«Дама сердца»

Дама сердца (fb2) - Дама сердца 1274K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ольга Евгеньевна Крючкова

Ольга Крючкова Дама сердца

* * *

Карта Бургундии

Глава 1

1088 год, графство Бургундия

Величественный замок из серого камня возвышался на границе графств Варе и Эскаюн. Его надвратную башню вот уже несколько веков венчал грифон[1], герб рода де Понтарлье.

Последний владелец замка, барон Бертран де Понтарлье, гордился своим родовым гнездом, и тому было немало причин. Первая – неприступность, ибо бароны соседнего Савойского графства были не прочь пограбить приграничные земли Бургундии[2], особенно Эскаюн. Вторая – граф слыл верным вассалом правителя Бургундии, служил ему верой и правдой и охранял территории, прилегавшие к верхнему течению реки Эн. За верную службу Рено II[3], граф Бургундский, не раз отличал своего верного вассала и всячески благоволил к нему. И третья, возможно, самая главная причина гордости барона – это величественная красота замка.

Понтарлье, словно гнездо ласточки, прилепившееся к высокой скале, невольно вызывал у соседей баронов уважение и зависть. Ибо его дозорные башни довлели над землями Варе вплоть до Безансона, резиденции сиятельного графа Рено II[4]; северо-западными землями графства Амуа, включая замок Доль, а также южной частью Эскаюна.

Отец нынешнего графа Ла Доля, чьи владения располагались на соседних землях графства Амуа, некогда рискнул напасть на земли Понтарлье и захватить замок, имевший столь выгодное стратегическое положение, но потерпел неудачу. Попытки завладеть Понтарлье также предпринимал и граф де Бельфор, но тщетно. С тех пор минуло немало лет, и никто более не посмел посягнуть на родовое гнездо барона.

Барон де Понтарлье был женат на благородной Миранде де Софте, от брака с которой он имел дочь Матильду и сына Персеваля.

В нынешнем году Матильде исполнилось пятнадцать лет, и отец всерьёз задумался над тем, что его дочь вполне созрела для замужества. Барон поделился своими соображениями с супругой, та же его поддержала, ибо считала, что в пятнадцать лет девушка вполне готова к деторождению.

В конце весны барон получил приглашение на турнир от графа де Бельфор. Былые недоразумения канули в Лету, и нынешние отцы семейств поддерживали вполне миролюбивые отношения, не помышляя о феодальных притязаниях.

Увы, барон был уже не молод, ему минуло сорок три года, давали знать раны, полученные в походах против Ломбардии, Швабии и Тосканского маркграфства[5], поэтому он не мог самолично принимать участие в турнире. Он мысленно перебрал всех своих вассалов-рыцарей, несомненно, многие из них снискали славу храбрецов, сражаясь под его началом. Но барону предстояло выбрать самого достойного, коему было бы доверено защищать честь дома Понтарлье.

Выбор барона пал на Потона де Пайена, молодого храброго рыцаря, отлично проявившего себя в ломбардийском походе. Де Понтарлье призвал вассала в замок и посвятил его в свои замыслы.

Молодой рыцарь воспринял сию новость с нескрываемым восторгом:

– Ваше сиятельство, обещаю достойно сражаться и не посрамить чести вашего рода! – с жаром заверил де Пайен.

Барон снисходительно улыбнулся.

– Я не сомневаюсь в вашей доблести, де Пайен. Ибо я отлично помню, как вы сражались против ломбардцев. Тому наградой богатая военная добыча… Единственное, что беспокоит меня – это ваше облачение. Получить приглашение на турнир в Бельфоре огромная честь. На него съедутся все благородные рыцари Бургундского графства, думаю, их будет немало, ибо военные действия сейчас не ведутся, и они с огромной радостью покажут собравшимся зрителям, на что способны.

Де Пайен терпеливо выслушал длинную тираду своего сеньора, понимая, куда тот клонит.

– Ваше сиятельство, я прикажу оружейнику привести мои доспехи в порядок.

Барон кивнул.

– Разумеется… Но мне бы хотелось, чтобы вы предстали на турнире в новом хаубержоне и нагруднике[6], украшенном грифоном. Посему я прикажу оружейному мастеру подогнать свой праздничный доспех по вашей фигуре.

Де Пайен поклонился.

– Как вам угодно, ваше сиятельство. Для меня великая честь облачиться в доспех с вашим гербом.

Де Пайен откланялся. Когда он покидал замковую залу, то столкнулся в дверях с Матильдой. Юная прелестница потупила взор, как и положено скромной воспитанной девушке её возраста. Но от взора рыцаря не ускользнул румянец, заливший нежные девичьи щёки, словно маков цвет.

Потон не растерялся, поклонившись молодой даме с надлежащим почтением. Та же ответила лёгким кивком головы и проследовала к отцу, оставляя за собой шлейф нежнейшего аромата.

Рыцарь покинул замок, верхом на лошади направившись в свои крошечные владения. Увы, они не позволяли даже думать о Матильде. Но сердцу не прикажешь! Юная прелестница всецело завладела воображением благородного рыцаря, и тот безудержно предавался грёзам. Перед его взором стояла Матильда, облачённая в нежно-лиловое платье, перехваченное под грудью по последней бургундской моде, отчего прелестные выпуклости казались ещё соблазнительнее. Её белокурую головку венчал высокий головной убор, тончайший шарф окутывал его сверху, охватывая щёки, подбородок и шею…

«Я непременно выиграю этот турнир! Пусть я не могу открыться Матильде в своих чувствах, на то я не имею право, ибо я не могу уронить честь своего сеньора, барона де Понтарлье. Но никто не запретит мне объявить Матильду Дамой сердца и сражаться во имя её прелестных глаз!»

С таким мыслями Потон де Пайен достиг своего дома, сложенного из местного камня. Он окинул свои владения безрадостным взором и тяжело вздохнул.

– Увы, с таким богатством я в праве рассчитывать лишь на дочь одного из вассалов барона… Вот, если бы началась война с Арелатом или Ломбардией, то я непременно бы отличился… А может быть и спас жизнь барону… – мечтательно произнёс де Пайен.

* * *

Узнав от матушки о предстоящем путешествии в Бельфор, где соберётся весь цвет бургундского рыцарства, Матильда поспешила к отцу. В дверях, ведущих в зал, она столкнулась с молодым рыцарем. Девушка давно приметила молодого и сильного де Пайена, он будоражил её воображение, особенно по ночам, когда она не могла заснуть, томимая необъяснимыми чувствами.

Однажды она призналась матушке, что засыпает только под утро. Баронесса крайне обеспокоилась и учинила дочери допрос со всем пристрастием. Но Матильда была отнюдь не глупа, чтобы признаться матери в чувствах к простому рыцарю, вассалу своего отца. Она прекрасно понимала, что хоть де Пайен и храбрый воин, и хорош собой, но ей он неровня. Девушка воспринимала свои душевные порывы, как само собой разумеющиеся, свойственные её возрасту… Ну кто не мечтал о куртуазной любви в пятнадцать лет?

Теперь же она стояла перед отцом.

– Что ты хочешь, дочь моя? – поинтересовался он.

– Ах, отец, матушка сказала мне, что вы получили приглашение на бельфорский турнир… – сразу же перешла к делу красавица.

– Да и что?.. Эта новость тебя так взволновала? – удивился барон.

– Да… – призналась Матильда и опустила взор в долу. Она прекрасно знала, что подобное поведение безотказно позволяет ей добиться желаемого.

Барон улыбнулся, с удовольствием воззрившись на дочь: «Как она повзрослела… Просто очаровательная женщина… И как скромна…»

– Я хотела просить вас об одолжении… – смиренно произнесла Матильда и робко взглянула на отца.

Тот растрогался.

– Конечно, моя драгоценная!

– Дело в том, что матушка не смеет просить вас о лишних расходах… – смущённо пролепетала она.

Уловка дочери привела барона в прекрасное расположение духа, и он от души рассмеялся.

– Ох, уж эти женщины! Признайся, ты пришла по наущению баронессы!

Матильда слегка кивнула.

– Ах, отец от вас не возможно ничего скрыть…

Барон снова разразился смехом.

– Дорогая дочь, ты вправе заказать любые миланские ткани. Повторяю: любые! До турнира ещё более месяца. Так, что портнихам придётся потрудиться, дабы ты выглядела достойно.

– А кто будет представлять вас на турнире?.. – как бы невзначай поинтересовалась Матильда.

– Потон де Пайен… Да ты видела его только что, он столкнулся с тобой при выходе из зала.

Матильда с трудом подавила волнение.

– Надеюсь, этот рыцарь будет достойным соперником и не подведёт вас.

– Не сомневайся, дорогая дочь! Тебе не придётся краснеть за него. Де Пайен – рыцарь, проверенный в боях. Отваги ему не занимать! – заверил барон и добавил: – Иногда я сожалею, что он не имеет титула…

«А уж как я об этом сожалею, отец, вы даже представить себе не можете…» – подумала Матильда, но ни коим образом не выказала своих тайных мыслей.

…Весь последующий месяц баронесса и Матильда провели в бесконечных хлопотах. Им хотелось пошить такие наряды, при виде которых у модниц Безансона и Бельфора зайдётся сердце от зависти. И потому, мать и дочь перевели уйму пергамента, вырисовывая перьями замысловатые фасоны платьев. Увы, некоторые в погоне за оригинальностью получались безвкусными, а иные чрезмерно смелыми.

Матильда же тяготела к последним. Она уже представляла себя в обворожительном наряде, затмевающим всех известных бургундских модниц, даже супругу и дочь графа Рено II. Потон де Пайен склонится перед ней в поклоне, а затем объявит её Дамой сердца, ради которой одержит победу. Она же подарит ему шарф, который рыцарь повяжет, как и полагается, поверх доспехов.

Месяц пролетел незаметно. Портнихи сшили Матильде три новых платья и буквально падали от усталости. Баронесса ограничилась лишь одной обновой, но весьма роскошной.

Наконец она решила, что пора поговорить с дочерью о её будущем:

– На турнире будут присутствовать достойные и знатные рыцари Бургундии. – Начала она издалека. – Своей свежестью и красотой ты обязательно привлечёшь их внимание…

Матильда мечтательно прикрыла глаза: действительно, турнир – это удел молодых и сильных мужчин. И образ Потона де Пайена постепенно померк в её распалённом воображении.

– Ты уже достигла того возраста, когда стоит подумать о замужестве… – настойчиво продолжила баронесса.

Матильду охватило волнение.

– Вы с отцом уже подобрали мне жениха?.. – спросила она.

– Ещё нет… Думаю, не стоит спешить… – задумчиво сказала баронесса, разглядывая свои драгоценности и размышляя, какое колье наилучшим образом украсит её новый наряд. Наконец она оторвала взор от роскошного ожерелья с аметистами. – Возможно, ты понравишься знатному барону и сама не останешься к нему равнодушной.

Матильда хмыкнула. Отчего-то после слов матери ей представился барон лет тридцати с благородной проседью в волосах.

– Я говорила тебе, что вышла замуж по любви? – спросила баронесса, укладывая колье обратно в ларец.

Матильда встрепенулась.

– Матушка, вы любили отца?

– Конечно… Хотя я была молода, мне едва исполнилось шестнадцать, а барону Понтарлье – двадцать пять лет. Тогда он казался мне самым красивым мужчиной…

– А теперь? – лукаво поинтересовалась дочь.

– Мы прожили почти восемнадцать лет… – тяжело вздохнув, ответила баронесса.

Матильда прикусила язычок, ибо прекрасно знала: несмотря на то, что отцу минуло сорок три года, он не потерял интерес к женщинам. И этот интерес отнюдь не ограничивался законной супругой.

* * *

Наконец настал долгожданный день, когда благородное семейство Понтарлье в окружении вооружённого отряда намеревалось отправиться в Бельфор. Путь был неблизким, примерно двадцать лье, что по расчётам барона заняло бы два дня пути.

Многочисленные повозки с провиантом, сундуками, в коих нашли своё место тщательно упакованные многочисленные наряды семейства, походными шатрами и штандартами с изображением родового герба были приготовлены к дальней дороге.

Персеваль, младший брат Матильды, а ему недавно исполнилось десять лет, уже чувствовал себя почти взрослым мужчиной, и с нетерпением ожидал многообещающего путешествия. Ему хотелось поскорее прибыть в Бельфор, дабы воочию лицезреть знаменитых бургундских рыцарей, снискавших славу непобедимых воинов на поле брани.

А войн за последние полвека на долю Бургундии выдалось более, чем достаточно. В результате обширные земли распались на три части: Бургундское герцогство, где захватил власть Роббер II[7], сын короля Франции Гуго Капета; королевство Бургундия (Арелат), король которого Рудольф III добровольно перешёл под юрисдикцию Священной Римской империи, и наконец, Бургундское графство, где обосновался Отто-Гильом I, затем передавший графство в наместничество Рено I.

Теперь же бургундские земли были окончательно поделены между правящими домами, их границы признаны Францией и Священной римской империей. Наступила долгожданная мирная передышка.

Настроение Бернара де Понтарлье было приподнятым. Вот уже несколько лет, как он практически не покидал своего замка и потому надеялся, что предстоящий турнир вернёт ему боевой дух и возродит воспоминания о былых сражениях. И он снова, хоть на миг, почувствует себя молодым и сильным воином.

Он помог жене и дочери разместиться в карете[8], которую украшали фамильные грифоны, сам же предпочёл проделать путь до Бельфора верхом, рядом с сыном, который старался во всём подражать отцу и вознамерился преодолеть часть пути на невысокой смирной лошадке, в окружении своих верных вассалов.

Потон де Пайен, которому предстояло сразиться за честь барона, прекрасно выглядел в новом хаубержоне, блестящем начищенном до блеска шлеме[9] и тёмно-зелёном сюрко с вышитым золистыми нитями грифоном.

Он нарочито прогарцевал на лошади перед каретой, дабы привлечь внимание Матильды. Та, увы, не смогла скрыть своего восхищения, и одарила рыцаря пламенным взором. Баронесса заметила сие обстоятельство.

– Надеюсь, на турнире ты будешь вести себя благоразумно… – холодно заметила она.

– Конечно, матушка… – кротко ответствовала дочь. – Но…

Баронесса, не скрывая удивления, воззрилась на дочь.

– Что ещё? Ты забыла что-то из нарядов? Кажется, я приказала упаковать всё…

– Нет-нет… Дело не в нарядах… Просто я хотела узнать: кого именно де Пайен провозгласит Дамой сердца на время турнира?

Баронесса улыбнулась.

– Ты имеешь в виду: кого из нас двоих? А разве ты не знаешь? Вероятно, я тебе не сказала… – она вздохнула с явным сожалением. – Барон решил, что Дамой сердца де Пайена стану я…

Матильда прикусила нижнюю губу.

– Разумеется, матушка… – сказала она, усилием воли подавив волнение.

Баронесса прекрасно понимала, что происходит с дочерью.

– Поверь, Матильда, так будет лучше. Ты ещё молода и повышенное внимание де Пайена может нанести непоправимый вред твоей репутации. Тем более, что твой отец очень рассчитывает встретить в Бельфоре своих давних друзей, с которыми он сражался в ломбардийских и швабских компаниях.

Матильда отвернулась от матери, сделав вид, что с излишним вниманием рассматривает внутренний двор замка через окно кареты.

– У баронов есть сыновья. Они давно достигли брачного возраста. Я очень надеюсь, что один из них не оставит тебя равнодушной, – закончила мысль баронесса.

Матильда тяжело вздохнула.

– А я его?.. – дерзко спросила она и воззрилась на мать.

Та усмехнулась, подумав, что Матильда уж очень похожа на неё в молодости – покорность лишь одна видимость. На самом деле за скромностью и дочерней покорностью таится бурный темперамент и сила воли.

– Ты молода и красива. Я не сомневаюсь, что к окончанию турнира твоей руки будут добиваться несколько достойных претендентов.

Матильда отвернулась и надула губки. В этот момент де Пайен снова прогарцевал на лошади… Ах, как он был хорош…

Заскрипели механизмы замковых ворот, подъёмный мост пришёл в движение, опустившись через глубокий сухой ров. Передовой отряд с герольдами покинул замок. Карета тронулась. За ней последовала вереница повозок…

* * *

День клонился к вечеру, когда кортеж, следовавший в Бельфор, остановился на ночлег. Прислуга быстро натянула походные шатры. Тут же был накрыт импровизированный стол, ибо благородное семейство и вассалы изрядно проголодались.

Матильда не чувствовала усталости. Она слегка утолила голод и вышла из шатра, дабы насладиться вечерней прохладой. Девушка обошла вокруг шатра, кругом царила суета. Ей захотелось побыть одной. Рассчитывая на то, что отец с матушкой слишком заняты обсуждениями предстоящего турнира, она в сопровождении компаньонки Флоранс, которая была двумя годами старше неё, удалилась к ближайшему лесочку.

Девушки оживлённо болтали, когда перед ними из-за кустов появился Потон де Пайен. Он явно их поджидал. Матильда почувствовала себя неловко, но всё же нашла в себе силы произнести:

– Вы, сударь, видимо наслаждались пением птиц?..

Рыцарь улыбнулся.

– О да… Это моё любимое занятие.

Флоранс подозревала о возникшей симпатии молодой госпожи и рыцаря, поэтому она сделала вид, что собирает полевые цветы. Однако при этом она зорко следила за парочкой, дабы приличия были соблюдены.

Де Пайен явно что-то хотел сказать. Матильда догадывалась: он сожалел о том, что вынужден провозгласить Дамой сердца её матушку.

Неожиданно он начал читать стихи:

О, Донна – сколь она нежна! Уже нигде – вблизи, вдали — Меня б другие не влекли, Она мне только и нужна. Я – Донны верный паладин. Не надо никаких смотрин, Чтоб лучшую предпочитать. Я сердце отдал ей сполна, Навеки. Да Господь вели Избрать меня хоть в короли, И покорись мне вся страна, Но Донна – до моих седин — Вот мой сеньор, мой господин Ей королем повелевать![10]

Де Пайен умолк. Девушку невольно охватило волнение. Она прижала руки к груди…

– Мне очень жаль, сударыня, что я не смогу биться на турнире с перевязью из вашего шарфа. Но знайте, все свои будущие победы я посвящаю только вам.

– Чьи это стихи? – едва слышно спросила она.

– Некоего провансальского трубадура Бернарда де Вентадорна, или как у нас в Бургундии говорят на ломбардийский манер, голиарда. Теперь стихосложение и пение под аккомпанемент лютни[11] всё больше в моде. Многие бароны и графы считают, что в их придворной свите непременно должен присуствовать голиард, дабы услаждать их слух.

– Да я слышала об этом. Мой отец также выписал голиарда из Романьи[12] …

Флоранс, набрав букет цветов, решила, что беседа молодой госпожи и столь пылкого рыцаря несколько затянулась. Компаньонка приблизилась к ним:

– Матильда, мы слишком удалились от шатров… – как бы невзначай заметила она.

Девушка прекрасно поняла намёк своей наперсницы. Она одарила де Пайена взором полным безнадёжной любви и направилась в сторону лагеря.

Глава 2

Едва ли кортеж барона приблизился к Бельфору, как перед ним открылось поле, усеянное разноцветными шатрами. Перед каждым из шатров стоял штандарт с изображением фамильного герба.

Де Понтарлье невольно ощутил прилив энергии, усталость как рукой сняло, он тотчас начал высматривать штандарты своих сподвижников по былым походам. И это возымело успех, ибо он почти сразу же заметил штандарт с амбисфемой, двуногой крылатой змеёй, хвост которой венчала вторая голова. Несомненно, то был шатёр виконта де Монбельяра де Монфокона[13].

Де Понтарлье был искренне рад, что де Монбельяр также прибыл на турнир, ибо он уважал виконта не только за обширные владения, граничившие с землями графа де Бельфора, но и проявленную отвагу в Ломбардии.

Барон приказал вассалам найти место для лагеря. Как только шатры барона были установлены, и перед ними выставлены штандарты с изображением золотистого грифона на темно-зелёном поле, де Понтарлье решил поделиться своими соображениями с женой.

– При подъезде к Бельфору я заметил шатры виконта де Монбельяра. Я сражался вместе с ним в ломбардийской компании.

Миранда тотчас уловила намёк мужа.

– Виконт молод и богат?

– Очень богат. Его владения расположены здесь же, недалеко от Бельфора на землях Варе. А что касается его возраста… – барон задумался. – Кажется, ему было тогда лет двадцать пять… Точно не помню.

«Значит сейчас, тридцать… – подумала баронесса. – А Матильде только пятнадцать…»

– Я отправлю к нему герольда с приглашением на ужин, – тотчас решил барон.

– Мне нужно сменить платье, да и Матильде привести себя в порядок! – всполошилась баронесса. – Персеваля поручим опекать воспитателю. Думаю, ему будет интересней прогуляться по лагерю.

…Получив приглашение барона, де Монбельяр тотчас поспешил на званый ужин. Де Понтарлье встретил виконта с распростёртыми объятиями.

– Рад видеть вас, виконт! Сколько лет прошло?!

Де Монбельяр задумался.

– Пять… Мы сражались в Ломбардии под началом Рено II пять лет назад…

Барон без церемоний похлопал виконта по плечу.

– А где же виконтесса, ваша жена? – с прицелом поинтересовался он.

– Я не женат, – признался де Монбельяр. – Отчего-то всё было не досуг.

Барон оживился.

– Позвольте, дорогой друг, представить вам мою супругу, госпожу Миранду де Понтарлье, урождённую де Софте.

Баронесса приблизилась к виконту и обворожительно улыбнулась. Тот учтиво поклонился.

Пока барон усаживал гостя за импровизированный походный стол, баронесса откинула полог, отделявший трапезную от небольшой спальни. Взору виконта предстала Матильда.

Мужчина замер. Баронесса мысленно ликовала: Матильда произвела на зрелого мужчину неизгладимое впечатление.

Действительно девушка выглядела прекрасно. Вместо модного высокого головного убора, её голову украшала позолоченная сетка, отделанная жемчугом, подчёркивающая изумительный цвет волос, что вполне было допустимо для юной особы. Её наряд состоял из двух платьев: верхнего нежно-голубого, также отделанного жемчугом и нижнего серебристого. Вырез верхнего платья казался чрезвычайно смелым, но в то же время, серебристая ткань нижнего одеяния скрывала прелестную девичью грудь.

Матильда заметила, что произвела впечатление на виконта. Она невольно улыбнулась, ибо этот умудрённый жизненным опытом рыцарь показался ей весьма привлекательным. Он был не стар, строен, хорош собой. Его длинные тёмно-русые волосы ещё не успела тронуть седина.

Барон умышленно выдержал паузу, дабы Матильда и виконт могли разглядеть друг друга. Когда же все формальности были соблюдены, благородное семейство и гость заняли надлежащие им места.

– Позвольте сделать вам небольшой сюрприз… – произнёс виконт, обращаясь к барону.

– Я заинтригован! – воскликнул отец семейства, сгорая от любопытства.

Баронесса и Матильда растерянно переглянулись.

Гость трижды хлопнул в ладоши, в шатёр поочерёдно вошли трое молоденьких музыкантов, облачённые в фамильные цвета виконта. Первый из них держал лютню, второй – виелу[14], третий – небольшую арфу.

Баронесса не сдержалась и захлопала в ладоши.

– Ах, виконт, как это прелестно! Вы знаете наверняка, как угодить дамам!

Де Монбельяр поклонился баронессе в знак признательности и взглянул на Матильду. Она улыбнулась и смущённо опустила взор…

Музыканты расположились рядом со входом в шатёр и начали играть.

Ужин прошёл в тёплой семейной обстановке. Барон был в ударе. Он шутил, вспоминал былые походы. Де Монбельяр не отставал от него и зарекомендовал себя приятным собеседником и галантным кавалером.

В конце ужина он взял у музыканта лютню и к удивлению баронессы и Матильды, запел приятным баритоном:

Вновь, Любовь, к тебе с мольбою Обращаюсь я, влюбленный, Мне б ничтожная отрада Жар сердечный облегчила. Неужели в ней отказ Получать за разом раз! Слишком ты, Любовь, сурова. Мне тобой предрешено Горе с самого начала, Счастье мне не суждено — Лишь отчаянье одно! Ясно всё само собою: Кто пленен жестокой Донной, Горькая тому досада Сердце мукой истомила. Всё же, думаю подчас — Мне страданья – не указ: Только слова бы простого, Иль улыбки – всё равно, Сердце б радостно взыграло. Если было б ей дано Видеть, как люблю давно![15]

…Поздно ночью, когда де Монбельяр покинул гостеприимное застолье, а Матильда в сопровождении Флоранс удалилась на отдых в свой шатёр, баронесса осторожно поинтересовалась у мужа:

– Не кажется ли вам, мой друг, что Матильда сразила сего доблестного рыцаря прямо в сердце?

– Вы на редкость прозорливы, Миранда. Не будь я – барон де Понтарлье, если де Монбельяр не влюбился в нашу дочь! – с жаром воскликнул барон, разгорячённый вином.

– Думаю, не стоит делать скоропалительных выводов… А, если мы ошибаемся и это просто галантность с его стороны? – заметила баронесса.

Барон фыркнул.

– Турнир начинается послезавтра. У меня есть целый день, дабы прогуляться по лагерю. Не сомневаюсь, я увижу штандарты тех славных рыцарей, с которыми сражался плечом к плечу. И у многих из них есть сыновья. В конце концов, на Монбельяре свет клином не сошёлся. А теперь я хочу возлечь с вами на ложе…

Он приблизился к Миранде и страстно впился ей в губы.

* * *

Рано утром барон вышел из шатра. Несмотря на ранний час в турнирном лагере царило оживление.

Многочисленная прислуга, стараясь перещеголять друг друга яркостью одежд, грела воду в походных котелках для утреннего туалета своих хозяев.

Оружейники и кузнецы со всем тщанием, уже в который раз осматривали снаряжение рыцарей. Конюшие начищали специальными щётками из свиной щетины и так блестящие бока лошадей.

Ветер принёс аппетитный запах жареного мяса. Но после чрезмерного обильного ужина и бурных любовных возлияний барон не ощутил голода. В сопровождении нескольких слуг он решил пройтись по лагерю.

Недалеко от своих шатров Понтарлье увидел нескольких музыкантов. Вероятно, они не рассчитали свои силы накануне вечером и спали теперь непробудным сном в обнимку с инструментами.

Барон усмехнулся и продолжил свой путь. Перед его взором предстала бесконечная череда разноцветных шатров, перед которыми виднелись штандарты с изображением самого популярного герба в Бургундском графстве – льва. Львы стояли на задних лапах, лежали с поднятой головой. Крылатые львы, с драконьими хвостами; с несколькими головами, крыльями, расположенные на круглом поле, квадратном, треугольном; в сочетании с ромбами, веретеном, дугой, гонтом[16] гордо взирали с ярких штандартов на барона.

Затем по популярности шли: амфисбены, различного вида драконы, гарпии, фениксы, саламандры, единороги. При виде единорога барон оживился, ибо это был походный шатёр виконта де Монтера, его давнего друга.

Покуда старые вояки предавались воспоминаниям о былых подвигах, лагерь окончательно пробудился и гудел, как растревоженный улей.

Дамы, облачённые в изысканные наряды, прохаживались подле своих шатров, демонстрируя соперницам достижения последней бургундской моды. Казалось женщины посходили с ума в своём стремлении перещеголять друг друга в высоте новомодных двурогих головных уборов, окутанных прозрачными шарфами, роскоши миланских и лионских тканей и украшений.

Почтенные отцы семейства, подобно Бернару де Понтарлье старались не терять времени, подыскивая выгодные партии своим дочерям и сыновьям. Создавалось впечатление, что многочисленные рыцари и дамы совершенно забыли о предстоящем турнире, а лишь собрались для того, чтобы состязаться в роскоши, да устраивать судьбу своих отпрысков.

Тем временем молодые рыцари в сопровождении герольдов и оруженосцев, что позволялось правилами бельфорского турнира, устроили потешный штурм замка. Накануне был построен потешный деревянный замок рядом с ристалищем, который в шутку обороняли рыцари, а их герольды и оруженосцы штурмовали, закидывая их цветочными горшками и корзинами с цветами. Осаждённые же сбрасывали на головы штурмующих горшки с пудрой.

Глиняные горшки при падении разбивались, осыпая разноцветные куртки герольдов и оруженосцев столь необычными снарядами, от коих те чихали и выглядели подобно пекарям, просыпавшим на себя муку по неосторожности.

Дамы, наблюдавшие за потешным штурмом, поддерживали противоборствующие стороны одобрительными возгласами, выражая тем самым восторг происходившему действу.

Де Пайен также участвовал в штурме. Взяв очередной горшок, наполненный пудрой, он метко прицелился в герольда, на камзоле коего был изображен крылатый лев. Снаряд попал в цель, несчастный герольд покачнулся, горшок угодил ему прямо в грудь, пудра высыпалась, припорошив искусно вышитый герб.

Баронесса де Понтарлье и её дочь Матильда в окружении компаньонок с удовольствием наблюдали за происходившим боем. К дамам подошёл виконт де Монбельяр и витиеватой форме поприветствовал женщин.

Те вежливо улыбнулись и поклонились в ответ. Матильда почувствовала, что взгляд виконта приводит её в трепет.

– Сударыня, – произнёс он, обращаясь к баронессе. – Прошу вашего дозволения объявить Матильду своей Дамой сердца на время турнира и сражаться с перевязью из её шарфа.

Баронесса мило улыбнулась, подумав, что всё складывается на редкость удачно: виконт де Монбельяр – завидный жених.

– Разумеется, виконт. Барон почёл бы ваше предложение за честь, – проворковала она.

Де Монбельяр поклонился госпоже Миранде, а затем воззрился на юную прелестницу.

– Надеюсь, сударыня, ваше сердце свободно… И я не оскорбил вас своей настойчивостью.

Матильда слегка покраснела, чем доставила огромное удовольствие виконту и робко взмахнула ресницами.

– Сегодня вечером я пришлю вам шарф с одной из служанок… – смущенно пролепетала она.

Виконт вздохнул с облегчением, истолковав сей ответ, что ни один рыцарь ещё не успел завоевать сердце юной красавицы.

* * *

Днём, после того, как колокола ближайшей церкви отзвонили нону[17], все участники турнира явились на ристалище без оружия в сопровождении своих знаменосцев. Гербовый король[18], в присуствии графа де Бельфора, а также самого Рено II и его братьев Этьена и Гуго, специально прибывших на турнир из Безансона, громко зачитал правила турнира и призвал участников исполнять их беспрекословно. Рыцари подняли правую руку и произнесли в единодушном порыве: «Клянёмся!»

Затем знаменосцы разместили штандарты с изображением гербов участников на специальной насыпи, возведённой рядом с ристалищем. После чего была произведена жеребьёвка, в которой определялись противники в меле, групповой схватке, в которой имели право участвовать конные рыцари и вооружённая пехота[19].

Согласно жеребьёвке, виконту де Монбельяру и его людям предстояло сразиться с Потоном де Пайеном, представлявшим барона де Понтарлье.

Узнав об этом, барон, уже лелеявший надежду увидеть де Монбельяра своим зятем, сказал:

– Смею надеяться, виконт, что поражение одного из нас не станет поводом для дальнейшей неприязни.

Де Монбельяр многозначительно улыбнулся.

– Вынужден заверить, барон, что я непременно выиграю меле. Ибо завтра перед турниром я провозглашу прекрасную Матильду своей Дамой сердца… – де Понтарлье удивлённо воззрился на предполагаемого противника. – Да, да, сударь! – с горячностью заверил виконт. – На то я получил согласие вашей супруги и, разумеется, дочери…

– Пусть победит сильнейший! – Ответствовал барон. – Но, если победа будет за вами виконт, то я не почувствую себя уязвлённым.

После завершения жеребьёвки участников турнира, граф де Бельфор объявил о том, что вечером во время пира будут выбраны две самые красивые и благородные дамы, которые в сопровождении персеванта[20] торжественно вручат почётному рыцарю покрывало благорасположения. В обязанности почетного рыцаря вменялось наблюдение за ходом боя верхом на коне, но без шлема. Ибо шлем, водружённый на обломок копья, на протяжении всего турнира будет находиться на трибуне для дам.

Почетный рыцарь также должен держать в руках копьё, к которому прикрепляется покрывало благорасположения. В случае опасности, грозящей одному из участников турнира, почётный рыцарь должен опустить покрывало на его шлем, тем самым остановив бой.

… Вечером, дамы и участники турнира собрались на пир под специально натянутым пологом, на случай, если вдруг пойдёт дождь. Дамы выглядели ослепительно, старясь перещеголять нарядами друг друга. Граф де Бельфор в сопровождении благородных Этьена и Гуго Безансонских пытались решить отнюдь нелёгкую задачу: выбрать двух самых прекрасных дам.

В итоге персеванта, несущего покрывало благорасположения, дабы вручить почётному рыцарю, сопровождали Матильда де Понтарлье и Эдмонда де Эпиналь. Почётным рыцарем был избран граф де Мюлуз, эшевен, который в силу своего почтенного возраста не мог участвовать в турнире.

Барон и баронесса де Понтарлье буквально светились от счастья. Виконт де Монбельяр не сводил с прекрасной Матильды глаз, и на протяжении всего вечера оказывал ей всевозможные знаки внимания. Девушка охотно принимала их. Барон и баронесса были преисполнены уверенности: виконт непременно попросит руки Матильды по окончании турнира.

* * *

Утром участники турнира позавтракали и со всем тщанием начали облачаться в доспехи. Процесс этот занимал немало времени.

Матильда в ослепительном платье цвета оранж покинула шатёр. Она выглядела задумчивой, ибо находилась ещё под впечатлением вчерашнего вечера и обаяния виконта де Монбельяра. В этот момент ей казалось, что он самый галантный кавалер во всей Бургундии.

Персеваль с интересом наблюдал, как облачается Потон де Пайен. Матильда прошла мимо рыцаря, даже не удостоив его взглядом. Её более интересовало: повязал ли Монбельяр присланный ею шарф поверх доспехов?

Де Пайен на протяжении всего пира наблюдал, как виконт оказывает Матильде различные знаки внимания и танцует с ней. Он не сомневался, что де Монбельяр влюблён в девушку… и, что она непременно ответит ему взаимностью.

Потон не чувствовал ненависти к сопернику, ибо понимал, что не в праве рассчитывать на благосклонность Матильды, но для себя решил: во что бы то ни стало победить виконта в состязании.

До слуха Матильды донеслись громогласные выкрики герольдов:

– Разворачивайте знамёна! Сеньоры рыцари и оруженосцы следуйте за знаменем своего предводителя.

Сердце девушки сжалось от боли: почему Пайен должен сразиться именно с Монбельяром? Почему так распорядилась судьба? Она пыталась разобраться в своих чувствах: кому из своих поклонников она желала победы? Ведь оба они будут сражаться с её именем в сердце.

…В полдень на трибунах ристалища появились дамы и заняли надлежащие им места. Затем в сопровождении трубачей и герольдов – судьи и почётный рыцарь, державший в руке копьё с покрывалом благорасположения. Они проверили: всё ли готово к турниру? Правильно ли натянуты канаты? На месте ли рубщики канатов?

Почётный рыцарь выехал на ристалище, снял шлем и передал его с герольдом на трибуну дамам. Те же тотчас поместили его на сломанное копьё. Между женщинами завязался спор: кто из них удостоится чести держать шлем? После длительной перепалки шлемом завладела Беатрисса де Мюлуз, жена графа де Мюлуза, почётного рыцаря турнира.

Наконец, свои места на трибуне заняли судьи и гербовый король. В сопровождении многочисленной свиты, появились представители правящего Бургундского дома: Рено II с супругой графиней Режиной фон Олтинген; Сибилла (старшая дочь) с супругом графом Эдом Баррелем; Гризелла (средняя дочь) с супругом графом Губертом Савойским, специально прибывшими из своих владений ради столь знаменательного события; юная Ирменетруда (младшая дочь) с женихом графом Баром де Люком; а также сын и наследник Гильомом II, который с силу своего нежного возраста ещё не успел обзавестись женой.

Замыкали процессию Этьен и Гуго Безансонские с жёнами Изабеллой и Эскламондой.

Наконец верхом на лошади, украшенной двухцветной красно-белой попоной, появился де Монбельяр. На его сюрко красовалась искусно вышитая амфисбена. Позади виконта следовал оруженосец, затем конный знаменосец, облачённый в доспехи и накидку с вышитым гербом и три пехотинца в матерчатых стёганых доспехах[21].

Семейство де Понтарлье заняло свои места на трибунах. Барон, увидев отлично экипированного виконта и его людей, заметно занервничал. Наконец, появился де Пайен, его оруженосец, знаменосец и пешие воины. Они смотрелись ничуть не хуже. Барон облегчённо вздохнул.

Словом, к месту проведения турнира обе партии рыцарей следовали в строго определённом порядке, предписанном жёсткими правилами.

Де Пайен и де Монбельяр стояли друг напротив друга на ристалище, разделённом канатами. Между канатами – почётный рыцарь. Он ещё раз напомнил участникам о правилах турнира. После чего он громко произнёс:

– Рубите канаты! Да свершится бой!

Четыре человека, сидевшие на перекладинах барьера, тотчас разрубили канаты. Меле начался…

Два конных рыцаря с обнажёнными мечами ринулись друг на друга. Боевые лошади, жаждавшие боя не менее всадников, рванулись вперёд, едва почувствовав удар шпор[22]. Пехотинцы, по трое в каждой стороны, с боевым кличем последовали за своими сеньорами. Роль пехотинцев заключалась в том, чтобы ударами облегчённых булав (ибо боевыми могли запросто убить или переломать кости) отвлечь противников от своего рыцаря, в тоже время они должны были защищать его, потому как по правилам меле пехотинцы имели право наносить удары по ногам всадника и по крупу коня.

Обычно меле сразу же разбивался на поединки. Рыцари бились между собой на мечах, пехота – на булавах.

Рыцари сшиблись, обрушив на тарчи, коими каждый из них прикрывал грудь, всю мощь ударов. Лошади, раздувая ноздри, пытались укусить друг друга за шею.

Де Монбельяр сразу почувствовал опытную руку де Пайена, прошедшего несколько военных походов вместе со своим сеньором де Понтарлье.

В какой-то момент у Мюлуза сложилась иллюзия: он молод, сражается на поле брани и перед ним сошлись противники в смертельном поединке. Почётному рыцарю показалось, что опасность грозит де Монбельяру, ибо де Пайен яростно атаковал его. Но виконт ловко отражал удары противника. Де Мюлуз понял тактику: рыцарь «Амфисбена» изматывал противника «Грифона» для того, чтобы в подходящий момент навести решающий удар. И вот меч виконта соскользнул с тарча противника, и наплечник де Пайена раскололся пополам, бесполезно повиснув на кожаных ремнях.

Де Мюлуз внимательно следил за поединком, помня, что рыцари сражаются боевым оружием и вовсе не желал смертельного исхода боя, хотя подобное случалось крайне редко, в отличие от ран и увечий.

Почётный рыцарь уже собирался приблизиться к противоборствующим сторонам и возложить покрывало благорасположения на голову рыцаря «Грифона». Но тут случилось непредсказуемое…

Де Пайен яростно отражал удары виконта. Один из пехотинцев, видя, что его господину приходиться трудно, решил придти на помощь. Он резко присел на корточки и нанёс пехотинцу-амфисбене удар по колену. Тот покачнулся и упал на землю. Перескочив через него, пехотинец-грифон ринулся к де Монбельяру и нанёс удар по крупу его лошади. Та от резкой боли издала протяжное ржание и встала на дыбы. В этот момент бдительность де Монбельяра ослабла, чем не преминул воспользоваться де Пайен, применив запрещённый удар эсток[23].

Де Монбельяр покачнулся в седле. Почётный рыцарь устремился к нему. Не успел он накрыть голову «Амфисбены» покрывалом благорасположения, как тот обмяк и припал к лошадиной шее.

Де Мюлуз заметил, что из-под доспеха «Амфисбены» сочиться кровь. Увидев столь печальное обстоятельство, он громогласно произнёс:

– Меле закончен!

Пехотинцы, разгорячённые схваткой, не сразу поняли смысл произнесённых слов и, что один из рыцарей ранен.

К де Монбельяру подбежали слуги, стащили его с коня и тотчас унесли с ристалища. Матильда, не помня себя от волнения, бледная, пренебрегая всякими приличиями, бросилась вслед за виконтом. Баронесса и барон пытались удержать дочь, но напрасно.

Гербовый король встал с трибуны, дождался, когда раненого унесут с ристалища и обратился к де Пайену:

– Вы нарушили правила! Благородные рыцари не применяют эсток на турнирах!

Де Пайен снял шлем и отёр пот с лица.

– Право же мне очень жаль… Я не желал зла виконту…

– Однако вы ранили его! – в свою очередь холодно констатировал де Мюлуз. – Теперь вам придётся уплатить в пользу «Амфисбены» штраф.

– Я готов понести любые наказания… – с сожалением ответил виновник.

– Вашу участь решат судьи и граф Бургундский, – надменно заметил гербовый король. Судьи дружно закивали в знак согласия.

Трибуна со зрителями, особенно её женская половина пришла в несказанное волнение. Дамы сочувствовали красавцу виконту, вспоминая, как он оказывал знаки внимания юной Матильде де Понтарлье. А заметив, как девушка спешно покинула трибуну, бросившись вслед за своим кавалером, осуждали её за излишнее проявление чувств.

Барон де Понтарлье был крайне недоволен. Он прекрасно знал, что в подобных случаях на нарушителя турнирных правил накладывается наказание: тот должен отдать свои доспехи в качестве компенсации пострадавшему. Барону было жаль свой хаубержон и чешуйчатый нагрудник из иберийского металла, которые обошлись отнюдь не дёшево.

Он приблизился к де Пайену, пребывавшему в полнейшей растерянности.

– Как вы могли, Потон? – возмутился он. – Как вы могли применить эсток?!

– Простите меня, ваше сиятельство… В пылу битвы я забылся… – пролепетал бесстрашный рыцарь.

– Молите бога, чтобы де Монбельяр остался жив! – в ярости возопил барон, сожалея, что все его матримониальные планы рушатся.

…Виконта расположили в его шатре, разоблачили от доспехов и кольчуги. Лекарь приступил к осмотру раны.

Матильда, подобно вихрю, ворвалась в шатёр. Лекарь и прислуга виконта пришли в замешательство.

– Простите, сударыня, но сие зрелище не для женских глаз, – сказал лекарь.

Но Матильда и не думала покидать шатёр.

– Скажите мне, насколько опасна рана и я уйду… – пообещала она.

– Умоляю вас, Матильда уходите… – страдая от боли, произнёс виконт.

– Только после того, как лекарь скажет: что с вами! – решительно отрезала она.

Виконт, несмотря на боль, удивился её настойчивости. У него появилась надежда, что девушка к нему неравнодушна.

Лекарь, оставив попытки вразумить знатную девицу, продолжил осмотр раны и вынес свой вердикт:

– Рана не опасна. Жизненно важные органы не задеты.

Матильда осенила себя крестным знамением и удалилась. Выйдя из шатра, она столкнулась со своими отцом и матерью.

– Как ты могла так легкомысленно поступить? – возмутилась баронесса. – Нельзя выказывать свои чувства столь откровенно. Теперь вся Бургундия только и будет говорить об этом.

– Ну и пусть. Мне всё равно, – спокойно ответила девушка. – Главное – жизни виконта ничего не угрожает.

Барон внимательно посмотрел на дочь, подхватил её под руку и увлёк в сторону.

– Ты неравнодушна к виконту, дитя моё?.. – вкрадчиво поинтересовался он.

Матильда покраснела. Это и стало красноречивым ответом отцу. Барон оставил жену и дочь подле шатра, сам же зашёл внутрь.

– Признаться, всё наше семейство обеспокоено вашим здоровьем, виконт, – произнёс он.

Виконт натянуто улыбнулся, превозмогая боль в боку. Лекарь по-прежнему хлопотал над раной.

– Ничего страшного, уверяю вас, барон… Поверьте, я очень ценю вашу заботу… Особенно Матильды…

Виконт многозначительно воззрился на гостя. Он понимал, что девушка не побоялась публично выказать свои чувства по отношению к нему.

– Возможно сейчас не самый подходящий момент, но я намеревался просить руки вашей дочери… – виконт с мольбой воззрился на Понтарлье.

Тот просиял от удовольствия.

– Для меня это честь, виконт…

… Через три дня, когда виконту стало легче и рана начала постепенно затягиваться, в присуствии свидетелей: графа де Мюлуза, его юной супруги и сына от первого брака, а также многочисленного семейства виконта де Монтера, с которым барон сражался в Ломбардии, Матильда и Генрих обручились.

Спустя три месяца в замке Монбельяр состоялась свадьба, на которой присутствовали знатнейшие фамилии Бургундии. Матильда обожала своего мужа и чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете.

* * *

Семь лет длилось семейное счастье четы де Монбельяр. Матильда родила двух детей, но, увы, они умерли. Виконт очень сожалел о смерти детей, но не терял надежды обзавестись наследником, ведь ему было всего тридцать семь лет, а Матильде – двадцать два года.

Но мечтам виконта не суждено было сбыться…

Папа Урбан II принял византийского посла императора Алексея I Комнина, просившего о помощи против мусульман. В том де 1095 году состоялся Клермонский Собор, на котором понтифик произнёс пламенную речь, призывающую европейских правителей, в первую очередь Франции и Бургундии, вырвать Святую землю и Гроб Господень из рук нечестивых турок:

«Всем идущим туда, в случае кончины, отныне будет отпущение грехов. Пусть выступят против неверных в бой, который должен дать в изобилии трофеи, те люди, которые привыкли воевать против своих единоверцев – христиан… Земля та течёт молоком и мёдом. Да станут ныне воинами те, кто раньше являлся грабителем, сражался против братьев и соплеменников. Кто здесь горестен, там станет богат…[24]»

Слушатели, вдохновлённые речью понтифика, поклялись освободить Гроб Господень от мусульман. Те, кто пожелал идти в поход, спешно экипировались и пришивали к своим плащам красные кресты. Крестовый поход начался…

Рено II, правитель графства Бургундия, и его братья Этьен и Гуго тотчас откликнулись на пламенный призыв понтифика. И объединили под своим знамёнами всю бургундскую знать, которая сочла своим долгом выступить в священный Крестовый поход.

Виконт де Монбельяр не мог остаться в стороне от столь знаменательного события. Он не испытывал религиозного экстаза, подобно другим рыцарям, ибо ему не хотелось покидать жену и роскошный замок.

Но чувство долга возобладало над любовью и он, объединившись с отрядом Персеваля де Понтарлье, родным братом Матильды, присоединился к Рено II.

Провожая мужа в Крестовый поход, Матильда даже не подозревала, что вскоре многие знатные дамы Бургундии останутся вдовами. Увы, ей также суждено будет сменить герб мужа, бесстрашную Амфисбену, на вдовий[25] …

Глава 3

1098 год

Пьер Жюиф имел торговое дело в Мюлузе. Его постоянными покупателями были богатые горожане, и даже сама графиня Беатрисса де Мюлуз, щедро тратившая деньги своего престарелого супруга.

Граф де Мюлуз сильно постарел, постоянно страдал от подагры и потому не почти не уделял внимания своей молодой жене, коей всего-то минуло двадцать шесть лет. И потому та находила удовольствие в трате денег, охоте, различных празднествах, которые она устраивала в замке с участием странствующих голиардов, дочери же она, увы, почти не уделяла внимания.

Её пасынок, виконт Анри де Мюлуз, рождённой от первой жены графа, печально покинувший сей бренный мир, был постоянным участником забав, устраиваемых мачехой. Но мачехой ли в действительности?.. Ведь Беатрисса и Анри были почти ровесниками и оттого имели много общего.

Графиня в очередной раз заказала у Пьера Жюифа миланские ткани, тот поспешил выполнить желание богатой госпожи. Он отправился в Ломбардию, в Милан, в сопровождении сына Ригора, дабы выбрать лучшие образцы, кои могли удовлетворить изысканный вкус знатной дамы.

Ригору, как всегда, пришлось сопровождать отца, но в душе его вовсе не интересовали ткани. Его утончённая натура жаждала отнюдь не этого, но – музыки и стихосложения. Господин Жюиф не одобрял наклонностей своего отпрыска, постоянно выговаривая ему, увидев с лютней в руках, что он – сын почтенного торговца, а не бродячий голиард.

Ригор соглашался с отцом, обещал с большим радением относиться к семейному делу, ибо он – единственный наследник, но при малейшей возможности уединялся с лютней, разучивая новые мелодии, или посвящал время написанию стихов. И в том и в другом Ригор преуспел. Его тонкие пальцы ловко извлекали из струн лютни нежные завораживающие звуки, в чём он не раз убеждался, исполняя свои скромные произведения дочерям мюлузских торговцев. Девушки пребывали в восторге… Некоторые влюблялись в Ригора, забрасывали любовными записками и подарками. Особенно в этом преуспела молодая вдова некоего зеленщика, безвременно оставившего сей мир.

Ригора, снискавшего славу среди женщин торгового сословия, сравнивали с известными голиардами, мода на которых пришла из Ломбардии, Веронского и Тосканского маркграфства. Юноше льстило подобное сравнение, ибо в душе он был скорее голиардом, нежели торговцем.

Отец и сын Жюифы покинули Мюлуз в начале ноября, время не подходящее для дальних путешествий, ибо они не могли пренебречь желанием графини. Достигнув Милана, Жюифы закупили образцы тканей и отправились в обратный путь. Разыгралась непогода и пожилой Пьер простудился, в Мюлуз же он вернулся уже в тяжёлом состоянии. Почувствовав приближение смерти, он составил завещание, в котором всё своё имущество и торговое дело отписывал своему единственному сыну Ригору, других детей у него не было.

После чего, промучившись ещё несколько дней, Пьер Жюиф скончался. Ригор был опечален смертью отца, ибо теперь ему предстояло самостоятельно вести дело, а делать этого вовсе не хотелось. Похоронив родителя, он попытался разобраться в финансовом состоянии дел и, как выяснилось, оно оставляло желать лучшего.

Ригор сник и стал всерьёз подумывать над тем, чтобы с лютней в руках и песней на устах зарабатывать себе на хлеб. Проведя несколько бессонных ночей, он сочинил стихи, образом для которых послужила Беатрисса де Мюлуз, одна из прекраснейших женщин графства Портуа.

Юноша не раз воочию видел графиню, когда с отцом посещал замок, дабы представить её вниманию новомодные образцы тканей или доставить с нетерпением ожидаемый заказ. Ригор внимательно наблюдал за женщиной, она казалась ему ещё молодой, желанной и красивой. Беатрисса же, полностью поглощённая тканями и оживлённой беседой с Пьером, лишь изредка удостаивала Ригора кивком головы, таким образом, реагируя на его замечания.

Любуясь Беатриссой, юноша невольно представлял сцену: старый граф де Мюлуз входит в спальню молодой жены и, отбросив свой костыль, без коего не может передвигаться мучимый постоянными болями в пояснице, неловко пытается овладеть ею. В такие минуты у Ригора рождался естественный вопрос: а есть ли у графини любовник?

Однажды в разговоре с сыном отец поделился сплетнями: Беатрисса – возлюбленная своего пасынка, виконта. Недаром он постоянно рядом с ней. Ригор удивился, а затем, подумав, решил, что это должно было случиться, ибо графиня и виконт почти одного возраста и для их встреч не существует преград. А старый граф де Мюлуз, страдавший от вечных болезней, им явно не помеха. Да и наверняка он благополучно забыл, когда в последний раз навещал спальню супруги.

…После похорон отца прошла почти неделя, всё это время Ригор пребывал в унынии. Не желая думать о вечном, он сочинил мелодию, на которую прекрасно легли ранее написанные стихи:

Оделась дубрава листвой, Ярко луга запестрели, В рощах, в зацветших садах Звенит голосов разнобой Приободрившихся птах. Я радость ловлю на лету, И сам я как будто цвету В этом цветущем апреле. Обласкан счастливой судьбой, Счастье отрину ужели? То, что я вижу в мечтах, Становится явью живой, А остальное все – прах! Одну только Донну я чту, А на других красоту Вовсе глаза б не глядели[26].

Ригор закрыл глаза, перед ним встал образ графини де Мюлуз…

«А как же быть с миланскими тканями?.. – внезапно вспомнил он. – Придётся отправиться в замок… Признаться ей, что я не буду продолжать торговое дело отца, ибо у меня другое призвание. А может подарить графине свои стихи?..»

Поначалу Ригору эта мысль показалась прекрасной, какой даме не польстит, если ей посвятят стихи, пусть даже не столь блестящие. Но потом его охватило смятение: «Кто я такой, чтобы дарить ей стихи?.. Я всего лишь торговец тканями…»

Ригора снова обуяла тоска, и он дотронулся пальцами до лютни, струны издали нежный звук.

В комнату вошёл слуга:

– Сударь, к вам прибыл посыльный от графини, – доложил он.

Ригора охватило волнение. Он отложил лютню и попытался придать своему лицу достойное выражение.

– Зови! – приказал он.

Посыльный, облачённый в красную куртку с изображением герба Мюлузов (золотого льва со свитком в зубах на тёмно-зелёном поле) с важным видом протянул Ригору небольшую записку, она предназначалась покойному Пьеру Жюифу, ибо графиня не знала о его внезапной кончине и с нетерпением ожидала с образцами тканей.

Молодой человек бегло прочитал послание, понимая, что ему неизбежно придётся предстать перед очами Беатриссы.

– Передай, что завтра, едва церковные колокола отзвонят нону, я прибуду в замок и представлю строгому суду графини образцы миланских новинок.

Посыльный, удовлетворённый ответом, откланялся и ушёл. Ригор попытался сосредоточиться и подготовиться к предстоящему визиту. Для начала он выбрал камзол, с новомодными длинными рукавами, в коем он предстанет перед графиней. Затем юноша открыл сундук, где отец хранил так называемые «штуки» тканей, небольшие отрезы, которые можно было бы представить богатому покупателю в качестве образцов, а затем уже заказывать полновесные отрезы в Милане. Именно из-за этих образцов Пьер Жюиф и подхватил простуду, а затем умер. Ибо ему во чтобы то ни стало хотелось угодить графине.

Убедившись, что все образцы пребывают в полном порядке, Ригор отправился в кабинет отца, крохотную комнату со старым письменным столом и парой сундуков, один из которых был полностью завален финансовыми бумагами.

Он сел за стол, расстелил перед собой отлично выделанный пергамент, на котором отец обычно составлял различного рода документы, обмакнул перо в чернильницу, вывел первую витиеватую букву и придирчиво посмотрел на неё. Удовлетворившись внешним видом своего творения, Ригор начал писать, доверяя пергаменту самое сокровенное – стихи, на создание коих его вдохновила красота Беатриссы де Мюлуз.

Ригор с упоением предавался любимому делу, когда дверь кабинета отворилась, вошёл слуга.

– Что тебе? – раздражённо поинтересовался Ригор.

– Пришёл господин Лоран с супругой… – робко доложил слуга.

Ригор замер, пытаясь вспомнить: что именно отец обещал этим богатым горожанам. Но так толком и ничего не вспомнив, тяжело вздохнул и отправился в небольшое помещение на первом этаже дома, приспособленное под торговую лавку.

Впервые после смерти отца ему предстояло самостоятельно принять посетителей, ибо помощи ожидать было неоткуда.

* * *

На следующий день, ближе к полудню Ригор приказал слугам приготовить к поездке крытую повозку и погрузить в неё сундук с образцами. Затем, посмотревшись в зеркало из амальгамы, висевшее у него в комнате, и оставшись вполне довольным своим видом, Ригор ещё раз отрепетировал изящный поклон, предназначавшейся графине, который он разучил во время последнего путешествия по Ломбардии.

Затем он взял в руки небольшой изящный ларец из красного дерева, в котором лежали свитки пергамента со стихами, повторил поклон и протянул подношение предполагаемой графине. Удовлетворившись своими упражнениями, Ригор накинул тёплый шерстяной плащ, подбитый мехом лисицы, оставшийся от отца, надел берет, также отороченный мехом, сунул ларец под мышку, и спустился на первый этаж в лавку. Окинув придирчивым взором товар, лежавший на многочисленных стеллажах, юноша вздохнул, всё более ощущая отвращение к торговому делу, и острое желание покинуть отчий дом. Единственное, что останавливало: так это страх перед бесконечными странствиями, ибо далеко не каждому голиарду удавалось удачно пристроиться при дворе какого-нибудь знатного господина и жить в сытости и достатке. Неожиданно Ригор поймал себя на мысли, что почёл бы за честь стать придворным голиардом прекрасной Беатриссы, без сожаления распростившись с ненавистной лавкой и домом, давно требующим ремонта. Но, увы, то были всего лишь мечты…

Повозка Ригора миновала замковые ворота, когда колокола мюлузкой церкви отзвонили нону. Юноша не без удовлетворения отметил, что он пунктуален и прибыл в замок, как и обещал без опозданий. Наверняка графиня уже завершила свой туалет и предстанет перед ним во всей своей блистательной красоте. От этих мыслей Ригор невольно ощутил волнение и желание, несравнимое с тем, которое он испытывал по отношению к молодой вдове, обучившей его любовной науке.

Мажордом проводил торговца в просторный зал, за ними проследовали слуги графини, державшие увесистый сундук с тканями, замыкал процессию личный слуга Ригора с ларцом в руках.

Мажордом приказал поставить сундук на стол.

– Ожидайте, – сказал он, обращаясь к Ригору, не считая нужным тратить лишние слова. Ведь он имел дело всего лишь с торговцем. – Я доложу Её Сиятельству графине…

Мажордом неспешно удалился. Ригор окинул взором зал, в нём царил полумрак, несмотря на полдень. В интерьере ничего не изменилось: длинный дубовый стол в центре, вокруг него стулья с высокими резными спинками с изображением фамильного герба; два камина, облицованные цветными изразцами; многочисленные шпалеры, висевшие на стенах и окнах, дабы в помещение не задувал холодный ветер.

Беатрисса де Мюлуз не заставила себя долго ждать и появилась в сопровождении компаньонок. Увидев Ригора одного, без отца, графиня тотчас приблизилась к нему, и не успел он продемонстрировать свой специально разученный по этому поводу поклон, а лишь смущённо склонить голову, произнесла:

– А где твой отец, юноша?

– Он умер неделю назад… – печально ответствовал он.

– Мне жаль твоего отца, юноша… Надеюсь, он успел привезти ткани из Милана? – живо поинтересовалась графиня, не проявив должного христианского сострадания.

Звуки её голоса подействовали на Ригора чарующе. Несмотря на видимую растерянность и смущение, он всё же нашёл в себе силы преодолеть их и изящно поклониться. Графиня оценила грациозные движения юноши.

– О да, ваше сиятельство… – ответил Ригор, волнуясь, и это не ускользнуло от внимания графини. – Мой отец, как и обещал, привёз из Милана образцы тканей только что вошедших в моду.

Беатрисса кивнула, отчего вуаль, украшавшая её высокий головной убор, а затем ниспадавшая на плечи, издала приятный шелест. Ригор уловил нежный аромат её духов и восторженно воззрился на графиню.

Беатрисса заметила его взгляд и слегка улыбнулась. Она давно томилась от скуки: пасынок Анри ей порядком надоел, с тех пор как он вернулся из Крестового похода прошёл почти год. Графиня поначалу пребывала наверху блаженства, ибо многие знатные дамы стали вдовами. По возвращении Анри предстал перед ней истинным рыцарем, закалённым в боях, сильным, дерзким и даже грубым. Первое время эта дерзость и грубость доставляла Беатриссе несказанное удовольствие. Но потом ей надоели синяки – последствия бурной страсти пасынка. Она пресытилась своим возлюбленным и не раз предлагала ему жениться. Пасынок же со свойственной ему грубостью отвечал, что не намерен этого делать, ибо остаток своей жизни намеревается провести у ног своей мачехи. Такая перспектива графиню явно не радовала.

…Слуги поставили сундук на стол, Ригор открыл его, извлёкая лежавший сверху образец. Им оказался фиолетовый шёлк. Юноша аккуратно развернул небольшой отрез перед графиней. Она окинула её придирчивым взором.

– Доставай всё, Ригор… – проворковала она.

Юноша слегка покраснел: ведь графиня соблаговолила вспомнить его имя. Невольно он перевёл взгляд на ларец из красного дерева, таивший в себе любовные фантазии, изложенные на пергаменте изящным слогом и прекрасным почерком, который сейчас держал слуга, смиренно стоя подле двери. Графиня, поглощённая созерцанием фиолетового шёлка, не заметила замешательства юноши.

Ригор подчинился желанию графини, предоставив её искушённому взору содержимое сундука. Беатрисса и компаньонки заметно оживились, наперебой обсуждая цвета, рисунок и качество тканей. Увы, Ригор, робел и оттого не мог вести светской беседы, лишь отвечая на вопросы графини и её дам.

Перебирая ткани, Беатрисса подумала: «Приятный юноша… Внешне вовсе не похож на торговца, не то что его покойный отец… Какая утончённость, какие манеры! Ему бы служить при дворе…»

Невольно она оторвала взор от тёмно-зелёного бархата и воззрилась на Ригора. Тот и вовсе смутился, чем доставил графине немало удовольствия.

«Ещё и скромник в придачу… Не удивлюсь, если он девственник…» – мысленно рассуждала она, разглядывая тончайший шёлк, а затем накинув его на одну из своих компаньонок, сказала:

– Из этой ткани получится прекрасная вуаль… А ты как считаешь, Ригор?

Компаньонки замерли. Затем среди них пробежала волна удивления: графиню интересует мнение какого-то юнца-торговца! Неслыханно!

Но Беатрисса не обратила на них ни малейшего внимания. Она сняла с компаньонки ткань и приложила к своей груди.

Юноша смутился, но быстро взял себя в руки.

– Ваше сиятельство, мне кажется, что ваша несравненная красота заставит любую ткань стать прекрасной, – сказал он с уверенностью в голосе и галантно поклонился.

Графине понравился ответ юного торговца, она даже пожалела, что тот не знатного рода. Ибо зачастую знатные юноши бывают грубыми, неучтивыми, на вопросы отвечают невпопад, потому как изучению наук и галантных манер поведения предпочитают охоту и искусство владения мечом.

Беатрисса отобрала образцы пурпурного и тёмно-фиолетового тяжёлых шелков на платья, тончайшие белый и нежно-голубой для вуалей. Затем – синий насыщенный бархат (она уже представила, как он будет великолепно смотреться в сочетании с крупным жемчугом), а также ярко-красную и тёмно-коричневую шерсть для плаща.

Графиня, окинув взором отрез тёмно-зелёного бархата, и посоветовавшись с компаньонками, всё же решила присовокупить его к ранее выбранным тканям.

Теперь перед Ригором стояла нелёгкая задача, ему предстояло посчитать стоимость заказа и отправиться в Милан за закупкой.

– Я пришлю своего камерария[27]. О цене и всех последующих расчётах будешь договариваться с ним, – произнесла утомлённая графиня.

– Как вам угодно, ваше сиятельство… – Ригор склонился в поклоне, а затем устремил на Беатриссу взор полный любви и восхищения. – Осмелюсь дерзнуть…

«Несомненно, этот юноша влюблён в меня!» – подумала графиня и решила на прощание быть снисходительной.

– Продолжай, Ригор.

Юноша смолк, но всё же, собравшись с силами, продолжил:

– Осмелюсь дерзнуть, ваше сиятельство, преподнести вам свои стихи…

Беатрисса удивлённо приподняла брови. Компаньонки снова зашептались: он ещё и стихи пишет! Кто бы мог подумать! Смотрите-ка, голиард!

Ригор жестом подозвал слугу, взял у него ларец и, опустившись перед графиней на правое колено подобно рыцарю, чем привёл Её сиятельство и болтливых компаньонок в замешательство, произнёс:

– Ваше сиятельство, увы, я – не голиард. Но как бы мне хотелось им быть, дабы игрой на лютне и пением услаждать ваш слух. Для человека моего сословия неслыханная дерзость писать стихи, и потому прошу вас: не судите строго мои скромные начинания.

Ригор закончил свою витиеватую фразу и с мольбой воззрился на графиню.

– Право, юноша, не скрою: ты удивил меня, – сказала та после некоторой паузы. – Я слышала, что в Провансе есть некий голиард, купец по происхождению. Увы, не знакома с его сочинениями, но говорят, они достойны внимания. По моему разумению, стихосложением пристало заниматься людям знатным. Ни для кого не секрет, что голиарды подчас происходят из разорившихся благородных семей, и вынуждены музыкой и изящным словом зарабатывать себе на жизнь.

– О да, ваше сиятельство, – согласился Ригор. – Но в Ломбардии и в Тосканском маркграфстве голиардом может стать любой грамотный человек, имеющий способность к музыке и стихосложению не зависимо от происхождения. И оттого среди голиардов всё больше горожан. Многие графы с удовольствием приглашают их к своему двору…

Беатрисса задумалась. Действительно голиарды всё более входили в моду. Так, например, двор Рено II Бургундского славился музыкантами и голиардами. Одних он выписал из Парижа, других – любезно прислал зять Губерт Савойский.

Она даже слышала, что при дворе барона де Понтарлье жил некий голиард. Правда, он отличался чрезмерно пылким нравом, и барону пришлось его выгнать.

«А что, если этот юноша талантлив?.. – подумала Беатрисса. – И торговое дело отца, доставшееся ему по наследству, тяготит его…»

Графиня милостиво улыбнулась и приказала одной из компаньонок принять ларец. После чего она неспешно удалилась. Компаньонки, оживлённо переговариваясь, не преминув обсудить столь необычное поведение юноши, последовали за ней.

Ригор, не поднимаясь с колена, проводил Беатриссу взором полным обожания и восхищения. Увы, он прекрасно понимал – ему не на что надеяться.

Вскоре появился камерарий, справившись о размере необходимого аванса. Ригор с трудом переключил внимание на финансовые расчёты, ибо всё ещё пребывал под действием чар Беатриссы.

Достигнув необходимых договорённостей с камерарием, Ригор вернулся домой. Повозка въехала в небольшой внутренний дворик, до юноши донеслись аппетитные запахи – слуга занимался приготовлением обеда и, хлопоча около очага, переворачивал румяного каплуна, нанизанного на вертеле.

Несмотря на то, что Ригор пребывал под впечатлением встречи с графиней и предавался несбыточным мечтам о любви Прекрасной Дамы, ощутил резкое чувство голода. Он буквально вбежал в дом, сбросил с себя тёплый плащ и устремился на небольшую кухню, расположенную тут же на первой этаже рядом с торговой лавкой. Он потёр руки, едва сдерживаясь, чтобы не оторвать ножку от каплуна.

– Жаркое готово? – с нетерпением спросил он.

– Ещё немного хозяин… – ответил слуга. – Куда прикажете подавать?..

– В мои покои.

– Как угодно…

Ригор с наслаждением вдохнул аромат жаркого, покинул кухню и поднялся по винтовой лестнице на второй этаж, где располагались три небольшие комнаты: собственно его спальня, спальня ныне покойных родителей и кабинет отца.

Юноша вошёл в комнату, снял берет и бросил на кровать, украшенную старым выцветшим балдахином, который давно следовало бы сменить. Затем он скептическим взором окинул свои владения и вздохнул… Обстановка была предельно скромной и это несмотря на то, что отец поставлял ткани Беатриссе де Мюлуз.

Ригор позвал слугу, тот помог ему снять камзол, одно из немногих модных одеяний которым располагал молодой торговец.

– Аккуратно сложи и убери в сундук, – приказал Ригор слуге и подумал, что не помешает прикупить в Милане пару отрезов для новых камзолов, ибо не пристало появляться перед графиней в одном и том же одеянии. Он мысленно подсчитал: сколько это будет стоить. Затем сравнил с полученным авансом и возможным доходом, придя к выводу, что может позволить себе немного потратиться.

В комнату вошёл пожилой слуга, держа в одной руке блюдо с каплуном, в другой – кувшин с вином. Его внук, мальчишка лет десяти, который помогал на кухне, держал на оловянном подносе нож и кубок для вина.

Ригор жадно втянул в себя воздух, тотчас пропитавшийся ароматом жаркого, приправленного травами, жестом указав на небольшой столик, стоявший около кровати, который служил ему и обеденным, и письменным, и туалетным одновременно.

Затем он сел за стол, с жадностью вонзил нож в каплуна, отрезал аппетитную ножку и впился в неё зубами. В этот момент он подумал, что жизнь не так уж и плоха.

Немного насытившись, Ригор подумал, что следует отправиться в Милан, как можно скорее, пока погода стоит сухая, и не подули холодные северные ветры.

* * *

Через три дня он отправился в Ломбардию. Путешествие прошло без приключений, ибо дорога шла по территории Савойи, что принадлежала Бургундскому королевству, а её нынешний правитель Рудольф III, благополучно вернувшийся из Крестового похода, сумел навести порядок на подвластных ему землях.

Впервые Ригор проделал путь из Мюлуза до Милана один, без отца, в сопровождении двух верных слуг. Сначала ему было грустно, но потом, остановившись на постоялом дворе, недалеко от города Сьон, что на границе с Ломбардией, он смог сполна насладиться свободой.

Сытно отужинав, он расположился около очага, и начал музицировать на лютне. Его искусная игра привлекла внимание постояльцев, среди них были торговцы, обедневшие землевладельцы с семьями, направлявшиеся в Аосту, Турин и Милан[28]; две бывшие маркитантки, которым пришлось сменить занятие и вместо солдатских башмаков, дешевого вина и копчёных колбас продавать постояльцам-мужчинам самих себя. Были здесь и несколько странствующих монахов. При звуках музыки они отнюдь не стали укорять Ригора, что он отвлекает их от размышлений о Господе, напротив, расположившись прямо у очага, на свежей соломе, постеленной на полу, они внимали с удовольствием.

Ригор, увлечённый игрой на лютне, не сразу заметил, что подле него собрались слушатели. Те же, затаив дыхание наслаждались мелодией.

– Голиард, спой нам… – попросила баронесса, облачённая в платье с заштопанными рукавами; мех, украшавший некогда роскошный лиф, вытерся и потерял цвет. Она посмотрела на Ригора выцветшими от горя и слёз бледно-голубыми глазами.

Музыкант заметил, что дама путешествует с дочерью, хрупкой девочкой лет двенадцати в сопровождении двух ещё крепких с виду пожилых слуг. Вероятно, её муж, барон, не вернулся из Крестового похода. Родовое поместье ушло за долги и она, собрав последние крохи, оставшиеся от продажи земель и замка, направляется в Турин в надежде на лучшую долю.

Ригор слегка поклонился почтенней публике, дотронулся тонкими пальцами до струн лютни, и запел. Он исполнял одну песню за другой. Бывшие маркитантки от умиления прослезились, затем многозначительно переглянулись, решив, что этой ночью обслужат голиарда бесплатно.

Баронессе с печальными голубыми глазами на миг показалось, что она снова молода, её муж-барон жив, они скачут на лошадях по своим лесным угодьям, наслаждаясь прекрасной летней погодой и пением птиц. Теперь остались лишь воспоминания…

Ригор долго развлекал публику игрой на лютне и пением. Уже догорели свечи в позеленевших от времени медных подсвечниках. Хозяин постоялого двора, не смея прерывать голиарда, принёс новые и зажёг их.

По комнатам постояльцы разошлись, когда было далеко за полночь.

Ригор, утомлённый, но довольный прошедшим вечером, отправился спать. Маркитантки-шлюхи уже поджидали Ригора. Не успел он и слова сказать, как одна из них распахнула дверь в крошечную комнатку, а вторая увлекла его внутрь.

Комната баронессы и её дочери находилась напротив. Всю ночь до её тонкого слуха доносились приглушённые женские голоса и мужские стоны…

Глава 4

Сделав необходимые закупки в Милане, Ригор без приключений вернулся в Мюлуз. Не прошло и дня по его прибытии, как поднялись сильные северные ветры, пронизывающие до костей и молодой торговец был рад, что вовремя завершил все дела и теперь находится дома подле жарко пылающего камина.

Отдохнув после долгой дороги, Ригор попытался собраться с мыслями. Несомненно, на днях он намеревался посетить замок Мюлузов и представить придирчивому взору графини привезённые ткани… В то же время у торговца мелькнула безумная идея: признаться сиятельной госпоже в своей страстной, пусть и безнадёжной любви. Упасть к её ногам, молить о снисхождении…

Ригор закрыл глаза и попытался представить: как признается Беатриссе в своих чувствах в присуствии камеристок, которые постоянно сопровождали графиню. Он тотчас сник, ибо это было неосуществимо. Молодой человек понимал, что вызовет только насмешки камеристок, да и госпожа графиня может погневаться.

Его снова обуяли раздумья.

– Нет-нет! – с жаром воскликнул он, вскочив с кресла, стоявшего подле камина. – Я сойду с ума, если не признаюсь ей. Пусть она осудит меня за неслыханную дерзость! Пусть её камеристки осмеют меня и сочтут наглецом! Иначе я не смогу жить!

Ригор уединился в кабинете. Он расстелил перед собой тонкий пергамент, обмакнул перо в чернильницу и стал писать, аккуратно выводя каждую букву, стихотворное признание графине:

«Я люблю ту даму, Которой я не смею высказать моё желание; Скорее, когда я смотрю на неё, Я становлюсь несчастным…. Чтобы посметь сказать, что я принадлежу ей, Так как о другом я не смею просить у неё пощады. Ах! Как чудесны её слова, Как милы и приятны её поступки; Среди нас не родилась другая, Которая имела бы такое милое тело: Она стройна, свежа, с нежным сердцем; Не думаю, что есть более прекрасная, И ни на кого я не смотрел с такой радостью[29]».

В это время Беатрисса томилась от скуки в своих покоях. Время для охоты и устроения празднеств было неподходящим, ибо приближалось Рождество и она, как истинная католичка должна была, как можно чаще молиться и беседовать со своим духовником. А уж графине было о чём рассказать своему духовному наставнику и в чём покаяться…

В то время, как Ригор проделывал путь от Мюлуза до Милана, сиятельная госпожа, сражённая скромностью и стихотворными талантами торговца (а она ознакомилась с его пылкими произведениями, принесёнными в дар), постоянно думала о нём. Она ловила себя на мысли, что сожалеет о незнатном происхождении Ригора Жюифа, ибо в противном случае ей было бы проще приблизить молодого человека ко двору. Для начала Она могла бы сделать его пажом… А, может быть, и голиардом…

Беатрисса мечтательно созерцала шерстяную шпалеру, украшавшую стену, изображавшую пару стройных оленей. Невольно она вспомнила строки стихов, которые преподнёс ей Ригор во время последней встречи.

Сердце графини учащённо забилось. Она представила себе Ригора… Вот он снимает камзол, остаётся с одно рубашке из тонкой ткани… Она подходит к нему, их тела сплетаются в страстных объятиях…

Но любовные фантазии Беатриссы внезапно прервались. Она услышала шум, доносившийся из внутреннего двора. Несомненно, это вернулся пасынок с очередной увеселительной прогулки в окружении своих многочисленных друзей и слуг. Графиня же вот уже несколько раз отказывалась сопровождать его. Анри всё более казался ей грубым, неотёсанным мужланом. Она с ужасом содрогалась каждый раз, он бесцеремонно вламывался в её покои.

Беатрисса старалась не показывать своих истинных чувств, за вежливостью скрывая отвращение, которое всё более охватывало её по отношению к Анри, и под любым предлогом отказывала ему в любовных утехах.

Пасынок же растолковал поведение мачехи по-своему: капризы женщины. Да это и понятно, граф де Мюлуз уделяет внимание только лекарям да притираниям. Беатрисса же стареет… Ничто её не радует…

Но когда капризы сии, по мнению Анри, затянулись, он решил, во что бы то ни стало объясниться с мачехой. Ибо эта неопределённость тяготила пасынка. Поэтому, прибыв с прогулки, скинув тёплый плащ, наскоро отужинав в компании друзей, Анри прямиком направился в покои мачехи.

Массивная дверь, ведущая в покои графини, резко отворилась – вошёл виконт. Графиня невольно сжалась и почувствовала холод в груди.

– Добрый вечер, ваше сиятельство. – Произнёс пасынок и без приглашения опустился в кресло, стоявшее рядом с камином. – Как провели сегодняшний день?

Графиня усилием воли взяла себя в руки.

– Как обычно, сын мой… – холодно ответствовала она.

Тон возлюбленной мачехи не понравился Анри, и он тотчас пошёл в наступление. Он недовольно зыркнул на двух камеристок, находившихся в покоях, те тотчас же поторопились удалиться, предчувствуя неприятный разговор между графиней и виконтом.

– Куда вы собрались? – гневно прикрикнула Беатрисса на камеристок. – Разве я отпускала вас?

Молодые камеристки смутились.

– Ах, ваше сиятельство, – пролепетала одна из них, – мы думали, что господин виконт желает остаться с вами наедине.

– Возможно! – вызывающе бросила графиня и дерзко воззрилась на пасынка. – Но желаю ли я этого?

Анри не в силах более сдерживаться и терпеть женские капризы, не выдержал, дав волю гневу и раздражению. Ведь почти две недели не посещал спальню мачехи, довольствуясь ласками одной из камеристок.

– Ваше сиятельство! Что означают сии слова? Вы не желаете меня видеть? И это после всего… – виконт осёкся, не закончив фразу. Хотя все в замке, кроме самого графа, знали об их любовной связи, в том числе и присутствующие камеристки. – Я устал от ваших бесконечных капризов, упрёков и недомолвок! – в бешенстве возопил Анри. – Хоть вы и жена моего отца, но это не даёт вам право говорить со мной в подобном тоне!

Графиня поняла: скандала не избежать. Побледневшие камеристки забились в угол, не зная, что им делать.

– Подите прочь! – бросила она девушкам. И те буквально рванулись к двери, не желая становиться свидетелями неприятных объяснений между любовниками.

– Между нами всё кончено, сударь! – ледяным тоном произнесла Беатрисса. – Я не желаю, дабы вы посещали мою спальню, когда вам заблагорассудится.

В глазах пасынка блеснула ненависть.

– Это почему же? Вы нашли мне замену? Надеюсь достойную?.. – прошипел он, словно змей, наступая на графиню.

Та спокойно сидела в кресле, высоко подняв подбородок.

– Не забывайтесь, Анри! Вы – мой пасынок! Я – хозяйка в замке и графиня, вы – лишь виконт. Замковая стража выполняет мои приказы! И приказы графа! – с деланным спокойствием произнесла она и воззрилась на виконта.

Слова мачехи возымели на него действие, подобно холодному ушату с водой. Он замер на месте.

– Вы хотите сказать, что прикажите страже выставить меня из замка? На каком основании? Что вы скажите графу? – спросил Анри, стараясь держать себя в руках.

– Я найду основания и оправдания своему поведению, не сомневайтесь, сын мой.

Анри побагровел от гнева. «И она ещё называет меня сыном! Ведь мы почти ровесники…»

Графиня продолжала смотреть на виконта, вложив в свой взгляд всю холодность и презрение, на которые была только способна.

– Не смею задерживать вас, сын мой! – Произнесла графиня и скрестила руки на груди. – И впредь не смейте являться ко мне без доклада.

Красная пелена застелила глаза Анри. Он резко развернулся и поспешил оставить, увы, не гостеприимные покои мачехи.

Остаток дня он провёл, пьянствуя с друзьями. К полуночи виконт напился до беспамятства и, едва держась на ногах, направился к покоям графини. Но та, зная скандальный нрав своего пасынка, поставила у дверей стражу.

Анри тщетно попытался преодолеть сопротивление двух дюжих молодцов, облачённых в кольчугу и сюрко фамильных цветов, вооружённых мечами. Те быстро скрутили распоясавшегося нарушителя спокойствия и препроводили в стражницкую, где тот рухнул на пол и проспал до утра.

На следующее утро графиня получила послание от Ригора. Он писал, что благополучно прибыл из Милана, привёз всё, что заказывала госпожа и нижайше просит принять его. А также имеет дерзость передать Её Сиятельству свиток со стихами.

С замиранием сердца Беатрисса развернула свиток, испещрённый ровным витиеватым почерком Ригора, и не без удовольствия прочла, посвящённые ей строки. Сердце графини учащённо забилось.

– Боже мой! – воскликнула она. – Какие прекрасные строки! Этот торговец так утончён – нечета моему грубому пасынку.

И снова графиней завладели любовные фантазии…

Очнувшись, она приказала одной из камеристок написать ответ молодому торговцу, уточнив время встречи (решив, что завтрашний полдень вполне подойдёт), и отправить записку с посыльным.

После чего она приказала явиться Сюзанне, молодой камеристке, которая по слухам питала нежные чувства к Анри, бедняжка надеялась когда-нибудь стать виконтессой. Девушка предстала перед взором графини. Та смерила её испытывающим взглядом.

– Я хотела бы поговорить с тобой, Сюзанна…

Камеристка поклонилась.

– Всегда к вашим услугам, ваше сиятельство.

Беатрисса увлекла девушку к стрельчатому окну, занавешенному шпалерой, подле которого стояла скамейка, усыпанная цветными подушечками.

Графиня расположилась на скамейке, жестом приглашая камеристку присесть. Та, настороженная столь повышенным вниманием, села на одну из подушек.

– Говорят, ты питаешь нежные чувства к моему пасынку? – без обиняков спросила графиня.

Девушка опустила глаза и зарделась.

– Ах, ваше сиятельство… – смущённо пролепетала она.

Графиня улыбнулась.

– Ну, право же, не стоит так смущаться, – материнским тоном произнесла она. – Анри завидный жених. Надеюсь, ты не веришь в то, что он посещает мою спальню?..

Сюзанна замерла, не зная, что ответить…

– Я никогда не обращала внимания на сплетни прислуги… – робко произнесла она.

– Вот и прекрасно! – Похвалила графиня. – Девушка ты красивая, из знатной семьи, правда разорившейся… Но это ничего – я дам за тобой достойное приданное.

Сюзанна встрепенулась и в недоумении воззрилась на графиню.

– В-ваше с-сиятельство… – задыхаясь от волнения, вымолвила она.

– Ты не ослышалась, Сюзанна: я дам тебе приданое. Если ты, разумеется, хочешь выйти замуж за Анри и стать виконтессой де Бриссон.

– Очень хочу, ваше сиятельство…

– Тогда ты должна помочь и мне и себе… – заговорческим тоном произнесла Беатрисса.

– Я готова. Я на всё готова! – с жаром заверила камеристка.

– Ты должна как можно скорее понести ребёнка от виконта. – Графиня испытывающе воззрилась на девушку. Та опустила глаза, смутившись, но быстро взяла себя в руки.

– Я умею высчитывать благоприятные дни для зачатия. Этому меня научила моя покойная матушка.

Беатрисса одобрительно кивнула.

– Ты можешь рассчитывать на мою помощь, Сюзанна. Я непременно хочу, чтобы ты стала виконтессой де Бриссон.

* * *

На следующий день, Ригор де Жюиф, принарядившись, сел в повозку, в которую прислуга предварительно погрузила увесистый сундук с тканями.

Он достиг замка ровно в полдень, когда колокола городских церквей слаженно вызванивали секту.

… Ригор, следуя за мажордомом, в сопровождении слуг, несших за ним сундук, вошёл в залу. Почти сразу же появилась графиня в сопровождении камеристок.

Молодой торговец изящно, по-милански, поклонился. Беатрисса ответствовала кивком головы и улыбкой. Ригор обратил внимание на одеяние графини, ибо верхнее платье было пошито из терракотового бархата, который его покойный отец привёз из Милана в прошлом году; а нижнее – из тончайшей бежевой шерсти, расшитой золотой нитью. Голову Беатриссы венчал недавно вошедший в моду убор по форме напоминающий седло и имеющее одноимённое название селла-франсез, который украшали валики в тон верхнего платья.

Словом графиня была на редкость хороша, невольно Ригор ощутил слабость в ногах и волнение.

Пока Ригор и слуги раскладывали на столе рулоны тканей, разворачивали их, помыслы молодой красавицы были заняты отнюдь не происходившим действом. Она с интересом изучала Ригора. Тот, почувствовав пристальное внимание столь знатной госпожи, смутился.

– Я получила твои стихи, Ригор… – едва слышно произнесла графиня.

Молодой торговец, разворачивая очередной рулон ткани, замер.

– Ах, ваше сиятельство, я лелеял надежду, что вы соблаговолите прочесть их, – шёпотом ответствовал он.

– И я их прочитала… Надо сказать, что слог твой безупречен, – с видом поэтического знатока констатировала Беатрисса. – Из тебя бы получился отменный голиард.

Ригор слегка поклонился.

– Благодарю вас, ваше сиятельство. Если бы я мог услаждать ваш слух музыкой и стихами, то был самым счастливым человеком на свете.

Графиня мельком, для приличия, взглянула на ткани, разложенные на столе.

– Очень мило… Ты умеешь играть на лютне? – как бы невзначай поинтересовалась она.

– Да, госпожа… Из мелодии и стихов получается альба или кансона[30], песнь любви.

Беатрисса улыбнулась.

– Ты удивляешь меня, Ригор. Тебе бы не торговцем родиться…

– Увы, ваше сиятельство, мой удел – торговля. Но, признаться, я не питаю к ней призвания, как мой покойный отец.

Беатрисса кивнула.

– Да, твой покойный родитель умел вести дела и доставлять из Милана к мюлузскому двору самые лучшие ткани. Хотя и эти весьма не дурны… – заметила она, полностью переключив внимание на развёрнутые рулоны. – Да это именно то, что я хотела…

Ригор вздохнул с облегчением: по-крайней мере, он не ошибся, и привёз из дальнего путешествия именно то, что желала графиня.

* * *

На следующий день, ближе к вечеру, Ригор получил краткое послание от графини де Мюлуз. В нём говорилось:

«Мечтаю усладить свой слух пением и игрой на лютне… Через два дня я с кортежем направлюсь в свою резиденцию Шальмон, что в пяти лье от Мюлуза, где намерена провести несколько дней. Буду рада, если ты присоединишься к моему кортежу…»

Прочитав послание, Ригор был на вершине блаженства. Богатая дама, графиня де Мюлуз, одна из красивейших женщин Бургундского графства назначила ему свидание!

Ригора охватил жар и любовное нетерпение, он бросился к кувшину с вином, стоявшему на столе и жадно припал к нему, дабы хоть как-то остудить свой пыл. Отпив изрядно количество хмельного напитка, молодой человек почувствовал головокружение, ноги его обмякли, и он едва ли смог дойти до кровати, на которую тотчас же упал, разлив на пол остатки вина.

Какое-то время он лежал неподвижно, уставившись в одну точку, не веря в то, что графиня заметила его и решила к себе приблизить. Немного протрезвев, он сел за стол и написал новое стихотворение, как и все предыдущие посвящённое графине:

Самая раскрасавица, какую только видели, Не стоит и перчатки по сравнению с ней; Когда всё кругом темнеет, Там, где она – свет. Пусть Бог меня поддержит, пока я не получу её, Или хотя бы не увижу, как она идёт спать. Я весь горю и дрожу Из-за любви, во сне иль наяву. Я так боюсь умереть, Что не смею просить у неё любви. Но я послужу ей два-три года, И тогда, может, она узнает правду. Я не умираю, не живу, не выздоравливаю, Я не чувствую страданий, хоть они и велики, Потому что я не могу угадать – любит она или нет. Не знаю, получу ли я её и когда, Ведь лишь в ней милость, Которая поднимет меня, либо сбросит. [31]

Через два дня, едва колокола церквей отзвонили терцию[32], Ригор пешком покинул Мюлуз, отправившись к тракту, ведущему на Шальмон. Он предусмотрительно надел зимний плащ, подбитый мехом, и тёплые пулены[33] с загнутыми носками по последней моде. Голову его украшал бархатный берет с отделкой из беличьего меха, усыпанный разноцветными стразами. На его левом плече висела кожаная сумка со сменой белья и свитками пергамента, испещрёнными стихами, в правой руке он сжимал лютню.

Ждать кортеж графини ему пришлось недолго. Он появился в холодной утренней дымке, подобно разноцветной гусенице, выползающей из городских ворот. Ибо Беатрисса всегда путешествовала с размахом, её сопровождали многочисленные слуги, камеристки, ловчие, егеря, выжлятники, повара, прачки и так далее, словом все те, кто смог бы скрасить её досуг и сделать его комфортным на протяжении нескольких дней в замке Шальмон.

Замок Шальмон некогда принадлежал барону де Шальмон, отцу Беатриссы. После его смерти Беатрисса, ставшая графиней, благодаря удачному замужеству, перестроила своё родовое гнездо. Ибо замок был небольшим – за крепостными стенами на возвышении вздымалась лишь башня-донжон, к которой вела незамысловатая деревянная лестница, и легко убиралась в случае нападения неприятеля. Вокруг донжона, где обитала семья барона, теснились хозяйственные постройки и конюшня. Словом, замок Шальмон был беден и не отличался комфортом. Единственной его жемчужиной была Беатрисса, которая с первого же взгляда покорила графа де Мюлуза, как-то раз остановившегося в нём на ночлег.

Граф, уже овдовевший к тому времени, имевший взрослого сына, во чтобы то ни стало решил жениться на юной дочери своего безвестного вассала. Разумеется, барон де Шальмон пришёл в неописуемый восторг, когда граф попросил руки Беатриссы.

Увы, годы замужества не принесли ей счастья, ибо граф был уже не молод и страдал постоянными недугами. Беатрисса сначала увлеклась своим пасынком, а теперь – Ригором Жюифом, которого мечтала видеть в своей свите в роли голиарда.

Знаменосец, ехавший во главе кортежа, державший в правой руке штандарт Мюлузов, вздыбленного золотого льва со свитком в зубах, поравнялся с Ригором, стоявшим на обочине дороги. За ним следовал небольшой вооружённый отряд, затем – ловчие, загонщики, выжлятники, псари вели на поводках нескольких маалосских догов, натасканных на вепря и оленя, далее – карета камеристок, за ней – карета графини, украшенная изображением гербов.

Сердце Ригора замерло – сейчас Беатрисса выглянет из окна и он увидит её, предмет своей вожделенной страсти… Но этого не случилось. Из кареты выглянула миловидная камеристка и махнула рукой, указывая влюблённому юноше в конец кортежа. Ригор растерялся: как он поедет в повозках прислуги?..

Но делать нечего, совладав с гордыней, он смиренно дождался повозок прислуги, и, завидев в одной из них музыкантов, несмотря на холод, игравших на флейте и виеле, присоединился к ним.

Те безропотно приняли Ригора в свою компанию и попросили сыграть им на лютне.

…Кортеж двигался неспешно. После полудня, он остановился, графиня решила сделать привал и отобедать. Прислуга тотчас развела костры и принялась жарить мясо.

Ригор не ощущал голода, ибо все его мысли были поглощены графиней. После долгих колебаний он посмел приблизиться к ней.

Беатрисса снисходительно улыбнулась. Но Ригор успел заметить, что глаза её излучали нежность.

– Не хочу показаться дерзким, ваше сиятельство, – произнёс он, – и злоупотреблять вашим гостеприимством, но нижайше прошу принять вас вот это.

Ригор склонился в изящном поклоне и протянул своей Даме сердца свиток с новым стихотворением, написанным два дня назад. Беатрисса собственноручно приняла свиток, развернула его и бегло прочитала…

– Стихи прекрасны, Ригор. Я ещё раз убеждаюсь в твоих талантах. Думаю, что тебе следует оставить ремесло торговца и заняться стихосложением… Стать придворным голиардом.

Ригор почтительно поклонился. Наконец-то его мечты начинают сбываться.

– Поверьте, ваше сиятельство, этого я желаю более всего…

И в подтверждении своих слов он дотронулся пальцами до струн лютни. Она издала нежный звук. Беатрисса и окружавшие её камеристки замерли.

– Если вы позволите, ваше сиятельство, я исполню для вас альбу.

Беатрисса кивнула и опустилась в кресло, поставленное подле костра предупредительными слугами. Одна из камеристок прикрыла ноги госпожи меховым одеялом.

Ригор приосанился. На него, не отрывая глаз, смотрела графиня и окружавшие её камеристки. Он снова дотронулся до струн лютни и запел…

Глава 5

Виконт Анри де Бриссон прекрасно знал об отъезде мачехи. Она и раньше часто покидала Мюлуз, отправляясь в Шальмон, дабы сменить обстановку, поохотиться, устроить очередной праздник с участием буффонов[34], жонглёров и музыкантов, глотателей ножей, пожирателей огня и прочее.

Часто виконт сопровождал Беатриссу. Они прекрасно проводили время в Шальмоне, никто не мог им помешать предаваться неистовым любовным наслаждениям. Но, увы, времена меняются. Анри замечал, что поведение Беатриссы изменилось. Но не принимал это на свой счёт, виня во всём свою возлюбленную, считая, что та сама не знает, чего хочет. Ибо виконт считал себя искусным любовником и галантным кавалером. Поначалу, когда пасынок вернулся из Крестового похода с богатой добычей, графиня считала также. Но не теперь…

Виконт с печальным взором и болью в сердце созерцал, стоя около стрельчатого окна, как Беатрисса садится в карету, её кортеж покидает замок, направляясь к северным городским воротам.

После последнего разговора, в котором графиня ясно дала понять, что более не желает делить ложе с пасынком, тот тщетно искал ответ на вопрос: кто же завладел вниманием его возлюбленной? Но, увы…

Разумеется, Анри не хранил верность мачехе, время от времени развлекаясь с Сюзанной. Вот и теперь предстоящую ночь он намеревался провести с ней, а по возможности и выяснить: кому из рыцарей отдала предпочтение Беатрисса.

… В отличие от графини молоденькой Сюзанне нравились горячие и грубые объятия виконта. Она находила в них несказанное наслаждение. И теперь она отдавалась любовнику с особенной страстью, мечтая понести от него ребёнка, ибо, как раз по её подсчётам время сему благоприятствовало.

Анри, насладившись своей партнёршей, прикрыл глаза и задумался: «А что если отравить отца?.. Он достаточно пожил на этом свете… Я стану графом де Мюлуз, полноправным властелином города и эшевеном. Женюсь на Беатриссе… Она не сможет противиться мне… А Сюзанну оставлю в любовницах…»

Сюзанна прильнула к груди возлюбленного.

– О чём вы думаете, Анри?.. – прошептала она и поцеловала его в мускулистую грудь.

– О твоей госпоже… – не считаясь с чувствами девушки, признался тот.

Сюзанна отпрянула.

– Но почему?! – удивилась она. – Неужели я хуже в постели?

Анри промолчал.

– Ах, так! – оскорбилась Сюзанна. – Вы любите свою мачеху, несмотря ни на что! Так знайте: вы ей не нужны!

Анри рывком притянул Сюзанну к себе.

– Что ты знаешь? Выкладывай!

– Мне больно! – пыталась сопротивляться камеристка. – У меня останутся синяки на руках…

– Их будет ещё больше, если ты не расскажешь мне: почему я не нужен графине? – рявкнул он.

Сюзанна почувствовала страх перед любовником, впервые его сила не доставляла ей наслаждения, а лишь – боль.

– Хорошо! Я скажу… Только отпустите меня…

Анри ослабил хватку. Сюзанна, воспользовавшись моментом, быстро поднялась с ложа и накинула пелисон[35].

– Графиня влюблена с другого… – бросила она через плечо, запахивая просторное одеяние.

– И в кого же?! Говори! – терял терпение виконт.

– В какого-то безродного рифмоплёта, которого она намеревается сделать придворным голиардом. Точно я не знаю…

Анри почувствовал, как кровь прилила к голове. Он вскочил с постели, как ужаленный.

– Ага! Ты с ней заодно! Графиня специально тебя оставила в замке! Ты же её камеристка! – возопил он в гневе, наступая на Сюзанну.

Девушка не на шутку испугалась.

– Я? Заодно с графиней?.. Но почему? – искренне недоумевала она.

– Да потому, что она – там, в Шальмоне, в объятиях безродного проходимца! А тебя оставила здесь, чтобы ты морочила мне голову! – не унимался виконт.

– Ничего подобного. Я не знаю с кем графиня делит ложе в Шальмоне, но осталась я по своей воле, а не по её приказу… Ибо я люблю вас…

Признание девушки возымело на виконта некоторое действие.

– Теперь понятно! Графиня несколько раз говорила мне о женитьбе. Уж не на тебе ли?

Сюзанна гордо вскинула голову, её длинные волосы рассыпались по плечам.

– Именно на мне. А что? Я кажусь вам не подходящей партией? – без обиняков спросила она.

Анри зашёлся безумным смехом. Не в силах более сносить пренебрежения и оскорбления, Сюзанна выбежала из покоев виконта вся в слезах.

Тот же, обуреваемый гневом и снедаемый ревностью, прометался до рассвета и осушил кувшин вина. Едва церковные колокола отзвонили приму, извещая о начале дня, виконт приказал седлать лошадь, намереваясь, как можно скорее достичь Шальмона, увидеть графиню и бросить ей в лицо обвинения. Правда, какие именно он не решил… И на каком основании – тоже.

* * *

Виконт преодолел пять лье, которые разделяли Мюлуз и замок Шальмон. Несмотря на зиму, погода стояла ясная, и при подъезде к Шальмону уже ярко светило солнце.

Ревнивец достиг замка, ныне охотничьей резиденции Мюлузов, с тяжёлыми мыслями. Он направил лошадь вокруг Шальмона, со всем тщанием оглядев стены, дабы решить: где именно пробраться в замок, дабы не быть замеченным и застать графиню врасплох?

Немного успокоившись от быстрой скачки верхом, Анри понял, что поторопился покинуть Мюлуз без слуг, провизии, с одним мечом на перевязи. Обдумав своё положение, виконт решил дождаться темноты, а затем под покровом ночи, перебраться через сухой ров, что окружает замок, преодолеть стену высотой в пять туазов[36], незаметно миновать стражников на верхних галереях и достичь покоев коварной возлюбленной. Виконт уже предвкушал, как застанет графиню в объятиях безродного голиарда и пронзит его мечом.

Тем временем колокола домовой часовни Шальмона пробили терцию. Виконт ощутил голод и жажду…

Он решил направиться в ближайшую деревню, дабы за несколько медных монет получить, еду и отдых. Староста селения узнал знатного гостя, решив, что тот совершает конную прогулку, дабы полюбоваться здешними красотами. Действительно, места вокруг Шальмона были живописными. Виллану[37] и в голову не могло прийти, что виконт вынашивает коварные планы, намереваясь тайно проникнуть в замок.

Виллан распорядился накормить виконта самой лучшей едой – зажарить каплуна, достать бочонок вина из погреба – и предоставить для отдыха чистый тюфяк. Насытившись и немного отдохнув, Анри собрался с мыслями и решил, что для преодоления сухого замкового рва, да и самих стен ему понадобятся лестницы.

Ближе к полудню, когда виконт ощутил прилив сил, он поинтересовался у старосты:

– Найдутся ли у тебя пара длинных лестниц и прочные верёвки?

Виллан пожал плечами.

– Найдутся… – ответил он. Его раздирало любопытство: зачем всё это понадобилось знатному сеньору? Но всё-таки он воздержался от лишних вопросов.

– Вечером они мне понадобятся.

Анри было скучно коротать время в крестьянской хижине, пусть даже зажиточной по здешним понятиям. Он расплатился с гостеприимным хозяином за сытный завтрак и приказал собрать какую-нибудь снедь в походную сумку.

Виконт направился обратно к замку и занял наблюдательную позицию в близлежащем лесу.

Вскоре его терпение было вознаграждено с лихвой. В полдень ворота замка отворились, из них показались две повозки, нагруженные провиантом и разобранным охотничьим шатром; затем – егеря, псари с маалосскими догами, графиня верхом на белоснежной лошади, за ней – несколько камеристок также верхом, три придворных охотника, затем прислуга, музыканты и жонглёры.

Охотничий кортеж графини направился к ближайшему лесу, дабы достичь поляны, где по обыкновению Её сиятельство любила разбивать охотничий лагерь.

Сердце виконта затрепетало при виде Беатриссы. Она была хороша в тёплом ярко-синем платье с розовым шапероном[38], подбитым белым мехом, восседая в женском седле красного цвета. Из-под шаперона виднелась рубашка в мелкую сборку, плотно облегающая грудь. Голову её венчал бархатный берет, украшенный перьями фазана. Графиня держала на левой руке «птичью собаку»[39], что умела приносить перепелов и куропаток.

Белоснежная лошадь графини шла неспешно, рядом с ней – распорядитель охоты, одетый в красные чулки-шоссы, белое сюрко с жёлтыми полосками, к которому крепился ярко-зелёный капюшон, голову его венчала красная фетровая шляпа, украшанная перьями.

Анри направил лошадь вслед за кортежем, а затем на некотором расстоянии последовал за ним, отчётливо различая за деревьями графиню и её свиту. Ревнивый виконт обратил внимание на молодого человека, ехавшего среди камеристок. Его внешний вид, одеяние из сиреневого бархата, подбитое мехом куницы, зелёные чулки-шоссы, красные туфли, шапка из белого меха, украшанная перьями и бисером, меч с рукоятью отделанной золотом, видневшийся на добротной перевязи – всё говорило о достатке и знатной происхождении.

«Неужели Беатрисса променяла меня на этого разряженного буффона?..» – невольно подумал виконт с уколом ревности. «Он мечом-то владеть не умеет… А во время Крестового похода, покуда все добропорядочные рыцари Бургундии освобождали гроб Господен, отсиживался в своём замке…»

Продолжая следовать за кортежем, Анри заметил, что «разряженный буффон» оказывает явные знаки внимания одной из камеристок графини. И он успокоился на какое-то время: «Нет, это не любовник Беатриссы… Я ошибся…»

Затем виконт попытался разглядеть охотников, сопровождавших графиню. Один из них был в летах и явно не годился ей в любовники. Два других – достаточно молоды.

Виконт снова ощутил приступ ревности. Ибо молодые охотники, облачённые в коричневые охотничьи одежды с широкими рукавами, отделанные мехом выдры и такие же шапочки, отлично держались в седле, не без удовольствия красуясь перед камеристками. Те же одаривали молодых охотников снисходительными улыбками.

Виконт фыркнул, подумав: «Неужели Беатрисса снизошла до мужланов?..» Хотя он прекрасно знал: охотники в свите графини таковыми не были, а происходили из знатных семейств. Увы, но третьим и четвёртым сыновьям, рождённым в семьях баронов, гербы которых были украшены звездой, птицей или двумя кругами[40], не светило никакого наследства или содержания и они сами были вынуждены искать покровителя и зарабатывать на жизнь.

Невольно взор виконта скользнул по музыкантам. К своему вящему удивлению, его внимание приковал молодой человек с лютней, облачённый в те же цвета, что и графиня. Виконт заметил, что на его шерстяной тунике, отороченной мехом, вышит герб Шальмона – две борзые собаки, олицетворяющие преданность и повиновение.

Анри напряг зрение, стараясь как можно лучше разглядеть, лютниста, но, увы, тщетно.

Тайно сопроводив кортеж графини до живописной поляны, виконт был вынужден удалиться. Ибо в рядах знати началась суета и оживление…

Часть прислуги разгружала повозки и возводила охотничий шатёр, другая – разводила костры, дабы приготовить их для предстоящей добычи.

Виконт почувствовал несказанную тоску, ему так хотелось находиться подле Беатриссы, наслаждаться её обществом, красотой, суетой приготовлений к предстоящей охоте и ужину на свежем воздухе.

Он направил лошадь в сторону селения, затем свернул на лесную тропинку и долго бесцельно блуждал по лесу, что чуть не заблудился. Наконец он сделал привал и подкрепился тем, что услужливый виллан положил в его седельную сумку. Обед оказался скудным.

День клонился к вечеру. Время от времени до чуткого слуха виконта доносились звуки охотничьих рогов. По его расчётам, графиня и её свита, насладившись верховой прогулкой и охотой, расположились подле шатра, предаваясь сытной трапезе.

Анри уверенно направил лошадь на запах жареного мяса, распространившегося от охотничьего лагеря по всей округе. Он спешился на безопасном расстоянии, дабы не быть замеченным, привязал лошадь к дереву, и осторожно направился к лагерю.

Перед его взором открылась поляна, на которой возвышался просторный шатёр, подле которого за импровизированным столом вкушала жаркое графиня и его свита. Обильная пища запивалась отменным бургундским вином.

Вокруг шатра догорали несколько костров, около которых расположилась прислуга, также утолявшая голод после активного дня на зимнем воздухе. Егеря, ловчие и псари со своими питомцами, маалосскими догами, расположились недалеко от шатра, предаваясь отдыху и наблюдая, как мощные челюсти собак без труда расправляются с тушками куропаток.

Перед графиней и её свитой выступали жонглёры. Они едва стояли на ногах от усталости, но госпожа жаждала развлечений. Наконец артисты удалились, на импровизированную сцену вышли музыканты.

Виконт, притаившись за раскидистым деревом, отчётливо различил лютниста в тёмно-синей тунике, того самого, на которого обратил внимание ещё днём. Молодой музыкант поклонился графине, его тонкие пальцы коснулись лютни, инструмент издал нежные звуки. Ему вторила виела, две флейты и арфа.

До слуха виконта донеслась бесхитростная баллада:

Отогнал он сон ленивый, Забытье любви счастливой, Стал он сетовать тоскливо: – Дорогая, в небесах Рдеет свет на облаках. Ах! Страж кричит нетерпеливо: «Живо! Уходите! Настаёт Час рассвета!» Дорогая! Вот бы диво, Если день бы суетливый Не грозил любви пугливой, И она, царя в сердцах, Позабыла б вечный страх! Ах! Страж кричит нетерпеливо: «Живо! Уходите! Настаёт Час рассвета!» Дорогая! Сколь правдиво То, что счастье прихотливо! Вот и мы – тоски пожива! Ночь промчалась в лёгких снах День мы встретили в слезах! Ах! Страж кричит нетерпеливо: «Живо! Уходите! Настает Час рассвета!» Дорогая! Сердце живо — В сердце страстного порыва — Тем, что свет любви нелживой Вижу я у вас в очах. А без вас я – жалкий прах! Ах! [41]

Прислуга, распалённая вином, пустилась в пляс. К ней присоединились охотники, егеря, ловчие и псари. Графиня, сидя за столом в окружении свиты, наслаждалась зажигательным танцем и балладой, сочинённой Ригором.

Единственными, кто сохранял спокойствие во время бурного веселья, были собаки, сытые и утомлённые охотой, они лениво взирали на бурное веселье и смачно зевали, широко разевая мощные слюнявые пасти.

* * *

Виконт, снедаемый ревностью, завистью, голодный и уставший, проведший день в бесцельных скитаниях по лесу, пребывал в отвратительном настроении. Ему казалось, что весь белый свет против него. Графиня его позабыла, она прекрасно проводит время в окружении своей свиты, вид у неё был вполне довольный и счастливый.

Чем дольше наблюдал Анри за бурным весельем на поляне, тем сильнее его одолевали подозрения. Он видел, какими нежными взорами графиня награждает лютниста.

«Бог мой! – подумал ревнивец. – Неужели этот щенок делит ложе с Беатриссой?.. Безродный музыкант… Или как их теперь модно называть – голиард!»

Виконт ощутил безумную жажду крови. Он представил, как мечом искромсает наглого голиарда на мелкие куски и скормит их маалосским догам.

Наконец графиня отдала приказ возвращаться в замок. Утомлённая за день прислуга, неспешно, собирала шатёр, складывала в мешки остатки трапезы, дабы завтра её доесть с не меньшим удовольствием.

И вот повозки были готовы. Разморенные танцами, вином и свежим воздухом, служанки, музыканты и жонглёры заняли свои места.

Беатрисса в последний раз прошлась по поляне в окружении камеристок, которые только и мечтали о тёплой постели в Шальмоне. Она любила эту поляну, с ней были связаны многие воспоминания…

Младший конюший подвёл к графине её белоснежную лошадь и, подставив руки под стремя, помог взобраться в седло. Её примеру последовала камеристки, взбираясь в сёдла при помощи охотников и егерей.

От внимания Беатриссы не ускользнуло, что одна из её камеристок явно не равнодушна к молодому охотнику, одежду которого украшало изображение кабана[42] и звезды, означавшее принадлежность к одному из здешних баронских родов.

Невольно графиня обратила внимание на влюблённую парочку, в тот самый момент, когда охотник усаживал свою Даму сердца в седло. Они обменялись многозначительными взглядами. Беатрисса не сомневалась: эту ночь камеристка и охотник проведут вместе…

Внезапно на неё накатила печаль. Она вспомнила тот день, когда впервые увидела графа де Мюлуза, который стал впоследствии её мужем. И молодого рыцаря, к которому она питала самые нежные чувства, состоявшего на службе её отца. Увы, но предмет её страсти был четвёртым сыном в семье и посему не мог претендовать на руку и сердце прекрасной Беатриссы де Шальмон.

…Виконт наблюдал за сборами на поляне из своего укрытия. Убедившись, что кортеж направился обратно к замку, он отвязал лошадь, вывел её на одну из едва заметных лесных тропинок и в сгущавшихся сумерках добрался до ближайшего селения.

Старосту-виллана не удивило столь позднее появление виконта в его скромном жилище. Он давно привык к причудам господ и старался не задавать лишних вопросов. Жена виллана собрала на стол. Виконт отужинал простой крестьянской пищей и насытившись, сказал хозяину:

– Мне нужны лестницы.

Виллан кивнул.

– Я помню, господин. Они стоят около дома…

– Дай мне двух людей! – тоном, не терпящим возражений, попросил виконт.

– Это можно, ваша милость… – спокойно согласился виллан. Но всё же не удержался и спросил: – Вы что крепость штурмовать собрались?

Кровь прилила к лицу Анри. Он схватился за навершие меча:

– Не твоё дело! Делай, что приказано!

Виллан хмыкнул.

– Воля ваша, господин. Да только на здешних землях хозяйка – Её Сиятельство графиня де Мюлуз…

Виконт вскочил из-за стола.

– И что?! – в бешенстве возопил он.

– Не нравится мне ваша затея, господин… – ответил виллан.

– Не твоя забота! – гаркнул виконт, порылся в напоясном кошельке и бросил хозяину две серебряные монеты.

Тот внимательно воззрился на монеты, сгрёб их ладонью со стола и сказал:

– Если вам угодно веселиться – ваше дело. Но ежели Её Сиятельство спросит меня о лестницах…

– Не спросит! Ей это ни к чему! – заверил виконт.

– Хорошо, коли так… Тогда дам вам в помощь своих сыновей.

…Виконт, верхом на лошади, подле него – сыновья виллана, нагруженные тяжёлой ношей, ибо лестницы были длинными и добротными, покинули селение. Уханье совы и отдалённый вой волков заставили юношей содрогнуться. Они мысленно помолились и ускорили шаг, едва успевая за всадником.

Вскоре они достигли Шальмона. Скудный свет луны освещал замок. Виконт спешился, прошёлся вдоль сухого рва – преодолеть его труда не составит.

Сухой ров от стен замка отделяло примерно два туаза. Деревянные палисады, в качестве дополнительной линии обороны, окружали сторожевые башни. В случае необходимости за ними могли укрыться лучники и контролировать подступы к замку. В каждой башне имелась небольшая дверь, к которой вела деревянная лестница, дабы в случае необходимости лучники могли оставить палисады и укрыться в башне, прихватив с собой лестницы.

– Вяжите лестницы между собой верёвками и перекидывайте через ров, – приказал виконт.

Сыновья виллана переглянулись. Им вовсе не нравилась сия затея: и зачем только отец согласился помогать этому полоумному виконту? Теперь жди неприятностей от графини…

Они промолчали и приступили к работе, скручивая между собой концы лестниц верёвками, дабы получилась одна длинная, которую можно перебросить через ров, а затем приставить к замковой стене и взобраться на неё.

– Что он задумал?.. – едва слышно спросил младший сын виллана, которому было лет пятнадцать.

Старший брат, двумя годами старше, продолжая наматывать верёвку, скрепляя концы лестницы, предположил:

– Красавица-графиня дала нашему ревнивцу отставку… Вот он и бесится, не знает, как попасть в замок.

– А что, если он заберётся к ней в спальню, да натворит дел?.. – не унимался младший отпрыск виллана.

– Пусть сами промеж собой разбираются… – резонно заметил старший брат. – Нам его всё равно не остановить. А, если откажешься помогать – тоже жди неприятностей. Вдруг господа помирятся?..

Младший брат хмыкнул в знак согласия, ловко орудуя верёвкой. Наконец две лестницы были прочно связаны.

– Всё готово, ваша милость! – известил виконта старший сын виллана.

Тот в задумчивости взирал на стены замка и возвышающийся за ними донжон, подёрнутый вечерней дымкой. На верхних деревянных галереях, расположенных на замковых стенах, он к своему вящему удивлению не заметил ни одного стражника.

«Обленились мерзавцы! – подумал Анри. – Покуда графиня на охоте, они сидят в стражницкой, набивают брюхо и пьют вино!»

Виконт резко обернулся.

– Бросайте лестницу на ров! Готовьте переправу! – скомандовал он, словно находился не подле стен Шальмона на бургундской земле, а осаждал крепость сарацинов в Палестине.

Юноши поспешили исполнить приказ «полоумного виконта».

– Переправляйтесь первыми! – гаркнул он.

Братья переглянулись.

– Мы так не договаривались, ваша милость… – попытался возразить старший брат.

– А, ну живо! – разъярился виконт и с угрожающим видом приблизился к братьям. Те, потупив взор, стояли не шелохнувшись.

– Ах, так! – взревел он и отвесил старшему брату пинок. – Пошевеливайтесь! Так и быть, когда вернусь дам вам по паре медных монет.

Но братьев вовсе не прельщала награда, им хотелось поскорее избавиться от сумасбродного виконта и вернуться домой. Они перебросили лестницу через ров и поспешно переправились по ней. Виконт, убедившись, что лестницы достаточно прочны, последовал их примеру.

* * *

Виконт благополучно переправился через ров вслед за братьями.

Он уже намеревался отдать приказ, дабы юноши помогли ему приставить лестницу к замковой стене, как сверху с галереи до него донеслись голоса стражников. Один из них что-то рассказывал, другой – посмеивался…

«Чёрт бы их побрал… – раздражённо подумал Анри. – Не хватало ещё, чтобы они нас заметили…»

Виконт и братья прижались к стене. Стражники, привыкшие к сытой и спокойной жизни, пребывали в прекрасном настроении, проследовали по галерее по направлению к дозорной башне. Им даже в голову не могли прийти, что виконт де Бриссон и его сообщники притаился под стеной замка, замышляя проникнуть в покои графини.

Анри облегчённо вздохнул и жестом указал братьям на лестницу. Они вместе подхватили её, потянув на себя, а затем приподняли и приставили к стене. Виконт посмотрел вверх, дабы определить насколько лестница достигает деревянной галереи. Увы, оставалось, как минимум два туаза, которые ему придётся преодолеть по отвесной стене. Но сие обстоятельство ничуть не смутило распалённого виконта.

Виконт закинул меч на спину, дабы тот не мешал ему и не цеплялся за кладку стены, и начал «штурм» замка, поднимаясь по лестнице. Сыновья виллана, решив его не дожидаться, спрыгнули в ров и, цепляясь за корни дикого винограда, разросшегося вокруг замка, выбрались из него и поспешно скрылись в лесу.

Анри поднялся по лестнице насколько это возможно, а затем, нащупывая неровности в кладке стены, поставил на выступ правую ногу, вытащил кинжал из ножен и вонзил его между камней, дабы закрепиться и найти опору для левой ноги.

И вот лестница осталась внизу – один неверный шаг и обезумевший виконт рухнет с высоты на землю, из которой вдоль стены торчали шеуссетрэ[43]. Но Анри даже не думал о грозящей ему опасности, мысли его были заняты графиней и безродным голиардом, посмевшим прикоснуться в ней.

И вот ревнивец достиг цели и взобрался на деревянную галерею, проходившую по крепостной стене. Он отёр пот, струившийся по лицу, застивший глаза, и огляделся. Стражников не было видно…

Анри опрометью бросился к башне, на всякий случай, обнажив меч, ибо был готов сразиться всякого, кто помешает ему достичь цели. К тому времени стражники затворили замковые ворота, подняли мост, совершили вечерний обход замка и с чувством выполненного долга предавались наслаждениям со служанками.

Поэтому виконт никого не встретил и беспрепятственно достиг донжона, который во времена барона де Шальмона являлся единственным жилищем и укрытием обитателей замка.

Теперь же его окружали две добротные пристройки. Одна служила трапезной и кухней, другая – покоями графини де Мюлуз. К донжону вела широкая каменная лестница, также построенная по приказу Беатриссы, взамен деревянной, которая сгнила от времени. Покои графини и трапезную соединяла крытая галерея. Анри безошибочно повернул направо, ибо именно там расположилась его мачеха. Он заметил мерцающий свет в одном из стрельчатых окон, пробивавшийся через шерстяную шпалеру, и прислушался. Замок безмолвствовал…

Виконт прекрасно знал, что шамбеллан[44] затворял двери на ночь, и потому сразу же направился к ближайшему стрельчатому окну. Оно располагалось примерно на высоте полутора туазов, и преодолеть это расстояние для Анри не составило труда. Он убрал меч в ножны и в считанные минуты добрался до окна, отодвинул шпалеру и прислушался. В помещении царила тишина и мрак. По опыту виконт знал, что оно обычно пустует. Но вдруг графиня решила расположить в нём кого-нибудь из своей свиты?

Виконт спрыгнул на пол. Опасения его подтвердились, в углу на тюфяке кто-то заворочался и всхрапнул. Из другого угла послышалось мирное посапывание. Анри замер…

«Вероятно, егеря… или ловчие…» – промелькнуло у него в голове. И он крадучись, почти в кромешной темноте, чисто интуитивно направился к двери и нащупал её.

Покинув комнату, где спали егеря и ловчие, он оказался в коридоре, освещённом скудным светом нескольких факелов. Виконт не раз бывал в Шальмоне и прекрасно ориентировался в нём. Этот коридор вёл как раз в покои графини.

Анри снова захлестнула волна ревности и ненависти к безродному голиарду. Он выхватил из ножен меч и решительно направился вперёд.

… Виконт оказался перед дверью, ведущей в покои мачехи. На какое-то время он замешкался. «Вряд ли с ней служанка… Беатрисса не посмеет предаваться любви с голиардом в её присуствии…»

Анри отворил дверь (та едва слышно скрипнула), и вошёл в покои. Плотная драпировка отделяла небольшой закуток при входе, именно здесь, на сундуке, по обыкновению и спала служанка. Виконт метнул взор на сундук – он был пуст.

Ревнивец сделал несколько шагов по направлению к ложу, которое некогда делил с графиней. Скудный свет свечей выхватил из полумрака комнаты две обнажённые фигуры, они сплелись в страстных объятиях.

Виконта обуяло бешенство, он взмахнул мечом и с неистовым криком бросился на графиню.

… Ригор пребывал на вершине блаженства. О, эта женщина! Знатная дама – венец творения! Он наслаждался её телом. Та же отдавалась ему с безумной страстью…

Ригор возлежал на ложе, Беатрисса же восседала на любовнике в позе наездницы. Утомлённые безумной скачкой они решили немного отдохнуть. И в этот самый момент Ригор увидел, как из-за шторы появился мужчина. Сначала голиарду показалось, что он бредит и это лишь видение. Но это видение издало душераздирающий крик и бросилось на любовников с обнажённым мечом.

Ригор не растерялся, он обхватил графиню и, увлекая её за собой, упал с кровати и тотчас под неё закатился. Женщина даже сообразить не успела, что происходит.

Обезумевший виконт подскочил к ложу и вонзил меч в подушку. Испуганная графиня издала стон и вцепилась в Ригора. Тот же, понимая, что прежде чем подоспеет стража, безумец искромсает их на мелкие кусочки.

Он попытался высвободиться от цепких объятий возлюбленной и схватить безумца за ноги.

– Где ты безродный ублюдок? – вопил виконт. – Я убью тебя!

«Безродный ублюдок», голый, лёжа под кроватью на холодном каменном полу, подле своей знатной возлюбленной, также обнажённой и насмерть перепуганной, схватил безумца за ноги и со всей силы рванул на себя.

Виконт, не ожидая такого подвоха, потерял равновесие и упал.

– Бегите! Зовите на помощь! – выкрикнул Ригор, помогая графине выбраться из их укрытия, воспользовавшись беспомощностью ревнивца.

Но Беатрисса была женщиной не робкого десятка и уже взяла себя в руки. Она схватила дорогую вазу, стоявшую подле камина, и обрушила на голову, распростёршегося на полу виконта. Тот потерял сознание…

В это время за дверью послышались торопливые шаги.

– Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! С вами всё в порядке? – поинтересовалась служанка. – Я слышала крик…

Беатрисса накинула пелисон и подошла к двери.

– Да всё в порядке! – Не моргнув глазом, солгала она. – Иди спать…

«Убивать будут в собственном замке, никто не проснётся… – подумала Беатрисса. – Завтра же устрою выволочку страже… Совсем обленились…»

* * *

Анри с трудом открыл глаза. Голова страшно болела. Он издал протяжный стон и попробовал встать, но тщетно.

– Наконец-то вы очнулись, – констатировала графиня.

Виконт, услышав её голос, тотчас отреагировал:

– Беатрисса, как вы могли… – произнёс он и снова безуспешно попытался подняться.

– Не пытайтесь вставать, вы связаны, – холодно произнесла графиня.

Слова мачехи возымели на виконта действие.

– Что? – возмутился он и, наконец, почувствовал, что его руки и ноги крепко спутаны верёвками. – Развяжите меня немедленно!

Беатрисса приблизилась к виконту.

– И не подумаю! Вы хотели убить меня. Я передам вас в руки графа де Мюлуза и расскажу ему, как вы проникли ко мне в спальню.

Виконт издал протяжный стон, похожий на вой раненого волка.

– Вы не посмеете!

– Ещё как посмею! Вы тайно пробрались в мой родовой замок, дабы убить меня. Граф не простит вам подобной выходки.

– Ах, так! – возопил пленник. – Тогда я расскажу отцу, что вы делите ложе с безродным голиардом!

– Он не поверит, – спокойно возразила графиня.

– Отчего же?! Ещё как поверит! Допросит с пристрастием прислугу, она всё расскажет…

Беатрисса побледнела.

– Вы ведёте себя, Анри, как безумец… – сказала она.

– Разумеется! Я снедаем ревностью – вы променяли меня на какого-то рифмоплёта. Я уничтожен! Раздавлен! Я не понимал, что делаю! – признался виконт. Беатрисса хранила молчание. – Прикажите меня развязать…

– Вы обещаете не причинить вреда голиарду?

– Да! Обещаю!

– Хорошо. Вы тотчас с рассветом покинете Шальмон, – настаивала Беатрисса.

– Ни за что! Пусть этот безродный рифмоплёт убирается отсюда! – в приступе гнева возопил виконт.

– Вы опять… – графиня разочарованно вздохнула. – Придётся вам остаться связанным…

– Беатрисса! Я так люблю вас! А вы… вы… – признался виконт и сник.

Графиню охватило волнение. Её пасынок совершил безумство… Но из ревности! Он по-прежнему любит её…

– Я не хочу жениться на Сюзанне, вашей камеристке! – продолжал он. – Я хочу жениться на вас! В конце концов, мой отец и ваш муж не вечен…

Беатрисса прижала руки к груди, ей казалось, что сердце сейчас выскочит, так учащённо оно билось. Неожиданно она вспомнила ночи, проведённые в объятиях Анри… Страсть, с которой она ему отдавалась…

Смятение охватило её. Действительно ли она хочет, чтобы пасынок покинул Шальмон? Её многое связывает с ним. А голиард… Он просто смазливый мальчишка, сочиняющий баллады и альбы. Что он может дать ей, кроме своей любви и стихов? Ничего…

Анри же сможет стать достойным приемником графа, эшевеном Мюлуза. Несмотря на свою романтичность, Беатрисса была практичной женщиной.

– Хорошо, я удалю голиарда. И между нами всё станет по-прежнему… – пообещала она.

Глава 6

Утром Беатрисса вспомнила о виконтессе Матильде де Монбельяр де Монфокон. Последний раз она видела виконтессу накануне Крестового похода в Бельфоре, когда граф де Бельфор праздновал рождение внука. Были приглашены Мюлузы, Монбельяры, Понтарлье и другие знатные фамилии Бургундии.

Беатрисса с удовольствием вспоминала тот праздник, хоть и прошло почти шесть лет. Ибо следующим летом все рыцари Бургундии, став под знамёна Рено II, отправились в Крестовый поход. Многие из них не вернулись, найдя смерть на чужбине. И после окончания военных действий, уже несколько лет спустя израненные и измученные бургунды и французы возвращались из плена сарацинов. Увы, но Рено II, его братьям, а также Генриху де Монбельяру и многим рыцарям не суждено было вернуться на родину.

Узнав о смерти многих знатных бургундских рыцарей из первых уст, от своего пасынка, а также о том, что от ран на Святой земле скончался виконт де Монбельяр, графиня искренне пожалела Матильду. Она всегда считала де Монбельяра красивым мужчиной и галантным кавалером. Теперь же Матильда была вынуждена прозябать в одиночестве, как и многие дамы Бургундии.

Она решила написать Матильде письмо, дабы та приняла под своё покровительство Ригора. Беатрисса поделилась с ней последними новостями, произошедшими в Мюлузе и окрестных замках, а также намекнула, что сей голиард, которого она рекомендует, наделён не только талантами стихосложения.

Беатрисса ещё раз бегло прочитала послание, невольно на глазах навернулись слезы – ей было жаль расставаться с молодым красавцем. Но она взяла себя в руки и послала служанку за Ригором.

Тот явился по первому же зову. Беатрисса окинула взором голиарда. Безусловно, он красив, искусно играет на лютне, пишет утончённые альбы и кансоны, умеет доставить удовольствие женщине (предположение графини о том, что Ригор – девственник, было явно поспешным), но, увы, теперь виконтесса де Монбельяр будет наслаждаться его талантами.

– Я вынуждена расстаться с вами, Ригор, – произнесла графиня ледяным тоном, который давался ей с трудом.

Ригор растерялся. Ещё совсем недавно они предавались любовным безумствам, он посвящал ей одну альбу за другой, казалось, что графиня на вершине блаженства…

– Но почему, ваше сиятельство?.. – робко спросил он. – Неужели из-за виконта?..

Лицо графини стало непроницаемым.

– Вы задаёте слишком много вопросов. Несомненно, я оценила ваши таланты, в том числе музыкальные и стихотворные. Думаю, что виконтессе Матильде де Монбельяр они более придутся по вкусу. Вот письмо… – графиня протянула Ригору свиток, запечатанный личной печатью, принадлежавшей ещё её отцу, с изображением двух борзых собак.

Голиард машинально взял свиток.

– Но ваше сиятельство… – промямлил он. – Я умру от тоски вдали от вас…

– Надеюсь, этого не произойдёт. Виконтесса, насколько мне известно, сама питает слабость к стихосложению. И давно мечтает обзавестись придворным голиардом.

Ригору хотелось разрыдаться. Он устремил на графиню взор, полный мольбы, тоски и отвергнутой любви. Та выдержала его взгляд, ничем не выдав душевного волнения.

– Вот возьмите, это скрасит ваш путь до замка Монбельяр. – Графиня достала из небольшого сундучка, стоявшего на столе кожаный мешочек, наполненный серебром, и протянула Ригору.

Тот замешкался. С одной стороны ему было унизительно принимать деньги от женщины, с которой он делил ложе, но с другой… Ему надо было добраться до Монбельяра, а это как минимум четыре дня пути. Да и потом, как встретит его виконтесса?..

Ригор принял мешочек и окончательно сник, понимая своё унизительное положение.

– Во дворе вас ожидает мул. В его седельной сумке вы найдёте всё необходимое… – произнесла графиня на прощанье.

* * *

Ригор покинул Шальмон в удручающем состоянии. Ему казалось, что жизнь закончилась: Беатрисса отвергла его в угоду своему пасынку, а его отправила ублажать какую-то престарелую виконтессу.

Ригор ехал на муле по тракту, ведущему в Монбельяр. Его одолевали тягостные мысли о ничтожности жизни и превратностях судьбы.

Когда солнце уже стояло в зените, он ощутил чувство голода. Но, увы, на дороге не было видно ни одной харчевни. Тогда Ригор спешился и решил перекусить, заодно и дать отдохнуть своему длинноухому «коню».

Не успел он достать из седельной сумки пирог, начинённый мясом, как до его слуха донёсся женский смех. Ригор насторожился: кто это может быть вдали от Мюлуза и Монбельяра? Неужели крестьянки?

Несмотря на охватившее его любопытство, он надкусил пирог и начал смачно его жевать. До него снова донёсся женский смех.

Ригор взял мула под уздцы и пошёл в том направлении, где по его разумению и происходило веселье. К своему вящему удивлению через два десятка туазов за придорожным кустарником ему открылась живописная картина: две повозки, украшенные паланкинами из разноцветных кусков ткани, рядом – трое мужчин, две женщины и трогательный юноша, настолько женственный, что его можно было принять за девушку. Именно над ним и посмеивались женщины. Юноша же отшучивался, но силы были явно не равны и хохотушки вогнали его в краску.

Мужчины пытались развести костёр, дабы согреться и приготовить пищу. Одна из женщин ловко орудовала острым ножом, расправляясь с тушкой кролика, который ещё недавно бегал по здешним полям. В то же время она умудрялась словесно задеть юнца, да побольнее.

– Ты настолько хорош, Леон, что тебя стоит нарядить девицей и продать подороже в ближайшей харчевне какому-нибудь толстосуму. А когда он решит поразвлечься с тобой и задерёт тебе юбку, то там его будет ждать сюрприз!

Вторая женщина, достававшая вещи с повозки, залилась звонким смехом.

– А, ну замолкните, потаскухи! – рявкнул на них один из мужчин, самый старший по виду. – Совсем мальчишку довели! Разве он виноват, что румян и нежен, как девчонка? Таким уж его создал Всевышний. И негоже издеваться над ним…

– Ладно тебе, Жосс, – примирительно сказала женщина, умело снимая при помощи ножа шкурку с кролика, – мы просто зубоскалим. Не ровён час от холода и голода подохнем. А так, хоть посмеяться напоследок…

– Это точно, Мадлен! – подхватила её товарка. – Виконтесса Монбельяр приказала прогнать нас прочь! Даже взглянуть на наше представление не пожелала! Гордячка! Старая ведьма! – возмутилась она.

– Интересно, а кто её развлекает?.. – задумчиво произнесла Мадлен. – Небось, полный замок жонглёров, музыкантов и этих новомодных рифмоплётов-голиардов…

– Нам бы такой рифмоплёт не помешал. Господа нынче предпочитают утончённые представления. А что мы можем им предложить? – сокрушался Жосс. – Конечно, Леон хорош в облике девицы. Бароны так и исходят слюной, дабы удовлетворить с ним свою похоть, но роли его совершенно не годятся. Надо бы придумать что-нибудь получше…

Жосс пытался развести огонь при помощи огнива. Ещё двое мужчин, ломали хворост, дабы бросить его в костёр.

– А ты, Жан, – обратился Жосс к одному из своих помощников, – подумай над моими словами. Иначе Мадлен права: сдохнем с голода посреди леса.

Жан отбросил хворост в сторону.

– А что я могу сделать?! – с жаром возмутился он. – Я и так придумал несколько сценок! А они, видите ли, не достаточно хороши!

– Уймись, Жан, – сказала Мадлен. – Тебя никто не винит. Просто времена меняются. То, что до Крестового похода казалось смешным, сейчас вызывает лишь слёзы.

Ригор, стоявший за кустами, стал невольным свидетелем этой словесной перепалки и подумал: «Виконтесса де Монбельяр – старая ведьма… Я так и думал… Ни за что не пойду к ней в услужение. Уж лучше примкну к бродячим актёрам…»

Он глубоко вздохнул, набрался смелости и вышел из своего укрытия.

– Приветствую вас, почтенные актёры! – бодро произнёс он.

Актёрская братия разом оторвалась от своих насущных дел и воззрилась на чужака.

– Вот те раз! На ловца и зверь бежит! – воскликнул Жосс. – Ты братец часом не лютнист? – он указал на инструмент, висевший на плече у Ригора. Тот утвердительно кивнул. – И что играть прилично умеешь? – не унимался пожилой актёр.

– Разумеется, – уверенно ответил голиард и пристроился на колченогом табурете у костра. – С вашего позволения… – сказал он, снял с плеча лютню, распахнул плащ, устроился поудобнее и начал играть.

Актёры, заворожённые мастерской игрой незнакомца, бросили все дела, рассевшись подле костра. Ригор, видя какое впечатление он произвёл, и, дабы закрепить первоначальный успех, решил исполнить кансону, которую сочинил по дороге и посвятил Беатриссе де Мюлуз:

– Когда нежный бриз становится горьким, А листья падают с веток И птицы сменяют песни, Я, здесь, вздыхаю и пою О любви, держащей меня связанным и заключённым, О любви, никогда не бывшей в моей власти. Увы! Я ничего не добился от любви, Кроме усталости и мук, Ведь ничто так трудно получить, Как ту, которую я люблю. Ничто не наполняет меня такой тоской, Как та, которую я не могу получить. Я радуюсь драгоценному камню, Ничего более красивого я не любил; Когда я с ней, я так смущён, Что не могу открыть ей свою любовь, А когда я ухожу, мне кажется, Я теряю весь ум и всё, что знаю…[45]

Ригор в последний раз дотронулся до струн, они издали трепетный звук и замолкли. Он вернулся из мира грёз в мир реальный и к своему вящему удивлению увидел Колетту и Мадлен в слезах.

– Ах, сударь, – всхлипнула Мадлен, – это как это возвышенно… Скажите вы любили знатную даму?

Ригор решил не выдавать своей тайны и лишь загадочно ответил:

– Увы… Кто может устоять перед совершенной красотой?..

– Не сомневаюсь, что она была молода, богата и красива, – высказала своё мнение Колетта, смахивая ладошкой набежавшие слёзы. – Наверняка, её старый муж помешал вашей любви…

Ригор печально улыбнулся: Колетта попала почти в яблочко – только не муж, а пасынок.

– Вы очень проницательны, сударыня… – вежливо заметил он.

– Вы покинули замок Дамы сердца и теперь вынуждены искать новое пристанище… – предположила Мадлен.

Голиард потупил взор и тяжело вздохнул. Слова Мадлен разбередили свежую сердечную рану.

– Ах, простите меня, сударь! – спохватилась Мадлен. – Я не хотела сделать вам больно.

– Не вините себя, сударыня… Простите не знаю вашего имени…

– Мадлен.

– Так вот, не вините себя, Мадлен, – продолжил Ригор. – С этой болью в сердце мне суждено провести остаток дней.

Жосс многозначительно переглянулся с Жаном.

– Прекрасно сказано, сударь! – воскликнул глава бродячей актёрской труппы.

– Меня зовут Ригор Жюиф…

– Ригор, вы изрекаете фразы достойные сцены! Вы прирождённый актёр! – поддержал своего старшего сотоварища Жан.

Клод предпочёл промолчать, ему не понравилось повышенное внимание Мадлен и Колетты, которые те уделяли чужаку. В душе он уже начал ревновать Мадлен к этому приблудному лютнисту, хоть та и была намного старше его.

– Думаю, пора представиться. Я – глава этого сброда, который называет себя актёрами. – Жосс жестом указал на своих собратьев по ремеслу. – Играю почтенных баронов, отцов семейств и старых рогоносцев. Можете называть меня просто – Жосс. Это Жан – он придумывает различные сценки и диалоги. – Жан поклонился Ригору, тот также ответил поклоном. – Это… – Жосс указал на женщин, – наши дамы – Мадлен и Колетта. Мадлен обычно играет баронесс, Колетта – камеристок, служанок или пастушек. – Женщины дружно рассмеялись и присели в реверансе. – А это, – Жосс кивнул в сторону юноши, – Леон, наш нежный цветок.

Женщины хихикнули. Жан расплылся в улыбке. Леон стушевался.

– Вот опять… – обиженно произнёс он и зарделся, словно девица на выданье.

– А это – Клод, – закончил представлять актёров Жосс. – Он художник. Его задача заключается в том, чтобы представление выглядело реалистичным. А также все мы – жонглёры, танцоры, певцы и… обжоры.

Актёры дружно рассмеялись.

– Ещё у нас принято обращаться друг к другу на «ты», без церемоний, – уточнил Жан.

Женщины стояли несколько поодаль от мужчин и бесцеремонно рассматривали новоявленного члена актёрской братии.

– Жаль, что я не могу лечь спать рядом с ним… – шёпотом призналась Колетта на ушко Мадлен.

Та удивлённо воззрилась на свою товарку.

– Он же – юнец…

– Да, но какой юнец… Не удивлюсь, если таинственная Дама сердца не только слушала его альбы и игру на лютне, но отвечала ему взаимностью, – не унималась Колетта.

– Жан зарежет его из ревности… – предупредила Мадлен.

Колетта прикусила нижнюю губу от обиды. Ей так приглянулся молодой голиард! Она даже была готова вновь спровоцировать ревность Жана (а это случалось почти в каждом замке или селении, где актёры давали представления), лишь бы провести ночь с Ригором.

Остаток дня Ригор провёл в компании актёров, к вечеру он окончательно решил присоединиться к их труппе. Время от времени он улавливал на себе призывные взоры Колетты, не зная как на них реагировать. Ибо подозревал, что у женщины уже есть ухажёр.

Сии взоры заметил не только Ригор, но и все члены бродячей труппы. Жосс отвёл Жана в сторону и тоном, не терпящим возражений, сказал:

– Этот рифмоплёт нужен мне. Мне надоело получать за представления пресные лепёшки и сыр из козьего молока. Я хочу добиться большего!

– А причём здесь я?.. – насторожился Жан.

– А притом, что Колетта весь вечер глаз не сводит с этого смазливого голиарда.

Жан побагровел от ревности и злости.

– Во-во! – протянул Жосс. – Я так и знал! Опять сцену ревности закатишь, за нож будешь хвататься! В общем, так: эту ночь Колетта проведёт с Ригором. А, если он захочет, то Колетта будет спать с ним постоянно.

Жан промычал что-то бессвязное в ответ. Жосс похлопал его по плечу.

– Так надо для дела, Жан. Если ты не согласен, то можешь уйти в любой момент.

Оскорблённый Жан окончательно сник, потому, как идти ему было некуда…

* * *

Отобедав на свежем воздухе, актёры и Ригор, теперь уже полноправный член труппы, отправились в путь. Ригор поделился с Жоссом, что при дворе графини де Мюлуз достаточно жонглёров, глотателей огня, музыкантов и даже есть два миланских комедианта.

Старый актёр сокрушался:

– Так мы, в конце концов, потеряем заработок – господа обзаведутся своими театрами. Кому мы будем нужны? Разве, что сервам да горожанам, а они бедны… Слышал я по некоего барона де Эпиналя. Говорят, он – ценитель прекрасного. Вот к нему-то и направимся.

…Владение барона ничем не отличалось от владений его соседей: леса, поля, припорошенные снегом; убогие селения с сервами, ведущими полуголодное существование, облачённых во что попало (шерстяной плащ, да справные деревянные башмаки у простолюдинов считались роскошью). Наконец на горизонте показался замок самого хозяина.

Ригор выглянул из повозки, дабы получше разглядеть родовое гнездо Эпиналей. Отчего-то ему стало неуютно, невольно страх сковал его сердце.

Жосс, правивший повозкой, натянул поводья и остановил лошадь примерно в четверти лье от замка. Он спустился с козел на землю и огляделся.

– Мрачноватое место… Да и сервы здесь какие-то запуганные… Странно…. Неужели здешний барон любит театр? – недоумевал он.

Из повозки выглянула Мадлен. Она, словно проворная сорока на ветке, покрутила головой в разные стороны.

– Ты как всегда прав, Жосс, – согласилась она, – кажется, местечко не слишком гостеприимное. Впрочем, мы можем ошибаться…

– Надеюсь, что так оно и будет. И мы заработаем здесь достаточно монет, – вставил Клод.

– Оставайтесь около повозок, – скомандовал Жосс. – Я пройдусь и посмотрю, что к чему…

Он направился на торговую площадь, раскинувшуюся напротив замковых ворот. К нему тотчас подошли два стражника.

– Бродячий актёр? – поинтересовался один из них.

– Да, – утвердительно ответил Жосс, смерив взором их сюрко с изображением оскалившегося волка, гербом барона де Эпиналь. – Хотели бы дать представление в этом прекрасном месте…

Стражники многозначительно переглянулись.

– Это можно… – почти одновременно подтвердили они.

– Только придётся заплатить… – уточнил стражник, первым начавший разговор с Жоссом.

– Сколько? – спокойным уверенным тоном справился Жосс, потому как вымогательство со стороны стражи было для него делом привычным.

– Два медных денье[46]… – стражник назвал цену и подмигнул своему сотоварищу.

Жосс тотчас извлёк из напоясного кошеля названную сумму и протянул стражнику. Тот беззастенчиво взял денье и поделился со своим сотоварищем.

– А скажи мне, достопочтенный стражник, – начал Жосс вкрадчивым голосом, – как здоровье вашего господина?

Стражники снова переглянулись.

– Слава Всевышнему с бароном де Эпиналь и его супругой досточтимой госпожой Эдмондой всё в порядке.

Стражники осенили себя крестным знамением.

– А можно ли сделать так, чтобы сиятельный барон узнал о нашем прибытии? – поинтересовался Жосс и запустил руку в напоясный кошель.

Стражники сглотнули в ожидании ещё одной монетки. Их чаянья не обманулись, заезжий актёр извлёк из кошеля ещё два денье.

…Вечером, после того как колокола местной церкви отзвонили вечерню и священник сотворил надлежащую службу, актёры установили на торговой площади близ замка Эпиналь свои повозки.

– Какой пейзаж вывешивать? – поинтересовался Клод у Жосса.

Тот почесал за ухом.

– Давай как обычно, пастушек с овечками. Публика здесь простая, для неё старое представление сойдёт. Но завтра… – Жосс оглянулся на Жана, помогавшего Клоду разбирать реквизит, – ты должен придумать что-нибудь утончённое для барона и его супруги. Кстати, посоветуйся с Ригором. Этот голиард весьма образован и не глуп.

Жан скорчил недовольную гримасу.

– Ладно, разберёмся…

…Вокруг актёрских повозок собралось человек двадцать крестьян. Некоторые из них, вилланы, явно выделялись своим одеянием: шерстяными плащами, вязаными чулками из овечьей шерсти и новыми башмаками. Их жёны и дочери также производили приятное впечатление – их одежда была чистой, а головы украшали чепцы тёмно-зелёного цвета, сшитые из тонкой шерсти. Из чего Жосс сразу же сделал вывод: после сегодняшнего представления им перепадут не только лёпёшки и сыр, но и медные денье.

Ригор, стараясь быть полезным своим новым друзьям на первом же представлении, извлёк из повозок несколько скамеек и расставил их напротив воображаемой сцены, где тотчас разместились вилланы со своими семействами.

Не успели Жан и Клод прикрепить полотно с изображением овечек и пастушек на одну из повозок, дабы создалась иллюзия лета и цветущего луга, как на представление пожаловали стражники и заняли места в первых рядах.

Жосс потёр руки от удовольствия.

– Вот и зритель… Глядишь, прилично подзаработаем… – мечтательно произнёс он.

Наконец всё было готово для начала представления. Колетта и Леон, облачившись пастушками, предстали перед зрителем. Ригор заиграл на лютне, Жан – на небольшой арфе, дабы создать музыкальный фон.

В то время, как Колетта, Леон и Клод разыгрывали представление под аккомпанемент своих собратьев по ремеслу, из замка вышел человек, облачённый в длинный плащ, его лицо скрывал глубокий капюшон.

Он встал поодаль и долго наблюдал за актёрами, а затем покинул представление, исчезнув за воротами замка. Сие обстоятельство не ускользнуло от цепкого взора Жосса. Он догадался, что это был доверенный человек барона и очень наделся, что вскоре его труппу пригласят в замок.

Глава 7

Надежды Жосса сбылись спустя три дня, после того как вся округа насладилась театральными представлениями. Жосс подсчитал доход, он оказался небольшим, но всё же, в напоясном кошеле главы труппы позвякивали денье. Да и желудки актёров не бурчали от голода, потому как многие сервы расплачивались за просмотр представления различной снедью.

В этот день актёры проснулись рано утром. Жосс приказал им привести себя в порядок, ибо был уверен – именно сегодня они отправятся в замок и предстанут перед бароном де Эпиналь.

За минувшие дни Ригор сочинил зажигательную балладу, под которую было не грех станцевать и лирическую песню о нелёгком уделе поэта. Актёры наскоро позавтракали крестьянскими лепёшками с сыром, запили их молоком и, дабы скоротать время в ожидании приглашения от барона, попросили Ригора исполнить одно из своих сочинений. Тот с удовольствием сел на табурет около костра, актёры расположились подле него, и заиграл.

У Колетты, которая питала слабость не только к произведениям голиарда, а в большей степени к нему самому, навернулись слёзы от умиления и восторга. Действительно, Ригор виртуозно владел инструментом, а его стихи ранили женщин прямо в сердце.

С рассветом, ночью, в полдень на простор Поэт вступает в мир предвестьем чуда, И взмах жезла сзывает из-под спуда Забытых духов рощ, холмов, озёр. Поэт провидит тьме наперекор, Сорвав с явлений оболочек груду, Ростки добра и красоты повсюду, Где немощен и слеп учёный взор. Порою на неведомый призыв, Не поддаваясь злым земным обманам, Поэт к исконным запредельным странам Могучий устремляет свой порыв. И окружает смертного поэта Сияние таинственного света…[47]

– Прекрасная песнь…

Актёры разом обернулись и увидели мужчину средних лет, облачённого в тёмно-коричневые одежды с изображением оскалившегося волка, герба барона де Эпиналь. В руке незнакомец держал жезл, что говорило о его высоком статусе в замке – возможно, он был мажордомом или сенешалем[48]; голову его венчал пышный бархатный берет в тон одеянию, украшенный перьями фазана. Посланника барона сопровождало несколько слуг.

Актёры встали и почтительно поклонились. Жосс тотчас смекнул, что удача плывёт прямо им в руки.

– Я рад, сударь, что песнь голиарда доставила вам хоть немного удовольствия…

Посланник барона кивнул.

– Я наблюдаю за вами с того самого дня, как вы прибыли во владения барона. Думаю, что ваши представления весьма не дурны… А голиард, – он смерил взором Ригора, – талантлив и даже утончён… Увы, в наше жестокое время, когда почти весь цвет бургундского рыцарства не вернулся из Крестового похода, так хочется насладиться поэзией отличной от провансальских баллад, полных циничности и безысходности.

Ригор поклонился по-милански. Посланник барона удивлённо приподнял брови.

– М-да, юноша, я не ошибся, говоря о вашей утончённости… – не без удовольствия заметил он. – Не удивлюсь, если вы происходите из знатного рода.

Ригор снова поклонился.

– Увы, сударь, я – всего лишь сын торговца тканями. Но я часто бывал при дворе графини де Мюлуз…

Брови напыщенного посланника снова поползли вверх.

– И что же вы делали при дворе прекрасной графини?

– Сначала продавал ткани, а затем услаждал слух сиятельной госпожи своими сочинениями… – пояснил Ригор.

Посланник барона тотчас сделал соотвествующие выводы: юноша был придворным голиардом графини и почему-то покинул свою покровительницу.

– Надеюсь, моя госпожа, Эдмонда де Эпиналь, оценит ваши таланты, – надменно заметил посланник. – Она умеет ценить прекрасное… и барон тоже…

При упоминании о бароне, как ценителе прекрасного, у Ригора отчего-то засосало «под ложечкой».

* * *

Актёры давали представление чете де Эпиналь в праздничной зале замка. Баронесса, Эдмонда де Эпиналь, ещё сравнительно молодая женщина, которую, впрочем, нельзя назвать красивой, сидела на стуле с высокой резной спинкой и была полностью поглощена происходившим действом. Эдмонда с замиранием сердца следила, как Мадлен исполняла роль богатой знатной вдовушки, имевшей дочь на выданье, которую мастерски изображал Леон (баронессе, как, впрочем, и барону, и в голову не могло прийти, что это юноша) и даже жеманился, как молодая капризная девица. Между матерью и дочерью разгорелось соперничество за сердце голиарда, Ригора, который успевал усладить их слух своими сочинениями и бесстыдно сорвать цветы любви, позабыв о том, что его долг, прежде всего, воспевание куртуазной любви, а не удовлетворение плотских страстей.

Ригор, стоя на одном колене перед вдовушкой-Мадлен, которая всем своим видом показывала, что сгорает от страсти, исполнял:

У любви есть дар высокий — Колдовская сила, Что зимой, в мороз жестокий, Мне цветы взрастила. Ветра вой, дождя потоки — Всё мне стало мило. Вот и новой песни строки Вьются легкокрыло. И столь любовь сильна, И столь огня полна, Что и льдины, как весна, К жизни пробудила…[49]

Баронесса невольно поддалась любовным фантазиям. Она устала от пренебрежения супруга, ибо он женился на ней, позарившись на земли её отца, которые вскоре присоединил к своим владениям и перестал обращать на жену внимание, отдавая предпочтение юношам.

Эдмонда представила, как утопает в объятиях голиарда. Она почувствовала сильное волнение и желание.

Барон краем глаза следил за своей супругой, понимая, что происходит в её душе. Он не требовал от Эдмонды верности и, пребывая в прекрасном расположении духа, решил доставить ей хоть какое-то удовольствие.

– Вы, верно устали, сударыня… – произнёс он, искоса поглядывая на жену.

Та смутилась.

– О нет, Филипп… Представление доставляет мне истинное наслаждение.

Барон улыбнулся, обнажив ровные белоснежные зубы, на фоне которых отчётливо выступали резцы, словно у вампира.

– Не сомневаюсь, сударыня. И даже могу сказать наверняка: наслаждение доставляет вам голиард… Не так ли?

Эдмонда потупила взор, не зная, что ответить, ибо характер и поведение супруга были непредсказуемыми.

– По окончании страданий этого красавца, который мечется между богатой матерью и юной дочерью, вы можете подняться в свои покои.

– Но я не устала… – попыталась возразить баронесса.

– Разумеется. Поэтому вслед за вами отправится голиард и усладит ваш слух своими утончёнными альбами и кансонами.

Эдмонда взмахнула ресницами, не ожидая от барона подобной любезности.

– Благодарю вас… – произнесла она.

* * *

По окончании представления любовного треугольника, барон подозвал в себе Ригора и что-то шепнул тому на ухо. Голиард почувствовал смущение, но ненадолго, усилием воли он обрёл прежнюю уверенность. Он поклонился барону и вымолвил:

– Почту за честь, ваше сиятельство.

К Ригору подошёл слуга, одетый в тёмно-коричневую куртку и жёлто-зелёные шоссы[50].

– Следуйте за мной, сударь… – сказал он.

Голиард направился за ним, предвкушая встречу с баронессой.

…В это время Жан подменил Ригора, которому было суждено услаждать сиятельную Эдмонду не только стихосложением и музыкой. Он умел играть на арфе и сносно петь. Конечно, его музыкальные способности меркли по сравнению с талантами Ригора, но что поделать – желание баронессы закон.

Барон наслаждался представлением. Время близилось к полуночи, актёры устали и из последних сил разыгрывали перед хозяином замка очередную сценку.

Зато барон, попивая вино и заедая его засахаренными фруктами, чувствовал себя прекрасно. Он ничего и слушать не желал об усталости актёров. Наконец случилось непоправимое: обессиливший Леон наступил на свой длинный женский наряд, упал и потерял сознание.

Перепуганные актёры бросились к нему, думая, что юноша умирает от изнеможения.

– Леон! Леон! Мальчик мой! – воскликнул Жосс, хлопая его по щекам.

Барон встрепенулся.

– Леон… Мальчик… Так что же весь вечер я любовался на юношу в облике девицы? – удивился он.

Актрисы, не ведая о наклонностях барона, подтвердили сие обстоятельство.

– Леон всегда исполняет роль молоденьких девушек… – сказала Мадлен, не подозревая о том, какие роковые последствия может сыграть произнесённая фраза.

Барон улыбнулся, обнажив острые резцы.

– Бедняжка! Я прикажу позаботиться о нём. Вам же стоит отдохнуть…

Актёры, ни о чём не подозревая, поблагодарили барона. Слуги подхватили Леона и вынесли его из зала.

– Вас проводят в специально отведённые покои, – сказал барон, напоследок обращаясь к актёрам, и удалился из зала в сопровождении небольшой свиты.

* * *

Посреди ночи в покои баронессы ворвались слуги, вытащили из постели заспанного Ригора, собрали его вещи и выбросили вон из замка, за ним последовала вся труппа.

Баронесса, облачённая в ночную сорочку и пелисон, буквально влетела в покои своего супруга.

– О, дорогая Эдмонда! – воскликнул барон, наслаждаясь растрёпанным видом жены, задыхавшейся от гнева.

– Что происходит, Филипп?.. – прошипела Эдмонда. – Слуги врываются ко мне в спальню… Творят бесчинства… На каком основании?

Барон подошёл к жене.

– О! Вы жаждете услышать объяснения? Так я не намерен их давать, ибо я нахожусь в собственном замке и могу делать всё, что хочу. Актёры утомили меня, и я приказал прогнать их прочь из замка…

Баронесса немного успокоилась.

– Но разве нельзя было сделать это завтра утром?

Барон усмехнулся.

– Простите, Эдмонда, если прервал ваши наслаждения с голиардом… Право, я не хотел…

– Вы чудовище… – прошептала баронесса. – Я устала от вашего пренебрежения и вашей жестокости…

Барон округлил глаза.

– Жестокости? Вы, моя дорогая, ещё не знаете, что такое жестокость! – возопил он, побагровев от гнева.

Баронесса попятилась к двери, уже сожалея о невольно вырвавшихся словах, намереваясь как можно скорее покинуть покои мужа и затвориться в своих.

Но барон опередил супругу, преградив ей путь.

– Выпустите меня! Я устала и хочу спать. – Надменно произнесла Эдмонда, стараясь из последних сил сохранять спокойствие.

– Ну, уж нет! – воскликнул барон. – Я хочу обладать вами!

Баронесса почувствовала, что слабеет.

– Я не намерена делить с вами ложе…

– Зато я намерен!!!

Барон схватил Эдмонду за руку и потащил к постели.

– Пустите меня! Пусть вас услаждают пажи и юные сервы!

– Что-о-о?! – возопил барон, задыхаясь от ненависти к жене. – Вы смеете мне отказывать в том, на что я имею законное право!

Он со всего размаха ударил Эдмонду по лицу. Она упала на кровать и потеряла сознание.

– Так-то лучше! По крайней мере, не будешь кусаться… – сказал барон, с вожделением рассматривая обнажённые ноги жены, видневшиеся из-под задравшейся сорочки.

* * *

Понурые актёры стояли около повозок недалеко от замка. Ночь выдалась холодной и ветреной. Из леса доносился вой волков. Жосс потирал избитые бока, ему досталось больше всех за то, что он пытался оказать сопротивление людям барона и требовал вернуть Леона. Мадлен и Колетта проклинали барона и его подручных.

– Нигде с нами так не обращались! – возмущалась Мадлен. – Будь проклят барон Эпиналь вместе со своим замком!

– Леон, мальчик мой… – скулил Жосс. – Ведь он мне, как сын… Я подобрал его умирающим на обочине дороги… Выходил его… Ох…

– Что теперь с ним будет?.. – вопрошала Колетта.

К ней приблизился Жан с охапкой хвороста, дабы развести костёр и хоть как-то согреться.

– Не задавай глупых вопросов… Видимо, барон питает слабость к мальчикам… А наш Леон такой женственный.

Жосс всхлипнул, ибо был действительно привязан к юноше и питал к нему отцовские чувства. Он, стеная и охая, забрался в повозку.

– Ложитесь спать… – сказал он, выглядывая из повозки. – Кругом лес, идти некуда. Вряд ли здешние сервы приютят нас…

Актёры расселись у костра, дабы согреться. Женщины выглядели печальными и уставшими.

– Скажи мне: кто лучше в постели баронесса или Колетта? – съёрничал Жан, обращаясь к Ригору.

Колетта с укоризной посмотрела на бывшего любовника.

– Уймись, Жан… Разве это имеет сейчас значение?..

– Но всё же? – не унимался Жан.

Ригор молчал, словно воды в рот набрал.

– Ну что ты пристал к нему? – возмутилась Мадлен. – Любовь знатной дамы и бездомной актрисы – разные вещи!

– Отчего же? – язвительно поинтересовался Жан.

– Ты хочешь задеть меня? Не старайся… – спокойно сказал Ригор. – Графиням и баронессам я нужен для развлечения. Для них я – игрушка. А Колетта любит меня просто так… За то, каков я есть.

Колетта с благодарностью взглянула на Ригора и подвинулась к нему поближе.

– Идём спать… – сказала она. – Леон вернётся лишь утром…

«Если вообще вернётся…» – пронеслось в голове у Ригора.

* * *

Актёры немного согрелись у костра, затем расположились на ночлег в повозках, накрывшись старыми шерстяными одеялами и, наконец, уснули.

Из леса вышла девушка в старом потрёпанном плаще и уверенно направилась к актёрским повозкам. Они откинула полог одной из них и заглянула внутрь – её обитатели спали мертвецким сном.

– Эй, кто-нибудь… Проснитесь… – сказала она, стуча зубами от холода.

Жосс открыл глаза.

– Ты кто такая?

– Меня зовут Мария, я из здешнего селения…

– Ты что заблудилась? – участливо поинтересовался Жосс и тут же предложил: – Ну, забирайся к нам в повозку, а то замёрзнешь…

Жосс протянул руку девушке, и та воспользовалась приглашением.

– Спасибо, тебе, – сказала она шёпотом, чтобы не разбудить Колетту и Ригора. – Только я не нуждаюсь в ночлеге. Я пришла помочь вам…

Жосс встрепенулся.

– Помочь? Каким образом? Что ты знаешь?

– Я знаю, что ваш актёр Леон красив и нежен, словно девица… – начала Мария издалека.

– И что?

– Да то, что я сегодня намеренно следила за замком… И видела, как из ворот выехали два всадника и направились в лес. На лошади одного из них явно везли связанного человека.

Жосс округлил глаза.

– Неужели Леона? Куда они его повезли? И зачем? – удивился он, а затем недоверчиво воззрился на ночную гостью: – Признаться, я удивлён, что ты следила за замком…

Девушка тяжело вздохнула, лицо её стало печальным.

– Ничего странного… У меня был брат Кристиан, очень походил на вашего Леона, такой же юный, красивый… Удивительно, что сервом родился. Он пропал полгода назад. Мать умерла от горя, отца убили люди барона за то, что говорил дерзкие речи.

– И какие же? – поинтересовался Жосс.

– Он говорил, что барон любит мальчиков и смазливых юношей, вот и похищает их для плотских утех. Мать не теряла надежды, что Кристиан вернётся, но он так и не вернулся… – поведала Мария свою печальную историю и всхлипнула. – Два дня назад в нашем селении умер священник. Он как мог помогал крестьянам и взывал к совести барона, покуда тот не приказал своим людям избить его до полусмерти. Я ухаживала за ним… – явно волнуясь, продолжила она. – На смертном одре священник поведал мне, что у барона есть тайное убежище, именно там он предаётся плотским утехам с юными пленниками. Но он точно не знает, где оно находится…

Жосса сковал страх за жизнь Леона, он обхватил голову руками, едва сдерживаясь от рыданий, подступивших к горлу.

– Почему ты не предупредила нас об опасности, грозящей Леону?

Мария пожала плечами.

– Я не могла… Не была уверена… – пролепетала она.

Жосс подозрительно воззрился на Марию.

– Ты что-то не договариваешь… Признавайся: почему ты была уверена, что барон переправит Леона в своё тайное убежище?

Мария насупилась.

– Ни в чём я не была уверена. Я видела, как мажордом пригласил вас в замок… До этого я смотрела ваше представление и потом украдкой подсматривала за Леоном, когда тот переодевался…

– И с этого момента ты решила, что барон не обойдёт Леона своим вниманием? – выпалил Жосс, задыхаясь от злобы и собственного бессилия.

Ригор и Колетта заворочались под одеялом.

– Кто там, Жосс? – спросонья поинтересовалась Колетта. – С кем ты разговариваешь?..

– Спи! Ни с кем… – недовольно буркнул Жосс. – И ты намеренно стала следить за замком… – закончил он свою мысль, сверля свирепым взглядом девушку.

– Не надо так на меня смотреть! – не выдержала она. – Не я похитила вашего актёра! Я пришла помочь вам! Я хочу отомстить барону за свою семью!

– Как ты намерена это сделать? – вяло поинтересовался Жосс.

– Я шла за всадниками, они ехали медленно, и проследила их путь. В лье отсюда в Гнилой лощине есть охотничий домик… Это и есть тайное убежище барона. Я отведу вас туда…

Жосс пристально воззрился на девушку.

– Как ты сказала: в Гнилой лощине?

– Да. Так называется это место, все обходят его стороной. Считается, что там живут злые духи. Они убивают людей… Теперь-то я знаю, что никаких злых духов там нет. Люди барона убивали крестьян, забредших в лощину.

– Матерь божья! – воскликнул Жосс. – И угораздило нас сюда отправиться! Надо будить друзей…

* * *

Когда актёры выслушали рассказ Жосса о Гнилой лощине и возможной участи Леона, они оцепенели от ужаса.

Колетта осенила себя крестным знамением.

– Господи Всемогущий… Что будет с Леоном?..

Мадлен расплакалась.

– Бедный мальчик… Барон замучает его до смерти…

– Если мы не поторопимся спасти его, то так оно и будет. Сначала барон удовлетворит с Леоном свою похоть, а затем растерзает его на части и насладиться видом крови. Недаром сервы прозвали барона вампиром… – сказала Мария и обвела взглядом окруживших её актёров.

Женщины побледнели и были близки к обмороку.

– Надо что-то придумать… – Ригор наморщил лоб. – Есть одна мысль, только…

– Что? Говори! – напустились на него актёры.

– Успех моего плана будет зависеть от храбрости Мадлен и Колетты и их готовности пожертвовать своей честью… – пояснил голиард.

Актрисы переглянулись: жертвовать честью им было не впервой.

– Что мы должны делать?! – воскликнули женщины в один голос.

– Мы все вместе направимся в Гнилую лощину. Мужчины и Мария затаятся в лесу, а Мадлен и Колетта постучаться в дверь охотничьего дома и попросятся на ночлег. Наверняка, там егеря…

– Точно, – подтвердила Мария. – Кажется их там двое…

– Так вот, вы проникните в дом, – продолжил Ригор, – а когда егеря уснут, откроете нам дверь. Мы их свяжем и найдём Леона.

Жан почесал за ухом и воззрился на Клода.

– Так и сделаем. Другого плана у нас нет, – решил Жосс.

– Сколько у нас времени?.. – поинтересовался Клод.

– Думаю, до утра управимся. Вряд ли барон направится в Гнилую лощину с первыми петухами, – предположил Жосс.

Актёры с ним полностью согласились.

– У нас есть оружие? – спросил Ригор.

– Пара кинжалов, да несколько дубинок… – ответил Жосс. – Не бог весть что…

* * *

Актёры шли вслед за Марией, девушка знала каждую тропинку в лесу. Их путь освещала лишь полная луна. Наконец они достигли Гнилой лощины.

Ригор поежился от холода, да и чего греха таить – страха. Впервые в жизни он принимал участие в столь рискованном предприятии.

Лунный свет выхватил из ночного мрака охотничий дом. Актёрам показалось, что он похож на пристанище нечистой силы…

В окне мерцал огонёк. Колетта и Мадлен осенили себя крестным знамением.

– Господи, помоги нам… – взмолилась Мадлен.

Женщины переглянулись, собрались духом и направились к дому. Колетта припала ухом к двери, в доме царила тишина…

Мадлен постучала в дверь. Дверь открыл молодой егерь, выставив вперёд алебарду. Её наконечник упёрся в полную грудь Мадлен. Женщина не растерялась, рукой отклонила древко и произнесла томным голосом героини-любовницы:

– Ты, верно, знаешь, что зимней ночью в лесу холодно. Мы – бедные женщины, голодные и замерзшие… Готовы отблагодарить тебя за приют…

Мадлен распахнула плащ, ослабила шнуровку платья и выставила напоказ свою грудь.

Егерь не смог удержаться от такого соблазна и впустил женщин в дом.

Они вошли в просторное помещение, около очага на тюфяке спал второй егерь.

– Кто там ещё посреди ночи? – недовольно пробубнил он.

– Посмотри, каких красоток я тебе привёл!

Пожилой егерь воззрился на женщин.

– Вот познает барон, не сносить тебе головы, – мрачно заметил он.

– Откуда он узнает? – резонно возразил молодой егерь. – Разве мы не имеем право развлечься? Сам-то хозяин большой охотник до увеселений…

– Попридержи язык! – цыкнул пожилой егерь. – Только и думаешь, что о девках.

– Разумеется. Потому, как в лесу они не водятся. Я скоро здесь одичаю…

– Ладно, развлекайся… – смиловистился пожилой егерь. – Авось, барон не узнает… Но, чтобы с рассветом этих шлюх здесь не было!

– Как скажешь! – обрадовался молодой егерь и схватил Мадлен за полную грудь.

Колетта, видя такое дело, также ослабила шнуровку платья и начала наступать на пожилого егеря. Разумеется, он не смог устоять перед таким напором.

Егеря, утомлённые любовным пылом женщин, храпели на тюфяках. Мадлен поднялась, открыла дверь и впустила в дом своих товарищей.

Жан и Клод тотчас скрутили молодого егеря, который спросонья не понял, что происходит. Жосс и Ригор без труда справились с его пожилым собратом по ремеслу.

– Что вам нужно?! – взревел пожилой егерь. – Барон прикажет убить вас, если узнает!

– Пусть сначала узнает! – резонно заметил Ригор. – А что, если прирезать их? А, как ты считаешь? – обратился он к Жоссу, стараясь не называть актёра по имени.

Старый актёр удивился решительности голиарда.

– Точно! Перережем им горло. Уж барону ничего не расскажут. – Подыграл ему Жосс и приставил кинжал к горлу пожилого егеря.

Молодой егерь не на шутку испугался и взмолился:

– Пощадите! Что вы хотите? Денег? У меня есть немного…

– Говори, где вы прячете мальчишку? – потребовал Жан голосом злодея и по примеру Жосса приставил кинжал к горлу молодого егеря.

Тот колебался. Он до смерти боялся барона. Воспользовавшись его замешательством, пожилой егерь попытался солгать:

– Здесь никого нет! Только мы вдвоём…

– Вот как! Никого нет! – Ригор подмигнул Жоссу. – Прирежь его, всё равно ничего не скажет. Сами обыщем дом.

Егеря поняли, что ночные разбойники настроены серьёзно.

– Лучше убейте меня сейчас! – взмолился пожилой егерь. – Иначе барон прикажет запытать до смерти!

– Но я не хочу умирать! – возопил его сотоварищ. – Я всё скажу, только отпустите меня…

Актёры многозначительно переглянулись.

– Только попробуй солгать. Я тебе яйца отрежу! – пообещала Мадлен, потрясая перед его носом ножом, который взяла со стола.

Молодой егерь не на шутку испугался.

– Помилуй! За что? Разве я плохо развлёк тебя нынешней ночью?

От этих слов кровь прилила к голове Клода. Он схватил незадачливого любовника за горло и начал душить. Жан и подоспевшие на помощь женщины едва успели оттащить его.

Несчастный с трудом отдышался.

– Ну, говори! – возопил Жосс и стал наступать на него, поигрывая кинжалом.

– Банда сумасшедших… – прохрипел молодой егерь. – Он там… в подвале… Ключ под половицей около двери.

Жосс ринулся к двери и начал осматривать одну половицу за другой. Наконец он нашёл ключ.

– Где дверь в подвал? – прорычал он.

– За камином…

Актёры пришли в недоумение.

– Что это значит? – удивился Ригор. – Вероятно, камин приводит в движение некий механизм…

Егерь кивнул.

Его старший собрат издал протяжный стон.

– Мы погибли… Что ты наделал?.. Барон убьёт мою жену и сыновей…

– Увы, такова жизнь – за всё надо платить, – небрежно бросил Жосс. – Тебя никто не заставлял помогать барону.

– А что у меня был выбор?! – в отчаяние воскликнул пожилой егерь.

– Выбор всегда есть, – убедительно вставил Ригор.

– Не тебе об этом судить, голодранец!

Ригор оскорбился, но стерпел.

Жосс тем временем осматривал камин.

– Ничего не вижу…

– Позвольте мне… – вежливо отстранил его Ригор. – Я всё-таки жил в замках и смогу найти хитроумное приспособление.

Действительно, Ригор его нашёл. Им оказался один из камней, из которых был сложен камин.

Камин заскрипел и пришёл в движение, отъехав в сторону, обнажив небольшую дубовую дверь. Жосс тотчас вставил ключ в замочную скважину, повернул его несколько раз – дверь отворилась.

Актёры спустились в подвал по узкой винтовой лестнице. Они ощутили запах плесени и крови.

…Подвал представлял собой просторное помещение с достаточно высоким потолком, примерно в полтора туаза, так что даже высокий человек мог стоять в нём в полный рост. Посредине стоял длинный дубовый стол, почерневший от времени и крови.

У женщин подкосились ноги. Колетта при виде пыточных орудий, разложенных на скамье подле стола, чуть не лишилась чувств.

– Леон! Мальчик мой! – позвал Жосс. – Откликнись! Где ты?

В тёмном углу что-то зашевелилось. Актёры бросились туда…

Их взорам предстал Леон, связанный, словно квинтал[51] шерсти, рот его был заткнут тряпкой.

Покуда Жосс при помощи кинжала освобождал пленника от пут, Колетта вынула из его рта кляп.

– Колет… – прошептал юноша, не веря своим глазам. – Жосс… Пить…

Ригор заметил бадью с водой и бросился к ней с каким-то глиняным черепком, попавшимся ему под руку.

Напоив несчастного и освежив ему лицо, Жосс спросил:

– Ты сможешь идти самостоятельно?

Леон попытался встать, но ноги не слушались его.

Клод, он был физически самым крепким, подхватил юношу на руки.

– А теперь надо уносить отсюда ноги! И чем дальше, тем лучше! – воскликнул он.

– Не дай бог, барон имеет право аутфанга… – вставил Ригор, блеснув своими юридическими знаниями.

Актёры вопросительно на него воззрились.

– Это когда барон имеет право преследовать вора не только на своих землях… – поспешил пояснить он.

– Надо бежать в Бельфор! – воскликнула Мадлен. – Говорят, молодой граф благороден и справедлив. Будем молить его о защите!

Актёры поддержали Мадлен молчаливым согласием и поспешили покинуть леденящий душу подвал.

Свежий зимний воздух привёл Леона в чувство.

– Я смогу идти сам… – сказал он Клоду. – Мне уже легче… Так мы быстрее выберемся из леса.

Мария, затаившаяся в лесу, выбежала навстречу актёрам. Уже светало…

– Слава богу! Вы спасли его! – с радостью воскликнула она и бросилась к Леону.

– Кто ты?.. – поинтересовался юноша.

– Считай её своей спасительницей! – пояснил Жосс. – Уходим отсюда, как можно быстрее!

Вскоре актёры и Мария достигли повозок.

От быстрой ходьбы девушка раскраснелась и выглядела очень привлекательно. Это заметил даже Леон, который уже окончательно пришёл в себя.

– Можно мне поехать с вами? – с мольбой в голосе обратилась она к Жоссу.

– Соглашайся, Жосс! – поддержали её просьбу Мадлен и Колетта.

– Славная девушка! Отважная… Всё равно у неё никого нет… – заметил Ригор.

Жосс усмехнулся.

– Что ж, Мария, с этой минуты ты – актриса и полноправный член моей труппы.

Девушка улыбнулась в ответ и поспешила занять место в повозке рядом со своими новоявленными друзьями.

Глава 8

На следующий день, примерно в полдень, барон решил отправиться в Гнилую лощину, дабы поразвлечься с Леоном.

День выдался солнечный. Филипп де Эпиналь пребывал в дивном настроении, предвкушая, как он насладится женственным юношей, а затем подвергнет его изощрённым пыткам.

Барон не тропился, поэтому его лошадь шла неспешно. За ним следовали телохранители. Они обычно не входили в охотничий дом, оставаясь неподалёку, предпочитая проводить время подле костра, даже зимой. Они прекрасно знали, что Филипп де Эпиналь унаследовал дурные наклонности от своего отца, который также тяготел к мальчикам, а под старость сошёл с ума и забавлялся истязанием юных пажей.

Барон достиг лощины. Яркий солнечный свет освещал охотничий дом, дверь которого была приоткрыта.

Барон спешился, ничего не заподозрив. Телохранители последовали его примеру и тотчас направились к кострищу, вокруг которого лежали брёвна.

– Бездельники… – проворчал барон, не увидев егерей. – Неужели до сих пор спят?

Он вошёл в дом и тотчас заметил царящий там беспорядок. Около камина сидел связанный пожилой егерь.

– Что здесь произошло? – рявкнул барон, хватаясь за кинжал. – Почему ты связан? Где твой помощник?

– На нас напали, ваше сиятельство… Это были друзья мальчишки… – сбивчиво объяснял пожилой егерь. – Они связали нас… Мальчишку освободили… Мой помощник сбежал…

– Проклятье!!! – возопил барон. – Когда это было?

– Ещё ночью, ваше сиятельство. Думаю, они уже покинули ваши владения…

– Ты знаешь, какой участи заслуживаешь? – поинтересовался барон, замахиваясь кинжалом.

Пожилой егерь уже приготовился к смерти, помолившись Всевышнему. Он намеренно отказался спасаться бегством вместе со своим помощником, ибо знал: барон не простит предательства и уничтожит всю его семью.

– Да, ваше сиятельство… Я готов к смерти. Умоляю: пощадите мою жену и сыновей…

– Так и быть… – смилостивился барон. – Что проку от твоей старухи и уродливых ублюдков. Пусть до конца жизни ковыряются в дерьме…

* * *

Измученные актёры провели в пути всю ночь и утро. И только к вечеру достигли владений молодого графа Ангеррана де Бельфора.

Лошадь, запряжённая в повозку Жосса, в которой также ехали Ригор, Колетта, Леон и Мария захромала. Жосс остановился, дабы осмотреть подкову лошади, она была сломана.

– Эх! – сокрушался он. – Жаль мул остался в Эпинале!

Ригор вздохнул: актёры в суматохе покидали замок барона под натиском стражников и совершенно забыли про мула, которого ему подарила Беатрисса де Мюлуз. Это длинноухое создание было дорого Ригору как память, но, увы…

– Думаю, мы уже в безопасности. Если барон де Эпиналь и настигнет нас, то вряд ли отважится чинить расправу на землях графа, – выказал надежду Жосс.

Правда, Ригор не был в этом уверен, но решил промолчать, мысленно моля Господа, чтобы он отвратил погоню.

– Хорошо бы перекусить, – высказалась Колетта. – В животе бурчит от голода…

Её предложение дружно поддержали актёры.

– Ладно уж… – согласился Жосс. – Остановимся на первом же постоялом дворе, поедим и потом отправимся в замок графа.

Актёры достигли постоялого двора, что стоял на развилке дорог: та, что направо вела в Везуль, а та, что налево – в Бельфор.

Измученные актёры, наконец, смогли утолить голод, провести ночь на тюфяках, умыться и утром снова отправиться в путь, на сей раз в Бельфор.

* * *

Актёрская труппа добралась до спасительного Бельфора без приключений. Повозки пересекли мост; два стражника, бдительно охранявшие внешние ворота, преградили путешественникам путь.

Жосс, кряхтя и стеная, вылез из повозки. И уже было собирался запустить правую руку в кошель, дабы извлечь из него пару денье, дабы задобрить доблестных стражей, как его опередила Мадлен.

Она бросилась к ним, упала на колени и взмолилась (это была самая лучшая и проникновенная роль актрисы):

– Доблестные стражи! Умоляю, смилуйтесь над нами! Нынешней ночью мы чудом избежали смерти на землях Эпиналя…

Стражники замерли в недоумении, а затем растерянно переглянулись. Мадлен была диво как хороша в порыве чувств, мало того её поддержали Колета и Мария, выбравшись из повозки они также пали ниц.

Не выдержав рыданий трёх женщин, стражники размякли…

Один из них попытался поднять Мадлен с земли.

– Сударыня, сегодня слишком холодно… Вы можете простудиться… – сочувственно произнёс он, сверху взирая на аппетитные формы женщины, внешний вид которой говорил сам за себя.

– Ах, сударь… – вторила ему Мадлен. – Простуда – это ничто по сравнению с тем кошмаром, который мы пережили… Умоляю, помогите нам… – она с помощью стражника поднялась с земли, которую сковал лёгкий морозец, и припала к его плечу, орошая обильными слезами.

Глаза стражника округлились, он право находился в затруднительном положении. По долгу службы он должен был охранять ворота и не покидать вверенный ему пост. Но с другой стороны он испытывал жалость к женщинам и несчастному старику, Жоссу (мужчины-актёры предусмотрительно не стали покидать повозок, дабы Мадлен и её товарки могли довести начатую сцену до финала), который мастерски им подыгрывал, приняв несчастный смиренный вид.

– Чем я могу помочь вам?.. – поинтересовался стражник, отстраняясь от Мадлен.

– Я надеюсь упасть к ногам всесильно графа де Бельфора, рассказать ему обо всем злоключениях и молить о покровительстве… – призналась актриса.

Стражник многозначительно воззрился на своего собрата, взиравшего на душераздирающую сцену, не покидая своего поста.

– Отправляйся за командиром стражи… Пусть он примет решение, – произнёс он.

Второй стражник замялся и не спешил покинуть вверенный ему пост.

– Ты уверен в том, что делаешь? – вкрадчиво спросил он у своего товарища, растроганного слезами женщин.

– Разумеется… Граф де Бельфор сникал славу честного и доброго сеньора. Или ты не согласен с народной молвой?..

Второй стражник отрицательно покачал головой.

– А я… Да я… А я что… Я никогда не сомневался, что наш благородный сеньор всегда защитит невинных и накажет преступников по заслугам, – поддакнул он.

– Вот именно! – с жаром воскликнула Мадлен, чувствуя, что развязка близка и роль несчастной женщины ей удалась (в конце концов, не всё же играть одних баронесс). – Преступников! Если бы они не страшились законного возмездия, аутфанга, – женщина не без удовольствия ввернула новое словечко, услышанное от Ригора, – позволяющего графу де Бельфор поддерживать порядок на окрестных землях. Да что там – и всей Бургундии!

Пламенная речь Мадлен произвела должное впечатление. И сомневающийся стражник тотчас отправился за своим командиром.

Женщина же обворожительно улыбнулась своему защитнику, который буквально пожирал глазами её роскошный бюст.

– Ах, сударь, в наше время не часто встретишь мужчину, наделённого благородством и храбростью… – проворковала она, одаривая стражника, многообещающим взором.

– Надеюсь, если вы найдёте приют в замке, то не откажетесь навестить меня… – произнёс он, сглатывая слюну.

Мадлен улыбнулась.

– Почту за честь услужить вам…

От таких слов стражник расплылся в довольной улыбке и уже мысленно представлял, как овладеет сочной незнакомкой.

…Командир замковой стражи внимательно выслушал эмоциональный рассказ Мадлен, а затем и краткие замечания Жосса.

– М-да… – задумчиво протянул он. – До меня доходили слухи, что барон де Эпиналь запугал своих сервов и те боятся его полусмерти. Так вот значит, в чём причина этого страха…

Командир стражи умолк, обдумывая, как ему лучше поступить. Действительно, граф де Бельфор, получив обширные владения после смерти своего отца, правил мудро и справедливо. Он не одобрял баронов, которые из-за всяких мелочей хватались за оружие и с остервенелым энтузиазмом осаждали замки своих соседей. Мало того, он не понимал сеньоров, жестоко обращавшихся со своими сервами. Ведь от блага сервов зависело и процветание ленов[52]. Что толку в полуголодных работниках, которые еле-еле передвигают ноги? Зачем сдирать с них три шкуры?.. Зачем травить собаками? Зачем наказывать за малейшую провинность? Зачем издеваться над сервами, дабы удовлетворить свои низменные прихоти? Ангерран де Бельфор не понимал этого и старался никогда не уподобляться жестокости баронов, в то числе и Филиппа де Эпиналя.

Командир стражи ещё раз, цепким взором, обвёл актёрскую братию. Его внимание привлёк Ригор, сжимавший в руках лютню, единственную свою ценность.

– Голиард? – спросил он, обращаясь к Ригору.

– Да, сударь… Сочиняю кансоны, альбы, баллады…

Командир стражи хмыкнул.

– Это хорошо… Наша госпожа любит музыку… – и выдержав надлежащую паузу, он заверил: – Я доложу сеньору о вашем деле. Слишком много просителей жаждущих защиты и справедливости в стенах Бельфора… Но прежде, я дозволяю вам расположиться под стенами замка и дать несколько представлений. От зрителей не будет отбоя…

Актёры горячо поблагодарили командира стражи. Тот снисходительно улыбнулся и заметил:

– Я просто честно служу своему господину…

Но когда Жосс украдкой протянул ему несколько монет, то честный служака от них не отказался…

* * *

Актёры поспешили расположиться подле стен Бельфора. Командир стражи не солгал: вечером, после того, как колокола здешней церкви отзвонили вечернюю зарю, многочисленные сервы потянулись к актёрским повозкам, предвкушая интересное представление.

Жосс приказал разжечь несколько костров, дабы те освещали импровизированную сцену, и между делом давали хоть какое-то тепло, ибо стояла зима и было достаточно прохладно.

Актёры, недолго думая, сыграли несколько сценок из сельской жизни. Леон, как обычно, играл молоденькую девицу, дочь виллана.

Мария, затаив дыхание, следила за представлением и набиралась опыта. Она лелеяла надежду, что вскоре Жосс позволит ей появиться на сцене и произнести хотя бы несколько реплик. Но пока… Пока она сидела на скамейке среди сервов и вилланов, с удовольствием внимая лицедейству актёров.

Графу де Бельфор доложили о том, что под стенами расположилась актёрская труппа, которая с успехом даёт представления всей округе. Мало того, от командира стражи, ежевечерне отчитывавшегося перед своим сеньором, благородный Ангерран узнал о приключениях актёров во владения барона де Эпиналя.

Граф пришёл в неподдельное волнение.

– Бог мой! – с чувством воскликнул он. – И это происходит рядом! Всего-то в десятке лье от моего замка. После содеянного Филипп де Эпиналь не может считаться добропорядочным христианином! Пусть он и принимал участие в Крестовом походе, и папа Урбан пообещал всем рыцарям отпущение грехов! Но это не даёт ему право творить беззаконие на собственных землях, дарованных его предкам, между прочим Рено I Бургундским, отцом нашего сюзерена Рено II, погибшего на Святой земле.

Командир стражи внимал речам своего господина, подобострастно кивая в знак согласия.

– Да, ваше сиятельство… Были времена… Разве при Рено II бароны позволили бы бесчинства, которые творятся сейчас на каждом шагу?!

– М-да… Граф Бургундский правил жёстко, но справедливо. – Поддержал своего подданного Ангерран. – И воином был храбрым…

Невольно граф де Бельфор вспомнил Крестовый поход. Многие рыцари не вернулись со Святой земли, в том числе и многие его вассалы обрели там вечный покой. Затем он подумал: «Времена Рено II, увы, не вернуть… А его сын Гильом II слишком молод и слаб. Бароны чувствуют себя безнаказанными, ибо над ними постоянно должен висеть Дамоклов меч[53]… Так и до заговора недалеко…»

Командир замковой стражи, видя, что сеньор погрузился в свои мысли, терпеливо ждал, не смея нарушить воцарившегося молчания. Наконец Ангерран вернулся к насущным проблемам.

– Да по поводу актёрской труппы…

Казалось, командир стражи только и ждал этого момента.

– Как я вам уже докладывал, ваше сиятельство, они дали несколько представлений. На мой взгляд весьма недурных… Особенно хороши актрисы… А этот мальчишка Леон, из-за которого и приключилась вся эта история, просто вылитая девица! Да, в труппе есть некий музыкант… Как это принято теперь говорить – бродячий голиард, он сочиняет баллады и искусно играет на лютне. Сервы подхватили одно из его нехитрых сочинений, даже прислуга заучила слова и постоянно напевает балладу дни напролёт. Разве сенешаль не докладывал вам, ваше сиятельство? – заискивающе поинтересовался командир стражи.

– Нет… Но это неважно… – задумчиво произнёс граф. – Передай актёрам, что я приму их. Пусть сенешаль приведёт их в надлежащий вид, особенно женщин. Посмотрим, насколько они хороши…

Граф при всей своей добродетели и любви к жене Сибилле, не прочь был развеяться со служительницами Мельпомены[54] и насладиться представлением. Хотя при его дворе было достаточно жонглёров, акробатов, танцоров и музыкантов, к последним особенно благоволила госпожа Сибилла, Его сиятельство любил разнообразить свой досуг. И такое пусть незначительное событие в жизни Бельфора, как посещение его заезжей актёрской труппой, не хотел оставлять без внимания.

…Как только помощник сенешаля сообщил Жоссу, что граф желает насладиться искусной игрой актёров и потому приглашает их в замок, а ко всему прочему, ему поручено позаботиться о внешнем виде труппы, особенно её женской половине.

Жосс сразу же понял: Его сиятельство скучает, желает развлечься, женой и местными красавицами он пресытился и потому жаждет новых ощущений. А что касается его доброго имени, о коем молва слагает легенды, то одно другому вовсе не помеха. В конце концов, знатный мужчина имеет право развлечься. Да и слух госпожи Сибиллы тоже надобно усладить дивной альбой… А уж Жосс был мастер по части развлечений и учуяв приличный заработок, поспешил дать соотвествующие указания своим подопечным.

… И вот в просторной зале слуги графа наскоро возвели сцену из свежеструганных досок. Актёры, разодетые в пух и прах, начищенные до блеска (стараниями помощника сенешаля), а женщины, в том числе и Мария, ещё и благоухавшие дивными ароматами предстали перед взором супружеской четы де Бельфор.

Граф тотчас, с первого же взгляда оценил прелести Колетты, но и Мадлен удостоил снисходительной улыбки. Правда, юная Мария была вовсе не в его вкусе – слишком уж молода, дабы быть искушённой в любви.

Жосс заливался соловьём перед благородной четой, вознося их добродетели до небес (уж он-то был мастер на подобные хвалебные речи), а затем горячо благодарил за оказанный приём.

Графиня тем временем достаточно оценила предприимчивость Жосса и перевела взор на Ригора. Супруг ещё накануне представления сообщил ей, что в труппе есть некий голиард, который успел, как говорят, покорить сердце графини де Мюлуз. Госпожа Сибилла давно не виделась с Беатриссой де Мюлуз, прошло несколько лет с тех пор, как покойный граф собирал гостей в Бельфоре. Но это обстоятельство для неё сыграло решающую роль, дабы обратить внимание на голиарда.

«Неужели сей юноша сумел завоевать расположение Беатриссы?.. – мысленно удивилась она. – Безусловно, он хорош собой… И только… Неужели он так талантлив и искушён в любовной науке, что заставил Беатриссу пренебречь супружеским долгом?.. Хотя всем известно, её муж стар и болен… Разве можно осуждать женщину за её слабости?.. Но почему он покинул Мюлуз?.. Неужели всё зашло слишком далеко?.. Да, но я не собираюсь терять голову из-за этого мальчишки…» – рассуждала про себя Сибилла.

И вот актёры в очередной раз поклонились почтенной публике, Жосс исчерпав слова благодарности и восхищения, объявил о начале представления.

* * *

Благородная чета Бельфор наслаждалась театральным действом. Граф явно симпатизировал Колете, графиня – Ригору. Несмотря на свои добродетели, в том числе и верность супругу, голос сердца постепенно заглушал голос разума, и к концу представления, Сибилла начала, наконец, понимать: почему Беатрисса де Мюлуз не устояла перед этим юнцом. Было в нём нечто притягательное… Сибилла размышляла: может быть, умение петь, обладание прекрасным голосом, хорошими манерами, отнюдь не свойственными выходцам из торгово-купеческой среды… Или всё же виной всему – природное обаяние голиарда? Благородная дама терялась в догадках и вскоре оставила сии бесплодные размышления, ибо её полностью поглотила альба в исполнении Ригора, которую он некогда посвятил графине де Мюлуз.

Наконец представление закончилось, актёры поклонились почтенной публике. Граф и графиня наградили труппу милостивыми улыбками за их старания.

Ангерран, буквально пожирая глазами, Колету, предложил Жоссу задержаться в Бельфоре, пообещав труппе своё покровительство и защиту от барона де Эпиналя. Затем он величественно удалился в сопровождении графини. Сибилла была несказанно рада, ибо ей хотелось сполна насладиться талантами юного красавца.

Однако, не в се в замке возрадовались появлению актёрской труппе и тому, что граф явно благоволил к странствующим актёрам. Анри – придворный поэт и музыкант – любимец графини, испытал явственный укол зависти и ревности. На протяжении всего представления он наблюдал, как графиня внимает пению заезжего голиарда. Увы, Анри, не обладал не столь прекрасным голосом и манерой исполнения, и не столь изысканными манерами, кои Ригор успел освоить за время пребывания подле графини де Мюлуз, пусть и непродолжительное.

Анри, как выходец из самых низов общества (его мать была простой служанкой, а отец одним из многочисленных безродных егерей семейства де Бельфор), не желал терять позиций, завоёванных при графском дворе великим трудом, а порой унижением и хитростью.

Придворный поэт прекрасно понимал: чем дольше продлиться пребывание Ригора в замке, тем больше графиня попадёт под его обаяние, и тем быстрее потеряет к нему всякий интерес. Анри трезво рассудил, что не сможет тягаться с заезжим выскочкой, ибо ему не дано Всевышним столь утончённое чувство стихотворного слога и столь искусное владение лютней, всё более входившей в моду в Бургундии и Франции.

Поэтому Анри, решив не терять времени даром, направился к Констанции, одной из камеристок графини, пылавшей к нему неразделённой страстью.

Придворный поэт прекрасно знал о её чувствах, они проявлялись порой слишком явно, что не ускользнуло от внимания госпожи Сибиллы и обитателей замка. Графиня благоволила к Анри, ей нравились его бесхитростные баллады, посвящённые обыденным темам. Но разве можно сравнить их с кансонами Ригора, столь изящно воспевающих куртуазную любовь!

По дороге у Анри созрел план, согласно коему он намеревался действовать. Он решительно вошёл в покои камеристок. Девушки готовились ко сну, и уже успели снять высокие головные уборы и распустить волосы.

Констанция с задумчивым видом сидела подле своей кровати на простом табурете и расчёсывала гребнем волосы. При виде Анри она встрепенулась. Девушки многозначительно переглянулись… Две совсем молоденькие камеристки начали шептаться и игриво поглядывать на визитёра. Но тот был невозмутим.

– Констанция… – произнёс он. – Мне надо с тобой поговорить…

Девушка поначалу растерялась, застыв с гребнем в руке. Камеристки снова зашептались: наконец-то Анри спустился с небес на землю! Чем ему не угодила Констанция? Она вообще для него слишком хороша – благородного происхождения, хоть и сирота из разорившегося семейства. Графиня дала бы за ней скромное приданное…

– Констанция… – снова повторил Анри. Девушка очнулась, встала с табурета и направилась к Анри. Тот же подхватил её и увлёк из комнаты.

Анри, держа Констанцию под руку, стремительно шёл по длинному замковому коридору, покуда не достиг своей комнаты, а точнее сказать, каморки. Ибо остановка его «покоев» была предельно скромной: тюфяк, набитый свежим сеном, небольшой стол, табурет и сундук, в котором хранился нехитрый гардероб поэта и скромное наследство, полученное от отца-егеря.

Анри тяжело дышал, потому как волновался. Констанция понимала, что он решился, наконец, с ней объясниться. Неужели Анри признается ей в ответных чувствах?

Молодой мужчина без лишних слов заключил камеристку в объятия и страстно поцеловал. Девушка разомлела в его руках и была готова на всё… даже провести ночь в этой каморке, познав восторг любви на простом тюфяке.

* * *

Прошла неделя с тех пор, как актёрские повозки достигли Бельфора.

Колетта щеголяла в новом платье, подаренном графом, прислуга же старалась быть по отношению в ней предупредительной. Жосс наслаждался здешней кухней, поглощая огромное количество блюд кряду. Леон и Мария неожиданно для всех сблизились (у Мадлен и Колеты появились подозрения, что они стали любовниками) и наслаждались обществом друг друга, постоянно находя темы для разговоров, прогуливаясь вокруг замка или по галереям, расположенным на крепостной стене, любуясь живописными окрестными пейзажами.

Жан и Клод, оставшись без женщин (Колета постоянно находилась в обществе графа, а Мадлен то и дело бегала к стражнику, воспылав к нему дикой страстью) времени даром не теряли, отхватив себе молоденьких служанок, и при малейшей возможности утопали в их объятиях.

Ригор беспрестанно сочинял стихи, посвящая их прекрасной Сибилле. Та же внимала им с сердечным трепетом, опасаясь, что в один прекрасный момент не выдержит и сама броситься в объятия голиарда.

Словом, жизнь налаживалась. О чём ещё мечтать странствующему актёру?..

Но, увы, сия идиллия продлилась недолго.

В один прекрасный день графиня, совершая свой утренний туалет, пожелала надеть своё любимое серебряное ожерелье из сапфирина[55]. Констанция, а именно она в этот день облачала госпожу, направилась к резному столику, на котором стоял ларец с драгоценностями. Она открыла его, но к своему вящему удивлению, не увидела ожерелья (оно обычно лежало поверх других украшений).

– Но, ваше сиятельство, его здесь нет… – растерянно пролепетала камеристка.

– Как нет? – удивилась Сибилла, рассматривая себя в зеркало из амальгамы. – Смотри внимательнее… Куда оно могло подеваться… – сказала она, любуясь своим новым головным убором.

– Не знаю, моя госпожа… – растерянно произнесла Констанция.

Камеристки, помогавшие ей облачать графиню, многозначительно переглянулись, предчувствуя беду…

Сибилла поднялась со стула с высокой резной спинкой, ещё раз посмотрелась в зеркало, которое держал юный паж, и направилась к шкатулке с фамильными драгоценностями, предвкушая, как устроит нагоняй нерадивой Констанции.

Камеристка, как не старалась, не могла совладать с собой и скрыть охватившее её волнение. Она глазами указала графине на ларец.

– Ваше сиятельство, я не слепая… Ожерелья из сапфирина нет в ларце…

Сибилла уже была готова разъяриться и наброситься на камеристку, которая отчего-то раздражала её в последнее время всё больше. Но графиня слыла женщиной доброй и рассудительной и потому она сделала глубокий вдох, дабы подавить гнев и раздражение, заглянула в открытый ларец. Действительно, ожерелья в нём не было…

Сибилла растерялась и начала выкладывать украшения из ларца на стол. Вскоре он был пуст, но сапфириновое ожерелье так и не нашлось.

– Обыщите комнату! – приказала графиня камеристкам. – Куда оно могло подеваться?.. – недоумевала она, пытаясь вспомнить, когда надевала любимое украшение в последний раз? По всему получалось два дня назад. – Констанция я же помню, как ты положила ожерелье в ларец!

Девушка поклонилась.

– Да, ваше сиятельство…

Камеристки перестали шептаться, решив вступиться за свою товарку, ибо любая из них могла оказаться в столь щекотливой ситуации.

– Да, да, госпожа! Констанция положила ожерелье в ларец… Мы видели… Мы помним… – затараторили они наперебой.

Сибилла строго взглянула на своих камеристок.

– Я не обвиняю Констанцию в воровстве! Я просто хочу найти ожерелье! – произнесла она, теряя терпение.

– Мы найдём его… Мы найдём его… – снова затараторили камеристки.

– И не взболтните лишнего графу! – приказала Сибилла, надеясь всё же, что ожерелье найдётся. Ей не хотелось и думать, что среди её окружения есть вор … ли воровка.

Но, увы, все тщания камеристок были напрасными. Они искали везде, где только возможно, но ожерелья нигде не было. Графиня с ужасом осознала, что её обокрали в собственном же замке. Ей стало дурно…

Констанции пришлось ослабить ей шнуровку платья и принести прохладной фруктовой воды. Но Сибилла была безутешна.

– Боже мой! В замке вор! Как я скажу об этом графу?! – сокрушалась она.

И тут Констанция заметно оживилась.

– Ах, ваше сиятельство, простите, что осмеливаюсь давать вам советы…

– Говори же! – не выдержала графиня её предисловий.

– Думаю, что никто из вашего окружения не способен на подобную подлость… Никому и в голову не придёт украсть из замка хоть самую малость, не говоря уже о фамильных драгоценностях.

Сибилла машинально кивнула, соглашаясь с камеристкой.

– Да, да, госпожа! – подхватили словоохотливые камеристки, которые за столь короткий срок уже успели возненавидеть наглых бесстыжих актрис, которые чувствовали себя в замке Бельфор, словно у себя дома.

– Это могли сделать актрисы! – наконец, высказалась одна из них. – Эти раскрашенные потаскушки не могли удержаться от соблазна! Ожерелье из голубого сапфирина просто прекрасно!

Сибилла округлила глаза… Но была вынуждена задуматься над словами камеристки.

* * *

Примерно в полдень графиня вошла в покои своего супруга, застав его весьма некстати в обществе Колетты. Правда, «голубки» выглядели довольно невинно…

Актриса тотчас поклонилась графине, а Его сиятельство, заметив чрезмерную бледность жены, сразу же понял: что-то случилось. Он жестом велел Колете удалиться, что та и не преминула сделать.

– Сибилла, дорогая! Что с тобой! – поспешил осведомиться Ангерран.

Графиня потупила взор.

– Ах, Ангерран… Я право не знаю, как и сказать…

Графа охватило волнение.

– Говори! Что же случилось?!

– У меня пропало сапфириновое ожерелье… – собравшись с силами, выпалила Сибилла.

– То, которое принадлежало твоей матушке?

Графиня кивнула.

– Ты приказала осмотреть свои покои? – на всякий случай уточнил граф.

– Да и не только… Но его нигде нет, Ангерран… – словно оправдываясь, сказала Сибилла.

Кровь прилила к голове графа.

– Я прикажу перевернуть весь замок вверх дном! – прорычал он. – Найду вора и лично отрублю ему руки!

– Или ей… – вставила графиня.

Ангерран осёкся и с удивлением воззрился на жену.

– Ты хочешь сказать, что ожерелье украла женщина?!

– Возможно, я вполне допускаю это…

Граф приблизился к жене.

– Ты кого-то подозреваешь?

Та отрицательно покачала головой.

– Но вот мои камеристки…

– Эти безмозглые болтушки! – перебил жену граф. – Так что они говорят?

– Говорят, что актрисы ведут себя… неподобающим образом и вполне могли завладеть моим ожерельем… – высказалась Сибилла и закрыла глаза от страха, думая, что муж начнёт сейчас «метать гром и молнии» подобно Зевсу.

Тот побледнел…

– Если это так, то я жестоко покараю виновную… или виновного. – Заверил он и отправил пажа за командиром замковой стражи.

* * *

Граф выполнил своё обещание и приказал стражникам перевернуть весь замок вверх дном, в частности начать обыск с актёров и их имущества, в котором, увы, ничего не нашли.

Граф пребывал в смятении – обыскали почти всех обитателей Бельфора: камеристок, белошвеек, кухарок, прачек, пажей, личную прислугу, жонглёров, акробатов, музыкантов… и даже конюших и егерей. Длинный список можно было продолжать и дальше.

Когда стражники ворвались в каморку Анри и начали бесцеремонно рыться в его вещах, он не выдержал и задал дерзкий вопрос:

– Неужели вы думаете, что я посмел бы украсть ожерелье графини? Я служу придворным поэтом почти пять лет…

– Приказ Его сиятельства! – коротко отрезал один из стражников, тщательно обыскивая сундук Анри, ничуть не удивившись его чрезмерной осведомлённости, хотя граф приказал не разглашать причину обыска.

В это время появился командир замковой стражи.

– Ну что? – мрачно поинтересовался он, подозревая, что и здесь они ничего не найдут.

Анри ехидно улыбнулся.

– Я так понимаю, у актёров ничего не нашли… Иначе вы не пожаловали бы сюда… – невзначай поинтересовался поэт.

– Нет… – коротко отрезал командир стражи, не подозревая подвоха.

– Ни у актрис, ни у этих мужланов? – не унимался Анри.

Командир стражи на мгновение замер, слова поэта возымели на него вполне определённое действие.

– За мной! – рявкнул он своим подчинённым, резко развернулся и по бесконечным замковым коридорам направился в комнату Ригора, фаворита графини.

«Его сиятельство приказал обыскать всех! – мысленно рассуждал он. – Даже Колетту! А чем лучше этот бродячий выскочка, пригревшийся около нашей госпожи?!»

…Ригор трудился над кансоной, посвящённой прекрасной Сибилле, когда дверь в его крохотную комнатку (графиня приказала разместить голиарда отдельно от актёров и прислуги, дабы тот смог спокойно предаваться сочинительству) распахнулась, и на пороге появились стражники.

Молодой человек не успел и слова сказать, как те ринулись перетрясать тюфяк для сна и вытряхивать содержимое сундука.

– Что происходит? – недоумевал он.

В это время один из стражников нашёл на дне сундука подозрительный свёрток и тотчас развернул его. Перед взором ошеломлённого голиарда, командира стражи и его подчинённых (вполне довольных проделанной работой, ибо результат был достигнут) предстало сапфириновое ожерелье.

– Я ничего не понимаю… – прошептал Ригор. – Как оно сюда попало?..

* * *

Ригор томился в темнице. Правда, графиня позволила принести ему пергамент, перо и чернильницу, дабы скрасить одиночество заточения. Граф, немного поостыв, и вняв мольбам жены и Колетты, не торопился отрубить руки вору, то есть голиарду.

Графиня пребывала в смятении, пытаясь в который раз убедить мужа, что Ригор не посмел бы совершить кражу. На что граф возражал:

– Ваша доброта, Сибилла, не доведёт до добра. Ожерелье нашли у него в сундуке. Какие доказательства вины вам ещё требуются?

– А, если его туда подбросили? – неожиданно предположила графиня.

Ангерран рассмеялся.

– Ну, что право! Кому это надо?

– Тем, кого не устраивает пребывание актёров в замке! – выпалила Сибилла и даже испугалась своей смелости.

Граф задумался…

– Вы так рьяно защищаете этого бродягу! – наконец, с жаром воскликнул он. – У меня начинают возникать подозрения…

– У меня тоже есть подозрения, Ангерран, – парировала графиня уже без тени смущения.

Граф удивлённо воззрился на жену. Он хотел возразить ей, но промолчал, ибо действительно, был не равнодушен к Колетте.

– Хорошо… – сдался Ангерран. – Я обещаю вам провести тщательное расследование прежде, чем казнить этого юнца.

Графиня поклонилась и тотчас покинула кабинет супруга. К ней присоединились две камеристки, ожидавшие госпожу подле двери.

Не успела Сибилла достичь своих покоев, как к ней приблизился стражник.

– Простите меня за дерзость, ваше сиятельство… – смущённо произнёс он.

Графиня невольно напряглась, превратившись в слух, ибо интуиция подсказывала ей, что стражник знает нечто важное.

– Говори смело. Можешь довериться мне… – произнесла она, как можно мягче.

Стражник откашлялся и поделился с графиней своими соображениями:

– Мне кажется, что голиард не виноват, ваше сиятельство…

Лицо графини вытянулось от удивления.

– Идём… Поговорим в моих покоях.

Стражник беспрекословно повиновался. Камеристки убыстрили шаг, едва успевая за госпожой.

* * *

Ригор потерял счёт времени. Он не знал, что сейчас день или ночь?.. Ибо в темнице не было даже крохотного оконца. Скудный свет давала свеча, освещавшая пергамент, на котором рождались стихи:

Если она не полюбит меня, я хотел бы умереть… В тот же день, когда она взяла меня в слуги. Ах, Боже! Она так нежно убила меня, Дав почувствовать её любовь, И заключила меня в такую темницу, Что я не хочу видеть другой дамы… Я весь в волнении, но я наслаждаюсь, Ведь если я буду бояться свою даму и ухаживать за ней, Для неё я стану лживым или честным, Верным или обманчивым, Вульгарным или учтивым, Несчастным или весёлым…[56]

Граф внимательно выслушал свою супругу, а затем и стражника. Тот без утайки рассказал, как обыскивали каморку придворного поэта и как тот обронил роковую для него фразу.

– Сначала, ваше сиятельство, я не придал словам Анри значения… Меня более занимал его сундук… Но потом, к вечеру я задумался: откуда он знал, что мы ищём пропавшее ожерелье? Ведь вы приказали камеристкам молчать, да и нам не болтать лишнего…

Сибилла мысленно ликовала, но старалась сдерживать захлестнувшие её эмоции.

– Возникает вопрос: откуда придворный поэт знал о пропавшем ожерелье? – начал рассуждать граф, дабы докопаться до истины.

– Ума не приложу, ваше сиятельство… – признался стражник и потупил взор.

– Хм… А мне кажется, что здесь всё ясно… – произнёс граф и воззрился на командира стражи, отличавшегося природной сметливостью.

– Смею предположить, что Анри замешан в некой интриге, направленной против голиарда… – высказался он.

Граф кивнул.

Сибилла буквально просияла: уж теперь-то Ангерран выведет этого завистника на чистую воду.

…Командир стражи с пристрастием допросил Анри и тот во всём признался. Правда, надо отдать должное, он оказался не законченным негодяем и умолчал о роли Констанции, отведённой в этой грязной интриге. Девушка осталась все подозрений.

По решению сиятельного графа Ангеррана де Бельфора, Анри был предан публичной казни через повешенье, как простолюдин.

Однако, все эти события произвели неизгладимое впечатление на Ригора. Он был подавлен и разочарован в своей Даме сердца, считая, что она всё же могла смилостивиться над несчастным, который кстати искренне раскаялся в содеянном, и убедить мужа заменить казнь изгнанием из Бельфора.

Спустя некоторое время после казни Ригор почувствовал, что интерес графини к нему постепенно угасает и, оттого попытался сам разрубить сей Гордиев узел.

В один из холодных февральских вечеров голиард упал к ногам прекрасной Сибиллы, представив на её строгий суд последнюю сочинённую кансону, а затем (когда та растрогалась) молил отпустить его из Бельфора на все четыре стороны.

Сибилла здраво рассудила, что так будет лучше. Вскоре произошла сцена, подобно той, что пришлось пережить Ригору пару месяцев назад, когда Беатрисса де Мюлуз вручила ему мешочек с монетами, подарила мула, и он покинул замок Шальмон. Теперь же Ригор покидал замок Бельфор (опять же на муле и его напоясный кошель был изрядно отягощён серебряными денье).

Голиард простился с друзьями и решил направиться в Монбельяр, потому как у него сохранилось послание графини де Мюлуз к виконтессе. По дороге воображение голиарда рисовало ему, как он ублажает престарелую виконтессу. Но, увы, выбора у него не было: скитаться по дорогам от замка к замку в поисках заработка и покровительства ему не хотелось.

Глава 9

Замок Монбельяр снискал славу неприступной крепости ещё во времена Верденского договора[57], когда образовалось так называемое Срединное королевство, а затем и графство Бургундия, объединившее земли Портуа, Варе, Эскаюн, Аму и Шануа, а позднее – восточные земли Бонуа и Отенуа[58], присоединённые в результате одной из последних приграничных войн.

Расположенный на землях Варе он перешёл под длань короля Лотаря I, а предки Генриха де Монбельяр стали его вассалами.

В 870 году в Бургундии вспыхнуло восстание знати, которое возглавил Эд I, граф де Труа против короля Карла Лысого, законного правителя графства. Замку Монбельяр пришлось выдержать длительную осаду, дабы сохранить верность бургундской короне.

Следующую длительную осаду замок Монбельяр пережил в 937 году, когда знать Эскаюна отказалась признать своим законным королём Людовика IV. В этом же году, воспользовавшись сложившейся политической ситуацией, в графство вторглись венгры. Они разграбили Безансон и прилегающие к нему земли Варе. Устоял лишь один Монбельяр.

Перед лицом грозящей графству опасности, бургундская знать забыла прежние распри, единодушно признав королём Людовика IV. Но земли Варе уже подверглись разорению.

Последующие сто пятьдесят лет графство Бургундия (в том числе и замок Монбельяр) пережила множество войн, как междоусобных, так и с внешними врагами, такими как лотаринги, французы, ломбардцы и германцы. Но графство Бургундия выстояло, сохранив политическую и духовную независимость (в отличие от Арелата, перешедшего под длань Священной римской империи).

…Ригор ещё издали увидел замок Монбельяр, расположенный на природной возвышенности. Невольно он сравнил его с Мюлузом, Шальмоном, Эпиналем, Бельфором и городами Ломбардии.

Его мул неспешно брёл по дороге, перебирая коротенькими ножками. Ригор замёрз, потому спешился, запахнул поплотнее плащ и, взяв своего «коня» под уздцы, решил проделать остаток пути пешком.

По мере приближения к замку, у Ригора усиливалось волнение, если не сказать – страх. Он ничего не знал о славном прошлом Монбельяра, но его внешний вид произвёл должное впечатление на странствующего голиарда.

Ещё издали Ригор заметил, что стены замка венчали деревянные галереи, на специальной площадке надвратной башни ощетинились стрелами несколько аркбаллист[59], а сторожевые башни были настолько высоки, что просто дух захватывало.

Ригор приблизился к так называемому нижнему двору Монбельяра, в котором располагались многочисленные хозяйственные постройки. Вход в сам замок шёл по мосту, переброшенному через широкий сухой ров, по бокам которого стояли башни-турели. Мост был устроен таким образом, что при нападении неприятеля он легко разрушался.

Но военных действий в здешних местах не было давно, поэтому мост увивал плющ и дикий виноград. Его красно-жёлтые листья, прихваченные лёгким морозцем, выделялись яркими пятнами на почерневшем от времени дереве.

Ригор проследовал через лёгкий деревянный мост, оказавшись на другом – подъёмном мосту, который при нападении не разрушался, а попросту приводился в движение при помощи механизмов.

Второй мост поднимался каждый вечер с наступлением темноты, когда запирались замковые ворота, а после примы, на рассвете, снова опускался потому, как в замок спешили окрестные крестьяне, поставлявшие провизию его многочисленным обитателям.

Два дюжих стражника смерили голиарда придирчивыми взорами:

– Судя по одежде и лютне – ты бродячий музыкант, – предположил один из них.

Ригор оскорбился – даже графини де Мюлуз и де Бельфор обращались к нему уважительно! И тем более он – не бродячий музыкант!

– Я – голиард! – стараясь сохранять спокойствие и достоинство, произнёс Ригор. – Сочиняю альбы, кансоны и баллады, а также играю на лютне…

Стражники переглянулись: каков наглец! Много тут вас ходит!

– Сейчас не время для праздников и пиров. – Миролюбиво заметил один из них. – Да и наша госпожа не жалует бродячих певцов. Вряд ли ты сможешь заработать в Монбельяре.

Ригора охватило смятение – ему вовсе не хотелось продолжать свой изнурительный путь по холоду – ибо он надеялся обрести пристанище, пусть временное, и покровительство виконтессы (старой ведьмы, как называли её Колетта и Мадлен). Но всё же усилием воли взял себя в руки.

– Вынужден разочаровать вас, доблестные стражи, но я как раз намеривался засвидетельствовать своё почтение виконтессе и передать ей послание от графини де Мюлуз, – уверенно произнёс голиард.

Стражники растерянно переглянулись. Они прекрасно знали, что граф де Мюлуз – один из влиятельных вассалов бургундской короны.

В подтверждение своих слов Ригор извлёк из седельной сумки свиток, увенчанный печатью графини.

– Надеюсь, значение сего герба – двух борзых собак – вам известно. Ибо оно принадлежало барону де Шальмону, отцу графини де Мюлуз.

Стражники взглянули на свиток.

– Хорошо, я позову начальника стражи, – решил стражник, что постарше.

Начальник стражи оказался высоким худым рыцарем, лицо которого украшал шрам, полученный на Святой земле в битве с сарацинами. Он принял свиток и тщательно осмотрел печать.

– Следуйте за мной, – обратился он Ригору.

Голиард миновал в ворота, скорее похожие на тоннель, ведущий к караульной башне. Начальник стражи подозвал слугу и что-то ему сказал. Затем он вернул Ригору свиток и коротко бросил:

– Ожидайте.

Вскоре во внутреннем дворе появился мажордом, пожилой мужчина, преисполненный собственного достоинства и значимости, облачённый в одежду красно-белого цвета с амфисбеной на груди.

Он смерил визитёра цепким взглядом.

– Моё имя Ригор, – в свою очередь представился тот. – Я имел честь служить при дворе графини де Мюлуз голиардом. Она отправила со мной весточку виконтессе.

Ригор протянул мажордому свиток, увенчанный печатью из красного сургуча.

– Я передам послание госпоже, – заверил мажордом. – Как скоро графиня де Мюлуз ожидает ответа? – вежливо поинтересовался он.

Ригор пожал плечами.

– Увы, я не знаю. Возможно, это указано в письме…

Мажордом, удовлетворённый ответами визитёра, сказал:

– Думаю, вам следует отдохнуть и подкрепиться после дороги. Я распоряжусь позаботиться о вас.

Ригор ощутил укол самолюбия: с ним обращаются как с простым посыльным. Но он смирил свою гордыню и последовал за мажордомом.

* * *

Мажордом и голиард миновали караульную башню. Перед ними возвышался донжон, построенный ещё два века назад. Дабы войти в него следовало подняться по узкой, крутой, каменной лестнице.

Они оказались на нижней площадке донжона. Ригор осмотрелся: перед ним простиралась просторная галерея. Солнечный свет проникал через стрельчатые окна с разноцветными витражами в свинцовых переплётах. Невольно он залюбовался открывшейся картиной, ибо казалось, что воздух галереи наполнен разноцветными красками. Да и сами витражи говорили о том, что хозяйка Монбельяра очень богата.

Мажордом оглянулся и не без удовольствия заметил, какое впечатление произвели витражи на голиарда, ибо они были гордостью Монбельяра. Он не спешил миновать галерею, дав посланнику графини де Мюлуз вволю полюбоваться сей роскошью, которая обошлась покойному виконту в весьма кругленькую сумму золотом.

Сражённый зрелищем голиард, ощутил ещё большее волнение.

«Бог мой… – подумал Ригор. – Виконтесса богаче графини… Даже в Мюлузе я не видел столь прекрасных витражей. Как она примет меня, фактически изгнанника?.. Наверное, она в летах, тучна… Надменна и кичлива… – мысленно рисовал он портрет виконтессы. – И наверняка дурна собой…»

Миновав галерею, мажордом и голиард оказались в жилом помещении, в коем коротала свой вдовий век виконтесса. Сводчатые потолки придавали ему ощущение простора и высоты. Окна здесь также украшали витражи из разноцветного стекла.

Мажордом проводил визитёра в комнату для прислуги и приказал покормить его. Сам же отправился в покои виконтессы.

…Матильда де Монбельяр занималась вышиванием в компании своей верной камеристки Флоранс де Лер. Она закончила вышивку цветка, воткнула иголку в канву[60] и украдкой воззрилась на свою наперсницу.

Невольно Матильда испытывала по отношению к камеристке зависть, ибо её муж Жан де Лер вернулся из Крестового похода. Мало того, у четы де Лер рос сын, недавно ему исполнилось десять лет.

Виконтесса тяжело вздохнула… Увы, она была вдовой и все её дети умерли во младенчестве. Она всё чаще страшилась бесцельно уходящего времени, ведь ей уже минуло двадцать пять лет, а это было не мало.

Матильда порой задумывалась о новом замужестве, но, увы, в Крестовом походе погибли почти все достойные рыцари, чьи замки располагались близ Монбельяра. Да и бургундский правящий дом понёс тяжёлые потери, граф Рено II и его братья также не вернулись со Святой земли, поэтому грандиозные праздники, как в былые времена, на которые собиралась практически вся знать, не устраивались. И составить достойную партию было непросто.

Дверь светёлки отворилась, вошёл мажордом и склонился в почтительном поклоне.

– Сиятельная госпожа, вам послание от графини де Мюлуз. – Произнёс он и протянул свиток.

Матильда, сгорая от нетерпения, приняла его и тотчас надломила печать с изображением борзых собак. Возможно, это приглашение на праздник…

Виконтесса поднялась с кресла и подошла к окну, дабы предаться чтению без свидетелей. Флоранс тотчас оставила вышивание, встала с невысокой скамеечки, на которой она сидела, подошла к мажордому и, одарив его многозначительным взглядом, направилась к двери.

Тот понял всё без слов. Ибо за годы долгой службы в замке Монбельяр научился многому, в том числе читать по глазам, угадывать настроение госпожи по жестам, тону разговора.

Мажордом откланялся и удалился вслед за Флоранс.

Виконтесса, снедаемая любопыством и волнением, развернула свиток и прочитала:

«Дорогая Матильда!

Простите, что вот так запросто обращаюсь к вам, ведь мы виделись последний раз шесть лет назад на крестинах у графа де Бельфор. Прекрасное было время. Я часто вспоминаю ушедшие годы. К сожалению, никто не вернёт Бургундии и их семьям погибших рыцарей, а вам – мужа.

Развлечения в наши времена стали редкостью, ибо нет более того общества, которым мы наслаждались до Крестового похода. Недавно ко мне на службу поступил некий Ригор Жюиф, голиард, молодой человек из почтенной семьи, наделённый многими талантами. Его стихи доставляют истинное удовольствие. Слушая их, я снова почувствовала себя юной, пятнадцатилетней незамужней девушкой, у которой уже были свои тайны. Но, увы, обстоятельства сложились таким образом, что мой муж, граф де Мюлуз, снедаемый ревностью, невзлюбил Ригора и приказал ему покинуть замок. Очень надеюсь, что вы оцените моего протеже. Поверьте, его таланты ограничиваются не только стихосложением и игрой на лютне…

Графиня Беатрисса де Мюлуз де Шальмон»

Виконтесса несколько раз перечитала письмо, затем положила его на стол и позвонила в колокольчик. Вошла Флоранс.

Камеристка сразу же заметила, что госпожа взволнована.

– Дурные новости, Матильда? Неужели письмо графини тому виной?.. – осторожно поинтересовалась она, называя виконтессу по имени, ибо только Флоранс имела в Монбельяре такую привилегию.

– Нет, нет… Новости вовсе не дурные, Флоранс… Я хочу видеть мажордома.

…В покои виконтессы снова вошёл мажордом.

– Скажи Бертран, – обратилась Матильда к своему подданному, – а этот паж, что привёз письмо, слишком юн?..

Флоранс тотчас поняла, что госпожа проявляет интерес к посыльному. Но у неё возник вполне закономерный вопрос: отчего она называет его пажом? Разве пажи доставляют послания своих господ?..

– О нет, ваше сиятельство, на пажа этот юноша вовсе не похож. – Пояснил Бертран. – Скорее на музыканта, ибо на его плече я заметил лютню… Кажется он представился стражникам, как голиард. Ох уж эти новомодные течения… Увы, они дают сомнительное право называться любому бродяге с музыкальным инструментом, хоть музыкантом, хоть голиардом на ломбардийский манер… Так скоро все жонглёры, акробаты и бродячие артисты будут именоваться голиардами, лишь бы угодить нынешней моде и привлечь к себе внимание, кстати на мой взгляд не заслуженное…

Матильда, утомлённая пространными разглагольствованиями мажордома, с мольбой посмотрела на Флоранс. Та сразу же поняла значение сего взгляда.

– А что юноша хорош собой? – без обиняков спросила она.

Мажордом осёкся, он не привык, что его перебывали. Даже виконтесса на правах хозяйки старалась уважать достоинство почтенного мажордома, верно служившего семейству Монбельяр на протяжении двадцати с лишнем лет.

Он растерянно воззрился на виконтессу, затем на камеристку, позволившую себе неслыханную дерзость.

– М-да… Вполне хорош… – недовольно ответил Бертран. – Даже можно сказать, юноша красив…

Матильда улыбнулась, это всё, что она хотела узнать от мажордома.

– Прикажи позаботиться о этом юноше… Пусть он отдохнёт с дороги.

Мажордом поклонился.

– Разумеется, ваше сиятельство, я уже отдал соответствующее распоряжение.

Виконтесса кивнула.

– Хорошо… Ты можешь идти.

Бертран удалился. Флоранс, как истинная камеристка и наперсница виконтессы, не удержалась от вопроса:

– Послание графини де Мюлуз как-то связано с этим юношей?..

Виконтесса прошлась по комнате, не спеша с ответом.

– Да, – призналась она наконец. – Графиня де Мюлуз просит принять юного голиарда ко двору и оказать ему покровительство.

Флоранс, понятия не имея о содержании письма, тотчас выказала предположение:

– Она ещё молода, а граф, увы, стар… Вероятно, увлеклась молоденьким красавчиком, да муж обо всём узнал…

– Примерно так всё и было… – подтвердила виконтесса.

Прекрасно зная, характер своей госпожи, Флоранс продолжила:

– Вы в сомнениях: стоит ли принимать под своё крыло сего голиарда? – в подтверждение этих слов, Матильда тяжело вздохнула. А камеристка продолжила: – Думаю, ваше сиятельство, следует принять юношу и выслушать его историю. А уж потом вы решите, что делать дальше. Прогнать его прочь, всегда успеется…

Матильда полностью согласилась с камеристкой.

«А почему бы и нет?.. – подумала она. – Сейчас так мало развлечений… Бродячих актёров я не люблю… Они обходят Монбельяр стороной… Ели юноша хорош собой, воспитан и талантлив, почему бы не позволить ему остаться в замке?..»

* * *

В последние время Матильда всё чаще томилась от скуки, не зная чем себя занять. Детей у неё не было, охотиться она не любила, вышивать и шить рубашки для бедных надоело, сочинять стихи у неё не получалось. За прошедшие годы она несколько раз навещала свою матушку в родовом замке, но тот навевал на неё печаль. Недавно она вернулась из Понтарлье в Монбельяр в угнетённом состоянии, вспомнив покойных отца и брата.

Вечером, после того, как церковные колокола отзвонили вечерню, Матильда по обыкновения помолилась в домовой церкви, поминая мужа, отца, младшего брата Персеваля и своих умерших малолетних детей. Затем она всё же решилась принять голиарда, резонно рассудив, что ничего дурного в том нет, и её безупречной репутации ничто не угрожает (ибо как всякая знатная дама и вдова она была крайне щепетильна в подобных вопросах).

Внешность Ригора произвела на Матильду приятное впечатление. Юноша был невысок ростом, но сложен весьма складно, имел приятное лицо, которое обрамляли густые каштановые волосы, и завораживающий голос (Ригор, как истинный голиард, научился управлять им, ибо голос – его профессиональный инструмент).

Ригору хотелось произвести на виконтессу приятное впечатление, перспектива скитания по дорогам его не прельщала. Да и виконтесса показалась ему не старой ведьмой, а довольно приятной дамой.

Ригор охотно поведал ей о своих приключениях: что-то он приукрасил, а о чём-то предпочёл умолчать. Так историю о краже ожерелья графини де Бельфор, он представил в несколько ином свете. Из его рассказа явствовало, что госпожа Сибилла прониклась к нему симпатией, но её придворный музыкант Анри, снедаемый ревностью и завистью, строил ему всевозможные козни. И, увы, Ригору пришлось покинуть гостеприимный замок де Бельфор, дабы не была задета честь знатной дамы.

Матильда, невольно поддалась обаянию голиарда и внимала ему, если не с восхищением, то уж точно с нескрываемым интересом. А когда он исполнил несколько альб и кансон, сочинённых в разное время и посвящённых Беатриссе де Мюлуз и Сибилле де Бельфор, её невольно охватило чувство зависти по отношению к этим молодым и удачливым на её взгляд женщинам.

Когда ночная мгла окутала землю, виконтесса, наконец, позволила голиарду удалиться на отдых, и приняла окончательно решение: Ригор останется в замке.

На следующий день виконтесса призвала к себе Ригора и поручила ему разобрать библиотеку покойного мужа. Юноша несколько удивился желанию своей госпожи (ибо считал своё предназначение иным – сочинять стихи, музицировать на лютне, воспевая красоту дам и храбрость рыцарей), но постарался не подавать вида.

В душе он счёл себя оскорблённым, но всё же направился в замковую библиотеку, дабы разобраться там и упорядочить старинные фолианты – уж лучше стать «книжным червем», нежели скитаться по дорогам Бургундии в поисках заработка.

Виконтесса любезно выделила ему в помощь молодого слугу, ещё почти мальчишку, который с восторгом воспринял приказ госпожи и поспешил в библиотеку вслед за голиардом.

Когда Ригор вошёл в просторное помещение, перед его взором предстало множество стеллажей, заставленных фолиантами в кожаных переплётах или же просто заваленных свитками пергамента. Отчего-то эта картина напомнила ему монастырский скрипторий[61], куда он попал совершенно случайно лет восемь назад, будучи ещё совсем ребёнком.

Разбирая старинные фолианты, некоторые, увы, безвозвратно пришедшие в негодность, Ригор нашёл несколько романов о бесстрашных рыцарях, победителях драконов и покорителях сердец прекрасных дам, которые, по всей видимости, были приобретены покойным виконтом незадолго до Крестового похода.

Он с удовольствием пролистал увесистые труды французских авторов (именно они преуспели в художественном описании любовных отношений прекрасных дам и их верных рыцарей), украшенные искусными рисунками, и не преминул сообщить о своей находке виконтессе. Та же заинтересовалась этими романами и выказала желание, дабы Ригор читал ей вслух по вечерам.

Матильда с замиранием сердца слушала этот любовный вздор и украдкой смахивала набежавшую слезу. Помимо слезливого сюжета любовные душераздирающие истории дополнялись дивным чтением Ригора, который проявлял недюжинные актёрские способности, меняя тембр голоса и подражая то прекрасной даме, то её очередному возлюбленному.

Матильда настолько привыкла к вечерним свиданиям, что была слишком разочарована и расстроена, когда Ригор дочитал последний фолиант. Недолго думая, виконтесса приказала сочинить ему подобную историю, дополнив её стихами.

Ригор, не смея возразить своей покровительнице, тотчас приступил к работе и почти целые дни проводил за рукописью, а вечером зачитывал её Матильде, которая окончательно убедилась в правоте графини де Мюлуз – действительно, Всевышний наделил голиарда многочисленными талантами.

В середине весны Матильда получила послание из Бельфора. Молодой граф Ангерран де Бельфор решил возродить рыцарские турниры, которые не проводились со времён Крестового похода. Де Бельфор знал, что виконтесса потеряла на Святой земле мужа и брата, но всё же просил её принять предложение и выставить на турнир любого вассала, коего сочтёт достойным защищать её имя и честь.

Матильда задумалась. Послание графа всколыхнула давние воспоминания о том, как в много лет назад она вместе с семьёй посетила турнир, на котором познакомилась со своим будущим мужем. Теперь же он нашёл своё последнее пристанище на чужой земле.

Она мысленно перебрала вассалов, вернувшихся из похода два года назад. Увы, подходящей кандидатуры не было. Де Лер, муж её камеристки Флоранс, коему она всецело доверяла и безмерно уважала, постоянно страдал от ран, полученных в походе. Ещё несколько достойных на её взгляд вассалов также подорвали здоровье, переболев на Святой земле лихорадкой.

Их сыновья были слишком молоды. Сыну де Лера, недавно исполнилось восемь лет. А самому старшему из сыновей вассалов – пятнадцать. По правилам турнира участнику должно исполниться восемнадцать лет.

Матильда уже намеревалась написать графу де Бельфору письмо, поблагодарить за приглашение и дать вежливый отказ. Но вдруг ей пришла в голову мысль: Ригору восемнадцать! Так почему бы из него не сделать рыцаря?

Она тотчас послала де Лером и поделилась с ним своими соображениями.

– Граф де Бельфор прислал мне приглашение на рыцарский турнир, – сказала виконтесса и протянула своему вассалу письмо.

Жан де Лер бегло прочитал его.

– Похвально, что молодой граф пытается возродить былые традиции. Надеюсь, в Бургундии ещё не перевелись рыцари… – холодно заметил он, прекрасно зная о том, что почти весь цвет рыцарства не вернулся из Крестового похода.

– Неужели вы не хотели бы принять участие в столь знаменательном событии?.. – вкрадчиво сообщила виконтесса и затем добавила: – Кстати, турнир состоится в начале осени…

Де Лера охватило смятение. Он был ещё достаточно молод – недавно перешагнул тридцатилетний рубеж – и как всякий закалённый в боях рыцарь просто мечтал сразиться за честь виконтессы де Монбельяр. Но…

Матильда прекрасно знала, что скажет ей Жан. Рана на ноге, полученная в походе, постоянно открывалась, увы, он не мог подолгу сидеть в седле и переносить больших физических нагрузок. А без этого на турнире обойтись было никак нельзя.

– Ваше сиятельство, если потребуется я отдам за вас жизнь… Но моя нога…

Виконтесса нетерпеливым жестом прервала речь вассала.

– Я прекрасно знаю об этом… Поэтому хочу посоветоваться с вами: кого из вассалов я могу отправить в Бельфор?

Де Лер задумался – вопрос был отнюдь не простым.

– Не знаю, что и сказать, ваше сиятельство… – смущённо произнёс он. – Вассалы либо страдают от ран, либо от последствий лихорадки, лишившей их здоровья… А подрастающее поколение ещё не достигло надлежащего возраста.

Виконтесса тяжело вздохнула.

– Как жаль… А мне так хотелось отправиться осенью в Бельфор. Вспомнить молодость…

Де Лер сник, увы, он ничем не мог помочь своей госпоже.

– Может быть, нанять кого-нибудь из вассалов баронов-соседей?.. – неожиданно предложил он.

Матильда отрицательно покачала головой.

– Я уверена, что мой незабвенный супруг не одобрил бы подобного решения… Впрочем…

Вассал напрягся. Ему тоже хотелось отправиться в Бельфор вместе с женой и сыном, но только в составе свиты виконтессы. Неужели она нашла нужное решение?..

– А что, если вы подготовите Ригора?.. – осторожно предложила она. – Он физически крепок…

– Придворного голиарда?! – удивился Жан.

– Да.

Де Лер не выдержал и рассмеялся.

– Простите мою дерзость, госпожа. Но, увы, лютня и меч – не одно и то же. Мальчиков начинают готовить в рыцари с семи-восьми лет. А некоторые бароны отправляют своих отпрысков конными оруженосцами к более знатным сеньорам, дабы те прошли надлежащую школу жизни.

Но Матильда не желала отступать.

– Так сделайте так, чтобы Ригор прошёл надлежащую школу. Тем более до турнира еще есть время, он состоится только в конце сентября.

Де Лер пришёл в ужас. Но не осмелился противиться виконтессе.

– Я сделаю всё, что в моих силах, ваше сиятельство… – пообещал он, уже предвидя скорое поражение голиарда на турнире.

Не успел вассал удалиться, как виконтесса приказала явиться Ригору.

– Я приняла решение: ты будешь постигать рыцарские науки под руководством Жана де Лера, – премило улыбаясь, сообщила она голиарду.

Тот потерял дар речи.

– Но зачем, ваше сиятельство?.. – недоумевал он. – Я – голиард, моё оружие музыка и стихотворное слово!

– Несомненно! Но я желаю видеть тебя верхом на коне, облаченным в доспехи с моим гербом на груди. Ты будешь сражаться на предстоящем турнире в Бельфоре. И не возражай мне! Де Лер займётся твоей подготовкой. До турнира ещё почти пять месяцев.

Ригор сглотнул. Разумеется, ему не хотелось потерять покровительство Матильды и стать странствующим голиардом. Он вкусил прелести бродячей жизни, и она более не привлекала его. Он мысленно представил как сходится на копейном поединке[62] с огромным рыцарем, облаченным в жёлтое сюрко, и тот выбивает его из седла. Ригор медленно падает…

Ему ничего не оставалось делать, как согласиться.

– А, если я проиграю?.. – робко спросил он.

Виконтесса недовольно хмыкнула.

– Заодно и докажешь мне свою преданность и… любовь.

Ригор сник, ибо из голиарда ему предстояло стать рыцарем, причём за короткий срок. Неожиданно ему пришла в голову спасительная мысль:

– Но я не могу принять участие в турнире! Я родился в семье торговца, а не барона! – с жаром воскликнул Ригор и с победным видом воззрился на виконтессу.

Та махнула рукой.

– Какая теперь разница. Доблестные рыцари погибли от рук сарацинов. А те, которые вернулись, страдают от ран и болезней. Новое же поколение ещё не выросло… Я поручусь, что ты – мой вассал. Этого будет достаточно. Мы не во Франции, где на турнир следует представлять генеалогическую грамоту, заверенную подписями трёх уважаемых сеньоров. В Бургундии всё гораздо проще.

В этот момент Ригор пожалел, что он – в Монбельяре, а не в каком-нибудь французском городе.

Матильда, не медля, отправила в графу де Бельфор письмо с согласием и обязательный турнирный взнос двести безансонских денье.

Глава 10

Остаток дня Жан де Лер провёл в смятении. Поздно вечером, Флоранс, уединившись с мужем (а это выдавалось отнюдь не часто в стенах замка) поинтересовалась:

– Что с тобой сегодня? У меня складывается впечатление, что тебя что-то мучает…

Жан тяжело вздохнул, перевернувшись на другой бок, дабы избежать разговоров с женой. Но Флоранс не желала отступать.

– Нам так редко удаётся провести ночь вместе! – с негодованием воскликнула она. – И ты ещё не в настроении! Я что перестала интересовать тебя, как женщина? Ты положил глаз на какую-нибудь молоденькую камеристку? Так вот, имей в виду, я не посмотрю на то, что происхожу из благородного рода, а попросту, словно кухарка оттаскаю твою пассию за волосы!

Жан коротко хохотнул. Его дурное настроение пропало. Ревность жены привела его в приятное расположение духа. Он повернулся к ней и крепко заключил в объятия.

– Какая ревность, дорогая! Мне приятно, что после стольких лет совместной жизни, ты ещё любишь меня…

Флоранс насупилась.

– Всё понятно… Ты боишься, что я устрою скандал…

Жан от души рассмеялся и поцеловал жену.

– Неужели ты думаешь, что я смогу увлечься другой женщиной?

Флоранс хмыкнула, нежась в объятиях супруга.

– А почему бы и нет?.. Другие мужчины постоянно ищут утешений на стороне…

– Глупости! Кроме тебя мне никто не нужен! – с жаром воскликнул Жан и снова попытался поцеловать жену. Но та отстранилась.

– М-да… А как же ты обходился без меня в Крестовом походе? – неожиданно спросила она.

Жан смутился, но тотчас пошёл в наступление.

– Господи! Неужели тебя не даёт это покоя? Ты что будешь ревновать меня к маркитанткам? Они же просто шлюхи…

– Ну, хорошо… – миролюбиво сказала Флоранс. – Забудем нашу маленькую размолвку… Но, может, ты всё скажешь мне: в чём была причина твоего дурного настроения?

Жан тяжело вздохнул.

– Ох, Флоранс, виконтесса получила письмо от графа де Бельфор…

– И что же? – встрепенулась ревнивица.

– В начале осени он намерен провести рыцарский турнир…

– Так это прекрасно! Я уже не помню, когда турниры проводились в Бургундии в последний раз! – оживилась Флоранс, уже мысленно перебирая все свои наряды.

– Да, но… Дело в том, что нет рыцаря, который мог бы защищать имя и честь нашей госпожи в Бельфоре.

– Неужели? – удивилась женщина. – Что не найдётся ни одного достойного вассала?

– Увы, дорогая… И потому её сиятельство решила сделать рыцаря из Ригора…

Флоранс с неподдельным удивлением и недоумением воззрилась на мужа.

– Ты шутишь, Жан?!

– Куда там… Она приказала мне подготовить Ригора до сентября месяца, дабы он мог держаться в седле, владеть копьём и мечом. Но это невозможно… Он проиграет в первом же состязании… Как мне это объяснить виконтессе?

Флоранс задумалась.

– Никак. Если Матильда хочет отправиться в Бельфор, а я вполне разделяю её желание, то пусть так и будет. В конце концов, какая разница, кто из рыцарей будет представлять Монбельяр.

Жан отпрянул от жены и закрыл лицо руками.

– Боже мой, Флоранс! Что ты такое говоришь?.. Если это музыкант проиграет, а я не сомневаюсь, что так и будет, то виноват буду я!

– М-да… Щепетильная ситуация… – согласилась Флоранс.

– Умоляю тебя, повлияй на виконтессу! – взмолился Жан.

– Нет, нет! Даже не проси! Матильда просто бредит этим голиардом. Она приписывает ему все мыслимые и немыслимые таланты.

Жан округлил глаза.

– Так может они… Ну… Ты понимаешь, что я хочу сказать…

– Как ты мог подумать! – возмутилась Флоранс. – Матильда слишком щепетильна в отношениях чести.

– Да, но это не мешает ей, однако, пойти на умышленный подлог: объявить простого голиарда рыцарем, человеком благородного происхождения! – возмутился Жан.

– Я уверена, это вынужденная мера… Просто наша госпожа желает посетить Бельфор. Пойми, она ещё молода, возможно, она мечтает снова выйти замуж…

– И потому, я должен сотворить чудо: за пять месяцев из рифмоплёта-музыканта сделать рыцаря! – кипятился Жан.

– Увы, дорогой супруг. Тебе придётся повиноваться воле нашей госпожи…

– Господи! – взмолился Жан. – Видел бы покойный граф де Монбельяр, до чего мы докатились!

* * *

На следующий день де Лер и Ригор, оставившие надежды переубедить виконтессу в её авантюрном замысле, приступили к тренировкам.

Целый день Ригор учился держаться в седле настоящего боевого коня. Почти сразу же он понял: занятие сие непростое, это тебе на смирном муле путешествовать.

Через неделю он вполне сносно освоил эту науку и удостоился скупой похвалы де Лера.

– Теперь займёмся специальными подготовительными упражнениями, – объявил де Лер, – а именно, квинтином[63], а позже – скачками за кольцом.

Ригор сглотнул потому, как примерно представлял себе, что такое квинтин. Помощник де Лера, Карл, вручил ему облегчённое копьё и ещё раз для верности объяснил, что делать.

– Вы, сударь, должны на полном скаку поразить чучело-квинтин (как правило, изображавшего сарацина) копьём прямо в щит. Если вы промахнётесь, что чучело огреет вас мешком и выбьет из седла.

Ригор выслушал последние наставления Карла, крепко обхватил копьё, зажав его под правой рукой, и бросился на квинтин, словно это был барон де Эпиналь. Разумеется, он промахнулся, и противовес выбил неудачника из седла. Этому занятию Ригор посвятил весь остаток весны.

Летом же он освоил скачки за кольцом, когда всадник, вооружённый копьём должен подцепить своим оружием высоко подвешенные на шнурах кольца. С этой задачей новоявленный рыцарь блестяще справился.

Матильда всё это время внимательно наблюдала за ходом тренировок, пытаясь давать советы де Леру. Тот вежливо внимал виконтессе и, затем делал то, что считал нужным. Но в целом она была довольна успехами своего подопечного.

Наконец, настал самый ответственный и тяжёлый момент: Ригор должен был научиться сражаться мечом.

Де Лер не сомневался, что голиард никогда не освоит и пары боевых приёмов. Но вскоре к своему вящему удивлению, он признал: новоявленный рыцарь делает ошеломляющие успехи. Но, увы, они были недостаточны, дабы победить на турнире противников, стяжавших боевую славу в Палестине.

* * *

Наконец в конце августа, по настоянию виконтессы де Монбельяр, Ригор облачился в доспехи и красное сюрко с изображением Дракона. Матильда видела своего подопечного не иначе как в этой ипостаси и была абсолютно уверена, что в Бельфоре он останется неузнанным. Его снаряжение дополнял шлем, украшенный плюмажем в тон боевому одеянию (в противовес арабской куфии[64], вошедшей в моду в Бургундии после Крестового похода).

Матильда издала возглас восхищения и с обожанием воззрилась на своего рыцаря. Она ещё раз придирчиво осмотрела Ригора со всех сторон и изрекла:

– Мой герольд представит тебя как: неустрашимый рыцарь Красный Дракон.

Де Лер покрылся холодной испариной, подумав, что можно было бы придумать и что-нибудь попроще, дабы не привлекать к Ригору на турнире повышенного внимания.

Конечно, Жан отдавал должное упорству голиарда, тот за пять месяцев интенсивных занятий достиг многого. По крайней мере, он отлично держался в седле, выражался подобно благородному рыцарю, умел быть обходительным с дамами и почтительным с сеньорами и выглядел в новых доспехах (переделанных, кстати, из парадных доспехов Генриха де Монбельяра), дополненных неуёмной фантазией Матильды, просто ослепительно.

В довершении сей картины, Матильда приказала привести из конюшни лучшего коня под седлом с высокой лукой, накрытого красно-белой попоной. Ригор при помощи оруженосца Карла, племянника де Лера, сел в седло…

В какой-то момент де Лер невольно отметил, что новоявленный Красный Дракон заметно возмужал и стал чувтсвовать себя увереннее. Но Красный Дракон отнюдь не забывал: ему предстоит встретиться с настоящими воинами, закалёнными в боях и юношами, выросшими в благородных семьях, где их подготовкой занимались с самого детства.

Ригор пытался настроиться на победу. Он научился владеть мечом и булавой, но вот копейного поединка боялся больше всего.

Наступил сентябрь. Виконтесса в сопровождении Ригора, Красного Дракона, супружеской четы де Лер и свиты отправилась в Бельфор.

… Они приблизились к шатрам, установленным около ристалища в пол-лье от замка. Матильда обратила внимание на то, что перед многими из них виднелись штандарты с вдовьими гербами, ибо почти каждый второй бургундский род потерял в Крестовом походе мужчин.

Матильда заметила штандарт с изображением единорога, который принадлежал семейству де Монтера. Она вспомнила, как граф де Монтера и его супруга присутствовали на её помолвке.

Виконтесса намеренно выглянула из кареты, дабы лучше разглядеть шатёр с единорогом. Она заметила ещё молодого статного черноволосого мужчину, который резко распекал слуг. Из шатра вышла женщина в богатом тёмно-синем одеянии и направилась к мужчине. Матильда вздохнула: несомненно, это был молодой граф де Монтера и его жена. Она подумала, что вряд ли возможно по нынешним временам встретить неженатого благородного рыцаря.

Карета виконтессы неспешно двигалась, петляя среди шатров, дабы найти свободное место. Она внимательно вглядывалась в штандарты, пытаясь отыскать герб Мюлузов. По правде говоря, Матильде вовсе не хотелось сталкиваться с Беатриссой де Мюлуз, даже несмотря на то, что благодаря именно графине, она, фактически, обрела голиарда-рыцаря, скрасившего её однообразную жизнь.

Наконец де Лер увидел подходящее место для лагеря. Слуги установили три шатра: первый для виконтессы и Флоранс, второй – для Жана де Лера, Ригора – Красного Дракона, его оруженосца Карла и третий – для многочисленной прислуги.

Вечером после сытного ужина де Лер с тоской размышлял, что Крестовый поход не оправдал надежд, которые на него возлагало франко-бургундское духовенство и рыцарство. Невольно ему приходила мысль, что Всевышнему этот кровопролитный поход был вовсе неугоден, ибо понтифик Урбан II умер в самый разгар боевых действий.

Многие знатные семьи, оставшись без главы, разорились. Воспользовавшись этой ситуацией, находились бароны, выгодно скупавшие земли. Кто-то беднел, а кто-то наживался. И снова раздавались голоса в пользу очередного Крестового похода, направленного на расширение христианских владений в Палестине и Сирии.

Де Лер решил подышать свежим сентябрьским воздухом и пройтись по турнирному лагерю. Вокруг пылали костры, на которых готовилось жаркое или просто собирались небольшие компании слуг, дабы выпить вина и повеселиться. В глаза де Леру бросился резкий контраст между скромными вдовьими шатрами и немногочисленными шатрами баронов, виконтов или графов, вернувшихся из похода с богатой добычей. Невольно он вспомнил своего сеньора, виконта де Монбельяра, погибшего при взятии Антиохи. Если бы он остался жив и вернулся на родину с причитающейся ему добычей, то стал бы одним из самых богатейших сеньоров Бургундии, перещеголяв даже семейства Бельфор и Мюлуз. А так его вдове и вассалам пришлось довольствоваться жалкими крохами трофеев.

Пройдясь между шатрами, Жан де Лер продолжил вои размышления: «Безусловно, крестоносцам удалось закрепиться в Палестине. Они организовали несколько королевств: Иерусалимское, Антиохское и Триполи. Но ценой скольких жизней! Если рыцарство снова решит отправиться в очередной Крестовый поход, то я не стану принимать в нём участие, сославшись на раны и подорванное здоровье; и найду способ, дабы мой сын остался в Монбельяре… Всё, хватит, я своё отвоевал… Вернувшись на родину, я прозрел: Крестовый поход – это, прежде всего, возможность захватить богатую добычу, а уж потом рыцарство вспомнит о священных реликвиях, что в руках у сарацинов…»

Бургундская знать прибыла на турнир в сопровождении прислуги, оруженосцев, кузнецов-оружейников и верных вассалов. Поэтому уже ранним утром в турнирном лагере царила суета. Гильдия бельфорских пекарей привезла несколько повозок со свежим хлебом. Местные крестьяне наперебой предлагали домашнюю птицу для жаркого, сыр и молоко. По случаю праздника граф де Бельфор приказал извлечь из замковых погребов бочки с вином и продавать его по сходной цене.

Между шатров прохаживались портные и торговцы шерстяными тканями, на случай если кому из рыцарей или их вассалов понадобиться новая попона для лошади, плащ или сюрко. Некоторые вдовы неожиданно вспоминали, что их гербы, увы, соотвествующие нынешнему скорбному статусу, выглядят недостаточно хорошо. Поэтому портные спешно раскраивали шерстяную ткань разных цветов, вырезая огромными портняжными ножницами замысловатые фигуры, и нашивали их на шатры, всевозможные накидки, и даже лошадиные попоны.

Матильда же решила, что герб, украшавший её шатёр, не требует замены. Она совершила утренний туалет, помолилась, а затем позавтракала в компании Флоранс, Ригора и де Лера. Виконтесса и её вассал пытались приободрить новоявленного рыцаря, тот хорохорился, но в душе его царил страх. Он боялся копейного поединка.

И вот настал турнирный день. К ристалищу потянулись сеньоры в сопровождении своих пышных свит и рыцарей.

Граф Ангерран де Бельфор и прекрасная Сибилла покинули замок и в окружении пышной свиты направились к ристалищу. Сюзерен королевства, граф Гильом II, наследник Рено II, специально оставил все дела в Безансоне и также выразил желание принять участие в турнире. Из Безансона его сопровождали: матушка, графиня Олтинген, которая согласно желанию супруга правила Бургундией в качестве регентши, а по достижении Гильома положенного рыцарского возраста (двадцати лет) передала бы ему власть; его жена Агнесс фон Церинген, многочисленная прислуга, несколько голиардов и внушительный вооружённый отряд знати.

Гильом предстал перед взором своих подданных в новых доспехах, изготовленных германским мастером, намеренно не надев на них сюрко. Его герб, орёл, стоявший на задних лапах с раскинутыми крыльями, украшал навершие шлема, тарч и лошадиную попону.

Публика, особенно дамы, бурно приветствовали молодого сюзерена, выражая ему своё восхищение, а мужчины, горожане, купцы и мелкие землевладельцы, – преданность.

На сей раз, в подражании французским традициям, турнир начался с копейного поединка. По жеребьёвке Ригор, рыцарь Красный Дракон, представлявший виконтессу де Монбельяр, сражался с Рыцарем Ночи.

На ристалище появился рыцарь, облачённый в тёмно-синее сюрко, украшенное серебряными звёздами. Его шлем венчала замысловатая конструкция, смысл которой Ригор так и не сумел понять. Лошадь чёрной масти, накрытая попоной также тёмно-синего цвета с вышитыми звёздами, была подстать своему хозяину и полностью соответствовала образу Рыцаря Ночи. Его тарч треугольной формы, закреплённый, как и полагается на левой руке, был разделён на четыре сине-жёлтых поля с изображением дельфинов и королевских лилий, что указывало на происхождение рыцаря из графства Дофинэ в Арелате. Прозрачный нежно-голубого шарф, символ Дамы сердца, украшал руку Рыцаря Ночи, чуть выше крепления тарча.

Ригору показалось, что вид у противника угрожающий.

Невольно Ригор ощутил, как внутри у него всё похолодело. Он взглянул на трибуну, Матильда одарила его улыбкой и взмахнула шарфом в знак благорасположения к своему рыцарю.

Гербовый король дал отмашку, поединок начался. Ригор зажав, копьё под мышкой, и на всякий случай, помолившись, ринулся на Рыцаря ночи. Сердце его неистово билось, словно хотело выпрыгнуть из груди. В голове Красного Дракона пульсировала только одна мысль: «Я должен удержаться в седле… Иначе я опозорю виконтессу…»

Всадники стремительно сближались… Рядом с каждым из них бежал оруженосец, на тот случай, если его господин не удержится в седле после удара копьём и начнёт падать. Напряжение нарастало, трибуны замерли в ожидании развязки.

Красный плюмаж, украшавший шлем Ригора развевался на ветру. Доспехи сковали тело, в какой-то момент Ригору показалось, что они слишком уж тяжелы и виконт де Монбельяр был куда выносливее его. Прорези для глаз ограничивали обзор, он видел лишь противника, который, казалось, уже был уверен в своей победе. Пот струился со лба и застилал глаза… Тяжёлое копьё, увенчанное коронелем[65], того гляди выскочит из рук… И, словно, не было пяти месяцев подготовки к турниру… Ригору хотелось очнуться от этого страшного сна…

Неожиданно он ощутил сильный удар в грудь, дыхание перехватило, перед глазами всё поплыло. Ригор провалился в темноту, покачнулся и, теряя равновесие, начал падать с лошади. Оруженосец подбежал к поверженному рыцарю, когда тот уже выпал из седла и, зацепившись одной ногой за стремя, лежал на земле.

Трибуны взорвались криками. Кто-то радовался победе Рыцаря Ночи – таких было меньше, ибо победитель копейного поединка прибыл из Арелата, с которым отнюдь не всегда складывались дружеские соседские отношения. Кто-то, в большинстве женщины, сочувствовали поверженному Ригору.

Матильда, наблюдавшая с трибуны, за ходом поединка закрыла глаза. Виконтесса испытывала противоречивое чувство: с одной стороны ей было жаль Ригора, с другой – женщину захлёстывала обида, рыцарь из него так и не получился. А она так надеялась!

– Де Лер, отнесите Ригора в шатёр и позаботьтесь о нём… – холодно бросила она своему вассалу, переживавшему за копейный поединок, ведь на карту была поставлена и его честь. Но, увы… Всё закончилось так, как и предполагал Жан.

– Разумеется, ваше сиятельство… – коротко ответствовал вассал и тотчас поспешил к поверженному Красному Дракону.

Ригора отнесли в шатёр и разоблачили от доспехов. Подле него хлопотал лекарь и флаконом нюхательной соли. Наконец поверженный рыцарь очнулся и открыл глаза.

Перед ним стояла Матильда.

– Как ты себя чувствуешь, Ригор?.. – сдержанно поинтересовалась она.

– Благодарю… ваше сиятельство… Со мной всё в порядке… – пролепетал он, предчувствуя, неприятный разговор с виконтессой. Ригор был уверен, что сиятельная госпожа не простит ему столь скорого поражения и откажет в покровительстве, и он с лютней в руках отправиться скитаться от замка к замку, предлагая свои услуги. От такой мысли ему стало дурно, голова закружилась ещё сильнее.

– Ты разочаровал меня, Ригор…

Ригор из последних сил приподнялся с походного ложа, решив, во что бы то ни стало спасти ситуацию.

– Ваше сиятельство… умоляю выслушайте меня… Я старался, как мог, поверьте, я не хотел разочаровывать вас. Но, увы, того времени, что со мной занимался почтенный де Лер оказалось слишком мало!

В душе Матильда соглашалась с доводами рыцаря-голиарда. Она прекрасно помнила, как отец воспитывал её младшего брата Персеваля и тот в двенадцать лет уже отлично держался в седле, стрелял из лука и сносно владел мечом.

Но её гордость была уязвлена. Она не желала признаться себе, что переоценила возможности Ригора и подтолкнула его к поражению излишней настойчивостью и уверенностью.

Ригор понимал, что происходит в душе у Матильды. Он с трудом встал и, пошатываясь, приблизился к ней, опустился на колени и произнёс:

– Прошу вас не отвергайте меня, дайте мне шанс доказать, что я ещё смогу стать рыцарем… И совершать подвиги в вашу честь…

Матильда несколько смягчилась.

– Каким образом?.. – поинтересовалась она.

– Позвольте мне в рыцарском облачении в сопровождении оруженосца отправиться странствовать. Я буду прославлять ваше имя, как своей Дамы сердца и непременно совершу подвиг… А затем, овеянный славой, вернусь и упаду к вашем ногам.

Матильда прослезилась.

– Ах, Ригор, я была несправедлива к вам…

– Так вы позволите, ваше сиятельство?.. – вкрадчиво вопрошал Ригор, понимая, что он на верном пути. Одно дело странствовать с лютней в руках, другое – верхом на коне в рыцарском облачении с оружием. Да и лютня в таком случае может стать подспорьем, ибо многие странствующие рыцари слагали кансоны в честь своей Дамы сердца.

Виконтесса растаяла и согласилась.

Поведя на прощание бурную ночь с Матильдой (наконец она решилась на этот шаг, забыв о чести знатной дамы), на следующий день Ригор купил у торговца тканями отрез чёрной шерсти. Портной быстро смастерил из него попону для лошади, а из остатков сюрко, ибо Ригор решил странствовать в образе Чёрного Рыцаря[66]. Матильда всецело одобрила его идею и позволила взять с собой Карла в качестве оруженосца. Юноша пришёл в восторг от представившейся возможности отправиться в увлекательное путешествие.

После полудня Ригор, он же – Чёрный Рыцарь, в сопровождении пешего Карла, в качестве оруженосца, нагруженного поклажей, и нёсшего копьё, покинул турнирный лагерь.

Матильда, стоя подле своего шатра, проводила голиарда, ещё недавно Красного Дракона и ныне Чёрного Рыцаря, долгим взором, пока тот не скрылся из вида.

Глава 11

Ригор, одолеваемый печальными мыслями, ехал, куда глаза глядят. Рядом с лошадью, держась за стремя, бежал Карл.

Наконец оруженосец устал.

– Господин… – задыхаясь, вымолвил он. – Может, остановимся?.. Отдохнём… Да и есть хочется, в животе бурчит…

Ригор не ощущал голода, печаль заглушала все его насущные потребности.

– Хорошо, остановимся в первой же харчевне, что встретится на пути…

Преодолев ещё примерно четверть лье, Карл отчётливо уловил запах жареного мяса.

– Впереди – харчевня! – с энтузиазмом воскликнул он.

Вскоре странствующий рыцарь и его оруженосец достигли харчевни. Напоясный кошель Чёрного Рыцаря, Ригора, был изрядно отягощён серебряными и медными денье, которые виконтесса пожаловала ему, дабы несколько скрасить печаль по утерянному комфорту. Этих денег хватило бы прожить в достатке в течение полугода, ни в чём не нуждаясь и ни в чём себе не отказывая.

Ригор с помощью Карла спешился (ему так хотелось сбросить с себя ненавистные доспехи и вдохнуть полной грудью!) и привязал коня к коновязи. Затем снял шлем, украшенный всё тем же красным плюмажем.

Глядя на плюмаж, новоявленный рыцарь задумался.

– Несколько не подходит моему нынешнему облику… Как ты считаешь Карл?

Оруженосец пожал плечами. Ему в данный момент было безразлично: подходит ли красный плюмаж к одеянию Чёрного рыцаря, или нет. Ему хотелось поскорее сесть за стол и утолить голод.

Сглотнув слюну, он всё же ответил:

– Мне кажется, что плюмаж стоит отставить… Красивый… Виконтесса сама его мастерила…

Ригор ещё раз взглянул на шлем и вздохнул.

– Ладно… Идём ужинать.

Посетителей в харчевне обслуживала молоденькая девица. Прелестница, покачивая бёдрами, подошла к Ригору и оруженосцу, расположившимся за свободным столом. Её чёрный лиф, подхватывающий пышную грудь, был намеренно ослаблен.

– Что желаете, сударь? – томно поинтересовалась она, обращаясь к рыцарю.

– А чем вы обычно кормите здешнюю братию? – поинтересовался Чёрный Рыцарь, положив шлем на соседний табурет и, подмигнув девице. Та призывно улыбнулась и подумала: «Какой красавчик… И наверняка при деньгах…»

Ригору и Карлу с особенным почтением подали маседуан, тушеные овощи, с жареной куропаткой и молодым вином местного сорта «Везуль». Рыцарь и оруженосец принялись трапезничать.

На протяжении всего ужина молодая прислужница, а её звали Аньез, многозначительно поглядывала на Ригора. Уж больно он ей приглянулся.

Новоявленный рыцарь даже несколько смутился.

Но Карл развеял его сомнения:

– Вы явно приглянулись этой пышной девице… Не теряйтесь! Может, проведёте ночь в её страстных объятиях, а мне достанется кувшин дармового вина и тюфяк, набитый свежим сеном.

Ригор украдкой взглянул на Аньез. Та же намеренно покачивая бёдрами, прохаживалась между столов, обслуживая немногочисленных посетителей.

– Право, Карл не знаю, что и сказать… – смущённо произнёс он.

Оруженосец, запивая вином обильную трапезу, подбодрил своего господина:

– А вы ничего и не говорите. Просто действуйте…

– Но как? Она же – простолюдинка! – недоумевал Ригор, привыкший выказывать знаки внимания и почтения знатным дамам и дочерям торговцев.

Карл рассмеялся.

– Право, сударь, вы меня удивляете! Женщина – всегда женщина! Простолюдинка она, или знатная дама – не имеет значения. Исполните одну из ваших баллад, и все женщины и девушки в округе будут ваши!

Ригор с удивлением воззрился на своего оруженосца.

– У тебя богатый жизненный опыт, Карл! И это в твоём-то возрасте…

– Мы почти ровесники, – уточнил оруженосец. – Я хоть и племянник Жана де Лера, но родители мои разорились и я долгое время жил среди простых людей. Пока де Лер из жалости не взял меня на воспитание. Я ему очень благодарен… Но за то время, что я жил среди сервов, я многое постиг…

– В частности, как обращаться с девицами, – съёрничал Ригор.

– Да. – Коротко подтвердил Карл и отпил вина из глиняной чаши. – Любая простая девушка мечтает о прекрасном сказочном принце… А вы – странствующий рыцарь, а стало быть, ни чем не хуже принца.

– Тогда неси мою лютню… – решился Ригор, мысленно прикидывая какую из своих баллад лучше исполнить, дабы завоевать сердце местной прелестницы на пару ночей.

Карлу не пришлось говорить дважды – он был юношей проворным и сметливым. Покинув харчевню, он направился к коновязи, развязал седельную сумку и извлёк из неё лютню. Не удержавшись от соблазна, оруженосец, дотронулся до струн инструмента, тот издал нежный звук…

– Ничего, Чёрный Рыцарь, – шёпотом произнёс Карл, – вместе мы не пропадём. Найдём какую-нибудь богатую вдовушку…

* * *

В харчевню вошёл знатный сеньор, облачённый в металлический нагрудник, на котором была выгравирована лисица, державшая в передних лапах меч. Это был известный на всю округу барон Жульбер де Ла Крезо. По наглости и жестокости ему не было равных во всей юго-восточной Бургундии. Он развлекался тем, что захватывал земли соседей, которые не могли ему противостоять. Наконец, у одного из них, виконта де Монсо терпение закончилось, и он обратился за помощью к самому графу Гильому II Бургундскому, дабы тот силой своей власти пресёк произвол барона де Ла Крезо.

Молодой граф Бургундский не замедлил отреагировать на столь недостойное поведение своего вассала и оправил к нему герольда с требованием срочно прибыть к нему на суд, который он намеревался провести в Бельфоре после турнира. Посему настроение барона было препаршивым, он был готов зарубить мечом любого, кто хоть что-то скажет ему поперёк. За бароном Ла Крезо вошла свита из трёх человек.

Они тотчас расселись за свободным столом. Барон угрюмо воззрился на Ригора, который исполнял балладу, аккомпанируя себе на лютне. Около него сгрудились посетители, выказывая всяческое одобрение исполнителю, а прелестница Аньез даже присела на колени Карла (и тот просто таял от удовольствия).

Матушка Аньез, почтенная вдова здешнего виллана, женщина в самом соку (недавно ей исполнилось тридцать пять лет), истосковавшаяся по мужскому вниманию, с наслаждением внимала сладкоголосому рыцарю, позабыв о своих непосредственных обязанностях.

Кровь прилила к голове барона.

– Хозяйка! – рявкнул он. – Что за бродячий театр в вашей харчевне?

Вдова неохотно повернулась в сторону барона. По опыту она знала, что от таких, как он всего можно ожидать.

– Сию минуту, сударь! – громко сказала она и поспешила к столику посетителей. – Что прикажите?

– Жаркое! Вина побольше! – тем же недовольным тоном гаркнул барон.

– Ах, сударь, – проворковала вдова, стараясь быть предельно вежливой, – угодно ли вам откушать жаркое из каплуна или кролика?

– Неси всё! – распорядился Ла Крезо.

Хозяйка кивнула и тотчас удалилась, решив не беспокоить дочь: пусть немного развлечётся.

… Барон, пребывая в тихом бешенстве, налегал на вино и вскоре, сей напиток изрядно вдарил ему в голову, и он перестал адекватно оценивать происходящее.

– Ещё вина! – рявкнул он. Барона поддержали его вассалы.

К столу подошла хозяйка харчевни, держа полный кувшин вина. Но барон был явно настроен на скандал. Как человек эгоистичный и жестокий, он оскорбился, что молодая привлекательная Аньез оказывает повышенное внимание какому-то бродячему рыцарю. Он не преминул высказаться по сему поводу:

– Хочу, чтобы меня обслужила вон та красотка! Путь отвлечётся от этого ряженого буффона!

Звуки лютни не смогли заглушить злобный рёв барона. Ригор умолк, лютня замерла в его руках, издав протяжный звук…

Хозяйка харчевни, понимая, что назревает конфликт, поспешила нарушить повисшую тишину, которая не предвещала ничего хорошего.

– Аньез! Будь добра, обслужи знатного сеньора!

Девушка поднялась с колен разомлевшего Карла, и тотчас направилась на зов матушки. Она поклонилась барону, взяла у матери кувшин и начала наполнять чаши вином.

Барон залпом осушил чашу с вином и схватил Аньез за зад.

– Нынешнюю ночь я намерен провести с тобой! – тоном, не терпящим возражений, заявил он.

Аньез попыталась освободиться из цепких объятий изрядно захмелевшего сеньора. Её матушка побледнела, и с мольбой воззрилась на Ригора.

– Сударь! Отпустите девушку! – попытался он вразумить барона.

– Что?! И это мне говорит какой-то ряженый буффон? – рявкнул Ла Крезо, не намереваясь выпускать ценную добычу из своих рук, он ещё сильнее стиснул Аньез.

– Пустите меня! Мне больно! – взмолилась девушка.

Но барон уже потерял над собой контроль и завалил молодую прелестницу прямо на стол.

– Ваше поведение, сударь, не достойно рыцаря! – не унимался Ригор.

– Что?! И это мне говорит какой-то бродячий щенок! – взревел барон и даже отстранился от Аньез.

Его свита вяло посмеялась, понимая, что назревают неприятности и так называемый «буффон» будет прав, если вызовет барона на поединок.

– Ваше сиятельство, не стоит связываться с этим рифмоплётом, – попытался урезонить барона один из вассалов, зная дурной характер своего сеньора.

– Ха-ха! – громогласно рассмеялся Ла Крезо. – Буффон и рифмоплёт! Я изрублю тебя на куски! – возопил он и попытался выхватить меч из ножен.

Его вассалы были явно обеспокоены.

– Ваше сиятельство, одумайтесь! – пытались они воззвать к его разуму. – Не хватало нам ещё неприятностей! Вспомните о том, что граф Бургундский ждёт вас в Бельфоре!

Но сии слова возымели совершенно противоположное действие. Ла Крезо не имел намерения отступать, его просто раздирало расправиться с Ригором.

– Я вызываю тебя на поединок, буффон! – в ярости воскликнул барон и, слегка пошатываясь, надел шлем.

Шлем с позолоченной отделкой, сделанный на заказ самим известным оружейником Питером Ройтленгером, выглядел роскошно. Барон отвалил за него десять су и очень им гордился.

– А твой шлем, буффон, я повешу перед замковыми воротами! Прицеплю к нему чёрное сюрко, дабы устрашать незваных гостей[67]! – пообещал барон приглушённым голосом.

Ярость охватила Ригора. Как смеет этот пьяный барон, оскорблять его, Чёрного Рыцаря?!

– Я принимаю ваш вызов! – спокойно ответствовал Ригор.

Аньез и её матушка одарила благородного защитника восторженным взглядом. Аньез вообще не ожидала, что заезжий рыцарь может заступиться за честь простой девушки.

Ригор надел шлем. Барон воззрился на его красный плюмаж и едко заметил:

– Павлин! Сюрко чёрное, а перья красные!

– Я – Чёрный Рыцарь! – с достоинством заметил Ригор. – И намерен посчитаться с вами!

Барон разразился неистовым смехом.

…Рыцари вышли из харчевни во внутренний двор и обнажили мечи. Барон, прилично пошатываясь, всячески оскорблял Ригора.

– Смотри на сей меч, щенок! Я сразил им множество врагов, когда ты ещё писался в штаны! Я изрублю тебя на куски!

Меч был действительно хорош, его клинок зловеще отражал попадавшие на него солнечные лучи. Ригор отчего-то не испытывал чувства страха. «Слава Богу – не копейный поединок… Противник изрядно пьян… А мечом я владею неплохо…» – мысленно понеслось у него в голове.

Противники начали сходиться, прикрываясь тарчами[68]. Барон сделал яростный выпад, Ригор же ловко отразил его. Ла Крезо не унимался и, напирая на противника, попытался поранить его руку нижней остро отточенной кромкой тарча.

Ригор ловко применил удар мендритте[69], как его учил де Лер, и увернулся. Барона охватила неистовая ярость, он сбросил шлем на землю, и снова ринулся на противника, оглашая окрестности диким воплем.

Но рассчитав свои силы, Ла Крезо потерял равновесие, пошатнулся и упал. Ригор не растерялся и тут же кинулся к барону, опустился на колени и приставил к его горлу мизерикордию, «кинжал милосердия», которым победитель в бою протыкал горло поверженного рыцаря.

– Сдавайся! Ты повержен! – воскликнул Ригор.

Но не тут-то было. Красная пелена беженства застелила глаза барона, он вопреки всякому здравому смыслу рванулся вперёд, пытаясь схватить противника… и мизерикордия впилась ему в горло.

Ла Крезо захрипел, изо рта у него потекла кровь…

– Матерь божья! Вы убили его! – воскликнул один из вассалов барона.

Потрясенный Ригор сидел подле Ла Крезо, того охватили судороги и он испустил последний вздох.

Повисла тягостная тишина. Аньез прильнула к матери. Та смахнула слезу: что же теперь будет?

– Поединок был честным! – наконец высказался вассал барона, по виду самый старший. – Я готов это свидетельствовать перед графом де Бельфором и нашим сюзереном графом Бургундским.

Свидетели поединка дружно закивали.

Карл приблизился к Ригору.

– Вы победили, сударь…

– Что?.. – Ригор воззрился на оруженосца бессмысленным взором, ибо только что впервые в жизни убил человека.

– Вы – Чёрный Рыцарь, и защищали честь женщины, путь и простолюдинки. К тому же этот сеньор оскорбил вас… Есть свидетели.

Карл помог Ригору подняться с земли. Один из вассалов подобрал с земли шлем, теперь уже бывшего своего господина, приблизился к Ригору и произнёс:

– Ваш трофей, сударь. Поединок был честным…

Все присутствующие пришли к единодушному мнению: поединок был справедливым и барон сам во всём виноват.

Вассалы посовещались и решили продолжить свой путь в Бельфор, дабы предстать перед взором Гильома II и рассказать о смерти барона Ла Крезо.

Хозяйка харчевни по сходной цене продала вассалам крытую повозку, те уложили в неё тело покойного сеньора и отправились в Бельфор.

* * *

Ригор не испытывал радости от своей победы. Но, несмотря на это, получив шлем покойного в качестве трофея по правилам поединка, не преминул надеть его.

Весть о том, что Чёрный Рыцарь победил задиристого барона (правда имени его никто не знал, ибо Ла Крезо не удосужился представиться «буффону»), мгновенно пронеслась по всей округе. И, где бы ни появился Ригор, все тотчас узнавали его по описаниям очевидцев, которых престранным образом становилось всё больше и больше. Ибо любому купцу или странствующему музыканту, жонглёру да ещё бог весть кому, хотелось лично рассказать «из первых уст» услышанную краем уха историю, изрядно приукрасив её.

Тем временем вассалы с телом покойного барона приближались к Бельфору, а прекрасная Луиза де Ла Крезо даже не подозревала, что стала вдовой.

… Луиза пробудилась, в ужасном расположении духа. Она неохотно залезла в бадью с тёплой водой, предусмотрительно приготовленной прислугой, дабы госпожа совершила утреннее омовение. Баронесса тщетно пыталась промыть своё тело под поясом невинности, в который её облачил муж перед отъездом в Бельфор. Луиза немного понежилась в тёплой воде.

– Агнесса, помоги мне… – обратилась она к горничной и протянула ей руку.

Дородная горничная ловко подхватила свою госпожу, помогла ей спуститься из бадьи по специальной деревянной лесенке. Молодая служанка тотчас поспешила обтереть тело Луизы мягкой тканью, а затем облачила её в пелисон.

Баронесса запахнула одеяние, как можно плотнее и направилась к столу, на котором стояло блюдо с фруктами. Она взяла сочную грушу, надкусила её и поморщилась.

– Проклятый пояс невинности! Ненавижу его!

Горничная и служанка переглянулись, задавшись вопросом: кого ненавидит госпожа пояс невинности или супруга? И вскорости решили, что и того и другого…

Луиза не в первый раз страдала от сего металлического приспособления, выкованного специально по заказу барона всё тем же оружейником Питером Ройтленгером (который изготовил ему шлем). Барона охватила дикая радость, когда он впервые облачил свою дражайшую супругу в это варварское изобретение. Тогда Луиза промучилась в нём пять дней, барон же объезжал с ежегодной инспекцией свои владения и предавался охоте.

И вот в августе у ворот замка Ла Крезо появился герольд самого графа Бургундского. Он вручил барону свиток, увенчанный тяжелой сургучовой печатью с изображением традиционного бургундского орла.

Сие послание предписывало барону Жульберу, урождённому де Ла Крезо, владельцу одноимённого замка, явиться в Бельфор, где в начале сентября будет проходить рыцарский турнир, в котором примет участие сам сюзерен. После турнира барону предписывалось предстать перед светлыми очами графа и дать объяснение своему поведению, идущему вразрез с понятиями чести и рыцарским кодексом.

Барон вскипел, ярость захлестнула его. Он в бешенстве метался по залу.

– Барон де Монтере! Ублюдок! Настрочил на меня жалобу самому сюзерену! Щенок! Надо было лучше защищать свои владения! Кто сильнее, тот и прав! Этот лес принадлежал ещё моему отцу!

Слуги попрятались, кто, где мог. Ибо в такие минуты барон не давал себе отчёта в действиях и мог запросто кого-нибудь убить ненароком. Такое уже случалось…

Луиза, услышав безумный рёв супруга, поспешила закрыться в своей горнице вместе с камеристкой и горничной. И покуда он метал гром и молнии, несчастные женщины дрожали, словно листочки на ветру.

Наконец барон осушил кувшин вина и несколько утихомирился, решив, что непременно отправиться в Бельфор, и вопреки завистникам и врагам примет участие в турнире, на который, кстати, его не соблаговолили пригласить (вероятно, учитывая его безумный характер). А уж, если фортуна к нему будет благосклонна и он сможет сразиться с бароном де Монтеро! Жульбер уже мысленно представлял, что он сделает с ненавистным соседом.

Но к началу турнира барон, увы, не успел. Непредвиденные дела задержали его в замке. А вернее сказать, его страсть к вину. Ибо в последнее время он постоянно напивался, дабы заглушить горечь обиды. Порой он пребывал в не вменяемом состоянии по неделе, а то и по две.

Луиза знала, что супругу предписано явиться на суд сюзерена. Она выказывала крайнее беспокойство по этому поводу и тайком пыталась переговорить с верными вассалами. Те лишь разводили руками, понимая, чем может закончиться сия поездка в Бельфор. Барон наверняка будет вести себя не сдержанно – сюзерен прогневается, обяжет выплатить штраф в пользу барона де Монтеро, а может, и того хуже – прикажет заключить под стражу.

Луиза, хоть и не питала к мужу тёплых чувств, всё же выказала надежду, что вассалы удержат его от необдуманных поступков. Они в свою очередь пообещали баронессе сделать всё возможное. Но, увы… Жульбер был не исправим. И, разумеется, перед своим отъездом в Бельфор барон не забыл «заковать» интимные места супруги в пояс невинности. После чего с чувством выполненного супружеского долга он отправился в путь…

И вот на протяжении последних дней Луиза проклинала своего эгоистичного, жестокого и своенравного супруга, посылая на его голову всевозможные беды. И, видимо, одно из сих проклятий настигло его.

А может быть, терпение Всевышнего закончилось, и барону было суждено умереть во дворе харчевни от руки голиарда-рыцаря, проигравшего первый же копейный поединок в жизни. Сия встреча повлекла бесславную смерть Жульбера де Ла Крезо, зато вселила уверенность в собственных силах в Ригора, в настоящем – Чёрного Рыцаря.

Вассалы тотчас отправили баронессе нарочного, которому вручили письмо с печальным известием, а затем, погрузив тело своего сеньора в крытую повозку, отправились в Бельфор. Ибо они вовсе не желали прогневать сюзерена.

* * *

Прочитав послание вассалов, Луиза, а ныне вдова барона Ла Крезо, была готова убить невесть откуда взявшегося Чёрного Рыцаря, но вовсе не из-за того, что тот лишил её любимого мужа. По правде говоря, Луиза терпеть его не могла. Жульбер был намного старше её, обладал прескверным характером, вечно пропадал то на охоте, то на очередной военной вылазке против соседей. Поэтому впервые в жизни Луиза вздохнула с облегчением: наконец-то она свободна и может делать всё, что пожелает. Но неожиданно она вспомнила об одной неприятности, которая, увы, уж очень ограничивала вновь обретённую свободу.

…Ригор, пребывая в прекрасном настроении, верхом на отменном коне, с трофейным шлемом на седельном крюке, дабы каждый встретившийся по пути смог бы оценить красоту и его солидную стоимость, приближался к родовому замку покойного (и даже не подозревал об этом).

Неожиданно набежал ветер, небо затянулось тучами, начал накрапывать дождь.

– Вижу замок! – с энтузиазмом констатировал Карл.

– Интересно, кому он принадлежит? – поинтересовался Ригор.

– Да не всё ли равно? – резонно заметил оруженосец. – Замки мелких баронов, как две капли воды похожи друг на друга. И как назло никого не видно… Вымерли все что ли от чумы?

– Ну и шутки у тебя, Карл! – возмутился Ригор, ибо любой бургундец боялся чумы, словно смерти.

– Главное, чтобы хозяин замка дал нам ночлег и стол. А имя его мне безразлично… – продолжал разглагольствовать Карл, держась за стремя лошади, дабы не отставать от Ригора.

Странствующий рыцарь приблизился к замку. Дождь набирал силу…

– Могу я попросить у вашего хозяина ночлега? – обратился он к стражникам, стоявшим под специальным навесом рядом с воротами.

Те переглянулись.

– Хозяина больше нет. – Сказал один из них. – Пал в поединке…

– Тогда у хозяйки… – вмешался успевший промокнуть Карл.

– Назовите ваше имя, сударь… – нехотя обратился один из стражников к Ригору.

– Я – Чёрный Рыцарь. А это мой оруженосец…

Стражники многозначительно переглянулись.

Взгляд одного из них упал на седельную сумку Ригора, а затем и на седельный крюк, к которому был прикреплён шлем.

Чёрный Рыцарь заметил взгляд стражника.

– Отличный шлем! Неправда ли? – похвастался он. – Он достался мне в поединке с одним заносчивым бароном…

– И вы убили его, сударь… – предположил один из стражников и сделал знак рукой своим сотоварищам.

– О да! Это был честный бой! И тому есть немало свидетелей!

Пока Ригор хвастался своими подвигами, увы, немногочисленными, а Карл выбивал зубами дробь, ослабив присущие ему внимание и осторожность, один из стражников ловко орудуя алебардой, снабжённой специальным крюком на конце, намертво зацепил Ригора за доспехи.

– Тащи его! Тащи! – возопил он.

Его сотоварищи подоспели на помощь мгновенно, и Ригор, ничего не успевший сообразить, уже барахтался на земле. Карла тут же скрутили и бросили рядом с Ригором.

– Что вы себе позволяете? – наконец, возмутился Ригор, пытавшийся подняться с земли, но тотчас увидел перед носом два обнажённых клинка. – Что я вам сделал? Или вы хотите ограбить меня? Здесь, что гнездо разбойников?

– Ты в замке барона Ла Крезо! – воскликнул один из стражников. – Это имя тебе ничего не говорит?

– Нет… – признался Ригор. – А кто это?

Карл, всегда отличавшийся сообразительностью, уже успел заметить, герб на надвратной башне замка. Он изображал лисицу, державшую в передних лапах меч.

– Боже всемогущий… – прошептал Карл. – Нас убьют…

– Значит, ты не знаешь: чей это замок? – продолжал наступать стражник на Ригора и покрутил перед его носом кинжалом.

– Нет… Объяснитесь наконец! Что за произвол! – возмутился Ригор, собравшись с силами.

– Ригор! – возопил оруженосец. – Герб! Герб! Этот замок принадлежит ему…

Ригор на мгновенье замер.

Стражники ещё плотнее обступили странников.

– М-да, сударь… – протянул самый ярый стражник. – А оруженосец-то прав! Посмотрите-ка на герб…

Ригор оглянулся в указанном направлении и обомлел: на него с надвратной башни взирала лисица, державшая меч в передних лапах.

– Поединок был честным! – твёрдо произнёс Ригор.

– А уж это графиня сама решит! – пообещал ему стражник.

* * *

Мажордом доложил баронессе:

– Ваша милость, странствующий Чёрный Рыцарь (а именно так он представился) и его оруженосец просят ночлега. – И с нескрываемым любопыством воззрился на свою госпожу.

Ибо в силу своего статуса он уже знал о гибели барона (о чём совершенно не жалел, как и вся прислуга, включая последнюю кухарку или прачку) от руки некоего Чёрного Рыцаря.

Баронесса встрепенулась. Она даже не пыталась разыграть вдовью печаль перед обитателями замка, ибо её на данный момент заботило совершенно другое… Но всё же возмутилась.

– Кто? Чёрный Рыцарь? Неслыханная дерзость! Прикончить мужа и явиться к вдове! – негодовала Луиза.

– Ах, ваша милость… – вмешалась камеристка.

– Что тебе? – с нетерпением перебила её баронесса.

– Может быть, он раскаивается и лелеет надежду о прощении… – робко предположила она.

Луиза фыркнула.

– Ты явно начиталась модных французских романов этой, как её… – баронесса сморщила своё высокое чело.

– Азалаис де Поркайрагуэс[70]… – подсказала госпоже камеристка.

– Да, да… Именно так я и хотела сказать. – На мгновенье баронесса задумалась. – Хорошо, я соблаговолю взглянуть в глаза этому горе-рыцарю… Хотя впрочем…

«Именно ему я обязана своей свободой, правда не окончательной…» – подумала она.

– Пригласи рыцаря, я приму его…

– Но, ваше сиятельство, есть одно деликатное обстоятельство… – вкрадчиво произнёс мажордом.

– М-да… И какое же? – удивилась баронесса.

– Стражники немного переусердствовали, да и связали это рыцаря…

Луиза улыбнулась.

– Прекрасно! Так даже лучше!

… Вскоре Ригор предстал перед баронессой. Вид у него был несколько потрёпанный.

Он же увидел перед собой даму средних лет, ещё сохранившую остатки былой стати. Хозяйку замка нельзя было назвать красивой, но было в ней что-то притягательное.

– Так вот вы значит, какой – Чёрный Рыцарь! – воскликнула она и приблизилась к Ригору.

– Простите меня, сударыня… Я стал виновником смерти вашего супруга… – пытался оправдаться Ригор.

Баронесса нетерпеливым жестом заставила его замолчать.

– Не траться слов, сударь. Всем известно, барон был чудовищем. Он наводил ужас на всю округу. Думаю, соседи-бароны все как один выразят вам свои искреннюю признательность за то, что они, наконец, обрели покой. Ибо мой покойный супруг был буквально помешан на войне…

Ригор с нескрываемым интересом и удивлением воззрился на баронессу.

– Тогда, может быть, сударыня, вы прикажите развязать мне руки…

– Разумеется, мои стражники явно перестарались.

Ригор, освобожденный от пут, почувствовал себя увереннее. Вдова была настроена миролюбиво, и он решил воспользоваться этим обстоятельством.

– Так или иначе, сударыня, я всё-таки доставил вам неприятности… И хотел бы вымолить у вас прощение в лютней в руках.

Баронесса удивлённо округлила глаза.

– Вы играете на лютне?

– Да, – подтвердил Ригор и поклонился со всем изяществом, на которое был способен (несмотря на мокрые волосы и сюрко, заляпанное грязью). Баронесса оценила его изысканные манеры. – И сочиняю альбы, кансоны…

– О! – воскликнула Луиза. – Как интересно! Я сгораю от нетерпения услышать их!

– Почту за честь, сударыня… – произнёс Ригор, вложив в эти слова столько страсти и желания.

Баронесса уловила его интонации и задумалась: «Хорош собой… А я теперь свободна… Но пояс… Будь он проклят! Он всё портит…»

Остаток дня Ригор в новом одеянии (вероятно, из обширного гардероба барона, ибо оно было явно ему велико), развлекал Луизу игрой на лютне и нескончаемыми альбами и кансонами. Женщина само того не замечая – растаяла… Ей хотелось броситься в объятия заезжего рыцаря (избавившего её от ненавистного мужа) и обрести в них истинное наслаждение, которого она так долго была лишена.

Наконец она, оставшись наедине с Ригором, не выдержала и в порыве чувств воскликнула:

– Раз вы избавили меня от супруга, то и избавьте меня от не выносимой невинности, сударь!

Ригор не понял, что же имеет ввиду баронесса и растерялся…

Луиза же засмеялась, видя смущение рыцаря-голиарда.

– Дело в том, что мой покойный муж заключил меня в пояс невинности, ключ же увёз с собой… Это единственное препятствие на пути к нашему обоюдному наслаждению. – Томно произнесла баронесса и распахнула пелисон.

Ригор увидел ещё стройное тело, жаждавшее любви и… бедра графини были буквально скованы хитроумным поясом, который не позволил бы им предаться страсти.

– Я знаю, как решить эту интимную проблему. – Заверил Ригор. – Но вам придётся забыть о стыдливости и показать варварское приспособление моему оруженосцу. Уж он мастер открывать хитроумные замки! Поверьте мне.

– Ничего, сударь, я не стыдлива. Если я столько лет переносила барона на супружеском ложе, то мне уже ничего не страшно. Зовите вашего оруженосца. Пусть захватит с собой надлежащий инструмент.

… Карл, в крайнем волнении и возбуждении, открыл-таки хитроумный замок. Баронесса, освободившись от пояса, подобно голодной львице накинулась на Ригора.

Вплоть до рассвета из её спальни доносились восторженные возгласы. Новоявленные любовники заснули только под утро.

Через несколько дней в замок прибыли вассалы, уладившие все спорные вопросы в Бельфоре (смерть «обвиняемого» барона, несомненно, облегчила его участь и граф Бургундский на суде был снисходительным) и доставившие тело барона. Баронесса всплакнула для порядка, священник произнёс соотвествующие по сему поводу молитвы (ибо Жульбер погиб в бою без покаяния) и тело было погребено в семейной усыпальнице семейства Ла Крезо.

Луиза де Ла Крезо, как и положено соблюдала траур (по сути формально), сама же еженощно предавалась любовным безумствам с Ригором. Но, увы, всё когда-нибудь заканчивается. По истечении года, Луизе стали оказывать повышенное внимание овдовевшие сеньоры, в том числе и барон де Монтеро.

Практичная баронесса решила, что она достаточно насладилась свободой, пора подумать и о втором замужестве.

Глава 12

После длительного путешествия Чёрный рыцарь и его оружейник пересекли границу графства Клермон-ан-Овернь, правителем которого считался граф Клермонский. Тот же в свою очередь подчинялся королю Франции Филиппу I, как сюзерену. Несколько лет назад Клермон стал центром движения крестоносцев, сюда стекались бароны, виконты и графы со своими вассалами, дабы объединить усилия и выступить в Крестовый поход.

Странники целый день петляли по тропинке, исхоженной местными жителями, ведущей через отроги горного массива Шен-де-Пюи.

– Здесь ходят, небось, одни лишь горные козы… – недовольно пробурчал Карл, ведь свой путь он проделывал пешком.

Ригор сверху вниз взглянул на своего оруженосца. Он всё ещё сожалел об утраченном покровительстве Луизы де Ла Крезо. А какой она могла быть страстной в постели! Поэтому замечание Карла он пропустил мимо ушей.

Наконец, впереди, в лучах заходящего солнца появился замок.

– Всевышний услышал мои молитвы! – воскликнул уставший оруженосец. – Нас ждёт тёплая постель и сытный ужин. Сейчас хоть и август месяц, но спать на голой земле, укрывшись плащом, мне надоело.

Ригор слегка кивнул в знак согласия. Действительно походная жизнь, которую они вели с тех пор, как покинули замок Ла Крезо, его утомила. Хотелось тепла, комфорта, да, наконец, и покровительства знатной дамы.

Ригор всё острее осознавал, что жизнь странствующего рыцаря не для него. Хотя он дал обещание Матильде де Монбельяр прославлять её имя и покрыть себя неувядаемой славой, но всё как-то было недосуг. Слава обходила его стороной, если не считать поверженного барона Ла Крезо и пары-тройки стычек с мелкими грабителями, промышлявшими на дорогах. А что до прославления её имени… Он сдержал обещание: сочинил две альбы и три кансоны в её честь, теперь их распевают по всей Бургундии. И даже, находясь под крылом Луизы де Ла Крезо, Ригор не забывал отправлять редкие письма в Монбельяр с попутной оказией. Правда, то, что он писал Матильде, было в основном вымыслом. Но что поделать, если всех драконов уничтожили давным-давно, а на дорогах Бургундии всё меньше попадалось отъявленных злодеев, лишь небольшие шайки разбойников. Да и тех устрашить при помощи меча не составляло труда. Их жертвами в основном становились вилланы да купцы, что путешествовали без охраны.

Ригор всмотрелся вдаль: замок прилепившийся, словно гнездо горного орла, к отрогам Шен-де-Пюи в какой-то момент показался ему необычайно притягательным и даже… мистическим. Неожиданно его охватило смятение…

«Странно, – подумал Ригор. – Отчего этот замок так волнует меня? Неужели именно в нём мне предстоит обрести свою судьбу?..»

Он пришпорил коня, дабы быстрее достичь замка. Карл, уже задыхаясь от усталости, вдобавок нагруженный поклажей и копьём, едва поспевал за ним.

Колокола замковой церкви известили о заходе солнца. Постепенно стали сгущаться сумерки…

Странники приближались к замку, до них доносились отголоски безудержного веселья и музыки. Да и в окнах замка ярко пылали свечи. Его хозяин барон Гуго де Тьер и его супруга Франсуаза, урождённая де Исуар, праздновали знаменательное событие – свадьбу своей несравненной дочери Констанции.

* * *

Франсуаза, несмотря на свой возраст, ещё считалась очень красивой женщиной: белокурые волосы, серые глаза; высокая, статная – она, словно сошла со страниц парижских романов о Прекрасных дамах и куртуазной любви. Гуго де Тьер, был почти на двадцать лет старше жены (Франсуаза – вторая жена барона, первая жена умерла от горячки много лет назад) и всё чаще страдал от ран, полученных в Крестовом походе.

В то время как он пребывал на Святой земле, его старшая дочь Эстела, рождённая от первой жены, заболела оспой, которая обезобразила её лицо до неузнаваемости. Франсуаза никогда не любила свою падчерицу. А теперь, когда лицо девочки было изуродовано болезнью, баронесса едва ли скрывала отвращение по отношению к бедняжке и всячески унижала и оскорбляла её.

Крестовый поход затянулся, барон не возвращался. Франсуаза, понимая, что на уродливой падчерице никто не женится (а девочке уже исполнилось тринадцать лет, рубцы на лице так и не прошли), и та станет лишь обузой, решила избавиться от неё.

Сначала Франсуаза хотела отравить Эстелу, но потом побоялась брать грех на душу, потому как была ревностной католичкой.

Она тайно отправила падчерицу в свой родовой замок Исуар под охраной двух слуг и престарелой кормилицы. А в усыпальнице замка Тьер вместо Эстелы похоронили дочь конюха примерно такого же возраста, которая некогда переболела оспой. После похорон баронесса наградила конюха за обещанное молчание и также отправила в Исуар.

Когда барон вернулся из Крестового похода, жена сообщила ему о смерти Эстелы. Тот горевал недолго, ибо за годы похода отвык от своих дочерей и даже не заподозрил жену в подлоге.

Прошли годы, Констанция превратилась в прелестную девушку. Барон подыскал ей выгодную партию: молодого барона Леона де Орийнака.

И вот теперь в замке Тьер праздновали свадьбу…

* * *

Чёрный Рыцарь достиг замка в разгар веселья. Сервы наслаждались дармовым господским вином, смачно закусывая его мясом (а такой случай выпадал нечасто, ибо их повседневной пищей были пресные лепёшки, сыр да пахтанье[71]).

Ригор невольно улыбнулся, печальное настроение и тоска по Луизе де Ла Крезо невольно улетучилась.

Стражники также в изрядном подпитии встретили заезжего рыцаря добродушно, преподнесли чашу вина, дабы он испил его за здоровье молодых.

Ригор не заставил просить себя дважды, ибо резко почувствовал голод и жажду. Карл сглотнул слюну, наблюдая, как его господин осушает чашу.

– Отличное вино! – похвалил Ригор и взглянул на Карла, готового потерять сознание от обиды, жажды, голода и усталости. – Нельзя ли повторить для моего оруженосца?

Один из стражников тотчас наполнил чашу Ригора вином и потянул её Карлу. Тот с жадностью припал к ней.

– Ох… – с наслаждением выдохнул он, возвращая чашу.

Заметив на седельном крюке Чёрного рыцаря лютню, стражник оживились.

– Спой нам, странствующий рыцарь! – попросили они. – Расскажи о своих приключениях и победах.

Ригор взял инструмент в руки и начал играть. Стражники и замковая прислуга, услыхавшая нежные звуки лютни плотным кольцом обступили странников.

Ригор исполнил зажигательную балладу, чем привёл своих слушателей в немалый восторг. Ему снова поднесли вина и увесистый кусок мяса, на сей раз не забыли обитатели замка и об оруженосце, который, подобно изголодавшемуся волку набросился на жаркое.

Не успел Ригор закончить вторую балладу, как к нему подошёл слуга, облачённый в гербовые цвета семейства Тьер. Он смерил придирчивым взором облачение Чёрного Рыцаря, его оруженосца и вымолвил:

– Сударь, барон просит пожаловать вас на пир и усладить его слух вашим пением…

– Почту за честь! – ответил Ригор, предвкушая провести время в изысканном обществе.

Следуя за важным слугой он лихорадочно размышлял: «Не важно молода ли баронесса… Красива ли… Она просто женщина… Я хочу обрести покой хоть на какое-то время… Странствия утомили меня… Что бы такое исполнить, дабы поразить её?…»

Вскоре Ригор очутился в просторном зале. За длинными столами сидели многочисленные гости, во главе пиршества – пожилой сеньор в богатых одеждах; Ригор сразу же догадался, что это и есть хозяин замка барон де Тьер. По правую руку от него – его супруга, баронесса Франсуаза де Тьер; по левую – прелестная Констанция и барон Леон де Орийнак.

Гостей из последних сил развлекали акробаты и жонглёры, которые также по совместительству были музыкантами. Двое из них играли на свирелях, третий – на виеле, четвёртый на арфе. Уставшие акробаты пытались, попадая в такт нехитрому мотивчику, совершать чудеса профессионального действа, но, увы, давалось им это с трудом. Ибо пир начался, когда колокола здешней церкви отзвонили нону, а не так давно – повечерие.

Баронесса сразу же обратила внимание на молодого статного рыцаря, облачённого в чёрное сюрко. Держался Ригор уверенно, его рыцарское облачение и соотвествующие сему атрибуты, выдавали в нём не простого нищего баронета, потерявшего наследство отца или вовсе – десятого сына в благородном обедневшем семействе.

Она шепнула что-то барону, тот с интересом воззрился за заезжего рыцаря и громогласно приказал:

– Я желаю, дабы наш гость поведал он своих подвигах!

Жонглёры умокли, акробаты застыли с неестественных позах и тотчас по мановению руки распорядителя пира, удалились, освободив центр зала для нового исполнителя.

Распорядитель пира, трижды, как и положено ударил специальным жезлом о каменный пол и произнёс:

– Чёрный Рыцарь, ваше сиятельство. Прибыл только что… Он усладит ваш слух игрой на лютне.

Распорядитель удалился. Ригор занял надлежащее ему место среди столов с опьяневшими баронами, немногочисленными вассалами, их супругами и подрастающими отпрысками, коих уже изрядно утомило однообразное представление. Увы, местечко Шен-де-Пюи считалось отдалёнными землями графства Клермон-ан-Овернь. И вряд ли кто из клермонских трубадуров и бургундских голиардов отважился бы отправиться в столь дальний путь.

Ибо дорога проходила по горной местности, была утомительна и полна опасностей, да и замки в здешних местах встречались редко. Поэтому стяжать славу велеречивого поэта и искусного музыканта здесь никто не торопился.

Ригор учтиво поклонился знатному семейству, его тонкие длинные пальцы коснулись инструмента – дамы замерли в ожидании утончённого представления, затем он обвёл томным взором гостей и запел:

Я знаю все, что лгут вам про меня Льстецы презренные, клянусь вам я! Не верьте им, их речь полна обмана; Не уклоняйте сердца своего Вы от меня, служителя его; Подругою останьтеся Ригора. Пусть улетит позорно ястреб мой, Пусть дичь его погонит пред собой, Пусть сокол мой его ощиплет в ссоре, Коль ваша речь уж неприятна мне, Коль я люблю кого на стороне, Коль радость мне вдали от вас не горе! Когда с щитом я еду за спиной, Пускай меня продует ветер злой; Пускай галоп меня в труху истреплет; Пусть конюх мой, напившийся вина, Порвет узду, ослабит стремена,

Коль речь льстецов напраслины не клеплет[72]!

Когда приду к игорному столу, Пускай в игру пуститься не смогу, Пускай при мне играют лишь другие, Пусть кости мне приносят тьму вреда, Коль я влюблен в другую был когда, Коль раньше вас уж ведал о любви я! В руках чужих пусть вас оставлю я, Не отомстив, как олух, за себя; Пускай попутный ветер мне не веет, Пусть во дворце слуга побьет меня Пусть раньше всех уйду из битвы я,

Коль низкий лжец напраслины не сеет![73]

Ригор умолк, его пальцы в последний раз коснулись струн, нежный звук лютни растворился в воздухе… Дамы, как завороженные смотрели на Чёрного Рыцаря…

Баронесса первой нарушила повисшую тишину. Ибо даже подвыпившие бароны и вассалы успокоились, так умиротворяюще подействовала на них прозвучавшая баллада.

– Эта баллада посвящена даме? Не так ли?..

Ригор поклонился в знак согласия.

– О да, ваше сиятельство. Прекрасной даме… Даме моего сердца, ибо именно из-за неё я отправился странствовать, дабы стяжать славу рыцаря-голиарда и прославить её красоту и добродетель.

Действительно, эту балладу Ригор посвятил Матильде де Монбельяр. Хотя виконтессу и потеснила в сердце рыцаря-голиарда страстная Луиза де Ла Крезо, он не забывал свою покровительницу, благодаря которой стал Чёрным Рыцарем, и время от времени с оказией отправлял ей свои сочинения. Сию трогательную балладу он написал, будучи в замке Ла Крезо.

Франсуазе понравился ответ рыцаря.

– Назовите ваше имя, сударь! – настойчиво потребовала она.

– Ригор, ваше сиятельство… Ригор де Жюиф… – представился рыцарь-голиард, немного приукрасив свою фамилию, добавив маленькую частичку «де», открывающую двери в приличное общество. И добавил: – Я из Бургундского графства…

Баронесса милостиво кивнула. Проверить происхождение и правдивость слов рыцаря она не могла. Да разве можно в них сомневаться! Ведь он так хорош собой!

* * *

На следующий день, после полудня молодожёны отбыли в Орийнак.

По воле судьбы, а точнее – баронессы де Тьер, Ригор задержался в замке. Он развлекал её балладами, кансонами и альбами, сочинёнными в своё время для графинь де Мюлуз, де Бельфор, виконтессы де Монбельяр и баронессы де Ла Крезо.

Франсуаза, как женщина умудрённая опытом, понимала, что у Ригора имеется «список побед», в котором значится отнюдь не одна знатная дама. Баронессу буквально распаляло любопытство, настолько ей хотелось знать о былых победах Чёрного Рыцаря. Тот некоторое время предпочитал скромно о них умалчивать, но, наконец, понимая, что Франсуаза теряет голову от любви, Ригор приоткрыл её завесу своих любовных похождений. Баронесса пришла в неописуемый восторг и тотчас возжелала рыцаря-голиарда. Тому же ничего не оставалось делать, как сдаться. Ибо в данном случае (как и некогда с графом де Мюлуз) пожилой барон де Тьер не смог стать препятствием их обоюдному влечению.

… Ригор провёл в замке де Тьер вплоть до глубокой осени, наслаждаясь безмятежной жизнью и ласками Франсуазы. Барон де Тьер слабел с каждым днём. Франсуаза с нетерпением ждала его смерти, но ни в коем случае не намеревалась ускорить её. Потому как была полноправной хозяйкой. Барон же всё меньше вникал в дела своего родового гнезда.

На Ригора же у баронессы имелись вполне определённые планы. После смерти супруга она намеревалась оставить его в замке в качестве придворного голиарда и… любовника. А затем, выйти за него замуж. Одно обстоятельство омрачало счастье баронессы – её падчерица, которая и по сей день жила в замке Исуар.

К тому же до Франсуазы стали доходить тревожные слухи, якобы в замке Исуар, что в десяти лье от Тьер жила некая дама, скрывавшая своё лицо под серебряной маской. Дама эта была безусловно молода… Но отчего она скрывала лицо?

Не так давно заезжий торговец рассказывал баронессе о хозяйке Исуара, выказывая крайнее удивление и … даже страх:

– Представляете, ваше сиятельство, передо мной предстала стройная высокая дама в полупрозрачных одеждах. Её каштановые волосы струились плечам и ниспадали, подобно шёлковым нитям. Её голос был подобен журчанию ручейка… Но лицо… Лицо скрывала серебряная маска. Отчего? Что прячется за ней? Неужели врождённое уродство? Или эта дама от кого-то скрывается?.. Но почему тогда она охотно принимает у себя путников? И даже проводит с ними ночь…

Баронесса удивлённо вскинула брови.

– Проводит ночь? Какое распутство! – возмутилась она и прикусила нижнюю губу. «Девчонка становится опасной… Скоро о ней будет судачить вся округа… И не дай Бог дело дойдёт до Клермон-Феррана[74]… Хорошо, что муж почти не выходит из своих покоев…»

– О да, ваше сиятельство! Я, разумеется, не молод и сия таинственная особа, назвавшаяся госпожой Эстелой, не удостоила меня своей благосклонностью… Ну, вы понимаете, о чём я говорю… – несколько смутился торговец. Баронесса в нетерпении кивнула. – Так вот, – продолжил он свой рассказ, – но мой помощник молод и хорош собой… Дама в серебряной маске провела с ним ночь…

Баронесса почувствовала слабость во всех членах. «Надо срочно предпринять меры и избавиться от Эстелы… Но как?.. Подкупить кого-нибудь из слуг?.. Не знаю… Вряд ли кто из них решиться на убийство… Возможно, мне пригодиться Ригор…»

Торговец провел ночь в гостеприимном замке Тьер и покинул его на следующий день. Франсуаза поспешила призвать Ригора в свои покои.

– Мой супруг, барон де Тьер, чувствует себя хуже день ото дня, – печальным голосом сообщила она, смахивая набежавшую слезу.

– Ах, сударыня… – поспешил успокоить её Ригор. Но та жестом остановила его красноречие.

– Я уверена барон долго не проживёт, дни его сочтены. – Холодно произнесла она, отчеканивая приговор де Тьеру. – Год, как и положено я буду блюсти траур. Но затем… – она испытывающе посмотрела на Ригора, – я намерена снова выйти замуж…

Голиарда охватило смятение: неужели ему снова придётся скитаться от замка к замку и ночевать в лесу? Тяжёлый вздох вырвался из его груди. Но Франсуаза истолковала его по-своему.

– Ах, не печальтесь, сударь! Я знаю, какие чувства вы испытываете ко мне! – с жаром воскликнула баронесса.

Ригор опустился перед ней на колени.

– Из ваших уст я готов выслушать всё, что угодно… Когда я должен покинуть Тьер?.. – голосом приговорённого к казни поинтересовался он.

Баронесса растрогалась.

– Боже мой! Ригор! Неужели вы до сих пор ничего не поняли?! Я не намерена удалять вас! А напротив… – баронесса осеклась и, собравшись духом, выпалила: – Я люблю вас, Ригор де Жюиф и хочу, чтобы вы стали новым бароном де Тьер.

Голиард замер, не в силах подняться с колен. Так он стоял достаточно долго, пытаясь осмыслить слова Франсуазы. Та же наслаждалась произведённым на него впечатлением, ибо были уверена: Чёрный Рыцарь давно забыл Матильду де Монбельяр и его сердце принадлежит только ей.

Наконец Ригор очнулся, поднялся с колен и приблизился к баронессе. «Пусть она старше меня… Мне всё равно… Я стану бароном…» – мелькнуло у него в голове.

Он молча привлёк баронессу к себе и запечатлел на её устах страстный поцелуй.

Наконец любовники разомкнули объятия.

– Но есть одно обстоятельство, которое может помешать нашему счастью… – томно произнесла баронесса.

– Какое же? Я готов устранить его тотчас же! – с жаром заверил Ригор.

Баронесса улыбнулась.

– Я не сомневалась в вашей преданности… – Она одарила любовника ослепительной улыбкой, прошлась по своим покоям и лишь после этого поведала ему суть дела: – В замке Исуар живёт моя падчерица Эстела. Её прозвали Дамой в серебряной маске… Это чудовище… Она безобразна от рождения, ни один мужчина не жениться на ней по своей воле. Мало того, она развратна! Заманивает в свой замок мужчин-путников и, словно дьяволица совокупляется с ними!

Ригор невольно содрогнулся. Его воображение нарисовало горбатую кривоногую карлицу, лицо которой скрывала серебряная маска. Она тянула к нему свои когтистые руки и умоляла подарить ночь любви…

– Так вот, падчерице недавно исполнилось двадцать лет… И с каждым годом она становится всё опаснее. Я боюсь, что она подкупит моих слуг и отравит меня… А затем завладеет всем имуществом после смерти барона.

– А что же барон? – задал резонный вопрос Ригор. – Что он говорит по этому поводу?

Франсуаза на мгновенье смутилась, но быстро нашлась, что ответить:

– Эстела настольно уродлива, что барон не желает знаться с ней. Да и потом она, увы, унаследовала дурной характер своей матушки. Та постоянно изменяла барону, стоило ему только покинуть замок. Но по закону Эстела – его дочь. И, если она вознамериться искать защиты у графа Клермонского, то я не смогу противостоять ей.

– Так что же от меня требуется? – наконец, спросил Ригор.

Баронесса приблизилась к нему и прошептала:

– Убейте её… И вы станете бароном де Тьер…

Ригора охватило смятение. С одной стороны убить чудовище не составляло труда, с другой – это существо было женщиной, причём беззащитной.

– А нельзя ли нанять убийцу?.. – без обиняков спросил он.

– Увы… Если бы я жила в Клермон-Ферране, то так бы и поступила. Нашла бы какого-нибудь бедного рыцаря, так и не сумевшего обогатиться в Крестовом походе, руки которого обагрены кровью. Вассалов же, которые прекрасно владеют кинжалом или стилетом, я не решусь впутывать в деликатное семейное дело… Вы первый странствующий рыцарь за последние полтора года, ждать следующего – непозволительная роскошь. По здешним горным тропам, минуя Тьер, следуют лишь купцы да торговцы, направляясь в Лион и Макон. Барон умрёт, а Эстела завладеет половиной причитающегося мне наследства.

Баронесса прерывисто дышала. Она была крайне взволнована. А о том, что Эстела может получить поддержку своего дядюшки графа де Мулен (родного брата покойной матери), она беспокоилась давно, а точнее последние пять лет. Поэтому она отдала строгий приказ слугам и кормилице, опекавшим падчерицу: не выпускать её из замка не под каким предлогом. Всю переписку перехватывать. Окружение Дамы в серебряной маске исправно выполняло сие указание, но до поры до времени…

Франсуазе же приходилось уповать лишь на одно, если умрёт барон, сие известие нескоро достигнет до Исуара. И, если Эстела и отважиться проделать неблизкий путь в замок Мулен, да ещё и с маской на лице, пройдёт достаточно времени. К тому времени Франсуаза успеет выправить все надлежащие документы. Но опять же, после этого граф де Мулен может воззвать к справедливому суду своего сюзерена, графа Клермонского. И тогда… Франсуазе придётся расстаться с частью наследства, а ей этого не хотелось.

– Отдайте ей замок Исуар… – Ригор попытался найти компромисс.

– Ни за что! Это мой родовой замок. Она не получит ничего. – Баронесса вперила взор в Ригора и спросила: – Так вы поможете мне? Или вы не любите меня и не хотите стать бароном де Тьер?

После таких слов Ригор сдался и пообещал сделать всё, что захочет Франсуаза.

* * *

Ивона, кормилица Эстелы, заботилась о ней из всех сил, а их, увы, оставалось всё меньше. Фактически она заправляла всем хозяйством в замке Исуар и немногочисленная прислуга беспрекословно подчинялись ей, потому как до смерти боялись ослушаться баронессу – никому не хотелось бродяжничать по дорогам и просить милостыню.

Кормилице минул пятый десяток, у неё всё чаще появлялись сильная одышка и боли в груди. Но женщина скрывала это от Эстелы и прислуги. Она прекрасно разбиралась в травах, из которых приготовляла различные отвары, которые регулярно принимала и те возымели действие.

Вдобавок к этому вот уже в течение семи лет, с тех пор как она перебралась в Исуар по приказу баронессы, женщина пыталась изготовить чудодейственную мазь для молодой госпожи.

Но травы, увы, не помогали. Рубцы, оставшиеся от оспы, обезобразившие лицо Эстелы были глубокими и со временем приобрели синеватый оттенок. Эстела несколько лет выполняла все предписания кормилицы: накладывала мазь на лицо, лежала с ней по несколько часов кряду, но, увы, улучшений почти не было видно. Затем Ивона научилась пропитывать мазью мягкую ткань, которой оборачивала лицо своей воспитанницы на ночь. Девочка (потом уже девушка) мужественно всё это сносила, надеясь, что сможет в один прекрасный день покинуть ненавистный Исуар. Но, увы…

В конце концов, она отчаялась и заказала бывшему конюху (дочь коего похоронили вместо неё в усыпальнице замка Тьер), освоившему ремесло кузнеца, изготовить для неё маску. Маска получилась на редкость изящной и пришлась девушке впору.

С тех пор она не снимала её, даже спала в ней. На увещевания кормилицы она отвечала грубо и вконец озлобилась, понимая, что никогда не сможет вести нормальный образ жизни.

Однажды, примерно год назад, в замке Исуаре на ночлег остановились монахини, следовавшие из монастыря святой Клары, что расположен в небольшом местечке Виши в Сен-Флур, далее – в Родез, Альби и конечной их целью была Тулуза, столица королевства Лангедок[75].

Они поведали Ивоне, что везут целебную грязь графу Тулузскому, которая помогает от множества болезней. Кормилица проявила к рассказу монахинь живой интерес и попросила у них немного грязи, сказав, что лицо её дочери обезображено оспой и та боится выходить на люди.

Монахини, добрые женщины, поделились с Ивоной, наполнив «ценным лекарством» вместительную глиняную чашу. Одна из них сказала, что в монастыре святой Клары бывали случаи исцеления кожных недугов. И привела несколько примеров, когда паломники принимали грязевые ванны, приготовленные специальным образом с добавлением различных целебных ингредиентов, и у них заживали язвы, застаревшие шрамы бледнели и становились менее заметными.

После того, как монахини отбыли в Сен-Флур, Ивона поспешила к Эстеле и рассказала ей о новом лекарстве. Девушка скептически посмотрела на жирную темно-коричневую грязь, заполнявшую глиняную чашу и наотрез отказалась воспользоваться ею. Почти месяц потратила Ивона на то, чтобы убедить свою воспитанницу нанести на лицо столь необычное лекарство.

Наконец Эстела уступила и, превозмогая отвращение, начала лечение.

Примерно через полгода неглубокие ранки от оспин стали бледнеть и выравниваться… Эстела обрела смысл жизни.

Как-то мимо Исуара следовал торговый караван, его хозяин попросился на ночлег и ему не отказали. Ивона накормила путников и с интересом выслушала, что происходит в Маконе.

Эстела, уже давно созревшая для замужества и страстно желавшая любви, подглядывала за гостями из потайной комнатки. Ей приглянулся смуглый юноша, лет семнадцати, помощник торговца.

Она не выдержала, покинула своё укрытие и предстала перед постояльцами во всей красе: в полупрозрачном одеянии, распущенными волосами, лицо её скрывала серебреная маска.

Ивона издала протяжный стон. Торговцы обомлели. Но юноша интуитивно почувствовал красоту Эстелы, встал, поклонился ей, произнеся изысканные слова приветствия.

Эстела взяла его за руку и тотчас увлекла за собой…

* * *

А ещё через несколько дней появились монахини, что некогда следовали в Тулузу. В Исуаре им оказали радушный приём. Они поинтересовались: помогла ли их чудодейственная грязь девочке, дочери Ивоны.

Та в свою очередь рассыпалась в благодарностях. Старшая же из монахинь сказала:

– Ещё в монастыре мы совершили над грязью специальную молитву, окропили её святой водой. А по дороге в Тулузу мы возносили молитвы Деве Марии Авиньонской, исцеляющей женщин и девочек от различных недугов. Вот она сила слова божия! – истово воскликнула она и осенила себя крестным знамением. – Дева Мария услышала нас и ваша дочь на пути в исцелению. Могу ли я осмотреть её, я пользую больных уже давно…

Ивона смутилась. Женщина не знала, как поступить: ещё раз солгать монахиням, которые хотели «её дочери» только добра, она была не в силах.

Ивона разместила монахинь на ночлег в лучшей замковой комнате, а сама направилась к Эстеле. Та предавалась своему любимому занятию – чтению. В последнее время она увлеклась рыцарскими романами, несколько фолиантов она нашла в здешней библиотеке. Вероятно, ими зачитывалась Франсуаза в юные годы, пока не вышла замуж за Гуго де Тьера.

– Эстела… – произнесла кормилица, стараясь ни чем не выдать своего волнения. – В замке монахини… Ну, те, что поделились с нами чудодейственной грязью.

Эстела оторвала взор от фолианта. Отблеск свечи метнулся по её серебряной маске. Ивона невольно содрогнулась, ибо вид у девушки был зловещим…

– И что они хотят, эти святоши? – недовольно спросила она.

– Одна из монахинь давно пользует больных кожей и хорошо в этом разбирается…

Эстела резко встала со стула с высокой резной спинкой, на коем ещё в былые времена восседал барон де Исуар.

– Ты что хочешь, чтобы я сняла маску и показала ей своё лицо?! – в гневе возопила девушка.

Ивона покорно поклонилась.

– Да, госпожа. Вы не можете упустить такой шанс… Не можете же вы всю жизнь провести в Исуаре! Я уверена вас ожидает блестящее будущее! Мне приснился сон…

Эстела удивлённо воззрилась на кормилицу. Её огромные карие глаза блестели сквозь прорези ненавистной маски.

– Ты никогда не разгадывала снов, Ивона… Что это тебе взбрело в голову?

– Ах, госпожа, не гневайтесь. Я видела рыцаря в чёрном облачении, он выносил вас из огня.

Эстела пожала плечами.

– И что это значит?

– Придёт рыцарь и он спасёт вас.

– Ах оставь, эти глупости, Ивона… Это только в рыцарских романах заканчивается всё хорошо. – Разочарованно произнесла Эстела.

– Госпожа, вам уже двадцать лет… – пыталась вразумить свою воспитанницу Ивона. – Годы идут… Лучшие годы… Вы хороните себя заживо…

Эстела снова отмахнулась, разговор явно раздражал её. Исчерпав все имевшиеся у неё доводы, Ивоны решила использовать последний аргумент:

– Все в замке знают, вы провели ночь с молодым торговцем… И вы не снимали маску…

Эстела встрепенулась.

– Как ты смеешь! – возмутилась она, в гневе наступая на кормилицу. – Ты моя кормилица и не более того!

– Я ваша вторая мать, госпожа! – ответствовала Ивона. – Кому вы нужны кроме меня?

Эстела внезапно сникла и разрыдалась…

Немного успокоившись, она сказала:

– Твоя взяла, Ивона… Пусть монахиня осмотрит меня…

* * *

Пожилая монахиня была крайне удивлена, когда перед ней предстала Дама в серебряной маске.

– Это твоя дочь, Ивона?.. – невольно удивилась она.

– Я – кормилица этой девушки и фактически воспитала её, – призналась Ивона.

– Что ж… Несите свечи. – Распорядилась монахиня. – А вы, сударыня, снимите маску…

Эстела повиновалась.

… В комнате ярко горели свечи, монахиня приблизилась к Эстеле и начала тщательно осматривать её лицо, попутно задавая вопросы Ивоне.

Осмотр длился недолго. Наконец монахиня вынесла свой вердикт:

– Удивительное действие грязи… И молитвы разумеется! Вам, дочь моя, следует посетить монастырь святой Клары в Виши и продолжить лечение. Думаю, вы исцелитесь почти полностью, но для этого требуется время.

– Но я… Я не знаю… – растерянно пролепетала Эстела.

– Я понимаю ваше смятение, дочь моя. Вам придётся проделать дальний путь, прикрывая лицо. Ведь именно поэтому вы носите маску… Вы боитесь людей…

Эстела кивнула.

– Я должна всё обдумать.

Монахиня улыбнулась.

– Не бойтесь, всё будет хорошо. Вы непременно исцелитесь, и вас ждёт совершенно другая жизнь. Ведь святая Клара, некогда открывшая целебные свойства грязи считалась, – монахиня перекрестилась, – прости меня, Господи, за дерзость: необычайно уродливой. И всё потому, что кожа её была покрыта безобразными красными пятнами. Клара построила хижину около грязевого озера и однажды заметила, что её вечно перепачканные ноги, а она ходила босиком, побледнели. Краснота начала спадать, а через некоторое время кожа на них приобрела естественный оттенок.

… На следующее утро монахини покинули замок Исуар, оставив Эстелу, Даму в серебряной маске, в крайнем смятении.

Глава 13

Ригор, терзаемый сомнениями, и ничего не подозревавший Карл следовали в замок Исуар.

От Тьера до Исуара было примерно десять лье, по горным дорогам примерно два дня пути. Путники переночевали около костра на открытом воздухе. Стол конец октября и ночи становились прохладными.

Покинув замок Тьер, избавившись от очарования и давления баронессы, Ригор попытался собраться с мыслями. Он сидел подле костра, закутавшись в плащ, и размышлял:

«Стать бароном – мечта моей жизни… Не придётся скитаться по дорогам… А может быт вернуться в Монбельяр?.. Нет-нет… Виконтесса прекрасно знает, кто я на самом деле. Вопросы чести для неё на первом месте. Да и потом я не прославил её имя, как обещал… Сколько же времени прошло с тех пор, как я покинул Монбельяр?.. Почти два года… Но я не хочу убивать эту несчастную из замка Исуар, пусть даже она уродлива, как мантикора[76]… Но тогда я не смогу вернуться в Тьер… И что же? Опять скитания…»

Размышляя, таким образом, Ригор не заметил, как заснул. Ему приснилась прекрасная дама. Она ласкала его, целовала… Доводила до неистовства… Ригор даже застонал во сне. Но он не видел её лица. Наконец он прозрел, перед ним стояла высокая стройная женщина, совершенно обнажённая. Её лицо скрывала серебряная маска…

… К концу следующего дня путники достигли отрогов горного массива Мильзаш[77] и спустились в живописную долину, по которой обычно следовали торговцы из Прованса и Лангедока в Бургундию.

За ней, на горизонте, на отрогах Мильзаша возвышался замок Исуар. Быстро сгущались осенние сумерки. Долину начал окутывать бледно-молочный туман…

Ригору невольно показалось вид у замка зловещий, и что в нём обитают злые духи, которые-то и подчинятся даме в серебряной маске. Он поёжился и подумал: а так ли он любит Франсуазу, дабы переступить ворота этого замка? А может, отправиться дальше?.. И навсегда забыть и о замке Тьер и о Франсуазе…

После некоторых колебаний, Ригор пришпорил коня. Измученный оруженосец, едва успевал за ним… Словом, при виде очередного замка, каждый раз повторялась одна и та же история.

– Господин, я устал… Валюсь с ног… Не надо так быстро… – задыхаясь лепетал Карл. – Я голоден, хочу пить… Вам-то хорошо верхом на коне…

– Ничего, Карл, потерпи… Осталось всего-то пол-лье и мы получим ночлег и сытный ужин, – подбадривал Ригор.

– Скорей бы уж… – отвечал оруженосец.

Наконец, Ригор и Карл достигли ворот замка и постучали в них медным кольцом. В воротах приоткрывается узкое оконце.

– Что вы хотите? – проскрипел мужской голос.

– У меня послание для госпожи де Исуар, – уверенно ответствовал Ригор.

– И от кого?.. – не унимались за воротами.

– От баронессы де Тьер.

Невидимый стражник замолк. Повисла гнетущая тишина…

– Эй! – окликнул его Ригор. – Мы рассчитывали на ваше гостеприимство! Не пристало вашей хозяйке держать странствующего рыцаря за воротами.

– Как ваше имя, сударь? – снова проскрипел мужской голос.

– Чёрный Рыцарь!

Оконце резко захлопнулось. Снова повисла гнетущая тишина…

– Дьявольское место… – прошептал Ригор и спешился. – Порвались пропадом это баронство… Лучше остаток жизни скитаться в лютней в руках.

Неожиданно ворота распахнулись. Он увидел двух пожилых слуг. Один из них молча взял под уздцы лошадь Ригора, дабы отвести её во внутренний двор. Ригор и Карл также молча проследовали за ним.

Ригора проводили в зал, который отнюдь не поразил гостя своим убранством. Обстановка была на редкость скромной. Единственным украшением, висевшим рядом с камином, служил щит с изображением герба, разделённого на четыре красно-жёлтых части. В красных частях красовались изображение крылатых коней пегасов, в жёлтых – белоснежных лилий.

Ригор невольно попытался расшифровать значение герба: пегас означал символ славы, красноречия и созерцания; лилия указывала на родство с графом Клермонским и означала добрую надежду и непорочность.

«Непорочность… – подумал Ригор, – пожалуй, здесь не прижилась, раз хозяйка замка совращает путников. Пегас… Неужели в роду де Исуар были признанные поэты? А что касается родства с графом Клермонским – оно весьма не кстати…»

…В это время Эстеле доложили, что в зале её ожидает Чёрный Рыцарь, доставивший послание от её мачехи. Девушка пришла в неподдельное волнение и приказала тотчас послать за кормилицей.

Не успела Ивона переступить порог её комнаты, как та набросилась на неё в расспросами:

– Кормилица, неужели ты видела вещий сон? И этот тот самый рыцарь, облачённый в чёрные одежды?

Ивона несколько растерялась.

– Возможно, госпожа… Если хотите, я сама приму его и узнаю о цели его визита… Впрочем и так всё ясно: он привёз послание от вашей мачехи.

– Нет-нет… Я сама поговорю с ним, – решила Эстела и направилась в зал.

Она застала Чёрного рыцаря за созерцанием семейного герба Исуаров.

– Франциск де Исуар прославился своей не укротимой храбростью. Он верно служил Робберу II Благочестивому, который и украсил герб Франциска изображением пегаса на красном поле. Затем род Исуаров породнился с Клермонами, отсюда и появилась лилия…

Ригор обернулся и замер от неожиданности. Перед ним стояла стройная высокая дама. Фигура и её причёска и наряд выглядели безупречно. Её голос завораживал… Но лицо скрывала серебряная маска.

«Боже Всевышний… – подумал Ригор. – Неужели это та самая Дама в серебряной маске?.. Чудовище… Уродина, падчерица Франсуазы?.. Не может быть… И почему она так похожа на ту женщину из моего сна?..»

– Прошу вас… – проворковала Дама и указала Ригору на стул. Гость, словно завороженный, расположился на нём.

– Мне сказали, что вы доставили мне послание от Франсуазы де Тьер… – всё тем же приятным голосом произнесла таинственная хозяйка замка.

– Да-да… Разумеется, простите меня… – он протянул Эстеле свиток, увенчанный печатью.

Эстела очаровательно улыбнулась. Ригор увидел ослепительно-белые зубы и обратил на пухлые губы Дамы. Она надломила печать, развернула послание и бегло пробежалась по нему глазами. Ригор заметил, как руки Дамы затряслись, а крупные красивые глаза увлажнились.

– Констанция вышла замуж за барона де Орийнак… Вы присутствовали на свадьбе? – поинтересовалась она, едва сдерживая рыдания.

– Да, сударыня. Констанция выглядела прелестно…

Эстела откинула письмо и разразилась неистовым смехом.

– Разумеется! Она же красавица! – с каким-то остервенением воскликнула она. – Мало того, что мачеха превратила меня в изгоя, так она ещё и издевается надо мной!

Сердце Ригора сжалось от жалости. В этот момент он искреннее сочувствовал Даме, мысленно обвиняя Франсуазу в жестокости.

– Как чувствует себя барон де Тьер? – немного успокоившись, спросила она.

– Он медленно умирает… – признался Ригор.

– Впрочем, мне всё равно. Он даже не поинтересовался: жива ли я? Он не хотел видеть подле себя обезображенную оспой дочь!

Ригору хотелось найти для неё слова утешения. Но не решился…

– Благодарю вас, сударь… – уже спокойным тоном произнесла Дама. – О вас позаботятся.

Ригор встал и поклонился в знак благодарности.

– Ответа для баронессы не будет… – жёстко сказала Дама и уже намеривалась покинуть зал. Неожиданно она остановилась и, стоя спиной к гостю, спросила:

– Назовите ваше имя, рыцарь…

– Ригор.

– Я – Эстела… – сказала она, по-прежнему не оборачиваясь, и удалилась.

* * *

В зал вошёл пожилой слуг, жестом приглашая Ригора следовать за ним. Он проводил его в комнату, помог разоблачить доспехи. В комнате стояла бадья, наполненная тёплой водой, рядом с ней лежала чистая одежда. Ригор решил, что она ещё принадлежала Франциску де Исуару, а затем подумал, что ему видно суждено всю жизнь облачаться в чужую одежду.

– Вы можете принять ванную, сударь… – произнёс слуга.

– Благодарю… А, где мой оруженосец? – поинтересовался Ригор.

– О нём позаботятся, не беспокойтесь, – учтиво ответил слуга.

…Эстела вошла в потайную комнату, откинула небольшую круглую створку, размером чуть меньше человеческого глаза, перед её взором предстал Ригор во время омовения.

Прочитанные рыцарские романы и неудовлетворённая страсть тотчас дали о себе знать: Эстела ощутила пульсирующую боль внизу живота. Такое с ней было впервые… Она страстно желала Ригора, понимая, что он отнюдь не юноша-торговец, а умудрённый любовным и жизненным опытом мужчина.

После омовения Ригор облачился пелисон. Вскоре дверь комнаты отворилась, на пороге появился всё тот же слуга.

– Госпожа приглашает вас на ужин.

Ригор смутился.

– Но я в таком виде…

– Я помогу вам облачиться, – сказал слуга и подал специально приготовленный по сему поводу камзол и панталоны.

Наряд покойного Франциска пришёлся гостю впору. Даже пулены и те подошли по размеру. Ригор в новом наряде гордо прошёлся по комнате.

– Я готов отужинать с госпожой Эстелой.

Слуга вздрогнул, удивившись, что хозяйка назвала рыцарю своё имя.

* * *

Ригора проводили в зал, где он ещё несколько часов назад беседовал с Эстелой, он сел за стол и тут же преступил к трапезе, потому как испытывал сильное чувство голода. Вскоре появилась и сама хозяйка.

Ригор не растерялся, он поднялся из-за стола и как воспитанный человек, поприветствовал хозяйку замка. Эстела кивнула, села за стол. Ужинали молча…

Проголодавшийся Ригор налегал на жаркое, обильно запивая его вином. Эстела внимательно разглядывала своего сотрапезника. Поначалу гость чувствовал себя «не в своей тарелке», скованно, ему было не по себе от блеска глаз, исходящих из глазниц серебряной маски. Но вскоре вино и обильная пища сделали своё дело, он перестал обращать внимание на маску Эстелы и воспринимал её просто, как женщину.

Наконец Эстела, насладившись внешностью гостя, заговорила. Она попросила рассказать всё до мельчайших подробностей про Тьер. Ригор охотно удовлетворил её любопытство.

Неожиданно Ригор ощутил сильное головокружение и ощутил острое желание прилечь.

– Простите меня, сударыня… Кажется, я слишком много выпил…

Эстела трижды хлопнула в ладоши. Словно по мановению волшебной палочки, в зал вошли слуги, помогли Ригору выйти из-за стола и препроводили в приготовленные для него покои.

Эстела же поспешила к кормилице. Та ждала свою воспитанницу с нетерпением.

– Ивона! Неужели это тот самый рыцарь, что спас меня из огня? Не молчи, умоляю тебя!

Кормилица не торопилась с ответом.

– Очень похож, госпожа… Но вы же понимаете сон есть сон… Разве там разглядишь внешность? Уж что приснилось, то приснилось…

Эстела кивнула.

– Он разговаривал со мной, словно я – нормальная женщина и не ношу эту омерзительную маску! – С жаром произнесла она, метнулась к Ивоне и обняла её. – Что мне делать? Отправиться в монастырь?

Ивона погладила девушку по голове, как в детстве.

– Конечно… Мы покинем замок и никому не скажем, куда направляемся… Пусть баронесса ищёт тебя по всему графству.

…Ригор разместили в небольшой аккуратно прибранной комнате. Утомлённый насыщенным днём, он скинул с себя старомодное одеяние, буквально упал на кровать и удовольствием вдохнул аромат чистого белья.

«А ложе-то прямо-таки королевское… – подумал он. – Такое подстать разделить хоть с графиней, хоть с королевой…»

Не успел он это подумать, как дверь спальни отворилась, на пороге появилась «королева», а вернее – Дама в серебряной маске.

Ригор замер от неожиданности. События развивались столь стремительно, что он пребывал в постоянном внутреннем смятении, ибо в душе его между собой боролись: порядочность, чувство уважения к женщине, независимо от её внешности – с одной стороны; любовь к Франсуазе, алчность, желание заполучить баронство – с другой…

И в эту самую минуту, когда Эстела появилась на пороге его временной спальни порядочность неожиданно взяла верх.

Женщина была облачена в пелисон, подбитый беличьим мехом. Она, не торопясь распахнула его, затем тяжёлое одеяние соскользнуло и упало подле её ног.

Ригор замер, не в силах оторвать взгляд от хозяйки замка. Эстела предстала перед ним в прозрачной тунике, а затем намеренно приспустила одеяние с левого плеча. Её кожа отливала матовым блеском, притягивала и манила.

Ригор невольно ощутил напряжение в своих чреслах. «Бог мой, – подумал он, – если бы не эта маска… Она просто обворожительна…»

Эстела, словно уловив его потаённые мысли, приспустила тунику ещё ниже, обнажив грудь. Ригор потерял дар речи. Тело хозяйки замка было безупречно… Но лицо!

Эстела приблизилась к ложу. Глаза её неистово сверкали сквозь прорези маски, пухлые губы были приоткрыты, они молили о поцелуе. Ригор, не в силах сопротивляться соблазну, полностью отдался во власть Дамы.

… В постели Эстела была страстной, даже неистовой. Ригор решил, что сия страсть граничит скорее с отчаяньем.

После бурных ласк, любовники заснули. Ригор проснулся посередине ночи. Обнажённая Эстела спала рядом. Её серебряная маска поблёскивала в сполохах огня, догоравшего в камине.

Он снова поймал себя на мысли, что тело Дамы прекрасно… И после столь упоительной ночи он уже не посмеет причинить ей вреда. И навсегда простился с вожделенным баронством.

Невольно Ригор поддался соблазну и попытался снять маску с Эстелы. Та мгновенно проснулась и резко вскочила с кровати.

– Не смей этого делать! Иначе я убью тебя! – взревела она, подобно раненому зверю. – Ты что решил насладиться моим уродством! А я поверила тебе!

Ригор испугался такой вспышки гнева и попытался оправдаться:

– Прости меня, Эстела… Я вовсе не желал причинить тебе боль.

– Но ты это сделал! Неужели ты действовал по указке моей мачехи? Это она подослала тебя и приказала увидеть моё лицо?! Она хотела убедиться, что я по-прежнему уродлива?

Эстела обнажённая стояла подле ложа, грудь её вздымалась…

Ригор встал и попытался приблизиться к ней.

– Я… я… прошу тебя, успокойся… Верь мне… – сбивчиво произнёс он.

Но Эстела не отстранилась от него, а, напротив, дала обнять себя и прильнула к своему рыцарю.

– Ты всё ещё хочешь увидеть мой лицо? – спросила она, взглянув на Ригора в упор.

– Да…

– Тогда ты будешь первым из мужчин, кто увидит его…

Она сняла маску и отвернулась, её прекрасные волосы, разметавшись, закрыли лицо. Ригор растерялся, но собравшись с силами, решил идти до конца.

– Эстела, повернись ко мне… Обещаю, ничего не скажу тебе, какая бы ты не была! Эстела повернулась. Волосы, по-прежнему, скрывали её лицо. Ригор аккуратно убрал их с лица девушки и обомлел…

Её лицо было изрыто глубокими следами от оспы. Чувство жалости обуяло его, он прижал к себе несчастную девушку.

– Скажи мне, чем я могу помочь тебе?

Эстела, не ожидая подобной реакции, разрыдалась.

– Ты первый, кто проявил сочувствие, в основном я вызываю отвращение… – всхлипывая, призналась она.

– А теперь тебе надо успокоиться, – сказал Ригор, увлекая свою Даму на ложе. – Утро вечера мудренее…

* * *

Ригор проснулся, его подушка ещё хранила аромат тела Эстелы. Он повернулся на бок и попытался обнять свою Даму… Но, увы, в его руки попала лишь пустота – Эстела уже успела покинуть ложе.

Ригор встал и оделся. На туалетном столике стоял медный тазик и кувшин с водой. Он умылся и вытерся специально приготовленными холстами[78].

Рядом с умывальными принадлежностями Ригор нашёл довольно длинное письмо на куске египетского папируса, написанное аккуратным убористым почерком.

Он приблизился к стрельчатому окну и начал читать. В письме Эстела излагала историю своей жизни, многое он уже итак знал.

В конце послания была приписка: «Лишь одно сможет помочь мне. И сие одно – чудо. Если ты согласишься помочь мне обрести прежнее лицо, без отвратительных следов болезни, вселив в меня надежду, ты спасёшь меня и сделаешь самой счастливой на свете…»

В комнату вошёл слуга. Ригор оторвался от письма и спросил:

– Скажи мне, где госпожа Эстела?

– Её нет, ваша милость, – ответил слуга.

– Как нет, так, где же она?

– Госпожа покинула замок, и просила передать вам, что будет ждать вас ровно через год в женском монастыре святой Клары, в местечке Виши, что южнее замка Мулен.

Ригор растерялся.

– Завтрак готов… оруженосец ожидает вас во внутреннем дворе… – сказал слуга, давая понять, что визит рыцаря подошёл к концу.

– Где моя одежда и доспехи? – резко спросил Ригор.

– Они в полном порядке, сударь, – заверил слуга. – Я помогу вам облачиться. Не пристало Чёрному Рыцарю носить одежду с чужого плеча… – добавил он и покосился на наряд гостя.

Он этих слов Ригор отчего-то ощутил себя потерянным. Франсуаза была для него почти что потерна, а Дама в серебряной маске упорхнула прямо из-под носа.

«А что я хотел? На что я рассчитывал? – мысленно корил себя Ригор. – Разумеется, она должна сделать попытку и вернуть утраченную красоту…»

… Ригор наскоро позавтракал, облачился в доспехи и, снова ощутив себя Чёрным Рыцарем, покинул Исуар.

Сначала Ригор хотел догнать Эстелу, но затем трезво рассудил, что она могла отправиться по одной из горных троп, о которых он и понятия не имеет и после длительных раздумий он всё же решил вернуться в Тьер.

Встреча с Франсуазой не принесла радости. Баронесса бросилась в объятия своего возлюбленного, рассчитывая услышать, что он избавил её от падчерицы.

Но, увы, чувства рыцаря изменились, его сердце более занимала Эстела, Дама в серебряной маске, несмотря на свою безобразную внешность. Ригор и сам не знал, как это случилось, поэтому не решился рассказать всю правду баронессе.

Он холодно отстранился от неё и произнёс:

– Увы, сударыня, я не смог выполнить ваш приказ, потому что опоздал. Дама в серебряной маске покинула Исуар в неизвестном направлении. Думаю, она туда больше не вернётся.

Франсуаза удивлённо воззрилась на своего любовника.

– Как?.. Неужели она отважилась отправиться в Мулен к своему родственнику? – недоумевала она.

– Не знаю. Ничего не могу вам сказать… – солгал Ригор. – Возможно, ей надоело заточение, и она решила вернуться к жизни.

Баронесса всплеснула руками, ей было недосуг, что любовник разговаривает с ней несколько холодно. В данный момент её волновала лишь падчерица.

– А, если она отправилась в Клермон-Ферран? – волновалась она.

– Возможно…

– Я должна опередить её… – выпалила на одном дыхании баронесса. – Да, но что я скажу графу Клермонскому?.. – переживала она. – Ведь барон ещё жив!

– Вашими стараниями, сударыня, ему недолго осталось. – Саркастически заметил Ригор.

Баронесса встрепенулась.

– Что ты хочешь этим сказать? – высокомерно спросила она. – И что вообще ты себе позволяешь?

– Ровным счётом ничего, баронесса. И потому я тотчас покидаю Тьер.

Баронесса хотела что-то сказать, найти слова, которые вернули бы любовника, но не нашлась.

– Ты очень переменился… Чем это вызвано, позволь спросить? – наступала она.

Ригор пожал плечами.

– Ничем… Просто я решил, что не хочу становиться бароном. Мне суждено скитаться в образе Чёрного Рыцаря по землям Бургундии, Клермона и Окситании[79]… – сказал он и изящно по-милански поклонился. – Прощайте, ваше сиятельство. Да хранит вас Господь! – Сказал он и покинул Тьер.

Глава 14

Горы Шен-де-Пюи плавно сменились предгорьем Савойских Альп. Тропа петляла среди валунов, то резко спускалась вниз, то вздымалась вверх. Лошадь Ригора двигалась размеренным шагом. Солнце стояло в зените и, несмотря на глубокую осень, дарило путникам своё тепло.

Карл, крепко ухватившись за стремя, плёлся подле лошади, размышляя: не пора ли сделать привал и утолить голод? Вдали послышался шум воды – это река Изер несла свои холодные обильные воды, а затем, утихая, устремлялась в небольшую горную долину Тарантез.

Ригор, прекрасно изучивший привычки своего оруженосца, догадался: ещё немного и Карл непременно начнёт ныть, жаловаться на усталость и голод. Впрочем, местечко было живописным, и странствующий рыцарь сам был не прочь сделать передышку после утомительной дороги по горной местности.

– Сейчас найдём переправу или брод, а уж на том берегу реки непременно отдохнём, – пообещал он оруженосцу. Тот сразу же взбодрился и начал передвигаться куда быстрее.

Наконец, странники достигли реки. В долине её воды теряли прежнее буйство, текли спокойно, раскинувшись от берега до берега примерно на четверть лье.

– М-да… – задумчиво произнёс Ригор, охватывая взором близлежащую местность. Вброд ему явно переправляться не хотелось – увы, не жаркое лето. Так и лихорадку получить недолго. – Будем двигаться вдоль реки, наверняка, где-нибудь есть мост…

Карл кивнул и поспешил за своим господином. Они двигались вниз по течению Изера, вскоре Ригор заметил мост. Около него кто-то стоял… Но, затем куда-то исчез.

Наконец, странники достигли моста и уже намеревались миновать его, как из кустов появились двое: рыцарь весьма потрёпанного вида, восседавшей на старой кривоногой кляче и оруженосец, подстать своему хозяину, весь грязный и взлохмаченный, зато вооружённый увесистой дубинкой.

Эта парочка перегородила путь Ригору и Карлу. Потрёпанный рыцарь, выставив вперёд копьё, громогласно заявил:

– Если желаете переправиться на тот берег, господа, то вам придётся уплатить специальную подать.

Ригор удивлённо воззрился на этого оборванного наглеца. Мало того, что животное, на котором он восседал, с большим трудом можно было назвать лошадью (скорее старым мулом), его одеяние давно выцвело от времени и постоянного пребывания под открытым небом. Герб на щите облупился, так что родовую принадлежность сего храбреца определить не представлялось возможным; шлем почернел, а местами позеленел.

– И какую же? – поинтересовался Ригор, давясь от смеха, рассматривая самодеятельных таможенников.

– Один серебряный су! – выкрикнул грязный оруженосец, а для пущей важности и устрашения странников, поиграл дубинкой.

Ригор молча взирал на «противников». Оружие рыцаря оставляло желать лучшего, вероятно, его копьём и мечом пользовались ещё во времена Роббера II Благочестивого.

– Так что? Будите платить пошлину? Или хотите иметь дело с моим мечом? – угрожающе возопил неизвестный рыцарь.

Тут не выдержал Карл и обратился к Ригору:

– Господин, давайте наваляем им так, чтобы впредь неповадно было вымогать деньги у приличных людей.

Ригор охотно согласился.

– Подай мне копьё и сними коронель. Битва предстоит настоящая, увы, здесь не турнир. А перед нами – не благородные рыцари, а разбойники.

Карл повиновался. Ригор подхватил копьё, отъехал от моста на десяток туазов, пришпорил лошадь и без предупреждения помчался на неприятеля.

Рыцарь-разбойник, казалось, ожидал подобного развития событий и, намеривался отразить удар Чёрного Рыцаря. Он привычным движением зажал копьё под правой рукой, слегка подался вперёд, упёрся ногами в стремена, облезлым тарчем закрыл правую сторону груди – из чего было ясно: подобные сшибки ему привычны. И, вероятно, он часто выходил их них победителем.

Ригор, думая, что перед ним оборванец, эдакая жалкая насмешка над рыцарем, без страха устремился вперёд. Даже, не предполагая, кто это в действительности…

И вот рыцари сблизились почти на длину копья. Карл уже потирал руки, как его господин выбьет из седла этого проходимца-вымогателя. Но не тут-то было…

Копьё облезлого рыцаря-вымогателя к вящему удивлению Карла «сработало» безотказно. Оно было длиннее общепринятого копья, примерно на пару локтей, отчего его владелец и получил прозвище Длинное копьё. Ригор же даже не поинтересовался именем противника перед сшибкой, тот же предусмотрительно не представился, дабы заранее не порождать ненужных подозрений: мол, откуда это у такого завшивевшего рыцаря, десятого сына разорившегося барона, такое прозвище?

… Коронель Длинного копья пришёлся в аккурат посредине груди Ригора. Тот начал терять равновесие и с трудом удержался в седле.

– Что, сударь, не ожидали? – ухмыльнулся рыцарь-разбойник. – Хотите ещё раз испытать меня на прочность? Или всё же уплатите названную сумму? Хотя можете переправиться вплавь… Правда, водица нынче холодная. – Съёрничал он.

Карл устремился к своему хозяину.

– Господин! Господин! – волновался он.

Ригор после удара ловил ртом воздух, но за шлемом этого не было видно. Грудь раздирала пульсирующая боль.

Карл помог Ригору спешиться, тот не удержался на ногах и опустился на землю.

Рыцарь Длинное копьё в сопровождении своего чумазого оруженосца приблизился к Ригору.

– Мне очень жаль, сударь. Поверьте, я не хотел причинять вам вреда. Нужда заставила меня выйти на этот промысел. Купцы обычно со мной не связываются, платят названную сумму. Странствующие рыцари наподобие вас, начинают хорохориться, видя перед собой жалкое ничтожество верхом на старом муле. А потом вылетают из седла… И платят один серебряный су.

Ригор отдышался, снял шлем (доставшийся от барона Ла Крезо) и воззрился на вымогателя.

– Эдак, вы сколотите у этого мостика целое состояние, – заметил он.

Тот пожал плечами.

– Здешние места не многолюдны. Торговые караваны встречаются нечасто, да и странствующие рыцари ещё реже… – признался он. – Да и того, что мне перепадает, едва ли хватает, дабы расплатиться с долгами и спасти замок отца.

Ригор удивлённо округлил глаза.

– Так вы, что наследник здешнего барона?

– Виконта, – поправил Длинное копьё.

– Вы тоже попались на ту же удочку, что и все. Едут себе вдоль реки, видят мост – дай, думают, переправлюсь. А тут я появляюсь из кустов в своём жалком облачении. Фу, думают: какой оборванец! Ничего не стоит с ним справиться! А я, сударь, между прочим, не раз побеждал на французских турнирах… – разоткровенничался Длинное копьё.

– Ну да… А теперь разбойничаете на дорогах… – вставил Карл. – Тоже мне – виконт! Позор!

Длинное копьё вздохнул.

– Да, сударь, ваш оруженосец прав. Но, если он не замолкнет, я убью его! – пообещал наследник виконта и зло зыркнул на Карла.

Карл невольно отступил.

– Очень благородно… – буркнул он.

– Итак, сударь, я жду уплаты пошлины, – настаивал Длинное копьё.

Ригору ничего не оставалось делать, как уплатить ему один су, ибо он так избаловался на хлебах баронессы, что и вовсе потерял надлежащую физическую форму.

Затем взор Длинного копья упал на шлем Ригора.

– И шлем тоже давайте в уплату проезда! – нагло заявил он.

– Ну, это уже слишком! – возмутился Ригор. Ему было жаль расставаться со своим первым (впрочем, и последним) трофеем.

– Слишком дорогая получается переправа! – вмешался Карл. В ответ Длинное копьё обнажил двуручный меч и ловко им крутанул перед странниками.

Ригору ничего не оставалось делать, как отдать и шлем.

…Чёрный Рыцарь сожалел о потери серебряного су и шлема. Пришлось воспользоваться прежним, украшенным красным плюмажем, который от времени изрядно потрепался и теперь имел комичный вид. У Ригора руки «чесались» дабы ощипать его, но он не решился, отчего-то вспомнив виконтессу де Монбельяр.

* * *

Потерпев фиаско на переправе, Чёрный Рыцарь и его оруженосец двигались по долине Тарантез. Их удивляла замкнутость и пугливость местных сервов, которые шарахались от них, как от зачумлённых.

«Странное местечко… – подумал Ригор. – чем-то напоминает мне владения барона де Эпиналь. Не хватало повстречать ещё одного извращённого содомита…»

Наконец показался замок.

Ригор заметил хмурого серва в повозке, тот натянул поводья, остановил лошадь и подозрительно воззрился на путников.

– Скажи мне: как называется сей замок? – поинтересовался Ригор и бросил серву медный денье.

Тот даже не прикоснулся к монетке, что привело рыцаря в крайнее удивление. Помолчав немного, местный житель махнул кнутом в сторону замка:

– Роман-сюр-Изер, сударь…

…Путешественники приблизились к замку, возвышавшему на высоком холме, омываемом бурными водами Изера. Он отнюдь не показался им обиталищем злых духов или кровожадного извращенца. Напротив, замок производил приятное впечатление, не смотря на малонаселённую местность. Ворота замка были открыты.

Путешественники беспрепятственно миновали их, ленивые стражники, позёвывая, не обратили на странников внимания. Те же в свою очередь оказались на небольшой рыночной площади, правда, торговля на ней шла вяло, не смотря на то, что солнце стояло высоко, и день был в самом разгаре.

От одного из словоохотливых торговцев Ригор узнал, что замок принадлежит барону де Изер, который проявил чудеса храбрости на Святой земле, особенно при штурме Антиохии. Барон вдовствовал вот уже несколько лет, его дочь давно покинула родовое гнездо, а единственный сын погиб на охоте, его растерзал огромный вепрь. После этого барон почти не показывался на люди и предпочитал вести уединённый образ жизни.

Ригору не хотелось нарушать покой почтенного вдовца, и он поинтересовался у торговца: нет ли поблизости постоялого двора? Оказалось, что есть, но стряпня там некудышняя, а тюфяки полны различных паразитов. И вообще до сего пристанища примерно пара лье пути.

Ригор вздохнул, ему вовсе не хотелось хлебать протухшую похлёбку и самому стать ужином для клопов. Он окончательно укрепился в мысли, что следует попросить ночлега у барона в замке.

… Барон Франциск де Изер оказался мужчиной лет сорока весьма крепкого телосложения и недюжинной силы. Он охотно принял странников и живо интересовался их приключениями.

Ригору пришлось весь остаток дня развлекать хозяина рассказами о своих похождениях, правда, некоторые излишне интимные подробности он опускал.

Барону понравился заезжий рыцарь, и после сытного ужина он распорядился приготовить ему комнату покойного сына.

Разомлевшие от сытной трапезы и вина, гости покинули покои барона и долго вслед за неразговорчивым слугой поднимались по винтовой лестнице. Комната покойного баронета оказалась на последнем ярусе башни-донжона, построенной во времена Роббера II Благочестивого, к которой примыкала более современная и комфортная постройка.

Слуга отворил дверь перед гостями, те вошли в небольшую комнатку. Ригор удивился: неужели молодой баронет жил в этой «голубятне»?

В этот самый момент дверь за спиной гостей скрипнула, раздался металлический скрежет.

Ригор и Карл переглянулись и бросились к двери, она оказалась заперта. Они начали барабанить в дверь, но напрасно, слуга был глухим от рождения.

– Чёрт бы побрал этого барона! Что за шутки? – возмутился Ригор. – А ещё благородный человек! Воевал в Антиохии…

Карл приблизился к узкому стрельчатому окну, более похожему на бойницу, дабы осмотреть окрестности.

– Ох, не нравится мне всё это, господин… Странно как-то… Зачем нас заперли? Неужели барон боится, что мы ограбим или убьём его? – резонно заметил оруженосец.

Ригор также подошёл к окну, но выглянуть из него и посмотреть вниз не смог – оно было слишком узким. Судя по звуку, у подножья донжона бурлила река.

– М-да… – задумчиво протянул Ригор. – Не убежишь… Окно явно узковато… – он ещё раз примерился к оконному проёму, затем поправил меч, не намереваясь расставаться с ним на ночь.

– Ладно, господин, как говорится: утро вечера мудренее… Давайте ляжем спать… Вряд ли барон задумал что-нибудь злое против нас, мы ведь не сделали ничего дурного. И он не забрал у вас оружие. – С этими словами Карл растянулся на тюфяке, лежавшем подле двери.

Не успели гости расположиться на тюфяках, как ворвались трое вооружённых слуг. Один из них, настоящий мордоворот, приставил кинжал к горлу Ригора, что тот даже не успел обнажить меч, а двое других мигом скрутили Карла и заткнули ему рот.

– Пикнешь, прирежу! – убедительно пообещал слуга перепуганному на смерть Ригору.

В это время его подельники уже волокли Карла прочь из комнаты, тот извивался, словно уж на сковородке, пытаясь освободиться от пут.

– Что здесь происходит?.. – с трудом произнёс Ригор, несмотря на приказ слуги-мордоворота. – Мы чем-то прогневали барона?..

Слуга разразился демоническим смехом.

– Да нет, сударь, – наконец вымолвил он, успокоившись. – Вы ничем его не прогневали. Просто его сиятельство после того, как отведал в Палестине человечины, любит порой вместо кабанчика зажарить кого-нибудь из остановившихся на ночлег путников.

Ригор негодовал: зажарить, как кабана! Карла зажарят! И это в Окситании, почти в центре Европы!

«Боже мой… Я – в замке людоеда…» – после этого страшного открытия, Ригор почувствовал головокружение, холод в груди, затем слабость в ногах – словом, всё то, что сопровождает неподдельный страх, который не пристало испытывать странствующему рыцарю.

… История барона де Изер мало, чем отличалась от историй многих других сеньоров, решивших принять участие в Крестовом походе. Ведомый религиозным порывом, впрочем, как и жаждой поживы, он со своим отрядом присоединился к войску крестоносцев в Клермон-Ферране, встав под знамёна графа Клермонского.

Военные действия в Палестине затянулись, рыцари не ожидали такого отчаянного сопротивления мусульман. Крестоносцы долго осаждали Антиохию, а затем захватили почти вымерший город. Колодцы пересохли, провизия кончилась. Несмотря на то, что город был захвачен, крестоносцы голодали. Затем город осадили сарацины и крестоносцы стали умирать от голода и жажды по сто человек в день. Через неделю в городе начало процветать людоедство[80].

Но вот окончание истории барона было ужасающим. Вкусив человеческого мяса, барон де Изер практически лишился рассудка. Вернувшись на родину в родовой замок, он не оставил пагубной страсти. Поначалу он приказывал убивать и жарить провинившихся слуг. Людям барона не кому было жаловаться, ибо он имел права казнить их, пользуясь своим правом сеньора. Затем он стал заманивать в замок путников, особенно странствующих монахов. Правда, они были слишком худы и барон, прежде чем их съесть, откармливал их, словно свиней. Ригору и Карлу было уготовлено стать очередными жертвами барона-людоеда.

…Слуга-мордоворот достаточно насладился страхом заезжего рыцаря, и, отстранив от его горла кинжал, с издёвкой произнёс:

– Если хочешь выжить, выход только один: прыгай в окно.

Он ушёл, оставив пленника в страхе и смятении, тщательно заперев дверь каморки на металлический засов. Ибо не желал прогневать своего сумасшедшего господина.

Обессиливший, потрясённый происходящим, Ригор опустился на пол.

– Боже Всевышний… – воззвал он и осенил себя крестным знамением, понимая, что оруженосца ждёт страшная смерть. – Что же делать? Как спастись?..

Он поднялся и тщательно изучил комнату. Но, увы, из неё не было выхода…

Наконец, пленник решил воспользоваться каминной трубой, дабы выбраться на крышу замка. Он забрался в камин, который, кстати, давно не чистился, и попытался осмотреть дымоход – кладка была грубой.

Ригор, словно акробат, всю сознательную жизнь поделывавший различные трюки, и ловко владевший своим телом, забрался в дымоход, и начал карабкаться наверх, хватаясь руками за выступающие камни, подтягиваясь, а затем опираясь на них ногами. К счастью дымоход был достаточно просторным, и пленник смог преодолеть его.

Наконец Ригор выбрался на крышу и упал, дабы отдышаться. Спокойная жизнь у баронессы де Тьер давала о себе знать: он изрядно поправился и даже первое время после того как покинул «любовное гнёздышко» с трудом садился в седло.

Наконец Ригор пришёл в себя и поднялся. С крыши открывался прекрасный вид на окрестные земли. Он приблизился к краю башни и посмотрел вниз, у него перехватило дыхание от страха.

– Лучше разбиться о камни, чем быть съеденным бароном… – решил он и, осенив себя крестным знамением, спрыгнул вниз.

Бурная холодная река буквально обожгла ныряльщика, поглотив свою добычу. Ригор от сильного удара о воду потерял сознание.

* * *

Течение подхватило беспомощное тело Ригора и увлекло к устью Изера, впадающего в Рону, и далее понесло к местечку Вьенн, где располагался мужской монастырь Святого Петра.

Конец осени выдался холодным. Монахи в это время уже сами не ловили рыбу, предпочитая покупать её у местных рыбаков.

Брат Жосс, который ведал закупкой рыбы, как обычно отправился в город, где берегу реки шумел рыбный базар. Он выбрал товар и уже намеревался оплатить его, как к нему подбежали двое рыбаков.

– Брат Жосс! Брат Жосс! – задыхаясь, кричали они. – Мы нашли утопленника… Нет он ещё жив… По виду рыцарь…

Жосс схватился руками за голову.

– Перестаньте стрекотать, как сороки! – взмолился он. – Говорите по очереди. Ты… – ткнул он пальцем в одного из рыбаков.

– Мы нашли на берегу рыцаря. Он весь мокрый, видимо, принесло течением реки… Одет в чёрное, на поясе ножны… Меча нет, кошель пуст. Видно, человек благородных кровей…

– Так! Ведите меня к нему! – приказал Жосс. – Ибо обязанность каждого монаха помогать страждущему, тем более рыцарю, если он в том нуждается… Будем надеяться, что он ещё жив.

Жосс осмотрел рыцаря и пришёл к выводу, что душа ещё не успела покинуть бренное тело «утопленника».

– Видно ограбили беднягу: ни меча, ни денег при нём нет. – Решил монах. – Помогите мне доставить его в обитель. Может, очнётся и вознаградит нас за труды праведные… – надеялся он.

Почти месяц Ригор прометался в горячке. Монахи сделали всё, что смогли, а брат Жосс почти каждый день навещал, как он выражался: утопленного рыцаря.

Когда Ригор пошёл на поправку и, наконец, начал понимать, что он находится в монастыре среди монашеской братии и ему ничего не угрожает, он возблагодарил Всевышнего, решив, что это его помысел и он не спроста оказался в здешних местах.

Окончательно исцелившись, Ригор изъявил желание стать монахом, но прежде надо было пройти ступень послушания.

Настоятель монастыря, человек умный и прозорливый, понимал, что бывший рыцарь переживает духовный кризис, старался поддержать того словом божьим, и однажды посоветовал не торопиться с послушанием.

Ригор с благодарностью выслушивал наставления настоятеля и решил-таки не торопиться с постригом. Тем более, что настоятель не гнал его со двора, а напротив нашёл ему как человеку образованному и некогда сведущему в финансах, достойное занятие.

Так Ригор, бывший голиард и бывший Чёрный Рыцарь, стал помощником одного из монахов, взимавшего подымным налогом с подвластных монастырю земель.

* * *

В это время Эстела пребывала в женском монастыре святой Клары в местечке Виши. Сюда тянулся нескончаемый поток людей с кожными болезнями из Бургундии, Франции и Окситании.

Два раза в день одна из монахинь накладывала на лицо Эстелы грязевые маски, и та подолгу лежала неподвижно. В остальное свободное время Эстела принимала активное участие в жизни монастыря, правда, по-прежнему скрывая лицо, но уже не серебряной маской, а испанской вуалью.

Она старалась помочь всем страждущим и нуждающимся наряду с монахинями. И те полюбили добрую и щедрую девушку, пожертвовавшую монастырю все свои деньги (правда, их было немного), а главное – серебряную маску, которую местный ювелир тотчас переплавил на нательные крестики.

Зимой, когда паломников стало меньше, Эстела долго просиживала в монастырской библиотеке. Однажды, она прочла фолиант о святом Варфоломее, которого сожгли язычники почти шестьсот лет назад. Варфоломей, как ярый поборник веры в Христа, проповедовал её среди нибелунгов, племён населяющих территорию Бургундии в те далёкие времена. Язычники схватили его и придали огню. Три дня горел костёр, на четвёртый день он погас. Язычники в ужасе покинули сие место. Но приверженцы Варфоломея вернулись, дабы упокоить останки мученика и увидели, в пепле костра его сердце, ссохшееся от пламени, но прекрасно сохранившееся. Они построили часовню Святого Варфоломея, захоронив его бессмертное сердце под алтарём. Затем приверженцы Христа организовали мужской монастырь, посвящённый служению Святому Варфоломею. Но, увы, монастырь был разрушен и разграблен во время междоусобных воин в 6454[81] году от сотворения мира.

…Минул год. Эстела ждала появления Ригора всё лето и осень, однако, решив, что он забыл их мимолётную встречу, наконец, покинула святую обитель с первыми заморозками.

Ригор же прекрасно помнил об Эстеле и той ночи, что они повели в замке Исуар. Он понимал, что невольно подарил девушке с обезображенной внешностью надежду…

Его терзали духовные муки, наконец, не выдержав, он обо всём рассказал настоятелю монастыря. Тот внимательно выслушал столь необычный рассказ молодого человека и, помолчав, заметил:

– Теперь ты понимаешь, почему я не торопил тебя с послушанием?..

– Да, святой отец… – ответил Ригор и опустился перед настоятелем на колени. – Благословите меня, святой отец, ибо я принял решение покинуть стены обители и найти Эстелу.

Настоятель вздохнул.

– Мне жаль терять тебя, как человека грамотного, вдобавок сведущего в финансах… Но ничего не поделаешь… Ты принял правильное решение и я уверен, что девушка исцелилась. Я буду молиться за вас обоих… – пообещал настоятель и осенил Ригора крестным знамением.

…Через две недели Ригор добрался до Виши, но, увы, Эстелы там уже не было.

Он пытался расспросить монахинь, но те не знали, куда именно отправилась девушка и посоветовали обратиться к аббатисе.

Пожилая аббатиса с нескрываемым интересом взирала на Ригора, облачённого в монашескую рясу.

– Странно, что монах ищет девушку… – холодно заметила она. – Или твоя ряса лишь маскарад и ничего более?

– Нет-нет! – с жаром воскликнул Ригор. – Поверьте мне, мать-настоятельница, я не желал осквернить монашеское одеяние и использовать лишь для того, чтобы проникнуть в женскую обитель.

Аббатиса улыбнулась.

– В монастыре много мужчин, все они нуждаются в исцелении тела и души. Они живут в странноприимном доме и монахини пользуют их от болезней… – пояснила она и снова цепко воззрилась на визитёра, желая получить объяснения.

– Я почти год прожил в монастыре, монахи спасли меня… Подобрали умирающего на берегу реки…

– Ах, вот как… – кивнула аббатиса. – Теперь понятно…

– У меня хороший почерк, я обучен счёту и потому в монастыре помогал собирать подымный налог, – продолжил визитёр.

Аббатиса подняла руки, жестом заставив Ригора умолкнуть.

– Она кого-то ждала… Не покидала святых стен… Теперь мне понятно: Эстела ждала вас, сударь. – Сказала она, перебирая простые деревянные чётки.

Ригор сник. Невольно перед ним возник образ обнаженной Эстелы. Её лицо скрывала серебряная маска.

– Вашу душу разрывали сомнения. Не так ли? – спросила аббатиса и в очередной раз цепко воззрилась на мнимого монаха.

– Не скрою… Да, мать-настоятельница… Я не знал, как поступить… – признался Ригор.

– Однако, вы пришли сюда, даже не зная: исцелилась ли Эстела. Ведь так? – властно спросила аббатиса. Ригор кивнул, он чувствовал себя мальчишкой рядом с этой сильной женщиной, привыкшей повелевать, ведь управлять монастырём отнюдь нелегко. – Это говорит о чистоте вашей души, сударь… И я скажу вам… – она тряхнула чётками и снова начала перебирать их. – Эстела исцелилась. Я сама того не ожидала, насколько оказались действенны мази матушки Жозианы, которая на протяжении года ухаживала за ней.

Ригор встрепенулся.

– Благодарю тебя, Всевышний! Я молился о её исцелении! Молился! – с жаром воскликнул Ригор.

– Мы все молились об этом, сударь. – Сказала аббатиса уже более мягким тоном. – Эстела отправилась в Мулен к своему дяде, графу де Мулен де Монсюлон.

* * *

От Виши до Мулена было примерно десять лье. Конный всадник мог преодолеть это расстояние за день, но человек, передвигавшийся пешком, да ещё зимой во время холодов, потратил бы не менее двух-трёх дней.

Ригор же прошёл расстояние от Виши до Мулена за два дня, так он жаждал увидеть Эстелу в её новом обличии и объяснить: отчего он во время не появился в монастыре святой Клары.

…Не успел Ригор миновать ворота замка, как странствующего монаха тотчас препроводили к графу Рамбалю де Мулен, ибо он славился своей набожностью и оказывал всяческую поддержку монастырям.

Граф, мужчина во цвете лет, пышущий здоровьем, радушно принял странника и попросил рассказать ему о тех местах, где он побывал. Ригор решил не ходить вокруг да около и сразу же сразил графа первым же вопросом:

– Ваше сиятельство, я ищу Эстелу… И, если она здесь, в вашем замке, под вашей опекой, то позвольте мне увидеть её.

Граф многозначительно хмыкнул.

– Уж не тот ли вы Чёрный Рыцарь, что покорил сердце моей племянницы? Но тогда позвольте спросить: отчего вы явились сюда в облике монаха?

Ригор без утайки рассказал графу о своих злоключениях. Выслушав историю о бароне-людоеде, де Мулен пришёл в неподдельное волнение и возмущение.

– Какая жестокость! Этот человек лишился разума! Надо срочно отписать моему сюзерену Гильому IV Клермонскому. Графство Изер лежит на землях Прованса и находится под юрисдикцией графа Бертрана Тулузского[82], который дорожит добрососедскими отношениями с Клермон-ан-Оверни. Уж он-то решит, как наказать это чудовище.

Ригор выслушал длинную тираду графа, стараясь сохранять спокойствие. Но давалась ему это с трудом.

– Ваше сиятельство, когда же я увижу Эстелу?

Де Мулен улыбнулся.

– Разумеется, дорогой друг. Но прежде, я хочу познакомить вас с некой очаровательной особой. И она, поверьте, моему жизненному опыту, – граф многозначительно подмигнул Ригору, – не оставит вас равнодушным.

Ригор ничего не успел сказать в ответ, как де Мулен взял со стола колокольчик и позвонил несколько раз.

В зал вошла очаровательная стройная девушка, её прекрасные каштановые волосы были собраны на макушке и обрамлены жемчужным ожерельем. Одета она была в нежно– зелёное платье из тончайшей шерсти, опоясанное изящным серебряным поясом под грудью, также расшитым серебром.

Ригор застыл от удивления. Незнакомка одарила его очаровательной улыбкой. Её алебастровая кожа поражала красотой…

Ригор вопросительно взглянул на графа, он тот лишь ухмылялся. Наконец, Ригор обрёл дар речи:

– Госпожа, я покорён вашей красотой! Но, увы, я не имею возможности обратиться к вам, как того требуют правила этикета, ведь я не ведаю вашего имени.

Незнакомка улыбнулась, обнажив белые ровные зубы, словно тот жемчуг, что украшал её волосы.

– Меня зовут Эстела. Я не изменила своёго имени, Ригор…

Ригор оцепенел, он не сразу понял, что перед ним та самая Эстела, носившая чуть более года назад серебряную маску, скрывающую её лицо. Не в силах справиться с нахлынувшими эмоциями, Ригор потерял сознание.

Эстела испугалась.

– Ваше сиятельство, неужели получилось, всё как вы предсказывали, он умер, увидев меня?

– Нет, дорогая Эстела, он просто лишился чувств от твоей красоты, – успокоил её дядюшка.

Когда Ригор очнулся, Эстела поведала ему историю о святой обители в Виши и о целебных грязях излечивших её кожу. Ригор не мог поверить, что грязь так лечит. Но факт оставался фактом, в коем он мог лично убедиться.

– Ах, сударь, я не вправе укорять вас за то, что мы не встретились в святой обители, в Виши. Ведь вы, по сути, не имеете передо мной никаких обязательств… – лукаво заметила Эстела.

Тогда Ригор воскликнул прямо, как в рыцарских романах:

– О! Прекрасная Эстела, как бы я хотел иметь их перед вами! Но теперь вряд ли я нужен вам, такой блистательной красавице!

Эстела улыбнулась.

– Разумеется, вы нужны мне, Ригор. Ведь именно вы подарили мне надежду в ту ночь в Исуаре. Я и сама не очень-то верила в исцеление, но более не могла жить в маске. Мне порой хотелось покинуть этот мир… Но я католичка и самоубийство претит мне. Теперь же я полна жизни! И это благодаря вам, мой Чёрный Рыцарь!

Ригор не удержался и заключил Эстелу в объятия.

– Ну что ж, господин де… – граф невольно запнулся.

– Де Жюиф, – закончил фразу Ригор.

– Так вот я говорю: господин де Жюиф, хоть вы и не имеете замка, но сердце моей племянницы принадлежит вам. Поэтому я дам за ней хорошее приданное, и вы ни в чём не будете нуждаться.

Неожиданно Ригор встрепенулся.

– Это прекрасно, ваше сиятельство, ибо ещё ни один здравомыслящий человек не отказывался от денег. Но я знаю, что граф де Тьер был очень плох, вероятно, он покинул наш бренный мир…

Граф невольно округлил глаза.

– Продолжайте, сударь…

– Эстела, как старшая дочь имеет право на часть наследства. Насколько мне известно, баронесса де Тьер всячески хотела этому воспрепятствовать.

Граф понимающе кивнул.

– Ваша практичность, сударь, говорит о многом. По крайней мере, я буду спокоен, что Эстела и её приданое – в надёжных руках. Вопрос с наследством я непременно улажу, обещаю вам.

Ригор чуть отстранившись от Эстелы, поклонился графу в знак благодарности.

* * *

На следующий день Эстела поведала Ригору о записях, которые она прочла в монастыре Святой Каролины в Виши. Она предложила найти сердце Варфоломея.

Ригор отнёсся к словам Эстелы (теперь уже невесты) скептически.

– Дорогая, – как можно мягче сказал он, – вся эта история может оказаться просто легендой…

– Возможно, ты прав, Ригор. Но я хочу предпринять поиски…

Ригор вздохнул, ибо уже понял: твёрдости характера его будущей жене не занимать.

– Тебе нужно всё рассказать дяде и посоветоваться с ним.

Граф поддержал свою племянницу и снарядил отряд на поиски сердца святого Варфоломея. Эстела предположила, что события многовековой давности произошли в местечке Сен-Флур. Туда они и направились…

Перед Эстелой Ригором предстали развалины монастыря; камень, из которого он был некогда построен, давно перетаскали сервы на свои постройки. Определить теперь, где располагалась часовня, в которой хранилась реликвия, увы, не представлялось возможным. Ригор, войдя в роль официального жениха Эстелы, приказал разбить шатры, дабы повести на территории бывшего монастыря несколько дней и тщательно изучить его территорию.

Поиски утраченной реликвии продолжались два дня, но тщетно. Наконец, внимание Ригора привлёк крупный камень, выщербленный стихиями и временем. Ригора привлёкло изображение креста, объятого огнём, вытесненного на камне. Догадка мелькнула тут же и он поделился своими соображениями с невестой:

– Здесь стояла часовня! Вероятно, это алтарный камень!

Эстела, охваченная неподдельным волнением также осмотрела камень и пришла к выводы, что – это древний алтарь. И, возможно, под ним хранится утраченная реликвия.

Стражники, сопровождавшие молодую пару, попытались сдвинуть камень, но безуспешно. За шесть веков он прочно врос в землю, и не собирался расставаться со своим «насиженным» местом.

Тогда они стражники, подобно сервам, вооружились кирками, предусмотрительно захваченными с собой, сделали подкоп вокруг камня и лишь тогда сдвинули его с прежнего места.

Вздох разочарования вырвался из груди Эстелы – увы, под камнем ничего не было, даже намёка на то, что под бывшим алтарём что-то хранилось.

Ригор не растерялся:

– Переверните камень, – приказал он.

Стражники, нехотя повиновались. Они с самого начала не верили в затею молодой госпожи.

Как только они перевернули камень «верх дном», то к своему вящему удивлению увидели углубление, забившееся от времени землёй.

– Господин! – возопили стражники в один голос. – Здесь что-то есть!

Ригор очистил углубление от земли и извлёк из него небольшой кожаный мешочек.

– Боже Всевышний, помоги нам! – с чувством взмолилась Эстела. – Неужели это то, что ты ищем?!

Руки Ригора дрожали от волнения, он развязал прекрасно сохранившийся мешочек, перед его взором предстала серебряная потира[83], усыпанная крупными, цвета запёкшейся крови, рубинами.

– Открой её, Ригор! Открой! – сгорая от нетерпения, взмолилась Эстела.

Ригор, охваченный религиозным трепетом, открыл сосуд, в нём лежал тёмно-коричневый камень.

– Что это? – недоумевал Ригор.

Эстела аккуратно извлекла сей камень из потиры, дабы разглядеть со всем тщанием.

– Это и есть сердце святого Варфоломея. Просто за шесть веков, оно утратило свой первоначальный вид, ссохлось и превратилось в камень.

… Ригор и Эстела в сопровождении отряда, окрылённые находкой, вернулись в Мулен. Они показали графу потиру и сердце святого, пережившее костёр и шесть веков забвения под каменным алтарём.

Граф де Мулен внимательно осмотрел находку своей племянницы и также пришёл к выводу, что – это не что иное, как сердце мученика.

Его сиятельство, хоть и был истинным католиком, но всё же в нём взяла верх расчётливость. Зная набожность графа Клермонского, он поместил серебряную потиру с сердцем мученика в дорогой ларец и отправился в Клермон-Ферран в сопровождении Эстелы и Ригора.

Гильом IV с нескрываемым удивлением выслушал столь необычную историю любви молодой пары, а затем, охваченный священным трепетом и – обретения утраченной реликвии.

– Не скрою, вы поразили меня граф де Мулен… – произнёс IV. – Всё это так необычно и трогательно… – сюзерен с нескрываемым восторгом воззрился на Эстелу и Ригора. – Я представлю вашу находку епископу Клермонскому. Он соберёт священный совет, дабы уладить все формальности и признать реликвию подлинной. А, что касается вас, несравненная Эстела, и вас, господин де Жюиф, то желаю вам долгих лет семейного счастья. И…связи с этим я хочу преподнести вам свадебный подарок: замок Верэн, что в десяти лье от Клермон-Феррана и титул. Я прикажу выправить соотвествующие документы тотчас же. С сегодняшнего дня, – он кивнул в сторону молодой пары, – вы будете именоваться: виконтом и виконтессой де Верэн, со всеми вытекающими из нового статуса привилегиями. А также вы можете всегда рассчитывать на мой совет и помощь.

Новоявленные виконт и виконтесса пали ниц перед сюзереном-благодетелем и горячо возблагодарили его за оказанную милость.

Дальновидный граф де Мулен присоединился к ним, ибо предполагал подобный исход визита в Клермон-Ферран. Теперь он был спокоен: помимо обещанного им приданного, у его племянницы теперь есть титул и замок. Де Мулен помнил его хозяина, попавшего в немилость к сюзерену, за что бывший виконт поплатился головой. Он не сомневался, что новые владения племянницы потребуют ремонта и солидных вложений, дабы обрести достойный вид. Но это его не смущало, и он был готов оказать новоявленным виконту и виконтессе всяческую поддержку.

Глава 15

1105 год, графство Бургундия

Барон Ла Доль, владелец обширных земель Амуа, восседал за огромным дубовым столом в своём кабинете. Рене, его нотарий[84] и доверенное лицо, докладывал:

– Ваше сиятельство, по вашему приглашению прибыли бароны де Шалон, де Монсо, де Отён, Ла Бон в сопровождении своих вассалов. Они встали лагерем в предместье Доля, и с нетерпением ожидают встречи с вами…

Барон удовлетворённо кивнул.

– Прекрасно, Рене… Прикажи сенешалю организовать всё необходимое в парадном зале к приёму гостей. Пусть приготовят побольше еды и вина. Думаю, разговор с баронами предстоит долгий.

Вечером, после того, как колокола местной церкви отзвонили вечерню, и барон де Ла Доль вознёс молитву Всевышнему, он отправился в парадный зал, где всё уже было приготовлено для встречи гостей.

Барон ещё раз придирчиво осмотрел расставленные в зале столы, раздумывая, как лучше разместить баронов, их сыновей, советников и нотариев. Поначалу хозяин замка организовать небольшой приём для избранных лиц, ограничившись лишь одними баронами, но затем передумал. Он решил, если знатные гости прибудут в сопровождении своих верных вассалов, старших сыновей и советников, если таковые имеются, то у него будет больше шансов убедить их в том, что он задумал.

А замыслы барона были явно мятежными. Поэтому, прежде чем пригласить гостей, он тщательно обдумал каждую кандидатуру, рассчитывая свести риск огласки предстоящего разговора к минимуму.

Наконец барон и его старший сын Арман, который во всём поддерживал отца, были готовы к приёму гостей. Жену и дочь барон решил не посвящать в свои замыслы, решив, что сие – не женского ума дело.

Первым пожаловал молодой барон де Отён в сопровождении старого умудрённого жизненным опытом советника, служившего ещё его отцу и трёх верных вассалов, которым мог доверить любую тайну. Получив пространное приглашение от де Ла Доля, он догадался, по какому именно поводу тот собирает баронов в своём замке. Поразмыслив и переговорив с советником, де Отён решил отправиться в путь, потому как был давно не доволен существовавшим положением дел в Бургундии.

Ла Доль радушно принял гостя и в ожидании остальных приглашённых, завёл достаточно отвлечённый разговор.

– Я всегда уважал вашего отца, – сказал барон молодому гостю. – Мы сражались с ним плечом к плечу в Палестине. Славные были времена… Что и говорить Рено II умел править, в отличие от его сына, нынешнего сюзерена… М-да… Жаль, что Рено и его братья сложили свои головы на чужбине. Но жертвы их были не напрасны: ведь гроб Господен в руках христиан… – разглагольствовал он.

Де Отён, терпеливо выслушав тираду хозяина, не преминул поддакнуть:

– Да, сударь, во многом с вами согласен. Арелат представляет явную угрозу для графства. Ненасытный Рим мечтает объединить Бургундские земли под своей дланью. Савойя же также не прочь оттяпать у нас пограничные владения… К чему всё это приведёт?..

– К тому, что мы потеряем привилегии, данные баронам ещё Верденским договором, станем вассалами Арелата и будем обогащать Римскую казну, – поделился барон своими соображениями, удовлетворённый многообещающим началом разговора. – Разумеется, я не против Рима, как центра католического мира… Но вера и власть для меня разные вещи…

Де Отён кивнул. Он также не хотел подчиняться сильной руке Арелата и платить дополнительные налоги, которые, по его разумению, составили бы внушительную часть от ежегодных доходов.

… Наконец гости собрались в полном составе. В парадном зале, помимо баронов сенешаль насчитал ещё порядка двадцати человек. Он приказал подать угощение и многочисленные вина.

Хозяин замка произнёс пространную приветственную речь и предложил гостям утолить голод, а уже после перейти к делу, ради которого они и собрались.

Бароны и их люди с особым усердием поглотили все предложенные блюда, запили изрядным количеством вина, что привело их в прекрасное расположение духа, и они были готовы обсудить, что угодно, вплоть до организации очередного Крестового похода.

Барон Ла Доль цепким взором обвёл своих гостей и, убедившись, что сейчас самое время поведать, ради чего он их пригласил.

Он поднялся из-за стола и без обиняков приступил к делу:

– Итак, доблестные бароны, я ещё раз хочу поблагодарить вас за то, что вы не пренебрегли моим приглашением прибыли в Доль. – Бароны дружно закивали. Хозяин тем временем продолжил: – Все вы знаете нынешнее состояние графства Бургундия… С одной стороны нам угрожает Арелат, желая подмять под себя наши богатейшие земли с благословления Рима, с другой – Савойя, лишь формально хранящая лояльность бургундскому дому из матримониальных соображений, но я не сомневаюсь, что Губерт Савойский затаился лишь для того, чтобы накопить силы и нанести решающий удар. Что же касается Лотарингии… – Ла Доль обвёл взором своих гостей, те внимали каждому его слову, – я постараюсь заключить с герцогом военный союз и в случае необходимости прибегнуть к его помощи. Думаю, лучше союз с Лотарингией, нежели засилье Арелата. – Здесь Ла Доль умолчал о том, что прочит свою дочь Бернардетту за пожилого герцога Генриха II Лимбургского[85], недавно овдовевшего, рассчитывая таким образом обрести союзника и лишить Бургундский дом его поддержки. – Все вы знаете меня, как воина, стяжавшего славу в Палестине и состоятельного человека, владеющего обширными землями … Не буду вдаваться в излишние подробности, все эти факты вам хорошо известны. – Бароны в очередной раз закивали в знак согласия. – Но вряд ли многие из вас знакомы с моим генеалогическим древом. – Ла Доль взял в руки солидный увесистый свиток, увенчанный тяжёлой сургучовой печатью с оттиском самого Гуго Чёрного, и потряс им перед гостями. – Я предоставлю возможность каждому из вас тщательно ознакомиться с этим документом. Из него явствует, что род Ла Доль ведёт своё происхождение от виконта Макона Обри I[86], который одним из первых властвовал на землях Бургундии. Последний из рода Макона Обри II был убит мятежниками. После чего власть перешла к Отто-Гильому, внуку правителя Тосканского маркграфства. А уж тот после смерти своих сыновей передал власть Рено I[87] (деду погибшего в Палестине Рено II, отцу нынешнего правителя графства Бургундия) в качестве наместника.

Барон умолк, залпом осушив чашу с вином. На него взирали гости, потрясённые услышанным. Ла Доль не торопил их с выводами, ибо понимал, что его речь требует осмысления. Поэтому, не давая им опомниться, после кратковременной паузы подытожил:

– Буду рад, если вы задержитесь в моих владениях ещё несколько дней. Думаю, нам будет, что обсудить…

… Бароны воспользовались предложением потомка Обри Макона. Они разошлись по своим шатрам. Сначала обсудили услышанное в тесном кругу советников и вассалов, затем стали наведываться друг к другу, дабы поделиться своими соображениями. И, безусловно, все как один тщательно изучили генеалогический свиток барона, придя к единодушному выводу, что это не фальшивка, ибо подделать печать Гуго Чёрного просто невозможно. Её подлинность также подтвердил советник барона де Отёна, много повидавший на своём веку, человек на редкость образованный, дотошный, сведущий в юридическом деле, легко отличавший подлинный документ от фальшивки, коими, увы, были наводнены в последнее время земли Бургундии.

Отсюда напрашивался простой вывод: Маконы, коим всецело доверял Гуго Чёрный (бесспорно законный правитель Бургундии), правили как наместники многим раньше Рено I, также получившего наместничество. Посовещавшись, бароны решили: Франциск Ла Доль имеет бесспорное право на трон. Они же получат нового правителя и всевозможные привилегии.

* * *

Бароны, удовлетворённые поездкой в Доль, разъехались по своим владениям, предварительно одобрив кандидатуру Франциска на трон Бургундского графства. Что же касается его обещания по поводу привлечения Генриха II Лимбургского как союзника, заговорщики не сомневались в успешном исходе сего дела, ибо потомок виконта Обри был женат на одной из многочисленных племянниц герцога Урсуле де Тюинвиль.

Перед отъездом бароны ещё раз собрались в парадном зале замка Доль, где хозяин поделился с ними своими ближайшими планами:

– Я намереваюсь написать письмо герцогу Лимбургскому и отправить его с верным человеком. А уже потом посетить в Нижнюю Лотарингию вместе с сыном.

– Но на каких условиях вы хотите предложить Генриху союз? – поинтересовался барон де Монсо. – Насколько мне известно, нынешний правитель Нижней Лотарингии – человек весьма практичный и действует осмотрительно, оттого он и пережил всех претендентов на престол герцогства, заполучив, наконец, долгожданную корону. Вряд ли он станет помогать нам, даже если взять во внимание ваше родство, впрочем, весьма дальнее. Наверняка, он потребует за вою помощь немалый куш.

Бароны согласились с де Монсо. Вдохновитель заговора был готов к подобному вопросу и потому ответил сразу же:

– Мы предложим герцогу спорные северо-восточные земли, а именно – Лангруа и Атюйе[88]. Землями правит графиня де Лангр, её муж погиб в Крестовом походе, так, что вряд ли её люди смогут оказать должное сопротивление. К тому же всем известно о богатствах, накопленных родом де Лангр де Фурвен. Думаю, это будет достойной платой за союзничество.

Бароны задумались…

– Но, сударь, – возразил барон Ла Бон, – фактически мы воспользуемся беззащитностью дамы… Всё это крайне неприглядно! Графиня сама того не подозревая станет разменной монетой в нашей опасной игре.

– Мне известно, что виконтесса, урождённая де Аваллуа, как единственная наследница владеет ещё и одноимённым графством, находящимся под протекторатом французской короны. Отчего бы ей не перебраться туда? – вступил в разговор де Отён, явно поддерживая де Ла Доля. – Если мы хотим добиться смены власти, то непременно должны чем-то пожертвовать. Вы ведь, барон Ла Бон, наверняка, не пожелаете поделиться своими владениями Бонуа с герцогом Лимбургским?!

– Этого ещё не хватало! Что за шутки, сударь! – возмутился Ла Бон. – Мне хватает головной боли от Верхней Бургундии, которая зарится на мои владения! И мечтает объединить земли Бонуа.

– Так же, как и земли Отенуа… – вставил барон де Отён. – У меня те же проблемы, любезный Ла Бон. Мы с вами в одинаковом положении. Приходиться постоянно держать ухо в остро на приграничных территориях и засылать шпионов в Верхнюю Бургундию… Ибо надежда на заступничество нынешнего сюзерена невелика.

– Барон де Отён прав, – высказался де Монсо. – Если мы не придём к единому мнению, то наше дело будет заранее проигрышным. Поймите, Ла Бон, нам нынче не до куртуазности. Так, что придётся поступиться интересами знатной дамы, дабы соблюсти свои собственные.

Бароны начали активно обсуждать это предложение и пришли к всеобщему мнению, что предоставят войску герцога полную свободу действий в Лангруа-Атюйе, тем более, что графиня не сможет более рассчитывать на помощь Безансона. Единственным условием для захватчиков будет: жизнь почтенной вдовы и предоставление ей возможности беспрепятственно покинуть владения.

– А, если графиня обратиться за помощью к королю Швабии? – внезапно спросил де Шалон, предпочитавший доселе хранить молчание. – Кажется, они состоят в дальнем родстве…

– М-да… Это так. – Подтвердил Франциск. – Но мне также известно, что король Швабии не раз предлагал графине перейти под его длань. Однако она предпочла заключить военный союз с Безансоном и формально признать Гильома II своим сюзереном. И почему, как вы думаете?

Бароны пожали плечами. Ла Доль продолжил:

– Ей проще манкировать нашим безмозглым сюзереном! Графиня де Лангр – женщина умная. Она прекрасно понимает, если Швабия наложит на её владения свою лапу, то уж вряд ли она вновь обретёт независимость. Графиня слишком дорожит ею и это погубит её. Она даже отчеканила собственную монету! Как только войска Нижней Лотарингии нарушат границы её владений, она тотчас пошлёт гонца в Безансон. Пока Гильом будет раздумывать, как ему лучше поступить, и отправит, наконец, военную помощь, лотаринги уже осадят Лангр и Фурвен. Мы же осуществим то, ради чего собрались…

Бароны переглянулись: последняя фраза Ла Доля означает, что они избавятся от сюзерена.

…После отъезда, не мешкая, Франциск приказал явиться своему нотарию и начал диктовать ему письмо:

«Его Светлости герцогу Лимбургскому, правителю Нижней Лотарингии.

Я барон Франциск Ла Доль, женатый на вашей племяннице Урсуле де Тюинвиль, прошу о встрече в назначенное Вами время. Ибо у меня есть предложение по поводу спорных графств Лангруа и Атюйе, которое может заинтересовать Вас. Буду крайне признателен, если вы окажете любезность передать ответ с моим гонцом…»

Франциск ещё раз обдумал содержание сего короткого послания и решил более ничего не добавлять из предосторожности. Мало ли, что…

– Запечатайте… – приказал он нотарию

Рене свернул пергамент, обмотал его витым шнурком. Затем при помощи свечи растопил специально приготовленный красный воск в круглой металлической форме, барон снял с указательного пальца правой руки фамильный перстень с изображением герба и приложил его к воску. На его расплавленной поверхности отчётливо отпечаталось изображение оленя в окружении трёх колец. Именно эти кольца, украшавшие герб новоявленного претендента на бургундский трон, были унаследованы от далёкого предка Обри, виконта Макона[89].

Из этого оттиска Рене изготовил навесную печать, коей украсил свиток. Затем капнул на него расплавленным воском, приложив ещё одну печать с изображением башни-донжона, которую барон использовал в повседневной переписке, дабы дополнительно закрепить шнурок и навесную печать, тем самым предохранив письмо от несанкционированного вскрытия.

* * *

Гонец барона Ла Доля благополучно достиг резиденции Генриха II Лимбургского, правителя Нижней Лотарингии. Столица герцогства за последние сто лет располагалась в разных городах, Генрих же предпочёл Труа на землях Труазена, недавно захваченного у Верхней Бургундии[90], наряду с Арсезе, Барруа, Боленуа. Эти многострадальные графства за последние сто лет побывали и под дланью Бургундии, и Лотарингии, и даже Швабии.

Получив послание от барона, Его Светлость не спешил ознакомиться с ним, поэтому бургундскому гонцу пришлось ожидать несколько дней. Наконец, когда герцог соблаговолил прочитать короткое послание, внутреннее чутьё умудрённого опытом интригана тотчас подсказало – от него веет заговором и предательством.

Подобные дела были во вкусе герцога. Он уже давно зарился на графство Лангруа– Атюйе, но не решался напасть, зная о военном договоре графини с Гильомом Бургундским. Полученное письмо предвещало многое, во всяком случае, вожделенные земли представились герцогу на сей раз лёгкой добычей. И потому он отписал ответ барону, приглашая его в Труа вместе со всем семейством в любое время, дабы это выглядело со стороны, как родственный визит. Всё-таки он приходится дядей Урсуле, хоть и виделись они давным-давно, когда та была ещё ребёнком.

… Любезный ответ герцога вселил в барона надежду заполучить союзника, а в Урсулу и Бернардетту, наконец, покинуть опостылевший замок и совершить вояж. Юная прелестница Бернардетта лелеяла надежду произвести впечатление при лотарингском дворе, а, возможно, и очаровать какого-нибудь графа или виконта. Ей давно хотелось замуж, но барон не спешил составить партию дочери. Девушке уже минуло семнадцать, она была диво как хороша, словно только что распустившийся бутон розы. Барон, безусловно, это осознавал, но опять же не спешил с помолвкой дочери, хотя были и претенденты. Он рассчитывал использовать Бернардетту в своей игре, дабы породниться с одним из предполагаемых союзников. И вот такая возможность представилась. Герцог Лимбургский овдовел и, хотя ему минуло сорок пять лет, он был почти ровесником барона, считался завидным женихом. И спустя год после похорон герцогини, в Труа устремились графы, виконты и бароны в сопровождении своих обворожительных дочерей или племянниц, вожделевших заполучить титул, власть и богатство.

Перед дальним путешествием в Труа барон Ла Доль ещё раз уточнил у своей супруги степень её родства с герцогом Лимбургским. Урсула подтвердила, что она приходится правителю Нижней Лотарингии племянницей, но двоюродной. Этот факт придал барону ещё большей уверенности, ибо церковь против такого родственного брака вряд ли станет возражать. Поэтому он не поскупился на новые наряды и украшения для Бернардетты. Девушка же была преисполнена уверенности, что отец подыскал ей партию при лотарингском дворе, но не хочет посвящать её в свои планы.

Наконец она не выдержала и, войдя в покои матери, поинтересовалась:

– Матушка… Я хотела поговорить с вами по поводу предстоящей поездки в Труа…

Графиня никоим образом не выказала беспокойства словам дочери, решив, что та желает обсудить с ней очередной наряд.

– Говори, дочь моя… – произнесла графиня, оторвавшись от вышивания.

– Скажите, матушка, вы ведь наверняка посвящены в планы отца… – робко начала Бернардетта.

Урсула насторожилась.

– Что ты имеешь в виду?..

Девушка покраснела.

– Я всего лишь хотела бы узнать: наше путешествие в Труа как-то связано с моим замужеством?

Урсула застыла с иголкой в руках. Она подозревала о намерениях мужа, но до сих пор не отважилась переговорить с ним на эту тему.

– Возможно… – уклончиво ответила она.

Девушка улыбнулась.

– Матушка, а он молод и хорош собой?

Баронесса не знала, что ответить дочери.

– Возможно… – снова повторила она.

Бернардетта растерялась.

– Как вы ничего не знаете? – удивилась она.

– Нет… Мы отправляемся в Труа прежде всего для того, чтобы засвидетельствовать своё почтение герцогу Лимбургскому. Он всё-таки мой родственник…

Бернардетта сникла.

– Простите, матушка…. – пролепетала она и удалилась.

Однако после разговора с дочерью, ранее зародившиеся подозрения баронессы только окрепли. Она дождалась, когда муж вернётся из поездки в один из своих замков, тотчас поспешила к нему.

Барон был явно не в духе.

– Что вам угодно, сударыня? – резко поинтересовался он.

Урсула уже собиралась ретироваться и покинуть покои супруга, но неожиданно для себя выпалила:

– Франциск, мне не безразлична судьба дочери. Признайтесь мне, поездка в Труа как-то связана с её замужеством?

Барон воззрился на супругу.

– Даже, если это так и есть… Так что с того?.. – недовольно ответил он вопросом на вопрос.

– Вы меня удивляете, сударь! – распалилась Урсула. – Я, как мать и, в конце концов, как ваша супруга и племянница герцога Лимбургского, намерена знать, что вы задумали.

Барон недовольно хмыкнул. Понимая, что родственные связи Урсулы и герцога не спишешь со счётов, и возможно придётся привлечь жену к предстоящей интриге, он сказал:

– Да, я имею определённые планы на Бернардетту… Я поделюсь ими только при одном условии…

– Каком же? – встрепенулась баронесса.

– Вы обещаете беспрекословно слушаться меня. И возможно помогать…

– Я дала клятву перед алтарём быть вам верной женой и в радости и в горести. И потому ваши слова обидны для меня… Разумеется, я сделаю всё, что вы мне скажите, если это конечно не погубит нашу дочь…

Настроение барон неожиданно изменилось, и он рассмеялся.

– Напротив, дорогая Урсула, это возвысит её! Мы породнимся с лотарингским двором!

Баронесса замерла, понимая, что её опасения не были напрасны.

– Значит тот разговор о степени моего родства с герцогом… – тихо произнесла она и умолкла.

– Да! Вы всё правильно поняли. Я намерен выдать Бернардетту замуж за герцога.

– Но, но… Он старше нашей дочери почти на тридцать лет… – пыталась возразить баронесса.

– Ну и что? Разве это так важно?! – воскликнул барон. – Главное – я обрету надёжного союзника. А Бернардетта станет герцогиней. Если помните, когда нас венчали в церкви, вам едва исполнилось четырнадцать, а мне – двадцать шесть лет. Тогда я тоже казался для вас слишком старым. Не так ли? И наш брак преследовал определённые политические цели!

Баронесса кипела от гнева и обиды: её муж, не считаясь ни с чём, намеревался использовать дочь в своих политических интригах. Она прекрасно помнила, что побудило покойного виконта де Тюинвиль выдать её замуж за барона Ла Доля. Феодальные войны раздирали Лотарингию. Её отец потерпел тяжелейшее поражение, как на поле брани, так и на политической арене и был вынужден искать прибежища в Бургундии. В те времена правил Рено I, а Франциск Ла Доль блистал при дворе Безансона. Не смотря на это, юной Урсуле он казался стариком – седина уже посеребрила его волосы, а многочисленные битвы оставили на теле и лице свои отметины. И вот минуло почти двадцать лет со дня их венчания в Безансоне. На пышной свадьбе присутствовал сам сюзерен со свитой, он преподнёс молодой чете щедрые подарки… И всё повторяется снова, только теперь с Бернардеттой, её горячо любимой дочерью.

Урсула «отогнала» тягостные воспоминания и попыталась успокоиться.

– Что ж… Я обещала во всём помогать вам, Франциск. И я исполню своё обещание. Должна ли я поговорить с дочерью перед отъездом?

На миг барон задумался. В последнее время он был слишком занят воплощением своих заговорческих планов и упустил сие обстоятельство из вида.

– Да, поговорите с ней. Объясните Бернардетте, что её ждёт блестящее будущее. Но она должна приложить к этого хоть толику усилий. Ибо вокруг герцога увивается достаточно молодых прелестниц.

– Надеюсь, что одна из них завоюет сердце моего двоюродного дядюшки… И тем самым избавит Бернардетту от «блестящего будущего»… – прошептала Урсула, покидая покои эгоистичного супруга.

* * *

В начале августа чета семейство Ла Доль покинуло своё родовое гнездо и отправилось в Труа. Дорога была не близкой, по расчётам барона, кортеж должен прибыть в резиденцию герцога примерно через две недели.

Барон с особой роскошью снарядил свой кортеж, приказав украсить крытые повозки и кареты изображениями фамильного герба. Впереди процессии шли герольды, облачённые в зелёные пурпунэ[91] с изображением оленя в обрамлении трёх колец; такого же цвета шоссы[92] и пулены; головы их украшали белоснежные шапероны. Как только кортеж приближался к какому-либо селению, они оглашали окрестности громкими звуками рожков.

Достигнув Дижона, столицы Верхней Бургундии, барон решил задержаться здесь на несколько дней. Он отправил верных людей на рыночную площадь, дабы те узнали о настроениях, царивших в здешнем герцогстве. А покуда его соглядаи прогуливались по Дижону, барон нанёс визит герцогу, заверив его в своей полной лояльности.

Герцог любезно принял барона, ему также было не безынтересно узнать из первых уст о положении дел в соседнем графстве. Барон ловко уходил от щекотливых вопросов, давая пространные ни к чему не обязывающие ответы. Словом, произошла встреча двух умудрённых опытом интриганов. Один уже взобрался на трон Дижона, другой – только примеривался к трону Безансона. И герцог и барон были «одного поля ягоды». И как ни странно, они неожиданно почувствовали родство душ. Герцог Дижонский проникся к Ла Долю симпатией и попросил погостить у него.

Это приглашение вызвало бурю восторгов у Бернардетты. Тем более, что девушке отнюдь не хотелось спешить в Труа, зная какая участь ей уготована.

Старший Арман также был не прочь поближе познакомиться с нравами одного из блистательных дворов Европы. Поездка в Труа откладывалась на неопределённое время.

За время двухнедельного пребывания в Дижоне, барон Ла Доль выяснил всё, что хотел. Как ни старался герцог казаться любезным и не затрагивать давние споры по поводу восточных земель Отенуа и Бонуа, принадлежавших нынешним соратникам Ла Доля, было ясно, что тот только и ждёт момента, дабы присоединить их к своему герцогству.

В эти дни Ла Доль ещё раз убедился, что смена власти в Безансоне просто необходима.

* * *

До Труа кортеж Ла Доля добрался только в конце августа. Барон тотчас сообщил придворному сенешалю о своем прибытии. Тот позаботился о размещении гостей.

Вскоре семейству барона был назначен приём и оно, облачившись в изысканные одежды и драгоценности, проследовало в тронный зал в сопровождении пажей и герольдов.

Барон рассыпался перед Генрихом в изысканных речах, разумеется, предварительно, представив ему своих жену и детей.

Герцог удостоил Урсулу лишь нескольких слов, заметив, что видел её давно, когда та была совсем девочкой. Правда, прехорошенькой. Внимание же вдовца полностью поглотила Бернардетта. На приёме она затмила всех молодых дам, претенденток на герцогское ложе.

Генрих окружил прекрасную бургундку всяческим вниманием. Та, к вящему удивлению Урсулы, тотчас осознала выгодность своего положения и более не выказывала строптивости (а в родном замке она пролила немало слёз, узнав от матушки о планах отца), а напротив, всячески поощряла своего венценосного кавалера. Он осыпал Бернардетту подарками, забрасывал куртуазными стихами собственного сочинения и даже исполнил альбу в честь бургундки, аккомпанируя себе на лютне.

Генрих совершенно забыл о письме Ла Доля, в котором говорилось о землях Лангруа-Атюйе. Его помыслами полностью завладела прекрасная бургундка.

Наконец герцог даже устроил парфорсную охоту[93], намереваясь собственноручно заколоть добычу. Придворные герцога не сомневались: он затеял эту охоту ради Бернардетты. Претендентки на его ложе, многочисленные фаворитки забыли прежнюю ненависть и в едином порыве объединились против ненавистной бургундки. Они решили затмить её на предстоящей охоте своей красотой и изысканностью, а также выказать единодушную холодность и презрение по отношению к ней.

Егеря выследили оленя и определили место его лежбища. На окраине леса были сооружены загоны для своры гончих собак, отдельно – для догов, облачённых в панцири.

На следующее утро герцог в сопровождении свиты покинул резиденцию, устремившись к лесу. Молодые дамы, ослепительные, в новых охотничьих нарядах, держались вместе, искусно изображали беспечность и прекрасное настроение. Это не ускользнуло от проницательного взора Урсулы. Она сразу же поняла, что против дочери образовалась коалиция и Бернардетте придётся считаться с её существованием, иначе она может пасть жертвой изощрённой интриги.

Единственными, кто ничего не замечал, были Генрих и Бернардетта. Их лошади шли рядом. Герцог что-то оживлённо рассказывал девушке, та внимала ему.

Наконец кортеж достиг окраины леса с загонами для собак. Егеря доложили герцогу, что выследили трёхгодовалого оленя.

Генрих оживился:

– Этого оленя я посвящаю вам, сударыня! – воскликнул он, обращаясь к своей спутнице. Девушка ослепительно улыбнулась.

Пока шли последние приготовления к охоте, возводились шатры, разводились костры для приготовления добычи. Урсула отвлекла мужа в сторону и спросила у него:

– Франциск, ведь мы прибыли сюда не только, чтобы сделать дочь герцогиней? Не так ли?

Барон с удивлением воззрился на жену.

– Что вам известно, Урсула? – забеспокоился он.

– Ровным счётом ничего, – спокойно ответила она. – Но, если вы хотите чего-то добиться от герцога, советую поспешить.

– Ваши речи вызывают у меня беспокойство, сударыня! – не выдержал барон.

– Ваше беспокойство, сударь, будет ещё большим, если вы уверитесь, что придворные дамы замышляют нечто против нашей дочери.

– С чего вы взяли? – раздражённо спросил барон.

– Я женщина и вижу многое, сударь… Вы разбираетесь в политике, я же – в естестве женской души. Поверьте, придворные дамы погубят нашу дочь, если вы не поторопитесь. Они никогда не простят ей своего поражения. Выход только один: заставить герцога просить руки Бернардетты.

Франциск бросил настороженный взгляд на жену, пришпорил коня и поспешил вернуться в окружение герцога.

«Удивительная женщина! – подумал барон. – И отчего я медлил?.. Мне хотелось, чтобы герцог прежде пленился Бернардеттой, а уж потом стал более сговорчивым…»

Герцог же беспрестанно посылал нежные взгляды своей новой пассии, та же не оставалась в долгу, обворожительно улыбаясь в ответ.

К герцогу приблизился распорядитель охоты:

– Всё готово, монсеньор!

– Начинайте! – отдал приказ Генрих.

По сигналу распорядителя охоты выжлятники спустили с поводков нескольких собак и углубились в лес, дабы убедиться, что олень не изменил лежбища.

До слуха герцога и его многочисленной свиты донёсся собачий лай, означавший, что гончие взяли след.

Выжлятники спустили с поводков гончих и борзых, удерживая лишь бордосских и маалосских догов, закованных в панцири и кольчугу, ибо их черёд ещё не настал.

Собаки немедля бросились в лес, за ними последовала кавалькада придворных мужей во главе с Генрихом. Бернардетта, отлично держалась в седле, она часто выезжавшая на охоту вместе с отцом и могла весь день повести верхом. И потому не отставала от герцога, тем самым разожгла ещё большую ненависть в сердцах придворных дам. Лишь несколько всадниц отважились последовать за охотниками.

Придворные дамы, разочарованные тем, что бургундке удалось улизнуть, проводили охотников скучным взором.

Когда кавалькада скрылась в лесу, дамы спешились. Одна из них, виконтесса де Арси приблизилась к Урсуле де Тюинвиль. Она прочила за герцога свою дочь, но, увы… Хоть та и стала фавориткой Генриха, он не спешил предстать с ней перед алтарём.

Виконтесса надменным взором смерила баронессу и тихо произнесла:

– У меня есть подозрения, сударыня, что ваша дочь занимается колдовством. Иначе как она в столь короткий срок смогла полностью завладеть помыслами герцога?

Баронесса замерла от ужаса. Такого поворота она не могла предвидеть.

– У вас есть доказательства? – наконец спросила она, совладав с собой.

– Они будут, уверяю вас… Если только вы не покинете пределы Лотарингии… – словно змея прошипела виконтесса.

– Вы угрожаете мне, племяннице герцога? – совершенно спокойным тоном осведомилась баронесса, гордо вскинул голову. – А, если я обвиню вас в колдовстве?

Виконтесса отпрянула. Она не ожидала такого отпора.

– Что ж попробуйте… – небрежно бросила она и направилась к пёстрой стайке дам.

Понимая, что она отвергнута здешним дамским обществом, Урсула предпочла провести остаток дня со своей компаньонкой около шатров.

… Бернардетта отлично держалась в седле, её лошадь ноздря в ноздрю неслась с жеребцом герцога.

Гончие уже сделали своё дело – загнали добычу в ложбину. Красавец-олень тяжело дышал, силы покидали его после продолжительной безумной скачки. Но он не собирался сдаться просто так. Издавая тяжёлые гортанные хрипы, олень выставил рога вперёд, намеревался сразить любого, кто рискнёт приблизиться к нему.

Настал самый ответственный и опасный момент охоты.

Распорядитель подал знак выжлятникам. Они приблизились, едва сдерживая маалоссов и бордоссов, закованных в панцири и кольчуги. Головы собак украшали специальные металлические налобники, предохранявшие от ударов. Затем они спустили поводки. Собаки, словно рыцари, закованные в латы, ринулись в бой.

Обречённое животное отбивалось от разъярённой своры из последних сил…

Герцог Лимбургский и Бернардетта, возбуждённые видом крови, наблюдали за тем как доги впились в ноги и уши оленя, тот упал, как подкошенный. Генрих спешился, извлёк из ножен длинный охотничий обоюдоострый кинжал и всадил его прямо в сердце оленя.

Охотники и дамы издали возглас восхищения. Герцог оглянулся, в данный момент его интересовало только одно: какое впечатление он произвёл на юную бургундку.

Та же одарила Генриха многообещающим взором, в котором читались любовь и желание.

Барон Ла Доль, находившийся подле дочери на протяжении всей охоты, мог поклясться, что завтра герцог попросит её руки, а он обретёт верного союзника.

* * *

И вот настал ответственный момент, ради которого Франциск проделал столь долгий путь из Доля в Труа. Бернардетта превзошла все ожидания барона, прекрасно справившись со своей ролью, и не на шутку увлеклась пожилым герцогом (надо отдать должное для своего зрелого возраста он выглядел отменно). На следующий день после охоты, барон, не желая терять завоёванных позиций, испросил у Генриха личную аудиенцию. И тот, разумеется, не отказал, ибо намеревался просить руки Бернардетты.

После обмена светскими любезностями. Барон первым перешёл к делу:

– Монсеньор, смею напомнить вам о своём письме…

Генрих наморщил лоб, по правде говоря, он уже благополучно забыл о нём.

– Ах, барон, в последнее время так много всего случилось… Не напомните ли мне суть изложенного в том письме дела?

– Разумеется, ваша светлость. Я осторожно намекал вам на то, что участь земель Лангруа-Атюйе окончательно не решена… – осторожно высказался Франциск.

Генрих сразу же понял: куда клонит его гость.

– Графиня де Лангр по-прежнему сохраняет формальную независимость своих земель. Удивительно, на что она рассчитывает?.. Её замужняя дочь живёт в Аваллоне[94]. Граф Бургундский слаб… Вряд ли она сможет рассчитывать на чью-либо военную помощь. – Закончил свою мысль Ла Доль.

Лицо Генриха приобрело хищное выражение.

– М-да… Земли Лангруа-Атюйе, несомненно, лакомый кусок… – заметил он и без обиняков спросил: – Неужели вы, сударь, имеете на него виды?

– В некотором роде, монсеньор. – Признался барон, ибо юлить не было никакого смысла.

– Вы намерены просить у меня военной помощи? – предположил Генрих.

– И да, и нет, монсеньор. Я хочу предложить вам взаимовыгодный союз, благодаря которому вы обретёте Лангруа-Атюйе, а я – корону Бургундского графства.

Глаза герцога расширились от удивления.

– Вы дерзки, барон. Вероятно, у вас есть план действий?..

– Безусловно, монсеньор. И, если вы снизойдёте выслушать его…

Генрих жестом прервал барона.

– Не тратьте лишних слов, сударь. Переходите прямо к делу…

И барон поведал герцогу о том, что он, прямой потомок виконта Обри, правившего Маконом и получившего Бургундию в наместничество от самого графа Гуго Чёрного. А нынешний правящий бургундский дом также происходит от наместников, но получивших графство в управление гораздо позже Маконов. И, что многие бароны графства поддерживают его.

– У вас есть генеалогическая грамота, подтверждающая право на престол? – на всякий случай поинтересовался герцог.

– О да, монсеньор! И вы можете с ней ознакомиться. – И барон потянул Генриху свиток, заверенный печатью Гуго Чёрного.

Герцог развернул его и внимательно просмотрел.

– Что ж, я удовлетворён увиденным, сударь. – Подытожил он. – Думаю, наш союз увенчается успехом, не только военный, но и родственный…

Генрих многозначительно посмотрел на барона. Тот понял, что не ошибся и рассчитал всё правильно: речь пойдёт о Бернардетте.

Через несколько дней герцог официально объявил о своей помолвке с Бернардеттой Ла Доль. И почти сразу же, не без участия Урсулы, он удалил из Труа виконтессу де Арси и её дочь, бывшую фаворитку, которые отправились в свои владения в Арсезе.

Барон и баронесса отправились обратно в Доль, дабы подготовить достойное приданое для дочери. Герцог же был категорически против, дабы Бернардетта покинула Труа с родителями, предоставив ей покои напротив своих, которые немногим ранее занимала очаровательная фаворитка Эрнегарда де Арси. Так что девушка осталась в резиденции герцога на правах невесты.

Печальный пример Эрнегарды де Арси, удалённой от двора, охладил чрезмерный пыл и ненависть придворных дам и их дочерей, мечтавших упасть в объятия Генриха. Они старались выказывать бургундке всяческое почтение. Но та, предупрежденная матерью и унаследовавшая её тонкое чутьё в женских делах, держалась настороже.

Глава 16

Вернувшись в Доль, барон тотчас отписал письмо Гильому II в Безансон. Он признался, что посетил Труа и имел честь видеть герцога Лимбургского. Разумеется, его визит носил частный характер. Барон не забыл напомнить графу, что его жена приходится племянницей Генриху Лимбургскому и потому он, подчинившись её настояниям, отправился в Труа (предусмотрительно умолчав о том, что его дочь – невеста герцога).

Затем барон долго и пространно разглагольствовал о состоянии дел в Нижней Лотарингии, а также о настроениях, царивших в землях Труазен, Арсезе, Барруа и Боленуа, захваченных у Верхней Бургундии. И в завершении своего многословного послания он выказывал опасения, что Генрих планирует также подчинить и независимое графство Лангруа-Атюйе, несмотря на то, что графиня де Лангр заручилась поддержкой Безансона.

Получив письмо барона, граф Бургундский пришёл в страшное волнение. Увы, он не был одарён военными талантами, умом и силой воли, подобно Рено II, своему отцу, и Рено I, своему прадеду (который, кстати, благодаря своим талантам и заполучил Бургундское графство в наместничество, а затем окончательно узурпировал власть).

Он тотчас созвал Государственный совет.

В зале за длинным прямоугольным столом в назначенное время собрались: камерарий, коннетабль, маршалы, советники, канцлер[95], нотарий и графиня Олтинген, матушка сюзерена.

Генрих вошёл в зал в сопровождении двух пажей и, обведя цепким взором своих государственных мужей (и, разумеется, кивнув матушке), терпеливо выждал, когда те, соблюдая этикет, выкажут приветствие, занял место во главе стола, надлежащее его статусу.

Нотарий зачитал совету письмо Ла Доля. Собравшиеся внимательно его выслушали.

– Ла Доль достойный воин, сражавшийся в Палестине с вашим отцом, монсеньор. – Высказался первый советник, ещё помнивший былые времена величия графства Бургундия. – Ему можно доверять.

– Несомненно, мы должны поверить изложенные в письме факты, – подключился к обсуждению второй советник. – И заслать в Нижнюю Лотарингию своих шпионов.

Коннетабль де Люинвиль спокойно возразил:

– Со шпионами мы явно опоздали. Война может начаться либо в ближайшее время, осенью, покуда полно провианта, либо на следующий год, что весьма сомнительно…

Советники переглянулись. Генрих же явно волновался. Его матушка, Режина фон Олтинген, всегда присутствовала на советах государственной важности. Это правило ввёл ещё Рено II, её незабвенный супруг, потому как дорожил мнением жены, женщины умной и дальновидной.

Когда же Рено II не вернулся из Крестового похода, графство переживало тяжёлые времена: царила повальная нищета, шайки разбойников заполонили дороги; многие рыцари, верные короне погибли; бароны, вернувшиеся с добычей, практически вышли из-под контроля. Наследник трона Гильом II был ещё слишком юн, дабы навести порядок в графстве и решать задачи государственной важности. Но благо его матушка, графиня Олтинген, она же – регент при малолетнем сюзерене, взяла власть в свои руки и добилась относительного спокойствия в Бургундии.

Шли годы. Режина фон Олтинген, увы, не молодела. Но по-прежнему она не потеряла государственной хватки и ясности ума.

– Письмо барона Ла Доля – ещё не повод для беспокойства, – спокойно заявила она. – А, если всё, что он написал – лишь его домыслы?

Советники переглянулись.

– Что вы предлагаете, ваша светлость? – спросил барон де Люинвиль.

– Не торопиться, – ответила Режина. – Генрих Лимбургский не отважится напасть на Безансон. А, что касается графства Лангруа-Атюйе… Если лотаринги начнут военные действия, то придётся выполнять условия договора, подписанного с графиней де Лангр. Иначе лотаринги, расправившись в ней, возомнят себя непобедимыми и вторгнутся в Амуа. Я также считаю, что следует пригласить барона Ла Доля в Безансон. И переговорить с ним… Мой покойный супруг всегда доверял людям, а не пергаменту. – Предложила вдовствующая графиня.

Генрих задумался.

– Я отправлю гонца в Доль сегодня же, – решил он.

– Следует предупредить графиню де Лангр о возможном нападении. Пусть она укрепит границы. Дополнительные меры не помешают… – высказался коннетабль. – К тому же, я бы советовал вам, монсеньор, направить в Лангр одного из маршалов с отрядом из ста человек.

Совет ещё какое-то время обсуждал письмо Ла Доля и меры, которые следует предпринять в связи с предполагаемой угрозой вторжения лотарингов. И, в конце концов, одобрил предложение де Люинвиля.

Генрих не любил государственных советов и был рад, что необходимое решение было найдено достаточно быстро. После совета в Доль отправился гонец…

* *

Получив приглашение из Безансона, барон понял, что его письмо не осталось без внимания и Гильом явно обеспокоен.

Ла Доль, не медля, отправился в Безансон в окружении свиты и вооружённого отряда. Арман же, его старший сын остался в замке.

… Гильом встретил барона сдержанно. Он не выказал верному вассалу особенных почестей, кои некогда оказывал тому Рено II. Вдовствующая графиня проявила нескрываемый интерес к гостю и изъявила желание переговорить с ним тет-а-тет, считая, что присутствие Генриха ей не требуется (увы, она была не высокого мнения об умственных способностях своего отпрыска).

Франциск Ла Доль умел преподнести себя с лучшей стороны, выкать преданность короне, напомнить о своих былых заслугах, и наконец, очаровать женщину и завоевать её доверие; найти веские аргументы в подтверждение того, что лотаринги готовят вторжение в Лангруа-Атюйе.

После разговора с бароном, Режина, прониклась к нему доверием. И не только…

Ла Доля окружили вниманием, графиня Олтинген всячески благоволила к нему и советовалась по разным делам. Вскоре окружению Гильома стало ясно: вдовствующая графиня влюблена в барона.

Франциск и сам не ожидал такой удачи. Несомненно, это обстоятельство во многом поможет достижению его заветной цели – узурпации власти.

В середине октября примчался гонец с посланием графини де Лангр и донесением от маршала, направленного в Лангруа коннетаблем. Маршал сообщал, что лотаринги разоряют приграничные земли Лангруа-Атюйё. Они нападают неожиданно, грабят и убивают, сжигают целые селения. Война неизбежна…

Графиня де Лангр в свою очередь молила Гильома о дополнительной помощи: границы её владений с Нижней Лотарингией имеют слишком длительную протяжённость и ей не хватает сил, дабы противостоять неприятелю. К тому же она выказывала опасения, что до конца октября лотаринги предпримут решительные действия и попытаются захватить Лангр.

Гильом по настоянию матери вновь собрал Совет, уже второй за столь короткий промежуток времени.

Собравшиеся государственные мужи выказывали крайнее беспокойство, действия лотарингов становились опасными.

– Никто точно не знает, что задумал Генрих Лимбургский, – после советников, коннетабля и маршалов высказался барон Ла Доль, которого пригласила на совет Режина фон Олтинген. – Возможно, он лелеет дерзкие планы – захватить Безансон. Армия Нижней Лотарингии сильна как никогда. В прошлом году она дала достойный отпор Дитриху Эльзасскому[96], да так, что он до сих пор «зализывает раны». Но я не думаю, что герцог Лимбургский отважиться напасть на Бургундию раньше следующей весны. Всем известно, что зима – не лучшее время для сражений. Но мы можем предотвратить нападение на Амуа, если разгромим лотарингов в Лангруа-Атюйе… А для этого нужны силы.

Началось активное обсуждения речи барона. Коннетабль был с ним согласен.

– Лотарингам надо преподать урок! Дабы они не посмели зариться на бургундские земли! Пусть лучше пострадают Лангруа-Атюйе, нежели они, подобно саранче устремятся на земли Амуа!

Коннетабля единодушно поддержали маршалы и графиня. Советники колебались.

– Я внимательно выслушал вас и принял решение, – произнёс Гильом, – отправить в Лангруа-Атюйе войско под командованием коннетабля де Люинвиля.

– Монсеньор, – произнесла графиня, – в отсутствии коннетабля охрану Безансона следует укрепить верными людьми Ла Доля.

Франциск мысленно ликовал: вот уж точно не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Режина фон Олтинген, сама того не зная, с каждым днём приближала его к бургундскому трону.

«За это я сохраню вам жизнь, дорогая Режина… – решил барон. – А нынешней ночью я непременно посещу ваши покои и утомлю вас любовной страстью…»

На совете хранил молчание лишь один человек: камерарий. Он уже мысленно подсчитывал: во сколько обойдётся помощь Лангру. Получалось, что в кругленькую сумму.

* * *

Пока коннетабль де Люинвиль усмирял лотарингов в Лангруа-Атюйе, жизнь в Безансоне текла своим чередом.

Барон Ла Доль, подчинившись желанию Режины фон Олтинген, привлёк своих вассалов, а также баронов, состоявших с ним в заговоре, на службу в Безансоне. После чего обитатели резиденции графа Бургундского относились к нему с подчёркнутым почтением, понимая, что любовник Режины с каждым днём усиливает своё влияние на Бургундский дом.

Единственный человеком, которому не нравился барон, была Агнесс фон Церинген, супруга Гильома II Бургундского, дочь германского герцога Бертольда II фон Церинген. От отца она унаследовала недоверие к людям и рачительное отношение к деньгам.

Она не раз говорила Гильому:

– Этот Ла Доль просто наглый выскочка. Он буквально с одного прыжка оказался в алькове вашей матушки! Удивляюсь, куда делать прежняя проницательность Режины?! Неужели она не видит, что барон попросту использует её, дабы заполучить как можно больше привилегий. Вдовствующая графиня осыпает его подарками. На днях она подарила ему новый хаубержон, изготовленный в графстве Церинген, сюрко с вышивкой Бургундского дома. А завтра что она ему подарит? Отменного коня? Золотую цепь, усыпанную драгоценными камнями? Замок?

Генрих закатывал глаза, ибо терпеть не мог подобных речей супруги.

– Моя матушка вольна поступать так, как ей угодно. В конце концов, она – вдова. И как всякая женщина, не потерявшая интерес к жизни, имеет право завести любовника, – резонно возражал он.

– Вот-вот! – ярилась Агнесс. – Это всё от твоего безволия. Никому противостоять не можешь, даже матери! Она разорит тебя! Мало того, что огромные суммы ушли на экипировку и провиант войска, отправившегося в Лангруа, так ещё и фаворитов надобно содержать!

Обычно, Гильом не выдерживал напора Агнесс и советовал:

– Если ты так радеешь за казну, отправляйся к моей матери и сама скажи ей, дабы она не осыпала милостями барона Ла Доля.

Агнесс лишь фыркала в ответ.

– Можно подумать это вразумит её. Боже мой, если всё это видел твой отец! – сокрушалась она.

И вскоре Агнесс убедилась, что была права: Режина действительно, преподнесла в подарок барону золотую цепь, которую тот нацепил на шею и с гордостью демонстрировал её своим вассалам. Теперь оставалось дело за боевым конём, а затем – замком. Агнесс не сомневалась ещё немного: и наглый выскочка Ла Доль обойдётся казне, в сумму незапланированного военного похода.

А Ла Доль лишь ожидал удобного момента, дабы нанести удар…

* * *

Вести из Лангруа поступали неутешительные. Лотаринги изрядно потрепали войска Лангруа и Бургундии. Коннетабль сообщал, что лотаринги отбросили их к Лангру и опасался, что вскоре осадят столицу графства.

Гильом нервничал. Его матушка и барон Ла Доль успокаивали его: скоро ноябрь, выпадет снег, военные действия сами собой прекратятся. А уж весной, Безансон соберётся с силами и вновь отправит воска в Лангруа-Атюйе.

Дабы развеяться Гильом решил устроить охоту. Бароны поддержали его: война войной, тем более, что боевые действия ведутся не на территории Бургундии, а развлечься просто необходимо.

К тому времени люди Ла Доля проникли практически во все замковые службы. Барон понимал, если он хочет захватить трон, нынешней власти надо нанести удар изнутри.

Безансон, столица графства Бургундия занимал выгодное стратегическое положение. Он стоял на возвышенности, которую словно петля огибала река Ди, шириной в десять туазов, так что изготовить фашины[97] для переправки войска не представлялось возможным. Мало того Безансон окружали две линии обороны – высокие каменные стены с воротами, обшитыми металлическими листами, сооружённые ещё во времена Рено I. На стенах первой линии обороны возвышались дозорные башни, с высоты которых отлично просматривалась вся окрестность. Подъёмный мост, перекинутый через так называемое «узкое горло», основание естественной природной речной петли, окружавшей резиденцию, охраняли башни-турели. В случае необходимости мост мгновенно разрушался – Безансон становился неприступным.

Франциск Ла Доль всё это прекрасно знал и отнюдь не намеревался штурмовать Безансон.

…Ярким солнечным утром Гильом, граф Бургундский, в окружении свиты, к которой примкнул Ла Доль и несколько его людей покинули стены замка, направившись к ближайшему лесу, где выжлятники выследили семейство кабанов.

Накануне барон переговорил с доверенными людьми и разработал план действий. Как только Гильом покинет замок и углубиться в лес, они должны будут захватить Агнесс, Режину и маленького наследника Гильома III и бросить в темницу. Замковую стражу, если та будет оказывать активное сопротивление – уничтожить.

Начальник стражи Безансона слыл человеком не подкупным, верным бургундскому дому. Но вот его помощник, бывший маршал, считал себя незаслуженно обойдённым и мечтал занять более высокую должность.

Барон Отён, который вместе со своим отрядом прибыл в Безансон, дабы «охранять» правящую семью, нашёл подход к обиженному маршалу. Золото и серебро оказалось веским аргументом в привлечении маршала на сторону заговорщиков. Помимо него нашлись в Безансоне и другие предатели, мечтавшие возвысится и получить богатые лены от нового графа Бургундского.

* * *

Охотничья кавалькада во главе с Гильомом углубилась в лес. Граф пребывал в дивном расположении духа. Неподалёку раздался звук охотничьего рога.

– Распорядитель охоты и выжлятники подают нам сигнал! – воскликнул барон Ла Доль и обменялся со своими людьми, ехавшими в эскорте графа многозначительными взглядами.

Бдительность Гильома была полностью усыплена. Он предположить не мог, что эта охота станет последней в его жизни.

Охотничья кавалькада повернула в ту сторону, откуда раздавались звуки рога, не подозревая, что направляется в ловушку. По знаку барона его люди выхватили мечи из ножен и сразили вельмож, преданных сюзерену. Тотчас из-за деревьев появились притаившиеся всадники, они довершили бойню. Всё произошло настолько быстро, что люди графа не успели даже извлечь мечи из ножен.

Кровь невинных жертв обагрила землю…

Барон Ла Доль собственноручно расправился с двумя телохранителями Гильома.

Граф расширенными глазами, полными ужаса, взирал то на Ла Доля, то на его окровавленный меч. Наконец он постиг смысл происходившего и произнёс:

– Агнесс была права… Почему я не послушал её?..

Ла Доль вонзил меч в грудь Гильома. У того пошла кровь горлом, заливая богатый наряд.

– Сын… – прохрипел граф. – Пощади его…

Эти слова были последними, тело графа Бургундского пронзила предсмертная судорога. Он припал к шее лошади, обагряя её белоснежную гриву кровью.

– Дело сделано! – нарочито громко произнёс барон Ла Доль, ещё раз оглядывая место расправы, дабы никто из придворных вельмож не остался в живых.

– Сегодня вечером вы обретёте полноту власти и увенчаете своё чело короной! – воскликнул де Отён, приблизившись к Ла Долю.

Тот с благодарностью взглянул на своего соратника.

– Я не забуду вашей помощи. – Заверил барон и отдал приказ: – Возвращаемся в Безансон! Здесь нам больше нечего делать.

* *

В то время, как в лесу совершалась кровавая расправа, в Безансоне мятежник разоружили командиров стражи и захватили первую линию обороны.

Маршал, переметнувшийся на сторону заговорщиков, лично расправился в кордегардии с ненавистным начальником стражи, отвечавшим за второю линию обороны.

Он вышел из помещения и обратился к стражникам, в числе которых находились и люди мятежных баронов:

– Теперь я ваш командир. Те, кто против – будут убиты. Те, кто поддержат меня и перемены, грядущие в Безансоне получат прибавку к жалованью и вина столько, сколько смогут выпить.

Стражники сначала растерялись.

– О каких переменах ты говоришь? – недоумевали они.

– Граф Бургундский отрёкся от престола. Теперь у нас новый правитель: Франциск I, бывший барон Ла Доль.

– Да здравствует новый правитель Франциск I! – взревели мятежники.

Стражники, верные убитому графу, обнажили мечи.

– Измена! – возопили они и бросились на мятежников.

Завязалась схватка. Маршал также не остался в стороне, ловко орудуя мечом, вымещая на своих бывших подчинённых всю ту злобу, копившуюся на протяжении многих лет.

Несколько стражников упали, сражённые маршалом. Ещё несколько – мятежниками. Остальные стражники решили прекратить сопротивление.

– А нам-то что… Нам, хоть Гильом II, хоть Франциск I – всё едино, лишь бы платили.

Маршал отстегнул кошель от пояса.

– Вот возьмите, развлекитесь как следует…

– А что будет с графиней и наследником? – не удержался один из страдников от вопроса.

– Им сохранят жизнь и позволят покинуть пределы Безансона. – Солгал маршал.

– И куда же они направятся? – не унимался дотошный стражник.

Маршал начинал терять самообладание. Н всё же усилием воли подавил в себе гнев и раздражение.

– Графиня Агнесс и её сын могут вернуться в графство Церинген. А что касается Режины фон Олтинген, вряд ли её ждут на родине…

Обитатели замка ещё не знали, что происходит вокруг него. Они даже не подозревали, что граф предательски убит, а линии первой и второй обороны уже захватили мятежники.

…Режина красовалась в новом наряде перед зеркалом из амальгамы, представляя, какое неизгладимое впечатление произведёт на своего фаворита.

В самый разгар примерки в коридоре раздался шум и крики. В покои Режины ворвался один из придворных рыцарей. Его сюрко покраснело от крови.

– Измена! – только и успел произнести он.

Режина вздрогнула и застыла подле зеркала. Мгновение спустя в её комнату влетели двое мятежников. Один из них взмахом меча добил рыцаря и, тяжело дыша, приблизился к вдовствующей графине.

– Следуйте за мной, сударыня! – приказал он тоном, не терпящим возражений.

Побледневшая Режина поняла: это мятеж. Её камеристки и портниха сбились в стайку, словно испуганные птички при виде коршуна, готового растерзать их.

Режина откинула недошитый наряд, оставшись в полупрозрачной нижней сорочке. Барона де Монсо не смутил вид полуобнажённой презревшей вдовы.

– Барон де Монсо! – в гневе выкрикнула она. – Что вы себе позволяете! Гильом прикажет казнить вас!

– Не прикажет, – спокойно возразил мятежник. – Ваш сын уже мёртв…

У Режины подкосились ноги. Она начала падать… Камеристки успели подхватить её.

– Что с Франциском?.. – пролепетала она, беспокоясь за фаворита. Ей даже в голову не могло прийти, что барон Ла Доль является вдохновителем мятежа.

– С ним всё в порядке, сударыня, уверяю вас. Он чувствует себя прекрасно. А возложив на своё чело корону Бургундии, ему станет ещё лучше.

Режина издала приглушённый крик. Только теперь она поняла: кем на самом деле был Ла Доль, и как она была коварно обманута.

– Позвольте мне сопровождать мою госпожу! – взмолилась пожилая камеристка. – В узилище ей понадобиться помощь и поддержка.

Остальные камеристки не проронили ни слова. У них не было ни малейшей охоты подвергнуться добровольному заточению.

– Воля ваша, сударыня. – Не возражал де Монсо.

Барон де Монсо и его пособник скрутили вдову, словно лютого разбойника перед казнью и буквально потащили прочь, потому, как Режина после такого потрясения не могла идти самостоятельно.

Не успели они выйти в коридор, как в глаза камеристке бросились трупы изрубленных стражников, под ногами чавкала их кровь…

Женщину охватил животный ужас, теперь она поняла: какая участь уготована Режине фон Олтинген. Дрожащей рукой она осенила себя крестным знамением и чуть слышно прошептала:

– Да покарает вас Господь…

…Агнесс проводила время в кругу своих камеристок, которые развлекали её чисто женскими разговорами. Маленький Гильом находился тут же в покоях молодой графини под присмотром кормилицы.

Она также, как и её свекровь, услышала крики и шум борьбы в коридоре.

– Что это? – удивилась она. – Выясните немедленно! Стража совсем распустилась…

Не успела одна из камеристок приоткрыть дверь, дабы выяснить причину беспокойства молодой госпожи, как её грубо оттолкнули. Она почувствовала, как из коридора повеяло запахом смерти…

Перед Агнесс стояли несколько мятежников, не успевших охладить свой боевой пыл. Один из них окровавленным мечом указал на графиню.

– Взять её! И мальчишку тоже!

– Подите прочь! – разъярилась Агнесс, отступая к стрельчатому окну, занавешенному шпалерой, подле которого на скамейке, усыпанной разноцветным подушками, сидела испуганная кормилица, держа на руках маленького Гильома. – Мерзавцы! Ублюдки! Не смейте прикасаться ко мне!

Но мятежники не реагировали на оскорбления, приближаясь к своей жертве.

– Гильом казнит вас!

Неожиданно мятежники разразились дружным смехом.

– Вам никто не поможет вам, сударыня. – Спокойно сказал один из них. – Если хотите сохранить жизнь себе и ребёнку, делайте всё, что вам прикажут.

Агнесс охватила дрожь.

– Что с моим мужем? Что вы сделали с ним? – срывающимся голосом возопила она.

– Он мёртв…

* * *

По приказу новоявленного графа, один из маршалов, перешедших на сторону мятежников, отправил гонцов в гарнизоны, охранявших подступы к Безансону и располагавшиеся примерно на расстоянии двух-трёх лье от резиденции.

Он приказал командирам незамедлительно явиться в Безансон. Те, ничего не подозревая о смене власти, оставив гарнизоны на попечение своих помощников, поспешили в столицу.

Там они узнали, что граф Бургундский «добровольно передал власть» Франциску I Обри-Макону (именно так величали нового правителя), а сам удалился в богом забытый монастырь, приняв обет молчания. А его супруга вместе с сыном изъявила желание вернуться в Церинген, графство своего отца.

После чего командирам гарнизонов объяснили, что Франциск имеет неоспоримые права на Бургундский трон, показав им искусную копию генеалогической грамоты семейства Ла Доль. Изучив грамоту, старые вояки несколько успокоились. Что и говорить: никто из них не испытывал любви и уважения к Гильому II, так и не стяжавшего военной славы.

Затем маршал наградил командиров увесистыми мешочками, наполненными серебром, после чего те и вовсе отбросили гнетущие мысли. В тот же день они принесли клятву верности графу Франциску I.

Вернувшись к месту службы, командиры рассказали своим подчиненным о переменах в Безансоне. Воины, бывшие бургундами по рождению, зароптали. Но вино, присланное маршалом, быстро развеяло их сомнения.

Наёмники же, а число их было в бургундском войске велико, восприняли нового правителя спокойно. Ибо им было всё равно, кто сидит на троне: Гильом или Франциск, лишь бы деньги платил.

…Коннетабль де Люинвиль узнал о смене власти в Бургундии, когда отражал очередное нападение лотарингов на подступах к Лангру. И задумался: что он делает и кому служит? Лангр падёт со дня на день. Помощи ждать неоткуда…

И приняв мудрое решение, с частью войска, в основном наёмников, перешёл на сторону герцога Лимбургского.

Глава 17

Поздняя осень 1105 года, графство Клермон-ан-Овернь

Виконт Ригор де Верэн дал временный приют странствующему голиарду, ибо не забыл, как в бытность молодости и сам странствовал с лютней в руках. От велеречивого стихотворца он узнал, что бургундские бароны убили законного правителя графства Гильома II, посадив на трон графа Ла Доля, ставшего Франциском I Обри-Маконом. А его жену графиню Агнесс фон Церинген с малолетнем сыном и мать, вдовствующую графиню Олтинген, мятежники заточили в темницу Безансона. Однако сторонники новоявленного графа распространили слухи, что Гильом добровольно передал власть Франциску Ла Долю, и никто его в этом не понуждал. Разумеется, не все в графстве Бургундия верили в эти россказни. Правда всё же просочилась сквозь высокие стены Безансона.

Многие бароны так не принесли вассальной клятвы новому сюзерену и спешно укрепляли свои замки, понимая, что с наступлением весны Франциск прикажет своему коннетаблю, барону де Отёну, их уничтожить.

Ригор и Эстела были потрясены коварством и жестокостью баронов.

– Я должен немедленно отправиться в Клермон-Ферран и обо всём рассказать графу Клермонскому. Думаю, ему не безразлично, что происходит в Бургундском графстве.

Виконтесса побледнела. Ей вовсе не хотелось, чтобы её супруг ввязался в какую-нибудь военную авантюру. К тому же Эстела была в тяжести вторым ребёнком, и волноваться ей не следовало.

– Разумеется, вы правы, Ригор. – Сказала она, стараясь сохранять спокойствие.

– Ещё бы! Конечно! – с жаром воскликнул Ригор. Первые годы семейной жизни он щедро срывал цветы любви и, в конце концов, жена наскучила ему. Его пресытила спокойная размеренная жизнь, к которой он всегда стремился. Теперь же ему хотелось приключений. – Граф Клермонский, наш сюзерен, опекает своего внука Рено III, правителя Макона, который имеет законное право на трон.

– Но зачем же самому отправляться в Клермон-Ферран?! – недоумевала Эстела. – Напишите графу письмо… Думаю, что вскоре он и сам обо всём узнает.

– Безусловно! Но я хочу первым принести сюзерену сию весть.

Эстела пристально воззрилась на мужа.

– Вы жаждете военной славы? Не так ли? Спокойная жизнь вам надоела… Да и я ещё в тяжести. – Эстела погладила свой огромный живот.

Ригор смутился.

– От вас ничего не скроешь, драгоценная супруга. Неужели вы откажите мне в такой малости, как участие в походе против Бургундии? Даю слово: со мной ничего не случиться.

Виконтесса вздохнула.

– Если сюзерен предпримет поход на Безансон, то вам негоже оставаться в стороне. Всем, что у нас есть, мы во многом обязаны графу Клермонскому.

Ригор привлёк к себе изрядно располневшую жену и поцеловал.

– Я знал, что вы меня поддержите. Завтра же я отправлюсь в Клермон-Ферран.

– Умоляю вас только об одном: берегите себя. Будьте осторожны… Хотя, кому я это говорю… – Эстела тяжело вздохнула и с лёгкой укоризной посмотрела на мужа и подумала: «По крайней мере, пять лет мы прожили спокойно…»

… Узнав о мятеже бургундских баронов от Ригора, граф Клермонский решил, что смерть Гильома II расчистит путь к власти его внуку Рено III. Ибо Этьен, погибший в Палестине, был женат на его дочери Изабелле. И их сын считался первым претендентом на трон после Гильома II.

Лишь после того как у Гильома II родился наследник, Изабелла Клермонская и Рено III перебрались в Клермон-Ферран. А затем граф Клермонский выделил своему внуку на кормление богатый Макон и соответственно графство Маконне, некогда принадлежавшее его супруге, которое он получил как приданое.

Герцог Дижонский долго не мог успокоиться по поводу богатых земель Маконне, которые буквально выскользнули у него из рук. Но в открытый конфликт с Клермоном вступать побоялся, ибо за спиной того «стоял» король Франции Филипп I.

Изабелла Клермонская и её сын Рено III пребывали в подвластном Маконе, когда узнали о мятеже в Бургундии. Изабелла тотчас отправилась к отцу в Клермон-Ферран.

Она долго беседовала с отцом по поводу права наследования и последних событий в Безансоне.

– Я уверен, твой сын уже не помышлял о бургундском троне… – сказал граф. – Но пути Господни неисповедимы. Мятежные бароны устранили нашего главного соперника, Гильома II. Ребёнка же, Гильома я в расчёт не беру. Если ребёнок погибнет – на всё воля божья.

Изабелла была женщиной набожной, ей не понравились высказывание отца по поводу малолетнего Гильома.

– Отец, прошу вас, не говорите так! Ребёнок ведь ни в чём не виноват. Обещайте мне, если сможете, то освободите его…

– Я смогу освободить мальчика, если я предприму поход против Безансона и, если…

– Если он не умрёт в темнице или новоявленный Франциск не избавится от него. – Закончила фразу Изабелла.

Граф погрузился в размышления. Изабелла умокла…

– Поход против бургундских баронов просто неизбежен. – Сказал он, наконец. – Моему внуку и твоему сыну давно пора стяжать военную славу и вернуть трон.

Итак, граф Клермонский принял решение выступить с дружиной против бургундских баронов, защищая интересы своего внука, прямого наследника бургундского трона. Он начал активно готовиться к военному походу: отправил гонца к графу Савойскому, который приходился зятем Рено II и попросил у того военной помощи. За это он пообещал графу Савойскому владения мятежников на полное разграбление, а это было немало. Граф Савойский согласился. И предложил объединить союзные войска в Невшателе. А через него вторгнуться в пределы Бургундии, совершить переход до Безансона и осадить город, где укрылись мятежники.

Граф Клермонский бросил клич рыцарям графства Клермон-ан-Овернь, коим правил от имени французского короля Филиппа I. Среди рыцарей нашлось немало охотников, жаждущих военной добычи.

Ригор со своими вассалами, хоть и немногочисленными, встал под знамёна графа Клермонского (жёлтый стяг с изображением красной крепостной стены).

…В середине весны военные силы графов Савойского и Клермонского встретились в Невшателе. Лазутчики доложили, что на близлежащих рубежах с Эскаюном и Варе всё тихо. Но граф Клермонский осторожничал, его не устраивали сведения разведки.

Ригор тотчас предложил ему свои услуги.

– Переодевшись голиардом, с лютней в руках, я смогу добраться до Понтарлье, а там и до Безансона всего-то тридцать лье. – В душе Ригор надеялся на то, что престарелая баронесса Миранда де Понтарлье ещё жива. У неё-то он и узнает, что происходит в столице. – Никто не заподозрит меня… Разведаю обстановку и вернусь.

– Но вы же виконт – не голиард, вы же – рыцарь! – возразил граф Клермонский, который понятия не имел, чем в молодости промышлял виконт де Верэн.

– Я одинаково хорошо владею мечом и лютней. Даже могу сочинить кансон или альбу. Если, я встречу людей новоявленного графа Обри-Макона, то с удовольствием развлеку их и узнаю, что необходимо.

Граф Клермонский одобрил идею Ригора. И тот, облачившись по последней моде, прихватив лютню и пару кинжалов, мешок со снедью, отправился из предосторожности через юго-восточные земли Эскаюна в графство Варе. Конечной целью его путешествия был замок Понтарлье.

Дорога заняла почти неделю. Пришлось проявлять повышенную осторожность, Ригору даже удалось подзаработать в качестве голиарда, что его весьма позабавило. Он получал несказанное удовольствие от предпринятой авантюры, почувствовав себя снова юным, беззаботным и свободным ото всех обязательств.

Наконец он достиг замка Понтарлье и сразу же заметил, что вокруг него сооружены насыпи, дополнительные рвы, утыканные шеуссетрэ, металлическими прутьями, и остро оточенными деревянными кольями. Создавалось впечатление, что обитатели замка намерены отразить нападение целой армии.

Из сторожевой башни, построенной, по всей видимости, недавно, ибо на дереве ещё не посохла смола, появились два стражника и, выставив перед собой алебарды, приказали:

– Стой, где стоишь!

Ригор остановился, вежливо представился стражникам и попросил доложить баронессе Миранде.

– Видать, ты давненько здесь не был, – заметил один из стражников. – Достопочтенная баронесса Миранда не Понтарлье умерла ещё осенью. В аккурат, когда в Безансоне поменялась власть…

– Как жаль. – Расстроился Ригор совершенно искренне. – Я так рассчитывал на её милость…

– Да ты не расстраивайся, голиард. Теперь окрестными землями правит виконтесса Матильда де Монбельяр…

Ригор замер, у него перехватило дух.

– Матильда… Прекрасная Матильда… – Прошептал он.

Стражники удивлённо переглянулись.

– Виконтесса действительно красива… И вдобавок вдова…

– Я знаю, почтенные стражи… – признался Ригор. – Прошу вас доложите мажордому обо мне. – И дабы ускорить процесс, он дал каждому стражнику по медному денье.

Когда Ригор приблизился к замковым воротам, он увидел на крепостной стене две огромные аркбаллисты[98], ощерившиеся многочисленными стрелами, готовыми в любой момент сразить ими врага.

Вышколенный мажордом, как и подобает, доложил виконтессе, что к ней пожаловал некий голиард, назвавшийся Ригором.

Матильда была потрясена. Охваченная смятением, она обратилась в своей неизменной камеристке Флоранс де Лер:

– Неужели это он? Через столько-то лет?

Флоранс только пожала плечами.

– Вы узнаете об этом только лишь в одном случае, если примите того, кто назвался Ригором. Возможно это всего лишь совпадение.

– Да-да! – согласилась виконтесса. – Ты права, Флоранс.

Виконтесса подошла к зеркалу и внимательно воззрилась на своё отражение.

– Прошло пять лет…

– Почти семь, госпожа, – поправила её Флоранс.

– М-да… Семь лет… – задумчиво повторила она. – Мне уже тридцать два года и я по-прежнему вдова…

– Вы прекрасно выглядите, Матильда, – подбодрила её камеристка.

– Хорошо… Я приму его… – наконец, решилась виконтесса.

И вот перед ней предстал Ригор во всей своей красе. Она сразу же заметила, что бывший Чёрный Рыцарь возмужал. Невольно она почувствовала, как в душе всколыхнулись давно забытые чувства.

Ригор же отвесив виконтессе изящный поклон, в свою очередь заметил, что та ещё хороша, хоть и перешагнула свой тридцатилетний рубеж.

– Ваше сиятельство, я признаться сомневался, что вы захотите видеть меня… – признался Ригор.

Матильда натянуто улыбнулась.

– Да, ты давно не присылал мне весточек. Первое время я получала твои сочинения с заезжими купцами и бродячими жонглёрами.

Матильда жестом указала на изящный ларец, стоявший на массивном сундуке.

– В нём я храню все твои послания. Я не раз перечитывала их, орошая слезами. – Призналась вдова и, помолчав, добавила: – Твоё участие в бельфорском турнире было опрометчивым… Даже авантюрным. С тех пор, как ты прислал мне последнюю кансону прошло несколько лет и я решила, что ты погиб. Я рада, что ошибалась.

Ригор поклонился, признания виконтессы потрясли его. Он не ожидал, что Матильда до сих пор хранит память о нём.

– Кстати, – поинтересовалась она, – почему ты снова путешествуешь, как голиард, а не в облике Чёрного Рыцаря.

– Это долгая история, ваше сиятельство. Но, если вы располагаете временем, я расскажу вам всё без утайки.

Матильда смешалась и украдкой взглянула на Флоранс. Та едва заметно кивнула.

– Я прикажу сенешалю позаботиться о тебе. А затем жду в своих покоях…

Отужинав на кухне вместе с прислугой, чего Ригор уже не делал много лет – он был так голоден, что не придал сему обстоятельству значения. Его терзали мысли, что Матильда по-прежнему не замужем и, вероятно, жила одними воспоминаниями. Матильда встретила Ригора в своих покоях с томлением в сердце. Невольно вспыхнули воспоминания их канувшей в Лету любовной страсти. Ригор, подозревая, что творится в душе женщины, не хотел вселять в неё новых надежд и откровенно рассказал обо всех своих приключениях, о том, что женат, имеет сына и жена снова в тяжести.

Матильду постигло разочарование, но старалась держаться непринуждённо, не показывая вида, насколько сильно задето её самолюбие и уязвлена её гордость.

– Я и предположить не могла, ты – виконт… – призналась она. – Простите меня, сударь… Отныне я должна обращаться к вам с большим уважением, как с равным себе.

– Такова воля судьбы… – пространно заметил де Верэн.

– Признайтесь, вы довольны семейной жизнью? – вкрадчиво поинтересовалась Матильда.

– Да, вполне… Я люблю жену и сына.

Виконтесса удивлённо приподняла выразительные брови:

– Тогда чем же вызвано ваше появление в Понтарлье?

Ригор огляделся по сторонам. Матильда это заметила.

– Говорите смело, в моём замке нет предателей.

– Я здесь по приказу графа Гильома IV Клермонского… Он намерен вторгнуться в Бургундию и покарать мятежных баронов.

Лицо Матильды просияло. Она осенила себя крестным знамением.

– Господь услышал молитвы бургундов и послал нам освободителя в лице графа Клермонского. Наконец-то восторжествует справедливость. Мыслимо ли: убить Гильома II?! А его семью бросить в узилище?!

– Вы не жалуете Франциска I Обри-Макона… – осторожно заметил Ригор.

– Граф Франциск I Обри-Макон! – возмущённо воскликнула виконтесса. – Он ещё вчера был бароном Ла Долем. А теперь граф! А послезавтра возомнит себя герцогом! Титул нельзя присвоить, он даётся при рождении или жалуется сюзереном за особые заслуги. – Матильда бросила на Ригора красноречивый взгляд (ведь он именно так и получил титул виконта). – Отец Ла Доля даже пытался захватить Понтарлье! А теперь приспешники узурпатора разорили Монбельяр! И я вынуждена спасаться постыдным бегством… Но думаю, что и сюда, на север Варе доберутся мародёры новоявленного графа. Пока они хозяйничают в Безансоне, Бельфоре, Монбельяре, Мюлузе и юге Портуа… И разумеется, в Доле… Бароны Варе, мои соседи, настроены решительно. Да и Эскаюне тоже не поддерживают мятежников. Бароны спешно укрепляют замки, возводят новые барбиканы и палисады[99]… Говорят, что Ла Доль нанял на службу ломбардцев и даже лотарингов. А наёмникам всё равно, кого убивать. Ими руководит лишь жажда поживы…

Виконтесса умолкла. Ригор же размышлял над её словами: «Надо встретиться с баронами, заручиться их поддержкой, объединить их…»

Ригор попросил Матильду устроить ему встречу с баронами близлежащих земель Варе и Эскаюна. Матильда охотно согласилась помочь, ибо кроме Понтарлье, замка отца, у неё более ничего не осталось. Это её последний оплот. И если на земли Эскаюна и Северного Варе придут мятежники, ломбардцы и лотаринги, то её и местных баронов ничего не спасёт.

Ригор отправил гонца (сына Жана де Лера) в Невшатель с устным посланием, дабы довести до сведения графа Клермонского о ситуации в Северном Варе и Эскаюне. Также он просил полномочий провести переговоры с баронами, ибо поддержка внутри Бургундии им просто необходима. Граф Клермонский дал положительный ответ, высоко оценив преданность и предприимчивость виконта де Верэн, и подумал, если на трон сядет его внук Рено III, то он непременно возвысит Ригора.

Матильда отправила к баронам гонцов с приглашением посетить её замок. Те, заинтригованные, прибыли все как один. Ригор, облачённый в богатое одеяние покойного отца Матильды, потому как не пристало ему показываться баронам в образе голиарда, произнёс пламенную речь:

– Всем известно, что законный наследник бургундского трона предательски убит. Власть захватила кучка баронов, приспешников Франциска Ла Доля, возомнившего себя графом, согласно сомнительной генеалогической грамоте. Что стало с Агнесс фон Церинген, её сыном и Режиной фон Олтинген неизвестно. Возможно, они живы, а возможно, Господь уже принял их души… – Ригор сделал паузу. Бароны внимали каждому его слову. – Я, виконт де Верэн, подданный графа Гильома IV Клермонского, призываю вас оказать сопротивление мятежникам. В Невшателе стоит войско под командованием графа Клермонского, к нему присоединился Губерт Савойский со своими многочисленными отрядами. Они только и ждут вашей поддержки, дабы предпринять поход на Безансон, и свергнуть узурпатора. Я не тороплю вас с ответом. Каждый должен решить сам: чего он желает? Подчиниться ли узурпатору; погибнуть ли, защищая свой замок; или присоединиться к графу Клермонскому, дабы восстановить справедливость.

Ригор закончил речь, дав возможность собравшимся баронам осмыслить услышанное, высказаться и прийти к единому мнению.

Бароны долго обсуждали предоставленную им возможность встать под знамёна Клермона и покарать мятежников.

Наконец, один из баронов, задал вопрос:

– А, если ребёнок Гильом II умер? Что тогда? Кто займёт трон?

Бароны дружно воззрились на Ригора. Он не растерялся, ибо знал, что ответить.

– И почему граф Клермонский изъявил желание покарать мятежников? – не унимался барон. – Конечно, его дочь Изабелла была женой Этьена I…

Ригор жестом прервал речь барона.

– Вы сами почти ответили на свой вопрос. Наследник-ребёнок может быть мёртв. А, если и жив?.. То в нынешней ситуации ему не удастся удержать власть. Графиня Агнесс станет регентшей, но, увы, она – не рыцарь, не полководец и не имеет популярности среди подданных. Выход только один: признать Рено III правителем бургундского графства. Молодой энергичный граф Макона имеет полное право на трон. Тогда Бургундское графство сохранит свою независимость, иначе его раздерут на части герцоги Дижонский и Лимбургский, который, кстати, женат на дочери Ла Доля и во всём поддерживает своего новоявленного родственника. Вспомните хотя бы судьбу графини де Лангр и её владений Лангруа-Атюйе!

…Бароны долго спорили, но всё же пришли к согласию, если они не признают Рено III, как сюзерена, и не помогут ему взойти на трон, то погибнут в своих же замках.

Ригор предвидел исход встречи и потому попросил нотария виконтессы составить вассальный договор, согласно которому бароны обязуются служить верой и правдой своему сюзерену Рено III. Бароны скрепили договор своими подписями и печатями.

* * *

Пока бароны Варе и Эскаюна спешно формировали военные отряды и заготавливали провиант, Ригор отправил в Невшатель гонца, дабы уведомить графа Клермонского, что подготовка к наступлению на Безансон идёт полным ходом. Союзные войска продвигались к Понтарлье, где намеревались соединяться с отрядами баронов, принявших вассальную присягу. Граф Клермонский постоянно размышлял над предстоящим штурмом. У него возникло множество вопросов по этому поводу, ибо он понимал: город занимал выгодное стратегическое положение в среднем течении реки Ду. Расположенный на природной возвышенности, он был опоясан фактически тремя линиями обороны. Первая линия обороны – это сама река, вернее её изгиб, шириной примерно в десять туазов, поэтому вход в город напоминал «узкое горлышко».

Мощные двойные ворота и подъёмный мост исключали возможность применения тарана. Граф Клермонский намеревался задействовать метательные машины. Но возникал новый вопрос: долетят ли снаряды метательных машин до стен города?

– Долетят, – уверял графа один из его маршалов, отвечавший за обслуживание метательных машин, – если установить требуше на подступах к Безансону и применять каменные снаряды средней величины[100]. Требюше способна пробить стену толщиной в один туаз. Но потребуется большое количество требюше, дабы их атака на Безансон была эффективной – порядка двух десятков машин. Мы же не располагаем таким количеством…

Граф Клермонский всё отчётливее сознавал: осада Безансона может затянуться на неопределённое время. В то же время гарнизон города также располагал метательными машинами. Ещё Рено II приказал установить их на специальных площадках, обустроенных на крепостных стенах (первой линии обороны), мало того на стенах располагались аркбаллисты и рибодекины[101], стрелы которых была настолько мощными, что пробивали человека насквозь. Аркбаллисты также были установлены над главными воротами Безансона, поэтому приблизиться к ним с тараном не представлялось возможным, если только под прикрытием штурмовой башни.

Помимо этого главные ворота защищал барбикан с башнями-турелями, исключавшие внезапный прорыв неприятеля. За барбиканом – располагался ров с водой, сооружённый специальный отвод от основного течения реки.

Несколько рибодекинов, установленных на надвратной башне, а также палисады, за которыми могли спрятаться лучники, составляли оборону ворот второй линии на тот случай, если неприятель прорвётся в главные ворота.

Фактически Безансон был шедевром градостроительства, а его архитекторы – гениальными людьми.

Достигнув Понтарлье, графы Клермонский и Савойский созвали военный совет. Уверенность в том, что союзные войска сокрушат мятежников в графстве Варе у них не вызывало сомнений. Но вот захват Безансона вызвал не малые споры и опасения. Запасов провизии в городе может хватить на полгода, к тому же он находился вблизи воды, следовательно, в нём сооружены колодцы, осушить которые извне невозможно.

Мало того, река Ду, окружавшая укреплённый город, достаточно широка и изготовить фашины такой длины просто невозможно, да и течение осложняет дело. Штурмовую башню через реку не переправить, и тем более – к городским стенам не приблизить. Подкопы, так называемые мины, не сделать по той же причине – мешает река. Напрашивался только один вывод: длительная осада города.

Коннетабль графа Клермонского предложил разделить силы: часть из них (савойцы) пойдёт на Доль, часть – на Безансон. Доль менее защищён, он не выдержит ударов требуше и падёт в течение недели и Рено III расположит в нём свою резиденцию. Граф Клермонский и Савойский согласились с коннетаблем.

Ригор внимательно слушал обсуждение предстоящей осады Безансона и Доля. Неожиданно для всех он предложил:

– Надо хитростью поникнуть в Безансон. Пока мы будем его мучительно осаждать, узурпатор расправится с пленниками.

Граф Клермонский смерил виконта цепким взором. Он был уверен, что Агнесс, ребёнка и Режины уже нет в живых. Но решил промолчать по этому поводу.

– Что вы предлагаете, виконт?

– Вассалы виконтессы де Монбельяр отправятся в Безансон, дабы лично принести клятву верности Франциску I. Сам же я прибегну к уже испытанному средству: переоденусь в голиарда, и предо мной будут открыты все двери резиденции. По крайней мере, те, что ведут её на женскую часть. Поникнув в замок, мы достоверно узнаем: живы ли пленники. Затем постараемся отворить ворота…

Графы Клермонский и Савойский переглянулись.

– Это невозможно! – воскликнули они одновременно.

– Почему же? – возразил Рено III. – Прекрасная идея, просто всё надо продумать до мелочей. Если вассалы виконтессы проникнут таким образом в город, то могут вести подрывную деятельность изнутри.

В конце концов, графы Клермонский и Савойский, их коннетабли и маршалы согласились с предложением виконта де Верэн.

* * *

Ригор тщательно отобрал рыцарей, коим предстояло сыграть роль вассалов Матильды. Это были закалённые в боях воины, уже немолодые, перешагнувшие свой тридцатилетний рубеж, и принимавшие участие в Крестовом походе. Поэтому военных навыков, смелости, выдержки им было не занимать. А, если необходимо они с готовностью встретили бы смерть с мечом в руках.

В первую очередь сами вассалы виконтессы, в том числе и Жан де Лер выразили горячее желание отправиться в Безансон.

Ригор безмерно уважал де Лера. Вероятно, это чувство укоренилось в нём ещё с юности, когда де Лер пытался обучить его рыцарскому ремеслу. И надо сказать, хорошо это сделал. Пусть Ригор проиграл свой первый копейный поединок, но мечом, алебардой, цепом и булавой владеть научился. Всё это пригодилось ему в дальнейшем. Но главное – де Лер заставил Ригора почувствовать себя не сыном торговца, не странствующим голиардом, сладкоголосым дамским угодником, но – рыцарем.

Де Леру минуло сорок пять лет. В рыцарских турнирах он давно уже не участвовал, но для вылазки во вражеский стан был человеком наиболее подходящим. Его стать и благородные седины невольно вызывали уважение и доверие, а опыт, полученный в ломбардийских, швабских компаниях и Крестовом походе был просто бесценен. Поэтому по поводу кандидатуры де Лера у Ригора сомнений не возникло. Ещё несколько вассалов виконтессы с согласия Ригора намеривались присоединиться к отряду, намеривавшемуся принести «вассальную клятву»

Остальных кандидатов Ригор набрал из числа преданных воинов графов Клермонского и Савойского. Ещё раз, оценив боеспособность рыцарей и обдумав предстоявшую авантюру, он решил, что с таким отрядом – сам Дьявол не страшен. Ну, а если им предстоит умереть, то смерть они примут достойно – решили рыцари. Правда, Ригору умирать вовсе не хотелось, он намеривался воплотить задуманное, каким бы безумным оно не казалось; и вернуться в свой замок, овеянным славой.

Отряд Ригора, как и подобает в подобных случаях, должны были сопровождать пехотинцы, сооружённые алебардами, булавами и цепами, а также лучники.

Матильда, к вящему удивлению Ригора, выпазила горячее желание сопровождать отряд.

– Я не брошу своих вассалов в трудный момент. А и потом, если мятежники увидят во главе отряда женщину с вдовьим гербом, то бдительность их ослабнет. А уж я, зная слабость графа Ла Доля к женскому полу, приложу к тому все усилия.

Флоранс, присутствовавшую при этом разговоре, охватило сильное волнение.

Ригор схватился за голову.

– Это безумие! Поймите! Сия авантюра – не для женщин!

– Мой муж погиб в Крестовом походе. Детей у меня нет. – Спокойно констатировала Матильда. – Чего мне боятся?.. Я – в ответе за своих вассалов и намерена отправиться в Безансон. Не сомневаюсь, что пригожусь вам.

Флоранс в знак солидарности с госпожой, приблизилась к ней и обняла за плечи.

– Вот уже много лет я служу вам. Вы мне – не просто госпожа, но – сестра. Я не оставлю мужа и вас, Матильда! Если Жану суждено погибнуть, я разделю его участь. Наш сын уже взрослый и сможет позаботиться о себе сам.

Ригор не смог противостоять двум женщинам, наделённым незаурядной силой воли, и сдался.

* * *

Матильда в сопровождении вооружённого отряда покинула Понтарлье. Она прекрасно, стоит им покинуть окрестные земли, как они могут подвергнуться серьёзной опасности, ибо в направлении Безансона хозяйничали разъезды Ла Доля.

Отряд отъехал от Понтарлье на расстояние десяти лье, день клонился к вечеру. Надо было остановиться на постоялом дворе. Де Лер почувствовал запах жареного мяса и, пришпорив лошадь, приблизился к карете виконтессы.

– Ваше сиятельство, скоро постоялый двор. По крайней мере, здесь он располагался пять лет назад. Какие будут приказания?

Матильда и Флоранс устали от постоянной тряски в карете и мечтали об отдыхе.

– Думаю, нам надо остановиться, отужинать и переночевать…

Не успела виконтесса закончить фразу, как послышался стук копыт. Из-за поворота появился вооруженный разъезд.

Де Лер положил правую руку на навершие меча.

– Не делайте этого… – остановила вассала виконтесса. – Они только и ждут того, что мы окажем сопротивление.

В этот момент Ригор пожалел, что вооружён лишь лютней, ибо он был одет в наряд голиарда, сочтя, что так ему будет проще перемещаться по Безансону.

Карету Матильды окружили вооружённые всадники. На их сюрко она отчётливо разглядела герб с изображением оленя, означавшим превосходство над неприятелем, силу и волю к победе. Но Матильда, учитывая численное превосходство «оленей», не собиралась доставить им удовольствие ни страхом, ни бессмысленным сопротивлением.

Матильда выглянула из кареты и произнесла, как можно спокойнее:

– Славные воины барона Ла Доля, кто у вас главный?

От отряда отделился всадник и приблизился к карете почти вплотную.

– Куда вы следуете, сударыня? Да ещё в сопровождении вооружённого отряда? Разве не знаете о новых порядках, установленных в бургундском графстве? – поинтересовался он.

– Увы, сударь. – Спокойно ответила виконтесса. – Я выбралась из такой глуши… И направлялась в Безансон, дабы принести вассальную клятву нашему повелителю барону Ла Долю.

Всадник улыбнулся.

– Графу Франциску I Обри-Макону, сударыня. – Поправил он её.

– Простите моё невежество… Мой замок Понтарлье примерно в десяти лье отсюда, на границе с Эскаюном.

Всадник насторожился.

– Земли, которые до сих пор не принесли вассальную клятву! – с негодованием воскликнул он.

– Вот именно, сударь, – подтвердила виконтесса. – Я вдова и нуждаюсь в покровительстве сильного сюзерена… А соседи-бароны порой невыносимы, – сказала она, взмахнув ресницами. Сердце вояки растаяло…

– Вы приняли правильное решение, сударыня. – Одобрил он. – Но учтите, нынче небезопасно путешествовать. На дорогах полно мародёров.

– Ах… – Матильда побледнела. – Могу ли я просить вас об одолжении, сударь?

Всадник всё более попадал под обаяние виконтессы.

– Разумеется, сударыня… Мой долг защищать верноподданных графа Франциска.

Виконтесса улыбнулась и произнесла невинным тоном:

– Вы не могли бы проводить меня до постоялого двора… А завтра до Безансона? И назвать своё имя…

Непреступные бастионы пали перед красотой и обаянием женщины.

– Я – капитан Огюст де Виакур, – представился всадник и слегка поклонился. – Почту за честь сопровождать вас, сударыня…

– Виконтесса Матильда де Монбельяр де Понтарлье, капитан. – Проворковала дама невольно подумала о том, что Огюст де Виакур хорош собой, и она не отказалась бы провести с ним ночь.

Капитан ещё раз, пристально взглянул на виконтессу, подумав, что дама, хоть и не молода, но весьма привлекательна.

Матильда в сопровождении вассалов и отряда под командованием капитана де Виакура вскоре достигла постоялого двора. Они отужинали и расположились на ночлег. За ужином Ригор развлекал воинов игрой на лютне и пением.

Капитан совершенно размяк от вина, музыки и присутствия знатной дамы. Он чувствовал, что теряет голову. Конечно, он по праву победителя он мог овладеть Матильдой силой, но в душе он был рыцарем, хоть и служил барону, ныне графу Обри-Макону, ибо тот обещал вознаградить всех вассалов за верную службу.

Огюст де Виакур был небогат, увы, Крестовый поход не принёс ему ожидаемой добычи и славы. Его небольшой родовой замок на землях Амуа пришёл в упадок и со стороны представлял собой груду камней. Узнав о том, что барон Ла Доль и его вассалы убили графа Бургундского и захватили Безансон, тотчас отправился, дабы присягнуть на верность новому сюзерену, который обещал всем баронам и виконтам щедрое вознаграждение.

Виакур прибыл в Безансон, облачённый в старые доспехи, ещё оставшиеся от отца. Это обстоятельство ничуть не смутило де Ла Доля. Он приказал дать вновь прибывшему рыцарю отряд и назначить его капитаном. И вот де Виакур почти полгода верно служил новому графу. К счастью Матильда не знала, что отряд Виакура принимал участи в разграблении Монбельяра. Она спешно бежала из замка в Понтарлье, захватив с собой только самое ценное.

Позволив удовлетворить жажду поживы своим людям на какое-то время, новоявленный правитель Бургундии запретить мародёрство, опасаясь, что таким образом можно ввергнуть теперь уже свои земли в хаос и нищету. А править разорённым графством Франциску вовсе не хотелось.

Ночью у капитана возникло острое желание ворваться в комнату Матильды и овладеть ею. Останавливало только то, что подле неё находилась компаньонка Флоранс. Мог подняться шум и уж тогда – кровавая резня между людьми виконтессы и капитана неизбежна. Поэтому капитан умерил свой пыл и удовлетворил свою плотскую страсть с одной из девиц, что предлагали свои услуги мужчинам.

Утром виконтесса и капитан отправились в Безансон. Они благополучно миновали все гарнизоны, охранявшие резиденцию.

Увидев издали очертания города, виконтесса невольно ощутила волнение, ведь она посещала его ещё ребёнком вместе с отцом в бытность правления Рено II. Затем, по мере приближения, её охватил страх и отвращение – перед подъёмным мостом была сооружена виселица, на которой болтались полуистлевшие тела. Рядом был сооружён помост с плахой, почерневшей от крови.

Отряд Матильды беспрепятственно миновал внешние ворота и оказался за первой линией обороны.

* * *

Графу доложили, что прибыла некая вдова-виконтесса, которая проделала долгий опасный путь, дабы увидеть его и принести вассальную клятву. Франциск удивился и поинтересовался: хороша ли дама собой? Не стара ли? Ему ответили, что та достаточно молода и хороша собой.

Граф был неравнодушен к женскому полу и помимо законной супруги, Урсулы де Тюинвиль, имел несколько фавориток и рождённых от них бастардов.

Он приказал разместить Матильду в восточном крыле замка и позаботиться о её людях. Ригор не ожидал такого гостеприимства, ибо он, как голиард мог свободно перемещаться в пределах восточного крыла и узнать о настроениях, царивших здесь.

Наконец, виконтесса, облачённая в роскошное одеяние, проследовала в один из залов резиденции и предстала перед взором графа. Её сопровождала немногочисленная свита: Жан де Лер, Флоранс, Ригор и два юных пажа. Франциск оценил зрелую красоту Матильды. Она преклонила колени, её примеру последовала и свита.

– Монсеньор, я считаю своим долгом присягнуть вам в верности, как истинному правителю Бургундии. – Произнесла виконтесса.

Франциску понравились её слова, он милостиво кивнул.

– Монсеньор, я привезла с собой голиарда, который услаждал слух ещё её покойного мужа барона де Монбельяра и весьма в этом преуспел.

Франциск улыбнулся. Чего-чего, а уж развлечений он жаждал всегда с неуёмной силой.

– Я желаю насладиться его пением… – сказал он.

Ригор, облачённый в модную жёлтую куртку, зелёные шоссы и берет; на ногах его красовались новенькие пулены, – выглядел на редкость привлекательно. Он не разочаровал ожиданий графа, искусно исполнив несколько песен. Тот пришёл в восторг, сказав, что этот голиард – самый искусный из тех, кого ему довелось услышать.

Матильда не растерялась и произнесла:

– Монсеньор, я рада, что голиард усладил пением ваш слух. Я с удовольствием переуступлю его Вашей Светлости.

Граф остался доволен. Ригор тоже – пока всё шло по плану. Теперь, получив статус придворного голиарда, он сможет свободно перемещаться по замку – то там, то здесь поигрывая на лютне, и может выяснить, где содержатся Агнесс, Режина и маленький Гильом.

Целыми днями Ригор услаждал слух правящей четы, особенно Урсулы. Но выдавались и свободные минуты, когда голиард мог пройтись по замку и подслушать, что говорят слуги.

Он выяснил, что пленницы содержаться в западном крыле замка. Граф до сих пор не решил, как с ними поступить. Казнить женщин он не решался, ребёнка – тоже, ибо могли быть серьёзные последствия. Нынешние графы Олтинген и Церинген могли объединиться со Швабией, и тогда – жди начало новой войны. А у Франциска сейчас хватало забот. Надо было укрепить свою власть в графстве, заставить баронов принести вассальную клятву, не покорных – уничтожить. А их земли разделить между верными людьми.

Матильда и Ригор провели в замке почти неделю. Урсула выказывала явное расположение к молодому голиарду, а граф – к виконтессе. Внешне все были довольны. Грустил лишь капитан де Виакур, понимая, что виконтесса обрела сильного покровителя и потеряна для него навсегда.

В это время союзные войска, разгромив гарнизоны, охранявшие Безансон, молниеносным ударом уничтожили военную ставку, расположенную около города. Коннетабль барон де Отён и несколько его маршалов погибли. Не помогли новоиспечённому графу ломбардцы и лотаринги. Видя, что дело плохо, наёмники решили благоразумно отступить, ибо погибать за мятежных баронов они не собирались.

Франциск затворился в резиденции, пребывая в бешенстве. С высоты крепостной стены, он наблюдал, как неприятель устанавливает метательные машины и штурмовые башни напротив главных ворот, а затем, переправляется через Ду, дабы окружить город.

– Безумцы! – воскликнул граф. – Безансон не преступен. Вы сдохнете около стен города, но никогда не возьмёте их штурмом.

На следующий день союзные войска подвергли стены города обстрелу из требуше. Им был нанесён ущерб, но не значительный. Приблизиться же к главным воротам под прикрытием штурмовых башен также не увенчалось успехом. Мало того, что из-за барбиканов и палисадов (первой линии обороны), пехоту, шедшую за башнями, лучники осыпали градом стрел, так ещё из аркбаллисты сделали своё дело. Мощные стрелы, нацеленные на штурмовые башни, обтянутые дублёными кожами для лёгкости передвижения, пронзали их насквозь.

Граф Клермонский, посоветовавшись с Губертом Савойским, решил не возобновлять штурма, надеясь получить полезные сведения от Ригора. Впрочем, Гильом IV не был преисполнен уверенности, что виконт де Верэн жив. Также он отправил переговорщиков в графство Ошере, подвластное герцогу Дижонскому, дабы заручиться военной поддержкой её сеньора. И властитель Ошере, предчувствуя богатую добычу, поступил мудро, отрядив на помощь графу Клермонскому военный отряд во главе со своим маршалом, пять бриколей, отряд артификсов[102] и несколько десятков бочонков со смолой.

…Франциск держал военный совет с доверенными баронами и уцелевшими маршалами.

– Я хочу услышать предложения, позволившие бы отбросить врага от стен Безансона! – взревел он и хищным взором обвёл собравшихся в зале.

– Можно предпринять вылазку на рассвете и потрепать клермонцев. – Выказался барон Ла Бон.

– Этого мало… – выдавил из себя Франциск, хотя понимал, что в данной ситуации обитатели Безансона мало, что могут сделать.

– Наёмники бежали. – Констатировал барон де Монсо.

– Лотарингии, подчинившие земли Лангруа-Атюйе могли бы прийти нам на помощь. Тем более вас с герцогом Лимбургским связывают родственные узы… – высказался барон де Шалон. – От Фурвена до Безансона три дня перехода войска в полной экипировке…

– Кто отправится в Фурвен? И главное – как? Город окружён… – выказал сомнения Франциск.

– Я найду верного человека, способного переплыть Ду, обойти посты клермонцев и савойцев. – Заверил де Шалон, жаждавший отличиться. – Вам надо только написать письмо эшевену Фурвена.

– Хорошо. – Согласился Франциск и, немного помолчав, добавил: – Я приказываю казнить Агнессу фон Церинген, Режину фон Олтинген и малолетнего Гильома. Плаху соорудить на смотровой площадке, что подле главных ворот. Пусть клермонцы и савойцы полюбуются на их мучительную смерть…

Бароны переглянулись, им претил приказ сюзерена, но возразить что-либо они не осмелились.

…Ригор, прекрасно справлявшийся с ролью голиарда и дамского угодника, проявляя недюжинные актёрские способности, узнал о предстоящей казни, и украдкой встретившись с де Лером, сообщил ему об этом. Они приняли решение действовать…

Де Лер на всякий случай простился с женой и Матильдой. Флоранс припала мужу на грудь, всплакнула, затем, отпрянув, осенила его крестным знамением. Матильда вела себя более сдержано. Она понимала, что в случае неудачи ей и Флоранс грозит смерть.

Ригор намеривался присоединиться к де Леру и крестоносцам, но тот был категорически против.

– Оставайтесь с женщинами. Так вы не вызовите лишних подозрений. Ведите себя, как можно беспечнее… – сказал вассал.

Ригор попытался возразить, но виконтесса оборвала его на полуслове.

– Неужели наши жизни не представляют для вас ценности? – возмутилась Матильда.

Ригору ничего не оставалось делать, как остаться подле женщин и защитить их в случае необходимости.

…Бывшие крестоносцы, сопровождавшие виконтессу де Монбельяр, предусмотрели подобный поворот событий. Их сюрко были сшиты таким образом, что с лицевой стороны виднелся герб Понтарлье, а с изнаночной – оленя, обрамлённого тремя белыми кольцами, принадлежавшего роду Ла Доль Обри-Макон.

Они переодели сюрко наизнанку, намереваясь пробраться к узилищу, в котором содержались пленники. Ригор предварительно узнал, где оно находится, сколько стражников его охраняют и где можно укрыться поблизости в случае необходимости.

Воспользовавшись тем, что внутренняя охрана резиденции была ослаблена, так как все способные держать оружие мужчины находились на крепостных стенах или первой линии обороны (на случай внезапного прорыва неприятеля), переодетые лазутчики, соблюдая предосторожность, под видом замковой охраны пробрались к темнице, в которой содержались женщины и ребёнок. Их охраняли люди барона де Монсо.

Рассудив, что у охраны вряд ли есть ключи от темницы, лазутчики решили затаиться и дождаться – в одной из ниш, внутри которой виднелись цепи, вмонтированные в стену, вероятно, к ним некогда приковывали пленников, – когда женщин и ребёнка поведут на казнь. И лишь тогда освободить их. Но что потом?.. Они не знали, решив уповать на Господа.

И вот появился барон де Монсо в сопровождении двух телохранителей. Он отстегнул ключ от пояса и открыл им дверь. Этого момента только и ждали притаившиеся де Лер и бывшие крестоносцы.

Стоило отвориться двери узилища, и людям барона ослабить внимание, как лазутчики неожиданно напали на них – атака была молниеносной. Опыт, приобретённый ими в Палестине, особенно ведения боя в городских условиях оказался бесценным.

Перед крестоносцами лежали пять бездыханных тел, пол заливала ещё тёплая кровь.

Несчастные перепуганные женщины и ребёнок забились в дальний угол темницы, не в состоянии разобраться в происходящем.

– Сударыни, умоляю вас, успокойтесь. Мы пришли, дабы освободить вас.

Первой в чувство пришла Режина (пожилая камеристка по доброй воле по-прежнему пребывала подле неё).

– Кто вы? – едва слышно спросила она.

– Я вассал виконтессы де Монбельяр. Вы должны помнить её отца… – объяснить де Лер.

– Да-да… – пролепетала Режина. – Разумеется…

– У вас есть дальнейший план действий? – неожиданно спокойным голосом спросила Агнесс.

– Для начала нам следует спешно покинуть это место. – Настоятельно посоветовал де Лер, подхватив на руки Гильома. – Иначе все мы погибнем.

Режина окончательно пришла в себя.

– Я знаю, где мы можем укрыться, – сказала она. – Я проведу вас туда переходом, которым мало, кто пользуется. Вряд ли он сейчас охраняется. Это недалеко…

Лазутчики беспрекословно подчинились вдовствующей графине. Пойдя по длинному извилистому коридору, они оказались в тупике.

– Здесь, – уверенно произнесла Режина. Мужчины в недоумении переглянулись, решив, что от страха и переживаний женщина лишилась рассудка. – Этот ход сделал ещё мой муж. О нём знали только посвящённые… – пояснила она, затем начала спешно ощупывать стенную кладку. Нажав на один из камней, Режина облегчённо вздохнула.

Перед беглецами разверзлась стена.

– Факел, нужен факел! – воскликнул де Лер, передав ребёнка одному из крестоносцев, и метнувшись назад. Вдали уже послышались голоса преследователей. Женщины замерли: что же делать? Путь к спасению близок, но без факела, освещающего путь не обойтись.

Наконец появился де Лер с факелом в руках и без лишних слов устремился в потайной ход. Женщины и крестоносцы поспешили вслед за ним. Когда все благополучно спустились по крутым ступеням вниз, Режина нажала на рычаг, торчавший из стены, тем самым «захлопнув за собой дверь».

Беглецы долго петляли по подземным коридорам, кое-где обильно со стен, изъеденных плесенью, сочились воды Ду; под ногами хлюпала вонючая вязкая жидкость, иногда метались стайки крыс. За подземным ходом давно не следили.

Наконец, они не оказались подле двери.

– Она ведёт в направлении северо-восточного гарнизона… – заметила Режина.

– Вряд ли он теперь нам поможет, – высказался де Лер. – Гарнизон наверняка разгромлен войсками графа Клермонского.

– Господь милостив… – произнесла Режина и нажала на рычаг, приведя, таким образом, в действие механизм открывающий дверь. Дверь заскрежетала, но едва сдвинувшись с места, замерла, не желая выпускать беглецов.

– Если мы не выберемся наружу, мы умрём здесь от жажды и голода… – дрожащим от волнения голосом сказала Агнесс.

– Ничего, сейчас откроем. – Заверил женщин де Лер.

Мужчины налегли на дверь, но она не сдвинулась с места. Тогда де Лер с силой нажал на рычаг – дверь снова издала скрип и слегка сдвинулась. В образовавшуюся щель проникла струйка свежего воздуха.

Агнесс, обезумевшая от выпавших на её долю испытаний, бросилась к двери и возопила из последних сил:

– Помогите!

Мужчины оттащили её, тщетно пытаясь успокоить. Режина потеряла присущее ей самообладание и отхлестала невестку по щекам.

– Прекрати истерику! Немедленно! Мы выбрались из темницы и это главное! И отсюда тоже выберемся. Вспомни, что ты – из рода фон Церинген! Выдел бы тебя сейчас твой отец.

– Лучше бы не видел и ничего не знал… – всхлипнула пристыженная Агнесс.

Де Лер догадывался, что механизм двери давно не смазывали маслом, сильно проржавел, оттого и не желал двигаться. Подручными средствами беглецы, увы, не располагали.

Мужчины снова предприняли попытку открыть дверь. На сей раз она ещё немного сдвинулась с места, так, что через щель можно было различить плотно разросшийся кустарник.

* * *

Примерно в это время гонец барона де Монсо достиг Фурвена, что в графстве Атюйе и вручил эшевену послание Франциска с просьбой о помощи. У эшевена не было ни малейшего желания вступать в конфликт со столь влиятельными людьми, как графы Клермонский и Савойский. Он пообещал переправить послание коннетаблю де Люинвилю, что обосновался в Лангре, дабы тот и принял решение. Гонец понял: на скорую помощь лотарингов рассчитывать не стоит.

…Один из маршалов доложил Франциску, что барон де Монсо и его несколько воинов убиты, пленницы бежали – растворились, как в воду канули.

– Как это исчезли?! – Франциск пришёл в бешенство. – Найти немедленно! Убить на месте!

Новоявленный граф метался по залу, ему в голову не пришло, что к этому причастна Матильда. Судьба отплатила ему той же монетой: единожды предавший и сам умрёт от предательства.

В это время начался активный обстрел замка союзными требуше и подоспевшими на помощь бриколями и потому выяснять, кто устроил побег пленницам не было времени. Маршалы бросились к первой линии обороны, оставив графа под зорким оком телохранителей. Тот же был уверен: очередной обстрел крепостных стен не причинит им существенного ущерба, но как он ошибался.

Союзные войска теперь располагали достаточным количеством метательных машин, к требуше присоединились бриколи, прибывшие из Ошере. Ковши бриколей были обиты шкурами, затем их обильно пропитали водой – в них артификсы помещали камень-снаряд средних размеров, такой, что мог поднять один человек. Затем снаряд обливался смолой и поджигался. Артификсы, обслуживающие машины, нажимали рычаг, горящий снаряд вздымался в воздух, перелетал через реку и падал на замковую стену.

Также союзные войска имели достаточный запас греческого огня. Глиняный горшок, наполненный горючей смесью, запечатывался воском, оставлялся специальный веревочный трут для поджога. Подобно снаряду горшок закладывался в бриколь, зажигался трут, машина приводилась в действие. «Снаряд» разбивался о городскую стену, огонь охватывал буквально всё, на что только попадала смесь, и потушить его не представлялось возможным.

* * *

Агнесс, державшая на руках сына, Режина и пожилая камеристка с напряжением наблюдали, как мужчины пытаются привести в движение механизм, открывавший дверь. Наконец их старания увенчались успехом. Дверь скрипнула и натужно отползла в сторону, освободив долгожданный выход на волю.

Агнесс с ребёнком бросилась опрометью на свежий воздух. Её перехватил де Лер.

– Сударыня, умоляю, не торопитесь. Прежде, чем покинуть это убежище, следует подняться на поверхность и осмотреться.

Де Лер подал знак одному из соратников. Тот снял с себя из предосторожности сюрко и покинул подземный коридор.

Ожидание его возвращения стало длительным и напряжённым. Вдруг беглецы услышали голоса. Женщины перекрестились, де Лер и его сотоварищи обнажили мечи, готовясь дать отпор.

Но их волнения были напрасны: в подземелье спустился их товарищ, за ним – люди графа Клермонского.

* * *

Защитники Безансона не ожидали такого напора. Они едва успевали тушить пожары и уворачиваться от града камней, обрушившегося на город. Из-за пожаров, охвативших первую линию обороны, охрана главных внешних ворот ослабила бдительность. Этим не преминули воспользоваться вассалы Матильды. Они предприняли попытку прорваться к воротам и отворить их.

…Капитан Огюст де Виакур, увидев схватку около главных ворот, сначала не понял, что происходит. Затем догадка пронзила его, подобно острию стилета: Матильда де Монбельяр – шпионка графа Клермонского. Усыпив бдительность капитана и охраны Безансона, очаровав Франциска, принеся фальшивую вассальную клятву, она добивалась цели: выбрала подходящий момент, дабы нанести решающий удар.

Капитан застыл на месте, не зная, что предпринять: то ли броситься на вассалов виконтессы и расправиться с ними, то ли, повинуясь зову сердца, повести своих людей против узурпатора власти, барона Ла Доля, незаконно захватившего власть и присвоившего себе титул графа. И то и другое могло иметь не предсказуемые последствия. В итоге рыцарская доблесть взяла верх. Огюст обратился к своим подчинённым:

– Участь Безансон предрешена! Франциск доживает свои последние дни! Так зачем же нам проливать за него кровь?!

Воины были всецело согласны со своим командиром. И де Виакур увлекая их за собой, пришёл на помощь израненным вассалам Матильды.

– Я знал, что могу рассчитывать на вас, капитан! – воскликнул один из них, отбивая мечом удары неприятеля. – Я сразу же понял: вы – истинный рыцарь!

В это время граф Савойский приказал установить бриколи из Ошере в «узком горле», что вело к главным воротам. Каменные снаряды, облитые горящей смолой, методично попадали в цель. Но, ворота обшитые металлом, не желали загораться.

– Сдавайтесь!!! – возопил де Виакур, поднявшись на камень, с которого обычно экипированные рыцари взбирались в седло, обращаясь к защитникам Безансона. – Опомнитесь! Кого вы защищаете? Узурпатора?! Убийцу законного правителя?!

Призыву де Виакура внял командир первой линии обороны маршал Франсуа Ла Дизье. Как человек трезво мыслящий, он тотчас оценил все «за и против». Несомненно, у противника было достаточно сил, чтобы сначала закидать город горящими снарядами, а затем осадить его на долгие месяцы.

Но у командира первой линии обороны не было желания погибать во имя барона Ла Доля, этого новоявленного Франциска Обри-Макона, убийцы законного правителя Бургундии Гильома II.

– Отступить! Прекратить сопротивление! – взревел Ла Дизье, желая прекратить эту братоубийственную войну. Ведь со многими из тех, кто сейчас осаждал Безансон, он сражался плечом к плечу против сарацинов на Святой земле. И Дизье не желал убивать бывших крестоносцев.

Воины Безансона опешили, не понимая, чего хочет от них командир.

– Прекратить сопротивление! – снова возопил он.

Безансонцы замерли. Этим замешательством воспользовался де Виакур, пытаясь привести в движение массивный подъёмный механизм ворот. Ему тотчас пришли на помощь оставшиеся в живых вассалы Матильды.

Механизм издал истошный скрип и пришёл в движение. Сначала поднялась тяжёлая кованая решётка, загораживавшая проход на первую линию обороны, затем опустился мост – ворота распахнулись.

Савойская пехота только этого и ждала. Она тотчас ринулась к воротам, ибо барбикан и палисады сгорели, и путь был расчищен. Но остановились в недоумении – из ворот вышел Франсуа Ла Дизье, Огюст де Виакур и едва державшиеся на ногах, израненные вассалы Матильды.

– Первая линия обороны не окажет вам сопротивления. – Произнёс Дизье, обращаясь к сержанту пехотинцев. – Прошу вас учесть, что мои люди добровольно сложили оружие. За вторую линию обороны я не в ответе.

Сержант кивнул Дизье в знак признательности и увлёк за собой пехотинцев, несущих штурмовые лестницы. За ними последовали конные рыцари…

…Франциск Обри-Макон метался по замку в панике. Он расточал проклятия на головы своих подданных, обзывая их предателями и ублюдками. Ибо никто не хотел погибать ради узурпатора. Бароны, ещё недавно восхвалявшие лже-графа, были полны решимости связать его ради спасения своих жизней и передать графу Клермонского или графу Савойскому, словом, как получится.

Наконец, Франциск перестал метаться по парадному залу. Его жена, наложницы и многочисленное потомство от страха забилось в угол.

– Никчёмные создания! – с ненавистью бросил он в сторону женщин и детей. – Что с вами будет, если меня убьют?

Женщины зарыдали.

– Где Матильда? – неожиданно вспомнил граф. – Где она? Пошлите за ней? Слуги!

Но никто не откликнулся на зов Его Светлости.

– Убью её и всех вас! Разом покончу со всеми!

Обезумевший самозванец обнажил кинжал и наступал на обезумевших от страха женщин. В этот момент в зал ворвались бароны, и Ла Бон вонзил кинжал в спину своего сюзерена. Тот упал как подкошенный, лицом вниз.

– Теперь мы должны открыть вторые ворота! Только так мы сможем рассчитывать на милость графов Клермонского и Савойского.

* * *

Отряд клермонцев с Жаном де Лером проникли в Безансон по подземного ходу. Клермонцы разделились на две группы. Первая предприняли попытку проникнуть к воротам второй линии обороны и открыть их; вторая – пленить Франциска Ла Доля Обри-Макона.

Клермонцы ворвались в зал, где, по их разумению, должен пребывать узурпатор. Перед взором разгорячённых воинов предстала следующая картина. Франциск лежал на полу, лицом вниз. На его спине, пропитав богатый наряд, буквально на глазах разрасталось кровавое пятно.

Вокруг тела стояли барон Ла Бон и его люди. Барон сжимал в руках кинжал, обагрённый кровью лже-графа. В дальнем углу, сбившись в стайку, жались испуганно друг к другу: Урсула, несколько камеристок и две бывшие фаворитки Франциска.

Увидев клермонцев, новоявленная графиня вскрикнула и потеряла сознание. Камеристки едва успели подхватить свою госпожу.

– Франциск Ла Доль Обри-Макон мёртв, – констатировал Ла Бон. И протянул командиру клермонцев окровавленный кинжал.

– Вы поступили благоразумно, сударь, – произнёс клермонец. – Назовите ваше имя…

– Барон Ла Бон… – последовал ответ.

– Позаботьтесь о женщинах, – приказал клермонец барону и поспешил покинуть зал, дабы присоединиться к своим сотоварищам, с боем побивавшимся к воротам второй линии обороны.

Де Лер метался по резиденции – искал Флоранс и Матильду. Увы, но их нигде не было. Обезумевшие от страха придворные забились, кто куда. Правда, во время поисков де Леру пришлось прикончить пару-тройку мерзавцев, попытавшихся напасть на него.

– Господи Всевышний! – взмолился он. – Неужели Флоранс и Матильда погибли?!

Наконец, отчаявшись найти жену и сеньору в богатых покоях, он спустился в помещения для прислуги. От него врассыпную бросились бежать служанки, потому как все мужская прислуга отправились на защиту стен Безансона.

– Флоранс! Матильда! – кричал он, мечась по кухням, постирочным, а затем и по многочисленным кладовым.

Шансов найти жену и виконтессу живыми оставалось всё меньше. Наконец, он отворил дверь винного погреба…

– Флоранс! – в отчаянии возопил он.

– Я здесь… – послушался приглушённый голос жены. – Я здесь, Жан… – повторила она более отчётливо.

Де Лер спустился в погреб. Из-за бочки с вином появилась Флоранс и бросилась ему на шею.

– Слава Всевышнему, ты жив! – воскликнула она со слезами на глазах.

Де Лер крепко обнял жену и поцеловал.

– Где Матильда? – спросил он.

– Она здесь… – Флоранс указала в направлении самой большой бочки.

Де Лер поспешил туда: на полу лежала Матильда, дыхание её было учащённым. Склонившись над ней, хлопотал Ригор, обтирая лицо виконтессы влажной тряпкой.

Ригор и де Лер обменялись дружественным рукопожатием.

– Что с вами, сударыня? – обеспокоился вассал.

Матильда протянула к нему руки.

– Вы живы… Бог услышал наши молитвы… А остальные мои вассалы…

– Увы, я не знаю, что с ними случилось… – признался де Лер.

– Она слишком переживала… – объяснила Флоранс. – Её сердце не выдержало.

– Мне уже лучше… – сказала Матильда.

– Что с госпожой Агнесс и ребёнком? Что в Безансоне? – коротко поинтересовался Ригор.

– Агнесс и Режина в безопасности. Ребёнок очень напуган, но с ним тоже всё будет в порядке. Кажется, первая линия обороны пала… Думаю, Безансон будет в руках союзного войска уже к вечеру.

Ригор удовлетворённо кивнул и извлёк кинжал из-под одеяния.

– Оставайтесь здесь, – обратился он к женщинам.

– Да-да! – поддержала Флоранс. – Мы пока останемся в погребе, здесь самое безопасное место. А вы?

Де Лер и Ригор переглянулись.

– А мы пока уладим некоторые дела, – ответил де Лер жене и подмигнул виконту.

– К тому же Жан расскажет, как ему удалось спасти венценосных особ… – невинным тоном произнёс Ригор.

Эпилог

Агнесс, графиня Олтинген и малолетний Гильом пребывали в ставке графа Клермонского. Тот же приказал окружить венценосных дам и ребёнка всяческой заботой.

Наконец Безансон пал. Стены города спешно приводили в порядок, погибших при штурме предали земле.

Граф Клермонский позволил Урсуле Ла Доль вернуться в один из принадлежавших ей замков и надлежащим образом похоронить Франциска, столь кратковременно правившего Бургундией. Арман, сын бывшего правителя, погиб, защищая замок Доль от савойцев.

Агнесс, Режина и Гильом II перебрались в Безансон, не подозревая о планах графа Клермонского.

Спустя некоторое время, когда жизнь в бургундской резиденции наладилась, исчезли следы ожесточённых схваток, граф Клермонский пригласил в занимаемые им покои графинь фон Церинген и Олтинген.

Женщины даже не догадывались, о чём пойдёт речь. Они воспринимали графа как своего спасителя и, прежде всего, спасителя Гильома II, наследника трона.

Граф Клермонский после светских формальностей, решительно перешёл к делу:

– Графиня фон Церинген, – обратился он к Агнесс. – Я человек прямой и скажу вам сразу: поход союзных войск был предпринят не только для того, чтобы освободить вас и ребёнка и покарать узурпатора, но – дабы возвести на трон Бургундии законного и сильного правителя.

Агнесс гордо вскинула подбородок:

– И кого же? – с вызовом поинтересовалась она.

– Моего внука Рено III, графа Макона. – Спокойно ответил Гильом IV.

– Вы, таким образом, нарушаете право наследования! – возмутилась Агнесс. – Мой сын должен стать графом Бургундским!

– Безусловно, кто же спорит, сударыня. – Невозмутимо согласился Гильом IV и добавил: – Но военная сила, увы, не на вашей стороне. Мои войска заняли Безансон и близлежащие земли. Бароны уже принесли вассальную клятву Рено III…

– Ваши действия незаконны… – прошипела Агнесс.

– В какой-то мере – да. Но в то же время, мой внук – прямой поток Рено I, не забывайте об этом. Возведя на трон малолетнего Гильома, мы ввергнем графство в новые распри. И вы, сударыня, не сможете противостоять им. В следующий раз, если вас схватят и бросят в узилище, я могу и не успеть…

Режина фон Олтинген не выдержала и вмешалась в разговор:

– Скажите, сударь, что вы хотите от нас?

Нотарий графа Клермонского передал Агнесс свеженаписанный документ.

– Что это?.. – удивилась она, и бегло почитав, возмущённо воскликнула: – Это же отречение моего сына от прав на бургундский трон! И я должна его подписать?!

– Да, сударыня. Как мать и фактически регент. – Пояснил Гильом IV.

Агнесс решительным жестом протянула документ нотарию.

– Я не подпишу. – Заявила она.

Режина фон Олтинген побледнела.

– Агнесс, подпиши. – С мольбой в голосе произнесла она. – У нас нет другого выхода, мы ничего не добьёмся…

– Вы лишаете меня и моего сына законного наследства… – снова завелась Агнесс.

– Да, сударыня. Но я предлагаю вам в замен графство Маконне, куда вы можете удалиться тотчас же в сопровождении моих людей.

– Итак, ссылка… – упавшим голосом произнесла Агнесс.

– Почётная ссылка, сударыня, – поправил её Гильом IV. – Но, если вы не хотите владеть богатым Маконне, то можете вернуться в графство своего отца… Думаю, там вас никто не ждёт.

Агнесс сдалась. Нотарий снова представил документ, графиня быстрым росчерком пера подписала его.

– Я хочу покинуть Безансон немедленно… – произнесла она, с трудом сдерживая слёзы.

– Как вам угодно… – ответил Гильом IV, вполне удовлетворённый исходом дела, внимательно рассматривая подпись графини фон Церинген.

* * *

Матильда и Огюст де Виакур покинули Безансон и отправились в Монбельяр. Граф Клермонский пожаловал им крупную сумму серебром на восстановление разграбленного замка.

Ригор, обласканный графами Клермонским и Савойским, получив щедрое вознаграждение, вернулся в свой замок Верэн, где его с нетерпением ждала Эстела, разрешившаяся от бремени здоровеньким мальчиком.

Обняв жену и поцеловав крошечного наследника в макушку, Ригор, удовлетворивший свою страсть к авантюрам, подумал: как хорошо вернуться домой к жене и детям! В этот момент он и не подозревал, что уготовила ему судьба в недалёком будущем…

Примечания

1

Грифон – мифическое животное с телом льва, ногами и крыльями орла и длинным хвостом с завитушкой на конце.

(обратно)

2

В данном случае речь идёт о Бургундском графстве, которое непосредственно граничило со Священной Римской империей. Наряду с этим существовало Бургундское герцогство (или Верхняя Бургундия, столица Дижон) и королевство Бургундия (Арелат), расположенное на территории Савойи и Прованса.

(обратно)

3

Рено II, граф Бургундский – годы жизни 1056–1097. Погиб в первом крестовом походе вместе со своими братьями.

(обратно)

4

В некоторых источниках пфальцграфа. Но, если соблюдать точность, то титул пфальцграфа закрепился за правителями графства Бургундия с 1137 года.

(обратно)

5

Италия в XI–XII была раздробленной. Север Италии, граничивший с королевством Бургундия (Арелат) и Графством Бургундия, представлял собой несколько королевств: Ломбардия, Швабия, Маркграфство Верона и Тосканское маркграфство.

(обратно)

6

Хаубержон – кольчужный доспех. В него входили сама кольчуга, рукавицы, капюшон, чулки. Богатый нагрудник (простой изготовлялся из дублёной кордовской кожи) представлял собой ламелярный доспех или, как его ещё называли ламеллярной чешуёй. Появился незадолго до первого крестового похода (аналог византийского), затем получил широкое распространение. На него надевалось сюрко (туника) с изображением вышитого цветными нитями герба или аппликации из разноцветной ткани. Также в качестве нагрудника использовалась бригантина (доспех из пластин, нашитых на суконную основу, использовался вплоть до XV века пехотинцами).

(обратно)

7

Роббер II Благочестивый (09720327) – король Франции, правил в 996—1031 годах. Представитель династии Капетингов. Сын короля Гуго Капета и Аделаиды Аквитанской

(обратно)

8

Кареты XII века скорее напоминали крытые повозки. Традиционное понятие кареты появилось позже.

(обратно)

9

В данный исторический период в экипировке рыцарей использовался шлем-топфхельм (усечённый конус с прорезями для глаз, забрало появилось позже).

(обратно)

10

Источник: Бернард де Вентадорн. Песни. Издание подготовила В. А. Дынник. Издательство «Наука» М.,1979. Годы жизни Вентадорна доподлинно неизвестны, предположительно 1150–1180 г.г. Это несколько позже описываемого исторического периода.

(обратно)

11

Лютня – старинный щипковый музыкальный инструмент с ладами на грифе и овальным корпусом. Исполнитель на лютне назывался лютнист.

(обратно)

12

Романья – одно из многочисленных итальянских княжеств.

(обратно)

13

Если соблюдать точность, то герб рода Монбельяр де Монфокон был весьма сложным, так же как история этого рода. Доподлинно известно, что виконты (графы, в некоторых источниках князи) де Монбельяр были вассалами Рено I Бургундского. В данный период времени существовало графство (княжество) Монбельяр (и вероятно входило в состав Священной Римской империи). Я, как автор, оставляя за собой право некоторого вымысла, умышленно причислила Монбельяр к Бургундской короне. Датой основания замка Монбельяр, родового гнезда виконта считается 935 год от Р.Х. Хотя есть упоминания о крепости уходят в глубь веков (ещё во времена галло-римского владычества), которая была построена, дабы защищать селение Мандёр, а это было примерно ста годами ранее (во времена образования Срединного королевства).

(обратно)

14

Виела – смычковый инструмент, подобие скрипки.

(обратно)

15

Источник: Бернард де Вентадорн. Песни. Издание подготовила В. А. Дынник. Издательство «Наука» М.,1979. Годы жизни Вентадорна доподлинно неизвестны, предположительно 1150–1180 г.г. Это несколько позже описываемого исторического периода.

(обратно)

16

Веретено – ромб с неравными диагоналями, вытянутый вертикально. Гонт – брусок, расположенный на поле щита вертикально.

(обратно)

17

Примерно три часа дня.

(обратно)

18

Гербовый король – звание, которое присваивается на время турнира одному из самых уважаемых герольдов самой крупной провинции. В данном случае Варе.

(обратно)

19

Меле – один из ранних видов турнирных схваток. Появился примерно в XI веке, проходил на мечах. Далее идёт описание турниров, зародившихся во Франции и Бургундии на рубеже XI–XII веков. Точные правила турниров, увы, не дошли до нашего времени.

(обратно)

20

Персевант – младший представитель геральдической иерархии после гербового короля и герольда.

(обратно)

21

Матерчатый стеганый доспех – один из первых доспехов, самый доступный и дешёвый. Весил 2–5 кг. Употреблялся вплоть до XV века

(обратно)

22

В данном случае слово «шпора» или «пришпорил» употребимо, как более привычное и образное. Вернее было бы сказать: ударил коня пятками по бокам, ибо шпор, как таковых ещё не было. Обувь рыцаря того времени изготавливалась грубой из кожи (как подошва, так и верх обуви) прикрывала щиколотки.

(обратно)

23

Эсток – запрещённый удар на турнирах мечом, снизу вверх под рёбра. Или этим термином обозначался также колющий меч.

(обратно)

24

Отрывок из речи Папы Урбана II, которую он произнёс на Клермонском Соборе (город Клермон-Ферран, Франция) в 1095 году.

(обратно)

25

Вдовий герб имел форму ромба и состоял из сочетания гербовых цветов покойного мужа и отца вдовы.

(обратно)

26

Источник: Бернард де Вентадорн. Песни. Издание подготовила В. А. Дынник. Издательство «Наука» М.,1979

(обратно)

27

Камерарий – казначей.

(обратно)

28

Города на территории Ломбардии.

(обратно)

29

Джауфре Рюдель (1125–1148). Перевод со старопровансальского Марины Лущенко.

(обратно)

30

Альба и кансона (концона) – лирические стихотворения, равно воспевавшие куртуазную любовь. Альба строилась в виде диалога между влюблёнными, которые вынуждены расстаться с наступлением рассвета. Кансон же воспевал непосредственно чувства рыцаря к Прекрасной Даме.

(обратно)

31

Отрывок из стихотворения Джауфре Рюделя. Перевод со старопровансальского Марины Лущенко.

(обратно)

32

Терция – примерно 9.00 утра.

(обратно)

33

Пулены – средневековая мужская обувь, изготовленная из бычьей или свиной кожи, с загнутыми носками.

(обратно)

34

Буффон – клоун в средневековой Европе.

(обратно)

35

Пелисон – длинная одежда, подбитая мехом.

(обратно)

36

Примерно 10 метров. 1 туаз = 2 метра.

(обратно)

37

Виллан – зажиточный крестьянин. В данном случае староста селения.

(обратно)

38

Шаперон – капюшон-воротник.

(обратно)

39

Птичьей собакой в то время называлась ловчая птица, ястреб.

(обратно)

40

Семейные гербы третьих, четвёртых, пятых и т. д. сыновей из знатных семейств украшали специальные фигуры: звезда означала – третий сын, птица – четвёртый, два круга – пятый. Лилия, перехваченная пояском – шестой, роза – седьмой и т. д.

(обратно)

41

Источник: Бернард де Вентадорн. Песни. Издание подготовила В. А. Дынник. Издательство «Наука» М.,1979. Безымянные песни трубадуров XI–XIII вв. Отрывок.

(обратно)

42

Кабан на гербе означал мужество и неустрашимость.

(обратно)

43

Шеуссетрэ – остро отточенные колья (деревянные, реже металлические). Окружали стены замка, часто – ров, дабы нанести дополнительный урон штурмующему неприятелю.

(обратно)

44

Шамбеллан – смотритель комнат.

(обратно)

45

Джауфре Рюдель (1125–1148). Перевод со старопровансальского Марины Лущенко.

(обратно)

46

Денье – мелкая монета (медная, или серебряная), имевшая хождение в средневековой Франции, Бургундии, Провансе и Лангедоке.

(обратно)

47

Перевод С.Сухарева. Безымянные песни трубадуров XI–XIII в.в.

(обратно)

48

Мажордом – управляющий замком. Эта должность появилась во времена Меровингов с середине VII столетия. Но наравне с ней существовала должность сенешаля. Порой сенешаль пользовался огромным влиянием в замке.

Сенешаль – старший слуга, ведавший снабжением, одна из высших придворных должностей в X–XII вв. Затем функции сенешаля изменились.

(обратно)

49

Источник: Бернард де Вентадорн. Песни. Издание подготовила В. А. Дынник. Издательство «Наука» М.,1979

(обратно)

50

Шоссы – узкие штаны-чулки.

(обратно)

51

Квинтал – мера веса в средневековой Франции. Эталон веса определялся из расчёта, сколько может перевести вьючное животное, например, осёл.

(обратно)

52

Лен (позже феод) – населённое крестьянами земельное владение, пожалованное господином – сеньором своему вассалу – подчинённому человеку, обязующемуся за владение леном нести военную службу в Средневековой Европе. Вассал приносил сеньору клятву верности.

(обратно)

53

Дамоклов меч – по греческому преданию, сиракузский тиран Дионисий I (конец V в. до н. э.) предложил своему фавориту Дамоклу, считавшему Дионисия счастливейшим из смертных, занять его престол на один день. В разгар веселья на пиру Дамокл внезапно увидел над головой обнажённый меч, висевший на конском волосе, и понял призрачность благополучия. В переносном смысле – нависшая над кем-либо постоянная угроза при видимом благополучии.

(обратно)

54

Мельпомена – в древнегреческой мифологии муза трагедии, дочь Зевса.

(обратно)

55

Сапфирин – разновидность халцедона светло-синего цвета. Считается ценным ювелирным материалом.

(обратно)

56

Отрывок из стихотворения гасконского трубадура Серкамона (годы творчества 1135–1145). Перевод Марины Лущенко.

(обратно)

57

Согласно Верденскому договору в 843 году образовалось графство Бургундия. Существуют документальные подтверждения, что замок Монбельяр уже существовал в этот период, как крепость охранявшая селение Мандёр (хотя в некоторых источниках официальной датой его основания считается 935 год от Р.Х.)

(обратно)

58

Земли Бонуа и Отенуа входили в состав Бургундского герцогства (столица Дижон).

(обратно)

59

Аркбаллиста – аналог гигантского арбалета.

(обратно)

60

Канва – ткань для вышивания.

(обратно)

61

Скрипторий – мастерская по переписке рукописей, преимущественно в монастырях. Первые скриптории возникли в VI—VII веках на юге Италии, во Франции, в Ирландии, Испании.

(обратно)

62

Копейный поединок – сшибка на копьях, верхом на лошадях.

(обратно)

63

Квинтин – манекен с мишенью и увесистым грузом.

(обратно)

64

Намёт делался из нескольких полосок ткани гербовых цветов. Ткань перекручивалась, а затем закреплялась вокруг шлема.

(обратно)

65

Коронель – наконечник копья с тремя вершинами, образующими подобие короны. Такой наконечник распределял силу удара вместо того, чтобы концентрировать его в одной точке.

(обратно)

66

Чёрный Рыцарь – в Средние века, рыцарь, который не имеет при себе геральдических опознавательных знаков, что могло быть обусловлено либо отсутствием у рыцаря таковых, либо желанием скрыть собственную личность или личность своего сеньора.

(обратно)

67

Кусок чёрной ткани при въезде в замок означал, что его обитатели заражены чумой.

(обратно)

68

Тарч – щит преимущественно треугольной формы, имевший популярность в Средневековой Европе. Нижняя кромка щита специально затачивалась, и применялось на режущее оружие.

(обратно)

69

Мендритте – горизонтальный удар, наносимый ударом вверх боевым лезвием меча, справа налево.

(обратно)

70

Азалаис де Поркайрагуэс происходила из знатной семьи, имевшей владения недалеко от Монпелье (Франция). Писала на окситанском языке.

(обратно)

71

Пахтанье – кисломолочный напиток.

(обратно)

72

Своеобразная устаревшая форма, образованная от глагола клепать.

(обратно)

73

Перевод стихотворения средневекового поэта Бертрана де Борна осуществлён историко-искусствоведческим порталом «Monsalvat». Единственную вольность, которую допустил автор: заменил в тексте имя Бертран на имя Ригор.

(обратно)

74

Клермон-Ферран – столица средневекового графства Клермон-ан-Овернь.

(обратно)

75

Лангедок – юг Франции. Также во времена первого крестового похода назывался Окситанией.

(обратно)

76

Мантикора – вымышленное существо, чудовище с телом красного льва, головой человека и хвостом скорпиона. Покрыто рыжей шерстью, имеет три ряда зубов и глаза, налитые кровью. Хвост мантикоры, заканчивается шипами, яд которых убивает мгновенно. Полагали, что мантикора является хищником и может охотиться на людей. Поэтому на средневековых миниатюрах часто можно увидеть изображение мантикоры с человеческой рукой или ногой в зубах.

(обратно)

77

Горы Мильзаш также как и горы Шен-де-Пюи входят в состав Центрального горного массива Франции.

(обратно)

78

Так назывались полотенца (полоски холстов).

(обратно)

79

Окситания включала в себя земли: Прованс, Дром-Вивере, Овернь, Лимузен, Гиень, Гасконь и Лангедок; фактически весь юг Франции.

(обратно)

80

Этот печальный исторический факт подробно описан в романе «Демон Монсегюра», а именно в военном дневнике Раймонда Тулузского.

(обратно)

81

Дата соответствует 954 году от Р.Х.

(обратно)

82

Бертран (1065 – 21 апреля 1112 года) – граф Тулузы, маркиз Прованса и герцог Нарбонны с 1105 года, граф Триполи с 1108 года. Старший сын одного из лидеров 1-го крестового похода Раймунда Тулузского и его жены Эрменгарды. Этот брак впоследствии был аннулирован из-за слишком близкой степени родства, и потому Бертран считается внебрачным ребенком.

(обратно)

83

Потира – сосуд с широким горлом и поднимающейся крышкой, отделанной драгоценными камнями.

(обратно)

84

Нотарий – фактически секретарь, доверенное лицо. Возможно, хранитель печати. Обычно, эту должность занимали клирики, т. к. были образованными.

(обратно)

85

Генрих II Лимбургский правил герцогством Нижняя Лотарингия в 1101–1106 г.г.

(обратно)

86

Так называемый род Обри-Макон.

(обратно)

87

Гуго Чёрный – точные годы жизни неизвестны. Был сыном Ричарда Заступника, правителя Бургундии. Постоянно сражался с французским троном за независимость, в итоге передал власть своему приемнику виконту Обри I из рода Макона (дата рождения неизвестна – умер 945 года). Затем трон Бургундии унаследовал виконт Обри II Макон (ок.943—до 982); после его смерти – маркграф Отто-Гильом (ок.958—21 сентября 1026), он передал трон своему наместнику графу Рено I Бургундскому (990—1057).

(обратно)

88

Эти земли были предметов постоянных споров и феодальных войн между Верхней Бургундией, Швабией, графством Бургундия и Нижней Лотарингией. Какой-то период Лангруа и Атюйе сохраняли независимость.

(обратно)

89

Герб Макона – красное поле с изображением трёх белых колец.

(обратно)

90

В начале XII века от Р.Х. Верхняя Бургундия включала в себя следующие земли: Секонне, Тоннеруа, Ошере, Дижоне, Аваллуа, Ниверне, Отенуа, Бонуа, Оссеруа, Маконне.

(обратно)

91

Пурпунэ – короткая куртка герольда или оруженосца с изображением герба на груди или спине.

(обратно)

92

Шоссы – чулки.

(обратно)

93

Парфорсная охота проходила без применения оружия, лишь с применением гончей своры собак и боевых бордосских или маалосских догов. Загнанного собаками зверя первый подоспевший охотник, так называемый «король охоты», прикалывал пикой или длинным кинжалом.

(обратно)

94

Аваллон – столица графства Аввалуа, герцогство Бургундия.

(обратно)

95

Коннетабль – первоначально был главным конюшим. С конца XI века он становиться аналогом главнокомандующего, отвечающим за защиту домена. Маршалы – подчинялись коннетаблю и являлись его помощниками. Начиная с XII века, они становятся военачальниками. Канцлер – хранитель королевской печати, глава придворной канцелярии и одновременно глава королевской капеллы. Обычно этот пост занимали духовные лица.

(обратно)

96

Дитрих II Храбрый Эльзасский – правитель Верхней Лотарингии (годы правления 1070–1115).

(обратно)

97

Фашины – изготавливались из подручных материалов, которыми осаждавшие замок заваливали замковый ров, наполненный водой, переправлялись через него, а затем уже штурмовали стены.

(обратно)

98

Аркбаллиста – аналог арбалета, но более древний и мощный. Могла выстреливать одновременно несколько десятков стрел.

(обратно)

99

Барбикан – специальная деревянная дополнительная конструкция, защищающая ворота крепости. Так называемая, первая линия обороны. Чтобы осаждавшие могли достичь городских (крепостных) ворот, прежде должны были преодолеть барбикан. Далеко не все крепости оснащались барбиканами.

Палисад – дополнительное деревянное ограждение, за которым могли спрятаться лучники или арбалетчики.

(обратно)

100

Примерно от 10 до 30 кг.

(обратно)

101

Рибодекин – арбалет длиной 4,5 метров, стрелял одной стрелой

(обратно)

102

Артификсы – специально обученные люди, специалисты, умевшие обслуживать и управлять метательными машинами.

(обратно)

Оглавление

* * *

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg