«Спаси меня, мой талисман!»

Спаси меня, мой талисман! (fb2) - Спаси меня, мой талисман! 1166K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Евгеньевна Шатрова

Наталья Шатрова Спаси меня, мой талисман!

Пролог

Степная осень с порывами холодного ветра и низкими темными тучами, предвещавшими скорый снег, загнала обитателей большого племени в свои жилища. Мрачная погода отпугнула даже детей, и почти все они скрылись от ветра в просторной веже[1] Недвиги.

Женщина рада была маленьким гостям. Она знала, чем может угодить ребятишкам и, усадив их вокруг себя, рассказывала сказки. Это было ее любимым занятием, и бывало, что и взрослые, управившись с дневными заботами, слушали ее вечерами. Ну а уж дети-то внимали ее рассказам с превеликим удовольствием. Сказок и историй она, скитаясь по землям, населенным разными народами, наслушалась за свою жизнь предостаточно и теперь охотно делилась ими с детишками, чтобы набирались житейского опыта и мудрости, которой подчас так не хватает людям в суровой жизни племени.

Но как бы ни интересен был рассказ пожилой женщины, едва на улице раздался радостный крик: «Люди, выходите! Отряд возвращается! Едут, едут!» – ребятню словно ветром сдуло, и вежа враз опустела.

«Вот пострелята», – по-доброму улыбнулась Недвига и поспешила следом за ними встречать воинов. Они возвращались с последнего набега перед долгой и трудной зимой, и от его результата зависело, как племя переживет ее.

Недвига величаво, как подобает жене вождя, выплыла на улицу и огляделась зоркими очами. Она давно перестала вести счет своим годам, но лицо ее, несмотря на морщины, оставалось довольно привлекательным, и чувствовалось, что в молодости она была очень красива. Теперь седина сменила шелковистую чернь волос. Подводили ноги, все чаще давая о себе знать усталостью и ломотой перед непогодой. Зато глаза оставались зоркими и совсем не потеряли своего цвета, даже стали темнее, чем были в молодости, а взор их приобрел еще большую проницательность.

Воины спешивались, смеясь и радостно переговариваясь с сородичами. Все были счастливы: и воины, и их близкие-родные. Никто не погиб в бою, не покалечился, и поход в общем удался – невдалеке стояла большая группа пленных женщин и детей, изможденных, грязных, растрепанных.

Стройный седовласый мужчина спрыгнул с коня и, отдав поводья подбежавшему рабу, поспешно двинулся к Недвиге. Невольно она залюбовалась им, своим родным, дорогим сердцу и душе мужем, бывшим в ее жизни всем – надеждой, опорой, другом и любимым человеком.

Он, несмотря на годы, держался молодцевато, оружием пользовался умело и никому не уступал в верховой езде. Но Недвига исподволь уже подводила его к мысли уступить место вождя более сильному и молодому преемнику и удалиться на покой, чтобы обучать военному мастерству юных воинов, передавать им свой опыт.

Богатства за годы совместной жизни накоплено столько, что хватит до самой смерти, да еще и останется многочисленной родне. Совместных детей они не нажили, но у вождя были племянники, которых он любил как собственных чад. Так что безбедная старость им обеспечена. Чего зря надрываться?

Этот поход очень беспокоил Недвигу. Все глаза проглядела, ожидая любимого, тревожась за него – ведь не мальчик уже, и даже пустяковая рана на теле может привести к гибели. Да и натура противника была известна Недвиге не понаслышке: славяне и русы сильны, в бою отважны и на военную хитрость горазды.

Но разве удержишь вождя и его народ, когда лазутчики донесли, что возвращается князь Олег с большой добычей из богатых Греков[2], – ну как тут не воспользоваться случаем, не отобрать у него хоть малую часть? Сами даже днепровские пороги, видимо, и созданы для того, чтобы великий сосед делился добычей с маленьким, которому одолеть море и могучее царство не под силу, повесить щит на вратах Царьграда невозможно – зато пограбить, устроить засаду очень даже с руки.

Засаду устраивали с особой тщательностью. Надо было пропустить передовой отряд с бравым Олегом далеко вперед, а напасть на последние ладьи, чтобы потери были невелики. А иначе никак не одолеть храбрых русов, хоть и опьяненных победой, но бдительных и на организацию обороны скорых.

– Ну, здравствуй, Недвига. Заждалась? – Мужчина подошел к жене почти вплотную, и от его близости заволновалось сердце, затрепетала душа, будто и не прожили вместе так много лет, а все еще, как и прежде, молодые, здоровые, не представляющие жизни друг без друга.

– Все глазоньки проглядела, ожидаючи, – вздохнула женщина, испытывая огромное желание кинуться ему на шею и всплакнуть от радости, но нельзя: суровая жизнь племени не терпит проявлений на людях ласки, и лишь грубая сила здесь в почете.

– Удача сопутствовала нам всю дорогу. Посмотри, сколько пленных захватил я, – с гордостью произнес вождь, небрежно махнув рукой в сторону скученных, изможденных рабов, выдержавших тяжелый путь по морю и Днепру.

Недвига снисходительно улыбнулась. Муж, как дитя малое, все хочет ее чем-то удивить, хотя и знает, что богатство никогда не волновало ее, а к пленникам она относилась с состраданием, принимая это зло как неизбежность, которую не в силах предотвратить. Но, прежде чем муж уводил рабов на продажу, она всегда разговаривала с бедными людьми, расспрашивала их, ожидая хоть под конец жизни встретить знакомого или просто того, кто мог бы рассказать ей об оставленных далеко отсюда родных.

Вот и сейчас Недвига сразу приметила иную пленницу. Маленького роста, черноволосая, темноглазая полонянка напоминала пугливую самку сайгака, трогательную и беспомощную. Она стояла чуть поодаль от толпы рабов в грязном, оборванном одеянии, сложив ручки под грудью, пряча кулачки.

Сердце женщины наполнилось жалостью. Уж больно девочка напоминала ее саму в юности. Может, это и обман зрения, но Недвига уже знала, что не сможет просто так расстаться с нею.

Подойдя к девушке, женщина выудила из памяти несколько греческих слов и спросила:

– Как зовут тебя?

Девушка поняла, удивленно вскинула брови. Она явно не ожидала услышать в чужой земле знакомую речь.

– Мелина.

Ответ прозвучал приятно, лаская слух, но от Недвиги не укрылось полуобморочное состояние девушки. Ничего удивительного, кто же кормит рабов в пути?

– Пойдем со мной, – распорядилась она.

На этот раз Недвига забыла свое правило расспрашивать всех пленных. Да и что они могут поведать, коли прибыли из далекой страны, в которой она никогда не была. Уж наверняка родных и знакомых там нет.

Девушка покорно двинулась следом за новой хозяйкой. Неторопливо вышагивая впереди, Недвига думала о том, что и сама когда-то была не в лучшем положении. Она хорошо понимала страх невольницы. Надо ей дать время оглядеться, привыкнуть к здешней жизни, только затем впрягать в работу; и наказ дать другим, чтобы не заставляли ее заниматься непосильным трудом – ведь совсем худосочна девочка, того и гляди переломится.

Подведя девушку к костру, где расторопные рабыни и молодки готовили еду для прибывших воинов, Недвига распорядилась как можно быстрее накормить полонянку и приготовить для нее чан с теплой водой.

Мелина, не понимая чужой речи, стояла тихо, лишь изредка боязливо поглядывая на людей. Одна из молодок взяла ее за руку, подвела к костру, усадила, всунула в руки миску, наполненную горячим варевом из булькающего на огне котла.

Мелина беспомощно уставилась в миску. Недвига усмехнулась, сняла со своего пояса деревянную ложку, протянула ей.

– Ешь. Но немного. А то с голодухи может живот вспучить.

Девушка кивнула и принялась есть, старательно дуя на ложку. Недвига, глядя на нее, никак не могла избавиться от чувства жалости. Ведь вроде давно привыкла ко всей несправедливости в жизни, заставляла себя не мучиться, не страдать. Ну, какое ей дело до этой девочки? Даже муж укорял ее порой за излишнюю жалость. Но сердце, видать, не изменишь, не научишь его не болеть о других.

Девушка поела, и Недвига повела ее в вежу. Следом две крупные рабыни понесли чан с теплой водой.

– Сейчас ты вымоешься и переоденешься, – приказала Недвига. – Раздевайся.

Мелина покорно принялась снимать с себя одежду, обнажая худенькое тельце с проступающими ребрами. Недвига сразу обратила внимание на то, что, раздеваясь, она как-то странно держит левую руку, стараясь не разжимать кулачок. «Прячет что-то, – догадалась женщина. – Наверное, христианский крестик. Оно и понятно, у рабов все отбирают. Как же она так долго берегла свою святыню?»

Мелина между тем влезла в чан и стала мыться одной рукой, так и не разжимая кулачок.

– Что там у тебя? Покажи, – не выдержала Недвига.

Девчонка замотала головой и вдруг молниеносно засунула то, что держала в кулаке, в рот.

– Вот бесовка. Проглотишь ведь, глупая. Не бойся, я не отниму у тебя, даже если это будет дорогая вещь. Наверное, ты христианка и прячешь крестик? Да?

Некоторое время девушка печально смотрела на Недвигу, затем, видимо, уверившись в добрых намерениях хозяйки, молча вынула изо рта вещицу, и сердце Недвиги учащенно забилось.

На девичьей ладони лежал золотой перстень с зеленоватым, чистым, холодно-прозрачным камушком. Не веря своим глазам, Недвига взяла перстень, поднесла поближе к лицу.

Мелина настороженно наблюдала за ней, но не предпринимала попыток отобрать перстень обратно. Недвига оглядела его со всех сторон, затем нажала на заветное место, хорошо представляя, что за этим последует. Камушек откинулся, открывая небольшое пустое углубление.

– Откуда ты знаешь этот секрет? – воскликнула изумленная девушка.

Недвига поставила камень на место.

– Ты не поверишь, но я многое знаю, связанное с этим перстнем, – произнесла она, таинственно улыбаясь.

Часть первая Крепость – надежда

Глава первая

878 г. (от Р. Х.)

Недвига вышла на крыльцо избы, с упоением вдохнула свежий воздух. Она любила раннюю осень не за красоту и живописность, хотя невольно и любовалась разноцветными листьями на деревьях, и летящими паутинками, переливающимися на солнце, и прозрачной синевой неба с прощальными взмахами крыльев птиц. Она любила ее за спокойствие и безмятежность, приходящие после тяжелой летней страды, когда урожай жита собран, а сбор льна и конопли еще не начался. Недаром эти теплые дивные деньки называют бабьим летом – это единственные дни, предоставленные женщине для отдыха от нескончаемых работ.

Недвига посмотрела вдаль, на холм, покрытый лесом. Ветерок гулял по верхушкам деревьев, и ей показалось, что она слышит шепот листьев, такая удивительная тишина стояла вокруг. «Не к добру», – подумала женщина и окликнула мужа, возившегося в хлеву.

– Обед уже, а детей нет. Не случилось бы чего…

– Что с ними будет, – раздался глухой голос, – придут скоро.

– Каша-то стынет…

Не дождавшись ответа, Недвига вернулась в дом. За шестнадцать лет совместной жизни она так и не привыкла к безмятежному спокойствию мужа. А вот у нее душа не на месте, все тревога какая-то одолевает. Дети в лес ушли по грибы, и чего бы ей беспокоиться? Но сердце все ноет, тревожится.

Недвига вздохнула, оглядела небольшую избу, прокопченные стены, скользнула взглядом по каменной печи. На ней, еще теплой, стоял горшок с кашей. Женщина прошла к лавке у открытого проема оконца, села на нее, машинально запустила веретено, чтобы хоть чем-нибудь занять руки и мысли.

Двенадцать лет ей было, когда вошла в этот дом хозяйкой. Всякое бывало, но такой тревоги никогда не испытывала. Да и о чем ей было печалиться? За годы замужества не увяла ее красота: блестящие черные волосы, необычные в этих краях; чарующий взгляд из-под пушистых ресниц; прямой нос, хрупкая девичья фигурка с тонкой талией и нежными руками, вызывающая презрение у тяжеловесных соседок. Но какое ей дело до них, когда муж по-прежнему, несмотря на прожитые вместе годы, смотрит на нее с восхищением и любуется ею. Правда, на людях и при детях он суров и никогда не покажет нежных чувств, но это уж жизнь такая: и летом, и зимой в трудах и заботах о хлебе насущном – не до ласк.

Раздался свист, и нечто пылающее пролетело мимо открытого проема оконца, затем раздался глухой стук, будто что-то острое и твердое воткнулось в дерево. Недвига отложила веретено и, еще не понимая, что случилось, опрометью выскочила из избы.

В косяк двери намертво впилась стрела с горящим оперением. Недвига схватилась за древко стрелы, пытаясь вырвать ее. Но огонь опалил руки, женщина отшатнулась и замерла от страха: на нее летел всадник, размахивая длинным кривым ножом.

Всего мгновение Недвига стояла, затем опомнилась, закричала, бросилась бежать. Из хлева выскочил муж с топором в руках. Женщина споткнулась, упала, стукнулась головой. В глазах потемнело, и все исчезло.

Очнулась, когда почувствовала, что ее поднимают вверх, перебрасывают через круп коня. Недвига увидела окровавленного мужа, безжизненно лежащего около хлева, застонала и снова потеряла сознание.

Ярина вздохнула полной грудью, наслаждаясь лесной свежестью, и посмотрела на младшего брата, поддевающего носком лыкового лаптя поганки и мухоморы. С утра они бродят по лесу, собирая грибы, которых после обильного дождя уродилось видимо-невидимо. Ребята полные лукошки набрали, а конца грибам нет, так сами и просятся в руки.

Беззаботный братец задел белый гриб и прошел мимо – лукошки-то полные. Ярина отвела взгляд, но сердце не выдержало.

– Дар, может, в твою рубаху грибы пересыплем, а в лукошки еще наберем? – предложила она.

Ей пятнадцать, и она всего на год старше брата, но давно уже привыкла к его беспрекословному подчинению.

– Ладно, – легко согласился паренек.

Сколько он себя помнит, никогда ни в чем сестре не отказывал. Денечки стоят погожие, солнышко тепло пригревает, ласковые лучи пробиваются сквозь ветви, золотя листья. Почему бы и не раздеться? Дар начал снимать с себя рубаху, но Ярина остановила его.

– Лучше на поляну выйдем, а то потом место, где рубаху в лесу оставим, не найдем.

Они вышли из леса на поляну. С холма, на котором рос лес, открывались взору бесконечные просторы: пашни и пастбища, весь[3] и речка, поля и луга, и вновь – леса. Места по берегам Псела давно обжиты человеком, потому как богаты и рыбой, и зверем, и птицей.

Дар снял через голову рубаху, обнажив загорелую грудь с висящим костяным оберегом в виде коня, связал вместе рукава и раскрыл подол – получился объемистый мешок, в который девушка пересыпала грибы.

Вдруг порыв ветра донес до них запах дыма. Ярина опустила на землю лукошко с оставшимися на дне грибами, посмотрела в сторону родной веси: селение заволокло густым дымом пожарища.

– Дар, смотри! – закричала она, стремглав срываясь с холма.

Паренек в это время связывал концы подола наполненной рубахи, чтобы грибы не высыпались. Он вздрогнул от крика, бросил мешок, в два прыжка настиг сестру и повалил ее в густую траву.

– Ты что, Дар?! Там пожар! – выдохнула Ярина, сердито уставясь на него: явно бесцеремонный толчок ей не понравился.

Дар благодаря отцу неплохо владел навыком охотника и наметанным глазом увидел то, чего не заметила охваченная тревогой сестра.

– Там чужие! Лежи тихо!

Проглотив обиду, готовую вылиться потоком гневных слов, Ярина подчинилась грозному окрику и осталась лежать. Вскоре любопытство перебороло страх. Приподнявшись над высокой травой, она посмотрела вниз и сразу увидела всадников, державших в руках луки и сверкающие на солнце стрелы с разноцветными оперениями. Особенный трепет внушали длинные древки с навершиями, изображавшими оскаленные пасти волков.

– Хазары? – спросила Ярина.

Брат пожал плечами. С тех пор как северяне[4] покорились Хазарскому каганату[5], хазары перестали нападать на них. Зачем грабить и жечь, если каждый дым[6] и так исправно платит дань?

Всадники выгнали из веси вереницу связанных женщин, детей и израненных, истекающих кровью мужчин. Несчастные спотыкались и падали, но тут же поспешно вставали, страшась свистящей над ними плети.

Ярина заплакала.

– Не реви! – прикрикнул Дар и отвернулся: у самого на глаза навернулись слезы, но он продолжал пристально наблюдать за пленными, бредущими к реке, подмечая, что среди них нет ни матери, ни отца.

Ярина попыталась успокоиться, но тревога за родных нарастала, и слезы потекли сплошным потоком.

Из горящей веси выехали последние всадники, нагруженные награбленным добром, и припустили вдогонку за основным отрядом, переправлявшимся на другой берег Псела. Ребята, уже не таясь, поднялись в полный рост и смотрели на разбойников, неистово погоняющих плетьми скот и людей.

Отряд, перебравшись за речку, стремительно удалялся навстречу полуденному солнцу. Брат и сестра долго смотрели с холма ему вслед, пока он не скрылся вдали. Только тогда они решились спуститься к разоренной веси.

То, что еще утром было довольно большим селением, превратилось в груды дотлевающих бревен и досок. Ветер, неизменно сопутствующий пожарам, подхватывал огонь, выбрасывая вверх снопы искр. Пепел кружил в воздухе, напоенным гарью. Прямоугольные глиняные печи с обвалившимися углами сиротливо выглядывали из-под слоя пепла, земли и обугленных бревен.

Ярина и Дар медленно брели по ряду[7], обходя защитников веси, погибших в жестокой схватке. Сейчас ребята припомнили, что многие разбойники увозили с собой мертвые тела. Добыча нелегко далась захватчикам, несмотря на неожиданное нападение. Северяне с раннего детства приучены носить при себе нож и топор, и не так-то легко застать их врасплох, и каждый положил немало врагов, защищая родной кров. Среди мертвых защитников встречались даже женщины. Но силы оказались неравными. Северяне не спасли весь от разорения.

Брат и сестра подошли к месту, где некогда стояла самая добротная изба в веси, принадлежавшая их отцу. Дети гордились тем, что он был старостой, принимая как должное и большой дом, и достаток, и уважение сельчан. Теперь от дома осталась лишь огромная куча рухнувших обгорелых бревен и земли да торчащая из-под них полуобвалившаяся печь с неизвестно как уцелевшим горшком с кашей.

На заднем дворе среди дикого разрушения около сгоревшего дотла хлева лежал на спине отец. От множества ран его одежда превратилась в жуткие лохмотья, жесткие от спекшейся крови.

Ярина вскрикнула, опустилась возле отца на колени, попыталась стереть подолом своей рубахи кровь с его лица. Но трясущиеся руки и заплаканные глаза были плохими помощниками – все попытки очистить лицо оказались тщетными. Тогда Ярина простерла руки к небесам и завыла в голос, с причитаниями, как плачут северянские женщины, убиваясь по покойному.

Дар еле сдерживался, чтобы не зареветь вслед за сестрой. «Северянские мужчины никогда не плачут», – говаривал отец, приучая сына в любой обстановке сохранять спокойствие и трезвый ум.

– Ярина, похоже, только мы с тобой и сбереглись, – парень коснулся плеча сестры. – Я вот что думаю: нельзя оставлять погибших на съедение зверям, души умерших не дадут нам покоя. Надо всех собрать в одно место и сотворить краду[8].

Девочка перестала причитать, вытерла слезы, кивнула в знак согласия.

– Бери отца за ноги, а я возьму за плечи, – распорядился Дар.

Представив, как они вдвоем тащат отца, как его ноги выскальзывают из ее рук и со стуком падают на землю, как голова его безжизненно болтается на весу, девушка содрогнулась. Отец при жизни слыл в веси самым здоровым и сильным человеком, недаром сельчане выбрали его старостой, и смерть не умалила его достоинств, а только лишь неестественно выпрямила могучее тело.

Дар будто прочитал ее мысли.

– Оставим отца здесь, а других к нему подтащим, – тут же переменил он решение.

Солнце клонилось ко сну, когда они, надрываясь, приволокли на задний двор последнего из погибших. Матери среди убитых не было, и дети хоть и не заговаривали об этом, но каждый надеялся, что она жива и вот-вот объявится.

В сумерках к небу взметнулся огромный погребальный костер, ярко осветивший весь, спасая души умерших от неприкаянного хождения по свету.

Ярина и Дар затянули во весь голос печальную кару[9]. Если душу не оплакать, она обернется русалкой и будет заманивать путников в свое жилище или, что еще хуже, будет морить скот, нагонять засуху и болезни.

Всю ночь брат и сестра попеременно дежурили у крады, зажимая носы от тошнотворного запаха горелой плоти. Подбрасывали дрова в прожорливый огонь, медленно сжигавший человеческие тела. Утром полусгоревшие останки завалили землей, хотя испокон веков прах хоронили на крестце дорог под верховным богом Родом[10], – но нести обгоревшие трупы туда у них уже не было сил.

Ярина и Дар покинули разрушенное и сожженное селение, дошли до деревянного Рода, постояли перед ним молча, наблюдая за лучами солнца, скользящими по его сверкающим бороде и волосам. Сколько веков стоит он, а ни снег, ни дождь не смыли золотую краску, наложенную умелыми руками предков, знавших тайну ее состава.

У Великого Рода перекрещивались дороги и уходили в разные стороны, маня посетить неизведанные дали, но ребята, не сговариваясь, двинулись вдоль берега реки. Там, за лесом, жила их сестра Белава, выданная замуж в чужую весь.

Белава поднялась с рассветом. Подоила козу, вывела ее на лужок, привязала к колышку. Около избы развела костер, поставила варить похлебку в старом глиняном горшке.

Некогда изба, рубленная из бревен неподалеку от живительного родника, принадлежала волхву и выгодно отличалась от северянских полуземлянок своим добротным видом. Но лет с тех пор прошло немало, и время не пощадило сруб, превратив жилище в ветхую лачугу. Нижние венцы прогнили, стены перекосились. Низкая дверь стала плохо закрываться. В пустой проем оконца, закрывавшийся осенью и зимой деревянной заслонкой, задувал ветер. После смерти волхва сюда никто не приходил, боясь русалок и оборотней-волколаков, селившихся в пустующих жилищах.

Вот в эту-то избу и перебралась Белава после смерти мужа, спасаясь от драчливых пасынков, перессорившихся между собой из-за отцовского наследства. Жить у леса жутковато, но, приобретя долгожданную независимость и радуясь собственному жилью, Белава не страдала от одиночества. С детства она привыкла сама себя развлекать, находя занятия по душе.

Мать Белавы умерла, когда девочка была еще крохой, а отец не торопился связать судьбу с новой женой. Бабушка заменила девочке и мать, и наставницу в хозяйских делах, научила распознавать травы и лечить недуги – знания эти передавались по женской линии из поколения в поколение, береглись и преумножались.

Отец – большой, сильный, крепко державший в руках оружие и умело применявший его на охоте – часто сажал Белаву на колени, гладил ее белую головку широкой ладонью и хвалил, называя своей маленькой хозяюшкой.

Однажды появился в веси гонец, и от имени полянских[11] князей Аскольда и Дира стал призывать смердов[12] идти на богатый Царьград. Отец послушал гонца и, чтобы разбогатеть, отправился в Киев, где собирали разноплеменную дружину для похода. Вернулся отец из похода на коне, к седлу которого были приторочены сумы и котомки. Из-за спины отца испуганно смотрела черноволосая полонянка, совсем юная, худая и неказистая. Белава тогда подумала, что отец привез для нее подружку, но вместо того, чтобы обрадоваться, почувствовала неприязнь – и предчувствие не обмануло ее.

Отец назвал полонянку женой. Сначала та и двух слов не могла сказать по-северянски, твердила она только свое имя: «Недвига», – а жизнь Белавы уже пошла наперекосяк. Ей казалось, что она трудилась не меньше мачехи, с учетом своих шести лет, разумеется, а все добрые отцовские слова и ласковые взгляды предназначались только жене.

Затем у Недвиги стал расти живот. Белава с удивлением смотрела на мачеху, а бабушка ругала отца: «Вторую жену уморить решил? Девчонке и тринадцати нет, куда ей рожать?» Отец ходил угрюмым, а в сердце Белавы закрадывалась надежда, которую она и боялась, и стыдилась: может, и вправду умрет?

Рожала Недвига в страшных мучениях, металась и плакала. Бабушка терпеливо успокаивала ее. Белава от страха забилась в угол и смотрела на роженицу, которой совсем недавно еще желала смерти, а теперь неистово просила Рода и его помощниц Рожаниц облегчить мачехе страдания. Лишь много позже она поняла, что именно в тот страшный день проснулась в ней ведунья, призванная в этот мир исцелять и облегчать боль людям, и даже злейшему врагу она обязана оказывать помощь, не забывая о сострадании. Вот и бабушка ей об этом постоянно твердила, а поняла она это лишь пожалев Недвигу.

Недвига родила дочь в начале июня, в праздник Ярило[13], потому и назвали ее Яриной. Из-за страшных разрывов Недвига долго не могла ходить самостоятельно, и Белаве часто приходилось водить ее во двор, приносить ей еду и питье в постель. Белава невольно жалела мачеху, с ужасом думая о том, что самой когда-нибудь придется испытать такие же мучения, но близости и понимания между ними так и не возникло.

Едва Белава достигла брачного возраста, ей стали подыскивать жениха. И нашли бы достойного, потому что девушка вобрала в себя всю славянскую красоту: круглолица, румяна, светлые брови вразлет, белоснежные пряди волос спускались до поясницы, зеленый омут глаз манил и притягивал. Природа не обидела ее, наделив здоровьем для вынашивания детей и несения нелегкой женской доли, но сама Белава сознательно отпугивала парней, держась с ними неприветливо и заносчиво, предпочитая гуляньям и утехам свое занятие знахарством.

Женихи чувствовали ее отчуждение и не спешили умыкнуть из родительского дома. Наконец отец, не желая больше терпеть вольностей, выдал ее замуж за первого, кто посватался.

Жених был на тридцать лет старше Белавы. Он имел трех сыновей – двух женатых и одного холостого, – четырех снох и внуков несчетно. Белаве и пожаловаться было некому – единственная заступница, бабушка, к этому времени уже умерла.

Белава навсегда запомнила тот злополучный день, когда стала женой. С утра мачеха послала ее к реке полоскать белье. Только девушка наклонилась над водой, из кустов выскочил старец: волосы и борода седые, косматые, нечесаные, лицо серое, в морщинах. С перепугу Белава не признала жениха. Впрочем, она и видела его всего один раз, когда он приходил свататься, а она отказала ему, гордо вздернув подбородок.

Отец тогда вмешался, сердито прикрикнув на нее: «Молчать, хватит семью позорить. У меня вторая дочь растет. Ей что же, до старости ждать, когда ты замуж выйдешь?» Девушка расплакалась и дала согласие.

Старец подскочил к Белаве. Она закричала, рванулась бежать. Появились еще трое здоровых мужчин. Это были сыновья старца, и все они тоже приезжали на сговор, но Белава с перепугу и их не узнала. Они схватили ее, забросили на лошадь – и в лес. Умыкнули! Вот тогда Белава и поняла, что девичьей свободе конец пришел.

Ехала молча, хотя по обычаю невесте требовалось кричать, брыкаться и кусаться. Крупные слезы обиды на родных капали в траву, – лежала Белава на крупе лошади вниз головой. Она приготовилась ехать долго, но лошадь остановилась на полянке, окруженной со всех сторон вековыми деревьями.

Жених спешился, велел и Белаве слезть с коня. Думая, что он решил пересадить ее по-человечески, она спокойно сползла с крупа, но едва ее ноги коснулись земли, старец толкнул ее, повалив на спину. Девица опомниться не успела, а подол рубахи уже был задран, и грузное тело навалилось сверху. Белава вскрикнула, но шершавая ладонь зажала ей рот.

Белава, будучи скромной и добропорядочной девицей, имела смутное представление о взаимоотношениях мужчин и женщин. На игрища, устраиваемые молодежью, она не ходила, в праздники допоздна не гуляла, в купальскую ночь собирала травы, шарахаясь от любого мелькавшего в кустах обнаженного тела. Происходящее сейчас внушало ей неописуемое отвращение.

Наконец жених, удовлетворившись, отпустил Белаву. Она приподнялась и неприязненно уставилась снизу вверх на завязывающего штаны старца. И этот грязный вонючий мужичонка – ее муж!

– А ты – девственница, – довольно хрюкнул он. – А я думал: с чего девка до семнадцати лет дома засиделась? Не иначе как подпорченный товар мне сунули.

– Зачем же брал? – огрызнулась Белава, поправляя подол рубахи.

– Так ты на весь окрест как знахарка знаменита, всю мою семью одна прокормить сможешь.

Слова мужа привели Белаву в негодование. Она хотела высказать ему все, что о нем думает, но сдержалась, сообразив вдруг: такова его месть за недавний отказ выйти замуж. Отец хорошее вено[14] за нее получил, и сколько угодно можно возмущаться и роптать – никто не избавит от ненавистного ига.

На поляну выехали другие похитители, его сыновья. Двое нагло ухмылялись, третий, Веселин, смущенно прятал глаза. Белава встала, стряхнула с рубахи прелые листья. Муж вскочил на лошадь, велел Белаве сесть позади себя. Превозмогая боль в паху, она вскарабкалась на круп и стойко преодолела тряскую дорогу.

Со временем Белава научилась терпеть и самодурство мужа, грубость пасынков и их ехидных жен. Единственное, к чему она так и не привыкла, – это к своим ночным обязанностям жены. Выполнять их требовалось не часто, но от этого они не становились менее противными.

Веселин – младший из сыновей мужа – один относился к ней с должным уважением и вниманием. Казалось, он понимал, как ей тяжело в чужой семье, и всеми силами старался помочь освоиться. Но через полгода Веселин уехал в Киев, и с тех пор о нем никто ничего не слышал.

Белава и на новом месте продолжила занятие ведуньи, и муж был очень доволен, когда сельчане приносили за лечение продукты, кожу, шерсть. Она же сама многого не требовала, придерживаясь первой заповеди знахарей: не просить больше, чем дают, иначе дар потеряешь.

Три года Белава прожила с постылым мужем, пока не постигла его страшная смерть. Зимой пошел он в лес за дровами и не вернулся, и лишь ранней весной недалеко от веси нашли его замерзший труп. Не дошел до дома всего ничего, заплутал, видимо, или заморочка какая напала.

Лютый, старший пасынок, попробовал Белаву обвинить в злодействе: напустила ведовство, вот и потерялся отец в двух соснах. Но второй пасынок засомневался: метель была, кто угодно мог заблудиться.

Мужа предали краде. Останки его еще не сгорели, а между сыновьями начались ссоры из-за наследства, – и стало им не до мачехи. Вот тогда она и перебралась в лачугу у леса, радуясь обретенной свободе.

Хворые сельчане про нее не забывали. Правда, посещала ее только наиболее отважная часть населения – женщины, – да и то крадучись и сплевывая через плечо. Мужики же к избе волхва и близко подходить боялись, свято веря в русалок, нападающих на добрых молодцев, чтобы затащить их к себе в лесные жилища и сделать из них покорных мужей.

Несколько раз наведывались к ней и дорогие гости: отец, мачеха и их дети: Ярина и Дар. Слезно упрашивали вернуться в родную весь: негоже дочери старосты жить отшельницей в колдовском месте. Но Белава наотрез отказалась. Обида на отца с годами прошла, но возвращаться к нему она не хотела, страшась снова потерять свою независимость.

Белава вздохнула, подбрасывая в огонь сушняк. Непонятная тревога второй день душу гнетет. Ох, чует сердце недоброе. Давно она уже близких не видела, соскучилась по отцу и сестренке, по Дару. Почему они ее не навещают? Полевые работы закончились уже. А может, самой к ним сходить, проведать, на родную весь посмотреть?

Белава попробовала похлебку. Готова. Пора тушить огонь. Она встала, взяла бадью, хотела спуститься к родничку за водой и в этот миг заметила двух подростков, выходящих из леса. Лиц издалека не разглядеть, но сердце болезненно сжалось в предчувствии чего-то пугающего.

Белава забыла о воде, о костре, все напряженнее всматриваясь в силуэты приближавшихся, а когда они не вошли в весь, а повернули к ее лачуге, она, уже не сомневаясь, побежала им навстречу.

Глава вторая

– Мне холодно, – хныкала Недвига, хлюпая носом. – Я замерзаю, спасите меня.

Голова Недвиги металась по меховой подстилке, а на лбу выступили капли холодного пота.

Женщина лет тридцати вытерла пот с ее лица, накрыла больную теплой шкурой.

– Что она шепчет? – немолодой лысый мужчина, невысокий, плотного телосложения, вопросительно посмотрел на жену.

– Что можно шептать в беспамятстве? – женщина пожала плечами.

– Она выживет?

– Наверное, – безразлично произнесла женщина.

– Ты должна сделать все, чтобы она поправилась, – сурово произнес мужчина. – Она не похожа на славянских женщин, и это удивляет меня.

– Да, она красива, – пришлось признать и женщине, – но хороших денег за нее не выручишь, не юная девица…

– Посмотрим, – неопределенно ответил мужчина и вышел.

Недвига застонала и очнулась. Странное помещение без углов окружало ее со всех сторон, посередине пылал каменный очаг, дым уходил в отверстие круглого сужающегося кверху потолка. В отверстие было видно темное небо и звезды.

У очага, присев на корточки, сидела светловолосая девушка. Услышав стон, она поднялась, прошла к Недвиге, внимательно всмотрелась в ее лицо.

– Ты кто? – простонала Недвига.

– Рабыня Рута, – ответила девушка на славянском языке, но с отличным от северянского выговором. – Ты болела.

– А куда я попала?

– К степнякам-печенегам. Не бойся, тебе не сделают плохого, когда ты поправишься, тебя продадут. Хочешь кушать?

– Я пить хочу.

Девушка прошла к двери, взяла ковш, зачерпнула из котла воды, вернулась к Недвиге. Больная хотела приподняться, но резкая боль в голове заставила ее застонать и прилечь.

– Наверное, тебе нельзя делать резких движений, – сочувственно произнесла Рута, обхватила ее за голову, приподняла, одновременно поднося ко рту ковш.

Недвига сделала несколько глотков, утолив жажду. Девушка бережно уложила ее обратно.

Недвига прикрыла глаза. Разговаривать не было сил, да почему-то и не хотелось. Рута немного подождала, затем поняла, что больная больше не произнесет ни слова, и вернулась к очагу.

«Значит, снова полон», – с тоской подумала Недвига. На роду ей, что ли, написана рабская доля? Вспомнила мужа. На глаза навернулись слезы, заскользили по щекам, Недвига оплакивала мужа и потерянных детей, вспоминала прошлое…

– Мне холодно, холодно…

– Терпи, терпи, не стони, иначе тебя выкинут за борт, ты же знаешь. Я ничего не смогу сделать.

Суровое напоминание сестрицы о рабском положении немного успокоило Недвигу. Она замолчала, со страхом наблюдая за разбойником, беспечно стоящим у борта. Он с головой накрылся теплой промасленной шкурой, по которой на палубу стекали капли воды, льющейся с небес.

Ладья рассекала мрачные воды, скрытые серой пеленой дождя. На палубе в выемках скопилась вода, сухого места, куда могли бы присесть несколько десятков изможденных людей, оказавшихся в неволе, не было. Порывистый промозглый ветер раскачивал, трепал суденышко, и две сестры в страхе прижимались друг к дружке, боясь ненароком быть выброшенными за борт, они знали, что спасения ждать не от кого.

С тоской вспоминала Недвига родной кров, братьев и сестер, хотя еще совсем недавно желала, чтобы все они куда-нибудь провалились, просто исчезли, и все. Ей всего восемь лет, но с тех пор, как она помнила себя, Недвига остро чувствовала, что старшие дети отнимают у нее любовь и доброту матери. И не будь их, вся ласка доставалась бы только ей одной. В мечтах она часто селила себя и мать в прекрасном светлом домике – такие бывают в сказках, которые рассказывала бабушка, – и они жили в нем счастливо, ни в чем не нуждаясь. Бабушка умерла в эту зиму, а сказка все жила в душе девочки, навевая грустные мысли о счастливой жизни где-то там, в неведомом краю.

Отец, мать, старшие братья и сестры занимались тяжелой, изнурительной работой: подсекали деревья, выкорчевывали пни, сжигали их и распахивали расчищенную землю, чтобы тянуть из нее скудный урожай до полного ее истощения.

Недвига редко видела родителей. По малолетству ее оставляли дома с двумя сестрами. Одна из них готовила еду и смотрела за хозяйством, другая носила в поле обеды.

Ах, с какой радостью вошла бы Недвига сейчас в их нищую полуземлянку, прислонилась бы к пылающему очагу и с наслаждением слушала бы перебранку старших сестер. Но все это осталось далеко, между нею и родным домом пролег многодневный путь.

Недвига была слишком мала, чтобы разбираться в перипетиях судьбы, а тем более укорять себя в своей горькой доле, но нет-нет да и вспоминала, как в тот злополучный день впервые напросилась нести обед родителям. Хотела показать, какая она большая и хозяйственная девочка.

На беду, сестра вняла Недвигиной просьбе, вручила ей небольшое лукошко с лепешками, и обе они вышли на улицу, не подозревая, что на селение напали речные разбойники.

Время разбойниками было выбрано не случайно: взрослое население в поле, и можно не опасаться погони. И все же они торопились, хватали первых попавшихся женщин и детей и спешно грузили на ладью.

Недвига рот разинула от изумления, увидев перед собой незнакомых мужчин. Она попробовала закричать, но, ощутив на горле холодное лезвие ножа, так и не пикнула.

Ладья, груженная стонущими женщинами и плачущими детьми, отчалила от берега, и Недвига, глядя на удалявшиеся родные берега, ощущала какую-то непонятную тоскливую пустоту, будто понимала, что видит все это в последний раз.

Плыли долго. Над рекой витал прозрачной дымкой зной. Нещадно палило солнце. Скрыться от него негде: на палубе не было затененных мест. Еду давали раз в день, вечером, когда ладья причаливала к безлюдному берегу и речники варили немудреную пищу.

И вот жара сменилась затяжными непрерывными дождями и холодом, пробиравшим до костей. Сестры льнули друг к другу, стараясь согреться, со страхом наблюдая за стражей. Один больной мальчик, всю ночь метавшийся в горячем бреду, утром был беспощадно сброшен в реку. И хотя ладья давно миновала то страшное место, в ушах девочек все еще стоял его душераздирающий умоляющий крик.

Наконец ладья причалила к берегу не вечером, как обычно, а днем. Пленные заволновались, поглядывая на размытый долгими дождями обрыв, на водные потоки, сбегавшие по его крутому склону.

Стража невозмутимо принялась сгонять людей на берег.

– Кажется, приехали, – произнесла сестрица, ступая разъезжающимися ногами на липкую землю, но как далека она была от истины.

Мучения еще только начинались. Ладью надо было тащить по земле до другой реки волоком. Кругом пустынная земля, и далеко вперед уходила проложенная глубокая колея – не одну ладью протащили здесь речники, стремясь укоротить торговый путь.

Обессиленные люди еле-еле передвигали ноги, волоча ладью, руки еле успевали подкладывать под нее бревна-катки, по которым она скользила, убирать их сзади и бежать с ними вперед. Безжалостные разбойники не уставали подгонять рабов плетьми. Плеть погуляла и по спинам маленьких сестер.

Вроде небольшой путь по длине, а преодолевали его не один день. Две маленькие девочки думали, что не выдержат, останутся на колее навечно, но выжили. Как? Знать, так им было суждено.

Наконец достигли реки, ладья скользнула в воду. Люди вздохнули с облегчением.

Дождь к этому времени уже закончился, светило солнце. Женщины, не стесняясь стражи, разделись и с наслаждением вошли в воду, стали плескаться, смывая с себя многодневную грязь и пот.

– Ах, сестрица, – Недвига радовалась теплу, быстро высушившему одежду, чистоте тела, которое она добросовестно оттерла речным песком, сухой палубе, на которой можно было теперь прилечь и отдохнуть после тяжелых испытаний, – я думала, умру, не выдержу.

Она прикрыла глаза, отдаваясь во власть дремотной неге. Впервые она не думала о родных, не горевала о разлуке с ними, ни о чем не мечтала, даже об окончании пути. Она ничего не хотела и уже ни к чему не стремилась – лишь бы поспать.

Ночью Недвиге стало плохо. Сестра проснулась от стона и вздохов, приложила руку к ее лбу и с ужасом ощутила под ладонью сухой жар. Ей было всего десять лет (считать года всех детей в семье приучила бабушка, заставляя каждое лето делать зарубку на выбранном дереве), но, будучи старше, чувствовала за сестренку ответственность. Что она скажет в свое оправдание родным, если случится чудо и они вновь встретятся? Спросят они: «Почему не уберегла младшую сестренку? Почему дала ей погибнуть, а сама выжила?» Что им ответить?

Но сильнее ответственности был страх потерять единственного родного и близкого человека, вместе с которым выдержала столько мытарств.

Надо быстро спрятать Недвигу от стражи или хотя бы сделать так, чтобы те не поняли, что она больна. Сердобольные женщины помогли перетащить девочку в дальний угол палубы, закрыли ее своими телами. Сестра не сомкнула глаз, ухаживая за больной всю ночь.

Судьба была благосклонна к Недвиге – к утру жар спал. Недвига смогла вместе со всеми выйти на берег, справить нужду и покушать. Но поправиться окончательно девочка уже никак не могла: с натугой кашляла и таяла на глазах, теряя в весе и спадая с лица.

В конце концов ладья остановилась на приколе у огромной белой зубчатой крепости, и разбойники погнали свой товар на невольничий рынок.

Недвига представляла собой жуткое зрелище: ребра выпирают, скулы осунулись, глаза блестят. Она цепко держалась за сестру, чтобы не упасть. Но стоять вместе им довелось недолго. Хмурый толстый дядька, повертев перед собой сестру как тряпичную куклу, быстро сторговался с разбойником.

Продавец жестами показал: купи, мол, и эту, они сестры. Но толстый сделал круглые страшные глаза и замахал руками, будто ему предложили мешок с чумой. Сообразив, что сейчас наступит разлука, девочки заревели в голос, схватились за руки, прижались друг к другу, и двум мужчинам с трудом удалось разнять их.

Сестру увели. Недвига, не удержавшись, села на землю и опустила голову себе на колени. Разбойник, махнув на нее рукой, отвернулся. В этот день удача улыбнулась ему, он распродал большую часть своего товара и равнодушно отнесся к капризу маленькой девчонки.

Шло время. Ладья быстро пустела. Незаметно подкралась осень. Однообразной вереницей тянулись холодные тоскливые дни. Недвигу каждый день водили на рынок, но покупателя на нее не находилось. Разбойники стали поглядывать на нее как на обузу. Вскоре надо отчаливать домой, а хворая девчонка стягивала руки. Обратной дороги она точно не выдержит, и легче убить ее, чем прокормить и выходить. Недвига ежилась под злыми взглядами и чувствовала, что ее хозяин еле удерживается от желания пришибить ее чем-нибудь.

Сама Недвига хоть и была мала, а понимала, что зиму не переживет, и, в общем-то, относилась к своей участи равнодушно, покорно ожидая смерти.

В один промозглый серый день оставшихся невольников – старых, рябых, косых женщин – снова вывели на рынок. Накануне, посовещавшись, разбойники решили, что пора отправляться домой, пока река не замерзла. Всех, кого не продадут, возьмут с собой. Женщины хоть и уродливы, но здоровы – в собственном хозяйстве пригодятся, а девчонка пусть сдыхает в пути, значит, богам так угодно.

Небо быстро затянулось тяжелыми низкими тучами, вскоре на землю хлынул поток мелких острых заледенелых хлопьев. Недвига, замерзая под беспощадным злым ветром, подумала, что видит белый свет в последний раз, но тут перед ней остановился пожилой мужчина и сочувственно поцокал языком.

Продавец приободрился, назвал цену. Мужчина удивленно присвистнул и неожиданно, разорвав на Недвиге ветхую рубаху, больно ткнул в выступавшие ребра пальцем. Из глаз Недвиги потекли слезы. Продавец стушевался, а покупатель, весело хохотнув, похлопал девочку по плечу и отошел.

Разбойник грязно выругался и бросился за мужчиной, схватил его за руку, волнуясь, начал ему что-то втолковывать.

Покупатель еще раз взглянул на съежившуюся девочку, достал из-за пояса одну монетку и вложил ее в протянутую ладонь продавца. Пока тот обескураженно рассматривал денежку, подошел к Недвиге, обхватил ее худенькое тельце, легко поднял и понес с рынка, ни разу не оглянувшись.

Мужчина принес ее на ладью. С удивлением Недвига увидела толпу рабов на палубе. Новый хозяин оказался перекупщиком живого товара.

Недвигу укрыли теплой шкурой, накормили. В отличие от разбойников, хозяин знал свою выгоду и бережно относился к живому товару, не давая ему пропасть и испортиться в пути.

Легла Недвига хоть и на палубе, но не на голых досках, а на мягких шкурах, быстро согревших ее. Получив после стольких мытарств ласку и доброту, девочка прониклась величайшей благодарностью к своему спасителю. Он не сможет обидеть ее, решила она, иначе зачем ему кормить ее и укрывать от непогоды? И спокойно уснула, ни о чем более не беспокоясь.

Впервые никто не тревожил ее. Сон длился много часов, а когда Недвига проснулась, то увидела, что берега исчезли, а ладью, затерянную среди бескрайнего водного простора, бросает и треплет жестокий ветер, поднимая студеные волны и обрушивая их на палубу. Рабы беспомощно сбились в кучку: визжали женщины, мужчины глядели на разбушевавшуюся стихию безумными глазами. Лишь команда с упорством обреченных пыталась направить ладью подальше от скалистых берегов.

Девочке пришло на ум в этот миг единственное – она должна всеми силами удержаться на ладье, не давая волне унести ее невесомое тельце в черную бездну. Она встала и схватилась за борт обеими руками. Колючий ветер обжигал ладони, холодная волна окатывала девочку с головы до ног. Недвига видела, как некоторых детей волна тащила по палубе и выплескивала в море, и закрывала глаза, слушая их дикие крики. И еще отчаяннее цеплялась за борт. Наверное, тогда Недвига поняла, что каждый день ждать смерти – это одно, а вот так видеть ее в лицо – другое, намного хуже и страшнее.

Шторм закончился. Хозяин удрученно бродил по палубе, считая оставшихся в живых и не покалеченных рабов. Проходя мимо Недвиги, он скупо улыбнулся:

– Ты жива, малышка, Ну, слава богу.

Девочка ничего не поняла из чужой речи, но невольно протянула руки к небесам, благодаря неведомую силу за свое спасение, осознавая, что только воля случая помогла ей преодолеть неминуемую гибель.

И великую мудрость Недвига вынесла из этого испытания, осознав, что судьба почему-то благосклонно отнеслась к ней, не предала ее в страшный миг испытания, не лишила рассудка, не обрекла на смерть. Может, и правда есть кто-то неведомый, кто охраняет и бережет ее?

Перекупщик привез рабов в Херсонес. Он был греком и жил в колонии на берегу теплого моря. Постепенно всех рабов продали, а Недвигу хозяин оставил.

Осень сменялась зимой, зима – летом. Хозяин часто уезжал, а девочка росла рядом со слугами. Ее никто не обижал и не обременял работой. Имени ее никто не спрашивал, называя вслед за хозяином Малышкой, и вскоре она позабыла, как нарекли ее родители. Она часами просиживала на берегу, всматриваясь в бирюзовую даль, гуляла среди тенистых деревьев в небольшом саду усадьбы или взбиралась на горные склоны, бродила среди виноградных лоз, наслаждалась вкусом сладких ароматных ягод, любовалась морем, небом, солнцем.

На сытных харчах, под ласковыми лучами солнца Недвига окрепла, выросла, округлилась и расцвела.

Она крепко привязалась к хозяину. Он учил ее молиться своему Богу, говорил, что он един в трех лицах и нет на земле других богов. Недвига ничего не понимала, но, чтобы угодить хозяину, добросовестно выполняла все принятые в доме христианские обряды, хотя в церковь ее не водили, оставив некрещеной.

Из дальних плаваний хозяин привозил Недвиге подарки: игрушки, сладости. Ей было приятно, что он не забывает о ней в далеких странах, выбирая подарки. Значит, он относится к ней не как к рабыне, а намного серьезнее, может, ставит ее на уровень члена семьи. Семья у хозяина была небольшой: старая мать и сын с женой и маленьким ребенком.

Часто Недвига вспоминала сестру, с которой пришлось так много пережить на невольничьей ладье. Какая доля досталась ей? Так ли живет хорошо, как она? Не обижают ли ее злые люди? И за сестру Недвига молилась христианскому Богу, поскольку давно уже успела позабыть своих родных богов и духов.

Однажды хозяин уехал на целый год. Недвига очень тосковала. Каждый день ходила к причалу и с надеждой всматривалась в даль. И вот он вернулся из плавания. Увидев повзрослевшую Недвигу, поразился:

– Какая ты стала красивая!

– Мне уже двенадцать лет, – улыбнулась девочка, – я уже большая и могу выйти замуж…

– Да уж…

Хозяин довольно потер руки: мужское чутье его не обмануло. Не зря он приобрел за бесценок это милое создание. Теперь девчонка принесет большой доход его кошельку.

И вновь Недвигу выставили на рынке. Ее одели в короткую рубаху, открывавшую икры стройных ног. Из распахнутого ворота выглядывали небольшие плотные груди, еще только наливавшиеся женской спелостью. Черные волосы гладкими прядями спадали на плечи и спину.

Недвига не могла поверить в предательство хозяина, которого почитала как родного отца. Слезы крупными каплями стекали с опущенных глаз ей на грудь. Грек подошел, вытер с ее щек слезы.

– Не реви. Ты рабыня. Я купил тебя, чтобы выгодно продать. Ты ведь не хочешь, чтобы я разорился?

Недвига отрицательно замотала головой.

– Вот и умница. Ты хорошая девочка. Выпрями голову, покажи, какая ты красивая.

Недвига встала прямо, вздернула подбородок, но глаза стыдливо спрятала за густыми бархатными ресницами, не подозревая, что этим придает себе вид невинного очарования и тем самым набивает цену.

Северянский воин случайно забрел в невольничий ряд, возвращаясь из похода на Царьград. Пусть поход и выдался неудачным: потрепала ладьи буря, помешала захватить богатый город, – зато воины сумели пограбить земли прибрежных римлян[15]. Сейчас, высадившись на берег полуострова, они мирно искали диковинные подарки для своих родных.

Заметил молодец девчонку, и подумалось ему: краше ее нет никого на всем белом свете. Красота не славянская, а чужая, иноземная, до того крепко за душу схватила, что не смог он мимо пройти, остановился. Постоял, подумал, посматривая на красавицу, отводящую взор, и, достав монеты, не торгуясь, заплатил. Накинул на нее вотолу[16], снятую с собственных плеч, и увел с рынка, забыв о подарках для матери и дочери.

Снова поплыла Недвига на ладье, а когда высадились на берег, воин на последние деньги купил коня, и до северянской веси они добирались верхом. Всю дорогу, сидя за спиной нового хозяина, она ерзала с непривычки, пытаясь переменить неудобное положение, и постоянно слышала окрик: «Не двигайся».

Семья хозяина встретила рабыню неласково, но смиренно. Старая женщина, мать воина, показала на себя пальцем, назвала свое имя и выразительно посмотрела на чужеземку. Та поняла, ткнула себя в грудь и громко произнесла: «Недвига!» На губах мужчины сначала мелькнула улыбка, и, все же не сдержавшись, он расхохотался.

Хозяин ввел ее в дом не рабой, а женой и хозяйкой, повергнув в крайнее изумление и своих домочадцев, и соседей, и ее саму. Ей многому надо было учиться, и не только ведению хозяйства. Надо было учить чужой славянский язык и чужие обычаи. Но что было требовать от простой запуганной девчонки? Всего-то она боялась и страшилась сделать что-то не так.

Недвига долго училась шить, прясть, ткать, готовить еду. Свекровь часто болела, а дочь мужа от первой покойной жены, Белава, которой всего-то исполнилось шесть лет, злорадствовала, видя ее неумение вести домашнее хозяйство.

Сначала Недвига не понимала, что нелюбовь Белавы вызвана ревностью, и приписывала все ее малолетству. Много позже, набрав ума и житейского опыта, она научилась прощать, несмотря на то что падчерица порой злила своим упорным нежеланием идти на уступки.

В тринадцать лет Недвига родила дочь Ярину и чуть не лишилась жизни. Спасибо свекрови: выходила ее, но предупредила, что детей больше не будет. А Недвига мечтала о сыне, приносила жертвы Роду и Макоши[17] и неистово молила о нем христианского Бога. Она почитала всех богов одинаково добросовестно, окончательно запутавшись в силах небесных, земных и подземных, но свято верила – должны помочь.

Ну, какая семья без сына? Сын – помощник, отрада и опора, кормилец на старости лет. Очень почетно в северянских весях иметь сыновей – что ж поделать?

А пуще всего она боялась, что муж надумает привести в дом вторую жену – молодую, здоровую, способную родить кучу сыновей. Потому всячески старалась ублажать его, чтобы на других даже не смотрел, и ее нехитрые попытки привязать мужа имели огромный успех, вызывая зависть у соседок.

А молитвы не пропали зря, боги услышали их. Подъехал как-то к избе молодой воин, спешился во дворе, снял с коня люльку, а в ней – розовощекий упитанный мальчонка. Ручками-ножками дрыгает и лыбится всему белу свету. У Недвиги сердце так и зашлось в умилении.

Внес человек люльку в избу, поставил на дубовый стол и дал наказ: беречь ребенка пуще глаза своего, ибо он из знатного рода. Недвига поклонилась воину низко в пояс и поклялась, что никогда не обидит дитятко. Незнакомец вышел, оставив рядом с люлькой пухлый мешочек с монетами, даже имени не поведал – ни своего, ни ребенка.

В северянских весях подкинутых детей принимали за дар небесный и растили как собственных. Дар в семье прижился роднее родного, и вскоре никто уже не вспоминал о тайне его появления.

Лета пронеслись словно день один. Недвига мужа уважала, ни в чем ему не перечила. Жили хорошо: еда на столе и одежда на теле. Работать приходилось от зари до зари, но муж часто жалел ее, да и должность старосты давала преимущество: все норовили ему угодить, кто продуктами, кто отработкой на поле.

К двадцати восьми годам Недвига превратилась в замечательную хозяйку и покладистую жену, стала такой, какой и должна быть жена старосты – уважаемого в веси человека. Добилась этого не сразу, что ж скрывать, много слез выплакала, много раз свет не мил был из-за Белавы. Изводила вредная девчонка мачеху как хотела, не признавая ее за хозяйку.

Недвига вынесла все и ни разу не пожаловалась мужу на вредную падчерицу. Да и мужу надо отдать должное – с ним как за каменной стеной была. Берег ее, любил, уважал и от других уважения требовал.

Жить бы да не тужить, но, видать, на роду ей была написана рабская доля.

Недвиге показалось, что прошло не так уж много времени, но когда она очнулась вновь, в маленькое отверстие светило солнце, очаг не пылал, и вместо девушки на корточках около открытого полога, пропускающего дневной свет, сидела женщина – темноволосая, худенькая, маленькая и ослепительно красивая.

– Кто ты? – спросила Недвига.

Женщина нахмурилась, недобро хмыкнула, повернулась к открытому пологу и крикнула:

– Рута! – затем встала, сладко потянулась и вышла из помещения.

Впорхнула Рута, улыбнулась:

– Вот, сразу видно, что тебе лучше. При свете дня ты хорошо выглядишь. Скоро поправишься. Сейчас я тебя ухой[18] накормлю из свеженького мяса.

Рута взяла с очага миску, приложила ее к губам.

– Теплая уха, не успела остыть еще, – удовлетворенно заметила она и поднесла миску больной.

Еще мгновение назад Недвига даже не думала о еде, но приятный запах сразу вызвал чувство голода, и она выпила всю миску, достала со дна кусочки мяса и отправила их в рот.

– Мало? – сочувственно произнесла Рута. – Потерпи немного, скоро обед сварится.

– А кто та женщина? Она со мной почему-то не стала разговаривать.

– Да как она с тобой разговаривать будет? – улыбнулась Рута, обнажив ряд белоснежных зубов. – Она же не понимает тебя. Забыла? Ты у печенегов. А женщину эту зовут Тенгизой. Она вторая жена хозяина. Она ухаживала за тобой. Ты ей спасибо должна сказать – выходила тебя.

– Я долго болела?

Девушка пожала плечами:

– Не знаю, я считать не умею. Снег один раз выпал, но стаял. Скоро зима. Ну, мне пора. Накормила тебя – и за работу. Я знаю, тебе все хочется узнать, но скоро во всем разберешься. Ты пока здесь поживешь. Зима – на невольничьих рынках затишье.

– Рута! – раздался с улицы недовольный окрик.

– Ну, я побежала. Тенгиза сегодня злющая. Поправляйся…

Глава третья

879 г. (от Р.Х.)

Лето выдалось необычно тяжелым: с тех пор как стаял снег, ни одной дождинки не выпало. От яркого солнца, палящего с раннего утра до позднего вечера, за весь день ни разу не прикрывшись тучкой, от суши и суховея пожухли колосья на полях, травы на пастбищах выгорели. Пыль и зной слепят глаза. Во время колошения нив особо дождь земле необходим, но вот и праздник Купалы, бога земных плодов, наступил, а небо не пролило воды ни капельки.

Не спится Белаве. Смотрит она, лежа на спине, на полусгнившие балки перекрытия и думает: беда на мир идет лютая, быть голоду смертному.

Эту зиму Белава, Ярина и Дар пережили. Первое время ребята все тосковали по отцу и матери, ждали, что Недвига вот-вот появится, но она так и не пришла. Видать, завалило ее рухнувшей избой, если они не видели ее среди живых пленников и тела не нашли.

Белава ребятами не тяготилась. К тому же Дар оказывал посильную помощь, охотясь в лесу. Пареньку всего пятнадцать, но, надо признать, навыком охотника он владеет сполна, и без дичи они не жили. Подсоблял в хозяйстве и небольшой огород при лачуге. Но главным подспорьем оставалось все же знахарство, и от благосостояния сельчан в округе зависела плата, обеспечивающая жизнь ведунье и ее родным.

Рассвет просочился сквозь узкое оконце – пора вставать. Позевывая, Белава спустила босые ноги на земляной утрамбованный пол, сладко потянулась. День сегодня предстоит нелегкий: надо собрать побольше трав – накануне Купалы они имеют наибольшую лечебную силу. А вечером, когда сельчане на игрища соберутся, она пойдет искать цветок папоротника. Он распускается один раз в сто лет – только в купальскую ночь – и обладает сильной магией. С цветком папоротника Белава любую болезнь одолела бы, но он настолько скрытен, что не показывается людям на глаза, боясь попасть в дурные руки. Видать, правду говорят, что находят его только счастливые. Белава же в свои двадцать три счастья еще не видала.

Женщина тихо поднялась с приколоченной к стене лавки и двинулась к выходу, боясь потревожить сон сестры и Дара, спавших за печью, подальше от покосившейся двери и оконца, на охапке соломы, разложенной на земляном полу.

Восходящее солнце со светлой зарей вновь предвещало жаркий день. Белава прошла под навес, где хранились дрова и содержалась коза. Знахарка печально посмотрела на животинку, вздохнула удрученно: кормилицу пора менять. А может, зиму протянет, не сдохнет? О новой козе и мечтать нечего. Самим бы с голоду не помереть.

Подоив козу, Белава отвела ее на выгон, вернулась к лачуге. Ребята уже проснулись. Ярина хлопотала у костра, раздувая огонь.

Девушке минуло шестнадцать лет. Боги не поскупились, щедро одарили ее и стройностью, и приятной внешностью, и добрым нравом. От матери-иноземки ей достались иссиня-черные волосы, спадавшие до колен густыми шелковистыми прядями, черные брови и ресницы, выгодно оттенявшие светлое лицо с яркими алыми губами и темно-синими глазами. Телом же Ярина уродилась в северян: еще по-девичьи хрупкая, но в ней уже заметна женская стать, присущая славянкам: сильные ноги и золотые руки, в которых спорилось любое дело.

По тропинке, ведущей от родника, поднялся Дар, поставил бадью с чистой водой около Ярины и обратился к Белаве:

– Березку у родника по-новому принарядить бы надо к празднику. А то вдруг Берегиня обидится и высушит воду.

– Вот ты и займись этим после завтрака, – улыбнулась женщина, зная бережное, благоговейное отношение брата к святым местам. – А Ярина пойдет со мной травы собирать.

– Хорошо, – согласился Дар и, повернувшись к костру, принялся ломать сушняк.

Дар выглядел старше своих пятнадцати лет, вымахал выше всех парней в округе. В его твердой походке, гибких движениях, гордой посадке головы и развороте плеч чувствовались выносливость и мужская сила. Светлыми волосами, кудрявыми прядями спускавшимися на плечи, серыми глазами и прямым подбородком с еле заметным пушком он свел с ума не одну девчонку, но не обращал на них внимания. Единственными женщинами, которых он уважал, были его незаурядные сестры, обладающие даром целительниц.

На игрищах Дар считался первым заводилой и отличался завидной удалью. В военных состязаниях, устраиваемых иногда старейшинами селений между молодежью, он не знал себе равных, одинаково хорошо владея и ножом, всегда висящим на поясе вместе с ложкой и кресалом, и топором, и луком со стрелами, которые изготавливал сам. Всем этим премудростям с малолетства обучал его отец, и Дар не забывал науку, пополняя ее новыми приемами, придуманными им самим.

Белава часто задумывалась о дальнейшей судьбе Дара. Воинское искусство годилось для ратного боя, но было бесполезно в повседневной жизни пахаря. Ему бы на коне скакать, теша себя и других исполинским величием, а не жить среди простых сельчан.

Но боги распорядились судьбой Дара по-своему – не Белаве перечить высшим силам. С рождением Дара была связана тайна, мучившая женщину, но не настолько, чтобы открыться юноше. Она надеялась на богов, которые со временем подскажут, как быть, а пока Белава приготовилась ждать, не тревожа парня напрасно.

После завтрака Белава и Ярина отправились собирать травы.

Дар почистил песком горшок, сполоснул его водой, поставил сушить на солнышке, нашел в лачуге разноцветные льняные ленточки и спустился к родничку, бьющему из-под земли.

Около родника распустила ветви молодая березка. Она приветливо замахала юноше, едва он показался на узкой тропинке.

Дар заботливо, стараясь не поломать хрупкие веточки, снял с деревца старые выцветшие на солнце, потрепанные дождями и снегами лохмотья, безжизненно болтавшиеся на ветру, – и привязал к нему новые яркие ленточки.

Украсив дерево, Дар обратился к Берегине с жаркой просьбой хранить источник от высыхания. В ответ березка ласково прошелестела разукрашенными ветвями. Довольный вернулся к лачуге.

Поднималось солнце, крепчала жара, становясь час от часу невыносимее. Сейчас бы самое время сбегать к Пселу искупаться, но нельзя. Перед Купалой – время игр и плясок нечистой силы. Только в купальскую ночь, пройдя очищение огнем, можно смело бросаться в воду, не страшась водяных. И в лес в русалочью седмицу[19] ходить опасно – лесная дива защекочет до смерти. А так хочется скрыться от палящего зноя в тени густых деревьев!

Дар с тоской посмотрел на потухшие угольки утреннего костра. Еду готовить придется самому – сестры не вернутся до вечера. Они не успокоятся, пока не исползают на коленях окрестные луга и овраги.

Солнце украсило багряными лучами закат, бросая последний свет на землю, прежде чем скрыться за густыми деревьями, а сестры все не возвращались.

Дар прислушался к веселому шуму, доносившемуся со стороны веси. Молодежь собиралась на игрища. Он ждал их начала с юношеским нетерпением, предвкушая задорные прыжки через костры. Девки, поди, на пригорке уже вербу украшают венками из разноцветных лоскутков и цветов. Вот-вот заведут хороводы и затянут песни, славящие Купалу. Дару давно пора быть там, чтобы вместе с другими молодцами круг разорвать и вербу отнять.

Юноша всматривался в сгущающиеся сумерки, чувствуя, как в нем наравне с беспокойством зреет злость на сестер, позабывших о времени, и вздрогнул от неожиданности, когда прямо перед ним возник незнакомец.

Одежда мужчины была новой, добротной и явно иноземной, хотя немного помятой, видимо, после дальней дороги. Сорочка из тафты[20] подвязана широким поясом. Штаны заправлены в кожаные сапоги на твердой подошве. На плечах – бархатная накидка с блестящей застежкой, изображающей ход солнца по небосводу. На боку – меч. Да и сам мужчина был под стать наряду: строен, высок, широкоплеч. Русыми волосами поигрывает ветерок. Глаза, в сумерках цвета не разобрать, смотрят открыто, но настороженно.

Дар уставился на гостя. Он хоть и был сельским жителем, а доподлинно знал, что меч не всякий воин имеет – это оружие иноземное и ковали[21] славянских племен изготовление мечей еще не освоили. Купить меч можно только на самых богатых торгах в больших городах за очень высокую цену или с риском для жизни выручить в бою. Мечи принадлежали князьям, мужам старшей дружины, состоятельным купцам и, как правило, передавались от отца к сыну. Если наследовать было некому, то меч отправлялся в загробный мир вместе со своим владельцем. В любом случае наличие меча указывало на то, что перед Даром стоит человек непростой.

– Ты кто? – спросил незнакомец.

– А сам ты кто таков? – возмутился Дар, забыв о гостеприимстве: повесил меч, так думает, может властвовать над всеми? – Явился непрошено, да еще допрос учиняешь?

– Я мачеху пришел навестить, – вполне миролюбиво ответил мужчина, не собираясь препираться. – Я давно не был дома и только сегодня узнал, что мой отец умер, а мачеха живет здесь. Вот и пришел узнать, не нуждается ли она в чем-нибудь.

– Нам ничего не надо, – поспешил заверить Дар, удивляясь: пасынки не больно-то жаловали Белаву.

– А Белава где? – мужчина огляделся вокруг.

– Да вот я, – раздался голос из сумеречной тьмы, и к лачуге вышли сестры, неся полные лукошки трав. – Кто это меня спрашивает?

Белава поставила ношу и подошла к гостю, внимательно в него вглядываясь.

– Веселин! – радостно воскликнула она. – Ты ли это?

– Признала меня, – улыбнулся мужчина. – А я думал, позабыла уже.

– Ну что ты, Веселин, как можно забыть тебя. Хотя, надо сказать, сразу не узнать – возмужал. Отец тобой сейчас гордился бы. Жаль, ты не приехал на тризну[22] по нему – показал бы всем ратное уменье. Видать, больших успехов ты в жизни добился – одежда на тебе богатая и оружие справное. Это хорошо, а то братья твои отцовское добро между собой поделили и тебе ничего не оставили.

– А мне ничего и не надо, – беспечно отозвался мужчина. – Я не пахарь теперь. Сначала воином был, а сейчас больше торговлей занимаюсь.

Белава, слушая пасынка, вдруг заметила беспокойный взгляд брата и спохватилась:

– Да я тебя заговорила совсем. Садись с нами вечерять, а то ребятки мои на игрища спешат. И ты, поди, соскучился по родным гуляньям? Сколько лет-то тебя дома не было, дай вспомню. – Женщина задумалась, подсчитывая. – Лет пять прошло точно с тех пор, как отец благословил тебя на дальнюю дорогу. Ты с женой приехал или как?

– Холост я еще. Купцам семьей обзаводиться нельзя, пока они крепко на ноги не встанут. Вот избу на посаде в Киеве возведу, тогда о жене и подумаю. А приехал я с другом Жихарем. Он уже здесь зазнобу себе нашел, и, боюсь, до утра я его не увижу.

Пока старшая сестра и гость развлекали друг друга разговором, Дар и Ярина, быстро похлебав уху, собрались на игрища. Юноша переоделся в чистую рубаху из отбеленного полотна. Ярина надела поневу[23], распустила волосы, вплела в них височные кольца из проволоки, загнутой по-северянски в плоскую спираль. Завершал ее праздничный наряд берестяной венец на голове.

– Ну, мы пошли! – весело крикнула Ярина и, смеясь, ухватила Дара за руку.

– Идите, – кивнула Белава с тайной грустью: беззаботная юность.

Дар и Ярина, не заметив перемены настроения сестры, устремились к лесной поляне, откуда раздавались купальские напевы и веселый хохот.

Белава задумалась. В ночь на Купалу создаются семьи. Вполне возможно, что Ярина не явится домой, а утром вместо нее придет какой-нибудь молодец и предложит Дару вено за сестру. Белава вовсе не против ее замужества, но женская доля переменчива, и счастливая юность порой резко переходит в страдания. Как уберечь сестренку от невзгод, отравляющих женщине жизнь, от злой свекрови и равнодушия мужа?

Воцарившееся молчание парализовало и Веселина. Он не мог отвести глаз от белого лица женщины, едва различимого в надвигающейся тьме. Лицо притягивало и манило, завораживая гостя.

Из-за Белавы погнала Веселина из отчего дома дорога. В первый же день, как он ее увидел, еще в ее родительском доме, куда отец взял сынов смотреть невесту, она поразила его глубокими печальными глазами, гордой осанкой и презрительным «нет», сказанным в лицо жениху. Увидев ее потом в лесу, покорную, но с блеском ненависти в глазах, он потерял покой навсегда. Огромные очи преследовали его даже во снах. Сколько раз он втайне желал обнять мачеху, приласкать ее и целовать. Целовать до изнеможения, до умопомрачения…

Веселин не выдержал тогда, сорвался с родных мест, скрылся, думая в далеких землях развеять тоску-печаль. Лета действительно стерли из памяти лицо, походку, мелодичный голос женщины, но взгляд зеленых глаз сопровождал его всюду неотступно, днем в видениях и ночью во снах, где бы он ни был.

Стоило ему вновь увидеть Белаву, неутоленная жажда обладания возродилась с прежней силой, будто и не было пяти прожитых вдали от нее лет. Веселин сидел, не смея пошевелиться, чувствуя желание, захлестнувшее все его тело.

За время разлуки Белава еще больше похорошела. Светлые густые брови и ресницы не казались простоватыми на ее позолоченном солнцем лице. Алые губы манили коснуться их, а тонкие руки, смиренно лежащие на коленях, дополняли облик мягкой женщины, придавая ему нежное очарование и какую-то трогательную беззащитность. Повойник[24] плотно прилегал к голове, скрывая волосы, но Веселин не забыл рассыпанный шелк цвета липового меда, окружавший женщину в лесу на поляне, защищавший ее от нахальных глаз его братьев.

Веселин почувствовал непреодолимое желание снять повойник и запустить пальцы в мягкую шелковистость льняных прядей.

«Почему она имеет надо мной такую власть? Может, она и впрямь ведьма, как люди говорят? Нет дыма без огня. Заколдовала меня, и нет мне теперь покоя ни подле, ни вдали от нее», – подумал Веселин и невольно поежился от внезапно повеявшей из темной чащи прохлады, остудившей его пыл.

Белава очнулась от дум, встала.

– Ну вот, Веселин, пора и нам расходиться. Я сейчас за травами пойду. Есть растения, которые только в ночь Купалы собирать надо, и нам, целительницам, это время упускать никак нельзя.

Веселина обрадовало, что мачеха нашла повод для прощания, – сам бы он так и сидел здесь, пригвожденный к земле ее взглядом. Он поспешно вскочил на ноги и, прощаясь, прикоснулся к ее руке. Оба ощутили обжигающие искры, стремительно пробежавшие по телу.

Белава отдернула руку: что за наваждение?

Веселин вдруг понял: если он сейчас уйдет, то уже никогда не избавится от желания обладать этой женщиной. Он заглянул в ее лицо, слегка затененное вечерней густой завесой, и снова неудержимое влечение, прямо-таки колдовское притяжение, охватило его.

«Да не ведьма она вовсе, – постарался успокоить он себя, – а обыкновенная женщина. Только взгляд ее жжет и привораживает. Чего я боюсь? Мало у меня женщин было? Стоит мне утолить свое желание, я позабуду ее раз и навсегда».

– Не спеши, Белава.

Веселин понял: если он сейчас не возьмет все в свои руки, то испугается и откажется от безумной затеи, а другого случая уже не будет. Мужчина вдохнул в себя воздух и выпалил, страшась получить отказ:

– Ночь длинная, Белава. Пойдем лучше к купальским кострам, попрыгаем, судьбу испытаем.

– Чего это ты удумал? – смутилась женщина. – Куда мне судьбу пытать? То забава юных. Поищи себе напарницу помоложе среди девиц на поляне, а мне недосуг с тобой прохлаждаться.

Сказала, а у самой так сердечко и затрепетало в предвкушении чего-то неизведанного, чудесного. Веселин, не отвечая, крепко схватил ее за руку и потянул к мелькающим вдали огням.

Белава, вопреки себе, подчинилась, словно какая-то неведомая сила подхватила и понесла ее к кострам, будто ночную бабочку – к светлому теплу.

«Старики и те ходят на купальские игрища, – оправдывалась она перед собой. – Почему бы и мне не повеселиться? А травы после купания соберу, ничего – не завянут, подождут!»

На поляне было людно. Собралась не только молодежь, но и более зрелые по возрасту сельчане со всей округи. Говор, смех, крики, песни, переплетаясь, создавали невообразимый шум, приводящий всех присутствующих в праздничное возбуждение.

Посередине поляны стояла большая уродливая соломенно-тряпичная кукла Купала с плоским пустым лицом – никто не додумался нарисовать ей нос, рот и глаза. Купале уготована зловещая судьба: ночью ее утопят в Пселе и снимут тем самым запрет на купание.

На краю пригорка несколько парней, смеясь и шутя, привязывали к деревянному колесу, изображавшему солнце, обрезки лоскутьев и пучки сена-соломы. Рядом трое юношей с зажженными факелами в руках стояли наготове – дожидались сигнала, чтобы поджечь колесо и пустить его с пригорка вниз. Так и солнце после Купалы нисходит с высшей отметки на небосводе и катится вниз до самой зимы.

Все обычаи пришли из глубины веков и свято почитались в северянских весях. Огонь и вода очищают душу и тело человека. Именно с огня и воды, говорят волхвы, начинался мир.

Девушки и парни, взявшись попарно за руки, с визгом и уханьем прыгали через три пылающих костра. Если во время прыжков через огонь руки жениха и невесты не разомкнутся, то семейная жизнь будет счастливой. А как же иначе, ведь любовный союз скрепил сам огонь.

Языки пламени взмывали вверх, в звездное небо, освещая разгоряченные, возбужденные лица, искаженные отблесками огня. А вокруг, за поляной, непроглядной тьмой царила ночь.

Веселин повел Белаву к первому костру. Женщина смущалась и в глубине души уже проклинала себя за беспечность, с какой позволила уговорить себя прийти на игрища. Ей казалось, что все вокруг смотрят на нее, смеются: вдова, а, как юная девица, женихов завлекает.

Белава огляделась: никто на нее не смотрел. Женщина успокоилась, но со страхом воззрилась на пылающий огонь. Давно она уже не прыгала через костры. На Купалу ходила только омываться и собирать травы. Молодцы, даже в девичестве, никогда испытывать судьбу ее не приглашали, боясь ведовского сглаза.

А теперь она, почтенная вдова, собралась прыгать с собственным пасынком. Рассудок помутился, что ли? А если она бухнется на потрескивающий от жара хворост?! Стыд какой!

Белава задрожала. По спине поползли мурашки, когда ладонь Веселина обхватила ее ладонь и резко дернула вперед. Видя перед собой бушующее пламя, Белава побежала к нему. Перед самым огнем она зажмурила глаза и… прыгнула.

Полет длился одно мгновение, а сколько чувств сменилось за это короткое время! Белава пролетела от страха до восторга и с удивлением приземлилась по другую сторону костра. Рука Веселина все так же крепко сжимала ее ладонь. Белава не успела прийти в себя, а они уже бежали к другому костру и с ходу перемахнули через него.

Она уже ничего вокруг не видела, не замечала, кроме жаркого пламени, уходившего под самое черно-синее небо и разбрасывавшего снопы искр. Людской говор и смех сливались в ушах в монотонный единый гул, и только «у-ух» Веселина звучало как-то обособленно, наполняя душу щемящим восторгом.

Они взметнулись над третьим костром и преодолели его.

Полет тела окончен, а опьяненная, возбужденная душа требует большего. Хочется прыгать снова и снова над очистительным огнем, прыгать до бесконечности, всем телом ощущая, как подхватывает тебя ветер и бросает сквозь жар. И замирает в этот миг сердце от сладкого страха, и оживает, едва ноги касаются твердой земли.

Пламя снова манило к себе. Белава потянула мужчину к кострам, чтобы повторить круг бешеной скачки, но он не поддался ей, а незаметно, но настойчиво стал подталкивать с освещенной поляны в непроглядную густоту леса. Белава, полностью находясь во власти сказочного полета, не остыв еще, плохо вникала в происходящее и, не сопротивляясь, позволила себя увести.

Купальские огни, едва различимые, мелькали где-то вдали. Веселин остановился и повернулся к женщине, безропотно следовавшей за ним по пятам. Неожиданно натолкнувшись на него, она замерла и огляделась вокруг.

Вековые деревья угрожающе шелестели со всех сторон. По ногам дул легкий ветерок, навевая прохладу. Впереди мрачно блестело озеро, про которое ходило много страшных легенд и поверий. Говорили, что в нем водится прожорливое чудище, поедающее заживо случайно забредших сюда охотников, путников и грибников. А еще раньше, давным-давно, в озере топили девушек, чтобы умилостивить его грозного хозяина. Правда это или нет, Белава не знала, но ходить сюда боялась даже днем, не то что ночью, пусть и в праздник.

Веселый шум поляны заглох, вместо него появились жуткие ночные звуки: скрипы, шорохи, шелесты, стоны, – будто лес наполнился витающими духами, дивами и русалками. И луна боялась заглянуть в этот мрачный уголок леса, осветить его и развеять страхи.

– Зачем ты привел меня сюда? – поежилась Белава и схватилась за висящий на груди оберег с изображением солнца, надеясь, что он не даст пропасть в дремучем царстве тьмы.

Жаркое прерывистое дыхание коснулось ее щеки.

– В купальскую ночь, после очищающего огня, положено омыться от всякой порчи.

– Здесь?

Белава обеспокоенно посмотрела на мелькающее среди деревьев лесное темное озеро. Ледяная вода в нем могла свести судорогой и ловкого пловца, но подсознательно женщина понимала, что угрожает ей не мрачная вода, а горячая близость мужчины.

Веселин обхватил ее мягкое тело руками, властно притянул к себе, прошептал, наклоняя голову к ее уху:

– Белава, милая, я давно ждал этого дня. Не отталкивай меня.

Женщина задохнулась от негодования – да как он смеет так вольно обращаться с вдовой своего отца?! Но тут же пришла в такое волнение от ощущения на своем теле горячих мужских рук, что растерялась, не зная, как быть: оттолкнуть и отругать или полностью отдаться во власть приятных ощущений.

Не в силах объяснить нахлынувшие вдруг новые неизведанные чувства, Белава ощущала надвигавшуюся опасность, исходившую от мужчины, но не могла ее предотвратить.

Веселин воспользовался легким замешательством женщины, еще крепче прижал ее к своей груди и обхватил ее рот настойчивыми губами.

Никто ни разу Белаву не целовал. Она оцепенела: легкая волна наслаждения обволакивала, туманила голову, и сил не было пошевелиться и воспротивиться.

Руки Веселина постепенно овладели всем, ставшим вдруг податливым, телом женщины: гладили по спине, спускались к бедрам, блуждали по ним, прижимая ее живот к своему. Прикосновения были мучительно сладкими. Неведомое ей ранее желание привело душу в смятение, не давало опомниться и попробовать устоять перед упорным натиском. Наоборот, ее плоть, помимо воли и сознания, плотнее прильнула к молодому крепкому телу мужчины.

– Я давно хотел любить тебя, моя желанная, – иногда шептал Веселин, отрываясь от ее губ, и, не владея собой, повторял эти слова вновь и вновь как магическое заклинание и снова закрывал соблазнительные губы поцелуем, теряя голову от вожделения.

А Белава млела и таяла от простых извечных слов, музыкой отзывавшихся в растревоженной неискушенной душе. Чувство опасности и недоверия притупилось. До крайности возбужденная плоть победила разум, не давая в полной мере осознать и понять происходящее, толкая на старые как мир действия, правящие всей жизнью на земле.

Веселин сорвал с головы женщины повойник и с наслаждением запустил пальцы в белые волосы, шелковым потоком скользнувшие по нежным плечам на грудь. Другой рукой он ласково склонил Белаву к душистой траве. И она безропотно легла, со всей страстью отдаваясь поцелуям и объятиям, все более охватываемая трепетом в предвкушении блаженства.

Веселин поднял подол льняной рубахи и прикоснулся к ногам женщины, приподнимая ткань все выше и выше. Белава горела и извивалась под его требовательными руками, соблазняя нехитрым любовным танцем плоти, – и мужчина почувствовал, что уже не в состоянии сдерживаться.

Белава не была настолько наивной, чтобы не знать, чем может закончиться игра в эту купальскую ночь, и испуганно встрепенулась, вспомнив боль и отвращение, изведанные сполна от постылого мужа. Она попробовала вырваться, но возбужденного мужчину уже невозможно было остановить.

Белава зажмурила глаза и обмякла, осознав вдруг, что ей приятен напор мужчины. В голове пронеслись мысли, оправдывавшие ее поступок: не с любым человеком она пошла бы на гулянье, прыгала через костры и удалилась бы в темный лес подальше от людских глаз. Веселин всегда относился к ней по-доброму, с лаской и теплотой, потому-то она доверилась ему, отдалась во власть безрассудного вожделения.

Белава лукавила и гнала от себя истину, не желая признаваться в том, что молодой мужчина разбудил ее тело непритворной подавляющей страстью, и на месте Веселина мог сейчас оказаться любой.

Белава вскинула руки и погладила спину мужчины, провела по русым волосам и спустила руки опять на спину, и заскользила ими вниз, испытывая такое всепоглощающее удовольствие, что замурлыкала от восторга.

Достигнув высшего наслаждения, Веселин и женщину увлек в пучину чувственного исступления. Выбившись из сил, он откинулся на спину, выравнивая тяжелое дыхание. И Белава пребывала в возбужденном состоянии, но вскоре дыхание ее восстановилось, и к ней вернулась ясность мысли.

Белава исподтишка посмотрела на полуобнаженного мужчину и залюбовалась им: его безупречной сильной фигурой, твердым подбородком, большими губами. Происходящее с ней сейчас казалось ей чем-то сказочным, перевернувшим весь ее размеренный спокойный мир, наполнив его чудесным светлым чувством.

Белава подумала, что судьба неспроста свела ее и Веселина в эту купальскую ночь. Связавшие их незримые узлы казались прочными. Ей хотелось любить. Она ни разу еще не испытывала этого чувства и теперь решила, что это и есть любовь.

Пять лет Веселин предавался тайным грезам обладания недосягаемой женщиной и, воплотив мечту в действительность, понял, что лишился покоя окончательно. Теперь он знал наверняка – эта женщина заколдовала его. Но колдовские путы не тяготили, а были желанны, как была желанна сама чаровница, подарившая ему ночь небывалого наслаждения.

Мужчина очнулся от дум, повернулся к Белаве и неожиданно встретил ее настороженный взгляд, блуждающий по его лицу. Веселин испугался: как он мог ради своего удовольствия позабыть о чувствах женщины и насильно подчинить ее своей похоти?

– Белава, я не мог устоять…

– Тихо, милый, – она приложила палец к его губам, – не говори ничего. Посмотри, какая дивная ночь! В ночь Купалы свершаются чудеса, и все, что со мной произошло сейчас, – это чудо. Я благодарю тебя за него. А теперь пойдем – искупаемся.

Белава тихо рассмеялась. Небывалая легкость охватила тело. Холодная вода уже не пугала мрачным блеском. Женщина вложила свою ладонь в ладонь Веселина, как бы вверяя себя надежной защите, и радость затопила сердце от крепкого пожатия в ответ.

Они поднялись и помчались к мелькавшему среди деревьев черному озеру, на ходу сбрасывая с себя остатки одежды. Весело поплескавшись в ледяной воде, выскочили на берег и прижались друг к другу в любовном порыве, согреваясь возбужденными телами. Переплетая руки и ноги, упали на пушистый ковер из лесных трав и вновь предались страстной игре, захватившей их до появления первых солнечных лучей.

Едва забрезжил рассвет, любовный пыл Белавы несколько остыл. Чудная ночь опьянила ее своей бесшабашностью, и она, потеряв голову, отдалась во власть страсти, не думая о будущем. Нет, она вовсе не стыдилась. В купальскую ночь многие миряне без удержу отдаются зову плоти, но в нее вселилось беспокойство, присущее всем влюбленным женщинам. Кто она в судьбе Веселина? Ведь у него своя, незнакомая ей жизнь где-то вдали. Разлука с ним неизбежна и обещает быть болезненной. Неужели он уедет и забудет о ней?

Веселин уловил перемену в настроении женщины и нежно обнял ее, прижав к груди.

– Милая, ты ведь понимаешь, эта ночь не может пройти для нас бесследно. Я люблю тебя и хотел бы забрать тебя в Киев…

Он замолчал, мучительно подбирая слова для объяснения. Белава, затаившись, ждала.

– Пойми, Белава, пока это невозможно. Куда я приведу тебя как жену? Я сам у Жихаря живу в полуразвалившейся избушке. И в городе мы с ним бываем лишь наездами.

Белава сникла; к глазам подступили предательские слезы.

– Понимаю, – перебила она, желая показать, что не имеет на него притязаний. – Да сама я куда поеду? Я сестру и Дара не смогу одних оставить. Они и так горюшка хлебнули по макушку…

– Ну, о них можешь не беспокоиться, твоих родных я не обижу. Я уже скопил немного монет и на следующее лето поставлю избу. Тогда и тебя заберу, и их тоже. Потерпи немного. Поверь мне, я обязательно вернусь за тобой.

Веселин осыпал ее лицо жаркими поцелуями. Белава разомлела. Она верила ему. А что ей оставалось? Только верить, надеяться и ждать.

Под утро вернулись в лачугу Ярина и Дар. Не найдя сестры, приуныли. Они видели, как гость уволок ее в безлюдный уголок леса, и очень беспокоились.

– А вдруг Белава надумает уехать в Киев? – предположил Дар. – А мы тогда как же?

– Ты скажешь, Дар, – засомневалась Ярина. – Не может она нас бросить одних, с собой возьмет.

– Пораскинь мозгами: куда нас брать? Веселин сам, видно, у чужих людей живет, раз избу еще не поставил. Мы ему в тягость будем, лишней обузой.

Ответить на слова брата было нечего. Ярина притихла.

Стараясь не шуметь, в лачугу прокралась Белава. Ребята тихо лежали за печью, но она сразу догадалась – не спят.

– Чего притихли, пострелята? – спросила ласково.

– Сестрица, ты уедешь от нас? – всхлипнула Ярина, еле сдерживая плач.

Белава устыдилась. Она всю ночь предавалась любви, забыв о близких, а они, бедные, переживали и волновались за нее.

– Да кто вам сказал такое? – всплеснула она руками. – Ну, куда я без вас поеду? Веселин, конечно, обещает меня забрать к себе, но ему еще избу поставить надо. Он и вас возьмет. Только случится это, я думаю, не скоро.

Брат и сестра, успокоившись, уснули. Белава прилегла на лавку, но возбужденное состояние отогнало сон. Удивительно круто порой меняется жизнь. Вчера она спокойно собирала травы, а сегодня ее коснулась рука всемогущей Лады[25] и поселила в сердце трепетную любовь. Но как же быть теперь? Сможет ли она пережить разлуку? Белаве казалось, что свет померкнет без любимого. Ну не может все оставаться так, как было до этой ночи. Все должно перемениться!

Солнце полностью поднялось, когда Белава, не выспавшись, вышла из лачуги проводить в дальний путь Веселина. Он заехал к ней, чтобы попрощаться.

Спрыгнув с коня, Веселин притянул ее к себе, ласково обнял за мягкие податливые плечи. Он выглядел бодрым и веселым – и это после ночи без сна! Глаза из-под выгоревших на солнце белесых бровей и ресниц с нежностью смотрели на Белаву.

Веселин приехал не один: невдалеке на коне маячил Жихарь – парень лет двадцати пяти, высокий, мощного телосложения. Вид парень имел хоть и простой, в отличие от принаряженного Веселина, но внушительный и устрашающий. Одет он был в льняную рубаху и кожаные штаны, заправленные в сыромятные сапоги; на кожаном ремне через плечо висел налучник[26]; на спине – берестяной колчан со стрелами; на боку – нож, а за пояс заткнут боевой топор.

Северянские женщины при чужих людях стыдливы и стараются не проявлять своих чувств, а тут Жихарь смотрел мрачновато и так презрительно кривил губы, будто Белава всего лишь очередная зазноба друга и не более того, что она вконец смутилась и стушевалась. Прощание влюбленных получилось каким-то быстрым, скомканным. Веселин крепко поцеловал Белаву, вскочил на коня и, махнув рукой, тронулся в путь. А она смотрела вослед всадникам до тех пор, пока они не скрылись в густом лесу.

Глава четвертая

Недвига проснулась, сладко потянулась. Рядом похрапывал хозяин Кутай. Женщина недовольно сморщилась, встала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить его. Он обязательно должен проснуться сам, иначе изведет всех своих домочадцев придирками и недовольством. И хотя Недвига считалась его любимой женой, доставалось и ей.

Печенеги – дикий люд. Мало кто из них обзаводится семьей, как это принято у большинства народов. Только богатые имеют жен и признают их детей своими. Остальные живут просто: любятся с кем хотят, так что женщины порой сами не знают, кто отец ребенка.

Вообще, жизнь в печенежском стане очень сильно отличалась от той, к которой Недвига привыкла. Главное богатство – это табуны лошадей, крупный рогатый скот, овцы и козы. Разводили и верблюдов, но количество их было невелико. Между собой печенеги не торговали, ремесел никаких не было, награбленное добро забирали себе, а рабов продавали на крупных торгах.

Казалось, богатство само плыло в руки печенегов. Они никогда не думали о корме для животных: зимой и летом ковыль и тирса остаются свежими, и их легко разгрести от снега копытами. Начиная с весны до самой осени по рекам Дон и Итиль[27] следует множество торговых караванов – раздолье для грабежа. Самое великое для печенега счастье – это набег, засада, грабеж или просто война – все для захвата как можно больше пастбищ, добычи и пленных.

Простые печенеги распродавали почти всех пленных. Содержать рабов – это привилегия племенной верхушки: старейшин, вождя, его родственников и особо приближенных. Хозяин Недвиги как раз приходился братом вождю, что и способствовало его быстрому обогащению и желанию иметь подле себя как можно больше привлекательных женщин.

Сам Кутай красотой не блистал: небольшого роста, лысый, нос картошкой, глаза узкие – такие, какие и положены степняку, проводящему больше половины своей жизни на ветру. Ему было уже за пятьдесят, но ненасытность его не знала предела. Возраст не мешал каждую ночь приглашать к себе в вежу жену или рабыню. Последнее время привилегия ублажать мужа принадлежала Недвиге.

Недвига вышла из вежи. Солнце только-только взошло, и еще жара не вступила в полную силу.

Печенежские женщины, первыми начав трудовой день, уже возвращались с полными подойниками из степи, где паслись стада.

Пришла и Тенгиза, поставила два тяжелых подойника в тенек, следом за ней рабыни несли каждая по два подойника. Позади всех приплелась Рута с одним ведром. Она была на сносях, и ей полагалось некоторое послабление.

Тенгиза хмуро взглянула на Недвигу:

– Чего стоишь? Почему костер не разожгла? Голодными хочешь нас оставить? Узнаешь тогда ласку хозяина.

Недвига уже привыкла к вечному недовольству второй жены, не стала препираться и споро принялась разжигать огонь. Рабыни молча разливали молоко по корчагам.

С тех пор как хозяин выделил среди рабынь Недвигу, Рута с ней почти не разговаривала. До этого она считалась его любимой рабыней. Вообще всех удивило то, что хозяин назвал Недвигу женой. Обычно этим титулом он награждал женщин, рабынь или степнячек – все равно, подаривших ему детей. С какой радости он выделил Недвигу, никто не понимал, хотя скрепя сердце и признавали, что она обладала той редкой красотой, которая встречается раз на тысячу женщин.

Рута не только завидовала, но и злилась, поскольку теперь ей доставалась вся тяжелая работа, а ведь она последний месяц донашивала дитя.

Рута была простой девушкой из небогатой славянской семьи, и рабская доля ее не тяготила. В плен она попала в год, когда родители разрешили ей вечерами гулять с подружками, чтобы подыскать себе жениха. Жениха она встретить так и не успела, а после пленения проделала тот же путь, что выпадает на долю почти всех рабов: невольничий рынок, невольничья ладья и снова невольничий рынок в Итиле[28], откуда она попала в царский дворец в услужение матери бека. Все бы ничего, но хозяйка отчего-то невзлюбила девушку и велела сыну убрать ее с глаз долой. В то время как раз снаряжали посыльных с подарками для степняков – так Рута оказалась в печенежском стане.

Рута всеми силами желала подарить Кутаю детей, но почему-то рожала мертвых. Она не понимала: за что ей такая доля? Вот Тенгиза тоже была рабыней, но родила хозяину сына и сразу стала женой. Правда, мальчик умер через два года, но Тенгиза осталась при муже. Недвига же вовсе не принесла хозяину детей, а он все равно назвал ее женой. Не иначе заколдовала!

Костер наконец разгорелся. Вскоре на огне забулькала вода в котле, ароматно запахло мясом.

Еда – еще одна из печенежских особенностей, к которым Недвига долго привыкала. Поскольку печенеги не занимались земледелием, то не употребляли крупы и не знали, что такое мука. Недвига очень скучала по пирогам и блинам, а молочную пищу и мясо иногда даже на дух не выносила, видеть не могла и ела только лишь для того, чтобы поддержать в себе силы.

Солнце поднималось выше и выше. Жар от костра становился все невыносимее.

«Искупаться, что ли?» – подумала Недвига.

– Я к реке схожу, постираюсь, – сказала она старшей жене Кутая, изможденной пожилой женщине.

Та уже села за шитье прямо около костра и в ответ лишь кивнула головой. Старшая жена, в отличие от Тенгизы, к Недвиге относилась хорошо, никогда не ругалась, не кричала на рабов и вообще была смиренной женой. У нее уже были внуки, и, кроме своей главной обязанности – варить обед, она занималась детьми.

Кочевой стан в это лето расположился около небольшой речки, впадавшей в Дон. В основном речку можно было перейти вброд, но среди прибрежных зарослей встречались и глубокие места, к которым и направилась Недвига, подальше от людских глаз.

Первым делом она постирала свою одежду и развесила ее по кустам, затем вошла в воду и с наслаждением принялась плескаться. Вдоволь набултыхавшись, вылезла на берег, распустила волосы, тщательно расчесала их костяным гребнем, снова заплела в косу, совершенно не замечая, что за ней пристально наблюдают.

Недвига потрогала одежду – высохла, пора одеваться и отправляться в стан. Там ее, наверное, уже потеряли. Она быстро натянула тонкие шаровары и уже собиралась надеть платье, как вдруг перед ней возник гибкий воин в кожаных штанах, с голой грудью, с волосами, перехваченными на затылке истершимся ремешком. Простота одежды не обманула женщину: широкий пояс с нашитыми на нем бляшками, изображающими волка, свидетельствовал о принадлежности воина к печенежской знати.

Недвига невольно вскрикнула, прикрыв оголенные груди рубахой, и тут же зашипела на незнакомца:

– Уйди…

– Какая ты красивая… – восхищенно прошептал мужчина, оглядывая ее потемневшими от страсти глазами. – Ты чья?

Он протянул руку, пытаясь отобрать рубаху. Недвига увернулась.

– Я жена Кутая.

Незнакомец нахмурился, еще раз оглядел ее с головы до ног, повернулся и исчез в прибрежных кустах.

Недвига быстро натянула рубаху и побежала в стан, дав себе слово, что больше никогда не пойдет к реке одна. И все же, надо признать, незнакомец смутил ее, приведя душу в трепет. Неужели она под тридцать лет не потеряла еще привлекательности? А почему бы и нет? Что, у нее семеро по лавкам? Она и рожала-то всего один раз, давным-давно, уж и сама забыла когда. И лета вовсе не трогают ее прекрасного лица, и седина не тревожит черные шелковые волосы. Женская природа относится к ней очень даже благосклонно.

Жаль, что посмотреться не во что. Зеркало – слишком роскошная вещь не только для славянки, но и для печенежской женщины. Хочешь полюбоваться на себя – смотрись в воду. Но Недвига не сомневалась, что ничуть не подурнела за зиму в плену. А иначе почему бы Кутай назвал ее женой?

Вечером она снова увидела незнакомца. Он пришел вместе с охотниками, принес дичь, свалил добычу у костра, где хлопотали женщины из семьи Кутая, метнул на Недвигу быстрый взгляд. Она смутилась, отвернулась. Мужчина отошел.

– Кто это? – спросила Недвига у старшей жены.

– Баян – сын Кутая.

– А почему я его раньше не видела?

– Он жил в другом печенежском племени. Наши знатные воины часто гостят в дружественных родах – это знак признательности и дружбы. Оттуда Баян жену привез.

– А что, Баян здесь жену не мог найти?

– Почему не мог? Наши молодицы на него сами запрыгнуть готовы, не один босоногий мальчонка из ребятни, что вертится вокруг, может считать себя его сыном. Но таковы уж наши обычаи, часто дети знают только семью матери, и лишь в последнее время мужчины стали признавать детей, чтобы их богатство не досталось чужим людям. Но тихо, вон идет жена Баяна. Сейчас дичь потрошить будем.

Недвига украдкой посмотрела на приближающуюся женщину, и сердце остро заныло: молода, красива, крепкого телосложения. С такой в соперничестве не потягаешься.

«Господи, ну о чем я думаю? – ужаснулась Недвига. – Узнай муж, убьет тут же!»

Лучшее средство от непрошеных дум – работа, и Недвига с головой ушла в дела, что действительно ей быстро помогло. Вскоре она совсем забыла о встрече у реки, тем более что вечером стоны Руты, собравшейся рожать, вообще отбили всякие посторонние мысли.

Едва Рута схватилась, скорчившись, за живот, стало ясно, что пора звать шамана – в печенежском стане ни одно жизненно важное событие не проходило без его участия.

Старый шаман идти к роженице не торопился. Рабыня, бегавшая за ним, пришла с наказом:

– Положите Руту на множество шкур и перевяжите живот широким ремнем.

Женщину быстро уложили в веже, перевязали, как было велено. Она вела себя спокойно, даже с некоторым достоинством, но иногда, когда схватки становились невыносимыми, прикусывала губу и едва слышно стонала.

Наконец пришел шаман: нечесаный старик, длинный и худой, в сером рубище до щиколоток, грязном и в заплатах.

Недвига шамана не любила. Он всегда ходил угрюмым и мало общался с людьми. Женщин, детей, рабов он вообще не замечал, разговаривая только с мужчинами. Недвига несколько раз, встречая его в стане, кланялась, но он проходил мимо, даже не взглянув в ее сторону.

Шаман приложил ладони к животу роженицы, постоял так, шепча заклинания, затем принялся давить сверху вниз, как бы подгоняя плод к лону. Рута закричала, но Тенгиза тут же заткнула ее рот кляпом.

– Зачем же они издеваются над ней? – возмутилась Недвига.

Жена Баяна посмотрела на нее с удивлением.

– Шаман, наоборот, облегчает ей роды, – пояснила она. – Все печенежские женщины так рожают. Только мы не кричим, как рабыни, не тревожим наших мужчин. Пойдем нагреем воды.

Они вышли из вежи, причем Недвига с превеликим нетерпением, не вынеся больше чужого страдания.

Она грела воду, а жена Баяна носила ее в вежу. И хотя на стан давным-давно опустилась ночь, женщины в их семье не спали. Один Кутай уснул безмятежным сном, вовсе не интересуясь исходом родов.

Недвига так и провела всю ночь под открытым небом, изредка подремывая у костра, где грелась вода. Первым под утро ушел шаман, затем из вежи вышла старшая жена. В руках она держала мертвое тельце ребенка.

– А Рута? – спросила Недвига.

– Жива, жива, – успокоила женщина.

Недвига вошла в вежу.

Рута, вся в крови, лежала на шкурах и плакала.

– Разве я смогу родить здесь? – пожаловалась она сквозь слезы.

Недвига намочила тряпку и принялась протирать роженицу.

– Да, нам тяжело вынести такие роды, но печенежские женщины рожают ведь.

– Конечно, им все нипочем, – усмехнулась сквозь слезы бедная женщина. – Теперь хозяин не назовет меня своей женой. Век мне рабыней оставаться. А ведь я намного вас с Тенгизой моложе! Разве это справедливо?!

– Недвига, – окликнула Тенгиза, – хватит с ней возиться, бери подойники, пойдем на дойку.

Бессонная ночь прошла, наступил новый день, и никто не пожалеет женщин, не предложит им отдохнуть, и до самого вечера они будут трудиться, едва не падая от усталости, не смея попросить даже часа на передышку.

После появления Баяна мужчины в стане заговорили о союзе двух племен для борьбы с уграми[29], занимавшими сочные пастбища рядом с Хазарией, и о скором походе с целью наживы. Разумеется, с Недвигой этими сведениями не делились, в печенежском стане женщины вообще не принимали участия в военных советах. Но именно они умели очень хорошо слушать, поэтому любое предприятие мужчин становилось известно всем.

Недвига не понимала одного: степь была огромнейшей, бескрайней, – неужели ее не хватало для безбедного житья всем: и печенегам, и уграм, и другим племенам, обитавшим здесь?

Но, видно, печенег создан только для войны и разбоя. Он не знал более приятного развлечения, чем набеги на беззащитное оседлое население, грабежи и засады на торговых водных путях.

В походы ходили несколько раз за лето, для того, чтобы обеспечить себе безбедное проживание зимой. С собой воины часто брали женщин – тех, кто не был обременен детьми. Печенежская женщина с детства привыкла сидеть на лошади, многие были воинственны не менее мужчин и с удовольствием принимали участие в боях. Но обычно женщины, когда мужчины разоряли села, сторожили повозки. В случае превосходства противника повозки бросали, и если женщина не могла о себе позаботиться и сбежать, то становилась пленницей. Ничего не поделаешь – победителю и награда.

Узнав о походе, Недвига обрадовалась: муж уедет и наступит пусть небольшая, а передышка. Наконец-то она сможет отдохнуть от его настойчивых неприятных ласк. Но, как назло, будто прочитав ее мысли, накануне отъезда он предупредил:

– Недвига, ты отправишься со мной.

– А как же Тенгиза? – удивилась женщина: до этого привилегия ходить с мужем в походы принадлежала второй жене.

– Вы поедете вдвоем, – ничуть не смутился Кутай.

Тенгиза метнула на соперницу уничтожающий взгляд. «С нее станется под шумок боя и меня извести», – подумала Недвига и покорно стала собираться в дорогу.

Сборы были недолги. Подвижная легкая конница всегда была готова к военным действиям: засаде в неожиданных для противника местах, стремительному натиску и грабежу в селах, умению быстро скрываться при неудаче. Мужчины, вооруженные луками, копьями и саблями, вообще никогда не выпускали оружие из рук.

Первый день ехали мирно. Лошадей, запряженных в повозки, погоняли женщины. Спереди и сзади ехали верховые. Далеко вперед был послан отряд лазутчиков, выискивавших богатые поселения.

За весь день остановились всего раз – поили лошадей, и только к вечеру наконец устроили ночной привал. Мужчины распрягали коней, женщины разжигали костры.

Недвига с удивлением оглянулась: Тенгиза куда-то исчезла. Подошла жена Баяна:

– Недвига, я костер разожгу, а ты за водой сходи. Здесь неподалеку ручей течет. Только не задерживайся, скоро стемнеет.

Недвига спустилась к небольшой речушке, зачерпнула в котелок воды. Хотела тут же вернуться в лагерь, но не удержалась, отставила котелок, нагнулась над водой, поплескалась, омыла лицо, руки. Выпрямилась и вдруг на другом берегу заметила двух женщин, стоящих друг против друга. В одной из них она узнала Тенгизу, другая, толстая старуха, была ей незнакома.

Недвига насторожилась, но, испугавшись, что женщины заметят ее, решила уйти. Уже подхватывая котелок, она увидела, что старуха передала Тенгизе какой-то предмет, тут же исчезнувший в складках ее одежды.

Недвига двинулась по тропинке к стоянке, но не удержалась и оглянулась. Женщин на берегу не было.

– Что за наваждение? Показалось мне, что ли?

В степи действительно солнце садилось быстро, и вот уже темнота накрыла землю, и, если бы не разожженные костры, можно было потеряться.

На подходе к стоянке, чуть в стороне Недвига увидела Тенгизу, пробиравшуюся через высокую траву.

– Тенгиза? – окликнула она, прежде чем подумала: а стоит ли?

От неожиданности женщина вздрогнула, но тут же успокоилась.

– А, это ты. За водой ходила? А я вот погулять решила перед сном, ноги размять…

Тенгиза пошла по тропинке впереди, и Недвига заметила, что подол у нее мокрый – не иначе речку в брод переходила.

Они вместе подошли к своим повозкам, где горел уже яркий костер и на огне жарилось мясо.

– Недвига, я устала тебя ждать, – укорила жена Баяна, – ставь скорее воду на огонь. А ты, Тенгиза, где была?

– А тебе-то что? – огрызнулась та.

Жена Баяна смутилась и ничего не ответила. Тенгиза считалась в походе старшей среди всех женщин из семьи Кутая.

Тенгиза двинулась к своей повозке, но вдруг оступилась и, ойкнув, присела. Из рук ее выпала небольшая дощечка. Недвига тут же подняла ее. При свете полыхающего огня она хорошо разглядела ее: красноватая, с отколотым уголком, с вырезанными черными знаками[30].

– Что это?

– Не твое, отдай. – Тенгиза вскочила и выхватила дощечку. – Это магические знаки. Кто не понимает, тому несчастье приносят. Так что не хватай, что тебе не принадлежит.

– А тебе она зачем?

– Да что вы ко мне пристали все сегодня? – в сердцах воскликнула Тенгиза и скрылась в своей повозке.

Недвига задумалась – не эту ли дощечку передала ей старуха?

– Тенгиза все время злится, – перебила ее мысли жена Баяна. – Не понимаю, что я ей сделала плохого?

– Она не на тебя, а на меня злая. Я же у нее любовь мужа отнимаю.

– Мне кажется, она вовсе его не любит и вообще печенегов не любит.

– Как так? Разве сама она не из этого рода? – удивилась Недвига, которая никогда никого не расспрашивала о Тенгизе и ничего про нее не знала.

– Она неизвестно кто, – усмехнулась женщина. – Мне Баян про всю свою семью рассказал. Говорят, она принадлежала самому кагану[31], и, когда печенежские роды перекочевали в Подонье, каган всем вождям прислал подарки, чтобы не грабили окраины его государства. Для вашего вождя среди подарков была и Тенгиза. В молодости она славилась красотой. Рута больше о ней знает, они ведь обе из Итиля прибыли. Тенгиза и сейчас неплохо выглядит. Чем-то на тебя похожа…

– А как же она стала женой Кутая?

– Вождь умер, а по печенежским обычаям, если воин при жизни никого не назвал женой и не признал каких-то детей своими, то все его добро распределяется между всем родом. Вот отцу Баяна она и досталась, родила ему сына и из рабыни превратилась в жену.

Рассказ женщины удивил Недвигу, но быстро вылетел у нее из головы, поскольку, в общем-то, она давно старалась поменьше общаться со злобной Тенгизой.

После еды, почесав брюхо, Кутай рыгнул и сказал:

– Сегодня я пойду в повозку к Тенгизе.

– Я счастлива, милый, – вторая жена обвила руками его шею, исподтишка победно посмотрев на соперницу.

«Ну и хорошо, – думала Недвига, укладываясь спать на мягких шкурах. – Мне отдых тоже не помешает. А Тенгиза-то как обрадовалась! Нет, не права жена Баяна, думая, что ей безразличен муж. И все же странный сегодня был вечер».

Но сон быстро сморил женщину, не дав ей продумать до конца все, что она увидела и услышала. А ночью случилось происшествие, после которого Недвига вообще не хотела больше об этом вспоминать.

Печенеги, коварные разбойники, не ожидали, что кто-либо еще может действовать теми же средствами, что и они. Хотя ими предусмотрительно был выставлен дозор, он не помешал неизвестному отряду подойти близко к стоянке и напасть на спящих людей.

Недвига проснулась от воинственных криков. Она сразу поняла, что случилось что-то ужасное, выскочила из повозки. Первым, кого она увидела, был Баян. С луком на изготовку он подбежал к ней, крикнул на ходу:

– Быстрее лезь под повозку и не высовывайся.

Дважды повторять не пришлось, она мигом сиганула в пространство между колесами и замерла, настороженно вглядываясь в темноту. Но обзор был невелик: перед глазами мелькали только чьи-то ноги и раздавались устрашающие крики.

Бой кончился так же неожиданно, как и начался. Ночные пришельцы растворились в предутренней мгле, оставив печенегов подсчитывать свои потери.

Из повозок стали вылезать испуганные женщины. Недвига тоже выползла из своего укрытия, отряхнулась. Воины возбужденно переговаривались. Вдруг раздался крик:

– Вождь погиб!

Вождь лежал у своей повозки ничком, между его лопаток торчала рукоятка длинного ножа.

– Странно все это, – задумчиво произнес Баян.

Он нагнулся и резким движением выдернул нож из окровавленного тела. Хрустнула кость, и Недвига невольно зажмурилась, когда из раны брызнула кровь.

Вождя подняли, положили в повозку.

– Надо в стан возвращаться, – решил Кутай, – вождя надо хоронить по обычаю.

– А дозорные где же? – вспомнил кто-то.

Вскоре с дозором все стало ясно. Воины безмятежно спали, сладко похрапывая во сне.

Старший протер глаза, недоуменно уставился на окруживших их хмурых воинов.

– Как вы могли уснуть на посту? – возмутился Баян.

– Не знаю…

– Пока вы тут дрыхли, вождя убили.

Старший мертвенно побледнел.

– Наваждение какое-то, – заикаясь, начал он оправдываться, – ведь раньше с нами такого не случалось. А в этот раз все чудно как-то было, женщины принесли еду и питье, а больше ничего не помню…

– Ладно, в стан возвращаться надо, – снова затвердил Кутай. – Старейшины разберутся, что к чему. Свяжите их, пусть пешком идут.

Всю дорогу Баян и его отец ехали рядом, обсуждая происшествие.

– Странное какое-то нападение. Не грабили, пленных не взяли, неожиданно появились и тут же исчезли, – недоумевал Баян.

– И дозорные почему спали? Ведь не было раньше такого, – вторил ему Кутай. – Брата жалко. На десять лет младше меня. Как он переживал, все хотел сплотиться с другими племенами, сколько троп к ним проложено было, сколько переговоров, ненужных обид друг другу высказали, прежде чем решить вступать в союз. Все насмарку…

– В стане старейшины устроят нам дознание… – переживал Баян. – Что говорить будем? Не уберегли вождя, так и головы лишиться можно…

– Мы не виноваты, а парней молодых жалко. Уснуть в дозоре – позор на весь род. Им уж точно головы не сносить…

Недвига ехала, украдкой поглядывала на красавца Баяна и изредка вздыхала, вспоминая ночное происшествие. В разгар боя он бежал к ее повозке. Зачем? Неужели беспокоился? Хотелось думать именно так. И не было ей дела ни до странных ночных разбойников, ни до боя – она жива, и Баян живой, и большего ей в этой жизни ничего не надо.

Глава пятая

За все лето хорошего дождя так и не выпало. Где-то гремели раскаты грома, сверкали молнии, но тучи Стрибог[32] гнал мимо полей, и осенью северяне собрали скудный урожай.

Да и осень подступила к порогу до того жаркая, что разноцветные деревья не спешили сбросить разноцветную листву; и птицы, собираясь в стаи, не торопились покидать родные места. От суши в лесах – ни грибочка. Травы пожухли на корню. Из обмелевшей речки ушла вся рыба. Зверь из леса удалился в непроходимые дебри.

Зато в лесу, на лугах, на полянах и пригорках – повсюду уродилось много ягод. Все лето они поспевали, опережая друг дружку, земляника, малина, костяника, брусника, калина, радуя известных сластен – ребятишек.

Белава заполняла дни до отказа, чтобы не скучать о Веселине, сама себе находила дела и заботы, но ночью все равно приходила тоска. Сколько времени прошло с отъезда любимого! Иная и думать о нем давно перестала бы, а вот она грустит и переживает. Беспокоят сердце то печаль, то сомнение: неужели залетка на одну ночь ею мог серьезно увлечься? – то ревность: может его молодица какая ждала в неведомом Киеве, пока он ей шептал слова ласковые? Изводят душу страхи, и нет от них спасения.

Поздней осенью, едва забрезжил рассвет, в дверь постучали. Белава поднялась с лавки, прошлепала босыми ногами к двери, открыла ее и обомлела: на пороге стоял виновник бессонных ее ночей. Она бросилась в его объятия, прижалась к родной груди.

– Я на один день к тебе выбрался, – прошептал Веселин. – Мы с Жихарем скоро отправимся за пушниной, вернемся весной и сразу поплывем за моря, на гостьбу[33], ею торговать. Я не мог надолго уехать, не увидев тебя. Меня никто не приметил, не бойся. Я сюда лесом пробрался в окружную, а Жихарь в лесу остался с лошадьми. Я так соскучился. Как ты жила без меня?

Проснулись Ярина и Дар, уставились на неожиданного гостя.

– Чего зыркаете?! – прикрикнула на них Белава. – Не видите, человек с дороги? Скорее вставайте и бегите готовить еду.

Брат и сестра мигом поднялись и скрылись за дверью. Белава улыбнулась любимому, потянула его на разбросанные в беспорядке на полу грубые шкуры, еще хранящие тепло ребят.

Истосковавшиеся в разлуке друг по другу мужчина и женщина тесно прильнули друг к другу. Руки их заскользили, срывая одежды. И, не владея собой, влюбленные повалились на шкуры, в первобытном порыве сливаясь в единое целое.

После бурных ласк и объятий, насытившись бешеной любовью, они умиротворенно лежали, переживая мгновения наслаждения. За стеной лачуги раздался приглушенный смех, который отрезвил Белаву, вернув ее в обыденный мир. Она быстро поднялась, подхватила с пола рубаху и поспешно натянула через голову.

Веселин остался лежать, с удовольствием наблюдая за одевающейся женщиной, подмечая красоту и совершенство ее тела, постоянно приводившее его плоть к искушению. Белава выпустила из-под ворота волосы, и светлые пряди заструились по спине. Мужчину охватил трепетный восторг.

От откровенно восхищенного взора любимого Белава смутилась, потупила глаза, вспыхнув ярким румянцем. Заметив ее смущение, Веселин довольно позабавился: ему льстила ее невинность. Тяжелое замужество не испортило эту женщину, оставив чистой в помыслах и стыдливой в любовной утехе. Кому, как не ему, знать, что иные девицы после первой же ночи, проведенной с мужчиной, становятся развязными и прилипчивыми, и так тяжело бывает от них отвязаться. Веселин в своей молодой купеческой жизни видал многих, но все они проходили мимо сердца безликой чередой, не задерживаясь. Он и имена их не трудился запоминать, зная, что никогда не вернется к ним снова.

Но Белава – особая женщина! И Веселин не сомневался, что она предназначена ему самой судьбой.

Веселин поднялся и стал не спеша одеваться, ничуть не стыдясь своей наготы. Белава застенчиво отвернулась и загремела горшками в куту[34]. Мужчина еле заметно ухмыльнулся: ничего, осталось немного потерпеть, и когда он увезет ее в Киев, то научит любить по-настоящему, не стесняясь своей страсти.

В дверь тихонько заскреблись, вновь раздался смех. Белава настороженно замерла, прижав к груди деревянную миску до того трогательно и смешно, что Веселин, не выдержав, снисходительно улыбнулся:

– Ты думаешь, они не знают, зачем их вытолкали за дверь?

Белава украдкой бросила взгляд на почти одетого мужчину. Убедившись, что вид его вполне пристоен, позволила ребятам войти.

Ярина и Дар встали, робея, у порога.

Веселин, заполнив собой все свободное пространство лачуги, пристегивал сбоку меч. На оружие с трепетом и немым уважением воззрился Дар.

– Нам, купцам, поневоле приходится владеть мечом, – пояснил Веселин юноше, видя его явный интерес, – мало ли что бывает на торговых дорогах. Вот недавно на Днепре появились новые разбойники – печенеги. Кто они и откуда, никто не ведает, но это безжалостный народ. Четыре лета назад киевский князь Аскольд побил их, так они теперь земли полянские не трогают, зато в степи стали грабежом промышлять.

– А в прошлое лето какие-то степняки напали на мою родную весь, – печально произнесла Белава, – убили нашего отца, а Недвига, их мать, – она кивнула на притихших ребят, – вероятно, погибла под обломками сгоревшего дома. Кто были те разбойники – неизвестно. На хазар не похоже: зачем им грабить веси, которые исправно платят дань? Может, это и были эти… как их там?

– Печенеги, – подсказал Веселин. – Наверное, они. Вообще-то, говорят, печенежских племен много по степи кочует.

Стараясь отвлечь хозяев от печальных дум, навеянных воспоминаниями, купец достал из заплечного мешка подарки. Сестрам подал нарядные красные кожаные сапожки, а Дару – нож с искусной костяной рукояткой.

– Нож этот не простой, из закаленной стали. Он тверже и острее обычных – на лету плат режет. Ковали держат способ изготовления такой стали в великой тайне.

Сестры и Дар поклонились, принимая подарки, а Веселин вдруг смутился, хотя поклон у славян – обычное дело.

Незаметно пролетел день. Не успели Белава и Веселин насмотреться друг на друга, а уже землю окутала осенняя ранняя ночь. Мужчина заторопился.

– Пойду я. Жихарь в лесу меня дожидается. Одному ему небось страшно. Вдруг волколак какой нападет. Прощай, Белава.

Белава, проведя весь день, ничем не выдавая печали, вызванной предстоящей скорой разлукой, не выдержала и бросилась к мужчине, обхватила руками за шею, зарыдала в голос. Ярина и Дар скрылись за печью, боясь помешать затянувшемуся прощанию.

Веселин поцеловал женщину, прошептал ей ласковые слова утешения, но она еще крепче прижала его к себе. Тогда он насильно разжал ее руки, посмотрел на нее тоскливым взглядом и шагнул за дверь.

– Не поминай лихом, – донеслось до Белавы из непроглядной темени, поглотившей любимого.

В долгие зимние вечера Белава и ребята, стараясь не слушать трескучего мороза за стеной или завывания дикого ветра, от порыва которого ветхое жилище ходило ходуном, садились в кружок около докрасна раскаленной печи. Глядя на отсветы огня, пляшущие на лицах яркими бликами, они рассказывали друг другу разные байки, придуманные тут же на ходу. Так они старались поскорее провести время, оставшееся до теплого лета и возможной перемены в их жизни.

Через месяц после отъезда Веселина, в студеную пору, поняла Белава, что последнее свидание не прошло бесследно, посеяв в ее чреве новую жизнь.

– Что же ты теперь делать будешь? – спросила Ярина, когда старшая сестра поделилась с нею новостью.

– Не знаю… Я ведаю траву, которая может изгнать плод из чрева…

– Ой, не надо, – испугалась девушка. – Дитя не будет нам в тягость.

Белава задумалась. Ребенок – плод жарких ласк и страстной любви. Разве поднимется у нее рука погубить его?

– Да я просто так сказала, – успокоила она Ярину. – Разумеется, дитя будет только в радость, а как же иначе, ведь его подарили боги. К тому же я сама хочу его, чтобы сохранить память о Веселине, если он никогда не вернется.

На колядки Белава и Ярина решили попытать, что случится с ними в новое лето. Дар, не желая принимать участие в бабских глупостях, уснул за печью. Сестры расплавили на огне немного воска и пустили его в ушат с водой. Внимательно уставились на воду, но ничего путного не увидели. Воск расплылся в разные стороны безобразными буграми.

– Что же это такое, не пойму, – вздохнула Белава. – То ли беда какая нас ждет; то ли с Веселином случилось что-то плохое?

Она отошла от ушата, тяжело опустилась на лавку и задумалась, наблюдая за бликами огня в печи.

Ярина посмотрела на безмятежно спящего брата. Его вовсе не волновало будущее. Счастливчик! Он не интересовался девчонками, а Ярина доподлинно знала, что многие красавицы в округе мечтают связать с ним свою жизнь. Сильный, смелый, добрый – он и впрямь стал бы для кого-то даром судьбы.

Белава принялась расплетать косу на ночь.

– Завтра схожу к пасынку Лютому, – заговорила она вновь, вздохнув печально, – попрошу у него петуха. Надо Роду жертву принести, чтобы спас Веселина от напастей в дальней дороге.

На другой день Белава спозаранку направилась в весь, погруженную в тихую зимнюю спячку, – только дым, валивший из всех щелей и проемов полуземляных изб, не давал забывать о том, что весь живет и стужа не пугает ее обитателей.

Ночное гаданье не выходило из головы Белавы. Все более росла и беспокоила тревога о Веселине. О себе она не думала, считая, что в ее размеренной, спокойной и тихой жизни ничего плохого произойти не может.

Пасынок Лютый слыл на селе хозяином рачительным, но и жадным без меры, поэтому сначала отдавать мачехе петуха никак не хотел. Зима стояла голодная. Скудные запасы жита берегли на новый сев, а поедали скотину, которую все равно кормить было нечем. Жили впроголодь и богов обильными жертвоприношениями не потчевали.

– Зачем тебе петух, Белава? Колдовать? Нет уж, – Лютый покачал головой, – он мне и самому пригодится. Старшая жена вон суп сварит, а то совсем оголодали.

– Вижу я, как ты с голоду пухнешь, – усмехнулась Белава и достала три куны[35].

При виде звонких монет глаза Лютого разгорелись, и он не устоял.

– Жена, – позвал он женщину средних лет, возившуюся в куту, – поймай Белаве петуха. Да смотри, слабенького лови, все равно сдохнет.

Держа драгоценную ношу под мышкой, Белава, увязая по колена в рыхлом снегу, поднялась к капищу[36] Рода. Перерезав петуху горло, она положила его перед деревянным идолом и замерла, с трепетом ожидая, как он оценит подарок. Бывает, жертва вскакивает, бегает, окропляет все вокруг кровью и порой даже летает – это считается дурной приметой, говорящей о недовольстве Рода.

Петух похлопал крыльями в последней предсмертной попытке взлететь и успокоился навеки. Белава обрадовалась: Род благосклонно принял принесенную жертву. Она упала на колени в холодный снег, слегка подтаявший от живой горячей крови, и простерла руки к Богу, упрашивая его хранить Веселина от всех бед и напастей в далекой земле.

Глава шестая

Кутай очень изменился с того дня, как убили вождя. Старейшины долго дознавались, как могло случиться, что дозорные уснули на посту, и почему все отделались незначительными ранами, а вождь был убит ударом ножа в спину, будто его кто-то поджидал у повозки.

Женщин никто не опрашивал, и Недвига долго раздумывала, рассказывать ли о встрече Тенгизы и старухи. Ее так и подмывало поведать старейшинам о странной дощечке, хранившейся у второй жены. И хотя Тенгиза была ей крайне неприятна, Недвига все же решила ничего не рассказывать.

Ну, мало ли какие тайны скрывает женщина? Вот и Недвига нет-нет да и взглянет на Баяна, и сожмется ее сердце в тоске и печали. Может, и Тенгизе какой воздыхатель через старуху послание передал? Тенгиза, конечно, злыдня, и наказать ее не мешало бы, только Недвига никогда не опустится до мелочного доносительства.

Старейшины так ничего и не вызнали. Всех дозорных казнили и про этот случай старались больше не вспоминать. Разобравшись таким образом с таинственным делом, старейшины собрали совет, на котором избрали нового вождя. Им стал Кутай.

Не только Кутай, но и его жены вскоре почувствовали, что значит уважение соплеменников. Теперь каждая женщина считала за честь прийти помочь по хозяйству, или принести подарок, или пригласить в гости. У Кутая и до этого были рабыни, которые выполняли все черные работы и освобождали жен от многих женских обязанностей, теперь же Недвига просто не знала, куда себя деть от безделья.

А богатства сколько в руки поплыло! Каждый воин обязан с похода выделить часть добра для вождя, и теперь женская вежа была усыпана утварью, тканями, войлоком.

Но Кутая, казалось, не радовало ни уважение соплеменников, ни богатство. Ходил он в последнее время мрачным, задумчивым, как будто что-то сильно беспокоило его. И женщины реже стали посещать его ночью, и все чаще стал приходить шаман, который подолгу о чем-то шептался с вождем, давал ему какие-то травы.

Недвига подозревала, что мужа мучают боли, но спросить напрямую не решалась. Жаловаться на болезнь печенег никогда не станет, считая это недостойным мужчины.

Впрочем, беспокойство о муже редко посещало ее, куда тревожнее было поведение Тенгизы, заигрывающей с Баяном: то улыбнется ему невзначай, то положит ему побольше мяса в миску, то скажет что-нибудь приятное для мужского уха, охочего на похвалу, и ведь постоянно норовила оказаться там, где он, слегка потереться, как умеет это делать только женщина: ненавязчиво, исподтишка.

Недвига не понимала Тенгизу. Неужели тем самым она хочет восполнить недостаток в любовной утехе, которой в последнее время лишил их муж? Правда, видимо, страшась его гнева, вторая жена знала чувство меры и вела себя осторожно. Но она совсем забыла о жене Баяна. А та замечала все ее уловки, краснела и угрюмо прятала глаза, но молчала, ничем не выдавая своей ревности.

Вторая зима в печенежском стане подходила к концу, уже все предвещало скорую весну: ясность синего неба, укороченные ночи, золотистость луны, яркость восхода солнца. Недвиге надоело сидеть почти безвылазно в веже и скучать.

Весну она ждала с нетерпением, почти постоянно думая о Баяне. Она замечала его неравнодушные взгляды, но страх перед мужем удерживал от подачи тайного знака, хотя очень хотелось это сделать. Но уединиться где-нибудь зимой не представлялось возможности, а тискаться в степи на морозном ветру не было желания: не девочка уже. Но Баян, казалось, чувствовал ее колебания и все чаще стал попадаться ей на глаза, как бы подталкивая к решительным действиям.

Так и проходили дни в тягостном ожидании какой-то перемены, которая обязательно должна прийти с наступлением весны. Ведь весной оживает природа, обостряются все чувства, зацветают растения и даже в животных просыпается любовь, а что же говорить о людях?

Все дни были заполнены радужными мечтами и раздумьями, поддаваться или нет соблазну изменить мужу, и, может быть, в спокойствии и докатилась бы жизнь до теплой весны, если бы печенежский стан не потрясло страшное событие.

Недвига сидела в веже одна, сбивая масло, когда вошла жена Баяна. Недвига сразу почувствовала неладное: всегда спокойная, молодая женщина в этот раз выглядела взволнованной и неуверенной.

– Мне надо поговорить с тобой, – обратилась она к Недвиге.

Степнячки хорошо относились к Недвиге, да и сама она прикладывала немало усилий, чтобы завоевать такое отношение: держалась со всеми дружелюбно, никогда не гневалась, была приветлива, за что с легкостью вошла в круг не только простых печенежек, но и получила благосклонность у знатных женщин рода, поскольку была не по годам мудра и могла помочь советом.

Жена Баяна присела впритык к Недвиге, которая оторвалась от работы и внимательно посмотрела на нее. Первое впечатление не обмануло: та действительно казалась очень взбудораженной, долго не могла решиться заговорить, теребя подол своего наряда.

– Что-то случилось? – не выдержала Недвига.

Жена Баяна встрепенулась, будто вопрос подстегнул ее, и заговорила:

– Помнишь тот весенний поход, когда убили вождя?

– Конечно… – Недвига насторожилась.

– Я не спала в ту ночь, мучилась от чего-то. Баян был странный, не такой, как всегда. Он спросил меня вдруг: «Спишь?» Я промолчала, притворилась спящей. Он вылез из повозки. Мне стыдно сейчас признаваться, но я решила проследить за ним.

Женщина замолчала, набираясь духу. Недвига тоже замерла, исподволь ощущая щекочущее чувство страха, понимая, что услышит сейчас нечто такое, от чего всем им может не поздоровиться.

Жена Баяна тяжко вздохнула и продолжила:

– Но когда я вылезла следом, Баяна уже не увидела. Я пошла наугад и заметила женщину у повозки вождя. Не знаю, что-то мне подсказало тогда, что надо спрятаться, и я быстро юркнула за ближайшую повозку. Женщина вела себя очень странно, она стояла тихо чуть сбоку от полога и была неподвижна, как изваяние, поэтому я не могла никак догадаться, кто это. Прошло совсем немного времени, и вдруг засвистели стрелы, закричали люди. Из повозки выскочил вождь, и женщина ударила его сзади. Он упал. Я стояла, боясь пошевелиться. Женщина двигалась прямо на меня. Я думала, не выдержу, закричу или умру на месте. Она прошла рядом и не заметила меня. Зато я ее разглядела. Это была Тенгиза.

Недвига ошеломленно уставилась на женщину, переваривая услышанное, потом произнесла:

– Значит, ты видела, кто убил вождя, и не сказала старейшинам? Почему?

– Я долго мучилась. Я много раз хотела признаться, но вдруг мне не поверили бы? Я совсем чужая в вашем стане, а Тенгиза живет здесь много лет. И еще – она колдунья. Я боюсь ее.

– Вот глупости, – удивилась Недвига, – с чего ты взяла?

– Летом она часто ночью уходила из стана. Простая смертная разве пойдет одна ночью в степь? И Руту она совсем запугала. Знаешь, та при ней и слова боится сказать, выполняет любое ее поручение.

– Конечно, Рута рабыня, как ей не слушаться госпожу?

– Нет, тут другое. Она что-то знает про нее плохое, но молчит, боится…

– Ну, хорошо, – сдалась Недвига, решив не спорить с молодой женщиной, – ты так долго хранила эту тайну, почему сейчас решила все рассказать мне?

– Я хочу пойти к старейшинам и открыться им.

– Да ты что?! – Недвига аж привстала. – С ума сошла, что ли? Лучше молчи о том, что видела, и никому не говори. Я тоже нема как рыба, можешь положиться на меня.

Молодая женщина всхлипнула и уткнулась лицом себе в колени. Недвига растерялась, стала успокаивать:

– Ты что? Не плачь. Я всегда с тобой. Ничего не бойся. Тенгиза ведь ни о чем не догадывается, поэтому молчи. Расскажешь ты старейшинам правду – и что? Спросят, почему раньше молчала? Еще и накажут, если поверят…

– Я бы молчала, да сил нет терпеть. Извела меня ревность проклятущая.

– Да ведь Тенгиза только дразнится. Нет у нее ничего с Баяном и быть не может, – попробовала Недвига успокоить женщину.

– Нет, Недвига, я знаю, что говорю. Я своими глазами их видела. Сначала к речке ушла Тенгиза, закутанная с головы до ног в твое покрывало. Я думала сначала, что это ты, да она споткнулась прямо у моей вежи и раскрыла лицо. А за ней следом, оглядываясь, как зверь, проследовал Баян. Ох, вернется, все глаза выцарапаю.

Молодая женщина рассказывала, даже не догадываясь, какая буря бушевала сейчас в душе Недвиги. А она-то думала: куда ее покрывало подевалось? Затем шальная мысль ударила в голову, и сердце заколотилось неистово: да ведь Баян спутал Тенгизу с ней. Его жене и невдомек, что не за мачехой он шел, а – за покрывалом. Неужели Тенгиза догадалась об их чувстве друг к другу и воспользовалась этим?

– И ты подумай, какая хитрая, – сокрушалась между тем молодая женщина, – твое покрывало надела, чтобы в случае чего на тебя все свалить. Нет, не могу больше терпеть, все расскажу старейшинам…

– Не надо, не говори об этом никому. Забудь как страшный сон, – еще раз попробовала отговорить Недвига женщину, но та, всхлипнув, махнула рукой и вышла из вежи.

На другой день жена Баяна пропала. Шаман, пошептавшись сам с собой, изрек:

– Женщины нет в живых.

После полудня за станом нашли труп. Смерть женщины была ужасна: разорванное горло, поцарапанное, изуродованное лицо. Бедная женщина попала в лапы дикого зверя и не смогла противостоять его бешеному натиску.

Известие о смерти взбудоражило печенегов, но более всего взволновало Недвигу. Беседа накануне была не для посторонних ушей, и то, что женщина сразу пропала, наводило на кой-какие размышления. Недвига уже не верила в случайные совпадения.

Вечером все население собралось в центре стана, где на подстилке, расстеленной прямо на снегу, лежала покойница. Недвига смотрела на нее, а в голове вертелся вчерашний разговор. Сейчас бедняжка уже не внушала того ужаса, как тогда, когда ее принесли из степи. Кровь смыли, но лицо и горло хранили следы страшной смерти.

«Что же произошло с тобой? – невольно задавала Недвига вопрос, вглядываясь в лицо молодой женщины, не только изуродованное когтями зверя, но и искаженное предсмертной мукой страха и боли. – Как ты оказалась одна в степи? Зачем ты пошла туда?» Но женщина с закрытыми глазами оставалась неподвижной и ничего уже не могла поведать.

Вокруг угрюмо стояли люди. Каждый знал, что растерзанное волком тело предвещало всему роду что-то зловещее и нехорошее, ведь царь степи считался Предком печенегов.

Появился шаман, затряс седой косматой головой, застучал в бубен палкой, задрыгал тощими ногами, обутыми в старые, потертые кожаные онучи, завыл тягучую непонятную песню.

Вволю наплясавшись, шаман вдруг замер и уставился на покойницу прищуренными глазами, затем вдруг упал на колени и заверещал:

– Понял, я все понял, о, Великие Предки. Я донесу вашу волю до слуха вождя и моих сородичей! Слушайте все! Неспроста чужую женщину из соседнего рода не приняли наши Предки. Они дают нам знак. Долгое время мы вынашивали мысль объединиться с родом, из которого она вышла, чтобы прогнать угров и хазар с Подонья. Но наши предки не хотят этого. Я уже давно нашел вот это послание, – шаман выхватил из-за пазухи дощечку с начертанными на ней знаками. – В нем Предки запрещают нашему роду вступать в переговоры с другими племенами. Я ничего никому не говорил. Я думал, что это злые люди подбросили ее, но теперь глаза мои прозрели, уши очистились. О, Предки! Вы предупреждали меня, но я, каюсь, не послушался! Теперь вы рассердились и послали смерть чужаку, чтобы я наконец внял вашему совету!

Недвига похолодела, глядя на дощечку в руках старца. Красноватое дерево, чуть отколотый угол и вырезанные знаки, покрашенные в черный цвет. Дощечка Тенгизы. Как она оказалась у шамана? Неужели она подбросила ему дощечку? Что за черные мысли скрывает эта женщина?

Недвига посмотрела на вторую жену вождя. Та стояла спокойно, лицо ее выражало полное безразличие к происходящему. Невольно Недвига поежилась и снова решила промолчать. Не потому, что боялась, а просто не хотелось сейчас, у мертвого тела, ворошить прошлое. Жену Баяна этим все равно не вернешь.

И снова Недвига обратила взор на покойницу. Погибнуть от клыков зверя. Какая ужасная смерть!

Ветер, сырой и противный, трепал полог вежи, задувал во все щели. Недвига сидела у самого очага, грелась, поднося красные руки к горячим камням.

Погода испортилась к вечеру неожиданно, все уже чувствовали весну, и никого не обрадовала снежная метель. К тому же из-за нее надо идти за стан, чтобы загнать табуны в балки и расщелины. Лошади боятся резкого ветра. В метель они начинают беспорядочно метаться, отчего калечатся и часто погибают. Поэтому в стане все знали неписаный закон: в любое время суток, едва закружатся первые порывы снежного ветра, все население без предупреждения выходило в степь.

Особенно нелегко приходилось семье Кутая. У него был самый многочисленный табун. Недвига только что вернулась с речки, где полоскала белье, и очень замерзла. Но никуда не денешься, все уже убежали в степь, и ей тоже пора идти. Она потерла руки – вроде согрелись – и вышла из вежи.

Недвигу тут же подхватила снежная круговерть, толкая в спину, задувая за кожух, но она удержалась на ногах и поплелась в степь.

Она брела, утопая в снегу, с превеликой неохотой, поскольку совсем не понимала, в чем должна заключаться ее роль в спасении лошадей. Ей уже не раз приходилось выходить в степь, но она панически боялась угодить под копыта бессмысленно мечущихся лошадей и чаще простаивала в сторонке, наблюдая за бестолковыми, как ей казалось, людьми, что-то кричащими, бегающими, машущими руками и плетьми.

Порывы ветра резко били в лицо колючими брызгами, и приходилось низко опускать голову, брести наугад. Недвига не заметила, как вышла из стана и оказалась одна в завывающей степи. Она испугалась. Вокруг ни души, веж не видно. Где все – неизвестно.

Недвига закричала, но в ответ лишь засмеялась метель, закручивая снежные вихри в воронку.

«Не хватало еще заблудиться», – подумала она, но вскоре уже поняла, что так оно и есть. Как такое могло случиться? Вот ведь совсем недавно она была среди веж, и вдруг все исчезло, и ни огонечка не видно.

Быстро стемнело. Еще быстрее Недвига замерзла. Почему это произошло именно с нею? Что за злой рок преследует ее? Невольно вспомнила жену Баяна и содрогнулась от страха. А вдруг сейчас появятся волки? Она плотнее закуталась в кожух, но бесполезно, он уже не согревал. Страх перед волками тут же был забыт, остался только ужас перед неминуемой гибелью от холода.

Недвига брела, пока совсем не выбилась из сил. Сначала она решила просто передохнуть и остановилась, затем опустилась на колени, а потом и вовсе легла.

Но в то, что надвигается смерть, Недвига верить еще не хотела. Неужели вот так глупо она лишится жизни? Неужели Бог допустит это? Последним проблеском сознания была усмешка: какой Бог – греческий, славянский, степной? Живя среди разных народов, она совсем запуталась в богах. Холод пронизывал до костей, а затем стало тепло и спокойно.

Она не почувствовала, как ее подняли, закутали в шкуры, не слышала укоряющего голоса:

– Что же ты, а? Два шага до стана не дошла…

Недвига очнулась, с удивлением осмотрелась. Как ни странно, она помнила, что заблудилась в пургу и прилегла в снег, а сейчас она лежала на теплых шкурах в незнакомой веже. Мирно потрескивал огонь посередине, освещая войлочные стены. Над ложем висело оружие: лук и стрелы, сабля, ножи различной длины.

Около огня на корточках сидел мужчина, спиной к Недвиге. Она пошевелилась, и он тут же обернулся. Недвига смутилась, признав Баяна.

– Ой, давно я тут? Кутай ругаться будет, не вышла табун загонять.

– Лошади давно в укрытии, кругом метет, и зги не видно. Тебя в такую пургу искать не будут. Я хочу, чтобы ты провела ночь со мной.

– Что ты говоришь? Опомнись!

– Разве я недостоин награды за твое спасение?

– Попробуй только прикоснуться ко мне, – испугалась Недвига, – и я расцарапаю твою мерзкую рожу.

Баян рассмеялся:

– Да я уже прикасался. Очнулась бы ты, если бы я не растер тебя?

Только сейчас женщина ощутила шершавые шкуры голой спиной. Она лежала полностью раздетая. Краска стыда залила ее лицо.

– Как ты мог? А если сейчас кто-нибудь войдет?

– Как ты прекрасна. – Баян, будто не слышал, подошел к ложу, присел на край, отогнул шкуры, обнажая смуглые женские груди.

Недвига вскрикнула, потянула шкуру на себя.

– Не бойся, – жарко зашептал Баян, – никто не узнает.

Недвигу так и распирало отдаться зову плоти с мужчиной, о котором мечтала все последнее время, но страсть еще не совсем затуманила ее голову. «Что я делаю? Так и жизни можно лишиться. Уж лучше бы я в степи замерзла!»

Баян наклонился, коснулся губами ее груди. Недвига оттолкнула его, вскочила. Мужчина попробовал ее удержать, но она ловко увернулась, бросилась к пологу, на полпути остановилась, сообразив, что на ней нет одежды. Тут же схватила какой-то полушубок, накинула его и хотела выскочить из вежи, но вход загородила плотная фигура вождя, и она с размаху врезалась в нее. Сзади маячил шаман с завязанными глазами.

Сначала Кутай ойкнул от неожиданности, затем глаза его непритворно округлились.

– Недвига?! – грозно произнес он.

Вернувшись с рабами из степи, Кутай понял, что Недвига пропала.

– Надо к шаману идти, – посоветовала старшая жена. – Он должен помочь отыскать ее, не раз ведь находил заблудившихся.

– Не знаю, пойдет ли шаман в метель искать? – засомневался Кутай.

– Пойдет! – уверила жена. – Помнишь, Баян мальчонкой в степи потерялся? Целых пять дней искали. Думали, замерз уже, а шаман все шел и шел, все твердил, что живой пока. Нашли под снегом – спал как сурок, живехонький и невредимый.

Вождь направился к шаману. Шаман сидел у очага раздетый – грел старческие кости. Выслушав Кутая, он молча надел свою кожаную одежду с различными звякающими и болтающимися подвесками, на голову нахлобучил черную шапку, велел завязать себе глаза и вывести его на улицу. Постояв немного, послушав завывание ветра, он произнес:

– Кто-то колдовал, заморочил голову женщине, она заблудилась, но сейчас опасность миновала.

Шаман, шепча заклинания, двинулся вдоль веж, расположенных полукругом, обойдя стан три раза, остановился в конце концов у вежи Баяна.

Недвига в страхе замерла, глядя на представшую перед ней грозную фигуру мужа.

В вежу протиснулся шаман, сдернул с глаз повязку.

– Видишь, Кутай, духи подсказали мне верно, где искать жену твою, – удовлетворенно заметил он, с усмешкой глядя на полуобнаженную женщину.

– Она мне больше не жена! Ты недостойна быть ею, Недвига! Я продам тебя, как только стает снег в степи! А пока ты будешь выполнять самую грязную работу! Ноги мыть моим женам! – гнев вождя не знал предела.

Кожух едва прикрывал голые ноги Недвиги, и это еще больше взбесило его.

– Подойди ко мне! – прорычал он.

Женщина робко приблизилась. Вождь схватил ее за волосы, намотал косы на руку, оттянул голову назад. Недвига вскрикнула от боли.

– Что кричишь? Это еще не боль. Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?

Женщина еле заметно кивнула – любое движение причиняло нестерпимую боль.

Кутай отпустил ее волосы. Недвига выпрямилась, уже не замечая тупой боли в затылке, думая лишь о предстоящем наказании.

– Раздевайся.

Женщина вспыхнула от стыда и, не поднимая глаз на мужчин, сняла с себя кожух.

– На колени, – последовала новая команда.

Недвига опустилась на земляной пол, застеленный войлоком.

В руках хозяина появилась плеть, развернулась, просвистев в воздухе, и полоснула по голой спине. Жгучая боль заставила женщину закричать. Вождь, продлевая мучение, с удовольствием стал вытягивать плеть, углубляя рану. Недвига от невыносимой боли уже и кричать не могла, лишь стонала и всхлипывала, стараясь расслабить тело, чтобы облегчить боль.

– Подожди, отец, не бей Недвигу. Я хочу купить ее, – произнес Баян дрогнувшим голосом.

– Да? – Вождь с интересом посмотрел на сына, опуская руку с плетью. – Сколько же ты за нее хочешь заплатить.

– Называй цену, – с готовностью отозвался мужчина.

– Цену, говоришь, – вождь ногой пнул женщину в бок, – вставай.

Недвига, постанывая, поднялась.

– Видишь, какая она у меня красавица? – Хозяин прищурился. – Покрутись, Недвига, перед покупателем, покажи все свои прелести.

Женщина не сдвинулась с места.

– Кому говорю?

Женщина вздрогнула и безропотно повернулась кругом, не испытывая при этом никакого стыда от оценивающих взглядов мужчин. Она думала лишь об одном: когда же все это закончится?!

– Я думаю, табуна лошадей она стоит…

– Да ты что? – возмутился Баян. – Самая дорогая рабыня от силы на одну лошадь потянет.

– Я цену назвал, – усмехнулся вождь. – Твое дело, покупать или нет.

Недвига с замиранием сердца ждала ответа. Когда-то давно северянский воин не поскупился, отдав за нее целое состояние. Неужели и сейчас произойдет чудо и страсть заставит гордого печенега раскошелиться? Но надежда оказалась напрасной, да и глупо думать, что в тридцать лет женщина может рассчитывать на большее, чем похотливая непродолжительная страсть.

Баян вздохнул, с сожалением оглядывая Недвигу. Он подозревал, что отец запросит небывалую цену, и готов был поступиться тремя, пусть пятью лошадьми, но табун – это слишком высокая цена за рабыню.

– Ты знаешь, отец, табун я добывал потом и кровью. Я с малых лет ходил в походы, и богатство мне досталось нелегко, так что я не могу его вот так разбазаривать.

– Тогда о чем речь? Недвига, ступай домой. Отныне спать будешь на полу и есть с рабами.

Дважды приказывать не пришлось. Она мигом натянула на себя кожух, выскочила из вежи и напоролась на Тенгизу, стоявшую у входа. Та злорадно улыбнулась:

– Что, сучка, повезло тебе? А ведь Кутай мог голышом по стану прогнать…

Недвига хотела что-нибудь ответить, но, понимая, что действительно легко отделалась, только всхлипнула и побежала в женскую вежу, не замечая ни завывания ветра, ни снежной круговерти.

Глава седьмая

Наконец-то кончилась зима: ветреная, слякотная, сырая, нудная и противная.

Весну Недвига ждала с нетерпением, будто только она могла смыть весь испытанный ужас и боль от смерти жены Баяна, вернуть жажду жизни и надежду на счастье. И вот наконец весна пришла, запестрела яркими цветами и сочной высокой зеленью.

Не только люди возрадовались теплу и солнцу, но и отощавший за зиму скот и табуны лошадей стали без боязни гулять по балкам и оврагам. А дичи сколько в степь прилетело: куропатки, стрепеты, дрофы, дикие утки! Печенегам раздолье в это время – и птицы, и рыбы, и сайгаки так и просятся сами в руки.

Все бы хорошо, но жизнь Недвиги стала безрадостной. Вождь выполнил свое обещание, превратив ее в рабыню. Правда, ноги женам мыть не заставил, но работой загрузил наравне со всеми рабами. Кутай постоянно давал понять, что она никто и не смеет претендовать ни на какие блага. Недвига и не роптала, выполняя свои обязанности смиренно, и даже рада была, что вождь не требует от нее ночных утех, потому что теперь постоянно думала о Баяне.

Одно то, что он хотел купить ее, поднимало ее в собственных глазах и заживляло сердечную рану лучше всякого чудодейственного зелья.

Впрочем, оба они старались реже попадаться друг другу на глаза. Вождь, казалось, постоянно наблюдал за своей рабыней, выискивая в ее поведении какой-нибудь огрех, чтобы тут же вменить ей это в вину, и она очень осторожничала.

Не только Недвига вела себя благоразумно, Тенгиза тоже притихла и больше не домогалась так нагло Баяна, как бывало раньше. Но приближение весны никто не отменял. Она чувствовалась постоянно, повсюду и невольно, вместе с радостным щебетом птиц, наводила на мысли о возрождении жизни, о весенней благодати, хотелось забыть все плохое и думать только о любви.

После смерти жены Баяна женщины из семьи Кутая как-то приуныли, разговаривали мало. Тенгиза вообще почти ни с кем не общалась, все больше проводила время за станом, в основном у реки. В такие часы все радовались ее отсутствию, мирно и спокойно занимаясь делами. Было в Тенгизе что-то колдовское, пугающее простых женщин. Иногда так взглянет из-под черных бровей, что мурашки по коже побегут. Поэтому многие старались как можно реже попадаться ей на глаза.

Все чаще Недвигу мучили сомнения, которые рождали тревожные предчувствия. Почему она промолчала у тела жены Баяна о Тенгизе? Почему ничего не сказала о дощечке? Неужели она, как и другие, боится этой женщины? И немудрено: действия Тенгизы были загадочными, ее поведение таинственным, но никто и думать не смел пойти за нею к реке и посмотреть, чем она там занимается. Ой, не зря бедная покойница считала Тенгизу ведьмой.

Тенгиза будто чувствовала, что Недвига думает о ней, то повернется вдруг резко и вперит в нее злобный взгляд, то при встрече нехорошо усмехнется. Недвига и спать-то уже стала ложиться с превеликой опаской, резонно полагая, что та и придушить может во сне.

Постоянно Недвига ощущала смутную тревогу, ей не давало покоя предчувствие чего-то нехорошего, что окончательно перевернет ее судьбу или вообще лишит ее жизни. Если бы знала Недвига, что ей было уготовлено, не стала бы мучиться сомнениями, а вприпрыжку побежала бы к старейшинам и рассказала все, как хотела это сделать жена Баяна.

Одним погожим вечером, когда население стана, радуясь первому теплу, высыпало из душных веж заниматься делами на свежем воздухе, раздался крик, и из женской вежи выскочила Рута.

– Смотрите, смотрите, что я нашла у Недвиги.

В руках она держала оскаленный волчий череп с раскрытой пастью и клыками, темными от спекшейся засохшей крови, и волчью лапу в бурых пятнах.

Пока Недвига с изумлением смотрела на эти предметы, вокруг стал сбираться народ. Приплелся и шаман.

– Люди, смотрите, не этими ли орудиями была убита жена Баяна? – истошно завопила Тенгиза.

По толпе людей прошелестел тихий ропот. Все с ужасом отхлынули от Недвиги.

– Это не мое! – закричала она. – Я никогда не видела их. Поверьте мне!

Печенеги угрюмо смотрели на нее. «Я пропала! – с ужасом поняла женщина. И как утопающий хватается за соломинку в последний час жизни, так и она решилась высказаться, чтобы отвести от себя подозрение. Может быть, ей не спастись, но и Тенгиза должна понести наказание.

– Я требую дознания! Эти вещи не мои. Зато я знаю, кто убил вождя. Жена Баяна накануне смерти рассказала мне все. Она видела убийцу. Это была Тенгиза. И дощечку, которую показывал шаман, я видела у Тенгизы в тот самый вечер, как убили вождя.

Тенгиза изумленно уставилась на Недвигу, но тут же опомнилась и заверещала:

– Она врет. Не видите разве, на других наговаривает, чтобы от себя подозрение отвести.

– Я не вру, – Недвига топнула ногой. – Перед смертью жена Баяна хотела пойти к старейшинам и все им рассказать. А дощечку ты шаману подбросила…

– Да что вы слушаете ее? Зачем мне убивать вождя, подбрасывать дощечку? Да ведь пасть волчью у нее нашли!

– Тише, женщины, – нахмурился шаман, – надо во всем разобраться. Пасть и лапа принадлежали мне. Я их давно хватился, все никак не мог понять, куда делись.

Шаман замолчал, переводя тяжелый взгляд с одной женщины на другую. И люди замерли вокруг, и будто природа закоченела, ветер замер, и вечер задержался.

– Я хоть и стар, но плохой памятью не страдаю. Вещи эти пропали задолго до того, как Недвига в стане появилась.

– Кажется, я понял, – вдруг встрял Баян. – Мне еще тогда, в походе, показалось все странным: дозорные уснули. А ведь ты им, Тенгиза, еду носила, могла чего-нибудь подсыпать. А почему вождь ударом в спину убит был? Так в бою не погибают. И удар какой-то странный, не со всей силы. Я еще тогда подумал, что женская ручка его наносила.

– А вот и нет! – недобро рассмеялась Тенгиза. – Я в ту ночь в повозке Кутая спала. А Недвига одна была!

– И тут ты просчиталась. Когда заварушка началась, я к отцу побежал, заодно видел, как Недвига из своей повозки выпрыгнула. А отец один спал мертвецким сном, еле добудился…

– Да о чем ты говоришь, Баян, опомнись, – воскликнула женщина, – Недвига жену твою убила, а ты ее выгораживаешь!

Шаман слушал перепалку молча, переводя недобрый взгляд с Баяна на Тенгизу. Наконец произнес веско и значительно:

– Сдается мне, дело здесь нечисто. Дознание с пыткой надо проводить.

Несколько воинов быстро принялись разжигать огонь. Вскоре он запылал, от жара начал таять снег вокруг. Недвига смотрела на огонь, мысленно прощаясь с жизнью, не сомневаясь, что первой пытать будут ее, поскольку она всего лишь рабыня.

И действительно, двое мощных воинов подхватили ее за руки и поволокли к костру. Она даже не сопротивлялась, отдавшись на милость судьбы и случая – все равно никому ничего не докажешь.

– Итак, Недвига, говори, ты убила женщину? – вопросил шаман, глядя на нее вострыми глазами.

Недвига впервые увидела его глаза так близко: старческие, замутненные, – и поняла, что они будут смотреть на ее мучение без жалости и сострадания до тех пор, пока она не признается даже в том, чего не совершала.

Дюжий паренек в это время спокойно нагревал на огне клинок сабли. У печенегов все пытки были продуманы до мелочей. Они знали, как развязать жертве язык.

– Нет и нет! Я сказала правду. Еще я видела, как Тенгиза, тогда, в походе, разговаривала с какой-то старухой, и та передала ей эту дощечку.

– Врет она, все врет, – снова завизжала Тенгиза.

– Молчи! – прикрикнул на нее шаман, даже не обернувшись. – И твой черед скоро придет.

Один из воинов стянул с Недвиги покрывало и разорвал рубаху до пояса. Женщина поежилась под недобрыми взглядами степняков, хотела прикрыться руками, но не успела. У лица промелькнула раскаленная сабля и приложилась плашмя к груди. Недвига закричала.

– Стойте, стойте! – Рута подбежала к костру.

– Молчи, дура! – зашипела на нее Тенгиза.

– Нет. Я не буду молчать. Долго ты меня пугала, но теперь невинный человек страдает, и я все скажу. Пасть и волчью лапу я давно случайно видела у Тенгизы, а сейчас она меня послала порыться у Недвиги в вещах. Я сначала даже удивилась, почему нашла их у Недвиги, и вот только теперь догадалась. Тенгиза их подбросила!

Последние слова Руты потонули в глубинах памяти, и Недвига повисла на руках воинов, крепко держащих ее потерявшую сознание от болевого шока. Это было ее спасением.

Сколько она пробыла без чувств, трудно сказать, очнулась от душераздирающего крика, ворвавшегося в сознание.

Недвига открыла глаза. Она все еще находилась в руках воинов, а у костра извивалась в мучениях раздетая Тенгиза. Спина, грудь и живот ее краснели страшными ожогами. Тенгиза кричала и ругалась одновременно:

– Рабыни-твари, сговорились. Они обе ненавидят меня. Звери, ничего не знаю, ничего не скажу. Заговор это против меня…

– Скажешь, скажешь, – зловеще повторял шаман, глядя, как палач снова нагревает саблю, затем посетовал: – Огонь, видать, не берет ее.

– Сейчас мы ее ножом пощекочем, – тут же отозвался молодой палач, отложил саблю и достал из-за голенища нож.

Тенгиза замолчала, уставясь на стальной клинок. Воин подошел к ней и воткнул полножа в бок. Женщина взвизгнула, но тут же визг как будто захлебнулся хрипом. Из раны брызнула кровь, а нож начал медленно поворачиваться.

Недвига без содрогания не могла смотреть на эту пытку и отвернулась. Тенгиза лишь стонала, закатывала глаза, тихо скулила, изредка повторяя:

– Ненавижу вас всех… Да чтоб вы сгинули, изверги.

Проклятия только раззадорили палача. Он вынул нож из тела, схватил грудь и хотел уже полоснуть по ней, но был остановлен шаманом:

– Погоди. Вот ведь живучая гадина. Ничто ее не берет, ни нож, ни огонь. Зенки ей надо выжечь, может, тогда поумнеет.

Палач безропотно пошел греть нож на огне. Тенгиза вздохнула, но передышка была недолгой, нож раскалился быстро, и мужчина подошел к ней. Один из воинов крепко ухватил голову женщины, и, как она ни пыталась вырваться, горячий нож подступал к ее глазам все ближе и ближе. Палач намеренно затягивал пытку, давая последнюю возможность на раскаяние, и Тенгиза не выдержала:

– Не надо, все скажу, все! – и потеряла сознание.

Глава восьмая

Недвига еле передвигалась по веже: располосованная плетью спина терзала нудной болью. Нужно было лежать, но кто позаботится о рабыне? Рута и Тенгиза стонали, каждая на своей постели.

Старшая жена вождя безмятежно спала. Ей не было дела до страданий покалеченных женщин.

Недвига тихо, стараясь не шуметь, подошла к кувшину с водой, отхлебнула чуть ли не половину. Прохладная влага разлилась по сухому горлу блаженством, сразу придав телу бодрость, а мыслям ясность.

Думать и вспоминать не хотелось, но мысли сами невольно лезли в голову.

Печенеги не пощадили ни одну из трех женщин, всем досталось по заслугам. Недвигу пороли плетьми за скрытность, за то, что видела Тенгизу с чужой женщиной и не сказала об этом. Руту – за то, что знала о многих проделках госпожи и тоже молчала.

Больше всех пострадала Тенгиза. Ее били палками за предательство и за убийства.

Все эти годы Тенгиза поддерживала связь с хазарским правителем и выполняла многие его поручения. Именно она извела первого вождя, подсыпав в еду яд. Второго вождя тоже надо было убить, но Тенгизе никак это не удавалось, поскольку она не входила в его семейный круг. Тогда был придуман план нападения, и женщина у реки дала ей сонное средство для дозора и точные указания, что делать. Убийство успешно было свалено на разбойников.

В тот вечер женщина передала Тенгизе дощечку. Сама Тенгиза читать не умела, но знала, что написаны на ней печенежские знаки, предупреждающие о том, что Предки не хотят, чтобы племя вступало в союз с другими родами. Тенгиза сразу подбросила дощечку шаману, но тот редко просматривал свои вещи, поэтому нашел ее лишь незадолго до смерти жены Баяна. Тенгиза даже радовалась тогда, что все удачно сложилось.

Совершала она злодейства с одной целью – угодить хазарскому кагану. Он очень боялся степняков, появившихся неизвестно откуда и тут же начавших громить и грабить все поселения вокруг. Каган не хотел, чтобы кочевые племена вступили в союз и превратились в грозную силу, поэтому и старался внести в их ряды раскол. В свое время много рабынь, таких, как Рута и Тенгиза, было отправлено в печенежские роды с наказом подсматривать, подслушивать и выполнять приказы кагана, когда от него явится человек. Но только Тенгизе, благодаря ее красоте и уму, удалось продержаться так долго и вредить безнаказанно.

Тенгиза, уверовав в свою удачу, в конце концов потеряла бдительность и чуть не была раскрыта женой Баяна, но вовремя подслушала разговор двух женщин. Тогда она заманила жену Баяна за стан, сославшись на неотложный разговор без свидетелей. Та охотно согласилась пойти со злодейкой в тихое место. Безопаснее было разговаривать в стане, но молодая женщина стыдилась показать свою ревность перед чужим племенем, в которое и так нелегко вживалась. Начнут судачить да за глаза смеяться.

Жена Баяна была очень гордой женщиной и за станом высказала Тенгизе все, что наболело, не забыв упомянуть и об убийстве вождя.

– И если ты не отстанешь от Баяна, – пригрозила она напоследок, – я все расскажу старейшинам.

Женщина не боялась Тенгизы, поскольку была моложе и сильнее, а в складках одежды скрывала нож. Но она не знала, что Тенгиза намного расторопнее и ловчее, и не ожидала, что удар по голове лишит ее сознания.

Тенгиза заранее продумала смерть глупой степнячки, решив представить дело так, будто она погибла от когтей зверя. Она поднесла страшную волчью пасть к лицу женщины и чуть не отшатнулась, когда та открыла глаза. Исход дела решил страх перед разоблачением, придав рукам невероятную ловкость и силу. Бедная женщина ничего не успела сделать. Острые клыки в одно мгновение распороли кожу и жилы и сжали горло, а волчья лапа с острыми когтями доделала остальное, придав смерти естественный вид.

Возвращаясь после убийства в стан, оглядываясь по сторонам, Тенгиза мучительно раздумывала, как извести Недвигу. Та теперь знает о ней слишком много. Тенгиза дошла уже до женской вежи, когда в голову ударила простая мысль: «А почему бы не подбросить Недвиге пасть и лапу? Хуже мести не придумать! Чем Недвига докажет, что эти вещи не ее?»

Мысль пришла мгновенно, показалась очень удачной и своевременной, и продумать ее до конца женщина не удосужилась. Тем более, на везенье, в веже, где всегда толпилось полно народу, в это время никого не было. Это показалось Тенгизе добрым знаком, и она тут же спрятала страшные орудия смерти в Недвигиных вещах…

– Пить, – застонала Тенгиза, – пить…

Недвига вздохнула, взяла кувшин и подошла к женщине. Приподняла ее голову, приложила кувшин к губам. Та жадно ухватилась за край и принялась глотать воду, пока не захлебнулась.

Недвига отобрала кувшин, поставила на пол и собиралась уже отправиться на свое место, но Тенгиза застонала и зашептала что-то на чужом языке. Сначала Недвига думала, что это заклинание, и испугалась, но затем поняла, что звуки кажутся ей почему-то удивительно знакомыми, и вдруг сообразила, что без малейших усилий каждое произнесенное слово доходило до ее сознания и отпечатывалось там без всякого перевода. Тенгиза в беспамятстве говорила на родном Недвигином языке, забытом ею давным-давно, в далеком детстве.

Тенгиза шептала о ладье, о разбойниках, о бедной больной сестренке, сгинувшей в пучине времени. Недвига невольно опустилась на шкуры в изголовье постели и просидела так до рассвета, слушая прерывистую речь больной женщины.

– Кто ты? – спросила Недвига, когда Тенгиза открыла глаза и посмотрела на нее осмысленным взглядом.

Женщина молчала, и Недвига уточнила:

– Откуда ты родом? Ты говоришь на языке, который я знаю с детства. Я с годами забыла многое, но сейчас, слушая тебя, вспомнила. Я не знаю, откуда я родом, помню только сестру, с которой плыли на ладье, когда нас схватили разбойники. Потом нас разлучили.

Тенгиза слушала с интересом.

– А сестра была старше или младше? – спросила она.

– Старше. Она всю дорогу за мною ухаживала. Я болела, и она боялась, что меня выкинут с ладьи.

– А потом мы волоком тащили ладью с одной реки до другой, – продолжила Тенгиза, – и нас здорово исполосовали плетьми. Сначала была жара, и мы изнывали от зноя…

– А затем полили дожди, и все стали болеть, – закончила Недвига. – А маму ты помнишь?

– Да… У нее было много детей. Жалкая неуютная лачуга. Я еду носила в поле.

– А я в тот день с тобой напросилась идти…

Обе замолчали, рассматривая друг друга как бы заново, будто только что встретились.

– Как ты жила? Расскажи, – Недвига первой нарушила молчание.

– Да что рассказывать? Хорошо жила. Меня тогда купец один купил, привез в Итиль. У него семья была огромная и жена злющая презлющая. Все извести меня хотела, да я не больно-то давалась. А купец влюбился в меня без памяти, подарками забрасывал. Я уже собиралась замуж за него выйти, но он из-за религии своей пострадал. В Хазарии война была между мусульманами и иудеями, а он уж больно за ислам свой горой стоял, вот и лишился головы, а мы, его домочадцы, в рабство попали. Мне-то что, я уж к неволе была привычная, а на жену-то его холеную без смеха смотреть не могла. Уж она плакала, убивалась, свободу свою жалела, будто жизнь теряла. А мне опять повезло, в царский дворец я попала, а там меня каган увидел. Ох, какой это мужчина, ты бы знала! Он меня в шелка одел, любил без памяти, я в холе и неге жила много лет, пока не подарили меня печенегам.

– Зачем же ты вредить им стала?

– Ведаешь ли ты, Недвига, что такое любовь? Я ведь тоже кагана полюбила, жить без него не могла. Дочка наша в Итиле живет в царском дворце. Большая уж, замуж скоро выдавать. Меня каган обещал вызволить отсюда, если несколько поручений выполню. Та старуха, с которой ты меня видела, родная его сестра, со мной она связь все время держала. В последний раз она сказала: «Если сможешь отвратить печенегов от союза, то вернешься в Итиль богатой женщиной». А я так дочь увидеть хочу.

Недвига слушала, удивляясь: вроде сильная и умная женщина, не терпящая над собой власти, а так безропотно предана человеку, который, видимо, ее ни во что не ставил. Почему женщины так легко подчиняются мужчинам?

– Я рада, что мы встретились с тобою, – Недвига решительно перевела разговор. – Я о тебе много раз думала. Сначала часто тебя вспоминала, затем с годами забывать стала, а нет-нет да и придет на память наше путешествие. Как мы могли сразу друг друга не узнать? А ведь многие отмечали, что мы похожи. Сколько времени даром потеряно… Теперь все по-другому будет.

– Наивная ты, Недвига, – покачала головой Тенгиза. – Между нами пропасть, неужели ты не понимаешь? Сколько лет мы с тобой не виделись? Я давно привыкла обходиться одна, решать все своими силами, и никто мне не нужен.

– И ты совсем не рада? Вот ни капельки, нисколечко?

Слова Тенгизы поразили ее в самое сердце. Недвига не могла поверить, что сестра настолько стала равнодушной.

– Радости я действительно не испытываю, – усмехнулась Тенгиза, – хотя чувство какое-то в душе есть. Вроде ненавидеть тебя я перестала.

– Как ты можешь так говорить? – совсем расстроилась Недвига. – Ведь мы же сестры!

– Ну и что? Я теперь прыгать должна от счастья? Через тебя мне попало.

– Ты сама в этом виновата. Жила бы себе спокойно, как большинство тех рабынь, что тоже в стан были отправлены, никого не трогала, ничего бы не было…

– Ты не понимаешь, я в Итиль хочу, я дочь увидеть хочу. Раньше я думала: вернусь, каган в жены меня возьмет, подарками осыплет. А теперь кому я такая нужна? Как ты думаешь, я долго буду болеть?

– Не знаю…

Недвига не хотела расстраивать женщину. Тенгиза была изуродована до неузнаваемости, и шаман сказал, что после таких пыток она не выживет.

Тенгиза поняла.

– Ты думаешь, я умру? – спросила сурово. – Нет, не дождетесь. Я долго проживу и попытаюсь еще поквитаться с обидчиками. У меня они поплачут, умоются еще слезами…

Тенгиза попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на ложе.

– Все тело болит, – пожаловалась она.

– Сейчас я тебе примочки сделаю, на раны положу, будет облегчение, – засуетилась Недвига.

Проснувшиеся домочадцы с удивлением увидели, как Недвига заботливо ухаживает за Тенгизой.

– Чего ты с нею носишься? – спросила старшая жена. – Тенгиза все равно уже не жилица на этом свете, а тебе бы самой силы надо поберечь.

– Она же страдает, мучается. А я почти поправилась.

– Сама виновата. Пусть спасибо скажет, что в вежу разрешили ее принести, а то за такое в степи могли оставить.

– Тенгиза сполна уже расплатилась, зачем же сейчас ее мучить, – поддержала Недвигу Рута, приподнимаясь со своей постели.

– Ишь, какие добрые рабыни у нашего вождя, – усмехнулась старшая жена, но больше ничего не сказала, махнув рукой.

Рабыни притихли. Тенгиза тоже молчала: не стонала, не жаловалась. Днем пришел шаман, смазал всем женщинам раны какой-то мазью, покряхтел, читая заклинания.

Вечером Недвига впервые после наказания уснула: располосованная спина больше не беспокоила.

Проснулась она от тихого шепота, зовущего ее:

– Недвига, Недвига, подойди ко мне.

Женщина нехотя поднялась: хотелось спать, глаза сами закрывались, – прошла к Тенгизе:

– Пить подать?

– Нет, – больная покачала головой, – мне ничего не надо. Я умираю.

– Ну что ты, – попыталась Недвига успокоить женщину, – с чего ты взяла? Все хорошо, ты поправишься. Завтра шаман придет…

– Нет, я чувствую, смерть рядом. Я ощущаю ее дыхание. Смерть холодная, неприятная, липкая… Если бы ты знала, как не хочется умирать весной. Кругом трава зеленеет, птицы поют, жизнь обновляется – и все это уже не для меня.

Недвига невольно поежилась. Тенгиза замолчала, закрыла глаза, переводя дыхание, затем, набравшись достаточных для продолжения разговора сил, прошептала:

– Подойди к моим вещам, Недвига.

Рабыня повиновалась, прошла в угол, где были сложены вещи сестры.

– Там ларец маленький, видишь?

– Да, – среди вороха роскошного тряпья Недвига действительно разглядела небольшой деревянный ларчик.

– Открой. Видишь крестик? Возьми.

Недвига бережно взяла маленький золотой крестик с изображением распятого человека.

Недвига подошла к больной, протянула крестик, но та покачала головой.

– Это тебе. Он – магический. Смотри, на нем какие-то непонятные слова написаны. Говорят, он счастье приносит. Только его постоянно носить надо, а я прятала.

Недвига поднесла крестик к сальному светильнику, вгляделась в слова, начертанные на нем.

– Тенгиза, это христианский крест. Все христиане такие носят. Ну не совсем такие, конечно, этот крест дорогой, не каждый себе позволить может. Я даже знаю, что здесь написано. Сейчас вспомню… Эти слова часто мой хозяин-грек повторял, когда я в Херсонесе жила. Да, точно: «Спаси и сохрани» – вот что написано.

– Ну, я же говорю, магический, – Тенгиза нашла в себе силы улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, обреченной. – Я тебе его дарю…

– Я же не христианка, – Недвига попыталась отказаться от подарка, но, увидев, как болезненно сморщилось лицо сестры, поспешно согласилась: – Спасибо. Ты всегда была добра ко мне.

Тенгиза хмуро усмехнулась, помолчала, набираясь сил для дальнейшего разговора, затем поднесла к своим глазам руку, стала разглядывать на ней украшения.

Многие в стане завидовали ей: пальцы обеих рук Тенгизы были унизаны кольцами и перстнями, – все мужчины, которым она принадлежала, баловали ее, одаривая различными каменьями.

– Вот он, – Тенгиза сняла с пальца перстень, протянула Недвиге. – Смотри, какой красивый перстень. Камушек у него особенный: если будешь в него долго смотреть, увидишь свое будущее. Это изумруд. Он и счастье приносит, но только тем, кто душой и помыслами чист. А я стервой родилась, видимо, потому и умираю сейчас.

Недвига повертела перстень перед глазами. Холодно-зеленый камень в золотом обрамлении действительно казался таинственным.

– Перстень с секретом, – продолжала между тем Тенгиза. – Нажми тихонько на камушек, открывается углубление, в него можно что-нибудь прятать. Там яд был. Я его извела уже…

Недвига при этих словах содрогнулась, ей даже показалось, что перстень обжигает ладонь. Появилось желание отшвырнуть его, но, боясь обидеть сестру, Недвига, превозмогая себя, продолжала держать его.

– Недвига, я знаю, глупо думать, что ты когда-нибудь встретишь мою дочь, но все же, вдруг судьба смилостивится и случится чудо, ты увидишь мою девочку… Отдай перстень ей… Он дорогой, много рабов стоит. Это подарок кагана. Храни его.

– Хорошо, – на глаза Недвиги навернулись слезы.

– А теперь иди, я хочу побыть одна.

Рабыня отошла, прилегла на свою постель. Не заметила, как уснула.

Утром ее разбудил вскрик Руты. Недвига испуганно вскочила.

– Что кричишь, как ненормальная, – укорила старшая жена рабыню. – Мертвых не видела?

Недвига невольно повернулась в сторону сестры. Та лежала спокойно на спине, глаза закрыты, руки вытянуты вдоль тела. Поза до того безмятежна, что не верилось в ее смерть.

Недвига подошла к постели покойной. Постояла молча мгновение и не выдержала, слезы заструились по щекам. Чтобы скрыть их, она закрыла лицо рукавом рубахи.

Глава девятая

Недвига сидела на берегу маленькой речушки и смотрела на быстро несущиеся воды. Удивительно: маленькие речки всегда шумные, пенистые, стремительно несутся в большую реку, а та степенно принимает их в себя, вбирает в могучую семью и катит размеренно и тихо.

Вот так и жизнь человеческая: в отдельности кипучая и суетливая, а в общей семье, в племени обыденная, незаметная. Обидно, что мало кого в стане обеспокоила смерть Тенгизы, наоборот, многие даже радовались втихую. Кровушки-то она попила вдоволь у бедных женщин, и дня не проходило без ругани и рукоприкладства. Но Недвига забыла обиды, нанесенные когда-то Тенгизой, и все в себя прийти не могла, все спрашивала у судьбы: почему же так получилось?

Тенгизу похоронили тихо, незаметно, и с ее уходом в мир иной в семье воцарился лад и покой. Кутай больше не дулся на Недвигу и снова стал требовать от нее ночных утех. Теперь он подобрел, чем очень обрадовал рабов, да и детей, внуков и их близких, и конечно старшую жену, на которой возмещал всю злобу последних месяцев. О Тенгизе он никогда не вспоминал: была жена, и нету.

Недвига с горечью думала, что и ее жизнь промелькнет незаметно, не оставив ни следа, ни памяти. Но, в общем, жизнь налаживалась – и это радовало ее, хотя о пережитом она не забывала. Вот вроде солнышко светит, и улыбнется Недвига теплому дню, но набежит тучка, и тень печали ляжет на красивое лицо.

Чаще стала задумываться о жизни своей. То ли возраст такой пришел – все вспоминается, переосмысливается. То ли встреча с сестрой душу перевернула, а только раньше-то и не думалось ни о чем, а теперь спать спокойно не может, все ворочается с боку на бок.

Не было дня, чтобы Недвига о дочери не грустила. Как там Ярина? Хорошо ли ей живется? Замуж, наверное, вышла, пора – семнадцать лет скоро. О Даре иногда вспоминала. Хоть и рос на глазах, а все же не кровный сынок, – и печали меньше. О муже-северянине вообще давно не думала. Сейчас даже сомневаться стала: а любила ли когда его? Уважала – да. Благодарна была, что купил, женой назвал, жизнь добротную подарил, хоть на время, но спокойную и безмятежную, можно сказать, счастливую. Но пора та миновала безвозвратно, и время новое наступило, совсем другое, непохожее на то.

В стане Недвига ходила печальная, потерянная – вроде и выполняла домашнюю работу, и придраться не к чему, но так, будто руки работали, а мысли далеко-далеко. Рута как-то не выдержала:

– Недвига, тебя подменили, что ли?

– Вот еще, с чего ты взяла?

– А с того, что после смерти Тенгизы ты совсем другая стала.

– Зачем ты покойную тревожишь? – возмутилась Недвига.

– Слышала я ваш разговор в ту ночь, когда она умерла. Наврала она с три короба, а ты уши развесила, поверила. Не хмурься. Я знаю, что говорю. Никогда каган ее не любил, у него таких, как она, пруд пруди. Да и сомневаюсь я, что вы сестры. Могла она и подыграть тебе, чтобы ты каменья ее берегла. А в каменьях тех, может, злая сила какая сокрыта, изводит тебя теперь.

– Да ну, – отмахнулась Недвига, – чушь городишь тут, а я слушаю.

– Я о тебе забочусь. Другая ты стала, сердитее, злее. Не понимаю, почему не веришь мне? Я часто видела, как Тенгиза над кольцом этим колдовала. Все вертела его, слова какие-то шептала. Не к добру тебе его вручила, чую я…

– Да вовсе не колдовала она, а любимого своего вспоминала. Каган ей этот перстень подарил. И отстань от меня. Не понимаю, чего ты везде суешься? Смотри, когда-нибудь прищемят нос твой любопытный, – перебила сердито Недвига, а Рута насупилась и ушла к себе, обидевшись.

И все же слова Руты посеяли в душе сомнения, и, вспомнив тот разговор, Недвига нащупала вшитый в пояс штанов потайной карманчик, в котором хранились перстень и крестик. Перстень действительно не давал ей покоя, но не потому, что был заколдованным, а оттого, что клятву дала передать его племяннице, и не знала теперь, как ее выполнить.

Недвига постаралась отогнать невеселые мысли, но на смену им пришли другие – о Баяне. Всего год прошел, как она впервые увидела его здесь, у реки, а кажется, давным-давно это было, и целая вечность разделяет тот день от нынешнего.

Все чаще стала Недвига ходить к реке, просиживать на берегу целыми днями, забывая о делах. Она пыталась представить, что здесь делала Тенгиза, и не могла вызвать в памяти ее образ. Был он каким-то расплывчатым, мутным, колеблющимся, будто знойный воздух в жаркий день.

Недвига встала, сладко потянулась: «Искупаться, что ли?» Солнце жарко припекает, но вода еще по-весеннему холодна. И все же не выдержала, стянула платье, медленно вошла в реку. Вода действительно пробрала холодом до костей. Вспомнила, что волхвы северянам до Купалы запрещали купаться, но пошла дальше, чувствуя, как темная холодная муть поднимается все выше и сердце останавливается, замирает в груди.

Вода добралась до груди: нет, дальше не стоит ходить. Ноги сведет судорогой, и водяная навеки утащит на дно. Недвига быстро окунулась по шею и опрометью выскочила на берег, тут же оказавшись лицом к лицу с Баяном. Караулил он ее, что ли?

Баян оглядел ее. Недвига смутилась, жаркая волна прокатилась по полуобнаженному телу: купалась она лишь до пояса раздетой, но мокрые штаны так плотно облегали ноги и бедра, что не скрывали ни одной выемки, ни одной выпуклости. Недвига просто таяла под горячим взглядом мужчины, ощупывающим ее фигуру.

Баян протянул руки, женщина покорно вошла в них, отдавшись сладкому чувству какой-то истомы, будто, не держи он ее, упала бы без сил ему в объятия.

И случилось бы неизбежное, но вдруг до чуткого слуха Недвиги долетел говор: кто-то бродил по берегу.

Недвига невольно отшатнулась от мужчины.

– Недвига, ты чего? – зашептал он, пытаясь ухватить ее цепкими руками.

Но женщина уже метнулась к платью, схватила его. Баян подошел, хотел отобрать одежду. Недвига не далась, увернулась и быстро натянула ее на мокрое тело. Баян потоптался возле: унизительно просить женщину, – но, вздохнув, произнес:

– Недвига, я знаю, что ты хочешь этого так же, как и я. Чего ты сопротивляешься? Хочешь, чтобы силой взял? – И неожиданно прижал ее к своему телу.

Недвига настороженно огляделась: никого не видно, но как знать, может, сидит кто в кустах да наблюдает за ними, усмехаясь. Нет уж, любовь любовью, а она еще жить хочет. Не стоит судьбу пытать на прочность. Да ведь и Баяну, кроме похоти, ничего не надо. Стоит ли страдать из-за него?

Она решительно оттолкнула мужчину:

– Отстань от меня, Баян. С чего решил, что ты мне по нраву? Я терпеть тебя не могу, не приставай ко мне больше.

Сказала, будто ушатом холодной воды облила, мужчина замер на миг, затем осклабился в кривой улыбке, хотел сказать что-то, но не успел, из кустов вышел Кутай.

Вождь хмуро оглядел обоих, вынул из голенища плеть. Недвиге тут же стало плохо, едва зажившие после пытки раны заныли в предчувствии новой боли. На этот раз, похоже, Кутай не простит ее. Ну что ж, сама виновата. Любви захотелось. Весна кровь разогрела, увлекла в пучину страсти.

А Баян-то стоит спокойно, будто ничего не случилось, будто не домогался ее только что без зазрения совести. Ему что, он сын родной, а расхлебывать все рабыне придется.

Недвига бухнула хозяину в ноги.

– Не гневайся, господин. С жалобой к тебе обращаюсь на сына твоего. Житья мне нет от Баяна, господин. Всюду он ко мне пристает, прохода не дает. Я ведь твоя рабыня, не его! Защити!

Щеки Кутая налились красным гневом, казалось, вот-вот лопнут от прилива крови. Он замахнулся плетью и ударил сына наотмашь.

Недвига вскрикнула. Тонкая кожаная змейка не задела лицо, пройдясь по груди и плечу мужчины, из распоротой раны заструилась кровь. Баян и глазом не моргнул при этом, схватил плеть и резко дернул ее на себя. Вождь от рывка подался вперед, но устоял на ногах.

– Отец, опомнись! – воскликнул Баян. – Зачем из-за рабыни на сына бросаешься? Не позорь себя, отец.

Ой, ой, тут уж делать нечего, как бы в этой перепалке и рабыне не досталось.

Недвига попятилась. Мужчины не обратили на нее внимания. Она повернулась и побежала прочь. Никто не окликнул ее. Уже у стана женщина опомнилась, остановилась, отдышалась и пошла спокойнее, обдумывая случившееся.

Да, заварилась каша. Теперь Баян не простит ее. Мыслимое ли дело мужчину под плеть подвести! Он будет ненавидеть ее до конца жизни.

На душе стало тоскливо и как-то пусто. По щекам заструились слезы: было ужасно себя жалко. Неожиданно поднялся ветер, и Недвига с удивлением увидела серо-синие тучи, повисшие над головой. Вот даже природа сочувствует ей. Первые капли дождя смыли слезы, и женщина опрометью кинулась к стану, чтобы скрыться в своей веже от проливного дождя, а заодно – и от всех невзгод.

Глава десятая

Весна пришла в северянские края поздно, но талые воды сошли небывало быстро, не успев как следует пропитать землю. Жито пришлось сеять в полусухую землю, а после голодной зимы каждое зернышко – на вес золота. Ждали сельчане, как и в прошлое лето, дождя, простирали к небесам натруженные руки, но в ответ на страстную мольбу ни капли не пролилось.

Люди предвещали второе засушливое лето, но беда нагрянула с другой стороны – неизвестный мор пришел на округу. Больные умирали в страшных муках, корчась и держась за раздутые животы.

Каждый день Белаву звали то в один дом, то в другой. Она разрывалась, никому не отказывая, но и не ведая, как помочь умирающим. Перепробовала все известные средства: и чрево промывала, и рвоту вызывала, и жар пыталась снять, и судороги остановить – все напрасно, хворь не отступала и приводила к мучительной смерти.

И сегодня с обеда Белава сидела в избе Лютого. Второй пасынок Белавы, брат Веселина, отошел в мир иной накануне, оставив все свое имущество Лютому. Но не рад был Лютый нежданному богатству – между жизнью и смертью находился его единственный оставшийся в живых сын. За одну седмицу Лютый потерял всех детей и младшую жену. Белава и рада бы помочь, но не знала, что еще сделать, чтобы облегчить страдания юноши.

Старшая жена Лютого, мать умирающего, стояла у его изголовья, смахивала слезы ладонью и украдкой неласково поглядывала на Белаву.

В избу вошел Лютый, хмуро посмотрел на умирающего сына, повернулся к сидящей у постели мачехе.

– Извела ты, ведьма проклятая, весь наш род!

– Чем же я виновата? – выдохнула Белава.

– Я еще зимой догадался, что не для добрых дел петух тебе понадобился. Наколдовала мор на селение!

– Что ты, Лютый? Я петуха в жертву Роду принесла.

– А кто с полей воду отгоняет? Кто тучам мешает дождь пролить?

– Зачем мне это? – удивилась Белава, пожимая плечами.

– Думаешь, никто не знает, что ты мстишь тому, кто тебя обрюхатил, а плат свадебный на голову тебе накинуть не пожелал.

Весной беременность уже невозможно стало скрыть от вездесущих сельчан. Но Белава и не таилась: ходила с гордо поднятой головой, невольно подмечая косые любопытные взгляды и слыша перешептывания баб за спиной. Белава усмехалась про себя, зная, чего боится каждая женщина: не ее ли муженек шастает к вдовушке? Какая женщина захочет, чтобы муж привел в дом младшей женой колдунью?

– Бред ты несешь, Лютый, – возмутилась Белава, но тут же попыталась смягчить гнев пасынка: – Ты расстроен смертью родных, я понимаю. Успокойся. Пойди отдохни.

Она встала, прикоснулась рукой к плечу мужчины, намереваясь отвести его к лавке, но он резким движением сбросил ее руку и безумно рассмеялся ей в лицо.

– Почему ты не взошла на краду вместе со своим мужем? Испугалась, потому что сама его и извела! А теперь творишь злодеяния, людей моришь!

Белава отшатнулась к двери. Дикий блеск в глазах пасынка пугал ее. Она хорошо знала дурной нрав Лютого, из-за которого он и приобрел свое прозвище, но все же решилась возразить ему:

– Ты знаешь обычай, Лютый: женщина сама решает, идти ей за мужем в сад мертвых или нет.

– Ведьмам не место среди людей. Вас надо жечь, – прошипел мужчина, и столько ненависти было в его голосе, что жена его тихо охнула, испуганно прикрыв ладонью рот.

Белава выскочила за дверь. Еще долго в ушах звучали слова, наполненные лютой злобой.

Под вечер Белава вернулась домой, устало опустилась на лавку. Сестренка подала ей питье из листьев земляники.

– Ну, как там?

Выпив, Белава печально вздохнула:

– Плохо. Умерли еще двое. И сын Лютого не выживет. Не знаю, что мне делать? Думаю, что люди с голодухи едят какую-то ядовитую траву, но не знаю какую. Сельчане будто с ума сошли: во всех бедах обвиняют меня. С Лютым поругалась. Он жалеет, что меня не сожгли вместе с его отцом по старинному обычаю. Вообще он давно обвиняет меня в смерти отца. Будто голову я ему заморочила, вот он и заблудился около веси.

Она обвела взглядом полутемную лачугу. Сумеречный свет едва просачивался через узкое оконце.

– Ох, на сердце у меня неспокойно. А где Дар?

– К Пселу пошел ловушку на ночь ставить.

Ярина подбросила в печь сушняка. Дни на дворе стояли теплые, но ночи по-весеннему были холодны, и Белава замерзала, поэтому под вечер жилище протапливали. Заодно подогревали еду, сваренную днем на костре.

Ярина приподняла глиняную крышку стоящего на печи горшка, пробуя похлебку, – и в это время дверь распахнулась. Влетел бледный Дар.

– Сельчане идут сюда… с вилами. Страшно кричат, угрожают. Называют нас ведьмаками.

Ярина выронила крышку из рук, и та, ударившись об угол печи, раскололась на черепки.

– Я так и знала, – простонала Белава. – Сердце не зря чуяло беду. Скорее полезайте в окно, бегите в лес и не выходите, что бы ни случилось.

– Да ты что?! – Ярина замахала на сестру руками. – Никуда мы без тебя не пойдем!

– Ярина, будь умницей, послушай меня: мне не убежать с таким животом. Я и в окно-то не пролезу, а в дверь выйду, увидят, ринутся в погоню, тогда все пропадем. Бегите одни! А за меня не волнуйтесь. Все обойдется…

Никто не тронулся с места.

– Ну же, бегите! Кому говорят! – Белава потеряла самообладание. – Быстрее!

Повинуясь грозному окрику сестры, ребята бросились к узкому проему оконца. Первой пролезла, обдирая в кровь руки, Ярина. Следом потянулся к оконцу юноша.

– Дар, подожди!

Белава подскочила к нему, сунула в руки маленький мешочек с монетами, которые копила всю жизнь. Парень растерялся, глядя на женщину жалобными глазами.

– Иди! Иди!

Она настойчиво подталкивала его, и позднее Дар не мог вспомнить, как он оставил ее и вывалился из окна.

– Идите в Киев, – донеслось из лачуги. – В торговом посаде спросите Веселина… Бегите! Скорее…

Голос Белавы резко сорвался, и она закашлялась. Брат и сестра побежали к темнеющим впереди деревьям. За спиной нарастал жуткий гул толпы.

Ребята скрылись в густом лесу. Белава облегченно вздохнула, но тут же подумала о собственной участи. Она прислушалась и различила грозные крики, раздававшиеся все громче. Схватив деревянную заслонку, женщина заложила окно, как бы отгораживаясь от дикого шума, но в душу уже вцепился мертвой хваткой страх.

Бабушка часто рассказывала, как расправляются недовольные чем-нибудь миряне с ведьмами: топят, зарывают живыми в землю, сжигают. Рассказы были ужасными, но Белава никогда не задумывалась о том, что ими бабушка предостерегала именно ее, будто недвусмысленно давала понять: такое может случиться и с тобой, будь осторожна.

Белава сама себя колдуньей не считала, умея только заговаривать боли и ведая свойства трав. До сего дня никто дурного слова ей не говорил. Она наивно полагала, что сельчане ее уважают и чуточку боятся, ведь она обладает способностями, которые другим не подвластны.

Теперь Белава растерялась: что же надо мирянам? Неужели они настолько кровожадны, что хотят ее смерти? Но за что? Может, выйти, поговорить с ними?

Едва Белава открыла дверь и переступила порог, в нее полетели камни и сухие комья глины. Раздались злобные крики: «Ведьма! Сгинь! В огонь ее! В огонь!»

Она испуганно бросилась обратно в лачугу и захлопнула за собой дверь. Жилище оставалось единственным убежищем от разъяренной толпы.

Защита оказалась призрачной. Сквозь ветхие бревенчатые стены было слышно, как бегают вокруг поселяне. Дверь снаружи подперли. Зашуршал хворост.

Белава, осознав вдруг, что попала в собственную ловушку, кинулась к двери, неистово заколотила в нее кулаками, истошно завопила: «Выпустите меня!»

В ответ – зловещая тишина, и сквозь нее прорвалось потрескивание. Волосы на голове встали дыбом. Белава догадалась, что это: так бывает, когда разгорается хворост.

Женщина зажала уши руками, чтобы не слышать этот душераздирающий звук. Потом, вспомнив, подбежала к оконцу, отшвырнула заслонку, – но окно снаружи тоже чем-то уже закрыли.

Белава заметалась по жилищу, тщетно ища спасения. На глаза попался мешочек с семенами конопли – обманчивое средство забыть действительность. А вдруг поможет принять смерть достойно – в беспамятстве?

Женщина схватила мешочек и стала швырять в горящую печь семена горсть за горстью, пока они не кончились. Закинув в пламя и мешочек, она доплелась до лавки, села и тупо обвела избу глазами, не соображая: то ли потрескивание семян в печи ей слышится, то ли – хвороста снаружи; то ли сладкий дурман плывет от конопли, то ли дым стелется от огня за стеной, проникая сквозь многочисленные щели в срубе.

Голова тяжело склонилась на лавку. Дым резал глаза, набивался в нос, рот и, казалось, проникал в уши. Белава зажала нос и рот ладонью и закрыла глаза, но это не помогло от боли удушья. Женщина откинулась на спину. Сознание покинуло ее.

Часть вторая Крепость – неволя

Глава первая

После происшествия у реки жизнь Недвиги снова изменилась. Кутай теперь, как говорится, души в ней не чаял, считая самой преданной женщиной на свете. Надо ли говорить, что его благосклонность сразу отразилась и на положении Недвиги среди других женщин. Хотя вождь не вернул принародно звание жены, все стали считать ее таковой, слушались и без ее согласия ничего не предпринимали.

Все бы ничего, но на сердце кошки скребли. Баян теперь при встрече одаривал ее презрительным взглядом, и Недвига невольно поеживалась, чувствуя свою вину. Правда, она себя старалась уговорить, что Баян получил по заслугам. Кто его заставлял приставать к ней и искать любые пути, чтобы удовлетворить свою похоть? Недвига понимала, что плеть больно ударила по мужскому самолюбию, но она-то отстаивала себя, как могла.

О происшествии на речке вскоре в стане узнали, и многие неодобрительно отнеслись к ее поступку, считая, что она встала между отцом и сыном. Негоже женщине, тем более рабыне, так себя вести. Но в семье Кутая все женщины ее поддержали. Особенно сильно возмущалась Рута:

– Каков нахал, а? Думает, раз рабыня, значит, можно все, что хочешь, с нею делать? А рабыня и пожаловаться не смей!

Но сплетни и разговоры, они тем и хороши, что быстро забываются, и вскоре жизнь в стане пошла своим чередом. Весна в самом разгаре, земля подсохла, и настала пора отправляться на очередной разбой. К тому же оружие давно подготовлено, и застоявшиеся печенежские кони рвались в поход.

И снова Кутай взял с собой Недвигу. Но сборы в поход неожиданно были омрачены резким приступом боли у вождя. Недвига и раньше подозревала, что со здоровьем у Кутая не все в порядке, теперь же ее опасения подтвердились. В этот раз мужчина не стал скрывать своего плохого самочувствия и даже открылся старшему сыну, впервые после ссоры у реки вызвав его к себе в вежу:

– Давно уже меня мучают боли в животе, но сейчас особо нестерпимо болит.

Баян выслушал отца с сочувствием и предложил отменить предприятие, но Кутай, подумав, не согласился.

– Если я из-за болезни откажусь вести людей, то какой же я после этого вождь?! Я долго скрывал боль, может, и в этот раз судьба будет милостива ко мне и я стойко перенесу поход. Ты знаешь, умереть не в бою недостойно мужчины.

На другой день отряд печенегов отправился в поход, пополнять израсходованные за зиму запасы. Ехали долго, старательно объезжая небольшие деревеньки, не прельщавшие ненасытных разбойников, желавших пограбить более богатые селения.

Печенеги удивительно хорошо разбираются в местности, никогда не плутают, всегда находят обратную дорогу к стану. Недвига очень удивлялась этому. Для нее вся степь казалась одинаковой: пожухлая трава, невысокие холмы, неширокие реки, балки, овраги.

Кругом одно и то же, не будь провожатых, Недвига потерялась бы, но, когда отряд выехал к Пселу, сердце болезненно сжалось, она узнала северянский край.

Недвига уже издалека увидела разоренную весь. Здесь так никто и не поселился за два прошедших лета. Сожженные дома окружала густая поросль молодых деревьев, высокая трава, дикая конопля. Никто не решился поселиться на пепелище. Поля же вокруг были ухожены и засеяны. Что ж, жизнь продолжалась, и легче занять пустующую обработанную землю, чем расчищать от леса новую.

Кутай посмотрел на опечаленную Недвигу:

– Узнала родные места?

– Да, – она кивнула и не стала объяснять, что родилась не здесь.

Вождь, видя помрачневшее лицо женщины, ничего больше не сказал, понимая ее состояние. Иногда он все же бывал человеком.

Отряд печенегов, перейдя реку вброд, не задержался у разоренного пепелища и направился вверх по реке. Недвига с ужасом поняла, что вскоре они достигнут веси, где жила Белава. Недвига не сомневалась, что ее дети живы и падчерица их приютила. Теперь же оставалось только молить богов, чтобы печенеги проехали мимо селения. Недвига не сомневалась, что Дар обязательно ввяжется в бой и погибнет, а Ярина с Белавой живыми в руки насильникам не дадутся.

Белавиной веси достигли, когда на землю уже опустились сумерки, но они не скрыли большого богатого села, огороженного со всех сторон тыном, с открытыми настежь воротами. Почему ворота на ночь оказались распахнутыми, нетрудно было догадаться: чуть сбоку от веси у леса бесновалась толпа перед полыхающей избушкой.

– Праздник, что ли, какой справляют? – вслух предположил Кутай.

Недвига, вскрикнув от ужаса, хлестнула плеткой коня и помчалась прямо на толпу. Люди, завидев печенегов, стали разбегаться. Часть из них подалась в лес, зная, что степняк в эти дебри не полезет. Многие мужчины бросились к своим домам спасать добро и скотину, но напрасно: степняки диким натиском подавляли любое сопротивление.

Недвига же соскочила с коня у входа в горящую лачугу и бросилась внутрь, совершенно не думая об опасности, движимая лишь одним желанием – спасти своих детей. Сквозь густой дым пожарища она заметила на лавке лежавшую без чувств Белаву, подскочила к ней, схватила под мышки, потащила к выходу. Все происходило в считаные мгновения, и все же Недвига успела оглядеться, понять, что Ярины и Дара здесь нет, и сообразить, что вот-вот рухнет крыша и навряд ли она успеет с такой ношей выскочить из избы.

На счастье, рядом оказался Баян. Он схватил Белаву в охапку и побежал к выходу. Недвига за ним. Едва они выскочили на воздух, крыша с глухим треском рухнула, обдав их горячим пеплом.

Баян опустил Белаву на землю, разорвал на ней ворот рубахи, приложил ухо к ее груди.

– Жива, – удовлетворенно произнес он. – Кто она тебе?

– Да никто, можно сказать. Дочь покойного мужа.

– Да? – разочаровался мужчина. – Зачем же ты ради нее жизнью рисковала?

Недвига пожала плечами: все произошло так стремительно, что некогда было о чем-либо думать. Баян оглядел лежащую перед ним женщину.

– А она брюхата. Ладно, что хоть такая добыча мне досталась.

– Как ты оказался здесь? – Сердечко Недвиги так и запрыгало: неужто Баян о ней беспокоился?

Мужчина недовольно сморщился.

– Отец послал следом за тобой. Ты ведь как оглашенная сюда полетела, он и опомниться не успел, а ты уж прямо у горящей избы очутилась. Из-за тебя я столько добра и пленных потерял!

Он с тоской обратил свой взор на весь, из которой уже выезжали степняки, нагруженные добром. Сзади шли с десяток жителей. Многие успели скрыться в лесу, остальные погибли, защищая свои дома. Удача в этот раз явно обошла печенегов.

– А что же Кутай сам за мной не поехал, раз так беспокоился?

– Так плохо ему стало. Он чуть с лошади не свалился от боли. Посерел весь. Только и успел мне крикнуть, чтобы за тобой следил.

Баян удрученно махнул рукой, взвалил Белаву на круп своего коня и повел его к оставленным у реки повозкам, куда стекался остальной отряд.

Печенеги были недовольны. Казавшееся издалека богатым, поселение предстало перед ними безлюдным и обнищавшим. Даже птицы, не то что скотины не нашли разбойники в хлевах при довольно добротных домах. В закромах тоже было пусто: ни зернышка, ни крупицы. И ужасающее безлюдье. Немногочисленное население, скрывшееся в лесу, было взрослым. Детей же в веси никто не нашел.

Увидев Недвигу, понуро бредущую рядом с конем, одна из печенежек, охранявших повозки, заспешила к ней.

– Недвига, тебя вождь требует.

Кутай лежал перед повозкой и тихо постанывал.

– Что с тобой? – Недвига удивленно оглядела его: на лбу испарина, глаза от боли чуть ли не на лоб вылезли, лицо перекошенное.

– Чрево выворачивает, – пожаловался вождь и вдруг побледнел, сморщился, наклонил голову и изверг содержимое желудка на траву.

Кутая погрузили в повозку, бесчувственную Белаву – в другую, и отряд двинулся в обратный путь. Продолжать грабительский поход не имело смысла, так как один из сельчан сказал, что в округе после голодной зимы случился страшный мор, который и унес половину населения. К тому же больной вождь связывал руки. Чувствовалось, что он уже не жилец на этом свете, поэтому стремились как можно быстрее довезти его до стана.

Глава вторая

Белава очнулась от сильной тряски. С трудом открыв глаза, она увидела перед собой небо, висевшее над головой так низко, что его можно было достать рукой. Неправдоподобно ярко мерцали звезды, золотилась луна.

Белава на миг зажмурила глаза и открыла их вновь, но видение не исчезло, продолжая сказочно манить и притягивать взор. Женщина огляделась вокруг. Она лежала и покачивалась и вроде бы куда-то двигалась вместе с луной и звездами. И под ней было столько мягких шкур, что она просто утопала в них, будто в лохани с приятной теплой водой.

Белава протянула руку вверх, коснулась пальцами луны, с удивлением ощутив ее мягкость. Искусный мастер выткал ночное небо на шерстяной материи. Сбоку в небольшую прореху пробивался робкий свет, именно он придавал луне и звездам блеск и мерцание.

Странно, а где Ярина и Дар? Белава наморщила лоб, и вдруг воспоминание как вспышка молнии озарило замутненную голову. Ее сожгли. Неужели она попала в сад мертвых?

Белаву снова встряхнуло, да так, что резкая боль пронзила спину и отозвалась в голове. Женщина ощупала голову, потом ноги и живот. Все цело, все на месте! Она себя чувствует и ощущает. Она жива!

Качнуло еще.

– Где я? – простонала Белава.

Как будто в ответ рядом заржала лошадь, раздался окрик на непонятном каркающем языке. Движение прекратилось. Полог повозки откинулся, пропуская лучи заходящего солнца. Внутрь вползла женщина. Ее длинные черные косы спускались на шкуры, путались под коленками, мешали передвижению.

– Уже очнулась? – услышала Белава и не поверила ушам своим.

Черты лица вошедшей скрывались в полумраке, – но этот голос! Разве Белава когда-нибудь забудет его? Мягкий, ласкающий слух, способный убаюкать любого, даже самого грозного, человека. Сколько раз Белава противостояла этому чарующему голосу, не поддавалась его вкрадчивости!

– Ты ли это, Недвига? – воскликнула она.

– Я, Белава, – вошедшая наслаждалась произведенным впечатлением. – Можешь меня потрогать, если не веришь.

Женщина повернулась так, что свет из открытого полога упал на ее лицо. Белава покачала головой, действительно изумляясь тому, что видит мачеху живой и невредимой. Следующий вопрос, произнесенный суровым голосом, полностью убедил ее, что перед ней не видение.

– Где мои дети, Белава?

Хмурый взгляд мачехи, строго поджатые губы, напряжение в ожидании ответа не оставляли никаких сомнений в яви происходящего.

– Не знаю, – Белава с болью припомнила недавние события. – Они, кажется, успели убежать в лес. Я виновата перед тобой, Недвига. Я не смогла уберечь их. Но поверь, я не обижала их, и все было хорошо до этого дня.

Белава, торопясь и волнуясь, поведала мачехе трагическую историю, случившуюся с ними. Недвига, выслушав рассказ до конца, немного посидела молча, потом произнесла:

– Что же, будем надеяться, что с моими детьми ничего плохого не произошло.

– Но скажи, как я попала сюда? Как осталась жива? Где мы?

– Мы у печенегов. Я после расскажу тебе все, а пока мне надо идти. Лежи тихо, не вставай. Ты очень слаба.

Недвига легко спрыгнула с повозки. Полог остался не задернутым, открывая вид неухоженной невозделанной земли. Весеннее солнце еще щадило пестреющие цветы и зеленеющие травы, но уже чувствовалось, что летом оно уничтожит эту красоту, оставив в живых лишь самые стойкие растения – полынь да ковыль.

Среди крытых войлоком повозок суетились женщины: разжигали костры, подвешивали над ними котлы с водой, добытой из ручья, протекающего неподалеку от стоянки.

Мужчины-воины распрягали, обтирали и поили лошадей.

Охотники принесли убитого серого тарпана, с черной гривой и таким же хвостом. Степнячки принялись ловко разделывать его, тут же резать и бросать в котлы куски мяса.

Недвига тоже хлопотала у огня, изредка помешивая булькающее варево, от которого разносился вкусный запах. Чем дольше Белава смотрела на мачеху, тем больше поражалась тому, как хорошо она вписывалась в общую картину: степь, костры, котлы, лошади, повозки, вооруженные воины и женщины рядом с ними.

Недвига среди кочевников почти ничем не выделялась – вот только разве особой красотой. Несмотря на годы, она оставалась такой же стройной и хрупкой, как в девичестве. Ее волосы по-прежнему были черны и блестящи, и глаза прикрывались темными густыми ресницами. Небольшой алый рот чувственно выделялся на смуглой коже лица без единой морщинки. Поистине Недвига обладала редкой совершенной красотой, с правильными и удачно сочетающимися чертами лица.

Думая о Недвиге, Белава заметила, что та отлично пристроилась. Ну, разве ж эта баба где-нибудь пропадет? И полон для нее не плен – везде она свободна!

Впрочем, в жизни Белавы за то время, что они не виделись, много чего произошло, поэтому и боль, и неприязнь к мачехе давно перекипели и испарились. Теперь Белава смотрела на нее равнодушно, понимая, что переживать надо за свою собственную, пока еще неясную, судьбу.

Степь погрузилась в темноту, только костры освещали небольшое пространство вокруг себя. Недвига наложила в миски мясо из котла и понесла в одну из повозок.

Воины потянулись к котлам, достали ножи, принялись вытаскивать ими из горячего варева куски мяса, остужали их и отправляли в рот, смачно жуя и причмокивая. Степнячки сидели чуть поодаль, терпеливо дожидаясь своей очереди.

У Белавы заурчало в чреве, засосало под ложечкой. Она отвела глаза от мужчин и неожиданно увидела открытые повозки, не замеченные раньше. На повозках скученно сидели пленные и тоже старались не смотреть в ту сторону, где ели воины. Сердце Белавы болезненно сжалось.

Воины поели и освободили места своим женщинам. Вернулась Недвига, наполнила мясом еще две миски и двинулась к Белаве, которая приподнялась и села поудобнее, сообразив, что одна из мисок предназначена ей.

Поели молча, старательно прожевывая каждый кусочек. После еды Недвига села на краю повозки и устремила взор на пылающие в ночи костры. Воины готовились ко сну. Степнячки кормили пленных.

– Не мучь меня, Недвига, – взмолилась Белава. – Расскажи, как погиб мой отец? Как я попала к печенегам? Как ты жила эти две зимы?

Недвига, не оборачиваясь к падчерице, печально вздохнула.

– Вот и думаю, как начать… Все тогда быстро произошло. Всадники ворвались в нашу весь неожиданно. Отец твой защищался, но где ему одному сладить… Я хотела убежать, упала, ударилась головой. Очнулась уже на крупе лошади…

– Поэтому тебя Дар среди пленных не увидел, – перебила Белава. – А мы думали: ты погибла под рухнувшей избой.

– Я долго болела, – Недвига будто не слышала реплики падчерицы. – Всех пленных продали. Печенеги рабов почти не оставляют себе – содержать их под силу только зажиточным. А я прижилась как-то. Мой хозяин – вождь рода, а я считаюсь его любимой женщиной…

– Так ты снова замуж вышла, что ли?

– Сама не знаю, – Недвига пожала плечами, – раба я или жена. Перепуталось все…

Недвига рассказывала, а Белава слушала, не перебивая и невольно удивляясь, как судьба бывает порой благосклонна к людям, даруя им встречу и неожиданное спасение.

Закончив рассказ, Недвига посмотрела на Белаву, сочувственно вздохнула:

– Баян вынес тебя из горящей избы, поэтому теперь ты принадлежишь ему. Наверное, он продаст тебя в Саркеле, когда ты поправишься.

– Что же мне делать? – растерялась Белава.

– Ничего. Что ты можешь сделать с таким бременем? – Недвига посмотрела на ее выпирающий живот. – Не думай об этом. Расскажи лучше про своего избранника. Как же ты решилась променять свою свободную вдовью жизнь на семейную неволю?

– Это Веселин, – улыбнулась Белава, – младший сын моего покойного мужа. Да ты его должна помнить: он приезжал вместе с отцом и братьями на сговор.

Недвига задумалась, но годы стерли из памяти многие лица.

– Нет, не помню. Больше пяти лет прошло с тех пор, где тут всех упомнить. Ну, и куда делся твой Веселин?

– В последний раз я его видела осенью. Он в Киев уехал. Обещал избу поставить и нас забрать в это лето. Он и не знает, что дитя должно родиться. Скажи, Недвига, что за рок преследует меня? Впервые изведала настоящую любовь, и все рухнуло в одночасье.

– Ты одна такая? – горько усмехнулась Недвига. – А думала ты когда-нибудь, мне каково? Я ведь родины своей не знаю, к какому роду-племени принадлежу, не ведаю. Полжизни в рабстве – и ничего! Выжила. Тебе сейчас не о себе печалиться надобно, а о дитя. Ведь ты его в неволе рожать будешь!

– Но что я могу сделать? – воскликнула Белава. – В моей ли власти судьбу изменить?

– Не знаю. Да и откуда мне знать, я не ведунья, – усмехнулась мачеха. – А вот ты неужто ничего не предвидела? Неужто не могла свою жизнь по-другому построить?

– Я знахарка, а не провидица. Чувствовала, конечно, что счастье не будет век длиться, но чтобы вот так все закончилось, не ведала…

Стоянка погрузилась во тьму. Печенеги, расставив дозор, разбрелись спать.

– Ну, поболтали – и будет. – Недвига спрыгнула с повозки. – Пойду хозяина своего навещу. Нельзя его без присмотра надолго оставлять.

Она ушла. Белава откинулась на спину, погладила живот. Спасибо Макоши за то, что не дала плоду погибнуть, сохранила единственную память о Веселине.

Белава проснулась от тряски. Повозка снова двигалась. Белава проползла на коленях к выходу. С трудом откинув полог, увидела Недвигу, лихо правившую лошадью. Солнце нещадно палило с небес. Мачеха обливалась потом, вытирая его со лба тыльной стороной ладони. Услышав позади шевеление, обернулась.

– Проснулась? Я не хотела утром будить тебя: ты так крепко спала. Мясо там, возьми, поешь. До вечера есть не будем.

Вчерашнее вареное мясо покрылось темной корочкой. Белава нехотя запихала его в рот, но кусок не лез в горло без воды.

– Кувшин с питьем шкурами накрыт, – не оборачиваясь, произнесла Недвига.

Она погоняла свою холеную кобылку легко и неторопливо. Спереди, сзади и по бокам так же не спеша ехали другие повозки. Изредка проносились мимо воины на низкорослых, но быстроногих конях, обдавая женщин горячим ветром, поднимая клубы серой пыли.

Один раз к Недвигиной повозке подъехал воин лет тридцати, обвешанный дорогим добротным оружием: саблей, ножами, топориком. Он пронзительно холодно посмотрел на женщин и, ничего не сказав, умчался вперед.

– Вот он, Баян, – сообщила Недвига.

Белава не успела толком разглядеть хозяина, но все же отметила, что он не показался ей свирепым человеком.

– Баян – это сказатель былин?

Недвига рассмеялась:

– Нет, таким достоинством он не обладает. «Баян» – значит «богатый».

Вокруг царило унылое однообразие, и не за что глазу зацепиться. Белава загрустила. Вспомнила родную весь, прохладный темный лес, душистые поляны и луга, воды Псела омывающие.

– Вообще-то в степи много благодатных мест, – снова угадала ее мысли Недвига. – Здесь пастбища пригодны для подножного корма и зимой, и летом. А особенно хорошо в Подонье, возле Саркела. Там и луга, и поля, и пашни. Там такие вкусные яблоки и ягоды растут, что тебе и не снились. И красота земная не хуже, чем у вас в северянских весях. Только теснят печенегов угры и хазары – для безбедного житья всем почему-то земель не хватает.

Несколько дней они тряслись по степи, останавливаясь на ночлег около ручьев, речек и озер.

Печенежские кони, быстрые и выносливые, статные и крепкие, легко переносили переход. Белаву, привыкшую не замечать рабочих лошадок у себя на родине, удивляла непомерная любовь к ним воинов-степняков. За конями ухаживали, их холили и берегли как великое сокровище. Чем больше сбруя сверкала и переливалась всевозможными украшениями, тем убедительнее считалась любовь хозяина.

Печенежский отряд мирно продвигался на полудень[37], и ничто, кроме оружия, не напоминало о воинственности и жестокости степняков.

Наконец изматывающий силы переход завершился. Вдалеке показались странные круглые домики – вежи, сбившиеся в кучу посреди бескрайних просторов. Рядом с ними паслись стада скота и табуны лошадей.

Едва отряд приблизился к стану, из войлочных веж высыпал народ. Прибывших встречали радостными улыбками и приветствовали веселыми криками. Босоногие полураздетые ребятишки от избытка чувств чуть ли не бросались под ноги коням, но никто не останавливал их и не ругал.

Отряд спешился. Печенеги разбрелись по своим вежам. Местные простоволосые и босые рабы боязливо приближались к повозкам с пленными, с надеждой выискивали знакомых и, не находя их, огорченно отходили.

Вновь прибывшие пленные выглядели больными, хилыми, изможденными и безжизненными после длительного путешествия под знойным солнцем. Лица их покраснели. Кожа облезла и шелушилась. Всю дорогу пленные скученно сидели в тесноте, связанные одной веревкой. Их развязывали только утром и вечером, чтобы справить нужду, пройтись, разминая затекшие ноги, и поесть. Такие послабления давались не из чувства сострадания, просто преждевременная смерть пленников не входила в планы кочевников, жаждущих получить немалую прибыль.

Белава в который уже раз вознесла благодарность Роду и Макоши за то, что они пожалели ее и облегчили дорогу. Хворь Кутая помешала ему загрузить повозку награбленным добром, поэтому она перенесла изнурительный путь не со всеми вместе, а отдельно.

По прибытии в стан про Белаву будто забыли. Недвига куда-то сразу исчезла. Не показывался и хозяин Баян. Белава слезла с повозки, присела возле нее в тенек, с удовольствием вытянула ноги.

Стан, встретив отряд с добычей, вернулся к обыденной жизни. Мужчины, как обычно, занялись лошадьми. Некоторые осматривали оружие, устраняя неисправности. Возле них вертелась счастливая ребятня, наконец-то дождавшаяся возвращения воинов из похода. Женщины возились у костров, готовили еду, мыли утварь, шили, штопали, стирали. Тяжелую работу выполняли в основном немногочисленные рабы, безропотно подчиняясь любому распоряжению хозяев. Впрочем, печенеги попусту их не задевали и ненужным трудом не обременяли.

Недвига все не появлялась. Белава загрустила, не зная, куда себя деть от безделья и неопределенности.

Неожиданно в стане поднялся переполох. Степняки поспешно побросали свои дела, тревожно переговариваясь, двинулись к одной из веж. Белава тоже поднялась и, влекомая любопытством, прошла следом за всеми.

Близко подойдя к плотной толпе, окружившей вход в вежу, Белава прислушалась к каркающим голосам. Рядом с ней остановилась светловолосая молодая женщина. Она внимательно посмотрела на Белаву и вдруг спросила на славянском языке, но с отличным от северянского выговором:

– Ты новенькая рабыня?

– Нет, – удивилась Белава, – я из плененных.

Она была не прочь поболтать с незнакомкой, но та, услышав ответ, равнодушно отвернулась.

– А что случилось? – не отставала Белава, игнорируя пренебрежительное отношение.

– Вождь умирает, – не оборачиваясь, пояснила женщина. – В его веже сейчас собрались все старейшины, жена и дети: слушают последнюю его волю…

Полог откинулся, в проеме вежи появился Баян, посмотрел на толпу соплеменников мрачным взором. Люди заволновались. Баян поднял руку, призывая к спокойствию. Все замерли в напряженном молчании. Мужчина что-то выкрикнул на тарабарском языке и скрылся в веже, опустив за собой полог. Печенеги немного постояли, возбужденно переговариваясь, и потихоньку стали расходиться.

– Что он сказал? – спросила Белава.

– Вождь умер, – ответила славянка и пошла прочь, шепча про себя неразборчивые слова.

Белава вернулась к повозке. Вскоре подошла Недвига.

– Ох, чуяло мое сердце недоброе, – запричитала она с ходу, устало приваливаясь рядом с падчерицей к колесу повозки. – Хозяин велел мне идти с ним в царство мертвых.

– Как? – похолодела Белава, успевшая за время дороги привязаться к мачехе как к подруге.

– Да кто ж знает, может, обычай у них такой, хотя при мне ни одной жены покойники за собой не тащили. Но Кутай так захотел, изверг, душегуб. Пожелал на том свете при женщинах своих быть. Воля умирающего – закон. Не выполнить нельзя. Обидится, будет роду вредить.

Белава слышала, что раньше такой обычай был и у северян. Но в последнее время женское население стало сокращаться. Женщины умирали от родов, их угоняли в полон то болгары, то мадьяры, то хазары и прочие бесчисленные степные племена, нередко появлявшиеся на северянской окраине. Нет женщин – нет детей. Постепенно обычай сжигать жен у простых людей сошел на нет. Иногда какая-нибудь старуха желала отправиться за своим стариком в мир иной, оставляя на земле тяжелую жизнь и невзгоды. Бывало, и молодая жена предавала себя огню, не представляя будущего без любимого человека. Но все это делалось добровольно, никто насильно умирать не заставлял.

– Но ты же не жена, – еле выдавила из себя Белава: ком жалости перехватил горло.

– Тем хуже, – мачеха безнадежно махнула рукой, – кто рабыню будет слушать? Кто с нами считается?

Недвига потерянно опустила руки на колени, склонила голову. Она понимала всю безнадежность своего положения. Расставаться с жизнью было страшно, тем более что не совсем была уверена, существует ли вечная жизнь по ту сторону белого света. Но даже если она попадет в сад мертвых, жить там с плешивым стариком, которого еле терпела при жизни, казалось ей карой, несправедливо посланной богами.

Подошла славянка, с которой Белава разговаривала давеча.

– Недвига, ступай в вежу вождя, – произнесла она, жалостливо глядя на уныло сидящих женщин, – старшая жена зовет тебя погребальные одежды шить.

– Иду, Рута. – Недвига покорно поднялась и побрела к центру стана.

– Я ведь тоже была любимой рабыней вождя, – сообщила вдруг славянка, глядя вслед удалявшейся женщине. – Я и детей ему рожала, только они умирали сразу, поэтому он не назвал меня своей женой. Как я теперь благодарна богам, что Недвига заняла мое место. Когда она появилась, вождь прогнал меня из своей вежи, и мне пришлось заняться черной работой. Я ужасно злилась на Недвигу. Вот как бы знать заранее судьбу свою?

Рута не скрывала радости по поводу счастливого избежания смерти и желала поделиться ею с другими. Но Белава, переживая за мачеху, вовсе не была расположена к беседе и угрюмо молчала. Заметив это, молодая женщина стушевалась и оставила ее одну.

Солнце клонилось к закату. Обитатели стана потянулись к веже вождя. Белава, просидевшая весь день в неведении, тоже пошла туда, гонимая желанием хоть что-то узнать о Недвиге.

Ждать пришлось долго. Для Белавы ожидание было тем тягостнее, что она не знала, чего все ждут. Люди стояли молча. Сухой ветер скользил между ними, обдувая суровые темные лица.

На степь уже опустилось серое покрывало сумерек, когда из вежи воины вынесли носилки с телом вождя, облаченным в роскошные цветные одежды. На лысой голове – меховая шапочка. На боку сверкали сабля и скрамасакс[38]. Вождь не был старым, на вид – не более пятидесяти лет. Смерть разгладила черты его лица, распрямила морщины, но не убрала следы невыносимой боли, мучившей его последние дни.

Следом за носилками вышли жена покойного и Недвига – обе одеты в легкие одеяния, мягкими складками спадавшие с головы до пят. Различные украшения бренчали в ушах, на шее, руках и на одежде женщин, даже на щиколотках висели маленькие колокольчики, издававшие мелодичный звон при ходьбе.

Носилки положили на землю. Вокруг них тут же расселись близкие покойного.

Жена вождя заревела в голос, оплакивая мужа. Лицо ее кривилось от плача, она захлебывалась слезами.

Недвига же сидела с отрешенным видом, не шевелясь, и за все время церемонии не пролила ни слезинки. Белаву, знающую деятельный нрав мачехи, поражал ее взгляд, полный пугающей пустоты.

Вновь рядом с Белавой появилась Рута, зашептала:

– По-моему, женщин чем-то опоили. Видишь, они ничего не соображают?

Белава согласно кивнула в ответ, а Рута продолжила, наклоняясь к самому уху благодарной слушательницы:

– Смотри на Баяна. Он хоть и сидит спокойно, и старается выглядеть невозмутимым, а сам небось радуется, что Недвига скоро умрет.

– Почему?

– О, у них давняя вражда. Баян не раз к Недвиге приставал. Она не выдержала, да и пожаловалась вождю. Что тут было! Вождь так разгневался, что сына потом долго на дух не переносил.

– Да неужели он тешится мыслью о мести в эти прискорбные часы, ведь и мать его тоже должна умереть? – засомневалась Белава.

– Да нет, это не его мать. Кажется, его мать давно умерла…

Славянка не договорила: сбоку раздался жуткий вопль. Белава испуганно вздрогнула. На середину круга прямо перед телом покойного выпрыгнул косматый старец. В руках он крепко сжимал бубен, туго обтянутый кожей. Деревянным набалдашником, изображающим оскаленную пасть волка с красным языком и белыми зубами, шаман застучал по бубну, издавая нечастые глухие удары, затянул скрипучим старческим голосом песню, сопровождая ее пляской на костлявых немощных ногах.

Несколько мужчин кинулись разжигать костры. По мере возгорания огня шаман все более входил в раж. Неистово отплясывая, он подбрасывал в пламя горсти семян, доставая их из кожаного мешка, подвешенного к поясу.

По стоянке поплыл пряный сладковатый запах, обволакивая все вокруг. Молодые женщины стали разносить какое-то питье в чашах. Суровые лица людей менялись на глазах, появлялись улыбки, кое-где уже раздавались смешки. Захихикала и Рута рядом, затем она вдруг куда-то незаметно исчезла. Весь народ пришел в движение, и вслед за шаманом многие пустились в дикий пляс.

Голова Белавы закружилась, перед глазами замелькали разноцветные круги. Ноги ослабли, сделались непослушными и еле держали тело, враз потяжелевшее. Мысли терялись и путались. Страшась упасть и быть затоптанной, Белава постаралась скорее покинуть возбужденную толпу.

Она поспешила к своей повозке, ставшей чем-то вроде укромного убежища, но дурманный запах просачивался и туда, навевая тяжелое забытье.

Глава третья

Резкий запах ударил в нос Недвиги. Она очнулась и с удивлением обнаружила на своем лице отвратительно вонявшую мокрую тряпку. Недвига брезгливо поморщилась и сбросила ее с лица. Приподнялась, огляделась. Тусклый свет дымного сальника позволил узнать вежу покойного вождя. Недвига старалась припомнить, как снова оказалась здесь, хотя совсем недавно вышла отсюда за носилками.

Она вспомнила, как сидела вместе со старшей женой и шила погребальные одежды. Потом явился шаман, велел женщинам выпить какую-то мутную жидкость. Старая женщина, давно смирившись со своей участью, выпила безропотно.

Недвига решила не сдаваться. Кутай никогда не вызывал у ней доброго чувства, и если она терпела его при жизни, то только потому, что не хотела вносить в нее осложнения. Теперь другое дело, и она вовсе не желает отправляться с ним в царство мертвых. Он и при жизни-то надоел ей дальше некуда.

Недвига закричала, замахала руками, выбила чашу из рук шамана. Зеленая неприятная жижа разлилась по ее подолу, пропитала его насквозь, прилипла к коленям. Но грозный старец подступил к Недвиге с другой чашей. Она заметалась по веже, не подпуская его к себе.

На зов шамана вбежали Баян и воины. Рабыню поймали, заломили руки за спину. Баян запрокинул ее голову, больно схватил за подбородок цепкими пальцами, насильно разжал зубы. Шаман тут же влил ей в рот неприятную жидкость. Недвига захлебнулась и долго откашливалась, выплевывая ее на войлочный коврик под ногами, но часть все же проникла в нутро.

«Все бесполезно, бессмысленно», – промелькнуло в сознании женщины, и она опустилась на войлок, покорно ожидая смерти.

Но неожиданно в теле появилась блаженная легкость. Мысли смешались, голова отяжелела, но глаза видели, руки-ноги двигались. Недвига впала в полузабытье, не отличая сна от яви.

Появились девушки, принялись облачать несчастных смертниц в дорогие наряды, только что сшитые ими самими. Потом пришли мужчины, подняли носилки с покойным, понесли из вежи. Одурманенных женщин заставили идти следом.

Выйдя на воздух и усевшись около носилок, Недвига услышала голос, настойчиво бубнящий в ухо: «Плачь! Плачь!» Рядом уже заливалась слезами жена вождя, а она не могла выдавить из себя ни звука и окончательно впала в забытье, когда шаман забесновался возле костров.

Недвига еще понапрягала память, но, как ни силилась, вспомнить больше ничего не смогла. Видимо, кто-то принес ее сюда и привел в чувство с помощью тряпки, пропитанной каким-то специальным веществом.

А где старшая жена? Неужели она уже похоронена? Значит, скоро наступит и ее черед! Но зачем тогда приводить ее в сознание? Может, она должна сама пройти к могиле и добровольно возлечь рядом с мертвецом? А что? Шаман еще и не на такое изуверство способен.

Полог вежи распахнулся. Недвига застыла в немом ужасе – вот настал смертный час! Луна мерцала в спину вошедшего, сальник давал мало света, но Недвига сразу узнала Баяна. Его безупречную фигуру она узнала бы среди тысячи мужчин. Сердце затравленно сжалось в груди.

Неосознанно женщина отползла в глубь вежи, как бы ища там спасения, но Баян неумолимо надвигался, громадной своей мощью заслоняя свет. Она хотела закричать, но то ли от страха, то ли от шаманского дурмана изо рта вырвался лишь протяжный хрип. Упершись спиной в стену из шершавого войлока, Недвига замерла, наблюдая за приближением мужчины, ступающего неслышной походкой зверя-охотника.

Подойдя к женщине вплотную, Баян лишь на миг остановился, вперив в нее тяжелый взгляд из-под насупленных бровей, и тут же навалился на нее. У Недвиги наконец-то прорезался голос. Она вскрикнула, но вопль снова застрял в горле, – навалившаяся тяжесть не давала спокойно дышать, не то что кричать в полную силу. Рабыня беспомощно взмахнула руками, чтобы сбросить с себя мужчину, но он плотнее придавил ее к войлоку, покрывавшему земляной пол. Рука его заерзала по бедру, поднимая подол.

Недвига растерялась. Она-то думала, что Баян потащит ее к могиле, а ему, оказывается, нужны плотские утехи. Страх улетучился. Она усмехнулась, вспомнив, как Кутай разъяренно огрел своего сына плетью, когда она пожаловалась на его непристойные домогательства. Теперь Баян решил отыграться? Конечно, такого оскорбления он простить рабыне не мог.

А теперь настал миг расплаты. Баян решил напоследок урвать то, чего не мог добиться при жизни Кутая. Но странное дело, Недвига хоть и поразилась такой жестокости, сопротивляться не хотела.

Разве сама она не жаждала побывать в объятиях молодого мужчины? Если бы не страх перед гневом хозяина, разве она соблюдала бы мнимую призрачную женскую честь? Теперь близость мужчины оголила тщательно скрываемые чувства, и зов плоти рвался получить наслаждение, и женщина не могла ему противостоять.

Недвига подняла руки, обняла мужчину за шею, жарко прижала к своей мягкой груди. Баян, ожидавший яростного сопротивления, поразился ее податливости. Он ходил на поклон к шаману, просил у него средство, с помощью которого можно привести рабыню в чувство, для того чтобы насладиться ее поражением, ее страхами и мольбами. На худой конец, пусть бы она кусалась и отбивалась, а он чисто по-мужски покорил бы ее, – но своей непредсказуемостью она сбивала с толку, лишала его ярости и жажды мести.

Баян заглянул Недвиге в лицо и увидел на нем явное вожделение. Глаза ее томно прикрылись, на губах играла ободряющая улыбка. Да смеется она над ним, что ли? Месть получалась бессмысленной, но водоворот желания уже захватил мужчину, и он не смог удержаться, прикоснулся к оголенному животу. Женщина страстно взвилась под его руками, сама поспешно стянула с себя шаровары, пока Баян трясущимися руками снимал с себя одежду.

Недвига обхватила мужчину за плечи, втянула в себя, неистово целуя его лицо. В этот миг она позабыла о страшном будущем, испытывая жгучее волнующее наслаждение от близости здорового молодого тела. Оба взмокли от пота, от напряжения. Руки-ноги переплелись. Баян в безумном восторге издавал звуки, похожие на рычание зверя, и, когда достиг высшей точки удовлетворения, судорожно задергался в объятиях женщины.

Они лежали, тяжело дыша, медленно приходя в себя от потрясения, постигшего обоих одновременно. Такой слаженности плоти и души Недвига не испытывала, даже будучи замужем за северянином, которого считала любимым и любящим мужем.

Похожие мысли бродили и в голове Баяна.

– Теперь я знаю, почему отец ударил меня, – прошептал он. – Я сам кого угодно убил бы за тебя.

Пылкие слова отозвались сладкой музыкой в сердце женщины, но она промолчала. Не было смысла уверять Баяна в том, что сама впервые наслаждалась всепоглощающей страстью, граничащей с безумием. Она не понимала, что явилось причиной ее безумства на краю гибели. Близкая ли смерть усилила жажду познания нечеловеческого вожделения или неудовлетворенная женская плоть – теперь трудно сказать. Но Недвига и не хотела копаться в себе, а тем более что-то объяснять воину, привыкшему к беспрекословному подчинению женщин-рабынь.

Баян, не дождавшись ответа, встал, оделся, тщательно поправил на себе оружие, затем поднял валявшиеся шаровары и небрежно бросил их на голые ноги женщины. Пребывая в блаженном состоянии, Недвига натянула их, поднялась и опустила задравшийся подол, несколько раз проведя по нему ладонью, чтобы разгладить образованные после любовной утехи складки. Вдруг сообразила, что на ее одежде нет украшений, нет их и на ногах-руках. Она подняла глаза на Баяна:

– Где мои каменья?

– Зачем они тебе? – бесстрастно спросил он.

Недвига незаметно нащупала пояс штанов и успокоилась: хорошо хоть крестик и перстень на месте, – но и другие украшения тоже жалко.

– Их подарил мне Кутай.

– Они больше не понадобятся тебе. Ты рабыня, и все твои каменья перешли мне в наследство как старшему в семье. Я имею право отобрать их у тебя. Ну, хватит болтать. Нам пора идти.

Он схватил ее за руку и потащил к выходу.

Вот последний миг ее жизни!

Вырвав свою руку, Недвига упала на колени.

– Убей меня сейчас, Баян! – взмолилась она. – Я не хочу, чтобы все видели, как я умираю.

– Встань и замолчи, рабыня!

Баян снова схватил ее руку, дернул, поднимая с колен. Женские мольбы никогда не трогали сердце, закаленное в жестоких битвах.

Над степью царила ночь. На небе мерцали звезды, обдавая Недвигу холодным неприветливым светом. На площадке, где так шумно было вечером, медленно дотлевали костры. Вокруг них вповалку лежали мужчины и женщины, белея в темноте обнаженными телами. Ночное бдение около умершего закончилось всеобщей оргией.

В ногах вождя спали его жена и дети. Недалеко от них прикорнул шаман, крепко прижав к груди бубен.

– Зачем ты вывел меня?! – гневно воскликнула Недвига, обернувшись к Баяну, но он тут же зажал ладонью ее рот.

Она притихла, внезапно уразумев, что затеяно что-то необычное. Мужчина убрал ладонь с ее рта и, стараясь не шуметь, крадучись, повел ее за стоянку.

В степи наготове ждал оседланный конь. Баян вскочил в низкое седло и протянул руку женщине, помогая взобраться позади себя. Едва она успела сесть, воин хлестнул коня плетью, пустив его во весь опор.

Ветер засвистел в ушах от бешеной скачки. Недвига обхватила мужчину руками и прижалась к его широкой спине, подумав при этом, что от него веет силой и защитой. Его спина, словно надежная крепость, за которой чувствуешь себя в безопасности.

К рассвету Баян и Недвига добрались до молодой крепости Саркел, стоящей на берегу полноводного Дона. Грозные и неприступные высокие зубчатые стены и башни из обожженного кирпича и белой извести поражали высотой, массивностью и мощностью и еще издали внушали путнику почтение и страх. Построенная при помощи византийских мастеров, крепость защищала одну из важных переправ через Дон при сухопутной дороге, ведущей в столицу Хазарии Итиль.

Вокруг крепости располагались многочисленные поселения, – им было хорошо под защитой грозного соседа. Около жилищ зеленели ухоженные огороды, сады и поля. Крепость охранял широкий ров, который соединялся с заболоченной низиной у Дона. За рвом поднимался высокий вал, переходящий в еще один огромный ров, окружающий стены крепости. Через оборонительные сооружения к воротам вела подъездная дорога.

Ни одного человека не встретили Баян и Недвига за время пути – предутренний сон самый крепкий. Проехав по дороге, ведущей к главной башне в северо-западной стене, они прибыли к закрытым воротам.

Баян лихо соскочил с коня, постучал в мощные дубовые двери. Где-то наверху послышалось недовольное ворчание, и снова все смолкло. Баян, разозлившись, изо всех сил пнул ворота ногой. В окне башни появился заспанный охранник, увидев ранних путников, что-то пробурчал.

Баян достал из-за пояса полотняный мешочек, высыпал себе на ладонь несколько монет, показал их бдительному стражу. Тот скрылся. Вскоре открылась массивная дверь в воротах. Баян переговорил о чем-то со стражем, и тот пропустил путников в крепость, спрятав полученные монетки за пазуху.

– Откуда ты знаешь хазарский язык? – удивилась Недвига.

– Выучить его не стоило труда, – усмехнулся Баян, – ведь я часто бываю в Саркеле. К тому же он напоминает печенежский.

Недвига невольно сжалась. Единственное дело Баяна в крепости – это продажа рабов на рынке. Местная речь необходима ему как воздух.

Через широкий, вымощенный кирпичом проход в башне путники въехали в спящий город. По бокам улицы тянулись жилища: от жалких ветхих построек до больших усадеб; в восточной части крепости стояли печенежские войлочные вежи. Хазарский каган часто нанимал отряды кочевников охранять крепость. Степняки были известны особой свирепостью и охотно шли на службу за звонкую монету.

Не доезжая до рынка, Баян спешился перед высоким забором, обмазанным желтой глиной. Пока его спутница слезала с коня, он постучал в низенькую дубовую дверь с небольшим смотровым окошком на уровне глаз. К косяку двери была прикреплена продолговатая мезуза[39].

За дверью послышались неторопливые шаги, открылось окошко, и пара глаз внимательно осмотрела ранних гостей, после чего дверь распахнулась настежь. Прибывших встретил высокий мужчина богатырского телосложения. Его длинные темные волосы едва прикрывались на затылке маленькой еврейской шапочкой – кипой. Глаза смотрели открыто, но настороженно. Весь его облик свидетельствовал о недюжинной силе, вызывая невольное уважение.

Мужчина хорошо знал Баяна. Он поприветствовал его, беспрепятственно пропустил ранних гостей, а сам куда-то исчез.

Недвига вступила в дивный сад, открывшийся ее изумленному взору по другую сторону невзрачного забора. Благоухание цветов наполняло воздух. Небольшой водоем сверкал под первыми утренними лучами солнца. Вокруг него располагались отполированные деревянные скамейки. Дорожки, покрытые гладкими камешками, вели через сад на открытую террасу, окружавшую дом, который полностью утопал во вьющейся зелени. Все это напомнило Недвиге об отроческих годах, которые она провела на берегу моря.

– Чей это дом? – спросила она Баяна, стоявшего с отсутствующим видом, будто его, выросшего в голой степи, вся эта красота не волновала.

– Мытника[40].

– Это тот мужчина, что встретил нас?

– Нет, нас встретил Заккай, управляющий мытника. – Баян замолчал: на террасе показался маленький жирный человек в кипе, неизвестно как державшейся на его лысой голове.

Коротышка проворно спустился в сад. Небрежно запахнутый халат открывал при ходьбе толстые босые ноги в кожаных шлепанцах.

Гости и хозяин сели на скамейку у водоема. Между Баяном и мытником завязался разговор на языке, действительно напоминавшем печенежскую речь, но, сколько Недвига ни вслушивалась, стараясь вникнуть в смысл разговора, не поняла ни слова и оставила попытки узнать, о чем они говорили. Впрочем, она вовсе не скучала, наблюдая за необычными рыбками, плавающими в водоеме, и ползающими улитками, чистящими зеленоватые камни, выступавшие из воды.

Недвига не замечала быстрых взглядов мужчин, изредка бросаемых на нее, иначе поняла бы, что является единственной темой разговора. Все же она насторожилась, когда хозяин резко поднялся и, запахнув разошедшиеся полы халата, проследовал в дом, – и с беспокойством посмотрела на Баяна, казавшегося чем-то недовольным.

Он же, заметив взгляд, ласково обнял ее за плечи, притянул к себе. Горячие губы обхватили ее рот. Женщина притихла, обмякла, прижалась к его твердой груди, ощущая на спине блуждающие теплые руки. Но едва Недвига со страстью отдалась во власть жаркого поцелуя, на террасе появились мытник и Заккай. Баян тут же оттолкнул ее от себя и поднялся со скамьи.

Приняв от мытника мешочек с позванивающими монетами, Баян засунул его за кожаный пояс и стремительно вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.

«Да он продал меня!» – догадалась Недвига. Слезы бессилия навернулись на глаза. Она ведь уверовала в бескорыстную защиту, забыв о коварстве печенегов. Она поверила в добрые помыслы мужчины! А он с удовольствием получил ранее недоступное и избавился от нее, извлекши при этом немалую для себя выгоду.

Из-за горечи и жгучей обиды Недвига уже запамятовала, что совсем недавно благодаря Баяну избежала смерти. Она готова была рвать и метать и яростно топать ногами, но сдержалась, боясь навлечь на себя гнев нового хозяина.

Глава четвертая

Стан кочевников пришел в движение ближе к вечеру. Мужчины и женщины, очнувшиеся после ночи безумств, хмуро посматривали друг на друга, в полусонном и от этого в дурном настроении принимаясь за обычные ежедневные дела.

Белава очнулась от шума, настойчиво проникающего снаружи. Она понимала, что надо вылезти из повозки и узнать о Недвиге, но не торопилась, оттягивая момент ужасной вести. За время плена она успела привязаться к мачехе и даже иногда удивлялась, почему раньше не любила ее. А сейчас даже представить себе не могла, что Недвиги уже, может быть, нет в живых.

Вдруг полог отдернулся. В повозку заглянул незнакомый печенег. Взгляд его недобрых глаз смутил женщину. Она отшатнулась в самый дальний угол и замерла, сжавшись. Печенег хмуро осмотрел повозку, лениво переворошил шкуры, толстым слоем лежавшие на досках, и, что-то проворчав, ушел.

Белаву охватили стыд и отчаянье. Может, Недвига нуждается в ней, в ее сочувствии, а она трусливо спряталась в своем убежище, которое ей, кстати, тоже предоставила мачеха.

Женщина спустилась с повозки и не узнала стана. Всюду сновали злые воины; женщины пугливо озирались и прятали глаза; дети плакали; рабыни сгрудились в кучи, посматривая в страхе на хозяев.

– Сбежала Недвига, – раздался позади голос Руты.

Белава вздрогнула от неожиданности.

– Как? – прошептала, обернувшись.

Славянка держала в руках подойник, отправляясь на вечернюю дойку.

– Да кто ее знает? Похоже, без нечистой силы тут не обошлось. А иначе как бы она сквозь охрану прошла?

Белава молчала, ошарашенная новостью, и не заметила, как женщина удалилась. Переполох в стане улегся быстро. Пересмотрели вежи, повозки и кусты. Не найдя беглянки, снарядили погоню, которая тоже вернулась ни с чем. Ночь прошла довольно тихо, если не считать за беспокойство постоянные проверки стражей, заглядывавших в повозки с рабами и пленными.

За ночь Белаву потревожили раз пять. Впрочем, она все равно ворочалась без сна, впервые всерьез задумавшись о своем положении. Пока неволя не принесла ей ощутимого неудобства – разлука с близкими и Веселином не в счет. Надо сказать, раньше о рабстве у Белавы были совсем иные представления. Думалось, что рабов постоянно избивают, держат в цепях, морят голодом и заставляют непосильно трудиться. Здесь же Белаву кормили и поили. Никто ее не трогал, не заставлял работать, никто не бил и никто не издевался над ней. Баян вообще ее не замечал, занятый какими-то своими делами.

Бегство Недвиги и радовало Белаву – все же удалось ей избежать смерти, – и огорчало, потому что та бросила ее одну среди чужих людей. Но был ли у мачехи другой выход? Даже если бы она взяла ее с собой, сколько Белава смогла бы пройти с таким животом? Она – лишняя обуза и сама понимала это. Но попрощаться Недвига все же могла?!

С мачехи мысли Белавы переметнулись на дитя. Как же она будет рожать его? Дома помогла бы Ярина – она уже не раз принимала роды и кое-что умела. А кто поможет здесь? Судя по сетованию рабыни-славянки, печенеги не очень-то заботятся о роженицах и новорожденных, если они здесь мрут как мухи. Неужели Недвига спасла ее только на время, лишь отсрочив неминуемую гибель?

«Такие думы ни к чему хорошему не приведут», – решила Белава и отбросила мрачные мысли прочь, полностью сосредоточившись на благоприятных мыслях о ребенке. Если бы все было так плохо, откуда бы вокруг крутилось столько ребятни?

С утра воины потянулись к центру стана. Покойный вождь, пролежав накануне весь день на солнцепеке, издавал тошнотворный запах, но печенеги, казалось, не замечали этого, расположившись рядом с телом, вокруг шести древних стариков и шамана. Женщин на совет не допускали. Они хлопотали у костров, старательно делая вид, что им нет до мужей никакого дела.

Воины для начала решили избрать нового вождя. Разгорелся спор, который чуть не дошел до кровопролития: все кричали, грозно потрясали оружием, рвались в драку. Потасовку кое-как удалось предотвратить старейшинам, поубавившим воинственный пыл разгоряченных сородичей мудрым словом: достойнее Баяна в стане печенега не найти.

Баян ловок, силен и смел. Он достиг немалых успехов в военном деле: равных ему нет ни в бою, ни в состязаниях на выносливость, ни в гонках на лошадях, ни в стрельбе из лука. Баян здоров и полон жизни. У него трезвый ум и огромный опыт набегов, засад и прочих разбойничьих премудростей.

К тому же его можно женить на дочери вождя соседнего племени и объединить силы для изгнания угров с Подонья – то, о чем мечтали все последние вожди рода.

Началось голосование. Большинством криков Баян был избран вождем. Если кто и был против, то благоразумно помалкивал, оставшись в меньшинстве.

Так Баян, и без того наживший на грабежах и продаже рабов немалое состояние, получил в наследство от отца скот, табун лошадей, рабов и титул вождя.

После совета настало время погребения покойного. Мужчины и женщины, дети и рабы направились в степь, где была вырыта могила. Проследовала за всеми и Белава.

Люди остановились возле широкой, но не очень глубокой ямы. Все сосредоточенно молчали, терпеливо дожидаясь начала обряда. Солнце в вышине нещадно палило. Не ощущалось даже призрачного дуновения ветерка. Белава почувствовала, что теряет силы: живот давил вниз, ноги подкашивались. Она обливалась потом и проклинала себя за излишнюю женскую любознательность, заставившую ее прийти сюда.

Неожиданно, когда напряжение сделалось почти невыносимым, со стороны стана ударили в бубен. Послышался надрывный женский плач. Показалась печальная процессия. Белава вмиг позабыла о себе и своих болях.

Впереди, еле передвигая старческие ноги, брели старейшины и шаман. Воины несли носилки с телом вождя. За ними женщины вели под руки старшую жену и молодую рабыню, принадлежавшую ей. Несколько нарядных девушек, следуя друг за другом цепочкой, несли узелки с одеждой и различную утварь. За ними шли плакальщицы, воя и заламывая руки. Позади них плелись взрослые дети и маленькие внуки Кутая, в скорби размазывая слезы по лицу. Замыкал шествие воин, ведущий в поводу боевого коня вождя.

Толпа расступилась, пропуская процессию. Воины опустили носилки в могилу. Четверо здоровых мужчин связали коня и одним сильным толчком повалили его наземь, одновременно растягивая его ноги в разные стороны. Конь силился подняться, но мужчины, напрягая руки, крепко сдерживали его порыв веревками. Шеи их налились бурой кровью, глаза выкатились от напряжения.

Подошел Баян, точным взмахом руки полоснул длинным ножом по горлу животного. В глазах коня мелькнула мука. На людей брызнула темная теплая кровь, но никто не пошевелился, не загородился от брызг.

Конь задергал ногами, пытаясь встать. Во взоре застыл немой укор: он старался преданно служить, стойко перенося трудные переходы, жестокие битвы и преследования, не раз спасая хозяина от смерти. И за это ему уготован чудовищный конец?!

Опытные воины неимоверным усилием сдерживали напор коня, дрыгающего всеми конечностями: агонизирующее животное может вырваться и затоптать людей, стоящих вокруг. Но вот из горла его вылетел утробный последний выдох: он зародился где-то в животе, прошел через горло и выплеснулся наружу – дух коня покинул тело. Живот опал, голова откинулась на землю.

Воины ослабили веревку, утерлись рукавами рубах: пот потоком струился по лицам. Конь больше не шевелился – сдох. Его подняли и положили рядом с хозяином, который любил, холил и берег его при жизни и то же самое будет делать в царстве мертвых.

Все это время над степью висел, ни на миг не умолкая, плач – плакальщицы добросовестно исполняли свои обязанности.

Старшая жена стояла спокойно, опустив руки вдоль тела, направив взор в землю. Происходящее вокруг не волновало ее. Рабыня же блуждала полубезумным взглядом по лицам суровых воинов. В ней еще теплилась надежда на спасение, но неподвижные лица окружавших ее людей предрекали чудовищную смерть.

Старшая жена позволила мужчинам поднять себя и положить в могилу около мужа. Подошел шаман, протянул ей чашу с ядом. Женщина приподнялась, трясущимися руками приняла чашу, выпила содержимое до дна. Чаша выпала из ее безвольных рук, голова откинулась. Шаман, кряхтя, наклонился, дотянулся до неподвижных глаз женщины, закрыл веки, выпрямился. Посмотрел на рабыню.

Девушка попятилась, но спиной наткнулась на воина, который тут же обхватил ее сзади, не давая возможности вырваться. Шаман приблизился, ловко накинул ей на шею веревочную петлю, стянул. Рабыня закричала, но крик сразу превратился в хрипение. Лицо побагровело, глаза неимоверно расширились, зрачки закатились.

Мертвую рабыню посадили в ногах госпожи, привалив спиной к земляной стене. Век ей не закрыли, и она смотрела на хозяйку стеклянным взором белых глаз.

Около покойного оставалось еще свободное место, предназначенное для его любимой рабыни. Печенеги оживились, заговорили разом, поглядывая на пустующее место.

Старейшины, шаман и Баян отошли в сторону на совещание. Шаман начал что-то доказывать, а старейшины согласно закивали головами. Баян повернулся к сгрудившимся вместе рабыням. Взгляд его уперся прямо в Белаву. Она похолодела. Уж не собираются ли степняки заменить Недвигу ее падчерицей?

Первым неосознанным движением Белавы было бежать без оглядки. Она рванула, но сзади ее сдержала плотная толпа рабынь. Кровь застыла в жилах, когда Белава увидела направлявшихся к ней воинов. Она в ужасе закричала и удивленно тут же замерла, услышав, как крик ее подхватился многоголосым хором, далеко разнесшимся по степи, – верещали все рабыни. Они, нещадно толкая друг друга, бросились врассыпную, падали и увлекали за собой наземь других.

Но воины быстро нашли среди беспорядочно мечущихся женщин ту, которая была нужна: Руту, бывшую любимую рабыню вождя, – и паника пошла на убыль. Все с сочувствием и явным облегчением смотрели на неистово вопящую молодую женщину. Двое здоровых мужчин еле сдерживали ее. Она брыкалась, царапалась и кусалась, отбиваясь от цепких рук, но ее неумолимо волокли к могиле.

К Руте подошел шаман, протянул чашу с ядом. Женщина замотала головой; из глаз брызнули слезы, потекли по щекам. Старец в гневе свел брови. Один из воинов со всего размаха ударил беловолосую красавицу по лицу. Она сразу перестала плакать, стиснула зубы и плотно сомкнула рот. Воин принялся разжимать ее зубы, расцарапывая в кровь подбородок. Рабыня мучительно застонала, закрыла глаза, не выдержав боли, чуть приоткрыла рот. Расторопный шаман тут же влил в него яд. Женщина поперхнулась, хотела выплюнуть отраву, но предусмотрительный воин зажал ее рот широкой ладонью.

Славянка дернулась, затрепетала и обмякла, безжизненно повиснув на руках воина. Он легко поднял ее и бережно опустил рядом с покойным вождем.

Шаман подхватил бубен, застучал по нему. Под звуки бубна и дикого надрывного плача женщин девушки положили в могилу утварь и узлы, после чего мужчины принялись заваливать ее землей.

Белава, с трудом уже державшаяся на ногах, побрела к стану, раздумывая о насильственной смерти двух рабынь. Немного стоила жизнь в этом мире, а жизнь женщины не стоила ничего. Даже защитить себя она не в состоянии – все равно подавят силой и оружием.

Дойдя до повозки, Белава кое-как влезла в нее, прилегла на мягкие шкуры и стала смотреть на занявшийся над степью большой костер, на скачущие в пляске фигуры людей вокруг него. От доносившихся диких криков вскоре нестерпимо заболела голова. От ярких всполохов пламени перед глазами поплыли радужные круги. Белава заткнула уши ладонями, спряталась лицом в шкуры и постаралась забыться.

Печенежские безумства продолжались несколько дней подряд, но сколько точно, Белава не знала, потому что давно потеряла счет времени. Наутро после погребения Баян вспомнил о ней и связал с остальными пленными, чтобы не сбежала.

Дни тянулись однообразно: просыпаясь от дурманного сна к вечеру, степнячки и рабыни разжигали костры, варили еду, кормили мужчин и пленных, ели сами, а к ночи начинались шумные веселые пляски, длившиеся до утра. Каждый раз, просыпаясь среди ночи, Белава видела одно и то же: пламя костра, снопы искр, взметавшиеся в звездное небо, беснующихся людей, отчетливо выделявшихся на свету среди кромешной тьмы.

Белава чувствовала себя все хуже и хуже. Болела голова, ныла поясница, живот давил вниз. Тело, слабое и вялое, не слушалось. В довершение всего Белаву связали с двумя сельчанками из мужниной веси, и те, считая, что это она каким-то колдовским способом призвала печенегов на селение себе во спасение, с ней не разговаривали. Но плен уравнивал всех, да и болезненное состояние беременной женщины не позволяло открыто издеваться над нею, поэтому сельчанки лишь изредка испепеляли ее злобными взглядами.

Наконец в один из вечеров, покормив пленных и дав им прогуляться, печенеги не отправились к могиле вождя, а разбрелись по своим вежам. В эту ночь Белава, впервые после побега Недвиги, уснула спокойно. Но безмятежный сон длился недолго: еще до рассвета пленных растолкали, пинками и окриками подняли, посадили в повозки и куда-то повезли.

Солнце взошло полностью, когда Белава заметила зубчатые стены крепости, с квадратными башнями по углам и вдоль каждой из четырех стен. Повозки с пленными и сопровождающий их отряд на конях въехали в башенные ворота. Колеса запрыгали по кирпичной дороге. При каждом толчке женщины валились друг на друга, давили на Белаву, и она еле сдерживала напор, предохраняя свой живот выставленными вперед руками.

Озабоченная тем, как бы ее не раздавили, Белава совсем не смотрела по сторонам и успокоилась, только когда повозка свернула с дороги и колеса зашуршали по накатанной земле мимо многочисленных рядов с лавками и навесами. Замелькали лица торговцев – представителей разных племен и народностей, с множеством оттенков кожи и волос, в чудных одеждах. Рынок в Саркеле считался одним из крупнейших в Хазарии. Сюда стекались торговцы с товарами из многих стран.

Повозка остановилась на невольничьей площади. Печенеги выставили своих рабов лицом к проходу, по которому уже прохаживались первые посетители.

Ряды пленных быстро стали редеть. Утренняя прохлада сменилась полуденной жарой. Мимо Белавы нескончаемой чередой двигались люди, внимательно всматривались в нее, но сама она никого не замечала. Нестерпимый зной давил тяжким бременем. Липкий пот стекал по лбу, попадал в глаза, обжигая их, в нос, рот, струился по шее вниз, в ложбинку между грудями, скользил по спине, увлажняя рубаху, катился по ногам. Падкие на пахучую влагу мухи мельтешили у лица, кусали руки и, забираясь под подол, ноги.

Белаве казалось, что последние живительные соки уходят из нее. Если бы она знала здешнюю речь, то давно завыла бы и просила первого же покупателя купить ее. К несчастью, из-за беременности она не входила в число прибыльного товара. Перекупщики опасались, что она не выдержит изнурительного пути на невольничьей ладье.

Баян заметно начал нервничать. Белава увидела его недобрый взгляд, невольно сжалась и вдруг почувствовала невыносимую боль внизу живота.

Женщина побледнела и медленно осела на землю, от боли и зноя теряя сознание. Баян бросился к ней, затряс за плечи, мучительно соображая, что надо делать в таких случаях, но ничего путного в голову не приходило – с таким вывертом он столкнулся впервые. И немудрено: степнячки здоровые и выносливые женщины. Кочевая жизнь приучает их к невзгодам с раннего детства. Беременная печенежка может лихо скакать на коне, уверенная, что будущий ребенок привыкнет к седлу еще в утробе матери.

Вскоре Белава пришла в себя. Баяна рядом не было. Вокруг собрались люди, с любопытством ее разглядывая. Рабыни смотрели с сочувствием, но не спешили оказать помощь. Белава попыталась подняться на ноги, но новая тупая боль охватила живот. Женщина вновь опрокинулась на спину, беспомощно глядя на толпу, окружившую ее. Она с ужасом поняла, что, если даже умрет сейчас, никто из них и пальцем не пошевельнет, чтобы облегчить ее страдания.

Но толпа расступилась, и появился Баян в сопровождении пузатого коротышки и огромного детины. Показывая на Белаву, печенежский вождь стал что-то с жаром доказывать коротышке, но тот с сомнением покачивал головой. Детина стоял позади них со скучающим видом, не вмешиваясь в спор.

Наконец толстяк достал мешочек, отсчитал несколько монет, вручил их Баяну, который удрученно махнул рукой, соглашаясь на малую плату. Не везти же роженицу обратно, вдруг помрет по дороге? Вообще ни с чем останешься.

Богатырь встрепенулся, как бы сбрасывая с себя сон, подошел к Белаве, легко поднял ее с земли и понес с рынка следом за коротышкой. Она поняла, что ее купили, но ей было уже все равно. В голове билось одно желание: умереть, чтобы больше никогда не чувствовать этой боли.

Глава пятая

В доме мытника Недвига впервые в жизни наслаждалась покоем. Купив, хозяин, казалось, забыл о ней. Занимая на рынке почетную и ответственную должность, он с утра до вечера пропадал на торгу, взимая с купцов мыто за торговлю, распределяя места и зорко следя за порядком.

Жена хозяина – полная маленькая иудейка – постоянно болела и редко выходила из дома, проводя время в обществе старой рабыни-няни. Детьми за двадцать лет совместной жизни они так и не разжились.

С такими равнодушными хозяевами рабы и слуги могли бы разболтаться вконец, не будь бдительного Заккая, следившего за порядком в усадьбе. Его слушались и боялись. Его плеть, чаще свернутая и всунутая в сапог, иногда все же прохаживалась по непокорным спинам, но не это пугало слуг. Все знали, что в любое время могут оказаться на невольничьем рынке, и старались всеми силами не допустить потери благодатной и спокойной жизни в мытниковской усадьбе.

Недвиге никакой работы не поручали: берегли для продажи, выжидая момент, когда печенеги забудут про нее. Она целыми днями слонялась по двору и саду, от безделья не зная, куда себя деть. Старалась поддерживать дружеские отношения с другими рабами и потихоньку училась калякать по-хазарски, но большую часть времени проводила одна, много думая и вспоминая, подолгу просиживая возле водоема, наслаждаясь безмятежной тишиной, царящей в этом уютном уголке света.

Сегодня был такой же бездеятельный день. Беспощадное солнце прогнало всех со двора. Тенистые деревья не спасали от полуденного зноя. Недвига прошла в летнюю постройку для рабынь, где было сумрачно и довольно прохладно. Подстилка на полу и мягкие подушки, разбросанные на ней, манили прилечь отдохнуть, и женщина не устояла.

Разбудили ее еле слышные стоны и причитания. Недвига приподнялась, прислушалась. Кособокая постройка, в которой она спала, была разделена на две части с разными входами. Обычно вторая половина пустовала, но сейчас из-за толстой стены доносился успокаивающий говор. Гремели лохани.

Рядом проснулась повариха Буда – болгарка. С ней Недвига подружилась больше, чем с другими слугами. Буда охотнее других общалась с нею и учила ее хазарскому языку.

– Уже ночь? – удивленно прошептала Недвига.

Повариха не ответила, поворачиваясь на другой бок.

– А что за шум? – не унималась Недвига.

Буда чуть привстала, прислушалась.

– Ах, это… хозяин купил новую рабыню, а та рожать собралась, – равнодушно произнесла она, зевнула, снова укладываясь спать.

– Что за рабыня? – легкое волнение охватило Недвигу. – Как зовут?

– Не знаю. Дай поспать, Недвига, – недовольно пробурчала повариха, – ты-то выспалась, а мне рано вставать.

Недвига вышла во двор. Ночной воздух был свеж и приятен. Крепость мирно спала. Издалека доносилось постукивание колотушки сторожа, вселявшее в жителей спокойствие.

Недвига прошла к двери, ведущей в другую часть постройки, прислушалась, ясно различив стоны, говор, плач ребенка. Недвига толкнула дверь, заглянула внутрь. На нее тут же налетела повивальная бабка, единственная на всю городскую и сельскую округу. Она же занималась знахарством, ведовством и другими такими же непонятными для простых людей делами.

– Сюда нельзя, – бабка грозно замахала руками.

Недвига невольно попятилась. Дверь с треском захлопнулась.

Утром Недвига вновь вернулась к запретной двери, приоткрыла ее. На полу, на тюфяке полулежала Белава, держа на руках ребенка, закутанного в тряпье. Грозная старуха исчезла.

– Я так и знала, что это ты мне всю ночь спать не давала, – Недвига смело переступила порог.

– А я думала, что больше никогда не увижу тебя, – изумилась Белава.

– Бывают на свете чудеса. Я вот нисколько не удивилась нашей встрече. Кто у тебя: дочь, сын?

– Людмила, – улыбнулась Белава, укладывая ребенка рядом с собой на тюфяк, но тут же нахмурилась. – Как ты оказалась здесь? Бросила меня у степняков, а сама сбежала! Совесть у тебя есть? Хоть бы попрощалась…

– Думаешь, я тебя нарочно бросила? – в свою очередь возмутилась Недвига. – Да я вообще о спасении и не мечтала даже. А сюда меня привез Баян и продал мытнику.

– Баян?! Не может этого быть!

– Почему не может? – кисло усмехнулась мачеха. – Может, еще как может. В могиле я кому доход принесу? А тут он на мне подзаработал…

– Да ведь вместо тебя другую рабыню на смерть отправили. Красавицу молодую. Уж она, наверное, подороже тебя стоит!

– Ну да? – поразилась Недвига. – А кого?

– Руту. Она так жутко кричала и сопротивлялась. Я думала, боги не вынесут, земля разверзнется и поглотит мучителей.

– Бедная Рута, – на глаза Недвиги навернулись слезы. – Мы были с нею подругами, хотя иногда и поругивались, но так, не зло, чисто по-женски. Она была прекрасной женщиной. Жаль, что судьба ее оказалась такой несчастливой…

– Да при чем тут судьба?! – в сердцах воскликнула Белава.

Благополучно разрешившись от бремени и избавившись от напряжения последних дней, она поспешила выговорить всю боль, что накипела за время плена:

– Мы всецело во власти мужчин! Сначала я подчинялась отцу, потом – мужу, потом – печенегу, а теперь должна слушаться какого-то там хазарского мытника! Мужчины решают, жить нам или не жить! Как это все… отвратительно! Мы будто в крепости сидим, на волю не пускают. Да есть ли на свете женщина, не закрепощенная мужчиной?!

Белава перевела дыхание и собралась поносить мужчин и дальше, но в это время малютка задрыгала ножками и запищала.

– Не горячись, Белава. – Недвига проворно подхватила ребенка на руки и принялась укачивать его. – Я прекрасно понимаю, каково тебе, но ведь так и с ума сойти можно. Ты все принимаешь близко к сердцу. Не забывай, ты – рабыня. Рассуждать рабам нельзя. Только слушать и подчиняться. Вернее, ты, конечно, можешь думать, все, что хочешь, но не высказывай мысли вслух. Не всякий хозяин потерпит твои разглагольствования. А про вольную жизнь забудь. Сейчас у тебя одна забота: дитя вырастить.

– Да я об этом только и думаю! Знаешь ли ты, каково рожать рабов? Мучительно сознавать, что моя девочка с момента своего рождения принадлежит не мне, матери, а чужому человеку.

– Ты переволновалась, Белава, – тихо произнесла Недвига. – У тебя может подняться жар, начнется послеродовая лихорадка. Лучше поспи.

Белава действительно почувствовала усталость. Разговор отнял у нее последние силы. Она прикрыла глаза, задремала.

Недвига присела на краешек тюфяка. Крохотное тельце невесомо лежало на ее руках. Девочка перестала плакать и спокойно посапывала, а Недвига ощущала блаженную умиротворенность, будто это был ее ребенок и лишь она одна ответственна за его жизнь. Как давно она не держала в руках детей! Какое это счастье прижимать к себе маленькое теплое тельце, вдыхать его молочный аромат.

Недвига вздохнула и принялась укачивать девочку, напевая какую-то полузабытую песенку.

Лето в Саркеле стояло невыносимо жаркое. От раскаленного добела солнца и духоты не было спасения ни на улице, ни в помещениях, ни в тени деревьев. Лишь близость Дона давала плодовым и фруктовым садам зеленеть и зреть, защищала от сухих степных ветров, помогала горожанам сносно переносить жару.

В усадьбе мытника движение наблюдалось только рано утром и перед заходом солнца. В остальное время рабы редко вылезали из своих клетей. Заккай, если не был занят на рынке, тормошил их, заставлял работать, но они все равно пребывали в полусонном состоянии, изнывая от духоты, и дело свое выполняли вполсилы.

Белава и Недвига полностью отдали себя во власть растущей малышке. Впрочем, в усадьбе все привязались к светловолосому пухленькому ребенку, на удивление спокойному и некрикливому. Ребенок внес некоторое разнообразие в размеренную жизнь слуг. Даже Заккай иногда подходил к малышке и любовался ею. А повариха Буда часто подсовывала Белаве особо лакомые кусочки мяса, заставляла ее пить молоко, есть сметану и яйца.

Только три человека, казалось, не заметили появления маленького существа: мытник, его жена и ее старая рабыня-няня, – но их равнодушие вовсе не трогало счастливую маму и ее мачеху.

Все вроде хорошо было у них. Жизнь размеренная: никто не трогает, не обижает. Девочка растет здоровенькая. Кормят вовремя, спать дают вволю. Рабы не злые. Сплетничают, конечно, друг про друга, но все без злого умысла, без наговоров. Омрачало женщин только одно: обе знали, что живут здесь временно. Но все же они надеялись, что мытник не станет их продавать, а оставит в усадьбе, где спокойная жизнь казалась тихим раем.

Дальнейшая судьба очень беспокоила Недвигу, и она решила разузнать о планах мытника у Буды, которая больше всех знала об усадьбе и его обитателях.

Первые же слова поварихи лишили женщин всякой надежды:

– Хозяин давно бы продал вас, да покупателя найти не может.

– Что же мешает ему? – усмехнулась Недвига.

– Вас нельзя выставить на рынке, – охотно поделилась Буда чужими опасениями. – Белава, сама знаешь, после родов еще не оправилась, слаба, еле на ногах держится. А тебя, Недвига, вообще опасно в крепости показывать: печенеги так и снуют везде.

– А может, мытник у себя оставить нас хочет?

– Еще чего?! – хмыкнула Буда. – Заккай и так ругается. Рабов полна усадьба, а две женщины без дела – лишние рты.

– Ну, так мы и работать умеем.

– Мытник в рабах не нуждается. А на вас, холеных, можно хорошо заработать, поэтому он Заккаю велел вас работой не обременять.

Мысль о возможном скором расставании опечалила женщин. Белава изумлялась тому, что могла когда-то не любить Недвигу, доброту и отзывчивость которой мог не заметить только слепой. Она помогала Белаве преодолеть тоску, не зачахнуть, да, наконец, просто выжить в неволе.

Недвига переживала, думая о том, что падчерице придется разрываться между хозяйскими делами и заботой о ребенке. Неизвестно еще, какой хозяин попадется. Бывают и такие изверги, что детей с матерями разлучают. Уж Недвига за время рабства всякого насмотрелась, знает об этом не понаслышке.

Но как бы ни хотели оттянуть женщины расставание, время неумолимо двигалось вперед, и вскоре появился первый покупатель – худенький мужичонка с гладкой седой бороденкой, в белой одежде и чалме.

Покупатель довольно бойко лопотал на хазарском языке и оказался придирчивым и вредным. Он много лет поставлял женщин в гарем великому и богатому вельможе. Вельможа с годами становился разборчивее и капризнее, а поставщик наложниц – старее и мудрее, привозя рабынь из всех известных ему концов света. Он очень дорожил возложенными на него обязанностями, страшась промашки в столь тонком деле. Любой недочет мог стоить ему доходного ремесла и обречь на нищую старость.

Мужчина долго ходил вокруг двух рабынь. Белава сначала держала на руках ребенка, глядя прямо в глаза покупателя, решительным своим видом внушая ему, что без дитя не сдвинется с места. Но Заккай отобрал дитя, и, оставшись без него, Белава сникла, будто лишилась уверенности и опоры.

Покупатель переходил от одной рабыни к другой, попеременно заглядывая им в рот, осматривая их уши, волосы, пальцы на руках и ногах, щупая плечи, груди, живот.

Белава старалась сдержать рыдания, но дрожь в теле выдавала ее состояние. Осмотр казался ей унизительным. Мужчина мял груди, бедра и ягодицы, и даже сквозь плотное полотно рубахи она ощущала шершавость ладоней, ползающих по ее телу. После родов тело Белавы не потеряло прежней формы, и только полные налитые груди выдавали в ней кормящую мать. Прикосновение к ним грубых рук отзывалось нестерпимой болью.

Недвига внешне сохраняла спокойствие, давно научившись, когда надо, не проявлять своих чувств. И на том спасибо, что догола раздеться не заставили, хотя и так ей было омерзительно и неприятно.

Наконец поставщик наложниц обернулся к наблюдавшему за ним хозяину.

– Женщины привлекательны. Тела их еще молоды и упруги. Приобрести таких наложниц было бы заманчиво, но возраст старшей настораживает. Красота вскоре поблекнет, и мой господин быстро пресытится ею. Покупать же наложницу на одну ночь – бросать монеты на ветер.

– А вторая?

– Беловолосая – кормящая мать. Боюсь, в гареме ребенку не место. Я не живодер, чтобы разлучать их.

– Я ведь не говорил тебе, что продаю именно для гарема, – обиделся мытник. – Они – простые рабыни и будут делать все, что прикажут, работать там, где надо.

– Покупать слуг не входит в мои обязанности. Если ты так незаслуженно дешево их ценишь, к чему такая скрытность? Выставь их на рынке или продай в женский притон. Я слышал, там нуждаются в любых девицах.

Покупатель откланялся и удалился.

Заккай, вернув Белаве ребенка, подтолкнул рабынь к двери.

Недвига давно уже хотела поговорить с хозяином о Белаве. Сейчас ей показалось, что такая возможность представилась. Она уже неплохо знала хазарский язык и могла сносно общаться на нем.

– Господин, не продавай Белаву. Она знаменитая целительница, лечит многие болезни. Полон уравнял ее с другими рабынями, но мастерство свое она не потеряла. Тебе, господин, Белава не помешает в доме. Она могла бы лечить слуг и соседей, принося немалый доход, больший, чем ты выручишь за ее продажу.

Никому не смогла бы объяснить Недвига, что заставляло ее беспокоиться о падчерице, всегда казавшейся ей неким неземным существом, далеким от повседневной жизни, ушедшим в себя и в свои травы. Даже сейчас, после ухода покупателя, вздохнув свободно, Белава торопилась покинуть хозяйские комнаты, чтобы в тишине и покое насладиться общением с дочерью, вовсе не думая о том, что завтра придет другой человек, купит ее и эта мирная жизнь может быть нарушена. А если хозяин надумает продать их в женский притон? Да Белава, возможно, и не подозревает о существовании таких злачных мест.

Недвига не задумывалась о том, что ее это тоже касается, что ей тоже придется несладко, почему-то подсознательно чувствуя, что может прижиться где угодно, в любом месте. Ощущая свое старшинство и опытность, она взяла ответственность заботиться о непрактичной падчерице, так и не сумевшей усвоить, что рабыня не имеет права на личную жизнь.

Недвига никогда не желала падчерице зла, что бы та о ней раньше ни думала, и даже отстаивала ее девичью свободу перед упрямым мужем-северянином, уговаривая его не выдавать дочь замуж за старика. Но муж был непреклонен, оправдывая свои действия тем, что вторая дочь на выданье, а женихи от их дома шарахаются как от чумного. Разумеется, он по северянским обычаям был прав: женщине в любом случае лучше быть замужем, пусть и за стариком, чем оставаться в старых девах.

Мытник выслушал, не перебивая. Он не все понял из страстной речи с неправильным подбором хазарских слов, но суть уловил и с нескрываемым интересом воззрился на Белаву, по-новому оценивая ее.

Белава же вообще плохо понимала происходящее, но чувствовала, что речь идет о ней. Недвига заставляла ее учить хазарский язык, и она уже знала несколько слов, позволяющих примитивно общаться с другими рабами, но до совершенства ей было далеко.

– Ты правда умеешь лечить людей? – услышала она вопрос мытника, заданный по-славянски.

Рабыни открыли от изумления рот. Заккай усмехнулся: его хозяин не раз удивлял людей знанием многих языков. Крепость Саркел была построена как надежный оплот против грозных соседей: угров и славян. В последнее время появились еще и печенеги, упорно теснившие угров на Доне и хазар на Итиле.

Мытник освоил языки всех ближайших народов. Ему, занимавшему ответственный пост на рынке, языки были необходимы для общения с торговцами. Но Заккай никогда не догадался бы, что мытнику просто нравилось учиться, познавать неизведанное, с таким же упорством он изучал религиозные книги, с удовольствием слушал торговцев, рассказывающих о странах, где они бывали, и занимался подсчетом доходов, идущих в казну или остающихся у него на руках. Мытник никогда не останавливался на достигнутом, добывая свои знания с героизмом первопроходца.

Белава, быстро оправившись от удивления, гордо выпрямилась и с достоинством ответила:

– Да, господин, я знаю многие травы и умею применять их для лечения недугов и хворей.

Мытник в упор смотрел на светловолосую славянку маленькими черными глазками, утонувшими в жирных складках щек. На первый взгляд она ничем особым не выделялась. Раньше он ее не замечал, как не замечал всех других рабов, потому что видел в них низших существ, ходящих на двух ногах и призванных служить ему. Мытник не задумывался, что каждый раб когда-то, возможно, был свободным и что он может чувствовать, радоваться и печалиться, переживать и мучиться так же, как и он сам.

Теперь, наблюдая за Белавой, он вдруг заметил в ней что-то особенное, свойственное только людям. Совсем недавно она чуть ли не падала в обморок от рук покупателя, а тут, гляди-ка, твердо отвечает на вопрос, бесстрашно глядит ему в глаза.

Но больше всего мытника смутило какое-то небывалое притяжение, ею излучаемое. Перед ним стоял не просто человек, а женщина – прекрасная, необычная и соблазнительная. А ведь его никогда не волновали рабыни. Даже моясь в бане, он не обращал внимания на прелести банщиц-невольниц, усердно растирающих его жирное тело. Самая красивая из банщиц воспринималась мытником как мочалка с руками, не более.

Мытник, рожденный в хазарской семье, принявшей иудаизм, неуклонно следовал религиозным предписаниям. Он относился к женщинам как к матерям и источникам деторождения. Его жена детей не имела, но он ни разу не усомнился в ее святости. Иудаизм разрешал развод, но мытник даже не помышлял о нем, уважая древний род жены, возможно, берущий начало еще с Моисеева исхода из Египта. Ее родные были теми первыми мудрецами, которые пришли по зову Обадия объяснять хазарскому народу Священное Писание – Тору.

Впервые за сорок лет праведной жизни многовековые устои пошатнулись в душе мужчины. Он не мог отвести взгляда от женских глаз, втягивающих его в темный омут зрачков. Тревожное предчувствие обволакивало его, как холодная мрачная вода, сковывая движение и мысли. Здравый рассудок требовал продать знахарку – за нее можно выручить большие деньги, – но душа противилась.

– Хорошо, я подумаю, что делать с тобою. – Мытник с ужасом понял, что полностью запутался в своих ощущениях, желаниях и помыслах и разговаривает с Белавой как с равной себе.

Он еще больше смутился и поспешил отправить рабынь в их клети.

Заккай с недоумением наблюдал за хозяином. Он привык видеть его деловым и расчетливым, а тут какая-то рабыня выбила его из колеи.

Но Заккай понимал мытника. Лично он, с тех пор как принес Белаву с рынка, покоя не знал. Она возбуждала страсть, которую Заккай еле сдерживал. А явный интерес хозяина лишь подтверждал, что Белава необычная женщина. И это еще больше подогревало его интерес к ней.

Глава шестая

На следующий день после разговора с мытником Недвига была продана перекупщику рабов и вместе с другими невольниками, верховой охраной и верблюдами, груженными товаром, отправилась в путешествие под знойными палящими лучами солнца.

Изнуряющая жара не давала передвигаться днем, поэтому, едва солнце переваливало к высшей своей отметке, караван останавливался в любом месте, будь то постоялый двор или просто небольшой ручеек, дыхание которого благотворно действовало на пыльную степь, напоминающую пустыню.

Путь продолжали вечером до самого захода солнца, на привал укладывались в полной темени, а утром, едва серел восток, вставали и двигались дальше.

Недвига шла в паре с молоденькой женщиной. В пути волей-неволей они подружились и легко переносили переход, скрашивая трудности разговором или песнями.

Через несколько дней вышли к большой реке.

– Итиль! – восторженно воскликнули всадники, с упоением вдыхая свежий воздух.

Дальнейший путь продолжался по берегу, и идти было намного легче, поскольку близость воды приглушала жар от палящих лучей солнца. К тому же вечером невольникам разрешалось пойти к реке и смыть с себя дневную пыль, поднятую ногами коней и верблюдов и осевшую на разгоряченные потные лица.

Наконец перед взорами уставших людей показался город Итиль, расположенный на обоих берегах реки. На западном берегу находился собственно Итиль, на восточном – Хамлих. Между ними, посередине реки, на острове, стоял огромный прекрасный царский дворец из редкого в Хазарии красного обожженного кирпича. Сам город был полностью окружен стеной из кирпича-сырца.

Итиль очень отличался от своего восточного брата Хамлиха богатством построек, поскольку в нем жили приближенные царя и сановники. Купцы, ремесленники и прочее население обитало в Хамлихе.

И внутри городов, и за могучей стеной находилось множество юрт и глиняных построек. Люди бежали в столицу из разных мест, в надежде, что могущественная держава спасет их от любого разорения. И на это были основания: не раз Хазария выходила победительницей в войнах, в том числе и с Арабским халифатом. Ей подчинялись многие земли от Днестра до Аральского моря и от Кавказского хребта до Вятки. С хазарским каганом искали дружбы византийские императоры, поскольку им был нужен союзник в борьбе против арабов.

Разные народы и племена собрала Хазария под свое покровительство. В городе можно было встретить и христианские храмы, и мечети, и синагоги. Сами хазары, язычники, кочевавшие когда-то по степям, остепенились и стали приобщаться к достижениям стран Запада и Востока, охотно разрешая своим подчиненным народам исповедовать любую религию. Предпочтение же отдавалось иудаизму, к которому хазар приобщила многочисленная богатейшая еврейская община, бежавшая из Армении.

Перекупщик пригнал своих рабов в Хамлих. Семья его жила в небольшом домике из двух комнат. В одной обитали мужчины, в другой – женщины. Рабы и стража жили в ветхих постройках во дворе, рядом с верблюдами и другой живностью.

По приезде купец сразу стал сортировать свой товар, деля невольников на группы: красивых женщин и мальчиков – для гаремов и для работы в богатых домах; отдельно мужчин; остальных женщин – попроще и постарше – в третью кучу. Недвига, сама того не ожидая, оказалась в первой группе.

Вечером невольников сытно накормили, принесли воды, велели помыться. Такой чести удостоилась только группа, в которую попала Недвига. «Значит, завтра нас поведут на рынок», – догадались рабы. Все уже устали от неизвестности, и хотелось скорее узнать свою судьбу, пусть рабскую, но с хорошим хозяином.

Действительно, рано утром их привели на рынок. Купец был хорошо осведомлен. Именно в этот день, раз в месяц, царский служащий приходил покупать невольников для работы во дворце.

Служащий, не изменяя заведенному порядку, вскоре появился в сопровождении охраны.

Потом Недвига не раз думала: как могло так случиться, что именно ее выбрал царский сановник среди более привлекательных и молодых женщин? Неужели перстень Тенгизы и вправду имеет какую-то магическую силу? Вот ведь нежданно-негаданно, а привел в то место, где должен обитать его законный владелец, которому он был предназначен. Или это судьба вмешалась, подталкивая Недвигу навстречу родной племяннице?

Сановник посадил купленных рабов в лодки, переправил их к царскому дворцу. Здесь их встретила толстая тетка по имени Жоха, критически всех осмотрела и осталась довольна покупкой. Недвигу сразу определили в уборщицы и провели в грязную ветхую душную лачугу, где обитали такие же, как она, женщины, убиравшие многочисленные комнаты дворца.

Привычная к любому труду, Недвига быстро освоилась на новом месте, и, если бы не надсмотрщица Жоха, жизнь была бы вполне сносной. Жоха придиралась к рабам по любому поводу, носила в руках плеть и лупила ею за малейшее нарушение. Поскольку рабыни боялись ее и старались делать все так, как надо, она выдумывала новые приказы и ограничения на ходу, ругая женщин непотребными словами.

Недвига впервые видела женщину, которой доставляло удовольствие издеваться над подневольными людьми, видимо отыгрывая на них свою неудавшуюся личную жизнь. Ходили слухи, что когда-то давно ее изнасиловали наемники-мусульмане из Хорезма, и с тех пор она не ходит без плети, отпугивая ею всех мужчин. Правда это или нет, Недвига не знала, но, глядя на эту толстую безобразную женщину, трудно было поверить в то, что на нее мог позариться хоть один воин.

Но Жоха была лишь половиной несчастья. Рабыни мучились от голода, потому что кормили их один раз в день, и пищи не хватало. Так получилось, что в тот самый день, когда Недвига очутилась во дворце, одна из рабынь стащила из поварни птичью ножку, и это заметила одна из посудомоек.

Весть о воровстве сразу же дошла до Жохи, и та, в назидание новым рабам, вечером устроила расправу над бедняжкой. Ее выставили посреди двора, раздели догола, вскипятили тут же на костре воду и облили кипятком. Бедная женщина захлебнулась в диком крике, затем упала без сознания. Потом вновь прибывшие рабы узнали, что такие наказания случаются очень часто, и Жоха всегда придумывает новую пытку.

Увиденное произвело на Недвигу неизгладимое впечатление, надолго поселив в душе страх, и она старалась выполнять свою каждодневную работу очень тщательно и добросовестно.

Но из-за постоянного недоедания работать с каждым новым днем становилось все труднее и труднее. Иногда Недвига думала, что готова сама пойти в поварню и отхватить там кусок пожирнее, и пусть с нею делают потом все, что хотят, – и лишь неимоверным усилием воли заставляла себя отказаться от этой затеи. Если бы она не знала, что чувство голода со временем станет постоянным и к нему можно будет привыкнуть, то навряд ли терпела бы.

Недвига постоянно помнила, что где-то здесь, во дворце, живет дочь Тенгизы, и первое время даже пыталась расспрашивать о ней рабынь. Но бедные женщины ничем не могли помочь, а к Жохе Недвига подойти страшилась.

Помог случай. Как-то, убирая в одной из комнат дворца при открытом пологе, Недвига заметила проходящую мимо женщину, показавшуюся ей смутно знакомой. Уж не ее ли она видела рядом с Тенгизой в тот злополучный поход, когда убили вождя?

Недвига выскочила из комнаты, забыв о своих обязанностях, и бросилась догонять женщину, удалявшуюся по коридору.

– Постой! – крикнула она, не думая о том, что привлечет к себе внимание людей, которым очень не понравится ее поведение.

Но, к счастью, вокруг никого не было, а женщина услышала и обернулась. Ну, конечно, это была именно та старуха. Она нахмурилась, наблюдая за приближающейся рабыней.

– Чего тебе? – спросила неласково, когда Недвига подошла.

– Ты знала Тенгизу? – выпалила та.

Женщина смутилась.

– Ну, знала, – ответила, поколебавшись, – а ты кто?

– Я видела тебя год назад весной, ты разговаривала с Тенгизой. Я узнала тебя.

– Ну, разговаривала, и что?

– Тенгиза умерла.

– Знаю.

– Откуда? – удивилась Недвига.

Неподдельное изумление рабыни почему-то смягчило сердце старухи.

– У хазар везде есть соглядатаи и доносчики, даже в чужих племенах, – ответила она, почувствовав, что Недвига не представляет никакой угрозы, но следующий вопрос вновь ее насторожил.

– Тенгиза говорила, что у нее осталась дочь, здесь, в Итиле. Где она?

– А тебе-то что? Что ты все вынюхиваешь?

Недвига смутилась: действительно, ее вопросы могли казаться подозрительными, она об этом не подумала.

– Я сестра Тенгизы, – Недвига немного помолчала и добавила: – Родная.

– А-а… – старуха оглядела рабыню. – Похожи. Как я сразу не догадалась? Ну и чего ты хочешь?

– Увидеть племянницу. Мне надо кое-что ей передать.

– Давай, я передам, – женщина с готовностью протянула ладонь.

Недвига отшатнулась.

– Я ее сама хочу увидеть, – твердо сказала она.

– Хорошо, – легко согласилась старуха, повернулась и пошла своей дорогой, а рабыня постояла мгновение, но, вспомнив о неприбранной комнате, побежала назад.

После встречи со старухой прошло больше недели, а никаких вестей не было, и Недвига стала сомневаться, что они когда-нибудь появятся, раскаиваясь, что ничего больше не узнала о племяннице.

Но девушка явилась сама, встала у порога, подслеповато вглядываясь в сумрак лачуги, спросила:

– Кто здесь сестра Тенгизы?

Недвига сперва даже опешила, не поверив, но тут же обрадованно воскликнула:

– Я. – Вскочила, бросилась к девушке.

Та чуть отшатнулась, брезгливо поморщившись, но сказала приветливо:

– Я ее дочь Занифа. Пойдем выйдем, здесь очень душно.

На улице, разглядев Недвигу, девушка мило улыбнулась:

– Тетушка сегодня сказала мне, что здесь живет сестра моей матери. Я очень обрадовалась и сразу пришла.

– Я давно видела ее, больше недели. Я думала, она обманула и не сказала тебе обо мне.

– Мы с отцом были в отъезде. Он любит иногда осматривать свои владения и берет меня с собой.

Девушка выглядела лет на пятнадцать, не больше. Стройная, маленькая, с пухленькими щечками и красивыми темными глазами – копия Тенгизы, только моложе. При улыбке на щеках ее появлялись ямочки, придавая ей вид детской невинности и доброты.

Сначала разговор не клеился, обе смущались, не зная, о чем говорить.

– Так эта старуха – твоя тетка? – наконец спросила Недвига.

– Да, с отцовой стороны.

– Она что, сестра кагана? – удивилась Недвига.

Действительно, было как-то странно, что знатная женщина разгуливает по степи, передавая поручения тайным соглядатаям, таким, как Тенгиза.

– Да, – кивнула Занифа, – у меня, кроме них, никого больше нет. Вот теперь еще ты появилась.

Постепенно они разговорились и вскоре даже почувствовали друг к другу симпатию.

– Тенгиза передала тебе вот это, – Недвига подняла платье, достала спрятанный в штанах мешочек, вынула из него перстень.

Занифа повертела его перед глазами, вздохнула:

– Отец часто вспоминает мою мать. – Надела кольцо на палец, снова улыбнулась: – Тебе нельзя здесь больше жить, в этой грязной вонючей лачуге. Я поговорю с отцом, может быть, он что-нибудь придумает. А теперь мне пора.

Занифа ушла, но на другой день спозаранку заявилась Жоха и велела Недвиге следовать за ней. Всю дорогу она угрюмо молчала, будто против ее воли из-под ее власти ускользает рабыня.

Надсмотрщица привела рабыню в покои Занифы.

– Я очень рада, тетя, что отец прислушался к моей просьбе и разрешил перевести тебя ко мне в услужение.

Недвига сделала вид, что обрадовалась, а сама подумала, что родной тетке дочери каган мог бы и свободу подарить. Но Занифа, казалось, была очень довольна таким решением.

– Он узнал этот перстень, – продолжала щебетать она, – так обрадовался. Он очень памятный. Камень этот из изумрудных копей самой царицы Клеопатры. В его семье перстень переходил из поколения в поколение, и то, что он подарил его моей матери, говорит о его великой любви к ней.

Недвига улыбнулась и опять невольно подумала, что здесь творится что-то странное: любит женщину, но оставляет ее в рабынях и даже отправляет в чужое племя. Разве так бывает?

– Когда он узнал, что она погибла, очень расстроился. Ты ведь до самого конца с нею была. Расскажи о ней.

Недвига стала рассказывать, стараясь представить Тенгизу в розовом цвете, и ей это удалось. Занифа слушала очень внимательно, но часто перебивала, спрашивала детали.

Разговор прервали, когда рабыни внесли подносы с едой.

– Отныне ты будешь есть со мной, – улыбнулась Занифа. – Ты можешь распорядиться подать тебе любое блюдо, какое захочешь. Все тотчас будет исполнено.

Впервые за весь месяц Недвига сытно поела. Хорошо бы сейчас поспать, но Занифа вдруг сказала:

– Тебя хочет видеть отец. Сейчас принесут воду, ты вымоешься и переоденешься.

Рабыни внесли корыто, Недвига покорно разделась, влезла в теплую воду, почувствовав блаженство. Сколько же она не мылась? Целую вечность!

Молоденькая рабыня добросовестно намыливала и натирала Недвигу до тех пор, пока кожа той не покраснела и не стала скрипеть под пальцами. Особенно женщина была рада, когда отмыли ее волосы, и они вновь заструились по плечам ласковым густым шелком.

Недвига вылезла из корыта, вытерлась мягкой тканью. Рабыня протянула ей голубое полупрозрачное одеяние с блестками.

– Платье принадлежало моей матери, – сказала Занифа.

– Нет, я не могу надеть его, – запротестовала Недвига.

– Ну не пойдешь же ты к кагану на прием в грязном рабском одеянии, – огорчилась племянница. – А у меня больше ничего нет. Мое платье вряд ли тебе подойдет.

Недвига сокрушенно вздохнула и согласилась.

– Какая ты красивая! – восхитилась Занифа, когда женщина при помощи рабыни облачилась в новое одеяние.

– Твоя мама была красивее.

– Мне бы хоть капельку вашей красоты, – взгрустнула девушка.

– Ты еще прекраснее будешь, – улыбнулась Недвига и подумала, что племяннице пора замуж. О чем думает каган, держа ее взаперти?

Рабыня проводила Недвигу в большую залу. В глубине ее сидел мужчина лет пятидесяти, небольшого роста, склонный к ожирению, в богатом, расшитом серебром одеянии. Возле ног его расположились два подростка, они поглаживали стопы и колени кагана.

– Тенгиза! – воскликнул мужчина при виде вошедшей женщины и вскочил с кресла.

– Меня зовут Недвига, господин, – смутилась она.

– Ах да, – каган снова сел. – Ты ее сестра. Но вы так похожи! Удивительно!

– Наряд придает нам схожесть, – улыбнулась Недвига. – Я бы не надела его, но ничего больше не было, а мое платье вовсе не подходит для встречи с тобой.

Каган кивал, задумчиво рассматривая женщину. Недвига заметила, что при этом подростки насторожились и стали поглядывать на нее враждебно.

– Я очень рад, что мои сомнения развеялись, – произнес каган задумчиво, – и теперь я вижу, что Занифа была права: ты и вправду сестра Тенгизы. Расскажи мне, как так получилось, что вы встретились с нею?

Недвига немного помялась, потом вкратце рассказала о своей жизни, подробнее остановившись на времени, когда они жили с Тенгизой у печенегов. Каган, как и Занифа, слушал внимательно, но, в отличие от нее, не перебивал. Недвига ничего не рассказывала племяннице о пытках, перенесенных сестрой. Здесь же она, немного поколебавшись, решила поведать все. Но при первых же словах о мучениях Тенгизы глаза кагана увлажнились и он воскликнул:

– Хватит, ничего больше не хочу слушать! Бедная моя малышка. Как она страдала. Сколько вынесла.

Недвига хотела упрекнуть кагана в том, что он знал, на что посылал любимую, давая ей тайное поручение, но вовремя попридержала язык.

Мужчина наконец успокоился.

– Можешь идти к себе, – сказал он ей и погладил по голове одного из мальчиков. Тот сразу заулыбался и приложился к руке кагана губами.

Недвига поспешно удалилась, втайне надеясь, что встреча эта первая и последняя. Каган показался ей безвольным человеком, а мальчишки, окружавшие его, были какими-то неприятными. Они больше напоминали капризных девочек, чем будущих мужчин.

Занифа уже укладывалась спать и встретила Недвигу в большой кровати под роскошным пологом.

– Тебе понравился мой отец? – спросила она с нетерпением. – О чем вы разговаривали?

– Каган показался мне неплохим человеком, – уклончиво ответила Недвига, но девушка не заметила ее осторожности.

– Он замечательный! – восторженно воскликнула она. – Я люблю его больше всех на свете.

Недвига прилегла на твердом топчане, прикрыла глаза, но вдруг явился слуга и сообщил, что каган снова хочет видеть ее в своей опочивальне.

Недвига смутилась, а Занифа неожиданно обрадовалась:

– Ты взволновала его. Может, с тобой он обретет счастье?

– Разве у кагана жизнь не полная чаша? – изумилась Недвига. – Ему не хватает только счастья?

– Не смейся. После моей матери он не мог видеть ни одну женщину.

«Поэтому его окружают мальчики», – усмехнулась Недвига, но уже ничего не сказала: у богатых свои причуды.

Комната, в которой спал каган, в отличие от залы была маленькой. Никакой мебели, кроме огромной кровати, но такой ветхой, что Недвиге стало стыдно за правителя, спавшего на дырявых покрывалах. Полуобнаженный мужчина уже лежал в постели.

– О, Недвига, – простонал он, приподнимаясь на кровати и протягивая к ней руки, – иди скорее ко мне, ублажи меня, как Тенгиза когда-то.

Недвига и сама уже жаждала соединения, истосковавшись за долгие месяцы по мужской ласке. Последняя утеха была с Баяном, но она давно стала сомневаться: а было ли то на самом деле или только привиделось? А женское тело требовало своего, жаждало любви.

Недвига быстро разделась и прыгнула в постель, поморщившись тут же от протяжного скрипа, изданного кроватью.

Мужчина потянулся к Недвиге губами и руками. Ласки его были желанны, чувствовалось, что он владеет искусством любви. Но в разгар утехи Недвига с удивлением обнаружила, что детородное орудие мужчины остается вялым и безвольным.

– Я не возбуждаю господина? – невольно оскорбилась она.

– Не обижайся, Недвига. Я привык к мальчикам, – вздохнул каган. – Думал, что женщина, похожая на мою Тенгизу, вновь вернет меня к нормальной любви, но этого не случилось. Жаль.

Он встал и голый проследовал к стене, где в небольшой нише стоял кувшин с вином. Отхлебнул из него, принес кувшин Недвиге.

– Хочешь?

Женщина покачала головой, раздавленная своей похотью. Заболел низ живота. Раззадоренная лаской, женская плоть требовала удовлетворения. Злость овладела Недвигой, и она не выдержала:

– Зачем же ты отправил Тенгизу к печенегам, если так любил ее?

– А что мне было делать? – удивился каган. – Я не распоряжаюсь своей жизнью. Хорошо еще, что она родила девочку, был бы мальчик, их убили бы.

– За что?!

– Кагану нельзя иметь наследников. После Тенгизы я специально стал приобщать себя к мальчикам, чтобы больше ни одна женщина не пострадала по моей вине. Глупо, конечно. Потом я понял, что отравил себе жизнь, лишив себя женской ласки, но такова, видно, моя судьба. Никуда не деться. Ну да что теперь плакаться? Скоро я умру, и мучениям моим придет конец. Только дочь жалко. Кто позаботится о ней без меня?

– Разве господин болен? – удивилась Недвига, глядя на пышущего здоровьем кагана.

– Я здоров, как бык, и полон сил. Но я сам назначил срок моей кончины, и скоро он наступит.

Недвига ничего не поняла, но расспрашивать не стала, понимая, что разговоры о скорой смерти лишь подавляют мужчину. Она снова потянулась к нему, желая все же разбудить в нем хоть каплю вожделения, но, ничего не добившись, вскоре уснула.

Очнулась от болезненного тычка в бок.

– Вставай, разлеглась тут.

Перед ней стояли два вчерашних подростка, недовольно разглядывая ее.

– Не понимаю, чего господин нашел в этой уродине? – сокрушенно произнес один из них.

– Женщины все такие противные, – поддержал его другой.

Недвига хотела успокоить мальчишек, разъяснив, что так за всю ночь и не смогла добиться от их хозяина желаемого, но тут появился он сам и свирепо накинулся на них:

– Чего вы тут столпились. А ну брысь! Ишь, чего удумали, господина обсуждать! Вмиг воинам на потеху отправлю, будете еще лезть не в свои дела!

Подростков как ветром сдуло. Недвига встала, оделась.

– Не торопись, Недвига, покушай со мной.

Слуга принес на деревянном подносе еду, поставил прямо на постель.

Каган и Недвига сели с двух сторон от подноса, принялись есть. Разнообразия не было: медовые лепешки, сок, вино, яблоки. Да, скуден завтрак кагана.

Разговор не получился. Ели в полном молчании. Закончив трапезу, каган вдруг сказал:

– Занифа – вот о ком болит мое сердце. Каково ей будет после моей смерти?

– Ее надо выдать замуж за хорошего человека.

Мужчина криво улыбнулся.

– Думаешь, это так просто? Я не властен распоряжаться царскими рабами.

– Как? – изумилась Недвига. – Занифа – рабыня?!

– А ты что думала? Дочь рабыни разве может быть свободной?

– Но ты ведь мог бы и мать, и дочь освободить от рабства.

– Еще раз говорю, я не распоряжаюсь рабами, но если ты думаешь, что я такой черствый, ошибаешься. Я не раз обращался к беку с просьбой об освобождении моей любимой, но он сказал, что рабыни больше нужны Хазарии, чем свободные женщины.

– Ничего не понимаю. Разве ты не правитель этой страны? А если Занифа принадлежит какому-то беку, то разве выкупить ее ты не мог?

– Я беднее нищего. И правитель я только для бедных. На самом деле всем распоряжается царь, мы его называем беком. Каганов тоже выбирает бек из беднейшего рода. Это делается для того, чтобы мы больно-то не роптали. Мы сами назначаем себе годы правления, и когда истекает срок, нас убивают.

Недвига слушала с ужасом и никак не могла взять в толк, что же за порядки творятся здесь, в Хазарии? А ведь северяне, да и печенеги, считали каганов чуть ли не богами, признавая их власть над многими народами.

– А если случается голод или болезнь, то люди обвиняют нас, и тогда каганов убивают досрочно, – печально продолжал повествовать мужчина. – Мое правление оказалось наиболее счастливым. Хазария процветала, с покоренных земель шла дань, и народ был мною доволен, поэтому я продержался так долго. К тому же я безоговорочно поддержал иудеев и их религию – и это тоже вписали мне в заслугу. Да, я прожил нормальную жизнь и не боюсь уходить из нее, но вот мое дитя… Занифа совсем ребенок. О ней душа моя печалится день и ночь. Она пропадет без меня…

Недвига только грустно вздохнула в ответ: что могла сделать она, простая рабыня?

Глава седьмая

Дни протекали с нудным однообразием. Каган и его семья жили в затворниках, имея в прислугах ограниченное число людей. Постоянно его навещали только бек и два высших сановника, делающие ежемесячный отчет о жизни государства. Раз в четыре месяца каган появлялся перед народом – и это был сложный ритуал, с множеством раз и навсегда заученных движений.

Каган представал в богатом облачении на балконе дворца, но мало кто его мог по-настоящему разглядеть, потому что все падали ниц, едва раздавался звук трубы, извещающий о его приближении.

Недвига не понимала всего этого действа. Кагану воздавались чуть ли не божеские почести, а богатством, собранным с покоренных земель, распоряжался бек. Народ считал, что каган обладает божественной силой, может помочь во всех бедах и решить все вопросы, а жалобы их стекались к беку, который обладал властью судить и миловать.

Недвига не понимала, к чему все это притворство? Почему обманывают народ, почему каган не обладает настоящей властью и сидит в своей зале как кукла. Да ведь жизнь его хуже, чем рабская, неужели он не понимает?

Еще Недвига думала о том, а знает ли Занифа о своем положении. Если нет, то как ей раскрыть глаза, если да, то как утешить? Ей было жалко девочку, поскольку срок смерти кагана неумолимо приближался. О нем знали все во дворце. Еще два месяц назад Недвига пришла в шумный, дышащий жизнью дворец, а теперь большую часть дня здесь стояла тишина, и лишь вечером и ночью начиналось какое-то шебуршание, движение, шепот и другие непонятные звуки, плотным кольцом обступавшие покои кагана и его семьи.

Однажды Занифа взяла Недвигу за руку и повела по узким коридорам дворца, то и дело оглядываясь и прикладывая палец к губам: «Тихо». Они подошли к покоям кагана с другой стороны. Вошли в мрачную темную комнату.

Занифа оттянула тяжелый полог, и в небольшую щелку в стене Недвига увидела залу. Каган сидел в своем кресле, а перед ним, заложив руки за спину, вышагивал молодой красивый мужчина: стройный, подтянутый, поджарый, в расшитой золотом одежде. Они разговаривали очень тихо – ничего не разобрать.

– Это бек Вениамин, – прошептала Занифа.

Недвига с удивлением посмотрела на девушку. Слова ее прозвучали как-то странно, с придыханием, с теплотой и лаской.

– Ты часто ходишь сюда? – напрямик спросила женщина.

Занифа зарделась, стыдливо опустила глаза, затем все же произнесла:

– Он красив, правда?

– Да, – не стала лукавить Недвига, чувствуя, как в сердце закрадывается жалость к бедному дитя.

Девушка еще постояла, глядя на мужчину, затем задвинула полог и молча пошла из комнаты. Недвига двинулась следом. Она понимала, что Занифа открыла ей самую страшную свою тайну: она влюблена, и влюблена в человека, который скоро отдаст приказ о смерти ее отца.

В своей комнате Занифа дала волю слезам, и сердце Недвиги чуть не разорвалось, когда она поняла, что та все знает и очень страдает от этого.

– Ах, Недвига, – плакала девушка, – я ведь такая же рабыня, как и ты. Что мне делать? Скоро мой отец умрет. Разве это справедливо?! Ведь он полон сил и здоровья и совсем еще не старый. А я? Что будет со мной?

– Занифа, успокойся, – женщина сама еле сдерживала слезы. – У кагана ведь есть родня. Почему бы ему не обратиться к ним?

– Из всей родни только его сестра меня признает. Род их хоть и бедный, а очень себя уважающий. Я у них превращусь в простую рабыню. Не удивлюсь, если меня заставят полы мыть и помои выносить…

Девушка еще больше залилась слезами. Да, тяжело привыкать к переменам в жизни, тем более если с детства была окружена заботой и жила в холе и неге.

– Незавидное твое положение, – Недвига сочувственно вздохнула. – А может, обратиться к беку с просьбой о твоем освобождении.?

– Нет, ничего из этой затеи не выйдет, – Занифа сникла. – Отец обращался к нему с просьбой дать моей матери свободу, но над ним только посмеялись.

– Постой, ничего не понимаю, – Недвига качнула головой. – Ведь Тенгиза давно здесь не живет. Сколько же беку лет? На вид ему не дашь и двадцати пяти.

– Он очень рано принял власть после смерти своего отца Обадия.

– Ну, так он тогда совсем маленьким был, сколько с тех пор воды утекло. Надо к нему снова обратиться.

– Отец и потом к нему обращался. Бек ничего не хочет слушать. Отец даже выкупить меня не может – наш род такой бедный. Он хотел обратить меня в иудаизм, потому что иудеи не держат рабов-соплеменников, но и в этом ему отказали, заявив, что я рождена язычницей, а евреи – Богом избранный народ.

– А как же отец твой стал иудеем?

– Отец мне рассказывал, что когда бек Обадия совершил переворот, то всех желающих присоединиться к нему обращали в новую веру без разбора. Тогда еще Хазарией правили сильные каганы, которых все слушались. Но весь их древнейший род был истреблен. И тогда кагана выбрали из бедного семейства. Им оказался мой отец – ему было тогда десять лет, и он был безвольным, ничего не понимающим мальчиком, которому внушили все, что хотели, чтобы отнять у него настоящую власть. Его прельстили почетом и уважением, и он на все согласился, ведь много лет из-за бедности его род в Хазарии был самым захудалым, и никто с ним не считался. По новому порядку, который установил бек Обадия, каганы не могли править более сорока лет. В этом году исполнилось сорок лет правления моего отца. Скоро придет день его смерти.

– Что за дурные законы в этой Хазарии? – снова в который раз удивилась Недвига. – Нельзя разве оставить ему жизнь и выбрать другого кагана?

– Не знаю, – девушка пожала плечами.

– А где тетушка твоя, что-то я ее давно не вижу? – перевела разговор Недвига, которой не хотелось продолжать бесполезный разговор о рабстве и предстоящей смерти кагана.

– А тетушка у бека на службе, он ей всякие дела поручает. Она постоянно в разъездах. Вот и сейчас куда-то уехала.

«Понятно, – подумала Недвига, – снова с какой-нибудь бывшей рабыней встречается в степи».

– Я так переживаю за нее, – взгрустнула девушка. – У нее очень больное сердце, но отказать беку она не может, ведь ей платят жалованье. Не с голоду же помирать…

Прошла еще неделя, более тяжелая, худшая, чем предыдущие. Каждый день неумолимо приближал их к развязке. Днем Занифа старалась побольше быть с отцом, и Недвига просиживала с ними в большой неуютной зале с утра до вечера.

Каган много рассказывал о Хазарии, о ее войнах с Арабским халифатом, о гражданской войне, после которой так резко поменялась власть. Однажды Недвигу вдруг осенило:

– А чего мы сидим и ждем неизбежного? Нельзя разве сбежать из дворца?

Каган посмотрел на рабыню с усмешкой:

– Ты умеешь плавать? Тогда попробуй. Только и до реки не дойдешь, здесь везде стража. Но даже если случится чудо и мы выберемся с этого острова, куда мы подадимся? Кто нас ждет? Семья моя не примет меня, на это глупо надеяться. Там уже готовят моего преемника. Они никого не будут защищать…

Слова кагана были резонны, и все же Недвига жалела, что слишком поздно судьба подарила ей встречу с племянницей. Хотя бы полгода в запасе – она свела бы дружбу с нужными людьми, стражей и рабами и помогла бы чем-нибудь кагану.

Неужели во всем мире не нашлось бы места для них троих? Они вполне могли бы сойти за семью и поселиться в каком-нибудь отдаленном уголке, где о них никто и слыхом не слыхивал. Но все эти мечты были всего лишь несбыточными желаниями, далекими от действительности, довлеющей над судьбами людей.

Никто из них не знал, когда наступит страшный день смерти, и, конечно, он пришел неожиданно.

Как-то утром, как всегда, Занифа и Недвига отправились навестить отца, но двери в его покои оказались плотно закрыты. Из-за стены раздавались голоса и заунывное пение. Лицо девушки побледнело. Мгновение она стояла не шевелясь, затем заколотила в дверь.

За стеной голоса замолкли. Дверь открылась, и стали выходить роскошно разодетые вельможи, впереди всех шел бек. Увидев Занифу, приостановился, сзади него замерли в ожидании остальные.

– Ты кто? – Вениамин прищурил глаза.

– Дочь кагана, – вызывающе ответила девушка, гордо вздернув подбородок.

Бек к вызову остался равнодушным. Еще раз скользнув взглядом по женщинам, он пошел дальше. За ним устремились вельможи. Каждый, проходя мимо женщин, прятал глаза, и сердце Недвиги затопил страх.

Женщины робко вошли в залу. Каган сидел в своем кресле угрюмый, вокруг толпился народ: сановники попроще, воины, охрана. Испуганные мальчики тоже были здесь. Все подходили к креслу, падали ниц, вставали и молча отходили. Церемония прощания обещала быть долгой.

Увидев дочь, каган привстал, протянул к ней руки. Со слезами девушка бросилась в его объятия. Недвига тоже подошла, как положено, упала ниц, потом поднялась и встала рядом. Никто ее не прогонял. Она простояла до конца церемонии, до тех пор, пока последний сановник не попрощался с каганом.

– Выйдете все, – приказал каган. – Я хочу поговорить с дочерью.

Зала быстро очистилась. Недвига вышла тоже. У входа она заметила двух дюжих воинов, настороженно оглядывавших всех посетителей.

Прошло немного времени, и вышла, понуро опустив голову, Занифа. Она молча направилась в свои покои. Недвига двинулась следом, мельком заметив, что воины плотно прикрыли дверь в залу.

Кагана похоронили, предав его тело земле. Занифа бурно оплакивала смерть отца: рвала на себе одежды, посыпала голову пеплом. Потом Недвига узнала, что так положено делать при иудейском обряде.

На другое утро после похорон у дверей в покои Занифы появилась стража.

– Что вы тут делаете? – удивилась она.

Воины молчали, как каменные изваяния. Было видно, что из них не вытянешь и слова. Затем новая неожиданность: исчезли две рабыни, которых Занифа знала с детства. Вместо них появились новые, целых пять, молодые расторопные прислужницы.

Занифа после завтрака, как всегда, собралась прогуляться. Едва она вышла из покоев и направилась к выходу, сзади возникли два воина и двинулись следом. В слезах девушка вернулась обратно – прогулка была испорчена.

– Я что, на положении пленницы? – вопросила она неизвестно кого: рабыни молчали, воины – тоже, а Недвига ответа не знала.

Хазария после смерти кагана находилась в глубоком трауре неделю. Занифа не снимала черных одежд и старалась меньше выходить из покоев, тем более что ей и не хотелось разгуливать по дворцу в сопровождении охраны.

Через неделю появилась тетушка. Она молча вошла к Занифе, и та с рыданиями бросилась в ее объятия.

– Успокойся, успокойся, моя девочка, – старуха смахивала с глаз слезы. – Я так страдаю оттого, что не смогла с ним попрощаться. Ведь я же сама вынянчила его. Теперь наш род должен отдать второго юношу. Разве это справедливо?!

– Когда будет церемония посвящения в каганы? – спросила Занифа.

– Завтра. Но рабам туда нельзя.

– А почему меня караулит стража?

– Не знаю, так распорядился бек. Но он вовсе не запрещает тебе ходить по дворцу и делать все, что хочешь. Внуши себе, что ты не видишь охраны, вот и все.

Вечером тетушка ушла.

– Я хочу тоже присутствовать на церемонии посвящения, – сказала Занифа, укладываясь спать. – Интересно, как она проходит.

– Не думаю, что это приятное зрелище, – с сомнением произнесла Недвига.

– Почему?

Недвига промолчала, потому что не знала ответа, просто чувствовала, что эта церемония не принесет Занифе успокоения.

– Да и не пропустят тебя туда, – напомнила она племяннице.

– Ты забыла? Я знаю потайной ход. Когда-то мама провела меня по всем закоулкам дворца, она их знала наизусть, как свои пять пальцев. Многие из них остались в моей памяти, хотя, к сожалению, не все.

– Но ведь за тобой стража по пятам ходит.

– Да, обмануть их задача нелегкая. Но я что-нибудь придумаю. Ночь длинная…

Утром Занифе действительно пришла в голову мысль:

– Может, стража караулит только меня? Недвига, попробуй ты выйти и прогуляться во двор. Только накройся покрывалом, чтобы лица не видно было.

Недвига накинула покрывало и вышла из покоев. Никто из стражи даже бровью не повел при ее появлении. Она спокойно вышла на улицу, встретила там надсмотрщицу, которую вовсе не желала видеть. Та посмотрела с подозрением.

– Чего это ты разгуливаешь без госпожи? – спросила она настороженно.

– Ищу ее тетушку, – сказала Недвига первое, что пришло в голову, и постаралась быстрее покинуть двор.

– Хорошо, – обрадовалась Занифа, едва Недвига вернулась, – у нас с тобой почти одинаковые фигуры, ты такая же маленькая и тонкая, как я. Нас легко спутать.

Недвига неодобрительно покачала головой:

– Может, не стоит этого делать? Зачем тебе знать, как проходит церемония посвящения в каганы?

– Когда-то так посвящали моего отца. Я хочу больше знать о его жизни. Мне это необходимо…

Женщина вздохнула и не стала больше спорить.

Едва поднялся шум на улице, затрубили трубы, Занифа схватила покрывало Недвиги, накинула на себя.

– Ну, я пошла. А ты ложись на мою постель и не высовывайся из-за полога.

Недвига послушно спряталась за пологом кровати.

Девушки не было долго. Недвига уже начала беспокоиться. Рабыня принесла ужин, но к постели не подошла, передвигалась бесшумно, стараясь не разбудить госпожу.

На город уже опустилась ночь, когда наконец Занифа появилась: мертвенно-бледная, дрожащая.

– Что с тобой? – испугалась Недвига.

– Со мной ничего. О, Недвига, я видела такую страшную картину. Зачем они так издевались над бедным юношей? Это была не церемония, а пытка. Кагана посадили в кресло, в котором столько лет просидел мой отец. О, если бы я знала, какие страдания он перенес на нем! Бек накинул парню на шею шелковую петлю и стал душить, требуя, чтобы он назвал число меньше сорока. Когда он выкрикнул: «Пятнадцать», – бек сказал: «Вот столько ты и будешь править». Я ненавижу бека. Как я могла когда-то думать о нем хорошо? Ведь это настоящий живодер!

– Но твоего отца посвящал в каганы Обадия, – справедливости ради заметила Недвига.

– Ты оправдываешь этого убийцу?! – негодуя, воскликнула девушка.

– Нет, конечно, нет, – поспешила заверить женщина, не зная, как успокоить ее.

Занифа, казалось, была не в себе, увиденное так взбудоражило ее, что она долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок и всхлипывала. Не спала всю ночь и Недвига, чувствуя, что надвигается что-то тревожное, мрачное, страшное.

Утром пришла тетушка.

– Радуйся, Занифа. Твоя судьба определилась. Бек сказал, что ты будешь его наложницей.

– Что?! – Занифа подпрыгнула на кровати, услышав такое. – Никогда!

– Опомнись, моя девочка. Это большая честь для тебя. Не забывай, что ты рабыня. Он же хочет возвысить тебя. Говорят, ты ему очень понравилась.

– Я его терпеть не могу!

– Занифа, нам, женщинам, со многим приходится мириться в этой жизни. Неужели будет лучше, если он тебя отправит прислуживать какому-нибудь вельможе?

– Да, лучше! – воскликнула Занифа. – Я тогда не потеряю гордость. Пусть меня считают рабыней, но я себя уважаю. Я не смогу стать наложницей убийцы моего отца!

– Ну что ты такое говоришь, – тетушка испуганно оглянулась на закрытую дверь, – здесь столько чужих ушей. Твоего отца убили воины, а вовсе не бек.

– Зато он отдал приказ.

– Таков порядок.

– Почему его все слушаются? Почему его все боятся? Ведь раньше каган имел власть, и беки прислуживали ему.

– Тише, тише! – Глаза старухи буквально выкатились от страха. – За такие речи можешь и головы лишиться.

– А я не боюсь! – крикнула Занифа, намеренно обратившись в сторону двери.

Тетушка схватилась за сердце и побледнела.

– Занифа, прекрати, – вступила в разговор Недвига, – ты так тетю в могилу сведешь.

Девушка смутилась, подбежала к старухе.

– Прости, прости меня. Я сама не знаю, что говорю. – Она обняла женщину, подвела ее к креслу, усадила.

– Ах, Занифа, Занифа, да разве ж я не понимаю, как ты права, как ты негодуешь, – пришла в себя тетка. – Но что же делать? Я вот свободная женщина, а и то пикнуть не смею, выполняю все, что прикажут. И ты смирись. Бог даст, жизнь твоя наладится. Деток нарожаешь беку, так он тебя в почет возведет, может, и свободу даст.

– Иудейкой меня сделает, да? – презрительно скривила губы девушка.

Старуха иронии не заметила:

– Почему бы и нет? Ведь только дети от иудейки имеют почет и славу. Ты ласковой будь с беком, ничему не противься. Скажу тебе по секрету – с мужчиной быть очень приятно. Скажи, Недвига, я ведь права?

Недвига кивнула.

– Да мне он противен, противен! – снова взвизгнула Занифа.

– Это пройдет, девочка моя, – терпеливо начала увещевать старуха. – Многим девушкам не нравится первая ночь с мужчиной, но ты вида не показывай, делай все так, будто тебе очень приятно, притворись, пусть думает, что ты от него без ума. Бек такой же, как и все, а всем мужчинам нравится, когда женщины их ублажают. Они любят свою власть над нами показывать, а ты гонор свой спрячь да делай вид, что любишь его. Поверь, легче тебе жить будет.

Занифа слушала, покорно кивала. Недвига, глядя на нее, успокоилась: может, и вправду поняла девушка, что деваться ей некуда? Старуха права, ох как права. Вот ведь Недвиге сколько пришлось терпеть, оттого и жива покуда. А мало ли рабынь изводят себя, неизбежному противятся, не понимая, что жизнь их ничего не стоит. Сама о себе не побеспокоишься, никто тебя не пожалеет.

Занифа больше с тетушками не препиралась, а тем более не говорила о том, что задумала, понимая, что они ее не поймут и посчитают ее действия бессмысленными. Но Занифа чувствовала, что не может иначе – за отца надо отомстить.

Весь день Занифа бродила по коридорам дворца, вспоминала детство, мать, отца, смотрела в окна на Итиль, любовалась небом, солнцем. Свою комнату она исходила вдоль и поперек, задумчиво глядя на привычные с детства предметы. Чувствовала, что больше никогда их не увидит. То, что задумано, не прощается.

Несколько раз она спрашивала себя: «Готова ли я действительно принести себя в жертву за отмщение? Ведь если все удастся, наказание будет суровым. Готова ли я на смерть?» Думала и отвечала сама себе: «Да, готова! Если не я, то кто? Как еще остановить злодея?»

Из потайного местечка в нише стены Занифа достала маленькую коробочку, вынула оттуда твердый комочек яда.

Занифа попыталась вспомнить, о чем шептала ей мама, когда показывала этот тайник с ядом. Вроде она говорила, что с помощью него можно устранять неугодных людей.

«Ах, мама, если бы ты знала, для кого я берегла его все эти годы», – с горечью подумала девушка, открывая перстень Тенгизы. Засунув в него яд, Занифа захлопнула камушек, будто дверь закрыла в собственную жизнь. Она убьет бека, она отомстит за отца, за мать – и пусть будет, что судьбой предначертано. Теперь ей уже все равно – она решилась.

Вечером рабыни принесли воду, вымыли Занифу. Одна из рабынь держала в руках приготовленный полупрозрачный наряд. Его прислал бек. Занифа смотрела на наряд с отвращением. С чьего плеча он снял его? Какая наложница оказалась в немилости?

Вымывшись, Занифа велела рабыням удалиться.

– Но, госпожа, мы должны одеть тебя, – запротестовала было одна из них.

Занифа гневно свела брови, и девушки поспешно покинули покои. Они не знали, что дочь кагана никогда ни на кого не кричала, никого не ругала и с детства была сама добродетель, не умея долго сердиться на людей. И гнев ее сейчас был показной и никому не причинил бы вреда.

Занифа оделась сама, старательно поправила складки наряда. Затем позвала Недвигу.

Женщина вошла робко. Она с утра всем нутром чувствовала неладное в поведении племянницы, но та держалась вроде бы как всегда, и настораживало лишь то, что она не хотела говорить о предстоящей ночи.

Занифа бросилась в объятия тетки, уткнула лицо в ее шею.

– Ну, ну, Занифа, – Недвига сама чуть не плакала, понимая состояние девушки, – ничего не бойся. Все мы когда-то через это прошли. Куда деваться? Я верю, что все будет хорошо… Может, ты даже полюбишь его…

– Никогда! – воскликнула Занифа, потом вдруг стала совсем спокойна, будто и вправду смирилась. – Прощай, Недвига.

Хотела добавить что-то еще, но не смогла и вихрем вылетела из комнаты, боясь разоблачения.

Недвига постояла в растерянности. Подозрения роились в голове, но она и представить себе не могла, что надумала племянница. Она вышла следом, но коридор был уже пуст, и даже стража покинула свой пост.

Занифа шла, ведомая рабынями, в сопровождении стражи, стараясь не думать о деле, не гадать заранее, как все произойдет. Ведь она совсем не знала, что будет делать мужчина, и надеялась, что на месте разберется.

Бек, обнаженный по пояс, стоял у окна, когда Занифа вошла. Рабыни и стража остались по ту сторону двери.

– Вот и любовь моя пришла, – пропел бек, широко улыбаясь, показывая ровные белые зубы.

Невольно Занифа зарделась от приятных слов и тут же позабыла, зачем пришла. Мужчина подошел, взял ее руку в свою шершавую ладонь, погладил. Ласка была нежной, успокаивающей. Занифа подумала, что совсем недавно мечтала о ней, когда подсматривала за беком в потайную щелку. Дальше поглаживания фантазия ее не простиралась, а реальность оказалась намного лучше.

Вениамин наклонился, легко коснулся ее губ своими, обнял одной рукой за талию, другой за шею.

– Ты вся дрожишь, – удивился он мгновение спустя. – Ты боишься, Занифа?

– Да, – девушка покраснела.

Бек ухмыльнулся.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– И ты не знаешь, что происходит между мужчиной и женщиной? – удивился бек.

– Мне никто об этом не рассказывал.

Тема была щекотливой, будоражила нервы, Занифа туго соображала, чувствуя лишь горячую мужскую близость.

– Ничего, мы это исправим, – улыбнулся Вениамин, снова притягивая девушку к себе.

Он чувствовал ее трепет, но приписывал это совсем другому чувству и, может, был чуточку прав, поскольку Занифа действительно на время потеряла голову и отдалась истоме и блаженству, исходящим от мужчины. Но лишь на время…

Бек тихо, но настойчиво продвигал Занифу к кровати, и она не заметила, как оказалась в ней.

Мужчина осторожно стал снимать с нее наряд, и девушка вспомнила о ноже, спрятанном в его складках. Медлить долее нельзя, ее намерение в любой миг может раскрыться!

«А может, не надо этого делать?» – мелькнула мысль, но додумать ее до конца девушка не удосужилась, схватила нож и ударила бека, старательно метя в сердце.

Нож скользнул по груди, расцарапав ее. Занифа зажмурилась от страха и отвращения, когда кровь брызнула ей в лицо.

– Дрянь! Собака! – выругался бек.

Занифа ойкнула и, ощутив нож по-прежнему в руке, ударила им еще раз, не разбирая куда, и тут же отдернула руку. Нож остался в человеческой плоти.

Мужчина уткнулся лицом в покрывало, которое быстро пропиталось кровью.

Занифа отползла на другой конец огромной кровати. Несколько мгновений она с ужасом смотрела на содеянное. В душе не было ничего, кроме страха: ни радости от свершившейся мести, ни удовлетворения.

Затем она вспомнила о перстне, раскрыла его, достала комочек и засунула его в рот. Неприятное вещество быстро растворилось на языке. Занифа легла, ожидая смерти.

Недвига не понимала, что происходит. Она чувствовала тревогу, знала, что она вызвана беспокойством за племянницу, но не понимала – почему. Ну что из того, что девушка впервые ушла к мужчине? Не съест же он ее.

Недвига прилегла, но спать не могла и, когда во дворце раздался такой шум, будто по коридорам бегало и мычало стадо быков, вдруг поняла: с Занифой случилось что-то ужасное.

Она вскочила, подбежала к окну. Во дворе метались факелы. Недвига бросилась к двери, распахнула ее и столкнулась лицом к лицу с тетушкой. Та, пыхтя, ввалилась в комнату.

– Что случилось? – воскликнула Недвига.

Старая женщина схватилась за сердце и медленно осела на пол, хватая ртом воздух.

Недвига перепугалась:

– Что с тобой?

– Занифа, девочка моя, – только и смогла прошептать женщина, валясь набок.

Недвига подскочила, схватила ее за плечи.

– Что? Что? – И отпустила: женщина была мертва.

Глава восьмая

Белава долго не могла привыкнуть к отсутствию Недвиги. Разумеется, она скучала и по Ярине, и по Дару, часто вспоминала Веселина, но их образы с каждым днем становились все более далекими, расплывчатыми, а к мачехе в неволе она прикипела всей душой и остро переживала разлуку, нуждаясь в добром совете и дружеской поддержке.

Покупатели больше не появлялись. То ли мытник не мог найти их, то ли не хотел продавать ее, Белава не знала, да и старалась поменьше думать об этом, понимая, что изменить что-либо не в ее власти. Мытника она изредка встречала во дворе, когда гуляла с ребенком. Он проходил молча мимо, но Белава чувствовала, что относится он к ней не так равнодушно, как к другим рабам, и невольно ежилась, ощущая неясную тревогу.

Однажды Белава только что закончила кормить ребенка и еще не успела запахнуть ворот рубахи, как без стука явился Заккай и обалдело уставился на ее оголенную грудь. Женщина поспешно положила девочку в люльку, заботливо смастеренную одним из рабов, и выпрямилась, смущенно прикрывая тело.

– Тебя зовет госпожа, – опомнился Заккай.

– Зачем? – удивилась Белава.

Буда в последнее время добросовестно учила ее хазарскому языку и отмечала ее большие успехи. Белава без труда понимала, о чем идет речь, и уже произносила самые необходимые слова.

– Я сказал ей, что ты умеешь лечить людей, – ответил Заккай и повел Белаву к парадной террасе и далее, по лестнице, на второй этаж, к покоям хозяйки.

Толкнув плечом одну из дверей, Заккай пропустил вперед женщину, вошел следом и встал у порога.

В роскошной комнате с сиденьями вдоль стен, с ковриками на гладком чистом полу, на огромном ложе с откинутым тяжелым бархатным пологом с золотыми кистями понизу полулежала маленькая полная женщина лет сорока пяти. Ее смуглое лицо уродовали складки жира, свисавшие со щек и подбородка. Темные волосы потускнели, перемешались с седыми прядями и неухоженно спадали на плечи и белую грудь.

Рядом с ложем располагался низкий столик, заваленный восточными сладостями. Подле него стояла высокая женщина с грубым, сморщенным от старости лицом. Ее седая голова и костлявая тонкая шея, казалось, еле держались на плечах с безобразно выпирающими ключицами. Голова ее постоянно клонилась набок. Глаза смотрели на вошедших с неприкрытым недоверием.

– Тетя, я привел знахарку, – сообщил Заккай, обращаясь к лежащей женщине.

Та сладко потянулась, зевнула и неопределенно махнула пухлой ладошкой. Но Заккай понял этот немой жест и удалился, закрыв за собой дверь – неплотно, как заметила Белава.

Хозяйка приподнялась, спустила с ложа ноги без единой волосинки, похожие на поросячьи, сунула их в мягкие блестящие тапочки и наконец задумчиво посмотрела на Белаву, оценивая ее.

– Заккай сказал мне, что у нас появилась рабыня-знахарка. Ты правда разбираешься в болезнях?

– Да, – Белава невольно усмехнулась про себя: совсем недавно этот же вопрос задавал ей хозяин.

– Как это интересно, – оживилась женщина и махнула рукой на сиденье возле ложа, рядом со столиком со сладостями. – Подойди ко мне, сядь. Я люблю беседовать про колдунов. Я думала, что они все такие страшные, безобразные, беззубые, седые или черноволосые. А ты молодая и светленькая. Ничуть на них не походишь.

– Я ведаю только травы, госпожа, колдовать не умею.

После того как Недвига рассказала о ее способностях хозяину, отношение в усадьбе к ней резко переменилось. Рабы ее стали побаиваться. Помня о недавних трагических событиях своей жизни, Белава старалась никому не доверять и пугалась, когда ее сравнивали с черными силами.

– А избавить меня от недуга ты можешь? С каждым днем мне становится все хуже и хуже. Я чувствую, что медленно умираю. – Хозяйка принялась перечислять все свои недомогания, долго, нудно, выматывая Белаву постоянными вздохами, охами и слезными жалобами.

Рабыня-няня молча слушала излияния своей госпожи, буравя Белаву холодным взглядом потерявших цвет глаз. Зловещее выражение ее лица пугало. Белава чувствовала старухину недоброжелательность и не понимала, чем она вызвана.

Поток сетований наконец иссяк. Хозяйка устало откинулась на ложе. Белава давно поняла, что лечить у этой дебелой женщины, проводящей годы в праздности, почти нечего, но под леденящим кровь взором няни, ради собственного спокойствия, задала несколько наводящих и уточняющих вопросов и пришла к окончательному выводу, что хозяйка не знает, куда себя деть от безделья. Возможно, отсутствие детей способствовало лени и плохому самочувствию, но выяснить причину бесплодия ведунья не могла, поскольку знала, что оно неизлечимо. А вот помочь восстановить силы, взбодрить человека она умела.

– Тебе, госпожа, надо приготовить питье, но у меня нет нужных трав.

– Сегодня же я поговорю с мужем, и он разрешит тебе выходить за стены крепости собирать травы, – снисходительно заверила хозяйка.

Белава в благодарность чуть не бросилась на колени, но вовремя сдержалась, вспомнив, что она хоть и рабыня, а представляет ценность, которая дает ей право гордиться собой и чувствовать себя человеком.

Белава и не чаяла получить столько свободы, сколько дал ей мытник. Он разрешил собирать травы за пределами крепости, готовить отвары в поварне, лечить слуг и даже соседей.

Свойства некоторых растений этого края знахарка не ведала, но к осени собрала все же необходимый сбор для лечения основных простудных недугов. Дни ее проносились быстрее ветра. Боль от разлуки с близкими утихала, на смену ей пришли заботы о травах, людях, хозяйке. Не забывала она уделять внимание и дочери.

По настоянию мытника за крепость Белаву сопровождал Заккай. Они почти не разговаривали. Белава собирала травы, сортировала их, складывала в лукошки. Заккай терпеливо ждал, сидя на берегу, или, если она удалялась от Дона, следовал за ней на расстоянии. Никогда он не торопил ее, не ругал за излишнюю медлительность, за частый отдых под сенью деревьев.

Белава вскоре перестала обращать на своего стража внимание, привыкнув к его живой молчаливой тени. Будто оставаясь одна, она шептала нужные заклинания при поисках трав, разговаривала сама с собой и пела.

В один из жарких душных дней она присела рядом с мужчиной. С Дона веял ветерок, остужая ее разгоряченное под солнцем лицо, высушивая пропитанную потом рубаху.

Белава утомилась, прилегла, с удовольствием вытянув ноги и подложив под голову загорелую руку. Задремала, наверное, но, почувствовав скользящее по голой ноге прикосновение, встрепенулась, открыла глаза и увидела склонившегося над нею Заккая. Он поглаживал ее бедро ладонью и спокойно смотрел на нее, словно в его движениях не было ничего предосудительного.

Белава подумала, что надо воспротивиться его нахальству, но до того разомлела и разнежилась, что снова прикрыла глаза, позволив мужчине продолжать свои нехитрые ласки. Не получив надлежащего отпора, Заккай резко задрал ее рубаху, навалился сверху и тут же овладел ею: быстро, обыденно, как будто занимались они этим каждый день.

Потом Белава укоряла себя, ругала, проклинала свою ненасытную плоть и понимала, что напрасно: она чувствовала себя женщиной, хотела ею быть и желала, чтобы мужчины воспринимали ее именно так. Поэтому в следующий поход за крепость, через неделю, все повторилось, да так и повелось.

Более всего Белава переживала из-за Веселина. Думы о нем были мучительными. Несомненно, она понимала, что цепляться за прошлое глупо, но никак не могла отделаться от мысли о предательстве. Любовь к Веселину была первой, взаимной, чувственной. Белава старалась вытеснить любимого из сердца всеми способами, освободиться от вины перед ним и не страдать, но затмить его образ сумела бы лишь новая страстная любовь.

Но всепоглощающей страсти к Заккаю Белава почему-то не испытывала. Может, потому, что любились они только за крепостью, в тиши лугов, на берегу благодатного Дона, а в доме мытника Заккай не изменял себе, оставаясь с нею холодным и суровым, как и с другими рабами. Она же по-женски ждала нежности или других, хотя бы незначительных, знаков внимания.

Поведение Заккая вообще было непонятным. Сначала Белава наивно полагала, что он стесняется их отношений, но хранит ей верность. Случай открыл ей глаза. Как-то душной ночью, кое-как успокоив плачущее дитя, Белава вышла освежиться и услышала шорох. Прошла на звук, влекомая каким-то неясным любопытством, но наткнулась на белеющие в темноте переплетенные ноги и спряталась, не зная, кому они принадлежат, но почему-то уверенная, что должна выяснить это.

И выяснила. Потом долго ворочалась без сна, переживала и терзалась и в то же время радовалась, хвалила себя за то, что ей хватило ума, услышав жаркий шепот Буды и приглушенный голос Заккая, не выдать себя и скрыться, прежде чем они ее заметили.

Белава долго не решалась вызвать Заккая на откровенность, но его поведение все больше возмущало ее, и однажды, насладившись очередной утехой, она все же начала разговор:

– Не пойму я, Заккай, что происходит между нами?

– А что? – лениво отозвался расслабленный мужчина.

– Ну как же? Вот мы любимся здесь с тобой, а в усадьбе ты будто чужой мне. Разве это хорошо?

– А чего нам кричать об этом? Когда все скрыто, спокойнее.

Белава обиделась.

– А может, ты не хочешь, чтобы про нас прознала Буда? Не пора ли тебе определиться, с кем из нас спать?

– Кто это тебе сказал о Буде? – прищурился мужчина и рывком поднялся с земли, недобро возвысившись над оробевшей вдруг женщиной.

– Да про вас все знают, – слукавила она, не желая признаваться, что подглядывала за ними.

– Послушай, Белава, не хотел я тебя обижать, но ты сама напросилась. Я никому не позволю помыкать мною. Рабынь я силой не беру, сами отдаетесь добровольно. В любое время ты вольна отказаться от наших встреч, но не мечтай привязать меня к себе. И не забывай – я свободный человек, и ты мне неровня. Не смей требовать больше, чем заслуживаешь.

– А если у меня будет ребенок? – возмутилась Белава.

– Разве в усадьбе мало мужчин-рабов? Всегда можно найти тебе мужа, а ребенку – отца.

На такую откровенную циничность Белава ответа не нашла. Проглотив обиду, она приняла к сведению все, что услышала, и никогда больше не возвращалась к унижающему ее разговору.

Женщина твердила себе, что не позволит отныне Заккаю пользоваться ею, но всякий раз, едва он касался ее, теряла самообладание и желала плотской любви с таким жгучим вожделением, что забывала обо всем, не чувствуя ни угрызений совести, ни стыда, ни гордости. А после быстрого совокупления они поправляли на себе одежды и шли в крепость, точно не было сейчас между ними близости, будто не горели тела обжигающим огнем страсти. Белава вновь переживала свое моральное падение, но понимала, что не хочет прерывать эти отношения – ни к чему не обязывающие, дающие ей простое женское удовольствие.

Летние месяцы пронеслись незаметно. Неожиданно за теплыми днями прокралась в Саркел осень, принесла с собой ветры и промозглый холод. Мелкий нудный дождик моросил несколько дней подряд, навевая скуку, превращая жизнь в унылую серость.

Белава оттянула ворот рубахи, оголила одну грудь, приложила к ней дочь. Девочка зачмокала, сжимая розовыми деснами коричневый сосок. Белава закрыла глаза, ощущая, как теплое блаженство заливает ее полузамерзшее тело.

В углу стояла небольшая печка, старая, но дающая кое-какое тепло, и, пока ее клетушка не промерзнет насквозь, Белава покидать ее не торопилась.

С наступлением холодов все рабы перебрались в одну отапливаемую избу и без дела не высовывались на улицу. В избе для рабов царили шум, духота и теснота. Рабы спали вповалку на полу и часто ругались между собой, если кто-нибудь не соблюдал очередность в уборке или растопке печи. И ссорились просто потому, что в переполненном замкнутом помещении трудно сохранять благодушное настроение. Бурные склоки нередко переходили в потасовки, и тогда невозмутимый Заккай усмирял всех плетью, не разбирая правых и виноватых. Под горячую руку доставалось даже поварихе Буде, хотя она уже открыто считала себя его любимой женщиной.

Белава и представить себе не могла, как станет жить с ребенком вместе с рабами, среди гвалта и в тесноте. Да и Заккай стал чаще посещать ее ночами. А будет ли он благосклонен к ней там? Неизвестно.

Девочка насытилась и откинулась от соска, блаженно улыбаясь. Белава положила ее в колыбель, накрыла теплым мехом, поправила на себе рубаху, завязала ворот. Убедившись, что ребенок задремал, вышла из клети и направилась в хозяйский дом.

Войдя в него, Белава заспешила к лестнице, но столкнулась в узком проходе с мытником, вздрогнула от неожиданности, отпрянула назад. Она часто приходила к госпоже, но его здесь еще ни разу не встречала.

– Что ты тут делаешь? – спросил мытник, удивившись: доступ в хозяйские покои был разрешен только избранным рабам.

– Иду к госпоже.

– Зачем?

– Я каждый день ношу ей целебное питье.

– Разве моя жена больна? – пронзительные глаза мытника посмотрели на рабыню с неприкрытым любопытством.

– Смертельной болезни у госпожи нет, но она мучается из-за отсутствия детей, поэтому появились незначительные недомогания.

– Почему же у нее нет детей?

Мытник знал, что внятного ответа не услышит, – на все воля Бога, – но напоминание о детях разбередило незаживавшую душевную рану, поэтому вопрос вырвался непроизвольно. К его удивлению, Белава ответила, движимая обидой за весь женский род, – мужчины всегда во всем винят только их.

– Для того чтобы появились дети, нужны двое: мужчина и женщина. Несправедливо думать, что бесплодие – болезнь женская. Здоров ли ты, мой господин?

Сначала мытник растерялся, никак не ожидая от рабыни прямых, граничащих с наглостью, слов. Затем побагровел от гнева.

– Да как ты смеешь?!

Уже поднялась рука ударить женщину, но врожденное благоразумие взяло верх. Она всего лишь рабыня. Надо было давным-давно продать ее – и дело с концом. Завтра же он выставит ее на рынке, обнажив все ее женские прелести, и с удовольствием посмотрит, как быстро слетит с нее спесь под взглядами покупателей.

– Ступай, – произнес мытник сердито, хотел пройти мимо, но заметил мокрое молочное пятно на груди женщины.

Горячая волна возбуждения накатила на него. Мучительно захотелось разорвать ворот рубахи, впиться в сосок, вспомнить вкус грудного молока. Неимоверным усилием воли мытник оторвал взгляд от манящего холмика и посторонился, пропуская женщину к лестнице.

Белава поднялась наверх, но у покоев госпожи остановилась перевести дух. Она далеко не наивная девочка. Мужское желание не приводит ее в недоумение. Сердце тревожно заныло: неужели стойкий хозяин воспылал к ней вожделением?

Едва мытник и рабыня разошлись, из скрытой ниши вышел Заккай и задумчиво побрел во двор. В разговоре, тайным свидетелем которого он оказался, ничего вроде двусмысленного или предосудительного не было, но что-то все равно настораживало. Хозяин вел себя неуверенно, и в воздухе витало какое-то напряжение.

Заккай вздохнул. Белава всю душу ему уже вымотала, но он терпел, не поддаваясь ее чарам. Он даже старался реже посещать ее, чтобы заглушить в себе страсть, но это ему удавалось с трудом. А все потому, что боялся: женщина возьмет над ним верх и погубит его, как когда-то мать погубила его отца, влюбив в себя, и тем самым обрекла своих детей на жалкое существование.

Заккай родился на восточной окраине Итиля, где в ветхих лачугах и землянках ютились бедняки. Пока был жив дед – отец матери, – жизнь была вполне сносной. Отец Заккая и дед рыбачили на старой лодке, а мать продавала рыбу на столичном базаре.

Именно на базаре мать Заккая когда-то познакомилась с его отцом, молодым евреем, пленившимся красотой юной хазарки. Любовь расцвела белой вишней, принеся скороспелый плод, но богатые родители парня не захотели признать невестку-язычницу и потребовали, чтобы сын отказался от нее. Поскольку жизнь с любимой женщиной казалась намного привлекательней, чем мрачные стены богатого дома, сын без сожаления покинул родных, услышав вдогонку отцовское проклятие.

Заккай и его старшая сестра никогда не жили в довольстве и достатке, носили залатанную одежду с родительских плеч, а из еды в изобилии видели только рыбу. Но раннее детство запомнилось Заккаю как самое лучшее время его жизни, потому что были живы родители.

Однажды отец и дед отправились в море, а назад вернулся лишь отец, да и то вплавь. Дед исчез в морской пучине вместе с лодкой. Отцу чудом удалось спастись.

В семье наступили тяжелые дни. Сбережений на новую лодку не было. Найти другую работу отец не смог.

Мать стала ходить по людям, перебиваясь редкими заработками, которых едва хватало на пропитание. Старшую сестру в тринадцать лет пришлось отдать третьей женой немолодому хазарину.

Как-то утром мать заболела и не встала с постели, а через неделю ее похоронили. Отец запил. Бывало, он целыми неделями не замечал сына. Мальчик голодал. Иногда его подкармливала сестра, воровато принося еду, утаенную от зоркого глаза злой свекрови.

Через полгода после смерти матери отца нашли мертвым на берегу Итиля. Напившись в очередной раз, он свернул себе шею.

Сестра послала весточку о смерти отца богатому деду-еврею, но ответа не получила. Ей пришлось взять брата в дом мужа. Унижений и обид в чужом доме Заккай натерпелся сполна и запомнил их навсегда. Они и сейчас, спустя годы, дают о себе знать по ночам, когда он просыпается в холодном поту, чувствуя, как неистово стучит сердце от тяжелого сна.

Однажды у дома сестры остановились ухоженные лошади. Из повозки вышла дородная молодая женщина. Ее тут же окружила любопытная детвора, с восхищением разглядывая богатый наряд. Незнакомка, брезгливо оглядевшись по сторонам, спросила:

– Здесь живет сын еврея и хазарки, дочери рыбака?

Заккай вышел вперед. Женщина, всем на удивление, расплакалась, увидев его, обняла, расцеловала в обе щеки.

Из дома выскочила сестра, испачканная сажей. Она дохаживала последний месяц беременности, но в семье мужа ее не щадили, заставляя выполнять наравне с другими женами и тяжелую работу. Она как раз чистила котлы, когда ей сообщили, что ее брата увозит чужая богатая женщина.

На вопрос сестры незнакомка поведала, что приходится родной сестрой их отцу. Она любила брата, но отец настолько был сердит на сына, что и слышать ничего не хотел о внуках-язычниках, оставшихся сиротами. Она же перечить отцу не смела, пока ее не выдали замуж за мытника. Прежде чем отправиться к мужу в Саркел, она, без ведома отца, заехала за племянником, решив забрать его к себе.

Заккай и по сей день благодарен тетке, вызволившей его из нищеты. В доме мытника он легко и быстро прижился. Принял иудаизм, получил новое имя, обучился военному делу. Едва он возмужал, его поставили управителем в усадьбе.

Его сестра родила четверых сынов и двух дочерей, пережила мужа, двух его жен и свекровь, и сейчас вполне благополучно жила с младшим братом покойного мужа.

Во всех своих ранних бедах Заккай обвинял мать. Это она, грешная язычница, соблазнила отца, и он не устоял, поддался ее любовным чарам, не думая о будущем детей. Да еврейская женщина разве позволила бы себе переспать с мужчиной до брака? Разумеется, нет! Их целомудренность известна всему миру. Только язычницы не знают ни стыда, ни совести и не заботятся о девичьей чести.

Белава красива и, как всякая язычница, умеет привораживать, давая мужчине наслаждение, после которого он на других женщин и глядеть не хочет. Но решись сейчас Заккай жениться на ней, какой у них брак получился бы? Он – бедный еврей. Она – безродная рабыня. Что ждет их в будущем? Нищета. А их детям каково будет? Ведь только дети евреек считаются полноправными иудеями.

Нет, Заккай уже пережил и безродность, и нищету, и голод. Остаток жизни он хотел бы провести без потрясений.

Белаве снился Веселин. И во сне, как наяву, она ощущала тепло его рук. Сердце наполнялось щемящим счастьем от поцелуев и объятий. Невесомое тело парило в облаках блаженства.

В мучительно сладкий сон ворвался скрип двери. В замутненное сознание прокрался страх, опутывая его тугими сетями, мешая дышать и прогоняя сон. Белава проснулась и взвизгнула от испуга: над ней кто-то склонился.

– Тихо! Перебудишь всех! – раздался недовольный голос мытника, и в тот же миг тяжелая туша навалилась на нее.

Кислый запах пота ударил в нос. Белава с отвращением отвернулась. Но мужчина не заметил ее неприязни, в нетерпении разорвал на ней рубаху, захватил толстыми губами сосок груди, жадно втянул его в рот и принялся сосредоточенно сосать, причмокивая и постанывая от удовольствия. Изредка он покусывал сосок, причиняя боль, и женщина стискивала зубы, чтобы не стонать.

Мытник насытился, освободил от нижнего белья свою напрягшуюся твердую плоть, захрипел и со всего маха вошел в сухое женское лоно. Белава дернулась, вскрикнула от боли. Крупные слезы не удержались в глазах, покатились по щекам.

Жирная туша мужчины прыгала и крякала на безвольной обмякшей женщине, обильно поливая ее липким потом. Наконец, удовлетворенный, мытник скатился с нее, прилег рядом.

– Холодно тут у тебя, – поежился он.

«Зачем я так долго тянула и не перебралась в общую избу?» Белава попыталась поправить разорванные куски рубахи, чтобы этими жалкими лохмотьями прикрыть себя, но тщетно.

– Ничего, – продолжил мытник, – утром велю поменять печь и утеплить стены и крышу.

Белава осталась безучастной к его словам. Он приподнялся на локте, сердито спросил:

– Ну, чего ты молчишь?

Женщина посмотрела на него. В ее глазах мытник увидел немой упрек и почувствовал угрызения совести. Вернее, он давно сам себе был противен, считая, что попал под греховные женские чары, но сдерживать себя долее не имел сил. Женщина заколдовала его – это ясно. Он постоянно думал о ней. Сегодня подошел предел, после которого наступает полное безразличие к тому, как его поступок оценят другие. Мытник принял окончательное решение.

– Ты же сама спрашивала, здоров ли я? А как это узнать, не проверив? Вот ты и должна мне помочь: у тебя ведь есть дочь.

Сама напросилась, и винить некого. Белава проглотила ком в горле, вытерла ладонью мокрые глаза.

Мытник склонился над нею, сжал ладонями мягкие груди, залюбовался совершенным, распростертым перед ним телом. И эта изумительная красота принадлежит ему! Белава полностью в его власти. Впервые мытник осознал, что означает безраздельно владеть человеком. Он имеет право поступать с этой женщиной так, как ему заблагорассудится. Никто не посмеет осуждать его, а тем более воспрепятствовать наслаждаться ею.

– Ты прекрасна. Ты и мертвого возбудишь своим телом. Смотри, я готов любить тебя снова…

– О, нет…

Слабый стон услышан не был. Мытник навалился на женское тело, сдавливая груди и живот. Белава смирилась, мучительно преодолевая отвращение. Она попыталась представить вместо хозяина ласкового Веселина или хотя бы сурового Заккая, но перед глазами, как живой, стоял постылый старый покойный муж, про которого она давно и думать забыла. Он глумливо тряс седой бородой, насмехаясь и злорадствуя.

Еще до рассвета мытник покинул Белаву, в изнеможении распластавшуюся на пропахших потом, мокрых шкурах. После его ухода она немного полежала, думая о своей безысходной рабской доле. Вот о чем говорила Недвига, предостерегая ее.

Заплакал ребенок. Белава нехотя поднялась, скинула с себя разорванную рубаху, достала дочь из колыбели, прижала к груди.

Она скорее почувствовала, чем услышала, что в клети кто-то есть. Подняв глаза, Белава увидела Заккая, брезгливо кривящего губы. Оба, замерев, смотрели друг на друга. В тишине раздавалось лишь чмоканье дочери, сосущей грудь.

Наконец ребенок насытился. Белава положила его в колыбель и гордо выпрямилась, с вызовом вперив свой взгляд в глаза Заккая. Она уже поняла, что он видел, как от нее уходил мытник. А может, приходил ночью и застал их вдвоем. Но как он узнал об этом, не имело никакого значения. Главное, она теперь не сможет больше быть с ним, потому что чувствовала, что хозяин будет ходить к ней постоянно.

И Заккай понял ее немой взгляд. Подошел к ней и наотмашь ударил по лицу. Белава отшатнулась, но не вскрикнула, не застонала.

– Ведьма! – с ненавистью прошептал он и вышел, со всей силы хлопнув дверью.

Глава девятая

Недвига убралась в комнате, которая совсем недавно принадлежала Занифе, и постаралась быстрее уйти из нее. Теперь в этой части дворца жил новый каган со своей семьей: старой матерью и тремя сестрами. В комнате Занифы как раз поселили мать, и Жоха, как нарочно, посылала именно Недвигу убираться здесь.

Недвига плохо помнит подробности той злополучной ночи. Волнение, страх, тревога – все, что испытывала она тогда, бегая по коридорам дворца, выискивая хоть кого-нибудь, чтобы сообщить о смерти старой женщины и проведать что-нибудь о Занифе.

Потом она узнала, что племянница ранила бека. Известие это чуть саму Недвигу не лишило жизни. Она порывалась проникнуть в царскую часть дворца, но безуспешно.

А утром Недвигу отправили к дворовым рабыням, и она вновь стала одной из уборщиц. Участь Занифы долго была неизвестна, пока не поползли среди рабов слухи, что в поварне работает дочь покойного кагана.

Недвига и верить в это не хотела, но однажды, придя в поварню на ужин, увидела хрупкую фигурку, склонившуюся над огромным прокопченным котлом, и сердце екнуло. Занифа старательно мыла в котле посуду, не поднимая от работы глаз.

Сердце Недвиги затопила жалость. Бедная девочка, как она справляется? Хуже, чем работа в поварне, для рабыни не придумаешь. Вечный пар, жар, копоть быстро подрывают здоровье женщин. К тому же рабынь в поварне кормят так же, как и остальных, а быть вечно голодной рядом с едой не назовешь сладкой жизнью.

Впервые Недвига позабыла о еде, лежащей перед ней на столе, и неотрывно смотрела на Занифу. Та почувствовала, напряглась, медленно повернулась. Увидев Недвигу, печально улыбнулась, подошла, села рядом.

Недвига молча протянула ей лепешку. Занифа благодарно кивнула и с жадностью впилась в лепешку крепкими белыми зубами. Только проглотив ее, сказала:

– Вот и я теперь знаю, что такое настоящее рабство.

Недвига еле сдержала слезы.

– Ты жива, я рада. Я эти дни любой слух ловила, хотела узнать о тебе, но никто ничего не знал. Тетушка твоя померла…

– Да, знаю, – девушка поникла.

– Как ты решилась на такое, Занифа? Ведь тебя могли убить!

– А я сама хотела умереть, выпила яд, который мне мама когда-то в тайник положила. Но почему-то осталась жива, только болела долго, рвало меня, все нутро наизнанку вывернуло. Наверное, мама что-то перепутала, не то мне оставила.

– Или яд за эти годы свое действие потерял. В любом случае я рада, что ты жива.

– Не знаю, зачем мне жить? – пожала плечами девушка, и в ее словах действительно чувствовалась тоска безысходная. – Не могу больше терпеть.

– Нет, Занифа, – огорчилась Недвига, – нельзя так говорить о жизни. Все пройдет, поверь мне. Хоть и говорят разные боги, что жизнь по ту сторону света есть, а мало в это верится. Жить сейчас надо. И принимать ее такой, какая она есть. Не бежать, не прятаться, понимаешь? Гордо принимать.

– Тебе нравится рабская жизнь? – презрительно осведомилась Занифа.

Недвига стушевалась, но лишь на миг.

– Я не всегда рабой была, да и не в любой неволе так плохо, как здесь. Но ведь не одни мы с тобой такие, рабов – тьма, не сосчитать. Раз так мир устроен – одни властвуют, другие подчиняются, – то не нам с тобой его изменять. А судьба ведь переменчива. Сегодня тебе плохо, а завтра придет другой день и, может, подарит тебе счастье. Только руки опускать не надо…

Они не заметили, как все рабы поели и начали вставать из-за стола.

– Ой, посуду не вымыла, – опомнилась Занифа, – меня же старшая накажет, ужина не даст. Прощай, Недвига.

Она метнулась к котлу, затравленно оглядываясь по сторонам. Недвига посмотрела на свою тарелку. Она была пуста. Занифа машинально уплела весь Недвигин ужин.

Но женщина не обращала внимания на урчание в животе и не жалела о еде. Теперь она успокоилась: девочка жива, – и пусть будет, что будет.

Но не так все просто в жизни, как хотела внушить Недвига племяннице. Занифу невзлюбила Жоха. Скорее всего, просто за то, что дочь кагана хоть и родилась рабыней, а нежилась когда-то во дворце, в то время как Жоха была дочерью посудомойки и родилась на той же самой кухне, где теперь трудилась Занифа. Да, теперь Жоха здесь властвует, и пусть дочь кагана поймет, что жизнь ее сладкая закончилась, пусть хлебнет горечи, как нахлебалась ее в свое время она сама.

Жоха, очевидно, всегда не любила Занифу, но теперь, когда та оказалась в ее власти, почувствовала удовлетворение и всячески изводила бедную девушку.

Долгое время Недвига ничего не подозревала, поскольку случая увидеться снова не предоставлялось. Но как-то раз она столкнулась с племянницей во дворе и едва узнала осунувшееся лицо и согнутую фигурку в грязном рваном платье. Занифа несла тяжелые ведра с водой, направляясь в сторону поварни.

– Занифа, девочка моя! – воскликнула потрясенная Недвига. – Ты болела?

Девушка молча покачала головой и даже не остановилась. Недвига пошла рядом.

– Дай, помогу, – предложила она.

– Ой, что ты! Увидит Жоха, убьет, – испугалась девушка. – Она, знаешь, какая злющая?

Девушка остановилась, поставила ведро и подняла рукав платья, оголив руки в кровоподтеках и красных полосах, на которых запеклась кровь.

– И ноги у меня такие же, и спина, – Занифа снова подхватила ведра и засеменила к поварне.

Недвига так и осталась стоять: слова застряли в горле. Да ведь Жоха медленно уничтожает девушку. За что такая несправедливость?

Ночью, несмотря на запрет, Недвига прокралась к лачуге, где спали поварские работники, с опаской оглядываясь по сторонам, приоткрыла дверь и позвала Занифу.

Девушка вышла. Недвига обняла ее, сунула в руку лепешки, которые собирала несколько дней в надежде когда-нибудь отдать их племяннице.

– Ешь.

Занифа с жадностью набросилась на еду. Недвига еле сдерживала слезы жалости, глядя на нее. Насытившись, девушка вытерла рот и вдруг расплакалась.

– Ну, ну, – Недвига не знала, что сказать, – будет…

– Разве ж могла я догадаться, что придется так унижаться? – всхлипывая, говорила девушка и вытирала слезы рукавом рубахи.

Недвига с жалостью смотрела на натруженные, заскорузлые руки племянницы. А когда-то они были белыми, с чистыми розовыми ноготками. На пальце так великолепно красовалось кольцо Тенгизы.

– А где кольцо, которое мать тебе дала? – тут же вспомнила она. – Отняли?

Занифа покачала головой:

– Потеряла.

– Как ты могла?

– Не ругайся, оно закатилось под кровать бека, когда я яд доставала. Наверное, его уже нашли. Я так переживаю… Единственную память о матери не уберегла…

– Ну, ничего, не печалься. Ты жива – и это главное.

Потерянный перстень не давал Недвиге покоя чуть не всю ночь. Хорошо зная, что уборщицы не больно-то утруждают себя уборкой под кроватями, она была уверена, что он все еще там. Постепенно в голову закрадывалась шальная мысль достать его. И девчонке легче будет в неволе, перстень-оберег поможет пережить все невзгоды, согревать будет, как память о матери. Тенгиза так просила передать его Занифе. И он был заговорен, в этом Недвига не сомневалась. Может, действительно неведомые силы мстят Занифе за пропажу?

«Надо пробраться в покои бека, – решилась наконец Недвига, – и чем скорее, тем лучше».

Не откладывая, она на другой же день начала исследования дворца.

Раньше она думала, что сделать задуманное будет сложно, но, проплутав с недельку по темным извилистым коридорам, поняла, что проще этого нет ничего. Стража поставлена была лишь для вида и давно потеряла всякую бдительность, поскольку за многие годы службы ничего серьезного, угрожающего жизни обитателей дворца не происходило.

Уже через несколько дней Недвига держала в уме план дворца и знала, где находятся жилые покои бека. О том, что это его покои, она догадалась по поведению стражи. Если всюду ее пропускали беспрепятственно, то здесь остановили и отправили восвояси. Оно и понятно, только бека все боялись во дворце, поэтому и охраняли сурово.

Итак, покои известны, оставалось выяснить одно: как незаметно в них пробраться?

Раза два Недвига подходила к покоям бека, держась на приличном расстоянии, чтобы не вызывать подозрения, и наблюдала.

Недвига очень скоро выяснила, что стража охраняла не покои, а бека. Стоило Вениамину отправиться куда-либо, стража следовала за ним, оставляя покои без присмотра. Да и что может быть ценнее жизни бека? Оставалось узнать, в какое время бек уходит на более длительный срок. Но это как раз было трудно, поскольку определенного распорядка дня у Вениамина не было. В любое время он мог идти на прием в гостевую залу, когда вздумается – на прогулку, когда захочется – на пирушку. Он мог уйти и тут же вернуться.

Постепенно Недвига стала думать, что ее предприятие невыполнимо. Она понимала, что ходит по краю пропасти, опаздывая каждый раз на обед, а иногда оставаясь и без него, что надо отказаться от задуманного и забыть о перстне Тенгизы, но по-прежнему пробиралась к покоям бека в надежде на удачу.

В очередной раз бек вышел из покоев, и Недвига быстро юркнула в одну из пустовавших комнат (их во дворце было множество). Бек проследовал мимо, за ним протопала вооруженная стража.

Недвига с опаской выглянула из укрытия. Вход в покои был свободен. И она решилась – сейчас или никогда. Она даже не подумала, что в самой комнате может кто-то находиться. Будь что будет!

Удача улыбнулась Недвиге. В спальне никого не оказалось. Недвига тут же бросилась под кровать и стала шарить в темноте руками. Как она и предполагала, пыль была в палец толщиной, но перстень нашелся почти сразу. Женщина быстро сунула его в потайной мешочек, пришитый к поясу.

Скорее отсюда! Недвига подскочила к выходу и тут же столкнулась в дверях с беком. Он с удивлением уставился на пыльную незнакомку.

– Кто ты? Что делаешь здесь? Как попала сюда?

Лишь мгновение Недвига смотрела на мужчину, раздосадованная, что не все получилось так гладко, как хотелось бы. А она уже обрадовалась, что все удалось. Оказалось – рано.

Бек смотрел на женщину задумчивым взглядом. Не видела Недвига в лице его ни зла, ни порока, но и добродушия не было. Усталое какое-то лицо, болезненное, но приятное. Глаза спокойные. А может, даже хорошо, что увидела его? Может, способен он на справедливость? Кого, как не его, просить за племянницу?

Недвига упала на колени.

– К милости твоей обращаюсь, господин! – воскликнула страстно, протягивая в мольбе руки.

Бек от неожиданности даже отшатнулся.

– Смилуйся над Занифой. Пропадает девочка. Ну кто по молодости глупостей не делает? Ведь она сиротиночка. Грех обижать!

– Постой, а ты-то кто такая?

– Тетка я ее родная с материнской стороны.

– А почему я тебя не знаю?

– Рабыня я.

– Понятно. А знаешь ты, рабыня, что Занифа меня убить замыслила и теперь страдает по заслугам?

– Прости ее, господин! Коли быть просто рабыней, так еще бы ничего, а то ведь Жоха замучила ее совсем, изводит побоями.

Мужчина молчал, рассматривая женщину. Ему и в голову не пришло, что явилась она сюда вовсе не за тем, чтобы просить за племянницу.

– Что ж, тетка, можно нам с тобою и сторговаться, – решил Вениамин, прошел в комнату, сел на сиденье. – Как зовут тебя?

– Недвига.

– Хорошо, Недвига. Ты, я вижу, женщина умная, если смогла сюда незамеченной войти. Такие люди мне нужны. Согласишься помогать Хазарии, облегчу жизнь племяннице твоей. Нужен мне надежный человек, которого я мог бы отправить в любое место из подвластных мне земель.

– Соглядатаем, что ли? – усмехнулась женщина, вспомнив Тенгизу.

– А ты еще раз подтвердила, что умна, – одобрил бек, – вижу я, столкуемся мы с тобою быстро.

Недвига пребывала в страшном смятении. Вовсе не хотелось подсматривать и выпытывать тайны чужих народов, поскольку любое предательство казалось ей омерзительным делом, и первым желанием было отказаться, но, вспомнив жалкое лицо Занифы, помолчала и сказала твердо:

– Может, и столкуемся, если условия мои примешь.

– Какие же? – прищурился бек.

– Занифе дашь свободу и замуж за хорошего человека выдашь.

– И все? – удивился Вениамин.

– Да.

– Считай, что мы с тобой договорились.

Глава десятая

Жизнь Занифы и Недвиги будто вновь повернула вспять. Их поселили в светлых покоях. Молчаливые прислужницы выполняли любое желание. И еды было столько, что казалось невероятным недавнее голодание. Занифа быстро поправлялась. На лицо вернулся девичий румянец. Расторопные рабыни каждый день ухаживали за ее телом и руками, смазывая их маслами и мазями, и вскоре кисти рук девушки вновь стали эластичными и мягкими, зажили порезы и кровоподтеки на теле – молодой организм быстро восстанавливал былую красоту.

Сначала Занифа думала, что бек снова затребует ее к себе в покои, но проходили дни, а он о ней не вспоминал, и она успокоилась. Девушка никогда не спрашивала Недвигу, как ей удалось добыть перстень, который вновь красовался на ее пальце, но чувствовала, что все взаимосвязано – и находка перстня, и возвращение ее во дворец.

К Хазарии подступала осень, желтели листочки на деревьях, беспокоились птицы о скором перелете, но дни стояли жаркие, и не верилось, что в этом краю тоже бывает зима.

Недвига радовалась, глядя на Занифу, которая, казалось, возрождалась вновь. Недвига надеялась, что бек забудет про нее, но надежды оказались тщетными. Вскоре ее вызвали к беку.

– Ну, я вижу, ты совсем освоилась, – такими словами встретил ее Вениамин, – слышал я, Занифа тоже идет на поправку. Пора тебе и обязательство выполнять. Готовлю я подарки для племени буртасов[41]. Недавно между нами установилось перемирие, и буртасы по соглашению должны поставлять нам воинов с лошадьми. Как раз одна такая партия и прибыла в Итиль. Вот я тебя и подарю их старшине.

– Да я вроде стара уже для подарка, – усмехнулась Недвига.

Бек впервые с интересом оглядел ее с ног до головы.

– Не прибедняйся, вовсе ты не старуха, – усмехнулся он. – Но тут дело другое. Видишь ли, старшина сам попросил меня подарить ему женщину не юную, но привлекательную. Я, конечно, сразу о тебе вспомнил, хотя ума не приложу, зачем ему женщина нужна, ведь буртасы не держат рабов. Но на ловца и зверь бежит. На руку наденешь вот этот браслет. Изредка будет приходить от меня странник, он тебя по этому браслету узнает. Будешь ему все сведения передавать и от него задания получать.

Мужчина протянул ей браслет. Недвига взяла, повертела перед глазами. Простенькая железная вещичка, только знаки какие-то начертаны по всему обводу.

Думала ли она когда, что станет соглядатаем? Посмеялась бы сейчас Тенгиза над нею! Впрочем, разве не ради ее дочери она пошла на это? Напоминание о Занифе будто обожгло сердце.

– Я поеду только в том случае, если твердо буду знать, что племянница моя пристроена. Когда ты найдешь ей достойного мужа?

– Да нашел, нашел уже, – сморщился бек. – Я хотел сам об этом тебе сказать, да ты перебила. Но сама понимаешь, свадьба – дело долгое, а буртасы уже на днях уезжают. Так что решай сама, не согласишься, я свои обязательства тоже выполнять не буду.

– Я согласна, – покорно вздохнула Недвига.

На другой день Занифа заговорщицки прошептала Недвиге:

– Бек нашел мне жениха.

– Да? – сделала удивленное лицо женщина.

– Я так счастлива! – радостно засмеялась девушка. – Меня возьмет в жены угорский вождь Леведия. Я видела его издалека – такой молодой, красивый… И хорошо, что я уеду из Хазарии. Здесь мне все напоминает об отце и страшных мучениях, а я хочу это забыть.

Занифа поднялась на цыпочки и закружилась по комнате. Недвига с умилением наблюдала за танцующей павой, затем произнесла:

– Я рада за тебя. Жаль, что я не смогу побывать на вашей свадьбе.

– Почему? – искренне огорчилась Занифа, сразу прекратив беззаботное кружение. – Я думала, ты поедешь со мной. Я хотела попросить бека отпустить тебя на свободу или хотя бы отдать тебя мне в качестве свадебного подарка.

Недвига вздохнула.

– К сожалению, у бека на меня иные виды. Ты уже взрослая девушка, Занифа. Ты же понимаешь, что в этом мире ничего даром не дается. Ты никогда не спрашивала, как я достала тебе материнский перстень…

– Я боялась узнать что-нибудь страшное, – смущенно перебила девушка, на глаза ее навернулись слезы. – Но потом нас поселили в эти комнаты, и я как-то совсем забыла об этом. Я не чуткая, я знаю, прости меня, тетя.

– Что ты, я не в упрек это сказала, – расстроилась Недвига. – Только и за перстень, и за то, что тебя вырвали из лап кровожадной Жохи, и за твое замужество я должна слушаться бека. Скоро меня отправят к каким-то буртасам.

– Не надо мне тогда ничего! – страстно воскликнула Занифа. – Лучше я в поварню вернусь, чем знать, что ты из-за меня пострадала!

Недвига прижала девушку к своей груди.

– Нет, Занифа, нет! Не говори так. Каждому свое. Не волнуйся за меня, я привыкла быть рабыней. Мне теперь кажется, что я и родилась ею. А жить можно везде, в любом месте. Жаль только, что мы с тобой разлучимся, и может, навсегда. Но ты достойна лучшей доли, ты и так настрадалась. Выходи спокойно замуж и деток рожай. Ты будешь жить в моем сердце до самой смерти. Если у тебя будет все благополучно, то и я в спокойствии буду.

– Может, нам удастся изредка посылать друг другу весточки? – предположила Занифа.

– Почему бы и нет? Я на это очень надеюсь.

А через день после разговора с Занифой к кагану с визитом пришел буртасский старшина в сопровождении двух воинов. Как только за Недвигой явился служка, она поняла, что пришло время расставания.

Занифа не выдержала и расплакалась, и Недвига еле-еле сдерживала слезы, но ей хватило сил успокоить племянницу и попрощаться достойно.

Старшине Недвига понравилась, и он сердечно поблагодарил кагана за подарок. Каган в первый раз видел ее, но скрыл это и благосклонно кивнул, сделав важное лицо. Недвига при этом смотрела на него с жалостью. Бедный юноша, ему уготована тяжелая судьба.

Они вышли из дворца. По дороге Недвига украдкой разглядывала своего нового хозяина. Мужчина был одет в простые полотняные штаны и рубаху, но хорошо вооружен: боевой топорик, нож, лук в налучнике – все подвешено к кожаному ремню; за плечами висел берестяной колчан. Хозяин не молод, но силен, строен и обладает приятной внешностью. Ясно, что недостатка в женщинах он не испытывает, получить рабыню может в любом бою. Зачем ему нужна Недвига?

Они пришли на постоялый двор – большой и грязный, до отказа заполненный разноплеменным людом. В воздухе пахло испражнениями животных – лошадей, верблюдов, ослов – и гниющими отбросами пищи, над которыми роились тучи мух. Солнце еще не зашло, жара не спала, а тут уже дымились костры, булькали похлебки в котлах. Отовсюду летели говор, смех и ругань, сливаясь в единый разноязычный гул, давящий на уши.

Недвига вошла во двор, и десятки оценивающих глаз воззрились на нее и провожали, пока она смущенно проходила мимо. А хозяин, не замечая нескромных взглядов, спокойно провел ее в глубь двора, где было немного посвободнее и легче дышалось.

Из единственного строения, кособокой лачуги, вышла, позевывая, неопрятная женщина. Ее маленький рост, черные лоснящиеся от грязи, всклокоченные волосы и бегающие глазки, выглядывавшие из безресничных век, выдавали в ней истинную хазарку.

Узнав воина, женщина перевела глаза на Недвигу, оглядела ее и хрипло произнесла:

– За нее уплачено не было, – и протянула немытую ладонь.

Воин вложил в нее монету. Хазарка, крепко зажав ее, удовлетворенно кивнула и удалилась в лачугу.

– Кто это? – подивилась Недвига.

– Жена хозяина двора. Я заплатил за моих людей и лошадей, но не уверен был, что каган сегодня подарит мне рабыню.

Они подошли к небольшой группе вооруженных мужчин, сидевших тесной группой около забора и лениво наблюдавших за варевом. Оно булькало в котле, подвешенном за дужки над жарко пылающим костром. Мужчины потеснились, освобождая два места, и сразу же заговорили с вновь прибывшими на своем языке.

Усевшись поудобнее подальше от костра, Недвига подумала о том, что опять надо учить чужую речь. Она прислушалась, по привычке выискивая сходные по звучанию слова из тех языков, которые уже знала, и поняла вдруг, что все понимает. Разговор шел о ней. Ее новый хозяин говорил, что поскольку рабыня у него уже есть, то их ничто здесь больше не держит и завтра с утра можно отправляться домой.

Женщина удивленно посмотрела на своего хозяина. Он невольно прервал себя на полуслове и обратился к ней по-хазарски:

– Что случилось?

– Кто вы? – с трудом произнесла Недвига давно забытые слова только что услышанного языка.

На нем разговаривала Тенгиза в беспамятстве. Неужели случилось чудо и она встретила соплеменников? Сбылась ее давняя мечта!

Все мужчины в группе, услышав из уст рабыни родную речь, уставились на нее. Некоторые открыто изумились, завздыхали. Другие молчали, будто постоянно встречали в чужих городах людей, знающих их язык.

– Да сама ты кто такая? – воскликнул хозяин.

– Я не знаю, – Недвига пожала плечами, – я не помню своих родных. Еще в детстве я попала в рабство. Но язык ваш знаком мне так, будто всю жизнь его знала, будто родилась с ним. Может быть, я из вашего племени? Неужели я буртаска?

Недвига с надеждой ждала ответа, но хозяин молчал, хмуря брови. История рабыни не удивляла: и хазары, и печенеги, и булгары нападали на их селения, уводили в полон женщин и детей, но, принимая от кагана рабыню, он даже не думал, что она окажется его соплеменницей и спутает все его планы.

– Похоже, ты действительно принадлежишь к нашему племени, – наконец произнес он и повернулся к одному из мужчин, с интересом, как и все остальные, наблюдавшему за развитием событий. – Почему я не послушался тебя? Надо было и впрямь купить женщину на рынке, а не просить неизвестную рабыню у кагана.

Он сокрушенно покачал головой, осуждая сам себя.

– Ты был прав. Но во мне сыграло тщеславие. Как же, рабыня от самого кагана! Что может быть почетнее, чем его признание?! Что же делать теперь? Может, продать и купить другую? Как ты думаешь?

Недвига озадаченно уставилась на мужчин, не понимая, чем она их не устраивает и почему от нее хотят избавиться, едва приобретя?

– Послушай, Узяп, – после некоторого раздумья ответил мужчина, – тебе решать, как быть с этой женщиной. Но я думаю, что ее надо взять с собой. Она уже не помнит своих родных, раз даже не знает, в каком племени на свет появилась, и те ее давно забыли. Деваться ей все равно некуда.

Узяп терпеливо выслушал совет, задумался. Остальные равнодушно поглядывали на соплеменницу, судьба которой, очевидно, их мало волновала.

– Как зовут тебя? – наконец догадался спросить Узяп.

– Недвига.

– Это не буртасское имя.

Недвига беспомощно уставилась на хозяина: неужели он думает, что она нарочно назвалась буртаской, преследуя какую-то свою корысть?

– Но я не помню своего настоящего имени!

Голос ее дрожал от страха: вдруг не поверит? Но Узяпу и в голову не пришло подозревать женщину в обмане. Про имя он спросил мимоходом, не придавая особого значения его происхождению.

– Послушай, Недвига, я сейчас объясню, зачем ты мне нужна. На наши селения нападают разные разбойничьи племена, требующие подчинения и дани. В одной из таких битв мой дядя спас меня, приняв удар на себя. После этого он ослеп. Но несчастья не оставили его на этом. В то же лето умерла в родах его жена, и ребенок не выжил тоже. Дядя немолод и небогат, поэтому девицы не желают выходить за него замуж. Вот он и мается без женщины. Моя жена присматривает за ним: носит еду, стирает, убирает. Но я не могу одолжить ее ему на ночь…

При этих словах буртасы прыснули со смеха, а Недвига смущенно потупила взор.

– Я обязан ему своей жизнью, – возвысил голос Узяп, неодобрительно посмотрев на своих людей, и те, стушевавшись, перестали улыбаться. – Прибыв сюда, я заметил, что здесь свободно торгуют людьми, и подумал вдруг: а почему бы не приобрести для дяди рабыню? Ведь рабыня обязана подчиняться и слушаться своего хозяина и никуда не уйдет. Правда, буртасы не держат рабов, но я бы пообещал ей свободу за согласие жить с моим дядей. Но на рынке рабыни слишком дороги, ведь буртасы небогатый народ, и, когда каган предложил мне подарки, я сразу подумал: «У него много рабынь, небось не разорится, подарив мне одну, а роду нашему только почет и уважение от этого будет». Эх, знать бы раньше, во что это мне обойдется. Теперь весь наш род возмутится, если я привезу рабыню-соплеменницу. А заставить тебя жить с дядей я не могу: буртаски сами выбирают себе мужей. Неволить их нельзя. И денег у меня сейчас нет, чтобы купить другую рабыню.

Узяп замолчал в раздумье. Недвига замерла. Буртасы тоже приумолкли, ожидая последнего слова старшины. Наконец он посмотрел на притихшую женщину, и губы его сложились в довольную ухмылку:

– Выбирай сама: или ты едешь с нами и получишь свободу, но дашь клятву, что станешь женой моего дяди; или я тебя верну назад кагану и попрошу другую рабыню, а еще лучше, продам на рынке, и у меня появятся деньги для покупки другой женщины.

Недвига долго не думала. Ну, вернется она назад, так бек все равно ее снова отправит куда-нибудь еще, и где надежда, что там ей будет лучше? А тут все-таки свои соплеменники, почти родные люди. Пусть нерадостная с ними встреча получилась, но можно ли от судьбы требовать больше? Она и так благосклонно к ней отнеслась, вручив в руки буртасам, да еще подарив свободу. А цена разве велика? Подумаешь – замужество! Да иная за мужа все на свете отдать готова, а ей он почти задаром достался. И Недвига решилась:

– Хорошо, я буду ухаживать за твоим дядей.

Узяп и не ждал другого ответа, но Недвига вдруг засомневалась:

– Я помню, как тяжело жили мои родные, добывая себе пропитание. Если я выйду замуж за слепого, то как он будет содержать семью?

– Об этом можешь не тревожиться, – успокоил Узяп. – Если будешь помогать соседям, с голоду умереть не дадут. Я тоже вас не оставлю, подсоблю чем смогу. У наших женщин доля несладкая, но у тебя есть еще время отказаться. Подумай до утра.

Недвига знала, что уже не откажется. Работа никогда не пугала ее. К тому же она жива и свободна! Чего еще надо?!

После ужина Недвиге посоветовали поспать. Рано утром в путь. Она прислонилась к забору, прикрыла веки, но после волнующего дня сна не было ни в одном глазу. Недвига вновь переживала последние события и мечтала: может, ей повезет, она встретит своих родных, и случится чудо, они узнают ее.

Буртасы стали укладываться на ночь. Никому не было до нее дела, никого не волновала ее судьба, никто не расспрашивал, где и как она жила. Недвига опечалилась: неужели она из племени равнодушных людей?

Кто-то тихонько коснулся ее плеча. Недвига вздрогнула, открыла глаза. Над нею склонился Узяп, протягивая ей шкуры и покрывало.

– Расскажи о себе, Недвига, – неожиданно попросил он, пристраиваясь рядом на подстилку.

Старшина напоминал ей мужа-северянина – такой же могучий и красивый, внушающий доверие. Недвига закуталась в покрывало, прилегла на шкуры, помолчала и стала рассказывать о нелегкой рабской доле.

Узяп слушал внимательно, кивал головою, поддакивал. И другие мужчины тоже прислушивались, сочувственно вздыхали. Сердце Недвиги наполнилось благодарностью к этим бесхитростным людям, ее соплеменникам. Они жили в постоянной борьбе, отстаивая свою независимость, не желая подпадать под власть племен, окружавших их. Вечная борьба превратила их в суровых людей, но – не равнодушных, нет. Они просто неразговорчивы, потому что знают цену жизни и уважают судьбу, как свою, так и других людей.

Недвиге стало уютно и тепло. Слова постепенно стали путаться, мысли теряться, язык заплетаться. Вскоре и ее, и мужчин сморил сон.

С рассветом караван двинулся в путь. Все были на лошадях. Недвига разместилась в небольшой повозке, заполненной подарками.

Осень уже давала о себе знать утренними холодами. Женщина хоть и поеживалась, плотнее закутываясь в покрывало, но не думала о неудобствах. Все мысли ее были о родных краях. Какие они? Понравится ли ей там? Хотелось надеяться, что это будет ее последнее пристанище в жизни, и именно там она, наконец, обретет покой и, может быть, – счастье.

Недвига посмотрела в мутную от дождя даль, вздохнула: скоро кончится этот изматывающий душу поход?

Едва закапал дождь, караван остановился в пустующей лачуге при дороге переждать его. Прошло уже много дней, а они даже границ Хазарии еще не пересекли – и все из-за непогоды. Осень на дворе, надо бы торопиться, до морозов добраться до земель буртасов, но дождь стопорил движение, как будто силы природы не хотели выпускать их отсюда.

Вскоре в лачуге стало невыносимо душно от набившихся в нее людей. Недвига, несмотря на барабанящий по крыше нудный дождь, вылезла на свежий воздух. Лачуга стояла недалеко от пристани, и как раз в это время к ней причалила большая ладья, вышли два стража, выкатили бочки, чтобы набрать свежей чистой воды. На палубе стояли женщины и воины, укрытые теплыми промасленными водонепроницаемыми шкурами.

Недвига с интересом наблюдала за судном, не замечая холодного дождя. Вдруг ей показалась, что среди женщин мелькнула знакомая фигурка. Нет, не может быть. А вдруг?! Неужели это ладья, на которой плывет Занифа к своему мужу? Неужели судьба дарит еще одну встречу?

Недвига поспешила к пристани. Уже на подходе к ладье она услышала удивленный вскрик:

– Тетя?

С борта свешивалась Занифа. Недвига подбежала к ней.

– Девочка моя, я так рада, что снова вижу тебя!

Но Занифа горестно всхлипнула:

– Ах, тетя, бек обманул нас. Как только ты уехала, я узнала, что женой Леведия станет сестра кагана, я буду ее рабыней, прислужницей в Угорской стране. Вот теперь мы плывем туда.

Недвига чуть не задохнулась от гнева: так бездарно обмануться. А она еще весь путь только и думала о том, что хоть и попала к сородичам, а должна обязательно выполнить свой долг соглядатая, лишь бы Занифа была счастлива.

– Прыгай, Занифа. Мы убежим с тобой.

– Эй, тетка, – окликнул один из стражников, спускаясь по палубе. – А ну проваливай отсюда. Разговаривать с рабами никому не велено.

Наверху позади Занифы появился крупный мужчины и грозно навис над нею.

– Это что такое, – зарычал страж, хватая девушку за распущенные волосы, – а ну на место!

– Иди, женщина, иди, – уже спокойнее посоветовал Недвиге первый воин, спустившись на берег, – если не хочешь плетки отведать.

Недвига взглянула вверх, Занифы там уже не было. Страшась лишний раз потревожить стражников и чтобы их не раздражать, она отошла от ладьи и присела прямо на мокрый песок. Занифа больше не показывалась. Дождь все моросил, и Недвига стала замерзать. Постепенно на землю спускался вечер, окутывая серой пеленой все вокруг. На ладье люди готовились к ночлегу. Видимо, до утра она никуда не отчалит.

Недвига встала и побрела к своей лачуге, думая о том, как быть дальше, как вызволить девочку из неволи. Но ничего путного в голову не приходило.

Недвига вошла в хижину. Буртасы мирно спали, вовсе не беспокоясь о ее отсутствии: куда она денется? Одинокой женщине без мужского сопровождения вообще нельзя на улице показываться, а уж если у нее при этом нет ни кола, ни двора, так вообще – смерть.

Недвига прилегла на солому. Из головы не выходила сегодняшняя встреча. На глаза навернулись слезы. Бедная девочка, как она перенесла известие о перемене своей участи? Господи, ну за что ей все это? А может, попроситься на ладью самой и быть все время с Занифой? Узяп ведь дал ей свободу. Ну и что, что она поклялась быть женой его дяди. Что стоит клятва в этом мире лжи!

Недвига так расстроилась, что в изнеможении прикрыла глаза. Сейчас, ночью, к ладье и близко не подойдешь, вмиг стрела остановит. Придется ждать до рассвета.

Проснулась она рано, сквозь проем узенького оконца в лачугу пробирались первые солнечные лучи. Недвига встала, стараясь не шуметь. Лучше исчезнуть, пока никто не видел, а там поминай как звали.

Недвига вышла из лачуги и с ужасом увидела, что ладья уже отчалила от пристани и, набирая ход, двинулась к середине реки, с каждым взмахом гребцов все более удаляясь от берега.

Недвига побежала к пристани, замахала руками на бегу, закричала:

– Занифа! Занифа!

На палубе зашевелились люди, и к борту подошла хрупкая девушка, замахала в ответ.

– Прощай, – донеслось до Недвиги.

Женщина в слезах бросилась в воду, как будто хотела догнать ладью. Но вот беда, плавать не обучена, и, протаранив водное пространство, остановилась потерянно, когда вода достигла груди. Ладья уплывала, и тоненькая девушка на борту все махала и махала рукой.

– Кому поверила, остолопка, – в сердцах шептала женщина, возвращаясь на берег, даже не чувствуя холода, как не чувствовала только что ледяной воды, стоя в ней по грудь.

Но ее уже не волновало собственное здоровье. Хотелось умереть от бессилия, от человеческой несправедливости, обмана и лжи.

Буртасы вышли из лачуги и с интересом наблюдали за ней.

– Знакомая? – спросил Узяп с участием, когда Недвига еле доплелась до них.

– Племянница…

– Да, тяжела рабская доля.

– Тяжелее некуда, – печально согласилась Недвига и разрыдалась.

– Ну будет тебе, – старшина не знал, как успокоить женщину, – иди в лачугу, переоденься в сухое. Среди подарков кагана платье есть для жены моей. Думаю, не обидится она, когда узнает, что случилось. А, впрочем, мы ей и не скажем, что оно ей предназначалось. Носи сама. Ведь ты теперь невеста моего дяди.

Недвига покорно переоделась, разложила мокрую одежду на повозке, – в дороге высохнет, – все молча. Сели завтракать, но кусок не лез в горло, так и просидела, не евши, у костра, согреваясь, пока буртасы не собрались в путь.

Хорошее настроение покинуло Недвигу. Она старалась заставить себя не думать о будущем, но на душе становилось все муторнее и горше. Сегодня ее уже не радовало, что она окажется в родном краю, где все родные давным-давно забыли о ней, смирились с ее потерей. Намного лучше жить там, где она привыкла – среди степного простора с ковылем и дикими стадами тарпанов и сайгаков. Там живут простые добродушные люди, не умеющие врать и изворачиваться, а если что-то обещают, то выполняют, несмотря ни на что. Покидать эту землю было мучительно. Чем дальше отряд удалялся от степи, тем тоскливее сжималось женское сердце, не желавшее расставаться с этим краем.

Часть третья Крепость – защита и любовь

Глава первая

881 г. (от Р.Х.)

В конце мая вступило в свои права лето, отбирая у весны нежные ласковые денечки, наполненные благоуханием садов, ласкающие взор зеленью мягких трав. На смену им неумолимо надвигались пыль и зной.

Белава проснулась от невыносимой духоты и лежала, боясь потревожить сон мужчины, привалившегося к ее большому круглому животу.

Она лежала и думала. Какую же безмерную власть над людьми имеет простая похоть. Вот мытник – человек незаурядный, владеет несколькими языками, знает письмо и счет, принимает у себя иноземных купцов, чтобы из первых уст узнать о новых далеких землях, – а весь дом поставил в услужение ей, рабыне, за то, что она делит с ним ложе и носит под сердцем его ребенка. Никто не смеет обидеть ее или ослушаться. Впервые за много лет домочадцы почувствовали, что хозяин может проявить твердость. Он жестоко расправлялся со всяким, кто осмеливался пренебрежительно обойтись с Белавой.

Первое время Белава боялась жены мытника, но напрасно. Вскоре она поняла, что не тяжелый нрав мытника был причиной ее затворничества, а еврейский обычай, принижающий женщину до узницы в четырех стенах своего дома, лишенной любого внешнего общения. Белава подозревала, что хозяйка даже не догадывается, где муж пропадает по ночам. А старая рабыня-няня хоть и сверлила Белаву злыми глазками, но, как и все слуги, ни словом, ни делом не задевала ее.

Вроде бы покорность и повиновение царили в мытниковской усадьбе, но Белава всем сердцем ощущала тревогу. Ей казалось, что скрытая угроза исходит от Заккая, презрительно поглядывавшего на ее выпирающий живот. Всякий раз, встречая его, Белава замирала, ожидая, что он во всеуслышание заявит, что дитя, которое она вынашивает, его, а не мытника.

Честно сказать, Белава сама не ведала, чье оно. С тех пор как хозяин приноровился навещать ее по ночам, Заккай прекратил с ней любовные отношения, но именно тогда она и заметила первые признаки зарождавшейся жизни. Оставалось только гадать, кто явился виновником беременности.

В любом случае признаваться мытнику в связи с Заккаем женщина не собиралась, опасаясь не за себя, а за будущее своего ребенка. «Ну какая разница, кто отец? – утешала она себя. – Богам было угодно зародить его, и не людям перечить их воле».

Тем более она знала, что мытник будет прекрасным отцом. Его добрый нрав известен всем. В нем нет и тени легкомыслия, небрежности. Белаву удивляет его здравая рассудительность, во всех сторонах жизни он видит только хорошее, поскольку прожил спокойную, обеспеченную жизнь и в результате бережливости к старости накопил немалые богатства.

Он будет любить своего ребенка, в этом Белава не сомневалась. Как бережно он теперь к ней относился, предугадывая любое желание. Она просто купалась в его ласковости, теплоте и обожании. Она давно уже не думала о его неприятной внешности, отдавалась ему если не охотно, то и без всякого напряжения и неприязни. Она стала к нему привыкать.

Лучи солнца властно проникли в комнату и коснулись лица мужчины. Он пошевелился, открыл глаза и приподнялся. Сладко потянулся, спустил с постели короткие ножки, повернулся к Белаве, с удовольствием скользнул взглядом по ее животу.

Удивительно порой поворачивается жизнь. Мытник давно уже свыкся с мыслью, что никогда не станет отцом, но Бог смилостивился – и он снова почувствовал себя молодым и полным сил. Одно отравляло радость: ребенок, рожденный в неволе, становился рабом.

Мытник мог бы дать Белаве свободу, если бы не знал наверняка, что, получив ее, она уйдет из этого дома. Сколько раз он просил Белаву принять иудаизм, чтобы без помех жениться на ней. Раввины, что и говорить, не очень приветствовали новообращенных, считая, что только рожденный евреем может им быть. Но ведь сорок лет назад они смотрели сквозь пальцы на то, что толпы хазар становились иудеями. Почему бы им сейчас не принять еще одну душу в свое стадо? Уж мытник в этом случае не поскупился бы.

Но ведь Белава сама не желала принять иудаизм! Уж как он ее уговаривал! Чуть на колени не вставал, но быстро отступил перед неизвестной силой, исходящей от ее веры.

Пожалуй, Белава сама кому угодно может доказать, что единого Бога просто не может быть, когда все вокруг дышит таким разнообразием. Над полями и огородами витают вилы, разнося живительную влагу растениям. Русалки и дивы оберегают леса и реки от вредных посягательств человека на живую природу. Полудницы бегают по полям, передавая всю свою силу хлебным колосьям. Грозный змей хранит под землей несметные богатства. И все эти, и другие божества обязательно должны подчиняться высшим силам, иначе все перепутается: день с ночью, вода с сушей, небо с землей. Да разве одному Богу под силу уследить за всем живым в этом мире?! Только поделив между собой обязанности, боги Род, Велес, Макошь, Перун и Лада могут добросовестно исполнять их.

Мытника умиляла и бесконечная доброта Белавы. Узнав о ее беременности, он сказал:

– Теперь мне придется развестись с женой, чтобы жениться на тебе.

– Как развестись? – не поняла Белава, а когда он разъяснил, испугалась: – За что же выгонять бедную женщину? Разве она виновата в своем бесплодии? Почему ты не можешь взять меня второй женой? Мы вместе с нею воспитывали бы наших детей.

– Иудаизм запрещает многоженство. Мы – не язычники какие-нибудь, а избранный Богом народ.

– Тогда лучше я рабой останусь, – твердо решила Белава и впоследствии пресекала все разговоры о браке.

Каждое утро, видя перед собой соблазнительно потягивающуюся женщину, неприхотливые движения которой сводили с ума, мытник вновь и вновь думал о женитьбе. Он не был простаком и знал, что отказ Белавы больше связан с ее чувствами, чем со здравым смыслом и боязнью навредить его жене. Он часто замечал, как порой она смотрит на него невидящим взглядом…

Критически оценивая себя, мытник понимал, что такая женщина никогда не полюбит его, поэтому и не хочет связывать себя с ним навеки. И это качество тоже нравилось ему. Белава – бескорыстна. Богатство никогда не туманило ей голову, и на роскошь она смотрит равнодушно, иначе давным-давно сама бы женила его на себе.

Он понимал, что лишь рабское положение обязывает Белаву безропотно подчиняться всем его прихотям. Ему было обидно, но он терпел, и в глубине души тешил себя надеждой, что это не так, что Белава пусть не любит, но относится к нему с уважением и принимает его ласки с удовольствием.

И она – мать его ребенка! Нельзя об этом забывать! Если он сейчас не побеспокоится о ней и о дитяти, то кто же позаботится о них, когда он умрет? Кому достанется его добро?

У отца мытника, кроме него, было пять сынов, и все сложили головы за Обадия, выступившего против старых хазарских порядков, не признающих иудаизма. Кровопролитная гражданская война унесла много жизней, но Обадий победил, и иудаизм признали в Хазарии господствующей религией.

Сынов уже было не вернуть, но родители мытника не жалели о том, что приняли новую религию, поэтому судьба наградила их еще одним ребенком. Он, рожденный уже евреем, учился у великих раввинов, приобрел самые лучшие знания, а деньги отца помогли ему продвинуться по службе и занять выгодную должность мытника в Саркеле. Родители подыскали ему жену не из новообращенных, а настоящую иудейку, семейные корни которой уходили в глубокую древность. Род ее перемещался из страны в страну, подвергаясь гонениям, пока не обрел довольно безопасное убежище в Хазарии.

Правда, хорошая родословная не уберегла женщину от бесплодия. Мытник молча переживал это несчастье, ни разу не упрекнув жену. Впрочем, понимая свою вину, она никогда не давала повода для недовольства: почтительно обращалась к мужу, знала свое место и никогда ни на что не жаловалась, даже сейчас, зная о его связи с рабыней, не скандалит и не упрекает его.

После смерти отца мытнику много богатства досталось, и сам он не сидел сложа руки, а добросовестно его приумножал. Но для чего?! Двадцать лет прожил с женой, навязанной родителями. На чужих женщин глаз поднять не смел, иудейские законы, привитые с детства, почитал.

А вот рабыня-язычница всю душу перевернула. Не знает мытник, любовь ли к нему пришла так поздно или еще что, но всякий раз, подумав о том, что Белава может покинуть его, он страдал.

Нет, выход из этого положения он видел только один – брак. И Белава должна подчиниться его твердому решению.

– Вот что, Белава, – мытник посмотрел на женщину, наконец решившись на ответственный разговор: если он еще промедлит, его ребенок родится рабом, – я окончательно решил жениться на тебе.

Белава резко поднялась с постели.

– Но ведь ты говорил, что не можешь иметь вторую жену.

– Я развожусь. Она бесплодна, а по еврейским обычаям и за меньшую провинность жен прогоняют. Я ее жалел да и память родителей своих не хотел беспокоить. Теперь все изменилось. Ребенок должен родиться в законном браке. А вдруг я умру? Кому мое богатство достанется? Жена прав на наследство не имеет, у меня родных нет никого. Растащат добро многочисленные родственнички жены. Заккай вон, например, давно мечтает о богатстве.

Мытник встал с постели, накинул халат, надел на голову кипу. Белава смотрела, как он одевался, и думала о своем будущем. В глубине души она всегда надеялась на доброту мытника, которая заставила бы его подарить ей свободу. Тогда Белава отправилась бы искать любимого. Она все еще помнила Веселина, как ни старалась забыть, но мысли о нем так плотно засели в голове, что она уже и не знала, как избавиться от них. Ведь понимала, что Веселин потерян для нее навсегда, что только чудо могло вновь соединить их, а в чудеса что-то в последнее время мало верилось. Любовь к Веселину была какой-то болезнью – навязчивой, ненужной, изводящей душу и сердце. Но Белава не ведала зелья, чтобы избавиться от нее.

Белаве нужна была свобода, тогда она села бы на первую же ладью, следующую в Киев, и уплыла бы к любимому.

Замужество, разумеется, тоже свобода, но – для рабыни. А нужна ли ей как женщине такая свобода? Правда, быть женой нелюбимого человека – не самое худшее, что может предложить жизнь. Придется смириться и на этот раз.

Мытник оделся, подошел к Белаве, сидевшей на постели. В ее глазах он не увидел радости. Это покоробило его. Белава должна усвоить, что все, что он предпринимает, делается ради ребенка, а не из-за любви к ней. Мытник не хотел, чтобы женщина воспользовалась его слабостью и стала вертеть им по своему усмотрению.

Он откашлялся и произнес:

– Я не хочу, чтобы дитя рабом родилось. Не хочу, чтобы род мой исчез бесследно. Ты – мать моего ребенка, поэтому должна стать моей женой.

– Заккай, я развожусь с твоей тетей, – сообщил мытник по дороге на рынок, – и женюсь на Белаве. Знаю, тебе неприятно это слышать, но иного выбора нет: ребенок должен родиться в законном браке. Плохо, что Белава – язычница и раввин не возьмется за обучение ребенка. Но ничего, мои деньги откроют ему все дороги.

Мытник смотрел перед собой и не видел лица своего управляющего. Заккай едва не упал, услышав его слова. Ведьма! Далеко же она протянула свои руки. А ведь и он, дурак, готов был поддаться чарам, да хозяин вовремя вмешался. Вон как мытника проняло, разводиться вздумал.

А ведь неизвестно, чье дитя Белава носит? Заккай тоже считать умеет! Его так и подмывало открыть хозяину тщательно скрываемую тайну. Хотелось бы посмотреть, как вся спесь слетит с него, такого важного, непробиваемого.

До сегодняшнего дня Заккай надеялся, что Белава надоест хозяину и тогда он вновь завладеет ею без помех. Он никогда не забывал прелесть гладкого белого тела и томную негу страсти, отличавшую Белаву от других женщин, которых он знал. Возможно даже, что Заккай попросил бы мытника продать ее ему. Да, просчитался он. Ишь куда она замахнулась – место его родной тетки занять пожелала. Ведьма, что и говорить, сам он не сомневался в этом никогда.

Заккай не заметил, как отстал от мытника, и теперь брел позади, мучительно решая, как поступить. Ему было жалко тетку – ей грозило унижение. Он не хотел лишаться Белавы как женщины, не хотел подчиняться ей как хозяйке. Заккай знал, что судьба его и Белавы всецело зависела от него самого: стоит намекнуть мытнику на давнюю связь с ней – и страшно подумать, что тут начнется.

А вдруг ребенок действительно от мытника? Имеет ли Заккай право подвергать чужое дитя нищете и прозябанию? Разве его собственное детство – не пример того, как злые люди, не задумываясь, могут калечить душу ребенка, не говоря уже о его здоровье.

В глубоком раздумье тащился Заккай за мытником, решая вопрос: говорить или нет? Разве ведал он, год назад подхватывая Белаву на невольничьем рынке на руки, сколько сумятицы она внесет в спокойный уклад жизни в хозяйском доме?

Глава вторая

Весна пришла в буртасское селение поздно. Недвига уже забыла, что бывают такие холодные лютые зимы, и еле пережила эту: морозную, темную, снежную. Но и весна с веселыми ручьями, звонкой капелью, теплым солнышком радости не прибавила. Жизнь Недвиги не улучшилась, казалась сумрачной и унылой, как сама осень.

Над селением, большим и богатым, скрытым от чужих глаз березовым лесом, печально и протяжно курлыкая, пролетели журавли, возвращаясь из далеких теплых земель в родную сторонушку. Недвига, оторвавшись от вскапывания земли, проводила журавлиную стаю тоскливым взглядом. Как бы ей хотелось иметь крылья, взлететь ввысь – и только ее и видели! Даже махать рукой на прощанье не стала бы – так ей опротивело здесь.

Правда, соплеменникам надо отдать должное: в селении ее приняли хорошо. Особенно ласково к ней относилась жена Узяпа, помогая освоиться на новом месте. Она часто приносила продукты, подарила Недвиге рубахи и теплую одежду и вообще старалась быть подругой.

Сразу после свадьбы Недвига впряглась в работу. Ее день начинался на рассвете, а заканчивался после заката. Племя занималось пчеловодством, охотой и разведением скота. Землепашество не стояло здесь на первом месте, поэтому урожая хватало лишь на праздничные лепешки и на семена, но и на огороде дел хватало.

Привыкнув к работе еще в северянской веси, Недвига не тяготилась трудом, а вот семейная жизнь явно не удалась.

Муж оказался не добреньким безобидным старичком, как она почему-то себе представляла, а мужчиной в расцвете лет, озлобленным из-за своей слепоты на весь белый свет. Лачуга, в которой они жили, была самой ветхой в селении. Их одежда – самая нищенская. Еда – самая скудная.

Очень скоро Недвига поняла, что вовсе не из-за увечья и бедности не хотели девицы выходить за Слепого замуж, а из-за его несносного нрава. Недвига приносила продукты от соседей, работая на них не разгибая спины весь день, но за это вместо благодарности почти каждый день получала тумаки. Муж всегда был чем-нибудь недоволен. Часто, озверев, хватал, не разбирая, все, что попадало под руку, и колошматил этим Недвигу: вожжами, плетью, метлой, палкой. Он мог бы изуродовать ее, но, пользуясь его слепотой, она уворачивалась от большинства ударов, и все же иногда ей здорово попадало.

Жена Узяпа в первый же день, наряжая ее к свадебному столу, поведала, что первую жену дядя избивал, даже когда та была на сносях. Неудивительно, что она умерла в родах.

Буртасская девушка вольна была сама выбрать себе мужа, после чего она навсегда покидала родительский дом. Никто из родственников впоследствии не мог вмешаться в ее семейную жизнь, как бы тяжело ей ни жилось. Считалось, что женщина сама выбрала свою судьбу, и если муж плохо с нею обращается, то сама и виновата – не угодила.

Жена Узяпа, объяснив буртасские обычаи и открыв Недвиге на Слепого глаза, полагала, что тем самым спасает ее от необдуманного поступка. Невеста должна отказаться от замужества. Но Недвига молча выслушала добрую женщину и покорно приняла свою злую судьбу. Никто в селении не ведал, что бывшая рабыня за свою свободу дала клятву. Молчали, страшась гнева старшины, и посвященные в тайну буртасы, приехавшие из Итиля.

Дни Недвиги были похожи один на другой, как близнецы-братья. Днем работа, вечером – побои, а ночью приходилось терпеть мужнину любовь. Истерзанное тело стонало и плакало, но мужчина ничего не замечал, одержимый желанием иметь детей. Проходил положенный срок, и Слепой спрашивал с надеждой в голосе:

– Ну, как? Понесла? – и грезил себя сидящим на солнышке в окружении заботливых и ласковых ребятишек, но, услышав отрицательный ответ, вновь входил в неистовую ярость.

«Нет, не дождешься ты от меня детей», – думала Недвига и впервые за много лет благодарила славянскую Макошь, подарившую ей бесплодие.

Недвига теперь жалела, что не осталась в Итиле, как любезно предлагал ей Узяп. Чего она испугалась тогда? Пусть бы бек отправил ее в другое место – все лучше, чем терпеть эту призрачную свободу. Позарилась на жизнь среди сородичей! Да лучше рабыней быть! Какая разница? Для женщины любая жизнь – неволя.

Под вечер, закончив работы у соседей, Недвига вошла в лачугу, оставив дверь открытой – окон в ней не было, и дверной проем служил единственным источником света. Стараясь не задевать прокопченных стен, она прошла в кут, принялась собирать на стол еду. Одно хорошо: муж ко вкусу пищи был равнодушен и ел все, что давали, не привередничая.

Слепой, услышав возню, приподнялся с лежанки.

– Недвига – тьфу ты, имя какое дурное у тебя, не перестаю удивляться, язык об него сломаешь, – ты, что ль, явилась?

Женщина насторожилась: обычно муж не обращал внимания на ее приход до тех пор, пока она не звала его ужинать.

– Я, – ответила, гадая: чего еще удумал муженек?

– Недвига, тут такое дело. Приходил Узяп, предложил нам одну из своих телок и несколько овец. Я решил взять. Не век же по соседям ходить, пора и свое хозяйство поднимать.

Недвига не переставала удивляться теплым отношениям дяди и племянника. К Узяпу, единственному в селе, муж относился с отеческой любовью. Они обнимались при встрече так, будто не жили рядом по-соседски и не виделись по десять раз на дню, а были в разлуке, по крайней мере, лет двадцать.

Узяп, как мог, помогал больному дяде. Вот теперь скотину предлагает. Это, конечно, хорошо, но кто за ней смотреть будет? Слепой – не работник. Опять вся тяжесть забот свалится на Недвигины плечи. Впрочем, по буртасским понятиям, женщина и создана для того, чтобы работать, ублажать мужа и рожать детей. Работы Недвига не боится, но и надрываться ради кого? Детей у них нет и быть не может. А ей самой хватает и того, что у соседей заработала.

Недвига позвала мужа ужинать. Он спустил ноги с лежанки и, пошатываясь, встал. До стола два шага пройти, но Слепой не торопился, долго потягивался и позевывал, выводя жену из себя. Она давно проголодалась и устала стоять, дожидаясь его, но сесть первой не решалась.

Наконец он подсел к столу, спокойно принялся за еду. Недвига всегда удивлялась: слепой, а ложку мимо рта не пронесет.

Она примостилась напротив мужа, вытянула натруженные ноги, чуть дрожащей от усталости рукой взяла ложку.

Слепой между тем размечтался:

– Телка за лето подрастет, овцы приплод дадут. Сено будем заготавливать на зиму, ведь земля у меня есть, работать на ней некому было, поэтому Узяп ее использовал. За то и скотиной поделился. Но теперь мы сами хозяйство подымем, оно еще побогаче некоторых будет.

Первый голод был утолен, и в голове Недвиги появились ясные мысли. Слова мужа походили на красивую сказку. Она-то знала, что со слепым много не наработаешь, а одной ей никакого хозяйства не поднять, и, не удержавшись, снисходительно хмыкнула.

Слепой, чьи чувства из-за увечья были обострены до предела, пришел в бешенство от явного пренебрежения жены к его задумкам. Да как она смеет насмехаться? Он вскочил на ноги, схватил жену за волосы и шмякнул лицом об стол. Из рассеченной губы тонкой струйкой потекла кровь.

– Так ты что, не хочешь, чтобы наши дети в достатке жили?

– Какие дети? – простонала Недвига, не в состоянии уследить за ходом непредсказуемых мыслей мужа.

– Дура! – заорал он, повалил ее на земляной пол и пнул два раза ногой.

Недвига закрыла голову руками, чтобы муж сослепу не размозжил ее, но он уже прекратил избиение, навалился на нее всем телом, одновременно задирая подол ее рубахи.

Женщина облегченно опустила руки и расслабилась: обычно после удовлетворения муж засыпал до утра беспробудным сном. Действительно, утолив плотскую жажду, он поднялся и побрел к своей лежанке.

Недвига убрала со стола посуду, вышла во двор. Тело в саднящих синяках и кровоподтеках, потревоженное новым насилием, болело. Недвига, стискивая зубы, чтобы не стонать при каждом шаге, еле доплелась до колодца, набрала холодной воды, сполоснула лицо и промыла кровоточащую рану на губе.

Приятный весенний вечер успокоил ее. Мирное селение заволакивали тьма и тишина. Люди разбредались по домам, готовились ко сну. Изредка с дальнего конца улицы раздавался ленивый брех собаки.

Недвига собиралась уже вернуться к себе, но увидела бредущего странника, который, нигде не останавливаясь, не задерживаясь, направлялся именно к лачуге Слепого. Недвига догадалась, что это посланник от бека. Но дудки, с нею Вениамин просчитался, служить она ему не намерена.

Странник, увидев женщину у колодца, направился прямо к ней. Подойдя, поклонился, как бы ненароком открывая запястье с таким же, как у нее, браслетом. Кстати, свой браслет Недвига не носила, думая при случае продать его.

– Ты – Недвига? – скорее уточнил, чем спросил, странник.

Она молчала, недобро его разглядывала, и он забеспокоился, стал озираться по сторонам.

– Чего тебе надо? – наконец выдавила она из себя.

– Бек о тебе не забывает. Меня с поручением послал. Но где твой браслет? Я тебя во дворце видел, поэтому и узнал. Ты должна носить браслет. К тебе в следующий раз может другой посланник прийти.

– Вот что, – решительно сказала женщина, – я сама знаю, что должна и что нет. Отправляйся к своему беку и передай ему, что он – гнусный лжец. Я ему служить не буду.

Твердый отказ принес ей облегчение и даже удовлетворение. Она сразу ощутила себя человеком. Сколько можно терпеть и всего бояться? Сколько можно чувствовать себя рабыней?

Странник удивленно прищурился, с интересом разглядывая женщину, посмевшую плохо выразиться о беке.

– Ты пожалеешь, – произнес он, покачав головой. – Ты сама не понимаешь, что говоришь. Бек никому ничего не прощает. Ты слезами умоешься. Лучше сделаем вид, что ты ничего не говорила, а я ничего не слышал. И давай спокойно решим наши дела.

– Никаких дел мы с тобой решать не будем, – отрезала Недвига. – Я тебе все сказала. Уходи и больше не приходи сюда. Я ненавижу бека и не боюсь его. Тебе меня не запугать.

Недвига повернулась и вдруг увидела Узяпа, направлявшегося прямо к ним. Странник тут же преобразился: согнулся, побледнел, руки тяжело опустил на клюку, сделав вид, что устал после дороги.

Проходя мимо, Узяп настороженно посмотрел на Недвигу, и она смутилась. Но выручил странник, видимо, не раз уже попадавший в подобные положения.

– Мил человек, – загнусавил он, – пожалей дальнего странника. Женщина эта бедная, ничего дать мне не может, а ты, я вижу, в добротной одежде ходишь. Подай мне чего-нибудь покушать, от тебя не убудет, а доброе дело всегда зачтется.

– Ступай за мной, – распорядился Узяп, и Недвига облегченно вздохнула: ни о чем не догадался.

Глядя вслед Узяпу и страннику, она думала о том, что пора сматываться отсюда. Она давно уже подумывала о бегстве, но зимой не ушла из-за боязни заблудиться среди кривых березок и замерзнуть в снегу. Теперь, с приходом весны, она все чаще подумывала об этом, а странник невольно только подтолкнул к действию. Она уйдет в Болгар на Итиль-реке. Туда многие идут в поисках лучшей доли. Авось и она там найдет себе пристанище.

Недвига вернулась в лачугу, закрыла плотно дверь, постояла, привыкая к темноте и прислушиваясь к безмятежному храпу мужа. Убедившись, что он крепко спит, она достала из-за печи кожаную котомку, сложила в нее кресало, соль, лепешки, браслет бека.

Никакая клятва не держала ее больше в буртасском селении. Всякому терпению приходит конец! Она обещала быть женой, а не собакой, привязанной к хозяину верностью, несмотря на побои и издевательства.

Засунув приготовленную котомку обратно за печь, Недвига прилегла на ворох вонючих шкур, набросанных на полу возле лежанки мужа, в его ногах. Лежанка двоих не вмещала, поэтому он безраздельно пользовался ею один.

Недвига старалась не смыкать глаз, составляя план побега: надо тронуться в путь до рассвета, когда не только сельчане будут крепко спать, но и собаки, и никто не заметит ее, но после трудового дня сон так и обволакивал. Веки закрылись сами собой.

Недвигу что-то сдавило, не позволяя вырваться из тесных объятий забытья. Исподволь она почувствовала, что обязана проснуться, и заставила себя открыть непривычно тяжелые веки. Поверху стелился мутный дым.

Недвига вскочила, ничего спросонья не понимая, выбежала во двор. Глоток свежего воздуха очистительным бальзамом проник в легкие. Голова прояснилась.

В предутренней мгле селение окуталось дымом и огнем. Отовсюду неслись крики, топот, ржание коней, визг, плач и проклятия. Лачуга горела – в нее намертво вцепились несколько стрел с пылающими перьями.

Недвига бросилась обратно в лачугу. Муж лежал, не шевелясь. Она приложила ухо к его груди – сердце не билось. Во сне задохнулся. Хорошо, что сама она на полу спала, а то лежала бы вот так же, бездыханная, и вместе с ним в царство мертвых отправилась бы.

Женщина, зажав рот и нос, опрометью выскочила на свежий воздух. Кто-то бежал к ней. С удивлением она признала странника. Он-то что здесь делает? Ведь вчера еще ушел из селения.

Додумать до конца мелькнувшее вдруг подозрение Недвига не успела. Странник радостно завизжал и бросился на нее, схватил за горло. Недвига казалась хрупкой лишь на вид, тяжелая женская доля давно выработала в ее руках силу. Она не растерялась, сложила ладонь в кулак и хрястнула им мужчину по лицу. Голова его дернулась, от неожиданности он выпустил ее горло, но тут же схватил ее за плечи, намереваясь свалить.

Недвига отчаянно сопротивлялась, но силы были явно неравны – и вскоре она выдохлась. Помощь пришла неожиданно. Странник оторвался вдруг от нее, и она увидела Узяпа. Мужчины сцепились. В пылу борьбы старшина прохрипел ей: «Беги».

Недвига развернулась и бросилась наутек. Ей не дано было узнать, что Узяп задушил странника голыми руками и бросился в лачугу спасать дядю. Но в это время рухнула крыша, навеки похоронив обоих родственников.

Недвига мчалась через перекопанные огороды, то и дело попадая в неглубокие рытвины. Лес призывно маячил впереди. Раньше ей казалось, что он близко. Как же она ошибалась!

Она неслась, не разбирая дороги, превозмогая боль истерзанного тела. Подол рубахи лупил по ногам, замедляя бег, но все же она благополучно выбралась с огородов. Спасение было рядом. Еще рывок, и она – в лесу!

Сзади послышался конский топот. Невольно Недвига оглянулась, краем глаза заметила всадника, несущегося прямо на нее. В тот же миг земля ушла из-под ног, и женщина рухнула ничком в небольшую ямку.

Всадник подъехал, спрыгнул с лошади, подхватил Недвигу под груди, рывком поднял и перекинул через круп коня. Запрыгнул следом сам, стегнул коня плеткой.

Ветер засвистел в ушах. Подстегиваемый конь, казалось, летел над землей, не касаясь ее ногами. Недвига зажмурила глаза от дикой тряски и открыла их только тогда, когда всадник присоединился к своему отряду. Кони выстроились в цепочку и потрусили по узкой лесной тропинке. Недвига вновь закрыла глаза и еще рукой прикрыла их от хлещущих веток деревьев.

Она ехала, изредка постанывая от неудобного положения, и раздумывала: как разбойники нашли буртасское селение, скрытое непролазной чащей? Тропинку к нему знали немногие проводники.

Глава третья

Всадники выбрались на простор, оставив далеко позади себя разоренное селение. Солнце полностью взошло, когда всадники решили передохнуть и напоить коней. Они весело спрыгивали на землю и стаскивали обезумевших от тряски и ночного кровавого кошмара пленных.

Недвига еле сползла с коня. Ноги подломились, и она, охнув, осела на землю. В чувство ее привел изумленный возглас, раздавшийся над ухом:

– Баян, смотри, кто попал к нам. Вот обрадуются старейшины.

Молодой печенег радостно рассмеялся, будто в руки ему прикатило несказанное счастье.

Баян, подводивший в это время своего коня к реке, оглянулся, пронзив Недвигу злыми глазами. Она поникла и съежилась. Мужчина отвернулся.

– Недвига, – обратился к ней довольный собой печенег под дружный хохот собравшихся вокруг сородичей, – объясни нам, как тебе удалось исчезнуть из стана? У тебя появились крылья, и ты улетела или рыбкой уплыла по Дону?

Недвига молчала. Что она могла ответить? Выдать Баяна? Она не смогла бы поступить предательски по отношению к нему. Каким бы он ни был, он спас ее, рискуя своей головой, пусть и ради собственной наживы.

Молчание женщины вывело печенега из себя.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! – заорал он, замахиваясь плеткой.

– Я очнулась ночью и ушла. Никто не остановил меня. – Недвига испуганно вскинула глаза на красное от бешенства лицо мужчины, страшась взглянуть на плеть в его руках.

Печенеги, удовлетворенные ответом и сразу потерявшие к рабыне интерес, разошлись поить коней.

Они радостно переговаривались, все еще находясь в пылу ночной схватки. Один из них вспомнил:

– А куда делся странник?

– Неспроста же он показал нам селение, скрытое в лесу. Ему там нужен кто-то был.

Недвига невольно прислушалась: уж не о страннике ли бека они говорят? Похоже на то. Значит, он решил ей отомстить, а заодно и все буртасское селение разорить, раз добровольно взялся сопроводить печенежский отряд. А может, и задание бека было таким же кровожадным? Может, ей, как Тенгизе, поручили бы убить старшину? Ну, в любом случае странник, сам того не подозревая, оказал ей услугу презлую – кроме пыток и смерти, ничего хорошего в печенежском стане ее не ждет. Зато теперь для бека она, как соглядатай, потеряна навсегда. Он ни за что не догадается, где ее искать.

Не торопясь, подошел Баян, встал рядом. Она сидела, понурив голову, не поднимая глаз, и видела лишь его сыромятные сапоги, но всем сердцем чувствовала – это он.

Непрошено нахлынуло сладостное воспоминание о той последней ночи. Такого блаженства с тех пор она больше не испытывала. Недвига залилась румянцем и закрыла лицо руками, страшась выдать свое вожделение, так некстати нахлынувшее на нее.

– Недвига поедет со мной, – услышала она строгий голос Баяна.

Молодой воин возмутился:

– Это еще почему? Ты хоть и вождь, а отобрать у меня добычу не можешь. Я сам захватил ее в плен. Она моя.

– Она ничья. Старейшины приговорят ее к смерти, а ты останешься ни с чем.

Печенег растерялся. Вождь прав. Выходит, зря он проделал этот путь, раз останется без добычи? Мужчина со злостью пнул Недвигу ногой в бок. Она удержалась, не упала, но болезненно застонала.

Баян подумал, что молодой воин, пожалуй, не довезет Недвигу живой до стана, выместит на ней всю свою злость.

– Хочешь, я отдам тебе свою полонянку, – великодушно предложил он, сам себе удивляясь: как это он так просто отказался от своей добычи?

Печенег посмотрел на темноволосую девушку, принадлежащую Баяну. Несмотря на заплаканные глаза и изможденное лицо, она имела привлекательный вид. За нее на рынке отвалят приличную сумму, но воин заподозрил неладное.

– А тебе какая корысть менять хороший товар на смертницу?

– Недвига принадлежит мне по наследству, я ее законный хозяин после отца, и, если ее приговорят к смерти, старейшины выплатят мне деньги. Одна моя рабыня уже отправилась в царство мертвых за вождем. Почему я должен постоянно терпеть убытки?

Иного объяснения Баян придумать с ходу не мог, но печенег удовлетворился: уж больно ему хотелось получить молодую рабыню, за которую можно выручить неплохую цену.

– Ну, так и быть, – проворчал он, делая вид, что меняется без охоты, – я согласен.

Печенег схватил своего коня под уздцы и повел к реке.

Баян обратил хмурый взгляд на Недвигу, сидящую возле его ног. Стоило ли ему так далеко удаляться от стана, плутать по оврагам, чащам и холмам, чтобы вновь встретить Недвигу?

Баян уже проклинал странника, случайно подвернувшегося им на дороге. Он так красочно описывал богатое селение, скрытое от посторонних глаз рощей, что у многих воинов просто слюнки потекли. А ведь Баян чувствовал беспокойство, недаром ведь спросил:

– А тебе-то что за корысть выдавать селение?

– Мне там женщина одна нужна. Уж больно она спесива и капризна, наказать надобно.

Странник промолчал о том, что послал его бек к Недвиге с наказом убить старшину. Бек узнал о том, что Узяп подговаривает других старшин нарушить договор и не отдавать Хазарии воинов с лошадьми.

Страннику показалось, что сам Бог послал ему печенегов, он сразу убьет двух зайцев: разорит до основания мятежное селение и проучит Недвигу, посмевшую отказаться от служения Хазарии.

Печенеги охотно слушали рассказ странника о богатом селении. Впервые отправившись вверх по Итилю, они были удивлены редкими поселениями, а больших сел не видели вообще.

И Баян поддался на уговоры воинов и согласился пойти за странником, хотя почему-то думал, что все неспроста и как бы тот не завел их в ловушку.

Оказалось, что не напрасно он беспокоился. Судьба – злой рок. В сеть попалась не только Недвига, но и он сам. Старейшины могут приказать пытать женщину, дознаваясь, как ей удалось сбежать. Баян не сомневался: она не выдержит и признается во всем. И помочь уже ничем нельзя – ни ей, ни себе. Если он отпустит ее, возмутятся его люди, сочтут предателем. Что может быть позорнее для воина и вождя, чем слыть предателем и трусом? Достойно ли ему бежать от судьбы и бояться смерти?!

Остается один путь – дорога к родному стану. Баян сам привезет туда Недвигу и отдаст в руки старейшин. Если суждено, он с достоинством примет смерть от рук сородичей. Тем более что действительно виноват: поддался женским чарам и не выполнил последней воли отца.

К исходу дня, на закате, печенеги снова остановились на более продолжительный отдых.

Измученные пленные без сил валились на холодную землю. Воины, размахивая плетьми, поднимали их, заставляли разжигать костры и готовить еду.

Недвига, привыкшая в свое время к кочевому образу жизни, в этот раз чувствовала непомерную усталость. Весь путь она ехала позади Баяна и, спрыгнув вслед за ним с коня, блаженно потянулась и распрямила спину. Немного походила, разминая затекшие ноги, затем принялась разжигать огонь. Рядом безропотно трудились несколько женщин, потроша птицу, пойманную воинами в пути.

После ужина воины торопливо стали готовиться ко сну. Многие заваливались спать с пленными женщинами. Они спешили удовлетворить свою потребность, беря полонянок на виду у всех, не заботясь об их чувствах. Некоторые юные девушки плакали, умоляли не трогать их, но болезненные удары заставляли их отдаваться насильникам. Отовсюду раздавались тихие вздохи и всхлипывания.

Баян и Недвига молча сидели у костра. Недвига чувствовала на себе взор мужчины, способный без огня воспламенить любое тело. Она сжимала подогнутые к подбородку колени, пытаясь унять дрожь, предательски выдававшую ее состояние: трясется, как девственница в первую брачную ночь.

Баян отвернулся от нее и стал наблюдать за пляшущими бликами пламени. Огонь освещал его суровое неподвижное лицо. Недвигу охватило желание поцеловать мужчину, растопить лед отчуждения и отдаться самозабвенной любви при ярком свете костра.

Баян снова посмотрел на притихшую в напряженном ожидании женщину. Он усмехнулся, как будто прочитал ее сокровенные мысли, обхватил рукой ее хрупкие плечи, притянул к себе. Ощутив приятную истому, разлившуюся по телу, Недвига затрепетала. Баян поцеловал ее в голову, слегка касаясь губами шелка волос, затем начал целовать призывно манящий рот, одновременно медленно развязывая стянутый шнурком ворот ее рубахи.

Недвига уже горела от нетерпения. Неторопливое раздевание показалось ей мучительно долгим. Второй раз в жизни она испытывала сильное вожделение, связанное с одним и тем же человеком. Недвига решительно подняла подол рубахи, оголяя ноги.

Такая настойчивость отрезвила Баяна. Он выпустил женщину из рук. Кругом раздавались похотливые вздохи и стоны. Воздух был напоен желанием. Недвига невольно вновь потянулась к мужчине, но он вдруг вскочил на ноги, взял ее ладонь, потянул. Недвига покорно подалась к нему. Баян подхватил ее на руки и понес за стоянку. Отойдя на приличное расстояние, бережно положил на землю.

Недвига блаженно вытянулась, раскинув руки. На небе не видно ни облачка, и мерцающие звезды подмигивали ей, благословляя ее любовь. И Недвига поняла – она любит Баяна.

Сразу припомнился первый день их встречи. Два года назад она еще могла нравиться мужчинам. Сейчас она не считала себя старухой, но понимала, что уходящие лета и изнуряющая рабская доля не прибавляют ее облику свежести. Одно хорошо – Баян по-прежнему желал ее. Осознание этого наполняло сердце женщины радостью. Присутствие Баяна усыпляло, лишало способности трезво мыслить и думать о будущем.

Лихорадочно мужчина и женщина стянули с себя одежды, оголив жаждущие прикосновения друг к другу тела. Едва увидев женщину обнаженной, Баян набросился на нее, в первобытном порыве ничем не отличаясь от своего грозного предка, покорителя степей, – волка. Недвига не испугалась неистового напора, выгнулась, откинула голову назад, чтобы полнее и плотнее принять мужчину. Оба переплелись, дрожа от возбуждения, сжигавшего их изнутри и потопившего во всепоглощающей любви.

Далеко за полночь Баян и Недвига вернулись на стоянку. Охрана молча пропустила их к дотлевающим кострам. Умиротворенная Недвига тесно прижалась к мужчине и, закутавшись в теплые верблюжьи шкуры, засыпая, подумала, что такой дивной ночи не испытывала никогда в жизни.

Едва первые робкие лучи солнца коснулись лица, Недвига проснулась и тут же повернула голову к Баяну, лежавшему рядом. На нее, не мигая, печально смотрели темные глаза. Женское сердце тоскливо екнуло в груди. Оба думали об одном: скоро придет страшная разлука и, возможно, навсегда.

Время прибытия в печенежский стан неумолимо приближалось, как бы Недвига ни желала его оттянуть. Вскоре показались до боли знакомые войлочные вежи. Женщина невольно притихла за спиной вождя, когда отряд подъехал к стану.

Жители стана переполошились, признав в спутнице Баяна сбежавшую Недвигу. Несмотря на то что она провинилась, печенежские женщины встретили ее доброжелательно и проводили в вежу Баяна, с любопытством расспрашивая, где она пропадала. Все неподдельно сочувствовали ей. Никто не сомневался, что военный совет во главе со старейшинами приговорит ее к смерти.

Порасспросив Недвигу, степнячки вскоре разошлись по своим делам, оставив ее одну. Женщина огляделась. Все в веже было обычным и привычным: войлочные коврики на утрамбованной земле и стенах; ложе, покрытое шкурами; каменный очаг посередине. Огромная куча одежды и дорогих вещей – иноземные покрывала и ткани, различные мужские и женские украшения, серебряная утварь – небрежно валялась на полу у круглой стены. Баяну, как вождю, доставалась большая часть награбленного добра.

В вежу неслышно проникла одна из рабынь.

– Поешь, Недвига.

Девушка принесла миску с мясом и кувшин молока. Недвиге казалось, что от волнения и переживаний она не сможет съесть ни кусочка, но белизна напитка и аппетитный кусок мяса сразу вызвали чувство голода. Перед смертью хоть наесться. Она спокойно принялась за еду, но насытиться не успела – в вежу вошли два крепких воина.

Недвига поставила миску на пол, поднялась с ложа и, не спеша, принялась стряхивать с платья несуществующие крошки, всеми силами стараясь оттянуть неизбежное.

Воины терпеливо ждали. Их бесстрастные лица ничего не выражали, но Недвига подумала, что ее страх заметен и они втайне потешаются над ней. Она гордо выпрямилась и шагнула к выходу.

Пока Недвига находилась в веже, на степь опустилась ночь. В центре стана горел костер, освещая лица старейшин и воинов, собравшихся вокруг него. Старики сидели молча, не шелохнувшись, похожие на каменные изваяния. Шаман с бубном в руках равнодушно смотрел на языки пламени. Баян стоял и мрачно наблюдал за приближением Недвиги, сопровождаемой стражей.

Женщина вступила в круг и остановилась. Суровые лица печенегов не предвещали ничего хорошего. Она поежилась и обратила умоляющий взор на Баяна, ища поддержки, но он уже отвернулся к старейшинам. Главный старейшина кивнул головой, и вождь поднял руку. Воины притихли. Начался совет.

Недвига возвышалась над сидящими, и кто-то сзади сердито ткнул ее в спину:

– На колени!

Она покорно опустилась на землю. Тело ее охватил трепет, по коже поползли мурашки. Из темноты дохнуло леденящим душу холодом. Несмотря на жар костра, женщину зазнобило. Она обхватила себя за плечи и опустила голову, страшась направленных на нее суровых взглядов.

– Почему ты не выполнила волю покойного вождя? – грозно вопросил главный, самый старый, старейшина.

Недвига подняла голову, посмотрела прямо в его мутные большие зрачки.

– В племени, к которому я принадлежала, женщин не заставляли уходить в мир иной вслед за мужем, – прошептала она заранее заготовленный ответ, подсказанный ей Баяном в пути.

С обычаями чужих народов печенеги считались. Обязана ли рабыня подчиняться воле своих хозяев вразрез собственным представлениям о жизни и смерти? Печенеги, растерявшись, молчали.

Старейшина обвел всех суровым взором из-под насупленных седых бровей. Он был по-старчески подслеповат и не мог разглядеть лиц собравшихся у костра, но догадывался об их сомнениях и злился на них за то, что род стал забывать законы предков.

Старец был когда-то вождем, но зоркость глаз исчезла безвозвратно; руки высохли и теперь могли держать только посох; зубы выпали, и еду ему разжевывала рабыня, доживавшая свой век рядом с ним. Он приходился отцом и дедом многим воинам, сидящим здесь, которые и не ведали, от кого были зачаты. Да и он не знал своих детей. Зачем воину обременять себя заботой о семье? То удел женщин – рожать и следить за потомством. А мужчина должен воевать и наслаждаться жизнью, беря в постель любую понравившуюся ему женщину: печенежку ли, рабыню – все равно.

Наблюдая за молодежью, старейшина дивился: законы предков были попраны. Мужчины стремились к обогащению, желали закрепить за собой женщину, знать своих детей, да еще и любить их. Вот и покойный вождь пожелал взять с собой всех своих женщин. Разве не достаточно ему в царстве мертвых одной жены, оружия и коня? Испокон веков вожди забирали малую часть того, чем владели, – и это было правильно. А простые воины вообще не имеют право забирать женщин, это привилегия знатных людей.

Хотя старец и осуждал покойного вождя за жадность, но и в Недвиге он видел нарушительницу порядков.

– Как она смела ослушаться своего хозяина? Она сбежала, дав пример другим рабам. Рабыня должна умереть! – вынес старец свой приговор. – Тело ее надо бросить в степи на растерзание диким зверям, чтобы душа ее не знала покоя! И неповадно было другим нарушать волю своих хозяев.

Эта непродолжительная, но страстная речь стоила старику половины его жизненных сил. Он откинул голову и прикрыл глаза в изнеможении. Недвига похолодела от ужаса, когда воины одобрительно загудели, соглашаясь с приговором.

– Рабыня виновна, но зачем ее убивать? – раздался голос другого старейшины, он был хоть и младше главного, но почитался среди соплеменников за мудрость и справедливость. – Мы выполнили предсмертное желание вождя, отправив в царство мертвых одну из его любимых рабынь. Я думаю, он на нас не в обиде, если не мешает нам жить.

Степняки утвердительно закивали головами. Тень покойного не являлась в стане, что говорило о его хорошем обустройстве в царстве мертвых. Если бы ему что-то не понравилось, он мучил бы живых, пугал детей, портил скот и поджигал вежи.

Поднялся невообразимый гвалт. Воины разделились. Одни требовали смерти, другие хотели оставить в живых, но наказать сурово для устрашения других рабов. В Недвиге проснулась надежда на спасение, она сжалась и застыла, ожидая окончательного решения.

Ни один мускул не дрогнул на лице Баяна, пока говорили старейшины. Спокойно слушал он и сородичей, которые никак не могли прийти к единому мнению. Наконец он поднял руку. Все стихли, лишь потрескивание сучьев в костре нарушало ночную тишину.

– Рабыня принадлежит мне по наследству, – Баян взялся за рукоять сабли, готовый отстаивать свои права до конца, – я не желаю терять ее.

Рабыня стоила немалых денег, и многие печенеги тут же поддержали своего вождя, поскольку корысть была понятна всем.

Главный старейшина возмутился мягкостью своих соплеменников. Кого жалеть?! Рабыню! Мир поистине перевернулся.

– Рабыня не исполнила волю своего господина. Она должна умереть!

– Я вправе сам решать судьбу своих рабов, – стоял на своем Баян, обрадованный поддержкой воинов, а больше тем, что никто не собирался выпытывать у Недвиги, как ей удалось сбежать из стана.

Старцы удивились: чего молодой здоровый мужчина держится за рабыню? Добра у него мало, что ли? Да ему каждый воин с набега отваливает приличную долю добычи. Старейшины все более склонялись к принятию приговора своего старшего товарища, а их мнение было решающим.

Баян посмотрел на склоненную фигурку Недвиги, и сердце его затопила жалость и горечь: неужели он навсегда лишится этой женщины? Неужели ей придется умереть? И вдруг ему пришла такая простая и верная мысль, что он удивился, как не додумался до нее раньше.

– Слушайте все! – волнуясь, воскликнул он. – Я даю Недвиге свободу и беру ее в жены.

– Вождь не может без разрешения старейшин взять в жены женщину, не принадлежащую к печенежскому роду, – ехидно усмехнулся главный старейшина, не желающий уступать молодому вождю, осмелившемуся перечить ему. – Рабыня должна понести наказание. А ты нарушаешь закон наших предков, защищая ее и пытаясь уберечь от приговора, который вынесет совет.

Баян с такой силой сжал рукоять сабли, что на руках вздулись бугры мышц. Беспомощный гнев охватил его. Старейшина намного умнее, за его плечами мудрость прожитых лет. Вождю никогда не выиграть словесный бой – он ловок только там, где нужна сила оружия.

И все же Баян не потерял надежды. Поверх всех голов он обратил умоляющий взор на шамана, отрешенно сидевшего у костра. Старец почувствовал этот взгляд, встрепенулся.

Очень давно он любил мать Баяна, но шаман не принадлежит себе, а она желала тепла семейного очага. До сих пор он не был уверен, действительно ли Баян его сын, хотя женщина поклялась ему в этом перед смертью; просила беречь его и помогать по мере сил и возможностей. Женщина знала, о чем просит: возможностей у шамана было больше, чем у всех знатных людей в стане. И хотя сомнение всегда жило в душе, шаман, дав клятву умирающей, не мог отказать Баяну в помощи.

Шаман тяжело поднялся с земли, не выпуская свой бубен из рук.

– Надо узнать, что думает об этом Великий Предок, – прошептал он тихо, но воины услышали и благоговейно замолкли: голосом шамана говорят духи, наставляя живых на путь истинный.

Воины почтительно проводили старца до крайней вежи. Далее никто не пошел. Костлявая маленькая фигурка скрылась в темной ночи.

Недвига никогда не слышала, как шаман общается с Великим Предком, но то, что он счел нужным выполнить эту тяжелую миссию сейчас, как бы ради нее, польстило ей. Не каждый раз шаман испрашивает совета у Предка. Один такой разговор укорачивает его жизнь на несколько лет.

Шаман же, бредя по степи, думал о том, что законы предков действительно нарушаются, но не молодежь виновата в этом, а сама жизнь. Баян любит эту чужую женщину, что тут поделаешь? Раньше признаться в любви означало лишить себя уважения, но времена меняются. Сейчас женщин называют женами и признают себя отцами их детей.

Он пытался доказать самому себе, что не отцовское чувство повлияло сейчас на его решение спрашивать Предка, а желание примирить вождя со старейшинами. Он-то знал, что разлад между силой и мудростью может привести к тяжелым последствиям для всего рода. Он искал новые оправдания своему поступку и в глубине души понимал, что лжет сам себе. Разве он сам не обрадовался, узнав, что у него есть сын? Много лет он наблюдал, как мальчик растет, мужает, крепнет. Пусть Баян считал, что его отцом был Кутай, но и любовь шамана он чувствовал с самого детства и любил его в ответ. И недаром сейчас вновь обратился за помощью именно к нему. И разве это не приятно?

Вскоре около стана раздался жуткий тягучий волчий вой. Недвига и все печенеги вокруг невольно вздрогнули, потом оцепенели, боясь пошевелиться. Дети заплакали от страха. Кровь стыла в жилах, едва вновь раздавался во мраке дикий вопль, пробирающий до костей. Стадо за станом шарахалось. Ржали кони.

Через некоторое время далеко в степи прозвучал ответный вой, приглушенный большим расстоянием, но не менее жуткий, чем у стана. Люди слушали, не шевелясь, вой волков в ночи. Даже ветер не шелестел травой. Вся природа боялась вспугнуть далекого Предка степного народа.

Казалось, миновала целая вечность с тех пор, как старец ушел в степь. На самом деле разговор шамана с Великим Предком длился не так уж долго. Наконец все смолкло. Порыв ветра взметнул вверх сноп огненных искр забытого горящего костра.

Люди настороженно вглядывались в кромешную темноту за станом, пытаясь увидеть старца, но он все равно возник неожиданно, медленно и неслышно волоча ноги. Изможденное лицо исказилось судорожным напряжением.

Около костра шаман остановился, посмотрел на старейшин, терпеливо ожидавших последнего слова Предков.

– Наш вождь – великий воин, – еле слышно прошептал старец, но вокруг стояла такая трепетная тишина, что его услышали все. – Мы сами единодушно избрали его на военном совете, потому что он угоден Предкам. Это они наделили его силой, опытом, мужеством, а мы лишь выполнили их завет – дали ему власть, поэтому желание вождя – священно. Так сказал Великий Предок…

Последние слова дались шаману с превеликим трудом. Из его рта пошла белая пена, и он рухнул на землю, едва не угодив головой в костер. Подбежали воины, подхватили старца под мышки и за ноги, приподняли, бережно поддерживая голову и спину, понесли. После разговора с Предком шаман будет долго болеть, пока не восстановятся силы, потраченные на общение сквозь века.

Продолжение спора вопреки воле Великого Предка было бессмысленным, так как означало бы неуважение к умершим сородичам. Главный старейшина молча поднялся и, тяжело опираясь на посох, покинул собрание. За ним потянулись остальные старцы и воины.

Баян поднял Недвигу с колен. Женщина едва держалась на ногах, они занемели, и она с трудом сделала первый шаг. Она подумала, что сейчас упадет, но подбежали рабыни, подхватили ее под руки и повели в вежу мужа.

Едва войлочный полог скрыл ее от посторонних глаз, Недвига добрела до постели и повалилась на нее плашмя, ни о чем не думая и ничего больше не желая.

Глава четвертая

Знойное пыльное лето вступило в свои права. Дон обмелел, травы пожухли, солнце палит с небес на шумный разноголосый рынок. Торговцы обливаются потом, расхваливая свой товар, местный и привезенный издалека. Кого только не встретишь на рыночной площади в Саркеле! Всех примирила жажда барыша, даже самых злостных и непримиримых врагов: и печенегов, и угров, и хазар, и славян. Это в поле они воины, а на торгу все равны, всем надо торговать, все хотят богатеть и процветать.

Недвига и Баян утром прибыли в Саркел для продажи пленных. Баян остался в невольничьем ряду, а она в сопровождении двух воинов отправилась гулять по рынку.

С тех пор как Недвига снова встретилась с Баяном, она не уставала радоваться жизни, солнцу, теплу. Спроси ее сейчас, что еще ей нужно, она рассмеялась бы, не ответив, потому что в ее жизни сбылась мечта всех женщин: с ней рядом был мужчина, которого она любила.

Недвига переходила от лотка к лотку, внимательно разглядывая вещи, любезно предлагаемые купцами. Искала она зеркальце. Очень хотелось ей взглянуть на лицо свое – не постарело ли за годы рабства, не покрылось ли морщинами, не поседели ли волосы? Рабыням, воспевающим ее красоту и доброту, она не очень верила, хотелось убедиться самой, что все еще прекрасна и долго еще будет желанной для мужа.

Она увидела то, что искала. Взгляд остановился на небольшом бронзовом зеркале с костяной ручкой. Недвига залюбовалась тонкой изящной работой неизвестного мастера. Такая вещь достойна жены вождя грозных печенегов.

На хазарском языке Недвига спросила цену у русоволосого купца и, узнав ее, принялась торговаться. Купец оказался покладистым, и они легко сошлись в цене. Зеркальце перекочевало к Недвиге. Она собиралась уже отойти от лотка, когда неожиданно ее остановила славянская речь:

– Подожди, не уходи. Кажется, я тебя знаю. Ты не жила в северянской веси у Псела?

Купец, у которого она только что выторговала зеркальце, теперь с нетерпением ждал ответа.

– Жила, – удивилась Недвига, тоже перейдя на славянскую речь.

– Сдается мне, что ты мачеха ведуньи Белавы. Тебя я видел всего раз, но у меня неплохая память на лица. Хотя я могу и ошибаться, ведь с тех пор прошло лет шесть-семь.

– Верно, Белава – моя падчерица, – осторожно подтвердила Недвига: она тоже на память не жаловалась, но вспомнить мужчину никак не могла.

– А я Веселин, ее пасынок, – обрадовался купец, но тут же вспомнил, что Недвига исчезла много лет назад, и поспешил сообщить ей о детях: – Ты знаешь, я видел твоих детей. Они живут очень хорошо. Ярина стала настоящей красавицей, а Дар окреп, возмужал…

Недвига побледнела и тяжело оперлась на край лотка. Мужчина протянул руки и участливо поддержал ее.

– Тебе плохо?

– Нет. – Недвига вздохнула, выпрямилась. – Они живы. Я уж и не чаяла когда-нибудь узнать что-нибудь о них. Спасибо, ты принес мне добрую весть.

– Да, такими детьми ты можешь гордиться. – Веселин горестно вздохнул и добавил: – А Белава погибла…

Тут Недвига вспомнила, почему имя «Веселин» казалось ей смутно знакомым. Как она могла забыть, что Белава именно от него родила ребенка.

– Но она не погибла. Ее захватили в плен печенеги…

– Я сам видел пепелище, – мужчина покачал головой, – Белаву сожгли, а печенеги появились потом и разорили весь. Боги наказали сельчан за смерть невинной женщины…

– Да нет же! Белава жива! – воскликнула Недвига и, беспокоясь о том, как бы ее не прервали, торопливо поведала рассказ о чудесном спасении Белавы и о дальнейших событиях, не забыв упомянуть, что теперь она живет в Саркеле.

– Здесь?! В Саркеле?! У мытника?! – Веселин почувствовал, как его душа переполняется радостным нетерпением. – Я хорошо знаю мытника. Сейчас же пойду к нему и выкуплю Белаву.

Он принялся быстро складывать товар в мешок.

– Погоди, – остановила его Недвига, – не спеши. Я тебе еще не все сказала. Мы с мужем пытались выкупить ее и твою дочь, но, как ни уговаривали мытника, он не продал их. На то есть особая причина…

Женщина замолчала. Веселин ждал, чувствуя, как в душе нарастает беспокойство от ее недоговорок. Недвига подняла на него виновато-сочувственный взгляд.

– Белава ждет от мытника ребенка, – произнесла она. – В рабстве такое случается часто. Мне кажется, тебе надо забыть ее.

– Но я должен увидеть Белаву!

– Зачем? Своим появлением ты испортишь ей жизнь. Она давно смирилась. В доме мытника Белава ни в чем не нуждается, спокойно воспитывает дочь. Она довольна.

– Неужели ты думаешь, что я, узнав, что она жива, уеду и не встречусь с ней?! – возмутился Веселин.

– Я предупредила тебя. Белава должна спокойно родить и растить детей. Увидав тебя, она расстроится, а мытник ее все равно не продаст. Он сам собирается жениться на ней. Зачем бередить уже зажившие раны?

Пока Недвига и Веселин разговаривали, печенежские воины топтались рядом, не понимая, о чем может так долго беседовать жена вождя с чужестранцем. Один из них, потеряв терпение, коснулся ее руки.

– Мне пора, – огорчилась женщина, ей хотелось побольше узнать о своих детях. – Если увидишь Ярину и Дара, передай им от меня весточку. Скажи, что я вышла замуж за печенежского вождя и живу хорошо. Если бы не тревога за них, то я была бы вполне счастлива.

– Передам, – Веселин понял, как ей тяжело расставаться с ним, единственным звеном, связывающим ее с детьми.

Он смотрел вслед удалявшейся женщине до тех пор, пока она не скрылась в рыночной толпе, потом повернулся к стоящему рядом мужчине:

– Слышал, Жихарь, где моя Белава?

Жихарь кивнул. Он дружбу ставил выше всего на свете. Вместе они когда-то служили в дружине князя Аскольда, не раз выручали друг друга в бою, потому и сдружились крепко. У Веселина в Киеве не было родных, и Жихарь предложил жить у него. Семья друга – мать, отец, сестра Ворося – приняла Веселина приветливо, никогда теснотой не попрекала, хотя домишко их совсем был стареньким и маленьким. В княжеских походах и в полюдьи[42] набрали друзья много добра. Отец Жихаря выделил небольшие средства. Да и Веселин в свое время в Киев не с пустыми руками пришел, отец его снабдил кое-чем. Решили друзья построить ладью и заняться торговлей. Вскоре купеческое дело так им понравилось, что и вовсе отошли от дел ратных, выйдя из княжеской дружины.

Была у Жихаря задумка женить друга на Воросе, но ничего из этой затеи не вышло. Никаких иных чувств, кроме братских, Веселин к ней не питал. И Жихарь отчаялся свести их на брачном ложе.

Немногословный друг Жихарь знал, как переживал Веселин потерю любимой, и понимал, насколько сейчас радостна для него весть о ней.

– Жихарь, постарайся узнать побольше о мытнике и о Белаве, – попросил Веселин и усмехнулся: – Посмотрим, так ли уж она довольна своей жизнью, как сказала ее мачеха.

Жихарь отсутствовал две ночи. На рынке он познакомился с мытниковской поварихой Будой, раз в три дня закупавшей продукты, и быстро сошелся с ней. Перед могучим ростом Жихаря и его мужским обаянием не могла устоять ни одна женщина, а Буду редкие тайные встречи с Заккаем удовлетворяли мало.

Повариха оказалась не только любвеобильной, но и словоохотливой. Жихарь за короткий срок выведал все обо всех обитателях мытниковской усадьбы.

– Белава действительно живет, нужды не зная, – сообщил он утром на третий день, сочувственно поглядывая на Веселина, взволнованно вышагивающего по ладье. – Мытник души в ней не чает, предупреждает все ее желания и собирается на ней жениться. Ему надо только развестись с первой женой, но это дело уже решенное: жена его и пикнуть против не смеет.

– Не может же быть, чтобы Белава так быстро разлюбила меня! – Веселин с досады стукнул кулаком по деревянной обшивке борта. – Я думал, что она мертва, а все равно каждый день вспоминал ее!

– Женщины слабо хранят верность, быстро забывают старые привязанности и любят только тех, кто рядом, – убежденно заявил Жихарь, не жалея чувств друга.

– Но как же мне теперь быть?! Неужели я никогда не увижу ее?!

– Мытник не продаст ее ни за какие блага в мире, – Жихарь покачал головой. – Бесполезно пытаться – ведь она носит его долгожданного ребенка. Да и Белава наверняка радуется этому замужеству.

– Нет, я не верю, она не может любить этого жирного борова. Ей просто некуда деваться, – произнес Веселин.

– Мытник очень богат, а это много значит для женщины, тем более для рабыни, – бесстрастно разочаровал друга Жихарь, ничуть не сомневаясь в своей правоте.

Веселин перевел взор на маячившую перед глазами крепость, возвышавшуюся над Доном. Грозные неприступные стены скрывали от него любимую, но желание видеть ее подстегивало на решительные действия.

Глава пятая

Ясным теплым утром Белаве принесли плотно закрытую корзину. С удивлением приняв ее, ничего не подозревая, она спокойно откинула крышку и тут же отшатнулась, выронив корзину из рук.

Далее все происходило как в страшном сне. Белава завороженно стояла, а из опрокинутой корзины медленно выползали две извивающиеся змеи с выпуклыми глазами без век.

Белава как бы окаменела, оставаясь неподвижной, не в силах даже кричать – страх мертвой хваткой держал за горло. Вероятно, неподвижность и спасла ей жизнь. Твари, не замечая ее, поползли в противоположный от выхода угол.

Впоследствии Белава долго вспоминала те мгновения и не могла никак понять, как она, объятая ужасом, догадалась сдвинуться с места, броситься к двери, окончательно придя в себя лишь от собственных воплей.

Прибежали люди. Заккай, бесстрашно подступив к змеям, выхватил саблю и молниеносно отрубил им головы. Слуги принялись убирать следы побоища, а Заккай приступил к дознанию: кто, как и когда принял корзину.

Вскоре все рабы, что-либо знавшие и видевшие, дружно указали на повариху, которая принесла корзину с улицы.

Буда, заикаясь от страха, рассказала, что, когда она возвращалась с рынка, ее остановил неизвестный мужчина и попросил передать Белаве корзину. На вопрос поварихи: «Что в ней?» – он ответил, что ведунья сама просила собрать для нее некоторые травы.

Никто не усомнился в достоверности рассказа поварихи. Дело на том и закончилось, но сама Белава не поверила Буде, хотя и считала ее своей подругой. Буда хорошо знала, что ведунья никогда не общалась с посторонними людьми за пределами усадьбы и тем более не стала бы просить кого-то собирать для нее травы. Ответ незнакомца должен был насторожить повариху, а она спокойно передала корзину по назначению, даже не заглянув в нее, что тоже казалось невероятным, ведь всем известно, что повариха сует свой нос не только в котлы с едой.

Но чтобы Белава ни думала, свои соображения она оставила при себе, не желая портить спокойную жизнь усадьбы своими подозрениями.

В течение нескольких дней Веселин бродил вокруг мытниковской усадьбы. Прочный забор казался неприступной крепостью. Днем за ним раздавались голоса многочисленных слуг. Ночью во двор выпускали свирепых псов. Проникнуть незамеченным в усадьбу, чтобы увидеть Белаву, было невозможно.

Раньше, приезжая в Саркел, Веселин и Жихарь не раз посещали мытника, и тот радушно принимал их. Но сейчас Веселин не напрашивался в гости, резонно полагая, что Белава, заметив его, не сдержится и навлечет на себя ненужные страдания. Поди знай, как на это отреагирует ее хозяин.

Было бы предпочтительнее увидеть ее наедине. Для этого Веселин, зная, что мытник на рынке, и караулил вход в усадьбу. Но тщетно. За пределы дубовой двери никто не выходил.

Вышагивая как-то по тихой улочке из конца в конец, Веселин увидел выходящего из усадьбы управляющего мытника. Заккай заметил его, узнал и удивился.

Веселин смутился, но ненадолго. Зная от Жихаря об обитателях усадьбы почти все, он вспомнил, что Заккай приходится племянником хозяйке – и уж, наверное, ему не нравится желание господина расстаться с ней.

– Я жду тебя, Заккай. У меня к тебе предложение. Не хочешь ли ты, чтобы Белава навсегда исчезла из жизни твоего хозяина?

Заккай от неожиданности опешил, а Веселин испугался: не поторопился ли? Но сказанного не воротишь.

После недолгого молчания, показавшегося Веселину нескончаемым, Заккай, оглядевшись по сторонам, тихо произнес:

– И что ты предлагаешь?

Веселин обрадованно перевел дух: Заккай заинтересовался, а лучшего помощника в столь важном деле не найти.

Белава вскрикнула и проснулась в холодном поту. Опять ей снились мерзкие ползучие твари. Протянув руку, она коснулась мытника. Убедившись в его присутствии, успокоилась. После явного покушения на ее жизнь кошмары и жуткие видения преследовали ее постоянно.

Нельзя сказать, что Белава надеялась на мирное разрешение дела о разводе, но что кто-то пожелает ей смерти, не предполагала.

Жена мытника лишилась чувств, когда ей сообщили о разводе. Придя в себя, она твердо заявила, что не уедет, пока за ней не прибудет отец или его представитель. С их помощью она надеялась решить вопрос о приданом, которое не намеревалась оставлять мужу, но потребовать сама стеснялась.

Мытник согласился на все условия и приказал Заккаю послать в Итиль гонца. Прошло немало времени, а вестей от отца жены не было.

Белава жалела отвергнутую женщину. Насколько все было проще у северян: захотел вторую жену – пожалуйста, никто не препятствует. Почему же здесь люди сами себе осложняют жизнь ненужными запретами?

Правда, сравнивая обычаи, Белава никак не могла решить, какой же ей больше по нраву. Оба, разумеется, несовершенны и оба полностью не соответствуют человеческой природе. Будь она женой Веселина, ей бы очень не понравилось, приведи он в дом еще одну женщину. А вот нелюбимого мытника она готова делить с кем угодно, лишь бы он реже ночевал у нее. Так какой обычай лучше?

При всех этих сложностях думы о Веселине являлись для Белавы своеобразной отдушиной. Она нарочно вызывала в памяти его образ, чтобы отвлечься от тоскливой действительности. Веселин подарил ей недолгое счастье, воспоминание о котором согревало ее в наиболее тяжелые дни.

Видать, и правду говорила бабушка: «Ведунье никогда не быть счастливой». Теперь в справедливости ее слов Белава уверилась сама. Свет любви мелькнул однажды, поманил, вселил надежду на счастье и погас. Наверное, боги знали, что делали, лишая женщину, призванную исцелять людей, радости, иначе она потеряет чувствительность к чужой боли. Известно, что счастливый человек равнодушен к горю других.

Несмотря на загубленное личное счастье, Белава еще не устала от жизни, поэтому покушение явилось пугающей неожиданностью.

Разбуженный криком и легким прикосновением, мытник очнулся от сна.

– Что с тобой, Белава?

– Не знаю. Я боюсь.

– Не можешь забыть тот случай, – догадался мужчина. – Успокойся, ведь все обошлось.

– Но это может повториться, как ты не понимаешь? Кому надо было убивать меня? Если только… – Белава замолчала, страшась произнести роковые слова.

– Ты кого-то подозреваешь? Говори!

– Может, это дело рук твоей жены?

Мытник покачал головой.

– Я уже спрашивал ее об этом. Она ничего не знает. Да и откуда ей знать: сидит все дни напролет в своей комнате, плачет.

– А ее няня? – все еще сомневалась Белава.

– Она тоже никуда не выходила. Я вот думаю, что это какой-то больной, которого ты не долечила, решил отомстить тебе, – пошутил мытник.

Несерьезная шутка еще больше расстроила женщину. Как ему доказать, что жизнь в его доме становится для нее опасной? Затаившийся враг не успокоится, пока не изведет ее.

– Ты забыл о поварихе. Она часто выходит из усадьбы, и твоя жена – ее хозяйка.

– Белава, не мучь себя понапрасну. Скоро ты будешь здесь хозяйкой, и все это уже усвоили. Да и с поварихой ты в более дружеских отношениях, чем с любой другой служанкой. Неужели ты думаешь, она решится на покушение?

Белава промолчала, раздумывая, затем, поняв, что мытника не переубедить, произнесла:

– Завтра канун Купалы – особый день, когда все травы вбирают в себя магическую силу. Есть одна трава, которая оберегает от всех напастей. Можно я выйду из крепости и поищу ее?

Едва у Белавы наметился живот, мытник запретил ей выходить за пределы усадьбы, беспокоясь о ребенке. И сейчас он недовольно сморщился, услышав просьбу.

– Все в руках Божьих. Никакая трава не убережет, если Он не захочет, – начал мытник увещевать женщину, но осекся.

Белава печально смотрела на него. За последнее время лицо ее осунулось, и на нем неясно читались опасения и тревога. Только огромная сила воли не давала женщине окончательно впасть в уныние.

– Хорошо, сходи, – сдался мужчина. – Заккай проводит тебя.

Глава шестая

Белава сидела над обрывом под густой сенью дерева, наслаждаясь отдыхом. С Дона веял благодатный ветерок, остужая разгоряченное зноем лицо.

Белава и Заккай набрали полные лукошки, но нужной травы так и не нашли, поэтому уходить не торопились, наслаждаясь тишиной и свежестью.

В городе пыльно и жарко. Здесь тоже солнце палит с небес, но сидеть и глядеть на спокойную гладь реки намного приятнее, чем закрываться от беспощадного зноя в душной комнате.

Ребенок в животе сильно торкнулся ножкой. Женщина улыбнулась, погладила это место ладонью. Скоро, совсем скоро появится малыш. Мытник боялся, что он родится до законного брака, но само его рождение – это ли не счастье, посланное небесами?! К чему переживать, до или после замужества дитя увидит свет жизни? Она-то любила его уже сейчас.

Тихо плескавшаяся у берега вода приносила спокойное удовлетворение. Забылись все переживания и огорчения последних дней.

Сзади раздался шорох. Белава оглянулась. Подошел Заккай, сел рядом.

– Белава, нам надо объясниться. Не думай, что я сердит на тебя из-за моей тетки. Ты ни при чем: такова судьба еврейских женщин. Ты, наверное, боишься, что я раскрою хозяину тайну наших отношений и посею в его душе сомнения относительно ребенка? Поверь мне, я давно бы ему сказал, если бы хотел, но не хочу вредить ни тебе, ни твоему будущему ребенку. И вообще я ухожу от мытника. Мой дед позвал меня к себе. Он уже совсем старый, скоро помрет. Если я успею вовремя приехать, мне достанется несметное богатство. Не скрою, я хотел бы взять тебя с собой. Ты мне нравишься, Белава. Но я не могу жениться на тебе. Как я покажусь деду на глаза с женой-язычницей? Он и меня проклянет, как когда-то моего отца. Но не подумай, что я из-за богатства деда отказываюсь от тебя и ребенка. Все намного сложнее. Дед и тетка – мои единственные кровные родственники, и я не хочу терять их. Что касается ребенка, то я не уверен, мой он или нет. Мытник тоже может быть его отцом…

– Я понимаю тебя, – Белава обрадовалась, что Заккай решил покончить со всеми недомолвками между ними. – Я должна тебе сказать, что никогда не считала, что ты чем-то обязан мне. Между нами не было любви, а влечение, которое мы испытывали, было простым плотским желанием. Я не виновата, что мытник решил жениться на мне. Я этого вовсе не хотела.

– И последнее, что я должен тебе сказать, – Заккай словно не слышал женщину, стремясь высказаться до конца. – Ты, наверное, подумала, что тех змей подкинули тебе я или тетя. Я не отрицаю, что желаю, чтобы тетя осталась женой мытника, но лишить тебя ради этого жизни я не смог бы. А тетя вообще не способна причинить кому-то вред. Я не знаю, кто хочет тебе смерти, но человек этот живет не в усадьбе мытника. Ты не расслабляйся и никому не доверяй. Будь осторожна. А теперь… прощай…

В руках мужчины вдруг оказалось покрывало, которое взметнулось и накрыло Белаву с головой. Сначала она не испугалась, не удивилась, приняв все за шутку, вскочила, замахала руками, стараясь сбросить покрывало. Но невидимые веревки уже опутывали ее тело, и вскоре она уже не могла пошевелиться.

– Прости, Белава, но ты приносишь несчастье, – услышала она хриплый голос Заккая.

Ее бросило от страха в дрожь. Неужели все слова были ложью, чтобы усыпить ее бдительность? Неужели Заккай желает ее смерти? Сейчас камень на шею – и в воду.

Край покрывала отогнулся, высвобождая ее голову. Белава жадно захватила ртом воздух. Но надышаться не успела: перед глазами мелькнуло ребро ладони и опустилось ей на шею.

Мытник, вернувшись вечером домой с рынка и узнав, что Заккай с Белавой еще не вернулись, забил тревогу. Служка, посланный к стражам крепости, сообщил, что охрана главных ворот видела, как Заккай с женщиной вышли из города, но назад ни в эти ворота, ни в другие не входили.

Искали и в городе, и за крепостью, но тщетно. Мытник не спал до рассвета, но едва короткий сон сморил его, в дверь постучали. Мужчина вскочил, обрадованный – наконец-то нашли!

В комнату протиснулась повариха Буда. Прямо у двери бросилась на колени и поползла к мытнику:

– Нет мне прощения, господин! – выла она, протягивая к нему руки. – Ведь я знала, знала, а молчала…

– Да что такое? Говори толком, – испугался мытник.

– Заккай и Белава давно спелись, еще в прошлое лето, только в тайне все держали.

– Как спелись? – не понял хозяин.

Повариха укоризненно посмотрела на него.

– Да как? Очень просто, как все мужчины и женщины.

– А ты откуда знаешь? – он все еще не хотел верить в предательство, свершившееся в его доме.

– Да заставала их не раз. – Повариха зажмурилась, чтобы не видеть страшного лица мужчины, и выпалила: – И ребенок, которого Белава носит, не твой, а Заккая. Наверное, поэтому они и ушли из усадьбы.

Мытник почувствовал, что если сейчас не сядет, то упадет. Он опустился на деревянное сиденье. Ведьма! Ведь он знал, что она принесет ему несчастье, но страсть глаза затуманила и едва его посмешищем не сделала.

Жалея себя, он вспомнил о жене. Ей-то каково было? Ведь он ее чуть на всю Хазарию не опозорил!

Жена, несмотря на ранний час, тоже не спала. Она с удивлением посмотрела на мытника, виновато вставшего на пороге. Рабыня-няня тут же удалилась, закрыв за собой дверь.

Мытник подошел к постели. Женщина невольно потянулась к нему. Он схватил ее руки, приложил к своим мокрым щекам.

– Прости меня, – с трудом выдавил муж.

Жена не выдержала, зарыдала.

Они сидели, обнявшись, торопясь выговорить все, что накипело на душе, одновременно прощая друг друга.

– Надо твоему отцу весточку послать, что мы помирились, а то примчится зазря, – вспомнил мытник про старика.

– Не примчится, – женщина покачала головой. – Заккай был вчера утром у меня, винился, что обманул тебя, гонца к отцу не посылал.

– Не посылал? – неприятно поразился мытник. – Почему?

– Меня жалел. Сказал, что отныне у нас с тобой все должно быть хорошо, – жена виновато склонила голову. – Прости, я ничего не знала и даже не поняла, что он задумал. Только сегодня догадалась…

– Да, провели меня управляющий и рабыня. Я тоже хорош. Одного понять не могу, как Белава могла полюбить нищего, ведь я ей все свое богатство обещал?

– Что богатство, если любви нет, – печально отозвалась женщина. – Я тебя все равно любила бы, хоть добро всего света бросили бы к моим ногам. Ты обижал меня, а я верила, что Бог не допустит плохого, раскроет тебе глаза. Я преданно молилась, и Он помог мне…

Мытник изумленно посмотрел на жену. Она говорила то, о чем думал он сам: всесильный Бог уберег его от свершения роковой ошибки. Вот что значит принадлежать к народу, избранному Богом! А Заккай, хоть его имя означает праведный, чистый, но он – еврей новообращенный, поэтому нет у него ни стыда, ни совести, ни боязни Бога.

– Постой, – воскликнул мытник, вспомнив, – ведь Белава дочь здесь оставила. Что же она за мать такая? Родное дитя бросить!

– Что взять с рабыни-язычницы? – презрительно произнесла жена. – Нет для них ничего святого. Белава плодится как кошка, разве поймет она горе бесплодия?

На другой день в мытниковскую усадьбу явился Веселин. Мытник, еще не совсем отойдя от предательства рабыни, был в мрачном расположении духа, но старого знакомого встретил радушно. Усадил за стол под сенью деревьев, уставленный явствами, завел разговор о торговле, о тяжелой дороге и безжалостных кочевниках, нападающих на суда и мешающих торговле, ибо не каждый купец решится плыть, зная о такой напасти на реке. А это вредит Саркелу, живущему за счет рынка.

Веселин слушал рассеянно, часто вставлял слово невпопад и ничем не угощался. Наконец мытник понял, что купец пришел к нему не лясы точить, и насторожился.

Повисло тяжелое молчание. Веселин пришел в себя и решил, что пора вести разговор о главном.

– Слышал я, живет у тебя рабыня Белава из славян, – начал он.

– Жила, – поправил мытник.

– Как так? – не понял Веселин.

– Сбежала Белава вчера с управляющим моим. Стерва еще та оказалась. Всю зиму мне голову морочила, а сама за моей спиной со слугой моим цацкалась. И даже дочь свою оставила. Что за женщина, скажи мне?!

Мытник выговорился и замолчал. Молчал и Веселин, пришибленный услышанным. Он до ночи ждал, что Заккай выполнит обещание. Жихарь ходил на встречу с ним, но возвратился ни с чем.

Всю ночь промаялся Веселин, в конце концов понял, что не может больше терпеть и ждать, и решил сам явиться к мытнику, поговорить с ним по душам. Ну не зверь же он, неужели не поймет, что Белава – жена его и жизнь без нее кажется Веселину мрачной и безрадостной, как зимняя холодная ночь.

Страдание выразилось на лице купца, и мытник действительно все понял.

– Вижу я, неспроста ты о Белаве речь завел, – первым нарушил он молчание. – Неужели знал ты ее в родном краю?

– Не только знал, – горестно вздохнул Веселин, – но и любил. Жена она моя, и дочь, рожденная в неволе, тоже моя.

– Вон что… – протянул мытник.

И снова оба замолчали, разглядывая друг друга. Мытник невольно отмечал стать купца, его привлекательность: высокий рост, мощную грудь, широкие плечи, крепкие ладони, умеющие не только монеты считать, но и держать оружие. Вон и меч сбоку прикреплен к кожаному поясу, и ясно, что не для красоты он повешен. Да, Белава только такого человека и могла полюбить. И Заккая, сильного, стройного, высокого, могла полюбить. Уж где ему, мытнику, тягаться с такими красавцами?

– Я дочь хочу выкупить, – произнес Веселин, вернув мытника к разговору.

Хозяин сморщился, и купец испугался, что он не отдаст дочь или заломит такую цену, что продай он и ладью – не расплатится. Но мытник вдруг вздохнул горестно и сказал:

– Я Белаву на свободу отпустил, а значит, и ребенок вольный. Можешь забирать. Хоть с отцом пусть живет счастливо, если мать ее бросила. Людмилой девочку зовут. Очень красивая, вся в мать. От сердца отрываю девочку. Уж больно она Белаву напоминает.

Мытник приказал принести Людмилу. Едва увидев дочь, Веселин понял его слова. Она действительно была очень похожа на Белаву. Девочке было чуть больше года, но уже чувствовалось, что она обещает быть такой же беловолосой красавицей, как ее мать.

Подхватив девочку на руки, Веселин, распрощался с гостеприимным хозяином и вышел за ворота усадьбы. Не прошел он и десяти шагов, как его окликнула из-за угла полная женщина – повариха Буда.

– Добрый молодец, не посчитай за труд выслушать недостойную тебя женщину. Подойди ко мне сам, а то я боюсь, что нас увидят посторонние люди.

Веселин подошел.

– Слышала я, ищешь ты Белаву. Мытник не все знает. Заккай один ушел в Итиль к деду своему. Он бы никогда не взял с собой рабыню, ведь дед его не выносит язычников, а Заккай хочет получить от него наследство.

– А ты откуда знаешь?

– Заккай обещал мне, как только дед умрет, подать весточку и деньги прислать, чтобы я к нему приехала. А Белаву он должен был купцу какому-то продать. Только мытник, понятное дело, про то не знает. Заккай не хотел, чтобы мытник с женой своей разводился, вот и велел мне сказать, что он с Белавой в Итиль ушел. А я сама его вчера провожала и за крепость выходила, а Белавы не видела. Только ты мытнику не сказывай об этом.

Веселин терпеливо выслушал Буду, заплатил ей за сведения (она сама, помявшись, попросила монетку) и, раздумывая об услышанном, побрел к своей ладье.

Сообщение поварихи казалось ему странным. Заккай должен был продать Белаву ему, Веселину. Но почему тогда управляющий не пришел на встречу с Жихарем? И куда делась Белава, если, по словам поварихи, Заккай не взял ее с собой в Итиль? Все было туманно, неясно.

Вспомнив, что рассказывал Жихарь о Буде, Веселин подумал, что ей вряд ли стоило верить. Эти бабы за монету наплетут такого, что голову потеряешь, продираясь сквозь их словесные дебри.

Веселин вернулся на ладью. Здесь его встретил Лютый.

– Вот, принимай племянницу.

Веселин спустил с рук Людмилу. Девочка была развита не по годам. Она уже хорошо разговаривала на хазарском языке, ходила, не падая, ела все подряд, прекрасно обходясь без материнского молока.

Лютый опустился перед девочкой на колени.

– А как нашу крошку зовут?

– Людмила, – охотно откликнулась малышка и сразу потянулась к дяде ручонками, почувствовав в нем родственную душу.

Лицо Лютого преобразилось, засветилось умилением.

– Кажется, вы поняли друг друга, – улыбнулся Веселин.

Лютого он нашел в прошлое лето в плачевном состоянии, когда приехал в родную весь за Белавой, а увидел пепелище. Лютый был сам не свой от горя. Сначала умерли его дети от неизвестной болезни, затем печенеги разграбили жилище. Защищая кров и жену, Лютый был ранен в руку. Жена, увидев кровь, в ужасе бросилась к нему и попала под саблю печенега. Лютый, не помня себя от ярости, зарубил врага топором. Жена умерла через три дня, а рука у него высохла, и работать он ею не мог. Так и побирался в порушенной веси среди оставшихся в живых сельчан, которые подкармливали его чем могли, пока не появился Веселин.

Узнав от брата, что Белава была беременна от него, Лютый расстроился еще больше, раскаивался, слезно умолял простить его, клялся, что не причастен к гонениям на нее, а тем более к поджогу ее избы. Когда толпа пошла к Белаве, умер его сын и они с женой сидели у постели, оплакивая потерю. А потом нагрянули печенеги. Так рассказывал Лютый, и Веселин поверил ему. Оплакал Белаву и собрался уже уезжать, как Лютый упал в ноги:

– Не оставляй меня одного. Я руки наложу на себя, если бросишь. Кому я, калека, нужен? Я тебе верой и правдой служить буду, только возьми меня с собой.

Делать нечего, Лютый – его единственный кровный родственник, и бросать его на произвол судьбы нельзя. Так и получилось, что Лютый стал неотъемлемой частью всей походной жизни Веселина. Лишь среди людей Лютый чувствовал себя нормально. Одиночество же было для него хуже смерти. Но надо отдать ему должное, несмотря на увечную руку, он старался не казаться обузой, посильную работу на ладье выполнял, в частности – кашеварил.

Пристроив Людмилу в надежные руки, Веселин огляделся:

– А где Жихарь?

– Не знаю, – Лютый пожал плечами, – сразу вслед за тобой и он куда-то ушел.

Веселин вздохнул. Он надеялся поделиться с другом сомнениями. Лютый же, выслушав рассказ брата о Белаве, остался равнодушным, заметив лишь, что, видно, судьбе так было угодно. В общем, ни дружеского совета, ни помощи.

Веселин вышел на пристань прогуляться и еще раз обдумать все как следует. Расхаживая по берегу, он вдруг увидел приставшую ладью с невольниками на борту. И мысли его при виде изможденных людей повернулись в иную сторону. А может, Заккай не такой безобидный малый, как кажется? Вдруг он ненавидел Белаву из-за своей тетки до глубины души и действительно решил продать ее, но только не ему, Веселину, а – другому торговцу, чтобы побольше насолить ей?

Споткнувшись на этой мысли, Веселин огляделся. Лодок с невольниками, кроме только что приставшей, не было, но стояло много других. Речники, известно, народ прозорливый, глаз у них вострый, может, кто-нибудь что-нибудь и видел.

Веселин решительно стал обходить все ладьи, без устали выспрашивая нужные сведения. Вскоре он узнал, что вчера здесь действительно стояла на приколе ладья с невольниками. А один из речников даже вспомнил, что к ней подходил странный человек – в маске, с огромным свертком, который он еле-еле нес на плечах. Человек вызвал хозяина, развернул перед ним сверток, и в нем оказалась женщина. Вроде бы она была без сознания.

– Где же эта ладья? – спросил Веселин.

– А вчера же и уплыла.

– Куда? – сердце Веселина замерло, ожидая ответа.

Но речник пожал плечами.

– Не знаю, не смотрел. Работы вчера у нас много было, груз таскали.

Веселин еще с час бродил по берегу, пока не узнал, что ладья с невольниками отплыла в сторону Сурожского моря[43].

Веселин бросился к своей ладье, чтобы отправиться вдогонку. Солнце уже садилось. Зубчатые башни Саркела отбрасывали на реку прохладную сумрачную тень.

На ладье его встретил Жихарь. Выслушав друга, он покачал головой:

– Я понимаю твое нетерпение, Веселин, но скоро ночь, и ты сам знаешь, что не следует в это время отправляться в путь. Подождем до утра. Да и сведения, которые ты добыл, могут оказаться ложью. Не горячись. Надо еще раз все перепроверить, чтобы зря не мотать ладью.

Веселин понимал, что друг прав, но настаивал на своем.

– Хорошо, – сдался Жихарь, – только позволь мне сходить к одному знакомому, уж он-то точно знает, куда какая ладья отплывает. Он их считает и сведения мытнику передает.

И, не слушая возражений друга, он ушел. Веселин разозлился: здесь каждое мгновение дорого, а он время тянет. Но Жихарь вернулся быстро. Он опередил друга, бросившегося к нему с упреками:

– Погоди, не ругайся. Я все разузнал подробнее. На самом деле было две ладьи, одна действительно отправилась в Сурожское море, а другая – в город Болгары. Твоя Белава находится на второй ладье.

Веселин засуетился:

– Отчаливаем. У нас все готово к отплытию. Ждем только тебя.

– Нет, – покачал головой друг. – На ночь мы никуда не поедем. Ты знаешь сам, как это опасно. Рисковать людьми ты не имеешь права, даже ради любимой женщины. Тем более неизвестно, про нее ли рассказал тебе речник. Ведь лица ее он не видел. Завтра с рассветом и отчалим. Не переживай. На волоке мы обязательно догоним ладью.

– Ладно, – сдался Веселин, понимая, что друг, как всегда, прав.

Глава седьмая

Нестерпимая боль во всем теле. И – покачивание. Белава огляделась: голые доски палубы, на которых скученно сидят люди.

– Очнулась? – спросила молодая женщина, сидевшая рядом.

– Да, – Белава приподнялась. – Где я?

– В неволе. Нас везут на продажу в Херсонес.

– А как я очутилась здесь?

– Тебя днем мужчина какой-то принес. Продал перекупщику.

Белава сжала голову руками, вспоминая. Голова раскалывалась от боли, шея тоже болела. Шея! Теперь она вспомнила все. Ведь Заккай ударил ее. Так вот что уготовил ей бывший любовник. Его прощальные слова не предвещали ничего хорошего. Белава застонала протяжно, беспомощно и без сил легла на палубу.

Ладья проплывала мимо селения. Толпа ребятишек высыпала на берег провожать ее. Они даже не подозревали, какой горестный груз везет ладья, иначе не махали бы так весело ей вслед, желая счастливого плавания.

Селение с приветливыми ребятишками скрылось из вида. Белава печально отвернулась от берега. Рядом продолжала понуро сидеть незнакомая девушка. Они разговорились.

Девушка очень переживала пленение. Речные разбойники напали на их село, ее жениха убили. Она часто плакала, вспоминая счастливое время свободы, и молила богов о смерти.

– Я не хочу жить, Белава, – доверительно шептала она. – Я боюсь неволи.

– Чего же бояться? – попробовала успокоить ее женщина. – Я тоже раньше думала, что рабство – это смерть. Но я жива, как видишь, и даже рожаю в неволе детей.

Девушка презрительно скривила губы:

– Вот этого я и боюсь. Здесь всяк норовит подстелить меня под себя. А я не хочу рожать рабов!

Белава горестно вздохнула – девочка была права. Не раз она сама задумывалась о том же. Как раз накануне похищения она наконец дала окончательное согласие на брак, и все ради ребенка. Обрадованный мытник дал ей вольную. Дышать ветром свободы ей выпало всего сутки, и она не успела до конца насладиться его вкусом.

Что же с нею будет? Куда причалит ее жизненная ладья? Неужели ей так и суждено умереть в рабстве?

Вокруг, насколько хватало глаз, тянулся однообразный пустынный берег. Белава скучала, думать и говорить ни о прошлом, ни о будущем не хотелось, чтобы окончательно не впасть в уныние. Девушка тоже молчала, уйдя в свои переживания.

Ладья плыла от самых Болгар. В Саркеле она останавливалась, чтобы пополниться новыми рабами. Уже все – и хозяин, и речники, и стража, и рабы – были измотаны тяжелым долгим плаванием.

Стража вообще походила на сонных мух, обленилась и почти не следила за пленными. Казалось, воины потеряли всякую бдительность, но когда на берегу появились всадники на низкорослых лошадях, сонливость вмиг слетела с них. Они похватали с палубы сложенные горкой щиты и, прикрываясь ими, поспешно стали доставать из висевших на спинах колчанов стрелы.

Но всадники стояли не двигаясь и невозмутимо наблюдали за проплывающей ладьей. Вскоре излучина скрыла их с глаз. Стража успокоилась, убрала щиты и оружие.

Появление чужих всадников сильно напугало хозяина, и он приказал гребцам сильнее налечь на весла, чтобы уйти от этого места как можно быстрее и дальше.

К берегу пристали уже в кромешной темноте. Рабов пинками и тычками подняли с палубы, перевязали всех одной веревкой, затем вытолкали на песчаный берег. За много дней пути рабы уже привыкли к грубому обращению и покорно направились к ближайшим кустам справлять естественную нужду.

Из еды рабам досталось по сухой лепешке и вяленой рыбешке. Перед сном их связали попарно и отправили на ладью.

Белава, прежде чем заснуть на голой палубе, долго смотрела на огонь, пылающий на берегу, и принюхивалась к вкусному запаху. Она старалась не обращать внимания на урчание в животе, но мысли постоянно возвращались к горячей похлебке. Наконец долгожданный сон избавил ее от этих мучений.

Разбудил Белаву странный шум. На берегу шла битва. Рабы проснулись и со страхом наблюдали за ней. Ночная мгла не позволяла разглядеть, на чьей стороне перевес. Судя по воинственным возгласам, и речники, и напавшие на них тати сражались отчаянно. Вскоре все было кончено. Поверженные тела остались лежать на песке, а отряд победителей ринулся к ладье.

Взобравшись на палубу, разбойники стали хватать рабов. Те не сопротивлялись – смена хозяев их не смутила. Лишь новая подруга Белавы, связанная с нею, принялась неистово пинаться ногами, когда один из нападавших потащил их. Она дергала в разные стороны веревку, за которую он их держал, упиралась и визжала. Белава с ужасом просила ее успокоиться, но безуспешно.

Разозленный мужчина выхватил нож и нанес девушке удар в сердце. Белава оцепенела, глядя, как горячая кровь брызжет ей на руки и одежду. Пленница упала, потянув за собой и напарницу, но разбойник ловким взмахом перерубил веревку, и Белава, не удержавшись, свалилась ему на руки. Он подхватил ее, протащил по палубе и по сходням, привязал за руки к подпруге коня. С другой стороны был привязан еще один раб.

Ладья опустела очень быстро, разбойники вскочили на коней и повели за собой вереницу рабов.

После встречи с Веселином Недвига пребывала в подавленном настроении. Ей и хотелось, чтобы он встретился с Белавой, и боялась она этого, уверенная, что мытник никогда не расстанется с нею. Неведение лишало Недвигу покоя и сна.

Ее так и подмывало помчаться в Саркел разузнавать, как там обстоят дела. Она бы так и сделала, если бы не Баян и его неожиданная ревность.

В день встречи с Веселином весь путь из Саркела до печенежского стана муж не проронил ни слова. Недвига терялась в догадках: чем же он недоволен?

По прибытии в стан, пока Баян распрягал коней и давал указания своим воинам, Недвига отправилась в вежу. Ночь уже вступала в свои права, и женщина после тяжелой дороги желала поскорее лечь спать.

Она как раз расстряхивала шкуры, готовя постель, когда откинулся полог и сердитый Баян вошел в вежу. Недвигу охватил непонятный непрошеный страх. Таким она не видела мужа давно.

Баян подошел к ней, поигрывая плетью. Недвига завороженно уставилась на кожаную змейку, непринужденно извивающуюся в его руках. Вспыхнули жуткие воспоминания о недавней жизни в буртасском селении. Женщина поежилась, будто вновь ощутила обжигающую боль.

– О чем это ты любезничала с чужеземным купцом на рынке? – строго вопросил Баян, и плеть распустилась твердой лентой, готовая полоснуть ее по спине.

Так вот оно что! Воины, приставленные к ней, донесли вождю про ее долгую беседу с Веселином. Недвига постаралась сосредоточиться и дать достойный ответ, но плеть в руках мужа мешала думать. Неужели Баян посмеет ударить ее? Страх парализовал и тело, и голос. Недвига сжалась, задрожала и, не сдержавшись, заплакала.

Баян сморщился.

– Ну, чего разревелась?

– Это был Веселин, муж Белавы, – выдавила сквозь рыдания Недвига. – Мы разговаривали только о ней, ведь он не знал, что она жива. Не бей меня, Баян…

Мужчина с удивлением перевел взгляд на свои руки и заметил плеть, которую собирался повесить при входе, но забыл, увидев Недвигу, виновато, как ему показалось, прятавшую глаза.

Он был зол на жену, посмевшую вольготно разговаривать с чужаком, и на себя, достойного презрения из-за ревности к женщине, но он никогда не смог бы ударить ее. Разве для этого просил он своего отца продать ему Недвигу? Отец тогда нагло отказал и посмеялся над его чувствами. Баян до сих пор уверен, что он хотел забрать рабыню в царство мертвых только для того, чтобы досадить ему, собственному сыну.

Разве после стольких мучений и терзаний, преодолев нравы и обычаи, получив наконец любимую женщину в жены, он позволил бы себе ранить ее упругое белое тело, доставляющее ему ночью столько услады? Баян отбросил плеть, подошел к Недвиге, обнял ее, прижал к груди.

– Успокойся, милая, – он поцеловал ее в мокрую от слез щеку. – Зачем же ты всю дорогу молчала и не сказала мне о купце сама?

– Но я не понимала, почему ты был сердит. Ты ехал такой недовольный, что я не хотела тревожить твои думы.

Недвига вытерла слезы, улыбнулась. Ласка мужа успокоила. Он по-прежнему любящий и родной, и напрасно она испугалась.

– А как ты думаешь, что я почувствовал, когда мне передали, что ты долго говорила с чужим купцом? Заметь – с русоволосым мужчиной. Я испугался: не сговорилась ли ты бежать с ним в северянскую весь?

– Как ты мог подумать такое? Разве я давала повод сомневаться во мне?

– Много раз, – вздохнул Баян.

– Ну, всякое было, конечно, пока мы не соединились с тобой окончательно, – стушевалась Недвига. – Но теперь я твоя и душой, и телом. Я и помыслить не смею о других мужчинах.

– Попробовала бы только, – грозно произнес муж, – не для того я тебя добивался, чтобы с кем-нибудь делить.

Недвига часто вспоминала эти слова. Они изумили ее тогда, ведь муж впервые поверил ей свои сокровенные мысли. Правда, сказаны они были вовсе не ласково, но все равно приятно, когда ты что-то значишь в судьбе сурового человека, не привыкшего к открытому выражению своих чувств.

Приятные воспоминания особенно согревали ее сейчас, когда Баян уехал в поход, а она скучала и с нетерпением ждала его. Но и думы о судьбе Белавы тоже не давали покоя. Хотелось верить, что у нее все хорошо.

Солнце взошло над пыльной степью. Привычно потянулись рабыни и печенежки с подойниками за стан. Вдруг они все хором радостно закричали. В розовой дымке показались всадники.

Недвига разжигала костер: варить еду было ее неизменной обязанностью как единственной жены и хозяйки. Услышав возгласы, она обрадованно разогнулась и посмотрела в даль. Отряд приближался. Вот он уже спокойно въехал в стан и здесь раскололся, рассыпался на части. Каждый воин спешил к своей веже: скорее сбросить добычу с коня, похвалиться перед родными.

– Скоро вы вернулись, – такими словами встретила мужа Недвига.

– Повезло. Сразу на ладью с невольниками напали, – произнес Баян, с гордостью указывая на двух связанных рабов, понуро следовавших за конем.

– Молодцы, – похвалила Недвига, зная, как он охоч до похвал.

– Ты удивишься, когда я скажу тебе, кого пленил мой племянник.

– Ну и кого же? – улыбнулась женщина.

– Белаву!

Недвига чуть не села в костер, но вовремя была удержана мужем, тут же схватившим ее за плечи.

– Не может быть, – выдохнула она.

Баян пожал плечами.

– Где же она? Почему не с тобой?

– Она его добыча, не моя, – усмехнулся муж, – я уже один раз менял свою полонянку и больше терять монеты на этом не желаю.

Если бы Недвига не знала, что муж ее способен на шутку, она бы точно убила его. Но муж прав. Белаву надо выкупать, и стоить молодая красавица будет недешево.

– Вот что, – сказала она решительно, – я иду к племяннику.

Белава отрешенно сидела, прислонясь к колесу повозки. Недвига расплакалась, вспомнив, как год назад увидела такую же картину. И тот же круглый живот падчерицы, и то же изможденное усталое лицо. А было ли все, что они вынесли, на самом деле? А не приснилось ли это им обеим?

Белава, еще в пути заметив Баяна, поняла, что снова попала к печенегам. Неужели колесо времени повернуло вспять?

– Что-то я слезлива стала в последнее время, – улыбнулась Недвига.

– Я тоже, – Белава приподнялась и распахнула свои объятия.

Женщины смотрели друг на друга, держась за руки, пока Баян разговаривал с хозяином Белавы. Вскоре все было улажено, и они пошли к своей веже.

– Как ты попала на ладью? – спросила Недвига.

– Не знаю. Я за крепостью с Заккаем была. Он неожиданно ударил меня, а очнулась я уже на борту.

– А ты не знала, что тебя ищет один человек? – осторожно продолжала вопрошать женщина.

– Какой человек? Не темни, Недвига, – насторожилась Белава.

– Веселин.

– Что?!

Недвига рассказала о встрече с купцом в Саркеле. Белава слушала молча, не перебивая, с непроницаемым, застывшим лицом.

– Так, значит, Веселин в Саркеле? – переспросила она, еще до конца не веря в услышанное.

– Конечно, – убежденно произнесла Недвига, но тут же стушевалась: – То есть я думаю, что он там. Не мог же он уехать, не повидав тебя.

– Да кто знает, – Белава уже сомневалась во всем.

– Мы сейчас же едем в Саркел! – воскликнула мачеха.

Баян, присутствовавший при разговоре, недовольно сморщился.

– Мои воины устали и никуда не поедут, – сказал он твердо, не терпящим возражения голосом.

Недвига знала, что никакими уговорами не переубедит мужа.

– Тогда мы поедем с Белавой вдвоем.

– Не глупи, Недвига, – Баян покачал головой. – За один день никуда он не денется. А завтра с утра рабов в Саркел повезем продавать. Вот и увидишь, Белава, своего ненаглядного. Потерпи, недолго осталось ждать.

В Саркеле Баян поручил продажу своих рабов племяннику – одним из них он должен был расплатиться за Белаву – и отправился вместе с женщинами на пристань. Они быстро выяснили, что славянская ладья не далее как вчера отплыла в сторону Болгар.

Белава устало прислонилась к плечу Недвиги.

– Я его теперь никогда не увижу.

В ее словах было столько горечи и отчаяния, что даже непробиваемому Баяну стало тяжело от них.

– Нет, – воскликнула Недвига, – еще не все потеряно!

Она вопросительно посмотрела на мужа. Тот стушевался.

– Ты поможешь Белаве, – решительно произнесла она, – не вздумай отказывать мне.

Впервые в жизни Недвига приказывала мужчине, и если бы видела себя со стороны, то ужаснулась бы своему виду: брови сведены, ноздри хищно раздуты, глаза навыкате, руки сжаты в кулаки. Баян не выдержал и рассмеялся:

– Недвига, не злись, ты становишься от этого некрасивой. Я и без твоих угроз помог бы Белаве. Веселин плывет вверх по реке, а значит, не так быстро. И мы можем ладью догнать. В крайнем случае, их легко поймать на волоке. Мы и там иногда устраиваем засады, когда угры не мешают.

– На каком волоке?

– Между Доном и Итилем, – уточнил печенег и добавил: – Но я думаю, что мы настигнем их гораздо раньше. Разве сравнится скорость ладьи с бегом моих коней.

– Что же мы теряем время?! – воскликнула Недвига. – По коням!

Как и предсказал Баян, благодаря выносливости быстроногих печенежских коней к вечеру они догнали ладью. Но как ни махали, ни кричали, ладья не останавливалась. Гребцы размеренно вздымали и опускали весла, не обращая на всадников внимания, напевая в такт тягучую песню. Охрана, еще издалека увидев всадников, приготовилась к отражению возможного нападения и терпеливо ожидала, что предпримут люди на берегу.

Наконец Белава не выдержала, соскочила с коня, побежала к реке, по дороге стянула с головы плат и стала размахивать им в надежде привлечь к себе внимание. Это ей удалось. Песня оборвалась. Гребцы замерли, с интересом наблюдая за женщиной, бегающей по берегу. Только охрана все еще настороженно сжимала луки со стрелами, направленными на всадников.

Веселин, заметив женщину, не сразу признал ее, но сердце защемило в предчувствии какой-то непонятной радости, пригляделся внимательнее и вдруг понял, кто там, на берегу, и бросился в воду.

Пока Жихарь опомнился, пока приказал гребцам поворачивать, Веселин уже добрался до берега. Белава, радостно смеясь, подскочила к нему и в страстном порыве бросилась на шею.

– Это чудо! Это чудо! – шептал Веселин, все еще не веря в счастье.

– Да, да, – вторила ему Белава, подставляя под поцелуи обветренное лицо, и обнимала мужчину, не чувствуя под руками мокрой одежды.

Молчали печенеги на берегу, бесстрастно наблюдая за мужчиной и женщиной. Молча подплыли люди на ладье, встали на прикол. Молчали потрясенные Жихарь и Лютый.

Недвига спрыгнула с коня и тоже хотела спуститься к реке, но Баян вдруг задержал ее руку. Женщина с удивлением посмотрела на мужа:

– Ты что, Баян? Мне надо проститься с Белавой.

Мужчина отпустил ее руку и глухо прошептал, полуотвернувшись:

– Ступай…

Недвига бросилась вниз, кожей ощущая угрюмый взгляд мужа. Веселин, увидев женщину, спешащую к ним, чуть отстранился от любимой. Белава оглянулась.

– Недвига! – воскликнула она со слезами на глазах.

Женщины обнялись.

– Вот Веселин, это Недвига помогла нам встретиться. Не будь ее, я никогда не увидела бы тебя снова.

– Я знаю, – кивнул Веселин, улыбнувшись Недвиге, – спасибо тебе.

Недвига схватила обоих за руки, стиснула их крепко.

– И вам, и вам спасибо. Мне пора, прощайте.

– Постой, Недвига, – Белава не хотела так просто отпускать мачеху, – поедем с нами.

– Да, – опомнился Веселин, – поедем. В Киеве твои дети.

– Я не могу, – покачала головой Недвига, оглянувшись на возвышавшихся всадников на берегу. – Моя судьба теперь навеки связана со степью. Только в стане я чувствую себя человеком. Меня уважают. И не только как жену вождя. И еще я очень, очень люблю Баяна. А дети… они уже взрослые. Они и без меня проживут. На старости лет я только обузой им буду.

– Не говори так, Недвига, – Белава чуть не плакала. – Никому ты не будешь в тягость. Да и про какую старость ты говоришь? Тебе всего тридцать лет!

– Тридцать один, – поправила мачеха.

– Да? – удивленно воскликнул Веселин. – Я думал, ты старше Белавы всего года на три.

Недвига ласково улыбнулась: слова мужчины были приятны, хотя она и знала, что он льстит ей.

– Все, все. Мне пора. А то муж сейчас не выдержит и начнет все крушить здесь. Тогда и вам не поздоровится. Печенеги и так на ладью смотрят с завистью. Прощайте. Может, и свидимся когда-нибудь еще…

– Прощай, Недвига.

Женщины снова бросились друг другу в объятия.

– Да, чуть не забыла.

Недвига протянула Белаве золотой крестик, подаренный ей Тенгизой, и тоненькое серебряное колечко с бирюзой.

– Передай Ярине. Я люблю ее. К сожалению, сейчас у меня больше ничего нет для подарка. Я как-то не подумала об этом, когда мы отправились в Саркел. Ну все, теперь прощай.

Недвига повернулась и побежала наверх, боясь оглянуться, чтобы ни поддаться искушению уехать с Белавой навсегда. Лишь вскочив на коня, она посмотрела на оставшихся у реки. Белава и Веселин грустно смотрели на нее.

Она махнула им рукой, хлестнула коня и помчалась прочь. За нею с дикими криками и улюлюканьем поскакал отряд печенегов с вождем во главе.

Тяжелый день подходил к концу. Солнце садилось. Земля покрылась сумеречным облаком.

Отряд печенегов разбил стоянку. Недвига была единственной женщиной, и ей пришлось готовить еду на всех. Но ее не тяготила эта обязанность. Она чувствовала себя нужной, полезной, и душа ее наполнялась радостью.

И, накормив людей, готовя лежанку из шкур на земле, чуть в отдалении от других, она с упоением предвкушала ночь любви. Пришел Баян, прилег, протянул к ней руку, приглашая к себе.

– Я думал, ты уедешь с Белавой, – сказал он, когда она прилегла рядом. – Я люблю тебя и боюсь потерять. Я верю, что сама судьба подарила нам снова встречу, чтобы мы никогда не расставались. Лишь в последнее время я понял, что такое счастье. Счастье – это звезды над головой, освещающие нашу любовь. Счастье – это ты. Я не могу высказать все, что думаю о нас с тобой, но знаю: если ты покинешь меня, я не смогу вынести этого.

Недвига с изумлением слушала мужа, поверяющего ей свои сокровенные мысли. Сердце затопила нежность к мужчине, который не стыдился признаться ей в любви. И слова эти были дороги тем, что произнес их человек, привыкший к жестокости, насилию и не терпящий никаких слез. И Недвига любила такого человека и верила, что своей теплотой и ласковостью растопит жестокий холод его души. Она еще теснее прижалась к его груди, потянулась губами к его губам.

– Я никогда не покину тебя. Разве я смогу добровольно уйти от любимого человека? – прошептала Недвига, прежде чем жадный рот накрыл ее жаждущие губы.

Перед тем как опрокинуться навзничь, она успела подумать, в который уж раз за эти месяцы, что обрела наконец простое женское счастье. Она чувствовала себя в крепости, стены которой защищают ее и дарят надежную любовь.

Глава восьмая

Печенеги скрылись, и Белава вновь повернулась к любимому. Стала разглядывать его лицо, трогать волосы, покрытые сединой у висков, морщинки у глаз.

– Что, постарел? – усмехнулся Веселин.

– Мужественнее стал и еще красивее, – вздохнула Белава и погладила свой круглый живот. – А я вот с приплодом. Дочка наша в Саркеле осталась…

– Дети в семье – к счастью. И Людмилу ты увидишь раньше, чем думаешь…

Он не договорил, глаза женщины вдруг округлились: с ладьи спускался Лютый. Неподдельный ужас обуял Белаву. Она вскрикнула, словно воочию увидев и толпу свирепых людей, и дым, стелющийся по лачуге. Но детский голосок вернул ее в чувство:

– Мама, мама, – Людмила, спустившись вместе с Лютым по сходням, на берегу вырвала руку, которую он держал, и засеменила к матери.

– Солнышко мое, – женщина нагнулась, подхватила ребенка на руки, расцеловала, – не забыла еще меня?

Подошел Лютый.

– Здравствуй, Белава, – сказал смущенно, потупив взор.

– Здравствуй, – женщина нахмурилась, ответила нелюбезно.

Лютый хотел еще что-то сказать, но его опередила Людмила:

– Мама, Лютый хороший.

– Конечно, моя радость. – Белава криво улыбнулась дочери и, повернувшись к пасынку, прошипела: – Что ты здесь делаешь?

– Прости меня, Белава. Я обидел тебя тогда, но, поверь, к поджогу избы твоей я не причастен. В тот день сын у меня умер. Мы с женой дома были, плакали.

– Уйди, – Белава отвернулась, не желая ничего слушать, – видеть тебя не могу.

Лютый отошел, за ним побежала девочка. Он подхватил ее на руки и понуро побрел к ладье.

– Зачем ты его так? – Веселин наконец решил сказать свое слово. – Он же брат мой. Я знаю, ты сердита на него. Лютый мне все рассказал. На самом деле он пытался остановить разбушевавшихся сельчан, когда понял, что дело зашло слишком далеко и что это грозит тебе смертью. Но не смог успокоить людей, его даже избили, чтобы не вмешивался…

– И ты в это веришь?

– Не знаю… – Веселин понуро опустил голову, не вынеся ее отчужденного взгляда, но все же нашел в себе силы сказать: – Прошу тебя, Белава, не гневайся на него. Он – мой брат, единственный оставшийся в живых кровный родственник. Не вставай между нами. Даже если он и виноват, мне кажется, что Лютый давно раскаялся в содеянном. Он потерял всех своих детей, потерял жену, когда напали печенеги. Погиб и другой мой брат со своими близкими. Лютый, защищая жену и кров, повредил плечо и руку. Теперь он не может работать в поле. Мне пришлось взять его к себе. Он очень несчастный и больной человек…

– Хватит о нем. – Белава слушала и не слушала: голова кружилась, перед глазами стелился туман: тяжелый день, полный тревог и бешеной езды, уморил беременную женщину: – Я устала.

Подошел Жихарь.

– Веселин, ночь уже, может, остановимся здесь? – предложил он.

– Я и сам хотел сказать об этом, – сказал Веселин. – Распорядись, пусть люди готовятся к ночи. Моей жене нужен отдых. К тому же нет смысла продолжать плыть в Болгары. Вернемся домой через Сурожское море. Торговать будем по дороге. Как ты думаешь, Жихарь?

– Я согласен.

Над головой мерцали звезды, когда Белава очнулась от сна. Луна серебрила дорожку на реке. Ладья мирно покачивалась, стоя на приколе. На песчаном берегу дымили костры, согревая спящих речников.

Белава повернула голову. Дочь посапывала рядышком, с другого бока привалился Веселин – это не сон, не бред.

Белава села. Веселин пошевелился, но не проснулся. Она притихла, обдумывая последние события. Веселин рядом – этого ли не достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой? Но какая-то тревога щемила сердце, холодила душу ледяными тисками.

Веселин перевернулся и проснулся от собственного движения. Посмотрел на сидящую женщину, прикоснулся к ее мягким волосам, серебристым от лунного света.

– О чем ты думаешь, Белава?

– О нас с тобой.

– А я уже давно все обдумал. Теперь я тебя от себя не отпущу ни на мгновение. Я не хотел жить, когда увидел пепелище, оставшееся от твоей избы. Тогда Лютый вернул меня к жизни, показав пример собственной стойкости к невзгодам. А потом, когда я узнал, что ты жива, места себе не находил, все думал, как быть. Вдруг ты не захотела бы покинуть мытника? Тебе там было хорошо, я знаю…

Белава откинулась на спину, доверчиво прижалась к мужчине.

– Я могу сказать тебе правду, если хочешь. У мытника мне было и хорошо, и плохо одновременно. Иногда я забывала тебя, но потом вновь вспоминала и раскаивалась, что не хранила тебе верность, хотя и понимала, что в моем положении это было невозможно. Ты оставался моей недосягаемой мечтой, с каждым днем отдалялся от меня все дальше, но я любила тебя. Веришь?

– Да.

– Как я давно не чувствовала такого безмерного счастья! Боюсь даже думать, что ждет нас впереди, но хочется верить, что ничто нас больше не разлучит…

– Наша встреча самой судьбой предназначена. Не зря я настоял на том, чтобы торговать в Саркеле, хотя Жихарь предлагал отправиться в Итиль.

– Я чувствовала нашу встречу. В последнее время часто стала видеть тебя во сне. Мне и сейчас кажется, что это чудный сон. Вот он кончится, я проснусь, а тебя нет…

– И ты постоянно являлась в моих видениях: в белой рубахе, с распущенными волосами. Я тянулся к тебе, но едва касался, ты исчезала. Теперь ты никуда от меня не скроешься.

Веселин страстно прижался губами ко рту любимой. Ее рот, губы были такими же мягкими, полными, возбуждающими, какими он их запомнил и не раз представлял в жарких видениях. Веселин поцеловал ее в шею, развязал ворот рубахи, приник губами к груди. Его ладони заскользили по телу женщины, поглаживая его. Легкое объятие воспламеняло кровь, вожделение становилось все невыносимее.

– Я хочу тебя, Белава, но боюсь причинить вред ребенку…

Жар возбуждения охватил и женщину. Она вспомнила, чему ее научил мытник, не желавший лишаться удовольствия из-за ее беременности. Тогда это ей казалось чудовищной дикостью, а сейчас она сама предложила:

– Я знаю способ, чтобы не тревожить живот. Ты можешь любить меня сзади.

Белава встала, разделась, наклонилась над неподвижным мужчиной и смутилась. Он с изумлением смотрел на нее.

– Не сердись, Веселин. Вдали от тебя я познала некоторые таинства соединения мужчины и женщины. Но ты же понимаешь, что душа моя все равно плакала по тебе.

Сказав так, она медленно раздела любимого, целуя и лаская каждый кусочек оголяемой плоти.

– Что ты, милая, – возбужденно простонал Веселин, – мне все нравится. А я еще сам мечтал научить тебя всяким любовным ласкам…

Ладья уже месяц была в пути. По мере продвижения к морю она останавливалась повсюду, где располагалось какое-нибудь поселение. Купцы старались скорее продать свой товар, но, предназначенный для городского населения, он расходился вяло. Сельские жители изысканным вещам предпочитали добротность и дешевизну. Как бы то ни было, а судно постепенно от груза освобождалось.

Дни стояли невыносимо жаркие. Белава чувствовала себя все хуже и хуже. В последнее время она с тревогой следила за очень слабыми и редкими толчками ребенка, как будто он ленился, не желая шевелиться в полную силу. Пугал и затянувшийся срок беременности.

Как-то утром Белаве стало совсем плохо. Ребенок не подавал признаков жизни. Женщина не смогла подняться с постели, ощутив давящую тяжесть и боль во всем теле.

– Веселин, мне не разродиться без женской помощи…

Белава старалась говорить ровным голосом, превозмогая боль и ничем не выдавая своего смятения.

На счастье, в селении, где они остановились, проживала бабка-повитуха. Осмотрев роженицу, бабка отвела Веселина в сторону.

– Ребенок мертв, – сообщила она без обиняков.

– Отчего же он умер? – удивился мужчина.

– Ко мне часто обращаются сельчанки за советом, как изгнать нежеланный плод. Их не пугает кара богов, куда важнее уберечь себя от гнева мужа или отца. Они не задумываются о том, что могут умереть сами…

– Ну и что? – Веселин потерял терпение, не понимая, куда клонит старуха.

– А то, что есть такие зелья, которыми можно погубить ребенка еще в утробе. Ими, видимо, отравили твою жену…

– Не могу поверить, – мужчина почувствовал безмерную тяжесть в ногах и прислонился к черной от сажи стене. – Кому же он мог мешать?

– Вероятнее всего, мешал не он, а женщина. – Заметив его недоуменный взгляд, повитуха пояснила: – Все просто: дитя погибает, а роженица не может разродиться и тоже умирает. Проделать такое незаметно гораздо легче, чем отравить саму женщину.

– Так Белава умирает?! – наконец понял мужчина. – Чего же ты молчала, старая ведьма? Неужели ничего нельзя сделать?!

Повитуха сначала поджала губы от обиды, но затем все же сказала:

– Я, конечно, дам отвар, который может помочь исторгнуть плод из утробы, но за жизнь женщины я не ручаюсь.

Она посмотрела на стонущую Белаву. В душе шевельнулась жалость: что-то знакомое показалось ей в облике молодой женщины, будто невидимые таинственные нити связывали две души, пришедшие в этот мир не просто так, а по высшей потребности давать облегчение людям.

– Я постараюсь сделать все, что смогу, – прошептала старуха так тихо, что Веселин еле разобрал ее слова. – Бывали случаи, когда бабы выживали при таких родах.

Веселин протянул ей мешочек с монетами.

– Я дам тебе в два раза больше, если Белава не умрет.

– Богатый господин так любит свою жену? – усмехнулась повитуха, принимая щедрое вознаграждение. – Это хорошо. Я думаю, она будет бороться за свою жизнь всеми силами, раз ей есть ради кого жить…

Ребенок родился на следующий день, вопреки предсказанию повитухи, живым, но таким слабеньким, что не кричал, не открывал глаза, не двигал конечностями. К вечеру он умер.

Белава пережила мучительные роды. Несколько раз она прощалась с жизнью, но благодаря опытной повитухе осталась жива. После родов началась лихорадка, и старуха любезно предложила оставить роженицу у себя. Она отпаивала больную всевозможными травами и преданно ухаживала за ней, чувствуя, что встретила близкую душу.

Жихарь был недоволен затянувшейся остановкой, предрекая опасный путь домой. Наступал сезон дождей и штормов. Но ему пришлось смириться, когда Веселин гневно ответил, что его жена не выдержит дороги и они будут стоять здесь столько, сколько нужно для ее выздоровления, возможно, даже всю зиму.

После того как ребенок родился больным, но все же живым, Веселин позабыл о словах повитухи, но Белава не поглупела за время родов. Ей о многом поведал синюшный вид новорожденного. Затем, вспоминая свое предродовое состояние, она пришла к выводу, что в отвар, который она часто готовила для себя, кто-то подмешивал яд.

Она не сомневалась, это был Лютый. Во-первых, он вполне способен на такое. Во-вторых, Лютый мог знать ядовитые травы. Она хранила некоторые из них в доме покойного мужа, его отца, и, возможно, Лютый распознал их свойства. А покушение на ее жизнь у мытника? Все на ладье Веселина знали, где она живет. И Заккай предупреждал ее, хотя сам же продал перекупщику невольников.

Белава ничуть не сомневалась, что человеком в маске был Заккай, и, хотя сильно сердита была, особой ненависти к нему не испытывала. В конце концов, боги смилостивились, вмешались в человеческие деяния и помогли ей встретиться с любимым.

Несмотря на то что Лютый был предупредителен к ней, просил прощения за случившееся с ней несчастье, клялся, что не причастен к поджогу ее избы, Белава не верила ему.

Брат Веселина казался всем остальным вполне надежным товарищем. Речники уважали его. Даже Людмила крепко привязалась к дяде. Дошло до того, что, если не он укачивал ее на ночь, она рыдала, не желая спать. Утром, едва проснувшись, она искала глазами Лютого и не отходила от него в течение всего дня.

Ссохшаяся рука не позволяла Лютому трудиться в полную силу, поэтому Веселин старался не перегружать его работой и с облегчением взвалил на него уход за девочкой. Лютый не роптал, с удовольствием принимая на себя обязанности няньки.

«Он может обмануть кого угодно, но только не меня», – думала Белава, не веря, что потеря родных и близких превратила вечно всем недовольного мужчину в благодушного всепрощающего человека.

Через месяц Белава поправилась и появилась на ладье. Первым делом она кинулась к мешочку с травами, которые заваривала перед родами для поддержания сил. Он лежал на одной из лавок, и подмешать вредное растение не составляло особого труда. Оставалось только подивиться, как она могла не почувствовать вкус и запах зелья, когда пила отвар. Счастье и любовь совсем замутили ее разум и притупили чувство опасности, появившееся после покушения на ее жизнь.

Но Белаву ждало разочарование. Мешочек был пуст, хотя она хорошо помнила, что использовала его лишь наполовину. Преступник предусмотрительно уничтожил все, что могло его выдать. Что ж, надо отдать должное его хитрости, а ей в будущем следует быть более осторожной и осмотрительной.

Глава девятая

Морское путешествие подходило к концу. По предположению Жихаря, еще день-два и появится устье Днепра. Белава ждала его с нетерпением. Ей надоел бесконечный водный простор, глубина и безмерность которого пугали, да и каменистые безжизненные горы, видневшиеся вдали, не радовали.

Похожее настроение испытывала не она одна. Большинство людей из команды Веселина и Жихаря были отличными речниками, а вот в море они выходили редко. Среди них не было морского волка, предсказывающего погоду и направление ветров, знающего невидимые подводные течения.

Ладью, не приспособленную к длительным морским путешествиям, старались держать ближе к берегу. Такая предосторожность таила в себе опасность: в любой момент море грозило выбросить ладью на прибрежные скалы. Но и отдаляться от берега опасно: можно затеряться в бескрайнем просторе, ведь никто из них не мог определять путь по звездам и иным приметам.

Плыли днем и ночью, сменяя друг друга на скамье гребцов. Не только потому, что поджимали сроки: осень вступала в свои права, и надо было до зимы успеть преодолеть длинный и тяжелый путь вверх по Днепру, – но и потому, что боялись подступиться к чужим незнакомым берегам, таящим в себе неведомые опасности. Веселин и Жихарь по-товарищески делили место кормчего, давая друг другу выспаться и отдохнуть.

Никто из речников не заметил явных признаков, предвещающих шторм, и когда он разразился, то застал всех врасплох. Налетел шквальный ветер. Поднялись огромные волны. Тучи закрыли небо, и сверху полил сплошным потоком дождь.

Ветер трепал суденышко. Волны кидали его из стороны в сторону. Изредка разверзались темные небеса, ослепляя испуганных людей молнией и оглушая их громом. Гребцы, побросав весла, столпились на палубе, взывая к Перуну-громовержцу с просьбой усмирить стихию. Морских богов речники не знали.

Веселин один пытался направить ладью как можно дальше в море, чтобы не дать ей разбиться о скалы. Он кричал, призывая гребцов занять свои места, но за рокотом разбушевавшегося моря его никто не слышал.

Жихарь передвигался между речниками, пытаясь успокоить их, призывая хранить твердость духа и вернуться за весла.

Белава находилась среди людей, как и они, простирала руки к небу, шепча заклинания, умоляя унять бурю. Рядом с ней стоял Лютый. Между ними, крепко держась ручонками за ноги матери и дяди, пристроилась Людмила, зажмурившая глаза от страха.

Над ладьей поднялась волна и обрушилась на палубу, разметав людей в разные стороны. Белава в последний миг успела схватить дочь за руку и вместе с ней откатилась к борту.

Утлое суденышко тряхнуло. Людмила, вместо того чтобы крепче слиться с матерью, вырвала руку, и уходящая волна тут же унесла девочку в море.

Белава закричала, перегнулась через борт, выискивая худенькое тельце, но черная пучина уже поглотила ребенка.

Женщина увидела новую надвигавшуюся волну, вцепилась в борт, пригнулась, но мощные потоки воды оторвали ее и понесли на середину палубы, потом они откатились, снова увлекая ее за собой. Неосознанно хватая руками воду и воздух, Белава вцепилась вдруг в чьи-то ноги, устойчиво стоящие у борта. Обладатель ног принялся одной рукой отдирать ее от себя. Белава не поддавалась, плотнее приникая к ногам, и волна, не сумев оторвать ее, ушла.

Женщина отдышалась, выплевывая соленую воду, убрала с глаз волосы, хотела приподняться, но была подхвачена кем-то и перевешена за борт. Кто-то явно намеревался скинуть ее в море.

Белава увидела под собой темную бездну, зажмурилась, поднатужилась и отпихнула мужчину. Он, не растерявшись, обрушил на ее голову мощный удар кулаком. Белава обмякла. Мужчина нагнулся, подхватил ее, пытаясь перебросить через борт, но сзади на него навалились и оторвали от женщины. Белава шлепнулась на палубу.

Соленая вода накатившей волны быстро привела ее в чувство. Белава открыла глаза и сразу увидела два сцепившихся, катающихся по палубе тела, переплетенных в жестокой схватке. Вспышка молнии осветила палубу, и Белава узнала обоих мужчин: Лютый и Жихарь.

Белава и шагу боялась ступить по шаткой ладье, поэтому накрепко вцепилась в борт, ожидая новой волны, смотрела на борьбу и звала на помощь, стараясь перекричать гул стихии.

Жихарь подмял под себя Лютого (куда тому справиться с одной рукой), приподнялся и несколько раз стукнул его головой о доски палубы. Лютый затих, не сопротивляясь более.

Жихарь, пошатываясь, поднялся и осторожно начал пробираться к Белаве. Она перестала кричать, перевела дыхание и с благодарностью смотрела на своего спасителя, с трудом передвигавшегося по качающейся палубе.

Наконец Жихарь добрался до нее и потянулся к ее горлу. Белава, остолбенев, завороженно уставилась на толстые пальцы, тянущиеся к ней, до конца еще не веря, что друг Веселина хочет убить ее.

Она огляделась вокруг: тьма поглотила ладью – помощи ждать неоткуда. В последний миг, когда пальцы уже сомкнулись на шее, Белава отклонила голову, оттолкнулась от борта и ударила мужчину коленом в пах. Жихарь ойкнул, оторвал от нее свои руки, но быстро пришел в себя и отвесил ей тяжелую оплеуху. От удара Белава перегнулась спиной через борт. Мужчина надавил всем своим телом, стараясь сбросить ее в море. Она пинала его ногами и изворачивалась как могла, но клонилась назад все ниже и ниже. Белава с ужасом осознала, что сейчас ее хребет не выдержит и переломится.

Но Жихарь вдруг захрипел, выкатил глаза и начал медленно сползать на палубу, и, когда он распластался возле ее ног, Белава увидела рукоять ножа, торчащую из его спины, и заметила Лютого, обессиленно опускавшегося рядом с поверженным Жихарем, и спешащего к ней Веселина.

Накатившая волна накрыла всех, а когда палуба освободилась от воды, Жихаря на ней не оказалось.

Веселин добрался до Белавы, обхватил руками, крепко прижал к себе.

– Веселин, за что Жихарь хотел убить меня? – прошептала она и потеряла сознание.

Шторм прекратился так же неожиданно, как и начался. Тучи развеялись, небо расчистилось, на востоке, за горами, забрезжил рассвет.

На ребристой воде покачивалась ладья с уцелевшими людьми. Они бродили по судну, пытаясь привести его в годное для дальнейшего путешествия состояние.

Белава ощупала руки, ноги и лицо. Немного ныла скула после увесистой оплеухи Жихаря. Но разве эта боль могла сравниться с болью потери дочери? Дочь была той тонкой нитью, что связывала Белаву с Веселином в разлуке. Благодаря дочери она легче переносила рабство. И именно дочь помогла пережить смерть новорожденного, неугомонным своим лепетом отвлекая от печальных дум. Ее внезапная гибель была горькой, мучительно невыносимой и затмевала потрясение от предательства Жихаря.

Подошел Веселин в порванной мокрой одежде.

– Как Лютый? – спросила Белава.

– Жить будет, – тяжко вздохнул он, не переставая думать о Жихаре.

Как теперь относиться к памяти друга: оплакивать, жалеть или радоваться его смерти? Они вместе преодолели столько трудностей, не раз попадали в сложные переделки и спасали друг друга.

– За что же Жихарь хотел убить меня?

– Только он знает ответ, – мрачно ответил Веселин и, помолчав, продолжил: – Наверное, все дело в его сестре Воросе. Мы с Жихарем были связаны друг с другом почти как братья, делили все поровну. Я долго жил у его родителей и к Воросе относился как к сестре. Но Жихарь постоянно расхваливал ее красоту да пригожесть, надеясь, что я возьму ее в жены. Но как я мог жениться на ней, если она не нравилась мне как женщина? Я был равнодушен к ее прелестям. Родители Жихаря умерли. Изба его совсем развалилась. Поскольку я решил после встречи с тобой срочно жениться, Жихарь великодушно предложил сперва построить избу для меня. Мы так и сделали. Не мог же я оставить их в гнилой избушке. Они перебрались на новое место вместе со мной. Договорились, что теперь будем копить монеты, чтобы построить избу им. Наверное, он обрадовался, когда узнал, что ты сгорела, но вида не подавал. Разве я мог знать, что Жихарь не оставил надежды женить меня на Воросе? А ты оказалась живой.

– Не понимаю, – перебила Белава, – зачем ему нужно было убивать меня? Ты мог взять его сестру второй женой.

– Нет. Жихарь и почти все киевляне из полянского племени. У них не принято многоженство. Я же должен жить по их обычаям, если хочу прочно прижиться в Киеве.

– А я уверена была: Лютый виноват в смерти новорожденного…

– Что?! Ты думаешь, тебя отравили? Бабка говорила мне об этом, да я не поверил.

– Я не думаю, а знаю. Заккай предупреждал меня, что кто-то не из усадьбы желает моей смерти, но я сомневалась. Я не рассказывала тебе: на меня уже покушались у мытника. Тогда повариха принесла корзину с ядовитыми змеями. Только чудо спасло меня. Постой! – встрепенулась Белава. – Ты упоминал о том, что Жихарь познакомился с мытниковской поварихой. Теперь все понятно. Он хотел избавиться от меня еще в Саркеле.

Веселин тоже вдруг кое-что странное припомнил. Ведь он уверен был, что Заккай выполнит его просьбу. Заккай производил впечатление малого честного и открытого. Неужели это Жихарь продал Белаву перекупщику рабов? А потом, когда он хотел плыть к Сурожскому морю, не Жихарь ли уверил его, что ладья с Белавой плывет в Болгары? Но что теперь ворошить прошлое? Все получилось так, как получилось. Белава жива – и это главное.

– Белава, я прошу тебя ничего не рассказывать Воросе. Она добрая, замечательная девушка, и я не хочу, чтобы она страдала из-за брата. К тому же она по-прежнему будет жить в моем доме. Куда ей теперь идти?

– Я-то буду молчать, – усмехнулась женщина, – а людям рот не завяжешь.

– В своей команде я уверен. Они не выдадут тайны смерти Жихаря. Я с ними уже говорил.

Веселин замолчал, вздыхая. Он никак не мог сказать главное, самое тяжелое, но все же решился.

– Белава, я знаю, из-за меня ты потеряла обоих детей. Живи ты сейчас в доме мытника, ничего ни с ними, ни с тобой не случилось бы. Простишь ли ты меня когда-нибудь?

На глаза Белавы навернулись слезы. В душевном порыве всепрощения она притянула голову мужчины к своей груди.

– Ты ни в чем не виноват. Не мучь себя понапрасну.

И заплакала, слушая сквозь рыдания ласковые слова утешения, понимая, что никогда сама не сможет избавиться от вины за смерть дочери. Море унесло и похоронило ее на дне. На свете появилась еще одна русалка – неприкаянная душа, – и Белаве никогда не встретиться с нею в царстве мертвых.

В траурном молчании ладья подплывала к древним стенам Киева. Веселин и Белава, обнявшись, стояли на палубе и смотрели на величественного исполина, возвышавшегося на правом крутом берегу Днепра. От стен его к реке стекалось множество домов, добротных и ветхих, окруженных деревьями, все еще покрытыми зеленой листвой несмотря на осень. На улицах было много народа, и все, как показалось Белаве, куда-то спешили, торопились, не обращая друг на друга внимания.

– Вот он, прекрасный Киев! – воскликнул Веселин. – Я влюбился в него сразу, как увидел. И тебе здесь понравится. Его невозможно не любить. Я клянусь, что сделаю твою жизнь счастливой! Отныне печали не будут касаться тебя, Белава. Веришь ли ты мне?

– Да, – улыбнулась женщина. – Твоя любовь кажется мне надежней любой крепости, даже – киевской.

– И ты права. Я люблю тебя, Белава. И отныне никуда от меня ты не денешься, никуда не скроешься. Я найду тебя повсюду и приведу в эту крепость.

– А я с радостью в нее войду. Эта крепость как женщине желанна мне. Я хочу всегда быть с тобой, под защитой твоей силы и твоей любви.

Представив мужа в виде стен крепости, Белава рассмеялась, впервые за много дней пути после памятной трагической ночи, но Веселин воспринял ее слова всерьез.

– Клянусь, ты не пожалеешь, что вышла за меня замуж. Я сумею стать твоей надежной защитой.

– Надежа[44] мой, – ласково прошептала женщина и теснее прижалась к мужчине, ощущая его мощь и нежность.

Эпилог

Недвига смотрела на девушку и чувствовала, как радость заполняет ее сердце. Бог степей услыхал ее молитвы, и пусть под старость, но прислал родственную душу. Теперь есть кому передать все свои знания, все свое добро. Теперь есть кому закрыть ей глаза в смертный час, будет кому поплакать на ее могиле.

Понимая, что никогда в своей жизни ей не увидеть дочь Ярину, живущую слишком далеко, Недвига мечтала хотя бы о встрече с Занифой. Она часто участвовала в набегах на соседей-угров в надежде увидеть племянницу, да и, что греха таить, сама же настраивала Баяна войти в союз с другими племенами печенегов и выгнать угров с Подонья. Наконец ее чаянья сбылись, десять лет назад угры покинули степи. Но среди пленных сановников и приближенных царя Леведия, сбежавшего неведомо куда, никто не вспомнил о Занифе. Так была утеряна единственная ниточка, связывающая Недвигу с Занифой. Куда она делась, как сложилась ее судьба, долго оставалось для Недвиги тайной, и теперь она надеялась с помощью Мелины узнать, что случилось с Занифой.

– Мелина, я твоя бабушка. Твоя мама – моя племянница.

Девушка не запрыгала от радости, не закричала от счастья, не пролила слез умиления. Она молча разглядывала пожилую женщину.

– А маму твою зовут Занифа, да? – Недвига с надеждой ждала ответа: неужели обманулась?

– Да! – все еще недоверчиво прошептала девушка, но и в ее душу стало закрадываться особенное, не подвластное описаниям чувство какого-то болезненно-щемящего, радостно-счастливого ожидания.

Недвига поняла колебания Мелины, шагнула к ней и крепко обняла.

– Ничего не бойся. Теперь у тебя есть я, твоя бабушка. Я буду беречь тебя от всех невзгод.

Слезы закапали из глаз пожилой женщины. Нет, не случайно она прониклась к этой милой девочке симпатией. А она-то думала, что навсегда потеряла связь с родными. Нет, рано она собралась хоронить себя. Разве позволит она себе умереть, когда в ее защите нуждается эта милая нежная девочка – ее внучатая племянница.

Недвига почувствовала силу. Ее жизнь снова наполнилась смыслом: есть еще о ком заботиться и есть еще кого любить, кроме Баяна.

Сноски

1

Вежа – круглое жилище кочевников типа юрты.

(обратно)

2

Греки – Византия.

(обратно)

3

Весь – сельское поселение.

(обратно)

4

Северяне – одно из племен Древней Руси.

(обратно)

5

Хазарский каганат, или Хазария, – государство, занимавшее в VII–X вв. территорию от Нижней Волги до Восточного Кавказа.

(обратно)

6

Дым – единица обложения данью.

(обратно)

7

Ряд – улица, славяне располагали дома вдоль рек в два-три ряда.

(обратно)

8

Крада – погребальный костер.

(обратно)

9

Кара – песня-плач для оплакивания покойных.

(обратно)

10

Род – славянский бог, мироправитель.

(обратно)

11

Поляне – одно из племен Древней Руси.

(обратно)

12

Смерды – предположительно древнейшее название крестьян.

(обратно)

13

Ярило – бог плодородия, бог зерна, умирающего в земле, чтобы возродиться колосом.

(обратно)

14

Вено – брачная плата за невесту.

(обратно)

15

Римляне – так называли себя византийские греки.

(обратно)

16

Вотола – накидка из грубой простой ткани.

(обратно)

17

Макошь – богиня плодородия, женской судьбы, покровительница прях.

(обратно)

18

Уха – любой суп или похлебка.

(обратно)

19

Седмица – название недели у славян.

(обратно)

20

Тафта – шелковая узорная ткань.

(обратно)

21

Коваль – кузнец.

(обратно)

22

Тризна – часть погребального обряда, сопровождаемая военными играми, состязаниями, жертвоприношениями.

(обратно)

23

Понева – юбка, которую носили поверх рубахи.

(обратно)

24

Повойник – головной убор замужних женщин.

(обратно)

25

Лада – богиня любви, брака, изобилия.

(обратно)

26

Налучник – футляр для лука.

(обратно)

27

Итиль – Волга.

(обратно)

28

Итиль – столица Хазарского каганата.

(обратно)

29

Угры – венгры, в конце IX века изгнаны печенегами с Подонья.

(обратно)

30

Печенеги пользовались рунической письменностью.

(обратно)

31

Каган – правитель Хазарии.

(обратно)

32

Стрибог – бог ветра.

(обратно)

33

Гостьба – внешняя торговля.

(обратно)

34

Кут – место около печи, где находилась домашняя утварь.

(обратно)

35

Куна – предположительно русское название дирхема, серебряной арабской монеты, имевшей хождение на Руси.

(обратно)

36

Капище – место поклонения богам.

(обратно)

37

Полудень – юг.

(обратно)

38

Скрамасакс – нож для левой руки.

(обратно)

39

Мезуза – специальный футляр с молитвой на иврите.

(обратно)

40

Мытник – должностное лицо, сборщик мыта – платы за торговлю или за провоз товара.

(обратно)

41

Буртасы – племенной союз V–VII вв. в Среднем и Нижнем Поволжье. С VII в. под властью Хазарского каганата, затем Киевского государства.

(обратно)

42

Полюдье – объезд какой-либо местности с целью сбора дани.

(обратно)

43

Сурожское море – Азовское море.

(обратно)

44

Надежа – муж.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая Крепость – надежда

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

Часть вторая Крепость – неволя

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

Часть третья Крепость – защита и любовь

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg