«Свет Рождества»

Мэри Джо Патни Свет Рождества

От автора

Бывший жених Элли, человек, который разбил ей сердце и заставил бежать из дома, в конце романа "Повеса" остался одиноким и опустошенным, поскольку всем сердцем любил свою невесту и вынужден был жить не только понимая, что потерял ее в результате собственной ошибки, но также и осознавая свою вину за небрежные слова, вынудившие ее покинуть свою семью и скрываться в течение многих лет. Несчастный и неспособный радоваться Рождеству вместе со всеми, лорд Рэндольф едет в Италию. Там он встречает Элизабет Уокер, женщину немодную и достаточно старую в свои тридцать с небольшим, явно неподходящую для женитьбы. И все же она интересует его так, как еще никто не интересовал до нее. Смогут ли эти два одиноких человека преодолеть различия, лежащие между ними, и найти счастье в совместном будущем?

Это самая первая новелла, которую я когда-либо писала – "Свет Рождества", и она дала меня шанс вновь встретиться с второстепенным персонажем моего романа "Повеса" (первоначально издавался как "Повеса и реформатор").

Лорд Рэндольф Леннокс был хорошим человеком, в молодости потерявшим женщину, которую любил, из-за единственной глупой фразы. И я подумала, что он заслуживает большего, чем имеет, а потому заставила его совершить сезонный эмоциональный всплеск и отослала в Италию, где, как все знают, могут случаться необыкновенные волшебные вещи...

Свет Рождества

***

СНОВА шел дождь. Дождь шел и вчера, и за день до этого. Сложив руки за спиной, лорд Рэндольф Леннокс пристально смотрел из окна своей спальни на блестящие серые улицы Мэйфера.

– Бернс, ты знаешь, сколько дней длится дождь?

– Нет, милорд, – ответил его камердинер, оглянувшись от платяного шкафа, где определенным образом складывал шейный платок.

– Тридцать четыре дня. Точно как в Библии, тебе так не кажется? Вероятно, настало время заказывать ковчег.

– Хотя осень и была дождливой, – просто возразил Бернс, – все же не лилось так уж непрерывно днем и ночью. А потому, если я правильно помню библейский сюжет, ковчег вряд ли потребуется.

Между приятным времяпрепровождением и депрессией лорд Рэндольф задумывался о ковчегах. Интересно, где-нибудь на Бонд Стрит среди портных, сапожников и ювелиров существует ли магазин, способный предоставить ковчег, подходящий для джентльмена? Нет, вряд ли, поскольку ковчеги предназначаются для пар, а Рэндольф был одинок. Он был одинок все тридцать четыре года, если не считать совсем краткого периода времени, и, несомненно, он останется одиноким до конца своей жизни.

С отвращением Рэндольф понял, что рискует погрязнуть в жалости к самому себе. Проклятый дождь. В начале своей жизни Рэндольф был здоровым, богатым человеком, имеющим друзей, семью и множество интересов, у него нет права жаловаться на свою судьбу. Он знал, что должен быть благодарен дождю хотя бы за то, что "эта страна величия, этот полу-рай"[1] оставался зеленым, но данная мысль совсем не уменьшила унылого однообразия вида, открывающегося из окна Рэндольфа, а также уныния, царившего в его душе.

Он получил бы удовольствие от снега, который был чист, непорочен и великодушен, но он редко выпадал в южной Англии. Где-то далеко на севере, в Шотландии или Нортумбрии, мягкие белые хлопья тихо сыпались бы с неба. А в Лондоне погода стояла просто отвратительная.

Через несколько недель наступит Рождество, несомненно серое и мокрое. И Рэндольф не был уверен, что угнетало его больше всего: дождь или праздник. Будучи мальчиком, выросшим в большом имении Данбар, он всегда любил Рождество, испытывал возбуждение и от празднований, и от самого духа волшебства, витавшего в воздухе.

Рэндольф и его старший брат Эдвард, официально известный как лорд Уэсткёк, прятались в кухне Данбара, веселясь, как и все маленькие мальчики. Там они воровали смородину и обжигали пальцы, хватая горячее печенье, пока их не выгонял повар, в обычное время испытывавший к детям нежность, но не тогда, когда от них исходила угроза праздничному банкету.

В то время Данбар был очень счастливым местом. Точнее, он и сейчас являлся таковым. Родители Рэндольфа, маркиз и маркиза Кинросс, слава Богу, обладали хорошим здоровьем и ничего так не любили, как присутствие в их доме всей своей семьи. Эдвард, его жена и трое их детей наверняка проведут Рождество в Данбаре, где соберутся и другие многочисленные Ленноксы. Большой дом будет пропитан любовью, смехом и счастьем. Ожидалось, что и Рэндольфа будут там лелеять как сына и брата, дядю и кузена.

Эта мысль была совершенно непереносима.

Был всего лишь полдень, но из-за дождя света уже не доставало. Рэндольф с некой отстраненностью изучал свое отражение в темнеющем окне. Выше среднего роста, волосы темного золота, синевато-серые глаза – обычные его черты. Во время его ухаживания будущая жена сказала ему, что он похож на греческого бога. И для нее явилось печальным разочарованием то, что он оказался просто обычным человеком, а не каким-то особенным его образчиком.

Он не должен проводить Рождество в Данбаре. Были и другие дома, другие друзья, более дальние родственники, которые с радостью приветствуют его у себя на празднике, но он не испытывал большего желания отправиться к кому-либо из них, чем в дом своего отца. Он не желает быть чужим на счастливом празднике других людей. И к тому же он не хочет иметь дело с добросердечными свахами, пытавшимися найти ему новую жену.

Чего же он хочет? Света и анонимности. Яркого неба, теплого воздуха, места, где его никто не знает и не заинтересуется, кто же он такой.

Что за абсурдная идея. Он не может вот так собраться и сбежать, действуя чисто импульсивно.

Но почему нет?

Действительно, почему? Сначала с удивлением, а потом с волнением Рэндольф понял, что не существует ничего, что могло бы помешать ему уехать из Англии. Зимой работы в его имении затихали, и его присутствия не требовалось. Теперь, когда войны на континенте закончились, там с радостью ожидали и заманивали уравновешенных англичан, чтобы насладиться их декадентским шармом. Если он ответит на этот зов сирены, его семья с сожалением вспомнит об его отсутствии, но скучать по нему не будет – правда же? Его присутствие ничего не добавит ничьему счастью.

Быстро, пока столь импульсивное решение не прошло, Рэндольф отвернулся от окна.

– Бернс, начинай упаковывать вещи. Завтра, наняв судно, мы отправляемся в Средиземноморье.

Обычно невозмутимый камердинер, позабывшись, разинул рот от изумления.

– Вы, конечно, шутите, милорд?

– Нисколько, – ответил Рэндольф, его глаза оживились. – Я немедленно отправляюсь в Сити заказывать билеты.

– Но... но невозможно устроить такую поездку за двадцать четыре часа, – попытался довольно слабо возразить Бернс.

Рэндольф просчитал все, что он должен успеть сделать, и кивнул.

– Ты прав. В таком случае мы отправляемся послезавтра. – Он усмехнулся, чувствуя себя намного лучше, чем за все последние месяцы. – Мы попытаемся найти немного света в эти рождественские праздники.

***

С ПОЛНЫМ пренебрежением к своему дорогому пальто лорд Рэндольф, скрестив руки на груди, прислонился к кирпичной стене, впитывая открывающееся перед ним великолепие. Даже под дождливым серым небом Неаполь был прекрасен.

Приняв решение покинуть Лондон, Рэндольф заказал билеты на ближайшее пассажирское судно, направляющееся в Средиземноморье. Пункт назначения казался хорошим предзнаменованием, поскольку Неаполь, как говорили, был одним из самых утонченных и очаровательных городов.

Следующим доказательством того, что его поездка благословлялась, оказалось то, что Рэндольфу повезло остановиться в лучшей гостинице города, из любого окна которой открывались восхитительные виды. Неаполь показался Рэндольфу чудесным местом, и он лег спать полный надежд, уверенный, что даже уравновешенный англичанин сможет найти здесь нечто волшебное.

Следующим утром Рэндольфа разбудил дождь, и местные достопримечательности предстали ничуть не менее мрачными, чем их лондонские собратья. Управляющий гостиницей, убитый горем, потому что стал вестником дурных вестей, признался, что декабрь считают наиболее дождливым из всего сезона, но, поспешил он добавить, погода может улучшиться в одно мгновение, а то и еще быстрее.

Выйдет солнце или нет, но этим утром погода в точности походила на жуткий английский ноябрь, от которого Рэндольф и попытался сбежать. Небольшая искра надежды вспыхнула и погасла. Как же глупо было надеяться, что он сумеет убежать либо от дождя, либо от одиночества. Но, ей-Богу, он прибыл сюда на главный праздник года, а потому будет наслаждаться им, если только это его не убьет.

Рэндольф нанял гида и в течение трех дней покорно осматривал различные церкви и памятники. Он купил кое-какой антиквариат и objets d'art[2], а также изящную куклу в национальном костюме для своей племянницы.

Кроме того, Рэндольф восхищался красивыми неаполитанскими женщинами и даже пару раз засмотрелся на черноглазых проституток. Но не поддался искушению, поскольку цена могла оказаться слишком высокой. Ходили слухи, что проститутки Неаполя часто одаривали мужчин такими подарками, которые потом нельзя было ни проигнорировать, ни забыть.

Вчера гид водил его смотреть на религиозную процессию. По причинам, находящимся за пределами понимания протестанта с севера, статуя Девы Марии была вынесена из церкви на улицу для всеобщего обозрения. Мужчины, несущие пятнадцатифутовые факелы, шли впереди, за ними следовали музыканты, играющие на маленьких тамбуринах, кастаньетах и огромных итальянских волынках. Чистильщики, одетые во все черное и траурное, держали в руках метлы, убирая улицы перед Мадонной – наиболее полезное занятие из всего действа, – другие участники процессии посыпали булыжную мостовую травами и цветами.

Улицы и балконы были переполнены зрителями, и впервые Рэндольф получил удовольствие, заразившись восторгом толпы. Затем появилась группа мрачных, босых кающихся грешников, их шеи были обвиты веревками, а на головы одеты венки из терновника с шипами, по-видимому, вонзавшимися в их черепа. За ними шествовали зловещие существа, одетые во все белое, их лица были скрыты под натянутыми на глаза капюшонами. Эти шесть фигур под колпаками были самыми ужасными из всех: почти раздетые, они шли и бичевали себя, ручейки крови стекали вниз по их истерзанным спинам и рукам, окрашивая в красное их белые одежды.

Вообще идея бичевания для разумного англичанина была совершенно отталкивающей, Рэндольф содрогнулся, его удовольствие от зрелища вмиг испарилось. Даже сквозь общий шум он слышал болезненные глухие удары кнутов с железными наконечниками по незащищенной плоти.

Под шутки своего гида Рэндольф повернулся и начал выбираться из толпы. Какой же он дурак, раз надеялся стать менее одиноким в другой стране. Произошло же нечто совершенно обратное, еще никогда в жизни он не чувствовал себя более чужим. Он очень сильно отличался от неаполитанцев, и так же, как он никогда не поймет эту оргию жестокой набожности, он никогда не будет в состоянии соответствовать их страстности, проявляемой в жизни.

Ища успокоение среди себе подобных, Рэндольф тем же вечером посетил небольшое собрание в доме британского посла. Английская община была весьма значительной по размерам и, несомненно, жаждала принять в свою среду лорда. Рэндольф сразу же получил многочисленные приглашения на рождественский обед и имел возможность съесть некоторое количество приличного сливового пудинга, а не той языческой пищи, которую употребляли местные жители. И все же этот пудинг не был настоящим сливовым пудингом, которого хотелось Рэндольфу. С вежливой неопределенностью, в которой он всегда был мастером, Рэндольф отклонил все приглашения и вернулся в гостиницу совершенно подавленным.

Следующее утро выдалось пасмурным, но по крайней мере, больше не лил дождь, а небо намекало на возможные прояснения чуть позже, может быть, днем. Обрадованный данной перспективой, Рэндольф отказался от услуг гида и отправился пешком самостоятельно исследовать город. Он был поражен непосредственным соседством богатства и крайней бедности в этом полном энергии и жизни городе, жители которого настаивали на том, чтобы как их радости, так и печали, были публично выставлены на обозрение всего мира. Его очевидное иностранное происхождение привлекало внимание, и Рэндольф был вынужден отгонять уличных мальчишек, чье простодушие было весьма сомнительно независимо от того, насколько они были молоды, но серьезных проблем у него не возникало.

Поздним утром его блуждание занесло его в тихий жилой квартал на одном из наиболее высоких холмов. Скромные, но приличные здания окружали базарную площадь с трех сторон, в то время как четвертая была ограничена кирпичной стеной. Холм от стены резко уходил вниз, открывая роскошный вид на залив. Довольный, Рэндольф закинул руки на стену и стоял, изучая город, так игриво раскинувшийся где-то далеко внизу.

В воздухе носились запахи совершенно непохожие на английские: легкий ветерок с моря благоухал сильными, интригующими ароматами незнакомой растительности и кухни. Облака начали расходиться, и, пока он стоял, первые лучи солнечного света коснулись знаменитого залива, раскрашивая угрюмые серые воды в зеленовато-голубые и бирюзовые тона.

На дальней стороне залива прорисовывались очертания Везувия[3] цвета индиго. Это был первый день, когда Рэндольф достаточно ясно смог разглядеть вулкан. Он был заинтригован небольшой, но зловещей струйкой дыма, поднимающейся над вершиной. На что это похоже – жить рядом с вулканом?[4] Возможно, именно это постоянное, тлеющее напоминание о смертности явилось причиной, по которой неаполитанцы отдавались жизни столь энергично.

Он видел всего одного человека, женщину в очках, сидевшую на скамье в противоположном конце площади. Не обращая внимания на Рэндольфа, она делала набросок в альбоме, покачивающемся на ее коленях. Светлокожая и скромно одетая, она, должно быть, тоже была туристкой. Рэндольф подумал, что для нее было довольно рискованно выйти на улицу одной, и тут же забыл о ее существовании.

Одна из тощих итальянских кошек вспрыгнула на стену возле Рэндольфа, недоверчиво взглянула на него дикими желтыми глазами, а затем стала красться вдоль стены, преследуя птицу, которая в последнюю минуту метнулась прочь. Несколько цыплят, неспеша пересекали базарную площадь, с надеждой склевывая что-то с земли, и где-то поблизости ворковал голубь. Это было самое спокойное место, найденное Рэндольфом в Неаполе. Он закрыл глаза, впитывая в себя долгожданное тепло и блеск усиливающегося солнечного света.

Какой-то скрип привлек его внимание, и Рэндольф, оглядевшись вокруг, увидел, что из дома на углу базарной площади появилась молодая девушка, держа в одной руке ведро, а в другой низкую приставную лестницу. Не обращая внимания на двух туристов, она поставила лестницу около стены, быстро взобралась на нее, продолжая держать в руке ведро, и начала мыть окна.

Девушка была очень симпатичной, с оливковой кожей, черными, как вороново крыло, волосами, скрепленными алой лентой, и парой аккуратных лодыжек, видимых из-под ее свободных юбок. Рэндольф лениво за нею наблюдал, наслаждаясь видом, словно это было одно из многих, присущих Неаполю, чудес.

После энергичного мытья самого близкого окна девушка наклонилась и начала мыть следующее, лестница под ней закачалась. Рэндольф нахмурился, полагая, что она окажется более мудрой и передвинет лестницу. Но несомненно, она мыла окна таким способом в течение многих лет. Даже если она упадет, высота не была опасной.

Готовый возобновить свою прогулку, Рэндольф начал пересекать площадь. Но не успел он сделать и трех шагов, как услышал грохот падающих предметов, сопровождаемый криком боли. Проклиная себя за то, что не попытался предостеречь девушку, Рэндольф поспешил туда, где она совершенно неподвижно лежала, и встал возле нее на колени.

– Синьорина? – Сказал он, мягко касаясь ее плеча.

Черные ресницы долго трепетали, прежде чем приподняться и показать трогательные темные глаза. Девушка что-то пробормотала, вероятно, обращение к Богу, затем села и слабо улыбнулась Рэндольфу. Она была очень молода, возможно, ей было не больше пятнадцати, с лицом, подобным лику Мадонны, что, казалось, было неаполитанской особенностью.

– Рад видеть, что вы пережили свое падение, – сказал он, хотя и не был уверен, что она его понимает. Он стал подниматься, чтобы помочь ей встать, но внезапно она упадала в обморок прямо ему в руки, и Рэндольф обнаружил, что обнимает очень сексуальную молодую особу. Чувствуя пышные изгибы ее тела, прижатые к его груди, Рэндольф поверил, что женщины Средиземноморья созревают гораздо раньше, чем их северные сверстницы.

Девушка откинула назад голову, оказавшуюся так головокружительно близко, что стало очевидно, что ее рот был просто создан для поцелуев. Поддерживающие ее руки Рэндольфа мгновенно напряглись. Как же давно он вот так держал женщину, а ведь он был всего лишь простым смертным. Но он также являлся джентльменом, а джентльмен никогда не воспользуется положением оглушенных ударом девочек, даже если те достигли полового созревания.

Он решил, что лучше всего положить ее здесь на улице, а затем обратиться за помощью, постучавшись в ее дом. Но прежде, чем он смог что-либо предпринять, он услышал позади себя хриплый мужской окрик, сопровождаемый звуком тяжелых шагов.

Он оглянулся и увидел, что двое мужчин мчатся через базарную площадь, – поразительно красивый парень и пожилой человек. Их шумное беспокойство выдавало в них семью или соседей лежащей в обмороке девушки. Можно было только надеяться на то, что кто-нибудь из них хоть немного знает английский или французский. Как только они остановились рядом, Рэндольф открыл рот, чтобы заговорить.

Но прежде, чем он успел что-либо произнести, тот, что был старше, с мучительным ревом выхватил девушку из его рук, а молодой – сильным ударом кулака двинул Рэндольфу в челюсть.

– Что за черт! – Рефлексы, отточенные в салоне Джексона, немедленно дали о себе знать. Рэндольф наклонил голову и дернулся, выходя из-под удара, его шляпа упала на землю. Но пока он поднимался на ноги, другой кулак надежно впечатался в его живот.

Сложившись пополам и задыхаясь, Рэндольф понял, что эти два маньяка подумали, что он напал на девочку. Деревянная лестница лежала поблизости, и он схватил ее за две перекладины, чтобы использовать как защиту от своего разъяренного противника.

Ситуация была настолько комична, что Рэндольф почти рассмеялся. Но тут он увидел, как в руке молодого человека блеснул нож, и его веселье вмиг испарилось. Больше это не было похоже на шутку – существовала вполне реальная опасность, что он будет убит по глупому недоразумению. Если бы это произошло, то, несомненно, Королевство обеих Сицилий выразило бы британским властям глубокое сожаление, но для Рэндольфа это уже не имело бы никакого значения.

Пронзительно крича, молодой человек размахивал перед Рэндольфом своим ножом. Рэндольф отгородился от удара лестницей и отступил к стене дома, защищая свою спину. Удивительно, сколько шума могло исходить всего от двух неаполитанцев. Нет, трех, девочка очнулась и завопила, повиснув на руке пожилого мужчины и не давая ему присоединиться к драке.

И тут энергичный взмах зонтика опустился на запястье молодого человека, выбив нож из его руки. В драку вступила туристка. Двигаясь между Рэндольфом и его противниками, она начала говорить на быстром итальянском стаккато. После минутного удивления неаполитанцы накинулись на нее с вопросами, все трое трещали одновременно.

Рэндольф уже заметил, что своими телами итальянцы говорили столь же эмоционально, сколь и своими голосами, а потому он с глубоким интересом наблюдал за развернувшейся пантомимой. Страстные жесты пожилого мужчины сделали смысл произносимого совершенно прозрачным: он был поражен в самое сердце видом своей любимой дочери, безжизненно лежащей в объятьях иностранца. Тут Рэндольф вспомнил, что синьорина была далеко не безжизненной, но это не имело значения.

Роль молодого человека была не столь очевидна, но он был обеспокоен ничуть не меньше. Тем временем девочка, просто ангел чистоты и невинности, очевидно, объявила, что все это было чистым недоразумением.

Поскольку слова, казалось, возымели какое-то действие, Рэндольф опустил лестницу и принялся изучать свою защитницу. Вероятно, ей было что-то около тридцати, она была стройной и довольно высокой. Его внимание привлекло то, что она объединяла сугубо деловую хватку, связанную в его сознании с гувернантками, и живой язык тела неаполитанцев. Возможно, она тоже итальянка? Но такой бледный прозрачный цвет лица, как у нее, обычно связывался с Англией.

За счет объема своих легких молодой человек умудрился перекричать остальных собеседников. Размахивая руками, он произнес пылкую речь, которую закончил, плюнув Рэндольфу под ноги.

Высокая женщина заколебалась, бросила быстрый взгляд на Рэндольфа, после чего ответила проникновенным трепещущим голосом чудесного контральто[5]. Она закончила свою речь, указав на него, а затем прижала руки к груди, ее ресницы скромно затрепетали, скрытые за очками с золотой оправой.

Было ли это следствием ее действий или ее слов, но оба мужчины посмотрели друг на друга, после чего вместе пожали плечами, принимая ее объяснение. Пожилой человек взял руку женщины и медленно ее поцеловал, произнося красивым баритоном: "Bellis-sima[6]". Красивый молодой человек, чей гнев исчез, словно его никогда и не было, слегка боднул Рэндольфа головой, после чего солнечно улыбнулся.

Женщина повернулась к Рэндольфу.

– Сделайте вид, что вы меня знаете, – пробормотала она на чистейшем английском языке. – Любезно улыбнитесь, поклонитесь молодой леди, и мы сможем уйти.

Рэндольф поднял свою шляпу и повиновался. Очевидно уже оправившись от падения, девушка очаровательно ему улыбнулась, а ее отец сиял доброжелательностью. Сопровождаемая хором наилучших пожеланий, пара англичанин пересекла площадь. По пути женщина собрала парусиновую сумку, в которой держала материалы для рисования эскизов, и засунула зонтик в боковую петлю. Взяв Рэндольфа под руку, она направила его на улицу, ведущую вниз с холма.

Когда они оказались вне поля зрения с площади, он спросил:

– Вы не хотите объяснить, что там произошло?

Женщина улыбнулась и выпустила его руку.

– Два джентльмена – это отец и жених молодой Филомены, оба – каменщики. Они возвращались домой на обед, когда увидели Филомену в ваших руках. Будучи ее защитниками и к тому же очень вспыльчивыми, они боялись худшего.

– Если бы там был только ее отец, он, вероятно, просто отчитал бы Филомену за нескромное поведение. Но поскольку тут же присутствовал ее жених, Луиджи, отец не мог признаться, что его дочь – коварная обольстительница. Следовательно, любое отклонение от норм поведения должно было стать вашей виной. – Она слегка хохотнула. – Все оказалось бы не настолько серьезно, если бы вы не были так красивы, и я боюсь, что таким образом Луиджи высказывал свое сожаление, что никогда не будет похож на Аполлона.

Рэндольф покраснел.

– Почему Луиджи так огорчился? Он же похож на Давида Микеланджело[7].

– Действительно, – согласилась женщина с неподобающей леди откровенностью. – Но такого рода мужская красота здесь весьма обычна, а вы обладаете очарованием новизны. – Сжалившись над его румянцем, она продолжила: – Кстати, я – мисс Элизабет Уокер.

– Я – Рэндольф Леннокс, и у вас в неоплатном долгу. – Он печально улыбнулся. – Я уже представлял лондонские заголовки: "Английский турист случайно убит в Неаполе".

– Это лучше чем: "Английский турист напал на невинную итальянскую мисс и казнен на месте".

– Несомненно. Что вы им сказали, чтобы убедить их в моей безвредности?

Намек на румянец появился на щеках мисс Уокер.

– Так как они не пожелали признать, что вы действовали только из лучших побуждений, мне пришлось сказать, что вы мой муж и у нас медовый месяц. А потому, как они смеют предположить, что такой джентльмен, как вы, опозорит меня, делая неподходящие предложения молодой девочке прямо у меня на глазах? – Она махнула свободной левой рукой. – Очень удачно, что Луиджи и компания оказались не очень-то наблюдательными, иначе они, возможно, выразили бы сомнения по поводу моей версии. Сожалею, что пришлось прибегнуть к столь сильным аргументам, но разумные доводы на них не действовали.

– Ничего страшного, – успокоил ее Рэндольф, развлекаясь ее рассказом. – Так вы сказали, что девочка – коварная обольстительница?

– О, да. Понимаете, я – гувернантка, и прекрасно знаю все уловки молоденьких девушек. Некоторое время Филомена наблюдала за вами из окна верхнего этажа, пока не нашла путь, как с вами познакомиться. Вы должны были видеть выражение ее лица – так кошка наблюдает за птицей.

– Не может быть, чтобы молоденькая девушка вела себя подобным образом!

– Вы бы так не говорили, если бы были знакомы со многими молодыми женщинами, – с жаром произнесла мисс Уокер. – Но я сомневаюсь, что у нее на уме были серьезные безнравственные намерения, просто немного флирта. Моя последняя воспитанница была девушкой, похожей на Филомену, и позвольте мне вам сказать, что доставка Марии к алтарю в целости и сохранности стала для Ганнибала[8] тем вызовом, который уподобил его переход через Альпы прогулке в Гайд-парке.

Рэндольф вспомнил, как Филомена запросто упала в обморок прямо ему в руки, и как быстро она очнулась, когда на сцене появился ее мужчина.

– Я думал, что итальянские девушки воспитываются в строгости и очень скромны.

– Так и есть, но человеческая натура такова, что некоторые действительно вырастают скромницами, а другие – поразительнейшими кокетками. – Она мельком взглянула на Рэндольфа. – О, я вас шокировала. Я слишком долго прожила в Италии и совсем забыла о надлежащей английской сдержанности. Могу предоставить вам длиннющий трактат о поведении итальянцев, но это, скорее всего, будет очень оживленная лекция и, как я уже сказала, весьма длительная.

Рэндольф от всей души рассмеялся. Ему пришло в голову, что он так не смеялся с тех самых пор... с сентября. Предпочитая думать об этой необычной женщине, а не о прошлом, он сказал:

– Я хотел бы как-нибудь заслушать ваш трактат. Знаю, что мы не были должным образом представлены друг другу, но если вы посчитаете возможным забыть об этом, то, вероятно, позволите мне пригласить вас отобедать со мной в знак признательности за своевременное спасение? И вы сможете растолковать мне итальянский характер.

Мудрая женщина не приняла бы такое неожиданное приглашение незнакомца, и потому она колебалась, изучая его лицо, словно ища в нем следы опасного психического расстройства под маской респектабельности.

– Я очень безобидный человек, – заверил ее Рэндольф. – Кроме того, знание местных обычаев может спасти мне жизнь. Посмотрите, что чуть ли не произошло.

– Как я могу отказать в такой просьбе? Буду рада позавтракать с вами. Вы имели в виду какое-то определенное место? Если нет, то рядом находится траттория[9], в которой неплохо кормят. – Взгляд женщины пробежался по очень дорогому пальто Рэндольфа. – Конечно, если у вас имеется желание поесть так, как это делают неаполитанцы.

Прочитать ее мысли было достаточно легко. С первых же дней в Неаполе гид Рэндольфа настоял на том, чтобы водить его по скучным заведениям, специализировавшимся на меню в английском стиле.

– Неужели я выгляжу настолько жалким, что не смогу пережить местной кухни? – Он взял ее парусиновую сумку. – Буду рад расширить свои кулинарные познания.

Траттория находилась приблизительно в десяти минутах ходьбы на рыночной площади. В отличие от жилого квартала на вершине холма, это место было полно жизни. Владелец траттории с восторгом узнал мисс Уокер и поцеловал ей руку, после чего усадил их за столик на свежем воздухе.

Как только владелец, суетясь, скрылся внутри заведения, мисс Уокер произнесла:

– Надеюсь, вы не против обеда под открытым небом? Рафаэлло хочет, чтобы все видели, что его заведение часто посещают различные иностранцы. Кроме того, хотя день по местным стандартам скорее можно назвать прохладным, он полагает, что для англичанина погода должна казаться теплой.

– Достаточно верное предположение, – согласился Рэндольф. – Похоже на прекрасный летний день в Шотландии.

Мисс Уокер усмехнулась. Вскоре возвратился владелец заведения с двумя бокалами и графином красного столового вина. Разлив его по бокалам, он на одном дыхании протараторил целый список предложений. Мисс Уокер ответила ему таким же образом, при этом живо помогая себе руками, только после этого она повернулась к своему компаньону.

– Насколько вы рискованный человек, мистер Леннокс?

Рэндольф заколебался. Меньше всего его можно было назвать рискованным человеком, особенно когда дело касалось его желудка, но здесь в Неаполе...

– Я всецело полагаюсь на ваше милосердие. Я бы попробовал что-нибудь такое, что не попытается съесть меня первым.

Глаза мисс Уокер заблестели, она сделала заказ, и владелец, поклонившись, удалился.

– Ничего, что могло бы внушить опасения. Я заказала простое неаполитанское блюдо. На самом деле – это крестьянская пища, но вкусная.

Несколько минут они, молча, потягивали свое вино. Попивая напиток, Рэндольф одновременно рассматривал пьяццу[10], наслаждаясь движущимися массами людей. Домохозяйки, одетые в рясы священники, уличные торговцы и рабочие, все смешались, составляя фон, на котором ярко выделялись разнообразные уличные музыканты. Все это – то, за чем он приехал в Неаполь: хорошая погода, экзотические достопримечательности и приятная компания.

Его взгляд переместился на мисс Уокер, которая в задумчивости смотрела на площадь. Внешность ее была совершенно обыкновенной, но приятной: каштановые волосы, чуть заметная россыпь золотых веснушек и очки, не сумевшие скрыть прекрасных глаз цвета спелого ореха. Мисс Уокер была похожа на тот тип женщин, которые должны воспитывать детей и управлять домом священника. Она давала бы советы прихожанам, помогала бы мужу с проповедями, и все соглашались бы с тем, что священнику повезло иметь такую способную помощницу. Что же занесло ее так далеко от английской деревни?

– Я так понял, что некоторое время вы живете в Италии, мисс Уокер.

Она посмотрела на него. Ах, эти прекрасные ореховые глаза.

– Теперь уже более шести лет. Сначала я жила в этой провинции, но последние два года не выезжала из Рима, где занималась преподаванием – или, лучше сказать, стояла на страже – молодым леди, о чем я уже упоминала.

– Почему же вы приехали в Италию? – спросил он. – Если вы не возражаете против моего вопроса.

– После смерти моих родителей у меня не было причин оставаться в Англии, поэтому я ухватилась за шанс стать гувернанткой в британской дипломатической семье, которая уезжала в Италию. Когда они вернулись домой, я решила остаться. Видите ли, меня здесь весьма ценят. Аристократическим итальянским семьям нравится иметь у себя английских гувернанток, во-первых, поддерживая свою значимость, а во-вторых, в надежде, что холодный английский характер благоприятно подействует на их вспыльчивых дочерей.

– И вы никогда не скучаете по Англии?

Ее взгляд скользнул куда-то вдаль, мимо него.

– Немного, – тихо призналась она, сняв очки и протирая их, что было удобным оправданием ее опущенного взгляда. – Грустным последствием путешествий является то, что, чем больше ты видишь мир, тем меньше возможностей получить удовлетворение от пребывания в каком-либо конкретном месте. Иногда – особенно весной и летом – я жажду очутиться в Англии. И все же, если бы я оказалась там, то тосковала бы по Италии. Здесь, по крайней мере, мне платят гораздо лучше, чем дома, и здесь гораздо больше света. – Затем, едва слышно, она добавила: – И меньше воспоминаний.

Этот мотив Рэндольфу был очень близок. Чтобы сменить предмет разговора, он произнес:

– Завидую вашему владению языком. Жаль, что я не выучил итальянский, поскольку невозможность общаться кажется мне очень странной. Если ко мне обращаются, я начинаю отвечать на французском, так как его я действительно знаю.

Мисс Уокер надела свои очки и посмотрела на него, став вновь невозмутимой.

– Итальянский язык, выученный в Англии, практически не имеет ценности здесь в Неаполе. Стандартный итальянский язык – это тосканский диалект, на котором писал Данте и многие другие великие писатели. Я его знала, когда приехала сюда, но, учась общаться в Неаполе, я изучала почти что новый язык.

– Кроме непосредственно языка, вы выучили язык рук, тела и выражения лица.

– Вы правы. Здесь нельзя стоять спокойно и говорить должным образом. Итальянцы настолько экспрессивны, настолько эмоциональны. – Мисс Уокер рассеянно заправила за ухо непослушный каштановый завиток. – Полагаю, что это одна из причин, почему Италия так очаровывает англичан.

– Очаровывает и подавляет, – медленно произнес Рэндольф, вспоминая о самобичующихся в религиозной процессии. – В Неаполе я стал свидетелем такого непосредственного выражения эмоций, которого мне не удалось бы увидеть за всю свою жизнь в Англии. Какая-то часть во мне завидует такой свободе выражения, но, вероятно, сам я умер бы на месте прежде, чем стал бы этому подражать.

Она отнеслась к этому вполне серьезно.

– Потому что вы не смогли бы или не захотели вести себя подобным образом?

– Не смог бы.

Рэндольфу было неприятно осознать, что его смутило то обстоятельство, что его разоблачили, несмотря на его обычную английскую скрытность. К счастью, появился официант и поставил тарелки перед каждым из них. Он занялся изучением блюда, которое оказалось неким видом салата, состоящим из овощей, маслин и других продуктов, определить которые ему не удалось.

– Это и есть то местное блюдо, относительно которого вы меня предупреждали?

– Нет, это – antipasto[11], первое блюдо, состоящее из всякой всячины, имеющейся под рукой. Antipasti подаются по всей Италии.

Салат был слегка полит оливковым маслом и уксусом, и украшен травами. Расправившись с ним, Рэндольф издал счастливый вздох.

– Это – лучшее блюдо из всех, что я съел с тех пор, как прибыл в Неаполь.

– Либо вам сильно не повезло, либо вы плохо знакомы с Неаполем. – Она аккуратно подцепила последний кусочек своего собственного салата. – Итальянцы, как и французы, действительно очень серьезно относятся к приему пищи. Основное блюдо не появится еще некоторое время, поскольку наши хозяева не верят в спешку ни в чем, а особенно в столь важном деле, как еда.

– Я пробыл здесь всего лишь четыре дня, – объяснил он. – Я собрался импульсивно, решив найти более солнечное место на время Рождества, и почувствовал, словно меня ужасно предали, прибыв в Италию и увидев дождь. – Поскольку тарелки были уже убраны, его взгляд упал на папку мисс Уокер, выглядывавшую из парусиновой сумки. – Вы рисуете для публики или предпочитаете держать свои рисунки для личного просмотра?

Мисс Уокер с некоторым сомнением посмотрела на Рэндольфа.

– Они не являются совершенно личными, но при этом не очень интересны.

– Если на них изображен Неаполь, я уверен, что получу наслаждение от их просмотра.

– Что ж. – Она вытащила папку и вручила ему. – Но помните, я вас предупреждала.

Рэндольф улыбнулся и открыл папку. Верхний, не совсем законченный рисунок, был привлекателен тем, что мисс Уокер продолжала работать над ним, когда вспыхнула недавняя ссора. Большая часть эскиза была посвящена заливу и вулкану на дальней его стороне, подернутому дымкой, в момент смены состояния природы – как она достигла такого эффекта, работая только карандашом? – но необычным набросок делала тощая кошка, находящаяся справа на переднем плане. Животное сидело на стене, волнообразный хвост свисал вниз вдоль изрезанных ветрами камней, его дикий взгляд был устремлен на город, находящийся далеко внизу.

Рэндольф начал пролистывать папку. Было удивительно, как много ей удавалось передать всего несколькими точными линиями, но еще более поразительным был ее взгляд на мир, одаренный богатым воображением. На римских руинах выгнуло свой скрюченный, древний ствол оливковое дерево, рыбацкие лодки виднелись через покрывало сетей, а массивный средневековый монолит Кастель-Нуово[12] был обрамлен своей триумфальной аркой, созданной в эпоху Ренессанса[13].

Самым поразительным из всех оказалось изображение Везувия с точки зрения птицы, смотрящей на струящийся дым и застывшие кратеры, одно мощное крыло пересекало угол в нижней части картины.

– Вы очень талантливы. И выбираете необычные точки зрения для своих работ, что улучшает и углубляет изображенные сцены.

Ее щеки немедленно зарделись.

– Рисование входит в общее образование, также как вышивка или музыка.

– Но это не означает, что все справляются с этим одинаково хорошо. – Он вернулся к первому рисунку, восхищаясь тем, что эта тощая, неугомонная кошка символизирует пылкую, неспокойную жизнь городских трущоб. – У вас имеется больше, чем просто навык. Вы обладаете уникальным взглядом художника.

Мисс Уокер открыла было рот, чтобы что-то сказать, но затем закрыла его. Спустя некоторое время она произнесла:

– Я собиралась высказать скромное замечание о своих небольших способностях, но, на самом деле, мне просто хочется сказать "Спасибо". Вы сделали мне прекрасный комплимент, я очень ценю это.

– Вы пишете акварелью или маслом? – спросил он, как только закрыл и возвратил ей папку.

– Акварелью, иногда. Я хотела бы попробовать писать маслом, но у меня мало времени. – Она поморщилась. – Честнее признаться в этом, чем сказать, что я боюсь начать серьезно заниматься живописью, поскольку в этом случае потеряю связь с миром и упущу в нем свое место.

Какая жалость, что ей недостает досуга, чтобы развить свой дар. Имея независимый доход, Рэндольфу хватило бы времени, чтобы усовершенствовать какой-либо талант, но, к сожалению, у него не было ни одного. Возможно, он должен взять пример с прекрасного старого итальянского обычая и стать ее покровителем, греясь в лучах ее славы. Но, увы, если покровитель мужского пола, а художница – женского, современный мир начал бы строить различные предположения об их взаимоотношениях, несмотря на то, что мисс Уокер – явно немыслимый выбор для любовницы.

Тут вновь появился официант, на сей раз поставив обжигающее плоское блюдо на середину стола. На нем лежал поджаренный круг из теста с травами, нарезанной колбасой, высушенными помидорами и горячим пузырящимся сыром. Рэндольф с сомнением посмотрел на блюдо.

– Вы уверены, что вот это выполнит мое минимальное условие и не попытается съесть меня первым?

Мисс Уокер рассмеялась.

– Я никогда не слышала, чтобы пицца на кого-то напала. Думаю, что вы будете приятно удивлены.

Так и произошло. Пицца была тягучей, явно не благородного происхождения, но восхитительной. Вдвоем им удалось съесть почти все блюдо, и Рэндольф уже приглядывался к последнему куску, когда кто-то воскликнул:

– Лорд Рэндольф, какой приятный сюрприз.

Он оглянулся и увидел, как от группы, пересекающей базарную площадь, отделилась женщина. Всмотревшись, он понял, что видел ее на обеде у посла. Вставая, он усиленно рылся в своей памяти, пытаясь вспомнить, как же ее зовут. Госпожа Бертрам, наконец всплыло в его памяти. Пышная белокурая вдова с блуждающим взглядом, она жила со своим богатым братом, занимающимся торговлей. Оба играли заметные роли в британском сообществе Неаполя.

Проигнорировав мисс Уокер, госпожа Бертрам проворковала:

– Как я рада снова вас увидеть, лорд Рэндольф. Вам нравится ваше пребывание здесь?

– Да, особенно сегодня. Госпожа Бертрам, могу я представить вам мисс Уокер, или вы уже знакомы?

Вдова бросила на Элизабет Уокер острый оценивающий взгляд, после чего отвергла ее, как возможную конкурентку. Рэндольф заметил и понял этот взгляд, внезапно почувствовав всплеск гнева. Так поступала его жена, Хлоя, реагируя подобным образом всякий раз, когда встречала другую женщину.

– Мисс Уокер и я – старые друзья, – вежливо пояснил он, – и она была столь любезна, что согласилась показать мне некоторые из достопримечательностей города.

Глаза госпожи Бертрам раздраженно сузились.

– Я сама была бы рада сделать это для вас. Я живу здесь уже достаточно долго, чтобы знать, что, и кто, чего стоит. – Она взглянула на последний кусок остывшей пиццы и слегка передернулась. – Здесь нельзя недооценивать осторожность. В большой части неаполитанской жизни наблюдается досадное отсутствие чистоплотности.

Выражение лица Рэндольфа, должно быть, предупредило ее, что такие издевки неуместны, поскольку она продолжила:

– Надеюсь, что вы будете в состоянии присоединиться к нам за Рождественским обедом. – На его рукаве осталось пятно, появившееся в результате недавней ссоры, и она, протянув руку, медленно потерла его пальцами. – Нельзя оставаться одному на Рождество. Вы так далеко от дома. Позвольте нам стать на это время вашей семьей.

– Вы так добры, – ответил он, – но вас не должно беспокоить мое благополучие. У меня уже есть другие планы. Передайте мои наилучшие пожелания вашему брату.

Бесспорно, это было предложение покинуть их, и госпожа Бертрам никак не могла его проигнорировать. Бросив ядовитый взгляд на компаньонку Рэндольфа, она поспешила присоединиться к своей группе, которая как раз входила в ювелирный магазин.

Вздохнув с облегчением, что избавился от нее, Рэндольф снова сел. Мисс Уокер внимательно на него посмотрела.

– Лорд Рэндольф?

Он кивнул.

– Мой отец – маркиз Кинросс.

Ему было интересно, что она почувствовала – благоговейный трепет или страх, – это были две самые распространенные реакции.

Вместо этого она одним локтем облокотилась на стол и положила подбородок на свою ладонь, ее ореховые глаза сверкнули.

– Полагаю, что вы не использовали свой титул, когда представились, поскольку устали от льстецов. Должно быть, это очень утомительно.

– О, да, – с жаром ответил он. – А ведь у меня имеется всего лишь бессмысленный титул любезности[14]. Моему отцу и брату во много раз хуже.

– Справедливости ради надо сказать, что миссис Бертрам, я полагаю, интересуется не только вашим титулом, – успокоила его мисс Уокер. – Между прочим, являюсь ли я старым другом, основываясь на моих годах или на том факте, что мы знакомы друг с другом около двух часов?

Он вынул из кармана часы.

– По моим подсчетам скорее часа четыре.

– О боже, уже в самом деле так поздно? – Она посмотрела на богато украшенные часы, выставленные в витрине ювелирного магазина. – Я должна вас покинуть. – Мисс Уокер начала собирать свои вещи. – Лорд Рэндольф, я получила исключительное удовольствие от знакомства с вами. Надеюсь, вам понравится ваше пребывание в Неаполе.

Он смущенно на нее уставился. Не может же она вот так взять и исчезнуть. Она оказалась самой родственной душой, которую он встретил, начиная со своего прибытия в Неаполь. Нет, гораздо больше того. Он встал.

– Мне бы не хотелось думать, что из-за меня вы можете лишиться средств к существованию. Позвольте мне проводить вас. В случае необходимости, я смогу объяснить, что вы опоздали, поскольку спасали меня от печальной участи быть побитым.

Она рассмеялась.

– Лорд Рэндольф, вы считаете, что может быть что-то более опасное для репутации гувернантки, чем наличие красивого мужчины, утверждающего, что ее опоздание – это его вина? – Увидев, каким робким он выглядит, она продолжила: – Вы не должны волноваться. Моим средствам к существованию ничто не угрожает. Сейчас я как раз восхитительно свободна и приступлю к новой работе после Крещения. – Она сморщила носик. – Двойняшки! Самые симпатичные маленькие лисички, каких вы только сможете вообразить. Не знаю, как я справлюсь.

– Я уверен, что замечательно.

Тут появился владелец заведения, Рэндольф расплатился по счету и добавил чаевые, вызвавшие восторженное выражение на лице мужчины. Когда владелец удалился, Рэндольф продолжил:

– Раз это никак не повлияет на вашу репутацию, то вы разрешите мне вас сопровождать?

Она колебалась, и он почувствовал, как что-то сжалось у него внутри. Вероятно, это была пицца, которая боролась с итальянской antipasto.

Наконец она улыбнулась.

– Это было бы очень кстати. Я возвращаюсь в свой pensione[15], а он находится не в самой лучшей части города.

Рэндольф взял ее парусиновую сумку, и они стали переходить пьяццу. В это время она пояснила:

– Я даю уроки рисования своей домовладелице, Софии, которая за эти годы стала моим хорошим другом. В конце дня у нее есть свободное время – час или около того, и если я опоздаю, то она лишится своего урока.

Госпожа Бертрам оставила бы компанию мужчины, чтобы выполнить обещание, данное домовладелице? Рэндольф понимал, его вопрос был настолько глуп, что не требовал ответа.

В то время как они продвигались по все более и более узким, переполненным улицам, мисс Уокер давала непочтительные и забавные комментарии относительно встречающихся достопримечательностей. Хотя она и не проигнорировала величие недавно восстановленного оперного театра Сан-Карло[16], ее настоящий талант лежал в определении других неаполитанских достопримечательностей, таких как ленты из пшеничного теста, сохнущие на подставках на заднем дворе, или древняя статуя языческой богини, которую повторно окрестили и теперь поклонялись как христианской святой, несмотря на явно выраженное нечестивое выражение.

Они слишком быстро оказались возле pensione, потертого городского дома на шумной улице. Мисс Уокер повернулась, чтобы попрощаться.

– Спасибо за завтрак и эскорт, лорд Рэндольф. Пока вы находитесь в Италии, избегаете хитростей молодых кокеток, независимо от того, насколько ужасной покажется вам их нужда.

Поддавшись импульсивному желанию, Рэндольф произнес:

– Ваша проницательность, которая делает из вас художника, также делает из вас и прекрасного гида. Поскольку вы пока свободны, не могли бы вы рассмотреть мое предложение стать моим гидом? Вы могли бы сами защитить меня от хитростей кокеток. – Увидев, что она нахмурилась, он стал упрашивать: – Я буду счастлив заплатить вам за потраченное время, причем в два раза больше, чем платил тому скучнейшему гиду, который настаивал, чтобы я ел только английскую пищу.

– Это не вопрос денег, – заметила она, на ее лице читалось явное сомнение по поводу его необычного предложения. – Почему вы хотите нанять меня в гиды?

– Потому, что мне нравится ваша компания, – ответил он просто.

На мгновение ее безмятежное лицо накрыла тень уязвимости. После чего она улыбнулась, но совсем не так, как делала это раньше. Эта улыбка возникла откуда-то из глубины ее существа и преобразила до сих пор непримечательное лицо, на краткий миг сделав его очаровательным.

– Тогда я буду очень рада стать вашим гидом.

***

ЭЛИЗАБЕТ проснулась с ощущением предвкушения и сначала не могла понять почему. И вдруг вспомнила. Вставать было еще рано, поэтому она просто открыла глаза и стала смотреть на древнюю фреску на потолке. По правде говоря, нарисована она была ужасно, но без очков смотрелась роскошным, волшебным пейзажем, ставшим фоном для идеальных юношей и девушек. Один такой золотой парень был очень похож на лорда Рэндольфа, каким Леннокс, скорее всего, был в свои восемнадцать лет.

Она положила руки под голову и с удовольствием воскресила в памяти те странные, поразительные события, которые свели их. Возможно, небеса сделали ей особый рождественский подарок в награду за то, что она сумела сохранить Марию непорочной до ее замужества? Элизабет мысленно усмехнулась. Чем дольше она жила в Италии, тем все более суеверной становилась.

Желая побыстрее начать этот день, она спустила ноги с кровати и сунула их в стоящие рядом шлепанцы. После чего Элизабет начала медленно и тщательно расчесывать свои волосы, очень густые и вьющиеся. Утром они падали на ее плечи в диком беспорядке, потому хотя бы раз в неделю она прикидывала, не отрезать ли их, но никогда этого не делала. Хоть немного женственности должно было оставаться и в гувернантке.

Ей хватало терпения распутывать каждый свалявшийся узел. Он сказал, что совершенно безобиден, но ведь это лишь часть правды. Конечно, будучи джентльменом, он не станет угрожать ее добродетели, да и ее никак нельзя причислить к тем женщинам, которые могут пробудить в мужчине неукротимое желание. Господи, никакого неукротимого желания, это уж точно!

Но это вовсе не означало, что лорд Рэндольф совсем ничем ей не угрожал, поскольку, несомненно, она в него влюбится. На ее месте любая одинокая старая дева сделала бы то же самое, если бы была вынуждена находиться в компании мужчины столь очаровательного, доброго, умного, да к тому же красивого, как грех. А он этого даже не заметит, с какой стати он вдруг поведет себя по-другому.

Через день или два его утомит осмотр достопримечательностей, или он отправится на север в Рим, или окажется вовлеченным в блестящий круг придворной жизни, для которой и был предназначен. А она приступит к своей непосредственной задаче – укрощению ужасных двойняшек, – и образ лорда Рэндольфа займет положенное ему место глубоко в ее сердце рядом с образом Уильяма.

Она бы немного поплакала, когда он покинет ее навсегда, если бы не была целиком занята двойняшками. И сожалеть о том, что познакомилась с ним, она не будет. Хотя за волшебство иногда приходится расплачиваться болью, все же это лучше, чем никогда вообще этого волшебства не знать. Когда она превратится в старуху, бесцветную и сморщенную, она будет вынимать из памяти его образ и мечтать, совсем чуть-чуть. И если кто-то посмотрит на нее в это мгновение, то, скорее всего, спросит себя, почему эта старая леди так улыбается своими иссохшими губами, словно та кошка, что получила на обед отличные сливки.

Элизабет посмотрела в треснутое зеркало. Без очков и со спутанными волосами, безумно вьющимися вокруг ее лица, она больше походила на пухлую нелепую нимфу со старых картин, чем на гувернантку.

Пару минут она позволила себе помечтать. Лорд Рэндольф непременно влюбится в ее прекрасную душу и женится на ней, не раздумывая. Ее домом вновь станет Англия, но они будут часто и надолго приезжать в Италию. И у них будет трое детей; конечно, ей уже поздно начинать рожать, но ее здоровье ей это позволит. Она будет рисовать яркие необычные картины, и они обязательно кому-то понравятся, другие же станут их ненавидеть. Его аристократическая семья будет очень рада, что лорд Рэндольф нашел жену с таким прекрасным характером и такую талантливую.

Элизабет поджала губы и надела очки, после чего начала зачесывать свои волосы назад. Нимфа исчезла, вновь превратившись в гувернантку. Она знала, что он в нее не влюбится, а если и сделает такую глупость, она никогда не сможет выйти за него замуж. Даже в самых бурных своих фантазиях она не сможет забыть о том, что ее действия привели к тому, что респектабельный брак стал для нее навсегда недосягаем.

Но это вовсе не означает, что Элизабет не может насладиться такой редкой, волшебной интерлюдией[17]. И она непременно позволит себе эту роскошь.

В Риме ей рассказывали об одном англичанине, решившем, что главной целью осмотра достопримечательностей является возможность сказать друзьям, что ты их видел, потому он нанял экипаж и объездил весь Вечный Город за два лихорадочных дня, после чего с чистой совестью посвятил остальную часть своего времени различным увеселениям далеко не приличного характера. К счастью, лорд Рэндольф, кажется, был туристом совсем иного рода, его интересовало все, и он был готов посвятить свое время увлекательному занятию впитать в себя как можно больше новых знаний.

Она начала с того, что показала ему все известные достопримечательности Неаполя, а когда стало ясно, что он разделяет ее вкус к необычному, Элизабет расширила маршрут, включив в него более эксцентричные места. В течение следующей недели они исследовали узкие переполненные людьми улицы Неаполя, ели свежие фрукты, пасту[18] и мороженное, купленные на рынках. Они останавливались, чтобы насладиться чистейшими мелодиями, заставляющими замирать сердце, которые лились из открытых окон арендуемых квартир.

Во время дождя они находили темные церквушки с забытыми поблекшими картинами великих мастеров прошлого и вместе улыбались, придумывая объявления для их продажи: "Полное Отпущение Грехов, ежедневное и пожизненное, живым и мертвым, столько, сколько потребуется." Как заметил лорд Рэндольф, это был обычный стиль, в котором составлялись объявления лондонскими адвертайзерами[19].

Лорд Рэндольф тактично больше не предлагал платить за ее услуги; вместо этого, он сам оплачивал все входные билеты и еду, а также другие расходы. В ясные погожие дни он нанимал экипаж и извозчика, и они выезжали за город. Они посетили Байя[20] – знаменитый купальный курорт Древнего Рима, где размышляли о дворцах, оказавшихся под водой. В Геркулануме[21] они восхищались городом, раскопанным спустя почти две тысячи лет после погребения под слоем вулканического пепла. Там Элизабет набросала эскизы, заселив руины задумчивыми, призрачными римлянами.

Захватить с собой альбом для эскизов предложил лорд Рэндольф. Все то время, пока она рисовала, он спокойно сидел, куря свою трубу – человек с даром неподвижности. Для богатых туристов это было обычным поведением – нанять художника, который бы нарисовал то, что они видели. Поэтому Элизабет втайне решила подарить лорду Рэндольфу свой набор рисунков, когда они будут прощаться. Возможно, смотря на них, он кроме Неаполя вспомнит и о ней.

Находясь с ним наедине и используя свой навык скрытого наблюдения, приобретенный за годы работы гувернанткой, она запоминала его черты: угол бровей, под которым они выгибались, когда он удивлялся, блеск зимнего солнца в его волосах темного золота и множество других мелких деталей.

По вечерам, уединяясь в своем pensione, она пыталась нарисовать лорда Рэндольфа по памяти, неоднократно разочаровываясь в результатах своего труда. Его было бы легче запечатлеть на бумаге, если бы не его необыкновенная красота. Правильные черты лица и пропорции тела лорда Рэндольфа больше походили на идеальную греческую статую, чем на реального человека. Она приложила все свои силы, пытаясь схватить и показать тонкий юмор в его глазах, неожиданный намек на задумчивость, но никогда не была удовлетворена результатами.

В качестве спутника лорд Рэндольф всегда был вдумчивым и безупречно вежливым. Элизабет знала, что ему нравится ее компания, но она также понимала, что он едва ли обращал на нее внимание, как на женщину. Он приехал в Италию, поскольку разочаровался в любви? Трудно представить себе женщину, которая бы от него отказалась. Но ей не суждено узнать правду. Хотя их беседа обычно текла непринужденно и остроумно, они всегда разговаривали только на те темы, которые не затрагивали их лично. Ее спутник хранил свою личную жизнь при себе так же, как и Элизабет.

Первые несколько дней, которые они провели вместе, она была в состоянии сохранять определенную беспристрастность, несмотря на растущее увлечение лордом Рэндольфом. Но в тот день, когда они посетили Флегрейские поля, эта беспристрастность растаяла, и она слепо, беспомощно, безвозвратно в него влюбилась.

Campi Flegrei – Флегрейские поля[22] или Выжженная Земля – лежит к северу от Неаполя. Поэтическое название дано вулканической области, вид которой не оставит равнодушным ни одного туриста. Проведя утро в окрестностях города Поццуоли[23], они дошли до Сольфатара[24], овального кратера, где местами земля была такой горячей, что до нее нельзя было дотронуться, а ядовитые струйки пара и горячих сернистых газов медленно сочились из отверстий, названных “фумаролы”[25].

Местный гид вместе с ними привел в кратер с полдюжины туристов и устроил им представление как часть своего тура. Он пронес горящий факел над кипящим грязевым куполом. Немедленно пар, поднимающийся над грязью, вспыхнул так ярко, словно собирался взорваться. Несмотря на то, что Элизабет видела это и раньше, она все же вздрогнула, отодвинувшись подальше.

Лорд Рэндольф успокаивающе коснулся ее локтя.

– Это – всего лишь иллюзия, не так ли?

Она кивнула.

– Да, фумарол на самом деле не горит, но всякий раз, когда я это вижу, то не могу сдержать чувство, что спящий вулкан вот-вот проснется и набросится на нахальных людей, посмевших нарушить его покой.

Бросив факел в фумарол, гид топнул ногой, и глубокое, зловещее эхо прокатилось где-то под их ногами через всю гору. После чего гид, наконец, увел свою группу.

Решив, что с них довольно представлений, Элизабет и ее спутник пошли в противоположном от группы направлении.

– Какое интересное место, – заметил лорд Рэндольф, как только они углубились в парящие фумаролы. Густой едкий запах серы висел над бесплодной белой почвой. – Скорее похоже на один из внешних кругов ада.

– Сольфатара – место, которое должен посетить каждый, приезжающий в Неаполь, но я его не люблю. – Элизабет махнула рукой, указывая на окружающий их бесплодный кратер. – Когда я сюда приезжаю, мне всегда кажется, что это – самое уединенное, самое пустынное на земле место.

– Нет, – тихо произнес ее спутник, его голос был столь же суров, как та мертвая земля, что лежала у них под ногами. – Самое одинокое место на земле – неудачный брак.

Вот тогда хрупкие остатки ее беспристрастности разбились вдребезги, поскольку именно в этот самый миг Элизабет начала понимать Рэндольфа. Для нее не было шоком, что он оказался женатым человеком; она никогда не понимала, почему у человека, столь привлекательного и любезного, не было жены. И при этом она не чувствовала себя преданной из-за того, что до этого момента он ни словом не обмолвился о своей жене, поскольку всегда знала, что между ним и ею не может возникнуть ничего иного, кроме мимолетной дружбы.

Что Элизабет действительно чувствовала, так это то, что ее затопило безбрежное море любви и нежности, прорвавшееся сквозь все ее заслоны.

Было неимоверно трагичным то обстоятельство, что человек настолько добрый и порядочный оказался так несчастлив, что одиночество погнало его прочь из родного дома.

В ней зародилось нечто большее, чем нежность, она почувствовала в нем родственную душу. Не отдавая себе отчета, она импульсивно произнесла:

– Вы не должны сдаваться.

– Сдаваться кому? – переспросил он, повернувшись к ней лицом, его синевато-серые глаза накрыла тень тоски.

– Поддаваться одиночеству, – она запиналась, смущенная своей собственной дерзостью. – Признание этого означает начало игры с дьяволом, начало потери вашей души.

Под его серьезным пристальным взглядом она почувствовала, как горячий жар залил ее щеки. Она отвела взгляд, горько пожалев, что нарушила границы их дружбы, практически признавшись, как близко ей его чувство одиночества.

Он тихо произнес:

– Если вы играли с дьяволом одиночества и сумели сберечь свою душу, то познали мудрость в этой борьбе.

Элизабет глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание, благодарная ему за то, что он простил ей ее ошибку.

– Мне кажется, что я слышу зов нашего гида. Пойдемте, пора возвращаться, пока он не решил, что мы упали в грязевой кратер.

***

ВИА ТОЛЕДО, как утверждали, – самая веселая и самая многолюдная улица в мире, однако Рэндольф, прогуливаясь по залитому фонарями ночному городу, почти не обращал внимания на жизнерадостные толпы, циркулирующие вокруг него. Он шел пешком уже много часов, его мысли были заняты тревожной, но глубоко привлекательной идеей.

Ему нравилась компания Элизабет Уокер с того самого момента, как они встретились, но он считал ее совершенно самостоятельной и довольной своей жизнью женщиной. Это мнение полностью изменилось нынче днем, когда они посещали кратер под названием Сольфатара. На какую-то минуту он ослабил свою защиту, но вместо того, чтобы проигнорировать данное обстоятельство или начать его презирать, Элизабет сделала то же самое. Она раскрылась перед ним, обратившись к нему и выдав одиночество столь же глубокое, как и его собственное. Смесь теплоты, великодушия и уязвимости, исходившая от нее, была настолько мощной, что он еле сдержался и не сказал ей там же, немедленно, что, если бы им удалось соединить их жизни, они могли бы изгнать это жуткое одиночество из своих жизней.

Но он промолчал, слишком скептичный, слишком осторожный, чтобы вот так, импульсивно, предложить ей выйти за него замуж. Но с тех пор эта идея укрепилась, и теперь его мучил только один вопрос, какой же женой может стать Элизабет. И чем дольше он об этом думал, тем больше приходил к заключению, что его первое впечатление о ней было верным. Она могла бы стать превосходной женой.

Он криво усмехнулся, вспоминая утверждение Сэмюэля Джонсона[26]: «Второй брак – это победа надежды над жизненным опытом». Рэндольф думал, что его опыт навсегда отвратил его сначала от любви, затем от брака, и он впустую растрачивал свою жизнь в полном одиночестве. И вдруг сейчас ему показалось, что видеть Элизабет Уокер, каждый день утром сидящей за столом напротив него, будет весьма приятно. Хлоя редко поднималась непосредственно к завтраку, а когда ей приходила в голову такая мысль, то она неизменно была раздражительной и ушедшей в себя.

Элизабет не была красавицей, но одной единственной красавицы ему хватило на всю его жизнь. И этот тяжелый опыт научил Рэндольфа, что юмор, честность и терпимое отношение друг к другу гораздо важнее в браке. И все же ее вовсе нельзя было назвать непривлекательной. Несмотря на то, что ее лицо было ничем непримечательно, оно все же было весьма выразительным, в чем и заключалось ее очарование. Он находил искреннее удовольствие в мягкой грации ее стройного тела, а озорной порыв ветра открыл ему, что ее длинные стройные ножки были и в самом деле восхитительны.

Почувствовав, что ему хочется есть, он зашел в маленькое кафе. Его владелец в достаточной мере мог изъясняться по-французски, чтобы принять у него заказ, но недостаточно, чтобы поддержать беседу. Потому он оставил Рэндольфа и дальше продолжать свои размышления за бутылкой вина и polio alia cacciatora[27]. Рэндольф осознавал, что не любит Элизабет Уокер, и не был настолько самонадеян, чтобы считать, будто она его любит, но это не имело значения, ведь сам он вовсе не был убежден, что любовь – признак удачного брака.

То, что имело значение, – это дружба, а они за очень короткое время стали хорошими друзьями. Рэндольф знал, что большинство людей посчитает, что он поступил опрометчиво, заключив брак с женщиной, которую знал всего одну неделю. Но за это время они так много времени провели вместе, что этого было ему достаточно, чтобы почувствовать, будто он знает ее лучше, чем любую другую женщину, не вполне ему безразличную.

Он считал, что шансы на то, что она примет его предложение – весьма и весьма высоки. Казалось, ей тоже нравится его общество; к тому же он вполне респектабельный мужчина, а его состояние предоставит ей время и деньги, чтобы начать по-настоящему рисовать. Да, брак между ними мог бы стать очень удачным. Они в достаточной мере взрослые люди, чтобы у них сложилась своя точка зрения на жизнь; если она пожелает выйти за него замуж, то не будет причин откладывать это событие в долгий ящик.

Ему остается только набраться храбрости, чтобы пойти и сделать ей предложение.

***

УТРЕННИЙ воздух был холоден, однако небо – прозрачнее стекла; день 24 декабря обещал быть самым теплым из всех дней, что Рэндольф провел в Неаполе. Его кучер и карета прибыли всего лишь на четверть часа позже назначенного времени, что ошеломляло своей точностью по местным неаполитанским меркам. Ванни был веселым малым с роскошным баритоном и устрашающими густыми усами. Его английский был ничуть не лучше, чем неаполитанский Рэндольфа, но за несколько последних дней он уже научился сразу же отправляться непосредственно к pensione Элизабет Уокер.

Когда карета прибыла, Элизабет была уже готова, но в этом случае точность не удивляла. Она являлась одной из тех черт, что так нравились в ней Рэндольфу.

– Доброе утро, – бодро поприветствовала Элизабет. – Вы собираетесь отправиться за город? У моей подруги Софии есть для вас поручение. Сейчас конец сезона сбора урожая оливок, и она просила собрать для нее немного для получения свежего масла. Ее уважаемый повар настаивает на том, чтобы знать, откуда к нему поступило оливковое масло, и София клянется, что ее кузен давит лучшее масло в Кампании[28].

– А это означает, что оно лучшее в мире? – с улыбкой поинтересовался Рэндольф.

– Точно. Вы начинаете понимать неаполитанский характер, лорд Рэндольф. – Элизабет указала на щедро наполненную корзину. – Вот награда за наши усилия, София упаковала все, что нужно для самого роскошного пикника.

Рэндольф помог ей сесть в карету, после чего он сам и Ванни убрали корзину с едой и большое число пустых керамических кувшинов за пассажирские места. После краткого стаккато, означавшего обмен информацией с Элизабет, Ванни развернул карету и начал прокладывать свой путь через заполненные людскими толпами улицы. Выехав из города, они направились на юг к плодородным землям, находящимся возле Везувия, где процветало сельское хозяйство. Рэндольфу казалось странным, что безжизненный вулканический пепел в конечном счете стал богатой почвой, но буйная растительность полей полностью подтвердила данный факт.

Поездка через холмы была не менее захватывающей, чем самый интересный спектакль, а наличие кого-то, с кем можно было разделить впечатления от увиденных достопримечательностей, сделало их еще более привлекательными. После двух часов, проведенных в карете, они, наконец, достигли пункта назначения: хаотичной постройки старинного сельского дома, окруженного серебристыми оливковыми деревьями. Хозяин радостно приветствовал как Рэндольфа, так и Элизабет, проведя для них небольшую экскурсию, начав с виноградников и закончив около ручного оливкового пресса. Будучи и сам фермером, Рэндольф получал от всего этого огромное удовольствие. Через Элизабет он и кузен Софии обменялись фермерскими комментариями об увиденном.

После того, как кувшины Софии были заполнены, Рэндольфу и Элизабет предложили только что испеченный горячий хлеб, который надо было окунать в свежевыжатое оливковое масло. Рэндольф посчитал, что, будучи в гостях, он не должен отказываться от предлагаемых угощений, но первый же кусок показал ему, что его удостоили бесподобным деликатесом, местным эквивалентом первой весенней земляники. Расправившись с первым ломтем хлеба, он принялся за второй, а следом за ним и за третий, к явному удовольствию хозяев фермы.

Поскольку Элизабет отдыхала от своей многословнй работы, то Рэндольфу оставалось только сидеть и размышлять над тем, сколько членов местной английской колонии решилось испытать вот такие простые удовольствия. Вероятно, очень немногие. Он не мог себе представить кого-то, вроде госпожи Бертрам, наслаждающимся настоящей сельской жизнью. И не встреть он Элизабет, ему тоже удалось бы увидеть только обычные для каждого туриста достопримечательности, пришлось бы встречаться только с теми неаполитанцами, что стоят на социальной лестнице где-то рядом с ним самим, и он так никогда и не узнал бы, чего в результате лишился.

Хлеб и масло надолго утолили их голод, и потому, покинув ферму, они решили повременить с обедом и посетить Больцано[29], соседний город, расположенный на вершине холма и известный своим храмом. Внутри церкви после яркого солнца казалось очень темно, и Рэндольф остановился в дверях, давая своим глазам время приспособиться к неяркому внутреннему освещению. Он стоял и вдыхал запах воска и ладана, смутно различая несколько фигур, расположившихся у алтаря.

– Смотрите, – прошептала Элизабет, – они установили presepio[30].

Он проследовал за нею по проходу в храм и обнаружил, что фигуры, принятые им за местных прихожан, на самом деле являлись деревянными скульптурами, выполненными в натуральную величину и любовно разрисованными; это были очень старые фигуры. Их группа представляла сцену Рождества, в которой участвовали Мария, Иосиф, два пастуха и три волхва[31]; вокруг толпились овцы.

Очень тихо его компаньонка пояснила:

– Видите, ясли пусты. Это потому, что Ребенок еще не родился. Сегодня вечером во время богослужения в них положат реального младенца. Говорят, что presepio придумал Святой Франциск Ассизский[32]. Он представлял эту сцену с реальными матерью, отцом и их малышом, напоминая людям, что Рождество – время святого празднования, а не светских удовольствий.

– Самая эффектная демонстрация того факта, что слово 'праздник' происходит от 'церковного праздника'[33], – согласился Рэндольф. – Сегодня вечером при свечах все будет выглядть очень реалистично.

Осмотрев остальную часть церкви, они решили прогуляться по узким средневековым улочкам прежде, чем уехать из города. Как только они оказались вблизи шумной торговой площади, к ним тут же подскочил энергичный продавец товара в разнос, который вытащил из своей корзины горстку небольших статуэток и протянул их Элизабет, одновременно выдавая поток восторженных слов.

– Это – pastori[34], фигурки для рождественской сценки, – объяснила Элизабет, передавая одну из них Рэндльфу. – Они могут вас заинтересовать. Фигурки сделаны из lapis Solaris[35].

Он взял у нее из рук одну фигурку, похожую на грубо вылепленную Мадонну.

– Камень солнца?

– Да, материал впитывает свет и в темноте будет светиться в течение многих часов. Он был изобретен алхимиком, искавшим философский камень, который ему так никогда и не удалось создать. Но его lapis Solaris стал очень популярным материалом для четок, распятий и других подобных вещей.

Рэндольф внимательно рассматривал маленькую фигурку.

– Не уверен, в чем тут основная идея – показать нечто возвышенное или смешное.

– И то, и другое. – Прекрасные ореховые глаза Элизабет смеялись. – Поскольку продавец видит, что мы – inglesi[36] редкой проницательности, то он готов предложить нам полный набор presepio из lapis Solaris за смехотворно низкую цену, которая опозорит его перед всеми торговцами Больцано, если мы хоть кому-то из них об этом расскажем.

Внезапно земля под их ногами слегка содрогнулась; едва уловимое, тревожное покачивание, которое вызвало тихое позвякивание фигурок в корзине торговца. Рэндольф напрягся, хотя это был и не первый толчок со времени их прибытия в город. Но он глубоко сомневался, что ему удастся к ним привыкнуть, несмотря на то, что и Элизабет, и торговец, казалось, не обратили особого внимания на предательское поведение земли.

Как только толчки прошли, продавец вновь заговорил с Элизабет, широко улыбаясь и победно махнув рукой. Она рассмеялась.

– Он говорит, что его цена за полный набор presepio настолько низка, что потрясла самого Бога и именно поэтому вздрогнула земля.

Рэндольф от души присоединился к ее смеху. Он уже заметил, что местные разносчики товара настолько смелы в своих высказываниях, что могут заставить даже цыгана, торгующего лошадьми, покрыться смущенным румянцем. Он решил, что данный разносчик вполне достоин того, чтобы сделать у него покупку, но для поддержания чести англичан, Рэндольф продолжал торговаться еще четверть часа.

Когда стороны пришли к соглашению, продавец обернул набор старой тряпкой и протянул ее Рэндольфу с цветистыми поздравлениями. Отойдя на достаточное расстояние, Элизабет сказала:

– Вы – молодец. Выторговали у него половину запрашиваемой цены.

– Что, как мне кажется, все равно вдвое дороже, чем на самом деле стоят эти вещи, – ответил Рэндольф, посмеиваясь. Он вынул из тряпицы главную статуэтку. Это был Младенец. – И почему у меня такое чувство, что они сделаны в Бирмингеме[37]?

– Циник, – хихикнула Элизабет. Они достигли рыночной площади, переполненной людьми, делающими последние покупки для предстоящего праздника. – Я уверена, что они сделаны где-нибудь в самой Италии. Светящиеся религиозные предметы никак не могут быть английскими, вы не согласны?

Она остановилась перед лотком с изделиями из марципана, своей формой изящно имитирующими фрукты и цветы. Зная, что всевозможные сладости очень любимы младшими Ленноксами, Рэндольф накупил их в огромном количестве. Пока он ждал, когда купленные им марципановые сладости завернут в фольгу, Элизабет вдруг подскочила, приглушенно взвизгнув.

Встревоженный Рэндольф обернулся к ней:

– Что-то не так?

– Кто-то только что прижался ко мне, – объяснила она. – Несколько плотнее чем обычно, иначе я ничего бы не заметила.

– Кто-то к вам прижался? Это возмутительно! – Негодуя, Рэндольф развернулся в сторону площади, имея лишь смутное представление о том, как ему отреагировать на подобную дерзость, но Элизабет поймала его за руку.

– Не расстраивайтесь, это не было преднамеренное оскорбление. Совсем наоборот. – Она ему улыбнулась. – Это – одна из тех вещей, за которые я так люблю Италию. Несмотря на то, что я слишком худа и совсем не в стиле местных красавиц, хотя бы раз в день кто-то обязательно даст мне понять словами или какими-либо другими намеками, что я красива. Сомневаюсь, что где-то в мире существует другое такое место, где ничем непримечательная старая дева может почувствовать себя желанной.

Добавив марципановые фрукты к другим пакетам, Рэндольф взял ее за руку и повел через толпу.

– Вы к себе несправедливы, мисс Уокер. Вы совсем еще не старая, и то, что неаполитанец считает худобой, англичанин примет за изящную стройность фигуры.

Она бросила на него изумленный взгляд.

– Это – комплимент?

Он улыбнулся ей.

– Да. – Она выглядела такой восхитительной в своем удивлении. Если бы они не были окружены людьми, то он сделал бы ей предложение тут же, не сходя с места. То, что им сейчас необходимо, это некоторое уединение, которое позволит им прийти к соглашению. – Не попросить ли нам Ванни найти для нас уютное местечко для позднего завтрака? Подозреваю, что София обидится, если мы возвратим ей корзину, не притронувшись к еде.

Они подошли к карете, и пока Рэндольф убирал свои покупки, Элизабет и Ванни совещались. В итоге она спросила:

– Что скажете, если мы отправимся к разрушенному римскому храму, находящемуся высоко на холме, место удивительно уединенное, и оттуда открывается бесподобный вид на Везувий?

– Прекрасно. – Рэндольф помог ей сесть в карету, затем заколебался, садиться ли рядом. Он начинал немного нервничать. Можно было бы подумать, что человек, уже дважды делавший женщине предложение, в дальнейшем будет более спокойным, но оказалось, что это совсем не так. Однако его беспокойство не было слишком сильным. В глубине души он полагал, что Элизабет вряд ли его отвергнет.

Дорога становился все более узкой, и наконец Ванни натянул поводья, останавливая лошадей, после чего повернулся и заговорил с Элизабет. Она перевела его слова Рэндольфу:

– Место слишком узкое для кареты. Ванни говорит, что храм находится в десяти-пятнадцати минутах ходьбы дальше по этой дорожке.

Лорд Рэндольф согласно кивнул и взял в руки корзину для пикника. Стало ясно, почему это место так редко посещали. Тропинка была очень узкой и еле различимой – чуть шире следа козы, она не раз размывалась и восстанавливалась вновь. Справа высился склон горы, слева уходящий резко вниз. Элизабет шла впереди, держась как можно ближе к горному склону и стараясь внимательно следить за тем, куда она ставит ноги.

Миновав последний поворот тропинки, она остановилась, очарованная увиденным. Тропинка вывела к широкому выступу, справа поднималась крутая стена, слева – крутой обрыв. Площадка была ярдов сто в длину и пятьдесят в ширину, здесь имелась почва, достаточно плодородная, чтобы на ней произрастали бархатная трава и тоненькие деревца. Как и обещал Ванни, вид на Везувий поражал воображение. Но все это являлось всего лишь простой декорацией для самого храма, который выглядел так, словно временно спустился на грешную землю из некоей волшебной страны.

Стоя позади Элизабет, лорд Рэндольф восхищенно произнес:

– Любой, кто когда-либо строил ложные руины, отдал бы свою левую руку, чтобы вместо своего творения получить вот это. Оно самое настоящее чудо.

Небольшой круглый храм был выстроен из белого мрамора, в прозрачных глубинах которого содержался легкий намек на розоватость. Изгибающаяся скала сформировала заднюю половину здания, а изящные ионические колонны – ее переднюю часть. Крыша давно разрушилась, и вверх по колоннам устремились виноградные лозы, создавая невероятно красивый, задумчивый и в целом романтичный вид.

Элизабет спросила:

– Как вы думаете, не пригласить ли нам сюда Байрона? Это место имеет право быть увековеченным в поэзии.

– Никогда, – твердо ответил лорд Рэндольф, ставя на землю корзину для пикника. – Как только Байрон напишет об этом великолепии, здесь не будет прохода от людей, желающих приехать сюда и восхититься этим местом; кто-то из них, конечно же, упадет с горы и разобьется насмерть, и их смерть будет на нашей совести. Гораздо лучше, если это место и дальше будет оставаться тайной Ванни.

Остатки старого кострища доказывали, что место не было совершенно секретным, но, безусловно, посещалось очень редко, поскольку пол храма был устлан опавшими листьями. Элизабет встала на колени и тщательно убрала их, открыв очаровательную мозаику из птиц, цветов и бабочек.

– Интересно, какому богу или богине здесь поклонялись.

– Думаю, одной из нимф.

Быстро посмотрев на Рэндольфа, Элизабет заметила странный, оценивающий взгляд, обращенный на нее. И необъяснимая дрожь пробежала по ее телу. Ей захотелось понять, действительно ли в воздухе появилась какая-то напряженность или это всего лишь ее развитое воображение.

Заметив ее дрожь, Рэндольф протянул ей руку, помогая встать.

– Несмотря на то, что вовсю светит солнце, в тени все еще остается декабрь.

Его рука, теплая и сильная, легко и без усилий подняла ее с пола. Элизабет выпустила ее, как только оказалась на ногах. Осознание силы и мужественности лорда Рэндольфа было настолько пронзительным, что она почувствовала некоторую неловкость. Элизабет решила, что это происходит оттого, что, несмотря на целую неделю, проведенную вместе, они еще никогда не оставались действительно наедине.

Она довольно проворно отодвинулась от него, зная, что ее чувство собственного достоинства напрямую зависит от ее способности оставаться собранной и деловой женщиной. Она предпочла бы броситься с утеса, чем сообщить компаньону о своей глупой, безнадежной страсти. Сняв с корзины сложенный коврик, закрывавший ее содержимое, она спросила:

– Не пора ли посмотреть, что приготовила нам София? Думаю, ее рождественская выпечка придется нам по вкусу.

– Да здесь еды на целую армию или, по крайней мере, на целый взвод.

Рэндольф потянулся к корзине и вынул плоский овальный круг. Хорошенько исследовав его, он предположил:

– Пирог с угрем?

– Вполне вероятно. День перед Рождеством – постный день, а поедание угрей – это традиция, – объяснила Элизабет, распаковывая корзину.

– Итак, мы имеем свежие фрукты, два сыра, плетеный хлеб, три вида рождественских пирогов, pizza rustica – вам она понравится, это вид сырного пирога с резаной ветчиной среди прочих компонентов. Кроме того, у нас достаточно красного вина, чтобы все это проскочило незаметно.

Рэндольф прищурился.

– Если рабочие заслужили такую плату, полагаю, что она показывает, насколько София ценит свое оливковое масло.

– Пожалуй, к тому же она непрерывно пытается меня откормить. И ей кажется, что вы тоже слишком худой.

Вспомнив, что еще София сказала об английском лорде – все очень лестное, но частично решительно непристойное, – Элизабет тут же постаралась сконцентрировать все свое внимание на раскладывании еды на скатерти. Что это с ней? Простой пикник с джентльменом, а она ведет себя так, словно является одной из своих же собственных пылких и романтичных воспитанниц. С какой стати все ее мысли постоянно возвращаются к этому мужчине.

Пусть он даже невероятно красив, любезен, внимателен и учтив! "Стоп! Прекрати немедленно!" – отругала она себя. Элизабет с радостью отметила, что пока она наливала вино в два каменных бокала, рука у нее не дрожала.

Они неторопливо приступили к еде. Под воздействием дружелюбной беседы о прошедшем дне нервозность Элизабет несколько поутихла. Она хотела спросить у лорда Рэндольфа, как долго он намерен оставаться в Неаполе, затем решила, что лучше ей этого не знать. Скоро и так все выяснится.

После того, как они поели, Элизабет вытащила свой блокнот и стала делать зарисовку храма, хотя и не рассчитывала на хороший результат. Сев так, чтобы ветер дул от Элизабет, Рэндольф раскурил свою трубу, у него, очевидно, было прекрасное настроение.

Спустя некоторое время, удлинившиеся тени обратили на себя внимание Элизабет, и она оторвала взгляд от своего блокнота.

– Господи! Уже так поздно. Вы давно должны были меня прервать. Когда я рисую, то забываю о времени. – Она закрыла свой блокнот и вернула его и карандаши в корзину для пикника. – Стоит такая теплая погода, что совсем забываешь о том, что это одни из самых коротких дней в году. К тому времени, как мы вернемся в город, будет уже совсем темно.

– Мисс Уокер... Элизабет... прежде, чем мы отправимся в обратный путь, я хотел бы кое о чем с вами переговорить.

Пораженная, она откинулась назад и внимательно посмотрела на лорда Рэндольфа. Хотя он все еще сидел на земле, непринужденность позы ушла, и в его худощавом теле почувствовалась напряженность. Он смотрел вниз, беспокойно крутя свою трубку, и ей стало ясно, что та стала предлогом для того, чтобы не встречаться с ней глазами.

Вынув перочинный нож, Рэндольф начал тщательно выскребать из трубки использованный табак.

– Эта последняя неделя доставила мне огромное удовольствие. – Он сделал какой-то неопределенный взмах левой рукой, словно в подтверждение своих слов, приведший к тому, что оставшийся в трубке пепел просыпался на его бриджи из оленьей кожи. С выражением сожаления он смахнул пепел в сторону, затем все же взглянул на Элизабет. – Извините, я достаточно неуклюж. Я отрепетировал свою речь, но она совершенно вылетела у меня из головы. Элизабет, я хотел сказать, что неравнодушен к вашей компании, и... и мне хотелось бы продлить ее надолго. Точнее навсегда.

Если бы дыхание не было действием автоматическим, Элизабет непременно перестала бы дышать. Сначала она просто уставилась на него, не веря своим ушам. Но когда его взгляд встретился с ее, и она увидела в глубине его глаз надежду и неуверенность, то поняла, что он подразумевал именно то, что сказал.

Внезапная боль пронзила ее душу, заставив страдать столь же сильно как тогда, когда она услышала о смерти Уильяма. Поразительно, но лорд Рэндольф захотел-таки, чтобы она стала его любовницей. Это было самым лучшим предложением из тех, что она когда-либо сможет получить, но Элизабет к прискорбию поняла, что все еще остается дочерью священника и не может с ним согласиться.

На глазах Элизабет выступили слезы, и она отчаянно заморгала, пытаясь не позволить им пролиться наружу. Горло сдавило, и только шепот смог вырваться из него, когда она произнесла:

– Я сожалею, милорд, но не могу принять ваше предложение.

Надежда в его глазах мелькнула и погасла, на смену ей пришло сначала сожаление, затем отстраненность. Прежде он никогда не отгораживался от нее маской невозмутимого английского джентльмена, но вот теперь она явно появилась на его лице.

– Нет, конечно вы не можете. Приношу свои извинения, мисс Уокер. Это всего лишь мои глупые фантазии.

Он засунул свою трубу и перочинный нож в карман и встал, затем взял корзину.

– Молюсь за то, что вы простите меня, если я смутил вас. Пойдемте, пора возвращаться. День почти закончился.

Но закончился не только этот день, настал конец и их дружбе; Элизабет по выражению его лица поняла, что после сегодняшних событий она больше никогда не увидит лорда Рэндольфа. Она поднялась на ноги без всякой помощи с его стороны, проигнорировав предложенную им руку. Желая его и страдая от невыносимого одиночества, она не рискнула прикоснуться к нему, боясь окончательно потерять самообладание.

Молча идя впереди него, Элизабет вела внутреннюю борьбу, разрываясь между желанием и совестью. Она была уверена, что его предложение не было результатом его безнравственности, а происходило от одиночества человека, тоскующего по товарищеским отношениям. Если бы он был свободен и мог жениться, то нашел бы себе более юную и более симпатичную женщину, но в данном случае, как она предположила, он был слишком благороден, чтобы сделать такое предложение девушке, лишь только достигшей брачного возраста, тем самым разрушив ее шансы на удачный брак.

А с такой женщиной, как Элизабет, этого риска не было, она уже в течение многих лет числилась в старых девах. И все же, делая ей свое предложение, он должен был быть хоть немного в ней заинтересован, поскольку, вне всяких сомнений, мог выбирать из тысяч более симпатичных любовниц.

Она знала, что любит его, и все же до сих пор не осознавала насколько сильно ее чувство, до того самого момента, когда, отказывая ему, поняла, что смогла бы дать ему тот комфорт, который он искал. Элизабет продолжала идти по очень узкой тропинке, лорд Рэндольф тихо шел позади нее, она чувствовала его присутствие и понимала, что ее мотивы были только отчасти альтруистическими.

Да, ей хотелось бы сгладить его одиночество, но ей также хотелось уйти и от своего собственного. Она мечтала о его доброте, его своеобразном юморе и красивом теле. Ей хотелось воскресить ту Элизабет Уокер, которой она была до того, как "удары и стрелы неистовой фортуны"[38] стерли ее надежду.

Целиком погрузившись в свое отчаяние, она не почувствовала первых предупреждающих толчков и ничего не предприняла, чтобы спасти себя от дальнейших. Проблески понимания, что что-то не так, появились лишь тогда, когда она, зашатавшись, почти потеряла равновесие. На мгновение она подумала, что, пожалуй, выпила слишком много вина, что сделало ее такой легкомысленной.

События разворачивались с мучительной медлительностью. Земля зашевелилась, и низкий, ужасающий грохот заполнил воздух, Элизабет задрожала.

Тропинка под ее ногами начала разрушаться прямо на глазах. Элизабет попыталась вскарабкаться на безопасную высоту, но было слишком поздно, ей не за что было уцепиться. Она закричала, поскольку ее подбросило и оттолкнуло от утеса в сторону пропасти, куда она, совершенно беспомощная, начала падать. Насколько далеко внизу скалы, на которые она упадет? Почувствует ли она, как ломаются ее кости?

И тут она услышала крик, глубокий голос Рэндольфа звал ее:

– Элизабет!

Между двумя ударами сердца сильные руки подхватили ее и вытянули наверх на твердую землю. Она ударилась о скалы, больно задев ребро.

Она задыхалась, Рэндольф же тянул ее все дальше от края, затем бросился на нее всем своим телом, прикрывая от потока падающих сверху камней и земли. Посреди этого немыслимого хаоса, Элизабет острее всего воспринимала близость Рэндольфа, теплоту и силу, которые окутали ее со всех сторон. Если им суждено умереть, легкомысленно подумала Элизабет, она рада, что это случится тогда, когда она находится в его руках.

Страх, вызванный землетресением, казалось, длился вечность, а само землетресение, должно быть, свершилось всего за какую-то минуту. Когда землю перестали сотрясать толчки и последний грохот замер вдали, Рэндольф отодвинулся, сбрасывая с себя насыпавшиеся камни. Уставшим голосом он настойчиво произнес:

– Элизабет, с вами все в порядке?

Дрожа, она с трудом приняла сидячее положение и поправила свои очки, которые каким-то чудом не разбились.

– Думаю, да. Благодаря вам. – Она вдохнула, и в горло попала пыль, она откашлялась. Когда она снова смогла заговорить, то продолжила: – Простое спасибо кажется недостаточным. Я уже думала, что мой час пробил. А как вы?

– По плечу ударил довольно приличный камень, но ничего, кажется, плечо не сломано. – Он слегка поморщился, стряхивая с себя остатки земли и камней, затем с сожалением исследовал порванный рукав. – Однако моя шляпа пропала навсегда, а мое пальто похоже не подлежит восстановлению. Мой камердинер будет просто убит горем: это пальто – одно из его любимых.

На сей раз Элизабет c благодарностью приняла его помощь, чтобы подняться на ноги.

– Оно и ваше любимое, не так ли?

– Мне не разрешается иметь свое мнение о том, что находится в ведении Бернса, а это пальто туда включено. – Он посмотрел куда-то за Элизабет и тихо присвистнул. – Удачно, что София снабдила нас таким большим количеством пищи, поскольку, боюсь, мы можем задержаться здесь немного дольше, чем рассчитывали.

Все еще немного не в себе, Элизабет осторожно развернулась, благодарная лорду Рэндольфу за предложенную руку. Она в смятении прикусила губу, увидев картину позади себя. Приблизительно десять футов тропинки полностью исчезли, и она почувствовала головокружение, бросив взгляд вниз и поняв, какой опасности она только что избежала. За этим отрезком пути тропа казалась неповрежденной, но была покрыта щебнем на всем протяжении, пока не исчезала за поворотом, огибавшим холм.

– Надеюсь, что с Ванни все в порядке, – произнесла Элизабет. – И ради него самого, и ради нас.

– Уверен, что так, – ответил лорд Рэндольф. – Он и карета находились на твердой горизонтальной поверхности.

Незамедлительно прибыло подтверждение. Из-за поворота раздался крик кучера:

– Синьорина, синьор!

Элизабет ответила, заверив его, что с ними все в порядке, затем объяснила, что часть пути разрушилась и дальше им самим не удастся убрать с дороги щебень. После того, как кучер ответил, Элизабет перевела для своего компаньона:

– Ванни говорит, что путь свободен и безопасен только за углом, а оставшуюся часть в нашем направлении расчистить будет довольно трудно. Поэтому он вернется в Больцано, чтобы найти мужчин, которые выполнят эту работу и доставят доски для соединения тропы в том месте, где участок обвалился.

– А что, если в городе тоже есть разрушения? – мрачно предположил Рэндольф. – В этом случае у них могут быть более серьезные проблемы, чем два застрявших в горах иностранца.

Элизабет передала замечание Рэндольфа Ванни и перевела его ответ:

– Ванни говорит, что землетресение было совсем небольшим. Если бы земля не была мягкой после дождя, то и у нас не было бы никаких проблем.

– Что ж, остается только надеяться, что он прав. Скажите ему, что я заплачу тем мужчинам, которых он приведет, приличную сумму, и удвою ее, если они смогут добраться до нас уже этим вечером.

Последовал новый раунд переговоров с Ванни. Элизабет покачала головой при ответе:

– Ванни говорит, что будет практически невозможно заставить кого-либо прийти сюда вечером, так как сегодня Сочельник, но он клянется, что завтра мы уже будем свободны где-то между мессой и полуднем.

Рэндольф вздохнул.

– Полагаю, становится ясно, что мы должны сделать. – Он развернулся и поднял корзину с того места, где оставил ее, когда начались первые толчки. Она выглядела неповрежденной, только слегка потрепанной.

Элизабет последовала за ним назад к храму. Все еще слегка дрожащая после своего спасения, она была рада просто сидеть и смотреть, как он медленно, шаг за шагом, исследует пространство вокруг них. В итоге он вернулся к ней.

– Если Богу будет угодно и Ванни не вернется, думаю, что мне удастся забраться на скалу и обойти вокруг области оползня, а значит, мы не будем пойманы здесь в ловушку на неопределенное время.

Она посмотрела на крутой горный подъем и вздрогнула.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет.

– Не думаю, что это понадобится, но все же я чувствую себя спокойнее оттого, что у нас имеется альтернативный вариант. – Рэндольф посмотрел на небо и нахмурился. – Через час солнце зайдет за горизонт, и здесь станет очень холодно, а укрыться негде. К счастью я захватил свои кремень и огниво[39], и мы можем разжечь огонь, но у нас под рукой слишком мало веток. Похоже, что наши предшественники использовали почти все, что было доступно. И все же нам необходимо собрать достаточно дров, чтобы не замерзнуть этой ночью.

Следующие полчаса они собирали доступные им ветки и складывали их в кучу в небольшом углублении скалистого утеса. Оно и отдаленно не напоминало пещеру, но ничего лучшего для защиты от ветра и холода у них не было. Элизабет поморщилась, увидев результаты их трудов.

– Не очень-то внушительная поленница.

– Нет, но ее должно хватить. – Рэндольф вытащил из корзинки коврик, на котором они обедали, и вручил ей. – Вам следует в него завернуться.

Она с благодарностью обернула его вокруг плеч, желая при этом, чтобы он был вдвое больше и втрое теплее.

– Женская одежда совершенно не приспособлена для зим так же, как мужская одежда обычно бывает слишком плотной для жаркой погоды, – философски заметила она. – Но, пожалуй, с этим ковриком мне будет гораздо комфортнее.

Поскольку больше заняться было нечем, Элизабет села, прислонившись спиной к утесу, подтянув к себе колени и обхватив их руками. На юго-западе над горизонтом нависал массивный черный силуэт Везувия. Единственными признаками присутствия человека были несколько еле просматривающихся зданий фермы. Было похоже, что они попали во времена Римской империи, а не находятся в нынешнем цивилизованном 1817 году.

Над суровыми пиками холмов небо переливалось всеми оттенками золотого и алого, а группа фиолетовых облаков, обнимая горизонт, принимала в свои объятия расплавленное докрасна солнце. Кивнув в сторону заката, Элизабет произнесла:

– Несмотря на то, что впереди нас ждет долгая холодная ночь, вот это зрелище почти компенсирует наши неудобства. Как часто мы выкраиваем время полюбоваться закатом?

– Не так уж и часто, – согласился Рэндольф, садясь на ступени храма, чтобы тоже иметь возможность восхититься этим пышным, красочным представлением природы.

И все же, несмотря на полыхающее закатное небо, Элизабет поняла, что большая часть ее внимания сосредоточена на компаньоне, сидевшем меньше чем в дюжине шагов от нее. Без головного убора, с растрепанными волосами, слегка тронутыми жидким золотом уходящего солнца, он больше не походил на безупречного английского джентльмена. Теперь сила, скрывающаяся за его благородными манерами, стала особенно ощутима, и Элизабет почувствовала неясное беспокойство. Может ли лорд Рэндольф решить использовать в своих интересах их вынужденное уединение и попытаться соблазнить ее? Если он это сделает, то она будет совершенно беспомощна, ей не удастся противостоять такой превосходящей силе...

И тут Элизабет в ужасе поняла, что ей хотелось бы, чтобы он попытался ее обольстить. Ее загнанная в самый дальний угол души низкая натура восхищалась сложившейся ситуацией, которая позволила бы ей, Элизабет, подчиниться грубой силе с чистой совестью, найдя оправдание для грехопадения. К несчастью, ее моральные устои, воспитанные в доме священника, не поддавались такому простому обману.

Еще ближе подтянув колени, она отчитала себя за то, что оказалась столь бесстыдным, отвратительным существом. Если бы лорд Рэндольф являлся такого рода мужчиной, который мог бы обратить сложившуюся ситуацию себе на пользу, чтобы совратить ее, он не был тем человеком, в которого она была влюблена, и она бы его не хотела. Кроме того, она очень сомневалась, что его интерес к ней лежал именно в этой плоскости; он сам сказал, что его предложение – всего лишь глупое воображение. Уже сейчас он, вероятно, благодарил свою счастливую звезду за то, что она его отвергла.

А если нет, то в этом временном плену он должен чувствовать себя еще более неловко, чем она. Ведь это она отказала лорду Рэндольфу, а потому один ее вид должен вызывать в нем ненависть.

Вопреки ее странным мыслям Рэндольф произнес с некоторым сарказмом в голосе:

– Я знал, что Рождество в Италии я проведу не так, как дома, но я и мечтать не мог о таком разительном отличии.

– Да, – мрачно согласилась Элизабет. – Но мы, по крайней мере, живы. Если бы мы начали спускаться на несколько секунд раньше...

– Совершенно верно, – подтвердил он очень сухо. – Получается, что мое неудачное предложение оказало нам некоторую услугу, поскольку задержало нас.

– Я понимаю, что находиться здесь, в ловушке, вместе со мной для вас достаточно трудно. Мне очень жаль, – тихо произнесла Элизабет.

Он пожал своими широкими плечами.

– Не извиняйтесь – это моя ошибка. Я должен был знать, что редко кому выпадает второй шанс, когда любовь и брак идут рука об руку. За грех неверного суждения я должен заплатить свою цену.

Его слова были ей так понятны и близки, что она ответила дрожащим голосом:

– Вы правы. Какой бы ни была причина – грех или невезенье – большинству из нас дается только один шанс на счастье. Мы думаем, что это будет длиться вечно, и вдруг все исчезает словно дым.

Он повернулся к ней лицом, его силуэт четко вырисовывался на фоне яркого неба.

– Что случилось с вашим шансом, Элизабет? Почему вы тратите свою жизнь, воспитывая чужих детей, а не своих собственных?

Она вздохнула.

– Это не очень-то драматическая история. Уильям и я были влюблены друг в друга с детства. Он был младшим сыном сквайра, а я – дочерью священника. Наши семьи не были в восторге от нашей помолвки, поскольку ни у одного из нас не было никаких перспектив, но мы были молоды, оптимистичны и желали упорно трудиться. Мы распланировали всю свою жизнь. Отец Уильяма купил ему пару нашивок и отправил на Полуостров. Я преподавала и откладывала на будущее свою зарплату. Мы решили, что как только он станет капитаном, мы поженимся, и я буду следовать за ним, куда бы его ни послали.

– Но этого не случилось.

– Нет, – прошептала она. – Не прошло и года, как он был мертв. И даже умер не как герой от рук француза, а от простой лихорадки.

– Мне очень жаль, – мягко произнес лорд Рэндольф. – Ужасно терять таких молодых и храбрых, а для вас это была трагическая потеря.

В том неустойчивом настроении, в котором она пребывала, его сострадание почти сломило ее. Она попыталась взять себя в руки.

– Я считаю, что мне повезло, раз мы имели ту малость, что была нам отпущена, хотя этого было гораздо меньше, чем мы ожидали. – Она попыталась улыбнуться, но безуспешно. – Действительно, это была большая удача, что хотя бы один мужчина за всю мою жизнь хотел на мне жениться. Я не из тех женщин, которые могут подвигнуть мужчину на безумную страсть, а без приданого я вообще не могла рассчитывать выйти замуж. Если бы Уильям и я не выросли вместе, сомневаюсь, что он хотя бы дважды посмотрел в мою сторону, но так получилось, что мы... мы выросли как две половинки одного целого.

– Я хочу, чтобы вы прекратили так принижать себя, – серьезно прервал ее Рэндольф. – Красота и благосостояние, несомненно, имеют место в мире, но они вовсе не гарантируют удачного брака.

– Вы вынесли это из собственного опыта? – спокойно спросила она.

– Да, я вынес это из собственного опыта. – Он резко поднялся. – Я должен развести огонь, пока еще хоть немного светло.

Им повезло, что у лорда Рэндольфа оказались кремень и огниво, а также перочинный нож, с помощью которого можно было получить с внутренних частей веток сухую древесную стружку. И довольно скоро перед ними потрескивал небольшой костер. Рэндольф присел на корточки, оставаясь достаточно близко к огню, чтобы время от времени подкидывать в него сучья.

– Наличие огня приблизило нас к цивилизации.

Элизабет с ним не согласилась. Даже при разведенном огне цивилизация казалась бесконечно далекой, поэтому она и отважилась говорить довольно смело, чего не сделала бы при других обстоятельствах.

– Вы сказали, что поддались греху неверного суждения, – напомнила она довольно решительно. – Если ваш грех состоит в том, что вы влюбились в красивое лицо и потом нашли, что характер леди совсем не так прекрасен, как ее внешность, то это вовсе не является таким уж большим преступлением. Многие молодые люди поступают точно так же.

Лорд Рэндольф, должно быть, тоже почувствовал оторванность от всего мира и его ограничений, поскольку он ответил ей вместо того, чтобы дать отпор, которого она заслуживала.

– Вы правы, но только это не то, что сделал я. Мое преступление оказалось намного хуже. Как и вы, я влюбился, будучи очень молодым. Но, в отличие от вашего случая, наши семьи были очень этому рады. Леди Элисон была богатой наследницей, а я был для нее хорошей партией – подходил по социальному положению и имел приличное состояние, чтобы не быть охотником за приданым. И будучи младшим сыном, я имел бы достаточно времени, чтобы посвятить себя управлению ее собственностью после того, как она получила бы наследство.

Отбросив последние крохи хороших манер, Элизабет спросила:

– Проблема оказалась в том, что она вас не любила?

В мерцающем свете костра желваки на его лице пришли в движение.

– Нет, она по-настоящему любила меня. А я, поддавшись минутной глупой трусости, причинил ей нестерпимую, непростительную боль и разрушил обе наши жизни.

Тишина, которая последовала за этим признанием, была настолько долгой, что Элизабет, наконец, произнесла сама:

– Я понимаю, что меня это совершенно не касается, но я сгораю от любопытства. Что же такого отвратительного могло произойти?

Его лицо расслабилось.

– Начав говорить, полагаю, я должен рассказать и все остальное. Я сделал ошибку, обсуждая леди Элисон с одним из моих очень настойчивых друзей. В это время мы ждали ее в гостиной, и мой друг спросил, с чего это я хочу жениться на ней. Если бы Элисон была похожа на маленькую золотую нимфу, то ему, вероятно, мои объяснения и не потребовались бы, но она полностью отличалась от этого типа женщин.

Рэндольф вздохнул.

– Я должен был ответить на его выпад. Вместо этого, поскольку мои чувства к Элисон носили слишком личный характер, и я не хотел выставлять их перед кем-то, кто стал бы надсмехаться над ними, я, придав голосу как можно больше беспечности, сказал, что женюсь на ней из-за денег. Я знал, что эта причина будет ему понятнее всего.

У Элизабет возникло ужасное чувство, что она уже знает, что за этим последует.

– Элисон подслушала и выгнала вас?

– Еще хуже. – Он очень тщательно уложил две большие ветки в костер. – До недавнего времени я не знал во всех подробностях, что случилось. Она действительно подслушала и сказала своему отцу, что не выйдет за меня замуж, даже если я останусь последним мужчиной на земле, но не объяснила причину, почему передумала. Думая, что это всего лишь минутный каприз, ее отец сильно разозлился и запер Элисон в ее же комнате, клянясь, что будет держать там до тех пор, пока она не согласится на замужество. Чувствуя себя преданной и отцом, и мной, Элисон сбежала. Она отсутствовала долгих двенадцать лет. И только в прошлом сентябре она вернулась и наладила отношения со своим отцом.

– О боже! – воскликнула Элизабет. – Как же она смогла так долго выживать самостоятельно?

– Сначала она преподавала. Позже, случайно, она стала земельным управляющим, причем весьма успешным. Я же говорил вам, что она – необычная женщина. Вы мне ее напоминаете. – Рэндольф оторвался от огня, за которым наблюдал с совершенно излишней бдительностью. – После того, как Элисон исчезла, я не однажды задумывался, нет ли в этом моей вины, и когда она вернулась, я спросил ее об этом. Она подтвердила, что подслушала наш разговор и именно это явилось причиной ее побега. – Он горько усмехнулся. – Эту историю лучше рассказывать на Пасху, а не на Рождество. Я на себе прочувствовал, что должен был испытывать Петр, когда понял, что трижды отрекся от Иисуса Христа прежде, чем прокричал петух[40].

Сердце Элизабет болело за обоих молодых влюбленных, чьи жизни были разрушены из-за минутной глупости. Неудивительно, что Рэндольф не мог себя простить. Тот факт, что леди Элисон убежала от своей благополучной жизни, стал ярким доказательством тех мучений, испытываемых ею от очевидного предательства человека, которого любила и которому доверяла.

Элизабет попыталась представить себе, на что была похожа встреча Рэндольфа с его прежней любовью, но воображение отказало ей.

– Должно быть, от вас потребовалось большое мужество, чтобы вновь встретиться с ней.

– Я решил, что лучше уж все узнать наверняка, чем продолжать жить с сознанием вины, в которой не уверен. – Уголок его рта слегка искривился в горькой усмешке. – На самом деле, Элисон удивительно снисходительно отнеслась ко мне. Я не стал бы ее винить, если бы она наставила на меня пистолет, но вместо этого она сказала, что мы все ошиблись, и они с отцом так же ответственны за это, как и я, и что ее жизнь вовсе не была разрушена.

– Ваша Элисон, похоже, замечательная женщина.

– Это так, но она больше не моя Элисон. Спустя несколько недель после появления из изгнания, она вышла замуж за одного из самых печально известных повес Англии, и я точно знаю, что он полностью переродился. Теперь он трезвый, ответственный, и опьянен ею настолько же, насколько она им. Сейчас Элисон счастлива, и она имеет на это право. Она – одна из тех редких людей, которые выковали себе второй шанс для счастья. – Рэндольф сцепил пальцы и уставился на огонь. – Начиная с сентября, я только и твержу себе, что все сложилось как нельзя лучше. Ее сильный характер был бы потрачен на меня впустую. У меня нет никаких достойных недостатков, требующих ее вмешательства, несомненно, я очень быстро надоел бы ей.

– Вы все еще любите ее?

Он вздохнул, его лицо ничего не выражало.

– Я был молодым человеком, который был любим молодой женщиной. Но ни одного из них больше уже не существует.

Это не был настоящий ответ, но, по крайней мере, теперь Элизабет понимала, почему он предложил ей карт-бланш[41]: она напоминала ему женщину, которую он любил. Но как же его жена вписывается в эту картину? В годы одиночества, когда леди Элисон исчезла из его жизни, он, должно быть, женился без любви и жил, сожалея об этом. Элизабет не посмела расспрашивать его о браке; она уже и так была непростительно любопытна. С печалью в голосе она произнесла:

– Возможно, только молодежь достаточно глупа или достаточно смела, чтобы влюбляться, и это – та причина, почему вторые шансы даются очень немногим.

Вспомнив о своих волосах, Элизабет решила, что пора дать им свободу, или к утру ее будет мучить головная боль. Вынув все шпильки и убрав их в корзину, чтобы не потерять, она начала расчесывать свои спутавшиеся завитки пальцами в бесполезной попытке придать им благопристойный вид. Когда Рэндольф поднял голову, она объяснила:

– Если сюда заявятся волки или другие дикие животные, я, пожалуй, со своими волосами смогу сыграть Медузу-Горгону и превратить их в камень.

Он хихикнул, выходя из своего угнетенного состояния.

– Вы должны как можно чаще распускать свои волосы – это вам очень идет.

Элизабет закатила глаза в комическом недоверии, и он задумался, а верит ли она хотя бы одному произнесенному ей комплименту. По правде говоря, в свете костра, игравшего в ее каштановых волосах, переливающихся красными и золотыми оттенками, она выглядела очень привлекательной. Возможно не красивой, но совершенно точно притягательной.

Рэндольф торопливо отвернулся к огню, понимая, что при данных обстоятельствах ход его мыслей принимает опасный оборот, а ведь она ясно дала понять, что он не вписывается в ее планы на будущее. Очевидно, помня свою прошлую любовь, она не хотела выходить замуж без любви. Возможно, в этом она поступала более мудро, чем он, поскольку его единственная попытка привела к пагубными последствиями. Тем не менее, чем больше он общался с Элизабет Уокер, тем увереннее он становился в своих мыслях о том, что им было бы очень хорошо вместе, если бы она снизила свои запросы и приняла его таким, каков он есть.

Возможно, поговорив так откровенно о своем прошлом, теперь они чувствовали некоторую неловкость, но, с другой стороны, они поступили правильно. Вечер располагал к дружелюбному молчанию, прерываемому случайными ничего не значащими фразами. Они сидели на расстоянии нескольких футов друг от друга спиной к утесу, что давало хоть какую-то защиту от резкого декабрьского ветра. Везувий находился достаточно близко, чтобы просматриваться на фоне вечернего неба. Вид перед ними открывался драматический, но захватывающий. К их счастью, небольшой костерок создавал некий успокаивающий комфорт, давая к тому же и некоторое тепло.

Наконец, они сделали небольшой набег на содержимое корзины для пикника, и там еще оставалось достаточно еды на раз или два. После того, как они перекусили и выпили немного вина, Рэндольф спросил:

– Как вы себя чувствуете? Уже сейчас прохладно, а к утру станет значительно холоднее.

– Все хорошо, спасибо.

Голос Элизабет показался Рэндольфу несколько напряженным, и когда он посмотрел на нее более внимательно, то увидел, как она кутает в коврик свои колени, и он понял почему.

– Вы мерзнете, не так ли? И вы слишком практичны, чтобы признаться в этом, поскольку у нас нет достаточного количества дров, чтобы разжечь костер побольше.

– Это вы сказали, не я.

Рэндольф скинул свое пальто и вручил ей.

– Наденьте это.

– Не глупите, – ответила она, отказываясь принять пальто и пряча руки под коврик, укутывающий колени. – Это приведет только к тому, что вы тоже замерзнете. Я вполне сносно себя чувствую. – Ее зубы выбивали дробь, пока она так храбро все это говорила.

– Похоже, что не так уж сносно. Ну же, возьмите мое пальто, – уговаривал он. – Меня холод не очень-то беспокоит, а вот вас шесть лет в Италии, вероятно, приучили к теплу, вы стали более чувствительны к холоду, чем любая средняя англичанка.

Элизабет выглядела упрямой; определенно, у нее было много общего с Элисон. И почему это высокие, упрямые, независимые женщины так его привлекали? Он слегка улыбнулся, понимая, что сам вопрос содержал в себе ответ.

– Что ж, если вы отказываетесь от моего пальто, мы должны будем искать спасения в освященном веками методе сохранения тепла.

Он положил пальто подкладкой вверх и затем, прежде чем она поняла, что он имеет в виду, склонился над ней и взял ее на руки. Она приглушенно взвизгнула от удивления точно так же, как сделала это в Больцано, когда кто-то к ней прижался. Это был очаровательно покоряющий писк.

– Вы реально замерзнете, – прокомментировал Рэндольф, держа ее, дрожащую, и плотно прижимая к себе. Он усадил ее к себе на колени, удобно облокотившись на стену утеса, и начал легонько растирать ей спину, плечи и руки, пытаясь разогреть ей кровь, заставить ее бежать быстрее. От нее восхитительно пахло розовой водой и апельсинами.

– Это совершенно непристойно, – пробормотала она в лацкан его сюртука.

– Да, но так нам обоим гораздо теплее. Подумайте о своем долге, мисс Уокер, – посоветовал он. – Вы можете предпочесть превратиться в глыбу льда, но вы же не можете и меня обречь на ту же участь?

Она оторвала от него голову и хмуро на него посмотрела.

– Вы дразните меня.

Он усмехнулся.

– В результате ваша кровь только ускорит свой бег, что поможет вам сохранить тепло.

Элизабет понимала, что она ни в коем случае не должна ему этого разрешать, но желания сопротивляться ей явно не доставало. И виной всему было не только замечательное физическое тепло, от которого она начинала таять, но и близость, возникшая от того, что она находилась в его руках. Это, несомненно, была самая романтичная вещь, которая так внезапно с нею приключилась, и она позволила себе насладиться ею. Элизабет прижалась к Рэндольфу еще теснее, смакуя слабый аромат ароматизированного яблоком табака, которым пропиталось его пальто, но полному комфорту помешал твердый объект, прижавшийся к ее бедру. Она слека сместилась в сторону.

– Мне кажется, что я могу сломать вашу трубку, лежащую в вашем левом кармане.

– Ах, этот карман. Я думал, что он пуст. Извините, сейчас я посмотрю, что в нем. – Он убрал свою руку, обнимавшую ее, залез в карман, пошарил в нем и вытащил найденный там предмет. – Вот, смотрите.

Он замер. Элизабет развернулась, чтобы увидеть то, что так захватило его внимание, и задохнулась от восхищения. Фигурка младенца из lapis Solaris, казавшаяся днем такой непривлекательной, теперь в темноте совершенно преобразилась. Находящийся в чаше из ладоней Рэндольфа, Святой Младенец сиял мягким, волшебным светом – чудесный ребенок, пришедший, чтобы поселить надежду в сердца людей.

– Я вынул его из presepio, где он находился, и, должно быть, случайно засунул с этот карман, – пробормотал Рэндольф.

Элизабет улыбнулась и покачала головой.

– Это не было случайностью. Дитя появилось, чтобы напомнить нам о той удивительной ночи, что происходит сегодня, о ночи Его рождения. Помните, что итальянский климат очень похож на климат Святой Земли. Возможно, та ночь в Вифлееме, когда ангелы посетили пастухов, была точно такой же, как нынешняя.

И она спокойно начала читать из Евангелия от Луки, начиная со слов:

– В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле...[42] – Не зря она росла в доме священника; вспоминая выученные наизусть слова, она пересказывала бессмертную историю.

– ...не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, – тихо повторил Рэндольф, когда она закончила. – Спасибо, Элизабет. Вы только что сослужили самое трогательное Рождественское богослужение, которое я когда-либо слышал.

Единственными звуками, раздававшимися в ночи, были потрескивание огня, случайное отдаленное блеяние овцы и тихие вздохи ветра. Когда огонь начал стихать, Рэндольф спросил:

– Теперь вам тепло?

– Просто замечательно.

Она не стала добавлять, что жар, охвативший ее тело, был гораздо выше обычной температуры.

– Тогда пора сменить положение. Не думаю, что нам удастся выспаться этой ночью, но мы можем расположиться настолько удобно, насколько это будет возможно.

К большому сожалению Элизабет, Рэндольф снял ее со своих коленей, чтобы наклониться к костру. Когда он снова начал гореть довольно устойчиво, Рэндольф разместил оставшиеся ветки так, чтобы их легко можно было подбрасывать в огонь частями.

– Если вы ляжете между мной и костром, то вам будет довольно тепло, хотя, вероятно, мне придется тревожить вас всякий раз, когда потребуется подбрасывать дрова в огонь.

Элизабет сняла очки и положила их в корзину, затем легла так, как предложил Рэндольф, обернув вокруг коленей коврик. Рэндольф лег позади нее и обхватил рукой вокруг талии, подтянув к себе настолько близко, что они оказались лежащими, словно две сложенные ложки. Земля была твердой и холодной – не очень-то удобной; Рэндольф же был теплым и устойчивым – действительно очень удобным. Элизабет вздохнула от удовольствия и расслабилась в его объятиях, решив, что это положение еще лучше, чем было на его коленях.

– С Рождеством Христовым, Рэндольф, – прошептала она.

Никогда в своей жизни Элизабет не была так счастлива.

***

РЭНДОЛЬФ, конечно же, не спал, хотя в промежутках между поддержанием огня он позволял себе слегка подремать. Элизабет, с восхитительной доверчивостью прижавшись к нему как можно ближе, в отличие от него спала сном младенца. Плоды чистой совести, вне всякого сомнения.

Как только на небе появились первые признаки приближающегося рассвета, едва различимое свечение, Рэндольф очень аккуратно отодвинулся подальше и подкинул в костер предпоследнюю часть сучьев. Воздух был очень холодным, но, к счастью, совершенно сухим, где-то через час температура начнет повышаться.

Прежде чем он снова смог лечь назад, Элизабет потянулась и перевернулась на спину, открыла глаза и сонно заморгала, глядя на Рэндольфа, распущенные волосы очаровательно вились вокруг ее лица. Было нечто интимное в том, что он видел ее без очков - похоже на то, будто она сняла платье и приветствовала его в своей ночной сорочке. Все еще находясь в раздумьях над столь неподходящим предметом, он пробормотал:

– Доброе утро.

Она ответила ему удивительно свежей и манящей улыбкой, словно это утро было самым первым в мире, а она была Евой, впервые приветствующей Адама.

И самой естественной реакцией на это стало то, что Рэндольф наклонился вперед и запечатлел на ее губах самый нежный поцелуй. Рот Элизабет оказался мягким и желанным – и сладким-сладким, как конфета. Он лег рядом с ней и обнял, подтянув поближе, желая чувствовать каждый дюйм ее изящного, гибкого тела, прижавшегося к нему.

Поцелуй стал более жарким, ее руки обвились вокруг его шеи, а ее живой отклик вызвал в Рэндольфе волну такого горячего и требовательного желания, которое немедленно привело его в чувство. Понимая, что если он сейчас же не остановится, то вообще не сможет остановиться, Рэндольф резко откатился от нее. Превозмогая свое прерывистое дыхание, он произнес:

– Ох, простите, Элизабет. Вы оказываете на меня потрясающее действие.

Она потрясенно уставилась на него, широко раскрыв глаза. Затем села и схватила из корзины свои очки, торопливо надев их, словно именно они являлись ее защитным барьером. Дыша глубоко, но неравномерно, она ответила:

– Похоже, действие оказалось взаимным.

Снова схватившись за очки и проверив, на месте ли они, она продолжила:

– Поскольку огонь не будет гореть вечно, не стоит ли нам поджарить часть сыра и разложить его на оставшийся хлеб? Горячая пища будет как раз кстати.

Рэндольф не знал, чувствовать ли себя благодарным или оскорбиться от того, что она проигнорировала такой по-настоящему превосходный поцелуй. На самом деле, опасно превосходный; ибо мысль о том, чтобы поцеловать ее снова, была намного более привлекательной, чем вид их скудной пищи, а результат согреет их обоих во всех отношениях.

С большим трудом Рэндольф сконцентрировал свое внимание на практических делах.

– Прекрасная идея, – откликнулся он. – Хотя мне кажется, что я обменял бы все, что находится в корзине, на большую кружку обжигающе горячего чая.

– Это очень жестоко с вашей стороны, лорд Рэндольф. – На ее лице отразилась тоска. – Крепкий итальянский кофе с горячим молоком тоже очень подошел бы. И много-много сахара.

Он рассмеялся.

– Мы не должны мучить себя этими картинами. Завтра утром мы сможем выпить столько чая или кофе, сколько захотим, и оценим эту возможность гораздо больше, поскольку сегодня нам их не хватало.

Плавленый сыр и поджаренный хлеб оказали свое ободряющее действие, дав им возможность с надеждой встретить суровый день. К тому времени, когда огонь перешел в слабое мерцание тлеющих угольков, а солнце поднялось над горизонтом, Рэндольф почувствовал, что полностью готов к той трудной беседе, которая, как он был уверен, была неизбежна.

– Элизабет, нам необходимо кое-что обсудить.

Изящно слизав последние крошки с пальцев, она спросила:

– Да, милорд?

– Поскольку мы провели эту ночь вместе, боюсь, что ваша репутация теперь разрушена, – напрямик высказался Рэндольф. – Существует только одна возможность исправить положение, хотя я знаю, что она вам не очень-то приятна.

– Ерунда, – парировала Элизабет. – Моей репутации будет нанесен урон, если люди узнают о сегодняшней ночи, но даже и в этом случае я сильно сомневаюсь, что последствия будут ужасны. Я уже не английская девушка, делающая первые шаги в свете, вы же знаете. Как иностранка довольно зрелых лет, я существую вне обычного итальянского светского общества, а потому мои действия не будут оценивать по тем же самым правилам. Поэтому вряд ли моей репутации что-либо угрожает, даже если то, что случилось, станет общеизвестным. – За ее очками вспыхнули веселые искорки. – На самом деле большинство итальянских женщин позавидуют моему опыту - "разрушению" моей репутации вами.

Не обращая внимания на ее легкомысленный тон, Рэндольф продолжил:

– Вы не подумали о проблемах с работой, – какая холоднокровная англичанка, желающая доверить кому-то управление своими горячими дочерьми, будет настолько терпимой? А другие потенциальные работодатели?

По мере произнесения им этих слов, практически лишавших ее работы, на лице Элизабет появлялась неуверенность.

– Могут возникнуть проблемы, если вчерашняя ночь станет достоянием гласности, – допустила она. – Но я все еще думаю, что это маловероятно. Я и правда не являюсь частью неаполитанского английского сообщества. Кому придет в голову сплетничать обо мне?

– Вы думаете, что в этой части Кампании остался хоть кто-то, кто еще не слышал о том, что два inglesi оказались запертыми здесь, как в ловушке, в нынешний Сочельник? Если эта история еще не достигла Неаполя, то это непременно произойдет сегодня днем. – Рэндольф поморщился. – К сожалению, я был настолько занят, что не смог вчера вечером присутствовать на обеде в британском Посольстве, и мое отсутствие вряд ли останется незамеченным. Местные сплетники прекрасно осведомлены, что почти все время мы проводим вместе. Как вы думаете, сколько понадобится времени, чтобы предположить, кто такие эти загадочные заблудившиеся inglesi? Ваша репутация разлетится в клочья, и вы останетесь без работы, по крайней мере, работы гувернантки.

Она побледнела, но спросила:

– Разве не стоит сначала все увидеть своими глазами, а уж потом предполагать худшее?

– Возможно, мое беспокойство преждевременно, но я так не думаю. – Его рот искривился. – Я знаю, Элизабет, что вы не хотите выходить за меня замуж, но, если я увижу хоть малейший намек на назревающий скандал, я вам клянусь, что потащу вас к ближайшему протестантскому священнику. Даже если вам лично не будет никакого дела до вашей собственной репутации, будь я проклят, если я захочу прослыть человеком, отказавшимся поступить так, как того требуют правила приличия.

Элизабет уставилась на него, ее лицо явно отражало испытанный ею шок. Проклиная себя за то, что так ее расстроил, Рэндольф произнес более мягким голосом:

– Клянусь, я не буду принуждать вас жить со мной или делать что-то такое, чего вы сами не захотите. Я обеспечу вам собственный доход, и вы сможете жить и рисовать там, где пожелаете, пока не забудете все ужасы этого года. Но я не позволю вам быть униженной в результате несчастного случая, который никогда бы не случился, не согласись вы стать моим другом и моим гидом.

Она с трудом сглотнула.

– Но как вы можете жениться на мне? А ваша жена?

– Моя жена? – он был несказанно поражен. – С чего вы взяли, что я женат?

– Когда мы были в Сольфатаре, – она заколебалась, – вы сказали, что самое одинокое место на земле – это неудачный брак. Это прозвучало так, словно вы говорите, основываясь на собственном опыте, вот я и сделала вывод, что вы женаты. Мне казалось, что это многое объясняет в вашем поведении и характере.

Рэндольф молчал, вспоминая.

– Вы очень проницательны, Элизабет. Да, я говорил, основываясь на личном опыте, но моя жена умерла три года назад немногим более года после заключения брака.

Он вспомнил предыдущий день и нахмурился.

– Бог мой, вчера вы отклонили мое предложение, думая, что я хочу стать двоеженцем или склоняю вас к сожительству?

Она была настолько удивлена, что выпустила из рук коврик, которым прикрывала плечи, и он соскользнул вниз.

– Вы предлагали мне выйти за вас замуж?

– Конечно. А вы что подумали, когда я предлагал вам карт-бланш? – Он сказал это в шутку, и был потрясен, увидев, как она кивнула. – Я никогда не предложил бы вам ничего оскорбительного. Полагаю, что я должен бы рассердиться на вас за то, что вы посчитали меня способным на такую низость.

Ее лицо пылало, она смотрела себе под ноги. Еле слышным шепотом она произнесла:

– Я не почувствовала себя оскорбленной, я почувствовала себя польщенной, но только оказалась слишком трусливой, чтобы принять такое предложение.

Видя весь юмор сложившейся ситуации, Рэндольф рассмеялся.

– Я явно испортил то предложение, не так ли? – Он встал, пересек площадку и подошел туда, где она сидела, смотря на него как-то неопределенно. Опустившись на одно колено, он поймал ее руки в свои. – Я попытаюсь еще раз, и мы увидим, смогу ли я на этот раз сделать все правильно. Элизабет, вы выйдете за меня замуж? Не для того, чтобы спасти чью-либо репутацию, а чтобы вступить в настоящий брак, поскольку мы хотим быть вместе?

Ее холодные руки судорожно сжались в его ладонях. За ее очками были видны огромные глаза, полные искреннего сочувствия, тихие слезы покатились по ее щекам.

– Рэндольф, я не могу.

Она попыталась вырваться, но он ей не позволил, еще крепче сжав ее руки. Вчера он принял отказ слишком быстро, и он не сделает подобной ошибки во второй раз.

– Почему нет? Вы не сможете вынести меня в качестве своего мужа?

– Я ничего не хотела бы больше этого.

Рэндольф улыбнулся; они делали успехи. И он очень терпеливо спросил:

– У вас где-то уже есть муж, и вы несвободны?

– Конечно же, нет!

– Тогда почему бы вам не сказать "да"? Я вас предупреждаю, что не позволю вам уйти, пока вы либо не согласитесь, либо не приведете очень серьезное основание для отказа.

Она отвернулась от него как можно дальше, ее лицо зарделось от стыда.

– Поскольку... поскольку я не могу стать такой невестой, какой должна бы.

Он с минуту размышлял над этим утверждением.

– Не могли бы вы высказаться более определенно? Я хочу убедиться, что я правильно вас понимаю.

– Прежде, чем Уильям ушел служить, – ее дыхание прерывалось, она отводила глаза в сторону, – мы... мы подарили себя друг другу.

– Я понял. – На него нахлынула безграничная нежность и нечто еще, какое-то иное чувство, слишком незнакомое, чтобы суметь дать ему название. Выпустив руки Элизабет, он обнял ее и притянул к себе так, что ее голова оказалась точно под его подбородком. Она дрожала. Он ласково погладил ее непослушные завитки, пытаясь отвлечь от того несчастья, воспоминание о котором он вызвал. – Поскольку вы подарили себя человеку, которого любили и за которого собирались выйти замуж, именно поэтому вы думаете, что теперь вы не можете стать подходящей женой? Совсем наоборот. Не могу представить никакой другой лучшей рекомендации для брака. Вы выйдете за меня, Элизабет? Пожалуйста?

Она отстранилась и уставилась на него. Ее очки запотели от слез, и она сняла их, чтобы лучше разглядеть его лицо.

– Вы действительно так думаете, Рэндольф? Или позже у вас появятся другие соображения, и вы посчитаете себя обманутым?

– Да, я так думаю. – Он встал и медленно отошел к храму, ища слова, способные лучше объяснить его чувства так, чтобы в будущем у нее не возникло никаких сомнений относительно него. – Как вы и предположили, мой брак оказался несчастливым, – начал он сбивчиво. – Я действительно не любил Хлою, но я распрощался с надеждой, что Элисон когда-нибудь возвратится, и я хотел жениться. Хлоя была из хорошей семьи и очень красива, она дала понять, что будет рада моему предложению. Все вокруг утверждали, что она - хорошая партия. Хлоя была очень правильной и сдержанной, но я думал, что все это происходит от ее застенчивости, которая быстро пройдет, как только мы поженимся.

– Я оказался неправ. – Он повернулся, чтобы встать лицом к Элизабет, находившейся в полудюжине футов от него и не издавшей ни слова. – Я думал, что ее желание выйти за меня замуж означает, что я ей хоть немного нравлюсь, но скоро я понял, что, хотя Хлоя и хотела иметь статус жены, мужа она не хотела совсем. Возможно, именно меня она не могла выносить больше всех остальных, но я так не думаю.

Он отвел взгляд и с трудом сглотнул, думая, что это простая справедливость, – он должен рассказать о чем-то, столь же болезненном для него, каким было признание Элизабет для нее.

– Ей не нравилось, даже когда до нее просто дотрагивались. При этом она сама никогда не дотрагивалась до меня, кроме тех случаев на публике, когда она вынуждена была брать меня под руку, чтобы показать другим женщинам, что я принадлежу ей.

– Я уже не говорю о том, что ей ненавистны были брачные отношения, хотя она не отказывалась от них. Но как только она выполнила свою обязанность и забеременела, то тут же сказала мне, чтобы я к ней больше не подходил. Быть изгнанным из ее кровати и в половину так не беспокоило меня, как полное отсутствие у нее интереса к любым видам привязанности. Возможно, потребность в теплоте и привязанности более глубока, чем физическая страсть. Даже когда она умирала, она отказалась взять мою руку. Она ничего от меня не хотела, кроме моего имени и моего состояния.

Он поймал пристальный взгляд Элизабет.

– Теперь вы понимаете, почему я так рад убедиться в том, что вы - теплая и заботливая женщина? Если бы вы смогли уделить мне хотя бы половину той теплоты, которой вы одаривали Уильяма, я считал бы себя счастливейшим из смертных.

– Несчастная Хлоя, неспособная принять ни любовь, ни привязанность, – с глубоким состраданием произнесла Элизабет. Несколько быстрых шагов и она уже стояла перед ним, с готовностью отдавшись в его руки. – И несчастный Рэндольф, готовый дать так много и не имевший никого, кто по достоинству оценил бы это дар или дающего.

В ее объятиях ощущалась больше, чем страсть, в них была любовь. И прижимая к себе эту женщину, Рэндольф наконец смог идентифицировать то чувство, что продолжало расти и заполнять его самого.

– Я ошибался, – тихо произнес он. – Второй шанс существует. Я думал, что хочу жениться на вас только ради товарищеских отношений, но мое сердце, должно быть, знало все гораздо раньше, чем моя голова. Я люблю вас, Элизабет. Я приехал в Италию, ища света, и я нашел его, когда встретил вас: именно ваша улыбка освещает мир.

– Вы уверены? – Она откинула голову назад. – Но вы ведь едва меня знаете.

– Неправда. – Он потерся щекой о вьющиеся волосы Элизабет. Она оказалась очень подходящего роста. – Возможно, мы и не были знакомы слишком долго, но я знаю вас гораздо лучше, чем знал Элисон, и бесконечно лучше, чем – Хлою. – Он улыбнулся ей поддразнивающей улыбкой. – Могу ли я интерпретировать ваше бесстыдное поведение, как готовность выйти за меня?

– Да. Вы были правы, Рэндольф, я совершенно погублена, поскольку безнадежно, безумно, страстно в вас влюблена, и я буду ни на что не годна, если вы на мне не женитесь. – Элизабет от всего сердца улыбнулась Рэндольфу, и эта улыбка превратила ее в прекраснейшую из женщин. – Леди Элисон - это ваше прошлое, а Уильям - мое. Я любила его, и часть моего сердца умерла вместе с ним, но женщина, которой я стала теперь, некрасивая старая дева средних лет, принадлежит вам и телом, и сердцем, и душой. Этого достаточно?

– Вам необходимо прекратить вспоминать о таких абсурдных вещах, как ваша некрасивая внешность и ваш преклонный возраст. Сколько же вам лет?

– Тридцать.

– Замечательный возраст. А тридцать один будет лучше точно так же, как пятьдесят – еще лучше.

Рэндольф поцеловал ее с роскошной неторопливостью, прокладывая путь от ее губ к чувствительному местечку чуть ниже уха. Она задохнулась, ощутив, что ее колени становятся мягче воска.

Он прошептал:

– И вы полагаете, что я так безумно хотел бы вас, если бы думал, что вы некрасивы?

Элизабет находилась к нему настолько близко, что у нее не оставалось никаких сомнений по поводу того, как в действительности он ее хотел.

– Полагаю, что вам очки нужнее, чем мне, – сказала она, затаив дыхание. – Но поскольку красота рождается в глазах зрителя, то ваше мнение не может быть оспорено.

– Прекрасно. Мне на ум приходят более прекрасные вещи, которыми можно заняться, чем спор. – Рэндольф собирался начать снова ее целовать, но тут раздался крик откуда-то с тропинки.

Элизабет крикнула в ответ. После длительных и громких переговоров она сообщила:

– Ванни говорит, что они доберутся до нас в течение двух часов, поэтому мы сможем успеть в Неаполь на Рождественский обед.

– Передайте им, пусть не торопятся, – проворчал Рэндольф. Его иссине-серые глаза, согретые любовью, светились озорством. Он снял с нее очки и положил их в свой карман. – Мы же не хотим, чтобы ваши очки разбились, пока мы их ждем, согласны?

Ее сердце подпрыгнуло от радости, и Элизабет подняла к нему свое лицо. И пока рождественское солнце поднималось все выше, они праздновали наступившее время надежды. Вместе.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

[1]

"эта страна величия, этот полу-рай" – отрывочные слова из В. Шекспира, пьеса "Ричард II"; William Shakespeare:– King Richard II" Act 2 scene 1: This royal throne of kings, this scepter'd isle,

This earth of majesty, this seat of Mars,

This other Eden, demi-paradise,

This fortress built by Nature for herself

Against infection and the hand of war,

This happy breed of men, this little world,

This precious stone set in the silver sea,

Which serves it in the office of a wall,

Or as a moat defensive to a house,

Against the envy of less happier lands,

This blessed plot, this realm, this England.

***

Подумать лишь, – что царственный сей остров,Страна величия, обитель Марса,Трон королевский, сей второй Эдем,Противу зол и ужасов войнаСамой природой сложенная крепость,Счастливейшего племени отчизна,Сей мир особый, дивный сей алмазВ серебряной оправе океана,Который, словно замковой стенойИль рвом защитным ограждает островОт зависти не столь счастливых стран;Что Англия, священная земля...

(в переводе М.Донского)

(обратно)

[2]

objets d'art – фр. объекты искусства

(обратно)

[3]

Везувий – вулкан, расположенный всего в 12 км от юго-восточной границы Неаполя и считается действующим вулканом. Его самое известное извержение произошло 24 августа 79 года, когда Помпеи, Геркуланум и Стабии перестали существовать. Последнее большое извержение случилось в марте 1944 года, когда были разрушены ближайшие села.

(обратно)

[4]

Вид Неаполя с Везувием

(обратно)

[5]

Контральто (итал. contralto) – самый низкий женский голос глубокого грудного бархатистого тембра. Рабочий диапазон: ми малой октавы – фа второй октавы. В опере композиторы часто писали для контральто партии мальчиков-подростков и юношей.

(обратно)

[6]

Bellis-sima – итал. “Самая красивая”

(обратно)

[7]

Давид – мраморная статуя работы Микеланджело, впервые представшая очам изумлённой флорентийской публики на площади Синьории 8 сентября 1504 года. С тех пор 5-метровое изваяние стало восприниматься как символ Флорентийской республики и одна из вершин не только искусства Возрождения, но и человеческого гения в целом.

(обратно)

[8]

Ганнибал (247 – 183 гг. до н.э.) – сын Гамилькара Барки, карфагенского полководца Первой Пунической войны между Римом и Карфагеном — участвовал в военных кампаниях отца, а затем шурина Гасдрубала. В 225 г. командовал карфагенской конницей, а в 221 г., после гибели Гасдрубала, был провозглашён главнокомандующим карфагенской армии. Ганнибал участвовал во Второй Пунической войне; стремясь опередить римлян, Ганнибал с большой, хорошо обученной армией совершил в 218 – сын Гамилькара Барки, карфагенского полководца Первой Пунической войны между Римом и Карфагеном — участвовал в военных кампаниях отца, а затем шурина Гасдрубала. В 225 г. командовал карфагенской конницей, а в 221 г., после гибели Гасдрубала, был провозглашён главнокомандующим карфагенской армии. Ганнибал участвовал во Второй Пунической войне; стремясь опередить римлян, Ганнибал с большой, хорошо обученной армией совершил в 218 г. беспримерный в древности переход через Пиринеи и Альпы, вторгся в Италию и одержал победы при Тицине и Требии (218 г.), у Тразименского озера (217) и при Каннах (216). В Италии Ганнибал оставался до 203 г., когда был отозван на родину, так как римляне высадились в Африке. В битве при Заме (202) войско Ганнибала было полностью разбито римлянами. После войны Ганнибал возглавил управление Карфагеном, но под давлением Рима был вынужден бежать к сирийскому царю Антиоху III и стал его военным советником. После поражения Антиоха в войне с Римом римляне потребовали выдачи Ганнибала. Он укрылся в Армении, затем в Вифинии. Узнав о том, что царь Вифинии Прусий собирается выдать его, Ганнибал принял яд.

В качестве жены некоторые источники считают иберийскую принцессу – Imilce.

Что имеет в виду автор, говоря о Марии и алтаре, не известно.

(обратно)

[9]

Траттория – итальянский ресторан

(обратно)

[10]

пьяцца – (базарная) площадь (особенно в Италии)

(обратно)

[11]

antipasto – (итал.) итальянская закуска ассорти

(обратно)

[12]

Кастель-Нуово (Castel Nuovo; собств. «новый замок»),

также Маскио Анджоино (Maschio Angioino), – замок, возведённый королём Карлом Анжуйским на взморье в Неаполе в связи с переносом столицы его владений из Палермо. Строительство началось под присмотром французских военных инженеров в 1279 году и продолжалось три года.

Сицилийская вечерня так и не позволила основателю вселиться в замок. Первым монархом, который разместился в Кастель-Нуово со всем своим двором, был его сын Карл II. При нём и его преемниках Кастель-Нуово оставался средоточием политической жизни Южной Италии. Здесь отрёкся от тиары Целестин V и был избран его преемником Бонифаций VIII.

(обратно)

[13]

После различных улучшений, произведённых при короле Роберте, замок Кастель-Нуово был разорён войсками Людовика Венгерского. Королева Джованна отстроила укрепления и выдержала в замке осаду венгерской армии. После ещё нескольких осад король Альфонс V велел укрепить замок на случай пушечного обстрела. При нём же над воротами появилась триумфальная арка с изображением его вступления в город – первое произведение ренессансной архитектуры в Южной Италии.

В 1494 году Кастель-Нуово вновь осаждали неприятельские армии (на этот раз французские). После перехода неаполитанской короны к испанским Габсбургам те бывали в Неаполе только наездами и, как правило, останавливались в этом замке. Городской совет Неаполя продолжал заседать в средневековом Зале баронов (где был изобличён заговор баронов) до 2006 года. Была в истории Кастель-Нуово и русская страница: 1 октября 1805 г. замком овладела русская эскадра под водительством Дмитрия Сенявина.

(обратно)

[14]

"титул учтивости" (не даёт юридических прав, предоставляемых титулом, например, права быть членом палаты лордов [ House of Lords ]; такие титулы по обычаю носят дети герцогов [ duke ], маркизов [ marquess ] и графов [ earl ]. При жизни отца старший сын герцога носит его второй титул, титул графа, маркиза или виконта; остальные дети герцогов и маркизов носят титулы "лорд", "леди" или "почтенный", "почтенная" [ Honourable ]; как "титулы учтивости" Lady , Lord , Honourable ставятся перед именем данного лица, в отличие от титулов пэров)

[лорд ("титул учтивости" [ courtesy title ] сыновей пэров; употребляется с именем и фамилией или только с именем; например, Lord Peter Wimsey, Lord Peter)]

[леди ("титул учтивости" [ courtesy title ] дочерей герцогов [ duke ], маркизов [ marquess ] и графов [ earl ]; употребляется с именем и фамилией своей или мужа или только с именем; например, Lady Mary Smith, Lady Mary; Mr. George and Lady Mary Smith ); леди ("титул учтивости" жен сыновей герцогов и маркизов; употребляется с именем и фамилией мужа или только с именем мужа; например, Lady Peter Wimsey, Lady Peter)]

[почтенный, почтенная (титулование детей пэров [ peer ], кроме тех, кто имеет "титул учтивости" [ courtesy title ]; ставится перед именем; например, the Honourable John Jones, the Honourable Mary Brown; титулование Honourable Mrs применяется к замужним дочерям баронов и жёнам лиц, имеющих титул Honourable; например, the Hon. Mrs Brown)]

(обратно)

[15]

pensione – (итал.) пансион

(обратно)

[16]

Сан-Карло (Teatro San Carlo) – оперный театр в Неаполе (Италия). Открыт в 1737 году. В 1816 году был восстановлен после пожара. В театре 3500 мест. Наибольший рассвет театр пережил в 1809-40, когда его руководителем был знаменитый импрессарио Барбайя. На сцене театра прошли мировые премьеры ряда опер Россини ("Елизавета, королева Англии", 1815; "Моисей в Египте", 1818; "Дева озера", 1819; "Магомет II", 1820; "Зельмира", 1822), Доницетти ("Фауста", 1832; "Лючия ди Ламмермур", 1835; "Полиевкт", 1848), Верди ("Луиза Миллер", 1849) и другие.

Среди певцов, выступавших в театр: Донцелли, Ноццари, Кольбран, Паста, Патти, Таманьо (XIX век), Джильи, Лаури-Вольпи, Бергонци, Гедда, Гяуров, Доминго, Кабалье (XX век).

Среди дирижёров Молинари-Праделли, Решиньо, Серафин, Д. Орен и другие.

(обратно)

[17]

Интерлюдия – небольшая музыкальная пьеса, исполняемая в промежутках между частями другого музыкального произведения.

(обратно)

[18]

Паста – блюдо из макарон

(обратно)

[19]

Адвертайзер – “рекламщик” – от английского слова advertise – рекламировать

(обратно)

[20]

“Байя” работы У. Тернера

Байя – Baiae (на современном итальянском языке пишется Baia) расположен на побережье Неаполитанского залива. Названа в честь Бая (Baius) – воина Одиссея, который, вероятно, был именно там похоронен. На протяжении многих столетий Байя являлся фешенебельным прибрежным курортом, особенно в конце периода римской республики. Байя являлся еще более популярным, чем Помпеи, Неаполь, и Капри, предлагая пользующиеся дурной славой гедонистические развлечения. Байя являлся портом приписки западного Имперского Флота древнего Рима. Город завоеван мусульманами в 8-ом веке нашей эры и был брошен в результате эпидемии малярии в 1500 году. Большая часть города нынче находится под водой в заливе Неаполя, в значительной степени из-за местной вулканической деятельности. (информация взята из Википедии)

(обратно)

[21]

Геркуланум – (лат. Herculaneum, итал. Ercolano) — древнеримский город в итальянском регионе Кампания, а берегу Неаполитанского залива, рядом с современным Эрколано. Равно как Помпеи и Стабии, прекратил существование во время извержения Везувия 24 августа 79 года. Был погребён под слоем пирокластических потоков. Геркуланум наряду с Помпеями внесён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО под № 829.

(обратно)

[22]

Флегрейские поля – (Phlegraei Campi, τά Φλεγραία πεδία, ή Φλέγρα, собств. «выжженная земля») — в древнегреческой мифологии вулканический край, где произошла гигантомахия — битва богов во главе с Зевсом, которым помогал Геракл, с гигантами. Уже Диодор не верил, что на стороне Геракла сражались боги.

По-видимому, первоначально это место помещалось древними где-то в Македонии. Страбон, однако, называл Флегрейскими полями 13-километровую кальдеру в окрестностях Кум, около Везувия. Эта равнинная местность простирается по берегу Тирренского моря от Кум до Капуи. Данная полоса неаполитанской Кампании (административная единица Италии) была известна также под именем Laborinus Campus, Laborini Campi, Laboriae — быть может, в связи с чрезвычайным плодородием ее почвы.

Флегрейские поля – вулканический район на Апеннинском п-ове близ Тирренского моря к западу от Неаполя (Италия). Кальдера диаметром 15 км, образовавшаяся 12 тыс. лет назад, заполнена вулканическими куполами, кратерами, лавовыми потоками. Высота до 458 м. По периферии — несколько кратеров диаметром 0,5—5,0 км, в том числе кратер Сольфатара, который дал научное название поствулканической деятельности в виде извержений вулканических газов, продолжающейся и по сей день (диаметр 500 м, высота вала 116—193 м, дно на высоте 97—105 м, последнее извержение в 1198 г.).

Карта окрестностей Неаполя с Везувием и Флегрейскими полями, Италия

(обратно)

[23]

Поццуоли – (итал. Pozzuoli) — город в Италии, располагается в регионе Кампания, подчиняется административному центру Неаполь. Население составляет 82 131 человек (на 2004 г.), плотность населения составляет 1832 чел./км². Занимает площадь 43 км². Покровителем населённого пункта считается San Procolo. Праздник ежегодно празднуется 16 ноября.

“Pozzuoli” Автор: Cacciapuoti Giuseppe

(обратно)

[24]

Сольфатара (итал. Solfatara) – 1) серные копи 2) извержение сернокислых паров

(обратно)

[25]

Фумаролы (fumarole) – выделения вулканического газа и пара; они разделяются по составу газов на галогенные, сероводородные (сольфатары) и углекислые (мофеты). В узком смысле слова под фумаролами понимаются галоидные высокотемпературные, часто сухие (с низким содержанием Н2О) разновидности. (Словарь геологических терминов)

(обратно)

[26]

Сэмюэл Джонсон (Samuel Johnson) (18.9.1709, Личфилд, 13.12.1784, Лондон), английский критик, лексикограф, эссеист и поэт. В философской повести «Расселас, принц Абиссинский» (1759, рус. пер. 1795) Джонсон обратился к теме разрыва между стремлением к счастью и возможностью его осуществления. Составленный Д. «Словарь английского языка» (1755) был ценным вкладом в лингвистику того времени. Предисловие к изданию Шекспира (1765) и труд «Жизнеописания наиболее выдающихся английских поэтов» (1779 – 1781) стали значительным явлением в английской критике. Колоритный образ Джонсона создан его другом Дж. Босуэллом в книге «Жизнь Сэмюэля Джонсона» (1792). (БСЭ)

Сэмюэль Джонсон. Портрет работы Дж. Рэйнольдса

(обратно)

[27]

"polio alia cacciatora" – чаще пишется как "pollo alla cacciatora" – (итал.) похоже, что "цыпленок в охотничьей куртке" или "куриное тушеное мясо по-охотничьи" – национальное итальянское блюдо.

(обратно)

[28]

Кампания – (итал. и неап. Campania) — административный регион в Италии.

(обратно)

[29]

Больцано или Бозен (Bolzano/Bozan) – столица северной провинции Трентино-Альто-Адидже автономной области Италии – Видим, что город находится вдали от места действия рассказа. Как это автору удалось отправить героев на юг, а они оказались далеко на севере Италии, не известно (да еще в 8 часах езды на автомобиле по современным дорогам:)). Нормальные "герои" всегда идут в обход:)

(обратно)

[30]

Presepio – Термин «презепе», происходящий от латинского «praesepium» — «ясли, кормушка для скота», получил в христианском восприятии обобщенное значение, как место Рождества Христова, и был воплощен в трехмерной скульптурной композиции. Кроме сложной системы религиозных символов, презепе или вертеп — это простодушный «театр», куда каждый с любовью вносит свою лепту.

Кому интересно подробнее, вот ссылочка:

(обратно)

[31]

Словом «волхвы» средневековые книжники обозначали библейских магов, пришедших к младенцу Иисусу — в евангелии сказано, что во время рождения Христа в Иерусалим «пришли с востока Волхвы и спрашивали, где родившийся царь Иудейский» (Матф. II, 1 и 2). В евангельском подлиннике слово «волхвы» звучит как «маги», что обычно означает людей, искусных в чародействе. Однако какие побуждения могли привлечь в Вифлеем языческих заклинателей? Легенда, видевшая в них царей (англ. вариант – theThreeKings), ещё больше затемнила действительный смысл события.

(обратно)

[32]

Франциск Ассизский (лат. Franciscus Assisiensis, итал. Francesco d'Assisi (Giovanni di Pietro Bernardone); 1182—1226) — католический святой, учредитель названного его именем нищенствующего ордена (ордена францисканцев). Он знаменует собой перелом в истории аскетического идеала, а потому и новую эпоху в истории западного монашества и римской курии.

Св. Франциску Ассизскому традиционно приписывают введение презепе в широкий цикл рождественских обрядов. Как рассказывает св. Бонавентура, в ночь Рождества 1223 г. в местечке Греччио, св. Франциск приготовил ясли с сеном, привел туда быка, осла и в присутствии множества людей отслужил Святую мессу. Фома Челанский, биограф св. Франциска, рассказывает, что тот как никогда чувствовал себя в эту ночь посланцем той любви, что требует чистоты и простого выражения. Он хотел представить великое чудо, показывая «Богомладенца, лишенного необходимых новорожденному вещей; как Он был положен в ясли и как лежал на сене, согреваемый лишь дыханием быка и осла». И вот чудо свершилось, искусство перешагнуло порог тайны,— так был создан прообраз будущего рождественского презепе.

(обратно)

[33]

'holiday' – праздник; 'holy day' – религиозный праздник

(обратно)

[34]

В итальянской традиции «пастухами» (pastori) нередко называют все фигурки презепе.

(обратно)

[35]

Одно из природных соединений бария (франц. Baryum), а именно тяжелый шпат BaSO4, привлекло внимание алхимиков в начале XVII в. своими необычными свойствами. В 1602 г. болонский сапожник и алхимик Касциароло нашел в горах близ Болоньи камень, который был настолько тяжел, что Касциароло заподозрил в нем наличие золота. Пытаясь выделить золото из камня, алхимик прокалил его вместе с углем и олифой. И тут он обнаружил, что охлажденный продукт светится в темноте красноватым светом. Известие об этом произвело сенсацию среди алхимиков, и тяжелый шпат стал объектом алхимических и химических операций. Он получил ряд названий – солнечный камень (Lapis solaris), болонский камень (Lapis Bononiensis), болонский фосфор (Phosphorum Воloniensis) и др.

(обратно)

[36]

inglesi – (итал.) англичане

(обратно)

[37]

Бирмингем (англ. Birmingham), город в Великобритании, в центральной Англии, в графстве Западный Мидлендс. Первое упоминание о поселении на месте Бирмингема относится к XI веку. С XIII века город получил известность своими ярмарками. К XVI веку Бирмингем становится центром изготовления металлических изделий.

(обратно)

[38]

Цитата из монолога Гамлета Вильяма Шекспира из одноименной пьесы.

"The slings and arrows of outrageous fortune" буквально переводится как

"удары и стрелы неистовой фортуны", хотя слово"fortune" переводится и как "судьба", и как "судьбина", а слово outrageous – "злой", "свирепый", "жестокий", "беспощадный". Но некоторые переводчики переводили это выражение по-своему, например,

"удары судьбы" (Пастернак),

"гром и стрелы враждующей судьбы" (Кронеберг),

"удары пращей и стрел судьбы жестокой" (Романов),

"судьбы-обидчицы удары, стрелы" (Радлова),

"удары стрел враждующей фортуны" (Вронченко),

"удары рока" (Загуляев),

"пращи и стрелы злобствующей судьбы" (Кетчер),

"стрелы и удары злополучья" (Маклаков),

"удары стрел враждебной нам судьбы" (Соколовский),

"праща и стрела судьбы свирепой" (Аверкиев),

"удары стрел безжалостной судьбы" (Россов),

"пращи и стрелы яростной судьбы" (Морозов),

"пращам и стрелам яростной судьбы" (Лозинский),

"мятежного удара рок" (Месковский),

"удары неистовой судьбы" (Гнедич),

"злобные удары обидчицы-судьбы" (Каншин).

В результате можно заметить, что ближе всего к оригиналу были Аверкиев, Морозов и Лозинский.

(обратно)

[39]

Кремень и огниво: комплект 19-го века (Огниво, кресало, железное или стальное изделие (преимущественно калачевидной или прямоугольно-овальной формы), служащее для добывания огня путём ударов о кремень. Было распространено со времени появления железа до изобретения спичек (19 в.). В ряде районов Европы сохранялось в крестьянском быту до начала 20 в. О. носили у пояса в кожаном мешочке вместе с кремнем и трутом.)

(обратно)

[40]

Когда Иисуса Христа увели на суд к первосвященникам, апостол Иоанн, как знакомый первосвященнику, вошел во двор, а Петр остался за воротами. Потом Иоанн, сказав служанке-придвернице, ввел во двор и Петра. Служанка, увидев Петра, сказала ему: "и ты не из учеников ли этого Человека (Иисуса Христа)?" Петр ответил: "нет".

Ночь была холодная. Служители развели на дворе огонь и грелись. Петр также грелся у огня вместе с ними.

Вскоре другая служанка, увидев греющегося Петра, сказала служителям: "и этот был с Иисусом Назореем". Но Петр опять отрекся, сказав, что не знает этого Человека. Через некоторое время служители, стоявшие во дворе, снова стали говорить Петру: "точно и ты был с Ним; ибо и речь твоя обличает тебя: ты галилеянин". Тут же подошел родственник того самого Малха, которому Петр отсек ухо, и сказал: "не я ли видел тебя с Ним в саду Гефсиманском?" Петр же начал клясться и божиться: "не знаю этого Человека, о Котором говорите". В это время запел петух, и вспомнил Петр слова спасителя: "прежде чем пропоет петух, ты трижды отречешься от Меня". В эту минуту Господь, бывший среди стражи на дворе, обратился в сторону Петра и взглянул на него. Взор Господа проник в сердце Петра; стыд и раскаяние овладели им и, вышедши вон со двора, он горько заплакал о своем тяжком грехе.

С той минуты Петр никогда не забывал своего падения. Святой Климент, ученик Петра, рассказывает, что Петр в продолжении всей остальной жизни, при полуночном пении петуха, становился на колени и, обливаясь слезами, каялся в своем отречении, хотя Сам Господь, вскоре по воскресении Своем, простил его. Сохранилось еще древнее предание, что глаза апостола Петра были красны от частого и горького плача.

(обратно)

[41]

Карт-бланш (фр. Carte blanche) — букв. «белая/пустая карта», в данном случае означает:

полная свобода или право на совершение какого-либо действия.

(обратно)

[42]

В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле... - Евангелие от Луки. Глава 2.

(обратно)

Оглавление

Мэри Джо Патни . Свет Рождества

  От автора

  Свет Рождества . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте