лет, но те, что живут в дикой природе, не могут похвастаться таким долголетием.

— Они всю жизнь живут с одним партнером, — рассказывала она шагавшей рядом с ней Махельт. Подолы юбок обеих женщин стали темными и влажными от росы, и ноги у них были мокрыми, но ни одна не обращала на это внимания.

— Откуда ты знаешь?

— Мне рассказал один из егерей.

— А если один из них умирает?

— Я его об этом не спросила, — Изабель разделила хлеб, который они принесли с собой, между птенцами, и, оставив себе половину каравая, разломила остатки и стала кидать кусочки родителям. Они грациозно сгибали свои изящные шеи и вылавливали намокший хлебный мякиш. Пушистые птенцы повторяли все за родителями. Их перепончатые лапы под водой выглядели неестественно большими для их тел. Рыбы тоже приплыли, чтобы получить свою долю угощения, — большой линь, голавль и красноперка.

— Не подходите слишком близко к воде, а то упадете. Рогеза, следи за ними! — крикнула Махельт няньке, просматривавшей за двумя ее сыновьями и дочкой-малюткой. — Мальчишки такие сорвиголовы! Помоги мне Бог, когда придет им время оторваться от моей юбки и перейти на площадку для тренировок!

В ее голосе звучало беспокойство, но к нему примешивалась и гордость.

Изабель с нежностью и любопытством смотрела на своих внуков. Детская пухловатость таяла, открывая миру полных жизни, деятельных и смышленых мальчишек — девятилетнего и шестилетнего. Они были темноволосыми, как их мать, и у них были ее глаза. Вернее, глаза Вильгельма.

— Кажется, что ты была такой же совсем недавно. Мы однажды могли тебя потерять, если бы у твоего отца не было такой быстрой реакции. Он подхватил тебя, и сам чуть не полетел в реку. Он потом сапогами зачерпнул грязи и воды через край.

— Я не помню… Жаль. Какими, интересно, будут мои дети, когда вырастут? — Махельт часто заморгала и бросила в воду остатки хлеба. — Что они запомнят?

Изабель почувствовала прилив теплоты и нежности к дочери и обняла ее.

— Ты помнишь то, что по-настоящему важно. С ними будет так же, — сказала она. — Что они были окружены любовью и заботой. Я не думаю, что Богу есть дело до подробностей. Я…

Она подняла глаза и увидела, что к ним, тяжело дыша и махая на бегу руками, бежит по полю отец Вальтер.

— Графиня, леди Махельт, скорее, граф…!

Сердце Изабель упало и забилось редко и тяжко. Подхватив подол, она бросилась к замку.

Дверь в покои Вильгельма была открыта настежь, как и окна. Майский солнечный свет заливал комнату и играл солнечными зайчиками на белой поверхности стен. Вилли поддерживал отца, слезы бежали по его лицу. Жан, плача, пытался оживить хозяина, брызгая ему на лицо розовой водой, но безуспешно. Однако, судя по тому, как поднималась и опускалась его грудь, он был жив. Духовник Вильгельма, Ричард Нотелийский, вложил крест в руки Вильгельма и молился над ним вместе с аббатом Редингским и рыцарями.

От быстрого бега и тоски дыхание вырывалось из легких Изабель с хрипом. Она встала на колени перед постелью и сжала руки в молитве:

— Мария, Матерь милосердныя, Мать сострадания, защити нас от врага и в час смерти возроди…

Какая-то часть ее существа кричала внутри нее: «Не оставляй меня!» Но другая часть в отчаянии молилась: «Пресвятая Богородица, отпусти его! Милосердной твоей благодатью, отпусти его с миром!»

Солнце светило в окно. Оно освещало постель и стоявших вокруг нее, словно вбирая их в себя. Глаза Вильгельма были открыты. Он смотрел на полное света арочное окно. Изабель проследила за его взглядом. Сияние солнца на известняковых стенах и выбеленном покрывале на кровати ослепляло, и на мгновение ей показалось, что она видела фигуры, о которых он ей говорил, и, возможно, даже слышала шорох выгнутых, как у лебедей, крыльев. Когда она снова взглянула на Вильгельма, наполовину в благоговейном трепете, наполовину не веря своим глазам, он уже не дышал. Его губы были тронуты легчайшей улыбкой.

Эпилог

Стригил, граница с Уэльсом, август 1219 года

Изабель попросила перенести свою раму с вышиванием во двор, чтобы воспользоваться теплой летней погодой и хорошим, ярким дневным светом. Теперь ее глазам требовалось по-настоящему хорошее освещение, чтобы она могла ровно накладывать стежки. А поскольку это было алтарное покрывало для Тинтернского аббатства, ей хотелось сделать работу очень хорошо.

Рядом с ней сидели ее женщины, тихо работая иглами. Они пребывали в мирном молчании, которое никому не хотелось нарушать. С реки, бежавшей далеко внизу, вдоль стен дул освежающий ветерок, не слишком холодный и не слишком сильный. Изабель прервала работу, чтобы дать глазам отдохнуть. Вышивка представляла собой сцену воскресения. По краю покрывала были вышиты щиты с гербами Маршалов и де Клеров. Она приступила к этой работе по настоянию Махельт спустя несколько дней после смерти Вильгельма. Бесконечное повторение стежков давало ей какое-то занятие — день начался, день прошел. От горя она словно утратила способность чувствовать, и ей было все равно, чем заниматься.

Первое время Изабель жила словно в каком-то онемении, прочном и цельном, как щиты, которые она вышивала много часов. Но постепенно, по мере продвижения работы, цвета, симметрия и красота узоров стали взывать к ее чувствам, оживляя их. Она начала обращать внимание на происходящее вокруг, хотя по-прежнему бывали дни, когда мир представлялся ей серым и наполненным одним лишь горем. Она пока не могла назвать себя воскресшей, но она смирилась со своим горем, а это уже был шаг вперед.

Вильгельма похоронили в церкви Темпл в Лондоне, как он и хотел. На погребении присутствовало множество самых разных лордов и магнатов. Церемонию провел архиепископ Кентерберийский. Собралось так много людей, что пожертвования ради упокоения души Вильгельма пришлось раздавать в Вестминстере, где было больше места. Теперь искусный мастер-камнерез делал надгробие. Когда оно будет готово, Изабель поедет в Лондон, чтобы принять его или высказать замечания. Несмотря на то что ей не суждено будет упокоиться рядом с мужем, она обязана проследить за тем, чтобы его надгробие представляло его должным образом.

Она много размышляла о природе смерти и нашла утешение в том, что даже Христос должен был умереть. Поэтому эта участь больше не казалась ей пугающей, а, наоборот, стала для нее чем-то таким, пройти через что можно было считать за честь. Она молилась, чтобы, когда придет время, она смогла бы уйти с таким же достоинством, как Вильгельм. Она просила Бога благословить оставшиеся ей дни, ее семью, детей и особенно Еву, которая ждала своего первого ребенка.

Ричарда не было на похоронах отца, но он приехал к ней из Франции и остался в Кавершаме на неделю, перед тем как сопроводить ее в Стригил. Он был настолько похож на Вильгельма, за исключением огненных клеровских волос, что его присутствие дарило ей огромную радость, смешанную с острой болью. Месяц назад он вернулся во Францию, и горе снова захватило ее, хотя не так сильно, как прежде.

Радостный крик заставил ее поднять голову и оглядеть двор. Двое молодых рыцарей установили шест с мишенью во дворе и готовились ударить в центр круга, как часто делал Вильгельм. Они то и дело тайком поглядывали в сторону женщин. Заметив, что Изабель смотрит на них, один поприветствовал ее, подняв расписное копье, а потом с улыбкой, сияющей, как солнце, заставил коня встать на дыбы.

Над головой молодого человека на стенах замка развевались знамена, указывая на то, что хозяева дома. Алые шевроны де Клеров, а рядом с ними — геральдический символ, который Вильгельм взял себе после победы на турнире в Лагни-сюр-Марн еще до их знакомства: на изумрудном с золотом поле рычал алый лев. Знамя развевалось на ветру, вытягиваясь к северо-западу, в сторону валлийских холмов.

Пока существуют молодые рыцари, готовые ломать свои копья, и женщины, готовые переживать за их подвиги, пока живы люди, держащие в узде свои желания и тщеславие, обладающие честью и цельностью, в мире будет ощущаться присутствие Вильгельма.

Еще немного понаблюдав за тренировкой рыцарей, Изабель снова взяла иголку и принялась вышивать. Ее лицо освещала нежная улыбка, а в сердце расцветали мир и теплота. Что бы ни предстояло ей пережить в будущем, она была готова его встретить.

Послесловие автора

«Алый лев» — второй мой роман о Вильгельме Маршале. Первая книга, «Величайший рыцарь», рассказывает о ранних годах его службы и о его пути вверх по лестнице удач, начиная со времени, когда он был победителем рыцарских турниров, до поры, когда он стал одним из правителей страны во время участия Ричарда I в крестовом походе.

По мере того как я продолжала изучать историю Вильгельма Маршала, его семьи и близких, я погружалась в жизнь, которая по меркам любого времени, является удивительной и вдохновляющей. Пожалуй, единственный современный герой, которого можно было бы с ним сравнить, — это сэр Уильям Черчилль. И действительно, в судьбах этих двух людей много общего, в частности, им обоим довелось принимать на себя ответственность в период гражданского кризиса.

Имя Вильгельма Маршала является синонимом рыцарства. Он храбрый победитель турниров, современник Ричарда Львиное Сердце, безупречный образец для подражания. Однако реальный человек, ставший впоследствии легендой, оказывается более сложным и несовершенным, но его мужество и героизма от этого лишь возрастают. Он был легким в общении и обходительным, умел наслаждаться простыми радостями жизни, когда ему предоставлялась такая возможность, но, если было необходимо, до конца исполнял роль справедливого правителя. Он был отважным рыцарем и одаренным военачальником с врожденным талантом воина, но рука об руку с этими качествами шла способность вести переговоры и находить дипломатические решения проблем, вместо того чтобы разрешать любые конфликты с помощью меча. Он был щедрым и гостеприимным, но не лишенным практичности — король Иоанн часто одалживал у него деньги. В период его регентства различные, хотя обычно устные источники, говорили о том, что Вильгельм сумел спасти страну от краха, несмотря на крайне ограниченные возможности. Он считал честь и клятвы верности делом первостепенной важности, но, когда кто-либо угрожал его землям, как в случае с его владениями в Нормандии и Ирландии, был готов перейти границы.

Во времена, когда к голосу женщин редко прислушивались, жена Вильгельма, Изабель, графиня Пемброукская, была во многом его помощницей и соратницей. Хотя она редко упоминается в первоисточниках, свидетельства о ней дают достаточно полный портрет и говорят о том, что ее нельзя было назвать безобидным одуванчиком. Она действительно возражала против того, чтобы ее сыновей взяли в заложники, и открыто высказывала свое недовольство. Будучи на последних месяцах беременности, она наказала Мейлира Фицгенри и его людей за разбой на ее землях и управляла Ленстером в отсутствие Вильгельма, как и другими их владениями. Вильгельм говорил о ней: «Если я и волен здесь распоряжаться до какой-то степени, то только потому, что являюсь ее мужем». Она присутствовала на его советах. Где бы он ни находился, Изабель обычно была неподалеку — его «прекрасный друг». Именно так он назвал ее перед их последним объятием, собираясь перед смертью дать обеты Ордена тамплиеров. Когда он умер, она была безутешна и пережила его всего на год, несмотря на разницу в возрасте более двадцати лет.

Я благодарна Кэтрин Армстронг с веб-сайта «Каслз Уэльс» за сыгравшее важную роль в моей работе указание на то, что мать Изабель, Аойфа, графиня Хибернинская, похоронена в Тинтернском аббатстве. Предпринятое мной дальнейшее расследование подтвердило это и может служить объяснением того, зачем Вильгельм и Изабель приезжали ненадолго в Ирландию в 1201 году.

Я старалась придерживаться фактов, насколько это было возможно. Но должна подчеркнуть, что моя книга — это роман, художественное произведение, а не историческое эссе. Этот роман подобен надгробию: его фундамент — плод исследования, однако, окончательный облик оно принимает с помощью воображения.

Ни в одном историческом справочнике читатели не найдут информации об убийстве Алаис де Бетюн. Известно только, что она умерла спустя девять месяцев после свадьбы, но я твердо убеждена, хотя и не имею этому прямых доказательств, что ее убил сводный брат, Вильгельм де Фор, после чего так и не понес наказания. Такова история. Часто трудно найти концы. Смерть принца Артура также является поводом для многих спекуляций. Мое личное мнение таково: он был убит Иоанном, однако это было скорее актом милосердия, после того как французы практически не оставили ему другого выбора.

Многие второстепенные персонажи также взяты из реальной жизни. Читатели могут заметить, что имена капелланов, служивших в доме Вильгельма, меняются. Но это происходит потому, что их и было несколько. Они служили по очереди, приходили и уходили, в зависимости от того, чего требовали обстоятельства. Капелланы Эстас, Роджер, Николас и Вальтер (духовник Изабель) упоминаются в хартиях Маршалов.

Я привожу избранную библиографию первичных и вторичных источников, которые я использовала при написании «Алого льва», чтобы читатели, желающие больше узнать о жизни Вильгельма Маршала, Изабель де Клер и их детей, могли изучить их судьбы и характеры более детально, Я обнаружила перевод «Истории Вильгельма Маршала», осуществленный Англо-нормандским текстовым сообществом, который является бесценным источником, поскольку события, происходившие с Вильгельмом, и его смерть описаны их свидетелем. Это произведение было написано вскоре после кончины Маршала по рассказам людей, которые хорошо его знали. Поэтому живой образ героя отчетливо проступает в канве повествования. «История» примечательна и тем, что является первым светским жизнеописанием англичанина.

Для читателей, которые любят приключения, могу сообщить, что могила Вильгельма находится в церкви Темпл в Лондоне. Там же, в круглом нефе, упокоены его сыновья, Вильгельм и Гилберт. Изабель покоится вместе со своей матерью, Махельт с Вальтером в Тинтерне, но их могилы давно утрачены. Посетители замка Чепстоу (фигурирующего в «Алом льве» под названием Стригил) могут увидеть массивные ворота замка, которые установил Вильгельм, став графом. В замке Чепстоу сохранилась также большая копия печати Изабель, есть там и другая информация о семье Маршалов. В Пемброукском замке, сохранившемся до сих пор таким, каким он был при Вильгельме Маршале, проводятся выставки, рассказывающие о семье Маршалов и их потомках. Город, основанный Вильгельмом в Ирландии, именуемый в романе Ньютаун, сейчас называется Нью-Росс.

Для меня как для автора погружение в жизнь этих удивительных, необыкновенных людей было прекрасным путешествием. Теперь, когда работа закончена, я испытываю к ним огромное уважение, а еще светлую грусть и потрясающее вдохновение.

Е Dex en perdurable glorie Don’t que la sue ame soit mise Et entre ses angles assise! Amen

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Благодарности

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Эпилог

Послесловие автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg