«Любовь священна»

Барбара Картланд Любовь священна

Глава 1

1887

Герцог Этерстон стоял на палубе яхты «Морской лев», которая шла под парами к Алжиру.

Было еще очень рано, но необычный полупрозрачный солнечный свет, характерный для Северной Африки, уже предвещал нестерпимую жару. Ослепительно белые пляжи на фоне изумрудно-зеленых холмов в сочетании с лазурной голубизной моря делали бухту каким-то неземным местом.

У герцога было далеко не радужное настроение, и он хмуро смотрел на толпу, собравшуюся на набережной и праздно смотревшую на медленно движущуюся яхту. Он почти не спал сегодня ночью и еще не отошел от гнева, в порыве которого приехал в порт Монте-Карло, откуда немедленно вышел в море.

Герцог, подверженный частой перемене настроения, так же легко и быстро менял решения, но при этом довел организацию своего быта почти до совершенства. Слуги в его многочисленных домах не нуждались в специальном оповещении о его приезде. Каждый свой особняк он посещал не чаще одного раза в три месяца, но все всегда проходило по заранее отработанному плану.

Путешествовал герцог обычно налегке, так как в любой из его резиденций имелось все необходимое. Иногда он даже отправлялся в дорогу один, ведь всюду, куда бы он ни приезжал, его ждали секретарь и камердинер.

Всем была известна эта удивительная для тридцатичетырехлетнего мужчины черта — стремление во всем к совершенству, — а от своих слуг он в первую очередь требовал уюта и комфорта.

И вот в его жизни, до сих пор такой безоблачной, грянула буря. Именно эта буря вывела его из равновесия и послужила причиной того, что он, сам того не ожидая, оказался в древнем порту Алжира.

Алжир справедливо называли Садом Богов, но от этого настроение герцога нисколько не улучшалось, и он по-прежнему мрачно смотрел вдаль.

«Морской лев», наконец, причалил, в чем экипажу его светлости шумно пытались помочь многочисленные лодочники, и моряки, более походившие на банду пиратов и головорезов, вышедших на набережную.

Герцог спустился вниз.

В салоне уже был сервирован завтрак, и он сел за стол с таким видом, будто и не надеялся, что ему подадут что-нибудь мало-мальски вкусное.

Официанты прислуживали герцогу, сохраняя почтительное молчание они были приучены говорить только тогда, когда к ним обратятся.

Герцог отведал полдюжины блюд, приготовленных первоклассным поваром, и, по мере того как трапеза подходила к концу, все более и более смягчался. Когда завтрак был окончен и официанты, не произнеся ни слова, удалились, Этерстон остался один в роскошном салоне яхты, не имеющей себе равных во всем мире.

«Морской лев» был пожалован его светлости только год назад, и он вспомнил о яхте в прошлую ночь, когда в порыве гнева покидал казино.

Уже сидя в экипаже, он увидел своего секретаря полковника Грейсона, поспешно выбегающего из казино.

— Уезжаете, ваша светлость? — все еще не веря в это, спросил тот.

— Да, — односложно ответил герцог.

— Вы забыли о званом ужине? Он ведь устроен по вашему требованию.

— Отложите его.

Полковник Грейсон был крайне удивлен, но в ответ лишь тихо произнес:

— Хорошо, ваша светлость!

— Прикажите кучеру отвезти меня в гавань, — сказал герцог. — И еще, Грейсон, сделайте так, чтобы этих людей больше не было на моей вилле. За исключением миссис Шерман, разумеется.

Полковник Грейсон пытался возразить, но не решился и только спросил:

— Они должны покинуть ваш дом немедленно, ваша светлость?

— Завтра утром, — ответил герцог тоном, не допускающим возражений.

Полковник Грейсон сделал шаг назад, и лакей в ливрее Этерстонов, известной в Англии не менее королевской, захлопнул дверь экипажа с изображенным на ней фамильным гербом.

Лакей стоял в ожидании приказаний, и полковник Грейсон неохотно произнес:

— Отвезите его светлость в гавань.

— Слушаюсь, сэр.

Лакей вскочил на козлы, кучер стегнул лошадей, и они помчались в гавань, дорога к которой пролегала по крутому холму.

Яхта выходила в открытое море из маленькой бухты у высокой скалы, на которой расположились королевский дворец и казино, своим белым куполом напоминавшее свадебный торт. Пока яхта прокладывала себе путь между другими судами, стоящими на якоре, герцог на палубе напряженно смотрел вперед. Он не замечал ни огней Монте-Карло, придававших городу почти сказочный вид, ни сияющих на черном небе звезд.

Герцог был вне себя от гнева.

Как, спрашивал он себя, можно было попасть в такую ситуацию, как он мог не предвидеть этого?

Герцог Этерстон был одним из блистательнейших женихов Великобритании. Состояние его отца уступало лишь королевскому, и, будучи еще ребенком, герцог знал, что в один прекрасный день все будет принадлежать ему. Обширные поместья, окружающие замок Этерстонов, охотничьи угодья в Шотландии и Лейчестершире, развалины родовых замков в Корнуоле и земли вокруг них и наконец дом в Лондоне — всем этим он будет владеть, когда подрастет.

И все это была лишь малая часть несметных богатств дома Этерстонов.

Картины, мебель, ковры, драгоценности, которыми владели многие и многие поколения семьи, конюшня с великолепными лошадьми, экипажи — обо всем этом можно было только мечтать.

Среди заграничных владений особенно выделялись особняк в Париже, замок в Арденнах, где можно было поохотиться на кабанов, палаццо в Венеции и вилла в Монте-Карло.

И конечно же, владея столь многим, как он не мог не чувствовать себя самым счастливым?

Став немного постарше, Этерстон понял, что его счастье ему отравляло то, что многие женщины интересовались не столько им, сколько его богатством. К тому времени, когда он закончил Оксфорд, сотни матерей пытались всеми правдами и неправдами сделать его своим зятем.

Бывая в хорошем настроении, герцог посмеивался над многочисленными уловками, с помощью которых от него хотели добиться рокового признания, связав себя с одной женщиной на всю оставшуюся жизнь.

Он твердо решил, что не женится, пока не полюбит по-настоящему, и ничто не заманит его в сети брака, подобно тому как это случилось со многими его друзьями.

Но в викторианском обществе такому завидному жениху, как герцог Этерстон, было почти невозможно избежать расставленных ему ловушек. Беседа наедине с незамужней юной леди уже могла послужить предлогом для женитьбы. Если молодой человек дважды танцевал с девушкой на балу, это уже давало обширную пищу злым языкам, ну а третий танец был равносилен объявлению о помолвке в колонке «Таймс».

Не было ничего удивительного в том, что многие мужчины, желая сберечь свою свободу, избегали молоденьких девушек, предпочитая им замужних женщин. Притязания какой-нибудь честолюбивой матушки были для них гораздо опаснее, чем ревность мужа. Более того, общество довольно легко прощало подобную связь, если только соблюдались элементарные нормы приличия.

Следуя примеру принца Уэльского, золотая молодежь считала, что красивая молодая женщина, прожив с мужем десять лет и одарив его сыном и наследником, все больше и больше ищет внимания постороннего мужчины.

Герцог, разумеется, не отказывался от приглашений, если они исходили из вызывающе-искушенных уст и вопрошающих взглядов из-под темных ресниц. Он метался от одной хорошенькой женщины к другой, или, как кто-то заметил, «от будуара к будуару», пока не встретил леди Миллисент Уилдон.

Милли, как называли ее все, даже фанатики, покупающие фотографии так называемых «профессиональных красавиц», взволновала герцога с первой же встречи.

Она была смуглой и гибкой, с осиной талией, словом, отвечала самым строгим эталонам моды того времени. Дочь герцога, она вела себя вызывающе еще с тех времен, как закончила школу. Но леди Милли была уверена, что ее красота дает ей право быть не особенно разборчивой в действиях.

Ее родители, не желая иметь неприятностей, выдали дочь замуж в семнадцать лет за человека на тридцать лет ее старше. Лорд Уилдон был богатым, влиятельным при дворе, но на редкость скучным человеком.

Он, однако, гордился красотой своей жены, а у леди Милли хватало ума на то, чтобы дать понять мужу, что знаки внимания со стороны многочисленных поклонников ей просто доставляют удовольствие, но ни с кем из них у нее нет ничего серьезного.

В этом была доля правды, пока в жизни леди Милли не появился герцог. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и страстное желание неумолимо сближало их все больше и больше.

Герцог знал многих женщин, но никогда не встречал столь ненасытной, требовательной и дьявольски обольстительной. Их роман невозможно было скрыть, и связь герцога и леди Милли стала известна в свете с самого начала. Если сам лорд Уилдон закрывал глаза на очередное увлечение жены, то лишь некоторые осуждали поведение влюбленных, хотя разговоры о них всегда сопровождались улыбками и прозрачными намеками.

Все карты смешала внезапная смерть лорда Уилдона от сердечного приступа.

Леди Милли была в глубоком и очень долгом трауре, следуя традиции, заложенной королевой Викторией. Герцогу поэтому было трудно часто видеться с леди Милли, хоть им все-таки удалось даже в первые шесть месяцев несколько раз тайно встретиться.

Потом им встречаться стало гораздо проще.

Их, как правило, одновременно приглашали погостить в один и тот же дом, где хозяйки старались поселить их в соседних комнатах.

Конечно, леди Милли еще не могла, как прежде, активно участвовать в светской жизни, но зато ее дом в Лондоне находился в двух шагах от дома Этерстона. Их роман возобновился с прежней страстью.

Герцога, правда, немного раздражала таинственность, окружавшая их свидания, и настойчивость, с которой леди Милли пыталась привязать его к себе. Он привык, что может в любое время переехать из Лондона в деревню, из Коуэса, где неизменно одерживал победу на скачках, — в Эпсом, где выезжали его лошадей.

Леди Милли была недовольна, когда он покидал ее, и продолжала дуться, когда он возвращался. Герцогу это начинало немало досаждать.

Наконец год траура почти истек, и она решила, не спросив на то согласия Этерстона, поехать с ним в Монте-Карло.

Огромная белая вилла была построена его отцом посреди великолепного тропического сада, и в ней одновременно могли поселиться около пятидесяти гостей. Вилла, однако, всегда была пуста — ведь герцогу хотелось хоть несколько недель отдохнуть после исключительно напряженной жизни зимой.

Он много занимался спортом и, находясь в гуще политических событий, имел большое влияние в палате лордов, о чем не догадывались даже его близкие друзья.

— Мы замечательно отдохнем в Монте-Карло, — твердо сказала леди Милли, — и нам незачем больше играть в прятки со всем светом! Через месяц я наконец сниму черное платье и буду полностью свободна!

Слово «свободна» в ее устах следовало понимать однозначно, а во взгляде, который она бросила на герцога, был открытый вызов.

Но герцог промолчал. В глубине души он знал, что неизбежно женится на леди Милли, но что-то останавливало его каждый раз, когда он хотел сказать ей об этом.

Для его друзей их брак был предрешен.

Особенно герцога раздражало, что его имя совершенно открыто связывали с именем леди Милли, а когда хозяйки говорили со скрытым подтекстом: «Я поселю вас и нашу дорогую Милли рядом разумеется!» — герцог внутренне негодовал.

Он убеждал себя, что было бы безумием полагать, что можно сохранить в тайне столь продолжительный роман, хотя из-за этого их встречи теряли половину очарования. Они неумолимо двигались по проторенной дорожке, так хорошо знакомой герцогу по его предыдущим романам.

Милли была бы ему хорошей женой. Общество предпочитало, чтобы в их кругу не было никаких сюрпризов, и молодой человек из аристократической семьи должен был жениться на девушке своего круга. С этой точки зрения Милли герцогу подходила как никто другой. Ей бы пришлись очень к лицу фамильные бриллианты Этерстонов, да и хозяйка из нее получилась бы отличная. И все же чего-то в ней не хватало, а чего именно — он не мог понять.

Когда Милли была в его объятиях, когда ее уста жадно искали его губы, он чувствовал, что тонет в ее чувственном экзотическом аромате. И тогда, в порыве страсти, он забывал обо всем.

Подъезжая к Монте-Карло, герцог вдруг с отвращением подумал, что на вилле они будут не одни, и им придется предаваться любви чуть ли не под носом у многочисленных гостей.

Он и сам не мог объяснить столь резкую перемену настроения. Просто ему не нравились многозначительные взгляды друзей, едва заметные улыбки женщин, а также всеобщая уверенность, что он непременно проведет ночь в спальне Милли. Герцога выводило из себя даже то, как ему говорили «спокойной ночи» и «с добрым утром». Кроме того, ему было противно украдкой пробираться по коридорам собственного дома, тайком входить в спальню Милли и как можно тише закрывать дверь. Он знал, что она всегда ждет его, что сейчас же обовьет его руками и заставит забыть обо всем, кроме жгучей страсти.

В первые два или три дня пребывания в Монте-Карло Милли была неожиданно молчалива. В ее взгляде чувствовалась обида, и Этерстон догадывался, что вертелось у нее на языке.

Милли была слишком хитра и опытна, чтобы открыто упрекать его. Однако обвинение чувствовалось в тоне, каким она говорила с герцогом, в резких нотках, случайно проскальзывающих в ее голосе.

Герцог при желании мог быть очень настойчивым и безжалостным. Он твердо решил, что не даст запугать себя и никому не удастся заставить его поступить против его воли.

Одно дело, когда женщина пыталась пробудить в нем страсть к себе, и совсем другое, когда она уже считала его своей собственностью. И тем не менее, он хорошо знал, что леди Милли имела на него очень серьезные виды и готова была оповестить всех об их свадьбе.

Между тем в Монте-Карло жарко светило солнце, растительность была сказочно-живописна, а в казино герцог встретил многих друзей и знакомых. Император и императрица Австрии, вдовствующая императрица России, короли Швеции, Бельгии, Сербии и королева Португалии — вот далеко не полный перечень обитателей «Отеля де Пари».

В казино можно было встретить бесчисленных русских великих князей и индийских магараджей с парижскими дамами полусвета, ослепляющими всех своими бриллиантами.

Весь бомонд собирался вокруг рулеток и вслушивался в щелканье белых шаров. «Игра уравнивает всех», — иронически заметил кто-то герцогу. Каждый вечер титулованные особы азартно бросали на кон свое состояние.

Неожиданно герцог встретил в казино графиню Минторп, светскую даму старого воспитания и близкого друга королевы Виктории. Она была достаточно влиятельна при дворе, чтобы открыто выражать недовольство окружением дома Мальборо, представляющего собой сборище фривольных и беспутных молодых людей, близких к принцу Уэльскому и его жене красавице-датчанке.

Графиня очень приветливо поздоровалась с герцогом, и он ответил ей со свойственной ему учтивостью.

— Я слышала, вы танцевали неделю назад с моей внучкой Дафной на балу у маркизы Солсбери, — сказала она очень сдержанно.

Герцог с трудом вспомнил ничем не примечательную застенчивую девушку, которой его представила хозяйка бала и которую поэтому он обязан был пригласить на танец.

— Вы, наверное, также и ужинали вместе, — продолжала графиня Минторп.

Герцог вспомнил, что во время ужина он ухаживал за одной замужней дамой, а девушка, с которой он танцевал в начале вечера, сидела по другую сторону от него.

Он не мог даже вспомнить, сказали ли они хоть слово друг другу, но то, что она тогда была рядом, не вызывало сомнения.

— Да, да, конечно! — подтвердил он. — Думаю, это ее первый сезон.

— Вы правы, — согласилась графиня Минторп, — и я сказала его королевскому высочеству, что Дафна вам понравилась. Он очень любезно дал мне понять, что он и принцесса Александра надеются первыми услышать— добрую весть!

Графиня Минторп улыбнулась, грациозно наклонила голову и удалилась, а тем временем ничего не понимающий герцог долго смотрел ей вслед.

В это было невозможно поверить! Тем не менее это было правдой, и графиня могла очень сильно осложнить ему жизнь. Он вспомнил, что его друг маркиз Дорсет вынужден был жениться именно из-за того, что честолюбивая матушка заручилась поддержкой принца Уэльского. А ведь маркиз всего лишь пригласил девушку прогуляться по парку на одном из балов. «О девушке теперь будут ходить всевозможные слухи, — сказал его королевское высочество. — Вы должны быть джентльменом и сделать ей предложение».

Дорсет вынужден был жениться, но герцог Этерстон твердо сказал себе, что не позволит заманить себя в ловушку подобным образом. Но все это тем не менее приводило его в ярость.

Он изо всех сил старался быть осторожным и не давать насильно связать себя узами брака. Будучи очень расстроенным встречей с графиней Минторп, герцог все-таки взял себя в руки и решил во что бы то ни стало найти в казино леди Милли.

Она наблюдала за тем, как вращается рулетка, и была в этот вечер особенно неотразима. На Милли была шляпа с пером и изумрудное зеленое платье с довольно смелым декольте, а сияние ее бриллиантов удивительно красиво сочеталось с блеском ее глаз. Кто-то однажды сделал леди Милли комплимент, что она сверкает, как шампанское, и она об этом никогда не забывала. Она всегда сияла, как сказочная фея, и мужчины, увивавшиеся вокруг нее, неизменно подсмеивались над ее остротами и замечаниями по поводу их косвенных намеков, потому что в самой простой фразе она могла найти скрытый подтекст.

У герцога было такое чувство, что графиня Минторп нанесла ему удар в самое сердце, а Милли казалась близкой и родной, частью того мира, который он понимал, — мира, очень далекого от этого рынка невест, на котором девушки выставлялись, как лошади на арене.

Он присоединился к группе мужчин, беседовавших с леди Милли, и они поспешили ретироваться, предполагая, что у них будет интимный разговор.

— А, вот и вы! — обрадовалась леди Милли. — Я вас повсюду искала. Мне нужно пять тысяч франков, Я проиграла все свои деньги!

Герцог вынул из кармана бумажник, достал оттуда деньги и протянул их леди Милли. Она медленно и спокойно приняла их, затем посмотрела на него и сказала:

— Однако вы богаты!

Ее слова звучали совершенно недвусмысленно, и во взгляде была явная обида. Некоторое время герцог молчал, потом повернулся и вышел из казино. Он знал, что Милли сердита на него за то, что четыре ночи ждала его напрасно. Прося у герцога деньги столь беспардонно, она как бы утверждалась в своей власти над ним и показывала всем присутствующим, что имеет право претендовать на его богатство и распоряжаться им.

Вероятно, не будь он уже выведен из себя словами графини Минторп, он не отреагировал бы так болезненно на шпильки леди Милли. Сейчас же он почувствовал, что если останется в казино еще немного, то нарушит все нормы приличия и взорвется.

Герцог всегда гордился своим самообладанием. Он никогда не повышал голоса, даже на слуг, и ни разу ни с кем не поссорился. Когда он бывал раздражен, то становился холодным как лед, и это действовало на окружающих гораздо сильнее, чем если бы он кричал. Голос его звучал тогда, как удар хлыста, хотя сами слова не были оскорбительны.

Впитанные герцогом вековые традиции семьи, в которой из поколения в поколение воспитывались чувства собственного достоинства и независимости, делали его более могущественным в убийственном молчании, чем в открыто выраженном возмущении.

В этот момент он ненавидел леди Милли и все светское общество, которое вторгалось в его жизнь, давило на него и загоняло его в угол.

Герцог очень долго стоял на палубе, пока яхта не вышла в открытое море и Монте-Карло стало не больше звездочки. Потом он спустился вниз. Ему не спалось, и всю ночь его мучили неприятные мысли о будущем, полном риска.

Теперь, подходя к Алжиру, Этерстон с облегчением подумал, что наконец-то он отделен от ненавистного ему мира, в котором он жил, необъятным Средиземным морем.

Он бывал здесь и раньше, и теперь ему так необходим был восточный мистицизм Алжира после блестящей, помпезной, неискренней Европы. Его неодолимо влекло сюда из роскошного казино.

Герцог очень хорошо знал узкие аллеи, на которых бывало порою так темно, что приходилось пробираться ощупью, и где мужчины и женщины в национальных костюмах что-то продавали, покупали, ели, спали, молились и играли в азартные игры. В маленьких тесных палатках продавались драгоценности, серебро, ковры, изделия из кожи и множество самых примитивных сувениров.

Герцогу был хорошо знаком запах крепких арабских духов, приготовленных из мускуса, запах экзотических блюд, жарящихся под открытым небом, запах ладана, проникающий из душного базара и сухой терпкий запах пустыни, исходящий, казалось, от самих людей.

Ему казалось, что все здесь приветствует его, и прежде всего он хотел навестить своего давнего друга, который был для него неотъемлемой частью Алжира. Хотя было еще не время для визитов, герцог приказал слугам нанять экипаж и покинул набережную.

Путь его лежал не через арабскую часть Алжира, где однажды кровожадные пираты захватили в плен тысячи христиан, а через современный французский город, где белые виллы стояли окруженные зеленью, словно изумрудами. Повсюду росли пальмы, апельсины, платаны и перцы.

Наконец экипаж подъехал к небольшой белой вилле с изумительным видом на залив и прекрасным цветущим садом. Слуга проводил герцога на террасу, где отдыхали мужчина и женщина.

С минуту они смотрели на него, не веря своим глазам, потом мужчина вскочил на ноги.

— Неужели это ты? — восторженно воскликнул он.

— Ты удивлен? — спросил герцог, протягивая руку.

— Удивлен? Я потрясен! — ответил Николай Власов. — Потрясен и очень рад.

Друг герцога был немного старше его и обладал необъяснимым чисто русским шармом, который делал его привлекательным как для мужчин, так и для женщин.

Он пожал герцогу руку, затем обнял и подвел к столу.

— Фелица, дорогая, — сказал он, — это наш друг герцог Этерстон, которого я счастлив видеть.

— Очень приятно, ответила госпожа Власова.

Герцог уже много лет знал Николая Власова, когда тот был на дипломатической службе, а госпожу Власову видел только раз незадолго до их побега. В свое время это вызвало крупный скандал.

Николай Власов был русским атташе при английском дворе и пользовался огромной популярностью и уважением. Однажды, будучи в отпуске в Петербурге, он встретил там жену пожилого дипломата и без лишних объяснений увез ее. Они сбежали в Алжир, и только через пять лет ее муж согласился развестись с Фелицей, и она смогла выйти за любимого человека.

Это были годы остракизма и преследований, годы, когда никто с ними не разговаривал, когда их обвиняли в возмутительном поведении и жизнь их была очень нелегка. Герцог, однако, не бросил друга в беде и первые несколько лет даже помогал ему материально.

Позже Николай Власов занялся писательским трудом. Он прислал герцогу рукопись своей первой книги, которую Этерстон прочел и передал издателю, одному из своих приятелей. Он надеялся употребить все свое влияние, чтобы напечатать книгу, но ему не пришлось ничего делать, так как издатель, прочтя ее, заявил, что Николай Власов — непризнанный гений.

Первая книга Николая имела головокружительный успех, а вторая и третья стали бестселлерами не только в Англии, но и во всем мире. Они были переведены даже на русский язык, и Власов считал это своим триумфом.

Без сомнения, он был теперь богатым человеком и не отказался бы от того, чтобы увеличить свое состояние. И он никогда не забывал тех, кто помог ему в трудную минуту, а таких друзей было не так уж много.

Когда герцог сел за стол и ему подали чашку кофе, Власов спросил:

— Как ты оказался здесь? Почему не предупредил о своем приезде?

— Это долгая история, и не думаю, что она тебя заинтересует, — ответил герцог. — Расскажи лучше о себе. Что ты пишешь?

Не дожидаясь ответа, он задал второй вопрос:

— Вы счастливы?

Госпожа Власова положила руку на руку герцога.

— Мы живем как в раю, — сказала она. — Трудно даже выразить словами, насколько нам хорошо вместе.

Она была красива редкой русской красотой, и герцог, поднеся ее длинные тонкие пальцы к губам, произнес:

— Николай очень счастливый человек. Я завидую ему!

— Я постараюсь найти тебе такую же очаровательную жену, — улыбнулся Николай Власов.

Герцог сложил руки в притворном ужасе.

— Нет, нет! — сказал он. — Я не хочу больше авантюристок и интриганок! Если честно, то именно поэтому я здесь!

— Я почти угадал это, увидев, что ты приехал один, — сказал его друг.

Ему, может быть, лучше других было известно, сколько неприятностей доставляли герцогу женщины. В свое время друзья хорошо повеселились в Лондоне и Париже. Иногда только чисто русская находчивость Власова спасала герцога от неминуемого скандала.

— Я хочу немного пожить в Африке, — сказал герцог. — Найдутся ли здесь какие-нибудь свежие развлечения, способные усладить изможденного человека, пресыщенного удовольствиями европейской жизни?

Николай Власов, запрокинул голову, рассмеялся.

— Тебе надо написать книгу, такой образный язык сразу сделал бы ее бестселлером!

— Возьму пример с тебя! — ответил герцог.

— У него огромный успех, — гордо сказала госпожа Власова своим мягким мелодичным голосом. — Он переведен почти на все языки мира и получает столь лестные рецензии, что я боюсь, как бы он не возгордился!

— С такой женой, как ты, это невозможно, — произнес Николай Власов. — Ты мой самый строгий критик. Ты всегда ограждаешь меня от малейших ошибок и не даешь мне потерять голову!

Она засмеялась, и глаза ее были полны нежности и любви.

— Я могу критиковать тебя, но ты прекрасно знаешь, что я восхищаюсь тобой.

На минуту герцогу показалось, что эта пара забыла о его существовании.

Они смотрели друг на друга с таким взаимопониманием, что все остальное для них не имело значения.

«Как мне хочется такой любви, — подумал герцог. — Это то, о чем я мечтал всю жизнь».

Внезапно он вспомнил прекрасное лицо Милли, но выражение ее глаз было совершенно иным. В них читались не только желание физической любви, жажды страсти, но и стремление одержать верх над ним — словом то, чего он не мог терпеть в женщине.

— Что же нам с тобой делать? — задумался Николай Власов. — Алжир, как ты знаешь, полон достопримечательностей.

— Я не хочу снова видеть танцы Аиссавы, — сказал герцог. — Одного раза мне вполне достаточно.

Николай Власов рассмеялся. Его славянская кровь не бунтовала против этих фантастических религиозных танцев, зачастую сопровождающихся выдавливанием глаз, прижиганием горячим железом, протыканием щек кинжалами, или поеданием живых ящериц. Герцогу же от этого представления чуть не стало плохо.

— Я вас понимаю, такие ужасные вещи не могут понравиться, — заметила госпожа Власова. — Но Николай часто посещает подобные представления, и я только прошу его, чтобы он мне об этом не рассказывал!

— Да! — согласился герцог. — О таком зрелище женщине не надо даже слышать, а тем более видеть его!

Госпожа Власова встала.

— Вы можете продолжить разговор о местных варварских обычаях, которые вас интересуют, — сказала она, — а я пойду в дом и подумаю о чем-нибудь прекрасном!

— И будь в это время сама столь же прекрасна! — ответил ее муж. — Ты права, дорогая, этот разговор не для тебя.

— Рада, что мы всегда находим общий язык, — улыбнулась госпожа Власова и оставила мужчин одних.

— Она очаровательна! — заметил герцог.

— Я счастливейший человек на свете! — ответил Николай Власов.

— И ты никогда ни о чем не жалел? — поинтересовался герцог. — Вы же здесь совершенно изолированы от мира. Неужели ты никогда не скучаешь по политическим страстям и дипломатическим интригам, по обществу, которому до сих пор не хватает вас обоих?

— Я тебе всегда говорил правду. Клянусь, я никогда не знал, что смогу быть так безмерно счастлив, и каждый день благодарю Бога за то, что он послал мне существо, ставшее моим вторым «я», — признался Николай. — Мы думаем одинаково, дышим одним воздухом, говорим на одном языке. Она принадлежит мне, а я ей. Трудно сказать, где кончается один из нас и начинается другой!

— Я счастлив за вас!

— Желаю тебе того же, но вряд ли ты будешь счастлив вдали от своего мира: своего общества, спорта, блестящих подсвечников, шампанского и голосов красивых женщин!

— Я сам задавал себе этот вопрос, — задумчиво произнес герцог, — но мне трудно ответить на него, пока я не встретил свою судьбу, и этого, думаю, не будет никогда!

— Вероятно, ты уже имеешь очень много, и мечтать о большем было бы неблагодарностью. И все же, — продолжил он, улыбнувшись, — ищущий обрящет.

Герцог долго молчал, и его друг забеспокоился:

— Скажи мне, что тебя угнетает?

— Не сейчас, — ответил герцог, — Может быть позже. Я хочу обо всем забыть. Я хочу отвлечься, Мне не хочется сейчас думать о серьезных вещах.

— В таком случае, я буду гостеприимным хозяином, — сказал Николай Власов, — и вечером покажу тебе то, чего ты никогда не видел раньше и, думаю, больше никогда не увидишь.

— Что же? — спросил герцог, недоверчиво глядя на друга. Ему казалось, что его уже ничем нельзя удивить.

— Это будет трудно, — ответил Николай Власов, — но я попробую провести тебя на невольничий рынок!

Глава 2

— Невольничий рынок?! — воскликнул герцог. — Я думал, что они исчезли вместе с пиратами.

— Пираты продавали христиан, в большинстве своем мужчин, — ответил Николай Власов, — алжирцы же продают женщин!

Герцог поднял брови, а его друг продолжал:

— На рынке, который я тебе покажу сегодня вечером, продают только европейцев, что, в общем, не характерно для этой страны.

— Я слышал о подобных вещах, — задумчиво произнес герцог, — но не верил в них.

— Теперь ты сам увидишь, — ответил Николай.

— А покупатели? — поинтересовался герцог.

— Это, как правило, богатые шейхи, специально приезжающие сюда из пустыни, — объяснил Николай Власов. — Жен они оставляют дома, и так как им иногда бывает трудно везти с собой новую покупку, шейх оставляет рабыню в публичном доме, но она остается только его собственностью до тех пор, пока ему этого хочется.

— И он не может забрать ее? — спросил герцог.

— Нет. По новым правилам это невозможно. Хотя она и принадлежит своему новому хозяину, человек, привезший ее в Алжир, часто «сдает ее внаем» более выгодному покупателю.

Герцог не проронил ни слова.

— Месяцев через шесть шейх, как правило, отправляется на поиски новой девушки для своих развлечений, а предыдущую продает по более низкой цене, и та становится обыкновенном обитательницей публичного дома, зарабатывающей деньги для патрона, — продолжал Власов с многозначительным жестом. — Конец угадать не трудно — когда девушка теряет привлекательность или становится наркоманкой, ее выбрасывают на улицу.

— То есть на верную смерть? — заметил герцог.

— Некоторые устраиваются уборщицами в отели, кто-то просит милостыню, но ни одна не живет долго.

— Это ужасно! — воскликнул герцог.

— И самое ужасное то, что работорговля набирает силу, и особенно велик спрос на европейских женщин.

— А много среди них англичанок? — поинтересовался герцог.

— Думаю, что мало, — ответил Николай. — В основном здесь продаются немки, они особенно ценятся из-за светлых волос. Очень популярны также девушки из Дании, Армении и Ливана.

— Их похищают? — спросил герцог.

— Одно время похищения приняли в Англии просто угрожающий характер, — ответил Николай, — но сейчас, мне говорили, все делается по-другому. Обычно девушек привлекают какой-нибудь хорошей работой.

— Какой, например? — осведомился герцог.

— Няни, актрисы или хористки. Но особенно успешно сутенеры, как правило очень привлекательные мужчины, заманивают свои жертвы перспективой выгодного замужества. Иногда они даже проходят через брачную церемонию, что, как ты понимаешь, не более, чем фарс!

— Но ведь, узнав правду, девушки могут убежать? — робко предположил герцог.

— Если даже и могут, то очень редко используют эту возможность, — сказал Власов.

— Почему?

— Потому что они становятся наркоманками. Ты знаешь, как легко здесь достать гашиш, опиум или героин. Попробовав какой-нибудь из этих наркотиков, девушка уже не может расстаться с ним, — добавил Власов, немного помолчав.

— Но можно же что-то с этим сделать? — разволновался герцог.

— Зачем? — ответил Николай Власов. — Уверяю тебя, это очень выгодный бизнес, и шейхи готовы платить за рабынь огромные суммы. Кроме того, те, кто занимается работорговлей, не распространяются об этом.

— Интересно было бы самому посмотреть, что же происходит в действительности, — сказал герцог, надеясь, что его друг сильно преувеличивает.

Он не верил, что девушки, о которых шла речь, были у себя на родине отбросами общества.

Лондон, по статистике, становился рассадником порока. Рост проституции подвергся суровому осуждению церкви и неоднократно был предметом дебатов в палате лордов и палате общин. Два года назад был принят закон о защите прав женщин и детей и закрытии домов терпимости. Закон прошел 179 голосами против 71. Это был первый бой настоящему рабству, но герцог знал, что предстоит еще много сделать для того, чтобы закон начал действовать и контролировать, казалось бы, безнадежную ситуацию, сложившуюся в больших городах.

Остаток дня герцог провел на вилле Шалимар со своими друзьями. Ему очень интересно было услышать об успехах Николая Власова и его планах на будущее. После изысканного завтрака мужчины пошли в сад, а госпожа Власова осталась в доме.

В тени цветущих акаций стояли широкие удобные кушетки. Сад был напоен ароматом цветов, пели птицы, а внизу простиралась величественная панорама голубого моря. Лежа на спине и глядя на небо сквозь ветви акаций, герцог по-настоящему отдыхал и впервые после отъезда из Монте-Карло был в ладу с самим собой. Ему всегда не хватало Николая Власова, его обаяния, верности, а больше всего житейской мудрости, на которую герцог в свое время мог рассчитывать в любую минуту. С Николаем можно было как ни с кем другим серьезно и откровенно поговорить. Они дружили крепче, чем родные братья, с тех пор, как герцог поступил в Оксфорд. Николай Власов тогда уже кончал университет, но они привязались друг к другу, и теперь уже ничто не могло их разлучить.

— Что ты пишешь? — спросил Этерстон несколько ленивым голосом, но вопрос не был праздным: герцога это действительно интересовало.

— Я пишу повесть, — ответил Николай. — Это история паломничества одного человека в поисках самого себя!

Герцог знал, что его друг склонен к мистике, и спросил:

— Это то, что ищем все мы?

— Конечно, — согласился Николай Власов. — Мы все хотим найти свою Мекку, но на этом нелегком пути встречаем слишком много препятствий.

— А ты нашел свою Мекку?

— Я нашел свою жену, что одно и то же, — ответил Николай. — Я всегда считал, что в жизни мужчины обязательно должна быть женщина, которая является неотъемлемой частью его самого.

— В моей жизни было много женщин, — с несколько циничной улыбкой заметил герцог.

— Я это знаю, — ответил его друг, — но среди них не нашлось ни одной, которая была бы создана для тебя.

— Откуда тебе это известно? — удивился герцог.

— Потому что это предельно просто. Это половинка твоей души.

Герцог был так поражен, что не мог произнести ни слова, а Николай Власов продолжал рассуждать:

— Я пытаюсь показать в своей книге, что женщина подобна цветку на дороге одинокого путника. Страсть, если за нею не стоит нечто более глубокое, умирает так же быстро, как увядают цветы.

— Но она может доставить большое удовлетворение, — сказал герцог, подумав о леди Милли.

— Ну конечно, — согласился его друг. — Физическая любовь мужчины и женщины — это выражение небесной воли к созиданию. Но в жизни есть вещи гораздо более важные.

— Встреча душ! — иронически заметил герцог. — Существует ли она в действительности, Николай?

— Разве можно сомневаться, что любовь к женщине, ставшей частью тебя самого, дана нам Богом, а суррогат подлинного чувства — не что иное, как козни дьявола? Но мужчина обязательно должен раскрыть себя в своем паломничестве, — помолчав, добавил Власов.

Герцог подумал над словами друга и спустя минуту спросил:

— А если мужчина так и не встретил женщину, которая была бы половинкой его души, хотя это выражение мне кажется чересчур высокопарным?

— Тогда он должен быть готов к суррогатам, подделкам, бледным копиям настоящей любви, — сказал Николай, — и всегда сознавать, что он ущемлен и обманут.

— Мне кажется, ты слишком многого хочешь! — оживился герцог.

— А разве мы не искали самого красивого в жизни? — спросил Николай. — В Оксфорде мы были уверены, что весь мир будет принадлежать нам!

— И ты не был разочарован? — в голосе герцога звучал вопрос, а не утверждение.

— Я одарен Богом, как никто другой, — ответил Николай, — но, к своей чести, могу сказать, что сразу, как увидел Фелицу, я понял, что это она.

— Неужели это действительно так и было? — удивился герцог.

— Я увидел ее на балу в Зимнем дворце среди великолепия, блеска и необычайной изысканности одного из самых богатых дворов мира. Мне показалось, от нее исходит чистый белый свет. Ты думаешь, я преувеличиваю, но я уверен, вокруг нее была аура, по которой мне стало ясно, что это женщина, созданная для меня. Она принадлежала мне, — добавил он, помолчав.

— Ты в этом был абсолютно уверен? — спросил герцог.

— Уверен так, как ни в чем еще не был уверен в своей жизни, — ответил Власов. — Я подошел к ней, не видя никого и ничего, кроме ее лица, и она потом призналась мне, что как только взглянула на меня, сразу же поняла, что я мужчина, о котором она всегда мечтала.

— Почему же со мной такого не случается? — задумчиво произнес герцог.

— Ты должен верить, — улыбнулся Николай Власов, — и это свершится!

— Сомневаюсь! — сказал герцог.

— Ты только должен задать себе вопрос, готов ли ты, если это произойдет — а я убежден, что так и будет, — готов ли ты бороться за свою судьбу?

— Ты-то, конечно, свое счастье выстрадал, — спокойно заметил герцог.

— Это не совсем так, — возразил Николай. — Просто я сбросил с себя старые лохмотья и надел доспехи, в которых готов бороться не только со всем миром, но и с самим небом за свою любовь.

— Я завидую тебе, — признался герцог. — Черт возьми, Николай, я завидую тебе! Почему я не могу найти женщину, которая подняла бы меня до таких высот восторга, которые я слышу в твоем голосе?

— Вероятно, ты не туда смотришь, — сухо заметил его друг.

— По дороге сюда, — сказал герцог, — я думал о невольничьем рынке, который существует в нашем так называемом обществе.

Николай Власов удивленно посмотрел на друга, а тот продолжал:

— Если девушек насильно выдают замуж за богатого и влиятельного «покупателя», а мужчин вроде меня всеми правдами и неправдами вынуждают стать этими «покупателями», — не тот же ли это самый невольничий рынок?

Николай Власов рассмеялся:

— Бедный! Тебя еще пытаются женить?

— Пытаются, — ответил герцог.

И он рассказал другу о том, что произошло в казино и что сказала ему графиня Минторп.

— Тебе надо отправиться в путешествие, — посоветовал Николай. — Ты будешь вне опасности, которую описал столь живо, и откроешь для себя много нового.

— Я бы отправился хоть завтра, — сказал герцог, — если бы знал, что мне не придется наносить бесконечные визиты.

Николай Власов опять рассмеялся:

— Мне все это слишком хорошо знакомо! Прием у британского посла, аудиенция у короля и премьер-министра и наконец местные красавицы, которых выставляют перед тобой, как на параде! И вот, произведя на всех превосходное впечатление английского дворянина за границей, ты направляешься в следующий порт!

Герцог тоже засмеялся, но несколько неестественно.

— Расскажи же конец твоей истории, — нетерпеливо сказал Николай Власов.

Герцог не мог говорить о леди Милли даже с лучшим другом и главным образом потому, что сам не понимал, какие чувства он испытывает к ней. Она настолько прочно вошла в его жизнь за последние полтора года, что даже после ссоры этой ночью он не мог поверить, что все кончено. Очень часто, гораздо чаще, чем он признавался самому себе, герцог был близок к решению жениться на Милли. Теперь же он чувствовал себя похожим на лошадь, пришедшую в замешательство от незнакомого предмета на дороге. Он спрашивал себя, что Николай подумает о Милли? Поверит ли он в то, что Милли стала частью его души?

Внезапно у герцога мелькнула мысль, что ведь он не знает, какая у Милли душа. Они никогда не говорили на эту тему, и он знал, что ему было бы очень трудно завести подобный разговор. Этерстон также ясно отдавал себе отчет, что ни с одной из своих приятельниц он не мог бы говорить о том, о чем только что беседовал с Николаем. Женщины в его жизни существовали лишь для развлечения — чтобы веселить его и развеять его дурное настроение, чтобы его лицо никогда не было хмурым.

Милли пыталась в этом преуспеть в последние четыре дня.

Герцог знал: причина ссоры была в том, что он не пошел в ее спальню, как она ожидала; что он не стал предаваться с ней любви, как она настаивала; и в результате она открылась ему той стороной, которую он раньше в ней и не подозревал.

«Нет», — сказал он себе после недолгого размышления, он был уверен, что у Милли нет души, как нет ее, без сомнения, и у него самого.

— Ну, и ты твердо решил, что не женишься на ней? — нарушил ход его мыслей Николай Власов.

— Откуда ты знаешь, что я думаю именно об этом? — изумился герцог.

— Да это же ясно и ребенку! Графиня Минторп — так, кажется, ее зовут? — не могла тебя расстроить до такой степени, что ты мгновенно покинул казино и приехал сюда на рассвете разочарованным циником!

— Неужели у меня был такой вид? — спросил герцог.

— Я прекрасно знаю тебя, — ответил Николай. — Ты считаешь себя грубым и безжалостным. В действительности же, хотя ты скорее умрешь, чем признаешь в этом, ты чувствителен и романтичен!

— Это абсолютная неправда! — отрезал герцог.

Его друг засмеялся:

— Я знаю, что ты будешь отрицать то, что я сказал. Но ведь мы дружим слишком давно, чтобы я не мог видеть тебя насквозь. Ты всегда был избалован своим богатством, но ты все же мыслящий человек. Кроме того, у тебя сильно развита интуиция, к голосу которой, однако, ты редко прислушиваешься.

— Ты говоришь как предсказатель судьбы на базаре, — заметил герцог.

— Но я гораздо более точен, чем любой из этих шарлатанов, — улыбнулся Николай.

— За что я тебя люблю, так это за то, что ты всегда понимаешь, что я хочу сказать.

— Можно ли говорить о чем-нибудь подобном с кем-нибудь из этих ничтожеств, которые толпятся вокруг рулетки в казино? Как сейчас я вижу этих женщин с пальцами, похожими на когти, мужчин, наблюдающих за шаром с сосредоточенностью ястреба! — Николай приложил руку к стоящему рядом дереву. — Они жаждут только денег, денег, денег! — все больше распалялся он. — Но это все равно лучше, чем эмоциональный застой.

— Продолжай, — нетерпеливо произнес герцог. — Я обожаю риторику!

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, — ответил Николай. — Сосредоточенность, честолюбие, тяга к приключениям — все это не менее захватывающе, чем езда на бешеной лошади, восхождение на заснеженную горную вершину или переход опасной реки вброд!

— Ты хочешь сказать, что имеют значение только усилия, которые мы прикладываем к достижению цели, — довольно игриво заметил герцог.

— Да, и эти усилия надо приложить, а увенчаются ли они успехом — это уж зависит от Бога.

— Я подозреваю, что ты призываешь меня совершить паломничество! — сказал герцог.

— Пытаюсь! Забудь то, что было на твоем пути, и иди дальше, — уговаривал Этерстона его друг. — Кто знает, что тебя ждет за горизонтом?

— Готов держать пари, ответил герцог — что там изобилие этих хорошеньких и очень дорогих цветов.

— Но ведь дальше открываются новые и новые горизонты, — спокойно сказал Николай Власов.

Экипаж подъехал к входу в Казбу, и Николай Власов приказал кучеру остановиться.

Рынок располагался вокруг первоначальной Казбы, которая была цитаделью и дворцом династии Деев до того, как французы захватили город в 1830 году. Они разгромили сорокатысячное войско арабов, и, таким образом, был положен конец тиранству, превратившему Средиземное море в самое опасное в мире.

Алжир отличался очень пестрым национальным составом: здесь можно было встретить и мавров арабо-испанского происхождения, и бедуинов, которые составляли большинство населения и которые жили в горах, и представителей чистой расы, которые сохранили не только черты древних греков и римлян, но и их законы, а также некоторые древние христианские традиции в своей религии. И весь этот народ в характерных цветастых одеждах собрался в небольшом арабском городке вокруг Казбы.

Выйдя из экипажа, герцог и Николай Власов еще некоторое время поднимались по узким крутым улочкам, прежде чем приблизились к великолепному дворцу Деев.

Еще дома Николай Власов дал герцогу арабский головной убор и черный плащ.

— Говори по-французски, — велел он другу. — Никто ни под каким видом не должен узнать, что ты англичанин, иностранец!

— А как же ты, ты ведь тоже иностранец? — недоумевал герцог.

— Я писатель, к тому же постоянно здесь живу. Ведь это только в Англии писатели не в почете!

Герцог рассмеялся:

— Это верно. Англичане всегда с подозрением относились к человеку, которого считали слишком умным.

— Своему писательскому успеху я обязан именно тем, что увидел места, куда не допускаются посторонние и где любопытного ждет кинжал в спину!

— Теперь я понимаю, какая честь мне оказана, — пошутил герцог.

— Со мной ты, конечно, будешь в безопасности, — ответил Николай, — но, когда идешь по здешним темным аллеям, лучше быть похожим на араба. А так как ты вполне сойдешь за моего друга-француза, то ни у кого не возникнет лишних вопросов.

Герцог чувствовал, что за ними давно наблюдают, хотя и не видел, кто именно.

Большинство лавочек было закрыто, но некоторые еще работали при свете ламп или свечей, и даже в этот поздний час было где выпить чашечку кофе. Словом, все здесь было именно так, как тогда, когда его яхта подходила к Алжиру. Запах сандалового дерева, серой амбры, раскаленного песка — все это создавало непонятный, таинственный, непередаваемый словами аромат Северной Африки. Аромат этот невозможно было спутать ни с каким другим, так же как аромат Парижа или Лондона.

Они уже почти поднялись на самый верх, когда Николай Власов вдруг остановился у двери высокого дома, в котором не было окон. Он три раза постучал, и вскоре дверь открылась. Власов обратился к слуге по-арабски, тот жестом пригласил их войти и плотно закрыл за ними дверь.

Они прошли несколькими темными коридорами, потом через двор, где в каменном бассейне журчал небольшой фонтанчик. Слуга взял у герцога головной убор и плащ, и они вошли в комнату, где человек двадцать арабов среднего возраста лежали на низких диванах, стоящих вдоль трех стен комнаты: четвертая стена была украшена дорогим персидским ковром. Многие курили опиум и опустошали серебряные блюда с едой, стоящие на маленьких бронзовых столиках. Николая Власова и герцога пригласили сесть на два стоящих рядом дивана.

Герцог подумал, что здесь, видимо, обсуждается купля-продажа рабов. Шейхи не переговаривались в ожидании, что же будет дальше. Герцог и Николай Власов тоже хранили молчание.

После них больше никто не пришел, и, казалось, комната была переполнена, а все диваны заняты.

По пушистому ковру прохаживался человек, который, вероятно, был патроном. Он сначала по-арабски, затем по-французски сказал, что, хотя и пригласил сюда своих клиентов сегодня вечером, но полагает, что девушки, которых они сегодня увидят, пробудут на его попечении по крайней мере еще несколько дней, потому что их только что привезли в Алжир, и они еще не обучены и не до конца понимают, где находятся.

— Значит, их накачали наркотиками, когда сюда отправляли! — шепнул Николай Власов герцогу.

— Что он имеет в виду, говоря, что они не обучены? — поинтересовался герцог.

— То, что он еще не преподал им правил эротических отношений, которые теперь станут их профессией.

Патрон просил снисхождения у своих именитых гостей, хотя был уверен, что их весьма позабавит эта его игра в учителя.

Шейхи тихо зашептались, и патрон что-то очень резко добавил по-арабски, но что именно герцог, разумеется, не понял, да и не особенно жалел об этом.

По сигналу патрона два евнуха вывели девушек на помост. Один из них шел впереди, другой замыкал шествие. Герцог сразу догадался, что это не только мешало девушкам убежать, но и покупатели не могли уйти со своим живым приобретением, не заплатив. Он сидел рядом с так называемым помостом и мог видеть девушек лучше, чем все присутствующие в комнате.

Они были очень молоды, и все их одеяние состояло из расшитых золотом тонких газовых покрывал до колен, не скрывающих, конечно, их наготу.

Девушки стояли неподвижно, как их, вероятно, научили, и герцог насчитал, что их было десять, в то время как покупателей было вдвое больше. Это, конечно, предвещало бурную схватку на торгах, что очевидно и нужно было патрону.

В трех девушках герцог безошибочно угадал немок по их пышным бюстам и очень светлым волосам. И хотя в Германии они явно не занимали высокого положения в обществе, их красота не могла ускользнуть от мужского глаза.

Две были датчанки или шведки, одна голландка, две армянки, но внимание Этерстона привлекла девушка, которую он заметил несколько позже. Она стояла ближе всех к герцогу, тем не менее он не сразу обратил на нее внимание, так как голова ее понуро склонялась к груди, а на лицо ниспадали длинные светлые волосы. Евнух что-то очень резко сказал ей, и герцог заметил, что она вся задрожала, хотя все-таки усилием воли подняла голову и старалась прямо смотреть вперед.

Глаза девушки были полны ужаса, и только сейчас, сам не понимая почему, Этерстон догадался, что она англичанка. Она была гораздо тоньше и изящнее остальных девушек и обладала какой-то особой грацией, отличающей ее от плотных, коренастых немок, стоящих на другом конце помоста. У нее было лицо сердцеобразной формы, маленький прямой нос и четко очерченные чувственные губы. Даже невооруженным глазом можно было заметить, что она принадлежала к совершенно иному классу, нежели остальные женщины.

Затем Этерстон заметил еще одно отличие, вначале ускользнувшее от его глаз. Дело в том, что зрачки остальных девяти девушек были расширены, и глаза их казались почти черными от наркотиков, тогда как англичанка, как стало ясно герцогу, еще не успела испробовать опасного зелья.

Он пытался догадаться, как же она попала на невольничий рынок. Девушка была очень молода, и, чем больше герцог смотрел на нее, тем более убеждался, что происходила она из благородной семьи.

Немка и голландка, вероятно, были из прислуги, армянки и ливанки обладали неким шармом, позволяющим думать, что они, может быть, даже пробовали свои силы на сцене, пока их не заманили или помимо их воли не вывезли в Алжир. Одна армянка смотрела вызывающе-смело, ливанка, скорее всего, не отличалась большим умом и с трудом сдерживалась, чтобы не захихикать. Она, однако, была довольно миловидна и, кроме того, могла привлечь арабов своим пышным бюстом.

Взгляд герцога снова остановился на англичанке, и в это время патрон вышел вперед и сказал, что будет предлагать девушек по очереди, и обладателем рабыни станет тот, кто сможет как можно дороже заплатить.

— Разрешите мне, однако, напомнить вам, господа, что женщина не должна отлучаться из этого дома. Она будет вашей, пока вы этого хотите. Потом вы можете перепродать ее.

Шейхи начали ворчать, ведь правила эти были прекрасно известны, и не стоило лишний раз тратить время на ненужные разъяснения.

— Ну что же, начнем торги? — спросил патрон.

Старик, сидевший в дальнем конце комнаты, осведомился, нельзя ли сначала посмотреть девушек поближе.

— Я хочу знать, что я покупаю! — резко сказал он.

Патрон разрешил всем желающим подойти к девушкам, которых они намеревались купить, запретив им, однако, прикасаться к будущим рабыням и вступать с ними в разговоры.

Старик, попросивший позволения получше рассмотреть девушек, встал и прошел через всю комнату. Герцог понял, что шейх страдал очень распространенной в Африке болезнью глаз, и сразу догадался, почему ему было трудно рассмотреть «товар» на расстоянии.

Этерстон подождал, пока полдюжины мужчин рассматривали девушек, словно животных, вглядываясь в их тела, покрытые прозрачными газовыми покрывалами. Потом и он поднялся с дивана и, к немалому удивлению Николая Власова, подошел к англичанке. Герцог посмотрел на нее, она на него. Подобного выражения лица он еще не видел ни у одной женщины. Девушка вначале отшатнулась, по что-то в облике Этерстона внушило ей доверие, и она почти неслышно прошептала по-английски:

— Спасите… меня! Спасите… меня!

Несмотря на то что она говорила очень тихо, евнух услышал ее слова. Он что-то очень резко сказал девушке и замахнулся на нее рукой. Герцог хотел силой остановить его, но сдержался и вернулся к своему дивану.

— Осторожно! — шепнул ему по-французски Власов.

— Я намерен купить ее.

— Если ты даже это и сделаешь, тебе все равно не разрешат забрать ее отсюда.

— Я все равно куплю ее. Это, по крайней мере, даст мне время подумать, что можно сделать для ее спасения.

— Но это же безумие! — отрезал Николай Власов. — Я не для этого привел тебя сюда.

— Да ты только взгляни на нее, — мягко произнес герцог.

— Согласен, что она англичанка, и очень красивая, — признал Николай Власов, — но ты ничего не можешь сделать для женщины, которая попалась к ним в сети. Они никогда ее не выпустят.

— Они, конечно, запросят за нее огромную сумму? — осведомился герцог.

— Сомневаюсь, — ответил Николай. — Здесь свои правила, и я подозреваю, что этот человек просто посредник. Всем заправляют более высокие чины. — Бросив взгляд на патрона, он продолжил: — У этого человека нет средств, чтобы платить сутенерам за блестящее содержание публичного дома и за свой счет перевозить женщин из всех частей Европы.

Эти слова вернули герцога на землю.

Однако, снова взглянув на англичанку, он понял, что, каким бы безумием это ни было, он не может допустить, чтобы она осталась здесь. Она резко отличалась от стоящих рядом с нею женщин и к тому же, как заметил его друг, была необычайно красива, но не кричащей плотской красотой ее товарок по несчастью. У герцога сложилось впечатление, что не попади они в Алжир, их все равно не миновало бы занятие древнейшей профессией.

Англичанка была иною, и все-таки герцог цинично спрашивал себя, может быть его просто очень искусно обманывают?

Со стороны патрона было очень умно выставить на продажу девушку, которая резко выделялась среди остальных. Почему же ее не накачали наркотиками, как других?

Все это очень интересовало герцога, но он прекрасно понимал, что ею друг не шутит, советуя ему быть осторожным. Хотя они и говорили по-французски, их поведение могло насторожить всех присутствующих, а, побывав в Алжире уже не один раз, герцог знал, что человек, вызывающий подозрение, нередко кончал свою жизнь с ножом в спине.

Усилием воли он заставил себя снова непринужденно расположиться на диване и медленно цедить поставленное перед ним шампанское, заедая его леденцами, приготовленными из орехов и меда — любимым лакомством мусульман, которым религия запрещала употреблять алкоголь.

Наконец, внимательно осмотрев будущих рабынь, шейхи, шаркая ногами, вернулись на свои места, и торги начались.

Первой была продана одна из немок. Ею заинтересовались сразу три шейха, досталась же она одному из них, чей исключительно гордый вид говорил о том, что он стоит во главе очень крупного племени. Немку сразу же увели, и шейх последовал за ней. Затем за очень высокую цену были проданы одна из армянок и датчанка. Следующую немку купили еще дороже, чем первую.

Патрон осмотрелся, и герцог вдруг догадался, что ливанку и вторую армянку он придерживает на конец торгов, так как из-за них могла разгореться наиболее оживленная борьба.

Девушки, ничуть не смущаясь, улыбались шейхам, оставшимся в комнате, и бросали на них довольно кокетливые взгляды.

Патрон поманил пальцем англичанку, смотревшую не на него, а вдаль, как бы не в силах видеть происходящее.

Герцог заметил слабое биение жилки у нее на шее, говорящее о том, как она напугана, а руки ее были так крепко сжаты, что даже суставы побелели. Девушка не подчинилась патрону, и евнух подтолкнул ее. Она безнадежно оглядывалась по сторонам, как зверек, которого загнали в угол и который не может спастись бегством. Постояв немного, она сделала несколько шагов вперед.

Патрон описал ее, как и предполагал герцог, как нетронутую, очень молодую и очень привлекательную англичанку. Говорил он таким тоном, что герцог чувствовал: будь у него сейчас пистолет, он не задумываясь застрелил бы этого человека.

Патрон попросил всех предлагать цену.

Герцог обладал достаточным опытом участия в аукционах, чтобы немедленно не ввязываться в игру, и поэтому занял выжидательную позицию.

Сумма, предложенная шейхом, хранившим до этого момента молчание, была настолько мала, что патрон рассмеялся. Другой покупатель предложил на двадцать фунтов стерлингов больше. Первый шейх в свою очередь тоже поднял цену, между ними началась своего рода дуэль, и герцогу стало ясно, что оба были заинтересованы не столько в девушке, сколько в том, чтобы просто досадить друг другу. Наконец он понял, что пришел его черед, и неожиданно для всех вступил в торги.

Этерстон поднял последнюю сумму всего на десять фунтов стерлингов, справедливо считая, что было бы достаточно опрометчиво привлекать к себе слишком пристальное внимание. Его соперник назвал еще большую цифру, и цена оказалась равной той, которую предлагали за других девушек. Затем один из шейхов вышел из борьбы и устремил свой взор на армянку, а другой продолжал торговаться, хотя и не с таким энтузиазмом, как раньше. Герцог прибавил еще двадцать фунтов стерлингов, и торги за англичанку на этом закончились.

Довольный успешной сделкой, патрон жестом велел герцогу последовать за девушкой, которую уже уводили из комнаты, Герцог встал и, прежде чем выйти, наклонился к Николаю Власову и шепнул ему:

— Если поедешь домой, пришли за мной обратно экипаж. Он мне очень скоро понадобится.

— Ради Бога, — сказал его друг, — только не рискуй. Дело этого не стоит.

— Не ты ли сегодня учил меня бороться за осуществление своих желаний? — улыбнулся герцог.

Не дожидаясь ответа, он вышел из комнаты. За дверью у него немедленно потребовали деньги, которых, к счастью, у него оказалось достаточно, чтобы заплатить нужную сумму.

У герцога осталось только несколько фунтов стерлингов, но он знал, что их придется отдать за напитки, которые обязательно принесут в спальню.

И действительно, когда Этерстон вошел в комнату, где его уже ждала англичанка, сразу же вслед за ним слуга принес на подносе французское бренди, алжирское вино, шампанское, а также несколько очень невкусных местных фруктовых ликеров.

Слуга поставил поднос на стол, получил от герцога остатки содержимого бумажника и откланялся.

Когда слуга вышел, герцог проследил, чтобы тот не закрыл их снаружи, чего вполне можно было ожидать.

Глазами, полными страха, с мертвенно-бледным лицом девушка неотрывно наблюдала за ним, крепко сцепив на груди руки.

Герцог обернулся к ней.

— Почему вы… купили меня? Почему меня продали? — испуганно спросила она. — Я… не понимаю. Я… не знаю… что происходит.

— Постарайтесь успокоиться, — мягко произнес герцог. — Я хочу вам помочь.

— Заберите меня отсюда… Пожалуйста, заберите меня, — взмолилась она.

— Это не так легко, — ответил герцог, подойдя к окну, загороженному элегантной, но довольно крепкой решеткой, делающей комнату похожей на тюремную камеру.

Выйти отсюда можно было лишь через дверь, с другой стороны которой было с полдюжины слуг-арабов, которые, конечно, находились здесь не случайно. Чтобы выйти на улицу, нужно было миновать двор и пройти мрачными тенистыми аллеями.

Раздумывая о том, что же делать дальше, герцог откупорил бутылку шампанского.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Селина.

Он наполнил бокал шампанским и один из них протянул девушке.

Она отрицательно покачала головой:

— Здесь могут быть… наркотики!

— Именно так вас и пытались одурманить? — осведомился герцог.

— Я три или четыре дня боялась что-либо есть, — ответила она. — Только попробовала немного свежих фруктов.

Увидев, что Этерстон слушает ее, она продолжала:

— Придя в сознание… на корабле, я поняла, что меня накачали наркотиками. Должно быть, их подмешивали в кофе, потому что, выпив немного, я уже ничего не помнила…

Герцог чувствовал, что девушка не лжет.

— Мне страшно! — помолчав, произнесла она. — Вы… позовете полицию?

— Полиция вам не поможет, — спокойно сказал герцог. — И я даже не представляю, как мне помочь вам выбраться отсюда.

— Но я должна выбраться отсюда. Вы понимаете? Я должна! — заплакала она от отчаяния. Она посмотрела ему в глаза и с ужасом в голосе произнесла: — Если вы… не можете помочь мне… дайте мне что-нибудь… чем убить себя. Это недоброе место. Ужасное!

Герцог отпил из своего бокала немного шампанского.

— Бутылку ведь открыл я, — сказал он, — вы совершенно спокойно можете немного выпить. Я помогу вам быть мужественной — это вам пригодится.

— Если вы не можете забрать меня… помогите мне умереть. Вы… должны понять это.

Герцог внимательно осмотрел комнату.

Вся обстановка состояла из дивана-кровати с множеством подушек и простыней на ней, столика, на котором стояло шампанское, двух зеркал на стене, а также кувшина и таза для умывания на столике в углу. Пол был покрыт толстым дорогим ковром, по восточным понятиям считавшимся роскошным.

Герцог снова взглянул на окно, потом поднял голову, посмотрел на потолок, и неожиданно его осенила идея. Он знал, что все дома здесь строились с плоскими крышами, чтобы в летнюю жару на них можно было спать. Должна же быть где-нибудь в доме лестница, ведущая на крышу или люк, открывавшийся, когда в спальне становилось особенно душно. Это был шанс — слабый, но шанс! Потолок был расписан совсем недавно, но, приглядевшись повнимательнее, герцог увидел над кроватью очертание квадрата.

Он подошел к столу, на котором была посуда для умывания, поставил на пол кувшин и таз и поднял стол. Подобравшись к кровати, герцог очень осторожно, чтобы никто не услышал, поставил на нее стол.

— Говорите со мной! — приказал он перепуганной девушке. — Говорите на английском все, что хотите, но как можно спокойнее. Нас подслушивают. Им надо слышать, что вы развлекаете меня.

— Они говорят, — прошептала она, — что если мы… не будем делать то, что нам велят… нас будут бить. На корабле они уже избили одну девушку. Это было ужасно!

Герцог увидел, что она вся дрожит, и сказал очень резко, зная, что это заставит ее взять себя в руки:

— Делайте то, что я вам говорю! Вы должны помочь мне, или вам придется остаться здесь!

Он увидел, что глаза Селины расширились от ужаса.

Затем, быстро смекнув, в чем дело, она начала читать стихи:

Ключом фонтан в пустыне бьет, И одиноко дерево стоит.

Герцог узнал великолепные стансы Байрона к Августе.

Там птичка мне в тиши ветвей поет И о тебе мне тихо говорит.

У Селины был мелодичный и хорошо поставленный голос, этого герцог не мог не отметить, даже несмотря на ее плохо скрываемый страх.

Красавицы младые были вы, Но одиноки и беспомощны, увы.

Как будто Байрон писал о ней, подумал герцог.

Тем временем он забрался на стол и со всей силой нажал руками на место, где, как он предполагал, находился люк, ведущий на крышу. Оказалось, что люк был прочно заклеен свежей краской, и, так как им не пользовались с прошлого лета, Этерстону стоило немалых усилий его открыть. Герцог всегда отличался огромной физической силой. В Англии он каждый день ездил верхом, а если погода этому мешала, регулярно занимался боксом в гимнастическом зале у себя в замке под руководством профессионального боксера. Все это позволяло ему быть в прекрасной форме, даже несмотря на некоторые излишества, которые он часто себе позволял.

— Вы слишком злоупотребляете едой, — заметил один из его тренеров, — и хорошим вином!

Герцог рассмеялся в ответ:

— Вы хотите отнять у меня все, что доставляет мне удовольствие?

— Если бы не эти удовольствия, ваша светлость, вы были бы похожи на молодого Самсона, — ответил тренер.

Герцог опять рассмеялся, но был очень польщен.

Теперь, когда люк поддался наконец его усилиям, герцог почувствовал, что это самый счастливый миг в жизни и лучшего применения своей силы ему трудно найти.

Люк действительно был наглухо заклеен краской, и, с трудом открыв его, Этерстон попросту сломал защелку.

В конце концов, люк с шумом упал на крышу. Нельзя было терять ни минуты.

Герцог взглянул на Селину, продолжавшую читать:

Но расскажи о прежних днях счастливых, И сердце, полном целомудренной любви, Когда ты жил с собой и с миром в мире!

— Дайте мне эту простыню, — спокойно сказал он.

Она с удивлением посмотрела на него, но подчинилась.

Герцог забросил простыню на крышу и посмотрел наверх: ему открылись огромные сияющие звезды Африки, напоминавшие горящие лампы, рассеивающие бархатную темноту.

Он протянул руки Селине, и она, не задавая лишних вопросов, подала ему свои. Герцог помог ей влезть на стол, а потом вылезти на крышу.

Девушка была очень легка и без труда проделала то, что от нее требовалось.

Герцог, в свою очередь, тоже поднялся на крышу. Это упражнение ему не стоило большого труда, тут на пользу пошли долгие и упорные занятия на брусьях.

Но что действительно было сложно, так это пролезть через люк, так как отверстие не было предназначено для того, чтобы через него мог протиснуться широкоплечий англичанин. И все же Этерстон справился и с этой нелегкой задачей.

Крыша оказалась довольно просторной, и со всех четырех сторон ее окаймляли цветы, растущие в горшках.

Герцог очень осторожно закрыл люк и сказал:

— Теперь нам дорога каждая минута. Слава Богу, вам нельзя отказать в сообразительности!

При свете звезд он увидел глаза Селины, доверчиво устремленные на него, и с облегчением заметил, что страх ее понемногу проходит. Герцог нагнулся и подобрал простыню.

— Ступайте за мной! — прошептал он, — и побыстрее!

Глава 3

Герцог взял Селину за руку и подвел к краю крыши.

Как он и ожидал, крыши в этой части города или примыкали друг к другу, или находились на таком близком расстоянии, что перепрыгнуть с одной на другую не составляло большого труда. Слава Богу, стояла зима, и на крышах никто не спал, как это всегда бывает в жару.

Герцог выбрал то направление, где дома спускались по склону холма, перешагнул через цветочные горшки и через парапет, спрыгнул на следующую крышу; пробежав по ней, перепрыгнул на следующую, увлекая за собой Селину.

Продолжая спускаться, где каждая следующая крыша была ниже предыдущей, герцог тянул за собой Селину. Прикасаясь к ее почти обнаженному телу, он чувствовал, как она дрожит, но девушка стойко хранила молчание и бежала, не отставая от него, хотя была босиком.

Отбежав довольно далеко от публичного дома, они наткнулись на узкий переулок, идущий по диагонали к следующему зданию. Прыгать было опасно, так как при такой высоте можно было переломать ноги.

Герцог подошел к другой стороне дома и обнаружил более низкую, маленькую крышу, выступающую наружу. До нее было около десяти футов, но герцог, не говоря ни слова, спустился с помощью рук с парапета и почувствовал, что твердо стоит на ногах. Он протянул руки Селине, она начала потихоньку слезать вниз, а герцог ухватил ее сначала за ноги, потом за талию, и наконец она встала рядом с ним.

После второго такого прыжка они очутились в небольшом дворике с дверью, выходящей на улицу, и герцог стал молить Бога, чтобы она была открыта.

Во дворе было очень тихо, и герцог увидел, что это было грязное, неухоженное место, заставленное коробками и тюками, очевидно задний двор какого-то магазина. Теперь оставалось только надеяться, что владелец жил где-нибудь в другом месте.

Герцог на цыпочках прошел по шероховатым камням, которыми был вымощен двор, и потянул за ручку двери. К его ужасу, дверь не поддалась. Вторая попытка также не увенчалась успехом. Селина коснулась его плеча, и, обернувшись к ней, герцог увидел, что она показывает пальцем вверх — дверь была закрыта на засов. Засов был очень крепкий, но герцог, отодвинув его, обнаружил, что внизу имеется еще один. Наконец преодолев и эту преграду, они оказались в маленьком переулочке.

Пробираясь по крышам, герцог свил простыню, похищенную из спальни публичного дома, в виде каната и обернул ее вокруг пояса. Теперь он расправил простыню и обвил ею Селину, с удовлетворением отметив, что она доходит девушке до колен.

— Теперь вы похожи на арабку, — сказал он, — только закройте лицо.

Она молча повиновалась ему, и они продолжали двигаться по переулку.

— Идти будем быстро, но бежать не надо, — сказал герцог. — Это может вызвать подозрения.

Он говорил очень спокойно и тихо, зная, что здесь, в туземном квартале, обязательно найдутся глаза и уши, чтобы подслушать и подглядеть. Но переулок был совершенно пуст, и только кошки да собаки рылись в грудах мусора возле лишенных окон домов.

Они стремительно двигались туда, где, как считал герцог, находился главный вход в Казбу.

Искать другой путь не было времени. Вдруг они услышали у себя за спиной звук чьих-то тяжелых шагов. Шаги становились все ближе, и Селина нервно посмотрела через плечо.

— Мы должны бежать! — шепнула она.

Вместо ответа герцог почти грубо схватил ее за руку и потащил к двери ближайшего дома, где можно было укрыться в небольшом углублении, отделявшем дверь от дороги. Он знал, что человек, приближающийся к ним, может заметить их, лишь вплотную подойдя к ним, а черный костюм сделает их невидимыми в ночной темноте.

Шаги становились все ближе, и когда человек оказался всего в нескольких футах от них, герцог узнал в нем одного из рослых, широкоплечих слуг публичного дома, в руках которого герцог даже при слабом свете звезд безошибочно узнал нож.

Не долго думая, герцог выскочил из своего убежища и нанес человеку удар прямо в лицо. Араб, застигнутый врасплох, пошатнулся и инстинктивно поднял нож. С мастерством опытного боксера герцог левой рукой ударил по руке араба, а правой — по подбородку.

Человек отпрянул, а герцог продолжал наносить удары. Нож выпал из рук араба на землю, а он упал, ударившись головой о ступени крыльца. Герцог нагнулся над ним, неподвижно лежавшим, не теряя времени, схватил Селину за руку, и они снова пустились бежать вниз по переулку.

Так они пробежали еще немного, пока наконец герцог с облегчением не увидел ступенек, по которым еще недавно они поднимались с Николаем Власовым. Он знал, что у входа их ждет экипаж.

Прежде чем они спустились, герцог вдруг заметил другого слугу, идущего за ними, правда, на почтительном расстоянии, но одетого точно так же, как первый.

Герцог и Селина побежали, а человек начал что-то кричать им вслед. Голос его звучал в темноте весьма угрожающе, но слов было не разобрать. Когда они достигли входа, герцога на какой-то момент охватил страх при мысли, что экипажа может и не быть, но тот стоял невдалеке, внизу на дороге.

Этерстон подбежал к нему, открыл дверцу и почти втолкнул туда Селину.

— На набережную! — приказал он кучеру, тот стегнул лошадей, и экипаж тронулся.

Они оба задыхались от быстрого бега, а Селина издавала почти рыдающие звуки.

— Мы сделали это! — торжествующе произнес герцог.

Ему до сих пор не верилось, что он оказался втянутым в столь дерзкую и рискованную авантюру. Не нокаутируй герцог первого слугу, вероятно, он сам сейчас лежал бы в канаве мертвым или тяжелораненным, а Селина была бы возвращена в публичный дом.

Тогда он ничего больше не смог бы сделать для нее.

Даже если бы он выжил и подал в суд на своего обидчика, нашлась бы дюжина подкупленных свидетелей, готовых заявить, что герцог был пьян, что он первым начал драку, а слуга был далеко, когда на него напали. Иностранцев, прогуливающихся в этой части города, постоянно подстерегала какая-нибудь опасность.

У герцога было приподнятое настроение, хотя он понимал, что все могло кончиться очень плохо.

— Куда вы меня везете? — с трудом выговаривая слова, спросила Селина.

— В конечном счете в Англию, — ответил герцог, — но сначала нам нужно как можно скорее покинуть Алжир.

Он не сомневался в том, что если тотчас же не уедет отсюда, ему непременно попытаются отомстить. Герцог также был обеспокоен, как бы Николай Власов не пострадал за его «преступление». Правда, его друг был настолько уважаем и близок к властям и многим влиятельным людям, что за него вполне можно было быть спокойным.

Конечно, он вряд ли сможет теперь появиться на невольничьем рынке, но это уже не имело никакого значения.

Когда они подъехали к набережной, герцог выглянул из окна и приказал кучеру как можно ближе подогнать экипаж к «Морскому льву», до которого было еще довольно далеко.

Когда экипаж почти вплотную подъехал к яхте, герцог вышел и сказал кучеру:

— Передайте вашему хозяину, что я ему очень благодарен. Скажите ему, что вы отвезли меня сюда, и он поймет, что мне было необходимо срочно покинуть Алжир.

Кучер кивнул головой.

Оглядевшись и убедившись, что никого поблизости нет, за исключением рыбаков, сосредоточенно удивших рыбу со своих лодок, герцог помог завернувшейся в простыню Селине выйти из экипажа, взял ее под руку и повел к «Морскому льву».

Ступив на борт яхты, герцог тотчас же приказал двум дежурным матросам:

— Передайте капитану Барнетту, что нужно как можно быстрее выходить в море!

— Хорошо, ваша светлость!

Герцог поддерживал Селину, когда они спускались по трапу.

Обстановка кают «Морского льва» вызывала всеобщее восхищение уже тогда, когда яхта была только спущена на воду, а ее изображения неоднократно появлялись на страницах модных журналов.

Две каюты на яхте были больше и роскошнее других. Одну из них герцог занимал сам, другую отвел Селине. Увидев одного из своих слуг, герцог распорядился:

— Принесите одну из моих ночных рубашек.

Слуга принес из соседней каюты ночную рубашку из чистого шелка, доставленную в свое время герцогу из одного из самых дорогих магазинов Лондона. Герцог подал рубашку Селине, которая смущенно теребила простыню, покрывавшую ее тело.

— Предлагаю вам, — мягко произнес герцог — надеть это и лечь в постель. Я прикажу принести вам что-нибудь поесть, после чего вы обязательно должны заснуть.

— Я… в безопасности? — спросила она тоном ребенка, который хочет, чтобы его успокоили.

— Вы в полной безопасности! — ответил герцог. — Через несколько минут яхта снимется с якоря и покинет гавань, а завтра мы подумаем о вашем будущем, но не сейчас. На сегодня с нас достаточно!

И он улыбнулся ей своей знаменитой улыбкой, которую женщины находили неотразимой. Девушка испуганно смотрела на него, и герцог заметил, что она все еще дрожит, как тогда, когда они спускались по крышам. Он вышел из каюты, закрыл за собою дверь и сказал слуге:

— Принесите леди омлет и немного супа — словом, то, что можно быстро приготовить — и бокал вина, хотя, осмелюсь предположить, она предпочитает чай. Она англичанка!

Он не сомневался в том, что слуга, увидев на Селине простыню, принял ее за арабку.

— Слушаюсь, ваша светлость, а что принести вам? — невозмутимо спросил слуга.

— Я бы выпил бренди, — ответил герцог. — Думаю, я его заслужил!

— Я принесу вашей светлости одежду, — заметил слуга.

Тут только герцог увидел, что его костюм был испачкан, а оба рукава порваны по швам. Он улыбнулся. Его облегающий, хорошо сшитый костюм от Сэвила Роу, безусловно, не предназначался ни для гимнастических упражнений, которые он недавно проделал, ни для боксерских поединков.

Осмотрев свои суставы, Этерстон заметил небольшие кровоподтеки от сильных ударов, которыми он наградил слугу-араба. Герцог с удовлетворением отметил, что преподал этому человеку, если он остался жив, урок, который он запомнит надолго.

Пройдя в салон и налив себе из графина немного бренди, он подумал, что большинство его друзей будут удивлены и шокированы его сегодняшним поступком. Его привыкли видеть в жокейском клубе на скачках, в королевском поместье в Эскоте, в клубе на улице Сент-Джеймс и на приемах в лучших домах Лондона. Никто не поверит, что он мог снизойти до такой отвратительной интриги.

Слуга принес ему бордовый бархатный — смокинг с черными галунами, помог ему снять грязный разорванный пиджак и переодеться.

— Я приказал принести вам что-нибудь поесть, ваша светлость.

— Дайте мне знать, когда леди кончит ужинать, — попросил герцог.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Герцог хотел еще раз успокоить Селину перед тем, как она ляжет спать, и сказать ей, что бояться больше нечего.

Он чувствовал, что она все еще не понимает, что же с ней произошло, и понадобится время, чтобы девушка осознала, что ее страхи напрасны.

«Я отправлю ее в Англию, как только она будет в состоянии перенести это путешествие, — решил герцог. — Ее родные, наверное, в отчаянии из-за ее исчезновения. Тех, кто похищает и соблазняет невинных девушек, нужно вешать».

Он твердо пообещал себе, что настойчиво поднимет этот вопрос в палате лордов. Этерстон был уверен, что в очень скором времени в парламенте будут обсуждаться новые законы, касающиеся проституции, и решил, что его долг принять в этом самое активное участие по возвращении в Англию.

«Все это позорно, — говорил он себе, — и не должно продолжаться, по крайней мере в Англии».

Его раздумья прервал стук в дверь салона.

— Простите, что беспокою вас, ваша светлость, — сказал вошедший капитан Барнетт, — но мне нужно знать маршрут.

Герцог хотел было ответить «Монте-Карло», но спохватился, вспомнив, что Селине ведь нечего надеть, и к тому же полковник Грейсон наверняка не выполнил его распоряжение и не отправил с виллы всех его гостей. Он не сомневался, что как бы вежливо и дипломатично полковник Грейсон ни просил их покинуть виллу, они наверняка откажутся сделать это.

У его друзей Фитцжеральдов было множество знакомых в Монте-Карло, и они с Селиной вполне могли бы остановиться у кого-нибудь из них. То же касалось и Кеннингтонов.

Оставалась леди Милли! Уехала ли она? У герцога было опасение, что с нею-то все будет значительно сложнее.

Видя, что капитан ждет ответа, он сказал:

— На Балеарские острова, капитан Барнетт. На ночь можно бросить якорь в Ибизе, а завтра я решу, куда плыть дальше.

— Слушаюсь, ваша светлость, — капитан Барнетт вышел из салона.

Этот человек никогда не задавал лишних вопросов и не показывал своего удивления, какое бы распоряжение ни получил.

Герцог выпил еще немного бренди и стал, по обыкновению, до мельчайших деталей обдумывать ход дальнейших действий.

Прежде всего камердинер должен в Ибизе купить Селине что-нибудь из одежды. Потом он поговорит с девушкой, выяснит имя и адрес ее родных и пошлет им телеграмму. Когда они вернутся в Монте-Карло, он соберет ее в дорогу и отправит в Англию желательно под присмотром какой-нибудь взрослой разумной дамы. Ничего удивительного, если Селина побоится пускаться в такой долгий путь одна после всего, что она пережила.

Он поймал себя на мысли, что ему чрезвычайно интересно узнать, как же она попалась в эту ловушку, и намеревался даже произвести расследование самым серьезным образом.

Мысли Этерстона прервал вошедший камердинер:

— Юная леди уже поужинала, ваша светлость. Она съела совсем немного, но просила передать повару и вашей светлости благодарность за заботу о ней.

— Утром, Грегсон, — сказал герцог — вы должны сойти на берег и купить девушке что-нибудь из одежды, чтобы она могла, по крайней мере, показаться в Монте-Карло.

— В Ибизе, ваша светлость? — удивился Грегсон.

— Я не прошу вас искать последнюю парижскую модель, — пояснил герцог, — но хотя бы что-нибудь, чем можно прикрыться, пока мы не купим ей что-нибудь получше. — Девушка была похищена. Я помог ей бежать, и все произошло так поспешно, что она ничего с собой не захватила, — добавил он после недолгой паузы.

— Ее похитили за выкуп, я полагаю, ваша светлость? — заметил Грегсон. — Именно так и работают эти подонки: заманивают девушку и потом похищают!

Герцог не стал оспаривать предположение камердинера, что Селина была похищена из-за денег. Он вовсе не хотел, чтобы вся команда узнала, при каких обстоятельствах он ее нашел.

— Постарайтесь, Грегсон, — сказал герцог, — иначе девушка не сможет даже выйти из каюты.

— Не думаю, что мои поиски увенчаются успехом, ваша светлость, — ответил Грегсон.

Герцог допил бренди и встал. Пройдя немного по коридору и постучавшись, герцог вошел в каюту Селины.

Над ее изголовьем горел свет, и Этерстон залюбовался ее головкой, покоящейся на подушке, и золотистыми, как лучи солнца, волосами, ниспадающими на плечи. Глаза девушки были закрыты, она крепко спала после нервного потрясения, которое пережила сегодня вечером. Ее руки лежали на одеяле, что придавало ей детски-беззащитный вид.

«Она очень молода», — подумал герцог, глядя на нее.

Теперь, увидев ее лицо спокойным и безмятежным, не искаженным страхом, он заметил, как она была хороша. Ее красота, однако, была не той, что могла привлечь шейхов и арабов, которым нравились полные пышногрудые женщины и которые считали, что у худой жены обязательно должен быть скупой муж. Не был герцог уверен и в том, что ее красоту оценили бы в английском высшем свете, где блистала великолепная леди Грей и высокая величественная герцогиня Сатарленд. Лилли Лэнтри завладела в свое время всеобщим вниманием, в том числе и самого принца Уэльского, она и держала себя как королева.

Это дитя так не похоже на этих светских львиц! — сказал он сам себе и подумал о том, что девушка так же прелестна, как и те стихи, что она читала ему по его просьбе, когда он пытался найти выход из того ужасного дома.

Она, должно быть, умна, мелькнуло в голове у Этерстона, если в точности выполняла все его требования, и, без сомнения, хорошо образованна.

«Я отвезу домом ее как можно скорее, — пообещал герцог сам себе. Пройдет время, и она забудет то, что с ней случилось».

Он погасил свет над ее головой и тихо вышел из каюты, бесшумно закрыв за собой дверь.

Проснувшись, герцог обнаружил, что яхта стоит на якоре с выключенными моторами. Он, вероятно, проспал гораздо дольше, чем предполагал. Пошевелившись, он почувствовал, что пережитый вечер не прошел для него бесследно. Правая рука еще болела от напряжения, с которым он открывал люк. И все же герцог остался доволен собой. Он даже хотел похвастаться своему тренеру по боксу, как ему удалось избежать ножа с помощью ловкого удара в подбородок.

Этерстон почувствовал, что голоден и вызвал камердинера. На его зов, однако, пришел другой слуга.

— Простите, ваша светлость, — сказал он, — но Грегсон на берегу и выполняет, как он сказал, ваше поручение.

— Да, конечно, — ответил герцог.

Слуга, уже не раз до этого заменявший Грегсона, побрил герцога своей опытной рукой и принес ему костюм.

— Юная леди еще не звонила? — осведомился герцог.

— Нет, ваша светлость, и я счел за лучшее ее не беспокоить, пока она сама не позовет меня.

— Очень хорошо! — одобрил герцог. — Пусть выспится.

Он отправился в салон и плотно позавтракал.

Тут появился Грегсон со свертком под мышкой.

— Ну что, Грегсон? — спросил герцог.

— Никогда не видел столь отсталого места, ваша светлость. Подумайте только, местные жители носят только то, что можно купить в их магазинах.

— Но вам удалось все-таки что-нибудь купить? — с нетерпением спросил герцог.

— Не знаю, понравится ли это вашей светлости, — ответил Грегсон, — но я упросил юную леди из магазина продать мне платье, которое она сшила к фестивалю.

С этими словами Грегсон положил сверток на стол, развернул его и вынул традиционное платье испанских крестьянок с пышной юбкой, черным кружевным корсажем, белой блузой без ворота и короткими рукавами.

— Больше ничего не было, ваша светлость, — извиняющимся тоном произнес Грегсон, боясь, что герцогу не понравилась его покупка.

— Вы все правильно сделали, Грегсон, — успокоил слугу герцог. — По крайней мере, в этом платье хоть можно ходить по улицам.

— Здесь еще нижняя юбка и фартук, ваша светлость: мне пришлось переплатить, но у меня не было другого выхода.

— Я уверен, что никто не смог бы выполнить поручение лучше вас, — улыбнулся герцог и вышел из салона.

Спустя некоторое время, сидя в безветренном уголке на палубе, где он обычно любил расположиться с книгой, герцог услышал легкие шаги.

Подняв глаза, он увидел Селину.

На ней было платье, купленное Грегсоном, а волосы, заплетенные в косу, она уложила вокруг головы.

Герцог увидел, что глаза девушки еще больше, чем ему показалось раньше. Сейчас, при дневном свете, они были темно-голубыми, почти как море во время шторма.

— С добрым утром! — сказала она несколько прерывистым голосом, как будто страх еще не покинул ее.

— Подойдите ко мне и присядьте, Селина, — предложил герцог, указывая на соседнее кресло, — и разрешите мне сказать вам; что вы очаровательны в этом наряде!

Селина довольно нервно поднесла руку к вороту платья.

— Ваш камердинер объяснил, что больше ничего не смог купить. Я, наверное, выгляжу в этом платье несколько странно, но все равно очень, очень вам благодарна!

— В Монте-Карло, — сказал герцог — я куплю вам одежду, в которой вы сможете вернуться в Англию.

После недолгого колебания Селина сказала:

— Думаю, я должна была вам сказать сразу же… что у меня нет денег и я не скоро смогу вернуть вам… долг.

— Но вам и не нужно этого делать.

— Я должна! Конечно, я должна! — настаивала Селина. — Правда, я не знаю, как мне это удастся.

— Представьте себе, что мы все начинаем сначала, — предложил герцог. — Я знаю, вас зовут Селина, но вчера вечером у нас не было времени представиться друг другу.

— Я знаю, — смутилась Селина. — Но прежде всего я должна поблагодарить вас… Я так благодарна вам… так бесконечно благодарна… так благодарна, что не могу даже найти слов, чтобы выразить то, что у меня в душе.

Комок застрял у нее в горле, и она, похоже, готова была заплакать.

— Мне не нужна ваша благодарность, — поспешно сказал герцог.

— Почему вы сделали это? — спросила Селина.

Поколебавшись немного, герцог с улыбкой ответил:

— Вероятно потому, что я англичанин и не мог допустить, чтобы с моей соотечественницей обращались подобным образом. Нам обоим повезло. Очень повезло, что мы так легко убежали.

— Это благодаря вашей находчивости и отваге, — сказала Селина. — Я видела, как вы расправились с этим человеком — в переулке.

— Забудьте об этом! — перебил ее герцог: — Забудьте обо всем, что произошло вчера вечером! Единственное, что меня интересует, — кто вы и как получилось, что вы оказались в такой ужасной ситуации.

Она молчала.

— Я уверен, что вы не будете возражать, если я дам знать вашей семье, что вы целы и невредимы. Родные не должны беспокоиться за вас, — сказал герцог.

— У меня нет семьи.

Герцог даже поднял бровь от удивления:

— Но ведь у человека не может совсем не быть родных.

— Но у меня действительно никого нет, — ответила Селина.

Герцог удивился еще больше и, помолчав, сказал:

— Для начала назовите хотя бы свое полное имя.

— Селина Греттон.

— Ваши родители умерли?

— Мама умерла два года назад. Если помните, тогда была очень холодная зима, и она заболела воспалением легких. Доктор сказал, что если бы у нас нашлись средства отправить ее в более теплые края, она бы выжила.

В ее голосе слышалась острая, видимо никогда не проходящая боль.

— А ваш отец?

— Папа умер две недели назад — а может быть и больше. Я потеряла счет времени, пока была на корабле.

— Где же вы жили? — спросил герцог.

— Мы жили в маленькой деревушке Кумб-ан-Эвон в Ворчестершире. Папа и мама поселились там, когда бежали и тайно поженились.

— Расскажите мне об этом, — попросил герцог.

— Папа был музыкантом. Он играл на рояле и на скрипке, в молодости давал концерты. Некоторые критики восторженно отзывались о нем.

— Что же произошло потом? — поинтересовался герцог.

— Он попал в аварию и повредил мизинец левой руки. На этом его исполнительская карьера закончилась, и он начал писать музыку.

Селина смотрела на синее море и мерцающие на солнце волны.

— Некоторые из его мелодий просто прелестны!

— А почему ему пришлось убежать с вашей матушкой?

— После несчастного случая он не мог больше давать концерты, а надо было зарабатывать на жизнь, и он стал учителем музыки.

— И одной из его учениц была ваша матушка? — перебил ее герцог, уже предугадывая ход дальнейших событий.

— Как вы догадались? — спросила Селина. — Они полюбили друг друга, и, естественно, отец моей мамы пришел в ярость.

— Нищий учитель? — улыбнулся герцог. Это, подумал он, сюжет для душещипательного романа.

Герцог невольно задал себе вопрос, правду ли она говорит, но, глядя в ее глаза и слушая ее голос, невозможно было сомневаться в ее честности.

— Папе отказали от дома и запретили встречаться с мамой, — продолжала Селина. — Но к этому времени мама поняла, что не может жить без него. Однажды ночью она поднялась с постели и убежала в одной ночной рубашке.

— Кажется, путешествовать налегке в традициях вашей семьи! — улыбнулся герцог.

— Но ни на ком еще не было надето меньше, чем на мне вчера вечером, — сказала Селина, покраснев и опустив глаза.

«Невозможно притворяться столь искусно! — подумал герцог. — Уверен, что она говорит правду!»

— Сначала папа и мама почти голодали, — рассказывала Селина, — но потом папа написал песню и продал ее, хотя душа у него к этому не лежала.

— Но он был весьма разумен и понимал, что надо зарабатывать деньги, — сказал герцог.

— Он никогда особенно много не зарабатывал, — ответила Селина, — но все равно мы были очень счастливы!

— Ваш отец продолжал сочинять музыку? — осведомился герцог, удивившись, что никогда не слышал о композиторе по фамилии Греттон.

— Он взял псевдоним — Лешен, — объяснила Селина. — Его бабушка была австриячкой, и он использовал ее имя, надеясь, что публика больше заинтересуется его сочинениями, если будет думать, что он иностранец.

Герцог вспомнил слова Николая Власова о писателе, не оцененном в Англии, и подумал, что то же самое относится к композиторам и людям прочих творческих профессий.

— Что же было дальше? — нетерпеливо спросил герцог.

— Иногда папа получал чек на крупную сумму. Когда его произведения не принимали, он бывал очень подавлен, но тем не менее мы сводили концы с концами.

Вспоминая лучшие времена, девушка еле заметно улыбнулась.

— А затем умерла ваша мама? — догадался герцог.

— Папа был сам не свой. Я пыталась смотреть за ним, но ему было трудно сосредоточиться на своей работе. Он все больше и больше впадал в депрессию.

Помолчав немного, девушка почти прошептала с трагическим выражением лица:

— Я… я думаю»… он утопился!

— Что значит — вы думаете? — удивился герцог.

— Этого никто теперь не сможет доказать, но он пошел поплавать ночью, чего раньше никогда не делал, и выбрал самое опасное место в реке. Нашли только его одежду… на скамейке, а тело обнаружили… только через четыре дня!

Селина крепко сцепила пальцы, и герцог видел, что она с трудом сдерживает слезы.

— Простите, что заставил вас рассказать это после всего, что вы уже пережили, — сказал он. — Но вы же понимаете, что мне надо было хоть немного узнать о вас?

— Конечно, — согласилась Селина. — Просто я еще не могу поверить, что больше никогда не увижу папу, что он оставил меня одну.

— Вероятно, это был действительно несчастный случай! — мягко произнес герцог.

— Мне бы тоже хотелось так думать, — сказала Селина, — и именно в этом пытался убедить меня следователь.

— Что произошло после похорон? — спросил герцог.

— Я поняла, что должна сама зарабатывать на жизнь, — объяснила Селина. — Ведь наш коттедж стоит пять шиллингов в неделю.

— Ваши родители снимали его?

— Да, и плату нам не повышали, так как мы жили в нем уже много лет. Я хотела жить там и дальше, но наш приходский священник сказал мне, что это вызовет много ненужных разговоров, потому что я очень молода.

— Но вы же могли поехать к родным вашей матери?

— Мама не поддерживала никаких отношений с ними, да и они не стремились найти ее после того, как она убежала. Не думаю, что они были бы очень рады меня видеть, вероятнее всего, их уже вообще нет в живых.

— Что же вы предприняли? — спросил герцог.

— Я поехала в Лондон, чтобы попытаться продать что-нибудь из папиных сочинений. Он очень много написал, но никогда никому не показывал написанного. Среди этих произведений были отвергнутые ранее, но которые, я думала, смогут заинтересовать музыкантов. Вкусы меняются, папа сам это говорил не раз.

— Итак, вы отправились в Лондон?

— Да. Я знала названия нескольких агентств, где папа не раз бывал, и где, я думала, его должны были помнить.

— Что же произошло дальше? — спросил герцог.

— Я отправилась в агентство недалеко от площади Пикадилли. Меня там встретили очень приветливо, но сказали, что в данный момент их это не интересует, и посоветовали обратиться в другое агентство, находящееся на той же улице, но немного ниже. Я так и сделала, но и там мне указали другой адрес.

— Что же было потом? — спокойно произнес герцог.

— Я пришла в грязное, неуютное помещение на третьем этаже, — сказала Селина. — За столом сидел какой-то толстяк, а рядом с ним еще один человек. Оба они как-то нехорошо посмотрели на меня, но я объяснила, зачем пришла, и достала из сумки ноты папиной музыки. Толстяк просмотрел их и сказал: «Кажется, имя мне знакомо. Почему же он сам не принес ноты?» Я ответила, что папа умер, и он, кажется, проникся ко мне сочувствием, хотя с его стороны, по-моему, было неуместным задавать так много вопросов. Второй человек тоже заинтересовался тем, что я принесла.

— Что это был за человек? — спросил герцог.

— Иностранец, брюнет, и довольно интересный. Теперь я догадываюсь, что он был арабом!

— Это ясно, — заметил герцог.

— Брюнет сказал, что хотел бы послушать музыку, но в — агентстве не было пианино, и он спросил, не имею ли я ничего против того, чтобы проехать с ним к нему домой и сыграть ему.

— И вы согласились?

— Но он был так мил, — ответила Селина. — Когда мы сели в экипаж, он спросил меня, не хотела ли я когда-нибудь попробовать свои силы на сцене и не буду ли я любезна дать концерт. Я сказала, что никогда не думала о карьере пианистки, и единственное, что мне нужно, — это продать папины сочинения. «Я уверен, что куплю их», сказал он. Хоть этот человек мне и не нравился, я твердо решила не отступать. Экипаж остановился, и, к своему удивлению, я увидела, что мы находились совсем недалеко от реки, и многие здания на одной стороне улицы напоминали корабли на пристани.

Она немного помолчала и продолжила:

— Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы немедленно убежала, но я все еще пребывала в уверенности, что он хотел купить папины песни, а мне так нужны были деньги.

— Что же потом? — спросил герцог.

— Мы вошли в дом, который показался мне похожим на склад, заставленный ящиками и коробками, которые выгружали двое юношей. Брюнет проводил меня наверх в гостиную, рядом с которой находилась и спальня.

— Комната была хорошо обставлена? — поинтересовался герцог.

— Не могу точно вспомнить, — ответила Селина. — Там стояли диван и несколько стульев. Обстановка была достаточно жалкая, хотя и довольно дорогая, вы понимаете, что я имею в виду. Хозяин явно не отличался хорошим вкусом.

— Понятно, — сказал герцог. — Что же случилось дальше?

— Первое, что я заметила, — это то, что в комнате не было никакого инструмента, — ответила Селина. — Мне это показалось странным, но он тотчас же сказал: «Пианино находится в квартире наверху, но оно принадлежит моему другу. Я должен попросить у него разрешения воспользоваться инструментом. Подождите здесь, а я сейчас принесу вам чашечку кофе». С этими словами он оставил меня одну. Я тем временем достала из сумки ноты, которые, как мне казалось, должны были его заинтересовать. Я была уверена, что он купит не что-либо классическое, а некоторые веселые мелодичные песенки, написанные папой много лет назад. Я перебирала ноты, когда дверь открылась и в комнату вошел один из тех молодых людей, которые мне встретились внизу, с чашечкой кофе. Он поставил ее на стол со словами: «Хозяин сказал, что вот-вот будет здесь! Выпейте это и отдохните. Там наверху сидят еще несколько человек, которым, хозяин считает, будет интересно послушать вашу музыку!»

Селина вздохнула.

— Разумеется, мне было приятно, что еще кто-то, кроме этого брюнета, услышит папину музыку. Я уже предвкушала, что вернусь в Кумб-ан-Эвон с деньгами, на которые смогу жить безбедно несколько лет.

— И вы выпили кофе? — спросил герцог.

— Выпила! — призналась Селина. — И это все, что я помню. Очнулась я уже… на корабле.

Она осеклась и закрыла лицо руками:

— Это было… ужасно! Ужасно!

— Но на корабле вы поняли, что с вами происходит? — осведомился герцог.

— Мне было очень плохо. Болела голова, и горло пересохло… Сначала я подумала, что попала в аварию и меня везут вниз по улице, но потом увидела, что в каюте было еще несколько девушек. Трое из них лежали на койках — двое напротив меня, одна надо мной — и спали, по крайней мере я так думала! — Селина всхлипнула. — Постепенно я стала понимать, что случилось что-то страшное, но что именно — мне было неясно.

— Когда все вы поняли, что вас похитили?

— Позже, много позже, — ответила Селина. — Пока я осматривалась, в каюту вошел брюнет и с ним еще один человек. «Что случилось? Почему я здесь?» — спросила я. — «Все в порядке, — ответил он. — Просто произошла ошибка!» — «Какая ошибка?» — недоумевала я. «Я расскажу вам позже, — сказал он. — Но для начала, я думаю, вам надо выпить, вероятно, у вас все пересохло во рту». Я увидела, что в руках у второго человека был поднос с четырьмя кружками. Он протянул мне одну из них и мягко произнес: «Выпейте, а потом поговорим». Потом они пошли к другим девушкам и стали вливать содержимое кружек им в рот.

— И они проснулись? — спросил герцог.

— Я видела, как один из мужчин тряс девушку, пока она не заговорила, потом поднес кружку к ее губам, и она быстро все выпила.

— А вы выпили то, что было в вашей кружке?

— Да, я все выпила до дна и проспала после этого, как я теперь понимаю, не менее суток.

— Ну а потом что было?

— Проснувшись, я твердо решила больше не поддаваться на обман. Я поняла, что, если притворюсь спящей, они разбудят меня и силой заставят выпить содержимое кружки. Поэтому я продолжала бодрствовать, и мне разрешили самой взять кружку. Пока они были заняты другими девушками, я вылила содержимое своей кружки под койку, после чего закрыла глаза и притворилась, будто сплю.

— Как долго это продолжалось? — поинтересовался герцог.

— Даже и не представляю. Наркотики, которые я уже приняла, были столь сильны, что, в конце концов, я все-таки опять заснула. Я думаю, только когда мы уже подходили к Алжиру, наши похитители решили действовать по-другому. Нам приказали встать и одеться, а когда мы были на ногах, нам дали какой-то белый порошок, от которого девушки окончательно пробудились и пришли в сильное возбуждение.

— А вы не приняли порошок? — спросил герцог.

— Нет, только сделала вид, что приняла, — ответила Селина, — и так как они видели, что я спокойна и послушна, меня оставили в покое. Потом похитители что-то сказали немкам, и те подняли ужасный шум. Одна из них закричала и пыталась выброситься за борт. — Голос ее потух. — Это случилось, когда они… били ее. Это было ужасно! Я буду слышать ее крик до конца своих дней!

— Вы скоро все забудете, — спокойно произнес герцог. — Когда вам объяснили, что с вами происходит?

— Они ничего мне не сказали. А так как я не знала языков, на котором говорили другие девушки, то не могу сказать, что они думали обо всем случившемся. Я вообразила себе, что меня похитили, только до сих пор не понимаю почему. Я думала, похищают только богатых людей, которые могут заплатить большой выкуп за свое освобождение.

— Да, обычно это так и бывает, — подтвердил герцог.

— Я твердо решила бежать и сказала себе, что не буду принимать наркотики, которые нам продолжали давать.

— Вы поняли, что других девушек накачали наркотиками?

— Они как-то странно вели себя, — ответила Селина, — смеялись и танцевали, целовались и пели. Это было чудовищно, неестественно. Я ужаснулась от мысли, что и я могла вести себя так же, как они.

— Что же вы делали, чтобы не возбуждать их подозрения? — поинтересовался герцог.

— Продолжала говорить об игре на пианино, как о единственном, что осталось у меня в памяти, — ответила Селина, — как вдруг появились каши похитители, и брюнет сказал по-французски человеку, который был с ним: «Как это действует на них! Можно подумать, что они все хохотушки!» «Много у нас таких!» — сказал второй, и это было правдой. Немки смеялись и смеялись, пока их смех наконец не стал переходить в истерику.

Помолчав, ока сказала:

— Самым тяжелым для меня было то, что я не решалась ничего есть. Зная, что они подмешивают наркотики в питье, я боялась, что то же самое они делают и с пищей.

— Не удивительно, что вы так худы! — заметил герцог.

— Я так боялась наркотиков, что была постоянно голодной! — ответила Селина.

— А в Алжире вас отправили прямо в публичный дом, где я и увидел вас?

— Нас везли в закрытом экипаже и запретили смотреть в окна. По лестнице мы поднялись, естественно, пешком, и нас погоняли четверо или пятеро мужчин. Вот и все, что случилось. Больше я ничего не могу вам сказать, — прошептала Селина.

Глава 4

— Никогда не ела ничего более вкусного! — воскликнула Селина, когда обед был закончен и слуги вышли из салона.

— Я рад, что вам понравилось, — ответил герцог.

— Если бы я ела так каждый день, я бы очень скоро растолстела!

— Вам еще далеко до того, чтобы думать об этом! — улыбнулся герцог.

Они встали из-за стола и сели в удобные кресла в другом конце салона.

Окрашенная в светло-зеленый цвет, с изысканными гравюрами на стенах, комната меньше всего напоминала каюту, и Селина выразила герцогу свое восхищение салоном.

Сидя в кресле с бокалом бренди в руке и глядя на Селину, герцог думал, что несмотря на свое крестьянское одеяние она похожа на нимфу, вышедшую из моря.

Весь день они шли мимо Балеарских островов, и девушка была всецело поглощена тем, что видела.

— Я всегда именно такими и представляла острова Средиземного моря, — сказала она. Затем очень тихо прочла:

Видеть горы в поцелуе с небом И волну в объятии с волной.

Помолчав, она добавила:

— Я надеюсь, что сегодня вечером увижу лунный свет, целующийся с морем!

Герцог, узнавший строки Шелли, сказал с улыбкой:

— Я начинаю подозревать, что вы и думаете стихами!

— Иногда, — произнесла она.

— Вы увлекаетесь поэзией?

— Папа всегда считал, что поэзия словами выражает то, что музыка — звуками. Я обычно читала ему, когда он сочинял. Он говорил, что это его вдохновляет!

— О да! — согласился герцог. — А вас поэзия вдохновляет?

— Не знаю, на что она может меня вдохновить. Я не так талантлива, как папа, — ответила Селина. — Но она всегда настраивает мои мысли на прекрасное и, я полагаю, в некотором смысле помогает мне лучше понять мир.

Видя, что герцог ждет объяснений, девушка произнесла несколько неуверенно.

— Я пытаюсь понять, почему природа так прекрасна… в любое время года, а также стараюсь найти красоту… в людях.

Она говорила очень просто, без малейшего пафоса.

Глядя на девушку, герцог поймал себя на мысли, что они пережили довольно странный день. Никогда прежде ему не приходилось быть наедине с женщиной, которая не пыталась бы его завлечь. Все женщины, которых он знал, пользовались каждым удобным случаем, чтобы пококетничать с ним. Их кокетство выражалось не только в словах, но и во взглядах, улыбках, мимолетных движениях. Будучи с ними, герцог ежеминутно сознавал, что он мужчина, а они принадлежат к противоположному полу. Он не мог даже подумать о том, чтобы говорить с женщиной о том, о чем он говорил, например, с Николаем Власовым. Обычно такие беседы начинались и кончались одной и той же темой: им самим и женщиной, с которой он говорил.

Этерстон также прекрасно понимал, что будь он сейчас на яхте с одной из таких опытных, красивых, обаятельных женщин, в них тотчас проснулась бы жажда страсти, и вскоре они были бы в объятиях друг друга.

Селина говорила с ним искренне и по-детски просто, но в ее рассуждениях чувствовались недетская зрелость и ум.

Оказалось, что, живя в деревенском уединении со своими родителями, она прочла столько и узнала так много, что герцог даже не мог предположить в женщине таких широких познаний. Более того, девушка прекрасно знала греческую мифологию и классиков, и особенно поэзию.

Поговорив с нею, нельзя было не удивляться невинности ее суждений о жизни, а также полному отсутствию всякого любопытства к тому, что касается отношений мужчины и женщины.

Герцог понял, что она и понятия не имеет о том, каким влиянием он пользуется в свете и что многие женщины сочли бы не только за привилегию, но и за счастье остаться с ним наедине на его яхте.

— Вы, наверное, много путешествовали? — спросила Селина. — Пожалуйста, расскажите мне об этом.

Путешествия герцога, как правильно заметил Николай Власов, были обставлены пышностью и богатством, соответствующим его положению в обществе, и поэтому, к своему стыду, он не мог рассказать девушке о посещении таинственных, неизведанных мест, на которые до него еще не ступала нога человека.

Ему сейчас было бесконечно жаль, что он даже не попытался добраться до священного города ламы на Тибете, пересечь пустыню Гоби или проплыть по Амазонке.

Вместо этого он рассказал Селине о Китае, который посетил во время кругосветного путешествия, в которое отправился после окончания Оксфорда, и об Индии, где выполнял поручение вице-короля.

— А вы видели и святых людей? — оживилась Селина.

Герцогу пришлось признаться, что не встречал их на тех бесчисленных балах, которые давались в его честь, охотах на тигров, которые устраивали магараджи, и во впечатляющих резиденциях губернаторов, в которых он останавливался.

— Я слышал о них, — признался герцог, — но полагаю, что большинство из них живет у подножия Гималаев, в труднодоступных местах, куда могли добраться только их ученики.

— Я прочла о жизни Будды, — сказала Селина, — и чувствую, что восточная мудрость могла бы помочь людям жить в мире друг с другом.

— Человечество постоянно ведет какую-нибудь войну, — легкомысленно ответил герцог.

— Война — жестокое, варварское занятие, — парировала Селина.

По ее голосу герцог понял, что девушка очень болезненно относится ко всему, что касается жестокости. Он опасался, что это ужасное похищение может оставить в ее душе неизгладимый след на всю жизнь. Но потом Этерстон подумал, что хоть девушка сейчас нервна и боязлива, как зверек, g которым жестоко обращались, у нее со временем хватит сил взять себя в руки и спокойно обдумать происшедшее.

Сейчас же она была комком нервов. Это было ясно герцогу не столько по тому, что говорила Селина, сколько по тому, о чем она постоянно думает, и ему казалось, что он угадывает ее мысли.

Стоял жаркий солнечный день, и они, обследовав один из небольших островов, вернулись на яхту, Селина набрала букет полевых цветов, которые отдала Грейсону, чтобы тот поставил их в воду в салоне.

— Мне кажется, вы устали, — сказал герцог, нарушив недолгое молчание.

— Немного, — призналась Селина.

— Тогда лучше идите в постель, — посоветовал герцог. — Вам нужно хорошо выспаться, ведь завтра очень рано утром мы будем в Монте-Карло.

Девушка быстро взглянула на него, и он увидел в ее глазах немой вопрос.

— Я не хочу, чтобы вы сразу отправились в Англию, — объяснил он, — мы должны обдумать, что вы будете делать и где остановитесь, вы ведь не хотите жить одна в коттедже?

— Я… я не думала, что это действительно так страшно, — сказала Селина, — я…

Она замолчала, и герцог произнес после недолгой паузы:

— Договаривайте!

— Я должна найти какую-нибудь работу.

— Об этом мы поговорим позже, — сказал герцог. — А пока вы поживете у меня на вилле в Монте-Карло. Там есть человек, который присмотрит за вами и который, думаю, вам понравится.

Заметив настороженный взгляд Селины, он объяснил:

— Это пожилая леди. Она была подругой моей матери и каждый год в течение трех месяцев гостит у меня в Монте-Карло.

— Но если она приезжает к вам, — заметила Селина, — ей может не понравиться появление в доме постороннего лица.

Герцог улыбнулся.

— Уверен, что миссис Шерман будет в восторге от вас, — утешил он девушку, — и должно быть, у вас найдется много общего. Она была известной художницей, писала миниатюры, и именно так познакомилась с моей матерью. Она приехала в замок Этерстонов, когда я был совсем ребенком, писать мой миниатюрный портрет. Работа оказалась столь изысканной, что моя матушка сразу же подружилась с ней и помогла получить множество других заказов, снискавших ей широкую известность.

— Она все еще работает? — осведомилась Селина.

Герцог покачал головой:

— С возрастом ее стал мучить артрит, и она не может писать. — Он не добавил, что у миссис Шерман было очень небольшое состояние, и только то, что она три месяца гостила у герцога, позволяло ей относительно безбедно жить все остальное время года.

— Я бы очень хотела познакомиться с ней, — призналась Селина, — если вы действительно уверены, что она не хочет быть с вами наедине.

Герцог в душе улыбнулся ее наивности. Что бы, интересно, подумала Селина о нарядных, веселых, остроумных людях, которых он приказал полковнику Грейсону отослать с виллы? А что бы она подумала о леди Милли? А леди Милли о ней?

Селина отправилась спать, а герцог остался в салоне и стал думать о том, что же им делать дальше. Он предполагал, что в Монте-Карло его ожидают многочисленные заботы. Ведь каким бы влиянием герцог ни пользовался в обществе, его поведение по отношению к гостям было грубым до неприличия.

Этерстон понял, что единственным человеком, от которого ему хотелось бы избавиться больше всего, была леди Милли, ведь она досаждала ему больше всего. В его намерения не входило позволить ей взять над собой верх, к чему она предпринимала отчаянные попытки.

То, что покинуть виллу должны были все, а не только она, должно было как-то смягчить удар, и все-таки герцог был уверен, что она захочет видеть его по его возвращении и наверняка устроит сцену.

Но он также знал, что не изменит своего решения. Его роман с леди Милли был окончен!

Он закончился, хотя герцог сам себе в этом не признавался, еще до его приезда в Монте-Карло, ведь именно поэтому ему стала неприятна эта таинственность, которая неизменно сопровождает любую связь. Раньше он это терпел, но, как сказал Николай Власов: «Страсть умирает!»

Леди Милли была цветком совсем иного рода, чего прежде герцог не замечал. В то же время он не мог не сознавать, что роль, которую он играл в их любовной связи, не делала чести и ему.

Этерстон, однако, утешал себя тем, что леди Милли была опытной светской женщиной, а не девочкой, которую он совратил с пути истинного. Он был далеко не первым ее любовником и, похоже, не последним, но она, вне всякого сомнения, воображала себя герцогиней Этерстон. Быть может, это он дал ей повод надеяться, что женится на ней, хотя вслух об этом не было сказано ни слова.

Герцогу было интересно, насколько леди Милли действительно ценит его как мужчину, а не как обладателя герцогской короны и завидного состояния.

Он вспомнил, как очень давно, когда он был еще подростком, мать сказала ему:

— Я надеюсь, мой милый, что придет день, когда ты встретишь женщину, которая полюбит тебя по-настоящему и которую ты полюбишь всем сердцем.

Разговор зашел о только что свершившемся бракосочетании королевской четы, где жених был очень стар, а невеста только что со школьной скамьи.

Герцог наивно спросил, совсем как сейчас Селина:

— Ты думаешь, они будут счастливы, мама?

Слова матери глубоко запали ему в душу, и он всегда вспоминал их, когда встречался и расставался с женщинами.

Этерстон чувствовал, что его матушка боялась, что из-за своего высокого происхождения он будет вынужден жениться не по любви.

Маме не понравилась бы Милли! — мелькнуло в голове у герцога.

Он знал, что многие женщины старшего возраста осуждали поведение леди Милли, то, как она подчас вызывающе щеголяла своей красотой. Но дело было не в поведении и даже не во внешнем виде Милли. Просто увядшие старые вдовы, занимающие самые почетные места на всех балах, чувствовали ее привлекательность, кипевшую в ней необузданную страсть и огонь, которого не было ни в одной другой женщине.

Нет, снова сказал себе герцог, мама не одобрила бы Милли, а тем более в качестве его жены!

Но он понимал, что рано или поздно придется жениться. Во-первых, у него должен быть наследник, а во-вторых, иногда, когда он не был окружен толпой друзей, ему становилось очень одиноко. Временами ему очень хотелось покататься в парке или в лесу вокруг замка верхом на превосходных лошадях, стоивших ему целого состояния, но для полноты счастья ему явно не хватало хорошего собеседника. Герцог нуждался в ком-нибудь, кому были бы понятны его заботы об имении, ставшем частью его самого, намеченные им усовершенствования и те проблемы, решить которые мог только он.

Было бы замечательно, не раз размышлял Этерстон, иметь детей, учить их ездить верхом, как учил его самого отец. Сына, который ходил бы с ним на охоту и на рыбалку ловить форель, водившуюся в озере.

Но это были лишь фантазии молодости, и теперь он не придавал им большого значения, но, тем не менее, твердо знал, что каждая из этих фантазий лишь укрепляла его решимость не жениться на леди Милли. Вероятно, думал герцог, тут сыграл свою роль разговор с Николаем Власовым, хотя окончательный разрыв произошел в тот момент, когда он покинул ее в казино. Одной короткой фразы было достаточно, чтобы закончился их роман, длившийся так долго и чуть было не закончившийся свадебными колоколами: «Однако вы богаты!»

Этерстон до сих пор слышал эти ее слова, а перед глазами стояло ее негодующее лицо и губы, скривившиеся в горькой усмешке.

Она намеренно произнесла эти слова, прекрасно зная, что на герцога они произведут действие, подобное удару кинжала. Леди Милли прекрасно знала, что он очень болезненно относится к своему богатству и влиянию в обществе и хочет, чтобы его любили ради него самого. Иногда ему, как сказочному принцу, хотелось Стать невидимкой и скрыться под чужим именем, чтобы убедиться, что люди ценят не столько его титул, сколько его душу. Он, бывало, смеялся вместе со всеми, когда к нему проявлялось излишнее внимание только потому, что он герцог, и когда женщины вились вокруг него лишь из чистого снобизма.

Хотя герцог никогда не признавался в этом, но, когда леди Милли стала свободной, его все чаще стал мучить вопрос, стремилась бы она выйти за него замуж так же упорно, будь он самым обычным человеком. Он нужен был ей как мужчина, без всякого сомнения, но любила ли она его — это уже другой вопрос.

Этерстон неоднократно задавал себе вопрос, действительно ли достаточно лишь любить, чтобы не придавать значения богатству, дающему все блага жизни и позволяющему не беспокоиться о будущем.

Для Николая Власова и его супруги, например, не существовало ничего, кроме их взаимной любви. Герцог хорошо помнил, какой ужасный скандал разразился в свете, когда они уехали из России, Николай оставил дипломатическую службу, а муж Фелицы открыто заявил, что убьет соперника на дуэли.

И уж, конечно, самым возмутительным было то, что Николай и не собирался драться на дуэли, как того требовал неписаный кодекс чести.

Просто оба исчезли в неизвестном направлении.

Почти целый год о них ходили всевозможные сплетни, как вдруг герцог получил письмо, заставившее его немедленно отправиться в Алжир.

Власовы жили в одной маленькой комнатке и в такой нищете, что Этерстон сначала ужаснулся. Потом, увидев их довольные, сияющие лица, он понял, что они бесконечно счастливы. Их любовь была заметна во всем: в том, как они разговаривали, в том, как Николай касался руки Фелицы, будто желая лишний раз убедиться, что она здесь, рядом с ним.

Герцог ухал из Алжира с рукописью первой книги Николая и крайне потрясенным.

Возможно ли, чтобы эту пару, изведавшую роскошь, комфорт и все блага светской жизни, устраивало безденежное существование в маленькой убогой комнатушке? И сколько бы раз Этерстон ни задавал себе этот вопрос, столько же раз ему на ум приходил только один простой ответ: «Да!».

Герцог вытянул ноги и только сейчас обнаружил, что сидит в салоне уже очень долго и давно пора идти спать.

Он сказал Грегсону, что все сделает сам, погасил свет и пошел в свою каюту.

Герцог старался идти как можно тише, чтобы не потревожить Селину, хотя надеялся, что девушка спит так же крепко, как и в прошлую ночь.

Его каюта была не только удобна, но и изысканна в своем убранстве. Он сам предложил множество дополнительных деталей и приятных безделиц в интерьере, так что строитель яхты восхищенно воскликнул:

— Ваша светлость, вы могли бы сделать целое состояние, если бы стали архитектором или конструктором!

— Возможно, я воспользуюсь вашим советом, — улыбнулся герцог.

— Вы, безусловно, должны заявить о правах собственности на все ваши идеи.

Герцог опять рассмеялся.

— Пусть ими воспользуется тот, кому это нужно.

— Но вы упускаете состояние! — пытался возразить строитель.

— Ну и что? — спокойно ответил герцог.

Это был широкий жест, который он вполне мог себе позволить.

А сейчас, находясь на яхте, он получал большое удовлетворение оттого, что мог нажатием кнопки достичь требуемого эффекта. А его яхта стала самым знаменитым частным судном во всей Великобритании.

Герцог уже снял свой бархатный смокинг, как вдруг услышал чей-то крик. Сначала он вздрогнул, потом подумал, что, вероятнее всего, это кричат чайки, весь день вьющиеся вокруг яхты, как будто недовольные тем, что покинули свою гавань и приближаются к другой.

Крик раздался снова, и теперь герцогу стало ясно, что крик доносится из соседней каюты.

Он быстро вышел из своей каюты и открыл дверь в каюту Селины. Там было темно, и в первый момент Этерстон решил, что ошибся дверью. Он еще не успел включить свет, как вдруг почувствовал, что к нему прижалось что-то теплое, мягкое и дрожащее от страха.

Он обнял девушку, которая неистово кричала:

— Спасите меня! Спасите! Они хотят похитить меня! Спасите!

Он чувствовал, как ее руки судорожно хватают его за рубашку, а ее тело дрожит под мягким шелком точно так же, как вчера вечером, когда они бежали по крышам пустынного переулка.

— Не волнуйтесь, Селина, — спокойно произнес герцог. — Вы в безопасности.

— Они… поймают меня! — прошептала она, спрятав лицо у него на плече.

— Проснитесь! Вы спите! — приказал он. — Никто не собирается вас похищать!

Похоже, слова герцога дошли до девушки, но она по-прежнему цеплялась за него и дрожала.

— Вам приснился кошмар, — мягко сказал Этерстон. — Это, конечно, очень неприятно, но повода для волнения у вас нет.

— Я думала… они собираются похитить меня, — прошептала Селина. — Они были уже совсем близко!

— Забудьте об этом! — сказал герцог.

— Это было ужасно!

— Я вам верю, но теперь вы проснулись и знаете, что все это не более чем плод вашего воображения!

Его слова, кажется, возымели эффект, Селина дрожала уже не так сильно, но все еще держалась за него.

— А вы уверены, что они не придут за мной… что они не прячутся где-нибудь здесь?

— Я уверен, что «они» в Алжире, а мы здесь, под надежной охраной английской команды!

— Наверное, от страха я сошла с ума, — прошептала она с глубоким вздохом.

— Вы замерзнете, герцог решил перевести разговор на более земную тему. — Советую вам лечь в постель.

— А вы меня не оставите?

— Нет, конечно же, нет.

Девушка не без колебания отпустила его рубашку и почти неохотно направилась к постели.

Герцог включил свет, Селина тотчас же забралась под одеяло. Лицо ее было бледно, а глаза еще полны ужаса.

Он сел на край постели и посмотрел на нее.

— Даю вам слово, что вы в полной безопасности.

— В этом я и пыталась убедить себя сегодня, — сказала она. — Я была так счастлива и было так замечательно видеть острова, море, но…

Герцог ждал, пока она продолжит. Казалось, она с трудом подыскивала слова.

И вдруг они стремительно понеслись одно за другим:

— Я теперь… никогда не буду чувствовать себя в безопасности. Никогда! Никогда!

— Вы сами нагоняете на себя страх, — спокойно произнес герцог. — Попробуйте мыслить логически, Селина, у вас же есть здравый смысл.

Она внимательно посмотрела на него, а он продолжал тем же ровным, невозмутимым тоном:

— Этим людям заплатили, они не слишком много потеряли, а поэтому не будут пытаться мстить кому-либо, что, несомненно, сделали бы, будь они внакладе.

При этих его словах пальцы Селины соскользнули в его ладонь. Герцог понимал, что это было продиктовано ее стремлением ухватиться за что-нибудь твердое, лишний раз убедиться, что он существует вполне реально, а не в ее сне, поэтому он положил свою ладонь поверх ее руки и продолжал:

— На свете есть еще множество женщин, и ваши похитители не так глупы, чтобы поднимать шум из-за одной беглянки.

— Вы, конечно, правы, — почти неслышно произнесла Селина. — И все же мне очень страшно. Я ничего не могу с этим поделать. Мне… страшно!

— Я знаю. Может быть, вы хотите что-нибудь выпить?

— Нет! Нет! Не оставляйте меня! — умоляла она.

Она отчаянно вцепилась в него, и он успокоил ее:

— Я уже сказал, что не оставлю вас, пока вы сами этого не захотите.

— Я и так доставила вам слишком много хлопот, — прошептала она.

— Вы не должны так говорить, — возразил герцог, — и думаю, в старости мы будем вспоминать обо всем случившемся, как об очень увлекательном приключении. В конце концов, мы победили! Не забывайте, Селина, мы победили!

— Вы спасли меня! Если бы не вы…

— Забудьте об этом! — произнес герцог. — Прошу вас, забудьте об этом!

— Постараюсь, — ответила Селина, — но одной вещи я никак не могу понять.

— Что же именно?

Она опустила голову, и волосы упали ей на лицо, совсем как вчера вечером, когда она стояла на помосте вместе с другими девушками.

— Не знаю… как и сказать вам, — прошептала она.

— Сейчас мы постараемся упростить дело. — С этими словами герцог встал и закрыл дверь, а затем снова сел возле Селины, откинувшись на подушки.

— Итак, — сказал он, — я готов сидеть здесь столько, сколько нужно.

Он говорил очень мягко, чтобы не напугать ее, а затем обнял ее за плечи. При этом он почувствовал, что девушка немного напряглась, но объяснил это неожиданностью прикосновения, а не тем, что ей оно неприятно. Вздохнув, она положила голову ему на плечо.

— Так легче разговаривать, — произнесла она, — а мне очень не хочется ставить вас в неудобное положение.

Герцог не мог удержаться от едва заметной улыбки при мысли, что ни одна из знакомых ему женщин не приняла бы подобную ситуацию как должное. Уже потом, размышляя об этом весь день, он наконец понял, что Селина относится к нему как к отцу. Она питала к нему самые дружеские чувства и даже сейчас, похоже, не воспринимала его как молодого и привлекательного мужчину.

— Так чего же вы не можете понять? — спросил герцог своим красивым низким голосом.

— Вот что странно, — ответила Селина. — Когда мы приехали вчера вечером в тот дом, это произвело страшную сумятицу, потому что корабль опоздал, а нас ждали несколькими днями раньше. — Она задумалась. — Нам приказали быстро вымыться, а головы нам мыли какие-то арабы, причем некоторые из них говорили по-французски.

— И именно тогда впервые за все время всем представилась возможность поговорить с кем-нибудь или, во всяком случае, понять, о чем говорят? — спросил герцог.

— Я понимала, о чем говорил брюнет, который якобы хотел купить папины сочинения, потому что он все время говорил по-французски, если не обращался к слугам, но не могла перекинуться словом ни с одной из девушек.

— Продолжайте.

— Арабка, немного говорившая по-французски, ответила на мой вопрос, что мы в Алжире.

— А раньше вы это не понимали?

— Нет, — призналась Селина. — И когда узнала, где я, пришла в ужас.

— Именно оттого, что вы в Алжире? — осведомился герцог.

— Да, потому что я много читала о пиратах, доставлявших в Алжир рабов-христиан, и теперь начала догадываться, что именно так и мы попали сюда.

Герцог молчал, и девушка продолжала:

— Я окончательно убедилась в этом, когда мне в кожу и в волосы начали втирать какое-то душистое масло.

Запах жасмина герцог заметил еще раньше, во время их бегства из публичного дома, и сейчас еще чувствовал его, когда голова девушки лежала на его плече.

— Потом нам дали эти отвратительные газовые покрывала, — покраснела Селина, — и мне стало совершенно ясно, что я не ошиблась и нас ждет невольничий рынок. А когда нас привели в комнату… где сидели вы… у меня больше не оставалось сомнений.

— Вы выглядели очень испуганной, — заметил герцог.

— Перед тем как ввести нас в комнату, нам всем дали… белый порошок. Я опять притворилась, что приняла его, и ни у кого не возникло мысли, что я его выбросила.

— Значит, вы знали, что вас ждет невольничий рынок, — сказал герцог.

— Да, ведь нас раздели, — тихо ответила Селина. — А я читала, что рабов всегда продают… обнаженными.

— А вы поняли почему?

— В книге, которую я читала, я поняла, что это делалось для того, чтобы увидеть, насколько они сильны; там также говорилось, что наиболее слабые становятся слугами у высокопоставленных лиц и их жен, в то время как сильнейших мужчин посылают на разработки гранита, на строительство домов или на верфи.

— Вы думали, что станете служанкой?

— Конечно, — подтвердила Селина. — Но когда мы вошли в комнату, я услышала, как патрон сказал: «Разрешите напомнить вам, господа, что женщина не должна отлучаться из этого дома».

Помолчав, она неуверенно спросила:

— Как же мы могли бы работать служанками, если должны были оставаться там, где были? И почему проданная девушка шла… в спальню, а мужчина, купивший ее… следовал за ней?

Герцог не ответил, и девушка сказала:

— Арабки сказали, что спальня, в которой вы меня нашли, только моя, но вы пришли туда. Что я должна была для вас делать?

Сначала герцог и представить не мог, что она действительно не понимает этого.

Потом он понял, что столь невинное существо, привезенное в чужую страну, и понятия не имело о том, что это за дом и что такие места вообще существуют.

Этерстон раздумывал о том, как же сказать Селине правду, не напугав ее еще больше.

Сначала он вообще ничего не хотел ей объяснять, но потом решил, что его отказ не только бы обидел столь умную девушку, как Селина, но заставил бы ее теряться в ненужных догадках.

Селина немного подождала и, не получив ответа, произнесла:

— Может быть, мне не надо было вас об этом спрашивать? В атмосфере этого дома было что-то злое и порочное, о чем, возможно, вам не хотелось бы говорить.

— Я хочу сказать вам правду, — ответил герцог, — но как только вы узнаете это, вы должны выбросить из вашей памяти все, что произошло с вами с той минуты, как вы поехали в Лондон продавать сочинения вашего отца.

Помолчав, он спросил:

— Если я скажу вам то, что вы хотите узнать, попытаетесь ли вы забыть это, как я вас прошу?

— Обещаю, что попытаюсь. Даю честное слово.

Герцог долго и трудно искал слова и наконец сказал:

— Упоминалось ли в книге о пиратах и моряках, которых брали в плен с захваченных кораблей и обращали в рабов, о женщинах, которые, несомненно, находились на этих кораблях?

Селина задумалась:

— По-моему, там было что-то сказано о рабынях, но книга была очень старинная и ее было очень трудно читать. — Подумав еще минуту, она добавила: — Там говорилось, что Дей имел право выбрать себе любого раба как для себя, так и для того, чтобы послать в подарок турецкому султану.

— В Турции полно мужчин, султан мог бы сам выбрать себе то, что ему надо, — произнес герцог.

— Так, значит, султану посылали женщин?

— Да.

— Но зачем?

— Пополнить его гарем. В гареме турецкого султана сотни, если не тысячи женщин.

Селина глубоко вздохнула и, не в силах справиться с собой, снова коснулась своей рукой руки герцога.

— Вы хотите сказать, — тихо спросила она, — что эти шейхи… покупали вчера вечером девушек для своих гаремов?

— Именно затем они туда и пришли, — ответил герцог, — только вместо того, чтобы забрать девушку с собой, они должны были оставить в этом доме и могли приходить туда, когда им захочется.

Селина до боли сжала пальцы герцога.

— Значит, если бы вы не купили меня, — прошептала она, — я принадлежала бы одному из этих… — Она слегка вскрикнула и прижалась лицом к плечу герцога. — Это ужасно! Я и не представляла, что подобные вещи еще существуют!

Он крепко прижал ее к себе и сказал спокойным ровным голосом:

— Мир очень мало изменился, Селина, вы же достаточно начитанны и знаете, что у Соломона была масса наложниц, что все султаны во все времена пополняли свои гаремы красивыми женщинами. Вы только не знаете, что и сейчас есть места, подобные тому, где вы были вчера, где мужчины могут позабавиться и развлечься вне своего дома.

— Разумеется… только на Востоке, — сказала Селина.

— И на Западе тоже. И в Лондоне, и в Париже, и во всех больших городах мира, — невозмутимо ответил герцог.

— Это невозможно себе представить! — воскликнула Селина. — Я только помню, что испугалась, я думала, что меня будут бить… жестоко обращаться со мной… как с рабыней. Но быть в гареме?! Такого я себе и не представляла!

Она еще прижималась лицом к его плечу и через минуту тихо произнесла:

— Откуда вы это знаете? Как же я… могу теперь ехать в Лондон? Как я буду жить одна, если рядом могут быть мужчины?

В словах Селины было столько логики, что герцог сначала не знал, что ответить. Затем, немного подумав, он сказал:

— Вы должны довериться мне, Селина, В Монте-Карло мы подумаем о вашем будущем. Я хочу, чтобы вы сначала оправились от шока, который пережили.

Она ничего не ответила и только испуганно дышала.

Герцог почувствовал биение ее сердца через тонкий шелк, прикрывавший ее, и мягкую льняную ткань своей рубашки.

— Все мужчины не могут быть такими! — произнесла она, подумав. — Папа был не такой!.. И вы!

— Конечно же нет, — успокаивал ее герцог в надежде, что ему простится эта ложь.

— Я буду… как-то зарабатывать на жизнь.

В этих словах девушки слышалась чуть заметная нотка отчаяния.

— Я же сказал вам, что мы поговорим об этом позже, — сказал герцог. — Прошу вас, доверьтесь мне, Селина. Вы же можете поверить мне после всего, что с нами было?

Она подняла на герцога глаза и, улыбнувшись, сказала:

— Вы знаете, что я вам верю. Вы были просто замечательны, невероятно добры ко мне. Как мне повезло, что вы были там вчера вечером!

Вдруг она замокла, улыбка исчезла с ее лица, и в ее глазах возник внезапный вопрос:

— Зачем… вы там были?

— Я был там потому, что, как и вы, не верил, что подобные вещи возможны, — ответил герцог. — Я попал туда с другом, очень известным писателем. Он рассказал мне, что невольничий рынок еще существует в Алжире, как и прежде. Я сказал, что он преувеличивает, и он взял меня с собою посмотреть на это зрелище. — Он улыбнулся. — Я собирался быть там только зрителем, но что из этого вышло, вы знаете не хуже меня!

— Я так счастлива… так счастлива! — воскликнула Селина. — Но если бы вы не догадались поискать люк на потолке, я бы, возможно, и сейчас была бы узницей этого ужасного дома…

— Вы нарушаете слово, — строго сказал герцог.

— Да… я знаю.

— Я свое обещание выполнил.

Селина глубоко вздохнула.

— Я… попытаюсь, но не думать об этом будет очень трудно.

— Вы же дали слово!

— Да, я знаю. Папа всегда говорил, что честное слово священно и его ни в коем случае нельзя нарушать.

— Так держите же его!

— Я обещаю. Обещаю сделать все, что вы от меня хотите.

— Сейчас, я думаю, вам нужно снова поспать, — сказал герцог, я думаю, вы понимаете, что вам необходимо восстановить силы после приема наркотиков и долгого голода, и, кроме того, вы достаточно умны, чтобы заставить себя забыть все, что с вами произошло.

— Вы говорите как доктор!

— Вот и считайте меня своим доктором! — сказал герцог. — Вам не надо волноваться, Селина. Если бы не мое здоровье и сила, мы бы с вами сейчас здесь не сидели.

— Да, вы открыли люк, — почти неслышно прошептала Селина. — Вы ударили человека, который преследовал нас, вы, без сомнения, очень сильны.

— Завтра, если будет достаточно тепло, — невозмутимо сказал герцог, — я хочу поплавать в море до нашего прибытия в Монте-Карло.

Она вздрогнула и со страхом в голосе спросила:

— А с вами ничего не случится?

Герцог понял, что девушка думает о своем отце, и поспешил успокоить ее:

— Уверяю вас, я очень хорошо плаваю, вы же будете наблюдать за мной с яхты и бросите мне круг, если я буду тонуть.

Увидев, что она успокоилась, Этерстон поддразнил ее:

— Вы, наверное, беспокоитесь не столько о моей безопасности, сколько о том, что, если я утону, о вас некому будет позаботиться!

— Я действительно думала о вас, — ответила Селина, — и пожалуйста… пожалуйста, не оставляйте меня, но только до тех пор, пока не найдете мне какую-нибудь работу, чтобы я могла зарабатывать деньги и сама позаботиться о себе.

— Я чувствую себя ответственным за вашу судьбу, — сказал герцог. — Знаете, есть старая легенда, в которой говорится, что если ты спас кому-нибудь жизнь, то больше никогда не расстанешься с этим человеком.

— Надеюсь, меня это не касается.

Она немного нервно посмотрела на герцога, как бы чувствуя, что злоупотребляет его добротой.

— Я уже сказал вам, — заметил герцог — что, выручив вас из беды, я несу за вас ответственность.

Селина опять вздохнула.

— Вам тоже надо отдохнуть. Я уже успокоилась.

Герцог встал, убрав руку с плеча девушки.

— Вы действительно больше не будете бояться? — спросил он.

— А если мне будет… страшно, я могу прийти к вам?

С минуту герцог подумал, как отреагировали бы его друзья на эту наивную просьбу, потом очень серьезно сказал:

— Конечно, вы же знаете, что я рядом, за соседней дверью. Позовите меня, и я услышу.

— Спасибо, — мягко сказала Селина. — Это слишком слабое слово, но — спасибо… огромное спасибо за все!

Глава 5

Когда Селина проснулась, они уже были в гавани. Посмотрев в окно, она поняла, что Монте-Карло гораздо более впечатляющ, чем она представляла.

Она очень быстро надела свое крестьянское платье и торопливо направилась в салон. Герцог был уже здесь и встал, когда девушка вошла.

— Доброе утро, Селина. А я думал, что вы сильно переутомились и поспите подольше, — сказал он.

— Я привыкла рано вставать, — улыбнулась Селина.

Слуга отодвинул перед ней стул, и девушка села за стол. Селина растерялась перед богатым выбором блюд — гораздо более богатым, чем, как она считала, может быть предложен за завтраком.

— А я как раз обдумывал наши дальнейшие планы, — сообщил герцог.

Селина вопросительно посмотрела на него, и он продолжил:

— Мы поживем на моей вилле, она стоит на холме над Монте-Карло. Но сначала вам нужно привести в порядок ваш гардероб; я послал Грегсона за одной из лучших портних города. У нее будет уже кое-какая готовая одежда, и мы сможем заказать что-нибудь еще. И еще вам нужен костюм для езды верхом.

Селина посмотрела на него широко открытыми глазами, после чего произнесла:

— Вы не должны тратить на меня столько денег. Вы же знаете, я хочу вам их вернуть.

— Это, я думаю, мы оставим на будущее, — улыбнулся герцог.

— Я больше не могу быть у вас… в долгу.

— Почему? — удивился он.

— Вы были так добры ко мне. Я знаю, что вы чувствуете ответственность за меня, потому что спасли меня. Но ваша ответственность не должна вам… слишком дорого стоить.

Герцог засмеялся.

— Уверяю вас, Селина, вы мне стоите гораздо меньше, чем некоторые женщины, которых я знал в прошлом.

Он сказал это, не раздумывая, и вдруг заметил, как изменилось выражение ее лица.

— У меня много родственниц, которые считают меня кем-то вроде Деда Мороза.

Недоумение исчезло с лица Селины, и герцог понял, что должен быть осторожным — очень осторожным в разговоре с ней. Он никогда еще не встречал девушки столь неискушенной, эмоции которой, к тому же, так ясно отражались в ее глазах. Лицо Селины было так выразительно, что герцогу казалось, глядя на нее, что он читает ее мысли, как книгу, и если его слова причинят ей боль, он сразу же это поймет.

Когда они позавтракали, в салоне появился Грегсон со словами:

— Мадам Франсуаза здесь, ваша светлость.

— Проводите ее сюда, — распорядился герцог.

Вошла француженка средних лет, полная и не особенно привлекательная, но очень нарядно одетая, в чем ей невозможно было отказать. Несмотря на фигуру, далекую от совершенства, роскошь была видна в каждой складке ее одежды.

На ней было черное с белым платье, отделанное легкими красными прошивками, довольно смелая шляпка с красным пером, а из-под платья кокетливо виднелись красные козловые сапожки.

— Польщена вашим вниманием, господин герцог, — сказала мадам Франсуаза по-французски, сделав глубокий реверанс.

— А я благодарен вам, сударыня, что вы пришли по первому зову, — ответил герцог. — Это мисс Греттон, которую я опекаю, и ей немедленно нужно платье, в котором она могла бы сойти на берег, и еще несколько платьев, если они у вас есть, которые можно было бы носить, пока не будет готово что-нибудь новое.

— Это для меня такое удовольствие, сударь, — воскликнула мадам Франсуаза.

Не дав Селине опомниться, портниха увела девушку в ее каюту и несколькими ловкими движениями сняла с нее мерку, не переставая восхищаться тонкостью ее талии. В то же время она заявила, что Селине придутся впору большинство сшитых ею платьев, сделанных в расчете на француженок, а не на чересчур рослых англичанок.

И тут Селина обнаружила, что мадам Франсуаза привезла с собой множество коробок, из которых две ее служанки, молодые женщины, вынимали по ее приказу, как кроликов из шляпы фокусника, сначала платья, а потом материи.

Мадам Франсуаза помогла Селине примерить светло-голубое креповое платье, отделанное тонкой белой муслиновой лентой и украшенное бархатным бантом. Когда платье было застегнуто на спине, Селина посмотрела на себя в длинное зеркало, висевшее на одной из стен ее каюты, и застыла в оцепенении.

Она и не предполагала, как классически совершенна ее фигура. Она действительно была неотразима в этом модном платье, плотно облегающем ее бюст и изысканно задрапированном.

— Великолепно! — воскликнула мадам Франсуаза по-французски.

— В самом деле, очень мило, — тихо произнесла Селина. — Но боюсь, оно очень дорогое.

— Это не столь важно, — мягко ответила мадам Франсуаза. — Может быть, вы покажетесь господину герцогу, чтобы узнать его мнение?

— Да, конечно, — согласилась Селина и прошла в салон.

Герцог сидел в кресле и читал газету, которую тотчас же отложил при появлении Селины. Он осмотрел ее критическим взглядом.

— Вам нравится? — немного взволнованно спросила девушка. — Вам не кажется, что это слишком изысканно и шикарно… для меня?

— По-моему, оно очаровательно, — сказал герцог. — Дайте еще раз посмотреть на вас.

Селина некоторое время колебалась, как бы желая что-то ответить, но потом вдруг быстро убежала в свою каюту. Теперь мадам Франсуаза облачила ее в светло-зеленое платье цвета весенней травы, по которой они бродили на одном из островов, собирая полевые цветы.

Зеленое платье герцог также одобрил.

Затем мадам Франсуаза извлекла из коробки вечернее платье, от которого у Селины перехватило дыхание. Оно было сшито из тончайшего тюля и мягкого сатина и отделано крохотными бриллиантами. Платье было очень девичьим и в то же время настолько шикарным, что, несомненно, его могла сотворить только французская портниха.

— Оно очень красивое, — вздохнула Селина, — но слишком роскошное. Мне некуда будет пойти в таком платье.

— Покажитесь господину герцогу, — посоветовала мадам Франсуаза.

Селина в очередной раз отправилась в салон.

Герцог опять отложил газету.

— Я показываю вам это платье только потому, — объяснила Селина, — что мадам Франсуаза настаивает. Я прекрасно понимаю, что у меня никогда не будет повода надеть нечто столь прекрасное.

— Почему вы так уверены в этом? — осведомился герцог.

Селина засмеялась:

— Как же может учительница… или, я не знаю, какую работу вы мне найдете, — затмить роскошью свою хозяйку!

— Думаю, что в этом платье, — произнес герцог своим низким голосом, — вы затмите любую женщину.

— Вы дразните меня, — сказала Селина, помолчав, — И все же это платье великолепно.

— Наденьте первое платье, которое вы мне показали, — сказал герцог, — и пошлите ко мне мадам Франсуазу.

Селина улыбнулась:

— Не забывайте, что мне нужно еще что-нибудь на каждый день, — напомнила она, — например, шаль. И туфли. Мне очень неудобно напоминать вам об этих вещах, но они необходимы.

— Я согласен. А вам, однако, нельзя отказать в практичности, — заметил герцог.

— В этом платье, — ответила Селина, — можно танцевать на яхте или витать в облаках, но я должна спуститься на грешную землю и помнить, что вынуждена тратить ваши деньга на такие прозаические вещи, как перчатки или носовые платки.

— Я ни о чем не забыл, — сказал герцог. — Даже сделал список того, что вам нужно.

— Можно мне взглянуть на него? — попросила Селина.

— Нет, — ответил герцог. — Ведь если я покажу вам его, вы замучаете меня, желая все оплатить! Разрешите мне еще раз уверить вас, Селина, что мне приятно быть вашим банкиром.

— Вы очень великодушны, — сказала она, — но все равно мне очень неловко.

Она вышла из комнаты, а он с улыбкой посмотрел ей вслед, думая, что бы она сказала, если бы узнала, сколько стоило изумрудное ожерелье, которое он подарил на Рождество леди Милли! Герцог чувствовал, что в не меньший шок ее привели бы счета в тысячи франков, пришедшие из Парижа, где леди Милли провела несколько дней по пути в Монте-Карло. Леди Милли как должное принимала то, что он платил за изысканные эффектные платья от самых дорогих портных Европы, которые она никогда бы не могла себе позволить сама. В начале зимы она не постеснялась выпросить у него соболье манто и такое множество других дорогих вещей, что он затруднялся все их припомнить.

Для него не подлежало сомнению, что он должен покупать своей возлюбленной все, что она пожелает. До леди Милли у герцога было множество женщин, которые присылали ему такие гигантские счета, что он не раз думал, какую великолепную лошадь он мог бы купить себе на эти деньги. Но Этерстон был очень богат, и если бы он не смог на свои деньги содержать любимых женщин, зачем тогда ему нужны были деньги?

И вдруг он встречает женщину, которая предлагает ему вернуть долг.

Но не мог же он поставить Селину, случайно встретившуюся ему, в один ряд с женщинами, с которыми он был близок ранее. Однако все происходящее было ново и очень трогательно.

Герцог твердо решил составить Селине обширный и привлекательный гардероб, в котором она сможет казаться в свете, где он обеспечит ей достойное положение. Он знал также, что это будет нелегко, и был очень озадачен дальнейшей судьбой девушки.

Она видела себя учительницей, и герцог полагал, что именно так должна сложиться ее судьба. Для леди существовали только две профессии — компаньонки и гувернантки. Первых он наблюдал у одной из своих наиболее неприятных родственниц. Эти подавленные запуганные женщины, казалось, тряслись от страха, когда он говорил с ними, и вся их жизнь состояла в том, чтобы быстро уйти, когда не требовалось их присутствия, и получать выговоры за то, что их не было там, где они были нужны. Второе занятие казалось еще более трудным.

Герцог уже не раз задавал себе вопрос, кто из его знакомых захотел бы взять своим детям в гувернантки Селину?

Красивые молодые женщины всегда нарушали спокойствие в любой семье, и немногие из его близких приятельниц согласились бы терпеть рядом с собой столь неотразимую соперницу, как бы скромно ни было ее положение в обществе.

Да, подумал герцог, это будет нелегко!

Однако с решением этой проблемы можно не спешить, решил он. Прежде всего Селину нужно одеть.

Получив от герцога заказ, мадам Франсуаза просияла от счастья и несколько раз присела в реверансе, выходя из салона. Она взяла список, составленный герцогом, дополнив его еще несколькими предметами с одобрения Этерстона, и пообещала, что в ближайшее время на виллу будут доставлены платья, туфли, шляпки, перчатки и женское белье. Портные и белошвейки немедленно приступят к исполнению заказа и будут работать всю ночь, а каждая вещь сразу же по изготовлении будет доставляться на виллу.

Мадам Франсуаза упомянула и костюм для верховой езды. У нее был один, привезенный из Парижа для образца, и этот костюм был бы великолепен на Селине! Он, конечно, был очень дорог, но портниха знала, что герцог не постоит за ценой, когда увидит юную леди в этом одеянии.

— Одевать такую красивую девушку — это привилегия, — восторженно произнесла мадам Франсуаза. — С такой фигурой и с таким очаровательным характером она как сама весна, господин герцог.

Мадам Франсуаза и ее «свита» покинули яхту.

Селина вошла в салон в голубом платье. Теперь на ней еще были шляпка того же цвета, украшенная бантом, а в руках пара перчаток.

— Если вы хотите сойти на берег, я готова, — сказала она.

— Мы сейчас же отправляемся, — ответил герцог. — Мне не терпится показать вам мой сад.

— А я мечтаю увидеть его, — произнесла Селина и помолчала. — Я бы хотела посетить еще одно место, если… вам это не будет очень… хлопотно.

— Что же? — осведомился герцог.

— Собор Сент-Девот.

— А такой действительно есть в Монте-Карло? — удивился герцог. — Я никогда не слышал о нем.

— Он стоит почти рядом с гаванью, — ответила Селина, — и назван в честь одной из первых христианок, посетивших Монте-Карло.

— Откуда вы об этом знаете? — изумился герцог.

— Эту историю я прочла вместе с папой в легендах о Средиземном море.

— Расскажите мне все, что знаете о Монако, — попросил он.

— Полагаю, вы знаете, что греки считали, будто именно в Монако Геркулес совершил один из своих двенадцати подвигов, унеся яблоки из-под носа у дракона из садов Гесперид. — Помолчав, она застенчиво добавила: — Я сегодня подумала, что… вы похожи на Геркулеса.

— Спасибо, — ответил герцог, — но для этого мне нужно совершить еще одиннадцать поступков вроде того, на который вы подвигли меня вчера вечером!

— Но вы достигли блестящих успехов, — сказала Селина, — потому что вы сильны и… великолепны.

Герцог промолчал, и она встревожилась:

— Я сказала что-то не то?

— Нет, все в порядке, — успокоил ее герцог, — просто большинство молодых женщин воспринимают комплименты мужчин как должное, а сами не стремятся сказать им что-нибудь подобное.

— Но почему же не сказать, если это правда? — спросила Селина.

Герцог не нашелся, что ответить.

«Ну как, — говорил он себе, — объяснить этой неискушенной девочке, что другой мужчина неправильно бы понял ее искренность?»

— Продолжайте же ваш рассказ, — произнес он вслух, — немного найдется посетителей казино, которые так интересовались бы историей княжества.

— Но это такое удивительное место! — возразила Селина. — Здесь, на высотах Ла Турби, была воздвигнута гигантская статуя Августа в память его окончательной победы над галлами.

— Теперь припоминаю! — воскликнул герцог. — Я обязательно покажу вам руины на Ла Турби, они ведь находятся недалеко от моей виллы.

— Правда? — обрадовалась Селина. — Как бы я хотела увидеть их!

— Они все еще выглядят впечатляюще, — сказал герцог, — Римляне умели строить.

Он улыбнулся, увидев, в какой восторг пришла девушка.

— Но вы так и не рассказали, в честь кого назван собор.

— Она приехала сюда в 300 году нашей эры, — ответила Селина, — жила на Корсике и была убита, став христианкой.

— Здесь на берегах Средиземного моря, святых мучеников не меньше, чем богов, — сухо заметил герцог.

— Священник, который обращал ее в христианство, — продолжала Селина, — хотел перевезти ее тело на корабле в Африку, но корабль сбился с курса. Священнику приснилось, что белый голубь слетел с груди убитой девушки и поселился в узком ущелье.

— Где же именно? — поинтересовался герцог.

— Ущелье находится как раз там, где город поднимается от набережной, — так сказала мне мадам Франсуаза.

— И на этом месте был построен собор, — подсказал герцог, с нетерпением ожидая конца истории.

— Когда священник проснулся, — воскликнула Селина, — корабль подошел к берегам Монако, и высоко в ущелье сидел белый голубь.

— Мы будем проезжать мимо собора по пути на мою виллу, — пообещал герцог.

Он не мог не отметить, что немногие из тех, кто приезжает в Монте-Карло, хотят в первую очередь посетить собор, о котором он даже никогда не слышал. Их влекло казино, азарт игры и шанс сделать деньги.

Они сошли на берег, и герцог отметил, как тепло Селина поблагодарила Грегсона и остальных слуг за заботу о ней. Она попрощалась за руку с капитаном Барнеттом, который помог ей пройти по мосткам.

На набережной их ждал экипаж герцога, запряженный парой великолепных вороных коней. Кучер и два лакея уже были наготове. Один стоял на козлах, другой держал дверь открытой для Селины.

— К собору Сент-Девот, — приказал герцог. От него не ускользнуло удивление, мелькнувшее на обычно бесстрастном лице лакея.

Вскоре перед их взором предстал невысокий белый собор, стоящий в тени глубокого ущелья, которое, казалось, было вырезано ножом в мощной скале. А выше, как символ присущей Монте-Карло мирской рациональности, проходила железная дорогая, соединяющая Монте-Карло и Ниццу. От этой дороги Собор отделял огромный кирпичный бастион. И если бы не это уродливое кирпичное сооружение, то можно было бы подумать, глядя на собор, что белый голубь примостился у подножия скалы.

Селина открыла дверь и вошла в собор.

Через окна с матовыми стеклами свет проникал очень слабо, и внутри было бы почти темно, если бы не свечи, мерцающие перед изваянием святой и алтарем. В соборе не было ни души, я герцог сразу проникся непривычной для Монте-Карло атмосферой святости.

Селина некоторое время постояла у самого входа в собор, осматривая вырезанные из дерева фигурки и каменные статуи. Потом она увидела под алтарем мраморную статую святой великомученицы, запечатлевшую ее мертвой с белым голубем на груди. Герцог заметил, каким восторгом загорелись глаза Селины. Подойдя к статуе, она встала на колени и стала молиться.

После некоторого колебания герцог присоединился к ней. Он не встал на колени, но сел на дубовую, старинной работы скамью и внимательно смотрел на девушку, пока она молилась. В юности он обычно посещал сельскую церковь в своем поместье из чувства долга, а во время службы нередко повторял уроки. Сейчас ему вдруг вспомнилось, как его отец и мать посещали церковь каждое воскресенье, а матушка почти ежедневно молилась в часовне замка. Герцог уже не помнил, когда он в последний раз заходил в часовню, но теперь он чувствовал, что это место он должен посетить в первую очередь по возвращении в поместье.

Ему было ясно без слов, что Селина благодарила Бога за свое чудесное спасение из публичного дома в Алжире, и он был уверен в том, что каждый день она будет благодарить Всевышнего в своих молитвах, не только из чувства долга, но и просто будучи от природы благодарной.

Девушка молилась очень долго, и, когда она наконец села на скамью и взглянула на герцога, Этерстон отметил в ее глазах сияние.

Он встал, и они молча спустились по боковому нефу.

Когда они подошли к ящику для пожертвований, Селина остановилась и посмотрела на герцога. Он вынул из бумажника ассигнацию и опустил ее в ящик.

Выходя из церкви. Селина произнесла:

— Мне нечего пожертвовать, но я дала себе слово, что как только начну работать, буду щедро одаривать ближайшую церковь.

— Я думаю, ваши молитвы способны выразить ваши чувства гораздо сильнее, чем деньги, — сказал герцог.

— Надо всегда быть благодарным, — ответила Селина. — Папа однажды сказал, что если мужчина или женщина дали нам хотя бы десятую часть того, что дает нам Бог, мы должны не переставая благодарить этот человека.

— Это очень верно сказано, — согласился герцог.

Селина вздохнула:

— Нам так повезло, так повезло. По крайней мере мне, потому что вы спасли меня.

— Я же просил вас не думать об этом, — сухо сказал герцог.

— Но я должна благодарить Бога за вас, — возразила Селина.

— Конечно, — улыбнулся он.

Они снова сели в экипаж.

Только теперь, проезжая вверх по крутой дороге мимо казино, Селина взглянула на огромное, роскошное белое здание, почитаемое многими как символ индустрии развлечения.

В центре сквера перед казино были разбиты великолепные клумбы причудливой формы. Напротив стоял «Отель де Пари» с его знаменитыми скульптурами обнаженных кариатид, поддерживающих головами второй этаж. На вершине холма простирались сады с высокими деревьями и зеленые лужайки с изумительными цветами.

Хотя не пробил еще и полдень, изысканно-нарядные дамы уже медленно спускались из отеля в сквер и поднимались к казино. Их шляпки украшали всевозможные перья, на платьях сверкали дорогие украшения, а кавалеры их были так же нарядны и элегантны.

Селина взглянула на них и откинулась на подушки экипажа. Герцог почувствовал ее руку на своей, и девушка очень тихо произнесла:

— Вы… скажете мне, если я буду делать… что-нибудь не так?

— У вас нет причин делать что-нибудь не так, — ответил герцог, — но, я думаю, день или два мы спокойно проведем на моей вилле. Я хочу, чтобы вы отдохнули и взглянули на мир новыми глазами.

Он почувствовал, как пальцы ее расслабляются, и она ответила:

— Это было бы прекрасно. Мне бы так хотелось побыть с вами наедине, как вчера. Нам надо поговорить о стольких вещах, и я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали. — Помолчав, она встревоженно спросила: — А вам это не надоест?

— Я очень устал от одиночества, и вчера я получил огромное удовольствие от беседы с вами… — сказал герцог и увидел, как глаза девушки радостно засияли.

И он вдруг поймал себя на мысли, что говорит правду, как бы это ни было удивительно для него, а еще больше для его друзей, когда они узнают о случившемся. Этерстон подумал, что не сможет долго жить уединенной жизнью в Монте-Карло: в свете, безусловно, вскоре станет известно, что он вернулся. Однако все знали, что он любил продумать и организовать свою жизнь до мелочей. Как правило, ни здесь, ни в Лондоне никто не осмеливался просто так «заглянуть» к нему.

«Я буду тверд, — решил герцог. — Селина очень утомлена, хоть и не показывает вида, а внимание моих приятелей только еще больше обеспокоит ее».

— Послушайте меня. Селина, — сказал он.

Она быстро взглянула на него, мгновенно уловив перемену в его голосе.

— Я вся внимание, — ответила она.

— Никто — слышите, никто, — произнес герцог, — не должен знать, при каких обстоятельствах мы вами встретились… и то, что вас силой привезли в Алжир.

Она внимательно смотрела на него, и он продолжал:

— Важно, чтобы мы говорили одно и то же, а именно: что вы проводили время со своими друзьями в Алжире, но заболели и вынуждены были вернуться. — А так как вы моя подопечная и вас некому было сопровождать в Англию, я привез вас сюда на своей яхте, чтобы вы немного пожили на моей вилле в компании с миссис Шерман.

— Но меня, наверное, никто и спрашивать не будет, — предположила она.

— Люди очень любопытны, — сухо заметил герцог.

Он знал, что говорил: ему хороню было известно, сколько слухов и всевозможных домыслов вызовет тот факт, что он вернулся с молоденькой и очень красивой девушкой. Этерстон решил задушить сплетни в зародыше и надеялся, что если с самого начала он заявит, что является опекуном Селины, немногие посмеют открыто в том усомниться.

Покидая яхту, он сказал капитану, что никто из команды не должен упоминать, что девушка была похищена. Герцог знал, что приказ был законом для слуг. Но тем не менее, он дал понять капитану Барнетту, что тот, кто ослушается, будет моментально уволен.

— Ваши друзья действительно поверят, что я ваша подопечная? Я ведь так… бедна, — не сразу и очень нерешительно произнесла девушка.

— Речь идет не о деньгах, — сказал герцог. — Много лет назад, когда я учился в Оксфорде, мы с другом, перед тем как совершить безумную поездку верхом, во время которой вполне могли сломать себе шею, завещали друг другу часть своего имущества. Герцог улыбнулся.

— Мой друг был влюблен в очаровательную девушку, на которой потом женился, но она была очень бедная, сирота, и он завещал мне взять ее под свою опеку.

— Думаю, это разные вещи, — возразила Селина. — Конечно, для меня большая честь быть вашей подопечной, но я думаю, не сочтут ли это… странным.

«Вполне могут», — подумал герцог.

И все же, никто не сможет ничего доказать, не найдется такой смельчак, который способен был бы бросить ему вызов.

— Предоставьте все мне, — произнес он вслух. — Я же сказал, Селина, вы можете мне доверять.

— Мне так хочется верить вам, — тихо сказала девушка.

Она продолжала держать его за руку и теперь сжала ее еще крепче.

— Я начинаю понимать, что вы пользуетесь огромным влиянием в свете, но наедине с вами я… забываю, что вы герцог.

— А вам и не надо это помнить, — ответил герцог. — Мы друзья, Селина, и это самое главное.

Девушка слегка вздохнула:

— Да, конечно, и вы меня не прогоните?

— Вы останетесь со мной до тех пор, пока не наберетесь сил для путешествия в Англию и пока я не найду вам подходящую работу, — успокоил ее герцог.

Селина улыбнулась ему. Вдруг он заметил, как ее глаза сверкнули, и она сказала почти с озорством:

— Надеюсь, это произойдет не слишком скоро.

Герцог рассмеялся:

— А вы, оказывается, дерзкая девчонка!

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы умеете добиваться своего, — ответил герцог.

— Тогда, видимо, я действительно дерзкая, — улыбнулась Селина. Она выглянула в окно и вдруг воскликнула: — Посмотрите! Посмотрите, какой вид!

За разговором Селина и герцог не заметили, как оказались на вершине холма, и теперь перед ними простирался город и дорога, пролегающая среди мимоз. Их взору открылись гавань и мыс, на котором четко обозначался силуэт королевского замка. Еще дальше уходило к горизонту Средиземное море, голубое, как мантия Мадонны.

— Это великолепно! — воскликнула Селина. — Как во сне!

— Посмотрим, что вы скажете, когда увидите эту красоту из моего сада, — не без гордости произнес герцог.

Минуты через две экипаж въехал в ворота, по обеим сторонам которых росли плисовые деревья, проехал по короткой тропинке, усыпанной гравием, и остановился перед виллой.

Это было почти по-гречески безыскусное, белое здание с ионическими колоннами, которые поддерживали балкон, идущий по всей длине первого этажа.

Дом сверкал как драгоценный камень. Селина и герцог вышли из экипажа и остановились в саду, о котором писали в газетах гораздо чаще, чем о других садах на Ривьере.

Отец герцога вынужден был последние три года своей жизни провести в Монте-Карло, так как ему с его бронхитом был губителен английский климат. Скучая без занятий спортом и своих поместий, которые он любил как ребенок и о которых нежно заботился, он всю свою недюжинную энергию направил на создание сада вокруг Лазурной виллы.

Со всего мира сюда были привезены экзотические растения: азалии с Гималаев, лилии из Китая, орхидеи из Малайи, кактусы из Мехико. Результат оказался потрясающим. Целая армия садовников, работающих на Лазурной вилле, пыталась достичь того, чего добивался от них отец герцога, — совершенства.

Селина восхищенно смотрела по сторонам, и герцог повел ее дальше, пока они не поднялись на террасу, откуда открывалась живописная панорама города.

— Думаю, этому месту подошло бы название Олимп, — мягко сказала Селина.

— Или Аркадия, — ответил герцог.

— Я не могу выразить словами, как здесь красиво!

— Войдите же и снимите шляпку, — предложил герцог, — а потом я покажу вам сад, хотя до обеда осталось слишком мало времени, и мы сейчас осмотрим только часть моих владений.

— Я бы годами смотрела на эту красоту!

— Вы действительно намерены остаться здесь так надолго? — поддразнил девушку герцог.

Он подумал, что допустил бестактность, но через какое-то мгновение их глаза встретились.

Между ними, казалось, происходит что-то непонятное, и Селина чувствовала, что задыхается, словно от быстрого бега.

Молчание нарушил герцог.

— Пойдемте же, — сказал он. — Я хочу познакомить вас с миссис Шерман.

Как герцог предполагал, Селина была очарована миссис Шерман с первых же минут знакомства, хотя ожидала этой встречи не без страха.

Совершенно седая, но не отвечающая представлениям Селины о светских дамах, Дорин Шерман даже в старости олицетворяла то изящество, которым были наполнены ее изысканные миниатюры. Селину приветствовала с нескрываемым радушием маленькая, изящная, как газель, женщина с глубоко посаженными: глазами и тонкими чертами лица.

Не прошло и нескольких минут после их знакомства, как Селина уже рассказывала ей о творчестве своего отца. Художник встретил художника. Герцог с улыбкой наблюдал, как они беседовали за обедом, где к ним присоединился и полковник Грейсон.

По дороге в столовую герцог успел переговорить со своим секретарем.

— Вам легко удалось убедить моих гостей покинуть виллу? — спросил он.

— Смею заверить вас, что да, ваша светлость, — ответил полковник Грейсон.

Однако по его лицу герцог понял, что задача оказалась не из легких.

— Надеюсь, вы передали им мои глубочайшие извинения. Я только потом понял, что поступил безобразно грубо.

— Они, разумеется, были удивлены, но ваше желание, конечно же, для всех закон, — сказал полковник Грейсон. Увидев, что герцог ждет, он продолжил: — Кеннингтоны направились к его высочеству, Фитцжеральды — к леди Бристоль.

От герцога не ускользнул тот факт, что одно имя упорно не упоминалось.

— С леди Милли дело обстояло сложнее, — признался полковник Грейсон, — но в конце концов, она переехала в «Отель де Пари». Я уверен, что ваша светлость получит счет.

— Спасибо, Грейсон, — сказал герцог. — Я понимаю, что поручение было не из легких.

— Вовсе нет, ваша светлость, — возразил полковник Грейсон. — Ждете ли вы сегодня вечером гостей?

— В ближайшие несколько дней я никого не намерен принимать, — ответил герцог. — Моя подопечная долгое время находилась в обществе больных людей, и это не прошло для нее бесследно. Я хочу создать ей спокойную обстановку, поэтому, собственно, мы и приехали в Монте-Карло.

— Я понимаю, ваша светлость.

Однако, наблюдая за тем, как беседовали за обедом Селина и миссис Шерман, трудно было предположить, что девушка утомлена и нуждается в отдыхе. Ее энергия, мелькнуло в голове герцога, победит не только усталость, но и нервное напряжение.

Она очень легко нашла общий язык с миссис Шерман и, как герцогу стало ясно, была не менее счастлива и в его обществе. Она, казалось, светилась каким-то внутренним светом.

Когда обед закончился, герцог сказал:

— Если это вас не очень утомит, я хотел бы вам предложить немного прокатиться со мной верхом. Через некоторое время я, как обычно, буду объезжать своих лошадей и, если вы выдержите подъем в гору, мог бы показать вам Ла Турби.

— Неужели это действительно возможно? — оживилась Селина. Вдруг она встревожилась. — Но у меня нет костюма.

— Я уже заказал вам костюм, — ответил герцог, — и вскоре его доставят сюда.

— Какая это будет замечательная прогулка! — обрадовалась Селина.

— У меня в доме существует одно неписаное правило для гостей, — сказал герцог.

— Какое? — забеспокоилась Селина.

— Вы должны отдохнуть после обеда. Так делают большинство жителей Монте-Карло. Миссис Шерман всегда отдыхает. И, я думаю, полковник Грейсон тоже! — Он улыбнулся. — Однако он всегда говорит мне, что у него столько дел, что и речи не может быть об отдыхе.

Полковник Грейсон засмеялся, но ничего не сказал.

— Предлагаю вам, Селина, — продолжал герцог, — отдохнуть в саду. Здесь есть чудесные места, где можно не только полюбоваться пейзажем, но и выспаться в тени деревьев…

— Это чудесно, — оживилась Селина.

Полковник Грейсон привык к тому, что женщины смотрели на его хозяина влюбленными глазами, но, кажется, еще никогда ему не приходилось видеть столь лучистого и почти неземного взгляда.

Неужели это дитя, а ведь она не более чем дитя, близка с его светлостью? — задавал он себе вопрос.

В конце концов он решил, что между ними, конечно, ничего нет. Она слишком молода и неопытна. Не в правилах герцога было интересоваться женщинами, не принадлежащими к изысканному кругу нарядных, избалованных людей, в котором он вращался.

Он как магнит притягивал к себе самых разных и даже противоположных друг другу людей, многие из которых были не более чем прихлебателями. Непохоже, отметил про себя полковник Грейсон, чтобы мисс Греттон была одним из тех мимолетных увлечений герцога, которые очень скоро ему надоедали. Но если это так, сердце девушки будет навсегда разбито. Грейсон подумал об этом с сожалением, но потом решил, что его это не касается. Он давно приучил себя не вмешиваться в дела герцога, которые не касались его обязанностей секретаря.

Герцог и Селина прошли по бархатной лужайке к тому месту под деревьями мимозы, где, как он и обещал, для них были приготовлены две кушетки.

Селина вытянулась на шелковых пуховиках.

Пейзаж, открывшийся перед ними, с каждой секундой становился все ослепительнее под сиянием солнца, отражаемого морскими волнами.

— Ну как можно не быть счастливым от самого пребывания здесь? — Это было утверждение, а не вопрос.

— К сожалению, люди могут быть несчастливы, даже стоя на ступеньках Акрополя, — ответил герцог, — и счастливыми на темном чердаке, где вся мебель состоит из одного комода.

— И я так думаю, — сказала Селина, — но не ожидала, что и вы…

Она не докончила фразы, боясь, что ее слова прозвучат слишком грубо.

— Я не совсем бесчувственный человек, Селина.

— Я знаю это.

— Надеюсь, что вы вскоре узнаете меня достаточно хорошо, чтобы думать обо мне лучше.

Девушка покраснела, так как ей показалось, что Этерстон упрекает ее.

— Я прекрасно понимаю вас, — ответила она. — И я считаю, что красота — это божий дар! Только слепой может этого не заметить.

— У меня такое чувство, — медленно произнес герцог, — что очень часто мы придаем слишком большое значение мелочам, которые окружают нас, и не даем себе труда взглянуть дальше этих мелочей!

— Это правда, — согласилась Селина. — Но иногда эти мелочи ранят больнее всего. — Она вздохнула. — Да, уколоть иглой палец иногда больнее, чем получить сильный удар.

— Именно поэтому люди зачастую несчастны и разочарованы, — заметил герцог. — Жизнь среднего человека состоит из обычных, ничего не значащих событий.

Он как будто говорил сам с собой.

— Мама любила повторять, что такие мелочи, как хорошие минуты и доброжелательность, очень важны, и сказать ближнему что-либо приятное — все равно, что подарить букет цветов, — сказала Селина. — Многие живут как в пустыне Сахара. Это делает их жизнь сухой и скучной, и они начинают мечтать о цветах, которых лишены.

Герцог молчал.

Он подумал о том, что подобный разговор он мог бы вести с Николаем Власовым, но никак не с восемнадцатилетней девушкой. В этих раздумьях Этерстон пребывал довольно долго и в конце концов решил немного вздремнуть. Открыв глаза, он увидел, что Селина крепко спит.

Она сейчас была такой же, как в ту первую ночь, когда вошла в свою каюту. Темные ресницы девушки прекрасно оттеняли ее лицо, голову она положила на руки, видно было, что она специально повернулась так, чтобы видеть его.

«Я должен соблюдать осторожность, — решил герцог. — Она ни в коем случае не должна влюбиться в меня, это только причинит ей страдания. Ока и так пережила слишком много».

Правда, он утешал себя тем, что Селина, похоже, не проявляла к нему никаких романтических чувств. Ему вспомнилось, как она вчера вечером по-детски доверчиво положила голову ему на плечо, как ее рука соскользнула в его руку, когда она спросила, не совершила ли она какой-нибудь ошибки. Так может вести себя девушка по отношению к человеку, который старше и мудрее ее.

Он все еще чувствовал прикосновение ее руки.

Она была очень чувствительна, а к нему привязалась в надежде, что он защитит ее от всего, что внушает ей страх.

«Что же мне делать?» — задавал себе вопрос герцог и не находил ответа.

В половине четвертого, к неописуемому восторгу Селины, к дому подвели лошадей.

Девушка вышла из своей комнаты в темно-розовом костюме для верховой езды, вышитым белой тесьмой, который мадам Франсуаза доставила вовремя, как и обещала. Он очень шел ей, подчеркивая ее осиную талию. Костюм прекрасно дополняла белая муслиновая блузка с небольшим ярко-розовым бантом. Высокая шляпа с розовой вуалью была последним криком парижской моды — именно такие шляпки, и это герцогу было известно, носили дамы, совершающие конные прогулки в Булонском лесу.

— Никогда не видела таких великолепных лошадей! — воскликнула Селина, взглянув на гнедую лошадь, предназначенную ей, и черного жеребца, на котором, как она предполагала, поедет герцог.

— Они у меня уже около года, — сказал герцог, — Я ездил на них в Лондоне и в Этерстоне. По-моему, и им пришло время посетить юг Франции!

Селина засмеялась.

— Уверена, что им здесь очень нравится.

Не обращая внимания на конюха, готового помочь Селине, герцог сам подсадил девушку и поправил ее пышную юбку. Затем, когда она взяла вожжи, он сам сел на коня, и они начали подниматься вверх по крутому холму. По дороге Селина время от времени оглядывалась назад и любовалась пейзажем, простиравшимся внизу.

«Если бы еще месяц назад кто-нибудь мне сказал, что я буду здесь и увижу места, о которых мы с папой столько говорили, я бы сочла это предположение безумием», со вздохом подумала она.

— Подумать только, какие люди поднимались по этому холму: галлы, римляне, греки, не говоря уже о сарацинах и маврах.

— Если бы я знал, что у меня будет такая гостья, я бы больше интересовался историей, — сказал герцог.

— А можно здесь найти какую-нибудь литературу об этих местах? — поинтересовалась Селина. — Теперь, когда я попала сюда, мне так хочется побольше узнать о них.

— Мы пошлем полковника Грейсон а к книготорговцам в Ниццу, — ответил герцог, — и в библиотеки. — Я уверен, что мы найдем для вас что-нибудь интересное.

— Но это не очень вас затруднит? — вдруг спохватилась Селина.

— Полковник Грейсон привык к трудностям, — ответил герцог. — Вы правы, Селина, мы должны во всех подробностях изучить историю Монако.

Он вынужден был признать этот пробел в своем образовании. Этерстон всегда гордился тем, что мог судить обо всем на свете. Однако, он вынужден был сознаться себе, что его знания по истории Монако были далеки от совершенства, и, прежде чем говорить на эту тему с Селиной, ему неплохо было бы основательно порыться в книгах.

Они поднялись на вершину холма и увидели возвышающиеся на огромной скале разбитые, но все же прекрасные мраморные колонны, воздвигнутые на Ла Турби римлянами.

— К сожалению, здесь уже мало на что можно посмотреть, — произнес герцог, когда перед ними предстали развалины, окруженные маленькими, ветхими крестьянскими домишками.

Посмотрев в сторону, Селина увидела вдали горные вершины и спросила:

— Что это за горы?

— Альпы.

— Я смогу посмотреть на них поближе?

Они находились на холме Корнеги, по которому когда-то проходила единственная дорога в Монте-Карло. Сейчас этот путь был забыт, так как вдоль морского берега проложили новую дорогу, соединяющую Монте-Карло с Ниццей.

— Мы можем проехать еще немного, — ответил герцог. — Но берегитесь камней. Как видите, дорога не из легких.

Однако они нашли место, где можно было пустить лошадей галопом, и вскоре заснеженные вершины Альп открылись им во всей красе. Горы были еще довольно далеко, но зрелище захватывало и потрясало.

— Как бы мне хотелось подъехать к ним поближе, — вздохнула Селина.

— Это вполне возможно, — ответил герцог. — Но расстояние неблизкое, и нам придется где-нибудь остановиться на ночлег. К тому же у снежных вершин холодно, как зимой. — Подумав, он добавил: — Кстати, скоро зайдет солнце, и станет весьма прохладно. Думаю, нам пора возвращаться.

— Неужели? — тихо спросила Селина.

Она была очарована увиденным. Здесь, наедине с ним, она могла слушать его низкий голос, не опасаясь, что им кто-нибудь сможет помешать.

— Мы и завтра покатаемся, — пообещал герцог. — На сегодня, по-моему, достаточно.

— Я нисколько не устала, — возразила девушка.

— Мы едем домой, — твердо сказал Этерстон. — Я и так не предполагал, что прогулка окажется столь длинной.

По дороге домой Селина то и дело смотрела назад, на Альпы и их окрестности, покрытые лесами. Ее переполняло чувство восхищения этой красотой.

Изредка ее взгляд останавливался на шпиле церкви и домиках, которые покрывали небольшой холм.

— Все это так интересно, — сказала девушка. — Вы обещаете, что мы здесь не в последний раз?

— Обещаю, — ответил герцог. — Но, возможно, когда вы лучше узнаете Монте-Карло, вам захочется видеть только зеленые игровые столы.

— Я же не могу играть без денег, — рассмеялась Селина.

В устах других женщин это звучало бы недвусмысленным намеком, но Этерстон промолчал, решив не ставить девушку в неловкое положение.

— Как хорошо было бы проехать в Италию прямо по берегу, — продолжила она. — Мне всегда хотелось побывать в Италии, а ведь Монте-Карло находится на границе, если я не ошибаюсь?

— Совершенно верно, — ответил герцог. — Но дорога очень плохая, и лучше мы отправимся в Италию на яхте.

— О, пожалуйста… пожалуйста! — умоляла Селина.

— Едем же скорее. Я вижу, вы нарочно тянете время. Мы должны как можно скорее вернуться — ветер становится холодным.

— Да, вы правы, — согласилась она.

Они пустили лошадей рысью. Вдруг, подъезжая к Ла Турби, они увидели группу людей, преградивших им дорогу.

Это были крепкие, кое-как одетые крестьяне, и сначала герцог подумал, что они покинули деревню в поисках работы.

Подъехав ближе, он понял, что эти люди хотят остановить их. Он решил прорваться сквозь подозрительную толпу.

— Берегитесь лошадей! — крикнул он по-французски.

Они не сдвинулись с места. Двое взяли под уздцы лошадь герцога, а двое — лошадь Селины.

— Что это значит? Что вам надо? — резко спросил герцог.

— Вы наши пленники, сударь, — ответил один из них. — Нам нужны деньги.

Глава 6

Герцог выразил решительный протест, обратившись к крестьянам по-французски:

— Я дам вам все деньги, которые у меня есть с собой, но вы же отлично знаете, что подобные действия преследуются как полицией, так и городскими властями. У вас могут быть серьезные неприятности.

Крестьяне молча повели под уздцы лошадей герцога и Селины.

— Отпустите поводья! — приказал герцог.

На мгновение ему пришла в голову мысль ударить хлыстом мужчин, державших его лошадь, и таким образом без труда освободить себя. Но похоже, что освободить одновременно и Селину ему не удастся.

— Куда мы идем? — спросил он, увидев, что его слова остались без внимания.

Ответил старший, вероятно их предводитель. С хитрыми глазами и разбитым носом, он казался самым неумолимым из них.

— Мы отведем вас туда, сударь, — сказал он, — где вы сможете написать вашим друзьям, чтобы они прислали выкуп за вас.

— Выкуп?

Сначала герцог думал, что эти люди не более, чем мелкие грабители, которые нередко встречались по дороге в Корниш. Когда было построено казино, у них появился шанс иногда хорошенько тряхнуть посетителей из Ниццы. Но они действовали как обыкновенные разбойники с большой дороги. Эти грабители, бродяги, бандиты в былые времена «работали» во всех городах на берегах Ривьеры и в их окрестностях. Но герцог уже много лет ничего не слышал о них и думал, что они ушли в прошлое.

— Вы, сударь, должно быть, дорого стоите, — заметил один из крестьян. — А хорошенькая леди и того больше!

В ответ на эту реплику раздался грубоватый смешок, а один из мужчин тихо произнес слова, которые, по счастью, не донеслись до Селины, но заставили герцога крепче сжать свой хлыст. Он отлично понимал, что их положение было весьма незавидным, если не сказать опасным. Надеяться на помощь путников высоко в горах и в этот час тоже не приходилось.

А солнце предательски садилось за горизонт, и сумерки постепенно сменялись темнотой.

Герцог не находил способа расстроить планы бандитов, не вовлекая в борьбу Селину. Само ее присутствие связывало ему руки, и он не нашел ничего лучшего, чем уступить их требованиям. До Ла Турби было рукой подать, но в маленькой обнищавшей деревушке вряд ли найдется кто-либо, способный прийти к ним на помощь.

Вдруг герцог спохватился, подумав, как, должно быть, напугана Селина. Он повернулся к ней, заставив себя улыбнуться, и произнес по-английски:

— Мужайтесь! Вы не должны им показывать, что боитесь их!

В глазах девушки отчетливо читался страх, но она гордо сидела на лошади и, подняв голову, ответила:

— Вы… со мною, все остальное уже не имеет значения.

— Мы были и в худших ситуациях, — ответил герцог.

Они уже почти подошли к деревне, когда мужчины, ведущие лошадей, свернули на какую-то узкую грязную тропинку. Тропинка эта, казалось, вела к зеленой долине, но, пройдя еще ярдов пятьдесят, они оказались у подножия холма, огибаемого узкой проселочной дорогой. Мужчины переговаривались, и герцог понял, что они обсуждали, какую сумму запросить за него и Селину.

Конечно, они не догадывались, кто он, и это немного утешало герцога. Однако тот, кто принесет записку на Лазурную виллу, без труда сможет догадаться, кто ее владелец.

Они проехали вдоль холма еще примерно полмили и оказались у скрытого за деревьями здания. Герцог увидел, что это был полуразрушенный дом, в котором уже много лет никто не жил. Половина крыши обвалилась, окна были заколочены досками, а к самой двери подходил лес.

Бандиты привели лошадей в стойло, и главарь скомандовал:

— Слезайте, сударь.

— Давайте сразу договоримся, — предложил герцог. — Если вы нас отпустите, я даю вам честное слово, что вы не останетесь в накладе. Кто-нибудь из вас может поехать со мной и получить деньги, как только мы окажемся у меня дома.

Главарь покачал головой.

— Я не так глуп, сударь. Как только мы приедем в город, вы наведете на нас ваших слуг или полицию. Вы останетесь у нас, пока мы не получим деньги, после чего мы вас отпустим.

Спорить было бесполезно, так что герцог спешился, подошел к Селине и помог ей сойти с лошади.

Он чувствовал, что девушка дрожит, и, когда их вели в дом, она крепко прижалась к нему. Здесь, без сомнения, в свое время, жил очень богатый человек. Из огромной комнаты на первом этаже открывался живописный вид на долину. Полы давно сгнили, обнажив землю, на которой стоял дом, штукатурка осыпалась со стен. Сквозь щели в забитых окнах проникли всевозможные земноводные и расползались по всему дому, вернее тому, что от него осталось.

В глубине комнаты был большой камин, и по приказу главаря один из мужчин начал разжигать огонь, подбирая находящиеся поблизости щепки, а другому было приказано поискать дров снаружи. Из другого конца дома принесли два подсвечника, которые сразу же зажгли и повесили на гвоздь, вбитый в стену.

Герцог был уверен, что бандиты уже не в первый раз используют это место. Они, казалось, чувствовали себя здесь как дома, а их уверенность говорила о том, что они действуют по хорошо продуманному плану.

Все время, пока шли приготовления, герцог и Селина стояли. Затем вошел человек с чемоданом и поставил его на пол, а другой принес чернила и перо.

На этот «письменный стол» положили также нижайшего качества бумагу, и, когда все было готово, главарь сказал герцогу:

— Пишите, сударь, и дайте понять, что если мы не получим деньги, и вам, и леди будет очень плохо.

— Сколько вы хотите? — спросил герцог.

— Десять тысяч франков.

Герцог поднял брови. Сумма была достаточно велика, и его удивило, что бандиты оказались столь алчными.

— У вас хорошие лошади, сударь, — сказал главарь, как будто угадав, о чем думает герцог.

Он посмотрел на заколку для галстука и запонки на рубашке герцога.

— Нам также нужны ваши драгоценности, — продолжал он, — ваш кошелек и, конечно, все ценное, что есть на леди.

— На ней нет ничего ценного, — отрезал герцог.

Говоря это, он почувствовал, как Селина еще крепче прижалась к нему.

— Кроме, разумеется, нее самой, — заметил один из бандитов. У этого человека был самодовольный взгляд и наглая походка. Он был выше и смуглее остальных, и герцог был уверен, что это не горец. Он, несомненно, был родом из Ниццы, как и главарь.

Банда же судя по всему состояла из нескольких местных бездельников. Эти воры, убийцы и жулики не гнушались ничем.

— Вы действительно хотите, чтобы я запросил десять тысяч франков? — резко спросил герцог.

— Если вам угодно, сударь, — преувеличенно вежливо произнес главарь.

Чтобы написать записку, герцогу пришлось опуститься перед чемоданом на колено. Чернила были густыми, и герцог уже намеревался как-нибудь нацарапать записочку полковнику Грейсону, как главарь сказал:

— Пищите по-французски, сударь. Мы хотим прочесть, что вы напишете.

Герцог было заколебался, но потом выполнил то, что от него требовали.

«Мисс Греттон и я были захвачены какими-то пренеприятными и жадными бандитами. Они требуют выкуп в десять тысяч франков. Будьте добры вручить подателю этой записки названную сумму, чтобы мы могли как можно скорее вернуться на виллу».

Он протянул записку главарю:

— Это вас устроит?

Послание было резким и прямым, и главарь, очевидно, был единственным из них, кто умел читать, и он вслух зачитал записку.

— Вы очень лестно отзываетесь о нас, сударь, — иронически заметил он, положив листок на чемодан. — Подпишите. И напишите адрес.

Герцог взял перо и отчетливо написал: «Дрейк Этерстон».

Это был код, который заставит полковника Грейсона действовать по плану, разработанному герцогом несколько лет назад, когда в Америке были захвачены несколько богатых людей, которые под дулом пистолета вынуждены были выписать чеки, оплаченные прежде, нем заложники были отпущены.

Как и положено дворянину, герцог подписывался одним словом — Этерстон. Добавлять имя было не принято, но большинство воров не знало этих тонкостей.

Герцог знал, что, получив записку, подписанную «Дрейк Этерстон», полковник Грейсон поставит на ноги полицию, которая будет незаметно следить за человеком, принесшим послание.

Герцог предполагал, что полковник Грейсон предложит подателю записки немного подождать под предлогом, что на вилле нет столь крупной суммы. В это время он соберет деньги и свяжется с полицией.

Герцог был в ярости оттого, что находится в плену у этих людей и его судьба теперь зависит от их милости, хотя старался этого не показывать.

И гораздо больше, чем за себя, он волновался за Селину.

После всего, что девушка пережила в Алжире, было бы недопустимым испытать еще раз сильное потрясение теперь уже во Франции, в которой никогда раньше герцог не попадал в подобные ситуации.

Он сложил листок, написал на нем адрес и протянул главарю.

— Вашему гонцу нетрудно будет найти виллу, — сказал он. — Имя написано на воротах. Она расположена в ста ярдах от основной дороги в Монте-Карло, и вокруг нее растут тисовые деревья.

— Кажется, я знаю ее, — ответил главарь. — По всей видимости, сумма выкупа должна быть выше.

С этими словами он протянул письмо гонцу, и тот отправился выполнять поручение.

— Достаточно, — ответил герцог. — Надеюсь только, что вы недолго будете наслаждаться свободой.

— Это мы еще увидим, — злобно отрезал главарь. — Если вы решили нас надуть и если нашему гонцу будет устроена ловушка, ваш труп, сударь, найдут на дне ущелья, который окажется там в результате несчастного случая.

Герцог посмотрел сначала вверх, потом вниз и резко произнес:

— Леди и я предпочли бы подождать в другой комнате. Мы весьма разборчивы в выборе компании.

— Наверху есть комната, — сказал главарю один из бандитов, — в которой мы раньше держали наших пленников. Бежать оттуда невозможно; ведь там крепкий замок.

— Это довольно холодная комната, сударь, — насмешливо сказал главарь, — но если вы предпочитаете…

— Да, предпочитаю, — ответил герцог с презрением в голосе.

Он взял Селину за руку и повел ее в тот конец комнаты, где, по его предположению, должна была быть лестница.

Увидев это, смуглый человек, расхаживавший с важным видом, преградил им дорогу.

— Вы, сударь, можете идти наверх, — сказал он, — а мадемуазель останется с нами. Она погреется у огня, а я ей в этом помогу.

С этими словами он нагло взглянул на Селину.

Девушка что-то испуганно прошептала и вцепилась в герцога обеими руками.

— Мы идем вместе! — резко произнес герцог.

— Кто это сказал? — спросил смуглый человек.

— Если вы хотите денег, — ответил герцог, — то вам будет достаточно и этого.

Он вынул из кармана бумажник и. швырнул его на чемодан.

— Здесь около пяти тысяч франков. И, кажется, у меня в кармане есть еще какая-то мелочь.

Он бросил на бумажник полдюжины монет. Две из них упали на пол, и два бандита тотчас же кинулись их поднимать.

— Широкий жест! — усмехнулся смуглый человек. — А как насчет ваших драгоценностей, сударь?

— Конечно! — ответил герцог. — Они ваши.

Он протянул свою заколку для галстука не главарю, а смуглому, после чего снял золотые запонки с сапфиром, которые, как предполагала Селина, очень дорого стоили.

— Это, безусловно, обеспечит вам место наверху, сударь, — сказал смуглый. — Но мадемуазель? Что она может нам дать?

— У вас уже есть все, что вы хотите, а десять тысяч франков вы получите несколько позже, — отрезал герцог. — Будьте добры показать нам дорогу наверх.

— Я же сказал, мадемуазель останется со мной, — сказал смуглый.

Его глаза встретились с глазами герцога, и вызов в его взгляде был очевиден. Этот человек хотел выставить себя в выгодном свете перед своими дружками, и герцог сразу понял, в чем дело.

Он обнял Селину за плечи:

— Пойдемте, хватит здесь стоять и обмениваться любезностями.

Он было повел ее наверх, но смуглый схватил Селину за руку.

— Я уже сказал, она останется здесь, — сказал он.

— Отпустите ее!

По голосу герцога Селина поняла, что он не на шутку рассердился.

— То же самое и я вам говорю, сударь, — ответил смуглый.

Селина пыталась вырваться, но рука бандита сжимала ее руку, словно тисками. Она отчаянно вцепилась в герцога. Все это превращалось в кошмар: опять тянущиеся к ней мужские руки и невозможность убежать.

Герцог отпустил Селину и сжал кулаки.

— Вы хотите, чтобы я ударил вас? — обратился он к смуглому.

— Я буду драться с вами, сударь, — сказал тот, сверкнув глазами. — Я буду драться из-за женщины.

— Хватит ли в вас мужского достоинства, чтобы драться самому? — спросил герцог. — Или все ваши дружки будут толкаться у меня под ногами?

— Я буду драться с вами один, — ответил смуглый. — Это будет честная борьба.

— Если это так, — произнес герцог, — я согласен.

Смуглый зловеще улыбнулся:

— Драться будем, сударь, на ножах. Мои друзья знают, что я отлично владею ножом.

На мгновение герцог заколебался.

Он слишком хорошо знал, что означает борьба на ножах. Обычно этим развлекались отбросы общества в Марселе и других портах. Два человека, держа по ножу в обеих руках, режут и колют друг друга, пока один из них не оказывается убитым или раненым. Как во Франции, так и в Италии полиция безуспешно пыталась искоренить этот вид борьбы.

Наконец герцог решился.

— Я буду драться с вами, — согласился он, — но при условии, что вы дадите мне слово, что больше никто не вмешается в наш поединок. А потом, когда вы проиграете поединок, мы с леди поднимемся наверх.

— Вы не победите, сударь, — усмехнулся смуглый.

— Это мы увидим, — ответил герцог. Он повернулся к остальным бандитам. — Вы даете слово не вмешиваться?

Глядя на их лица при свете огня и свечей, он подумал, что они, должно быть, немало обеспокоены дальнейшим ходом событий. Герцог не сомневался, что все они были местными крестьянами, кроме главаря и, пожалуй, человека, с которым ему предстояло драться. Они казались вялыми и недалекими, и, очевидно, с пути истинного их сбила алчность пришельцев. От них требовалось только играть спектакль и запугивать жертвы своей многочисленностью.

— Я бы только хотел сказать, — продолжил герцог, пока все молчали, — что, если я буду убит, вас всех ждут серьезные неприятности. Если же я просто отделаюсь раной, даю слово, в обмен на ваше, что в этом случае я не заявлю на вас в полицию.

— Если вы будете в состоянии это сделать, — злобно произнес смуглый.

— Вы правы, — ответил герцог.

Затем он опять взглянул на собравшихся и спросил:

— Так вы даете мне слово не вмешиваться?

Бандиты очень неохотно что-то прошептали в ответ в знак согласия. Конечно, они привыкли наводить ужас на пленников, пока не доставлялись требуемые деньги. Герцог же был полон решимости выдать всю банду в руки полиции, но счел преждевременным распространяться об этом.

Смуглый приказал своим дружкам очистить пространство для поединка.

Все доски и поленья, лежащие на полу, были брошены в камин, отчего огонь в нем разгорался все сильнее. Подсвечники поставили друг против друга таким образом, чтобы центр, где будет происходить поединок, был как можно лучше освещен.

— Пожалуйста, не… делайте… этого, — тихо произнесла Селина, схватив герцога за руку.

— Я должен, — сказал он. — Как видите, этот человек очень опасен.

— Может быть… лучше, если я сделаю, как… они хотят, — прошептала девушка. — Я не хочу, чтобы с вами случилось что-нибудь страшное.

Герцог посмотрел ей в глаза.

— Вы серьезно?

— Вы же знаете, что да, — ответила она.

Голос девушки был очень спокоен, хотя глаза были полны ужаса.

— Не беспокойтесь, — успокоил ее Этерстон. — Положитесь на меня.

Она осторожно коснулась пальцами его рук.

— Вы конечно сильны, — сказала она, — но острый нож… очень опасное оружие.

Она заметила, что, пока они говорили, на чемодане, на котором герцог писал свою записку, оказалось четыре ножа. Это были короткие обоюдоострые ножи, которыми орудовали разбойники в Париже и уличные скандалисты в торговых портах. Герцог хорошо знал этот вид оружия: один удар между ребер — и человек уже ничего не может рассказать. Эти ножи насмерть сражали пешеходов на улицах, служили орудием вендетты, с их помощью расправлялись с богатыми путешественниками в пустынных гостиницах.

Увидев ножи, герцог сразу понял, что ситуация складывается не в его пользу. Он никогда не дрался на ножах и только раз наблюдал поединок между двумя мужчинами, оба из которых искусно владели оружием.

Герцог спокойно и почти бесстрастно смерил взглядом своего противника. Смуглый был ниже его ростом, но зато легче и более гибким, что давало ему значительное преимущество перед Этерстоном. Кроме того, он, без всякого сомнения, был грозой окраин Ниццы, заводилой всех преступников и, конечно, виртуозным владением ножом снискал себе титул «мастера».

Герцог снял пиджак, а смуглый — рубашку. Герцог отметил его сильное мускулистое тело, а на груди и на руке татуировку, выдававшую в нем бывшего моряка.

Герцогу стало совершенно ясно, что соперник не из легких.

Он отдал свой пиджак Селине, после чего снял галстук и красивую муслиновую рубашку. Его тело было гораздо белее, чем у смуглого, но благодаря регулярным занятиям спортом, крепкие мускулы, как волны, переливались под его кожей.

Селина взяла рубашку герцога, и, взглянув в широко раскрытые глаза девушки, он понял, что она не на шутку перепугана.

— Доверьтесь мне, — снова успокоил он ее. Этерстон видел, что слова не доходят до нее, что она не в состоянии ни говорить, ни дышать.

Чемодан убрали и поставили к стене. Селина подошла к нему и села, положив рубашку и пиджак герцога на колени. Она сцепила руки, и, беря один из ножей, положенных на пол в ряд, герцог догадался, что она молится.

Смуглый выбрал себе нож, герцог тоже.

— Я скажу, когда вы можете начать, — произнес главарь.

— Один момент, — перебил его герцог. — Я только сейчас обнаружил, что мои сапоги для верховой езды скользят по полу, а мой соперник, как я вижу, снял ботинки.

Смуглый рассмеялся своим недобрым смехом:

— А я надеялся, что вы заметите это, когда уже будет слишком поздно.

— Я в этом не сомневался, — ответил герцог, подойдя к Селине и сев рядом с ней на край чемодана.

Он по-барски протянул ноги человеку, стоящему ближе других, и крестьянин, как бы подчиняясь какой-то беззвучной команде, снял с него сапоги.

— Спасибо, — сказал герцог. Оставшись в носках, он вернулся на середину комнаты, крепко сжав ножи и подняв их над головой.

Смуглый проделал то же самое, и главарь, после минутной паузы, во время которой, все, казалось, затаили дыхание, дал им команду начать.

Мужчины сделали шаг вперед, настороженно глядя друг на друга и держа ножи на уровне плеч. Герцог понял, что смуглый слишком опытен, чтобы наброситься на него, и ждет первой крови.

Обычно в начале такого поединка, противники долго кружат, пытаясь напугать друг друга, делают угрожающие выпады, орудуя одним ножом или сразу двумя. Это требует большого искусства, но в проигрыше, как правило, оказывается тот, у кого скорее сдадут нервы.

Герцог сделал шаг вперед. Смуглый отступил. Вдруг неожиданно он бросился на герцога, метясь ножом прямо в его сердце, но герцог успел увернуться.

Нож, однако, задел его руку, и все увидели кровь. Селина вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Вам повезло, сударь, — усмехнулся смуглый.

— Просто я искусный боксер, — ответил герцог.

— В следующий раз вы не будете столь удачливы. Мадемуазель слишком хороша.

В этих словах было нечто особенно омерзительное, и герцогу стало понятно, что смуглый пытается вывести его из себя. Эта старая уловка, без сомнения, не подводила его противника в прошлом.

Бандит сделал новый выпад, но герцог оказался более проворным и отразил удар. Они схватили друг друга за запястья, и после недолгой борьбы смуглый наконец отступил.

— Вам везет, но вы не более чем любитель, — сказал он, — а я профессионал не только в борьбе, но и в любви. Мадемуазель увидит, что я гораздо более привлекателен, чем чопорный англичанин, у которого в жилах не кровь, а лед.

Герцог промолчал. Он знал теперь, что имеет дело с тщеславным и самодовольным человеком, ни на минуту не сомневающимся в своей победе, в предвкушении которой он и играл на публику. Единственное, что его мучило, был страх за Селину. Надо было во что бы то ни стало избавить ее от внимания этого хвастливого Ромео, который мог напугать ее до потери рассудка.

Смуглый снова пошел на него, замахнувшись правой рукой, но герцог парировал удар, защищая себя от ножа. Герцог опять получил легкую царапину, которая, однако, начала кровоточить, хотя удар был едва ощутим.

Если бы они дрались на кулаках, мелькнуло в голове у герцога, он конечно был бы хозяином положения. Вдруг ему на память пришел один любопытный случай.

Он вспомнил, как много лет назад, в Китае, английский посол пригласил его в замок Шаолин, где, как ему сказали, обучаются борьбе кун-фу, история которой своими корнями уходила в глубь трех тысячелетий.

— Японцы много говорят о борьбе джиу-джитсу, — сказал он герцогу, — но это не более чем разновидность кун-фу, которая была известна в Китае еще в 200 году до нашей эры, когда из китайских солдат стремились сделать неких сверхлюдей.

Герцог с большим интересом наблюдал, как борются монахи. Ничего подобного он и не предполагал. Сила борцов была просто неимоверной.

Он увидел, например, как о твердый как железо живот одного из монахов его противники больно ранили себе руки. Другой ударил соперника прямо через дверь с такой с силой, что сорвал петли.

Ему объяснили, что такие результаты достигались с помощью одной только силы воли и что некоторые люди пользовались пальцами, как кинжалом: им было достаточно просто указать на своего противника — и человек падал бездыханным.

Монахи, которых наблюдал герцог, орудовали не только кулаками, но и ногами. Они могли повалить человека толчком в грудь ногой в самый неожиданный для него момент.

Однако он считал, что такие внезапные атаки совершенно недопустимы в боксе.

Герцог задержался в этой части Китая, чтобы взять два урока этого вида борьбы. В Европе же ему не удалось найти ни одного учителя, под руководством которого он смог бы совершенствоваться в искусстве кун-фу. Теперь ему на память начало приходить то, чему его учили.

Его беспокоило только то, что ноги не слушались его, и он никак не мог вспомнить, как же монахи осуществляли подобный толчок, и как победить соперника без кровопролития только с помощью своей воли?

— Ну, ну, вперед, трус вы эдакий, — поддразнивал его смуглый. Он пританцовывал на цыпочках, устрашающе приближаясь к герцогу, очевидно желая вывести его из равновесия. — Мне некогда, сударь. Я сгораю от нетерпения поскорее обнять хорошенькую мадемуазель. Поцеловать ее горячие губы, разжечь огонь в ее глазах, на что вы, конечно, неспособны. Услышать от нее, как я умен, а она это обязательно скажет! — Смуглый сделал нападающий жест правой рукой, прежде чем ударить левой.

И тут герцог перешел к активным действиям.

Набрав в легкие как можно больше воздуха, он выкинул вперед ногу, как учили его шаолинские монахи. Удар пришелся смуглому между ребрами, и в этот момент, благодаря усилию воли герцога, его нога была твердой как железо. Смуглый упал навзничь, и герцог, встав над ним, прижал к земле обе его руки.

У всех свидетелей этой сцены вырвался крик удивления. Продолжая держать своего соперника, герцог сказал:

— Вы признаете, что я победил этого человека? Или мне нужно воспользоваться ножом для большей уверенности, что он не посмеет встать на моем пути?

Главарь торопливо подошел к нему.

— Конечно, сударь, вы победили. Не трогайте его.

— Интересно, проявил бы он такое же великодушие по отношению ко мне? — спросил герцог.

— Отпустите его, сударь. Прошу вас, — взмолился главарь. — Вы ему уже преподали хороший урок.

— Конечно, преподал, — согласился герцог, — и пусть это будет уроком и для всех вас.

Он огляделся вокруг, продолжая держать мертвой хваткой своего соперника. Смуглый корчился от боли в руках под тяжестью веса герцога.

— Больше никто не хочет сразиться со мной?

Ответом было гробовое молчание, и многие мужчины отвернулось от него.

— Очень хорошо, — сказал герцог. — А теперь, надеюсь, вы сдержите свое слово. Леди и я пойдем наверх и пробудем там до тех пор, пока вам не принесут деньги. И чтобы никто из вас не осмелился нам помешать. Ясно? — Пользуясь всеобщим молчанием, он добавил: — Я возьму с собой два ножа на тот случай, если кто-нибудь захочет войти к нам без разрешения.

— Мы держим слово, сударь, — поспешил заверить главарь.

Герцог наконец отпустил руки своего поверженного противника, который тихо застонал и, казалось, совсем не торопился подниматься. Ножи выпали у него из рук, так как он не смог их держать.

Герцог прошел через всю комнату и взял с пола свои сапоги. Селина ждала его, держа в руках его пиджак и рубашку, и он обнял ее за плечи.

Они последовали за главарем, который, сняв со стены подсвечник, провел их наверх по шаткой лестнице с обвалившимися перилами. Как отметил герцог, это была единственная неразрушенная комната во всем здании. Он подумал, что, вероятно, это была главная спальня. Из двух плотно забитых окон комнаты одно, должно быть, выходило на долину, живописно простиравшуюся внизу, а другое — на дорогу, идущую по склону холма.

Пол был грязный, но достаточно прочный. Комната была совершенно пустой, и главарь поставил подсвечник на то, что осталось от старинного камина. Должно быть, его разбили нарочно, и теперь он мог служить только в качестве полки, на которую можно было поставить подсвечник.

— Вам скажут, сударь, когда гонец вернется, — сказал главарь, закрыл за собой дверь и запер ее на замок.

Этот звук вывел Селину из оцепенения, которым она была охвачена во все время поединка. Теперь она повернулась к герцогу и спрятала лицо на его плече, но тотчас же вспомнила, что он ранен, и быстро отпрянула.

Девушка огляделась вокруг, как бы пытаясь найти, куда положить его одежду, и в конце концов положила ее на пол.

— У вас на руке кровь, — заметила она. — Я перевяжу вам рану.

— Это царапина, — успокоил ее герцог.

— Но она может стать очень опасной, если грязь попадет внутрь.

Селина вынула из кармана носовой платок.

Взглянув на след от ножа на руке герцога, девушка вскрикнула от ужаса. Рана оказалась гораздо глубже, чем она предполагала, и кровь все сильнее текла по его руке темно-красной струйкой.

— У меня в кармане пиджака носовой платок, — сказал герцог.

Селина вынула платок, затем, положив на рану свой, завязала руку герцога его платком.

— Боюсь, это мало поможет, — тихо произнесла она, — разве что защитит рану от грязи. Будем надеяться, что нож был чистым.

— Я достаточно здоров, — сказал герцог, — и рана заживет быстро.

Другая его рука была лишь слегка поцарапана. Однако Селина решила перевязать и ее. Подняв один из ножей и отвернувшись от герцога, она отрезала полоску от белой муслиновой нижней юбки, которую мадам Франсуаза прислала на виллу всего лишь за двадцать минут до того, как они отправились на прогулку.

Она, конечно, не могла не понимать, что использовать столь элегантную вещь для перевязки — непозволительная роскошь, но что, в конце концов, было сейчас важнее?

Герцог с едва заметной улыбкой наблюдал, как она завязывала ему руку самодельной муслиновой лентой. Кровь сразу же просочилась через повязку, как и через носовые платки на другой руке.

— Вам очень больно? — спросила Селина.

— Немного, — ответил он. — Я так доволен, что проучил этого мерзавца, что не могу думать ни о чем другом.

— Но как ловко вы это сделали! Я даже не ожидала, — сказала Селина. — Я была… в ужасе.

— Я же сказал, что вы должны довериться мне, — улыбнулся герцог.

Но что было ему приятнее всего, так это то, что он победил без лишнего кровопролития. Этерстон знал, что монахи из Шаолинского храма одобрили бы то, что он сделал.

— Сейчас я оденусь, — произнес он, натягивая сапоги, — а потом хорошенько осмотрю нашу тюрьму и поищу, нет ли здесь какой-нибудь лазейки.

— Вы считаете, что мы можем убежать? — спросила Селина.

— Именно поэтому я и настоял на том, чтобы мы остались одни, — сказал он. — Кроме того, я не хочу, чтобы этот грубиян продолжал смотреть на вас.

— Мне так неловко, — прошептала Селина, — что я… постоянно втягиваю вас в опасности.

— Это просто невероятно, — поддразнивал ее герцог, — что такое маленькое существо за такое короткое время сумело разнообразить мою жизнь столькими молниеносными приключениями!

— Мне, правда… неловко, — повторила Селина.

— Забудьте об этом, — ответил герцог. — Теперь мы должны помешать этим бандитам осуществить их отвратительный план! — И добавил с улыбкой: — Не потому, что мне жаль десяти тысяч франков, просто, если мы их не обезоружим, они и дальше будут нападать на путников.

— Да, мы должны остановить их, — согласилась Селина, — но как?

Она помогла герцогу надеть пиджак, заметив при этом, что это причинило ему резкую боль.

В пустой комнате, однако, было довольно холодно, и девушка пожалела, что они не могут разжечь здесь огонь. Герцог же стал внимательно осматривать окна.

Одно из них, выходящее на долину, показалось ему крепче заколоченным досками, чем другое. Владельцы или их слуги расположили доски крест-накрест и вбили в них огромные гвозди, которые, как герцог сразу понял, нелегко будет вырвать. И тут он опять вспомнил о дыхании, которому учили его шаолинские монахи. Если их уроки помогли ему в трудный момент, почему бы не воспользоваться ими еще раз?

Стоя у бокового окна, герцог сделал глубокий вдох и задержал дыхание, как его учили, чтобы потом с силой выдохнуть. Он повторил это несколько раз, чувствуя, что с каждым вздохом в него вливаются новые силы. Потом он внушил себе, что, как только он возьмется за доски, ему легко удастся открыть окно. Тут особенное значение имела не столько сила его рук, сколько сила его духа.

Герцог схватил одну доску и потянул ее на себя. Сначала он подумал, что идея обречена на провал, и вдруг, к его удивлению, доска с треском подалась.

Герцог замер, прислушиваясь, чем занимаются бандиты внизу и не догадываются ли они, что он делает. Они разговаривали, и их голоса звучали то громче, то тише, как шум бьющихся о берег волн.

Оставалось убрать еще три доски. Особенно плохо дело обстояло с двумя, прибитыми снаружи. Герцог понял, что их легче вытолкнуть, чем выдернуть. Для этого, конечно, понадобилось некоторое время, но, собрав всю свою силу воли и будучи уверенным, что использует ее для доброго дела, герцог наконец открыл окно.

Самым трудным было сделать так, чтобы доски, прибитые снаружи, не упали на землю, — ведь шум, безусловно, привлек бы внимание бандитов.

Выглянув в окно, герцог увидел, что эта сторона холма гораздо ниже той, по которой они въезжали.

— Мы поступим точно так же, как в Алжире, — шепнул он Селине.

Девушка кивнула. Затаив дыхание, она следила за ним.

Потом она прошептала:

— Вы поймаете меня?

— Конечно, — успокоил ее герцог.

Девушка сняла шляпу, и ее волосы отливали золотистым блеском при свете свечей.

— Как только мы выберемся отсюда, — сказал герцог, — мы должны как можно быстрее бежать от этого места. Они ведь сразу погонятся за нами, обнаружив наше исчезновение.

— Куда же нам бежать? — спросила она.

— Лучше всего, наверное, в горы.

— Нет! У меня идея! — воскликнула Селина. — Когда мы повернули с основной дороги, я, посмотрев вниз на долину, увидела церковь.

— Церковь? — удивился герцог. — Вы уверены?

— Да. Сквозь деревья виднелась ее башня и колокол на ней. Конечно, это была церковь.

— Туда нам и надо бежать, — сказал герцог.

— Там нас приютят. Ведь любой может об этом попросить.

— Если церковь действующая, — ответил герцог. — Но, так или иначе, все решено, и мы попробуем скрыться в ней.

Он опять выглянул в окно.

Сумерки сменились темнотой, одна за другой зажигались звезды, а из-за облака медленно выплывала бледная луна. Однако, столь слабой свет делал вполне реальной опасность провалиться в ущелье или безнадежно заблудиться в леске.

Герцог вспомнил, что к долине вела дорога, по которой, очевидно, можно выйти к церкви. Он без лишних слов перелез через подоконник, повис на руках и спрыгнул вниз.

К счастью, под окном на мягкой почве толстым ковром росла трава, что позволило герцогу не только остаться невредимым, но и избежать излишнего шума. Этерстон поднял глаза вверх.

Селина, хотя пышная юбка и мешала ей, старалась влезть на подоконник вслед за ним. Он вспомнил, что в прошлый раз на девушке почти не было одежды, стесняющей движения.

Герцог подошел к окну, ухватил Селину за колени, Затем за пояс. Не более чем через секунду, она стояла рядом с ним.

— Умница, — почти неслышно прошептал он.

Взявшись за руки, они быстро побежали сквозь деревья и кусты, окружающие дом. Пробежав немного, они вышли к узкой, грязной дороге, которая, извиваясь по холму, вела к долине. Герцог взглянул вниз и увидел то, что, казалось, было силуэтом церкви.

В темноте трудно было что-либо разглядеть, к тому же, плывущие по небу облака то и дело закрывали луну.

— Идемте, — торопил девушку герцог. — Не будем терять драгоценного времени.

И в эту же минуту они услышали над собой чьи-то голоса.

— Они, должно быть… уже обнаружили… что мы сбежали, — испуганно произнесла Селина.

Ничего не ответив, герцог подтолкнул ее вперед, и они побежали вниз по дороге.

Голоса слышались все отчетливее. Люди кричали друг на друга. Герцог был уверен, что главарь приказал своим людям разойтись и искать их поодиночке, и понял, что если они не прибавят шаг, их, безусловно, поймают.

На руку бандитам было то, что они хорошо знали эти места и отлично ориентировались даже ночью, да и сапоги их гораздо больше подходили для подобных пробежек, чем сапоги герцога, предназначенные для верховой езды.

Они все бежали и бежали, и наконец, когда уже стали задыхаться, а голоса, казалось, становились все ближе, они увидели мост через ущелье, а на другой стороне — церковь.

Высокое прямоугольное здание неясно вырисовывалось в темноте, и они, собрав последние силы, устремились туда, понимая, что только там они смогут укрыться от преследователей, которые наверняка их увидели, так как гнались за ними прямо вниз по холму, что-то крича.

И они были уже совсем близко.

Глава 7

Вбежав в церковь, герцог и Селина оказались в широком квадратном помещении, окружавшем алтарь. Горели небольшие свечи, зажженные у лика Девы Марии.

Селина успела заметить на стенах какие-то картины, рисунки и письма. Но надо было торопиться, ведь до них уже доносились шаги и голоса их преследователей.

Когда они добрались до алтаря, стало ясно, что свет шел не только от свечей, но и от лампады, зажженной над алтарем.

На ступенях алтаря на коленях, спиной к ним, стоял священник.

Держась за руки, герцог и Селина поспешили к боковому нефу, и, когда они приблизились к священнику, он встал с колен и повернулся к ним.

— Святой отец, нас преследуют, — задыхаясь, произнес герцог, — бандиты, которые захватили нас на дороге и требуют выкуп. Помогите нам.

Священник, казалось, был несколько удивлен, и, когда Селина тревожно обернулась назад, сказал:

— Спрячьтесь здесь, быстро.

Он провел Селину и герцога в алтарь и приоткрыл занавес.

Не дожидаясь объяснений, Селина, а за ней и герцог проскользнули за занавес и оказались в маленькой пустой нише за алтарем.

При слабом свете свечей и лампады, проникающем сквозь ажурную позолоченную решетку, они могли видеть друг друга, и Селина, испуганно повернувшись к герцогу, прижалась к нему. В эту же минуту они услышали, как бандиты вошли в церковь.

Ворвавшись, они остановились у входа, оглядывая помещение. Без сомнения, они искали беглецов.

Герцог и Селина услышали голос священника:

— Чем я вам могу служить, дети мои? — спросил он спокойным, ровным голосом.

Ответа не последовало. Через некоторое время они услышали, как священник медленно прошел к боковому нефу.

— Время уже позднее, — сказал он. — Ты, Пьер, должен быть дома с женой, ведь она ждет пятого ребенка. А тебе, Этьен, стоило бы проведать своих животных.

Опять не дождавшись ответа, священник продолжал:

— А твою матушку, Андре, очень беспокоит то, что ты очень поздно возвращаешься домой, ты ведь так рано принимаешься за работу.

Он помолчал и добавил уже тверже:

— Когда вы, трое Готье, в последний раз оказались в тюрьме, я заботился о ваших семьях. Они бы жестоко бедствовали, если бы церковь не помогла им. В следующий раз Господь вряд ли будет столь великодушен.

— Мы вам очень благодарны, святой отец, — прошептал один из бандитов.

— Так проявите же на деле вашу благодарность, — отрезал священник, — и не грешите больше.

В этот момент он, должно быть, увидел и остальных трех, стоявших немного в стороне от того, кого герцог считал главарем, наглого Ромео, над которым Этерстон одержал победу, и третьего, очень непохожего на горца.

— Я вижу трех незнакомцев, — сурово сказал священник. — Они пришли из Ниццы развращать и сбивать с пути истинного простых людей, живущих в окрестностях Ла Турби. Но я больше не намерен это терпеть.

Помолчав, он добавил как можно убедительнее:

— Возвращайтесь туда, откуда пришли! Оставьте в покое мою паству, а я узнаю, как вы выполнили мой наказ, у префекта полиции Монте-Карло и Ниццы.

Не дождавшись ответа, он произнес:

— И вот что я еще хочу сказать: все украденное вами должно завтра рано утром лежать у моей двери. Мелкое или крупное, все должно быть возвращено.

Он, вероятно, увидел неудовольствие на лицах тех, с кем говорил, потому что продолжил довольно резко:

— Когда ваши руки очистятся, я готов буду выслушать вашу исповедь. Но до тех пор ни вы, ни ваши семьи не будут допущены в церковь.

Один из них произнес почти жалобно:

— Наши семьи ничего не знают о наших делах, святой отец.

— Тем хуже, если узнают, — отрезал священник и добавил: — Ты, Пьер, очень многим обязан церкви. Монахи учили твоих детей, и нога твоего второго сына была вылечена, кажется, чудом. Неужели ты так неблагодарен? Как ты можешь нарушать заповеди Бога, приняв от него столько милостей?

— Конечно, святой отец. Я об этом не думал раньше.

— Так иди домой и подумай, — резко сказал священник. — Это относится ко всем.

Бандиты, шаркая ногами, вышли из церкви, а священник, должно быть, пошел за ними. Было слышно, как он читает молитву, проходя по коридору к выходу.

Селина облегченно вздохнула, и вздох этот, казалось, шел из глубины ее души. Только теперь она осознала, как ей было страшно. Она ясно отдавала себе отчет, что, если бы их поймали, то бандиты, разгневанные их бегством, обошлись бы с ними очень грубо. Ведь как бы ни был силен герцог, он ничего бы не смог сделать один против шестерых.

Но, благодаря его силе и уму, они спасены!

Она подняла глаза и посмотрела на него, понимая, что никакими словами не сможет выразить свою благодарность. Герцог все еще держал ее в своих объятиях, и вдруг, почти непроизвольно, их губы слились в поцелуе. В первую секунду девушка очень удивилась. Ей показалось, что ее осенило прикосновение Бога, и, только услышав, что священник идет к ним по боковому нефу, герцог поднял голову.

Дрожа от восторга, который он в ней вызвал, девушка молча спрятала лицо на его плече. Герцог так же молча по-прежнему держал ее в объятиях.

Священник открыл занавес и спокойно произнес:

— Теперь вы в безопасности. Можете выходить.

У Селины было такое чувство, что ее спустили с небес на грешную землю, и все же ощущение святости того, что она пережила, не покидало ее, ей казалось, что ее окутала неземная аура.

Машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, она направилась к алтарю, а герцог последовал за ней.

— Я вам очень благодарен, святой отец, — сказал герцог. — Я герцог Этерстон, а это моя подопечная, мисс Селина Греттон. Мы были захвачены этими людьми на главной дороге в Корниш.

— Я очень сожалею, что мои прихожане могли совершить такой поступок, — невозмутимо ответил священник.

— Мы бы хотели вернуться в Монте-Карло, на виллу, — сказал герцог, — но, к сожалению, у нас отняли лошадей.

— Их вернут, — пообещал священник. — А пока могу ли я предложить вам свое гостеприимство, сударь? Монахини будут счастливы позаботиться о мадемуазель.

— Вы очень добры, — ответил герцог.

— Не могли бы вы осмотреть руку его светлости? — попросила священника Селина. — Он был ранен ножом, и у нас не было возможности промыть рану.

— Все будет сделано, — успокоил ее священник, — если вы последуете за мной. — Подойдя к двери, он обернулся к алтарю и преклонил колени, после чего повел Селину и герцога по широкому коридору.

Идя рядом с ним, Селина спросила:

— Что это за картины на стене? Я никогда ничего подобного не видела в церкви.

— Это дары, — ответил священник, — благодарственные подношения от людей, спасенных после несчастных случаев, происшедших с ними, благодаря молитвам святой Лаэ.

— Дары? — переспросила Селина, — Благодарственные подношения?

— Святая Лаэ известна тем, что покровительствует всем, кто молится ей после всевозможных увечий.

— Я уже много лет приезжаю в Монте-Карло, — вмешался герцог, — но никогда раньше не слышал об этой церкви.

— Она стоит на этом месте с 1656 года, — ответил священник. — Но те, кому улыбается Богиня Счастья, нередко забывают о Боге, в руках которого находится жизнь каждого из нас.

— Это правда, — согласился герцог. — Не далее как сегодня мисс Греттон показала мне собор Сент-Девот.

Священник улыбнулся:

— Это очень красивая легенда. Когда у вас будет свободное время, я с удовольствием расскажу вам о том, какие чудеса происходили с теми, кто верит и молится святой Лаэ.

— Я бы очень хотела услышать эти истории, — сказала Селина.

Тем временем они вышли из церкви и очутились в кромешной тьме.

Девушка тревожно оглядывалась, ей все еще казалось, что бандиты ждут момента, чтобы броситься на них.

Священник провел их через небольшой сквер к дому на другой стороне.

— Вот здесь живу я, — сказал он. — Нашу церковь посещают монахини находящегося неподалеку монастыря. Они учат деревенских детей, лечат больных и вообще помогают тем, кто в этом нуждается.

Внутри дом был бедно обставлен, но идеально чист. Все здесь, казалось, сияло, и Селина сразу отметила это. В комнату, где они стояли, вошла пожилая женщина.

— Я привел гостей, мадам Бовэ, — сказал священник. — Этот господин останется здесь, в гостевой комнате. И будьте добры, проводите мадемуазель в монастырь. Ночная сестра обязательно должна дежурить.

— Пойдете ли вы со мной, мадемуазель? — спросила мадам Бовэ.

Селина повернулась к герцогу. Она посмотрела ему в глаза, но сказать что-нибудь затруднялась, так как до сих пор ощущала волшебный вкус его поцелуя. Когда же он взглянул на нее, она поняла, что никаких слов не нужно.

Они были близки друг другу, но Селина пока еще плохо представляла себе, какого рода эта близость. Она только чувствовала, что отныне принадлежит герцогу душой и телом.

— Вы дадите осмотреть вашу руку? — тихо спросила она.

— Обещаю, что сделаю все, что вы хотите, — ответил он.

Она чувствовала, что их губы говорили одно, а сердца совсем другое.

Герцог поднес руку девушки к своим губам и произнес:

— Спите спокойно, Селина. Вам больше нечего бояться.

— А я ничего и не боюсь, — ответила она.

Девушка присела перед священником в реверансе.

— Спокойной ночи, святой отец.

— Спокойной ночи, дитя мое, и благослови вас Господь, — ответил он.

Селина последовала за мадам Бовэ через двор к другому дому, который, как догадалась девушка, и был монастырем. Здесь ею занялась очень миловидная монахиня сестра Бернадетта. Селина объяснила, что с нею произошло и как они с герцогом прятались в церкви.

Глаза монахини выражали искреннее сочувствие.

— Это, должно быть, очень страшно, — произнесла она. — Эти злодеи из Ниццы сбивают с пути истинного наших глупых бедных деревенских парней. — Глубоко вздохнув, она добавила: — Они даже не понимают, как рискуют. Думают, что без труда добудут большие деньги, а когда их поймают, мы возьмем на себя заботу об их убитых горем и голодающих семьях.

— Ваш священник был очень строг с ними, — сказала Селина, — и они послушались его.

— Отца Анселена все очень уважают, — ответила сестра Бернадетта, — а эти люди еще и боятся его, что тоже неплохо.

Она засмеялась и отвела Селину в комнату, в середине которой стоял длинный стол, за которым обедали монахини, и стулья.

— Я принесу вам немного супа и молока, — сказала сестра Бернадетта, — так как уверена, что вы не обедали.

— Мне бы не хотелось затруднять вас, — запротестовала Селина.

— Боюсь, еда у нас очень скромная, — сказала сестра Бернадетта, — ведь наша община очень бедна.

Селина невольно подумала о богатстве и роскоши, которые увидела в Монте-Карло. На память ей пришли дамы, выходящие из «Отель де Пари» и идущие в казино. Сверкающие драгоценностями, они, без сомнения, готовы были пожертвовать огромные суммы на игру в рулетку. И она с горечью подумала о том, что никто из них не догадывается оказать хоть маленькую помощь живущим всего в двух милях от Монте-Карло простым крестьянам, которым ничего не перепадает от беспрестанно растущего богатства Монте-Карло.

Будто угадав мысли девушки, сестра Бернадетта сказала:

— Мы очень счастливы здесь. Церковь Святой Лаэ благословляет всех, кто ее посещает.

— Ваш священник говорил о чудесах, — вспомнила Селина. — Они действительно случаются?

— Настолько часто, что вы не поверите, если я вам расскажу о них, — ответила сестра Бернадетта. — Как-нибудь вы должны прийти и посмотреть рисунки, картины и письма от людей, молитвы которых были услышаны и которые запечатлели, как могли, все, что с ними произошло.

Сестра принесла суп в деревянной чашке, дала Селине деревянную ложку, и та мгновенно съела его. Пахнущий какими-то незнакомыми Селине травами, суп был превосходный, а к нему подали кусок черного монастырского хлеба, который, как известно, очень питателен. Потом девушка выпила принесенный сестрой стакан молока. Она чувствовала себя почти как ребенок, которого добрая няня кормит, перед тем как уложить спать.

Затем сестра Бернадетта проводила Селину в келью, меньше которой трудно было себе представить. Стены здесь были белоснежными, а вся обстановка состояла из узкой кровати, покрытой одеялом, подушки, стула, на который можно повесить одежду, и маленького коврика на полированном полу. Единственным украшением было большое распятие, висевшее над кроватью.

— Если вы еще что-нибудь захотите, — сказала сестра Бернадетта, — вам надо только найти меня. У меня ночное дежурство, поэтому вы не должны думать, что чем-то затрудняете меня.

— Здесь всегда кто-нибудь дежурит ночью? — поинтересовалась Селина.

Сестра Бернадетта кивнула головой:

— Иногда за нами приходят, чтобы позвать к больному; наш священник хочет, чтобы мы приходили к умирающим. Иногда приходится принимать путников, попавших в ситуацию, подобную вашей, или просто уставших после долгой дороги.

— Как хорошо, что вы помогаете людям.

— Мы здесь именно для этого, — произнесла сестра Бернадетта своим мягким голосом. — Помогать людям, как Бог помогает нам.

Оставшись одна в келье, Селина сняла платье и легла в постель. Матрац был очень жестким, и, кроме того, если бы она сняла нижнюю одежду, она бы, несомненно, замерзла.

Но девушку согревала горячая искра счастья, — ведь сегодня ее поцеловал герцог. Закрыв глаза, в темноте, она заново переживала его объятие и прикосновение его губ.

Она не представляла себе, что поцелуи бывают такими.

Когда он прикоснулся к ней, ей показалось, что все ее существо наполняется жизнью. Ощущение это было настолько божественным, что казалось, будто она сама стала неотъемлемой частью всего того прекрасного, что создано Богом.

Это любовь, сказала себе девушка. Теперь ей стало совершенно ясно, что она любит герцога с того самого мгновения, как увидела его, но не сразу осознала это, так как не знала, что такое любовь. Она знала, что, как только она взглянула в его лицо, когда стояла почти обнаженной в этом ужасном доме в Алжире, ей сразу стало ясно, что ему можно довериться.

Сначала она думала, что попросила герцога о помощи только потому, что он англичанин. Теперь Селина понимала, что уже тогда они были соединены тем вечным и древним чувством, которое независимо от их воли притягивало их друг к другу. И тогда, когда он вошел в спальню, девушка сразу же поняла, что он спасет ее.

Он был ей послан Богом на ее молитвы.

Ей до сих пор становилось страшно при мысли о том, что бы произошло, если бы он не пришел и она была бы брошена на милость арабских шейхов.

Теперь она была под надежной защитой, и, когда герцог поцеловал ее в часовне, девушке стало ясно, что он послан ей свыше.

«Как я. глупа, что сразу не догадалась, что люблю его», — мелькнуло в голове у Селины, когда она вспомнила тот счастливый день, проведенный с ним среди островов.

Такого восторга, как тогда, она еще никогда не испытывала, — ведь она была с мужчиной, который говорил с нею как с равной, как с разумным человеком, как когда-то говорил с нею отец. Она была с мужчиной, который внимательно ее слушал, и такой мудрости и понимания, каким обладал он, она доселе не встречала ни у кого.

А может быть, и нет ничего удивительного в том, что она не распознала любовь, хотя вся и была пронизана ею.

Ведь герцог был так значителен и так разительно отличался от мужчин, которых Селина когда-либо знала, что она испытывала перед ним благоговейный страх. И лишь потом, пробудившись от кошмарного сна, Селина поняла, что должна принадлежать ему и никогда с ним не расставаться.

С этой минуты она с ужасом думала о том, что когда-нибудь он отправит ее в Англию. Это не была боязнь остаться одной, ей было страшно — теперь она это сознавала — расстаться с ним и, может быть, больше никогда не увидеть.

«Я люблю его! Я люблю его! — повторяла она. — Я все в нем люблю».

Ей нравилось не только то, что герцог красив и силен и что свою одежду он носит с непередаваемой элегантностью, трудно предполагаемой в человеке, в котором все дышит мужественностью. Селину привлекли в нем прежде всего его способность понять другого и чуткость, которое она так ценила в отце. Он был частью той музыки жизни, которой она всегда была наполнена.

Наслаждаясь красотой пейзажей, цветов, любуясь картинами, девушка часто ловила себя на мысли о том, что не в состоянии выразить это словами, но она чувствовала, что душа ее поет, так как непередаваемое словами она переводила в музыку.

И она была уверена, что если бы рассказала обо всем герцогу, он бы разделил ее чувства, как разделял красоту пейзажа, открывавшегося из окон виллы, прелесть солнечного света, играющего на море, очарование желтых, белых и пурпурных цветов, растущих среди мягкой зеленой травы на необитаемом острове.

«Я люблю его», — шептала Селина в темноте.

Ее охватывала дрожь при одной мысли о том, что завтра они признаются в этом друг другу. Ей хотелось всю ночь напролет думать о герцоге, но она очень устала. Не то чтобы день был очень долгим, просто сегодня девушке пришлось испытать слишком много переживаний: удовольствие от преподнесенных ей герцогом нарядов, тревогу, с которой она подъезжала к вилле, и наконец ужас, который вызвало в ней нападение бандитов. Настоящей мукой для девушки было осознание своей беспомощности, когда она наблюдала поединок герцога с наглым, самодовольным бандитом, пожелавшим овладеть ею.

Она чувствовала, что ком застрял у нее в горле, дышать было трудно. Опять из-за нее герцог бросил вызов похотливому человеку, насмехающемуся и глумящемуся над ними, и это ранило ее в самое сердце.

Но герцог был так уверен в себе, что заставлял восхищаться собой. Так было и во время поединка: еще до победы над своим противником, она заметила невольное восхищение на лицах бандитов, наблюдавших за поединком.

Равносильно самой страшной пытке было для нее видеть, как кровь течет из руки герцога после первого удара его противника. Девушка не могла без содрогания представить себе, как в его тело вонзается беспощадный острый нож.

Она произносила самые безумные, бессвязные и непоследовательные молитвы, почти бессловесно прося Бога спасти герцога, не сознавая еще, что любит его.

И только когда его губы коснулись ее, она поняла, что принадлежит ему полностью и безраздельно.

«Я люблю тебя», — шептала она, засыпая.

Когда Селина проснулась утром, эти слова еще не сошли с ее губ. Ее разбудил звон монастырского колокола.

Сначала она подумала, что пора вставать, но потом решила остаться в постели, так как этот колокол созывал монахинь на утреннюю молитву, а она только помешает им.

Девушка снова заснула, и лишь через два часа проснулась и увидела монахиню, робко входящую в келью.

— Вы уже проснулись, мадемуазель? — осведомилась она.

— С добрым утром, — еще сонным голосом ответила Селина.

— Я сестра Тереза, — сказала монахиня. — И если вы сейчас оденетесь, то можете позавтракать в трапезной.

— Я сейчас же встану, — ответила Селина. — Меня разбудил колокольный звон, но потом я снова заснула.

— Сестра Бернадетта предупредила нас, что вы еще спите, — сказала сестра Тереза. — Она сейчас ушла в свою келью и просила меня благословить вас и заверить вас в ее почтении.

— Благодарю вас, — ответила Селина.

Монахиня принесла таз и холодной воды. Селина вымылась. Одеваясь, она увидела, во что превратились ее новые вещи после ночных приключений. Ярко-розовый бархат порвался в нескольких местах и был перепачкан. Видимо, когда они пробирались через лес, кусты боярышника поцарапали великолепную ткань. Но все это не имело значения по сравнению с тем, что они спаслись и герцогу больше не грозила опасность.

Приведя себя в порядок, девушка прошла в трапезную и позавтракала. Ей дали кусок свежего хлеба, немного козьего сыра и чашку слабого кофе. Она невольно сравнила это с несчетным количеством всяческих яств, поданных ей на яхте, которые составляли самый рядовой завтрак герцога.

Когда Селина кончила есть, сестра Тереза отвела ее через двор в дом священника. Священник и герцог ждали ее в той комнате, в которой она рассталась с ними вчера ночью.

Селина присела в реверансе. Потом она взглянула на герцога, и он увидел, что ее глаза сияют счастьем.

— Надеюсь, вы хорошо спали, — произнес он своим низким голосом.

— Я спала спокойно, — ответила Селина. — Простите, если я заставила вас ждать.

— Вам было необходимо отдохнуть, — сказал герцог. — А сейчас мы едем домой.

Девушка почувствовала, что в последнее слово он вкладывал особый смысл.

— А наши лошади здесь? — спросила Селина.

— Они ждут нас во дворе с раннего утра, — ответил герцог, — привязанные к ограде. Там же я увидел свой кошелек со всеми деньгами, запонки и заколку от галстука.

— О, как я рада! — воскликнула Селина.

— Я также, — вмешался в разговор священник, — и подозреваю, что мои прихожане, оскорбившие вас вчера вечером, глубоко раскаиваются.

— Надеюсь, вы поступили с ними не слишком сурово.

— Я поступаю по всей строгости лишь с теми людьми из Ниццы, которые не имеют никакого права приходить сюда и учить моих глупых мальчишек бандитским приемам, распространенным в этом распущенном городе.

В его голосе звучали гневные нотки, и Селина поняла, что он глубоко обеспокоен тем, что тех, кого он считал своими детьми, сбили с пути истинного пришлые бандиты.

— Я поеду с вами в Монте-Карло и поговорю с префектом полиции. Я намерен сделать все возможное, чтобы то, что случилось с вами вчера вечером, больше не повторилось.

— Мы очень благодарны вам за вашу доброту, — сказал герцог. — Я никогда не был до конца уверен, что в церкви можно найти убежище, но теперь у меня нет в этом никаких сомнений.

— Я счастлив это слышать, ваша светлость.

— И поэтому, — продолжил герцог, — я бы хотел от своего имени и от имени мисс Греттон подарить церкви Святой Лаэ сумму, которую вырвали бы у нас бандиты, если бы им повезло.

— Вы действительно намерены это сделать? — удивился священник. — Вероятно, вам известно, — десять тысяч франков я нашел сегодня утром в почтовом ящике.

— Я очень надеялся на это, — ответил герцог. — У вас выдающийся дар убеждения, святой отец.

— Здесь ваши вещи и деньги в безопасности, — сказал священник. — Полиция, преследовавшая человека с запиской, нашла дом, где вас держали, пустым.

— Я не хочу, чтобы кто-либо в Ла Турби пострадал из-за этой выходки, — ответил герцог. — А деньги — это мое благодарственное подношение церкви Святой Лаэ. Может быть, когда-нибудь мисс Греттон запечатлеет наш побег на рисунке, и вы повесите его среди других даров вашей церкви.

— Я не очень хорошо рисую, — возразила Селина.

— Многие наши художественные опыты очень примитивны, — ответил священник, — но они передают душу их исполнителей.

— Я, конечно, попытаюсь, — пообещала Селина.

— Может быть, тронемся в путь? — предложил священник. — Я провожу вас до виллы, а потом поеду к префекту полиции.

— Этим вы окажете нам большую честь, святой отец.

Лошади, ждущие их во дворе, казалось, меньше всего пострадали от того, где они провели ночь.

Они ехали медленно из-за старой и толстой лошади священника. Сам же он, очевидно, привык к путешествиям по холмам и труднопроходимым дорогам, и Селина была уверена в том, что отец Анселен проезжал несчетное количество миль каждый год.

День стоял прекрасный, и восходящее солнце приятно грело лицо и непокрытую голову Селины. Ее шляпа осталась наверху в том самом доме, откуда они бежали с герцогом. Она неоднократно ловила на себе взгляд герцога — не нужно было быть очень искушенной женщиной, чтобы прочесть восхищение в его глазах.

Они приблизились к вилле, но священник не пожелал злоупотреблять гостеприимством Этерстона, и герцог с Селиной вдвоем поднялись по холму.

Когда они подъехали к парадному входу, лакеи стремительно выбежали им навстречу, и герцог сначала спешился сам, затем, помогая слезть с коня Селине, мягко произнес:

— Добро пожаловать домой.

Девушка почувствовала, как дрожь пробежала по ее телу от его близости. Однако она понимала, что сейчас у них не было никаких шансов остаться наедине.

Полковник Грейсон и миссис Шерман устремились к ним с радостными возгласами, желая сейчас же услышать, что произошло.

— Я чуть с ума не сошел, когда получил записку о выкупе, — сказал полковник Грейсон. — Хорошо, что вы, ваша светлость, вспомнили о нашем уговоре, что разница в вашей подписи и той, что была на записке, должна меня насторожить.

— Я надеялся, что вы помните о нашем прежнем уговоре, — произнес герцог.

— С моей стороны было бы непростительно и неучтиво забыть о нем, — ответил полковник Грейсон.

Они вошли в дом, и Селина отправилась наверх переодеться и принять ванну. Лежать в мягкой, душистой воде при золотистом свете солнца, проникающем в окна, было чрезвычайно приятно.

Одеваясь, девушка чувствовала, как возбуждение все сильнее и сильнее овладевает ею, — ведь внизу ее ждал герцог, хотя она знала, что поговорить до завтрака им не удастся, а завтракать они будут в обществе миссис Шерман и полковника Грейсон а.

Селина надела зеленое платье, купленное для нее герцогом у мадам Франсуазы, и, глядя на нее, спускающуюся в гостиную, высокие окна которой выходили на террасу, можно было подумать, что она является частью весенней листвы, наполнявшей сад. Она тоже выглядела юной и свежей, и счастье, исходящее от нее, было похоже на шаловливые лучики солнца.

Полковник Грейсон не мог понять, почему девушка так похорошела со вчерашнего дня. Однако, увидев, с каким выражением лица герцог смотрел на Селину, он понял, что случилось то, что он считал совершенно невозможным. Его светлость влюбился!

Завтрак был превосходным, а их приключения в пересказе герцога выглядели скорее забавными, чем ужасными. И только миссис Шерман изредка прерывала его рассказ.

— И вы воспользовались приемами кун-фу? — недоверчиво спросил полковник Грейсон, когда герцог рассказал ему, как он одним ударом сбил с ног своего противника.

— Меня только беспокоило, что я стал слишком старым и негибким, и не смогу действовать ногами, так, как учили меня монахи, — сказал герцог. — Однако прием удался, и Селина может это подтвердить.

— Это было невероятно! — воскликнула Селина. — Думаю, что бандиты сочли вас волшебником! Они были совершенно потрясены тем, как этот человек упал, будто подкошенный.

— После всего, что произошло, я решил найти учителя, с которым мог бы продолжить свои занятия, — сказал герцог. Имея вчера вечером дело с этими ножами, я пришел к выводу, что гораздо важнее быть мастером в безоружной борьбе, чем пользоваться столь отвратительным оружием.

Завтрак подошел к концу, но все оставались в столовой, продолжая беседу, когда слуга доложил о приезде врача. Герцог встал:

— Кажется, я должен дать ему осмотреть свою руку. Правда, Селина и священник церкви Святой Лаэ промыли мои раны, так что думаю, они быстро заживут.

— И все же разумнее показаться врачу, — сказал полковник Грейсон.

— Вы уже поставили меня в безвыходное положение, послав за ним, — беззлобно ответил герцог. — Пусть он поднимется наверх.

Когда он вышел из комнаты, вслед за ним и миссис Шерман пошла к себе отдохнуть, а Селина вышла в сад. Ей захотелось пойти туда, где они вчера отдыхали с герцогом.

Она чувствовала, что сегодня им предстоит сказать друг другу нечто особенное, а самой лучшей обстановкой для этой беседы были великолепные деревья мимозы и пурпурные бугенвиллеи на красной стене, согреваемой лучами солнца. Селина оперлась на баллюстраду и любовалась открывшимся ее взору видом.

Может ли быть на свете что-нибудь прекраснее? — задавала она себе вопрос. Солнце, играющее на волнах, дымка над горизонтом, гавань с белыми судами на воде.

Вдруг Селина услышала приближающиеся шаги. Думая, что это герцог, она с улыбкой повернулась на звук шагов и увидела леди. Поразительно эффектная — такой женщины ей еще никогда не приходилось видеть — одетая по последней моде, она сверкала драгоценностями.

Леди подошла ближе, и Селина увидела, что лицо ее искажено злобой.

— Мне сказали, что вы здесь, — сказала леди, — и я хотела посмотреть на вас. Крестьянская девушка, которую герцог подцепил в какой-нибудь грязной трущобе.

У Селины перехватило дух от ее резкого голоса, в котором звучали злобные и мстительные нотки.

— Думаю, вы знаете, кто я, — продолжала леди. — Но если вам никто этого не сказал, то я леди Миллисент Уилдон, и герцог привез вас сюда просто для того, чтобы досадить мне, потому что мы с ним поссорились.

Селина ухватилась за каменную балюстраду. Она не понимала ни того, что происходит, ни того, почему леди разговаривает с ней в подобном тоне.

Леди Милли смерила ее презрительным, уничтожающим взглядом.

— Герцог и я должны пожениться, — сказала она. — Это первое, что вы должны усвоить. А второе — это то, что ваше присутствие здесь делает герцога предметом разговоров и насмешек всего Монте-Карло.

— Что вы имеете в виду? — не поняла Селина. Слова девушки были едва слышны.

— То, — отрезала леди Милли, — что все говорят, что вы приплыли сюда на его яхте в крестьянском платье, а он разодел вас, как райскую птичку. — Помолчав немного, она добавила: — Каким бы влиянием он ни обладал, подобное поведение унижает и позорит его в глазах общества.

Селина что-то беззвучно прошептала.

— Вам нечего здесь делать! — гневно произнесла леди Милли. — Возвращайтесь обратно в ваши трущобы. Убирайтесь из его и моей жизни! Видеть вас не могу!

Она говорила так агрессивно, что Селина сделала шаг назад, будто испугавшись, что леди Милли ударит ее.

Затем, взглянув в это красивое лицо, искаженное гневом, она слегка вскрикнула, как зверек, которого ударили, и повернувшись, побежала через сад.

Она бежала со всех ног, как бежала вчера вечером, — неистово и отчаянно.

Глава 8

Герцог, улыбаясь, сошел вниз.

Врач уже ушел, поспешив к другому важному пациенту. Он пробыл с герцогом дольше, чем можно было ожидать, так как врач обнаружил, что рана, нанесенная бандитским ножом, достаточно глубока и ее надо зашить. Он наложил шов очень искусно, не причинив герцогу большой боли.

Когда герцог вышел в вестибюль, к нему подошел лакей и сказал по-французски:

— Вас ждет дама, сударь.

С этими словами он открыл дверь в гостиную. Это была большая, прохладная, очень красивая комната, которую герцог украсил бесценными картинами, привезенными им из замка Этерстонов.

Он вошел, и лакей закрыл за ним дверь. Солнце било ему в глаза, когда он увидел фигуру, стоящую у окна, и подумал, что это Селина. Однако, подойдя поближе, он увидел, что перед ним стоит леди Милли.

Увидев его, она повернулась и направилась к нему, глаза ее блестели, яркие губы были вызывающе искривлены.

— Как я рада вас видеть! — воскликнула она.

— Я не ждал вас, Милли, — ответил герцог.

Это было не совсем правдой, так как он знал, что рано или поздно она явится на виллу и ему предстоят неизбежные объяснения, а может быть, даже сцена.

Но он надеялся, что это произойдет не теперь, когда ему так хотелось побыть наедине с Селиной.

— Вы очень дурно поступили со мной! — мягко произнесла леди Милли. — Но я вас прощаю, ведь я так ждала вашего возвращения.

Ничего не ответив, герцог подошел к камину.

Она приблизилась к нему. Затем, положив руку ему на плечи, сказала:

— Давайте забудем об этой глупой размолвке. Я люблю вас, и вы это знаете.

— Простите, Милли, — спокойно ответил он.

— Вам стыдно за ваш поступок? Это хорошо, но я достаточно великодушна, чтобы найти вам дюжину извинений.

— Не совсем, — сказал герцог, — хотя я признаю, что с моей стороны было несколько опрометчиво попросить вас так быстро покинуть виллу.

Воцарилась тишина. Помолчав немного, леди Милли произнесла:

— Я понимаю, вы были в гневе. А быть может, я вела себя бестактно. Но ведь мы слишком давно знакомы, чтобы таить обиду друг на друга или допустить, чтобы глупая неосторожность разбила наше счастье.

— Я хочу поблагодарить вас за это счастье, — ответил герцог. — Мы провели вместе много приятных минут, Милли, но надо посмотреть правде в глаза и сказать себе, что все кончено.

— Что вы имеете в виду, когда говорите «кончено»? — спросила леди Милли, на этот раз жестче.

Пока герцог подыскивал нужные слова, она продолжала:

— Вы не можете сердиться на меня! Это смешно. Я прекрасно понимаю, что вы привезли эту крестьянскую девушку, чтобы досадить мне, но, думаю, в дальнейшем она не доставит нам неприятностей.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул герцог. — Селина — моя подопечная.

— Вы лжете, и мы оба это знаем, — отрезала леди Милли. — Всему Монте-Карло известно, что вы привезли ее на вашей яхте, что на ней было крестьянское платье, а вы разукрасили ее, как павлина, делая вид, что она ваша подопечная.

— Здесь нет никакого притворства, — твердо произнес герцог. — Она моя подопечная.

Леди Милли довольно неприятно засмеялась.

— Вы хотите, чтобы я поверила этой чепухе? — спросила она. — Но я не желаю более говорить о ней. Она ушла.

— Вы видели Селину? — удивился герцог. — Я не позволю вам обижать ее!

— Если я и обидела ее, это можно было ожидать. Я просто сказала ей, чтобы она возвращалась туда, откуда пришла! — Она не могла сдержать свой гнев.

Вдруг у нее перехватило дыхание от взгляда герцога.

— Как вы смели? — закричал он. — Как вы смели оскорбить Селину? Я всегда считал вас глупой женщиной, Милли, но не знал, что вы еще и жестокая! Вы — испугали ее.

— Испугала ее? — повторила леди Милли. — Что из того, что женщина такого сорта испугается? Уверяю вас, что проститутки вполне могут постоять за себя.

Герцог с трудом сдержал слова, готовые сорваться с его губ. Наконец он сказал ледяным тоном, который так хорошо ему давался:

— Нам не о чем больше говорить. Мне очень жаль, что вы так мстительны. Я не могу простить вам то, что вы сделали, и надеюсь, что больше никогда не увижу вас.

— Этого не может быть! — в голосе леди Милли звучало явное удивление, — Вы не должны так говорить со мной! Я люблю вас, и мы поженимся, вы же это знаете.

— Я никогда не предлагал вам выйти за меня замуж, Милли, — ответил герцог. — И не намерен этого делать. Вы оскорбили мою гостью, вы напугали дитя, которое и понятия не имеет о том, что на свете есть женщины, подобные вам. Я уже сказал, что надеюсь никогда больше с вами не встретиться.

Леди Милли протянула руки, как бы желая удержать его, но он, пройдя через комнату, открыл дверь.

— Прощайте, Милли.

Первое время она неподвижно стояла у камина. Затем произнесла:

— Если вы думаете, что вам так просто удастся со мной расстаться, то глубоко ошибаетесь. Каким бы высоким титулом вы ни обладали и к какой бы лести вы ни привыкли, вы выслушаете то, что я посчитаю нужным сказать вам.

Он стоял у раскрытой двери, и она чувствовала, что ее слова не дошли до него.

— Если вы воображаете, что вам удастся ввести свою любовницу в круг ваших легковерных друзей, то глубоко ошибаетесь, — продолжала она. — Ее подвергнут остракизму, не примут ни в одном доме, она будет изгнана из общества, а вы сделаетесь еще большим посмешищем, чем теперь.

Герцог ничего не ответил, а она подошла к нему ближе.

— Я ненавижу вас! Понятно? Я ненавижу вас! И я не пожалею жизни, чтобы вывести на чистую воду такого грубияна, как вы. А что касается этой маленькой проститутки, я всех поставлю в известность, кто она такая и откуда взялась. Будьте уверены!

Герцог по-прежнему молчал.

Он смотрел на леди Милли, приближающуюся к нему, и видел злобу в ее глазах, резкую мстительную линию ее рта и все ее дрожащее от гнева и ярости тело. Ему было странно, что когда-то он любил ее. Как он мог даже на минуту подумать о том, чтобы жениться на ней?

Подошел лакей, увидев, что дверь в вестибюль открыта.

— Проводите леди к экипажу, — распорядился герцог. Даже не посмотрев в сторону леди Милли, он пересек гостиную и вышел на террасу. Он смотрел в сад, пытаясь догадаться, где же может быть Селина.

Услышав, как отъехал экипаж, Этерстон вернулся в дом и поднялся наверх. Он догадывался, как Селина была напугана, и подумал, что, быть может, девушка закрылась в своей спальне и плачет.

Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.

Селины в комнате не было, но на стуле он увидел очевидно специально подобранную к ее платью горничной соломенную шляпу, украшенную полевыми цветами и зелеными бантами. Рядом лежали пара белых перчаток и маленькая белая сумочка.

Значит, с облегчением подумал герцог, она где-то в саду.

Он быстро спустился вниз. Сначала он направился туда, где они вчера отдыхали под деревьями мимозы и где, он надеялся, Селина будет ждать его сегодня. Но ее и здесь не было, а шелковые подушки не были смяты.

Герцог пошел по извилистой тропинке, ведущей вниз, в глубь сада. Пройдя совсем немного, он встретил двух садовников.

— Добрый день, господин герцог, — приветствовали они хозяина.

— Не видели ли вы юную леди? — спросил Этерстон. — Мадемуазель Греттон.

— Нет, сударь. Никто здесь не проходил, а мы работали с самого полудня.

Герцог пошел назад. Другой дороги в нижние сады не было, и теперь, пробираясь сквозь деревья, он высматривал зеленое платье Селины.

Так он шел, пока не оказался у ворот. Здесь еще один садовник разравнивал гравий, постоянно приводимый в беспорядок лошадьми и экипажами, проезжавшими к парадному входу.

— Не видели ли вы здесь юную леди в зеленом платье? — спросил герцог.

— Да, господин герцог, видел, — ответил садовник. — Недавно. Мадемуазель пробежала мимо меня на дорогу.

— На дорогу?! — воскликнул герцог, не веря тому, что услышал. — А вы не видели, вернулась ли она?

— Нет, сударь, а я здесь все время.

Герцог поспешил к вилле. Он понимал, что если Селина убежала без шляпы и сумочки, значит то, что сказала ей леди Милли, привело ее к бегству. Из парадного входа навстречу ему вышел полковник Грейсон.

— Что-нибудь случилось, ваша светлость? — осведомился он.

— Случилось, — ответил герцог, — леди Милли обидела Селину и выгнала ее.

— Как только мне сказали, что приехала леди Миллисент, я сразу понял, что что-либо подобное должно случиться, — сказал полковник Грейсон.

— Куда могла уйти Селина? — недоумевал герцог.

В его голосе слышалась доселе незнакомая секретарю нотка отчаяния.

— А друзья у нее есть? — поинтересовался полковник Грейсон. — Быть может, она ушла домой?

— Нет, нет. Это невозможно, — ответил герцог.

Он поднес руку ко лбу, как бы пытаясь обдумать ситуацию. При этом он понимал, что ему предстояло совершить еще один подвиг Геракла! Им, казалось, не было конца, и герцог чувствовал, что это испытание послано ему свыше. Он дважды спасал Селину из самых безнадежных ситуаций, и теперь долг чести повелевал ему найти девушку. Но куда она могла уйти? Она никого не знала в Монте-Карло, и только Этерстон мог осознать всю абсурдность предположения полковника Грейсона, что она могла отправиться домой.

Девушка, должно быть, была сильно напугана и больше всего нуждалась в ощущении безопасности, которое, он знал, приходило к ней, когда рядом с ней был он.

— А может быть, она где-нибудь спряталась? — тихо спрашивал он себя. — Ждет, пока уедет леди Милли?

И вдруг неожиданно герцога осенила мысль, что Селина, вероятно, думала не о себе, а о нем. Леди Милли, без сомнения, сказала девушке, что ее присутствие делает его посмешищем. Любя его, Селина, вероятно, хотела защитить его, как он защищал ее.

— Я должен найти ее — и как можно быстрее! — сказал он полковнику Грейсону.

Глядя на герцога, его секретарь отметил, что никогда не видел его таким озабоченным. Еще ни одна женщина не внушала ему подобного чувства.

— Прикажите запрячь экипаж, — резко сказал герцог, — и подумайте, подумайте, Грейсон, куда она могла пойти.

Полковник Грейсон отдал приказ лакею, который тут же побежал к конюшне.

Прошло совсем немного времени, и экипаж стоял у дверей, так как благодаря умению герцога все организовать, дежурный конюх всегда подавал экипаж в течение нескольких секунд.

— Собор Сент-Девот! Вот куда она пошла, я в этом уверен, — воскликнул герцог.

Он вспомнил о царящем там мире и о том, как Селина молилась.

«Я должен был догадаться, — говорил он себе, — что в Монте-Карло ее подстерегает опасность».

Она была слишком чиста и невинна для этого грубого, искушенного мира, в котором ценились только богатство и роскошь и в котором никому не было никакого дела до духовного богатства, которым обладала Селина.

Тут герцогу пришла в голову еще одна мысль, и на этот раз он был почти уверен, что прав.

— Езжайте в собор Сент-Девот, Грейсон, и посмотрите, там ли она, — приказал он, — хотя я уверен, что она вернулась к монахиням в церковь Святой Лаэ.

— Пешком? — Недоверие звучало в голосе полковника. — Это же по меньшей мере три мили.

— Я уверен, что она пошла туда, — подтвердил герцог.

— Я немедленно отправляюсь в собор Сент-Девот, — сказал полковник Грейсон и, повернувшись, отдал еще один приказ дворецкому. В эту же минуту подъехал крытый экипаж герцога, в котором он привез Селину с яхты на виллу и который был запряжен той же парой вороных коней.

Описав широкую дугу, лошади остановились прямо около герцога. Он сел в экипаж как был, не дожидаясь, пока ему принесут шляпу и трость.

— В Ла Турби, — сказал он лакею.

Лошади тронулись и покатили по вьющейся вверх дороге. Герцог все время смотрел в раскрытое окно, пытаясь заметить на склоне холма фигурку в зеленом платье.

Они поднимались все выше и выше, и, уже почти добравшись до Ла Турби, герцог понял, что, должно быть, ошибся. Видимо, Селина действительно пошла в собор Сент-Девот. Если это так, то полковник Грейсон найдет ее и привезет на виллу.

И вдруг, уже подумывая о том, чтобы повернуть обратно, герцог увидел девушку. Она, видно, шла очень быстро, а может быть даже бежала, если успела подняться так высоко.

И как он и ожидал, она шла не по дороге, делающей путь длиннее, а прямо от виллы поднималась по узенькой свежей тропинке, будто нарочно избегая длинных, усыпанных цветами пастбищ.

Герцог остановил экипаж, и, выйдя, сказал кучеру:

— Доезжайте до самой вершины, развернитесь и возвращайтесь сюда.

— Хорошо, ваша светлость.

Экипаж отъехал, а герцог еще немного подождал.

Он видел, что Селина поднимается очень медленно, я было видно, что она очень устала. Ее голова была не покрыта, и золотистые волосы переливались на солнце. Ее зеленое платье сливалось с весенней травой и полевыми цветами.

«Как же она молода!» — подумал он.

Но тут же у него мелькнула мысль, что в основных жизненных принципах, которых он всегда старался придерживаться, но о которых нередко забывал, увлекаясь чисто внешними сторонами окружающего его мира, она была зрела и мудра.

И каким же заблуждением с его стороны было придавать этому такое значение и хотя бы на минуту поверить, что брак с женщиной вроде леди Милли сможет принести ему счастье!

И он снова, уже в который раз, услышал голос Селины, читающей стихи в тот ужасный день, когда они бежали из публичного дома в Алжире. Девушка была охвачена ужасом, и, тем не менее, слова, которые она произносила, до сих пор вспоминались герцогу как самая совершенная мелодия:

Но расскажи о прежних днях счастливых И сердце, полном целомудренной любви, Когда ты жил с собой и с миром в мире.

Именно это она и подарила ему — чистую, непорочную любовь. Он понимал, что это дар, который получают лишь немногие.

Он наблюдал за ней, а она тем временем почти добралась до самой вершины крутого холма, где маленькая тропинка, по которой она шла, переходила в широкую дорогу. Голова ее была опущена, и только теперь герцог увидел, что девушка плачет.

Он подошел ближе и позвал ее своим низким голосом:

— Селина!

Она вздрогнула и подняла глаза. Они были наполнены слезами, которые бежали и по щекам.

— Дорогая! Любимая! — произнес он. — Как вы могли убежать от меня?

Он обнял ее.

Девушка сделала слабую попытку помешать ему. Однако он прижал ее к себе так крепко, что ей стало трудно дышать, и коснулся губами ее губ. Он целовал ее, и с каждым его поцелуем удивление и восторг, которые она испытала тогда, за алтарем, казалось, снова овладевали ею. Она зажмурила глаза, как бы защищая их от волшебного золотистого солнечного света, и всем своим существом поддалась обаянию нежного прикосновения герцога. Губы ее становились мягкими и послушными от его поцелуев.

А герцог тем временем, целовал глаза девушки, мокрые от слез щеки и снова ее губы. Он целовал ее страстно и отчаянно, как человек, едва не потерявший самое дорогое в жизни.

И только услышав звук возвращающегося экипажа, он поднял голову, продолжая, однако, обнимать Селину. Когда лошади подъехали к ним совсем близко, он посадил ее в экипаж и сел рядом с девушкой.

Лакей закрыл дверь, и лошади тронулись, медленно спускаясь по крутой дороге. Селина наконец заговорила:

— Это… так несправедливо, — чуть слышно произнесла она. — Я должна уйти.

— Неужели вы действительно думаете, что я вам позволю это сделать? — спросил герцог. — Вы принадлежите мне, вы моя, я никуда вас не отпущу.

— Я… должна, — сказала она нерешительно. — Я доставляю вам неприятности. О вас… говорят.

— А я думал, что вы думаете обо мне, — сказал герцог. — О моя маленькая, глупенькая девочка! Какое это имеет значение, кто что говорит, если нас связывает нечто драгоценное, удивительное, то, чего им не понять?

Он чувствовал, что она дрожит, и взяв ее за подбородок, повернул к себе ее лицо.

— Я люблю вас, моя дорогая.

— Но эта леди сказала, что вы… собираетесь жениться на ней, — прошептала Селина.

Герцог прижал ее крепче.

— Я хочу кое-что сказать вам, — сказал он. — Я никогда — и это правда, Селина, — никогда не просил ни одну женщину выйти за меня замуж. Никогда в жизни.

Она посмотрела ему в глаза, а он очень мягко добавил:

— Выйдете ли вы за меня замуж, дорогая? Ведь я не могу жить без вас.

Он заметил, как лицо девушки озарило какое-то неземное сияние, делающее ее еще красивее.

Она отвернулась от него.

— Но ведь я… не знатна. Все будут в шоке, если вы… женитесь на мне. Но может быть, я могла бы остаться у вас и… никто бы об этом не узнал… как бы у вас… в гареме.

Герцог засмеялся.

— Дорогая моя, бесценная! — воскликнул он. — Неужели вы думаете, что это возможно, даже если бы я принял ваше предложение?

Он снова повернул ее лицо к себе.

— Я хочу, чтобы вы всегда были со мной, — сказал он. — Не тайно, а как моя жена, как моя любовь, днем и ночью.

Герцог снова коснулся ее губ своими губами, и Селина поняла, что слова излишни.

Они принадлежали друг другу. Она была частью его, а он частью ее. Никакая брачная контора не могла бы сблизить их больше.

— Я люблю вас, — прошептала она, когда в их поцелуях наступила короткая пауза. — Я люблю… вас так, что не могу… думать ни о чем другом. Я только… хочу делать, то, что… хотите вы.

— Я ведь сказал, что вы можете доверять мне, — произнес герцог.

Тут он с удивлением обнаружил, что они уже приехали. Помогая Селине выйти из экипажа, он увидел, что туфли ее в грязи, а подол платья покрыт пыльцой цветов.

— Я должна переодеться, — сказала она.

— Только недолго, — ответил герцог.

Девушка поспешила наверх, а вслед за ней и горничная помочь ей переодеться.

Взглянув на себя в зеркало, Селина расстроилась, оттого что волосы ее растрепались на ветру. Она не замечала, что ее глаза сияют от восторга, а губы горят от поцелуев герцога.

Вниз Селина спустилась в белом платье, также от мадам Франсуазы, а так как она была безмерно счастлива, то взяла белую розу из вазы на столике в своей комнате и приколола цветок себе в волосы.

Герцог ждал ее в гостиной. Взглянув на девушку, появившуюся в дверях, он поймал себя на мысли, что никогда еще не видел столь чистого существа, которое в такой мере было бы воплощением невинности.

Их глаза встретились, и герцог протянул руки. Селина подбежала к нему, и он крепко прижал ее к себе.

— Что вы делали так долго? — спросил он.

— Прошло не более десяти минут, — ответила она.

— Я ждал десять веков, — сказал он. — Вероятно, так и есть! Мне кажется, я ждал вас с незапамятных времен. — Он еще крепче прижал ее к себе со словами: — Но теперь, найдя вас, я постараюсь больше никогда вас не потерять.

Он целовал ее, пока комната не поплыла у нее перед глазами, и она не могла уже ни о чем думать, а только чувствовала невыразимый восторг. Потом герцог посадил ее на диван и произнес несколько нерешительно:

— У меня множество планов, дорогая. Надеюсь, вы одобрите их.

— Я одобрю все, что вы захотите, — ответила Селина. — Но вы уверены… вполне уверены… — заканчивать фразу не было необходимости.

— Я уверен, — твердо сказал он, — что хочу быть с вами, и не было в моей жизни желания сильнее, и что мы с вами больше никогда не расстанемся.

Поднеся ее руку к губам он поцеловал каждый ее пальчик, а потом мягкую ладонь.

Он чувствовал, как она трепещет, и добавил:

— Но мы должны быть разумными. По моим планам, мы поженимся завтра рано утром. Сначала будет гражданское бракосочетание в присутствии мэра, что обязательно во Франции, а потом, чтобы доставить вам удовольствие, моя дорогая, скромная служба в английской церкви.

Селина издала глубокий вздох счастья. Ответа не требовалось.

Герцог взял бланк, который положил на стол в тот момент, когда она входила в комнату.

— Я должен сообщить мэру кое-какие подробности, — сказал он. — Итак, моя драгоценная, полное имя вашего отца.

— Френсис Губерт Греттон, — ответила Селина.

— А как девичья фамилия вашей матери?

— Элизабет Керби.

Герцог записал это, а Селина неуверенно добавила:

— Вероятно, я должна добавить «достопочтенная», но никогда раньше не делала этого.

Герцог поднял голову.

— А кто был ее отец? — спросил он, немного помолчав.

— Лорд Керби.

— Лорд Керби? Вы уверены?

— Ну конечно, — ответила Селина. — Мама редко говорила о своих родителях, но иногда рассказывала мне о своем детстве, прошедшем в большом доме в Хантингдоне.

Герцог внимательно посмотрел на листок бумаги и произнес:

— В это трудно поверить.

— Почему, что-нибудь не так? — испугалась Селина.

— Все так, дорогая, — успокоил ее герцог. — Просто лорд Керби — ваш дедушка — кузен моей матери. Значит, мы с вами родственники. А вы сейчас моя подопечная.

Тут он понял, что в этом и есть ответ на дышащие злобой и местью слова леди Милли. Теперь, когда станет известно, что дед Селины лорд, никто не примет во внимание то, что Милли будет говорить о девушке. Он также был уверен, что как только Селина станет герцогиней Этерстон, ее родственники со стороны матери сразу же признают ее и объявят всем о своем родстве с нею.

Не то чтобы его это очень беспокоило. Герцог любил Селину такой непреодолимой любовью, что женился бы на ней даже в том случае, если бы она действительно была из трущоб, как пыталась утверждать леди Милли. Но для Селины это родство откроет дверь в самые высокие сферы и никому не позволит бросить тень на их счастье.

Однако герцог решил, что девушке трудно будет понять тонкости, и поэтому счел объяснения излишними. Вместо этого он посмотрел в ее сияющее радостью лицо, когда она произнесла:

— Я так горда от мысли, что фактически я ваша родственница! Как мама обрадовалась бы, если бы узнала это!

— Кто знает, может быть, она и радуется за нас, — предположил герцог.

Неделю назад ему бы и в голову не пришли подобные мысли, но теперь он в глубине души верил, что это возможно.

— Я в этом уверена, — согласилась Селина, — И я знаю, что именно такого мужа, как вы, ока выбрала бы мне.

Говоря это и особенно подчеркнув слово «муж», она немного покраснела.

— Я передам эту бумагу полковнику Грейсону, которому уже поручил отнести ее прямо к мэру и позаботиться о церковной службе. — Герцог встал и улыбнулся. — А потом мы подумаем о медовом месяце. Вам бы хотелось увидеть Греческие острова? Мы отправимся туда на моей яхте, и вы сможете читать мне стихи Байрона.

— Это было бы великолепно! — воскликнула Селина.

— Потом, я. думаю, мы совершим более дальнее путешествие, — сказал герцог. — Может быть, в Индию, в поисках святых людей, которых вы так мечтаете встретить.

Селина радостно вскрикнула.

Герцог подошел к двери, протянул бумагу слуге и приказал передать ее полковнику Грейсону, после чего вернулся к Селине. Он помог ей встать и подвел к окну. Девушка склонила голову ему на плечо, и он почувствовал, что все ее существо излучает счастье.

Посмотрев на море, герцог произнес:

— Мой друг в Алжире сказал мне, что я должен достичь горизонта, а за ним откроется другой. Теперь это мы будем делать вместе, Селина.

— Вы знаете, что единственное, чего я хочу, — это быть с вами, — мягко ответила она, — чтобы вы учили меня, заботились обо мне, защищали меня. Мне страшно, когда я одна, но когда я с вами, весь мир… принадлежит мне.

— Это чувствую и я, — сказал герцог. — Дорогая моя, вы так много дали мне, но самое главное, вы научили меня любить весь мир.

Он еще крепче прижал девушку к себе и коснулся губами ее губ. Он чувствовал, что она понимает его, знал, что никто не отнимет у них этот неземной восторг от прикосновения друг к другу, восторг оттого, что они были мужчиной и женщиной, которые должны были соединиться в одно существо.

Огонь поцелуя герцога зажег искорку в душе Селины. Герцог понял, что это не та страсть, которая со временем угасает, а часть созидательной силы Бога.

Да, это было божественно. Это было чудо из чудес. Это была по-настоящему целомудренная любовь.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg