«Змеиное гнездо»

Виктория Холт Змеиное гнездо

Эдинбург

Вор в доме

Мне не доводилось видеть особы, менее похожей на гувернантку. Я сидела у окна, когда она приехала. Она постояла секунду, разглядывая дом, и я смогла ясно увидеть ее лицо. Из-под черной шляпы с зеленым пером выбивались темно-рыжие, с красноватым отливом – пожалуй, их стоило назвать тициановыми – волосы. Налет благородной бедности, который просто сросся с обликом Лилиас Милн, ее предшественницы, этой женщине был чужд. Напротив, она казалась чересчур яркой. Она походила на даму, которая вот-вот присоединится к компании, отправляющейся в театр, а вовсе не на гувернантку, приехавшую учить дочь одного из весьма уважаемых жителей Эдинбурга.

Более того, встретить ее на станции с экипажем послали Хэмиша Воспера, сына нашего кучера. Лилиас Милн впервые появилась в доме слишком давно, чтобы я могла вспомнить, как это было, но я не сомневалась в одном – ее привезли к нам не в семейной карете. Хэмиш помог новой гувернантке спуститься на землю, будто важной персоне, потом подхватил ее багаж – между прочим, довольно значительный – и проводил гостью к парадной двери.

Тут я не утерпела и побежала в прихожую. Миссис Керквелл, наша экономка, уже была там.

– Новая гувернантка, – сообщила она мне.

Та стояла в прихожей. Зеленое перо на шляпе и зеленый шелковый шарф вокруг шеи несомненно подбирались в тон к необычным зеленым ее глазам; черные брови и ресницы броско контрастировали с цветом волос, и это делало ее лицо поразительным; короткий и весьма дерзкий носик, большой выразительный рот наводили на мысль об игривой кошечке. Поражали в ее облике и полные красные губы; чуть приоткрытые, они не скрывали слегка выступавших вперед зубов, заставлявших предположить в этой женщине пылкость и жадность к чему-то, названия чего я пока не знала, ведь мне было всего шестнадцать лет.

Гувернантка в упор смотрела на меня, и я почувствовала – она изучает и оценивает.

– Ты ведь и есть Девина, – сказала она.

– Да, это я…

В зеленых глазах мелькнула какая-то связь.

– Наверняка мы с тобой поладим, – проворковала она, но ее нежный голосок не вязался с подаренным мне взглядом.

Я знала, что она не шотландка.

Отец ничего о ней не рассказывал. Он ограничился двумя фразами:

– У тебя будет новая гувернантка. Я сам выбирал ее и уверен, она всем понравится.

Новость меня огорчила. Я не хотела другой гувернантки. Вскоре мне исполнится семнадцать, и пора, так мне думалось, обходиться без посторонней помощи. Кроме того, меня все еще очень смущало ужасное происшествие с Лилиас Милн. Она прожила рядом со мной восемь лет, и мы стали с нею добрыми друзьями. Я не могла поверить в обвинение, из-за которого ей пришлось уйти.

– Будь любезна показать мисс… э-э…, – заговорила миссис Кервелл.

– Грей, – откликнулась гувернантка, – Зилла Грей. Зилла! До чего же странное имя для гувернантки! И почему она назвалась именно так? Не сказала просто – мисс Грей? Прошло много времени, прежде чем я узнала, что мисс Милн зовут Лилиас.

Очутившись в своей комнате, куда я ее проводила, мисс Грей осмотрелась кругом, внимательно изучая помещение, как незадолго перед тем изучала меня.

– Чудесно, – проговорила она и обратила на меня свои лучистые глаза. – Думаю, мне будет здесь очень хорошо.

События, предшествовавшие появлению мисс Зиллы Грей, были драматичными, а сама их неожиданность усилила впечатление беды, ворвавшейся в наш мирный быт.

Все началось в то утро, когда, заглянув в спальню мамы, я обнаружила ее мертвой. Сразу затем по дому расползлось что-то зловещее, поначалу смутное, вероломное, а в конце концов ставшее зародышем трагедии, которая чуть было не разбила мне жизнь.

В то утро я поднялась как обычно и, спускаясь к завтраку, встретила на лестнице Китти Маклеод, нашу горничную.

– Миссис Глентайр не отвечает, – сказала она. – Я стучалась в дверь два или три раза, но боялась заходить в комнату, не сообщив вам.

– Пойдем вместе.

Мы поднялись по лестнице и подошли к дверям спальни, которую весь последний год или около того занимала только мама; она себя неважно чувствовала, и отец, часто задерживавшийся допоздна по делам, расположился в комнате по соседству, чтобы попусту не тревожить ее покой. Случались ночи, когда он вовсе не приходил домой.

Я постучала. Ответа не было – и я вошла. Спальня была очень милая. В ней стояла большая кровать с отполированными до блеска латунными набалдашниками и оборчатым подзором под цвет занавесей. Сквозь высокие окна виднелись величественные дома из серого камня на противоположной стороне широкой улицы.

Я приблизилась к кровати – мама лежала бледная и очень спокойная, с неподвижным лицом.

Я знала, что она умерла.

– Немедленно позови мистера Керквелла, – повернувшись к Китти, державшейся позади, сказала я.

Наш дворецкий Керквелл появился тут же, за его спиной маячила миссис Керквелл.

– Нужно послать за врачом, – сказал дворецкий. Растерянные и потрясенные, мы ждали врача. Появившись, он сообщил, что мама умерла во сне.

– Смерть была мирной, – добавил он, – и отнюдь не неожиданной.

Послать за отцом мы не могли, ибо не знали, где он находится. Мы предполагали, что он с деловой поездкой в Глазго, но уверенности в этом не было. Он приехал в тот же день позднее.

Ни на чьем лице я не видела такого ужаса, как на его, когда он услышал страшную весть. Как ни покажется странным, мне почудилось, что у него виноватый вид.

Возможно, дело было в том, что он отсутствовал дома, когда случилась беда. Но разве мог он корить себя за это?

С этого дня все изменилось. Я навсегда потеряла маму.

Шестнадцать лет я прожила в упорядоченном мире и даже не подозревала, что в нем могут произойти такие резкие перемены. Я узнала, что покой, безопасность, счастье, когда они у вас есть, дарованы нам свыше, и мы не ценим ничего этого в полной мере, пока не утратим.

Оглядываясь назад, я вспоминаю очень многое: просторный удобный дом, в котором источающие тепло камины загорались, едва холодные осенние ветры напоминали о приближении зимы. Я не боялась замерзнуть, ведь в зимние дни я выходила на улицу в теплых гетрах, пальто с меховым воротником и меховой опушкой на рукавах, с шерстяным шарфом на шее, в перчатках да еще с меховой муфтой для надежности. И еще меня грело сознание, что я принадлежу к одной из самых уважаемых эдинбургских семей.

Отец возглавлял банк на Принсис-стрит, и, проходя мимо внушительного здания, я всегда ощущала прилив гордости. В детстве я не сомневалась, что все деньги, поступающие в банк, – собственность моего отца. Чудесно носить фамилию Глентайр, принадлежать к такому блестящему семейству. Отца звали Дэвид Росс Глентайр, меня нарекли Девиной – придумали имя, самое близкое к Дэвиду. Будь я мальчиком, что устроило бы, по моим предположениям, родителей больше, я тоже звалась бы Дэвидом. Но мальчика так и не появилось: мама была слишком хрупкого сложения, чтобы рискнуть рожать еще раз.

Такие воспоминания посещали меня в этом доме, который стал одной из многих моих горестных утрат.

Примерно за год до смерти мамы мы с ней частенько выезжали в экипаже за покупками или с визитами к друзьям. Во всех больших магазинах маму встречали с почтением. Мужчины в черных накидках спешили ей навстречу, потирая руки с елейным восторгом: словно осчастливленные тем, что мама удостоила их посещением.

– Когда вам угодно получить покупки, миссис Глентайр? Конечно, конечно, мы доставим их вам на дом сегодня. А мисс Девина… смотрите-ка, уже молодая леди.

Эти знаки внимания не оставляли меня равнодушной. Мы любили навещать друзей – людей, так же хорошо устроенных в жизни, как мы сами, и живших в домах, похожих на наш. Пили чай с лепешками и кексом «данди», я сидела и покорно слушала рассказы о судебных процессах и триумфах наших соседей; иногда взрослые обходились одними намеками, ведь здесь присутствовал ребенок, и тогда, разговаривая, они плотно сжимали губы, словно старались удержать готовые вырваться и оскорбить мой слух слова, хотя как раз намеки и были теми чарующими подробностями, для которых еще не пришло мое время.

Как я любила дорогу под названием Королевская Миля от Замка-на-скале до прекраснейшего на свете Холирудского замка. Однажды я побывала внутри. Я постояла в комнате, где Риччо был убит у ног королевы Марии; месяцы спустя я с дрожью во всем теле все еще видела мысленным взором страшную сцену. Она пугала и влекла своей красотой.

Каждое воскресенье я ходила в церковь с мамой и отцом, если он не был в отъезде. Шли мы туда пешком, после службы задерживались на дворе поболтать с друзьями и только потом забирались в экипаж, который ждал нас у ворот с кучером Воспером на козлах. Экипаж катил по тихим улицам к дому, где нас дожидался завтрак.

Утренняя трапеза в такие дни была торжественным событием, но только не для мамы; она много смеялась за столом и позволяла себе легкую непочтительность к змею-искусителю; рассказывая о встреченных у церкви людях, она с такой точностью имитировала их речь, что казалось, будто говорят они сами. Она делала это с чувством, но без зла – нас ее представления восхищали. Даже отец позволял своим губам чуточку подергиваться, а Керквелл расчетливо прикрывал рот рукой, чтобы спрятать улыбку; Китти глупо ухмылялась, и отец с мягким упреком посматривал на маму, которая одна смеялась в открытую.

Отец был строгим, набожным человеком, и его очень заботило, чтобы все в доме походили на него. Каждое утро он вслух читал в библиотеке молитвы, и все домочадцы обязаны были на них присутствовать, кроме мамы. Врач сказал, что она нуждается в отдыхе и не должна вставать раньше десяти часов.

После службы воскресный завтрак подавался во всех высоких, сложенных из гранита домах. Почти в каждом слуг было не меньше, чем у нас в доме. К нашим мы причисляли мистера и миссис Керквелл, Китти, Бесс и служанку. Были еще Восперы. Они не жили в доме, а квартировали на конюшенном дворе, где стояли лошади и экипаж: мистер и миссис Воспер и их сын Хэмиш. Парню было лет двадцать, он помогал отцу и заменял его на облучке, когда старший Хэмиш был занят чем-то другим.

Кое-что в Хэмише меня удивляло. Он был темноволос, а глаза почти черные. Миссис Керквелл говаривала:

– Молодой Хэмиш не просто дерзок. Такое впечатление, будто он уверен, что лучше всех нас.

Хэмиш определенно чванился. Высокий ростом и широкий в плечах, он башней возвышался над своими отцом и матерью, а еще у него была привычка, разглядывая человека, разом приподнимать одну бровь и уголок рта. Это придавало ему презрительный вид, словно он смотрит на всех сверху вниз, поскольку знает много больше нашего.

Отцу Хэмиш вроде бы нравился. Он говорил, что тот знает толк в лошадях, и предпочитал молодого Воспера старшему, когда выезжал из дому в экипаже.

Я любила разговоры с мамой наедине. Она грезила тем, что называла старыми временами, и вспоминала прошлое непрестанно. Глаза ее загорались от возбуждения, когда она рассказывала о столкновениях с нашими врагами к югу от границы. Она страстно переживала за великого Вильяма Уолллеса, выступившего против могущественного Эдуарда, который нанес такой урон нашей стране, что заслужил в истории прозвище Молота шотландцев.

– Великого Уоллеса пленили. – В глазах мамы горел гнев, она с горечью продолжала: – Враги казнили и четвертовали его в Смитфилде… как рядового изменника.

Дальше на очереди стояли красавец Принц Чарли и трагедия Каллодена, потом триумф Баннокберна и, конечно, злополучная судьба вечно романтической Марии, королевы Шотландии.

Наши беседы переносили меня в чарующий мир прошлого, и теперь непереносимой была мысль, что они прекратились навек.

Я очень любила наш сумрачный город, суровый и в то же время прекрасный, когда солнце озаряло здания из серого камня. Жизнь моя была хорошо устроена и благополучна. Домашние дела делались как бы сами собой, хотя, возможно, мы ничего не знали о них, ибо они целиком лежали на плечах верной четы Керквеллов. Стол, всегда накрытый к положенному времени. Молитвы, когда был дома отец, и мы все, кроме мамы и Восперов, внимавшие им. Отсутствие Восперов, конечно, объяснялось тем, что они жили вне дома. Я не сомневалась, что в комнатах на конюшенном дворе молитвы никогда не звучали.

До четырнадцати лет я ела с мисс Милн, потом заняла место за столом с родителями. Взрослея, я все ближе сходилась со своей гувернанткой. Я многое узнала от нее о той жалкой и унизительной жизни, которую были вынуждены вести такие женщины, как Лилиас Милн. Я радовалась, что Лилиас жила в нашем доме. Она – тоже.

– Твоя мама – леди в подлинном смысле слова, – говорила Лилиас. – Она ни разу не дала мне понять, что я здесь вроде как в услужении. Когда я приехала к вам, она расспросила меня о семье, и я сразу увидела, что она все понимает и сочувствует мне. Твоя мама внимательна к людям и умеет встать на их место. И никогда не обижает других. Так поступают только настоящие леди.

– Я так счастлива, что ты со мной, Лилиас, – Когда мы были вдвоем, я называла ее Лилиас; в присутствии других она была мисс Милн. Я сомневалась, что миссис Керквелл, да и отец тоже, возражали бы против подобной фамильярности. Маму это не волновало.

Лилиас рассказывала о своей семье, проживавшей в Англии, в графстве Девон.

– Я одна из шести детей, – говорила она, – и все у нас девочки. Жаль, что в нашей семье нет мальчиков, хотя они дорогое удовольствие, ведь мальчикам нужно дать образование. Правда, мы и без мальчиков не вылезаем из бедности. Живем в чересчур большом доме. В нем всегда мерзнешь и гуляют сквозняки. Как я люблю ваши жаркие камины! Конечно, они и должны располагаться здесь, наверху, где гораздо холоднее, но мне и внизу тепло. Это так приятно.

– Расскажи о доме викария.

– Большой… насквозь продуваемый… вплотную к церкви. Церковь древняя, таких там много, и всегда что-нибудь не так. Жуки-точильщики, древесные черви, крыша течет. Всякое бывает. Хотя сама церковь прекрасна. Она стоит в центре Лейкмира, так называется одно из местных селений, – старинная церковь, домики поселян и барский дом. У вас здесь таких нет. Ты сразу увидишь разницу, едва пересечешь границу. Мне нравятся английские селенья.

– Зато в доме викария холодно. Ты должна признать – у нас топят лучше.

– Конечно, признаю и радуюсь. А затем спрашиваю себя – долго ли еще радоваться? Скоро тебе уже не нужна будет гувернантка, Девина. Наверное, тебя пошлют учиться в школу, а мне придется искать новое место.

– Не так уж скоро. А вдруг я выйду замуж, и ты станешь гувернанткой у моих детей.

– Нет, разлуки не миновать, – молвила она, выдавив из себя улыбку.

Лилиас была старше меня на десять лет, а появилась она у нас, когда мне исполнилось восемь. Я стала ее первой воспитанницей.

Она много рассказывала мне о своей жизни.

– Шестеро девочек, – говорила она, – и каждая из нас знала, что, пока не вышла замуж, должна зарабатывать на жизнь. Всех нас отец прокормить не мог. Две старших сестры, Грейс и Эмма, нашли себе мужей: Грейс вышла за священника, Эмма – за поверенного. Старшей в доме стала Я, за мною следующими по возрасту были Элис, Мери и Джейн. Мери выбрала стезю миссионерства и уехала куда-то в Африку. Элис и Джейн живут дома и помогают вести хозяйство, ведь мама моя умерла.

– А ты живешь у нас, и я рада, что так случилось, Лилиас.

Наша дружба крепла день ото дня. Как и Лилиас, я со страхом ждала, когда отец решит, что отныне я не нуждаюсь в гувернантке. Скоро ли это произойдет? Когда мне исполнится семнадцать? А до семнадцати лет оставалось не слишком много.

Однажды Лилиас чуть не вышла замуж. Она рассказывала об этом с грустью и горечью. Однако он «так и не сделал предложения».

– Я думаю, все подразумевалось само собой, – сказала я. – Как, по-твоему, он должен был… объясниться?

– Он любил меня. Младший сын сквайра из Лейкмира. Хорошая партия для дочери викария. Катаясь на лошади, он упал и очень сильно разбился. Ноги перестали ему служить.

– И ты не пришла к нему? Не сказала, что готова быть рядом с ним всю жизнь?

Она молчала, целиком уйдя в воспоминания.

– Он ничего не говорил. Понимаешь, никто не знал о нашем чувстве. Наверно, нам помешала бы. Что мне оставалось?

– Я бы пришла к нему и сказала обо всем сама.

– Женщина не вправе так поступать. – Она снисходительно улыбнулась.

– Почему?

– Потому что… должна ждать, когда у нее попросят руки и сердца. А он не мог попросить, будучи… когда стал инвалидом. И я ничего не могла – женщине положено ждать.

– Кто так сурово распорядился?

– Бог, судьба, обычай… называй, как хочешь.

– Я бы не допустила такого. Явилась бы к нему и сказала, что выхожу за него замуж.

– Тебе еще многому нужно учиться, Девина.

– Так научи меня…

– Есть вещи, которые познаются на опыте.

Я много размышляла о Лилиас и порой начинала сомневаться, в самом ли деле ею двигало желание выйти замуж, а может, то было лишь стремление стать гувернанткой, и она просто подыскивала себе место в какой-нибудь семье, вынужденная любить… работу, а вовсе не мужчину.

Я очень полюбила Лилиас, знала о ее любви ко мне, и в те несколько недель перед смертью мамы страх Лилиас перед будущим особенно приблизил ее ко мне, так что после нашей домашней трагедии дружба наша стала еще крепче.

Но я росла, и происходили события, которые недвусмысленно говорили – Лилиас недолго удержится в нашем доме.

Совсем недавно уехала нянюшка Грант. Уехала жить к двоюродному брату на ферму. Ее отъезд глубоко меня опечалил. Она была няней моей мамы, осталась рядом после ее замужества, приехала за нею в этот дом, а потом еще нянчила меня. Она утешала меня, когда я видела страшные сны, падала и разбивала коленки. Я навсегда запомнила дни своего детства. С приходом зимы нянюшка выводила меня в сад за домом и терпеливо сидела на скамейке, пока я лепила снеговика. Помню, как она с криком вдруг подхватывала меня на руки.

– Так оно и случится. Неужели ты хочешь превратить свою старую няньку в снеговика? Посмотри на себя. У тебя в глазах бесенята пляшут. Ты маленькая злодейка, вот ты кто.

Помню дождливые дни, когда мы сидели у окна и ждали, когда прояснится и можно будет пойти гулять. Сидели и пели на пару:

Дождь по камешкам стучит, Все залил кругом; Чур меня – залей-ка, дождь, Джона Гроути дом.

И вот нянюшка Грант ушла, оставив чудесные воспоминания и унеся с собой часть моей жизни, которую называют детством и от которой отгородил меня занавес в тот ужасный день, когда я вошла к маме и увидела ее мертвой.

– Дочери год положено ходить в трауре, – возвестила миссис Керквелл. – Для нас, я полагаю, хватит от трех до шести месяцев. Шести для меня и мистера Керквела. Трех для служанок.

Как же ненавидела я черную одежду! Она напоминала о маме, которая лежит мертвой на своей кровати.

Все в доме изменилось. Порой меня охватывало ощущение – вот-вот что-то случится, и мы ждем только, как нами распорядится жизнь. Лилиас точно ждала, когда ее позовет отец и скажет, что я подросла и в ее услугах больше нет надобности.

Что касается отца, он теперь отсутствовал чаще, чем прежде. Я радовалась его отлучкам. Я боялась оставаться с ним вдвоем за столом. Мы оба слишком хорошо помнили, что один стул отныне пуст.

Не то чтобы отец был замкнутым человеком. Он просто казался всегда закованным в броню условностей. Правда, мама умела ее пробить. Я не раз видела, как подергивались уголки его губ, готовых расплыться в улыбке, которую он старательно пытался подавить. Я думаю, отец относился к маме с нежностью, что меня удивляло, ибо мама была совсем на него не похожа. Она не придавала никакого значения формальностям, а он не мог без них жить. Помню его мягкие увещевания, когда мама как-то сказала нечто, на его взгляд, непозволительное. «Дорогая… дорогая, ну разве можно…» Мне почудилось даже, что, изменяя себе, он улыбается. Будь мама полной хозяйкой в семье, в нашем доме царило бы веселье.

Однажды мама сказала:

– Твой отец – хороший человек, он исповедует высокие принципы и усердно старается не отступать от них. Иногда я думаю, что жить приятнее, если не заноситься чересчур высоко, ведь тогда не придется разочаровываться в себе.

Я не вполне поняла, что мама имела в виду, но когда попросила ее объяснить, она со смехом сказала:

– Это все забавы моего ума… Ничего особенного. – Потом она пожала плечами и прошептала: – Бедный Дэвид.

Я не понимала, почему мама жалеет отца. Но она не добавила больше ни слова.

Недели через три после смерти мамы в нашем доме поселилась тетя Роберта, сестра отца. В день похорон она болела и не смогла присутствовать на церемонии прощания, но теперь здоровье ее полностью восстановилось.

Тетя оказалась полной противоположностью отцу. Он был замкнутый человек и держался отчужденно. Тетя Роберта – наоборот. Ее голос, пронзительный и властный, разносился по всему дому. Она смотрела на всех нас с нескрываемым разочарованием.

Тетя была незамужней. Миссис Керквелл, которую очень обидело появление в доме тети, утверждала: нет ничего странного в том, что мисс Глентайр не сумела найти мужчину достаточно храброго, чтобы взять ее в жены.

Тетя Роберта возвестила, что прибыла к нам, поскольку отцу после смерти его супруги нужна в доме женщина надзирать за ведением хозяйства. Мама никогда ни за чем не надзирала, поэтому заявление тети было принято в штыки. Более того, оно вызвало во всем доме переполох, ибо означало, что тетя Роберта собирается остаться здесь навсегда.

С первого дня тетя принялась разрушать наш уклад. Возмущение ее действиями нарастало, и мне стало ясно – наши слуги вскоре начнут подыскивать себе новые места.

– Хорошо еще, что мистер Керквелл терпеливый человек. – Таковы были слова миссис Керквелл, сказанные как-то Лилиас по поводу настроений среда слуг. Свой рассказ моя гувернантка закончила так:

– Думаю, как бы ни было здесь хорошо, терпеть такое выше человеческих сил.

– Я очень хотела, чтобы тетя Роберта уехала.

К счастью, отец не отличался таким терпением, как мистер Керквелл.

Однажды вечером за обедом между ним и тетей Робертой состоялся довольно ядовитый разговор.

Речь шла обо мне.

– Хочу напомнить, Дэвид, что у тебя есть дочь, – начала тетя Роберта, накладывая себе пастернак с блюда, поданного Китти.

– Я как будто об этом не забываю, – отозвался отец.

– Она взрослеет… и быстро.

– Всегда считал, что не быстрее других девочек ее возраста.

– За нею нужен присмотр.

– У нее есть прекрасная гувернантка, и, надеюсь, на ближайшее время этого достаточно.

– Гувернантки! – фыркнула тетя Роберта. – Что они знают о том, как выводить девушку в свет?

– Выводить в свет? – в смятении выкрикнула я.

– Я не с тобой разговариваю, Девина.

Я разозлилась: она считала, что я до сих пор в том возрасте, когда меня видят, но не слышат, и тем не менее уже созрела для выхода в свет.

– Вы говорите обо мне, – резко возразила я.

– О, боже! Куда катится мир?

– Роберта, ты вправе оставаться здесь сколько угодно, – спокойно прервал ее отец, – но я не могу позволить тебе взять бразды правления моим домом в свои руки. В нем всегда царил строгий порядок, и я не желаю его менять.

– Не понимаю тебя, Дэвид, – возразила тетя Роберта. Мне кажется, ты забыл…

– Это ты забыла, что уже не старшая сестра мне. Да, я моложе тебя на два года, но это имело некоторое значение, когда мне было шесть, а тебе восемь. Однако сейчас я не нуждаюсь в том, чтобы ты присматривала за моим хозяйством.

Тетя была ошеломлена. Пожав плечами, она, с миной философического смирения на лице, пробормотала лишь:

– Неблагодарность иных людей выше всякого понимания.

Я рассчитывала, что теперь тетя уедет, но она, казалось, убедила себя в том, что, даже будучи здесь немилой, обязана оберегать нас от всяческих напастей.

Но вскоре случилось происшествие, которое глубоко потрясло меня – да и всех в доме – и вынудило тетю принять определенное решение.

Отца теперь почти всегда возил Хэмиш. Положение на конюшне изменилось самым радикальным образом. Уже не Хэмиша звали подменить своего отца, когда тот был занят, а, напротив, искали отца, если почему-либо отсутствовал сын. Хэмиш возгордился выше всякой меры. Завел привычку захаживать на кухню. Там он часами сидел за столом и разглядывал всех… даже меня, когда мне случалось заглянуть туда. Не составляло тайны, что Китти, Бесс и служанку возбуждало его присутствие, и он не отказывал себе в удовольствии снисходительно флиртовать с ними.

Я не могла уразуметь, почему он им так нравится. Мне казались отвратительными его волосатые руки. А ему как будто было в радость показывать их – он всегда закатывал по локоть рукава рубашки и поглаживал самого себя.

Миссис Керквелл смотрела на Хэмиша с подозрением. Он пытался шутить с нею, но без успеха. У него было обыкновение распускать руки в отношении девушек, что им, похоже, нравилось; но чары, так сильно действовавшие на служанок, ничуть не действовали на миссис Керквелл.

Как-то раз он тронул его за плечо и пробормотал:

– Вы, наверно, были красоткой в свои-то годы, миссис Кей. Ни дать ни взять маленькой феей, спроси вы меня об этом… или я не прав, а?

Миссис Керквелл ответила чуть ли не с королевским достоинством:

– Я буду признательна вам, Хэмиш Воспер, если вы вспомните, с кем говорите.

На это он издал горлом какой-то воркующий знак и промямлил:

– Ага, значит так? Мне намекают, знай, мол, край и не зарывайся.

– А еще мне мешает, когда ты слоняешься по кухне, – добавила миссис Керквелл.

– Понимаю, понимаю. Но, видите ли, я жду здесь хозяина.

– Чем скорее он пришлет за тобой, тем будет, на мой взгляд, лучше.

Помнится, тут и вошла Лилиас Милн. Она хотела спросить Бесс, не видела ли та утром пакетик с булавками у нее на столе. Лилиас оставила пакетик там, и он исчез. Она решила, что Бесс сунула его куда-нибудь вместе с прочими мелочами.

Я обратила внимание на то, что Хэмиш смотрел на Лилиас, словно что-то обдумывая, – не так, как на молоденьких служанок, иначе… с какой-то тайной мыслью.

Беда случилась спустя несколько дней.

Все началось с того, что я столкнулась на лестнице с тетей Робертой. Дело было после второго завтрака, в это время тетя обычно отдыхала, и именно тогда дом обретал привычный покой.

Тетя Роберта слегка умерила свои поползновения после стычки с отцом, но тем не менее приглядывалась ко всему происходившему в доме, и в ее орлиных глазах то и дело вспыхивал огонек неодобрения.

Я торопилась к себе в комнату, но она меня остановила.

– Ах, это ты, Девина? Ты одета для улицы, собралась уходить?

– Да, мы с мисс Милн часто гуляем в это время дня.

Тетя собиралась что-то сказать, как вдруг замерла и прислушалась.

– Что-нибудь случилось? – спросила я.

В ответ она прижала руки ко рту, а я тихо подошла к ней поближе.

– Слушай, – шепнула она.

Я услышала сдавленный смех и странный шум. Звуки раздавались за одной из закрытых дверей.

Тетя Роберта подошла к этой двери и распахнула ее. Из-за спины тети я увидела картину, поразившую меня. На кровати, сплетясь в объятиях, лежали полуголые Китти и Хэмиш.

Оба разом повернулись в нашу сторону. Китти стала пунцовой, и даже Хэмиш выглядел слегка смущенным.

Тетя Роберта с шумом втянула воздух. Ее первая мысль относилась ко мне.

– Уйди отсюда, Девина, – выкрикнула она.

Но я не могла сделать шага. Не могла оторвать глаз от этих двоих на кровати.

Тетя Роберта шагнула в комнату.

– Позор… мне не приходилось видеть… разврат. – Она говорила бессвязно, не в силах сразу найти нужные ей слова.

Хэмиш поднялся, наконец, с кровати и принялся приводить в порядок свою одежду. Нагло ухмыльнулся и заявил тете Роберте:

– Что вы хотите – человек есть человек.

– Вы грязное создание, – ответила тетя. – Убирайтесь из этого дома. – А что касается тебя… – Она не могла заставить свой язык произнести имя Китти. – Ты… просто потаскушка. Собирай вещи и немедленно убирайся – оба убирайтесь прочь.

Хэмиш пожал плечами, однако Китти казалась ошеломленной. С красным в цвет ягод остролиста лицом поначалу, она теперь стала белой как полотно.

Тетя повернулась и едва не наткнулась на меня.

– Девина! Куда катится мир? Я же велела тебе уйти. Это совершенно… омерзительно. Я знала – в этом доме обязательно что-то произойдет. Как только придет твой отец…

Я убежала и заперлась в своей комнате. Меня тоже потрясло случившееся. К горлу подступала тошнота. «Человек есть человек», – так сказал Хэмиш. Никогда прежде я не видела таким человека.

Дом затаился и затих. Слуги собрались на кухне. Я представила, как они сидят вокруг стола и перешептываются. Ко мне зашла Лилиас.

– Будет скандал, – сказала она. – К тому же ты оказалась там.

Я кивнула.

– Что ты видела?

– Видела… двоих людей на кровати.

Лилиас содрогнулась.

– Это было отталкивающее зрелище, – сказала я. – У Хэмиша волосатые ноги… такие же, как руки.

– Я думаю, мужчины такого типа притягивают девушек, подобных Китти.

– Чем же?

– Не знаю точно, но, видимо… сильным мужским началом. Молоденькой девушке Хэмиш может казаться всемогущим. Китти, конечно, рассчитают. Рассчитают и Хэмиша. Представить не могу, куда теперь денется Китти. А как поступят с ним? Он ведь здесь живет… на конюшне. Будет большой переполох, когда вернется твой батюшка.

У меня перед глазами стояло лицо Китти. Я никогда не видела ее такой испуганной. Она прожила в нашем доме четыре года, а приехала в город откуда-то из провинции, когда ей было четырнадцать лет.

– Куда же она денется? – переспросила я. Лилиас в ответ пожала плечами.

Я знала, едва отец ступит на порог, тетя Роберта потребует от него выгнать Китти. Я мигом нарисовала себе картину – Китти стоит на тротуаре, а рядом с нею – ее жалкие пожитки.

Я поднялась наверх, в комнату, которую Китти делила с Бесс и служанкой Дженни. Китти была в комнате одна, тетя Роберта отослала ее с кухни. Она сидела на кровати в полном отчаянии.

Я вошла и села с нею рядом. В юбке и блузке Китти ничуть не походила на то полуобнаженное существо, которое я увидела в объятиях Хэмиша.

– О, мисс Девина, вам не следовало сюда приходить, – сказала она и тут же спросила: – Хозяин вернулся?

Я покачала головой.

– Нет еще.

– А что она? – спросила Китти.

– Ты спрашиваешь о моей тете? Папа ясно сказал, что она не имеет права распоряжаться в доме.

– Когда он вернется, меня рассчитают.

– Как ты могла… пойти на такое? – спросила я и добавила: – Да еще с ним?

Она посмотрела на меня и покачала головой.

– Вы не понимаете, мисс Девина. Это естественно, как… и даже с ним.

– Человек есть человек, – вспомнила я слова Хэмиша. – Но это кажется таким…

– В нем есть сила.

– А его волосы, – с дрожью в голосе проговорила я. – На ногах такие же, как на руках.

– Возможно…

– Что ты собираешься делать, Китти?

Она снова покачала головой и начала плакать.

– Если тебя выгонят… куда ты пойдешь?

– Даже не знаю, мисс.

– А ты не можешь вернуться домой?

– Дом очень далеко… там, где монастырь Джона О'Гроутса. Я ушла оттуда, потому что в горах мне нечем заняться. Там я жила со старым отцом. Ему не на что было меня кормить. Там нет ничего. Я не могу прийти к отцу и сказать, почему вернулась.

– Тогда куда же ты пойдешь, Китти?

– Может, хозяин даст мне возможность искупить вину, – сказала она с надеждой, но я видела, что она мало верит в подобный исход.

Я вспомнила, как отец читает Библию – всяческие подробности о мстительности Бога – мне пришло в голову, что он сочтет Китти слишком большой грешницей, чтобы простить ее. Китти мне нравилась. Веселая и пошутить любит. Я хотела помочь ей. У меня была копилка, в нее я опускала монетки, остававшиеся от карманных денег. Эти мои сбережения можно было бы отдать Китти. Не много, конечно, но главное в другом – куда она пойдет.

– Тебе нужно найти какое-нибудь место, – сказала я. Она с отчаянием покачала головой.

Что делают с девушками, которые согрешили, как Китти? Их выгоняют на улицу, где падает снег. Сейчас пора снега еще не настала, но от этого не легче.

Я слышала о служанке, которую за подобный проступок замуровали в стену. Грех прелюбодеяния, видимо, самый страшный. Ибо потом у девушек появляются дети, и вечный позор ожидает их.

Как могла, я постаралась утешить Китти. Я надеялась, что отец не придет в этот вечер, и вынесение приговора будет ненадолго отсрочено – у Китти появится время, чтобы обдумать свое положение.

Я пошла к Лилиас и рассказала, что была у Китти и что та в полном отчаянии.

– Она глупая, – сказала Лилиас. – Разве можно было так вести себя… тем более с таким человеком, как Хэмиш. У нее голова плохо работает.

– Но она в отчаянии, Лилиас. Ей некуда пойти.

– Согласна, ее очень жаль.

– Что же ей делать? Она может убить себя. А что, если она так и сделает, Лилиас? Я никогда не прощу себе, что не помогла ей.

– А что ты можешь?

– Могу отдать все свои деньги – у меня есть немного.

– Сомневаюсь, что она долго на них продержится.

– Я пошла к ней, чтобы узнать, куда она может уйти. Вот ты, например, можешь вернуться в дом викария, в свой дом. А у Китти дома нет. Ей некуда деться. Неужели взрослые будут такими жестокими и выгонят человека, которому негде жить?

– Китти совершила тягчайший грех. Если верить Библии, в древности таких, как она, забивали камнями. Мне думается, и сегодня найдутся люди, готовые сделать то же самое.

– Чем можем мы ей помочь?

– Ты говоришь, ей некуда пойти.

– Так она говорит. Если Китти прогонят, ей останется только бродить по улицам. Я не перенесу этого, Лилиас. Она была так счастлива у нас. Не могу забыть, как она смеялась, когда он смотрел на нее и подшучивал… и вот чем это кончилось.

Лилиас задумалась. Потом внезапно заговорила:

– Я испытываю такие же чувства, как ты. Китти застали с мужчиной. Хэмиш негодяй, а она… ладно, она глупая, легкомысленная девчонка. Он покорил ее… и она не устояла. Это легко понять. Но теперь ее жизнь будет разрушена, а он продолжит свои веселые подвиги.

– Если отец накажет Китти, он должен будет наказать и Хэмиша, прогнать его.

– Разве сможет он наказать целую семью? Я кое-что придумала: отправлю Китти к себе домой.

– К тебе домой? Чем же ей там помогут?

– Отец – викарий Лейкмира. Он истинный христианин. Я хочу сказать, что слова его не расходятся с делом. Он в самом деле добрый человек. Мы бедны… но он не откажет Китти в крыше над головой. И сможет подыскать для нее место. Уже не раз он выручал девушек, попавших в беду. Я все расскажу ему в письме.

– И он примет ее… после того, что случилось?

– Если я напишу ему, он все поймет.

– О, Лилиас, даже не верится в такое чудо!

– По крайней мере надежда есть.

Я бросилась к Лилиас на шею.

– Ты вправду напишешь письмо? Скажешь Китти, что есть дом, куда она может прийти? Я сейчас же посмотрю, сколько у меня денег. Только бы нам удалось собрать ей на дорогу.

– Не забудем, что ей положено жалованье, и вместе с нашими деньгами…

– Я бегу к ней. Я должна ей все рассказать. Не могу видеть ее ужасные потерянные глаза.

Я побежала к Китти, раскрыла ей наш план и с радостью увидела, как на смену беспредельному отчаянию явилась надежда.

В тот день отец возвратился домой поздно вечером. Я уже лежала в постели, когда он пришел. Буря в тот вечер не разразилась.

Наутро за Китти послали. Бледная, с пристыженным выражением на лице, но уже не в таком отчаянии, как прежде, она пошла к моему отцу. Я ждала ее на лестнице. Китти взглянула на меня и кивнула.

Потом вместе с Китти я поднялась к ней в комнату, там уже была Лилиас.

– Я должна сложить вещи и уйти. Я уже все собрала.

– Немедленно? – спросила я. Она кивнула.

– Хозяин сказал, что я опозорила дом, а он обязан заботиться о дочери.

– О, Китти, как жаль, что ты уходишь от нас вот так, – воскликнула я.

– Вы ангел, мисс Девина, вы и мисс Милн. – Голос Китти дрожал. – Не знаю, что бы я делала без вашей помощи.

– Вот письмо, – проговорила Лилиас. – Возьми его. А здесь немного денег.

– Я получила жалованье.

– Все равно деньги тебе пригодятся. Ты без помех доберешься до Лейкмира. Мой отец – хороший человек. Он никогда не отказывает человеку в беде. Он не только молится, но и творит добро. Он сделает все от него зависящее, чтобы помочь тебе. Он и раньше протягивал руку помощи людям.

Китти разрыдалась и обняла нас обеих.

– Я никогда не забуду вас, – срывающимся голосом проговорила она. – Что бы я делала без…

Чтобы отвезти Китти на станцию, заказали кэб. В доме царила торжественная тишина. Китти увольняли с позором. Чтобы неповадно было другим юным дурочкам. Теперь была очередь Хэмиша.

Его позвали к хозяину. Он с развязным видом, руки в карманах, вошел в дом. Никаких признаков раскаяния на лице.

Дверь в кабинет отца плотно закрылась за сыном кучера. Лилиас пришла ко мне в комнату.

– Что же будет? – спросила она. – Все складывается ужасно… ведь на конюшенном дворе живет вся его семья.

– Его уволят, конечно. И запретят заходить в дом. Скоро мы все узнаем.

Весь дом ждал. Беседа продолжалась долго. Из кабинета не доносилось ни звука. В конце концов Хэмиш вышел от отца и спокойно покинул дом.

Только на следующий день мы поняли: Хэмиш по-прежнему возит отца, а наказание, обрушившееся на голову соучастницы в преступлении, его самого благополучно миновало.

Все были в недоумении. Хэмиш ходил беззаботный, насвистывая, как всегда, мелодию «Вы, бережки и речки» или «Лох Ломонд», словно ничего не случилось. Мы ничего не понимали.

Тетя Роберта была не из тех, кто останавливается на полпути.

В тот же вечер за обедом она вернулась к происшествию.

– Девушка покинула дом, – сказала она. – А он?

Отец сделал вид, что не понимает, о чем речь. Он поднял брови и принял тот холодный вид, который замораживал каждого из нас. Но не тетю Роберту.

– Ты знаешь, о чем я, Дэвид, так что не притворяйся, пожалуйста.

– Может быть, ты окажешь любезность, – сказал он, – и объяснишь, в чем дело.

– Случаи, подобные недавнему происшествию в этом доме, недопустимо так легко забывать.

– Насколько я понимаю, ты говоришь об увольнении девушки.

– Она не одна виновна.

– Мужчина – лучший кучер, какой у меня когда-либо был. Я не намерен отказываться от его услуг… если ты об этом.

Тетя Роберта забыла о своем достоинстве и взвизгнула:

– Как же так?

Отец выглядел уязвленным.

– Я разобрался во всем, – холодно сказал он, – и вопрос исчерпан.

Тетя Роберта только и смогла, что вытаращить на него глаза.

– Не могу поверить своим ушам. Говорю тебе, я видела их. Застала обоих на месте прегрешения.

Отец все так же холодно смотрел на нее, а потом глазами показал в мою сторону – мол, не следует обсуждать этот предмет в присутствии такой юной и невинной особы, как я.

Тетя Роберта поджала губы и стойко выдержала его ледяной взгляд.

Заканчивался обед почти в полном молчании. Затем тетя последовала за отцом в кабинет. Она пробыла там довольно долго, а выйдя оттуда, сразу направилась в свою комнату.

На следующее утро она уехала с видом правоверной, покидающей Содом и Гоморру незадолго до катастрофы.

Она не могла провести лишнюю ночь в доме, под крышей которого один из грешников был прощен только потому, что был «хорошим кучером».

Событие не один день обсуждалось под лестницей – не в моем присутствии, но почти обо всем рассказывала мне Лилиас.

– Все это очень странно, – говорила она. – Никто ничего не понимает. Твой отец послал за Хэмишем, и мы думали, что он собирается его уволить, как Китти. Но Хэмиш вышел из кабинета, как будто еще более уверенный в себе, чем прежде. Никому не известно, о чем они говорили. Но Хэмиш ведет себя, как ни в чем не бывало. Только подумать, с каким позором была изгнана Китти! В происшедшем не видно здравого смысла. Но так бывает всегда: во всем винят женщину, а мужчина отделывается легким испугом.

– Я тоже ничего не понимаю, – отвечала я. – Возможно, дело в том, что Хэмиш живет на конюшне, а не в доме.

– Но он приходит в дом и развращает служанок.

– Не знаю почему… но хочу узнать.

– Твой отец не из тех, кого легко понять.

– Отец очень набожен, а Хэмиш…

– Негодяй. И мне не нужно это доказывать. Мы все видим, что он за птица. Бедняжка Китти, видно, совсем лишилась ума, если попалась на его удочку. Я согласна, что-то в нем есть. Должно быть, Китти находила его неотразимым.

– Я знаю человека, который считает его мужчиной что надо.

– И кто же это?

– Он сам.

– Похоже на правду. Если и есть человек, влюбленный в самого себя, то это Хэмиш Воспер. Но слуги не любят его, ты знаешь. Китти хорошо работала… и к ней по-доброму относились.

– Я надеюсь, ей повезет.

– Знаю только, что ее не выставят за дверь. Мой отец сделает все, что в его силах. Он настоящий христианин.

– Мой тоже считает себя христианином и выставил ее за дверь.

– Твой отец хорошо читает молитвы и выглядит как христианин. А мой еще творит добро. В этом меж ними разница.

– Я надеюсь, что это так и Китти будет хорошо.

– Отец напишет мне и все расскажет.

– Я очень рада, что ты оказалась рядом, Лилиас, и всегда готова помочь.

Тень набежала на ее чело. Как долго это продлится, казалось, вопрошала Лилиас. Мой отец безжалостно уволил Китти и так же поступит с Лилиас, как только в ее услугах отпадет надобность. Он охотно демонстрирует миру свое христианское смирение, но сам судит, кто прав, а кто виноват. Лилиас до конца разъяснила мне все, и я, наконец, поняла, что же произошло с Китти.

Однако в чем заключалась истинная причина прощения, дарованного Хэмишу? В том ли, Что он хороший кучер? Или в том, что он мужчина?

Спустя некоторое время Китти стали вспоминать реже. На ее место взяли новую горничную. Элен Фарли, женщину лет тридцати. Отец сказал, что ему отрекомендовали ее лично.

Мистер и миссис Керквелл были слегка выбиты из колеи. Подбор слуг входил в их обязанности, и они не любили, когда новые люди появлялись в доме через их голову, – так изложила свои взгляды миссис Керквелл. Увольнение Китти легло пятном на чету Керквеллов, ибо ввели ее в дом они. Но, по мнению миссис Керквелл, главным виновником был Хэмиш Воспер, и она недоумевала, почему ему позволили остаться на своем месте.

Между тем Элен приступила к работе. Она очень отличалась от Китти – спокойная, исполнительная и, как говаривала миссис Керквелл, себе на уме.

Хэмиш по-прежнему подолгу просиживал на кухне, и ему как будто даже нравилось, что миссис Керквелл притворяется, будто в упор не видит кучера. Он все так же пялил глаза на Бесс и Дженни, но те, помня о Китти, держались настороже.

По поведению Хэмиша могло показаться, что он неуязвим, – может делать все, что ему заблагорассудится, поскольку то, чего он домогается, естественно. Человек есть человек, как он однажды выразился. Человек, подобный ему и слабый до женщин, мог вести себя только так, как ему казалось естественным. Но я надеялась, что он будет присматривать себе жертвы где угодно, только не в нашем доме, ибо здесь он их не найдет. Пример Китти стоял у всех перед глазами.

Настал день, когда из дома викария в Лейкмире пришло письмо. Лилиас забрала его к себе в комнату, и я тут же прибежала к ней, чтобы прочитать письмо вдвоем.

«Она очень признательная девушка, – писал отец Лилиас. – Не может остановиться, нахваливая тебя, Лилиас, и твою подопечную, Девину. Горжусь тобой. Бедное дитя, она совсем еще ребенок и была в ужасном отчаянии. Помогала Элис и Джейн. Миссис Эллингтон из барского дома в Лейкмире как раз искала работницу для кухни. Ты наверняка помнишь эту женщину, грозную с виду, но с добрым сердцем. Я навестил ее и поведал историю Китти, чего скрыть был, конечно, не вправе. Она обещала предоставить Китти еще одну возможность, и я верю, что бедное дитя ее не упустит, как в первый раз. Одна из служанок миссис Эллингтон в ближайшие недели выходит замуж и уходит, поэтому освобождается место. А пока суть да дело, Китти поживет у нас. Я очень рад, Лилиас, твоему поступку. Что могло случиться с бедной Китти без твоей поддержки, не могу даже вообразить».

Я смотрела на Лилиас и чувствовала, как на глаза мои наворачиваются слезы.

– О, Лилиас, – проговорила я, – твой отец чудесный человек.

– Я согласна с тобой, – ответила она.

Однако ответ лейкмирского викария заставил меня задуматься о собственном отце. Я всегда считала его порядочным и достойным человеком. Но после того как он изгнал Китти и оставил безнаказанным Хэмиша, кроме, возможно, словесного внушения, мое представление о нем изменилось.

Отец всегда казался далеким от всего. В прежние дни я полагала, что он слишком возвышен и его никак нельзя считать одним из нас; теперь я начала думать иначе. Как мог он проявить такую черствость к другому человеческому существу и вытолкнуть Китти в жестокий мир, сохранив при себе ее соучастника по преступлению лишь потому, что тот был хорошим кучером? Он действовал в согласии не со справедливостью, а с собственными прихотями. Образ доброго и благородного человека в моем представлении изрядно потускнел.

С мамой я могла бы обо всем этом поговорить. Такое не могло случиться, будь она с нами. Она не позволила бы выгнать на улицу человека, которому некуда податься.

Я испытывала тревогу и смутные опасения.

Однажды отец послал за мной и, когда я вошла к нему в кабинет, взглянул на меня с легкой насмешкой.

– Ты взрослеешь, – проговорил он, – и скоро тебе исполнится семнадцать, так ведь?

Я кивнула, охваченная ужасом, что слышу прелюдию к отставке Лилиас, услуги которой якобы больше не требуются и потому она должна быть так же поспешно уволена, как Китти.

Однако я неверно истолковала его намерения, ибо он устремил взор на шкатулку, стоявшую на столе. Я хорошо ее знала. В ней хранились драгоценности мамы. Она не раз показывала их мне, вынимая вещицу за вещицей и рассказывая о каждой.

Там было жемчужное ожерелье, которое отец подарил маме на свадьбу. Потом – кольцо с рубином, доставшееся маме от ее матери. Еще я помнила украшенный бирюзой браслет, бирюзовое ожерелье ему в пару, две золотые и одну серебряную броши.

– Все это будет твоим, когда ты вырастешь, – сказал он мне, – а ты сможешь передать драгоценности своей дочери. Приятно представлять, как эти безделушки переходят от поколения к поколению. Ты согласна?

Я снова кивнула.

Отец вынул жемчужное ожерелье и подержал его в руках. Мама говорила, что в нем шестьдесят жемчужин, а застежка сделана из настоящего алмаза в оправе из нескольких мелких жемчужин. Я видела ожерелье, да и другие украшения из шкатулки на маме всего несколько раз.

– Мама хотела, чтобы все это стало твоим, – заговорил отец. – Думается, ты еще слишком молода для драгоценностей, но, на мой взгляд, это не относится к ожерелью. Ты можешь взять его себе. Говорят, что, если жемчуг не носить, он теряет блеск.

Я взяла ожерелье из его рук с чувством облегчения. Отец считал меня чересчур молодой для драгоценностей, значит, я еще не созрела для расставания с Лилиас. Правда, само жемчужное ожерелье тоже доставило мне радость.

Я надела его на шею и с глубокой печалью вспомнила маму.

Когда я снова была с Лилиас, она сразу же заметила ожерелье.

– Какая чудесная вещь! – воскликнула она.

– Это мамина. Есть еще броши и несколько других украшений. Они тоже мои, но отец не считает меня достаточно взрослой для них. А жемчуг портится, если его не носить.

– Я слышала об этом, – сказала Лилиас. Она любовно поглаживала жемчужины, я сняла ожерелье и протянула ей.

– Восхитительная застежка, – заметила Лилиас. – Она одна стоит целого состояния.

– О… я бы не хотела продавать эту вещь.

– Понимаю. Я просто подумала… о сбережениях на черный день.

– Ты хочешь сказать, что и у меня могут настать трудные времена?

– Нет – только то, что хорошо иметь такие вещи. Взгляд Лилиас стал печальным и отсутствующим. Она думала о будущем, черный день мог стать для нее роковым, ибо никаких сбережений у моей гувернантки, как я полагала, не было.

Я спустилась на кухню узнать, будет ли отец к обеду. О своем отсутствии он обычно извещал запиской миссис Керквелл. На кухне было неспокойно – за столом опять сидел с закатанными рукавами Хэмиш и тупо пощипывал волосы на руках.

Я прошла к миссис Керквелл, она что-то размешивала в тазу и сразу заметила ожерелье.

– Боже, какая красота! – воскликнула она.

– Да, теперь это мое ожерелье, а раньше принадлежало маме. Я должна носить его, иначе от долгого лежания без дела жемчужины потускнеют.

– Неужели? – удивилась миссис Керквелл.

– Так говорит отец.

– Ну, он-то уж должен знать.

– Мне кажется, я тоже слышала об этом раньше.

– Выглядит оно превосходно и очень идет вам, мисс Девина.

– Застежка тоже ценная, – добавила я. – Алмаз в обрамлении маленьких жемчужин.

– Ну и дела.

– Мисс Милн говорит, что это мне на черный день… если я когда-нибудь окажусь в нужде.

– Только не вы, мисс Девина. – Миссис Керквелл рассмеялась. – А она тревожится, бедняжка. Правильно я решила, что никогда гувернанткой не стану.

– Будет ли отец к обеду?

Миссис Керквелл не успела ответить. Хэмиш взглянул на меня и проговорил:

– Нет, не будет его. Я знаю, я его вез.

Словно не слыша кучера, миссис Керквелл ответила на мой вопрос:

– Он оставил записку, чтобы к обеду его не ждали. Вскоре после этого я ушла к себе.

Следующий день начался с ужасного открытия – мое ожерелье пропало. Я положила его в голубую коробку, лежавшую в выдвижном ящике туалетного столика, и не могла поверить своим глазам, когда обнаружила утром, что коробка на месте, но ожерелья в ней нет. Как безумная я обшарила все ящики столика, но без успеха. Ожерелье исчезло. Непостижимо, ибо я не могла даже представить, что не положила драгоценность в коробку.

Исчезновение всех потрясло. Когда пропадает такая ценная вещь, как это мое ожерелье, заметила миссис Керквелл, нехорошо будет всем в доме.

Она была права. Ожерелье находилось у меня в комнате. Теперь оно оттуда исчезло. Куда?

– У ожерелий ног не бывает, – сказала миссис Керквелл. Оставалось предположить, что его кто-то взял. Кто? Никто не мог считать себя целиком вне подозрения.

Отец вернулся поздно вечером, и привез его Хэмиш; дом уже спал, и отец узнал о пропаже лишь на следующее утро.

Не думаю, что я была единственной, кто провел эту ночь без сна. В доме появился вор, и мои подозрения, естественно, пали на Хэмиша. Если он способен грешить, разве не мог он посчитать, что не зазорно – ведь «человек есть человек» – взять ожерелье у того, кому оно лишнее, и отдать тому, кто в нем нуждается: в данном случае себе самому?

Однако Хэмиш не ходил в доме дальше кухни. С того дня как его застигли в одной из спален с Китти, существовало молчаливое согласие в том, что верхние этажи для него закрыты и он может появляться в них только по вызову отца. Конечно, он вполне мог не соблюдать никаких правил, но со дня рокового происшествия с горничной я ни разу не видела его наверху. И все же нельзя было исключить, что он прокрался в мою комнату и взял ожерелье. Уверена, если бы его застигли там, у него нашлось бы объяснение.

Всю ту ночь, пока я пыталась, но так и не смогла заснуть, я снова и снова припоминала все, что было связано с ожерельем, – с момента, когда надела его, и до момента, когда сняла перед сном и положила в голубую коробку.

Отец пришел просто в ужас. Он приказал тщательно обыскать мою комнату. Засыпал меня вопросами. Помню ли я, как снимала ожерелье? Как положила в коробку? Кто побывал в комнате после этого? Только служанка, чтобы прибраться, и, конечно, мисс Милн. Она зашла что-то обсудить со мною. Но что именно – я забыла.

Он велел всем собраться в библиотеке.

– Прискорбное событие, – начал он, когда все собрались. – Пропала дорогая вещь. Кто-то в доме знает, где она. Я предоставляю тому человеку возможность вернуть ее на место. Если так и произойдет, я сделаю вид, что все в порядке. Если же ожерелье сегодня не появится у меня, придется известить полицию. Здесь все присутствуют?

– Где Элен? – раздался голос миссис Керквелл.

– Я не знаю, – ответила Бесс. – Она помогала мне с уборкой комнат. Я крикнула ей, что нас зовут в библиотеку.

– Кого-нибудь нужно бы послать за нею, – сказала миссис Керквелл, – но, пожалуй, я схожу сама.

Однако идти миссис Керквелл никуда не пришлось, ибо, как из-под земли, тут же появилась Элен. В руке она держала жемчужное ожерелье.

– Элен! – крикнула миссис Керквелл.

– Я слышала, как Бесс звала меня сюда, – сказала Элен. – Но… я искала вот это. Я не могла закрыть ящик… в нем был такой беспорядок… и он был наполовину выдвинут. Я подумала, что какая-то вещь мешает мне. И открыла ящик под ним. Там была юбка. Я вытащила ее, и из нее выпало вот это. Оно и потерялось что ли?

– В чьем комоде ты нашла ожерелье? – спросил отец.

– В комнате мисс Милн, сэр.

Я посмотрела на Лилиас. Лицо ее стало пунцовым, а потом покрылось мертвенной бледностью. А в голове у меня звучал голос: сбережения на черный день… на черный день…

Лилиас не могла этого сделать.

Теперь на нее смотрели все.

– Мисс Милн, можете ли вы объяснить, как очутилось в вашем комоде ожерелье? – спросил отец.

– В моем… комоде. Этого не может быть.

– Но Элен только что сказала нам, что так было. И вы сами видите ожерелье. Итак, мисс Милн, я жду объяснений.

– Я… я не клала его туда. Я… ничего не понимаю.

Я услышала, словно чужой, свой собственный пронзительный, с истеричными нотками голос:

– Должна же быть какая-то причина…

– Разумеется, – нетерпеливо прервал меня отец, – и мисс Милн откроет ее нам. Вы взяли ожерелье, не так ли, мисс Милн? На свою беду, вы плохо закрыли ящик, поэтому Элен увидела непорядок. К счастью для нас… но не для вас.

Я никогда не видела такого ужаса на лице человека, какой отразился на лице Лилиас.

Как ты могла, думала я. Я всегда пришла бы тебе на помощь. Зачем было брать ожерелье? Теперь все знает отец!

А он из тех, кто нетерпим к любому греху – а воровство грех страшный. Не укради – одна из десяти заповедей. Почему не вспомнила о Китти? Хэмишу все сошло с рук, но ведь он хороший кучер.

Я хотела, чтобы этот кошмар скорее кончился. Тишина стала нестерпимой. Нарушил ее отец:

– Я жду объяснений, мисс Милн.

– Я… я не знаю, как оно туда попало. Я не знала, что оно было там…

Отец засмеялся негромко, но язвительно.

– Это не объяснение, мисс Милн. Вы разоблачены. Я мог бы, конечно, передать вас полиции.

У нее перехватило дыхание. Я подумала, что она сейчас упадет в обморок. С трудом удержалась, чтобы не броситься к ней, обнять и сказать ей – что бы она ни совершила, она все равно остается моей подругой.

Лилиас подняла глаза и посмотрела на меня… умоляюще… прося поверить ей. И тут меня озарило. Я знала теперь, что Лилиас не брала ожерелья, хотя мечтала обрести какую-нибудь защиту от нужды на будущее… сбережения на черный день. Я поразилась тому, что могла усомниться в ее невиновности и прокляла себя за эти сомнения.

– Это преступление, – продолжал отец. – Все эти годы вы жили в моем доме, и я, выходит, пригрел воровку. Мучительно сознавать свою ошибку.

– Я не делала этого! – крикнула Лилиас. – Не делала этого! Кто-то подложил мне ожерелье.

– Естественно, кто-то положил его к вам, – саркастически заметил отец. – И сделали это вы, мисс Милн. Дочь викария. А ведь вы получили религиозное воспитание. Что делает ваш поступок еще безобразнее.

– Вы обвиняете меня, ни в чем не усомнившись. – Глаза Лилиас пылали. В ней криком кричало отчаяние. Кто мог подложить ожерелье к ней в комнату? С какой целью? Если кто-либо взял его, зачем было совершать воровство и потом отказываться от содеянного… неужели только с целью обвинить Лилиас?

– Я просил у вас объяснений, – говорил отец, – но так и не получил их.

– Я могу сказать только, что не брала ожерелья.

– Тогда объясните, как оно попало к вам в комнату.

– Я могу сказать только, что не клала его туда.

– Я уже говорил, мисс Милн, что могу наказать вас. И вам придется давать объяснения в суде. Но, памятуя о вашей семье и учитывая, что вы прожили здесь много лет и за вами не замечалось случаев воровства, я склоняюсь к более умеренной точке зрения. Допускаю, что вами овладело внезапное искушение… и вы поддались ему. Поэтому… хочу попросить вас собраться и немедленно покинуть мой дом. Миссис Керквелл сопроводит вас и удостоверится в том, что вы не прихватили ничего из вещей, которые вам не принадлежат.

Лилиас с ненавистью посмотрела на отца.

– Как вы можете? Как вы можете судить меня так несправедливо? Я не заслужила, чтобы со мной обращались, как с преступницей.

– Вы предпочитаете, чтобы я передал дело в суд?

Она закрыла лицо руками, а затем молча повернулась и вышла из библиотеки.

– Все это достойно сожаления, – сказал отец, – но вопрос исчерпан.

Исчерпан? И Лилиас выгонят за воровство! С испорченной навсегда репутацией. И ей придется жить в вечном страхе – а вдруг факт обвинения в воровстве всплывет на поверхность.

Я пришла к ней. Она сидела на кровати и смотрела перед собой остановившимся взглядом. Я бросилась к ней и обвила ее шею руками.

– О, Лилиас… Лилиас, – кричала я. – Это ужасно. Я верю тебе.

– Спасибо, Девина, – отозвалась она. – Кто мог сделать такую подлость? И зачем?

– Не знаю. Сначала бедняжка Китти, а теперь ты. Словно какое-то проклятье поразило наш дом после смерти мамы.

– Я должна вернуться домой и все рассказать близким. Но хватит ли у меня мужества?

– Твой отец поймет. Он поверит тебе, ведь он же христианин.

– Я стану для него обузой. И не смогу получить новое место.

– Но почему?

– Потому что обычно спрашивают, где человек служил… и почему ушел оттуда.

– А разве ты не можешь сказать, что я выросла? Ведь это в самом деле так.

– Тогда свяжутся с твоим отцом, Девина.

– Может быть, он ничего не скажет.

Она горько рассмеялась.

– Ну уж нет, он обязательно кое-что скажет. Он посчитает невозможным для себя промолчать. Он ведь такой праведник, что даже не в состоянии предоставить женщине возможность защитить себя. Подобные ему люди любят искать грехи у других. Они делают это с таким рвением, что готовы видеть их даже там, где их нет. Тогда они ощущают себя еще более добродетельными… и благодарят Бога за то, что не похожи на грешников.

– О, Лилиас, как плохо мне будет без тебя. Лучше бы я никогда не видела это ожерелье.

– Мне нужно научиться стоять за себя. Я не должна позволять людям обвинять меня в том, чего не совершала. Нужно научиться требовать от них доказательств.

– Почему же ты не сделала этого, Лилиас?

– Могло быть еще хуже. Твой отец мне не верит. Остальные, возможно, тоже. Если бы он обратился в полицию… это стало бы известно многим. Ужасный позор… для моего батюшки. Лучше уйти молча…

– Ты должна мне писать, Лилиас. Дай свой адрес. Ты мне его говорила, но вернее будет записать. Я намерена выяснить, кто взял ожерелье из моей комнаты и подбросил в твою. Думаю, что скорее всего Хэмиш.

– Почему? Только потому, что его застали с Китти? Это разные вещи. Я соглашусь с тем, что он мог украсть драгоценность, но если так – то лишь затем, чтобы ее тут же продать. Не вижу причины, по которой он желал бы сделать виновной меня.

– Возможно, хотел отомстить. Ты ничего не допускала такого, что могло ему не понравиться?

– Я его едва знаю. Он никогда не глядел на меня.

– Но кто-то же это сделал. Не Элен?

– Зачем ей это могло понадобиться?

– Да, с какой стороны ни смотри, явной причины не видно.

– Спасибо тебе, Девина, за доверие. Никогда не забуду этого.

– О, Лилиас, я так боялась, что ты уедешь. Хотя не допускала в мыслях, что причина отъезда будет такой.

– Пиши мне, а я буду писать тебе. Я обо всем тебе расскажу.

– У тебя хотя бы есть дом, куда ты можешь вернуться. Близкие поймут тебя.

– Они поверят в мою невиновность. Они не поверят никаким наговорам.

Вошла миссис Керквелл, мрачная и решительная.

– Мисс Девина! – воскликнула она неодобрительным тоном, явно удивленная тем, я думаю, что нашла меня здесь.

– Я считаю все это ужасной ошибкой, – заявила я. Миссис Керквелл не обратила на мои слова никакого внимания.

– Как дела со сборами? Я вижу, вы даже не начинали, мисс Милн.

Я вернулась к себе в комнату. В голове роились мысли обо всем, что произошло за такой короткий срок: о смерти мамы, дурном поведении Китти, закончившемся ее увольнением, а теперь вот – изгнании Лилиас.

Каким унылым стал дом без нее. Столько лет она была моим близким другом, и вот я ее потеряла, только не знала, навсегда ли. Я впала в меланхолию.

Через несколько дней после отъезда Лилиас отец послал за мной. Он ждал меня в библиотеке, был мрачен и ни разу не улыбнулся.

– Я хочу поговорить с тобой, Девина, – начал он, – о гувернантке.

Я вытаращила глаза. На мгновение мне почудилось, что он нашел настоящего вора и сбывается моя мечта о возвращении Лилиас на прежнее место.

– Ты не получила еще нужного образования, – продолжал он. – Я подумывал о том, чтобы направить тебя в школу, в старшие классы, но решил иначе. У тебя будет новая гувернантка.

– Новая гувернантка, но…

Он смотрел на меня с легким раздражением.

– Конечно, новая. На сей раз я сам удостоверюсь в том, что нанимаю человека надежного и не способного подрывать основы нашей жизни и красть нашу собственность.

Я вспыхнула и попыталась возразить:

– Не верю…

Отец продолжал, словно не слыша моих слов:

– Она сможет научить тебя многому из того, что тебе следует знать. Осанке, хорошим манерам. Она не школьная учительница, а скорее женщина, способная подготовить тебя к той роли, которая суждена тебе в соответствии с твоим происхождением.

Я не слушала отца. Какой я была наивной, что предположила в отце намерение вернуть мне Лилиас.

– В конце недели мисс Грей поселится у нас.

– Мисс Грей…

– Не сомневаюсь, что мисс Грей будет тем человеком, который тебе нужен. – В нем снова прорвалось раздражение.

Я вышла из кабинета потрясенная и опечаленная. Я знала, что не полюблю мисс Грей. Разве я сумею не сравнивать ее с Лилиас?

И через несколько дней в доме появилась мисс Зилла Грей.

ГУВЕРНАНТКА

Домашние пребывали в состоянии полной растерянности. Мисс Зилла Грей поразила всех; самое же удивительное заключалось в том, что нашел ее для меня сам отец.

Она принадлежала к женщинам, на которых прохожие оборачиваются. Все в ней было вызывающим. Одежда, жесты, мимика, казалось, говорили: «Смотрите на меня».

Она определенно не была дамой, и миссис Керквелл не могла бы назвать ее «истинной леди», но в любезности обхождения ей нельзя было отказать, и очень скоро после первого нашего знакомства она уже называла меня «дорогая». Я думала, что возненавижу преемницу Лилиас, но ненавидеть Зиллу Грей оказалось выше моих сил. Скорее она восхищала меня.

Новая гувернантка привезла с собою целый гардероб, но каждый ее наряд казался мне совершенно неуместным и неприемлемым.

Увидев в день приезда свою комнату, она сказала, что ей будет здесь очень хорошо. Потом сняла шляпу и вынула из волос шпильки, тряхнула головой – и волосы обольстительными волнами рассыпались по ее плечам, подобно широкому красноватому воротнику накидки.

– Так-то лучше, – сказала она. – Видишь, я уже веду себя, как дома.

Меня поразило обилие баночек и флаконов, вскоре появившихся на ее туалетном столике. Я полагала, что в ее багаже окажется несколько книг, но – ничего подобного. Она развесила свои наряды и попросила еще вешалок.

Бесс была поражена. Представляю, что она рассказывала на кухне.

Когда пришел отец и узнал, что мисс Грей приехала, он тут же попросил позвать ее к себе в кабинет.

Я увидела мисс Грей, когда она спускалась по лестнице. Она сделала высокую прическу, что увеличило ее и без того не маленький рост, и – я заметила это – накрасила губы.

Я не сомневалась, что отец сочтет новую гувернантку совершенно неприемлемой. К моему сожалению, ибо, хотя мне очень недоставало Лилиас, я пришла к заключению, что иметь такую гувернантку, как Мисс Грей, интереснее, чем обыкновенную воспитательницу.

Я гадала, о чем думают слуги. Со мною, увы, не было Лилиас, которая пересказывала мне кухонные разговоры. Но я была уверена, что уж со стороны четы Керквеллов новая гувернантка не дождется одобрения.

Беседа с отцом продолжалась больше часа. Меня это удивило, ибо я полагала, что новая гувернантка в доме не задержится. Но по окончании разговора с нею отец послал за мной.

Он выглядел, как мне показалось, вполне удовлетворенным, и мне оставалось только недоумевать, что это значит.

– Итак, твоя новая гувернантка приехала, – начал он. – Она говорит, что уже познакомилась с тобою.

– Да, мы немного поболтали у нее в комнате.

– Хорошо. Я уверен, мисс Грей научит тебя весьма полезным вещам.

Я была поражена. Как мог он подумать такое?

– Она будет обедать с нами, – сказал он. – Мне представляется, так будет лучше всего.

– Ты… э-э… считаешь ее подходящей?

– Я придерживаюсь мнения, что тебе следует узнать многое, без чего не обойтись в жизни. – На лице отца появилось страдальческое выражение.

Я не могла прийти в себя от изумления. Наверное, потому, что сравнивала ее со скромницей Лилиас, я находила мисс Грей очень экстравагантной особой. Но, как ни удивительно, у отца имелось свое мнение.

Вечером гувернантка сидела за столом в черном платье, довольно плотно облегавшим фигуру. А она у нее, как выражалась Лилиас, напоминала «песочные часы». Волосы она уложила вокруг головы, сделав прическу, которая должна была казаться строгой – но каким-то образом производила противоположное впечатление.

Отец был сама любезность. Он вел себя так, словно за его столом сидела гостья, а не гувернантка.

– Конечно, у вас еще не было возможности оценить способности Девины, но когда вы это сделаете, вам будет легко решить, что для нее важнее всего, – сказал отец.

– Мы с Девиной замечательно поладим, – ответила она, улыбнувшись отцу.

– Ее прежняя гувернантка отбыла в большой спешке. Я подозреваю, она была недостаточно компетентна.

Я не могла не вмешаться:

– Мисс Милн была очень хорошей гувернанткой, папа. Мне было интересно учиться.

– Конечно, так и должно быть, – сказала мисс Грей. – Я намерена стать для тебя не менее интересной.

– Моей дочери скоро начинать светскую жизнь. Правда, время для этого еще не настало. Но ее семнадцатилетие не за горами.

– Несомненно вы правы.

Разговор шел о всякой всячине. Я узнала, что мисс Грей приехала в Эдинбург недавно. Родом же она была из Лондона.

– А как вам показались наши шотландские порядки? – чуть ли не игриво спросил отец.

– Они, на мой вкус, божественны, – ответила она.

Я взглянула на отца с недоумением – не кажется ли ему происходящее богохульственным. Я редко употребляла такие слова даже в мыслях. Мисс Грей опустила глаза, веероподобные черные ресницы оттеняли белизну кожи, полные красные губы улыбались, а маленький носик и большой рот придавали ей вид очень ласковой кошечки. Во взгляде отца читалась снисходительность. Его губы слегка подергивались, как случалось, когда что-нибудь, сказанное мамой, восхищало его и одновременно чуть шокировало.

– Надеюсь, – сказал он, – что ваши первые впечатления не изменятся.

Я оставила их за кофе в столовой.

Удивительный был вечер. Все вдруг стало другим… даже отец.

На исходе нескольких следующих недель выяснилось, что я почти ничего не знаю о Зилле Грей. Я то и дело видела в ней двух… нет, пожалуй, даже больше разных людей. Казалось, ей не составляет никакого труда становиться то одним человеком, то совсем иным. Перед отцом она выступала в качестве едва ли не благородной дамы, которую обстоятельства вынудили зарабатывать на жизнь. Так обстояло дело со многими гувернантками: обычно они безропотно прятались от жизни, хорошо сознавая ограниченность своих возможностей, и никогда не знали, к какому же классу они принадлежат, хотя с очевидностью – не к высшему и не к низшему тоже. Зилла Грей была особым случаем. Она имела привычку опускать глаза, но никакой приниженности в ней я не замечала. Я подозревала, что она все делала с расчетом, к примеру, чтобы самым естественным образом привлекать внимание к своим длинным густым ресницам. Она определенно была с хитрецой и очень хорошо представляла, как вести себя с отцом; в результате он принимал ее целиком и полностью.

Со мною она вела себя гораздо вольнее. Иногда отбрасывала всякое притворство: тогда она хохотала во весь голос, и я замечала, что даже речь ее немного изменялась, становилась живее и естественнее.

Скоро мне стало ясно, что уроков в обычном понимании у меня больше не будет.

– Я должна подготовить тебя для общества – такова воля твоего отца, – возвестила она.

Меня это поразило. Я не могла представить, чтобы она блистала в эдинбургском обществе или хотя бы была принята в нем. Чему же она собиралась меня научить?

Я спросила, чему я должна научиться.

– Как одеваться – во-первых, – отвечала она. – Ты должна уметь преподнести себя в наиболее выгодном свете. Ты можешь быть почти красавицей.

– Могу быть? – удивилась я. – Красота либо есть, либо ее нет, разве не так?

Она подмигнула мне. Находясь в игривом настроении, она так часто делала.

– Это один из уроков, который я собираюсь преподать тебе. О, мы с тобой получим массу удовольствия.

Она заявила затем, что мне необходимо обучиться танцам.

– Бальным танцам, конечно, – добавила она. – Есть тут кто-нибудь, умеющий играть на пианино?

– Не думаю. Я брала уроки. Мисс Милн, моя предыдущая гувернантка, хорошо играла.

– Ты ведь не можешь играть и танцевать в одно и то же время, верно? Я подумаю, что можно сделать. Мне не составит труда отбивать ритм какого-нибудь танца, но ведь тебе понадобится партнер, а где взять его?

– Вы имеете в виду одну из служанок?

– Посмотрим. Я научу тебя ходить.

– Ходить?

– Да, изящно. Чтобы выглядеть наилучшим образом.

– А что же с уроками… книгами и прочим?

Она сморщила свой кошачий носик и рассмеялась.

– Неужели мы с этим не разберемся?

Зилла установила свои порядки. Довольно часто уходила из дома и отсутствовала по нескольку часов. Я не имела представления, где она бывает.

– Ну и дела творятся в нашем доме, если хотите знать мое мнение, – сказала как-то миссис Керквелл. – Я намекнула об этом хозяину и получила совет заниматься своими делами. Не понимаю, куда катится мир.

В самом деле многое казалось странным.

Всего через неделю после водворения в нашем доме мисс Грей однажды потребовала экипаж для своих нужд. Хэмиш послушно появился у двери дома, словно гувернантка была одним из членов семьи.

Керквеллы наблюдали за происходящим у одного из окон, когда я увидела их.

– Что же это все значит? – спросила миссис Керквелл мужа, не подозревая, что я рядом.

– Сдается мне, здесь что-то не так просто, – ответил он.

И тут они заметили меня.

– Эта мисс Грей укатила в экипаже, сказала миссис Керквелл.

– Я знаю.

– Можно подумать, она тут хозяйка. Не представляю, что скажет об этом хозяин.

Экономка терзалась понапрасну – хозяин ничего не сказал мисс Грей.

Должно быть, во время своих разъездов гувернантка решила, что моим партнером по танцам должен стать Хэмиш.

Когда она послала за ним, я пришла в ужас. Я неизменно находила Хэмиша отталкивающим, и тем более неприятными были для меня интимные прикосновения этого человека в танце. Я не могла забыть его с Китти на кровати.

Мисс Грей показала танец, сначала в паре со мной, потом – с Хэмишем. Она напевала мотив, и танцевала, должна это признать, с большим изяществом. Расположив руки в нужном положении, она порхала и приговаривала:

– Смотри внимательно. Раз-два, раз-два-три… джентльмен ведет ее… вот так. Давай-ка попробуем с тобой, Хэмиш, а Девина пускай посмотрит. Потом я поведу Девину, а смотреть будешь ты… а дальше будет очередь вас обоих. О дорогая, как нам нужен кто-нибудь за пианино.

Она повернулась ко мне и обняла, как положено в танце. От нее пахло мускусом и розовым маслом. Я видела совсем рядом ее белые зубы и плотно сжатые жадные губы – но танцевать с нею было чудесно. И совсем не чудесно с Хэмишем.

Он усмехался. Думаю, он догадывался о моих чувствах, и я его забавляла.

Я полюбила бы эти танцевальные занятия, если бы не Хэмиш.

Миссис Керквилл была потрясена, узнав, что кучер – мой партнер во время уроков, потрясена настолько, что осмелилась ворваться в кабинет отца и открыть ему глаза на этот кошмар.

Она была еще более озадачена и раздражена, выйдя оттуда, и, забыв, что мне не следовало бы этого слышать, рассказала Бесс в моем присутствии о том, как проходила беседа.

– Я сказала хозяину: «Там с мисс Девиной танцует… этот человек, который не меньше Китти заслуживал наказания за то, что случилось совсем недавно». И что, ты думаешь, он мне ответил? Ледяным тоном он сказал примерно так: «Я не желаю больше слышать об этом деле, миссис Керквелл». Я разговаривала с ним нахально, поскольку знала, что только так и будет правильно поступить. Я сказала ему: «Знаете ли, сэр, видеть, как этот человек держит мисс Девину… так у них положено в танце… значит, подвергать испытанию дух свой и плоть…» Он не дал мне договорить. Он сказал: «Я доверяю мисс Грей воспитание своей дочери. По-видимому, ей требуется партнер для обучения танцам, а Хэмиш единственный молодой мужчина в доме. И покончим с этим». Он был холоден, как рыба. Но я открыла ему, что чувствую, и считаю свой поступок единственно правильным, ибо выполнила свой долг.

И Хэмиш по-прежнему танцевал со мною.

Правда, мисс Грей показывала мне очень много танцев и делала это чаще с Хэмишем, нежели со мной.

От Лилиас я получила письмо.

«Моя дорогая Девина – писала она, – я очень несчастна. Чувствую, что стала бременем для своей семьи. Порою не могу поверить в случившееся, и меня переполняет ненависть к тому, кто сыграл со мной подлую шутку – я уверена, это была злая подлая шутка. Кто-то, должно быть, ненавидел меня так же сильно, как я его ныне, хотя я не знаю, кого именно ненавижу.

Отец у меня чудесный. Заставляет меня молиться вместе с ним. И говорит, что я должна простить своего врага, но я не в силах, Девина. У меня чувство, что этот злобный человек разрушил мне жизнь.

Я знаю, ты веришь мне и это дарит мне великое утешение. Но теперь я все время дома, и никогда мне не суждено получить новое место. Ужасное клеймо будет на мне вечно.

Я помогаю Элис и Джейн по хозяйству, Элис вскоре станет гувернанткой… поэтому ко мне перейдут ее прежние обязанности в доме. Хотя близкие верят в меня, я несчастна. Я очень признательна им за веру и знаю, что заслуживаю ее, но не перестаю страдать от злого наговора.

Я повидала Китти на другой день после приезда. Она устроилась работать в лейкмирском пансионе, он расположен в одном из двух больших здешних домов – другой барский. Как мне показалось, дела у Китти идут хорошо. Нас опозорили обеих, но, думаю, она легче перенесет унижение, хотя и была в нем повинна, в отличие от меня, не повинной ни в чем.

Моя дорогая Девина, я всегда буду помнить тебя. Напиши и расскажи, как твоя жизнь. Кто знает, а вдруг нам однажды доведется встретиться.

Желаю тебе счастья. С большой любовью,

Лилиас».

Я написала ответ:

«Дорогая Лилиас, спасибо за письмо, которое я прочла с огромной радостью. Я много думаю о тебе. Я намерена найти и найду того, кто так зло поступил с тобой. Ты знаешь, кого я подозреваю, но я не могу найти доводов в подтверждение своих подозрений.

Я проклинаю его. Новая гувернантка сделала его моим партнером по танцам, которым она меня обучает. Больше никого подходящего нет, сказала мисс Грей. Мне полюбились бы эти уроки, если бы не он.

Мисс Грей – это и есть новая гувернантка. Она появилась очень скоро после твоего отъезда. Ее трудно описать, поскольку в ней уживаются несколько человек. Она красива в том смысле, что люди оглядываются на нее. У нее красноватые волосы и зеленые глаза. Моего отца она, кажется, устраивает. Это меня удивляет, так как у нас кажется, устраивает. Это меня удивляет, так как у нас нет таких, как принято, уроков. Она рассказывает мне, как одеваться… как ходить… и, конечно, учит танцам. Я думаю, что меня готовят к выходу в свет. Наверно, я становлюсь старше.

О Лилиас, как мне не хватает тебя! Я хочу, чтобы ты вернулась.

Всегда с любовью,

Девина».

Мисс Грей сказала, что больше я не должна носить черное.

– Это не твой цвет, Девина, – заявила она. – Ты слишком темная. Каштановые волосы и голубые глаза… хорошее сочетание, но не для черной одежды. Мне черное носить можно, хотя этот цвет не относится к моим любимым. Он чересчур мрачен. У меня белая кожа, ты сама видишь. Едва ли бывает кожа белее, чем у рыжеволосых. Поэтому я могу примириться с черным цветом… но к тебе это не относится.

– Миссис Керквелл сказала, что я должна быть в черном целый год.

Она подняла вверх руки в притворном ужасе.

– Однако я говорю черному нет… и черной одежды на тебе не будет.

Я не слишком огорчилась. Я ненавидела черные платья. Я и без них не забывала маму.

Конечно, миссис Керквелл была в очередной раз потрясена, однако отец не возражал.

Я обнаружила, что мисс Грей живо интересуется нашей семьей. Она любила слушать рассказы о маме и всех наших родственниках. Я сказала ей, что, не считая тети Роберты, у меня нет родни. Я обнаружила, что говорю с мисс Грей совершенно искренне, поскольку она умела вызвать меня на откровенность. Очень скоро я рассказала о том, как тетя Роберта свалилась на наши головы после смерти мамы, как она обнаружила Хэмиша и Китти в одной из спален. Я надеялась, это даст ей понять, что Хэмиш негодный для меня партнер по танцам.

Она задумалась.

– Молодой дьявол, – изрекла она наконец.

– Да, все были поражены. Я была в тот день рядом с тетей Робертой. Она открыла дверь… и мы их увидели.

– Поймали на месте преступления! И ты была свидетельницей. О Девина, какое неподобающее зрелище для тебя! – Она захлебывалась от смеха с широко открытым жадным ртом, в зеленых глазах стояли слезы – так мой рассказ ее развеселил. – И крошке Китти указали на дверь: «И не смей переступать порог этого дома».

– Китти было не до смеха.

– Конечно, я понимаю.

– У Лилиас – мисс Милн – отец викарий. Он взял Китти к себе.

– Верный слуга господень?

– Он был добр к Китти и нашел ей место неподалеку от своего дома.

– Давай надеяться, что рядом с нею не окажется таких привлекательных молодых людей, как наш Хэмиш.

– Вы называете его привлекательным?

– В нем что-то есть. И это несомненно. Не думаю, что Китти – единственная, которая не могла сказать ему «нет».

Я не хотела говорить о Хэмише. Я чувствовала, что буду вынуждена сказать слишком многое и, между прочим, о том, что подозреваю его в краже ожерелья, с тем чтобы бросить тень подозрений на Лилиас. Но я не вправе была говорить так, не имея доказательств его вины.

Мисс Грей задавала мне множество вопросов о том, как проходили наши дни, когда была жива мама. Я рассказала, как мы ездили по магазинам и навещали друзей.

– Это ведь было совсем недавно, – заметила она.

Я обнаружила, что у себя в комнате моя гувернантка держит бутылку бренди. Она прятала ее в шкафчике, всегда запертом на ключ. Однажды она посвятила меня в эту тайну. В тот день она как раз отсутствовала за завтраком. Я не знала – с кем она встречалась, но время от времени она предпринимала таинственные экскурсии по городу – и тогда вернулась раскрасневшаяся и очень разговорчивая. Речь ее отличалась от обычной, а сама она казалась более ласковой, чем я привыкла ее видеть.

Я зашла к ней в комнату – не помню уж по какому поводу.

– Привет, Девина, – сказала она, – проходи, садись и давай поболтаем.

Я присела, и она сказала, что очень хорошо позавтракала в городе – в самом деле необыкновенно хорошо – со своим большим другом.

– Меня клонит в сон, – добавила она, – придется слегка взбодриться. Послушай-ка. Возьми в ящике ключ и открой маленький шкафчик. Там, внутри, бутылка и стакан. Тебе не трудно налить мне немножко? Именно это мне и нужно сейчас.

По запаху я определила, что бодрящим средством было бренди.

Я налила немного в стакан и протянула ей. Она быстро выпила его содержимое.

– Так-то лучше, – сказала она, – Поставь стакан куда-нибудь. Я вымою его позднее. Положи ключ назад в ящик. Теперь садись поудобнее и поболтаем. Еда была восхитительная… и вино мне очень понравилось. Мне по вкусу люди, умеющие выбирать вина. Этой науке я тоже должна тебя научить, Девина.

– Я не думала, что должна учиться таким вещам. Я совершенно не имею представления о винах.

– Когда ты будешь жить в большом доме с чудесным мужем и он пригласит гостей… тебе не обойтись без умения угостить их.

– И этому мне предстоит учиться?!

– А разве такое умение чем-то хуже других?

– Что вы имеете в виду?

Она колебалась. Я видела, что она засыпает. Казалось, она с трудом преодолевает дремоту.

– Я просто болтаю. Мне нравится с тобой разговаривать, Девина. Думаю, мы станем друзьями… и это замечательно. Именно этого я и хочу. Ты очаровательная девушка, очаровательная невинная девушка, такими юные девушки и должны быть, ведь так?

– Думаю – да.

– Как чудесно ты жила, Девина, долгие годы, – продолжала она. – Жила в своем доме… с доброй мамой и строгим отцом, достойным банкиром, столпом общества в большом городе. – Она засмеялась. – Ты должна увидеть Лондон.

– Мне бы этого хотелось.

– Там есть громадные дома. Больше, чем даже ваш. Но есть дома и не такие большие.

– Но так ведь и здесь. Мне думается, так везде.

– В больших городах контрасты острее.

– Эдинбург – большой город.

– Я думаю о Лондоне.

– Ваш дом там? – спросила я. – Почему же вы приехали сюда?

– Я приехала ненадолго и решила побыть здесь… по крайней мере пока.

Голос у нее стал совсем сонным.

– Вы и раньше были гувернанткой?

– Гувернанткой? – она рассмеялась. – Неужели я похожа на гувернантку?

Я покачала головой.

– Я была актрисой, – сказала она.

– Актрисой?

Она снова рассмеялась.

– В мюзик-холле, – она говорила невнятно, – пела и танцевала. Номер имел успех какое-то время… как всегда бывает с такими номерами. На самом деле – довольно долгое время.

– Значит, вы выступали на сцене?

Она сонно кивнула.

– Чудесные были деньки…

– Почему же тогда вы приехали сюда?

– Мне нравятся перемены. – Она пожала плечами. – А потом… впрочем, какая разница. Я выступала в Глазго, нас называли «Веселые рыжеголовые». Нас было трое… и все рыжие. Отсюда и название номера. Мы выходили на сцену с распушенными волосами – шокировали для начала зал. Людям все приедается. В этом главная трудность. Они хотят чего-нибудь новенького. Мы гастролировали в провинции, потом приехали в Глазго. Имели успех. Хотя работали до изнеможения. Временами казалось, что ты выжата…

– Вам и сейчас так кажется, мисс Грей?

– Пожалуй, – пробормотала она.

– Тогда я уйду, а вы поспите.

– Нет-нет, не уходи. Мне приятно слушать, как ты говоришь. Ты хорошая девочка, Девина, и нравишься мне.

– Спасибо. Я не могу представить вас на сцене.

– Правда, дорогая? Это потому, что ты маленькая невинная девочка.

В ней опять что-то неуловимо изменилось, но голос стал еле слышен. Я не сомневалась, что она засыпает.

– Увидев вас впервые, я подумала, что не видела женщины, менее похожей на гувернантку, чем вы, – сказала я.

– Спасибо, дорогая. Это – комплимент. Ну и как я тебе?

– Что вы имеете в виду?

– В роли гувернантки.

– Вы очень необычная гувернантка.

– Да?

– Вы совсем не похожи на мисс Милн.

– На ту, которая украла ожерелье?

– Она не делала этого. Кто-то подложил ожерелье в ее комод.

Она открыла глаза и сбросила с себя сонливость.

– Ты хочешь сказать, кто-то спрятал в ее комнате краденое?

– Нет – кто-то сделал это нарочно, чтобы досадить ей.

– Кто тебе сказал?

– Никто, я сама знаю.

– Откуда ты можешь знать?

– Мисс Милн не могла украсть ничего.

– И это все, что тебе известно?

Я кивнула.

– Я хочу докопаться до истины.

– Людей невозможно понять, дорогая. Они позволяют себе очень странные поступки. Никогда не знаешь, что у них в душе. Живет себе человек, живет… по заведенному образцу, а потом вдруг выкинет такое, чего ты и предположить за ним не могла.

Она снова начала задремывать.

– Мне кажется, вас мало интересует обыденное, – сказала я.

– Например, дорогая?

– Математика, география, английский, история. Мисс Милн очень любила историю. Моя мама – тоже. Она столько всего знала о прошлом и часто рассказывала мне о том, как все было. Это необыкновенно интересно! Раз я была в Холируде.

– Что это такое? Я была поражена.

– Вы наверняка о нем слышали. Это старинный замок. В нем жила Мария, королева Шотландии, там убили Риччо. А неподалеку стоит еще один замок, где родился король Джеймс… Шестой шотландский и Первый английский. Его матерью была Мария, королева Шотландии.

Она почти спала. И вдруг запела:

Разве не жаль королевы Марии? В ее сердце жили страсти земные, А ее заключили в Фотерингей, Не нашли местечка повеселей Для любимой своей королевы Марии.

Я слушала в изумлении. Потом подумала, что она пьяна. Как мог отец, строгий и сдержанный человек, позволить такой женщине, как мисс Грей, остаться в доме и, более того, позволить ей занять особое положение?

Конечно, он никогда не видел, как она лежит на кровати и поет о шотландской королеве. В его присутствии мисс Грей менялась. На ней часто было черное платье. Мне казалось, у нее особый талант приноравливаться к обстоятельствам. Потом мисс Грей вспомнила о своих откровениях. – Не знаю, зачем я тебе столько наговорила, дорогая. Видишь ли, я завтракала с близкой подругой. У нее были неприятности… любовные, а потом вдруг все наладилось. Я так порадовалась за нее. Она хотела немного выпить. Рассказала мне, как все было… сначала о том, как любовь едва не умерла, а потом – как неожиданно воскресла снова. Было шампанское… в честь такого события, понимаешь. Она вынудила меня присоединиться к ней. Боюсь, что шампанское не для меня.

Я подумала о бренди в запертом буфете, она, должно быть, угадала мои мысли, поскольку быстро продолжила свои объяснения:

– Вообще говоря, я держу кое-что в буфете на случай плохого настроения. Я знаю, что выгляжу здоровой, но у меня есть больное место. Это – душа, дорогая. Мне мгновенно становится плохо, если что-то получается не по-моему, а капля моего лекарства приводит меня в чувство. В тот день мне пришлось пить с подругой вино. Отказаться я не могла – это было бы неблагородно. Ты меня понимаешь?

– Да, конечно, – уверила я ее.

– Я, наверно, наговорила тебе множество глупостей?

– Вы пели песню о королеве Марии.

– Это было… ужасно?

– Там есть шутливые слова о Фотерингее, но это в действительности очень печальное место. И вообще песня показалась мне странной.

– Забудь о ней. Это просто глупая старая песня из мюзик-холла. А что еще? Я говорила тебе о чем-нибудь еще?

– Только о том, что выступали в трио «Веселые рыжеголовые».

Вид у нее стал немного озабоченный.

– Люди болтают много глупостей, когда по слабости характера поддаются на уговоры и выпивают чересчур много вина. Мне очень жаль, Девина. Постарайся забыть все, что я говорила тебе, хорошо?

Я снова кивнула и оказалась в ее надушенных объятиях.

– Я все сильнее тебя люблю, Девина, – сказала она. Я почувствовала беспокойство, и на меня навалилась отчаянная тоска по прежним дням, проведенным рядом с Лилиас.

Вскоре после этого, когда мы поехали за покупками на Принсис-стрит, мисс Грей обратилась ко мне:

– Здесь просто чудесно, не правда ли? А замок выглядит величественно? Как-нибудь ты должна во всех подробностях рассказать мне его историю. Я люблю слушать.

Поистине мисс Грей была самой необычной гувернанткой.

В тот день она купила платье, зеленое, с плотно облегающим корсажем, узкой талией, как она любила, и пышной юбкой, окантованной ярко-красным бархатом.

Она надела платье и прошлась передо мною и продавщицей.

– Мадам… просто неотразима! – воскликнула продавщица.

Я должна была признать, что мисс Грей выглядит необыкновенно привлекательно.

Перед тем как спуститься к обеду в столовую, она в новом платье заглянула ко мне.

– Как ты меня находишь? – спросила она.

– Вы прекрасны.

– Подойдет ли мое новое платье к сегодняшнему обеду? Что, по-твоему, скажет твой отец?

– Я думаю, он ничего не скажет. Кажется, он вообще не замечает, что на ком одето.

Неожиданно она поцеловала меня.

– Ты прелесть, Девина.

Через несколько дней мисс Грей вновь была за столом в этом платье, и я заметила у нее на пальце прекрасное кольцо с рубином.

Я не могла оторвать от него глаз, поскольку была уверена в том, что видела его прежде. Оно в точности походило на кольцо мамы.

– Я заметила у вас на руке вчера вечером чудесное кольцо, – сказала я на другой день.

– Да? Мое кольцо с рубином? – переспросила она.

– Чудесное кольцо. У мамы было очень похожее. Когда-нибудь оно станет моим. Отец считает, что пока мне рано носить его.

– Да… я понимаю его.

– Я не думаю, что это то же самое кольцо. Просто оно очень похоже на него.

– Я полагаю, похожие кольца существуют. Ты ведь знаешь, что существуют определенные модели колец?

– Неужели?

– Вероятно, можно говорить о кольцах, сделанных в определенное время.

– Это очень интересно. А можно мне посмотреть ваше кольцо?

– Конечно – почему нет?

Она подошла к комоду и вынула коробочку.

– И коробочка в точности как мамина, – сказала я.

– Разве эти коробочки не похожи все друг на друга? Я надела кольцо на палец. Оно было слишком большим для меня. Я помнила, что однажды мама надела кольцо с рубином. Мне оно очень понравилось, она сняла его со своей руки и примерила на мою. «Однажды оно станет твоим, – сказала она. – Твои пальчики к тому времени немного потолстеют».

Мисс Грей взяла у меня кольцо и положила в коробочку.

– Рубин подходит по цвету к отделке вашего платья, заметила я.

– Да, я думала об этом, – сказала она. – Именно поэтому его и надела.

Она закрыла комод и улыбнулась мне.

– Я думаю, нам следует заняться танцами.

Когда в следующий раз мисс Грей предстала в зеленом платье, кольца с рубином у нее на руке не было.

Временами мне казалось, что я заброшена в незнакомый мир. После смерти мамы все вокруг очень изменилось. Стали другими слуги – в их поведении сквозили отчуждение и порицание. При маме казалось, что жизнь идет так, как она шла из поколения в поколение. Теперь все было иначе.

С отъездом Лилиас ход перемен ускорился. Лилиас была настоящей гувернанткой. Мы с нею стали близкими подругами, но это не означало, что каждая из нас в своей жизни не следовала установленным для себя правилам. Какими естественными и упорядоченными… как и положено в жизни, следующей традициям… были прежние дни… с воскресным посещением церкви… воскресным завтраком… чтением молитв поутру… благожелательными, но точно выверенными взаимоотношениями между верхней и нижней частями дома.

Ныне же словно вихрь налетел на дом и превратил в руины весь прежний обиход.

Отец продолжал ежеутренне читать молитвы, на них присутствовали все: мисс Грей, сдержанная и скромная, молилась вместе со всеми. Однако даже этот ритуал стал иным. Отец по-прежнему направлялся по воскресениям в церковь, и я вместе с ним, а мисс Грей – как это делала Лилиас – сопровождала нас. Но теперь мы не останавливались поболтать у дверей церкви и ограничивались только словами приветствия случайным знакомым.

На кухне росло возмущение, которое зачастую в открытую выражали Керквеллы. Они понимали не больше моего, почему мисс Грей позволено было остаться в доме или почему она возвышена над другими слугами. Она выступала в роли разрушительницы не столько из-за манеры поведения – на самом деле она как будто хотела иметь со всеми добрые отношения – сколько из-за того, что была другой, а люди подозрительны ко всему, что не укладывается в привычные для них рамки.

После смерти мамы прошло почти девять месяцев. Все чувства мои пребывали в смятении. Как часто мечтала я о том, чтобы рядом была Лилиас и я могла бы с нею обо всем откровенно поговорить. Меня мучило беспокойство, он лихорадило весь дом; а затем неожиданно я обнаружила путеводную нить, которая многое разъяснила. Словно я нашла ключик, открывавший дверь… к знанию.

Это случилось ночью. Я не могла заснуть и лежала, ворочаясь с боку на бок, как вдруг уловила легкий шум. Я села на кровати и прислушалась. У меня не было сомнения в том, что я слышу легкие шаги по коридору мимо моей комнаты.

Я встала с кровати и чуть приоткрыла дверь. И успела увидеть на лестнице чью-то фигуру. На цыпочках я подбежала к перилам и ясно увидела мисс Грей. Она была в ночной рубашке, сильно отличавшейся от моей, застегнутой до самого горла. На гувернантке был прозрачный бледно-зеленый пеньюар в кружевах и лентах. Волосы свободно лежали на плечах.

Что с нею? Она ходит во сне? Будить ее нельзя. От кого-то я слышала, что для лунатиков это очень опасно. Бесшумно я последовала за мисс Грей.

Она спустилась с лестницы и пошла по коридору. Остановилась у спальни хозяина дома.

Она открыла дверь и вошла. Я, остолбенев, ждала, что будет дальше. Что она делает? Что теперь произойдет? Ведь она разбудит отца.

Вся трепеща, я ждала. Ничего не происходило. Я стояла и смотрела на дверь. Отец уже должен был проснуться.

Я ждала. Босые ноги замерзли. Ничего не происходило.

Я поднялась по лестнице и постояла наверху, смотря вниз. Пролетала минута за минутой… а моя гувернантка все еще была в спальне отца.

Теперь я знала, почему она оказалась в нашем доме… почему была так непохожа на гувернантку. Истина открылась мне, словно озарение.

Она не была гувернанткой. Она была возлюбленной моего отца.

Я лежала в постели и размышляла о том, что же все это означает. Ведь отец такой набожный! Его прямо-таки взбесило поведение Китти. Как же мог он поступить так по отношению к служанке, если сам вел себя подобно ей? Разве дозволено человеку такое лицемерие? Мне было дурно до отвращения.

Значит, отец взял ее в дом для того, чтобы по ночам она приходила к нему. Он отдал ей мамино кольцо с рубином, которое на самом деле принадлежало мне. И это мой отец – достойный семьянин, которого так уважают в городе. А ведь он уже позволил мисс Грей занять место мамы.

Я не знала, что мне делать. Хотела пойти к ним в комнату и все им сказать… как тетя Роберта о Китти и Хэмише. Сказать, что я думаю о них. Не столько о том, чем они занимались – об этом я ничего не знала; я хотела выказать презрение человеку, который берется судить других, а сам делает то же самое.

Что было в моих силах? Покинуть дом. Глупо! Куда мне было деться? К Лилиас? Опять-таки глупо. Дом лейкмирского викария не мог принять всех, кто оказался в беде. К тому же мои страдания никак не назовешь бедой.

У меня были дом, пища, комфорт, но я знала, что уже не смогу смотреть в глаза отцу.

А что же мисс Грей? Я не слишком задумывалась о ней. Она не была дамой. Я это знала. Я признавала, что она чрезвычайно красива и привлекательна. Я даже допускала мысль, что ее считают обольстительной. Но отец… как он мог?

Как мне следовало поступить? Что сказать при встрече с ними? Ничего – такой ответ казался наиболее разумным. По крайней мере до тех пор… пока я не придумаю, как действовать.

Будь здесь Лилиас, все пошло бы иначе. Но Лилиас покинула дом. Если бы этого не произошло, в доме не появилась бы мисс Грей.

Это отец пожелал, чтобы мисс Грей жила в доме. По нелепой случайности Лилиас уволили за преступление, в котором, я не сомневалась, она неповинна.

Я заплутала в дебрях своих мыслей. Была сбита с толку, растеряна, потрясена истиной, внезапно открывшейся мне.

Я хотела бы исчезнуть… из этого дома. Я написала Лилиас, но, конечно, не смогла отобразить в письме смятение, царившее во мне. Но – увы – не имела возможности поговорить с подругой.

Отец не заметил, что мое отношение к нему изменилось. Иначе обстояло дело с мисс Грей. Она все увидела сразу.

– Что-нибудь тревожит тебя, Девина? – спросила она.

– Нет, – солгала я.

– Ты как будто…

– Что как будто? Мгновение она колебалась.

– Стала другой… словно у тебя что-то на уме. Я взглянула на нее и увидела ее и отца в постели, как до того видела Китти с Хэмишем. Мне стало дурно.

– Ты здорова?

– Да.

– У меня впечатление, что тебя подташнивает.

Да, верно, подумала я. Меня тошнит, когда я думаю о вас и отце.

Отца я ненавидела сильнее, чем ее. Я рассуждала так: для нее это естественное течение жизни. Ее не потрясла история Китти и Хэмиша, и она даже не попыталась изобразить смятение. Она была заодно с Хэмишем: человек есть человек. Эта их истина относилась к ним самим… и, как оказалось, к моему отцу. Он только воздевал в ужасе руки, когда грешили такие девушки, как Китти, ходил в церковь, молился и благодарил Бога за то, что не похож на других людей.

Затем мысли мои обратились к Лилиас. Как странно, что ее прогнали совсем незадолго до того, как отец решил нанять новую гувернантку. Однако Зилла Грей не была гувернанткой. Распущенная женщина, она пела в мюзик-холлах. Отец связался с нею, и потому его никак нельзя было назвать добропорядочным человеком, каковым он хотел казаться.

Я снова вернулась к Лилиас. Кто же подложил ожерелье к ней в комнату? Чем больше я об этом думала, тем более странным казалось мне то происшествие. А не мог ли отец желать выдворения Лилиас из дома, чтобы удобнее было ввести в него Зиллу Грей… чтобы той было проще делить с ним по ночам ложе.

Он сам выбрал ее и открыто сказал об этом. А ей не составляло труда изображать образованную женщину, хорошую гувернантку, благовоспитанную даму, переживавшую трудные времена. Потому она и взялась учить меня светским премудростям. Открытие поразило меня. Я чувствовала, как горькие волны обиды накатывают на меня.

Что же они сделали с Лилиас? Она должна теперь жить с несмываемым клеймом. Люди будут говорить, что ее уволили за воровство, ведь пропавшее ожерелье нашли в ее комнате. Я с самого начала считала, что кто-то его подбросил к ней. Теперь же оказывалось, что этот кто-то мог иметь весомые основания для своего поступка, и меня жгло желание узнать точно, кто это был.

Я не могла представить, чтобы отец прокрался ко мне, взял ожерелье и засунул его в комод Лилиас. Воображение отказывалось рисовать такую картину. Но разве еще совсем недавно могла я даже вообразить отца в ситуации, двусмысленность которой не выходила у меня из головы?

Я стала замечать, что Зилла Грей все чаше посматривает на меня изучающе. Я выдавала себя. Я не была такой же искусной в притворстве, как они.

Я задавалась вопросом, догадывается ли гувернантка, что мне известна правда о ее отношениях с отцом. Она явно была встревожена, а мне не хватало умения скрыть свои чувства.

Однажды отец приехал домой рано, и почти тут же ко мне зашла мисс Грей.

– Отец просит тебя зайти к нему в кабинет, – сказала она. – Ему нужно Что-то тебе сказать.

Я удивилась. Мне казалось, что в последнее время он меня избегает. За обеденным столом намеренно не смотрит в глаза, хотя он так редко обращался ко мне, что в этом не было особой надобности.

Мисс Грей вошла в кабинет вместе со мной и закрыла дверь.

Отец стоял, прислонившись к столу. Мисс Грей подошла к отцу и пристроилась рядом.

– Сядь, Девина, – сказал он. – Я хочу сообщить тебе, что мисс Грей обещала стать моей супругой.

В изумлении я вытаращила глаза.

Мисс Грей подошла и поцеловала меня.

– Дорогая Девина, – проговорила она. – У нас уже все замечательно. А будет еще лучше. – Она повернулась к отцу. – Лучше для всех нас.

Она протянула руку, и отец взял ее. Он, как мне казалось, смотрел на меня с некоторой тревогой.

– Свадьба состоится не ранее, чем через три месяца, – сказал отец. – Мы обязаны дождаться, когда истечет ровно год… и, полагаю, еще немного.

Я хотела рассмеяться ему в лицо. Хотела крикнуть: «Но ты же не ждал. Ты притворяешься. Все это сплошное притворство и стыд!».

– Понимаю. – Только одно слово я смогла выдавить из себя.

– Уверен, – продолжал отец, – ты поймешь, что такой выход лучше всех прочих. Тебе нужна мать.

А я думала: «А тебе нужно то же самое… что Хэмишу».

Я слушала свой внутренний голос и поражалась… я произносила про себя такие слова, какие не осмеливалась выговорить вслух, какие считала для себя невозможными еще год назад.

Как я ненавидела их обоих… стоят рядом и притворяются… но отца – сильнее, чем ее.

– Будет свадьба… – словно в забытьи, я услышала собственный голос, а другой, во мне, говорил иное: «Конечно, будет свадьба. Скромная… все правильно и добропорядочно… как и должно быть… и никто ничего не узнает».

– Естественно, скромная, – сказал отец.

– Естественно, – повторила я за ним и подумала, заметили или нет сарказм.

– Ты не хочешь поздравить нас? – игривым тоном спросила мисс Грей.

Я промолчала.

– Несомненно, это неожиданно для тебя, – проговорил отец, – но такой выход лучше всех прочих. У тебя будет мать…

Я взглянула на Зиллу Грей. Она состроила гримаску, чем вызвала у меня нечто вроде симпатии к себе. Какою бы она ни была по существу, она не лгала, как отец; и я подумала тогда, что самый страшный грех в моем представлении – лживость.

– Итак, я хочу, – сказал отец, – чтобы мы втроем выпили за будущее.

Он открыл буфет, вынул три бокала и бутылку шампанского.

Мне он налил немного, меньше половины бокала. Я вспомнила, как мисс Грей лежала на кровати и пела про королеву Марию – и начала смеяться.

Отец улыбнулся несколько смущенно, не понимая, в чем дело. А когда он что-нибудь понимал, спросила я себя. Но, думаю, мисс Грей догадывалась о моих чувствах.

Поначалу новость породила во всех домашних смятение, но по прошествии нескольких дней оно как будто улеглось.

Миссис Керквелл коротко поговорила со мной.

– Много событий случилось в этом доме за последнее время, мисс Девина, – сказала она. – Мистер Керквелл и я уже начали смотреть на тебя как на будущую хозяйку дома. Конечно, ты пока еще слишком молода. Мы понимали, что мистер Глентайр может жениться снова, но не ожидали этого так скоро.

– Они поженятся, как только со дня смерти мамы минет год.

– Да, конечно. Они просто не могут иначе. Это было бы неправильно, а мистер Глентайр из тех, кто всегда поступает правильно. Это случится скоро… как раз, когда пройдет год. И в доме появится новая хозяйка. – Миссис Керквелл наморщила брови. Я знала – она размышляет над тем, что почти невозможно представить Зиллу Грей в роли хозяйки солидного эдинбургского дома.

– Начнутся перемены, – продолжала она, – я уверена в этом. Ну и, я полагаю, нам придется принять их как должное.

Мужчине нужна жена… даже такому джентльмену, как мистер Глентайр, и нужно растить дочь.

– Мне кажется, я уже выросла, разве не так, миссис Керквелл?

– Видишь ли, есть такие вещи, в которых может разобраться только женщина, даже если…

– Я рада, что вас и мистера Керквелла не обескуражили перемены в доме.

Она печально покачала головой, и я подумала, что она вспоминает дни, когда жива была мама. Еще я спрашивала себя, знает ли она о ночных путешествиях мисс Грей. Миссис Керквелл была хитрой особой и любила всегда находиться в курсе событий, происходящих в доме.

Я решила, что она и мистер Керквелл пришли к заключению, что, когда в респектабельном доме начинаются всякие «странности» – ведь все мужчины одинаковы, – лучше для всех узаконить их.

И вот дом впервые после смерти мамы погрузился в тихое ожидание.

Позднее я услышала замечания миссис Керквелл о будущей хозяйке дома:

– Она не из тех, кто во все влезает. Такого ни мистер Керквелл, ни я не стали бы терпеть.

Итак, неподобающий, каким он мог показаться стороннему человеку, союз – пускай без восторга – был принят домом прежде всего потому, что любому мужчине нужна жена, а она в данном случае была не из тех, «кто во все влезает».

Свадьба, как и было заранее решено, прошла скромно – как простая церковная церемония, и взял ее на себя его преподобие Чарлз Стокс, друг семьи на протяжении всей моей жизни.

Гостей собралось немного, главным образом, друзья отца. Тетя Роберта не приехала, ибо феодальная распря между нею и отцом продолжалась. Со стороны Зиллы Грей не было никого. Прием в доме продолжался недолго. Почти сразу же после свадьбы отец с молодой женой отбыл в Италию.

Я тут же пошла к себе и написала Лилиас:

«У меня появилась мачеха. Мне кажется это ни с чем не сообразным. За последний год произошло столько всего. Иногда я задумываюсь – что же случится теперь…»

ДЖЕМИ

Когда они уехали, в доме все успокоилось, и необычность последних событий оглушила меня с новой силой. Я не могла отделаться от мысли, что всего год назад мама еще была жива, а рядом со мною находилась Лилиас.

В сентябре мне исполнилось семнадцать лет, и детство осталось позади – не только в силу возраста. Я успела узнать многое – прежде всего, что люди не бывают такими, какими кажутся. Я узнала, что мой отец – столп добродетели при взгляде извне – таит в себе побуждения той же природы, как те, что побудили Китти безоглядно обречь себя на несчастье. Они целиком овладели отцом и заставили его не только ввести в дом не блиставшую достоинствами Зиллу Грей, но и жениться на ней. Из всего этого следовало, что я стала взрослой.

Мною овладело чувство одиночества. Я потеряла лучших подруг. Теперь рядом не было ни одной. Вероятно, именно поэтому я с такой готовностью впустила в свою жизнь Джеми.

Я получала огромное удовольствие от прогулок. В прежние дни мне не разрешалось гулять одной, но теперь некому было остановить меня. В отсутствии мачехи хозяйкой в доме становилась я. Мне шел уже восемнадцатый год, я приближалась к возрасту, в котором, как мне думалось, человек при известных обстоятельствах может брать ответственность на себя. Миссис Керквелл не скрывала, что с большей радостью получала бы распоряжения от меня, нежели от новой миссис Глентайр.

Все будет иначе, когда они вернутся, напоминала я себе. Было очень приятно обследовать город, и, чем лучше я узнавала его, тем сильнее захватывало меня его неповторимое очарование.

Меня поразили готические строения, в которых угадывалось прикосновение классической греческой архитектуры, придававшее им еще большую величавость. На первый взгляд, положение города было исключительно удачным. С одного места вы обозревали эстуарий Форта, несшего свои воды в океан, а оборотившись к западу – горы. За такое превосходное положение следовало чем-то расплачиваться, и платой стали пронзительный восточный ветер и снег, обрушивавшийся на город с гор. Но мы привыкли к этому, и частая непогода сделала наши теплые дома еще более уютными.

Приход весны радовал особенно, и именно в эту чудесную пору я смогла в головой уйти в свои изыскания. Каким прекрасным становился город, когда в лучах яркого солнца высокие серые здания начинали серебриться. Иногда я часами просиживала в парке, смотря на замок или вдоль Принсис-стрит; порою углублялась в старую часть города и слушала колокола университета, отбивавшие каждый час.

Для меня оказалось откровением узнать, какая огромная пропасть в нашем городе отделила благополучных и устроенных от безнадежно нищих. Наверно, то же самое можно видеть в любом большом городе, но в нашем граница резче, думала я, ибо здесь два несхожих города слишком прочно сцепились один с другим. Всего несколько минут ходьбы переносили вас из мира изобилия в мир нищеты. С Принсис-стрит, по которой катили экипажи с хорошо одетыми и сытыми людьми, вы могли свернуть в переулок и очутиться там, где дома стояли впритык, где в каждой комнатушке ютилось множество народу, где на длинных веревках сушилось жалкое белье, а возле сточных канав играли босоногие оборванные дети.

Эти места назывались Старым Городом, там я и повстречалась с Джеми.

Конечно, будь я мудрее, я держалась бы подальше от этих мест. Хорошо одетая молодая женщина могла забрести в эту клоаку только из любопытства. Но меня так захватили новые открытия, я так сочувствовала несчастным, что забыла о собственной неустроенности, а ведь эти путешествия могли навести меня на размышления о будущем, становившемся для меня все более неопределенным.

Отправляясь на прогулку, я брала с собой небольшой кошелек на цепочке и вешала его себе на руку. В нем всегда находилось немного денег. Я наведывалась в беднейшие районы города, поэтому любила иметь при себе хотя бы то малое, что могла дать людям. Мне встречалось множество нищих, но глубже всего меня трогали дети.

Я понимала, что не следует слишком далеко углубляться в трущобы. Хотя бы по той причине, что найти дорогу назад из этого лабиринта не всегда было просто.

Как-то я забрела на улицу, где толпилось множество людей. Мужчина с ручной тележкой продавал ношеную одежду, там и сям сидели на корточках дети, в дверях стояли и обменивались последними новостями сплетницы.

Я повернулась и тронулась в обратный путь, полагая, что иду правильной дорогой, но очень скоро поняла, как неразумно было забираться так далеко. Я очутилась в узком проулке. В конце его я увидела молодого человека, который явно намеревался повернуть за угол. Он выглядел более чем приличным для этих мест, и я решила узнать у него обратную дорогу на Принсис-стрит.

Только я направилась в его сторону, как откуда-то вынырнули два мальчугана и двинулись мне навстречу. Они встали у меня на пути. Плохо одетые и, видимо голодные, они сказали что-то с таким ужасным произношением, что я не поняла их, хотя почти не сомневалась – они просят денег. Я сняла кошелек с руки и открыла его. Один из парней мигом выхватил его у меня и бросился бегом к углу, возле которого я заметила молодого человека.

– Вернись, – крикнула я.

Молодой человек обернулся. Он, видимо, сразу догадался обо всем. Не сомневаюсь, что здесь подобные происшествия были обычным делом. Он поймал мальчишку с моим кошельком. Его напарник тут же исчез в переулке.

Молодой человек подошел ко мне, таща за собой мальчишку.

Незнакомец улыбнулся мне. Он был, на мой взгляд, не намного старше меня. По контрасту с мальчишкой молодой человек казался выходцем из другой части города: светло-синие глаза, светлые волосы с рыжиной, чисто одет и здоровый цвет лица. Улыбка приоткрывала его чрезвычайно белые зубы.

– Насколько я понимаю, он стащил ваш кошелек, – сказал незнакомец.

– Да, а я только собралась дать ему немного денег. Изо рта мальчишки вырвался водопад слов, и некоторые из них я поняла. Мальчишка был очень напуган.

– Отдай кошелек леди, – приказал молодой человек.

Воришка покорно повиновался.

– Почему ты так поступил? – спросила я. – Я бы и так дала тебе денег.

Он молчал.

– Несчастный маленький чертенок, – заметил молодой человек.

– Да, – согласилась я и, обращаясь к мальчишке, добавила. – Ты же знаешь, что воровать нельзя. Попадешь в беду. Этот кошелек подарила мне мама. Мне было бы жаль его лишиться, а для тебя он ничего ровным счетом не значит.

Воришка смотрел на меня во все глаза. До него начало доходить, что я не собираюсь причинить ему зла. В глазах его вспыхнула надежда. Бедное дитя, подумала я.

– Ты, наверное, голоден? – спросила я. Он кивнул.

Я вытащила из кошелька все деньги и отдала ему.

– Больше не кради, – сказала я. – Своруешь как-нибудь, а тот, кто тебя поймает, возьмет и не захочет тебя отпустить. Ты ведь знаешь, что с тобой будет дальше?

Он снова кивнул.

– Отпустите его, – обратилась я к молодому человеку. Он пожал плечами и улыбнулся мне. Потом отпустил мальчугана, который тут же скрылся в подворотне.

– Итак, вы позволили вору продолжать заниматься своим промыслом за счет порядочных граждан Эдинбурга, – сказал молодой человек. – Но вы понимаете, что для него это всего лишь отсрочка – все равно ему сидеть в тюрьме.

– По меньшей мере это будет не на моей совести.

– Разве это имеет значение? Тюрьма наверняка его ждет.

– Может быть, он усвоит полученный урок. Он был голоден. Мне отчаянно жаль всех этих горемык.

– Но… позвольте полюбопытствовать, что делает молодая леди в этой части города?

– Изучает город. Я родилась и живу в Эдинбурге, но никогда не бывала здесь прежде.

– Вероятно, нам следует познакомиться. Меня зовут Джеймс Норт… а попросту Джеми.

– А меня Девина Глентайр.

– Вы разрешите проводить вас в более благоприятный для здоровья уголок этого города?

– Буду вам благодарна, я заблудилась.

– Не обидитесь за совет?

– Нет, конечно.

– На вашем месте я не рисковал бы отныне ходить сюда без провожатого.

– Я твердо решила быть теперь осторожнее.

– Тогда наш бродяжка сделал первое полезное дело в своей преступной жизни.

– Вы живете в Эдинбурге?

– Снимаю комнату. Учусь в университете.

– Вы студент?

– Да.

– Очень интересно. Что вы изучаете?

– Право. Однако в настоящее время я готовлю сочинение об этом городе. Я убедился, что это предприятие – наиболее захватывающее из тех, за которые я брался.

– Вы исследуете трущобы?

– Да, я намерен разглядеть все грани города, делающие его одновременно величественным и ужасным. Это место земного шара пропахло историей. Она чадит здесь повсюду.

– Не отсюда ли и название Старая Чадильня?

Он рассмеялся.

– Почему все-таки старый город так называют?

– Трудно сказать. Возможно, из-за того, что он расположен на холме. Это название могло родиться в голове путника, когда он издалека увидел дым, поднимающийся над трубами домов. Таково одно из моих предположений. Я бы хотел мысленно воссоздать облик не только сегодняшнего города, но и те обличья, которые он принимал в прошлом.

– Необыкновенно увлекательная работа. Я же только начинаю познавать Эдинбург.

– Тем не менее вы говорите, что прожили здесь с самого рождения.

Мы подошли к выходу из лабиринта.

– Теперь вы в знакомых местах, – сказал Джеми.

Я была разочарована: благополучно доставив меня в безопасное место, он, очевидно, – так мне подумалось – собирался откланяться.

– Вы проявили необыкновенную доброту, став моим избавителем, – сказала я.

– О да, правда, для этого мне не пришлось сразиться с огнедышащим драконом, – сказал он со смехом. – Поэтому едва ли я достоин такой благодарности.

– Я очень не хотела лишиться кошелька.

– Потому что это подарок мамы? Она умерла?

– Да.

– Примите мое сочувствие. Мы дошли до парка.

– Если вы не торопитесь… – начал он.

– Ничуть, – решительно ответила я.

– Может быть, присядем ненадолго?

– С удовольствием.

Мы нашли скамейку и проговорили целый час. За долгое время этот час был первым, который меня вдохновил.

Я узнала, что Джеми – сын пастора из местечка Эверлох – я такого даже не слышала – на северной окраине Эдинбурга. Семья пошла на огромные жертвы, чтобы сын поступил в университет, и потому на нем лежал святой долг преуспеть и тем возместить родителям все, что они для него сделали.

С каждым словом Джеми нравился мне все больше. Там приятно было разговаривать с человеком почти одного со мною возраста. Я рассказала ему о смерти мамы и о тех ужасных событиях, что за этим последовали.

– У меня была гувернантка, хорошая моя подруга, но она… оставила наш дом. А теперь мой отец снова женился.

– И из-за этого вы несчастны?

– Не знаю, но все произошло так внезапно.

– А ваша мачеха…

– Она совсем… другая. По сути дела, она вошла в дом как моя новая гувернантка.

– Понимаю. И ваш отец влюбился в нее. Я думаю, ему было очень одиноко после смерти жены.

– Не знаю. Есть люди, которых трудно понять. Несмотря на то, что я познакомилась с вами только сегодня утром, у меня ощущение, что я знаю о вас очень много… гораздо больше, чем о Зилле Грей.

– Зилле Грей?

– Она была гувернанткой… а теперь моя мачеха.

– Мне думается, все произошло так скоропалительно, сказал он, – что вы просто не успели еще свыкнуться с переменами. Наверно, всегда потрясение, когда кто-то из родителей вновь вступает в брак… особенно если вы были близки с тем из них, кто покинул этот мир.

– Да, это так. Понимаете, если бы в доме оставалась прежняя гувернантка…

– Та, которая покинула его? Почему это случилось, кстати?

– Ей… пришлось сделать это. – Я колебалась, сказать или не сказать ему правду.

– Ясно – ее семья или что-то еще, наверно.

Я молчала, и он продолжил:

– Ну что же, вы уже не ребенок. У вас будет своя жизнь.

– Они намерены отсутствовать три недели, – сказала я. – Одна уже прошла.

– Я думаю, все наладится. Таков закон жизни.

– Правда?

– Да, если вы не будете становиться поперек.

– Утешительная философия. Я рада, что мы поговорили.

– Я тоже.

– У вас много свободного времени?

– В течение ближайшей недели – да. Сейчас перерыв в занятиях. Я мог бы уехать домой, но жить здесь дешевле. Я занимаюсь исследованиями… делаю заметки, понимаете… а вечерами пишу.

– Какая у вас интересная жизнь.

– Временами, – он улыбнулся и добавил, – как, к примеру, сегодня. – Внезапно он повернулся ко мне. – Вас интересует город… вы осматриваете трущобы, знакомитесь с местами, которые никогда прежде не видели. Я занимаюсь тем же самым. Может быть…?

Я смотрела на него с надеждой.

– Если у вас нет возражений, – продолжал он, – и когда это не мешает вашим делам… Я не вижу причины, почему мы не могли бы заниматься нашими изысканиями вместе.

– О, это было бы чудесно, – воскликнула я.

– Тогда договорились. В какое время вам удобнее всего?

– Пожалуй, утром.

– Конечно, есть места, куда я не решусь вас повести.

– Но ведь гораздо лучше быть там вдвоем, чем одному.

– С другой стороны, есть десятки безопасных районов.

– Так или иначе, давайте гулять вместе.

– Идет.

– Где мы встретимся?

– На этой скамейке.

– Завтра утром?

– В десять часов – не слишком рано?

– Меня это время вполне устраивает.

– Значит, договорились.

Я подумала, что будет лучше, если он не станет провожать меня до дома. Будет нелегко объяснить, кто такой Джеми, если меня увидят Керквеллы или кто-либо из слуг и, конечно, примутся строить догадки.

Утро было прекрасное, впервые за очень долгое время. Я гадала, что подумает отец, если узнает, что я разговаривала с незнакомцем и, мало того, условилась о встрече с ним на следующий день.

А мне все равно, сказала я себе.

Знакомство с Джеми – мы стали друг для друга Джеми и Девиной очень скоро – оказалось чудесным. Мы встретились утром следующего дня, и каждодневные встречи стали традицией.

Нам было о чем говорить. Он во всех подробностях описал мне пасторский дом, младшего брата Алекса, который тоже собирался стать пастором, отца и мать, теток и кузенов с кузинами, которые все жили рядом, семейные связи. У них была веселая жизнь, совсем не похожая на мою.

И был еще Эдинбург, ставший для меня, вероятно, благодаря Джеми, чем-то совершенно особенным.

Он любил каждый камень этого города, и воспоминания о днях, посвященных нашим изысканиям, как мне думалось, никогда не смогут изгладиться из моей памяти. Я проживала каждый день наших скитаний так, словно он был последним, ибо знала, что скоро все кончится. Когда вернется отец, посыплются вопросы. Его едва ли всерьез тронет некоторое отклонение моего поведения от привычного. Но если отец начнет меня поучать, то почти наверняка я не сумею сдержать гнев и выскажу ему, что, насколько мне известно, он не всегда жестко придерживался стези добродетели. Правда, я знала, что едва ли рискну говорить с отцом напрямик.

Никогда не забуду стяг, развевающийся над замком, – прекрасный вид, открывшийся нам при ясной погоде с Пентлендских холмов. Всегда буду помнить, как мы шли вдоль Королевской мили от Замка-скалы до Холируда. Кафедральный собор, приютивший Джона Нокса. Как же я ненавидела этого человека! Меня выводила из себя одна мысль о его грубых обвинениях в адрес королевы Марий. Он ведь тоже был благочестивым человеком, говорила я себе. А в чем состоял его тайный порок? Я подозревала теперь каждого, кто похвалялся своими добродетелями. Джеми пришел в восхищение от громов и молний, которые я обрушила на Джона Нокса.

Джеми был заворожен прошлым. Он знал о нем гораздо больше моего. Чудесно было широко открытыми глазами смотреть туда, куда указывал мой замечательный спутник.

С его помощью я увидела Бонни Данди и драгун, скачущих за ним; королеву Марию, когда, еще овеянная великолепием французского двора, она прибыла в мрачную Шотландию; ковенантеров, отдавших за свои убеждения жизнь на Травяном рынке; он рассказывал мне о сказочном воре мастере Броди, о похитителях трупов Берке и Хейре. До чего же все это было занимательно.

Потом из Италии вернулись отец и Зилла Грей. Они выглядели посвежевшими и довольными. Оба источали любезность. Зилла пребывала в возбужденном состоянии и вела себя довольно ребячливо, хотя в душе я не сомневалась – ребячливости в ней ни капли. Отец во всем ей потакал, словно зачарованный.

Зилла каждому привезла подарок: миссис Керквелл – блузку из Парижа, где молодожены побывали на обратном пути; мистеру Керквеллу – статуэтку; всем остальным – вышитые носовые платки. Всё были в восторге, а я про себя подумала: она знает, чем привлечь людей на свою сторону.

Для меня был куплены платья и всякая всячина.

– Дорогая, дорогая моя Девина, я знаю твой размер и что тебе к лицу, – тараторила она. – Я потратила часы, чтобы выбрать все это, не правда ли, дорогой?

Отец кивнул с выражением притворного негодования на Лице – она рассмеялась.

– Мы должны немедленно удалиться на примерку, – возвестила она. – Я не в силах ждать.

Потом у меня в комнате она прилаживала на мне платье, накидку, юбку, блузки – одну с оборками, другую гладкую, по последней моде. Наконец, отступила в восхищении на несколько шагов.

– Прямо сшиты на тебя, Девина, честное слово. Тебе известно, что ты очень симпатичная?

– Вы были очень добры, что вспомнили обо всех. Слуги в восторге, – сказала я.

Она состроила гримаску.

– Небольшая взятка. Прежде я ощущала с их стороны недоверие. – Она рассмеялась и сбросила с себя всякое притворство. – Еще бы! Гувернантка выходит за хозяина дома! Я хочу сказать… понятен переполох в апартаментах прислуги, как ты считаешь?

И вдруг оказалось, что я смеюсь вместе с нею. Возможно, подумала я, все и впрямь будет хорошо. Подарки из Парижа произвели хорошее впечатление. Слуги почти примирились с появлением новой хозяйки. Как-то раз я услышала замечание миссис Керквелл:

– Они словно пара влюбленных голубков. Дай им бог, ничего плохого в этом нет, и она не из тех, кто во все сует свой нос.

Но все помысли мои были, конечно, связаны с Джеми. Стало гораздо труднее выбираться из дома, не сказавшись. Нам пришлось наладить обмен посланиями, что было отнюдь не просто.

Я все время боялась, что записка от Джеми попадет ко мне в неподходящий момент – в присутствии отца. Судьба капризна, и это вполне могло случиться. Я представляла, как входит миссис Керквелл с запиской на серебряном подносе и возвещает: «Молодой человек оставил это для вас, мисс Девина». Молодой человек?! Сколько будет подозрений! Мне было проще самой оставлять записки на квартире Джеми.

Как бы то ни было, мы ухитрялись встречаться, хотя теперь многое было иначе, чем в минувшие идиллические дни.

Мне всегда доставляло радость видеть, как светлеет лицо Джеми с моим появлением. Он вскакивал и бросался ко мне, брал меня за руки и смотрел в глаза. Я ощущала приятное возбуждение.

Во время этих утренний свиданий мы говорили и не могли наговориться, но я вынуждена была следить за временем, которое теперь, я не сомневалась, летело быстрее, чем прежде.

Зилла наверняка догадывалась, что я что-то скрываю. Теперь я звала ее Зиллой. В мыслях моих она по-прежнему оставалась мисс Грей, но так обращаться к ней я уже не могла. Во всяком случае она перестала быть мисс Грей.

– Ты должна называть меня Зиллой, – сказала она.

Я отказываюсь быть мачехой. – Она воззвала к отцу. – Это же будет звучать насмешкой, правда, дорогой?

– Совершенно верно, – согласился отец. Вот так она стала Зиллой.

Частенько, особенно в присутствии отца, она изображала застенчивость, но я знала, что скрывается за нею. Став хозяйкой в доме, она ничуть не утратила хитрости и наблюдательности.

Я замечала в ней некоторую неестественность; она ведь была актрисой – точнее своего рода актрисой, если участие в трио «Веселые рыжеволосые» можно было отнести к актерскому ремеслу. Как бы там ни было, она знала, как вести себя на сцене. И мне все время чудилось – она играет роль.

Зилла одолевала своими заботами отца, создавая впечатление, что очень заботится о его здоровье.

– Ты не должен переутомляться, дорогой мой. Поездка была изматывающей.

Отец пожимал плечами, но ему это сюсюканье нравилось. Она выдерживала роль инженю, хотя я была уверена, что под этой маской скрывается вполне зрелая женщина.

Однажды Джеми и я договорились о встрече на скамейке в парке. Увидев меня, Джеми, как обычно, поспешил мне навстречу, на лице его было написано удовольствие.

Он взял мои руки в свои.

– Я боялся, что ты не придешь… что тебе что-нибудь помешает.

– Я не могла не придти.

– Понимаешь, теперь я в этом не уверен. Я бы хотел, чтобы все было иначе. Я замечаю в тебе беспокойство. А какими волшебными были минувшие дни.

– Да, ты прав, – вздохнула я, и мы сели на скамейку.

– Я думаю, нам следует что-то предпринять, Девина, – серьезно сказал он.

– Что ты предлагаешь?

– У тебя в доме не знают, что ты встречаешься со мной?

– Слава богу, нет. Отец наверняка счел бы просто неприличным знакомство на улице.

– Так что же нам делать? Я хочу заходить за тобой. Мне не по нраву эти встречи украдкой.

– Мне тоже, и я согласна с тобой. Рано или поздно все откроется. До сих пор мы держали наши встречи в тайне, но нас может увидеть кто-нибудь из слуг… пойдут разговоры. Начнутся гадания, кто ты такой и почему не появляешься в доме.

– Девина, ты считаешь возможным влюбиться быстро?

– Пожалуй, да.

Он повернулся ко мне и взял мои руки. Мы смеялись, мы были счастливы.

– Я должен выдержать экзамены и закончить университет, прежде чем мы сможем пожениться, – сказал он.

– Конечно.

– Значит, ты согласишься…?

– Я думаю, это будет чудесно, – ответила я. – А ты достаточно хорошо меня знаешь?

– Я знаю все, что хочу о тебе знать. Разве за несколько недель нашего знакомства мы не сказали столько, сколько другие говорят за годы?

– Да, ты прав.

– Неужели этого недостаточно?

– Достаточно – для меня, но я спрашивала о тебе. Тогда он поцеловал меня. В смущении я отпрянула. Так не полагалось себя вести на скамейке в общественном парке да еще утром.

– Мы шокируем прохожих! – воскликнула я.

– Ну и пусть.

– Ты прав, – беззаботно сказала я.

– Значит, мы можем считать себя помолвленными.

И тут раздался женский голос:

– Девина!

К нам приближалась Зилла. И вот она уже стояла перед нами: зеленые глаза лучатся, под черной шляпкой мягко переливаются волосы чуть красноватого цвета. Она была очень элегантна в черной накидке и зеленом шарфе вокруг шеи.

Она улыбалась Джеми.

– Познакомь нас, пожалуйста.

– Джеймс Норт… моя мачеха.

Она склонилась к нему и прошептала: – Но обычно мы об этом не упоминаем. Я достаточно тщеславна и потому полагаю, что не смотрюсь в такой роли.

– Ну, что вы… – пробормотал Джеми, – я понимаю вас.

– Могу я присесть?

– Прошу вас, – сказал Джеми. Она села между нами.

– Вы кажетесь добрыми друзьями.

– Мы познакомились, когда вы были в отъезде, – сказала я. – Я осматривала старый город и заплутала в лабиринте тамошних улиц. Мистер Норт выручил меня и показал дорогу домой.

– Как интересно! И вы стали друзьями?

– Нас обоих увлекает изучение Эдинбурга, – сказал Джеми.

– Меня это не удивляет. Он очарователен… такая история и многое другое.

Я была поражена. Город ее вообще не трогал. Я вспомнила, как она пела «Разве не жаль королевы Марии…»

– Итак, вы хорошие друзья… по-видимому, – продолжала она. – Это прекрасно. – Она подарила Джеми обольстительную улыбку.

– Осмелюсь предположить, что моя приемная дочь все рассказала вам обо мне.

– Все? – удивился он.

– Я полагаю, она сообщила вам, что я недавно в этой семье.

– Она не говорила об этом, – отвечал Джеми. – Я знаю только, что недавно вы провели медовый месяц в Венеции и Париже.

– Венеция! Восхитительный город. Эти очаровательные каналы. Мост Риальто. Город, полный волшебных сокровищ. Париж тоже не уступит… Лувр и всякие древности… Девина, почему ты не пригласишь мистера Норта домой?

– Я не думала… не знала…

– Ох, глупышка! Очень жаль, мистер Норт, что я не познакомилась с вами раньше. Девина прятала вас для себя одной. Вы должны познакомиться с моим супругом. Устроит ли вас завтрашний вечер? Приходите к обеду. Вы свободны? О… прекрасно. Компания будет небольшая. Только четыре человека. Пообещайте, что придете.

– С радостью, – сказал Джеми.

– Чудесно!

Она откинулась на спинку, и я поняла, что она будет сидеть, пока я не встану и не отправлюсь домой. Она много и с воодушевлением говорила и много смеялась. Джеми не отставал от нее. Я же мечтала спросить, что же он о ней думает.

К тому же я была обескуражена тем, что моя тайна открылась таким образом, и чувствовала легкое раздражение. Она вторглась в нашу с Джеми беседу в тот миг, когда нам так нужно было поговорить о нас самих.

Обед прошел в тягостной атмосфере. Джеми был явно подавлен принятыми у нас формальностями. Я подумала, что и еда в нашем доме не похожа на пасторскую. Внушительная внешность отца и его природная холодность тоже угнетали всех.

Отец был сама вежливость. Поблагодарил Джеми за мое спасение и задал множество вопросов о его изысканиях и его семье.

– Эдинбург, должно быть, очень отличается от вашей деревушки?

Джеми согласился и признал, что очарован городом.

– Мистер Норт пишет сочинение об Эдинбурге, – заметила я. – В нем он углубляется в далекое прошлое.

– Очень интересно, – откликнулся отец и продолжал: – А вы выросли в пасторском доме, и ваши родители до сих пор живут там?

Джеми ответил утвердительно. Обстановка была натянутой и чопорной. Зилла, конечно, вносила легкую нотку оживления, и я радовалась ее помощи.

Зилла рассказывала о Венеции и Париже, где ни Джеми, ни я не были. Она была так обходительна с Джеми и так старалась дать ему ощутить себя желанным гостем, что смягчала тот ритуал, к которому отец как будто хотел приобщить его.

Я чувствовала, что дело обстоит куда как серьезно и отец разочарован моим другом.

Он наверняка осуждал меня за промах – за то, что я разговорилась с незнакомцем на улице. Я же полагала, что для заблудившегося человека такие действия извинительны; однако если следовать церемониалу, то спаситель должен был проводить меня домой, а на другой день зайти и осведомиться, все ли у меня в порядке. И тогда моя семья должна была решить, заслуживает ли он приглашения в дом и продолжения знакомства со мной.

Джеми искренне порадовался, когда обед окончился. Я тут же спросила, что он думает о встрече.

– Мне не кажется, что твоему отцу я пришелся по нраву. Правда, он не знает, что мы с тобой помолвлены, но его реакцию на это нетрудно представить.

– Мне безразлично, что он скажет.

– И все же пока, я думаю, нам лучше не говорить ничего. Уверен, он не согласится иметь зятем бедного сына сельского пастора.

– С этим ему придется смириться.

– Он из тех людей, для которых условности стоят на первом месте.

Про себя я рассмеялась. Я подумала о Зилле, которую выбрал он, и вспомнила, как она кралась к нему в спальню. Я промолчала. Но твердо решила припомнить все это, если он когда-нибудь упрекнет меня за неприличное поведение.

– Итак, пока что, – продолжал Джеми, – лучше держать наши намерения в тайне.

Я согласилась с ним, и мы чудесно провели остаток вечера, мечтая о будущем.

По ходу нашего разговора он высказался и о Зилле.

– А твоя мачеха… совсем другой человек, ты согласна?

– В каком смысле другой?

– Она не похожа на твоего отца, веселая, смешливая. Не думаю, что она привержена условностям. Мне кажется, она будет на нашей стороне.

– Я не знаю, какая она. Только почти уверена, что не тот человек, за которого себя выдает.

– О ком из нас нельзя сказать такое?

Мы расстались, договорившись о встрече через два дня.

Прежде чем я вновь свиделась с Джеми, к нам на обед пожаловал мистер Алестер Макрей, вдовец уже пять лет.

Это был высокий, стройный и очень привлекательный мужчина лет тридцати пяти-сорока. Он служил вместе с Отцом; я знала, что он богат – у него были личные доходы, и он владел родовым поместьем недалеко от Абердина.

Я видела его всего раз, несколько лет назад, когда он тоже был приглашен на обед. Тогда меня, конечно, не посадили за стол с гостями, но сквозь столбики перил я видела из укромного уголка, как он с тогда еще живой женой вошел в дом.

Мама как-то упомянула о нем:

– Отец очень уважает мистера Макрея. Он из весьма хорошей семьи и, насколько мне известно, владелец большого личного состояния.

Мне было интересно посмотреть на господина с большим состоянием, но он не произвел на меня никакого впечатления, и все мысли о мистере Макрее выветрились у меня из головы – в памяти осталось только его имя.

На сей раз Зилла сказала мне:

– Это будет особый обед. Помнишь платье, что я купила для тебя в Париже? Оно подойдет сегодня в самый раз. Отец просил меня позаботиться, чтобы ты предстала перед гостем в лучшем виде.

– Что отцу за дело, как я буду выглядеть?

– Ты же его дочь, и он хочет, чтобы ты вместе со мной украсила вечер. – Она состроила гримасу. – Между нами говоря, дорогая, мы заставим этого прекрасного джентльмена открыть глаза от удивления.

Присутствовали еще два гостя: поверенный отца с женой; к удивлению моему, за столом я оказалась рядом с Алестером Макреем. Он проявлял ко мне большое внимание, и мы довольно приятно поболтали. Он рассказал об абердинском поместье и о том, как любит удирать туда, едва представляется возможность.

– Это звучит великолепно, – сказала я.

Затем он поведал, сколько у него в собственности земли – в самом деле очень много. Сам господский дом был, по его словам, очень древним.

– Время от времени к нему приходится приставлять подпорки, – сказал он, – но чего не сделаешь ради родового дома? Макреи жили в нем четыре столетия.

– Поразительно!

– Я бы хотел как-нибудь показать его вам. Наверняка мы сумеем это устроить.

Отец весьма благосклонно улыбался мне.

– Девина очень интересуется прошлым, – заметил он. – История всегда привлекала ее.

– Там ее полным-полно, – сказал Алестер Макрей.

– Ее много повсюду, – отозвалась я.

Зилла громко рассмеялась, все присоединились к ней. Отец был очень обходителен, улыбался и мне, и Зилле. Все было иначе, чем в тот день, когда с нами обедал Джеми.

Я нашла Алестера Макрея приятным человеком и порадовалась за отца, видя его в благодушном настроении. Я решила спросить Зиллу, могу ли я пригласить Джеми к чаю. Обстановка наверняка будет более дружеская, ибо отец к чаю не приходит, а без него оценивать Джеми некому.

Я задала свой вопрос на другой день.

Зилла взглянула на меня и рассмеялась.

– Думаю, отец не одобрит такое приглашение.

– Почему?

– Дорогая, нужно смотреть в лицо реальности, так ведь? Ты уже в возрасте, про который говорят – девушка на выданье.

– Что дальше?

– Молодые люди, особенно такие, которые знакомятся с тобой в романтических местах…

– Эти трущобы вы называете романтическими?!

– Романтика есть всюду, дорогое дитя. Грязные улицы, вероятно, трудно назвать романтическими, зато романтично вызволение из беды. А потом каждодневные встречи… обмен завлекающими взглядами… это говорит о многом. Особенно для такой старой полковой лошадки, как я.

– Вы меня смешите, Зилла.

– Я счастлива этим. Доставлять радость людям – один из даров от бога.

Я поразилась перемене, произошедшей с нею. Неужели отец не видел Зиллу такой, какой она предстала передо мною сейчас?

– Значит, вы хотите, чтобы я спросила отца, нельзя ли Джеми придти к чаю? Это мой дом. Так неужели я не могу приглашать в него своих друзей? – сказала я.

– Конечно, можешь и, конечно, будешь приглашать. Я просто сообщила тебе, что отцу это едва ли понравится. Давай встретимся с молодым человеком за чаем. Не будем тревожить отца и ничего ему не скажем. На том и порешим.

Я смотрела на нее в изумлении. Она улыбалась.

– Я все понимаю, дорогая, и хочу тебе помочь. В конце концов, я твоя мачеха – только не называй меня так, ладно?

– Хорошо, не буду.

Я гадала, что сказал бы отец, узнав, что она сговорилась со мной сохранить в тайне приход Джеми в дом.

Джеми пришел. Время мы провели чудесно. Было много смеха, и я видела, что Джеми рад обществу Зиллы.

Я встретилась с ним на другой день. Теперь устраивать наши свидания стало легче, поскольку Зилла о них знала и явно старалась помочь нам.

Что до Зиллы, то она признала Джеми очаровательным молодым человеком.

– Он ослеплен тобою, – сказала она. – И еще он умница. Уверена, он выдержит все свои экзамены и станет судьей или кем-то таким. Тебе повезло, Девина.

– Отец не знает о наших встречах, – напомнила я. – Я думаю, Джеми не нравится ему не потому, что он плох, а потому, что не так богат, как… как…

– Как Алестер Макрей. Да, он видный мужчина и, как говаривают в гостиных, «завидный жених», а это означает, моя дорогая, что у него накоплено приличное состояние. Должна признать, твой отец гораздо более благоволит ему.

Я смотрела на нее в ужасе.

– Не думаете же вы…?

Она пожала плечами.

– Любящие родители занимаются будущим своих дочерей, ты же знаешь. И твой отец не исключение.

– О, Зилла, – вырвалось у меня. – Он не вправе. Джеми и я…

– Понимаю, он сделал тебе предложение, так?

– Пока мы должны ждать.

Она кивнула с серьезным видом, а потом вдруг улыбнулась.

– Если отец будет возражать, – жестко сказала я, – я не позволю ему нам помешать.

– Конечно-конечно, дорогая. Ты напрасно так тревожишься. В конце концов все уладится. Не забывай, что ты взяла меня к себе в помощницы.

Алестер Макрей вместе с другими друзьями отца снова обедал у нас. Как прежде, он сидел рядом со мной, и мы по-дружески болтали. Он был интересный собеседник, не чопорный, как отец, и как будто хотел все обо мне знать.

На другой день он пригласил нас провести конец недели у него в загородном доме.

Зилла сообщила мне, что отец принял приглашение и что идея превосходна.

В самом деле, мы приятно провели время в замке Глисон. Мне очень понравилось место. Дом был невелик, стар, сложен из серого камня и даже имел башню с зубцами, поэтому я решила, что он вправе называться замком. Замок стоял фасадом к морю, и из окон его открывались живописные картины. Алестер явно гордился своим внушительным поместьем. Размеры его владений поразили меня, когда в экипаже мы ехали от станции к замку.

Алестер искренне радовался нашему приезду. Оказывается, отец впервые за все годы их дружбы был здесь. Конечно, это многое значило.

Я с удовольствием осмотрела замок рука об руку с его хозяином и выслушала рассказ об истории этих мест и роли, которую некоторые члены семейства сыграли в конфликтах между регентом Мореем и его сестрой, королевой Марией, и в стычках с извечным врагом Шотландии. Меня привел в восхищение выносливый скот хайлендской породы, который я видела на пастбищах. Местность была величественной и внушала благоговение.

Но в особенности поразил меня уютный замок. Мне отвели комнату в башне; несмотря на то, что стояло лето, пылал камин.

– Ночами бывает холодно, – объяснила экономка. Я узнала, что она родилась в замке; ее родители были слугами семьи Макреев, а теперь ее сын работал на конюшне, а дочь – в доме. Вокруг царила безмятежность. Меня не удивило, что Алестер гордился своим поместьем.

Обед подали в столовой, куда вы попадали прямо из прихожей, вероятно сохранившей тот вид, какой она имела испокон века, – каменный пол из плитняка, беленые известью стены, на них старинное оружие. В столовой было темновато из-за того, что окнами служили небольшие по размерам амбразуры.

– Когда собирается большая компания, мы накрываем стол в прихожей, – пояснил Алестер, – но столовая удобнее, если гостей немного.

– Какая жалость, – сказала я, – что вы бываете здесь так нечасто. Мне кажется, большую часть времени вы проводите в Эдинбурге.

– Вы правы. Дело есть дело. Но я сбегаю сюда при первой возможности.

– Я могу вас понять.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Я очень рад, что вам пришлось по сердцу это место. Мне нравится играть роль лорда, но по большей части имением занимается управляющий.

– Вы хорошо устроились в обоих мирах, – заметил отец. – Ваш дом в Эдинбурге тоже далеко не из худших.

– Однако своим домом я всегда считал и считаю этот. После обеда Алестер спросил меня, езжу ли я верхом. Я ответила, что к великому сожалению никогда не садилась на лошадь.

– В Эдинбурге нет для этого условий.

– А в сельской местности лошадь необходима.

– Должно быть, прекрасно мчаться галопом по вересковым пустошам и вдоль берега моря, – сказала я.

Он улыбнулся и наклонился ко мне.

– Вы не позволите мне поучить вас?

– Это было бы замечательно, но за один раз я мало чему научусь.

– Основным приемам верховой езды научиться нетрудно. Конечно, чтобы хорошо управляться с лошадью, нужна практика. Но что-то подсказывает мне, что вы будете хорошей ученицей.

– Один урок не слишком продвинет меня, – рассмеялась я.

– Это только начало.

– О чем вы тут секретничаете? – спросила Зилла.

– Мисс Девина и я собираемся на урок верховой езды.

– Чудесное предложение! Перед тобой открываются новые возможности, дорогая Девина.

– Мисс Девина считает, что не сумеет многому научиться за один урок.

– Кто знает, – вкрадчиво заметила Зилла, – может статься, будут и другие.

С утра я уже сидела на небольшой лошадке, выбранной для меня за кротость нрава, и сжимала в руках поводья; Алестер держался чуть позади. Он выглядел безупречно в костюме для верховой езды. Экономка и для меня разыскала амазонку. Та принадлежала сестре Алестера, изредка наезжавшей в замок.

– Она носилась верхом с утра до ночи, – сказала мне экономка. – Эта семья всегда была чуть помешана на лошадях. Но сейчас у сестры хозяина дети, и кататься ей некогда. Уверена, что она обрадовалась бы, увидя на вас свой любимый костюм.

Амазонка оказалась очень кстати. Она была мне чуть велика, но сидела хорошо и выполняла свое предназначение.

Надо признать, урок мне понравился. Мы шагом ездили по выгулу. Зилла и отец, наслаждавшиеся красотами сада, подошли ближе и несколько минут наблюдали за моими успехами. Оба казались очень довольными.

К концу урока Алестер сказал:

– Вы прекрасная ученица. Завтра устроим еще один урок.

– Но завтра мы уезжаем.

– Надеюсь уговорить вашего отца задержаться на день. Почему бы нет? А во вторник поедем вместе в город.

За завтраком Алестер сказал отцу:

– Ваша дочь скоро будет чемпионкой по верховой езде.

Я засмеялась.

– Вы преувеличиваете, мне негде практиковаться.

– Вам нужно просто еще раз приехать сюда… и поскорее, чтобы вы не забыли пройденного. В наших силах это устроить.

– Вы великодушны сверх меры, – начал отец. Алестер протестующе поднял руку.

– Прошу вас… я получаю огромное удовольствие. Вас устроит конец не ближайшей, а следующей недели?

Отец колебался. Зилла украдкой посмотрела на него. Он повернулся к ней и сказал:

– Как ты смотришь на это, дорогая?

– Великолепная идея, – воскликнула она.

– Ну что же, Алестер, если ты уверен, что мы не посягаем…

– На что, дражайший коллега?! Я же сказал вам, что получаю удовольствие.

– Правда, не только вы, – с коротким смешком заметила Зилла. – Дэвид, дорогой, ты же знаешь, что мы с радостью приедем. Через неделю, я правильно поняла?

– Да. Значит, договорились, – сказал Алестер. Во вторник мы вернулись в Эдинбург.

Когда я распаковывала багаж, ко мне зашла Зилла. Она села на кровать и с легкой насмешкой посмотрела на меня.

– Операция Макрей быстро продвигается вперед, – сказала она. – До чего привлекательный джентльмен. Не начинает ли он отлучать тебя от нищего, но бесконечно очаровательного Джеми?

– Что вы имеете в виду?

– Только одно: станет Алестер отцовским или твоим окончательным выбором…

Я была встревожена. Все мне было, конечно, ясно, но я отказывалась принимать эту игру всерьез.

Алестер Макрей мог быть мне подходящим мужем. Богатый вдовец с завидным положением в городе. Не то что бедный студент Джеми. Ему еще предстояло проложить путь наверх, и кто знал, удастся ему это или нет.

Глупо было радоваться урокам верховой езды под снисходительным надзором отца и не учитывать того, что хорошо задуманный план уже начал претворяться в жизнь.

До чего же безнадежно наивной я была! Отцу не понравился Джеми, однако его появление в моей жизни заставило семью осознать, что мне пора замуж, но не за безденежного студента, ибо, по мнению отца, подобный претендент на мою руку мог быть только из породы жадных авантюристов.

Зато Алестер Макрей, вероятно, был даже богаче отца, и это делало его безупречным.

Зилла наблюдала за мной сквозь полуопущенные веки. На губах ее играла улыбка.

Мне следовало бы поблагодарить ее. Она помогла мне увидеть жизнь ее глазами, а в них я различала умудренность, приправленную толикой цинизма.

Вскоре после возвращения отец заболел. Приступ случился ночью, но я узнала о нем только наутро.

Зилла рассказала, что отец разбудил ее около трех часов – ему стало нехорошо. Она провозилась с ним чуть ли не до рассвета. Дала порошок для успокоения желудка. В подобных случаях это средство применялось чаще всего. Не сразу, но оно подействовало, и теперь отец спокойно спал.

– Не послать ли за врачом, мадам, – спросила миссис Керквелл.

– Думаю, можно немного подождать, – ответила Зилла. – Вы ведь знаете, как ему ненавистна сама мысль о приходе врача. Он утверждает, что врач не нужен. Ему должно полегчать. Я буду внимательно за ним наблюдать. Но если боли возвратятся… тогда – да, пошлем за врачом.

Дэвид терпеть не может переполоха в доме, и не следует его тревожить. Скорее всего, он что-нибудь съел… поэтому подождем пока.

Зилла продержала отца в постели весь день.

Я слышала, как миссис Керквелл бормотала что-то о пожилых людях, берущих себе молодых красоток. Иногда это оказывается для них непосильным бременем.

– Возраст человека равен его годам, и неразумно считать себя молодым… когда ты не молод. Ему придется заплатить за это… рано или поздно.

Я думаю, все были поражены рвением, с каким Зилла выполняла роль сиделки. На другой день отец поднялся с постели, хотя и чувствовал легкую слабость, что, впрочем, не было удивительным.

– Ты меня восхитила, дорогая, – сказал отец Зилле. – Я никогда не представлял тебя в качестве сиделки, но ты справилась с новой ролью замечательно.

– Я хорошо справляюсь с разными ролями, – весело отвечала она. – И во многих ты меня еще увидишь, дорогой.

Назавтра я встретилась с Джеми.

Он сказал, что много работает, а сочинение пришлось на время отложить в сторону. Ему нужно думать о том, чтобы с честью выдержать экзамены и как можно скорее начать служебную карьеру.

Он спросил меня о выходных днях, и я рассказала ему об уроках верховой езды.

Он помрачнел.

– А что это за замок?

– Он принадлежит Алестеру Макрею, другу отца. Джеми захотел побольше узнать об Алестере; я сказала, что через неделю мы снова едем в замок.

– Если у отца наладится со здоровьем, – добавила я. – Он болел.

– Не сомневаюсь, ко времени визита у него все придет в порядок. Что он за человек?

– Алестер Макрей? Очень приятный, но, конечно, пожилой.

– В возрасте твоего отца?

– Не совсем. Ему ближе к сорока… мне думается.

– Значит, на двадцать лет больше, чем тебе, – с облегчением выдохнул Джеми.

– Наверно, так.

Казалось, это успокоило Джеми. Я не сказала ему о намеках Зиллы и о замысле, который становился все очевиднее.

Он спросил о Зилле. Она определенно произвела на него глубокое впечатление.

Я рассказала, как она ухаживала за отцом во время приступа… не опасного, конечно, но после него отец чувствует слабость. Такое впечатление, что Зилла могла быть хорошей сиделкой в больничной палате.

– Что говорит только в ее пользу, – заметил Джеми.

– Согласна. Я отвергала Зиллу поначалу, когда она появилась в доме. Во многом потому, что очень любила Лилиас…

И я рассказала ему о том, как изгнали из нашего дома Лилиас.

Джеми слушал внимательно.

– Ты в самом деле считаешь, что кто-то намеренно подбросил ожерелье… чтобы обвинить ее в воровстве?

– Мне не остается ничего другого, ибо я знаю, что Лилиас не способна украсть. Она выросла в религиозной семье. И получила воспитание, подобное твоему. Она из семьи английского викария… а ты – шотландского пастора. Такие люди, как Лилиас, не крадут, разве не так?

– Люди способны на странные… неожиданные поступки. Никогда нельзя быть уверенным ни в ком, даже в знакомом тебе человеке.

– Я помню… она говорила о том, что ожерелье – это мои сбережения на черный день. И отчаянно хотела иметь что-нибудь подобное для себя, потому что ее всегда тревожило будущее.

– Едва ли не каждый человек, чье будущее не обеспечено, беспокоится о нем. Ты не допускаешь, что она на мгновение поддалась искушению и взяла ожерелье? Для тебя оно не представляло особой ценности. Кроме одной, связанной с чувствами, ибо досталось тебе от мамы. Ведь о сбережениях на черный день ты никогда не заботилась?

– Во многом ты прав, однако, ничто не заставит меня поверить, что ожерелье украла Лилиас.

– Если это сделала не она, тогда нужно допустить, что в доме есть кто-то, способный на ужасную мерзость. Который может чуть ли не погубить жизнь другого человека. Кто же он?

– Главное, зачем он это сделал? Я не вижу причины.

– Причина может быть скрытой.

– Я ничего не в силах придумать. И тем не менее убеждена, что Лилиас невиновна.

– Нужно остановиться на чем-то одном. Либо она взяла ожерелье, либо ей кто-то его подбросил.

– Ох, Джеми, я устала от мыслей. И все равно не могу дать окончательный ответ… Давай не будем об этом говорить. Мы ходим по кругу. Я просто должна была рассказать тебе о Лилиас. Не хочу, чтобы между нами существовали какие-то секреты.

– А я хочу быть на два года старше, – сказал Джеми.

– Говорят, глупо торопить время и укорачивать свою жизнь.

– Верно, конечно, но не могу его не торопить. Когда два года пройдут, мое положение изменится. Я так хочу, чтобы наша помолвка стала официальной.

– Значит, ты хочешь известить о ней?

– Я думаю, твой отец не согласится и попытается помешать нам.

– На нашей стороне Зилла.

– Она знает?

– Догадывается. Она нам поможет.

– Мне кажется, что она имеет большое влияние на твоего отца.

– Он ее обожает. Ни с кем я не видела его таким, как с нею. А как отнесется к этому твоя семья?

– Я написал родным.

– И что они ответили?

– Отец прислал длинное письмо. Он желает мне всего наилучшего. Мои близкие, конечно, хотят познакомиться с тобой. Не сомневаюсь, что ты им понравишься. Правда, наш дом в довольно ветхом состоянии.

Я сердито повернулась к нему.

– Ты думаешь, меня это заботит?

– Видишь ли, ты живешь в богатом доме… посещаешь замки.

– Всего один, да и тот маленький. Лучше расскажи мне о своем доме.

– Домашние рады за меня. Я описал, как мы познакомились. Сообщил, что обедал у тебя в доме. У них могло сложиться впечатление, что я принят в твоей семье.

– Зилла считает, что нам пока лучше ничего не разглашать.

– Возможно, она права. О, как я хочу, чтобы все ожидания остались позади. Теперь ты понимаешь, почему я спешу стать старше на два года?

– Да, Джеми. Ты много работаешь?

– До ночи жгу керосин. И стараюсь не слишком много думать о тебе, чтобы не отвлекаться.

– Как замечательно, что мы встретились, правда? Если бы я не заблудилась в тот день в трущобах… ты прошел бы своей дорогой… и мы, возможно, не встретились никогда.

– Ты ни о чем не жалеешь?

– Что за глупый вопрос! Все складывается для нас наилучшим образом, Джеми. Я верю в удачу, а ты?

– Да, верю. Верю, потому что каждый из нас старается сделать все от него зависящее. И поэтому мы не можем проиграть.

В конце недели мы снова, как было договорено, гостили в замке Глисон, и наш второй визит оказался таким же приятным. Я получила еще несколько уроков, и Алестер обещал в следующий раз разрешить мне проехаться рысцой. Он будет рядом, поэтому бояться нечего. Не могу не признать, что мне нравилось сидеть в седле. Алестер был превосходным учителем и, находясь все время рядом, прибавлял мне уверенности в себе.

– Вы очень быстро продвигаетесь вперед, – сказал он. – Вам нужно поскорее приехать ко мне еще раз – и мы продолжим обучение.

Слыша это, отец снисходительно улыбался. Он заявил, что не может представить себе более приятного отдыха после рабочей недели, чем в замке Глисон.

И, конечно, когда мы жили в Эдинбурге, Алестера то и дело приглашали к обеду.

Зилла наблюдала за происходящим с удовольствием, которое граничило с цинизмом.

– Мы находимся в забавном положении, – сказала она. – У меня нет сомнений в серьезности намерений Алестера, а у тебя?

Меня испугало, что она скорее всего права.

– Вы думаете, мне следует сообщить ему, что я тайно помолвлена с Джеми? – спросила я.

– О нет, это будет крайне нескромно. Ты покажешь ему, что знаешь, куда он клонит. Правила хорошего тона требуют, чтобы ты, невинная молодая девушка, не догадывалась о том, что у него на уме. Вспомни, как воспитанной молодой леди принято удивляться, когда ей предлагают руку и сердце: «Неужели, сэр, но это так неожиданно».

Она всегда умела меня рассмешить.

– Возможно, мне следует отказываться от приглашений.

– Дорогая, пока что приглашения принимает твой отец. Мы знаем, что причина их ты, однако, приличия запрещают тебе показывать, что ты это знаешь.

– Как же мне быть?

– Решай сама. Хочешь ли ты стать женой любящего мужчины старше тебя, владельца замка на севере этой страны и прекрасного дома в Эдинбурге? Или предпочитаешь стать женой молодого человека, который еще даже не стал адвокатом, воюющим за клиентов, и который, возможно, не сумеет быстро сделать карьеру? Выбирать тебе.

– Вы знаете, что я собираюсь стать супругой Джеми.

– И отказаться от богатства?

– Конечно. Я люблю Джеми. Разве любовь не самое главное в жизни?

– При условии что у тебя есть крыша над головой и еда, которая даст тебе силы радоваться любви.

– Если возникнут какие-то препятствия… вы ведь поможете мне, Зилла?

Она положила руку мне на плечо, привлекла к себе и поцеловала в щеку.

– Только этого я и хочу, дорогая, – сказала она.

С той поры, как Зилла узнала о Джеми, мы с нею стали гораздо ближе. Тем временем во мне росло беспокойство. Не оставалось сомнений в том, что отец видел в Алестере Макрее подходящего для меня мужа и радовался вниманию, которое Алестер уделял мне в согласии с принятыми обычаями. Я не сомневалась – Алестер будет так же строго, как отец, следовать неписаным правилам, а это означало только то, что предложение руки и сердца неминуемо.

Отец знал о моей дружбе с Джеми. Разве не он сам пригласил его в дом? Но затем… ничего, словно Джеми перестал для него существовать. Полагал ли отец, что я, как послушная дочь, прервала отношения с Джеми и смирилась? Видимо, в его представлении семья ожидала, когда Алестер сделает предложение… а после этого можно было начинать действовать.

Все это казалось отцу предсказуемым и потому устраивало его. Он выдаст дочь за человека примерно его положения, и тогда можно надеяться, что она будет вести образ жизни, к которому привыкла. Что еще может сделать для дочери отец и о чем еще может мечтать дочь? Это было естественно, удобно и отвечало раз и навсегда установленному порядку.

Поэтому теперь меня радовало присутствие в доме Зиллы, ибо она понимала мои чувства, смеялась над условностями и могла посоветовать, как мне поступить.

Она часто заходила ко мне поговорить и обычно устраивалась так, чтобы видеть себя в зеркале, поскольку, я в этом не сомневалась, собственное отражение вызывало у нее неизменный интерес. Я наблюдала за нею во время наших разговоров.

– Вы очень красивы, Зилла, – сказала я ей однажды, – и мне понятно, что вам доставляет удовольствие видеть себя в зеркале.

– На самом деле я только смотрю, все ли у меня в порядке. – Она рассмеялась. – Ты можешь сказать, что я знаю о своей привлекательности и не скрываю этого. Вот поэтому я и должна почаще смотреться в зеркало.

– Я не верю вашим словам. Вам просто нравится любоваться собой.

– Не буду отрицать.

– Мне кажется, вы самая красивая женщина, которую я встречала в своей жизни.

– Я много работаю над собой, – сказала она и с самодовольным видом поправила прическу.

– Что вы имеете в виду?

– Не думаешь же ты, что все сделала за меня природа?

– Именно так я думаю. Как же иначе?..

– Запомни, природа в самом деле была благосклонна ко мне. Я пришла в мир довольно хорошо оснащенной. – Она подняла брови. – Но когда ты получаешь особые дары, твой долг холить их и лелеять.

– Я согласна, но у ваших волос великолепный естественный цвет.

– Да будет тебе известно, что существуют средства для придания волосам нужного вида.

– Какие средства?

– Например, несколько капель жидкости из некоего флакона, когда ты моешь голову, – вот и все.

– Вы хотите сказать, что ваши волосы на самом деле другого цвета?

– Ты недалека от истины – они скорее рыжие. Это означает, что я довожу их качество до высшего уровня.

– О, я понимаю. А ваша кожа… она такая белая и гладкая. Чему вы смеетесь?

– Ты очаровательная глупышка, Девина. Для кожи у меня тоже есть свой секрет. Он требует дерзости, но результаты прекрасны.

– Как понимать слово… дерзость?

– Ты не поверишь, но я пользуюсь мышьяком.

– Мышьяком? Но разве это не яд?

– В больших количествах он убивает человека… но очень многое, если этим злоупотреблять, опасно, а в малых дозах действует благотворно.

– Где же вы берете его? Уж не ходите ли к химику?

– Если бы… но, пожалуй, начнется переполох, приди я покупать мышьяк в лавку. Я использую другие методы. Элен в этих делах непревзойденная мастерица. Она получает яд из липучек для мух.

– Липучек для мух? Этих клейких лент, которые вы развешиваете, чтобы ловить насекомых?

– Именно так. Она вываривает их в кипятке и получает жидкость, похожую на жидкий чай.

– И вы это пьете?

– Очень понемногу.

Я смотрела на Зиллу в ужасе.

– Чего не сделает женщина ради красоты, – сказала она. – Но красота – сильное оружие. Если ты красива, мужчины готовы на большие жертвы. Красота – такой же дар, как богатство с рождения. Понимаешь о чем я?

– Понимаю. Но мне думается, что без мышьяка и жидкости, от которой блестят ваши волосы, вы были бы еще прекраснее.

– Возможно, но я все же думаю, что… немного меньше. – И вы полагаете, красота стоит таких ухищрений?

– Если Бог одаряет тебя, он рассчитывает, что ты извлечешь из его дара наибольший прок. Разве не такова же тайна таланта?

– Да-да, я понимаю вас.

– Только не пытайся сама прибегать к таким средствам, – предостерегла она. – Я не хочу, чтобы ты начала вываривать липучки и пить отвар. Это опасно.

– Но ведь и для вас тоже.

– Я разумна и знаю, что делаю. Элен немножко колдунья. Она много такого знает и стала моей союзницей. Ее не слишком любят под лестницей… и между прочим, это помогло нам сблизиться. Я знаю, что они терпят меня, пока я их не трогаю, но твой отец нарушил извечный порядок вещей, когда женился на гувернантке. А кожа у тебя хороша сама по себе. Она еще ничем не тронута… совершенна. Какое-то время ей можно не уделять внимания.

– Я рада, что вы приобщили меня к своим тайнам.

– Прекрасно, а ты не хочешь приобщить меня к своим? Как поживает Джеми? Не смей говорить ему о том, как я помогаю себе быть красивой. Мне и тебе не следовало доверяться, но мы ведь хорошие друзья с тобой, правда?

– Да, конечно. У Джеми все хорошо. Только он начинает терять терпение. Ему не нравятся мои посещения замка Глисон.

– Это не удивительно. Ох, Девина, я надеюсь, что все разрешится благополучно для тебя и Джеми.

– На моем месте вы стали бы женой Алестера Макрея, если бы он сделал вам предложение.

– Почему ты так думаешь?

– Вы решили бы, что это разумно.

– В душе я романтичная женщина, дорогая. Вот почему я стараюсь помочь тебе и Джеми.

– Мне думается, вы имеет большое влияние на отца.

– Кое в чем – да. Но в этом дело едва ли. Он просто сросся с условностями, ты сама знаешь.

– Когда как, – заметила я. Она рассмеялась.

– Едва ли найдется человек… всегда один и тот же. Иногда его устраивает верность самому себе, и тогда он забывает, что всегда считал это важным. Но это к тебе не относится. Доверься мне. Я постараюсь вам помочь – тебе и Джеми.

Вскоре после этого разговора отец снова слег. Но на сей раз заболела и Зилла. Она оправилась первой и целиком отдалась, при моей помощи, уходу за отцом.

– Должно быть, мы что-то нехорошее съели, – сказала Зилла.

Миссис Керквелл негодовала:

– Уж не хочет ли она сказать, что болезнь пришла с моей кухни?

Я напомнила ей, что в вечер, когда оба заболели, они обедали в доме одного из коллег отца.

– Это не могло произойти у нас в доме, – добавила я, – ведь я в тот день обедала дома, и со мной ничего не случилось.

Миссис Керквелл смягчилась.

– И все-таки мистеру Глентайру не помешает доктор, – сказала она. – Впервые хозяин заболевает два раза подряд за такое короткое время.

– Я предложу ему это, – согласилась я. В ответ на мои слова Зилла сказала:

– Неплохая мысль, хотя я уверена – виновата пища, а такие расстройства проходят быстро. Кроме того, я и сама приболела. Правда, мне было не слишком плохо, но я и ем гораздо меньше твоего отца. Я думаю, виновата телятина, которой нас угощали у Кеннингтонов. Я слышала, телятина может выделывать с людьми нехорошие фокусы. Посмотрим, как Дэвид отнесется к тому, чтобы показаться доктору.

Поначалу отец наотрез отказался, но Зилла сумела его переубедить.

Когда пришел доктор Доррингтон, отец уже почти оправился от приступа. Было около половины двенадцатого, и Доррингтона пригласили к завтраку. Он был другом семьи с давних пор. Его возраст приближался к шестидесяти, и весь последний год мы гадали, когда он решится отойти отдел. У него был молодой племянник, который заканчивал обучение и работал в одной из больниц Глазго. Все понимали, что настанет время – и юноша унаследует практику дяди.

Я слышала, как отец встречал доктора в прихожей.

– Заходите, заходите, Эдвин. Я не вижу в осмотре необходимости. Но в конце концов, чего не сделаешь ради спокойствия в семье… особенно когда просит жена.

– Между прочим, маленькая проверка вам не повредит. Они прошли в спальню.

Когда я спустилась к завтраку, доктор тепло меня приветствовал. Он не упускал случая напомнить, что с его помощью я явилась на свет. Это как будто давало ему право относиться ко мне с какой-то собственнической заинтересованностью. Он навещал маму во время ее болезни и очень скорбел, когда она умерла.

Я не могла не видеть, что он очарован Зиллой.

– Все в порядке? – спросила я.

– Да… да, – таков был его ответ, но звучал он не очень убедительно.

Тем не менее завтрак прошел приятно. Зилла была в хорошем настроении и уделяла доктору много внимания. Она чуть-чуть флиртовала с ним, и это как будто ему нравилось; отец же просто таял от умиления.

Потом я поговорила с Зиллой.

– С отцом что-нибудь неладно? – спросила я.

– Он ведь не молод, правда? Хотя ничего серьезного доктор не нашел.

– Ваши слова не кажутся мне убедительными.

– Я вынудила старого Доррингтона сказать мне правду… полную правду. К несчастью, это уже второй приступ за последнее время. Вероятно, и на сей раз виновата пища… ибо мне тоже было плохо. Он сказал, что твоему отцу следует больше заботиться о здоровье. Он может временами чувствовать слабость… внутреннюю слабость. Сердце здорово, но доктор упирал на возраст.

– Отец не слишком стар.

– Но и не слишком молод. С возрастом нужно проявлять большую осторожность. – Она положила мне на плечо руку. – Не думай об этом. Я забочусь о нем. Обнаружила в себе скрытые до сих пор таланты. Ты разве не считаешь, что я хорошая сиделка?

– Отец как будто так думает.

– Он считает правильным все, что я делаю.

– Это прекрасно для вас.

– Ты права, и я намерена сохранить такое положение События подошли к логическому завершению вскоре после того, как Алестер Макрей зашел повидаться с отцом.

Мужчины закрылись в кабинете и пробыли там довольно долго. Алестер не остался на завтрак и ушел, ни с кем больше не повидавшись.

Отец послал за мной и, когда я вошла в кабинет, благосклонно мне улыбнулся.

– Закрой дверь, Девина. Я хочу поговорить с тобой. Я сделала то, что он просил.

– Садись.

Я села, а он подошел к камину и встал около него, сунув руки в карманы и раскачиваясь с пяток на носки и обратно, словно собирался выступить на собрании.

– У меня есть для тебя хорошие новости, – заговорил он. – Меня посетил Алестер. Он просил у меня согласия отдать тебя ему в жены.

– Это невозможно. – Я встала.

– Невозможно?! Что это значит?

– Я помолвлена с другим.

– Помолвлена! – Он смотрел на меня с ужасом, слова застревали у него в горле – так он был потрясен моим признанием. – Помолвлена! – повторил он, наконец. – С… с…

– Да, с Джеймсом Нортом, – договорила я за отца.

– С этим… этим… студентом!

– Да, ты знаком с ним.

– Но… ты – дура.

– Возможно, – я ощутила прилив храбрости. Я не собиралась поддаваться запугиваниям. Я любила Джеми и хотела стать ему женой. Я не намерена была позволить отцу распоряжаться моей жизнью. Какое право имел на это он, после того как ввел в дом Зиллу и держал ее здесь под видом моей гувернантки? Я вспомнила ночную сцену. Воспоминание придало мне мужества.

– Ты забудешь эту чепуху, – сказал он.

– Это не чепуха, а лучшее, что случалось в моей жизни. Он поднял глаза к потолку, словно обращаясь к незримому собеседнику там, наверху.

– Моя дочь – идиотка, – вымолвил он.

– Нет, отец. Моя жизнь принадлежит мне, и я проживу ее так, как хочу. Ты сделала то, что хотел, и я поступлю так же.

– Ты сознаешь, с кем разговариваешь?

– Да, отец, я разговариваю с тобой.

– Такая неблагодарность…

– А за что я должна благодарить?

– Все эти годы… я заботился о тебе… ставил твое благополучие превыше всего…

– Превыше всего?

Я подумала, что сейчас он ударит меня. Он двинулся в мою сторону и вдруг резко остановился.

– Ты встречаешься с этим молодым человеком?

– Да.

– А еще что?

– Мы обсуждаем наше с ним будущее.

– А еще что? – повторил он. Внезапно меня охватила злость.

– Я не знаю, что ты хочешь услышать, – сказала я. – Джеймс всегда вел себя по отношению ко мне, соблюдая все приличия, как настоящий джентльмен.

Он иронически рассмеялся.

– Не следует судить о других по себе, отец, – сказала я.

– Что такое?

– Нет смысла изображать передо мной добродетельного семьянина. Я знаю, что ты привел в дом свою любовницу. Я знаю, что она посещала твою спальню, до того как вы поженились. Правду говоря, я видела, как она входила к тебе.

Бледный как смерть, он смотрел на меня вытаращенными глазами.

– Ты, ты… потеряла стыд…

Я почувствовала себя на высоте положения.

– Нет, отец, это ты потерял стыд, – выпалила я. – Ты, изображавший из себя добродетельного, уверенного в своей правоте человека. У тебя есть свои тайны, не правда ли? Мне думается, не тебе осуждать мое поведение и действия моего суженого.

Он был ошеломлен. Я видела, что его вера в себя потрясена до самых основ. Я сорвала с него маску, и он понял, что все это я знала о нем довольно долго.

И вдруг его взорвало. Он бросил на меня полный ненависти взгляд. Я разрушила скорлупу благопристойности. Я выставила его обычным греховным существом; несколько моих слов уничтожили ауру, которую он всегда пытался создать вокруг себя.

– Ты неблагодарная девчонка, – выкрикнул он. – Ты забыла, что я твой отец.

– Забыть это я не в силах. Сожалею, но вынуждена отказать Алестеру; я сообщу ему, что уже помолвлена с Джеми.

Я открыла дверь и собиралась уйти. Отец утратил контроль над собой.

– Только не обольщай этого студента мыслью, что остаток жизни он проживет в роскоши, – крикнул он. – Если ты выйдешь за него, то не получишь ни гроша из моих денег.

Я убежала к себе наверх и закрыла дверь.

Примерно через час ко мне пришла Зилла. Я сидела в комнате, потрясенная столкновением, и размышляла над тем, что же произойдет теперь. Я хотела свидеться с Джеми и рассказать ему о том, что произошло между отцом и мною.

Зилла смотрела на меня в ужасе.

– Что ты наделала? – начала она. – Твой отец бушует. Говорит, что вычеркнет тебя из завещания.

– Алестер Макрей намерен предложить мне стать его женой. Он просил согласия у отца, и тот, конечно, его дал. Он уже благословил Алестера и собирался благословить меня. Тогда я сказала ему, что помолвлена с Джеми.

– Я узнала это от отца. Не слишком ли ты поспешила?

– Что мне оставалось делать?

– Ничего, пожалуй. Но что ты теперь собираешься предпринять?

– Я не выйду за Алестера Макрея, хотя отец хочет этого.

– Конечно, не выйдешь. Ох, Девина, какой скандал! Тебе нужно немедленно поговорить с Джеми.

– Я пошлю к нему на квартиру записку и назначу встречу на вечер.

– Предоставь это мне, я отправлю к нему кого-нибудь из слуг.

– Спасибо тебе, Зилла.

– Не отчаивайся, все наладится.

– Не думаю, что отец сможет меня простить.

– Простит. Будет вынужден это сделать. Такое случается в семьях.

– Спасибо, Зилла.

– Ты ведь знаешь, что я хочу тебе помочь? Кроме того, меня немного тревожит здоровье твоего отца. Старый Доррингтон утверждает, что беспокоиться не о чем, но я не хочу, чтобы отец сверх меры расстраивался.

– Да-да, я понимаю. Я так рада, что вы рядом.

– Ну, хорошо, пиши записку, и мы устроим тебе встречу с Джеми. А он должен будет тебе предложить побег на Гретна-Грин.

– Вы думаете, он сделает это?

– Но это же так романтично.

– А что дальше? Где нам жить?

– Говорят, любовь побеждает все.

– Я чувствую, что должна уйти от отца, и, уверена, он хочет того же самого.

– Он хочет одного – чтобы ты вышла за человека с солидным состоянием вроде Алестера Макрея. В конце концов, этого хотят все отцы для своих дочерей.

– Но если дочь любит кого-то другого…

– Хорошо, пиши свое письмо Джеми. Расскажи ему, что произошло, и посмотрим, предложит ли он тебе Гретна-Грин. Если – да, я сделаю все, чтобы помочь тебе.

– Еще раз спасибо, Зилла, без вас мне было бы невыносимо трудно.

– Ты благодаришь меня, дорогая, и я счастлива быть с тобой рядом. Конечно, тебе нужен человек, который присматривал бы за тобой.

Я написала письмо, и его отнесли Джеми. Назавтра Джеми ждал меня на скамейке в саду. Выслушав мой рассказ о последних событиях в доме, он пришел в ужас.

– Значит, этот человек собирается сделать тебе предложение и уже получил согласие твоего отца?

– Я сразу объяснила отцу, что помолвлена с тобой.

– А что отец?

– Не знаю, как он будет действовать. Может быть, выгонит меня из дома. Он говорит, что лишит меня наследства, если я выйду за тебя.

– Боже праведный! Как все ужасно!..

– Он так говорит. Он никогда не простит мне того, что я ему сказала… даже если бы я согласилась стать женой Алестера Макрея. Что же мы с тобой будем делать, Джеми?

– Пока не представляю.

– Зилла говорит, что нам нужно убежать и пожениться на Гретна-Грин.

– А дальше? Ты не можешь жить у меня на квартире. Я должен учиться еще два года и сдать экзамены. На что мы будем существовать?

– Не знаю. Надеюсь, кто-нибудь нам поможет.

– Ты всегда жила в роскоши и понятия не имеешь о жизни впроголодь.

– Может быть, нам помогут твои родные.

– Они очень бедны, Девина. Они не в состоянии нас поддержать.

– Так что же нам делать?

– Не знаю.

Я была обескуражена. Я ждала восторгов от Джеми – ведь я призналась отцу, что мы помолвлены, и твердо заявила, что мужем моим будет только Джеми. Оказалось, что романтика не выдержала соприкосновения с заурядной проблемой – как жить дальше.

– Нам остается только одно, – мрачно сказал он под конец. – Ждать, когда я закончу университет. Жениться сейчас мы не можем. Я живу на средства семьи и не могу просить родных содержать еще и свою жену.

– Значит, я буду для тебя бременем?

– Нет, конечно, но ты должна понять, что сейчас совместная жизнь просто невозможна.

Я была раздавлена. Я поняла, что потерпела неудачу.

– Что же делать мне? Я уже все сказала отцу.

– Пока поживи в семье и наберись терпения до того времени, когда мы что-нибудь придумаем.

– Зилла обещала помочь. Она предполагала, что ты предложишь мне бежать отсюда.

– Это неразумно, Девина. Я бы хотел поступить по-твоему, но не могу. Ну почему это должно было случиться именно сейчас?

– Жизнь идет вне зависимости от наших желаний: Как я вернусь домой и скажу «нет» Алестеру Макрею? Отец в бешенстве. Он ведь решил выдать меня за него.

– Неужели он запретит тебе иметь собственное мнение?

– Отец не позволяет никому, кроме Зиллы, иметь свое мнение. Его слово – закон, и он считает, что все вокруг должны ему подчиняться.

– Нужно что-нибудь придумать, Девина.

– Но что?

Он помолчал немного. Затем сказал:

– Это дурно пахнет, и я в сомнении, имеет ли смысл мое предложение, но… может быть, тебе стоит поводить твоего жениха за нос.

– Что ты имеешь в виду?

– Скажи ему, что пока не готова дать окончательный ответ, должна подумать над его предложением, оно так неожиданно и все такое прочее. Попроси у него время для размышлений. Тогда какое-то время выиграем и мы. Надеюсь, что-нибудь удастся устроить. Как знать, вдруг все наладится.

Мы можем снимать квартиру… найти дешевую, пока я буду учиться. Не знаю, удастся ли нам это. Но мне позарез нужно время, чтобы все взвесить и оценить… нужно время…

– Ты надеешься что-то придумать, чтобы мы могли пожениться?

– Я могу обсудить это с родными. Вдруг они смогут поддержать нас. Но для этого нужно время.

– Мы должны устраивать нашу жизнь вместе, Джеми.

– Что за человек этот Алестер Макрей?

– Уверена, что хороший. У него приятная наружность. Он мне очень нравится. Любезный, ведет себя как джентльмен. Я думаю, его можно будет, как ты говоришь, поводить за нос. Мне не по душе это. Наверно, нечестно делать вид, будто я собираюсь выйти за него, в то время как ничего подобного не намерена делать.

– Я знаю, знаю. Но от этого зависит так много. Я найду решение. Мы поженимся… но в нынешнем моем положении… нищего студента… я должен все как следует обдумать.

– Да, конечно. Мне хочется, чтобы Алестер Макрей нашел себе кого-нибудь. Чтобы он безнадежно влюбился и забыл меня.

– Нам не остается ничего, кроме надежды, – сказал Джеми.

Зилла попросила меня пересказать наш разговор. Я сделала это.

– Он не похож на отчаянного рыцаря, ты не находишь? – заметила она. – Я думала, он подхватит тебя и тут же уведет на Гретна-Грей.

– В этом нет смысла, Зилла. Где нам жить?

– У него же есть комната в городе, верно?

– Она на одного.

– Любовь не знает границ.

– Ох, Зилла, нужно понять его.

– Я его понимаю. Он вправе быть разумным. Но мне казалось, он из тех, кто может быть увлечен романтикой любви.

– Я уверена, что вы всегда поступаете самым разумным образом.

– В любых обстоятельствах? – сказала она так, словно спрашивала сама себя.

– В любых, – настаивала я и открыла ей план Джеми, состоявший в том, чтобы не давать Алестеру Макрею окончательного ответа.

– Разумный план, – одобрила она. – Алестер поймет тебя. И согласится подождать. Отец на время успокоится. Решит, что ты согласилась подчиниться и спасаешь свою гордость, прося об отсрочке. Между тем я нашепчу ему кое-что на ухо. Жизнь войдет в обычное русло, а тем временем что-нибудь возьмет да изменится.

– И мне нужно обдумать, как быть дальше, – сказала я.

– Я тебя понимаю.

Я поступила так, как намеревалась. Алестер был очарователен, я ненавидела себя за обман. В торжественных выражениях он предложил мне руку и сердце.

– Девина, я был вдовцом более пяти лет, – начал он, – и не думал, что женюсь снова, но, увидев вас в Глисоне, я сказал себе: «Пробил твой час. Твоя новая жена – вот она.» Выйдете ли вы за меня замуж?

Мне было тяжело. Я опустила глаза, он с нежностью смотрел на меня.

– Вы полагаете, я спешу? – спросил он.

– Мы еще слишком мало знаем друг друга.

– Что до меня – то достаточно.

– Мне не показалось, что я… пробудила в вас такие чувства, – я заставляла себя говорить неправду.

– Они именно таковы. Дорогая Девина, простите меня за поспешность, но я хотел показать вам, как вас ценю. Так каким же будет ваш ответ?

Что я могла ему сказать? Я с трудом удержалась, чтобы не выкрикнуть ему всю правду: "Я никогда не стану вашей женой. Я помолвлена с Джеми, и как только он сможет жениться на мне, это произойдет. Но говорить об этом я не могла. На карту было поставлено слишком многое. Джеми нужно было время, отец мог в ярости выгнать меня из дома. Я не имела права допустить это."

– Я не могу… пока еще… прошу вас, – выдавила я из себя.

– Я все понимаю, Девина. Конечно, мое предложение так внезапно. Вам необходимо время и я его вам, естественно, предоставляю. А пока вы думаете, я наберусь терпения. И постараюсь убедить вас в том, что для нас обоих стать мужем и женой будет благодатью.

– Вы очень великодушны и прекрасно все понимаете, мистер Макрей.

– О, прошу вас, называйте меня Алестером, а великодушным и понимающим я буду до конца наших дней.

Все оказалось легче, чем я предполагала, хотя я не могла не презирать себя за то, что делаю.

Алестер ушел в кабинет отца, и, пока дверь не закрылась, я, проходя мимо в свою комнату, успела услышать первые его слова:

– Девина немного обескуражена. Боюсь, я чересчур поспешил. Все будет хорошо. Ей нужно некоторое время на размышления.

Я представила выражение удовлетворения на лице отца.

Вскоре я обнаружила, что отец не разочарован. Для молодой девушки естественны были известные колебания; и хотя я скорее всего убедила его в том, что перестала быть той послушной невинной девочкой, каковой он меня представлял, он тем не менее стал относиться ко мне с чуть большей благосклонностью.

Мой взрыв и откровения по поводу компрометирующего поведения навсегда должны были охладить наши отношения с отцом; однако, если бы я согласилась с его волей и стала женой Алестера Макрея, он наверняка бы смягчился.

Зилла настаивала на том, чтобы отец отдохнул. Она устраивала настоящие спектакли, запрещая ему выходить из дому, когда ей казалось, что это для него рискованно. Он протестовал, но ему, несомненно, нравились знаки внимания со стороны молодой жены…

– Ты делаешь из меня инвалида, – ворчал он, делая вид, что сердится.

– Ни в коем случае. Я стараюсь снова сделать тебя сильным человеком, какой ты на самом деле есть. Прими мои заботы как должное. Не будь нетерпеливым, как капризный маленький мальчик, и обещаю, что скоро ты будешь совсем здоров.

Странно было слышать, что с отцом говорят в такой манере, но он принимал ее… от Зиллы.

Зилла стала часто бывать в городе то со мной, то одна с Хэмишем на козлах. Она что-то говорила о магазинах и прогулках по прекрасному древнему городу. Еще она говорила, что находит Хэмиша забавным.

Однажды я зачем-то зашла на кухню. Миссис Керквелл разговаривала с Элен, когда заявился Хэмиш.

– Крысы, – бросил он.

– Что такое? – спросила миссис Керквелл. – Крысы на конюшне. Я видел одну… черную и здоровенную как кошка.

– Дожили, – выговорила миссис Керквелл, опускаясь с потрясенным видом на стул.

– Бегает по конюшне, – продолжал Хэмиш, – как в добрые старые времена. Наглая до невозможности. Увидела меня… стоит и смотрит. Я швырнул в нее камнем – а она смотрит, и ни с места.

– Слышать об этом не хочу, – сказала миссис Керквелл. – Надеюсь, они не начнут шастать ко мне на кухню.

– Не беспокойтесь, миссис Кей, я знаю, как их извести.

– И как же? – спросила я.

– На это есть мышьяк, мисс.

– Мышьяк! – вскрикнула миссис Керквелл. – Яд!

– Не говорите! Но как раз мышьяком я угощу крыс. Всех отравлю. Вот так.

– А где ты возьмешь мышьяк? – спросила я. Он усмехнулся и подмигнул мне.

– У Хенникера.

– Разве его продают?

– Конечно. Ты говоришь, что тебе нужно, и вписываешь свое имя в книгу. Вот и все.

– Но мышьяк можно получить из липучек для мух, – неосторожно бросила я.

– Из липучек?! – воскликнула миссис Керквелл. – О, да, я вспоминаю тот случай. Только забыла имена. Женщина убила мужа. Вываривала липучки или что-то такое. На этом она и попалась. Сказала, что делала отвар от полноты.

– Да, это так, – заметила я. – Некоторые дамы пьют его.

– Мне странно, что вы знаете про такие вещи, мисс Девина. Что до вас, Хэмиш Воспер, я не хочу больше ничего слышать о крысах. Ничего себе – крысы! Не желаю видеть никаких крыс у себя на кухне, вот что я вам скажу.

– Понял, – сказал Хэмиш, дотрагиваясь рукой до лба. – Предоставьте мне этих тварей.

Алестер Макрей стал частым гостем за нашим столом, а мы – за его. У него был прекрасный, похожий на наш, дом на тихой площади. Он был уютен, со вкусом обставлен, слуги встречались на каждом шагу.

Отец не скрывал удовлетворения и, как мне казалось, начинал понемногу примиряться с тем, что я кое-что знала о его личной жизни, хотя, конечно, ему хотелось бы сохранить это в тайне. Он полагал, что я, как он говаривал, «образумилась».

Такие же мысли посещали и Зиллу, о чем я догадывалась по ее взглядам. Мне было стыдно разыгрывать этот фарс. Я ощущала себя предательницей по отношению к себе самой, Джеми, Алестеру… всем вокруг.

Я постоянно напоминала себе, что вынуждена так поступать. Джеми предложил такой способ действий. Я обязана заботиться о будущем вместе с ним. Наше будущее важнее всего остального.

Джеми изменился. Из наших отношений ушла радость. Он стал задумчив и меланхоличен. Сказал, что ему претит самая мысль о моих встречах с Алестером Макреем и уловках, к которым я вынуждена прибегать.

– Но у нас нет выбора, – говорил он. – Во всем виновата проклятая бедность. Мне ли тягаться с таким богачом, как Алестер Макрей.

– В один прекрасный день ты, возможно, станешь богатым, и мы посмеемся над своими терзаниями.

– Да, возможно. Но мы страдаем сейчас, а я беден как церковная крыса. Он говорит с тобой… о женитьбе?

– Нет, он в самом деле очень великодушный человек. Думает, что придет час и я соглашусь стать его женой. Он делает скидку на мою молодость… считая меня наивнее, чем я есть на деле. Согласен ждать, пока я не буду готова. Уверен, что я соглашусь. Пытается завлечь, рассказывая, как будет заботиться обо мне. Я себя чувствую ужасно. Я занимаюсь обманом. Как бы мне хотелось покинуть свой дом. Не хочу в нем больше оставаться. Не знаю, в чем дело, но…

– У тебя ведь хорошие отношения с Зиллой?

– Да, она облегчает мне жизнь, однако… Порой мне кажется, что я не знаю ее. В душе она все-таки актриса, и я не различаю, когда она играет, а когда – нет.

– Она хорошая женщина.

– Отец боготворит ее.

– Неудивительно.

– О, Джеми, что же нам делать?

– Только ждать. Что-то должно произойти. Что-нибудь придумаем.

Мы пытались приободрить себя, обсуждая, как устроим свою жизнь, когда сможем быть вместе, но радость покинула наши отношения, и ее место заняли смутные опасения; мы не могли избавиться от них, как ни старались.

Однажды, собираясь на свидание с Джеми, я столкнулась в холле с Элен.

– О, как чудесно, что я вас встретила, мисс Девина. Вы собираетесь уходить? Не хотела просить вас, но я думаю, что если… – Она колебалась и морщила лоб.

– В чем дело, Элен?

– Я бы сходила сама, но сейчас не могу и не хочу, чтобы об этом узнала миссис Керквелл. Это ее убьет. Она ужаснется. Я обратилась к Хэмишу… но он отказался и попросил этим заняться меня. Сказал, что покажет, как это делать.

– Так чего вы от меня хотите, Элен?

– Ладно, так и быть! Сегодня утром я пошла выбросить мусор и, когда открыла крышку ящика – вы знаете, он стоит рядом с кухонной дверью, – оттуда выпрыгнула крыса.

– О, Боже!

– Вот именно. Я рада, что я, а не миссис Керквелл увидела ее. Я сказала Хэмишу, а он ответил, что сегодня не может – ему, наверно, придется везти хозяина в магазин. Мистер Глентайр предупредил Хэмиша, чтобы он был на месте. Хэмиш уже убил двух или трех крыс на конюшне и думает, что они повсюду. Он говорит, что крысы – умные твари.

– Миссис Керквелл будет вне себя.

– Да, Хэмиш сказал, нужно срочно поставить им преграду, иначе они проникнут в дом и быстро размножатся.

Я и подумала… ведь вы уходите… может, заглянете к Хенникеру и возьмете у него немного мышьяка.

– Об этом вы и хотели попросить меня? Мышьяк… только и всего?

– Ну да, на шесть пенни. Вас спросят – для чего, вы скажете – против крыс. Многие покупают для этого мышьяк. Потом вам нужно будет расписаться в книге. Так Хэмиш сказал.

– Ну, конечно, я куплю.

– Спасибо вам. Только никому не говорите. Люди так боятся крыс, а если миссис Керквелл узнает, с ней припадок случится.

– Хорошо, не беспокойся. Я куплю мышьяк и никому не скажу.

– А как только вы вернетесь, я насыплю отравы в мусорный ящик. Очень вам благодарна, мисс Девина.

Я сразу пошла в аптеку. За прилавком стоял молодой человек. Он улыбнулся мне.

– Мне нужно на шесть пенсов мышьяка, – сказала я. Он взглянул на меня с легким удивлением.

– Э-э… мисс, я обязан спросить, для чего вам нужен мышьяк. Таковы правила… если вы понимаете, о чем я говорю.

– Конечно, понимаю. У нас в саду завелись крысы. Их обнаружили на конюшне, а теперь они подбираются к дому.

– Это дело другое, – сказал он. – Но мышьяк – яд, поэтому я должен попросить вас расписаться в книге.

– Хорошо. – Он вынул из бюро тетрадь в красной обложке. На ней была наклеена этикетка с надписью: «Регистрационная книга отпуска ядов из аптеки Хенникера».

– Вы продаете много мышьяка? – спросила я.

– Нет, мисс. Но люди пользуются им для уничтожения вредителей, в том числе крыс. Мышьяк – очень сильный яд. Стоит крысе его лизнуть, и она умирает. Говорят, он как-то влияет на фигуру, и дамы пользуются им. Но я точно не знаю. Мужчины его тоже покупают. Он застенчиво посмотрел на меня. Они утверждают, что он прибавляет им силу.

– Силу?

– Понимаете, когда мужчина не очень молод…

Он открыл тетрадь, записал день, мое имя и адрес, который я ему сказала.

– Мышьяк на шесть пенни от крыс в саду. А теперь распишитесь вот здесь, мисс.

Я расписалась и вышла из аптеки с маленьким пакетиком в кармане юбки.

Джеми уже ждал меня. Мы, как обычно, поговорили, но встреча не принесла мне никакого облегчения, ибо я знала, что пройдет еще много времени, прежде чем он сможет вызволить меня из тяжкого положения, в котором я находилась.

Когда я подошла к дому, Элен поджидала меня и незаметно взяла пакетик.

– Я пока никого не видела, – сказала она. – Прямо сейчас насыплю в ящик.

Когда спустя несколько дней я встретила Элен, она сказала мне, что яд подействовал превосходно – она в этом не сомневается. С тех пор она не видела ни одной крысы, а миссис Керквелл даже не догадывается, что крысы завелись совсем рядом с кухней. Она снова попросила меня ничего не говорить миссис Керквелл.

Позже в этот день случилось вот что. Зилла уехала в экипаже, как поступала часто. Ей доставляло удовольствие ходить по магазинам, а иногда, как она говорила мне, Хэмиш устраивал ей прогулки по городу. Слушая мои рассказы об Эдинбурге, она прониклась к нему интересом и все чаще находила его теперь чарующим.

Обычно она возвращалась до пяти часов, чтобы успеть переодеться к обеду – это действо занимало у нее немало времени.

Я видела, что после второго приступа болезни отец все больше слабел. Зилла соглашалась со мною. По возвращении домой он теперь часто казался крайне усталым, и его почти не приходилось уговаривать отобедать не в столовой, а у себя в комнате. Зилла, конечно, обедала вместе с ним.

– В моем присутствии его меньше угнетает нездоровье, и он любит, когда я рядом.

Но в тот день уже подошло время обеда, а Зилла все еще не приехала.

Я спустилась узнать, что делается в доме. Экипажа у конюшни не было. Зашли мистер и миссис Восперы и сказали, что Хэмиш увез миссис Глентайр кататься, как обычно, и они должны с минуты на минуту вернуться.

Миссис Керквелл гадала, подавать или не подавать обед. Хозяин у себя в комнате, но, возможно, он ждет миссис Глентайр, чтобы сесть за стол вместе с нею.

– Ему нужно сообщить, – сказала миссис Керквелл, – и лучше всего это сделать вам, мисс Девина.

Я пошла к отцу. Одетый к обеду, он сидел в кресле.

– Это ты, дорогая? – спросил он с облегчением.

– Нет, Девина.

– Что случилось?

– Зилла пока не вернулась.

– Где она?

– Думаю, ходит по магазинам.

– Она с экипажем?

– Да.

– В этот час уже не торгуют.

– Да.

– Тогда где она?

Он схватился за ручки кресла и приподнялся. Выглядел он плохо: похудел, под глазами тени.

Я вспомнила слова миссис Керквелл о том, что он сильно изменился и что она уверена – нехорошо, когда старый мужчина женится на молодой женщине.

В этот миг я услышала стук колес по камням и бросилась к окну.

– Экипаж, это она приехала.

– Слава богу, – сказал отец.

Через несколько мгновений Зилла ворвалась в комнату.

– О, мои дорогие, какое приключение! Вы представить не можете, где я была. Мы поехали посмотреть на Артуров трон. Я мечтала его увидеть – ты замечательно о нем рассказывала, Девина… И как нарочно, сломался экипаж.

– А Хэмиш сумел починить его?

– О да. Но ему что-то там понадобилось, я даже не знаю – что. Он сказал, что наймет для меня кэб… но это оказалось непростым делом. Тогда он с Грехом пополам починил экипаж… и домой мы добрались. Правда, ужасно запоздали.

– Я так тревожился, – сказал отец.

– Как это мило с твоей стороны!

– Но моя тревога естественна.

– Отец только недавно узнал, что вы не вернулись к обеду, – вставила я.

– Я просто недоумевал, что могло с тобой приключиться, – подхватил отец.

Зилла взъерошила волосы.

– Но теперь я дома. И мы с тобой сейчас пообедаем вдвоем здесь. Извини нас, Девина… я думаю, сегодня так будет лучше.

– Конечно-конечно, – согласилась я.

Я покинула их и в одиночестве спустилась в столовую.

На другой день зашла мисс Эплъярд. Зилла была дома. Мне показалось, она немного напугана вчерашней поломкой экипажа. Мы с нею сидели в гостиной, когда доложили о приходе мисс Эплъярд.

Мы едва были с нею знакомы. В былые дни мама обменивалась с нею одним-двумя словами после посещения церкви. Говорили, будто мисс Эплъярд довольно злая сплетница, пробавляющаяся скандалами. Мама посоветовала однажды держаться от этой женщины подальше.

Я была в недоумении – почему вдруг она решила к нам зайти?

– Она спрашивает мистера Глентайра, – сказала Бесс. Уверена, что она сказала – мистера.

– Разве ей не известно, что в эти часы он в банке? – спросила Зилла.

– Не знаю, миссис Глентайр. Но сказала она так.

– Наверно, будет лучше, если ты пригласишь ее войти. Мисс Эплъярд вошла в гостиную и, увидев нас, смутилась.

– Я хотела видеть мистера Глентайра, – сказала она.

– Здравствуйте, мисс Эплъярд, – начала я.

Она кивнула, а потом довольно ядовито, как мне почудилось, посмотрела на Зиллу.

– Мне нужно поговорить с мистером Глентайром, – повторила она.

– Что-нибудь, связанное с банковскими делами? Он сейчас у себя в банке, вы знаете это, сказала Зилла, холодно глядя на гостью.

– Я знаю, что последнее время он частенько остается дома.

Откуда она могла это знать? Но она была из тех, кого больше волнуют не свои дела, а чужие.

– А мы не можем вам помочь?

Несколько мгновений мисс Эплъярд кусала в раздумье губы, словно бы принимая решение.

– Мне нужно сказать словечко миссис Глентайр, – наконец, выдавила она, со значением взглянув на меня.

– Я покину вас, – сказала я.

Примерно через десять минут я услышала, как хлопнула входная дверь, закрываясь за гостьей, и вернулась к Зилле.

Она сидела на софе и смотрела перед собой. Она казалась встревоженной.

– В чем же дело? – спросила я.

– Ей не дают покоя дела других людей. Я не поняла толком, о чем она говорила все это время. Глупая старая дура!

– Она как будто испортила вам настроение?

– Нет-нет. Я просто не выношу таких людей. Лезут в дела других и пытаются сеять сомнения.

– Зачем ей понадобился отец?

– Она что-то говорила о деньгах… я не поняла. Кто-то у нее есть в банке. Я рада, что Дэвида не оказалось дома. Ему не хватило бы терпения слушать эту околесицу.

– А почему мисс Эплъярд сочла ее не подходящей для моих ушей?

– Кто ее, глупую старую сплетницу, знает! Который час? Твой отец скоро вернется. Пора подняться наверх, принять ванну и переодеться. Ты не передашь мою просьбу принести немного горячей воды?

– Конечно. Вы уверены, что с вами все в порядке?

– А как же иначе? – В ее голосе слышалось легкое раздражение, что было на нее непохоже. Я не могла понять, почему Зиллу так вывел из равновесия визит мисс Эплъярд.

Я ушла к себе и не видела Зиллу вплоть до того часа, когда мы все собрались в тот вечер за обеденным столом.

Отец был чрезвычайно любезен. Тревога, пережитая им вчера из-за опоздания Зиллы, несомненно заставила его еще острее почувствовать, как она ему нужна.

Зилла заметила, что отец выглядит усталым и, если наутро ему не станет лучше, она намерена настоять на том, чтобы весь день он провел дома.

– Зилла! – воскликнул он.

– Да, именно так, – твердо заявила она, – я буду настаивать на этом… и буду няньчиться с тобой весь день. И никаких возражений.

Он пожал плечами и посмотрел на нее с огромной нежностью.

Я подумала – какую перемену Зилла произвела в отце. С нею он становился другим человеком.

Верная слову, она настояла на своем, и отец на следующий день остался дома.

– С ним все в порядке, – сказала она, – просто ему нужен отдых.

Ближе к полудню в дверь моей комнаты постучал а Элен.

– Мисс Девина, мне нужно поговорить с вам, – сказала она. – Я получила дурную весть.

– Дурную весть? – повторила я за нею. Она кивнула.

– От кузины, она живет рядом с матерью. Мать очень больна… скорее всего, едва ли выживет. Я должна поехать к ней.

– Конечно, Элен.

– Если можно, я поеду сегодня, мисс. Поезд на Лондон в два тридцать. Мне бы только поспеть на него…

– А как же со сборами? Времени так мало.

– Ничего, потороплюсь.

– Вы говорили с миссис Глентайр?

– Она наверху с хозяином. Я бы, конечно, сказала ей, но не решаюсь их беспокоить, вот и подумала, что обращусь к вам, а там – как получится.

– Я поднимусь и скажу, что вы хотите ее видеть. А вы пока соберете вещи. Хэмиш отвезет вас на станцию.

– Спасибо, мисс Девина. Вы сняли с меня такой груз. Я поднялась в спальню отца и постучалась. К двери подошла Зилла. Я мельком увидела отца. Он сидел в кресле в ночном халате.

– У Элен неприятности, – сказала я. – Очень больна ее мать. Ей нужно сегодня же выехать в Лондон. Она хочет повидать вас.

– Боже мой, бедняжка Элен. Я спущусь к ней прямо сейчас. Где она?

– У себя в комнате, укладывается.

Я ушла, а Зилла повернулась к отцу и что-то ему сказала.

Элен покинула дом в полдень.

В тот вечер я обедала вместе с отцом и Зиллой. Отец был в халате, но Зилла сказала, что убедила отца спуститься в столовую – мол, в компании веселее.

– Она обращается со мной, как с ребенком, – сказал отец и как-то по-детски надул губы.

После еды отец начал нетерпеливо искать глазами привычный бокал с портвейном, но Керквелл его еще не принес. Подав последнее блюдо, он всегда уходил и снова появлялся в столовой лишь для того, чтобы наполнить бокал из графина. Но, как можно было понять, мы покончили с обедом раньше обычного.

– Я налью тебе, папа, – сказала я и подошла к буфету. Вина в графине оставалось на донышке. Едва я отставила почти пустой графин, как вошел Керквелл.

– О, вы уже все сделали, – сказал он. – Прошу простить. Я видел, что графин почти пуст и спустился в погреб за новой бутылкой. Пожалуйста, мисс Девика, если вина маловато, долейте из моего графина.

– Спасибо, мистер Керквелл, – сказала я. – Вам налить, Зилла?

– Не сегодня, – ответила она.

Керквелл вопросительно посмотрел на меня. Я покачала головой.

– Нет, благодарю.

Он поставил полный графин рядом с пустым. Когда отец допил вино, Зилла сказала:

– Пора пожелать друг другу спокойной ночи, Девина. Я не хочу, чтобы твой отец перенапрягался.

В ответ – все тот же раздраженный и одновременно любящий взгляд.

Я попрощалась и ушла к себе.

Должно быть, около двух часов ночи меня разбудил стук в дверь.

Я спрыгнула с кровати и впустила Зиллу. Она была в ночной рубашке, босая, с распущенными волосами.

– Твоему отцу очень плохо, – сказала она. – Его терзают боли. Я думаю послать за доктором Доррингтоном.

– В такое время?

Я нашарила тапочки и надела халат.

– Не знаю, что и делать, – сказала Зилла. – Мне не нравится его вид.

Вместе с нею я прошла в их спальню. Отец лежал на кровати с пепельно-серым лицом; дышал он с трудом, и глаза у него были стеклянные. Казалось, ему очень больно.

– Наверно, очередной приступ, – предположила я.

– Он тяжелее предыдущих, мне кажется. Нужно послать за доктором.

– Я пойду разбужу Керквелла. Он и сходит за мистером Доррингтоном. Служанок нельзя отпускать из дому в такой час.

– Ты и впрямь это сделаешь?

Я постучала в комнату Керквеллов и сразу вошла. Керквелл уже вставал.

– Мне очень жаль, что приходится будить вас среди ночи, – сказала я, – но мистеру Глентайру очень плохо.

Керквелл, слегка смущённый тем, что я увидела его в ночной рубашке, торопливо накинул халат.

Когда мы с ним выходили из комнаты, миссис Керквелл уже начала одеваться, чтобы последовать за нами.

Взглянув на отца, Керквелл сказала, что немедленно идет за доктором. На его взгляд, это необходимо.

Потом к нам присоединилась миссис Керквелл. Она уже ничем – как и все мы – не могла помочь.

Нам показалось, что прошла вечность, прежде чем мы услышали стук лошадиных копыт – это в одноконной карете приехали Керквелл и доктор. Но к этому времени отец был уже мертв.

ОБВИНЯЕМАЯ

И начался кошмар. Последовавшие за смертью отца недели кажутся мне теперь нереальными. У меня было ощущение, что я очутилась в безумном угрожающем мне мире. Та ночь стала роковой в моей жизни.

Доктор оставался у отца довольно долго, а когда, наконец, вышел – был чрезвычайно серьезен. Он не сказал мне ни слова. Прошел мимо, словно не видя меня. Он казался глубоко потрясенным.

Скоро я поняла – почему.

Как только он удалился, ко мне в комнату вошла Зилла. В речи моей мачехи появилась какая-то не свойственная ей бессвязность.

– Он… э-э… он думает, что причиной может быть какой-то яд.

– Яд?

– Содержавшийся в том, что он принимал… или…

– Или?

– Или твоему отцу его просто подсыпали.

– Моему отцу подсыпали яд?

– Доктор говорит – будет вскрытие. Потом… расследование.

– Но… почему… он же болел. Это не было настолько уж неожиданным.

Она в ужасе затрясла головой.

– Нам всем нечего бояться, – сказала она, внимательно на меня посмотрела и добавила: – Ведь так?

– Но это ужасно, – крикнула я. – Почему… почему?

– Таков порядок, когда человек умирает неожиданно.

– Ужасно, ужасно, – повторяла я.

Она подошла и легла в постель рядом со мной.

Мы не спали всю ночь и немного поговорили. Я полагала, что ее мозг не оставляют те же страшные мысли, что терзали мой.

На другой день тело отца забрали из дома.

Заголовки в газетах были набраны кричащими огромными буквами:

ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ ЭДИНБУРГСКОГО БАНКИРА. ПРЕДСТОИТ ВСКРЫТИЕ ТЕЛА.

Об этом говорили повсюду. Наш дом притягивал к себе, казалось, весь город. Из окна я то и дело видела проходящих мимо людей – их стало гораздо больше обычного – они замедляли шаг и вглядывались в наши окна. Слуги, не переставая, шептались. Я чувствовала, что они исподтишка наблюдают за нами.

– Нет сил выносить это, – пожаловалась Зилла. – Скорей бы уж они заканчивали свое расследование и сказали нам все, как есть, даже самое худшее. Я так устала.

Наконец, был назначен день дознания у коронера. На него пригласили всех домашних, включая слуг. Многим из них предстояло выступить в качестве свидетелей.

Все находились в состоянии нервного напряжения – боялись и одновременно чуть ли не предвкушали час, когда они окажутся в центре драмы.

Доктор Доррингтон давал показания первым. Он заявил, что с первого взгляда на мертвого мистера Глентайра у него возникла мысль о яде. Затем были допрошены два доктора, производившие вскрытие. Доррингтон оказался прав – следы мышьяка в теле покойного присутствовали. Под действием яда воспалились желудок и кишечник. Печень и содержимое желудка, помещенные в запечатанные бутыли, были направлены на дополнительное исследование, но оба доктора не сомневались в том, что причиной смерти стал мышьяк, попадавший или вводившийся в организм, возможно, вместе с портвейном.

Зал зашумел.

Следователи узнали и многое другое. Например, что я купила на шесть пенсов мышьяка в аптеке Хенникера. Молодой человек, обслуживавший меня тогда, представил суду красную тетрадь, в которую вписал дату покупки и мое имя.

Оказалось, что еще раньше аптека продала мышьяк на те же шесть пенсов Хэмишу Восперу. Сначала суд захотел узнать, зачем покупал яд Хэмиш. На конюшне появились крысы, миссис Воспер видела их. Она утверждала также, что сын разбрасывал мышьяк на ее глазах. Сказала, что ей не нравится, когда кругом яд, но еще сильнее ей не нравятся крысы. Один из мальчиков, чистивших конюшню, подтвердил, что крысы появились и Хэмиш в самом деле рассыпал по углам яд.

Затем настала моя очередь. Меня спросили, зачем я покупала мышьяк. Я ответила, что крысы появились возле кухни. Одну обнаружили в ящике для мусора. Кто еще видел крысу? Я сказала, что своими глазами крысу не видела. Об этом мне сказала Элен Фарли, и она же попросила меня в тот день зайти в аптеку, поскольку сама не могла покинуть дом. Элен Фарли больше не работала в доме. Куда она уехала. Я не знала и не помнила день, к которому относился мой рассказ. Кажется, за день… или за два до смерти отца.

Я увидела недоверие в глазах присяжных, а коронер просто источал подозрительность.

Меня спросили о ссоре с отцом. Я решила выйти за студента, ведь так? В то же самое время джентльмен из Эдинбурга ухаживал за мной?

– Это… не совсем так. Мы были помолвлены тайно. – Значит, вам нравится иметь две жилы на одном смычке?

– Это не так.

– Ваш отец угрожал, что лишит вас наследства, если вы станете женой студента?

– Как вам сказать…

– Да или нет?

– Пожалуй, да.

– Он говорил что-либо определенное о том, что вам следует прервать отношения со студентом? Имела ли место сцена между вами?

Конечно, все это они знали заранее. И вопросы задавали только затем, чтобы поймать меня в ловушку.

Дал показания и Хэмиш Воспер. Он заявил, что не знал о крысах возле кухни. Он видел крыс на конюшне и вывел их с помощью шестипенсового пакетика мышьяка. Использовал ли он весь мышьяк против крыс? Да, конечно. Нашесть пенсов отпускают не так уж много яда, а крысы были очень большие.

– Значит, вы ни разу не слышали о крысах возле дома? Вы не просили Элен Фарли купить еще мышьяка?

Хэмиш со смущенным видом покачал головой.

– Если не ошибаюсь, я только раз упомянул о крысах, будучи на кухне, и миссис Керквелл была потрясена.

– Присутствовала ли мисс Глентайр при этом?

– Дайте припомнить… да, она была тогда на кухне.

Судьи уже смотрели на меня так, словно я была отравительницей. Сидевшая рядом со мной Зилла взяла мою руку и успокаивающе пожала ее.

Она выглядела прекрасно – немного бледная, с прекрасно уложенными волосами красноватого оттенка. Они были чуть видны из-под черной шляпы. На лице Зиллы была написана глубокая скорбь – как положено вдове из трагедии.

Зиллу спросили о портвейне. Она сказала, что после обеда ее супруг обычно выпивал бокал вина. Он держал портвейн и в спальне и, если не чувствовал себя усталым, тоже иногда выпивал бокал. Говорил, что это помогает ему заснуть.

– Пил ли он портвейн в вечер перед смертью?

– В спальне – нет. Он, по его словам, очень устал. А затем… вдруг случился роковой приступ.

– Значит, только бокал после обеда?

– Да.

– У вас не возникло никаких подозрений в связи с вином в тот вечер?

– Подозрений? Я… не совсем понимаю. Разве только… вина в графине оставалось совсем мало. Я помню, наш дворецкий, мистер Керквелл, принес другой, полный, графин.

Вызвали Керквелла. Он рассказал, что пошел за новым графином, когда увидел, что портвейна может не хватить. Когда же вернулся, мисс Глентайр уже налила вино в бокал и передала его своему отцу.

– Куда делось вино, что еще оставалось в графине?

– Я вылил его. В нем был осадок, и я решил, что хозяин не захочет пить такое вино.

– Где этот графин?

– На кухне. Когда вино кончается, графины забирают из буфета и моют… пока господа не попросят подать вина.

Жюри присяжных при коронере единодушно решило, что мой отец умер от приема внутрь мышьяка, и вынесло вердикт, констатировавший факт умышленного убийства.

Домой мы, Зилла и я, возвращались, потрясенные до глубины души, забившись в угол экипажа, чтобы нас никто не увидел и не узнал. Мы не разговаривали. Наши мысли были настолько ужасны, что произносить их вслух не было никакого желания.

На другой стороне улицы стояла кучка людей. Когда экипаж остановился и мы вышли из него, зеваки подошли поближе.

Мы уже стояли у дверей, как вдруг кто-то крикнул: «Убийца». Мне стало страшно.

Мы разошлись по своим комнатам. Я легла на кровать и попыталась вспомнить в подробностях все, что происходило и говорилось у коронера.

Как же так получилось, что когда несколько событий предстали в совокупности, то создалось впечатление о злостном умысле и моей вине. Что будет с моими отношениями с Джеми? Как он отнесется к происшедшему. Я была уверена – у него не возникнет сомнений в моей невиновности. Эта ссора с отцом… слухи о которой каким-то образом дошли до слуг. Тот факт, что я единственный раз, но перед самой смертью отца налила ему стакан портвейна. И, конечно, самое неприятное – приобретение мышьяка в аптеке. Создавалось впечатление, что здесь хорошо потрудился злой дух, который вознамерился уничтожить меня и придавал самым незначительным моим действиям зловещий смысл. Куда делась Элен Фарли, кто мог сообщить следователям, что она попросила меня купить мышьяк? В самом деле, оставалось только поверить в злой рок, который наслал на ее мать болезнь – и заставил Элен уехать – как раз в тот момент, когда она была так нужна здесь, чтобы подтвердить мои слова.

Что же подумали все эти люди? Что я купила мышьяк для убийства собственного отца? И только по той причине, что он угрожал лишить меня наследства, если я выйду замуж за Джеми?

Мне было очень плохо и страшно.

Вечером я написала Лилиас. Мне всегда было приятно рассказывать ей о своей жизни и получать весточки от нее. Она начала смиряться со своей судьбой, постепенно привыкала к сельской жизни; одна из ее сестер стала гувернанткой, и Лилиас заменила ее в доме.

С этого дня в наших отношениях как будто появилась дополнительная, особая, связь. Обе мы были несправедливо обвинены, ведь, как мне показалось, присяжные после дознания у коронера наверняка пришли к мысли, что отца убила я.

А убийство было гораздо более тяжким преступлением, чем воровство.

Я говорила себе, что преувеличиваю. Не могут же присяжные в самом деле подумать на меня.

Я подробно описала Лилиас свою ссору с отцом, не забыв его угроз лишить меня наследства.

«Меня не волнуют деньги, Лилиас, – писала я, – и это правда. К ним безразличен и Джеми. Мы хотим только быть вместе и будем вместе, когда Джеми станет адвокатом. Мы обоснуемся в Эдинбурге, у нас родится много детей. Так хочу я. И вдруг случилась такая беда. У дома, когда мы вернулись, нас ждала толпа. Не могу передать, как это подействовало на меня. Но худшее из всего – мышьяк. Именно я ходила к Хенникеру. Именно мое имя записано в аптечном журнале. Все это использовано против меня, Лилиас. И нет Элен, чтобы подтвердить мой рассказ. Если бы она вернулась. Может быть, так и будет…»

У меня становилось легче на душе, когда я писала Лилиас. Словно разговаривала с нею.

Я запечатала письмо и решила отправить его назавтра.

Я легла в постель, но сон не шел ко мне. Меня преследовали сцены в зале суда. В ушах гудели чьи-то голоса, вопросы… ответы, казавшиеся мне предательством.

Через два дня распоряжением прокурора меня арестовали по обвинению в убийстве собственного отца.

В последовавшие за этим мрачные дни я часто говорила себе: не случись этого, я никогда не встретилась бы с Нинианом Грейнджером.

Меня увезли в закрытой карете. Несколько зевак видели, как я вышла из дома. Какими же теперь будут заголовки газет, подумала я. И поняла, что меня это почти не трогает. Я не могла поверить, что имя такого доселе незначительного человека, как я, вдруг окажется в заголовках газет. И не могла поверить, что я не только окажусь замешанной в деле об убийстве, но и стану в нем главной фигурой. Казалось, прошли годы с тех пор, как мы с мамой выезжали в экипаже на прогулку и в комнатах с изысканными занавесками на окнах пили чай у соседей, таких же благополучных, как мы. Казалось, даже Зилла появилась в нашем доме давным-давно. Неужели с таким заурядным человеком, как я, могло такое случиться?

Необычного произошло много, но самым необычным было то, что я, Девина Глентайр, дочь уважаемого эдинбургского банкира, оказалась в тюрьме по обвинению в его убийстве.

Как такое могло случиться? Все началось, когда в дом вошла Зилла – нет, раньше: когда прогнали Лилиас. Если бы осталась Лилиас, никогда не появилась бы Зилла. Отец не женился бы второй раз. Я бы сказала Лилиас, что должна купить мышьяк. Возможно, она пошла бы со мной в аптеку. Почему я никому не сказала об этой покупке? Ни Зилле… ни Джеми.

Меня поместили в небольшой камере. Я рада была одиночеству, и именно туда пришел повидать меня Ниниан Грейнджер.

Высокий, довольно худой человек, лет двадцати восьми, как мне показалось. В нем чувствовалась властность и то, в чем я нуждалась тогда более всего, – уверенность.

– Меня зовут Ниниан Грейнджер, – представился он. – Ваша мачеха наняла меня защищать вас. Вам нужен кто-нибудь в помощь. Я и есть такой человек.

С самого начала он держался очень дружелюбно, и вскоре не оставалось сомнения в том, что он сочувствует мне, девушке, обвиненной в убийстве задолго до того, как она узнала жизнь. Он сказал, что не сомневался в моей невиновности, стоило ему только увидеть меня. В то ужасное время я пребывала в полном смятении, именно в подобной поддержке нуждалась превыше всего и никогда не забуду человека, который мне ее подарил.

Уверена, что подход Грейнджера к делу выделял его из среды большинства адвокатов. Он не только с самого начала вселил в меня толику уверенности; благодаря ему стало понемногу исчезать жуткое ощущение, что я совсем одна во враждебном мире. Уже после первой встречи я заметно воспряла духом.

Странно, но он кое-что рассказал мне и о себе, поэтому со стороны наше свидание могло показаться встречей двух людей, которые вот-вот станут друзьями. Его отец был старшим партнером в товариществе «Грейнджер и Дадли». В один прекрасный день в его названии должно было появиться имя моего адвоката – «Грейнджер, Дадли и Грейнджер».

– Я практикую уже пять лет… со времени получения диплома. Вы не помните дела Орленд Грин? Уверен – не помните. Все складывалось для миссис Орленд Грин очень плохо, но я спас ее и горжусь своей победой. Я говорю вам это для того, чтобы вы не думали, будто вас будет защищать неопытный адвокат.

– Я так не думала.

– Хорошо, давайте перейдем к фактам. Вас не пригласили дать свидетельские показания перед жюри присяжных. Очень жаль. Уверен, вы произвели бы хорошее впечатление. Видя вас перед собой, невозможно поверить в вашу виновность.

– Но я в самом деле невиновна.

– Я это знаю и вы знаете, но нам предстоит убедить других в том же самом. Вы должны составить объяснительную записку. О ней я хочу с вами поговорить. Очень прискорбно, что именно вы купили мышьяк, а Элен Фарли не оказалось на дознании, чтобы подтвердить ваши слова. Если мы ее отыщем, картина предстанет в ином свете. Очень плохо, что она исчезла. Ну да ничего, мы ее найдем. Как долго она работала у вас?

– Не помню точно, наняли ее до или после появления Зиллы. Мне кажется, за несколько дней до того.

– Зилла – это миссис Глентайр, ваша мачеха?

– Да. Она вошла в дом в качестве моей гувернантки, когда уволили прежнюю.

– И стала женой вашего отца. Довольно романтично, не правда ли? Она не похожа на гувернантку.

– Именно это я говорила ей всегда.

– Весьма привлекательная дама. Уверен, она произведет в суде неизгладимое впечатление.

– Я надеюсь, она будет там.

– Она – главный свидетель. Именно она была с вашим отцом в момент его смерти. Ее показания будут иметь особую важность. Но нам просто необходимо найти Элен Фарли, и она должна будет подтвердить, что попросила вас купить для нее мышьяк. Вы его купили, отдали ей, и на сем ваше общение с ядом закончилось?

– Да, именно так.

– Значит, она нам необходима.

– Я знаю, что она уехала в Лондон. Она спешила на лондонский поезд. На станцию ее отвозил Хэмиш Воспер.

– Лондон – большой город, но мы обязаны ее найти. Для вашего дела – это самое главное. Теперь расскажите мне о студенте.

– Его зовут Джеймс Норт. Мы встретились в старом городе, где я заблудилась, и стали друзьями.

– Понимаю. С этого все началось. Вы встречались тайком?

– Только отец не знал о наших встречах.

– А ваша мачеха знала?

– Да, она очень сочувствовала нам. Однажды Джеми был приглашен в наш дом к обеду. Мне думается, это устроила она.

– Именно после этого ваши отношения с отцом обострились, и он решил отдать вас замуж за мистера Макрея?

– Да, мистер Макрей пригласил нас к себе домой и стал частым гостем в нашем доме.

– Он приходил повидать вас?

– Раньше он бывал у нас довольно редко.

– Именно его ваш отец выбрал для вас в качестве будущего мужа и угрожал лишить вас наследства, если вы предпочтете мистеру Макрею студента? Вы не сказали мистеру Макрею о своем Чувстве к студенту?

– Нет… Я боялась того, что мог предпринять отец, а Джеми считал, что нам нужно выиграть время.

– Понимаю. Значит, таково было положение вещей, когда ваш отец умер от отравления мышьяком?

Он нахмурился. Он наверняка думал, что мои дела плохи.

– Итак, – наконец, заговорил он, – начнем работать над объяснительной запиской. Изложите события… как они происходили в действительности. Мы просто представим факты. Чрезвычайно важно найти Элен Фарли. Я иду поговорить с вашей мачехой.

Он встал, улыбнулся мне и протянул руку. Я пожала ее со словами:

– Вы ведь верите мне?

Он серьезно посмотрел на меня и ответил:

– Несомненно, и намерен добиться снятия с вас обвинения. Не бойтесь.

В ожидании суда я продолжала довольно часто видеться с Нинианом Грейнджером, и он по-прежнему приносил мне успокоение. У него был вид чрезвычайно уверенного в себе человека. Ни разу он не позволил себе даже предположительно высказаться о возможном проигрыше дела. Для меня было очень важно, что он не скрывал веры в мою невиновность, хотя, составив объяснительную записку и еще раз перебрав в уме все, что привело к трагедии, я убедилась – очень многое, на поверхностный взгляд, должно говорить о моей вине.

Но мою непричастность к преступлению еще предстояло доказать, и я ждала суда, который должен был состояться не позднее чем через два месяца со дня ареста.

Человек не может вечно пребывать в состоянии потрясения: стены тюрьмы по утрам уже не пугали меня, я к ним привыкла. Ощущение отрешенности, как если бы все случившееся полностью опустошило меня, перестало меня преследовать.

Впереди был суд, и каждый день приносил теперь облегчение, поскольку приближал его дату; я хотела, чтобы все поскорее закончилось.

Я не имела представления, чем завершится суд. Ниниан Грейнджер был неподражаем. Он вселял в меня надежду, которой я не могла в полной мере преисполниться, когда его не было рядом. Только в его присутствии я безоговорочно верила в него и в саму себя.

Мне разрешили свидания, но я ни на секунду не оставалась наедине с посетителями. В углу комнаты всегда сидела и следила за каждым моим движением бдительная женщина с пронзительным взглядом. Она не проявляла недружелюбия – она просто не проявляла ко мне никакого интереса. Я так и не узнала, считала ли она меня убийцей или безвинной жертвой злого рока.

Пришла Зилла. Она была само сострадание.

– Какое ужасное дело, – сказала она. – Но все должно кончиться благополучно, Девина. Твой симпатичный защитник как будто уверен в этом. Он встречался со мной несколько раз. Очень хочет разыскать Элен. Я сказала ему, что она, должно быть, уехала из Лондона, но, как мне думается, мать ее по-прежнему там.

– Лондон – большой город, – повторила я однажды сказанные Нинианом Грейнджером слова.

– Боюсь, что так. Мистер Грейнджер уехал в Лондон. Он поместил объявление в газетах с просьбой помочь ему в розысках.

– Вы думаете, он сумеет ее найти?

– Надеюсь. Эти люди делают огромное дело, ведь правда? Ох, Девина, я так хочу, чтобы ты поскорее снова была дома.

– Но сначала будет суд. Вы считаете, они поверят мне?

– Ниниан Грейнджер кажется мне очень хорошим адвокатом. Молод и полон энергии. Вызволить тебя из беды – значит для него очень много.

– Да, он работает у отца, рассчитывает стать его партнером и, мне кажется, хочет продемонстрировать ему свои таланты.

– Ты права. Но есть кое-что поважнее. Он действительно верит в тебя.

– Он ко мне очень добр. Не знаю, что бы я делала без него. Она молчала.

– Зилла, а как дома? – спросила я.

– Ужасно. Едва заслышав голоса разносчиков газет, слуги выбегают на улицу в надежде узнать какие-нибудь новости.

– И вам приходится все это выдерживать!

– Ты ведешь себя, как надо, Девина.

Не знаю. Все так странно запуталось. Я ощущаю себя как бы другим человеком. Я снова и снова все вспоминаю, снова и снова обдумываю все происшедшее. Вы видели… Джеми?

– Он приходил к дому. И показался мне совершенно выбитым из колеи. Я думаю, он навестит тебя. Хотя он не знает, следует ли это делать… правильно ли будет так поступить. Он до крайности всем потрясен.

– А кто не потрясен?

– Может быть, я могу что-нибудь для тебя сделать?

– Вам зададут множество вопросов.

– Знаю и боюсь суда.

– А я жду его. Правда, нет ничего хуже, чем ждать. Я хочу, чтобы все скорее осталось позади, даже если…

– Не говори так, – сказала Зилла. – Не могу этого выносить.

Как положено, мы сидели за столом друг против друга, а из угла за нами неотрывно следила надзирательница. Зилла схватила меня за руки.

– Я думаю о тебе все время, – сказала она. – Все будет хорошо. Должно быть хорошо. Все увидят, наконец, что ты не могла совершить подобное.

Пришел навестить меня Джеми. Он показался мне вдруг другим человеком. Из него ушла радость. Он был бледен, под глазами залегли тени.

– Девина! – воскликнул он.

– О, Джеми, я так рада тебе.

– Какой ужас все это.

– Я знаю.

– Чем это кончится?

– Нужно ждать суда. Адвокат уверен в успехе. Он приложил руку ко лбу и закрыл ею глаза.

– Девина… люди говорят страшные вещи.

– Я знаю.

– Ты купила мышьяк. Ты оставила свою подпись в аптеке. Твое имя записано в журнале с указанием для покупки и прочего… и вскоре после этого твой отец умер…

– Я все это знаю, Джеми. И все объяснила.

– Люди говорят…

– Я догадываюсь, о чем говорят люди, однако Ниниан Грейнджер намерен доказать, что они неправы. Он собирается раскрыть истинную картину преступления.

– Но сможет ли он?

– Говорит, что сможет, Джеми. Должен смочь, поскольку такова правда. Мне кажется, ты думаешь… что это сделала я.

После довольно долгих колебаний он высказался в том смысле, что, конечно, никогда так не думал.

– А твои близкие? – спросила я. – Что думают они?

Он кусал губы и молчал.

– Мне кажется, – продолжила я, – что не слишком хорошо для священника оказаться причастным к такому делу, даже если оно не связано с ним непосредственно.

– Это плохо, – помолчав еще немного, сказал он, – и для любого другого, так ведь?

– Мне очень жаль, Джеми… очень жаль, что из-за меня ты испытываешь неудобства.

– Меня вызовут для дачи показаний в суд, – сказал он. Все вокруг только и говорят о твоем деле. Мои друзья-студенты… думают, будто я что-то знаю. Это ужасно.

– Да, ужасные события коснулись нас обоих. Тем не менее мистер Грейнджер уверен, что все закончится благополучно.

– Но сам факт суда ведь никуда не исчезнет? Люди не забудут.

Я смотрела на него в ужасе. Я не думала об этом. Я представляла себе, что, как только Ниниан Грейнджер убедит суд в моей невиновности, все кончится. Я вернусь домой, выйду замуж за Джеми, а все минувшее станет сном… а вовсе не неотвязным кошмаром.

Джеми изменился. Он стал отчужденным. Он уже не был тем пылким возлюбленным, которого я знала. Независимо от того, что он говорил, душу его грызли сомнения. Я ощутила неприязнь к нему.

Он догадался об этом, но был не в силах скрыть свои подлинные чувства. Наши отношения изменились.

Джеми терзался сомнениями. Они, словно черная туча, скрыли от него лучшее, что было в наших отношениях, и теперь я не сомневалась – его любовь оказалась недостаточно сильной, чтобы выдержать испытания.

Посещение Джеми не сделало меня счастливее.

Алестер Макрей ни разу не появился в комнате для свиданий. Наверно, он благодарил судьбу за то, что оказался в стороне от моего дела и избавил себя от всевозможных слухов и домыслов; он не приходил, поскольку превыше всего ценил свою репутацию в общественном мнении.

Мое дело рассматривал Верховный суд Шотландии по уголовным преступлениям. Зал был переполнен, и мне казалось, что единственная цель всех присутствовавших состояла в том, чтобы мучить меня. Ниниан Грейнджер подготовил меня к процессу. Я должна была, стоя у барьера, слушать, как сторона обвинения изложит мое дело, а затем – как сторона защиты попытается доказать, что обвинение ошибочно.

Чувства мои пребывали в полном смятении. Я беспрерывно переходила от надежды к отчаянию и обратно. Невиновность – самая надежная защита. Она придает мужество. Если человек говорит правду, она наверняка должна восторжествовать. Эта мысль поддерживает человека, она – его лучший союзник.

Я взглянула на членов жюри – на людей, которые должны будут решить мою судьбу; они показались мне внушающими доверие.

Но даже сейчас, после нескольких недель ожидания этого дня, во всем происходящем присутствовал налет нереальности. Я, Девина Глентайр, девушка, совсем недавно ходившая в церковь с мамой, а ныне узница, стою у барьера по обвинению в убийстве собственного отца.

Как такое могло случиться? Разве это не дикий, безумный сон?

В зале воцарилась мертвая тишина, когда зачитывался вердикт жюри присяжный при коронере о привлечении меня к уголовной ответственности и передаче дела в суд.

«Девина Скотт Глентайр, ныне заключенная тюрьмы города Эдинбурга или подлежащая заключению впоследствии, вы привлекаетесь к уголовной ответственности и обвиняетесь судебной инстанцией Прокурора Ее Величества в защиту интересов Ее Величества в том, что в нарушение законов этой страны и законов любого разумно управляемого государства вы злонамеренно и с преступным умыслом использовали мышьяк или другие яды как орудие убийства, что является гнусным преступлением и подлежит суровому наказанию. Истинно и то, что вы, Девина Скотт Глентайр, виновны в совершении указанного преступления…»

Дальше следовал перечень свидетельств против меня, из которых самым неприятным было, конечно, приобретение мною мышьяка в аптеке Хенникера и наличие моей подписи в регистрационной книге, которая служила одной из весомых улик.

Затем настала очередь свидетелей.

Доктор Доррингтон рассказал, как мистер Керквелл, дворецкий, явился к нему посреди ночи. Это его не удивило, поскольку в продолжении нескольких месяцев мистер Глентайр страдал от приступов разлития желчи. Доктор предполагал, что следующий приступ неизбежен и что он будет более тяжелым, чем прежние, однако не думал, что в связи с приступом появится необходимость вызывать его ночью. Потому он был потрясен, когда, придя в дом больного, застал его уже мертвым.

– Вы обследовали его?

– Поверхностно. Я сразу увидел, что ничем не могу ему помочь.

– У вас были подозрения относительно яда?

– Мне показался в известной мере неожиданным факт такой внезапной смерти.

Затем давали показания другие доктора, в частности доктор Кемроуз, профессор, преподававший химию в университете. Он исследовал срезы тканей из поврежденных болезнью органов и установил несомненное присутствие в них мышьяка. Вызвали другого доктора, и он подтвердил сказанное. Он заявил, что роковую роль сыграла последняя порция мышьяка, принятая больным, видимо, с портвейном. Однако, судя по следам присутствия мышьяка в теле, яд вводился в организм длительное время.

Далее последовали многочисленные научные выражения, которых, я уверена, никто, кроме специалистов, понять не мог; несомненным, однако, оставалось одно – отец умер от отравления мышьяком, который ему давали небольшими порциями.

Докторов спросили, существует ли обычай принимать мышьяк с какой-либо положительной стороны.

– Говорят, он повышает мужскую силу, – ответил один из докторов. Он знал людей, которые принимали мышьяк с такой целью. Он полагал, что женщины пользуются мышьяком сплошь и рядом, поскольку считается, что он помогает сохранить фигуру, однако, практика эта опасна.

Наконец, подошла очередь свидетелей, которых я знала. Я внимательно наблюдала за ними. Было странно видеть их здесь, но еще более странным было, я думаю, для них видеть меня на месте обвиняемой.

Обвиняемой в убийстве! Такое обвинение выдвигалось далеко не каждый день. А преступления такого рода обычно совершались людьми другого сорта. И вот все мы здесь… люди, знавшие друг друга многие годы… обычные, простые люди… в центре сцены, и затем, что происходит на ней, следит вся Шотландия… а может быть, и не только она.

Я могла представить возбуждение, владевшее всеми в зале. Девушка на процессе, ставка в котором – ее жизнь!

Мистера Керквелла спрашивали о том, как я разбудила его ночью и попросила вызвать доктора.

– Вы заходили в спальню, где умирал мистер Глентайр?

– Да, сэр.

– Не показалось ли вам странным, что он так тяжело болен?

– Пожалуй, сэр. Хотя у него было два или три таких приступа, я подумал, что это – очередной, хотя более тяжкий.

Затем место мистера Керквелла заняла миссис Керквелл.

– Миссис Керквелл, вы были встревожены тем, что крысы появились вблизи дома, не так ли?

– Да, сэр. Их видели на конюшне. Но в доме я их ни разу не замечала.

– Видели вы хотя бы одну крысу возле дома?

– О нет, я бы не пережила этого. Крысы рядом с кухней! Это ужасно, такая мерзость. Хэмиш говорил мне, что крысы появились на конюшне… в стойлах и в других местах. Но он купил мышьяк и вывел их.

– Говорилось ли о приобретении мышьяка в связи с тем, что крыс обнаружили у двери в кухню?

– Ни разу такого не слышала, сэр. Я даже не знала о том, что они прижились в ящике для мусора. Я бы сошла с ума, это уж точно, услышь я такое.

– Значит, вы все это хорошо помните. Теперь я хочу, чтобы вы припомнили еще кое-что. В дом был однажды приглашен молодой человек по имени Джеймс Норт, не так ли?

– Да, он приходил раз или два. Он испытывал нежные чувства к мисс Девине.

– Амистер Глентайр был против молодого человека. Это так?

– Не думаю, чтобы мистер Глентайр имел что-то против него, просто мистер Норт беден и не был тем человеком, на которого мистер Глентайр рассчитывал для дочери.

– Была ли ссора?

– Пожалуй, сэр. Мне случилось оказаться на лестнице вместе с Бесс, одной из служанок. Дверь кабинета открылась. Я услышала крики, и в коридор выбежала мисс Девина. Мистер Глентайр собирался лишить дочь наследства, если она выйдет за мистера Норта.

– Мисс Девина была ошеломлена?

– Ужасно. Она тоже кричала на него. Она сказала, что, если он хочет, пусть лишает ее наследства. Я, мол, не переменю своего намерения… может быть, я неточно передаю ее слова.

Ниниан встал и спросил:

– Вы часто слушали разговоры своего хозяина, миссис Керквелл?

– Ни в коем случае, сэр. Я случайно оказалась…

– Случайно оказались там, где было удобно видеть, как мисс Девина выбежала из кабинета и прошла к себе в комнату. Каким образом вы сумели услышать весь разговор? Он продолжался не несколько секунд. Тем не менее вы успели понять, что мистер Глентайр намеревался лишить дочь наследства, а она сказала, что ей это безразлично.

– Да, как раз это я и слышала.

– Мне думается, вы просто слышали голоса, а со временем вообразили слова, которые якобы слышали.

– Нет-нет.

Ниниан улыбнулся со словами:

– У меня все.

Покрасневшая и сердитая, миссис Керквелл покинула место свидетеля.

Следующим был Хэмиш. Он выглядел чуть менее развязным, чем обычно.

– Меня зовут Хэмиш Воспер, – сказал он, – я был кучером покойного мистера Глентайра. В начале года я увидел крысу в стойле. Купил на шесть пенсов мышьяка в аптеке Хенникера и отравил за неделю трех тварей.

– Вы говорили об этом на кухне?

– Да.

– Миссис Керквелл и служанкам? Присутствовал ли кто-нибудь еще, когда вы рассказывали о силе яда?

Он посмотрел на меня и заколебался.

– Присутствовала ли там мисс Девина Глентайр?

– Да, присутствовала.

– Она проявила интерес к вашим словам?

– Я… я не помню.

– Говорила ли вам служанка Элен Фарли, что видела крысу рядом с кухней… в ящике для мусора?

– Нет.

– Говорила ли вам мисс Фарли хотя бы раз о крысах?

– Не думаю. Она мало со мной разговаривала. Она вообще была неразговорчивая.

– Вы уверены, что она не сказала вам, что видела крысу, выпрыгнувшую из мусорного ящика?

– Даже если говорила, я не помню этого.

– Вопросов больше нет. Поднялся Ниниан.

– Мистер Глентайр ценил ваши услуги в качестве кучера, не так ли?

Хэмиш выпятил грудь.

– О да, он считал, что я очень хороший кучер.

– Настолько хороший, что вы заняли место своего отца?

– Ну… да.

– Превосходно, – продолжал Ниниан, – и вы действительно гордитесь своим умением?

Хэмиш выглядел польщенным. Я видела, что ему по сердцу эти слова.

– Вы любите прогуляться с друзьями… вечерком? – спросил Ниниан.

– А что в этом дурного?

– Вопросы задаю я, запомните, пожалуйста. Ничего дурного, конечно, пока вы не используете семейный экипаж для своих прогулок… без разрешения хозяина. Хэмиш покраснел.

– Вы поступали так несколько раз? – настаивал Ниниан.

– Я… я не помню.

– Не помните? Уверяю вас, вы делали это, и я могу представить необходимые доказательства. Но ваша память хромает. Вы забыли. Не могло ли случиться, что вы забыли, как Элен Фарли обратилась к вам, сказав, что видела крысу в ящике для мусора, а вы посоветовали ей попробовать мышьяк, который так хорошо сработал на конюшне?

– Я… я…

– Вопросов больше нет.

Я видела, с каким успехом Ниниан сеял сомнения в умах членов жюри по поводу надежности показаний Хэмиша, который был очень важным свидетелем.

Зилла произвела хорошее впечатление на суд, но я чувствовала, что показания дает не та Зилла, которую я знала.

Она даже выглядела иначе. Вся в черном, бледное лицо, волосы убраны под маленькую черную шляпку с вуалью. Она производила впечатление молодой красивой и одинокой вдовы, внезапно лишившейся любимого мужа, которая теперь в изумлении взирает на этот жестокий мир, в одно мгновение отнявший у нее супруга и поставивший приемную дочь на место обвиняемой в тяжком преступлении.

Зилла была превосходной актрисой и, как все люди такого рода, с удовольствием играла перед публикой. Правда, свою роль она выдерживала с таким совершенством, что игры не ощущалось.

Я считала, что Зилла хорошо относилась к отцу. Она всегда выказывала свою любовь к нему и как будто очень заботилась о нем во время болезни. Она наполнила счастьем последние месяцы его жизни. Тем не менее у меня появились сомнения в ее искренности.

На заместителя председателя суда Зилла явно произвела впечатление – как и на весь суд, я в этом не сомневалась. Красота моей мачехи тем более бросалась в глаза, что она была подчеркнуто просто одета и вела себя спокойно, в манере трагедийной актрисы.

– Миссис Глентайр, – вопрос был задан мягко, – не могли бы вы рассказать нам, что произошло в роковую ночь?

Зилла сообщила суду, что за день до смерти ее муж неважно себя чувствовал и она настояла на том, чтобы он остался дома.

– Ему было очень плохо?

– О, нет. Мне показалось только, что денек ему следует отдохнуть.

– За обедом он выпил бокал портвейна?

– Да.

– Графин с вином стоял в буфете?

– Да.

– Ваша приемная дочь, мисс Девина Глентайр, предложила сама налить вино в бокал?

– Да, в этом не было чего-либо необычного. Керквелл, дворецкий, в столовой отсутствовал.

– А обычно он там находился?

– Э-э… да, как правило. Однако в тот день он ушел за новым графином.

– Сами вы не пригубили вина в тот вечер?

– Нет.

– А приемная дочь?

– Нет. Мы вообще делали это редко.

– Следовательно, только мистер Глентайр выпил бокал, наполненный вином из графина руками мисс Глентайр?

– Да.

– Знаете ли вы о ссоре между вашим супругом и его дочерью по поводу ее намерения выйти за мистера Норта?

– Да, но я не считала ее особенно серьезной.

– Однако ваш покойный супруг угрожал оставить дочь без наследства.

– Я считала эту ссору одной из мелких неприятностей, которые случаются в любой семье.

– Ваш муж разговаривал с вами об этой ссоре?

Она пожала плечами.

– Он вполне мог упомянуть о ней.

– Хотел ли он, чтобы дочь вышла за кого-то другого?

– Родители обычно планируют будущее своих детей. Мне думается, что все здесь весьма неопределенно.

– Обсуждала ли с вами приемная дочь этот вопрос?

– О да, мы были с нею хорошими подругами, я старалась заменить ей мать. – Зилла сделала выразительный жест.

– Вы были для нее больше, чем сестрой, – сказал заместитель председателя суда с улыбкой, выражавшей его откровенное восхищение ею. – Вы беседовали с ней о замужестве? Говорила ли она, что обижена на своего отца?

– Нет, никогда. Я убеждала ее, что в конце концов все образуется. Родителей часто огорчает выбор детей, когда речь идет о браке.

Настала очередь Ниниана задавать Зилле вопросы.

– Вы быстро подружились с вашей приемной дочерью?

– О да.

– Насколько я понимаю, вы вошли в этот дом в качестве гувернантки?

– Это так.

– И очень скоро стали женой хозяина дома.

Я видела, что суд на ее стороне. Ведь это же потрясающе романтично и вполне естественно, когда хозяин дома не в силах устоять перед чарами обворожительной женщины. Счастливый случай для гувернантки – но, увы, как трагически оборвалось ее счастье!

– Мы слышали здесь о том, что в теле покойного обнаружены следы мышьяка. Можете ли вы предложить хоть какое-то объяснение – откуда взялся мышьяк?

– Я могу только допустить, что он понемногу принимал его сам.

– Вы слышали здесь, что некоторые люди принимают мышьяк в определенных целях. Вы считаете, что ваш муж мог быть одним из таких людей?

– Ну… я не исключаю такой возможности.

– Почему вы готовы предположить это?

– Однажды он сказал мне, что некоторое время назад принимал мышьяк в небольших дозах.

В зале ощутимо повеяло напряжением. Все глаза были устремлены на нее. Даже я не могла остаться равнодушной. Мой отец… принимал мышьяк?!

– Какое воздействие мышьяк, по его словам, оказывал на него?

– Он лучше себя чувствовал. Кто-то сказал ему, что это опасно… и он перестал его принимать.

– Не говорил ли он вам, откуда брал мышьяк?

– Я не спрашивала, а он не говорил. Иногда он путешествовал за границей. Он мог купить его где-нибудь на континенте. Несколько лет назад у него был а деловая поездка в Европу. Мышьяк мог быть куплен тогда.

– Он сам говорил об этом?

– Нет, и не думаю, что я его спрашивала. Меня удивило лишь, что муж принимал этот яд.

– Это свидетельство может иметь большое значение. Почему вы ни разу не упомянули этот факт?

– Я вспомнила о нем, только когда вы спросили.

– В связи со смертью мужа вам не приходило в голову, что он мог принимать мышьяк по собственной воле?

– Нет… только сейчас.

– А теперь вы считаете, что это возможно?

– Да, считаю.

В зале воцарилась мертвая тишина. Я была почти уверена, что она лжет. Я не могла поверить, чтобы мой отец принимал мышьяк. Несколько лет назад он в самом деле ездил в Европу по делам. Могло ли случиться, что он купил там мышьяк? В конце концов, что я знала о его интимной жизни? Многое мне открылось, однако столько же оставалось совершенно неизвестным.

Я видела, что Ниниан возбужден.

Сторона обвинения захотела задать Зилле дополнительные вопросы.

– Если ваш муж тайком держал в доме запас мышьяка, то где он мог его хранить?

– Не знаю. У себя в кабинете он держал некоторые лекарства.

– Вы хотя бы раз видели там мышьяк?

– Я мало этим интересовалась. И у меня не было причин туда заходить. Но даже если яд там находился, я не думаю, чтобы на нем была этикетка с надписью «Мышьяк».

– Был ли произведен обыск в спальне мистера Глентайра сразу после смерти?

– Я полагаю – да.

– Мышьяка в спальне не обнаружили. Если он его принимал, то разве ни странно, что даже следов его в комнате не нашлось?

– Я не знаю.

Обвинитель был потрясен, в глазах же Ниниана я увидела торжествующие огоньки.

Мне можно было ликовать, но разве мог отец убить себя сам? Разве могло такое быть правдой? Не сочинила ли Зилла эту историю, чтобы спасти меня?

Первый день суда завершился. У меня появилась мысль, что завтрашний принесет новые неожиданности.

Вечером Ниниан пришел ко мне. Он ликовал.

– Это почти победа, – сказал он. – Вот линия нашей защиты. Если удастся доказать, что он сам принимал мышьяк, появится ответ. Это вполне правдоподобно. Немолодой мужчина и красивая молодая жена. Естественно, он хочет поправить здоровье. Хочет снова стать молодым… и прибегает к такому средству.

– Я не могу поверить, чтобы мой отец принимал мышьяк.

– Что касается людей, то об их поступках никогда нельзя судить с уверенностью. Если бы только удалось разыскать Элен Фарли, которая подтвердила бы, что именно она просила вас приобрести мышьяк… победа была бы за нами. Мы одержали бы ее с легкостью. Не могу представить, что случилось с этой женщиной. Непросто, конечно, отыскать человека в Лондоне, тем более при таких скудных сведениях. Если бы она уехала в провинциальный городишко, сейчас она уже была бы в суде. Ее продолжают искать, конечно. Но мне думается, события сегодняшнего дня чрезвычайно знаменательны. Ваша мачеха оказалась замечательным свидетелем. Мне кажется, она изо всех сил старается помочь вам.

– Мне тоже так кажется.

Он взял обе моих руки и крепко пожал их.

– Держитесь, мы должны выиграть.

А я про себя думала: Зилла моя подруга, но я никогда в точности не знала, что у нее на уме. Если взять Джеми, то все ясно, и это означает, что его любви не хватит, чтобы пережить процесс.

На другой день свидетельское место занял Джеми.

– Вы случайно встретились с мисс Глентайр на улице? – спросили его.

– Да, она заблудилась.

– Понятно. И обратилась к вам за помощью?

– Да… я видел, что она не знает дороги.

– Вы проводили ее до дома и договорились о новой встрече?

– Да.

– И в конце концов решили пожениться?

– Наша помолвка не была официальной.

– Поскольку вы как студент не могли бы содержать жену?

– Да.

– Что говорила вам мисс Глентайр о своем отце?

– Что он запретил ей видеться со мной.

– Тем не менее она продолжала это делать?

– Да.

– Вы считали ее поведение подобающим?

– Я был потрясен.

– Вам не нравилось обманывать мистера Глентайра?

– Нет, не нравилось.

– Однако мисс Глентайр настаивала на встречах?

Ниниан встал.

– Я протестую против такого вопроса, – сказал он. – Мисс Глентайр не могла принудить свидетеля приходить на свидания. Он мог поступать так лишь по своей воле.

– У современных молодых леди хватит энергии на все что угодно, – проговорил заместитель председателя суда. – Однако суд учтет, что молодой человек приходил на встречи по собственной воле, как настаивает мистер Грейнджер.

Возобновился допрос свидетеля.

– Что вы предложили предпринять?

– Ждать, пока я не закончу университет.

– Вам еще оставалось два года?

– Да. Мисс Глентайр предложила…

– Она предложила сбежать.

Я затаила дыхание. Я пыталась представить себе картину, которую рисует себе обвинитель: энергичная женщина, которая хорошо знает, чего добивается, и решила идти к цели напролом, даже сбежать с возлюбленным против воли своего отца… или убив его на худой конец.

– Но вы не согласились с ее предложением?

– Я знал, что мы не можем так поступить.

– Потому что у вас не было денег? Содержание вы получали от своих близких, а если бы мисс Глентайр лишилась наследства, о чем говорил ее отец, то она досталась бы вам нищей.

Мне было плохо, я молила про себя, чтобы обвинитель остановился. И я знала, что Джеми жалеет о нашем знакомстве; такова была жестокая правда.

Настала очередь Ниниана.

– Обсуждали ли вы будущую женитьбу на мисс Глентайр до того, как узнали, что ее отец не одобряет ее с вами знакомство?

– Да.

– Вы полагаете, что в силу ее безразличия как к бедности, так и к богатству она была готова, любя вас, пойти на такую жертву, как прожить несколько лет в тяготах, пока вы не приобретете определенное положение в профессиональных кругах?

– Да, я полагаю, так и было.

Большего Ниниан выжать из Джеми не мог, и мне подумалось, что мы растеряли все преимущества, дарованные нам показаниями Зиллы.

Прошло еще два дня. Свидетели появлялись и исчезали. Опять допрашивали докторов, снова звучали научные слова, которых я не понимала, но я знала, что дела складываются для меня не лучшим образом.

Элен найти не удавалось. Я думала: утешает только одно – скоро все закончится.

А потом случилось вот что. Ко мне пришел Ниниан, и я сразу увидела, что он возбужден.

Он сел напротив меня и улыбнулся.

– Если это сработает, мы победили, – сказал он. – Благодарите божественную Зиллу.

– Что случилось?

– Вы помните, она сообщила суду, будто ее муж как-то признался в том, что принимал мышьяк?

– Да.

– У задней стенки ящика, в котором ваш отец держал носки и носовые платки, она обнаружила бумажный пакет. Простой пакет из белой бумаги со стершейся печатью. Она открыла его. На пакете не было никакой надписи, которая свидетельствовала бы о его содержимом, но ей показалось, что на стенках пакета остатки какого-то порошка.

– Порошка? – повторила я за ним. Он усмехнулся и кивнул.

– В комоде своего мужа! Она сразу же подумала… вы знаете, о чем она подумала. Мудрая женщина. Она отнесла пакет в полицию. Сейчас порошок на анализе.

– Что это означает?

– Что если в пакете будет обнаружено то, что, как мы надеемся, будет-таки обнаружено, то появится вероятность, и весьма высокая, что смертельную дозу мышьяка ваш отец назначил себе сам.

– Когда мы это узнаем?

– Очень скоро. О, Девина… мисс Глентайр… неужели вы не понимаете?

Едва ли мне доводилось видеть человека, настолько переполненного радостью, как Ниниан в тот вечер; но, несмотря на смятение чувств, я подумала – неужели он вкладывает такую страсть в каждое свое дело?

С этого дня ход событий ускорился.

Снова вызвали доктора Кемроуза. Сомнений не было – в пакете находился мышьяк.

Зал остолбенел. Вызвали Зиллу.

– Можете ли вы объяснить, почему об этом пакете не стало известно ранее?

– Он лежал у задней стенки ящика.

– Можете ли вы объяснить, почему его не обнаружили при обыске?

– Потому, видимо, что обыск производился не очень тщательно.

В зале повеяло еле сдерживаемым весельем.

– Вы же знаете, что иногда происходит с вещами в комоде, продолжала Зилла. Пакет по сути дела был не в самом ящике, а застрял между двумя ящиками, верхним и нижним, если вы понимаете, о чем я говорю.

Она ободряюще улыбнулась обвинителю, тот хмыкнул. Но уже ничего не могло изменить впечатления, которое Зилла произвела на судей.

Ниниан заявил, что у него нет вопросов.

С этого момента атмосфера в зале изменилась, и, наконец, настало время для заключительных речей сторон обвинения и защиты.

Обвинитель, Генеральный прокурор, выступал первым и говорил долго. Он перечислил все факты, свидетельствовавшие против меня. Сначала он напомнил об исчезновении неуловимой Элен Фарли, самом по себе чрезвычайно подозрительном факте. Затем указал на мое намерение выйти замуж, в связи с каковым отец угрожал лишить меня наследства. Эти факты в совокупности образовывали мотив для убийства.

Слушая обвинителя, я думала – до чего странно, что против невиновного человека можно собрать такое множество ложных улик.

Очередной день процесса завершился обвинительным словом прокурора, и мне показалось, что все оборачивается против меня.

Ниниан зашел ко мне.

– Вы выглядите встревоженной, – заметил он.

– А вас ничто не беспокоит?

– Ничего, я уверен, скоро вы будете на свободе.

Он наклонился ко мне и сказал:

– Опыт подсказывает…

– Завтра… – начала я со страхом.

– Завтра наша очередь, и вы увидите, что будет.

Он взял мою руку, приложил к своим губам, и несколько мгновений мы пристально смотрели друг на друга.

– Это дело значит для меня больше любого другого, – сказал он.

– Знаю, к нему приковано слишком много внимания. В случае победы вы наверняка станете полноправным партнером в фирме.

– Возможно, но я не это имел в виду. Затем он отпустил мою руку.

– А теперь вам необходимо как следует выспаться, – сказал он. – Я попросил, чтобы вам дали несильное снотворное. Прошу вас, примите его. Это важно для вас. Вы прошли через тяжелое испытание, а теперь близок конец. Запомните одно: мы выиграем дело.

– Вы слишком уверены.

– Я уверен целиком и полностью. Мы не можем проиграть. Признаюсь, поначалу все складывалось неудачно, зато сейчас – целиком и полностью в нашу пользу. Спокойной вам ночи… и до встречи завтра в суде. Обещаю, завтра вы покинете зал суда свободным человеком.

Я заснула с мыслью о Ниниане.

Он был великолепен. Его красноречие заставило членов жюри склониться на мою сторону. Его доводы действовали неотразимо.

– Я обращаюсь к членам жюри – неужели вы сможете обвинить эту молодую и ни в чем не повинную женщину? Эти слова стали лейтмотивом его речи. Я встретилась с молодым человеком. Рано или поздно, но почти все молодые женщины встречаются с молодыми людьми и влюбляются в них. Меня подхватил бурный поток первого чувства. Я была готова бежать из дома и лишиться всех шансов на наследство. Разве так ведет себя человек, хладнокровно замысливший убийство?

Ниниан долго говорил о моем отце. Человеке, который безоглядно влюбился в красивую женщину, вошедшую в его дом в качестве гувернантки. Она была намного моложе него. Что ему оставалось в подобных обстоятельствах? Кто бросит в него камень за то, что он попытался вернуть молодость? И когда он решил, что такое возможно, произошла довольно естественная вещь. Он ведь начал принимать мышьяк. Вероятнее всего, купил яд, будучи за границей. Он попробовал, но кто-то сказал ему, что это опасно, и на время он отказался от яда. А затем у него появилась молодая жена. Давайте допустим, что некоторое количество мышьяка он припрятал. Теперь же достал из тайника и вновь занялся экспериментами над собой. Два или три приступа, скорее всего вызванные ядом, не остановили его, и в тот роковой вечер он принял последнюю, еще остававшуюся у него в пакете, порцию мышьяка. Она оказалась больше, чем он думал. Он спрятал пустой пакет глубоко в ящике, где бумагу защемило сверху, и пакетик не обнаружили во время обыска.

– Высокое жюри согласится со мной, что именно такова логика событий роковой ночи. Перед ним сейчас юная девушка. Вероятно, у многих из вас есть дочери. Тогда вы должны все понять. Вспомните каждый о своей дочери… или о дочери любимого друга. Представьте ее попавшей в сеть обстоятельств, над которыми она не властна… и вдруг очутившейся здесь, в суде, по обвинению в убийстве.

Вы выслушали всех свидетелей. Если их показания заронили в вас мысль о возможно иной причине смерти мистера Глентайра, вы не вправе признать виновной его дочь. Она никоим образом не преступница, она – жертва обстоятельств.

Вы наблюдательны. Вы умудрены жизненным опытом и, размышляя над фактами, припоминая все услышанное в этом суде, вы несомненно скажете себе и друг другу: «Мы можем вынести единственный вердикт: она невиновна».

Затем заместитель председателя Высшего суда резюмировал услышанное. Он очень тщательно перебрал все свидетельства.

Я молода, и это несомненно учтут члены жюри. Однако я прохожу по делу об убийстве. Остается еще таинственная Элен Фарли, которая, по моим словам, попросила купить мышьяк для нее, что я и сделала. Журнал регистрации с моей подписью из аптеки Хенникера подтверждает это. Но никто не слышал, как она меня об этом просила; никто не видел крыс в ящике для мусора, кроме, возможно, Элен Фарли. А та остается неуловимой. Относительно этой части свидетельских показаний жюри предстоит придти к какому-то выводу. В самом ли деле загадочная Элен Фарли просила меня купить мышьяк для уничтожения крыс? Или я купила мышьяк для того, чтобы отравить своего отца? Основания у меня имелись. Отец собирался лишить меня наследства, если я выйду замуж против его воли.

С другой стороны, покойный признался своей жене в том, что некоторое время принимал яд, который мог быть приобретен за пределами Англии, и это делало невозможным подтверждение или опровержение факта покупки. Действительно ли он обнаружил остатки мышьяка в пакете, неверно оценил дозу и потому погиб?

– Вот о чем надлежит вам принять решение и только в том случае, если вы убеждены, что все было не так, и что мышьяк был подсыпан в вино рукой обвиняемой, вы вправе признать ее виновной.

На этом краткое резюме закончилось, и заместитель председателя предоставил жюри время на выполнение своего долга.

Жюри удалилось для вынесения приговора.

Меня отвели куда-то вниз… Время еле двигалось. Прошел час, а вердикта все еще не было.

Я думала, что со мной будет. Настанет ли конец моим мучениям? Неужели меня приговорят к смерти? Такое наказание ждало убийц. Я размышляла о том, много ли невинных приняли незаслуженную смерть.

Меня привели назад в зал суда. Я увидела Ниниана… он тоже ждал и был в напряжении. И тем не менее казался очень уверенным.

Где-то здесь находились Керквеллы… Бесс… Дженни… все домашние. И Зилла ожидала решения. Если меня признают невиновной, то жизнью своей я буду обязана ей. Джеми совершенно ясно показал мне, что чувство его ко мне не было настоящей и сильной любовью.

Я припоминала случаи из своей жизни, как, говорят, вспоминают люди, когда тонут. Но ведь и сама я – в переносном смысле – чуть не утонула.

Я попыталась заглянуть вперед. Допустим, Ниниан прав, и меня освободят. Что будет дальше? Ничего похожего на то, что было. Видя меня, люди станут говорить: «Вот она, Девина Глентайр. Вы в самом деле считаете, что она невиновна?»

Нет, ничего никогда уже не будет, как прежде. Даже если я выйду свободной из зала суда, воспоминания об этих днях навсегда останутся со мной… да и у других будет так же.

Жюри заседало два часа. Они тянулись, как два дня.

Едва оказавшись в зале, я сразу ощутила огромное напряжение, в котором пребывали люди.

Члены жюри заняли свои места. Заместитель председателя спросил, вынесло ли жюри вердикт и готово ли огласить его.

Я затаила дыхание. Последовала долгая пауза. Затем я услышала ясный голос, произнесший два слова: оправдана за отсутствием доказательств.

В зале раздался ропот. Я увидела лицо Ниниана. На нем промелькнуло гневное выражение, но мой защитник тут же взял себя в руки и с улыбкой повернулся ко мне.

Защитник председателя суда обратился ко мне и сказал, что с этого момента я свободна.

Я была свободна – свободна до конца своих дней нести на себе, как стигмы, слова «оправдана за отсутствием доказательств».

ЛЕЙКМИР

В ДОМЕ ВИКАРИЯ

Я лежала в собственной постели. В доме разлилась вязкая тишина, прерывавшаяся только шепчущимися голосами.

Ей позволили выйти на свободу. А вдруг она виновна? Ведь ее невиновность не доказана.

Эти слова неотступно звучали у меня в голове. В ушах стоял голос старшины присяжных. Я так хотела услышать – невиновна, а услыхала – оправдана за отсутствием доказательств.

– Все позади. Ты свободна. – Это говорила возбужденная Зилла.

Но я знала, что никогда не буду свободной. Оправдана за отсутствием доказательств. Эти слова мне придется вспоминать долгие годы. Люди запомнят их.

– Девина Глентайр, – будут они говорить. – Где же я слышал это имя? Ах да… так звали девушку, убившую своего отца. Или не убившую? Ее выпустили за отсутствием доказательств.

Какой жестокий вердикт. Как стигмы, которые несли на себе всю жизнь.

– Я собираюсь сразу же уложить тебя в постель, – говорила Зилла, – и несколько дней ты не будешь покидать ее. Ты прошла через страшное испытание. Потрясения более тяжкого не придумать. Ты даже не понимаешь, что ты перенесла. Но теперь все позади. Я буду присматривать за тобой.

Я почти не слышала ее. Я еще была в зале суда. Не могла избавиться от видений, стоявших у меня перед глазами. Я слышала голос Ниниана Грейнджера – страстный, ласковый, сердитый, прочувствованный, призывающий жюри к здравому смыслу и человечности. Ниниан был великолепен, и я полагала, что обязана жизнью ему… ему и Зилле, конечно. Когда все кончилось, он ненадолго задержал мою руку в своей, и в глазах его светилось торжество.

Конечно, мое дело знаменовало для него успех, ибо, хотя он и не добился желанного для меня вердикта, он все равно выиграл. Мое дело представлялось совершенно безнадежным, а на какой-то его ступени все были почти убеждены, что я убийца, однако, он с помощью Зиллы сумел переломить его ход, и мне бы только радоваться, что вердикт жюри присяжных гласил – оправдана за отсутствием доказательств. Несомненно, мое дело стало его триумфом и значительным шагом в карьере; дело, казавшееся безнадежным и, пускай не полностью, но выигранное, – это можно было считать верхом успеха в сложившихся обстоятельствах.

Я была рада остаться одна. Я не хотела видеть никого из домашних. Они будут держаться тактично, но мне-то известны их мысли.

– Сделала она это или не сделала? – вот что они будут спрашивать друг у друга. – А кто знает? Ее отпустили, потому что не хватило доказательств.

Не хватило доказательств ее вины! Слова гудели во мне как погребальный набат.

Экипаж с Хэмишем Воспером на козлах поджидал нас у зала суда. Зилла отвезла меня домой.

– Я знала, что все кончится хорошо, – говорила она. – И хочу поскорее увезти тебя отсюда.

Мы сидели с нею рядом, совсем близко. Она держала мою руку, то и дело ободряюще похлопывала по ней и приговаривала: – Все будет хорошо. Я рядом, чтобы помочь тебе, дорогая.

Все казалось странным и нереальным. Даже улица как будто изменилась.

– Не останавливайся перед домом, Хэмиш, – достиг моего сознания голос Зиллы. – Поезжай прямо к конюшне. На улице могут слоняться зеваки.

Верно, подумала я. Любители щекочущих нервы зрелищ, они обязательно придут взглянуть на девушку, которую могли приговорить к смерти за убийство. А кто сказал, что она ее не заслужила? Ведь ее невиновность не доказана; убийство имело место, но доказать, что убийца виновен, не удалось.

Такие люди никуда не исчезнут. Они будут таращить на меня глаза. Будут припоминать. Моя вина не доказана, но…

– Прошу вас, – развязно объявил Хэмиш, – конюшня. Я выбралась из экипажа и вошла в дом через заднюю дверь. Мистер и миссис Керквелл были в страшном смущении. Как полагается встречать члена семьи, который только что был обвиняемым в суде, а теперь вернулся, поскольку его вина не доказана?

– Рада вашему возвращению, мисс Девина, – выдавила из себя миссис Керквелл.

Мистер Керквелл кивнул, а Дженни и Бесс просто молча уставились на меня. Я стала для всех них другим человеком. Зилла взяла инициативу в свои руки.

– Теперь, дорогая, мы сразу отведем тебя в твою комнату. Я пришлю тебе все, что нужно. А нужно тебе немного перекусить и отдохнуть. Ты должна восстановить силы. А я намерена добиться, чтобы у тебя все снова было в порядке.

Когда дверь в моей комнате закрылась, мы очутились лицом к лицу.

– Сначала будет тяжело, – сказала Зилла и в который раз повторила: – Но все образуется.

– Они не знают, как со мной говорить. Они думают, что это сделала я, Зилла.

– Ничего подобного. Они просто не знают, как выразить свои чувства. Они рады, как собаки с двумя хвостами, поскольку ты вернулась и все неприятности позади.

Какими длинными показались мне последовавшие дни! Я не хотела выходить из своей комнаты. Я не могла заставить себя смотреть на людей и читать их мысли. Зилла часто бывала у меня. Приносила мне поесть, усаживалась и болтала, пока я поглощала пищу.

– Если хочешь, давай поговорим о том, что было, – сказала как-то она. – Это поможет тебе. Я всегда знала, что ты не при чем. Я очень хотела, чтобы они вынесли нужный вердикт. Этому надутому старому судье и тупому жюри должно было сразу стать ясно, что ты мухи не способна обидеть.

В Зилле произошли почти неуловимые изменения. Мне пришло в голову, что она словно бы избавилась от надоедливой узды. Вольнее стала речь, ярче помада на губах, заметнее коралловый цвет щек. Что-то в ее облике намекало на одержанную победу.

Время от времени она заговаривала об отце, и тогда на лицо ее наползала маска скорби.

– Он был такой очаровательный… и всегда добр ко мне. Он любил повторять, что никогда не был ни с кем так счастлив, как со мной.

Я не могла удержаться от колкого замечания:

– Он был счастлив и с моей мамой. Он любил ее.

– Конечно, любил, дорогая. Но это другое. Она покинула мир, и ему так нужны были покой и уют. Он обрел меня… и как раз вовремя. О, я знаю мужчин. Он даже не мечтал найти утешение вновь… и что-нибудь сверх того… если ты понимаешь, о чем я говорю. Меня успокаивает то, что я сумела так много дать ему. Это не значит, что он ничего мне не дал… Он так изменился за это время. Стал непохожим на человека, которым был прежде… Любил говорить, что я вернула ему молодость. Это было прекрасно. К несчастью, именно желание стать молодым заставило его принимать эту гадость.

Я вздрогнула.

– Не будем об этом, дорогая, – продолжала она. – Но когда я вспоминаю о том, как нашла этот смятый пакет, не могу удержаться и не сказать: «Какая удача!» Этот пакет сотворил чудо. Вызволил тебя из беды. Сделал тебя свободной.

– Ибо я оправдана за отсутствием доказательств, – пробормотала я.

– Не думай об этом. Ты дома. Ты свободна. Дело закончилось. Снова его не начнут.

Но про себя я думала: я никогда не буду свободной, ибо вердикт гласил – оправдана за отсутствием доказательств.

Я ходила по магазинам с Зиллой. Возил нас Хэмиш Воспер. Он смотрел на меня чуть ли не заговорчески. Кучер был, как всегда, развязен, но мне показалось, что в нем появилась некая фамильярность. Я предпочитала смущенный вид других слуг.

Я написала Лилиас. Мне было проще всего рассказать именно ей, как я себя ощущала. Она пережила трагедию, подобную моей, правда, не такую страшную; но результат все равно оказался катастрофическим – ее судили поспешно и признали виновной.

Я с радостью прочитала ответ Лилиас:

«Моя дорогая Девина!

Я так хорошо понимаю твои чувства. Я узнала о твоем деле, конечно, из газет и душой была рядом с тобою в продолжение всего процесса. Я так хотела оказаться возле тебя въяве. Узнав вердикт, я вздохнула с облегчением. Мне хотелось, чтобы он был более определенным, но, в конце концов, немало и того, что ты свободна.

Я пыталась представить себе, каким стал ваш дом с появлением у твоего отца второй жены. Судя по газетам, ее показания изменили ход процесса. Если верить тому, что пишут, она как будто добрая и очень привлекательная внешне женщина.

Мы так давно не виделись. Могу представить, какая буря пронеслась над тобой, и мне вдруг пришло в голову, что ты с удовольствием покинула бы на время свой дом. Если тебя это устроит, ты могла бы пожить у нас. Мы будем вместе и сможем поговорить. Наш дом просторен, ты никого не стеснишь. Но, конечно, привычных для тебя удобств здесь не будет. Зато я могу обещать тебе любовь, сочувствие… и веру в твою невиновность. Подумай. Спешить не обязательно. Только когда примешь решение, напиши и сообщи о приезде.

Ты всегда в моих мыслях.

С любовью,

Лилиас».

Какое чудесное письмо! Я немного поплакала над ним и перечитала его не один раз.

Я подумала над предложением Лилиас. Уехать из дома, где все это случилось, будет благом для меня. В уединении дома викария я смогу поговорить с Лилиас о будущем, ибо я уже поняла, что не смогу и дальше жить в этой стране, будто ничего не случилось. Я должна была действовать. И мне требовался собеседник, который меня хорошо знал. Я нуждалась в совете, а кто мог дать мне наилучший совет, если не Лилиас?

Я сказала о приглашении Зилле.

– Мне эта мысль кажется разумной, – сказала она. – Ты ведь любишь Лилиас? С нею тебе будет легко. Как говорил твой отец, она была настоящей гувернанткой… пока искушение не ввело ее в грех.

– У нее не было никакого искушения, – раздраженно выкрикнула я. – Произошла ужасная ошибка. Лилиас ни в чем не повинна.

– Я лишь передала тебе слова твоего отца. Бедная девушка. У нее, видно, было совсем мало денег. Им, гувернанткам, трудно живется. Я могу понять, что такое искушение. В конце концов, я сама была гувернанткой.

– Лилиас не крала, Зилла. Она не имеет ничего общего с этим проклятым жемчужным ожерельем. Я уверена в этом.

– Конечно, конечно, тебе лучше знать. Ты была рядом. Но отец твой, похоже, думал…

Во мне нарастало негодование, и я намеревалась снова возразить, но Зилла подняла руку и проговорила:

– Хорошо, не сомневаюсь, что ты знаешь лучше. В конце концов, она была для тебя чем-то особенным, так ведь? Ты очаровательна, и я люблю тебя – говорю это честно. Однако на моем месте могла оказаться мачеха, которая сказала бы тебе, что не следует встречаться с человеком, который находится под подозрением…

– Это я под подозрением, Зилла.

– Пусть будет по-твоему. Я думаю, поездка пойдет тебе на пользу. – Она обняла меня. – Я же вижу ты хочешь уехать, значит, так лучше. Будем считать, что договорились. Напиши ей и сообщи о своем решении. Согласна, что какое-то время побыть вне этого дома – для тебя благо.

– Уверяю вас, Зилла, что Лилиас не способна на воровство.

– Конечно, ни на мгновение не сомневаюсь в этом. Поезжай. Тебе будет там хорошо, а мне только это и нужно. Кстати, я должна кое-что сказать тебе. Речь о твоем отце и… деньгах. Он очень заботился о том, чтобы я не знала нужды… и оставил мне все… почти все. Этот дом… ценные бумаги… и тому подобное. Бедняжка, он говорил, что так благодарен мне. Он собирался лишить тебя наследства. Говорил, что, если ты выйдешь за Алестера Макрея, то будешь и так хорошо обеспечена, но если за Джеми – тогда ничего не получишь. Я сказала ему, что это несправедливо. Что если он ничего тебе не оставит, то я откажусь от его щедрот. Мне пришлось постараться, чтобы убедить его в своей правоте. И кое-что он тебе оставил. Поверенный полагает, что твоя часть наследства даст тебе примерно четыреста фунтов в год. Мне очень неловко говорить тебе это. Но все остальное принадлежит мне.

– Я… понимаю.

Она пожала мою руку.

– Это твой дом, дорогая. И будет твоим, пока ты этого хочешь. Я сказала ему, что иначе и быть не должно. Он ответил, что я чересчур добра. Я сказала – ничуть, а потом: «Я люблю твою девочку. Она мне – как дочь». Честное слово, его это так порадовало. Конечно, я подумать не могла, что он уйдет из мира таким путем. Откуда мне было знать, что он принимает эту гадость?

Я молчала.

– Четыреста фунтов в год! – продолжала она. – Вполне прилично. Ты хотя бы не будешь нищей. А потом есть я. Я всегда готова поделиться с тобой.

Пожалуй, все это меня не удивило. Он и должен был, конечно, оставить все ей. Он боготворил ее. Тогда меня не волновали деньги, и то немногое, что мне причиталось, я полагала достаточным.

Из головы у меня не выходила возможная поездка к Лилиас. Только одно мешало принять решение. Естественно, в Лейкмире все слышали о моем деле. Что подумает паства викария, когда узнает, что он дал приют человеку, который может быть убийцей? Я знала, что он был хорошим человеком, принял Китти и нашел ей работу, но я не имела права своим появлением нарушить покой его и его семьи.

– В чем дело? – с тревогой спросила Зилла.

– Я не могу поехать, – ответила я. – Обитатели Лейкмира знают о моем деле. Я буду нежеланной гостьей в доме викария.

– А почему бы тебе не изменить имя? – проговорила Зилла.

– Что?

– Ты не можешь сделать это здесь, где тебя хорошо знают, но вдали от дома – другое дело.

– Пожалуй, вы правы.

– Не пожалуй – а права. Выбери имя, которое нельзя будет связать с процессом. Это несложно. – Зилле понравилась собственная мысль, глаза ее заблестели. – Обычно сохраняют неизменными свои инициалы. Заранее никогда не знаешь – а вдруг они понадобятся, и того всего-навсего придется лишь кое-что объяснить. Твои инициалы – Д.Г. Из них нам и нужно исходить.

– Прекрасная мысль.

– Этому учит сцена, дорогая. Многие в мире актеров меняют свои имена. Иногда так нужно по соображениям дела… иногда по другой причине. Давай подумаем. Девина – запоминающееся имя. Может быть – Диана?

– Да, оно тоже начинается с буквы Д.

– Итак, Диана. А что будем делать с буквой Г?

– Что если – Грей? Диана Грей?

– Ты хочешь взять мою фамилию. Я же была мисс Грей, пока не стала миссис Глентайр.

– Она короткая и начинается с буквы Г.

– Мне кажется, получается неплохо – Диана Грей. Значит, живя в семье священника, ты будешь Дианой Грей. Так в самом деле лучше и для них, и для тебя.

– Я сегодня же напишу Лилиас. И я ушла к себе в комнату.

«Моя дорогая Лилиас, – писала я, – я очень хочу приехать к тебе, но было бы нечестно появиться у вас вместе со своим прошлым. Надеюсь, твой отец не посчитает зазорным мое желание уйти от самой себя. Я хочу стать другим человеком…

И не хочу, чтобы меня тенью сопровождали сплетни. Уверена, что в ваших краях знают о моем деле, поэтому я решила стать Дианой Грей. Я сохраняю свои инициалы, что Зилла считает очень разумным. Я приеду, если ты не станешь возражать против этой уловки. Не думаю, что смогла бы приехать к тебе, если бы меня все время преследовал страх – вдруг люди вспомнят, кто я такая.

Я прошу тебя сообщить, согласна ли ты с моим намерением; если – да, я тотчас складываюсь и выезжаю.

Надеюсь, получить твой ответ в самом скором времени.

С любовью, Диана».

Я запечатала письмо и с удивлением поняла, что мое настроение заметно улучшилось.

Я спустилась в прихожую и положила письмо на серебряный поднос, с которого письма, подлежащие отправлению, время от времени забирал и относил на почту Керквелл.

Я еще находилась внизу, когда вдруг послышался грохот захлопнувшейся двери. Затем зазвучали торопливые шаги. Я не была расположена встречаться лицом к лицу с кем-либо из слуг, поэтому проскользнула в гостиную и наполовину прикрыла за собой дверь.

Шаги теперь слышались на лестнице. Я выглянула в щель и с изумлением увидела Хэмиша Воспера. Его красное лицо искажала ярость. Он промчался через прихожую и выскочил в заднюю дверь.

Что он делал на верхних этажах дома? Может быть, Зилла послала за ним, поскольку ей понадобился экипаж? Но для прогулки время было неподходящим.

Очень странно.

Однако все мои мысли были заняты Лилиас. Я гадала, что она ответит мне по поводу изменения имени.

Конечно, я сделаю это только во время пребывания в ее доме; но что если – вдруг подумала я – начать под другим именем новую жизнь. Но тогда придется покинуть Эдинбург. Куда же могла я направиться? Нет-нет, это всего лишь безумная мечта. Но о ней стоило поговорить с Лилиас.

Я с нетерпением ждала ответа, но начала понемногу готовиться к отъезду, поскольку не сомневалась, что письмо вот-вот придет. И вдруг меня посетил гость.

Ко мне в комнату вошла Бесс.

– Вас хочет видеть джентльмен, мисс Девина.

– Джентльмен?!

– Да, мисс. Я провела его в гостиную.

Кто же это может быть, мелькнуло у меня в голове. Джеми… чтобы сказать, что, несмотря ни на что, он меня все равно любит; что готов разделить со мною все тяготы жизни? Алестер Макрей?

– Как его зовут?

– Мистер Грейнджер, мисс.

Что-то во мне дрогнуло. Неужели он? Что ему нужно? В том, что касалось его, дело закончилось.

Я поспешно спустилась в гостиную. Он поднялся мне навстречу, взял мою руку и пытливо заглянул в глаза.

– Как поживаете, мисс Глентайр?

– Спасибо, а как вы?

– Благодарю. Вам… видимо, нелегко сейчас?

– Да, но я собираюсь на время уехать.

– Это самое разумное.

– Хочу пожить у своей гувернантки. – Мой гость удивился. – У той, что была у меня раньше и прожила здесь не один год.

– Значит, в вашей жизни было несколько гувернанток?

– Всего две.

– И обе сыграли для вас такую роль. Куда же вы едете?

– В местечко под названием Лейкмир, в Девоншире.

– Кажется, Девоншир – очень приятное графство.

– Я остановлюсь в доме викария. Мисс Милн – его дочь.

– Это выглядит превосходно.

Привычка доверять Ниниану все еще жила во мне. Когда шла борьба за мою жизнь, он убедил меня ничего не утаивать и объяснил, что даже пустяковая подробность может иметь огромное значение. Потому я и сейчас призналась в своем намерении:

– Кстати, я… хочу изменить свое имя, чтобы ненароком не подвести викария и его семью.

– В подобных обстоятельствах так поступают часто.

– Значит, вы считаете эту мысль неплохой?

– Несомненно. Понимаете, газеты проникают всюду. Поэтому вы можете себя неуютно чувствовать даже в чужом месте.

– Да, я не хочу быть обузой для гостеприимных людей.

– Они, очевидно, пригласили вас?

– Да, и отец Лилиас представляется мне человеком не от мира сего.

– Даже так?

– Он очень добр, почти святой.

– Вы считаете, святость – не от мира сего?

– Не совсем, но если кому-либо требуется помощь, он готов оказать ее, не считаясь с неудобствами для себя.

– В самом деле он не похож на обычных людей.

– Так и есть. Лилиас – это мисс Милн – говорит, что он истинный христианин. Очень многие люди называют себя христианами, но не являются ими. Он так внимательно отнесся к Китти, в то время как другие… – Я сделала паузу.

– Китти? – переспросил он.

– Она была у нас служанкой. Ее застали в компрометирующей ситуации с одним из наших конюхов. Китти тут же уволили, а этого конюха… правда, он мастер своего дела… оставили, даже не наказав.

– Это произошло здесь?

– Да. Я хочу сказать, что отец Лилиас принял в своем доме Китти, а ей некуда было пойти, и нашел для нее работу. И, конечно, он с полным пониманием отнесся к Лилиас, когда уволили ее.

– А что случилось с Лилиас?

Я почувствовала, что зашла слишком далеко. Забыла, что теперь он уже не мой адвокат, которому необходимо знать обо мне все. Он не мог не задавать вопросов, поскольку профессия стала его второй натурой. И как бы против воли я рассказала ему историю ожерелья и Лилиас; Ниниан слушал очень внимательно.

– Значит, ее уволили, – проговорил он, – дочь священника.

– Да, это было ужасно. Я не могу понять, что это было. Но уверена в одном – Лилиас не могла украсть.

– Верно, это кажется маловероятным. А не мог кто-нибудь посторонний проникнуть в дом?

– Нет, в доме находились только слуги. Но зачем кому-то из них могло понадобиться взять ожерелье и подбросить в комнату Лилиас? Оно ведь стоит больших денег.

– Все выглядит так, словно кто-то имел к ней недоброе чувство.

– Не могу представить – кто. Лилиас мало общалась со слугами, но никто не выказывал к ней неприязни.

– Кто-то хотел, чтобы ее уволили.

– Зачем?

– В этом загвоздка.

– Впрочем, это случилось давно, и мне думается, мы уже никогда ничего не узнаем.

– И бедная Лилиас не смогла доказать свою невиновность.

– Подобно…

Он мягко коснулся моей руки.

– Представляется очевидным, что ваш отец по собственной воле принимал мышьяк. Так решило жюри присяжных.

– Тогда почему был таким вердикт?

– Потому что оставалась тень сомнения.

– И всю оставшуюся жизнь мне…

– Вам не следует позволять прошлому терзать вас. Вы должны уйти от него. Поезжайте к священнику. Побудьте какое-то время там. Новое имя поможет вам многое забыть. Оставьте мне адрес. Возможно, нам понадобится написать друг другу.

– Но ведь дело для вас закончено.

– Дело, подобное этому, не может для меня закончиться. Мне не по нраву вердикт. Сердцем я знаю, что звучать он должен так: невиновна. Я не оставляю надежды, что однажды правда выйдет на поверхность.

– Вы не думаете, что мой отец в самом деле убил себя?

– Вероятность этого очень высока, однако, у меня есть сомнения. – Он пожал плечами. – Однако не забудьте про адрес.

Я протянула ему листок бумаги с адресом Лилиас, и он убрал его в бумажник.

– Итак, прежнюю гувернантку уволили, – продолжал он, – и в доме появилась новая, красавица мисс Зилла Грей, чью фамилию вы намерены взять себе.

– Да.

– И очень скоро она стала супругой вашего отца. Очень любопытно.

– Мне тоже так кажется. Хотя, полагаю, гувернантки время от времени выходят за овдовевших отцов их подопечных.

– Да, конечно… такое случается, – медленно проговорил он.

И тут в комнату вошла Зилла. Он встал, а я сказала:

– Вы, конечно, помните мою мачеху.

– Естественно. – Он взял руку Зиллы и тепло улыбнулся. – Мы встречались в суде.

Зилла ответила ослепительной улыбкой, и, хотя я привыкла к ее красоте, мачеха меня поразила. Казалось, в мужском обществе она расцветала, как тюльпан под дождем.

– Вы были великолепны, – сказала Зилла. – Я не в силах отблагодарить вас так, как вы того заслуживаете за все сделанное для…

– Я и без того признателен вам. Ваше свидетельство сыграло решающую роль.

Зилла села напротив него с тонким, как мне подумалось, расчетом, так чтобы свет был позади нее, словно она хотела обезопасить себя от проницательных глаз Ниниана. Она держалась уважительно, подчеркнуто выражая свое восхищение Нинианом. Ему это, видимо, нравилось, несмотря на то, что выглядело немного фальшиво.

Зилла сразу же вовлекла гостя в разговор.

– Рассказала ли вам моя приемная дочь о своем желании на время уехать? Скажите мне, вы сами считаете это хорошей мыслью?

– Просто превосходной. Я только что так и сказал мисс Глентайр.

– А она поведала вам…? – с тревогой в голосе начала она.

– Об изменении имени? Да, я одобряю ее намерение.

– Я очень рада. Тем более что сама предложила это. У меня, правда, появились небольшие сомнения. Я так желаю…

– Всего самого лучшего, конечно, для мисс Глентайр. Я уверен, что на пользу и отъезд, и известная анонимность.

– Теперь я просто счастлива. Девина, моя дорогая, ты предложила нашему гостью чего-нибудь выпить?

– Нет, мы разговаривали и…

Она взглянула на меня с немой укоризной.

– Премного вам благодарен, – поспешно сказал Ниниан. – Но мне пора. Я зашел только затем, чтобы узнать, как чувствует себя мисс Глентайр.

– Как это мило с вашей стороны! Такое внимание, такая забота. Я часто думаю, как повезло Девине, что ее защитником оказались вы.

– Я не заслуживаю таких похвал.

– Ну что вы! – воскликнула она и чуть ли не игриво добавила: – Я настаиваю на своем праве расточать их вам.

Я улыбнулась. Мне казалось, он очень доволен, что Зилла присоединилась к нам. Мы – в основном он и Зилла – поболтали еще немного, после чего он поднялся и откланялся.

Я почувствовала некоторое разочарование в нем. На него явно действовали чары Зиллы. Конечно, я всегда догадывалась об их силе, но не предполагала, что Ниниан так легко подпадет под их воздействие.

Едва он вышел, настроение Зиллы резко изменилось.

– Бога ради, с какой целью он заявился сюда? – спросила она.

– Он сказал, что хотел узнать, как мои дела.

– Он что, навещает всех своих бывших клиентов?

– Я думаю, он считает мой случай особым.

– А я думаю, он чересчур любопытен. Он выручил тебя из беды… и на этом точка.

– Он очень хотел, чтобы жюри вынесло вердикт – невиновна.

– А мы все разве не хотели?

– Мне показалось, что у вас с ним получилась замечательная беседа.

Она не дала себе труда сдержать самодовольную улыбку.

– Итак, все теперь позади, и единственное, что нам отныне предстоит, дорогая, – забыть о происшедшем.

Если бы я могла!

От Лилиас пришло письмо:

«Я ожидаю тебя. Мы понимаем твое желание изменить имя. Поэтому со дня приезда ты будешь Дианой Грей. Не тревожься. Никто ничего не знает, кроме отца, моей сестры Джейн и меня. Все мы очень хотим тебе помочь. Дорогая Девина – ловлю себя на мысли, что должна уже начинать привыкать к имени Диана – помни о том, что я убедила всех в доме: ты так же невинна, как я. Наша семья очень дружна, и мы полностью доверяем друг другу.

Мне кажется довольно странным совпадение наших судеб – мы обе несправедливо обвинены. Выглядит так, будто в доме завелся злой дух. Конечно, это чепуха, но очень похоже. О, наконец-то мы с тобою наговоримся! Я с такой надеждой жду тебя.

Путешествие будет долгим. Сначала тебе нужно попасть в Лондон, а там сесть на поезд, идущий в направлении Уэста[1]. Мы живем в трех милях от Тинтон-Кроули, но я встречу тебя на станции с догкартом.[2]

Жду не дождусь тебя. С любовью,

Лилиас.

P.S. Прилагаю свои советы по поводу путешествия вместе с адресом гостиницы в Лондоне, где сама провела ночь. Она небольшая и спокойная, рядом со станцией».

Я сразу же начала готовиться к отъезду.

Уезжала я с огромным облегчением и, когда поезд отошел от перрона Эдинбургского вокзала, почувствовала себя так, словно с плеч моих свалилось тяжкое бремя. Я готовилась в каком-то смысле отделить настоящее от кошмарного прошлого.

Пока мы приближались к границе, я с тревогой посматривала на попутчиков, ибо меня вдруг охватил страх – а что если кто-то из них меня знает. Мой портрет был напечатан в газетах не один раз; особенно меня поразило изображение, под которым стояла ремарка «впечатление художника» – оно меня ужаснуло. На этой карикатуре я была вполне узнаваема, но художник постарался придать моему лицу черты злодейки. На той ступени процесса все утвердились во мнении, что я убила отца, и художник сделал из моего лица маску, которая, как он думал, отвечает моей сущности.

Напротив меня сидела пара, возможно, отправившаяся в свадебное путешествие; молодые люди были полностью поглощены друг другом, и ничуть не беспокоили меня. То же я могла сказать и о мужчине, углубившемся в чтение газеты. Но в дальнем углу купе сидела словоохотливая женщина, которая делала попытки завязать с кем-нибудь разговор, но, поскольку все оказались заняты собой, то она направила свои усилия на меня. Она ехала на юг к замужней дочери и мечтала о встрече со своими внуками. Она задавала множество вопросов о цели моего путешествия, но по-настоящему, как я поняла, мои ответы ее не волновали. Все мысли ее крутились вокруг собственной поездки, и я вздохнула свободнее.

Беспокоиться не было причин. Ко мне вернулась уверенность. Но я продолжала немного нервничать. Я должна прекратить думать, что меня могут узнать. Я ехала к Лилиас, в приют, принявший ее саму и обещавший мне любовь и понимание.

Ночь я провела в гостинице неподалеку от станции, как советовала Лилиас. Отдохнуть мне как следует не пришлось, но я не унывала. Я следовала выбранным мною путем.

Утром я села в поезд на Пэддингтонском вокзале, с каждой минутой мне становилось все легче. Забившись в угол купе, я смотрела на зеленые поля, кустарники и деревья, отмечая про себя, что здесь они приспособились лучше к вечному круговороту времен года, чем в наших более суровых местах. Моими спутниками оказались милые люди, но общих разговоров почти не возникало. Я твердо знала, что ни один из них не имеет ни малейшего представления обо мне; это значило, что я чересчур много о себе возомнила.

Поезд катил на запад; растительность становилась все более изобильной. Вдалеке блеснуло море. Передо мной проносились крохотные поселения, центром которых были церкви, в точности как когда-то рассказывала мне о здешних местах Лилиас; я увидела плодородную красноватую землю, о которой она мне рассказывала, и поняла – это уже Девоншир.

Наконец поезд остановился. Выйдя из вагона, я увидела на перроне Лилиас и ощутила счастье, о котором забыла с того времени, как в нашем доме воцарился ад.

Мы бросились навстречу друг другу и несколько секунд простояли, обнявшись. Затем, не выпуская моих рук из своих, она отстранилась.

– Как чудесно снова видеть тебя. А выглядишь ты лучше, чем я ожидала. О моя дорогая, ну и досталось же тебе! Теперь все позади. Пойдем, догкарт ждет тебя. Давай-ка отнесем твой багаж.

Начальник станции стоял рядом и улыбался, глядя на нас.

– Джек, ты не попросишь Джима, – обратилась к нему Лилиас, – поднести багаж к догкарту.

– Минуточку терпения, мисс Лилиас. Джим, Джим! Эй, Джим, багаж для мисс Лилиас. – Он улыбнулся мне. – А вы, значит, к нам, в Лейкмир, мисс. Надолго?

– Я… э-э…

– Мы надеемся, что мисс Грей погостит у нас долго. Вот багаж, Джим.

Она взяла меня за руку.

– Все в доме ждут тебя, – сказала она, – истосковались по встрече.

Затем мы покатили по дорожкам, таким узким, что местами изгороди едва позволяли проехать.

– Я так рада твоему приезду, – сказала Лилиас.

– А я чувствую себя много лучше, с тех пор как покинула Эдинбург.

– Конечно, ты же хотела оттуда уехать. И правильно. Только так и нужно было поступить. Мы сможем поговорить обо всем. Как в добрые старые дни.

Я сидела рядом с моей Лилиас, и меня переполняли чувства. Она говорила с воодушевлением, то и дело подчеркивая, как рада моему решению приехать. Лучше встречи нельзя было придумать.

– Скоро мы будем дома, – сказала Лилиас. – Взгляни вон туда! Видишь колокольню? Это и есть наша церковь, одна из старейших в Уэсте. Ей больше семисот лет – превосходный образчик норманнской архитектуры, как говорится в справочниках для путешественников. В церкви несколько замечательных витражей. Отец гордится своим храмом. Мне придется позаботиться, чтобы он не утомил тебя рассказами о нем. Джейн и я твердим отцу, что он одержим наваждениями и одно из них – его любимая старая церковь.

Мы приблизились, и я увидела стены церкви из серого камня, церковное кладбище с покосившимися кое-где старинными надгробьями под раскидистыми тисовыми деревьями и кипарисами.

– Некоторым из этих деревьев несколько сот лет, – сказала Лилиас. – Они видели многих викариев. Разве не прекрасны кипарисы? Кто-то говорил мне, что они – символ вечности, поэтому их так часто сажают на кладбищах. Сельская грамота! Тебе предстоит много такого услышать от моего отца. Вот мы и дома…

Дом был большой и сложен из серого камня, как церковь; перед ним – ухоженная лужайка с цветочными клумбами. В дверях стоял мужчина, в котором я сразу признала отца Лилиас, а рядом – женщина, которую несомненно звали Джейн, и она была сестрой Лилиас.

Они подошли к нам, как только Лилиас подъехала к коновязи.

– Вот и мы, – крикнула Лилиас. – Поезд прибыл вовремя. А это… Диана.

Мои руки ощутили крепкое пожатие, и передо мною очутилось улыбающееся, ласковое лицо преподобного Джорджа Милна.

– Здравствуйте, здравствуйте, моя дорогая, – сказал он. – Мы очень рады вашему приезду. Лилиас вне себя от счастья с того дня, как вы сообщили ей, что будете нашей гостьей.

– А это Джейн, – сказала Лилиас.

Джейн была похожа на Лилиас, и я сразу поняла, что полюблю ее уже только за это.

Она приветствовала меня с той же теплотой, что ее отец. Я сказала, что рада познакомиться с ними, и воздала должное красоте здешних мест. Не забыла про цветы возле дома, которые впрямь были прекрасны.

– Ты покорила сердце Джейн, – сказала Лилиас. – Цветы – ее страсть.

– Они доставляют мне радость, – заметила Джейн. – Кому-то ведь нужно заниматься ими. Иначе здесь все зарастет. Пойдемте в дом. Наверно, вы проголодались. Обед почти готов. Мы так и думали, что поезд не опоздает. Значит… через полчаса за стол. Лилиас покажет вам комнату, а Дейзи принесет горячей воды.

– Спасибо, это было бы чудесно, – поблагодарила я. – В дороге нельзя не испачкаться.

Я сразу почувствовала себя дома. И быстро вошла в свою новую роль. Мне предстояло свыкнуться с новым именем, а когда этой произойдет, я надеялась в самом деле расстаться со своим прошлым.

Мы оказались в прихожей. Я обратила внимание на отполированную до блеска мебель; на столике стоял большой кувшин с искусно подобранными и создававшими очень приятное впечатление цветами.

Лилиас заметила, на что я смотрю.

– Это все Джейн, – сказала она, – любит, чтобы в доме было много цветов.

– Они прекрасны. О, Лилиас, мне кажется, я буду здесь счастлива.

– Мы постараемся все для этого сделать, – ответила она.

По лестнице я поднялась за нею на площадку.

– Мы разместили тебя на первом этаже,[3] – объяснила Лилиас. – Не забывай наклонять голову, когда входишь в некоторые из этих комнат. Я думаю, люди были меньше ростом, когда строили этот дом. – Она открыла дверь, и я последовала за нею. В большой комнате царил полумрак, в ней было всего одно окно в свинцовом переплете. В углу стояли кровать, туалетный столик с зеркалом и умывальник. Большой буфет почти целиком закрывал одну из стен.

– Это твоя комната, – сказала Лилиас. – Боюсь, она не похожа на ту, что у тебя в Эдинбурге, но…

– Она прекрасна, – воскликнула я, – и я просто счастлива оказаться в вашем доме, рядом с тобой… и твоей семьей.

Я подошла к окну. Оно выходило на кладбище. Перед моими глазами кривились полуразрушенные могильные камни, высились древние кипарисы и тисовые деревья. Я была очарована.

Лилиас встала рядом со мной.

– Надеюсь, ты не считаешь вид из окна слишком мрачным. Я выбрала эту комнату, потому что она немного больше других, а кладбище, если познакомиться с ним поближе, пробуждает к себе дружеские чувства. По крайней мере так говаривала моя сестра Эмма. Она замужем, ты знаешь. Благодаря ей у меня есть племянница и племянник, а еще двоих подарила мне Грейс, которая замужем за священником. Эмма любила повторять, что если на свете водятся духи, они наверняка добрые.

Тут дверь открылась, и вошла женщина средних лет с кувшином горячей воды. Лилиас представила ее как Дейзи.

– Очень приятно познакомиться, мисс, – сказала мне Дейзи. – Надеюсь, вам здесь понравится.

– Мы должны ради этого постараться, Дейзи, – сказала Лилиас.

– Так тому и быть, – ответила та.

– Благодарю вас, – пробормотала я. Когда Дейзи ушла, Лилиас объяснила мне:

– Дейзи с нами всю жизнь. Она пришла к нам, когда поженились мои отец с матерью, и теперь это – ее дом в той же мере, в какой наш. Иногда по утрам приходит девушка помочь с уборкой. Хотя Джейн прекрасно управляется сама. Без нее всем было бы плохо. Я оказалась довольно плохой заменой Элис.

Я вспомнила, что Элис – сестра Лилиас, ушедшая из дома и ставшая гувернанткой, когда Лилиас пришлось вернуться в семью.

– Нет, я плохая помощница в доме, – продолжала Лилиас. – Отец называет Джейн и меня своими Мартой и Марией.

– Осмелюсь предположить, что ты тоже приносишь пользу.

– Я хожу по магазинам и помогаю в общественных делах – устройстве благотворительных базаров и прочем – что входит в повседневные обязанности сельского викария.

– Несомненно, эти дела очень важны.

– Однако я все же считаю себя полезной в малой степени.

– Больше всего меня поразил здесь покой.

– Я рада, что это так. Покой тебе нужен прежде всего.

– О как бы хотелось мне приехать сюда при других обстоятельствах! Но нет проку пытаться изменить то, что уже случилось прежде.

– Ты права. Но все наладится. Нужно оставить прошлое позади. Эта важно для нас обеих. Другого пути нет.

– Но сумеем ли мы?

– Попытаемся. Теперь я тебя оставляю – умойся и переоденься, если захочешь. Найдешь дорогу вниз?

– Конечно.

Она ушла, я осталась одна. Умылась и сменила платье. Настроение у меня было приподнятое. Я знала, что, приехав сюда, поступила правильно.

Дни проходили за днями, и я все больше убеждалась, что уехать из Эдинбурга было необходимо. Постепенно я привыкла к своему новому имени и уже не удивлялась, слыша, когда меня называют Дианой. Я привыкла и к здешнему образу жизни. Мы стали подругами с Джейн, полной противоположностью Лилиас. Джейн была не мечтательницей, а в высшей мере практичной женщиной, что требовалось для ведения хозяйства в доме викария, который, по моим догадкам, получал не слишком большое жалованье. Я пыталась внести свою лепту в семейные расходы, но все мои намеки по поводу участи в этом были так твердо отвергнуты, что я просто не видела способа добиться своего. Джейн и Дейзи умело разрешали хозяйственные затруднения, посему никаких признаков ухудшения положения семьи по причине лишнего человека в доме не было заметно. Питались просто, но вдоволь. Дейзи давным-давно научила Джейн готовить, и та, по ее словам, теперь чувствовала себя на кухне как рыба в воде.

Лилиас не проявляла большого интереса к работе по дому. Она и Элис числились «умниками». Элис нашла применение своим талантам, а Лилиас из-за ужасного происшествия в нашем доме оставалась, увы, без места.

Викарий оказался почти таким, каким я ожидала его увидеть, помня рассказы Лилиас. Он был одним из самых преданных идее людей среди тех, кого я встречала в жизни. Совершенно бескорыстный человек, он, казалось, посвятил жизнь служению другим. Он был довольно рассеянным, но дочери и Дейзи очень заботились о нем. Викария любили все, с кем он соприкасался, и потому с величайшей снисходительностью смотрели на его маленькие слабости. По сути, он был счастливейшим человеком. Я думала – до чего же повезло Лилиас быть дочерью такого отца, и мысли мои невольно обращались к отцу собственному; я вспоминала, как он гневался по поводу моей дружбы с Джеми, с какой безжалостностью выгнал Китти, как ночью кралась к нему в спальню Зилла.

Но мне не следовал о думать ни о своем отце, ни о Джеми.

Джеми предал меня. Его любовь оказалась недостаточно сильной, чтобы выстоять в беде, и при первом испытании он постарался увильнуть в сторону.

Поведение Джеми ранило меня в самое сердце. Но я думала, что оно вписывалось в череду ужасных событий, обрушившихся на меня, и это помогало пережить горечь удара, нанесенного мне Джеми.

В первый же день я узнала, что Майор Дженингс, державший верховых лошадей, – большой друг семьи викария. Ему стало известно, что Лилиас неравнодушна к лошадям, поэтому он однажды как особой милости попросил у нее помощи в выездке. Лилиас с величайшей готовностью откликнулась на просьбу и потому частенько совершала прогулки верхом.

– Я помогаю ухаживать за лошадьми и чистить стойла, – сказала она. – Мне нравится быть возле лошадей. Иногда случается давать уроки тем, кто слишком требователен к животным. В обмен на свои услуги я имею возможность кататься верхом. А ты это любишь?

– Я неважная наездница, но несколько уроков получила в Шотландии, а значит, не совсем новичок в этом искусстве.

– Хочешь попробовать?

– Замечательная мысль! Я могла бы платить за уроки, а ты, Лилиас, стала бы моей наставницей.

Лилиас как будто смутилась, поэтому я поспешила объяснить:

– Не беспокойся. Отец оставил мне немного денег. Мне положена небольшая сумма, поэтому я не совсем бедна. Адом и почти все состояние отошли к Зилле.

Лилиас задумалась.

– Как все быстро произошло, и каким все кажется странным, – наконец заговорила она. – Ведь еще совсем недавно я жила в вашем доме. Потом появилась эта женщина… и почти сразу же вышла за твоего отца. Словно кто-то продумал все заранее. – Она смотрела мимо меня и явно колебалась. – Я говорю чепуху, – продолжала она. – Давай-ка поутру пойдем к Дженингсу и посмотрим, нельзя ли нам устроить прогулки верхом. Тебе понравится его семейство. Кроме майора, ты познакомишься с миссис Дженингс и Флоренс, их дочерью. Все они ходят за лошадьми.

– Расскажи мне о других соседях.

– Неподалеку от нас господский дом.

– Я помню, ты рассказывала мне о нем. Там живет сквайр и… молодой человек, за которого ты собиралась замуж.

– Да, Чарлз… Чарлз Мерримен.

– Он все еще здесь?

– Да, здесь. Я довольно часто захожу проведать его. Почти все время он проводит в кресле на колесиках. Он – замечательный человек.

– А мне можно с ним познакомиться?

– Конечно. В Лейкмире живут еще Эллингтоны, влиятельная в наших краях семья. Богатые люди и занимаются благотворительной деятельностью. В их дом как раз и ушла Китти. Ой, я совсем забыла о ней! Ее нужно подготовить к встрече с тобой. Мы же не хотим, чтобы она проговорилась…

Будто облако заслонило свет. Радостное настроение пропало. Неужели прошлое так неотвязно? Неужели мне вечно думать, как бы кто-нибудь не узнал меня?

Через годы до меня из детства донесся голос нянюшки Грант:

Ложь, изреченная хоть раз, Как паутина, держит нас.

И тем не менее гармония, царившая в доме викария, возвращала мне ощущение безопасности. По утрам я просыпалась, предвкушая радости, которые принесет новый день.

Я полюбила стоять у окна и смотреть на кладбище. В лунном свете древние надгробья выглядели довольно мрачно, но каким-то образом они вселяли в душу покой; тревоги тех, кто лежал под могильными плитами, давно кончились. Кладбищенские духи несомненно были добрыми.

Общество Лилиас тоже оказывало на меня целительное воздействие. Я могла открыть ей свое сердце; до чего же хорошо было разделить с подругой тревожные думы! Я рассказала Лилиас, какие страдания принесло мне предательство Джеми.

– Нет худа без добра, – рассудила Лилиас. – Если он предал тебя, когда ты больше всего в нем нуждалась, значит, не был человеком, на которого ты могла бы опереться в жизни. Возможно, он заботился бы о тебе… немного, но главной своей заботой сделала бы себя. Лучше вообще не выходить замуж, чем стать женой плохого человека. Ты была молода, неопытна и одинока; лишь недавно потеряла мать; нас с тобой разлучили; твой отец снова женился, и ты сомневалась в добропорядочности мачехи. Мне думается, ты просто ждала любви. Любви ради самой любви, как говорится. А такую любовь забыть не так трудно, как настоящую.

– Да, встречи с Джеми впрямь меня успокаивали. Вскоре мы получили возможность кататься верхом.

Майор Дженингс оказался крепким человеком средних лет с лицом, приобретшим цвет бронзы за годы службы в Индии; вернувшись в Англию, он целиком посвятил себя лошадям. Ходить за ними ему помогали миссис и мисс Дженингс, жена и дочь, обе живые и веселые; вокруг женщин всегда вертелись крупные и докучливые собаки – я ни разу не видела меньше четырех.

Знакомство с этой семьей состоялось в удобной, но весьма запущенной комнате, на стенах которой висели картины с изображением лошадей. Хозяйка подала чай. Когда мы приступили к чаепитию, вошла мисс Флоренс Дженингс, высокая женщина лет, на мой взгляд, тридцати с густыми волосами красноватого оттенка и веснушчатая. На ней был костюм для верховой езды. Потом я поняла, что в этом наряде она проводит большую часть своей жизни.

– Флоренс, моя дочь, – представила ее миссис Дженингс. – Лошади – наша общая страсть, но любовью к четвероногим созданиям она выделяется даже среди нас, ты согласно, Фло?

Флоренс согласилась со словами матери.

Многочисленные латунные безделушки, резные поделки по дереву и два бенаресских стола, находившиеся в комнате, напоминали об Индии. Эти вещи как будто принесли в дом аромат далекой страны.

Зашли познакомиться с нами и собаки, одна сердитая с виду, вторая любопытная, а две другие – скорее, подозрительные.

– Довольно, Тиффин. И ты перестань, Раджа. У нас – друзья.

Услыхав властный голос, собаки немедленно оставили нас в покое.

Миссис Дженингс и Флоренс показалось любопытным, что я хочу прокатиться верхом всего после нескольких уроков.

– Немного старания – и вы станете настоящей наездницей, – уверила меня Флоренс. – Я это чувствую. Долгая практика подсказывает. Не позволяйте лошади догадаться, что волнуетесь. Иначе она начнет взыгрывать. Взяв в руки поводья, сразу покажите ей… что держите их крепко. Чуть приласкайте ее – и она ваша.

Лилиас заявила, что готова давать мне уроки, на что миссис Дженингс, похлопав по бедру мою подругу, сказала, что решение это правильное.

В результате я начала брать уроки у Лилиас и после трех или четырех дней, не доставивших мне приятных впечатлений, почувствовала, что недалек день, когда я стану наездницей.

Лилиас взяла меня с собой в господский дом, и я познакомилась с Чарлзом Меррименом. Он сразу понравился мне. В том, как он воспринимал свою неспособность двигаться, я увидела едва ли не святость и, конечно, сразу заметила, что между ним и Лилиас существует глубокая привязанность. Сквайр, его отец, оказался молчаливым величавого вида человеком. Дом принадлежал семье уже несколько столетий. Кроме Чарлза, меня познакомили с его братом Дэвидом, его женой и двумя их сыновьями, но особый интерес вызывал во мне Чарлз – ведь он едва не стал мужем Лилиас, а тогда жизнь не свела бы нас с нею вместе. Это навело меня на размышления о прихотливой игре случая.

Я сопровождала Лилиас раз или два, но быстро поняла, что я лишняя и им лучше вдвоем. Лилиас рассказала, что читает Чарлзу вслух «Закат и падение Римской империи» Гиббона и получает от этого огромное удовольствие. Поэтому я извинилась и перестала ходить с нею в дом сквайра, а поскольку мы с нею всегда понимали друг друга, то никаких обид не возникло.

Затем пришло приглашение из дома Эллингтонов. – Миссис Эллингтон считает себя настоящей хозяйкой Лейкмира, – пояснила Лилиас. – Мне кажется, она находит Меррименов равнодушными к выполнению своих обязанностей. И правда, сквайр понемногу стареет, Дэвид поглощен своей семьей, а Чарлз, увы, ничего не в состоянии предпринять. А в миссис Эллингтон энергия бьет ключом. Она из тех женщин, которые, как им кажется, доподлинно знают, что именно для других людей лучше. Зачастую она делает безумные вещи. Мы приглашены на чай. Если ты ей понравишься, она пригласит тебя снова. Между прочим, необходимо предупредить Китти, прежде чем мы туда пойдем… чтобы не попасть впросак. Но я не могу придумать причины для встречи с нею. Давай поразмыслим вместе. Обращусь-ка я к Джейн, у нее наверняка найдется хорошая мысль. У Джейн таковая нашлась.

– По словам отца, Китти не прошла конфирмацию. А она хочет этого, и, конечно, миссис Эллингтон поддержит это намерение. Позовем ее к нам якобы с целью обсудить дату.

Китти послали приглашение, и за день до нашего визита к миссис Эллингтон она пришла. Мы договорились, что меня в комнате не будет, пока Лилиас не поговорит с Китти.

Я мельком увидела Китти из окна, когда она шла к дому. Китти казалась пополневшей и более уверенной в себе. Здешняя жизнь вполне устраивает ее, подумала я.

Она пробыла в доме совсем недолго, и тут у меня в комнате появилась Дейзи и сообщила, что, на взгляд Лилиас, мне пора спуститься в гостиную.

Китти бросилась навстречу и обвила руки вокруг моей шеи. И тут же отпрянула назад, чуть смущенная, как мне показалось, собственной смелостью.

Я поцеловала ее в щеку и сказала:

– Как приятно снова тебя увидеть, Китти.

– О, мисс Д… э-э. мисс э-э… Такие ужасные вещи… они тогда говорили…

– Все позади, постарайся забыть это. Она кивнула.

– Но я никогда не забуду того, что вы, мисс, сделали для меня и, конечно, мисс Милн. Я вправду не знаю, как бы я жила без вас.

– Значит, тебе хорошо в доме миссис Эллингтон?

– О да, замечательно, мне правда у них нравится.

– Я надеюсь, что и дальше так будет.

– Ты не должна забывать, что теперь это мисс Диана, – сказала Лилиас. – Запомни – мисс Диана Грей. Это важно, Китти, не путай имен.

– Ни за что, мисс.

Китти рассказала, чем жизнь у миссис Эллингтон отличается от нашей в Эдинбурге. Она завела себе друга, и хозяйка не возражала. А у нас в доме она знала, что поступает неправильно, но никак не ожидала того, что за этим последовало. С нею поступили, словно… она вспыхнула, и мы переменили тему.

Лилиас отвела Китти к викарию, чтобы тот обсудил с нею будущую конфирмацию. Моя подруга была ярым приверженцем правды и не хотела ни на йоту отступать от нее.

Когда мы ехали в догкарте к Эллингтонам, я не могла отделаться от чувства легкой тревоги, хотя старалась подавить страх и убеждала себя в том, что не должна нервничать всякий раз, когда меня ждала встреча с новым человеком.

– Миссис Эллингтон считает себя хранительницей Лейкмира, – говорила Лилиас, – поэтому любит знать обо всем, что у нас здесь происходит. Особенно ее занимает церковь. Мне кажется, она почитает своим долгом присматривать и за моим отцом. Она уважает его за доброту, но не одобряет его непрактичности во всем, что касается мирской стороны жизни. Ее отношение к отцу – это смесь восхищения и раздражения. Ее приводят в восторг его христианские добродетели и в отчаяние его безразличие к материальному благополучию. Я даже готова предположить, что она предложит тебе принять участие в лейкмирских делах, пока ты здесь.

– Я не готова к этому. А существует ли мистер Эллингтон?

– О да, и он очень богат. То и дело уезжает в Эксетер и часто бывает в Лондоне. Не вмешивается в дела миссис Эллингтон, только обеспечивает достаток, позволяющий ей продолжать заниматься благотворительной деятельностью. Говорят, что он лев в своих делах и ягненок в домашнем кругу.

– Значит, миссис Эллингтон местная львица?

– Примерно так. Есть еще, правда, мисс Майра Эллингтон, плод четы Эллингтонов. Она приближается к тридцати годам и не замужем.

– Это странно. Наверно, миссис Эллингтон не составило бы труда подыскать для дочери пару.

– Поговаривают, что мисс Майра не годится для замужества. Она приятная девушка… но очень тихая и предпочитает держаться в тени, что кажется необычным для дочери миссис Эллингтон. Она как будто хорошо обеспечена и имеет собственный источник дохода. По слухам, дед оставил ей деньги… почти все свое состояние. Наверно, этим и объясняется известная ее независимость.

– Понимаю. Мне кажется, многие люди видят в женитьбе средство обрести надежный доход.

– Боюсь, что слишком многие. Что касается миссис Эллингтон, то ей нет надобности об этом думать. Хотя от Китти я слышала, что хозяйка как будто проявляет немалый интерес к мужчинам, бывающим в ее доме.

– В таких местах, как Лейкмир, трудно хранить секреты, как бы человек ни старался…

Лилиас сурово на меня посмотрела.

– Тебе следует перестать думать, что всех вокруг занимает твое дело. Оно привлекало внимание всего девять дней. А люди быстро забывают обо всем, что не задевает лично их.

Она была права. Но почти в каждом разговоре проскальзывало нечто, вынуждавшее меня возвращаться в недавнее прошлое.

Миссис Эллингтон жила во внушительном здании, построенном с элегантностью восемнадцатого века. Мраморная лестница вела к портику. Посреди лужайки, окаймленной цветами, был большой пруд, в центре которого стояла статуя, изображавшая, по-видимому, Афродиту.

Служанка провела нас в гостиную, где уже находились мать и дочь Эллингтон.

Миссис Эллингтон, не вставая с похожего на трон кресла, протянула руку.

– О, Лилиас… как мило с вашей стороны.

Мисс Эллингтон встала и пристроилась позади матери.

– Мисс Диана Грей, – представила меня Лилиас. Мне тоже была протянута рука. Я взяла ее и чуть не сделала реверанс, ибо в миссис Эллингтон было нечто решительно королевское.

– Очень мило. Рады приветствовать вас в Лейкмире, мисс Грей. Это моя дочь.

Мы пожали друг другу руки.

– Как приятно, что вы смогли посетить нас, – пробормотала мисс Эллингтон, и я ответила, что мы здесь благодаря любезности миссис Эллингтон, удостоившей нас своим приглашением.

Тем временем я изучала богатую мисс Эллингтон. Она была высоковата и вся состояла из слегка приглаженных углов. В ней ощущалась неуклюжесть и отсутствовали настоящие признаки красоты, хотя ее матушка в молодые годы была, вероятно, очень хорошенькой. Но глаза ее притягивали к себе – большие карие глаза, в которых, почти как у спаниеля, светилась мягкость.

– Я слышала, вы приехали погостить в доме нашего викария, мисс Грей, – начала миссис Эллингтон. – Что вы скажете о нашем захолустье?

– Я еще слишком мало видела здесь, но то, что успела разглядеть, нахожу очаровательным.

– А мы влюблены в здешние края. Правда, приходится много трудиться. Мы все время заняты.

Служанка вкатила тележку, на которой находилось угощение к чаю, в том числе тонкие сэндвичи и порезанный с ювелирной точностью фруктовый кекс.

– Спасибо, Эмма, – поблагодарила миссис Эллингтон. – Можешь идти. Мы справимся сами. Мисс Грей – сливки, сахар?

Мисс Эллингтон передала мне чашку. Через несколько минут дверь открылась и в ее проеме возник мужчина. Он стоял, изображая удивление и сожаление.

– Простите, не имел представления, что у вас гости. Я не хотел помешать.

– Входите, Роже, – тепло позвала его миссис Эллингтон. – Вы ничуть нам не помешаете. Мистер Лестранж составит нам компанию, – она обращалась ко мне. – Входите и присоединяйтесь к гостям.

Он был высок и хорошо сложен. Мне показалось, что его возраст приближается к сорока годам. Он производил впечатление очень незаурядного человека, возможно, в силу своих физических данных. Но было и еще кое-что. Судя по цвету лица, он жил в стране с более теплым климатом, чем английский; его пронзительно голубые глаза живо контрастировали с почти черными волосами.

Он вошел, с интересом смотря на меня.

– Мы наконец встретились, – сказала Лилиас.

– Я это понял, но… э-э… – он улыбался мне.

– Это мисс Грей, она гостит у нашего викария, – вмешалась мисс Эллингтон.

– Очень любопытно!

– Присаживайтесь, Роже, – предложила миссис Эллингтон. – Майра, дорогая, налей Роже чаю.

Пока дочь занималась этим, миссис Эллингтон давала мне пояснения:

– Мистер Лестранж приехал из Южной Африки. Он в Англии ненадолго и проводит часть своего свободного времени с нами. У него с моим супругом общие деловые интересы.

– Я катался верхом, – сказал он, улыбаясь всем сразу, – и обнаружил, что окрестности очаровательны.

– Осмелюсь заметить, наши края несколько отличаются от привычных вам, – сказала миссис Эллингтон.

– Но они восхитительны. Значит, вы тоже здесь гостья, мисс Грей? А откуда приехали вы?

– Из Шотландии.

– Прекрасная страна. А из какой ее части?

– Из… Эдинбурга, – я почувствовала, что слегка покраснела. Я должна держать в узде свои страхи. Со времени выпавших на мою долю испытаний я всегда ощущала беспокойство, когда мне задавали вопросы относительно меня самой.

– А из какой части Южной Африки приехали вы? – быстро спросила я.

– Из места под названием Кимберли. Вы могли слышать о нем.

– Кто не знает о Кимберли? – сказала миссис Эллингтон. – Алмазы сделали его знаменитым.

– Возможно, печально знаменитым, – заметил он с улыбкой. – Но, вообще говоря, именно благодаря алмазам о нас заговорили газеты.

– Мистер Лестранж имеет отношение к одной из крупнейших в мире алмазных компаний, – с гордостью проговорила миссис Эллингтон.

– Бросьте, есть и другие, – сказал он со смехом.

– Вы слишком скромный человек, Роже, – почти влюбленно проворковала миссис Эллингтон.

– Должно быть, поиск алмазов чрезвычайно воодушевляет людей, – сказала я.

– Да, и может служить причиной хаоса. Алмазы… золото… мы участвуем во всем этом. Людям начинает казаться, что алмазы только и дожидаются, когда их выкопают из земли.

– Но после того как алмазы найдены, над ними предстоит еще, насколько я понимаю, немало потрудиться, – сказала Лилиас. – Если люди заговаривают об открытии месторождения алмазов, они, по-моему, думают о браслетах и кольцах, которые только и дожидаются, когда их начнут надевать как украшения.

– Это верно. Каждому крупному открытию сопутствуют сотни разочарований. Рад признаться, что я оказался одним из удачливых открывателей.

– Вы в самом деле живете в городе под названием Кимберли? – спросила я.

– Да, у меня довольно большой дома… скажем, достаточный для меня. Должен признать, что после смерти жены я подумываю о том, чтобы уехать оттуда. Но… как бы это сказать… мне приходится так много разъезжать по свету, что я по существу и не бываю в своем доме.

Все помолчали, словно воздавая дань уважения покойной жене Роже, при воспоминании о которой голос его слегка дрогнул. Сам он сидел, кусая губы, затем улыбнулся всем нам.

– Должно быть, необыкновенно интересно жить в новой стране. Здесь все такое старое.

– Ну, я бы не назвал Африку чем-то новым, – отозвался мистер Лестранж. – А здесь все напоминает вам о не таком уж отдаленном прошлом. Взять хотя бы ваши норманнские храмы и некоторые дома.

– Африканский климат, вероятно, разительно отличается от нашего, – сказала Лилиас.

– Это так. Но в Кимберли, как говорят, он… здоровый. – Достаточно всего раз взглянуть на вас, чтобы убедиться в этом, – сказала миссис Эллингтон.

– Вы надолго в Англию? – спросила я.

– Пока не завершу свои дела. Меня не оставляет искушение затянуть их как можно дольше. Хотя вы не представляете, как дела отравляют мое пребывание здесь.

– Мы всегда рады вас видеть, – заметила миссис Эллингтон, – ты ведь согласна со мною, Майра?

Мисс Эллингтон согласилась, как мне показалось, с большим чувством.

– Ваше пребывание вносит перемену в нашу незамысловатую жизнь, – продолжала миссис Эллингтон. – Друзья моего супруга время от времени останавливаются у нас. – Она подняла взор к Потолку. – Но что касается вас, то Майра и я искренне рады вам и постараемся сделать так, чтобы вы задержались у нас подольше, Роже.

Я не могла не наблюдать за Майрой. С приходом Роже она изменилась. Она не сводила с него своих спаниелевых глаз. Она им увлечена, подумалось мне.

Что до Роже, то он не походил ни на кого из знакомых мне мужчин. Я размышляла о нем. Приехал из Южной Африки. Родился он там или был одним из тех, кто устремился туда на поиски алмазов? Он ничуть не походил на африканера в моем представлении… потому что явно не был голландцем. Судя по имени, он мог происходить из Франции. По моим представлениям, к голландским земледельцам, которых называли бурами, впоследствии, когда они обосновались на юге Африки, присоединились гугеноты, бежавшие из Франции. Но Роже не напоминал и француза.

Тем не менее с появлением Роже встреча за чашкой чая стала гораздо интереснее, чем обещала быть. Вместо предполагавшейся беседы о сельских делах я получила возможность заглянуть в мир, о котором доселе знала только понаслышке.

Миссис Эллингтон позволила Роже Лестранжу задавать тон в разговоре, что меня удивило, но она, видимо, не меньше дочери, тоже была увлечена им.

Роже очень живо рассказывал и, очевидно, получал удовольствие от внимательных слушательниц. Он коротко остановился на красотах африканского пейзажа, зачастую изломанного, величественного, внушающего страх; рассказал о животном мире – львах, леопардах, пантерах, жирафах, буйволах, носорогах и гиенах; я слушала и уносилась в иной мир, где не было страхов и кошмаров, ставших моими постоянными спутниками.

– В вашем рассказе Африка предстает раем, – заметила Майра.

– У нее есть и другая сторона, – с горечью отозвался он. – Случается видеть, как лев бросается на красавца-оленя, видеть ужас в глазах жертвы, когда она осознает свою судьбу. Такова природа. Каждое животное добывает для себя пропитание своими силами. Страх преследует многих на протяжении всей жизни. Иногда они бегут стаей, радуясь, что живут и свободны. И не ведают, что могучий враг выжидает удобный момент, чтобы поразить кого-то из них. И внезапно все кончается. Смерть настигает свою избранницу.

– Вы говорите так страшно, – сказала Майра с дрожью в голосе.

– Это природа.

– Благодарение богу, мы не животные в джунглях, – сказала Лилиас.

– И людей подстерегают порой немалые опасности, – не удержалась я.

Роже Лестранж внимательно посмотрел на меня.

– Вы правы, мисс Грей. Мы тоже живем в своего рода джунглях. Они другие, конечно… но такие же опасные.

– Какое мрачное сравнение! – воскликнула миссис Эллингтон. – Завтра мы ожидаем домой мистера Эллингтона. Уверена, вам станет веселее, Роже. И не нужно будет так часто видеть нас, докучливых женщин.

– Никоим образом не могу назвать вас докучливыми! Обещаю как можно больше времени проводить в вашем восхитительном обществе.

После этого обмена любезностями разговор снова вернулся к Африке, и я узнала о ней много такого, о чем даже не ведала.

По словам Роже Лестранжа, в Южной Африке назревали опасные события. Буры возмущались британским владычеством в этой стране. Они выражали свое недовольство с самого появления здесь англичан в 1814 году. Они чрезвычайно активно добивались привилегий для черных, после того как добились отмены рабства. Это разорило многих фермеров, поскольку лишило их дешевой рабочей силы. Он упомянул Большой Марш, продолжавшийся с 1835 по 1844 годы. Именно тогда буры покинули южную оконечность материка, вместе с семьями и скотом пошли на север и обосновались в Трансаале.

Роже рассказал о Сесиле Родсе, который основал Родезию и мечтал установить британское господство над всей Африкой; о том, как он привлек к осуществлению своей мечты человека по имени Леандр Стар Джеймсон, и тот два года спустя принял участие в знаменитом Рейде, окончившемся для него трагично.

– Джеймсон был горячая голова, – пояснил Роже Лестранж, – и это весьма странно для доктора. Он родился в вашем городе, мисс Грей. Вы ведь сказали, что приехали из Эдинбурга? В Шотландии он изучал медицину, а практиковать поехал в Кимберли, где подружился с Сесилом Родсом. Возникла напряженность в отношениях между партией уитлендеров (так называют людей, обосновавшихся на юге Африки, которые были не бурами, а чаще всего англичанами по происхождению) и бурским правительством. Президентом в то время был Стефанус Йоханнес Паулус Крюгер, которого обычно называют Паулем Крюгером. Должно быть, вы слышали о нем.

– Еще бы не слышали, – мрачно сказала миссис Эллингтон. – Здесь был такой переполох из-за поздравлений германского кайзера в его адрес.

– Так вот что касается рейда Джеймсона. Родс и Джеймсон поначалу намеревались совершить внезапный бросок и дать бурам бой к западу от Йоханнесбурга. Затем Родс решил, что их план не может иметь успеха, и отказался от него. Но горячая голова Джеймсон был уверен, что сможет разбить буров в одиночку и совершил свой рейд. Однако в Крюгерсдорпе, местечке неподалеку от Йоханнесбурга, он был атакован превосходящими силами буров, разбит и взят в плен. Таким образом, рейд Джеймсона завершился неудачей, а Родс и британское правительство отказались принять на себя ответственность за него. Катастрофа оказалась полной.

– И едва не кончилась войной между нами и Германией, – добавила миссис Эллингтон. – Мой супруг был в ужасе от подобной перспективы. Война казалась неизбежной. Мы полагали, что пора поставить этого отвратительного кайзера на место.

– Однако британское правительство, – продолжал Роже Лестранж, – пришло к заключению, что происшедшее в Южной Африке не стоит войны с Германией, и тем самым предоставило нарыву рассосаться самому.

– Я хотела бы преподать урок этим самонадеянным германцам, – сказала миссис Эллингтон.

– Положение и сейчас чревато взрывом, – заметил Роже Лестранж. – Родс и Крюгер внимательно наблюдают друг за другом. Рейд Джеймсона окончился провалом, если говорить о его цели, но он не забыт.

– Мне очень хотелось бы увидеть Южную Африку, – заявила Майра Эллингтон.

Роже Лестранж улыбнулся ей.

– Как знать, в один прекрасный день, возможно, увидите. Миссис Эллингтон, по-видимому, почувствовала, что беседа чересчур долго текла не по намеченному ею руслу, и, по моим наблюдениям, приготовилась изменить тему.

Она заговорила о Лейкмире и предстоящем празднике, до которого оставалось еще несколько недель, но начинать подготовку к нему надлежало уже сейчас.

– Интересно узнать, вы не уедете до того времени от нас, мисс Грей? – спросила она.

– Намерения Дианы пока что не до конца определились, – ответила за меня Лилиас.

– Я понимаю. Но если вы… мне думается, вы могли бы подежурить за одним из лотков благотворительного базара.

– С удовольствием, – ответила я.

– А вы тоже нам поможете, Роже?

– Не думаю, что из меня получится хороший лоточник.

– Тогда мы найдем для вас другое дело.

– А может ли статься, что вы задержитесь до тех пор? – спросила Майра.

– Не знаю, сколько времени потребуют у меня дела. Но я не вправе злоупотреблять гостеприимством и радушием этого дома.

– Не стоит и говорить об этом, – воскликнула миссис Эллингтон. – Принимать вас – одно удовольствие.

– Вы очень добры… но порой мне кажется, что я мешаю.

– Ничего подобного. Слышать не хочу о том, чтобы вы вдруг уехали и поселились в какой-нибудь гостинице. Мой супруг будет просто разочарован… я тоже.

Роже улыбнулся Лилиас и мне.

– Вы видите, какая замечательная у меня Хозяйка. Мне просто немыслимо повезло, что я оказался здесь. – И он улыбнулся всем еще раз.

Лилиас посмотрела на часы. Со своего места я увидела, что уже половина шестого. Я знала, что визиты к миссис Эллингтон обычно связаны с местными делами и на них она выделяет ограниченное время.

Пора было откланиваться.

Мы поблагодарили миссис Эллингтон и попрощались. Мистер Лестранж и Майра проводили нас к догкарту.

Когда мы выехали с подъездной аллеи на дорогу, Лилиас обратилась ко мне:

– Ну и что ты думаешь об этом?

– Мне было очень интересно. Я с удовольствием слушала рассказ о Южной Африке. Кажется, Майра Эллингтон влюблена в Роже.

– Мне тоже. Майрс очень повезет, если он женится на ней. Такое впечатление, что она хочет замуж.

– Не представляю, как она будет себя ощущать вне дома.

– Она с большим вниманием слушала про Африку.

– Да, время все расставит по своим местам.

На следующий день я получила письмо от Зиллы. Она никогда не писала мне прежде. Похоже было, что она с вниманием относится к моим чувствам и понимает их.

«Моя дорогая Девина,

я не знаю, следует ли мне называть тебя Дианой, пока язык сам произносит твое настоящее имя. Однако, вероятно, это моя ошибка, поскольку письмо может попасть в чужие руки.

Уничтожь его сразу по прочтении – хотя мой совет и звучит довольно драматически.

Как ты поживаешь? Я много о тебе думаю. Но уверена, что ты поступила правильно, став Дианой. Так тебе будет лучше… спокойнее и всякое такое.

Дом без тебя кажется опустевшим. Домашние изменились. Правда, я знала, что они и прежде не принимали меня, поэтому я не замечаю их. Время от времени я начинаю фразу: «Должна сказать тебе, Девина»… и тут же вспоминаю, что тебя нет.

Дай мне знать, как твои дела.

Между прочим, твой Ниниан Грейнджер заходил дважды. Поистине поразительный человек! И, думается мне, – чуть-чуть нескромный!

Я намекнула на это, но он мой намек словно бы не заметил. Заставляет меня рассказывать о себе. Он очень любопытен. Похоже, он так привык задавать вопросы, что это стало его второй натурой. Он очень внимательный. Вероятно, мне следует спросить, каковы его намерения. Вполне очевидные, видимо. Но я весьма удивлена.

Зато это развлекает.

В один из вечеров он пригласил меня пообедать вместе. Он меня проводил и, уверена, рассчитывал, что я приглашу его в дом. Все мужчины одинаковы! Наверно, мне нужно было послать его подальше. Но я не могу забыть, что он выручил тебя, и я ему очень благодарна за это.

Я подумываю, не съездить ли в Лондон, чтобы немного развеяться. Кажется, мне хочется сменить на время обстановку.

Пиши мне. Все время думаю о тебе.

С бесконечной любовью,

Зилла».

С письмом в руке я откинулась на спинку стула. Я думала о Ниниане Грейнджере и испытывала разочарование. У меня было впечатление, что он проявляет некоторый интерес ко мне, но, стоило ему увидеть Зиллу, и он подпал под ее чары. Я вспомнила, как мы подолгу и серьезно говорили с ним, и казалось, самое главное для него на свете – доказать, что я невиновна. Я вспомнила, как после вынесения вердикта он держал мои руки и я с волнением видела радость у него на лице; я все еще переживала предательство Джеми, и такое отношение Ниниана очень меня поддержало. Именно тогда я с полной ясностью поняла, каким в действительности было чувство Джеми ко мне. Просто два одиноких человека встретились на улицах Эдинбурга и убедили себя, что любят друг друга – но эта любовь увяла при первом же дуновении ветра суровых испытаний.

Я поняла это тогда и разрешила себе поверить, что забота Ниниана обо мне – я даже назвала бы его отношение преданностью – была проявлением чувства иного рода.

Конечно, не следовало забывать, что я пребывала тогда в состоянии, близком к истерике. Только что завершился процесс, на котором решалась моя судьба. Мне бы нужно было понять, что мои отношения с Нинианом – это отношения адвоката и его клиента в судебном деле и победа на процессе означала для него укрепление профессиональной репутации.

Победа оказалась не полной, но для него она все равно означала шаг вперед.

А больше ничего не было; это я приняла деловые отношения за начало глубокой дружбы, которая могла перерасти в более сильное чувство. Я была наивна и вела слишком замкнутый образ жизни. Едва моя красавица-мачеха появилась перед ним – он потерял всякий интерес ко мне.

А теперь он просто домогается ее! Я чувствовала обиду и разочарование.

Я не могла избавиться от мыслей о нем и Зилле. Письмо мачехи задело меня гораздо глубже, чем я могла предположить.

Узнав о моих настроениях, Лилиас приложила все силы, чтобы увлечь меня сельскими радостями. Я уже вполне прилично сидела в седле, и прогулки верхом доставляли мне истинное удовольствие. Мы часто гуляли, и я понемногу узнавала обитателей Лейкмира.

– Как дочь викария Лилиас считала своим долгом время от времени навещать поселян, особенно пожилых. Она объяснила мне, что, поскольку Джейн очень занята по дому, эта работа целиком легла на ее плечи. Лилиас проявила к ней склонность и тем самым немного облегчила ношу обязанностей отца.

– Им всем интересно тебя видеть, – говорила Лилиас.

– Некоторые из моих подопечных вообще не выходят из дома, и потому новое лицо в Лейкмире – для них приятное событие.

Вот почему я оказалась рядом с Лилиас, когда она зашла проведать одну из своих подопечных, миссис Делтон.

Лилиас всегда вкратце рассказывала о человеке, к которому мы направлялись, и я получала приблизительное представление о том, что увижу.

– Миссис Делтон не совсем обычная дама, – поясняла Лилиас. – Ей, должно быть, все восемьдесят, и она ни разу за свою жизнь не выезжала из Леймира. У нее шестеро детей – четыре дочери и два сына. Двое из шести уехали за границу – в Америку и Новую, Зеландию. Миссис Делтон страдает из-за того, что ей уже не доведется увидеть этих двоих детей и их потомство. Правда, они ей пишут, и день, когда она получает весточку, – для нее большой праздник. Скоро весь Лейкмир узнает о содержании письма. Миссис Делтон неисправимая сплетница и любительница устраивать скандалы. Это – все, что у нее осталось в жизни. Передвигается она с трудом, поэтому почти весь день сидит в кресле… и смотрит в окно. Две дочери и невестка по очереди ухаживают за ней, и с этой стороны все в порядке. Но она любит гостей, поэтому, не успев проводить одного, уже встречает другого. Один из внуков каждый день читает ей газеты, потом она обсуждает услышанное с гостями. Она пребывает в хорошем настроении и ни на что не жалуется, если в течение дня ей хватает собеседников.

– Мне будет интересно познакомиться с ней. Мне вообще нравятся обитатели Лейкмира. Они ведут жизнь, о которой я не имела представления прежде.

– О, Элиза Делтон придется тебе по нраву.

Через зеленую лужайку мы прошли к дому. Дверь была на щеколде, поэтому Лилиас сначала постучала и только тогда вошла внутрь.

– Здравствуйте, миссис Делтон. Вы не возражаете, если мы зайдем к вам?

– Ах, это вы, мисс Лилиас? Да… да… входите. Я совсем одна.

– Я привела с собой мисс Грей; хочу, чтобы вы посмотрели на нее. Вы помните – она гостит у нас?

– Значит вы и есть мисс Грей? – Она внимательно изучала меня. – Рада познакомиться. Подруга мисс Лилиас. Я много слышала о вас.

Я почувствовала легкое беспокойство.

– Придвиньте стул поближе, чтобы я могла вас видеть, и садитесь.

– Как ваше самочувствие, миссис Делтон? – спросила Лилиас.

– По правде сказать, ревматизм замучил… то схватит, то отпустит. Сегодня хуже, завтра лучше. Даже хорошая погода не помогает, замечу вам.

– Понимаю вас. А как ваши близкие?

– У Чарли все хорошо. Получил надел земли. Правда, для этого ему пришлось уехать аж в Новую Зеландию. Пишет, что там это делается намного проще, чем здесь. Его дочка собирается замуж. Нам с внучкой никак не побывать на ее свадьбе. И что вы об этом думаете?

– Конечно, очень жаль, – сказала Лилиас. – Но с вами рядом полно домочадцев, и это неплохо.

– А я все думаю о тех, кто уехал.

– У вас здесь хорошие дочери и невестка, они о вас заботятся.

– Я на них не жалуюсь. Вот только Оливия, – она повернулась ко мне, – это моя невестка; заскочит на минутку и тут же убегает, будто искорка. Убирается, права, чисто, Но вы знаете, что она мне говорит? «Некогда мне сидеть и болтать, ма. У меня дома дел полно».

– Ее можно понять, – успокоила хозяйку Лилиас. – Зато у вас бывает столько гостей.

– Да… да… заходят люди меня проведать. – Она вновь повернулась ко мне. В глазах, полускрытых морщинами, светилось любопытство, – Это хорошо, что вы зашли проведать меня. Расскажите, что вы думаете о нашем Лейкмире?

– Мне здесь все нравится.

– Со многими познакомились?

– Пожалуй, да.

– А из какой части света к нам пожаловали? Вижу, что не из Девона.

– Я из Шотландии.

– Ого, неблизкий путь, – она посмотрела на меня с некоторым подозрением.

– Для поезда не слишком далеко.

– Никогда не пользовалась этими новомодными штучками.

– Они существуют уже много лет, мисс Делтон. – Лилиас рассмеялась.

– Многие годы… у меня только и есть, что стул. С места не стронешься с этим ревматизмом. А до того нужно было детей поднимать.

– И все равно вы видите мир – пускай мир Лейкмира – из окна своего дома.

– Там, в Эдинбурге, было дело с убийством. В Эдинбурге, так ведь?

– Да, Эдинбург, столица Шотландии, – сказала Лилиас. – А как успехи юной Клер в школе?

– У нее все хорошо. В газетах много о нем писали.

Сердце мое стучало так громко, что я боялась – вот-вот она услышит удары. Лилиас встревоженно посмотрела на меня и сказала:

– В нынешнем году урожай фруктов, миссис Делтон.

– Неужели. Ужасное было это убийство в Шотландии. В Эдинбурге… там оно случилось. Откуда вы приехали. Ее выпустили.

– Был ли у вас доктор сегодня? – перебила Лилиас.

– Ох, говорит, ничего не может для меня сделать. Советует примириться с болезнью. Людям моих лет только и остается все время с чем-нибудь примиряться. Заходит, когда ему удобно, и говорит: «Больше отдыхайте. Делайте только то, что вам по силам». Это я и без него знаю. А у нее были причины, так ведь? Пошла покупать эту дрянь. И собственного отца! А та женщина – красавица, наверно? Я полагаю, она все это придумала. Что он принимал мышьяк ради мужской силы! Никогда такого не слышала. Куда катится мир?

– Я думаю, нам пора, – снова прервала хозяйку Лилиас и сделала это довольно нервно. – У нас еще несколько посещений.

– Вы не посидели у меня и пяти минут. А я как раз собиралась рассказать вам о жильце миссис Меллиш и о ее дочери. Чуть не забыла такую новость. Она совсем свежая. Но скоро пойдет гулять по Лейкмиру. Что вы об этом думаете?

– Ничего, – холодно ответила Лилиас.

– А что там в господском доме творится? Он сложен как бог, так ведь? Это все замечательно и правильно, и я думаю, миссис Эллингтон довольна. А что касается мисс Майры, то, должна сказать, ей пора. Чересчур она задержалась в девушках. Сегодня вечером собираются огласить помолвку. Он взял и приехал… богатый, красивый и вдовец. Не удивляюсь, что у них дом полон радости.

– Откуда вы это знаете? – спросила Лилиас.

– Миссис Эдди сказала, а она знает, ведь экономкой там служит. Мы с ней подруги. Я ходила в школу с ее старшей сестрой, потому если не миссис Эдди мне обо всем расскажет, то кто же еще? Она утром забегала. Ушла за минуту или за две до вас. Сегодня вечером званый обед… все там моют и чистят. До свадьбы недолго ждать. Мистер Лестранж собирается назад в Африку и хочет увезти невесту с собой.

– Понимаю, – сказала Лилиас.

– Значит, мисс Майра уедет в Африку. – Миссис Делтон состроила гримасу. – Хорошо, что не я. Меня лошадьми не затащишь в такое дикое место.

– Слава богу, здесь лошади не понадобятся, – сказала Лилиас. Ее совершенно вывели из равновесия замечания миссис Делтон о смерти моего отца, и она, как мне казалось, очень жалела, что мы пришли в этот дом.

Когда мы садились в свой докарт, Лилиас сердито бросила:

– Ах она старая сплетница!

– Так будет всегда, Лилиас, – напомнила я ей. – Мне нужно привыкнуть к этому. Она по крайней мере не узнала, кто я такая.

– Ты права. Ты замечательно сделала, что сменила имя. На обратном пути мы говорили мало. Я размышляла о том, что только что произошел еще один случай, я получила еще одно напоминание о том, что от прошлого мне избавиться не удастся.

ОТЪЕЗД ЗА ГРАНИЦУ

Дома меня ждало письмо, адресованное Диане Грей. Я быстро поднялась к себе в комнату и открыла его. Письмо было от Ниниана Грейнджера:

«Дорогая Д.,

простите за подобное обращение, но скоро вы поймете причину. Я много думал о вас и беспокоился – как ваши дела. Пожалуй, вы очень разумно поступили, уехав их Эдинбурга, и, я надеюсь, вдали от него сумеете прийти в себя после пережитого. Раз или два я виделся с вашей мачехой. Она как будто пережила все с завидной легкостью.

Напишите, расскажите, как вы себя чувствуете. Уверяю, мне это в высшей мере важно.

С искренним уважением,

Ниниан Грейнджер».

Это было письмо, которое адвокат мог послать клиентке, чье дело представляло для него особый интерес. Только такая наивность, как я, зная, что он так много для меня значил в пору испытаний, могла вообразить, будто он питает ко мне какие-то чувства.

Я все еще находилась под неприятным впечатлением от встречи с миссис Делтон, когда села писать Ниниану ответ:

«Дорогой мистер Грейнджер,

благодарю за письмо. Вы очень добры, проявляя внимание ко мне. Я слышала от мачехи, что вы с нею встречались.

Все здесь очень заботливы и стараются сделать мою жизнь как можно приятнее. Но не могу сказать, что все безоблачно.

Мне пришлось столкнуться с горькой истиной: взять себе новое имя недостаточно. Я беспокоюсь всякий раз, когда происходит что-либо, чреватое раскрытием моей прошлой жизни, пусть даже речь идет о малозначимых подробностях. Когда меня спрашивают, где я живу, и я называю Эдинбург, мне становится страшно – вдруг люди соединят меня с делом об убийстве. Мисс Милн и я только что побывали у одной из прихожанок викария, и та заговорила о процессе, едва услышала, что я из Эдинбурга.

Простите, что пишу об этом. Но это произошло сегодня, и я еще под впечатлением.

Я рада вашему вниманию, но есть нечто, с чем мне предстоит жить, и это наполняет меня ужасом.

Тем не менее вы сделали для меня все, что было в ваших силах, и я всегда буду вам за это благодарна.

С искренним уважением,

Д.Г.»

Отправив письмо, я пожалела, что вообще его написала. Что подумает Ниниан о моих истерических жалобах? Не следовало так раскрываться. Несмотря даже на потрясение от посещения миссис Делтон.

Меня поразило, как быстро пришел ответ Ниниана. Всего через несколько дней.

«Дорогая Д.,

меня потрясло ваше письмо. Я понимаю ваше состояние. Нет смысла убеждать вас, что подобное не может повториться, хотя, конечно, с годами вероятность повторений будет снижаться.

Мой отец вспоминает дело, которым он занимался в молодости. Молодая дама попала в положение, подобное вашему. Она уехала за границу, вышла там замуж и с той поры не знает забот. Она сумела разорвать связь с собственным прошлым.

Точно так же можете поступить и вы. Давайте не будем забывать, что ваше дело привлекло к себе большое внимание; о нем много писалось в газетах, но очень маловероятно, что о нем хотя бы слышали за пределами Британских островов.

Вы можете оценить эту возможность – я имею в виду начать новую жизнь вне Англии… что с таким успехом сделала клиентка моего отца.

Друг нашей семьи, миссис Краун, работает в обществе созданном лет двадцать тому назад. Речь об Обществе по эмиграции женщин, представительниц среднего класса. Его цель – подыскивать работу за границей для тех, кто этого хочет. Обычно предлагаются места в колониях… Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке… да в Америке. Общество обслуживает дам, которые по тем или иным причинам желают покинуть Англию. То ли эти женщины не могут найти подходящую работу дома, то ли у них есть иные основания для отъезда.

Та самая клиентка моего отца уехала в Америку, воспользовавшись услугами общества. До сих пор время от времени пишет в общество, которое, по ее словам, раскрыло перед нею огромные возможности и вернуло интерес к жизни. Она получила в Америке место гувернантки, хотя могут быть и другие вакансии.

Общество помогает деньгами отъезжающим, а те, начав работать, возвращают долг постепенно, частями; такой кредит позволяет оплатить дорогу и располагать некоторыми средствами для жизни, пока идет устройство на новом месте.

Я советую вам поразмыслить над моим предложением. Только не стоит принимать решение в спешке.

Если, однако, вы сочтете, что на этом пути возможен выход из ваших затруднений и вы избавитесь от постоянного страха быть узнанной в связи с вашим делом, я мог бы устроить вам встречу с миссис Краун. Контора общества располагается в Лондоне, и если вы найдете такую встречу целесообразной, дайте мне знать.

А пока примите мои наилучшие пожелания.

С искренним уважением, Ниниан Грейнджер».

Я прочла письмо несколько раз. Я не знала, что и думать. Мне даже в голову не приходила мысль о том, чтобы покинуть Англию. Отъезд, конечно, означал бегство. И бегство в чужую страну. Многие женщины становились гувернантками. Такая участь выпала на долю Лилиас и Зиллы. Но они никуда не уезжали… или работали вблизи своей родины. Обе они приехали в Шотландию из Англии, но Шотландия не была заморской страной.

Лилиас заметила, что я целиком ушла в размышления, и спросила, в чем дело.

Я показала письмо Ниниана Грейнджера.

Она твердо посмотрела на меня, и мне подумалось, что на лице у меня написана обида на Ниниана из-за его отношений с Зиллой.

– Письмо и дало тебе пищу для размышлений? – спросила Лилиас.

– Ниниан считает, что я могла бы уехать за границу.

– Что-что?

– Я написала ему. Возможно, я была в несколько истерическом состоянии. Я так ужасно себя чувствовала после посещения миссис Делтон. Я знаю – как она, думают многие люди, и это будет преследовать меня всю жизнь. Я не выношу, когда люди говорят об этом деле… но запретить им никто не в силах, значит, я никогда не освобожусь от страха. Всю жизнь мне придется быть настороже.

– Нет, такого не может быть. Все забывается. Что ни говори, прошло слишком мало времени. А что он пишет по поводу отъезда за границу?

– По словам Ниниана, существует некое общество, устраивающее переезд в другие страны. Он может познакомить меня с нужными людьми… если я приму решение.

Лилиас молчала.

– Мне… мне никогда не приходило такое в голову, – наконец проговорила она.

– Взять и уехать, Лилиас… страшно подумать… и, может быть, никогда уже не вернуться.

Она опять замолчала.

– Об этом нужно как следует подумать, – выдавила она из себя.

– То же самое говорит и Ниниан Грейнджер. Возвращаясь впоследствии к тем дням, я вижу, что судьба подталкивала меня к принятию решения об отъезде, а все события, касавшиеся меня, словно бы нарочно не оставляли мне иной возможности. Так бывает, когда все кусочки в картине-загадке становятся на свои места и перед твоими глазами вдруг возникает законченное изображение.

Основной темой разговоров в Лейкмире стала предстоящая свадьба Майры Эллингтон и Роже Лестранжа. Мероприятие обещало быть грандиозным, невзирая на спешку с приготовлениями ввиду близящегося отбытия новобрачных в Южную Африку.

Миссис Эллингтон была рождена для преодоления любых трудностей.

Ежедневно в господском доме появлялись торговцы. В доме царило возбуждение. О свадьбе говорили все. Многие полагали, что мисс Майра так никогда и не совершит шествие к алтарю, но теперь, когда она так приблизилась к венцу, счастливая судьба невесты стала предметом удивления и, возможно породило надежды в тех, кто пребывал в положении девиц на выданье.

К тому же очень хорош был жених. Красивый, богатый, а если и вдовец, что несколько портило романтическую сторону события, то ведь и мисс Эллингтон была не молода и нуждалась как раз в зрелом муже, хотя бы даже, по слухам, у него в Южной Африке остался ребенок. Ну что же, мисс Майра станет ему матерью.

Все складывалось замечательно.

Однажды утром проведать меня забежала Китти. Ее, как и всех прочих, переполняло возбуждение. Она считала, что лучше мистера Лестранжа мужчин не бывает.

– Он со всех сторон что надо, мисс, если вы понимаете, о чем я. И со слугами хорош… словно мы что-нибудь для него значим. Все его любят… от хозяйки до мальчишек на конюшне. Ну и повезло же мисс Майре.

Мы с Лилиас часто разговаривали о предложении Ниниана Грейнджера. Случалось, я приходила к заключению, что меня устроит жизнь молодой гувернантки, а бывало наоборот – когда я даже думать об этом отказывалась. Я очутилась буквально между небом и землей. Лилиас говорила, что на такой шаг легко решиться невозможно.

Однажды, когда мы сидели за завтраком, из господского дома прислали записку. Миссис Эллингтон изъявляла желание в половине двенадцатого видеть у себя Лилиас и меня. Она может уделить нам совсем немного времени, но дело важное, посему не будем ли мы столь любезны, чтобы прибыть точно в срок?

Лилиас скорчила рожицу.

– Королевское повеление. Какая-нибудь ерунда. Я обещала старой миссис Эдж привезти немного вина, которое делает наша Джейн. Старушка утверждает, что оно вливает в нее новые силы.

– А нельзя сделать это в другой день?

– Ты знаешь, она очень одинока. Будет нас ждать. Мы к ней заедем на минутку, а оттуда прямо к миссис Эллингтон.

Так и решили.

Подготовили вино, немного поболтали, причем Лилиас все время поглядывала на часы.

Миссис Эдж была разочарована краткостью визита, но Лилиас объяснила, что нас ждет миссис Эллингтон, а мы все знаем, как она в эти дни занята.

Миссис Эдж не могла не поговорить о свадьбе, поэтому мы уделили ей еще пять минут, рассказали все, что нам было известно, и уехали.

Оставив лошадей на конюшне, мы вошли в дом, и нас провели в личный кабинет миссис Эллингтон. Она сидела за бюро над какими-то бумагами.

– О, Лилиас, и вы, мисс Грей, – приветствовала она нас, – как хорошо, что вы приехали. Я страшно занята… гости и всякое такое. Некоторые останутся в доме на ночь. Я, конечно, увижу вас обеих на церемонии? Вы представить себе не можете… Все так неожиданно. Будь у нас побольше времени. Тем не менее положение обязывает.

– Не сомневаюсь, что вы счастливы, миссис Эллингтон, – сказала Лилиас.

– Счастлива, если бы только знать, что в день свадьбы все пройдет хорошо.

– Невозможно испортить такой праздник, – легкомысленно заметила Лилиас.

– Конечно, невозможно. Я хочу поговорить с вами о лотках на благотворительном базаре. Для этого я и просила вас приехать. Меня очень беспокоит встреча актеров сельской драмы. Вы знаете, что обычно они собираются в нашем доме, но сейчас я просто не могу их принять. Встреча завтра – я понимаю, что уведомила вас слишком поздно, но не смогли бы вы принять их в доме викария? У вас много свободных комнат и…

– Конечно, мы примем их, – сказала Лилиас. Миссис Эллингтон одарила ее лучезарной улыбкой.

– Я знала, что вы не откажете, и хотела повидаться с вами лично, поскольку у меня список действующих лиц для рождественской пьесы. До Рождества еще далеко, но нашим актерам приходится много репетировать, и завтра они будут обсуждать, как распределить роли. Им нужна подсказка, иначе они раздадут роли не тем людям, и изменить что-либо потом будет очень непросто.

– Я оповещу всех, что встреча в доме викария, и передам список мисс Кру. Она ведь хорошо разбирается в этих делах?

– Премного вам благодарна. Надеюсь, что не оторвала вас от чего-либо важного, мисс Грей?

– Нет, конечно, не оторвали.

– О празднике мы поговорим позже. Огромное вам спасибо… и я должна бежать.

– И нам пора, – сказала Лилиас.

– Еще раз благодарю вас.

Мы вежливо распрощались и направились на конюшню.

– Не было никакой необходимости зазывать нас сюда, – сказала Лилиас. – Она могла просто послать записку и приложить список действующих лиц.

– Мне кажется, ей просто нравится быть безумно занятой.

Возле конюшни стояла Китти и болтала с каким-то мужчиной. Я тут же вспомнила о Хэмише и о том, как она пала жертвой его вожделения. Некоторые люди, видимо, никогда не меняются. Китти напомнила мне Зиллу. Обе они начинали сиять в лучах мужского восхищения.

Увидев нас, мужчина вошел в конюшню и вскоре вывел оттуда наших лошадей. И как раз в этот миг верхом подъехал Роже Лестранж.

– О, мисс Милн, мисс Грей, доброе утро. Какая радость видеть вас! Вы только что приехали?

– Напротив, мы прямо сейчас уезжаем, – ответила Лилиас. – У нас была беседа с миссис Эллингтон.

– Мне… очень жаль! – он тепло улыбнулся нам.

Очень привлекательный человек. Понятно, почему говорят, что Майре повезло. Скоро она отправится в другую страну с очаровательным мужем. И я, возможно, уеду. Но мой отъезд будет совсем иным.

– Нам нужно торопиться, – сказала Лилиас, садясь на лошадь.

Я так и не поняла, что случилось затем. Моя нога уже была в стремени, когда лошадь внезапно и резко отвернула. В следующее мгновение – сознание мое работало – я оказалась на земле, а нога застряла в стремени. Лошадь пошла иноходью, но, к счастью, довольно медленно. Тем не менее она поволокла меня за собой.

– Мисс Девина! – Голос, пронзительный, громкий, слышный всем и каждому, принадлежал Китти.

Происшествие завершилось в несколько секунд. Роже Лестранж поймал мою лошадь и остановил. Я высвободила ногу и встала, не получив даже царапины.

Роже обнял меня за плечи и пристально посмотрел в глаза.

– Все в порядке?

Я не могла ему ответить. В моих ушах стоял вибрирующий крик «Мисс Девина!»

Лилиас казалась потрясенной. Она стояла рядом и держала меня за руку.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. – Что же произошло?

– Лошадь просто пошла в другом направлении, – сказал Роже Лестранж. – Вы знаете, что животному нельзя давать волю.

– Мисс Грей только учится ездить верхом, – вмешалась Лилиас.

Роже Лестранж внимательно смотрел на меня, голубизна его глаз была поразительна.

– Считайте это уроком, мисс Грей. Удачно, что мы оказались рядом и лошадь не пошла галопом. Тогда… впрочем, не будем об этом. Самое главное – вы целы и невредимы. Лошадь выразила вам легкое недоверие, вот и все. Она поняла, что вы не готовы ко всем ее фокусам… потому решила проверить на вас один из них… Они любят иногда пошалить, верно, Джон?

– Точно, сэр, любят, – сказал Джон. – Вам нужно умереннее садиться в седло, мисс Похоже так. Тогда она ничего не выкинет.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Роже Лестранж. – Вы чувствуете себя в силах снова сесть в седло, мисс Грей?

– Я должна это сделать.

– Похвальная сила духа. Никогда не отступать. Только не повторите своей ошибки. Похлопайте лошадь в знак того, что она прощена, и вы снова будете друзьями. Верно, Джон?

– Точно, сэр, верно.

Не слишком уверенно я села на лошадь; но думала я не об опасности, которой грозила мне повторная попытка укрощения строптивой, а о пронзительном крике: «Мисс Девина!».

По пути домой мы с Лилиас не сказали друг другу ни слова. Да в словах и не было необходимости. Каждая из нас понимала, что в голове другой.

Я сразу ушла к себе в комнату и села у окна – перед моими глазами лежало церковное кладбище.

«Девина, – однажды сказал Ниниан Грейнджер, – довольно необычное имя. Что если Роже Лестранж обратил внимание на крик Китти? Что если он вспомнил, что я из Эдинбурга?

В дверь постучали; я знала, что это Лилиас. Она вошла и несколько мгновений с тревогой смотрела на меня.

– Он должен был услышать, – сказала я.

– Возможно, он не обратил на крик внимания.

– Голос прозвучал громко и чисто.

– Только для нас, поскольку мы понимали, в чем дело. Китти очень переживала. У нее получилось это непроизвольно. Ее можно понять. Она испугалась за тебя. И очень потом… раскаивалась. Она не хотела тебе вреда. Больше такого не случится. Она подумала, что ты разбилась, и твое имя вырвалось у нее. Не думаю, что кто-нибудь заметил. Мы все думали только о тебе.

– Я решила написать Ниниану Грейнджеру и попросить его свести меня с миссис Краун, – вдруг выпалила я.

– Да, пожалуй, тебе стоит встретиться с ней и послушать, что она скажет. Ты ничем себя не связываешь.

– Мне кажется, я решилась, и потому такая связь установится. Я не могу оставаться здесь, жить над обрывом… все время в страхе. Бояться, как бы не повторилось то, что было сегодня утром.

– Похоже ты сильнее потрясена этим, чем самим падением. Если бы лошадь понесла, последствия для тебя могли бы оказаться очень тяжелыми.

– Я знаю, но этот случай, когда Китти выкрикнула мое имя, показал мне, что разоблачение может произойти в любой миг. Мне нужно все как следует обдумать.

– Понимаю тебя, – помедлив, сказала Лилиас.

Она ушла, а я села к столу и написала Ниниану Грейнджеру:

«Уважаемый мистер Грейнджер,

мне потребовалось некоторое время, чтобы принять решение, хотя я не вполне уверена, что оно окончательно, ибо со слишком серьезными последствиями сопряжено. Сегодня произошел еще один случай, связанный с моим подлинным именем, и самое лучшее для меня сейчас – встретиться с миссис Краун и обсудить с нею некоторые подробности.

Вы очень любезны, принимая такое участие во мне. Я вам признательна сверх всякой меры.

С искренними пожеланиями благополучия,

Д.»

Письмо ушло. Я сделала первый шаг. Я уже готовилась спать, когда раздался стук в дверь. Это была Лилиас в ночной рубашке и со свечой в руке.

– Я боялась, что ты уже спишь, – сказала она.

– Мне не до сна, так много нужно обдумать.

– Это лишь самое начало.

– Но начать – важно.

– Я подумала…

– Я что?

Она помедлила и вдруг спокойно проговорила:

– Что могла бы поехать с тобой.

Меня захлестнула радость. Это меняло все. Теперь планы, к которым я подступалась с боязливой осторожностью, можно было строить с легким сердцем. Вдвоем куда легче преодолевать любые трудности, чем в одиночку; а если этот второй – твоя лучшая подруга, то…

– Лилиас! – воскликнула я. – Ты в самом деле так решила?

– Я размышляла над этой возможностью с того мгновения, когда впервые о ней услышала. Общество показалось мне интересным. Понимаешь ли, я чувствую, что не слишком хочу заниматься тем, чем занимаюсь здесь, – навещать таких людей, как миссис Делтон, получать указания от миссис Эллингтон. Мне кажется, мною помыкает… любой и каждый, но я этого не хочу. Мне по сердцу учить детей. Я чувствую в себе призвание к этому. И хочу вернуться к любимому делу.

– Это так неожиданно, Лилиас. Ты ничего мне не говорила…

– Не говорила. Как и ты, я не могла сразу принять решение… но сама идея увлекала меня все сильнее и сильнее.

– Замечательно, если мы уедем вместе. Если бы только я могла поверить, что ты будешь со мной, все повернулось бы другой стороной.

– Нам обеим есть что скрывать.

– Твой случай не был таким…

– Да, не был. Последствия оказались не столь ужасны, как для тебя. О твоем деле узнали многие. Но и на моей репутации появилось пятно. Я в затруднительном положении. Не знаю, на что решиться… но если поедешь ты, то я хочу быть рядом.

– Если бы ты знала, Лилиас, как я хочу того же. А ты в самом деле обдумала все… до конца?

– Всесторонне. Сюда сможет вернуться Элис. Она гораздо полезнее в тех делах, которыми пытаюсь заниматься я. В глубине души она не любит учить детей, хотя делает вид, что ей это интересно. Я знаю ее и думаю, что права. Если я уеду, она с удовольствием возвратиться в дом.

– Но есть еще Чарлз Мерримен, – напомнила я. – Ты подумала о нем?

– Да, конечно. По сути дела, все кончилось. Мне кажется, мы просто стараемся вдохнуть жизнь в нечто, уже не существующее. И хожу к нему читать вслух. Кто-то другой сможет делать это для него. Мы разговариваем о книгах, которые я ему читаю. Так может продолжаться, пока один из нас не умрет. Похоже на твои отношения с Джеми. Правда, порой… Но нет, растение чересчур слабое.

– Ты находилась вдали от него все те годы, что провела в нашем доме.

– Думая об этом времени, я прихожу к выводу, что оно было лучшим в моей жизни. Будем смотреть на вещи реально. Впереди у каждой из нас целая жизнь. Я хочу учить. Думаю, у меня есть к этому призвание. Это мое желание сильнее всех остальных. И еще я хочу порвать с прошлым… так же, как ты. Если ты поедешь, я поеду с тобой.

– О, Лилиас, мне стало гораздо легче. Я знаю, что вынесу что угодно, если ты будешь рядом.

Мы проговорили почти всю ночь. Знали, что все равно не заснем; следующие несколько дней мы с нетерпением ждали ответа Ниниана.

Наконец письмо пришло. Миссис Краун обещала прислать мне весточку, и очень скоро я должна ее получить.

И в самом деле еще через несколько дней принесли письмо от миссис Краун. На конверте красовалась надпись «Общество эмиграции женщин, представительниц среднего класса», далее шел обратный лондонский адрес. Миссис Краун сообщала, что будет рада встретиться со мной примерно в три часа дня пятого июня.

До поездки в Лондон у нас оставалась неделя, но мы сразу же начали готовиться к ней.

По совету Ниниана мы остановились в небольшой гостинице, расположенной недалеко от конторы общества; в назначенный час мы поднимались по лестнице в кабинет миссис Краун.

Она, женщина средних лет со свежим цветом лица и доброй улыбкой, подошла к двери встретить нас.

– Мисс Грей… мисс Милн… мистер Грейнджер написал мне о вас. Присаживайтесь.

Мы сели, и она продолжала:

– Насколько я понимаю, вы хотите уехать в другую страну и работать там гувернантками. Подобные вам дамы чаще всего именно на этом останавливают свой выбор. Наше общество помогает устраиваться людям разных умений, но гувернантки встречаются чаще других, ибо среди образованных людей с небольшим достатком большинство составляют женщины. Позвольте мне вкратце познакомить вас с обществом. Оно основано дамой, полагавшей, что необходимо расширить для женщин возможности получения работы. Представительницы низших классов веками занимались домашним хозяйством, однако наша основательница считала важным привлечь образованных женщин к более деятельному участию в жизни общества. В таких женщинах, как выяснилось, острее всего нуждались наши колонии; она верила, что молодые женщины с сильным характером и высокими моральными устоями сумеют выполнить свой долг. Поэтому она создала общество в помощь таким женщинами, как вы, женщинам, которые по каким-то причинам хотят уехать за границу. Однако у многих не хватает собственных средств для оплаты проезда и на пропитание до того времени, пока они не обоснуются на новом месте. Цель общества – оказание помощи в этот трудный период устройства. Вы можете считать наше общество филантропической ассоциацией, существующей на добровольные пожертвования ее членов, которые стараются поддержать достойных женщин в их стремлении устроить свою жизнь вне Англии.

Затем она расспросила о том, чем мы могли бы заниматься в другой стране. На нее произвел впечатление опыт Лилиас, а что касается меня, то я, как она сказала, несомненно получила хорошее образование, и, на ее взгляд, нам не составит труда найти работу.

– Многие наши колонисты сознают, что не могут дать хорошее образование своим детям, и стремятся найти гувернантку. Общество делает все возможное для установления нужных связей, однако, это непросто из-за огромных расстояний, правда, многие эмигрантки без труда находят себе работу на месте самостоятельно, наиболее популярны среди англичанок Австралия, Америка, Новая Зеландия и еще Южная Африка.

– Мистер Грейнджер дал мне некоторое представление о направлениях работы общества, – сказала я.

– Чуть не забыла! Мистер Грейнджер-старший очень высокого мнения о нас и очень нам благоволит! Насколько я знаю, мисс Грей, вы имеете небольшой личный доход?

– Да, это так.

– Значит, вы не нуждаетесь в финансовой помощи общества?

– Да, не означает ли это…

– Это означает, что мы поможем устроить вам переезд наравне со всеми. Теперь о вас, мисс Милн…

– Боюсь, я не смогу оплатить проезд, – сказала Лилиас.

– Я готова помочь мисс Милн, – сказала я. – Однако моих средств может не хватить для двоих.

– Ничего страшного. Мы оплатим вперед все, что необходимо, мисс Милн, а вы, найдя работу, сможете постепенно вернуть долг.

– Я не хотела бы ходить в должниках, – сказала Лилиас.

– Понимаю ваши чувства. Но вы вернете долг, как только сможете. Мы уже знаем, что почти все наши клиентки своевременно выполняют свои обязательства. У нас никаких опасений нет… их не должно быть и у вас. Теперь вам нужно решить, в какую страну вы хотите отправиться.

– Мы слышали, что на Англию больше всего похожа Австралия, – рискнула начать я.

– Верно, если говорить о городах. Но ведь может случиться, что вы найдете работу не в городе. Однако вам, видимо, требуется время, чтобы обдумать выбор? Будет прекрасно, если у вас найдется знакомый человек, имеющий связи с Австралией. Но, естественно, сразу по приезде найти работу будет не слишком просто.

– Это звучит несколько обескураживающе, – сказала Лилиас.

– Всякое предприятие, конечно, сопряжено с преодолением трудностей, – согласилась миссис Краун. – Я покажу вам несколько писем из Австралии, чтобы вы получили некоторое представление об ожидающих вас там возможных затруднениях и об уровне вознаграждения.

Миссис Краун провела нас в небольшую комнату, стен которой не было видно из-за многочисленных полок, уставленных папками, и протянула несколько писем от людей, воспользовавшихся помощью общества. Отправителями были женщины из Австралии, Южной Африки, Новой Зеландии и США.

Женщины ничего не скрывали. Почти всем удалось найти работу сравнительно легко, но попадались и не слишком удачливые. Считанные единицы сожалели о своем решении покинуть Англию.

Мы уже просидели за чтением писем более получаса, когда в комнату заглянула миссис Краун.

– Вот вы и получили представление о том, что вас может ожидать, – сказала она. – Изменилось ли ваше настроение?

Более практичная Лилиас заметно колебалась. Возможно, она не чувствовала необходимости в отъезде так же остро, как я. У меня же в ушах до сих пор стояли слова миссис Делтон и внезапный пронзительный крик Китти. Я просто не видела для себя иного выхода.

Было и еще кое-что. Лилиас не очень хотелось брать взаймы – даже у филантропической организации. Я с радостью помогла бы ей с оплатой дороги, но она и слышать об этом не хотела. Я утешала себя мыслью, что мои деньги послужат мне защитой от полного обнищания.

И именно Лилиас произнесла фразу:

– Можем ли мы еще подумать?

– Конечно, это ваше право.

– Нужно выбрать, куда же все-таки ехать. Очень трудно принимать решение, когда ничего или почти ничего не знаешь о новых местах.

– Согласна с вами – вы не должны сомневаться в решении, которое примете, – поддержала миссис Краун.

– Нам потребуется, скажем, еще неделя, – сказала Лилиас и вопросительно посмотрела на меня.

Я выразила полное согласие с подругой.

Мы покинули контору общества и, проведя ночь в гостинице, вернулись в Лейкмир.

Конечно, мы не делали тайны из своих намерений. Отец и сестра Лилиас знали обо всем с самого начала. Джейн сразу поняла, почему хочет уехать ее сестра. Она знала, что Лилиас находится все время в подавленном состоянии. Мне кажется, Джейн считала отъезд из Англии весьма опрометчивым шагом, но видела в то же время его неизбежность. Так же воспринял все и викарий. Отца и сестру печалила мысль об отъезде Лилиас, но они не предприняли никаких попыток удержать ее. Совсем иначе повела себя Дейзи. Она не сомневалась, что повсюду, кроме Англии, живут одни варвары и язычники, и ее пугала самая мысль о том, что Лилиас окажется среди них. Она открыто выражала свое неодобрение и не стеснялась обсуждать эту тему с другими, поэтому очень скоро весь Лейкмир был осведомлен о наших намерениях.

Итак, два события будоражили Лейкмир тем летом – свадьба Майры Эллингтон и Роже Лестранжа и возможный отъезд в чужие края дочери викария.

В июне, как всегда, должен был состояться летний праздник, но поскольку дом сквайра пренебрегал своими обязанностями, то обычно широко открывались для гостей сады миссис Эллингтон. Однако в нынешнем году возникал ряд непростых вопросов, ибо свадьба намечалась примерно через неделю после праздника.

Миссис Эллингтон была, однако, не из тех, кто способен отказаться от выполнения своего долга, и потому, несмотря на крайнюю занятость, решила, что праздник должен пройти, как обычно.

Нас всех попросили принять участие в подготовке к нему. Это оказалось весьма кстати, поскольку голова моя была занята не столько колебаниями – ехать или не ехать, сколько вопросом – куда ехать. Оставаясь вдвоем, мы разговаривали с Лилиас бесконечно; но мне казалось, что мы все время возвращаемся к одному и тому же. Главной причиной сомнений Лилиас оказалась необходимость самим искать работу, когда мы окажемся в выбранной нами стране. Она боялась, что не сумеет сразу найти место, а жить в долг считала для себя невозможным.

Тщетно говорила я ей, что у меня есть немного собственных денег, которыми я охотно поделюсь с ней. Уговоры не действовали. Меня пугало – вдруг она сделает вывод, что поспешила со своим решением и вообще откажется ехать со мной.

Беспокойство не покидало меня, вот почему подготовка к сельскому празднику помогала мне отвлечься.

Меня сделали ответственной за безделушки, которые предстояло продавать гостям в качестве памятных подарков, эти мелочи убирались затем в нижний ящик стола или комода и навсегда предавались забвению, тем не менее, я должна была отобрать и принести на праздник, а затем выручить за них как можно больше денег. Цель преследовалась благая – старинные норманнские храмы все время нуждались в финансовой поддержке.

На счастье, стояла теплая солнечная погода – лотки с безделушками были расставлены на лужайках сада. Лилиас говорила, что дождливый день означал бы крах благотворительного базара. Но в конце концов, если погода вдруг испортится, можно будет перенести лотки в прихожую, где места более чем достаточно.

Итак, я сидела за своим лотком, обслуживая случайных покупателей, и вдруг возле меня остановился Роже Лестранж.

– Здравствуйте, мисс Грей, – сказал он. – Как успехи в коммерции?

Он улыбался чуть напряженно, и мне стало не по себе. Наверно, потому, что у меня были секреты, которые я никому не хотела открывать. Но пока я в Англии, мне от них никуда не деться.

– Не блестящи.

– Что вы предложили бы мне купить?

– Вот этого маленького чудесного поросенка.

– Я не почитатель этих животных.

– А вы взгляните повнимательнее. У него на спинке есть прорезь, в нее можно опускать пенни и делать сбережения.

– Какая полезная вещь!

– А вот коробочка для пилюль. Видите, какая замечательная картинка на крышке?

– В самом деле, – сказал он, смотря на меня, а не на коробочку.

– Или статуэтка. Венера Милосская.

– Она привлекает меня больше поросенка, а пилюлями я почти не пользуюсь. Давайте Венеру.

Я протянула статуэтку, и наши руки соприкоснулись. Роже улыбался.

– Я слышал, вы покидаете Англию.

– Да.

– Необычное решение для молодой леди! – Снова вопросительно-насмешливый взгляд. Я испугалась, что сейчас покраснею. Но тут же взяла себя в руки. Я не должна допускать мысли, что все подряд подозревают меня или знают, кто я такая на самом деле. Все переменится, когда я уеду отсюда, утешила я себя.

– Новизна захватывает, – сказала я.

– Наверно, вы правы. Я полагаю, мисс Милн едет с вами. Но я как будто не слышал, куда же вы едете.

– Мы еще не решили.

– Неужели? – Он выглядел удивленным.

– Мы изучаем возможности. Их несколько – Австралия… Америка… некоторые другие страны.

– И чем вы предполагаете заняться на чужбине?

– У женщин в нашем положении выбор отсутствует – будем искать работу.

– В качестве гувернанток? – сказал он. – Если так, то почему не найти место здесь?

– Нам нравится путешествовать. Он кивнул.

– В путешествиях есть притягательная сила… для людей, склонных к риску. Но вы говорите, что еще не решили. Значит ли это, что никаких определенных предложений по работе вы не имеете?

– После приезда в другую страну нам придется искать место самостоятельно.

Брови его удивленно поднялись.

– Да, на мой взгляд, – медленно проговорил он, – вы рискуете. Почему бы вам не остановить выбор на Южной Африке? Прекрасная страна, и, я уверен, там не хватает хороших гувернанток, каковыми, несомненно, будете вы и мисс Милн. Если без обиняков, то в Кимберли есть школа. Это не та школа, какая вам, возможно, представляется, учебное заведение, напоминающее школу в общих чертах.

Какая-то женщина подошла к лотку и взяла коробочку с иголками и нитками.

– Сколько это стоит?

Я неохотно повернулась к покупательнице. Роже Лестранж выгнул брови и улыбнулся. Я боялась, что он уйдет, а мне нужно было расспросить его о школе. Возможность преподавать в школе не приходила нам в голову.

Принимая деньги от женщины, я подумала – для работы в школе обитатели Кимберли могут потребовать учителей с дипломом.

Покупательница ушла.

– Так вот, – продолжал Роже Лестранж, – школа в Кимберли не сегодня-завтра закроется. В ней просто некому преподавать. А что если…?

– Звучит привлекательно. Кто-то еще подошел к лотку.

– Дело пошло веселее, – заметил Роже Лестранж. Он не уходил. Покупатель посмотрел несколько безделушек, купил стеклянную пепельницу и удалился.

– Нам нужно поговорить, – сказал Роже Лестранж.

– Вместе с мисс Милн, – ответила я. – Не могли бы вы прийти в дом викария? Здесь это невозможно.

– Завтра утром в десять часов – хорошо?

– Вы оказали бы нам большую любезность. О боже, опять кто-то идет сюда. Увидимся завтра утром.

Я почти не видела того, что продавала. Я не могла дождаться, когда увижусь с Лилиас и поделюсь с нею новостями.

Выслушав рассказ, Лилиас присоединилась к моим восторгам.

Роже Лестранж появился в доме викария на следующий день ровно в десять. Горя нетерпением, мы поджидали его, сразу провели в гостиную, где викарий обычно выслушивал и разбирал дела своих прихожан, и сели, чтобы поговорить.

– Чем больше я об этом думаю, тем привлекательнее кажется мне собственное предложение, – сказал он. Школа нужна, но мы вынуждены ее закрыть. Дама, на которой все держалось, состарилась и удалилась на покой. Ко времени моего отъезда не удалось найти никого ей на замену. Один или два учителя появились, но не задержались у нас… а потом не оказалось ни одного, и школу пришлось закрыть. Я написал человеку, который отвечает в городе за обучение детей, и вчера вечером отослал письмо. Надеюсь, вы не сочтете меня безрассудным, но я подумал, что не будет никакого вреда, если я выясню положение дел. На мой взгляд, просто замечательно, если школа вновь откроется, и вы – я не сомневаюсь, что вам это удастся, – займетесь обучением детей.

– И мы будем работать вместе! – с сияющими глазами воскликнула Лилиас.

– Это мысль. Главой школы, видимо, будете вы, мисс Милн, поскольку вы старше и опытнее…

– Он с извиняющимся видом взглянул на меня, и я поспешила сказать:

– Это естественно.

– Конечно, если вам не понравится предложение, вы можете попробовать что-то другое, но после всего, что я слышал… и нашего краткого разговора с мисс Грей вчера у ее лотка… мне пришло в голову, что так будет лучше, чем ехать куда-то, не зная, что вас ожидает впереди.

– Вы очень добры, мистер Лестранж, – горячо поблагодарила Лилиас; и я повторила ее слова, поскольку с радостью видела, что тревоги покидают мою подругу, а перед нами открываются возможности, о которых мы и мечтать не смели.

– Мне кажется, жалованье будет небольшим… вначале, по крайней мере, не слишком многие молодые люди жаждут получить образование. Некоторые обитатели Кимберли, увы, вообще не видят в нем проку. Поэтому очень многое будет зависеть от того, скольких учеников вы сумеете привлечь в свою школу. Сначала вы можете рассчитывать на немногих, а дальше – увеличивать их число. Я знаю, что в здании школы для учителей есть жилые помещения, там вы сможете обосноваться.

– Это звучит… заманчиво, – сказала Лилиас.

– Кто-нибудь, вероятно, напишет вам. Я дал ваш адрес.

– Не знаем, как и благодарить вас, – выпалили мы с Лилиас в унисон.

Его глаза на мгновение встретились с моими, и он улыбнулся.

– Буду надеяться, что все получится и я заслужу вашу благодарность.

Настроение Лилиас заметно улучшилось. Ее, конечно, страшило, что мы можем оказаться без работы на новом месте, а теперь основания для страха исчезли. И замечательной была перспектива получить в свое распоряжение целую школу.

– Лучше придумать нельзя! – сказала Лилиас, и я согласилась с нею.

Но, как бы там ни было, разлука с родиной означала новый поворот в жизни, и поскольку время отъезда приближалось, я не могла не испытывать некоторого сожаления. Я поняла, что время от времени стремлюсь к одиночеству; что должна научиться не думать о своем ужасном деле; я пыталась навести порядок в своих мыслях, пыталась смотреть вперед, а не назад.

Я обнаружила, что душа моя успокаивается, когда я сижу на кладбище под окном своей комнаты. Здесь в самом деле веяло миром.

Как-то я сидела, там, и вдруг появился Роже Лестранж.

– Здравствуйте, мисс Грей, – сказал он. – Я пришел повидать вас и мисс Милн, захожу в дом, а вы, оказывается, здесь и созерцаете последний приют смертных. Думаю, вам может пригодиться адрес школы. Надеюсь в самом скором времени узнать, что в Кимберли будут рады вашему приезду.

– Ваша доброта не знает границ.

Я взяла листок с адресом, взглянула на него и положила в карман.

– Здесь все дышит миром, – сказал он. – Среди мертвых. Вы часто приходите сюда посидеть?

– Очень часто. Я вижу кладбище из окна своей комнаты в доме викария. Сначала я думала, что подобное соседство ужасно, но оказалось, что это не так. Покой и мир… влекут меня.

– Я надеюсь, вам понравится Южная Африка.

– Нам нужно свыкнуться с новым предложением. Мы ведь почти уже выбрали Австралию и немного почитали о тамошних условиях.

– А теперь переключитесь на Южную Африку. Не думаю, чтобы вас постигло разочарование. Как скоро вы предполагаете выехать туда… я хочу сказать – после получения письма из Кимберли?

– По возможности без задержки.

– Мы с Майрой отплываем в недалеком будущем. После свадьбы и медового месяца и завершения моих дел. Может статься, мы окажемся на одном корабле.

– Не исключаю такой возможности.

– Тогда я смогу позаботиться о вас в пути.

– Это было бы замечательно.

– Сидя здесь, вы думаете о мертвых?

– Да, мне представляется это неизбежным.

– Вы читаете имена на могильных камнях… когда они различимы. Многие наполовину стерлись. Только представить себе – многие лежат здесь уже сто лет!

– Некоторые даже больше.

– Вы думаете, какой была жизнь этих людей… какими были их заботы и радости… как подошел их жизненный путь к часу смерти?

– Да.

– Думаете о людях, которых знали и которых больше нет?..

Я молчала. Несмотря на то что он принял такое участие в нас, я остерегалась его. Меня не покидало чувство, что во всем, что он говорил и делал, был некий скрытый умысел. Он знал, что я приехала из Эдинбурга; он был рядом, когда Китти выкрикнула мое настоящее имя.

– Каждый из нас знает людей, которые уже умерли, продолжал он. – Умерли… прежде срока.

Сердце мое стучало как бешеное, я отодвинулась от Роже, ибо вдруг поняла, что он сидит слишком близко ко мне.

– Мне кажется естественными подобные мысли в таком месте, как это, – торопливо сказала я.

– Я пережил потерю. Умерла моя жена. Чересчур молодая, чтобы умереть.

– Мне очень жаль.

– Это была трагедия, неожиданная. Тем труднее было ее перенести.

– Я понимаю. Давно это случилось?

– Два года назад.

Я скрыла удивление – значит, он овдовел совсем недавно.

– Вам, вероятно, было неимоверно тяжело?

Он кивнул.

– Я думал, что никогда не женюсь снова.

– Я надеюсь, вы будете счастливы. Мисс Эллингтон сделает вас счастливым.

– Благодарю. Видите ли, у меня есть ребенок…

– Я слышала об этом.

– Пауль. Его назвали так в честь очень достойного человека, которым восхищалась мать моего сына. Она, конечно, не могла дать ему полное имя этого человека. Оно звучит чересчур тяжеловесно: Стефанус Йоханнес Паулус. Поэтому остановилась просто на Пауле. Вы понимаете, что этот человек – Крюгер, его все в Южной Африке почитают. Если бы у нас родилась девочка, мать наверняка назвала бы ее Паулой. Люди иногда делают такое… превращают мужские имена в женские и наоборот.

Зачем он все это говорил? Меня назвали Девиной в честь отца – Дэвида. Слова Роже очень походили на некий намек.

Он меня беспокоил; я уже жалела, что именно от него мы с Лилиас получили помощь.

– А сколько лет мальчику? – поспешно спросила я.

– Совсем скоро будет десять.

– Вас ожидает дома радостная встреча с ним.

– Да, я буду рад вернуться. Начать новую жизнь. Много ли проку в том, чтобы жить в прошлом, ведь так? Мы должны понимать это.

Он внимательно посмотрел на меня, и я поднялась.

– Мне пора, – сказала я. – Лилиас – мисс Милн – будет рада получить адрес. Не могу передать, как мы благодарны вам. У нас теперь совсем другое настроение.

– Я делаю это с огромным удовольствием, – сказал он. – Не забудьте, ни вы, ни мисс Милн, что я скоро буду в Кимберли… и, может быть, вам понадоблюсь.

Он взял мою руку и пожал.

– Вы избавили меня от необходимости заходить в дом викария, – сказал он. – Так приятно было поговорить с вами на кладбище, мисс Грей.

Я вернулась в дом и постаралась избавиться от чувства беспокойства, которое породил во мне гость.

Я решила, что должна поблагодарить. Ниниана Грейнджера за все его хлопоты и заботы и рассказать о том, что произошло в последнее время.

«Уважаемый мистер Грейнджер!

Мисс Милн и я чрезвычайно благодарны вам за помощь. Я уже писала вам, что мы побывали у миссис Краун и вскоре надеемся посетить ее вновь.

Нам очень повезло, что приехавший из Южной Африки по делам и остановившийся в господском доме по соседству мистер Роже Лестранж содействует нам. Он знает о школе, которой требуются учителя, и, возможно, мисс Милн и мне удастся в будущем там работать. Иначе, как удачей, назвать его внимание к нам нельзя, поскольку, как вы понимаете, нас весьма беспокоила неопределенность перспектив поиска подходящего места в чужой стране. Сейчас мы чувствуем себя гораздо увереннее и ожидаем подтверждения из Южной Африки. Как только мы его получим, препятствий для нашего отъезда не останется.

Надеюсь, у вас все хорошо, и еще раз благодарю за помощь, оказанную вами.

Д.»

Я, конечно, написала и Зилле.

В ответном письме она сообщила, что будет очень сожалеть о моем отъезде, но прекрасно сознает его целесообразность.

«… Твой мистер Лестранж кажется совершенно очаровательным, и я до смерти хотела бы с ним познакомиться. А мистер Грейнджер продолжает ходить к нам в дом. Не могу понять – зачем! Южная Африка находится как будто очень далеко. Я приеду проститься с тобой. Я должна это сделать. Надеюсь, день отъезда еще не определился? Дай мне знать, когда это произойдет.

Мне ненавистна самая мысль о твоем отъезде. Уже довольно долго тебя нет в доме, но меня утешает, что ты не слишком от него далеко.

Не забывай мне писать.

Любящая тебя Зилла».

Настал день свадьбы. Викарий объявил Майру Эллингтон и Роже Лестранжа мужем и женой.

Затем мы с Лилиас по любезному приглашению миссис Эллингтон присутствовали на приеме, а еще немного спустя проводили молодую чету в свадебное путешествие.

Майра выглядела очень счастливой, и я с жаром сказала Лилиас, что желала бы новобрачной и дальше пребывать в таком состоянии.

– У тебя есть какие-то сомнения? – спросила Лилиас.

– Говорят, свадьба похожа на лотерею. Нужно вытащить нужный номерок или что-то подобное.

– Ты становишься циничной.

Сейчас Лилиас переполняли надежды, и я понимала, какими тягостными для нее были эти остававшиеся до отъезда месяцы.

Свадебное путешествие четы Лестранжей еще не завершилось, когда мы получили письмо из Южной Африки. Его подписал Ян ван дер Грот. Он сообщал, что рад был узнать от мистера Роже Лестранжа о нашем намерении отправиться в Южную Африку, с тем чтобы учительствовать там. В прошлом школе хватало одного учителя, ибо учеников было мало. Но если мы готовы приехать и разделить на двоих жалованье, то в наше распоряжение будут предоставлены жилые комнаты при школе, где хватит места нам обеим. Это помещение несколько месяцев пустовало, но к нашему прибытию его приведут в порядок.

Мы читали письмо вместе.

– Одно жалованье на двоих, – проговорила Лилиас.

– Оно будет твоим. У меня есть собственные деньги. Мне хватит их.

– Это немного разочаровывает…

– Ничего подобного, Лилиас. Мы будем вместе. У нас появляется возможность начать все с начала.

– Но деньги… к тому же мне предстоит возвращать долг…

Не нужно беспокоиться об этом. Мне работать не обязательно. У меня есть личные средства. Мы должны будем увеличить число учеников, Лилиас. И справимся с этим.

Она успокоилась. Мы надеялись на большее, но то, что получили, было не так уж плохо.

События ускорили ход.

Мы еще раз посетили миссис Краун. Решение было принято – мы едем в Южную Африку. Там нас уже ожидала работа.

– Примите мои поздравления! – воскликнула миссис Краун. – Вам повезло. Мы постараемся ускорить ваш отъезд.

И она выполнила свое обещание.

Нам предстояло плыть на корабле «Королева Юга» в Кейптаун, а оттуда совершить путешествие через всю страну в Кимберли.

КИМБЕРЛИ

ВНЕШНЯЯ ГРАНИЦА

Время отъезда приближалось. Меньше чем через неделю нам предстояло подняться на борт корабля. По совету миссис Краун почти весь багаж мы отправили в порт; после утомительных сборов занявших несколько последних дней, наступило затишье, когда нам показалось, что все готово.

Лилиас и я сидели в саду, в сотый раз перебирая в уме то, что нам еще оставалось сделать, и спрашивая самих себя, не забыли ли мы чего-нибудь из тех многих вещей, которые брали с собой в дорогу. Мы уезжали из Лейкмира за день до отбытия судна и должны были провести ночь в гостинице возле порта, куда нас устроила миссис Краун. Зилла проявила заботу и отослала некоторые вещи, которые я хотела взять с собой, прямо в порт; этим она избавила меня от необходимости ехать в Эдинбург, что никак не могло бы меня порадовать.

Теперь все было улажено, и нам оставалось только ждать.

Итак, мы сидели в саду, и тут к нам подошла Джейн.

– Диана, вас хочет видеть молодой человек, – сказала она. – Его зовут мистер Грейнджер.

Я почувствовала, как румянец радости залил мои щеки.

– Просите его, – только и сумела вымолвить я… Лилиас, с которой я много говорила о нем и о своих чувствах к нему, вероятно, заподозрила в них нечто большее, чем простую благодарность, тут же сказала:

– Он хочет поговорить с тобой. Я вернусь в дом. Проводи его сюда, Джейн. Пускай Диана с гостем посидят в саду. Здесь очень приятно.

Ниниан подошел ко мне, взял обе мои руки и крепко их сжал.

– Я понял, что должен приехать и увидеть вас перед отъездом, – сказал он.

– Очень мило с вашей стороны.

– Вы решились на серьезный шаг.

– Давайте присядем. Вы говорите – на серьезный шаг? Вы правы. Но мы много размышляли над этим, и в сложившихся обстоятельствах он представляется вполне разумным.

– Я очень рад, что с вами едет мисс Милн.

– Да, мне очень повезло.

– Расскажите мне о мистере Лестранже.

– Он друг семьи Эллингтонов, живущей здесь в большом доме. У него крупное дело, и, мне думается, мистер Эллингтон имеет какое-то касательство к нему. Я немногое знаю об этой стороне. Но как будто это дело связано с алмазами. Мистер Лестранж живет в Кимберли; приехав сюда, он влюбился в Майру Эллингтон, и они поженились.

– Похоже на любовь с первого взгляда.

– Так оно и было. Он – вдовец. Его жена умерла совсем недавно. Возможно, он приехал в Англию, чтобы отвлечься от тяжких переживаний… и встретил здесь Майру Эллингтон.

– Значит, для него все обернулось как нельзя лучше.

– Что касается сути, то они возвращаются в Кимберли. Я думаю, они поплывут на одном корабле с нами.

– Мне хотелось бы познакомиться с мистером и миссис Лестранж.

– Не думаю, что вам это удастся. Вы уезжаете завтра?

– Я бы хотел проводить вас.

– О! – Я была до чрезвычайности удивлена. Меня по-прежнему поражало его внимание ко мне. Я много раз повторяла себе, что все еще не оправилась от предательства Джеми… но здесь было что-то другое. Мне неприятно было себе в этом признаваться, но одной из причин моего сожаления о разлуке с Англией было расставание навеки с Нинианом. Я знала, что это глупо, и постоянно напоминала себе, что я для него не более чем интересное дело, которое помогло ему сделать значительный шаг в карьере.

– Я остановился в «Королевском дубе», – сказал он, – рассчитываю проехать с вами до Тилбери и оказать кое-какую помощь.

– Замечательно! А вы располагаете временем?

– Не стоит об этом говорить.

– Вы… э-э… удобно устроились в гостинице?

– Очень.

– Я рада слышать, поскольку это единственная гостиница в округе.

– А я рад, что она близко к вашему дому. Расскажите мне о школе.

– Сверх того, что я уже вам рассказала, я почти ничего не могу добавить. Уверена, мы сумеем наладить ее работу. Лилиас – прекрасный учитель, я постараюсь следовать по ее стопам.

– И все это устроилось благодаря мистеру Лестранжу? Что вы о нем знаете?

– Только то, о чем писала вам. Он связан с добычей алмазов, по-видимому, богат, вдовец, у него есть сын по имени Пауль. Мистера Лестранжа считают очень привлекательным, и он – хорошая пара для Майры Эллингтон.

– А что из себя представляет сама Майра?

– Я почти ничего не знаю о ней. Очень приятная и спокойная женщина в отличие от своей матушки. С готовностью исполняет все… что ей скажут. Я никак не могла понять, почему она не вышла замуж давным-давно. Миссис Эллингтон не показалась мне женщиной, способной позволить дочери так долго оставаться в девушках. Но я думаю, что такие люди прежде всего хотят обеспечить своим дочерям хорошее финансовое положение… и что касается Майры, мисс Эллингтон может быть спокойна. Мне думается, по-своему эта мать совершенно права.

– Может быть, мне удастся повидаться с членами этой семьи.

– Возможно, но все они тоже очень заняты. Миссис Краун выше всяких похвал. Она все для нас устроила. Свою последнюю ночь в Англии мы проведем в гостинице «Вид на гавань», ее название говорит само за себя, и будем в порту в день отплытия.

– Я остановлюсь в той же гостинице.

Должно быть, у меня на лице выразилось удивление, поскольку он тут же добавил:

– Я чувствую себя в ответе за вас. В конце концов, я, а не кто другой, представил вас миссис Краун.

– Лучшего вы не могли нам предложить.

– Надеюсь, что так, – с жаром сказал он. Дейзи принесла нам кофе.

– Мисс Джейн подумала, что вам это не помешает, – сказала она.

Под деревом стоял небольшой столик, на него она и поставила поднос; мы с Нинианом перенесли туда стулья.

– Здесь восхитительно, – сказал Ниниан.

Я была по-настоящему счастлива впервые за долгое время – но только до того мгновения, когда меня поразила мысль: я собираюсь уйти из прежней жизни… из его жизни.

Он смотрел, как я разливала кофе, а я гадала – что он думает и что на самом деле толкнуло его совершить далекое путешествие сюда как раз накануне моего отъезда.

– Если все это вам не поможет, – внезапно сказал он, – если по какой-то причине вы захотите вернуться… дайте мне знать. Я приложу все силы, чтобы это устроить.

– Вы так добры. Вы спасли меня, когда взялись за мою защиту. Должно быть, это…

Он покачал головой.

– Вердикт несправедлив. Он не дает мне успокоиться.

– Понимаю.

– В один прекрасный день, возможно…

Я ждала, а он пожал плечами и закончил свою мысль:

– Вы ведь знаете, такое бывает. Правда выходит на поверхность даже спустя многие годы.

Мы поговорили о молодых женщинах, которые, подобно мне и Лилиас, покидают родину и уезжают работать в чужие страны. Я рассказала Ниниану о письмах, прочитанных нами в обществе. Он проявил ко всему этому неподдельный интерес, но часто переводил разговор на Роже Лестранжа.

Ниниана пригласили отобедать с нами. Мне было ясно, что он произвел хорошее впечатление на семью викария.

Когда он уехал в гостиницу, Лилиас сказала мне:

– Какой очаровательный мужчина! Он не жалеет ни сил, ни времени на заботу о тебе.

В тот вечер я была счастлива. Мне снилось, что я стою на палубе корабля, а Ниниан Грейнджер – среди провожающих на пристани. Потом он вдруг поднимает руки и громко кричит: «Не уезжай! Не уезжай!»

Я знаю, что не должна уезжать, что поступаю неправильно. Я пытаюсь прыгнуть в воду, но кто-то удерживает меня со словами: «Ты не можешь вернуться. Никто из нас не может этого сделать. Слишком поздно… ты уже сделала выбор».

И этим человеком оказывается Роже Лестранж.

На другой день моя радость от встречи с Нинианом Грейнджером сильно поубавилась.

Это произошло утром. Ко мне зашла Дейзи и сообщила:

– К вам гость, мисс Грей, в гостиной.

Я спустилась, ожидая встретить Ниниана, но увидела Зиллу.

Она выглядела даже более красивой, чем я ее помнила. В черном шелковом платье с большим зеленым бантом на шее, в черной шляпе с зеленым пером под цвет ее глаз она был неотразима.

– Моя дорогая! – воскликнула она, обнимая меня. – Как я рада видеть тебя! Я не могла не приехать. Хочу проводить тебя. Я остановилась в «Королевском дубе».

– Ох! – вырвалось у меня против воли. Она чуть ли не застенчиво рассмеялась.

– И кто еще там в постояльцах, как ты думаешь? Твой мистер Грейнджер. Неужели мне нет от него спасения? И я, конечно, не могу рассчитывать найти приют в доме викария. Надеюсь, ты рада меня видеть. Ты знаешь, меня огорчает все происходящее. Ты уезжаешь так далеко. А я надеялась, что мы сможем жить вместе. Но скорее всего ты поступаешь совершенно правильно.

– Я должна уехать, – сказала я. – И это решение кажется мне не хуже прочих.

– Это так грустно. Но я не должна говорить о подобном тоне. Нам следует извлечь из твоей поездки как можно больше пользы, ты согласна? Я мечтаю познакомиться с твоей подругой Лилиас. Не знаю, правда, как она ко мне отнесется. Ведь я заняла… ее место в доме.

– Она понравится вам. Лилиас – прекрасный человек.

– Я так надеюсь на это.

Зилла хотела сделать как лучше, даже пошла на то, чтобы предпринять это малоувлекательное путешествие в Лейкмир. И она же почти разрушила мои иллюзии.

До ее появления я не в полной мере сознавала, какое глубокое впечатление произвел на меня приезд сюда Ниниана.

Я оказалась глупа. Испытала такой подъем чувств, такую радость, ибо полагала – он сделал это ради меня, хотел собственными глазами убедиться, что у меня все хорошо. Я даже поддалась самообману, будто бы он жалеет, что познакомил меня с миссис Краун, и теперь намерен просить меня все отменить и вернуться в Эдинбург, чтобы бороться вместе и доказать мою непричастность к убийству отца.

Я оказалась наивна. Просто истосковалась по любви и заботе… мне, видимо, просто хотелось, чтобы кто-нибудь заполнил горькую пустоту, оставленную во мне изменой Джеми.

Столкнувшись с реальными фактами, я теперь корила себя. Я уезжаю… уезжаю от прежней жизни, ото всех, кого знала прежде, – кроме Лилиас.

Ниниан приехал, потому что приехала она. Однажды меня уже предали – это сделал Джеми. Поэтому нужно быть настороже, чтобы такое больше не повторилось.

На следующий день я постоянно видела Ниниана рядом и много разговаривала с ним. Я поняла, что он знает о Южной Африке не меньше моего. От меня не отходила и Зилла.

За день до отъезда в Тилбери я отправилась поутру купить кое-какие мелочи, которые могли понадобиться в дороге, и Ниниан вызвался сопровождать меня.

Зилла, оказавшаяся на улице как раз в этот момент, заявила, что присоединяется к нам.

На обратном пути к дому викария мы встретили Роже Лестранжа. Он ехал верхом на крупной серой лошади из конюшни Эллингтонов и, увидев нас, приподнял шляпу.

– Здравствуйте, мисс Грей. Насколько я понимаю, вы совершаете последние покупки. Все ли готово к отплытию?

Я познакомила всех. Интерес Ниниана к мистеру Лестранжу бросился мне в глаза. Он все время хотел узнать о Роже как можно больше.

Я заметила также, что Роже с восхищением разглядывает Зиллу, а та старается выглядеть обольстительной, как всегда в обществе привлекательных мужчин.

– Мы намерены проводить наше дорогое дитя в ее дальнее странствие, – сказала Зилла. – Мне будет так грустно.

– Вы правы, расставание – печальная вещь, – проговорил он успокаивающим тоном.

– Насколько я понимаю, вы из Южной Африки? – спросил Ниниан.

– Да, там сейчас мой дом. Я возвращаюсь туда на «Королеве Юга».

– Я знаю название этого корабля.

– Вы рады вернуться домой? – спросила Зилла. Роже с лукавинкой посмотрел на нее.

– Многое искушает меня остаться, но, увы…

– Вы отплываете послезавтра, ведь верно? Поэтому здравствуйте и прощайте. Как грустно.

– Я согласен с вами… целиком и полностью. Да… – Он пожал плечами. – Увидимся с вами на борту, мисс Грей.

– Вот он, значит, каков, этот Роже Лестранж, – сказал Ниниан, когда тот уехал.

– Он показался мне чрезвычайно интересным мужчиной, – прибавила Зилла.

Мы вернулись в дом викария, а назавтра выехали в Лондон, оттуда в Тилбери, где нас ждала «Королева Юга».

Я не успела взойти на палубу, как меня охватило чувство невосполнимой утраты. Сердце сжалось от грусти. Я не сомневалась тогда, что никакие новые впечатления не избавят от нее. Но самое главное, я навсегда прощалась с Нинианом. Я сделала этот шаг – и назад пути больше не существовало.

Ниниан и Зилла провожали нас до самого корабля. Затем, повторяла Зилла, чтобы провести со мною все оставшееся до отплытия время. Она непрестанно выражала сожаление по поводу моего отъезда, но я не могла отделаться от мысли, что она чувствует облегчение. Возможно, она считала отъезд лучшим для меня выходом и думала, что, пока я нахожусь в Англии, мне никуда не деться от постоянной угрозы раскрытия моего инкогнито. Так жить было невозможно, и я приносила жертву, чтобы исправить нетерпимое положение.

Я то и дело возвращалась к мысли, что сумею примириться с утратой всего дорогого мне и принять свой отъезд в неизвестность как должное.

Я провела немного времени наедине с Нинианом. Думаю, что обязана этим Лилиас, которая ненадолго отвлекла Зиллу. Мое настроение было приподнятым, ибо я чувствовала, что Ниниан хочет побыть со мной без свидетелей.

Он затеял серьезный разговор о моем будущем.

– Не считайте свой шаг окончательным, – увещевал он меня. – Вы вернетесь. Но я думаю, что отъезд на некоторый срок – самое разумное. Я хочу, чтобы вы пообещали мне кое-что.

– Что же это?

– Обещайте, что будете писать мне и рассказывать обо всем, даже о пустяках. Я хочу знать обо всем.

– Но зачем…?

– Прошу вас. Это может быть очень важно.

– Вы все еще видите во мне «дело»?

– Очень особенное. Прошу вас. Умоляю дайте мне обещание. Я знаю, вы сдержите его.

– Я буду вам писать, – пообещала я.

– Я хочу знать о школе… и Лестранжах… и о том, как все у вас там сложится.

Я кивнула.

– А вы будете сообщать мне о том, что делается дома?

– Обязательно.

– Вы очень серьезны.

– То, о чем я говорю, чрезвычайно для меня важно. Есть еще одно обстоятельство. Если вы решите вернуться домой, дайте мне знать. Я все устрою.

– Вы…?

– Я добьюсь, чтобы вы получили разрешение на приезд в Англию в кратчайшие сроки. Прошу вас помните об этом.

– Мне очень приятно, что вы так заботитесь обо мне.

– Конечно, я не могу не заботиться о вас… Девина. Я посмотрела на него в тревоге.

– Я не могу свыкнуться с тем, другим, именем, – сказал он. – В мыслях моих вы всегда для меня Девина.

– Но сейчас его никто не должен слышать.

– Настанет день – и вы вернетесь.

– Кто знает.

– Вернетесь, – настаивал он, – должны вернуться. Многие дни потом я вспоминала этот разговор, и эти воспоминания утешали меня.

Когда корабль отходил от причала, мы стояли по палубе. Взревели гудки, пристань была запружена друзьями тех, кто отплывал в далекую страну. Трогательная картина. Одни плакали, другие смеялись, пока судно медленно отходило от причала в открытое море.

Лилиас и я махали до тех пор, пока Ниниан и Зилла не скрылись из наших глаз.

Никогда не забыть мне первых дней на борту «Королевы Юга». Я представить себе не могла таких неудобств. Во-первых, нас в каюте оказалось четверо. Сама каюта чуть превышала размерами большой шкаф, в ней находились четыре койки – две наверху, две внизу. Один крохотный шкафчик предназначался для всех четверых, иллюминатор отсутствовал. По соседству располагались точно такие же каюты, поэтому шум доносился со всех сторон и никогда не смолкал полностью. Мы жили в кормовой части судна, и она была отгорожена от остальных помещений судна.

Питались мы за длинными общими столами. Еда была вполне приличной, но условия настолько не способствовали аппетиту, что и у меня, и у Лилиас он почти пропал.

Наша часть корабля была переполнена пассажирами. С трудом удавалось даже умыться. В общих помещениях невозможно было укрыться от чужих глаз.

– Ты сможешь вытерпеть это до Кейптауна? – спросила я Лилиас.

– Мы должны вынести все, – ответила она.

Когда испортилась погода, а это произошло очень скоро, начались дополнительные испытания.

Две женщины, с которыми мы делили каюту, без движения лежали на своих койках. Лилиас тоже чувствовала себя неважно. Она никак не могла решить, что лучше – гулять по палубе или лежать в постели.

Она выбрала последнее, и я вышла на палубу одна. Добралась до разделительной перегородки и села. Я смотрела на грозные серые волны и недоумевала – зачем я здесь. Будущее казалось мрачным. Что я найду в стране, куда мы плывем? Я оказалась трусихой. Наверно, мне следовало остаться дома и смириться с тем, что меня ждало. Ведь говорят же: если человек невиновен, ему нечего страшиться. Мне бы следовало высоко держать голову, мужественно принять неизбежное, а не прятаться за вымышленным именем.

А вместо этого – я здесь, в ужасных условиях, и по бушующему морю корабль уносит меня… не знаю к чему.

Я почувствовала, что с другой стороны перегородки кто-то стоит.

– Здравствуйте, – сказал Роже Лестранж. Он смотрел на меня сверху вниз через ограждение, разделявшее нас. – Изумляетесь стихиям?

– Да. Вы – тоже?

– Вам они не слишком нравятся, верно?

– Да. А вам?

– В том, что вы видите, нет ничего особенного, уверяю вас, бывает много страшнее.

– Надеюсь, что стихии не пытаются меня запугать.

– Я не видел, как вы поднялись на судно. Полагаю, вас провожали друзья?

– Да.

– Это прекрасно. Как вам нравится путешествие… если не говорить о погоде?

Я молчала, и он поспешно сказал:

– Не нравится, верно?

– Его не назовешь роскошным.

– Я даже не представлял, что вы поедете в таких условиях.

– Мы тоже. Но мы хотели обойтись наименьшими затратами. Мисс Милн ужасают долга. А как себя чувствует миссис Лестранж?

– Лежит. Она не выносит качки.

– А кому она нравится. Мне очень жаль ее.

– Скоро мы выйдем из области плохой погоды, и все обо всем этом забудут.

Разговаривая с Лестранжем, я встала, и вдруг внезапный порыв ветра швырнул меня на поручень.

– Вы не ушиблись? – спросил Лестранж.

– Нет, благодарю вас.

– Я думаю, вам лучше спуститься вниз, – продолжал он. – Ветер способен и на более жестокие шутки; при такой непогоде не следует находиться на палубе. – Он криво улыбнулся. – Сожалею, что не могу проводить вас до каюты.

– Вы правы, – сказала я. – Я пойду вниз. До свидания.

– Au revoir, – попрощался он. Я спустилась к себе.

Ближе к концу дня ветер стих. Лилиас и я остались в каюте одни. Наши попутчицы, почувствовав себя лучше, вышли, как они выразились, глотнуть свежего воздуха.

В каюту заглянул стюард.

– Я получил распоряжение переместить вас в другое место, – сказал он.

– Переместить нас? – воскликнули мы в один голос.

– Полагаю, произошла ошибка. Вы не должны были находиться в этой каюте. Соберите свои вещи.

Сбитые с толку, мы повиновались. Стюард взял наши саквояжи и пригласил следовать за собой. Он провел нас через весь корабль, открыв одну из дверей, отгораживающих носовую часть судна от остальных помещений. Мы оказались в каюте, которая показалась нам великолепной после той, где мы провели первые дни. Здесь стояли всего две постели, которые днем становились диванами, и большой гардероб; была ванная комната и даже иллюминатор.

Мы в изумлении смотрели на эту роскошь.

– Ваша каюта, – сказал стюард и оставил нас. Мы не могли поверить своим глазам. Контраст был разительным. Лилиас села на один из диванов, и мне почудилось, что она вот-вот заплачет, хотя это никак не было на нее похоже.

– Что это значит? – спросила она.

– Это значит, что произошла ошибка. Нас не должны были размещать вместе с эмигрантами.

– Но мы тоже эмигранты.

– Ты права… но теперь мы здесь. Разве не чудо? Я чувствовала себя на верху блаженства. Мне кажется, я больше не вынесла бы этого.

– Но ты должна терпеть… если так нужно.

– Ладно, не будем беспокоиться. Давай лучше порадуемся.

– Я хочу знать, как это произошло, – настаивала Лилиас.

– Без сомнения скоро узнаем.

Начальник хозяйственной службы сказал нам, что произошла какая-то ошибка, и мы, наконец-то вздохнув с облегчением, не стали углубляться в расспросы. Нам было достаточно знать, что остальная часть нашего путешествия пройдет в комфорте, о котором мы не позволяли себе даже мечтать.

С этого дня все изменилось. Мы часть времени проводили в компании Лестранжей; именно во время путешествия я начала узнавать Майру.

Она стремилась держаться в тени и была довольно застенчивой особой в отличие от своей матери. Я часто думала, что, вероятно, жизнь рядом с подобной матерью сделала Майру такой, ибо в присутствии миссис Эллингтон даже самый уверенный в себе человек начинал видеть собственные недостатки. Майра нравилась мне все больше. В присутствии мужа она уходила в себя и почти всегда молчала, пока к ней не обращались. Я заметила, что Роже часто заканчивал фразу вопросом: «Ты согласна, моя дорогая?», словно пытаясь втянуть ее в разговор. «Да-да, Роже, согласна», – неизменно отвечала она.

– Она держится раболепно, – сказала мне Лилиас.

– Мне думается, она хочет угодить мужу. В конце концов, он всегда добр и любезен с ней.

– Если он предпочитает полную покорность, Майра должна его вполне устраивать, – таким было весьма суровое заключение Лилиас.

Практичная Лилиас могла отвергать Майру как женщину, лишенную силы воли, готовую стать игрушкой в руках мужа, но я чувствовала в Майре самобытный характер, скрытый под внешней оболочкой покорности, и, возможно, догадываясь о моих чувствах, она чуть больше открывалась мне, нежели другим.

Впервые мы сделали остановку в Тенерифе, и, поскольку двоим женщинам было непросто выйти одним в город, Роже Лестранж пригласил нас составить компанию ему и жене. Мы с готовностью согласились.

День прошел очень приятно, под руководством Роже Лестранжа мы проехались верхом по городу и даже углубились на несколько миль вглубь страны. Мы наслаждались пахучим воздухом, любовались чудесными цветами, кустарниками, росшими вдоль дороги, и банановыми плантациями на склонах гор.

Роже Лестранж оказался внимательным и знающим провожатым, и, когда мы вернулись на корабль, Лилиас отметила, что нам очень повезло иметь таких спутников; я с нею согласилась.

В свою очередь и Майра сделала признание:

– Так хорошо, что вы едете вместе с нами. – Я порадовалась ее чуткости, ибо в продолжение всего дня меня не оставляла мысль – а не мешаем ли мы им. В конце концов, после их медового месяца прошло не слишком много времени, а молодожены Обычно предпочитают бывать одни.

Мы уже плыли вдоль западного побережья Африки; стало много теплее, море успокоилось, и жизнь на судне протекала не без приятности. Ни Лилиас, ни я не торопили времени. После смены каюты мы оказались в другой части корабля и пришли к заключению, что жизнь здесь более чем привлекательна. Мы встречались с людьми, которые были нам интересны.

Роже Лестранж стал душой общества. Он оказывался в центре всех общественных начинаний; был в хороших отношениях с капитаном, с которым познакомился в предыдущем рейсе; в качестве друзей Лестранжа нас ввели в круг капитана.

Чудесно было сидеть на палубе, смотреть на почти неподвижную воду, наблюдать, как резвятся вдали дельфины или из прозрачной воды выпрыгивают летучие рыбы. Обстановка располагала к откровениям.

Майра воздерживалась от разговоров, но в конце концов чуть-чуть приоткрыла завесу над своим детством.

– Все было бы иначе, родилась я талантливым ребенком, – однажды сказала она мне. – Но я никуда не торопилась… не торопилась ходить… не торопилась начать говорить. С первых дней я разочаровывала. Мать хотела видеть меня выдающимся ребенком… не столько умным, сколько красивым… обещающим преуспеть в обществе. Такое бывает… сначала мать устраивает будущее для детей… потом строит планы, касающиеся ее внуков.

– Люди вправе самостоятельно распоряжаться собственной жизнью.

– Моя мать ни за что не согласилась бы с этим. Она так умело устраивала все подряд, что сочла своим святым долгом устроить и мою свадьбу. Мне повезло только в одном – со стороны отца у меня были дедушка и бабушка. Я провела с ними половину своего детства. У них я была счастлива. Их не волновало – умна я, красива ли. Они любили меня такой, какой я была. Мать говорила, что они портят меня. Она не хотела, чтобы я проводила с ними много времени, но они были значительными людьми. Она уважала их богатство.

– Я вас вполне понимаю.

– Когда умерла бабушка, – голос Майры чуть заметно дрогнул, – мне было четырнадцать. Остался только дед. Я часто бывала у него. Он хотел, чтобы я жила с ним. Мать не могла допустить такого. Мое место рядом с нею, дома, говорила она; и все равно я не перестала подолгу гостить у деда. Мы часто вместе читали; любили устроиться в саду в кресле на колесиках. Мать говорила, что подобная жизнь не для девушки, но я любила общество деда. Мне пришлось провести светский сезон в Лондоне. Мать настаивала на этом, и отец согласился с нею. Сезон окончился неудачно. Никто не предложил мне руки. Вскоре после этого мать отступилась от меня. Я уехала к деду. Он сказал мне: «Не позволяй им помыкать тобой. Живи, как хочешь сама. Ни за что не выходи замуж за человека только потому, что родители навязывают его тебе. Для девушки… да и для юноши тоже… не может быть более страшной ошибки.» Он был чудесный человек. Когда мне исполнилось двадцать четыре года, он умер.

– Как я сочувствую вам.

– Сердце мое было разбито. Но я стала очень богатой. Дед оставил мне все. Мое положение в доме теперь было иным, и мать переменила свое отношение ко мне. Она решила, что мне пора выходить замуж, но едва она начала подыскивать мне мужа, я сказала ей: «Дедушка посоветовал мне ни в коем случае не выходить замуж только потому, что кому-то это угодно. Я стану женой того мужчины, которого полюблю сама.»

– Мне кажется, ваш дед был мудрым человеком, – заметила я.

– О, да. Но я все время говорю о себе, я вы молчите. У меня по спине пробежал неприятный холодок. Как бы со стороны я услышала собственные слова:

– Мне, собственно, нечего рассказывать. У меня в детстве была гувернантка… а потом… я приехала погостить в семью викария.

– А ваш отец?

– Он… он умер.

– А теперь вы вынуждены работать в Южной Африке?

– Не совсем так. Мне просто хочется что-нибудь делать. У меня есть доход, небольшой, но, я думаю, для меня достаточный.

– А вы думали о замужестве?

– Однажды, но из этого ничего не вышло.

– Как жаль.

– Не стоит сожалеть. Сейчас я уверена, что это к лучшему.

– Неужели? Мне показалось, что временами вы грустите.

– О, нет. Все это в прошлом. Семьи отнеслись к нашим намерениям без одобрения и…

– Боже мой.

– И сказать по правде, мы оба оказались в выигрыше. Не останови нас вовремя судьба, мы были бы сейчас мужем и женой… Но это не принесло бы нам счастья.

– Мне понравился адвокат, который приехал повидаться с вами. Кажется, он неравнодушен к вам. А ваша мачеха – очень красивая женщина, правда? Когда я смотрела на нее… – она засмеялась без особой радости, – то думала: в ней есть все, чего нет во мне.

– Вы очень милая, Майра. Не стоит так принижать себя.

– Вы мне тоже по сердцу. Но расскажите мне об адвокате. Вы знали его в Эдинбурге, так ведь?

– Да.

– Я полагаю, он был другом вашей семьи.

– Можно сказать так.

Нужно было сменить тему разговора и потому я торопливо сказала:

– Для вас все закончилось замечательно.

– Да, мой дед оказался прав, – ответила она. Я могла выйти за кого-нибудь, подысканного матерью. Но не сделала этого, а, случись такое, у меня не было бы сейчас Роже.

– Значит вы совершенно счастливы теперь?

– Как бы это сказать…

– Да или нет?

Она задумчиво на меня смотрела и колебалась, а потом все же решилась:

– Иногда… я боюсь.

– Чего?

– Роже такой необычный, вы согласны? Порой я думаю…

– Скажите – о чем.

– Достаточно ли я хороша для него. Что он нашел во мне? Я решила бы – что деньги, не будь он сам богат…

Я рассмеялась.

– Гоните прочь подобные мысли, Майра. Он ведь женился на вас? Значит, он любит вас, а деньги тут ни причем.

– В это так трудно поверить. Он просто чудо. Конечно, если бы ему нужны были деньги…

– Перестаньте, Майра! – Я снова рассмеялась, она последовала моему примеру. Мне стало легче. Я было подумала, что она боится его, а ее страшило, что она недостаточно для него привлекательна.

Мне нужно было преодолеть в себе нелепое ощущение, что в Роже Лестранже есть что-то неуловимо зловещее.

Не стоит пытаться удержать уходящее время. Дни летели все быстрее и быстрее.

Очень скоро мы прибудем на место и реальность заменит это похожее на сон идиллическое существование, которым мы наслаждались последние несколько недель.

Мы должны подготовиться к встрече с нашей школой. Как мы наберем для нее учеников? Лилиас уверяла, что нет проку обсуждать что-либо, пока мы своими глазами не увидим, с чем имеем дело.

Через два дня корабль прибыл в Кейптаун.

Роже Лестранж заявил, что мы должны составить ему и Майре компанию в путешествии до Кимберли. Дорога предстояла долгая, но он проделал этот путь не один раз и мог оказать нам большую помощь.

Мы с благодарностью приняли его предложение.

– Нам поистине повезло оказаться с ними на одном корабле, – сказала как-то Лилиас. – Они сделали этот переезд куда более занимательным, чем он мог быть.

Она не сознавала, сколь многим мы обязаны Роже Лестранжу, но мне это вскоре предстояло узнать.

В тот вечер я поднялась на палубу, как делала часто. Я любила сидеть под бархатным небом, на котором гораздо ярче, чем в Англии, сияли звезды. Было тепло, и я никого не видела рядом. Все дышало покоем.

Но скоро покой исчезнет, думала я, и с чем мы столкнемся тогда? Майра и Роже Лестранж будут неподалеку. Хорошо иметь таких друзей, особенно в чужой стране.

Не успела я присесть, как услышала легкие шаги по палубе и, даже не взглянув в ту сторону, откуда они донеслись до меня, догадалась, кому они принадлежат.

– Здравствуйте, – сказал он. – Любуетесь звездной ночью? Не возражаете против моего общества? – Роже Лестранж взял стул и расположился подле меня.

– Красиво, не правда ли? – сказала я.

– Более, чем красиво, – восхитительно.

– Согласна с вами.

– Не понимаю, почему люди не ценят этой красоты. Ну да ладно. По крайней мере никто не мешает нам спокойно поговорить. Как вы себя чувствуете? Мы почти у цели, вам это известно?

– Я как раз думала об этом, когда вы подошли.

– Такие размышления немного напоминают азартную игру, так ведь?

– Пожалуй, все это серьезнее.

– Вы правы, но мы будем рядом.

– Вас, должно быть, больше занимают мысли о возвращении в свой дом?

– Пока я наслаждаюсь путешествием.

– Понимаю вас. И потом – вы с Майрой.

– Да, но и с вами тоже… и с мисс Милн. Это озаряет жизнь новым светом.

– Озаряет жизнь?

– Всегда интересно знакомиться с новыми людьми – вы так не считаете?

– О да, конечно.

– Вы с Майрой как будто хорошо поладили.

– Как будто да. Я полюбила ее.

– Это замечательно. Она весьма застенчива. Хорошо, что вы подружились. Мне была непереносима мысль о том, что вы едете там, внизу, третьим или четвертым классом.

– О да, поначалу было просто ужасно.

– Я рад, что избавил вас от этого. Рад за себя и за вас.

– Избавили нас?

– Разве мог я допустить, чтобы вы оставались на корме?

– Вы хотите сказать, что…

– Это мелочи, забудьте о них.

– Но… нам сказали, что произошла ошибка. Мы думали…

– Я настоял на том, чтобы вам ничего не говорили.

– Прошу вас, объясните мне, что именно произошло.

– Все проще простого. Вы заплатили за билеты и получили то, за что платили.

– Я… я понимаю. Лилиас не хотела тратить лишние деньги. Кредит нам предоставило общество, а моя подруга не любит быть должницей.

– Это делает ей честь.

– Значит, это вы…

– Я вас переместил в другую каюту. Оплатил разницу в стоимости, с тем чтобы вы путешествовали в комфорте.

Я покраснела.

– Но… мы обязаны возместить вам разницу.

– Ни в коем случае.

– Лилиас…

– Лилиас не обязательно об этом знать. Пощадите ее чувства. Она будет считать себя еще и моей должницей. Это для нее так же плохо, как быть должницей перед обществом. А вам известно, как она ненавидит долги.

Я помолчала.

– Я заплачу вам, – наконец сказала я.

– Я не приму ваших денег.

– Вы обязаны это сделать.

– Почему? С моей стороны это маленький подарок. Я думаю, какое удовольствие ваше общество доставило мне и Майре; как вы знаете, мы не могли бы его получить, находясь по разные стороны ограждения.

– Это очень мило с вашей стороны, но вы должны позволить мне вернуть вам деньги, по крайней мере ту часть, что должна вам я.

– Я не приму денег.

– А я не могу принять ваш подарок.

– Моя дорогая… Д-Диана, вы его уже приняли.

– Но…

– Никаких «но», прошу вас. Подумайте о гордой Лилиас. Пусть она по-прежнему верит, что при размещении пассажиров произошла ошибка, которую устранили, как только она выявилась.

– Почему вы сделали это?

– Потому что не мог представить себе двух юных дам в подобных условиях. Мне не следовало ничего вам говорить.

– Однако вы сказали.

– Сорвалось с языка. Возможно, я хотел дать понять, что хочу помочь вам. В конце концов вы предприняли такой шаг, и именно я предложил вам поехать в Южную Африку. Мне очень хочется, чтобы вы преуспели.

– Вы очень добры, и я признательна вам. Но предпочла бы…

– Не окажете мне любезность разобраться с этим делом самому? Не говорите больше ни слова. Я счастлив, что был в вашем обществе. То же относится к Майре. По существу мы все сделали это путешествие приятным. – Он накрыл своей рукою мою. – Прошу вас, посмотрите на это моими глазами… и забудем все остальное.

Я должна была догадаться. Мы заплатили за билеты чересчур мало. У нас совсем не было опыта в таких делах. Замечательно, что Роже позаботился о нас. Я должна постараться именно так расценить происшедшее.

Однако сделанное мною открытие вселило в меня легкое беспокойство.

Еще через два дня мы прибыли в Кейптаун. Легко представить, какое возбуждение царило на корабле. Я – то же наверняка относилось и к Лилиас – находилась в постоянном напряжении, которое временами пересиливали только дурные предчувствия. Временами нам со всей очевидностью казалось, что мы поступили крайне беспечно, решив оставить все близкое и знакомое нам, ради того чтобы начать новую жизнь.

И теперь спрашивали себя, достаточно ли мы подготовлены к новой жизни, и погружались в размышления. Мы молча смотрели на море, и каждая из нас знала, что мысли се текут примерно в том же направлении, что у подруги.

Я не сомневалась, Роже Лестранж хорошо представлял, в каком смятении находились наши чувства; он все время старался развеять наши страхи. Все будет хорошо, говорил он. Он всегда рядом. Не нужно забывать, что мы друзья.

До сих пор в моей памяти солнечный день, палуба, с которой мы смотрим на голубое море, неподвижность которого чуть нарушает лишь легчайшая рябь. К нам с Лилиас присоединяются Роже и Майра. Бедная Майра! Я думаю, опасения по поводу ее новой жизни терзали в тот час несчастную не меньше, чем нас.

Возле нас остановился капитан, совершавший ежедневный обход судна.

– Здравствуйте, – сказал он, – чудесный денек. Мы согласились с ним.

– Скоро прибудем, – добавил он…

– В такой день, как этот, не хочется торопиться, – заметил Роже.

– Да, и как будто погода обещает быть такой же в ближайшие несколько дней. Хотя мыс Доброй Надежды всегда горазд на злые шутки.

– Что верно, то верно, – ответил ему Роже. – Я испытал их на себе.

Капитан улыбнулся и остановил взгляд на мне, Лилиас и Майре.

– А вы, молодые дамы, впервые едете в Южную Африку?

– Да, – ответила за всех Лилиас.

– Вы могли бы выбрать времена поспокойнее – как думаете, мистер Лестранж?

– Может быть, пронесет, – сказал Роже.

– На сей раз, похоже, все складывается куда как серьезно.

– Здесь и прежде бывало неспокойно.

– Верно, то, что копилось годами, сейчас, я бы сказал, достигло точки кипения.

– Какие-то неприятности…? – спросила я.

– Капитан говорит о Крюгере. Тот становится все суровее.

– Я знаю, недовольство зрело давно, – сказал капитан. – Но после рейда Джеймсона положение стало хуже некуда.

– Почему?

– Как бы ответили вы? – спросил капитан, взглянув на Роже.

– Очень просто. Сесил Родс хочет, чтобы Южная Африка была британской. Крюгер хочет, чтобы она была страной африканеров. Не стоит волноваться. Крюгер не осмелится зайти слишком далеко.

– Подождем и посмотрим, – сказал капитан. – Ну что же, пора идти. Увидимся позже.

После ухода капитана я повернулась к Роже.

– Какие неприятности имел в виду капитан?

– Как вам сказать… э-э… не всегда все получается гладко. Но не беспокойтесь понапрасну, жизнь возьмет свое.

– Мне бы хотелось побольше узнать о том, что здесь происходит.

– Я вас понимаю. Вы собираетесь здесь жить. Естественно ваше желание знать.

– Капитан показался мне очень озабоченным, – сказала Лилиас.

– Ну хорошо, если не вдаваться в подробности, – заговорил Роже, – то в продолжение известного времени здесь идет борьба за власть. После открытия в Южной Африке алмазов и золота сюда понаехали люди со всего света и осели здесь. Но в основном это были британские подданные. Состав населения заметно изменился, и пришельцы, которых африканеры назвали уитлендерами – что в переводе означает чужеземцы – решили, что пора взять под свой контроль управление страной. Пауль Крюгер – президент Трасваля, и он видит, что происходит вокруг.

– У меня сложилось впечатление, что он очень сильный лидер, – заметила Лилиас.

– Так и есть. Он сразу понял, что если предоставить право голоса итлендерам, то на любых выборах они превзойдут числом африканеров, и это будет иметь для последних ужасные последствия. Африкенеры с подозрением относились к британцам, которые с самого начала проводили свою линию в отношении черного населения. После отмены рабства в Британии англичане вознамерились распространить свое решение на Южную Африку. Буры не могли с этим согласиться, ибо они тогда лишались бы дешевой рабочей силы для своих ферм. У этого конфликта долгая предыстория.

– И теперь, по словам капитана, он «достиг точки кипения»?

– Мы считали так некоторое время. Причина появления новых страхов – постановление Крюгера, по которому ни один уитлендер не допускается к президентским выборам, а фольксрад – так называется местный парламент – выбирают только граждане не моложе сорока, прожившие в стране не менее четырнадцати лет.

– С этими уитлендерами, которые осели в стране, поступают не слишком справедливо.

– Конечно. Кроме того, многие из них разбогатели, внесли немалый вклад в финансовое благополучие страны, а им отказывают в праве голоса. Трудно было ожидать, чтобы такие люди, как Сесил Родс и Джеймсон, остались в стороне, словно это их не касается.

– Поэтому Джеймсон и совершил свой рейд? – спросила Лилиас.

– Да, и ход событий немного замедлился. Особенно после того, как германский император телеграммой поздравил Крюгера с победой; с другой стороны, не подлежит сомнению, что британское правительство более чем когда-либо настроено показать свою силу.

– Значит, возможны крупные беспорядки? – в тревоге спросила Лилиас.

– Я уже говорил – беспорядки здесь не редкость. Но не следует пугаться всего подряд. Я думаю, что продолжаются переговоры между Джозефом Чемберленом, государственным секретарем по делам колоний, и Яном Сметсом, молодым генеральным прокурором Крюгера. Все это время я находился вдали от дома и мог судить о происходящем только по британским газетам.

– Мы тоже не уделяли этому внимания, – сказала Лилиас. – С того дня как мы приняли решение отправиться в Южную Африку, нам пришлось очень много сделать.

– Я знаю об этом.

– Но если существует конфликт между африканерами и уитлендерами, к которым мы тоже будем отнесены, не проявят ли местные жители враждебности к нам?

– Дорогая, никто ничего подобного не допустит, уверяю вас. Нет и еще раз нет. Они будут счастливы тем, что вы приехали передать свои знания их детям. Не сомневаюсь, вас ожидает самый теплый прием. А кроме того, я всегда буду рядом. Рибек-хаус, в котором я живу, не так далеко от школы. При необходимости я помогу вам.

Мне показалось, он ожидал от нас заверений в том, что мы успокоились, но я и, думаю, Лилиас тоже не были готовы сказать такое. Напротив, мы все больше склонялись к мысли, что впереди нас ждут немалые испытания.

Кейптаун оказался красивым городом. Мне хотелось задержаться и осмотреть его. Словно приветствуя нас, сияло солнце; люди казались дружелюбными. После услышанного от Роже и капитана я приготовилась к проявлению враждебности со стороны хотя бы некоторых горожан. Мы были здесь уитлендерами; в то же самое время среди местных жителей нарастал конфликт. Но ни единого признака напряженности мы не заметили.

Меня поразило величие Столовой горы и Столового залива.

– Какие прекрасные места! – вырвалось у меня; Лилиас тоже была в восторге.

Мы улыбнулись друг другу. У нас обеих появилось чувство, что в самом деле все устроится.

Долгое путешествие в поезде через вельд захватило нас, хотя несколько утомило. Роже сразу предупредил, что на пятьсот сорок миль от Кейптауна до Кимберли уйдет тридцать часов.

– Вам еще повезло – в свое время этот путь проделывали в фургонах, – добавил он.

Мы были благодарны ему. На протяжении всего переезда властность, которая исходила от него, заставляла всех немедленно уделять ему самое доброжелательное внимание, часть которого перепадала и нам.

– Без его помощи наше путешествие могло протекать совсем иначе, – как-то сказала я Лилиас, и она согласилась.

Наконец мы прибыли в Кимберли.

Роже Лестранж настоял на том, чтобы отвезти нас в школу, прежде чем он с Майрой отправится в свой Рибек-хаус.

Из окон экипажа Лилиас и я внимательно разглядывали город.

– Город процветает, – пояснял Роже, – и быстро растет. Это все сделали алмазы. Помимо прочего, он стоит на пути между Кейптауном и Трансвалем. – С гордостью он показал нам красивые здания городского собрания и высшего суда, ботанический сад.

Мы обменялись с Лилиас удовлетворенными взглядами. Узнав о беспорядках в этой стране, мы даже заговорили о том, что лучше было поехать в Австралию или Новую Зеландию. Но увиденное примирило нас с Южной Африкой.

Экипаж остановился напротив небольшого белого здания, отделенного от дороги подобием внутреннего двора.

– Ваша школа, – возвестил Роже.

Едва он заговорил, дверь открылась и из здания вышел мужчина со свежим цветом лица и улыбкой на губах. На вид ему было чуть больше тридцати.

– Мистер Джон Дейл, – представил его Роже. – Позвольте познакомить вас, Джон, с новыми учительницами.

– Так это мисс Милн и мисс Грей? – спросил молодой человек, переводя взгляд с одной из нас на другую.

– Это мисс Грей, – сказала Лилиас, а я мисс Милн. Он пожал ее руку, а затем мою.

– А это, – вмешался Роже, – моя жена.

Джон Дейл протянул руку и поздоровался с Майрой.

– Рады видеть вас в Кимберли, – сказал он. – Надеюсь, вас ожидает здесь счастье, миссис Лестранж.

Роже ласково улыбался.

– Ну что же, мы завершили долгое путешествие, и теперь нам пора откланяться. Могу я оставить дам на ваше попечение, Джон?

– Само собой разумеется, – он повернулся к нам и сказал: – Прошу вас – входите. Давайте-ка мне ваши вещи.

– Это далеко не все, – сказала Лилиас. – Остальное прибудет позже.

– Я понимаю. А сейчас – пойдемте в дом.

– Итак, мы вас покидаем, – сказал Роже.

Мы сердечно поблагодарили его за все, что он для нас сделал.

– Мы скоро увидимся. Нам интересно будет узнать, каковы ваши первые впечатления, как вы устроились, не правда ли, Майра?

– О да… конечно. Навестите нас как можно скорее, – промолвила Майра.

– Не сомневаюсь, что дамы зайдут к нам в гости, дорогая, – вмешался Роже. – Мы же совсем рядом. Ты не лишишься их. Итак, до скорой встречи. Под опекой Джона вы в полной безопасности. Au revoir.

Мы вошли в прихожую, а Джон Дейл внес наши саквояжи и поставил их на пол.

– А теперь позвольте мне пояснить, – начал он, – кто я такой. Я – член городского совета. Мы более чем озабочены обучением наших детей. Как видите, школа очень мала. В ней никогда не было больше двадцати учеников сразу. Трудность заключалась в том, чтобы найти учителей, готовых остаться здесь надолго. Сначала школу возглавляла мисс Грот, проработавшая в Кимберли двадцать лет. Она состарилась, и ее сменила молодая дама, продержавшаяся у нас два года. Потом она вышла замуж и уехала. С той поры мы не могли найти никого, кто согласился бы приехать в город и проявил искреннюю заинтересованность в школьных делах. Рассказ мистера Лестранжа о вас привел нас в восторг. Надеюсь, вам здесь понравится.

– А я надеюсь, что мы сумеем удовлетворить ваши потребности, – сказала Лилиас.

– Вас двое…

Он колебался, и Лилиас поспешила сказать:

– Да, мы знаем, что вам нужен всего один учитель.

– Дело в том, что мы хотели бы иметь двоих, но городские средства не позволяют этого. Будь в школе больше учеников, тогда два учителя стали бы необходимыми. Однако мы платим невысокое жалованье, ибо школа содержится только на средства города… и временами создается впечатление, что не все горожане придают образованию должное значение.

– Мы понимаем, – сказала Лилиас. – Нас все устраивает. Мы хотели быть вместе, мы вместе готовились сюда приехать и работать здесь.

Чувствовалось, что Джон еще не успокоился до конца.

– Простите меня, – сказал он, – вы ведь наверняка устали и проголодались. У меня с собой бутылка вина и немного еды. Поедим прямо сейчас или сначала посмотрим школу?

– Давайте сначала познакомимся со школой. К тому же нам не мешало бы умыться с дороги. А потом можно перекусить и спокойно побеседовать, если это не нарушает ваших планов.

– Прекрасная мысль. Здесь есть мазутная печь. Пока вода нагревается, мы с вами обойдем все помещения.

Увиденное нам понравилось. В большой комнате стояли длинный стол со стульями и большой шкаф. В шкафу находились книги и грифельные доски.

– Классная комната, – сказала Лилиас с одобрением. В нижнем этаже оказались еще две небольших комнаты и кухня, задняя дверь которой выходила в садик, весьма живописно заросший кустарником. Увидев эту картину, Лилиас в восхищении ахнула.

Джон Дейл улыбался, очевидно, обрадованный нашей реакцией.

– Мы не имели представления, что увидим по приезде, – сказала Лилиас.

– И боялись самого худшего? – спросил он.

– Мы и подумать не могли, что окажется так хорошо, правда, Диана?

Наверху мы увидели четыре комнатки, просто, но очень мило обставленные.

– Две спальни, кабинет, и остается еще одна комната, – сказала Лилиас. Она подошла к окну и выглянула на улицу. Затем с сияющими глазами повернулась ко мне.

– Я хочу сделать эту школу процветающей, – воскликнула она.

– У вас получится, – заметил Джон Дейл. – А теперь вода наверняка согрелась, и я сейчас принесу ее сюда.

– Мы вам поможем, – сказала Лилиас. Признаться, я нечасто видела свою подругу в таком возбуждении.

Внизу Джон Дейл накрыл на стол. Нас угостили холодными цыплятами, поджаристым хлебом, вином и сочными грушами.

– Чудесное начало новой жизни, – восхитилась Лилиас.

– Я хочу, чтобы вы знали – мы очень рады вашему приезду, – обратился к нам Джон Дейл. – Позвольте мне рассказать немного о городе и его обитателях.

– Мы готовы вас слушать.

– Я думаю, климат вам понравится, хотя летом бывает жарковато.

– Нас это не смущает, – сказала я.

– Как вы, возможно, знаете. Кимберли своим процветанием обязан алмазам. До тысяча восемьсот семьдесят первого года здесь была просто-напросто деревня. А потом обнаружили алмазы… и все изменилось. Кимберли – это алмазы. Почти все здесь в той или иной мере имеют к ним касательство… ищут, готовят к отправке на рынок, продают.

– И вы тоже? – спросила Лилиас.

– Да, я работаю в конторе одной из крупнейших здешних компаний.

– Не мистеру ли Лестранжу она принадлежит?

– О нет, к нашей он не имеет отношения. Приехав сюда несколько лет назад, он купил долю в одной компании. Вскоре после этого женился и приобрел Рибек-хаус. Это одно из лучших в городе зданий. Скажите, когда вы предполагаете открыть школу?

– Я не вижу причин откладывать с этим, – сказала Лилиас. – Дайте нам день или два, чтобы устроиться, понять, сколько у нас учеников и какими учебными материалами мы располагаем.

– Конечно-конечно. Что если начать занятия в понедельник? Тогда в вашем распоряжении будет вся эта неделя до конца.

– А что с учениками?

– Пока их человек десять. Будет больше.

– Какого возраста?

– Всех возрастов. – Он с тревогой посмотрел на Лилиас. – Ваша работа осложнится?

– Этого можно было ожидать, но нас двое, и, наверно, мы откроем два класса. Подумаем, примем решение чуть позже.

– Я оповещу всех об открытии школы в понедельник.

– Мы будем вам очень признательны.

– Не стоит благодарности. Я в восторге, что с вашей помощью школа вновь начнет работать. Образование крайне необходимо. Так хочется, чтобы все здесь были согласны со мной.

– Ваши груши восхитительны, – сказала я.

– В Кимберли выращивают лучшие фрукты в мире..

– Что за чудесная страна! – воскликнула Лилиас. – Для нас она прямо-таки земля обетованная.

Джон рассмеялся.

– Я запомню ваши слова. Я хочу провозгласить тост – пусть эта страна станет в самом деле землей обетованной.

Когда Джон Дейл ушел и мы остались в школе одни, ни у Лилиас, ни у меня не было сомнений в том, что нас встретили замечательно.

СОКРОВИЩЕ КИМБЕРЛИ

Вся неделя прошла в приятных и поднимающих дух хлопотах. Я никогда не видела Лилиас в таком замечательном настроении.

– Если бы я попыталась вообразить, чем больше всего хотела заняться, то представила бы себе именно это, – возвестила она. – Иными словами – открытие новой школы, моей школы.

Она просматривала учебники, имевшиеся в школе, составляла списки необходимых учебных материалов. Джон Дейл, посещавший нас довольно часто, с жаром поддерживал все ее начинания. Обещал выяснить в городском совете, сможет ли Лилиас получить все, без чего затруднительна работа школы.

– Он наш верный союзник, – сказала Лилиас. – Нам повезло, что мы имеем дело именно с ним.

В назначенный день в школу пришли дети. Их оказалось четырнадцать человек – не слишком много, но больше того, на что мы рассчитывали. Возраст от пяти до четырнадцати. Лилиас тут же решила, что я возьму шестерых самых маленьких, не старше семи лет; себе она отобрала детей постарше. Я со своими учениками разместилась в одном конце большой классной комнаты, она – в другом.

Начав заниматься с детьми, я испытала странные чувства. Малыши смотрели на меня с любопытством, я чувствовала себя будто на серьезном испытании и мечтала только об одном – выдержать его. Пришлось стараться изо всех сил, а начала я с алфавита и разучивания детских стишков.

Когда дети разошлись по домам, мы с Лилиас приготовили себе поесть и сели в нашей крохотной кухне обсудить свой первый школьный день. Лилиас попала в свою стихию, я чувствовала себя менее уверенно. Я напомнила подруге, что учить – это ее призвание. Мои учительские таланты еще предстояло проверить.

– У тебя получится, – уверяла Лилиас. – Не забывай, что нельзя терять терпение. Не позволяй детям заметить свое раздражение. Если позволишь себе расслабиться, то проиграешь сражение – а в классе ты ведешь именно сражение. Они наблюдают за тобой так же пристально, как ты за ними. Не следует проявлять властность сверх меры. Будь доброй и терпеливой. Но не позволяй им усомниться в том, что только тебе принадлежит в классе первое слово.

– Попытаюсь все это запомнить. Я всегда стараюсь придерживаться правил… если это в моих силах.

Всю первую неделю я почти ни о чем не думала, кроме работы. Дни летели один за другим. Распорядок установился довольно жесткий. С утра уроки. Дети приходили к девяти и уходили в двенадцать. Затем мы готовили себе что-нибудь на скорую руку, быстро съедали, а в два часа дети возвращались в школу и оставались в ней до четырех часов.

О нас в городе узнали, и лавочники проявляли к нам подчеркнутую любезность. У нас создалось впечатление, что горожане довольны возобновлением школьных занятий.

Из всех детей моего класса меня больше других заинтересовала одна девочка. Не давало покоя печальное выражение ее личика. Девочке было пять лет, и звали ее Анной Шрайнер. Мать приводила ее в школу каждое утро и забирала в назначенное время в середине и в конце занятий вместе с другими родителями младших детей. Анна была спокойным ребенком и почти не улыбалась; на мои вопросы отвечала односложно. Мать девочки ничем особенным не выделялась – молодая миловидная женщина со светлыми волосами, голубыми глазами и довольно пухленькая. Мне подумалось, что Анна переживает в себе нечто такое, чего не может выкинуть из головы.

В один из дней дети воспроизводили буквы, которые я написала на доске; это занятие так поглотило их, что не было слышно ни единого постороннего звука – только поскрипывали грифели.

– Что это у тебя – О или Q? У буквы О нет маленького хвостика внизу, правда? А у тебя петелька на букве Р опустилась чересчур низко. Видишь?

Затем я подошла к Анне. Она трудилась старательно, и все буквы выходили у нее идеальными. Я села рядом с нею.

– Очень хорошо, – сказала я.

Она не улыбнулась и продолжала вырисовывать буквы.

– У тебя все в порядке, Анна?

Она кивнула.

– Тебе нравится школа?

Она снова кивнула.

– Ты счастлива здесь?

Опять кивок – и ничего больше.

Она продолжала беспокоить меня. Поведение ее казалось мне неестественным, девочка слишком отличалась от других детей.

Я посмотрела, как Анна держится с матерью. Детское личико не озарялось радостью, когда появлялась мать. Девочка просто подбегала к ней, брал ее за руку, и они уходили.

Я поделилась своими наблюдениями с Лилиас.

– Дети бывают разными, – сказала она. – А эта девочка – очень серьезный ребенок.

– Ее мама – та хорошенькая молодая женщина, которую ты наверняка видела. Интересно, Анна ее единственный ребенок?

– Вероятно, об этом знает Джон Дейл. Спроси его, когда увидишь.

Я не сомневалась, что это произойдет очень скоро. Он наведывался в школу довольно часто. С собой он то и дело приносил вина и какой-нибудь еды, как в день нашего приезда, и мы устраивали что-то наподобие складчины, которую он называл «пикником».

В ответ на мой вопрос об Анне Шрайнер он сказал:

– Несчастный ребенок. Я могу ее понять, ведь она живет в постоянном страхе. Она, вероятно, боится, что стоит ей, к примеру, опоздать на пять минут в школу, как окажется перед распахнутыми настежь вратами ада.

– Мать ее выглядит довольно живой особой.

– Грета – да, живая. Была… когда-то. Не понимаю, почему она вышла за старого Шрайнера. Хотя если верить слухам…

– Слухам? – воскликнула я.

– Они весьма скандального свойства.

– Мистер Дейл, – обратилась к нему Лилиас, – нам тем легче учить детей, чем больше мы о них знаем.

– Хорошо, я расскажу вам, что знаю. Пит Шрайнер – довольно мрачная личность. Фанатичный кальвинист. В городе его мало кто любит. Вообще говоря, буры склонны к пуританству. Но он своей истовостью превосходит всех. Могу представить его на Великом фургонном пути – труженик, несгибаемо честен и… благочестив, так он сам о себе говорит. Очень печально, когда человек его добродетелей истолковывает веру таким образом, что сеет несчастье вокруг себя. Для таких, как он, все люди погрязли в грехе. Мне кажется сам он отвел себе роль охранителя.

– Он и есть отец маленькой Анны? – спросила я.

– Как будто, хотя говорят, что это не так.

– Что вы имеете в виду?

– Шрайнер не меньше чем на двадцать лет старше Греты, матери девочки. Когда-то она была хорошенькой и немного взбалмошной девушкой. Семья держала ее в строгости, и, возможно, это ее даже подстегивало вести себя вызывающе. Но суть дела в том, что ее родные очень дружили со Шрайнером. Он мирской проповедник в церкви, которую они посещают. Так или иначе, но Грета вышла за него, попав, видимо, в щекотливое положение; я в этом не уверен, но просто не вижу другого объяснения ее поступка.

– Значит, Шрайнер не является отцом Анны…

– Он называет себя се отцом. Об этом сделаны необходимые записи. И девочку зовут Анна Шрайнер. Но Шрайнер женился на Грете как-то уж чересчур поспешно. Никто не думал, что он вообще когда-либо женится, тем более на такой молоденькой девушке. Пересудов было много. Однако свадьба состоялась. Невеста – девица весьма свободного поведения, жених – неистовый проповедник да к тому же много старше ее. Обсуждали этот брак не меньше, чем случай, когда Бен Карри нашел голубой алмаз и сразу стал миллионером. Но это случилось больше пяти лет назад. Люди уже забыли.

– Значит, бедный ребенок живет с легкомысленной матерью и религиозным фанатиком, который может быть, а может и не быть отцом девочки?

– Несчастная малышка. Не думаю, что жизнь ее радует.

– Кое в чем я смогу ей помочь, – сказала я.

– Только не вступайте в конфликт со старым Шрайнером, – предупредил Джон. – Благочестивые люди становятся жестокими, когда бьются с врагами за правое дело, а это означает – со всеми, кто не согласен с ними.

– Такое столкновение маловероятно, – вмешалась Лилиас. – Я знаю, что Диана просто будет поласковее с бедняжкой.

После этой беседы я стала проявлять к Анне еще больше внимания, но, как ни старалась, мне не удавалось ее разговорить. Она по-прежнему работала прилежнее других детей и спокойно уходила домой со своей миловидной матерью.

Я спрашивала себя – как же уживаются такие непохожие люди?

На второе после нашего приезда в Кимберли воскресенье мы были приглашены к завтраку в Рибек-хаус.

Майра зашла в среду в половине пятого, когда уроки уже кончились и школа закрылась.

– Я боялась помешать занятиям, если приду в другое время, – сказала Майра. – Расскажите, как ваши дела.

– Замечательно, – с энтузиазмом ответила Лилиас, – мы даже не надеялись на такое.

– Я рада за вас. Говорят, школа имеет успех.

– Преждевременное заключение, – остановила ее Лилиас, хотя была очень довольна. – А кто так говорит?

– Миссис Прост, наша экономка. Она из тех женщин, что знают обо всем.

– Хорошо, когда в доме есть такой человек, – заметила я. – А как вы себя чувствуете здесь?

– О, все… – она еле заметно заколебалась, – прекрасно.

– Понравился вам дом?

– Он… очень большой, и я боюсь в нем заблудиться. Почти все слуги – африканцы, и трудно добиться, чтобы они тебя… понимали.

– Но ваша миссис Прост, наверно, приглядывает за всем хозяйством?

– Да, конечно. Я зашла пригласить вас позавтракать с нами в воскресенье. Вы ведь не работаете в этот день?

– Мы свободны, – ответила Лилиас. – Для нас этот день – самый удобный.

– Роже хочет узнать о школе все. Он говорит, что вы нашли свое место и о вас хорошо отзываются.

– Все к нам очень добры, – сказала Лилиас. – Нам повезло, что мы оказались на одном корабле с вами; после исправления ошибки с каютой мы смогли быть рядом. А теперь, когда мы здесь, неоценимую помощь нам оказывает мистер Дейл, ведь верно, Диана?

Я согласилась и добавила, что с первого дня он взял нас под свою опеку.

– Школа снова работает – и все этому рады, – сказала Майра. Вы, конечно, придете?

– Обязательно, – ответила я. – Мы очень рады приглашению, верно, Лилиас?

Итак, впереди нас ждала встреча с четой Лестранжей. Когда Майра ушла, я сказала Лилиас:

– Не могу отделаться от чувства, что в этом браке не все так просто.

Лилиас подняла меня на смех.

– Ты никак не избавишься от своих фантазий. Сначала – маленькая Анна Шрайнер, теперь – Лестранжи. У тебя слишком богатое воображение, а ты еще позволяешь ему вольничать. Тебе нравятся драматические события, а когда они не происходят, ты принимаешься сама создавать их.

– Возможно, ты права, – сказала я. – И тем не менее… Рассудительная Лилиас, она лишь улыбнулась мне. Мне было приятно видеть ее счастливой, поэтому я улыбнулась ей в ответ.

Рибек-хаус напоминал дворец. Хотя он располагался в городе, вы попадали на окружавшие его угодья через ворота и, странствуя здесь, могли очутиться в нескольких милях от любого другого жилища.

К дому вела подъездная аллея длиной в четверть мили, буйная растительность создавала полное впечатление удаленности от города. Густо росли кусты, усыпанные яркими цветами. Не уступали им в живописности всевозможные деревья. Никогда не забуду своего первого впечатления от изобилия зелени по пути к белому дому.

Само здание представляло собой и в самом деле дворец в голландском стиле. Лестница привела нас на веранду, уставленную вазами, которых почти не было видно за обильной листвой.

Огромный дом, видимо, имел множество окон. Он принадлежал к зданиям, у которых есть свое лицо. Лилиас рассмеялась, когда позднее я сказала ей об этом. Моя подруга видела мир с той отчетливостью, какая проступала на поверхности вещей.

Очень скоро я ощутила что-то отталкивающее в Рибек-хаусе. Возможно, причиной был Роже Лестранж, в компании которого я никогда не чувствовала себя раскованной. К тому же я почти не сомневалась, что Майра вовсе не так счастлива, как могла быть, и причина – то же самое неясное ощущение скованности.

Навстречу нам вышла миссис Прост.

– Должно быть, вы и есть мисс Милн и мисс Грей, – сказала она. У экономки оказались маленькие светлые глаза, от внимания которых не ускользало ничто. Светло-каштановые волосы были аккуратно уложены вокруг головы. У меня сложилось впечатление, что эта женщина ничего не пропускает мимо своего внимания. – Входите, – продолжала она. – Я сообщу мистеру Лестранжу о вашем приходе.

– Мы рады познакомиться с вами, миссис Прост, – сказала Лилиас.

– Счастлива приветствовать вас в Кимберли. Говорят, дела в школе идут хорошо.

– Мы только начинаем, – осторожно заметила Лилиас, – но пока никаких затруднений не возникает.

– Очень рада за вас, да и не я одна. Из дома появилась Майра.

– Мне послышались голоса.

Миссис Прост стояла и наблюдала, как мы здоровались.

– Завтрак будет подан в час, миссис Лестранж, – сказала она.

– Спасибо, миссис Прост. – Майра повернулась к нам. – Пойдемте в дом. Роже в гостиной. Он с нетерпением ждет вашего рассказа.

Она взяла мою руку и надолго задержала в своей.

– Как вы поживаете? – спросила я.

– Спасибо – хорошо. Я очень рада вашему приходу. Не раз хотела заглянуть к вам в школу, но подумала, что пока вам не до меня.

– Мы даем уроки утром, а потом с двух до четырех часов дня, – сказала Лилиас. – В любое время после окончания занятий рады гостям.

– Роже утверждает, что Джон Дейл опекает вас.

– Это верно, – с теплотой в голосе сказала Лилиас. – Мы очень благодарны ему. Он многое для нас упростил.

Нас провели через большую прихожую с белыми стенами и ярко-красными занавесями, а затем по лестнице – в гостиную.

Майра отворила дверь и сказала:

– Вот и наши гости.

Гостиная оказалась просторной комнатой с высокими окнами. Сначала мне показалось, что росписи на стенах выполнены рукой одного из голландских мастеров. Пол был выложен окрашенной в нежные тона плиткой и создавал иллюзию прохлады. Только потом я обратила внимание на тяжеловесную мебель в барочном стиле – стол, украшенный завитками и инкрустированный черным деревом, комод на ножках с обильной резьбой и пилястрами.

Но ничего больше разглядеть я просто не успела, ибо Роже Лестранж поднялся и пошел нам навстречу, протягивая руки.

– Мисс Милн… мисс Грей… какая радость!

Он взял наши руки и тепло улыбнулся.

– Как хорошо, что вы пришли. Я наслышан о ваших достижениях. Это особенно приятно, ибо горожане благодарят меня за то, что я привез вас сюда.

– Мы слишком мало успели сделать, – попыталась возразить Лилиас.

– У нас всего четырнадцать учеников, – добавила я, – поэтому никак нельзя сказать, что к воротам школы ведет торная тропа.

Лилиас улыбнулась мне.

– Но на самом деле мы очень довольны, – сказала она. – Нас предупреждали, что мы можем рассчитывать всего на несколько учеников, и даже мистер Дел не ожидал такого их количества.

Роже выжидательно взглянул на Майру, и та поспешно проговорила:

– Проходите и усаживайтесь. Завтрак подадут в час.

– Что вы думаете о нашем доме? – спросил Роже.

– Нас поразило, то что мы увидели, – сказала Лилиас.

– После завтрака вы посмотрите все, и тогда ваше суждение станет более обоснованным.

– Вы кажетесь здесь отрезанными от мира, хотя, конечно, в действительности это не так, – заметила я.

– Я рад, что у вас сложилось такое впечатление. И вы несомненно правы. В городе невозможно уйти от мира. Но по деловым соображениям хорошо, что ощущение уединенности возникает, даже если, строго говоря, его не может быть в полной мере. Это одна из причин, побудивших меня купить дом.

– Вот как? А мне показалось, что он принадлежал вашей семье многие годы.

– Нет-нет. Я купил его… целиком, со всем содержимым… мебелью и всякой всячиной. Он принадлежал родовитой голландской семье, прожившей здесь лет сто. Они решили, что положение здесь чревато опасностью, продали дом и вернулись в Голландию. Мне это оказалось на руку. Мы с первой женой как раз хотели купить дом, и он нам сразу понравился. Словно бы дожидался нас. Мы вошли и с порога купили его весь – с мебелью, миссис Прост и, кажется, почти со всеми слугами. Миссис Прост знает, сколько их в доме.

– Вы не хотите сказать, что зашли и захватили чью-то собственность?

– Ни в малейшей мере. Мы сочли дом подходящим. Этим занималась Маргарет, моя первая жена.

Я бросила взгляд на Майру. Она чуть заметно вздрогнула. Я гадала – что бы это могло означать. Или это ничего не означало, и снова причиной мое воображение?

Завтрак был накрыт в похожей на первую комнате. Я обратила внимание на плиточный пол, массивные стол и стулья.

Роже Лестранж сел с одного конца стола, Майра – с другого, а мы с Лилиас – друг против друга, по бокам. Во время еды Роже заговорил:

– Я хочу спросить вас кое о чем. Речь идет о моем сыне Пауле. Сейчас он остался без гувернера. Я подумывал, не послать ли его в английскую школу. Для мальчика это будет огромной переменой в жизни, и я не уверен, выдержит ли он ее. А что если – пускай на время, – я направлю его в вашу школу?

– Мы будем счастливы! – воскликнула Лилиас.

– Вам обязательно нужно познакомиться с ним до ухода. Пока бесшумно двигавшиеся африканцы накрывали на стол, Роже Лестранж сделал несколько замечаний о погоде, но я видела, что Лилиас не терпится узнать побольше о Пауле.

– Не слишком ли он юн, чтобы удаляться от дома так далеко?

– О нет. Ему уже девять. Разве не в этом возрасте мальчиков отправляют в школы? Если не ошибаюсь, в таком возрасте многие английские мальчики уже учатся в школах-интернатах.

– Вы правы, но они не так отдалены от дома.

– Мне не кажется, что это его обеспокоит, как ты думаешь, дорогая?

Майра поддержала Роже.

– Он странный мальчик, – продолжал Роже. – Сторонится нас со дня нашего возвращения.

Роже взглянул на Майру, которая выглядела смущенной, словно была повинна в поведении Пауля. Возможно, он отвергал мачеху. Вполне возможно. В любом случае на Майру могли посыпаться все шишки.

– Хорошо, вы сами все увидите. – Роже наморщил лоб и посмотрел на нас с некоторой тревогой. – Вы знаете, – продолжал он, – я всерьез начинаю задумываться – правильно ли вы поступили, приехав сюда.

– Почему же? – резко спросила я; в глазах Лилиас тоже застыл немой вопрос.

– Меня не слишком обнадеживает развитие событий. Происходящее здесь не нравилось мне уже некоторое время, но только по возвращении я более ясно понял, что нас ожидает.

– А что такое?

– Крюгер занимает все более жесткую позицию. Между ним и Чемберленом быстро нарастает напряженность.

– Чемберленом?

– Да, Джозефом Чемберленом, государственным секретарем по делам колоний. Вы можете сказать, что трудности начались давным-давно, чуть ли не с начала века… по крайней мере с тех пор, как англичане отбили Кейптаун у местных голландцев, союзников Наполеона. Мне кажется, я уже рассказывал о трениях по поводу рабства, когда англичане попытались изменить положение чернокожих слуг в домах белых хозяев и защитить первых от жестокости вторых. С той поры отношения между бурами и англичанами не улучшились.

– Они не показались нам напряженными.

– Естественно. В глотку друг другу готовы вцепиться только лидеры. Буры не винят нас в том, что называют самонадеянностью наших руководителей.

– Мы стали хорошими друзьями с некоторыми бурами, – сказала я. – Я бы даже сказала, что именно буры относятся к нам особенно внимательно.

– Да, ссорятся страны. Но пламя конфликта может опалить каждого из нас. Второй Великий караванный путь не возможен. На сей раз буры будут сражаться за свою землю насмерть.

– А что такое Великий караванный путь? – спросила Лилиас.

– Это произошло около пятидесяти лет назад, но до сих пор никто не забыл тех событий. Перемены, введенные англичанами, лишили буров дешевой рабочей силы – рабов, они потеряли возможность кормиться с земли и потому вместе с семьями и накопленным скарбом пересекли страну в фургонах, запряженных быками. Жизнь была тяжелая. Буры упорно трудились, свято верили в Бога и свою правоту, что зачастую свойственно подобным людям, потому не сомневались в том, что всякий, думающий иначе, находится на пути в преисподнюю. Они хотели только одного – чтобы их оставили в покое с их рабами и догмами и дали возможность возделывать землю и зарабатывать себе на пропитание. А что они, изводимые африканскими племенами, лишенные из-за английских законов против рабства средств к существованию, могли еще предпринять? Только уйти от своих правителей в другую землю. Вот так и пролег Великий караванный путь через всю страну. Они дошли аж до Наталя и осели, в конце концов, в Трансваале.

– Они обладали огромным мужеством, – заметила Лилиас.

– Да, в отсутствии его никто не может их упрекнуть. А потом здесь открыли месторождения алмазов и золота. Это с неизбежностью повлияло на положение страны. Сюда потекли люди, Родс и Джеймсон принялись мечтать о Британской Африке. Они сумели уговорить Лобенгулу, короля племени матабеле, выдать им концессии на разработку рудных месторождений, и, как вы знаете, теперь эти земли называются Родезией, а эта страна стала британской колонией. Но дело в напряженных отношениях между Крюгером и Чемберленом.

– И это означает, – подхватила Лилиас, – опасность столкновения между бурами и англичанами.

– Однажды показалось, что помощь бурам окажет Германия, и для англичан это означало бы, что придется воевать не с одной Южной Африкой, а еще и с Германией. Вот чего боятся здешние жители.

– Разве не лучше было бы договориться? – спросила Лилиас.

– Буры не любят договариваться, если только компромисс не навязывается им силой.

– А разве не может Англия попытаться это сделать? – спросила я.

– Может, но я уверен, буры готовы дать отпор. Суть дела вот в чем: в Трансваале право голоса предоставляет Крюгер. Числом уитлендеры превосходят буров, поэтому Крюгер не может предоставить им право голоса. О дорогая, я порчу завтрак, который хотел сделать приятным для всех. Ведь мы очень счастливы, что вы здесь, ты согласна, Майра?

– Как может быть иначе, – с жаром ответила она.

– Простите, что я затронул предмет, который лучше предоставить самому себе.

– Если что-то произойдет, лучше, когда понимаешь, что именно происходит, – сказала Лилиас.

– Не стоит беспокоиться. Здесь привыкли к миру. Никто не хочет войны. Она разоряет страну и никому не приносит выгоды.

– И тем не менее войны не прекращаются, – сказала Лилиас.

Роже вздохнул.

– Такова человеческая природа. Вам нужно получше узнать эту страну. Она прекрасна, производит неизгладимое впечатление, порою внушает страх.

По ходу разговора выяснилось, что он живет в Южной Африке всего шесть или семь лет. Познакомившись с ним, я сразу решила, что Роже не может быть голландцем по происхождению, как многие в Южной Африке; но где-то я читала, что, спасаясь от преследований на родине, в Африку бежало некоторое количество гугенотов, и по имени предположила, что он – потомок одного из них. Когда я поделилась с Роже своими соображениями, он сказал, что в самом деле происходит из Франции, а его семья перебралась в Англию во времена Нантского эдикта. Посему я оказалась права – он принадлежал к гугенотам, хотя прожил в Англии большую часть своей жизни.

– Вы очень хорошо знаете выбранную вами страну, – сказала я.

– Я всегда верю в свои возможности узнать все. – Он пристально посмотрел на меня. – И обо всем.

Я почувствовала, что краснею и начинаю злиться. Неужели мне не суждено избавиться от подозрений, будто всем и каждому интересны мои секреты?

Уже когда завтрак был окончен, вошел посыльный и сообщил, что мистера Лестранжа незамедлительно хочет видеть по срочному делу коллега и просит его обязательно прибыть на встречу.

– Я в отчаянии, – воскликнул Роже. – В такой день, как этот! Ужасно жаль, что мне приходится покинуть вас.

– Пожалуй, и нам пора идти, – сказала я.

– О нет! – вскрикнула Майра. – Вы должны повидать Пауля, и я еще не показала вам дом.

– Прошу вас, не убегайте только потому, что я вынужден уйти, – сказал Роже. – Мы обязательно и очень скоро встретимся еще раз. Надо же возместить мой преждевременный уход из вашего общества. Итак, до встречи.

Меня поразило, что Майра вздохнула свободнее, как только он ушел; без него она словно бы даже обрела известное достоинство. Я подумала, что она боится мужа.

Я с интересом ожидала встречи с Паулем Лестранжем и знала, что Лилиас пребывает в таком же настроении. Мы были очень разными – Лилиас и я. Для нее Пауль был учеником; для меня – действующим лицом в том, что, как я предчувствовала, могло оказаться полной загадок драмой. Я не могла избавиться от мысли, что в этом доме присутствует нечто странное, Майра знает об этом и потому так нервозна.

Пауль был высок для своего возраста и ничем не напоминал Роже. В его облике я отметила волосы цвета льна, серо-голубые глаза, а еще – какую-то настороженность.

– Пауль, эти дамы, – так представила нас Майра, открыли школу. Их зовут мисс Милн и мисс Грей.

Он с некоторой опаской приблизился и пожал нам обеим руку.

– Мы только что слышали, что, возможно, ты начнешь ходить в нашу школу, – сказала Лилиас.

– Я собираюсь учиться далеко отсюда, – сказал он.

– Мы и это слышали. Но ведь решение еще не принято?

– Не принято.

– А ты не хотел бы походить к нам, пока все не прояснится окончательно?

– Да, хотел бы, спасибо.

– Школа у нас небольшая, – продолжала Лилиас, – и к нам ходят ученики всех возрастов.

– Я знаю.

– Но мы, конечно, намерены ее расширить…

– Когда ты начнешь? – спросила я.

– Не знаю.

– Почему бы не завтра? – спросила Лилиас. – Как раз с начала недели.

– Мне все равно.

Он не шел на сближение, сохранял осторожность. Однако было хорошо уже то, что к нам он как будто не испытывал недобрых чувств.

– Я собираюсь показать мисс Милн и мисс Грей дом, а затем сад. Не хочешь пойти с нами? – спросила мальчика Майра.

К моему удивлению, он согласился.

Меня занимало, думает ли Лилиас о Пауле то же самое, что я. Весьма замкнутый мальчик. Понять его непросто. Немного подозрителен ко всем. Многие дети держатся подобным образом.

Начался обход дома. Внизу было несколько комнат, подобных тем двум, которые мы уже видели. Довольно искусно украшенная винтовая лестница пронизывала дом сверху донизу. Везде стояла массивная мебель, и я не могла избавиться от ощущения, что ее любовно собирали многие годы.

– Ты ведь прожил в этом доме всю свою жизнь?

– О нет. Мы пришли сюда… сразу после их женитьбы. Я была поражена.

– Чьей женитьбы?

– Моей мамы… и его.

– Но разве?

– Вам нравятся занавеси? – перебила Майра. – Взгляните на шитье.

Лилиас взяла ткань в руки, а я повернулась к Паулю. Он смотрел на меня так, словно приглашал поговорить.

– Вы подумали, что он мой отец, – скала он. – Но это не так. Он не мешает людям считать его отцом, но это неверно. Он – не мой отец.

– Ткань привезли, я думаю, из Амстердама, – сказала Майра. – Об этом можно догадаться по стилю шитья.

– Так ты уверяешь меня, что мистер Лестранж – не твой отец? – спросила я.

Он яростно покачал головой.

– Мой отец умер. Умер в алмазном руднике. Это случилось до того как…

Вместе с Паулем я отошла в сторону от Майры и Лилиас.

– А я и не знала. Мистер Лестранж всегда говорит о тебе как о сыне.

– Нет, мой отец умер, и тогда моя мама вышла замуж за него. Я не его сын. У меня есть настоящий отец. Только он умер.

– Очень жаль, что так случилось. Пауль сжал губы и высоко поднял голову.

Я подумала – не зря я предполагала, что в этом доме есть тайны.

– Паулю очень нравится дом, – говорила меж тем Майра. – Верно, Пауль?

– Да, пойдемте я покажу вам лестницу.

– Мы еще придем к ней.

– А к игрушечному дому?

– Конечно.

– Лестница очень красива, – сказала я.

– Не та, а другая, – поправил меня Пауль.

– О, значит, их здесь две?

– Да, коротко ответил он, и я заметила, что он снова сжал губы.

Наконец мы подошли к другой лестнице. Она вела из прихожей на второй этаж. Это, видимо, была черная лестница, и ею пользовались слуги; ее покрывал зеленый ковер, прижатый к ступеням латунными прутьями.

– Вот она, – сказал Пауль.

– Как ни старалась, я не увидела в лестнице ничего необычного. Она не шла ни в какое сравнение с винтовой парадной, по которой мы поднимались наверх. Я подумала про себя, что иметь две лестницы в большом доме естественно.

– Интересно, – бросила я, не зная, что еще сказать; однако Пауль смотрел на лестницу блестящими глазами, а Майра явно была не в своей тарелке. У меня появилось странное и жутковатое чувство, что они видят нечто такое, чего ни я, ни Лилиас не замечаем.

Некоторое время спустя я осматривала игрушечный дом. Он был совершенно необычен и походил на дом для кукол. Дом разместили в небольшой комнате, он занимал ее всю, от пола до потолка.

Внезапно я поняла, что вижу перед собой точную копию большого дома. Там тоже были все виденные нами комнаты, две лестницы, массивная мебель – только в миниатюре.

Я не могла удержаться, чтобы не сказать:

– Он похож на огромный кукольный дом, самый большой из всех какие я видела.

– Это не кукольный дом, – сказал Пауль. – Он вообще не для детей.

– Верно, – добавила Майра. – Роже мне объяснил. Есть такой старый обычай, он зародился в Германии и был перенят голландцами. Дом для них значит так много, что возникла традиция изготовлять точную его копию. Когда из большого дома увозят мебель, те же самые предметы вынимают из маленького, а если что-то прибавляется в большом доме – тут же прибавление, только в уменьшенных размерах, появляется и доме маленьком.

– Удивительный обычай! – воскликнула Лилиас. – Никогда о нем не слышала.

– Согласна с вами, – сказала Майра. – Сейчас его здесь мало кто придерживается. Правда, я не говорю о прежних хозяевах этого дома. Они, вероятно, считали неразумным расставаться древними традициями. Люди очень разные, ведь верно? Роже утверждает, что легкая чудаковатость умиляет людей.

Пауль, видимо, очень гордился маленьким домом.

– Вы увидели его с открытыми дверями, – сказал он. – Как будто с настоящего дома сняли переднюю стену. Но ведь только так и можно разглядеть, что у него внутри, правда? Вы видите все сразу. Вы не знаете, как устроен обычный дом. А у этого дверей нет. Они как будто открыты настежь. Поэтому не важно, какая надпись сделана на двери этого дома. Когда вы пришли, вы не увидели большой дом, потому что он укрыт ползучими растениями. Я думаю, некоторым людям такое нравится. Голландцы говорят: «Божье око все видит». Почти все здесь понимают, что означают эти слова. Но дом спрятан в густой листве. И все равно это не помешает Богу все увидеть, разве не так? – Он подарил мне нечастую на его лице улыбку.

– Конечно, не помешает, – сказала я.

– Он вам понравился? – спросил он. – Я имею в виду маленький дом.

– Мне он кажется замечательным. Ничего подобного в жизни не видела.

Мои слова как будто удовлетворили его.

Затем мы вышли в сад. Он был огромным, но только на участке, прилежащем к дому, я увидела лужайки, клумбы и узкие дорожки; дальше властвовала природа, и это, конечно, должно было радовать мальчика в возрасте Пауля.

– Я думаю, пора возвращаться в дом, – предложила Майра. – Вы можете там заблудиться. Та часть сада ничем не лучше джунглей.

– До самого водопада, – пояснил Пауль. – Со мной вы не заблудитесь.

– Водопада? – переспросила я.

– Да, водопада в миниатюре, – сказала Майра. – Там течет ручей… пожалуй, даже речушка. Возможно один из притоков какой-то реки, находящейся далеко отсюда. Вода там скатывается с более высокого уровня – и получился небольшой водопад. Очень живописный.

Все оказалось так, как сказала Майра. Через речушку шириной около шести футов был переброшен шаткий деревянный мостик. Вода, низвергавшаяся каскадами откуда-то сверху, в самом деле придавала этому месту необычайную живописность.

Пауль искренне радовался нашим восторгам.

– А теперь пора домой, – распорядилась Майра.

– Давайте дойдем до рондавелей, – попросил Пауль. Он как будто обращался ко мне, поэтому я спросила:

– А что такое рондавели?

– Там живут слуги, – сказал Пауль.

– Что-то наподобие местных хижин, – сказала Майра. Они круглые и крыты пальмовыми листьями.

Мы дошли до лужайки и увидели эти хижины. Их было около двадцати. Целая негритянская деревня. На траве играли дети, возле одного рондавеля сидела старуха.

Майра остановилась – и мы вместе с нею.

– Напоминает небольшое поселение, – сказала Майра. – Они не могут все жить в доме. Их слишком много, и в европейском жилище им не нравится. Они любят жить по-своему.

Мальчуган в возрасте Пауля подбежал к нам, встал рядом с гостем и заулыбался. Пауль похлопал его по плечу.

– Это ведь Умгала? – спросила Майра.

– Да.

– Мальчик положил свою руку на руку Пауля. Наверно, так они приветствовали друг друга. Потом Пауль кивнул Умгале, а тот – Паулю. Этот ритуал происходил без единого слова.

– Пошли, Пауль, – позвала Майра, а для нас добавила: – Уверена, они не любят, когда мы вторгаемся в их жизнь.

Пауль послушно тронулся в обратный путь.

– Несчастный Умгала, – сказала Майра. – Он глухонемой. Его мать и отец работают здесь.

– Как же ты объясняешься с этим мальчиком? – спросила я.

– С помощью рук, – ответил он.

– Это нелегко.

Он кивнул.

– Его родители – хорошие работники, – сказала Майра. – Любан, его мать, работает в доме, а Джуба, отец, – в саду. Я все правильно говорю, Пауль?

– Да.

– Как ужасно быть таким от рождения, – сказала Лилиас.

– Верно, но выглядит он счастливым. И был рад приходу Пауля.

– Еще бы, у Пауля с ним настоящая дружба, так ведь?

– Да, – коротко ответил Пауль.

– Необычайно интересно, – проговорила Лилиас. Мы не спеша дошли до дома и очень скоро распрощались.

В школе Лилиас много говорила об увиденном и очень радовалась появлению нового ученика.

– Я подумать не могла, что не мистер Лестранж – отец мальчика, – сказала она. – Я слышала, как откровенничал с тобой мальчик.

– Роже всегда говорил о нем как о собственном сыне.

– Он и в самом деле его сын, только приемный.

– Но Роже создавал впечатление, что он настоящий отец. Он не мог прожить долго с первой женой. Тебе не показалось, что Майра чего-то боится?

– Ты ведь знаешь, что Майра всегда боялась даже собственной тени.

– Я хочу сказать, что у ее теперешнего страха есть особая причина.

– Она как будто и Пауля боится. Очень чувствительная особа.

– Будет интересно присмотреться к Паулю.

– Мне тоже. Уверена, и заниматься с ним будет интересно.

– Мне он показался твердым орешком. Такое впечатление, что он одержим каким-то мрачным наваждением.

– В связи с чем?

– Не знаю.

– Я уверена в одном – ты хорошо сделаешь, если выяснишь.

Вечером я написала Ниниану Грейнджеру. Рассказала, что Роже Лестранж оплатил нам каюту получше, но я скрыла это от Лилиас, чтобы она не чувствовала себя должницей в еще большей мере; так что я приняла этот подарок как свершившийся факт.

«Он поступил очень великодушно, – писала я, – и сказал мне об этом в самом конце нашего путешествия».

Я рассказала о школе и наших больших надеждах, связанных с нею. Писала, что Кимберли нам понравился, отношения с родителями учеников складываются хорошо, а дружба с Лестранжами позволяет легче переносить разлуку с домом.

«Я с удивлением узнала, что Роже Лестранж – не уроженец здешних мест. Он, видимо, приехал сюда из Англии несколько лет назад. Здесь женился и приобрел весьма примечательный дом… а вскоре его жена умерла. Она покинула этот мир совсем молодой. Мальчик оказался его приемным сыном. А мать мальчика умерла вскоре после женитьбы».

«Нужно сказать, нас ожидало множество сюрпризов, и мне не кажется, что они исчерпались. Мистер Лестранж, с которым мы завтракали сегодня, сказал, что в стране нарастает напряжение, правда, в Кимберли оно никак не ощущается…» пропускать мелочей, и, наверно, посещение Рибек-хауса привело меня в возбужденное состояние.

Я запечатала письмо, и отослала его на другой день.

Пауль начал ходить в нашу школу, и Лилиас была этому очень рада, как любого хорошего учителя, ее приводила в восторг возможность работать с живым и неглупым ребенком.

– Я хочу, чтобы у меня было побольше таких учеников, – сказала Лилиас, – я бы с удовольствием занялась с ним как следует. Но, насколько я понимаю, скоро он уедет.

Лилиас работала замечательно, мое учительство больше походило на синекуру, и я считала свой вклад совершенно незначительным.

Таких школ, как наша, в Англии было множество – в отрезанных от мира селеньях, где детей для большой школы явно не хватало и со всеми сразу зачастую занималась одна учительница. Все целиком зависело от нее. Если она оказывалась умелым человеком, хорошей была и школа.

Лилиас говорила, что в раннем детстве посещала подобное учебное заведение, а когда затем приехала учиться в школу-интернат, то обнаружила свое превосходство в знаниях над другими девочками, находившимися до того под опекой гувернанток.

– Как же мне хочется иметь большую школу с несколькими учителями и сотней учеников! Дай бог, со временем моя мечта все-таки сбудется.

Она предложила разделить жалованье на двоих, о я назвала ее идею абсурдной. Она делала гораздо больше моего. Я с самого начала была готова жить на свои деньги. Она не пожелала меня слушать и согласилась только на некоторое увеличение се доли. Правда заключалась в том, что она одна могла справиться со всей работой в школе.

Лилиас была счастлива, и я радовалась за нее. Она мечтала расширить школу. Но это, конечно, было делом будущего. Я более чем убедилась, что учительство – ее призвание, и поняла, как тяжко ей было заниматься домашними делами в доме отца. Джон Дейл разделял ее интерес к школе. Он по-прежнему то и дело заходил к нам. Чаще всего приносил с собой бутылку вина и какие-нибудь лакомства, и мы коротали вечер за беседой.

Однажды приведя Анну в школу, Грета Шрайнер замешкалась, и мы поняли, что она хочет поговорить с кем-нибудь из нас. Рядом оказалась я, и она спросила, нельзя ли будет забрать девочку через полчаса после закрытия школы. Время от времени то одна, то другая мать обращалась к нам с подобной просьбой, поскольку мы не разрешали малышам одним уходить домой. Я успокоила Грету.

После окончания занятий Лилиас ушла в город повидаться с родителями двух детей, которых они подумывали отдать в школу, поэтому я осталась с Анной наедине.

Мы сидели с нею у окна, поджидая Грету. Чтобы скоротать время, я попыталась заинтересовать девочку игрой, но не встретила отклика и потому обрадовалась, когда увидела Грету, спешащую к школе.

Анна спокойно пошла навстречу матери, я проводила ее до дверей.

– Спасибо вам, мисс Грей, – сказала Грета. – Вы так любезны. Надеюсь, я не слишком поздно.

– О нет, даже раньше, чем я ожидала. Ну, до свидания, Анна. Всего хорошего, миссис Шрайнер.

Не успела я вернуться в здание, как услышала цокот лошадиных копыт. Я подошла к окну. Во двор въезжал Роже Лестранж. Он натянул поводья, спрыгнул на землю и подошел к Грете Шрайнер. Судя по манере, в которой он разговаривал с нею и смеялся, а она реагировала на его слова, они были хорошо знакомы. Перед моим мысленным взором вдруг оказался дом в Эдинбурге, я увидела Китти, пересмеивающуюся на кухне с Хэмишем Воспером… а потом ту же Китти у конюшни в Лейкмире за болтовней с конюхами. Некоторые женщины напоминали мне Китти. Они расцветали в обществе мужчин. Похожей на Китти была и Зилла.

Я наблюдала за ними, наверно, минут пять. Роже перенес свое внимание на Анну. Внезапно он подхватил девочку и поднял ее над головой. Роже весело смеялся. Я гадала, что же сдержанная маленькая Анна подумает о такой фамильярности. Ее пуританин-отец едва ли позволял себе с дочерью такие вольности.

Роже опустил Анну на землю. Сунул руку в карман и вытащил, должно быть, монетку, которую и вложил в руку девочки.

Затем произошла и вовсе странная вещь. На двор, широко шагая, влетел Пит Шрайнер. Вероятно, он находился поблизости и все видел, ибо вырвал монетку из руки дочери и швырнул ее к ногам Роже.

Мне показалось, что на миг Грета, Роже и ребенок окаменели. Все молчали, никто не двигался; затем Пит Шрайнер схватил за локоть Грету и потащил ее прочь, Анна вцепилась в руку матери.

Роже взглянул на монетку, пожал плечами и пошел к школе, ведя за собой лошадь, которую затем привязал к столбу.

Когда я открыла дверь, он приветливо улыбался, и по лицу его нельзя было предположить, что он хоть в малой степени смущен разыгравшейся только что сценой, в которой он принимал непосредственное участие.

– Здравствуйте! Вы пришли нас проведать? – спросила я.

– Повидать вас, мисс Грей.

– Что-нибудь случилось? Пауль…

– Мне кажется, Паулю нравится в школе.

– Я нечаянно увидела то, что произошло только что на школьном дворе.

– О, этот набожный старый дурак! Он повел себя так потому, что я дал девочке монетку.

– Это случилось так неожиданно.

– Я думаю, он немного не в себе. Религиозный маньяк. Считает, что всех вокруг ждет адское пламя – всех, кроме него.

– Со стороны картина была очаровательная… вы проявили такое великодушие к девочке.

Он пожал плечами.

– Я сочувствую его бедняжке-жене.

– Пожалуй, не вы один. Мне почудилось, что ваше дружеское отношение доставило ей удовольствие.

– Я дружелюбный человек. Не могу передать, как я рад успехам вашей школы. А мисс Милн, конечно, отсутствует?

– Откуда вы знаете?

– Ха-ха! Дело в том, что миссис Гартон, с которой я знаком, вчера побывала у нас и говорила о своем намерении послать своих девочек в английскую школу. Я сказал ей, что это будет серьезным предприятием, если к тому же учесть события последнего времени, и пока она не приняла окончательного решения – почему бы ей не направить детей в местную школу, которая работает великолепно благодаря двум новоприбывшим молодым дамам. Я могу в этом поручиться, поскольку послал Туда Пауля. Дальше я ей сказал: «Вам стоило бы посоветоваться с мисс Милн, старшей учительницей.» «Завтра же это сделаю», – сказала она. «Осмелюсь предположить, что мисс Милн сама зайдет к вам по окончании занятий». Вот откуда я узнал, что застану вас одну.

Я почувствовала беспокойство. Несмотря на его любезность и очевидную готовность помочь, мне почему-то казались подозрительными мотивы его поступков.

– Я полагаю, вам будет интересно узнать, как продвигаются дела у Пауля, – сказала я. – По словам мисс Милн, он очень умный мальчик. Она хорошо разбирается в детях.

– Вы – тоже.

– На самом деле я здесь не слишком нужна. Мое учительство… только временное занятие.

– И вы приехали сюда, ибо хотели оказаться вдали от Англии?

– Поездка сюда показалась мне захватывающим приключением.

– И вас не слишком увлекала жизнь дома?

Он насмешливо посмотрел на меня. Что ему известно? Я не могла разгадать, что выражают его глаза. Мне показалось, что в них сквозит легкая насмешка. Я не понимала этого человека. Несмотря на льстивые слова и галантное поведение, я чувствовала – он поддразнивает меня и догадывается, что мой отъезд из Англии был вынужденным.

Я постаралась переменить тему разговора.

– Я с удивлением узнала, что Пауль – не ваш сын.

– Разве до сих пор вы не понимали этого?

– Но вы как будто говорили, что он – ваш сын. По крайней мере я так думала. Вы говорили о нем, как о…

– Он – мой приемный сын, но мне хотелось, чтобы он считал меня настоящим отцом. Женившись на его матери, я счел себя перед ним обязанным.

– Мне думается, он слишком хорошо помнит собственного отца, чтобы согласиться с заменой. Вы ведь знаете, дети – верные существа.

– Сейчас я это понимаю. – Улыбка у Роже получилась неодобрительная. – Но я намерен постараться.

– Будь он поменьше, – заметила я, – вам было бы легче. Он вполне мог забыть настоящего отца и с готовностью принять вас.

– Я знаю.

– Сколько лет было мальчику, когда умер его отец?

– Наверно, около пяти.

– Сейчас ведь девять? Иначе говоря – всего четыре года назад.

– Да, это случилось весьма неожиданно.

– И, должно быть, вы женились на его матери вскоре после печального события?

– Более года спустя… видимо, месяцев через восемнадцать.

– Я думаю, такие быстрые перемены оказались ему не по силам. Ему всего семь – и умирает его мать… а теперь, когда ему всего девять лет, у него и приемный отец и приемная мать. Представляю, как ему трудно приспособиться.

– Я не думал об этом в подобной перспективе. Мне кажется, Маргарет умерла давным-давно. Маргарет… о, она была такой милой и простой девушкой! Когда умер ее муж, она даже не умела сделать сама то, что необходимо в таких случаях. Я помог ей. Она осталась одна, и я пожалел ее. Мы поженились. А потом… она покинула нас.

– Она болела?

– После смерти мужа она пребывала в полной растерянности. Ей казалось, что она не в состоянии примириться с жизнью. Она из тех женщин, за которыми кто-то должен присматривать. Я делал все что мог. Но все равно она находилась в потрясенном состоянии. Она начала – только прошу вас никому об этом не говорить – понемногу выпивать… сначала. Мне кажется, она искала в спиртном утешение.

Я не подозревал, каким сильным стало это пристрастие. Она пила тайком, вы понимаете. Это подорвало ее здоровье, и однажды утром ее нашли…

– Нашли?

Он отвернулся, словно за тем, чтобы скрыть свои чувства. Взял мою руку и крепко сжал.

– Нашли внизу, у лестницы, – наконец вымолвил он. Я видела эту лестницу и поняла теперь, почему Пауль смотрел на нее, как завороженный.

– Она упала в пролет – продолжал Роже, – несчастный случай. Мне стало легче, когда выяснилось, что никому не известно о ее тайном пьянстве. Все сошлись на мысли, будто она зацепилась за ковер. Один из стержней, которым он крепился на ступеньках, совсем разболтался. Правда, упала она с самого верха. Сломала шею.

– Как это все ужасно! Вы были женаты совсем недолго. Бедный Пауль.

– Он очень переживал. Несчастье изменило его. Он стал мрачным, и немудрено – ведь мальчик потерял мать.

– Я понимаю его. А потом вы женились на Майре… тоже довольно скоро.

– Майра – очень приятная и благородная женщина. Она, пожалуй, напомнила мне Маргарет. – Помолчав немного, он заговорил снова: – Меня немного беспокоит Майра. Кажется, она грустит по дому. На ваш взгляд, она счастлива здесь?

Я не знала, что ответить. Он настаивал:

– Прошу вас, скажите мне правду.

– Она не кажется мне вполне счастливой. Такое впечатление, что она боится разочаровать вас.

– Разочаровать меня? Но каким образом?

– Она тихая и немного нервозная женщина, а вы…

– Ее противоположность?

– Да. А разве не так?

– Я надеялся, что ей доставит радость известная свобода. Ее мать немного напоминает Горгону, а в той деревне… одним словом, жизнь там едва ли можно назвать безудержно веселой!

– Можно допустить, что Майра не стремится к безудержному веселью.

– Я полагал, что, увезя Майру оттуда, сделаю ее счастливой. Диана – вы разрешите мне называть вас Дианой? Мисс Грей звучит так официально, а ведь мы с вами хорошие друзья, и нам предстоит видеться с вами довольно часто. Я хотел поговорить с вами о Майре. Может быть, вы сумеете ей помочь.

– Но разве это в моих силах?

– Я хочу, чтобы вы с нею почаще встречались. Приходите к нам. Ходите вместе по магазинам, словом, делайте вдвоем то, что так любят дамы. Подружитесь с нею. Поживите в нашем доме. Мисс Милн справится и без вас. У нее получится это и сегодня, и завтра. Я буду вам крайне признателен… если вы сблизитесь с Майрой. Вы из ее родных мест… вы уже подруги. Попытайтесь выяснить, что нужно чтобы сделать ее, наконец, счастливой.

Я не могла его понять. Глядела на него и думала – ведь мне всегда казалось, что он сам способен найти выход из любого положения. И вот он чуть ли не умоляет о помощи.

Я была заинтригована. Меня давно занимали мотивы человеческих поступков, причины, по которым люди действуют так, а не иначе, уловки для сокрытия людьми своих истинных намерений. Лилиас очень отличалась от меня практичностью, трезвым взглядом на жизнь. А Лестранжи давали много поводов для размышления: Пауль, лестница, поспешные женитьбы, загадочная смерть Маргарет. Школа вполне могла мне прискучить. То, чем жила Лилиас, не обязательно должно было устраивать меня, и я не собиралась, как она, целиком посвящать себя школе.

– Вы сделаете это для меня… для Майры? – спросил он.

– Я сделаю все, чтобы помочь Майре.

– О, вы сумеете. Я знаю. Майре нужна подруга. Вы нужны.

– Для дружбы требуются двое. Вполне возможно, Майра предпочитает жить по-своему.

– Но она уже ваш друг. Она светлеет лицом, предвкушая ваш визит. Прошу вас, Диана, почаще навещайте нас.

– Я постараюсь, конечно.

– Добейтесь от нее откровенности. Вы окажете ей огромную помощь.

И тут возвратилась Лилиас.

– Еще двое учеников! – закричала она. – О… мистер Лестранж.

– А я знаю, кто они, – сказал он, вставая и пожимая ей руку. – Это я предложил миссис Гартон повидаться с вами.

– Спасибо, вы очень любезны.

– Я рад, что встреча обернулась к взаимному удовлетворению, – продолжал он. – По правде сказать, я уже собирался откланяться. Надеюсь очень скоро увидеть вас обеих у нас в доме. Что если нам вместе позавтракать в следующее воскресенье? Ведь это же ваш свободный день?

– О да, и самый удобный, – сказала Лилиас. – Я с радостью приму ваше приглашение. А ты, Диана?

– Да, благодарю вас, с большим удовольствием. Когда Роже ушел, Лилиас спросила меня:

– Зачем он приходил? Ведь не для того же, чтобы пригласить нас к завтраку?

– Он тревожится о жене.

– Да?

– Ему кажется, она одинока. Скучает по Англии. Хочет, чтобы мы подружились. Похоже, он в самом деле заботится о Майре.

– Но разве не он женился на ней?

– Я обещала бывать у них почаще ради нее. Лилиас кивнула и сказала, что пора подумать об ужине. Это случилось после окончания занятий. Лилиас проверяла сочинения, написанные старшими учениками.

– Тема называлась «Самое важное событие в моей жизни», – заговорила она. – Я решила заставить поработать их воображение. Смотри, какие заглавия: «День, когда мама подарила мне Томаса, моего терьера», «Пикник с путешествием в фургонах». Но есть кое-что необычное. Сочинение Пауля. Он, этот мальчик, в самом деле прикоснулся к драматической стороне жизни. Его работа необычна. Возьми и почитай.

Я взяла тетрадь и увидела четкие округлые буквы. Вот что написал Пауль:

«Сокровище Кимберли.

Самое важное в моей жизни случилось не со мной, а с моим отцом, когда он открыл «Сокровище Кимберли». Так называется алмаз. Он весит восемьсот пятьдесят карат, и это очень много – чуть ли не больше, чем весит любой другой алмаз, найденный прежде. Мы очень радовались, когда это случилось, так как после его продажи должны были разбогатеть.

Я его видел. Он напоминал простой камень, но отец сказал, что это настоящий алмаз. Я видел, как его начали полировать и обрабатывать. Мама сказала тогда: «Ну, теперь все в порядке».

Другие завидовали нам, потому что все хотели найти большой алмаз и стать богатыми до конца жизни. Потом кто-то сказал, что нам не повезло: большие алмазы влекут за собой беду – такие были слова. Но мы не поверили. Мы думали, нам завидуют, потому что не они нашли «Сокровище Кимберли».

Мама сказала, что нужно продать алмаз и покончить с работой на руднике. Отец не соглашался и говорил, что на том участке должны быть и другие алмазы. Он хотел стать не просто богатым, а очень богатым. Он был уверен, что знает, где найти другой алмаз не хуже «Сокровища Кимберли». Он пошел его искать, и его убили в руднике. Так что о «Сокровище Кимберли» сказали правду. Алмаз принес беду.

Мама долго плакала. Ей был безразличен найденный алмаз. Зачем он нужен, если отец мертв? Но она не хотела продавать камень. Сказала, что хочет сохранить его у себя. Так и сделала.

Потом она вышла замуж за моего приемного отца, и он сказал, какой толк держать у себя алмаз и только смотреть на него. Алмазы – это богатая и удобная жизнь. Он продал алмаз, и мы переехали в Рибек-хаус. Беда не тронула приемного отца, ведь алмаз ему никогда не принадлежал. Он был маминым, поэтому беда пришла к ней. Приемный отец превратил алмаз в Рибек-хаус, а маму настигла беда, она упала с лестницы и умерла.

Вот почему день, когда мой отец нашел «Сокровище Кимберли», стал самым важным в моей жизни.»

Я выронила тетрадь из рук и ошеломленно уставилась на Лилиас.

– Совершенно поразительное сочинение!

– Я тоже так думаю. У мальчика богатое воображение, и он хорошо излагает свои вымыслы.

– Не думаю, что это вымысел. Так и было на самом деле.

– Ты считаешь это правдой?

– Я знаю, что мать Пауля вышла за Роже Лестринжа вскоре после смерти мужа и погибла, упав с лестницы.

– А вскоре после этой смерти он женился на Майре?

– Да. И что ты обо всем этом думаешь?

– Что мальчик обладает способностью к самовыражению.

– Ты написал интересное сочинение, Пауль, – сказала я.

Его глаза загорелись.

– Вам понравилось?

– Очень – про этот алмаз. В самом деле, такие переживания в семье, когда твой отец нашел его. Ты тогда был очень маленьким. Ты хорошо помнишь, как все было?

– Да. Когда такое случается, забыть невозможно. Самый маленький, и тот все узнает. Ведь все изменилось.

– Изменилось по сравнению с чем?

– С тем, что было прежде.

– И как стало?

– Очень хорошо. Правду говоря – лучше. Мы все были вместе – папа, мама и я. Все трое, а теперь никого нет.

– Такое иногда случается, Пауль.

– У вас есть мама?

– Была, она умерла.

– А как она умерла?

– Долго болела… а потом умерла, мы знали, что так будет.

– А ваш отец?

Я почувствовала, как все во мне сжалось.

– Он… тоже умер.

На некоторое время он замолчал. Молчала и я. Слишком много неприятных воспоминаний закружилось в мозгу.

– Говорили, что он приносит беду, – сказал он наконец.

– Кто?

– Алмаз. Алмазы могут приносить беду, если они большие. Я думаю, потому, что каждый хочет иметь большой алмаз. У родителей все было хорошо, пока не появился алмаз. Отцу нужно было продать его. А нам – уехать отсюда. Но он хотел найти еще, потому что уже нашел один. Он бы не умер, если бы не пошел искать другой алмаз. Он оставил алмаз маме. Так и получилось, что вместе с алмазом она получила беду.

– Ты все это выдумал, Пауль, и тебе это известно. Сами по себе алмазы не способны навлекать несчастья.

Он не поддавался.

– Алмаз был у мамы, она его хранила, и многие хотели его получить. Был еще человек, который хотел на ней жениться. Все из-за алмаза.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю – и все. А потом мама вышла замуж за него. Он получил алмаз, но продал его. И купил Рибек-хаус. Но алмаз принадлежал ей, поэтому… она умерла.

– Может быть, с ней что-то происходило перед смертью?

– Ничего не происходило.

– Скажи мне, Пауль, что, по-твоему, на самом деле убило ее?

– Она упала с лестницы. Она не болела. Почему вы думаете, что с нею что-то происходило?

Я, конечно, не могла сказать ему о роковом пристрастии его матери к вину.

– Если бы не алмаз, – продолжал Пауль, – приемный отец не женился бы на маме. Не было бы этого дома и лестницы в нем, с которой она упала. Все случилось из-за алмаза. – Мне показалось, что он вот-вот расплачется. – Именно поэтому самое главное в моей жизни – «Сокровище Кимберли».

– Ох, Пауль, – сказала я, – напрасно ты так думаешь. Алмаз не может никому причинить вреда.

– Он это сделал не сам по себе… а тем, что он значил для других.

– Как мог алмаз заставить твою маму упасть с лестницы?

– Я не говорю, что это сделал алмаз. Это мог сделать кто-то… из-за алмаза.

– Что-что?

– Я ничего не знаю. Но лучше бы мой отец никогда не находил этот алмаз. Лучше бы он находил только маленькие алмазы, которых вполне хватало бы нам для счастья.

– Пауль, ты должен прекратить размышлять об алмазе, – твердо сказала я. – Достаточно. Ничему не поможешь мыслями о том, что могло случиться. Постарайся уйти от прошлого. В твоей жизни немало хорошего. Мисс Милн считает, что ты делаешь в школе большие успехи.

Он с грустью посмотрел на меня, и в глазах его я словно бы прочитала: никто меня не понимает.

Я почувствовала, что обманула его доверие. Я вела себя трусливо, но не потому ли, что боялась услышать от него чересчур много?

ФИГУРКИ ПОД ЛЕСТНИЦЕЙ

Помня о просьбе Роже, я собралась проведать Майру.

– Иди днем, – посоветовала Лилиас. – Последние два часа я справлюсь одна. Детей постарше займу задачами по арифметике – и мне будет легко присмотреть за остальными. Мне даже нравится. Что-то вроде проверки – сумею без твоей помощи или не сумею.

Майра очень обрадовалась моему приходу, и мы приятно провели с нею середину дня. Она, как обычно, немного скрытничала, а я не пыталась вызвать ее на откровенность; мы вели легкий разговор, вспоминали Лейкмир и сельские заботы. Я рассказала несколько забавных случаев из времени своего пребывания там и сумела вызвать на ее лице улыбку. При прощании она попросила меня заходить почаще.

В школе Лилиас встретила меня словами:

– Ты вполне можешь время от времени бывать у Майры. Я благополучно справилась одна. Это оказалось нетрудно.

– Дело просто в том, что я вообще тебе не очень нужна.

– О нет. Мне было бы ужасно одиноко. Так хорошо, когда я могу с тобой обсудить все что угодно. Во всяком случае, одна я бы сюда не поехала, и мне начинает казаться, что мой приезд в Кимберли – лучшее из всего, что я сделала за свою жизнь. Джон оказался замечательным другом и проявляет огромный интерес к школе. Здесь я счастливее, чем в любом другом месте. После того ужасного происшествия с ожерельем мне было очень тяжко у себя дома. Но, кажется, все теперь позади. А как себя ощущаешь ты?

– Наверно, я никогда не забуду того, что случилось.

– Ты пережила страшный судебный процесс, но и ты забудешь его… в свой срок. Хорошо, что ты встречаешься здесь с людьми. И нам очень повезло найти в Джоне замечательного помощника.

– Не сомневаюсь в этом.

– А твои встречи с Майрой пойдут на пользу и ей, и тебе. Тебе вскоре нужно снова заглянуть к ней.

Я так и поступила. Это был мой третий визит, и наконец Майра начала говорить немного свободнее; мне подумалось, что теперь я могу спросить о ее тревогах.

Поколебавшись немного, она сказала:

– Это – дом. В нем что-то есть давящее. Вы разве не чувствуете?

– Что вы имеете в виду?

– Словно он состоит из двух частей. Одна часть – обычный, ничем, кроме размеров, не выделяющийся дом… а другая… таит в себе угрозу. Иногда, Диана, у меня ощущение, что она все еще здесь.

– Кто?

– Маргарет, первая жена Роже.

– Некоторые люди считают, что мертвые возвращаются. Порой мне кажется – Маргарет может успокоиться. Она была такой же женой Роже, как я. Мне думается, чем-то даже походила на меня. Спокойная, не очень привлекательная внешне женщина.

– Глупости. Роже нашел вас красивой, ведь он женился на вас.

– Я воспринимаю ее и себя как одного человека.

– Майра, вы в самом деле предаетесь фантазиям. Он женился на ней, вскоре она умерла. Произошел трагический случай. Вот и все.

– Знаю и говорю себе то же самое. Но если человек умирает насильственной смертью, то, говорят, он не может обрести покоя. Он иногда возвращается на место своей смерти. Только представьте такое! Сию минуту вы живы – и вдруг, без предупреждения, ваша жизнь прерывается. Все, чем вы жили, осталось незавершенным. – Полным страха глазами Майра смотрела на меня. – Я не хочу такой участи.

– Почему вам в голову приходят такие мысли? Вы живы, вы здоровы. Вас никак не назвать старой. Все у вас впереди.

– Иногда я в этом не уверена.

Я внимательно посмотрела на нее.

– Что вы хотите сказать?

– Ничего особенного. Наверно, это все нервы. Мать в таких случаях советовала мне взять себя в руки. – Она рассмеялась. – Вы очень разумны, Диана.

– Я разумна? Лилиас считает меня крайне непрактичной, представить не могу, что она подумала бы о вас и ваших мыслях.

– Даже моя мать восхищалась Лилиас. Не могу передать, насколько мне лучше, когда вы рядом. И так замечательно проводить вместе дневные часы. Я с нетерпением жду вас. Наверно, все это потому, что мне было не очень хорошо. Роже получил от доктора укрепляющее средство для меня.

– Вас осматривал доктор?

– Он и его жена были у нас на обеде. Роже сказал ему, что я не в том состоянии, в каком ему хотелось бы меня видеть. Что я равнодушна ко всему и скучаю по дому. Все это естественно, конечно, но он просил бы доктора прописать мне что-нибудь «для бодрости». И вот доктор прислал порошок. Его нужно смешивать с вином… или, кажется, с любой другой жидкостью. Он не очень приятен на вкус.

– А есть от него какая-нибудь польза?

– Я почти не замечаю в себе никакой перемены. Ваши посещения действуют на меня гораздо благотворнее, чем лекарство.

– Тогда следует продолжать его принимать.

– Я очень рада, что Роже попросил вас навещать меня.

– Он в самом деле заботится о вас.

– Он всегда так добр ко мне. – Она замолчала, а я ждала, когда она заговорит снова. Она в некотором волнении кусала губы. Потом сказала: – Роже хочет, чтобы я привыкла к здешней жизни – осела. Я стараюсь. А вам тут нравится?

– Да. Лилиас просто в восторге. Такая перемена после Лейкмира. Она всегда хотела учить детей.

– А мы гадали, почему она отказалась от этого там, в Англии.

Я подумала, как трудно вычеркнуть ту часть своей жизни, которую хочешь забыть. Прошлое возвращается и теребит твои раны.

– Возможно, ей нужно было отдохнуть, – продолжала Майра. – Она только что завершила одно дело, и, может быть, ее не радовала перспектива тут же приниматься за другое такое же – хотя я считала, что Лилиас всегда готова взвалить на свои плечи новые обязанности. – Она сделала паузу и вскоре заговорила снова: – Мы с вами обсуждали этот дом. Знаете, я избегаю ходить в ту его часть, где это случилось.

– Вы хотите сказать что…

– Туда, где лестница. Я каждый раз чувствую… что-то зловещее… в ней.

– Это ваше воображение.

– Допустим, но давайте сходим туда вместе. Я хочу, чтобы вы поняли мои ощущения.

– Прямо сейчас?

– Почему бы нет?

Она поднялась и пошла впереди, то и дело оглядываясь, словно желая убедиться, что я следую за ней. Мы достигли той части дома, где находилась злосчастная лестница и остановились на самом ее верху. Я сразу поняла, что имела в виду Майра. Лестница была темной и словно растворялась в скоплении теней. Свет попадал на нее из единственного крохотного оконца, и даже посреди дня его не хватало. Возможно, дело было в том что саму лестницу окутывали мрачные воспоминания и к тому же мы знали – не так давно здесь нашел свою смерть человек.

– Ну вот, мне кажется, – сказала Майра, – что вы меня теперь понимаете.

– Я только что подумала, как мало здесь света.

– Дело не только в этом.

– Вы вспоминаете о том, что здесь произошло.

– Давайте сходим и посмотрим на маленький дом, – предложила Майра. – Я всегда это делаю, когда бываю здесь. Мне очень нравится видеть дом, какой он есть, пусть даже маленький.

Когда мы подошли, она вдруг остановилась и в ужасе воскликнула:

– Смотрите!

Я видела маленькую резную фигурку у подножья лестницы. Мне показалось, что Майра сейчас упадет в обморок, и я подхватила ее.

– Это же всего-навсего обработанный кусок дерева, – сказала я.

– Кто положил сюда эту фигурку?

– Может быть, вернемся к вам в комнату? Вас действительно потрясла эта игрушка.

Майра позволила мне увести ее оттуда. Она дрожала как осиновый лист на ветру. Я уложила ее на диван посидела рядом. Майра держала мою руку, и я не сомневалась – она хочет что-то сказать, но не может заставить себя произнести нужные слова.

– Останьтесь со мной, – попросила она. – Не возвращайтесь сегодня вечером в школу. Проведите здесь ночь – свободных комнат достаточно. Останьтесь.

Я была поражена.

– Но… – начала я.

– Прошу вас, прошу. Умоляю вас. Это так важно для меня.

– Почему, Майра?

– Я чувствую… – Она казалась чрезвычайно возбужденной, ее глаза просили красноречивее слов. Она боится чего-то, подумала я. Я должна поддержать ее. Если я уйду и что-то случится…

Мысленно я снова перебрала все, пытаясь понять что же не так с этим жилищем… лестницей… маленьким домом? Майра пыталась – и, вероятно, ей это удалось – заставить меня почувствовать, что в доме вырвались на свободу злые силы.

Я не могла оставить Майру.

– Я пошлю записку Лилиас и сообщу, что остаюсь у вас на ночь.

– О, как я вам благодарна. Неужели вы вняли моим мольбам? Позвоните в колокольчик. Прошу вас.

Я позвонила, и появилась женщина.

– Любан, приготовьте комнату, – сказала Майра. – На этом этаже, пожалуйста. Мисс Грей остается на ночь.

Любан была стройной, довольно молодой женщиной; кожа ее цветом напоминала черное дерево, а в больших темных глаза, казалось, навеки застыла печаль. Я вспомнила, что она – мать того глухонемого мальчугана, которого я видела во время предыдущего посещения дома Лестранжей, и предположила, что эта печаль может иметь связь с бедой, поразившей ее сына.

– Я должна немедленно отправить записку Лилиас, сказала я.

Майра дала мне перо и бумагу. Я присела и написала:

«Дорогая Лилиас,

Майра попросила меня остаться с нею на ночь. Она нехорошо себя чувствует, и, по-моему, я смогу оказаться ей полезной. Надеюсь, все будет в порядке.

Диана».

Любан взяла записку и заверила, что ее отошлют сразу же.

Я все еще не могла свыкнуться с положением, в котором очутилась. Только получив ответ от Лилиас, я сообразила, что ничего особенного во всем этом, вероятно, нет.

«Конечно, все будет в порядке, – писала она. – Сочувствую Майре. Передай ей мои наилучшие пожелания. Лилиас».

Как обычно, Лилиас и в это дело привнесла спокойную рассудительность.

Тем не менее ночь, проведенная в Рибек-хаусе, выдалась неспокойной. Мы пообедали в комнате Майры, поскольку, сославшись на самочувствие, она попросила об исключении из правил. Роже к нам присоединился. Казалось, он очень обрадовался, увидев меня здесь.

– Просто замечательно, – сказал он, – что вы так любезно согласились остаться с Майрой. Я уверен, Майра, что ты в высшей мере признательна… э-э… Диане.

Почему он как бы запнулся перед тем, как произнести мое имя? Словно знал, что оно – не мое настоящее.

Майра подтвердила, что она признательна и счастлива видеть меня рядом.

– А что это за слабость? – спросил Роже с глубокой обеспокоенностью.

– Ничего страшного. Наверно, я перегрелась. Я еще не привыкла к здешней жаре.

– Ты не думаешь, что следовало бы обратиться к доктору?

– О, нет-нет.

– Ты принимала лекарство?

– Да.

– Ну хорошо, время покажет. Если такое состояние будет у тебя повторяться, я намерен настоять на твоей встрече с доктором. – Роже улыбнулся мне. – Мы возьмем ее под свою опеку, верно, Диана?

– Я уверена, Майра вскоре поправится.

Оставшись ночью одна в своей комнате, я припомнила все сказанное за вечер. Роже Лестранж казался любящим супругом, но, как всегда, полного доверия у меня к нему не было. Я не могла понять, почему он замешкался, произнося мое имя. В самом деле складывалось впечатление, что он знает – это имя не настоящее.

Мне нужно было поговорить с Лилиас. Она быстро рассеяла бы мои сомнения. Но Лилиас не было здесь, я лежала в чужой постели в доме, который казался Майре зловещим.

В течение этой беспокойной ночи я несколько раз ловила себя на мысли, что меня затянуло во что-то таинственное, возможно даже опасное, но что это такое – понять я не могла.

Проснувшись поутру, я не сразу осознала, где нахожусь. Я в изумлении уселась на кровати; и только взглянув на незнакомую мебель в голландском стиле, поняла, что я в Рибек-хаусе, и вспомнила все, что здесь происходило.

Спустя некоторое время с кувшином горячей воды вошла Любан.

– Миссис Лестранж этой ночью болела, – сообщила она своим меланхолическим певучим голосом. – Очень болела. Мистер Лестранж, он очень волновался.

– Боже мой! Ей стало лучше?

– Да-да, теперь лучше.

После ее ухода я умылась и оделась. Бедная Майра! Похоже, она чересчур чувствительна. Мне было нелегко порвать с Англией и начать жить в другой стране; ее донельзя потрясла та маленькая фигурка в игрушечном доме. Я пыталась понять, кто положил туда эту куколку и зачем. Должна ли она была изображать Маргарет? Наверно – да, потому что лежала у подножья лестницы. Кто-то очень зло пошутил. Неужели, думала я, к этому приложил свою руку Пауль.

Я спустилась вниз. К завтраку уже накрыли, но за столом никого не было. Я вышла на веранду и с нее спустилась в сад. И вновь меня поразила его буйная красота. Ранним утром сад показался мне особенно пленительным. Солнце пока еще грело вполсилы, все вокруг источало свежесть, одуряюще пахли цветы, воздух гудел от бесчисленных насекомых.

И тут из дома появился Роже Лестранж.

– Доброе утро, – сказал он. – Вы проявили огромную любезность, оставшись на ночь.

– Я чувствую себя виноватой перед Лилиас.

– Лилиас вполне самостоятельная женщина.

– Я знаю. Как Майра? Кто-то из слуг обмолвился, что ночью ей было нехорошо.

– Спасибо, к утру ей полегчало. А кто вам сказал про ее самочувствие?

– Служанка, которая принесла мне горячую воду. Ее, кажется, зовут Любан.

– Должно быть, она слышала слова миссис Прост. Любан не живет в доме. С мужем и семьей она ютится в одной из хижин.

– Я знаю. Ходила туда и видела.

– Понятно. Ночью пришлось позвать миссис Прост. Майра меня донельзя встревожила.

– Ей было по-настоящему плохо?

– Не уверен. Я мало смыслю в болезнях. Она… я имею в виду Майру… меня просто обеспокоила. А что вы об этом думаете?

– Я думаю, ей нужно время привыкнуть к новому месту. Что ни говори, она очень долго жила в сельской глуши, а здесь все иначе. Дайте срок – и все образуется.

– Вы в самом деле так считаете? – В его голосе звучало облегчение. – Прежде я ни разу не видел ее нездоровой. У нее случаются головные боли – но тут она выглядела больной не на шутку. Я просто испугался. Решил послать за доктором, но она попросила не делать этого. А потом ей стало лучше. Что-нибудь съела неподходящее.

– Вполне может быть. Жара устраивает плохие шутки с людьми, не привычными к ней. Будем надеяться, скоро она совсем оправится.

– А я все еще в сомнении – может быть, стоит все-таки пригласить доктора.

– Я бы посмотрела, как она будет себя чувствовать.

– Вы умеете успокаивать, Ди… Диана.

– Я рада этому. На нее могла угнетающе подействовать та фигурка в игрушечном доме.

– Фигурка? Какая фигурка?

– Резная. Мне думается, она изображает женщину.

– В игрушечном доме?

– Да. Я видела ее тоже. Майра показывала мне дом, и эта фигурка лежала там.

– На что же она похожа?

– Она довольно неумело сделана.

– Местная работа?

– Наверно, она лежала у подножья лестницы. Не спиральной, а другой.

На его лицо набежала тень.

– Кто же, черт возьми, мог положить ее туда? – пробормотал он.

– Майра не имела ни малейшего представления. Но фигурка… была там – и все.

– Покажите ее мне, – довольно резко сказал он. – Пойдемте со мной.

Он торопливо направился к дому, я последовала за ним. Мы быстро прошли в другой конец дома. Фигурка исчезла из игрушечного дома.

– Где же она? – крикнул он. – Покажите ее.

– Исчезла. А лежала вон там… у самой нижней ступеньки лестницы.

Несколько секунд он молчал. Никогда прежде я не видела, чтобы он терял дар речи.

– Именно в этом месте нашли Маргарет, – наконец вымолвил он. – Кто-то находит забавными дурацкие шутки. Мы должны узнать – кто именно.

– Это потрясло Майру, – сказала я. – Мне показалось, она вот-вот упадет в обморок. И я поспешила увести ее оттуда.

Роже пришел, наконец, в себя, но румянец так и не вернулся на его щеки.

– Благодарю вас, Диана, – проговорил он, и я обратила внимание на то, что он назвал мое имя без обычных колебаний. – Благодарю, что вы заботитесь о Майре.

Мы прошли на другую половину дома и спустились по винтовой лестнице.

– Не говорите никому о фигурке, – попросил он, – не нужно напрасно пугать людей.

Я пообещала.

К завтраку Майра вышла и сообщила, что чувствует себя много лучше.

– Ночью мне показалось, что я умираю, – добавила она.

– Не нужно так, дорогая, – отозвался Роже, – ты ведь знаешь, что я не допустил бы этого.

Она рассмеялась. В этом смехе звучало счастье.

– Спасибо, Диана, за то, что остались. Мне так хорошо, когда вы в доме. Вы ведь придете еще и снова останетесь у нас, верно?

– Я буду настаивать на этом, – добавил Роже.

В школе меня ожидали два письма – одно от Ниниана, второе от Зиллы.

Ниниан начинал с совета немедленно вернуться в Англию.

«Обстоятельства складываются не лучшим образом, и, похоже, война неизбежна. Чемберлен и Милнер собираются отказать Крюгеру и Сметсу в привилегиях, которые те просят сроком на пять лет. Теперь остается ожидать только взрыва. Люди, которые сделали так много для процветания страны, не потерпят, чтобы им отказывали в праве участвовать в решении собственных дел. Британский рейд в Южную Африку несколько лет назад закончился для англичан унизительно. Мы не можем допустить повторения позора. Ходят слухи, что Чемберлен посылает десятитысячную армию в подкрепление войскам, уже находящимся на юге Африки. Вы должны понять, что положение складывается крайне опасное. Время еще есть. Вы с мисс Милн еще не успели как следует пустить корни. Пока не поздно, вам обеим следует на ближайшем судне вернуться в Англию».

По-видимому, он не получил моего письма, потому что ни разу не упомянул о нем.

Я перечитала его послание. Кроме призыва к возвращению, в нем не было ничего примечательного.

Письмо Зиллы оказалось менее тревожным.

«Надеюсь, у тебя все складывается хорошо. Ниниан Грейнджер не устает повторять об угрожающей вам опасности. Он уверен, что вам необходимо вернуться. Он просил меня написать и попросить тебя о том же. Что я и делаю. Без тебя мне скучно. Моя жизнь ничем не наполнена. Я собираюсь немного попутешествовать. Несколько раз ездила в Лондон, но теперь думаю отправиться за границу. Может быть, это меня развлечет. Жаль тебя нет рядом, ведь мы могли бы поехать вдвоем. Надеюсь, ты скоро вернешься домой. Мы с тобой весело проведем время».

Я показала Лилиас письмо Ниниана. Прочитав его, она нахмурилась.

– Домой?! – воскликнула она. – Ни за что. Школа только-только начала вставать на ноги. Она так нужна здесь. Люди относятся к нам замечательно. Они же не собираются воевать с нами. В его настойчивости есть что-то истерическое.

– В Кимберли живут, главным образом, британцы.

– Но есть и буры, и местные – и все они очень дружелюбны.

– Итак, война не будет нашей… моей и твоей, Лилиас.

– Ты ведь не жаждешь вернуться?

Я колебалась. Я вспомнила, каким добрым и заботливым был Ниниан. Мне показалось многозначительной его настойчивость, которую Лилиас назвала истерической. Поразительно, но по прошествии такого долгого времени я все еще оставалась для Ниниана чем-то большим, нежели рядовой случай из его практики. Я с радостью поговорила бы с ним, но, увы, нас разделяло огромное расстояние. Так или иначе, но я начала размышлять над возвращением домой.

Не испытай я такого горького разочарования с Джеми, не выкажи Ниниан такого откровенного интереса к Зилле, я, наверно, могла проникнуться глубоким чувством к своему бывшему адвокату. Но после всех моих разочарований я не умела быть судьей… даже для самой себя. Возможно, со времени процесса я так и оставалась не в своей тарелке.

– Ну, и что же ты решила? – спросила Лилиас.

– Похоже, мы с тобой в самом деле становимся здесь своими людьми.

– И у тебя это получается даже лучше, чем у меня. Знаю, что это так. И потом – ты же не собираешься срываться с места всякий раз, когда что-нибудь напомнит тебе о прошлом?

– Пожалуй, нет.

– Что дальше? Ты напишешь ему?

– Наверно… нехорошо обижать людей. Лилиас кивнула.

– Сообщи, что его тревоги преувеличены. Здесь ничего не изменилось со дня нашего приезда.

– Ты права. – Лилиас в самом деле была права. Не могли же мы в самом деле сложить чемоданы и отправиться домой только потому, что получили письмо от Ниниана, до которого через тысячи миль дошли слухи о возможной войне.

Я стала частым гостем в Рибек-хаусе. Время от времени оставалась там на ночь. Лилиас ничего не имела против; я видела, что ей даже нравилось одной управляться со всеми учениками. Это все больше убеждало меня в том, что Лилиас легко обойдется без меня. Она была в восторге, когда мы смогли сделать первый платеж в счет нашего долга Обществу по оказанию помощи эмигрантам. Я сказала подруге, что пусть этот платеж будет погашением только ее долга, поскольку я слишком часто бываю с Майрой. Но Лилиас была непреклонна.

– Оставим ненужные разговоры, – отрезала она. Между тем я все ближе знакомилась с домом Лестранжей.

Мы с Паулем стали хорошими друзьями. Школа ему нравилась, и учился он хорошо. Хотя я чувствовала, что Пауль по-прежнему сердит на Роже за женитьбу на его матери, он как будто смирился с происшествием. Роже был всегда мил со мной, как, правда, со всеми окружающими. Все слуги его любили, и мне думалось, что в доме стало приятнее жить, чем при Рибеках.

Домоправительница миссис Прост как будто принимала во мне живое участие. Она была порядочной сплетницей, но этот грешок водился и за мною.

Между мною и Майрой крепла дружба, и я радовалась, видя, что нервозность моей новой подруги заметно уменьшилась. По словам миссис Прост, благотворную роль сыграли мои посещения. Теперь я без колебаний оставалась у Лестранжей на день или на два с ночевкой. Лилиас обучила меня игре в шахматы, я передала эту науку Майре, и теперь мы частенько коротали время за черно-белой доской. Майра стала горячей поклонницей этого развлечения.

И вот однажды Роже, уезжавший по делам в Йоханнесбург, попросил меня составить компанию Майре в очередной раз переночевать у них. Я согласилась, и мы с Майрой провели приятный вечер за шахматами и разговорами.

Ночью меня разбудил миссис Прост и сказала, что Майра заболела и нуждается в моей помощи. Я поспешила к хозяйке дома, которой в самом деле было очень плохо.

Спустя некоторое время приступ прошел, но я сказала, что проведу остаток ночи рядом с нею, и Майра была очень мне благодарна. Утром ей полегчало, и с души у меня будто камень свалился.

Майра не хотела, чтобы о ее недомогании знали окружающие.

– Не говорите об этом Роже, – попросила она. – Хорошо, что приступ случился в его отсутствие. Он не любит, когда болеют, и слишком волнуется, как бы чего не вышло.

– А может быть, ему следует знать, – сказала я. – Может быть, самое правильное – позвать доктора.

– О нет, ни в коем случае. Уверяю вас, я в полном порядке. Наверно, опять съела то, чего не принимает мой организм. Но я уверена – приступ не повторится.

Она созналась, что чувствует легкую усталость и хотела бы просто полежать.

Пока Майра отдыхала, я спустилась в комнату миссис Прост.

– Вы тоже считаете, что виновата пища? – спросила я домоправительницу.

Та была слегка шокирована моим вопросом.

– Повару не слишком понравились бы ваши слова, мисс Грей.

– Что поделать, определенные слова могут не нравиться некоторым людям. Может быть, она съела что-нибудь для нее не подходящее.

– Не знаю, не знаю. Но согласна, что нужно соблюдать осторожность. Хозяйке в самом деле было дурно. Она меня очень напугала. Хорошо, что вы здесь, когда мистер Лестранж в отъезде.

Миссис Прост сказала, что по сравнению с прошлым дом стал совсем другим.

– Когда здесь жили Рибеки – боже ты мой! – все обязаны были ходить по струнке, скажу я вам.

– Должно быть, вы очень хорошо знаете этот дом, миссис Прост?

– Я вошла в него до замужества. Здесь нашла супруга… здесь мы и жили вдвоем. Он был дворецким, а я домоправительницей – так оно и осталось после свадьбы. Нам было хорошо вместе. А потом он умер – от сердца. Совершенно неожиданно. А я вот живу.

– Это, конечно, произошло еще во времена Рибеков?

– Мы в мыслях не допускали никаких изменений. Семья Рибеков владела домом много лет – наверно, около двухсот. Очень строгие люди, буры. Я это знаю, потому что мистер Прост тоже был бур. Моя семья приехала сюда, когда я была девчонкой. И если ты англичанка, то навсегда англичанкой и останешься. Хотя я стала женой мистера Проста, но я так и не стала буром, если вы понимаете, о чем я.

– Для вас было большим ударом, когда Рибеки решили продать дом?

– Страшно вспоминать! Заваруха продолжалась здесь лет десять, не меньше. Между англичанами и бурами. Дело обернулось плохо для британцев, но старый мистер Рибек сказал, что на этом ничего не кончится. Беспорядки начнутся с новой силой, и ему не нравится, куда это может всех завести. Британцы никогда не смирятся с поражением, потому, пока на время все улеглось, лучше отсюда убраться. По своим делам он то и дело ездил в Голландию. И был все-таки больше голландцем, чем кем-либо еще, а с возрастом, я думаю, его все сильнее тянуло на родину. Потому он и продал Рибек-хаус со всеми потрохами.

– С мебелью и всем прочим… с игрушечным домом?

– Да, со всем вместе. Целиком и полностью. И в доме все осталось таким, каким было всегда, насколько я помню. Ну а мистер Лестранж только-только женился на Маргарет ван дер Фрон.

– Значит, та трагедия случилась на ваших глазах?!

– Конечно. Должна вам сказать, что в городе начался большой переполох, когда Якоб ван дер Фрон нашел тот алмаз. Все говорили, что найти камень побольше непросто не только в Кимберли, но и во всей Южной Африке.

– Вы знали семью ван дер Фронов?

– Нет, я не знала никого из старателей. Они жили рядом с рудником в хижинах, которые и домами-то нельзя назвать. Нет не была ни с кем там знакома. Но что началось после той находки! Весь город только и говорил об алмазе. Фроны были бедняками – и в один прекрасный день вдруг…

– Пауль был тогда совсем маленьким. Я удивилась, узнав, что он не сын мистера Лестранжа.

– О, мистер Лестранж очень добрый человек. Он старается заменить мальчику отца. Мальчик стольким ему обязан. Когда я думаю обо всем, что мистер Лестранж сделал для него…

– Бедняжка Пауль. Он помнит настоящего своего отца, а от ребенка нельзя ожидать, чтобы по чьему-либо слову он легко менял одного отца на другого.

– И тем не менее я думаю, Паулю следовало бы испытывать чуть больше благодарности к мистеру Лестранжу. Ведь он делает все, что в его силах. Маргарет ван дер Фрон повезло встретить такого мужчину.

– Мне это не кажется везеньем. Разве она не умерла вскоре после этой встречи?

– Несчастный случай. Бедный мистер Лестранж. Его сердце обливалось кровью. Они не прожили года. Я привыкла считать, что ей необыкновенно повезло. Войти хозяйкой в такой прекрасный дом с таким мужем, как мистер Лестранж. Смею вас уверить, ничем подобным прежде она не обладала. Они купили этот дом вскоре после женитьбы. В нем все налажено. Рибеки ничего не взяли с собой… дом перешел к новым владельцам со всем содержимым. Готовенький, будто только их и дожидался.

– Я слышала об этом.

– И мистер Лестранж поселился здесь с молодой женой. После того как столько лет прозябала в своей лачуге, она словно заново родилась. А Пауль, мальчуган, потерявший отца, вдруг обрел нового, который заботился о нем ничуть не меньше настоящего. А она, внезапно оставшись вдовой, она была испуганной мышкой, но с хорошим приданым – «Сокровищем Кимберли», как все называли этот алмаз. Один-два человека домогались ее руки – правильнее будет сказать ее алмаза. Но не мистер Лестранж. Денег у него хватало своих. Он просто полюбил несчастную. И думаю, именно потому, что она была беззащитной маленькой мышкой. Она растрогала его, а отсюда недалеко до любви. Мистер Лестранж – такой человек. У него жалостливое сердце, у нашего господина.

– Вы его очень любите.

– Это естественно для каждого, кто поработал на Рибеков. Все равно что вместо сухой корки тебе дали сдобную булку.

– Но счастье было недолгим. Его прервал тот несчастный случай.

Голос миссис Прост упал до шепота:

– Я думаю, она чересчур много… пила.

– Неужели?

– Мистер Лестранж так горевал. Он не хотел, чтобы на ее память легло темное пятно. Но, я думаю, в происшедшем той ночью повинно вино… она не разглядела верхнюю ступеньку… упала вниз и разбилась.

Она замолчала, явно подавленная воспоминанием.

– Кто нашел ее? – спросила я.

– Нашла я. Ранним утром пошла проведать ее. Хотела убедиться, что все в порядке, как обычно поступала по утрам, и увидела ее… на полу, у первой ступеньки лестницы. На ней живого места не было. Ужасное зрелище.

– Надо думать. Сколько времени она пролежала там мертвая?

– Говорили, что несколько часов.

– А как вел себя мистер Лестранж?

– Он проснулся и не обнаружил ее рядом. Решил, что она уже встала, как иногда бывало. Она уходила, не сказав ему ни слова. Уходила обычно в сад, очень зелень любила. Они вдвоем часто там завтракали.

– А что сделали вы?

– Я побежала к их спальне и постучала в дверь. Мистер Лестранж спал. Не могла сдержать себя и вошла без разрешения. Закричала: «Беда с миссис Лестранж. Она лежит у подножья лестницы и выглядит… выглядит…» Он выбежал из спальни в халате и мы поспешили к ней. Это было ужасно. Мы оба знали, что она мертва. На мистере Лестранже лица не было. Все, что он смог сказать тогда, звучало примерно так: «Маргарет… Маргарет.» В жизни не видела, чтобы мужчина так страдал. Сердце его облилось кровью.

– Но вскоре он снова женился.

– Знаете, есть мужчины, которые не могут без жены… чувствуют себя потерянными. А нынешняя миссис Лестранж, пожалуй, напоминает мне первую. Благородная дама. Не слишком заносится и очень любит мужа. Конечно, миссис Майра – леди от головы до пят. О той, мертвой, вы бы такого не сказали. Она не была леди в полном смысле этого слова, но в них двоих что-то есть общее…

– Кажется, я понимаю, о чем вы.

После этого разговора у меня осталось чувство, что Роже Лестранж, видимо, в самом деле хороший хозяин, если заронил в своих слугах такое обожание и преданность.

На улицах чувствовалась некоторая напряженность. Все гадали, во что выльется назревающий конфликт. Между Полем Крюгером и Яном Сметсом, с одной стороны, и Джозефом Чемберленом и верховным комиссаром сэром Элфридом Милнером – с другой, продолжались переговоры. Они все дальше заходили в тупик, а все мы ждали, чем обернется для нас неудача дипломатов.

В городе произошли некоторые изменения: был усилен гарнизон, среди прохожих все чаще попадались солдаты. Появились новые люди. В город стекались африканеры. Я слышала их речь, видела их лица… суровые, обветренные, решительные.

За время своего недолгого пребывания в Южной Африке я поняла, что почти все буры были фермерами, а уитлендеры оседали в городах. Эти приезжали сюда добывать алмазы и золото, учреждать банки, воздвигать административные здания, которые полностью изменяли облик городов.

– Не удивительно, – сказала как-то Лилиас, – что они не хотят мириться с отсутствием своего голоса в правительстве.

В октябре 1899 г., как раз накануне начала нового столетия, буря наконец разразилась – грянула война между Южной Африкой и Британией.

После окончания занятий к нам зашел Джон Дейл.

Он был очень озабочен.

– Не знаю, во что это выльется, – сказал он.

– Ясное дело, эти люди долго не продержатся, – отозвалась Лилиас. – Через неделю их разгромят.

– У Джона такой уверенности не было.

– Здесь непростая местность, и буры хорошо ее знаю. А кроме того трудно сражаться в такой дали от дома.

– В Англии есть мужчины.

– Но здесь их сейчас не слишком много.

– Пришлют еще. Совсем ведь недавно прибыло десять тысяч солдат.

– У англичан, конечно, лучше оружие и более обученные солдаты. Буры всего-навсего фермеры, до регулярной армии им далеко, но не забывайте – они сражаются на земле, которую знают и считают своей. Есть у меня ощущение, что кампания окажется вовсе не пустяшной, как думает кое-кто. – Джон взглянул на меня, и в глазах его я явственно увидела беспокойство. – Все шло так прекрасно, – грустно добавил он. – И, наверно, вам не следовало сюда приезжать.

– Я ни о чем не жалею, – с улыбкой сказала Лилиас. – И не пожалею никогда.

Джон довольно печально улыбнулся в ответ.

– Город уже стал другим, – сказал он. – В нем полно незнакомцев. Как только пробьет час, они захватят его в свои руки.

– Это не продлится долго, – сказала Лилиас.

– Чем это может угрожать нам? – спросила я.

– Не знаю. Нас, например, могут посчитать врагами.

– Почти все население города – уитлендеры, по их определению.

Джон пожал плечами.

– Нам остается только ждать, – сказал он.

Мы попробовали жить, словно ничего не случилось. Но мы мало знали о происходящем, и когда в город начали просачиваться слухи о победах буров над британскими войсками, надежды на скорое окончание войны покинули нас.

Роже Лестранж, Джон Дейл и почти все физически здоровые мужчины влились в гарнизон, ибо не исключалась возможность, что город придется оборонять. Буры, конечно, были фермерами, людьми не привычными к городской жизни, но им хватало хитрости, чтобы понять, что такой богатый город, как Кимберли, имеет большое значение. Они наверняка должны были предпринять попытку его захватить.

Начался ноябрь, приближалась самая середина южноафриканского лета, и жара стояла несусветная.

Майра понемногу слабела. Она призналась мне, что теперь у нее периодически случаются приступы болезни.

– Я чувствую слабость, – сказала она. – Совсем не хочу есть. Может быть это кстати, ведь если город окажется в осаде, нам всем придется претерпеть лишения.

– Я думаю, так оно и будет. Но пока мы стараемся продолжать нормальную жизнь. Дети по-прежнему ходят в школу, словно ничего не случилось.

Придя в однажды в Рибек-хаус, я застала Майру в состоянии близком к истерике.

Я поспешила в ее спальню. С некоторых пор она и Роже спали в разных комнатах. По ее словам, она настояла на этом, чтобы не беспокоить мужа по ночам.

– Что случилось, Майра? Вам лучше обо всем рассказать мне или…

– Я ждала вас, – сказала она. – Возможно, я просто глупа. Но происходит что-то страшное, опасное.

– Что именно? – настаивала я.

– Все дело в этом игрушечном доме. Мне не следовало ходить к нему. Он пугает меня, после того как я увидела там ту, другую, фигурку. Но… она же в самом деле там была. Она так походила на настоящую… я не могла отвести от нее глаз. Что это такое?

– Расскажите мне сперва, что вы там видели.

– Такие же, знакомые и вам, резные фигурки. Они словно бы изображали случившееся в этом доме. Вы наверняка можете себе это представить.

– Что именно вы увидели?

– Вырезанную из дерева фигурку мужчины, который держал на руках… – Она задрожала и закрыла лицо руками.

– Что он держал, Майра? Говорите же!

– Женщину. Поднял ее над головой, словно собрался сбросить в пролет лестницы.

– Не может быть, – пробормотала я.

– Она испуганно посмотрела на меня.

– Впечатление ужасное. Потому что она – Маргарет – именно так и погибла. Я с криком убежала оттуда. Не могла сдержаться, мне показалось, что в этих фигурках скрыт какой-то смысл. Роже был дома. Стал успокаивать меня. Потребовалось какое-то время, прежде чем я смогла рассказать ему о том, что видела. Он пошел туда и взял меня с собой. Я боялась, что фигурок там не окажется и получится, что я все это нафантазировала.

– Но они были там?

– Да. И Роже увидел их.

– Как он поступил?

– Схватил и отломал одну от другой. Он так сердился, что дурацкие куклы меня напугали. Подержал фигурки в руке секунду – ровно столько хватило для мимолетного взгляда на них. Потом поставил их на прежнее место, но они упали. Так он их и оставил; обнял меня и отвел в спальню. Сказал, что кто-то в доме любит дурацкие шутки, он собирается найти этого шутника и, кто бы он ни был, навсегда выгнать его.

– Но никого не нашел?

Она отрицательно покачала головой.

– Он так добр ко мне, Диана. Уложил меня в постель. Сказал, что все это чепуха и тревожится мне не о чем. Это чья-то злая шутка, и рассердился он только потому, что куклы меня очень напугали.

– Кто, на ваш взгляд, мог это сделать, Майра?

– Мы не знаем. Роже пытался выяснить. Собрал всех слуг в библиотеке и предложил неизвестному шутнику сознаться. Для кого же мысль подложить фигурки в игрушечный дом могла показаться забавной? К игрушечному дому никто не прикасается, кроме слуг, которые вытирают там пыль под присмотром миссис Прост.

– Кто-нибудь сознался?

– Нет, но Роже намерен продолжить поиски. Он настроен очень решительно.

– Майра, зачем кому-то понадобилось делать это?

– Не знаю.

– Ведь этому человеку пришлось взять на себя нелегкий труд сначала вырезать фигурки, а затем незаметно подложить их в игрушечный дом.

– Мне думается, кто-то хочет напугать меня.

– Такими крошечными фигурками?

– Я ничего не понимаю.

– Скажите мне, Майра, что у вас в голове. Почему вы боитесь?

– Из-за этой лестницы. Кажется, кто-то хочет сообщить мне, что Маргарет вовсе не упала сама, потому что якобы слишком много пила. Я думаю, мне намекают, что это не был несчастный случай.

– И вам кажется, что…

– Мне… иногда кажется, что фигурки в игрушечном доме – своего рода предупреждение.

– О, Майра!

– Я боюсь приближаться к лестнице. Но меня словно магнитом тянет к ней. Такое впечатление, что кто-то приманивает меня туда.

– Кто-то?

– Звучит нелепо, но в доме творятся странные вещи. Роже ведь очень привлекательный мужчина, а я… ничего особенного. Кажется чудом, что такой красавец решил жениться на мне.

– Но ведь он женился и сделал это по собственной воле.

– Мне вдруг пришло в голову – а что если Маргарет ревнует?

– Но ведь она мертва!

– Говорят, иногда мертвые возвращаются. И мы живем в том же доме, что она. Только вообразите себе! Здесь она была счастлива с Роже. Прежде она не ведала ничего подобного.

– Пауль утверждает, что при жизни его отца их семья была счастлива.

– Но он не имеет представления о той любви, которую испытывала его мать к Роже. Я готова поверить, что в этом доме пребывают те, кто здесь жил когда-то, и мне кажется, она старается улучить момент, чтобы разлучить нас… убить меня…

– Вот теперь, Майра, вы говорите полную чепуху.

– Знаю, но я только передаю вам свои ощущения.

– И все же она не могла вырезать фигурки и положить их в игрушечный дом, чтобы напугать вас. И еще – каким образом эти куклы способны заставить вас упасть в лестничный пролет?

– Иногда я прихожу туда, стою на верхней площадке и представляю, как она падала вниз.

– Послушайте, Майра, вы не в себе. Из-за болезни теряете стойкость и мужество. Отсюда ваши странные сны и фантазии – возможно, их правильнее было бы назвать галлюцинациями. Вам необходимо полностью восстановить здоровье. Никакой дух не может заставить вас сделать что-либо против вашей воли, не может подбрасывать в определенные места эти фигурки. Пообещайте мне не бродить в одиночку по той части дома.

– Обещаю, – отозвалась она.

Я очень тревожилась за Майру. Рассказала обо всем Лилиас. Этот разговор позволил нам отвлечься от неотвязной темы войны, хотя для меня был почти так же тревожен.

– Вероятно, у нее мутится рассудок, – в своей обычной рассудительной манере заметила Лилиас. – В наших местах поговаривали, что у Майры не все дома.

– У нее светлый разум. Она просто нервничает. Она никогда не была уверенной в себе особой. А это другое дело.

– А ты не думаешь, что она тайком попивает?

– Я допускаю, вино может быть источником всяких фантазий.

– То-то и оно. Мне кажется, именно здесь зарыта собака.

– Но несомненно фигурки там были. Роже видел их.

– Вот это мне кажется действительно странным.

– Понимаешь, сначала появилась фигурка у подножья лестницы, а теперь – мужчина с женщиной на руках, приготовившийся сбросить ее вниз.

– Я могу предположить только одно. Я кивнула.

– Он столкнул ее в пролет, – закончила свою мысль Лилиас.

– Или кто-то еще.

– Маргарет принадлежал алмаз, стоивший целого состояния. Женился он на ней довольно поспешно. Кто-то мог затаить против него злобу.

– Интересно узнать – кто.

– Знаешь, у нас сейчас есть более важные заботы. Я хотела бы знать, как долго мы будем жить в окружении буров. Поверь, они – угроза посерьезнее маленьких резных куколок.

Поступавшие в город новости по-прежнему были неутешительными. Быстрой и легкой победой, на которую надеялись англичане, даже не пахло.

Я помнила с юности одну старую легкомысленную песенку, которую с началом военных действий вспомнили многие. Как только пошли разговоры о войне, я не раз слышала ее в Кимберли:

Нет, мы драться не хотим, Но, уж коль начнем, — Черт возьми, найдем деньжат И солдат найдем.

Сейчас она явно была не к месту. Суровая реальность войны не походила на мечты о победах.

Мы впали в уныние. Война началась в октябре, приближался декабрь, но ни одной весточки о победе до нас не долетало. Все, что мы знали, не внушало надежды.

Настроение буров в Кимберли было торжествующим. Мы не общались с ними; между уитлендерами воцарилась подозрительность – любой и каждый мог оказаться шпионом.

Настали тяжелые времена. Молодые люди, желавшие сражаться, покидали город.

Однажды, придя в Рибек-хаус, я встретила в саду Нджубу. У него на лице было написано такое страдание, что я не удержалась и спросила:

– Что-нибудь случилось?

– Мой сын… исчез, – ответил он.

– Умгала! – воскликнула я. – Но куда он делся?

– Не знаю, мисси. Просто исчез. Сегодня не ночевал.

– Он не мог уйти далеко. Ради чего такому мальчику, как Умгала, покидать родительский дом?

– Он хороший мальчик. Не говорит… не слышит… но хороший.

– Знаю. Сколько времени его нет?

– Одну ночь… и один день.

– Кто-нибудь пытался его найти?

– Я попросил массу. Он сказал, постарается. Но сейчас уходят многие, сказал масса. Может, Умгала тоже ушел.

– Уверена, он вернется, Нджуба.

– Знаю, – он постучал себе по груди, – чувствую вот здесь, мисси. Он ушел навсегда и не вернется.

Несчастный так и стоял, отрицательно качая головой, когда я уходила.

Подавленный Пауль при встрече сразу заговорил о происшедшем:

– Умгала сбежал.

– Его отец сказал мне об этом.

– Куда он мог направиться? Он же не говорит. И потом – за кого ему сражаться? На чью сторону встать?

– Он необычный мальчик, Пауль. У него могла быть причина для бегства.

– Я его знаю. Он не хотел никуда уходить из дома.

– И тем не менее ушел. Сейчас город покидает множество людей. Настали нелегкие времена.

– Хорошо бы прекратилась эта глупая бесконечная война.

– Не сомневаюсь, почти все хотят того же. Разговор с Роже состоялся у меня на другой день. Я зашла повидать Майру, Роже поджидал меня в саду.

– Я хотел поговорить с вами, Д-Диана, – начал он. – Дела складываются не лучшим образом. Вы и сами знаете. Близится развязка. Буры сражаются превосходно. Скоро они займут город.

– Значит, вот-вот грядут перемены?

– Определенно, но еще не завтра. Я хотел сообщить вам, что сегодня вечером уезжаю.

– Уезжаете? Но куда?

– Не могу вам этого сказать.

– У вас… какое-то секретное задание?

– Вы видите, в каком положении город. Необходимы дополнительные укрепления. Отряды буров все ближе и ближе. Без помощи нам не обойтись. Я собираюсь разузнать, что в наших силах сделать.

– Значит, вы уезжаете?

Он кивнул.

– Присмотрите за Майрой. Она меня очень беспокоит. Ее нервическое состояние не проходит.

– Я знаю.

– Я подумал, может быть, вы проведете в нашем доме несколько дней. Понимаете, когда человек неважно себя чувствует, всякое может случиться…

– Конечно, я сделаю все, что смогу.

– Я разговаривал с доктором. С его точки зрения, страдает разум Майры. Ей никак не удается приспособиться к новой жизни. Доктор прописал ей тонизирующее средство.

– Оно как будто мало ей помогает.

– Доктор Бидлбург утверждает, что нужно время. Потрясение оказалось для Майры слишком тяжелым.

– Вы имеете в виду замужество?

– Нет, не это, – он улыбнулся. – Бог свидетель, я не жалел усилий, чтобы сделать Майру счастливой. Африка – необычной место… вдали от родины… и не успели мы здесь обосноваться, как началась война. Я попрошу вас – убедите ее пить лекарство. Мне кажется, она принимает его нерегулярно, и потому оно не оказывает того действия, на которое мы рассчитывали. Вам не трудно сделать так, чтобы Майра соблюдала установленные часы приема?

– Я сделаю все, что в моих силах.

– Прекрасно. Уверен, буря скоро уляжется, и мы вернемся к нормальной жизни.

– Вы в самом деле так думаете?

– Мы поставим их на колени. Это неизбежно. Нужно было только преодолеть первые трудности. Буры – упорный народ, и им кажется, что на их стороне Бог.

– Они все такого мнения?

– Думаю – да, а их солдаты в особенности.

– Может быть, это потому, что здесь их дом и земля. Они не хотят отдавать своего чужим.

– Даже если это свое тоже у кого-то отнято?

– Конечно. Отняли они давным-давно, а если несколько поколений прожили на одной земле, она становится их родиной. Для нас здесь просто золотая жила. Страна, которую стоит осваивать, еще одна жемчужина в короне империи.

– Вы очень красноречивы, но давайте согласимся с одним: мы хотим окончания войны, мы хотим вернуться к нормальной жизни. Прошу вас – позаботьтесь о Майре.

– Обещаю вам.

– Спасибо. Теперь мне спокойнее.

Вечером он уехал, а через два дня буры осадили Кимберли.

ОСАДА

В следующие несколько дней в городе воцарился хаос. Носились разноречивые слухи. Находившиеся в нескольких милях отряды буров быстро приближались к Кимберли. Они решили не штурмовать город, а просто взять его в кольцо. Жители не знали, каким слухам верить, каким – нет.

Испуганные горожане вышли на улицы и долго стояли небольшими группами, чего-то выжидая. Потом разошлись по домам, к своим семьям. Город вымер. С каждым часом обстановка, видимо, изменялась, но никто не знал, в какую сторону.

Через какое-то время в городе появились первые беженцы, жители окраин, некоторым требовалась медицинская помощь – им становилось плохо, когда они рассказывали о происшедшем. На улицы вышли солдатские патрули из гарнизона. Всех и каждого страшило приближение буров.

Кое-кто утверждал, будто город хорошо укреплен.

Дело ни за что не дойдет до резни, уверяли другие.

Под покровом темноты несколько человек сумели прорваться через расположение буров. Среди них были раненые. Больницы уже были переполнены, все доктора города трудились не покладая рук.

Жизнь изменилась неузнаваемо.

Именно в эти первые дни, несмотря на обстановку в городе, мой разум полностью избавился от неопределенности, которую породили события последнего времени в Рибек-хаусе.

От миссис Прост прибыл посыльный. Она выражала сожаление, что вынуждена беспокоить меня в такое тревожное время, но состояние миссис Лестранж резко ухудшилось, и она просила меня прийти.

Я отправилась сразу же.

Миссис Прост приветствовала меня с облегчением.

– Хозяйка очень больна, – сказала она. – Я послала за доктором, но его нет дома. Думаю, он в госпитале. Наверное, стоит немного подождать – вдруг миссис Майра пойдет на поправку. У меня такое чувство… что он; потеряла рассудок.

– Проводите меня к ней.

– Конечно-конечно. Мне только казалось, что лучше предупредить вас заранее.

Несмотря на это предупреждение, вид Майры поразил меня. Я с трудом узнала ее. Глаза с расширенными зрачками были безумны. Едва я вошла, Майра впилась в меня взглядом.

– Кто вы? – спросила она и тут же прибавила: – О да… да. Вы Диана. Диана, отошлите ее… отошлите.

Я взглянула на миссис Прост, которая кивнула головой в сторону окна. Именно туда смотрела Майра.

– Кажется, она что-то там видит, – прошептала миссис Прост.

– Успокойтесь, Майра. Здесь никого нет, кроме миссис Прост и меня.

– Останьтесь. Не уходите, – попросила Майра, – иначе… она вернется.

Я подошла ближе и обняла ее.

– Вы останетесь? – умоляющим голосом проговорила Майра.

– Останусь. Конечно, останусь.

Она откинулась мне на руку и закрыла глаза, что-то неразборчиво бормоча.

Миссис Прост бросила на меня многозначительный взгляд.

– Я оставлю ее на вас и еще раз пошлю за доктором. Дайте мне знать, если я понадоблюсь.

Домоправительница удалилась.

Майра лежала спокойная, с плотно сомкнутыми веками. Дыхание ее было прерывистым. Внезапно она открыла глаза.

– Диана, – заговорила она.

– Я здесь, Майра. И собираюсь остаться с вами. Столько – сколько вам понадобится моя помощь.

Мои слова как будто порадовали ее. Она взяла мою руку и пожала ее.

– Она была там, – прошептала Майра. – Смотрела на меня и кивала головой.

– Кто?

– Маргарет.

– Она умерла.

– Знаю, но она вернулась.

– Вы видели в окне кого-то другого.

– Нет, это была Маргарет. Она ревнует, понимаете. Она лишилась его. Он теперь принадлежит мне. Она не может вынести этого. И хочет, чтобы я умерла.

– Маргарет умерла, Майра, а вы живы.

– Но я скоро умру.

– Не выдумывайте.

– Кто этому помешает?

– Я. Я собираюсь позаботиться о вас.

– Роже заботился обо мне. Он был таким хорошим и добрым. Я не слишком подхожу для него, но он никогда не показывал этого. Я всегда боялась…

– Я знаю, Майра…

– Он хотел, чтобы мне было хорошо. Сказал перед отъездом: «Пей лекарство. Не забывай его принимать. Оно обязательно поможет тебе.» Я послушалась его. Ни разу не пропустила…

Ее взор остановился на маленьком столике возле кровати. На нем стоял наполовину пустой флакон.

– Значит, вы регулярно его принимали?

– Я обещала ему это.

– Он просил меня последить, чтобы во время его отсутствия вы не забывали пить лекарство.

– Он заботлив. Он в самом деле хочет…

– Значит, вам повезло, Майра. И скоро вы поправитесь.

– Я стараюсь. Принимаю лекарство так аккуратно, словно он наблюдает за моим лечением.

– Вы все правильно делаете, Майра. А теперь вам неплохо вздремнуть.

– Если я засну, вы уйдете. А если вас не будет, снова придет она.

– Я никуда не уйду, и она не возвратится. Ее нет здесь, Майра. Она ваш вымысел и существует только в вашем воображении.

Она покачала головой, и из-под ее опущенных век выкатились две слезинки.

– Постарайтесь заснуть, – сказал я.

– Обещайте никуда не уходить.

– Обещаю. Я буду на этом самом месте, когда вы проснетесь.

Я сидела и смотрела на Майру. Ее лицо было бледным и изможденным. Оно ничем не напоминало лица той молодой женщины, которую я впервые увидела в Лейкмире. Да, в ней были явственно различимы скрытность, неуверенность, подавленность – уж слишком авторитарно вела себя ее мать – но сейчас передо мной в кровати находилось несчастное затравленное существо.

Даже во сне она не выпустила мою руку из своей, и я чувствовала, как в нее вонзаются иголочки онемения; с большим трудом мне удалось высвободиться.

Я подошла к окну и выглянула в сад. Он был олицетворением мира и покоя. Именно таким я увидела его впервые. С трудом верилось, что с тех пор все так изменилось в нашей жизни.

А что ожидает нас в ближайшие несколько месяцев? Я вспомнила знаменитые осады прошлого, о которых читала. Осада Орлеана – там Жанна д'Арк взяла город, вдохнула в него новую жизнь и вернула Франции; осада Парижа, которая случилась не так уж давно. Что значит жить в осажденном городе? Конечно, не хватает пищи. Нет никакой возможности пополнять ее запасы. Люди умирают от истощения. Говорили, что люди начинали есть даже крыс и собак. Сама мысль об этом вызвала тошноту. Но в Кимберли все было иначе. Город осаждали немногочисленные отряды людей, не обученных воевать, состоявших по большей части из фермеров. Они не имели никаких шансов долго противостоять хорошо подготовленной британской армии. Нас ждало скорое освобождение.

Но как же быть бедняжке Майре?! Она так радовалась своему счастью. Вышла за чрезвычайно привлекательного мужчину, приехала в новую для себя страну, и вот – в таком ужасном состоянии. Она не верила, что достойна счастья, которое, как она надеялась, ожидало их с Роже Лестранжем. Мать внушила Майре мысль об ущербности. Бедняжка Майра: ее приняли и такой, потому что она была Эллингтон… и обладала собственным состоянием.

Я вернулась к кровати и посмотрела в лицо спящей Майры.

Легкий шорох у двери заставил меня вздрогнуть. Я повернулась так резко, что нечаянным движением опрокинула маленький прикроватный столик. Попыталась подхватить флакон, но не успела. Лекарство Майры растеклось по ковру среди осколков стекла.

В комнату вошла миссис Прост.

– Смотрите, что я наделала, – сказала я.

– Боже мой. Я пришлю служанку убраться. Ведь это лекарство миссис Лестранж, я угадала?

– Вы не ошиблись. Придется достать новую порцию. Может быть, удастся все-таки привести сюда доктора?

– На это пока никакой надежды. Доктора не выходят из госпиталя. Прошлой ночью в город пробилась горстка наших людей, и некоторые из них серьезно ранены. Попытаемся еще раз попозже. Как она?

– Спит.

– Бедняжка, – покачала головой миссис Прост.

– Мне очень неловко за учиненный разгром, – сказала я. – Я была так неосторожна. И кроме всего прочего, пропало лекарство…

– Не переживайте. Это всего-навсего лекарство. Доктор пропишет еще, как только мы его сюда заполучим.

– Я надеюсь, что некоторое время она без него продержится.

– Это не продлится чересчур долго. Смею думать, мы найдем выход. Даже если доктор не сможет прийти, он передаст лекарство. Вы ведь останетесь здесь на некоторое время, мисс Грей?

– Я обещала остаться. Вы сможете послать кого-нибудь в школу и передать мисс Милн, что я, наверно, задержусь у вас на несколько дней?

– Конечно, смогу и немедленно пришлю служанку прибраться здесь. Не люблю, когда на полу валяется стекло.

– Я надеюсь, что скоро Майра снова будет с лекарством. Мы с вами постараемся. Больше от нас ничего не зависит.

Я оставалась с Майрой весь день. Она много спала, а просыпаясь, сразу проверяла, на месте ли я. Я видела в ее глазах облегчение от сознания, что она не одна.

Сейчас чувствую себя в безопасности, – сказала Майра. – Когда вы рядом, она не сможет ничего сделать – хотя бы потому, что вы ее не видите и не верите в ее существование, правда? Она ведь живет только в моем воображении. Я не ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь.

– Тогда не покидайте меня.

– Я обещала быть с вами.

– Всю ночь?

– Да, я проведу ночь рядом. Я отправила записку Лилиас.

Майра совсем успокоилась.

Ночь я провела в кресле, возле кровати больной, почти без сна. Вид Майры так напугал меня, что я боялась, как бы чего не случилось с бедняжкой ночью.

Когда занялся рассвет и я увидела Майру в свете ясного утра, мне стало легче.

Дышалось больной легче, и выглядела она спокойнее.

Миссис Прост принесла кофе, хлеб и масло.

– Не слишком обильный завтрак, – извинилась она, но приходится проявлять бережливость. Кто знает – что впереди. Как миссис Майра?

– Ночь прошла спокойно.

– Ей лучше, когда вы здесь. Если она чего-нибудь захочет, я тут же пришлю. Она отказывалась от еды. Ей бы сейчас в самый раз хорошая порция овсянки. Немного крупы в доме есть. Но, бог знает, когда удастся достать еще.

– Я дам вам знать, когда она проснется, и мы решим, сможет ли она съесть что-нибудь.

– А я пошлю слугу к доктору – вдруг он освободился. Ей необходимо лечиться.

– Да, конечно. Я допустила такую оплошность.

– Всякое случается. Не забудьте сказать, когда хозяйка проснется.

Миссис Прост ушла. Кофе и хлеб показались мне изумительно вкусными. Мы начали ценить еду, когда стало ясно, что многое может надолго исчезнуть из нашего обихода.

Майра проснулась около десяти. Я сидела прямо перед ее глазами и была счастлива услышать ее слова:

– О, Диана, я так рада видеть вас рядом.

– Как вы себя чувствуете? Вы хорошо спали эту ночь?

– Значит, уже утро?

– Да, десять часов.

– Я проспала всю ночь!

– Для вас это редкость?

– Обычно я просыпаюсь, потому что вижу во сне всякую всячину…

– В эту ночь вы не проснулись ни разу. Я не отходила от вас.

– Неужели вы все это время просидели в кресле?

– Ничего страшного. Оно оказалось очень удобным. Часок-другой я подремала. Но я хотела быть здесь на случай, если вы проснетесь.

– О, Диана, какая удача иметь такого друга, как вы!

– Я должна сделать признание. Я разбила бутылку с лекарством. Кажется, почти все пропало. На полу образовалась целая лужа. Будьте осторожнее – в ковре могли застрять осколки стекла.

– Лекарство! Но я, должно быть, выпила его вчера на ночь, – сказала она.

– Надеюсь, мы сумеем доставить к вам сегодня доктора. Мы уже предпринимали попытки, но, по-видимому, все доктора сейчас в госпитале. Вы ведь не собираетесь отказаться от лечения?

– Я дала обещание Роже.

– Знаю. Он очень верит в это средство. Но не тревожьтесь. Я думаю, сегодня доктор придет, и мы получим новую порцию.

В течение дня Майре стало немного лучше. Разговаривала она вполне разумно, галлюцинации прекратились.

Я оставалась с Майрой весь день, но доктор так и не пришел. На ночь миссис Прост предложила мне занять комнату, примыкавшую к спальне Майры. Если бы я понадобилась ей ночью, она смогла бы позвать меня, постучав в стену.

– Нельзя просидеть в кресле две ночи подряд, – сказала миссис Прост.

К моему удивлению, Майра согласилась с предложением домоправительницы.

Насколько я поняла, спать мне пришлось в комнате Роже. Она была меньше той, которую он разделял с Майрой и где сейчас она пребывала одна. В комнате стояла удобная кровать, а возле окна – бюро. Спала я неважно. Все время ожидала услышать стук в стену.

Я с радостью встретила утро и сразу прошла к Майре. Она спокойно спала; трость, которой она должна была воспользоваться, чтобы вызвать меня при надобности, лежала на том же месте, где я оставила ее минувшим вечером.

Все утро она казалась мне почти такой, как в прежние времена; я была счастлива. А днем пришел доктор. Я и миссис Прост были рядом, когда доктор осматривал Майру.

Затем он расположился в гостиной, чтобы поговорить с нами обеими.

Он без конца извинялся за то, что не пришел раньше.

– В госпитале бедлам, – сказал он. – Люди все еще просачиваются через вражеские порядки – если только можно называть их биваки порядками. Но я уверен, это долго не протянется. Теперь, по прошествии времени, о миссис Лестранж можно не волноваться. Не знаю, что с нею произошло. Но она в полном здравии. Слабая, конечно, но сердце работает хорошо, легкие тоже. Так обстоит дело. Может быть, ее укусило ядовитое насекомое, или яд попал в организм иным путем. Как вам известно, миссис Прост, есть очень опасные твари, и им по вкусу новая кровь. Они прямо набрасываются на необжившихся здесь людей. Мне думается, коренные жители приобрели иммунитет к их ядам. Миссис Лестранж понадобится некоторое время, чтобы окончательно оправиться.

– У нее были галлюцинации, – сказала я.

– Ничего удивительного. Сам я отсюда давно никуда не уезжал. Уверен, что новички гораздо острее реагируют на местных ядовитых тварей. Ей бы поесть хорошего свежего мяса. Очень жаль, что сделать это сейчас почти невозможно.

– Между прочим, доктор Мидлбург, я по нечаянности разбила бутылку с вашим лекарством. Придется просить вас о новой порции.

– Миссис Лестранж получит ее.

– Нас очень беспокоила эта потеря.

– Ничего страшного. Приготовить средство ничего не стоит. Мне думается, ей стоит его пока что попринимать. Пришлите ко мне человека, и я передам лекарство.

Я и миссис Прост вздохнули с облегчением – визит доктора рассеял наши тревоги.

Днем слуга забрал у доктора лекарство и передал наказ – не ставить бутылку на прикроватный столик. В комнате был небольшой комод, и я поместила флакон на него.

Я провела еще одну ночь в Рибек-хаусе и наутро с радостью увидела, что состояние Майры продолжает улучшаться.

Я пообещала заглянуть на другой день и отправилась в школу.

В городе царила суровая атмосфера. Пища больше не поступала в магазины, поэтому их пришлось охранять от погромов. В силу вступили законы военного времени, и мы не могли представить, что ожидает нас сегодня, завтра.

Лилиас старалась работать так, словно ничего не изменилось кругом, но некоторые ученики уже перестали ходить на занятия. Джон Дейл по-прежнему часто навещал нас.

– Он замечательный друг, – всякий раз говорила Лилиас.

Джон очень старался уберечь нас от новых тягот и постоянно приносил с собой что-нибудь из еды.

Солдаты то и дело прорывались в город, невзирая на отряды буров. Это обычно происходило после наступления темноты. Они были для нас источником новостей о внешнем мире, и от них мы узнали, что буры осадили и несколько других городов, среди них Ледисмит и Мейфкинг.

Положение между тем становилось все тревожнее. Легкая победа, которой ожидали от англичан, все откладывалась и откладывалась. Англичане понемногу узнавали, каково сражаться в ни на что не похожей стране, далеко от дома, на неизвестной местности, в то время как противник знает здесь все ходы и выходы.

– Ниниан был прав, – сказала я. – Нам следовало вернуться в Англию.

– Для меня это было бы ударом, – ответила Лилиас, и Джон Дейл, который сидел вместе с нами во время этого разговора, улыбнулся ей; меня вдруг осенило, что чувство, возникшее между ними, было сильным и крепло с каждым днем, как обычно случается в обстоятельствах, ставящих под угрозу самую жизнь людей.

Понятное дело, Лилиас хотела остаться. Что касается меня, то я, невзирая на то, что могло ожидать меня дома, хотела вернуться, потому что там был Ниниан. Когда человек стоит перед лицом смерти – а разве могли мы испытывать уверенность в завтрашнем дне? – он не вправе лгать себе. Я почти влюбилась в Ниниана. Если бы не история с Джеми, все могло повернуться иначе.

p class="book">Да, я хотела быть в Англии, рядом с Нинианом.

А я находилась в осажденном городе, слабо представляя себе, что в самом деле происходит вокруг, каким образом и когда разрешится жестокое противоборство.

Не было смысла отрицать очевидное. Я хотела бы оказаться дома. Вовсе не потому, что меня страшила здешняя война, – я просто-напросто должна быть рядом с Нинианом.

К моей радости, школа располагалась недалеко от Рибек-хауса. Нельзя было пройти и сотни ярдов, чтобы тебя не остановили солдаты. Они были повсюду. Лазутчики следили за каждым перемещением отрядов, взявших город в кольцо, то и дело слышалась ружейная перестрелка. Солдаты патрулировали все улицы, и никто не осмеливался выходить из дома с наступлением темноты.

Наступило Рождество. Я – и, думаю, многие мои соплеменники здесь – с грустью вспоминала о том, как отмечают этот чудесный праздник дома: большие поленья на каминных решетках в Святки, наверное, снег за окнами… безопасность. Здесь был другой мир.

Мы находились в чужой стране, так непохожей на Англию, в городе, осажденном врагами, которые в любой час могли начать приступ и принудить гарнизон сдаться.

Мы с Лилиас любили сидеть на крохотной веранде и разговаривать. Стрекозы и всевозможные насекомые, названий которых мы не знали, вились вокруг нас. Даже по вечерам, когда солнце садилось, жара не спадала. Я тосковала по дождю и Ниниану. Мечтала о жизни, в которой повстречала бы Ниниана не в зале суда и не во время моего злосчастного процесса; мечтала о той жизни, какая была связана в моих воспоминаниях со временем, когда мама еще не покинула этот мир. Я представляла, как Ниниана вводит в наш дом один из наших эдинбургских друзей и между нами вспыхивает любовь. В этих мечтах, конечно, не было Зиллы. Она принадлежала кошмару, который я старалась не вспоминать, словно его вовсе не существовало в моей жизни.

Глупые мечты! Но ведь Ниниан заботился обо мне. В его последнем письме звучал призыв: «Возвращайтесь домой». Будь я ему совсем безразлична, разве написал бы он так?

Мечты сменились реальностью. Я вспомнила, какое внимание он уделял Зилле.

– Нужно постараться как-то отметить Рождество, – сказала Лилиас.

– Что ты имеешь в виду?

– Давай устроим праздник для детей, скажем, в канун Рождества.

– Праздник? С жареным гусем? С индейкой? С начинкой из каштанов? И сливовым пудингом на десерт? Мне кажется, Лилиас, эти деликатесы отсутствуют в рационе на ближайшие дни.

– И все-таки я хочу устроить детям праздник, с играми, забавами. Это мы сделать в состоянии.

– Пожалуй, поиграть мы сможем. Но это почти все. Мы находимся в таком месте, которое не слишком подходит для праздников.

– И все-таки мы обязаны постараться. Возможно, кто-нибудь принесет еду из дома.

– Быть не может! Откуда они ее возьмут?

– Из своих пайков.

– Не думаю, что они особенно велики. По-моему, еды в городе становится все меньше и меньше – разве не так, Лилиас?

– Это естественно для осажденного города.

Лилиас приняла решение. Немногие дети продолжали еще ходить в школу, и число их постепенно сокращалось. Среди оставшихся был Пауль. Лилиас решила действовать так, словно тревожиться не о чем. Она говорила детям, что скоро придет освобождение. Королева и ее солдаты не оставят нас погибать в этой стране. Замечательно находиться под защитой британского флага, ибо он реет почти над всем миром. Она показывала на карте части земного шара, закрашенные красным цветом.

– Это и есть империя, – говорила она детям, – над которой никогда не заходит солнце, потому что, когда в Англии ночь, то в какой-нибудь части империи обязательно день.

Она говорила с такой убежденностью, такой страстью, что дети верили: еще немного – и нас спасут, а во главе освободительной британской армии появится сама королева.

Паулю очень понравилось предложение отпраздновать Рождество. Он предложил несколько игр. Лилиас попросила детей передать тем, кто перестал ходить в школу, что в канун Рождества будет праздник и пусть на него приходят все, кто сможет.

23 декабря Пауль пришел в школу очень взбудораженным. Он принес большую коробку, в которой, когда он снял крышку, обнаружились четыре крупных рыбины.

– Это для праздника, – сказал он. – В конце концов ради него можно пойти на жертвы.

– Откуда ты взял их? – спросила Лилиас.

– На водопаде, – ответил он, – в наших владениях.

– Я не знала, что там водится рыба.

– Я шел мимо, увидел, как из воды выпрыгнула рыбина и подумал, что она должна быть вкусной едой. Поэтому я вернулся домой, взял удочку… и поймал вот это.

– Замечательно! – воскликнула Лилиас. – Рука провидения! Пауль, благодаря тебе мы сможем устроить праздник.

– У нас есть немного муки, и мы испечем хлеб, – предложила я.

– Хлебы и рыбы, – сказала Лилиас. – Почти библейское чудо.

Праздник удался на славу. Пришли почти все дети. Но не было Анны Шрайнер. Ее отец сказал, что Рождество – это время молитв, а не веселья. Бедная маленькая Анна! Едва ли она получила много радости от такого Рождества.

Мы приготовили рыбу. При малом ее количестве мы ухитрились сделать несколько блюд. Мы сумели даже достать лимонад. Если дети и не переели, то наигрались вдоволь.

История с рыбами разошлась по городу. Пища! Обнаруженная в речушке, которая протекала по земле Рибек-хауса! Люди вооружились удочками и отправились ловить.

Не думаю, что многим сопутствовала удача, но даже небольшая прибавка к скудному столу была в те дни счастьем.

Начался январь. Почти ничего не изменилось, только еды стало еще меньше, и исчезла всякая возможность ее подвоза в город. Увядали надежды на скорое избавление.

Майра поправлялась на удивление всем. Она была еще слабой и нервной, но галлюцинации прекратились. Ей уже с трудом верилось, что они вообще у нее были.

Я решила выбраться к ней в день следующего визита доктора – мне хотелось самой услышать, что он скажет о ее состоянии.

Мне показалось, что он считает Майру истеричной женщиной, которой не удалось без затруднений приспособиться к новой стране, тем более в сложившихся обстоятельствах. Он все глубже верил, что причина болезни – укус какого-то ядовитого насекомого. Однако худшее было позади, и больная с каждым днем все увереннее возвращалась к нормальной жизни. Она нуждалась только в хорошей еде, достать которую было совсем не просто, но главное – ей предстояло уверовать в собственное выздоровление. Тогда все будет в порядке.

– Не забывайте про Сетку от москитов по ночам. Избегайте мест, где много насекомых. Я в самом деле думаю, что мне больше не понадобится посещать вас.

Это была одна из немногих хороших новостей.

А примерно через неделю после этого я в очередной раз направилась проведать Майру и, когда подходила к дому, поняла – снова случилось нечто ужасное. Кричали слуги, которые, казалось были повсюду. Говорили они все разом. Я не понимала их языка, хотя несколько слов все же разобрала.

Ясность внесла миссис Прост, тоже оказавшаяся в саду; она подошла ко мне и рассказала, что же случилось. Один из мальчиков, удивших днем рыбу у водопада, обнаружил в воде тело маленького глухонемого. Мальчик сразу побежал к Нджубе.

– С тех пор он стоит на коленях и смотрит в воду. Просто ужасно. Бедное дитя.

– Как это могло произойти? – спросила я.

– Мы теряемся в догадках, – сказала миссис Прост. – Вы помните, как он исчез. Все решили, что он сбежал из дома. А он все это время лежал мертвым в воде.

Тот день навсегда отпечатался в моей памяти.

Стоит мне почувствовать запах красного жасмина, он явственно встает у меня перед глазами. Я вижу Нджубу у воды на коленях. Мне никогда не доводилось сталкиваться с таким горем. Когда к речушке пришли мужчины, чтобы вынуть тело, Нджуба все так же стоял на коленях. Потом он со стиснутыми руками поднялся.

– Это мой мальчик. Его убили. Я не забуду. Любан за руку отвела его в хижину, и скорбные причитания доносились оттуда весь день.

Без сомнения мальчик был убит. Многие признаки говорили о том, что его удушили и только потом бросили в воду.

– Кому мог помешать маленький мальчик? – вопрошала Майра.

– И чем, – добавила я.

– В какое ужасное время мы живем. Вы не думаете, что его смерть как-то связана с войной?

– Не знаю. Он не мог причинить вреда ни одной из сторон.

О таинственной гибели глухонемого говорили несколько дней. Кто это сделал? И почему? – именно такие задавались вопросы, и именно на них никто не мог ответить.

Но когда люди поглощены множеством неотложных забот, загадочная смерть местного мальчика не может долго удерживать их внимание.

С течением времени жизнь неизбежно должна была стать еще труднее. Мы сознавали страшную опасность, в которой находились. Каждый новый день начинался с вопроса – не сегодня ли буры пойдут на приступ. Правда, непосредственно перед началом осады гарнизон был усилен; солдаты попадались на каждом шагу; взять город врагу удалось бы только ценой большой крови.

Лилиас казалась воплощением силы и рассудительности; дружба ее с Джоном Дейлом крепла, и я все чаще ощущала себя лишней в школе, тем более что то и дело гостила в Рибек-хуасе. Майра нуждалась в моем обществе больше, чем когда-либо.

Я лучше узнала Пауля. Мальчик он был приятный, и мне казалось, что ему по сердцу опасная жизнь в осажденном городе. Риск возбуждал его, он был куда интереснее размеренно, однообразного мирного существования. Он учился стрелять, чем занимались многие мальчики его возраста, но, конечно, им не давали боевого оружия, которое приберегалось на случай настоящего сражения.

Я так часто гостила теперь в Рибек-хаусе, что превратилась чуть ли не в члена семьи.

Отношение Миссис Прост ко мне казалось несколько двусмысленным. Я никак не могла понять, как она воспринимает меня. Иногда я была в ее глазах желанной гостьей, и она прямо-таки источала доброжелательность. Но, случалось, посматривала на меня с известной подозрительностью. Это меня немного удивляло, поскольку женщина она была предсказуемая и почти не способная отклониться от раз и навсегда утвердившихся представлений.

Она явно привязалась к Майре. Майру любили все. Майра была внимательна к слугам и никогда не выказывала даже малейшего раздражения. Она казалась настолько не похожей на свою мать, насколько могут различаться два совершенно посторонних человека. Мягкость, обходительность и доброжелательность придавали Майре особое очарование.

Я понимала чувства миссис Прост по отношению к Майре, но что касается меня, то домоправительница как будто разрывалась между дружеским расположением и странной холодностью.

Причина такого отношения открылась мне в один прекрасный день и поразила меня.

Майра, как обычно, прилегла – она до сих пор все еще быстро утомлялась – и миссис Прост пригласила меня посидеть с нею в гостиной.

Я устроилась поудобнее, и вдруг манера поведения домоправительницы показалась мне явно необычной. Она словно бы принуждала саму себя выполнить некую неприятную обязанность.

И, наконец, все разъяснилось.

– Я давно хотела поговорить с вами, мисс Грей, – начала она, – но все никак не могла придумать, как лучше обставить нашу беседу.

– О миссис Лестранж?

Миссис Прост поджала губы и нахмурилась.

– Не совсем… хотя, полагаю, вы можете сказать, что это касается и ее.

– Говорите, прошу вас.

Домоправительница встала и подошла к маленькому комоду в углу комнаты. Выдвинув ящик, она достала оттуда носовой платок и протянула его мне.

С изумлением я увидела свой собственный платок. В свое время мама подарила его мне вместе с шестью подобными. В уголке каждого были вышиты мои инициалы. Я взглянула на отчетливые буквы «Д» и «Г». Девина Глентайр. Я слегка покраснела, поскольку мне тут же вспомнилась Зилла. Самое безопасное оставить те же самые инициалы. Как всегда, она была права.

– Это ведь ваш платочек, мисс Грей?

– Да, но как он попал к вам?

– Как раз это меня слегка смущает. Я никак не могла решиться на разговор с вами. Видите ли, вы чрезвычайно добры к миссис Лестранж, и, насколько мне известно, она просто влюблена в вас. Но когда я узнала…

– Я не понимаю, о чем вы…

– Думаю, понимаете, мисс Грей. Обратитесь к недавнему прошлому. К одному дню… вы знаете, о чем я. Вы как раз ночевали в этом доме. Я нашла ваш платочек под кроватью мистера Лестранжа.

– Ну и что? Как он туда попал?

Мои щеки залил а краска смущения, когда миссис Прост, легонько покачивая головой, подняла на меня глаза.

– Я не отношусь к числу людей, – заговорила она, – которые считают, что все вокруг должны вести монашескую жизнь, но не будучи к ней расположенными. Я знаю, что всякое случается – мужчины есть мужчины. Но такое поведение непозволительно для женщины.

В крайнем раздражении я поднялась.

– На что вы намекаете, миссис Прост?

– Присядьте, мисс Грей. Я ведь не обвиняю вас, хозяин очень привлекательный мужчина. Он добрый человек, но даже у добрых людей бывают всякие фантазии, и не в обычае мужчин контролировать их. Но не то с женщинами. Женщина обязана быть чуточку осторожнее.

– Все, что вы говорите, абсурдно.

– Знаю, знаю, – она кивнула. – Искушения посещают всех, а он, должна признать, очень красив и обладает обаянием, против которого трудно устоять. И к тому же я знаю, что… скажем, не все ладно между ним и миссис Лестранж. Раздельные спальни и все такое. Я просто подумала, что вам следует быть осторожнее. Случайно заглянула под кровать, и проверяя, хорошо ли выметен мусор… и увидела этот платочек.

– Не имею никакого представления, как он туда попал.

– Я так и думала. Но решила вас предупредить. Когда он вернется – а вы приходите в наш дом, почти как член семьи…

– Вам не о чем тревожиться, миссис Прост. Между мною и мистером Лестранжем нет и не было даже намека на интимные отношения.

– Я предполагала, что вы отнесетесь к моим словам именно так. Поэтому и не решалась поговорить с вами раньше. Вы не можете назвать меня бесцеремонной. Я подумала – а вдруг это случайный промах. Такое случается. Наверно, я не очень складно говорю, но уж не обессудьте.

– Я вынуждена настаивать… – начала я.

– Ничего не попишешь, я сказала, что думаю. Это не мое дело, но мне кажется, что никому не нужны неприятности.

– Уверяю вас, что ничего… ничего…

– О, я могу предположить, что платочек попал туда случайно. Всего знать нельзя, верно ведь? Но он там оказался… и я бы не хотела, чтобы его обнаружил кто-то другой.

Я стояла, сжав в руках платочек.

– Уверяю вас, миссис Прост, что никогда не бывала в этой комнате до той ночи, когда миссис Лестранж стало особенно плохо, а мистер Лестранж уже был в отъезде.

– Тогда с вашего позволения, дорогая, вы не будете на меня в обиде. Я только подумала, что нужно об этом сказать, поскольку по его возвращении… как бы получше выразиться… может сложиться не лучшее положение для вас, для хозяина или миссис Лестранж.

– Я вижу, вы не верите мне.

– Ну, послушайте же, мы были с вами добрыми друзьями. Поэтому я и решилась – хотела предупредить вас что ли. Маленькие ошибки бывают причиной больших скандалов.

– Но я говорю вам…

– Хорошо, хорошо. Я сказала то, что у меня накипело, и забудем об этом.

Но забыла ли миссис Прост? Она не сомневалась, что я посетила мистера Лестранжа в его спальне. Мне безумно захотелось вдруг выбежать из этого дома и никогда больше не возвращаться сюда.

Я только вошла в комнату, а Лилиас уже знала – что-то случилось.

– В чем дело? – спросила она.

Я не смогла сдержаться и разрыдалась.

– Ноги моей больше не будет в этом доме.

– В Рибек-хаусе? Но почему?

– Из-за миссис Прост. Она считает, что… у меня связь с Роже Лестранжем.

– Связь?

– Под его кроватью она нашла мой носовой платочек. В то утро, когда я ночевала у них и он тоже был дома. Она сделала свои выводы.

Лилиас с изумлением смотрела на меня.

– Но ты же не думаешь…? – сказала я.

– Конечно, не думаю.

– Это ужасно, Лилиас. Миссис Прост, видимо, считает его неотразимым. Ужасно. Она говорит, что сразу все поняла. Что мне делать? И когда она показала мне платок, я, кажется… выглядела виноватой. Этот платок подарила мне мама. На нем вышиты мои инициалы. На мгновение я вернулась в прошлое. И подумала, что поступила неправильно, не изменив начальные буквы своего имени: измени я их – и она не узнала бы, что платок принадлежит мне.

– Не торопись, подожди минутку, – спокойно сказала Лилиас. – Чая у нас немного, но самое время выпить по чашечке.

Беседовать с Лилиас было легко и приятно.

– Ты не думаешь, – начала она, – что кто-нибудь мог подбросить платок под кровать, чтобы миссис Прост его нашла там?

– Кто и зачем?

– Человек, хотевший думать, что ты провела ночь в этой комнате.

– Только не миссис Прост.

– Не она. От нее ожидать такого трудно. Значит, кто-то, знавший, что она обязательно найдет там платок.

– Но на платок могла наткнуться любая служанка.

– Возможно, это было исключено.

– А что ты сама думаешь, Лилиас?

– Пока не знаю. Что если кому-то в доме хотелось, чтобы ты и Роже Лестранж оказались любовниками?

– Зачем?

– В этом кроется загадка. Как без чьей-либо помощи платок мог попасть в комнату, где ты не была в те дни?

Она задумалась.

– Говори дальше, Лилиас, – попросила я.

– Дома была Майра…

– Она плохо себя чувствовала. Из-за этого я и осталась.

– Она ведь женщина со странностями? Выдумщица, правда? А что если ей пришло в голову бросить тень на тебя и своего мужа?

– Она любит его, и он ее тоже.

– Но у нее бывают видения. Или они начались позднее? Я просто высказываю свои мысли вслух. Факт остается фактом – платок лежал под кроватью. Его туда подбросили. Тогда кто – и что еще важнее – зачем?

– Я ни за что не пойду больше в этот дом.

– Тогда сложится впечатление, что ты виновата.

– Но как сказать о платке Майре?

– Подожди какое-то время и посмотри – вдруг что-нибудь прояснится. Что-нибудь вспомнишь, поймешь. Носовой платочек! Удивительно, что такая мелочь может стать причиной больших тревог. Не забывай Дездемону. Но не увлекайся чересчур. Думаю, нам удастся нацедить еще по чашке. Не пропадать же благородному напитку.

Мы не пришли ни к каким заключениям, но, как всегда, беседы с Лилиас вносили в душу покой.

В городе запахло отчаянием. Всем было ясно – вот-вот произойдет нечто ужасное. О полной блокаде вслух не говорили, но мысли об этом носились в воздухе. Как ни силен дух человека, ему не прожить без земной пищи.

А пока ничего не происходило. Мы ждали новостей весь одуряюще жаркий январь. Изредка до наших ушей доносилась вялая перестрелка, и с каждым разом звуки ее как будто приближались. Время от время город обстреливали из пушек, среди населения появились жертвы. Мы жили с мыслью о том, что в любой момент и мы можем оказаться среди них. В продолжение всех этих жарких дней смерть витала над нами. Близкое знакомство с нею делало более терпимым ее постоянное присутствие. Наверное, мы смирились со смертью, и она перестала казаться нам чем-то исключительным.

В такое суровое время казалось почти несуразным ломать голову над подозрениями в мой адрес, и тем не менее я не могла успокоиться. Картины, порожденные словами миссис Прост, постоянно вставали у меня перед глазами, и я не переставала размышлять над загадкой – кто же в конце концов мог подбросить мой носовой платок в такое место. Наверняка то был человек, желавший мне зла.

Лилиас, с которой я снова заговорила о происшедшем, оборвала меня:

– Ты перенесла тяжелый удар, – сказала она, – и не должна позволять себе думать, будто злой рок избрал тебя своей жертвой.

Лилиас несомненно была права, говоря, что меня преследует прошлое. Я надеялась ускользнуть от него, покинув Англию. Но так же наверняка, как Лилиас, я знала – нет надежды на спокойную жизнь, пока я не разорву пуповину, накрепко связавшую меня с трагедией юности.

– Твоя невиновность должна служить тебе надежным щитом, – говорила Лилиас. – Ты ведь ничего не совершила. Когда обвинили меня, я знала, что неповинна. Это помогало. Я рассказала Джону историю с ожерельем, и он согласился со мной.

Я знала, что Лилиас права. Мне нужно было взять себя в руки. Платочек мог попасть в комнату совершенно случайно. Бывают ведь самые невероятные вещи.

Спустя несколько дней у меня немного отлегло от сердца, но желания наведаться в Рибек-хаус не появилось.

Зато в школу зашла Майра. Выглядела она много лучше. Лекарство произвело на нее чудесное действие, и нервозность почти исчезла.

Майра смотрела на меня с некоторым испугом.

– Вы ни разу не зашли проведать меня.

– Понимаете, Майра… здесь накопилось так много дел. Она выглядела удивленной, но расспрашивать меня не стала.

– Мы лишились вас, – сказала она. – Миссис Прост в отчаянии.

Так ей и надо, подумала я. Я-то думала, что она продолжает копаться в своих домыслах.

– Миссис Прост решила, что вас что-то обидело. Не могу поверить в такую чепуху. Но я решила навестить вас. Что-нибудь и впрямь случилось?

– Трудно в этом сомневаться, Майра. Дела идут все хуже и хуже. Скоро все мы начнем голодать.

– Я знаю. Минувшей ночью у церкви кто-то погиб.

– На улицу опасно выходить.

– Опасно всюду, где ни находись. Неужели это никогда не кончится? Ох, Диана, я так тревожусь о Роже. Где он может быть?

– Он ведь не говорил об этом? Конечно, по соображениям секретности. Наверняка задание от гарнизона. Он должен известить кого следует о том, что происходит в городе, и по возможности помочь всем нам.

– Я молюсь, чтобы с ним ничего не случилось. Ужасно, что его нет рядом, когда я почти поправилась. Он так беспокоился обо мне. И только подумать, виной всему какое-то дрянное насекомое. Неужели такая мелочь может стать причиной настоящих страданий? В Рибек-хаусе мрачное настроение. И тут еще старый Нджуба никак не может прийти в себя от горя.

– Его сын погиб ужасной смертью.

– Вы правы: будь это несчастный случай, все воспринималось бы иначе, хотя такую утрату не возместить. Но ведь его удавили, и сделал это какой-то человек…

– Кто же мог, Майра, убить маленького мальчика?

– Не знаю. Если бы не осада, наверно, произвели бы расследование. Но сейчас все думают об одном – сколько времени мы сумеем продержаться.

– Немудрено.

– Я хотела поговорить с вами о странном поведении Нджубы. Он слоняется повсюду и что-то бормочет себе под нос. В доме бродил из комнаты в комнату, словно что-то искал. Миссис Прост застала его за странным занятием – рылся в шкафах. Она спросила, что он ищет, но Нджуба ничего не ответил ей. Она в полной растерянности. Послала за Любан, чтобы та отвела его в рондавель. Бедняжка Любан, такая беда на нее свалилась. Сначала потеряла сына, а теперь похоже, теряет мужа – кажется, у него потемнение рассудка. За что такие напасти, Диана?!

– Кто знает, Майра, но вы правы – беда не приходит одна.

– Заходите к нам, прошу вас.

– Но ведь и вам не тяжело навестить нас.

– Конечно, но в Рибек-хаусе больше места и сад чудесный.

– Хорошо, я загляну к вам. Лилиас одобрила мое поведение.

– Ты поступила правильно. Иначе миссис Прост уверовала бы в свою правоту. Не сомневаюсь, ты сможешь убедить ее в своей невиновности.

– Зато я сомневаюсь. Наверняка, она считает своего господина неотразимым и готова оправдывать его в любых обстоятельствах; я для нее существо второстепенное, мужчина-то ведь он.

Наступил февраль. Наши скудные пайки стали еще скуднее. Утро мы начинали с гаданий – что принесет нам грядущий день. Такое положение не могло продолжаться вечно. Что-то должно было произойти.

Перестрелки участились; они перестали быть случайным редким явлением, и мы к ним привыкли. Однажды ночью, пробившись через боевые порядки буров, в городе появились трое, один из них был ранен.

Назавтра на улицах начался чуть ли не праздник. Люди разговаривали всюду с таким оживлением, какого я давно здесь не видела, надежду терять не следовало. Британские войска на подходе. Они потерпели тяжелое поражение в Спин-Копе, но затем положение дел изменялось в лучшую сторону. В страну потекло оружие. С уст горожан не сходили два имени: генерал-майора Горацио Герберта Китченера и фельдмаршала сэра Фредерика Слея Робертса. Они шли на выручку к нам.

Надежды расцветали подобно цветам по весне. Все говорили, что великая Британская империя не может потерпеть поражение от горстки фермеров. В успехе англичан теперь никто не сомневался. Нет, мы драться не хотим, но, уж коль начнем, – черт возьми, найдем деньжат и солдат найдем.

Надежда – великий целитель. На лицах появились улыбки. Недолго осталось ждать. Китчинер и Робертс на подходе.

Я заглянула в Рибек-хаус. Лилиас права. Прекратить свои визиты значило признать справедливость подозрений миссис Прост. И тем не менее я старалась не задерживаться в доме. Я предлагала Майре посидеть в саду. Сады Рибек-хауса и впрямь были чудесны. Даже в этом тревожное время запах цветов, жужжанье насекомых умиротворяли. Иногда мы совершали прогулки.

Однажды забрели к водопаду, у которого было найдено тело несчастного Умгалы. До хижин, где жили слуги, оставалось рукой подать.

Не знаю, что толкнуло меня к одной из них. Она стояла в стороне от других: маленькая, полуразрушенная, в высокой траве. В крыше хижины зияла огромная дыра.

– Видимо, причиной война, иначе картина не была бы такой унылой, – сказала Майра.

– А кто обязан содержать эти хижины в порядке?

– Сами их обитатели. Они здесь живут и сами присматривают за своими рондавелями.

Что-то подталкивало меня вперед. И тут перед нами возник мальчуган. Он улыбался, показывая ослепительно белые зубы на фоне темного лица.

– Чей это дом? – спросила Майра.

Улыбка исчезла. Мальчик украдкой посмотрел через плечо назад.

– Ничей, мисси. Дурной человек там живет.

– Дурной человек? – переспросила я.

– Плохое место. Мисси не надо ходить.

– Это всего-навсего хижина, за которой некому ухаживать. Больше в ней нет ничего дурного.

– Старик живет. Он умирает. Никто не ходит туда. Плохое место. Умгала… он не знал. Он пошел… он хотел. Он всегда там. Он умер…

Упоминание об Умгале было как гром среди ясного неба. Я решила зайти в хижину.

– Давайте хотя бы заглянем в нее, – сказала я и пошла вперед.

– Нет-нет, мисси. – Мальчуган в самом деле испугался. – Дурное место. Змеи в траве живут. Змеи самого дьявола. Ждут, кого схватить…

– Мы осторожно, – откликнулась я, продолжая идти к хижине.

– Может быть, лучше не… – начала Майра.

Но я, внимательно смотря себе под ноги, уходила в высокой траве все дальше.

Подойдя к двери, я подняла щеколду и вошла внутрь. Раздалось жужжание, и огромное насекомое, похожее на огромную стрекозу, покружив по хижине, уселось на маленькую скамейку.

– Уйдем отсюда! – воскликнула Майра. – Не хочу, чтобы нас укусила змея.

Но кое-что удержало меня еще на минуту. Под скамейкой стоял грубо сколоченный ящик, а возле него, на земляном полу, валялась стружка и кусочки древесины.

Я подошла к скамейке. Насекомое все еще сидело на ней. Не сводя глаз с противной твари, я попыталась открыть ящик. Крышка с трудом поднялась и глазам моим предстало нечто ужасное – на дне ящика лежало несколько резных фигурок, а в одной из них я узнала ту, что валялась у подножья лестницы в игрушечном доме.

Я повернулась к Майре, застывшей в дверном проеме.

– Пойдемте отсюда! – закричала она. – Мне страшно.

– Этот мальчик… – медленно заговорила я, – он сказал… Умгала сюда приходил… больше никто. Он бывал здесь часто, а потом его убили.

– Я ухожу из этого ужасного места… – сказала Майра. Я последовала за нею.

– Майра, – окликнула я ее, – это Умгала…

– И в этот миг мы увидели змею. Она поднялась на хвосте и угрожающе шипела совсем рядом. Мы едва не наступили на нее. Я бросилась бежать. Повезло еще, что мы вовремя увидели гадину.

Наконец мы выбрались на открытое место и смогли отдышаться. Я посмотрела назад. Никаких признаков змеи. Майру била дрожь. Я обняла ее.

– Все в порядке, – сказала я, – она уползла в траву. Между тем мозг мой сверлила одна-единственная мысль: Умгала делал эти фигурки – и погиб. Прозрение было мгновенным, но что с ним делать дальше? Неясностей оставалось предостаточно. Мне показалось, что будет лучше не говорить об этом с Майрой. Сначала я поделюсь своим открытием с Лилиас.

Майра прижалась ко мне.

– Какой ужас! Эта огромная змея в траве! Она охотилась на нас. Пока мы были в хижине, подкралась… и ждала нас. Я не хотела туда идти. Знала, что в этом месте скрывается что-то страшное. Ненавижу такие места. Я хочу вернуться домой, Диана.

Я поняла, что под домом она имела в виду не Рибек-хаус, а Лейкмир. Именно туда она теперь хотела вернуться.

– Вам нужно отдохнуть, и вы сразу почувствуете себя лучше, – успокаивала я Майру и саму себя одновременно, но думала о мальчике, который вырезал фигурки, ставшие причиной его смерти.

Навстречу нам через лужайку направлялась миссис Прост.

– О, здравствуйте мисс Грей. А вы, миссис Лестранж, выглядите так, словно повстречались с привидением.

– Мы видели змею, – сказала я.

– Боже праведный.

– Совсем рядом с нами, в траве.

И она зашипела на нас.

– А что за змея?

– Не знаю. Просто большая и страшная – мы думали только о том, чтобы убежать от нее.

– И правильно.

Домоправительница вместе с нами вошла в дом.

– Чашка хорошего чая – вот что всем нам сейчас не помешает, – сказала она. – Но чай кончился. Скверная история, когда тебе нужна чашка чаю, а взять ее неоткуда.

Я поднялась. Мне срочно нужно было поговорить с Лилиас.

– Вам следует прилечь, миссис Лестранж, – сказала домоправительница. – Змея вывела вас из равновесия.

– Хорошая мысль, Майра, – поддержала я.

– Она согласилась. Я попрощалась с ней и направилась к выходу. Но у двери меня поджидала миссис Прост.

– Мне нужно сказать вам кое-что, мисс Грей, – начала она. Я колебалась. Может быть, она решила извиниться за свои неблаговидные выдумки?

– Пойдемте, в мою комнату, – пригласила она. Я последовала за нею.

На лице миссис Прост читалось смущение, и внезапно я ощутила беспокойство – вдруг она обнаружила еще что-нибудь ужасное.

– Я обязана сначала поговорить с вами. Не знаю, как начать… Я полюбила вас… и не могла в это поверить, но факт остается фактом.

– О чем вы? – голос мой был еле слышен.

– Я знаю… кто вы на самом деле.

– Что вы имеете в виду?

– Вы мисс Девина Глентайр.

Я сжала подлокотники кресла. Голова у меня закружилась, мне сделалось дурно. То, чего я не переставала страшиться, в конце концов настигло меня.

Она пристально смотрела на меня.

– Как вы узнали? – спросила я.

Она поднялась и подошла к комоду, тому самому, из которого однажды вынула злополучный носовой платок. Достала две газетные вырезки. В глаза мне бросились крупные заголовки.

«ВИНОВНА ИЛИ НЕВИНОВНА? Мисс Девина Глентайр перед судом. Председатель адвокатской камеры обращается к жюри присяжных».

Читать я была не в силах. Буквы плясали перед глазами. Я видела только эти проклятые заголовки.

– И давно вы узнали? – спросила я и сразу подумала: это ничего не меняет – она знает это сейчас.

– Некоторое время назад.

– Каким образом?

– Это случилось совершенно неожиданно. Я протирала пыль в комнате мистера Лестранжа, и тут он вошел. У него есть привычка разговаривать со слугами о том о сем, и ты никогда не чувствуешь себя с ним ничтожеством. Я сказала: «Работы мне осталось на минутку, сэр. Я убираю вашу комнату сама, чтобы здесь все наверняка было в порядке.» Он ответил: «Благодарю вас, миссис Рост. А я зашел кое за какими бумагами. Но не позволяйте мне мешать вам. Потом подошел к бюро и вынул какие-то бумаги. При этом два или три листка упали на пол. Я подняла их и не удержалась – взглянула.

– Он держал их в бюро? Значит… Кивнув, она продолжала:

– Он сказал: «Итак, вы видели эти вырезки, миссис Прост. Мне кажется, нам с вами следует поговорить. Присядьте». Я села, и он продолжал: «Узнаете эту молодую леди?» «Да, она называет себя мисс Грей,» – ответила я. «Ей очень не повезло, – сказал он. – Я уверен в ее невиновности. Она не могла убить своего отца. А вы могли бы предположить такой грех за нею, миссис Прост? За такой очаровательной юной леди?» «Нет, не могла бы, сэр,» – ответила я, – Но…» Снова заговорил он: «Она приехала сюда, чтобы начать новую жизнь, и я хочу ей помочь, миссис Прост. А вы?» «Я готова сделать все, что вы прикажете, сэр,» – ответила я. «Заберите эти бумаги, – велел он, – и спрячьте куда-нибудь. Мне не следует держать их в таком месте. Здесь бывают слуги… вы понимаете… кто-нибудь может случайно увидеть. Я рассчитываю на вашу помощь в восстановлении доброго имени мисс Грей. Мне она симпатична и даже очень. Она относится к людям, заслуживающим иной участи». А потом он отдал эти вырезки мне.

– Зачем он так сделал? Почему захотел, чтобы они хранились у вас?

– Он не сказал, а я решила их сохранить, как он велел.

Она взяла вырезки у меня из рук и положила назад, в комод.

– Сюда не заходит никто без моего приглашения, – сказала она. – Убираюсь я здесь сама. Мистер Лестранж был прав. У меня их хранить безопаснее, чем в его кабинете.

– Но зачем их вообще хранить?

– Не знаю. Я только поняла, что обязана хранить, ведь он так велел. Он может попросить их назад. А вам я решила просто сказать, что знаю, кто вы. Надеюсь, миссис Лестранж ничего не известно?

Я покачала головой.

– Значит, знаем только мой господин и я.

Мне было плохо. Я хотела только одного – поскорее уйти. Сначала это открытие в хижине, а теперь, почти сразу, еще одно откровение, из-за которого из моей головы вылетело все остальное.

– И что вы намерены делать? – спросила я.

– Ничего не намерена. Я думала, вы лучше начнете понимать меня, если я вам скажу. Я сразу поняла, что мистер Лестранж в вас всерьез влюбился. В конце концов он все сделал, чтобы помочь вам, разве не так? Разве не он разузнал про школу? Только поэтому вы оказались здесь. Ваша тайна во мне под замком. Я уже храню ее некоторое время. Это было, конечно, до отъезда мистера Лестранжа. Когда он вернется, я повинюсь в том, что открылась вам. Скажу ему, что только так и могла поступить. И не тревожьтесь вы ни о чем. Ни мистер Лестранж, ни я не верим в вашу вину. Хорошенькие девушки не для того рождаются, чтобы убивать людей, тем более собственных отцов. Он сам это с собой сделал. Мужчины все таковы… а у него была молодая жена. Это же ясно как белый день… и судьи все поняли, иначе не отпустили бы вас. Поэтому не беспокойтесь. Я по-прежнему буду величать вас мисс Грей, хотя это не ваше имя. А вы в самом деле не можете называться своим собственным именем?

Я мечтала, чтобы она замолчала.

– Мне пора, миссис Прост, – сказала я и поднялась.

– Хорошо. Только не беспокойтесь ни о чем. Я просто решила, что вам следует знать, что я о вас знаю и ничего против вас не держу. Будьте осторожней, вот и все. Я понимаю. Я из тех, кто умеет встать на место другого человека. Сама была молодой. Но вы не ищете неприятностей.

– Если не возражаете, я пойду.

– Отдохните хорошенько. Я понимаю, вы сейчас немного не в себе… но я все одно что могила. Потому не волнуйтесь.

Я чуть ли не бегом возвращалась в школу. Увидев меня, Лилиас сразу поняла – что-то случилось.

– Какие новости? – спросила она. – В городе все бурлит. Вот-вот произойдет что-то значительное.

– Лилиас, я перенесла ужасный удар. Миссис Прост…

– Только не возвращайся снова к этому носовому платку!

– Платок ни при чем. Она знает, кто я на самом деле. У нее есть вырезки, вырезки из газет с описанием того дела. Она знает, что произошло в Эдинбурге.

– Не может быть! Как к ней попали эти газеты?

– Их сохранил Роже Лестранж и передал миссис Прост. Она знал, а теперь и она знает все. Бежать больше некуда. Невозможно избавиться от такого прошлого, как мое.

– Давай-ка разберемся. Она ведь сказала тебе, что именно он передал ей вырезки?

– Она убиралась в его комнате. Он подошел к бюро, достал какие-то бумаги – и вырезки выпали. Она подняла их с пола – и увидела.

– Нелепая случайность, ты не находишь?

– Судя по ее рассказу – да. Она бросилась подбирать вырезки. Не удержалась – пробежала глазами. Увидела мое изображение. Он догадался, что она все поняла. Сказал ей, что не сомневается в моей невиновности и хочет мне помочь.

– И поэтому взял эти вырезки и бросил их к ее ногам?

– Он отдал ей вырезки, потому что, по ее словам, боялся, как бы они не попали в руки кого-нибудь из слуг.

– А не лучше ли было бы устроить из них небольшой костер?

– Я не знаю, зачем их хранить. Но они в руках миссис Прост. Она все знает, Лилиас. Говорит то же самое, что он, – будто верит в мою невиновность и желает мне помочь. О, Лилиас, лучше бы я никогда не знала Роже Лестранжа. Лучше бы я никогда не приходила в его дом.

– Я в полном недоумении. Не понимаю, зачем ему нужно было позволять ей знакомиться с вырезками. Зачем нужно было передавать их ей. Что все это значит?

– Не знаю.

– Мне это не по душе.

– Да, и еще кое-что произошло, я просто забыла. Я узнала, кто вырезал фигурки и приносил их в Игрушечный домик. Это был Умгала, маленький глухонемой, которого убили.

– Что-что?

– В поселке местных жителей пустует одна хижина. В ней кто-то умер, а ты знаешь, насколько эти люди суеверны. Она стоит поодаль от других и пришла в полный упадок. Один из мальчиков сказал нам про эту хижину и про Умгалу, который часто туда ходил… и которому сильно не повезло. Его убили. Мальчик думал – потому, что Умгала наведывался в проклятую хижину. Я зашла внутрь и увидела на полу стружки. Открыла ящик, и в нем лежали фигурки. Среди них та самая, которую я видела в Игрушечном доме.

Лилиас смотрела на меня с недоверием.

– И, по-твоему, его убили за то, что он делал фигурки и клал их туда?

– О, Лилиас, я готова думать все что угодно.

– Фигурки что-то обозначали.

– Да, конечно, одна лежала у подножия лестницы. Я не видела других – тех, что так потрясли Майру. Но, по словам Майры, одна фигурка изображала мужчину, а другая – женщину на верхней площадке лестницы, и создавалось впечатление, что мужчина сбрасывает женщину вниз.

– Можно подумать, Умгала ведал, как это произошло. Он не мог говорить, поэтому попробовал сообщить об увиденном другим способом.

– Да, он пытался передать… что смерть женщины не была несчастным случаем. Маргарет Лестранж не упала с лестницы – ее столкнули, а по сути дела – убили.

– И поэтому погиб мальчик. Это начинает выглядеть зловеще.

– А мы занимаемся тем, что пытаемся влезть в чужие тайны.

– Давай поразмышляем. Кому-то пришлись не по нраву эти фигурки.

– Да, их не любил Роже Лестранж. Он пришел в бешенство, обнаружив их. Хотя якобы потому, что они произвели гнетущее впечатление на Майру.

– И вскоре после этого мальчик исчез.

– Уж не думаешь ли ты, что Роже Лестранж убил свою первую жену… и готовил такую же участь для Майры? Ей стало намного лучше после его отъезда. Она почти полностью поправилась Ей стало лучше, после того как я разбила флакон, всегда стоявший на прикроватном столике. А что если причиной отравления было вовсе не насекомое, а тонизирующее средство, которое заставлял ее пить муж? Ужасное подозрение. Что если он убил первую жену и намеревался убить вторую?

– Это всего-навсего теория, – медленно проговорила Лилиас. – А какие у него были причины?

– Его первой жене принадлежал большой алмаз «Сокровище Кимберли». Роже Лестранж купил Рибек-хаус на деньги, вырученные от продажи алмаза, а потом – его жена умерла. Он поехал в Англию искать жену – податливую, скромную, с деньгами. Понимаешь ли, Майра оказалась как раз такой женщиной.

– Мы не слишком спешим с заключениями? Неужели все так просто? Но если следовать твоей логике, я понимаю и другую сторону этого дела, а именно почему он интересовался тобой.

– А он интересовался?

– Определенно, это увидел бы и слепой.

– Ты права, не просто так он оплатил каюту.

– Что?

– Я тебе этого никогда не говорила. Знала, что тебе будет неприятно. За каюту, в которую мы вселились поначалу, мы и заплатили. Никакой ошибки не произошло. Роже Лестранж доплатил какую-то сумму – и нас перевели в другую, получше.

– Ну и дура я была! – воскликнула Лилиас. – Могла бы догадаться. А ты почему промолчала?

– Я не знала об этом почти до Кейптауна, а потом было уже слишком поздно. Мы все равно не могли вернуться к началу. Я вспомнила о твоей щепетильности, поэтому решила ограничиться благодарностью за этот дар.

– Я верну ему деньги, – сказала Лилиас. – Но сейчас дело не в этом. Рассчитаемся позже. Я хочу найти во всем смысл. Эта история с носовым платком, найденным под его кроватью после ночи, проведенной тобой в Рибек-хаусе. А вдруг он сам подбросил платок под кровать? И газетные вырезки, которые нечаянно резлетелись по полу. Почти неправдоподобная история! Он хотел, чтобы миссис Прост их увидела. Зачем он отдал их ей? Чтобы хранить. Но для чего? Ох, Девина, не нравится мне все это. Мне кажется, над тобой нависла опасность.

– Опасность?

– Как ты не понимаешь? Его первая жена умерла при загадочных обстоятельствах.

– Неужели? Она просто была пьяна и упала с лестницы.

– Странно, что не возникло никаких подозрений. Она унаследовала алмаз и умерла вскоре после женитьбы. Он нашел себе новую жену, спокойную покладистую женщину, характером в покойную первую и тоже богатую. Ее принялись медленно отравлять. Предположим, он умный человек и решил избавиться от второй жены не так грубо, как от первой. Взял и для отвода глаз уехал. Но рядом с его супругой осталась женщина, в свое время обвиненная в отравлении собственного отца за то, что он угрожал лишить ее наследства. Ее привлекли к суду за убийство, потом отпустили на свободу за недоказанностью преступления, иначе говоря, подозрения не были с нее сняты полностью. Она появляется Рибек-хаусе; домоправительница находит под кроватью хозяина ее носовой платок. Это можно счесть небольшой нескромностью, но нескромность – не убийство. Ее интересует привлекательный хозяин дома, но он, увы, уже женат. Однажды ее уже обвиняли в убийстве человека, вставшего ей поперек пути. А что если она в самом деле убила? Разве не могла бы она еще раз использовать известный ей способ? Я понимаю, что это дикое предположение. Он мог добиться цели сам, и тогда в тебе не было бы надобности. А если бы не добился, то у него наготове жертвенная овца. Ох, Девина, возможно, я слишком мнительна, но исключить, что мои слова соответствуют истине, нельзя.

– И как только могли прийти тебе в голову такие ужасные мысли?

– Я практична и мыслю трезво. Я пытаюсь нарисовать картину целиком. Спрашиваю себя – почему это, почему то. Я всегда исхожу из худших предположений – а вдруг они близки к истине. И здесь они близки к ней, Девина, близки.

– Ты меня напугала, Лилиас. Я не выдержу еще раз того, что было. Нарисованная тобою картина ужасна. В присутствии Роже Лестранжа я всегда чувствовала легкое беспокойство. А теперь… теперь у меня чувство, будто он подстерегал меня с самого начала, выжидая момент для нападения, высматривания… готовя западню… потому что знал мое прошлое. Слава богу, он уехал. Мне следует благодарить Всевышнего за эту осаду. Если бы он был здесь – страшно даже подумать! Значит, если ты все правильно угадала, Лилиас, то он надеется по возвращении узнать, что Майра умерла?

– Возможно, он вообще не вернется, а мы никогда не узнаем истины. Откуда нам знать, что творится в стране? Во время войны люди погибают. Куда он уехал? Нам это неизвестно. Он ведь говорил, что уезжает по какому-то секретному заданию? Что можно наверняка знать о таком человеке? Однако если он вернется, мы, надо думать, кое-что узнаем.

– Он едва ли сможет пробраться в город, пока продолжается осада.

– Тогда правда останется для нас пока закрытой.

– Что же нам делать, Лилиас?

– В наших силах лишь ждать и сохранять бдительность. Скажу тебе только одно: мы должны быть готовы к тому времени, когда он вернется, если, конечно, ему повезет избежать всех опасностей.

Мы проговорили до поздней ночи, ибо все равно не смогли бы заснуть. Снова и снова перебирали мысленно все то, что могло иметь значение.

У меня просто не укладывалось в голове, что Роже Лестранж помог мне приехать сюда, поскольку замыслил убить свою жену и ему на всякий случай нужна была жертвенная овца.

– Конечно, такого до мелочей продуманного плана могло и не быть. Иногда роковую роль играют случайности. Возможно, он в самом деле хотел вначале помочь тебе. А потом нечаянно узнал, что ты Девина Глентайр.

– Я припоминаю один случай… Ты была при этом. Мы были с визитом у миссис Эллингтон, и, садясь на лошадь, я упала. Рядом оказалась Китти. И у нее вырвалось мое имя.

– Помню. Этого могло быть достаточно.

– Да, имя необычное. Оно могло подтолкнуть Лестранжа на размышления. Он проявлял ко мне такое дружелюбие. Так просил, чтобы я почаще бывала с Майрой. А потом – носовой платочек и эти газетные вырезки…

– Мы не можем без конца думать об этом, Девина, тем более не будучи ни в чем до конца уверенными. Давай дождемся его возвращения и посмотрим, что произойдет. Возможно, все прояснится.

Такой у нас получился разговор.

Ждать нам пришлось не очень долго. Мы знали, что английская армия приближается. Между нею и городом находились бурские отряды, но на что могли рассчитывать недавние фермеры в столкновении с обученными войсками?

Каким образом Крюгер и Сметс могли выстоять против Китченера и Робертса… и английской армии? Поражение было неизбежным. Оно могло произойти в любой день. Мы ждали англичан. И, наконец, они вошли в город.

Казалось, все до единого жители высыпали на улицы, мы тоже были среди них. Встреча была радостной и бурной. Люди обнимались и целовались друг с другом.

– Конец осаде. Англичане пришли. Мы всегда верили в спасение…

Наверно, стоило пережить осаду, чтобы понять, как прекрасен мир, когда тебе больше ничто не угрожает. Мейфкинг, Ледисмит тоже стали свободными.

– Да здравствуют англичане! Слава Китченеру! – кричали на улицах.

Несколько дней нас носила на своих крыльях победа. Освобождение Кимберли стало настолько сильным потрясением, что, несмотря на все случившееся со мною недавно, я жила в состоянии радости и восторга. Однако мысль об угрожавшей мне ужасной опасности ни на секунду не покидала меня.

Спустя несколько дней, когда мы уже привыкли к войскам в городе, к празднествам, вновь появившейся пище, распеванию «боже, храни королеву» на каждому углу, меня стала обуревать тревога – вот-вот вернется Роже Лестранж. И что… потом? Что я скажу ему? Я ведь не смогу обвинить его в намерении отравит жену и использовать меня как прикрытие для своего злодейского умысла. Не смогу сказать ему: «Майре сразу полегчало, как только она прекратила принимать ваше лекарство. Что я могу сказать о носовом платке и вырезках? Все наши предположения, как верно заметила Лилиас, были всего лишь теорией, хотя и весьма правдоподобной.

Но поговорить с Роже Лестранжем мне так и не довелось.

Он появился в городе спустя четыре дня после его освобождения.

Я так и не узнала, что он сказал или подумал, обнаружив Майру живой и невредимой, ибо ночью был убит – кто-то, поджидавший в Саду Рибек-хауса застрелил его.

Узнав о трагедии, мы с Лилиас поняли, что наша теория верна. Лестранжа, конечно, застрелил Нджуба, узнавший каким-то образом, кто был истинным виновником смерти его сына.

Новости распространяются быстро, и вскоре к нам зашел Джон Дейл рассказать о происшедшем.

– Кто убил его? – спросила я.

– Пока неизвестно. Подозревают одного из слуг, который долгое время очень странно себя вел.

Я не сомневалась – речь идет о Нджубе.

– Бедняжка Майра, – сказала я. – Она без ума от горя. Я иду к ней.

– Я с тобой, – отозвалась Лилиас.

В Рибек-хаусе царил хаос. Мертвого Роже Лестранжа положили в одной из комнат. Майра плакала.

Миссис Прост была на своем посту. Она увидела меня, и по выражению ее лица я поняла – ей стало легче.

– Я рада видеть вас, – сказала она. – Никто не в силах утешить госпожу. Только подумать, что он вернулся домой за смертью.

Нджубу нашли в садах. Он выглядел совершенно сбитым с толку, и глаза его были безумны.

– Он сошел с ума. Несчастный человек. Его мозг не выдержал всего этого, – сказала Лилиас.

– Неужели его осудят? – шепотом спросила я.

– Он совершил убийство, – ответила Лилиас, – как ни смотреть на его действия. Возможно, отомстил, но все равно убийство есть убийство.

Нджуба же бормотал, словно в забытьи:

– Он убил моего сына. Вот пуговица. Она была в руке… сына. От его пальто. Я нашел ее. Он убил моего сына. Зажал ее… в руке. Она была там… когда я нашел его.

Нджубу увели.

Итак, появилось доказательство виновности Роже Лестранжа в убийстве несчастного глухонемого мальчика. Лестранж мог убить только потому, что мальчик знал тайну смерти Маргарет и, не имея возможности рассказать, пытался поведать о ней с помощью своих фигурок. Если Роже Лестранж мог убить жену – и если мог убить маленького мальчика – то ему ничего не стоило представить меня виновницей своих преступлений, тем более что мы теперь были уверены – историями с платочком и газетными вырезками он хорошо подготовил для этого почву. Он подготовил для меня ловушку… которой воспользовался бы при первой необходимости, словно змея, выжидающая удобный момент для нападения.

Бедная Любан была вне себя от горя. Все мы старались утешить ее. Майра была рядом с нами. Любан потеряла сына, и теперь ей грозила утрата мужа; правда, без мужа осталась и Майра. По иронии судьбы несчастная женщина любила человека, который замышлял злодейски ее погубить и в то же время очаровывал ее. Но, думается, утешая Любан, она немного приглушала свою боль.

Конец истории поразил всех: на следующий день Пит Шрайнер сделал в своей церкви признание.

Он поднялся на кафедру и стал лицом к своей пастве.

Народу было много – люди пришли возблагодарить Бога за чудесное избавление.

– Свершилось правосудие божье, – возопил Пит Шрайнер. – Я уничтожил Роже Лестранжа. Он заслужил смерть. Он слишком много грешил. Он соблазнил невинную девушку, а потом бросил ее. Я взял эту женщину в жены, чтобы дать имя ее ребенку и спасти честь ее семьи. Господь наставил меня поступить так, а я всегда повиновался его воле. И он же повелел мне уничтожить мерзкого совратителя, прелюбодея, это порождение зла – и негодяй предстоит ныне перед своим создателем. Он будет судим за все содеянное им, и гиена огненная ждет не дождется его. Человека по имени Нджуба обвинили напрасно. Он таил мысль об убийстве в своем сердце. У него были на то причины. Но я, я один уничтожил проклятого грешника. Я послан Богом, и теперь выполнив свою миссию, покидаю сей мир и ухожу туда, где меня ожидает вечная слава.

В мертвой тишине паства выслушала своего пастора. Окончив свою речь, Пит Шрайнер взял ружье и застрелился.

Освобождение Кимберли не означало конца войны, и эйфория очень скоро начала улетучиваться. Удовольствием ходить без страха по улицам и не испытывать голод мы довольно быстро пресытились. Война в стране продолжалась, победы, одерживаемые то там, то здесь, вовсе не означали окончательного поражения буров. Это был упорный народ. Привычные к тяготам и лишениям, буры знали, что сражаются за свой родной дом, и не собирались легко сдаваться.

Буры хорошо понимали, что их армия слабее британской, и потому создавали партизанские отряды, которые совершали дерзкие нападения на расположения английских войск и линии связи, без надежной работы которых невозможно было довести войну до победного конца.

Поэтому всеми чаемый мир отодвинулся куда-то в будущее.

Но, как бы там ни было, осада с города была снята; по мере возможности мы пытались вернуться к нормальной жизни, ученики вновь начали ходить в школу.

Несмотря на вынужденные и малоприятные для меня встречи с миссис Прост, я была частой гостьей в Рибек-хаусе.

Домоправительницу потрясла гибель Роже Лестранжа. Все в доме были ошеломлены, когда узнали, что в руке убитого мальчика оказалась пуговица с пальто хозяина. Нджуба раздобыл это пальто, и действительно на нем не хватало одной пуговицы. Ко всему добавилось обвинение Роже Лестранжа в том, что он являлся подлинным отцом ребенка Греты Шрайнер. Без сомнения, прежде Лестранж в глазах Миссис Прост был героем и никак не подходил на роль отца внебрачной дочери. И, уж конечно, она не простила ему убийства беспомощного мальчика.

Что до Майры, то несколько дней после смерти мужа она пребывала в прострации, но затем начала понемногу обретать себя. Взяла под свою опеку Нджубу и Любан. Старый Нджуба очень болел, и все мы боялись, что он потеряет рассудок. Меня поразило, как в это тяжкое время Майра и Любан поддерживали друг друга. Пауль проводил с Любан почти все время. Он любил Умгалу. Впоследствии он рассказал мне, что Умгала пытался что-то сообщить ему, но что – непонятно, поэтому и принялся вырезать свои фигурки. Окажись Пауль, по его собственным словам, сообразительнее, Умгале, возможно, не понадобилось бы делать их и приносить в Игрушечный дом и тем самым навлечь на себя смерть.

Пауль и Майра в те дни не могли обходиться друг без друга.

По ночам, лежа в постели, я пристрастилась размышлять над драматическими событиями последних месяцев и все-таки пришла к выводу, что Роже Лестранж в самом деле намеревался использовать меня в своих целях. Я почти не сомневалась – он планировал убить Майру и преуспел бы в этом, не повернись события неожиданной стороной, ибо, не будь осады, он давно вернулся бы домой и довершил начатое злодейство.

Я давала волю воображению и даже рисовала себе такую картину: в один прекрасный день миссис Прост входит к Майре и видит се умершей от укуса ядовитого насекомого. Но будет ли проведено расследование? Станет ли очевидным, что отрава содержалась в тонизирующем средстве? А если подозрение падет на ее мужа, он несомненно пустит в ход крапленые карты. Ведь Диана Грей – это Девина Глентайр.

Она частенько бывала возле убитой, когда та принимала лекарство от нервов. Она оставалась в их доме на ночь. Под кроватью мистера Лестранжа нашли ее носовой платочек, значит, она захаживала и к нему в комнату. Мистер Лестранж очень помог ей в свое время. Уж не рассчитывала ли она стать его женой? Тогда у нее был мотив, тем более что однажды она уже обвинялась – в убийстве собственного отца, воспрепятствовавшего ее своеволию.

Представляя зал суда, я обливалась от страха потом. Единственная разница будет в том, что суд состоится в Кимберли, а не в Эдинбурге. Но этого не случилось, уговаривала я себя. Тебя спасла… война. Но остановить воображение у меня не хватало сил.

Я говорила себе: ты была в опасности из-за собственного прошлого. От него невозможно скрыться. Оно притащилось за тобой даже сюда. И Лестранж увлек тебя в Кимберли по той же причине. Он планировал убийство и намеревался при необходимости свалить вину на тебя, но сейчас он уже не сможет причинить тебе зла. Но ведь о прошлом знают и другие люди. Куда же бежать от них?

Мы ничего не знали теперь о том, что происходит в стране, Йоханнесбург и Претория перешли в руки англичан, но Де Вет и Де ла Рей со своими партизанами нигде не оставляли британскую армию в покое. Китченер терял терпение от невозможности добиться от буров признания своего поражения. Он проводил политику выжженной земли, предавая огню те фермы, которые, по его разумению, служили пристанищем для партизан; он строил концентрационные лагеря, куда загонял всех подозреваемых. Тем не менее сопротивление продолжалось; буры оставались непреклонными в своем упорстве, и конца войне не предвиделось.

Однажды днем, когда ученики расходились по домам после уроков, а мы с Лилиас убирали в шкафы учебники, раздался стук в дверь.

Я пошла открывать. На пороге стоял мужчина. Я смотрела на него широко открытыми глазами. Наверно, я сплю, пронеслось у меня в голове.

– Вы не ожидали такого сюрприза, – сказал гость.

– Ниниан! – вскрикнула я.

Вышла Лилиас. Она была ошарашена не меньше моего.

– Вы в самом деле…? – начала она.

Он прошел в прихожую, и тут я почувствовала, как меня переполняет огромная радость.

Мы провели его в комнату, и он рассказал, каких трудов стоило ему добраться в Кимберли.

– Бесконечные формальности… и на всех судах солдаты. Я добился своего, утверждая, что предпринимаю эту поездку в интересах особого клиента.

– Клиента? Значит…

– Вы – мой клиент, – сказал он.

Лилиас накрыла на стол. Она не разрешила мне помочь ей.

Насколько я поняла, она не сомневалась, что Ниниану нужно побыть со мной наедине. А я никак не могла прийти в себя, поверить в это чудо – он здесь!

Я чувствовала, что он хочет сообщить мне нечто важное, но дожидается удобного момента. Тут Лилиас, извинившись, за простоту угощения, пригласила нас к столу.

– Осада снята, но некоторые трудности пока остаются. Мы поговорили об осаде и военных новостях. Ниниан считал, что война долго не продлится. Буры слишком малочисленны. Если бы не особенности местности, они вообще не имели бы никаких шансов. И так далее и тому подобное.

Я кожей ощущала нетерпение Ниниана, да и сама с трудом скрывала желание поскорее узнать, что же заставило его в военное время предпринять такое рискованное путешествие.

Лилиас все понимала и, едва мы покончили с едой, покинула нас под предлогом необходимости срочно повидаться с Джоном Дейлом. Извиним ли мы ее за уход?

Едва дверь за Лилиас закрылась, Ниниан заговорил:

– Она ваша лучшая подруга, и вы ей более чем доверяете, но то, что я должен сказать, предназначено только вам.

– Я вся внимание.

– Я не знал минуты покоя со дня вашего отъезда сюда, а когда узнал, что Лестранж заплатил за каюту и подружился с вами и что вы проводите много времени с его больной женой, я уже места себе не находил.

– Вы знаете, что Лестранж погиб?

– Погиб? – Он смотрел, не понимая, и я рассказала, как это случилось.

– Тогда вы в безопасности, – сказал он и с облегчением выдохнул воздух. – Теперь все встало на свои места. Я был прав. Как же вам повезло!

– Расскажите мне все, что вам известно.

– На него заведено уголовное дело. Мне показалось, что я узнал его в Лейкмире, но разрозненные факты связались в единое целое только после вашего отплытия. До этого я никак не мог вспомнить, где видел это лицо. Дело в том, что Лестранж – убийца. Худшей разновидности. Он убивает не в порыве чувств или от ощущения несправедливости, а с холодным сердцем… одержимый жаждою денег. Он убил двух своих жен и планировал третье преступление… его жертвой должна была стать Майра Эллингтон. Кстати, как она?

– Сейчас хорошо. Она очень болела. Но Роже Лестранж уехал незадолго до того, как буры осадили город, и не имел возможности вернуться. – Затем я рассказала Ниниану про тонизирующее средство.

Он глубоко вздохнул.

– Благодарение богу, что вы разбили этот флакон, иначе могло быть гораздо хуже. Позвольте мне поподробнее рассказать об этом преступнике. Подозрения в отношении его возникли у меня в связи с одним делом в Австралии. Я взял его на заметку, потому что речь на суде шла о крупной сумме денег. Преступник по имени Джордж Ментон приехал в Австралию из Англии. Там женился на молодой богатой наследнице, и через девять месяцев после свадьбы она утонула. Ее состояние перешло к овдовевшему мужу – Джорджу Ментону. Так случилось, что через несколько лет после смерти своей жены отец погибшей женщины отправился повидать Англию. Его дочери было тогда четыре года. Будучи в Англии, он вступил в новый брак, который оказался неудачным, и супруги решили расстаться – он вернулся в Австралию, она осталась у себя на родине. Но от этого брака не свет появился мальчик; он вырос и заявил о своих правах на часть состояния своего отца. Иск рассматривался австралийским и английскими судами, и именно в это время в газетах появился портрет Джорджа Ментона. Тогда я его и увидел. Но только после вашего отъезда я вспомнил это нашумевшее дело и просмотрел старые газеты. Узнав от вас о болезни Майры, я сильно встревожился. Помните, я даже советовал вам вернуться на родину?

– Я решила, что вы просто обеспокоены надвигавшейся войной.

– И этим тоже. Но была еще одна причина.

– Какая же?

– Личного свойства. Я открою ее вам чуть позже. Я почти не сомневался, что вы находитесь в большой опасности.

– Лилиас и я думали так же. Но расскажите сперва об этой женщине в Австралии.

– В своем письме вы упомянули о том, что жена Роже Лестранжа погибла, упав с лестницы. Совпадений было чересчур много. Одна жена тонет в Австралии вскоре после женитьбы, другая падает с лестницы, третья серьезно больна, ее наверняка медленно отравляют. Он менял методы. И кроме того… проявил такое рвение, чтобы увлечь вас сюда.

Я рассказала Ниниану о носовом платочке и миссис Прост.

Ниниан был поражен.

– Не думаю, что возможны какие-либо сомнения, – сказал он. – Как вам повезло!

– Я думаю, он убил маленького мальчика из местных, который, должно быть, видел, как он столкнул свою жену с лестницы. Мальчик был глух и нем от рождения. Он часто бывал в доме. Никто его не замечал. Там работала его мать. Он вырезал из дерева фигурки и приносил их сюда, в Игрушечный дом. Я должна обо всем рассказать вам. Я забрела в одну заброшенную хижину и нашла там следы его работы – деревянные стружки. Видимо, Роже Лестранж раньше меня выяснил, кто делает эти фигурки. Он мог поймать мальчика в доме, когда тот принес очередное свое произведение-намек. Тогда-то Лестранж догадался, что глухонемому малышу что-то известно. Все складывается одно к одному, и картина – ужасна.

– Вам не следовало уезжать сюда, Девина.

– Теперь я это знаю.

– Не могу простить себе, что ввел вас в Общество помощи эмигрантам.

– Тогда это пришлось очень кстати, и мы ведь могли уехать в Австралию или Америку, как и намечали поначалу.

– А я буквально рвал на себе волосы из-за собственной глупости. Однако вы были непреклонны в своем решении уехать.

– Мне казалось, что таким образом я разрешу свои проблемы. Теперь я знаю – от прошлого не уйти. И вы это знаете…

Он кивнул.

– Я очень старался приехать к вам поскорее.

– Вы проделали такой долгий путь…

Ниниан улыбнулся мне.

– Да, я проделал его и счастлив, что все оказалось благополучнее, чем я ожидал. Могло быть совсем иначе.

– Мне кажется, Лестранж был близок к мысли, что я не прочь выйти за него замуж, а, значит, помогу ему избавиться от жены.

– Скорее всего он рассчитывал покончить с нею, как с двумя предыдущими. Возможно, ему казалось рискованной вторая смерть в одном и том же доме – это могло вызвать подозрения, даже несмотря на различие методов. Ничто не мешает предположить, что вам он отводил роль громоотвода на случай, если обстоятельства сложатся для него не лучшим образом. Он наверняка надеялся, что использовать вас таким образом ему не придется, ведь чем меньше шума, тем лучше. Но хотел держать вас под рукой.

– Какая бессердечная расчетливость.

– Он рассчитывал все. С холодным, как лед, сердцем. Я так счастлив, что он не смог привести в исполнение свои дьявольские планы. Он жил насилием. Его смерть можно считать справедливым актом возмездия судьбы.

– Сразу двое приговорили Лестранжа к смерти. Отец убитого мальчика страшно переживал из-за того, что кто-то опередил его в исполнении приговора.

– До чего извилисты тропы жизни! Но нам следует радоваться, Девина. Я ведь мог приехать слишком поздно, чтобы спасти вас.

– Не думаю, что я еще раз смогла бы пройти все это, суд… содержание под стражей. Это для меня самые тяжкие испытания.

Ниниан встал и подошел ко мне. Поднял меня на ноги и обнял. Повинуясь безотчетному чувству, я прильнула к нему.

– Спасибо, Ниниан, – сказала я, – спасибо за то, что вы здесь.

– Я был не в силах забыть вас, – проговорил он, – ваш образ преследовал меня неотвязно. То несправедливое решение: за недоказанностью вины… Ведь они должны были понимать, что вы не могли сделать этого.

– Все говорило против меня.

– Помните Элен Фарли? Ее так и не нашли, она исчезла. Почему? Она могла многое прояснить. Бог свидетель, мы старались разыскать ее. Ее показания имели чрезвычайное значение.

– А я не могу выбросить из головы, что вы проделали такой путь.

– Мне казалось, письма будет недостаточно. Вы оставили без ответа мою просьбу вернуться. Я знал, что из-за военных действий добраться к вам будет непросто.

– Это и есть личная причина, о которой вы собирались сказать мне?

– После вашего отъезда я понял, что это значит для меня – не видеть вас снова и снова. Я понял, что люблю вас.

– Вы… вы любите меня?

– А вы не догадывались?

– Я знала, что вы проявляете особый интерес к моему делу… но это долг адвоката. Мне казалось, вы увлечены моей мачехой.

Он улыбнулся.

– Обворожительная Зилла! – пробормотал он. – Я не сомневался, что она знает больше, чем показывает. Только благодаря ей мы добились вашего освобождения. Она была самым важным свидетелем. Но я все равно был уверен – она многое скрывает. Хотел узнать – что именно. Вот почему я поддерживал знакомство с нею. А больше всего я хотел докопаться до истины. Я знаю, как чувствует себя человек, освобожденный за отсутствием доказательств.

– Благодарю вас, Ниниан. Вы так добры ко мне. Он покачал головой.

– Я сделал совсем немного, – сказал он. – Мне еще предстоит доказать свою преданность вам. Я хочу, чтобы вы знали все о моих чувствах. Я люблю вас и хочу увезти с собой в Шотландию.

Я в полном изумлении смотрела на него.

– Я хочу, чтобы вы стали моей женой, – добавил он. Я решила, что неверно его поняла.

– Я жил надеждой на ваши ответные чувства, – продолжал он.

Я молчала. Его слова тронули меня до глубины души. Я страстно желала быть с ним. Вспомнила, как уязвил меня его интерес к Зилле. Сейчас, увидев Ниниана на пороге, я не могла поверить своим глазам. Не могла поверить, что весь этот путь он проделал ради меня.

Испытывала ли я к Ниниану нежные чувства? Всегда. Именно он вытащил меня из бездны отчаяния, именно он своей уверенностью защитить меня поддерживал мой дух. После отъезда из Англии я считала, что никогда больше не увижу Ниниана, и заставила себя не признаваться даже самой себе, насколько глубоко мое отчаяние. Убеждала себя в том, что моя депрессия – результат разлуки с родиной, а не с Нинианом.

– Я никогда не забывала вас, – сказала я. Он взял мои руки и поцеловал.

– Придет время, и вы полюбите меня, – вымолвил он.

– Но мне не нужно даже минуты для этого – я уже люблю вас. Тот день, когда я впервые увидела вас, стал самым счастливым в моей жизни.

Лицо его внезапно засияло.

– Значит, вы вернетесь теперь? И станете моей женой?

– Вернусь с вами… в Эдинбург? Неужели вы предлагаете мне это?!

– Именно так. Я и приехал сюда затем, чтобы увезти вас с собой и никогда больше не разлучаться с вами.

– Вы недостаточно серьезно все взвесили.

– Девина, неделю за неделей я ни о чем другом не думал.

– Но вы понимаете, что будет?

– Понимаю.

– Вы, человек, делающий карьеру в юриспруденции, женитесь на мне… а вы не забыли, что я была обвинена в убийстве и освобождена за Недостаточностью улик?

– Честное слово, я ничего не забыл.

– Это нанесет ущерб вашему продвижению.

– Быть с вами – величайшее счастье для меня.

– Я ожидала найти в вас больше здравого смысла.

– Я очень здравомыслящий человек. Знаю, чего хочу, я делаю все, чтобы этого добиться.

– О, Ниниан, какую же вы совершаете глупость и как же я вас за это люблю! Подумать только. Я вернусь в Эдинбург, где все произошло. Как вы себе это представляете? Меня знает там каждый. Плохо даже здесь, когда одна Миссис Прост знает, кто я такая. А там обо мне знаю все. Люди будут подозревать меня, Ниниан. Нужно смотреть правде в лицо. Всегда найдутся такие, кто будет считать меня виновной в смерти отца. Это погубит вашу карьеру.

– Если я не смогу выстоять, значит, карьера – не мой удел.

– Я буду вам помехой. Я не могу этого себе позволить, Ниниан. Но никогда не забуду о вашей просьбе.

Он взял меня за плечи и легонько встряхнул.

– Не говорите чепухи. Мы будем вместе. Вместе победим всех недругов. Вы меня любите… я тоже вас люблю. Это главное. С остальным… мы разберемся, когда придет время.

– Я не могу этого допустить. Ваше поведение прекрасно, благородно… но это донкихотство.

Он рассмеялся.

– Оно отвечает моим желаниям. Я хочу жениться на вас. И буду несчастен, если вы откажете мне. Трудности неизбежны, Девина. Но мы будем вдвоем. Вместе будем бороться. Нет в мире ничего, чего я желал бы сильнее, Девина. Я не в силах объяснить вам, чем были для меня несколько последних месяцев. Я только и думал – как вы там, в городе, окруженном врагами. А потом узнал о Роже Лестранже. Вспомнил, какие усилия он приложил, чтобы завлечь вас сюда. Я не мог понять его мотивов. Я не мог не приехать к вам. Должен был вас увидеть. Должен был объясниться в своих чувствах. И теперь не позволю вам снова исчезнуть. Я твердо намерен быть с вами до конца своей жизни.

– На словах это выглядит чудесно, – сказала я с горечью, – но стать реальностью не может. Я знаю…

– Не знаете. С чем бы не пришлось вам столкнуться, лучше, если мы будем рядом.

– Но вам вовсе не обязательно сталкиваться с чем бы то ни было. Вам нужно вернуться в Эдинбург, продолжать двигаться вверх, стать председателем высшего уголовного суда Шотландии…

– Без вас? Это меня не устраивает. Я отметаю все ваши предостережения.

– Но они имеют под собой основание.

– Может быть, до некоторой степени. Но ведь мы говорим с вами о любви. Итак, Девина, вы станете моей женой?

– Я очень хочу ответить вам – да. Больше всего на свете.

– Будем считать эти слова вашим согласием. И я отдалась мечте.

Лилиас вернулась вместе с Джоном Дейлом. После знакомства начались долгие разговоры. Много говорили о войне и о том, как ее воспринимают дома, в Англии.

По словам Ниниана, хватало восторгов и несогласия. Но сильнее всего проявлялась радость от военных побед; Китченер и Робертс стали героями дня. Ниниан рассказал, как трудно путешествовать в военное время и как он добывал разрешение на эту поездку.

Мужчины ушли вместе, Джон Дейл – домой, Ниниан – в гостиницу. Он простился со мной только до завтрашнего утра. Предстояло многое обсудить.

Едва они скрылись за дверь, Лилиас вопросительно посмотрела на меня.

– Ну и ну, адвокат приехал на край света повидать свою клиентку, – сказала она. – Что это значит? Ведь он здесь, чтобы повидаться с тобой?

– Да… и он подтвердил многое из того, что мы с тобой думали о Роже Лестранже. У него была еще одна жена в Австралии, и она утонула.

В глазах Лилиас застыл немой вопрос.

– И мне думается, – продолжала я, – верны и наши соображения относительно моей роли здесь.

Лилиас закрыла глаза и стиснула руки.

– Какой ужас! – прошептала она. – Значит, Ниниан все раскопал?

– Именно. Был довольно громкий судебный процесс по поводу денег его первой жены, а Ниниан вел для себя кое-какие записи.

– Значит, он решил, что ты в опасности, и приехал сюда. Мне кажется, он хотел защитить тебя в случае необходимости.

– Он просил меня стать его женой.

– Понимаю. И ты…?

– Могу ли я принять его предложение? Могу ли я вернуться в Эдинбург его женой? Это погубит его карьеру.

– Что дальше?

– Лилиас, я не могу согласиться.

– Он просил тебя. Боже мой, приехал в такую даль, чтобы сделать предложение! Ты можешь хотя бы оценить силу его чувств?

– Да, могу, – в голосе моем пело счастье, – и все равно я не вправе принять его предложение.

– Нет, вправе, – сказала Лилиас, – и ты его примешь. Разве могла я скрыть огромное счастье, переполнявшее меня? Чувства рвались из меня наружу. Ниниан любил меня. В такое трудное время приехал ко мне, чтобы защитить и спасти.

Что мне оставалось делать? От прошлого спасения не было ни для меня, ни для Ниниана, если бы он разделил его со мной. Он это знал, как никто другой. Знал и тем не менее решил взвалить себе на плечи мое прошлое. Он так хотел.

Я начала собираться домой.

Ниниан разрабатывал планы нашей жизни. Обвенчаться нам предстояло в Кимберли. В Англию мы уезжали мужем и женой.

Не было смысла затягивать с отъездом. Путешествие назад могло оказаться долгим и трудным. Нам предстояло добраться до Кейптауна и ждать подходящего судна. Но мы знали, куда нам плыть, и пока были вместе, не имело особого значения, сколько нам придется ждать.

Я переживала за Лилиас, ведь она оставалась одна, однако и в ее жизни как будто приближались благотворные перемены. Приближалась одна свадьба – и почему за нею не могла последовать другая? Я давно знала, что между Лилиас и Джоном Дейлом установились особые отношения. И наконец Джон попросил Лилиас стать его женой – моей радости не было границ.

Итак, две свадьбы в один день; это было вполне естественно, ведь наши судьбы уже давно стали неразрывными.

Майру очень печалил мой приближавшийся отъезд. Она далеко не все знала о своем убитом муже. Мы не разговаривали о нем. Расследование гибели глухонемого мальчика принесло неоспоримое свидетельство причастности Роже Лестранжа к преступлению – пуговица, оказавшаяся в руке убитого, была сорвана с пальто Лестранжа. Несчастный Умгала, видимо был свидетелем предыдущего преступления своего хозяина, хотел сообщить людям об этом и навлек на себя смерть. Увы, теперь и Роже был мертв, и Майра стала вдовой. Майра души не чаяла в своем супруге и в то же самое время боялась его. Она даже не догадывалась, что сама находилась на волосок от гибели.

Но мы не говорили об этом. Майра была выбита из колеи и подавлена, но постепенно проникалась мыслью, что должна начать новую жизнь. И, как ни странно, сблизилась с Паулем. Оба уделяли много внимание Нджубе. Они присматривали за ним и Любан, и общее дело все прочнее соединяло их.

Я думала, что, возможно, она захочет уехать в Англию вместе со мной, и некоторое время я склонялась к мысли, что так оно и будет. Но быстро крепнувшая дружба Майры и Пауля все изменила: они оба решили, что будет лучше, если Майра останется там, где он родился и вырос. Одним словом, Майра никуда не поехала.

В конце концов мы с Нинианом стали мужем и женой, сели на корабль и отплыли в Англию.

ЭДИНБУРГ

ОПРАВДАНА ЗА ОТСУТСТВИЕМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

Я никогда в своей жизни не была так счастлива, как в первые несколько месяцев, когда начала носить имя Девины Грейнджер. Между мною и Нинианом существовало молчаливое согласие не думать о дальнем будущем.

Не хуже меня Ниниан понимал, что в Эдинбурге мы столкнемся с трудностями, но мы решили забыть о них до прибытия домой.

Мы преуспели в этом как нельзя лучше. Днем мы были неразлучными собеседниками, по ночам – страстными любовниками. Наша жизнь на корабле могла показаться райской идиллией, если бы мы разучились смотреть вперед.

Увы, мы не могли сделать этого, и, случалось, я совершенно отчетливо представляла, что начнется, когда мы окажемся дома. Люди ничего не забыли, и даже если у них хватит такта не говорить о былом, оно не исчезнет из их воспоминаний. Нам следовало приготовиться к неприятным переживаниям и даже страданиям.

Трудности путешествия в такое сложное время ничуть не угнетали нас, ведь мы были вместе. Мы преодолевали их со смехом, шутками.

В ожидании судна нам пришлось просидеть в Кейптауне неделю; зато поднявшись на борт, мы сполна насладились чудесным путешествием. Нас не страшили бури, а долгие жаркие дни мы проводили на палубе в разговорах о счастье быть вдвоем.

Но чем ближе становился дом, тем сильнее хотелось мне, чтобы дни тянулись как можно дольше. Ниниан, я видела это, хотел того же самого. Понятное дело, время не остановишь, и я то и дело напоминала себе, что возвращаюсь с Нинианом, а не одна.

Мы прибыли в Саутгемптон точно по расписанию, простились с друзьями, которые появились у нас на корабле, и перед долгой поездкой в Эдинбург провели ночь в Лондоне.

Эдинбург показался мне холодным и неприветливым. Ниниан жил в родительском доме, но теперь, когда он стал женатым мужчиной, предстояло купить свой дом. Удобнее всего было найти жилище поближе к суду. Но поначалу, на время поисков, мы должны были жить в доме родителей Ниниана.

Меня беспокоила встреча с родными мужа, и, увы, с первого мгновения я поняла, что они не одобряют выбор сына.

Миссис Грейнджер оказалась представительной дамой с седеющими волосами и ясными темными глазами. Отец был полной противоположностью сыну: высокий, командирского вида мужчина с орлиным носом и блестящими хитрыми голубыми глазами.

– Как чудесно, что ты вернулся, Ниниан, – такими словами встретила нас миссис Грейнжер. – А это Девина…

Она взяла меня за руки, поцеловала в щеку и внимательно оглядела, безуспешно пытаясь скрыть, что оценивает меня как жену своего сына. Но именно этим она и занимается, сказала я самой себе. Я же была ее невесткой. Естественно, она хотела понять, что я собой представляю. Я должна перестать думать, что, видя меня, все люди задают себе один и тот же вопрос: убила или не убила она своего отца?

Мистер Грейнджер не умел или не хотел скрывать свои чувства. Его отношение ко мне было прохладным. Я не сомневалась – он считает, что только глупец мог выбрать себе такую жену.

Я старалась урезонить себя. Их поведение объяснимо. Конечно, они разочарованы. Мистер Грейнджер старший достиг высокого положения и хотел бы того же для сына; никто лучше меня не понимал, какую помеху для его карьеры я собой представляю.

Ниниан снова и снова уверял меня, что родители постепенно свыкнутся с происшедшим. Родители всегда воспринимают своих чад как несмышленых детей. У них есть возражения против женитьбы, но никоим образом не против меня.

Разве могли они быть счастливы тем, что их сын избрал женою женщину, которую обвиняли в убийстве и освободили только за отсутствием доказательств? Чего можно было ожидать от родителей? Я хорошо сознавала, что безоблачные дни позади.

– Скоро у нас будет свой дом, – сказал Ниниан. Это просто необходимо, подумала я.

Родители Ниниана часто устраивали приемы, и многие из их гостей имели отношение к правосудию. Все эти люди были прекрасно воспитаны и, хотя каждый имел полное представление о моем деле, они не позволяли себе даже намека на прошлое. Правда, временами, когда они обсуждали случаи, представлявшие особый интерес для них как профессионалов, им приходилось делать сознательные усилия для этого.

Но однажды гостями дома были старый друг семьи с женой и их дочь с мужем, они только что вернулись на родину из Индии.

Разговор за обедом почти все время шел о новом своде законов, недавно вступившем в силу; компания активно высказывала свои соображения за и против.

– Все эти законы касаются пропыленных старых дел, которые никого уже не интересуют… – сказала молодая женщина.

– Дорогая, этот вопрос породил огромный интерес в среде специалистов, – откликнулся ее отец.

– Мне эта тема кажется просто скучной. Лучше расскажите о каком-нибудь интересном деле, например об убийстве. Вы же наверняка занимались и такими.

За столом воцарилась тишина. Я сидела, уставившись в тарелку.

– Мне было очень любопытно мнение председателя Высшего уголовного суда Шотландии, – заговорил отец Ниниана.

– Расскажите что-нибудь похожее на дело Мадлен Смит, – продолжала молодая женщина. – Вы помните его? Конечно, это было бог весть когда. Ее оправдали, хотя я уверена в ее виновности. Суд оправдал ее за недостаточностью улик. Разве правильно, что подобные решения принимаются только в шотландских судах? Говорят, она уехала в Соединенные Штаты, чтобы начать там новую жизнь. Ей и в самом деле ничего другого не оставалось…

Я кожей ощущала, как неловко всем сидящим за столом. Говорившая, видимо, была здесь единственным человеком, не знавшим, кто я такая.

Тему немедленно сменили. Молодая женщина выглядела смущенной. Ей, должно быть, стало понятно, что она сказала что-то неподобающее. Я не сомневалась – после ей объяснят, кто сидел за столом.

Я была очень подавлена. Когда мы остались вдвоем, Ниниан попытался успокоить меня. Однако это оказалось непростым делом.

– Тебе не следовало жениться на мне, – сказала я. Тогда подобные происшествия не омрачали бы твою жизнь. Атак ты волей-неволей становишься причастным к ним. Это будет продолжаться вечно, всю жизнь.

– Нет, люди забудут.

– Она не забыла Мадлен Смит, а ее истории почти пятьдесят лет.

– Это был особый случай.

– Как и мой, Ниниан.

– У нас будет свой дом.

– Люди не перестанут говорить.

– Если бы только не было необходимости жить… в этом городе.

– Там, где я, будет всегда одно и то же. Я не смогла укрыться от прошлого даже в Кимберли.

Ниниан попытался выбросить эту тему из головы, но я видела, что он подавлен так же, как я.

Вероятно, по этой причине собственный дом появился у нас уже назавтра.

Он был небольшой, сложен из серого камня и стоял в квартале себе подобных, неподалеку от Принсис-стрит. Несмотря на то что все здесь напоминало мне о прошлом, я нашла свое новое местожительство не лишенным приятности. Я шла через парк и вспоминала Джеми, а потом Зиллу, которая именно здесь, на скамейке, как-то увидела нас.

Узнав о том, что мы с Нинианом нашли подходящий для себя дом, родители мужа не сумели скрыть облегчения; я поняла, что тень, брошенная судьбой на всю мою жизнь, запятнала и Ниниана.

Купленный дом располагался недалеко от отцовского, где прошло мое детство и случилась та ужасная трагедия. Я не могла заставить себя заглянуть к Зилле, которая должна уже была вернуться в Эдинбург. Интересно, служат ли еще Керквеллы и Восперы; знает ли Зилла, что я вернулась.

Мы переехали в свой дом, и я почувствовала некоторое облегчение. Вскоре затем обнаружилось, что я в положении.

Это открытие разительно изменило мою жизнь. Я прекратила размышлять о прошлом, забыла о том, что многие его помнят. Радость моя не знала границ, Ниниан разделял ее в полной мере. Даже его родители смягчились. Их приводила в восторг перспектива появления внука.

В один прекрасный день я получила записку. Ее принес посыльный. Почерк напоминал руку Зиллы, только в нем стало меньше размашистости; вскрыв конверт, я прочла следующее:

«Дорогая Девина!

Думаю, ты вернулась к своему настоящему имени, и до меня дошел слух, что ты в Эдинбурге. Дорогое дитя, почему ты не заглядываешь ко мне?

Мои дела обернулись не лучшим образом. Я болею. Болезнь поразила меня внезапно, и теперь я почти законченный инвалид. Не знаю, отчего так случилось. Сегодня я здорова и полна сил, а завтра не могу встать с постели. Это ужасно раздражает. Началось все с ужасного кашля, от которого я так и не смогла избавиться. Мне сказали, это чахотка. Как печально. Временами я совершенно больна, а бывают дни, когда все прекрасно. Я начинаю строить планы, а потом они лопаются подобно мыльным пузырям.

Приходи, если сможешь вынести свидание с несчастной.

Как всегда, с любовью к тебе,

Зилла».

После такой записки ничего не оставалось, как навестить Зиллу, что я скрепя сердце сделала.

Дверь открыла миссис Керквелл. Было впечатление, что она предупреждена о моем визите.

– Здравствуйте, миссис Керквелл. Как поживаете?

– Лучше не придумаешь, благодарю вас.

– Как дела у мистера Керквелла?

– Хорошо. А вы прекрасно выглядите. Честное слово, вы словили удачу в таком ужасном месте. Вы жили в осаде – я не ошибаюсь? Вы, верно, видели народ на улицах, когда Кимберли освободили? Кстати и Мейфкин с Ледисмитом тоже. Мистер Керквелл знает все о вашей войне. Он следит за новостями и рассказывает нам. И, конечно, теперь, когда вы здесь… очень интересно было бы вас послушать. Подумать только, наша мисс Девина среди этих дикарей.

– Они не дикари, миссис Керквелл.

– Почти дикари, чужестранцы ведь. И вы там оказались, как в клетке. Я же помню, когда вы были мне не выше колена, малышкой, – и вдруг оказаться в такой западне. Миссис Глентайр ждет вас.

– Она в самом деле очень больна, миссис Керквелл?

– То так, то этак. Бывают дни, когда она чувствует себя в полном порядке. И не догадаешься, что хворает. Конечно, она старается держаться. Кто бы мог подумать, что с подобной женщиной случится такое. Она будет очень рада повидаться с вами. Я сейчас же провожу вас наверх. Так она распорядилась.

Я поднялась по знакомой лестнице и вошла в знакомую комнату.

Зилла сидела в кресле возле окна. Меня поразил ее вид. Она очень исхудала, и, хотя волосы блестели, как всегда, этот блеск не вязался с ее новым обликом.

Я подошла к ней и взяла ее руки в свои.

– О, Девина, радость моя! Как чудесно, что ты зашла ко мне.

– Я ничего не знала, а то навестила бы вас раньше.

– Только потому, что я стала несчастной старой развалиной?

– Мне трудно было прийти в этот дом, – сказала я. – Боялась, что не смогу переступить порог.

Она кивнула и заговорила снова:

– Ты вышла за мистера Грейнджера. И каким оказался ваш брак?

– Замечательным.

– Он задавал мне так много вопросов. А потом исчез и вернулся с тобой. Такие в городе ходят слухи. Не могу поверить! Ничего себе – таким вот путем показать, как он в тебе заинтересован. А было время, когда мне казалось, что он увлечен мною. Но я поняла – он просто меня прощупывал. Он прирожденный следователь. Я его быстро раскусила. До чего же приятно снова тебя видеть. Расскажи мне об ужасах, которые выпали там на твою долю. Оказаться отрезанным от всего мира… без еды, наверно… жить только тем, что умудришься раздобыть. – Она вздрогнула. – Ты знаешь уже, что мы много слышали об осаде. Я никогда не забуду ночь, когда пришло известие об освобождении Мейфкинга. Какой шум был на улицах! Он продолжался до самого утра. А я думала о твоей участи. Я так рада снова видеть тебя.

– Расскажите мне о себе, Зилла.

– О, жизнь повернулась ко мне не той стороной, на которую я рассчитывала. У меня были свои виды на нее. Я собиралась завести дом в Лондоне. Собиралась поехать за границу. Собиралась наслаждаться жизнью. Все распланировала – и вдруг начался этот кашель. Сначала несильный. Но он никак не проходил. Доктор покачал головой и назначил обследование. Я прошла все анализы, и у меня нашли болезнь. Думается, я подхватила ее в грязных притонах, когда выступала вместе с «Веселыми рыжеголовыми».

– Я вам так сочувствую, Зилла. Менее всего ожидала этого от вас. Значит, вам необходимо вести спокойный образ жизни?

– Не только необходимо – бывают дни, когда я сама хочу покоя. У меня теперь они чередуются – светлые с черными. Иногда я чувствую себя… почти хорошо. И использую это время в полной мере.

– А во всем остальном я не нашла почти никаких перемен. Миссис Керквелл на своем посту, как обычно.

– Она похожа на древний монумент, как и ее муж. Никогда не забуду их – они были первыми, кого я увидела, когда впервые вошла в этот дом. Сколько воды утекло с тех пор, Девина!

– Я все хорошо помню. Я сразу подумала, что никогда не видела женщины, которая так бы не походила на гувернантку, как вы.

– Ты всегда умела делать комплименты, дорогая. И надо же, настал день, когда ты сама тоже решила стать гувернанткой! А какова судьба вашей школы в Африке?

Я рассказала ей об успехах и замужестве Лилиас.

– Значит, вы обе нашли себе мужей. В конце концов, быть замужем не такое уж скучное занятие.

– Но ведь и вы нашли, – откликнулась я. Ненадолго мы замолчали, подавленные горестными воспоминаниями.

– А старые слуги остались? – спросила я.

– Только Керквеллы, а всех девушек сменили новые.

– А Восперы?

– Их здесь больше нет. Вместо них Бейнсы, он и она. Работают на конюшне, конечно. Она помогает по дому, он – хороший надежный человек. Правда, я теперь не часто пользуюсь экипажем.

– А что случилось с Восперами?

– Они предпочли большой мир. Хэмиш завел свое дело. Занялся скачками. Я слышала, делает деньги.

– Он всегда был о себе очень высокого мнения.

– Вероятно, сумел убедить в нем и других.

– Вы видите его?

– Время от времени. Он заходит повидаться с Керквеллами. Наверно, ему нравится показывать, каким он стал господином, и вспоминать былые деньки.

– Не слышали чего-нибудь об Элен Фарли?

– Элен Фарли? О…

– Она работала здесь. Именно ее безуспешно пытались разыскать во время судебного процесса.

– Верно, Элен Фарли, женщину, которая исчезла без следа.

– Ниниан говорил, что Элен могла подтвердить мой рассказ – вы наверняка помните – что именно она попросила меня купить яд, но ее так и не нашли.

Зилла наклонилась вперед и накрыла своей худой рукой мою.

– Не думай об этом, дорогая, – сказала она, – все прошло и быльем поросло. Так я говорю сама себе. Нет смысла ворошить минувшее.

– То, что было, не стало для меня прошлым, Зилла. И никогда не станет. Всю жизнь мне придется провести в страхе, что найдется кто-нибудь, кто напомнит мне о прошлом и поинтересуется, в самом ли деле я невиновна.

– О нет. Все позади. Люди склонны забывать.

– Хотелось бы мне, чтобы так было.

– Что за мрачный разговор! Я думаю, твой Ниниан душка, ведь верно? Он же в самом деле любит тебя. Благодари судьбу – ты никогда не узнала бы его, не случись той беды. Ведь это можно считать утешением? Он тебя очень любит, иначе не поехал бы в Южную Африку разыскивать тебя.

– Вы правы.

– Но это же чудесно. Забудь обо всем другом.

– Я пытаюсь. Есть еще кое-что, о чем я хотела сказать вам, Зилла. У меня будет ребенок.

– В самом деле? Это великолепно! Ты должна будешь показать его мне.

– Но пока он еще не появился на свет.

– У меня мало времени, но я намерена дожить до того часа, когда ты принесешь его сюда.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего, болтаю всякую чепуху. Опять этот старый противный кашель. Время от времени он нападает на меня. Я так рада узнать, что ты счастлива и у тебя будет дитя. А Ниниан рад?

– Очень.

– Я тоже. Просто чудо, что для тебя все обернулось так замечательно.

Разговор с Зиллой вдохновил меня, и в продолжение его я часто забывала, что в физическом отношении Зилла стала тенью той, какою была когда-то.

Я получила письмо от Джейн, сестры Лилиас. Она приглашала приехать и пожить у них несколько дней. Она очень хотела повидать меня и все узнать о Лилиас из первых рук. Возможно, я смогу приехать вместе с супругом. Нам будут рады обоим.

Я могла понять стремление семьи послушать человека, который был рядом с Лилиас во время осады, и решила поспешить с поездкой, пока из-за беременности это не станет слишком затруднительно.

Вскоре такая возможность представилась. Ниниану нужно было ехать по делам в Лондон. Он хотел, чтобы я была рядом с ним, но я решила те несколько дней, пока не завершатся дела в Лондоне, провести в доме викария. Итак, мы уехали вдвоем, и я вскоре оказалась в Девоншире.

Мне пришлось пересказать Джейн все подробности, какие только я смогла вспомнить, начиная с переезда в Африку и вплоть до осады и кончая нашими бракосочетаниями. Джейн и ее отец слушали очень внимательно и время от времени задавали мне вопросы.

Конечно, их очень интересовал Джон Дейл, и я рассказала, какой он замечательный молодой человек и как они с Лилиас любят друг друга. Глаза викария туманились слезами, а Джейн без всякого стеснения уронила несколько слезинок себе на грудь.

– Когда потрясения завершатся, – сказала я, – Лилиас очень хотела бы принять вас у себя как самых дорогих гостей. А может статься, она и сама приедет в гости.

– Мы должны поехать к ней, – твердо заявила отцу Джейн.

Снова и снова я рассказывала им об осаде и наших первых впечатлениях. За разговорами подошло время спать.

На другой день пришла записка от миссис Эллингтон. Она прослышала, что я у викария, и просила навестить ее до отъезда. Ее интересовали новости о Майре.

Я поехала к ней.

– Майра была ужасно подавлена смертью своего любимого Роже, – говорила я. – Его застрелил какой-то сумасшедший.

Я предполагала, что миссис Эллингтон не знает правды, но не считала своим долгом раскрывать ее.

Бедняжка Майра – миссис Эллингтон недоумевала, почему она не вернулась домой вместе со мною.

– Майра устраивает свой дом там, – сказала я. – Она как будто попривыкла к новому месту. А кроме того, там есть Пауль.

– Приемный сын незабвенного Роже. Он рассказывал нам о мальчике.

И вновь я ничего не стала объяснять. Миссис Эллингтон не нужно было знать даже капельки правды.

– Я понимаю, но не лучше ли было бы привезти сюда мальчика. Я хотя бы взглянула на сына Роже. Он мог получить здесь образование. Так для него было бы лучше.

– Видите ли, его дом там. Он там родился и вырос.

– Но здесь ведь гораздо лучше.

Я не намеревалась оспаривать мнений миссис Эллингтон, но тут не выдержала.

– У Майры очень большой дом, и ей нравится вести его. Она привыкла к дому, а сейчас ее главная забота – мальчик. Он помогает ей пережить трагедию. Она перенесла ужасный удар.

– А эти людишки, осмелившиеся бунтовать… и, трудно даже вообразить, Майра среди них.

– Вы говорите про буров?

– Смею надеяться, что война уже закончилась. Все утверждают, что она не может затянуться надолго.

Миссис Эллингтон задала мне множество вопросов, и, как могла, я постаралась удовлетворить ее любопытство; думаю, после нашего с нею разговора она более или менее примирилась с отсутствием Майры.

Миссис Эллингтон поблагодарила меня за визит и высказала надежду, что я найду до отъезда чуточку времени, чтобы еще раз повидаться с нею. Она добавила, что будет настоятельно просить Майру приехать в Англию и повидаться с родителями и что они уезжают отсюда.

Я зашла к Китти и сразу поняла, что она ждала меня.

– Здравствуй, Китти, как поживаешь?

– Вышла замуж, мисс. Его зовут Чарли, и он работает на конюшне. Наш дом совсем рядом. У меня маленький ребенок.

– Это замечательно, Китти.

– Я должна кое-что вам сказать, мисс Девина. Не знала покоя себе с тех самых пор.

– О чем ты, Китти?

Она кусала губы и смотрела куда-то вбок.

– Может быть, зайдешь в дом викария? Я буду там еще два дня.

– Хорошо, мисс. Когда?

– Завтра днем.

– Хорошо, мисс, я приду.

– Очень мило с твоей стороны, Китти. Какое счастье, что у тебя есть ребенок. Просто замечательно!

– Это хорошенькая девочка.

– Я должна увидеть ее, прежде чем уеду.

На следующий день Китти зашла к викарию. Я предупредила Джейн о ее приходе и намерении сказать мне что-то важное, поэтому Джейн оставила нас одних в небольшой комнате, в которой викарий принимал своих прихожан.

Китти заговорила с порога:

– Я мучилась этой тайной, потому что мисс Лилиас не велела никому ее открывать. Я обещала и держала данное слово.

– А в чем дело?

Китти кусала губы и явно колебалась. Затем, наконец, решилась:

– Это случилось, когда вы в прошлый раз упали с лошади.

– Я помню. И у вас вырвалось мое настоящее имя.

– Да. «Мисс Девина», – крикнула я, потом готова была убить себя за такую неосторожность. Но что сказано, то сказано. Я испугалась, что лошадь потащит вас. Было так страшно.

– Я помню тот случай.

– Ну а мистер Лестранж был рядом… и слышал.

– Верно. Я допускала мысль, что он разобрал имя.

– Он был такой приятный добрый джентльмен. Всегда скажет словечко доброе, улыбнется. Честное слово, кроме Чарли, я никого… вы понимаете, о чем я. Я не хочу, чтобы что-то встало между мною и Чарли. С той поры я ни разу ни на кого не взглянула.

– Значит, вам… приглянулся мистер Лестранж?

В моем мозгу всплыл двор перед школой, на дворе стоит Грета Шрайнер и улыбается Роже Лестранжу. Я тогда почему-то вспомнила о Китти. Значит, он и Китти совратил, подумала я, совратил, чтобы через нее добыть сведения обо мне. Китти была привлекательной девушкой и, как однажды заметила Лилиас, относилась к породе тех, кто не умеет сказать «нет». Чем же он ее искусил? Каким-то обещанием, уверенностью в своей неотразимости?

– Он много спрашивал о вас и всяком прочем… о том, как умер ваш отец и как вас тогда обвинили.

– Понимаю.

– Я сказала, что видела ваш портрет в газете. Два раза сказала. Я тогда вырезала его и попросила одного человека прочитать мне, что написано в газете. Я сохранила вырезки… а он очень заинтересовался, и я показала их ему. Он взял, сказал, что хочет почитать. И не вернул вырезки. Мне очень стыдно. Только сделав это, я поняла, что не имела права. Но он был такой обходительный, я знала, что ничего не случится от того, что он узнает… Так ведь и было? Он всегда к вам хорошо относился.

Я молчала. Просто сидела и слушала.

– Я знала, что так и будет, но я обещала никому не говорить про вас, а тут взяла и сказала. Он был мужчиной, который мог вытянуть из девушки что угодно, если захочет. А вы и мисс Лилиас были так добры ко мне…

– Все в порядке, Китти, – сказала я. – Все кончилось, и он умер.

– Да, я слышала. Меня это потрясло, такой красивый мужчина.

– Ты не должна больше думать о красивых мужчинах, Китти, кроме, конечно, Чарли.

Она, как ребенок, пожала плечами и улыбнулась.

– Ох, как я рада, что все в порядке, – сказала она. А я не могла забыть, что нарушила слово.

Я расспросила Китти о ребенке и Чарли, прогулялась до домика у конюшни, чтобы посмотреть на девочку. Сказала Китти, что тоже стану матерью. В ее глазах сияла радость. У Китти было доброе сердце, и я понимала, что с ее плеч свалилось тяжкое бремя.

Ее в самом деле угнетала измена данному слову. Но теперь она призналась в содеянном и была прощена.

Я вернулась в Эдинбург и несколько следующих месяцев прожила в полном счастье. Я ни о чем не думала, кроме как о своем ребенке. Пока могла, довольно часто навещала Зиллу. Меня удивил ее интерес к предстоящему появлению ребенка на свет.

Однажды на выходе из дома я столкнулась с Хэмишем Воспером. Он был одет по моде в коричневый костюм в клетку, в петлице пиджака красовалась гвоздика. С преувеличенной любезностью он снял с головы шляпу и раскланялся со мной: я обратила внимание, что его черные волосы напомажены.

– Неужели мисс Девина? Честное слово, вы выглядите как нельзя лучше! – Он оценивающе, как мне показалось, оглядел меня.

– Спасибо, – сказала я.

– Все в порядке? – продолжал он.

– Да, в полном.

– Нам с вами одинаково повезло. – Он подмигнул.

– А ваши дела явно идут в гору.

Он залихватски хлопнул себя по бедру.

– Не жалуемся, не жалуемся.

– Ну что же, успехов вам.

Я была рада уйти. Хэмиш остался для меня таким же отталкивающим типом, каким был, когда сидел на кухне и с хитрым выражением на лице разглядывал служанок, теребя длинные черные лохмы, падавшие ему на плечи.

Мой сын родился в мае 1902 г., и именно в этом месяце кончилась, наконец, война в Южной Африке, после чего в Ференигинге был подписан мирный договор, по которому буры лишились своей независимости.

Мне очень хотелось узнать, как дела у Лилиас. Несомненно жизнь ее стала гораздо легче.

Дни мои были заняты сыном. В честь отца Ниниана мы назвали его Стивеном; деда и бабку так очаровал внук, что, как мне казалось, они почти простили мне мое незадачливое прошлое.

Что до меня, то в этот период моей жизни я сумел а забыть все, случившееся со мной когда-то.

Я показала мальчика Зилле. Она была в восторге. Прежде я мысли не допускала, что у нее может появиться интерес к детям. Зиллу полностью изменила болезнь. Раньше она все время жила ожиданием приключений, приятно возбуждавших ее; теперь же часто казалась мне человеком, смирившимся с судьбой.

Я не ожидала, что счастье может быть таким огромным, когда в основании его трагедия, без которой это счастье было бы невозможно. Я хорошо запомнила слова Зиллы: если бы не тот кошмар в прошлом, я никогда не встретила бы Ниниана. Значит, Стивен не появился бы на свет.

Я отправила Лилиас письмо с подробным рассказом о своем чудесном ребенке, а вскоре после окончания англобурской войны получила от нее ответ. Она тоже ждала ребенка. Связь между нами стала, казалось, еще прочнее. Мы вместе пережили тяжелые времена и вместе обрели счастье.

Счастье – довольно хрупкая вещь, но теперь, когда у меня были Ниниан и Стивен, я чувствовала себя в безопасности.

Шли месяцы. Стивен начал улыбаться, потом, ползать, потом проявлять признаки сообразительности. Он полюбил Зиллу. Ему нравилось сидеть у нее на коленях и смотреть на ее лицо. Его поразили рыжие волосы Зиллы. Она продолжала уделять массу времени своей внешности. Всегда была умело подкрашена, и глаза ее под темными бровями до сих пор лучились. Порою мне казалось, что она вовсе не больна – только исхудала.

Однажды мы услышали поразительную новость: Хэмиша Воспера убил в драке конкурент. Намекали на причастность к преступлению некоей эдинбургской мафии.

Затем выяснилось, что в течение некоторого времени шла борьба между двумя соперничавшими бандами – причем обе занимались нечистоплотными делами – и Хэмиш, возглавлявший одну из банд, стал жертвой второй. Такие люди, говорилось в прессе, позорят честный город Эдинбург.

Бандитов подозревали не только в том, что с помощью наркотических средств они предопределяли победителей на скачках, не давая выиграть более резвым лошадям со стороны, но и во многих других преступлениях.

«Мы не хотим, чтобы в Эдинбурге заправляли бандиты, – написал один журналист. – Смерть Хэмиша Воспера – это символ возмездия свыше, обрушившегося на одного из наших недостойных граждан».

Узнав о происшествии, я зашла проведать Зиллу. На лице миссис Керквелл, которая открыла мне дверь, было написано плохо скрытое торжество.

– Я всегда знала, что Хэмиш Воспер плохо кончит, – сказала она. – Не хочу говорить плохо о мертвом, но хозяину следовало выгнать Хэмиша много лет назад, когда он путался с той служанкой. Уже тогда было ясно – это не к добру. Я еще сказала мистеру Керквеллу: «Он пошел по дурной дорожке, помяни мое слово». В те времена он одевался как попугай и вел себя развязно. «Ох, он выбрал дурную дорожку, помяни мое слово,» – сказала я. Ужасно думать, что он жил здесь, был, можно сказать, одним из нас, словно ни в чем таком не замешан. А после вашего отъезда он частенько сюда заглядывал, даже заходил повидать миссис Глентайр… Никогда не могла понять, зачем она ему это позволяет.

Я поднялась к Зилле. Она неплохо выглядела. Не сглазить бы, мелькнуло у меня в голове.

– Сегодня я себя прекрасно чувствую – почти как когда-то, – сказала она.

– Вы и выглядите хорошо. Читали сегодняшние газеты?

– Конечно. Ты о Хэмише?

– Весьма неприятно, ведь он жил здесь, и мы все его знали.

– Да.

– Мне он никогда не нравился, но представить его мертвым…

– Такое случается. У меня было ощущение, что он ведет опасную игру, ну а когда ты так живешь, не следует надеяться на другой конец.

– Вы что-нибудь знали..?

– Да нет, только догадывалась. Он был из породы людей, предпочитающих скользкие пути. Как говорится, любитель играть с огнем. Вот и сгорел.

– Вы, должно быть, видели Хэмиша совсем недавно. Я встретила его возле дома.

– Он заходил сюда. Ему нравилось показывать Керквеллам, как он преуспел. Глупый человек. Наглядный урок всем нам, Девина.

Меня удивило отношение Зиллы к этой смерти. Но ведь Зилла всегда меня удивляла. Ниниан был краток:

– Война бандитских шаек. Такое порой продолжается годами. Правда, никто не предполагал, что местом боев станет Эдинбург. Хотя никакой город от этого не застрахован. Будем надеяться, что теперь война кончилась… здесь по крайней мере.

Здоровье Зиллы продолжало улучшаться. Она пребывала в прекрасном настроении. Я виделась с нею все чаще, потому что она очень радовалась обществу Стивена.

Я хорошо запомнила разговор, случившийся у нас с нею в одно из моих посещений. Стивен играл в углу комнаты, а мы обе наблюдали за ним.

– Он просто чудесный ребенок, – вдруг сказала Зилла. Я никогда не думала, что захочу иметь детей. Но теперь, смотря на него, я понимаю, что очень многое потеряла.

– Но вы же можете снова выйти замуж. Она иронически улыбнулась.

– Поздновато думать об этом.

– Кто знает. Вам ведь гораздо лучше. Вы можете полностью излечиться. Вам совсем немного лет, и вы очень красивы.

Она от души рассмеялась.

– Временами я беспокоюсь за Стивена, – переменила я тему.

– Беспокоишься? Но с ним же все в порядке, разве нет?

– Я не о его здоровье. Я боюсь, вдруг люди начнут говорить о нем гадости.

– Какие гадости?

– Кто-нибудь может вспомнить, что его мать обвиняли в убийстве… вспомнить, какое решение вынес суд.

– Это все осталось в прошлом.

– Прошлое не исчезает, Зилла, оно рядом. Как себя должен чувствовать человек, узнав, что его мать, возможно, убийца?

– Стивен никогда не будет так думать.

– Что ему помешает? Вопросы возникают и требуют ответа.

– У тебя очень мрачные мысли.

– Но они истинны, Зилла.

– К тому времени, когда он станет взрослым, люди все забудут.

– Найдутся те, у кого хорошая память. Не так давно одна женщина вспомнила про Мадлен Смит, а ведь ее дело слушалось пятьдесят лет назад.

– Дело было очень громким.

– Мое тоже наделало много шума.

– Ты должна перестать тревожиться. У Стивена все будет в порядке.

Она говорила с верой в собственные слова, но я видела, что мои тревоги заставили ее задуматься. Она знала, что я права.

Я рассказала ей про Роже Лестранжа. Про то, как через Китти он выведал, кто я такая; как заполучил вырезки из газет с описанием судебного процесса по моему делу; как собирался использовать меня в случае необходимости – переложить свою вину на меня, указав, что человек, обвинявшийся в убийстве, способен попытаться совершить преступление еще раз.

Зилла была потрясена.

– В это трудно поверить, – прошептала она.

– И тем не менее это так. Теперь вы понимаете, о чем я тревожусь? Прошлое будет со мной всю мою жизнь.

Несколько секунд она молчала, глядя перед собой невидящими глазами. Затем взяла мою руку и крепко сжала ее.

– Ты должна забыть все свои тревоги, – медленно проговорила она. – Ничто не омрачит жизни твоей и Стивена.

Спустя некоторое время я зашла к Зилле, и миссис Керквелл сообщила, что Зиллы нет дома. Новость поразила меня.

Поджатые губы миссис Керквелл выражали неодобрение.

– Она нездорова, – говорила миссис Керквелл, – и я ей сказала это. «Безумие даже думать об улице, не то что выходить, миссис Глентайр,» – сказала я. – Она как следует укуталась, но выглядела не лучшим образом. И такая худая! По одежде это сразу видно.

– Почему она вышла из дома? Она же несколько недель не выходила на улицу, или я ошибаюсь?

– Она выходит, только когда получает письмо. Только по таким дням.

– Значит, она получила письмо?

– Да, время от времени приносят письмо, и тогда она уходит из дома.

– Надеюсь, ей не станет хуже. Правда, в последние дни она выглядела лучше.

– Вы правы, но я все равно тревожусь. Если бы вы пришли раньше, миссис Грейнджер, то могли бы пойти вместе с нею.

– А вы не знаете, куда она отправилась?

– Если по правде, то знаю. Я случайно услышала, как она приказывала кэмбену, куда ехать. Но это еще одна загадка. Я сказала: «А почему Бейнс не может вас отвезти?» Она ответила, что не хочет обременять его. А он был тут наготове с экипажем.

– Странно. Вероятно, она отправилась недалеко.

– В одно место под названием «Ковен».

– «Ковен»? Это не маленькое кафе на Уолтер-стрит?

– Точно оно, маленькое и закрывается рано. Но я беспокоюсь о миссис Глентайр. Она показалась мне чем-то выбитой из колеи.

– Понимаю, – сказала я.

Я вышла из дома и направилась на Принсис-стрит.

Зилла, должно быть, решила выпить чашку чая, ведь «Ковен» – это кафе. Я решила, что ей просто захотелось побыть вне четырех стен. В конце концов затворничество надоедает. Оно тем более мучительно для людей, которые любят общество и веселье. Я представила, как Зилла нанимает кэб до кафе, выпивает чашку чая с кексом… и возвращается домой. Небольшая прогулка, ничего больше.

Но ведь Зилла очень слаба. Что если пойти в «Ковен» и проверить, не случилось ли с нею чего. Я тоже могу выпить с нею чашку чая за компанию. Я даже подумала, не стоит ли предложить Зилле время от времени совершать эти маленькие вылазки вместе. Если она будет хорошо себя чувствовать, это пойдет ей только на пользу.

Я подошла к «Ковену». В витрине крохотного кафе были выставлены кексы домашней выпечки. На стекле я прочла надпись «Завтраки и чай».

Найдя щель между кексами, я заглянула внутрь и сразу увидела Зиллу, но не одну. С нею сидела какая-то женщина.

Я внимательно посмотрела на Зиллу, а затем – на ее визави. Она показалась мне чем-то знакомой. Потом она повернулась, и я отчетливо разглядела ее лицо.

Это была Элен Фарли.

Я не могла отвести от нее глаз. И тут Зилла посмотрела в окно. Наши глаза встретились.

Зилла слегка прищурилась, к щека ее прилила кровь.

Я повернулась и пошла прочь.

Дома я сразу закрылась у себя в комнате.

Значит, Зилла уходит из дома, чтобы встречаться с Элен Фарли, основной свидетельницей по моему делу, которую так и не удалось разыскать.

Что же это значило? Что могло значить?

Я не находила себе места. Хотела все рассказать Ниниану. Вспомнила, сколько сил он потратил, чтобы найти Элен Фарли, и все напрасно. Если бы она могла подтвердить суду, что попросила меня купить мышьяк, процесс мог пойти совсем в другом направлении. Ее показания объяснили бы, почему в регистрационной книге появилась запись, сыгравшая в моей жизни такую роковую роль.

В ушах у меня стояли слова Ниниана: «Если бы только нам удалось отыскать эту женщину!»

Как нарочно, Ниниан в этот вечер допоздна работал над очень срочным делом. За день до этого он принес домой несколько фолиантов в надежде найти прецедент, который мог бы использовать в суде. Он очень хотел убедиться в одном правовом нюансе.

Конечно, я должна сказать ему о том, что видела Элен! А вдруг я ошиблась. Вдруг это другая женщина, очень похожая на Элен? Мне нужно было подойти к ним. Почему я сделала такую глупость – повернулась и ушла? Я была сбита с толку… потрясена… не могла прийти в себя от неожиданности.

Но меня видела Зилла. Она показалась мне очень испуганной. Наверняка то была Элен Фарли. Однако сомнения не вовсе покинули меня. Могу ли я доверять своим глазам?

Я уже лежала в постели, когда вернулся Ниниан. Он выглядел крайне усталым. С утра ему предстояло идти в суд. Расскажу ему завтра вечером, решила я… а сначала повидаю Зиллу.

Утром я была там. Миссис Керквелл встретила меня в холле.

– Ей очень плохо, – сказала она. – Я послала за доктором. Он будет с минуты на минуту. Это все вчерашняя прогулка. Она вернулась домой еле живая.

– Она приехала одна?

– О да. Кэбмен постучал в дверь и помог мне. Сказал, что, на его взгляд, госпоже нехорошо. Я сразу уложила ее в постель и сказала, что вызываю доктора. Но она запретила, потому что утром ей якобы должно полегчать.

– Но этого не произошло?

Миссис Керквелл покачала головой.

– Поэтому я без спроса послала за доктором. Решила, так будет лучше.

– Я уверена, что вы поступили правильно. Я поднимусь к ней наверх.

Зилла лежала, утонув в подушках и, как мне показалось, дышала с большим трудом.

– Здравствуй, Девина, – сказала она. – Не могу много говорить. Трудно дышать.

Я подошла и присела на край кровати.

– Зилла, скажите мне…

Она показала рукой в сторону стола, на котором лежал довольно пухлый и больших размеров пакет.

– Это – тебе, – выговорила она, – там еще один.

Я увидела рядом с большим пакетом другой, поменьше. На обоих было написано мое имя.

– Ты прочитаешь их… когда я уйду.

– Уйдете? Куда уйдете?

Она улыбнулась.

– Я имею в виду большой пакет. Маленький можешь прочесть, вернувшись домой.

– Вы так таинственны.

Она подняла руку и слабо пошевелила пальцами.

– Ты поймешь. Увидишь сама.

– Вам стало хуже, – сказала я. – Не следовало выходить из дому вчера.

– Следовало… сама увидишь.

– Мне ничего не привиделось? Я не могла поверить глазам.

– Ты все поймешь. Я должна была пойти.

Я услышала шаги на лестнице. В дверь постучали, и вошла миссис Керквелл вместе с доктором.

– Говорят, вы сегодня не в лучшей форме, миссис Глейнтайр, – сказал он.

Миссис Керквелл многозначительно посмотрела на меня. Ее взгляд настаивал, чтобы я ушла.

Я спустилась по лестнице в полном смятении. Я не ошиблась. Зилла была с Элен Фарли. Что же это могло значить?

В руке у меня было два пакета, большой и маленький. Зилла сказала, что маленький я могу вскрыть дома. Я прошла в гостиную, чтобы дождаться, когда доктор уйдет, распечатала маленький пакет и начала читать.

«Дорогая Девина!

Я без конца думала о тебе, особенно после твоего возвращения. Тебе очень многое нужно узнать, и ты узнаешь. Я не раз готова была все тебе рассказать, но так и не решилась. Не хватало мужества. Но ты все узнаешь, и ждать тебе осталось недолго.

Я знаю, что дни мои сочтены. Доктор не скрыл этого от меня. Я попросила его сказать мне правду. Я не желаю пребывать во мраке неведения. Лекарства от моей болезни не существует. Мне отведен день… неделя… месяц. Не слишком много. Кому знать это лучше меня?

Я хочу, чтобы ты прочла написанное мною. Мне потребовалось немало времени, чтобы все изложить. Я закончила свое послание некоторое время назад, когда узнала, насколько серьезно больна. Но время еще не пришло, тебе придется подождать. А когда все узнаешь, то все поймешь.

Я не думала, что так полюблю тебя. Я счастлива твоим счастьем с Нинианом. Он хороший человек и по-настоящему тебя любит. Он доказал свою преданность, и любая женщина была бы благодарна за это.

Итак, будь счастлива. Ничто не должно помешать тебе, Ниниану и маленькому Стивену прожить прекрасную жизнь. Только этого я желаю тебе. Но умоляю тебя – не открывай большой пакет, пока я не умру. Я знаю, ты вправе это сделать раньше, но я эгоистична… и прошу, чтобы ты немного подождала.

Любящая тебя Зилла».

Я перечитала письмо. Мне очень хотелось вскрыть второе, но я сдержала свой порыв.

Я не смогла задать Зилле вопрос, который вертелся у меня на языке. Почему Элен Фарли была с Зиллой в кафе? Зилла была взволнована, получив письмо скорее всего от Элен. Она всегда уходила из дома, получив очередное письмо. Зачем ей нужно было встречаться с Элен Фарли?

Дверь отворилась, и в гостиную вошли миссис Керквелл и доктор.

Я вскочила. Доктор выглядел очень мрачно.

– Она очень плоха, – сказал он. – Боюсь, следует готовиться к худшему. Сейчас она отдыхает. Проспит весь день. Дыхание крайне затрудненное. Я немедля пришлю сиделку. Сегодня ничего не случится, поскольку она будет все время спать. Но вам следует быть начеку.

– Мы знали, конечно, доктор, что госпоже стало гораздо хуже, – сказала миссис Керквелл.

Он кивнул.

– Я загляну завтра утром. Дайте ей поспать. Это лучшее для нее лекарство.

Миссис Керквелл проводила доктора до двери и, вернувшись, сказала:

– Было глупостью с ее стороны выходить из дому. Мне бы надо было сказать ей то, что я уже говорила ей раз двадцать.

– Ну что же, миссис Керквелл, мне оставаться здесь не имеет смысла. Но я хотела бы взглянуть на нее, прежде чем уйду.

– Только в щелку. Не разбудите ее.

Я поднялась наверх, по-прежнему сжимая в руках пухлый пакет. Посмотрела на Зиллу. Она все так же лежала среди подушек. Наверно, так ей легче дышать, подумалось мне. Она не шевелилась, тонкие белые руки недвижно лежали поверх одеяла.

Зилла крепко спала.

Больше поговорить с ней я так и не смогла. Зилла умерла спустя три дня.

Я была очень опечалена тем, что никогда больше не увижу ее, никогда больше не поговорю с ней.

В день ее кончины я зашла, как обычно, утром.

В другие дни перед смертью я тоже заходила, но Зилла либо лежала без сил, либо пребывала в полудреме.

Меня не удивило, когда, подходя к дому, я увидела закрытые ставни.

Передо мной была обитель скорби и печали.

Я вскрыла конверт и прочла следующее:

«Моя дорогая Девина!

Я собираюсь поведать тебе обо всем, что было. Я обещаю, в согласии с известной формулой, говорить тебе правду, всю правду и только правду. И собираюсь открыть тебе ее по-своему, поскольку мне важно, чтобы ты поняла, как все случилось, и не теряю надежды на то, что ты не будешь судить меня чересчур строго.

Представь себе девушку, у которой почти ничего нет. Не хочу вдаваться в подробности своего происхождения, но они отталкивающи. Я была грустным, забитым ребенком. У меня была мать, я ее единственное дитя. Мой отец, кажется, всегда был пьян. Я не могу вспомнить его в другом состоянии. Каждый заработанный пенни он оставлял в забегаловке. Жить означало бороться за существование. В доме не всегда хватало еды. Мать умерла, когда мне исполнилось четырнадцать лет. После этого я убежала из дома.

Не хочу утомлять тебя пересказом событий своей жизни, но в конце концов я оказалась в грязноватых меблированных комнатах, сдававшихся в доме возле Тотенхэм Карт-роуд. Единственным моим достоянием были рыжие волосы и внешность, благодаря которой меня замечали окружающие. К этому времени я уже поняла, что именно этим я могу воспользоваться для собственного блага, и, как только подвернулся случай, – воспользовалась.

В этой гостинице я заинтересовала одного мелкого театрального агента и получила через него одну или две незначительных роли. Актрисой я оказалась не слишком талантливой. Успехом пользовалась только моя внешность.

Этот период моей жизни не заслуживает внимания, поэтому я его опущу. Наконец, я попала в ансамбль «Веселых рыжеголовых» и начала выступать с ним в мюзик-холлах.

С этим ансамблем я и попала в Эдинбург. Здесь-то все и началось. Мужчины приходили в театр, чтобы поглазеть на девушек. Они караулили нас возле двери на сцену. Ты можешь себе представить, как это бывает, и однажды пожаловал Хэмиш Воспер.

Я знаю, как он тебе неприятен. Ты всегда к нему плохо относилась. Но в нем было нечто, привлекавшее определенных женщин. Он был самонадеян, себялюбив, но в нем чувствовалась мужская сила. Он считал себя неотразимым для женщин и каким-то образом умел убедить их в этом; на какое-то время и я подпала под его обаяние. Он приходил в театр каждый вечер, а после представления мы проводили время вместе.

Он рассказал мне о своем хозяине – джентльмене строгих правил и очень религиозном, но при всем том склонном позволять себе время от времени некоторые вольности. Хэмиш утверждал, что держит хозяина в узде, поскольку знает, на что тот способен. У него больная жена, говорил Хэмиш, и уже не один год между хозяином и ею ничего нет, а это для него невыносимо. Поэтому он и позволяет себе шалости. Хозяину было известно, что Хэмиш все знает, поэтому он доверил ему роль сводника, а взамен закрывал глаза на все проделки своего кучера.

Это меня заинтриговало… и однажды вечером Хэмиш представил меня твоему отцу.

Тот пригласил меня отужинать, и мы сразу понравились друг другу. Твой отец был любезным господином, я таких не часто встречала на своем пути. И могу сказать, он очень увлекся мною, что не осталось без ответа с моей стороны, вскоре мы начали останавливаться в отелях. Риск был велик из-за его высокого положения. Мне казалось, наша связь не протянется долго, но он все сильнее влюблялся в меня, проявляя несколько старомодную сентиментальность.

Хэмиша это очень забавляло, и у него родилась идея. «Ты должна войти в его дом, – сказал он однажды. – Я знаю, как это сделать! Ты можешь изобразить гувернантку. В доме растет девочка». Я очень смеялась – ничего себе гувернантка! «Рыжеголовым» пора было уезжать из Эдинбурга. Нас время от времени освистывали. Мы уже давно поняли, что не устраиваем даже Вест-Энд. Поэтому и колесили в провинции. Я мечтала о хорошем доме, мечтала прекратить вечные странствия из города в город, поэтому и согласилась стать гувернанткой.

Клянусь, я не знаю, как Хэмиш все устроил. Я не имела представления, что в доме уже есть гувернантка и что от нее придется избавиться. Я бы отказалась, а может, только думала, что отказалась, если бы знала. Видишь ли, я хотела быть совершенно честной. И в тот период меня частенько охватывало отчаяние.

Итак, Лилиас уволили, и Хэмиш предложил твоему отцу взять меня в услужение в качестве гувернантки. Сама видишь, как увлечен он был мною, коль скоро согласился с предложением кучера.

Я сразу взялась за тебя, зная, конечно, что ничему научить тебя не сумею. Ты уже получила хорошее образование – я на такое и рассчитывать не могла, но я находила свое новое положение забавным, и, кроме того, это было гораздо лучше, чем вместе с «Веселыми рыжеголовыми» выступать перед публикой, которая с каждым разом вела себя все агрессивнее по отношению к нам.

Затем твой отец попросил меня стать его женой. Я не могла поверить в свою удачу. Прежняя жизнь оставалась позади. Такой шанс упустить я не могла. Впереди меня ждал комфорт, ждало обожание со стороны влюбленного пожилого человека. Это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.

Я оказалась сильнее вовлеченной в борьбу, чем ожидала. Забыла Хэмиша. Я хотела иметь надежный дом и перспективу провести остаток дней в благополучии. Хотела стать хозяйкой дома. А Хэмиш, как был, так и остался кучером.

Он был разочарован. Кому принадлежала идея? Кто оказался в выигрыше? Только не он. И он разработал хитроумный план. Поставил целью жениться на мне и стать хозяином дома. Я пришла в ужас, сразу увидев возможные катастрофические последствия. Мне очень нравилась моя новая жизнь, я любила своего мужа и приемную дочь. Мне нравилось все без исключения. И допустить к моему счастью Хэмиша было никак нельзя. Однако он затеял свою игру и твердо решил выжать из нее наибольший выигрыш.

Об остальном ты можешь догадаться. Сопротивляться я не могла. Хэмиш сохранил известную власть надо мной. Я знала, что у него на уме. Мне следовало разоблачить его. Следовало признаться в связи спим. О, много чего мне следовало бы сделать!

Девина, ты представить себе не можешь, как много значили для меня уют этого дома, ничем не обремененная жизнь и все остальное. Этого не понять никому, кто не прошел такую же школу жизни, как я. Я не прошу прощения. Его для меня не существует. С первого шага ступив на скользкую тропу, я лишилась, как мне тогда казалось, возможности выбирать.

Итак, Хэмиш замыслил преступление. Мы избавляемся от твоего отца. Затем мне предстоит год траура. Хэмиш обещал утешать меня все это время. Затем я выхожу за него замуж. Со своей стороны, я добиваюсь, чтобы прежний муж завещал свое состояние мне. Мы не собирались оставаться в Эдинбурге. Люди сделали бы большие глаза при известии о бракосочетании кучера и бывшей гувернантки. Мы продаем дом и уезжаем в другую страну. Хэмиш продумал все до мелочей.

Элен Фарли – конечно, это не настоящее имя – была подругой Хэмиша. Он ввел ее в дом. На его взгляд, иметь в доме своего человека среди слуг было полезно.

Как ты знаешь, Хэмиш покупал мышьяк для уничтожения крыс. Крысы водились возле ящиков с отходами, и он постарался сделать так, чтобы все их увидели. Затем он заявил, что знает кое-что о мышьяке. Он вообще считал себя человеком, который знает кое-что обо всем на свете. Он предложил отравить твоего отца постепенно, подсыпая яд в портвейн.

Потом произошел скандал из-за тебя и Джеми, и все в доме узнали, что отец угрожал лишить тебя наследства. Знали и о том, что отец выбрал тебе в предполагаемые мужья Алестера Макрея. Если бы ты стала женой Алестера Макрея, то выпала бы из планов Хэмиша, но этого не произошло, и Хэмиш решил подготовить, как он выражался, «запасной выход», если события начнут развиваться непредвиденным образом. Подобно Роже Лестранжу, он решил, что неплохо иметь на всякий случай козла отпущения, и устроил для тебя западню, чтобы в случае надобности переложить вину с больной головы на здоровую. Он сделал из тебя невинную жертву, потому что сама Судьба распорядилась твоей участью – отец категорически воспротивился тому, чего хотела ты: выйти замуж за Джеми.

Хэмиш устроил так, чтобы ты купила яд. Попросить тебя об этом выпало Элен. Прошу тебя поверить, что тогда я ничего не знала. Хэмиш не сказал мне ни слова. Он считал меня чересчур чувствительной, мягкой и сентиментальной и знал, что я люблю тебя. Помнишь вечер, когда я очень поздно вернулась домой? Я провела его с Хэмишем. Мы были в одном местечке за городом. Да, тогда мы были любовниками. Знаю, как ужасно это звучит… и нет смысла просить твоего прощения, ибо вина моя беспредельна. Хэмиш боялся, как бы его не вывели на чистую воду, ведь тогда рушился его план, поэтому мы всегда встречались где-нибудь за городом.

Помнишь ту старую любознательную женщину, что пришла в дом однажды? Как раз тогда мы сильно запоздали и объяснили позднее возвращение поломкой экипажа. А она собиралась сказать твоему отцу, что видела наш экипаж возле гостиницы с дурной репутацией. Она подкараулила нас и видела, как мы выходили оттуда. Все это она хотела сказать твоему отцу. Именно в тот вечер Хэмиш решил вовлечь тебя в грязную игру.

Элен перепугалась, поняв свою роль в замыслах Хэмиша, и быстренько уволилась.

Затем умер твой отец.

План Хэмиша осуществился не полностью. Повторюсь, я не знала, что Элен попросила тебя купить мышьяк. Хэмиш ничего мне не говорил. Бессмысленно каяться и бить себя в грудь. Я была участницей заговора, и мне отводилась вполне определенная роль. Я виновна в убийстве. Но я никак не пыталась использовать тебя. А когда шел судебный процесс, я страдала… честное слово, страдала. Ты можешь спросить, почему же я не призналась в своей вине. У меня не хватило мужества. Меня полностью подмял под себя Хэмиш… хотя в то время я так не считала. У меня было ощущение, что я глубоко увязла в грязной игре и не остается другого выхода, кроме как продолжать ее. Хэмиш считал, что нам следует затаиться, пока все не утихнет само собой. Обвинение, выдвинутое против тебя, нарушило его планы. Тебе было уготовано стать жертвой только в том случае, если наши дела пойдут плохо. Он не хотел рисковать. У твоего отца уже случались приступы, не помню, один или два. Его осмотрел доктор, но ничего не заподозрил. Где-то в голове Хэмиша сидела мысль, что он умнее всех и все получится так, как он задумал.

Ты хорошо знаешь, что было дальше. Тебя арестовали и обвинили в убийстве. Ты пережила это событие как ужасную трагедию. Но прошу тебя, поверь, что и я пережила трагедию. Я хотела рассказать все… признаться. Хэмиш угрожал мне. Он впал в панику. Вся его развязность куда-то улетучилась. Мы все дрожали от ужаса.

Больнее всего меня уязвило то, как с тобой поступили. Я в самом деле надеялась, что смерть твоего отца сочтут естественной. Я перестала спать. Нужно было что-то предпринять.

Под навесом возле конюшни я нашла немного мышьяка, купленного Хэмишем. В пакетике оставалось всего несколько крупинок. Хэмиш не позаботился выбросить мышьяк, ведь крысы были для него идеальным алиби. Я знала, что мышьяком пользуются не только как ядом. Вспомнила человека, знакомого со времен моей работы с «Веселыми рыжеголовыми»; он принимал мышьяк внутрь. По его словам, от небольших доз мышьяка человек чувствует себя моложе.

Я пересыпала остатки мышьяка в другой пакетик и сказала, что нашла яд в комоде и что твой отец как-то признался, будто купил это зелье на континенте.

Я посеяла сомнения. Я знала, что всю жизнь не буду знать минуты покоя, если тебя признают виновной в убийстве.

Услышав приговор, я пришла в бешенство. Я хотела, чтобы тебя оправдали полностью. Я хотела посвятить себя после этого тебе. Я хотела начать все сначала. Но эти идиоты оправдали тебя за отсутствием доказательств.

Однако ты снова была свободна. Я могла только радоваться этому. Я хотела, чтобы тебя освободили, но не представляла, что тебе предстоит жить на положении вечно подозреваемого человека.

Надо мной тяготело проклятье. Я согласилась с замыслом Хэмиша. Нет надобности повторять, что я находилась под полным его влиянием, что у меня была тяжелая юность. Я виновна и прощения себе не нахожу.

Я не радуюсь тому, что получила. Совсем немного осталось от наследства твоего отца, которое казалось мне таким огромным вначале. Хэмишу досталась значительная его часть… а он хотел еще больше. На эти деньги он открыл свое дело, которое в конце концов привело его к гибели. Он шантажировал меня все эти годы. Я так и не стала его женой. Думаю, он понял, что это опасно. Убийц твоего отца не нашли; значит, мог появиться человек, который захотел бы докопаться до истины. Хэмиш продолжал угрожать мне этим, ведь он претендовал на львиную долю добычи.

К тому же была еще Элен. Она регулярно требовала своей доли. Правда, Элен не до конца испорчена. Она тоже считает жизнь здесь слишком опасной и собирается уехать за границу. Я рассказала ей про Африку, где вы с Лилиас нашли временное пристанище. Однако она решила скопить кое-что до отъезда. Она регулярно вытягивала из меня деньги, и сейчас, по моим предположениям, находится на пути к Австралии или Новой Зеландии. Думаю, она получила от жизни хороший урок. Жила в вечном страхе, полагая, что рано или поздно ее найдут. Хэмиш не посвящал ее в свои планы. Она была подавлена не меньше моего, когда мы встречались по поводу денег. Она не была прирожденной преступницей или была ею не более моего. Одержимые желанием завоевать место под солнцем, мы обе понятия не имели, что за это придется платить.

Хэмиш уже не способен никому причинить вреда… скоро то же самое можно будет сказать обо мне.

Я прилагаю к этому письму описание всего, что было. Не хочу, чтобы неприглядные подробности моей жизни стали достоянием широкой публики. Мое описание предназначено только для тебя. Прилагаемое мною письмо ты передашь Ниниану. Он знает, как с ним поступить. Это мое признание. В нем содержатся все необходимые объяснения. Больше посторонним знать не нужно, а с тебя будут сняты все подозрения. И ты не будешь больше оправданной за отсутствием доказательств.

Бог да благословит тебя, Девина. Несмотря на всю мою испорченность, я любила тебя. Ты стала для меня дочерью. Я люблю маленького Стивена и желаю тебе счастья и благополучия. Я хочу, чтобы вся эта грязь больше не пачкала тебя.

Никто теперь не сможет сказать, что дело против тебя закрыто за отсутствием доказательств.

Будь счастлива. У тебя для этого есть теперь шанс.

До свидания, Девина.

Зилла».

Из-за слез я с трудом дочитала послание. Позже я показала его Ниниану.

Он внимательно прочел письмо, а когда поднял голову и посмотрел мне в лицо, я увидела в его глазах радость.

Он встал и взял мои руки в свои. Потом крепко обнял меня.

– Она права, – проговорил он, – теперь мы свободны. Все позади, Девина. Я знал, что мы поступили правильно, вернувшись сюда и снова встав перед лицом испытаний. Здесь эта беда случилась, и здесь она должна была разрешиться.

– Как странно, – сказала я. – Она совершила преступление… а я от чистого сердца люблю ее. Она действительно умела любить, и тем не менее… была способна убивать.

– Жизнь вообще странная штука. Люди странные существа. И она права, когда говорит, что теперь мы можем вкусить счастье. Дело закрыто за отсутствием вины, любимая моя Девина, закрыто навсегда.

Ниниан светился радостью; наверно, и я тоже. Жизнь была прекрасна и казалась еще прекраснее на фоне отползшего от нас мрака. Теперь я могла смотреть вперед без страха. У меня был муж, у меня был сын, а дорогу к счастью расчистила для меня Зилла.

Примечания

1

Графства, лежащие на юго-западе от Лондона (здесь и далее примечания переводчика).

(обратно)

2

Небольшая коляска с ящиком для собак под днищем.

(обратно)

3

В Англии первый этаж соответствует нашему второму и т. д.

(обратно)

Оглавление

Эдинбург

  Вор в доме

  ГУВЕРНАНТКА

  ДЖЕМИ

  ОБВИНЯЕМАЯ

ЛЕЙКМИР

  В ДОМЕ ВИКАРИЯ

  ОТЪЕЗД ЗА ГРАНИЦУ

КИМБЕРЛИ

  ВНЕШНЯЯ ГРАНИЦА

  СОКРОВИЩЕ КИМБЕРЛИ

  ФИГУРКИ ПОД ЛЕСТНИЦЕЙ

  ОСАДА

ЭДИНБУРГ

  ОПРАВДАНА ЗА ОТСУТСТВИЕМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ . . . .

Реклама на сайте