«Ручей любви»

Глава 1

Лукас Кохран возвратился в Проспер почти месяц назад и до сих пор продолжал изумляться, насколько его название, означавшее «процветающий», подходило этому маленькому, опрятному, жизнерадостному городку. Ведь Лукас помнил времена, когда на месте Проспера была пустынная земля, а белые люди жили только в усадьбе Дабл Си. Но золотая лихорадка 1858 года погнала тысячи жаждущих быстрого обогащения людей в горы Колорадо. В окрестностях теперешнего Проспера золота не обнаружили, но некоторым приглянулась земля, люди остались здесь, создав небольшие ранчо. Новым поселенцам требовались самые разнообразные товары. Поэтому первым строением будущего города стал магазин, служивший и жильем и баром. C него и началось крошечное селение, которое впоследствии превратилось в Проспер, штат Колорадо.

Лукас повидал множество быстро выросших городов и не только в Колорадо. Все они выглядели более впечатляюще, чем Проспер, и люди делали в таких местах большие деньги. Все они походили друг на друга своей безумной, лихорадочной жизнью. Грязные улицы заполняли толпы старателей и тех, кто пытался заставить их расстаться со своим золотом: владельцев салунов, шулеров, проституток и мошенников. И Лукас был доволен тем обстоятельством, что Проспер не осчастливлен — или проклят — ни золотом, ни серебром. Оставаясь самим собой, этот городок по-прежнему существовал, в то время как большинство городов старателей вымирали и, разрушенные непогодой, превращались в скелеты.

Проспер же был действительно процветающим городком, хорошим местом для того, чтобы создать здесь семью, о чем свидетельствовали триста двадцать восемь человек, населявшие его. Вся деловая жизнь сосредоточилась на длинной центральной улице, вокруг которой расположились девять других, застроенных небольшими домами. Но были и такие дома, как, например, дом банкира Вилсона Милликена, которые не показались бы неуместными и в Денвере, и даже в крупных городах восточных штатов.

В Проспере имелся только один салун и не было публичных домов, хотя все мужчины знали, что две девушки из салуна всегда готовы оказать любые дополнительные услуги за определенную плату. В северной части города находились церковь и начальная школа. В Проспере также были банк, две гостиницы, три ресторана (два из которых находились в гостиницах), универсальный магазин, две платные конюшни, магазин тканей, сапожная мастерская, кузница и даже магазин головных уборов для дам.

Своим возникновением город был обязан семейству Кохранов, захватившему обширную местность Дабл Си в сражениях с команчами и арапахо и оплатившему эту победу собственной кровью. Лукас был первым Кохраном, родившимся здесь, а теперь стал последним: во время войн с индейцами он похоронил двух братьев и мать, а его отец умер месяц назад. Постепенно Дабл Си заселили и другие фермеры, но Кохраны были первыми и купили ценой собственных жизней для всех обитателей этой местности безопасность, которой теперь наслаждался и Проспер. Все старожилы знали, что город начал свое существование не с длинной центральной улицы, а с нескольких могил на семейном кладбище Кохранов.

Каблуки сапог Лукаса глухо стучали по мостовой. Он направлялся к универсальному магазину. Дул холодный ветер, пахнувший снегом. Низкие, серые тучи клубились над вершинами гор, указывая на то, что весна опять задерживается. Лукас обогнал женщину, кутавшуюся в шаль, и дотронулся до своей шляпы.

— Похоже, что еще будет идти снег, миссис Паджет, — произнес он.

— Похоже на то, мистер Кохран. — Беатрис Паджет дружелюбно улыбнулась ему.

Войдя в магазин, Лукас кивнул его владельцу мистеру Винчесу. В течение последних десяти лет, пока Лукас отсутствовал, дела в магазине шли настолько хорошо, что его хозяин Осия Винчес смог нанять служащего, который выполнял большую часть работы.

— Осия, — произнес Лукас вместо приветствия.

— Как дела, Лукас? Начинает немного холодать, не правда ли?

— Да, к утру пойдет снег. Может, он кому и нужен, но лично я жду весну

— Кто из нас не ждет? Пришли что-нибудь купить?

— Только ружейное масло.

— Вниз, налево и до конца.

— Спасибо.

Лукас пошел в направлении, указанном Осией, и чуть не наткнулся на фермершу, рассматривавшую сбрую. Он рассеянно пробормотал извинения и продолжил свой путь, даже не оглянувшись. Фермерство стало трудным занятием для женщин, и оно старило их раньше срока. Кроме того, он заметил знакомую светловолосую голову над мешками с мукой, и его охватило радостное волнение. Оливия Милликен принадлежала к тому типу женщин, который всегда нравился ему. Именно на такой девушке Лукас хотел бы жениться: хорошо воспитанная, с приятным характером, красивая, она бы составила счастье его жизни. У него были большие планы, связанные с усадьбой Дабл Си, и непоколебимое честолюбие для того, чтобы претворить их в жизнь.

Рядом с Оливией Лукас увидел двух молодых женщин, поэтому не подошел к ней, а только прикоснулся к краю шляпы, когда их взгляды встретились. К чести Оливии, она не захихикала в ответ на его приветствие, как две другие женщины, а только серьезно кивнула, давая понять, что узнала его. При этом на ее лице выступил легкий румянец, от которого она стала еще привлекательнее.

Лукас расплатился за ружейное масло и вышел. Дверь еще не успела захлопнуться за ним, как послышались приглушенные смешки и повизгивание приятельниц Оливии.

— Он дважды танцевал с тобой!

— О чем он говорил?

— Я так волновалась, когда он пригласил меня, что чуть не умерла!

— Он хорошо танцует? Клянусь, у меня бы все перевернулось внутри от одной мысли, что он обнимет меня за талию. И хорошо, что он не пригласил меня, иначе я выставила бы себя на посмешище. Однако я должна признаться, что страшно ревновала тогда, Оливия.

Ди Сван поглядывала на трех молодых женщин, две из которых болтали без умолку, не давая Оливии возможности ответить. Смущенная Оливия все же сохраняла самообладание. Да и две другие шушукались в сторонке, пытаясь говорить тихо, но их возбуждение привлекло к себе внимание Ди. Не надо было подслушивать, чтобы понять содержание разговора, касающегося, как обычно, какого-то мужчины, в данном случае, Лукаса Кохрана. Ди продолжала выбирать новую уздечку. Жесткие полосы кожи скользили между ее пальцами

— Он вел себя как настоящий джентльмен, — произнесла Оливия ровным голосом. Дочь банкира очень редко теряла самообладание.

Лукавство искрилось в глазах Ди, наблюдавшей за безупречными манерами мисс Милликен, когда их взгляды встретились. Оливия поняла веселье Ди так же ясно, как если бы та громко рассмеялась, и она также поняла, почему Ди не только не присоединилась к ним, но и предпочла, чтобы Оливия ничем не отметила ее присутствия, кроме вежливого кивка. Ди всегда ревностно оберегала свое уединение, и Оливия, уважая подругу, не пыталась втянуть ее в разговор, который наверняка был ей неинтересен и неприятен.

Даже в таком маленьком городке, как Проспер, имелись светские условности и предрассудки. По сложившимся традициям, Ди Сван не могла быть приглашена в те дома, где бывала Оливия Милликен. Независимая Ди презирала эти условности. Она объяснила своей школьной подруге, что не стремится быть исключением из этих скучных и смешных правил. Ее стремление к уединению было столь сильным, что лишь они с Оливией знали, насколько в действительности дружны. Ди никогда не посещала дом Милликенов. Только Оливия приезжала, всегда в одиночестве, к небольшой хижине Ди. Такая договоренность устраивала обеих. В обществе Ди Сван дочь банкира Милликена могла быть сама собой, лишь со своей подругой была она откровенна и чувствовала себя свободной от недоброжелательных, завистливых взглядов и сплетен. А сейчас Оливия решила непременно приехать к Ди и рассказать обо всем, что произошло со времени их последней встречи, которая состоялась более месяца назад из-за затянувшейся зимы.

Выбрав уздечку, Ди отнесла свои покупки к прилавку, где Осия Винчес старательно занес их на страницу гроссбуха, на верху которой значилось ее имя. Затем он вычел результат из суммы кредита, оставшегося от прошлого года. Глядя на перевернутые цифры, она заметила, что денег осталось мало, но их должно было хватить до летнего урожая.

Мистер Винчес повернул к ней гроссбух, чтобы она могла проверить его подсчеты. Пока Ди водила пальцем по колонкам, он наблюдал за молодыми женщинами, все еще стоявшими в дальней части магазина. Взрывы глупого смеха заставили его фыркнуть.

— Этот смех напоминает мне кудахтанье, доносящееся из курятника, когда в него забирается лиса, — пробормотал он.

Ди кивнула, подтверждая правильность его подсчетов, и, вернув гроссбух на прежнее место, собрала свои покупки.

— Спасибо, мистер Винчес.

— Хорошо, что вы скромнее некоторых. — Осия рассеянно покачал головой — Можно подумать, что они никогда раньше не видели мужчину.

Ди оглянулась на трех приятельниц и, снова повернувшись к мистеру Винчесу, пожала плечами. Что из того, что Лукас Кохран вернулся в город после десятилетнего отсутствия. Это ничего не значило для нее. Конечно, она узнала Лукаса Кохрана, когда он столкнулся с ней в магазине, но узнать кого-то и знать его — это разные вещи. Он покинул Проспер вскоре после того, как ее родня поселилась здесь. Тогда она была четырнадцатилетней школьницей, он же — на восемь лет старше — взрослым человеком. Ди помнила его лицо, но она не знала этого человека и его жизни. У Ди было правило интересоваться только своими делами, и она ожидала от других того же.

Эллери, отец Лукаса, умер несколько недель назад. Смерть старого Кохрана не казалась ей чем-то странным: обычное явление, и он, как рассказывали, умер мирно. Ди знала: теперь хозяином усадьбы станет Лукас. Но, не имея никаких дел с Эллери, она и не ожидала, что они могут возникнуть с его сыном.

Выйдя из магазина на ледяной ветер, Ди плотнее закуталась в старую куртку отца, надвинула на уши, защищая лицо от ветра, его большую шляпу и поспешно зашагала к повозке. Забравшись на козлы, она уже не думала о Лукасе Кохране.

В конце дня пошел снег. Ди обожала бесшумное кружение белых хлопьев, это было ее любимое зрелище. Поэтому девушка не слишком расстроилась по поводу того, что приход весны опять задерживается. Выросшая на природе, погруженная в ее неумолимый ритм, Ди любила смену времен года, каждое из которых обладало своими волшебством и прелестью. Сидя у очага в своей хижине, она думала о том, что животным тепло и удобно в сарае, работа по дому закончена, в ее жилище уютно и безопасно. Яркое пламя весело трепетало, согревая девушку. Ей больше не нужно что-то делать, а можно просто сидеть с чашечкой кофе, протянув ноги к огню, и читать одну из бесценных для нее книг, которые она приобрела этой зимой. Ведь зима — время отдыха. В течение остальных трех сезонов Ди была слишком занята, чтобы найти время или силы для чтения. Но вскоре книга упала ей на колени. Склонив голову к высокой спинке кресла-качалки, девушка стала размышлять о весенних посадках.

В прошлом году был такой хороший урожай маиса, что, возможно, следовало бы в этот раз посадить его на большей площади. Маис никогда не пропадает: то, что не раскупается в городе, всегда можно скормить лошади. Но увеличение посадок маиса означало сокращение посадок других овощей, и Ди никак не могла решить, разумно ли это. Она всегда с точностью до квадратного ярда рассчитывала, сколько земли сможет обработать, и обработать самостоятельно. Молодая хозяйка фермы не хотела увеличивать площадь посадок за счет ухудшения качества выращиваемых ею овощей. Ди также не хотела нанимать помощника, поскольку величайшим удовольствием, которое она получала от своего хозяйства, была полная независимость.

Вначале, оставшись совсем одна на пороге восемнадцатилетия, Ди испугалась. Когда ей было только шестнадцать, всего через два года после того, как ее семья поселилась в узкой, плодородной долине неподалеку от Проспера, Ди потеряла мать, учительницу. Умерев совсем молодой, та оставила своей дочери в наследство книги и веру в преимущество добросовестного труда. Не прошло и двух лет после смерти матери, как умер отец Ди, Джордж Сван. Тишина и пустота преследовали молодую девушку, ее тревожили одиночество и незащищенность. Ди сама вырыла могилу отцу и похоронила его, не желая, чтобы кто-нибудь узнал о том, что она осталась совершенно одна на ферме. Одинокая женщина уязвима. В Проспере, куда она приезжала за покупками, Ди пресекала расспросы об отце, говоря, что он не может покинуть ранчо. При этом она не лгала, хотя и не говорила всей правды.

Джордж умер в начале зимы, так и не приходя в сознание после того, как мул ударил его в голову. Во время долгих, холодных месяцев Ди горевала и обдумывала свое положение. Теперь она владела этой маленькой плодородной долиной, которая была слишком мала для того, чтобы заниматься скотоводчеством, и слишком велика, чтобы Ди могла самостоятельно обрабатывать ее. Долину орошал кристально чистый горный поток, называемый Ручей Ангелов. Ди не смогла бы вспомнить тот момент, когда она решила, какой должна быть ее будущая жизнь. Она просто делала то, что требовалось каждый следующий день.

Первой и главной была необходимость научиться защищать себя и ферму. День за днем с угрюмой решительностью она раскладывала перед собой оружие отца: кольт, старую винтовку и сияющий двуствольный дробовик, приобретенный год назад. Револьвер заржавел, поскольку Джордж не вынимал его из кобуры, висевшей на гвозде с тех пор, как они поселились у Ручья Ангелов. Никто не назвал бы отца Ди хорошим стрелком, и свою дочь он стрелять не учил. Однако, почистив и смазав оружие, юная Ди каждый день час за часом училась заряжать его, пока не стала делать это автоматически, не задумываясь. Затем она начала практиковаться в стрельбе по мишеням. Кольт казался Ди наиболее простым оружием, но вскоре она поняла, почему Джордж недолюбливал его и оставил ржаветь в кобуре. На револьвер нельзя положиться: стрельба из него была недостаточно точна. Девушка долго экспериментировала, пока не выяснила расстояние, с которого она могла попасть в мишень, прикрепленную к стволу большого дерева. Стрельба из винтовки удавалась ей гораздо лучше. Но, как и отец, Ди предпочитала дробовик. Стреляя из него по любой мишени, она не промахивалась. Дробовик был самым надежным ее оружием.

Ди не стала терять время на то, чтобы добиваться большой ловкости в обращении с револьвером. Репутация опытного стрелка ей была не нужна. После долгих ежедневных тренировок она решила, что способна защитить себя любым оружием, имеющимся в ее распоряжении и оказавшимся под рукой. И этого ей было достаточно. Конечно, Ди приходилось не только тренироваться в стрельбе. Умение защитить себя очень важно для одинокой женщины, но еще важнее для Ди Сван была земля, на которой она жила и единственной хозяйкой которой теперь являлась.

Девушка привыкла работать на земле. Они с матерью всегда сажали огород и каждое лето заготавливали овощи на зиму. Ди нравилась работа в огороде, и то, что она могла видеть плоды своего труда. После смерти родителей она часто задумывалась о бренности человеческой жизни. Чтобы справиться с безысходным отчаянием, ей необходимо было что-то прочное, незыблемое. А природа вокруг продолжала жить в своем вечном ритме, и времена года проходили одно за другим, и Ручей Ангелов, не умолкая, журчал, орошая долину. Земля щедро награждала за самую элементарную заботу. Печаль отступала, когда девушка видела молодые побеги. А физический труд позволял забывать тревоги. Земля придавала жизни Ди смысл, кормила и восхищала ее.

Весной в городе узнали, что Джордж Сван умер, и Ди пришлось выдержать натиск любопытства. Люди, с которыми она была едва знакома, спрашивали ее о дальнейших планах, о том, есть ли у нее родственники, готовые взять девушку к себе. Ди родилась в Виргинии, там жили ее кузены, с которыми она не поддерживала никаких отношений. Всеобщее любопытство смущало и раздражало ее. Назойливость горожан была для Ди почти невыносимой. Погруженная в свое горе, со свойственной ей замкнутостью, девушка едва отвечала надоедливым любопытным. Когда Ди давала им понять, что не собирается покидать ферму, возмущению не было конца. Ведь она была всего лишь молодой девушкой, еще не достигшей и девятнадцати лет, и, с точки зрения горожан, ей не следовало жить самостоятельно. Порядочная женщина так бы не поступила. Когда слух о сиротстве Ди Сван разнесся по округе, некоторые молодые ковбои с окрестных ранчо и прочие шалопаи решили нарушить ее уединение. Летними ночами они отправлялись к ее хижине в одиночку, а иногда и группами. Ди встречала непрошеных гостей с дробовиком в руках, и им приходилось убираться восвояси. Некоторые угостились дробью, и поняв, что юная хозяйка ранчо не замедлит нажать на спусковой крючок, никогда больше не возвращались. По крайней мере, в роли ухажеров. Со временем лихие кавалеры поняли, что мисс Сван не нуждается в их посещениях. Урожай овощей, который Ди собрала в первый год своего сиротства, был слишком велик для нее одной. Поэтому она отвозила в город излишки и продавала овощи на улице с тележки. Но эта торговля заставляла ее проводить в городе целый день. Поэтому она договорилась с мистером Винчесом о том, что он будет покупать ее овощи иногда за деньги, а иногда за кредит в его магазине. Это соглашение было выгодно им обоим, поскольку Ди стала проводить больше времени на ранчо, а мистер Винчес продавать овощи горожанам — тем, кто не имел собственных огородов, — и получать небольшую прибыль.

На следующий год, теперь уже сознательно, для продажи, Ди посадила много овощей, но вскоре обнаружила, что ей трудно должным образом ухаживать за ними. Она не успевала уничтожать сорняки, и качество овощей ухудшилось. Но все же, благодаря мистеру Винчесу, Ди заработала небольшие деньги и сумела сделать достаточные запасы продовольствия на зиму.

Весной, когда Ди сажала свой третий огород, на участке, расположенном южнее Проспера, обосновался новый владелец. Кайл Беллами был молод, лет двадцати восьми, и очень хорош собой. Несмотря на это, Ди невзлюбила его с первого взгляда. Он казался ей слишком агрессивным и высокомерным. Беллами намеревался создать огромную усадьбу, приобретая землю в округе. Единственным человеком, которого он остерегался и с которым считался, был Эллери Кохран.

Решив, что для его растущей усадьбы необходим еще один источник хорошей воды, Беллами предложил Ди продать ему долину Ручья Ангелов. Больших усилий стоило ей не рассмеяться в ответ на это нахальное предложение. Но Ди сумела вежливо отказать.

Через некоторое время Беллами предложил ей гораздо большую сумму. И получил столь же вежливый и решительный отказ. В третий раз он предложил еще больше, предупредив Ди, что это его последняя цена.

Он явно не намерен был отступать, и Ди решила объяснить ему свой отказ.

— Мистер Беллами, дело не в деньгах, — сказала она решительно — Я не хочу никому продавать землю ни за какую цену. Я не хочу уезжать отсюда. Это мой дом.

Кайл Беллами привык иметь все, что хотел. Вопрос состоял лишь в том, сколько он собирался потратить денег. Поэтому он был потрясен непреклонностью Ди. В ее спокойных зеленых глазах Беллами прочел приговор своему намерению. Сколько бы он ни предложил, она не собиралась уступать. А он так хотел получить эту землю. Но поскольку земля не продавалась, он нашел выход из этого положения, решив жениться на Ди. Когда Ди Сван задумывалась о будущем, она всегда представляла себе, что когда-нибудь выйдет замуж и у нее будут дети. Но предложение Кайла Беллами заставило ее осознать: это совсем не то, чего бы она хотела. Хозяйка Ручья Ангелов вдруг поняла, что не намерена выходить замуж. Сначала это открытие потрясло Ди. Но потом она вспомнила, насколько независимость и самостоятельность устраивали ее. Два с половиной года прошли со дня смерти отца. И теперь девушка взглянула на себя и свою жизнь совсем другими глазами. Она увидела иную Ди Сван — взрослую и сильную. Поэтому, отчужденно посмотрев на Кайла Беллами, она произнесла:

— Благодарю вас, мистер Беллами, но я никогда не выйду замуж.

История сватовства Кайла Беллами к Ди Сван имела странные последствия. Некоторые ковбои сочли забавным проскакать по огороду Ди, стреляя в воздух из револьверов, пугая животных и крича. Но им пришлось убедиться, так же, как и недавним ухажерам, насколько опасно недооценивать мисс Сван. Огород кормил ее, и она защищала его с помощью своего грохочущего двуствольного дробовика. Ди, конечно же, поняла, что это весельчаки из усадьбы Беллами. В округе возникало все больше маленьких ранчо, и новички, работавшие на них, тоже не стеснялись беспокоить Ди Сван.

В период созревания урожая она спала с полуоткрытыми глазами и дробовиком в руке, готовая в любой момент дать отпор компании горланящих ковбоев, которые не находили ничего плохого в том, чтобы потревожить хозяйку дома. Но Ди решила, что переживет эти набеги, со временем даже привыкла к ним. Если бы она почувствовала серьезную угрозу, то не ограничилась бы стрельбою дробью. Впрочем, это была, пожалуй, единственная досадная помеха в ее жизни.

Прошло шесть лет с тех пор, как умер ее отец… Окинув взглядом долину, огород, свою маленькую хижину, Ди осталась довольна увиденным. У нее было все необходимое, и даже несколько изящных дорогих безделушек. Она имела небольшую сумму в банке, отложенную на черный день, кредит в магазине Винчеса, а главное — чудесную плодородную землю. В хлеву стояли две коровы и бык, которые время от времени дарили ей телят. Куры копошились на лужайке перед домом. А еще у нее была лошадь, выносливое животное, тянувшее плуг, тележку и иногда возившее молодую хозяйку на своей спине. Все это принадлежало Ди Сван, и всего этого она добилась сама.

Когда женщина выходила замуж, все, чем она владела, становилось собственностью ее мужа. Ранчо управляли, как правило, мужчины. Ди не видела смысла в том, чтобы когда-либо отказываться от власти над своей землей. И если это означало, что ей пришлось бы остаться старой девой, ну что ж, в жизни случались вещи и похуже. Ди Сван была действительно независимой. В те времена это являлось большой редкостью. Обитатели Проспера и окрестных ранчо считали ее странной, но трудолюбивой и честной женщиной. Ее уважали. И такое отношение вполне устраивало хозяйку Ручья Ангелов.

Глава 2

На деревьях появились почки, верный признак прихода весны. Несмотря на холодный ветер, задувавший с гор, еще покрытых белыми зимними шапками, Лукас Кохран ощущал едва различимый аромат новой жизни, свежей и молодой. Он провел десять долгих лет вдали от земли, которую любил, и теперь, вернувшись на родину, чувствовал, что все еще не насытился своими впечатлениями. А воспоминания, охватившие Лукаса, уносили его в прошлое

Он родился на этой земле в грязной землянке через пять месяцев после того, как его отец перевез семью на запад от Теннеси. Они поселились в обширной долине и были единственными белыми на сотни миль вокруг. Лукаса восхищала та смелость, с какой его мать, ожидавшая ребенка, отправилась сюда с малышом, первенцем Кохранов, которому едва исполнился год.

Первое время индейцы еще не были встревожены вторжением на их территорию странных белых людей. Оглядываясь назад, Лукас решил, что золотая лихорадка 1848 года в Калифорнии и была началом настоящей вражды между индейцами и белыми. Тысячи людей потянулись на запад, и только единицы возвратились домой. Эта миграция белых, естественно, настораживала индейцев. В 1858 территорию Колорадо тоже охватила золотая лихорадка. Массовое вторжение белых привело к открытой вражде, а затем и к войне с индейскими племенами.

Между тем усадьба Кохранов росла, почти сто человек трудились в ней. Грязную землянку сменила грубо сколоченная хижина. Эллери Кохран занимался строительством большого дома для своей жены и сыновей. Лукасу исполнилось четырнадцать лет, его рост приближался к шести футам, а физической силой он мог равняться с взрослым мужчиной. Шестнадцатилетний Мэтью обладал той пылкостью, которая свойственна всем юношам на пороге взросления. Мальчики были неразлучны, причем жизнерадостность Мэтью компенсировала более сдержанный характер Лукаса. Но младший брат часто удерживал старшего от свойственного тому авантюризма.

Самый младший Кохран, Джон, был на шесть лет моложе Лукаса и из-за значительной разницы в возрасте не участвовал в забавах неразлучных старших братьев. Предоставленный самому себе, всегда тихий и замкнутый, он обычно в стороне наблюдал за ними, но иногда братья позволяли ему принять участие в их буйных играх. Узкое, серьезное личико маленького Джона очень ясно запечатлелось в памяти Лукаса.

В тот день, когда индейцы напали на дом Кохранов, почти все мужчины отсутствовали. И это, очевидно, было известно коварным нападающим. Мэтью и Лукас оказались в доме случайно, вернувшись из-за того, что лошадь Мэтью потеряла подкову. Элис, их мать, настояла, чтобы они съели ленч перед тем, как ехать обратно. Сидя за столом с ней и Джоном, неразлучные братья услышали первые крики.

Индейцы не имели огнестрельного оружия, но их было раз в пять больше немногочисленных защитников дома, которым требовалось много времени, чтобы перезаряжать ружья. Быстрота атаки — тактика индейцев — была головокружительной. Лукас различал только неясные звуки, разрывы пороха, панику, когда, не спуская глаз с индейцев, пытался перезарядить ружье. Он, Мэтью и Элис только заняли позицию у окна, как мать неожиданно вскрикнула, увидев восьмилетнего Джона, стоявшего у незащищенного окна и смело направившего вниз ствол пистолета, столь тяжелого для него, что ему пришлось держать его обеими руками. Лукас, ближайший к малышу, схватил и толкнул его за перевернутый стол, приказав оставаться там. Когда он повернулся, то увидел выбитую дверь и Мэтью в рукопашной схватке с индейским воином. В одной руке индейца была дубинка, а в другой — сверкающий нож. Лукас схватил пистолет, брошенный Джоном, и опустился на одно колено, выжидая момент, чтобы выстрелить. Но массивный индеец опрокинул Мэтью на пол и вонзил ему в грудь длинный нож. Тогда Лукас выстрелил наверняка, но смог только отомстить за смерть Мэтью, а не спасти брата.

Атака закончилась так же неожиданно, как и началась. Возможно, индейцы опасались что люди, находившиеся вдалеке от дома, услышат стрельбу и примчатся, встревоженные выстрелами. Схватка продолжалась менее пяти минут.

Гибель Мэтью потрясла Лукаса. Он чувствовал себя страшно одиноким. Неожиданно повзрослев, этот мальчик, увидевший смерть так близко и в свои четырнадцать лет убивший человека, стал замкнутым и суровым. Тоска по любимому брату не покидала его. Весь мир для него изменился.

В 1861 году началась гражданская война между Севером и Югом. Армия была выведена с территории Колорадо, а его жители остались один на один с враждебными индейскими племенами. Только в нескольких городах было относительно безопасно. А караваны фургонов и отдаленные ранчо подвергались постоянной опасности. Усадьба Кохранов превратилась в вооруженный лагерь.

Элис Кохран умерла от воспаления легких зимой 1863 года. Ее смерть была вторым ужасным ударом для совсем еще юного Лукаса. Похоронив мать, он потерял еще одного горячо любимого человека.

Жестокие схватки с индейцами продолжались и в 1864 году. В ноябре эскадрон полковника Джона Чивингтона сжег индейское селение Сэнд Крик, уничтожив сотни женщин и детей. Колорадо содрогнулся от ужаса. Жажда мщения объединила индейские племена, и ответная волна насилия прокатилась от Мексики до Канады. Поэтому в 1865 году войска, возвращавшиеся домой после окончания гражданской войны, были втянуты в новые сражения.

Маленький Проспер быстро становился деловым городом. Особой гордостью жителей стала школа, построенная через пять лет после возникновения городка. Образование Джона Кохрана, прервавшееся со смертью Элис, которая сама обучала своих сыновей, было продолжено в Проспере. В свои пятнадцать лет Джон начал посещать школу. Теперь он каждый день верхом на лошади ездил в город.

Джон никогда не отличался многословием, он просто наблюдал. Со временем Лукас стал жалеть об отчужденности, существующей между ним и младшим брэтом. Но Джона, похоже, подобные отношения не угнетали. Мальчик жил в своем мире, не выставляя напоказ свои чувства в мысли. Лукасу так и не удалось разгадать взгляд спокойных голубых, столь похожих на его собственные, глаз брата.

Однажды лошадь Джона привезла его домой из школы. Мальчик цеплялся за седло, в его груди торчала стрела. Лукас первым подбежал к нему, и неожиданно смущенное выражение появилось на бледном лице Джона, когда он выпал из седла на руки брата.

Впервые его голубые глаза не были спокойными, они горели какой-то нестерпимой радостью. «Я хочу…»— произнес Джон, но то, чего хотел этот мальчик, осталось неизвестным, поскольку он умер при следующем вздохе.

Лукас опустился на колени, все еще держа на руках брата. Чего же хотел этот маленький мальчик, так рано ушедший из жизни? Следующая весна уже не наступит для него, не ему будут улыбаться девушки. Лукас знал только, что в последнее мгновение перед смертью в глазах Джона было больше жизни, чем когда-либо раньше.

Кровь Кохранов и индейцев, которые не хотели признавать их хозяевами этой территории, пропитала землю долины Дабл Си.

После смерти Джона сложные отношения между Лукасом и Эллери приобрели характер явного конфликта. Может быть, если бы Джон не умер, Лукас не чувствовал такого раздражения и такого отчаяния. Причина разногласий состояла в том, что сын хотел расширить владения Кохранов. Отец же был доволен тем, что имел. В усадьбе мог быть только один хозяин, и, в конце концов, Дабл Си принадлежала Эллери, поэтому именно Лукасу следовало уйти. Отец и сын понимали, что два жеребца не могут ужиться на одном пастбище. Сожалея о разрыве, оба знали, что так будет лучше. Лукас жил вдали от Дабл Си. Они писали друг другу и даже пару раз встречались в Денвере, но сын не вернулся на ранчо, пока отец был жив.

Все эти десять лет Лукас зарабатывал на жизнь различными способами: был ковбоем, игроком и даже какое-то время служил в суде. Он досконально знал работу на ранчо и хорошо владел оружием. Хладнокровие, острое зрение и непреклонная решительность также помогали ему в его кочевой жизни. Лукас Кохран принадлежал к тому типу людей, которые умеют преодолеть любые препятствия, не позволяя им стоять у них на пути. В этом мире существовало не так уж много вещей, которые нельзя было приобрести, заплатив деньгами или кровью. И Лукас знал это.

Став хозяином Дабл Си после смерти отца, Лукас строил грандиозные планы. Усадьба была прибыльной, но он хотел добиться большего. Государственность в Колорадо только зарождалась, что представляло огромные возможности человеку, достаточно умному и сильному, чтобы уметь воспользоваться ситуацией. За десять предшествующих лет Лукас выполнял не только неквалифицированную работу. Последние два года он прожил в Денвере, сотрудничая с губернатором в разработке проекта обеспечения статуса штата, изучая механизмы власти и быстро постигая обширные области ее применения. Он также принимал участие в совещании, проводимом в Денвере по поводу проекта конституции, голосование по которой должно было скоро состояться.

Статус штата был необходим Колорадо. Неоценимое значение этот статус имели для усадьбы Дабл Си новые поселенцы, железная дорога, которая позволила бы доставлять мясо в другие штаты, то есть расширение рынка сбыта товаров и увеличение доходов. Лукас хотел, чтобы усадьба Кохранов была не только самой большой в Колорадо, но и самой процветающей. Эта земля — все, что у него осталось в жизни, в ней покоились его родные.

Лукас ловко пользовался связями, приобретенными им в Денвере. Чем больше денег приносила усадьба, тем большее влияние имел ее хозяин в столице. А чем большее влияние он имел, тем в большей степени мог воздействовать на решения, касавшиеся Дабл Си. Лукаса не интересовала политика, но уверенность в том, что его земля будет процветать, была необходима ему. И он готов заплатить за это любую цену. В ранней юности, отмеченной трагическими событиями, закалился его характер, а десять лет самостоятельной жизни преподали ему кое-какие жестокие уроки. Эти уроки должны были пригодиться сейчас, когда он собирался построить империю. А империи нужны наследники.

На самом деле он не торопился связывать себя, но вскоре после возвращения на родину его внимание привлекла Оливия Милликен, дочь банкира Вилсона Милликена. Она была хорошенькой, рассудительной, благовоспитанной, образованной девушкой с прекрасными манерами. Оливия могла бы стать для него отличной женой. Хозяин Дабл Си решил жениться на мисс Милликен в следующем году.

Но осуществить задуманное не удалось. Усадьба занимала все его время. Нужно было сделать так много. В Дабл Си выводили новую породу быков, чтобы получить более выносливый скот при сохранении качества мяса. Лукас также интересовался различными видами трав на пастбище, поскольку не хотел позволять своим животным питаться чем попало. Для растущего стада нужны были дополнительные пастбища и водопои. Лукас отлично представлял себе значение хорошего источника воды. Многие владельцы ранчо разорялись, когда источники на их земле высыхали, потому что это приводило к гибели стада.

В Дабл Си был хороший источник воды: маленькая речка с медленным течением протекала по всей ее территории. Лукас не помнил, чтобы речка когда-нибудь пересыхала, но пару раз она становилась не больше ручейка. Дожди в Колорадо не были обильными, Значительная часть воды поступала от таяния снегов. Урожайность года зависела в большей степени от зимних снегопадов, чем от летних дождей, а прошлой зимой снега было мало. Предусмотрительный фермер всегда стремился иметь несколько источников воды, чтобы в разные сезоны, когда одни источники иссякали, другие питали бы землю.

Ручей Ангелов всегда был предметом споров между Лукасом и его отцом. Этот ручей и речка, протекающая по Дабл Си, имели общий исток: более крупный поток, разделившись надвое, устремлялся по противоположным склонам горы. В месте этого раздела русло Ручья Ангелов лежало ниже русла другой речки. Поэтому в сухой сезон стекавшая с горы вода попадала только в Ручей Ангелов. Именно из-за этого обстоятельства Лукас хотел приобрести узкую долину Ручья Ангелов. Но Эллери придерживался мнения, что в Дабл Си достаточно своей воды и, поскольку Ручей Ангелов находится по другую сторону горы, слишком хлопотно гонять туда скот. Кроме того, считал Эллери, долина была слишком маленькой, чтобы пасти там большое стадо. Лукас не соглашался с доводами отца и не изменил своего мнения

Ручей Ангелов… Лукас прищурил глаза, думая о том, насколько плодородна эта долина. Может быть, когда-нибудь она будет принадлежать Кохранам. Он обратился к своему управляющему:

— Тоби, кажется, кто-то поселился у Ручья Ангелов несколько лет назад?

Тобиас Вильям, который, сколько помнил Лукас, всегда был управляющим Дабл Си, утвердительно проворчал:

— Да. Поселенец по имени Сван.

То, что губы Тобиаса слегка искривились, показывало, как сильно не любил он даже произносить слово «поселенец».

Лукас проворчал что-то в ответ, и его лицо стало сердитым. Со свойственным всем богатым скотоводам высокомерным отношением к новым поселенцам, он не интересовался жалкими заборами, которые они ставили на свободных пространствах. Но, может быть, поселенец у Ручья Ангелов согласится продать свое владение. Хотя, общаясь с этими людьми, Лукас заметил, что все они упрямы как ослы. Но этот может оказаться более сговорчивым. По крайней мере, стоило посетить владельца Ручья Ангелов

Взглянув на солнце, Лукас определил, что у него достаточно времени для того, чтобы съездить туда и вернуться до темноты.

Конечно, он не был уверен, что ему удастся уговорить поселенца продать землю. Если бы Эллери послушался его, Ручей Ангелов уже принадлежал бы Кохранам. Они могли объявить его своей собственностью до того, как начали прибывать первые поселенцы. Однако воспоминания о спорах с отцом были пустой тратой времени и выводили его из равновесия.

Когда он спустился по широкому откосу, маленькая ферма, открывшаяся его взгляду, изумила Лукаса. Он увидел только двух коров, но они были тучными и здоровыми. Одинокая лошадь в загоне выглядела лоснящейся и ухоженной, хотя и не была чистокровной. Куры что-то с удовольствием клевали на земле, почти не обратив внимания на незваного гостя. Кохран подъехал, слез с лошади и привязал поводья к столбу, с интересом осматривая все вокруг. Небольшая, грубо сколоченная хижина была тем не менее крепкой и аккуратной. Сарай, заборы выглядели также хорошо. Позади дома находился участок, отведенный под большой огород, причем земля была уже разрыхлена в ожидании весенних посадок. Лукас не увидел ничего, что бы находилось не на своем месте или было бы неухоженным, и его надежда, что поселенец согласится продать свое владение, совершенно развеялась. Если бы это хозяйство было запущено, он имел бы шанс, но ферма процветала, и у владельца явно не было необходимости отправляться куда-либо еще.

Дверь хижины распахнулась, и на пороге появилась молодая женщина с дробовиком в руках. Ее лицо было спокойным, но сосредоточенным, и Лукас отметил, что она держит палец на спусковом крючке.

— Какое у вас ко мне дело, мистер?

Оружие заставило его насторожиться, тем более потому, что оно находилось в руках у женщины. Если бы она испугалась, то могла бы случайно убить или его, или его лошадь. Стараясь придать своему голосу мягкие, успокаивающие интонации, Лукас произнес:

— Я не причиню вам никакого вреда, мам. Вы можете опустить ружье.

Дробовик остался в прежнем положении. Сдвоенные стволы казались огромными.

— Я сама решу, как мне поступать, — спокойно ответила молодая женщина. — Слишком многим ковбоям кажется забавным вытаптывать мой огород.

— Вы еще не посадили огород, — заметил он.

— Но у меня есть домашний скот, который может разбежаться, поэтому я не уберу ружье до тех пор, пока вы не ответите на мой вопрос.

Он видел, какие зеленые были у нее глаза. Даже в тени крыльца, на котором она стояла, они светились, как у кошки. В ее взгляде не было ни страха, ни неуверенности, ни враждебности, только какая-то целеустремленность. К его раздражению добавилось легкое восхищение. Лукас подумал, что хозяину фермы повезло, потому что ему досталась такая отважная жена. Он старался не делать резких движений, поскольку был уверен: эта женщина может выстрелить. В любой момент Лукас приблизился к ней и снял шляпу.

— Я Лукас Кохран из Дабл Си. Я приехал сюда, чтобы познакомиться с вашим мужем, миссис Сван, и поговорить с ним о небольшом деле

Она холодно и спокойно посмотрела на него

— Джордж Сван был моим отцом, а не мужем. Он умер шесть лет назад.

Он почувствовал себя припертым к стене.

— Тогда, может быть, я смогу поговорить с вашим мужем. Или брэтом. С кем-нибудь, кто владеет этим

— У меня нет ни мужа, ни брата. Меня зовут Ди Сван. Это моя земля.

Эта женщина вызывала у Лукаса не просто любопытство, а огромный интерес. Он опять осмотрел аккуратный участок, гадая, кто помогает ей. Может быть, здесь жила еще одна женщина, но даже это не проясняло ситуацию. Женщины не могут управлять фермой самостоятельно. Если их мужчины умирают, они отправляются жить к каким-нибудь родственникам. Он прислушался, но не услышал никаких голосов или других звуков из хижины.

— Вы здесь одна?

Она улыбнулась, но выражение ее лица было таким же холодным, как и ее глаза. Она бросала ему вызов.

— Нет. У меня есть этот дробовик

— Вы можете опустить его, — резко произнес он, явно демонстрируя раздражение. — Я приехал сюда, чтобы познакомиться, а не доставить вам неприятности.

Она внимательно посмотрела на него, и Лукас почувствовал, что не его слова убедили ее, а скорее ее собственная оценка гостя.

Ди Сван опустила ствол дробовика и кивнула.

— Время обедать, — сказала она — Я обедаю рано. Можете присоединиться ко мне, если хотите.

Он не был голоден, но сразу ухватился за эту возможность побеседовать с ней и последовал за Ди в хижину.

Незатейливое жилище состояло из двух комнат и чердака, но там было так же чисто, как и снаружи. Кухня располагалась слева, а комната, которую он принял за ее спальню, — справа. Удобное кресло у камина. Рядом располагался столик с масляной лампой, и Лукас с изумлением заметил на нем раскрытую книгу. Оглядевшись, он увидел грубые, самодельные полки, заставленные книгами. Это удивило его и вызвало еще большее любопытство.

Молодая женщина направилась к топившейся дровами плите и разлила дымившийся суп в две большие миски. Лукас снял шляпу и сел за массивный стол как раз в тот момент, когда она ставила перед ним миску. Тарелка с лепешками и кофейник уже находились на столе. Суп был густым от овощей и нежных кусочков мяса. Лукас про себя удивленно отметил, что налег на этот суп, как будто не ел целый день.

Ди Сван расположилась напротив. Она ела так же непринужденно, как если бы находилась одна. Лукас наблюдал за ней, изучая ее лицо. Эта женщина явно заинтриговала его. Она не заигрывала с ним, как обычно поступали в таких случаях другие женщины, и, похоже, даже не обращала внимания на то, что перед ней находился мужчина. Она была прямолинейна в своих речах и поступках. Но ее спокойствие показалось ему только прикрытием тому пылу, который таился в глубине ее чудесных зеленых глаз.

Чем внимательнее Лукас изучал странную хозяйку маленькой фермы, тем больше она нравилась ему. Простая одежда и скромная прическа — ее черные волосы были зачесаны назад и скручены в тугой узел на затылке — не скрывали ее необычной привлекательности. У Ди Сван были широкие скулы и большой, мягко очерченный рот, но Лукас не находил эти черты вульгарными. Когда он наблюдал, как она ест, изящно зачерпывая суп и ничем не показывая, что помнит о его присутствии, жар сексуального возбуждения охватывал его.

— У вас нет других родственников? — резко спросил он, намереваясь заставить Ди обратить на него внимание.

Она пожала плечами и отложила ложку.

— У меня есть двоюродные братья, но никто на них не живет поблизости.

— Они бы могли взять вас к себе?

Зеленые глаза долго, изучающе смотрели на него, прежде чем она соблаговолила ответить.

— Полагаю, что могли бы, если бы я попросила. Но я предпочитаю оставаться здесь.

— Почему? Вам, должно быть, здесь одиноко, а кроме того, опасно.

— У меня есть оружие, — напомнила она ему. — И я не чувствую себя одинокой. Мне здесь нравится.

— Наверно, у вас много друзей среди мужчин. Молодая, симпатичная одинокая женщина всегда привлекает внимание.

Она рассмеялась. Это было не девичье хихиканье, а громкий смех женщины, знающей, как получать удовольствие от жизни.

— Нет, поскольку они усвоили, что я умею попадать в то, во что целюсь. После того как я подстрелила некоторых, остальные предпочли оставить меня в покое.

— Почему вы поступили так? Вы бы могли уже выйти замуж.

Ди опять рассмеялась, и ее смех вызвал у него новую волну возбуждения. Какие бы ни были тому причины, его радовало, что она не замужем, поскольку он взял себе за правило не связываться с чужими женами.

— Мне делали предложения, мистер Кохран. Кажется, три раза. Я не замужем, потому что не хочу этого. Я вообще не собираюсь выходить замуж.

По своему опыту Лукас знал, что все женщины хотят выйти замуж. Он прихлебывал кофе и рассматривал ее поверх края чашки.

— Если бы вы вышли замуж, у вас был бы мужчина, который работал бы здесь.

— Я сама могу прекрасно справляться с работой. А если бы я вышла замуж, эта земля перестала бы быть моей. Она бы принадлежала мужу. Я предпочитаю быть предоставленной самой себе.

Они сидели вдвоем в ее аккуратной хижине и ели приготовленную ею пищу. Без всяких усилий их беседа приняла намного более личный характер, чем можно было бы ожидать при первой встрече. Ощущение близости окутывало Лукаса, и ему захотелось подойти к ней и усадить к себе на колени. Однако эта фантазия скоро развеялась, поскольку спокойный взгляд ее зеленых глаз не приглашал ни к чему другому, кроме беседы. Это злило его, потому что он привык к значительно большему вниманию со стороны женщин. Даже Оливию, с ее безукоризненными манерами и уравновешенностью, волновали встречи с ним.

Наверное, Ди Сван, которой кокетство не было свойственно, вовсе не ожидала, что ее безразличие вызовет у Лукаса обратную реакцию. Она не заигрывала с ним, но женщина, пользующаяся дробовиком, чтобы отваживать ухажеров, была, безусловно, интересна. Его устраивало, что Ди не хотела выходить замуж, поскольку она не относилась к тому типу женщин, из которых он выбрал бы себе жену. Однако, думал он, Ди могла стать хорошей партнершей в постели. И если ей не нужен мужчина, чтобы работать на ее земле, то уж любовник молодой женщине необходим.

Лукас Кохран умел находить выход из самых затруднительных ситуаций, и он был достаточно умен, чтобы не выдавать своих мыслей и чувств. Он понимал, что если сейчас раскроет свои намерения, то окажется под прицелом дробовика раньше, чем успеет моргнуть. Необходимо время, чтобы Ди Сван привыкла к нему, доверяла бы ему, а потом они станут действительно близкими друзьями. Поэтому, когда он вернулся к первоначальной цели своего визита, его лицо было непроницаемым.

— До сих пор вы имели дело с кучкой подвыпивших ковбоев, умеющих только горланить. Но может прийти человек, который без всех этих криков и стрельбы настигнет вас раньше, чем вы успеете взяться за оружие. Или целая банда захочет свести с вами счеты. Вы не сможете охранять обе двери и все окна. Вам опасно оставаться здесь, — настойчиво произнес он — С деньгами, которые вы получите за эту землю, можно обосноваться в городе и заняться любым делом, и вы будете в безопасности. Подумайте об этом. Я готов назначить более чем высокую цену.

— У меня нет необходимости думать об этом, — ответила она — Я не хочу продавать землю. Это мой дом, мне нравится здесь. Мой огород кормит меня, я продаю овощи в городе и прекрасно живу. Если бы я хотела, то давно продала бы это место мистеру Беллами.

— Беллами предлагал вам продать эту землю? — нахмурился Лукас.

— Несколько раз.

— Вам следовало принять его предложение. Вы — одинокая женщина.

Ему не нравилось, что Беллами мог завладеть Ручьем Ангелов, но он серьезно относился к нависшей над ней опасности. Красивая женщина, жившая, подобно ей, в одиночестве, просто напрашивалась на неприятности со стороны любого проходившего мимо негодяя. Но Ди только пожала плечами, отметая его предупреждения.

— Зачем? Я буду также одинока, куда бы ни отправилась, поэтому я могу оставаться и здесь.

— В городе неподалеку от вас находились бы люди, которые в случае необходимости помогут вам. Вы будете в безопасности, вместо того чтобы надрываться, работая здесь.

— И чем бы я занималась в городе? — требовательно спросила она, встав и опустив свою миску в большой таз для мытья посуды. — Как бы я зарабатывала на жизнь? Городу не нужен ни еще один магазин одежды, ни еще один магазин головных уборов, ни еще один универсальный магазин, а денег от продажи земли не хватит на всю жизнь. Я ничем не смогу там заняться, разве только сниму одну из комнат над салуном, но мне почему-то кажется, что я не преуспею в этом деле.

Лукаса потрясла мысль, что она могла бы заниматься проституцией. Нет, он тоже не мог представить себе этого. Она была слишком гордой и независимой. Мужчине не нужен вызов, когда он отправляется в публичный дом. Он просто хочет бездумно расслабиться. Лукас представил, как она раздевается, как ее глаза пылают зеленым огнем в темноте комнаты, и его сердце бешено заколотилось. Для того чтобы объездить эту кобылицу, нужен сильный мужчина, который будет любить ее страстно и пылко. Только сильный мужчина мог справиться с ней и удовлетворить ее.

Лукас Кохран был настоящим мужчиной, и он любил принимать вызов. Его неясные мечты превратились в твердое намерение. Он собирался показать Ди Сван, что она нуждается в мужчине, любовнике и защитнике. Но он ничем не выдал это свое намерение и больше не уговаривал ее продать землю. Вежливо поблагодарив за угощение, он предложил Ди свою помощь, если она когда-либо понадобится ей, прикоснулся к шляпе и отбыл как джентльмен.

Однако он ни в малейшей степени не чувствовал себя джентльменом, когда ехал назад к горной тропе. Он все еще ощущал лихорадочное возбуждение, его чувства были обострены, а в его мыслях и намерениях не было ничего джентльменского. В них он был просто самцом, почуявшим самку и захотевшим ее. Правда, самка еще не поняла, что ее преследуют, и поэтому даже не стремилась бежать.

Ди стояла у двери и смотрела, как он уезжал. Странно взволнованная, она расстегнула верхние пуговицы блузки, чтобы прохладный ветерок овевал ее разгоряченную шею. Значит, это и был Лукас Кохран. После мимолетного взгляда, брошенного на Лукаса в универсальном магазине, этот его визит и разговор с глазу на глаз произвели на нее очень сильное впечатление. Она не представляла себе раньше ни того, как он высок, ни того, какое у него мускулистое тело, ни того, какая железная воля сияла в его голубых глазах. Она поняла: Лукас Кохран привык добиваться всего, чего хотел. И этому непреклонному человеку совсем не понравилось то, что она отвергла его предложение продать ему землю. Ди была готова спорить на все свои деньги, что он еще вернется.

Глава 3

Оливия Милликен являлась примером идеальной дочери и настоящей леди. И такая безупречность легко давалась ей. Иногда она чувствовала вину за то, что вела столь приятную, привилегированную жизнь в то время, когда множество людей вокруг были вынуждены буквально бороться за существование. Отец Оливии много потрудился, чтобы сделать свой банк преуспевающим. И его дети могли пользоваться достатком и комфортом. Дочь банкира старалась, по возможности, заниматься благотворительностью. Жадность и черствость были чужды ей. Оливия стремилась честно следовать самым благородным правилам.

Все, чего она хотела, — это полюбить хорошего человека, который ответил бы на ее любовь, выйти за него замуж и иметь от него детей. Большинство подруг Оливии уже нашли спутника жизни. И в ее желании не было ничего необыкновенного, однако оно почему-то никак не осуществлялось.

Оливии Милликен исполнилось двадцать пять лет, почти уже старая дева, но благодаря деньгам своего отца она все еще была завидной невестой. Бедная двадцатипятилетняя женщина должна стать старой девой. Состоятельная женщина и в двадцать пять по-прежнему «хорошая партия». Однако, несмотря на то, что в городе было много интересных молодых мужчин, никто из них не нравился ей. И никто из них, похоже, не собирался пылко влюбляться в нее. А теперь почти все ее ровесники женились на ком-то еще. За исключением Лукаса Кохрана… Это имя внезапно промелькнуло в ее сознании, когда она вместе с матерью работала над тонкой вышивкой. От неожиданности она даже слегка вздрогнула. Не то, чтобы он не нравился ей. Он был красивым мужчиной, богатым, образованным, хорошо воспитанным. Кохран, безусловно, был хорошей партией, и она нравилась ему. И это не было ее фантазией; Он всегда выделял ее среди прочих молодых женщин с тех пор, как вернулся в город. И его внимание к ней, было отмечено многими. На вечерах, устраиваемых, в разных домах, Лукас Кохран всегда приглашал ее танцевать: и обращался к ней с неподдельным уважением. Женское чутье подсказывало ей, что после того, как они достаточно хорошо узнают друг друга, он попросит ее руки. И она была уверена, что примет его предложение, поскольку ей исполнилось двадцать пять в это, похоже, ее последний шанс выйти замуж и завести семью. Но Лукас Кохран не любил ее. Несмотря на все знаки внимания, оказываемые ей хозяином Дабл Си, несмотря на властное выражение, всегда возникавшее в его голубых глазах, Оливия знала, что не вызывает у него тех страстных чувств, о которых она всегда мечтала.

Подобно ее отцу, банкиру Милликену, Лукас Кохран был волевой личностью, своенравным человеком, который никогда бы не позволил кому-либо встать на его пути. И Оливия подозревала, что, как и с ее отцом у нее с Лукасом могут возникнуть серьезные проблемы. Да, он защищал бы ее как свою жену, подарил бы ей детей, но она никогда не смогла бы значить для него больше, чем любая другая женщина, которую он мог выбрать на эту роль. Она могла ожидать внимания, но не заботы, рассчитывать на физическое влечение, но не на любовь, на покровительство, но не на преданность. Но если она откажет Лукасу Кохрану, то, похоже, так и умрет, никогда не выйдя замуж, а ее женское сердце жаждало семейного счастья.

— Я передумала и решила не навещать Пейшенс, — произнесла Онора Милликен своим мягким голосом.

Оливия изумленно посмотрела на нее. Ее мать давно решила навестить летом свою сестру, жившую в Сан-Франциско, и Оливия не могла себе представить, что заставило ее передумать. Говоря по правде, она так же стремилась отправиться в это путешествие, как и ее мать. Они редко виделись с тетей Пейшенс. Прошло почти пят лет со времени их последнего визита. А кроме желания увидеть свою любимую родственницу, у Оливии было намерение снова посетить великолепные магазины Сан-Франциско.

— Но мы запланировали эту поездку больше года назад!

— Знаю, дорогая, но я считаю, что нам не следует покидать город в течение нескольких ближайших месяцев. — Онора нежно улыбнулась дочери той самой улыбкой, которую унаследовала у нее Оливия.

Оливия была смущена и разочарована.

— Но почему?

— При таком внимании к тебе со стороны мистера Кохрана было бы неразумно отсутствовать долго, чтобы позволить какой-нибудь другой девушке привлечь его к себе.

Оливия склонилась над вышиванием, скрывая лицо, на котором, она знала, отразилось выражение паники. Неужели она вопреки всему надеялась, что на этот раз встретит кого-нибудь необыкновенного в Сан-Франциско?

— Ты говоришь так, как если бы он принял окончательное решение, — возразила она матери.

— Конечно, он принял его. Это ясно из того, как он смотрит на тебя, — спокойно заметила Онора.

— Он не любит меня, — сказала Оливия, подняв встревоженные глаза на мать.

Но Онора ни в малейшей степени не выглядела обеспокоенной.

— Мистер Кохран не относится к тем, кто выставляет свои чувства напоказ. Но почему же тогда он обращает на тебя такое внимание?

— Потому что я дочь банкира, — ответила Оливия. — Я воспитана и получила образование на Востоке.

Онора отложила иглу и нахмурилась. Она уже не могла вышивать, встревоженная словами дочери.

— Это исключительно циничная точка зрения, дорогая. Почему ты думаешь, что мистера Кохрана не интересуешь ты сама? Хотя я и твоя мать и могу быть пристрастной, но ты — прекрасная молодая женщина.

Оливия прикусила губу, зная, что у нее нет никаких весомых доказательств, чтобы подкрепить ими свое утверждение. Она руководствовалась только интуицией, и ей не хотелось огорчать мать. Онора имела обыкновение страшно волноваться, когда люди, которых она любила, начинали противоречить ей. Поэтому Оливия одновременно испытывала уверенность, зная, как сильно ее любят, и ответственность за спокойствие матери. Она заставила себя улыбнуться и сказала:

— Однако я уверена, мистеру Кохрану будет полезна мысль о том, что я могу встретить в Сан-Франциско множество симпатичных мужчин.

Лицо Оноры просветлело, и она рассмеялась:

— Понимаю. Ты хочешь наказать его за самоуверенность. Прекрасно! Но все же я думаю, что нам не следует уезжать на все лето в самом начале ваших отношений.

Оливия подавила вздох. Она надеялась, что Оноре понравится ее решение и она откажется от своего намерения не ехать в Сан-Франциско. Теперь же Оливия поняла: переубедить мать можно, только рассказав ей обо всех своих страхах и сомнениях, но она не собиралась делать этого, чтобы не волновать Онору. Оливия Милликен вовсе не считала глупостью свои мечты о настоящем чувстве. Но ни одна другая молодая женщина в городе не колебалась бы ни минуты, если бы ей представилась возможность выйти замуж за Лукаса Кохрана. Кроме Ди, но Ди была не такой, как все. Другая причина, по которой Оливия не желала рассказать Оноре о своих сомнениях, заключалась в том, что Оливия была по природе своей очень замкнута. Даже матери она не могла поведать о своих опасениях, поскольку Онора сочла бы тогда необходимым побеседовать с отцом Оливии и даже с некоторыми из своих знакомых в городе. Короче говоря, мисс Милликен знала, что вскоре ее проблемы стали бы известны всем. Оливия знала также, насколько сильно огорчило бы ее родителей известие о том, что их дочь несчастна. Она была их единственным ребенком, родившимся после того, как у Оноры было два выкидыша, и родители отдали ей одной всю любовь и заботу, предназначавшуюся многим детям. Они хотели, чтобы у нее было все самое лучшее, ничто, с их точки зрения, не было достаточно хорошим для нее. А Оливия, в свою очередь, старалась не огорчать их.

Склонив голову над вышивкой и больше не продолжая разговора о поездке в Сан-Франциско, Оливия слушала безмятежную болтовню Оноры о предстоящем приеме. Несмотря на небольшие размеры Проспера, в нем велась довольно активная светская жизнь с вечеринками и прочими развлечениями. Эти развлечения продолжались круглый год. В конце каждой весны дамы Проспера устраивали большой пикнике танцами и приглашали всех, живших в округе. Женщины по очереди организовывали этот прием, а нынешней весной его устраивала Онора. Матери Оливии очень нравились ее хлопоты. По многу раз обдумывая каждую деталь, Онора целыми днями рассказывала, как хорошо или как плохо идут дела. Сегодняшний день не был исключением. Оливия терпеливо слушала и давала советы, когда ее просили об этом, но по большей части играла роль молчаливого слушателя, что на самом деле и требовалось Оноре.

Когда Онора начинала делать обзор своих планов и свершений, она всегда неожиданно вспоминала о какой-нибудь важной детали, о которой необходимо было немедленно позаботиться. И на этот раз случилось то же. Неожиданно уронив на колени пяльцы, она воскликнула:

— О Боже!

Этот патетический момент был настолько предсказуем, что Оливия улыбнулась и со сдерживаемой веселостью спросила:

— Что-нибудь случилось?

— Я совершенно забыла попросить у Беатрис Паджет набор для пунша. Как это могло вылететь у меня из головы!

— Не сомневаюсь, миссис Паджет и так знает, что ее набор для пунша понадобится, — успокоила мать Оливия. — В конце концов, она единственный человек в городе, владеющий тремя сотнями чаш для пунша.

— Однако было бы страшно невежливо не спросить ее, чтобы получить подтверждение, что мы сможем воспользоваться ее собственностью. Я напишу ей записку прямо сейчас, — сообщила Онора, откладывая пяльцы и направляясь к письменному столу. — Ты найдешь минутку и отнесешь записку, дорогая? Я очень занята сегодня. И хотя я с удовольствием повидалась бы с Беатрис, но ты ведь знаешь ее манеру разговаривать. Если она начинает что-то рассказывать, ее невозможно остановить.

— Конечно, — ответила Оливия, с готовностью откладывая свои пяльцы. Она очень хорошо вышивала, но вышивание не доставляло ей удовольствия. — И я бы хотела покататься на лошади после визита к миссис Паджет, — сообщила она матери.

Оливии хотелось некоторое время побыть одной. Она надеялась, что быстрая верховая езда развеет ее меланхолию. И потом, она решила навестить свою подругу Ди. Оливии, казалось, что визит к Ди Сван — это как раз то, в чем она нуждалась. Безукоризненная логика Ди всегда раскрывала самую суть проблемы. Ясность мысли и откровенность подруги сейчас были особенно необходимы Оливии.

Она поднялась наверх, чтобы переодеться в костюм для верховой езды, пока Онора писала записку Беатрис Паджет. Когда она, спустилась вниз, мать уже складывала лист.

— Вот, — сказала она, засовывая бумагу в карман Оливии. — Объясни, пожалуйста, Беатрис, как мне жаль, что я не смогла прийти сама, но я обещаю вскоре навестить ее, чтобы обсудить все детали приема.

Милликены держали своих двух лошадей в платной конюшне, и поэтому Оливия направилась сначала к дому Паджетов. Дорога заняла всего пять минут. Но то, что Беатрис Паджет любила поговорить, было правдой, и Оливия смогла уйти из ее дома только через час. Беатрис так настойчиво приглашала ее выпить чаю, что отказаться было бы неприличным. И Оливии снова пришлось сидеть и слушать, время от времени кивая и вставляя замечания.

Однако этот час прошел довольно приятно, поскольку Беатрис была, несомненно, милой женщиной, дружелюбной и не питавшей ни к кому злобы. Оливия считала, что Беатрис и ее муж, Изикьел Паджет, представляют собой довольно странную пару. Беатрис, несмотря на свой возраст — ей было далеко за сорок, — сохранила исключительную красоту. И она была темпераментной женщиной, предназначенной природой для объятий и поцелуев, легко влюблявшейся и создававшей вокруг себя атмосферу нежной чувственности. Изикьел же, напротив, был угрюмым человеком, редко улыбавшимся, а лицо его имело слишком грубые черты, которые нельзя было назвать привлекательными. Оливия не понимала, как такие разные люди могли жить хоть в какой-то гармонии. Правда, однажды она заметила взгляд Изикьела, обращенный на свою жену, когда ему казалось, что никто не наблюдал за ним. Глаза мистера Паджета выражали мягкость, почти нежность. Значит, любовь присутствовала и в таких, на первый взгляд, необычных браках. Возможно, думала Оливия, и Беатрис любила Изикьела Паджета. Иначе почему бы такая очаровательная женщина вышла замуж за такого мрачного человека?

Возможно, Оливия и совершала глупость, сомневаясь в чувствах Лукаса и волнуясь из-за своего предстоящего замужества. Может быть, со временем их привязанность друг к другу стала бы такой же сильной, как у Беатрис с Изикьелом или как у ее собственных родителей. Но она не могла даже представить себе такого же взгляда у Лукаса, смотрящего на нее, каким мистер Паджет смотрел на Беатрис.

Услышав, что кто-то подъезжает к дому, Ди выглянула из окна и улыбнулась, увидев Оливию. Прошло много времени с тех пор, как у них была возможность поговорить, но теперь, когда погода улучшилась, Оливия могла навещать ее чаще. Ди налила две чашки кофе и вышла на крыльцо, чтобы приветствовать свою подругу.

Оливия спешилась и, с благодарной улыбкой взяв чашку, расположилась на крыльце.

— Мне казалось, что зима никогда не кончится, — вздохнула она. — Я несколько раз собиралась приехать к тебе, но погода все время не благоприятствовала моему намерению.

— Из разговора в магазине Винчеса я поняла, что Лукас Кохран ухаживает за тобой, — сказала хозяйка фермы.

И в этом была вся Ди: она сразу переходила к делу. Разговор с подругой был необходим Оливии. С Ди не нужно было придерживаться глупых условностей, можно было снять светскую маску и не бояться, что

Ди будет шокирована ее словами. Не та, чтобы в обычае Оливин было говорить что-нибудь шокирующее, но было приятно знать, что она могла сделать это.

— Похоже на то, — подтвердила Оливия наблюдение подруги.

— Похоже? Или он делает это, или нет.

— На самом деле Кохран не говорил мне о своих чувствах и намерениях, но он уделяет мне много внимания.

— Достаточно внимания, чтобы люди начали говорить о свадьбе?

— Да, — признала Оливия, не способная скрыть тоску в своих глазах.

— Ты любишь его?

— Нет.

— Тогда не выходи за него замуж, — убежденно произнесла Ди.

— Но что, если это мой последний шанс? — тихо спросила Оливия.

— Последний шанс?

— Выйти замуж.

— Ты действительно думаешь, что никогда не встретишь кого-нибудь другого? — удивленно заметила Ди.

— Дело не в этом. Просто никто никогда не влюблялся в меня и, может быть, никогда не влюбится. Если я не могу надеяться на любовь, то все же хотела бы завести семью. А Кохран, как мне кажется, действительно, мои последний шанс.

— Что ж, я, наверное, не слишком подходящая советчица в этом деле, — сказала Ди усмехнувшись. — В конце концов, я уже отказала троим мужчинам. Между прочим, он был здесь вчера, этот Кохран. Он хотел купить Ручей Ангелов.

Это сообщение заинтересовало Оливию. Лукас привык делать все по-своему, и она могла представить себе его впечатления от встречи с Ди, которая умела быть непоколебимой, как скала.

— И что ты думаешь о нем?

— Он может быть опасным противником, — ответила Ди. — Постарайся не говорить ему «нет» слишком часто. Он этого не любит.

— И тебе доставило удовольствие отказать ему?

— Конечно. — В зеленых глазах Ди Сван блеснуло озорство, когда она посмотрела на Оливию. — Приятно было сбить с него спесь.

— Не думаю, что он сдастся, — предупредила Оливия.

— Нет. Я уверена, он не отступится.

Было похоже, что Ди действительно нравилось расстраивать планы Лукаса Кохрана, и Оливии в очередной раз захотелось быть похожей на подругу. Ди не боялась ни Лукаса, ни кого-либо другого. В ней была какая-то внутренняя сила, уверенность, которая отсутствовала у большинства известных Оливии людей. Оливия же была не уверена в себе. Стремясь обзавестись семьей, она боялась выйти замуж за нелюбимого человека и в то же время могла и совершить это. Невозможно представить, чтобы Ди пребывала в такой нерешительности.

— Мне кажется, что Лукас будет тиранить меня, если я выйду за него замуж, — сказала Оливия и прикусила губу.

— Возможно, — кивнула в ответ Ди.

— Ты сразу согласилась со мной! — рассмеялась Оливия.

— Дорогая, ты вовсе не так уж безвольна, — объяснила Ди. — Просто ты не сможешь возразить ему, когда это потребуется. Но не грусти. Может быть, в Сан-Франциско ты встретишь человека, за которого действительно захочешь выйти замуж.

— Мать отменила поездку. Она считает, что глупо покидать Проспер на длительное время, когда Лукас Кохран проявляет ко мне такой большой интерес. Возможно, у Лукаса и нет никаких планов в отношении женитьбы.

Неожиданно Оливия подумала, что Ди была бы более подходящей женой для Лукаса, чем она. И ей стоило больших усилий сразу же не сообщить Ди об этом своем предположении. Ведь та посмотрела бы на нее, как на сумасшедшую, если бы она сказала подобную вещь. Но это предположение так похоже на правду. И по темпераменту, и по характеру Ди Сван значительно больше подходила Лукасу, чем Оливия Милликен. Единственное препятствие заключалось в том, что молодую хозяйку Ручья Ангелов ни в малейшей степени не интересовало замужество. Тем не менее эта мысль не оставляла Оливию.

По дороге домой Оливия заехала в банк повидать отца. Как только она ступила на тротуар, дверь банка распахнулась и из нее вышел Кайл Беллами, сопровождаемый двумя своими людьми. Увидев Оливию, он тут же снял шляпу:

— Как поживаете, мисс Милликен?

— Спасибо, хорошо, мистер Беллами. А вы?

— Не может быть лучше. — Он смотрел на нее с высоты своего роста и широко улыбался.

Кайл Беллами, несомненно, был красивым мужчиной, высоким и мускулистым. Его темные, густые и вьющиеся волосы обрамляли мужественное лицо со светло-карими глазами, черными бровями я белозубой открытой улыбкой. Кроме того, дела Беллами действительно шли прекрасно, и его ранчо, которое, конечно, нельзя было сравнить с Дабл Си, процветало и росло. Но что-то в этом человеке смущало Оливию. Поскольку он не двигался с места, она спросила:

— Надеюсь, вы посетите весенний прием?

— Я не пропущу его, — ответил Беллами. — Особенно если вы будете там.

— Почти весь город будет присутствовать, — сообщила Оливия, осторожно обходя его замечание.

— Рассчитываю на танец с вами. — Он прикоснулся к шляпе и откланялся.

Когда один из сопровождавших Беллами людей проходил мимо Оливии, он тоже коснулся шляпы. Этот вежливый жест удивил мисс Милликен, и она бросила быстрый взгляд на лицо этого человека, но успела заметить только черные волосы, темный загар и полные восхищения черные глаза. Однако впечатление оказалось настолько сильным, что она, ошеломленная, застыла на месте. Нет, конечно, этот человек не смотрел на нее с такой нежностью, как смотрел Изикьел на Беатрис. Но этот взгляд — искренний или нет, она не могла знать — заставил сердце Оливии биться чаще, а всю ее охватил жар.

Она вошла в банк, вежливо улыбаясь и отвечая на приветствия тех, кто встречался ей по пути в кабинет отца. При появлении дочери Вилсон Милликен встал, лучезарно улыбаясь.

— Наверняка, твоя мать дала тебе очередное поручение, — произнес он лукаво. — Она увлечена этим приемом так, как если бы ей было снова шестнадцать и это была ее первая вечеринка. Онора поклянется, что никогда больше не захочет устраивать приемы, но с наступлением следующего февраля будет стремиться начать все сначала.

Несколько минут отец и дочь оживленно беседовали, и Оливия рассказала Милликену о своем визите к Беатрис. Она не хотела отнимать у отца слишком много времени, и поэтому постаралась не задерживаться. Уже уходя, она все же спросила его:

— На улице я остановилась на минутку, чтобы поздороваться с мистером Беллами. Что за люди сопровождали его?

— Это два ковбоя, Пирс и Фронтерас. Хотя, глядя на них, я подумал, что они лучше управляются с револьвером, чем с лассо.

— Бандиты? — спросила она, потрясенная. — Зачем ему бандиты?

— Послушай, я не говорил, что они бандиты. Я сказал, что они выглядели, как люди, умеющие хорошо владеть оружием, и, может быть, так оно и есть. Но большинство мужчин здесь умеют пользоваться огнестрельным оружием. Насколько мне известно, ковбои Беллами не являются бандитами.

Банкир Милликен успокаивающе похлопал дочь по плечу, хотя сам и не был уверен в своих словах, в особенности когда они относились к тем двум людям, сопровождавшим Беллами. Однако ему было ясно: он не хотел, чтобы кто-нибудь из этих двоих мужчин оказался поблизости от Оливии. У нее была слишком тонкая натура, чтобы иметь дело с такими типами. Ковбои с ранчо, как правило, никогда не устраивали неприятностей в городе, за исключением обычного пьянства и редких драк, но он, как отец, не мог не беспокоиться о благополучии дочери.

— Кого из них зовут Пирс, а кого Фронтерас? — спросила Оливия, все еще подстегиваемая любопытством.

— Пирс работает у Беллами уже пару лет. Он тихий, молчаливый человек. Темный, похожий на мексиканца, — Фронтерас. Может быть, он и есть мексиканец, только он слишком высок. Скорее, он похож на испанца.

Человек, так заинтересовавший ее, мексиканец? Она удивилась, что не поняла этого с первого взгляда. Но, как отметил ее отец, он действительно был слишком высоким. Еще больше удивил Оливию ее интерес к мужчине, которого она никогда раньше не видела и мимолетную встречу с которым никак не могла считать знакомством. Это не было свойственно ей, и потому ее огорчало растущее ощущение, как будто она попала в ловушку. Не зная, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого ощущения, Оливия к тому же не понимала, хотела ли она освободиться от него.

— Человек может совершить и более скверный поступок, чем женитьба на дочери банкира, — задумчиво произнес Кайл Беллами.

Пирс что-то проворчал в ответ. Луис Фронтерас промолчал.

— Оливия — его единственная дочь, — продолжал Беллами, — и, когда он умрет, она получит все. Или, точнее, получит ее муж.

— Я слышал, что за ней ухаживает Кохран, — пробормотал Фронтерас.

— Это не означает, что я не могу тоже обращать внимание на эту девушку, — пожал плечами Кайл.

Он потягивал виски, раздумывая об Оливии Милликен. Почему бы и нет? У него имелись такие же шансы в отношении ее, как и в отношении других, если не больше. Он, кажется, всегда нравился женщинам.

Правда, ему были по вкусу более темпераментные женщины, чем Оливия, но она красива и богата, а Кайл по своему опыту знал, что деньги компенсируют многие недостатки. Сейчас у него все благополучно с деньгами. Но он на жестоких примерах убедился: благополучие — вещь не вечная. И потом, обладая деньгами Вилсона Милликена, он мог бы устроить себе гораздо более приятную жизнь. Так Кайл Беллами решил поухаживать за Оливией и дать Кохрану кое-какую пищу для размышлений.

Он допивал второй бокал виски, наслаждаясь острым, отдающим дымком, вкусом напитка и воображаемой картиной женитьбы на Оливии Милликен, когда Тилли неторопливо подошла к нему. Прислонившись спиной к стойке бара, Кайл наслаждался зрелищем, поскольку у Тилли была такая походка, которая могла возбудить мужчину, выпившего гораздо больше, чем два бокала виски. Он встретил ее десять лет назад в Новом Орлеане. Значит, тогда ей было около пятнадцати, сообразил он, вспоминая, какой свежей и пылкой выглядела она в те времена. Усмехнувшись, Беллами подумал о том, что он был, вероятно, единственным человеком в городе, который знал ее полное имя — Матильда. Когда-то он звал ее так, когда они проводили время в постели, и всегда получал в ответ долгий предупреждающий взгляд ее глаз с тяжелыми веками. Он был не против того, что она предпочла стать Тилли, девушкой из салуна. Но он не хотел, чтобы она забывала, как попала сюда.

Конечно, она тоже знала о нем больше, чем кто-либо другой, но он не волновался из-за этого. Тилли никогда не пыталась использовать эту информацию, чтобы получить с него деньги. Она с каким-то странным безразличием относилась к своей жизни в захудалом салуне небольшого городка. Ее глубокие карие глаза выражали только скуку. Любого мужчину Тилли воспринимала таким, каким он был, и не ожидала от него ничего другого. Многие мужчины в Проспере, в том числе и женатые, побывали в ее объятиях. Она была щедрой на ласки, даже уже получив вознаграждение.

«Ей скорее можно дать лет двадцать, чем двадцать пять», — думал Кайл, восхищенно глядя на ее бархатистую кожу и темные волосы с красноватым оттенком. Она по-прежнему была стройной и гибкой, длинноногая, с высокой грудью. Подойдя, Тилли облокотилась о стойку.

— Кайл, — прошептала она вместо приветствия.

Ему не требовалось особого приглашения. Его мягко произнесенного имени было достаточно. Он отставил бокал и взял ее за руку.

— Пойдем наверх.

Она насмешливо прищурилась:

— Приветствую тебя. Не правда ли, хороший денек?

Не обратив внимания на легкий сарказм в ее голосе, Кайл повел Тилли к лестнице. При этом он махнул рукой Пирсу и Фронтерасу, давая понять, что некоторое время будет занят. Прежде чем вернуться к стоявшему перед ним пиву, Фронтерас наблюдал, как Беллами поднимался по лестнице, обняв Тилли за талию. Пирс сидел рядом, молча потягивая пиво: он редко произносил три слова подряд.

Луиса разозлил легкий укол ревности, которую он испытывал, следя за тем, как Беллами и Тилли вместе поднимались наверх. Не из-за Тилли, хотя она, видел Бог, была потрясающей женщиной, а из-за того простого факта, что между ними существовала связь. Правда, связь, основанная только на сексе. Луис не помнил, когда он ощущал душевную близость с кем-либо за последние десять лет. Десять лет странствий, случайных связей со сговорчивыми женщинами, которым он не давал ничего, кроме своего тела. В юности ему было необходимо интеллектуальное и эмоциональное уединение, но потом это стало привычкой. И теперь ему казалось невозможным измениться, несмотря на то, что иногда ему хотелось большего. Больше… чего?

Больше женщин? У Луиса был дар обольщать их. Он любил женщин и прощал им все слабости, и они понимали это. В женщине ему нравилось все: характер, ревность, явное упрямство. А какая женщина могла устоять, когда даже ее не лучшие качества столь высоко ценились? Для Луиса же все было просто: он был кавалером и, следовательно, любил прекрасных дам. Для него они были самыми желанными существами в мире. А женщины тянулись к Луису Фронтерасу уже тогда, когда его голос только еще начинал крепнуть. Но сейчас его интересовала только одна: блондинка, с которой разговаривал Беллами у входа в банк. Мисс Милликен, дочь банкира. Оливия. Ему понравились ее спокойствие и прелестное лицо. Он также отметил стройность ее фигуры в облегающем костюме для верховой езды.

То, что Беллами решил жениться на мисс Милликен лишь для того, чтобы завладеть деньгами ее отца, казалось Луису бесчестным. Женщина заслуживала большего, в особенности, если она была столь хороша, как Оливия. Беллами не колеблясь воспользовался бы ею. Но Луиса была безошибочная интуиция, когда дело касалось женщин, и она подсказывала ему, что такая бесчувственность могла бы убить Оливию. В этих очаровательных голубых глазах, которые он видел лишь мгновение, была печаль. И Беллами не смог бы ее развеять, а сделал бы молодую женщину еще более несчастной.

Луису хотелось бы стереть поцелуями эти грустные тени под ее глазами и держать Оливию в объятиях, ласкать и говорить, как она прекрасна. Ведь женщине всегда нужно знать, что ею восхищаются. Но он тут же усмехнулся этим своим мечтам. Он был бродягой и мексиканцем, достаточно хорошо владевшим револьвером для того, чтобы выжить в этом жестоком мире. А она была дочерью банкира и, похоже, должна была сделать выбор между двумя богатейшими землевладельцами в округе. Ни одного шанса, что мисс Оливия Милликен когда-либо узнает хотя бы его имя, не говоря уже о том, что когда-либо он сумеет понравиться ей.

Глава 4

Ди не удивилась, когда через три дня после его первого визита увидела подъезжающего к ее дому Лукаса. Было раннее утро. С кастрюлей в руках она кормила во дворе цыплят, собравшихся у ее ног.

— Мистер Кохран, — произнесла она в качестве приветствия, когда он оказался достаточно близко, чтобы услышать ее.

Он не спешился, а нагнулся, опираясь локтем на луку седла и наблюдая, как она сыплет корм.

— Доброе утро, сказал он. — Я ехал в город и решил проведать вас.

Ее глаза сияли на ярком утреннем солнце.

— Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь намекала на то, что меня нужно проведывать, мистер Кохран, — довольно резко ответила она, поскольку ценила свою независимость и гордилась ею, а Лукас считал, что она не способна позаботиться о себе.

— Зовите меня Лукас, — сказал он. — Или Люк.

— Зачем?

— Затем, что я хочу, чтобы мы стали друзьями.

— Не похоже.

Он наслаждался ее непреклонностью. Его освежало присутствие женщины, которая не старалась угодить ему и не считалась с его мнением.

— Почему бы и нет? Мне кажется, что мы бы оба выиграли, став друзьями.

— Мне нравится быть одной, — ответила Ди, переворачивая кастрюлю и слегка похлопывая ее по бокам, чтобы вытряхнуть последние крошки корма.

Она подошла к маленькому заднему крыльцу и повесила кастрюлю на гвоздь, вбитый в стену. Лукас направил за ней свою лошадь, когда она торопливо зашагала в сарай; ее юбка подлетала вверх при каждом шаге. Она носит только одну нижнюю юбку, решил он, наблюдая за стремительными колыханиями синей ткани. И, к тому же, тонкую. Наклонив голову, чтобы въехать в сарай, он машинально закрыл на секунду глаза, чтобы они привыкли к мраку, а затем стал наблюдать, как Ди раздает корм единственной лошади и двум коровам.

Лукас видел, что она совершенно игнорировала его присутствие. Такое поведение молодой женщины раздосадовало его. Чтобы унять раздражение, он напомнил себе, что это ее ферма и хозяйка его не приглашала. Лошадь Лукаса нетерпеливо переступала, когда Ди принесла табурет и поставила подойник под одну из коров.

Лукас вздохнул и спешился, намотав поводья на перекладину. Вторая корова тоже нуждалась в дойке.

— У вас есть еще один подойник? — спросил он.

Когда она повернула к нему голову, струйка молока ударилась в подойник в такт с движениями ее рук. Теперь ее глаза смотрели угрожающе.

— Я не нуждаюсь ни в какой помощи.

— Понятно, — его раздражение росло. — Но вы никогда не задумывались о том, чтобы воспользоваться помощью не из-за того, что вы сами не можете справиться с чем-то. Ведь работа может быть выполнена быстрее двумя людьми, чем одним человеком, не правда ли?

Она подумала и потом коротко кивнула:

— Хорошо. В кладовке справа лежит еще один чистый подойник. Но у меня нет второго табурета. Вам придется сидеть на корточках.

Он принес подойник и, прежде чем поставить его под корову, похлопал ее по широким бокам. Затем присел, охватил своими сильными-пальцами ее длинные соски и начал тянуть их ритмичными движениями, которые, будучи когда-то выучены, запоминаются навсегда. Теплое молоко заструилось в подойник. Губы Лукаса искривились в насмешливой улыбке, когда он подумал, как хорошо, что за этим занятием хозяина не видит никто из его людей.

— Вы всегда были такой колючей? — спросил он небрежным тоном.

— Полагаю, что да, — ответила она в той же манере, и он снова улыбнулся.

— У вас были какие-то особые причины для этого?

— Мужчины.

Он фыркнул:

— Да, мы можем быть настоящими мерзавцами.

Ему показалось, что он услышал смешок.

— Я не сомневалась, что вы согласитесь с этим.

— Эти ваши любвеобильные свиньи, должно быть, здорово вам досадили, — осмелился предположить он.

— Некоторые из них. Но у них на уме была не любовь, и мы оба знаем это. Похоже, что мужчины действительно относятся к женщине исключительно, как к игрушке.

Не существовало другой женщины, которая могла бы сказать ему такое, но уже во время их первой встречи он понял: Ди Сван всегда прямо и откровенно высказывает свое мнение. Лукас почувствовал, как в нем нарастает злоба при мысли, что другие мужчины пытались соблазнить ее или даже взять ее силой, не утомляя себя необходимостью обольщения. Конечно, он и сам намерен соблазнить ее. Но, во-первых, он не собирается пятнать ее честь. Никто, кроме них двоих, не знал бы, что происходило между ними. Только зеленые юнцы испытывают потребность болтать всем о своей женщине, чтобы поражать других своею мужественностью. Во-вторых, черт бы его побрал, если он не уважает ее за то, что она сделала здесь. Для этого потребовалось много тяжелого труда. Но она не отступила, а приняла вызов и победила. Превосходное состояние фермы являлось доказательством ее неистового характера.

Голос Лукаса был жестким, и в нем присутствовала злость, когда он произнес:

— Скажите мне, если кто-нибудь еще потревожит вас.

— Благодарю за предложение, но о себе мне придется заботиться самой. Вас может не оказаться поблизости. Они должны знать, что я могу защитить себя, что мне не нужно надеяться на кого-то.

Ее доводы были убедительны, но ему это не понравилось.

— Я могу сделать так, что они никогда не вернутся сюда.

— Дробовик является достаточно веским аргументом, — произнесла она улыбнувшись. — Самый лучший способ заставить мужчину пересмотреть свои намерения — это выпустить ему в зад заряд дроби. Кроме того, я не уверена, что могу позволить вам стать моим защитником.

Он не прекратил дойку, но его брови сошлись, и он поднял голову.

— Почему? — требовательно спросил он.

— Эти парни будут думать, что я сплю с вами, — ответила Ди и, поскольку он молчал, продолжала свое объяснение:

— Здешние мужчины уже оставили меня в покое. Мой дробовик убедил их в том, что мне не нужен никакой мужчина. Но если они подумают, что я пустила в свою постель вас, они решат, что я доступна, и будут еще более безжалостно мстить за отказ, чем раньше. Мне придется туго, и я, возможно, буду вынуждена пристрелить некоторых из них.

Сильные руки Лукаса опустошили коровье вымя, и он поднялся с подойником в руках как раз в тот момент, когда Ди тоже закончила доить. Ее щеки горели от напряжения, когда она отставила подойник и встала, распрямляя спину. Лукас нагнулся, поднял второй подойник, вышел из сарая и зашагал к дому, как бы приглашая ее следовать за ним. Он вел себя на ее ферме как в собственном доме. Очевидно, он привык быть хозяином. Поэтому Ди только пожала плечами: Лукас помогал ей, и было бы неразумно сожалеть о его излишней самоуверенности.

Он ждал на заднем крыльце, когда она откроет дверь.

— Что вы делаете с этим молоком?

— Большая его часть идет в корм животным, — объяснила она. — Я делаю из него масло, какое-то количество пью, использую для приготовления еды.

— Хватило бы и одной коровы.

— При двух коровах я получаю двух телят в год, которые идут на мясо. Оно было в вашем супе, когда вы обедали у меня в прошлый раз. А, кроме того, если одна из коров умрет, у меня все равно будет молоко. — Ди установила маслобойку и натянула на нее ткань. — Не могу себе представить, чтобы для вас что-нибудь значила одна корова.

— Это не имеет значения, поскольку у меня две тысячи голов скота на выпасе.

Он взял один из подойников и медленно вылил молоко сквозь натянутую ткань, потом опорожнил второй подойник. Ди подняла кофейник и потрясла его.

— Там еще остался кофе. Вы не хотите выпить чашку?

Лукас был достаточно опытен, чтобы не домогаться ее расположения на столь ранней стадии знакомства, но пребывание рядом с ней слишком волновало его, и он решил не задерживаться.

— Не сегодня. Я должен побывать в городе, а потом вернуться на ранчо. Однако благодарю за приглашение.

— Как хотите, — серьезно ответила она. — И спасибо за помощь. Я обещаю никому не рассказывать, что вы доили мою корову.

Он настороженно посмотрел на нее и, несмотря на вежливое выражение ее лица, заметил отблеск насмешки в зеленых глазах.

— Да, лучше бы вы не делали этого.

После его предупреждения она действительно улыбнулась, и тело Лукаса немедленно откликнулось на эту улыбку. Черт возьми, как же она нравилась ему!

Ди вышла с ним на крыльцо и стояла там, прислонившись к столбику, пока он возвращался в сарай и выходил из него, ведя лошадь. Она смотрела на него, взбиравшегося в седло, наблюдая за тем, как играли мускулы его рук и плеч и как плотно облегали брюки его ягодицы и бедра. Поля шляпы затеняли лицо Лукаса, но не скрывали яркую синеву его глаз.

— Увидимся, — небрежно бросил он и отъехал не оборачиваясь.

В тот день, занимаясь хозяйством, Ди не могла не думать о Лукасе Кохране. Она знала, зачем он явился к ней в первый раз, поскольку он честно заявил о своем желании купить ее землю. Но зачем он так сильно отклонился от своего маршрута в это утро? Вначале она ожидала, что он попытается овладеть ею. Но Лукас не сказал и не сделал ничего вызывающего, и она призналась себе, что слегка разочарована. Это открытие смутило Ди. В конце концов, Кохран собирался жениться на Оливии. А Ди знала, как сильно хотела ее подруга завести семью. Но, успокаивала себя Ди, Оливия не была уверена в серьезных намерениях Лукаса, и потом, дочь банкира Милликена не любила хозяина Дабл Си. Вторая встреча с ним убедила Ди: Лукас Кохран неподходящий муж для ее нежной подруги. Этим утром Ди Сван нравилось разговаривать с Лукасом, нравилось его общество. Он разговаривал с ней на равных, вызывая у Ди легкое, восхитительное ощущение свободы, поскольку ей не нужно было ограничивать себя в словах и поступках, общаясь с ним. Большинство мужчин категорически не одобрили бы то, что она говорила, но Лукас, похоже, наслаждался откровенностью их беседы. И против своей воли она воспринимала его как мужчину, ее охватывал жар, ее дыхание учащалось. Если ему удалось добиться ее расположения, сможет ли она оттолкнуть его? Ди была достаточно честной, чтобы признать, что она испытывала большой соблазн, а ее самолюбие было задето тем, что он, похоже, совсем не интересовался ею как женщиной. Конечно, он был Лукасом Кохраном, он мог получить любую женщину в городе, и ему оказывали внимание замужние дамы. Он был не только очень красивым, но и ошеломляюще мужественным, сильным и уверенным в себе. Вспоминая его ясные голубые глаза, Ди понимала, что он умел быть беспощадным и что только отчаянный или глупый человек мог попытаться встать на его пути.

Она же, Ди Сван, не представляла собою ничего особенного. Собственная внешность казалась ей заурядной. Она видела это в зеркале каждое утро, умывая лицо. Она — женщина, которая много работает и которая склонна тратить любые лишние деньги на книги, а не на украшения и наряды. В ней не было утонченности и изящества, хотя Ди предполагала, что она интеллигентнее и образованнее многих женщин в Проспере. Этим она обязана своей матери, которая в детстве привила ей любовь к книгам. Безусловно, мисс Сван самостоятельная и независимая женщина, но именно эти ее качества не подходили для того, чтобы она могла жить, подчиняясь кому-то. Нет, в ней не было ничего, что могло бы привлечь Лукаса Кохрана, и с ее стороны было бы глупо мечтать об этом человеке.

Лукас никогда намеренно не искал встреч с Оливией и видел ее лишь на светских приемах. Он не считал необходимым развитие отношений между ними, так как должен был пройти по крайней мере год до тех пор, пока у него действительно появилось бы время для ухаживаний и женитьбы на ней. Он также никогда не испытывал особой потребности в ее обществе. Конечно, мисс Милликен была очаровательна, но она не воспламеняла его чувства. И когда, расставшись с Ди, Лукас направился в город, он не только не попытался увидеть Оливию, но и не желал встретить ее даже случайно.

Ему нравилась Оливия: она была милой и доброй, настоящей леди. Но представить себе в отношениях с ней чувства, достигшего размера безумной страсти, он не мог. Когда Лукас думал о неистовой любви, влажных, скомканных простынях, когда он мысленно наслаждался женским телом, это тело в его воображении принадлежало Ди, и лицо было Ди, и ее длинные черные волосы были разбросаны по подушке. Ди никогда бы не приняла его власть над собой покорно, она бы боролась с его стремлением господствовать. Их любовь была бы вечным сражением. А потом, опустошенная, она бы лежала и смотрела на него двоими загадочными зелеными глазами, вызывая его на то, чтобы он снова овладел ею.

Он желал ее со страстью, которая удивляла его. Никогда мысль о женщине так не воспламеняла, его. А он еще ни разу даже не прикоснулся к ее руке. Но он сделает это, и скоро. Он не может ждать месяцы, он не может ждать даже несколько недель.

Инстинктивно он чувствовал, что Ди не обманывала его, говоря о своей неприступности. Ее невинность была для него одновременно и помехой и преимущество. В силу своей невинности, Ди не сумеет сразу распознать, насколько опасен ее обольститель, и не сможет контролировать свои реакции на его действия, что, конечно, обеспечивало ему превосходство. Но ее невинность означала также, что ему пришлось бы проявлять осторожность и чуткость. Ведь, когда она окажется обнаженной в его объятиях, он будет на грани безумия от страсти. Если он не сможет владеть собой и доставит ей только боль, в следующий раз, когда он попытается дотронуться до нее, она будет сражаться, как дикая кошка.

Когда Лукас Кохран думал о Ди Сван и Оливии Милликен, о двух таких привлекательных молодых женщинах, Ди представлялась ему пламенем, сжигавшим его, Оливия же была холодна, как горное озеро.

В городе Лукас остановился у салуна, хотя обычно он не пил так рано. В этот час салун был почти пуст. Лишь один посетитель сидел спиной к распахивающимся дверям, согнувшись над бокалом виски, как если бы свет резал ему глаза. Лукас распознал симптомы похмелья и не стал подходить к нему. Подав пиво, бармен принялся вытирать бокалы. Две салунные девушки лениво играли друг с другом в карты, уделяя больше времени разговору, чем игре.

Через некоторое время рыжеволосая Тилли поднялась и неторопливо подошла к Лукасу. Хотя его мысли и чувства были слишком заняты черными волосами и зелеными глазами, он тем не менее не мог не восхититься ее походкой. Она не просто шла, она колыхалась, она скользила, она волнообразно колебалась. Ее движения были настолько чувственными, что даже страдавший от похмелья человек проводил ее своими налитыми кровью глазами.

— Доброе утро, — растягивая слова, произнесла она.

У Тилли был отчетливый южный акцент, ленивый и мягкий. Усевшись за стол Лукаса, она кивнула головой в сторону другого мужчины:

— У него есть основание пить, но не похоже, что у вас было тяжелое утро.

— Просто провожу время, — ответил Лукас.

— А может быть, вы пришли по другой причине? — Теперь ее тон стал даже еще более мягким, медленным, зазывающим.

— У меня неподходящее настроение для общения с женщиной, — возразил он.

Тилли весело рассмеялась и откинулась на стуле.

— Нет, дорогой, думаю, что подходящее, но я не та женщина, и в этом заключается ваша проблема. У вас тот злой и взволнованный вид, который имеет мужчина, когда женщина, которую он хочет, недоступна для него.

— С вами мужчины никогда не приобретают такой вид, не так ли?

— Не часто, дорогой, не часто. Ладно, если вы пришли сюда не для того, чтобы пить, и не хотите подняться наверх, то почему бы вам не присоединиться к нам с Верной и не сыграть в покер? Нам надоело играть друг с другом.

Но карточные игры тоже не интересовали его, и он покачал головой. Тилли сочувственно вздохнула:

— Тогда я не могу ничего сделать для вас, мистер Кохран, кроме того, что пожелать вам удачи.

— Мне не нужна удача, — проворчал он, поднимаясь из-за стола. — Что мне нужно, так это терпение.

Лукавый смех Тилли преследовал его, когда он выходил из салуна.

Оливия оставалась в магазине тканей до тех пор, пока не увидела, как Лукас покинул салун и поскакал по дороге к своей усадьбе Дабл Си. С ее стороны было трусостью прятаться от него, тем более что Лукас никогда не давал ей повода его опасаться. Он не проявлял по отношению к ней ничего, кроме вежливости, но возможность встречи с ним на улице под многочисленными взглядами пугала Оливию. Она бы не смогла связать и двух слов, предполагая, какие плетутся сплетни и строятся догадки за дверьми всех этих домов. И потом, у Лукаса, похоже, было не очень хорошее настроение. Даже на расстоянии она увидела, какой мрачный у него взгляд. А встречаться с ним, когда он не в духе, ей и вовсе не хотелось.

Глава 5

Наверное, если бы Ди не была такой усталой, этого несчастья не произошло бы. Но она все утро перекапывала огород, разбивая крупные комья земли и превращая их в мягкую почву, пригодную для посадок. Первые несколько дней работы на огороде всегда были самыми трудными для нее после относительно спокойных зимних месяцев. Поэтому, когда вечером Ди забралась на сеновал, чтобы сбросить вниз сено для скота, она была не так осторожна, как обычно. Не заметив кота, сидящего в сене, она наступила ему на лапу. Кот заорал, от неожиданности Ди отскочила назад и спиной грохнулась о землю.

В течение мучительного мгновения, которое, казалось, продолжалось целую вечность, она не могла набрать воздух в легкие и лежала, пронзенная болью. В глазах у Ди было темно. Потом она пришла в себя и, несмотря на боль в ребрах, глубоко вздохнула. Прежде чем она могла подняться, прошло еще некоторое время. В руках и ногах она не чувствовала особой боли, а поврежденные ребра были скорее ушиблены, чем сломаны. Только в голове пульсировала тупая боль. Если бы землю не покрывал тонкий слой соломы, она, несомненно, оказалась бы в гораздо более тяжелом состоянии. Виновник же несчастья спрыгнул с чердака, осуждающе мяукнул и скрылся за углом.

Ди удалось, пошатываясь, подняться на ноги и закончить кормление скота, но когда она вернулась к дому, то едва смогла подняться по ступеням. Готовка показалась ей слишком утомительной, и она не стала заниматься ею. Она слегка обтерлась мокрой губкой и осторожно распустила волосы. Ее голова болела слишком сильно, чтобы выдержать тугую косу, в которую она обычно заплетала свои волосы перед сном. Ей оставалось только натянуть ночную рубашку и лечь в постель.

Спала она плохо, потому что каждый раз, когда двигалась во сне, ноющие мышцы протестовали и будили ее. На рассвете она проснулась, открыла глаза и с облегчением обнаружила, что головная боль прошла. Она оказалась бы в тяжелом положении, если бы получила сотрясение мозга, но, к счастью, этого не случилось.

Однако при попытке встать с постели Ди повалилась назад со сдавленным криком, поскольку острая боль пронзила ее ребра. Несколько минут они лежала, тяжело дыша, перед тем, как попробовать встать еще раз. Вторая попытка оказалась не удачнее первой. Ей не хотелось пробовать еще, но она знала, что не может позволить себе пролежать в постели целый день.

В третий раз она не пыталась сесть, а, скорее, скатилась с постели, приземлившись на колени. Ди оперлась о край кровати, закрыла глаза и постаралась набраться сил и решительности для того, чтобы встать. К счастью, стоять на ногах оказалось менее болезненным, чем сидеть на кровати, но все же это усилие заставило ее побледнеть. Однако снять ночную рубашку ей так и не удалось. И она не смогла надеть другую одежду. Но животные нуждались в уходе, и они не были виноваты в том, что она, испугавшись безобидного кота, оказалась настолько глупой и неловкой.

Ди повезло: за шесть лет своей самостоятельной жизни она ни разу не болела и не получала травм. Зная, что ей не на кого положиться, кроме себя, она всегда была крайне осторожна. Даже забивая гвоздь, она держала его длинными щипцами, чтобы исключить риск попадания молотком по руке. Ди стремилась сделать окружающую обстановку и свои привычки безопасными, но никакие меры предосторожности не предотвратили ее столкновения с котом.

Она ужасно злилась на свою неловкость. Даже если бы ей удалось спуститься по ступенькам и войти в сарай, как бы она кормила животных? Она не сможет поднять руки, тем более, когда в них тяжелые ведра с кормом. Каждое движение сопровождалось новым приступом боли. Ноги Ди онемели, ее спина, казалось, была сплошным кровоподтеком, а ребра пронизывала боль при каждом вздохе. Она попробовала сесть и не смогла сделать этого. Решила просто упасть на постель, но мысль о том, что пришлось бы вынести, если бы ей необходимо было вновь подняться, заставила ее воздержаться от этого. Похоже, что ей оставалось только стоять. Но весеннее утро было холодным, и она замерзала, стоя босиком в одной ночной рубашке. Угли в очаге разгорелись бы, если бы Ди смогла положить на них новое полено, но это тоже было ей не по силам. Видимо, ей все-таки следовало вернуться в постель, чтобы согреться.

Когда молодая женщина услышала стук копыт, ее первой мыслью было схватить дробовик, но она сделала слишком резкое движение. От возникшей боли у нее перехватило дыхание, и она со стоном застыла на месте.

— Ди!

Она узнала голос, и у нее отлегло от сердца. Лукас! Она бы подавила свою гордость и попросила бы его позаботиться сегодня о животных. Завтра, конечно, она смогла бы сделать это сама. Преодолевая боль, Ди добралась до окна как раз в тот момент, когда Лукас вошел в сараи, разыскивая ее.

— Лукас, — позвала она, но он не услышал.

Она пошла к двери, задерживая дыхание из-за боли при каждом шаге, но потом разочарованно уставилась на брус, которым заложила дверь, когда возвратилась в дом накануне.

— Ди? Где вы?

Он вышел из сарая и направился, к задней части дома. Тяжело дыша, Ди согнула колени, подставила плечо под один из концов бруса и напряглась. Тяжелый брус давил на ее больное тело, как топор, вонзившийся в плоть. Но у нее не существовало другого способа открыть дверь, и поэтому она сжала зубы и не обращала внимания на слезы боли, щипавшие глаза. Брус выскочил и ударился об пол со страшным грохотом. Лукас услышал шум, замер и повернул к дому, уверенный, что звук шел оттуда. Осторожность заставила его положить руку на рукоятку револьвера. Ди удалось открыть дверь и, пошатываясь, выйти, держась за раму, чтобы не упасть.

— Лукас, — позвала она. — Я здесь.

Он вышел из-за угла дома, двумя быстрыми прыжками преодолел ступеньки и убрал руку с револьвера, увидев ее.

— Почему вы не отвечали? — раздраженно спросил он, но внимательно посмотрев на нее, умолк.

Она, слегка покачиваясь, стояла в дверном проеме, а ее правая опущенная рука вцепилась в раму так крепко, что побелели пальцы. Она была босая, одетая только в простую белую рубашку с длинными рукавами и высоким вырезом. Сквозь тонкую ткань скромной, как у монахини, рубахи Лукас мог видеть высокую грудь Ди. Тяжелая грива ее волос была распущена и спутана, свисая вдоль спины черным потоком. Необычный вид молодой женщины поразил Лукаса, и он отметил, какое бледное у нее лицо.

— Что случилось? — спросил он, дотрагиваясь до ее руки, поскольку она выглядела так, как если бы собиралась упасть у его ног. Тревога сделала его тон грубым.

— Нет, не дотрагивайтесь до меня! — закричала она, отдернув свою руку.

Это движение вызвало еще большую боль, и хотя она кусала губы, чтобы сдержать крик, из ее горла все же вырвался низкий стон. Овладев собой, она произнесла:

— Я упала и разбилась. Мне так больно, что я не могу ничего делать.

— Пойдемте в дом, и позвольте мне закрыть дверь, — сказал Лукас.

Видя ее настороженность, он не стал помогать Ди, хотя каждое движение давалось ей с большим трудом. Если бы эта гордая женщина не так дорожила своим одиночеством и не выполняла бы мужскую работу, она не получила бы повреждения. Он вошел за ней и закрыл дверь, потом подошел к очагу, подбросил в него пару поленьев и перемешал, кочергой угли.

— Когда вы упали? — коротко спросил он, повернувшись к ней.

— Вчера вечером.

Прошла неделя с тех пор, как он посетил ее. По крайней мере, она не пролежала, беспомощная, несколько дней. Он откинул шляпу назад и встал перед ней на одно колено.

— Это будет больно, но мне нужно проверить, не сломаны ли кости. Просто стойте настолько спокойно, насколько сможете, — приказал Лукас.

— Не думаю, чтобы что-то было сломано, — запротестовала она. — Но я буду благодарна, если вы сегодня позаботитесь и животных. Я только ушиблась и смогу ухаживать за ними завтра, когда утихнет боль.

— Не беспокойтесь о животных. Но я хочу выяснить, не сломаны ли какие-нибудь кости.

Его голос был твердом, а лицо выглядело мрачно. Он решил, что нужно делать. И Ди знала: она не сможет остановить его. Она сжала кулаки, когда он сунул руки под ее ночную рубашку и провел ими снизу вверх по ее ногам, проворно и умело. Так он осматривал лошадей. Его пальцы были жесткими, и она втягивала в себя воздух, когда ее больные мышцы выражали протест. Сузившимися голубыми глазами он смотрел, как она дышала.

— Просто мои ноги болят от работы, — выдохнула она объяснение.

Его руки двинулись выше, к бедрам. Подол ночной рубашки собрался складками на его руках. Его прикосновение было горячим, огрубевшие от мозолей ладони и пальцы давили на ее гладкую кожу. Она отчетливо ощущала свою наготу под тонкой тканью и тепло его крупного тела, когда он пригнулся к ней настолько, что ее бедро практически прильнуло к изгибу его широкого плеча, а его лицо было почти у самого ее живота.

— Прекратите, — прошептала она. Он посмотрел на нее снизу вверх. Его глаза горели голубым огнем.

— Еще чего, — отрезал он. — Можете забыть о вашей скромности, потому что эта дурацкая ночная рубашка должна быть снята.

— Нет.

Он поднялся на ноги с изяществом дикого животного.

— Это вы так думаете.

— Я не моту ее снять. Я пыталась, но я не могу поднять руки.

Он посмотрел на нее и резким движением извлек из-за пояса свой нож. Она не могла двигаться достаточно быстро даже для того, чтобы попытаться увернуться от него. Он захватил в кулак складки ткани спереди рубашки, оттянул их от ее тела, приставил лезвие ножа и провел им вверх. Материал разошелся.

Ди сделала безнадежную попытку схватить и снова свести края, но в ее положении она не могла сопротивляться. Он отвел ее руки в стороны, потом стянул ночную рубашку с плеч и рук. Материал на мгновение задержался на выпуклостях ее бедер, потом скользнул вниз и собрался у ее ног. Паника и унижение охватили ее. Странный серый туман застилал глаза, в ушах зазвенело.

— Черт возьми, не теряйте сознание, — рявкнул Лукас, кладя руки ей на пояс, чтобы поймать ее, если это произойдет. — Сделайте глубокий вдох. Дышите, черт побери!

Она подчинилась, поскольку гордость не позволила ей потерять сознание, как какой-то дурочке. Отвратительный серый туман рассеялся, и она увидела его лицо, искаженное гневом. Какое-то странное облегчение охватило ее, поскольку его злость вынуждала ее сосредоточиться.

— Не ругайтесь на меня, идиот! Вы срезали с меня одежду!

Его пальцы сжались у нее на поясе, когда он боролся с желанием встряхнуть ее. Но опасение, что она действительно потеряет сознание, заставило его сдержаться. Черт бы ее побрал, неужели она не понимает, когда нужно прекращать борьбу? Она получила травму. И нуждалась в том, чтобы кто-то позаботился о ней.

Но краска прилила к бледному лицу Ди, и тревога исчезла из ее глаз, которые от ярости стали изумрудного цвета. Несмотря на свое раздражение, Лукас чуть не улыбнулся, поскольку подумал, что, если Ди имеет достаточно сил, чтобы злиться, она, возможно, не так уж сильно пострадала. И он опять восхитился этой женщиной. Если бы он срезал ночную рубашку с любой другой известной ему женщины, то вызвал бы истерику. Но Ди ругалась с ним, и она противопоставила его злости свою собственную, хотя была беспомощной, как котенок.

— Замолчите и дайте мне посмотреть, что еще вы повредили себе, — сказал он, приблизив к ней лицо.

Она стояла покачиваясь и болезненно ощущала свою наготу, когда холодный воздух овевал ее кожу. Но она не могла бороться с этим человеком, не могла убежать от него, не могла даже завернуться в одеяло.

Она ненавидела свою беспомощность. Он внимательно осматривал ее, и она машинально пыталась прикрыть себя руками. Румянец покрывал ее лицо.

— Господи, вы думаете, что я никогда не видел обнаженной женщины? — фыркнул он, кладя руки на ее грудную клетку и стараясь прощупать каждое ребро, чтобы обнаружить переломы.

— Меня не интересует, что вы видели, — отрезала она, стараясь не смотреть на него. Когда она видела, как он ее осматривает, ей удавалось мысленно соблюдать небольшую дистанцию. — Я никогда раньше не обнажалась перед мужчиной.

— Я стяну с себя свою одежду, если вам будет от этого лучше, — насмешливо произнес он.

— Лукас!

— Да? — ответил он тем же тоном и откинул назад ее волосы, прикрывавшие груди.

Они имели коническую форму, изящно округлялись, а соски были маленькими и розовыми. Его ноздри затрепетали от ее сладкого теплого запаха, и ему нестерпимо захотелось скользнуть рукой между ее ногами. Если бы она не была больна… Но если бы она не получила травму, то не стояла бы сейчас, обнаженная, перед ним. Она бы занималась на дворе повседневной работой, одетая, и ее длинные волосы были бы скручены в тугой пучок. Но она была больна, и ему не следовало забывать об этом.

Ее ключицы были ровными, без всяких выступов, которые означали бы перелом. Он внимательно наблюдал за лицом Ди, чтобы обнаружить любые признаки боли. Но ее лицо не исказилось, и она не вздрогнула от его прикосновения. Он ощупал ее шею и велел повращать головой из стороны в сторону, что она сделала с некоторой осторожностью, но без особых усилий. Потом он поднял тяжелую копну волос, которые достигали ее ягодиц, и перекинул их вперед. Он тихо выругался сквозь зубы.

— Наверное, там синяки, — произнесла Ди, уставившись на огонь. — Я приземлилась на спину.

Похоже, что основной удар пришелся на плечи, поскольку огромное багрово-черное пятно распространялось от одной лопатки до другой. Нижняя часть спины тоже была покрыта синяками, которые доходили до впадины между ягодицами. Он осторожно проверил ребра и выяснил, что они не сломаны. Закончив осмотр и убедившись, что переломов нет, он сказал:

— Я приготовлю вам завтрак. Вы ляжете в постель или будете сидеть у огня?

— Я не могу сидеть здесь в таком виде, — сердито посмотрев на него, ответила она.

— А я бы не возражал. Картина мне нравится, только цвета странные. — Он слегка похлопал ее по заду, стараясь не задеть синяки.

Она рванулась от него, и Лукас сразу же почувствовал стыд за то, что пристал к ней, зная о ее беззащитности. Он пошел в спальню и стащил одеяло с кровати, потом вернулся и аккуратно обернул его вокруг Ди. Она прижала одеяло к себе с видом глубочайшего облегчения и признательности, и он понял, как трудно было для нее оставаться перед ним обнаженной. Ему хотелось поцеловать ее и сказать, что все будет хорошо, что она скоро привыкнет к нему. Но было бы неверной тактикой сообщать свои планы противнику.

Он подвел ее к большому мягкому креслу у очага. И когда она наконец устроилась настолько удобно, насколько смогла, он занялся дровяной плитой. Готовить Лукас научился по необходимости и был знаком с основами этого дела. Поставив на плиту кофейник, он проворно наделал лепешек и нарезал бекон для жарки. Убедившись, что плита не перегрелась, он вышел на двор и собрал яиц для завтрака. Перед тем как выехать, он поел лепешек и холодного мяса, но теперь его желудок требовал добавки.

Когда он вернулся в дом, Ди находилась точно в том положении, в котором он оставил ее. Одеяло соскользнуло с ее обнаженных ног. Он подошел, нагнулся и более тщательно укутал их.

— Спасибо, — произнесла она. Отчаяние ясно читалось в ее глазах.

Лукас похлопал ее по колену. Он знал, как болезнь или травма раздражающе действуют на нервы. В тех нескольких случаях в его жизни, когда Лукас был прикован к постели, даже ребенком он устраивал такие сцены, что все окружавшие его испускали вздох облегчения, когда он начинал поправляться.

Приготовив завтрак, он расставил на столе все необходимое и вернулся к креслу.

— Я подниму вас, не бойтесь, я сделаю это осторожно, — сказал он.

— Я должна одеться, — раздраженно ответила она. — Я не могу есть завернутой в это одеяло.

Он просунул одну руку ей под бедра, другой охватил спину и легко поднял ее. Его мускулистая спина и руки почти не испытывали напряжения.

— Я позабочусь об одеяле. Не беспокойтесь.

Ее щеки снова стали пунцовыми, поскольку необходимость по-новому завернуть одеяло вынудила ее опять обнажить грудь. Когда он закончил, она оказалась одетой в грубое подобие тоги, причем ее правая рука и плечо были полностью обнажены. Ди обнаружила, что, соблюдая осторожность, она могла брать пищу, передвигая часть руки, расположенную ниже локтя. Именно движения в области плеча вызывали страдания.

— У вас есть ванна? — спросил он, щедро накладывая себе еду.

— Я пользуюсь корытом.

«Корыто тоже подойдет», — подумал Лукас. Ей не будет удобно в нем, как в ванне, в которой она могла бы лежать, но он как-нибудь справится.

Когда они поели, он возвратил Ди в кресло перед огнем, вымыл посуду и принес ведра с водой, чтобы нагреть ее на плите.

— Я покормлю животных, пока вода будет нагреваться, — сказал он и вышел из дома.

Ди попыталась устроиться поудобнее. Слезы отчаяния щипали ее веки, и она с раздражением зажмурилась. Несмотря на свое тяжелое состояние, она запретила себе реветь, подобно ребенку. Но не столько боль, сколько ее беспомощность и беззащитность огорчали Ди. Конечно, Лукас Кохран оказал ей неоценимую помощь, но его присутствие и необходимость быть перед ним обнаженной ужасно волновали ее.

Прошел час, прежде чем Лукас вернулся в дом. Он подбросил в огонь дров, потом втащил в помещение большое корыто и установил его перед очагом. Ди наблюдала за тем, как он приносил воду и наполнял корыто, потом добавлял горячую воду до тех пор, пока не начал идти пар.

— Отлично, теперь забирайтесь, — сказал он, закатывая рукава.

Она крепко сжала в руке одеяло, не отводя взгляд от корыта, над которым поднимался пар. Продолжительная горячая ванна была бы райским наслаждением для ее больных мышц, как раз тем, в чем она нуждалась, но ее нервы были вымотаны почти до предела.

— Думаю, что справлюсь сама, — произнесла она. Вместо ответа Лукас стащил с нее одеяло и отбросил его в сторону.

— Черт бы вас побрал, — процедила она сквозь сжатые зубы, когда он поднял ее.

— Вы хотя бы один раз можете помолчать и позволить мне позаботиться о вас?

Ее упорное нежелание принимать его помощь снова и снова злило его, но он осторожно опустился на колено и погрузил ее в воду. Вода была горячей, и Ди шумно втянула в себя воздух, но больше не протестовала.

Затем он разыскал два полотенца и одно сложил и поместил на край корыта за ее головой.

— Лягте так, чтобы голова оказалась на нем, — велел он. — Нужно, чтобы ваши плечи были под водой.

Она осторожно вытянулась, морщась при каждом движении. Он положил второе полотенце на противоположный край корыта и опустил на него ее ноги. Потом принес еще горячей воды и медленно выливал ее до тех пор, пока уровень почти не достиг краев. Ди закрыла глаза, представив себе, как она выглядит, лежа абсолютно голой в прозрачной воде, подобно распутнице.

И хотя Лукас не мог видеть выражения ее глаз, поскольку они были закрыты, он знал, что ее щеки были красными не только из-за горячей воды. Он провел рукой по ее волосам, свисавшим с края корыта и падавшим на пол.

— Не смущайтесь, — прошептал он. — Вы слишком красивы, чтобы стыдиться своей наготы.

Ди судорожно вздохнула, но не открыла глаза.

— Вы не должны были видеть меня в таком положении.

— Несмотря на то, что вы получили травму? Не будьте глупой. Если бы меня ранили в ногу, разве вы не сняли бы с меня брюки, чтобы оказать помощь? — Он продолжал нежно гладить ее по волосам. — Вам чертовски повезло, что я приехал сегодня. Что бы вы сделали одна? Что было бы с животными?

— Не знаю, — ответила она, но потом призналась:

— Я действительно благодарна вам, но это — это позорно.

— Если бы кто-нибудь узнал об этом, — согласился он. — Но это останется между нами и никому не станет известным. Я мог бы съездить в город и попробовать найти какую-нибудь женщину для ухода за вами, но я достаточно силен для того, чтобы обслуживать вас, не причиняя вам страданий. И мне нравится смотреть на вас, — спокойно признался он. — Вы не боитесь, что я могу воспользоваться вашей беспомощностью?

Она все же открыла глаза, и ее взгляд был безрадостным и беспокойным.

— Нет, вы не совершите надо мной насилие. Вы не относитесь к подобным мужчинам.

Его губы искривились.

— Дорогая, только не проверяйте это, когда снова будете здоровы.

Удивительно, но его прямота успокоила ее.

Он продержал ее в корыте почти час, вычерпывая холодную воду и заменяя разогретой на плите. Ее кожа была красной и сморщенной, когда Лукас наконец вынул девушку из корыта и поставил на коврик. Ди обнаружила, что боль несколько утихла и она могла немного свободнее двигать руками. Он вытер ее одним из полотенец, причем его руки прикасались к ее обнаженному телу с мучительной заботливостью. Потом он перенес ее на постель и положил лицом вниз.

Ди кусала губы и сдерживала крик, когда он решительно втирал резко пахнувшую мазь в ее ноющие мускулы. Возникшее жжение было чуть ли не хуже первоначальной боли, но она снова удержалась от протестов. Пот покрывал лоб Лукаса, когда он закончил и спросил, остались ли у нее какие-нибудь рубашки отца. Ее нагота была для него невыносима. Если бы он не прикрыл Ди, то мог бы оказаться, в конце концов, с ней на этой постели, несмотря на свои самые лучшие намерения.

— Нет, я избавилась от всех его вещей, — ответила она на его вопрос.

Проклятие. Он встал и вытянул свою собственную рубашку из брюк, потом расстегнул ее. Как и большинство рубашек, она застегивалась только до половины, и он стянул ее через голову.

— Вам подойдет эта, — сказал он, расправляя ткань и кладя рубашку на постель, прежде чем помочь Ди снова подняться. Потом он встал на колени, приподнял рубашку, чтобы она вошла в нее, и натянул ей на бедра. В этом положении лицо Лукаса оказалось возле ее нежного тела и его дыхание участилось.

Она утонула в рубашке, которая почти достигала ее колен, а рукава свисали с кистей рук. Он застегнул пуговицы и закатал рукава так, чтобы показались руки.

— Ну вот, теперь вы снова выглядите пристойно, — произнес он с напряженным выражением лица.

Рубашка была теплой после его тела, хранила его запах и вызывала ощущение близости, приятно волновавшее ее. Ди поймала себя на том, что разглядывает Лукаса. Его грудь была широкой, мускулистой и покрытой волосами, темные завитки которых четко выделялись на его загорелой коже. Очевидно, он много времени работал без рубашки.

— Как вы объясните возвращение домой без рубашки? — прошептала она.

— Не думаю, что мне придется что-то объяснять, — медленно произнес он.

Он был хозяин. Он мог носить рубашку или не носить ее, как ему было угодно. Она продолжала смотреть на его обнаженный торс в беспомощном восхищении.

Лукас приподнял пальцем ее подбородок. Веки Ди широко раскрылись, и темно-зеленые глаза уставились на него. Он приблизился, нагнулся и поцеловал ее в губы. Но, не доверяя себе, он скоро отпустил ее, отступив от искушения перед ее стройным телом под тонкой рубашкой. Однако и такого мимолетного поцелуя оказалось достаточно, чтобы ее глаза потемнели от потрясения.

— Сейчас ты в безопасности, — сказал он. — Но когда ты выздоровеешь, положение изменится. Я буду охотиться за тобой, и мне не потребуется много времени, чтобы заполучить тебя.

Так Лукас Кохран открыл Ди свои намерения.

Глава 6

На следующий день Ди почувствовала себя намного лучше, боль утихла, хотя движения по-прежнему давались ей с трудом. Вскоре после рассвета появился Лукас, и так же, как накануне, он готовил для нее еду и занимался домашними делами. Потом он настоял на том, чтобы она снова легла в горячую воду. На этот раз Ди испытывала еще большее смущение, чем раньше, поскольку чувствовала себя лучше и отчетливее ощущала свою наготу. По его сжатым челюстям и поту, блестевшему на лбу, она поняла, что ощущения Лукаса тоже очень сильны.

Большую часть ночи она провела без сна, снова и снова вспоминая его слова. Привыкнув защищать свою честь с помощью дробовика, она боялась, что у Лукаса были те же намерения, как и у тех, кто болтался возле ее дома. Но понимание этого не вызывало у нее презрительной злобы. Она боялась признаться себе, что влюбилась в Лукаса Кохрана, но это было правдой. Что же ей делать? Позволить мужчине войти в ее жизнь после того, как она так отчаянно боролась, чтобы обрести независимость? Завести с ним роман, который стал бы ее позором, если бы кто-нибудь узнал о нем? Предать Оливию?

Она не могла не учитывать также того, что ему на самом деле был нужен Ручей Ангелов. Возможно, он намерен воспользоваться ее незащищенностью перед ним и заставить продать ему землю. В конце концов, именно покупка земли была целью его первого визита.

О сексе она имела представления, которые получила на скотном дворе. Ди не представляла себе той неистовой физической тяги, которая возникает между мужчиной и женщиной, до тех пор, пока не появился Лукас. Она легкомысленно думала, что может запретить ему целовать ее, но она не только разрешила ему это, но и хотела еще. Впервые Ди ощутила жар физического влечения, и это открытие мучило ее, поскольку она понимала, как трудно ей будет контролировать себя.

После ванны он одел ее в новую рубашку, привезенную им из дома, и, молча уложив Ди в постель, вышел из хижины. Каблуки его сапоги простучали по крыльцу. Когда через полчаса Лукас вернулся, он уже владел собой, но его голубые глаза были по-прежнему тоскливы.

— Не думаю, что тебе нужно приходить завтра, — сказала Ди, натягивая простыню до подбородка. — Сегодня мне намного лучше, а боль пройдет быстрее, если я буду двигаться.

— Пытаешься от меня избавиться? — спросил он. — Не выйдет.

— А как же Оливия? — тихо спросила Ди и отвернулась. — Она моя подруга.

Она не видела лица Лукаса, но чувствовала на себе его взгляд. Его не удивили ее слова. Он просто произнес:

— А что с ней?

— Ходят слухи, что ты собираешься жениться на ней.

— Я думал об этом, — признался он слегка расстроенно. Неужели она считала, что он мог находиться здесь, посвятив себя другой женщине? — Но не долго. У нас с ней нет абсолютно ничего общего. Я свободный человек.

Ди теребила простыню, по-прежнему не глядя на него.

— И все же будет, наверное, лучше, если ты завтра не придешь.

— Если бы ты не была такой идиоткой, то тебе было бы не нужно, чтобы я приходил сюда, — прорычал он, довольный появившейся возможностью разрядить свое раздражение.

— Я знаю, — ответила она, с готовностью соглашаясь с ним. И эта неожиданная кротость еще больше разозлила его. — Я всегда стараюсь быть осторожной, но в этот раз я допустила ошибку.

— Тебе с самого начала не нужно было сбрасывать сено! — закричал он. — Тебе не нужно было содержать эту ферму в одиночку! Почему ты не можешь переехать в город и стать нормальной женщиной, вместо того чтобы пытаться доказать, что ты можешь справиться со всем самостоятельно, в то время как чистым безумием является даже стремление к этому?

Ди смотрела на него, ее глаза угрожающе, по-кошачьи, сузились. Не в ее характере было молча выслушивать нападки.

— Хотела бы я знать, почему ты решил, что это твое дело, — произнесла она ровным тоном. — Я благодарна тебе за помощь, но это не дает тебе право указывать, как мне жить.

— Ты знаешь, — что дает мне это право, — он приблизился к кровати и яростно уставился на нее сверху вниз. — Ты знаешь: это может кончиться только одним.

— Полагаю, решение остается за мной.

— Придет время, и ты отдашься мне, — свирепо произнес он. — Не пытайся обмануть себя.

Она попыталась приподняться, опершись на локоть, но ее плечи и руки все еще сильно болели. Она откинулась назад с подавленным стоном. Несмотря на свою беспомощность, Ди продолжала сопротивляться натиску Лукаса.

— В таком случае, я вижу только одно решение: не возвращайся сюда, поскольку ты являешься нежеланным гостем.

— Ты собираешься наставить на меня дробовик? — усмехнулся он, наклонившись так низко, что она могла видеть сверкающую глубину его глаз. — Тогда попробуй рискнуть, дорогая, потому что я вернусь.

— Ты переоцениваешь свою способность очаровывать. Меня всегда интересовало, чего ты в действительности хочешь: меня или Ручей Ангелов? — сделала она ответный выпад.

— И того и другого, дорогая, — ответил он и впился в нее губами.

Поцелуй был грубым, и она попыталась укусить его, но он отдернул голову и потом принялся целовать ее снова. Ди схватила его за руки, но, поскольку ее движения были ограничены, это было пустой тратой сил. Он держал ее и продолжал целовать, пока она не почувствовала солоноватый привкус крови во рту. Он расстегнул на ней рубашку, обнажив грудь. У нее перехватило дыхание, когда его твердая, горячая рука накрыла один из мягких холмиков.

— Вот так это будет происходить между нами, — пробормотал он. — Жарко и дико. Подумай об этом, черт бы тебя побрал.

Все ее тело сжалось от наслаждения и боли. Его горячее дыхание щекотало ее. Нестерпимый жар охватил Ди, и она застонала, слегка раздвинув бедра. Как если бы это послужило ему сигналом, он отпустил ее и поднялся с потемневшим лицом.

— Я могу довести тебя до неистовства. Не забудь об этом, когда захочешь использовать против меня дробовик.

Лукас вышел, оставив ее лежать в расстегнутой, распахнутой рубашке, с обнаженной грудью, ощущая неистовую страсть, которую он разбудил в ней.

— Черт бы тебя побрал, — прошептала Ди, и она бы выкрикнула это, если бы знала, что он услышит ее.

Ее знобило от злости и от опустошающей муки, которую он пробудил в ее теле. Никогда раньше Ди не ощущала себя беззащитной перед мужчиной. И это была самая пугающая вещь из всех, с которыми она столкнулась в жизни, гораздо более пугающая, чем одиночество и необходимость заботиться о себе.

Потеря обоих родителей потрясла Ди до глубины души. Она была напугана, страшно напугана, но ей нужно было продолжать жить. Неспособная поведать кому-либо свои чувства, она замкнулась, ушла в себя. Ди не могла позволить себе пойти на риск и потерять еще кого-то, кого бы она любила. Она бы не выдержала новую боль. Работа на земле сохранила ей разум, вернула ощущение жизни. Ведь земля так щедра, и она, по крайней мере, была вечной. Ди могла верить в теплую почву, смену сезонов, возрождение жизни каждой весной. За исключением Оливии, хозяйка Ручья Ангелов не намеревалась подпускать к себе близко кого бы то ни было.

А теперь Лукас пытался сломить ее отчужденность. Он мог не только разрушить ее жизнь, но и уничтожить ее самоуважение. Если бы она позволила ему всецело завладеть собой, он превратил бы ее в презираемое ею самой существо, лишенное воли и индивидуальности, готовое сделать все, чтобы угодить ему. Тяга к нему не мешала Ди видеть его натуру: Лукас был сильным, самоуверенным и безжалостным, когда добивался того, чего хотел. Он желал ее и не собирался отступать. Ди боялась не того, что он возьмет ее силой, поскольку самолюбие Лукаса не позволило бы ему сделать это, а, скорее, того, что она не сможет сказать ему «нет».

Она осознавала свою слабость перед ним. И хотя он только целовал ее, она была готова перейти с ним к большему. И ее пугало то, насколько легко ему было управлять ею. Она, в порыве гнева, не разрешила ему возвращаться к ней, и теперь, когда гнев прошел, поняла, что это разумное решение и наилучший выход для нее. Но она также знала, что Лукас не подчинится.

На следующее утро, услышав приближающийся стук копыт, Ди посмотрела на дробовик, но призналась себе, что это была пустая угроза, по крайней мере, сейчас. Хотя ей и удалось кое-как одеться, она все еще не могла поднять тяжелое оружие.

Лукас без стука открыл переднюю дверь, которая оставалась незапертой в течение последних двух дней. Ди повернулась к нему от плиты, и резкий упрек был готов сорваться с ее губ, но она сдержалась. Его черные брови нахмурились, когда он увидел, что она стоит у плиты и переворачивает вилкой бекон.

— Тебе не следовало вставать с постели, — с порога заявил он.

— Я уже говорила тебе, что мне лучше. Я могу справиться с этим.

— Но не с туфлями, — заметил он, разглядывая ее босые ноги.

Она пыталась, но не смогла наклониться достаточно низко, чтобы натянуть чулки и надеть туфли. Ди все еще носила его рубашку, и она заменяла ей блузку. С большим трудом ей удалось надеть нижнее белье и юбку. После двух дней пребывания в обнаженном или полуобнаженном виде одежда создавала ощущение комфорта. Лукас бросил небольшой сверток на стол. Она посмотрела на него и вопросительно подняла брови.

— Ночная рубашка. Вместо той, которую я разрезал.

Ди была рада, что он позаботился об этом, поскольку ее гардероб не отличался богатством и разнообразием.

— Я постираю твои рубашки и возвращу их.

— Это не к спеху.

Он смотрел на нее так внимательно, что она начала испытывать неудобство и должна была бороться с желанием проверить, застегнуты ли у нее все пуговицы. Но он только взял у нее вилку и сказал:

— Сядь. Я закончу сам.

Лукас заметил ее нерешительность и продолжал настаивать, пока она не села в кресло у очага.

Когда он подъезжал к ее хижине, каждый его нерв был напряжен, потому что в любую секунду он ожидал выстрела из дробовика. Накануне он слишком далеко зашел, и понимал это. От любой другой женщины он ожидал бы вспышки раздражения, а скорее всего слез обиды. Но Ди обычно выполняла свои обещания и могла встретить его зарядом дроби, который, мрачно думал Лукас, он вполне заслуживал за свою глупость. Вчера он потерял голову, был разгорячен, возбужден и разочарован, и поэтому показал свой необузданный нрав.

После завтрака Лукас встал на колени и помог Ди надеть чулки. Он укрепил подвязки над ее коленями, но на этот раз его действия не заставили ее даже покраснеть. Потом он обул ее в жесткие рабочие башмаки, и его лицо снова стало мрачным. Он подумал об изящных туфлях, которые она могла бы носить, если бы не настаивала на том, чтобы работать как лошадь. Однако на этот раз Лукас не стал упрекать ее.

Они вышли прогуляться, и это был ее первый выход за порог с того злополучного утра. Ди настояла на осмотре участка огорода, который она вскопала, и рассказала ему о том, что собирается посадить.

— Маис, конечно, и горох. В прошлом году я очень удачно продала тыквы, и поэтому посажу еще один ряд. Здесь я устрою грядки для лука, моркови и нескольких кустов перца. И думаю, что попробую в этом году посадить картофель. Он всегда имеется у мистера Винчеса, но я представляю, сколько он платит за доставку.

Ее глаза сверкали, когда она смотрела на клочок незасеянной земли: она представляла себе зеленые побеги, растения, которые кормили ее зимой и давали ей средства к существованию. Лукас глядел на эту же землю и думал о работе, которую ей предстояло сделать: сначала посадка, потом ежедневная борьба с сорняками и насекомыми и наконец сбор урожая, наиболее трудный период, когда ей нужно будет не только заниматься повседневной работой, но и трудиться на кухне, консервируя овощи. Женщине на ферме всегда приходилось трудно. Женщина, управлявшаяся на ферме в одиночку, должна была преждевременно свести себя в могилу, если только она не обладала достаточным количеством здравого смысла, чтобы продать ферму.

Ди обладала силой, ее стройное тело было гибким и мускулистым, но в конце концов эта работа должна была стать и для нее непосильной. Лукас посмотрел на ее спадавшие по спине длинные волосы и необыкновенное лицо, поднятое навстречу утреннему солнцу, и поклялся себе, что он заберет ее с этой фермы, прежде чем та убьет Ди или состарит раньше времени. И никакое сопротивление гордой хозяйки Ручья Ангелов его не остановит.

Даже не успев до конца осознать свое намерение, он нагнулся и поцеловал Ди, положив ей руки на талию и притянув к себе. Ее зеленые глаза удивленно расширились, потом медленно закрылись, когда ее рот нежно раскрылся навстречу ему. Ее губы были мягкими и полными, причем нижняя все еще оставалась слегка распухшей из-за его вчерашней грубости. Сейчас он обращался с ней с большей осторожностью. На этот раз и она, откинув голову, ответила на его действия. Его руки мгновенно сжались на ее талии, потом одна скользнула вниз, а другая оказалась вверху и плотно охватила грудь. Ди сразу же попыталась отстраниться, и у нее вырвался протестующий крик. Лукас не отпускал ее, его длинные пальцы мяли мягкую плоть и щекотали чувствительный сосок.

— Я не собираюсь делать ничего больше, — пробормотал он, когда его губы резко скользнули вниз по ее шее.

Один поцелуй, одно прикосновение, и она захотела, чтобы он сделал все остальное, хотя и понимала, что было бы страшной ошибкой дать Лукасу подобную власть над собой. Она не могла оттолкнуть его, но нашла в себе достаточно сил и благоразумия, чтобы отвернуться и сказать:

— Нет, Лукас. Нет. Я не хочу, чтобы ты сделал это.

— Лгунья, — произнес он.

Его губы блестели после поцелуя, а оскал был жестоким. Она находилась полностью в его власти и знала это. И она готова была сдаться.

— Я не лгу, — настаивала она, прежде чем он мог снова поцеловать ее. — Я не хочу сказать, что не желаю тебя. Мне не нравится то, как ты обращаешься со мной.

— Даже в этом ты лжешь, — ответил он, все же отпустив ее.

Ди казалось, что вся ее одежда растерзана. Было странно смотреть вниз и видеть, что все в порядке. Вся буря происходила внутри.

— Ты не поступил бы так, если бы на моем месте была другая, — ее голос стал низким, когда она перешла в наступление. — Ты бы не обращался так с Оливией.

Она вспомнила тот день, когда впервые увидела Лукаса после его возвращения, вспомнила, каким вежливым и галантным он был с Оливией и ее смешливыми подругами. Он никогда бы не повел себя так ни с одной из них.

Взгляд Лукаса стал острым.

— Ты имеешь в виду, как с женщиной? Может быть, ты и права. Но, черт побери, не обвиняй меня в том, что я обращаюсь с тобой как с проституткой, потому что мы оба знаем, что это не так.

— Именно проституткой назовут меня люди.

— Откуда они узнают? Это останется между нами.

Похоже, что говорить больше было не о чем. Она повернулась, чтобы вернуться в дом, а он шел позади нее. Его сильные руки помогли ей подняться по ступенькам. Он опять поцеловал ее и ушел, чтобы заняться повседневной работой.

Вечером, оставшись одна, Ди раскрыла сверток с ночной рубашкой. Обнаруженный там предмет не имел ничего общего с ее практичной ночной одеждой даже по назначению, поскольку эту рубашку полагалось надевать не на ночь, а для того, чтобы нетерпеливые руки любовника сорвали ее. Ди провела кончиками пальцев по прозрачному шелку. Конечно, она восхищалась этой тонкой работой и отметила, как подойдет ей блестящий бледно-розовый цвет. Но в то же время она была рассержена на Лукаса, который, лишив ее необходимого, принес в качестве замены эту роскошную и совершенно не нужную вещь. В его намерениях нельзя было ошибиться: он хотел, чтобы она надевала эту рубашку для него.

Он бы в меньшей степени раздосадовал ее, думала Ди, если бы купил две рубашки: одну в качестве замены испорченной им, а эту вздорную вещь для своего собственного удовольствия. Он мог думать все, что угодно, но она действительно нуждалась еще в одной теплой ночной рубашке.

Она высказала ему это на следующий день, едко заметив, что она могла бы продолжать пользоваться его рубашками, у которых по крайней мере имелись рукава. С дьявольским блеском в голубых глазах, он улыбнулся.

— Ты мне нравишься в любом виде, — сказал он.

Прошло еще два дня, прежде чем Ди поправилась, в достаточной степени, чтобы одеться самостоятельно и начать выполнять домашнюю работу. Она доила одну из коров, когда прибыл Лукас. Он ничего не сказал, а только помог закончить дойку и перенес молоко в дом. Обе его рубашки, выстиранные и аккуратно выглаженные, были сложены на столе. Он вышел и вернулся еще с одним свертком.

— Чтобы тебе было тепло, когда я не смогу согревать тебя, — произнес он, усмехнувшись и бросив ей сверток.

Она развернула упаковку, слегка опасаясь, что этот его выбор окажется еще более неподходящим, чем предыдущий. Но мягкая белая рубашка из хлопка оказалась как раз тем, что ей было нужно. Длинные рукава, высокий вырез, мелкие складочки на груди, застежка, доходившая почти до пояса, — все это очень понравилось Ди, и она признательно улыбнулась Лукасу, благодарная за его заботу.

— Интересно, что думает миссис Ворли по поводу, твоих покупок? — задумчиво произнесла она, пытаясь представить себе суровое лицо этой дамы в момент, когда Лукас покупал у нее шелковое женское белье. Но где на самом деле он купил шелковую ночную рубашку? Она не знала ни одного торговца в Проспере, который держал подобный товар. Он должен был специально заказать ее на Востоке или в Сан-Франциско, на что у него, конечно, не хватило бы времени.

— Миссис Ворли ничего не думает об этом, — раздраженно сказал Лукас. — Эта ночная рубашка принадлежала моей матери.

Ди отметила, что он не объяснил, откуда взял шелковую.

Лукас забросил свои собственные дела из-за того, что навещал ее, и теперь, когда она снова на ногах, он должен был несколько дней посвятить своему хозяйству.

— Некоторое время я не смогу посещать тебя, — предупредил он. — Ради Бога, будь осторожнее.

— Я осторожна. В конце концов, это первый несчастный случай со мной.

— Но он мог стать последним, если бы ты сломала шею.

— И лишила бы тебя повода для выражения недовольства? — любезно поинтересовалась она. — Я бы так никогда не поступила.

— На следующей неделе будет весенний пикник с танцами, — сказал он, думая о будущем и игнорируя ее колкость. — Если я не выберусь к тебе раньше, то увидимся там.

— Сомневаюсь в этом. — ответила она. — Я не посещаю весенние танцы.

Он бросил на нее мрачный взгляд:

— Почему?

— А зачем?

— За тем, чтобы поддерживать отношения со своими соседями.

— Если бы я сделала это, то кто-то — я имею в виду, какой-нибудь мужчина — решил бы, что я захотела стать более дружелюбной, чем прежде. Мне кажется, проще никому не давать повода.

— Ты могла бы общаться с женщинами.

Она громко рассмеялась:

— Какая несчастная женщина захочет, чтобы я отнимала у нее время? Люди ходят туда, чтобы развлекаться или флиртовать, а я не гожусь ни для того, ни для другого. Кроме того, я теперь буду занята и действительно не смогу потратить день впустую, поскольку потеряла так много времени на этой неделе.

Лукас хмурился, рассерженный тем, что она так мало позволяла себе в жизни. Он рассчитывал потанцевать с ней, почувствовать, как ее длинные, сильные ноги прикасаются к его ногам. В суматохе никто бы не обратил на них внимания.

— Я хочу, чтобы ты пошла, — упрямо настаивал он. — Надень свое лучшее платье и хоть раз забудь об этой проклятой ферме.

— Нет, — произнесла она. — Больше никаких оправданий, никаких объяснений, просто — нет.

Лукасу не понравился ее отказ.

— Если тебя не будет на пикнике, — сказал он, — я приеду за тобой.

Глава 7

Утро в день пикника выдалось превосходное. Солнце вставало в торжественном золотом сиянии над увенчанными снежными шапками вершинами далеких гор. Оливия видела восход солнца, потому что встала уже на рассвете. Ей нужно было проследить за сотней мелочей. Раньше Оливии всегда нравились праздничные суета и волнение, но в этом году у нее было совсем иное настроение. Она страшилась дня, когда состоится пикник, не имея никаких серьезных причин для этого. Возможно, эта подавленность была вызвана тем, что Оливия потеряла надежду. Будущее всегда представлялось ей счастливым, радостным и светлым. Но за последние месяцы она потеряла веру в свое счастье.

Не то, чтобы предложение Лукаса казалось ей неизбежным. На самом деле в последнее время она предполагала, что его намерения не были столь серьезными, а она вообразила себе Бог знает что. Оливия понимала, что могучая воля Лукаса больше не направлена на нее. Однако и прежде, когда они встречались, это происходило нечасто, он вел себя всегда одинаково: вежливо, покровительственно, иногда даже немного флиртовал, но всегда был сдержан. Но хотя Лукас Кохран никогда, не нравился ей, Оливия с невыносимой силой ощутила реальную возможность того, что у нее никогда не будет семьи. Она представляла себе десять, даже двадцать лет сидения над вышивкой рядом с Опорой. Ее склоненная голова поседела, под глазами и на шее появились морщины, а тело потеряло упругость… Она представляла грусть родителей, которые так хотели иметь внуков. Жизнь проходила бы мимо.

Но благодаря своей выдержке Оливия, несмотря на подавленное состояние, сохраняла на лице улыбку. А вскоре экипаж Милликенов присоединился к потоку колясок, фургонов, тележек, верховых и пеших, которые направлялись к большому лугу неподалеку от города, где всегда проводился пикник.

Это было действительно замечательное место, со множеством деревьев, обеспечивающих тень тем, кто искал ее, и в то же время с обширным открытым пространством, на котором могла развлекаться молодежь. Большое количество людей уже находилось здесь и к ленчу почти все, жившие в радиусе пятидесяти миль, уже бродили по лугу, не думая ни о чем серьезном, встречаясь с друзьями и наслаждаясь пикником и отдыхом.

Однако у женщин, как всегда, была масса забот. Нужно было готовить еду, присматривать за детьми, организовывать игры. Мужчины, конечно, разбились на группы и разговаривали, смеялись или устраивали свои собственные состязания в силе и ловкости. Импровизированные скачки тоже не были забыты. Женщины утешали детей и мужчин, получивших стандартный набор ранений и обид, и Оливия думала, что иногда не существует большой разницы между ребенком и мужчиной.

Невозможно было не заметить высокую, мощную фигуру Лукаса, легко выделявшуюся из толпы. На нем были коричневые брюки и белая шелковая рубашка. Большая коричневая шляпа защищала глаза от яркого утреннего солнца, и он привлекал к себе внимание в значительно большей степени, чем другие мужчины, одетые в свои лучшие костюмы. Когда Лукас приблизился к ней, Оливия заметила, что его темные вьющиеся волосы спадали на воротник. Он подошел, пробормотал приветствие и принялся помогать разгружать провизию, которую Милликены привезли в экипаже.

Наблюдая за ним, Оливия гадала, ошибалась ли она в отношении его намерений. От этих размышлений можно было сойти с ума. Интересовался он ею или нет? Если да, то хотела ли она быть с ним или нет? Если бы он сделал предложение, что было бы худшим — согласиться или отказаться?

Когда вся еда была аккуратно расставлена на покрывале, расстеленном под одним из деревьев, Лукас взял ее под руку.

— Не желаете пройтись и с кем-нибудь повидаться? — спросил он.

Под пронзительным взглядом матери Оливия не могла отказать ему, и они начали медленно прогуливаться неподалеку. Когда через час они вернулись на то же место под деревом, между ними не было сказано ничего личного. Он обращался с ней как добрый знакомый, но не более того.

Лукасу действительно нравилась Оливия. Но во время их долгой прогулки его взгляд скользил по группам людей, мимо которых они проходили, и он знал, что ищет маленькую царственную головку с роскошными черными волосами, высокую женщину, двигающуюся широким, свободным шагом, который заставлял разлетаться ее юбку. Он был уверен, что все те причины, которые она изложила ему, чтобы не приходить были только отговорками. Он не сомневался: она будет здесь. Какая женщина откажется от возможности пофлиртовать и повеселиться?

— Вы не видели Ди Сван? — рассеянно спросил он Оливию, продолжая наблюдать за гуляющей публикой.

При упоминании этого имени Оливия слегка подняла брови и в ее глазах сверкнул интерес, который она попыталась скрыть.

— Нет, не видела. Сомневаюсь, что она здесь. Она никогда не бывает на пикниках.

— Я просил ее прийти. Думаю, ей нужно отдохнуть от этой фермы. Я слышал, что на позапрошлой неделе она упала с чердака и ушиблась.

— Не может быть! — воскликнула Оливия. — И сильно она ушиблась?

Лукас отметил, что Оливия неподдельно встревожена.

— Я слышал, что она ударилась довольно сильно. Но теперь она снова в своей прежней боевой форме.

Интерес Оливии усилился. Хотя она была действительно встревожена, волнение не помешало ей заметить, какое смущение испытывал Лукас, говоря о Ди, как если бы он случайно сказал больше, чем следовало. Действительно, от кого он мог слышать, что Ди ушиблась? Оливия прекрасно знала, как уединенно живет ее подруга. Для нее было очевидным: если Лукас знал, что ее подруга упала, значит, он видел ее, посещал ее, может быть, даже ухаживал за ней. Она вспомнила свою мимолетную мысль о том, как подошли бы друг другу Лукас и Ди.

— Она должна быть здесь, — повторил он нахмурившись.

До самого ленча Лукас не верил, что Ди действительно не собиралась приходить. Он надеялся заметить ее в толпе, пока наконец не понял, что она не находилась бы в толпе людей, даже если бы пришла на пикник. Она бы наблюдала за происходящим со стороны своими темно-зелеными загадочными, как у кошки, глазами. Он не мог себе представить ее, участвующей в дружеской болтовне, или хихикающей с группой девушек. Но Лукас нисколько не удивился бы, если бы она, зная, что он становится с каждой секундой все злее, не спеша подошла к нему с крайне надменным видом, чтобы посмотреть, осмелится ли он что-нибудь сказать ей.

Но в конце концов он понял, что она не придет. За едой он старался подавить в себе разочарование и злость и вести себя так, как если бы он наслаждался угощением, хотя на самом деле он вряд ли замечал, что кладет себе в рот. Черт бы ее побрал, почему она не пришла? Теперь он знал, что она не придет на танцы. Но Лукас не мог позволить ей не обращать внимания на его просьбы.

В то время Ди Сван была неподалеку от того места, где вся округа наслаждалась пикником. Она сломала рукоятку мотыги и отправилась за новой в город. Но там ее ждало разочарование. Универсальный магазин был закрыт на весь день. Ди разозлилась на себя за свою глупость. Конечно, семья Винчеса, как и все, отправилась на пикник. Да и весь город тоже. Улицы были пустынны. Пикники пользовались большой популярностью.

Не позволив себе терять драгоценное время на бессмысленные переживания, Ди развернула повозку и отправилась домой. Сорняки можно было полоть руками не хуже, чем подрубать мотыгой. Единственными людьми в городе, встреченными ею, были две девушки из салуна. Конечно, они нежеланные гости на городских общественных мероприятиях. Обе женщины сидели на улице, на тротуаре, чего бы они никогда не сделали, если бы город временно не опустел. Одна из них, рыжеволосая Тилли, помахала ей рукой, и Ди помахала в ответ.

«На что похожа их жизнь… — думала Ди. — Они, должно быть, страшно одиноки, хотя почти никогда не остаются в одиночестве».

— Разрешите мне пройтись с вами? — вдруг обратилась к ней Тилли.

Вкусная еда и полуденная жара возымели свое действие. Многие уже дремали на стеганых одеялах, привезенных из своих домов. Оливия бесцельно бродила, улыбаясь знакомым, но не вступая с ними в разговоры. Лукас уехал, а мисс Милликен, куда бы она ни направлялась, всюду сталкивалась с Кайлом Беллами. Он был очень вежлив, но она не могла испытывать симпатию к этому человеку. Его глаза были слишком дерзкими, и он был слишком настойчивым. В конце концов ей пришлось прогуливаться не останавливаясь, потому что стоило ей только остановиться, как Беллами оказывался рядом.

Она вздрогнула, когда мягкий, низкий голос неожиданно раздался позади нее. Обернувшись, Оливия увидела мексиканца Фронтераса, смотревшего на нее с улыбкой в своих черных глазах. Он предложил ей прогуляться с ним. Она заколебалась, поскольку он работал на Беллами и она не была с ним знакома.

— Разумеется, если вы откажетесь, я пойму это, — сказал он.

Оливия поняла: он ожидал ее отказа из-за того, что был мексиканцем. Ее сострадательное сердце слегка защемило, и она невольно произнесла:

— Конечно, я пройдусь с вами.

Ее безупречные манеры, казалось, тут же покинули ее, и она не знала, о чем говорить. Они гуляли уже, вероятно, минуту, когда он представился:

— Меня зовут Луис Фронтерас.

— Я — Оливия Милликен, — и снова замолчала. Наконец она в отчаянии выпалила:

— Вы мексиканец?

Ее лицо сейчас же залилось краской. Почему из всех вещей, которые она могла произнести, она сказала именно это? Ей захотелось укусить себя за язык.

— Я родился в Мексике, — объяснил он со спокойной улыбкой, совершенно не раздраженный ее вопросом. — Думаю, что это позволяет считать меня мексиканцем, хотя я не бывал там с детства.

Он действительно разговаривал без малейшего акцента.

— Вы давно живете в этих краях?

Даже если он жил здесь давно, она никогда не видела его раньше, поскольку дочь банкира вращалась в иных кругах, чем ковбой.

— Вы имеете в виду Колорадо или окрестности Проспера?

— И то и другое, — заинтересованно сказала она. Было похоже, что он много путешествовал, а ее всегда интересовала кочевая жизнь.

— В прошлые годы я пару раз путешествовал по Колорадо. Несколько лет я провел на территории Нью-Мексико, некоторое время прожил в Монтане и еще дольше на западе в районе реки Снейк. — Он задумался. — Раз или два я побывал в Калифорнии. Можно сказать, что повидал все части этой страны к западу от Миссури.

— Вы наверняка не задерживались долго в одном из этих мест.

Она заметила, что он был высоким, таким же высоким, как Лукас Кохран. Когда Оливия шла рядом с ним, она чувствовала себя маленькой и защищенной. Она бросила взгляд на большой револьвер в кобуре на его правом бедре. Он носил оружие, не обращая на него внимания, как если бы никогда не расставался с ним. Был ли он на самом деле бандитом, а не ковбоем?

— Да, я много путешествовал.

Какое-то время он считал, что штат Нью-Мексико мог стать его домом, но эта мечта умерла под убийственными копытами жеребца. Он чувствовал опустошение, похоронив Селию, как если бы часть его самого ушла с ней в могилу. Прошло много времени, прежде чем он осознал, что все еще жив. Но теперь все было по-другому. Он не знал, когда скорбь прошла, знал только, что это случилось. Луис помнил лучезарную улыбку Селии, ее пронзительную красоту, но черты лица стерлись в его памяти. Прошло десять лет, и за эти годы он побывал во многих краях и держал в своих объятиях много женщин.

— Я всегда думала, что мне бы понравилось путешествовать, — сказала Оливия, поглядывая на солнце сквозь шевелящуюся от легкого ветерка массу листьев над головой. — Чтобы не встречать закат на одном месте два дня подряд.

Вряд ли она могла сказать что-либо более неожиданное. Луис посмотрел на нежный овал ее лица, попытался представить ее, идущую целый день, не мывшуюся неделями, с толстым слоем грязи и пыли, покрывавшим эту белую кожу, и решил, что это совершенно нелепо. И кто бы мог ожидать, что она сможет спать на земле, завернувшись в одеяло?

— Вам бы это не понравилось, — уверенно заявил он. — Насекомые, грязь, скверная пища, нехватка воды, невозможность крепко выспаться — вот что такое жизнь в пути.

Ее губы раздвинулись в улыбке:

— Ах, но существуют другие способы путешествовать. Представьте себе езду из города в город на поезде, когда качка вагона усыпляет вас по ночам. Возможно, я не захотела бы заниматься этим всегда, но не отказалась бы попробовать.

«В этой женской душе есть тяга к приключениям», — с уважением подумал он. Он бы хотел путешествовать с ней по стране на поезде. У них было бы спальное купе, и по ночам он бы входил в нее, и поезд раскачивал бы их для наслаждения, а не для сна.

Группа подростков, толкаясь и пронзительно смеясь, гонялась за мячом. Луис остановился, взял ее за локоть и подождал, пока дети не удалятся на безопасное расстояние, после чего они продолжили прогулку.

Оливия чувствовала себя легко и непринужденно, общаясь с ним. Это было странно, поскольку они только что встретились и почти ни о чем не говорили. Оливия заметила, как он приспособил свой широкий шаг к ее походке, ту осторожность, которую он проявил, чтобы дети не столкнулись с ней, и почувствовала себя с Луисом в безопасности. Конечно, большинство мужчин оказывали подобные знаки внимания женщинам, но, похоже, сейчас для Луиса это было не просто проявлением любезности.

— Ваша семья живет где-нибудь поблизости? — спросила она.

— У меня вообще нет родственников, по крайней мере таких, которых бы я помнил. Думаю, что именно поэтому я так много путешествовал.

— И вы никогда не были женаты? — спросила она и тут же добавила:

— Простите, мне не следовало спрашивать.

— Я могу вам ответить. Однажды я собирался жениться, но она умерла. Это случилось десять лет назад.

— Вы все еще любите ее?

«Боже, — подумала Оливия, — почему я не могу справиться со своим неуправляемым языком?» Она ни в коем случае не должна была задавать ему такие личные вопросы, но, похоже, не могла остановиться. Она почувствовала, как загорелось ее лицо, но он отнесся к вопросу так же легко, как если бы тот касался погоды.

— В некотором роде, — задумчиво продолжил он. — Селия была прекрасной женщиной, она умела быть верной. Я помню ее, часто думаю о ней, но она умерла так давно… И моя любовь к ней уже иная.

— Понимаю. — Оливия удивилась тому, как порадовал ее этот ответ.

Они подошли к небольшому ручью и двинулись вдоль него, пока не достигли бревна, переброшенного на другой берег. Оливия оглянулась и широко раскрыла глаза от удивления, обнаружив, как далеко они ушли от поляны, на которой был устроен пикник. Лишь в отдалении мелькали одинокие фигуры, а остальные, скрытые деревьями, кустарником и неровностями луга, не были видны.

— Наверное, нам пора возвращаться, — слегка волнуясь, сказала она.

Луис шагнул на бревно и протянул ей руку.

— А может быть, и не пора. Путешественники никогда ничего бы не открыли, если бы они боялись потерять из вида толпу.

Она закусила губу, опасливо подала руку и позволила ему помочь взобраться на бревно. Она не могла поверить, что решилась на такое. Оливия Милликен никогда не совершала ничего столь же предосудительного, как прогулка с незнакомым мужчиной. Но потом она улыбнулась и сказала себе, что Оливия Милликен всегда стремилась путешествовать и, возможно, настало время уделить внимание этой другой, дерзкой и тайной Оливии. В конце концов, она чувствовала себя в полной безопасности вместе с Луисом.

Бревно перекатывалось, когда они проходили по нему, но им, к счастью, нужно было сделать лишь несколько шагов. Затем Луис обнял ее за талию своими сильными руками и пронес оставшуюся часть пути. Ей казалось, что они преодолели сложное препятствие, а не маленький ручей, и начали свое путешествие. Она никогда раньше не была в этих местах.

Они шли под деревьями, и Луис показывал ей различные породы птиц. Оливия была восхищена, потому что прожила всю свою жизнь в городах и ее знания о птицах ограничивались тем, что она могла отличить дрозда от вороны. Звуки пикника полностью замолкли позади, и она могла слышать только птиц, ветер, шумевший в деревьях, их тихие шаги и голоса. Он осторожно держал ее за руку своими сильными пальцами, и тепло его руки странным образом успокаивало ее. Она думала, что ей не следовало позволять Луису держать ее за руку, но ничего не предпринимала. Им следовало вернуться на пикник. Но Оливия не предложила сделать это. Кругом было так пустынно, как если бы они находились на расстоянии многих миль от города и углублялись все дальше в лес. Она подумала, не забеспокоились ли ее родители, но тут же успокоила себя: ведь она могла общаться где-нибудь с подругами.

Насыщенный запах леса пьянил Оливию. Удовольствие сияло в ее глазах, когда она с лучезарной улыбкой посмотрела на него, и Луис, не задумываясь, отреагировал на эту милую женственность, притянув девушку к себе и склонившись над ее губами.

Он инстинктивно сдержал свой напор, чувствуя мягкость ее губ и давая ей возможность отвечать на его поцелуй так, как она хотела. И Оливия начала отвечать ему, увлеченная нежностью прикосновения и жаром его сильного тела. Ее руки, лежавшие на его груди, когда она подсознательно решала, оттолкнуть его или нет, скользнули вверх и обвились вокруг его шеи. Ее тело приняло собственное решение. Его объятия были такими приятными, что она прижалась к нему еще сильнее. Вкус губ оказался интригующим, и она, чтобы испытать его еще раз, инстинктивно разомкнула свои губы. Луису только и требовалось это ободрение. Он положил ладонь ей на затылок и, поддерживая ее голову, усилил поцелуй.

У Оливии кружилась голова от наслаждения. Она целовалась несколько раз раньше — в конце концов, ей было двадцать пять лет, — но никто никогда не целовал ее таким образом. Она задрожала от удовольствий, когда его вначале легко прикасавшийся язык потом глубоко проник в ее рот.

— Ты такая сладкая, — пробормотал Луис, наклоняясь над ней и возвращаясь к своим жадным поцелуям.

Она никогда раньше не испытывала страсть, никогда не подозревала, что какой-нибудь мужчина мог вызвать у нее такие ощущения. Она никогда не позволяла мужчине полностью прижать ее к себе так, чтобы ее грудь была притиснута к его груди. Это прекрасное ощущение, смутно думала она. Луис поднял голову, внимательно всматриваясь в ее затуманенные голубые глаза, и ясно увидел смущение невинности, скрывавшееся за страстью. Его собственные глаза горели желанием. Он тяжело дышал, и она тоже, испытывая тяжесть в своей нежной груди.

Он привел ее сюда не для того, чтобы воспользоваться ее доверчивостью. Долгое время наблюдая за ней на поляне, он заметил, как она старалась избежать встреч с Беллами, и, подчинившись импульсу, предложил ей прогуляться с ним. Но теперь они были одни, и он не мог устоять перед этими сладкими губами.

Он мог овладеть ею сейчас. Он мог положить ее на покрытую мхом землю и поднять ее юбку раньше, чем она бы осознала, что происходит. Будучи такой неопытной, она не имела ни малейших представлений о том, как контролировать свои собственные желания. Но это поспешное соблазнение оказалось бы, по-видимому, единственным случаем, когда ему удалось, бы овладеть ею. Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы понимать, что после этого она бы любыми путями избегала его. А он хотел не этого. Луис Фронтерас стремился завоевать любовь Оливии Милликен. А для этого нужно было быть терпеливым.

Но, понимая это, он не мог заставить себя отпустить ее. Он снова принялся целовать Оливию. Чувствуя ее затрудненное дыхание, Луис медленно опустился на колени, увлекая; ее за собой. Он смело положил руку на ее грудь, сжимая ее через ткань. Как хотел он почувствовать ее горячее обнаженное тело. Оливия выгнулась от его прикосновения, ее глаза широко раскрылись.

— Не бойся, — промурлыкал он, успокаивая ее поцелуями и лаская ее грудь.

— Вы… вы не должны делать это.

— Это входит в занятия любовью. Приятно?

— Д-да, — запинаясь, произнесла она. — Но дело не в этом.

— Так в чем же дело? — Он продолжал ласкать ее грудь я нащупал маленький твердый сосок большим пальцем. Когда он потер его, она снова задохнулась и жаркий румянец окрасил ее щеки.

— В том, что мы не должны заниматься этим. — Она закрыла глаза, непроизвольно прислушиваясь к фантастическим ощущениям.

— Ты хочешь, чтобы я остановился?

— Нет, — простонала она. Но потом ее ногти впились в его плечи. — Да. Мы должны остановиться.

— Еще нет, — прошептал он, и его рука скользнула под ее корсаж.

Оливия издала стон удовольствия, почувствовав огненный жар его ладони на своей обнаженной груди. Он проворно расстегнул ее платье, потом подложил ей под спину руку и взял в рот один из набухших маленьких бутонов. Оливия содрогнулась, и напряглась, из ее раскрытого рта вырвались тихие стоны, и она задвигала бедрами. Луис чувствовал ее движение и прекрасно понимал, в чем она нуждалась, но сейчас было не время. Он заставил себя ограничиться демонстрацией только части удовольствия, которое мог доставить ей.

Ее груди были маленькими и молочно-белыми, а соски розовыми и нежными. Она дрожала каждый раз, когда он гладил их, соблазняя его завершить начатое.

Потребовалась вся его сила воли, чтобы удержаться от этого и осторожно отпустить ее, снова застегнув платье. А затем, крепко прижав ее к себе, целовать и шептать о том, как сильно он хочет ее.

Когда она пришла в себя, ее бледное лицо вспыхнуло от смятения. Она оттолкнула его руки и начала возиться с платьем, пытаясь привести его в порядок.

— Не смущайся, — сказал он. — Ты прекрасна.

— Как я могу не смущаться? — спросила она сдавленным голосом. — Ты чужой человек, а я позволила тебе… — она запнулась, неспособная выразить словами всю глубину отвращения.

— Теперь мы уже не чужие, — произнес он тихим голосом. — Оливия, посмотри на меня, дорогая.

Она затрясла головой, но он схватил ее за подбородок и решительно поднял его вверх.

— Если бы я не уважал тебя, стал бы я прикасаться к тебе таким образом?

Ответом ему было страдание в ее глазах. Он наклонился и нежно поцеловал ее.

— Я прикоснулся к тебе, дорогая, потому что хочу тебя так сильно, что не могу справиться с собой. Я остановился, потому что действительно уважаю тебя и хочу снова увидеться с тобой.

Она вскочила на ноги с пылающим лицом.

— Нет! — вырвалось у нее. Он поймал ее за руки, когда она была готова бежать от него.

— Из-за того, что ты думаешь, что это произойдет опять?

Оливия едва могла стоять, настолько велико было потрясение. Слезы потекли из ее глаз.

— Мы никогда не должны…

— Не рассчитывай, что я откажусь от тебя. Я не смогу сделать этого. И я снова буду целовать тебя при любой возможности. Когда-нибудь мы займемся любовью, Оливия, — твердо произнес он. — Забудь о том, что я простой бродяга, а ты дочь банкира, а помни, что ты ощущала при прикосновении моих губ. Потом будет еще лучше, дорогая. Намного лучше.

Глава 8

В полдень, когда Ди вытаскивала ведро воды из колодца, приехал Лукас. Увидев его, она ощутила, как сердце заколотилось у нее в груди. Прошло больше недели с их последней встречи, и ей не хватало своеволия Лукаса. Сражаясь с ним, она могла быть самой собой, и ничто из того, что она говорила, не могло сконфузить его.

Он соскочил с лошади и намотал поводья на перила.

— Я говорил, что приду за тобой, — мрачно произнес он, приближаясь к ней.

Ди, с угрожающим блеском в глазах, подняла ведро.

— А я говорила тебе, что не буду на пикнике. Я не собираюсь нарушать свои планы только для того, чтобы удовлетворить одну из твоих прихотей.

Его глаза сверкали синевой, и он продолжал наступать.

— Меня уже обливали, — сообщил он.

Возможно, вода не была серьезным средством защиты, но ведро было тяжелым. Ди взмахнула им в направлении его головы и намочила обоих выплеснувшейся водой. Он увернулся, и она поспешно отступила для следующего взмаха.

— Оставь меня в покое, — предупредила она.

— Черта с два, — возразил он и попытался схватить ее.

Ди отскочила, и деревянное ведро ударило его по плечу. Он остановился, ругаясь и растирая ушибленное место. Посмотрев на нее сузившимися голубыми глазами, он предупредил:

— Для тебя будет лучше, если на этот раз ты одолеешь меня.

Она не сомневалась в этом и постаралась нанести удар в голову. Но Лукас не позволил тяжелому ведру остановить его. Когда он поднырнул под удар, ведро шлепнуло его по спине, но до того, как Ди смогла отпрянуть, он прижался к ее талии своим широким плечом и поднял ее. Он выпрямился — Ди свисала с его плеча — и поспешил к дому.

Она с яростью обнаружила свою абсолютную беспомощность в этом положении. Левой рукой Лукас обхватил ее ноги, и, поскольку это было единственное, что она могла сделать, Ди укусила его. Он зарычал от боли и ярости и шлепнул ее по заду изо всех сил, а их у него было достаточно. Ди вскрикнула от жгучей боли и снова попыталась укусить его. Лукас развернулся, сбрасывая ее с плеча на заднее крыльцо и тут же схватил сзади за воротник, чтобы втащить в дом.

Как только он отпустил ее, она вскочила на ноги и кинулась на него.

— Маленькая сучка, — с удовольствием сказал Лукас и рассмеялся, уклонившись от ее кулаков, потом захватил ее руки и стал теснить назад, к стене.

Ди боролась с намерением победить, а это означало применение любых доступных ей средств. Она была ограничена в движениях из-за того, что он держал ее руки, поэтому она начала драться ногами, стараясь попасть ему в пах. Его смех резко оборвался, когда ее нога нанесла довольно чувствительный удар по его бедру, но он решил эту проблему, прижав ее к стене.

— Теперь держись, — выдохнул он.

Она попыталась выкручиваться и толкаться, но, зажатая между стеной и его тяжелым телом, не имела пространства для действий. Она прекратила борьбу, потому что продолжать ее было бессмысленно, и откинула голову назад к стене, тяжело дыша.

— Черт бы тебя побрал, отпусти меня.

Вместо этого он приподнял ее и жадно прижал губы к ее груди. Влажный жар проник сквозь ткань ее одежды. Желание причудливо смешалось со злостью, и Ди подумала, не являются ли они в конце концов одним и тем же. Он отпустил ее руки для того, чтобы дотянуться до ее блузки, и без этой поддержки она под действием собственного веса еще сильнее прижалась к нему. Желание пронзило ее, заставив вскрикнуть, и она вцепилась в его волосы, но не из-за того, что у нее появилась новая возможность бороться с ним. Блузка разорвалась под его грубыми руками, потом его пальцы сомкнулись на нижней сорочке и рванули, подвергая ее той же участи.

Она начала извиваться и снова закричала. Лукас впитывал в себя этот звук, грубо целуя ее. На этот раз остановиться было невозможно: он должен был овладеть ею, должен был удовлетворить жгучий, нестерпимый, мучавший их обоих голод. Он сунул руку ей под юбку и, развязав завязки панталон, стащил их. Почувствовав, как нижнее белье соскользнуло с нее, Ди замерла, отвернув голову и закрыв глаза. Раньше она бывала полностью обнаженной перед ним, но не чувствовала себя такой голой, настолько беззащитной. Его тело продолжало прижимать ее к стене, а его руки оставались у нее под юбкой, на ее обнаженной плоти. Она задержала дыхание, не осмеливаясь дышать в агонии предвкушения и желания.

— Боже, ты великолепна, — прошептал он, видя, как ее кожа стала пунцовой от желания.

Невероятно дикая и восхитительная, с откинутой назад головой и вздымавшейся от тяжелого дыхания грудью, она вспыхнула, как пожар, горя помимо своей роли именно так, как ожидал он. Она была влажной, мягкой и горячей, и его ласки почти довели ее до высшего наслаждения.

Лукас положил руки на ее ягодицы и начал раскачивать Ди на своем бедре. Она дрожала, стонала и не могла остановиться, а низкие задыхающиеся звуки становились все громче по мере того, как усиливалось мучительное желание. Мужчина и женщина двигались в сводящем с ума ритме, и это продолжалось до тех пор, пока Ди не показалось, что каждый мускул ее тела напрягся и затрепетал в конвульсиях, а ее чувства взорвались ураганом ощущений. Мощные волны экстаза, прокатившись одна за другой по ее телу, оставили Ди в руках Лукаса слабой, как котенка, полубессознательной и размякшей. Лукас опустил ее на пол, его лицо было напряжено от страсти. Если бы он потратил время на то, чтобы отнести ее в спальню, она успела бы прийти в себя я снова начала сопротивляться. С Ди все было сложно, и уж конечно, финал происходящего должен был оказаться сложным. Он понимал, как трудно ему будет преодолеть ее девственность.

В ее горле зародился низкий звук, а стройные ноги поднялись и обхватили его спину. Лукас прижал свой рот к ее губам, чувствуя их вялую реакцию и слабое скольжение ее рук по его шее. Он наслаждался сладостью ее ответных движения, стараясь не быть с ней грубым. Потом она закричала. Это был, как он и ожидал, крик мучительной боли и ярости. Она рванулась, и все ее тело извивалось и изгибалось, пытаясь вытолкнуть его из себя. Все приводило ее в бешенство: жгучая боль, когда он с силой вошел в нее, его вес, прижимавший ее к полу, само проникновение в ее тело. Она не смогла смириться с этим и только бессознательно боролась с этим господством, этим вторжением.

Ди, безусловно, была чувственной, и Лукас уже показал ей вершину физического наслаждения. Он надеялся скоро сломить ее сопротивление. И этот момент наступил. Она уже устала от их предыдущей борьбы и своего оргазма. Он чувствовал, как ее мускулы начали расслабляться, и хотя она почти сразу же снова напрягала их для нового сражения, промежутки между схватками все увеличивались, пока борьба не прекратилась полностью. Она неподвижно лежала, тяжело дыша, и ее глаза были закрыты, чтобы не видеть торжества в его взгляде.

Он поцеловал ее в лоб и откинул прядь волос с ее лица.

— Все еще больно? — прошептал он, наклонившись к ее виску.

Она беспокойно зашевелилась и положила руки на его бедра, не зная, прижать его к себе или оттолкнуть.

— Да, мне не нравится это, но сейчас уже не так больно, как было вначале.

— Просто полежи спокойно, дорогая. Если все еще будет больно, я остановлюсь.

— Ты давишь на меня, — произнесла она низким голосом. — Ты мог хотя бы положить меня на кровать.

— Мы отправимся на кровать позже, — пообещал он, щекоча ее губы своими.

Ди посмотрела на него. Ее взгляд был серьезным и вопросительным.

— То, что ты заставил почувствовать меня перед этим… Ты сможешь сделать, чтобы я почувствовала то же самое опять?

— Если я сделаю это правильно. Если ты достаточно сильно захочешь меня.

Она коротко рассмеялась и подняла свои колени к его ягодицам.

— Тогда я хочу тебя.

— Достаточно сильно?

Она знала, о чем он спрашивает, и ее темно-зеленые глаза встретились с его ярко-голубыми.

— Да, достаточно.

Он медленно двигался, проникая вглубь, Ди задохнулась, ее тело выгнулось дугой.

— Ты не хочешь, чтобы я остановился? — спросил он на всякий случай.

Руки Ди сжались на его бедрах.

— Нет, — ее голос был сдавленным. — Нет, нет.

Часом позже они лежали в постели, опустошенные и почти уснувшие. Когда он перенес ее на кровать, Ди убедилась, что любовь могла быть медленным переплетением тел, горячим и томным, которое привело их к такому же финалу. Он показал это, опять доведя ее возбуждение до исступления.

Лукас занимался любовью со многими женщинами, но ни одна из них не увлекала его так, как Ди. Его восхищали изменения, производимые страстью в ее теле. В постели она была кошкой и отдавала так же неистово, как и брала. Он убедился, что занятие любовью с Ди было одновременно утомительно и головокружительно, как покорение гребня приливной волны, пока она не обратится в мелкие буруны у берега.

Когда они лежали в постели, он подумал, что заниматься любовью с кем-нибудь еще после Ди было бы подобно замене вкуса виски на успокаивающее действие подогретого молока. Он отгонял свою тревогу, зная, что она не бросит его ради другого, но тревожные мысли возвращались снова.

До встречи с Ди он был уверен, что Оливия будет именно такой женой, какая ему нужна: хорошо воспитанная женщина, которая умеет быть хозяйкой на большом обеде и легко общается с политиками и миллионерами. Он собирался обзавестись ею так же, как собирался обзавестись дополнительной землей. Но за один короткий день эти планы обратились в прах. Слава Богу, что он не успел сделать предложение Оливии. Она не заслуживала мужа, который не мог выбросить из головы другую женщину.

Он думал о Денвере и политическом лабиринте, который должен был пройти, чтобы влиять на нужные ему решения. Приемы, обеды, бесконечное маневрирование в обществе, — он был готов пойти на это, чтобы превратить Дабл Си в империю, может быть, проложить дорогу к губернаторству для одного из своих сыновей. И раньше рядом ему виделась Оливия. Во время нескончаемых общественных мероприятий ее холодные, отточенные манеры прекрасно подходили для таких ситуаций. А Ди он не мог представить в роли своей жены, как ни старался. Он не мог вообразить, что она беседует с важным политиком, скорее, она бы подкалывала его своим острым языком. Нет, Ди Сван совсем не подходила для жизни, которую он спланировал для себя. И она не потерпела бы, чтобы кто-нибудь указывал ей, что делать и какой ей быть. Иногда — черт возьми, почти всегда — ему хотелось схватить ее и вколотить немного ума, но в то же время ее независимость вызывала у него уважение. Только женщина с сильной волей могла сделать то, что сделала она. И Ди не собиралась подчинять эту волю ни одному мужчине.

Все эти размышления повергли Лукаса в уныние. Он научился не строить далеко идущих планов в делах, связанных с Ди. То, что они занимались любовью, не означало, что она уже считает его своим любовником и не собирается бороться с ним в следующий раз. И даже если Ди будет относиться к нему как к любовнику, она будет биться до последнего за каждый дюйм ее личной жизни, не связанный с их любовными отношениями.

Но сейчас она спала в его объятиях. Он притянул ее к себе, полностью удовлетворенный ощущением ее теплого, гладкого обнаженного тела, лежавшего рядом с ним, и сам погрузился в сон.

Когда Ди проснулась, солнце уже заходило. Слабая, томная, некоторое время она была полностью сбита с толку, не понимая, что с ней произошло. Она никогда не спала днем, но по положению солнца определила, что это был не рассвет. Постепенно ясное сознание вернулось к ней, и Ди поняла, что она не одна в постели. Это открытие поразило ее, поскольку она никогда раньше ни с кем не делила постель. Но сейчас рядом спал Лукас, и они оба были обнажены. Она не испытывала стыда, но решила изменить положение. Ди не могла смириться с его господством над ней, хотя близость с Лукасом и заставляла трепетать от наслаждения ее предательскую плоть.

Затем мысль о беременности встревожила ее. Так же, как это делали женщины в течение тысячелетий, она сосчитала дни до следующих месячных. Должно было пройти более двух недель до тех пор, пока она узнает. Две недели страха и волнений, поскольку ее жизнь стала бы невозможной, если бы у нее родился ребенок.

Лукас притянул ее к себе и лениво положил свою большую влажную руку на ее грудь. Она не заметила, как он проснулся. Быстро взглянув на него, она тут же отвела взгляд из-за неприятного торжества, сверкавшего в его глазах.

— О чем ты думаешь? — спросил он низким, ленивым голосом, уткнувшись в ее волосы.

— О том, что мы не можем больше заниматься этим. — Она снова посмотрела на него со знакомым упрямым выражением.

— Почему, дорогая? Ведь тебе это понравилось? — Он откинул волосы с ее лица.

— Ты знаешь, что понравилось, — твердо ответила она. — Но теперь у меня может быть ребенок.

Он помолчал, слегка нахмурив брови. Ребенок. В диком наслаждении обладания он не подумал о возможных последствиях.

— Когда ты будешь знать это?

— Примерно через две недели. Или немного позднее.

Он поглаживал ее грудь, очарованный шелковистостью ее кожи. Теперь, черт возьми, она принадлежала ему, и он не собирался отпускать ее.

— Существуют способы предохранения от беременности.

— Я знаю, — сухо произнесла она. — Для этого мне нужно только держаться от тебя подальше. Он улыбнулся и крепко поцеловал ее в губы.

— Есть и другой способ. Я принесу тебе губку.

Она сразу же заинтересовалась:

— Что ты имеешь в виду? Как может губка помешать мне иметь ребенка?

— Не знаю, как она действует, но точно знаю, что она помогает. Это просто маленькая губка, которую ты смачиваешь уксусом и вкладываешь в себя.

Ее щеки вспыхнули, и она рванулась от его ищущих рук. Он рассмеялся, схватил ее и снова повалил на кровать. Она не боролась по-настоящему, а просто была обижена и смущена его объяснением, и он улыбнулся, усмирив ее.

— Откуда ты знаешь о таких вещах? — бросила она, сердито глядя на него. — Это ведь прием проституток, не так ли?

— Думаю, что проститутки применяют его, но и другие женщины тоже.

Он не сказал, откуда узнал об этом. Видимо, он неплохо развлекался в Новом Орлеане и других местах, но ей не собирался рассказывать о своих приключениях. Ди отвернулась, прекрасно понимая, что он узнал об этом от других женщин. Ей захотелось вернуть свою девственность, но это по-детски наивное желание не могло быть осуществлено.

Ди казалось, что она в темноте кинулась головой вниз со скалы. Теперешнее состояние пугало ее, но в то же время она не хотела, чтобы Лукаса не было в ее жизни, чтобы он никогда больше не подъехал к ее двери. Несмотря на его возмутительное поведение и решимость делать все по-своему, он заставил ее испытать незабываемые, удивительные ощущения.

Со свойственной ей честностью, Ди призналась себе, что полюбила Лукаса Кохрана.

Глава 9

Оливии пришлось сделать над собой усилие, чтобы пойти на танцы в этот вечер. Лукаса в зале не было, и она слышала, как люди шептались о нем. Но его отсутствие порадовало Оливию. Она предположила, что Лукас отправился на ранчо Ди. Во время их странного разговора, когда Кохран так смущенно упомянул Ди, Оливия мысленно скрестила пальцы. Она подумала, что если ее подруге и суждено выйти замуж, то для этого нужен человек, подобный Лукасу, такой же сильный и волевой. Ведь Ди не смогла бы быть счастлива с мужчиной, не соответствовавшим ей по силе характера. Оливия допускала, что, может быть, лишилась последнего шанса выйти замуж, но, по крайней мере, ей теперь не нужно решать принимать или не принимать предложение Лукаса. Похоже, что он его не сделает, и это обстоятельство успокаивало ее.

Но в действительности ее беспокоил не Лукас. Все ее мысли были заняты тем, что произошло в лесу. И ей казалось, что она не переживет этот день. Ее нервы были напряжены, я она готова была расплакаться, если придется улыбнуться еще хоть одному человеку. Она не могла смотреть в глаза своей матери. Онора растила ее, чтобы она стала хорошей, порядочной женщиной, а она при первой возможности позволила незнакомому человеку отвести ее в лес и заниматься там вольностями. И какими… Когда-то она считала, что поцелуй является дерзким поступком, но теперь знала: легкие прикосновения к губам, которые она получала раньше, были невинными, почти братскими. И она позволила Луису ласкать ее. Он должен был предположить, что она легкомысленнее девушек из салуна, поскольку настоящая леди не ведет себя так, как мисс Милликен вела себя в лесу.

Она едва могла воспринимать разговоры, которые велись вокруг, и казалась еще более отчужденной, чем обычно. Но все были так заняты весельем, что на бледное от огорчения лицо Оливии никто не обратил внимания, кроме Луиса, стоявшего в стороне от толпы и наблюдавшего за ней. Когда Кайл Беллами подошел к ней и пригласил на танец, расстроенная Оливия подала ему руку раньше, чем поняла, что она делает.

Во время танца его рука, лежавшая на ее талии, прижимала Оливию к нему сильнее, чем ей хотелось. После прогулки с Луисом она остро ощущала мужскую близость. Неожиданно она с ужасом подумала, не похвалился ли Луис своим успехом. И именно поэтому Кайл решил, что может прижимать ее так сильно?

Она напряглась в его руках.

— Мистер Беллами, будьте любезны…

— Я готов оказать вам любую любезность.

Она не могла понять, были ли эти слова намеком или простым флиртом, но в данный момент это ее не волновало.

— Вы держите меня слишком близко.

Он тут же ослабил объятия и позволил ей отступить назад.

— Прошу прощения, — пробормотал он, но его улыбка заставила ее подозревать, что он совсем не чувствовал себя виноватым.

Кайл танцевал отлично, его движения были пластичными и уверенными. При других обстоятельствах она могла бы отбросить свою инстинктивную неприязнь к нему и наслаждаться танцем, но сегодня это было невозможно. Она могла только молиться, чтобы танец поскорее закончился.

— Не желаете прогуляться со мной? — спросил он. — Вечер прекрасный, а здесь душно. Признаться, я давно хотел получить возможность поговорить с вами.

— Спасибо за приглашение, мистер Беллами, но я устала и хотела бы посидеть здесь.

— Тогда, может быть, я посижу с вами?

Она не знала, что ответить. Она не могла быть невежливой с этим человеком, но не желала находиться в его обществе.

— Я собиралась скоро идти домой, — сказала она, отчаянно придумывая предлог, чтобы отказать ему.

— Тогда разрешите мне посидеть с вами до вашего отъезда?

Боже, каким же он был настойчивым! Что еще могла она сделать, кроме того, что сказать «да»?

Когда они сели, Кайл прижал свою ногу к ее бедру, и Оливии пришлось немного отодвинуться.

— Я бы хотел встретиться с вами завтра, — сообщил он.

Его наглость заставила ее поверить в то, что Луис рассказал ему все, и теперь Беллами собирается насладиться теми же вольностями! Она смогла придумать только одну причину для отказа и поспешно использовала ее.

— Не думаю, что это было бы разумно, мистер Беллами. У нас с мистером Кохраном имеется негласное соглашение. Думаю, что вы понимаете.

— Если оно негласное, то я полагаю, что вы по-прежнему свободная женщина, — нагло заявил Кайл. — И я не вижу здесь сегодня Кохрана.

— У него… у него дела.

— Человек, оставивший в одиночестве такую очаровательную женщину, как вы, не заслуживает ее.

Луис наблюдал за этой сценой из противоположной комнаты и мог легко представить себе диалог, который не слышал. Ему не нравилось то, как близко Беллами наклонялся к Оливии, и по застывшему выражению ее лица видел, что ее это тоже не устраивало, но она не умела остановить его.

Оливия взглянула в том направлении, где находился Луис, и замерла. Она не могла отвести от него глаза и видела, что он наблюдает за ней. Ее страдание усилилось, потому что она вообразила, что в его черных глазах было презрение. В конце концов, что еще мог он испытывать к ней?

Луис же думал о том, что она, должно быть, обвиняет себя в легкомыслии и страдает от этого. Ему мучительно хотелось утешить ее. Бедняжка, она действительно не имела представления о физической стороне любви. Оливия была воспитана слишком традиционно и сама была слишком нежной, чтобы это могло быть иначе. Она даже не знала, как избавиться от навязчивого внимания Беллами.

Луис огляделся, и его взгляд остановился на двух ковбоях с ранчо Бар Би, людях, как он знал, вспыльчивых. Они почти всегда спорили друг с другом по разным поводам, и этот вечер не был исключением. На этот раз объектом их соперничества была маленькая симпатичная фермерша, лицо которой горело от удовольствия от такого избытка мужского внимания. Луис пробрался сквозь толпу. Оба мужчины держали в руках напитки, предполагалось, что это пунш, но он знал — напиток основательно разведен виски. В густой толпе было нетрудно толкнуть под локоть одного из мужчин, так, чтобы он выплеснул все содержимое своего бокала на лучшее платье девушки с фермы.

Луис быстро отступил, смешавшись с толпой и слушая растущий шум перебранки позади себя. Человек, выплеснувший свой пунш, обвинял другого в том, что тот намеренно толкнул его. Ссора переросла в настоящий кулачный бой раньше» чем Луис вернулся на прежнее место.

Кайл раздраженно нахмурился, когда увидел, что драчунами были двое его людей. Он что-то сказал Оливии и, поднявшись с места, быстро пересек комнату. Его положение в обществе пострадало бы, если бы его люди оказались грубиянами и нарушителями общественного порядка, а Фронтерас знал, как Беллами гордится своей респектабельностью.

Луис посмотрел на измученное лицо Оливии и мысленно выругал себя. Он слишком далеко зашел сегодня днем, и теперь она скорее вспоминала о своем стыде, а не об удовольствии от его поцелуев. Потребовалось бы все его обаяние, чтобы исправить ошибку. Он пробрался к ней сквозь толпу. Она заметила его раньше, чем он подошел, и немедленно кинулась прочь, убегая от него.

Она боялась его! Луиса как будто гром поразил, когда он понял это. Ни одна женщина до сих пор не боялась его, так почему же это произошло именно с этой женщиной? Женщиной, которая нравилась ему как ни одна раньше.

Ее поступок рассердил его. Луис был мужчиной, властным и подчиняющимся инстинктам, и он намеревался заявить свои права на Оливию. Ускорив шаг, он настиг ее раньше, чем она оказалась в безопасности рядом с матерью. Луис остановил ее, просто наступив сапогом на юбку. Оливия дернулась, остановилась и, обернувшись, бросила на него умоляющий взгляд, но ей оставалось только стоять или порвать юбку.

— Потанцуй со мной, — еле слышно сказал он. — Пожалуйста.

— Нет! — выдохнула она отказ.

Она была в таком смятении, что не могла снова оказаться в его руках, в какой-то степени не предав саму себя.

— Тогда давай выйдем отсюда.

— Нет! — и на этот раз восклицание было наполнено ужасом.

Еще одно приглашение заняться чем-то недостойным! Как мог он просить ее снова пойти с ним после того, что произошло днем?! Но, возможно, это и было причиной его просьбы, горько подумала она. Он ожидал, что она опять окажется такой же податливой.

Своей сильной рукой Луис взял ее за локоть и развернул.

— Пойдем отсюда, Оливия. Ну.

Жесткий, командный тон, которым он произнес эту фразу, заставил девушку притихнуть. Она молча позволила ему вывести ее из зала и провести по ступеням. Прохладный воздух овеял ее разгоряченное лицо, когда они перешли через улицу и остановились в тени большого дерева. Она по-прежнему слышала музыку, смех и какофонию голосов множества говоривших одновременно людей, но все это было приглушено и удалено, задушено звуками ночи.

— Что тебе нужно? — прошептала она почти испуганно.

Оливия попыталась освободиться, но он сжал ее руку сильнее.

— Я хочу, чтобы ты перестала выглядеть неприступной, как камень, — сердито ответил он.

Спина Оливии напряглась при этом тоне. Она не обладала необузданным нравом, но это не означало, что она не могла постоять за себя, если ее подвергали несправедливым нападкам.

— Я буду выглядеть так, как захочу, — резко ответила она, обескураженная тем, что смогла придумать только такой детский ответ.

Она оказалась в невыгодном положении, почти не имея опыта в спорах. Очевидно, он тоже заметил это, поскольку его хватка ослабла и легкая улыбка тронула уголки его рта.

— Напомни мне когда-нибудь, чтобы я научил тебя бороться, — сказал он. — Ты должна была сказать что-то, заставившее бы меня тоже почувствовать себя виноватым.

— Зачем? — спросила она расстроенным голосом. — Случившееся было моей виной. Я не должна была идти с тобой.

— Ах, дорогая, — он мягко рассмеялся, поднес ее руку к своим губам и нежно поцеловал один из ее пальцев. — Не взваливай на себя всю вину, ведь мои плечи намного шире. Я, по крайней мере, знал, что делал.

— Я не ребенок, мистер Фронтерас. Конечно, и я знала, что делала.

Она была раздражена его снисходительностью. Его же продолжало забавлять ее упрямство.

— Неужели? Не думаю. Если бы у тебя был хоть какой-нибудь опыт, ты бы не была так огорчена сейчас. Кто-нибудь еще когда-нибудь целовал тебя?

— Конечно, — возмущенно ответила она.

— Правда? И как? — произнес он скептически. — Легкие поцелуи с закрытым ртом, которые даже не позволяют ощутить вкус?

Оливия вдруг осознала абсурдность своего поведения, поскольку она старалась убедить его в наличии у нее опыта, которого у нее не было, и в то же время боялась, что он поверит в ее опытность. Ситуация показалась ей комичной, и она прижала ладонь ко рту, чтобы подавить смех. Луис усмехнулся тоже.

— Так-то лучше, — сказал он и нежно погладил ее щеку. — Происшедшее сегодня — это то, что случается между людьми, которых влечет друг к другу. Это не позорно, но, конечно, всегда должно оставаться в тайне. Думаешь, твои подруги не ощущали прикосновения мужских рук к своей груди? Уверяю тебя, что большинство из них ощущали.

— Большинство из моих подруг замужем, — заметила Оливия. — Полагаю, что состоящие в браке люди могут… могут более вольно общаться друг с другом, — осторожно закончила она, чувствуя, что ее лицо горит.

— Немногим более чем остальным, — медленно произнес Луис.

— Не думаю, — сказала она, смущенная этой мыслью.

В этот момент из зала вышли два ковбоя, и их веселые голоса громко звучали в неподвижном ночном воздухе. Луис обнял ее за талию и обошел дерево, подальше от их глаз. Она чувствовала у себя за спиной грубую кору и благодарно прислонилась к твердой опоре.

— Конечно, многие занимаются любовью до того, как поженятся. В конце концов, это же так приятно.

Ей становилось все труднее понимать суть спора.

— Приятно или нет, мистер Фронтерас…

— Луис.

— …Мне не следовало позволять вам сегодня такие вольности, и мне стыдно за мое поведение.

— Маленькая дорогая моралистка, — нежно произнес он.

— Я не ваша дорогая! Пожалуйста, не называйте меня так.

— Но это так. Ты просто еще не признала это.

Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться и привести в порядок свои мысли.

— Наши отношения носят слишком случайный характер, чтобы я могла позволить подобное между нами, и я не допущу, чтобы это произошло еще раз…

Он положил руки на дерево, и она оказалась в его объятиях.

— Не нужно, — тихо сказал он, — не нужно делать таких заявлений.

— Но я должна, — так же тихо ответила она.

Луис тяжело вздохнул. Он не мог позволить ей уйти. Но он и не мог просто соблазнить ее. Оливия сочла бы себя падшей и никогда бы не вышла замуж, чтобы сохранить свою ужасную тайну. Она была милой и благородной и заслуживала большего.

Ему казалось, что никогда в жизни он так сильно не желал ни одну женщину, как Оливию Милликен. И был готов на все, чтобы получить ее.

Он наклонился к ней и сказал:

— Мои намерения благородны. Тебе не нужно сопротивляться моим чувствам, пока я не стану настолько неприятен тебе, что ты захочешь, чтобы я ушел. Но я не думаю, что это произойдет. А если бы и произошло, я бы все равно не отказался от тебя, — закончил он с железной решимостью.

У нее перехватило дыхание. Она откинула голову назад, глядя на его худое лицо, видимое в лунном свете, струившимся сквозь чуть колыхавшиеся листья. Она была так ошеломлена, что не могла собраться с мыслями.

Это было почти непостижимо. Луис хотел жениться на ней? Очевидно, он это имел в виду под «благородными намерениями». Но как он мог даже думать о женитьбе на ней? По его же собственному признанию, он был бродягой. У него не было дома. А она, хотя и мечтала о путешествиях, но в глубине своего сознания всегда создавала образ дома, места, куда она могла вернуться. «Дом»в ее мечтах был не домом родителей, а теплым, гостеприимным гнездышком, созданным ею вместе с любимым человеком. И этот дом заполняли бы голоса детей. Как могла она даже думать о браке с человеком, который не мог обеспечить этого?

— Нечего сказать? — спросил он с кривой усмешкой. — Но это произойдет. Я не сдамся.

Потом он наклонился и начал целовать ее, и у нее снова перехватило дыхание. Если его поцелуи были возбуждающими днем, то сейчас она ощущала их еще сильнее, поскольку знала, чего ожидать. У нее промелькнула мысль о сопротивлении, но она отмахнулась от нее. Ей не хотелось сопротивляться, не хотелось думать о том, что она должна или не должна делать. Она хотела наслаждаться.

Оливия поняла, что, пройдя по дороге один раз, трудно не сворачивать на нее снова и снова. Дерзкая рука Луиса обжигала ее жаром, и она не могла найти сил, чтобы отказать ему. Вместо этого ее собственные руки ласкали его мускулистую спину. Она ощутила шелковистость его черных волос, проведя пальцами по его затылку. Он чуть заметно вздрогнул, и ее сердце забилось, когда она поняла, что ее прикосновения волнуют его.

Низкий стон вырвался из его груди, и он отшатнулся от нее, тяжело дыша.

— Возвращайся назад, — сказал он. — Иначе мы займемся не только поцелуями, а здесь неподходящее место. Завтра воскресенье, и я буду свободен. Ты прокатишься со мной?

Ее мысли смешались. Что она сказала бы своим родителям? Они бы не одобрили прогулку верхом с незнакомым им мужчиной, тем более мексиканским бродягой.

Луис, видя ее замешательство, понял все без объяснений и горько усмехнулся.

— Конечно, нет, — сказал он, отвечая за нее. — Я понимаю. Мне следовало подумать, прежде чем задавать тебе такой вопрос.

— Луис, — неуверенно произнесла она. — Дело в том… — но все было настолько очевидным, что она умолкла.

— Да. Но если ты любишь меня, это не имеет значения. — Он снова крепко поцеловал ее, а потом взял за плечо и повернул в сторону зала, музыки, огней и смеха. — Возвратимся, пока твое красивое платье окончательно не измялось. Но если ты решишь завтра покататься, попробуй выбрать северную дорогу. Я сам буду проезжать там примерно в два часа.

Он слегка подтолкнул ее, и она машинально направилась назад, в зал. Оливия вошла внутрь и оказалась в атмосфере волнения и шума. Она все еще оставалась потрясенной и не могла собраться, но давящее бремя вины, казалось, исчезло. Она не знала, что думать. Как будто в течение нескольких часов изменился ход всей ее жизни, и она не знала, куда направлялась.

Если она чувствовала безысходность при мысли о брачном предложении от Лукаса, который мог дать ей все с точки зрения материального благополучия, то перспектива союза с Луисом, который не мог дать ей ничего, кроме приключений, заставляла ее испытывать трепет и возбуждение, даже страх, но никак не отчаяние. Луис был прав, говоря, что, Оливия не любила его, потому что она едва знала его и была слишком осторожной, чтобы очертя голову кидаться куда-либо. Однако она не отвергла его, не отвернулась от него. Вместо этого она позволила ему целовать и ласкать ее, после того как пообещала себе, что это никогда не повторится. И она не могла выкинуть из головы его предложение.

На самом деле он ничего не предлагал. Он только сказал, что у него благородный намерения. И это была удивительно официальная фраза для бродяги.

Она заметила пробиравшегося к ней Кайла Беллами и поспешно подошла к Оноре, которая светилась от гордости за то, что все так хорошо получилось в «ее» год.

— Я собираюсь домой, мама, — тихо произнесла она.

Онора тут же нахмурилась, переключая внимание с танцев на свою единственную дочь. Оливия буквально физически ощущала сконцентрированную на ней материнскую заботу.

— Ты нездорова, дорогая?

— У меня головная боль, и шум только усиливает ее, — это было самое банальное оправдание, но Оливия не привыкла лгать своей матери и не могла придумать чего-либо более оригинального.

— Я позову отца, чтобы он проводил тебя домой.

Но перед тем как удалиться для поисков Вилсона, Онора бросила на дочь такой полный доброжелательной заботы взгляд, что та судорожно вздохнула. Она поняла: ее мать думала о том же, что и все остальные.

Завтра весь город будет говорить о размолвке между Лукасом Кохраном и Оливией Милликен, поскольку он не присутствовал на танцах, а она рано покинула их с головной болью. Ей придется объяснять родителям, что она не правильно поняла намерения Лукаса, что он, в конце концов, был просто добрым другом. Они будут разочарованы, но она не может позволить им продолжать смотреть на Лукаса как на ее жениха. Однако объяснение произойдет не в этот вечер. Сегодня у нее и так была слишком много переживаний.

Вилсон послушно проводил ее домой, и Оливия сразу же отправилась наверх, в спальню. В постели, в темноте, она размышляла о происшедшем в этот день. Она вспомнила, как губы Луиса припали к ее нежной груди, и покраснела, сжав руками свои неожиданно затрепетавшие холмики. Она ни в коем случае не должна позволять ему…

Но она сделала это.

Ей не следовало завтра отправляться на прогулку верхом, думала Оливия. В любом случае, она не должна приближаться к северной дороге. Она говорила себе это и знала, что не послушается своего собственного совета.

Глава 10

Когда на следующее утро Лукас приехал в Проспер, город все еще выглядел вымершим после танцев и пикника. Служба в церкви уже закончилась, и люди разошлись по домам, чтобы отдохнуть от вчерашнего веселья. Было воскресенье, но в это время года мало кто из мужчин мог оправдать свое посещение салуна, поэтому в заведении находилось лишь несколько ковбоев, свободных в этот день от работы. Обе салунные девушки сидели и беседовали с ними, и это подстрекало мужчин пить еще больше.

Тилли подняла взгляд и одарила вошедшего Лукаса своей ленивой улыбкой. В ответ он слегка кивнул головой. Ее глаза расширились, потом она пробормотала несколько слов ковбою, за столиком которого сидела, и поднялась навстречу Лукасу.

Когда она оказалась достаточно близко, Лукас тихо произнес:

— Пойдем наверх.

Казалось, Тилли позабавило это предложение.

— У тебя все еще проблемы с женщиной?

— Наверх, — повторил он, не желая ничего говорить там, где их могли услышать.

Она пошла впереди, ведя его по узким ступенькам. Лукас чувствовал, как его спину сверлили взгляды, и мрачно улыбался. Если бы они только знали, зачем он пришел сюда.

Комната Тилли была маленькой, и большую часть ее занимала двуспальная кровать, еще там имелись умывальник и туалетный столик, втиснутый в один из углов. В комнате было на удивление чисто и стоял приятный запах.

Она села на кровать и скрестила свои изящные ноги.

— Хочешь чего-нибудь особенного? — спросила она медленным, теплым голосом, и Лукас подумал, что это «особенное» могло наповал сразить мужчину.

— Услуги, — сказал он. Она громко рассмеялась:

— Я почему-то знала, что мне не повезет. Что ж, может быть, в другой раз. Что я могу сделать для тебя?

— У тебя есть такие маленькие губки, которые предохраняют женщин от беременности?

Ее огромные карие глаза весело блеснули, и он с облегчением улыбнулся в ответ. Тилли не станет задавать вопросов или болтать, и в ее веселости не было угрозы. Она встала и приблизилась к туалетному столику.

— Значит, твоя проблема с женщиной решилась. Ты не произвел на меня впечатление человека, готового долго ждать, поэтому я не удивлена. — Она хмыкнула, открывая ящик и доставая оттуда расписанную вручную керамическую коробку. — Сколько тебе нужно?

Теперь наступила его очередь смеяться.

— Не знаю. Сколько мне нужно? Разве одной не достаточно?

Она засмеялась приятно и мелодично.

— Бери три. Знаешь — на всякий случай.

Он фыркнул, когда она положила в его ладонь три маленькие круглые губки, но улыбка продолжала играть на его губах.

— Просто смочи ее уксусом, — объяснила она. — Надеюсь, ты знаешь, что делать с ней, поскольку я уверена, что твоя счастливая избранница не знает.

Лукас покачал головой, подумав о том, как трудно ему будет заставить Ди воспользоваться этим средством. Но с другой стороны, он заметил, что ее решение сопротивляться или не сопротивляться чему-либо часто бывает неожиданным, и поэтому существовала возможность, что она не будет противиться.

Неожиданно темные глаза Тилли стали серьезными.

— Позаботься об этой женщине, Лукас Кохран, — твердо произнесла она. — Будет плохо, если парни узнают о тебе и о ней, тем более после тех неприятностей, которые она имела здесь от некоторых людей.

Лукас замер, и его глаза угрожающе сузились. Тилли успокаивающе подняла руку.

— Никто не услышит от меня ни слова, — сказала она.

— Откуда ты знаешь? — его голос был ровным и беспощадным. — Кто-нибудь видел нас?

— Успокойся, никто, кроме меня, не знает. Я просто узнала, кого не было вчера на пикнике, и прошел слух о том, как рано ты уехал. Она приходила вчера утром в город, в универсальный магазин, но он был закрыт. Я сидела на улице и видела ее. Она помахала мне рукой. Я встречала ее и раньше, и она никогда не важничала. Она женщина с прямым характером и с более сильной волей, чем у двух мужчин, вместе взятых.

— У нее действительно есть воля, — сказал Лукас.

— Было много разговоров о тебе и дочери банкира, — сообщила Тилли. Она окинула его взглядом и покачала головой. — Я никогда не верила в это. Тебе нужен кто-то с более крутым нравом, женщина, которая, не моргнув глазом, могла бы противостоять тебе.

Лукас улыбнулся.

— Тилли, — сказал он. — Ты чертовски хорошо разбираешься в людях.

— У меня было достаточно возможностей, чтобы изучить их.

Он положил маленькие губки в карман.

— Сколько я тебе должен?

— Они за счет заведения. В следующий раз, когда я буду заказывать их в Новом Орлеане, я дам тебе знать, чтобы ты имел их в запасе.

Он нагнулся и поцеловал ее изящные губы. И поцелуй был долгим, поскольку Тилли была дьявольски хороша. Когда он выпрямился, она опустила ресницы и сказала:

— Ну, ну. Меня не целовали так со времен Шарля Дюпре. Будь здоров. Ты уверен, что губки — это все, что тебе нужно?

Он взял ее за подбородок и снова поцеловал.

— Уверен, — сказал он. — Мне нужно беречь силы.

У нее вырвался чудесный, продолжительный смех.

— Догадываюсь. После того, как мы смеялись здесь, как ослы, и ты уходишь от меня через пять минут, моя репутация погибнет.

Он улыбнулся и открыл дверь.

— Нет, это моя репутация погибла, раз я не смог продержаться дольше пяти минут.

— Если бы я взялась за тебя, ты мог бы и не продержаться, — бросила она на прощание.

Лукас возвращался в Дабл Си в хорошем настроении. Губки, лежавшие в его кармане, побуждали его свернуть на восток и навестить Ди, но он удержался от этого. Вдалеке прогремел гром, заставив его принять окончательное решение вернуться домой. Он посмотрел вверх, но увидел только ярко-голубое небо. Грозовые тучи все еще находятся за горизонтом, решил он, намереваясь добраться до ранчо до начала грозы. Долина нуждалась в хорошем дожде, поскольку снежные шапки на горах не были столь мощными, как обычно, и летом не приходилось ждать много влаги.

В это же время приближающаяся гроза застала Оливию и Луиса на северной дороге.

Луис взглянул на небо при первом же звуке грома. Оливия продолжала смотреть на путь перед собой, а ее кобыла осторожно выискивала дорогу на неровной поверхности.

— Надеюсь, что после дождя уляжется пыль, — сказала она.

Он рассчитывал на дождь по более серьезным причинам. Прошло слишком много времени с тех пор, как пролился короткий весенний ливень, и уровень воды в источниках был низким для мая. Но несмотря на необходимость в дожде, Луке не хотел, чтобы их свидание с Оливией прервалось.

Луис заметил, как она волновалась, когда он подъехал, и поэтому решал ограничиться тихой беседой. Оливия постепенно успокоилась, напряженность исчезла с ее лица, и он наслаждался разговором с нею. Ему хотелось не только обнять ее, но и увидеть, что она чувствует себя с ним свободно. Сейчас была подходящая ситуация, чтобы побеседовать и узнать друг друга лучше.

— Существует ли договоренность между тобой и Лукасом Кохраном? — тихо спросил он, наблюдая за ее лицом.

— Нет, — ответила она. — Он так же, как и я, никогда не говорил о свадьбе, хотя все считали, что он сделает это.

— Ты не хочешь этого? Он могущественный человек, и я слышал, что его положение станет еще выше.

— Мне нравится Лукас, но он просто мой друг.

Как приятно было иметь возможность сказать это! Поведение Кохрана накануне убедило Оливию, что он увлечен Ди.

— Я не знаю, что бы я ответила ему, если бы он сделал мне предложение, — продолжала она.

— Из-за его богатства?

— Нет. Я воспитывалась в роскоши, но не воспринимаю это как должное. Но мне двадцать пять, и я боюсь, что если не выйду в ближайшее время замуж, то это уже никогда не произойдет, а следовательно, у меня никогда не будет собственной семьи.

— Мне тридцать два, — сказал он. — И я начал думать, что тоже хотел бы завести семью.

Она быстро взглянула на него и покраснела.

— Почему ты не вышла замуж раньше? — Он осторожно успокоил лошадь, когда животное отступило перед кустарником. — Я уверен, что тебе делали предложения.

— Нет. Никто никогда не делал. Я почему-то никогда ни в кого не влюблялась, и, очевидно, никто также не влюблялся в меня.

— Я не шутил, когда говорил об этом. О своих намерениях.

— Я знаю, — прошептала она и вздохнула. — Почему ты бродяжничал?

— Скитания всегда казались мне естественной вещью.

Он гадал, сможет ли объяснить все так, чтобы она поняла.

— Я всегда хорошо владел оружием и никогда не злоупотреблял этим. Но когда человек умеет быстро управляться с револьвером, большинство окружающих его людей начинают испытывать беспокойство. И рано или поздно кто-то решает, что он быстрее, и хочет доказать это. Ни один город не желает, чтобы в нем поселился быстрый стрелок, поскольку он привлекает других стрелков. Некоторое время я работал на братьев Саррат в Нью-Мексико, но потом погибла Селия и я не мог оставаться там.

Он помолчал, взглянув на небо, которое еще оставалось чистым, и продолжал:

— Постепенно переезды начинают казаться естественной вещью. Есть определенная прелесть в том, чтобы узнать, что находится за этой горной грядой, потом за следующей и так далее. Видишь новые места и новые лица, огромный мир вокруг тебя, и ты в самом центре. А иногда я ехал недели, не встречая другого человеческого существа. Только я, лошадь и небо. Временами, когда я долго бываю в городе, мне не хватает этого.

— Но ты нанялся к мистеру Беллами. Ты собираешься остаться?

— Я нанялся, чтобы немного отдохнуть от странствий и заработать сколько-нибудь денег. Я пробыл здесь почти два месяца и пока доволен. Мне нравится этот город. Мне нравятся такие спокойные, благополучные городки.

Она заметила, что он не ответил на ее вопрос, но не хотела настаивать. Что могло заставить его осесть на одном месте? Женитьба? Он не сказал этого, и она сделала бы глупость, поверив, что он имел такое намерение. Возможно, с ее стороны наивно даже думать о возможности брака с ним.

Но он восхищал ее, как никто другой. Она взглянула на его загорелое худое лицо, любуясь чудесными тонкими чертами. От него веяло опасностью, но по отношению к себе она не ощущала угрозы. Наоборот, когда его теплый, темный взгляд касался ее, она чувствовала себя бесконечно обожаемой и спокойной, как если бы он собирался всегда стоять между ней и чем-либо, пугавшим ее.

Снова прогремел гром, на этот раз ближе. Луис выглядел огорченным.

— Нам лучше повернуть назад.

Здравый смысл подсказывал согласиться с ним, но ей хотелось погрозить небу кулаком. Почему дождь не мог подождать еще час или два? Гроза вообще могла пройти стороной. Улыбнувшись разочарованию на ее лице, Луис подъехал ближе и наклонился, чтобы подарить ей долгий поцелуй. Ее губы ответили ему без малейшего колебания. Но это сладостное занятие пришлось прервать, потому что лошадь нервно отступила в сторону.

Одного поцелуя достаточно, подумал он, иначе их обязательно застанет гроза. Они развернули лошадей и отправились в обратный путь.

— Я не знаю, когда снова выберусь в город, — сказал он через некоторое время. — Но мы увидимся, как только у меня это получится.

Она хотела спросить его, как он свяжется с ней, но промолчала, поняв, каким обидным показался бы вопрос, намекавший на то, что его положение не позволяло просто прийти к ней в дом и позвать ее. Им приходилось скрываться, поскольку ее родители не одобрили бы их знакомства.

Ей следовало рассказать им, думала Оливия, и объяснить, что она… что? Обдумывала возможность брака с Луисом? Не зная, где и как они бы жили? Опора заболела бы от волнения. Конечно, ее родители скорее потакали, чем диктовали ей, и она не боялась, что они запретили бы ей встречаться с Луисом, Она была двадцатипятилетней, а не легкомысленной семнадцатилетней девушкой, чтобы ее держали взаперти. Но такое сообщение расстроило бы их, а она не хотела этого.

Похоже, что ей оставалось или огорчить их, или продолжать прятаться, как если бы она делала что-то дурное, но ни одни из этих вариантов не устраивал ее. Единственным разумным решением было прекратить свидания с Луисом, но она сразу отвергла его. Один короткий день развеял пелену безысходного отчаяния, которая так долго окружала ее. Она чувствовала себя ожившей, и ее сердце восхищенно билось каждый раз, когда она думала о Луисе.

До сих пор она всегда поступала так, как подобает настоящей леди, существуя строго в границах условностей. С Луисом она переступала эти границы и находила это опьяняющим. И если она была обречена, следовало смириться с этим, поскольку чувствовала, что ей необходима его любовь, как Луису необходимы его странствия.

Ди подняла голову, услышав стук дождя по железной крыше. Быстро усилившись до монотонного грохота, он поглощал все другие звуки. С дождем пришла прохлада, но ей не хотелось разжигать огонь, поэтому сит взяла с постели стеганое одеяло и, завернувшись в него, уселась в своем большом кресле. Тепло одеяла успокаивало ее, она взяла книгу, но не могла сосредоточиться на чтении. Откинув голову и закрыв глаза, Ди позволила навеянной дождем дреме овладеть ею.

Лукас не приехал сегодня. Весь день она нервничала, ожидая, что увидит пронзительный взгляд его глаз, который, как она теперь знала, означал желание. Он был достаточно самоуверенным, чтобы ожидать, что она ляжет с ним в любой момент, когда он этого захочет, но она еще не обдумала сложившееся положение.

Она призналась себе, что полюбила Лукаса, поэтому простого решения не существовало. Любовь делала ее уязвимой. Он не любил ее, а только это сделало бы его столь же уязвимым. Несмотря на свои чувства, Ди трезво оценивала Лукаса. Он был жестоким человеком, проявлявшим беспощадность, добиваясь своей цели. Он хотел ее физически, он даже по-своему заботился о ней, но это совсем не было любовью.

Если бы она решила прервать их отношения, Лукас не сдался бы без борьбы, а Ди сомневалась в своей способности противостоять ему. Полюбив Лукаса с глубокой природной силой, она боялась своего чувства, поскольку знала, что, подчинившись этой силе, она теряла контроль над собой. Возможно, со временем ее чувство ослабеет, но она не была уверена в этом. Лукас всегда бросал ей вызов, одновременно приводя в ярость и вдохновляя, но никогда не вызывал у нее скуку. Раньше она не испытывала любви, потому что не встречала мужчину со столь же сильной волей, как у нее. Пока не появился Лукас. И она все сильнее и сильнее влюблялась в него.

Несмотря на его уверения в том, что существуют способы предотвратить беременность, Ди знала, что каждый раз, занимаясь с ним любовью, она подвергается риску. Появление незаконного ребенка, даже любимого ею, разрушило бы ее отношения с горожанами. Она ценила уважение, которым пользовалась сейчас, поскольку только она одна знала, как трудно ей было заслужить его. Некоторым людям она не нравилась, и, возможно, большинство из них считали ее странной, но никто не мог сказать, что она падшая женщина.

Поэтому она была вынуждена считаться с возможностью беременности. При этом она испытывала такую душевную боль, которую никогда не знала раньше. Ди была чрезвычайно женственной, жизнелюбивой и земной. Мысль о ребенке развеяла ее прежнюю уверенность в себе. Она поняла, что в жизни существовала такая важная и необходимая ей, Ди Сван, сторона, как материнство. И понимание этого пришло к ней тогда, когда она встретила Лукаса Кохрана. Да, она хотела ребенка, хотела чувствовать внутри себя его рост, хотела прижимать его маленький жадный рот к своей груди, хотела увидеть, как он вырастет, преуспеет и когда-нибудь подарит ей внуков. Ди хотела детей от Лукаса.

Может быть, если бы она ждала ребенка, он решил бы жениться на ней. Но она сразу же отбросила эту мысль. Ди Сван не выйдет замуж даже за Лукаса Кохрана. Женщина становится собственностью мужчины, как только становится его женой. Ди не боялась, что Лукас будет плохо обращаться с ней, но ей была невыносима мысль о потере независимости, которую она завоевала с таким трудом. А Ручей Ангелов? Ее земля стала бы его собственностью, хотя он не уплатил бы за нее ни цента.

В конце концов она решила, что он женится на ней, если она забеременеет, потому что Лукас наверняка захочет иметь своего ребенка, наследника, и сделает все необходимое для того, чтобы тот носил его имя. Конечно, он способен жениться на ней для того, чтобы заполучить Ручей Ангелов, и эта мысль была невыносима для нее. Гордая Ди Сван хотела, чтобы любили ее саму, а не ее землю.

Ди еще долго сидела, завернувшись в одеяло, и после того, как прошел дождь и зашло солнце. Она все думала о том, какое решение ей принять. Любое принесет боль… Но она уже знала, что готова вытерпеть любую боль, чтобы пробыть с Лукасом Кохраном столько времени, сколько ей предначертано судьбой.

Глава 11

Дождя, прошедшего накануне, оказалось недостаточно, чтобы поднять уровень воды в ручьях и прудах, но свежая весенняя трава засверкала изумрудной зеленью, а воздух очистился от пыли. Лукас был усталым и раздраженным после целого дня клеймения телят, но, когда он поднимал голову и оглядывался вокруг, его охватывало глубокое чувство умиротворенности. Земля, раскинувшаяся перед ним, принадлежала ему, последнему Кохрану, и он не хотел бы оказаться ни в каком другом месте. Он любил эту землю каждой частичкой своего существа и пошел бы на убийство, чтобы защитить свой дом, или умер бы, пытаясь сделать это. На эту землю, чтобы она процветала, он готов проливать пот и кровь.

Когда последний теленок был отпущен и побежал к своей матери, Лукас встал и потянулся, поворачиваясь из стороны в сторону, чтобы размять спину. Он посмотрел на солнце: до заката оставался час. Недостаточно времени, чтобы возвратиться в дом, сменить пропотевшую одежду и выбраться до темноты на узкую тропинку, ведущую к Ручью Ангелов. Он мог воспользоваться дальним путем, отправившись по дороге в Проспер и свернув потом обратно в горы. Но тогда дорога заняла бы более двух часов и кто-нибудь наверняка увидел бы, как он направляется к жилищу Ди Сван. А он не хотел, чтобы люди шептались у нее за спиной. Несмотря на страстное желание быть с Ди, Лукас отказался от своего намерения ехать к ней. Эту ночь он проведет без нее, хотя и мечтает об этой женщине, как наркоман в притоне Сан-Франциско мечтает о трубке опиума.

После гибели брата Мэтью Лукас всегда был душевно одинок. Он научился не нуждаться ни в ком, полагаться только на себя, но теперь испытывал неотступное чувство неполноты, как если бы оставил часть себя у Ручья Ангелов. Ощущение было непривычным, и Лукас мысленно издевался над собой. Многие годы он избегал глубоких привязанностей, но Ди была особенная, не похожая на других женщин. И именно ее оригинальность привлекала его. Эта женщина притягивала его, как притягивает медведя дикий мед. Дерзким вызовом судьбе было пробраться сквозь все тернии к ее сладости.

Кохран со своим управляющим Тобиасом наблюдал, как низкие грозовые облака на горизонте плыли по направлению к горам. Вечерние грозы были частым явлением весной и ранним летом. Прогремел гром, Лукас опять взглянул на небо. Вильям Тобиас, решив, что он высматривает признаки дождя, сказал:

— Не думаю, что гроза направляется к нам. Звучит, как будто она движется к горам. — Долговязый, высушенный солнцем мужчина нагнулся и сплюнул. — Конечно, хотелось бы, чтобы прошел продолжительный дождь. У нас не сухо, но хорошо бы иметь побольше воды в этих заводях, пока не пришло лето.

Лукас подумал о чистой, неиссякающей воде Ручья Ангелов и почувствовал, как в нем нарастает прежнее раздражение на недальновидность отца. Этот водоем давно должен был принадлежать Дабл Си. Сейчас же Ручей Ангелов находится в руках упрямой женщины, которая готова свести себя работой в могилу, но не отказаться от него.

Однако если бы Эллери Кохран приобрел Ручей Ангелов, отец Ди не поселился бы здесь и Лукас никогда бы не встретился с Ди. Он нахмурился, пытаясь определить, что для него важнее: обладание Ручьем Ангелов или Ди Сван. Наконец он решил, что Ручей Ангелов никуда не исчезнет. Когда-нибудь он получит его. Теперь Лукас был даже рад, что долина не принадлежала семье Кохранов, когда Джордж Сван привез свою семью на Запад.

Смирившись с тем, что не увидит сегодня Ди, Лукас вскочил на лошадь и направился к дому. Насколько он знал хозяйку Ручья Ангелов, в следующий раз, когда он появится возле ее хижины, она, скорее всего, встретит его с дробовиком в руках. При этой мысли Лукас усмехнулся. Черт бы его побрал, если общение с ней было лучше, чем заряд дроби в его зад!

На следующее утро Ди вышла из дома в тот момент, когда рассвет окрасил небо в сияющий, полупрозрачный пурпур. На крыльце она потянулась к кастрюле с кормом, но тут же забыла о своем намерении покормить кур и застыла, подняв глаза на это чудесное небо, простиравшееся над ней, окружавшее ее сиянием.

Торжественный покой рассвета умиротворял ее. Она забыла о своих повседневных делах и медленно пошла на луг, впитывая всеми чувствами краски и ароматы нового дня.

Продолговатый луг, покрытый нежной весенней травой, сверкал алмазами утренней росы. Изобилие полевых цветов расстилалось настолько далеко, насколько мог видеть глаз: буйство синего, розового и красного с вкраплением радостного желтого; отдельные пятна малинового клевера, темно-красные головки которого кивали, как бы приманивая деловитых пчел, которые не могли устоять перед его сладким запахом.

Ди бродила среди цветов, и роса намочила ее выцветшую юбку до колен, но она не замечала этого и не обеспокоилась, даже если бы заметила. Это было волшебное утро, и она наслаждалась им. Дела никуда не денутся, а этот рассвет, такой быстротечный, никогда уже не повторится.

Цвет неба над головой постепенно переменился от жемчужно-розового да молочного, и наконец небо превратилось в гигантскую, сияющую золотую чашу, когда солнце вынырнуло из-за черных вершин и залило луг своими лучами. Птицы пели почти иступленно, а серебряный поток воды в ручье звучат, словно тысячи колокольчиков.

Ди приблизилась к ручью и стала смотреть, как хрустальная вода пляшет на камнях. Ее кровь звенела в венах, и сердце было полно. Это был ее дом, и он был раем.

— Ди.

Она услышала свое имя, негромко произнесенное, и обернулась. Лукас стоял примерно в двадцати футах от нее, его сверкающие глаза были сужены, а лицо напряжено и сосредоточено. Его крупное, мускулистое тело неподвижно застыло на месте. Он не сводил с нее глаз, и сила его страсти ударила Ди подобно тяжелой волне. Ее тело бессознательно откликнулось на его присутствие, немедленно став горячим и тяжелым, а прикосновения одежды стали раздражать кожу.

Возле этого водоема, на фоне цветущей долины, она выглядела как древняя богиня, и Лукас едва мог перевести дыхание. Ди стояла у самого ручья в окружении полевых цветов, в ее необыкновенное лицо было таким же безмятежным и мечтательным, как само утро. Он никогда не видел ее такой величественной и в то же время незащищенной; Лукас почувствовал прилив нестерпимого желания, голова его кружилась.

Он не заметил, как приблизился к ней, знал только, что она не двигалась, а потом оказалась в его объятиях. Ее тело было крепким и пышным, а губы непостижимо робкими под свирепостью его собственных. Он взял ее на руки я затем положил среди цветов, завернув юбку до пояса. Ее бледные бедра выглядели такими беззащитными на утреннем солнце. Обняв своими тонкими руками его мощные плечи, она приняла его мужественность и страсть. Ощущая себя нестерпимо напряженной и одержимой, Ди при этом испытывала яркую, упоительную радость. Ее голова медленно перекатывалась из стороны в сторону в свежей от росы траве, а все ее тело отдавало себя без остатка.

Сильнейшее возбуждение взорвалось в ее бедрах. Ее крики разнеслись в прозрачном воздухе, а ее спина выгнулась, когда и он откинулся назад с гортанным криком. После они молча лежали в траве, устремив взгляды к высокому прозрачному небу. Затем Лукас поднял ее на руки и понес к дому. Закрыв глаза, она положила голову ему на плечо. Оба по-прежнему молчали.

Лукас был потрясен силой страсти, овладевшей им. В этот момент в мире не существовало ничего, кроме них двоих и его безумного желания обладать ею. По ее правилам, думал он, Ди следовало попытаться добраться до своего дробовика, а не лежать так тихо и умиротворенно в его руках.

В доме он сел на одну из кухонных табуреток и начал покачивать Ди на коленях, успокаивая, как ребенка. Ди удовлетворенно вздохнула и прижалась к нему носом, вдыхая чистый, теплый запах его тела.

— Я сделал тебе больно? — спросил он охрипшим голосом.

Она слегка пошевелилась и снова замерла в его объятиях.

— Нет.

Его вторжение в ее тело было внезапным, но она ощутила первобытное удовольствие. Из всех реакций, которых он ожидал, эта ее чувственная расслабленность была самой неожиданной, и она казалась ему обманчивой, потому что он был не готов к ней.

— Я принес губки, — сказал он удрученно, искривив рот в ироничной усмешке. Он только сейчас вспомнил о них.

Она открыла глаза и бросила на него тяжелый взгляд.

— Ты считаешь, что от них было много пользы, когда они лежали у тебя в кармане?

Потом она выпрямилась, и на ее лице появился интерес.

— Как они выглядят?

Он вытянул ногу, чтобы добраться до кармана, и вытащил оттуда маленькие губки. Она взглянула на них, взяла одну, сжала пальцами и положила назад.

— Это обычные губки, — произнесла она с явным разочарованием.

Он слегка улыбнулся, догадываясь, что Ди ожидала чего-нибудь более экзотического и откровенно непристойного.

— Я знаю. Думаю, что все дело в уксусе.

— Что ж, теперь слишком поздно.

— В следующий раз поздно не будет.

Она снова посмотрела на него тяжелым взглядом своих зеленых глаз.

— Если только ты снова не набросишься на меня как бык на корову.

— Поскольку следующий раз будет достаточно скоро, думаю, что могу пообещать тебе это, — сказал он.

— Мне нужно заниматься домашними делами.

— Я помогу тебе.

Через час они снова были в постели, и их обнаженные тела сплелись в постоянно нарастающем напряжении. Они занимались любовью до полного изнеможения, и Лукас успел натянуть простыню на их разгоряченные тела, перед тем как отключиться, обняв ее крепкое, изящное тело.

Когда они проснулись, он снова хотел заняться любовью и был поражен, что она пытается увернуться от него.

— Я не хочу, — раздраженно сказала Ди.

— Черт возьми, ты самая противоречивая женщина из всех, что я встречал, — пробормотал он. — Почему ты не хочешь?

Она пожала плечами, надув губы:

— Мне не хочется, чтобы ты сейчас лежал на мне.

Лукас провел рукой по своим волосам. Господи, чему же он удивлялся? Странно, что она не сказала чего-нибудь подобного раньше.

— Тогда ты будешь сверху, — сказал он.

В ее зеленых глазах загорелся интерес. Он понимал, что ее заинтересовала возможность контроля над ним. Лукас хотел громко рассмеяться, но решил, что она может передумать, и сдержался.

— Я не знаю как, — сказала она.

Его руки были настойчивыми, привлекая ее к себе.

— Я покажу тебе. — Одна лишь мысль об этом подготовила его к действию.

На этот раз инициативу проявляла она, и ее губы ласкали его губы и грудь. Конечно, ей нравилось это. Она была очарована тем, что Лукас, казалось, был в ее власти. Их любовь походила на муку, восхитительную, жгучую муку.

Ди двигалась медленно и ритмично, ее глаза закрылись, когда возбуждение усилилось. Она знала, что никогда не пожалеет об этих минутах, что бы ни произошло потом. Для нее имело значение не только физическое довольствие, но и эмоциональная связь между ней и Лукасом, которая крепла от этого удовольствия. Она воскликнула, почувствовав приближение кульминации, и, обессиленная, упала на его грудь.

Оставшись одна, Ди уже знала, что связь между ними никогда не разорвется, во всяком случае, по ее инициативе.

Глава 12

Наступил июнь, жаркий и сухой. Он не оправдал ожиданий. Несмотря на то, что почти каждый день эхо грозы докатывалось с горных вершин до долин, темные тучи, дразнившие возможностью дождя, уползали, отдавая свою влагу дальним склонам гор, и земле ничего не доставалось.

Рассветы были жаркими и ясными. Лукаса начала беспокоить возможность засухи. Нельзя было определить, сколько еще продлится эта сушь. Она грозило не только высыханием водоемов, но и тем, что трава становилась сухой и ломкой, новая поросль не появлялась на участках, где пасся скот. Животным приходилось удаляться в поисках корма и преодолевать большие расстояния, возвращаясь к ручьям и прудам. Могущественный Лукас Кохран был бессилен что-либо сделать, бессилен перед природой. Осознание этого не улучшало его настроение.

Две недели не видя Ди, он поехал к Ручью Ангелов, оставив недоделанной массу работы. Он больше не мог прожить без нее ни минуты. До сих пор ни одна женщина не вторгалась так в его мысли, не мешала ему работать, не нарушала его сон. Необходимость скрывать свою связь с Ди даже от обитателей Дабл Си угнетала Лукаса. Но если его люди и интересовались тем, куда он ездил, они никогда не спрашивали об этом. Он подозревал, что все убеждены в его встречах с Оливией Милликен. Но конечно, никто не стал бы делать шутливых замечаний о леди. Однако Лукас знал, что люди обычно не стесняются в выражениях, говоря о простой женщине с ранчо. Его бесило, что все сочли бы Ди менее заслуживающей уважения, чем Оливию. Но дело обстояло именно так, и ему приходилось держать рот на замке.

Когда Лукас подъехал, Ди сидела на крыльце и безмятежно качалась в кресле. Она не сделала попытки встать, чтобы поприветствовать его. Сначала он забеспокоился, не сердится ли она на него, но потом решил, что его приезды стали для нее привычными и этим объясняется ее безмятежность.

Лукас отвел лошадь в сарай, где было прохладнее. Возвращаясь к дому, он отметил, как зелено было вокруг. На других ранчо трава побурела и листья на деревьях завяли, а Ручей Ангелов был пышным оазисом. Огород разрастался, и, насколько Лукас мог видеть, травы на лугах были зелеными и обильными. Он слышал тихое журчание потока воды, прекрасной, холодной, кристально чистой горной воды, которая питала эту долину и позволяла ей цвести. С новой силой Лукаса охватило желание владеть землей, по которой протекает этот бесценный, никогда не умолкающий хрустальный поток.

Ди продолжала покачиваться в кресле, когда он поднялся на крыльцо и присел позади нее. Ее глаза были закрыты, но нога поддерживала медленное, равномерное качание кресла.

— Я дам тебе пять тысяч долларов за Ручей Ангелов, — сказал он.

Загадочные зеленые глаза открылись и некоторое время рассматривали его перед тем, как густые черные ресницы снова скользнули вниз.

— Он не продается.

— Проклятие, — раздраженно сказал он. — Это вдвое больше того, чего он стоит.

— Это не так, — возразила она. — Раз ты предлагаешь пять тысяч, значит, он стоит пять тысяч.

— Семь тысяч.

— Он не продается.

— Ты можешь быть благоразумной?

— Я благоразумна, — заявила она. — Это мой дом. Я не хочу продавать его.

— Десять тысяч.

— Прекрати.

— Что ты будешь делать, когда станешь слишком старой, чтобы обрабатывать землю? Это тяжелый труд, и ты не сможешь справиться с ним. Сейчас ты молода и сильна, но что будет через десять лет?

— Я сообщу тебе об этом через десять лет.

— Назови любое дело, которым ты хотела бы заниматься, и я помогу тебе. Ни от кого ты больше не получишь такое предложение.

Она прекратила качаться и открыла глаза. Лукас пристально смотрел на нее, и его пульс участился: наконец он заинтересовал ее, заставил выслушать.

— Твое предложение не так интересно, как предложение Кайла Беллами, — сказала она с легкой насмешкой.

Он почувствовал прилив злости, представив себе, каким было предложение Беллами. Лукасу не понравилось, что Беллами тоже интересовался покупкой этой земли. Но еще больше не понравилось ему то, что вместе с землей Беллами хотел заполучить и Ди.

— Представляю, какое предложение он сделал тебе, — в его голосе звучал сарказм.

— Сомневаюсь. — Она одарила его такой милой улыбкой, что он сразу насторожился. — Он попросил меня выйти за него замуж.

На этот раз Лукас ощутил прилив такой жгучей злости, что, казалось, все его тело должно было вспыхнуть. Его зрачки превратились в маленькие черные точки.

— Я не допущу этого, — сказал он ровным и бесцветным голосом.

— Это мое решение, а не твое. Конечно, я отказала ему.

— Когда он был здесь?

Она пожала плечами:

— Еще до того, как ты появился в городе.

Узнав, что это событие произошло так давно, Лукас немного успокоился. Но если Беллами когда-нибудь вернется к Ручью Ангелов, будет лучше сказать ему «прощай».

— Я не хочу, чтобы он приходил сюда.

— Я не приглашала его первым, — сказала она и задумчиво добавила:

— Я так же не приглашала и тебя. Не правда ли странно? Бедные люди, которые могли бы владеть этой фермой, женившись на мне, не делали мне предложения. Ты и Беллами владеете огромными участками земли, но хотите большего. Я бы сказала, что Беллами хочет сильнее, чем ты, потому что он предлагает женитьбу.

Лукас напрягся, все его инстинкты обострились.

— Это бы тебя устроило? — спросил он, осторожно нащупывая путь.

Ему казалось, что он пробирается через зыбучие пески, где один неверный шаг приводит к гибели. Он почувствовал, что сдерживает дыхание, ожидая ее ответа.

Ди смотрела не на него, а вдаль, на свою землю.

— Замужество еще хуже продажи, — сказала она. — Я бы потеряла и мою землю, и мою независимость. Продажа, по крайней мере, позволила бы мне оставаться независимой.

Острое разочарование сдавило его грудь. И, ощутив его силу, он понял, как страстно хочет, чтобы она сказала «да». Потрясение сковало его. Страсть к Ди разрушила его планы женитьбы на Оливии. Он не мог представить себе, что Ди согласится быть любовницей женатого человека. Кроме того, это было бы нечестно по отношению к Оливии. До последнего момента он никогда не задумывался о женитьбе на Ди, потому что она не соответствовала созданному им образу его будущей жены. И потом, Ди ясно высказала свое отношение к замужеству еще во время их первой встречи. Но он бы женился на ней, если бы она забеременела. Раньше они никогда не обсуждали этот вопрос, и он мог только гадать, выйдет ли она за него даже в этом случае. Теперь, сделав ей предложение и получив отказ, он был сражен наповал.

Полюбив Ди, он хотел сделать ее своей женой. Не потому, что она подходила для его планов. При определенных обстоятельствах она могла даже помешать ему. Но с ней он мог смеяться и бороться и не беспокоиться о том, что оскорбит ее чувства, набросившись на нее. Ди со всей силой дала бы ему сдачи. А в постели она была неистовой и щедрой, давая ему полную власть над своим телом. А со временем, возможно, она стала бы соответствовать тому образу жены, который был ему необходим.

Если бы она согласилась, они могли бы сразу пожениться. Но замужество заставило бы ее почувствовать себя посаженной в клетку, а она не могла вынести это.

— Тогда возьми деньги, — сказал он, не глядя на нее, потому что боялся, что она прочла бы слишком многое в его глазах. — Этого достаточно, чтобы получать хорошие проценты в банке. Так ты будешь по-прежнему независимой, и тебе не придется изматывать себя, обрабатывая землю. Черт возьми, ты можешь купить себе больше земли, если это то, что тебе нужно.

— Это не будет Ручей Ангелов, — мягко сказала она. — Я люблю это место. Я полюбила его сразу, как только увидела.

Эта земля была смыслом ее жизни. Иногда Ди испытывала суеверный страх, что умрет, как растение, если ее оторвут от этой маленькой долины.

Разгневанный, Лукас подумал, что она никогда бы не стала любить ни одного мужчину так же сильно, как этот проклятый клочок земли. Он мог бы иметь в качестве соперника Беллами, но не Ручей Ангелов. С Беллами можно сразиться, но как сражаться с землей, водой, высоким небом, травой и цветами? Он вспомнил мечтательное самозабвение на ее лице в то утро, когда нашел ее на рассвете у Ручья Ангелов, и почувствовал острый укол ревности. Он понял, что ее состояние тогда было вызвано любовью к земле, потокам золотого солнечного света, кристальному ручью, а не к нему, Лукасу Кохрану.

Но он любил Дабл Си столь же неистово и не имел права обвинять ее, когда они были так похожи. Может быть, именно поэтому он и испытывал к ней такие сильные чувства. Но, черт побери, он же не просил ее переехать в другую страну.

Он встал и протянул ей руку.

— Пойдем в дом, — коротко сказал он. Он хотел ее. Боже, как он хотел ее! Но она не взяла его руку, а только бросила на него свой кошачий взгляд.

— Если ты проделал весь этот путь только для этого, ты будешь разочарован. У меня месячные.

Он действительно был разочарован, но не намеревался уезжать. Даже если он не мог заниматься с Ди любовью, он нуждался в общении с ней.

— Тогда ты сядешь ко мне на колени и будешь сводить меня с ума.

На ее лице появился интерес, и она вложила свою руку в его. Ди всегда была готова сводить с ума Лукаса Кохрана.

Но вышло так, что они больше говорили, чем обнимались. Расположившись в большом кресле перед очагом, он рассказал ей о своих планах скрещивания скота, об идеях по расширению хозяйства, о том, как он собирался использовать политиков в Денвере для осуществления своих замыслов. Предполагалось, что жители Колорадо должны были голосовать первого июля, чтобы утвердить конституцию штата. Если это произойдет, конституция будет представлена федеральному правительству на голосование для принятия штата в Союз. Он объяснил Ди, что означало пребывание в Союзе. Выслушав его, она выпрямилась и нахмурилась.

— Не думаю, что мне понравится; если сюда нахлынут толпы переселенцев. Сейчас здесь хорошо.

— Это прогресс, дорогая. При большом количестве людей у нас будет больше дел, железные дороги. Железные дороги являются ключевым моментом. Колорадо не может стать действительно цивилизованным без них.

— Какая в этом разница?

— Деньги, — просто отвечал он. — Ничего нельзя сделать без денег.

— Но я не хочу, чтобы что-то менялось. — Она снова положила голову ему на плечо и задумчиво сказала:

— Я не люблю перемен.

— Все меняется. — Он провел пальцами по ее длинным волосам и поцеловал в висок. Она уткнулась лицом в его шею, и он прижал ее сильнее, как если бы мог защитить от перемен, которые были неизбежны для них обоих.

У Оливии вошло в привычку кататься на лошади каждое воскресенье. Иногда она возвращалась домой, не встретив Луиса, и тщательно скрывала свое разочарование от домашних. Но обычно он присоединялся к ней в каком-нибудь безлюдном месте. Работа на ферме занимала все его время. Оливии казалось, что их воскресные свидания пролетают мгновенно, в то время как другие дни, дни ожидания, длятся бесконечно долго. Она была так одержима желанием видеть Луиса, что даже отказалась от поездки к Ди и чувствовала себя виноватой. Но она, похоже, не могла ни о чем думать, кроме встреч со своим возлюбленным.

Ее сердце начинало колотиться, как только он появлялся, и ей казалось, что она задыхается от жара. Она уже перестала носить облегающий жакет от костюма для верховой езды, но приличия требовали, чтобы ее блузка была застегнута на все пуговицы и манжеты рукавов находились на запястьях. Необычно жаркая погода была невыносимой, и она часто смотрела на распахнутый ворот рубашки Луиса, ненавидя мужчин за ту свободу, которую они позволяли себе и в одежде. Но вид гладкой коричневой кожи отвлекал Оливию от деталей костюма, а охватывающий ее жар только усиливался.

Луис видел, как скользил ее взгляд по его расстегнутой рубашке, и румянец, который вскоре заливал ее щеки. Хотя Оливия и не осознавала этого, она все больше привыкала к физическому влечению между ними. Она была невинной, но она была влюбленной женщиной. Придет день, думал Луис, когда ее желание и любопытство станут настолько сильными, что она переступит через все условности. Он надеялся, это произойдет в ближайшем будущем, потому что столь долгое ожидание убивало его. Никогда раньше он так долго не ждал женщину, но ни одна из них не была Оливией.

В жару верховая езда днем становилась почти непереносимей и для всадников, и для животных. Они встретились в последнее воскресенье этого опаленного солнцем месяца. Луис нашел пятно густой тени под группой больших деревьев и остановил там лошадь, спешившись с плавной, кошачьей грациозностью, которую Оливия находила восхитительной.

— Пусть лошади отдохнут, — сказал он, приближаясь к ней. — Мы отправимся назад, когда немного спадет жара.

Оливия была рада отдохнуть в тени. Она промокнула лицо тончайшим носовым платком и села под деревом, а Луис дал лошадям немного воды и привязал их длинными веревками, чтобы они могли пастись. Сделав это, он сел рядом с ней, положил шляпу на землю и вытер лицо рукавом.

— Хочешь попить? — спросил он. Она рассмеялась, позабавленная тем, что он позаботился о лошадях прежде, чем предложил воду ей.

— А осталось?

— Я захватил полную флягу. — Он сорвал былинку и пощекотал ее нос. — Всегда сначала заботься о своих животных. Они могут спасти тебе жизнь.

— Поскольку мы находимся менее чем в часе ходьбы от города, я думаю, что мы доберемся туда, не истратив запасов воды, — произнесла она с серьезным видом, а затем снова рассмеялась.

Он посмотрел на голубую чашу неба над головой и жгуче белое солнце.

— Если в ближайшее время не будет дождя, положение с водой может стать отчаянным. Ручьи на Бар Би почти высохли, и я думаю, что другие ранчо находятся в том же положении.

— Я не представляла себе, что дела так плохи, — сказала она, пристыженная тем, что не думала об этом. — Колодцы высыхают тоже?

— Пока нет, но могут.

Все владельцы ранчо, крупных и мелких, держали свои деньги в банке ее отца. Если бы они разорились, торговцы бы тоже потеряли деньга. Она всегда представляла себе банк неизменным и непоколебимым, но в одно мгновение поняла, что он зависел от платежеспособности людей, которые пользовались им, а та, в свою очередь, зависела от множества причин, даже от погоды. Казалось, что Проспер был защищен от нестабильности, но сможет ли он выжить, если засуха уничтожит ранчо? Люди разъедутся, магазины и склады закроют, и Проспер погибнет.

Все, что построили люди, было непрочным и зависело от природы или просто удачи, а выживание было не более чем случайностью.

Она посмотрела на солнце со страхом и беспокойством. Луис сожалел, что упомянул об угрозе засухи и этим встревожил ее. Он был фаталистом. Жизнь научила его принимать то, что нельзя было изменить.

Если бы засуха уничтожила Проспер, он бы скатал одеяло, оседлал лошадь, но перед отъездом предложил бы Оливии уехать с ним. Жизнь была слишком короткой, чтобы сожалеть о переменах. Он был бы счастлив, сидя с ней у костра, под звездным небом, и не имея крыши над головой.

Оливия же волновалась о людях, которых знала и которые могли пострадать от засухи. Ему захотелось прижать ее голову к своему плечу и оградить от всех тревог. Вместо этого он растянулся на земле и положил голову ей на колени, уютно устроившись на ее бедрах. Оливия задержала дыхание, почти подавленная ощущениями, нахлынувшими на нее. Но в то же время она чувствовала себя необыкновенно защищенной рядом с ним.

Она неуверенно прикоснулась к его влажным черным волосам и откинула их со лба, ври этом он блаженно вздохнул. Коснувшись его, она не увидела оснований для того, чтобы остановиться, и принялась водить кончиками пальцев по линиям его лица. Его глаза закрылась.

— Ты приятно пахнешь, — пробормотал он, поворачивая к ней лицо. Лежа головой на ее коленях, он ощущал теплый женский запах ее тела.

Оливия улыбнулась, подумав о своих духах, и обрадовалась, что они понравились ему. Она даже капнула немного на грудь, ощущая при этом вину. Что он сделает, подумала Оливия, если она нагнется так, что ее грудь окажется у его лица? Уткнется в нее носом в поисках тонкого, сладкого аромата? Но она не осмелилась сделать это и пожалела, что дамы всегда должны быть скромными и воспитанными, чтобы предоставлять мужчинам действовать первыми. Предполагалось, что дамы даже не думают о таких вещах!

Опустив взгляд, она увидела, как он с улыбкой наблюдает за ней, и поняла, что, задумавшись, глубоко вздохнула.

— Очень жарко, — быстро произнесла она, как бы оправдываясь.

— Да. Почему бы тебе не расстегнуть воротник и не закатать рукава?

Если она сделает это, подумала Оливия, ее безупречно отглаженная блузка будет окончательно измята. Но она все-таки решилась обнажить руки. Проигнорировав первую часть его предложения, она проворно расстегнула манжеты и завернула их несколько раз так, что ее локти обнажились.

— Хорошо, — сказал он и протянул руку к пуговицам у нее на шее.

Она замерла, и ее голубые глаза потемнели, когда его сильная, худая рука расстегивала по очереди маленькие пуговицы. Ворот распахнулся, и свежий воздух омыл ее разгоряченную кожу. Его рука скользнула ниже ключицы.

— Достаточно, — сказала она, стараясь казаться безразличной.

— Неужели? — Он не остановился, а расстегнул следующую, потом еще.

Теперь его рука лежала между ее грудями, щекоча их при каждом движении. В его взгляде сохранилась скрытая, сонная чувственность, а полные губы были слегка раскрыты, как бы в ожидании восхитительного угощения. Обнажились округлости ее грудей, потом кружевной край сорочки. Его пальцы медленно перемещались вниз к талии, оставляя за собой расстегнутую блузку. Она сидела совершенно неподвижно, даже не осмеливаясь глубоко дышать.

Он повернулся, медленно вытащил блузку из-под пояса и распахнул ее. Ее прекрасная грудь была покрыта только тонкой тканью сорочки, а соски отчетливо выступали под ней. Он легко провел по ним кончиком пальца, наслаждаясь их нежностью, а потом слегка поднял голову, чтобы плотно сомкнуть губы на одном из них.

Оливия закусила губу, ее глаза закрылись, когда она почувствовала, как его губы сжимали ее сосок. Его рот был горячим, и язык гладил ее круговыми движениями сквозь влажную ткань. Они сохраняли полное молчание. Легкий ветерок шевелил листву над головой, и насекомые лениво жужжали в разогретом воздухе. Он с полной невозмутимостью целовал ее груди, не прибегая к другим ласкам.

До Луиса она не представляла, что мужчине когда-нибудь захочется прикоснуться губами к ее груди. Она думала, что это делают только младенцы, и не знала, что такое материнское действие может быть столь эротичным с мужчиной. Тайное место между ее ногами трепетало в такт движениям его губ, и она беспомощно наклонилась вперед, чтобы ему было удобнее.

Сорочка Оливии была такой мокрой, что ее присутствие уже не имело значения. Более того, она стала раздражать кожу. Оливия неистово передернула плечами, и бретели упали с ее плеч.

— Не двигайся, — прошептал он.

— Нет… подожди. Сейчас, — она почти шептала, подняв руку для того, чтобы стянуть сорочку.

Она тихо застонала от острого наслаждения, которое вызвало ощущение его губ на ее обнаженном теле. Обняв его голову руками и прижав к себе, она задыхалась от охвативших ее тепла и желания.

Ее тело восторгалось ощущениями, которые были одновременно нежными и сильными. Когда он отстранился, она издала стон неудовольствия, но он заставил ее молчать, положив палец ей на губы.

— Это тебе понравится тоже. — Он стянул с себя рубашку, обнажая широкую мускулистую грудь с треугольником мягких, вьющихся черных волос.

Он положил свои руки на ее и провел ими по своей груди.

— Мне нравится, когда ты трогаешь меня. Я хочу чувствовать твои руки на моей обнаженной коже. Я чувствую то же, что чувствуешь ты, когда я касаюсь тебя.

Он убрал руки, но она не отпустила его. Ей очень нравилось ощущать его мускулистое тело под своими пальцами. Ее руки скользили по его ребрам и на минуту задержались там, забавляясь тем, как поднималась и опадала его грудь с каждым вдохом. Мышцы его живота были твердыми и плоскими, но кожа была гладкой, как шелк, что указывало на его ранимость. Снова прикоснувшись к его груди, она ощутила сильное, ровное биение сердца. Его плечи были широкими, гладкими и крепкими, и кожа на них блестела на солнце, как атлас. Он был прекрасен. Оливия бессознательно прикоснулась губами к нежной коже чуть ниже плеча, ощутив слабый солоноватый вкус пота. Луис содрогнулся, и его руки с силой сомкнулись на ее талии, привлекая ее к себе.

— Луис! Луис!

— Что такое, любимая? — мягко спросил он. — Я могу продолжать?

Она впилась ногтями в его предплечье, задыхаясь от удовольствия.

— Да. Пожалуйста.

Он слегка рассмеялся над ее безупречными манерами, которые она не оставила, несмотря на то, что они оба были так возбуждены. Он снял с нее блузку, и она оказалась на земле, потом стянул вниз бретели сорочки и освободил ее руки. Мягкий хлопок собрался складками у пояса, полностью обнажив верхнюю часть тела. Она слегка покраснела, а ее фарфоровая кожа светилась. Он встал на колени и, обняв ее, притянул к себе так, что их тела оказались вместе от плеч до колен. Он начал целовать ее. Он чувствовал, как ее тело содрогалось, когда ее мягкие груди прикасались к его плоской твердой груди, чувствовал, как ее бедра инстинктивно, испуганно отстранились, когда она ощутила его возбуждение, но потом застенчиво возвратились. Ее бедра искали его, слегка покачиваясь, когда она бессознательно искала наиболее удобное положение, которое, конечно, было самым интимным. Луис подумал, что ее собственный невинный способ соблазнения мог легко убить его.

— Я хочу лежать с тобой обнаженным, — пробормотал он. — Каждую ночь, любимая. Когда мы поженимся, я научу тебя всему, что могут делать вместе мужчина и женщина, и ты будешь наслаждаться каждой минутой нашей близости.

Оливия спрятала лицо у него на груди. Он не произнес это в форме вопроса, освобождая ее таким образом от необходимости отвечать. Но он сказал это так утвердительно, как если бы не сомневался, что она выйдет за него замуж. А были ли сомнения у нее? Она не знала. Она боялась той жизни, которую, возможно, он предложит ей, — бесконечные странствия по стране. Но в то же время мысль об этом возбуждала ее. Она не знала, любила ли его, но знала точно, что с трудом могла выдержать неделю, не видя его. И по-настоящему она жила только один день в неделю, когда они были вместе.

Встретив Луиса, она больше не сомневалась в характере связи, существовавшей между Паджетами, Беатрис и Изикьелом. Это была сладкая, жаркая связь плоти. Согласилась бы теперь Оливия на что-нибудь меньшее, чем то, что, как она чувствовала, ожидало ее?

— Мне кажется, что я люблю тебя, — сказала она, поднимая к нему лицо. — Но я не уверена. Мысль о браке с тобой пугает меня почти так же сильно, как мысль об отказе от него. Мы бы уехали отсюда? Мне бы пришлось расстаться со своей семьей?

— Почти наверняка, — ответил он, не желая лгать ей.

Сердце Луиса забилось, когда он понял, как он близок к тому, чего добивался. Ее прелестное лицо стало встревоженным, когда она подумала о расставании с родным домом.

— Мы оба будем участвовать в удивительных приключениях, занимаясь любовью под звездами или путешествуя в поезде. И у нас будут дети и дом, где они смогут вырасти в радости и безопасности. Как ты думаешь, твои родители согласятся время от времени присматривать за своими внуками, когда мы захотим немного попутешествовать?

Она нервно рассмеялась, обдумывая нарисованные им картины. Но что она могла ответить на вопрос о своих родителях? Они бы ужаснулись при мысли о том, что их единственная любимая дочь вышла замуж за бродягу. Они оба хотели так многого для нее и были бы страшно огорчены и разочарованы. Конечно, любя дочь, Онора и Вилсон не откажутся от нее, за кого бы она ни вышла замуж. Но слезы наворачивались на глаза Оливии при мысли о том, сколько боли и разочарований она им доставит. И все же ни она, ни Луис больше не могли жить так, как жили эти последние недели.

Она посмотрела на него мокрыми от слез глазами, в которых одновременно были боль и обещание.

— Скоро я дам тебе ответ, — прошептала она.

Ди вышла на крыльцо и протянула стакан холодного лимонада Оливии, которая сидела на самом краешке кресла-качалки. Она пристально посмотрела на подругу, отметив, что никогда раньше не видела ее такой сосредоточенной.

— Что случилось? — спросила она.

Оливия сделала маленький глоток и начала перекатывать стакан между ладонями. Она, как зачарованная, следила за движениями своих пальцев.

— Кажется, я влюбилась, — наконец выпалила она, судорожно вздохнув. — В Луиса Фронтераса. И я в отчаянии.

— Луис Фронтерас? — озадаченно спросила Ди. — Кто он такой?

— Он работает на Кайла Беллами. Он мексиканец. Бродяга.

Ди с изумлением присвистнула и медленно опустилась в кресло напротив Оливии.

— Он хочет, чтобы я вышла за него замуж, — продолжала Оливия.

— Ты собираешься сделать это?

Оливия затравленно посмотрела на Ди.

— Я не могу смириться с мыслью о том, что не увижу его снова. Но это принесет боль моим родителям, а я не хочу этого.

Ди не знала, какой совет дать ей. Она понимала, как важна семья для Оливии, но она также представляла себе, как трудно расстаться с любимым мужчиной, даже если здравый смысл велит поступить так.

— Какой он?

— Ласковый, — сказала Оливия, но потом нахмурилась. — Но я думаю, что он может быть и опасным. Просто он всегда ласков со мной, даже когда он… — она запнулась, и ее лицо покраснело.

— Возбужден? — помогла ей Ди, усмехнувшись, когда Оливия покраснела еще больше.

— А Лукас ласков, когда он возбужден? — колко спросила Оливия. — И не говори мне, что ты не знаешь, потому что я не поверю тебе. Во время пикника он непрерывно искал тебя, ушел сразу же после ленча и больше не возвращался. Я с самого начала додумала, что он прекрасно подошел бы тебе, — уверенно заключила, она.

— Прекрасно подошел бы? — недоверчиво спросила Ди. — Он властный и самоуверенный и… — она замолчала, потому что не могла лгать ни себе, ни Оливии. — И я люблю его. Проклятие!

Оливия откинулась в кресле-качалке и разразилась смехом, выплескивая лимонад из стакана.

— Я знала это, знала! И что же? Предлагал он тебе выйти за него замуж?

— Он предлагал, но платой за это должен был стать Ручей Ангелов. Это не одно и то же. — Ди выдавила из себя кривую улыбку. — То, что я люблю его, не означает, что он любит меня.

— Нет, он любит, — ответила Оливия. — Видела бы ты его на пикнике! Он старался не проболтаться о том, что навещал тебя, но он не мог говорить ни о чем другом.

Ди замерла.

— Он рассказывал другим людям обо мне?

— Нет, он говорил только со мной, — заверила ее Оливия. — Он пришел сюда после того, как покинул пикник, да?

— Да.

Оливия кашлянула, ее хорошие манеры боролись с любопытством, которое победило.

— Он занимается… я имею в виду, пытался ли он… понимаешь?

— Заниматься со мной любовью? — уточнила Ди в своей прямой манере.

Оливия снова вспыхнув, кивнула.

— Он мужчина.

Ди, очевидно, считала, что констатация этого факта была достаточным объяснением. Оливия решила согласиться с ней.

— Тебе нравится, когда он трогает тебя? — поспешно спросила она. — Я имею в виду, когда он трогает твои… — она остановилась, ужаснувшись тому, что собирается сказать. Что, если Ди не позволяла Лукасу такие вольности? Задавая этот вопрос, она практически признавалась, что она с Луисом…

— Нечего краснеть, — прикрикнула на нее Ди, хотя к ее собственным щекам прилило тепло.

— Значит, он делал это. И что ж? Тебе понравилось?

Смущенная Ди гадала, о чем спрашивала Оливия и какую часть тела она имела в виду. Ласки или настоящий половой акт? Потом она пожала плечами, потому что ответ был однозначным, независимо от вопроса.

— Да.

Со вздохом облегчения Оливия закрыла глаза.

— Я так рада, — сказала она. — Я думала, что поступаю безнравственно, хотя Луис говорил, что все… — она снова запнулась.

Никогда раньше у нее не было такой возможности, и она испытывала головокружение от ощущения свободы.

— Он снимает твою блузку, когда трогает тебя там?

Ди начала чувствовать усталость.

— Да.

— Он когда-нибудь стягивал с тебя сорочку? Чтобы видеть… твои груди?

— Да.

Хотя ее лицо стало пунцовым, Оливия не собиралась останавливаться.

— Он когда-нибудь целовал тебя там? Я имею в виду, как делает ребенок, но по-другому. Может быть, это то же самое…

Ди вскочила с кресла.

— Ради Бога! — крикнула она, выведенная из терпения. — Если тебе так хочется знать, он раздевал меня догола и делал все, что полагается! И я наслаждалась всем этим! — Она попыталась взять себя в руки и глубоко вздохнула. — Может быть, и не всем. В первый раз бывает больно, но удовольствие стоит того. Больше всего мне нравится, когда я нахожусь сверху, — добавила она спокойным голосом.

Губы Оливии шевельнулись, но она не произнесла ни звука. Ее глаза стали такими большими, что, казалось, заняли все лицо. Они молча смотрели друг на друга. Первыми задергались губы Ди. Она глотнула и согнулась пополам от взрыва смеха. Оливия прижала ладонь ко рту, пытаясь заглушить неприличные звуки, рвущиеся наружу, но все ее усилия оказались напрасными. Она расхохоталась. Лимонад полился ей на колени. Когда истерический приступ смеха перешел в хихиканье, они вытерли слезы с глаз и попытались овладеть собой.

— Пойдем, приведем в порядок твою юбку, — сказала Ди ломающимся от смеха голосом.

Оливия поднялась и прошла за ней в дом.

— Не пытайся сменить тему, — предупредила она, и ее плечи опять начали подрагивать. — Я хочу знать об этом все. Ты сумасшедшая, если думаешь, что я упущу такой шанс!

— Спроси об этом у Луиса, — с безумной веселостью ответила Ди, и они снова расхохотались.

Глава 13

Кайл Беллами, энергично топнув по высохшему дну ручья, гневно посмотрел в безоблачное, безмятежное небо. Дождя не было шесть недель, и его могло не быть еще столько же. Обычно в этих местах выпадает мало осадков. Земля получает влагу от таяния снеговых горных шапок. Но прошлая зима была малоснежной, а лето стояло необычно сухое даже для Колорадо. Кто знал, сколько это могло продлиться? Бывали времена, когда засухи продолжались годами, превращая плодородные земли в пустоши. Кайл никогда не задумывался над тем, что такое может произойти здесь. Но кто же, выбирая место для поселения, рассчитывает на засуху? Теперь угроза катастрофы вызывала у него приступ паники. Он пообещал себе чего-то достичь в жизни, стать респектабельным и уже был близок к цели, Но проклятая погода буквально превращала все в пыль. Погода! Из всех возможных вариантов, из всех вещей, которые могли помешать ему, именно погода собиралась поставить его на колени.

Только один ручей остался невысохшим на ранчо Бар Би. Когда он высохнет, с тоской думал Кайл, скот вымрет. А без скота у него не стало бы ранчо, не стало бы денег, чтобы продолжать дело, потому что он только что потратил весь капитал на увеличение поголовья. Черт возьми, почему он не подождал? Но ему хотелось, чтобы ранчо увеличивалось, а теперь он рисковал потерять все. Он не смог бы платить своим людям за работу и снова бы оказался ни с чем.

Боже, он почти добился своего. Он полагал, что с временами, когда ему приходилось воровать пищу, чтобы выжить, покончено навсегда. Он похоронил воспоминания о маленьком мальчике, жившем на улицах Нового Орлеана и проданном в десятилетнем возрасте для занятия проституцией. Беллами не позволял себе вспоминать о человеке, которого убил, чтобы избавиться от кошмара, когда ему было всего двенадцать. Он надеялся, что больше никогда ему не придется мошенничать или лгать. Он всего лишь хотел быть таким же, как остальные уважаемые граждане, хотел, чтобы его приглашали в дома и относились к нему как к человеку, с которым следовало считаться. Он добился этого в Проспере. Только Тилли знала его, когда он жил среди отбросов общества и сам вел жизнь подонка, но она бы никогда никому не сказала об этом. Они с Тилли были похожи — двое неудачников. Но он выбрал респектабельность, а Тилли предпочла стать настолько презренной, насколько это возможно для женщины.

Кайл собирался жениться, завести детей, заняться солидными делами и преуспеть в них. Какое-то время ему казалось, что мечта сбывается, но теперь она снова ускользала от него. Даже его планы в отношении Оливии Милликен, похоже, не имеют перспективы. Он общался с ней, оказывал ей внимание, но она оставалась абсолютно безразличной к нему. Проклятие! Деньги банкира могли бы изменить все.

Беллами ломал голову, пытаясь найти способ победить засуху. Он думал о строительстве длинных желобов, наполнении бочек водой из колодца и доставке их к желобам. Но у него слишком много скота. Животные, обезумев при виде воды и пытаясь добраться до нее, топтали бы друг друга, переворачивая желоба. Он не мог залить воду в пруды, потому что земля была слишком сухой и вода сразу бы впиталась в нее. Дьявол! У него даже не было достаточно воды в колодце, чтобы наполнить пару бочек. Уровень грунтовых вод тоже был очень низок.

Зачем он купил так много скота? Если бы стадо было меньше, потребовалось бы меньше корма и воды, чтобы выжить.

Может быть, ему удалось бы продать часть животных. Сейчас они были слишком тощими, он бы потерял при продаже деньги, но не так много, как в случае, если бы погибло все стадо. Но Маловероятно, что животные преодолеют расстояние до железной дороги.

Не один Беллами оказался в трудном положении. Правда, горожане не останутся без воды: в Проспере имелись колодцы. Но другие владельцы ранчо находились в том же тупике, что и он. Единственный известный ему ручей, который не пересох, — Ручей Ангелов, и, судя по всему, этот поток не должен иссякнуть. И он мог принадлежать ему, Кайлу Беллами. Он должен был принадлежать ему. Кайл не ожидал, что Ди Сван будет так упорно отказываться продать свою землю, но она не хотела даже говорить об этом. Ее, одинокую женщину, не привлекла даже перспектива замужества. А он, впервые в жизни сделав предложение, получил решительный отказ.

Его интересовала не только земля, но и ее хозяйка. Ди Сван была чертовски красивой женщиной, с магическими зелеными глазами. Ее уважали в городе. Возможно, не очень любили, но, безусловно, уважали. И она была достаточно сильной и независимой, чтобы не обращать внимания на то, правится она кому-то или нет.

Ди Сван, владея плодородной маленькой долиной и непересыхающим ручьем, выращивала свой огород, не используя остальную землю. А это было великолепное пастбище, которое пропадало зря. После того как она отказалась выйти за него замуж, Беллами нашел место, где ручей вытекал из долины, надеясь повернуть его русло в сторону своего участка. С удивлением он обнаружил, что ручей резко поворачивал на восток, где пропадал у подножия гор, стекая под землю через расселины в скалах. Бог знает, где он снова появлялся на поверхности. Ручей Ангелов рождался в горах и уходил обратно в горы, появляясь лишь в этой маленькой долине и создавая один из самых чудесных уголков Колорадо.

В Бар Би была хорошая земля. Не такая хорошая, как в долине Ручья Ангелов, но все же достаточно хорошая для ранчо. За четыре года, проведенные здесь Беллами, дождь выпадал регулярно, и пруды были полны. Кайл всегда больше беспокоился о зиме, а не о лете, опасаясь, что его ранчо погубит буран. Но в этом году зима выдалась малоснежной, и сток воды с гор был недостаточен. Теперь одно засушливое лето уничтожало мечту всей его жизни.

Его красивое лицо исказилось, когда он, вскочив на лошадь, посмотрел вокруг. Растительность, еще оставаясь зеленой, была сухой, ломкой. Слышалось слабое потрескивание, когда поднимался ветер, Беллами не привык надеяться на счастливую судьбу. Еще мальчишкой, на грязных улицах Сан-Франциско, он понял, что рассчитывать в этой жизни должен только на себя. Проклинать или молиться было бесполезно.

Но ему было необходимо поделиться с кем-нибудь, своими тревогами. И существовал только один человек, с которым он мог поговорить, об этом, только один человек, который мог понять его. Он направился в Проспер.

Салун в это время дня был почти пустым. Беллами не нашел там Тилли и нахмурился при мысли, что она могла быть с клиентом. Верна, вторая девушка, облокотившись о стойку, болтала с барменом. Он подошел к ним.

— Тилли наверху? — спросил Кайл, не обращая внимания на разочарованное лицо Верны.

Он подумал, что она слишком часто слышала этот вопрос. Ей было нелегко состязаться с Тилли.

— Она пошла в магазин головных уборов, — ответила Верна.

Кайл взял у бармена бокал виски и сел ждать. Но он был слишком нетерпелив, ожидание действовало ему на нервы. Черт возьми, что случится, если горожане увидят, как он идет вместе с Тилли? Он мог потерять ранчо и, пожалуй, уже не дорожил своей респектабельностью. Если уж на то пошло, он родился изгоем и, видимо, должен был умереть им, несмотря на все усилия изменить судьбу.

Когда Кайл нашел ее, Тилли как раз покидала магазин, держа перед собой, как подарок, коробку со шляпой. Она никогда не показывала на людях, что они знакомы, и теперь прошла мимо, даже не взглянув в его сторону. Остановив ее, Кайл забралу нее коробку и взял под руку.

— Я провожу тебя до салуна.

Она удивленно подняла брови.

— Но нас не должны видеть здесь вместе, а то ни одна из матерей не захочет, чтобы ты ухаживал за ее дочерью.

— Мне наплевать, — подавленно сказал он. Она неторопливо зашагала по тротуару.

— После всего, что ты сделал, чтобы укрепиться здесь?

Он не хотел говорить об этом на улице. Его чувства были слишком обострены, его разочарование было слишком сильно.

Немногие люди выходили в такую жару из домов. Но Беллами видел, как редкие прохожие оборачивались, чтобы посмотреть на него и Тилли. К вечеру все узнают, что Кайл Беллами вышагивал по городу с девушкой из салуна. И ему не простят такое предосудительное поведение. Но Кайлу было все равно. Ему надоела роль джентльмена, он устал от собственных претензий.

После уличной духоты прохлада салуна была спасительной. Бармен не обратил внимания на вошедших. Однако Верна посмотрела на них с нескрываемой ненавистью.

Когда они оказались у нее в комнате, Тилли села перед зеркалом и принялась медленно вытаскивать шляпные булавки. Изящное сооружение из бархата и газа украшало ее очаровательную головку. Она никогда не ходила по магазинам в нескромных, ярких платьях, какие носила в салуне. Сейчас на ней было столь же строгое платье, как и те, которые надевали добропорядочные женщины города, отправляясь в церковь, но стоило оно, вероятно, намного дороже. Тилли любила дорогие вещи. Ткань бронзового цвета гармонировала с ее внешностью. Кайл протянул руку и провел пальцами по ее рукаву, думая о том, что любовь к хорошей одежде была, вероятно, последним следом ее былой жизни.

— Открой коробку, — сказала она.

В ее выразительных карих глазах была смесь восхищения и удовлетворения. Тилли обожала шляпы.

Кайл подчинился, сняв крышку и вытащив небольшую вещь из меха и бархата. Шляпа была цвета темного бургундского вина, а мех был черным. По краю вился эффектный черный плюмаж. Полувуаль была прикреплена к шляпе двойным каскадом темно-красных камешков из горного хрусталя. Этот причудливый предмет странно выглядел в его большой руке, но когда Тилли надела шляпу, сдвинув ее на один глаз, та моментально превратилась в шедевр.

— Мисс Весснер такая мастерица, — сказала она, удовлетворенно поворачивая голову из стороны в сторону. — Я придумала фасон этой шляпки, и она сделала ее в точности такой, как мне хотелось.

— А теперь тебе нужно соответствующее платье.

— Конечно.

Она встретилась в зеркале с его взглядом и слетка улыбнулась ему. Должно быть, Тилли увидела в его лице что-то такое, от чего ее улыбка погасла. Она поспешно сняла шляпку и повернулась к нему.

— Что случилось?

— Засуха, — коротко ответил он. — Я теряю ранчо.

Она молчала. Она понимала, что означает засуха, понимала, что природа была одновременно непостоянной и безжалостной.

— У меня остался только один ручей, но и он обмелел, — продолжал Кайл. — Когда он высохнет, скот погибнет. Я старался, но я проиграл.

— Ты начинал с нуля и раньше. Сделай это опять.

— Зачем трудиться? Думаю, мне надо было продолжать заниматься картами. Тогда, по крайней мере я мог сделать кое-что, чтобы избежать невезения.

Тилли покачала головой:

— Тебя убьют. Ты неплохой шулер, но вспомни: я всегда могла поймать тебя.

Он ущипнул ее за подбородок.

— Только потому, что ты так же чертовски умела в этом деле, дорогая.

Тилли пожала плечами и ничего не сказала. Каш изучающе смотрел на ее лицо с тонкими чертами, отыскивая в нем какой-нибудь признак той жизни, которую она вела. Но это светлое лицо было безмятежно, как у монахини. Она мало изменилась со времен своей юности в Новом Орлеане.

— Почему ты не возвращаешься? Ты бы могла сделать это. Никто бы ничего не узнал.

Она немного отстранилась от него, и ее взгляд стал непроницаемым.

— А почему я должна хотеть вернуться?

— Твоя семья — одна из богатейших в Луизиане. Зачем тебе жить вот так, в одной комнатке над салуном, когда ты можешь иметь особняк?

— Я не могла терпеть ту жизнь, даже когда была девочкой, — спокойно произнесла она. — Правила, запреты, отношение, как к безмозглой кукле. Я уже долго живу самостоятельно и сама принимаю решения, хорошие или плохие. Как могу я вернуться, даже если отец пустит меня в дом, зная, что в лучшем случае все повторится? В худшем, он будет держать меня взаперти, чтобы я не могла повредить репутации семьи сильнее, чем уже сделала.

— Твоя семья знает, где ты?

— Нет. Они считают, что меня нет в живых.

— Твой отец мог уже умереть, а ты ничего не знаешь об этом.

— Время от времени я получаю новости из Нового Орлеана. Шесть месяцев назад он был жив. Я не желаю ему смерти, — сказала она, улыбнувшись Кайлу. — Он мой отец. Он не жестокий человек, просто очень строгий, и я не могла жить по его правилам. Поэтому я ушла. Но почему мы говорим обо мне вместо того, чтобы обсуждать твои планы?

— У меня их нет. Я сделал попытку и проиграл.

— На тебя не похоже, чтобы ты сдавался, — упрекнула она его.

— Я никогда не хотел ничего так сильно. Не представляю, чтобы я занялся чем-нибудь другим с таким же интересом.

Она нежно прикоснулась к его щеке тонкими пальцами.

— Завтра может пойти дождь. Или послезавтра. И у меня есть деньги. Я всегда могу помочь тебе, чтобы ты выкрутился.

Он покачал головой:

— Они могут понадобиться тебе. Если ранчо разорятся, это же произойдет и с городом. Тебе придется устраиваться где-то еще.

— Положение еще не настолько угрожающе. Я всегда надеюсь на лучшее.

— Но нужно готовиться к худшему.

За несколько лет их знакомства он встречался с ней в различных местах и в разных ситуациях. Он видел ее оборванной и голодной, но даже тогда она строила планы и никогда не выбрасывала на ветер жалкие остатки своих денег. Какое-то время они жили на его карточные выигрыши, всегда готовые скрыться из города, если бы кто-нибудь заметил его манипуляции. Им приходилось скитаться по дешевым номерам, согревая друг друга под одним тонким одеялом в холодные ночи. А однажды, когда ему крупно повезло в игре, они провели трое суток, занимаясь любовью, в мягкой постели роскошного отеля.

Потом они разошлись по причине, которую он теперь не мог вспомнить. У каждого из них имелись собственные планы. Он не встречал ее до тех пор, пока они не столкнулись друг с другом в Проспере. Но, может быть, их встреча была вполне закономерной, поскольку они искали одного: тихого, спокойного городка.

— Если ты передумаешь насчет денег, — предупредила она, — сразу скажи.

— Хорошо.

Он почувствовал прилив желания. Ему никогда не надоедало заниматься любовью с Тилли. Они так хорошо знали друг друга и так часто занимались этим. Он просто протянул руку, чтобы поласкать ее грудь именно так, как нравилось ей. Она глубоко вздохнула, ее глаза потемнели.

— Что ж, — сказала она. — Я вижу, что твой дух пробудился.

— Это не дух, но он несомненно пробудился.

— Дорогой, — промурлыкала она. — Он никогда не умирал.

Они неторопливо разделись, часто останавливаясь для поцелуев и долгих ласк. Потом они долго лежали вместе, опустошенные. Кайл подумал, что хотя он и мог потерять ранчо, но у него по-прежнему оставалась Тилли. Она всегда была здесь, когда он нуждался в ней. И он пообещал себе быть ей таким же хорошим другом, каким была и она ему.

Глава 14

В первой половине дня Кайл был уже пьян. Он редко позволял себе такое, потому что люди, которые слишком часто пили, — слишком много болтали, а он хотел, чтобы его прошлое оставалось именно в прошлом. Но иногда бывали ситуации, когда требовалось выпить. И гибель ранчо, а с ним и всех его надежд, являлась одной из них.

Кругом простиралась высохшая земля. И если бы ему захотелось увидеть воду, то для этого следовало отправиться к Ручью Ангелов. Может быть, предложив Ди Сван вдвое больше, чем раньше, на этот раз он бы добился ее согласия продать землю? Денег у него не было, но она не могла знать об этом. Все, что ему нужно, — это ее подпись на документах о продаже. Он бы начал перегонять свой скот в долину Ручья Ангелов, а о деньгах беспокоился потом. Как гласила старая пословица: «Владение — это девять десятых закона». И он предложит ей столько денег, думал Беллами, что она не сможет отказаться.

Он был не настолько пьян, чтобы не суметь править лошадью, и вскоре уже направлялся по дороге к ферме Ди Сван. По крайней мере, он что-то делал, и это приносило облегчение. Именно беспомощное ожидание сводило его с ума, а терпеливость никогда не была ему свойственна.

Долина Ручья Ангелов предстала перед Беллами совсем иным миром. В то время, когда в Бар Би земля трескалась от засухи и пастбища выгорали, здесь почва смягчалась подземной влагой. Луга были покрыты роскошной травой. В этой долине было даже прохладнее, чем в других местах. Он осадил лошадь, растерянно думая, что это ему только кажется, пока слабый ветерок не подсказал ему разгадку. Долина служила вентиляционной трубой дувшим с гор ветрам, которые по ней перегоняли прохладный воздух вниз.

Ди Сван вышла на крыльцо, заслышав стук копыт его лошади. В ее руках был тот же проклятый дробовик, что и во время его прежних визитов к ней. Она ни разу не угрожала ему, но он все же никак не мог забыть о присутствии этого ружья.

Она держалась так же гордо, как во времена его юности держались задиравшие нос дамы Нового Орлеана. Но эта женщина была горда, несмотря на то, что работала на земле, как мужчина, а ее одежда была простой и старой. Черт возьми, Тилли одевалась получше. Но Ди высоко держала голову на своей стройной шее, и ее зеленые колдовские глаза смотрели непреклонно.

— Мистер Беллами, — было все, что она сказала в качестве приветствия.

Он не стал спешиваться, а только наклонился к ней, опершись руками о луку седла.

— Я удваиваю предложенное мной за вашу землю в прошлый раз.

Она подняла брови, и он заметил проблеск веселья в ее глазах.

— В прошлый раз вы предложили мне брак. Вы имеете в виду, что собираетесь дважды жениться, на мне?

У него не было настроения для шуток.

— Мне нужна эта земля. Мне нужна вода. Мой скот умирает без воды, а у вас есть единственный хороший ручей на сотню миль вокруг.

Ди вздохнула, взглянув на безоблачное, голубое небо. Почему не идет этот дождь?

— Мне жаль, мистер Беллами, но я не собираюсь продавать ее вам.

Ей действительно было жаль его. Зная тяжелый труд фермера, она сочувствовала всем владельцам ранчо. Но она не могла поделиться водой, протекавшей по ее земле, со всеми.

Кайл развернул лошадь и уехал, не сказав ни слова.

Он был так зол, что не мог продолжать разговор. Черт бы ее побрал! Она не собиралась выслушивать никакие доводы. Используя чуть больше акра земли, она позволяла остальной пропадать впустую, но дрожала за каждый дюйм, как если бы это был для нее вопрос жизни и смерти. И теперь, ради сохранности ее паршивого огорода, должен вымирать его скот. Господи, этого нельзя было допустить.

Он почти успокоился к тому моменту, когда вернулся домой, но его злоба не исчезла так же, как и его яростная решимость.

Один из ковбоев выходил из сарая.

— Найди Пирса! — крикнул Кайл. — И Фронтераса!

Двоих мужчин не оказалось поблизости, и было уже поздно, когда они, усталые, наконец появились в доме, где он ожидал их.

— Завтра мы будем перегонять скот, — сказал Кайл. Его голос был резким и все еще злым.

Пирс медленно кивнул, как будто бы взвешивал эту мысль, прежде чем одобрить ее. Луис удивился:

— Куда мы направляемся с ним?

— В долину Ручья Ангелов.

— На землю этой женщины Сван? — спросил Пирс.

— Я говорил с ней сегодня, — ответил Кайл, зная, что они решат, будто она позволила ему пасти скот на ее земле.

Пирс снова кивнул:

— Долина невелика. Нужно перегонять весь скот?

— Да, корма там немного, но у животных, по крайней мере, будет вода.

Он принял решение. Не имело значения, что сказала бы или сделала Ди Сван. Его скот будет в долине Ручья Ангелов.

Перегон скота был нелегким. Животные не хотели расставаться с остатками воды и изо всех сил сопротивлялись. Люди в Бар Би работали на следующий день дотемна и на второй день встали до рассвета, чтобы продолжить свой труд. Они чувствовали себя приросшими к седлам.

Только в середине третьего дня стадо и его перегонщики достигли входа в долину.

В то утро Ди встала рано, чтобы прополоть огород, пока не усилилась жара. Небывалая жара начала сказываться и на ее растениях. Они росли, но она опасалась, что урожай будет чахлым, сожженным солнцем.

Видимо, положение владельцев ранчо действительно было катастрофичным. Ди не ездила в город несколько недель, но в последний раз все говорили только о засухе и о том, как она вредила пастбищам. Кайл Беллами был в отчаянии, когда приезжал, чтобы снова попытаться, купить ее землю. Вспомнив его встревоженное лицо, она прониклась сочувствием даже к этому несимпатичному ей человеку.

Ди подумала о том, как, идут дела у Лукаса. Она видела его только один раз с тех пор, как он пытался уговорить ее продать землю. Их встреча произошла сразу после голосования по утверждению конституции, и он ликовал по этому поводу, но выглядел уставшим от работы и встревоженным из-за нехватки воды. Она хотела заверить его, что все будет хорошо, но от слов не было пользы. Как она могла быть уверена в дожде?

Если засуха не прекратится, погибнет его скот. И если это произойдет, простит ли он ее когда-нибудь?

Она выпрямилась и посмотрела на солнце, уже ощущая его жар, хотя было только раннее утро. У Нее стеснило грудь. Она не могла управлять погодой и помочь людям, но ей принадлежал Ручей Ангелов.

У нее было тяжело на сердце не только из-за засухи. Как ей казалось, она убедилась, что Лукасу нужна ее земля, а не она сама. Ее мучили противоречивые чувства и намерения. Ди решила, что он не любит ее по-настоящему, но она не могла избавиться от своего чувства к нему. Их физическая близость, как она считала, не имела никакого значения для Лукаса. Вернее, такие отношения с ней значили для него не больше, чем подобные отношения с любой другой женщиной.

Несколько раз она порывалась поехать в Дабл Си и сказать Лукасу, что она передумала, что готова выйти за него замуж, если женитьба все еще интересует его. Она проигрывала эту сцену в своем воображении до того момента, когда он соглашался. И тут ее гордость отметала все это. Она понимала, что стала бы ненавидеть себя, поступив так. Она всегда собиралась жить одна, убеждала себя Ди, ей нравилось жить одной.

Но она тосковала по Лукасу, тосковала по его запаху, его прикосновениям, их любовным восторгам. Однако Ди привлекала не только их физическая близость. Она жаждала большего. Ни разу не проведя с ним ночь, только несколько украденных часов, она мечтала, проснувшись в объятиях Лукаса, встретить с ним рассвет. Она подумала о том, что никогда не видела, как он брился.

Жизнь с Лукасом представлялась ей чередой жарких споров. Он бы тиранил женщину, которая не могла постоять за себя. У него была воля, которую она никогда не встречала в мужчинах. Лукас вел себя с ней как с нежным цветком, который погиб бы под натиском его темперамента. Но ей нравился их нескончаемый поединок. Этот мужчина подходил ей во всем, он вдохновлял ее. Но если бы она согласилась выйти за него замуж, зная, что он не любит ее, гордая Ди Сван не могла бы уже уважать себя. Она любила его, а он нуждался в кристальном ручье, протекавшем по ее земле.

Ди окинула взглядом свои растения. Они были сильными и зелеными, и на них завязывались плоды, чтобы зреть долгие летние недели. Несмотря на отсутствие дождей, они цвели, питаемые ручьем, который сохранял влажной плодородную почву.

Лукас мог пригнать часть скота в ее долину, размышляла Ди. Можно было построить забор вокруг дома и огорода, чтобы защитить их. Скот нельзя провести по тропе, но дорога в обход горы заняла бы всего два дня. Она не видела причины, почему бы его не устроил этот план. Животные могли даже зимовать здесь. А если он откажется от этого плана, она готова продать ему Ручей Ангелов. Это было бы подобно продаже части ее сердца, но она не могла позволить погибнуть его скоту, имея возможность предотвратить несчастье.

Да, она готова принести такую жертву. Но признание этого заставило ее испытать острую боль. Она не любила землю, она возделывала и преобразовывала ее. Годами выращивая свой огород, она получала удовлетворение, которое было сильнее любви. А перед безупречным совершенством долины, питающего ее ручья она испытывала почти мистическое благоговение. Ее душа пустила здесь корни, глубоко проникшие в эту землю. Она могла жить в других местах, но никогда ни одно из них не подошло бы ей так полно, так ошеломляюще, как Ручей Ангелов. И все же она готова отказаться от него ради мужнины, которого любит.

У Лукаса Кохрана были такие большие планы, такое колоссальное честолюбие. Он бы добился своего, если бы Дабл Си уцелело во время засухи. Колорадо наверняка получит статус штата, и он приведет свои планы в действие. Он заслуживал шанса осуществить свои намерения. Люди, подобные Лукасу, были непохожи на других, они были прирожденными лидерами.

Она никогда не бывала в Дабл Си, никогда не видала узкой тропы, по которой Лукас обычно попадал в долину Ручья Ангелов. За исключением же поездок в город, Ди никуда не отлучалась со своей фермы. Она долго колебалась, прежде чем решила отправиться в имение Кохранов. Посещение Лукаса Кохрана настолько не соответствовало ее образу жизни, что их немедленно заподозрили бы в любовной связи, независимо от характера и цели ее визита.

В конце концов, именно ее образ жизни требовал осторожности и безупречной репутации. Одинокой женщине, живущей на ранчо, требовалось множество мер предосторожности. Им с Лукасом было бы очень трудно скрыть свои отношения. Конечно, в том случае, если бы они сохранились у них и после того, как он получит от нее Ручей Ангелов.

Стоял жаркий полдень. Солнце сияло, когда она закончила повседневные дела и направилась в дом, чтобы ополоснуться прохладной водой. Теперь, когда она поняла, что ей следовало сделать, Ди была полна решимости осуществить свои намерения. Лукас должен согласиться пасти свой скот в долине Ручья Ангелов, и ей не пришлось бы убираться отсюда. А если бы он продолжал настаивать на покупке земли, она бы приняла свою утрату, как принимают горькое лекарство.

Помывшись, она переоделась в чистое платье и, выйдя на крыльцо, оглядела окрестности. Несмотря на принятое решение ехать к Лукасу, мысль о возможной продаже земли показалась ей настолько невыносимой, что ей пришлось бороться со слезами.

Послышался стук, заставивший ее поднять голову. Он был похож на рев скота. И гром. Ей показалось, что она услышала гром. С проблеском надежды Ди посмотрела на небо, но там не было ни облачка. Бык и обе коровы мирно паслись, а она продолжала слышать рев животных или что-то, напоминавшее его. Ее взгляд остановился на облаке пыли, поднимавшемся над деревьями. Ди недоуменно рассматривала его, пока выражение ужаса не появилось на ее лице. Она кинулась обратно в дом, схватила дробовик и набила карманы запасными патронами.

Показались первые животные. Зная, что не может терять время, она приложила дробовик к плечу и выстрелила поверх их голов, надеясь таким образом отпугнуть скот. Животные решительно закружили на месте, возбужденные запахом воды и напуганные грохотом выстрела. Тогда она выстрелила из другого ствола и быстро перезарядила оружие, ощущая такое сердцебиение, что ей стало нехорошо. Если бы стадо вошло в огород, он был бы уничтожен.

— Брось дробовик, — крикнул Кайл Беллами, подъезжая к ней с винтовкой в руке. — Здесь пройдет скот.

— Только не по моей земле, — яростно ответила она.

Долина была узкой, а дом стоял у входа в нее. Стадо должно было пройти между домом и сараем по незащищенному огороду, находившемуся позади дома. То, что не было бы вытоптано, было бы съедено.

Ди снова выстрелила, целясь достаточно низко, чтобы попасть в животных. На таком расстоянии дробь хлестнула, не нанеся большого вреда, а скот в ужасе заревел, резко разворачиваясь, чтобы бежать от шума и боли. Передовая часть стада столкнулась с остальными животными. Ди выстрелила в четвертый раз, и они бросились бежать назад.

Раздался треск винтовочного выстрела, и дерево позади нее расщепилось.

Она кинулась в дом, захлопнула дверь и поспешно вставила патроны в дробовик. Стремительным ударом ствола она выбила стекло из окна и снова выстрелила. Непрерывно ругаясь, Кайл выстрелил в ответ.

— Собирайте скот! — орал он на своих людей. — Проклятие, поворачивайте его назад.

Некоторые уже занимались этим. Другие вытащили револьверы, услышав стрельбу. Они знали о Ди Сван, что она любит встречать людей с дробовиком. Она даже подстрелила нескольких мужчин, желавших завести с ней знакомство. Ей не следовало так обращаться с людьми. Если их хозяин собирается угостить эту скверную суку ее собственным лекарством, они не будут возражать. Сначала изредка, а потом все чаще они принялись палить по дому.

Луис отогнал свою лошадь в сторону. Его худое, темное лицо было искажено презрением, а рука лежала на рукоятке револьвера. Он не знал, какой дьявол вселился в Беллами, но не намеревался воевать с одинокой женщиной.

Будучи прекрасным стрелком, он все же не мог одновременно уложить двадцать человек, жаждавших крови. На мгновение ему пришла мысль убить Беллами, но он понимал, что это ничего бы не изменило. У него не было времени, чтобы позвать на помощь, прежде чем эти мерзавцы убьют женщину или, ворвавшись в дом, изнасилуют ее. Он видел много людей в подобных ситуациях и знал, что их ничто и никто не остановит.

Скот бешено метался, обезумев от стрельбы и запаха воды. Густое облако пыли накрыло все, скрывая происходящее. Луис перемещался вместе со скотом, крича, чтобы возбудить его еще сильнее. Наконец он вырвался и повернул лошадь в сторону Проспера, несмотря на жару, безжалостно погоняя ее.

В городе он остановился перед конторой шерифа и соскочил с белой от пены лошади. Его сапоги про стучали по мостовой, когда он поспешно приблизился к двери и распахнул ее. Контора была пуста. Он решил заглянуть в салун. Если бы шерифа не оказалось там, кто-нибудь наверняка мог бы сказать, где его найти.

Шерифа в салуне не было.

— Где шериф Кобб? — обратился Луис к находившимся там.

— Точно не знаю, — ответил один из посетителей. Луис узнал в нем лавочника.

— Кажется, я слышал, что он поехал на несколько дней навестить свою дочь в Денвере, — заметил другой. — Что у вас стряслось?

— Беллами пытается прогнать свой скот в долину женщины Сван, — кратко объяснил Луис. — Там стреляют, и произойдет изнасилование или убийство, если их не остановить.

В салуне все умолкли. Луис окинул взглядом мужчин, но никто не вскакивал с места, чтобы мчаться на помощь.

— Раз шерифа нет на месте, готов ли кто-нибудь из вас помочь этой женщине?

Взгляды отводились в сторону. Большинство посетителей салуна в это время дня состояло из горожан, торговцев и служащих. Они не чистили свое оружие годами. И если банда грубых ковбоев озверела, они не собирались совать свои носы в это дело, по крайней мере, до тех пор, пока бесчинство происходило не в городе. С Ди Сван их не связывала ни дружба, ни другие отношения, она всегда держалась особняком. Владельцы ранчо имели при себе оружие и помогли бы, но Луис не видел ни одного из них. Они все были слишком заняты, пытаясь спасти свой скот, и не посещали салун. Луис с отвращением отвернулся и зашагал к выходу. Его голубые глаза стали холодными.

— Подожди, — сказала Тилли, догоняя его. Выйдя с ним на улицу, она взяла его за руку.

— Лукас Кохран из Дабл Си может помочь.

— У нее нет столько времени, — резко произнес Луис.

Ее страдальческие глаза казались огромными на бледном лице.

— Тогда возвратись и помоги ей, а я поеду в Дабл Си.

Уже поворачивая лошадь, Луис кратко кивнул:

— Только поторопись.

Он срезал путь, опять безжалостно погоняя свою уставшую лошадь, а подъезжая к долине Ручья Ангелов, услышал стрельбу. Она означала, что женщина еще держалась. Несмотря на мрачное настроение, он усмехнулся. Должно быть, Ди Сван была настоящей дьяволицей. Подобная женщина вызывала у него уважение.

Последнюю сотню ярдов он прошел пешком, используя группу густых деревьев в качестве прикрытия.

Беллами и его люди тоже неплохо укрылись и продолжали обстреливать дом. Некоторые пытались обойти его сзади, но дом стоял на обширном открытом пространстве, и им почти не за чем было укрыться. Женщина неплохо стреляла. Теперь она пользовалась винтовкой и перемещалась от окна к окну.

Луис продумал свою стратегию. Он не собирался прятаться от нападавших. Его единственной целью было помочь женщине: не дать им ворваться в дом или пустить скот на ее землю. То, что Беллами узнает, кто на ее стороне, могло даже помочь. Хотя он и вел в Колорадо тихую жизнь, его умение стрелять здесь хорошо известно. Люди Беллами должны призадуматься, когда поймут, кто их противник.

Для него и Ди Сван время было одновременно и союзником и врагом. Если они с женщиной продержатся достаточно долго, к ним на помощь успеют люди из Дабл Си. Но если они не появятся до наступления ночи, люди Беллами доберутся до дома под покровом темноты.

С этими мыслями он принялся хладнокровно оценивать свои возможности. Луис намеревался изменить баланс сил в свою пользу. Если человек убит или тяжело ранен, его можно не бояться в темноте. Тонкая, холодная улыбка промелькнула на лице Лукаса. Черт возьми, в любом случае он слишком долго пробыл в Колорадо.

Тилли не стала переодеваться для верховой езды и просить разрешения одолжить одну из лошадей, привязанных у салуна. Когда Луис скакал в направлении долины Ручья Ангелов, она мчалась в другую сторону, в Дабл Си. Ее вызывающая юбка позволила ей ехать верхом, хотя ноги оказались обнажены до колен. Она заметила несколько изумленных лиц, когда гнала лошадь по городу, но не задумалась о том, какую картину представляла.

Ее сердце колотилось так же сильно, как копыта лошади по утрамбованной земле. «Ох, Кайл, — думала она. — Зачем ты это сделал!» Она бы дала ему денег, и никто бы не узнал об этом. А он сохранил бы свое имущество, свою мечту стать процветающим, уважаемым владельцем ранчо. Теперь он напал на Ди Сван. Такого чудовищного поступка ему никогда не забудут и, даже если все обойдется, никогда не примут его в общество порядочных людей. Неважно, что он сделал это от отчаяния. Он будет осужден. И если Лукас Кохран не предотвратит те ужасные последствия, которые могут произойти, Кайла повесят.

Кожа седла болезненно натирала внутренние стороны ее нежных бедер, но она продолжала гнать лошадь, поскольку на счету была каждая минута. В любом случае, Лукасу потребуется много времени, чтобы добраться до Ручья Ангелов, может быть, слишком много. Но, по крайней мере, теперь Ди помогал Фронтерас, если только их обоих уже не убили.

Лошадь начала уставать, и Тилли охватила паника. Если она загонит несчастное животное до смерти скачкой по жаре, то не сможет добраться до Дабл Си вовремя. Нетерпение билось в Тилли, как крылья птицы, а в голове эхом отдавались слова: «Торопись, пока не поздно». Поздно для Ди, поздно для Кайла… поздно для нее самой.

Когда она увидела постройки усадьбы Кохранов, ее сердце, казалось, было готово разорваться. Главное здание в Дабл Си было двухэтажным и имело балкон с колоннами, который облегал его вокруг. Тилли не натягивала поводья, пока не достигла хозяйского дома. Изможденная лошадь неловко споткнулась.

— Лукас! — завизжала она, соскальзывая с седла. — Лукас!

Она взбежала на крыльцо и заколотила кулаком в дверь.

— Здесь! Тилли, я здесь!

Обернувшись, она увидела Лукаса, широкими шагами идущего к ней от сарая. Она сбежала по ступеням и помчалась по двору к нему, не переставая кричать:

— Ты должен ехать к Ручью Ангелов! Они сошли с ума, они стреляют в нее, пытаются захватить ее землю…

Она добежала до него, и он схватил ее за руки, чтобы остановить. Синие глаза Лукаса превратились в лед. Если бы ад был холодом, он бы выглядел, подобно его глазам.

— Кто сделал это?

Его пальцы впились в ее нежные руки. Она задыхалась, и он грубо затряс ее:

— Черт возьми, кто?

— Это Кайл, — сказала она, жадно глотая воздух. — Кайл Беллами. Он в отчаянии — вода на Бар Би почти закончилась.

Лукас повернулся, выкрикивая всем приказ разбирать винтовки и седлать лошадей. Все, кто его услышал, побежали выполнять команду. Лукас кинулся к своей лошади. Тилли бежала за ним, и ее красная, пышная юбка вздувалась, обнажая нижнее белье.

— Ей помогает Луис Фронтерас, — выкрикнула она. — Он приехал в город, послал меня за тобой, а сам вернулся назад.

Лукас только кивнул, показывая, что он расслышал. Ему стало легче, когда он понял, что Ди не сражалась с Беллами и его людьми в одиночку.

Он вскочил в седло, но Тилли схватила его за ногу.

— Не убивай Кайла, — отчаянно молила она. — Господи, Лукас, пожалуйста, не убивай его! Я люблю его. Пожалуйста, пожалуйста, не убивай его, обещай мне это.

Лукас посмотрел на нее сверху вниз с тем же ледяным выражением глаз.

— Я ничего не могу обещать, — сказал он. — Если Беллами нанес вред Ди, он не увидит следующего рассвета.

Пришпорив лошадь, Кохран стремительно двинулся к троне, которая привела бы его к Ручью Ангелов быстрее, чем любой другой путь. А Тилли стояла во дворе, наблюдая за выезжающими мужчинами, и слезы медленно стекали по ее запыленному лицу.

Глава 15

Ди сидела на корточках с винтовкой в руках под одним из передних окон. До сих пор она предпочитала дробовик винтовке из-за его точности, но у нее кончились патроны. Ди казалось, что она готова ко многому в этой жизни. Но осада — тяжелое испытание, а именно осадой было происходившее.

Люди Беллами не повернули скот, удалявшийся в сторону Бар Би. Возможно, они и не пытались сделать это, возможно, им это не удалось. Теперь они обратили все свое внимание на Ди.

Она не знала, сколько времени продолжалась перестрелка, потому что одна из пуль попала в висевшие на стене часы. И она не представляла себе, который теперь час. Но день уже клонился к закату, красное солнце низко висело над горизонтом. С наступлением темноты им удастся приблизиться к хижине, думала Ди, и она не сможет защищать все окна. Она уже забаррикадировала дверь спальни, чтобы никто не смог неожиданно оказаться у нее за спиной, пробравшись в эту комнату через окно.

Сжимая винтовку, она внимательно следила, ожидая, когда кто-нибудь сделает неосторожное движение и выдаст себя. Приклад был липким, и она вытерла руку об юбку, но это не помогло. Посмотрев на свою руку, она увидела кровь. Один из осколков стекла порезал ей руку. Смертельно устав, Ди не осмеливалась дать себе отдых ни на минуту. Ей хотелось пить, но она не решалась пересечь комнату, чтобы добраться до воды.

Вдруг она заметила легкое движение чего-то синего. Ди тщательно прицелилась и нажала на крючок, даже не слыша резкого треска выстрела. Она заметила порывистое движение и поняла, что попала. Сейчас же град пуль, вырывавших длинные щепки из деревянных стен и отскакивающих от плиты, осыпал маленький дом. Когда в комнате раздался свист пуль, она распласталась на полу, снова порезавшись об осколки стекла, усеявших пол. Во всех окнах не осталось ни кусочка стекла.

Когда стрельба стихла, Ди присела у окна, поворачивая винтовку в разные стороны. Один человек выглянул из-за укрытия, и она выстрелила, заставив его поспешно присесть. Проклятие, она промахнулась.

Сумерки неумолимо сгущались. Нужно было что-то делать, но она не находила выхода. Если она будет стрелять вслепую, то впустую израсходует патроны. Но если просто ждать, они в конце концов победят.

Ди снова вытерла кровоточащие руки о юбку. Господи, она истекала кровью от порезов, ее одежда намокла. Но это ее не волновало. Ее сознание было поразительно ясным. Эти люди жаждали крови, а если бы они сразу не убили ее, они бы по очереди ее изнасиловали. Она знала, что лучше умереть. Они не должны надругаться над ее телом, которое она делила только с Лукасом — до ее последнего вздоха. Ее инстинктом была борьба, и она считала, что теперь слишком поздно идти против своих инстинктов. Если ей суждено умереть, она собиралась забрать с собой как можно больше этих ублюдков.

Опустившись на колени и приложив винтовку к плечу, Ди снова начала стрелять. Винтовка была магазинной, и Ди стреляла до тех пор, пока магазин не пустел, потом быстро перезаряжала ее и снова начинала стрелять. Ответные пули осыпали дом.

Оконная рама расщепилась, и Ди упала со сдавленным криком. Ее левое плечо горело, и, взглянув на него, она увидела длинную, тонкую щепку, впившуюся в плечо. Она попыталась вытащить щепку, но ее пальцы были слишком скользкими. Поскольку она ничего не могла сделать, Ди решила не думать о боли и продолжать наблюдение.

Как только Беллами и его люди поняли, что их обстреливают с двух позиции, на вторую, то есть на Луиса Фронтераса, было обращено самое пристальное внимание. Он был ранен дважды: сначала — неглубокая царапина на левой руке, на которую он не обратил внимания, потом — в правый бок. Рана не затронула внутренних органов, но сильно кровоточила. Он стащил с себя шейный платок, прижал его к ране и продолжал стрельбу, но вскоре Кровь заструилась по бедру и ноге. Луис попытался остановить кровь; переложив револьвер в левую руку и прижав локоть правой руки к боку. Волна дурноты заставила его потрясти головой, чтобы прояснилось зрение. «Если в ближайшее время Кохран не появится, все будет кончено», — подумал Луис. Женщина продолжала стрелять, но скоро наступит темнота, а он потерял слишком много крови и не сумеет помочь ей.

Лукас разделил своих людей. Часть из них должна была обойти Беллами сзади, другие же незаметно спускались по склону так, чтобы между ними и линией огня находился сарай. Из-за открытого пространства вокруг дома, никто из нападавших не мог действовать с флангов, и Ди сконцентрировала весь огонь на фронте, где они использовали в качестве прикрытия деревья. Услышав выстрелы из дома, Лукас почувствовал легкую слабость. Они пришли вовремя. Черт побери, что за женщина!

Ему пришлось ждать, пока люди, обходившие Беллами, не заняли своих позиций, и тогда он повел огонь со своей стороны. У Беллами не было шансов под беспощадным перекрестным обстрелом людей из Дабл Си. Лукас заметил, что Ди продолжает стрелять. Она не знала, что происходит, и могла застрелить кого-нибудь из его собственных людей, если ее не остановить.

— Я иду в дом, — крикнул он. — Не давайте им поднять головы.

Он побежал к заднему крыльцу, но кто-то все же заметил его, и пуля угодила в пыль прямо перед ним. Когда в воздухе летает свинец, неразумно вежливо стучаться в дверь. Ди могла перерезать его пополам выстрелом из дробовика прежде, чем узнала бы, кто он такой. Вспрыгнув на заднее крыльцо, он с разбега ударил своим мускулистым плечом в дверь, заставив ее отлететь к стене. Ди находилась у одного из передних окон, и, неловко повернувшись на звук, взвизгнула и выстрелила из винтовки. Его сердце сжалось от невыразимого ужаса, когда он увидел ее, залитую кровью. Но Лукас не замешкался ни на секунду. Он кинулся на пол, перекатился и сделал бросок к ней. Продолжая визжать, она направила винтовку ему в голову.

— Ди! — заорал он, хватая ее. — Проклятие, это же я, Лукас!

Он вырвал винтовку из ее окровавленных рук, затем отбросил оружие в сторону и обнял Ди. Она опять взвизгнула, пытаясь высвободиться и молотя кулаками по его лицу. Ее глаза были дикими, зрачки превратились в крошечные точки.

— Ди! — снова прокричал он, пытаясь удержать ее.

Она была ранена. Господи, как сильно она была изранена, и он не хотел причинять ей новую боль, но было необходимо ее успокоить. Опустив Ди на усеянный осколками стекла пол, Лукас крепко обнял ее.

— Ди, — повторял он ее имя снова и снова. — Посмотри на меня. Все в порядке. Я здесь и позабочусь о тебе. Посмотри на меня.

Она постепенно затихла, скорее от изнеможения. Его слова не доходили до ее сознания, и она, вся дрожа, явно, не узнавал его. Ее безумные глаза были прикованы к лицу Лукаса, как если бы она пыталась понять происходящее. А он продолжал говорить с ней мягким, успокаивающим тоном, и сознание наконец стало возвращаться к ней.

— Лукас, — прошептала она.

Он здесь, он действительно здесь. Ди ощутила облегчение в большей степени не оттого, что теперь находилась в относительной безопасности, а оттого, что могла отдохнуть. Она устала, так сильно устала и почему-то замерзла. Боль, которую она старалась столь долго не замечать, сейчас охватила ее полностью. Из ее груди вырвался странный стонущий звук, а голова упала на пол.

Лукас едва дышал. Ди была вымазана кровью. Кровью была пропитана ее одежда, и даже ее волосы был в крови. Только сейчас он заметил длинную щепку, торчавшую из ее плеча, и ему стало нехорошо. С величайшей осторожностью он отпустил бесчувственную Ди и встал. Расшвыряв мебель, которую она навалила перед дверью в спальню и войдя туда, он сорвал с кровати одеяло и встряхнул его, чтобы убедиться, что на нем не было осколков. Затем, положив одеяло обратно, он вернулся в другую комнату, осторожно поднял Ди и перенес ее на кровать.

Лукас огляделся в поисках лампы, но она была разбита. Ему пришлось осмотреть Ди в тусклом вечернем свете, и его сердце колотилось, когда он искал огнестрельные раны. Пуля задела тазовую кость, и в плече была эта проклятая щепка, но все остальные раны были порезами от битого стекла. Они покрывали ее — маленькие порезы на голове, лице, шее, плечах и руках. Каждая взятая в отдельности рана не была серьезной, но их было много, и она потеряла большое количество крови. Ее губы были синими, а кожа под кровяными подтеками пугающе бледней.

Когда Лукас пытался остановить кровотечение, он услышал собственный: голос, изрыгавший тихие и яростные проклятия, но он не осознавал, что говорил. Такие мелкие ранки, и все же она могла умереть…

Он услышал шаги сапогов, давивших битое стекло, и в дверях появился Уильям Тобмас.

— С ней все в порядке, хозяин?

— Нет, она потеряла много крови. Приготовьте фургон. Нам придется отвезти ее в город.

— Этот мексиканец, Фронтерас, получил пару пуль. Он тоже потерял немало крови, но я думаю, что он оправится. Примерно пять человек из Бар Би нуждаются в захоронении, еще нескольким придется лататься. С ней дралось около тридцати мерзавцев. Думаю, что большую часть из них мы вывели из строя.

Лукас кивнул, не сводя взгляда с Ди.

— Поторопитесь с фургоном.

Лукас хотел удалить длинную щепку из плеча, но потом отказался от своего намерения. Если бы он вытащил щепку, рана могла начать сильно кровоточить, а Ди нельзя было терять больше крови. Он осторожно завернул ее в одеяло и поднял.

Как только Лукас вышел со своей ношей, Вильям подогнал фургон прямо к крыльцу. Кругом толпились его люди, направив свои ружья на людей из Бар Би, и их взгляды говорили, что тем лучше не пытаться бежать. Раненые лежали на земле. Убитые оставались там, где их застала смерть.

— Где Фронтерас? — спросил Лукас, осторожно положив Ди на скамейку в фургоне.

— Здесь.

— Положите его тоже в фургон.

Двое людей подняли одного из раненых и положили его в фургон. Лукас увидел, что темные глаза мексиканца открылись.

— Она жива? — коротко спросил он.

— Она ранена, — ответил Лукас с усилием. — Фронтерас, если хочешь, можешь получить место на моем ранчо до конца своей жизни, — добавил он.

На лице Луиса мелькнуло подобие улыбки, потом его глаза снова закрылись.

— Вильям, вези их к доктору. Я поеду следом через несколько минут.

Кивнув хозяину, Вильям хлестнул лошадей вожжами и направил повозку по дороге в город.

Лукас медленно повернул голову и посмотрел на людей из Бар Би. Ненависть охватила его, но он был холоден, холоден как лед. Кайл Беллами стоял со своими людьми, его голова была опущена, а руки беспомощно повисли. Не осознавая того, что делает, Лукас направился к нему, и через минуту рубашка Кайла Беллами оказалась зажатой в большом кулаке Лукаса. Кайл поднял голову. Правая рука Лукаса отошла назад, и его стальной кулак ударил Беллами в лицо. Никогда раньше Лукас не получал удовольствия от драки, но сейчас он ощущал злобное удовлетворение каждый раз, когда его кулак соприкасался с Беллами. Он сбил его с ног, потом поднял и нанес еще несколько ударов. Представляя себе окровавленное тело Ди, он бил Беллами еще сильнее, чувствуя, как хрустят ребра под его кулаками, когда он наносил удары по бокам и груди. Кайл не пытался драться, а только слабо закрывался руками от некоторых ударов. Но это не склоняло Лукаса к милосердию. Наконец Беллами свалился лицом вниз. Его бесчувственное тело осталось неподвижно лежать на земле.

Кто-то поймал руку Лукаса, который хотел продолжать.

— Бессмысленно, хозяин, он ничего не чувствует.

Лукас уставился на неподвижное тело, распростертое у его ног. Лицо Беллами было неузнаваемым, но Лукас не испытывал удовлетворения от мщения. Его ярость была такой неистовой, что даже убийство не уменьшило бы ее. Он подумал о Тилли, о том, что не обещал ей оставить Беллами жизнь. Но он был обязан ей. Если бы она не примчалась к нему из последних сил, Ди погибла бы в одиночестве в своем доме. Он опустил руки и отошел от неподвижного тела Кайла Беллами.

— Что с ними делать? — спросил один из его людей.

Лукас зарычал. Не было никакого смысла брать этих мерзавцев в город. Если он не хотел вздернуть их всех прямо сейчас, их следовало отпустить.

Он взглянул на людей с Бар Би, и его голос был почти рыком, когда он произнес:

— Убирайтесь с этой земли, ублюдки, и заберите с собой свою падаль. Если кто-нибудь из вас осмелится еще раз напасть на одинокую женщину, клянусь Богом, ад покажется вам раем по сравнению с тем, что я сделаю с вами перед тем, как вы умрете. Это ясно?

Ему ответили сдавленным бормотанием. Лукас метнулся к своей лошади и вскочил в седло. Он понимал, что должен поскорее уехать, потому что желание уничтожить этих мерзавцев было еще очень сильно в нем.

Когда он выехал на дорогу в Проспер, уже наступила полная темнота, луна еще не взошла, но свет бесчисленных звезд позволял видеть дорогу. Он ехал настолько быстро, насколько это было возможно в темноте, и нагнал фургон, когда тот въезжал в город.

В доме доктора Пендерграсса и его жены Этты раненым сразу же была оказана помощь. Состояние Луиса Фронтераса сочли менее критическим, поскольку он, в отличие от Ди, находился в сознании. Лукаса выгнали из комнаты, как только он положил Ди на стол, и он метался из угла в угол, как зверь в клетке.

Тилли проскользнула в дверь. Хотя салун должен был работать вовсю, поскольку была ночь, на ней было темно-зеленое платье с длинными рукавами и глухим воротом, а не короткий, легкомысленный наряд, который она носила на работе. Ее лицо было очень бледным, но спокойным.

— Ты успел? — спросила она.

Лукас снял шляпу и провел рукой но волосам.

— Да. Надеюсь. Она сильно порезалась осколками выбитых пулями стекол и потеряла много крови.

— Но они не успели…

— Нет. Она продолжала сдерживать их, когда подъехали мы.

Он не замечал, как напряженна Тилли наблюдала за ним. Ее огромные карие глаза постоянно следили за его лицом.

— А Кайл? — прошептала она.

— Я отдубасил его.

Она вздрогнула, но потом снова овладела собой.

— Спасибо, Лукас.

Он покачал головой:

— Если бы не ты, она бы уже была мертва.

— И Луис Фронтерас. С ним все в порядке?

— Он ранен, но он справится с этим.

Она постаяла минуту, склонив голову, потом вздохнула и выпрямилась. Перед тем как уйти, она нежно пожала ему руку.

Прошло больше часа, прежде чем доктор Пендерграсс вывел из комнаты и решительно захлопнул за собой дверь, когда Лукас кинулся вперед.

— Я остановил все кровотечения, — сказал доктор. — Этта сейчас приводит ее в порядок.

— Она в сознании?

— Не совсем. Пару раз она ненадолго приходила в себя и снова забывалась. Сон для нее сейчас очень полезен. Я расскажу подробнее после того, как позабочусь о Фронтерасе.

Лукас сидел, опершись локтями на колени и свесив голову. Он хотел увидеть ее, убедить себя в том, что с ней все в порядке.

С Луисом доктор занимался не так долго, как с Ди. Он вышел через пятнадцать минут.

— Зашит и теперь спит, — устало произнес доктор. — Он будет в норме примерно через пару дней.

— А что с Ди? — спросил Лукас напряженным голосом.

Доктор вздохнул и протер глаза. Он был худощавым, симпатичным мужчиной в возрасте около сорока лет, но сейчас усталость делала его на десять лет старше.

— У нее много порезов. Она перенесла серьезный шок и пробудет в очень тяжелом состоянии несколько дней. Будут жар и слабость.

— Я хочу взять ее на ранчо. Ее можно перевозить?

Доктор удивленно взглянул на него, потом на его лице появилось понимание. Как и все в городе, он считал, что Лукас ухаживал за Оливией Милликен. Лукас Кохран и Ди Сван… ну, что ж.

— Нет, — наконец ответил он. — По крайней мере в течение двух дней, может быть, дольше. Во всяком случае, для нее будет лучше оставаться здесь под присмотром Этты.

Лицо Лукаса выражало разочарование.

— Когда она достаточно окрепнет для перевозки, я возьму ее на ранчо, — твердо сказал он.

Он знал, что мучительное беспокойство не оставит его, пока Ди не будет в безопасности под его крышей. До самой смерти он не забудет, что ощутил, когда увидел ее, залитую кровью.

Глава 16

Луис был ранен. Оливия узнала о происшедшем только на следующее утро, когда Беатрис Паджет посетила их и в трагических тонах рассказала Оноре о событиях прошедшего дня.

— … и один из людей мистера Беллами, мистер Фронтерас, — думаю, что он мексиканец, — решил помочь Ди выстоять, и его тоже ранили, — услышала Оливия.

Она сдавленно вскрикнула. Онора и Беатрис посмотрели на нее, и Онора поспешно встала. При виде бледного лица своей дочери.

— Сядь, дорогая, — сказала она, подводя Оливию к стулу. — Все это ужасно, не правда ли?

Но Оливия вырвалась. Ее глаза были полны страдания.

— Где… где он? — задыхаясь, произнесла она. — Мистер Фронтерас. Где он?

— У доктора Пендерграсса, конечно. Мистер Кохран отвез его и Ди к доктору, чтобы он позаботился о них, — ответила Беатрис. — Девушка из салуна, та, которую зовут Тилли, вызвалась помочь мистеру Кохрану. Не правда ли, это очень странно? Удивительно, что она проделала весь этот путь до Дабл Си.

Оливия стремительно развернулась и выбежала из дома, не обращая внимания на встревоженные крики Оноры.

Луис! Беатрис не сказала, насколько серьезно он был ранен, но, вероятно, дело было плохо, раз он до сих пор находился у доктора. Впервые в жизни Оливия забыла о манерах и достоинстве. Она подобрала юбки и с панически бьющимся сердцем помчалась по улице. До приемной доктора Пендерграсса было три квартала. Она лавировала между людьми на тротуаре там, где это было возможно, или отталкивала их. Когда она добралась до приемной, волосы спадали на ее лицо и она задыхалась, но никогда внешний вид не беспокоил ее меньше, чем сейчас.

Она распахнула дверь и ворвалась в помещение. Первой встретилась ей Этта Пендерграсс.

— Где он?

Этта немедленно предположила, что требуется неотложная помощь.

— Я позову его, дорогая. Он осматривает мистера Фронтераса…

Оливия проскочила мимо Этты в указанную ею комнату.

Доктор Пендерграсс расценил стремительное вторжение точно так же, как и его жена. Несомненно, только серьезный несчастный случаи или болезнь одного из ее родителей могли заставить Оливию вести себя так.

— Что случилось, Оливия? — спросил он.

Но Оливия не ответила. Ее руки метнулись ко рту, когда она увидела Луиса, лежавшего с обнаженным торсом на левом боку. На его поясе располагалась большая белая повязка. Слезы навернулись ей на глаза, искажая видимое.

— Луис, — прошептала она умоляющим голосом. «Пусть с ним все будет в порядке, — безмолвно молилась она. — Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке».

Он осторожно перевернулся на спину, и его взгляд остановился на ее бледном лице.

— Вы позволите поговорить нам с мисс Милликен наедине? — обратился он к доктору скорее тоном приказа, чем просительным тоном.

Доктор Пендерграсс слегка поднял брови.

— Конечно, — сказал он и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Луис протянул руку, и Оливия бросилась к нему. Она дотрагивалась до его лица, груди, плеч и неразборчиво шептала что-то, а по ее щекам катились слезы. Понижав левую руку к повязке на боку, он с трудом сел.

— Со мной все в порядке, — успокаивал он ее, привлекая к себе и целуя ее волосы. — Кости не задеты. Я малоподвижен и слаб, но это не опасно.

— Я только что узнала, — бормотала она, прижавшись к нему. — Я была бы здесь ночью, если бы знала. Почему ты не послал кого-нибудь за мной? Почему?

Он вытер ей щеки пальцем.

— Чтобы все узнали? — мягко спросил он. Она пожала плечами и попыталась успокоить дыхание.

— Теперь все знают, — выпалила она. — Я бежала по городу как сумасшедшая.

Успокаивающе поглаживая ей спину, он помолчал минуту.

— Если хочешь, я могу придумать какое-нибудь оправдание.

Оливия застыла, положив голову на его плечо. Он не собирался воспользоваться ситуацией, чтобы добиться своего. Луис сказал, что решение остается за ней, и он ждал его. Но могла ли она снова сомневаться в своей любви? Известие о том, что он ранен, вымели из ее головы последние крохи сомнения. Почему она должна колебаться, испытывая к нему такие чувства? Она никогда не была глупой, но, несомненно, вела себя глупо последние два месяца. Ее величайшая мечта исполнилась, и она боялась признать это, потому что Луис Фронтерас не был джентльменом, а был бродягой, скитающимся по свету.

Она медленно подняла голову, и ее полные слез голубые глаза встретились с его темными. Слабая улыбка трепетала на ее губах.

— Нет, я не хочу, чтобы ты лгал ради меня, — сказала она настолько твердо, насколько ей это удалось. — Что я хочу, так это выйти за тебя замуж, Луис Фронтерас.

Его взгляд стал пронзительным, и он взял ее за подбородок так, чтобы она не могла смотреть в сторону.

— Ты уверена? Хорошо подумай, Оливия, потому что, если ты скажешь «да», я не отпущу тебя ни при каких обстоятельствах. Я не джентльмен. Я храню то, что принадлежит мне, и буду бороться любыми способами, чтобы сберечь это.

Она обхватила его лицо ладонями и нагнулась, чтобы поцеловать его.

— Да, — сказала она, при этом улыбка вспыхнула на ее лице, как взошедшее солнце, осветив всю комнату. — Да. Да, да, да. Сколько раз я должна произнести это слово, чтобы ты поверил?

Его темные брови поднялись, и он заключил ее в объятия.

— Мы поженимся, как только это будет возможно, — сказал он.

— Мать захочет, чтобы я венчалась в церкви. Потребуется по крайней мере месяц, чтобы все подготовить.

— Месяц! — проворчал он. Потом предупредил:

— Не удивляйся, если твои родители не захотят общаться со мной.

Ее огорчила эта возможность, но она признала ее.

— Если они поступят так, то только проиграют.

Потому уже не смогло бы заставить ее отказаться от брака с Луисом. Теперь для нее не имело значения то, как они собирались жить, и даже где. Они будут вместе, и это самое главное. Она любила его. Не могла без него жить. Единственное, что удивляло ее, — почему ей потребовалось столько времени, чтобы осознать это.

Сегодня утром, пережив ужасные мгновения, она поняла, как быстро может распорядиться судьба, отбирая, возможно навсегда, самых любимых, самых близких. И ей хотелось поднести ему дар своей любви. Она просто сказала:

— Я люблю тебя.

Его зрачки расширились, и глаза стали черными и бездонными.

— И я люблю тебя. Может быть, мы не будем жить в большом доме, но я буду очень хорошо заботиться о тебе.

— Я не сомневаюсь в этом и во всех других важных вопросах.

Когда она произнесла эти слова, на ее щеках вспыхнул румянец, но взгляд оставался серьезным.

На его лице появилась самая бесовская улыбка из всех, которые она когда-либо видела, и ее сердце чуть не остановилось.

— Да, дорогая, и в этом вопросе тоже.

Он поцеловал ее, и это было даже более сильным ощущением, чем раньше, потому что теперь ей не нужно было отстраняться. Она ответила ему со всей страстью и дала полную свободу своему телу. Лишь сдавленный стон, вырвавшийся у него, когда он сделал слишком резкое движение, заставил их вспомнить, где они находились, и разжать объятия.

Ее тревога, которая забылась, когда она увидела, что он ранен не смертельно, вернулась с полной силой. Теперь она заметила, каким изнуренным, бледным, с темными кругами под глазами было его лицо.

— Ляг, — велела она, нажав на его плечо.

Он подчинился, потому что был слаб, как котенок.

Оливия поправила подушку и натянула одеяло ему на грудь, потом села рядом, держа его за руку. Сейчас она еще не могла расстаться с ним.

— Как это случилось? — спросила она. — Кто подстрелил тебя?

— В такой схватке это не имеет значения. Так много людей стреляло, что узнать это невозможно.

— Но что случилось? Почему это произошло?

— Беллами решил перегнать скот на землю Ди Сван. В Бар Би осталось мало воды, и я думаю, что он был в отчаянии. В таком состоянии люди делают глупости. — Луис устало вздохнул. — Я полагал, что она дала ему разрешение, но это оказалось не так, и она начала стрелять, чтобы напугать скот и повернуть его обратно. Беллами, похоже, взбесился. Он начал стрелять в нее, и часть его людей присоединились к нему.

— И ты помог ей. Ты когда-нибудь видел ее раньше?

Оливия была переполнена восхищением за его поступок.

— Нет, но она одинокая женщина, и земля принадлежит ей. Это было ее право.

Он решил, что неразумно рассказывать своей будущей жене о его чувстве к женщинам, которое не позволяло ему не вмешиваться, когда обижали женщину.

— Похоже, что Ди Сван даже не испугалась, — восхищенно отметил он. — Она схватилась с Беллами, как амазонка.

— Ди — прекрасная подруга, — тихо произнесла Оливия. — Спасибо тебе за то, что ты спас ей жизнь. Я слышала, некоторые мужчины в городе даже не попытались помочь ей. Я думаю, из-за того, что она живет отчужденно и ни в ком не нуждается, но это ее дело. Я рада, что ты оказался там, когда она действительно нуждалась в чьей-то помощи. Жаль только, что тебя ранили.

— Дело не только во мне. Если бы Тилли не поехала за Кохраном и он бы не прибыл туда вовремя, Ди и я были бы мертвы.

Оливия гладила его руку, наслаждаясь силой его тонких пальцев.

— Я поеду и помогу ей восстановить дом.

— Ее нет в доме. Доктор сказал, что она довольно сильно порезалась и потеряла слишком много крови. Он провозился с ней всю ночь, а теперь появился жар. Он волнуется за нее.

Оливия побледнела и вскочила. Она даже не спросила, ранена ли Ди! Ее мысли были заполнены одним Луисом, когда она узнала, что его ранили.

— Господи, — сказала она, и по ее щекам заструились слезы.

Луис успокаивающе прикоснулся к ней, но она прошептала, выбегая из комнаты:

— Я должна идти к ней.

Ее подруга лежала безмолвно и неподвижно, и только ее грудь тихо вздымалась и опадала. Единственным цветом на ее лице был цвет свежих порезов, покрывавших кожу. Ди всегда была такой живой, энергичной. Оливия едва узнала ее, беспомощно лежавшую на кровати. Она не могла представить себе Ди в таком состояний.

Этта сидела у постели, меняя холодный компресс на лбу Ди. Оливия отчетливо видела тревогу у ее глазах.

— Она просыпалась? — спросила Оливия, испытывая мучительную боль. Этта покачала головой:

— Она не пошевельнулась с тех пор, как Лукас привез ее прошлой ночью.

Оливия вытерла свои мокрые щеки.

— Вы, должно быть, так устали, что еле сидите, — сказала она. — Я посижу с ней, пока вы будете отдыхать.

Тилли отправилась в Бар Би. Там она увидела какое-то странное запустение, хотя вокруг дома и было заметно некоторое движение. Все люди выглядели изможденными, даже те, которые не участвовали в схватке, поскольку большую часть ночи они сгоняли разбежавшийся скот.

— Где мистер Беллами? — обратилась она к одному из них.

— В доме, мэм.

Она постучала, но никто не откликнулся, и, постучав вторично, она открыла дверь.

— Кайл?

Никто не ответил. Она обошла нижний этаж и никого не обнаружила, потом поднялась наверх. Спальня Кайла располагалась слева. Она постучала в приоткрытую дверь и вошла.

Он лежал на кровати, полностью одетый, но без сапог. На его рубашке были красно-коричневые пятна. Она подошла и встала около кровати, глядя на него. Ее глаза потемнели от сострадания. Он пытался вытереть лицо. Испачканный платок валялся на полу, а засохшая кровь лежала сгустком у носа и была размазана по волосам и шее. Его несчастное лицо было таким распухшим и изуродованным, что она с трудом узнала его. Оба глаза потемнели и вздулись, нос был сломан, огромные синяки покрывали скулы и подбородок.

— Кайл, — тихо произнесла она. Он слегка шевельнулся и застонал. Один глаз чуть приоткрылся.

— Я принесу воды и обмою тебя, — сказала она, наклоняясь, чтобы он мог видеть ее, не поворачивая головы.

Он вздохнул и пробормотал:

— Ребра. — Его губы так распухли, что слова звучали неразборчиво.

— У тебя повреждены ребра?

— Да.

Она прикоснулась к его руке:

— Я сейчас вернусь.

Тилли собрала все, что ей было нужно, и вернулась в его спальню. За это время он не сдвинулся ни на дюйм.

Она взяла ножницы, проворно подрезала его рубашку и начала ощупывать ребра. Его грудь была покрыта черными и багровыми синяками, свидетельствовавшими о силе кулаков Лукаса Кохрана. С особой осторожностью она дотрагивалась до него, ища переломы. Один раз он вскрикнул, но она не обнаружила никакого смещения и решила, что это просто трещина.

— Твои ребра нужно забинтовать, — сказала она. — Кайл, дорогой, ты должен сесть. Я знаю, что это больно, но я не могу ничего сделать, пока ты лежишь.

Она осторожно помогла ему сесть, поддерживая его, насколько это было возможно. Но Кайл был крупным мужчиной, а она недостаточно сильной, поэтому процедура была мучительна для обоих. Когда наконец он кое-как уселся на краю кровати, она обернула вокруг его груди широкую полосу ткани, туго натягивая ее. Кайл застонал, но потом вздохнул с облегчением. Тугая повязка сжала его ребра, не позволяя им перемещаться.

Пока он сидел, она умыла его лицо, стараясь прикасаться к нему как можно легче, вытерла кровь с волос и шеи.

— Пить, — пробормотал он.

Она дала ему воды. Он осторожно отхлебнул, прополоскал рот и выплюнул в таз, отчего вода в нем стала еще краснее. Потом он медленно выпил остальную воду.

— Если ты сможешь встать, я раздену тебя, — сказала она.

Но встать он не смог. Тогда Тилли помогла ему лечь и возилась до тех пор, пока ей не удалось стащить с него одежду. Она накрыла его обнаженное тело простыней.

— Поспи, — сказала она. — Я останусь здесь с тобой.

Она держала его за руку, и каждый раз, когда смотрела на его лицо, ее глаза наполнялись слезами. Она знала, что поступила правильно, предупредив Лукаса Кохрана о грозящей Ди опасности, но от этого ей не становилось легче.

Она так сильно любила Кайла, любила долгие годы. Он думал, что они по случайности поселились в одном городе, но на самом деле она нашла его и, не раздумывая, оставила роскошный дом в Денвере, где была избалованной любовницей очень богатого человека.

Кайл Беллами так хотел стать уважаемым гражданином. Она знала, в каких условиях он вырос и как стремился забыть свое прошлое. Он не был плохим человеком, хотя вполне мог стать им, окруженный с детства нищетой и жестокостью. Ранчо и то, что оно символизировало, значило для него все в жизни. И он потерял все надежды, когда оно оказалось под угрозой, а теперь утратил репутацию, которую приобрел с таким трудом. Но он был жив, а для Тилли это значило все. Когда Кайл снова проснулся, была поздняя ночь, и она поддерживала его, когда он пользовался горшком. Он попросил еще воды, но не хотел ничего есть, а потом опять погрузился в сон.

К утру он немного оживился, и Тилли накормила его размоченным в молоке хлебом. Когда он показал, что больше не хочет, она поняла, что откладывать объяснение нельзя. Она научилась не уклоняться от проблем и трудностей, особенно от самых больших. Поэтому сейчас она прямо посмотрела на него и сказала:

— Я не могла позволить тебе убить Ди Сван. Возможно, люди никогда не простят тебе твой поступок, но если бы ее убили или изнасиловали, то тебя бы повесили. Именно я позвала Лукаса Кохрана, чтобы остановить тебя.

Его левый глаз заплыл полностью, правый же с трудом открывался. Он осторожно поднял голову, чтобы взглянуть на нее, и в его взгляде не было злобы. Он был пустым.

— Я должен был сделать это, — неразборчиво произнес он. — Вода… но не получилось. Я не хотел ей вреда. Но я проиграл. Я потерял все.

— Нет, — яростно произнесла она. — Ты не потерял все. Ты жив, а это самое главное. Даже если это ранчо превратится в пыль, ты сможешь начать снова. Может быть, не здесь, но есть и другие места. У меня есть деньги, а ты всегда можешь выиграть за карточным столом. Мы выживем.

— Мы? — спросил он. Его единственный глаз неотрывно смотрел на нее.

— Да, мы. Мы будем хорошими партнерами.

Он чуть заметно кивнул.

Глава 17

Лукас пристально смотрел на Ди, стоя у ее постели. Несмотря на жар, ее лицо было смертельно бледным.

— Она просыпалась? — спросил он Этту охрипшим голосом.

Жена доктора озабоченно посмотрела на него и покачала головой:

— Но это неудивительно. Она крайне слаба, и сейчас ей необходим отдых.

Она опустила ткань в холодную воду, выжала ее и положила на лоб Ди. Та даже не пошевельнулась.

Лукас утомленно потер глаза. Прошло почти двое суток, а она даже не открыла глаза и не сказала ни слова. Откуда Ди могла взять силы, чтобы бороться с лихорадкой, если она потеряла столько крови?

Под ночной рубашкой, в которую одела ее Этта, плечо Ди было плотно забинтовано. Лукас подозревал, что рана на плече — главная причина лихорадки, но доктор сказал, что он хорошо вычистил ее и что она была воспалена не сильнее, чем остальные порезы. Однако все раны вместе были сильнейшим шоком для организма. Кроме того, она изнурила себя, отбивая атаки людей с Бар Би. На выздоровление требовалось время.

Но она была такой подвижной. Даже упав с чердака, она была полна энергии, несмотря на то, что едва могла двигаться. Ди была бойцом, но как могла она бороться, находясь без сознания? Он так привык к ее силе и бесстрашию, что эта полная беспомощность, полное отсутствие ее прежней живости испугали его.

В его сознании она всегда была одинаково сильной противницей и любовницей. А теперь он осознал, что она более хрупкая и уязвимая, чем он представлял себе. Он обычно думал о ней, как о высокой женщине, хотя и знал, что может смотреть с высоты своего роста на ее макушку. Возникновению такого впечатления способствовали особенности ее поведения, манера держаться. Надменная посадка ее головы, ее гордость — сочетание этих качеств заставляло его воспринимать Ди более крупной и сильной, чем она была на самом деле. Сейчас он видел женщину среднего роста, если не меньше, и ее кости были тонкими, как у ребенка. Он был поражен тем, какой слабой она выглядела.

Лукаса переполняла ярость из-за того, что случилось с ней. И это чувство было сильнее, чем та злость, которую он ощущал, когда она упала с чердака. Ничего подобного не произошло, если бы она жила, как другие женщины. Здравый смысл говорил ему, что ее нельзя винить за убийственную глупость Кайла Беллами. Но пока она живет у Ручья Ангелов, подобные вещи будут происходить. Эта земля порождала желание завладеть ею, ее совершенство вызывало жадность, и всегда найдется кто-то, кто решит отобрать Ручей Ангелов у Ди Сван. А Ди всегда предпочтет сражаться, а не спасаться бегством.

Именно вода делала долину Ручья Ангелов столь притягательным местом, и именно вода была причиной всех этих несчастий.

Лукас смотрел на Ди, лежавшую неподвижно, как мертвая. Если он не сделает что-нибудь, чтобы изменить ее жизнь, следующий подобный случай может погубить Ди.

Он кивнул Этте и стремительно вышел, полный угрюмой решительности.

Без воды долина потеряет свою ценность. У Ди не будет оснований цепляться за нее, и ей придется вести более разумную жизнь. Не будет причин для того, чтобы кто-нибудь стрелял в нее, или для того, чтобы она трудилась как мужчина.

Лукас вернулся в Дабл Си и велел Вильямсу собрать десяток человек, взять лопаты и сделать это как можно быстрее. Потом он сходил на склад и захватил пару динамитных шашек.

Он знал, как разветвлялся ручей в горах, отдавая большую часть воды восточному склону и долине. Прошли годы с тех пор, как он в последний раз бывал там. И сейчас он прекрасно представлял себе это место. Лукас полагал, что в случае удачи сможет уничтожить то, что делало землю Ди столь ценной.

Господи, она сошла бы с ума, если бы знала, что он задумал. Но он был готов заплатить ей ту сумму, которую уже предлагал, поскольку земля потеряла бы ценность по его вине. А ей оставалось только взять деньги и переехать в город. Постепенно она успокоится, и тогда он снова начнет ухаживать за ней, теперь уже открыто. Лукас решил, что к Рождеству сможет заговорить с ней о женитьбе. И она бы не стала отрицать существовавшую между ними страсть. И долгие годы они бы любили друг друга и завели детей, а может быть, воевали друг с другом как дикие кошки, посаженные в один мешок, но все равно наслаждались бы каждой минутой этой жизни.

Он разыскал брешь в горе, где Ручей Ангелов раздваивался и нижнее русло поворачивало на восток.

— Вы только посмотрите на воду, — качая головой, сказал Вильям. — Прямо из горного снега.

Лукас прошелся по берегу, изучая развилку. Здесь ручей настолько широк, что мог называться рекой, он полноводен, прозрачен и довольно глубок. Здесь уровень воды достаточен для того, чтобы часть ее уходила на земли Кохранов. Если бы ему удалось, думал Лукас, углубить западное русло после развилки, вода свернула бы на западный склон горы.

Он ставил сапоги и вошел в западное русло. От ледяной воды у него захватило дух. Он ковырнул пальцами ноги мягкий ил и выругался, потому что под его тонким слоем оказалась скала. Пройдя вверх и вниз по руслу, он обнаружил то же самое. Они не могли прокопать скалу, а бикфордов шнур не мог гореть в воде.

Он выбрался на берег и стоял, глядя на воду и размышляя. Наконец он нашел решение: единственный способ взорвать скалу — осушить западное русло.

Лукас взял лопату и взвесил ее в руке.

— Начинайте копать, — распорядился он. — Насыпайте грунт здесь на развилке и отводите всю воду на восток.

— Хозяин, мы останемся без воды, — сказал Вильям, глядя на него как на сумасшедшего.

— Временно, — возразил Лукас. — После осушения мы взорвем скалу и углубим русло ручья.

Вильям повернул к реке, посмотрел на нее, и на его обветренном лице появилась улыбка:

— Вы хотите отвести воду на нашу сторону?

— Совершенно верно.

— Это чертовски не понравится Ди Сван.

— Я разберусь с Ди Сван, — ответил Лукас.

На осушение западного русла у них ушло три дня. Они кидали лопатами землю, заваливая западное ответвление и, таким образом, перекрывая его. Река спокойно катила свои прозрачные воды в восточном направлении, полностью отдавая их долине Ручья Ангелов. Когда западное русло пересохло, Лукас пробил отверстия в скальном основания и заложил в них динамит, потом присоединил длинный шнур. Он в его люди отбежали, насколько это было возможно, прежде чем динамит взорвался с оглушительным грохотом, который заставил содрогнуться землю под ногами.

Взрыв уничтожил построенную ими земляную дамбу, и река снова разделилась. Вода заструилась по обоим склонам горы. Большая ее часть попадала теперь в западное русло.

— Перекройте восточное русло, — сказал Лукас. — Мне нужно, чтобы дамба была прочной, чтобы ни одной струйки не сбегало по восточному склону. Мы укрепим ее глиной.

Поток воды размывал дамбу, и ее пришлось бы регулярно восстанавливать, но это было невысокой ценой за спокойствие. По крайней мере, он мог бы спать спокойно, не волнуясь о безопасности Ди.

К концу третьего дня восточное русло было перекрыто.

Несмотря на усталость, Лукас, каждый вечер ездил в город, чтобы проведать Ди. Оливия и Этта по очереди сидели с ней, и беспокойство, отражавшееся на лице Оливии, заставляло его покрываться холодным потом каждый раз, когда он вспоминал об этом. Накануне ночью Ди во второй раз ненадолго приходила в себя, но жар все еще не был сбит. Четыре дня высокой температуры нанесли заметный ущерб ее телу, унеся вес, который ей не следовало терять. Она узнала его, прошептала его имя. Лукас взял ее за руку и начал говорить с ней, но она почти мгновенно снова погрузилась в забытье. Оливия успокаивающе дотронулась до его плеча.

— Она поправится, — произнесла она слегка дрожавшим голосом. — Она должна сделать это.

Он безумно устал, но не мог провести день без того, чтобы не увидеть ее, независимо от того, знала ли она о его присутствии или нет. Он ездил в город не только для нее, но и для себя. Каждый раз, видя Ди, он убеждал себя, что совершил правильный поступок, единственный поступок, который смог бы защитить ее. Он не тешил себя мыслью о том, что она хорошо отнесется к сделанному им, но зато, слава Богу, он никогда не увидел бы ее, лежавшую так страшно неподвижно.

На пятый день Оливия встретила его с улыбкой. Когда он вошел, она прижала палец к губам и знаком велела ему выйти из комнаты, потом вышла сама и осторожно закрыла за собой дверь.

— Жар спал, — сияя, сообщила она. — Она съела немного супа и снова уснула.

Чувство облегчения окатило его, подобно потоку. Он по-прежнему был изможден, но чувствовал себя на сотню фунтов легче, как если бы свинцовый груз спал с его плеч.

— Она разговаривала?

— Она попросила воды, но если вы имеете в виду способность поддерживать беседу, то нет. Она по-прежнему очень больна, Лукас, и слаба. Она не справится с этим за пару дней. Доктор Пендерграсс говорит, что пройдет три или четыре недели, прежде чем она окрепнет достаточно для того, чтобы ухаживать, за собой.

Ему даже не нужно было думать об этом. Он точно знал, чего он хотел.

— Завтра я заберу ее в Дабл Си.

Оливия изумленно посмотрела на него:

— Вы не можете поступить так!

— Могу. Там спокойнее, чем здесь, где постоянно входят и выходят люди.

— Но она — женщина!

Он поднял брови:

— Видите ли, я заметил это.

— Но именно поэтому она не может оставаться у вас.

— Она чуть не умерла. Безусловно, она не может заниматься, тем, о чем вы думаете, — прямо заявил Лукас, заставив Оливию покраснеть. — Я позабочусь о ней, поставлю ее на ноги. И я не прошу разрешения, Оливия, я говорю вам о том, что собираюсь сделать.

Оливия тяжело вздохнула и предприняла новую попытку.

— У вас на ранчо нет ни одной женщины. Кто будет купать ее, менять ей одежду? Я уже говорила со своей матерью о том, чтобы взять ее к нам в дом. Вы, конечно, должны понять, что ее нельзя отвозить на ранчо, — ее голос смягчился. — Она моя лучшая подруга, Лукас. Я знаю, как много она значит для вас. Я обещаю, что буду хорошо заботиться о ней.

Он напряженно посмотрел на нее:

— Ди говорила мне, что вы подруги, но…

— Лучшие подруги, — повторила Оливия. — Я ощущаю некоторое самодовольство, потому что я с самого начала считала, что вы прекрасно подходите друг другу.

Лукас прочистил горло.

— Думаю, что должен извиниться перед вами, Оливия. Я понимаю, что между нами никогда ничего не было сказано, но из-за моего поведения у вас и у всех других возникло впечатление, что я намеревался…

Она положила руку на его рукав.

— Не надо извиняться, Я очень ценю вашу дружбу, но никогда не хотела ничего большего. На самом деле и вы тоже. Кроме того, я люблю другого.

— Расскажите, — он поднял брови, — кто этот счастливчик?

— Луис Фронтерас.

— Черт побери! — удивленно произнес он и тут, же извинился:

— Простите. С ним все в порядке, не так ли? У меня столько проблем, что я забыл спросить.

— Он находится сейчас в гостинице Линдфора. Он почти поправился.

Лукас одобрительно кивнул. Он не мог винить Оливию, за ее выбор, хотя, по его мнению, Фронтерас не относился к тому типу мужчин, которые могли когда-либо вызвать ее интерес. Его взгляд стал суровым.

— Некоторые парни могут кое-что болтать о нем, хотя это не их дело. Я обязан ему стольким, что никогда не смогу расплатиться, и поэтому, если вам потребуется какая-нибудь помощь, вам нужно будет только обратиться ко мне.

— Спасибо, Лукас. — Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Я буду помнить это. И я хорошо позабочусь о Ди.

Выражение его лица изменилось, и глаза упрямо сверкнули.

— Я знаю, что вы бы сделали это хорошо, но я не изменил своего решения. Я забираю ее с собой.

— Вы должны подумать о ее репутации, — раздраженно сказала Оливия. — Люди будут сплетничать.

Его улыбка была холодной.

— Если они не глупы, то не будут.

— Нет, будут. Вы не можете заботиться о ней таким образом.

Ее аргументы заставили его задуматься. Он собирался лично ухаживать за Ди, но то, что об этом мог узнать весь город, меняло дело. Он несколько изменил свои планы, но не передумал.

— Я понимаю, что вы бы позаботились о ней, но я хочу, чтобы она была со мной. Я найму женщину для этого. Старшая дочь Сида Акрэя будет рада помогать за деньги.

Он не только хотел, чтобы Ди находилась рядом с ним, но и желал иметь возможность контролировать ее контакты. В этом случае она узнает о том, что он сделал с Ручьем Ангелов, только от него самого. Когда он решит, что для этого настало подходящее время.

По выражению его упрямых голубых глаз Оливия поняла, что Лукас не собирался уступать. Он хотел видеть Ди Сван в Дабл Си, и, значит, она должна быть там. Что ж, думала Оливия, она желала, чтобы Лукас и Ди сошлись, и ее желание осуществилось. Но даже если Кохран наймет дочь Сида Акрэя для того, чтобы ухаживать за Ди, горожане все равно будут злословить, если Лукас и Ди не поженятся.

Она строго посмотрела на него:

— Вы собираетесь жениться на ней?

— Как только я смогу обсудить это с ней. Но не говорите ей, — предупредил он. — Может быть, от неожиданности она согласится, не имея времени обдумать это.

Они одновременно, понимающе улыбнулись друг другу.

На следующее утро Лукас вернулся с фургоном, скамейка в котором была застелена одеялами. Этта Пендерграсс серьезно повздорила со своим мужем из-за того, что тот позволил увезти Ди. Несмотря на то, что его жена считала затею Кохрана скандальной, доктор отказался лгать и не запретил хозяину Дабл Си увезти свою пациентку, ссылаясь на ее слабость. Ди была очень больна, но она поправилась бы в Дабл Си за то же время, что и в городе. И потом, доктор был достаточно умен, чтобы не пытаться остановить Лукаса Кохрана, когда тот принял решение.

Когда. Лукас вошел в комнату, Ди не спала и ее взгляд был печальным, но осмысленным.

— Лукас, — прошептала она.

Ему захотелось схватить ее и прижать к груди, но она была настолько слабой, что он заставил себя контролировать свои желания. Вместо этого он взял ее руку и погладил пальцы.

— Я беру тебя к себе домой, — сказал он.

Она кивнула, и ей удалось слегка улыбнуться. Он завернул ее в одно из взятых с собой одеял и отнес к фургону: Небольшая толпа переговаривавшихся между собой людей собралась на тротуаре. Дочь Акрэя, Бетси, забралась в фургон, чтобы присматривать за Ди во время поездки в усадьбу Кохрана.

Доктор Пендерграсс, Этта и Оливия провожали фургон.

— Только следите за тем, чтобы она ела и не пыталась делать многого слишком рано, — сказал Лукасу доктор. — Она не захочет вставать с постели по крайней мере еще неделю или около того, но отдых для нее — самое полезное.

— Бетси будет хорошо заботиться о ней, — сказал Лукас, помня о слушавших их разговор людях.

Он был полон удовлетворения. Обстоятельства отличались от тех, которые устраивали бы его, и ему предстояло пережить несколько серьезных бурь, но теперь Ди должна была оказаться именно там, где он хотел, — под его крышей.

Он осторожно правил фургоном, направлявшимся в Дабл Си и двигавшимся вдвое медленнее верховой лошади. Он не хотел подвергать Ди тряске на случай, если ее плечо болело сильнее, чем ему казалось. Необходимость замечать каждую неровность дороги и прислушиваться к малейшему изменению дыхания Ди изматывала нервы. Когда наконец показался дом, он с облегчением вздохнул.

Привязав лошадь у крыльца, он перебрался через сиденье внутрь фургона и опустился на колено перед Ди.

— Беги в дом и расстели постель, — велел он Бетси. — Ее спальня наверху, вторая дверь направо.

Бетси выпрыгнула и помчалась выполнять его приказание. Ей было только семнадцать, и она очень боялась Лукаса, хотя он и был с ней вежлив. Некоторые женщины нервничали, общаясь с ним, но это никогда не беспокоило Лукаса.

Ди не спала, хотя ее глаза оставались пугающе невыразительными. Казалось, она все видела и понимала, но не могла найти силы для того, чтобы проявить интерес к чему-либо.

— Скажи мне, если я сделаю тебе больно, — произнес он.

Передвинув ее с одеялом к краю скамейки, он поднял ее без лишних толчков. Затем, спрыгнув с фургона, он снова взял ее на руки и плотно прижал к груди. Он поднимал ее раньше и теперь чувствовал, насколько она стала легче. Сердце Лукаса дрогнуло при воспоминании о страхе, не оставлявшем его. Потеря крови довела ее до такого смертельно опасного состояния, что он уже не надеялся на ее выздоровление.

Бетси стояла у кровати, когда он внес Ди в спальню. Он опустил свою драгоценную ношу, развернул одеяло и укрыл ее.

— Хочешь что-нибудь поесть или попить? — спросил он.

— Воды, — произнесла она.

Лукас взглянул на Бетси, которая кинулась к кувшину с водой, стоявшему неподалеку.

— Если тебе что-нибудь понадобится, скажи Бетси, — объяснил он, гладя ее по щеке. — Спи, сколько хочешь. Все, что тебе нужно делать, — это поправляться.

Он опустил руку и собрался уходить, но она произнесла его имя.

— Стадо, — прошептала она. — Мой огород…

Даже сейчас она беспокоилась об этом проклятом огороде! Он подавил вспышку раздражения, чтобы успокоить ее:

— Они не прошли. Ты разогнала их, и они рассеялись до самого Бар Би.

Слабая улыбка появилась на ее бледных губах. Бетси принесла стакан воды, и он подвинулся, чтобы она могла поддерживать голову Ди, чтобы ей было легче пить. Когда Ди показала, что больше не хочет, и Бетси опустила ее голову обратно на подушку, глаза раненой начали закрываться от усталости. Лукас тихо вышел из комнаты.

Он мог располагать лишь несколькими неделями до тех пор, пока она не окрепнет и ему не придется рассказать ей о воде. Он собирался воспользоваться этой отсрочкой, чтобы укрепить связь между ними, пока это было возможно. Лукас надеялся, что, как только она поправится и сможет обходиться без Бетси, она уже не сможет обходиться без него.

В семье Милликенов было принято проводить вечер после обеда вместе, занимаясь чтением, вышиванием или просто разговорами. Даже когда Оливия была маленькой, она всегда участвовала в этих задушевных беседах и родители старались дать ей понять, что ее детское мнение в этих разговорах так же важно, как и их собственное. После потери других детей Вилсон и Онора, несомненно, считали свою дочь бесценным сокровищем и посвятили себя тому, чтобы сделать ее жизнь настолько прекрасной, насколько это было возможно.

Оливия любила гармонию этих послеобеденных часов и боялась разрушить ее. Луис предложил ей быть вместе при объяснении, но она отказалась. Она не хотела, чтобы он присутствовал при размолвке, которая могла возникнуть. Оливия знала, что Луис умеет постоять за себя, но ему было бы проще поладить с ее родителями позднее и в том случае, если бы не было воспоминаний о резких словах, произнесенных между ними.

Удивительно, но, похоже, не возникло никаких слухов. Онора и Беатрис сдержанно отнеслись к ее поведению в то утро, когда она узнала о ранении Луиса.

Этта и доктор Пендерграсс, очевидно, ничего не рассказали о том, как она ворвалась в комнату, где лежал Луис. Оливия почти желала, чтобы слухи распространились и ей не пришлось сообщать новость так неожиданно.

Но, похоже, другого выхода не было, и она, глубоко вздохнув, начала:

— Мама и папа, мне нужно кое-что сказать вам.

Ее мать повернулась и выжидающе посмотрела на нее, а Вилсон отложил газету.

— Я влюбилась и собираюсь выйти замуж, — продолжала она.

Их глаза округлились от удивления, потом Онора хлопнула в ладоши и вскочила.

— Это чудесно, — воскликнула она, возбужденно смеясь. — Я точно знала, что мистер Кохран сделает предложение, хотя меня удивило, что…

— Нет, мама, — прервала ее Оливия. — Это не Лукас.

Сначала их лица расплывались в улыбках, но теперь они были полны удивления.

— Не Лукас? — озадаченно нахмурив брови, сказал Вилсон. — Но он единственный, кто ухаживал за тобой, за исключением Беллами, но с ним у тебя, конечно, не может быть ничего общего. Все в городе думали, что…

— Все, кроме двоих, — мягко ответила Оливия. — Нас с Лукасом связывает дружба, но мы никогда не любили друг друга.

— Но если это не мистер Кохран, то кто же? — Онора оправилась от изумления и буквально содрогалась ют любопытства.

— Луис Фронтерас.

Их лица снова стали непонимающими. Онора опустилась в кресло.

— Кто? — растерянно спросила она. Имя было знакомым, но оно ни с кем не ассоциировалось. И оно казалось… иностранным.

— Луис Фронтерас. Он работал у мистера Беллами. Это человек, который помогал Ди, пока не прибыли люди из Дабл Си.

— Стрелок? — Вилсон был вне себя. — Ты говоришь, что собираешься выйти замуж за мексиканского стрелка? Оливия, это поразительно. Ведь ты даже не знаешь его.

— Мексиканец! — потрясенно воскликнула Онора.

— Наоборот, я хорошо знаю его. — Оливия встретила их взгляды. — Я каталась с ним каждое воскресенье. И я люблю его.

Вилсон сложил газету и отбросил ее в сторону.

— Это невозможно. У тебя не может быть ничего общего с подобным человеком. Он же никогда не осядет и не обеспечит тебя кровом.

— Возможно, здесь этого не произойдет, — признала Оливия. — Но это не импульсивное решение. Я обдумывала его около двух месяцев. Я могла выйти замуж за человека, который бы дал мне большой дом и множество нарядов, но я и на одну десятую не была бы так счастлива с ним, как в палатке с Луисом. Я хочу создать с ним семью, и я верю, что он будет заботиться обо мне и о наших детях. Разве важно то, что он небогат?

— Когда придет время, ты поймешь, как это важно. — Вилсон покачал головой. — Мы всегда старались укрывать тебя от невзгод, и поэтому ты не представляешь себе, какую жизнь ты собираешься вести. Дорогая, ты заслуживаешь гораздо большего, чем он может предложить тебе. Ты не сможешь вести такую жизнь.

— Конечно, смогу. Как ты не можешь понять, он любит меня. И я люблю его. Это то, в чем я нуждаюсь, то, чего я хотела больше всего на свете. Выйти замуж не за богатого человека, а за любимого.

— Ни в коем случае, — жестко произнес Вилсон. — Я запрещаю это. Ты просто увлеклась им и не представляешь, что говоришь. Я понимаю, что он выглядит романтично, в особенности после того, как помог Ди, но для хорошего замужества нужна стабильность, а не постоянно оглядывающийся назад стрелок.

— Папа, — с досадой сказала Оливия. — Я не прошу твоего разрешения. Я очень люблю тебя и маму и хотела бы, чтобы вы присутствовали на моей свадьбе, которая состоится независимо от вашего решения. Я понимаю, что вы беспокоитесь за мою безопасность, но все, о чем ты упомянул, было тоже обдумано мной. Луис — это нечто большее, чем ты думаешь. Он хороший, благородный человек. Посмотри, как он рисковал своей жизнью, чтобы помочь Ди, если использовать твой собственный пример! Никто из добрых, достойных горожан в салуне не нашел в своем сердце мужества, чтобы оказать помощь, когда он обратился за ней, но ты бы не возмутился так, если бы я захотела выйти за одного из них. Пожалуйста, не будь против Луиса из-за того, что он, как ты считаешь, не тот человек, который подходит для брака со мной. Он именно тот человек, который сделает меня счастливой, и я хочу, чтобы вы были счастливы вместе со мной.

— Ты хочешь слишком многого, — ответил Вилсон. Его голос и лицо выражали непреклонность. Онора тихо всхлипывала.

— Мне жаль, что ты так отнесся к этому, но я не передумаю.

Глава 18

Оливия долго не могла уснуть после того, как дом погрузился в ночную тишину. Дедовские часы внизу пробили полночь, но она продолжала бодрствовать. Объяснение с родителями ужасно огорчило ее, но она не передумала. Она никогда в жизни не была так уверена в ком-либо, как в Луисе.

Сначала она не обратила внимания на скребущий звук, поскольку привыкла к тому, что ветки дерева за окном задевали о стекло. Потом она поняла, что звук шел из открытого окна, и вскочила с постели, готовая завизжать.

— Не кричи, — произнес приглушенный голос. — Это я.

— Ты! — Ее колени дрожали и слегка подгибались. Она ухватилась за столбик кровати, узнав этот голос. — Ты хочешь напугать меня до смерти? Никогда больше не делай этого!

Но несмотря на испуг, она лишь яростно шептала. Луис тихо засмеялся:

— Хорошо, мэм. Надеюсь, что это единственный случай, когда мне пришлось влезать в окно твоей спальни.

— Почему ты лазаешь по деревьям, когда прошло так мало времени после твоего ранения? Что, если бы твоя рана снова открылась? — заметила она с тревогой в голосе.

— Она не открылась. В конце концов, это всего лишь пустяковая царапина. Я чувствую себя прекрасно. — Он положил ладонь ей на затылок и поцеловал ее. — Я не мог ждать до утра, чтобы узнать, придется ли нам ожидать целый месяц торжественного венчания в церкви, или мы сможем сделать это гораздо быстрее.

Она положила руки на его плечи, набираясь сил от его горячего, крепкого тела.

— Мы можем пожениться, как только ты этого захочешь, — сказала она, и в ее голосе невольно прозвучала грусть.

Заметив печаль Оливии, Луис снова нежно поцеловал ее.

— Мне жаль, дорогая. Я знаю, что ты хотела, чтобы они были счастливы.

— Да, я хотела этого. Но я поняла, что достаточно эгоистична, чтобы хотеть и своего собственного счастья.

С легким вздохом Оливия прижалась к нему. Она испытывала чувство, которое испытывает человек, возвратившись домой после долгого отсутствия. Когда он прижал ее к себе, она неожиданно осознала, насколько тонкой была преграда, создаваемая ночной рубашкой. Она ощущала тяжелую пряжку его ремня, запасные патроны, рассованные в маленькие петли, и даже пуговицы его брюк.

Раньше она бы напугалась до смерти, если бы мужчина прижал ее к себе так, что она могла чувствовать его тело, но Луис потратил месяцы на то, чтобы приучить ее к своим прикосновениям, вызывая удовольствие от физической близости. Ее охватило возбуждение при мысли, что он хочет ее, и она, не задумываясь, прижалась к нему бедрами.

Его рука скользнула к ее ягодицам, он прижал ее к себе еще сильнее, слегка согнув колени для лучшего соприкосновения. У нее захватило дух от того, как их тела подошли друг к другу.

Луис нагнул голову, чтобы прижаться своими губами к ее губам. Сейчас. Время настало, она сделала выбор, и он не хотел ждать даже одну ночь, чтобы овладеть ею. Возможно, джентльмен ждал бы до свадьбы, но он не был джентльменом — он был мужчиной, который хотел свою женщину. Свадебные ритуалы существовали для общества, главные обеты скреплялись их телами.

Она больше не боялась ни его поцелуев, ни его рук на своем теле. Она содрогалась от удовольствия каждый раз, когда он прикасался к ее груди. Он повторял те действия, которым уже научил ее, испытывая восхитительное ощущение, от которого напряглись его мускулы. Он расстегнул ночную рубашку и стал ласкать рукой ее шелковистые груди, а она нежно застонала, когда ее соски напряглись.

Он отступил назад и, расстегнув ремень, бросил его на стул. Потом стянул с себя рубашку.

Оливия приблизилась к нему, восхищенная гладкостью его кожи, едва различимой в слабом свете. Было слишком темно, чтобы видеть выражение его лица, но она почувствовала, что ей не нужен свет. Она знала эти широкие плечи и твердую грудь, этот мускулистый живот. Повязка на его боку казалась небольшим белым пятном, и ее вид снова заставил Оливию почувствовать боль. Она целовала его, водя губами по его груди в поисках его маленьких сосков.

— Я люблю тебя, — шептала она, и ее дыхание обдавало теплом его кожу.

Он приподнял голову Оливии, прижал свои губы к ее, и его язык медленно проник в ее рот. Его руки прошлись по ее плечам, и ночная рубашка соскользнула с нее до пояса, задержавшись на округлостях бедер. Прежде чем она смогла перевести дыхание, он стянул рубашку с ее ягодиц, и она упала у ног Оливии.

Она застыла, всматриваясь испуганными глазами в его лицо. Ах, если бы сейчас было светло… Она так хотела видеть его. Но нет, нет… Ведь она совсем голая, и он бы тоже видел ее, нагую… Она понимала, что ночь не скроет ее: бледная кожа была отчетливо заметна даже в темноте.

Нагота шокировала ее. Ее руки метались, чтобы прикрыть интимное место, но Лукас мягко, но непреклонно взял ее за запястья и развел ее руки.

— Я когда-нибудь делал тебе плохо? — спросил он, касаясь губами ее виска. Она задрожала.

— Нет, — прошептала она.

— Я буду любить тебя сейчас. Ты полностью станешь моей. Ты знаешь, как это происходит?

Она попыталась сосредоточиться, прояснить свое смятенное сознание.

— Я… не совсем.

— Ты видела, как спариваются животные?

— Нет. То есть да. Однажды я видела пару собак.

Наблюдая эту сцену, она испытывала болезненное любопытство, прежде чем осознала неуместность своего поведения и смущенно кинулась прочь.

Луис улыбнулся, зарыв лицо в ее волосы. Невинная девочка.

— Грубо говоря, принцип тот же самый, — объяснил он, успокаивая ее нежным поглаживанием спины и бедер. — Ты почувствовала, как я напрягся, прикоснувшись к тебе. Для того чтобы заняться любовью, мне придется ввести свое древко в тебя, вот сюда. — И он положил свою руку между ее плотно сжатыми бедрами.

Она отчаянно рванулась, но он удержал ее своей сильной рукой.

— Прекрати, — простонала она. — Ты не должен делать это.

Она задрожала еще сильнее и почувствовала слабость. Ее ноги дрожали и были готовы подогнуться. Она не могла поверить в то, что он трогал ее между ног и что от этого по ее телу пробежал жар. Ей было невыносимо душно, а кожа стала такой чувствительной, что его прикосновения почти заставили ее кричать. Только смутное понимание того, что необходимо соблюдать тишину, удерживало ее от громких стонов болезненного экстаза. Он возбуждал ее и раньше, доставляя удовольствие, которое заставляло ее желать большего, но это нельзя было сравнить с тем, что происходило сейчас. Как если бы он раньше давал ей всего лишь воду, а теперь угощал настоящим вином. Это просто нельзя было сравнивать.

— Давай ляжем, любимая, — прошептал он, снова целуя ее.

Она стояла неподвижно, и он настойчиво гладил маленькую выпуклость между ее ног, стараясь прикасаться как можно нежнее, потому что она занималась всем этим в первый раз. Она содрогнулась еще раз, и он почувствовал, как ослабли ее ноги. Он положил ее на кровать и поспешно снял с себя сапоги и брюки. Все его тело горело желанием, когда он лег рядом с ней.

Она была потрясена происходящим. Он соблазнял ее, и она не могла сопротивляться. Она не хотела останавливаться. Но ей казалось, что она находится на несущемся поезде, который, выйдя из-под контроля, вое избирает и набирает скорость, и она не может спрыгнуть с него.

Она почувствовала, как его твердое древко надавило на ее бедро, и машинально взялась за него, чтобы передвинуть. Как только ее пальцы сомкнулись на этой чужой плоти, она отдернула руку. Луис застонал, слегка выгнув бедра.

— Потрогай меня, — хрипло пробормотал он, учащенно дыша. — Пожалуйста. Я хочу чувствовать, как ты держишь его…

Она заколебалась, потому что это показалось ей невероятно дерзким и порочным. Но все, чему он учил ее раньше, она поначалу воспринимала так же, и все это нравилось ей. Она снова застенчиво обхватила его пальцами и уже в следующее мгновение была восхищена этим ощущением, твердостью, скрытой под гладкой, шелковистой кожей. Она почувствовала первый, слабый укол страха, потому что не понимала, как он мог, по его словам, войти в нее.

Луис надвинулся на нее, раздвигая ее бедра. Ей потребовалось все самообладание, чтобы лежать неподвижно. Ее пальцы комкали простыню. Он почувствовал ее страдание и начал успокаивать ее, тихо шепча слова утешения и нежно целуя. Как только ее мышцы расслабились, он начал ласкать и целовать ее груди. Ее ноги перестали сжиматься. Его умелые пальцы нащупали мягкость между бедер, и ее лепестки раскрылись, как у цветка. Она приглушенно вскрикнула, и ее голова заметалась по подушке.

Он ласкал ее, чтобы пробудить в ней страсть, а она выгибалась и извивалась, и ее тело инстинктивно искало его. Луис почти довел ее до экстаза, потом убрал руку и направил свое древко в нее. Она снова замерла, хотя ее грудь тяжело вздымалась. Он опустился ниже, давая ей почувствовать его вес. Это позволило ему слегка углубиться в нее. Она закрыла глаза, и все ее тело захотело отстраниться от него. Он проник достаточно глубоко, и то, что она ощущала, говорило ей, что это действительно должно было стать настоящей болью.

— Мне больно, — прошептала она.

— Я знаю, дорогая. Но так бывает только в первый раз.

Она лежала под ним, ощущая давление, когда он проникал в нее глубже. Она чувствовала, как ее канал раскрывался и болезненно растягивался, принимая его. Она ощутила болезненное растягивание в глубине, и эта боль стала обжигающей, когда разорвалась ее девственность, чтобы пропустить его в глубь ее тела.

Луис не двигался для того, чтобы утихла ее боль. Его плечо было мокрым от слез, и он принялся успокаивать ее, несмотря на то, что его древко болезненно трепетало. Мягкое давление ее внутренних мышц сводило Луиса с ума, понуждая к получению удовлетворения, которое он еще не мог себе позволить.

Единственным правильным способом успокоить Оливию было довести ее до экстаза, в котором он отказывал себе, чтобы показать ей истинное наслаждение в награду за первоначальную боль. Ему следовало подождать с собственным удовольствием, поскольку важнее было дать облегчение ей. Его рука скользнула между их телами, снова нашла ее мягкую выпуклость, легчайшим движением освободив ее от защищавших складок, и опять начета разжигать страсть Оливии. Он ласкал ее с тяжело давшимся ему терпением, не пытаясь быстро довести ее до вершины наслаждения, а позволяя удовольствию нарастать так, чтобы она ощутила расслабление своих мышц, а потом медленное возвращение возбуждения. Только когда ее бедра начали подниматься под его рукой и стимулировать его движения, он усилил давление и ритм своих пальцев.

Оливия была горько разочарована болью при его проникновении, несмотря на то, что Ди предупреждала ее, что в первый раз бывает больно. Но все предыдущие уроки чувственности были полны жаркого удовольствия, и, несмотря на страх, она верила, что Луис сделает ее окончательную сдачу такой же полной наслаждения, как и все остальное. Вместо этого она испытала боль и острое потрясение от вторжения в ее тело.

Теперь его умелые прикосновения возвращали удовольствие так быстро и так сильно, что оно волнами прокатывалось по ней. Она рванулась под ними, пытаясь впустить его глубже в себя, потому что почувствовала, что это стало частью наслаждения. Охватив его ногами, она задвигалась с усилившейся страстью. Луне громко застонал, ощутив ее движения, и попытался сдержаться, чтобы не войти в нее глубоко и сильно, чего желала каждая клеточка его тела.

Она вскрикнула, и он положил ладонь ей на губы. Затем он ощутил легкие внутренние судороги, сопровождавшие кульминацию ее экстаза. Теперь Луис не мог сдерживаться. Он начал двигаться и через несколько секунд ощутил вслед за ней безумное удовольствие. Опустошенный, утратив способность двигаться, он тяжело распростерся на ней.

Оливия медленно провела рукой по его спине, восхищаясь его развитой мускулатурой. Она ощущала потрясение и испытывала сонливость. Значит, удовольствие все-таки было, удовольствие, столь сильное, что ей показалось, она могла умереть от него. Она жалела не о том, что Луис не стал ждать до свадьбы, а о том, что он не соблазнил ее раньше. Эта новая близость поражала и удовольствием, которое дарила, и узами, которыми скрепляла их двоих. Она более полно ощущала себя принадлежащей ему, чем могла представить раньше, и чувствовала себя сильнее «владевшей им, чем считала прежде возможным. Она любила его, но это слияние их тел было более первозданным.

Через некоторое время Луис пошевелился и приподнялся.

— Мне нужно идти, — сонно произнес он. — Или я останусь здесь до утра, что заставит твоего отца схватиться за ружье. Я приду за тобой примерно в десять. Тебе хватит времени, чтобы собраться?

Значит, это должно произойти так скоро. Он заявил на нее свои права, и не было оснований даже на пару дней откладывать свадьбу.

— Да, — ответила она и поцеловала его. — Где мы остановимся? Или мы сразу же покинем город?

Он не заметил в ее голосе никаких колебаний, только любопытство. Она действительно не беспокоилась о том, где им остановиться. Неожиданно ему захотелось громко рассмеяться, ликуя оттого, что судьба подарила ему Оливию.

— Мы поживем в гостинице, пока не решим, что нам делать.

— Значит, мне не нужно прямо сейчас упаковывать все мои вещи?

Он усмехнулся:

— Я могу точно сказать, что тебе не потребуются ночные рубашки.

Да, они ей не потребуются. Улыбаясь, она смотрела, как он одевался. У нее будет Луис, чтобы согревать ее. Это было самое великолепное будущее из всех, о которых она могла мечтать.

Спускаясь на следующее утро к завтраку, Оливия была спокойной.

— В десять за мной придет Луис, — объявила она. — Сегодня мы поженимся.

На глаза Оноры навернулись слезы, и она поспешно смахнула их.

— Не нужно так спешить, дорогая. Разве ты не можешь подумать еще немного?

Оливия обняла мать:

— Я уже все обдумала. Я люблю его, и ничего не изменится. Отсрочка может быть только в том случае, если вы с папой захотите устроить мне свадьбу.

Вилсон тяжело вздохнул и встал из-за стола:

— Ты не можешь рассчитывать на то, что мы будем праздновать твой брак с таким человеком, как Фронтерас.

— Я бы хотела, но я не рассчитываю на это.

Он склонил голову, расстроенно уставившись в пол. Его возражения в основном были связаны с тем, что Фронтерас не подходил для Оливии, но Вилсон понимал, что они вызваны и тем, что он не хотел расставаться с дочерью. Ему будет ее не хватать, но разлука переносилась бы легче, если бы он был уверен, что отдает ее в надежные руки. Оливия заслуживала большего, чем жизнь, полную опасностей. Она всегда была прекрасной дочерью, послушным, ласковым и любящим ребенком. Она никогда не была необузданной, а, наоборот, всегда проявляла разумную ответственность и уравновешенность. Он понимал, любящие родители обычно ревниво относятся к избранникам своих детей, но было совершенно очевидно, что Оливия выходила замуж за человека, не достойного ее.

Оливия была его ребенком, светом его жизни, и она унаследовала бы все его деньги. Не из-за этого ли женится на ней Фронтерас? Рассчитывает ли он на помощь своего тестя? Оливия, безусловно, заслуживала большего. Но она всегда была склонна видеть в людях лучшее, и ей бы не пришло в голову подозревать Фронтераса в подобных замыслах. Вилсон, человек умный и расчетливый, скопил свое состояние не для какого-то бродяги. Он знал множество мужчин, женившихся ради денег, и не хотел, чтобы это случилось с Оливией.

Не горя желанием видеть этого человека, Вилсон все же отложил свой уход в банк, потому что хотел кое-что сказать Луису Фронтерасу.

Луис прибыл ровно в десять, правя коляской, которую он взял напрокат в конюшне. Оливия, нетерпеливо ожидавшая его, почувствовала, как ее сердце екнуло, когда она увидела, что он не сделал ни малейшей попытки произвести впечатление. На нем были его повседневные брюки и рубашка, на шее был повязан платок, пояс с револьвером низко сидел на его стройной талии и был пристегнут к бедру. Он выглядел точно так же, как всегда, но она и любила его за то, что он не пытался надеть на себя фальшивую маску. Луису не требовалось производить впечатление на кого-либо.

Она открыла дверь, ее лицо сияло от счастья. Подходя к ней, Луис улыбнулся, и его темные глаза засветились. Воспоминания о прошедшей ночи ярко вспыхнули, и у Оливии перехватило дыхание.

— Я готова, — сказала она, указывая на два чемодана, стоявшие позади нее.

Когда Луис нагнулся, чтобы поднять их, Вилсон открыл дверь своего кабинета и произнес:

— Я бы хотел поговорить с вами, если вы не против.

Онора спустилась по лестнице и сжала руки при виде чемоданов. Ее глаза были красными.

Луис выпрямился. Его темное лицо оставалось спокойным.

— Конечно, — ответил он.

Вилсон отступил в сторону и указал на дверь кабинета.

— Наедине.

— Папа, — встревоженно сказала Оливия.

— Тихо. Это между нами.

— Нет! — крикнула она, приближаясь. — Это связано и со мной.

Луис прикоснулся к ее руке и улыбнулся.

— Все будет хорошо, — мягко заверил он ее.

Они прошли в кабинет, и Вилсон закрыл за ними дверь. Возможно, Оливия рассчитывала уехать без объяснений между отцом и Луисом. Но банкир беспокоился о своей дочери, и, черт возьми, Луис был бы невысокого мнения о нем, если бы это было не так. Ради спокойствия Оливии он был готов попытаться развеять тревоги ее родителей.

— Я дам вам пять тысяч долларов, чтобы вы уехали отсюда и никогда не встречались с моей дочерью, — начал Вилсон.

Глаза Луиса сузились, и в них вспыхнул опасный огонек.» Нет»— это было все, что он ответил.

— Если вы думаете, что женитьба на моей дочери сделает вас богатым…

— Остановитесь. Даже не продолжайте. — Темные глаза Луиса стали холодными от злости. — Я женюсь на Оливия, потому что люблю ее. Если вы беспокоитесь о своих деньгах, берегите их. Я в них не нуждаюсь.

Не произнеся больше ни слова, Луис прошел мимо банкира и покинул комнату. Когда он появился на пороге, выражение его лица заставило сердце Оливии забиться и она кинулась к нему и так крепко схватила за руку, что ее ногти впились в его кожу.

— Луис? — испуганно прошептала она.

Его лицо смягчилось, когда он посмотрел на нее.

— Не волнуйся, — сказал он. — Мы можем отправляться.

Они услышали, как позади снова открылась дверь. Онора поспешно вышла, как если бы намеревалась удержать их. Потом она остановилась, не сводя полного страдания взгляда с человека, который отбирал у нее любимую дочь. Луис посмотрел на нее, и его взгляд потеплел. Он понимал горе Оноры и был готов на все, чтобы облегчить его, но он не мог оставить Оливию, как того хотели ее родители. Поднявшись по ступенькам, он взял Онору за руку и сказал:

— Я обещаю, что буду хорошо заботиться о вашей дочери.

Несмотря на свои страдания, Онора ответила на его пожатие. Она цеплялась за него, как бы ища утешения.

— Но где вы будете жить? — простонала она. Луис пожал плечами.

— Где захочет Оливия, — просто ответил он. — Но где бы мы ни жили, я обещаю, что каждый год, без исключения, вы будете видеться с вашими внуками.

Внуки!

Онора открыла и закрыла рот, не произнеся ни звука.

У нее стеснило грудь от нахлынувших чувств. Внуки! Дети ее любимой Оливии.

Этот человек любил Оливию, действительно любил ее. Вопреки своей тревоге, Онора видела это в его глубоких глазах. «Ну конечно, — неожиданно подумала она. — Как можно было не любить Оливию? Фронтерас не является столпом общества, но он сильный и мужественный человек, а иногда эти качества обеспечивают большую безопасность, чем материальное благополучие». Больше всего на свете Онора хотела, чтобы Оливия была счастлива, и, глядя на этого человека, она неожиданно поверила, что он составит счастье ее дочери.

— Вы не могли бы подождать, чтобы я смогла организовать свадьбу? — спросила она.

— Онора! — потрясенно произнес Вилсон.

Луис одарил ее демонической улыбкой, заставившей сердце Оноры забиться немного быстрее.

— Я сочту за честь, если вы будете присутствовать на свадьбе сегодня.

— Я… почему же, конечно, — взволнованно произнесла она, умоляющ посмотрев на Вилсона. — Конечно, мы придем. Я ни за что не пропущу свадьбу Оливии.

— Онора! — повторил Вилсон. Она повернулась к мужу. Она редко возражала ему в чем-либо, но что знают мужчины о других мужчинах? — требовалась женщина, чтобы понять, что нужно другой женщине.

— Я знаю, что я Онора. Неужели ты не видишь, он любит ее?

— Конечно, любит, — уверенно сказала Оливия, улыбнувшись родителям, а ее глаза блестели от слез. — Чего еще вы могли пожелать для меня?

Только луну, подумал Вилсон, и его грудь болезненно сжалась. Но больше всего он не хотел потерять свою любимую дочь, не хотел, чтобы она чувствовала себя нежеланной в его доме. Оливия всегда была рассудительной. Так почему же он не мог довериться ее выбору? Похоже, это было единственное, что ему оставалось сделать. Его глаза стали подозрительно влажными, и он откашлялся.

— Ты права. У тебя есть самое важное. Мы будем на твоей свадьбе, дорогая! Как сказала твоя мать, мы ни за что не пропустим ее.

Вилсон обменялся рукопожатием с Фронтерасом, и хотя взгляд, брошенный им на Луиса, был суровым, они поняли друг друга. Онора снова заплакала, но на этот раз скорее от счастья. Боясь расстаться с дочерью, она предвидела этот день. И она, конечно, всегда плакала на свадьбах.

Глава 19

Ди осторожно встала с постели и подошла к окну. Иногда она испытывала пугающее чувство нереальности происходящего с ней и ей было необходимо заставить свое сознание пробудиться. Она не могла вспомнить значительный промежуток времени. Последнее, что она отчетливо помнила, было то, как она сидела на корточках на полу своего дома, прижав к плечу винтовку. А дальше — только обрывки воспоминаний до момента, наступившего приблизительно неделю назад, когда, проснувшись утром, она почувствовала себя действительно пробудившейся от долгого тяжелого сна, хотя и ужасно слабой. Контраст между ее последним воспоминанием и настоящим положением был настолько резким, что она терялась.

Она не задавала вопросов и поэтому до сих пор не знала точно, что произошло. Ей нужно было выяснить правду, но это не было срочным. Она могла бы узнать все позднее, почувствовав себя лучше, поскольку чудовищная слабость ее тела отобрала у нее и умственную энергию. Она не хотела разговаривать, не хотела общества, она хотела только спать. На короткое время она выныривала из окутавшего ее сна, когда потребности тела вынуждали ее к этому, а после их удовлетворения — будь то жажда, голод или необходимость сходить на горшок, — она снова погружалась в сон.

Однако периоды сна становились все короче, и уже несколько дней она могла передвигаться по комнате с помощью Бетси Акрэй. На этот раз она впервые выбралась из постели самостоятельно, и хотя ее ноги пошатывались, она была рада, что они держали ее. Это было небольшой победой. Если бы ей потребовалось спуститься по ступенькам, она бы не смогла справиться с этим. Но пока ее не беспокоила эта проблема, поскольку она не испытывала ни малейшего желания спускаться по лестнице.

Она находилась в доме Лукаса и не знала, как попала сюда. Он навещал ее дважды в день, утром и вечером. Когда он задавал ей вопрос, она пыталась ответить, но ей, очевидно, было трудно, и ответы получались односложными, поэтому она не старалась поддерживать беседу. Иногда, когда он смотрел на нее, она видела в его глазах кипящую ярость, но эта ярость, по-видимому, не была направлена на нее, и она не испытывала желания выяснять ее причины.

Ди в первый раз увидела Дабл Си, и разница между тем, как жили Лукас и она, была огромной. Она видела только одну эту комнату, предназначенную для гостей. Другие помещения в доме были, вероятно, еще более роскошными. Гигантская кровать с пологом на четырех столбиках была застелена такими мягкими льняными простынями, что они казались шелковыми. Доски пола, отшлифованные и натертые до блеска, покрывал толстый ковер, чтобы ногам было мягко ступать. Там же находились огромный шкаф, шезлонг с шелковыми подушками, изящный стол красного дерева, кресло, туалетный столик с зеркалом и маленькой скамеечкой. Для Бетси было принесено большое, удобное кресло.

Никогда раньше она столь остро не ощущала свою бедность, но дом Кохранов заставил ее почувствовать это. Лукас мог запросто общаться с женщинами, носившими шелковые платья и драгоценности и пользовавшимися духами, пока она, Ди Сван, доила коров и обрабатывала землю, забивая грязь под ногти. Должно быть, ему был очень нужен Ручей Ангелов, если он был готов жениться на ней. Но что бы Лукас сделал после свадьбы? Купил бы ей дом в каком-нибудь городе и отослал ее, чтобы она не мешала ему?

Ей стало стыдно за эту мысль. Лукас проявил доброту, приютив ее в своем доме, пока она поправлялась. Он ничего не сказал и не сделал, что бы могло оскорбить ее. А такие мрачные мысли возникали у нее от слабости и подавленного состояния. Но вид Дабл Си — то, что она могла наблюдать из окна, — и эта комната позволили ей понять, какая пропасть разделяла их.

— Ах! — воскликнула Бетси, появляясь в дверях. — Мисс Ди, вы встали без моей помощи!

Ди повернулась. Бетси внесла поднос с обедом. Ди проспала несколько часов после того, как съела несколько кусочков рано утром за завтраком.

— Я растолстею, — пошутила она. — Я только сплю и ем.

Это были первые необязательные слова, которые она произнесла с тех пор, как Бетси начала ухаживать за ней, и девушка, удивленно взглянув на нее, торопливо поставила поднос на стол и подала ей руку для опоры.

— Мисс Ди, вы должны есть как можно больше. Вы худы, как щепка.

Бетси повела ее к кровати, но она запротестовала. Кровать прекрасно подходила для сна, но ей надоели и сон и кровать.

— Я хочу есть сидя, — сказала она. — Меня вполне устроит стол.

Бетси встревоженно посмотрела на нее, но Ди отвергла все попытки уговорить ее. Когда они пересекли комнату и добрались до стола, она чувствовала себя так, как если бы пробежала десять миль. Ее ноги дрожали, и она упала в кресло.

Несмотря на обилие еды на подносе, Ди смогла выпить только чашку бульона и съесть сухарик. «Почему считается, — подумала она, — что голодание помогает выздороветь больным людям?» Ее разозлило то, что она не смогла все это съесть.

— Кто здесь готовит? — спросила Ди.

Бетси все еще не привыкла к больной, которая заговорила после двух недель почти полного молчания. Ее глаза расширились, когда она ответила:

— Его зовут Оррис, мэм.

— Скажи Оррису, что я благодарна ему за заботу и что на ужин я бы хотела немного мяса и картофеля в бульоне. Я не смогу съесть много, но пора начинать.

— Хорошо, мэм, — ответила Бетси.

— Есть в доме какие-нибудь книги?

— Не знаю, мэм. Я не осматривала его.

Бетси слишком боялась мистера Кохрана, чтобы рискнуть вызвать его гнев, который он мог обрушить на нее, если бы обнаружил, что она болталась по дому.

— Ладно, спроси у Орриса или у кого-нибудь другого. Я бы хотела что-нибудь почитать. Меня не интересует, что именно.

— Хорошо, мэм.

— Потом скажи Лукасу, чтобы он принес мою одежду. Мне надоели ночные рубашки.

Глаза Бетси округлились от ужаса при мысли о необходимости обращаться к мистеру Кохрану. Ди заметила это и сказала:

— Не волнуйся. Вероятно, я увижу его не позднее тебя и сама попрошу его.

— Хорошо, мэм, — облегченно вздохнув, ответила Бетси. Ей было гораздо легче, когда мисс Ди постоянно спала.

Недолгая активность утомила Ди, но она, по крайней мере, не хотела спать. Она бы предпочла остаться в кресле, но здравый смысл подсказывал ей, что лучше вернуться в постель, пока она не свалилась. Устроившись на кровати, она взглянула в окно. Солнце было ярким и горячим, и она нуждалась в этой яркости. После недель затмения, солнце говорило ей, что она поправлялась, и ее дела действительно шли на лад.

Когда Лукас пришел в этот вечер проведать ее, его глаза сияли от удовольствия.

— Я слышал, что ты сегодня сидела в кресле.

Ди отложила в сторону книгу, которая была скучной, но читать — все-таки лучше, чем смотреть на стены, и сразу же перешла к просьбам:

— Мне нужна какая-нибудь одежда. Ты не мог бы забрать ее из моего дома или послать кого-нибудь за ней?

Он сел в кресло и вытянул свои длинные ноги, скрестив их.

— У нас достаточно времени для этого.

Ди предостерегающе взглянула на него.

— Я буду просто сидеть в этой комнате. Я устала от ночных рубашек. Я могу так же сидеть в обычной одежде, как я сижу в этой, — сказала она, дернув длинный рукав своей ночной рубашки.

— Зачем так стремиться сменить одежду, если ты все еще проводишь много времени в постели.

— Ты собираешься доставить мне одежду или нет?

— Нет.

— Тогда убирайся и оставь меня в покое, — отрезала она

Лукас откинул голову и расхохотался. Он почувствовал облегчение, такое же сладостное, как в тот момент, когда у нее спал жар. Две недели ее замкнутого молчания были для него настоящей мукой, потому что эта хрупкая женщина, так тихо лежавшая в постели, не была той Ди, которую он знал. Теперь же это была его Ди, колкая и упрямая, и он собирался насладиться каждой минутой следующих нескольких недель, каждой минутой их общения.

Он встал и наклонился над ней, охватив руками ее ягодицы.

— Ты не можешь заставить меня, — сказал он, и его глаза блестели от радости.

Ее зеленые глаза угрожающе сузились.

— Не сейчас. Нет.

— Конечно. Когда я боролся с тобой, я всегда побеждал. Нравится тебе это или нет, я сильнее тебя. А это моя земля. Здесь происходит то, что я хочу. Ты получишь свою одежду, только когда я решу, что ты достаточно сильна, чтобы нуждаться в ней.

— Я никогда не стану достаточно сильной, — ласково произнесла она. — Если не буду есть.

Он напрягся и сердито посмотрел на нее. Она снова была собой, это точно. Она была достаточно упрямой, чтобы отказаться от еды, а ее здоровье было еще слишком слабым.

— Ладно, — проворчал он. — Я раздобуду твою проклятую одежду. Но дай мне слово, что ты не будешь пытаться самостоятельно спуститься по лестнице.

Она нетерпеливо посмотрела на него.

— Я уже сказала, что не намерена покидать эту комнату. Я не так глупа. Единственный для меня способ спуститься по лестнице — это упасть с нее.

— Именно это беспокоит меня.

— Тогда тебе не о чем беспокоиться.

Он яростно посмотрел на нее, понимая, что она на самом деле ничего не пообещала, но также зная, что, если бы он нажал на нее, она бы стала еще более упрямой, и это бы кончилось ссорой. Если бы она проявила благоразумие в том, что собиралась делать, он бы позволил ей поступать по своему усмотрению, а единственным способом узнать это, было дать ей то, что она хотела.

— В каком состоянии моя хижина? — спросила она.

Он бы не хотел, чтобы она спрашивала об этом, ее здоровье еще не окрепло, но не было смысла увиливать от ответа.

— Все окна выбиты, задняя дверь взломана, многие вещи разбиты или продырявлены.

Ее губы сжались.

— Ублюдки. Ты точно знаешь, что Беллами не провел свой скот?

— Да, скот повернул в Бар Би, — уверенно заявил Лукас.

Это уже не имело никакого значения, поскольку он осушил Ручей Ангелов, но пока не собирался сообщать Ди о своем поступке и тем самым наносить ей удар в самое сердце. Он намеревался воспользоваться ближайшими неделями, чтобы привязать ее к себе.

— Ты съездишь туда?

Беспокойство в ее голосе заставило его почувствовать вину. Он нагнулся и поцеловал ее в лоб.

— Конечно.

Ему не хотелось уходить от нее, так рад он был тому, что она снова заговорила. Он сидел на кровати, говорил и поддразнивал Ди, стараясь снова вызвать сердитый блеск в ее глазах. Наконец пришла Бетси и испуганно посмотрела на него. Он вздохнул, страдая от необходимости соблюдать хотя бы внешнее приличие. «Когда Ди достаточно поправится, — подумал Лукас, — можно будет отправить Бетси обратно домой».

Ди решила восстанавливать свои силы, стараясь больше двигаться. На следующий день Лукас принес ей кое-что из ее вещей, и хотя они не гармонировали с роскошью спальни, она почувствовала себя свободнее, надев что-то помимо ночной рубашки. Ей казалось, что она теперь действительно на пути к выздоровлению. Она не солгала Лукасу, говоря о своих намерениях: она оставалась в комнате, медленно шагая взад и вперед, с каждым разом заставляя себя не садиться все дольше. Поскольку она стала более активной, ее аппетит вернулся, а лицо не выглядело больше таким бледным и истощенным.

Лукас начал уделять ей больше времени, стараясь развлекать ее, зная, что скука скорее, чем что-либо другое, заставила бы Ди испытать свои предельные возможности. Он принес ей книги и учил по вечерам играть в покер. С радостью узнав, что мать Ди, школьная учительница, научила ее играть в шахматы, он с удовольствием стал проводить время за шахматной доской. Игра с ней поддерживала бодрость его духа. Стиль игры соответствовал жизненной позиции Ди: она была агрессивной и решительной. Проблема состояла в том, что Лукас никогда не мог предсказать, какой способ нападения она собиралась использовать или когда она просто предпочитала защищаться. Они имели настолько равные силы, что результат поединка почти всегда был случайным.

После трех недель своего пребывания в Дабл Си она впервые спустилась по лестнице, чтобы пообедать в столовой. Лукас крепко обнимал Ди, когда они преодолевали ступеньки, и все его внимание было приковано к каждому ее шагу, чтобы он мог поймать ее, если бы она оступилась. В комнате она холодно посмотрела на него, как будто давая понять, что не может больше позволять себе быть такой слабой, и уверенно подошла к столу, гордо держа голову.

Этот случай показал, что услуги Бетси больше не требовались, и Лукас не жалел об этом. Он подозревал, что от нее почти не было пользы всю последнюю неделю и Ди тиранила ее. Маленькая Бетси была беспомощной перед железной волей Ди и испытывала к ней необыкновенное уважение. Всякий раз, когда она открывала рот, она говорила «да, мэм», и в конце концов эти два слова слились у нее в одно. Если бы она решила имитировать поведение своей новой героини, вернувшись домой, бедный старина Сид Акрэй хлебнул бы горя, пытаясь управиться с дочерью, ставшей неожиданно упрямой.

На следующее утро после обеда в столовой Бетси была отправлена домой с сердечной благодарностью Лукаса за помощь и щедрой наградой в кошельке. Она расплакалась, обнимая Ди, и отбыла со слезными мольбами «быть осторожной», доносившимися до них и тогда, когда фургон уже отъехал от дома.

Лукас рассмеялся, наблюдая за повозкой, исчезавшей вместе с Бетси, продолжавшей махать им. Потом он повернулся к Ди, чтобы взять ее за руку и отвести в дом.

— Что ж, милая, теперь ты предоставлена самой себе и поэтому постарайся не попасть в беду. Если тебе понадобится помощь, то Оррис находится на кухне, а я вернусь вечером.

— По правде говоря, я соскучилась по уединению. Я не привыкла к тому, чтобы кто-нибудь болтался около меня двадцать четыре часа в сутки, — заметила Ди.

Он посмотрел на нее и улыбнулся, почувствовав прилив желания. Сегодня вечером он собирался кое-что предпринять в этом направлении. Ди, по-прежнему выглядела такой хрупкой, что, казалось, сильный порыв ветра мог сбить ее с ног, но она была сильнее, чем выглядела. Она набирала вес, и ее щеки и губы уже не были такими бледными. Порывшись в вещах своей матери, Лукас нашел несколько легких дневных платьев, которые имели такой простой покрой, что невозможно было определить, к какому времени они относились. Бетси, которая продемонстрировала свое умение обращаться с иглой, подшивала и укорачивала их до тех пор, пока платья не подошли Ди, и сейчас она была в одном из них. Тонкая светло-желтая батистовая ткань шла ей так же, как и собранные на затылке длинные волосы. Такая прическа обнажала изящную шею. Как только они вернулись в дом, он нагнулся и прижался к этому чувствительному месту и ощутил, как по ее телу пробежала дрожь. Лукас вспомнил, что забрал из ее дома не только одежду. Маленькие губки лежали в коробке у него в спальне.

Ди почувствовала объятия его рук, и у нее захватило дух. До сих пор она не осознавала, как ей не хватало его, какой одинокой она была. А сейчас она сразу вспомнила его прикосновения, ощущение его крепкого, жаркого тела, прижатого к ней, и отсутствие физической близости расстроило ее. Он даже не обнял и не поцеловал ее за все время ее пребывания на ранчо, если не считать лишенные страсти легкие поцелуи в лоб. Но она была так слаба, что и не желала этого. Когда Ди стала выздоравливать, страсть снова пробудилась. Она прижалась к Лукасу, положив голову ему на плечо.

— Устала? — спросил он, гладя ее по спине.

— Я постоянно ощущаю усталость. Просто я стараюсь не замечать ее.

Он взял ее на руки и отнес наверх, потом усадил в шезлонг и положил подушку ей под голову.

— Не нужно переутомляться. Отдыхай, когда это требуется. Так ты быстрее наберешься сил.

— У меня мало времени, — сказала она. — Прошел месяц. Огород зарастет сорняками, и все созреет уже через неделю. Я должна набраться сил, чтобы работать.

Он погладил ее по щеке, и его рука заскользила вниз, пока не накрыла ее грудь.

— Наберись сначала сил для этого, — сказал он. Ее густые темные ресницы опустились.

— Ты можешь сам выполнить всю работу.

— Я намереваюсь сделать это.

Он нагнулся и медленно и жарко поцеловал ее. Его рука тяжело лежала на ее груди, когда он с наслаждением сжимал ее.

— Но я бы хотел, чтобы ты не спала при этом.

Она рассмеялась и вздохнула от удовольствия:

— Думаю, что я справлюсь с этим.

Он подмигнул ей и вышел, а Ди закрыла глаза и позволила себе задремать. С учетом предстоящей ночи, она не хотела утомлять себя днем.

В этот день Лукас поехал по тропе к Ручью Ангелов. Его собственная земля ожила благодаря притоку воды, и травы было достаточно, чтобы выжил скот. Животные, еще не такие тучные, как хотелось бы Лукасу, уже не голодали и не гибли от жажды. В долине Ручья Ангелов он увидел заметные перемены. Чахлая растительность выглядела уныло, а вид ранчо заставил его челюсти сжаться. Чистое, ухоженное местечко теперь подверглось почти полному разрушению. Стены дома еще стояли, но разбитые окна и предметы внутри дома свидетельствовали о силе огня, обрушенного на него. Спасение Ди было чудом, но в то же время оно быль закономерно. Если бы хозяйка Ручья Ангелов была хоть немного слабее, она бы не уцелела. Эта молодая женщина обеспечила свое спасение, научившись стрелять, и она была достаточно сообразительной, чтобы оставаться в укрытии.

Лукас долго смотрел на запущенный огород. Растения, которые были такими пышными и обещали дать богатый урожай, завяли на иссушающей жаре. Ди так много трудилась, и все это пропало из-за него. Дно ручья было совершенно сухим, и в долине стояла непривычная тишина. Он намеренно погубил эту прекрасную землю, но он снова поступил бы так, поскольку это был единственный способ заставить Ди вести более спокойную жизнь. С тоской глядя вокруг, Лукас сожалел о переменах, происшедших с таким удивительный местом, с цветущей, прекрасной долиной.

Он забрал живность с ранчо в Дабл Си, за исключением цыплят, которые могли выжить самостоятельно. Они уже разбрелись по долине в поисках насекомых и воды. А в доме стали селиться белки и другие мелкие грызуны. Лукас заглянул в сарай и обнаружил старые доски и гвозди. Потом он заколотил ими все окна и установил заднюю дверь обратно в раму. Ди была бы огорчена и без этого вторжения в ее дом.

Долина тревожила его. Он был рад вернуться на ранчо, которое было живым и деловитым.

Глава 20

В этот вечер Лукас вошел в спальне Ди, когда она расчесывала волосы. Он взял у нее щетку и провел ею по длинным прядям, распутывая их до тех пор, пока они не начали спадать вниз, подобно черному шелку. Она наблюдала за его отражением в зеркале, и ее сердцебиение становилось все сильнее. На нем не было рубашки, и мускулы его торса перекатывались при каждом движении. Он был настолько мужественным, что даже это чисто женское занятие не делало его смешным. Только такой уведенный в себе мужчина, как Лукас, мог позволить себе это.

На ней была та тонкая розовая ночная рубашка, которую он принес ей, когда она упала с чердака. Узкие бретели едва держались на ее плечах, а лиф с низким вырезом едва прикрывал грудь, приглашая мужскую руку скользнуть внутрь. Ткань, достаточно прозрачная, чтобы мучить догадками о том, что она частично скрывала, позволяла отчетливо видеть соски.

Внимание Лукаса было приковано к зеркалу, и Ди увидела, как изменилось и напряглось его лицо, когда он посмотрел на ее грудь.

— Прошло столько времени, — пробормотал он.

И хотя время измерялось неделями, это было все же слишком много. Ему начало казаться, что даже день, проведенный без нее, — потерянный день. Он отложил щетку, положил руки ей на плечи и стал водить своими сильными пальцами по ее гладкой коже. Почувствовав ее худобу, хрупкость ее ключиц, Лукас замер.

Ди поняла, о чем он подумал, и, откинув голову назад, положила ее на его живот. Их глаза встретились в зеркале.

— Ты уже во второй раз ухаживаешь за мной, — сказала она.

— И надеюсь, что в последний.

Она улыбнулась, вспомнив, как ей было трудно в первый раз принять его помощь. Но она научилась доверять его силе, и поэтому ей было легче во время этого периода выздоровления. Если бы кто-нибудь другой, а не Лукас, заботился о ней, она бы заставила себя вернуться к Ручью Ангелов задолго до того, как окончательно поправилась. Но он обещал ей присматривать за долиной, и она вверила ему свою жизнь и собственность.

Ди поймала его руки и положила их на свою грудь.

— Со мной ничего не случится, — произнесла она охрившим голосом.

Он поднял ее и устроился в большом, мягком кресле, усадив ее себе на колени и поддерживая ее спину рукой так, что ее ноги перевешивались через подлокотник.

— Я еле сдерживаюсь, — признался он слегка севшим голосом. — Если я лягу с тобой, то вообще не смогу контролировать себя.

— А это необходимо? — спросила она, слегка улыбнувшись. — Ты сможешь сделать это для меня через час.

Он хрипло засмеялся:

— Я не хочу слишком сильно утомлять тебя. И я не собираюсь заниматься с тобой любовью всю ночь.

— Жаль, — сказала она.

— Действительно, не правда ли? — Он медленно водил губами по ее лицу, легко касаясь языком ее губ. Она обняла его рукой за шею и плотнее прижалась к нему. Он помог ей, наклонив свою голову ниже, и, усилив давление, проник своим языком глубже, чтобы встретиться с ее. Это продолжалось так долго, что вспышка ощущения слегка ошеломила и напугала Ди, как если бы все это происходило в первый раз.

Понимание того, что она принадлежала ему, что он обладал полной властью над се телом, кружило ему голову сильнее виски. Он не хотел торопиться, но этот тонкий шелковый барьер на ее груди был невыносим. Лукас стянул с ее плеч бретели двумя стремительными движениями. Она задохнулась, когда лиф рубашки соскользнул к ее поясу, потом освободила руки от бретелей и откинулась назад, давая ему возможность смотреть и прикасаться. Он занялся и тем, и другим, накрыв ладонью мягкий холмик и слегка приподняв его.

Большим пальцем он гладил сосок, заставляя его напрячься и затвердеть, затем легонько пощипывал, наслаждаясь его упругостью.

— Лукас!

— Что? — рассеянно спросил он.

— Мне не требуется столько внимания.

Он взглянул на нее и заметил румянец на ее щеках и то, каким ускоренным было ее дыхание.

— Для меня ожидание тоже было слишком долгим, — сказала она, и в ее голосе почувствовалось явное напряжение.

Продолжая смотреть на нее, он провел рукой по ее бедру, задирая ночную рубашку и обнажая ноги. Когда он достиг ее интимного места, то умело проник в него пальцами и стал водить ими вдоль мягких складок. Тело Ди дернулось, и она раздвинула ноги.

— Не закрывай глаза, — прошептал он, увидев, что ее веки начали смеживаться. — Держи их открытыми. Смотри на меня.

Она моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд, но он оставался ошеломленным. Он прикоснулся к ее мягкому отверстию и сделал легкое круговое движение кончиками пальцев. Она не могла вынести этого. Ее голова откинулась назад, и все тело окаменело, когда жаркая волна ощущений прокатилась по ней. Он убрал руку с ее спины, и она осталась лежать поперек его коленей с откинутой назад головой, напоминая жертву. Лежа так, Ди чувствовала себя беспомощной, находящейся полностью в его власти. Она была голой, если не считать ночной рубашки, скомканной у пояса, и чувствовала себя совершенно лишенной костей, неспособной сесть, даже если бы она захотела сделать это. Он еще шире раздвинул ее ноги, и прохладный воздух овеял ее чувствительную плоть, напомнив ей, какой обнаженной была она под его взглядом. Наконец она выгнулась и вскрикнула, а затем услышала низкий, дрожащий стон и поняла, что и он принадлежал ей.

— Ты готова? — прошептал Лукас.

Она уже была подобна пламени и не могла контролировать себя, быстро приближаясь к высшей точке наслаждения.

— Подожди, — торопливо произнес он, усаживая ее верхом на своих коленях лицом к себе. Он рванул пуговицы своих брюк. — Подожди. Я хочу быть в тебе, милая, я хочу почувствовать, как это произойдет.

— Быстрее, — простонала она, и ее бедра содрогнулись, ища горячего наслаждения, которому он научил ее.

Он зарычал, освободив свою возбужденную плоть, и надвинул Ди на себя. Она закричала при этом мощном, неистовом, жарком проникновении в глубь нее. Его большие руки легли на ее ягодицы, и он начал двигать ее вверх и вниз. Она погрузилась в мерцающий поток ощущений, которые охватили ее, заставляя нежные мышцы ее лона сжать его мощное древко. Хрипло застонав, он откинул голову назад, пытаясь сдержаться, но для него тоже было слишком поздно. Он наклонился вперед, проникая как можно глубже, и его горячее семя изверглось с силой, вызвавшей у него дрожь.

Потом они медленно приходили в себя, и их тела слегка подрагивали от перенесенных ощущений, продлевая удовольствие.

Усталость навалилась на Ди подобно тяжелому одеялу и она, неспособная двигаться, прижалась к Лукасу, уткнувшись лицом в его шею. А он, баюкая ее, и сам чувствовал себя чертовски уставшим.

— Ди? Дорогая, с тобой все в порядке?

Она издала какой-то звук, ничем не напоминавший слова.

Он взял ее за плечи и слегка отстранил от себя.

Она была совершенно обмякшей.

— Ди? Черт возьми, ответь мне.

— Оставь меня в покое, — пробормотала она. Он посадил ее спиной к себе и откинул волосы с ее лица.

— Ты хочешь лечь?

— М-м-м…

Он улыбнулся и закрыл глаза. Господи, как приятно было держать ее и чувствовать, что ей спокойно и тепло в его объятиях. Как приятно было проникать в нее и терять над собой контроль. Опять положив ее поперек колен, он неловко подтянул свои брюки одной рукой, поддерживая Ди другой. Она блаженно спасла и даже не пошевелилась, когда он поднялся на ноги. Положив Ди на кровать, Лукас снял с нее ночную рубашку, сбросил свою собственную одежду, погасил лампу и лег. Он прижал спящую Ди к себе, испытывая удовлетворение оттого, что она находилась теперь там, где ей следовало.

Если бы все получилось так, как хотел он, она больше не провела бы ни одной ночи вдали от него.

Обычно Лукас просыпался до рассвета, и следующий день не был исключением. Он снова страстно хотел ее. Ди зашевелилась, и он накрыл ее своим телом, неторопливо проникнув в нее. На этот раз все происходило медленно, почти лениво. Она сонно реагировала, и он решил не требовать от нее большего. Однако апатия Ди была развеяна ее собственной страстью, и она начала все сильнее двигаться под ним. Жаркое утреннее солнце только поднималось из-за гор, когда они уже лежали, насытившись друг другом.

Осознание того, что он натворил, ударило его, подобно секире. Опершись на локоть, он прикоснулся к ее животу.

— Проклятие! Мы не пользовались губками.

Ее глаза открылись, и они молча уставились друг на друга. Он не сказал: «Если ты забеременеешь, я женюсь на тебе», — потому что она не любила ультиматумы, а это заявление было бы им. Вместо этого он сказал:

— Если у нас будет ребенок, он станет настоящим исчадием ада. — Его лицо расплылось в улыбке при этой мысли.

— Непохоже, — проворчала она.

— Что непохоже?

— Что эта мысль доставляет тебе удовольствие.

— Ну почему же? Только подумай, каким бойцом будет наш сын.

— Поделом бы тебе было, если бы у тебя родились одни девочки, — заявила она. — И все они были бы такими, как ты. Только подумай, как бы крутились вокруг них молодые люди.

Эта мысль напугала его. Отчаянно надеясь, что у него никогда не будет дочерей, Лукас сомневался, что его сердце смогло бы выдержать напряжение, в особенности если бы они оказались похожими на свою мать. Ди еще не знает этого, подумал Лукас, но она подарит ему детей.

Двумя днями позже Дабл Си посетили гости. Ди сидела на крыльце, а Лукас, решивший находиться поблизости от нее, поскольку она действительно начала поправляться, был в сарае. Увидев двух всадников, он двинулся к дому. В этот момент Ди, тоже заметив всадников, поднялась с кресла и направилась к ступенькам.

На одной из лошадей сидела Оливия. Бетси постоянно передавала слухи о том, что Оливия выходит замуж за мексиканского стрелка. Это был человек из Бар Би, рисковавший своей жизнью, помогая Ди во время схватки с людьми Беллами. Разговоры о неизвестном ей спасителе приводили Ди в замешательство, поскольку она действительно не подозревала, что ей кто-то помогал. Однако это, конечно, объясняло, почему ей удалось так долго продержаться. И она даже ни разу не видела человека, которого любила Оливия и которому сама была так многим обязана.

Но сейчас она должна была встретиться с ним, поскольку мужчина, сопровождавший Оливию, был высоким, худощавым, темным и красивым, а то, как он носил револьвер, говорила о том, что он профессиональный стрелок, Ди с интересом посмотрела на него и ощутила легкую неловкость.

— Ди, ты так хорошо выглядишь, — с теплой улыбкой сказала Оливия, соскочив с лошади.

— Я чувствую себя превосходно, — ответила Ди, спускаясь по ступенькам. — У меня еще нет прежней силы, но я крепну с каждым днем.

Они расцеловались, чувствуя, что их жизни полностью изменились этим летом и никогда не станут прежними. Глаза Оливии затуманились, и Ди пришлось закусить губу, чтобы сдержать себя.

Луис спешился и встал позади Оливии, глядя своими темными глазами на Ди с явным одобрением. Она почувствовала, что слегка покраснела, и была удивлена своей реакцией. Что-то в этом очень мужественном взгляде, который ни в коем случае не был оскорбительным, заставило растрогаться.

— Это мой муж, — гордо заявила Оливия. — Луис Фронтерас. Луис, это Ди Сван, моя лучшая подруга.

Ди протянула руку, но вместо того, чтобы пожать ее, Луис нежно взял ее пальцы и поднес их к своим губам.

— Мисс Сван, я восхищен вашей отвагой. Это было достойное зрелище.

Ее рука все еще горела в том месте, куда он поцеловал ее. Она удивленно посмотрела на свою руку, а потом снова на Луиса.

— Я обязана вам жизнью, — просто сказала она. — Спасибо.

— Благодарите мистера Кохрана, — возразил Луис, кивнув в сторону приближавшегося к ним Лукаса. — Если бы он не прибыл вовремя, мы оба могли быть мертвы.

Лукас пожал руку Фронтераса и поцеловал Оливию в щеку.

— Поздравляю, — сказал он Луису. — Ты выбрал себе прекрасную жену.

— Думаю, что да, — спокойно ответил Луис.

— Заходите и выпейте чего-нибудь прохладного, — пригласила Ди. — Здесь слишком жарко.

Лукас взял Ди под руку, и она поднялась по ступенькам. Она страдала от жары гораздо сильнее других, что говорило о том, как далека была она от полного выздоровления.

У них был ледяной чай, который Оррис готовил для Ди. Взяв стаканы, мужчины обменялись унылыми взглядами, но не сказали ни слова. Ди и Оливия, конечно, не видели ничего необычного в том, чтобы пить чай.

— Я хотела сама убедиться, что ты поправляешься, — сказала Оливия. — И попрощаться с тобой и Лукасом. Мы с Луисом уезжаем завтра.

— Куда вы направляетесь? — спросила Ди. — Я когда-нибудь снова увижу тебя?

— Конечно, увидишь! Мы уезжаем не навечно. Мы собираемся добраться до Сент-Луиса и сесть там на поезд. — Голубые глаза Оливии возбужденно загорелись. — Мы заедем настолько далеко, насколько позволят рельсы. Я всегда мечтала об этом.

Ди задумалась. Она всегда считала, что путешествия нужны для того, чтобы попадать из одних мест в другие. Она никогда не думала о странствиях ради самих странствий. Но если это было мечтой Оливии, она вряд ли могла выбрать себе более подходящего мужа. Ди желала им всего счастья в мире.

Кохран и Фронтерас тихо беседовали, и, даже не имея возможности слышать их, Ди повяла, что они обсуждали происшествие, у Ручья Ангелов. Их лица были слишком серьезными для чего-либо другого.

— В городе Беллами не видели, — сказал Луис. — Общественное мнение против него. — Он внимательно посмотрел на Лукаса. — Говорят, что ты здорово отдубасил его.

— Я старался, — мрачно ответил Лукас.

— Тилли сейчас живет в Бар Би и ухаживает за ним.

— Она любит его, — сказал Лукас. — Я не понимаю ее, но это так.

— И все же она приехала сюда, чтобы позвать тебя на помощь.

— Она все время плакала. Она умоляла не убивать его. Думаю, что я сделал бы это, если бы не она. Если бы Ди умерла, я сделал бы это в любом случае.

—  — Ей действительно лучше?

Лукас взглянул на Ди:

— Становится сильнее с каждым днем. Очень скоро она захочет вернуться к Ручью Ангелов.

Луис поморщился. Ему было известно, что сделал Кохран, поскольку он слышал разговоры и сам съездил к Ручью Ангелов, чтобы убедиться в этом. Он ничего не сказал Оливии, зная, что она бы очень переживала за Ди. Его темные глаза помрачнели.

— Не завидую тебе, дружище, когда она узнает об этом.

Лукас усмехнулся:

— Сначала будет жарко, но потом она поймет причину.

— Если она так любит свою землю, — возразил Луис, — она может оказаться в таком шоке, что не будет замечать ничего, кроме боли. Ты сильно рискуешь.

— Я бы снова поступил так, — тихо сказал Лукас. — Я бы засыпал каждый акр этой земли солью, если бы это было единственным способом обезопасить ее жизнь.

Глава 21

Проснувшись, Ди лениво потянулась, с наслаждением ощущая присутствие Лукаса в своей постели. Они спали с Лукасом каждую ночь в течение двух недель, и она дорожила каждым мгновением этого времени, поскольку знала, что это не могло продолжаться долго. Она лежала в предрассветной темноте и размышляла о том, что настало время возвращаться домой. Не было необходимости оставаться дольше: она полностью выздоровела и могла уехать. Конечно, огород требовал много времени и сил. Ди сомневалась, что справится с работой, но ей нужно было приниматься за нее или потерять весь огород. Овощи не могли ждать неопределенно долго и не портиться.

Лукас пошевелился, обнял ее и прижал к себе.

— Я отправляюсь сегодня домой, — тихо сказала она. Он встал и зажег лампу. Его лицо казалось суровым в мягком свете.

— Почему?

— Потому что там мой дом. Я не могу оставаться здесь навсегда. Уже идут разговоры, и не без оснований.

— Ты могла бы выйти за меня замуж.

Она выглядела раздосадованной и печальной.

— У тебя нет необходимости предлагать это. Кайл Беллами выбрал неудачный момент. Как раз тогда я решила позволить тебе пасти скот в долине, чтобы ты смог продержаться во время засухи. Однако я вижу, что у тебя по-прежнему все в порядке. Тебе не нужен Ручей Ангелов.

— Тебе он тоже не нужен, — резко произнес он, потрясенный ее предложением. Черт бы побрал ее щедрость. Она заставила его чувствовать себя виноватым вдвойне. — Если бы ты не жила там, ничего бы этого не случилось.

— Теперь это не имеет значения. Я просто хотела, чтобы ты знал, что тебе не нужно жениться на мне, чтобы получить мою землю.

— И все же выходи за меня. — Его взгляд был тоскливым. — Ты знаешь, что я нуждаюсь не только в Ручье Ангелов.

— Знаю. — Она подумала о его честолюбивых планах, о его роскошном доме и решила, что не подходит ему. — Ты хочешь превратить Дабл Си в империю. Я не могу быть ее частью Лукас. Я не выдержу в Денвере даже недолгое время. Я сделаю тебя несчастным. Люди будут насмехаться над тобой из-за меня. Я не подхожу для общества, — сказала она с кривой улыбкой, которая нисколько не изменила выражение его лица, и она попыталась объяснить это по-другому. — Когда… когда мои родители умерли, я была в ужасе. Неожиданно у меня не стало никого, и я решила, что тоже должна умереть, потому что у меня не было оснований продолжать жить. Но у меня была земля. Каким-то образом жизнь на ней и выращивание овощей помогли мне. Дело не в том, что я люблю ее, а в том, что я нуждаюсь в ней. Долина Ручья Ангелов даже отдаленно не принадлежит мне настолько, насколько я принадлежу ей.

— Проклятая долина! — Его вспышка была неистовой. Он запустил пальцы в свои темные волосы, жалея, что нельзя отложить этот разговор еще на недели. — Теперь там ничего нет. Я повернул ручей.

Ди заморгала, неуверенная, что правильно поняла его.

— Что?

— Я повернул ручей. Ручей Ангелов сейчас сух. Твоя долина без воды не стоит и горсти бобов.

Ди встала с постели, ее лицо было пустым от потрясения. У нее кружилась голова от чудовищности его поступка. Она потянулась к своей одежде.

— Я бы снова поступил так, — хрипло произнес он. — Я бы все равно сделал это, чтобы спасти свою усадьбу. Пусть наступит конец света или потоп, но я сделаю то, что нужно, чтобы защитить Дабл Си. Но эта проклятая долина привела бы тебя к гибели, а ты слишком упряма, чтобы признать это. Без нее ты будешь в безопасности, и тебе не придется спать, постоянно прислушиваясь. Я сделал то, что нужно.

Она закончила одеваться, не глядя на него, а затем медленно заговорила, все еще ощущая оцепенение от потрясения:

— Тебе следовало понять, что я сделаю все, чтобы сохранить свой огород.

Из-за такого упрямства Лукас вышел из себя.

— Забудь об этом проклятом огороде! — крикнул он, — Он тебе не нужен. Я дам тебе деньги, которые бы ты заработала на нем.

Она выпрямилась и посмотрела на него. Ее глаза были ужасны в своей сверкающей прозрачности.

— Оставь деньги себе, Кохран. В тот день, когда я встретила тебя, я сказала, что из меня не получится проститутка, и с тех пор ничего не изменилось.

Это было хуже ночного кошмара, потому что после кошмара можно проснуться. Ди представляла себе, что огород зарос сорняками, а овощи перезрели. Она могла бы спасти какую-то часть урожая и заготовить немного на зиму, отказавшись от продажи овощей в городе. Но то, что она увидела, было полной противоположностью переспелого и запущенного, но все-таки изобилия, представлявшегося ей. Овощи буквально высохли на корню, обожженные жаром, лишившись воды, которая питала эту землю. Когда она ощупала чахлые початки маиса, то обнаружила под листьями лишь несколько сухих зернышек.

Ручей Ангелов пересох, и долина, утратив все свои краски, стала бурой. Ди пошла на тот самый луг, который пестрел полевыми цветами, когда они с Лукасом занимались там любовью на мягкой, сочной траве. Теперь не было ни цветов, ни густого, сладкого запаха, который всегда восхищал ее. Без бормотания бегущей воды в долине стояла мертвая тишина. Она пошла по руслу ручья, понимая, что оно было сухим, но ей почему-то захотелось убедиться в этом. Ди стремилась еще и еще раз ощутить весь трагизм происшедшего здесь.

И это сделал Лукас, намеренно разрушив ее жизнь. Она хотела вызвать у себя прилив гнева, чистого и беспощадного. Но ощущала только какую-то опустошенность и безысходность. Вернувшись к дому, она уставилась на забитые досками окна. Это тоже дело рук Лукаса, догадалась она. Он, вероятно, предполагал, что ее должна была обрадовать его забота.

Дом был разрушен. Учитывая град пуль, выпущенных по нему, она не ожидала ничего другого. Ди была готова к этому. Но гибель долины потрясла ее до глубины души. Однако работа всегда успокаивала ее. Поэтому она была даже рада тому, что ей предстоял такой титанический труд. Не представляя себе, с чего начать в доме — так много было испорчено и так мало могло быть спасено, — она вымела все осколки, затем принесла ведро воды и провела целый час на коленях, питаясь отскрести с пола пятна крови.

Потребовался час, чтобы она осознала… Вода! Ди села на пол и посмотрела на ведро. Колодец по-прежнему действовал. Ее охватила надежда, столь неистовая, что у нее закружилась голова. Отбросив половую щетку, она выбежала на огород и пошла по рядам, осматривая каждое растение

Маис погиб полностью. Он слишком зависел от влаги в период роста. Но как обстояло дело с бобами, томатами, луком и кабачками? Некоторые растения были сильнее других и могли выжить.

Она кинулась обратно к колодцу и, повращав ворот, услышала обнадеживающий всплеск. Вся ее решимость сосредоточилась на этом источнике воды. Ей потребовалось больше сил, чем она ожидала, чтобы вытащить ведро с водой, и когда она проделала это трижды, то почувствовала дрожь. Три ведра воды, по полведра на каждое имеющее шанс выжить растение, обеспечили полив лишь шести растений. Интенсивный, сухой жар моментально вытягивал из почвы воду, хотя Ди и старалась выливать воду у самого основания растения, чтобы корневая система получала как можно больше.

Солнце было невыносимо жарким. Она прервала работу и, вытирая лицо рукавом, посмотрела на небо. На такой жаре вода расходовалась впустую. Если поливать ночью, то растения получат больше влаги и ей будет легче работать в прохладные часы.

Приняв это решение, Ди вернулась в дом, состояние которого было не менее удручающим, чем состояние огорода. Осталось очень мало предметов, не имевших отверстий от пуль, даже среди кастрюль и сковород. Ее железная жаровня, конечно, уцелела, но кроме нее пригодными к использованию оказались только две кастрюли. Сковорода для лепешек была испорчена, а в кофейнике было так много дырок, что он напоминал сито.

Но каким бы бессмысленным ни представлялось ее стремление навести порядок, она не позволяла себе остановиться. Если бы она остановилась, то начала бы думать о Лукасе, и это бы ее сломило. Она бы сидела и ревела, как потерявшийся ребенок. Сейчас, когда все ее чувства оцепенели, она старалась продолжать свою работу, и это было для нее самым лучшим вариантом.

Однако за последние недели Ди утратила свою былую выносливость. Когда наконец наступила ночная прохлада, единственное, что она смогла сделать, это заставить себя двигаться вместо того, чтобы свалиться в постель, на чем настаивало ее тело. Все вокруг было слишком сухим, чтобы рисковать и выносить на огород лампу, поэтому она трудилась при свете звезд.

Ди вытаскивала из колодца ведро за ведром и устало оттаскивала воду на огород, чтобы опустошить ведра на казавшиеся бесконечными ряды растений. Было уже за полночь, когда она осознала, что, остолбенев, стоит у колодца с пустым ведром в руке. Она не знала, как долго находилась в этом положении. Ей казалось, к ее ногам привязаны свинцовые гири, а ее руки потеряли чувствительность. Она так устала, что едва могла двигаться. Добравшись до дома, она упала лицом вниз на кровать и не пошевелилась до того часа, когда солнце находилось уже в зените.

Первый день установил распорядок следующих. Ди старалась как можно больше спать днем, а по ночам таскала воду на огород. Она не пыталась оценить результаты, даже не задумывалась об этом, просто продолжала свою работу.

Через восемь дней после того, как Ди покинула Дабл Си, Лукас отправился к Ручью Ангелов. День клонился к закату, и было прохладнее, чем в последние недели. Он решил, что восемь дней — достаточно для того, чтобы она остыла. Теперь, надеялся Лукас, они могли устроить грандиозную ссору и выяснить отношения.

Каждый день после отъезда Ди он сопротивлялся стремлению повидать ее, узнать, нельзя ли склонить ее к разумному решению. Проклятие! Как ему не хватало ее. Он провел с ней так мало времени. Потребовалась бы целая жизнь, чтобы наверстать упущенное.

Первое, что Лукас увидел, подъехав к ранчо, была Ди, таскавшая ведра с водой и аккуратно выливавшая ее под растения. Его охватила злоба. Проклятый огород! Нужно было вырвать эти растения с корнями и сжечь их. Почему она не понимала, насколько бесполезным было ее занятие и бессмысленным ее упрямство?

Он спешился, чтобы встретить ее на обратном пути к колодцу. Но Ди прошла мимо, даже не взглянув в его сторону. Тогда Лукас взорвался. Он вырвал ведро из ее руки и швырнул его через весь двор.

— На кой черт ты это делаешь? — крикнул он. — Хочешь себя угробить?

Ди выпрямилась.

— Спасибо тебе, — тихо сказала она. — Теперь мне приходится поливать огород вручную.

— Черт побери, Ди, слишком поздно! — Он схватил ее за руку и повернул лицом к огороду. — Посмотри! — яростно продолжал он. — Раскрой глаза и посмотри! Ты льешь воду на умирающие растения! Даже если тебе удастся заставить некоторые из них снова зацвести, зима придет раньше, чем они дадут урожай.

— Если у меня не будет огорода, мне будет нечего есть, — сказала она и, высвободив руку, пошла за ведром.

Он последовал за ней и отбросил ведро ногой, когда она потянулась к нему.

— Не поднимай его, — процедил он сквозь зубы.

Она была почти в норме, когда покидала Дабл Си, а теперь снова заметно похудела, и под глазами на ее изможденном бледном лице появились тени.

— Ты проиграла. — Он положил руки ей на плечи и встряхнул ее. — Ты проиграла, черт возьми! Все кончено. Здесь не осталось ничего стоящего. Собери одежду, и я отвезу тебя домой.

Она рванулась от него:

— Это — мой дом.

— Это — ничто! — заорал он.

— Тогда и я ничто! — неожиданно взвизгнула она.

Он попытался взять себя в руки, и, когда заговорил, его тон был стальным.

— У тебя есть два выхода. Ты можешь взять деньги, которые я предлагал тебе за землю, и поселиться в городе, или ты можешь выйти за меня замуж.

Она глубоко дышала, тоже пытаясь овладеть собой.

— Зачем тебе покупать негодную землю? — осторожно спросила она. — Мне не нужны деньги, которыми ты хочешь успокоить свою совесть, и я не люблю благотворительность.

— Тогда мы поженимся.

— Это твои варианты, а не мои. — Ее кулаки сжались. — Если я не возьму деньги, чтобы не облегчать твою совесть, я и не выйду за тебя по той же причине. Я останусь на своей земле, в своем доме.

— Черт возьми, ты умрешь с голоду.

— Это мое решение, Кохран.

Они смотрели друг на друга, как дуэлянты. Вдруг, в установившейся тишине, раздался низкий рокот, и порыв холодного ветра заставил вздуться юбку Ди. Лукас поднял голову с настороженным выражением на лице. Он принюхался, безошибочно угадав запах пыли и дождя. Ди тоже посмотрела на гряду темных туч, плывших к ним. Небо так долго было чистым, что вид этих туч изумил ее. Дождевые облака. Это были настоящие дождевые облака.

Туманная серая стена, приближаясь, стремительно спускалась по склону. Через минуту она достигла ранчо, осыпая Лукаса, и Ди отдельными каплями, которые были настолько крупными, что причиняли при ударе боль и поднимали с земли облачка пыли.

Взяв ее за руку, он потащил Ди на крыльцо. Они добежали до дома в тот момент, когда дождь превратился в потоп. Раздался удар грома, настолько сильный, что земля задрожала.

Они молча стояли на крыльце и смотрели на потоки дождя. Стало ясно, что это не была короткая летняя гроза, поскольку дождь перешел в сильный, устойчивый ливень. Лукас видел это раньше и знал, что это такое. Это был конец засухи, сигнал, извещающий о перемене погоды и пришедший очень своевременно. Еще одна неделя без дождя привела бы к гибели скота. Но все пережили засуху, ни одно из окрестных ранчо не пострадало. Только ферма Ди.

Сильный дождь повысит уровень грунтовых вод и наполнит колодцы. Он спасет ранчо и стада, возвратит к жизни пастбища. Сток воды снова наполнит Ручей Ангелов, но только на время. Долина оживет. Но было слишком поздно для хозяйки Ручья Ангелов, слишком поздно для ее огорода. Все благополучно пережили засуху. Все, кроме Ди Сван.

Она повернулась и вошла в дом, тихо закрыв за собой дверь.

Раньше она никогда не плакала, но теперь это случилось с ней. Она старалась держаться, заставляя себя много работать, чтобы не думать о случившемся, но сейчас слезы хлынули из ее глаз, как этот ливень с небес.

Лукас не мог выбрать лучшего способа причинить ей боль. Она так долго боролась за свою независимость, так старательно строила свою жизнь, а он так быстро уничтожил все, что она любила. Если бы это сделал Кайл Беллами, ей было бы легче. Она могла бы быть злой и враждебной, она бы сделала все возможное, чтобы предотвратить это, но она не была бы так потрясена предательством. Ее чувства не были бы так опустошены, если бы она не любила Лукаса. Но она любила его. Даже сейчас она любила его. И она даже представить себе не могла, насколько ясно, расчетливо и жестоко он мог показать ей, что она ничего не значит для него.

Лукас стоял у двери и слушал ее плач. Эти звуки смешивались с шумом дождя, становясь неразличимыми. Он не ожидал, что Ди может так плакать и что ее плач так будет рвать его душу и опустошать ее.

Теперь Лукас понимал, каким он был глупым и самоуверенным и какую страшную боль причинил он Ди.

Глава 22

Лукас помнил слова Фронтераса о том, что, если Ди так сильно любит Ручей Ангелов, ей будет очень тяжело переносить боль потери. Он знал, как она любит эту землю, но не посчитался с ее чувством, убедив себя, что его поступок — на благо Ди. На самом деле он сделал то, что было лучшим для него. И не только потому, что обеспечил свою усадьбу водой, но и потому, что пытался воздействовать на Ди, лишив ее выбора и тем самым склоняя выйти за него замуж. Он должен был предвидеть, что потеря Ручья Ангелов разобьет ее сердце, ведь точно так же он любил Дабл Си и никогда бы не простил того, кто разрушил бы его дом.

Но именно так он поступил с женщиной, которую любил.

Гордый и самонадеянный, он беспечно решил, что жизнь в Дабл Си будет для нее более чем достаточной компенсацией за потерю Ручья Ангелов. Он ожидал, что она страшно разозлится на него, но надеялся скоро успокоить ее. Однако ему следовало помнить о ее глубоких, неистовых страстях и о том, как она выглядела в то утро, когда он нашел ее на лугу. Тогда ее лицо так сияло, что ему было больно смотреть на нее. Недооценив силу ее любви к долине Ручья Ангелов, он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Как мог он убедить Ди в том, что любит ее, после того, как намеренно разрушил то, что было смыслом ее жизни?

Все ликовали по поводу дождя. Когда люди видели, как наполнялись водоемы и оживали потоки, голова шла кругом. Даже Бар Би устоял. Глядя на идущий второй день дождь, Лукас испытывал ярость. Все было зря, все, что вытерпела Ди. Беллами напал на нее напрасно. Он, Лукас, напрасно погубил долину Ручья Ангелов. Судьба и природа издевались над ними, послав дождь вовремя для владельцев ранчо, но слишком поздно для одной единственной женщины.

Он вернул ей быка и двух коров и купил цыплят взамен тех, которые разбежались, когда он перекрыл ручей. Он не доставил их сам, потому что не надеялся, что она будет рада видеть его сразу после случившегося, а быть может, и в будущем.

Ди заставляла себя преодолевать трудности жизни. Слишком настойчивая, чтобы позволить себе сдаться, она тем не менее выполняла все автоматически, без надежды и, казалось, даже без цели. Как едко заметил Лукас, она теряла время, поливая водой умирающие растения. Ни одно из них не оправилось достаточно для того, чтобы плодоносить.

Независимо от ее представлений, она находилась в безнадежном положении. У нее еще оставались прошлогодние запасы, но их бы не хватило, чтобы прожить зиму, если только она не собиралась питаться одними яйцами и молоком. У нее не было достаточно денег, чтобы отремонтировать свое жилище и одновременно закупить продукты, но она не могла оставаться на зиму в таком доме. Если бы она отремонтировала его, ей пришлось бы голодать. Все другие, рассмотренные ею варианты, тоже заводили в тупик.

Она не знала, как пережить зиму. Ей необходимо было устроиться на работу. Но даже если бы ей это удалось, что бы она делала на следующий год? Могла ли она завести большой огород без питавшего его Ручья Ангелов, надеясь только на дожди? Возможно, хотя это снова неизбежно означало бы ручной полив. Многие семьи жили так. Но именно семьи. В них было, по крайней мере, два человека, разделявших тяжелый труд. Хотя она и была сильной, она знала пределы своих возможностей. Попытаться вырастить такой же большой огород, как раньше, — значит, измучить себя, ухаживая за ним. Постоянное утомление ведет к потере ловкости, что, в свою очередь, приводит к несчастным случаям.

Она смогла бы вырастить некоторое количество овощей, чтобы прокормиться, не более того. Но она не смогла бы всерьез заниматься огородничеством, не имела бы для этого времени и сил. А Ди так любила эту работу. Густой запах земли по утрам, прохладное шелковистое ощущение, вызываемое росой, дары урожая, почти блаженное удовольствие, испытываемое от вида жизни и изобилия, — всем этим ее награждала земля. Существовал величественный ритм в смене времен года. Ди следовала за природой, обновляясь весной, расцветая летом, собирая урожаи осенью и отдыхая зимой. Чем бы она теперь ни занималась, она потеряла то, что любила больше всего на свете.

Но во всем мире люди сталкиваются с жестокими разочарованиями, и даже трагедиями, и продолжают жить. Время неумолимо. Ди должна была или справиться, или сдаться, а она знала, как делается первое, но была незнакома со вторым.

Первым человеком, к которому она обратилась в поисках работы, был мистер Винчес из универсального магазина.

— Что вам нужно? — спросил он, внимательно разглядывая ее.

— Работа, — спокойно ответила она. — Неважно — какая. Я могу заниматься вашими счетами, упаковывать товары, подметать пол.

— Я могу все это делать сам, — проворчал он.

— Я знаю.

Он продолжал смотреть на нее, потом пожевал губу.

— Сожалею о том, что случалось с вашим домом. Полагаю, что вы пришли из-за этого.

— Да.

Вздохнув, он покачал головой:

— Хотел бы помочь вам, но совершенно очевидно, что глупо платить кому-нибудь за то, что можешь сделать сам. Магазин слишком мал, и в чьей-то помощи нет необходимости.

— Я понимаю, — сказала она. — Спасибо.

Ди даже не почувствовала разочарования, потому что это было именно то, чего она ожидала. Если бы она получила работу, то была бы удивлена больше, чем кто-либо другой.

Она попыталась устроиться в магазин тканей, но миссис Ворли могла обеспечить лишь свое существование. О наемных работниках не могло быть и речи. Такое же положение было в магазине головных уборов.

Она бродила по улицам, заходя во все заведения. Банку не нужны были новые служащие. Два ресторана содержались семьями, и наем человека с улицы означал бы, что кто-то из членов семьи остался не у дел. Аналогичная ситуация была и в двух гостиницах. Рабочие места разделялись между родственниками, и это — характерная особенность семейного бизнеса. Ди знала такое положение еще до того, как начала поиски, но все же спрашивала на тот случай, если бы кто-нибудь заболел и стал неработоспособным.

Единственная швея в городе не нуждалась ни в какой помощи. Большинство женщин в городе шили сами. В Проспере просто не хватало людей, готовых платить за шитье. Ди даже спрашивала об уборке домов, и мистер Винчес разрешил ей повесить объявление на двери его магазина. Но никто не обратился к ней. Люди, которые могли позволить себе нанять кого-нибудь для уборки, уже сделали это.

То, что она сказала Лукасу во время их первой встречи, оказалось правдой: единственное рабочее место для нее в Проспере находилось в одной из комнат над салуном.

Единственная принадлежавшая ей ценность — земля — теперь ничего не стоила. Она могла бы расстаться с ней, но никто не захотел бы купить ее. Она знала, что Лукас отдаст ей деньги в обмен на документ на землю, но это будет унизительная подачка, потому что он, конечно, уже не нуждался в этой земле. У него было достаточно воды — такой сладкой и чистой, какую только можно вообразить, и неистощимой. У него была вода Ручья Ангелов.

Поток на другом склоне горы уже не назывался Ручьем Ангелов. Она даже не знала, было ли у него название. Там его значение было другим, потому что Дабл Си — обширное пастбище, и действие воды здесь было не таким заметным.

Ее маленькую, узкую долину ручей делал волшебным, крошечным раем. Поэтому он назывался Ручьем Ангелов. Она никогда не думала о нем как об углублении в земле, по которому течет вода. Ручей Ангелов был живым существом, со своим характером и своей тайной. Он был полноправным партнером Ди. Благодаря ему земля дарила своей хозяйке несказанное изобилие. И Ди горевала по нему, как по умершему человеку.

Если у Ди и оставалось что-то, так это гордость. И все же, по мере того, как проходили дни, она была вынуждена признать, что ей, возможно, придется забыть о своей гордости и взять деньги у Лукаса. Ей больше нечего было делать на ранчо, но она бы смогла начать все заново в другом месте.

Лукас! Она все еще не могла позволить себе думать о нем. Боль была еще слишком свежей, слишком невыносимой. Она не могла забыть о том, что он сделал, но не позволяла себе думать об этом. Пока она не вспоминала о Лукасе, она могла существовать, но мысли о нем мучили ее с прежней силой.

Ее тело, ритм которого был таким же неизбежным, как смена времен года, говорило ей, что она не носила его ребенка. Казалось, она должна радоваться этому. И все же, вопреки всему, она надеялась. Сейчас ребенок означал бы для нее катастрофу, но она все равно надеялась. Эти два раза, когда они не предохранялись, были для нее последний шансом забеременеть. Она больше не заботилась о своей репутации, если от нее что-нибудь осталось. Ди любила бы ребенка Лукаса со всей неистовостью своей натуры, так же, как она любила его отца, хотя это чувство и доставляло ей столько душевной боли.

Ди сразу узнала женщину, подъехавшую верхом к ее дому. На ней был изящный костюм для верховой езды и невероятно элегантная маленькая шляпка с плюмажем, вьющимся по краю, грациозно сдвинутая набок. Огненно-рыжие волосы и блестящие карие глаза оставались прежними. Это была Тилли, девушка из салуна, которая ездила в Дабл Си за помощью. Ди считала, что обязана Тилли жизнью так же, как Луису Фронтерасу или Лукасу.. Все они сыграли свои роли. Женщины посмотрели друг на друга.

— Доброе утро, — тихо произнесла Ди. — Заходите, пожалуйста.

Тилли спешилась и поднялась на крыльцо. Впервые за десять лет ее пригласили в приличный дом. Хижина была скромной и сильно поврежденной, но мало кто впустил бы ее к себе или хотя бы вежливо поздоровался с ней.

— Спасибо за то, что вы сделали.

Тилли слегка улыбнулась:

— Я сделала это не только для вас. Я не могла позволить Кайлу погубить себя таким способом.

— Я слышала, что вы сейчас живете на ранчо Бар Би.

— Да. Мы собираемся пожениться. Но мы, вероятно, не останемся здесь. Не думаю, что местные жители когда-нибудь забудут о том, что произошло, или простят его. Хорошо, что мы с вами умеем начинать все заново. И спасибо вам. Вы могли настроить против него людей еще сильнее, но не сделали этого.

— В этом не было смысла. Лукас чуть не убил его.

Ди вспомнила, что Колорадо был теперь штатом, но это не изменило подход местных жителей к проблемам. Если возникал спор, люди решали его без участия закона. Кайл получил более серьезное наказание, чем удары кулаков Лукаса: он стал как бы неприкасаемым, и его репутация была погублена. Оглядев хижину, Тилли сказала:

— Вам тоже придется все начинать сначала. Я пришла, чтобы предложить вам некоторую компенсацию за повреждения. Я понимаю, что не могу исправить случившееся с вашей землей, но это поможет вам продержаться.

Начать сначала. Сердце Ди тяжело билось. Как могла она начать сначала?

— Кайл не делал этого, — возразила она. — Да, он повредил дом, но именно Кохран погубил долину.

— Он бы не поступил так, если бы не Кайл, — мягко возразила Тилли. — Это было трудное решение и трудное дело, но ведь Лукас — сильный человек. Он понимал, что, пока вы владеете Ручьем Ангелов, всегда найдется кто-нибудь, желающий отобрать его у вас, и вы всегда будете в опасности. Поэтому он устранил единственную причину, делающую долину такой привлекательной. Он сделал это, чтобы защитить вас.

Перед глазами Ди снова встала картина полного запустения.

— Я бы предпочла рисковать.

— Лукас не мог позволить вам это. Он слишком сильно любит вас.

— Когда я смотрю вокруг, то, что я вижу, не похоже на подарок, сделанный любимому человеку, — медленно произнесла Ди.

— Я знаю. Как я уже сказала, на это было трудно решиться. Мне тоже было трудно просить Лукаса помочь вам в тот день, зная, что Кайла могли убить из-за меня. Мало кто понял бы, что мой поступок был продиктован любовью, но это было именно так. Я сделала бы все, что угодно, чтобы остановить его, даже если бы он возненавидел меня за это.

— Я не испытываю ненависти к Лукасу, — сказала Ди, и это было правдой.

— Но вы не можете простить его?

— Нет. Не сейчас. Может быть, никогда. Я чувствую пустоту, как если бы лишилась части себя. Но это имеет отношение не к прощению, а к жизни. Сейчас она не очень интересует меня.

Тилли уже видела такое выражение в глазах других людей, и даже в своих собственных. Это был взгляд человека, которому нечего терять. Этот печальный взгляд сохранялся надолго, и если человек все же приходил в себя, он становился другим, и эти перемены было сложно понять.

— Я принесла деньги, — поспешно сказала Тилли, меняя тему разговора.

— Мне не нужны деньги Кайла.

— Это мои деньги.

Ди удивленно посмотрела на нее:

— Я тем более не возьму их. Вы не обязаны платить, вы не несете ответственности за случившееся. Это я обязана вам за спасение.

— Но долги Кайла — это мои долги, — упрямо произнесла Тилли. Она криво улыбнулась. — Это плата за любовь.

— Спасибо, но я не возьму.

Ди могла бы умерить свою гордость и взять деньги Кайла, потому что все произошло по его вине, но она, безусловно, не могла брать деньги у Тилли.

— Я слышала, что вы искали работу в городе, — поинтересовалась Тилли.

— Да, но безуспешно.

— Тогда возьмите деньги. Я могу позволить себе это, а вы нуждаетесь в них.

Ди подумала о деньгах и о новой жизни, но она нуждалась не в деньгах, а в воде. Она застыла, уставившись на Тилли, как если бы увидела ее впервые. Что случилось с ее головой? Все, что сделал Лукас, можно переделать. Ручей, который был однажды повернут, мог быть повернут снова.

Предательство Лукаса вызвало такую боль, что Ди долго находилась в шоке. Только этим можно было объяснить то, что она не стремилась изменить положение. Раньше она никогда не относилась к тем, кто сидел и жаловался на судьбу, а засучив рукава брала ситуацию под контроль. Сейчас, впервые с тех пор, как Лукас рассказал ей о своем поступке, она почувствовала себя живой, и прежний блеск появился в ее глазах.

Внимательно наблюдавшая за ней Тилли спросила:

— У вас появилась идея?

— Да. И вы можете кое-что сделать, чтобы помочь мне.

— Все, что угодно. Я в вашем распоряжении.

На лице Ди появилась слабая улыбка:

— Вы можете раздобыть мне немного динамита?

Всегда любившая приключения, Тилли отправилась вместе с Ди по руслу ручья вверх, в горы к истоку. Это был нелегкий путь. Ди была уверена, что существовала более удобная дорога, но она не знала ее.

Они обе надели брюки и не пожалели об этом, потому что им несколько раз приходилось спешиваться и вести лошадей за собой. Они карабкались, шли в обход, иногда теряя из вида русло и снова возвращаясь к нему. Но когда они добрались до разветвления потока, все стало ясным. Земляная дамба перекрывала восточное русло, направляя всю чудесную воду на земли Дабл Си.

Ди уставилась на сооружение, убившее ее ферму. Если бы Лукасу нужна была вода, чтобы выжить, она бы сама голыми руками построила эту дамбу. Она была готова продать ему эту долину. Но будь она проклята, если она позволит Лукасу уничтожить столь прекрасную и столь сильно любимую ею землю только из-за того, что он считал, что так будет лучше для нее.

— Вы когда-нибудь пользовались динамитом? — спросила Тилли.

— Нет.

— Господи!

— Не волнуйтесь. Я узнала в городе. Кузнец занимался взрывными работами, и он показал мне, как обращаться с динамитом.

— Вы собираетесь зажечь шнур и бросить его на дамбу?

— Нет. Я хочу вкопать его в основание дамбы с восточной стороны. При этом он, взорвавшись, еще и углубит русло ручья.

Ди очень хорошо поняла замысел Лукаса и собиралась поступить так же.

Потребовалось некоторое время, чтобы вырыть два углубления в затвердевшей глине. Ди поместила в них динамитные шашки и протянула длинные шнуры. Она предусмотрительно сожгла несколько кусочком шнура, чтобы узнать, за какое время сгорает один фут, и вычислила длину шнура, необходимую для того, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от места взрыва.

— Вам лучше начать спускаться с горы, — сказала она Тилли. — Я дам вам пять минут и подожгу шнуры.

— Я хочу посмотреть, — сказала Тилли. — Я так долго добиралась сюда. Я хочу увидеть, как вы сделаете это. Я уйду вместе с вами.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Ди подожгла шнуры.

Они кинулись к лошадям, вскочили в седла и помчались во всю прыть. Ди про себя считала секунды.

Лукас бродил по берегу ручья, глядя на бегущую воду и не вспоминая о битвах, развернувшихся из-за нее. Ручей был глубже, чем когда-либо раньше, и в отдельных местах можно было плавать. Он подумал: стоило ли делать это?

Ди ходила по городу, от двери к двери, ища работу, вместо того, чтобы возвращаться к нему. Ирония заключалась в том, что он был единственным человеком, который не мог ни в чем отказать ей, а она предпочла бы умереть, но не попросить его о чем-либо.

Несмотря ни на что, он не терял надежду. Ди должна была понять, что он стремился защитить ее. Когда она остынет, то, конечно, вернется к нему. Но дело было не только в ее характере, а в обиде, столь глубокой, что Ди до сих пор не оправилась от нее. И еще — в гордости. Еще не рождалось существа более гордого, чем Ди Сван. Поэтому любить ее было трудно. Но если бы она была менее гордой, менее неистовой, она была бы другой, и он не любил бы ее так безумно. Если бы она не была такой сильной, она не могла бы соперничать с ним в силе воли. Ди Сван была именно такой женщиной, какая была ему необходима, женщиной для Лукаса Кохрана.

Но он необдуманно жестоко обошелся с ее гордостью и независимостью. Ди не могла простить его за Ручей Ангелов, а он ожидал и требовал от нее, чтобы она стала другим человеком. Она нуждалась в независимости, которая была неотъемлемой частью ее гордой натуры и делала ее такой сильной. Как она могла измениться? Ручей Ангелов не принадлежал ей в такой степени, в какой она принадлежала этой земле. Если бы он заставил ее вернуться к нему, отказаться от своей независимости, это убило бы ее гордый дух.

Он мог попытаться вернуть Ди, уважая ее независимость и гордость. Она бы никогда не пришла к нему иначе, как в качестве независимой женщины с неуязвимым достоинством. Ди всегда настаивала на сохранении своей независимости. Как он мог винить ее за это, если и сам был таким же? Он никогда бы никому не подчинился, и она бы тоже никогда этого не сделала. Она могла быть его партнершей, но ни в коем случае не его рабыней. На самом деле он никогда и не желал этого, но ему потребовалось потерять ее, чтобы это осознать.

Лукас снова посмотрел на воду. Бесценный дар, но не такой бесценный для него, как Ди.

Она отклонила его предложение о браке даже после того, как он объяснил, что хочет жениться на ней не из-за Ручья Ангелов. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что даже если когда-нибудь он помирится с Ди, она все равно не выйдет за него замуж. Ведь он рассказал ей обо всех своих планах, о том, как собирался превратить Дабл Си в империю, используя деньги, чтобы влиять на политические решения. Он говорил об общественной деятельности в Денвере, балах и приемах, которые будет посещать со своей женой, потому что дела обычно устраиваются на общественных мероприятиях. Он представлял рядом с собой Ди и был настолько самоуверенным, что намеревался превратить ее в настоящую светскую даму. Но Ди не могла вести такую жизнь и знала это. Ей необходима воля, свобода, а они существуют вдали от удушающих рядов зданий и бесконечных условностей общества. Неужели он был настолько слеп, вообразив себе, что она подошла бы на роль светской дамы? Ди никогда не просила его измениться. Как мог он быть таким бесчувственным, чтобы ожидать этого от нее?

Лукас подумал обо всех своих планах и замыслах и мысленно взвесил их. Он хотел иметь влияние только ради Дабл Си. Но он уже был богатым, черт возьми! И Ди дала бы гораздо больше его усадьбе, чем все честолюбивые замыслы. Она дала бы себя, свой дух, детей, которые бы у них родились.

Он должен сделать выбор, но выбора вообще не было. С ослепительной ясностью он понял, что предпочитает Ди любому количеству власти и влияния, которого мог когда-либо достигнуть. Он готов был передать ей права на Дабл Си, если бы это потребовалось, чтобы вернуть ее. Он хотел стать ее партнером на всю жизнь.

Ее партнером.

Лукас глубоко вздохнул, пораженный пришедшей к нему мыслью. Это могло сработать. Это была пока единственная возможность, которая хотя бы приблизит их примирение.

Он услышал грохот, низкий и раскатистый, донесшийся с гор. Подняв голову, ожидая увидеть тучи, он увидел лишь чистое небо. Недоумевая, он размышлял, откуда мог раздаться гром.

Гром, черт побери! Неожиданно Лукас понял, что это было. Раскрыв от удивления рот, он уставился на горы. Потом начал беспомощно смеяться.

Он должен был знать, что она непременно что-то предпримет. Сильный грохот говорил о том, что Ди снова была в воинственном настроении.

На следующий день Ди услышала, как кто-то подъехал на лошади прямо к ее дому. Выглянув из окна, она увидела соскакивающего с седла Лукаса. Она ожидала его накануне и удивилась, что он так замешкался.

Взяв дробовик, Ди вышла на крыльцо.

— Что тебе нужно? — спросила она без предисловий.

Он поставил ногу на нижнюю ступеньку, настороженно следя за дробовиком.

— Послушай, Ди. Если ты хотела воспользоваться этой штукой, тебе следовало сделать это во время нашей первой встречи. Теперь уже поздно.

— Никогда не поздно исправить ошибку, — улыбаясь, произнесла она.

— Точно. — Он кивнул в сторону журчавшего ручья, который снова был глубоким и прозрачным. — Кто выполнил для тебя эту работу?

Она вздернула подбородок:

— Мне никто не был нужен для этого. Я сделала это сама.

Лукас пораженно уставился на нее. Его сердце чуть не остановилось при мысли об опасности, которой она подвергалась. Проклятие, неужели она не понимала, как опасен динамит? Он даже не представлял себе, что она могла сделать это самостоятельно. Правда, теперь он понял, что именно этого и следовало ожидать. Разве Ди просила кого-нибудь сделать что-либо для нее?

— Ты сошла с ума! — крикнул он, и его лицо вспыхнуло от злости. — Ты могла погибнуть.

Она с презрением посмотрела на него:

— Вероятно, ты думаешь, что я не знала, что делаю.

— А ты знала, — огрызнулся он. Она подняла брови.

— Очевидно, — медленно произнесла она. — Я все еще здесь.

Лукас почувствовал, что безнадежно пытается пробить головой стену, но потом неожиданно рассмеялся. Он подумал, что таким образом она будет сводить его с ума до конца жизни. Может быть, он уже безумен, потому что он мог поклясться, что заметил веселые искорки в этих колдовских зеленых глазах. Она любила выводить его из себя.

— Мне помогала Тилли, — призналась Ди.

— Тилли! — Он снял шляпу и взволнованно вытер со лба пот.

Господи, но в этом был смысл. Тилли сделала это, потому что чувствовала себя обязанной искупить грехи Кайла. В это мгновение Лукас понял, что его собственный поступок был гораздо хуже того, что сделал Кайл, хотя он и совершил его ради любви.

Ди вызывающе посмотрела на него:

— Если ты построишь еще одну дамбу, я взорву и ее.

— Я не собираюсь строить новую дамбу, — раздраженно ответил он. — Черт побери, я должен был сам взорвать эту дамбу. Я просто не додумался вовремя сделать это.

Ди изумленно уставилась на него.

— Почему бы ты стал взрывать дамбу?

— Потому что я был не прав. — Он спокойно смотрел на нее, и их взгляды встретились. — Потому что я не имел никакого права строить ее. Потому что я сделал бы что угодно, чтобы вернуть тебя.

Она никогда не видела его глаза такими голубыми и решительными. Ее сердце сильнее забилось в груди, но она боялась показать ему свое волнение.

Лукас сделал шаг к ней, но Ди подняла дробовик.

— Стой там, — предупредила она. Он даже не взглянул на оружие.

— Ты не выйдешь за меня?

Она непроизвольно посмотрела в сторону ручья.

— Нет, не из-за этой проклятой воды! — воскликнул он. — Оставь себе эту долину. Она мне не нужна. Мне нужна ты. Я составлю документы таким образом, что долина останется твоей, и я передам тебе права на Дабл Си. Только выйди за меня.

Она была поражена этим предложением. Ее руки ослабли, и ствол дробовика оказался направленным в землю. Прежде чем она успела перевести дыхание, Лукас вскочил на крыльцо, осторожно вынул оружие из ее рук и отложил его в сторону.

— Что ты сказал? — потрясенно спросила она.

— Я сказал, что Ручей Ангелов останется твоей личной собственностью и ты поступишь с ним, как захочешь, без всяких возражений с моей стороны. Не знаю, почему я не подумал об этом раньше. И я отдам тебе и мою усадьбу. Я отдам тебе все, что угодно, если ты только скажешь «да».

Ди и представить себе не могла, что он предложит ей такое. Это было просто удивительно и не правдоподобно.

— Но… почему?

Он глубоко вздохнул. Было чертовски сложно оставаться спокойным, ставя на карту все, что он имел, и свое будущее счастье.

— Потому что ты нужна мне, милая. Мне нужна жена, которая треснет меня по голове, когда я попытаюсь командовать ею, а ты единственная, кто посмеет сделать это. Я уже потерял счет тому, сколько раз я просил тебя выйти за меня замуж, но хочу, чтобы ты прямо сейчас поняла одну вещь: я никогда не делал это ради земли или воды. Я просил, потому что люблю тебя. Это ясно?

Ди не знала, что сказать. Она изумленно смотрела на него, и ее сознание было пустым, как хорошо вытертая школьная доска.

— Я спрашиваю: это ясно? — рявкнул он.

— Ты не можешь хотеть этого, — выпалила она.

— Почему?

— Потому… потому, что я не подхожу тебе, — с жаром произнесла она. — Ты собираешься проводить много времени в Денвере, а я не могу жить так. Люди стали бы смеяться надо мной. Я не гожусь…

— Да, ты не годишься, — с досадой согласился он. — К дьяволу Денвер. Я лучше останусь с тобой.

— Я не могу просить тебя отказываться…

— Проклятие, ты не просишь меня ни от чего отказываться! — зарычал он, еле сдерживаясь. — Я знаю, что хочу. Отвечай на мой вопрос!

Ди попыталась собрать свои рассеянные мысли.

— Мне не нужна твоя усадьба, — сказала она. — Я не выйду за тебя замуж из-за того, что ты предлагаешь мне землю.

Лукас швырнул свою шляпу на крыльцо, и ему захотелось растоптать ее. Вместо этого он схватил Ди за плечи и встряхнул ее.

— Тогда забудь об этой проклятой земле, — процедил он сквозь зубы. — Только скажи, что выйдешь за меня.

В ее груди медленно начала нарастать радость, и она попыталась сдержать ее. Ей казалось, что она может умереть от этого восторга. Лукас хотел ее. Невероятно, но он действительно хотел ее. Он никогда бы не предложил ни дюйма своей любимой усадьбы, если бы не думал, что это единственный способ уговорить ее выйти за него замуж. А он предложил ей взять все. Он любил ее, и взгляд этих голубых глаз говорил о том, что Лукас ни капли не жалел об отказе от своих честолюбивых замыслов. Он принял решение, а когда Лукас Кохран принимал какое-нибудь решение, никто и ничто не могли изменить его.

— Хорошо, — сказала она. Он снова встряхнул ее:

— Что — хорошо?

Она начала смеяться.

— Да, — сказала она.

— Что — да? — Господи, она могла превратить его в буйно помешанного до конца жизни. Она одарила его ослепительной улыбкой:

— Да, я тоже люблю тебя. Да, я выйду за тебя замуж. Но не из-за Дабл Си или чего-то другого, а только потому, что я люблю тебя. Разве могло быть иначе?

Лукас так сильно прижал ее к своей груди, что чуть не раздавил ей ребра. Он закрыл глаза, потому что их обжигали слезы. Он поставил на карту всю свою жизнь и не вынес бы ее отказа.

— Господи, до чего же ты упрямая.

— Я знаю, — мирно согласилась она, и слова ее были неразборчивыми, потому что ее лицо было прижато к его груди. — Такая же упрямая, как ты.

— Я имею в виду Ручей Ангелов. Он останется твоим. Он нужен тебе, дорогая. Раньше я не понимал этого. — Он поцеловал ее волосы. — Став новой хозяйкой Дабл Си, ты превратишься в одну из самых богатых женщин штата.

Она подняла голову и ослепительно улыбнулась.

— Нет, — сказала она.

— Конечно, превратишься. Я знаю, сколько стоит моя усадьба, черт побери.

— Я не хочу брать Дабл Си.

— Сделка есть сделка.

— Нет, пока я не скажу «да». Я не возьму Дабл Си. Оно нужно тебе так же, как мне нужен Ручей Ангелов. — Ее руки сомкнулись на его спине. — Ты знаешь, что наш союз должен быть равноправным. Почему это не может быть партнерством?

— Черт возьми, меня это не будет интересовать, — нетерпеливо сказал он. — Пока мы будем женаты.

У Ди было удивительно мирное настроение.

— Неважно, чье имя будет указано в бумагах, если я смогу бывать здесь.

Она почувствовала, что это было правдой. Ручей Ангелов принадлежал бы ей, даже если бы в документе стояло имя Лукаса. Она верила ему и поэтому уже не стала бы бороться, чтобы сохранить свою независимость. Уважение, с которым он отнесся к ней, было мерой истинной независимости, и это было все, чего ой хотела. Она могла спокойно выйти замуж за Лукаса, не опасаясь за свое достоинство.

— Это же относится и к Дабл Си, — признался он. — Имя не имеет значения. Значение имеешь ты, а земля останется там, где была. Но мы сделаем это, как бы ты ни была против, — сказал он, наклоняясь, чтобы крепко поцеловать ее. — Это будет наследством для наших детей.

Все ее тело содрогнулось от удовольствия при мысли о часах любви, которые потребуются, чтобы завести этих детей. Лукас заметил ее движение, и его тело откликнулось на него.

— Мы будем часто ссориться, — сказал он, предвкушая это. Он едва мог дышать.

— Почти наверняка.

— А после ссоры будем заниматься любовью.

Она отстранилась и внимательно посмотрела на него своими зелеными глазами.

— Ну, это мы еще поглядим.

— Будем, — сказал он, поднимая ее на руки.

Сбежав по ступенькам, он остановился у Ручья Ангелов, где хрустальная вода по-прежнему сверкала и кружилась, но, казалось ему, с большей живостью, как если бы она была рада своему возвращению в долину. Громко рассмеявшись, он швырнул Ди в воду, потом прыгнул в нее сам. Было холодно, но это не волновало их. Визжа от смеха, как ребенок, Ди вскочила ему на спину и заставила его снова уйти под воду, они возились до тех пор, пока смех Лукаса не замер и в его глубоких голубых глазах не появились золотые искры.

Он вытащил Ди на берег и, нагнувшись над ней, задрал ей юбку и стянул с нее мокрые панталоны. Он не мог ждать ни минуты. Он вошел в нее одним сильным движением, застонав, когда ее тугое, горячее тело охватило его. Это был настоящий рай. Ноги Ди обняли его, потом ослабли. Она толкнула его в плечо, и он перекатился на спину, не отпуская ее. Она села и откинула мокрые волосы со своего лица, и у него захватило дух при виде выражения экстаза на ее лице. Это было то самое восторженное выражение, которое он видел тогда на рассвете, и он вернул его. Яркое солнце сияло у нее за спиной, и так же сияли ее глаза, зеленые, как изумруд. Ди была самым прекрасным существом из всех когда-либо виденных им, и она принадлежала ему.

— Завтра мы поженимся, — произнес Лукас.

— Как скажешь, дорогой, — промурлыкала она, нагнувшись, чтобы нежно поцеловать его.

Ей ни на мгновение не удалось одурачить Лукаса.

Эпилог

Кайл и Тилли Беллами продали Бар Би и вернулись на Восток. Ди получила письмо от Тилли, в котором та сообщала, что они с Кайлом счастливы и собираются переехать в Новый Орлеан. Это письмо было единственным, Ди никогда больше не слышала о Тилли.

Луис и Оливия Фронтерас пропутешествовали два года. Вернувшись в Проспер, к радости родителей Оливии, они купили землю к западу от Бар Би. Хотя Вилсон Милликен не знал, на какие средства его зять содержит Оливию, он не считал нужным особенно интересоваться этим, поскольку у Фронтерасов, по-видимому, всегда были деньги. Оливия выглядела более счастливой, чем когда-либо раньше, и это было все, чего отец желал для нее. Вилсон не подозревал, что его любимая дочь имела склонность к приключениям, и был доволен, что путешествия доставили ей столько радости. За короткий период Оливия подарила мужу трех дочерей. Она не могла бы осчастливить его сильнее, поскольку Луис всегда испытывал наслаждение от женского общества.

У Лукаса и Ди Кохран было пятеро детей. Сначала родилось трое мальчиков, настоящих чертенят, как и предсказывал Лукас. Следующими были две девочки, и, когда первой из них исполнился год, Лукас начал беспокоиться. Его дочь была так похожа на свою мать, что он понял: ему не удастся расслабиться до конца жизни.

Лукас и Ди сражались, ругались, мирились и любили друг друга. Дом звенел от шума и страсти. Иначе и быть не могло.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Эпилог