«Страсть и цветок»

Страсть и цветок (fb2) - Страсть и цветок [The Passion and the Flower] (пер. Владимир Леонович Вольфсон) 707K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Барбара Картленд

Барбара Картленд Страсть и цветок

Предисловие автора

Описания Парижа, каким он был в 1867 году, когда там проходила Всемирная выставка, так же как и характеристики ресторанов, французских интеллектуалов и принца Наполеона, полностью соответствуют действительности.

Громоздкие театральные постановки были в то время частым явлением: «Золушка» в театре «Шатле» насчитывала пять актов и тридцать сцен, что и нашло отражение в романе.

Царь Николай I — холодный, мстительный человек с низменными устремлениями — был, вне всякого сомнения, самым непредсказуемым из европейских правителей того времени. В 1841 году королева Виктория писала:

«Этот человек определенно оставляет поразительное впечатление: он необыкновенно красив, у него бесподобный профиль… но глаза его смотрят с выражением, которое внушает ужас и какое я не встречала у других людей… При этом ум его совершенно невоспитан…»

Царь Александр II направил в Сенат тайный указ, согласно которому детям, рожденным его фавориткой княгиней Екатериной Долгоруковой, жаловались титулы князя и княжны.

Глава 1

Год 1867

— Его высочество князь Иван Волконский! — провозгласил облаченный в ливрею британского посольства лакей.

Склонившийся над письменным столом лорд Марстон с изумлением поднял голову и в одно мгновение оказался на ногах.

— Иван, дружище! — воскликнул он. — Я и не предполагал увидеть тебя нынче в Париже!

— Я приехал совсем недавно, — отвечал князь, — и был счастлив узнать, что ты здесь.

— За свои прегрешения я был сослан сюда — писать премьер-министру отчеты о Выставке, но, уж раз ты здесь, я с удовольствием пожертвую своими обязанностями, и мы с тобой отведем душу…

— Можешь не сомневаться, — рассмеялся князь.

Он опустился в глубокое кресло, и его старый друг отметил, что тот со времени их последней встречи весьма похорошел и возмужал.

Лорд и князь — приходившийся кузеном царю — подружились еще в нежном возрасте, когда отец лорда Марстона служил послом в Санкт-Петербурге.

Будучи одногодками, оба приобрели известность во Франции, Англии и России дерзкими выходками, которые не раз заставляли столичный высший свет злословить по этому поводу.

Впрочем, зачинщиком их скандальных предприятий неизменно выступал князь; лорд Марстон, не чуждый во многих отношениях условностей английской морали, по собственной воле едва ли готов был пуститься во все тяжкие.

Однако взор его оживился, а обычно бесстрастное лицо выражало удовольствие, когда, присев напротив друга, он, полный нетерпения, воскликнул:

— Расскажи-ка мне, Иван, как ты теперь поживаешь.

В глазах князя зажегся огонек.

Глаза, в сущности, более всего поражали в нем окружающих. Темно-вишневого отлива, окаймленные бахромой длинных темных ресниц, они несли отсвет той необузданной, дикой страстности, которая будоражила его душу.

Наверное, прежде всего благодаря неотразимой красоте глаз околдовывал он женщин, всякий раз оставляя за собой множество разбитых сердец там, куда заносила его судьба.

У него были классические черты лица, а худощавая, атлетическая фигура выдавала человека, привыкшего большую часть дня проводить в седле.

Даже среди несметного числа красавцев, блиставших при царском дворе, князь Иван стоял особняком.

— И кто же та, что на сей раз вынудила тебя уносить ноги от справедливого — в чем я не сомневаюсь — возмездия? — полюбопытствовал лорд Марстон.

— Честное слово, она была прелестна! — засмеялся князь. — Но все хорошо в меру, и, когда царь поддался на уговоры царицы и попытался меня пристыдить, я счел отсутствие наилучшим проявлением рыцарской доблести.

Лорд Марстон расхохотался:

— Уж я был уверен, что это тот случай, где cherchez la femme! Здесь тебя ждет такое множество старых знакомых кокеток и прочих прелестниц, что скучать не придется.

Сделав небольшую паузу, он продолжал:

— Разумеется, все они слетелись в Париж на Выставку в надежде чем-нибудь поживиться. И именно поэтому теперь здесь яблоку негде упасть.

— Я был готов к подобному, — ответил князь. — Но осмелюсь предположить, что как старые habitues самых экзотических притонов мы не позволим себя смутить.

— Можешь быть спокоен, — сдержанно подтвердил лорд Марстон.

Обладая несметным состоянием, князь был при этом человеком необыкновенно щедрым. У кого угодно могли возникнуть сложности с тем, чтобы снять престижную ложу в Опере, сесть за лучший столик в ресторане, быть желанным гостем в знатном семействе, — но только не у князя Ивана.

— Как нынче в России? — поинтересовался лорд Марстон.

— Ничего позитивного!

Лорд Марстон посмотрел на него удивленно:

— Но почему?! Я-то полагал, что все изменится к лучшему после того, как будет подписано и обнародовано Положение, дарующее вашим крепостным свободу.

Князь неожиданно посерьезнел.

— Все считали, что теперь наступит золотой век и продлится бесконечно. Но права собственности крестьянину непонятны.

— Я присутствовал, если ты помнишь, на воскресной службе в церкви, когда торжественно зачитывался документ. Александра величали царем-освободителем! — сказал лорд Марстон. — Мне кажется, я и сейчас слышу эти возгласы.

— Я тоже, наверное, никогда не смогу их забыть, — заметил князь. — Люди не помнили себя от радости…

— Тогда в чем же дело?

— Получившие свободу крепостные полагали, что царь подарит им землю. А теперь им заявляют, что они обязаны выкупить ее за огромные платежи, и получается, что хотя они и свободные люди, но стали беднее, чем прежде…

— Быть не может! — воскликнул лорд Марстон.

— К несчастью, это так. Во многих концах страны вспыхнули бунты, были случаи, когда крестьяне убивали помещиков и чиновников.

— До меня доходили слухи о чем-то подобном, но, как ты сам не раз говорил, Иван, до России отсюда далеко…

Пока он говорил, ему вспоминались родные места князя, его дома, в которых сам он столь часто бывал гостем.

Из прошлого возникла жизнь, столь непохожая на ту, которой привыкла жить Англия, что порой ему казались, сном огромные поместья, крепостные, склоняющиеся до самой земли перед своим хозяином, варварская пышность княжеского дворца, большую часть года погребенного под снегом.

В детстве имение это всегда представлялось ему самостоятельным царством.

Оно включало множество исполинских построек и больше походило на город, что принадлежал одному-единственному человеку; там были зимние сады, в которых мраморные статуи в человеческий рост стояли в зарослях диковинных растений, и, в довершение общей экстравагантной картины, — полы, мощенные мозаичными плитками мрамора, кварца и лазурита, завезенными с сибирских рудников.

Стоило лорду Марстону прикрыть глаза, и он видел убранные в зеленые, синие или малиновые тона залы, заполненные всевозможными сокровищами со всех концов света; слышался гул высоких изразцовых печей, в которых ни днем ни ночью не затухало пламя.

Растапливали их огромными поленьями, что втаскивали внутрь дома босоногие крепостные, в обязанности которых входило также присматривать за лампадами и зажигать сотни восковых свечек не только в жилых, но и в пустующих помещениях.

Самовары, иконы, водка, икра, скрипки, дикие скакуны, еще более неистовые реки — вот истоки, которые, казалось, питали князя.

Картина эта всегда представлялась лорду Марстону ирреальной, и однако ее пышное великолепие он не в силах был отделить от личности запечатленного в ней героя.

Слово «экстравагантность» не входило в обиходный лексикон русских аристократов.

Возлюбленная великого князя могла запросто передвигаться в санях, украшенных гирляндами изумрудов; из Грассе мчались фургоны с фиалками, чтобы представить лишние доказательства нерушимости княжеской любви.

Столь же легко расходовалась и сама жизнь: на дуэлях дрались не реже, чем садились за карты; поводом для самой безудержной удали могло стать заключенное пари, а то и вовсе чистой воды ухарство.

Словно проходя через анфиладу огромных зал своего дворца, беспечно мчался князь Иван по необъятным степям, всюду являя миру свой экзотический темперамент.

Что касается женщин, всегда был для них желанным возлюбленным. Охотясь за ними — как иной с помощью хитроумных ловушек и силков охотился бы за диким зверем — и воспламеняя их страсть, он остывал и быстро начинал скучать, стоило капкану захлопнуться.

Его увлекала сама охота — но не добыча; а когда женщина покорно вверяла ему свое сердце, он немедленно устремлялся к новой любовной интриге.

— Хочу тебе напомнить, — сказал лорд Марстон, — что я здесь лицо официальное, а потому постарайся не впутать меня в какой-нибудь скандал. Иначе я получу нагоняй, как то уже не раз бывало в прошлом.

— Мы будем действовать чрезвычайно осмотрительно, — заверил его князь своим низким, бархатным голосом, но глаза его искрились весельем, и лорд Марстон, посмотрев на него, воскликнул:

— Ох, Иван, Иван! Опять ты накличешь беду на мою голову!

— А если б я этого не делал, из тебя бы вышел невыносимый упрямец и зануда. Что ж, о России я тебе рассказал. А что нового в Париже?

— Здесь есть все, что подсказывает тебе воображение, — сказал лорд Марстон. — Хочешь заглянуть на Выставку?

— Упаси Боже! Какой в том смысл?

— По большей части политический. Французы стали очень наблюдательны после того, как пруссаки победили австрийцев при Садове в прошлом году!

— И какое это имеет отношение к Выставке? — спросил князь.

— Французская армия не в том состоянии, чтобы предпринять поход против Пруссии, и посему император Наполеон III решил снискать расположение парижан устроением пышных юбилейных торжеств и маскарадов при дворе.

Князь Иван расхохотался:

— Языческая тактика!

— Совершенно верно, — согласился с ним друг.

— Я намерен проигнорировать как выставку, так и дворцовые увеселения, — заявил князь. — Что еще ты мне предложишь?

— Demi-monde.

— «Полусвет»? — Князь поднял брови. — Уж не новое ли это обозначение куртизанок, les expertes es science, les femmes galantes, les grandes cocottes?

— Именно так, — отвечал лорд Марстон. — Этим понятием несколько лет назад воспользовался Дюма-сын для описания жизни declasses. Ты, должно быть, уже наслышан о его пьесе?

— Полагаю, что был наслышан, но успел о ней забыть, — ответил князь.

— Тогда я тебе поясню, — продолжал лорд Марстон. — Во втором действии один из героев толкует понятие «demi-monde» своему знакомому. Женщин известного сорта он уподобляет корзине с персиками, где каждый фрукт с червоточинкой, и говорит при этом такие слова: «Дамы, которых ты видишь перед собой, имеют в своем прошлом некий изъян, пятно на репутации. Происхождением они не уступают светским дамам, у них та же внешность и те же предрассудки, но от высшего общества они отлучены… Мы называем их поэтому demi-mondaines.

— Блестящее определение. А теперь, милый Хьюго, предлагаю их проведать. Надо думать, Паива все еще надевает к платью королевский выкуп в виде драгоценностей?

— Ну разумеется, — ответил лорд Марстон.

Паива, обольстительная фигурка которой бывала украшена бриллиантами, жемчугами и драгоценными камнями на все два миллиона франков, считалась одной из величайших debauchee своего времени. Даже в век parvenúes она умудрялась выделяться аморальностью. Многие утверждали, будто у нее вовсе нет сердца, но лорду Марстону было известно, что стоило в пределах ее видимости объявиться князю Ивану, как у нее обнаруживалась уязвимость, которую никто из прочих мужчин, без устали проматывавших свои состояния, не в силах был для себя открыть.

— А как наша кастилийка? — осведомился князь.

— Графиня по-прежнему любовница императора, а следующая из твоих cheres amies, мадам Мюстар, получила несметное состояние из рук голландского короля, который от нее совершенно без ума.

— Она милашка, — лаконично заметил князь Иван.

— Их всех по-прежнему можно встретить в Булонском лесу, а также в их обычных притонах. Как и раньше, в несколько недель они опустошают кошельки очередных недотеп, которых потом отшвыривают прочь, как хорошо выжатый лимон.

— Всякий раз я приезжаю сюда в надежде, что Париж наконец станет другим. Но он, похоже, неисправим.

— Париж — всегда Париж, — рассмеялся лорд Марстон, — и даже не тебе, Иван, пытаться его изменить.

— Да я и не собирался этого делать, — сказал князь, но в голосе его прозвучала неуверенность.

Друг пристально поглядел на него:

— Чего же ты ищешь, Иван? С первых дней нашей дружбы я чувствую, что ты постоянно в поиске…

Князь улыбнулся:

— Ты начинаешь походить на мою дорогую матушку. Год назад, перед своей смертью, она сказала мне, что если я влюблюсь в порядочную женщину, для меня это будет подлинным спасением.

— Неужели княгиня и впрямь говорила такое?

— И не один, а много сотен раз. Она была одержима идеей меня женить, заставить остепениться, обзавестись потомством. На самом деле я не настолько далек от этой затеи, однако… — Он замолчал.

— Ты боишься, как бы избранница не повергла тебя в смертельную тоску?

— Если иметь в виду известных мне до сих пор женщин — да, боюсь!

Он поднялся и начал беспокойно мерить шагами ковер.

— Пойми, Хьюго, я отдаю себе отчет в том, что мне необходимо иметь жену, растить сыновей, которые станут наследниками огромных богатств, и все же… — Он остановился, однако лорд Марстон ждал продолжения. — У меня такое чувство, — глухо вымолвил князь, — что я либо идеалист, либо романтик.

— И то и другое, — поправил его друг. — Да ты и всегда был таким. Не помнишь, как мы, бывало, строили планы на будущее? Мне и тогда казалось, Иван, что ты — эдакий благородный деспот, способный осчастливить того, кто верно ему служит, а сам пребывающий в мире идеалов и мифов…

— Проклятье! — вскричал князь Иван. — Ты делаешь из меня недоумка, но, чует сердце, в твоих словах есть доля истины. Я к чему-то стремлюсь, Хьюго, стремлюсь всей душой, но только не понимаю, куда и к чему.

Лорд Марстон окинул его понимающим взглядом.

Он стоял к князю ближе всех прочих людей и знал, как при всем его, зачастую нарочитом высокомерии он умел быть, при желании, великодушным и добрым деспотом.

Никто лучше его не обращался со своими крепостными, и задолго до того, как царский манифест предоставил им свободу, в имениях Волконского отпала необходимость за нее ратовать.

Не менее великодушным князь бывал и в своей интимной жизни.

Женщинам, с которыми он расставался, не приходилось сетовать на то, что он обделил их своими щедротами, а во многих случаях он старался устроить и будущее этих дам.

Представительницы ли полусвета или аристократки, они были не в силах удержать при себе князя, и, обретя свободу, он мчался во весь опор к неясным горизонтам, в поисках нового увлечения.

Резко сменив настроение, он воскликнул:

— Черт возьми, не для того, однако ж, заявился я в Париж, чтобы читать здесь проповеди! Хьюго, умоляю, предложи мне наконец что-нибудь выпить!

— Дружище, я кругом виноват! Я был настолько ошеломлен твоим внезапным появлением, что совершенно забыл о приличиях!

Сказав это, он поднялся и позвонил, и спустя несколько минут лакеи уже вносили в кабинет бутылку шампанского в серебряном ведерце и поднос, на котором рядом с фужерами красовались икра, pate de fois gras и прочие деликатесы.

Князь пригубил шампанское:

— Ты здесь совсем недурно устроился, но, если пожелаешь переехать ко мне, я буду безмерно рад.

— Неплохая мысль, — сказал лорд Марстон. — Я, однако, не хотел бы задеть чувства посла и его очаровательной супруги. Они были чрезвычайно милы со мной.

Граф Коули служил британским послом в Париже вот уже пятнадцать лет. Он обладал безукоризненными манерами, был добросовестен, благоразумен, но с представительством интересов Англии удачней кого бы то ни было справлялась его супруга.

Умея оказать изумительный прием гостям, обладая неиссякаемым остроумием, она пользовалась огромной популярностью у французов.

Лорд Марстон припомнил, какие розыгрыши она устраивала вместе с французским министром иностранных дел Дроменом де Люи.

— Когда графиня дала объявление о найме сиделки для своей беременной дочери, министр явился в дом получить это место, обвесив себя предварительно диванными подушками.

Князь расхохотался:

— Этот поступок вполне под стать нашим с тобой проказам, Хьюго.

— Я знал, что тебе он придется по душе. Но уж если ты вознамерился вести себя вызывающе, Иван, я бы скорее переехал в тот особняк на Елисейских полях.

— Да-да, конечно! Я строю планы относительно весьма необычных вечеринок.

Лорд Марстон воздел руки:

— Бога ради, Иван, я ведь прекрасно осведомлен о природе этих вечеринок, — моя репутация в Париже будет навек загублена!

— Вздор! — резко парировал князь. — Ты ведь не хуже моего знаешь, что я сумею вдохнуть в этот город новую жизнь!

Лорд Марстон подумал про себя, что это явное преуменьшение.

О вечеринках у князя судачил весь Париж — от королевского двора в Тюильри до самого затрапезного кафе на бульварах.

То были не просто буйные, необузданные зрелища — вечера эти превращались в захватывающие действа, и не получившие на них приглашение чувствовали себя до такой степени уязвленными, что стремились покинуть Париж, предпочитая делать вид, будто связаны обязательствами срочных визитов где-то в провинции, нежели угодить в положение обделенных.

Когда открылись двери и на пороге показался посол Англии, друзья были по-прежнему увлечены беседой.

Оба тут же поднялись со своих мест, и, бросив на князя мимолетный взгляд, посол протянул ему руку.

— Счастлив видеть вас, ваше высочество. Вы совсем о нас забыли.

— Вы очень добры ко мне, ваше превосходительство, — отвечал князь Иван. — Но я приехал один и надеюсь, вы не строго взыщете с меня, если я уведу вашего гостя, с тем чтобы он составил мне компанию.

Граф с улыбкой взглянул на лорда Марстона:

— Думаю, вы отослали премьер-министру достаточное число отчетов, чтобы корзина в его кабинете была заполнена до краев. Подоспело время уделить внимание досугу.

— Благодарю вас, милорд, — ответил лорд Марстон.

Открытая карета князя, запряженная парой отменных лошадей, ждала во дворе посольства.

Лорд Марстон дал указания лакею упаковать его вещи и следовать затем в особняк князя, и спустя час друзья тронулись в путь.

— Итак, чем мы сегодня займемся? — осведомился князь.

— Покажу тебе кое-что новенькое, полагаю, тебе это будет небезынтересно.

— И что же это?

— Не хочу говорить раньше времени, пусть это будет сюрпризом.

— Прекрасно, но я в любом случае настаиваю на хорошем обеде.

— «Маньи» или «Вэфур»? — спросил его лорд Марстон.

— «Вэфур», — тотчас же отвечал князь. — Я хочу спокойно поесть и не желаю, чтобы меня отвлекали обедающие знаменитости, которых всегда полно в «Маньи».

Лорд Марстон улыбнулся:

— Что ж, отлично. Отведаем их specialite, которое когда-то приводило тебя в восторг. — Он имел в виду карпа по-рейнски, изысканнейшее блюдо, названное Альфредом Дельво в только что вышедшей в свет «Les plaisirs de París» одной из славных достопримечательностей города.

Тот же самый автор утверждал следующее:

«Удовольствия — это мания парижан, их болезнь, их слабость. В цене у них бурные эмоции и развлечения, что сеют вокруг себя суматоху, шум и море восторгов».

Это определение, подумалось лорду Марстону, вполне применимо и к князю.

Впрочем, проведя безотлучно в посольстве и при дворце несколько недель в роли заправского дипломата, он и сам начинал чувствовать, как кровь закипает в жилах.

«Вэфур» радушно принял их в свои объятия. Ресторан расположен был в Пале-Рояле, который во времена правления Людовика XVI и герцога Орлеанского превратился в место шумных сборищ и увеселений, а хозяина ресторана сделал одним из богатейших людей Франции.

Здесь по-прежнему было преизрядно кокоток, считавших это место своей вотчиной, а «Вэфур» сохранил то же убранство, что досталось ему в первые послереволюционные годы.

Диванчики из красного плюша вкупе с зеркалами, встроенными в панели из крашеного дерева, создавали замкнутый, уютный мирок, который не могли не ценить посетители, желавшие сосредоточить свой интерес на трапезе.

Князь и лорд Марстон не спеша и обстоятельно определялись с выбором.

Метрдотель предложил им «русскую птицу», что заставило князя недоуменно поднять глаза на лорда Марстона. Тот торопливо пояснил:

— Между Парижем и Россией завязалась лихорадочная торговля. Птицу укрывают овсом, кладут в плетеные корзины и доставляют сюда за пять дней.

— Подумать только, какой прогресс! — ехидно заметил князь.

— Если пожелаешь, можешь полакомиться также ласточкиным гнездом из Китая, орталонами из Италии или же трюфелями из Перигора, — поддразнил его лорд Марстон.

— Во Франции всегда хочется устриц, — решительно произнес князь и заказал именно их.

Потом, в ожидании своих блюд, они устроились поудобнее и завязали беседу, не забывая и о шампанском.

Всякий раз, когда они оставались наедине, темы их бесед могли бы немало изумить многих их общих друзей: они говорили о философии, литературе, политике, вступали в споры, сыпали бесконечными цитатами, ибо обладали поистине исключительной эрудицией.

Когда обед подошел к концу, настроение князя переменилось с характерной для него стремительностью.

— Итак, Хьюго, — сказал он, — куда ты теперь меня ведешь?

— Задержи дыхание! Я веду тебя на «Золушку».

— На «Золушку»?!

— В Императорский театр «Шатле».

— Но я староват для детских сказок, — изумился князь.

— Но не для этой, — твердо ответил ему друг.

— Предупреждаю, если мне станет скучно, я уйду из театра.

— Готов поставить кругленькую сумму, что ты этого не сделаешь.

— Что ж, согласен.

Выйдя из «Вэфура», они спустились вниз по узкому тротуару к тому месту, где их ожидал экипаж князя.

То было крытое, уютное ландо с двумя кучерами.

На случай, если вечером похолодает, под рукой был соболиный плед, но апрельский воздух обволакивал тело теплом и нежностью.

Оба друга вытянули ноги и задумчиво пустили сигарный дымок.

Они проехали по бульварам, где мелькали разноцветные огни кафе, а в золотом сиянии газовых фонарей мельтешили бесконечные людские толпы.

Несмотря на то что спектакль уже час как начался, двери театра обступила внушительная толпа, причем многие все еще надеялись получить билет.

— Неужто Париж впал в детство? — насмешливо спросил князь.

— Это несколько видоизмененная сказка, — объяснил лорд Марстон. — В ней пять актов и тридцать сцен.

Князь застонал.

— Современные театры не скупятся на постановку, — заявил лорд Марстон так, словно собирался прочесть лекцию. — Ты еще увидишь «Зеленый грот», «Огненную гору», «Лазурное озеро», «Дворец червей» и «Золотые тучки».

Князь вновь издал недовольный возглас, однако лорд Марстон решил, что ему все же удалось его заинтриговать.

Они появились в театре в первый антракт. Толпы зрителей устремились из зала, мечтая побыстрей утолить жажду, и подняли оглушительный гвалт.

Зрительный зал утопал в сиянии. Высокие струйки из газовых рожков искрили желто-розовыми блестками огромную хрустальную подвеску, и та полнила потоками света весь зал — от сводчатого купола до кресел партера.

Огни рампы отбрасывали косые цветные блики на багровую ткань занавеса, а в ложах мерцали бинокли мужчин и дамские лорнеты. Зрители пристально изучали друг друга.

Лорд Марстон заблаговременно снял самую вместительную ложу, которую называли «царской».

Не успели они появиться там, как стоящие в партере молодые люди в коротких жилетах и с гардениями в петлицах повернули бинокли в их сторону.

В многочисленных ложах взметнулись вверх ручки, и князь раскланивался то с одной, то с другой узнавшей его дамой.

— Назавтра тебя засыплют приглашениями, — отметил лорд Марстон.

Князь обвел ложи взглядом тонкого ценителя:

— Обещаю тебе, Хьюго, я буду очень разборчив.

Прозвенел звонок, возвестивший окончание антракта, и публика поспешила занять свои места.

Произошло обычное замешательство, когда люди, уже успевшие расположиться в своих креслах, вынуждены были подниматься, давая проход другим зрителям. Наконец в оркестровой яме появился дирижер. Сумятица понемногу улеглась, хотя время от времени раздавался недовольный ропот.

Они попали на ту часть пьесы, сообразил лорд Марстон, где должна быть сцена с Огненной горой.

У подножия утопающих в снопах красного света — еще более ярких, чем рубин, — переливающихся скал копошились за каким-то занятием гномы. Затем всколыхнулись волны лазурного озера, и рубиновое пламя горы приглушили всполохи голубых огней, в которых проплывали полуобнаженные нимфы.

Картина была до того чарующая, что публика в один миг взорвалась шквалом оваций, и даже князь, казалось, был под сильным впечатлением.

После хора гномов и песни разыскивающего Золушку принца огни на рампе погасли и наступил черед фарсовой интермедии с участием пары комедиантов, чьи сальные двусмысленности заставили публику корчиться в конвульсиях.

На лице князя изобразилось выражение крайнего утомления.

Он изучал обладателей соседних лож, вопрошая себя — как безошибочно предположил лорд Марстон, — есть ли средь них хотя бы одна-единственная персона, с которой он был бы не прочь возобновить знакомство.

Когда комедианты удалились, воцарилась внезапная тишина. Театр погрузился во тьму. Очень размеренно оркестр заиграл классическую мелодию, совсем не похожую на те, что им приходилось слышать до сих пор.

— Вот ради этого я тебя и привел, — шепнул лорд Марстон.

С некоторым любопытством князь устремил взгляд в сторону сцены.

Занавес открылся, и теперь вместо кричащих, ярких красок, в которых была решена цветовая гамма основной части постановки, виднелись лишь утопающие в тени края кулис.

На сцене появилась танцовщица.

Она нисколько не походила на тех танцовщиц, которых прежде доводилось видеть князю.

Привыкший к русскому Императорскому балету с его крошечными балетными туфельками, украшенными оборками пачками, низким корсажем и вычурной косметикой, в этой девушке он увидел нечто прямо противоположное.

На ней была греческая туника из белого шелка, а волосы были хотя и распущены, но зачесаны в стиле, который нельзя было назвать ни классическим, ни современным.

Ноги ее были обуты в сандалии. Украшений не видно вовсе, так же как и следов макияжа.

Застыв на какое-то мгновение на середине сцены, она начала танец.

То был танец и — одновременно — пантомима, рассказывающие историю до того простую и до того блистательно воплощенную, что не понять ее было невозможно.

То было дитя, счастливое, беспечное дитя, приходящее в радостный трепет от вида цветов, пения птиц, и когда она воздевала вверх руки, начинало казаться, что над головой ее и впрямь порхают птицы, а где-то рядом снуют от цветка к цветку бабочки.

То был танец до того совершенный в каждом движении тела, в каждом мановении рук, что публика, казалось, перестала дышать. Ни один звук не нарушал тишины.

Она была сама радость, сама молодость, она верила в то, что на Небесах восседает Всевышний, что с миром не случится дурное.

Каждому она возвращала воспоминание о его детстве; она была невинна и прекрасна, и казалось — держит в своих руках ключи от счастья и красоты.

Занавес медленно опустился, и какой-то миг еще стояла тишина, которая, как известно каждому артисту, всегда предвосхищает истинную славу.

Затем громовыми раскатами взорвались рукоплескания. Было ощущение, что вздрогнули стены театра.

— Она бесподобна!! — воскликнул князь. — Кто это?

— Ее зовут Локита, — ответил лорд Марстон.

И вновь воцарилась тишина, заиграла музыка, но на сей раз она была совсем другой — мрачной, пронизанной стрелами уныния.

Подняли занавес. Декорации остались без изменения, и снова Локита замерла в центре сцены.

Теперь на ней была черная мантия, а в руке она держала венок. Она не двигалась, и однако было в ее позе нечто такое, что те, кто сейчас не спускал с нее взгляда, ощутили комок в горле.

Она сделала несколько шагов вперед и возложила венок на могилу любимого человека. Она смотрела на эту могилу, и сердце ее рвалось на части.

Она утратила то, чему невозможно было найти замену; казалось, сама она возлежит в этой могиле, более не принадлежа миру, населенному живыми существами.

Она зарыдала, и с ней вместе зарыдали женщины в зале; она протянула вперед руки, как бы моля ушедшего от нее человека воскреснуть. Потом, лишенная сил, она стала опускаться все ниже и ниже; мера захлестнувшего ее отчаяния была столь велика, что отныне она сама искала смерти.

Внезапно в звучании музыки стали различимы отголоски некой надежды, надежды, заставившей ее поднять залитое потоками слез лицо, и медленно, настолько медленно, что наблюдать за ней становилось нестерпимо мучительно, она выпрямилась.

Оно было с ней, оно было рядом, оно укрывало, укутывало ее, — знание, что смерти нет. Есть только жизнь.

Постепенно это знание проникало внутрь нее, оно охватывало ум, душу, сердце.

И наконец она знала наверное, что это — правда, что смерти не существует! Человек, которого она любила, не оставил ее.

Так пусть будет свет, пусть живет вера! Она скинула с себя мантию и закружилась в танце, который танцевала прежде, счастливая и — не одинокая.

Возникало почти вещественное ощущение присутствия рядом с нею человека, с которым она заговаривала, к которому льнула. Они были вместе; не осталось ни горечи, ни уныния, но лишь радость и упоение восторгом, пришедшие к ним, как милость божества.

Упал занавес, и каждый из сидящих в зале исторгнул из себя вздох, тот вздох, который не может не сойти с уст смертного, когда ему довелось побывать в мире грез и желанного чуда.

— Боже праведный!

Это восклицание непроизвольно вырвалось у князя Ивана.

И вместе со всеми он яростно забил в ладоши, не сводя глаз со сцены в ожидании выхода на поклоны танцовщицы.

— Ты ее больше не увидишь, — спокойно сказал лорд Марстон.

Князь недоуменно взглянул на него:

— Она не выходит на вызовы публики? Но Бога ради, почему?

— Не могу сказать. Люди отбивают себе ладони, срывают голос, но она не обращает на это никакого внимания.

Князь был ошеломлен. Ни разу до того он не слышал, чтобы танцор, певец или актриса пренебрегали своей порцией оваций.

Когда занавес вновь взметнулся ввысь и на сцене показались все те же назойливо-кричащие декорации, он произнес:

— Я должен увидеть ее. Пройдем за кулисы.

— Оставь, это бесполезно. Она никого не примет.

— Чепуха! Меня она примет. Позови слугу. — Сказав это, он достал из кармана карточку и написал несколько слов на ее обороте.

Лорд Марстон наблюдал за ним, не пытаясь спрятать усмешку. Потом он поманил пальцем одного из служителей.

Князь протянул тому карточку:

— Отнесите это мадемуазель Локите и передайте нам ее ответ. — С этими словами он вложил ему в руку луидор.

Служитель покачал головой:

— C'est impossible, Monsieur!

— Ничего невозможного! — отрезал князь. — Я хочу пригласить мадемуазель сегодня на ужин. Вы же видите на карточке мое имя. Я — князь Иван Волконский.

— Прошу прощения, месье принц, но мадемуазель Локита никогда не принимает приглашений на ужин. — Он бросил взгляд на сцену: — По правде говоря, месье, она сейчас уже выехала из театра.

— Выехала?! — резко переспросил князь. — Что же, она и в финале не появится?

— Нет, сударь. Мадемуазель Локита ни с кем не разговаривает. Она заканчивает выступление и тут же уезжает.

Князь сделал ему знак удалиться и обернулся к лорду Марстону:

— Он говорит правду?

— Мне рассказывали то же самое, — ответил лорд Марстон. — Локита — это сенсация. Газеты хвалят ее на все лады, однако она отказывается от любых интервью, и никто никогда не замечал ее появления на публике.

— Она просто чудо! Немыслимо! — вскричал князь Иван. — Я-то полагал, что кое-что смыслю в танце, но это совершенно отлично от того, что я видел раньше.

— Я был уверен, что ты это скажешь, — улыбнулся лорд Марстон. — Далее до конца постановки — сплошная банальщина. Что ж, мы едем?

— Нет, будь я трижды проклят! Я не собираюсь никуда ехать, — заявил князь. — Мы должны пройти за кулисы и узнать, говоришь ли ты правду.

— Отлично. Только, смею уверить, ты напрасно теряешь время.

Но князь его уже не слушал. Покинув ложу, он прошествовал за кулисы с видом заправского театрала.

Там, за сценой, между холстами декораций, свисающими тросами, царила знакомая суета: рабочие сцены кляли тех, кто попадался им на пути, актеры неслись обратно в свои гримерные.

С улицы сюда заносили цветы, уложенные в корзины либо собранные в букеты с продетыми атласными лентами.

Проходя мимо них, лорд Марстон обратил внимание, что это цветочное великолепие в основном предназначалось Локите.

В спертом, душном пространстве витали обычные для театральных кулуаров запахи: несло газом, клеем для скрепления холстов декораций, грязью из каких-то темных углов; из гримерных доносился острый аромат туалетной воды и мыла.

Идя по узкому коридору, они слышали звон моющейся посуды, смех окликающих друг друга женщин, грохот, с которым хлопали раз за разом двери, и успели вдохнуть в себя с дюжину разнообразных запахов.

Застав смотрителя внутренних помещений театра на месте, князь спросил у него, где находится гримерная Локиты.

— Если месье пожелает, он может туда пройти, — сказал смотритель, приведенный в доброе расположение духа горстью вложенных ему в ладонь луидоров, — но только мадемуазель там нет.

— Где же она? — спросил князь, почти теряя самообладание.

— Она уехала! Мадемуазель Локита всегда покидает театр, месье, после окончания своего номера.

— Почему она это делает?

Смотритель пожал плечами:

— Откуда мне знать? Мадемуазель не делится со мной своими тайнами.

— Может быть, ее ждет какой-то мужчина? Тот, кто сопровождает ее при отъезде?

Смотритель покачал головой:

— Нет, мадемуазель Локита всегда отправляется вместе с одной женщиной, которая за ней присматривает.

— Как зовут эту мадам?

Смотритель с минуту подумал, а потом неумело произнес по слогам:

— Ан-дер-сон.

— Имя английское! — воскликнул князь. — Не так ли, Хьюго?

— Очень похоже, — согласился лорд Марстон.

— Теперь послушайте-ка меня. Я хочу увидеть мадемуазель Локиту. Если я оставлю здесь записку, могу я быть уверенным в том, что завтра она ее получит?

— Я передам ее мадам Андерсон, — с некоторым колебанием отвечал смотритель.

— Эта записка для мадемуазель Локиты!

Служитель снова пожал плечами:

— За всем присматривает мадам Андерсон. Говорю вам, месье, малышка вообще не разговаривает. Она молча проходит в свою гримерную, молча выходит на сцену и молча уходит из театра.

— Я этому не верю! — раздраженно бросил князь, когда они с лордом Марстоном отъезжали восвояси.

— Эту фразу говорило уже великое множество людей. Что ж, тебе остается во всем убедиться самому.

— Я должен с ней встретиться!

— Сомневаюсь, что у тебя это выйдет, но стоит попробовать. В любом случае ты должен согласиться: она — что-то уникальное!

— Еще бы нет! Уникальное, первозданное, сенсационное!.. Однако не слишком ли далеко я зашел?

Лорд Марстон расхохотался:

— Могу тебе сообщить куда. Ты подавлен, разочарован и между тем — надеюсь, ты не станешь с этим спорить, Иван — выше всякой меры заинтригован!

— Да, конечно, — согласился князь. — Но уверяю тебя, Хьюго, это еще не конец. Я намерен взяться за дело всерьез: ничто и никто не сможет мне помешать познакомиться с Локитой.

Лорд Марстон откинулся на спинку сиденья и вновь расхохотался:

— Обожаю наблюдать за тем, как ты выслеживаешь жертву и ставишь ей силки, Иван, да только на сей раз сдается мне, — хотя, быть может, я и не прав, — что проохотишься ты впустую.

— Гром и молния! — закричал князь. — Если бы такое сказал мне кто-то другой, я бы назвал этого человека лжецом, но коль скоро в деле замешан ты, Хьюго, то это уже вызов! Сколько готов ты поставить на то, что я проиграю там, где остались ни с чем другие мужчины?

Лорд Марстон на минуту задумался:

— Я не хочу заключать с тобой денежное пари, Иван. Для тебя это все равно ничего не будет стоить. Но вот есть у меня новенький гунтер серой масти, я не видел ему равных. У него, разумеется, арабская родословная, но такое совершенство из него сотворила блестящая выездка.

— Итак? — с улыбкой спросил князь.

Выговаривая медленно каждое слово, лорд Марстон произнес:

— Я поставлю своего Зимородка против одного из твоих отборных жеребцов.

— Идет! Если мы завтра решим покататься верхом, ты увидишь, что из себя представляет Сулиман. Это — роскошное животное, и стоил он мне больше, чем любая другая лошадь в моей жизни. И что важно, я не собираюсь с ним расставаться!

— С наслаждением буду ездить на нем по Роттен-Роу, — без тени сомнения произнес лорд Марстон.

— А я уже предвкушаю, как Локита взглянет на Зимородка! — парировал князь.

На сей раз расхохотались оба.

— Она не англичанка, — сказал князь, — какой бы народности ни была ее дуэнья! Ручаюсь головой, что это так.

— Здесь я с тобой согласен, — ответил лорд Марстон. — Хотя волосы у нее золотистые.

— Зато темные глаза. Странно, что при темных глазах у нее такого отлива волосы, однако могу поклясться, что они естественного цвета.

— Определенно это так, — согласился лорд Марстон.

— Но где она могла научиться так танцевать? Не представляю, где может существовать школа, в которой учили бы такому балету.

— Ты задаешь вопрос, который мусолит каждая парижская газета. Они едва ли не слагают ей оды, и при этом до сей поры ни одному, даже самому пронырливому, репортеру буквально ничего не удалось о ней вызнать достоверного, так чтобы сослаться на кого-то лично.

Лорд Марстон помолчал и медленно добавил:

— Никто не знает, откуда она родом, где живет, на каком языке говорит. О ней никто ничего не знает!

— Непостижимо! — воскликнул князь. — Невозможно поверить, когда такое говорят тебе про балерину!

— Я сам не могу с этим примириться. Четыре раза я видел Локиту на сцене — и каждый раз уходил, потрясенный тем, что в этом извращеннейшем из городов, где правит бал искусственность, может найтись что-то столь изначально неподдельное, что кажется, будто ты внимаешь ей не глазами, но сердцем.

— У меня точно такое же чувство, — произнес князь, понизив голос. — Но здесь что-то большее, Хьюго. Эта девушка коснулась самого сокровенного, и клянусь тебе, подобного со мной еще никогда не случалось!

Глава 2

По залу кругами расходился грохот оваций. Поднявшись с кресел, люди кричали и неистово били в ладоши.

Шум в зале грозил перейти в настоящую вакханалию. Когда Локита оказалась за кулисами, к ней подскочил режиссер постановки:

— Прошу вас, выйдите к публике, мадемуазель!.. Ради всего святого, выйдите к публике! Они готовы разнести театр!

Не успела Локита сказать слово, как послышался резкий ответ мисс Андерсон:

— Об этом не может быть и речи! Вы же знаете, что по условиям ангажемента мадемуазель не выходит на поклоны.

С этими словами она накинула на плечи Локиты шерстяную шаль и повела ее по коридору в направлении гримерной.

— Mon Dieu! C'est incroaybe! — застонал режиссер и порывистым жестом приказал оркестру заиграть что-нибудь бравурное, дабы угомонить возбужденных театралов.

Локита и мисс Андерсон поднялись по железной лестнице в отведенную им на втором этаже гримерную.

Небольшая, квадратной формы комната с низким потолком была обита светло-коричневыми шпалерами. Висевшие на медном карнизе драпировки из того же материала скрывали один из углов комнаты.

Окно, выходившее в маленький внутренний дворик, смотрело на глухую, испещренную трещинами стену и через ночную тьму отбрасывало на нее желтые пятна света.

Комната была напоена благоуханием — цветы стояли на полу, на туалетном столике, лежали на кресле. Повсюду виднелись корзинки, букеты, гирлянды — с непременными карточками поклонников, — выдающие свойственную парижанам экстравагантность вкуса.

— Сегодня ты была великолепна, моя дорогая, — прикрыв за Локитой дверь, сказала мисс Андерсон.

Локита издала кроткий вздох, словно бы кто-то прервал ее сон:

— Мне казалось, что папа — рядом со мной, и я думала о том, что он радуется за меня.

Мисс Андерсон было известно, что именно благодаря этому ее ощущению весь зрительный зал приходил в состояние гипноза и отчаянно силился подавить рыдания.

Но ей не хотелось, чтобы Локита испытала смущение оттого, что поймут, чьи образы она выносит с собой на сцену. Кроме того, мисс Андерсон знала секрет ее успеха. Давая волю своему воображению, она воплощала те чувства, которые в данный момент переживала.

Вслух она сказала:

— Уверена, твой отец гордился бы тобой.

— Я надеюсь, — чуть сдавленным голосом произнесла Локита. — Сегодня вечером я видела его как никогда близко.

Миновав цветочное изобилие, она прошла за драпировки, где скинула с себя греческую тунику и скользнула в ожидавшее ее платье.

В дверь постучали.

— Кто здесь? — отрывисто спросила мисс Андерсон.

— Цветы для мадемуазель Локиты! — ответил ей мальчик-рассыльный.

Она открыла дверь, приняла из его рук корзину и поставила ее на единственное оставшееся незанятым место — в центре туалетного столика.

Он не двигался с места, и, понимая, что он ждет своих чаевых, она протянула ему несколько монет. Он поблагодарил и, насвистывая, удалился.

— Опять принесли цветы? — спросила Локита.

Мисс Андерсон бросила взгляд на корзину, которую только что держала в руках:

— Белые орхидеи.

— Какая прелесть!

Локита вышла из-за драпировки, затягивая пояс, который она повязывала поверх белого платья с едва заметными очертаниями турнюра.

— Боже мой, звездчатые орхидеи! — воскликнула она. — Энди, они просто чудо!

— У тебя уже полный дом цветов. А эти и все прочие можно бы доставить в больницы.

— Нет, я бы хотела оставить их себе, — сказала Локита. — Какие они роскошные! Таких роскошных цветов мне еще никогда не дарили!

Эта корзинка и впрямь была изумительна. Было в ней что-то утонченное, классическое, что отличало ее от пышных подношений, которыми была заставлена комната.

Последние, по большей части украшенные громоздкими бантами из атласных лент, на фоне изысканных белых орхидей выглядели вызывающе и вульгарно.

— Эти цветы я заберу домой, — решила Локита. — Любопытно, кто их послал?

С этими словами она заглянула в корзину и коротко вскрикнула:

— Но здесь положена еще одна вещь, Энди!

— Что за вещь? — спросила мисс Андерсон.

Локита извлекла из букета маленькую бархатную коробочку. Обнаружив под ней карточку, она протянула коробку мисс Андерсон, а сама прочитала вслух:

— Князь Иван Волконский.

Мисс Андерсон издала восклицание, более похожее на стон. Коробочка, которую она держала в руках, содержала драгоценности: внутри находилась бабочка, обсыпанная бледно-голубыми бриллиантами!

Не было необходимости читать надписанное на коробочке имя ювелира. Такая вещь могла выйти только из рук Оскара Массэна, создававшего украшения, которые многие сравнивали с лучшими изделиями ювелиров XVIII столетия.

Одно из его творений, под названием «Цветение сирени», приобретенное в свое время императрицей и показанное на Всемирной выставке, стало настоящим триумфом ювелирного искусства.

Массэн прославился своими украшениями из драгоценных камней в форме цветов и пшеничных колосьев. Не далее как на прошлой неделе Локита с восторгом рассматривала на его витрине побеги ландышей, которые щедро переливались всеми оттенками радуги.

Мисс Андерсон не сводила глаз с мерцающей в свете газовых рожков, почти порхающей в ее пальцах бабочки.

— Она в самом деле прекрасна! — проговорила Локита, которая тоже устремила на нее взгляд.

Резким движением мисс Андерсон захлопнула коробку.

— И оскорбительна! — жестко вымолвила она.

Локита подняла на нее глаза, в которых читался немой вопрос.

Взгляд ее темно-зеленых глаз с их изумрудным, подернутым золотистыми лучиками ядрышком был необыкновенно выразительным.

— Оскорбительна! — повторила мисс Андерсон.

— Но быть может, князь вовсе не хотел этим нанести оскорбление, — мягко проговорила Локита.

— Я прекрасно знаю, что именно он хотел, — мрачно заметила мисс Андерсон. — Накинь плащ. Капюшон натяни поглубже, прямо на лицо. Мы уезжаем сию минуту.

Произнесено это было таким властным голосом, что Локита повиновалась — накинула плащ из темно-синего бархата и, как было велено, спрятала под капюшоном лицо, так что теперь узнать ее было практически невозможно.

Когда они покидали гримерную, она бросила последний взгляд на прекрасные орхидеи на столике и, уже проходя по коридору, сообразила, что до сей поры сжимает в руке карточку с именем князя.

Мисс Андерсон прокладывала путь по железной лестнице и по коридору, по которым сновали ждущие объявления своего выхода актеры.

Сбившись в кучки, над чем-то хихикали девушки. Нервно расхаживали мужчины в диковинных костюмах и париках.

Из зрительного зала грянули резкие звуки оркестра. Вскоре послышались громкие возгласы повздоривших людей. Они рычали, осыпали друг друга проклятиями в связи с каким-то случившимся на сцене недоразумением.

Мисс Андерсон неумолимо продвигалась вперед. Локита едва поспевала за ней. Наконец они очутились у служебного выхода. Здесь было сравнительно тихо.

Вдруг дверь перед ними открылась, и внутрь ступил высокий, элегантно одетый мужчина.

Цилиндр его был сдвинут чуть набок, а плечи облегал плащ, подбитый красным атласом.

В петлицу вечернего костюма была вколота не гортензия, что среди парижских щеголей почиталось за dernier cri, а орхидея в форме звездочки.

Мисс Андерсон отступила, ухватила Локиту за рукав и оттащила в тень прохода.

— Мадемуазель Локита в своей гримерной! — услышали они слова незнакомца.

Тембр голоса у него низкий и раскатистый, отметила про себя Локита и, вглядевшись в его фигуру из темноты, решила, что это, должно быть, самый блестящий мужчина, которого ей приходилось видеть.

Отец ее был красавцем; она всегда любовалась им, когда он появлялся в вечернем костюме — в безукоризненной белизны манишке, в изумительно облегающем фраке с длинными фалдами.

Этот же незнакомец носил свои туалеты с оттенком некой царственности. И тотчас она отметила, что лицо его, пусть в нем и нет ничего британского, было гордым, аристократичным и бесконечно прекрасным.

— Вы отослали мадемуазель мои цветы? — спросил князь смотрителя.

Вспыхнул, переходя из руки в руку, луидор.

— Их отнесли наверх всего несколько минут назад, месье принц.

Локита невольно вздрогнула.

Теперь она знала, кто этот незнакомец! Это тот русский князь, что послал ей звездчатые орхидеи, а также восхитительную бабочку, которую по-прежнему сжимала ладонь мисс Андерсон.

— Гримерная номер двадцать девять, месье, — сказал смотритель.

Князь кивнул в знак признательности, повернулся и, не замечая стоявших в тени Локиты и мисс Андерсон, быстро зашагал по теперь уже опустевшему коридору в направлении железной лестницы, по которой они только что спустились.

Выждав, когда он окончательно скроется из виду, мисс Андерсон подошла к конторке, где находился смотритель.

— Когда его высочество вернется, — отчеканила она стальным голосом, — вручите ему вот это и передайте, что мадемуазель Локита считает себя оскорбленной! — И со звучным хлопком она опустила перед смотрителем бархатную коробочку.

Пока Локита собралась что-либо возразить, ее уже подтолкнули к выходу, и через мгновение она стояла на тротуаре.

Газовые рожки роняли свет на длинный ряд фиакров, запряженных тощими лошадьми, что терпеливо дожидались окончания представления.

Мисс Андерсон помогла Локите усесться в один из экипажей, назвала извозчику адрес, и, так никем и не замеченные, они покатили прочь от театра.

Для появления толп мужчин, ждущих выхода хористок, а также жаждущих лицезреть своих идолов заядлых театралок время еще не приспело.

— Мне кажется, ты обошлась с ним грубо, Энди, — сказала Локита, когда они отъехали от театра.

— С людьми подобного рода приходится вести себя грубо.

— Князь очень красив.

— Что, без сомнения, сказалось на его репутации! — с кислинкой в голосе промолвила мисс Андерсон.

— Ты что-то знаешь о нем, Энди? Расскажи мне, кто он такой. Ты ведь знаешь, меня интересует все, что связано с Россией.

— Хорошее и дурное есть в каждой стране, — отвечала мисс Андерсон. — Князь Иван Волконский, благодарение Небесам, не слишком типичен для императорской России.

— Князь очень знатен?

— Он из очень знатной семьи. Его мать — урожденная Романова.

— Значит, он приходится родственником царю!

— Полагаю, кузеном. Однако это не повод для тебя проявлять к нему интерес. Когда ажиотаж вокруг Выставки немного уляжется, я отведу тебя взглянуть на Русский павильон.

— Я мечтаю побывать там, — обрадовалась Локита. — Но долго ли нам еще придется ждать?

— Выставка открылась только 1 апреля. Н теперь, если верить газетам, там царит неописуемая толчея. Но выставка продлится до ноября. У тебя еще будет довольно времени, чтобы спокойно все осмотреть и не бояться, что тебя растащат на мелкие кусочки.

Наступило молчание. Первой заговорила Локита:

— Расскажи мне еще что-нибудь про князя Ивана Волконского.

— Он не может представлять для тебя ни малейшего интереса.

— Но ведь он — русский! О, Энди, я ведь не знаю еще ни одного русского. За исключением, конечно, нашего дорогого Сержа.

Мисс Андерсон не проронила ни слова. Через минуту Локита заговорила вновь:

— Хорошо бы найти новые книги о Санкт-Петербурге и Москве. Любопытно, отыщется ли там упоминание о Волконских?

— Говорю тебе — забудь о нем, — твердо произнесла мисс Андерсон.

— Но почему же? Почему?

— Потому что я так хочу!

Локита рассмеялась, и смех прозвучал необыкновенно музыкально.

— Ах, Энди, ты так говорила, когда я была ребенком. Ты забываешь, мне восемнадцать, я уже выросла.

— Это лишь возлагает на меня новые обязанности. — Теперь в голосе мисс Андерсон прозвучала нежная, доселе неизвестная нотка.

— И ты прекрасно с ними справляешься, дорогая моя Энди. Я часто спрашиваю себя, что бы я без тебя делала.

Она не заметила, как на лице сидящей рядом с ней женщины появилось выражение ужаса, который навечно поселился в тайниках ее сердца. Вслух же мисс Андерсон сказала:

— Завтра, после прогулки верхом по Булонскому лесу, мы могли бы отправится в окрестности Парижа. Я знаю, ты любишь бывать в деревне.

Локита обладала достаточной проницательностью, чтобы догадаться — сия милость имеет целью отвлечь ее мысли от князя, однако никак не обнаружила своей догадки.

— Это было бы чудесно, Энди. Но кажется, на завтра мы договорились об уроке с мадам Альбертини.

— А по-моему, уроки ее — пустая трата времени, — сказала мисс Андерсон, и вновь в ее речи зазвучала сталь. — Мадам уже ничему не может тебя научить, причем вы обе прекрасно это знаете.

— Но мы же так многим ей обязаны! Ведь только благодаря ей я получила ангажемент в театре, а вместе с ним эти гигантские гонорары, которые они теперь мне выплачивают.

— Всякий раз, когда мы отправляемся в театр, я теряю несколько лет жизни, — пробормотала мисс Андерсон, словно бы обращаясь к самой себе. — Боюсь подумать о том, что сказал бы твой отец, узнай он об этом.

— Он знает об этом, — очень спокойно промолвила Локита, — и когда я чувствовала сегодня вечером его присутствие, я была уверена, что он меня понимает.

Это было произнесено с такой силой убежденности, что мисс Андерсон сочла за лучшее не продолжать разговор.

Они молча проследовали мимо Елисейских полей и через некоторое время подъехали к небольшому, окруженному со всех сторон садовыми деревьями домику, что стоял на границе Булонского леса.

Крохотный, серого неприметного цвета, с деревянными ставенками, он походил на домик из какой-нибудь детской сказки.

Локита шагнула вниз и, открыв железные ворота, устремилась по миниатюрной подъездной аллее, ведущей к дверям дома.

Не успела она добежать, как двери открылись и на пороге показалась пожилая горничная в белом накрахмаленном чепце и фартуке.

— Все прошло успешно, мадемуазель? — спросила она с улыбкой.

— Успешно как никогда, Мари! Ни разу не слышала, чтобы публика поднимала столько шуму!

— Завтра газеты опять начнут вас расхваливать. — Мари смотрела на нее с нескрываемым восхищением.

Локита, однако, уже не слушала.

Сняв с себя бархатный плащ, она бросила его на один из стульев, стоящих в крошечной зале, и прошла в гостиную, пока мисс Андерсон о чем-то говорила с Мари.

Быстро, встав спиной к двери, опустила она карточку князя за корсаж своего платья. Почувствовав, как та коснулась ее груди, она тут же спросила себя, отчего ей так захотелось сохранить ее.

Она объяснила это тем, что карточка — русская, а все так или иначе связанное с Россией не оставляло ее равнодушной.

Гостиная была полна цветочных ароматов. То были не экзотические растения из теплиц, которыми была заставлена ее гримерная, то были цветы, сорванные в саду или в деревенских полях, куда отправлялись они вместе с мисс Андерсон на прогулки.

Проходя через комнату, Локита уловила благоухание цветущей сирени, что стояла в вазе на угловом столике, и нагнулась к веточке, чтобы втянуть в себя ее нежнейший аромат.

— Ты, должно быть, проголодалась. — В дверях появилась мисс Андерсон. — Мари уже несет в столовую ужин.

Локита повернулась к ней:

— Иду, Энди. Но сейчас мне больше хочется пить, чем есть.

Сделав несколько шагов, она вновь ощутила прикосновение карточки князя и задумалась над тем, какие чувства могли посетить его, когда он обнаружил оставленные в ее гримерной белые орхидеи, а в конторке у смотрителя — драгоценную бабочку, стоившую ему, по-видимому, баснословной суммы.

Оказавшись в гримерной, князь с мгновение разглядывал расставленные в ней цветы.

Поначалу он решил, что его орхидей здесь нет, но вдруг заметил их стоящими на туалетном столике.

Он тотчас сообразил, что время упущено и что Локита, вопреки уверениям смотрителя, покинула театр.

За наполовину отдернутой драпировкой он разглядел белое платье, в котором она появилась на сцене, а внизу, под вешалкой, — пару крохотных серебристых сандалий, совсем недавно облегавших ее ступни.

Он вышел из ложи в то самое мгновение, когда она покидала сцену, но людская толчея помешала быстрому продвижению, и теперь он уже не сомневался, что на какие-то считанные секунды разминулся с ней.

Будучи частым гостем за кулисами театров, князь поразился необычному ощущению, которое вызывала у него эта гримерная.

Мгновение он не мог взять в толк, в чем же состояло отличие: ведь гримерные всех театров почти неразличимы меж собой.

Потом он сообразил, что не замечает на туалетном столике обычного ассортимента из флаконов с духами, стеклянных баночек с косметическими мазями, пудрой, румянами, гримом — со всеми столь знакомыми ему милыми мелочами.

Не видно было газетных вырезок, которые обычно закрепляют под оправой зеркала или клеят на стены. Не было и разнообразных амулетов: заячьих лапок, косточки цыпленка, медальонов; не было ни одной куклы, которыми многие актрисы так любят украсить свои гримерные и постели.

Князь вдруг понял, что, не считая кисточки и гребешка, личные вещи здесь вообще отсутствуют.

Он не ошибся, подумалось ему, когда предположил, что Локита вовсе не пользуется косметикой, и все же трудно было поверить, что женщина, связавшая жизнь с театром, располагает столь скудным количеством личных аксессуаров.

Именно тогда, разглядывая ее туалетный столик, он и обратил внимание на посланную им корзинку с орхидеями.

Пусть Локита оставила ее, подумал он, однако в компании этих звездчатых орхидей, что с такой тщательностью он подбирал, все остальные цветы казались низкосортными и вульгарными.

Заглянув в корзинку, в которой были расставлены его цветы, он выяснял, что там недостает двух вещей: белой бархатной коробочки и его визитной карточки.

— Итак, она забрала их!

Когда он спустился по лестнице и подошел к смотрителю, на устах его играла удовлетворенная улыбка.

— Мадемуазель Локиты там нет, — сказал он.

— Да, месье, она вышла из театра через несколько секунд после того, как вы пошли ее разыскивать. Вы, наверное, разминулись с ней в коридоре.

— Быть того не может!

— Мадам Андерсон оставила вам эту коробочку, месье. Она велела передать, что мадемуазель Локита считает этот подарок для себя оскорбительным.

Князь нахмурился, взял коробочку, сунул ее в карман и, не сказав ни слова, вышел на улицу.

Он пребывал в полной уверенности, что его дар — вкупе с цветами, которые он выбирал с такой дотошностью — будет принят. Он не мыслил иной судьбы для подаренных им вещей.

В прошлом ему не раз приходилось добиваться благосклонности актрис, в том числе балерин из труппы русского Императорского театра. Лишь немногие из них пытались принять на себя роль эдакой неприступной крепости, но женщину, которую нельзя было бы завоевать при помощи бриллиантов — особенно когда те достаточно крупные и дорогие, — встречать ему доселе не доводилось.

К своему же немалому удивлению, на обратном пути из театра князь стал склоняться к выводу, что избрал неверную тактику.

Локита, несомненно, настолько не похожа на обычную артисточку, что предложение подарка, олицетворяющего блеск и славу этого мира, такому совершенному, сотканному из эфира существу и впрямь, пожалуй, можно расценить как оскорбление.

«Я должен был действовать не так неуклюже», — укорял он себя.

Все еще хмурясь, он вошел в Английское кафе, где у него была назначена встреча с лордом Марстоном.

Меж ними было достигнуто соглашение, что если, как то с уверенностью предвкушал князь, Локита явится на ужин вместе с ним, его друг немедля ретируется; теперь же лорд Марстон, не скрывая довольной усмешки, посматривал на князя, садящегося к столику в одиночестве.

— Сдается мне, она не захотела с тобой ужинать? — осведомился он.

— Я не застал ее в театре, — раздраженно отвечал ему князь.

— И что же, она не поблагодарила тебя за безделушку?

— Дуэнья возвратила ее, сказав, что мадемуазель Локита считает такой подарок оскорбительным.

Лорд Марстон был вне себя от восторга:

— Я ведь советовал тебе не обращаться с ней так, словно она заурядная хористочка, которой можно вскружить голову блеском камешков.

— Ты был прав, Хьюго, — с горечью согласился князь. — Придется начать все сначала.

— Можешь уже сейчас начать оплакивать свое поражение, дружище. Эту крепость осаждали и не такие, как ты, и все тщетно.

— Не такие, как я? Проклятье! Что ты хочешь этим сказать? — в бешенстве воскликнул князь.

Лорд Марстон расхохотался:

— Иван, я просто мечтаю дожить до того дня, когда женщина, которую ты определил себе в пассии, не станет опадать в твои объятия подобно сочной вишне.

— Спокойно! Это только начало! В конце концов я буду праздновать победу, а ты любезно приведешь в мои конюшни своего Зимородка.

— Я рассчитываю не слезать с него еще долгие-долгие годы, — с пафосом заметил лорд Марстон.

— Поживем — увидим, — сказал князь. — А чем же, черт побери, нам занять сегодняшний вечер?

Они посетили два приема, которые давали особы, причисляющие себя к «La Garde» — сонму самых блестящих дам полусвета, коих парижские богачи окружали почти языческим поклонением.

Лорду Марстону бросилось в глаза, что друг его смертельно затосковал, и он поспешил отвезти его в Maison de plaisir, где «мадам», оказав им восторженный прием, выставила на их обозрение своих самых очаровательных и обольстительных кокоток.

Князь, однако, скучал с каждой минутой все сильнее, и в конце концов они тронулись по направлению к его дому на Елисейских полях.

— Время для тебя еще совсем раннее, — сказал лорд Марстон. — На самом деле, сейчас только три часа ночи.

— Я не собираюсь ложиться спать.

— Тогда что же ты намерен делать? — Прокатиться верхом.

Спустя десять минут, проехав рысью через Елисейские поля, он припустил галопом по Булонскому лесу.

Лорд Марстон не захотел составить ему компанию.

Отлично зная характер друга, он понимал, что когда тот подавлен либо же собирается обдумать какую-нибудь отчаянную выходку, единственное, что способно принести ему облегчение, — это стремительная езда верхом.

— Наутро он будет чувствовать себя лучше, — подумал вслух лорд Марстон и отправился в свои покои.

На рассвете его разбудил вернувшийся с прогулки князь, все еще в костюме для верховой езды.

Он не проявлял ни малейших признаков усталости. Более того, настроение у него было настолько жизнерадостное, даже ликующее, что казалось, будто он разрешил для себя какую-то сложную проблему и на пути его счастья рухнули все преграды.

— Уйди прочь, Иван! — замахал руками лорд Марстон. — Твоя бодрость мне отвратительна. Терпеть не могу, когда меня будят в такую рань.

— Ты стареешь и покрываешься пылью, Хьюго, — воскликнул князь. — Оставляю тебя твоим грезам, только до того ты ответишь мне на один вопрос.

— Что за вопрос? — вяло протянул лорд Марстон.

— Вспомни пари. Зачтется ли в наш спор, если Локита уступит моим мольбам… не по своей воле?

Лорд Марстон подпрыгнул и сел:

— Иван, что ты задумал?! Я запрещаю тебе говорить мне об этом!

— Я задал тебе вопрос и жду ответа.

— Ты ведь сказал «не по своей воле»? — переспросил лорд Марстон. — И что же ты хочешь этим сказать? Надеюсь, ты не будешь надевать ей наручники и тащить в ресторан ужинать! — Он взглянул князю в глаза и заметил в них озорной огонек. — Что бы ты там ни выдумал, забудь об этом немедля! — жестко произнес он. — А уж коли ты заговорил о нашем пари, мой ответ — нет! Ты угощаешь ее ужином, или, если угодно, завтраком, или обедом — когда она примет твое приглашение.

— Именно это я и хотел услышать, — ответил князь и направился к дверям.

Лорд Марстон, который теперь проснулся окончательно, протянул к нему обе руки, как бы моля остановиться:

— Иван, не натвори глупостей! Ты находишься в Париже, и если ты позволишь себе какую-нибудь свою русскую дикарскую выходку, то накличешь на свою голову самые пренеприятные ответные меры со стороны цивилизованного общества!

— А кто сказал, что я задумал дикарскую выходку? — спросил князь.

Сказанные небрежно и простодушно, слова эти не обманули лорда Марстона.

— Я понятия не имею, каковы твои планы, — разволновался он, — но я готов поставить сто тысяч франков, что они закончатся для тебя — а заодно и для меня — самым скверным образом. Потрудись-ка вспомнить, Иван, я нахожусь здесь в качестве представителя английского правительства!

— Но ты всегда волен вернуться в посольство, — насмешливо сказал князь.

— И позволить тебе спокойно осуществить твои гнусные идейки? Нет уж, благодарю! Я останусь здесь и буду удерживать тебя от безрассудства.

— Задача, с которой за все время нашего знакомства ты еще ни разу не справился.

Лорд Марстон должен был признать правоту этих слов, однако он снова обратился к другу с мольбой:

— Будь осторожен, Иван, остановись, когда будет необходимо. Ты же сам говоришь, что Санкт-Петербург на время для тебя закрыт. Остались только Лондон и Париж, а если ты вытворишь нечто чудовищное, тебя с равным успехом отлучат и от этих двух столиц.

Князь не отвечал, и лорд Марстон посмотрел на него настороженно.

— И если говорить уже о другом, — произнес он изменившимся голосом, — прошлым вечером, глядя, как танцует Локита, я подумал, что будет очень грустно, если ты или кто-то другой обесчестит ее. Она чудесна, совершенна и беспорочна, как цветок.

— Мне нужно ее увидеть, — упорствовал князь.

— Но почему? — вскричал лорд Марстон. — Кругом миллионы красивых женщин!

Сделав несколько шагов, князь пошире распахнул окно.

— Было у тебя когда-нибудь такое чувство, Хьюго, что всеми твоими поступками правит судьба?

— И это ты задаешь мне такой вопрос? — подивился друг. — Сколько раз ты заявлял, что не веришь ни в судьбу, ни в карму, ни во что-либо подобное, а только лишь в собственную волю человека и его решимость.

— Я всегда верил в то, что распоряжаюсь собой по своему усмотрению, — подтвердил князь, задумчиво глядя в окно, — я постоянно говорил себе, что сам в состоянии сделать жизнь такой, какой она мне нравится. Я чувствовал, что сам управляю всеми своими поступками. Не возникало даже самого вопроса о том, манипулирует ли мною какая-либо человеческая либо сверхчеловеческая сила.

— Ну а теперь?

— У меня такое ощущение, что меня смыла и унесла с собой волна морского отлива. Я знаю наверное, что должен повстречаться с Локитой, что это судьба заставила тебя привести меня тогда в театр.

— Вздор! — решительно запротестовал лорд Марстон. — Это все из-за того, что девушка не пожелала идти с тобой ужинать. Кто знает, быть может, она и смягчится, если ты не утратишь настойчивости. Меж тем я не намерен катать тебя взад и вперед в таком сумрачном состоянии, в каком ты вчера пребывал.

— Но кто она? Где мне искать ее? Где она живет?! — свирепо прокричал князь.

— Я полагаю, если ты всерьез за это возьмешься, тебе вполне удастся выяснить все, что тебя интересует. Ну а пока, принимая во внимание, что сейчас еще только пять утра, как бы ты посмотрел на то, чтобы пойти выспаться, а заодно дать такую же возможность и мне?

— Знаешь, что в тебе плохо, Хьюго? Ты не в состоянии взглянуть на звезды, потому что слишком пристально рассматриваешь, что у тебя под ногами.

И он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Лорд Марстон расхохотался и, поуютней устроившись под одеялом, прикрыл глаза.

Ивану пойдет только во благо, подумалось ему, если он не сможет в одно мгновение овладеть предметом своей очередной прихоти. Жизнь его порядком испортила, и вот наконец ему будет преподан урок, который, правда, сильно запоздал.

И, погружаясь в дрему, лорд Марстон успел подумать о том, как будут изнывать от зависти его друзья, когда увидят Сулимана.

Прогуливаясь на следующее утром верхом по Булонскому лесу вместе с Сержем, Локита задумалась о князе и решила про себя, что он, вне всякого сомнения, отменный наездник.

Ей не раз приходилось читать, как блестяще правят своими необузданными, но выносливыми скакунами русские и венгры.

Оставшись наедине с Сержем, она почувствовала, что может спокойно расспросить его о России, не боясь запретов, которые неизменно накладывала на эту тему Энди.

Серж, выходец с юга России, состоял у нее на службе столько, сколько она себя помнила. Он был ее телохранителем, заступником; она помнила, что он всегда пользовался безоговорочным доверием отца.

И однако, даже Серж, думала Локита, минуя древесные заросли, кажется, хранит какие-то тайны, которые не собирается ей открывать.

Она не сомневалась, что печать молчания на его уста наложила Энди, и, обладая достаточной чуткостью, не стала расспрашивать русского о вещах, о которых его просили не распространяться.

И все же, подумалось ей, как это нелепо!

Почему она должна вести такую странную, уединенную жизнь, иметь право свободного общения только с тремя окружавшими ее людьми?

К примеру, с ее многочисленными педагогами дело обстояло совсем иначе.

Она знала, что должна держать их от себя на расстоянии вытянутой руки, что не должна позволять им вторгаться в свою личную жизнь, и она не могла не видеть, что многих из них разбирает любопытство.

— Вы образованны, как бывает образован не всякий мужчина, мадемуазель, — сказал ей как-то раз престарелый учитель словесности. — Как вы собираетесь распорядиться такими огромными познаниями?

— Распорядиться? — удивилась Локита.

— Таланты нуждаются в применении, моя дорогая юная леди. Возможно, вам следует заняться написанием книги или вступить в общение с теми выдающимися умами, что сейчас нашли пристанище в Париже.

После минутного раздумья он продолжил:

— С каким бы удовольствием я познакомил вас с этими знаменитостями из среды художников и литераторов! С Арсеном Госсэ, с Дюма, Гюставом Флобером или, скажем, с Жорж Санд.

— Мне бы самой доставило удовольствие знакомство с ними. После ваших объяснений я представляю их себе очень живо.

— Вам следует создать свой собственный салон, мадемуазель! — воодушевился учитель, но Локита лишь покачала головой.

Эта беседа состоялась за два месяца до того, как обстоятельства вынудили ее зарабатывать на жизнь танцем.

Невозможно забыть выражение лица мисс Андерсон, когда она вошла в комнату с листком бумаги в руке.

— Что это, Энди? — спросила Локита.

— Письмо от адвокатов твоего отца.

При упоминании отца на прекрасные глаза Локиты навернулись слезы.

Всего шесть месяцев назад из Лондона пришло сообщение о его смерти, и она думала, что из ее жизни навсегда ушел источник света, что ей уж не улыбнется счастье.

Она безумно любила этого статного, блестящего мужчину, в силу обстоятельств, которые ни он и никто другой никогда не объясняли ей, вынужденного навещать ее лишь от случая к случаю.

Локита знала, что все это каким-то образом связано с ее матерью, однако в чем же истинная подоплека такого положения и почему она окружена такой тайной, она не имела ни малейшего понятия.

Она только знала, что стоило ей заговорить с отцом о матери, как лицо его искажалось от невыносимой боли, и, любя его, в эти драгоценные минуты вдвоем она переводила разговор на другие темы.

У нее сохранились кое-какие воспоминания о матери, но с течением лет образ ее становился все туманнее.

«Мне было семь лет, когда я видела ее в последний раз, — думала Локита, — и это длилось всего один день».

Локита боготворила каждый день своего путешествия на яхте отца по Черному морю. В одесской гавани яхта бросила якорь, и когда на порт опустилась ночная тьма, отец сошел на берег.

В ту ночь он не вернулся, но на следующее утро она услышала:

— Локита, я хочу тебя познакомить с одной своей старинной знакомой. Она — изумительная женщина и к тому же подруга твоей матери.

Локита была не слишком заинтригована. Гораздо интереснее было оставаться на яхте, но отец взял ее на берег и привез на виллу, утопающую в роскошном саду. Там поджидала их женщина.

Много лет спустя Локита поняла, что причина, по которой встреча произошла в саду, заключалась в том, что там их никто не мог подслушать.

В ту минуту она, однако, была смущена тем, что, завидев ее, женщина разрыдалась. Затем, прижавшись к ее коленям, она покрывала ее с головы до пят бесчисленными поцелуями.

— Солнце мое! Моя хорошая! Маленькая моя, любимая Локита! — шептала она сквозь рыдания.

И только семь лет спустя Локита узнала, что та рыдавшая женщина на самом деле была ее матерью.

Однажды в приобретенный для дочери небольшой домик около Булонского леса заехал отец, и, лишь завидев его, Локита уже знала, что стряслось нечто ужасное.

— Что случилось, папа? — спросила она.

— Я только что получил очень печальное известие, — вымолвил отец.

Эти слова были сказаны с такой мукой, такой тоской в голосе, что Локита инстинктивно прижалась к нему.

Всякий раз, когда он навещал ее, в нем было столько радости и света, что он, казалось, излучал их вокруг себя, и она, подхваченная этой радостной волной, смеялась и веселилась вместе с ним.

Но сейчас все было иначе.

— Что случилось, папа?

— Твоя мать… умерла, — с трудом проговорил отец.

— Умерла? — удивилась Локита. — Но ведь это произошло давно.

— Все эти годы она была жива, — ответил отец. — Но ей нельзя было тебя видеть… Мы считали, что для тебя лучше, если ты станешь думать, будто она умерла.

— Но почему же ей нельзя было меня видеть?

— Не спрашивай меня. Но ты должна верить мне, Локита. Верить, как и прежде.

— Конечно же, я верю тебе, папа, но все это так странно… Почему я ничего не знала о моей маме? И почему не могу жить с тобой? Ведь все дети живут со своими родителями.

— Когда-то я, наверное, смогу тебе обо всем рассказать. Но в данный момент это невозможно. Поверь мне, милая моя доченька, невозможно!

— Как выглядела моя мать?

— Помнишь, мы видели ее, когда были в Одессе?

— Разве это была мама? Она такая красивая!

— Самое красивое существо на свете! — промолвил отец.

Голос его задрожал, и тогда Локита поняла, как глубоко он страдает.

Было бессмысленно задавать ему вопросы, на которые он все равно бы не смог ответить, и тогда, еще теснее прижавшись к нему, она поцеловала его.

Потом, зная, что это доставит ему радость, она танцевала.

По настоянию отца, считавшего, что в талантах и изяществе манер она не должна уступать девочкам своего возраста, была нанята давать ей уроки бальных танцев мадам Альбертини, и она-то впервые обнаружила у Локиты склонности к пантомиме.

Мадам Альбертини когда-то танцевала в балете, но в самом начале своей карьеры поскользнулась на сцене, сломала ногу и с тех пор уже не могла мечтать о танце.

Но, будучи тонким знатоком балета, она набрала нескольких учениц из французских аристократических семейств и через некоторое время пришла к выводу, что привить им изящество движений можно, только научив их выражать свои чувства через жест.

Многие дебютантки, до того державшиеся на сцене неловко и неуклюже, под руководством мадам обрели неуловимую грацию во всех движениях. Молва о ней обошла весь Париж.

В Локите же она обнаружила столь благодатную почву для осуществления своих замыслов, что после каждого занятия рассыпалась в восторженных похвалах.

— Просто дикость какая-то, что она до сих пор не может никому показать своего танца, — снова и снова говорила она мисс Андерсон.

Она отказывалась понимать ту сдержанность, с какой принимались ее дифирамбы.

— Принцесса Матильда на свои званые вечера всегда приглашает всевозможных артистов, — говорила она. — В ее салоне разыгрывалась одна из интермедий Мюссе, а «Проделки Скапена» Теодора Бовиля давали для публики, среди которой находились император с императрицей!

Она смотрела на мисс Андерсон и с мольбой в голосе говорила:

— Если бы мне было позволено шепнуть принцессе хоть одно словечко, Локиту пригласили бы в ее салон не только как исполнительницу, но и как гостью принцессы!

— Ни в коем случае! — сухо ответствовала мисс Андерсон. — Вы же прекрасно помните, мадам, что, придя сюда обучать Локиту танцу, вы обещали нам, что никогда не обмолвитесь о существовании этого дитя за пределами этого дома!

— Помню! Помню! — соглашалась мадам. — Но ведь она так талантлива! Преступно держать столь трепетный свет под таким большим спудом!

От собственной шутки мадам прыскала со смеху, однако мисс Андерсон не разделяла ее веселья.

В наставшие вскоре мрачные дни — когда мисс Андерсон получила известие от адвокатов, что должники наводят справки о состоянии, наследуемом Локитой после смерти отца — она бросилась за помощью к мадам.

— Неужели вы и впрямь хотите сказать, что это взращенное в роскоши дитя теперь без гроша за душой? — спросила мадам.

— У меня есть крохотные сбережения, — сказала мисс Андерсон. — Совсем ничтожные. Разумеется, мы могли бы продать этот дом, но куда нам в этом случае податься? Ведь он принадлежит Локите, и мы не платим за его аренду, так что дешевле нам оставаться жить здесь.

— Гораздо дешевле! — твердо заявила мадам. — Аренда в Париже дорожает не по дням, а по часам. Барон Гусман снес самые дешевые дома, а на их месте выстроил служебные здания.

В то время на это обстоятельство сетовал весь Париж, и мисс Андерсон промолчала, не желая продолжать тему.

— Как вы полагаете, мадам, не могла ли Локита быть вам полезной в занятиях с вашими ученицами и таким образом иметь небольшой заработок?

— Пустая трата времени и таланта! — отрезала мадам. — Она должна выступать на сцене!

— Это невозможно, — не соглашалась мисс Андерсон. — Решительно невозможно.

В общей сложности не меньше сорока восьми часов провели эти женщины в ожесточенных спорах, и всякий раз мисс Андерсон твердила то же самое; и однако, когда тучи сгустились окончательно, она капитулировала.

— А почему я не могу воспользоваться деньгами, которые достались мне после папиной смерти? — спросила Локита, когда ей было объявлено о принятом решении.

— Потому что твоя тетя — сестра отца — нечистоплотная проныра, — ответила мисс Андерсон. — Твой отец всегда опасался, что она вынюхает о твоем существовании.

— Но почему же ей нельзя знать о моем существовании?

И еще до того, как мисс Андерсон ответила, она знала, что та ей скажет.

— Существуют причины, и самые серьезные, по которым факт твоего существования следует держать в глубокой тайне.

— Но разве теперь, когда умер папа, ты не расскажешь мне все?

— Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — обещала мисс Андерсон. — Но не сейчас. Сейчас это невозможно.

К этому слову Локита прониклась ненавистью.

«Невозможно» было поступать так и этак, «невозможно» было заводить друзей, нынче стало «невозможно» обсуждать князя Ивана Волконского, — уже не говоря о том, чтобы принять его цветы и подарок.

И все же, несмотря на бесчисленные «невозможно», слетавшие с уст Энди, ей было позволено теперь зарабатывать колоссальные, как ей представлялось, суммы на сцене императорского театра «Шатле».

Разумеется, владельца театра и режиссера, которые должны были взглянуть на ее танец, привела с собой мадам Альбертини.

Едва завидев этих двоих мужчин, Локита тотчас уверилась в том, что они настроены крайне скептически к исполнению, которое им собираются показать в этом крохотном домике на окраине Булонского леса.

Ей представилось, как губы их кривятся, чтобы процедить: «Любительщина» или «Нет, об этом не может быть речи».

Войдя в малую гостиную, в сюртуках, с тростями, не оставив в прихожей шляп с высокими тульями, они расселись на диване. Мадам подошла к роялю.

— Не волнуйся, милочка, — негромко сказала мадам своей воспитаннице. На Локите было тогда скромное белое платьице, которое она обыкновенно надевала к занятиям.

Она твердо решила подавить волнение: она знала — это проверка ее таланта. Но помимо прочего ее не покидала уверенность, что отец от всего сердца пожелал бы ей показать лучшее, на что она способна.

Тогда она подумала о тех хлопотах, что взяла на себя мадам: привела сюда этих господ, сломила сопротивление Энди.

И вот снова мысли об отце, и это принесло облегчение.

Она стала танцевать для него, как бы по его просьбе, — так всегда бывало во время его посещений; ей казалось, что она рассказывает ему не только о том, что творится в ее уме и сердце, но и чем жива ее душа.

Она танцевала, позабыв обо всем, вокруг, помня лишь о своем бессловесном рассказе…

И, лишь закончив танец, вслушиваясь в оторопелое молчание присутствующих мужчин, она догадалась, что то была безоговорочная победа.

Проезжая теперь по Булонскому лесу, Локита вдруг поймала себя на диковинном ощущении.

Оно до такой степени отличалось от привычных для нее эмоций, что ей стало не по себе.

Ей вдруг страстно захотелось станцевать только для князя Ивана Волконского, увидеть в его темном взоре признание и восторг.

Она знала, что прошлым вечером, до того как спуститься к служебному входу, он сидел в зрительном зале. Он был в числе сотен других неистово рукоплескавших ей людей, требовал ее выхода к публике, что, в свою очередь, также было запрещено Энди и даже особо оговаривалось в ее контракте.

Чувство это было совсем не схоже с тем, с каким танцевала она для своего отца, когда купалась в исходящих от него волнах любви и благодарности.

Ведь она могла поведать ему о своем счастье, о радостях, о тревогах, когда он подолгу не навещал ее.

И, закончив танец, она всегда подбегала к нему, обвивала руками его шею, а он прижимал ее к себе и, прежде чем заговорить, крепко целовал.

Локита почувствовала, что краснеет: «Уж конечно, для князя я этого делать не буду! И все равно, мне хочется станцевать только для него одного».

Глава 3

Локита с Сержем добрались галопом до малопосещаемой части Булонского леса, где лишь изредка виднелись разрозненные группки гуляющих.

В свое время император задумал перепланировку Булонского леса по образцу английского парка, и теперь множество парижан твердо стояли на том, что он попросту уничтожил девственный рай.

Ныне же, как заметил один острослов, «даже утки и те стали механическими, а деревья выглядят так, будто их намалевали на холсте для декораций «Театра Варьете».

И все же сохранились еще заповедные места, на которые не посягнули ни император, ни его садовник-декоратор, месье Варэ, и здесь-то и оказалась Локита со своим напарником.

После быстрой езды щеки ее разрумянились. Придержав своего скакуна в раскидистой тени, она обратилась к Сержу с нарочито небрежной интонацией:

— Когда ты жил в России, Серж, тебе приходилось слышать фамилию князей Волконских?

— Как же иначе, княжна, — отозвался Серж. — Это фамилия очень славная и благородная.

Когда они оставались наедине, Серж всегда звал Локиту «княжной», что по-русски означает «принцесса».

Она помнила, что когда была еще совсем маленькой, Серж частенько говорил ей:

— А сейчас давайте прокатимся у меня на плечах, княжна, — и с этими словами поднимал ее, смеющуюся, высоко-высоко над землей.

Теперь же мисс Андерсон раздражало, что он не называет ее «мадемуазель».

— Мы во Франции, Серж, — сурово возвещала она. — И здесь есть только мадемуазель Локита.

Серж склонял голову в знак повиновения, но стоило им остаться вдвоем, как он вновь прибегал к титулу, которым, она знала, он только и именует ее про себя.

— Расскажи мне о Волконских, — попросила она.

— С тех пор прошло уже много лет, княжна, — сказал он. — Я помню лишь, что они были очень богаты, могущественны и приходились родственниками государю.

— Императору Николаю? — спросила Локита, догадываясь, что тот имеет в виду Николая I, который занимал русский престол в бытность Сержа в России.

Предчувствие не обмануло ее: при упоминании о Николае глаза Сержа затуманились. Из прочитанных книг по истории Локита знала, что Николай I был одним из самых жестких государей Европы.

Унаследовав трон, он за считанные годы превратил в казарму необъятную империю. Власть для него сводилась исключительно к возможности насаждать армейскую муштру.

Однажды Локита, заинтригованная прочитанным, решила расспросить отца об императоре Николае.

Тот ответил не сразу, затем голосом, который изменился почти до неузнаваемости, медленно произнес:

— Его леденящий душу взор приводил в трепет всех его придворных, да и каждого петербуржца.

— Он был так жесток, папа?

— Невообразимо жесток, — сказал отец. — Он сослал князя Юсупова на Кавказ только за то, что у князя был роман, который не пришелся по нраву его матери. Он завел себе также чудовищную привычку объявлять душевнобольными людей, которые чем-то ему не угодили.

— Какой страшный человек, папа! — воскликнула Локита.

— Его боялась и ненавидела вся Россия — мужчины, женщины, дети, — с трудом вымолвил отец. — Теперь в этом мире дышится спокойнее.

Он говорил все это с таким тяжелым чувством, что Локита легко догадалась: даже одно упоминание имени царя причиняло ему какие-то личные страдания. И потому, решив более не тревожить его расспросами, она стала рыться в книгах, пытаясь отыскать новые сведения об этом человеке.

Ему ничего не стоило, узнавала она, заставить тысячи людей превращать залы для танцев в сады с фонтанами и декоративными каменными горками, а настоящие сады — в пышные восточные хоромы.

К ужину за царский стол в Зимнем дворце садилась тысяча приглашенных, и, хотя город за окнами был скован ледяным безмолвием, в галереях дворца цвели яркие экзотические растения, и гостям казалось, что лето так и не кончалось.

А в это же самое время по всей стране крестьянство жило в неописуемой нищете и убожестве. Даже мелкие чиновники, для которых он ввел специальные присутственные мундиры, порой не знали, во что обуть ноги.

За малейшую провинность человека могли высечь или сослать в Сибирь, и хотя смертная казнь была отменена, все знали о случаях, когда людей насмерть забивали розгами.

Помимо жестокости, Николай проявлял склонность к некоторой эксцентричности.

Он добивался того, чтобы все профессора, студенты, инженеры, государственные служащие непременно носили мундиры. Правом же носить усы обладали только армейские чины; усы должны были быть обязательно черные и в случае необходимости подкрашивались.

При помощи тайной полиции царь развязал в стране настоящий террор.

И все же, как удалось узнать Локите, он считался одним из первых красавцев во всей державе.

Исторические описания часто бывали сухи и сдержанны, и потому ей нравилось слушать рассказы Сержа, хотя тот способен был не многое сообщить ей из того, о чем она жаждала выспросить.

Сейчас она раздумывала над тем, что он поведал ей о семье князя Волконского, и вдруг, словно бы вызвав его силой своего воображения, она увидела его самого, несущегося к ней на коне по той самой лужайке, по которой они только недавно галопировали с Сержем.

Она тотчас узнала его.

Никто другой, мелькнуло у нее, не мог заламывать шляпу под таким углом, никто другой не мог столь восхитительно держаться в седле. Под князем был жеребец вороной масти, выглядевший не менее впечатляюще, чем его хозяин.

Князь был уже недалеко, и можно было разглядеть эти странные темные глаза, которые успели поразить ее в полумраке театральных кулуаров, изогнутую линию рта, придававшую всему лицу чуть насмешливое выражение.

И князь, и сопровождавший его мужчина были, бесспорно, блестящими наездниками.

Однако в манере князя держаться в седле чувствовался некий кураж, некая, очень славянская по духу, залихватская удаль.

Загромыхали копыта, и еще через миг оба всадника пронеслись мимо них со скоростью бешеного тайфуна.

Теперь ей лишь оставалось проводить князя и его спутника взглядом. Пришпоривая лошадей, оба вскоре затерялись среди деревьев.

— Это был князь Иван Волконский, — тихо промолвила она.

— В седле он сидит по-русски, — заметил Серж. Это следовало считать комплиментом.

Они вернулись к своему скромному обиталищу, где их уже поджидала мисс Андерсон, однако Локита ни словом не обмолвилась о случившемся.

После небольшой трапезы мисс Андерсон убедила Локиту прилечь отдохнуть, поскольку на сегодняшний вечер у нее было назначено выступление. Она расположилась в своей маленькой спаленке, но не задремала, а вновь обратилась мыслями к князю.

Ей нравилось его имя.

— Иван Волконский, — прошептала она, и тут же ее собственное имя показалось ей скучным и обыденным.

Локита Лоренс. В нем не было ни капли романтики; меж тем ей было известно — хотя никто ей не открывал этого, — что Лоренс не настоящая ее фамилия и не фамилия ее отца.

«Но что толку задавать вопросы?» — думала она.

До сих пор она не получила ответа ни на один из них, и завеса над тайной ее происхождения с годами становилась все более непроницаемой.

Теперь же надежды узнать о себе правду сделались призрачными как никогда.

Кто эта тетушка, что помешала ей получить средства из оставленного отцом наследства?

— Я обеспечил твое будущее, дорогая, — сказал как-то раз отец. — В жизни тебя могут подстерегать трудности, но ты ни в чем не будешь нуждаться.

Из-за любви к нему Локита не посмела признаться, что более всего нуждалась она в том, чтобы быть с ним рядом; как другие девочки, иметь подруг и, наконец, выйти замуж за человека, которого полюбит.

Боясь причинить ему таким признанием боль, она не дала сорваться этим словам со своих уст, а пылко заверила его, что совершенно счастлива, и в каком-то смысле сказала правду.

Она с большей охотой отдалась учению; задания, выполнение которых подчас занимало время с утра и до самого вечера, всегда находили у нее живейший отклик, а если сведения, почерпнутые через учителей, казались ей неполными, она стремилась восполнить их чтением книг.

Вместе с Энди они часто посещали музеи и театры, как правило покупая билеты на утренники, потому что мисс Андерсон не жаловала вечерние выходы.

Они вдоль и поперек объездили парижские предместья, нередко заходили послушать службу в самых разных церквах, включая Нотр-Дам.

— Скажи мне, к какой Церкви я отношусь? — однажды спросила Локита, и, немного смутившись, Энди ответила:

— Твой отец принадлежит к Англиканской церкви.

— А мать?

После очередной паузы Энди с большой неохотой призналась:

— Она — православная, русская…

— Так вот почему в моей спальной стоит ее икона… Единственная доставшаяся от нее вещь…

То была изумительная старинная икона, что находилась при ней с детства, — в окладе, усыпанном бриллиантами, аметистами и жемчугом.

И все же такими зыбкими были воспоминания о той обнимавшей ее, рыдающей женщине!

Но одно Локита знала наверное: все русское немедленно разжигало ее любопытство.

От нее также не укрылось, что именно русских ее корней так опасается мисс Андерсон.

— Расскажи мне о маме, — бывало, обращалась она к ней с мольбой.

И тогда Энди качала головой и заводила разговор об отце, о том, каким тот был добрым и благородным человеком, — что само по себе было слабым утешением, если учесть, как редко она может его видеть.

И вот впервые в жизни она стала напоминать самой себе бабочку, что появляется на свет из куколки.

Она до сих пор с трудом верила, что в последний месяц ей было позволено выйти на сцену и танцевать.

Пусть даже от нее требовалось вести себя самым диковинным образом: в театре ни с кем не заговаривать, без промедления уходить за кулисы вслед за Энди и спешить покинуть театр сразу же после переодевания.

И все равно это означало выход из плена, плена необычайно уютного и радушного, но с дверьми на засовах и зарешеченными окнами…

Лежа на постели с закрытыми глазами, Локита размышляла над тем, что бы могло произойти, прими она приглашение князя отправиться с ним на ужин.

Раз за разом она перечитывала строки, написанные на обороте его карточки:

«Отужинайте со мной, и вы сделаете меня счастливейшим из смертных».

Да, конечно, то лишь условная формула, говорила она себе и все же чувствовала, что ей доставило бы удовольствие способствовать его счастью.

Было в нем нечто неуловимое, недоступное ее пониманию, что затронуло некую струнку в ее душе, как и в подаренных им цветах, как и в бабочке-броши, — та, хоть Энди и сочла ее оскорбительной, выдавала его изумительный вкус.

«Впрочем, едва ли мне доведется обмолвиться с ним словечком», — с мимолетным вздохом подумала она.

И внезапно все ее существо яростно воспротивилось этой мысли.

Как обычно, в театр они отправились в заказном фиакре, нанятом Сержем, когда подоспело время покидать их уютный домик.

Локита догадывалась, что мисс Андерсон с удовольствием бы просила Сержа сопровождать их в качестве телохранителя, однако боялась, как бы это не вызвало нежелательных кривотолков и не показалось несколько нарочитым.

Этим же объяснялось ее нежелание брать в аренду экипаж, который бы доставлял их в театр и ждал их возвращения.

Прочие артистки садились в фиакры, что выстраивались в ряд вдоль здания театра, и только дамы, имеющие состоятельных покровителей, пользовались собственными экипажами или же усаживались в кареты этих господ, жаждущих показаться перед ними во всем блеске в одном из модных парижских местечек.

В этот вечер Локита, ожидая выхода за кулисами, вместо того чтобы привычно сосредоточится на предстоящем выступлении, сквозь щель в занавесе разглядывала собравшуюся публику.

Зрительный зал, как обычно, был забит до отказа, и появление лазурного озера с плавающими там нимфами вызвало гром рукоплесканий.

Рассматривая длинные ряды партера, сверкающих драгоценностями дам, мужчин в белоснежных манишках, Локита впервые в жизни вдруг ощутила, что ее публика состоит из людей вполне реальных, из плоти и крови, таких же, как она сама, людей, не чуждых тем же мыслям и переживаниям.

Ранее же — отчасти потому, что танец овладевал всеми ее чувствами, а также из-за того, что все пространство, огражденное огнями рампы, виделось ей окутанным сиреневой дымкой — публика представлялась ей лишь невещественным средоточием шума.

Переведя взор от партера на ложи, она увидела его. Он сидел в противоположном углу зала, в огромной, украшенной позолотой ложе за бархатными портьерами, совершенно один.

Он не смотрел на сцену, где разыгрывали фарс комедианты, но рассеянно обводил взглядом публику, с видимым нетерпением отбивая пальцами дробь по барьеру ложи.

— Локита!

Голос мисс Андерсон прозвучал, как всегда, отрывисто и резко; отпущенный Локитой край занавеса прикрыл щель, через которую она вела свои наблюдения.

— Сосредоточься. Думай только о выступлении. — Тон Энди заставил Локиту почувствовать себя виноватой.

Она принялась дышать медленно, ритмично, как учила ее мадам Альбертини. Раздались рукоплескания, и комедианты вприпрыжку покинули сцену. В зале начал гаснуть свет.

Локита уже знала, что сегодня она будет танцевать для князя. Как когда-то танцевала для отца.

Влекомая музыкой, она, как всегда наитием, а не знанием, нащупывала рисунок своих образов.

Изнутри, подобно некой сокровенной тайне, ее озаряло чувство, что каждый жест, шаг, каждое движение ее тела принадлежит мужчине, который сейчас не спускает с нее глаз.

Словно бы они здесь вдвоем, словно бы никто их не видит…

Желание доставить ему радость делало движения еще более реальными, еще более неотразимыми, чем то случалось раньше.

Когда после второго номера она покидала сцену, другие исполнители, наблюдавшие ее танец из-за кулис, и даже рабочие сцены устроили ей овацию:

— Браво! Вы великолепны!

Но она уже едва различала эти ласкающие слух реплики, ибо Энди поспешно уводила ее к гримерной, приговаривая:

— Поторапливайся! Поторапливайся!

Зайдя за драпировки и прижимая одной рукой цветы, другой она помогала Локите переодеться в обычное платье.

Она не могла скрыть своего лихорадочного желания во что бы то ни стало побыстрее уйти из театра. Локита уже не сомневалась, что Энди также заметила в царской ложе князя Ивана.

Застегнув последнюю пуговицу на платье подопечной, мисс Андерсон накинула ей на плечи плащ и, пока Локита натягивала на голову капюшон, уже открывала дверь гримерной.

Они едва ли не бегом спустились по железной лестнице. Когда выяснилось, что у служебного выхода их никто не поджидает, Локита решила, что Энди, должно быть, испытала огромное облегчение.

Они уселись в ближайший фиакр, и возница взмахнул хлыстом.

Как всегда, кабинка экипажа отдавала запахом прокисшей кожи, сена и грязи.

Локита откинулась на спинку сиденья — не столько изможённая, сколько обескровленная выступлением: казалось, она отдала такую значительную часть самой себя, что теперь внутри стало пусто.

Получил ли он то, что она стремилась донести до него? Этот вопрос до такой степени занимал ее, что она лишь радовалась неразговорчивости Энди.

Миновав бульвары, фиакр передвигался теперь более тихими, застроенными жилыми зданиями улицами, ведущими к Булонскому лесу.

Внезапно раздались голоса, и возница круто натянул поводья. Лошади встали как вкопанные.

Мисс Андерсон подалась было вперед, чтобы спросить, в чем дело, как дверцы экипажа распахнулись настежь и внутрь проворно поднялся какой-то мужчина.

Лицо его было обтянуто черной маской. В руке он сжимал пистолет.

Локита коротко вскрикнула, а мисс Андерсон, обняв ее, как бы в попытке уберечь от опасности, с гневом накинулась на непрошеного седока:

— Кто вы такой и что вам угодно?

— Вам нечего бояться, сударыни, — сказал мужчина. — Вам не причинят никакого вреда, если вы спокойно последуете за мной.

— Куда же мы должны следовать?

— Об этом вы узнаете после.

— Это неслыханно! Как вы смеете предлагать нам такое!

— Вам остается только смириться с этим. Поэтому сидите покойно.

Говорил он с акцентом, который свидетельствовал о том, что то был не образованный человек, а всего-навсего слуга.

Правда, представительный, но только слуга, отметила про себя Локита.

Снаружи все еще звучали какие-то голоса. Локите показалось, что на козлы забрался другой человек, взявший поводья из рук возницы.

Теперь лошади явно ускорили бег.

Сознавая, что Энди сейчас кипит от ярости и в то же время терзается страхами, сама она в глубине души не испытала ни малейшего испуга.

Разумеется, было жутковато видеть влезающего в экипаж человека в маске, но это до такой степени походило на какой-нибудь бурлеск или фрагмент комической пантомимы, что верить в серьезность происходящего было невозможно.

Если допустить, что это похищение, что они жертвы именно такого злодеяния, то в чем же тогда расчет похитителей? Ведь они совсем не те люди, за которых можно потребовать хороший выкуп!

Впрочем, подумалось Локите, вполне вероятно, что, приняв во внимание то положение, которое она приобрела на театральной сцене, этому человеку и его сообщникам могла прийти на ум идея домогаться выкупа от постановщиков «Золушки», которые не захотят поступиться ее номером.

Ей было хорошо известно, что, по уверению прессы, она была единственной свежей и необычной находкой во всем спектакле.

Писатель и поэт Теофиль Готье, написавший в «Le Rire» упоительно-слащавую рецензию на «Золушку», только при разборе ее выступления поменял тон на восторженный и вдохновенный.

«Должно быть, поэтому они нас и похитили», — решила Локита.

Она понадеялась, что средств на черный день, которые Энди откладывала из ее гонораров на счет в банке, будет достаточно, чтобы выручить их в случае крайней нужды.

По-прежнему никто не нарушал молчания. Мужчина в маске подолгу вглядывался в темноту, словно бы спеша побыстрее обнаружить цель их путешествия.

Затем свет от газовых фонарей сделался ярче, дорога стала широкой и более живописной, и Локита с некоторым колебанием предположила, что они находятся вблизи Елисейских полей.

За окном замелькали брусья железной решетки, и они остановились напротив портика, прилегающего, по-видимому, к какому-то внушительному зданию.

Мужчина поднялся, открыл дверцу и спустился на землю.

— Не соблаговолите ли сойти вниз, сударыни?

— Вы должны сказать нам, где мы сейчас находимся и что это за здание, — потребовала мисс Андерсон.

— Детали вам объяснят позже, — ответил человек в маске. — Прошу спуститься и не затевать споров.

Другого выбора, кроме повиновения, у них, очевидно, не было. Первой сошла мисс Андерсон, за ней спустилась Локита.

Рядом с человеком, севшим к ним в экипаж, она заметила еще двоих. Ей стало жаль возницу, когда она представила, какие события разыгрались на козлах.

Впрочем, предаваться размышлениям времени не оставалось.

Двери дома открылись, и их поспешно провели внутрь.

Несколько расставленных прямо на полу свечей производили диковинное впечатление. Впрочем, вскоре Локита поняла, что мебели в доме нет вовсе. Коридор, по которому их вели, был покрыт толстым слоем пыли.

Впереди распахнули дверь, и они ступили в помещение, когда-то, по всей видимости, игравшее роль гостиной. Если не считать двух массивных стульев, оно пустовало, как и прочие помещения в доме.

На каминной полке стояли три свечи, из-за чего все тени в этой большой комнате обретали вид зловещий и жутковатый.

— Можем мы наконец узнать, почему вы привели нас сюда? — спросила мисс Андерсон, и звук ее голоса, казалось, эхом обошел все углы гостиной.

— Когда появится мой хозяин, он все разъяснит вам, — отвечал человек в маске.

Он сделал несколько шагов вперед. В правой его руке по-прежнему был пистолет. Он показал жестом на стулья:

— Присядьте, сударыни. Если вы не станете делать попыток к побегу, вас не будут связывать. И не вставят кляпа в рот, если не закричите.

С гордой осанкой, словно она шла на гильотину, мисс Андерсон прошествовала к одному из стульев.

Последовав ее примеру, другой стул заняла Локита.

Их похититель прикрыл дверь и, прислонившись к стене, не спускал с них взора.

— Прошу тебя, успокойся, — обратилась к Локите по-английски мисс Андерсон. — Я не думаю, что они затевают против нас что-то дурное. Боюсь только, что они потребуют выкуп за освобождение.

— Я тоже так решила. Как ты полагаешь, сколько они хотят запросить?

— В любом случае не больше, чем есть на нашем счете в банке.

Она закусила губу, и Локита поняла, сколь трудно ей будет расстаться с деньгами, которые удалось заработать после таких мучительных колебаний.

Энди яростно противилась ее появлению на сцене и, лишь окончательно убедившись, что иного решения не существует, уступила уговорам мадам Альбертини.

И вот теперь все деньги в одно мгновение достанутся этим грабителям.

— Могу себе представить, — с деланным безразличием произнесла мисс Андерсон, — как бы поразился владелец этого дома, узнай он о том, в каких целях его использовали.

— Должно быть, это какая-то важная персона, — предположила Локита. — Кажется, дом у него шикарный.

— Остается надеяться, что полиция сумеет арестовать этих негодяев и воздаст им по заслугам.

Локита собиралась ответить, когда внезапно за дверьми возникла невообразимая суматоха.

Кто-то громко кричал; послышались звуки яростной схватки. Наконец громыхнули выстрелы, сначала один, вслед за ним другой.

Вне себя от ужаса, обе женщины вскочили со стульев и безотчетно бросились друг другу в объятия.

Находившийся в комнате похититель завопил:

— Пресвятая Дева! Нас предали…

Он резко распахнул дверь и бросился на подмогу.

— Что же теперь с нами будет? — шепотом промолвила Локита.

— Надо попробовать сбежать, — рассудила мисс Андерсон.

Но в тот миг, когда она поворачивалась к окну, дверь снова распахнулась и в комнату вошел человек. Локита бросила на него взгляд, и сердце в груди встрепенулось и обмерло.

Перед ними стоял князь! В правой руке его дымился пистолет.

Приблизившись к ним, он переложил его в левую руку и произнес по-английски:

— Все в порядке, милые леди. Вы вне опасности. Я — князь Иван Волконский. Мои слуги займутся этим сбродом, что осмелился вас похитить.

— Но кто они? Что они хотели от нас?

Она смотрела на него сияющим взором, она желала пожать его руки… Как же хорошо, что именно он оказался их спасителем!

— Это грязные подонки общества, — отвечал он. — Уже не в первый раз они пытаются взять в заложники знаменитых особ, с тем чтобы добиваться за них выкупа.

— Мне с самого начала так показалось, — спокойно заметила мисс Андерсон.

— И поскольку мне бы ничем не хотелось оскорбить ваш взор, — продолжал князь, — могу я предложить вам покинуть этот дом на несколько необычный манер?

С этими словами он распахнул одну из створок окна. Затем, с едва заметной улыбкой, обратился к мисс Андерсон:

— Вы разрешите мне пройти первым, мадам, и помочь вам спуститься на землю?

— Пожалуй, так будет разумнее, — согласилась мисс Андерсон.

Слова ее прозвучали до того сурово, что Локите почудилась в них некоторая неблагодарность по отношению к князю, освободившему их из лап злоумышленников.

Он спрыгнул с подоконника и помог спуститься мисс Андерсон. Затем наступил черед Локиты.

Руки его обвились вокруг ее талии и легко подняли в воздух.

Странное чувство охватило ее. Но она не могла знать, как бешено в тот же миг заколотилось в груди его сердце, как ударила в виски кровь.

Он осторожно поставил ее на землю, взял под руку и произнес:

— Я живу в соседнем доме. Калитка в сад прямо напротив.

Прикосновение его пальцев было твердым и горячим.

Она с благодарностью приняла его помощь: ночная мгла совершенно скрыла от нее садовую дорожку.

Но князь уверенно зашагал вперед. Другой своей рукой он, казалось, поддерживал под локоть мисс Андерсон.

С невольным удивлением она вспомнила, что в руках у князя был пистолет. Подумав, она решила, что он, вероятно, обронил его, когда помогал им спускаться из окна.

«Но ведь ему нужно иметь оружие наготове», — испугалась она и на всякий случай огляделась вокруг: что если те люди в масках бросились за ними в погоню?

— Не бойтесь, — спокойно промолвил князь, как бы разгадав ее мысли. — Мои слуги займутся теми, кто остался жив, и передадут их полиции. Заверяю вас, власти не будут церемониться с этими злодеями.

— Теми, кто остался жив… — вырвалось у Локиты. Какой же он герой, что вступился за них, укротил злодеев — даже ценой их крови!

Перед ними выросла стена. Князь сильным движением распахнул ворота.

Обширный, усеянный цветами сад, в котором они оказались, освещали подвешенные к ветвям деревьев фонарики.

Зрелище было до того чарующим, что вполне могло сойти за сцену из «Золушки». Локита внимала ему с радостным восхищением, пока вдруг не почувствовала, что взгляд князя устремлен прямо на нее.

— Мы бесконечно благодарны вам, — резким голосом заговорила мисс Андерсон, как бы желая привлечь внимание к своей особе. — Однако сейчас мы хотели бы просить ваше высочество остановить для нас фиакр, чтобы мы могли удалиться домой.

— Есть причины, по которым вам не следует так торопиться, — спокойно ответил ей князь.

— Что же это за причины? — осведомилась мисс Андерсон.

— Едва ли те трое, что вас похитили, играют главную роль в этой истории. Кто бы ни был их вдохновитель, он, полагаю, должен будет заявиться чуть позже, чтобы уведомить вас о сумме выкупа, на которую он рассчитывает, и предложить вам подписать чек.

Локита задержала дыхание.

— А если бы мы… отказались?

— Тогда бы они стали удерживать вас здесь, пока вы им не уплатите. Подозреваю, что они заставили бы вас просидеть в той пустой комнате до часа открытия банков, когда можно получить по чеку наличные.

Тем временем они подошли к дому; он повел их вверх по широкой лестнице с мраморными ступенями, которая заканчивалась террасой, мерцающей в лучах золотистого света, что падал на нее из больших стеклянных дверей.

Сотни свечей, пылавших в хрустальных люстрах, своим сиянием придавали куда большее очарование, чем то можно было ожидать от света газовых фонарей, изумительной мебели, изысканной живописи, изящнейшим безделушкам, в изобилии расставленным на поверхности столиков. — Могу я просить вас почтить своим присутствием этот дом? — поклонился князь. — Мне остается лишь сожалеть, милые леди, что для того, чтобы переступить его порог, вам пришлось пережить столько неудобств.

— У вашего высочества необыкновенный дом, — прошептала Локита.

Князь не ответил, но посмотрел на нее так пристально, что Локите стало не по себе.

В дверях появился слуга. Князь отдал ему распоряжение по-русски, и тот удалился.

— Прошу вас, садитесь, — учтиво предложил он, снова переходя на английский.

Мисс Андерсон присела на край кресла, выпрямившись как стрела, словно готова была в любую минуту подняться и устремиться по направлению к дому.

Локита распустила узелки на вороте своего бархатного плаща. Князь подхватил его и положил на спинку кресла в углу комнаты.

— Можно взглянуть на эти прекрасные вещицы? — с детской живостью спросила она.

— Вы окажете мне честь.

Она подошла к заставленному табакерками столику. Ценность многих из них измерялась не только их совершенным исполнением и солидной стоимостью. В них чувствовалось дыхание истории.

Некоторые табакерки были украшены миниатюрами с изображением Екатерины Великой и бриллиантовым узорочьем, на других были портреты царей и каких-то красавцев, очевидно, как решила Локита, предков князя Ивана.

Изысканные эмали, оправы из драгоценных камней, гравировка были так неизъяснимо прекрасны, что во многом превосходили творения, виденные ею в музейных залах.

Она с нежностью проводила по ним пальцем, надеясь, что таким образом сумеет сохранить воспоминание, когда это чудесное видение исчезнет.

Слуги тем временем внесли круглый стол, покрыли его сукном с венецианским кружевом и приготовили три прибора для ужина.

Появились золотые блюда с запечатленным на них гербовым щитом князя, хрустальные бокалы с позолоченными краями, ведерко для охлаждения вина, также с позолотой, в котором плескалось с полдюжины бутылок.

Князь пригласил обеих дам к столу. Слуги подали икру, уложенную в большую вазу и окруженную со всех сторон бело-голубыми льдинками.

Предложили водки, от которой и мисс Андерсон, и Локита отказались.

— Вам стоит выпить немного шампанского, — сказал князь. — Не сомневаюсь, милые леди, что это необходимо после того потрясения, которое вы испытали.

Мисс Андерсон, казалось, и сейчас готова была отказаться; потом, словно бы убежденная переливами золотистого напитка в гравированном хрустале бокала, поднесла его к губам.

— Я редко пью шампанское, — сказала Локита.

Она однажды попробовала его во время встречи с отцом и была немного разочарована после стольких слышанных ею восхвалений «вину счастья» и «нектару богов».

Князь улыбнулся:

— После того как жизнь заставит вас испытать целую гамму переживаний, вы придете к выводу, что из всех вин на свете одно лишь шампанское способно помочь вам поделиться радостью или унять тоску. Сегодня же я пью с радостью и гордостью оттого, что дом мой посетили две очаровательные леди.

Хотя слово «леди» было употреблено во множественном числе, он остановил свой взгляд на Локите.

И пока слуги вносили одно за другим экзотические блюда, которые, как ни странно, были к тому времени уже готовы — хотя Локита и предположила, что князь ранее приказал приготовить их для себя, — хозяин с необыкновенным радушием занимал их беседой.

Обращаясь к мисс Андерсон, он обнаружил всю меру своего пресловутого обаяния и с прозорливостью ясновидца всякий раз отыскивал интересующие ее темы.

Он ни разу не коснулся щекотливых вопросов; он говорил так, словно находился в салоне в окружении парижских интеллектуалов.

Ни одной женщине, в каком бы возрасте она ни была, какими бы предубеждениями себя ни ограждала, не под силу устоять против столь коварно завуалированной лести.

Когда трапеза близилась к завершению, мисс Андерсон уже вовсю смеялась и отвечала князю так, что Локита то и дело поглядывала на нее широко раскрытыми глазами.

Никогда до этого ей не приходилось видеть Энди столь воодушевленной и, в сущности, такой внезапно помолодевшей. Покров прожитых лет, казалось, упал с ее лица, изгладились скорбные морщины.

— Какой кофе вы предпочитаете — французский или турецкий? — спросил князь, когда со стола убрали десерт.

— Чашечка турецкого кофе пришлась бы в самую пору, — отвечала мисс Андерсон.

— А вы, мадемуазель? — обратился князь к Локите.

— Всю жизнь мечтала отведать настоящего турецкого кофе, — улыбнулась она.

Князь подал знак, и слуги внесли поднос с кофе, поставив его на столик у дверей. Затем они унесли стол, за которым проходила трапеза.

Мисс Андерсон пересела в более уютное кресло — то самое, что она занимала до ужина.

— Я принесу вам кофе, — сказал князь, — и рюмочку ликера.

— Нет, нет, — запротестовала мисс Андерсон, — мне уже больше нельзя. И кроме того, ваше высочество, нам пора удалиться.

— Только после того, как мы покончим с ужином, — ответил князь. — И скажите на милость, какой же ужин в Париже не кончается кофе с ликером?!

Подхватив чашечку без ручки, помещенную в золоченый, усыпанный изумрудами сосуд, и рюмку с ликером, он поставил их на маленький столик вблизи мисс Андерсон.

— Этот кофейный сервиз бесподобен, — произнесла мисс Андерсон, поднося к глазам золоченый сосуд с изумрудами.

— Он был подарен мне турецким султаном, — пояснил князь. — И кстати, только оказавшись в Константинополе, я наконец понял, как следует готовить турецкий кофе.

— Кофе и впрямь восхитителен, — похвалила мисс Андерсон.

Отпивая глоточками кофе, она потягивала ликер и вновь вкушала волшебный напиток.

Локита, едва притронувшись к своему кофе, решила не торопиться, ибо не сомневалась в том, что, как только она покончит с этим удовольствием, Энди немедленно принудит ее к возвращению, чего ей в данную минуту отнюдь не хотелось.

Необъяснимое волнение охватило ее во время этого ужина с князем. Пусть он почти все внимание уделял одной только Энди, а на нее ни разу и не взглянул.

Пытаясь изыскать способ продлить визит, Локита решилась на вопрос:

— Вы не будете возражать, если я еще разок осмотрю ваши сокровища?

— Прошу вас. — Князь поднялся и бросил выжидательный взгляд на мисс Андерсон, словно бы опасаясь еще раз услышать от нее пожелание отправиться домой.

Та, однако, раскинувшись в благодушной позе в своем кресле, лишь улыбнулась в ответ.

Ничего не сказала Энди и тогда, когда Локита подошла к столу, уставленному табакерками, которые она успела уже разглядеть до ужина.

Пока она любовалась ими, князь встал позади нее, и от этой близости по ее телу пробежала короткая дрожь.

— Как много прекрасного у вас в доме! — произнесла она, чувствуя себя вынужденной что-то сказать.

— Самое прекрасное, что здесь есть, — это ты!

Она была так поражена, что повернулась, желая взглянуть ему в лицо. Он остановил ее взгляд своим. Отвернуться теперь было невозможно.

— Прошу тебя, присядь. Нам нужно поговорить.

Локита обернулась и посмотрела в сторону Энди. К ее изумлению, та дремала в кресле, откинув голову на подушки.

Князь проследил за ее взглядом.

— Нередко случается, — сказал он, — когда, испытав умственное или физическое перенапряжение, человек внезапно засыпает.

С этими словами он взял Локиту под руку и подвел к диванчику, стоящему близ открытых стеклянных дверей, из которых виден был сад.

Она присела, и он опустился рядом, расположившись бочком, чтобы не спускать с нее взора.

— Как ты прекрасна! — произнес он своим низким бархатным голосом. — Немыслимо, непостижимо прекрасна…

Локита залилась краской.

— Я бы хотела… поблагодарить ваше высочество за корзину с орхидеями, которую вы мне прислали…

— Однако ты оставила их в своей гримерной!

— Мисс Андерсон… посчитала, что ваш подарок… оскорбителен… Но я знаю, вы вовсе не хотели… чего-то подобного… но она почему-то… рассердилась.

— И была права! Это действительно оскорбление! — возвестил князь.

Локита ошеломленно взглянула на него. Он продолжал:

— Было оскорбительно с моей стороны полагать, что бриллианты могут стать достойным тебя украшением, тогда как на самом деле я желал бы снять с небосвода звезды и сделать для тебя из них ожерелье…

Звуки его голоса, казалось, посылают Локите сгусток могучего чувства, заставляющего трепетать все ее существо.

— Только из лучей солнца сплету я венок, достойный твоих волос, — говорил он и вдруг с необыкновенной страстью воскликнул: — Локита! Посмотри, что ты со мной сделала!

Не только отвести взгляд, но и дышать, казалось, стало теперь невозможно.

— Твой танец подобрал ключик к сокровенным тайнам моей души, — сказал князь, — я увидел тебя и понял, что всю жизнь искал только тебя. Я хочу тебя, Локита! Хочу тебя так, как никогда не хотел ни одну женщину, и все же… я боюсь…

— Бо…итесь?

— Ты — цветок, — произнес он. — И если я надломлю тебя, ты увянешь…

Локита с трудом перевела дыхание, но говорить была не в силах. И тогда князь с неизъяснимой нежностью взял ее руку, лежащую до того на коленях, и задержал в своей ладони.

Он разглядывал эту руку, эти длинные утонченные пальцы, способные выразить так много одним-единственным жестом, эту крошечную, мягкую, розовую ладошку, на которой судьба оставила свои письмена.

Потом он прижал эту руку к своим губам.

Он не целовал ее, он лишь гладил ее губами, проводя ими вдоль каждого ее пальца, потом — вокруг тыльной стороны ладони и вновь возвращаясь к запястью.

Когда ее трепет передался ему, он спросил:

— Ты что-то сейчас почувствовала?

— Д-д-да, — еле слышно отозвалась она.

— Скажи мне, что это было.

— Это… очень-очень странно… было похоже, когда я танцую… тогда я знаю, что вокруг меня ангелы и один человек, которого я люблю… но они всегда рядом со мной… а сейчас я чувствую… как будто все это внутри… внутри моего сердца…

— О моя радость! Моя милая! Именно это я и желал от тебя услышать!

— Но… почему же?

— Потому, что и в моем сердце сейчас те же чувства! Неужели ты не поняла, мой ангел, душа моя, что это и есть любовь? — С этими словами князь страстно прижался губами к ее ладони.

Локите почудилось, будто разряд молнии пронзил все ее тело, сковал дыхание, прошел через гортань и вырвался наружу.

Князь поднял на нее глаза:

— Я же сказал, что ты — цветок… И ты мой цветок, только мой, и никто никогда не отнимет тебя у меня.

— Энди! — прошептала Локита.

Князь бросил мимолетный взгляд через плечо:

— Предоставь все мне. Как и всякий человек на ее месте, она решит, что все случилось чересчур быстро, что мы не распознали своих чувств. Но ведь оба мы понимаем, что это — судьба, что мы знакомы с тобой всего несколько часов и при этом — целую вечность.

— Вы действительно… в это верите?

— Я клянусь тебе в этом, — твердо промолвил князь, — и если бы только мог, я подхватил бы тебя и унес туда, где никто не смог бы нас найти, где бы мы остались одни, где я учил бы тебя, моя радость, искусству любви — любви, которая полыхает сейчас в моей крови пожаром.

— Но может ли… любовь… прийти так скоро?

— Не так уж скоро, звездочка моя небесная. Это — любовь, которая обитает здесь испокон веку, любовь, которая, возможно, питала миллионы жизней, которые мы уже прожили на этой земле… — Он сильнее сжал ее пальцы в своей руке и продолжал: — Желая завоевать тебя, я лишь хочу отвоевать то, что когда-то уже было моим.

— Вы… в самом деле в это верите?

— Верю, как верю во Всевышнего, — воскликнул князь. — Как верю в саму жизнь!

Он снова прижался губами к ее ладони, затем осторожно опустил ее руку на колени.

— Ты знаешь теперь, что я хочу прижать тебя к себе, ты знаешь, как я хочу покрыть поцелуями твои глаза. Ни один мужчина никогда не хотел так женщину. Но только потому, что любовь моя не знает преград, потому, что я знаю — нам суждено быть вместе до тех пор, пока небеса не обрушатся на землю и не пересохнут моря, я должен дать тебе, свет моих очей, время подумать.

— Я думала… о вас… все это время… с тех пор, как первый раз увидела, — пролепетала Локита.

Он посмотрел на нее с недоумением, и она продолжала:

— Когда вы оказались за кулисами, вы прошли мимо… не заметив нас… в мою гримерную.

— Если бы я только знал!

— Хорошо, что вы этого не знали. Энди очень рассердилась и могла бы… наговорить вам грубостей…

— А ты… Ты не сердилась на меня?

— Я подумала… что вы совсем другой… не похожи на тех мужчин, которых я видела раньше… — простодушно отвечала Локита.

— А я знаю, что и ты ни на кого не похожа. О сокровище мое, мое счастье, мой маленький цветочек, я хочу пасть к твоим коленям, хочу покрыть их поцелуями, потому что все в тебе для меня бесценно, все совершенно, все прекрасно и бесподобно.

— Когда вы говорите мне такие слова… — прошептала Локита, — они звучат… как музыка…

— Если б ты знала, сколько всего я могу тебе дать и сколько можешь дать мне ты, мое чудо, моя любовь…

Он собирался еще что-то добавить, но в это время из уст мисс Андерсон сорвался какой-то звук, и оба немедленно поняли, что та зевнула и вот-вот откроет глаза.

И первое, что она увидела спросонья, был князь, спешивший к ее креслу.

— Полагаю, теперь вы в полной безопасности и можете быть спокойны за свое возвращение, — произнес он в той непринужденной, щегольской манере, которая так очаровала мисс Андерсон во время ужина.

— Мы уезжаем сию секунду.

Казалось, она так и не сумела понять, что задремала. Веки ее то и дело смежались, словно придавленные какой-то тяжестью. Она принялась суетливыми движениями разглаживать платье.

— Чтобы исключить любую возможность риска, я сам отвезу вас домой.

— В этом нет необходимости, ваше высочество, — отозвалась мисс Андерсон, однако то было лишь формальное возражение, а не безоговорочный протест.

— Я убежден, что такая необходимость есть. Невозможно допустить даже малую вероятность того, чтобы вы подвергли себя опасности подобной той, что нависла над вами сегодня. — И он взял со стула бархатную накидку Локиты.

Когда он подавал ее, руки его на мгновение коснулись ее плеч, и она вновь задрожала.

Ей показалось, хотя она не могла бы за это поручиться, что он даже поцеловал ее волосы.

Следуя за Энди, она покинула гостиную и оказалась в необъятной мраморной зале, в которой наготове стояли с десяток лакеев, облаченных в ливреи с золотыми галунами.

Один из слуг передал князю шляпу, а другой — перчатки для верховой езды. Пройдя через внушительные ворота, они спустились по мраморным ступенькам.

На подъездной аллее вблизи дома их ожидали два экипажа.

Один, полностью закрытый, был запряжен двумя лошадьми, другой же представлял собой фаэтон, в упряжи которого была четверка.

Князь взглянул на Локиту с улыбкой:

— Который из них вам по душе?

— Меня еще никогда не везли четыре лошади, — призналась она.

— Что ж, тогда это будет еще одно открытие…

Поймав его взгляд, она поняла, что счет этим открытиям он ведет с того, которое уже совершилось сегодняшним вечером.

В фаэтоне нашлось место всем троим. Чтобы уберечь их от ночной прохлады, слуги накинули им на колени покрывало из горностаевого меха.

Затем, управляясь с лошадьми с такой изумительной сноровкой, какую Локите доселе видеть не приходилось, князь вывел фаэтон к Елисейским полям.

Экипаж летел со скоростью ветра, и Локите мерещилось, будто она несется по небу в фаэтоне, которым правит сам Аполлон.

Для нее и впрямь князь теперь был окутан, подобно Аполлону, таинственным, неземным сиянием.

Она знала, что он принес в ее жизнь этот волшебный и радостный свет. И если ей суждено утратить его, жизнь затеряется в непроглядной мгле.

Глава 4

Выйдя из экипажа, лорд Марстон с облегчением зевнул, припоминая подробности прошедшего вечера.

Он всегда недолюбливал эти задушевные приемы, которые вынужден был посещать в Тюильри.

Старинный дворец Екатерины Медичи в течение трех столетий служил обиталищем для французских государей.

Когда же настал черед Второй империи, императору понадобилось окружить себя сонмом придворных.

Он воссоздал помпу и обрядовость империи своего дядюшки, и, поскольку век был жизнерадостный и бурный, двор его, которому суждено было стать последним в истории монархии, утопал в роскоши и изобилии.

Но вопреки всей пышности и блеску, вино и яства, украшавшие императорский стол, были довольно посредственны, о чем сохранилось воспоминание одного из гостей:

«Кухня же была простовата, обильна и немного старомодна на манер благопристойного отеля».

Отведав творений неподражаемых поваров княжеского дома, вкусив снеди со стола британского посольства, лорд Марстон был разочарован угощением в той же мере, что и обществом.

Убранство залы было пышно-театральным; дамы в прекрасных вечерних туалетах слепили взор драгоценностями; сопровождавшие их мужчины явились во фраках и орденах; всеобщее внимание снискал паж императрицы Евгении, нубиец Искандер.

В своих покрытых золотым шитьем туалетах он, казалось, сошел с полотен мастеров XVIII столетия.

При такой оснастке, рассудил лорд Марстон, было совсем нетрудно завязать интересную беседу. Но императрица осталась к ней безучастной, а император хотя и пытался направлять обмен мнениями, делал это без особого успеха.

Ввиду присутствия слуг вне обсуждения оказалась политика и другие деликатные материи; разговоры же об искусстве и литературе были тогда не в моде у знати, исключением служил разве что салон принцессы Матильды; впрочем, при любой ситуации собравшиеся бы не смогли похвалиться тонкими познаниями в этой области.

Когда обед подошел к концу, продолжение вечера стало явно тяготить гостей, и без того разомлевших от нестерпимой жары, которая установилась в зале благодаря нещадно пылавшим четырем люстрам и камину.

Лорд Марстон испытал несказанное облегчение, когда увидел, что император с императрицей наконец поднимаются со своих мест. Это означало, что и он может удалиться.

В зале княжеского дома к нему обратился камердинер:

— Его высочество ждут вас в гостиной, ваша светлость.

Лорд Марстон отдал слуге шляпу и плащ и вошел в гостиную через двери, которые придержал перед ним другой лакей.

Он был несколько удивлен тем, что застал князя дома, ибо склонен был думать, что тот намерен откликнуться на одно из приглашений (как всегда написанных на цветной ароматизированной бумаге), которые едва ли не ежечасно поступали в княжеский дом.

Князь Иван стоял у окна гостиной и задумчиво смотрел в сад.

— Совсем не ожидал тебя здесь встретить, Иван, — громко обратился к нему друг.

Князь повернулся к нему, и по тому, как вспыхнул его взор, лорд Марстон предположил, что стряслось какое-то несчастье.

— Я видел ее! Я говорил с ней! Я целовал ее руку! — Слова эти срывались с уст князя подобно звукам бравурной оратории.

Лорд Марстон подошел к нему поближе:

— Надо полагать, ты говоришь о Локите.

— Но как же это возможно?

— Она прекрасна, Хьюго, она еще во сто крат прекраснее вблизи, чем издали, на сцене, и она моя… Моя! Как то назначено было со дня творения!

Голос его напоен был таким восторгом, что лорд Марстон не удивился бы, если б в аккомпанемент ему зазвенели хрустальные подвески на люстре.

— Надеюсь услышать подробный рассказ, — присев на диванчик, с улыбкой произнес он и вытащил сигару из золотой коробочки, усеянной огромными аметистами, что добывались на сибирских рудниках.

Князь, однако, хранил молчание, и лорд Марстон заговорил снова:

— Как-то маловероятно, что она вдруг согласилась на свидание, отказав в этом всему Парижу.

— Не то чтобы она согласилась… согласилась, но не сразу, — загадочно улыбнулся князь.

— Чувствую, что ты осмелился на какой-то предосудительный поступок. Лучше бы ты мне все рассказал заранее, Иван.

— Ты меня так запугал своими историями про стерегущего дракона, про ту самую англичанку, мисс Андерсон, что единственным приемом, с помощью которого можно было попытаться взять крепость, мне показался некий обходной маневр.

— Не нравится мне все это, — пробубнил лорд Марстон.

— Разыграть похищение было вовсе нетрудно. С ролью бандитов трое моих секретарей справились просто блестяще.

Лорд Марстон прижал руки к вискам:

— Иван! Иван! Если только об этом вынюхают газетчики…

— Никто ничего не вынюхает. По моему указанию их отвезли в замок герцога де Гиза, нашего соседа. Этот замок пустует уже около года.

— И что же произошло дальше?

— Я стал их спасителем! Герой в облике настоящего головореза!

— И они, разумеется, были тебе за это безмерно благодарны? — саркастически осведомился лорд Марстон.

— Естественно! И знаешь, Хьюго, когда я приподнял ее, чтобы помочь выбраться из окна, я в тот же миг понял, что мои чувства к ней совершенно не похожи на то, что я испытывал раньше к другим женщинам!

Лорд Марстон не ответил, но вид имел достаточно скептический.

— Понимаю, что это звучит банально, знаю и то, что ты сейчас думаешь. Но это действительно так. Я боготворю, я обожаю ее! Она чиста, Хьюго, так чиста, что я даже не осмелился поцеловать ее в губы.

— Да уж, на обычную твою пиратскую манеру это как-то не похоже! — иронично заметил Хьюго. — Ты же сам мне постоянно твердил: «Мужчина должен сначала получать то, что хочет, и только потом ввязываться в споры».

— Здесь не было предмета спора, — возразил князь. — Но я не согласился бы получить то, чего она не захотела бы дать.

— Поставив на свое неотразимое обаяние, ты рассудил, что долго тебе ждать не придется, — заметил лорд Марстон.

Он пристально посмотрел на князя:

— А что сталось с этим, как ты говоришь, «драконом»? Что она поделывала все это время? Неужто сидела и спокойно наблюдала за тем, как ты целуешь ручки и милуешься с красоткой, которую она так свирепо охраняла?

— Она спала, — кратко ответил князь.

Лорд Марстон резко выпрямился:

— Иван, ты хочешь от меня что-то утаить! Рассказывай, какие еще преступления на твоей совести!

— Никто не пострадал. Одна небольшая пилюля в чашку кофе, такая безвредная, что она даже не почувствовала, как ее проглотила.

— С меня довольно! — возопил лорд Марстон. — Это немыслимо! Если ты рассчитываешь таким поведением заслужить себе право на моего Зимородка, ты жестоко заблуждаешься!

— Не нужен мне твой треклятый жеребец! — в ярости вскричал князь. — Я не собираюсь толковать о пари одновременно с рассказом о Локите. Она всегда будет стоять особняком, она — существо, чье имя не должно стать предметом толков, как это случается в этом прогнившем, распутном городе!

Внимательно посмотрев на него, лорд Марстон смущенно произнес:

— Знаешь, Иван, ты говоришь так, что я и в самом деле готов поверить, будто ты влюбился.

— Да, я влюбился, — тихо промолвил князь Иван, — но это еще не все. Она — часть моего естества. Разделить нас невозможно. И в то же время я готов пасть перед ней ниц, готов славить ее как божество, потому что она совсем не такая, как остальные женщины.

— И ты осознал все это по первому знакомству?

— Я мог бы осознать, что объяснять тебе это бесполезно! — гневно воскликнул князь. — Нелепо было ждать от тебя понимания. Ты не славянин, и этим все сказано.

«Что же, с этим трудно спорить», — подумал лорд Марстон. Он-то знал, что сумасбродный славянский темперамент почитался необходимым национальным атрибутом, предметом гордости, подобно тому как французы гордятся своей пресловутой сексуальностью.

Для славянина понятие «душа» — это нечто вполне реальное, составляющее столь же неотъемлемое условие его существования, каким для британца является понятие «чести и достоинства».

Князь, коль скоро ему суждено полюбить, будет обречен любить не только сердцем, но и душой, и если, чему сейчас приходилось верить, Локита и впрямь воцарилась в этой душе, то лорд Марстон мог бы поручиться, что подобное случилось с его другом впервые.

Князь подошел к окну и, откинув свою красивую голову, устремил взгляд на звездное небо:

— Локита — это звездочка. И все же я буду держать ее в своих руках, ибо так предначертано было в тот день, когда первая звезда вспыхнула на этом небе.

Когда следующим утром лорд Марстон спустился к завтраку, его хозяин уже занимал за столом свое обычное место.

На обоих были костюмы для верховой езды, поскольку, покончив с завтраком, князь неизменно отправлялся в конные прогулки по Булонскому лесу, в которых лорд Марстон, в особенности благодаря возможности оседлать превосходных княжеских скакунов, всегда принимал участие с большой охотой.

При первом же взгляде на князя лорд Марстон заметил в выразительных глазах друга озорные огоньки, и это означало только одно — что замышляется нечто необычное.

— Если у тебя назначено свидание с Локитой, — сказал лорд Марстон, усаживаясь за стол, — мне нет никакого резона тебя сопровождать.

— Свидание не назначено, но я знаю, как нам ее найти. — Он добродушно рассмеялся: — Я проявил исключительную деликатность, Хьюго. Ты будешь мною гордиться.

— Что же ты такого сделал? — полюбопытствовал лорд Марстон.

— Я выудил из Локиты важные сведения. Мне известно, что она каждое утро отправляется верхом на прогулку по Булонскому лесу. Она похвалила моих лошадей, я спросил ее, садится ли она сама в седло, и она ответила, что предпочитает это занятие любому другому, за исключением танца. Далее мы оба согласились в том, что верховая езда особенно хороша по утрам, когда в Булонском лесу еще не кишит весь парижский свет.

— А дуэнья слышала этот разговор? — спросил лорд Марстон.

— Я узнал то, что мне было нужно, и, сказать по правде, мне показалось, что «дракон» к тому времени еще не до конца проснулся.

— Думаю, излишне говорить, что я считаю твое поведение возмутительным?

— Только англичане способны твердить свою же поговорку «В любви и на войне все средства хороши» и даже не помышлять о том, чтобы претворить ее в жизнь! — съязвил князь.

— Джентльмены должны помышлять о подвиге, — сухо заметил лорд Марстон. — Но ты, Иван, попросту застрелил сидящую утку. Невелика доблесть.

— Вовсе нет. Хвастовство приносит несчастье!

— Ты еще и суеверен, — поддразнил его лорд Марстон. — Локита определенно владеет всеми твоими помыслами. Остается надеяться, что тебя не постигнет разочарование.

— Оно меня не постигнет. Не постигнет! Ты слышишь меня, Хьюго?

— Представь себе, слышу. Уж больно громко ты кричишь, — ответил лорд Марстон.

Он с большим трудом настоял на том, чтобы ему дали покончить с завтраком: князю не терпелось оказаться поближе к Булонскому лесу.

Они промчались мимо Елисейских полей, не обращая внимания ни на прохожих, которые оборачивались им вслед, ни на очарованных князем женщин, что не в силах были отвести от него взгляда до тех пор, пока не теряли его из виду.

Добравшись до Булонского леса, они прошли рысью под ветвями деревьев, а затем, припустив лошадей галопом, выскочили на открытое пространство, где князь Иван каждое утро предавался своему любимому занятию.

Прошло не менее часа, прежде чем появилась Локита. Она и сопровождавший ее слуга направили коней в их сторону. Лорд Марстон не мог не признать правоту князя — вне сцены она и впрямь была еще прекраснее.

Кожа у нее была какой-то полупрозрачной белизны. Весь ее облик казался ему до странности духовным, и дух этот выражал себя через танец.

Спадающие на синий костюм для верховой езды, ее светлые волосы обретали сходство с лучами солнца; глаза же были определенно зеленые.

Приблизившись к ней, князь взял ее обтянутую перчаткой руку и поднес к губам. Затем он поднял на нее глаза. Лорд Марстон вдруг понял, что его друг нисколько не приукрасил факты.

Эти двое были созданы друг для друга.

— Я решила… что, быть может, увижу вас здесь… этим утром, — проговорила Локита и не думая притворяться, будто не чаяла этой встречи.

— Прошла уже целая вечность, — нежно произнес князь. — Я боялся, что ты можешь передумать.

— Мисс Андерсон хотела, чтобы… я осталась дома и… отдохнула… Но я должна была… приехать.

— Я бы не пережил, если б ты осталась дома. — Князь выпустил ее руку. Затем, внезапно вспомнив о хороших манерах, он произнес: — Могу я представить тебе моего лучшего друга, лорда Марстона? Он — англичанин.

— И, смею добавить, почитатель, околдованный вашим танцем, — поклонился лорд Марстон.

— Благодарю вас, — простодушно отвечала Локита.

— Я пять раз видел ваши выступления, — продолжал лорд Марстон, — и каждое последующее впечатление было грандиознее, чем предыдущее. Впрочем, ни один ваш танец не похож на другой.

— Я танцую так, как подсказывают мне чувства.

Лорд Марстон знал, что это правда.

Ни один педагог, ни один постановщик не в состоянии были привить ей эту пластику, эту грацию, которыми повелевала, как сказал бы князь Иван, ее душа.

Лошади заходили ходуном, и, чуть отпустив поводья, наездники двинулись вровень друг с другом. Немного позади держался Серж.

Князь не спускал глаз с лица Локиты, а та, словно была не в силах заставить себя опустить взор, отвечала ему тем же.

— Разреши мне проводить тебя, — попросил ее князь. — Я бы хотел засвидетельствовать свое почтение мисс Андерсон. Надеюсь, она не слишком подавлена вчерашними событиями?

— Они страшно ее напугали, и… меня тоже. Она решила, что впредь на спектакли нас будет сопровождать Серж.

Она оглянулась, и князь проследил за ее взглядом.

— Твой слуга по виду русский! — удивленно воскликнул он.

— Он действительно русский.

— А ты?

— Моя мать… она была русская, — после короткой паузы ответила Локита.

— Я знал это! Я знал, что нас влечет друг к другу по зову не только ума и сердца, но и крови!

Он посмотрел на лорда Марстона с торжествующей улыбкой:

— Ты слышал, Хьюго? Мы оба славяне! Вот почему мы так понимаем друг друга и будем понимать всегда, хотя бы тебе это и казалось необъяснимым.

— Я не уверена… рада ли будет Энди… вас видеть, — в замешательстве произнесла Локита, как бы продолжив вслух свои размышления.

— Она сочтет проявлением невнимания и крайне дурного тона, если я не прибуду осведомиться о вашем самочувствии. Кроме того, у меня имеется к ней предложение.

— И что же это?

— Дело в том, что я намерен устроить в вашу честь званый вечер — для тебя и для мисс Андерсон. В субботу вечером.

— Прием? — переспросила Локита. — Мне никогда еще не приходилось бывать на званых вечерах.

— В таком случае вечер в моем доме будет самым первым, и это будет еще одно открытие.

Они с Локитой обменялись мимолетным взглядом.

— Но я боюсь… Энди не позволит мне пойти на вечер…

— Я сумею ее убедить, — твердо произнес князь. — И это будет русский вечер.

Глаза Локиты озарились.

— В самом деле русский?

— Он будет настолько русский, насколько это вообще возможно. Мы оденемся в русское платье, будут играть цыганские скрипки… — Он внезапно осекся. — Все остальное — сюрприз.

— Это же просто замечательно, восхитительно! Но я боюсь, что Энди скажет «нет».

— Предоставь мисс Андерсон мне, — твердо сказал князь.

Лошади прибавили шаг и вынесли ездоков к небольшому домику на окраине Булонского леса.

Накануне князь уже видел этот дом. Теперь, в лучах солнечного света, он показался ему, как и его другу, таким же совершенным в своей скромной простоте, как и сама Локита.

Они проехали через железные ворота и, оставив лошадей на попечение Сержа, прошли вслед за Локитой внутрь.

Дом благоухал сиренью. Лорду Марстону показалось, что повсюду, где только можно, стояли вазы с букетами цветов.

Мисс Андерсон сидела за письменным столом. Когда в кабинет вошли Локита и двое сопровождавших ее мужчин, она поднялась им навстречу.

Заглянув в ее лицо с близкого расстояния, лорд Марстон обнаружил на нем выражение неподдельного ужаса.

Меж тем, учтиво приветствовав князя и его самого, она предложила гостям садиться.

— Мы решили навестить вас, мисс Андерсон, — объяснил князь, — а по пути встретили мисс Лоренс, которая выехала на прогулку со своим слугой. Я с удовольствием отметил, что события прошлой ночи никак не отразились на ее самочувствии, и надеюсь услышать то же самое от вас.

— Я чувствую себя вполне прилично, благодарю, ваше высочество, — произнесла мисс Андерсон немного подавленным тоном.

Князь, подобно тому как он поступил прошлым вечером, постарался увлечь ее непринужденной беседой, но несмотря на то, что мисс Андерсон отвечала ему со всей вежливостью, лорду Марстону почудилось, что ей с большим трудом удается владеть собой.

За этими невразумительными репликами кроется бездна умолчания, решил лорд Марстон.

Локита же и вовсе не проронила ни слова. Чарующая в своей сдержанности, она сидела и молча прислушивалась к беседе.

— Я хочу пригласить вас посетить мой дом, — обратился князь к мисс Андерсон, — и всей душой надеюсь, что вы примете приглашение.

Она промолчала, но губы ее на миг вытянулись в линию.

— Я рассчитываю, — продолжал он, — что вы и мисс Лоренс позволите мне устроить в вашу честь у себя в саду званый вечер.

— Я очень признательна вам за доброту, ваше высочество, но с сожалением вынуждена отказаться, — ответила мисс Андерсон.

В первый раз со времени их прихода из груди Локиты вырвался звук, и звук этот скорее походил на мучительный стон.

Князь, который до этого не сводил глаз с мисс Андерсон, обернулся и встретился с ней взглядом. В этот миг у каждого, кто их видел, не могло остаться сомнений в том, какие чувства эти молодые люди питают друг к другу.

Потом усилием воли князь заставил себя вновь повернуться в сторону англичанки и произнести самым обворожительным тоном:

— Но я не могу смириться с вашим отказом. Мисс Лоренс сообщила мне, что никогда не бывала на званых вечерах. Я готов устроить для вас вечер на любой манер, но мне показалось, что ей по душе придется русский вечер.

— Русский вечер, Энди! — вскричала Локита. — Подумай, до чего же это прелестно! Мы так часто говорили о них, я читала о них в книгах, но читать и присутствовать самой — это же совсем не одно и то же!

— Ничего общего, — согласился князь. — И поэтому, мисс Андерсон, прошу вас ответить «да». В воскресенье же мисс Лоренс сможет отдохнуть, так что для нее эта затея не слишком обременительная.

Мисс Андерсон погрузилась в раздумье. Наблюдая за ней, лорд Марстон подивился, до чего же тяжело ей дается ответ. Превозмогая напряжение, она медленно произнесла:

— Очень трудно, ваше высочество, устоять перед таким любезным предложением…

Локита мигом вскочила с кресла:

— Это означает, что мы согласны! Ах, Энди, какая прелесть! Я ведь так боялась… отчаянно боялась, что ты откажешься…

Глаза ее совсем по-детски искрились веселыми лучиками.

— Это и в самом деле будет русский вечер? Словно мы не в Париже, а в Санкт-Петербурге или Москве, да?

— Или в моем поместье, — добавил князь. — Обещаю, что это будет самый всамделишный русский вечер.

— Ах, благодарю!.. Благодарю вас…

В радости она становилась еще прекраснее. Порывисто протянув князю обе руки, она, опомнившись, спешно их отдернула.

Князь снова заговорил с мисс Андерсон:

— Если вы позволите, я вышлю для вас и мисс Лоренс русское платье. Мои люди доставят их прямо в театр, так что переодеться вы сможете в гримерной, а из театра вы доедете в моей карете.

Почувствовав некоторые колебания со стороны мисс Андерсон, он настойчиво продолжал:

— Уверен, вам будет немного не по себе, если в столь диковинных нарядах вы сядете в наемный экипаж.

— Да-да, конечно, — ответила мисс Андерсон. — Ваше высочество обо всем позаботились.

— Я прилагаю к этому все усилия, — сказал князь.

И словно бы, добившись желанной цели, он счел недопустимым злоупотреблять гостеприимством хозяев, князь раскланялся с мисс Андерсон и Локитой.

Лорд Марстон мог бы поклясться, что когда князь притронулся к руке Локиты, тела обоих затрепетали, а в воздухе почти осязаемо воцарилось томительное напряжение.

Он поспешно обратился к мисс Андерсон с каким-то малозначительным вопросом, надеясь таким образом укрыть происходящее от ее бдительного внимания.

Она отвечала ему своим спокойным, уравновешенным тоном. Ему показалось, что ничего необычного она не заметила.

Оседлав коня, князь с горечью обронил:

— Суббота! Ведь впереди еще целая вечность, Хьюго!

— Ты же можешь повидаться с ней в Булонском лесу.

— Это будет не слишком мудро с моей стороны.

— Не слишком мудро?

— Я побаиваюсь этой дамочки. Не знаю почему, но у меня такое чувство, что она — очень коварный противник.

Лорд Марстон рассмеялся:

— Ты преувеличиваешь, Иван! По-моему, она очень мила. Кроме того, вполне очевидно, что ни у нее, ни у Локиты актерских данных — ни на гран. Признаться, сейчас, познакомившись с Локитой, я просто не могу взять в толк, как вообще ей могла прийти в голову мысль о театре.

— С которой ей очень быстро придется распрощаться, как только мы будем вместе, — заметил князь и тут же яростно вскричал: — Неужели ты полагаешь, что я намерен терпеть, когда на нее будут глазеть другие мужчины? Те самые, у кого есть деньги, чтобы позволить себе любоваться, как она танцует?!

— Ты собираешься навечно определить ей место в гареме? — осведомился лорд Марстон.

— Именно так! — воскликнул князь. — Я хочу ее всю и для себя, полностью и без остатка. Хочу остаться с ней вдвоем, чтобы никто не мог нам помешать или как-то отвлечь. — Он вздохнул: — Был бы я посмышленнее, я бы изыскал способ похитить ее и отвезти на какой-нибудь необитаемый остров или в такой забытый Богом уголок земли, где отыскать нас было бы невозможно.

— Иван, ради всего святого! — застонал лорд Марстон. — Даже ты не вправе себе такого позволить! Я положительно убежден, что стоит тебе предпринять нечто подобное, как мисс Андерсон поднимет на ноги всю парижскую полицию спустя каких-нибудь десять минут после вашего исчезновения!

— Это и удерживает меня от осуществления заветного чаяния, — сообщил князь Иван. — Естественно, у меня нет желания впутывать Локиту в скандал.

— А уж скандал на сей раз выйдет политический, — заметил лорд Марстон. — Возможно, мать у нее и в самом деле была русская, но только я готов поставить кругленькую сумму за то, что отец ее — англичанин.

— Почему бы нет? — беззаботно обронил князь. — Она, правда, не похожа на англичанку, но у нее светлые волосы, а уж Лоренс — фамилия определенно английская.

— И помимо прочего, она, несомненно, из знатного рода, — продолжил лорд Марстон. — А раз так, к чему вся эта таинственность? Почему она никогда не бывала на вечеринках? Почему в театре она ни с кем не может перекинуться ни единым словечком? — Помолчав с минуту, он добавил: — Я даже готов биться об заклад, Иван, что Лоренс не настоящая ее фамилия.

— И почему же ты так решил?

— Потому что и у меня, видишь ли, есть интуиция. Тысяча чертей, вся эта история и вправду загадочная и на самом деле отнюдь не английская.

— Не думаю, чтобы кто-то захотел удовлетворить наше любопытство.

— Разумеется, — согласился лорд Марстон. — Можешь не сомневаться, что эта женщина, которая, подозреваю, когда-то была ее гувернанткой, станет нема как рыба. На нее рассчитывать не приходится.

— Предоставь это мне, — убежденно сказал князь.

— Я в точности знаю, о чем ты сейчас думаешь, — улыбнулся лорд Марстон. — Со свойственной тебе скромностью ты полагаешь, что нет на свете женщины вне зависимости от того, какого она возраста, какой национальности, — которую бы ты в два счета не обвел вокруг пальца.

— Как же хорошо ты меня знаешь, Хьюго! — усмехнулся князь Иван. Пришпорив жеребца, он лишил своего друга возможности продолжить беседу.

Как и предчувствовал лорд Марстон, в последующие дни Локита в Булонском лесу им не повстречалась.

Ежедневно посещая то место, где произошла их недавняя встреча, они, убедившись, что она не появится, объезжали все уголки Булонского леса, но все безрезультатно.

В пятницу князь не утерпел и отправился нанести визит.

Пожилая француженка, которая открыла им дверь, при виде двух джентльменов присела в реверансе.

— Дома ли мисс Андерсон? — спросил князь.

— Нет, месье, мисс Андерсон и мисс Локита отправились на прогулку.

— Они в добром здравии?

— Да, месье.

— Прошу вас передать мисс Андерсон, что я с нетерпением жду их появления у себя на вечере. Их платья, как и было условлено, будут доставлены в театр. После спектакля их будет ожидать мой экипаж.

— Я передам им ваши слова, месье, — отвечала горничная.

Добавить к сказанному князю было, по-видимому, нечего, но, уже собравшись откланяться, он вдруг передумал:

— Надеюсь, дамы получили цветы, которые я им посылал?

— Каждый день приносили чудесные букеты, месье.

— Они пришлись им по вкусу?

— Мадемуазель Локита обожает цветы, месье. Сегодня появилась ваза с орхидеями, и она была ими очарована.

— Я очень рад, что они ей понравились.

— Ты в своем уме? — проговорил лорд Марстон, когда они отъехали от домика. — Ты же напугаешь «дракона», если вздумаешь искушать их дорогими подарками. Один раз ты уже это попробовал.

— Урок не прошел даром. Орхидеи были всего-навсего в хрустальной вазе с приличной гравировкой. При этом цветы, которые получала мисс Андерсон, не только были ничем не хуже тех, что предназначались Локите, но даже превосходили их.

— Наконец ты начинаешь обнаруживать крупицы здравого смысла, — одобрительно заметил лорд Марстон.

— Те же, что я отправлял для Локиты, содержали небольшое послание, понятное только нам обоим.

Больше он ничего объяснять не стал, а по возвращении домой с головой погрузился в приготовления к вечеру, который, как сдавалось лорду Марстону, должен был отличаться тем безудержным чудачеством, что хорошо запомнилось ему из русской жизни.

Он отдавал себе отчет в том, что, если вечеринка будет задумана и проведена по образцам, виденным им во дворцах петербургской знати, Локиту ждут сильные впечатления.

Одна только окраска этих зданий надолго врезалась ему в память.

Желтый Юсуповский дворец смотрелся в воды Фонтанки, дворец Воронцовых, что возвышался над берегами Невы, был окрашен в малиновый и белый, ярко-синим цветом радовал глаз Таврический дворец. Чаще же преобладали нежно-оранжевые тона.

В годы его пребывания в Петербурге царский Зимний дворец, первоначально окрашенный в фисташково-зеленый цвет, был перекрашен в темно-бордовый.

Когда после первых ноябрьских снегопадов зачарованный город наполнялся белым сиянием, сходство со сказочным миром придавали ему и удивительные цвета его дворцов.

Под серебристый перезвон колокольчиков по снегу и льду летели сани из дворца во дворец, чтобы доставить своих ездоков на необыкновенные приемы, которые устраивались еженощно.

В Зимнем дворце в исполинских люстрах зажигалось до тридцати тысяч свечей. Порой же они спиралью огибали колонны из яшмы, что окаймляли бальные залы.

И всюду гигантские зеркала отражали сияние драгоценностей, которые усыпали фигуры дам, танцующих под звуки бесчисленных скрипок.

Роскошные адъютанты мерно расхаживали по глянцевой поверхности полов с изумительной красоты женщинами, с шей которых до самой талии свисали украшения — ожерелья на нескольких нитях, жемчуга, алмазные броши, изумруды величиной с голубиное яйцо.

Столы были заставлены золотыми сервизами, обвитыми фестонами из оранжерейных цветов; из самых разных точек света, отдаленных на тысячи миль, доставлялись диковинные деликатесы, чтобы ублажить изнеженный вкус сотрапезников.

На балах, которые посещал лорд Марстон, фрейлины, подражая во всем императрице, появлялись, согласно заведенному при дворе обычаю, в туалетах из яркого бархата с горностаевой отделкой, с обязательным набором роскошных драгоценностей.

Алмазы — к малиновому бархату, сапфиры — к синему, изумруды — к зеленому, и множество великолепных мундиров русской армии представляли весь цветовой спектр, включая даже розовый и фиолетовый.

Чем ближе дело было к рассвету, тем неистовее становились песни и пляски цыган. Никому не было дела, вспоминал лорд Марстон, до несчастных, обутых в берестовые лапти, одетых в грязное отрепье, что ждали снаружи на лютом, пронизывающем холоде.

Что ж, по крайней мере это обстоятельство в Париже не повторится, мелькнуло у лорда Марстона, когда он с усмешкой выслушивал планы князя относительно «русского вечера в честь Локиты».

Все пространство дворцового сада должно было побелеть — за счет искусственного снега, обладавшего тем преимуществом перед снегом настоящим, что от него не леденели конечности.

Врытые в землю пихты призваны были донести ощущение непроходимых, погруженных в сумрак чащоб. Разложенные зеркала превратились в затянутые льдом водоемы. Самые настоящие русские тройки ожидали желающих испытать вкус удалой езды.

Со всей Франции должны были прибыть цыгане, причем многие из них — русского происхождения; были потрачены средства на выплату неустоек русским хорам, чтобы те отказались от своих ангажементов и смогли исполнить любовные песни, которые являлись неотъемлемой частью русского празднества.

Лорду Марстону пришло на ум, что здесь князю изменило чувство вкуса, ибо едва ли не все русские песни меланхоличны, ведь песни эти рассказывают о потере любимых, о страданиях, о скорой смерти.

Эти песни родила русская душа, столетиями питавшаяся страданиями. Звучали они под унылый аккомпанемент балалайки и баяна.

Они разносились по холмистым полям, покрытым всходами пшеницы, по бескрайним степям, по заросшим подсолнечником украинским долинам, по снежному безмолвию русского Севера.

Как всегда, стоило ему лишь загореться каким-либо замыслом, князь целиком отдавался его осуществлению, начисто позабыв обо всем остальном.

Лорду Марстону с трудом удавалось завладеть его обществом даже для завтрака или обеда в каком-нибудь модном ресторанчике; когда же он пытался перевести разговор на интересные им обоим темы, князь неизменно сводил беседу к обсуждению вечеринки и, разумеется, Локиты:

— Как мне хочется взглянуть на ее лицо в тот миг, когда она будет входить в сад, когда увидит этот русский пейзаж, и увидит его именно таким, каким всегда его представляла!

— Возможно, ей захочется станцевать, — предположил лорд Марстон.

Князь порывисто нагнулся к нему:

— Я нанял людей, которые будут танцевать для нее! Ни крупицы ее существа не достанется другим людям! Я этого не позволю.

Каждый вечер оба друга отправлялись в театр смотреть выступление Локиты, причем, по наблюдениям лорда Марстона, после каждого спектакля князь возвращался домой в состоянии еще более глубокой влюбленности.

Казалось, она пожирает его, как хищное пламя, и порой лорду Марстону чудилось, будто в какое-то мгновение она испепелит в нем последние устои и тогда все соблазны цивилизации померкнут для него навсегда.

Впрочем, трудно было не заметить, что любовь сделала его еще прекраснее, еще неотразимее, хотя и добавила в его манеры нотку властности.

Он походил на генерала, ведущего тяжкую битву и, однако, уверенного в том, что победа не за горами.

О себе он говорил как о смиренном просителе милостей Локиты, но лорд Марстон знал, что на самом деле он был завоевателем, стяжающим плоды своих заветных чаяний…

Под влиянием нетерпеливого князя он сам начал удивляться, как долго тянутся дни, оставшиеся до субботнего празднества.

Когда же настало субботнее утро, свежее, ясное, солнечное, в ранний час князь вступил в комнату и произнес:

— Хорошее предзнаменование. Солнце, и нигде не видать ни облачка. Спустись со мною в сад.

Десятки людей раскладывали хлопья искусственного снега по земле и по ветвям деревьев. Другие возводили муляжи костров, что полыхали под массивными бревнами тряпочками из малиновой ткани, которые развевались на ветру подобно языкам пламени.

Вся картина настолько поражала своею волшебной прелестью, что всякий человек, способный ценить красоту, а в особенности Локита, не мог при виде это зрелища не прийти в волнение.

Князь лично проследил за всеми приготовлениями. Потом, прежде чем начать собираться в театр, он продемонстрировал лорду Марстону русские платья, которые предназначил для Локиты и мисс Андерсон.

То были традиционные одеяния, красочные и нарядные, вошедшие в русский обиход еще в XVII веке, с момента воцарения первых Романовых. Последние, считая, что у народа в чести роскошь и пышность, украшали себя драгоценностями с головы до пят.

Головной убор мисс Андерсон был покрыт жемчугами, причем последние нитями должны были ниспадать от подбородка, доходя до самой талии.

Наряд Локиты был изысканнее. Бросив взгляд на драгоценности, покрывавшие узорочьем юбку и корсаж, лорд Марстон не удержался от восклицания:

— Иван, неужто это настоящие изумруды и бриллианты?

— Еще бы! — ответил князь. — А ты полагаешь, что я способен предложить Локите какую-то подделку?

— Но бриллианты!.. Для одной вечеринки! — попробовал увещевать его лорд Марстон. — И кроме того, они могут упасть, потеряться. Их могут украсть.

— Пока Локита со мной, у нее никто ничего не украдет, — твердо заявил князь.

Всех без исключения гостей просили явиться в русских нарядах, а поскольку любовь к нарядам и переодеваниям была повальной страстью всех парижан, лорд Марстон не усомнился, что все приглашенные с восторгом откликнутся на просьбу хозяина.

— Ты собираешься пригласить императора и императрицу? — спросил лорд Марстон. Он знал, что все приглашения разносятся лично. — Боюсь, от их присутствия повеет такой скукой, что я не выдержу.

— Но я просил прибыть князя Наполеона.

Принц был одной из самых самобытных и самых популярных личностей во Франции.

Он терпеть не мог императрицу, всячески подчеркивал свою независимость от императора.

Частная его жизнь была не менее своеобычна, чем жизнь светская. Его любовные приключения делались достоянием легенд: нимало не смущаясь, он красовался с очередной пассией на глазах у всего Парижа.

Семь лет назад принц женился, но то был жалкий политический альянс, заключенный с целью объединения в союз Франции и Италии, и трудно было найти на свете двух других людей, до такой степени не совместимых друг с другом.

И не было ничего удивительного в том, что женитьба эта нисколько не укрепила нравы принца.

Открыто рассказывалось, что каждое утро в его спальне были разбросаны нижние юбки. И однако, будучи превосходным хозяином, блистая острым умом и редкостным обаянием, он всегда был желанным участником любого парижского увеселения.

— Интересно, какие чувства князь Наполеон испытает, увидев здесь Локиту? — спросил лорд Марстон. — Я слышал, что он не раз приглашал ее ужинать, но все его предложения были отвергнуты.

— Что ж, и мои тоже. Потому-то и пришлось применить новую тактику.

— Впрочем, весьма предосудительную, — сурово добавил лорд Марстон. — Ума не приложу, как на это посмотрит Локита, стоит ей узнать правду.

— Это будет зависеть от того, захочется ли мне ей об этом рассказывать, — отвечал князь и вдруг едва ли не злобно процедил: — Но она простит меня! Простит, потому что она меня любит. Запомни: она меня любит!

Лорд Марстон подумал и рассудил, что, пожалуй, это правда, хотя тут же его мысли обратились к мисс Андерсон.

Уж надо думать, она-то не останется глуха к любовной связи между своей столь бдительно оберегаемой подопечной и князем, коль скоро отношения их ни за что иное принять уже невозможно!

Князь, возбуждение и волнение которого перед предстоящим вечером только нарастали, облачился в свои наряды гораздо раньше, чем это было необходимо, и явился в покои лорда Марстона, с тем чтобы поторопить друга.

Он предстал перед ним в полковом мундире и выглядел столь ослепительно и в то же время внушительно, что лорд Марстон просто отказывался взять в толк, какая девушка, пусть даже столь неискушенная, как Локита, не потеряет голову при одном взгляде на такого мужчину.

— Поторопись, Хьюго! — распорядился князь.

— Ты что-то очень нетерпелив, Иван, — благодушно отвечал ему лорд Марстон.

— Мне бы обязательно хотелось, чтобы к приходу Локиты обед кончился и все уже вышли в сад.

— Однако маловероятно, что она сможет появиться раньше двенадцати, — пытался вразумить его лорд Марстон.

— Ты же знаешь, как затягиваются эти застолья.

С этим трудно было поспорить, если учесть, что в помещении, служившем в другое время бальной залой, собиралось до двухсот гостей.

Поскольку вечеринка должна была пройти на русский манер, наряду с шампанским предполагалось потчевать гостей токайским — самым модным напитком в Петербурге.

Княжеским поварам было дано указание щегольнуть набором блюд, способным вызвать лютую зависть у любого хлебосольного парижанина; помимо этого, после прихода Локиты намечена была трапеза целиком по рецептам русской кухни — для тех из гостей, у которых после гаргантюанского пиршества не притупится чувство голода.

Оглядывая спустя несколько часов помещение для ужина, лорд Марстон подумал, что князь достиг своей цели. Увиденное им зрелище по своему великолепию не уступало сценам в Зимнем дворце.

В саду же царила и вовсе колдовская картина.

То была Россия из сказки, Россия, избавленная воображением от жестокости, голода, нищеты и притеснения.

Россия, что существовала в таком обличье только в сердцах тех, кто любил ее беззаветно, невыразимо прекрасная благодаря своей таинственной прелести.

Лорд Марстон пребывал в самом чудесном расположении духа.

Среди гостей князя у него имелось немало друзей, а в числе приглашенных дам обнаружилось такое количество очаровательных особ, что они, пожалуй, вполне могли бы заставить его подзадержаться в Париже на неопределенный срок.

Опомнился он, по сути дела, лишь когда обнаружил приближение князя.

— Она не приехала! — глухо вымолвил князь.

Лорд Марстон извлек из кармана жилета золотые часы. Стрелки показывали час ночи.

— Вероятно, спектакль закончился позже обычного, — предположил он.

— Она никогда не ждет его окончания — ты это знаешь.

Лорд Марстон, пробормотав извинения, оставил даму, с которой только что беседовал, и последовал за князем к дому. Под ногами у них скрипел искусственный снег.

— Что-то случилось… Что-то помешало ей приехать, — произнес князь сдавленным голосом. — Это все проделки старой ведьмы!

— Но она же приняла твое приглашение.

— Тогда почему же здесь нет Локиты? Я послал экипаж к служебному выходу к одиннадцати часам вечера. На козлах был один из моих испытанных людей.

— Наверняка есть какое-то логическое объяснение, — увеличивал его лорд Марстон. — Увидишь, она прибудет с минуты на минуту. Успокойся, Иван, и лучше всего — немного выпей.

Они вошли в гостиную, где он поднес князю бокал с шампанским.

Князь едва пригубил шампанское, а потом, размахнувшись, с внезапной яростью метнул хрустальный сосуд в камин.

— Она не приедет, я чувствую, она не приедет! — закричал он. — Боже мой, Хьюго, я не могу потерять ее!!

Лорд Марстон снова взглянул на часы. Все и впрямь принимало скверный оборот. Они вышли в холл, и тут один из лакеев, что стоял в дверном проходе, повернулся к ним и воскликнул:

— Карета!

Выражение отчаяния с лица князя Ивана тут же исчезло. Он поспешил к выходу.

Выйдя на лестницу, он увидел экипаж в тот момент, когда кучер уже натягивал поводья.

Лакеи бросились к дверцам кареты. Однако, когда те распахнулись, лорд Марстон с удивлением обнаружил, что внутри никого нет.

Соскочив с козел, кучер подбежал к хозяину.

— Что произошло? Где те дамы, за которыми я тебя посылал? — вне себя от ярости закричал князь.

— Из театра они вышли, ваше высочество, за полчаса до полуночи…

— И ты дождался их?

— Да, ваше высочество, но когда они сели в карету, то просили сперва отвезти их на вокзал.

— На вокзал? — задыхаясь, проговорил князь.

— Да, ваше высочество. Они сказали, что хотят попрощаться с человеком, который садится в поезд.

— И ты сделал, как они просили?

— Да, ваше высочество.

— А когда приехал?..

— Дамы вышли из кареты, ваше высочество, и прошли на вокзал.

— Багаж был при них?

— Нет, ваше высочество, только шляпная коробка.

Лорд Марстон ахнул. Он тотчас понял, что было в той шляпной коробке.

— Продолжай! — раздраженно потребовал князь.

— Я спросил у дам, ваше высочество, не помочь ли поднести им ту коробку, но они отказались. А потом я увидел, что внутри вокзала их поджидают мужчина и женщина и при них груда чемоданов.

— Мужчина и женщина, — повторил князь. — Высокий мужчина это был слуга? И русский?

— Пожалуй, да, ваше высочество.

Князь промолчал, и кучер продолжал свой рассказ:

— Дальше я их не видел. Мы прождали их целый час, ваше высочество.

Князь вновь не ответил.

— Я тогда подумал, может быть, что-то стряслось, — продолжал слуга, — и пошел на вокзал разузнать, в чем дело. Пока мы ждали на улице, поезда приходили и уходили, и теперь на вокзале почти не оставалось пассажиров. И двух дам среди них не было.

— Ты в этом уверен?

— Совершенно уверен, ваше высочество, я расспросил носильщика.

— И что он сказал?

— Он сказал, что не сомневается, будто видел тех четверых людей, как я ему их описал, когда они садились в поезд, и поезд этот отошел сразу за полночь.

— Он сказал, куда этот поезд направлялся?

— В этом он был не совсем уверен, ваше высочество, но думает, что это экспресс на Кале.

Князь стоял неподвижно. В этот миг слуга, который открывал дверцы экипажа, извлек из него какие-то предметы.

В руках он держал два русских женских наряда, один из которых был расшит настоящим жемчугом!

Глава 5

Стоя у окна, Локита разглядывала маленькую городскую площадь.

В центре ее был разбит сад, но деревья, по сравнению с парижскими, имели вид унылый и какой-то безжизненный.

Небо было затянуто тучами; казалось, что и весь Лондон столь же уныл, беспросветен и мрачен, как отчаяние, надавившее ей на сердце.

За последнюю неделю она заметно похудела. Темные круги пролегли под глазами, ибо она рыдала все ночи напролет, доводя себя до крайнего изнеможения.

Она оплакивала потерянного для нее князя, свои разбитые мечты, русский вечер, который он устраивал специально для нее и на котором ей не удалось побывать, будущее, ничего, кроме одиночества, не сулящее.

Она никак не могла поверить, что правильно расслышала Энди, когда та заявила ей, что они этой самой ночью отправляются в Лондон.

Когда она покидала сцену под громовые рукоплескания театралов, глаза ее ярко светились, а в душе нарастало ликование от мысли, что впереди ее ждет удивительный вечер.

Весь день она неспособна была произнести ни слова на другую тему.

— Князь Иван сказал, что тот сад будет совсем как русский, Энди, — говорила она. — Как ты думаешь, он разбросает снег если да, из чего он его сделает?

— В России не везде есть снег… — Из мисс Андерсон в тот день слова было клещами не вытянуть. — На юге бывает очень жарко, там много солнца и цветов.

— Ты раньше мне уже об этом говорила, — сказала Локита. — Но я всегда представляю себе сани, которые летят по снегу, купола и шпили церквей Петербурга, что мерцают позолотой на солнце. Папа часто мне о них рассказывал.

Мисс Андерсон промолчала, и Локита решила, что та недовольна предстоящими увеселениями — в связи с приглашением на вечер многочисленных гостей. Ведь ранее ей никогда не разрешалось заводить друзей.

— Но мне и не интересен никто… кроме князя, — тихонько прошептала Локита.

Она поднималась впереди мисс Андерсон по железной лестнице в гримерную, зная о том, что внутри их уже ожидают русские наряды, которые князь обещал доставить прямо в театр.

И вот, разложенные на кресле, они предстали перед ней во всей своей красе. Она издала крик, не помня себя от восторга:

— Взгляни, Энди, они же восхитительны!

Каково же было ее удивление, когда та резко произнесла:

— Живо переоденься в платье, в котором ты приехала из дома.

— Но почему, Энди? Было же условлено, что мы переоденемся здесь и прямо отсюда отправимся к князю.

— Делай, как я говорю, — скомандовала мисс Андерсон.

— Но я хочу нарядиться в русское платье, — запротестовала Локита. — Как же я буду выглядеть без него на вечере? Оно такое необыкновенное!

— Одевайся в свое обычное платье.

Что-то в тоне, которым она произнесла эти слова, заставило Локиту взглянуть на нее с внезапной тревогой.

Наступило молчание. Наконец тихим голосом, почти шепотом, Локита промолвила:

— Что ты хочешь… этим сказать?

— Сегодня вечером мы уезжаем в Лондон! — В Лондон?! Но… почему?

— Потому что в Париже нам оставаться больше нельзя.

— Почему? Почему? — взмолилась Локита.

Ни разу прежде не осмелившись ослушаться мисс Андерсон, она и сейчас покорно облачилась в свое обычное платье, а сверху накинула бархатную пелерину с капюшоном.

Затем они спустились по железной лестнице и подошли к служебному выходу.

На самой мисс Андерсон также был плащ, и лишь когда они уселись в карету князя и слугам было велено отвезти их к вокзалу, Локита обнаружила, что мисс Андерсон захватила с собой и русские наряды.

Кроме того, в руках у нее была коробка из-под шляпок.

— Что в ней? — спросила Локита.

— Наши капоры, — отвечала непреклонная мисс Андерсон. — Я не хочу, чтобы до нашего отъезда из Парижа слуги князя успели разгадать наши планы.

Локите оставалось только смирение. Когда же, выпустив клубы пара, поезд отошел от вокзала и покатил в Кале, она прикрыла глаза, чтобы сдержать слезы, готовые градом покатиться по ее щекам.

Ей не хотелось плакать на людях, но ночью, стоило ей остаться одной, она рыдала так, что подушка вымокла до нитки.

Мисс Андерсон рассчитывала остановиться у своей сестры, жены доктора Эдвардса, который открыл свой кабинет в Айлингтоне; однако выяснилось, что дом, который те занимали, был слишком мал, чтобы вместить новых жильцов.

Впрочем, миссис Эдвардс вскоре нашла им комнаты в расположенном по соседству пансионе.

Комнаты были маленькие и не очень уютные, но у Локиты уже не оставалось сил на иные эмоции, кроме саднящего чувства утраты.

«Что, что теперь подумает князь?!» — поминутно терзалась она.

Разве сможет он когда-то понять, что она менее всего хотела причинить ему боль и обиду, что ее, по сути, заставили сделать это?

На третий день их пребывания в Лондоне мисс Андерсон слегла в постель.

Зять, осмотрев ее, очень серьезным тоном объявил, что мисс Андерсон необходимо срочно показать специалисту.

— Мы не можем себе этого позволить! — твердо сказала та, но доктор настоял на своем.

И вот теперь, содрогаясь от ужаса, Локита дожидалась вердикта сэра Джорджа Лестера.

Локита никогда не допускала мысли, что у Энди могут быть серьезные нелады со здоровьем: ведь та всегда была такой сильной и собранной.

Разве что последний месяц или два, проведенные в Париже, она обнаруживала признаки чрезмерной усталости и отказывалась от так любимых ею в прошлом прогулок по Булонскому лесу, а порой, когда они покидали театр, казалась до того утомленной, что по дороге домой не могла проронить ни слова.

Дверь тихо открылась, и, обернувшись, Локита увидела входящего в комнату сэра Джорджа Лестера.

Лицо его было предельно сурово, а глаза смотрели с тревогой. Она ждала, когда он заговорит.

— Я осмотрел мисс Андерсон, — произнес он. — Насколько я понимаю, это ваша опекунша.

Локита, не говоря ни слова, кивнула.

— Полагаю, вы ждете от меня откровенного и честного сообщения.

— Энди… очень больна? — Этот вопрос вырвался из уст Локиты против ее воли.

— Да, дитя мое, она очень больна! — ответил сэр Джордж Лестер. — У нее очень слабое сердце. Есть и другие осложнения, которыми я не хотел бы вас расстраивать.

— И что же мы должны делать? Она еще сможет поправиться?

Сэр Джордж покачал головой:

— Я сказал мисс Андерсон, что ей прежде всего необходим отдых. Ей противопоказаны волнения. Любого рода неприятные переживания. Я прописал ей таблетки, она должна принимать их, как только возникнут сильные боли или будут признаки коллапса.

Локита задержала дыхание. Лицо ее вмиг побелело, глаза округлились от страха.

— И… больше ничего… мы не в силах… сделать? — еле вымолвила она.

— Она переживает из-за вас, дитя мое, — сказал сэр Джордж. — Поэтому вы обязаны сделать все от вас зависящее, чтобы укрепить, утешить ее, избавить от волнений.

— Я обещаю, — прошептала Локита.

— Уверен, что это — половина победы, — мягко улыбнулся сэр Джордж.

Он похлопал Локиту по руке и, подхватив цилиндр, который оставил у дверей, вышел из помещения.

Снаружи его поджидал доктор Эдвардс. С лестницы донесся звук шагов и приглушенные голоса.

Она бросилась в комнату мисс Андерсон.

То была крохотная, безвкусно меблированная комнатка. Мисс Андерсон сидела, прислонившись к горке подушек, на узкой железной кровати.

Подходя к ней, Локита из последних сил заставила себя сдержать слезы.

— Энди! — выговорила она, но голос звучал неровно. — О, Энди!

— Все в порядке, моя хорошая, — улыбнулась мисс Андерсон. — Доктора вечно поднимают панику из-за пустого. Я к этому отнеслась очень спокойно. А скоро я буду уже на ногах. Вот увидишь!

Из страха расплакаться Локита не могла больше вымолвить ни слова. Затем изменившимся тоном, словно бы желая скрыть от кого-то свою просьбу, мисс Андерсон произнесла:

— Пошли за Сержем. Я хочу поговорить с ним.

— Да-да, конечно, — с готовностью воскликнула Локита. — Я пойду сама разыщу его.

Выйдя из комнаты, она, как и ожидала, застала Сержа на лестнице. Не решаясь войти внутрь, он о чем-то беседовал с Мари: оба терзались беспокойством по поводу вердикта медика.

— Мисс Андерсон хочет переговорить с тобой, Серж, — обратилась к нему Локита, и русский без лишних слов проследовал в комнату мисс Андерсон.

— Что сказал доктор о здоровье мадам? — по-французски спросила Мари.

Локита увлекла ее в маленькую гостиную, которая была предоставлена в пользование всех постояльцев пансиона, и поведала ей то, что слышала от сэра Джорджа.

— Мы должны приглядеть за мадам, — согласилась Мари. — Разве можно было сломя голову срываться из Парижа! — И она состроила гримасу, которая была красноречивей любых слов.

— Да, я понимаю, — проговорила Локита. — Быть может, нам удастся убедить ее всем вместе вернуться домой.

Впрочем, говоря это, она ни миг не усомнилась, что Энди ни за что на свете не согласится вернуться в Париж, пока там находится князь Иван.

Она знала, что именно от него они сейчас прячутся, а в Айлингтоне ему, пожалуй, пришло бы в голову искать их в последнюю очередь.

Она услышала, как Серж выходит из спальни мисс Андерсон. Потом его сапоги застучали по лестнице. Она бросила взгляд на Мари:

— Не понимаю, куда Энди могла послать его?

Она вернулась в ее спальню.

Когда Локита входила в комнату, глаза мисс Андерсон были прикрыты, но, услыхав ее шаги, она взглянула на нее и улыбнулась.

— Куда ты послала Сержа? — осведомилась Локита.

— Узнать, прибыл ли лорд Марстон в Лондон, — отвечала Энди.

Лорд Марстон сидел в библиотеке своего особняка на Кэрзон-стрит и разбирал огромную пачку писем, ожидавшую его по возвращении из Парижа.

И хотя он был дома уж несколько дней, пачка, казалось, не становилась меньше, и все потому, что, как он прекрасно понимал, покуда в его доме князь Иван, времени для занятия корреспонденцией почти не оставалось.

Обнаружив, что Локиту отняли у него, князь испытал приступ настоящего помешательства; лорду Марстону стоило величайших трудов удержать его от совершения какой-нибудь отчаянной, дикой выходки.

— Я потерял ее! Боже мой, Хьюго, я потерял ее! — выкрикивал князь.

Он отказался вернуться к гостям, а вместо этого тут же помчался к ее дому в Булонском лесу.

Там князь долго что было силы колотил по входной двери. Наконец, до смерти перепуганный, показался сторож в плаще, накинутом поверх ночной рубашки.

Князь засыпал его вопросами, всячески пытаясь поймать на слове. Можно было, однако, не сомневаться, что от этого человека толку будет не много.

Выяснилось, что Мари, приходившаяся ему племянницей, попросила его и жену присматривать за домом, пока дамы будут в отъезде.

— Куда же они уехали? — выпалил князь.

Тот лишь пожал плечами.

— Может быть, в Англию?

Его собеседник на какое-то время задумался, а потом с некоторым колебанием ответил утвердительно. Он слышал, как племянница говорила, что им понадобится теплая одежда, потому что в Лондоне, дескать, всегда холодно.

Князь бросил взгляд на лорда Марстона:

— Лондон!

Но на этом все их сведения исчерпывались.

Мари не поведала родственникам, где они собираются остановиться. К тому же, рассудил лорд Марстон, сомнительно, чтобы мисс Андерсон захотелось кому бы то ни было об этом рассказывать.

Можно было со всей очевидностью предположить, что та готовила их стремительное исчезновение втайне от всех и, как склонен был думать лорд Марстон, вплоть до самой последней минуты ни словом не обмолвилась о нем Локите.

После пристрастного допроса сторожа им открылось лишь одно дополнительное обстоятельство: мисс Андерсон продала очень ценную икону.

Жена сторожа слышала, как Мари говорила мисс Андерсон:

— Мадемуазель любит эту икону. Она много для нее значит. Мадемуазель будет очень горевать, если ее потеряет.

— Не вижу причин рассказывать ей, что икона продана, — резко отозвалась мисс Андерсон.

У князя имелись предположения относительно личности наиболее вероятного скупщика ценных икон в Париже. Отправившись к нему с лордом Марстоном на следующее утро, они выкупили икону, заплатив, как следовало ожидать, двойную цену против той, что скупщик вынул из собственного кармана.

Однако все, что имело отношение к Локите, князь теперь почитал для себя сокровищем.

Вслед за тем он принял решение немедленно отправиться в Лондон, отпустив лорду Марстону считанные минуты для того, чтобы уведомить о том британского посла; вскоре они уже сидели в поезде и неслись к берегу Ла-Манша.

Когда же они прибыли в Лондон, даже князь наконец взял в толк, как нелегко будет отыскать в этом городе человека, не имея ни малейшего понятия о месте его нахождения.

Разрезая очередной конверт, лорд Марстон думал о том, что князь Иван, должно быть, в эту минуту поднимает на ноги всех частных сыщиков, поручая им прочесать каждый уголок города.

Предстоящие поиски обречены были натолкнуться на серьезные сложности с опознанием мисс Андерсон и Локиты ввиду отсутствия их фотографий.

Можно было посчитать всю затею лишенной всякого смысла, однако хорошо уже то, думал лорд Марстон, что князь нашел себе какое-то занятие.

Он изводил себя чувством, которое русские называют тоской, — то было безысходное горе, агония души, олицетворявшая для каждого славянина его врожденный фатализм.

В случае же князя чувство это было сопряжено с душевным надломом такой силы, что временами лорд Марстон начинал побаиваться, не предпочтет ли тот сведение счетов с жизнью продолжению страданий.

Было ясно одно: этого человека сжигает всепоглощающий, неистовый огонь страсти.

Его другу приходилось раньше видеть, как некоторым женщинам — покуда князь добивался их благосклонности — удавалось кружить ему голову, заставлять забывать обо всем на свете, даже на время околдовывать внушенной страстью, — но никогда прежде не видел он князя, настолько покоренного переживаемым чувством, что оно, казалось, избавило его от всех прочих эмоций за исключением испепеляющего жара любви.

Лорду Марстону пришло в голову, что теперь это уже не князь, не аристократ, не обладатель громадного состояния — это мужчина как таковой.

Мужчина, томящийся недостижимым, обезумевший от потери того, что могло придать смысл его жизни, погруженный в бездну непроглядного отчаяния.

«Слава Богу, что меня самого не угораздило так влюбиться», — сотни раз на день твердил себе лорд Марстон.

Дверь в библиотеку открылась, и он раздраженно посмотрел на входящего слугу.

Он был совсем не в восторге оттого, что ему помешали: до возвращения князя он хотел просмотреть как можно больше корреспонденции.

— Один человек просит разрешения видеть вас, ваша светлость.

— Я никого не хочу видеть.

— Он очень настойчив, ваша светлость. Он утверждает, что у него поручение от мисс Андерсон.

Лорд Марстон воззрился на слугу, не в силах поверить своим ушам:

— Мисс Андерсон? Вы сказали — мисс Андерсон?

— Да, ваша светлость.

— Немедленно просите!

— Слушаюсь, ваша светлость.

Когда объявляли имя Сержа, лорд Марстон, поднявшись из-за письменного стола, уже стоял у камина.

Русский гигант застыл в дверях, комкая в руках шляпу.

— Доброе утро, Серж, — приветливо сказал лорд Марстон.

— Доброе утро, ваша светлость.

— Вам поручено мне что-то передать?

— Да, ваша светлость.

— Что же именно?

— Мисс Андерсон послала меня в ваш дом, ваша светлость, чтобы узнать, когда вас ждут из Парижа, и сказать, что она хотела бы видеть вас у себя. Это срочно!

— А в таком случае, — ответил лорд Марстон, — ведите меня к ней сию же минуту!

— Слушаюсь, ваша светлость.

Не прошло и несколько минут, как экипаж его светлости был выведен из конюшен. Лорд Марстон поместился внутри кареты, а Серж взгромоздился на козлах рядом с кучером.

Когда они тронулись в путь, лорд Марстон тут же спросил себя, чему он обязан столь срочным вызовом.

Неужели что-то могло случиться с Локитой? Несчастный случай? Если же она и в самом деле мертва или серьезно больна, то сможет ли он сообщить такую весть князю?

В течение всей поездки он ни на миг не прекращал думать над тем, какая причина могла побудить мисс Андерсон искать с ним встречи.

Когда экипаж подъехал к дверям затрапезного пансиона на Айлингтон-сквер и он опустил ногу на тротуар, у него мелькнула мысль, что все это отнюдь не самые достойные Локиты декорации.

Те же ощущения возникли у него, стоило ему увидеть ее саму, ожидавшую его появления в темном, убогого вида холле.

Она протянула ему обе руки. В глазах ее, не таясь, сияла радость.

— Значит, вы приехали с Сержем! — воскликнула она. — Энди не знала наверное, вернулись ли вы из Парижа.

— Мы с князем отбыли на следующий же день после того, как вы нас покинули, — отвечал он.

Выражение, которое тут же появилось в глазах девушки при упоминании им князя, красноречивее всех слов сказало ему, что ее страдания сродни тем, какие испытывал его друг.

— Энди больна, — говорила Локита, пока они поднимались по лестнице, — ее смотрел один очень сведущий доктор, сэр Джордж Лестер, который предупредил, что ей нельзя волноваться и что все мы… должны постараться ее не расстраивать…

Они поднялись еще на несколько ступенек, и Локита добавила:

— Сэр Джордж подозревает, что это сердце, и я боюсь… я страшно боюсь… как бы с ней чего-нибудь не случилось…

Лорду Марстону не понадобилось более подробное объяснение.

Локита открыла дверь:

— Прибыл лорд Марстон, Энди. Могу я просить его войти?

— Проси, Локита, и потом я хочу остаться с ним наедине, — отозвалась мисс Андерсон.

Голос ее, отметил лорд Марстон, не растерял своей непререкаемой властности.

Оставляя его в спальне, Локита напоследок улыбнулась ему.

— Мне было грустно услышать, что вы больны, мисс Андерсон. — Он присел на жесткий стул поблизости от кровати.

— Я послала за вами Сержа, лорд Марстон, — проговорила мисс Андерсон, — потому что мне необходима ваша помощь…

— Вы можете быть уверены, что я сделаю для вас все, что в моих силах.

— Мне осталось недолго жить, — промолвила мисс Андерсон.

Лорд Марстон хотел было начать увещевать ее, но она нетерпеливо отмахнулась:

— Я заставила докторов сказать мне правду. Вы знаете, как неохотно они это делают. Но я — женщина при смерти, и беспокоит меня теперь только одно: судьба Локиты.

— Понимаю, — прошептал лорд Марстон.

— Мне некому больше довериться, кроме вас, — продолжала мисс Андерсон. — Вот почему, лорд Марстон, я спрашиваю вас: хотите ли вы взять в жены Локиту?

Лорд Марстон оцепенел и не мог выговорить ни слова. Мисс Андерсон продолжала:

— По сию пору прошлое ее должно оставаться в тайне. Даже сейчас я не могу вам сказать правду о ее происхождении. Я могу лишь призвать в свидетели Бога и дать вам слово, что она — равная вам по рождению.

Немного помолчав, она сочла нужным добавить:

— Однажды вы узнаете, кто она такая и кто были ее родители. Пока же умоляю вас поверить мне и сделать ее своею женой. — Голос ее замер, но взгляд не отрывался от лица посетителя.

Спустя мгновение он ответил:

— Я буду честен с вами, мисс Андерсон, и скажу — никогда, ни на одно мгновение не представлял я, что придется выслушать столь удивительное предложение, и вряд ли сам мечтал о том, что Локита, каким бы прекрасным созданием она ни была, когда-то будет принадлежать мне. — И, переведя дух, он нашел в себе силы продолжить: — Мне кажется, она влюблена в князя Ивана Волконского, он же безумно, страстно влюблен в Локиту…

— Я очень хорошо это знаю, — резко оборвала его мисс Андерсон. — Но вам, думаю, известно, лорд Марстон, что он не может жениться на ней.

Лорд Марстон промолчал, и мисс Андерсон продолжала:

— В свое время я жила в России. Мать князя носила фамилию Романова, и потому жениться он сможет только с разрешения царя. — И с легким оттенком иронии немного погодя она добавила: — А уж царь, как нам обоим известно, никогда не даст своего разрешения на брак князя с девушкой, которая не только запятнала себя появлением на сцене, но и не имеет доказательств своей родословной.

— И вы полагаете, что меня это не коснется?

— Но вы же англичанин, как и отец Локиты. Она прекрасна не только лицом, но и сердцем. Я положительно уверена в том, что если вы женитесь на ней, то вскоре полюбите ее всем сердцем и будете любить до конца своих дней.

— Вы думаете, что и она сможет полюбить меня?

Мисс Андерсон прикрыла глаза и тяжело откинулась на подушки. Только сейчас лорд Марстон заметил, как подорвала ее силы болезнь, как изменилась она со времени их парижской встречи.

Тогда она, пожалуй, вполне заслуживала того, чтобы ее именовали Драконом, ибо была в ней сила, кипучий жар в крови, что способны и устрашить, и запугать.

Теперь же она была всего-навсего больной женщиной, старой — ибо выглядела она старше тех лет, что он дал ей, увидев впервые, — и на лице ее оставили отметины и время, и страдания.

Вспомнив слова, сказанные ему Локитой, лорд Марстон поспешно ответил:

— Дадите ли вы мне время обдумать ваше предложение? Сегодня после полудня или вечером я отправлю вам нарочного с сообщением.

И, словно бы не расслышав его слов, не раскрывая глаз, мисс Андерсон ответила:

— Я желаю, чтобы вы женились на Локите немедленно, по специальной лицензии! Тогда она будет вне опасности…

— Понимаю, — мягко произнес лорд Марстон. — И обещаю вам, что самым серьезным образом обдумаю ваше предложение. — Сказав это, он поднялся со стула.

Когда же он взялся за ручку двери, мисс Андерсон заговорила снова, — слова, по-видимому, давались ей с большим трудом:

— Я… никому не могу довериться… кроме вас… И Локита должна быть… вне опасности!

Князь ждал возвращения лорда Марстона. Невидящим взором он смотрел в сад за окном, и, с порога бросив на друга мимолетный взгляд, лорд Марстон уже знал, что его встреча с сыщиками была малоутешительной.

Он не сомневался, что они взяли предложенные им деньги, но с целью застраховать свою репутацию они, разумеется, довели до сведения князя, что тот поручает им задание, с которым они не слишком рассчитывают справиться.

Лорд Марстон сделал несколько шагов и встал близ каминной доски.

— Мне нужно кое-что сообщить тебе, Иван.

— Что же это? — поинтересовался князь, не отводя взгляда от окна.

— Я только что видел Локиту!

Князь резко повернулся. Выражение его лица было таково, как если бы он вдруг выступил на свет из тьмы подземного каземата.

— Ты… видел ее… ты видел Локиту? — Говорить ему было трудно, он почти задыхался.

— Мисс Андерсон послала за мной… Она очень больна…

Князь ждал продолжения.

— Она просила меня во имя безопасности Локиты жениться на ней.

— Жениться… на ней? — ахнул князь. И вдруг, срывая голос, он закричал: — Если ты тронешь Локиту… если хотя бы прикоснешься к ней пальцем… я убью тебя!

— Я не сказал, что согласился жениться.

— Локита будет вне опасности. Я буду оберегать ее, я буду боготворить ее до конца жизни.

— Но ведь ты не можешь на ней жениться.

Князь не ответил.

— И мисс Андерсон это известно, — продолжал лорд Марстон. — Она прекрасно знает, что ты не вправе взять в жены девицу без разрешения на то царя. Но она признала, что Локита в тебя влюблена.

Князь сделал несколько шагов и подошел вплотную к лорду Марстону:

— Я должен повидаться с Локитой. Мне нужно поговорить с ней.

— Ты намерен спросить у нее, готова ли она стать твоей любовницей? — осведомился лорд Марстон.

Князь приложил руку ко лбу:

— Любовницей ли, женой — я буду любить ее так, как не была любима еще ни одна женщина.

— Ты отлично знаешь, что дело не в этом. И если откровенно, Иван, я полагаю, что, будучи так чиста и невинна, она отвергнет ту единственную роль, которую ты в состоянии сейчас ей предложить.

Князь вновь начал мерить шагами комнату. Наконец, решившись, он произнес:

— И это значит, что ей просто не должно быть известно о наших планах.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился лорд Марстон.

— Следует все обдумать, — воодушевился князь. — Ты дашь согласие жениться на Локите… Привезешь ее сюда, и она выйдет замуж… за меня.

— Но ведь это невозможно, — перебил его лорд Марстон.

— Если мы скажем Локите, что это будет нецерковный брак — который практикуется в Англии — и что позже я получу разрешение государя на венчание в церкви, она поверит мне, — пояснил князь.

— Нецерковный брак? — переспросил лорд Марстон.

— Наподобие той церемонии, что совершается во Франции в присутствии мэра, — нетерпеливо отмахнулся князь. — Произносится несколько фраз, и пара объявляется мужем и женой. Все остальные роли будут расписаны.

— И ты намерен обмануть Локиту, уговорив ее участвовать в фарсе?

— Я собираюсь ей внушить, что не следует опасаться — ее будут любить и беречь несказанно.

Лорд Марстон затаил дыхание. Князь продолжал:

— Я переведу на нее часть своего состояния — речь может идти о любой сумме. Это будет условием брачного контракта. — Он взглянул на лорда Марстона и, снова выходя из себя, закричал: — Боже Всевышний, как же ты не понимаешь, Хьюго, что только так можно решить проблему! Я люблю Локиту, Локита любит меня, но сейчас жениться мы не можем! Наверное, спустя какое-то время, кто знает, мне удастся убедить государя…

— Мисс Андерсон заверила меня в том, что она равная мне по происхождению, — сказал лорд Марстон. — Однако даже этого в твоем случае может оказаться недостаточно…

— И ты полагаешь, что я стану задумываться над тем, кто были ее родители и предки? — вскричал князь. — Явилась ли она ко мне из сточной канавы или сошла со ступенек трона — она Локита!! Она — моя! И только об этом мы с тобой сейчас должны помнить.

Лорд Марстон вздохнул:

— Должен признаться, мне не доставит ни малейшего удовольствия брать в жены девицу — как бы ни восхищался я Локитой, как бы ни сочувствовал ей в нынешнем ее положении, — которая любит другого мужчину.

— Локита любит меня. — Изменившимся голосом князь добавил: — И ты знаешь, что я люблю ее. Ее будущее и счастье в твоих руках, Хьюго.

— Но ведь это немыслимая ответственность! — запротестовал лорд Марстон. — Вообрази, что будет, если в дальнейшем она узнает правду! Узнает, что на деле вовсе не замужем за тобой! Она же не простит тебе обмана!

— Ты видишь другой выход? — сухо осведомился князь. — Когда мисс Андерсон не станет, ты будешь считать, что Локите следует вернуться на сцену? Притом что защитить ее будет некому!

Лорд Марстон не ответил.

— Мы же знаем, что средств у них нет, — не считая денег от продажи иконы. Прими мое предложение, Хьюго. Это единственно возможный выход.

Наступила тишина. Слышно было, как отмеряют время часы. Наконец, одолевая нерешительность, лорд Марстон произнес:

— Наверное, ты прав. Другого выхода и в самом деле не видно.

Князь издал торжествующий возглас:

— Немедленно напиши записку, что ты согласен и намерен заехать за Локитой сегодня же вечером. У нас будет довольно времени, чтобы отрепетировать формальности и детали церемонии, а также для составления необходимых документов на предмет моей дарственной.

Произнеся последнюю фразу ровным, спокойным голосом, внезапно, теряя сдержанность, он воздел руки и прокричал тоном триумфатора:

— Мы нашли ее! Нашли, Хьюго, и теперь я снова знаю, что такое жизнь!

Сидя в экипаже лорда Марстона, Локита с волнением всматривалась в лицо попутчика.

— Энди просила меня следовать за вами, куда вы сочтете нужным. Но она так и не сказала, куда вы собираетесь меня отвезти.

— Что еще она говорила? — осведомился лорд Марстон.

— Когда во время обеда ей передали вашу записку, она вся засветилась. Кажется, со времени нашего отъезда из Парижа я ни разу не видела ее такой счастливой.

— Но что же она сказала?

— Она сообщила, что вы заедете за мной в пять часов, и наказала во всем вас слушаться, но так ни словом и не обмолвилась о том, что вы собираетесь предпринять. — И с некоторой тревогой в голосе Локита добавила: — Я… была испугана… я слышала, как она приказала Мари уложить кое-какие мои платья… Я должна буду… остаться у вас… на всю ночь?

— Полагаю, гораздо дольше этого, — ответил лорд Марстон. Заметив выражение, которое не замедлило появиться на ее лице, он добавил: — В моем доме вас ждет человек… который очень вас любит!

— Князь!.. — Локита, казалось, с усилием выдохнула это слово.

— Да, — согласился лорд Марстон, — князь. Скажите мне, Локита, вы в самом деле любите его?

Свет, озаривший ее лицо, подсказал ему ответ раньше, чем она заговорила.

— Я люблю его всем сердцем. Я была бесконечно несчастлива, потому что думала… что никогда его больше не увижу…

Голос ее затрепетал, и, проникшись нежным чувством к девушке, лорд Марстон взял ее руку:

— Если вы так любите его, Локита, готовы ли вы ради этой любви пойти на обман мисс Андерсон, которую вы тоже любите?

— Что это… значит?

— Когда я этим утром навещал мисс Андерсон, она спросила у меня, хочу ли я жениться на вас.

Локита замерла в немом изумлении. Он понял, что ей ничего не известно о сделанном предложении.

— Вы необыкновенно красивы, Локита, — продолжал лорд Марстон, — но мы оба понимаем, что ни вы, ни я не влюблены друг в друга и что вы любите князя.

— Я… я полагаю… он любит меня, — прошептала она.

— Его сердце и душа принадлежат целиком вам одной, — сказал лорд Марстон. — После того как вы исчезли из Парижа, он стал напоминать человека, угасающего от смертельной раны… Он думал, что больше никогда не увидит вас.

— Но… теперь… теперь он сможет жениться на мне…

— Теперь он на вас женится, но мы обязаны сохранить это в тайне. Поймите, князь — особа из очень знатного рода, он не вправе распорядиться своей судьбой, не получив разрешения царя и своей семьи.

— Понимаю, — прошептала Локита.

— Но поскольку мисс Андерсон очень серьезно больна и ее не следует расстраивать, пусть она думает, что я согласился на ее предложение и мы с вами сегодня же поженимся.

Он почувствовал, как задрожали в его ладони пальцы Локиты. Следовало безотлагательно ответить на ее немой вопрос.

— На самом же деле, — тихо проговорил он, — вы выйдете замуж за князя.

— Замуж… за князя?!

Звеня на все лады, голосок Локиты почти пропел эти слова.

— Правда, то будет нецерковный обряд, — объяснил он, — довольно скучный и совсем непраздничный. Однако князь надеется, что спустя некоторое время, когда у него будет возможность обсудить этот вопрос с царем, вы получите и церковное благословение.

— Мне бы очень хотелось получить благословение Церкви, — просто отвечала Локита.

— Разумеется, — согласился лорд Марстон. — Однако сейчас мы должны действовать очень быстро, и времени на ожидание у нас не остается.

— Вы хотите сказать… что Энди… умирает? — еле слышным голосом произнесла Локита.

— Именно так она сказала. Потому-то я уверен, что вы совершенно правы: нам нельзя давать ей повода для волнений.

— О да, конечно, — согласилась Локита.

Лошади подвезли экипаж к дверям дома лорда Марстона. Спустившись сам, он помог Локите шагнуть вниз на расстеленный по тротуару красный ковер.

Они прошли через отделанную мрамором залу. Лорд Марстон открыл двери и впустил Локиту, сам не сделав вперед ни шагу.

Посреди комнаты стоял князь. Никогда, подумала Локита, не был он так ослепительно, неотразимо красив, как в эту минуту.

Глаза их встретились, и несколько мгновений ни он, ни она не могли найти в себе силы пошевелиться. Наконец князь протянул вперед обе руки, и Локита бросилась к нему, не помня себя от счастья.

Он поймал ее в свои объятия и так крепко прижал к себе, что она слышала бешеный, неистовый такт, который отбивало его сердце.

Потом, одолевая удушье нахлынувшего чувства, он проговорил:

— Милая моя! Моя бесценная! Мой маленький дружок! Я боялся, что навсегда потерял тебя!

— Я не знаю… как перенесла… эту разлуку, — пролепетала Локита.

— Но вот теперь, теперь ты снова в моих объятиях, и, Боже Праведный, как же я люблю тебя!

Князь взглянул на ее обращенное вверх лицо и медленно, осторожно, как бы тщательно следя за каждым своим движением, наклонил голову. Губы их встретились.

Он поцеловал ее так нежно, что на глазах ее выступили слезы. Потом, чувствуя мягкую податливость ее уст, он еще сильнее прижал ее к себе.

Все настойчивее, все ненасытнее становился его поцелуй.

Казалось, он требует, чтобы она рассталась со своим сердцем, со своей душой и передала их ему.

Все то прекрасное, что переживала она в минуты своего танца, все духовное, к чему приближалась она при звуках музыки, словно бы обретало свой тайный смысл.

Это чувство захватило их и вдруг обожгло, как раскаленные лучи солнца в час полуденного зноя.

Чувство это было до того могущественным, величественным и несравненным в своей красоте, что ей почудилось, будто снопы искр, мечущиеся между ними, ослепили ее, пронзили тело и испепелили их обоих.

«Это любовь», — успела подумать Локита, и все ее существо откликнулось на его призыв к ней. Каждая клеточка ее тела содрогалась теперь от радостного изумления такой силы, что временами ее охватывала мука.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя!

Ей хотелось прокричать эти слова, ей хотелось двигаться, танцевать под блеск и величие их звучания.

Князь все еще не отпускал свою пленницу, на милость которой он обрекал себя, он целовал ее с алчностью человека, чудом вернувшегося к жизни из царства мертвых.

Когда же он поднял голову, она увидела в его глазах выражение неподдельного изумления. Она знала — он задает себе тот же вопрос, что и она задавала себе.

— Неужели правда, ты здесь, ты так близка ко мне? — спросил он дрогнувшим голосом. — Что теперь я могу… дотронуться до тебя?

— Это… правда, — прошептала она.

— Скажи мне, что ты сейчас чувствуешь.

— Я люблю тебя! Я не знала, что любовь может быть так… так бесподобна… прекрасна, как музыка и… свет…

— Этот свет принесла сюда ты, моя радость.

Вновь и вновь он целовал ее — целовал в щеки, в уста, целовал тоненькую жилку, что от возбуждения трепетала на ее шее, и снова в уста…

Они потеряли представление о времени. Наконец он подвел ее к дивану и усадил рядом с собой. Руки его все еще обвивали ее талию. Он словно бы боялся потерять ее еще раз.

— Хьюго рассказал тебе о наших планах? — спросил он.

— О том, что мы с тобой… поженимся? — спросила Локита, и голос ее задрожал от волнения. — Но он сказал, что мы должны держать это в тайне.

— Да, в тайне. Сейчас важно только то, что ты должна стать моей… моей… стать частью моего сердца, моей души… так я о тебе думал всегда…

— Ты сказал мне это… еще в ту нашу первую встречу…

— Я думал так тогда, думаю то же и поныне. Когда ты исчезла перед тем званым вечером, любовь моя, мне было трудно, очень трудно заставить себя поверить, что я не потерял тебя навсегда, но судьбе снова угодно было свести нас друг с другом.

— И что же… это был, наверное, замечательный вечер? — с затаенной тоской спросила Локита.

— Без тебя это превратилось в пустое паясничанье.

— Мне очень… мне очень жаль…

— У тебя впереди еще тысяча вечеров, я устрою для тебя любой вечер, какой ты ни пожелаешь, но сейчас я хочу, чтобы мы остались вдвоем и рядом не было ни души.

— И я тоже… этого хочу, — прошептала Локита.

Он еще ближе прижал ее к себе. Руки его пробежали по ее телу, а губы коснулись мягкого шелка ее кожи.

Наконец он с усилием произнес:

— Я скажу тебе, что мы задумали. Не пройдет и часа, как мы поженимся. А потом, солнце жизни моей, я верю, что мечты мои исполнятся… И мы с тобой проведем здесь ночь…

— Если ты в самом деле желаешь этого… — проговорила Локита, — то знай, я исполню все… чтобы сделать тебя счастливым.

— Да, ты сделаешь меня счастливым!! — неистово вскричал князь. — Ты вся создана для моего счастья, восторга, поклонения! И до конца своих дней я намерен лелеять тебя, напоминать, что без тебя жизнь моя потеряет смысл, что мы всецело принадлежим лишь друг другу.

С уст Локиты сорвался стон радости. Она прижалась лицом к его шее.

Он целовал ее волосы и говорил:

— Хьюго предложил нам воспользоваться своим загородным домом. Мы сможем отправиться туда завтра и проведем там наш медовый месяц.

Локита подняла голову, глаза ее заблестели:

— А можем мы отправиться туда верхом?

— Все будет исполнено по твоему желанию. Лишь позволяй мне любить тебя, говорить тебе, как ты прекрасна.

Лицо Локиты вспыхнуло.

— Я тоже… этого хочу… — сказала она и дотронулась рукой до его щеки.

Взяв ее руку, он покрывал поцелуями ее пальцы и ладонь.

— Я люблю тебя! Люблю тебя! Мне нужно будет научить тебя русскому, любовь моя, ведь ни в английском, ни во французском не найдется слов, которые бы донесли до тебя силу моей любви.

— Я немного говорю по-русски, — улыбнулась Локита, — я могу объясняться с Сержем, но очень многих слов я, конечно, не знаю, и ты меня обязательно им научишь.

— Я очень многому могу научить тебя, столь многому, мой бесценный цветочек, что на это не хватит отпущенного нам века. Но все будет начинаться с любви и заканчиваться любовью.

Он собрался было вновь поцеловать ее, но внезапно остановился:

— Я знаю, что мы будем делать. Мне кажется, если мисс Андерсон станет хуже, ты не захочешь отлучаться за границу.

— Ты такой… добрый и чуткий, — проговорила Локита, — и она в самом деле так серьезно больна… что я боюсь…

Больше вымолвить она не смогла ни слова. Руки князя нежным повелением заставили ее замолчать.

— Я буду беречь тебя так же, как раньше это делала она. И быть может, когда-то нам откроются все твои тайны…

— И тайна моего происхождения? — спросила Локита.

— Ты ведь очень загадочная особа, — с улыбкой произнес князь.

— Мне кажется, Энди решила все доверить бумаге. С первого дня нашего появления в Англии, стоит ей почувствовать себя лучше, она исписывает десятки страниц. Прочитать их невозможно: она запирает их на ключ в комоде.

— В таком случае нам нет смысла о них беспокоиться, — убежденно заявил князь. — Мне остается лишь думать о тебе, спрашивать, счастлива ли ты и любишь ли меня.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя. Люблю сильнее, чем умею это выразить словами.

— Тогда расскажи мне об этом своими губками, — прошептал князь и прильнул к ее устам.

Локита, выйдя в сопровождении князя из столовой, последовала за ним в гостиную. В комнате, подобной этой, ей еще не доводилось бывать.

Утопая в цветах, она благоухала ароматами столь изысканного и нежного свойства, что и эти цветы, и эти запахи Локита уже не могла отделить от своей любви.

Слуга принес графин с бренди и поставил на небольшой столик.

— У вашего высочества есть еще какие-нибудь пожелания?

— Нет, это все.

Лакей поклонился и покинул комнату.

Локита, которая любовалась вазой с цветами, повернулась к князю.

— Подойди сюда! — попросил он.

И будто она только ждала приглашения, легкой, воздушной поступью, словно бы не касаясь ковра, она подбежала к нему.

Он приблизил ее к себе, но не поцеловал, а лишь внимательно всмотрелся в ее лицо:

— Как может быть так красиво, так совершенно земное существо? Я и сейчас не могу поверить, что на самом деле вижу тебя перед собой, что это не прихоть моего воображения.

Локита радостно рассмеялась:

— Это не прихоть воображения… я перед тобой… и я — твоя жена. Я и не предполагала, когда впервые увидела тебя… что буду носить на пальце твое кольцо…

— Ты скрывалась от меня, ты растворилась в тени, как привыкла делать и прежде, но теперь, моя бесценная крохотная орхидея, ты уже не сможешь убежать от меня.

— А ты думаешь… мне этого когда-то захочется? — Голос ее дрогнул от страсти, комком подступившей к горлу.

Он прильнул к ее бледному плечу, потом покрыл поцелуями шею.

Дрожь возбуждения, пронзившая ее тело, передалась и ему. Властным порывом уста их устремились навстречу. Поцелуй был страстным, пламенным.

Затем, не прерывая поцелуя, он приподнял ее и опустился вместе с ней в большое, уютное кресло, покачивая ее, словно дитя, из стороны в сторону.

— Когда я увидела тебя в первый раз, мне захотелось, чтобы ты именно так взял меня и посадил к себе на колени, — призналась она еле слышно.

Она прижалась щекой к его плечу. То был знак глубокой привязанности.

— В ту ночь, после ужина, когда ты спас нас из рук бандитов, мне захотелось, чтобы ты поцеловал меня, — шепнула она.

— Уж не думаешь ли ты, что я этого не хотел? — спросил князь. — Никогда в жизни я не был способен на подобные чудеса выдержки.

— Но почему же ты… этого не сделал?

— Потому что боялся испугать тебя, моя звездочка. Я знал, что ты моя, что сердца наши бьются в унисон, что мы одно целое… И однако ж, я видел, как ты юна и невинна.

Она вновь прильнула к его плечу:

— Я должна быть достаточно… искусной в любви… чтобы знать, как сделать тебя счастливым.

— Ты и так это делаешь, оставаясь собою. Как бы я хотел объяснить тебе, что наши чувства друг к другу совсем не похожи на те, какие мне приходилось испытывать прежде. Дело здесь вовсе не в том, чтобы быть искусной или неискусной, искушенной или невинной. Дело только в том, что ты — вторая половина меня самого.

— Но неужели так может быть на самом деле? Ты такой величественный… статный… внушительный…

— А ты нежная, добрая и очень женственная, — проговорил князь, подкрепляя каждое слово новой лаской.

Она чувствовала на себе игру его пальцев — и вдруг затрепетала так, словно бы превратилась в музыкальный инструмент, который благодарно откликается на бережное прикосновение рук исполнителя.

— Я люблю тебя! — сказала она.

— Расскажи мне, как велика твоя любовь?

— Как мир, как океан, как небеса, — прошептала она.

— Я ждал от тебя именно этих слов. Я научу тебя любви, мой цветочек, я укажу тебе, как любить меня, чтобы ты забыла обо всем мире, кроме одного лишь меня, чтобы небесами тебе казались только мои объятия…

Голос его дрожал от страсти, глаза пылали огнем. Он стал покрывать ее поцелуями, пока дыхание ее не участилось, а тело, казалось, было готово воспламениться.

Внезапно ей захотелось освободиться из его объятий.

— Я хочу станцевать для тебя, — прошептала она, — как когда-то танцевала для папы, но сейчас это… важнее и прекраснее… потому что я танцую для… тебя.

Князь затаил дыхание.

— Да, станцуй, мое сокровище!

Она встала и прошла на середину комнаты.

Сияние свечей, установленных в хрустальных бра, играло в золоте ее волос, глаза были напоены нежностью и любовью.

С минуту она простояла неподвижно, как бы вслушиваясь в звуки музыки, что настроят ее и поведут в танце.

И вот танец начался. Князь видел его впервые. Он знал, что так велит танцевать ее сердце, любовь, которая захватила ее душу.

То был танец света и радости, источаемых не этим миром, но горним, божественным.

Она простерла руки перед собой, словно желая охватить или постичь торжество любви, и тут же, как бы осознав бесплодность этой попытки, воздела ладони к Небесам, моля о помощи и благословении.

И как когда-то на сцене, она сумела показать князю, что она не одна в этом танце, что рядом с ней присутствует другой человек, тот, кого любит она и кто любит ее.

Она с такой поразительной достоверностью явила это воображению князя, что на миг он совершенно уверовал, будто Локита танцует не одна, будто рядом и вокруг нее кружатся другие фигуры.

Мелодии их душ находились меж собой в таком глубоком созвучии, что князю внезапно очень ясно представилось — Локита сейчас думает о его матери.

Казалось, она вызвала самый ее дух, и князь уже не сомневался, что мать его с ними, может их видеть и слышать, и он уже словно услышал обращенные к нему слова.

Ощущение было до того сильным и непреодолимым, что он, не помня себя, вскочил с кресла и крикнул:

— Остановись!

Локита, словно выхваченная из состояния транса, внезапно застыла. Руки ее тянулись к невидимому, рот полуоткрыт, глаза беспомощно блуждали.

— Я сказал — остановись, — изменившимся голосом промолвил князь. — Я не могу обманывать тебя. Я должен сказать правду.

— Правду… — Голос Локиты, казалось, долетал до него с дальнего расстояния.

— Да… правду. Я люблю тебя, я боготворю, я обожаю тебя! Я припадаю к твоим ногам, мое счастье. Но я должен сказать тебе: мы — не муж и жена.

Она стояла неподвижно, не проронив ни слова. Он продолжал:

— Я не имею права жениться на тебе. По закону я должен испросить разрешения царя. Но я весь без остатка принадлежу тебе одной. Каждый мой вздох полон тобой, я клянусь перед Богом и памятью моей матери, что я никогда не оставлю тебя, что до конца наших дней буду любить и беречь тебя.

Наступило молчание, такое пронзительное, что казалось, оба они ни словом, ни вздохом не способны нарушить его.

Затем, словно чувствуя, что она удаляется от него, хотя она не сделала ни шагу, он закричал, срывая от нестерпимой боли голос:

— Если ты в самом деле любишь меня, если любишь меня так, как люблю тебя я, все остальное не имеет значения! Любовь выше всех законов, которые придумали люди. Ответь, неужели ты в это не веришь?!

Локита не в силах была пошевелиться. Только руки ее бессильно поникли. Она вдруг стала совсем крошечной и беззащитной.

Князь хотел было шагнуть к ней, но заставил себя сдержаться и проговорил:

— Я сказал тебе это, потому что люблю тебя, потому что не вынес бы, если бы меж нами пролегла ложь. Скажи мне, что тебе важна только наша любовь, что все остальное не имеет значения. Скажи мне это сейчас!

Он уже не просил, он требовал. Шепотом, таким тихим, что он едва мог различить сказанное, Локита проговорила:

— Я должна… подумать… Должна… подумать…

Закрыв лицо руками, она повернулась и очень медленно двинулась двери.

Глава 6

Локита и Мари не спеша прогуливались по бульвару Мадлен.

В течение всей прогулки обе почти не нарушали молчания.

Казалось, минуло уже столетие с той поры, когда они устремились из Лондона обратно в Париж, что бы вновь искать убежища от всего рода человеческого.

Даже теперь — хотя последние несколько дней она пыталась заново привыкнуть к такому знакомому для себя образу жизни — всякий раз, когда воспоминания уносили ее к князю, слезы наворачивались на ее глаза и начинали трястись губы.

«Почему я не сделала того, что он от меня ждал?» — Этим вопросом она поминутно терзала себя в течение каждой ночи.

Этот вопрос мучил ее и днем, не давая сосредоточиться ни на какой другой мысли, наполняя все ее существо чувством безысходности.

Когда она бросилась вон из дома лорда Марстона, приказав лакею в холле кликнуть для нее наемный экипаж, она, как дитя, устремилась за помощью к той единственной женщине, что оберегала и пестовала ее всю жизнь.

И лишь когда экипаж остановился у дверей пансиона в Айлингтоне, она, придя в себя, вспомнила, что не вправе огорчать и расстраивать Энди, и принялась лихорадочно измышлять возможные оправдания своему возвращению.

Войдя в дом и не встретив внизу ни души, она стремглав бросилась наверх в покои мисс Андерсон.

Взявшись за дверную ручку, она затаила дыхание и, собрав остаток сил, заставила себя войти в комнату со спокойным выражением лица.

Энди, которая еще не спала, приподняла голову неспешно, поскольку, очевидно, собиралась увидеть перед собой Мари. Увидев же Локиту, она громко воскликнула:

— Почему ты здесь? Почему ты вернулась?

Локита подошла к ее постели, встала на колени у изголовья и, тщательно подбирая каждое слово, нежно произнесла:

— Энди… миленькая моя… я пришла… просить у тебя совета…

— Совета? — переспросила мисс Андерсон.

— Я не знаю, что мне делать… как правильно поступить и не ошибиться…

Слова эти прозвучали так по-детски трогательно, что мисс Андерсон, поддавшись порыву, нежно взяла ее за руку.

— Ты очень взволнована, даже напугана, — сказала она, как бы обращаясь к самой себе. — Совсем не этого я хотела…

— Ты… единственный человек… кого я могу спросить…

— Спросить о чем? — проговорила мисс Андерсон, хотя вполне представляла себе ответ.

Локита не сводила глаз с белой простыни.

— Лорд Марстон сообщил мне, что ты хочешь, чтобы я вышла за него замуж, — вымолвила она. — Но… я не могу этого сделать, Энди.

— Почему же?

— Потому, что я не люблю его, а он не любит меня.

Мисс Андерсон воздержалась от ответа, и Локита продолжала:

— Я знаю, как сильно папа любил маму. Когда он начинал говорить о ней, то любовь звучала в его голосе, в каждом его слове. И ты сама говорила мне, как сильно любила его мама. — Локита обхватила руку Энди своими ладошками. — Как же могу я… стать женой лорда Марстона… и любого другого человека, если не люблю его… так же сильно?

— Ты должна уберечь себя от всякой опасности, дорогая, — произнесла мисс Андерсон, но голос ее прозвучал без привычной чеканности.

— Но ведь ты не хочешь, чтобы я была несчастлива… чтобы вся жизнь моя стала горем…

— Лорд Марстон — джентльмен. Он будет заботиться о тебе.

— Он не сможет любить меня так… как князь…

Слова эти были сказаны почти неразличимым шепотом, но мисс Андерсон сумела их расслышать.

— Князь не может предложить тебе руку, — твердо произнесла она.

— Я знаю это. Но… если я останусь с ним… это будет очень скверный поступок… хотя мне так этого хочется?..

— Твой отец и мать никогда не простили бы мне этого, — ответила мисс Андерсон с нескрываемой мукой в голосе.

Локита открыла глаза. Они были темны от поглотившего ее душу отчаяния.

— И что же мне тогда делать? — прошептала она. — Ты ведь всегда была такой мудрой, всегда заботилась обо мне и желала только лучшего. Скажи, Энди… как быть… потому что я сама ничего не знаю…

С минуту мисс Андерсон лежала безмолвно. Затем твердо произнесла:

— Позови Мари и Сержа.

— Но зачем они тебе? — испуганно спросила Локита.

— Не спрашивай, делай, как я говорю. Я хочу их видеть сию же минуту, немедленно! Мы возвращаемся в Париж!

— В Париж? — ахнула Локита.

Но с этого мгновения все ее слова, мольбы, протесты, возражения были уже пустым звуком.

Мисс Андерсон приняла капли, прописанные ей сэром Джорджем Лестером, и кое-как оделась при помощи Мари и Сержа.

Сгодились и несколько глоточков бренди, а Мари, будучи француженкой, и вовсе была уверена в том, что это средство более безотказное, чем любая прописанная докторами пилюля. Во всяком случае, оно очень поддержало мисс Андерсон во время их долгой дороги.

В семь часов поезд отошел от вокзала Виктория. Когда же они подъезжали к Парижу, мисс Андерсон стало совсем плохо, казалось, что она уже между жизнью и смертью. И все же, собрав в кулак силу воли, она заставляла себя не мириться с болезнью.

— Сказать кучеру, чтобы он отвез нас домой? — спросила Локита, когда они усадили в фиакр мисс Андерсон, а Серж помог уложить багаж на крыше экипажа.

— Нет! — последовал ответ. — Мы едем к мадам Альбертини.

Локиту это очень удивило, но, увидев, какое бледное лицо у ее опекунши, посчитала за лучшее не задавать вопросов.

Мисс Андерсон нашла в себе силы выдержать объяснение с мадам. Той нужно было знать, почему они отлучились из Парижа, а потом столь же внезапно в него вернулись. Мисс Андерсон также просила мадам взять на себя заботу о девушке, потому что никому другому поручить этого не может.

Увидев их, мадам долго не могла прийти в себя.

— Как же могла ты позволить себе такой неслыханный поступок? — еле сдерживаясь, обратилась она к Локите. — Когда вы в понедельник не появились в театре, все набросились на меня и стали требовать, чтобы именно я отчиталась о случившемся! — И на излюбленный французами манер она резко воздела вверх обе руки. — И что же я могла ответить, когда сама ничего не понимала?!

— Мы просим у вас прощения, мадам, — теряя силы, произнесла мисс Андерсон. — Локита объяснит вам причину нашего отъезда.

Наступила пауза. Наконец Локита медленно и тихо выговорила:

— Причина была в том… что князь Иван Волконский хотел устроить для меня вечер… а Энди не пожелала, чтобы я туда пошла…

— Так-так! — воскликнула мадам. — Это я уже понимаю. Князь известен своей репутацией, а кроме того, он на все вечера с твоим выступлением снял царскую ложу.

Она издала короткий смешок, который больше походил на вздох:

— Вот, стало быть, почему вы пустились в бега. Странно, что я не подумала об этом прежде. С'est toujours l'amour!

«Всегда одна любовь», — повторила про себя Локита. Слова эти не выходили у нее из головы на протяжении всех последующих дней.

Любовь, любовь, любовь!

Эти слова всплывали в ее сознании каждую ночь, когда, оставшись в спальне одна и обливая слезами подушку, она чувствовала на себе таинственную силу объятий князя, прикосновение его губ, рождавших в ней всплеск ощущений, которые никогда, даже в ночных грезах, не являлись ей прежде.

Все ее тело томилось разлукой. Казалось, из груди изъяли сердце и теперь там одна зияющая, кровоточащая рана.

И в то же самое время эти чувства подсказывали ей, почему князь решил тогда открыть ей правду. И эти же чувства неразрывно оказались связаны с причиной ее побега.

Танцуя для князя, она знала, что отец ее рядом, что он находится от нее не дальше, чем сам князь.

А рядом с отцом была женщина, и, хотя черты ее лица почти стерлись из памяти, она знала, что это — ее мать.

И наконец, в какое-то мгновение танца появилось третье лицо, тоже женское, которое было ей незнакомо, но которое, без сомнения, узнал князь.

Сила любви, что исходила от этой женщины, была столь действенна, столь же реальна, как и та, которой окружил ее в миг танца отец.

Князь не мог не почувствовать, не увидеть этого, говорила она себе, ведь души их переплавились в единое целое, и обоим стало ясно, что они не могут заронить семя лжи и предать идеалы своих родителей.

Итак, одна любовь — любовь истинная и совершенная — предназначила им быть вместе, и другая любовь — святая, изначальная — повелела им расстаться.

И, рыдая ночи напролет в крошечной спальне, которую ей отвели в мансарде дома мадам Альбертини, Локита молилась, чтобы однажды настал день, когда она вновь увидит князя, когда она сможет принадлежать ему всем своим существом — как нынче принадлежит ему ее дух.

Они с Мари свернули с бульвара Мадлен на небольшую улочку, в которой был расположен дом мадам. Высокое серое строение с деревянными ставнями почти не отличалось от всех прочих домов в квартале.

Локита открыла перед Мари дверь, потому что в руках у той была корзина, набитая всяческой снедью.

Зайдя в дом, Мари отправилась на кухню, а Локита быстро взбежала по лестнице на второй этаж, где была расположена комнатка, которая с первого же дня их вселения была отведена мисс Андерсон.

Уже подходя к дверям, она услышала, как мадам Альбертини о чем-то разглагольствует в своей, как всегда, оживленной, хотя порой несколько крикливой манере.

Энди лежала на подушках и терпеливо ее слушала.

— Ах, вот и ты, Локита! — воскликнула мадам, когда та входила в комнату. — Я только что рассказывала мисс Андерсон, что, несмотря на твой безответственный поступок, Императорский театр «Шатле» предлагает тебе участие в своей следующей постановке.

— Пока Энди не станет лучше, я не могу распорядиться собой, — ответила Локита.

Она поймала взгляд мадам. Той, вне всякого сомнения, было известно, что в действительности вопрос стоит не о том, когда Энди станет лучше, но когда она умрет.

Пока же этого не произошло, оставлять ее одну было недопустимо.

— Другого ответа я от тебя и не ждала, — живо отозвалась мадам. — Но время терпит. Нас никто не подгоняет. И хочу заверить тебя, что Императорский театр вовсе не единственный театр в Париже, жаждущий видеть тебя на своей сцене.

Желая побыстрее сменить тему, Локита протянула ей газету, которую до этого держала в руке:

— Вот «Ла пресс», которую вы просили меня купить.

— Умница! Молодец, что не забыла мою просьбу, — похвалила ее мадам. — Обожаю сплетни, а ни одна газета в Париже не умеет подавать их под таким соусом.

Взяв газету в руки, она поднялась и добавила:

— Кстати, «Ла пресс» сообщила вчера, что твой поклонник, русский князь, возвратился вчера в свой особняк на Елисейских полях.

Локита не обронила ни слова. Затем с некоторой опаской она перевела взгляд на мисс Андерсон, однако больная, казалось, ничего не слышала.

Глаза ее были прикрыты, а цвет лица был под стать подушкам, на которых покоилась ее голова.

Желая во что бы то ни стало избежать разговора о князе, Локита сказала:

— Новости сегодня просто ужасные. Все мальчишки вопили по углам об убийстве анархистами великого князя Федора.

Мадам Альбертини издала короткий смешок:

— Опять анархисты! Это сущее бедствие! Никогда не знаешь, какого следующего монарха…

Ее прервал донесшийся с кровати голос:

— Повтори… Локита… кого убили… анархисты?

— Великого князя Федора. Он находился в своем экипаже…

— Позвольте мне взглянуть, — перебила ее мисс Андерсон. — Подайте мне газету.

В ее голосе прозвенела нетерпеливая нотка. Она высвободила из-под одеяла руку.

Удивленная мадам подала ей газету.

На первой же полосе красовался огромный заголовок:

АНАРХИСТ ЗАСТРЕЛИЛ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ. ТОЛПА РАСПРАВЛЯЕТСЯ С УБИЙЦЕЙ

Казалось, мисс Андерсон не в состоянии была отвести взгляд от газетной статьи. Наконец, обращаясь к Локите, она проговорила:

— Сию же минуту пошли за князем Иваном!

— За… князем… Иваном?! — с усилием промолвила Локита.

— Ты меня прекрасно слышала. Отправляйся сию же минуту! Возьми с собой Сержа и Мари, но только приведи его ко мне тотчас же! Нельзя терять ни минуты. — Закончив фразу, она, сломленная внезапным приступом слабости, рухнула на подушки.

Локита, не помня себя от ужаса, закричала:

— Капли, мадам! Быстрее! Ее капли!

Мадам Альбертини знала, как следует поступать, и уже через несколько секунд подносила ложку к бледным, как мел, губам мисс Андерсон. Через мгновение она уже повернулась к Локите:

— Делай, как тебе велено, малышка! Беги за князем. Я чувствую, ей нужно сообщить ему нечто важное.

Локита, которая, вернувшись с улицы, даже не успела снять капор, устремилась вниз по лестнице. Обнаружив в зале Сержа, она решила не терять времени на поиски Мари.

— Скорее за мной, Серж! — крикнула она.

Он повиновался ей, как обычно не требуя объяснений. Через пару минут они уже неслись в экипаже по бульвару Мадлен в направлении Елисейских полей.

Когда Локита покинула князя, сказав, что должна подумать, он упал в глубокое кресло, борясь с порывом догнать ее, прижать к себе и молить о прощении.

Ведь поначалу он был твердо намерен скрыть от нее истину, однако чувственная, впечатлительная его натура находилась под непреодолимым ощущением того, что своим танцем Локита заставила явиться перед ним дух его матери.

Как уже не раз бывало после ее смерти, она явилась ему во всей своей подлинной достоверности.

Однажды, когда его подстерегала опасность, она успела предупредить его. В другом же случае, когда он задумал деяние, недостойное ни его самого, ни его положения в обществе, она сумела помешать его совершению.

Ее влияние всегда было куда более значительным, чем могли предположить знавшие князя люди.

И причина, по которой он до сих не был женат, хотя мать частенько побуждала его это сделать, заключалась в том, что он так и не нашел женщину, наделенную той же добротой и душевной чуткостью, какие были присущи его матери.

Он знал, что по велению совести он открыл Локите свой обман и не дал увлечь себя и ее по дороге лжи.

— Она любит меня! Она любит меня! — повторял он, каждую минуту ожидая ее возвращения.

Он говорил себе, что должен дать ей время подумать, осознать бессмысленность сопротивления власти любви, что захватила их обоих.

Тогда она, как и он, поймет, что важно лишь сохранить их любовь, что все остальные ценности мира — пустой звук.

Часы на каминной полке отсчитывали секунды, но князь не шевелился и ждал.

Прошло не меньше часа, прежде чем он почувствовал, что не вынесет больше этой муки. Он встал и направился в холл, собираясь подняться по лестнице к спальне Локиты.

Ведь она не продержит его у запертых дверей, она впустит его, и тогда он упадет на колени и будет молить ее остаться с ним, потому что он умрет, если она его покинет.

Он уже занес ногу на лестничную ступеньку, когда до него донесся голос лакея:

— Прошу прощения, ваше высочество, собирается ли леди вернуться?

Князь резко повернулся, чувствуя, как кровь вмиг отхлынула от лица:

— Как ты сказал?

Звучание его голоса напугало слугу.

— Может быть, с моей стороны дерзость беспокоить ваше высочество, но привратник стар и глух, и я подумал, что если леди вернется, то я мог бы дождаться ее.

— Ты сейчас говоришь о мисс Лоренс — леди, с которой я обедал и которой отвели здесь комнату?

— Да, ваше высочество. Она вышла из гостиной вскоре после обеда и попросила кликнуть для нее извозчика…

— И ты вызвал экипаж?

— Да, ваше высочество.

Князю стоило больших усилий овладеть собой.

— Куда же она приказала… себя везти?

— Я не расслышал, ваше высочество. Когда я держал для нее дверцу, она что-то быстро и тихо сказала извозчику.

Князь вдруг почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Не помня себя, он добрался до гостиной. Он думал о том, что не имеет ни малейшего представления о том, куда могла отправиться Локита.

Лорд Марстон, рассказывая о своем пребывании у мисс Андерсон, естественно, не счел нужным упоминать ее адрес. Он просто сообщил, что та послала за ним слугу.

Даже после сговора с князем, вторично направляясь в их дом, чтобы привезти Локиту, он никак не обозначил его местонахождение.

Князь с силой надавил пальцами на виски, как бы желая помочь собственному мозгу найти решение.

Лорд Марстон, разумеется, был сейчас необходим, поскольку можно было не сомневаться, что она, как сущее дитя, устремилась к женщине, которая заботилась о ней с того времени, как она себя помнила, — к женщине, бывшей ее ангелом-хранителем на этой земле.

Но, в свою очередь, планы лорда Марстона на сегодняшний вечер также остались неразглашенными.

Когда были окончены все приготовления к лжеженитьбе, лорд Марстон весело обратился к князю:

— После того как «церемония» завершится, я бы не хотел никому мозолить здесь глаза.

— Ты прав. Когда я тебя снова увижу?

— Не раньше завтрашнего утра, — беззаботно произнес лорд Марстон. — Вы с Локитой можете не торопиться с отправкой в Марстон-Хауз. Туда не более двух с половиной часов езды, поэтому перед отъездом вы успеете основательно позавтракать…

Не исключено, что он мог сообщить еще какие-то подробности, но князь его почти не слушал. Все его существо в тот миг напряженно тянулось к Локите.

И теперь в полном отчаянии он вынужден был признать, что не в силах представить себе возможное местонахождение своего друга.

Окажись он сам в подобном положении, к его услугам нашлось бы не меньше десятка женщин, готовых обласкать его своим щедрым гостеприимством, однако, насколько ему было известно, лорд Марстон еще не успел завести в Лондоне роман.

Правда, можно было предположить, что лорд Марстон решил провести время в одном из многочисленных клубов, членом которых он состоял.

Последние князь знал неплохо, и в последующие часы его карета носилась от «Уайта» к «Сент-Джеймсу», а от «Сент-Джеймса» — к «Кэвэлри», однако каждый раз его ждал ответ, что среди присутствующих его друга нет.

Время уже давно перевалило за полночь, и, несмотря на отчаяние, князь не рискнул поднять на ноги некоторые знакомые ему семейства лондонских родственников лорда Марстона.

Томимый нетерпением и мрачными предчувствиями, он воротился домой и стал ждать наступления рассвета. Оставалось не так много времени до предполагаемого появления лорда Марстона.

Когда же тот в одиннадцатом часу наконец показался на глаза другу, ему пришлось немедленно усадить князя в экипаж и отвезти к пансиону на Айлингтон-сквер.

— Оставайся в карете, Иван, — твердо сказал он, когда они подъезжали к площади. — Если ты сейчас ворвешься в дом, устроишь переполох и сведешь в могилу мисс Андерсон, Локита никогда не сможет тебе этого простить.

— Я подожду здесь, — согласился князь.

Лорд Марстон бросил испуганный взгляд на друга.

Он неплохо изучил перепады его настроения, но в таком расположении духа видел его впервые, и оно не на шутку смутило его.

Он успел сделать не более десятка шагов, как, встретившись в дверях с хозяином пансиона, узнал, что Локита, мисс Андерсон и двое их слуг несколькими часами раньше отбыли в Париж.

Было трудно сообщить эту весть князю, и еще труднее было удержать его от желания покончить с собой.

— Я потерял ее! Я потерял ее, Хьюго! — раз за разом, словно в горячке, восклицал он. — И я знаю, что не смогу без нее жить!

Русский его темперамент способствовал более трагическому восприятию случившегося, чем то свойственно другим народам.

Лорд Марстон пробовал вернуть ему надежду:

— Если уж ты вознамерился наложить на себя руки, Иван, то сделай это не раньше, чем мы откроем загадку Локиты. Мы знаем с тобой, что мисс Андерсон хранит тайну ее происхождения. Более того, нам известно, что она доверила эту тайну бумаге.

Помолчав немного, он невозмутимо продолжил:

— Скажет ли она нам об этом сама, или мы доберемся до ее записей — вопрос уже второстепенный. Но нам следует во что бы то ни стало знать факты.

— Почему ты считаешь, что это что-то изменит?

— У меня есть такое предчувствие, — спокойно отвечал лорд Марстон. — При виде Локиты невозможно отделаться от ощущения, что, помимо ее красоты, в ней сокрыто некое особое благородство. Когда мы будем знать правду, вероятно, это позволит тебе беспрепятственно обвенчаться с ней.

Лорд Марстон сам не вполне верил сказанному, однако должен был изыскать способ помешать своему другу пустить себе пулю в висок.

— Мы немедленно едем в Париж! — объявил князь Иван.

— Раньше завтрашнего утра я не смогу тронуться с места, — возразил лорд Марстон. Сегодня вечером я должен быть у премьер-министра.

Он предположил, что князь может отправиться в Париж и без него, но тот не согласился, и на следующий день они сидели в самом раннем по расписанию поезде, том самом, что за день до этого увозил из Лондона мисс Андерсон и Локиту.

Прибыв в Париж, они первым делом устремились в маленький домик в Булонском лесу.

Дверь открыл все тот же пожилой сторож, но он ничего не знал о возвращении беглянок в Париж, поскольку те не передали ему никаких сообщений на этот счет.

— И что же нам теперь делать? Что, тысяча чертей, нам теперь делать? — вскричал князь, когда экипаж покатил по окрестностям Булонского леса.

— Думаю, следует отправиться в театр, — возможно, там о ней что-то знают, — с некоторым колебанием произнес лорд Марстон.

— Едем туда немедленно!

— В такой-то час?! — подивился лорд Марстон. — Но, Иван, в это время там нет ни души, Мы не застанем даже уборщиков.

Князь прикусил губу.

Под глазами у него пролегли темные тени, — лорд Марстон предположил, что с момента исчезновения Локиты он не спал ни часу.

Они изъездили все тропинки Булонского леса, князь вглядывался в просветы между деревьев, теша себя надеждой, что по воле чудесного провидения он вдруг узреет сидящую в седле Локиту.

— Я проголодался, — взмолился наконец лорд Марстон, который в то утро занял место кучера. — Я собираюсь отвезти тебя домой, Иван.

— Я не могу сейчас есть! — огрызнулся князь.

— Зато я могу, — решительно произнес лорд Марстон. — Если ты будешь изнурять себя голодом, толку от тебя будет совсем немного, а в первую голову — для Локиты, в том случае если ты ей окажешься нужен.

— Я знаю, что ей нужен! — яростно вскричал князь. — Я это знаю! Все этот треклятый «дракон», это она скрывает ее от меня.

Лорду Марстону пришло на ум, что во время их последнего свидания мисс Андерсон ничем не напоминала дракона, с которым ее сравнили.

И однако в который уже раз она сумела проявить поистине изумительную твердость духа и самообладание, уведя у них из-под носа Локиту и поселившись с ней в каком-то неизвестном месте.

Показались Елисейские поля, и вскоре ливрейные лакеи князя открывали ворота с золочеными украшениями.

Остановив лошадей у парадного подъезда, лорд Марстон благодушно произнес:

— Должен тебе сказать, Иван, что я завидую твоему кучеру. Большая роскошь — управлять такими лошадьми.

Князь, целиком отдавшись унынию, никак не откликнулся на это замечание.

Безропотно следуя за лордом Марстоном, он начал подниматься по ступенькам к дверям. Достигнув террасы, он услыхал звук приближающегося экипажа. Оглянувшись, они увидели на подъездной аллее открытый фиакр.

Когда же старенькая кобыла наконец остановилась близ княжеской кареты, лорд Марстон не смог удержать возгласа изумления: в фиакре сидела Локита. Но первым ее заметил князь.

В одно мгновение из апатичного, сломленного несчастьем человека превратившись в трепетного от восторга и нетерпения влюбленного с пылающим взором, он бросился вниз по ступенькам к фиакру:

— Локита! — Порывистым шепотом ее имя сорвалось с его губ.

Она подняла на него глаза, и уста ее дрогнули в ответ, но остались немы.

Князь протянул к ней руки и завладел ее пальчиками.

Сила, с которой он сжал их, заставила ее поморщиться от боли. Он словно хотел удостовериться, что перед ним не мираж.

Когда он вывел ее из фиакра, она промолвила:

— Меня послали… за тобой. Энди хочет… тебя… видеть. И говорит, что это — срочно!

— Видеть меня? — повторил князь.

Слова эти были сказаны скорее механически, ибо взгляд его блуждал по лицу Локиты с такой ненасытной силой любви и желания, что та вдруг затрепетала.

— Пожалуйста… надо ехать, — нашла в себе силы сказать она.

— Да. Конечно.

Экипаж князя по-прежнему находился у парадного подъезда, и лорд Марстон, услышав слова, которыми они обменялись, вновь занял место возницы и подобрал поводья.

— Куда мы едем? — спросил он.

И словно бы теперь, когда рядом с ней находился князь, ей было трудно думать о чем-то другом, Локита с усилием назвала маршрут.

Когда экипаж выкатил к Елисейским полям, князь обнял ее за плечи:

— Как же ты могла… устроить мне такую пытку?

— Прости меня… — жалобно взмолилась она. — Я пришла к Энди… чтобы… спросить ее совета… а она… решила… что мы должны немедленно отправляться… в Париж.

— Что-то подобное я и предчувствовал. Я не мог поверить, что ты отвергла нашу любовь.

— Ты же знаешь, как я люблю тебя! — воскликнула она. — Это была адская… смертельная мука… Это было наказание за то, что я ушла от тебя.

Они взглянули друг на друга. На их осунувшихся лицах лежала печать пережитого страдания. Но любовь, которой светились их взоры, озаряла эти лица почти сверхъестественным сиянием.

Лорд Марстон, не проронив по дороге ни слова, исправно погонял лошадей, и вскоре они уже сворачивали на боковую улочку с бульвара Мадлен.

Грум, сидевший на задке экипажа, соскочил на тротуар и ухватился за лошадиную сбрую.

Вслед за Локитой князь Иван и лорд Марстон вошли в высокое серое здание и поднялись по лестнице на второй этаж.

Когда уже они находились у дверей комнаты мисс Андерсон, лорд Марстон произнес:

— Возможно, меня ей видеть не захочется…

— А я хочу, чтобы ты был при мне, — сказал князь. — Я хочу, чтобы ты слышал все, что она собирается мне рассказать.

Локита приоткрыла дверь:

— Я нашла князя Ивана, Энди. Здесь также лорд Марстон.

Мадам Альбертини подавала мисс Андерсон ее капли. Поймав взгляд мадам, Локита ощутила в нем неподдельную тревогу.

— Войдите! — произнесла мисс Андерсон по возможности твердо.

Мадам Альбертини сделала несколько шагов в сторону, а Локита бегом бросилась к кровати и упала перед ней на колени.

— Князь пришел, Энди, — прошептала она. — Но если ты не можешь сейчас разговаривать с его высочеством, он может подождать.

— Я должна говорить — и безотлагательно! — ответила мисс Андерсон.

Без лишних объяснений понимая ее намерения, оба мужчины, войдя в помещение, взяли по стулу и присели возле ее ложа. Мадам Альбертини выскользнула из комнаты.

Князь находился чуть дальше, чем Локита, поскольку та не вставала с колен. Лорд Марстон поставил свой стул у противоположного края кровати.

— Мне нужно очень многое вам сообщить, — начала мисс Андерсон, — а времени на это осталось совсем мало.

Локита издала стон:

— Энди!

С видимым усилием мисс Андерсон дотронулась до руки Локиты:

— Не надо плакать, моя хорошая. Я всегда поступала так, как считала нужным. И боялась, что ты так и не услышишь от меня правды. Но теперь я свободна от своего обета молчания.

Локита посмотрела на нее широко раскрытыми от удивления глазами.

— То был обет, данный мною твоему отцу и твоей матери, — объяснила мисс Андерсон, — и, хвала Всевышнему, я сумела сдержать его.

Голос ее звучал тихо, но ясно. Выждав мгновение, она обратилась к князю:

— Я знаю, ваше высочество, что вы терялись в догадках, кто такая Локита и почему вокруг нее так много тайн. Что ж, теперь я вправе раскрыть их. Она — дочь лорда Лейтонстоуна и ее императорского высочества княгини Наталии!

Возглас изумления сорвался с уст князя:

— Как?!.. То есть дочь… моей двоюродной сестры?!

Мисс Андерсон ответила кивком головы:

— Вашей двоюродной сестры… Дочери великого князя Бориса…

Князь отказывался верить услышанному.

— Но ведь это невозможно… — начал он.

Мисс Андерсон взмахом руки приказала ему замолчать, а потом медленно, с усилием выговаривая каждое слово, начала свое повествование.

Порой ее голос затихал настолько, что оба нетерпеливо подавались вперед, боясь упустить даже малую крупицу этой истории.

Временами же, словно под воздействием мощного внутреннего порыва, речь ее становилась стройной и внятной.

Все началось в 1847 году, когда княжна Наталия, одна из первых красавиц при русском дворе, влюбилась в мелкого английского дипломата, работавшего в британском посольстве, по имени Майкл Лейтон.

Они встречались втайне от всех, и благодаря какому-то необъяснимому стечению обстоятельств во всем Зимнем дворце ни одна душа не догадывалась об их связи.

И только гувернантка княжны Наталий, мисс Андерсон, которая занималась ее воспитанием с самого нежного возраста, отдавала себе отчет в том, что любовь, которая кружила головы молодым людям, постепенно заставила их позабыть всякую осмотрительность.

Царь Николай I распоряжался судьбой своих родственников и целого двора не просто с холодной бесчувственностью, но и с жестокостью, внушавшей панический ужас его окружению.

Напуганная тем, что ее подопечная в любое время может выдать себя с головой, мисс Андерсон согласилась покинуть Петербург вместе с княжной и отправиться в Одессу. Там, в отвоеванной у турок Бессарабии, великий князь отстроил себе дворец.

Но даже мисс Андерсон не могла допустить мысль о том, что, проделав от столицы каких-нибудь пятьдесят миль, они, в соответствии с планом княжны, далее будут следовать в сопровождении юного англичанина.

В одном захудалом городишке их повенчал священник, не имевший понятия о титуле и знатности новобрачной.

Они продолжили путь на юг, и путешествие, поначалу приносящее одни хлопоты да усталость, вдруг превратилось в месяц невообразимого, упоительного счастья.

Когда же наконец перед их взорами явилась тихая прелесть Одессы, когда они поселились во дворце великого князя, в котором только немногие верные крепостные могли давать себе отчет в происходящем, для влюбленных началась пора земного рая.

Никогда в жизни мисс Андерсон не встречала двух людей, познавших такую полноту счастья, влюбленных друг в друга с такой неистовой, до полного самозабвения, страстностью.

Ссылка на слабое здоровье, позволившая княжне Наталии безбоязненно искать приюта у южного моря, сгодилась в качестве оправдания собственной отлучки и Майклу Лейтону, получившему отпуск от своей дипломатической должности.

Мисс Андерсон начинало казаться, что никому в целом мире нет дела до двух влюбленных.

Великий князь, отец Наталии, незадолго до этого женился во второй раз, и новая жена, ревновавшая его к падчерице, только радовалась тому, что так легко от нее отделалась.

Вокруг не было ни единой души, у которой их присутствие могло бы вызвать любопытство или подозрительность. Когда через год на свет появилась Локита, мисс Андерсон стала ее крестной матерью.

— Ты должна заботиться теперь о Локите так же, как когда-то заботилась обо мне, — сказала княжна Наталия своим мягким голосом. — Она — дитя любви, и, быть может, ей уготовано такое счастье, какое познала я.

Родители Локиты, по-прежнему безумно влюбленные друг в друга, поручили Локиту заботам мисс Андерсон, а сами полностью отдались своей ненасытной страсти.

И вот однажды — тот страшный день навечно впечатался в память мисс Андерсон — из Петербурга примчался на перекладных один беззаветно преданный княжне слуга.

Меняя лошадей денно и нощно, он уверял теперь, что по пятам за ним следуют уполномоченные тайной полиции.

Выслушав его, мисс Андерсон вдруг поняла, что их пребывание здесь было, в сущности, раем для безумцев.

Рано или поздно царь или его услужливые соглядатаи неизбежно должны были заподозрить неладное.

Теперь же, холодея от ужаса, они не могли не понимать, что кто-то сумел внушить царю предположение, будто его двоюродная сестра Наталия обретается в Одессе отнюдь не в одиночестве.

Тайная полиция получила наказ убить на месте любого мужчину, который будет обнаружен подле Наталии, и не следовало уповать на то, что эти люди будут выслушивать мольбы о милосердии и справедливости.

Охваченная паническим страхом за мужа и дочь, княжна настояла на том, чтобы они той же ночью сели на корабль, отплывающий из Одессы в Константинополь.

Мисс Андерсон заявила, что готова отправится с ними.

Она покидала дворец, держа на руках младенца, из-за застилавших глаза слез не в силах взглянуть в последний раз на лицо девушки, которую любила и воспитывала едва ли не с пеленок.

Казалось, Майкл Лейтон не сможет пережить адскую боль от разлуки с любимой, но он знал, что обязан спасти жизнь дочери.

Из Константинополя они, не теряя времени, перебрались в Канн на южном побережье Франции, где, по предварительной договоренности с Наталией, он постарался наладить с ней переписку.

Целый месяц он провел в ожидании ее письма. Его передал ему британский консул, получивший его из британского посольства в Санкт-Петербурге вместе с пакетом дипломатической почты.

Прочитав же то, что сообщала ему жена, Майкл Лей-тон оказался на грани помешательства.

Николай I принудил Наталию вернуться в Петербург, поскольку устроил ей партию в лице великого князя Федора.

Наталия писала Майклу, что она молила царя о милости, заявляла, что не может выйти замуж за нелюбимого человека, но он лишь сказал, что она поступит так, как он считает нужным.

Майклу Лейтону было прекрасно известно, что те, кто осмеливался ослушаться царя, либо по одному мановению его руки высылались в Сибирь, либо, что самое худшее, признавались умалишенными.

Выбора у Наталии не было. Объявить во всеуслышание, что она уже несвободна, означало подписание смертного приговора Майклу и дочери.

Ценой огромных усилий мисс Андерсон сумела убедить обезумевшего от горя молодого дипломата, что лучшим выходом в его положении будет уйти с головой в работу.

Он вернулся в Лондон и получил назначение в британское посольство сначала в Рим, а затем в Брюссель.

Именно мисс Андерсон решила, что для нее с Локитой лучше всего будет обосноваться в Париже.

Она понимала, что любопытным с легкостью удастся разузнать подробности частной жизни начинающего дипломата в Риме, Брюсселе и любой другой европейской столице, но только не в Париже.

Здесь, где наличие любовных связей у человека, вне зависимости от его положения, считалось делом самым обыденным, никому бы и в голову не пришло удивляться тому, что молодой англичанин приобрел себе дом в окрестностях Булонского леса.

Майкл Лейтон совершил быстрое восхождение по дипломатической лестнице. Незадолго до смерти он был произведен в рыцари и получил титул лорда Лейтонстоуна.

И только одной мисс Андерсон было известно, какие душевные муки переживает этот человек, чья любимая женщина стала принадлежать другому.

Лишь однажды за всю жизнь Наталии довелось свидеться с дочерью. Это случилось через пять лет после ее замужества. Она сумела сообщить Майклу Лейтону, что отправляется одна в Одессу на праздники.

Невозможно описать, чем была для нее эта встреча со своим истинным супругом, что испытал он, когда вновь смог держать ее в своих объятиях.

Голос мисс Андерсон дрогнул, по щекам катились слезы. Те, кто слушал ее рассказ, могли вообразить, что пережили участники той встречи, когда однажды поздно вечером в одесской гавани бросила якорь английская яхта.

Великая княгиня скончалась, когда Локите минуло четырнадцать лет, но необходимость хранить в тайне обстоятельства рождения девушки все еще оставалась.

В 1855 году Николая I сменил на российском престоле его более либерально настроенный сын, Александр II.

Можно было больше не опасаться, что тайная полиция начнет разыскивать с целью убийства Локиту и ее отца, как то неминуемо случилось бы в прошлом, однако великий князь был еще жив, и предание фактов огласке могло произвести скандал, который отразился бы на отношениях двух держав.

И потому мисс Андерсон продолжала считать себя связанной обетом молчания. Однако она знала, что дни ее сочтены, а ей еще необходимо устроить будущее Локиты.

Она предприняла отчаянную попытку выдать ее замуж за лорда Марстона, полагая, что если Локита, как когда-то ее мать, станет женой англичанина, она по крайней мере окажется защищенной от посягательств со стороны беспутных людей, которые польстились бы исключительно на ее необыкновенную красоту.

Не предусмотрела же она того, что Локита, по примеру собственной матери, без памяти, до полного самозабвения влюбится с первого же взгляда в человека, предназначенного ей судьбой.

Как же неистово сражалась мисс Андерсон сразу против обоих — Локиты и князя! И вот теперь, когда она подошла к концу своего рассказа и голос ее с каждой минутой становился все слабее и тише, на устах ее заиграла улыбка.

— Теперь, когда вы знаете правду, — спросила она князя, — сможете ли вы устроить судьбу Локиты и свою собственную?

Князь подался вперед и обхватил ее руку:

— Я должен вечно благодарить вас за любовь и заботу, которыми вы окружили Локиту. Я уверен, что государь, услышав этот рассказ, даст нам разрешение на брак. Я всю свою жизнь посвящу ей одной. Мы сегодня же вечером едем в Россию.

Он склонил голову и приник губами к ее руке. На миг ему показалось, что пальцы ее сжали ему руку.

Затем она повернула лицо к Локите, и почти тотчас же из уст ее вырвался вздох, а тело начало оседать на подушки.

Какое-то мгновение даже лорд Марстон не мог уразуметь, что же произошло. Потом Локита издала крик, от которого комната, казалось, зазвенела:

— Энди! Энди!

То был крик ребенка, который заблудился в кромешной тьме. И тогда руки князя подхватили ее, утешили и приласкали.

Глава 7

— Я вспоминаю!.. Да-да, вспоминаю! — восклицала Локита.

Она стояла на палубе яхты, медленно скользящей по водам залива по направлению к одесской гавани. Рядом с Локитой находился лорд Марстон, с восторженной улыбкой на губах.

Гавань и впрямь являла собой чарующее зрелище. Залитая лучами солнца, она открывала панораму города, в которой, помимо зданий оперного театра и университета, угадывались роскошные очертания новых построек, возведенных князем Воронцовым в бытность его губернатором Новороссии и Бессарабии.

В свое время он был направлен царем на освоение новой губернии, и именно тогда с наибольшей полнотой раскрылись его блестящие организаторские способности.

Любому архитектору такой ландшафт казался пределом его мечтаний. По мере постепенного заселения некогда безлюдных степей Причерноморья и ввода пароходной навигации Одесса и прилегающие к ней земли вступали в пору невиданного процветания.

Яхта подходила все ближе к прекрасному городу, а лорд Марстон тем временем рассказывал Локите о том, что князь Иван распорядился завезти сюда с британских островов поголовье крупного скота, а из Франции выписал виноделов, которым вменялось в обязанность присматривать и обеспечивать всем необходимым местные виноградники.

Она с неподдельным интересом слушала рассказ лорда Марстона, потому что мысли ее ни на минуту не могли перекинуться на предмет, который не имел бы отношения к князю.

На всем протяжении пути из Парижа в Одессу лорд Марстон не переставал замечать, как с каждым днем красота Локиты становится все ослепительнее, пока однажды он не спросил себя, возможно ли в этом мире существование женщины прекраснее этой.

Князь сдержал слово, данное им мисс Андерсон, и отправился в Россию сразу же после ее кончины.

Лорд Марстон остался участвовать в похоронах. Он, как мог, утешал не только Локиту, но и Сержа с Мари.

Когда же они воротились домой с крошечного английского кладбища, он решил посвятить Локиту в планы князя:

— Как только вы почувствуете, что готовы к путешествию, мы едем в Марсель, где нас будет ждать яхта.

— И куда мы поплывем? — спросила Локита, и ее потускневшие от слез глаза озарились светом.

— В одно место, в котором дважды в жизни вам уже довелось бывать, хотя я и сомневаюсь в том, что у вас сохранились о нем какие бы то ни было воспоминания, — улыбаясь, ответил лорд Марстон.

— В Одессу?! — на одном выдохе вымолвила Локита.

Лорд Марстон кивнул:

— У князя там есть дворец. Правда, последние несколько лет он в нем не появлялся.

— Одесса! — еле слышно прошептала Локита. Лорд Марстон почувствовал, что Одесса для нее — город, связанный не только с памятью о беззаветно любимом отце, но и с матерью, которой она почти не знала.

Им пришлось еще на небольшой срок задержаться в Париже, с тем чтобы Локита смогла выбрать себе платья в дорогу.

От лица Локиты лорд Марстон обратился к поверенному ее отца и выяснил, что на ее имя была оставлена приличная сумма, а также переведено содержание, которое в дальнейшем должно было выплачиваться ей ежемесячно.

Правда, все это было трудно сравнивать со средствами, отписанными в ее пользу князем, когда он решился на лжеженитьбу.

Впрочем, лорд Марстон счел за благо не упоминать об этом, а просто уведомил Локиту, что та может выписывать чеки на любые суммы, а о платежах он позаботится сам.

Локита отправилась за туалетами к Ворту, ибо во всем Париже не было равных ему в размахе воображения, в способности добиваться в своих моделях того привкуса сказочности, который отличал и танец Локиты.

Первая же встреча Локиты со знаменитым английским кутюрье вдохновила того на увлеченную работу по созданию оправы, достойной столь изысканного совершенства.

Поскольку же в нарядах, которые она подбирала, ей предстояло появиться на глаза любимого человека, она не только с великим тщанием отнеслась к примеркам, но когда те остались позади, придала платьям, которые предпочла, особый налет загадочности, что было бы не под силу другой женщине.

Любуясь теперь этими золотыми волосами, мерцающими в брызжущих потоках света, бледно-зеленым платьем, подобранным в тон ее зеленоватым глазам, лорд Марстон подумал, что при всех исключительных дарованиях его друга Локита — личность не менее незаурядная.

Еще с отроческих лет будучи нежно привязан к князю, он не мог не чувствовать, что в Локите тот нашел не только достойный себя идеал, но и человека, которому под силу пробудить колоссальные, но до сей поры дремавшие в нем возможности.

— Мы можем сойти на берег? — нетерпеливо осведомилась Локита.

— Сначала мы должны дождаться инструкций, — с улыбкой отвечал лорд Марстон.

В каждом порту, в который они заходили на пути к Одессе, им вручались письма от князя вместе с подарками и цветами для Локиты.

Она с таким нетерпением предвкушала появление этих весточек, что в какое бы время суток яхта ни заходила в гавань, она всегда стояла на палубе, ожидая посыльного, неизменно встречавшего яхту у причала.

Письма всегда доставлялись в порт экспрессом, но Локите, ожидавшей их с восторженной романтичностью, всегда представлялось, будто письма эти доставляют ей всадники, проскакавшие сотни миль по диким, незаселенным землям.

Каждый раз ей казалось, что на пристань, стоя в стременах, галопом вылетит посыльный, сжимающий в зубах поводья и бешено потрясающий кинжалом или шашкой.

Она знала, что так выглядят верховые кавказской гвардии — которых звали «Свирепыми орлами», — когда им хочется щегольнуть своим непревзойденным искусством выездки, а лорд Марстон в свою очередь рассказал ей, что однажды видел, как князь мчался во главе своей свиты именно в такой манере.

Но каким бы образом ни приходили к ней эти письма, всякий раз по их прочтении щеки Локиты розовели, глаза излучали счастье, а сама она делалась от того прекраснее, чем прежде.

Локита не подозревала, что любовные письма могут быть так проникновенны и выразительны, написаны с такой достоверной силой чувств; ей казалось, будто князь стоит от нее в двух шагах и то же самое говорит вслух своим низким, раскатистым голосом и сердца их бьются вровень одно с другим.

Не только письма, как таковые, но и букеты цветов, с почти непостижимой расточительностью заказанные для нее во всех портах по пути следования, содержали послания на том языке, что понятен был только им двоим.

Звездчатые орхидеи, целомудренные лилии, розы в крошечных бутончиках, туберозы, жасмин, белая сирень — все они заключали в себе некий относящийся к ней самой смысл, который князь доносил до нее с помощью цветов.

Были, разумеется, и подарки; о большинстве из них Локите даже не доводилось мечтать, как, например, о пригоршнях жемчуга, мелкого, безупречной формы, который, соприкасаясь с ее кожей, обретал лучезарную прозрачность.

Попадались в числе подарков и бриллиантовые броши на манер «бабочки», в данном случае избавленные от налета чрезмерной роскоши, которая отличала его самый первый дар, но безукоризненно решенные в каждой своей детали.

В одном из портов ей вручили маленькую клетку с птичкой, начинавшей петь при нажатии рычажка, и птичку эту руки искусного умельца изготовили из драгоценных камней.

Яхта пришвартовалась у причала, сходни были опущены, и на борт судна уже поднимался посланник в роскошной ливрее.

Он еще не успел передать ей то, что держал в руке, как Локита набросилась на него с вопросом:

— У вас для меня письмо от его высочества?

— Да, княжна, — произнес он, обращаясь к ней так же, как когда-то обращался Серж.

Он вручил Локите большой конверт, затем с поклоном передал другой конверт лорду Марстону.

Локита убежала в салон, чтобы остаться невидимой для других глаз.

С бьющимся сердцем, непослушными пальцами она вскрыла конверт.

Она ожидала, что письмо будет длинным, но оно содержало всего несколько строк:

«Сегодня вечером, моя любовь, моя звездочка, мое божество, мы будем с тобой вдвоем. Иван».

Она поцеловала письмо и прижала его к груди.

Когда лорд Марстон появился в салоне, лицо ее светилось выражением беспредельного счастья.

— Он здесь! — не в силах успокоить дыхание, прошептала Локита. — Мы можем сойти на берег и встретиться с ним?

— Я получил самые подробные наставления, — сообщил лорд Марстон. — Полагаю, князь воздал должное старому предрассудку, согласно которому жених в день венчания свою суженую не должен видеть до тех пор, пока оба не встретятся у алтаря.

— Мы… сегодня… венчаемся?!.

— Этим вечером. И судя по тому, что на борт судна сейчас втаскивают лари, князь прислал вам подарки.

— Я жду… только его, — сдавленно проговорила Локита, но лорд Марстон расслышал ее слова.

— Он пишет мне, что сам считает минуты до вашей встречи.

— Ах, Хьюго! — воскликнула Локита. — Вы находите, это платье мне к лицу? А вдруг, увидев меня снова, он будет разочарован?

— Думаю, вам не о чем беспокоиться, — ответил лорд Марстон, вспоминая, что письмо князя изобиловало выражениями, способными, казалось, испепелить бумагу.

Несмотря на то что Локите мнилось, будто прошла целая вечность, прежде чем они наконец сошли на берег, нужно было переделать множество неотложных дел.

Подарки князя, как выяснилось, содержали драгоценности, при виде которых Локита на минуту лишилась дара речи.

К алтарю ей предстояло выйти в традиционной русской тиаре. Она был украшена выложенными бриллиантами звездочками, а на шее новобрачной должно было сверкать свисающее с тиары ожерелье той же формы.

И, словно бы предвидя то, что в день свадьбы невеста будет усыпана драгоценными камнями неизъяснимой красоты, мистер Ворт предложил ей подвенечное платье достаточно скромного покроя.

Тончайшее кружево подчеркивало плавные изгибы ее фигуры, так что при взгляде на нее напрашивалось сравнение с греческой богиней; длинный, пенящийся в нежных сборках шлейф венчал большой бант из белого атласа.

В этом платье Локита казалась еще более хрупкой и воздушной; когда же наряд был дополнен драгоценностями, в ней проявился — как поведал ей лорд Марстон — царственный блеск.

— Что, в сущности, под стать вашему положению, — прибавил он.

Она бросила на него недоумевающий взор, и он продолжал:

— Князь не только сумел получить разрешение царя на брак: специальным указом Сената вы пожалованы титулом и теперь будете называться княжной Куревской. Это, как вы понимаете, девичья фамилия вашей матери.

Локита всплеснула руками: даже лорд Марстон едва ли смог бы понять в полной мере, что значило для нее это сообщение.

Из-за того, что ее существование так долго было окружено тайной, у нее не могло не зародиться чувство, что князь, женясь на ней, заключает неравный брак, а его семья роняет свое достоинство.

Теперь же, когда все ее права признаны, она знала, что может пойти под венец с высоко поднятой головой, не смущаясь своего прошлого.

В свое время с восторгом и в некотором смысле с облегчением она узнала, что как дочь своего отца она вправе именоваться почтенной Локитой Лейтон.

До самого последнего времени она не могла, однако, так титуловаться. Нынче же она — княжна и равная тому человеку, за которого выходит замуж.

И хотя она твердо сказала себе, что в ее отношениях с князем все это не будет иметь для нее никакого значения, новые обстоятельства, безусловно, повлияют на ее положение в России, а также, призналась она себе с некоторым смущением, облегчат жизнь их будущему потомству.

Наконец Локита, вокруг которой долго копошилась Мари, была готова и вступила в салон, где ожидавший ее лорд Марстон маленькими глоточками потягивал шампанское.

При виде его Локита сделала большие глаза. Никогда она не думала, что тот может выглядеть столь блистательным красавцем.

Впервые он предстал перед ней в своей дипломатической униформе. В шелковых чулках, бриджах, кителе с золотым шитьем, он живо напомнил ей отца, когда тот порой покидал маленький дом у Булонского леса, чтобы явиться в британское посольство или во дворец Тюильри.

Тогда ее оставляли дома, но этим вечером ей предстояло ступить в новый мир — мир, самый порог которого казался ей доселе недосягаемым.

— Вы чудо как хороши, Локита! — воскликнул лорд Марстон.

— Вы в самом деле так считаете?

Он знал, что она не имеет намерения напрашиваться на комплимент, что ею движет неподдельное желание предстать в самом совершенном обличье перед человеком, который поведет ее под венец.

— Убежден, что такой прекрасной невесты свет еще не видывал!

Вуаль на головном уборе Локиты не закрывала лица; откинутая назад, она ниспадала по ее волосам и облегала сзади фигуру.

Могло даже создаться впечатление, будто она обволакивает ее, словно облако, и лорд Марстон не усомнился в том, что князь непременно сочтет ее богиней, сошедшей с небес и назвавшейся его нареченной.

Он протянул Локите бокал с шампанским:

— Выпейте глоточек, потому что, хотя служба будет и не длинная, для вас, я уверен, это будет нелегким испытанием.

— Я думаю сейчас только о том, что увижу… Ивана, — прошептала Локита.

— Уверен, он думает о том же.

Внезапно осветившись лицом, Локита проговорила:

— На случай если потом забуду сказать вам это, Хьюго, я хочу поблагодарить вас сейчас за вашу доброту. Вы самый чуткий и занимательный попутчик на свете.

Лорд Марстон улыбнулся:

— За время нашего путешествия мне не давал покоя один вопрос: выказал ли мне Иван свое уважение тем, что беспечно оставил вас на мое исключительное попечение, или же жестоко меня оскорбил?

Локита рассмеялась:

— Он ведь знал, что вы друг и что я никогда не взгляну на другого мужчину. — Выдержав паузу, она продолжала, глядя на него с искренней нежностью: — Но хотя сердце мое принадлежит Ивану, в нем всегда есть уголок, предназначенный только вам.

Слова эти тронули лорда Марстона. Он поднес к губам ее руку:

— Мне остается только верить, что когда-нибудь я полюблю женщину не только столь же прекрасную, но и такую же душевную, как вы.

— О, Хьюго, я тоже в это верю!

Оба улыбнулись, и лорд Марстон, взяв в руки шаль, которая была заказана вместе с платьем Локиты, бережно накинул ее на плечи невесты.

Дневная жара к тому времени начала спадать, но солнце по-прежнему согревало воздух, раскаленной позолотой мерцая на крышах и шпилях церквей.

Лорд Марстон и Локита спустились по сходням. Внизу их поджидала украшенная резьбой, убранная цветами праздничная тройка.

Цветами были унизаны и гривы породистых лошадей, а с шей их свисали гирлянды.

— Какая прелесть! — воскликнула Локита.

Лорд Марстон помог невесте усесться в тройку, а толпа, сгрудившаяся на причале, кричала ей приветствия и пожелания счастья.

— Я понимаю все, что они мне говорят, — с восторгом заметила Локита.

В течение всего плавания она упорно учила русский и по нескольку часов в день говорила с Сержем.

Без сомнения, решил лорд Марстон, у нее есть прекрасные способности к языкам, что, в конце концов, не столь уж удивительно.

Дело в том, что русский язык казался ему сложным, мудреным, особенно с учетом многочисленных местных говоров, и он всегда считал необыкновенной для себя удачей, что все представители русской знати блестяще говорят по-французски.

Но Локита воспринимала русскую речь как нечто неотъемлемое от любимого человека и решительно не желала ни в чем разочаровывать князя.

Тройка тронулась с места с обычной для нее необузданной удалью. Город утопал в экзотических растениях, но чаще всего попадались на глаза высокие, величественные, благородные кипарисы.

Первые два саженца были завезены сюда императрицей Екатериной во время поездки с князем Потемкиным по южным владениям. Эти два растения дали потомство в виде множества кипарисовых рощ и аллей, таких типичных для местного пейзажа.

Они проехали через весь город, и теперь тройка несла их по земле, которая лорду Марстону всегда представлялась страной грез, прекрасной и запредельной.

Тройка катила вдоль побережья. Затем, словно из глубин Черного моря, перед Локитой вырос дворец, сверкая крышами и башенками над кронами окружавших его деревьев.

Увидев его, она приложила к груди руки. Зрелище, подумал лорд Марстон, и впрямь чарующее.

Выдаваясь сказочным силуэтом на фоне малиново-золотого марева заходящего солнца, это роскошное видение, казалось, явилось им прямиком со страниц «Тысячи и одной ночи».

Тройка, мчась с поистине необъяснимой скоростью, влетела через огромные ворота на широкую аллею, обсаженную изумительными цветами и кустарниками.

Ступени из мрамора, многочисленные колонны подчеркивали почти баснословное великолепие этого дворца, однако настоящее очарование ему придавала некая сокровенная уединенность.

На лестнице стояли длинные ряды ливрейных лакеев. Дворецкий, в роскошном одеянии с золотой тесьмой, спустился, чтобы сопроводить их наверх.

Мрамор, ляпис-лазурь, яшма, малахит интерьеров дворца и собранные в нем сокровища были почти неразличимы из-за несметного числа белых цветов.

Дворец все больше поражал воображение Локиты. Лорд Марстон, идя с ней под руку вслед за дворецким по залам и коридорам дворца, чувствовал, как наполняется трепетом все ее существо.

Сквозь открытые двери часовни доносились голоса певчих, пахло ладаном.

К Локите приблизился слуга и передал ей букет. Принимая цветы, она вдруг опустила взор, смущенная и немного напуганная сознанием того, что ей предстоит совсем скоро.

Лорд Марстон бережно прикрыл ладонью лежащую на изгибе его локтя руку, возвращая Локите веру в себя, и они медленно вошли под своды часовни.

То затихая, то нарастая с новой силой, звучали благодарственные псалмы. Под иконами мерцало пламя в серебряных лампадах, радостно пылали сотни свечей, в нарядных ризах расхаживали священники.

Локита подняла глаза и увидела князя.

Он ждал их у ступеней алтаря. Лорд Марстон, так высоко ценивший внешность своего друга, не мог припомнить случая, когда бы князь произвел на него столь сильное впечатление.

Длинный, схваченный на русский манер у самого подбородка плащ был ему необыкновенно к лицу; сам плащ был белый, отороченный по краям мехом белой лисы там, где он достигал бедер.

На груди князя сверкали ордена, придававшие ему внушительный вид властного величия, но Локита, глядя на него, думала сейчас лишь о том, что он здесь и она его любит.

Она заметила, как в глазах его полыхнул огонек, безошибочно подсказавший ей, что он томился и терзался с самого первого дня этой казавшейся бесконечной разлуки.

Началась служба, и в тот миг, когда они приносили свои венчальные обеты, Локита чувствовала присутствие совсем рядом любимых ими людей — людей, которые любили их и поныне.

Она знала, что позади нее незримо присутствуют отец с матерью, что поблизости стоит мать Ивана; они были с ними, когда священник соединил их, когда вся часовня наполнилась радостью и славословиями Богу.

Они сжимали в руках горящие свечи, над головами их держали венцы. Наконец они получили Божие и церковное благословение.

Проведя Локиту по короткому нефу, князь вернулся с ней во дворец. Внезапно все исчезли. Они остались вдвоем.

Ни слова не говоря, он взял ее за руку и провел в круглую комнату, которая была сплошь заставлена звездчатыми орхидеями, так много говорившими их сердцам.

Нежные растения устилали поверхность стола, покрывали стены, гирляндами свисали с потолка.

Князь подвинул для нее стул, сам присел рядом и заглянул ей в глаза:

— Моя… жена!

Он произнес эти слова едва различимым шепотом, но она знала, что он сейчас сказал.

Откуда-то донеслись звуки скрипичной мелодии, исполняемой невидимым квартетом музыкантов. Слуги одно за другим вносили яства и вина.

Локита не помнила ни лакомств, ни напитков, которых она отведала в тот день. Она знала только то, что все ее существо в присутствии любимого человека охватила неуемная дрожь. Они болтали о каких-то обыденных пустяках, но каждое сказанное слово имело свой сокровенный смысл, которому внимали их сердца и души.

Потом она так и не смогла вспомнить, какие слова говорились тогда за столом.

Вполне возможно, что она поведала ему историю своей жизни до самого дня их встречи, что рассказала о том, как томилась по нему в разлуке во время путешествия из Марселя в Одессу, которому, казалось, не будет конца.

Трапеза завершилась, и слуги покинули залу. Они снова были одни. Князь опустился в глубокое резное кресло, увенчанное сверху распятием.

— Я так долго мечтал увидеть тебя здесь, — сказал он, — увидеть тебя здесь своею женой, знать, что впереди у нас с тобой еще вся жизнь.

— Что… сказал тебе царь? — проговорила Локита, чувствуя, что должна была спросить об этом раньше, хотя тогда это казалось совсем необязательным.

— Государь отнесся к делу с пониманием. Теперь тебе обеспечено надежное положение при дворе, причем не только в качестве моей супруги, но и как дочери своей собственной матери.

— Ты полагаешь… что не может вспыхнуть скандал?

Князь покачал головой:

— Можешь быть совершенно спокойна. Были даны соответствующие разъяснения, но я не хочу сейчас заводить о них речь. Я хотел бы говорить с тобой… только о нас. — На последних словах голос его зазвучал совсем тихо. Смутившись, Локита опустила глаза.

— Нам так много еще надо рассказать друг другу, — продолжил князь. — Может быть, пойдем туда, где нам никто не сможет помешать? Туда, где я устроил, мое сокровище, заветное место для нас, для нашей любви?

Локита подняла на него вопрошающий взгляд. Поднявшись с кресла, он протянул ей руку.

Большие, во всю стену, застекленные двери смотрели в сад. Откинув кружевные шторы, князь вывел ее на террасу. Солнце уже спряталось за горизонт, оставив после себя лишь слабое малиновое зарево.

Наступили сумерки; звезды высыпали на черную мантию ночи. Сад был полон таинственных теней и музыки.

Не сразу Локита узнала в этой музыке цыганский напев; на сей раз не слышны были неизъяснимо высокие скрипичные трели, лишь негромко звенели кимвалы и вел мелодию баян.

Она стояла чуть позади князя, положив руку на каменную балюстраду. Внезапно, словно получив какой-то тайный сигнал, весь сад ожил.

Сначала в дальних его пределах, а затем приближаясь причудливой волной все ближе и ближе к месту, на котором они находились, в саду начали вспыхивать огни. Лорд Марстон рассказывал Локите, что такое он наблюдал в садах, разбитых внутри Зимнего дворца.

Но на сей раз чудо совершилось в открытом саду. Трудно было вообразить себе более волшебное действо. Часть сада, что раскинулась напротив нее, оказалась усаженной лилиями, которые освещались у самой земли лампадками.

Теперь она заметила и то, что цветущие кустарники, окаймлявшие остальную часть сада, вдруг стали белыми — обрели ту безупречную белизну, которая так много значила для обоих.

— Какая прелесть!.. Какая прелесть… — прошептала она.

— Это лишь достойное тебя окружение, моя радость. И сегодня, хотя у нас и не тот русский вечер, который ты пропустила в Париже, мне захотелось создать мир, который был бы достоин твоей красоты…

Она взглянула на него с улыбкой, но он продолжал с жаром:

— Да, ты — совершенство! Совершенство, которым не может стать ни одна другая земная женщина. И я уже говорил тебе, что в языке нет слов, способных объяснить, что ты для меня значишь!

И вновь страсть, которой дышали эти слова, повергла Локиту в трепет. Он увлек ее за собой, и по широким ступенькам они спустились в сад.

Продвигаясь вдоль освещенных цветников и кустарников, они оказались наконец в дальнем уголке сада, где, скрытый садовой растительностью от дома, перед взором Локиты возник небольшой белый павильон.

Сооружен он был, вопреки ее ожиданиям, не из мрамора, но из особого, редчайшей красоты драгоценного минерала, который извлекали из уральских рудников. Один взгляд на него тотчас всколыхнул в Локите воспоминание о лепестках звездчатых орхидей.

Князь увлек ее внутрь строения. В середине его помещалась просторная комната, имевшая только три стены. Место четвертой занимала ночь.

Внизу отвесной стеной уходил спуск к морю. Где-то вдалеке море сливалось с небом, и никто не знал, где кончается одно и начинается другое.

С минуту, околдованная этой картиной, Локита стояла не шелохнувшись. Потом она обратила внимание, что эта комната, как и та, в которой они обедали, была украшена белыми цветами, только на сей раз это были не орхидеи, а розы и туберозы — цветы страсти.

Из мебели в комнате была только огромная, усыпанная цветочными лепестками тахта. Лепестки, нежные и пахучие, едва ли не каждую секунду осыпались на их головы с потолка, словно любовные весточки, отправленные с небес.

Аромат цветов вкупе со звуками музыки, в такт которой билось сердце Локиты, вдруг вызвал в душе ее восторг, равного которому она до этого не знала.

Сад отдавал комнате частицу своего неяркого света, но в нежном полумраке Локита ясно различала лицо князя и выражение, с которым смотрели на нее его глаза.

Слова, готовые было сорваться с ее уст, замерли поневоле. Почти не чувствуя своих движений, одним неуловимым порывом она прильнула к нему и стала его частью, стала одним с ним целым.

— Я люблю тебя! — проговорил князь, не в силах совладать с голосом. — Как же мне объяснить тебе… как сильна моя любовь? И что ты для меня значишь?

— Я очень… боюсь… мне кажется, все это — сон, — прошептала Локита. — Только сновидение бывает так же прекрасно… только во снах являлся мне… ты…

— Я здесь, перед тобой!

Медленно, как бы понуждая себя к трепетной осторожности, он поднял руки и привлек ее к себе.

Он заглянул ей в глаза, но не поцеловал ее, хотя она ждала от него поцелуя. Вместо этого он снял с ее головы унизанную бриллиантами тиару с вуалью и беспечным жестом бросил ее на ковер из лепестков.

Он расстегнул на ее шее ожерелье; подняв руки к прическе, извлек из нее булавки, и теперь волосы свободной волной упали на плечи. Она услышала, как пресеклось его дыхание.

— Такой я и хотел тебя увидеть, — выдохнул он. — Такой я хочу тебя. Никогда я не знал такого страха, как в тот день, когда решил, что потерял тебя навсегда.

— Мы… не потеряли друг друга, — прошептала Локита. — Мы… обвенчались… И я — твоя жена.

Она произносила это, удивляясь звучанию собственных слов, кольцу, что теперь носила на пальце, и вдруг подивилась тому, что вообще когда-то имела имя и прошлое.

Она целиком принадлежала человеку, которого любила. И он не должен был даже самую малость устыдиться ее.

Словно бы угадав, о чем она думает, князь сказал:

— Прошлое позади. Забудь о нем. Впереди у нас, моя светлая радость, моя любовь, будущее, которое принадлежит нам обоим. — Он провел рукой по ее волосам: — Как же много я должен буду для тебя сделать! Вознаградить тебя за годы одиночества, страха, неопределенности, которую так ненавидит каждая женщина, но больше всего, мой бесценный цветочек, — за то, что ты страшилась своего будущего.

— Но ведь я… нашла тебя, — нежно промолвила Локита. — И теперь мое будущее… это ты, и все, что было в прошлом, я могу теперь позабыть.

— Я сделаю так, чтобы ты о нем забыла. Я сделаю так, чтобы ты помнила только о том, что я люблю тебя, что мы принадлежим друг другу сейчас — и на целую вечность.

Он откинул с плеч ее волосы и склонился к ней. Не целуя, он гладил губами ее нежную кожу.

Когда-то, прикоснувшись устами к ее пальцам, он уже заставил ее испытать этот восторг. Но сейчас завораживающему трепету поддалось все ее существо.

Переплетаясь чудесным образом с музыкой и благоуханием цветов, этот трепет целиком подчинил ее себе, заставил почувствовать, что сама по себе, отдельно от него, она более не существует.

И, ощутив эту дрожь — свидетельство не испуга, но необыкновенного всплеска чувств, князь издал торжествующий возглас:

— О, я знаю, что волную тебя, мой драгоценный, любимый цветочек!

Краска залила лицо Локиты.

— Я… люблю тебя! — прошептала она.

Какая-то нотка в звучании ее голоса вдруг заставила вспыхнуть его взор. Чары, под действием которых они находились после обета, данного в часовне, были уже не властны над ними.

Объятия князя теперь с каждым мгновением становились теснее, поцелуи — страстными и долгими.

Он целовал ее плечи — сначала одно, потом другое, — шею, пока наконец не приник к устам.

Казалось, что надвигается буря — сначала медленно, но с каждой секундой набирая скорость, — пока наконец, в миг, когда он впился в нее устами, ее не захватил и не унес с собою неистовый вихрь.

При всей своей сокрушительной, неодолимой силе порыв этот принес ей наслаждение, которое не властны описать слова или запечатлеть мысль.

Она знала, что железная воля князя, благодаря которой он так долго подавлял желание обладать ею, теперь сломлена.

Знала она и то, что все оковы из запретов, опасений, даже застенчивости с ее стороны, рухнули также безвозвратно.

То была сила жизни — жизни столь могущественной в своей полноте, что она смиренно склонялась перед ее величием.

Поцелуи князя становились все ненасытнее, неистовее, но она не ведала испуга.

Она покорялась вся без остатка, вручая ему не только свое тело, но ум, душу и сердце.

Она более не существовала как отдельная личность, она вся принадлежала ему, служила покорной рабой его желаниям, упивалась его превосходством.

— Я люблю тебя! Боже праведный, как же я люблю тебя! — восклицал князь.

Пальцы его расстегивали на ней платье, и когда оно, подобно отблеску лунного света, соскользнуло с ее плеч, он поднял ее на руки.

Он осторожно возложил ее на усеянную лепестками тахту и на мгновение замер, не сводя с нее взора. Он смотрел на золотые волосы, струящиеся по нагому телу, на широко открытые, напоенные любовью глаза, на губы, жаждущие вкусить его лобзаний.

— Я люблю тебя! — снова и снова восклицал князь, не зная сам, говорит ли он сейчас по-русски, по-английски или по-французски.

Язык, на котором они изъяснялись теперь, был язык небожителей, а любовь, о которой, не таясь, вещали их губы, сердца и тела, была любовью, объединяющей богов и смертных от начала времен.

— Ты моя!.. — вскричал князь. — Моя — от самого твоего светозарного темечка до подошв твоих крошечных ножек! Я боготворю тебя, моя любимая! И в то же время я хочу тебя, хочу, как может хотеть мужчина женщину, которая принадлежит ему!

— Я тоже… хочу тебя, — попыталась сказать Локита, но слова уже не слушались ее.

Его руки опустились к ней, и что-то первозданное и жгучее разлилось по всему ее телу, вторя пламени, что при каждом поцелуе и вздохе срывалось с его уст.

Она знала, что это празднует свой триумф любовь, такая же святая и чистая, как те чувства, которые наполняли ее сердце, когда она воздевала руки к звездному небу.

То была любовь, всепроникающая, всепоглощающая любовь. Любовь, которая не только смела все преграды, но не желала признавать ни ограничений, ни оговорок.

Поцелуи князя неумолимо взывали к ней; в ней более не оставалось ничего, что еще не принадлежало бы ему, и в то же время безумная, страсть, которую она воспламенила в нем, была частью ее самой.

— Я люблю тебя, мое сокровище, моя радость, мой цветочек, моя жена!

Сердца их бешено колотились в такт друг с другом. И вдруг ей показалось, что в комнате возникает какое-то новое зарево, помимо света, что доходил до нее снаружи.

То было зарево любви, божественное, посылаемое сокровенными силами их душ…

— Я люблю… тебя… люблю… тебя…

— Ты моя!.. Отдай мне себя…

— Я твоя… твоя… твоя…

— Мой цветочек… моя звездочка… душа моя!

Внизу шептались волны, с нежным шорохом осыпались лепестки, и звезды, одна за другой описывая огромные дуги на небесах, отражались в море.

Оглавление

Предисловие автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg