«Никогда не обманывай герцога»

Лиз Карлайл Никогда не обманывай герцога

Пролог

Необыкновенная история семейства Вентнор продолжалась почти целый век. Эти надменные богатые люди, в основном нормандского происхождения, редко заключали браки с представителями других семейных кланов. И Матильда Вентнор не была исключением. В возрасте пятнадцати лет она послушно вышла замуж за своего кузена, третьего герцога Уорнема, и начала приносить ему детей с такой регулярностью, что были поражены даже Вентноры.

Все шло прекрасно до того холодного ноябрьского дня 1688 года, когда герцог, известный своими верноподданническими убеждениями, вдруг принял вполне обдуманное решение изменить своему королю. С ростом повстанческих настроений король Яков II оказался на грани свержения протестантами, не дававшими ему покоя со дня его спорной коронации. Вентноры были не католиками, а протестантами, и, видя, как все складывается, герцог, как, впрочем, и многие другие, стоявшие выше и ниже него, решил примкнуть к оппозиции – побеждающей стороне.

Уорнему было ради чего жить. Его герцогские владения относились к самым большим в Англии, но они не были в безопасности, потому что, несмотря на поразительную плодовитость Матильды, ей до сих пор, к сожалению, удавалось рожать только дочерей – к этому времени их было уже шесть, по-своему очень хорошеньких, но совершенно «бесполезных». Уорнему был необходим сын и победа.

Твердо убежденный в правильности своего решения, Уорнем выступил во главе местной оппозиции в поддержку Вильгельма Оранского. Поднявшись со своими сторонниками на усыпанный листвой холм, он, к собственной радости, увидел развевающееся на ветру протестантское знамя. Стоявшие под знаменем знатные сторонники Вильгельма выкрикивали имя Уорнема, махали руками и призывали присоединиться к ним. Герцог был воодушевлен такой радушной встречей, пришпорил коня, но не заметил лисью нору у подножия поросшего травой склона. На полном скаку конь попал в нору, кувырнулся и сбросил Уорнема. Герцог ударился головой о землю, сломал себе шею и тут же испустил дух.

Английская славная революция закончилась очень быстро. Вильгельм Оранский легко одержал победу, Яков II бежал во Францию, и через девять месяцев Матильда родила близнецов – двух крепких, здоровых мальчиков. При этом никто не осмелился отметить, что внешне крошки совсем друг на друга не походили: старший, розовый пухлый ангелочек, был миниатюрной копией матери, а рожденный вторым был большеголовым длинноногим созданием с копной золотистых волос, и ни один ни другой даже отдаленно не походили на своего покойного отца.

Король Вильгельм с королевой Марией решили, что детишек следует взять ко двору, и сам король объявил их обоих точной копией покойного герцога. Никто не посмел возражать ему, потому что… в общем, это романтическая история. А что за романтика без интриги и примеси драматизма?

Разумеется, сыну Уорнема, рожденному первым, Вильгельм вновь подтвердил титул герцога, а младшему, в знак признания храбрости его отца, пообещал командование полком – ему самому и всем будущим наследникам. Таким образом, согласно семейному преданию, была определена судьба рода.

Мальчик, сейчас находившийся в огромной библиотеке Уорнема, прекрасно знал эту историю, которая через сто с лишним лет стала уже не просто барьером, разделявшим семью, а непреодолимой черной пропастью.

– Стой прямо, мальчик. – Четко стуча тонкими каблуками по мраморному полу, герцогиня обошла его вокруг, словно оценивала произведение скульптора.

Мальчик с трудом проглотил подкативший к горлу комок. Его могло стошнить – прямо здесь, на туфли герцогини. Ужасная пятимильная утренняя поездка в разбитой фермерской повозке была жутким мучением.

Герцогиня наклонилась и резко ударила его в живот. Мальчик от неожиданности широко раскрыл глаза, но выпрямился, насколько это было в его силах, и заставил себя послушно опустить взгляд.

– Ну что ж, кажется, он достаточно крепкий, – объявила герцогиня, оглянувшись на мужа. – Не выглядит грязным, производит впечатление послушного. И он не смуглый.

– Да, – скупо согласился герцог. – Слава Богу, он пошел в майора Вентнора – те же длинные ноги и такие же золотистые волосы.

– Разве на самом деле у нас есть выбор, Уорнем? – пробормотала герцогиня, повернувшись спиной к пожилой женщине, которая привела мальчика. – Думаю, нам следует помнить о долге каждого христианина. Простите, конечно, миссис Готфрид.

Последние слова были беспечно брошены через плечо, но пожилая женщина, не обратив на это никакого внимания, пристально рассматривала герцога.

– Долг христианина! – повторил герцог, и на его красивом лице отразились сомнение и отвращение. – Почему о долге христианина всегда вспоминают тогда, когда сталкиваются с чем-то неприятным?

– Ты абсолютно прав, – согласилась герцогиня, чопорно сложив перед собой руки, – но в ребенке есть твоя кровь.

– Едва ли! – резко возразил герцог, которому, по-видимому, показалось обидным такое предположение. – Он не может оставаться здесь, Ливия. Нельзя, чтобы такие дети учились вместе с Сирилом. Что скажут люди?

– Нет-нет, мой дорогой, конечно, нет, – торопливо подойдя к мужу, успокоила его герцогиня. – Разумеется, этого не будет.

– Ваша светлость, – взмолилась миссис Готфрид, с трудом поднявшись на своих изуродованных артритом ногах, но снова присела, – будьте снисходительны. Отец этого мальчика пал смертью героя при Ролице, сражаясь за Англию. У Гейбриела никого больше нет.

– Никого? – резко повторила герцогиня, бросив еще один презрительный взгляд через плечо. – Вот как! Разве у вас, миссис Готфрид, нет родственников в Англии?

– Кровных нет, ваша светлость. – Пожилая женщина слегка вздрогнула, готовясь выложить свой единственный козырь. – Конечно, его можно отдать в какую-нибудь еврейскую семью. И они примут и вырастят Гейбриела как одного из своих детей, но вы действительно хотите этого?

– Господи, конечно, нет! – Уорнем, элегантный мужчина, еще молодой и сильный, резко поднялся с кресла и принялся ходить по комнате. – Будь проклят этот Вентнор, поставивший нас в такое безвыходное положение, Ливия! Если человек собирается заключить неподходящий брак, то он, ей-богу, не имеет права уехать и позволить идти воевать и рисковать своей жизнью даже ради короля. Таково мое мнение.

– Совершенно верно, дорогой, – проворковала герцогиня. – Но сейчас не время сетовать. Человек мертв, и с ребенком нужно что-то делать.

– Да, но он не может жить здесь, в Селсдон-Корте, – снова заявил герцог. – Мы должны думать о Сириле. Что скажут люди? – повторил он.

– Что ты достойный христианин, – вкрадчиво подсказала жена и, немного помолчав, вдруг по-детски хлопнула в ладоши: – Уорнем, я придумала! Он будет жить во вдовьем доме. И миссис Готфрид сможет заботиться о нем. Мы пригласим того странного маленького викария… О, дорогой, как его имя?

– Нидлс, – буркнул герцог.

– Да-да, Нидлс, – повторила герцогиня. – Он будет обучать ребенка. – Она снова заботливо усадила мужа в кресло. – Все не так страшно, дорогой. И ведь это только на время. Лет через десять мальчика можно отдать на службу. Он пойдет в армию, так же как его отец и дед.

– Вдовий дом, говоришь? – Герцог задумался. – Крыша протекает, полы прогнили, но, думаю, мы могли бы его отремонтировать.

Мальчик тихо стоял посреди комнаты, изо всех сил старясь держаться прямо, чтобы быть похожим на своего отца. Он знал, что эта встреча с герцогом была его единственным шансом. И понимал, почему так плакала и молилась его бабушка, перед тем как покинуть этим утром жалкую придорожную гостиницу. Сейчас, подавив в себе гордость и нарастающий гнев, он расправил плечи.

– Можно мне сказать, сэр? – заикаясь, спросил мальчик.

Мертвая тишина воцарилась в комнате, герцог резко повернул голову в сторону мальчика и в первый раз внимательно посмотрел на него.

– Да, говори, – в конце концов раздраженно бросил герцог.

– Я… хотел бы стать солдатом, ваша светлость, – объявил мальчик, – и, как отец, сражаться против Наполеона. А до тех пор… я обещаю, что не доставлю вам никаких неприятностей.

– Никаких неприятностей, да? – Герцог посмотрел на него почти с отвращением. – Но я почему-то в этом сомневаюсь.

– Никаких неприятностей, сэр, – повторил мальчик. – Я обещаю.

Глава 1

Солнце бросало вниз лучи, согревая благоухающую траву в Финсбери-Серкус. Гейбриел играл со своими игрушечными деревянными животными, расставляя их у себя на одеяле. Отец наклонился к нему и загорелой рукой взял одну из игрушек.

– Гейб, как он называется?

– Фредерик, – коротко ответил Гейбриел, передвинув на пустое место тигра.

– Нет, – рассмеялся отец, – как называется это животное?

– Слон, а зовут его Фредерик. – Гейбриел посчитал вопрос глупым. – Ты прислал его мне из Индии.

– Да, верно, – подтвердил отец.

– Уже к трем годам Гейбриел знал все животное царство, – тихо усмехнулась мама. – Навряд ли, Чарлз, ты можешь рассказать ему о животных что-то такое, чего он еще не знает.

– Я так соскучился, Рут. – Отец со вздохом откинулся на спинку скамейки и взял мать за руку. – И, боюсь, мне предстоит еще долго скучать.

– О, Чарлз, – мать помрачнела, – я не имела в виду… – Она торопливо достала из кармана носовой платок и откашлялась в него. – Прости. Это прозвучало бестактно, да?

– Любовь моя, как только я уеду, тебе нужно будет заняться своим кашлем, – озабоченно напомнил отец. – Гейбриел, поможешь маме не забыть? Она должна завтра же посетить доктора Коэна.

– Да, сэр. – Гейбриел взял из строя игрушек одну обезьянку и протянул ее отцу.

– Это мне? – Отец, держа фигурку на ладони, смотрел на сына.

– Это Генри, – сказал Гейбриел. – Он вернется с тобой в Индию и составит тебе компанию.

– Спасибо, Гейб. – Положив обезьянку в карман форменной куртки, отец взъерошил Гейбриелу волосы. – Я буду очень скучать. Тебе и маме хорошо здесь, с Зейде и Баббе?

Гейбриел кивнул.

– Лучше, Чарлз, чтобы так и оставалось, пока для нас все не решится, – тихо сказала мама, положив руку отцу на колено. – Правда. Ты не против?

– Единственное, против чего я, – ответил отец, накрыв ее руку своей, – так это против того, чтобы вы были несчастны.

Конторы «Невилл шиппинг», расположенные вдоль Уоппинг-Уолл, гудели как улей. Вверх-вниз по лестницам сновали клерки с документами – последними контрактами, накладными загрузки, страховыми полисами – или просто с чашками чаю. От удушливой августовской жары, стоявшей в Лондоне, не могли спасти даже распахнутые настежь окна. Утренний ветерок не приносил со стороны Темзы никакой свежести – только зловоние.

Мисс Ксантия Невилл стояла у своего рабочего стола, не обращая внимания на жуткую вонь от тины и нечистот, на громыхание погрузочных тележек и крики матросов, орущих друг на друга. Проведя около года в Уоппинге, она ко всему уже привыкла. Но эта проклятая бухгалтерия – совсем другое дело! В раздражении мисс Невилл бросила на стол карандаш.

– Гарет? – окликнула она проходящего мимо клерка, но увидев, что это не Гарет, а Сиддонс, обратилась к нему: – Где ж Ллойд? Он мне нужен немедленно.

Коротко кивнув, Сиддонс бросился назад, и через несколько секунд появился Гарет. Загородив широкими плечами весь дверной проем в клетушке, которой он пользовался вместе с мисс Невилл, Гарет несколько мгновений всматривался в лицо девушки.

– Спешка до добра не доводит, старушка, – заметил он, прислонившись к дверному косяку. – У тебя еще нет цифр, которые нужно добавить?

– Я еще не дошла до этого, – призналась девушка. – Я не могу найти бумаги по согласованию «Истлиз воядж», чтобы внести необходимые данные.

Гарет не спеша пересек комнату и, подойдя к ее столу, вытащил договор из-под бухгалтерских документов. Ксантия пожала плечами, и в ее глазах отразилось удивление.

Некоторое время Гарет молча смотрел на нее.

– Нервничаешь? – наконец спросил он. – Это вполне понятно. Завтра к этому времени ты уже будешь замужней женщиной.

– До смерти боюсь, – призналась Ксантия, закрыла глаза и выразительно, как-то очень по-женски, прижала руку к животу. – Не замужества, нет, я хочу этого. Я безумно хочу Стивена. Но я боюсь… церемонии, людей. Его брат со всеми знаком, и он всех пригласил. А я пока никого из них не знаю, не могу отложить…

Гарет оперся рукой на спинку стула девушки, не прикасаясь к ней, – он никогда больше не прикоснется к Ксантии; он дал себе клятву и сдержит ее.

– Ты должна была понимать, Зи, что этим кончится, – спокойно сказал он. – И это не самое худшее. Когда ты станешь леди Нэш и все узнают, что ты в своем новом качестве продолжаешь трудиться, чтобы заработать себе на жизнь, они очень удивятся…

– Я не для того работаю! – перебила его Ксантия. – Ты, моя семья, и в том числе я, владеем судоходной компанией – мы все вместе. При этом моя роль – помогать… контролировать все потоки, вести договоры, сделки.

– Одно от другого отделяет очень тонкая грань, дорогая, – заметил Гарет. – Но я желаю тебе успеха.

– О, Гарет, – тихо сказала она, немного поморщившись, и взглянула на молодого человека, – скажи мне, что все будет хорошо.

Гарет понимал, что девушка говорит не о браке, а о деле, своем детище. Разумеется, оно всегда было для Ксантии важнее всего остального, в том числе и отношений с Гаретом.

– Все будет хорошо, Зи, – пообещал Гарет. – Ты отправляешься в свадебное путешествие всего на неделю. Мы здесь справимся, а если понадобится, наймем кого-нибудь. Пока ты не вернешься, я буду здесь каждый день.

– Спасибо тебе, – ответила она, чуть улыбнувшись. – Гарет, мы будем отсутствовать совсем недолго.

– Прошу тебя, Зи, не волнуйся, – тихо сказал он и, нарушив свое обещание не прикасаться к девушке, дотронулся пальцем до ее подбородка. – Поклянись мне, что не будешь нервничать. Думай о новой счастливой жизни, которая тебя ожидает.

– Ты ведь будешь там завтра утром, правда? – затаив дыхание, спросила она, и на мгновение ее лицо озарилось светом, предназначенным одному-единственному человеку. – В церкви?

– Не знаю. – Гарет отвел взгляд.

– Гарет, – у нее неожиданно задрожал голос, – мне просто необходимо, чтобы ты был там. Ты мой… лучший друг. Прошу тебя.

Гарет не успел ничего ответить, потому что в дверь тихо постучали. Обернувшись, он увидел стоявшего на пороге седого пожилого мужчину и их главного бухгалтера, мистера Бейкли, прятавшегося позади и явно испытывавшего некоторую неловкость.

– Чем мы можем вам помочь? – с удивлением в голосе поинтересовалась Ксантия, потому что в обязанности Бейкли входило принимать посетителей внизу, в бухгалтерии, а не приводить их наверх, в кабинеты руководства.

Незнакомый мужчина прошел в комнату, и при солнечном свете стала видна его простая, но хорошо сшитая одежда, очки в золотой оправе и блестящая кожаная папка, которую он держал в руках. «Банкир из Сити, – предположил Гарет, – или, того хуже, юрист». Но кем бы он ни был, он не производил впечатление человека, приносящего плохие вести.

– Вы мисс Невилл? – поклонившись, заговорил мужчина. – Я Говард Кавендиш Уилтон, «Кавендиш и Смит» на Грейсчерч-стрит. Я разыскиваю одного из ваших сотрудников, мистера Гарета Ллойда.

В комнате вдруг возникла напряженность.

– Я Гарет Ллойд, – шагнув вперед, сказал Гарет. – Но если у вас какие-то юридические вопросы, то их следует обсуждать с нашими поверенными, так что…

– К сожалению, мое поручение носит исключительно личный характер, – перебил его мистер Кавендиш, подняв руку. – Я прошу вас уделить мне немного внимания.

– Мистер Ллойд не рядовой сотрудник, сэр, а один из владельцев судоходной компании, – высокомерным тоном объявила Ксантия. – С ним принято договариваться о встрече заранее.

– Да, я понимаю. – На лице юриста промелькнуло удивление, но он быстро справился с этим. – Примите мои извинения, мистер Ллойд.

Смирившись с неизбежностью разговора с незнакомцем, Гарет прошел к своему массивному письменному столу красного дерева и жестом предложил визитеру занять кожаное кресло напротив. Этот мужчина вызывал у него чувство неловкости, и Гарет вдруг понял, что они должны благодарить Ксантию за то, что она обновила их кабинет, который теперь выглядел вполне пристойно, как и подобает кабинету любого делового человека.

Мистер Кавендиш бросил красноречивый взгляд на Ксантию.

– Все в порядке, – успокоил его Гарет. – У меня от мисс Невилл нет секретов.

– Вот как? – пробормотал мужчина, удивленно подняв темные брови, и быстро раскрыл кожаную папку. – Надеюсь, вы полностью уверены в этом.

– Ну и ну! Звучит интригующе! – вполголоса воскликнула Ксантия и поставила свое кресло слева от Гарета.

– Должен сказать, мистер Ллойд, что вы стали ценной добычей, – сообщил мистер Кавендиш, доставая из папки пачку бумаг.

– Не знал, что на меня охотятся.

– Я так и думал. – Кавендиш недовольно скривил рот, будто его миссия не сулила ему ничего приятного. – Моя фирма вот уже несколько месяцев разыскивает вас.

От его строгого тона Гарет на самом деле разволновался и бросил взгляд на Ксантию, вдруг пожалев о том, что не попросил ее уйти.

– И где же вы искали меня, мистер Кавендиш? – спросил Гарет. – До недавнего времени главная контора «Невилл шиппинг» находилась в Вест-Индии.

– Да-да, мне удалось это выяснить, – торопливо ответил Кавендиш, – хотя у меня ушло на это довольно много времени. В Лондоне совсем не много людей, которые вас помнят, мистер Ллойд. Но мне повезло и в Хаундсдиче я нашел пожилую женщину, вдову ювелира, которая помнила вашу бабушку.

– В Хаундсдиче? – недоуменно переспросила Ксантия. – Какое отношение это имеет к тебе, Гарет?

– Моя бабушка жила там, – тихо пояснил он. – У нее было много друзей, но я думал, что большинство из них уже умерли.

– Совершенно верно, – Мистер Кавендиш перебирал свои бумаги. – Единственная оставшаяся в живых дама была очень дряхлой. Она рассказала нам, что вы писали своей бабушке с каких-то экзотических островов – вроде бы Бермудов. А когда выяснилось, что это не так, она предположила, что это могли быть Багамы. К сожалению, и тут она ошиблась. Тогда мы решили попробовать другую букву алфавита и поискать вас на Ямайке.

– Это был Барбадос, – пробормотал Гарет.

– Да, – улыбнулся Кавендиш, – моему сотруднику пришлось искать вас практически по всему миру. К сожалению, все это обошлось нам очень дорого.

– Сочувствую вам, – отозвался Гарет.

– О, за это плачу не я, – пояснил Кавендиш, – а вы.

– Простите?

– Оплата за ваш счет. Вернее, за счет вашего состояния, – уточнил он. – Я работаю на вас, я ваш поверенный.

– Боюсь, здесь какая-то ошибка, – рассмеялся Гарет.

Но поверенный достал какой-то документ и выложил на стол.

– Ваш кузен герцог Уорнем умер, – бесстрастно сообщил он. – Говорят, его отравили, но смерть этого человека, как выяснилось, очень выгодна для вас, мистер Ллойд.

– Герцог… какой? – Ксантия, раскрыв рот, смотрела на поверенного.

– Уорнем, – повторил Кавендиш. – Вот отчет следователя. «Смерть в результате нечастного случая» – таково заключение, хотя навряд ли кто-нибудь в это верит. А вот заключение Геральдической палаты, определившей вас как наследника герцогства.

– Наследника… чего? – Гарет окаменел, ему стало не по себе. Нет, здесь, должно быть, какая-то ошибка.

– Гарет?.. – наклонилась к нему Ксантия.

– У меня, – продолжал говорить Кавендиш, – еще есть несколько документов, на которых обязательно должна стоять ваша подпись. Все довольно запутано, как вы понимаете. Герцог умер в октябре прошлого года, и слухи, связанные с его смертью, только множатся.

– Простите, – на этот раз резко перебила его Ксантия, – какой герцог? Гарет, о чем речь?

– Не знаю. – Гарет оттолкнул от себя бумаги, будто обжегся, и ощутил внезапное головокружение и досаду. Десяток лет он не думал об Уорнеме – во всяком случае, старался не думать. И вот теперь весть о его смерти вызвала у Гарета не радость и удовлетворение, что было бы в этом случае вполне естественным, а просто странное, необъяснимое оцепенение. Уорнема отравили, и теперь Гарет должен унаследовать герцогство… Нет, это невозможно. – По-моему, вам лучше всего заняться другими делами, сэр, – обратился Гарет к Кавендишу. – Тут явная ошибка. Здесь у нас бухгалтерская контора и очень много неотложной работы.

– Прошу прощения, – заговорил поверенный, подняв голову от своих бумаг, – ведь вы урожденный Гейбриел Гарет Ллойд Вентнор, не так ли? Сын майора Чарлза Вентнора, который умер в Португалии?

– Я никогда не скрывал, кто мой отец. Он герой, и я всегда им гордился. Но все остальные представители семейства Вентнор могут гореть в аду.

– В том-то и дело, мистер Ллойд, – раздраженно сказал мистер Кавендиш, сверкнув золотыми очками, – что никого из семейства Вентнор уже не осталось. Только вы. Вы восьмой герцог Уорнем. А теперь соблаговолите уделить внимание этим документам…

– Нет, – решительно отрезал Гарет и взглянул на Ксантию, глаза которой стали огромными, как блюдца. – Нет, я не желаю иметь ничего общего с этим негодяем – ничего! Боже правый, как такое могло случиться?

– Думаю, вы понимаете, как это случилось, мистер Ллойд, – с раздражением ответил Кавендиш, – но нужно оставить прошлое позади и двигаться дальше, не так ли? И между прочим, по закону вы не имеете права отказаться от герцогства. Вот так. Теперь вы можете приступить к владению имением и выполнению своих обязанностей или довести все до полного упадка, если такова ваша воля…

– Но Уорнем прожил долгую жизнь, – перебил его Гарет, вскочив на ноги. – Безусловно… безусловно, у него должны быть другие наследники, его дети!

– Нет, ваша светлость, – мрачно покачал, головой Кавендиш, – судьба была несправедлива к покойному герцогу.

Гарет отлично знал, что такое несправедливость, и за это ему следовало благодарить именно Уорнема. Неужели этот сукин сын получил то, чего заслуживал? Держа руку на затылке, Гарет принялся ходить по комнате.

– Боже правый, не может быть, чтобы это случилось, – пробормотал он. – Нас с трудом можно назвать родственниками – в лучшем случае кузены в третьем колене. Неужели закон может допустить такое?

– Вы оба праправнуки третьего герцога Уорнема, геройски погибшего в сражении за Вильгельма Оранского, – сообщил поверенный. – У третьего герцога было два сына-близнеца, родившихся после его смерти, которые появились на свет с разницей в несколько минут. Уорнем мертв, его сын Сирил умер раньше его, и вы единственный наследник по линии рожденного вторым близнеца. Итак, Геральдическая палата определила, что…

– Я и куска дерьма не дам за то, что определила Геральдическая палата, – резко прервал его Гарет. – Я хочу…

– Гарет, что за выражения! – возмутилась Ксантия. – Сядь и все мне объясни. Твоя фамилия действительно Вентнор? И твоего дядю на самом деле убили?

В этот момент в комнату влетел темноволосый джентльмен, одетый как настоящий денди. Перед собой он нес что-то огромное.

– Доброе утро, дорогие мои! – приветствовал он всех.

– Что это значит? – спросил, начиная терять терпение, Гарет.

– Господи, мистер Кембл, что это у вас? – поднялась ему навстречу Ксантия.

– Не сомневаюсь, еще один какой-нибудь чрезвычайно важный пустячок, – заключил Гарет, шагнув ему навстречу.

– Это амфора династии Тан, – сухо объяснил мистер Кембл, предусмотрительно отодвинув предмет. – Не дотрагивайтесь до него, невежда!

– Для чего она? – удивилась сбитая с толку Ксантия.

– Это бесценная вещь просто предназначена для мраморного подоконника. – Мистер Кембл пересек комнату и бережно поставил вазу на место. – Вот здесь! Великолепно! Теперь объявляю ваш декор полностью завершенным. – Он обернулся: – Прошу прощения за вторжение. На чем мы остановились? Мистер Ллойд укокошил своего дядю, так? Я не удивлен.

– Я, наверное, неправильно выразилась, – сказала Ксантия. – Вероятно, это был кузен, да? – Она поспешно представила Кембла поверенному.

– И я никого не «укокошил», – бросил Гарет.

– На самом деле мы с этим разобрались, – холодно сказал поверенный. – Мистер Ллойд имеет великолепное алиби. В то время он был посреди Атлантического океана.

– Но что самое удивительное, – не обращая внимания на слова поверенного, воскликнула Ксантия, коснувшись ладонью рукава Кембла, – так это то, что Гарет станет герцогом!

– О Господи, Зи! – Гарет почувствовал, как у него начинает закипать кровь. – Успокойся, пожалуйста.

– Я совершенно серьезно, – продолжала она, адресуясь к Кемблу. – У Гарета есть тайна – в его роду были герцоги.

– Ну что ж, не все мы можем этим похвастаться, – натянуто улыбнулся Кембл. – И какой же из герцогов ваш?

– Уорнли, – без промедления выпалила Ксантия.

– Уорнем, – поправил ее поверенный.

– А теперь, мои дорогие, я действительно должен бежать. Мне совсем не хотелось бы вникать в этот детективный сюжет, но упоминание об убийстве было слишком интригующим, чтобы оставить его без внимания. Кровавые подробности я узнаю позже.

– Еще раз спасибо за изумительное украшение, мистер Кембл, – поблагодарила его Ксантия.

Кембл остановился, взял руку Ксантии и, слегка наклонившись, объявил:

– Я подожду целовать вашу руку до завтрашнего утра, дорогая, когда под сводами церкви Святого Георгия по праву смогу назвать вас маркизой Нэш.

При этих словах поверенный как будто немного выпрямился в своем кресле.

– Прошу прощения, – заговорил он, когда мистер Кембл удалился, – вас можно поздравить, в вашей жизни происходят важные события?

– Да, утром я собираюсь обвенчаться, – покраснев, ответила Ксантия.

В это мгновение в дверях снова появилась какая-то тень, и Гарет с раздражением оглянулся.

– Прошу прощения, сэр, – обратился к нему мистер Бейкли, – только что прибыл конный посыльный из Вулиджа. «Маргарет Джейн» подходит к Блэкуолл-Рич.

– О, слава Богу! – воскликнула Ксантия, прижав руки к груди.

– Чертовски вовремя, – отозвался Гарет, шумно отодвигая свой стул.

– Вы хотите, сэр, чтобы она зашла в вест-индские доки или пусть идет вверх по реке? – продолжал Бейкли.

– Она должна зайти в доки, – без колебаний ответил Гарет. – И пошлите за моей двуколкой. Мы поедем проверить, как там дела.

– Простите, мистер Кавендиш. – Ксантия тоже встала. – Какой бы интригующей ни была ваша история – признаюсь, я сгораю от любопытства, – мы должны немедленно осмотреть «Маргарет Джейн». Она три месяца пробыла в Бриджтауне, и проклятый сыпной тиф погубил треть команды. Вы, конечно, понимаете, как сильно мы обеспокоены?

– Ты туда не поедешь, Зи, – твердо заявил Гарет, надевая куртку для верховой езды и забыв обо всем, кроме своих служебных обязанностей.

– Нет, – рука Ксантии непроизвольно снова коснулась живота, – я должна поехать. – Она улыбнулась мистеру Кавендишу, и он явно нехотя, но тоже поднялся.

– Что же мне делать с герцогскими документами? – спросил поверенный.

Гарет, сосредоточенно занятый сборами, ничего не ответил.

– Оставьте их на столе мистера Ллойда, – предложила Ксантия. – Я уверена, что позже он обязательно просмотрит их.

– Но у нас есть ряд неотложных проблем, – возразил мистер Кавендиш, – участие в которых его светлости крайне необходимо.

– Не расстраивайтесь, сэр, – слегка улыбнувшись, проворковала Ксантия, – Гарет исполнит свой долг, он всегда так поступает. И я совершенно уверена, что он разрешит все стоящие перед ним проблемы наилучшим образом.

– Сэр, – обратился поверенный к уходящему Гарету, практически оставив без внимания слова Ксантии, – это дело действительно не терпит отлагательства.

– Вернусь через час-другой, – сказал Гарет Ксантии, быстро взяв с полки бухгалтерскую книгу. – Я передам капитану Баррету твои наилучшие пожелания.

– Подождите, ваша светлость! – воскликнул поверенный уже почти жалобно. – Вам нужно в самое ближайшее время появиться в Селсдон-Корте. Это важно, сэр! Вас ожидает герцогиня.

– Герцогиня? – переспросила Ксантия.

– Все в подвешенном состоянии, – продолжил поверенный, не обращая внимания на девушку. – Честное слово, откладывать больше никак нельзя.

– Ну и черт с ним, – не оборачиваясь, бросил Гарет. – Оно может висеть хоть до второго пришествия, меня это не волнует.

– Но, сэр! Это же неразумно!

– Кавендиш, сама по себе родословная никого не делает хорошим, – отрезал Гарет и, не сказав больше ни слова, с шумом спустился по лестнице вслед за Бейкли.

Ксантия проводила поверенного до дверей.

– Для меня это действительно непостижимо. – Сдвинув брови, он взглянул на девушку. – Ведь Гарет – герцог. Неужели он не понимает своего счастья? Теперь он пэр Англии – и, честно говоря, один из самых богатых людей в королевстве.

– Мистер Кавендиш, Гарет очень гордый человек, и иногда это может раздражать, – пояснила Ксантия. – Он добился всего собственными силами, и деньги мало что для него значат.

Оба довода явно не убедили Кавендиша. Выслушав еще несколько банальных фраз, Ксантия все же проводила поверенного, однако, когда он уже был на верхней ступеньке, ей в голову пришел вопрос.

– Мистер Кавендиш, могу я спросить у вас, кто, вероятнее всего, желал смерти герцога? Есть ли… подозреваемые и можно ли надеяться на то, что их арестуют?

– Как у многих влиятельных людей, у герцога были враги, – признал поверенный, качая головой. – Но что касается подозреваемых, то сплетники, к сожалению, выбрали мишенью его вдову.

– Боже правый! – Ксантия почувствовала, что у нее округляются глаза. – Несчастная женщина – если, конечно, она невиновна.

– Я в этом не сомневаюсь. И коронер тоже в этом уверен. Кроме того, герцогиня принадлежит к знатному роду и без предъявления веских доказательств никто не осмелится обвинять ее.

– И все же в английском обществе одни слухи о скандале… – Ксантия ощутила внезапную дрожь и покачала головой. – Герцогиня, вероятно, погублена.

– Могу сказать, почти, – с грустью согласился Кавендиш.

Поверенный спускался по лестнице, держа в руке блестящую кожаную папку, и выглядел очень уставшим.

Ксантия вдруг почувствовала, что у нее голова пошла кругом, и, осторожно закрыв дверь конторы, прижалась лбом к холодному полированному дереву. Что же произошло? Что скрывал все эти годы Гарет Ллойд? Очевидно, нечто намного более серьезное, чем несчастное детство. Но Гарет – герцог?

Немного подумав, Ксантия решила, что знать правду может ее брат Киран. Она быстро пересекла комнату, позвонила в звонок и начала беспорядочно засовывать в кожаную сумку-мешок то, что лежало у нее на письменном столе.

– Пошлите за моим экипажем, – попросила она открывшего дверь молодого клерка. – Я уезжаю на ленч с лордом Ротуэллом.

Глава 2

Гейбриел, напуганный крутящимися колесами экипажей и цоканьем копыт, крепко сжимал дедушкину руку. Все бежали, кричали, проталкивались вперед – «как обезумевшие», сказал бы про них дедушка.

– Зейде, я… хочу домой.

– Что, Гейбриел, тебе здесь не нравится? – Дедушка с улыбкой посмотрел вниз на него. – Должно понравиться.

– Здесь так шумно.

– Шумно, – согласился дедушка, – потому что это Сити. Это место, где делаются деньги. Когда-нибудь ты тоже будешь здесь работать. Быть может, ты станешь банкиром, а? Или брокером? Тебе это нравится, Гейбриел?

– Я… думаю, – Гейбриел растерялся, – что стану английским джентльменом, Зейде.

– Ой ля! – Дедушка подхватил Гейбриела на руки. – Каким глупостям научили тебя эти женщины! Никакая родословная не сделает человека хорошим и успешным. Человек ничто, если он не работает.

А потом они вместе, как часть обезумевшей гудящей толпы, перешли улицу.

Когда на следующий день в полдень мистер Кавендиш прибыл в Селсдон, герцогиня Уорнем была в розарии, куда отправилась, чтобы хотя бы час побыть в одиночестве. На ее руке висела корзина для цветов, но после бесцельного часового блуждания был срезан всего один цветок, который герцогиня так и держала в руке.

В ее голове роились всякие мысли – герцогиня думала о детях, хотя снова и снова говорила себе, что этого нельзя делать, что нельзя все время жить прошлым. Но здесь, за толстыми стенами дома, ее материнское сердце было свободно в проявлении чувств. И она могла без всякого стеснения предаваться горю и оплакивать своих детей.

Дневное летнее солнце было горячим, чувствовалось приближение дождя, но вряд ли герцогиня это замечала. И конечно, она не могла услышать шагов Кавендиша до тех пор, пока он не дошел до середины садовой дорожки. Подняв голову, она наконец увидела на почтительном расстоянии от себя ожидавшего ее Кавендиша, вокруг его ног кружились лепестки роз.

– Добрый день, – тихо поздоровалась она. – Вы так быстро вернулись из Лондона.

– Ваша светлость. – Кавендиш быстро сделал шаг вперед и вежливо поклонился.

– Добро пожаловать в Селсдон, – механически произнесла герцогиня. – Вы обедали?

– Да, ваша светлость, в Кройдоне, – ответил он. – А вы?

– Прошу прощения?

– Вы сами обедали, мадам? – настойчиво спросил он. – Помните, доктор Осборн говорил вам, что нужно вовремя кушать.

– Да, конечно, – пробормотала она, – я… съем чего-нибудь, но немного позже. Будьте добры, расскажите мне, что вы узнали в Лондоне.

– Как и обещал, мадам, я направился прямо в «Невилл шиппинг». – Кавендиш казался несколько смущенным. – Но не уверен, что добился нужного результата.

– Вы его нашли? Этого человека, который работает на судоходную компанию?

– Да, я нашел его, – кивнул Кавендиш.

– И?..

– Я абсолютно уверен в том, что это Гейбриел Вентнор. – Кавендиш отрывисто выдохнул. – Он точная копия своего покойного отца. Тот же рост, те же золотистые глаза и волосы. Я убежден, что мы нашли именно того человека.

– Значит, все, – бесстрастно отозвалась герцогиня. – Когда его ожидать?

– Этого я не могу сказать, – после некоторого колебания ответил Кавендиш. – Наше сообщение его, по-видимому… не заинтересовало.

– Не заинтересовало, – равнодушно эхом повторила герцогиня.

– Он не докер и не какой-нибудь клерк, – смущенно кашлянув, объяснил Кавендиш. – Он один из владельцев судоходной компании и выглядит… честно говоря, довольно преуспевающим. Это гордый, независимый и довольно упрямый человек.

– Совсем не тот несчастный сирота, которого вы ожидали увидеть, – слабо улыбнулась герцогиня.

– Да, – недовольным тоном признал Кавендиш. – Я не думаю, что он отдает себе отчет в том, насколько ему повезло с наследованием титула. Я даже не могу сказать, мадам, когда он приедет в Селсдон-Корт, и вообще решится ли сделать это. У меня нет на этот счет никакой определенности – он не дал мне ответа.

Герцогиня ничего не сказала – она просто смотрела на розу, которую все еще сжимала в руке. По сравнению с ее кожей лепестки цветка казались кроваво-красными. Кроваво-красное и контрастно-белое, будто безжизненное. Но герцогиня была жива. Несколько долгих мгновений она рассматривала цветок и думала о том, какие извилистые пути выбирает судьба, и о смерти герцога, и о том, что принесла эта смерть. И как теперь все радикально изменилось.

Какая разница, приедет этот человек или нет? И какие ее ждут перемены? Что сможет сделать ее жизнь еще невыносимее? День за днем проходили в тихом забвении, и так все последние годы. Сколько их прошло, четыре или пять? Она точно не знала, она не считала.

Гейбриел Вентнор. Ее судьба была в его руках – во всяком случае, все так считали. Но они ошибались: он не мог ни ранить ее, ни причинить ей мучения, потому что теперь она была нечувствительна к земной боли.

– Ваша светлость?

Подняв голову, она увидела, что Кавендиш наблюдает за ней, и поняла, что потеряла ход мыслей.

– Я… прошу меня извинить, Кавендиш. Так что вы говорили?

Нахмурившись, он неуверенно подошел к ней и разжал ее пальцы, сжимавшие стебель с шипами.

– Ваша светлость, вы опять себя поранили, – пожурил ее Кавендиш и вытащил из ее ладони два шипа, один из которых впился так глубоко, что даже выступила кровь. – Крепко сожмите руку в кулак, – распорядился он, прижав к ранке носовой платок.

– Это всего лишь кровь, Кавендиш, – пробормотала герцогиня.

– Ваша светлость, пора возвращаться в дом. – Он положил розу в корзину и бережно взял герцогиню под руку.

– А розы? – возразила она. – Мне не хотелось уходить.

– Мадам, дождь начинается, – не сдавался Кавендиш, направляясь вместе с ней к террасе. – Хотя, честно говоря, он уже идет.

Герцогиня заметила, что рукава ее платья слегка намокли – еще одна земная неприятность, которая не заслуживала внимания.

– Мадам, вы хотите снова заболеть? Что в этом хорошего?

– Пожалуй, ничего. – Слова получились глухими и дрожащими.

– На самом деле это только еще больше осложнит жизнь Нелли, потому что ей придется ухаживать за вами и беспокоиться.

– Да, Кавендиш, вы правы. – Герцогиня резко остановилась посреди садовой дорожки и в упор посмотрела на него. – Я всегда говорю, что очень не люблю причинять кому бы то ни было беспокойство.

На следующий день на Беркли-стрит барон Ротуэлл сбросил с ног парадные кожаные туфли и налил себе такое количество бренди, от которого более слабый человек на его месте точно оказался бы под столом. Но ему, черте побери, просто необходимо было выпить. До сих пор день складывался отвратительно – хотя его сестра, слава Богу, так не думала.

День свадьбы Зи. Ротуэлл часто думал, что этого никогда не случится. Временами ему казалось, что Зи, возможно, выйдет замуж по расчету и по дружбе за Гарета Ллойда. Но день свадьбы пришел. И мало того что Ротуэлл должен был наблюдать, как его сестра уезжает с Беркли-сквер с мужчиной, который был для него совершенно чужим, так еще и Гарет тоже должен был стать свидетелем этих событий и во всем этом участвовать.

Жених Ксантии, маркиз Нэш, сообщил новость об изменении социального положения Гарета Ллойда с характерной для него холодной учтивостью и представил его всем свадебным гостям как близкого друга семьи, герцога Уорнема. При этом он не намекал ни на что плохое, но Ротуэлл очень сочувствовал Гарету, потому что пустая болтовня Нэша, несомненно, даст обществу повод для сплетен.

В этот момент дверь в кабинет отворилась и вошел Гарет.

– Вот и ты, старина, – приветствовал его Ротуэлл. – А я как раз думал о тебе.

– Я был внизу и помог Траммелу принести дополнительные стулья.

– Герцог помогает дворецкому двигать мебель, – язвительно заметил Ротуэлл. – Почему меня это не удивляет?

– Человек ничто, если он не работает, – отозвался Гарет.

– Фу-у, – проворчал Ротуэлл, – ужасная мысль. Выпьешь со мной бренди?

– Нет, мне еще рано. – Гарет опустился в одно из больших кожаных кресел Ротуэлла и, немного поколебавшись, сказал: – Хотя для герцога Уорнема, может быть, в самый раз?

– Ты все тот же, старина, – рассмеялся Ротуэлл.

– Тогда плесни мне немного, – буркнул Гарет. – Думаю, мы оба это заслужили, пережив сегодняшний день.

– Что ж, теперь ты знатностью превосходишь его, – отметил Ротуэлл, направляясь к буфету. – Я имею в виду маркиза Нэша. Ты занял более высокое положение по отношению к своему конкуренту. Думаю, что это великолепно, Гарет.

– О, я отказался от конкуренции много лет назад, – неожиданно мрачно произнес Гарет. – И не забывай, что в это утро мы отпраздновали венчание.

– Я прекрасно об этом помню. – Ротуэлл задумчиво покрутил в бокале бренди и подал его своему гостю. – Ты потерял предмет своего страстного юношеского увлечения, Гарет, а я потеряю сестру, Не сомневаюсь, ты понимаешь, что это не одно и то же. Я даже помню тот день, когда она родилась. – Ротуэлл покачал головой, и его голос слегка задрожал на последнем слове. – Ну да ладно, слишком много воспоминаний на один день. А что ты будешь делать дальше, Гарет? Мне нужно готовиться к тому, что ты приступишь к выполнению своих новых обязанностей?

– Догадываюсь, что ты имеешь в виду герцогство, – ровным тоном заметил Гарет. – Нет, я обещал Зи, что до ее возвращения каждый день буду в офисе компании. Я не собираюсь оставлять вас в тяжелую минуту.

– Я никогда такого и не думал, – отозвался Ротуэлл. – С того самого дня, когда мой брат взял тебя на работу, ты был единственным, на кого мы всегда могли смело положиться. И именно поэтому – и еще потому, чтобы тебя не переманили конкуренты, – мы создали наше судовладельческое предприятие.

– Приковали меня золотыми цепями, – усмехнулся Гарет.

– Чертовски верно. – Барон сделал еще глоток бренди. Видно было, что его горло работает как хорошо смазанный механизм. – И теперь ты намерен не нарушать договор. Я это ценю. Однако несмотря на то что твоя доля в «Невилл шиппинг» достаточно весома, она едва ли сможет дать тебе доход, сравнимый с тем богатством, которое ты получаешь по наследству.

– И каков твой совет?

– Возможно, ты неправильно смотришь на вещи. – Ротуэлл встал и с бокалом в руке принялся туда-сюда ходить по комнате. – Не мое дело читать лекции ответственному и уважаемому человеку, но я настоятельно советую тебе поехать в… Как он называется, еще раз?

– Селсдон-Корт.

– Да, в Селсдон-Корт, – повторил за ним Ротуэлл. – Это звучит впечатляюще.

– Да, отвратительно впечатляюще.

– Что ж, так или иначе, но теперь это твоя собственность и тебе, пожалуй, следует побывать там. А где этот Селсдон-Корт, недалеко?

– Примерно полдня езды в экипаже. – Гарет неопределенно повел плечом. – А если другим путем, то из Дептфорда по Кройдон-каналу.

– Полдня? – неуверенно переспросил Ротуэлл. – Но это же совсем ничего. Поезжай, займись неотложными делами и вырази свои соболезнования безутешной вдове – между прочим, это слова Зи, а не мои.

– Допускаю, что герцогиня – бессердечная тварь, но убийца? – проворчал Гарет. – Весьма в этом сомневаюсь. Она никогда не стала бы рисковать своим положением в обществе.

– Какая она? – Ротуэлл со странным выражением взглянул на Гарета.

– Очень надменная, – ответил Гарет, отодвинув от себя бокал, – но не жестокая – этим отличался ее муж.

– Интересно, она богатая вдова?

– В этом нет сомнения. Уорнем был чертовски богат. Его семейство владело баснословным состоянием.

– И все же она тебя ждет? Может быть, она хочет решить с тобой какие-то вопросы, касающиеся ее будущего? – предположил Ротуэлл.

Эта мысль поначалу не приходила Гарету в голову. А тут он позволил себе на мгновение дать волю фантазии… Он представил себе, как вышвыривает ее на мороз умирать от голода или что-нибудь похуже, но не получил от этого никакого удовольствия. Он был просто не способен на такую жестокость. И вообще, будет ли у него выбор?

– Ты задумался? – спросил Ротуэлл.

Но Гарет не ответил, он не мог решить. За все время после его жуткого изгнания из Селсдон-Корта у него ни разу не возникло желания вернуться туда. О, поначалу, как все дети, он по своей наивности мечтал о многом: о добром отношении, о ласковом обращении, о тепле домашнего очага. Но вместо этого его с головой бросили в адский котел, и его детские мечты, перекипев, превратились в настоящую мужскую ненависть. И теперь, когда он мог вернуться в Селсдон-Корт в новом качестве и стать господином над всеми, у него было еще меньше желания появляться там. В общем, судьба сыграла с ним злую шутку.

Кашлянув, Ротуэлл вернул Гарета к действительности.

– Люк почти никогда ничего не рассказывал о твоем прошлом, – признался барон. – Он просто сказал, что ты сирота из хорошей семьи, оказавшейся в трудном положении.

Трудное положение. Люк Невилл всегда был мастером все преуменьшать.

– Только счастливая случайность привела меня на Барбадос, – сказал Гарет. – И, слава Богу, я встретил твоего брата.

– Помню, как он схватил тебя, когда ты в доках удирал от гнавшейся за тобой шайки матросов. – Ротуэлл широко улыбнулся.

– Он схватил меня за шиворот, посчитав карманным воришкой, – пояснил Гарет. – Люк был храбрым человеком.

– Да, очень храбрым, – помолчав, согласился Ротуэлл.

– Господи, а я… должно быть, походил на мокрую мышь.

– Когда он привез тебя домой, ты был кожа да кости, – признался Ротуэлл. – С трудом верилось, что тебе было… тринадцать лет, так?

– Едва минуло, – сказал Гарет. – Я обязан Люку жизнью, он спас меня от тех негодяев.

– Что ж, – Ротуэлл снова улыбнулся, но на сей раз улыбка была грустной, – их потеря – наше приобретение. Но когда Люк говорил о «хорошей семье», он прекрасно знал, что имеет в виду.

– Я никогда не рассказывал ему в подробностях об Уорнеме. Я только сказал, что мой отец был джентльменом, имел чин майора и погиб при Ролице и что моя мать умерла.

Сев на угол массивного письменного стола, Ротуэлл несколько минут грустно смотрел на Гарета.

– Люк знал, что такое остаться в юности сиротой, наконец откровенно сказал он. – Мы были рады считать тебя… практически членом нашей семьи, Гарет, но теперь тебя зовет высший долг.

– О, я в этом очень сомневаюсь, – буркнул Гарет и допил остаток бренди.

– Поезжай туда на две недели, – предложил Ротуэлл. – Убедись в том, что там есть компетентный агент по недвижимости; загляни в бухгалтерские книги – удостоверься в том, что тебя не обманывают, напусти страху на прислугу, чтобы они знали, на кого теперь работают, а потом можешь вернуться в Лондон и покинуть свой убогий домишко в Степни.

– А что делать дальше? – Гарет с недоумением смотрел на барона.

– Герцогу Уорнему должен принадлежать один из грандиозных особняков в Мейфэре, – пояснил Ротуэлл, сделав в воздухе широкий жест рукой с бокалом. – А если нет, купи. Тебе ни к чему до конца дней оставаться в провинции и, конечно, нет необходимости продолжать надрываться на службе в «Невилл шиппинг».

– Это невозможно, – отозвался Гарет. – Я не могу уехать даже на две недели.

– Зи будет здесь еще несколько дней, – возразил Ротуэлл, – а потом если станет совсем плохо, то старый Бейкли и я вполне сможем справиться с тем, чтобы нанять…

– Ты? – перебил его Гарет. – Ротуэлл, а ты вообще-то знаешь, как найти конторы «Невилл шиппинг»?

– Нет, но мой кучер последние девять месяцев ездил туда почти каждый день. Гарет, ты знаешь, кто главный конкурент «Невилла»?

– Думаю, это «Каруэлл» из Гринвича, – неуверенно ответил Гарет. – Они немного больше, но вполне достойные соперники.

– Тогда я просто найму их коммерческого агента. – Ротуэлл поставил свой бокал на буфет. – Каждый человек имеет свою цену.

– Наймешь его, чтобы заменить меня?

– Мой друг, – взяв из руки Гарета пустой бокал, Ротуэлл вернулся с ним к буфету, – ты просто обманываешься, если полагаешь, что твоя прежняя жизнь еще не закончена, – сказал он вытаскивая пробку из графина с бренди. – Я знаю, что значит взвалить на свои плечи обязанность, вопреки своей воле. Но у тебя нет выбора. Ты английский джентльмен. И неприятие этого факта тебя никуда не приведет.

– Ты большой спец давать советы, когда слишком много пьешь. Ты губишь свою жизнь и свои способности.

– И ты, Брут, – бросил не оборачиваясь Ротуэлл. – Возможно, мне следует одеть тебя в муслиновое платье и называть сестрой. Скажу тебе, что нисколько не буду скучать по Ксантии.

Гарет промолчал. Ротуэлл, наполнив оба бокала, резко дернул шнур звонка, и почти мгновенно появился Трэммел.

– Велите прислуге приготовить мой дорожный экипаж, – распорядился барон. – Он понадобится мистеру Ллойду на рассвете. И пусть его подадут к дому Гарета в Степни.

– Знаешь, Ротуэлл, в этом нет необходимости! – воскликнул Гарет, вскочив, но Трэммел уже исчез.

– Не можешь же ты отправиться в Селсдон-Корт на двуколке или на судне по каналу, – объяснил свои действия Ротуэлл.

– Ей-богу, я не собираюсь ехать в чужом экипаже.

– Если я не ошибаюсь, то мой дорожный экипаж формально является имуществом, принадлежащим «Невилл шиппинг». – Ротуэлл пересек комнату и сунул бокал с бренди в руку Гарета.

– На которую я больше не работаю, – поддел его Гарет.

– Но частью которой ты все еще владеешь, – уточнил Ротуэлл. – Не сомневаюсь, старина, в Селсдон-Корте тебя ожидают великолепные экипажи, так что, когда обоснуешься, отправишь мой обратно.

– Похоже, ты не оставишь меня в покое?

– Я никого не оставляю, так почему ты должен быть исключением? – Затем с шутливой торжественностью барон поднял свой бокал: – За его светлость герцога Уорнема! Долгих лет правления.

Глава 3

В доме было тихо. Пахло свежим хлебом и капустой. Его мать приподнялась на дюйм – свой предсмертный дюйм, и кровать под ней заскрипела.

– Гейбриел, тателлах, подойди ко мне. С помощью рук и коленей он вскарабкался на матрац, свернулся калачиком около матери, как щенок, и вдруг почувствовал холод ее пальцев, коснувшихся его волос.

– Гейбриел, английский джентльмен всегда исполняет свой долг, – слабым голосом произнесла она. – Обещай мне… что будешь хорошим мальчиком, настоящим английским джентльменом. Как твой отец, да?

Он кивнул и потерся головой об одеяло.

– Мама, ты умрешь?

– Нет, тателлах, умрет только мое земное тело, – прошептала она. – Материнская любовь никогда не умирает. Ни время, ни могила для нее не преграда, Гейбриел. Материнскую любовь никогда не уничтожить. Надеюсь, ты это понимаешь?

Он пока не понимал, но все равно кивнул:

– Я всегда буду исполнять свой долг, мама. Я буду джентльменом, я обещаю.

Его мать вздохнула и погрузилась в забытье сна.

– Я только говорю, миледи, что это выглядит не очень справедливо. – Нелли щеткой расчесывала густые светлые волосы хозяйки. – Нельзя выгонять женщину из ее собственного дома – даже если она вдова.

– Это не мой дом, Нелли, – возразила герцогиня. Женщины не владеют домами, и где им жить, решают мужчины.

– У моей тети Марджи есть дом, – ворчливо заметила Нелли. – И еще таверна. И, можете не сомневаться, ни один мужчина никогда ее оттуда не выгонит.

– Я немного завидую твоей тете Марджи. – Взглянув в зеркало, герцогиня слабо улыбнулась. – У нее есть свобода, на которую женщины… моего круга не могут рассчитывать.

– Вы, наверное, имеете в виду благородных женщин? – со знанием дела спросила Нелли. – Нет, миледи, я повидала, как живут некоторые леди, и готова изо дня в день зарабатывать себе хлеб собственным трудом.

– Ты очень мудрая, Нелли.

Герцогиня посмотрела на ее крепкие, лежащие на коленях руки. Они с Нелли были вместе уже десять лет. Замечательные руки Нелли уже начали выдавать ее возраст, а на лбу появились морщинки. Но когда женщины оставались одни – а это случалось довольно часто, – служанка возвращалась к прежним именам и титулам своей хозяйки, иногда даже к их комбинации. Герцогиня ее не поправляла. Ее не привлекало то высокое положение, которое было даровано ей судьбой. До брака с герцогом ее единственным желанием было тихо прожить оставшиеся ей годы – теперь, похоже, так все и будет.

– Значит, от лорда Суинберна ничего нет? – Нелли отложила щетку и взяла фарфоровое блюдце со шпильками.

– Есть письмо из Парижа. – Герцогиня постаралась придать лицу веселое выражение. – Папа снова готовится стать отцом – и это случится очень скоро. Очевидно, его свадебное путешествие было таким, о каком можно только мечтать.

– А как же вы, миледи? – Нелли встретилась в зеркале взглядом с герцогиней. – Вы не можете вернуться домой? Ведь Гринфилдс – большой дом, хотя, конечно, не такой огромный, как этот, но ведь он вполне достаточен для вас троих?

– Пенелопа очень молода и недавно замужем, – неуверенно ответила герцогиня. – Папа говорит, что, возможно, после рождения ребенка… – И, не закончив фразу, замолчала.

Сжав губы, Нелли закрутила своей хозяйке первую прядь волос.

– Пожалуй, я понимаю, как обстоят дела, – пробурчала она, орудуя шпилькой. – Один дом – одна хозяйка.

– Пенелопа очень молода, – продолжила герцогиня. – И почему у меня должно возникнуть желание вернуться домой? Честно говоря, я там буду чувствовать себя не на месте. В этом папа прав.

– Может быть, лорд Элбридж? – предположила Нелли.

– Господь с вами, Нелли! Мой брат – общепризнанный гуляка. А повесе меньше всего нужна путающаяся под ногами сестра. – Герцогиня задержала горничную, накрыв ее руку своей. – Не переживай, Нелли, я не бедная, и когда нам станут ясны планы нового герцога, я, вероятно, смогу снять небольшой дом.

– Любой, мадам, какой угодно, – отозвалась Нелли. – После смерти старого герцога над этим домом нависли тучи. И люди разное говорят.

– Это просто сплетни, и ничего больше, – заметила герцогиня. – Но мы что-нибудь найдем – быть может, в Бате или Брайтоне? Как тебе это нравится?

– О, мадам, думаю, нет. – Нелли сморщила нос. – Я городской человек и беспокоюсь вовсе не о себе. Я могу пойти работать к своей тете Марджи.

– Не найдется ли у нее места для нас двоих? – слабо улыбнулась герцогиня. – Мне кажется, я могла бы стать вполне приличной горничной.

– Фу-у! – Нелли высвободила пальцы. – С такими руками? Сомневаюсь, миледи. Я пойду туда, куда пойдете вы, вам это известно.

– Да, Нелли, я это знаю.

В комнате потемнело, как будто погасили лампу.

– Ну вот, снова приближается, – сказала Нелли, посмотрев на широкие окна. – Этот проклятый дождь.

– Может быть, он обойдет нас стороной, – механически пробормотала герцогиня.

– О да, надеяться-то можно, но я чувствую, – возразила горничная. – Правда.

– Что именно чувствуешь?

– Что-то странное в воздухе, – пожала плечами Нелли. Что-то… Не знаю. Просто грозу, наверное. Это все из-за несносной августовской жары. Мы все ослабели.

– Да, она нас измотала, – согласилась герцогиня.

Снова пожав плечами, Нелли закрутила вверх еще одну прядь волос и посмотрела на нее:

– Пожалуй, я уложу ее повыше… по-герцогски – я правильно говорю?

– Да, конечно, – успокоила ее герцогиня. – Но не трать на это время, просто зачеши волосы наверх.

– Прекратите, мадам, – с укоризной заметила Нелли – Он не такой, как все остальные, что толпами торопятся сюда из Лондона. Он чрезвычайно щедрый кузен. Вы должны принарядиться и произвести на него хорошее впечатление.

Герцогиня поняла, что для Нелли это очень важно, и улыбнулась. В последнее время она мало заботилась о своей внешности, однако, как заметила Нелли, это не останавливало кавалеров, которые время от времени просили ее руки. О, они навещали ее якобы затем, чтобы выразить сочувствие, а на самом деле проверяли, как тут обстоят дела. Но герцогиня безошибочно определяла хищников – конечно, вежливых, хорошо воспитанных, но все-таки именно хищников. Очевидно, за ее состоянием охотились все проходимцы Лондона, а более приличные мужчины пока держались на расстоянии.

– Да, ты права, – наконец сказала герцогиня, – безусловно, права, Нелли. Пусть будет по-герцогски.

Искусные руки горничной быстро справились с волосами герцогини, собрав их вверх, в элегантный золотой пучок, из которого на затылок спускались локоны.

– Вы наденете баклажановый шелк, мадам? – спросила Нелли, укладывая последний завиток. – Тогда я вплету в прическу подходящие черные ленточки.

– Да, и, пожалуй, приготовь мою черную шаль.

– Думаю, ее следовало бы заменить, – тихо сказала Нелли, распуская моток черной, уже не новой ленты. – Еще несколько недель, и вы сможете навсегда отказаться от траура.

– Да, Нелли, это было бы неплохо.

Но от скорби она не откажется. Скорбь, не сомневалась герцогиня, останется с ней до конца ее дней – но внутри.

Внезапно снизу, с мощеного двора, донесся какой-то беспокойный шум: цокот лошадиных копыт, стук колес экипажа и заглушающий все это голос дворецкого, раздраженно кричащего на слуг. А внутри дома вверх и вниз по черной лестнице забегали люди. В этот день весь дом был в волнении – и не без причины.

– Похоже, экипаж проехал ворота, – подойдя к окну, сообщила Нелли. – О, великолепный экипаж, мадам. Блестящее черное ландо с красными колесами. И кучер тоже в черно-красной ливрее. Должно быть, пассажир – настоящий набоб.

– Да, наш несчастный маленький осиротевший кузен! – тихо воскликнула герцогиня.

– О, новый хозяин уже давным-давно не живет на воде и хлебе, мадам, – доложила Нелли, выглядывая в окно из-за шторы. – И он, по-видимому, рассчитывает на королевский прием. Коггинз выстроил на лестнице всех слуг – мрачных, как надгробные памятники.

– Разве не идет дождь, Нелли? – Герцогиня бросила взгляд в сторону окон. – У миссис Масбери ужасный кашель.

– Да, дождь идет вовсю, – ответила горничная, почти прижавшись носом к стеклу. – Но Коггинз держит слуг в строгости, мадам, и никто не смеет даже пошевелиться. А он… Подождите, экипаж остановился. Один из прибывших лакеев спрыгнул, чтобы открыть дверцу. Вот он выходит… О, святые небеса…

– Нелли, что, ради Бога? – Герцогиня повернулась на стуле.

– Вот это да, мадам, – почти с благоговением в голосе ответила Нелли. – Он выглядит неземным и, я бы сказала, больше похож на ангела, но невеселого, с дурным характером. Как те сердитые, что мечут молнии на потолке бального зала.

– Нелли, пожалуйста, не будь смешной.

– О, мадам, я не шучу. – Ее голос стал глухим. – И он очень молод, мадам. Совсем не такой, как я ожидала.

Некоторое время они обе прислушивались к гулу приветствий внизу, а Нелли продолжала описывать цвет его волос, ширину плеч, покрой одежды и то, на какой именно ступеньке он стоит в данный момент. Казалось, новый герцог не особенно торопился. Но большая наглость с его стороны держать под дождем послушных слуг!

Постепенно герцогиня начала ощущать, как в ней пробуждается почти несвойственное ей живое чувство. Это был праведный гнев, и она искренне удивилась тому, что ощущает какие-то эмоции. Она очень хотела, чтобы миссис Масбери не стало хуже, а новому герцогу желала заработать чахотку. И еще ей очень хотелось, чтобы Нелли больше не вспоминала о стрелах молнии. Ангел с дурным характером, как же!

В это время в отдалении зловеще загрохотал гром, и стук дождя по крышам, усиливаясь, превращался в какофонический рев. Внизу захлопали двери, раздались крики, звякнула упряжь, экипаж стал отъезжать, и на мгновение все превратилось в хаос.

– Ну вот, мадам, – Нелли отвернулась от окна, – сейчас начнется.

– Ради Бога, что начнется? – нахмурилась герцогиня.

– Настоящая гроза. – Наморщив лоб, Нелли разгладила руками перед своей блузки. – Она вот-вот начнется, мадам, я… это чувствую.

Огромный холл Селсдон-Корта был великолепен. Только очень богатые люди могли позволить себе иметь свободное пространство, в котором не было почти ничего, кроме мрамора, позолоты и произведений искусства. Встав в центре холла, Гарет медленно поворачивался по кругу. Здесь все было таким же – огромным, до блеска отполированным.

Даже коллекция живописи, отметил Гарет, была развешана точно так же: Пуссен над Юдит Лейстер; ван Эйк слева от Хоха; три картины Рембрандта в массивных величественных рамах – между дверями в гостиную, и еще много других, так хорошо знакомых. На мгновение, пока слуги сновали вокруг него, Гарет закрыл глаза: лакеи вносили его багаж, горничные и кухонная прислуга расходились по своим местам. Звуки были те же, что прежде, и даже запахи были те же.

Но все же что-то стало другим. Гарет открыл глаза и огляделся. Кого-то из нижних слуг он узнал, но больше никого не узнавал – может быть потому, что мало кто осмеливался поднять на него глаза. А чего он ожидал? Они, несомненно, слышали сплетни.

Уже не было на свете Питера, важного дворецкого Селсдон-Корта. Мистер Ноуэлл, любимый лакей кузена Гарета, должно быть, тоже нашел свое последнее пристанище. Не было видно даже миссис Харт, старой сварливой экономки, а вместо нее была худая дама с добрыми глазами, волосами мышиного цвета и нехорошим кашлем. Миссис Масгроув? Нет, не так.

– Коггинз, – Гарет наклонился к дворецкому, – мне нужен полный список всех, кто здесь служит, с именами, должностями, с указанием возраста и срока службы.

– Слушаюсь, ваша светлость. – В глазах дворецкого вспыхнула тревога, но он быстро ее погасил.

– И где управляющий имением, мистер Уотсон, черт возьми? – добавил Гарет и, заметив легкую тревогу и растерянность Коггинза, заинтересовался тем, что говорили о нем этим людям, чем их так запугали.

– Ваша светлость, у меня не было возможности сообщить мистеру Уотсону о вашем прибытии, – тихо пробормотал дворецкий. Они все тихо бормотали, будто это был не дом, а мавзолей какой-то. – Думаю, он уехал в Портсмут.

– В Портсмут?

– Да, сэр. – Дворецкий как-то странно поклонился. – Он должен получить запчасти для молотилки, которые пришли из Глазго.

– Они теперь пользуются такими хитроумными приспособлениями?

– Такое распоряжение отдал покойный герцог как раз накануне смерти, – кивнув, пояснил дворецкий, – но… – Он помолчал и обвел взглядом комнату. – Пока машины не пользуются особой популярностью. Могу сказать, что дальше к югу с ними были трудности.

– А-а, – Гарет сцепил руки за спиной, – из-за них люди остались без работы, так?

– Некоторые уверены в этом, ваша светлость. – Проходивший мимо лакей поймал взгляд Коггинза и кивнул, а дворецкий указал рукой на одну из величественных лестниц, которая двумя симметричными полукружьями вела из холла наверх. – Ваши покои уже готовы, сэр. Хотите, я вас провожу?

– Единственное, чего я желаю, так это встретиться с герцогиней, – отрезал Гарет. Его тон был излишне резким, он это понимал, но ему хотелось как можно скорее покончить с делами.

– Да, конечно, ваша светлость. – Коггинз, нужно отдать ему должное, не смутился. – Но не хотите ли сначала переодеться?

Переодеться? Гарет совершенно забыл, что обитатели Селсдон-Корта довольно часто меняли одежду. Герцогиня, несомненно, пришла бы в ужас, если бы к ней явился человек в одежде, которая была на нем уже в течение… О, в течение целых семи часов. Гарета просто сочли бы неопрятным. «Quelle horreur!»,[1] как любит говорить мистер Кембл.

– С вами нет камердинера? – спросил Коггинз, когда они поднимались по лестнице.

– Нет, он был слишком дерзким, и я отрубил ему голову.

Резко остановившись на ступеньке, Коггинз едва заметно вздрогнул… Но от страха, возмущения или смеха – Гарет не мог сказать. Скорее всего от возмущения – решил он, потому что здесь все люди серьезно относятся к одежде.

– Господи, Коггинз, давайте поживей. Это была шутка. Нет, в настоящий момент у меня нет камердинера. Со временем я, наверное, обзаведусь им.

Неожиданно у него в голове мелькнул образ Ксантии, которой было совершенно наплевать, во что человек одет. И сама она, как известно, могла носить одно и то же платье три дня подряд – не потому, что их у нее не было, а потому что она просто не придавала этому никакого значения. Она думала только о работе.

Гарет вдруг по-настоящему осознал, что будет по ней скучать. Теперь их судьбы разошлись и, вероятно, никогда больше не пересекутся. Его прежняя жизнь, которую он так упорно старался построить на руинах своего детства, закончилась. Гарету казалось, что он вернулся к тому, с чего начинал. Герцогство не было для него благодеянием. Это было проклятие, адское проклятие.

Они подошли к двустворчатым дверям, которые, казалось, были вырезаны из цельного куска красного дерева. Широким жестом распахнув створки, Коггинз отступил в сторону, предоставляя возможность Гарету насладиться открывшимся великолепием.

– Покои герцога, ваша светлость, – доложил он, указывая рукой на огромную комнату. – Справа ваша гардеробная, слева – гостиная.

Стараясь не разевать рот от изумления, Гарет последовал за дворецким. В эти помещения он никогда прежде не заходил, и они показались ему поистине великолепными. Спальня была обита нежно-голубым шелком, над кроватью возвышался балдахин более темного голубого тона, на полу лежал огромный синий с серебром персидский ковер.

Они прошли в гостиную, тоже богато украшенную, но обставленную более изящной мебелью. Заметив в дальней стене еще одну дверь, Гарет открыл ее.

– Что здесь? – спросил он, ощутив нежный аромат гардении, защекотавший ему ноздри.

– Это спальня герцогини, – ответил дворецкий. – Конечно, когда герцогиня находится здесь, в имении.

Гарет снова – на этот раз глубже – вдохнул запах цветов, в котором было что-то пьянящее и притягивающее – быть может, слегка напоминающее запах цветущего лотоса?

– Герцогиня в имении, Коггинз, – наконец заговорил Гарет. – Что с ней?

– Вдовствующая герцогиня перебралась в другие апартаменты, – объяснил дворецкий, снова склонив голову. – Она уверена в том, что таково было бы ваше желание.

– Нет-нет, – Гарет уперся рукой в бедро и быстро захлопнул дверь, – верните ее. Здесь есть другие апартаменты? Я займу их.

Однако Коггинз с ним не согласился.

– Ваша светлость, было бы хорошо, если бы вы обсудили это с самой герцогиней.

– Что ж, я так и сделаю.

Два лакея принесли горячую воду и теперь наполняли выдвинутую на середину гардеробной сидячую ванну.

– Передайте герцогине, что я буду через двадцать минут, – сказал Гарет и, развязав шейный платок, снял его. – Я встречусь с ней в кабинете.

– Ваша светлость, могу я предложить вам утреннюю гостиную? – смущенно спросил Коггинз.

– Утреннюю гостиную? – Руки Гарета замерли на пуговицах жилета. Какой ужас! (фр.) А в чем дело?

– Герцогиня уж очень не любит кабинет, – с некоторой растерянностью ответил дворецкий. – Ей… не нравятся темные комнаты: кабинет, библиотека, северные гостиные. Честно говоря, если не считать обедов, она редко покидает южное крыло.

– И как давно у нее появилась такая странная привычка? – хмуро поинтересовался Гарет, так как это совсем не вязалось с необузданным нравом женщины, которую он знал.

– Не могу сказать, сэр. Герцогиня… необычная женщина, – ответил дворецкий и поджал губы.

– Необычная?

– Э-э… чувствительная, ваша светлость, – пояснил Коггинз.

– А-а! – Гарет сбросил куртку. – Вы хотите сказать, что она не отказывает себе ни в чем. Что ж, отлично. Не мое дело переделывать ее. Итак, в утренней гостиной через… восемнадцать минут.

– Восемнадцать? – эхом повторил дворецкий.

– Да, Коггинз, – Гарет бросил жилет на кровать, – потому что время – деньги. И пришла пора всем здесь это усвоить.

Глава 4

Гейбриел в страхе прижимался ухом к замочной скважине. Зейде плакал. Но мужчинам не полагалось плакать, и Зейде сам так говорил по меньшей мере раз в неделю.

– Пропало, Рейчел, все пропало! – всхлипывал он. – О-о ужас! Тысяча проклятий на их голову!

– Н-но они английские джентльмены, – прошептала бабушка. – Они должны заплатить. Обязаны.

– Что, из Франции? – с горечью в голосе откликнулся дедушка. – Пойми, Рейчел, их нет. Они разорены. Мы лишились всего – и боюсь, даже дома.

– Нет! – задохнулась бабушка. – О, только не моего дома! Малахия, прошу тебя!

– Неплатежеспособные не могут жить в Финсбери-Серкус, Рейчел. Нам лучше всего снова снять лачугу в Хаундсдиче.

– А майор Вентнор? – спросила бабушка. – Не сможет ли он помочь нам?

– Помочь! Помочь! Рейчел, здесь никто не поможет!

– Но я напишу ему, хорошо? Он пришлет нам денег.

Гейбриел услышал, как она идет к своему небольшому письменному столу каштанового дерева.

– Что, из офицерского жалованья? – Голос Зейде теперь напоминал глухой стон. – Нет, Рейчел, нет. Такова воля Божья. Все кончено.

Остановившись перед дверью утренней гостиной Селсдон-Корта, Гарет пригладил рукой еще влажные волосы. В другой руке он держал документы, которыми снабдил его Кавендиш. Большинство из них он еще не прочитал. С момента неожиданного визита поверенного прошло не более двух дней, но Гарет уже устал изображать из себя того, кем, на самом деле не был. Он не стремился к этой встрече, но с неприятным делом необходимо покончить без промедления, потому что иначе он не сможет двигаться дальше… А куда, Гарет пока плохо себе представлял.

Решительно постучав в дверь, он вошел в гостиную.

Комната была залита неярким послеполуденным светом, игравшим на золотистой обивке и светлой мебели кремового цвета. У широких раздвижных окон стояла женщина и смотрела в сад. На ней было элегантное платье пурпурного цвета, такого темного, что оно казалось черным, а в волосы, сияющие золотым светом, были искусно вплетены узкие черные ленты. Тонкая черная шаль, соскользнув с плеч, повисла у нее на локтях. Создавалось впечатление, что женщина очень хороша собой. Но пока она не соизволила ни повернуться, ни дать хоть какой-нибудь знак, что ощущает его присутствие, – пример проявления королевского высокомерия. Но вообще Гарет и рассчитывал на нечто подобное.

– Добрый день, – произнес он громко и отрывисто.

Женщина повернулась и испуганно раскрыла глаза. Быть может, она действительно не слышала, как он вошел? Нет, не похоже.

– Я Уорнем, – холодно представился Гарет. – А вы кто такая?

Женщина присела в грациозном и таком глубоком реверансе, что едва не коснулась лбом пола.

– Я Антония, – ответила она, спокойно выпрямляясь. – Позвольте, ваша светлость, приветствовать вас в Селсдон-Корте.

– Антония?..

– Антония, герцогиня Уорнем. – Она склонила голову набок.

Мгновенно все поняв, Гарет слегка смутился. Герцогиня. Господи, он полный идиот!

– Вы… вы были второй женой Уорнема?

Женщина, едва улыбнувшись, слегка скривила губы, что выражало и понимание, и некоторую горечь.

– Четвертой, насколько мне известно, – тихо ответила она. – Покойный герцог был настойчив.

– Боже правый, настойчив в чем? В том, чтобы убить себя?

Герцогиня отвела взгляд, и Гарет мгновенно все понял. Когда умер Сирил, Уорнем процветал, и ему отчаянно нужен был наследник, который заменил бы мальчика-кузена. Последнего герцог не просто не любил, а ненавидел всеми фибрами своей души, и чтобы получить двойную гарантию того, что тот не станет наследником, Уорнем избавился от него, очень надеясь на то, что парнишка не выживет и никогда больше не увидит Англию. Но он выжил.

А эта женщина… Боже правый, она была еще прекраснее, чем ему показалось на первый взгляд. Похоже, что она была очень молода – ей чуть больше тридцати, решил Гарет. Она настолько молода, что вполне могла подарить ребенка озлобленному старому человеку. Но если у нее и есть дети от Уорнема, то только дочери, иначе Гарет не стоял бы сейчас на этом месте и она не смотрела бы дипломатично в сад, словно разделяя его смущение. Пропади пропадом ее сочувствие – Гарет в нем не нуждался.

– Позвольте мне выразить вам соболезнование в связи с тяжелой утратой, – быстро произнес он. – Как известно, мы с кузеном не общались, поэтому я не знаю…

– Я ничего не знаю о личных делах мужа, – поспешила перебить его герцогиня, – и вам нет необходимости сейчас рассказывать мне о них.

– Прошу прощения?

– Наш брак был коротким, ваша светлость, – ответил она, с явным раздражением взглянув на Гарета. – И он был устроен… с единственной целью. Уорнема не интересовали мои личные дела, а меня – его.

Она предельно ясно дала ему понять, что разговор окончен. Это было похоже на удар пиратским клинком – она все обрубила. Несколько мгновений Гарет почти тупо смотрел на женщину, которая показалась ему неразрешимой головоломкой: на вид хрупкая, как китайский фарфор, но в то же время холодная, бессердечная и надменная.

– Скажите мне, мадам, – наконец снова заговорил Гарет, – есть в этом доме кто-нибудь, кто не хочет отправить меня ко всем чертям? Неужели все настроены против меня?

– Могу сказать, что не имею ни малейшего представления об этом. – Она удивленно подняла изящно очерченные брови. – Но я, ваша светлость, не желаю вам ничего дурного. Я просто хочу продолжать жить своей жизнью – такой, какая она есть. Я хочу… собственной свободы. Вот и все.

– Свободы? – эхом повторил он. – Да, понимаю, я заставил вас ждать.

– Это судьба заставила меня ждать, – поправила его герцогиня. – И если говорить об ожидании, ваша светлость, могу я попросить вас о том, чтобы вы оказали милость и больше не унижали слуг, заставляя их стоять под дождем? У миссис Масбери слабые легкие.

– Поверьте, мне совершенно ни к чему помпезные церемониалы. – Гарет нахмурился. – Должно быть, это Коггинзу пришло в голову их выстроить.

– Но вы же их не распустили. – Она слегка вздернула подбородок.

– А что я должен был сделать? – огрызнулся Гарет. – Просто пройти мимо них? Такое поведение было бы для них оскорбительным, мадам. Это подразумевало бы, что их работа для меня ничего не значит. И если бы вы, мадам, когда-нибудь были наемным работником, то понимали бы, что подобное отношение может нанести жестокий удар.

– Простите меня, – тихо сказала герцогиня, и слабый румянец, который еще сохранялся на ее щеках, совсем пропал, а на лице отразилось неподдельное чувство вины. – Я перебиваю вас.

– Нет, вы не правы, – резко произнес Гарет. – Мы говорим не по очереди. Вы можете говорить, когда хотите и где хотите. И пока мы с вами спорим, мадам, позвольте мне отдать еще одно распоряжение: вы должны немедленно вернуться в свои апартаменты в южном крыле.

– Думаю, вряд ли это пристойно, ваша светлость. – Она побледнела.

– Пристойно? – повторил Гарет, слегка обескураженный. – О Господи! Я займу другую комнату.

– Но я все равно не уверена в том, что это правильно. – Ее смущение перешло в замешательство.

– На ваше мнение по этому поводу я не стану обращать внимание, – заявил он.

– Боже мой, но вы же все-таки кузен Уорнема, разве не так? – тихо возразила герцогиня.

– Да, и, к сожалению, другого у него не было, – бросил Гарет.

– И что это означает? – Она с любопытством, но без возмущения взглянула на него.

– Не важно. Простите меня. – Гарет отрывисто кашлянул и внезапно смутился, осознав, что он до сих пор не предложил даме сесть. Но в конце концов, это же его дом, а не ее, и она это тоже понимала. Жестом он указал герцогине на стоявшие у окна кресла. – Я вижу, вам очень нравится вид на парк, – с легкой иронией заметил Гарет. – Наша беседа началась немного неловко, но я прошу вас, присаживайтесь.

Герцогиня восприняла его предложение как приказ, хотя и высказанный в мягкой форме. Напряженно выпрямив спину под пурпурным шелком, снова повернулась к окнам, а потом села с видом королевы и расправила юбки.

Заставив себя отвести от нее взгляд, Гарет смотрел на изумительный вид под окнами, на зеленое пространство аккуратно подстриженного самшита, на посыпанные мелким гравием дорожки, которые, несомненно, каждое утро расчищали скребком, и на величественный фонтан, выбрасывающий в воздух струи воды почти на десять футов. «Рыбий фонтан» – называли его Сирил и Гарет, потому что вода извергалась из ртов мифических созданий, окружавших скульптурную фигуру Тритона. Мальчишками в теплые летние дни они очень любили резвиться в фонтане.

Нахлынувшие воспоминания снова напомнили Гарету о том, что все это должно было принадлежать Сирилу. Он был рожден для этого, его готовили к этому. Его, а не Гарета, которому даже в самых диких снах это не могло присниться.

Он сел в кресло напротив герцогини и заставил себя снова взглянуть на нее. На этот раз у него странно перехватило дыхание. Что за ерунда! Он не знал эту женщину, и она, очевидно, тоже не имела никакого желания знакомиться с ним.

– Какие у вас планы на будущее, мадам? – сдержанно задал вопрос Гарет. – И чем я могу помочь вам?

– У меня пока нет никаких реальных планов, – ответила она. – Мистер Кавендиш сказал, что мне не следует строить планы, не заручившись вашей поддержкой.

– Поддержкой? – Гарет нервно постучал о бедро краем папки. – Быть может, моего совета или, так сказать, пожелания? Вы же обладаете всеми правами вдовы, разве не так?

– Мне причитается одна двадцатая часть дохода от владений герцога, – ответила она. – Я не буду голодать.

– Одна двадцатая? – Гарет в изумлении смотрел на герцогиню. – Господи, что заставило вас согласиться на такое?

– Вы, должно быть, действительно отсутствовали много лет, ваша светлость, – тихо сказала она, снова слегка приподняв мягкие дуги бровей. – В Англии все еще патриархальный строй.

Разумеется, она была права. Гарет просто привык к независимости Ксантии, но большинство женщин не имели права самостоятельно строить свою жизнь.

– Брачные соглашения заключал мой отец, – продолжала герцогиня. – А я ничего о них не знала до тех пор, пока после похорон мужа не пришел поверенный. Кавендиш должен был передать вам копию. Но даже одна двадцатая дохода от Селсдон-Корта вполне может обеспечить спокойную жизнь экономной семьи из десяти человек. Как я уже сказала, ваша светлость, я не буду голодать.

– Ваш отец поступил глупо – похоже, он слишком торопился выдать вас замуж, – сделал вывод Гарет, перебирая бумаги в папке. – По гражданскому английскому праву вы получили бы одну треть, не так ли? – Не дождавшись ответа, Гарет взглянул на герцогиню. Она стала совсем бледной, на лице появилось болезненное выражение, и Гарету мгновенно стало стыдно. – Прошу прощения, – извинился он, – мое замечание неуместно при вашем горе.

Но герцогиня не была убита горем, она выглядела… подавленной. Постепенно к ней вернулся румянец, и она, расправив плечи, сказала:

– Этот брак обсуждался со всех сторон, ваша светлость. Мой отец считал, что я должна быть благодарна Уорнему за его предложение, так как у меня не было никаких перспектив.

– Вот как, никаких перспектив? – пробормотал Гарет. Что за ерунду она плетет! Герцогиня принадлежала к числу тех женщин, которые не без основания могли считать, что мужчины всегда будут у их ног.

– О, не беспокойтесь обо мне, ваша светлость, – сухо ответила она.

– Как вдовствующая герцогиня, мадам, вы должны иметь право остаться в своем доме, – кашлянув, продолжил Гарет. – Никто не может настаивать на том, чтобы вы покинули этот дом. Я буду приезжать сюда нечасто, так что вряд ли мы будем тут путаться друг у друга под ногами. – Гарет заметил, как ее плечи чуть-чуть расслабились, а на лице отразилось нечто похожее на облегчение.

– Спасибо, – сдавленно сказала герцогиня. – Я… благодарна вам, ваша светлость, но не совсем уверена, что…

– Что хотите остаться здесь? – подсказал он. – Да, это место, несмотря на все его великолепие, похоже на мавзолей. А ваш отец? Быть может, вы переедете к нему?

– Нет, – торопливо ответила она, – он… сейчас путешествует.

Что-то в ее словах удержало Гарета от продолжения разговора на эту тему, и он спросил:

– У вас есть дети, мадам? Быть может, дочь?

Ее взгляд на секунду метнулся к нему, и Гарет увидел в глазах герцогини что-то мучительное и кровоточащее.

– Нет, ваша светлость, – едва слышно ответила она, – у меня нет детей.

Господи, существовала ли какая-нибудь безболезненная тема для разговора с этой женщиной?

– Что советует вам делать Кавендиш?

– Он считает, что мне следует перебраться в Ноулвуд-Мэнор – там вдовий дом – и вести скромную жизнь вдали от любопытных глаз. – Сцепив руки в замок, она положила их на колени. – Он уверен, что в сложившейся ситуации это будет… лучше всего.

Вдовий дом? Гарет внутренне сжался, но внешне не подал виду.

– По-моему, вы еще слишком молоды, чтобы жить затворницей, если только сами этого не пожелаете. Прошу простить меня за неосведомленность, но разве у нас нет дома в городе?

– На Брутон-стрит, – кивнула она, – но он сдан.

– Тогда я откажу наемщикам, – предложил Гарет.

– Вы очень добры, – заметила герцогиня, – но я не могу вернуться в Лондон. И не уверена, что светская жизнь пойдет мне на пользу.

А Гарет был уверен. Она молода и умопомрачительно красива, и впереди у нее целая жизнь. Хотя у нее и не слишком большой доход, она благодаря своей красоте, несомненно, могла бы удачно выйти замуж, но после того, как стихнут пересуды по поводу смерти Уорнема. Конечно, если не существует чего-то такого, о чем она умалчивает.

Быть может, у нее скандальное прошлое? В задумчивости Гарет взглянул на герцогиню. Нет. Похоже, что она больше страдает от клеветы, которую нелегко опровергнуть. Утихнут ли когда-нибудь эти сплетни? Возможно, не скоро, потому что прошло всего около года, как умер Уорнем. Общество быстро подхватывает сплетни, но медленно их забывает. Ну что ж, каждому приходится нести свой крест, так ведь? Ее прошлое его не касается. Впрочем, как и его прошлое не касается ее, решил Гарет.

Он быстро перелистал бумаги, чтобы проверить, существуют ли какие-нибудь сведения о сдаче внаем дома на Брутон-стрит, но ничего не нашел и снова взглянул на герцогиню:

– Что ж, думаю, мадам, нет необходимости решать все в спешке. Вы можете спокойно сколько пожелаете продолжать жить в Селсдон-Корте, но если предпочтете Ноулвуд-Мэнор… мы можем это обсудить.

– Мне говорили, что он в ужасающем состоянии, – ответила она, опустив взгляд на ковер. – Кавендиш говорит, что потребуются огромные средства, чтобы привести его в порядок. Насколько я знаю, он был заброшен много лет назад.

– Это правда. – Гарет почувствовал, что у него сводит скулы. – Знаете, я жил там, будучи мальчишкой, и уже тогда он был ветхим и насквозь прогнившим.

– Я… не знала… – Она вскинула голову, а потом запнулась. – Хотя, конечно, слышала, что вы жили здесь…

– Я никогда здесь не жил, – перебил ее Гарет, – то есть никогда не жил в этом доме.

– О-о! – Герцогиня отвела взгляд. – А я никогда не была в Ноулвуд-Мэноре.

– Там не на что смотреть, – резко прервал ее Гарет. – И сейчас дом, безусловно, непригоден для жилья. Еще двадцать лет назад его крыша протекала, а полы сгнили. Там нет никакого дренажа, и в подвале настолько сыро, что ведущая вниз лестница сплошь покрыта плесенью.

При этих словах герцогиня сделала гримасу, сморщила нос и сразу стала похожа на девочку, а у Гарета возникло необъяснимое желание рассмеяться – не над ней, а вместе с ней. На секунду он забыл о холодных и безрадостных ночах, которые ему довелось провести в том мрачном старом доме, и о том, что было потом.

– Честно говоря, издали он выглядит очень мило, – как бы извиняясь, сказала герцогиня. – Он напоминает небольшой сказочный замок.

– Наверное, из-за башенок. – Гарет заставил себя улыбнуться. – Снаружи они выглядят весьма романтично. Но если вы действительно хотите там жить – независимо от того, чего хочет Кавендиш, – то можно сделать необходимый ремонт. Имущество следует поддерживать в хорошем состоянии, и я не сомневаюсь, что замок этого заслуживает.

– Ваша светлость, теперь вы, разумеется, один из самых богатых людей Англии. – Она внезапно побледнела. – Конечно, я вовсе не хочу сказать, что до этого вы не были богатым. Не стану делать вид, что не знаю ваше положение… – Герцогиня покраснела.

– Интересно, какие страшные сказки рассказывал oбо мне этот старый пройдоха Кавендиш? – проворчал Гарет. – Что я жулик из темного переулка, или вор-карманник, или, быть может, гробокопатель? – Он улыбнулся. – Я уже начинаю сожалеть, что не являюсь ни тем ни другим. Я бы с удовольствием наблюдал, как он, зажав нос платком, бегает взад-вперед по докам. – На мгновение Гарету показалось, что герцогиня может засмеяться, и он поймал себя на том, что очень хочет услышать ее смех. – Ну что ж… – Отложив папку в сторону, он уперся руками в бедра, словно собираясь встать, и задумчиво произнес: – Пожалуй, на данный момент все. В котором часу здесь подают обед?

– В половине седьмого. Но сегодня понедельник, ваша светлость. – И в ее больших глазах отразился испуг.

– Понедельник?

– Обычно по понедельникам сэр Перси и леди Ингем обедают в Селсдоне, – ответила герцогиня. – И еще, как правило, доктор Осборн, приходский священник с женой, но сейчас они отдыхают в Брайтоне. Вас это не смущает?

– Конечно, смущает, – ответил Гарет. – Я бы тоже предпочел отдыхать в Брайтоне.

– Я имела в виду присутствие доктора Осборна, – уточнила герцогиня, снова едва заметно улыбнувшись. – Он наш деревенский доктор из Лоуер-Аддингтона. А сэр Перси и его жена – просто замечательные люди. В это ужасное время они все были со мной.

– Тогда буду рад познакомиться с ними, – вставая, ответил Гарет, а про себя решил, что ему повезло и не придет-ся снова целый час быть наедине с этой дамой.

Со сдержанной улыбкой Гарет подал руку герцогине, чти бы помочь встать с кресла. У дверей герцогиня задержалась и повернулась к нему с тем же тревожным выражением лица.

– Ваша светлость?

– Да?

– Я понимаю, для вас это первый день в Селсдоне, – ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, поверх его плеча, – но вы все равно… услышите сплетни, это вопрос времени.

– Сплетни? – Он с горечью усмехнулся, – Я бы сказал, что Селсдон кишмя кишит сплетнями. О чем именно вы говорите?

– Кое-кто убежден, что смерть моего мужа не была несчастным случаем, – тихо ответила герцогиня и снова посмотрела на него с той же болью в глазах. – Ходят разговоры о том, что я не была счастлива в браке.

От слов, столь эмоционально вырвавшихся из уст герцогиня, у Гарета по спине побежали мурашки.

– Вы хотите сказать, что вас открыто обвиняли?

– Обвиняли? – Она грустно улыбнулась. – О нет, это было бы слишком. Гораздо проще очернить меня перешептываниями и намеками.

– А вы убили его? – Гарет взглянул ей прямо в глаза.

– Нет, ваша светлость, – мягко ответила она, – я его не убивала. Но дело сделано.

– Я по себе знаю, какую безжалостную, разрушительную силу могут нести сплетни, – сдержанно произнес Гарет. – В таком случае, полагаю, всему этому следует уделить ровно столько внимания, сколько оно заслуживает, – то есть никакого.

Гарет ушел, оставив герцогиню у дверей, но он не был уверен в том, что высказал правильное суждение. Ему казалось, что в герцогине есть что-то странное и немного таинственное – в ее глазах затаенный испуг. Но чтобы она была убийцей? Гарет был твердо уверен в том, что она не может быть убийцей, хотя объяснить, на чем основана эта уверенность, не мог.

К сожалению, в ее мире, то есть в светском обществе, слухи такого рода могут человека погубить. Пожалуй, Гарет начинал понимать, почему герцогиня готова спрятаться в старом уединенном обветшалом доме, но не возвращаться туда, где можно заново построить собственную жизнь.

Но какое ему до всего этого дело? Он приехал сюда лишь для того, чтобы осмотреть имение и удостовериться в том, что оно приносит доход. Он здесь не для того, чтобы спасать мир или даже его маленький уютный уголок, принадлежащий герцогине.

– Вы вернулись! – воскликнула Нелли, дожидавшаяся Антонию у дверей спальни, словно полагала, что ее хозяйка будет съедена заживо. – Ну, какой он, мадам?

– Высокомерный, – грустно улыбнулась Антония и бросила на кровать черную шаль. – А теперь уложи мои вещи, Нелли. Мы переезжаем…

– О, мадам! – запричитала горничная. – У него, наверное, нет сердца! Правда!

– …обратно в герцогские покои, – закончила Антония.

Нелли открыла рот от изумления, а через секунду воскликнула:

– Слава Богу! Значит, обратно в ваши прежние апартаменты? Могу сказать, с его стороны это правильно и вполне заслуживает уважения.

Ничего не сказав, Антония прошла к окну. Было очевидно, что Нелли жаждала услышать об этой встрече больше, но Антония, отдернув прозрачную гардину, молча смотрела вниз, на посыпанный гравием двор.

Что же произошло с ней только что в утренней гостиной? Антония почувствовала какую-то непонятную, странную убежденность в том, что она встрепенулась… Было ощущение, будто ее встряхнули и внутри у нее что-то пробудилось.

На самом деле Антония могла предположить, что новый герцог Уорнем ей не понравится, хотя вообще-то это ее мало заботило. С самого первого момента он показался ей властным и высокомерным – и он действительно был таким. В хорошо подогнанном по фигуре сюртуке и облегающих бриджах он выглядел аристократом до мозга костей. Его золотистые глаза словно сверлили ее, его подбородок казался ей слишком упрямым, нос – орлиным, а густая львиная грива чересчур пышной. И в какой-то момент Антония вдруг осознала, что почти готова наброситься на него. Hо на нее это было совсем не похоже. Уже давно для нее в этой жизни не было ничего такого, за что стоило бы сражаться. Или все же существовало?

А эта вспышка гнева? Откуда она взялась? Антония уже очень давно ни на кого не повышала голос. Но что-то в герцоге возмутило ее. Этот мужчина держался очень самоуверенно и был явно доволен своей новой ролью, но к концу встречи, к ее несказанному удивлению, стал почти добрым. Антонии показалось, что он поверил ей.

Она предполагала, что новый герцог окажется невежественным, плохо воспитанным грубияном, который с разинутым ртом будет обозревать легко доставшееся ему богатство. Но он оказался совсем другим.

– Да, Нелли, новый герцог сказал все, что подобает, – в конце концов ответила Антония. – Я не думаю, что он добрый человек, но, наверное, справедливый.

– Вы сказали, он высокомерный? – Нелли легонько дотронулась до локтя Антонии.

– Да… – Антония не знала, как объяснить свои слова. – Быть может, Нелли, в его жилах на самом деле течет благородная кровь? Думаю, этот человек мог стать повелителем, даже если он воспитывался в коровнике.

– Но, мадам, мы же на самом деле не знаем, где он воспитывался, – заметила Нелли. – По слухам, он убил своего маленького кузена и разбил сердце старому герцогу – правда, я сомневаюсь, что оно у старика было.

– Нелли, так нельзя, – мягко пожурила ее Антония. – Между прочим, он говорит, что действительно жил в Ноулвуд-Мэноре. Ты когда-нибудь об этом слышала?

– Нет, мадам. – Горничная снова взялась складывать чулки. – Я только слышала, что он воспитывался здесь.

– Но это не одно и то же, верно? Скажи мне, Нелли, что говорят слуги внизу?

– Большинство из них словно онемели, – призналась горничная. – Правда, кое-кто говорит, что новый герцог не пожалел времени, чтобы познакомиться с каждым, когда начал поливать дождь, а некоторые положительно отзываются о его манере понятно говорить. Но есть парочка таких, что не собираются работать на выскочку из… ну да не важно. – Нелли пожала плечами.

– Да, безусловно, не важно. – Антония искоса взглянула на горничную.

– По словам Меткаффа, ходят слухи о том, что новый хозяин имеет какое-то отношение к смерти старого герцога, мадам.

– Это все россказни Меткаффа, – возразила Антония. – Болтливый язык – орудие сатаны, Нелли. И не забывай, что, пока не будет другой версии, считается, что именно я совершила этот подлый поступок.

– Никто в это не верит, мадам, – сказала Нелли, но Антония понимала, что горничная так говорит по доброте душевной. – Между прочим, Меткафф кое-что затевает.

– Правда? – недоверчиво переспросила Антония. – И что же он намеревается сделать?

– Не могу сказать точно, мадам, но он подстрекает нескольких человек уйти вместе с ним.

– Тогда они все умрут с голоду. В Лондоне люди уже остаются без еды, а эта сырость окончательно погубит урожай. Они должны быть довольны тем, что у них есть работа.

– Прошу извинить меня, мадам, – после недолгого молчания заговорила Нелли, – но вы хорошо себя чувствуете?

– Да, Нелли, великолепно. – Антония отвернулась от окна. – А почему ты спрашиваешь?

– Вы как-то странно рассуждаете, мадам, – ответила Нелли, приподняв одно плечо. – И цвет лица… Впрочем, не важно. Если с вами все в порядке…

– Все замечательно.

– Тогда я должна уложить вещи.

– Да, спасибо тебе. – Антония снова перевела взгляд на окно. – Но, пожалуйста, сначала приготовь мне платье для обеда.

– Какое вы хотите, мадам? – спросила Нелли, открывая гардеробную.

– На твой выбор, – ответила Антония, глядя не во двор, а на свое чуть заметное отражение в стекле.

Нелли права: Антония была не похожа на саму себя. Она порозовела и вообще с трудом себя узнавала.

– Нелли, – резко добавила она, – выбери что-нибудь поярче. Может быть, синее жаккардовое? Как ты думаешь, не слишком ли рано?

– Безусловно, нет, мадам. – Достав платье, Нелли как следует встряхнула его. – Прибыл новый герцог, и ваш долг радушно принять его.

– Да, Нелли, думаю, ты права. – Антония машинально подняла руку и слегка коснулась незнакомки в стекле. – Это мой долг, верно?

В этот вечер Гарет встречал своих гостей с некоторым страхом и облегчением. После знакомства с герцогиней Уорнем у него не было уверенности в том, что ему снова захочется остаться с ней наедине. Внешне женщина была очень милой, но походила на тяжелый десерт, который хочется разбавить чем-нибудь легким – например холодным кофе.

На эту роль подошел сэр Перси Ингем. Если герцогиня была шоколадным печеньем со сливками, то сэр Перси – некрепким чаем. Гарету было интересно узнать, что семья Ингем относительно недавно обосновалась в Лоуер-Аддингтоне, потому что он уже устал от шепота за спиной. Нельзя сказать, что сэр Перси и его жена были выше этого, но по крайней мере Гарет этих людей не знал раньше. Те же достоинства Гарет нашел и в докторе. Мартин Осборн, которому на вид было лет сорок, обладал изысканными манерами.

И еще Гарет с удовольствием обнаружил, что в Селсдоне прекрасный шеф-повар. Он с удовлетворением смотрел на обеденный стол, когда после третьей смены блюд подали изумительный фруктовый торт и мороженое.

– Позвольте мне, ваша светлость, еще раз сказать, что мне очень приятно обедать с вами в этот самый первый ваш вечер в Селсдоне, – торжественно произнес доктор Осборн. – Вы великодушно решили продолжить нашу скромную традицию, и это приятно.

– Безусловно, очень великодушны, – поддержал его сэр Перси, выбирая на блюде кусок торта. – Как, ваша светлость, в целом прошел ваш первый день здесь?

– Как сказал преподобный Ричард Хукер? «Даже изменения от плохого к хорошему не проходят без волнения». – Гарет кивнул лакею, разносившему вина, и тот, наклонившись, наполнил его бокал.

– Именно так! Именно так! – Сэр Перси был несколько удивлен. – Вы, случайно, не читали шедевр Хукера «Законы церковного устройства»? Это одно из любимейших произведений приходского священника.

– Читал, – с некоторой опаской ответил Гарет, подумав, не скрывается ли за словами баронета еще какая-нибудь колкость или, что хуже, прощупывающий вопрос. К счастью, его ответ остался без внимания и Гарет расслабился.

– Быть может, ваша светлость, эти изменения показались вам неприятными? – прочирикала леди Ингем. – Но я, честное слово, не могу найти в Селсдон-Корте ничего такого, что мне не нравилось бы.

– Дорогая, ты неправильно поняла его мысль, – заметил ей муж.

– Дело не в том, что мне что-то не нравится, мадам, – спокойно солгал Гарет. – Просто я обеспокоен тем, что мне пришлось срочно оставить свои дела в Лондоне.

– Но у вас, несомненно, есть клерки? – ослепительно улыбнулась леди Ингем.

– У нас дюжина клерков, мадам, но они не берут на себя ответственность, – пояснил Гарет, ощутив внезапную непомерную усталость. Эти люди были очень любезны, но плохо представляли себе реальную жизнь. – А мой основной партнер по бизнесу только что обвенчался. И она…

– Она? – Леди Ингем ухватилась за возможность посплетничать. – Расскажите о вашем деловом партнере. Кто она?

У Гарета было огромное желание сказать, что он имеет половину доли в последнем исправительном доме миссис Беркли. Но это был бы тот непристойный ответ, которого дама, очевидно, ожидала, поэтому Гарет удержался и пояснил:

– Мой партнер – маркиза Нэш. Мы равноправные партнеры в «Невилл шиппинг».

Герцогиня ничего не сказала, однако Гарет заметил, что она от изумления широко раскрыла глаза.

– «Невилл шиппинг», – пробормотал доктор. – У вас есть контора на Уоппинг-хай-стрит? Мне кажется, я ее видел.

– Во время одной из ваших поездок в Лондон, наверное? – нарушила молчание герцогиня.

– Да, я помню, что видел вывеску, – признался Осборн. – Я пользуюсь аптекой возле Уоппинг-Уолл. До чего же мир тесен.

– Ну, надеюсь, не так уж тесен. Если он будет уменьшаться, то «Невилл шиппинг» скоро может оказаться не удел, – пошутил Гарет.

– Но, ваша светлость, вы, конечно, не собираетесь продолжать свою деятельность? – В тоне миссис Ингем прозвучала легкая укоризна, и Гарет почувствовал, что его терпению пришел конец.

– А почему нет? – вызывающе спросил он. – Прилежная работа никогда не приносила человеку ничего плохого, а часто, наоборот, только хорошее.

– Именно так! Именно так! – снова воскликнул сэр Перси.

– Существует призвание, леди Ингем, и увлеченность. – Доктор наклонился вперед, стараясь подчеркнуть значение своих слов. – Быть может, для герцога эта работа – увлечение?

Взглянув через стол, застеленный белоснежной скатертью, на герцогиню, Гарет заметил, что она пристально смотрит на него, как будто ждет ответа.

– Сначала это была необходимость, которая затем превратилась в увлеченность. Быть может, оставим эту тему? – предложил он.

Спустя некоторое время, когда с десертом было покончено, подали портвейн. Мужчины не стали долго засиживаться, но когда они вышли к дамам в гостиную, леди Ингем уже подавали накидку.

– Я слышала гром, – робко сказала она. – Думаю, Перси, нужно побыстрее идти.

– Жена не любит грозы, – пояснил сэр Перси, взглянув на Гарета.

– Ее светлость тоже, – тихо добавил Осборн.

Герцогиня, расправлявшая воротник на накидке леди Ингем, застыла. Она не взглянула ни на кого, даже на доктора, но Осборн, поняв, что допустил оплошность, залепетал что-то о погоде вообще.

– Осборн, мы можем завезти вас в деревню, – предложил сэр Перси. – Боюсь, жена не ошиблась насчет дождя.

– Нет, благодарю вас, – отказался Осборн. – Я взял с собой зонт.

Гарет проводил Ингемов до дверей, а герцогиня осталась в комнате. Когда через несколько секунд Гарет подходил к гостиной, он увидел, что Осборн стоит почти у самой двери и, слегка сжимая в ладонях руки герцогини, пристально смотрит ей в глаза.

– И немного снотворного… – тихо говорил он. – Обещайте мне, Антония, что не забудете об этом.

Она закусила пухлую нижнюю губу, и у Гарета внутри что-то перевернулось.

– Оно мне очень не нравится, – помолчав, ответила герцогиня. – После снотворного я чувствую себя неважно.

– Антония, вы должны обещать мне, – настаивал доктор, поднимая ее руки, словно собирался поцеловать их. – Оно вам необходимо. Вы же знаете, что вам может быть нехорошо во время грозы.

– Да, я подумаю. – Она потупилась, опустив темные ресницы.

Отрывисто кашлянув, Гарет вошел в комнату, и собеседники отстранились друг от друга как заговорщики. Герцогиня медленно пошла к остывшему камину, растирая предплечья, как будто ей было холодно, а доктор Осборн начал благодарить Гарета за обед.

Когда, проводив доктора, Гарет вернулся, то с некоторой радостью обнаружил, что герцогиня уже ушла.

Глава 5

Стоя поодаль, Гейбриел смотрел, как старшие мальчишки гоняли мяч по лужайке. Он и раньше видел их в Финсбери-Серкус, и ему мяч очень нравился – восхитительно круглый надутый шар, который прыгал по траве со скоростью молнии и издавал веселое «Чпок!», когда по нему били.

Заметив взгляд Гейбриела, самый младший из мальчишек поманил его пальцем, и Гейбриел, оглянувшись на клевавшего носом дедушку, побежал на траву.

– Нам нужен шестой, – сказал мальчишка, подкатывая ему мяч. – Ты умеешь бить?

– Умею, – кивнул Гейбриел.

– Оставь его, Уилл. – Самый старший оттолкнул приятеля локтем и забрал мяч. – Мы не играем с евреями.

У Гейбриела опустились руки.

Старший мальчик, ехидно посмеиваясь, побежал задом наперед по лужайке, выкрикивая на ходу:

– Ну что? Хочешь мяч? Хочешь его? Так вот… держи.

Он широко замахнулся и с силой ударил ногой по мячу. Мяч попал Гейбриелу прямо в живот, и у него перехватило дыхание. Как подкошенный он упал на траву, и в ушах застучало. А вокруг все смеялись. Сначала смеялся только один, затем к нему присоединился второй, потом третий, и в конце концов хохотали уже все мальчишки. Но окончательно униженным Гейбриел почувствовал себя, когда Зейде поднял его с травы.

– Паршивцы! – Дедушка погрозил мальчишкам кулаком. – Убирайтесь в свой Шордич, поросята!

Продолжая смеяться, мальчишки убежали, а Зейде начал отряхивать одежду Гейбриела.

– Гейбриел, что это ты выдумал?

– Мне… понравился их мяч.

– Ну и ну! Я же могу купить тебе мяч, – вздохнул дедушка.

– Но мне хочется с кем-то поиграть.

– Тогда имей дело с такими же, как ты. – Зейде крепко взял Гейбриела за руку и повел через лужайку к дому. – Они не хотят общаться с нами, Гейбриел. Когда ты это усвоишь, а?

В эту ночь жара спала и на Суррей как из ведра обрушился ливень. Лежа в кровати, Гарет прислушивался к завыванию ветра и монотонному шуму стекавшей по водосточным трубам воды. Уставший после дневного переезда и мыслей о долге, который теперь лежал на нем, Гарет сразу же погрузился в глубокий неспокойный сон. После полуночи он проснулся в холодном поту и понял, что запутался в простынях. Напуганный, он рывком сел, с трудом приходя в себя и не сразу поняв, где находится.

Селсдон-Корт. Он в Селсдоне. В коридоре, за дверью его комнаты, очень широкой и крепкой, – горящий светильник. Его кузен, слава тебе Господи, мертв. Здесь нет ни корабля, ни цепей, а только сон, липкий, как мокрый гниющий парус. Гарет ноздрями ощутил этот омерзительный запах вместе с запахом просмоленных канатов и тяжелый тошнотворным запахом немытых тел. «Святой Назарет»? О Господи! Гарет уже много месяцев не вспоминал об этой старой гнилой посудине.

До последнего момента Гарет не осознавал, что дрожит, и, стараясь успокоиться, провел трясущейся рукой по волосам. Господи, что бы это могло значить? Почему именно в эту ночь ему должна была присниться его юность?

Ничего, ровным счетом ничего. Он уже не ребенок и может сам защитить себя, но в эту минуту Гарету просто необходимо было выпить – да, хорошую порцию бренди, которое Ротуэлл считал незаменимым средством от всех болезней. Освободившись от простыней, он переместился на край кровати и вытер пот со лба. За окнами вспыхнула молния – одна, за ней другая, а через несколько секунд где-то вдалеке прогремел гром.

Гарет зажег лампу и, накинув халат, подошел к небольшому столику между окнами, на котором стояло бренди. Он налил себе один бокал, потом еще один и уже приготовивлся было налить третий, как его вдруг охватило беспокойство и он взглянул на стоявшие на камине часы. Половина третьего. Почему ему показалось, что он где-то в другой жизни?

Это было то самое место, и возвращение сюда пробудило в нем массу воспоминаний. Странно, но Гарет думал о Сириле и бабушке. Вся его детская жизнь была сплошным страданием, но Гарет не понимал, что такое настоящие страдания, пока не оказался на «Святом Назарете».

Одним большим глотком проглотив остаток бренди, Гарет почувствовал, как оно обожгло ему горло. Господи, Ротуэлл наверняка рассмеялся бы, если бы увидел его сейчас съежившимся в темноте.

У Гарета никогда не было склонности к выпивке. Он всегда считал, что эта дурная привычка характерна для людей голубой крови, для тех, кому не нужно вставать с рассветом, чтобы заработать себе на жизнь, то есть для той категории людей, к которой теперь он и сам принадлежал вдруг ясно осознал Гарет.

При этой мысли он вскочил со стула и беспокойно заметался по комнате. Его дедушка был прав: Гарету не подходит такая жизнь. Тогда как все это могло случиться? Некоторое время Гарет был погружен в водоворот мыслей и смутных воспоминаний и не мог сказать, что именно в конце концов отвлекло его от размышлений и почему, отдернув тяжелые шторы, он окинул взглядом лежащий внизу двор.

Селсдон-Корт первоначально возник как северная башня, которая потом, во времена Вильгельма II, превратилась в украшенный зубцами замок. Постепенно замок стал роскошным особняком; до сих пор сохранились многие оригинальные детали, в том числе и самые старые части дома – южная и восточная башни, соединенные высокой стеной. В мерцающем свете висящих на воротах фонарей Гарету были видны неясные очертания стены и грубые желтовато-коричневые камни кладки по ту сторону внутреннего двора. Со своего наблюдательного пункта, расположенного вверху, он мог разглядеть зубцы стены, но ее внутренняя часть при этом оставалась в тени.

Гарет взглянул на небо: дождь еще продолжал поливать, но уже не так яростно. Еще одна вспышка молнии, прорезавшая небо, осветила дом. Гарет снова перевел взгляд на стену, и тут ему показалось, что он заметил у башни… Движение? Свет? Пожалуй, то и другое, решил он. Последовала еще одна вспышка, более отдаленная, и на этот раз Гарет отчетливо увидел… женщину в белом.

Она шла в белой накидке словно привидение, воздев к небесам руки. Боже правый, она молила о смерти? Небо снова осветилось, окутав женщину бледным потусторонним светом. Казалось, она не обращала внимания на приближающуюся грозу, и Гарет, не осознавая, что собирается делать, надел тапочки.

Потом он, конечно, понял, что ему следовало позвать слуг, тогда его тапочки остались бы сухими и он не приобрел бы лишней заботы. Но под влиянием момента он сломя голову помчался по полукруглым коридорам и вверх-вниз по лестницам из одного крыла дома в другое, горячо молясь, чтобы Господь напомнил ему дорогу к выходу на стену. Неужели он забыл? Детьми они с Сирилом часто играли в башнях, сражаясь друг с другом на винтовых лестницах.

Она появилась перед Гаретом внезапно – закругленная деревянная дверь с коваными железными накладками, установленная под странным углом к стене. Распахнув ее, Гарет оказался в круглом зале башни. Лестница была как раз напротив, и он, поднявшись на половину пролета, увидел следующую дверь – узкую, дощатую, которая вела на стену. Но проклятая дверь оказалась запертой!

Мощным ударом плеча Гарет проложил себе дорогу, заставив дверь распахнуться в темноту на скрипящих петлях, и прямо напротив дверей увидел женщину, которая шла спиной к нему и, казалось, своим телом еще больше увеличивала напряженность в пространстве. Горизонт снова осветился, целиком озарив расположенную впереди восточную башню. Но Гарету не нужно было видеть лица женщины; он уже знал, кто она, – хотя, наверное, зная это с самого начала.

– Ваша светлость! – Его возгласа почти не было сльшно из-за рева дождя. – Антония! Стойте!

Но она не слышала Гарета. Он осторожно двинулся к ней, не обращая внимания на лужи. С намокшими от дождя светлыми волосами, свешивающимися до самой талии, она выглядела поразительно хрупкой и маленькой.

– Антония? – тихо повторил Гарет.

Когда же он дотронулся до ее плеча, женщина обернулась без всякой тревоги и посмотрела – нет, не на него, а сквозь него, и Гарету стало не по себе, особенно когда он увидел, что на ней нет ничего, кроме тонкой муслиновой ночной сорочки, которая теперь прилипла к потрясающе красивой груди.

– Антония, – тихо заговорил он, заставив себя перевести взгляд на ее лицо, – что вы здесь делаете?

– Беатрис… – забормотала она, не глядя на Гарета, – экипаж… слышите?

Она бросилась прочь, запустив руку в мокрые волосы, однако Гарет мягко, но решительно остановил ее, взяв за локоть.

– Кто такая Беатрис? – спросил он, стараясь перекрыть шум дождя.

– Все кончено, – хрипло проговорила Антония. – Это… это, должно быть, они?

– Антония, опомнитесь! Сегодня никто не придет.

– Дети, дети, – пробормотала она, с явным раздражением покачав головой. – Я должна подождать.

Герцогиня – лунатик! Или, быть может, немного сумасшедшая? Она, несомненно, не понимала, где находится, и Гарет почувствовал, что обязан во что бы то ни стало увести ее с этой стены, потому что молния может убить их обоих.

– Пойдемте внутрь, Антония. Я настаиваю. – Гарет потянул ее за руку.

– Нет! – в панике выкрикнула она. – Нет, я не могу уйти! – Она метнулась в сторону, вынудив Гарета крепко схватить ее за руку.

Антония сражалась с ним как маленькая ведьма, колотя обеими руками, царапая ногтями и стараясь высвободиться. Наконец ей все же это удалось, но на этот раз Гарет схватил ее в охапку и одной рукой крепко прижал к себе, стараясь не сделать ей больно, а она продолжала изо всех сил молотить его.

Тело Антонии оказалось маленьким, но на удивление сильным и к тому же – Боже, помоги ему! – очень соблазнительным. В течение, казалось, целой вечности Антония извивалась, вырывалась, наносила ему удары, а Гарет старался ее удержать, потому что все это происходило на высокой стене на фоне надвигающейся грозы, и ничто, кроме невысоких зубцов, не мешало им обоим кувырнуться через них и упасть на лежащие внизу скалы. Но в конце концов Гарету все же удалось своим телом прижать ее к стене башни.

– Стоп, Антония! – Она едва дышала, Гарет прижимал ее к себе, а дождь ручьями стекая по его лицу. – Ради Бога, стойте спокойно!

Антония начала плакать – вернее, это был раздирающий душу вой, и Гарету показалось, будто этот звук что-то разбудил у него внутри: это был ужас, разбивающий сердце Ужас. Когда у Антонии начали слабеть колени и ее обмякшее тело стало сползать вниз по стене, Гарет подхватил ее и положил ее голову себе на плечо, чтобы дать ей возможность выплакаться. Крепко держа Антонию другой рукой, он почувствовал, что женщина перестает сопротивляться, и, полностью прижав ее к себе, ощутил, как жизнь, сознание или что-то иное медленно возвращается к ней.

– Боже мой, Антония, – тихо прошептал Гарет в ее мокрые волосы, – вы до смерти меня напугали.

– Я… простите, – продолжая рыдать, ответила она. – Простите! О Господи!

– Послушайте, нужно уйти отсюда. Гроза снова приближается.

– О, не оставляйте меня! – всхлипывая, взмолилась Антония и, как утопающий, обхватила его руками за шею. – Я… просто не могу… – Она с новой силой зарыдала, издавая звуки, похожие на рев раненого зверя, и в душе Гарета что-то оборвалось. – Никто не придет, – пробормотала она сквозь слезы. – Простите, я… все перепутала.

– Все в порядке, дорогая. – Крепче обняв ее за талию и плечи, Гарет ощутил, как к нему прижимаются соблазнительные изгибы женского тела, которое оказалось восхитительно теплым, несмотря на дождь и остатки леденящего душу слепого страха. Господи, ну какая же он свинья… Голова Антонии снова лежала у него на плече, и женщина все еще продолжала рыдать так, словно ее сердце было готово разорваться. – Я вас не оставлю, – пообещал Гарет. – Пойдемте, Антония. Пойдемте в дом.

Не отпуская его шею, она в конце концов подняла голову и встретилась с ним взглядом. Ее глаза были переполнены эмоциями: страхом, страданием и чем-то еще, болезненно не дающим покоя, – каким-то предчувствием неотвратимого. Ее нижняя губа задрожала, и затем начало дрожать все тело, будто от безысходности и от того чувства, которое часто испытывает человек, счастливо избежавший грозившей ему опасности. Такое чувство подчас выливается в ненасытный голод и вызывает у человека желание ощутить себя по-настоящему, полностью живым.

Господи, но это же нелепо! И он настоящий негодяй. Дождь продолжал стекать по их лицам, ее дыхание все еще оставалось прерывистым, как у напуганного ребенка, но когда Антония полуопустила ресницы и едва заметно откинула голову, Гарет пошел на это – он поцеловал ее. И в это почти нереальное мгновение, когда вокруг поливал дождь, а вдали зловеще грохотал гром, Гарету показалось, что она хотела от него именно этого.

Он думал, что это будет нежный поцелуй, который успокоит и ободрит Антонию, – во всяком случае, так говорил себе Гарет, но когда она раскрыла навстречу ему рот, приглашая превратить поцелуи в нечто большее, согласился с ней и глубже скользнул языком в теплоту ее рта, как будто тоже лишился рассудка. Возможно, так и было. Гарет не целовал женщину с такой ненасытностью с тех пор, как… в общем, очень давно.

Он, конечно, понимал, что поступает неправильно, пользуясь своим преимуществом над эмоционально неуравновешенной женщиной, однако был не в силах себя остановить. И как мог он это сделать, если в ответ Антония с несдерживаемой горячностью целовала его, встав на цыпочки и прижавшись к нему грудью? Она пахла мылом, дождем и гарденией, ее намокшая ночная сорочка прилипла к телу, соблазнительно подчеркивая все его изгибы и не оставляя ничего для домысливания.

Закрыв глаза, Гарет положил руку на ее округлое бедро, убеждая себя, что это именно то, чего ей хочется. При его прикосновении Антония издала глухой горловой звук и прижалась бедрами к его бедрам. Да, она хотела этого. Но это безумие, безумие, которое неожиданно охватило и его.

Гарет забыл о дожде, который продолжал поливать их, забыл о том, что кто-нибудь из окон второго этажа может увидеть, что он делает, забыл, что их обоих в любой момент может убить молния. Он уже тяжело дышал, его мысли были заняты только тем, как привлечь ее еще ближе, прижать к себе, каким-то образом вобрать в себя.

Да, это было безумие, и Гарет смутно понимал, что оно пройдет, но когда Антония, подняв колено, погладила им внешнюю сторону его бедра, он это сделал – опустив руку под ее соблазнительно круглые ягодицы, он приподнял Антонию и осторожно слегка раздвинул ей ноги, чтобы его указательный палец мог пробраться глубже, несмотря на мокрый муслин ночной сорочки.

Ее рот был все еще приоткрыт навстречу его поцелую, но она затаила дыхание, а затем подняла ногу еще выше и в исступлении обхватила ею Гарета. Господи, о чем она просит?

– Антония, – прохрипел Гарет, чуть отстранившись от ее губ, – чего ты хочешь?

– Забыть обо всем, – прошептала она, подняв к нему лицо. – Вот так. Я хочу почувствовать… что-то еще.

– Пойдем со мной в дом.

– Нет! – В ее глазах вспыхнула тревога. – Нет, сейчас.

– Антония, – его губы заскользили вниз по ее щеке, горячо касаясь кожи, – я не думаю…

– Нет! – выкрикнула она. – Мы… мы не должны думать. Я хочу только чувствовать.

Она снова поцеловала Гарета – страстно и с лихорадочным возбуждением. Это была колдунья, загадочная, зовущая к себе сирена. О да, Антония была великолепно знакома с искусством обольщения, но в этот момент Гарет заставил себя не задумываться о том, где она приобрела эти познания.

В лихорадке страсти и безумия он поднял и прижал Антонию к стене башни. Теперь ее нога уже полностью обвивала его талию, а теплые руки и медовые уста вели себя излишне раскованно. Гарет не думал ни о грозе, ни о молнии, ни о невероятности того, что он собирался сделать. Антония была воплощением желания, и кровь застучала у него в висках и начала пульсировать в его мужском естестве, с готовностью поднявшемся под скудным ночным бельем.

Проскользнув к нему в рот, нежный теплый язык Антонии, нападая и отступая, затеял с его языком танец безумного желания. Побуждаемый непреодолимой потребностью, Гарет одной рукой скомкал мокрую ночную сорочку Антонии и задрал ее вверх. Антония не сопротивлялась, а, наоборот, изо всех сил вцепилась в его ночной халат. Гарет понимал, чего она хочет. Он распахнул халат и почувствовал, как их теплые тела соприкоснулись сквозь путаницу муслина и льна. Больше ждать он не мог.

– Твоя вторая нога, – прохрипел он. – Обхвати ею… обхвати… да, мою талию. – Он поднял Антонию на руки и, прижав спиной к башне, широко раздвинул ей ноги. – Ты действительно хочешь этого? – потребовал он ответа.

– Да. – Ее голос звенел от возбуждения. – Я хочу тебя. Безумно хочу. Не останавливайся.

Гарет еще раз поцеловал Антонию, и его пенис скользнул в гостеприимные складки теплой нежной женской плоти. Прижимая ее тело к себе, Гарет поднял Антонию еще выше и вошел в нее.

– А-ах!

В темноте Гарет почувствовал, насколько она потрясена.

– Антония. – Гарет зажмурился, молясь, чтобы не потерять контроль над собой. – О Господи, я не могу… я не…

– Нет, – поспешно перебила она, – не думай ни о чем. Только не останавливайся.

Гарет снова погрузился в нее, прижав к себе ее бедра, и это было все, что он мог сделать, чтобы контролировать свои движения и не овладеть ею как грубое животное, а Антония долго протяжно выдохнула, как бы подтверждая свое желание. Вокруг них стучал дождь, а в отдалении звучали раскаты грома. Гарет снова поднял ее и погрузился глубже, а затем, собрав остатки разума, каким-то образом высвободил одну руку и осторожно просунул ее между их телами. Антония вскрикнула от неожиданности, и ее возглас сказал Гарету больше, чем бесстыдное поведение. Найдя ее клитор, восхитительно твердый под его пальцами, Гарет нежно стал гладить его, и Антония, откинув голову назад на каменную стену, опять затаила дыхание.

Снова войдя в нее, Гарет смотрел, как дождь стекает вниз по ее стройной лебединой шее. Антония с трудом сглотнула и застонала, и Гарет почувствовал, что не нужно ничего говорить и делать, чтобы не нарушить охватившего их возбуждения и почти невероятности того, что происходило с ними. Страсть, вспыхнувшая между ними, была очевидна. Никогда еще Гарет не чувствовал такого необузданного, такого отчаянного желания овладеть женщиной – ее телом и душой. Глубоко погрузившись, его пенис пульсировал от тепла и притока крови. Все его тело кричало, требуя облегчения, и Гарет двигался все интенсивнее, а их тела уже были скользкими от дождя и пота.

Антония часто и отрывисто дышала. Вспыхнувшая на горизонте молния осветила ее лицо – оно было обращено к небесам с выражением исступленного восторга. Ее пальцы впились в плечи Гарета, она громко вскрикнула, встретившись с ним взглядом, и приняла свою погибель.

В изнеможении откинув назад голову, Гарет отстранялся, а потом снова и снова глубоко погружался в ее трепещущее лоно, пока наконец его семя не выплеснулось внутри ее мощной волной греховного наслаждения. Полностью выдохшиеся, они под дождем прижимались друг к другу. Антония руками и ногами обнимала Гарета, и их тела еще продолжали содрогаться. На некоторое время Гарет выбросил из головы все мысли и предался чувствам. Сквозь мокрую одежду он чувствовал тепло ее нежного тела, ощущал, как расслабилось ее лоно вокруг его мужской плоти, чувствовал ее нежное дыхание на своем ухе, а затем внезапно остро испытал безотчетный стыд за то, что только что сделал.

Антония все еще прижималась спиной к стене башни. «К каменной стене, – неожиданно пришло Гарету в голову. – Должно быть, это неприятно».

Они оба, словно по обоюдному согласию, не отпускали друг друга. Антония долго ничего не говорила, а потом медленно начала скользить вниз по нему, пока ее ноги не коснулись мокрого каменного пола. Она опустила голову, и Гарет бережно поправил ее мокрую одежду, ощущая, как его собственный мокрый халат прилипает к ногам.

К этому времени дождь ослабел и гроза ушла.

Гарет заглянув в глаза Антонии и увидел снова вернувшееся к ней выражение отрешенности. Боже правый, что они натворили? Содеянное вызывало у него тревогу, и даже то, что он остался анонимным соблазнителем, больше не казалось ему правильным.

– Антония, – прошептал он, – Антония, я хочу, чтобы ты произнесла мое имя. – Скорее почувствовав в темноте, а не увидев скользнувшую по ее лицу слабую улыбку, Гарет взял ее за плечи, как будто собирался встряхнуть. – Антония, кто я?

Внезапно внутри башни возник неяркий трепещущий свет, снизу послышалось эхо шагов, и Антония повернулась, словно намереваясь уйти, но Гарет схватил ее за локоть.

– Мое имя, – повторил он. – Я просто хочу услышать его из твоих уст.

– Гейбриел, – оглянувшись, шепнула она. – Ты… архангел Гавриил.

Гарет отпустил ее.

Гейбриел. Это не его имя. Уже давно не его.

– Миледи? – послышался с лестницы крик горничной. – Вы там, ваша светлость?

Антония проскользнула в открытый проем башни и скрылась в темноте винтовой лестницы. Теперь она в безопасности.

А чего же он ожидал? Гарет повернулся и быстро пошел к противоположному концу стены. Холодные капли моросящего дождя падали ему на лицо. Его тапочки и одежда промокли, и Гарет почувствовал, что замерз. Но все страдания и физические неудобства не могли избавить его от одного страшного вопроса: что же он наделал?

Глава 6

Дедушка вел Гейбриела за руку по запутанным улочкам Мургейта. Сумерки быстро превращались в ночь, и торговцы начали закрывать свои лавки.

– Зейде, далеко еще наш дом?

– Почти рядом, Гейбриел. Тебе понравилось в банке? Впечатляет, да?

– Да, он большой, – ответил Гейбриел. В это мгновение из распахнувшихся дверей дома, расположенного дальше по улице, высыпала шумная толпа мужчин. Тот, что был впереди, ругался и старался высвободиться, но у него были связаны руки.

– Стой тихо! – шепнул дедушка, быстро подтолкнув Гейбриела в тень.

Прижатый телом деда к холодной кирпичной стене, Гейбриел ничего не мог видеть, но прекрасно слышал крики и топот мужских сапог.

– Отпустите меня, черт бы вас побрал! – кричал мужчина. – Помогите! Помогите, ради Бога!

– Проклятие, Нейт! – прогремел один из мужчин. – Мне казалось, ты сказал, он слишком пьян, чтобы сопротивляться.

– Тогда свяжи ему ноги, олух!

– Нет! Нет! Я делаю паруса! – Гейбриел слышал, как мужчина борется. – У меня есть документ! Я нахожусь под защитой! У вас нет права забирать меня!

– Ну и дела! – прошептал дедушка. – Не повезло бедняге.

Когда через несколько минут шумная толпа скрылась во тьме и суматоха стихла, дедушка, взяв Гейбриела за pyку, быстро повел его прочь.

– Что сделал этот человек, Зейде?

– Слишком много выпил с людьми, которых плохо знал, – ответил дед. – Англии нужны матросы. И чтобы собрать команду, годится любой способ.

– Но… они не могут так поступать, – возразил Гейбриел. – Нельзя же вот так просто забирать кого угодно?

– О, мой мальчик, именно поэтому я и говорю тебе: «Стой в стороне». Всегда придерживайся своей семьи, милый. Но разве ты когда-нибудь слушаешься, а?

Гарет ждал ее за завтраком: ждал до тех пор пока огонь под жаровней не погас окончательно и кофе не остыл; ждал, пока лакеи не стали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, словно долг звал их куда-то в другое место. Но Антония так и не пришла.

«Да, – подтвердил один из лакеев, – ее светлость обычно завтракает в утренней столовой». «Да, это так, – поддержал его другой, – ее светлость встает рано и всегда пунктуальна». Итак, Гарет продолжал ожидать ее, ковыряя свою еду и попивая кофе. На самом деле он ждал ее до тех пор, пока одна из проходивших мимо служанок, просунув голову в дверь утренней столовой, не бросила недовольный взгляд на все еще уставленный едой буфет.

– Ваша светлость, вернулся мистер Уотсон, – чопорно поклонившись, доложил появившийся сразу вслед за служанкой Коггинз. – Он отправил молотилку в амбар и готов прийти в любое удобное для вас время.

Нечего тянуть и откладывать важные дела, решил Гарет. Антония, очевидно, не придет. И чего он беспокоится? Они все равно не смогли бы серьезно поговорить – ведь эти проклятые лакеи кружат все время как назойливые шмели. Гарет старался убедить себя в том, что хочет видеть Антонию только для того, чтобы понять, все ли с ней в порядке. Но это глупо. У нее есть горничная и целая армия заботливых слуг.

Шумно отодвинув стул, Гарет бросил на стол салфетку и широким шагом прошелся по дому и дальше по длинной, оплетенной розами галерее, соединяющей главный дом с конторами и мастерскими. Он еще долго продолжал кипеть от гнева. Его избегают, он это чувствовал. А может быть, пришла ему в голову мысль, когда он бегом спускался по последнему пролету лестницы, Антония просто смущена? Это Гарет мог понять, ему и самому было очень неловко. От одной мысли о том, как исступленно они касались друг друга, предаваясь порыву ненасытной, необузданной, неистовой страсти, у него и сейчас начинали дрожать руки. То, что они вместе совершили этой грозовой ночью, уже нельзя изменить. Им обоим всю оставшуюся жизнь придется жить с этим воспоминанием.

Гарет на ходу решил не давать Антонии разрешения обновить Ноулвуд-Мэнор. Ведь тогда она наверняка покинет Селсдон и поселится в Лондоне. Вероятно, им не следует больше встречаться. А что, если она не уедет? Гарет сказал ей, что она, сколько пожелает, может оставаться в Селсдоне. Но даже если Антония переедет в город, они тоже могут случайно встретиться. Теперь и ему, и Ксантии придется вращаться в обществе, которого они при других обстоятельствах могли бы избежать. С другой стороны, заставить Антонию перебраться в Лондон – значит отдать ее на растерзание высшему свету. А это, вполне вероятно, ее может просто погубить.

Проклятие! Ощутив, что у него дергается щека, Гарет резко остановился. Он сам заварил всю эту кашу, а теперь не знал, как ее расхлебывать. Им – ему и Антонии – необходимо все обсудить и прийти к какому-то соглашению. Он встретится с ней, как только покончит с делами, касающимися имения, решил Гарет и рывком распахнул дверь в контору.

Поздним утром Нелли обнаружила Антонию в семейной часовне. Часовня, находившаяся в холодной стороне старого замка, частично освещалась дневным светом, попадавшим сюда сквозь высокие узкие окна, расположенные по обеим ее сторонам, и тремя свечами, зажженными у алтаря. В часовне пахло расплавленным воском, отсыревшим бархатом и мокрым камнем.

– Ваша светлость? – Нелли заглянула в полумрак.

– Да, Нелли. – Антония медленно поднялась с колен, подобрав тяжелые полы накидки с холодного каменного пола.

– Господи, а я ломала голову, куда вы исчезли! – Нелли подошла к Антонии. – И сколько времени вы вот так простояли на коленях, мадам?

– Точно не знаю, – уклонилась от прямого ответа Антония.

– О, до чего же мрачное и холодное место! – Оглядываясь по сторонам, Нелли потерла предплечья. – Вы заработаете ревматизм, если останетесь здесь, мадам. И потом, вы пропустили завтрак.

– У меня нет аппетита, – слабо улыбнувшись, пробормотала Антония. – Мне хотелось немного побыть в одиночестве. Да, я должна была предупредить тебя.

– Сегодня вы зажгли три свечи, мадам? – спросила Нелли, глядя на мерцающие свечи.

– Да, одна за Эрика, – тихо призналась Антония. – Сегодня утром я чувствовала себя… доброй. – «Или виноватой», – добавила она про себя.

– Я хочу кое-что сказать, мадам. – Нелли смущенно переминалась с ноги на ногу. – О прошедшей ночи.

– Об этом необходимо говорить, Нелли? – Повернувшись, Антония пошла по проходу.

– Простите, мадам, – последовав за хозяйкой, Нелли слегка коснулась ее локтя, – но для вас было опасно находиться там одной, и к тому же в такой дождь. Вы ведь могли заболеть. И вы до смерти меня напугали.

– Прости меня, Нелли, – сказала Антония, остановившись у дверей часовни. – Я не хотела быть такой неразумной.

– И вы не приняли свое снотворное, верно? – не унималась горничная.

– Я… решила, что оно мне не нужно, – кивнула Антония, – и вылила его.

– Вы меня пугаете, мадам, – повторила Нелли более твердо. – Я уже давно не видела вас такой.

– Не нужно тревожиться. – Антония распахнула дверь выйдя в коридор, на свежий воздух, остановилась и сделала глубокий вдох. – Просто я думаю, что мои вчерашние опасения гораздо серьезнее, чем я полагала, Нелли. В будущем я стану более осторожной.

– Вы имеете в виду прибытие нового хозяина? – уточнила горничная. – Все сидят как на иголках. Но вы рискуете гораздо больше, чем любой из нас.

Антония ничего не ответила и только плотнее запахнула накидку.

– Простите меня, мадам, – продолжала Нелли, – но, может быть, есть что-то еще, о чем вы хотели бы мне рассказать?

– Например?..

– Что-нибудь о прошлой ночи, быть может?

– Нет, ничего, – быстро покачала головой Антония. – Абсолютно ничего.

– Ну что ж. Вы сегодня собираетесь на прогулку, ваша светлость? – спросила у нее Нелли, когда они поднимались по лестнице. – Я не знаю, какие вещи приготовить.

Антония решила, что было бы хорошо уйти из дома. Нелли права: ей нужно куда-нибудь пойти, а не стоять на коленях весь день в сырой часовне.

– Я хочу пойти в деревню, – сказала Нелли. – Мне нужно заменить все ваши траурные ленты и купить ту серую бархатную шляпу.

– Нет, только не в деревню, – тихо возразила Антония. – Спасибо тебе, Нелли.

Антонии хотелось одиночества. Может быть, пойти в лес? Или совершить прогулку к вдовьему дому и осмотреть его? В конце концов, он не в таком уж плохом состоянии. А кроме того, не так уж много она может сейчас себе позволить. Вероятно, она могла бы обойтись чем-нибудь более скромным и покинуть Селсдон раньше, чем планирует. Возможно, Господь уже откликнулся на ее молитвы.

– Нет, не в деревню, – повторила она. – Нелли, я, пожалуй, прогуляюсь в Ноулвуд-Мэнор или, может быть, в олений парк, а потом отдохну в беседке.

* * *

Вернувшись после встречи с мистером Уотсоном, Гарет нашел Коггинза в своем тесном кабинете, расположенном рядом с большим залом. Он просматривал утреннюю почту.

– Герцогиня сегодня утром спускалась? – осведомился Гарет, бросив взгляд на солидную пачку писем, которую дворецкий отложил в сторону.

– Нет, ваша светлость, я ее не видел. – Дворецкий, казалось, был крайне удивлен, когда Гарет появился возле него. – Но ее горничная ушла примерно четверть часа назад.

Гарет в задумчивости постучал пальцем по одному из писем. Оно пришло из Лондона и было адресовано Антонии.

– Коггинз, а у герцогини много знакомых в Лондоне? – с интересом спросил Гарет.

– Думаю, прежде было много, ваша светлость.

– Это люди из круга общения моего покойного кузена?

– Знакомыми его светлости были в основном местные джентльмены, – после некоторого колебания ответил дворецкий. – У него и герцогини было всего несколько общих знакомых.

– А-а, – протянул Гарет.

– Как мне известно, ваша светлость, у герцогини в городе живет брат, – пояснил Коггинз. – Но, как я слышал, он большой гуляка и пользуется популярностью в сомнительных кругах.

– Игры, скачки и прочее, так? – напрямик спросил Гарет.

– Думаю, у него пристрастие ко всему такому, – слегка смутившись, ответил дворецкий. – И герцогиня, до того как вышла замуж за покойного герцога, была знакома со многими друзьями брата. Некоторые их этих джентльменов сочли своим долгом выразить сочувствие герцогине в ее горе.

И заодно, несомненно, вынюхать что-нибудь о наследстве, как догадался Гарет.

– И, вы думаете, все это бескорыстно?

– Не могу сказать, ваша светлость. – Коггинз выразительно приподнял брови.

Но Гарет понял, что дворецкий разделяет его мнение. Похоже, из-за угрозы, нависшей над ее добрым именем после кончины Уорнема, вокруг герцогини должны были роиться женихи с сомнительной репутацией, какие-нибудь проходимцы.

– Пойду наверх и поговорю с герцогиней. Я передам ей письма, хорошо? – спросил Гарет, быстро взяв пачку адресованных Антонии писем.

– Благодарю вас, ваша светлость, – ответил Коггинз.

Гарет поднялся по лестнице в гостиную, смежную с герцогскими апартаментами. Если горничная действительно ушла, то Антонии не удастся избежать встречи с ним, она будет вынуждена ответить на стук в дверь.

Гарет постучал и очень обрадовался, когда Антония открыла дверь.

– Ваша светлость, – пролепетала она, побелев как мел. – Доброе утро.

Гарет не спросил, можно ли ему войти, так как подозревал, что она ему откажет, и вместо этого просто вошел в комнату и положил на стоявший у дверей палисандровый стол взятую у Коггинза толстую пачку писем.

– Я принес вам утреннюю почту.

– Благодарю вас. – Она все так и стояла у открытых дверей, положив ладонь на дверную ручку. – Было ли там… еще что-нибудь, ваша светлость?

Он заложил руки за спину, будто старался удержать себя от каких-то нежелательных действий. Проклятие, но ему хотелось, чтобы она не была такой привлекательной, такой изящной, такой хрупкой. Да, настоящая фарфоровая принцесса. Гарет прошел к окнам, а потом снова вернулся к дверям.

– Антония, – наконец заговорил он, – думаю, нам нужно поговорить о том, что произошло с нами этой ночью.

– О том… – залепетала она, – что произошло этой ночью?

Так как Антония, по-видимому, была не в состоянии оторваться от дверной ручки, Гарет сам закрыл дверь.

– С вами все в порядке? – настойчиво спросил он. – Я ужасно беспокоился. Вы не спустились к завтраку, и я испугался, что вы могли заболеть.

– Но, как видите, я здорова, – ответила Антония, попятившись от него.

Но, видя, как она бледна, Гарет не мог с этим согласиться, и ему не нравилось разделявшее их в это утро расстояние, которое герцогиня упорно старалась сохранить… и буквально, и фигурально. Теперь она зашла за украшенный серебром диван, будто хотела каким-то образом обезопасить себя.

– Антония, – после непродолжительного молчания снова заговорил Гарет, – прошедшей ночью мы совершили непоправимую ошибку. Это было… безрассудство. И должен признаться, во многом виноват я сам. Вы были не в себе. Очевидно, чем-то ужасно расстроены и… – Он заметил, как что-то похожее на ужас промелькнуло в ее лице, но Антония сразу же отвернулась и прошла к окнам. – Антония? – Гарет последовал за ней и, слегка коснувшись ее плеча, почувствовал, что она вздрогнула. – Простите, Антония, я полагал, что мы должны разобраться в том, что произошло между нами.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – прошептала она и, подавшись вперед, прижала пальцы к стеклу, будто хотела вплавиться в него и исчезнуть. – А теперь не могли бы вы оставить меня?

– Прошу прощения? – Он крепче сжал ей плечо и ощутил, как Антония снова вздрогнула.

– Ваша светлость, я благодарна вам за заботу, но… я плохо спала эту ночь. Со мной такое бывает. Если что-то произошло, то я не могу…

Ах так! Гарет резко повернул ее лицом к себе.

– Если что-то произошло? – с возмущением повторил он. – Если? Бог мой, вы, так же как я, прекрасно знаете, что случилось этой ночью.

– Нет, – покачав головой, прошептала Антония и испуганно взглянула на него. – Я не могу… я действительно не помню. Прошу вас, забудьте об этом.

– Антония, зачем вы лжете? – Гарет крепко взял ее за плечи обеими руками и слегка встряхнул, когда она отвела взгляд. – Антония, прошедшей ночью между нами кое-что произошло. – Его голос неожиданно стал хриплым и показался ему чужим. – Как вы можете отрицать это? Как вы можете делать вид, что ничего не было?

Она не ответила и лишь покачала головой.

– Антония, мы занимались сексом, – продолжал Гарет. – Он был безудержным, страстным… Да, это было безумие, которое нельзя забыть. Не нужно мне лгать. Это слишком важно.

– Простите, я не могу говорить об этом, – попыталась объяснить она сдавленным и дрожащим голосом.

– Почему? – Не сознавая, что делает, Гарет прижал ее спиной к стене возле окна. – Это так пугает вас? Что ж, меня тоже, ей-богу. Но никто не может устоять против такой страсти.

– Вы только что сказали, что это была непоправимая ошибка, – глухим голосом напомнила Антония. – Но как… это возможно, если я ничего не помню? Как это может быть? Ваша светлость, прошу вас, оставьте меня в покое. Мне не нужна страсть. Неужели вы не можете этого понять?

– Нет, ей-богу, не могу. – А затем, не понимая, как это произошло, Гарет осознал, что целует ее, все еще продолжая сжимать руками ее плечи.

Он грубо завладел ее губами, плохо представляя себе, что собирается делать дальше. Антония оттолкнула его, упершись руками в его грудь, но Гарет, не обращая на нее внимания, Продолжал целовать ее со все возрастающим пылом. Антония издала странный звук – то ли всхлипнула, то ли беспомощно вздохнула – и раскрыла губы, принимая его поцелуй. Позабыв обо всем, Гарет в приливе восторга жадно нырнул в ее рот, нежный как шелк, и их языки сплелись в обжигающем танце страсти. Постепенно руки Антонии пробрались под сукно его куртки, а лицо покорно обратилось вверх, к Гарету.

– Вот так, Антония, – хрипло произнес он, когда их губы наконец расстались. – Это именно то, что так внезапно и с такой силой вспыхнуло между нами – страсть, безумие. И тебе ни за что не удастся меня обмануть.

Стараясь восстановить дыхание, Антония отвела взгляд и прижала ладони к стене позади себя. Гарет почувствовал, что она снова уходит в себя, отгораживается от него, и ему показалось, что она опять вырвала из его груди сердце.

– Дело во мне, Антония? Верно? Ты хочешь меня, но я для тебя недостаточно хорош? Тогда просто скажи это! – потребовал он.

– Что бы я ни сказала, вы все равно не поверите, – ответила Антония, не решаясь взглянуть на него. – Так зачем мне что-либо говорить? Вы добились от меня своего, ваша светлость, вы заставили меня… отвечать на ваши ласки. Не пора ли положить этому конец?

Ее слова прозвучали как плохо завуалированная пощечина. Она его хотела, но не станет опускаться до его уровня.

– Да, я тоже думаю, что пора, – согласился Гарет. – Надеюсь, вы остались довольны, потому что скорее замерзнет ад, чем я снова согрею вашу постель. – И только направившись к дверям, он вспомнил, что постели не было никакой, а тепла было очень мало: он просто прижал Антонию к холодной мокрой стене и овладел ею, как какой-то подонок с Ковент-Гарден, и теперь она не хочет вспоминать об этом. Однако, решил он, вместо того чтобы размышлять над значением произошедшего, лучше всего просто открыть дверь и уйти. К его досаде, в полумраке коридора мимо пробежали две служанки, и еще Гарет заметил неясную тень, похожую на сворачивающего за угол слугу.

Прекрасно! Теперь у слуг будет о чем посплетничать, кроме его низкопробного происхождения и того, убийца их хозяйка или нет. Несмотря на раздражение, Гарет высоко поднял голову и двинулся в направлении своего кабинета – ему необходимо было уединиться, чтобы зализать раны.

Но его одиночество продлилось недолго. В тот момент, когда после бесцельного расхаживания по ковру Гарет решил приняться за насущные дела, в комнату ворвался ураган в образе краснолицей горничной герцогини. Отложив в сторону бумагу, которую уже начал составлять, Гарет встал, хотя непонятно, с какой стати он должен был это делать.

– Послушайте, сэр, – решительно подходя к письменному столу, заговорила служанка, – я хочу знать, что вы сделали ее светлости, и хочу узнать это немедленно.

– Прошу прощения? Вы хотите… что? – переспросил Гарет.

– У вас не получится шнырять здесь всюду, запугивая ее светлость и угрожая ей, сэр. – Горничная уперлась своими большими руками в бедра. – Вы ей не муж и не…

– Спасибо, Господи, за такую маленькую милость.

– …отец. И вы не имеете никакого права, слышите?

– Простите, мадам, как вас зовут?

Этот вопрос заставил ее на секунду замолчать.

– Нелли Уотерс.

– Мисс Уотерс, вы дорожите своим местом? – резко спросил Гарет. – Я рассчитаю вас за вашу дерзость.

– Я миссис Уотерс, ваша светлость, и работаю не на вас – огрызнулась горничная. – Я работаю на ее светлость, как до того работала на ее мать, а еще раньше – на ее тетю. И я буду вам благодарна, если вы оставите в покое эту несчастную измученную женщину. Разве ей не достаточно страданий? Так еще вы приехали сюда, чтобы грубо обходиться с ней и доводить до слез.

– Когда я последний раз ее видел, она не пролила ни слезинки, – сердито бросил Гарет через стол.

– О, да она просто не в себе! – взорвалась горничная, притворно заламывая руки. – Я не могу добиться от нее ни одного разумного слова…

– И я тоже не мог, – вставил Гарет.

– Она просто лежит на кровати и рыдает, словно у нее снова разбилось сердце. И из-за чего? Из-за того, что вы не умеете держать себя в руках? Думаю, вам это дорого обойдется.

– Вы ничего не понимаете, – прервал ее Гарет. – И более того, это не ваше дело. Ваша хозяйка, по-видимому, не знает, что такое правда, миссис Уотерс.

– Правда? При чем тут правда? – удивилась горничная. – Вы думаете, ей легко, сэр? Когда люди перешептываются о том, что она сумасшедшая, что живет в доме, который когда-то прежде был ее домом, и находится под каблуком у вас – человека, которого она совершенно не знает?

«И не желает знать», – добавил про себя Гарет.

– Она похоронила двух мужей, ваша светлость, и, могу сказать, для женщины это тяжело. Мужчина просто знакомится с другой и женится. Какая ему разница? Никакой. Но женщина – совсем другое дело.

– Вы ничего об этом не знаете, – резко возразил Гарет, который был настолько взбешен, что не желал ее больше слушать. – Поинтересуйтесь у своей хозяйки, в чем дело, когда у нее пройдет приступ гнева. Ее одной достаточно, чтобы свести с ума хорошего мужчину. И не спешите красить всех мужчин в черный цвет своей толстой кистью.

– Но у нее никогда не было хорошего мужчины, ваша светлость. – Лицо горничной стало похоже на опавшее дрожжевое тесто, а голос сделался совсем тихим. – С самого рождения, я бы сказала. Про себя скажу – у меня был хороший муж. Такой достается женщине только один раз – и мне другой не нужен. Но она не могла такого выбрать, у нее вообще не было возможности выбирать, она всегда была скована внутренним страхом.

Гарет не желал чувствовать ни малейшей симпатии к Антонии и подозревал, что знает причину ее страхов: это стыд и нечто еще – откровенная предубежденность.

– Уходите, мадам, – спокойно сказал он, указав ей на дверь. – Возможно, я не вправе вас уволить, но я вполне могу вышвырнуть вас из своего дома.

– Да, это вы можете, – согласилась Нелли. – Но если я уйду, то и она тоже уйдет. А я думаю, вам этого не хотелось бы, верно? Нет, не отвечайте мне. Время покажет, так это или не так.

Гарет опустил сжатые в кулаки руки. Будь она проклята, эта женщина! У Гарета не было ни одного работника, которого он не мог бы сразу же уволить, и он охотно расстался с несколькими. Но тут он и в самом деле не знал, платят ли наглой ведьме из его наследства или из средств герцогини. Но, черт бы ее побрал, она была права в другом, а это еще хуже.

– Уходите, – тихим от злости голосом повторил Гарет. – Уходите немедленно, миссис Уотерс, и чтоб я больше никогда вас не видел.

Горничная вышла, напоследок бросив на него еще один сердитый взгляд.

Антония заставила себя сесть в постели и вытерла рукой глаза. В этот раз Нелли удивила Антонию тем, что исполнила ее просьбу и оставила свою хозяйку наедине с ее страданиями. Наконец-то Антония смогла как следует выплакаться. Теперь ее рыдания утихли и она просто всхлипывала, что, по ее мнению, было большим прогрессом.

Боже правый, о чем она только думала, когда лгала герцогу? А она действительно лгала, и они оба это понимали. Но когда на протяжении многих лет ей диктовали, что она должна думать, и убеждали в том, что многое из того, в чем она уверена, ее чувства и ощущения есть не что иное, как результат экзальтированного воображения, было так просто… сделать вид, что ничего не случилось.

Правду сказать, было много такого, чего она не могла вспомнить, хотя теперь это случалось с ней гораздо реже, чем раньше. Антония действительно не помнила, как встала с постели, как во время дождя поднялась на стену. Она, безусловно, не помнила, как ей удалось отворить тяжелую деревянную дверь, и еще меньше помнила, как оказалась в объятиях герцога. Доктор Осборн называл это лунатизмом, но большинство докторов были менее снисходительны.

Врач, чьими услугами воспользовался ее отец, определил это как острую женскую истерию. В течение нескольких месяцев после того, как ее первый муж, Эрик, погиб в результате несчастного случая, Антонию держали взаперти в загородном доме, находившемся в такой глубокой долине, что никто не слышал ее криков. Лечение, прописанное доктором, состояло в регулярных ледяных ваннах, ограничении физической свободы, приеме слабительного и успокоительных средств, содержащих наркотики, и осуществлялось в основном бесчеловечным персоналом. В таких условиях любой человек очень скоро научится не кричать и не проявлять какие бы то ни было свои эмоции – научится быть немым.

Наградой Антонии за ее хорошее поведение стал герцог Уорнем, которому понадобилась очередная молодая симпатичная жена – на этот раз такая, о которой было бы доподлинно известно, что она способна принести потомство. Антония же обладала еще одним привлекательным качеством: она не была обременена детьми от другого мужчины. История с «безумием», очевидно, его не очень смущала и не была существенным препятствием для брачных отношений. Его новая герцогиня должна была умело делать только одно, а иначе могла оказаться запертой в часовне, чтобы там молиться и скорбеть, пока ад не замерзнет.

О чем она только думала? Антония прижала ладони к пылающим щекам. Уорнем был самовлюбленным бездушным человеком, охваченным идеей отмщения, но он ей дал дом, ее дом – спокойное место, где слуги если и позволяли себе когда-то пошептаться у нее за спиной, то внешне соблюдали приличия и проявляли к ней уважение. И несмотря на то что она не хотела от герцога детей, все равно родила бы их, будь на то воля Господа. Но этого не случилось. И теперь произошло то, чего очень боялся ее муж. Большую часть своей жизни Уорнем мечтал о том, чтобы дьявол забрал к себе Гейбриела Вентнора – и, возможно, не только мечтал. Но все усилия оказались напрасными. Теперь новый герцог явился сюда, и Антония ради нескольких мгновений расслабления совершила роковую ошибку. Хотя нет, это было не только расслабление, а высочайшее наслаждение – неописуемое, мучительное. Все было так, как сказал герцог, – между ними, несомненно, вспыхнула неистовая страсть, которую теперь просто невыносимо вспоминать.

Ну почему он не смог подыграть ей и сделать вид, что вовсе ничего не было? Антония предложила выход для них обоих: она сумасшедшая, и он, конечно, знал об этом, – но герцог отказался от ее предложения. А теперь она хуже сумасшедшей, теперь она лгунья, отчаявшаяся лгунья. А новый герцог выглядел очень разгневанным – настоящий «ангел отмщения». Теперь он, несомненно, отошлет ее прочь и, вероятно, продолжит расследование, связанное с ее причастностью к убийству Уорнема. Напуганная этой мыслью, Антония положила руку под грудь и тяжело, прерывисто вздохнула.

Нет, она не станет снова плакать. Она сама заварила эту кашу, ей и расхлебывать – или с достоинством, на какое способна, принять от герцога наказание.

В этот момент в комнату влетела Нелли.

– Так вот, дорогая, я это сделала, – объявила горничная и, подойдя к высокому гардеробу красного дерева, открыла дверцы. – Надеюсь, нам не придется собирать вещи сегодня же.

– Что? – Антония встала с кровати. – Боже, Нелли, что ты сделала?

– Испробовала на этом человеке остроту своего языка, – ответила она, разглядывая самую большую накидку Антонии, словно соизмеряла ее с дорожными сундуками. – Он, конечно, попытался меня уволить, но я объяснила, что у него нет на это права.

– О, Нелли, – Антония снова опустилась на край кровати, – все это очень скверно!

Должно быть, услышав необычные нотки в голосе хозяйки, Нелли тотчас подошла к Антонии и взяла ее за руку.

– Знаете, миледи, мы в любом случае должны уехать, правильно?

– О, Нелли, по-моему, ты не понимаешь! – Антония с трудом сдерживала слезы. Ну какой же она дырявый горшок!

– Чего не понимаю, мадам?

– Я совершила нечто ужасное, Нелли, – прошептала Антония. – Мне так стыдно.

– Стыдно, миледи? – Нелли ласково похлопала ее по руке. – Вы за свою жизнь не совершили ничего, за что вам может быть стыдно.

– Это совсем другое.

Сев на край кровати и поджав губы, Нелли некоторое время пристально всматривалась в лицо Антонии.

– Дорогая моя, – наконец заговорила она, – мне кажется, прошедшей ночью произошло что-то плохое.

Антония опустила голову.

– Да, дорогая, у вас был такой вид, что я испугалась, – мягко сказала Нелли. – Значит, это как-то связано с ним? Что ж, он достаточно красив, Бог свидетель, а вы ужасно долго были одна. Он пытался соблазнить вас?

– Нет, я… совершила ошибку, – призналась Антония. – Я приняла неверное решение.

– А-а, и я, возможно, тоже, – в свою очередь, призналась Нелли. – Итак, что он теперь может сделать в самом худшем случае? Упрятать нас в «Белый лев»?

– Думаю, ты его понимаешь, Нелли, – осторожно ответила Антония. – Боюсь, он жесткий человек. И я не уверена, что он станет утруждать себя деликатностью.

– Ах, вы правы, – согласилась Нелли и на секунду прикусила губу. – Вы благородного происхождения, но что это значит для него? Говорят, что евреи – народ бессердечный и к тому же скоры на расправу.

– Нелли!

– Что?

– Как много евреев среди твоих знакомых?

– Никого, насколько мне известно, – подумав, ответила горничная.

– Это все равно что сказать «Все ирландцы лентяи» или «Все шотландцы скряги»!

– Но шотландцы действительно скряги, – возразила Нелли. – Если вы этому не верите, спросите кого-нибудь из них. Они этим хвастаются.

– Возможно, некоторые гордятся своей бережливостью, – уступила Антония. – Но никогда больше не говори ничего подобного в моем присутствии, понятно? Быть может, новый герцог и еврей – я не могу сказать, но мы живем под его крышей.

– Да, мадам.

– О, Нелли! – тихо сказала Антония, опустив плечи. – Что же мне делать?

– Просто держать выше голову, мадам, как подобает истинной леди. – Горничная мягко похлопала ее по колену. – Пусть он делает самое плохое. Вы дочь графа и вдова барона и герцога. У вас в десять раз лучше родословная, а он наверняка не может этим похвастаться.

– О, Нелли! – прошептала Антония. – Теперь все осложнилось, и я боюсь, что уже больше никогда не будет просто.

Нелли сжала ей руку, но ничего не стала говорить. Правда была болезненно ясной, и здесь больше нечего было сказать.

Глава 7

Гейбриел наблюдал, как дедушкин палец осторожно разглаживает складочки на недавно расшитых наволочках.

– Очень мило, Баббе, – похвалил дедушка. – Для кого они?

– Для Малки Уейсс. – Бабушка подошла, чтобы еще раз полюбоваться своей работой. – Завтра, Гейбриел, по дороге в синагогу я занесу их ей. У Малки бар-мицва.

– А что это такое, Баббе? – Гейбриел сосредоточенно нахмурил брови.

– Это означает, что теперь она взрослая женщина, – объяснила бабушка. – Малка может давать показания в суде и даже выйти замуж, если она…

– Выйти замуж! – воскликнул Гейбриел. – Старая, с торчащими зубами Малка?

– Ш-ша, дорогой, – остановил его дедушка. – Завтра особенный день. Ее мать испечет маковые пирожные, мы расцелуем Малку и преподнесем ей подарки.

– Баббе, можно мне тоже пойти в синагогу? – несмело спросил Гейбриел, потирая одним изношенным ботинком о другой.

– Нет, Гейбриел, – с грустной улыбкой ответил дедушка.

– Но почему?

– Тебе нельзя, – слегка замявшись, ответила бабушка.

– Это потому, что я не один из вас? – с обидой спросил Гейбриел. – Почему ты не скажешь это прямо, Баббе? Я не настоящий еврей?

– Ш-ша, Гейбриел! – Опустившись рядом с ним на одно колено, она слегка тряхнула его за плечо. – Ты настоящий еврей! – шепнула она. – Слышишь меня? Быть евреем – это не только ходить в синагогу! Ты такой же еврей, как я, дорогой, но когда-нибудь тебе придется жить в мире, где никто не смеет говорить об этом открыто. Ты меня понимаешь?

Проехав полдороги, ведущей вниз к деревне Лоуер-Аддингтон, Гарет, натянув поводья, развернулся и остановил лошадь. Сдвинув шляпу, он посмотрел вверх, на особняк Селсдона – на его роскошный каменный фасад, освещенный ярким, почти пламенеющим послеполуденным светом. С этого места были хорошо видны южная башня, эффектно возвышающаяся над скалами, а к северу от нее внушительные загоны для скота и мастерские, которые вместе занимали площадь, большую, чем сама деревня. Часть особняка, недоступная его взору, была так же огромна и простиралась еще дальше. Гарет все еще не мог представить, как случилось, что все это теперь принадлежало ему, и на мгновение задумался, сможет ли когда-нибудь найти хотя бы минуту спокойствия в этих стенах.

«Душевное спокойствие зависит только от самого человека», – любил говорить его дедушка, и в этом была определенная доля правды. Последние три дня Гарет пытался осознать то, что произошло между ним и Антонией, и смириться с тем, чего, вероятно, никогда не сможет понять. Со времени их последней встречи они, можно сказать, не виделись, если не считать обеда, который они оба перенесли со стоическим самообладанием, общаясь друг с другом как… совершенно чужие люди.

Резко поправив шляпу на голове, Гарет снова развернул красивую длинноногую гнедую кобылу. Он очень надеялся, что, добравшись до деревни, застанет там доктора. Быть может, встреча с Осборном будет для него первым крошечным шагом к обретению спокойствия. Гарет твердо решил выяснить, существует ли какое-либо медицинское объяснение предполагаемому – чрезвычайно избирательному – приступу амнезии у Антонии, хотя пока плохо представлял себе, как будет это делать.

Дом доктора находился в конце дороги, примерно в четверти мили от границы деревни. Это было красивое здание, наполовину выстроенное из кирпича, наполовину из дерева, с широкой гостеприимной дверью, над которой вилась виноградная лоза с блестящими ягодами, уже начинающими едва заметно краснеть. Привязав лошадь к столбу у ворот, Гарет поднялся по ступенькам и позвонил в колокольчик. Служанка, одетая в строгую черно-белую одежду, задрожав от благоговейного страха, сразу же проводила его в залитую солнечным светом гостиную, и через пять минут появился сам доктор Осборн с встревоженным лицом.

– Ваша светлость, – официально поклонился доктор. – Что случилось?

– Случилось? – Гарет встал. – Я уверен, ничего. А в чем дело?

– Господи, не знаю, – тихо ответил Осборн, жестом предложив Гарету снова сесть. – Просто я привык ожидать плохих известий, когда кто-нибудь из Селсдона внезапно появляется здесь.

– Нет, на сегодня никаких трагедий не предвидится. – Гарет постарался улыбнуться, догадываясь, что Осборн говорит о смерти Уорнема. – Просто я хотел кое-что выяснить и задать вам несколько вопросов о людях Селсдона.

– О людях? – Холодно взглянув на Гарета, доктор занял место напротив него. – Вы имеете в виду кого-то из прислуги?

– Да, – не стал возражать Гарет. – Но на самом деле не только. Вы ведь единственный доктор здесь, в округе, не так ли?

– Да, – подтвердил Осборн. – Есть ли кто-то конкретный, о ком вы особенно заботитесь?

– Я забочусь обо всех. – Упершись локтями в подлокотники кресла, Гарет наклонился вперед. – Хотел я того или нет, но я унаследовал ответственность за людей. И, да, некоторые беспокоят меня больше, чем другие. Например, миссис Масбери.

– О да. – Доктор сцепил пальцы рук. – Миссис Масбери – работящая женщина, но в это время года у нее всегда хронический кашель.

– Герцогиня сказала мне, что у миссис Масбери слабые легкие.

– Нет, я так не считаю, – возразил доктор, добродушно пожав плечами. – Это ее ежегодная напасть. Кашель начинается в августе и пропадает с первыми морозами. К рождественскому посту она, как правило, уже в полном здравии.

– Значит, герцогиня напрасно так беспокоится о ее здоровье?

Доктор расправил плечи, словно сюртук был ему слишком тесен, и ответил:

– У герцогини доброе сердце, но она знает миссис Масбери не так давно, как я.

– Мне кажется, герцогиня и сама иногда неважно себя чувствует, – продолжал Гарет, несколько мгновений выразительно глядя в глаза доктору. – Я не мог не заметить, как вы встревожились за нее в прошлый понедельник.

– Это правда, герцогиня не совсем здорова, – неожиданно сухо ответил Осборн. – У нее ранимая, беспокойная душа. И иногда герцогиня… теряет связь с реальностью.

– Она бредит? Она со странностями?

– Не только это, – неохотно признался доктор, покачав головой. – Она еще и лунатик. Нелли, ее горничная, постоянно должна быть начеку. Иногда герцогиня должна принимать успокоительное. Ее случай чрезвычайно сложный – это форма истерии, если говорить честно.

Гарет снова наклонился вперед в кресле. Ему не хотелось продолжать разговор на эту тему, но он был не в силах себя остановить.

– Доктор Осборн, мне нужно узнать у вас кое-что строго конфиденциально, – тихо сказал Гарет. – Может быть, это вам покажется странным.

– Не много существует вопросов, которые могут шокировать доктора, ваша светлость, – мрачно улыбнулся Осборн. – Но сначала я попрошу подать чай, хорошо? Немного подкрепиться не помешает. – Он быстро встал и позвонил в звонок.

Они немного поговорили о погоде, пока облаченная в черное служанка не вернулась с большим, богато украшенным чайным подносом, нисколько не уступающим по красоте любому в Селсдоне. Затем она принесла блюдо с тонкими сандвичами. Гарет почувствовал, как при виде еды у него заурчало в желудке, и только тогда понял, что опять забыл о ленче – в третий раз за эти последние дни.

– Ну что ж, – налив чаю и придвинув блюдо с сандвичами, заговорил доктор, – очевидно, я не могу больше это откладывать. Как я догадываюсь, вы хотите спросить меня о чем-то касающемся герцогини?

– Да, – ответил Гарет, тщательно взвешивая свои слова. – Боюсь, это вопросы сугубо личного характера.

– Я так и полагал. Продолжайте, – покорно согласился Осборн.

– То, что мне хотелось бы узнать… – Гарет задумался над тем, как лучше сформулировать вопрос. – Гм… может ли герцогиня что-то делать… не отдавая себе отчета в том, что делает? Может ли она потом просто не помнить об этом?

– О Господи! – побледнев, пробормотал Осборн. – Неужели нужно опять возвращаться к этому?

– Прошу прощения?

– Мне хотелось бы, чтобы эти россказни не повторялись, – признался доктор, беспокойно заерзав в кресле. – Как ее друг и ее врач я никогда им не верил.

Россказни? У них с доктором были явно противоположные цели, но Гарета мучило любопытство.

– Почему, доктор, вы в это не верите? – продолжил Гарет, проявляя настойчивость.

Осборн отвел взгляд и некоторое время молчал.

– По моему мнению, – наконец ответил он, – в герцогине нет жестокости, необходимой для совершения такого зверского поступка – даже если она пребывает в неуравновешенном состоянии.

– Зверского поступка? – Несомненно, доктор говорил о смерти Уорнема. – Доктор Осборн, думаю, вам лучше рассказать мне все, что вы знаете.

– Об Уорнеме и… обо всех этих сплетнях? – Лицо доктора приняло печальное выражение.

По-видимому, Антония была права, говоря о сплетнях, но, быть может, сейчас Гарету представился шанс узнать больше.

– Я имею право знать, разве нет? – после недолгого размышления пояснил Гарет.

– Пожалуй, ваша светлость, вам лучше всего поговорить об этом с Джоном Лодри, местным мировым судьей.

– Нет, я хочу послушать вас, – настаивал на своем Гарет. – Вы ведь часто бывали в доме Уорнема, разве не так?

– Несколько лет я был личным врачом герцога, – приподняв одно плечо, ответил Осборн. – Мы с ним часто играли в шахматы. Раз в неделю я обедал в Селсдоне. Да, я довольно часто бывал там.

– Итак, расскажите мне, что произошло.

– По моему мнению, Уорнем умер от отравления нитратом калия.

– От чьих рук? – потребовал ответа Гарет.

– Ну… наверное, от моих. – Осборн широко развел Руками.

– От ваших?

– Я прописал его Уорнему. – На мгновение Гарету показалось, что доктор испытывает чувство вины. – От астмы. Вечером, накануне той роковой ночи, Уорнем принимал у себя нескольких гостей из Лондона, что было необычно. Джентльмены допоздна играли в бильярд и, конечно же, много курили. Я убедил Уорнема отказаться от этой привычки, но его друзья…

– Понимаю. Он жаловался на затрудненность дыхания?

– Я при этом не присутствовал, – признался доктор. – Но Уорнем всегда очень беспокоился о своем здоровье.

– Кто обычно по вечерам готовил для него лекарство? Герцогиня?

– Редко. Но она умела это делать. Его светлость сам готовил себе лекарства. Я думаю, что, быть может, в ту ночь, перед тем как отправиться спать, он просто принял слишком большую дозу, опасаясь того, что на него подействовал дым.

– Никто другой не мог этого сделать?

– Дать ему нитрат калия? О, я бы сказал, любой мог. Но с какой стати?

– Вы сказали, что некоторые люди просто уверены в том, что это сделала герцогиня.

– Я не могу в это поверить, – покачал головой Осборн. – Я никогда не верил и так и сказал Лодри. Более того, на пузырьке была этикетка с названием лекарства от астмы. Никто никогда не спрашивал меня, что в нем.

– Кто еще готовил лекарства?

– Что вы имеете в виду? – Осборн немного растерялся. – Я пользуюсь услугами великолепного фармацевта в Лондоне. Я привожу лекарства сюда – в Лоуер-Аддингтоне нет аптекаря – и передаю их из рук в руки своим пациентам.

– Всегда?

– Иногда мне помогала мама, – немного поколебавшись, ответил доктор. – Преимущественно в тех случаях, когда… дело касалось женских проблем. Чтобы не смущать пациенток.

– Понимаю.

– Но мама три года назад умерла, – продолжая Осборн. – Разумеется, в доме были слуги, но они прослужили там много лет и вполне надежны.

– Я вам верю. Скажите мне, доктор, герцог и герцогиня были счастливы в браке?

– Не могу сказать, – смутился Осборн.

– Думаю, можете, – возразил Гарет, пристально всматриваясь в доктора. – Лучше, чтобы я узнал это от вас, чем от слуг, шепчущихся у меня за спиной. Вполне достаточно того, что, по их мнению, я специально убил его сына. А теперь еще давать им повод подозревать жену герцога в том, что отправила мужа на тот свет? Не стоит.

Доктор надолго замолчал, и Гарет понял, что сказал довольно много и слишком раскрыл себя. Разве ему не все равно, отравила или нет Антония своего мужа? Уорнем заслужил худшего – и всего несколько недель назад Гарет радостно плясал бы на могиле негодяя.

Но ему было не все равно. Убийство – преступление, но вряд ли именно этот факт вызывал у Гарета беспокойство. Поняв это, он почувствовал смутную тревогу. Боже правый, это совсем не то, что он хотел узнать.

– Перед тем как продолжать, – в конце концов заговорил Осборн, – я должен сообщить вашей светлости, что считаю покойного герцога своим другом и покровителем. Да, несомненно, последний год все в Селсдоне взвинченны, дом переполнен слухами. Но что касается брака, то он был устроен вопреки желанию герцогини – насколько мне известно. Но мне кажется, что в Селсдоне она обрела спокойствие.

– У них не было детей, – заметил Гарет.

– Брак был коротким, – объяснил Осборн, покачав головой, – немного меньше года.

– Всего год? – Гарет был изумлен.

– По-моему, одиннадцать месяцев, – ответил Осборн. – И Уорнем был уже не молод. На зачатие ребенка требуется время. – Он снова беспокойно заворочался в кресле, и Гарет понял, что доктор больше ничего не скажет.

– Благодарю вас, доктор Осборн. – На этот раз голос Гарета прозвучал спокойно. – А теперь не могли бы вы ответить на мой первый вопрос? Возможно ли, чтобы герцогиня сделала что-то, а потом не помнила об этом?

– Да, – ответил Осборн с явным неудовольствием на лице. – Такое вполне возможно.

– Почему? – настаивал Гарет. – Она… сумасшедшая?

– Герцогиня перенесла душевную травму примерно за год до брака с Уорнемом, – с еще большей неохотой сообщил Осборн. – Травму, от которой она, как я полагаю, до сих пор еще полностью не оправилась, а уж ко времени ее повторного замужества – тем более.

– Повторного?

– Да. Она была вдовой, леди Лембет. А вы не знали? – Доктор удивленно поднял брови.

Что-то всколыхнулось у Гарета в глубине сознания. Похоже, миссис Уотерс говорила об этом несколько дней назад? Речь шла о том, что ее хозяйка похоронила двух мужей. Но в тот момент Гарет был слишком зол, чтобы обратить внимание на ее слова.

– Осборн, я даже не знал о существовании этой женщины, пока не приехал сюда, – резко ответил Гарет. – Все, что мне было известно – и имело отношение ко мне, – так только то, что Уорнем женат на своей первой жене.

– О нет, она умерла много лет назад. Леди Лембет – его четвертая жена.

– Гм… похоже, Уорнема преследовали несчастья, – сухо заметил Гарет. – И что же случилось с двумя другими?

– Первая умерла трагически.

– А могло ли быть иначе?

– Думаю, нет, – согласился Осборн, и горестная улыбка скривила его губы. – Но это была двойная трагедия. Молодая женщина носила ребенка – сына герцога. Она упала с лошади во время осенней охоты и сильно ушиблась. В результате ни она, ни ребенок не выжили.

– Она участвовала в охоте, будучи беременной? – Гарет с недоверием посмотрел на доктора.

– Как мне говорили, вторая герцогиня была очень молодой и излишне порывистой, – продолжал Осборн, оставив его вопрос без ответа. – Она вышла замуж в восемнадцать лет за мужчину, который был намного старше, и, вероятно, временами ей становилось очень скучно. Возможно, для нее этот брак был неподходящим.

– Я бы тоже так сказал, – согласился Гарет.

– В то время я учился в университете, в Оксфорде, – пожал плечами Осборн. – Так что точно ничего не могу сказать.

– А его третья жена? Она тоже была порывистой дебютанткой?

– Дебютанткой – да. Но девушка была постарше и посерьезнее. Честно говоря, она мне очень нравилась, хотя и не была красавицей, что многие считают необходимым для идеального брака.

– А он не был идеальным?

– Она была бесплодна, – с грустью ответил доктор. – Для его светлости это явилось большим разочарованием.

– Да, – мрачно отозвался Гарет, – думаю, он никогда ей этого не простил.

– Невозможность забеременеть сделала ее глубоко несчастной. – Осборн не стал опровергать заявление Гарета. – Чувствуя, что обманула надежды герцога, она впала в уныние, граничащее с болезнью, и перед сном стала принимать все большие дозы настойки опия.

– И она умерла, да? – Гарет понимал, к чему это ведет.

– Для регулярно принимающих опий, ваша светлость, существует очень тонкая граница между успокоением и смертью, – печально улыбнулся доктор. – Я уверен, это был несчастный случай.

– А потом герцог опять стал свободен и мог снова жениться, – высказал догадку Гарет.

– Это был несчастный случай, ваша светлость, – повторил Осборн. – Она никогда не лишила бы себя жизни в приступе меланхолии, и никто не желал ей зла.

– Нет, я в этом не сомневаюсь, – поспешно сказал Гарет, внезапно ощутив стыд. – Как вы сказали, это ведь на самом деле трагедия.

– Семья Вентнор страдала больше, чем положено, – заметил доктор.

Гарет задумался над тем, как много может быть известно Осборну о его жизни в Селсдоне. Но какое это имеет значение? Упершись руками в бедра, Гарет резко встал.

– Благодарю вас, доктор, за откровенность. Оставляю вас с вашей работой.

Гарет скакал обратно со взбудораженными мыслями. Он направлялся к доктору Осборну с некоторыми весьма определенными подозрениями, так почему теперь, когда эти подозрения подтвердились, он так расстроен?

Вероятно, Антония действительно не помнит, что занималась с ним сексом. Поразмышляв над этим, Гарет покачал головой. Правда лежит где-то посередине. Антония была не в себе, когда он нашел ее, это так, но потом пришла в себя. Женщина, разделившая с ним необузданную страсть, была – по крайней мере на тот момент – целиком и полностью в здравом уме. Она все помнила. Утром, во время их ссоры, он увидел в ее глазах правду и стыд. Да, конечно, она натура эмоциональная, вероятно, немного эксцентричная, но безумная ли? Нет, безусловно, нет.

На борту «Святого Назарета» был один мужчина по имени Хаггинс, настоящий «морской волк», которого списали с Королевского флота за непригодность к службе. Хаггинс вместе с генералом Хислопом сражался на принадлежавшем Великобритании корабле «Ява» у берегов Бразилии, недалеко от того места, где его и подобрал «Святой Назарет». Это была продолжительная и жестокая битва, и под конец американцы стали беспощадны. «Ява» спустила флаг и была сожжена. Те несколько человек, что остались в живых, были психологически сломлены. И вот у Хаггинса тогда было то же выражение лица – дикое и затравленное, что и у Антонии в ту ночь, во время дождя. И тот же отсутствующий взгляд. Было ощущение, будто эти люди смотрят сквозь вас, а в их глазах при этом отражается какой-то невообразимый ужас. На корабле Хаггинс впал в бредовое состояние, оказался бесполезным, и капитан снова высадил его на берег в Каракасе, где он, вероятно, и умер.

«Господи, как можно сравнивать Антонию и это жалкое существо?! – ужаснулся Гарет. – Они абсолютно не похожи. Вот только глаза… Боже мой, их глаза…»

Отогнав от себя воспоминания, Гарет пустил лошадь быстрым шагом. Ему нужно было несколько минут тишины и спокойствия, чтобы обдумать все то, что сообщил Осборн. Честно говоря, Гарет сейчас очень нуждался в совете. Он был ослеплен вожделением и гневом и не мог ясно мыслить.

Теперь у него было имение, которым нужно управлять, и штат слуг, которым он должен руководить, – штат намного больший, чем в «Невилл шиппинг». Гарету необходимо встретиться со своими арендаторами, представиться местным джентри и нанять приличного камердинера. О Боже, еще ему нужно изучить севооборот и ирригацию! Но его мысли все время обращаются к пошлому и к Антонии. Неужели ее действительно считают убийцей? И почему он так хочет доказать, что это не так?

Гарет ее не знал, как, на самом деле, не знал ничего ни о ком в Селсдоне. Почти любой в доме мог желать смерти его кузену – он и сам часто мечтал об этом.

А что в отношении Антонии правда? В чем именно источник ее страданий? И вдруг Гарет четко понял, кого ему не хватает – Ксантии. Ксантия знала бы, как лучше всего докопаться до правды, она бы могла дать совет, помочь все прояснить. Неожиданно для себя Гарет громко рассмеялся над нелепостью своей идеи. Он хотел, чтобы его прежняя любовница дала ему совет относительно его новой пассии?

Нет. Антония – это его долг, его обязанность, но не любовница. Нельзя продолжать смотреть на нее с такой позиции. А кроме того, Ксантия сейчас путешествует по Эгейскому морю на личной яхте Нэша. Ее не будет несколько недель, и она жена другого мужчины. Остается только Ротуэлл.

Гарет задумчиво потер рукой подбородок. Насколько отчаянное у него положение? Безнадежно отчаянное – но почему, он до конца еще не понимал. Ему нужен друг, надежная поддержка, решил Гарет. Он снова пришпорил лошадь и на этот раз скакал без остановки, пока впереди не показался дом. Войдя внутрь, он сразу поднялся в кабинет и достал из стола лист тонкой плотной писчей бумаги Уорнема.

К субботе Антония начала немного успокаиваться. Об их с Нелли отъезде речь не шла, и при новом герцоге в Селсдоне все оставалось по-прежнему. Как было заведено, в этот вечер они должны были обедать в малой столовой, рассчитанной на восемь мест, в отличие от большого обеденного зала, который мог вместить более сорока человек. По дороге на обед Антония, проходя мимо, из любопытства заглянула в большой зал, потому что в то короткое время, когда она была герцогиней, им никогда не пользовались. Интересно, подумала она, новый герцог когда-нибудь воспользуется этим большим залом? Скорее всего нет, он производил впечатление замкнутого человека.

Перед дверью в малую столовую Антония остановилась, собралась с духом, расправила слегка скрутившуюся шаль и затем, вскинув голову и выпрямив плечи, вошла в комнату. За последние несколько дней Антония уже почти привыкла к тому, что у нее перехватывало дыхание и все внутренности опускались, когда, войдя, она обнаруживала, что герцог уже там.

В этот вечер герцог был одет просто, но элегантно, в черное и белое. По-видимому, у него не так много официальной одежды, отметила Антония, но то, что он имел, было высшего качества и идеально подогнано. Он только что чисто побрился, отчего волевой подбородок еще сильнее выделялся на худощавом лице. Волосы у герцога были еще чуть влажными, и это приглушало их теплый золотистый блеск до темного медового оттенка.

– Добрый вечер, ваша светлость, – сухо поздоровалась Антония.

– Добрый вечер, мадам, – ответил он, мгновенно поднявшись на ноги.

Так скупо они приветствовали друг друга последние три вечера, и само отсутствие каких-либо эмоций уже было выражением определенного чувства. Опустив глаза, Антония заняла место в конце стола – место герцогини, как с самого первого раза потребовал новый герцог.

Когда герцог кивнул прислуживавшему официанту – в этот вечер им был Меткафф, – губы лакея скривились в презрительной улыбке, и Антония понадеялась, что герцог не слишком хорошо знает Меткаффа и не заметит его гримасы. Пока подавали блюда на стол, Антония, внимательно наблюдая за тем, как Меткафф исполняет свои обязанности, заметила демонстративную небрежность в его движениях. Быть может, пора рассчитать этого человека?

Но это не ее дело, решила Антония и, выбросив из головы Меткаффа, собралась с силами, чтобы выдержать этот обед. Однако, после того как они покончили со второй сменой блюд – морским языком в растительном масле, – а потом и с третьей – телячьей отбивной, – Антония обнаружила, что они очень быстро исчерпали такие безобидные темы, как погода, урожай и здоровье короля. Герцог, очевидно, тоже это заметил и жестом попросил Меткаффа разлить вино.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Можете оставить нас.

– Прошу прощения? – переспросил Меткафф.

– Сейчас нам больше не нужны ваши услуги, мы позовем вас позже, – ответил герцог, и Меткафф, чопорно поклонившись, вышел, а встревожившаяся Антония, откладывая в сторону вилку, случайно ударила ею о край тарелки. Подняв бокал с вином, герцог вдохнул его аромат, а затем с удовольствием отпил. – У Коггинза великолепные запасы, верно? – заметил он.

– Да, он настоящий знаток, – тонким голосом отозвалась Антония.

– Мадам, я не кусаюсь, – спокойно сказал герцог, глядя на нее поверх бокала. – Во всяком случае, до сих пор я этого не делал. – И Гарет со стуком поставил бокал на стол.

Антония быстро отвела глаза, ощущая, как румянец заливает ей щеки, и чувствуя на себе жар чужого взгляда.

– Антония, нам нет необходимости продолжать эту игру, – наконец заговорил герцог. – Я не нахожу в ней удовольствия, и вы явно тоже.

– К-какую игру, ваша светлость?

– Эту игру в обед. – Держа в руке бокал с вином, широким жестом Гарет обвел комнату. – Вообще это должно быть время отдыха, когда все домочадцы собираются вместе, не так ли? Но никто из нас не расслабляется и не получает удовольствие. Так что вам нет необходимости терпеть неудобства, когда вы могли бы просто попросить подать обед в вашу комнату. И я мог бы обедать в своем кабинете. Как вам эта идея?

Как ни странно, его слова не обрадовали Антонию – наоборот, его предложение неожиданно больно укололо ее.

– Нет, ваша светлость, – прочистив горло и взглянув на Гарета, удивительно уверенным тоном возразила она, – здесь, в Селсдоне, обед – важная традиция.

– А вы та женщина, которой традиции доставляют удовольствие? – Герцог неторопливыми круговыми движениями покачивал бокал.

– Я была воспитана в глубоком уважении традиций, – ответила Антония. – Это основа основ всего сущего, Разве не так?

– Сам я и гроша ломаного за них не дам, – к ее удивлению, ответил герцог без малейшего намека на презрение и пожал плечами. – Традиции как таковые никогда ничего для меня не значили. Но я готов извиниться, если проявил бестактность.

Его голос прозвучал необычно – как-то напряженно, а в глазах промелькнула усталость, и Антония вдруг осознала, что ему, должно быть, все это дается очень тяжело. Вероятно, этому человеку никогда и в голову не приходило, что в один прекрасный день мантия долга – и традиций – ляжет на его плечи.

Антония сделала неопределенный жест дрожащей рукой, а затем быстро снова положила ее на колени. Она же не какая-нибудь несмышленая школьница, тогда почему в присутствии герцога так болезненно ощущает собственные недостатки? Почему полностью отдает себе отчет в том, что теперь она уже не та жизнерадостная, уверенная в себе женщина, которой была когда-то? Что есть в нем такого, что заставляет ее… чувствовать?

– Простите, ваша светлость, – тихо сказала Антония, – я не подумала. Я понимаю, что для вас я нежданная обуза. И… плохая хозяйка – ведь я ни в чем не оказала вам реальной помощи.

– Я не жду от вас никакой помощи, Антония, – спокойно отозвался герцог, – только хочу, насколько это в моих силах, сделать вас счастливой.

Он говорил искренне – она чувствовала это по голосу. И когда Антония взглянула на него и вновь увидела его серьезные темно-золотые глаза и невероятно красивое лицо, что-то внутри ее вдруг рванулось наружу. Это был поток понимания, восхищения… и всяких других эмоций, которые лучше не называть.

– Я должна была помочь вам освоиться, – сказала она скорее себе, чем ему. – Должна была быть более… любезной. А вместо этого я… В общем, лучше не вспоминать, как я себя вела.

– Горе творит с нами всеми странные вещи, – после долгого молчания заговорил герцог. – Просто знайте, Антония, что я очень сочувствую вам. Какие бы личные чувства я ни питал к своему кузену, он был вашим мужем, и я понимаю, что вам его не хватает. Я также понимаю, что с его уходом вы лишились определенной доли уверенности в жизни, – и не в моих намерениях усугублять эту потерю.

– Вы… – Антония почувствовала, как ее глаза наполняются неожиданной влагой. – Вы очень добры, ваша светлость.

– Знаете, Антония, я прекрасно могу представить, что говорят здесь обо мне, – более резким тоном сказал он, отставив в сторону бокал. – Я знаю, что был не нужен Уорнему. Он не желал видеть меня здесь с тех пор, как… И, Бог свидетель, я вовсе не хотел возвращаться сюда. Но скажите мне, Антония, был ли у меня выбор?

– Никакого, – тихо согласилась Антония. – У вас не было абсолютно никакого выбора. Здесь, в Селсдоне, все зависят от вас и от вашей способности принимать мудрые решения. Герцогство – это огромная и постоянная ответственность.

– Но я бы мог просто уехать, – высказал предположение он. – Даже несмотря на то что, как говорит Кавендиш, закон этого не позволяет. Если бы я уехал, что было бы с рабочими и арендаторами?

– Не знаю, – покачала головой Антония.

– Полагаю, со временем все имущество перешло бы во владение короля, – задумчиво произнес герцог. – Но я могу остаться здесь на несколько лет, поучаствовать в пресловутой ирригации, и, быть может, распавшееся семейство Вентнор в конце концов возродится.

– О, я так не думаю, ваша светлость. – Усмехнувшись, Антония сделала большой глоток вина. – Поверьте мне, если бы здесь оставался хоть один Вентнор, мой муж уже давным-давно разыскал бы его.

– Значит, когда я сыграю в ящик, все отойдет короне, – с некоторой горечью улыбнулся герцог. – Держу пари, при этой мысли у старины Принни уже текут слюнки.

Несколько секунд Антония в замешательстве смотрела на него.

– А вы… собираетесь произвести наследника, ваша светлость?

– Сомневаюсь, – покачал он головой. – Если только… если только мы не… – Его голос упал до шепота. – О Господи, Антония! Что нам делать, если…

Она услышала хруст стекла до того, как почувствовала боль, и увидела на скатерти ярко-красную каплю крови. Должно быть, она закричала, потому что герцог вскочил и склонился над ней еще до того, как в комнату вбежал Меткафф.

– Боже мой, позвольте, я посмотрю вашу руку. – Тыльной стороной ладони герцог отодвинул осколки бокала.

– Ваша светлость, с вами все в порядке? – бесцеремонно спросил Меткафф, обращаясь к герцогине, пока герцог вытирал кровь своей салфеткой.

– Я сломала ножку бокала, – ответила она. – Ничего страшного. Я… иногда забываю о том, что держу в руках.

– Позвать Нелли, ваша светлость? – предложил слуга. – Или наложить повязку?

– Нет, оставьте нас, – рявкнул герцог.

Что-то очень похожее на возмущение отразилось на лице слуги, но он круто развернулся, со стуком закрыл за собой дверь, и Антония обрадовалась, что он ушел.

– Интересно, – проворчал герцог, продолжая осторожно промокать порез, который уже почти не кровоточил, – могли этот человек еще яснее выразить свою неприязнь ко мне?

– Меткафф может быть весьма наглым.

– Я это заметил. – Герцог достал из кармана накрахмаленный носовой платок и бережно приложил его к ране. – Вот так, просто прижимайте его к порезу. Болит?

– Нет, – покачала головой Антония. – Это всего-навсего царапина. Примите мои извинения за поведение Меткаффа.

– Да, я начинаю убеждаться в том, что пришло время расстаться с ним, – мрачно сказал герцог и выпрямился, унося с собой успокаивающую теплоту и свой запах, и Антония неожиданно ощутила холод. – Правда, прямо сейчас мне не хотелось бы что-либо менять. У него есть семья?

Антония снова покачала головой и крепко прижала к руке льняной платок.

– Я уверена, ваша светлость, это он распускает слухи. – Она почувствовала, что краснеет. – Нет, не о том, что произошло. Я имею в виду сплетни о… вас, о вашем происхождении. Но это не мое дело и, конечно, не Меткаффа.

– Ну, теперь ясно, что существует нечто, о чем можно посплетничать. – Намек на нежность исчез с его лица, снова сменившись усталостью. – Но я видел на его лице выражение нескрываемой ненависти, и это уже не в первый раз.

– Я думаю… – Она отвела взгляд и, сделав паузу, тяжело вздохнула. – Думаю, это из-за того, что он не хочет работать на вас.

– О, это бремя, от которого я могу его легко избавить. Но что такого я ему сделал?

– Вы ни при чем, ваша светлость, – тихо ответила Антония. – Просто Меткафф… плохо воспитан.

– Плохо воспитан? – Упершись ладонями в стол, герцог пристально посмотрел ей прямо в глаза. – Нет, Антония, причина здесь совсем не в этом, верно?

– Дело в том, что, по слухам… – Антония нерешительно взглянула на него, – вы еврей.

Ей показалось, что эти слова вызвали у герцога не удивление и не возмущение, а просто отвращение.

– А-а, значит, теперь я и убийца, и еврей, так? – Он встал и резко сел на стул справа от Антонии.

– Никто этого не говорил, ваша светлость. – «Не говорил со дня смерти моего мужа», – про себя уточнила Антония, и неожиданно ей захотелось узнать правду. – А вы действительно еврей?

– Несомненно. – Герцог без смущения смотрел на нее. – По крайней мере в душе. Да, моя мать еврейка, но мое воспитание было необычным.

– Понимаю, – неуверенно отозвалась Антония. – А ваша мать… была богата?

– О да, это единственная причина, по которой английский джентльмен голубых кровей мог жениться на еврейской девушке, не правда ли? – задал он риторический вопрос, с горечью засмеявшись. – Жирный свадебный кусок.

– Нет-нет, – неистово замотала головой Антония, – я имела в виду совсем не это. Я хотела сказать… что вы… выглядите совершенно обычно.

– Обычно? – повторил герцог, и его взгляд стал жестче. – Мне следует расценивать это как комплимент?

Антония была обучена легко обходить скользкие вопросы, так почему сейчас она допустила такую грубую ошибку?

– Говоря «обычно», я имела в виду: как любой англичанин, – громче пояснила она. – Вы выглядите как… все, кого я знаю.

– Вы хотите сказать, что у меня одна голова? – Он мрачно усмехнулся. – И нет когтей и клыков?

– Вы делаете из меня дурочку. Я хочу сказать, что вы богатый, хорошо воспитанный настоящий англичанин. Я знаю, что майор Вентнор был военным, и предположила, что, возможно, ваша мать имела состояние. Или вы действительно добились всего сами?

– Ни один человек, как бы ему ни хотелось так думать, не может всего добиться самостоятельно, дорогая. – Герцог почти незаметно улыбнулся. – Мне многие помогли: мои бабушка и дедушка, Невиллы и еврейская община, в которой я провел юные годы. Все эти честные, замечательные люди оказали на меня огромное влияние. Но если бы я рос в богатой семье, то никогда не попал бы в Селсдон. В детстве я оказался здесь, потому что не было выбора.

– Я должна извиниться за свою бестактность. Понимаете, я знакома всего с несколькими евреями – например с писателем, мистером Дизраэли. Когда-то я познакомилась с ним и с одним из его братьев в литературном салоне. Они оказались довольно приятными джентльменами, но были очень смуглыми – возможно, из Испании?

– Из Италии, – ответил Гарет.

– Да, вероятно, вы правы. Но тогда они не настоящие евреи, правильно?

– Думаю, Дизраэли такие же евреи, как я, – ответил он. – Они были рождены еврейкой – и некоторые считают это определяющим. Но Дизраэли, как и я, были крещены в англиканской церкви и, наверное, никогда не бывали в синагоге.

– А вы?

– Нет, – тихо ответил Гарет. – Моя мать запретила это.

– Почему? – заинтересовалась Антония.

– Точно не знаю. Мои родители были людьми необычными. По всеобщему мнению, они были влюбленной парой – страстно влюбленной. И моя мать поклялась, что я буду воспитан так же, как мой отец, то есть как знатный английский джентльмен.

– Об этом ее просил ваш отец? – Антония осознала, что начинает болтать как сорока, но почувствовала, что, облекая свои мысли в слова, получает странное облегчение. И оказалось, что с герцогом очень легко разговаривать. У нее возникло такое ощущение, будто прорвало плотину, сдерживавшую не просто ее любопытство, а нечто более серьезное, и Антонии отчаянно захотелось узнать больше об этом загадочном человеке.

– Не знаю, настаивал ли на этом отец, – признался Гарет, сосредоточив свое внимание не на Антонии, а на разбитом бокале. – Я знаю только, что они договорились об этом, как только поженились. Возможно, она считала это своим долгом, потому что была беззаветно предана моему отцу или просто хотела, чтобы моя жизнь была более легкой, свободной от предрассудков. Она знала, что мне как еврею закрыта дорога в университет, я не смогу заседать в парламенте или заниматься тем, что доступно любому обыкновенному англичанину.

– Вы никогда не спрашивали у нее почему?

– У меня не было такой возможности, – тихо ответил герцог. – Я был очень мал, когда она умерла. Она взяла с моей бабушки обещание воспитывать меня так, как они с отцом договорились. Для бабушки это было тяжело, потому что шло наперекор всему, во что она верила, а мой дедушка считал это полной бессмыслицей. Но бабушка все исполнила.

– А ваш отец?

– Он воевал на Пиренеях под командованием Веллингтона и погиб там.

– И о вас продолжали заботиться бабушка с дедушкой?

– Нет, к тому времени дедушки уже не было в живых. – Голос Гарета стал безжизненным. – Он разорился, после чего так и не смог оправиться. Пока мой отец был жив, он, насколько мог, обеспечивал мое и бабушкино существование. А когда и его не стало, бабушка привезла меня сюда. Она просто не знала, что делать.

– Понимаю. А сколько… лет вам было тогда? – тихо спросила Антония.

Настроение герцога непонятным образом изменилось. Теперь он сидел на стуле, слегка расслабившись и опустив плечи вперед, как будто в присутствии Антонии чувствовал себя совершенно свободно, но все же выглядел немного уставшим. Внезапно она увидела в нем какую-то незащищенность. Решительный, сильный и красивый мужчина должен наслаждаться жизнью, а на него это все как-то давило. Герцог не был похож на человека, о котором она слышала прежде, или на бессовестного лжеца, каким был Эрик, или обворожительного повесу, подобного ее брату. И он совсем не производил впечатления жестокого и мстительного человека. Антония вдруг подумала, что из всех мужчин в ее жизни, включая ее второго мужа, ему одному не присущи эти качества.

– Не помню, сколько именно, – после долгого молчания ответил Гарет. – Восемь? Нет, пожалуй, девять.

– Восемь или девять? – Антония была поражена.

– Ну да, а что? – Гарет с удивлением взглянул на нее.

Покойный муж рисовал Антонии своего юного кузена как воплощение зла, и она представляла себе испорченного, зловредного разорителя имения. Но девять лет? В девять лет это еще ребенок.

– А сколько вам было, когда вы решили покинуть Селсдон?

– Когда я решил? – эхом повторил Гарет, в изумлении глядя на Антонию. – Мне было двенадцать, когда я покинул Селсдон. Вы об этом спрашиваете?

– Да, пожалуй. – Но она до конца не поняла его. – Могу я спросить, ваша светлость… сколько вам сейчас?

– Через несколько недель исполнится тридцать, – ответил Гарет, пристально всматриваясь в нее.

– Святые небеса.

– Что, выгляжу немного потрепанным, да? – В уголках его глаз появились легкие складочки.

– Нет, я думала, что вы несколько старше, – помедлив, ответила Антония, позволив себе удовольствие еще раз внимательно посмотреть на него. – А вам всего тридцать? Вы почему-то выглядите немного старше, но это вас совсем не портит.

Герцог снова пожал плечами, словно ему было безразлично, выглядит он на тридцать лет или на шестьдесят.

– А сколько вам лет? – спросил он, в свою очередь. – Будем играть в открытую, мадам.

– Наверное… двадцать шесть. – Антония почувствовала, что у нее снова порозовели щеки. – По правде говоря, я перестала считать.

Гарет едва заметно, почти внутренне улыбнулся, но если бы кто-то заглянул глубже, то увидел бы, что в его глазах начало разгораться горячее мужское восхищение и чувственный жар, который, казалось, все усиливался, по мере того как взгляд Гарета скользил по Антонии.

– Для двадцати шести вы чрезвычайно хороши. И вы еще не достигли расцвета женственности, так что впереди у вас, Антония, еще много замечательных лет. Надеюсь, вы не потратите их впустую.

Антония почувствовала, что ее кожа горит, пальцы ног сводит и от внезапно вспыхнувших в ее сознании пугающих воспоминаний снова останавливается дыхание… Его руки у нее на груди во время дождя, ее промокшая ночная сорочка, прерывистый звук его дыхания у самого уха. Она перехватила горящий взгляд Гарета, и на мгновение между ними повис вопрос, невысказанное желание. Антония вся превратилась в ожидание, не зная, задаст ли он этот вопрос и что она сможет сказать ему в ответ, но, к ее разочарованию, герцог просто кашлянул и встал.

– Что ж, полагаю, теперь вам нужно заняться своей травмой, – сказал он, предлагая ей руку.

С неожиданно возникшим чувством досады Антония положила руку на его большую теплую ладонь и встала. Она все не так поняла, неправильно истолковала. Да и что она на самом деле знала о мужчинах и их желаниях?

Антония и герцог оказались на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, и она снова вдохнула его приятное тепло и его запах. Гарет казался ей надежным, и она непроизвольно подумала о том, как будет чувствовать себя, если снова прижмется к нему, но уже в здравом рассудке. Однако мысли герцога, очевидно, были совсем в другом месте.

– На следующей неделе я съезжу в Ноулвуд-Мэнор, – сообщил он странным, каким-то отрешенным тоном, – и только после этого смогу сказать, когда дом можно будет подготовить для вас.

– Благодарю вас. – Антония отошла от него.

– Тогда спокойной ночи, Антония. – Герцог пересек комнату и открыл для нее дверь. – Увидимся завтра.

Глава 8

Гейбриел смотрел, как большая грубая рука бабушки закрыла тяжелую крышку сундука, а потом почти с любовью погладила ее.

– Баббе, он кажется очень старым, – сказал Гейбриел.

– Старый, да. – Бабушка улыбнулась с какой-то тоской. – Когда твой дедушка приехал сюда молодым человеком, в этом сундуке было все, что он имел. А когда сундук лет десять назад отнесли наверх на чердак, я думала, что больше никогда его не увижу. Но жизнь преподносит нам сюрпризы, правда, тателлах?

Вошли двое слуг, по кивку бабушки перевязали сундук и, подняв его, понесли вниз по лестнице.

– Нам понравится в Хаундсдиче, Баббе? – спросил Гейбриел, глядя им вслед. – Это далеко отсюда?

– Недалеко, Гейбриел, – ответила бабушка, рукой взъерошив ему волосы. – И, думаю, нам там понравится, если мы этого захотим.

– Что это означает? Мне здесь нравится, Баббе. Мне нравится Финсбери-Серкус.

– Дедушка говорит, мы должны уехать как можно скорее. – И она опять грустно улыбнулась. – В этот дом въезжает новая семья, тателлах. Такова воля Божья.

– Я устал от его желаний. – Гейбриел сложил руки на узкой груди. – Когда-нибудь, Баббе, у меня будет свой собственный дом. И Бог не посмеет пожелать, чтобы он принадлежал кому-то другому. Никогда, больше никогда.

Меньше чем через неделю после его встречи с доктором Осборном, когда Гарет с Уотсоном склонились над одной из бухгалтерских книг имения, к ним в кабинет ворвался Терренс, второй конюх.

– Ваша светлость! Мистер Уотсон! – возбужденно затараторил он. – Экипаж!

– Какой экипаж, Терри? – рассеянно спросил управляющий имением.

– Громадный фаэтон с высокими козлами, сэр! Абсолютно черный! Он только что промчался через деревню – прямо через цесарок миссис Кори! Там все в перьях, сэр! До сих пор слышны ее вопли из сарая.

– Ты кого-нибудь узнал? – Выпрямившись у стола, управляющий нахмурил брови.

– Не знаю, кто он, – пожал плечами конюх, – но он только что обогнул холм на двух колесах и снес часть воротного столба. Он вот-вот будет здесь, если еще жив.

Бросив на стол карандаш, Гарет заторопился навстречу своему гостю. Не так уж много людей ездят с таким невероятным пренебрежением к собственной безопасности – не говоря уже о жизни несчастных цесарок.

К счастью, человек и животные выжили. Лорд Ротуэлл остановил свой фаэтон прямо у парадной лестницы Селсдона – на расстоянии дюйма от нее – и с изяществом спрыгнул вниз. Однако джентльмен на сиденье позади него был не столь темпераментным. Мистер Кембл, сняв свою модную касторовую шляпу, принялся обмахиваться ею.

– Ну вот, Ротуэлл! Если бы я испачкался на том последнем повороте, тебе пришлось бы заниматься стиркой.

– Дружище, я не могу даже выговорить слово «стирка», – последовал ответ.

– Добрый день, Ротуэлл. – Гарет с осторожностью приблизился к этой паре, словно там могло быть заряженное ружье. – Мистер Кембл, это настоящий сюрприз.

– Уверен, старина, мы добрались сюда из Лондона за рекордное время. – Обычно строго сжатые губы Ротуэлла растянулись в улыбке.

– Надеюсь, я здесь ни при чем, – сказал Гарет. – Не хочу, чтобы на моих руках была чья-то кровь.

– Ни капли, старина. – Ротуэлл немного погрустнел. – А что до этих курочек, то я свернул вовремя, а…

– Да, конечно, он свернул! – перебил его Кембл, стройный щеголеватый мужчина, осторожно выбиравшийся из фаэтона. – А затем ударился о столб ворот. В результате завтра у меня будут синяки.

– Будь осторожен, Ротуэлл, – серьезно посоветовал Гарет. – Ты же знаешь, цесарки – спутницы жизни.

– Они очень глупы, – упершись руками в бедра, буркнул Ротуэлл, осматривая лошадь. – Знаешь, Гарет, это было настоящее представление.

– Как здесь шеф-повар? – без всякого стеснения поинтересовался мистер Кембл, критически разглядывая фасад имения, окно за окном. – Он годится, или я должен подыскать вам другого?

– Вы очень любезны, Кембл, – иронически отозвался Гарет, – но я хочу, чтобы вы сначала занялись домом и помогли надлежащим образом оформить все бумаги.

– Великолепное замечание, – с явным сарказмом заметил Кембл и пошел вдоль фасада дома, не сводя глаз со второго этажа. – Могу сказать вам прямо сейчас, Ллойд, мне не нравятся те шторы, которые я вижу наверху. Вишневый бархат уже вышел из моды. Этот фасад выходит на юг? Нет, скорее на юго-запад, верно? Значит, вам здесь скорее всего подойдут зеленые шторы с золотистым оттенком. Я еще разок взгляну и дам ответ после обеда.

– Правда? До чего же вы любезны!

Появившийся в дверях Коггинз и стоявший позади него угрюмый лакей с некоторым неодобрением наблюдали за этой сценой.

– Может Меткафф уже взять их вещи? – робко спросил Коггинз.

– Пожалуй, да. Какого черта он здесь делает? – обратился Гарет к Ротуэллу, имея в виду Кембла, который, подойдя ближе к фасаду дома, просто не обращал на них никакого внимания.

– Я сделал, как ты просил, дружище, – ответил Ротуэлл, поднимаясь по ступенькам. – Привез тебе помощника. Так сказать, секретаря.

– Он совершенно не похож на секретаря, – прокомментировал Коггинз, высунув голову из дверей.

– Кого? – недоуменно переспросил Гарет, схватив Ротуэлла за локоть. – Секретаря? Я не просил тебя привозить секретаря. Я вообще не просил тебя привозить кого бы то ни было – даже тебя самого. Просто просил твоего совета. И я, между прочим, пытался объяснить, что мне необходим камердинер.

– Отлично, – заявил барон, – тогда он и есть камердинер. Гм… давай поговорим об этом позже, хорошо?

– Но кто же он тогда, – не скрывая презрения и раздражения, вступил в разговор Меткафф, – камердинер или секретарь?

– И то и другое, – бросил Кембл, который незаметно приблизился к ним. – Я готов выполнять любую работу – и вашу тоже, мистер Меткафф, если вы не уберете со своей физиономии эту самодовольную ухмылку.

– Но я должен знать, где его разместить! – запинаясь, обратился лакей к Коггинзу. – Наверху или внизу?

Гарет подчинился неизбежному, он уже проходил это вместе с Ксантией. Если Кембл поставил ногу на порог, а в голове у него созрела какая-то идея, то отделаться от него было совершенно невозможно.

– Наверху, – буркнул Гарет. – Он секретарь. Поселите его наверху.

– О Боже, нет! – запротестовал Кембл. – Только внизу, я хочу жить внизу, Меткафф.

– Но если вы будете служащим высшего ранга, то, думаю… – неуверенно начал Гарет, но Кембл остановил его, положив ему руку на локоть.

– В этом и заключается вся прелесть ситуации, ваша светлость, – легкомысленно объявил Кембл. – Вам больше не нужно ни о чем думать, я здесь для того, чтобы делать это за вас. Я пойду вниз, и покончим с этим. Давайте больше не будем тратить попусту бесценное время мистера Меткаффа. Пойду найду кабинет и налью себе чего-нибудь для успокоения нервов. Всего наилучшего.

– Чертовски рад тебя видеть, Ротуэлл, – сказал Гарет, после того как они вошли в дом и Меткафф унес вещи. – Но, честно признаюсь, я удивлен. Что тебя принесло?

– Грандиозно! – воскликнул барон и, оценивающе осмотрев просторный холл, остановил взгляд на Пуссене, висевшем слева от массивной мраморной полки над камином. – А-а, что меня принесло? Ну, я бы сказал, скука. Твое письмо было весьма интригующим, а кроме того, ты никогда прежде не просил моего совета. И эта твоя герцогиня…

– Нет-нет, она ничья герцогиня, – остановил его Гарет. – Она вдова моего кузена.

– А вдовы – хорошие штучки, – вполголоса заметил Ротуэлл. – Говоришь, она изысканная красавица?

– Даже не думай о ней, Киран, – предупредил Гарет довольно холодно. – Она не из таких женщин. Возвращайся в город и займись снова миссис Эмброуз, если тебе этого не хватает.

– Мне?.. – лукаво переспросил Ротуэлл, слегка приподняв черные брови. – Я приехал в провинцию исключительно ради глотка свежего воздуха и еще для того, чтобы посмотреть, какую интрижку завел тут мой старый друг. Но что меня интересует, Гарет, так это то, чего ищешь ты.

– Не понимаю, о чем ты.

– В твоем письме было что-то… – задумчиво начал Ротуэлл, качая головой, – между строк. Но увы, в этом я, к сожалению, не могу тебе помочь. С этими проблемами ты должен разобраться сам, а что касается других маленьких головоломок – теперь они под надежным контролем.

– Я благодарен тебе за то, что ты так внимательно отнесся к моим заботам, но все же не понимаю, зачем ты привез Кембла, – недовольно сказал Гарет, кивком указав в сторону кабинета. – Я же ему не нравлюсь.

– А меня он смертельно ненавидит, – сообщил Ротуэлл. – Но я попал в милость, и…

– Какую милость? – ошеломленно спросил Гарет. – Ты никогда в своей жизни никому не сделал одолжения.

– В милость Зи, – пожав плечами, признался Ротуэлл. – Кембл и его приятели в министерстве внутренних дел у нее в большом долгу – несколько месяцев назад ей удалось раскрыть дело, связанное с контрабандой оружия.

– Это тех французских контрабандистов? – не веря себе, уточнил Гарет. – Ей повезло, что Нэш ее не убил.

– Если ты не забыл, то выяснилось, что Нэш ни при чем, – напомнил Ротуэлл.

– Да, но тогда она этого не знала.

– Послушай, она прочитала твое письмо, старина, – остановившись на лестничной площадке, смущенно признался Ротуэлл, положив руку Гарету на плечо. – И сказала, что я должен привезти его сюда. Между прочим, у Кема большие подозрения, что ты сам убил своего дядю. Но ты же его не убивал, правда?

– У меня вообще нет никакого дяди. И я думал, что Зи на Адриатике.

– Просто небольшая отсрочка. – Ротуэлл по-отечески похлопал Гарета по спине. – Они вскоре отбудут. Думаю, тебе следует воспользоваться услугами Кембла, старина. Вероятно, здесь потребуется беспристрастное мнение.

– Мое мнение не предвзятое, – с излишней горячностью заявил Гарет.

– Вот как? – Черные брови снова приподнялись. – Ты в этом совершенно уверен, старина? Тебе не хочется узнать правду о своей хорошенькой вдове?

– Я знаю правду, – огрызнулся Гарет. – Единственное, чего я хочу, – восстановить ее честное имя, хотя вообще-то это не мое дело.

– Тогда почему не использовать Кембла для того, в чем он большой спец? – предложил Ротуэлл, оставив без внимания слова Гарета. – Возможно, он окажется полезным как слуга.

– Слуга? – Гарет недоуменно взглянул на друга. – Этот человек у меня в кабинете пьет мое бренди. И тебе он кажется похожим на слугу?

Действительно, Кембл с комфортом устроился в кабинете и, усевшись в коричневое кожаное кресло с подлокотниками, которое Гарет уже успел полюбить, не спеша, с наслаждением потягивал из бокала нечто, весьма похожее на коньяк. Этот человек определенно имел изысканный вкус, хороший нюх и умел ценить радости жизни.

– Превосходный выдержанный eau-de-vie,[2] Ллойд, – произнес он, подняв бокал, когда Гарет и Ротуэлл вошли в кабинет. – Конечно, насколько коньяк может быть вообще хорошим. Моим нервам стало намного лучше.

– Наливай себе, Ротуэлл, – предложил другу Гарет, указывая на графин, – для меня еще слишком рано.

Но Ротуэлл тоже отказался. Он явно размышлял не о выпивке и развлечениях, а о каком-то необычайном происшествии.

Когда все уселись вокруг стола, Кембл начал задавать вопросы – целенаправленные, весьма специфические вопросы об Уорнеме, о его смерти и об имении вообще. Через некоторое время он встал и продолжил беседу, расхаживая по комнате. Ротуэлл на удивление серьезно воспринял проблемы Гарета и теперь внимательно следил за разговором. Честно говоря, Гарет был очень рад его приезду.

По прошествии часа, проведенного в такой обстановке, Гарет почувствовал себя уверенно и, расслабившись, смотрел, как Кембл ходит взад-вперед перед широкими окнами, выходящими в северную часть сада. Гарет уже смог оценить все выгоды плана Ротуэлла: Кембл будет его «глазами» и «ушами» в доме и в деревне, он сможет тесно общаться со слугами и собирать информацию, которой они никогда не стали бы делиться со своим работодателем. Теперь Гарет совершенно ясно понял, почему Кембл настаивал на том, чтобы расположиться внизу.

– Ваш покойный кузен производит впечатление крайне неприятного парня, – сообщил Кембл, остановившись и поставив бокал на край письменного стола Гарета. – Я понял, что довольно много людей могли желать ему смерти.

– И я в их числе, – откровенно признался Гарет.

– По-моему, лучше всего предоставить возможность Кемблу самому во всем разобраться, старина, – с несвойственной ему рассудительностью посоветовал Ротуэлл. – Я уж тут тебе не помощник, но я сделал одно чрезвычайно полезное дело – привез тебе Кембла.

– И я тебе очень благодарен, Киран. Но почему Ксантия считает это дело таким важным?

– Над головой твоей герцогини действительно нависли черные тучи? – немного помолчав, спросил Ротуэлл. – Или тебе это только кажется?

– Что ты имеешь в виду? – Гарет внимательно смотрел на друга.

– Мы с Ксантией взяли на себя смелость навести кое-какие справки в Лондоне, – пожав плечами, ответил барон. – Как ты знаешь, наша кузина Памела, леди Шарп, имеет большие связи.

– И?.. – Гарет наклонился вперед над столом.

– Памела говорит, что после смерти первого мужа герцогини распространились весьма неприятные слухи, – сдержанно сообщил Ротуэлл. – Говорили, что у нее своего рода психическое расстройство. А потом эта вторая смерть… гм… она ей, как ты понимаешь, тоже не принесла ничего хорошего, вот и все. Ходят всякие разговоры, и люди думают, что, быть может, герцогиня слегка тронулась умом.

– По-моему, эти домыслы – чистый абсурд. – Гарету удалось сохранить спокойный тон. – Женщина полностью в своем уме.

Гарет не стал упоминать ни о своем разговоре с доктором Осборном, ни о том, что произошло той грозовой ночью между ним и Антонией, ни о последующем странном поведении Антонии, хотя понимал, что следовало это сделать и не скрывать информацию, которая может представлять большую важность. Но он так ничего и не сказал, хотя это было неправильно.

– Мистер Кембл, мне хотелось бы, чтобы вы во всем разобрались. Однако на это потребуется не один-два дня. Вы можете на время оставить свои дела?

– У меня долг чести перед леди Нэш, – засопев, ответил Кембл с некоторой надменностью. – Думаю, Морис сможет пока последить за магазином. Кроме того, Ллойд, я понимаю, что вам просто необходима моя помощь. Если я не смогу восстановить честное имя вашей герцогини, то хоть сожгу эти темно-красные драпировки.

При этих словах Гарет рассмеялся, встал и предложил гостям пройтись по мастерским и конюшням. Бывший владелец плантации Ротуэлл обрадовался возможности увидеть новую молотилку, а Кембл заявил, что навоз вызывает у него крапивницу, и поспешно удалился.

Верный своему слову Кембл начал новую карьеру в качестве камердинера с большим энтузиазмом. Вернувшись в свои апартаменты, чтобы переодеться к обеду, Гарет обнаружил, что половина его вещей свалена в огромные кучи, некоторые предметы одежды лежат на стуле, а большая часть валяется на кровати. Кембл приветствовал Гарета на пороге гардеробной, через его руку была перекинута куртка для верховой езды – одна из любимых вещей Гарета. С подозрением взглянув на эту картину, Гарет прошел прямо к столу и налил два бокала бренди.

– Как долго вы можете отсутствовать в городе, Кембл? – поинтересовался Гарет, протягивая ему бокал.

– Столько, сколько потребуется, и ни секундой дольше, – ответил Кембл, быстро осушив бокал. – Ненавижу провинцию. И так как я уже лет десять не служил ни у кого камердинером…

– Вы хотите сказать, что на самом деле были камердинером?

– А вы думали, что это экспромт и я все придумал на ходу? – с любопытством взглянув на него и презрительно фыркнув, ответил Кембл. – Камердинерство – целая наука, Ллойд. Ее невозможно освоить в одно мгновение.

– Я просто очень удивился, узнав, что не все ваши профессии имеют сомнительную подоплеку, – ухмыльнулся Гарет.

– О, вероятно, всего одна или две. – Кембл взял коричневую куртку для верховой езды и хорошенько ее встряхнул. – На самом деле ваш гардероб не совсем безнадежен, Ллойд… ой, прошу прощения, ваша светлость. Забавно, но я никак не могу свыкнуться с вашим новым титулом.

– Я тоже, – буркнул Гарет.

– Вот, например, эта куртка для верховой езды, – продолжил Кембл. – Покрой изумительный и ткань приемлемая, однако цвет… – Замолчав, он взглянул на волосы Гарета. – Хотя, может быть, и подойдет. Вы похожи на стройного белокурого Адониса, к тому же хорошо загоревшего. Как говорит Морис, табак всегда подходит натуральным…

– Я не заядлый курильщик, – перебил его Гарет.

– …блондинам: табак – это цвет, ваша светлость. – И Кембл бросил на него испепеляющий взгляд.

– Вот как, а я думал, это исключительно порок.

– Кстати, о пороках. – Кембл бросил куртку в кучу на кровати. – Я видел, как ваш наглый слуга в лакейской тискал одну из посудомоек.

– Тискал? – Гарет почувствовал вспышку гнева. – Наверное, она сама этого хотела.

– По-моему, ужасно не хотела. А если не так, – задумчиво произнес Кембл, – то она прекрасно играла и достойна быть профессиональной актрисой в «Друри-Лейн». Он мне не нравится.

– И мне тоже.

– Могу я от него избавиться?

– И таким образом лишить меня этого удовольствия? Я не хочу, чтобы какой-то мерзавец издевался над теми, кто слабее его. Выясните, в чем дело.

– О, так вы серьезно. – Кембл удивленно поднял брови. – Тогда дайте мне несколько дней, чтобы заработать доверие других слуг, и я доберусь до истины.

– Да, сделайте это. – Опустившись в кресло, Гарет заставил себя успокоиться. – Кембл, объясните мне еще раз, почему вы приняли этот план Ксантии? – сменил он тему. – Что именно она вам сказала?

– О, дайте вспомнить. – Кембл провел указательным пальцем по щеке. – Приказ леди Нэш состоял из трех пунктов: во-первых, привести в порядок ваш гардероб, чтобы он соответствовал титулу герцога; во-вторых, узнать, кто убил вашего отвратительного дядю…

– Кузена.

– Не так важно, – отмахнулся Кембл. – И в-третьих, выяснить, действительно ли герцогиня заслуживает вашего внимания.

– Заслуживает ли… чего?

– Вашего внимания.

– И у Ксантии хватает наглости приписывать мне такие слова!

– Ей это не нужно делать. Вы читали письмо, которое написали, или выудили его из преисподней и просто бросили в утреннюю почту?

– Я, черт побери, помню, что было написано в письме! – рявкнул Гарет. – Там ничего не говорилось о том, что я безумно влюблен в герцогиню.

– Безумно влюблен? – Кембл прижал к груди кончики пальцев и драматически выпучил глаза. – О, звучит не слишком привлекательно. Но внимание – это нечто более простое, Ллойд, и ваша тревога за герцогиню четко обозначена в вашем письме. «Очаровательное хрупкое создание, которое тотчас же притягивает взгляды и симпатии всех». Уверен, вы написали именно так.

– Да, возможно. – Гарет подпер рукой подбородок. – Точно не помню.

– И уж так случилось, что я кое-что знаю о предмете… хм… вашего внимания.

– Вот как? – Гарет поднял голову. – Откуда?

Улыбнувшись, Кембл вернулся в гардеробную.

– В силу направленности своей работы, ваша светлость, я обязан знать такие вещи, – ответил он, обращаясь к стопке сложенных рубашек.

– Понятно. Тогда возникает еще один вопрос. Какова же на самом деле направленность вашей работы?

– О, – высунув голову из комнаты, Кембл дружелюбно улыбнулся, – я всего-навсего владелец небольшого магазина на Стрэнде, торговец антикварными вещами, картинами и произведениями искусства.

– Гм… так почему же мне в это никогда не верилось? – Гарет, прищурившись, взглянул на него.

– Не могу сказать. – Грациозным движением Кембл отправил на стул одну из рубашек. – Честно говоря, полиция тоже никогда не верила. Они убеждены в том, что я скупаю краденые произведения искусства.

– Чудесно. В свою первую неделю в Селсдоне я принимаю профессионального укрывателя краденого и полубезумного пьяницу. Впрочем, какое это имеет значение, верно? Вы сказали, что знаете кое-что о герцогине? Позвольте мне об этом узнать.

– Это просто некоторые детали ее прошлого. – Теперь Кембл перебирал чулки. – Никакой грязи… пока.

Гарет открыл было рот, собираясь запротестовать, но передумал.

– Продолжайте.

– Антония Ноттинг – второй ребенок графа Суинберна. – Продолжая рассказ, Кембл скатывал и раскатывал чулки Гарета. – У семьи куча денег. Отец Антонии недавно женился на какой-то поблекшей дебютантке, ничего собой не представляющей. Старший брат Антонии Джеймс, виконт Элбридж, – беспутный повеса и любимец букмекеров. Он проводил время в шумной опасной компании, в которую входил и будущий муж его сестры, Эрик, лорд Лембет – мелкий барон с большим самомнением. Они поженились, когда ей было всего семнадцать.

– Ну и ну, – язвительно заметил Гарет, – вы прямо «Дебретт» и скандальная газетенка с Ковент-Гарден одновременно.

– И все же вы жадно ловите каждое мое слово! – самодовольно усмехнулся Кембл и, просунув руку в один из чулок Гарета, отвел ее вправо. – Ах, пятка вытерта. – И бросил чулки на кровать.

Это были теплые шерстяные чулки, но Гарет не стал спорить, поскольку понимал, что результат не стоит борьбы.

– Мне, наверное, понадобится немного новой одежды? – с неохотой спросил он.

– Практически вся за небольшим исключением. – Кембл отбросил следующую пару.

– Интересно, могли бы вы убедить своего друга месье Жиру принять меня? «Жиру и Шено» лучше всех, но Ксантия говорит, они не принимают новых клиентов.

– Морис сделает все, что я попрошу. – Кембл понимающе улыбнулся. – Возможно, я поговорю с ним об этом, когда вернусь домой. Но вы должны доказать себе, что достойны его выдающегося таланта.

– Доказать себе? Каким образом? – удивился Гарет. – Знаете, забудем, что я сказал. Так что о лорде Лембете? Просто расскажите мне, что это был за человек.

– Умопомрачительный. Честно говоря, я плохо его знал. Его нет уже около трех лет, так что ваша герцогиня не могла быть слишком долго замужем за Уорнемом.

Да, совсем недолго, Гарет это подсчитал. Антония, по-видимому, вышла замуж за Уорнема, как только кончился ее траур, но в этом нет ничего плохого.

– Почему она вышла за него замуж? – отрывисто спросил он. – Я имею в виду лорда Лембета?

– О, это была страстная любовь! – Кембл залился смехом. – Она безумно любила лорда Лембета, и он ее тоже. У них было что-то общее.

– Вы жестокий человек, мистер Кембл, – усмехнулся Гарет.

– Нет, – он неопределенно махнул рукой, – я в роли Кассандры. Между прочим, Лембет оставил жену с двумя детьми в Хемпстеде и вереницу менее пристойных любовных партнерш в Сохо. Разве это не похоже на любовь?

– Не знаю. – Гарет задумался: а знает ли он сам, что такое любовь? – Как он умер?

– Как и жил, – пожав плечами, ответил Кембл. – Как многие мужчины. Я слышал, что его двуколка перевернулась от быстрой езды во время дождя, но произошло это в его загородном имении, так что подробности мне неизвестны – пока.

– Вы все время произносите это слово «пока» так, что меня пробирает дрожь. Думаю, я уже достаточно узнал.

– Что ж, хорошо, тогда я не стану рассказывать вам о том, кто убил вашего дядю.

– А его убили? – Гарет вскинул голову. – И вы знаете кто?

– Да, но еще не совсем, – улыбнулся в ответ Кембл. – Отвратительных людей ждет, как правило, и отвратительный конец.

– Я хочу, чтобы вы, Кембл, выяснили, что именно произошло. – Гарет в задумчивости отхлебнул бренди и после небольшой паузы добавил: – Выясните всю правду, но при этом не торопитесь, не гоните лошадей.

– Ваше желание для меня приказ, ваша светлость. – Кембл театрально отвесил низкий поклон. – Между прочим, я чувствую, что после поездки с лордом Ротуэллом у меня появились ужасные синяки. Пожалуй, завтра мне нужно будет проконсультироваться с врачом.

– Из-за синяков?

– Да. Я страшно чувствительный. Итак, скажите мне еще раз, как имя вашего деревенского доктора.

На следующий день после приезда новые постояльцы Селсдона дали понять, что намерены остаться до начала охотничьего сезона. Гарет понимал, что со стороны Ротуэлла это было желание не присутствовать при отъезде сестры, хотя он, видимо, и не отдавал себе в этом отчета. Просто так работали мысли барона, который пил два дня после свадьбы сестры. Понять мотивацию Джорджа Кембла было труднее, но, похоже, Ксантия просто заплатила ему кругленькую сумму, чтобы он выполнил ее распоряжение. Гарету, конечно, следовало возмутиться таким вторжением в его жизнь, но он был озабочен гораздо больше, чем представляла себе Ксантия. И кроме всего прочего, Ротуэлл был прав: Кембл мог принести реальную пользу.

После завтрака Кембл в кабинете просматривал корреспонденцию. В основном это были обычные письма с поздравлениями от людей, которых Гарет совершенно не знал, и с приглашениями от местной провинциальной аристократии. Гарет сомневался, что кто-то из этих людей искренне желал ему добра, и подозревал, что многие из них втайне испытывают ужас. В конечном счете, по слухам, он был просто-напросто убийца, еврей из рабочего класса, чье родство с покойным герцогом было весьма сомнительным. А что до аристократических семей, то такой невежа, безусловно, мог вызвать у них лишь отвращение.

В это утро Ротуэлл еще не встал и, очевидно, в ближайшее время не собирался этого делать. Не находя себе места, Гарет оделся для верховой езды и попросил, чтобы ему подготовили лошадь. Со времени своей первой встречи с Антонией он боялся момента, когда ему все-таки придется посетить Ноулвуд-Мэнор, а сейчас он вдруг заторопился туда. Прошлым вечером во время обеда, несмотря на присутствие гостей, он не мог отвести взгляда от Антонии. Его любопытство все возрастало, и при каждой случайной встрече его сердце подпрыгивало, как у влюбленного школяра. Гарет понимал, что чем скорее один из них покинет этот дом, тем легче станет им обоим.

По возвращении в Лондон следует подыскать себе любовницу, решил Гарет, развернул лошадь и, продолжая размышлять над этим, направился в сторону деревни. Пожалуй, он снова наведается к мадам Трюдо. Мадам Трюдо была популярной модисткой, утонченной и очаровательной, хотя уже и не первой молодости. Гарет провел в ее объятиях пару восхитительных вечеров. Она ценила его за то, что он мог ей дать, и не задавала лишних вопросов.

Возможно, теперь, когда он больше не привязан к Ксантии, ему удастся уговорить мадам на постоянные отношения? При этой мысли Гарет остановил лошадь… Он больше не привязан к Ксантии? Да, он чувствовал, что не привязан. Теперь Гарет думал о ней просто с нежностью и болью. Вероятно, ее замужество провело ту тонкую, но четкую границу, которую ему не следовало нарушать. С другой стороны, его отношение могло измениться и из-за чего-то более неприятного, но ему не хотелось об этом думать.

Его лошадь нетерпеливо перебирала ногами, и Гарет, тронувшись с места, направил ее на север, в сторону от деревни. Животное радостно помчалось вперед, отбрасывая комья земли и камни, и вскоре Гарет добрался до проезжей дороги. Поднявшись на холм, он обнаружил, что дорога на Ноулвуд-Мэнор в отличном состоянии.

Чего, к сожалению, нельзя было сказать о доме. Дом в Ноулвуд-Мэноре был причудливой трехэтажной постройкой с пышным парадным входом и двумя каменными башнями, от которых было мало пользы, а окружало его то, что когда-то было ухоженным декоративным парком. Дом был построен почти полтора столетия назад и с тех пор, по-видимому, только приходил в упадок. Гарет привязал лошадь в тени позади дома и вернулся обратно к каменным ступенькам, заросшим мхом и утопавшим в ежевике. Ключ, который дал ему Уотсон, вставился в замок, и Гарет, повернув его, открыл дверь и застыл, скованный необъяснимым страхом.

Последние дни, проведенные Гаретом в этом печальном старом доме, были самыми худшими во всей его жизни. Даже жестокость, которую ему приходилось терпеть от матросов «Святого Назарета», не шла ни в какое сравнение с испытанными здесь бедами. Заставив себя войти в дом, Гарет окинул взглядом холл, словно это была незнакомая земля, но в то же мгновение понял, что здесь почти ничего не изменилось. Конечно, запах сырости стал еще более тяжелым, но светло-желтые стены были теми же, только больше заросли плесенью. Даже старая деревянная скамья у дверей, плотно покрытая пылью, стояла на том же месте.

Заглянув в гостиную, Гарет увидел небрежно набросанные на мебель полотняные покрывала. Он мог различить диван, стулья и даже старый шезлонг с полукруглой спинкой. На стенах до сих пор висели рисунки растений, но рамы покоробились. Пейзаж над мраморным камином совсем выцвел, один его угол отстал от подрамника и странно топорщился.

Гарет подошел к столу для чтения, который так любила его бабушка, и, приподняв угол пыльного покрывала, увидел, что фарфоровая бонбоньерка так и стоит над отстающей инкрустацией, а внизу лежит бесформенная черная кучка. Окаменевший шоколад? Дохлая мышь? Все это вызывало отвращение, но теперь это место не имело над Гаретом власти. Войдя внутрь, он будто избавился от злого колдовства.

Гарет продолжал бродить по первому этажу, преследуемый эхом собственных шагов, раздававшихся в безжизненном доме. Вот библиотека со старыми деревянными полками; вот гостиная с большим затененным треснутым окном, изысканная столовая, отделанная розовым шелком, который прежде был красным, – исчезающие приметы давным-давно ушедшей жизни.

Местами Гарет ощущал, как старый пол под ним прогибается, и, стараясь держаться ближе к стенам, направился к лестнице. Понимая, что она тоже прогнила, он осторожно двинулся вдоль стены. Второй этаж был в несколько лучшем состоянии, потому что находился дальше от сырости. Здесь, в четырех спальнях, кровати накрыты с чуть большей аккуратностью, а их длинные тяжелые драпировки плотно обернуты полотном. Все кровати остались на своих обычных местах, и поверх матрацев лежал ровный слой пыли.

В комнате бабушки, однако, занавеси были сняты, и потоком вливавшееся в комнату дневное солнце делало ее похожей на жилую, да и запах сырости здесь был едва ощутим. Стоявший у окна бабушкин письменный стол остался ненакрытым, но Гарет подошел к бабушкиной кровати и откинул полотняное покрывало. Это была та самая кровать, куда он в первые месяцы своей жизни в Ноулвуд-Мэноре так часто приходил среди ночи, чтобы избавиться от страхов и затолкать своих демонов обратно в гардеробы. И сейчас его охватило внезапное чувство тоски и потери.

В своей прежней комнате, возле дубовой кровати под балдахином, Гарет на несколько мгновений снова превратился в девятилетнего мальчика и задрожал. В детстве этот неуклюжий балдахин пугал его. Плотный и темный, он зловеще нависал над головой и закрывал собой свет.

Продолжая бродить по дому, Гарет вдруг уловил какой-то звук. Наверное, мышь, решил он, но раздавшийся вслед пронзительный испуганный крик вовсе не был похож на мышиный писк, и Гарет бросился к лестнице. Антония обеими руками неуклюже ухватилась за перила, зацепившись черной амазонкой за верхнюю ступеньку.

– Не двигайтесь! – приказал он.

– Я и не могу! – вскрикнула она с перекошенным от ужаса лицом. – О, Гейбриел! Я провалилась и не могу высвободить ногу!

– Не двигайтесь, Антония, – повторил Гарет и, прижавшись спиной к стене, стал спускаться по лестнице. – Перенесите вес тела на перила, тогда мне будет проще освободить вас.

– Да, – уверенно кивнула она, широко раскрыв глаза.

Держась за перила у самой стены, Гарет быстро добрался до Антонии и, наклонившись над ней, взялся правой рукой за перила возле ее рук.

– Насколько провалилась ваша нога?

– Д-до колена. Почти.

– Держитесь крепко за поручень, – скомандовал Гарет, быстро оценив ситуацию, – я приподниму вашу юбку.

Ее изящная ножка полностью провалилась сквозь прогнившее дерево. Расщепленный кусок лестничной ступеньки, зацепившись за край ее сапога, удерживал Антонию на месте в неудобном положении. Внизу было так темно, что Гарет не мог различить нижние ступеньки. Неужели они уже обрушились? Проклятие!

– Ваша вторая нога стоит прочно? – спросил Гарет, стараясь не выдавать своего волнения.

Антония кивнула, закусив губу, и в этот момент где-то внизу раздался зловещий стонущий звук, а вслед за ним треск ломающегося дерева. О Господи, сейчас она провалится в подвал и он, по всей вероятности, вместе с ней, подумал Гарет.

– Не отпускайте перила, – спокойно произнес он. – Я вытащу эту расколовшуюся деревяшку, а затем перенесу вас, обхватив рукой за талию.

– А вы сможете? – нервно засмеявшись, спросила Антония. – Я, кажется, прибавила в весе несколько фунтов.

– Вы легче перышка, – ободряюще улыбнулся ей Гарет. – Посередине опоры и ступеньки сгнили.

– Ох! – тихо вскрикнула Антония.

На Гарете еще оставались перчатки для верховой езды, и эта счастливая случайность помогла ему легко вытащить расколовшийся кусок дерева. Гарет снял перчатку и обхватил Антонию за талию. Она не впала в панику, а перенесла свой вес на перила, чтобы ему было легче ее поднять. В нужный момент она отпустила поручень и обхватила Гарета руками за шею; от этого движения шляпа для верховой езды соскочила с ее головы и, кувыркаясь, покатилась по лестнице вниз. Гарет успешно перетащил Антонию и, прижимаясь к стене, осторожно пошел по лестнице.

– О, благодарю вас, – запинаясь, пролепетала Антония, когда Гарет опустил ее на ноги. – Это похоже на твердую землю!

Глава 9

В маленькой квартире, расположенной над ювелирным магазином, были опущены шторы, и комнаты казались безжизненными. Время от времени из соседней комнаты до Гейбриела доносились тихие звуки, и он, даже не разбирая слов, знал, что там произносилось, и чувствовал усталость и страх одновременно.

Понимая, что этого не следует делать, Гейбриел подошел к окну и раздвинул шторы, чтобы можно было выглянуть на улицу. Упершись локтями в подоконник, он смотрел, как внизу по Катлер-стрит снуют взад-вперед евреи в черных одеждах. Некоторое время он наблюдал за ними, пытаясь представить, куда они идут такой уверенной, целеустремленной походкой, но, услышав шум, быстро обернулся.

Рабби Исаак! Гейбриел от стыда сел прямо на пол.

– Гейбриел, сын мой, – обратился к нему раввин, – не следует ли тебе посидеть с Рейчел?

– Я… сидел, – Гейбриел поморщился, – но я устал.

– Устал сидеть спокойно? – Наклонившись, рабби Исаак взъерошил ему волосы. – Ну что ж, пожалуй, я понимаю. – Он взял стоявший у кровати расшатанный стул с черной кожаной спинкой и повернул его к Гейбриелу, сидевшему перед окном на ковре. – Ты занавесил зеркало, Гейбриел, и это правильно перед лицом Бога. И ты снял ботинки – это хорошо говорит о тебе, мой мальчик.

– Я устал делать правильные вещи, – отозвался Гейбриел, глядя на его поношенные носки, – но Баббе продолжает плакать.

– Горе – время для слез, – кивнул рабби Исаак, – но слезы придают Рейчел силы, Гейбриел. Никогда не забывай об этом.

Гейбриел ничего не понял, но кивнул, так как, казалось, от него этого ожидали.

– Для Малахии ты был хорошим внуком, Гейбриел. Я знаю, он тобой гордился. – Рабби Исаак погладил Гейбриела по голове, а потом встал со стула и ушел.

Немного помедлив, Гейбриел снова вернулся к окну и к своим страхам – он просто не знал, что еще ему делать.

Стоя наверху, Гарет всматривался в бледное, но от этого не менее красивое лицо Антонии. Она выглядела на удивление спокойной для женщины, которая только что была на волосок от… ну если не смерти, то от чего-то страшного и ужасно неприятного.

– Вы в порядке? Не поранились? – спросил Гарет.

– Нет, – улыбнулась Антония, покачав головой, – но я должно быть, напугала вас. На мгновение мне показалось, что нам суждено вместе провалиться в подвал.

– Поверьте мне, – Гарет поморщился, – это самое противное место в доме. Он источник всей этой сырости.

– О Господи, как же мы сможем спуститься обратно? – с внезапно вспыхнувшей тревогой спросила Антония.

– В старых башнях, что по обоим концам дома, есть каменные лестницы. Правда, они темные и грязные и, вероятно, затянуты паутиной, но я пойду впереди и буду расчищать дорогу.

– О, спасибо, вы так добры. – Немного расслабившись, Антония огляделась. По сравнению с темно-серым костюмом для верховой езды ее лицо было бледным, словно фарфор, но в этот день ее щеки были слегка тронуты румянцем, а глаза казались светлыми и лучистыми. – Как вам удалось забраться сюда, не провалившись? – поинтересовалась она.

– Глаз моряка всегда заметит прогнившее дерево, – ответил Гарет. – В моей работе это гарантия безопасности.

– В корабельном бизнесе?

– Некоторое время я все же провел в море. На корабле быстро учишься искусству выживания.

– Вы же служили на флоте, не так ли? – спросила она на ходу, осторожно двинувшись по коридору. – Наверное, это увлекательно для молодого человека.

– Я никогда не служил на флоте, – озадаченно возразил Гарет, направившись вслед за ней.

– О… – Антония резко обернулась, так что подол амазонки обвился у нее вокруг лодыжек. – Я думала… я думала, вы были офицером.

– Нет, – отрицательно покачал головой Гарет.

– Значит, я все перепутала. – Улыбка почти исчезла с ее лица, и Антония повернулась, чтобы заглянуть в соседнюю спальню. – Очень печальный, но симпатичный дом, – пробормотала она. – У вас тоже такое ощущение?

– Какое ощущение?

– Ощущение несчастья, – тихо ответила Антония, встретившись взглядом с Гаретом. – Им здесь все пропитано.

Гарет стиснул челюсти, стараясь не скрипеть зубами. У него не было желания говорить о прошлом, тем более с Антонией.

– Значит, вы пришли сюда, чтобы осмотреть дом? Я хотел пригласить вас, но побоялся, что это будет опасно.

В какой-то мере это было правдой, но еще ему хотелось побыть одному в свое первое посещение Ноулвуд-Мэнора, потому что, честно говоря, Гарет не знал, что почувствует, вернувшись сюда. И теперь он был очень рад видеть Антонию.

– Я понятия не имела, что вы здесь. – Антония прошла к окну, выходившему на парадную лужайку. – Я просто решила верхом прогуляться сюда, а когда увидела, что парадная дверь открыта… не смогла устоять.

Гарет подошел к ней, и они, касаясь друг друга плечами, некоторое время вместе смотрели в окно.

– Вон там крыши Селсдона. – Гарет указал в сторону далекой линии деревьев. – Различаете их?

– Да, но еле-еле, – ответила Антония. – Ах, вон кусочек амбара! А этот просвет в деревьях – старая верховая дорожка?

– Да. Она, извиваясь, ведет вниз, к самым конюшням. В детстве я часто ходил по ней.

– Однажды я тоже попробовала, – призналась Антония, – но дорожка вся заросла.

– Я расчищу ее для вас, – пообещал Гарет. – Это место может снова стать домом, хотя на это потребуется некоторое время. Печаль и несчастья уйдут вместе с прогнившими полами. Вы мне верите?

– Я вам верю, – тихо ответила она.

– Антония?

– Да? – не обернувшись, откликнулась она.

– Вам не будет здесь одиноко? – Гарет уперся руками в раму и наклонился ближе к стеклу.

– Не знаю. – Антония повторила его движение, продолжая смотреть сквозь мутное стекло. – Возможно, будет, но никто еще не умирал от одиночества.

В этом она была права. Они оба надолго замолчали, их окутала странная, спокойная, казавшаяся какой-то интимной тишина, которую Гарет боялся нарушить.

– Несколько минут назад, – смущенно, кашлянув, заговорил он, – вы назвали меня Гейбриелом.

– Да, ваша светлость. – Антония повернулась к нему лицом и как бы в ожидании раскрыла губы. – Это была фамильярность. Прошу простить меня.

– Вам нет необходимости называть меня «ваша светлость». – Гарет с легкой улыбкой покачал головой. – Я просто имею в виду… В общем, я уже очень давно не Гейбриел. – С той ночи, когда они под дождем занимались сексом, а до этого уже много-много лет.

– О, я просто не слышала, чтобы, говоря о вас, произносили другое имя, – тихо сказала Антония. – Вам это неприятно? Я должна называть вас как-то иначе?

– Называйте меня как хотите, – ответил Гарет, пожав плечами. – Но у меня такое чувство, будто часть меня, которая принадлежит Гейбриелу, уже давным-давно потеряна.

– Как это понимать?

– Через несколько месяцев после того, как покинул это место, я понял, что лучше всего, если никто никогда меня больше не найдет. И мне не нравился тот слабый, запуганный человек, в которого я превратился, поэтому я решил стать кем-то другим.

– Понимаю, – прошептала Антония, хотя на самом деле не понимала, да и не могла понять. – Но, – добавила она, задумавшись на несколько минут, – если часть вас потеряна, может быть, нужно попытаться ее найти? Поверьте, я знаю, что это значит. Однажды я потеряла себя – свою веселость, свою веру… в общем, все, что делает меня Антонией, и, признаюсь откровенно, до сих пор не вернула все это обратно. Но иногда я вижу проблески надежды. Разве это не то, к чему мы все стремимся? Просто быть… о, не знаю… быть тем, что нам предначертано судьбой?

– Я вполне счастлив быть тем, кем стал, – ответил Гарет, отводя взгляд.

– А какая комната принадлежала вам, когда вы жили здесь? – неожиданно беззаботным тоном спросила Антония.

– Вот эта. – Гарет подошел к дверям и вместе с Антонией вошел в комнату. – Я любил сундук под сиденьем у окна, где хранил свои игрушки – те немногие, что у меня были, – а кровать меня пугала.

– Боже, да она же просто средневековая! – Взглянув на кровать, Антония поежилась. – Настоящая деревянная клетка. Думаю, ребенок должен чувствовать себя здесь взаперти.

Гарет засмеялся, но почувствовал странное облегчение оттого, что его понимают. Он поймал себя на том, что рассказывает Антонии о своих детских ощущениях и ночных кошмарах, о своей уверенности в том, что домовые жили у него под кроватью, а привидения прятались в гардеробе, о том, как абсолютная деревенская тишина по ночам пугала ребенка, привыкшего к шуму и сутолоке Лондона.

Беседуя, они ходили по комнате, и Антония приподнимала углы полотняных покрывал, чтобы взглянуть на то, что было под ними.

– Бедняжка, – сказала Антония, когда Гарет выговорился, – вам пришлось жить в странном для вас месте, абсолютно не похожем на город, к которому вы привыкли. Когда мы с мужем вернулись в провинцию, Беатрис ужасно боялась…

Обернувшись, Гарет взглянул на Антонию: ее лицо побледнело, а глаза расширились.

– Беатрис ужасно боялась чего? – Осторожно взяв Антонию за руку, Гарет привлек ее к себе, чувствуя, что должен заставить ее говорить дальше. – Говорите же, Антония. Кто такая Беатрис? Что именно пугало ее?

– Беатрис… моя дочь, – тяжело сглотнув и отвернувшись от Гарета, с трудом выдавила из себя Антония. – Она боялась живых изгородей. Но мне… не следует об этом говорить.

– Кто вам это сказал? – Гарет не позволил Антонии забрать свою руку. – Кто сказал, что вы не имеете права говорить о дочери? – добивался он ответа.

– Никто не хочет это слушать, – с запинкой произнося слова, объяснила Антония. – Папа говорит, что другие люди устают слушать о чужих несчастьях.

– Вы только что выслушивали меня, – напомнил ей Гарет. – Вы чувствуете себя усталой?

– Пожалуйста, не смейтесь надо мной. – Теперь она говорила очень торопливо, и в ее глазах снова появилось то выражение – как у испуганного ребенка. – Я стараюсь… изо всех сил.

Гарет снова подвел ее к сиденью под окном и мягко заставил сесть.

– Итак, Беатрис боялась живых изгородей, – продолжил он. – Потому что они были очень высокими?

– Да, – согласилась Антония, снова с трудом сглотнув. – Они… иногда закрывали солнце. И деревья, которые нависали над дорогой, тоже пугали ее. А теперь, когда думаю о ней – о том, где она теперь, – я представляю себе, как ей, наверное, страшно. – В ее голосе послышались рыдания, и Антония прижала к губам дрожащие пальцы. – Я знаю, что нужна ей. И… мне страшно. О, Гейбриел! Мне страшно, что она в темноте.

Гарет обнял Антонию за талию. Боже правый, теперь ему многое становилось понятным. Он знал, что такое страх, знал, что значит быть ребенком, брошенным и никому не нужным. Но ребенок Антонии уже за этой смертельной чертой.

– Беатрис не в темноте, Антония, вокруг нее свет, – прошептал Гарет. – Она на небесах, и она счастлива.

– На небесах ли? – сдавленно произнесла Антония. – Откуда нам знать? Есть ли у евреев небеса? А если есть, то как вы можете знать, что там происходит? Как? Что, если… если все, чему нас учили, неправда? Если нас просто обманывают, чтобы… успокоить, заставить молчать?

– Антония, я думаю, большинство из нас верят в загробную жизнь. – Он взял ее руку в свою. – Я знаком не с одной религией, и все они содержат одинаковое толкование.

– Правда? – едва слышно спросила она.

– Правда. Я твердо верю, что все грешники горят в аду, а все дети попадают в рай. И я абсолютно уверен, что ваша Беатрис покоится с миром. Но моя уверенность совсем не то, что ваша. В ваших страхах и сомнениях нет ничего недопустимого, и нет ничего неправильного в том, что вы об этом говорите.

– О, я просто не знаю! – всхлипнула Антония. – Бывает так, что я просто устаю плакать.

Гарет увидел, что ее свободная рука заметно дрожит, и, коснувшись ладонью щеки Антонии, бережно повернул к себе ее лицо.

– Антония, мудрый раввин, с которым я когда-то был знаком, сказал мне, что слезы укрепляют наши силы. Вера моих предков гласит, что умершие – это святое, и они не могут быть забыты. Мы вспоминаем наших умерших по праздникам и в годовщину их смерти, мы чтим их и гордимся прожитой ими жизнью.

– Для меня это звучит очень странно. – Антония смотрела на него большими голубыми глазами. – Мне казалось, все убеждены в том, что я никогда не должна об этом думать.

– Настоящий еврей сказал бы вам, что вы обязаны об этом думать. – Гарет поглаживал ей руку, пытаясь разжать ее кулак. – И более того, говорить об этом. Вы должны рассматривать это как выполнение своего долга и гордиться собой. Если ваш отец предлагал вам иное, значит, он ошибался.

– Это было очень давно. – Ее голос стал совсем безжизненным. – Я должна продолжать жить. Люди часто теряют детей.

– Антония, дети – это не вещь, которую можно выбросить, – сердито сказал Гарет. Господи, неудивительно, что женщина почти сошла с ума от горя – ее заставляли держать все внутри. – Ни один человек не может просто так выбросить ребенка. И я больше, чем кто-либо другой, это понимаю. И если Господь забирает ребенка, вы должны горевать. Обязаны горевать. И если кто-то пытается заставить вас поверить в другое, он должен гореть в аду.

– Это то… о чем я сама иногда думаю, – призналась Антония. – Но все считают, что это просто часть жизни и я обязана забыть о Беатрис и об Эрике.

– Эрик – ваш муж? – Гарет, разумеется, уже это знал, но Кембл, который ему это сообщил, очевидно, не знал о дочери.

– Да, мой… первый муж, – перешла она на шепот.

– Я уверен, вы его очень любили, – тихо сказал Гарет.

– Очень, – поспешила перебить его Антония, – я слишком сильно его любила, все время любила, но в конце не любила совсем.

Не зная, что сказать, Гарет снова сжал ей руку.

– Почему бы вам не рассказать мне о Беатрис? – предложил он.

Антония взглянула на него затуманенными от горя глазами и ничего не ответила.

– Сколько ей было лет? – продолжал Гарет. – Как она выглядела? Она была смелой? Или осторожной?

– Смелой, – прошептала Антония, доставая из кармана амазонки носовой платок, – и похожей на меня. – По лицу Антонии пробежала слабая улыбка. – Мы во многом были похожи, все так говорили. Но я… я больше не я. Я не смелая. Я едва себя узнаю. Беатрис была чудесным ребенком. Ей… было всего три года.

– Очень сочувствую вам, Антония. Не могу прочувствовать глубину вашего горя, но очень сочувствую.

Все его слова были правдой. Он не мог представить себе весь ужас того, что ей пришлось пережить. Ему было всего двенадцать лет, когда судьба оторвала его от бабушки – оторвала как какой-то ненужный мусор. И Рейчел Готфрид – волевая здравомыслящая женщина – прожила после этого всего два года. Если горе могло сломить желание жить даже в такой сильной женщине, то и любого другого тоже могло поставить на колени. А Антонии даже не разрешали горевать.

Если Гарет подсчитал правильно, то отец Антонии устроил ее второй брак сразу вслед за первым, который, очевидно, закончился трагически во всех отношениях. Гарет очень надеялся, что Антония не знала, каким бесчестным негодяем был ее первый муж, – но, похоже, что знала, он прочитал это в ее глазах.

– Папа считал, что я должна продолжать свою жизнь. Он сказал, что чем скорее я снова выйду замуж, тем скорее смогу завести ребенка. Как он говорил, мне так легче будет забыть о том, что случилось с Беатрис, и что Уорнем предлагает мне то, что никто другой не сможет предложить. Но, как видите, мне не повезло – я не смогла родить ему ребенка.

Гарет понятия не имел, что можно на это ответить, и осторожно вытащил из ее волос соломинку.

– Антония, я, конечно, не могу считать себя знатоком, но если женщина переживает кризис, разве это не помеха для того, чтобы забеременеть?

– Дело не в этом, – прошептала она и, упершись взглядом в пол, покачала головой: – Дело в том, что я была… недостаточно желанной.

– Недостаточно желанной? – «Неужели женщины слепы?» – изумился Гарет.

– Из-за моих заплаканных глаз и красного носа, сказал папа, – тихо призналась Антония. – Он сказал, что мужчин не привлекают несчастные женщины. И Эрик говорил мне то же самое. Но я старалась делать для Уорнема то, что обязана была делать. Я старалась. Но я не могла думать ни о чем… кроме Беатрис. А потом он умер, и все решили, что я желала ему смерти или того хуже. Но это не так, я не желала ему смерти.

– Антония, – Гарет на секунду прижал ко лбу кончики пальцев, стараясь правильно подобрать слова, – означает ли это, что Уорнем… не был… близок с вами?

– Он пытался, – прошептала она, смущенно подняв узкие плечи, и крепко сжала носовой платок в тугой комок. – Но мы так и не смогли… Я не могла полностью удовлетворить его.

– Антония, – Гарет еще раз крепко сжал ее руку, – почему вы полагаете, что его… неспособность выполнять свои супружеские обязанности каким-то образом связана с вами? Почему он не обсудил это с доктором Осборном? Разве он не беспокоился о своем здоровье?

– Да, ужасно беспокоился, но если он и жаловался доктору, то я об этом ничего не знаю. Но, думаю, доктор Осборн что-то подозревал.

– Подозревал? Почему?

– Иногда он задавал вопросы – разумеется, деликатные. Думаю, он беспокоился обо мне. Он знал, что Уорнем женился на мне с единственной целью, и я чувствовала себя неудачницей.

– Вы вовсе не неудачница, Антония. Уорнем был уже немолодым мужчиной.

– Но Эрик был молодым мужчиной. – Она так туго обмотала платок вокруг пальцев, что Гарет подумал, не нарушится ли у нее кровообращение. – Он сказал, что мужчине нужна жена счастливая и улыбающаяся. А если она не может вызвать у него чувство восхищения, то есть если она строптива и постоянно жалуется, у него пропадает желание заниматься с ней…

– А-а, – Гарет потянулся, чтобы раскрутить носовой платок, – таково было его объяснение?

Повернув голову, Антония недоуменно посмотрела на него. Гарет не взглянул на нее, а, расстелив на колене носовой платок, принялся аккуратно складывать его.

– Антония, – наконец заговорил он, – ваш муж был обманщиком. Можете назвать меня свиньей, но я бы хотел уложить вас в постель, даже если бы вы все время плакали, кричали или колотили меня. И поверьте: на самом деле не имело бы никакого значения, что ваш нос красный.

– Я… не понимаю.

– Как по-вашему, зачем я сегодня приехал сюда, Антония? – спросил Гарет, пожав плечами. – Я скорее дал бы вырвать себе зуб, чем вернулся бы в Ноулвуд-Мэнор. Ведь именно здесь моя жизнь пошла ко всем чертям. Но если вы будете оставаться на расстоянии вытянутой руки… если я не выселю вас из Селсдона… – Он покачал головой и, смущенно кашлянув, продолжил: – Антония, вы еще встретите кого-нибудь и полюбите именно того, кто предназначен вам судьбой, кого примет ваша семья, человека благородного и с верным сердцем. – Антония хотела что-то сказать, но Гарет повернулся и приложил палец к ее губам. – Послушайте меня, Антония. Вы желанны, вы прекрасны, и вам всего двадцать шесть лет. У вас впереди еще много лет для того, чтобы найти достойного мужчину и снова иметь детей, но у вас есть полное право оплакивать дочь, которую вы потеряли. И вы будете оплакивать ее всю оставшуюся жизнь – конечно, не каждую минуту, но по минуте каждый день или больше. И пока не найдется человек, который примет это, не выходите замуж.

– Я вообще не желаю больше замужества, – твердо объявила Антония. – Я решила, что, когда Уорнем умрет, я буду вести самостоятельную жизнь. Я понимаю, что теперь я не та, что была прежде, но я хочу иметь собственный дом и право распоряжаться собой. Не хочу, чтобы кто-то указывал мне, что я должна делать, а чего не должна, и испытывать только определенные чувства. Я хочу плакать, когда мне захочется поплакать. А если я буду лишена… всего этого, то я умру. Я знаю, я умру, потому что вряд ли мои желания когда-нибудь осуществятся. – Очевидно, Антония много размышляла над своей независимостью.

Ее решимость поразила Гарета. Он вернул Антонии носовой платок, накрыл своей рукой ее руки и долго молчал.

– Пора идти, – в конце концов сказал он. – Давайте возвращаться в Селсдон. На следующей неделе я отправлю Уотсона в Лондон, чтобы он нанял большую бригаду строителей.

– Да, нужно возвращаться. – Встав с сиденья под окном, они вышли в коридор. – Сегодня понедельник, да? За обедом будет много гостей.

Проклятие! Гарет совершенно забыл, что сегодня вечером на обед пожалуют сэр Перси со товарищи. Конечно, это приятная традиция, но сегодня Гарет не был расположен соблюдать ее.

Выйдя из спальни его бабушки, Антония остановилась и повернулась лицом к Гарету.

– У меня нос красный? – задала она неожиданный вопрос. – Я выгляжу страшилищем?

– Ваш нос очаровательно розовый. – Гарет постарался улыбнуться. – И вы никогда не можете выглядеть страшилищем.

– Вы действительно находите меня желанной? – Она посмотрела Гарету прямо в глаза, и его улыбка погасла.

– Антония, желанны многие женщины, но вы гораздо больше, чем просто желанны.

– Я хочу… – Она продолжала смотреть на него огромными лучистыми глазами. – Я хочу, Гейбриел, чтобы вы еще раз показали мне, что умеете.

– То есть? – Гарет пристально посмотрел на нее.

– Вы сказали, – Антония в конце концов отвела, взгляд, – что у нас вспыхнула страсть, что мы лишились рассудка, что между нами возникло что-то обжигающее. Я хочу снова это почувствовать – хотя бы на мгновение. Поцелуйте меня. Поцелуйте меня так, как целовали в тот день в гостиной.

– Это было бы неразумно, дорогая, – спокойно сказал Гарет и отступил назад. – Когда я смотрю на вас, мне хочется… впрочем, не важно. Сейчас вы не управляете своими эмоциями, и я не хотел бы воспользоваться полученным преимуществом.

– Не поступайте так. – Склонив голову набок, Антония всматривалась в Гарета. – Пожалуйста, не обращайтесь со мной так… покровительственно. Не делайте из меня какую-то хрупкую, лишенную разума вещь. Я сильная – гораздо сильнее, чем кажется, Гейбриел. Не нужно меня недооценивать.

– Дело не в этом, Антония. – Сделав шаг вперед, Гарет положил руку ей на плечо.

– Думаю, в этом. – Она придвинулась ближе. – Вы сказали, что находите меня привлекательной. Я… прошу вас это доказать.

– Антония, я не подходящий для вас мужчина, – тихо возразил он. – И вы это понимаете.

– Да, понимаю.

– Тогда… не настаивайте. Я не джентльмен и не смогу сказать «нет». И вы прекрасно знаете, что я буду чувствовать, когда вы добьетесь своего, ведь я не ограничусь одними поцелуями.

Но Антония подошла еще ближе и положила руку ему на грудь.

– Ну докажи же мне. – Ее губы едва не коснулись подбородка Гарета. – Я помню, что ты заставил меня почувствовать в ту ночь. Не знаю… почему я солгала тебе. Я помню все, что произошло, – почти все, и мне немного стыдно. Но я не могу перестать думать об этом.

– Антония, вы были одинокой и напуганной. Я просто дал то, что вам тогда было необходимо. Это я умею, но, кроме этого, я ничего не могу вам дать.

– А я и не прошу ничего большего. Гейбриел, ты знаешь, что значит испытать нечто подобное – необузданное и неподдельное, – когда все чувства – это просто бурный, неуправляемый всплеск эмоций? Когда мгновенно исчезает все и остается лишь одно желание? Для меня это несказанное облегчение. Это похоже на спасение – нет, не моей души, а меня всей, целиком.

Гарет абсолютно забыл о том, что едва знал эту женщину, что всего несколько дней назад считал ее высокомерной и холодной, а возможно, даже убийцей. Обняв Антонию за талию, он полностью прижал ее к себе и зарылся лицом в ее волосы.

– О, Антония, это будет катастрофической ошибкой.

– Я слышу, как бьется твое сердце, – шепнула она, прижавшись щекой к лацкану его куртки. – Так громко, так решительно. Нет, это не ошибка. Это… В общем, что есть, то есть. Есть два человека, Гейбриел. Два одиноких человека. Это наша тайна. Наш грех. Никто никогда не узнает, что мы здесь делали. – Она его убедила, Антония почувствовала это. Быть может, в отношении этого мужчины женская интуиция ее не обманет.

– Хорошо, только один раз, – горячо прошептал Гейбриел и, наклонив голову, поцеловал ее в лоб. – Только один раз, Антония, а потом… все должно быть кончено.

– Да, Гейбриел, – шепнула она в ответ, потому что в этот момент могла бы продать душу дьяволу за то, чтобы снова почувствовать его прикосновение, – клянусь.

Но когда его губы решительно и требовательно коснулись ее рта, Антония на мгновение усомнилась в себе, но эта неуверенность сразу же утонула в потоке ощущений, вызванных поцелуем, от которого у Антонии остановилось дыхание и колени подогнулись. Гейбриел крепко обнял ее, одна его большая теплая ладонь легла Антонии сзади на талию и стала нетерпеливо освобождать блузку из-под пояса. Добравшись до ее нежной кожи, Гейбриел принялся ласкать ее, не прерывая поцелуя, и Антонии казалось, что его прикосновения обжигают ее. Она совершенно не помнила, как они оказались в залитой солнцем спальне, но помнила, что, когда Гейбриел подвел ее к кровати, она ощутила бедрами деревянную спинку и у нее остались смутные воспоминания о том, что она изо всех сил вцепилась в его куртку и шейный платок. Расстегнув ей жакет, Гейбриел, уже хрипло дыша, снял его; Антония услышала, как ее одежда скользнула на пол, и, нащупав пальцами пуговицы его куртки, расстегнула их. Губы Гейбриела двинулись вниз по ее скуле и шее, и он нежно провел кончиком языка по ее горлу.

– Ох! – вздрогнув, тихо вскрикнула Антония.

Она жаждала этого, она хотела Гейбриела, ей был необходимо отдаться эмоциям, которые были не горем и не сожалением, а настоящим торжеством жизни. Не в силах больше ждать ни секунды, Антония сбросила с него куртку, вытащила подол рубашки, просунула пальцы под ремень его брюк и, ощутив, как его мужское достоинство крепко уперлось ей в живот, скользнула пальцами еще глубже. Однако, когда она дотронулась до бархатного кончика его пениса, Гейбриел застыл.

– Не торопись, Антония. – Он слегка отодвинул ее от себя. – Все должно быть совсем не так.

– А как?

– Иди сюда. – Сев на край кровати в болтающейся вокруг талии рубашке, Гейбриел повернул Антонию и притянул ближе, так что она оказалась у него между бедрами. – Позволь мне раздеть тебя не спеша – я не хочу просто задрать тебе юбки – и разреши полюбоваться твоей истинно английской красотой.

Внезапно Антонию охватил страх. Было очень просто броситься друг к другу в порыве безумия, но делать это медленно, осознанно… О, это намного труднее.

– Я не могу ждать, – взмолилась она, чувствуя, как его руки продолжают возиться с пуговицами ее блузки.

– Ты должна, – твердо возразил Гейбриел. – Я не хочу снова овладеть тобой как какой-то… в общем, как в прошлый раз. Мы будем все делать медленно. На этот раз мы будем делать все по-моему.

Антония кивнула и зажмурилась.

– Стой! – Она снова открыла глаза, когда его теплые искусные пальцы добрались до ее кожи. – Ты должен снять с себя рубашку. Прошу тебя.

– Ты можешь снять с меня все – кроме, возможно, этих сапог, которые, как я подозреваю, без борьбы не сдадутся. – По-мальчишески улыбнувшись, Гейбриел взглянул вверх, на Антонию.

– Твои сапоги не помеха тому, чего я хочу. – Она с трудом улыбнулась в ответ. – Они могут остаться. Снять нужно рубашку.

– Как прикажете, ваша светлость. – Он в мгновение ока стянул рубашку через голову.

– О-о! – Антония не могла отвести от него глаз. – Грандиозно!

У Гейбриела было тело энергичного, физически крепкого мужчины в самом расцвете жизненных сил. Он был худощавым и мускулистым; его грудь, как и руки, украшали упругие мускулы, а кожа теплого медового оттенка была слегка припушена золотыми волосами.

– Знаешь, мы еще пожалеем об этом. – Потянувшись к Антонии, он снова притянул ее к себе и, подняв ей блузку, стал целовать живот. – Но уже слишком поздно, так что будем просто наслаждаться друг другом. Ну-ка давай избавимся от этого.

– Ой! – Антония с изумлением взглянула вниз, на пол, куда, скользнув по ее ногам, упала юбка.

– От всего этого, – пробурчал Гейбриел. – От всего, Антония. На этот раз я хочу видеть тебя. – Он взглянул на нее глазами, в которых золотом искрилось послеполуденное солнце.

Солнце опускалось. Снаружи слабый ветерок шевелил ветки, и они, шелестя листьями, стучали по окнам; где-то в отдалении мычала корова. Но для Антонии в этот момент на свете не существовало ничего, кроме этой пыльной комнаты. Она видела только Гейбриела, с его требовательными глазами и худощавым волевым лицом. Антония этого хотела, мечтала об этом, и то, о чем говорил Гейбриел, было вполне естественным. Без лишних слов она, потянувшись вверх, принялась вытаскивать из волос шпильки.

Он не отрываясь наблюдал за ней, и в его глазах все сильнее разгоралось восхищение. Вытащив все шпильки, Антония слегка дрожащими руками сняла оставшуюся одежду и бросила на пол.

Антония чувствовала себя смущенной и немного неуверенной, но огонь в глазах Гейбриела успокоил ее.

– Боже мой, – задыхаясь, прошептал Гейбриел. – Ты имеешь хотя бы какое-то представление о том, насколько ты прекрасна, дорогая? – Подняв руки, он почти с благоговением накрыл ладонями ее груди. – Одни эти очаровательные розовые бугорки могут оживить кого угодно.

– Я рада, – честно ответила Антония. – Думаю, теперь должны последовать сапоги и чулки.

– Если хотите, сапоги можете оставить, ваша светлость. – Губы Гейбриела растянулись в широкой улыбке, и, погладив соски Антонии, он превратил их в твердые, болезненные бугорки.

– Нет, благодарю вас. – Изогнув шею, она посмотрела на свою обувь. – Не будете ли вы так добры расстегнуть пряжки?

Антония смотрела на длинные изящные пальцы Гейбриела, пока он проворно расстегивал ей сапоги и скатывал вниз чулки – со сноровкой, достойной хорошей горничной.

– Вижу, у тебя есть в этом некоторый опыт, – отметила она.

– Да, небольшой, – отозвался Гейбриел, снимая с нее второй чулок. – Бог свидетель, я не невинный мальчик, Антония, и ты можешь в полной мере воспользоваться этим.

Прозвучало грубовато и с некоторым странным оттенком презрения к себе, ведь для Антонии он значил гораздо больше, чем просто мужчина. Понимал ли он это? Но когда она выпрямилась и открыла рот, чтобы упрекнуть его, теплые руки Гейбриела легли ей на ягодицы. Немного смутившись, Антония на мгновение закрыла глаза, и тотчас кончик его языка коснулся ее живота, вызвав у нее дрожь и вздох.

– Дорогая, тебя, кажется, легко удовлетворить, – протянул Гейбриел.

– Да, думаю, с тобой я… могла бы… – Она снова зажмурилась. – Но мне хотелось бы знать… как… О Господи! Что… О-о! Это…

– …восхитительно? – подсказал Гейбриел, убрав язык, и Антония кивнула, крепко вцепившись ему в плечи.

Приподняв ее, Гейбриел большими умелыми руками слегка раздвинул ей ноги и запустил язык глубже – настолько глубоко, что у Антонии на несколько секунд остановилось дыхание, и повторил это несколько раз. Она считала, что мало знает о своем теле и о том, что такое желание, но вскоре поняла, что ни о том, ни о другом не знает абсолютно ничего.

– Прекрати, – услышала она свой голос после нескольких секунд мучительных ласк. – Прошу тебя, прекрати.

Но Гейбриел не спешил подчиниться и только немного погодя с явной озабоченностью обратился к ней:

– Антония?

– Нет, не останавливайся, – заявила она, открыв глаза, и провела по губам кончиком языка. – Это было… О-о! Мне хотелось бы… Я хочу сказать, что… сейчас я просто хочу тебя.

Одной рукой он расстегнул брюки и кальсоны, и Антония, взглянув вниз, увидела его освобожденный из нижнего белья пенис, который показался ей… устрашающим.

– Садись на меня, – прохрипел Гейбриел.

– Как?.. – Антония заглянула ему в глаза.

– Иди сюда, – он грубо потянул ее к себе, – и перестань бояться, – приказал он.

Тихо, растерянно засмеявшись, Антония поставила колено на матрац, и Гейбриел, широко раздвинув ей бедра, привлек ее к себе на колени и опустил на себя, так что его теплый пенис легко проскользнул вверх, в ее теплое сокровенное местечко.

– А-ах! – снова вздрогнула она в его объятиях. – А ты… ты не хочешь… раздеться? Или лечь?

– Не сейчас, милая, – буркнул Гейбриел, немного приподнимая ее, и Антония почувствовала, как его член снова нежно скользнул по центру ее желания. Упираясь руками в его широкие плечи, она стала на колени, чтобы встретить его первое погружение. – Бог мой! – задыхаясь, прохрипел Гейбриел. – Чудесно! – Он вошел глубже медленно, но решительно, растягивая ее так, как, казалось, невозможно.

– О-о! – Поднявшись на коленях, Антония с восхищением посмотрела на его плоть, вынырнувшую из ее тела, а потом снова опустилась, издав продолжительный сладостный вздох. Это было восхитительно; она понимала, что, стоя на коленях над Гейбриелом, обладает полной властью. Положив ей на талию большие руки, он мягко опустил ее ниже. – Это на самом деле… просто замечательно, – прошептала Антония.

– Дай и мне поработать, милая, – усмехнулся Гейбриел и, откинувшись назад, взглянул на нее.

Но вместо этого Антония нагнула голову и поцеловала его, как он когда-то целовал ее, – прижалась к его губам и пробралась языком к нему в рот. Казалось, в комнате вспыхнуло пламя. Жар и желание окутали их, превратившись в безумную, необузданную страсть. Их языки продолжали неистовую пляску, Антония снова и снова поднималась, стоя на коленях, а Гейбриел сильными руками поддерживал ее за талию, и на животе у него выступали мускулы, когда он двигался туда-сюда внутри ее, обжигая ее и полностью поглощая.

Антония и не подозревала, что такое – или нечто подобное – вообще возможно. Оторвавшись от ее рта, Гейбриел нашел губами ее грудь и, зажав зубами сосок, прикусил его – не сильно, но чувствительно, а когда он начал водить языком вокруг маленьких твердых верхушек, Антония закричала и рванулась. Ее охватило настоящее безумие. Вцепившись ногтями в плечи Гейбриела, она, подстроившись под его ритм, отдалась сладостному, увлекающему движению его тела, прижавшись к нему, как бесстыжая распутница, ищущая чего-то ценного и недоступного.

– Иди ко мне, Антония, – с трудом прошептал Гейбриел. – Бог мой, да ты настоящая дикарка.

– Я такая, – голос показался Антонии чужим, – я чувствую себя… другой.

– Иди ко мне, милая, – глухо повторял Гейбриел. – Позволь мне взглянуть… взглянуть на… О Боже!

Антония почувствовала, как где-то внутри ее вспыхнул ослепляющий свет, почувствовала, как ее тело устремляется навстречу Гейбриелу, подчиняется ему и отдает все, что он требует. А потом она куда-то провалилась и не ощущала ничего, кроме приятной целостности и облегчения, которое было восхитительно сладостным. Постепенно она пришла в себя, но чувствовала себя немного напуганной и никак не могла восстановить дыхание.

Антония не была дурочкой, она понимала, что такое желание, и полагала, что знает свое тело, но совсем не была уверена, понимает ли, что только что произошло. Это было что-то совсем другое, намного более сильное, что-то запредельное, даже немного сбивающее с толку. Постепенно Антония начала осознавать, что теперь они оба почти лежат и Гейбриел наконец замер под ней.

– О Боже, Гейбриел, – едва переводя дыхание, заговорила Антония, – это, наверное… нехорошо!

– Определенно, это было не лучшее мое выступление. – Подняв голову, он взглянул вверх, на Антонию.

– Не… лучшее? – лежа на Гейбриеле и внимательно всматриваясь в него, переспросила она.

– Пять минут – это не моя норма. – Рассмеявшись, он снова откинул голову на кровать, но Антония опять уловила в его голосе презрение. – Слава Богу, ты маленький пороховой бочонок, милая, а иначе сейчас была бы разочарована во мне.

«Пороховой бочонок»… Антония решила, что это комплимент. Позволив себе расслабиться, она опустилась грудью на приятно влажную грудь Гейбриела, и ее окутали его тепло и запах. Гейбриел не пользовался одеколоном, от него исходил запах простого мыла и еще чего-то очень приятного, чего-то, что присуще только ему одному.

– Ты очень хорош, – промурлыкала она, положив голову ему на плечо. – Ты ведь и сам это знаешь, правда?

– Да, время от времени мне это говорили, – хмыкнул Гейбриел, и смешок прокатился в глубине его груди.

– Но это не все, Гейбриел. – Антония закрыла глаза. – Ты пробудил во мне… чувства, которых я не могу объяснить. Между нами существует что-то почти… метафизическое.

– Антония, нам хорошо вместе, – тихо сказал он, поцеловав ее в макушку, – но это просто-напросто секс. Скажи мне, дорогая, что понимаешь это.

– Да, я это знаю, – пробормотала Антония, чувствуя, что ее одолевает сон и что у нее совершенно не осталось сил. – Это просто секс. И это всего лишь один раз.

Но это признание не принесло Антонии успокоения. Она думала о своем обещании – «только один раз» – и теперь сожалела о сказанных словах.

Глава 10

Церковь Святого Георгия была белым зданием, похожим на башню. По сравнению с ней все окружающие ее строения выглядели крошечными. Застывшая в утреннем воскресном солнце колокольня отбрасывала тень, тянувшуюся до самой Кэннон-стрит и прямо до носков ботинок Гейбриела.

– Баббе, мне здесь не нравится, – прошептал он, крепко вцепившись в руку бабушки.

– Что значит «мне здесь не нравится»? – упрекнула она мальчика. – Это церковь, тателлах. Дом Божий.

– Не твоего Бога, – буркнул Гейбриел.

– Гейбриел, дитя мое, ты должен научиться быть одним из них, из этих англичан. – Она сжала руку внука. – Через несколько лет ты дорастешь до своего бар-мицва, понимаешь?

– Баббе, у англичан его нет. – Гейбриел подозрительно сощурился.

– О, есть, просто они называют это конфирмацией, – объяснила бабушка. – Твоей маме очень хотелось, чтобы ты ее прошел.

Гейбриел ничего не сказал, а только поскреб носком ботинка трещину в тротуаре.

– Ну же, тателлах, – поторопила его бабушка. – Поднимайся по лестнице и садись сзади. Тебе просто нужно делать то, что делают другие.

Гейбриел снова взглянул на церковь. Теперь мимо них по мощенной камнем дорожке толпой поднимался народ, а поодаль стояли дорогие экипажи.

– Баббе, ты не можешь пойти со мной?

– Не могу, – она погладила Гейбриела по щеке, – а ты должен, тателлах, потому что я обещала это твоей маме, а она обещала твоему папе.

– Но я его почти не помню!

– Это не имеет значения, – твердо сказала бабушка, ущипнув его за щеку. – Он до сих пор твой отец, и ты никогда не должен разочаровывать его.

– М-м-м, – Джордж Кембл выразительно причмокнул, – вы завариваете самый замечательный чай, миссис Уотерс. Это ведь ву-лонг из Южного Китая, не так ли?

– Это все, что осталось в чайнице Масбери, – ответила Нелли Уотерс, подозрительно посмотрев на него из-за стола экономки, и встала. Всегда в три часа дня слуги пили чай внизу, но все остальные уже давно ушли. – Чай там, на буфете, можете налить еще, если захотите.

– Присядьте, пожалуйста, миссис Уотерс. – Кембл легким движением руки указал вниз. – Мне так много нужно узнать о том, как ведется хозяйство герцога. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

– Вам лучше расспросить Масбери, – ответила Нелли и села, несмотря на то что ее подозрительность не уменьшилась, – или Коггинза, они же верхние слуги.

– Да, но они могут не знать повседневных проблем, – притворно серьезно возразил Кембл и, улыбнувшись, закинул ногу на ногу. – Некоторых подробностей жизни, которые личные слуги имеют обыкновение обсуждать.

– Я не понимаю, что значит «имеют обыкновение обсуждать», но я понимаю, что то, чем вы интересуетесь, – это сплетни. Не делайте из меня дурочку, мистер Кембл.

– О, ничего подобного! – воскликнул Кембл. – Вы вовсе не дурочка. И именно поэтому я попросил миссис Масбери после чая оставить нас вдвоем.

– Все это прекрасно, – лоб горничной немного разгладился, – но я не собираюсь сплетничать о своей хозяйке.

– Разумеется. Кто бы стал вас после этого уважать? – Кембл полез в карман своей куртки и достал оттуда серебряную фляжку с гравировкой. – Немного от простуды? – Он наклонил фляжку над чашкой Нелли.

– И я не поклонница алкоголя.

– О, дорогая моя, это же самый лучший французский арманьяк, прямо из Алжира.

– Ну если так, думаю, самая малость не повредит. – Соблазн был слишком велик.

– Ни в коей мере! – заверил горничную Кембл, наливая в ее пустую чашку изрядную порцию.

– Знаю я таких, как вы. – Придвинув к себе чашку, Нелли вдохнула аромат бренди. – Вы все здесь вынюхиваете, задаете всякие вопросы. Я ни на секунду не сомневаюсь, что именно за этим вас сюда и привезли.

– Боже мой, – лицо Кембла приняло грустное выражение, – не застилает ли ваши глаза недовольство, миссис Уотерс?

– Сэр, просто скажите мне напрямик, чего вы хотите, и я, быть может, смогу вам помочь. – Сделав приличный глоток из чашки, Нелли почувствовала себя свободнее. – А быть может, и нет. Но если вы попытаетесь силком вытащить что-то из меня, то не получите ничего, кроме неприятностей.

– Что ж, похоже, так, миссис Уотерс, – согласился Кембл, чувствуя, что она его убедила. – Герцог обеспокоен определенными слухами, касающимися смерти своего покойного кузена.

– Какими слухами? – Нелли насупилась.

– О, – несколько натянуто улыбнулся Кембл, – полагаю, вам это известно, миссис Уотерс. Как вы сами сказали, вы не дурочка.

– А, должно быть, слухи о том, что его отравили. Возможно, так и есть. Но мне нет дела до того, что болтают деревенские сплетники. Миледи этого не делала. Не приписывайте ей это. Уж если она и хотела отравить мужа, то не этого.

– Вы, конечно, намекаете на лорда Лембета, – понимающе кивнул Кембл. – Судя по тому, что я слышал, он вполне это заслужил.

– Он сам себя погубил, чертов дурень. – Нелли беспокойно заерзала на стуле. – Но что было, то прошло. Что еще вы хотите знать?

– Кто еще мог желать смерти последнего герцога?

– Господи, да можно составить целый список! – Нелли закатила глаза. – Это могут быть семьи тех двух крошек, на которых он был женат до этого, несколько слуг и граф Митчли – они все время ссорились из-за границ имения. В прошлом году это дело даже слушалось в суде, так сказал мистер Кавендиш. А еще герцог был зол как черт на Лодри, местного мирового судью, за то, что, как я слышала, тот задавал ему вопросы о смерти его третьей жены.

– Нынешний герцог сказал мне, что, по заключению деревенского доктора, герцога отравили ядом, нитратом калия, – кивнув, задумчиво произнес Кембл. – Это средство часто используется для лечения астмы, но обычно в виде ингаляций. Герцог был тяжело болен?

– Незадолго до свадьбы у него была простуда, – наморщив лоб, ответила горничная. – Дня два или три он кашлял, устроил страшную суматоху, все время требовал фланелевые пижамы и разогретые сковородки и до смерти загонял слуг. Да, герцог очень беспокоился о своем здоровье.

– Перед свадьбой? Вы уже были здесь?

– Лорд Суинберн хотел, чтобы у миледи было несколько дней на то, чтобы успокоиться, – немного подумав, объяснила Нелли. – И он хотел лично познакомиться с доктором Осборном – думаю, чтобы подготовить его. Доктор наверху слушал сердце миледи своей ушной трубкой – ее снотворные лекарства не действовали – и сказал, что кашель герцога похож на астму, поэтому, спустившись, он осмотрел и герцога. Через несколько дней кашель прошел.

– Интересно, – пробормотал себе под нос Кембл. – Скажите мне, миссис Уотерс, вы, случайно, не видели тело герцога, сразу после того как он умер?

– О да, в то утро именно я услышала, как старый Ноуэлл орет во всю силу своих легких. Я бросилась в спальню герцога и увидела, что он лежит на полу.

– Вы не заметили ничего необычного, миссис Уотерс? Например, в его лице?

– Именно об этом спрашивал и Лодри, – ответила Нелли. – Губы герцога выглядели очень необычно – они стали коричневатыми.

– А-а, понимаю. Скажите мне, был ли в спальне ночной горшок?

– Да, конечно, – ответила горничная. – Это была первая вещь, которую захотел увидеть доктор Осборн. Горшок был чуть ли не переполнен. Я сказала, что Масбери следовало бы хорошенько дать по башке тем горничным, но доктор объяснил, что это… признак.

– Отравления нитратом калия, – подтвердил Кембл. – Ваш мировой судья, мистер Лодри, осматривал содержимое аптечки герцога? И если да, то что он с ним сделал?

– Да, я ему показала, – ответила Нелли. – К тому времени Ноуэлл уже был ни на что не годен, и через пару дней Коггинз отправил его на пенсию, поэтому именно я показывала мистеру Лодри, что где находится.

– А что потом стало с вещами герцога?

– С его лекарствами и тому подобным? Ну, я сложила все в коробку и отнесла в кладовую. В хозяйстве все пригодится.

– И я того же мнения, миссис Уотерс, – с улыбкой согласился Кембл и быстро встал. – Не сочтите за труд показать их мне, – попросил он.

Нелли пересекла коридор, достала из кармана брелок с ключами и провела Кембла в узкую комнату с каменными лавками.

– Вот здесь, в буфете. – Она взяла большую коробку, битком набитую пузырьками и жестяными баночками.

– Боже правый! – изумился Кембл. – Он что, страдал ипохондрией?

– Никогда об этом не слышала, – на минуту задумавшись, призналась Нелли, – но прошлой весной у него появилась странная сыпь.

– И, как могу догадаться, герцог страшно испугался за свое здоровье? – усмехнулся Кембл.

– Говорят, Уорнем боялся, что может умереть, не дождавшись наследника, – мрачно улыбнулась горничная и подвинула коробку к Кемблу. – Но что касается меня, то я думаю, что он просто боялся встречи со святым Петром. По-моему, он совершил что-то такое, за что боялся быть призванным к ответу.

Отметив про себя, что горничная оказалась необычайно проницательной женщиной, Кембл принялся рыться в содержимом коробки.

– Зубной порошок, средство от головной боли, желчегонные средства, мазь от боли в суставах, – бормотал он, – и… А, вот оно!

– Да, это оно, – подтвердила Нелли, – лекарство от астмы.

– Господи, оно выглядит как обычное лекарство, – сказал Кембл, подняв к свету коричневый пузырек, и, вывернув пробку, заглянул внутрь, а потом понюхал содержимое.

– Не так пахнет? – с подозрением поинтересовалась Нелли.

– У него вообще нет запаха – так и должно быть.

– Значит, это именно то, что должно было быть? – с некоторым разочарованием спросила горничная.

– Вообще-то это опасное химическое вещество, – пояснил Кембл. – Ядовитое и даже взрывоопасное при определенных условиях. – Он не стал упоминать о других его применениях и поставил пузырек на место. – Я не вижу никаких предписаний по приему, – заметил Кембл. – Какую дозу принимал герцог?

– Большей частью герцог сам отмерял количество лекарства, – пожала плечами Нелли. – Можете спросить у доктора Осборна.

Но Кемблу это предложение не понравилось.

– А герцогиня когда-нибудь готовила для него лекарства?

– Возможно, один раз или два, – горничная сложила руки на груди, – но только в самом начале, когда он лежал в постели с простудой. Это же по-христиански, вам не кажется?

– К тому же это долг любой жены, – добавил Кембл. – Скажите, мог ли кто-нибудь из слуг войти в спальню герцога в ночь его смерти?

– Думаю, только если была веская причина.

– А кто еще регулярно бывал в доме?

– Ну, сквайр и леди Ингем бывают здесь по меньшей мере раз в неделю, – немного подумав, ответила Нелли, – приходский священник с женой, доктор Осборн часто приходит и уходит, его мать тоже имела обыкновение заходить, но она умерла вскоре после того, как мы с миледи приехали сюда. Ох да, в ту ночь у герцога были гости – двое из города. Один – барристер, сэр какой-то там, а другой – его племянник, лорд бог знает какой, родня по линии первой жены герцога.

– Надеюсь, Коггинз вспомнит их имена, – заметил Кембл. – Ну что ж, отлично! Благодарю вас, миссис Уотерс. Допьем чай?

В этот момент откуда-то издалека снизу по мощенному камнем коридору до них донесся тихий крик.

– Должно быть, это Джейн из буфетной. – Нахмурившись, Нелли широко распахнула дверь. – Бедное дитя. Этого дьявола нужно кастрировать.

Она уже собралась пойти вниз, в буфетную, но Кембл остановил ее, взяв под локоть.

– О нет, миссис Уотерс, предоставьте это мне, – весело сказал он.

В этот вечер за обедом было восемь человек. Гарет старался не смотреть через стол на Антонию, одетую в темно-лиловое платье с глубоким вырезом по плечам, которое позволяло созерцать всю прелесть ее изящной лебединой шеи. И он с трудом следил за витиеватыми рассуждениями преподобного Хэмма о важности благотворительности.

Миссис Хэмм, хорошенькая живая брюнетка, изо всех сил старалась снять неловкость поведения своего мужа попытками вовлечь в разговор остальных. Ротуэлл был готов пофлиртовать с ней, но ее положение жены священнослужителя обязывало его держаться в рамках приличий. В результате барон впал в довольно угнетенное состояние, из которого его не могли вывести никакие льстивые речи.

По окончании обеда Антония объявила, что, пока мужчины наслаждаются портвейном, в большой гостиной для дам будет подан кофе. Когда женщины, переговариваясь между собой, выходили из столовой, Антония посмотрела на Гарета ласковым и всепонимающим взглядом.

«Я сильная, Гейбриел. Не нужно меня недооценивать», – сказала она в Ноулвуд-Мэноре.

Он этого и не делал. На самом деле Гарет начинал подозревать, что у нее, возможно, хватит сил переломить его, но тогда… Что бы на самом деле ни произошло между Антонией и Уорнемом, Гарет все больше беспокоился об этой женщине. Он заметил, что рассказывает ей такие вещи, которыми никогда ни с кем не делился – с тех пор как Люк Невилл спас его жалкую шкуру, помог встать на ноги и добиться успеха.

Но поделиться несколькими грустными подробностями жизни совсем не то что вступить в интимные отношения, и Гарет был не настолько глуп, чтобы думать иначе. Вероятно, в Ксантии ему нравилось именно то, что она никогда не спрашивала его о прошлом. Наверное, Люк потихоньку рассказал сестре все, что ей полагалось знать. И возможно, то, что она узнала, удерживало ее от настоящих, серьезных отношений с Гаретом. Ксантия принадлежала к числу тех женщин, которые не живут одними эмоциями, – у нее была трезвая голова и, как часто казалось Гарету, холодное сердце.

Антония была совершенно другой. Гарет уже почувствовал, что она из тех женщин, которые не умеют скрывать своих чувств. Если Антония влюбится, то это будет глубокая, безграничная любовь, и у нее появится потребность делиться с любимым всем в жизни. Гарет только молился, чтобы она по-настоящему не влюбилась в него. Ей нужны были отношения, которых он не в силах дать, потому что существовало много такого, чем он просто не мог поделиться ни с кем. И Антонии больше никак нельзя было попадать в ловушку несчастного брака.

Дверь закрылась, и Гарет потерял вкус к портвейну. Ротуэлл закурил любимую сигару, а когда доктор Осборн пожурил его за это, глаза барона стали совсем темными – верный признак того, что у него окончательно испортилось настроение. После того как вино унесли, они еще немного посидели, Ротуэлл докурил сигару, и все направились в гостиную. В коридоре Гарет остановился и, положив руку на плечо Ротуэллу, спросил:

– Ты в порядке, старина?

– Могу сказать: в полном, – хмуро ответил барон.

– Здесь, в провинции, ты не находишь себе места. Ты скучаешь по Ксантии? Признайся.

– Нет, я беспокоюсь о ней. – Глаза Ротуэлла еще сильнее потемнели. – Гарет, что мы на самом деле знаем об этом Нэше? Зачем ему увозить ее на Адриатику?

– Мы знаем, что его выбрала Ксантия, – улыбнулся Гарет. – А ее суждения всегда были разумными. Быть может, твое настроение в последнее время больше связано с самим собой – с пустотой в твоей жизни, а не с изменениями в жизни сестры?

– За эти дни ты стал настоящим философом, – раздраженно бросил Ротуэлл. – Мне, черт возьми, это не нужно. Тебе что, своих неприятностей недостаточно и нужно лезть в мои?

– Ты приехал помочь мне, – с усмешкой напомнил Гарет, – и я готов отплатить тебе тем же.

Бросив на друга еще один мрачный взгляд, Ротуэлл направился в сторону гостиной.

– На свете нет ничего более раздражающего, Гарет, чем по уши влюбленный мужчина, – проворчал он. – Будь осторожен.

– Я не влюблен, – спокойно возразил Гарет. – Я просто… какое это слово ты только что употребил?.. Да, беспокоюсь.

– А я королева Нила, – громко фыркнул Ротуэлл.

– Послушай, Киран, ты сделал правильно, что привел сюда Кембла, – сказал Гарет, стремясь успокоить друга. – И спасибо тебе, что приехал сам, – честно говоря, мне очень приятно видеть твое лицо. Но не переживай за меня, старина. Возвращайся в Лондон, если хочешь, и знай, что, как только ты мне понадобишься, я пошлю за тобой.

– Да, пожалуй, – неопределенно отозвался Ротуэлл.

Когда они вместе вошли в гостиную почти вслед за остальными джентльменами, то обнаружили, что дамы ведут оживленную беседу с мистером Кемблом, который грациозно держал на одной руке поднос такого размера, что на нем вполне мог бы уместиться поросенок.

Гарет предложил джентльменам сесть и, когда все устроились, спросил:

– А где Меткафф?

– О, в буфетной произошло небольшое недоразумение, – ответил Кембл, неопределенно махнув рукой, и положил в сахарницу щипчики для сахара. – Я нечаянно сломал ему палец – ну, может, два или три.

– Вы… что? – переспросил Гарет, понизив голос.

– О, не имеет значения. Я не стану сейчас утомлять вас подробностями. Не желаете ли кофе, ваша светлость?

– Неужели у нас нет для этого слуг?

– А я кто такой, ваша светлость? – Кембл, улыбаясь, похлопал спинку пустого стула. – Живая приманка?

Гарету ничего не оставалось делать, как только представить его гостям как своего нового секретаря. Сэр Перси и преподобный Хэмм, казалось, были несколько обескуражены тем, что их знакомят с человеком, подающим им кофе, но Кембл оставил это без внимания.

– Чрезвычайно рад познакомиться с вами, – заявил он, раздавая чашки. – А с доктором Осборном мы уже знакомы.

– Да, мистер Кембл получил несколько болезненных ушибов во время переезда сюда из Лондона, – отозвался доктор Осборн, принимая свою чашку. – Надеюсь, компресс из горькой соли принес вам некоторое облегчение?

– О, я чувствую себя гораздо лучше! – улыбнулся Кембл. – Этой маленькой деревушке повезло – вы очень знающий врач, доктор Осборн. Интересно, у вас не было искушения перебраться на Харли-стрит и стать модным?

– О, вы не знаете нашего доктора Осборна! – воскликнул сэр Перси. – Он никогда не оставит нашу маленькую деревню.

– Безусловно, не оставит, – подтвердила леди Ингем. – И за этим стоит одна захватывающая история.

– Прошу вас, леди Ингем, – запротестовал доктор. – Думаю, существуют тысячи гораздо более интересных историй.

– Миссис Осборн рассказала мне, что, когда ее сын был еще совсем молодым человеком и новичком в деревне, он случайно встретил герцога, который вел свою любимую гнедую кобылу, – продолжала дама, отмахнувшись от слов доктора. – Герцог просто души не чаял в этой лошади. А как ее звали, доктор Осборн?

– По-моему, Аннабелла, – неохотно ответил Осборн.

– Да, вполне возможно. Во всяком случае, она стала хромать. – Леди Ингем выразительно закивала, отчего пурпурные перья на ее тюрбане опасно закачались. – Между герцогом и молодым Осборном завязался разговор о том, почему герцог ведет кобылу домой, и Осборн предложил мазь из льняного масла и… Господи, никак не могу запомнить…

– И белой ивы, – с явным неудовольствием подсказал доктор. – И кажется, еще немного камфары.

– И это спасло лошадь! Она больше никогда не хромала. Оценив способности и интуицию Осборна, герцог предложил Осборну выучиться на врача, чтобы в дальнейшем стать местным доктором, – закончила свой рассказ леди Ингем.

– Да, просто захватывающая история, – объявил лорд Ротуэлл, даже не пытаясь скрыть цинизма.

– Я всегда любил ботанику и естественные науки, – пояснил доктор, пожав плечами. – И просто оказался в нужном месте в нужное время. Его светлость был очень щедр и оплатил мою учебу в Оксфорде.

– О да, герцог всегда был щедрым человеком, – с готовностью подтвердила леди Ингем, обмахиваясь веером, – видно, ее привел в возбуждение драматизм рассказанной ею истории. – Вы только вспомните тот красивый кирпичный дом, который он выстроил в Уэст-Уиддинге!

– Работный дом? – уточнил Ротуэлл. – Полный восторг!

– Не сомневаюсь, что бедняки были в восторге, – засопев, возразила леди Ингем.

– И еще он поменял крышу на церкви, – сообщил преподобный Хэмм. – В июне мы обратились ко всем прихожанам с просьбой о пожертвовании – это был праздник святого Альбана. После службы герцог подошел ко мне и сказал, что готов заплатить целиком всю сумму.

– Я помню это, – сказала леди Ингем. – Это был ваш первый год службы в Сент-Олбане.

Гарет обратил внимание на то, что миссис Хэмм как-то беспокойно ерзает в кресле, а Кембл, продолжая прохаживаться по гостиной, осторожно отслеживает каждое ее движение.

За все время этого приятного обмена воспоминаниями Антония не проронила ни слова, но когда разговор наконец ушел в сторону от темы, касающейся ее покойного мужа, она сразу же предложила сыграть в вист. Образовали две команды, но Ротуэлл провел большую часть вечера, наблюдая за миссис Хэмм и потягивая коньяк Гарета.

Однако довольно скоро тяжкое испытание закончилось и гостей проводили кого до дверей, кого наверх.

– Что ж, – сказал Гарет, когда Кембл пришел наверх, чтобы раздеть его, – сегодня я чувствую себя очищенным, словно приобщился к церкви Святого Уорнема. А вы?

– Вы погибнете здесь от скуки, ваша светлость, если не найдете подхода к леди Прелесть, – предупредил Гарета Кембл, снимая с него сюртук.

У Гарета на кончике языка так и вертелся ответ, и он едва сдержался, чтобы не сказать, что удача в делах с леди Прелесть уже у него в руках, но пока он не очень уверен в том, что его отношения с Антонией можно назвать успехом. Сегодня, когда он наблюдал за ней во время игры в карты, у него на мгновение возникло ощущение, будто ему тупым перочинным ножом вырезают сердце. Антония была такой… очаровательной, возбужденной. На ее щеках появился румянец, и пока не зашел разговор о ее покойном муже, она живо реагировала на все вокруг. В первый раз за все время знакомства Гарета с Антонией она показалась ему счастливой женщиной.

– Обеды по понедельникам, – проворчат Гарет, слегка поморщившись. – Это то, что владелец имения обязан делать, чтобы выглядеть озабоченным благополучием своих соседей?

– А может быть, это действительно так?

– Откуда мне, черт побери, это знать? – пожал плечами Гарет. – Это традиция моего покойного кузена.

– У меня, ваша светлость, много клиентов и друзей среди аристократов, но никто из них не утруждает себя еженедельными обедами со своими приходскими священниками, не говоря уже о местных помещиках. Осборн – остроумный и интересный человек, но… – Кембл понес сюртук в гардеробную.

– Но… что? – Гарет последовал за ним в гардеробную, на ходу развязывая шейный платок. – Обеденные ритуалы – дьявольски скучное занятие, и если у вас есть план избавить меня от этого, выкладывайте поскорее.

– Нет, я не о том, – задумчиво протянул Кембл. – Я подумал об Осборне.

– Да? И что же?

– Сегодня вечером за кофе мне показалось, что он слишком внимательно смотрит на леди Прелесть, – выложил свои соображения Кембл. – А она почти… гм… сияла. Думаете, игра началась?

– Осборн? – Гарет почувствовал, как у него закипает кровь. – С Антонией?

– Не смотрите на меня так, – пожал плечами Кембл. – Я просто предполагаю.

Но Гарет тоже хотел бы это знать. Он вспомнил сцену в гостиной в свой первый вечер пребывания в Селсдоне. Доктор держал руки Антонии и, как показалось Гарету, заглядывал ей в глаза, но с тех пор Гарет ничего не замечал.

– По-моему, вы ошибаетесь. Он ее доктор, а она…

– …сумасшедшая. Во всяком случае, так говорят в лакейской, – сообщил Кембл, освобождая Гарета от жилета.

– Я не желаю, чтобы это произносилось в моем присутствии. – Стиснув зубы, Гарет посмотрел на него. – И я рассчитаю любого, кто себе это позволит – включая вас, Кембл.

Несколько секунд Кембл молча смотрел на него, а потом отрывисто рассмеялся.

– И вернете меня обратно к безотрадной, монотонной городской жизни?

– Ладно, но она не сумасшедшая, – огрызнулся Гарет, вспомнив, что Кембл находился здесь не по собственной воле. – Значит, это сказал вам сегодня Осборн? Что еще вы вытянули из этого бедолаги?

– Раз уж вы об этом заговорили, то могу сказать, что визит оказался весьма интересным. – Кембл задумался ненадолго. – Не могу сказать, на самом ли деле он верит в невиновность герцогини или защищает ее.

– Возможно, то и другое, – буркнул Гарет, ощутив внезапную необъяснимую слабость.

С каждым днем он все меньше и меньше беспокоился о том, кто убил Уорнема, и все больше об Антонии. Осборн сказал, что временами она теряет связь с реальностью, – «неуравновешенное состояние», как характеризовал это доктор.

Однако в последние несколько дней Антония выглядела более собранной, и когда Гарет случайно сталкивался с ней в доме, то замечал, что она все время чем-то занята – пишет письма или расставляет цветы. Но однажды Гарет не мог уснуть и спустился в библиотеку. Там он увидел Антонию, которая в ночной рубашке сидела с довольно странным видом, и склонившуюся над ней Нелли, ее заботливую горничную. Заметив его, миссис Уотерс приложила палец к губам, и он ушел наверх, поняв, что у Антонии опять приступ лунатизма.

– Осборн говорит, что, по его мнению, герцогиня поправляется, – вмешался в мысли Гарета Кембл. – В последнее время ей требуется меньше лекарств. Кстати, я вспомнил… Когда я сегодня утром навещал его, он сидел в небольшой очаровательной гостиной.

– В голубой, в передней части дома, да? – Гарет протянул ему помятый шейный платок.

– И там я увидел портрет, – продолжил Кембл, не обращая внимания на вытянутую руку Гарета, – потрясающе красивой молодой женщины с темными волосами и темными глазами. Ее лицо показалось мне знакомым.

– Я плохо помню этот портрет. И кто же она?

– Осборн сказал, что это его мать, – ответил Кембл. – Миссис Уотерс тоже упомянула о ней, но немного позже. Я сразу понял, что портрет мне кого-то напоминает, но не мог связать его с каким-то конкретным именем.

– Теперь уже ясно, что это портрет миссис Осборн, – заметил Гарет.

– Когда я ее знал, она была Селеста де ла Круа, – сообщил Кембл, оставив без внимания сарказм Гарета. – Да, это она; я считаю, что не ошибся.

– И кто же такая Селеста де ла Круа? – заинтересовался Гарет.

– Господи, вы же торчали в Вест-Индии! И к тому же были еще очень молоды. Селеста де ла Круа была красавицей и любимицей Лондона, если говорить коротко, не вдаваясь в подробности.

– Куртизанкой?

– Верно. Ее благосклонности старались добиться все. Должно быть, она перебралась в эти края провести остаток дней в полном покое.

– Откуда вы все это знаете? – с подозрением спросил Гарет. – Вы же сами тогда были еще ребенком.

– Моя мать была куртизанкой. – Кембл прервал свои умозаключения и, снова вернувшись к активной деятельности, выхватил платок из руки Гарета. – Пожалуй, самой знаменитой в свое время.

– Ваша мать знала эту Селесту?

– У матери было достаточно скандальных друзей. – Кембл направился обратно в гостиную. – И среди прочих была и belle[3] Селеста. Но она была слишком красива, а мать не могла долго терпеть рядом с собой соперниц.

– Значит, Осборн – не настоящая фамилия доктора? – задал вопрос Гарет, прислонившись к дверям гардеробной.

– Почему? Может быть, и настоящая. Селеста – такая же француженка, как и вы.

Размышляя над этими словами, Гарет подошел к столику и налил в два бокала бренди.

– Есть еще что-нибудь, что я должен знать? – обратился он к Кемблу, протягивая ему бокал.

– Мне удалось, – Кембл постучал себя пальцем по щеке, – кое-что узнать о гостях, которых Уорнем принимал у себя в вечер убийства. Один из них – сэр Гарольд Хартселл, барристер, а другой – лорд Литтинг, бывший школьный приятель герцога, и он же племянник его первой жены. Колокольчик не зазвенел?

Лорд Литтинг… Гарет слишком хорошо его помнил.

– В детстве Литтинг часто проводил лето в Селсдоне, – ответил Гарет. – Герцогиня считала, что он оказывает благотворное влияние на Сирила. Но на самом деле он был настоящим забиякой. О барристере я никогда не слышал.

– Что ж, отлично! Похоже, они оба зануды. А теперь вернемся к слухам и сплетням…

– Боже правый, что еще вы разузнали за свои первые сорок восемь часов? – Гарет сел у камина и отхлебнул половину бренди.

– О, вы просто поразитесь! Взять хотя бы этого грубияна Меткаффа – он, между прочим, вас презирает. Вам это известно?

– Да. – Гарет крепко сжал в руке бокал. – Скажите мне – что вы сделали с его пальцами?

– Ах это! – Кембл сунул руку в карман. – В буфетной произошло небольшое недоразумение – он наткнулся на мою руку, на которой было вот это.

И Кембл показал Гарету тяжелую медную пластину с прорезанными в ней четырьмя отверстиями для пальцев. Он много повидал таких кастетов у моряков, пока был в их среде.

– Черт побери! – взорвался Гарет, едва не швырнув бокал. – Неужели он опять донимал эту несчастную кухонную служанку?! Да я сам переломаю ему все оставшиеся пальцы!

– О, до этого дело не дойдет, – успокоил его Кембл. – Итак, вам известно, чем вы заслужили неприязнь мистера Меткаффа?

– Понятия не имею, – бросил Гарет. – Но знаю, что он ненавидел меня еще до моего появления здесь, потому что я еврей.

– Да. – Кембл пожал плечами и убрал медяшку обратно в карман. – Но это лишь… одна из причин.

– Да? – Гарет с недоумением посмотрел на него. – А что еще?

– Ревность, – как само собой разумеющееся ответил Кембл. – Меткафф – незаконнорожденный ребенок старого герцога.

– Да не выдумывайте. – Гарет уставился на Кембла.

– А я не выдумываю, – возразил он. – Так говорит миссис Масбери. Но мне понадобилось два дня на то, чтобы вытащить это из нее. Герцог сделал ребенка одной из верхних служанок. Неужели миссис Готфрид никогда не слышала подобных разговоров?

– Нет, здесь никто с ней не разговаривал, – признался! Гарет, запустив руку в волосы. Но откуда, черт побери, Кемблу известно о его бабушке? – Обитатели Селсдона считали ее служанкой, которую отправили в Ноулвуд-Мэнор, чтобы вытирать мне нос и заставлять есть овсянку.

– Очень жаль, – задумчиво произнес Кембл. – Тогда она, полагаю, ничего не знала и о миссис Хэмм.

– Миссис Хэмм?

– Однажды герцог соблазнил ее.

– Он соблазнил жену своего духовника? Господи, неужели нет ничего святого?

– Память о герцоге, как говорит эта подхалимка леди Ингем. – Кембл рассмеялся. – Но миссис Хэмм, очевидно, не столь высокого мнения о нем.

– Был ли это единственный случай? – хмыкнул Гарет и сделал глоток бренди.

– Думаю, нет, – довольно мрачно заметил Кембл. – Но если учесть могущество герцога, то она скорее всего просто ничего не могла сделать.

– Да, и вскоре после этого церковь получила новую крышу – священник все время этим хвастается, – добавил Кембл. – Как говорится, quid pro quo.[4] В результате несчастная женщина была обязана раз в неделю обедать с негодяем, пока он… не умер. Забавно получается.

– Боже правый, – с отвращением произнес Гарет, – неужели вся деревня прогнила насквозь?

– В этих маленьких деревушках всегда так происходит. – Кембл поднял к свету бокал с бренди. – Они микрокосм общества – со всеми его уродствами, грехами и жадностью, только, с моей точки зрения, здесь все в десятки раз приумножено.

– Похоже, вы просто кладезь приятных новостей. – Гарет глубже опустился в кресле. – Скажите мне, был ли кто-нибудь за обедом, кто не хотел бы смерти Уорнема? Может, леди Ингем? Или сэр Перси? Восстановите хоть немного мою веру в человечество.

– Ну да, пожалуй, леди Ингем, – согласился Кембл. – Но что касается ее мужа, то никто не знает, какие скелеты спрятаны в его шкафу.

– Сэр Перси? – изумился Гарет. – Он же просто безвредный старый болван!

– Да, но не обычный болван, а гомосексуалист, – как достоверный факт сообщил Кембл.

– Если бы мне пришлось делить постель с такой болтливой женой, я, возможно, тоже призадумался бы над своей ориентацией. – Гарет поставил локти на подлокотники кресла и подпер руками подбородок – его собственная голова показалась вдруг ему слишком тяжелой. – И кто рассказал вам эту маленькую скандальную историю? Надеюсь, не миссис Масбери?

– О, святые небеса, конечно, нет! Сэр Перси сам выдал себя, схватив меня за задницу в тот момент, когда я наклонился за щипчиками для сахара.

– Какая мерзость!

– Вам легко говорить, ведь это была не ваша задница. Поверьте мне: это хуже чем мерзость.

– Бог мой, – покачал головой Гарет. – И какой вывод вы сделали из этого?

– Что он нашел привлекательными мои ягодицы. Честно говоря, для моего возраста это отрадный факт. Хотя на самом деле они наверняка не такие уж… гм… выдающиеся, но с хорошим портным…

– О Господи, меня совсем не интересует ваша задница! – прервал его Гарет. – Я другое имел в виду.

Кембл не успел ответить, потому что дверь распахнулась и в комнату вошел взъерошенный Ротуэлл.

– А вот и наш приятель притащился! – откомментировал Кембл, но Ротуэлл не среагировал.

– Чью задницу мы обсуждаем? – поинтересовался он, плюхнувшись в кресло по другую сторону камина. – Сегодня мне весьма понравилась та, что у миссис Хэмм. Как по-вашему, есть какая-нибудь надежда?

– Нет. Мы обсуждаем мою, – ответил Кембл, слегка приподняв фалды сюртука. – Как ваше мнение? Слишком круглая? Или почти в норме?

– Повернитесь-ка налево, – прищурившись, попросил Ротуэлл.

Кембл повернулся.

– По-моему, она восхитительна. А теперь к делу – у вас тут есть еще бренди?

Гарет только покачал головой и, встав, наполнил еще один бокал.

– Скажи мне, Киран, – обратился Гарет к другу, подавая ему бокал, – будет ли считаться в высшем обществе безнравственным, если дворянин изобьет одного из своих слуг?

– Думаю, нет, если он того заслуживает. – Ротуэлл просветлел и слегка выпрямился. – Я поддерживаю вас, ребята. Кому нужно всыпать?

– Этому грубияну Меткаффу, – тихо ответил Гарет. – Он слишком настойчиво проявляет интерес к одной из служанок.

– Но это же вполне естественно, старина, – пожал плечами Ротуэлл. – Человеческая натура, так сказать.

– Человеческая натура? – Гарет почувствовал, как в нем снова вскипает возмущение. – Издеваться над тем, кто слабее тебя?

– А он действительно что-то сделал крошке? – Барон пришел в некоторое замешательство.

– Еще не изнасиловал, если ты это имеешь в виду! – прорычал Гарет. Подойдя к камину, он поставил ногу на решетку и уперся взглядом в холодную топку. – Но такие, как он, никогда не унимаются.

– Тогда тебе нужно просто уволить его, – посоветовал Ротуэлл. – Девушка заслуживает того, чтобы спокойно жить и работать.

– Если я его уволю, он будет безобразничать в другом месте, – возразил Гарет. – Он найдет себе другую жертву.

– Ветряные мельницы, ветряные мельницы, – пропел Кембл из гардеробной. – Ты снова сражаешься с ними, Алонсо.

– Кембл прав, – согласился Ротуэлл. – Уволь этого негодяя и покончи с этим, Гарет. Ты не в состоянии излечить все на свете болезни.

Но Гарета не оставляла мысль, что эту болезнь он просто обязан вылечить. Он с раздражением пнул ногой каминную решетку, и она, поцарапав мрамор, упала внутрь, под каминную полку. Проклятие! Гарет готов был прямо сейчас вытащить из постели этого заносчивого мерзавца.

– Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – спокойно сказал Ротуэлл, словно прочитав его мысли. – Лучше спокойно допей бренди. Ты сделаешь это завтра.

Хорошо, пусть завтра. Гарет повернулся к гостям и сел в кресло.

– Подойдите к нам, Кем, – позвал он. – Нам нужно выудить еще одну рыбку.

– У вас на примете какая-то определенная рыбка? – уточнил Кембл и, выйдя из гардеробной, с неспешной грацией занял свое место.

– Да, – мрачно ответил Гарет. – Я хочу, чтобы вы разузнали о мировом судье, которого все постоянно упоминают. Как его имя?

– По-моему, мистер Лодри.

– Да, Лодри. – Гарет немного расслабился и мрачно улыбнулся. – Разыщите его, Кем, а потом разведите огонь под его сковородой. Я хочу выяснить, что же все-таки ему известно.

Глава 11

Топот тяжелых сапог эхом раскатился по лестничной площадке, а вслед за ним раздался стук, отрывистый и настойчивый. Открыв дверь, Гейбриел увидел высокого мужчину в офицерской форме, который с тревогой смотрел на него. На посетителе был высокий кивер, а через плечо лента Двадцатого легкого драгунского полка, и Гейбриел на какое-то мгновение решил, что это его отец.

– Я хотел бы видеть Рейчел Готфрид, – сказал мужчина, глядя на письмо, которое держал рукой в белой перчатке.

Гейбриел немного растерялся, но потом, решив, что посетитель, в конце концов, офицер, ответил:

– Моя бабушка в синагоге. Быть может, вы подождете?

Пройдя в гостиную, мужчина сел в одно из небольших кресел, отложив в сторону кивер и письмо.

– Ты… – смущенно заговорил мужчина и немного нервно кашлянул, – должно быть, Гейбриел Вентнор?

Гейбриел вежливо кивнул.

– Вот что, Гейбриел, – тихо произнес офицер, – я из военного министерства Уайтхолла. К сожалению, я принес плохую весть.

Тут Гейбриел заметил, что мужчина вертит в руках что-то маленькое и коричневое. С чувством обреченности Гейбриел протянул руку, офицер вложил ему в ладонь маленькую деревянную обезьянку и мягко сжал вокруг нее его пальцы.

Барон Ротуэлл пробыл в Суррее еще неделю, пока беспокойство окончательно не одолело его и не увлекло обратно в суету шумного Лондона. Гарет, проводив друга, сразу загрустил. Мистер Кембл продолжал исполнять обязанности камердинера и секретаря, раскапывая новые щекотливые подробности повседневной жизни обитателей Селсдона и Лоуер-Аддингтона. Постепенно выяснялось, что, по всей видимости, никто конкретно из круга подозреваемых не имел прямого отношения к смерти старого герцога. Но к сожалению, это не снимало подозрений с герцогини, хотя Гарет был практически убежден в ее невиновности.

Почти каждый день Кембл отправлял в город кучу писем, и Гарет не спрашивал у него, зачем он это делает, так как был почти убежден в том, что ему лучше этого не знать. Гарет самолично, с превеликим удовольствием, уволил Меткаффа. Слуга, по-видимому, не был удивлен и ушел, не скрывая мстительного блеска в глазах.

Получив от нового хозяина карт-бланш, миссис Уотерс не откладывая отправилась в Лондон с приличной пачкой банкнот и вернулась с проектировщиком, четырьмя плотниками и целой командой каменщиков и землекопов.

Был быстро разработан план, согласно которому по периметру Ноулвуд-Мэнора требовалось восстановить дренажный канал, проложить современные водосточные трубы и вскрыть часть подвалов, под которыми мог протекать подземный ручей. Затем изолировать ручей и по трубам подать из него воду в кухни, где от этого будет большая польза. Плотники работали внутри, что-то пилили и приколачивали, а Гарет только кивал и подписывал банковские чеки. Проект и активная работа были ему просто необходимы для того, чтобы он не сошел с ума. Гарет и Антония снова были вынуждены обедать вдвоем, и вынести это непросто – его продолжало преследовать обещание «только один раз».

Однажды утром Гарет зашел в кремовую утреннюю гостиную – туда, где в первый раз увидел Антонию, и сквозь большие окна, выходившие к «Рыбьему фонтану», заметил в саду Антонию. Погода была необычно теплой. Антония сидела в одиночестве на каменной скамье, устремив взгляд в глубину самшитовых зарослей. У ее ног стояла плетеная корзина.

Даже на расстоянии Гарет почувствовал, что с Антонией не все в порядке. Она слегка ежилась на ветру и куталась в черную кашемировую шаль. В правой руке она держала скомканный листок бумаги. Налетел порыв ветра, и Гарету показалось, что в этот момент Антония оказалась под струей фонтана. Да, что-то случилось.

Забыв о своей клятве сохранять дистанцию, Гарет распахнул одно из окон и, выпрыгнув в сад, увидел, что мощеная дорожка у одного конца скамейки мокрая.

– Антония? – При звуке его голоса она вздрогнула. – Пойдем, – ласково сказал он и, наклонившись, взял Антонию за руку, – ветер изменился, и у тебя намок подол. – Антония механически поднялась и последовала за ним через двор к скамье, которая была на солнце и подальше от фонтана. – Садись, дорогая. – Гарет потянул ее вниз, на скамью. – Ты чем-то расстроена?

– Спасибо, все в порядке. – Не глядя на Гарета, она покачала головой и еще крепче сжала письмо. – Все замечательно.

– Послушай, Антония, не нужно притворяться. – К своему удивлению, Гарет ощутил, как его переполняет безграничная нежность. – Я некоторое время наблюдал за тобой через окно. – Он заботливо подтянул шаль ей на плечи. – Ты выглядишь встревоженной.

– Я… – Антония, повернувшись, взглянула на Гарета, и слабая улыбка тронула ее губы. – Наверное, я задумалась, – призналась она слабым неуверенным голосом, который, как уже знал Гарет, свидетельствовал о том, что ей не по себе. – Со мной такое иногда случается. Я… начинаю размышлять о чем-нибудь и забываю обо всем остальном. Или забываю о том, где нахожусь.

– И что держишь в руке, – тихо подсказал Гарет, ласково забирая у нее смятую бумагу. – Дорогая, ты опять сжимаешь кулаки. Твои пальцы не сделали ничего такого, за что их следовало бы наказывать, правда ведь? – Ее улыбка стала более естественной, и Гарет продолжил: – Вижу, ты получила письмо. Наверное, от одного из твоих многочисленных кавалеров в Лондоне?

– Нет, – усмехнулась она, – и вообще мне хотелось бы, чтобы эти паршивцы… – Антония не закончила фразу.

– Чего бы ты хотела, Антония? – спокойно спросил Гарет, слегка сжав ее руку.

– Единственное, чего я хочу, так это чтобы меня оставили в покое, – ответила она. – А письмо от моего отца.

– Надеюсь, не очень плохие новости?

– Он со своей молодой женой вернулся домой в Лондон, – ответила Антония. – Они много месяцев провели за границей, а теперь он хочет, чтобы я приехала к нему.

– Правда? – Гарет постарался изобразить радость. – У тебя нет причин не сделать этого. Если мне нужно будет выяснить, что ты хотела бы видеть в Ноулвуд-Мэноре, я напишу тебе.

– Нет, – прошептала она со странным выражением лица. – Я… не могу поехать. Мне не следует этого делать.

Почувствовав в ее голосе боль и даже некоторый страх, Гарет обнял Антонию за плечи, совсем не заботясь о том, что кто-то их может увидеть.

– Тогда ты должна написать ему ответ и извиниться, – предложил ей Гарет. – До тех пор пока не будет готов Ноулвуд-Мэнор, этот дом твой. Тебе незачем уезжать отсюда, если, конечно, ты сама этого не хочешь.

– О, Гейбриел! – с горечью воскликнула она, закрыв ладонями лицо, и Гарет пришел в замешательство. – Я плохой человек, я мелочная и злобная! А мне хотелось бы, чтобы все было по-другому.

– Это просто-напросто неправда. – Повернувшись на скамье, он взглянул на Антонию и, отводя ей руки от лица, увидел отметины: два тонких бледных шрама на внутренней стороне запястий. Боже правый, как он раньше не заметил этого? На мгновение у Гарета перехватило дыхание, но он заставил себя отвести взгляд. – Антония, посмотри на меня, – потребовал он. – Ты совсем не мелочная и не злобная. Что такого написал лорд Суинберн? Почему ты так расстроилась?

Антония бросила на него тусклый взгляд и, казалось, уменьшилась прямо на глазах.

– У нее… будет ребенок, – запинаясь, сквозь слезы пробормотала Антония. – У нее будет ребенок, и я ее за это ненавижу. Я ненавижу ее, Гейбриел! Ну вот, я произнесла это. Она должна родить, и папа хочет, чтобы я приехала отпраздновать с ними это событие. А я… не могу быть полностью уверенной в себе, чтобы поехать туда.

– Уверен, что твой отец хотел только хорошего, – успокоил ее Гарет и взял обе руки Антонии в свои.

Голова Антонии поникла, и ветер слегка шевелил ее мягкие локоны на висках и затылке. В этот день на Антонии было синее платье, подчеркивавшее голубизну ее глаз и светло-розовый оттенок кожи – нежной, изумительной кожи. Господи, что заставляет эту женщину так мучить себя? Смерть дочери? Неверность мужа? Гарет вдруг почувствовал острый прилив жалости, смешанной со страхом и с некоторой долей гнева – на Антонию, на судьбу. Нежно взяв Антонию пальцем под подбородок, Гарет заглянул в ее глаза:

– Что еще написал твой отец? У меня есть подозрение, что ты что-то скрываешь. Думаю, лучше, если ты расскажешь мне все сама.

– Он хочет, чтобы я доказала, что сохранила фигуру и внешность, – ответила она, и ее взгляд стал неестественно напряженным. – Папа говорит, что прятаться в провинции – самый плохой из всех существующих способов положить конец грязным сплетням. Он настаивает, чтобы я сопровождала его в обществе, пока Пенелопа не поправит здоровье, потому что иначе люди начнут верить, что я и в самом деле сумасшедшая. Гейбриел, он говорит… что мне пора снова выйти замуж.

Гарет долго молчал, чувствуя себя так, словно его ударили в солнечное сплетение. Конечно, если рассуждать логично, он мог бы согласиться с доводами лорда Суинберна. Когда ее раны станут менее кровоточащими и затихнут разговоры о смерти его кузена, Антонии, конечно, следует снова выйти замуж. Но выталкивать ее в общество, когда она явно к этому не готова? И можно ли верить Суинберну? Даст ли он дочери время на то, чтобы найти подходящую пару? Все это вызывало у Гарета сомнения.

– Антония, ты хочешь снова выйти замуж? – наконец спросил Гарет и, затаив дыхание, ждал от нее ответа.

– Нет, – не сразу ответила она, покачав головой, – и у меня нет желания возвращаться в Лондон. Никакого желания.

Гарет почувствовал облегчение, но в то же время его задела такая непреклонность.

– Антония, несколько дней назад ты сказала мне, что ты сильная женщина и мне не следует недооценивать тебя, – тихо заговорил он. – Думаю, твой отец недооценивает твою силу. Ты должна просто написать ему и объяснить, что не собираешься выходить замуж. Нужно быть очень твердой. Ты должна заставить его осознать, что теперь, когда тебя никто не запугивает, тебе вполне хорошо.

– Все не так просто, Гейбриел, как тебе кажется. – Ее голос был тихим, но решительным. – Папа почти всегда стремился помочь мне. Он и брат – это моя семья.

– Антония, это просто неправда. – Гарет понимал, что потом пожалеет если не о самих своих словах, то о горячности, с которой они были сказаны. – Ты часть семьи Вентнор, ты Вентнор до тех пор, пока снова не выйдешь замуж или не умрешь. Над этим твой отец не властен.

– Ты единственный из оставшихся на свете Вентноров, – отозвалась Антония со слабой улыбкой.

– Да, но и одного достаточно, – заверил ее Гарет. – Если ты хочешь укрыться за мной, Антония, милости прошу. И если твой отец попытается мне помешать, то, черт побери, пожалеет об этом. Но правда состоит в том, что на самом деле ты во мне не нуждаешься. Полагаю, ты гораздо сильнее, чем думаешь.

Несколько секунд Антония молча смотрела на него, а потом сказала:

– Да, я не нуждаюсь в тебе. Во всяком случае… стараюсь не нуждаться. Но, Гейбриел, спасибо тебе за то, что сказал это. Я не буду прятаться за тобой. У меня будет жизнь женщины, которая сама управляет своей судьбой. Никто – даже мой отец – не сможет этому помешать, но я не получаю удовольствия от борьбы.

Гарет хорошо понимал смысл ее слов и начинал восхищаться ее настойчивостью. Они долго сидели в тишине, нарушаемой только щебетаньем птиц и тихим шелестом листвы, пока Антония наконец не заговорила.

– Спасибо тебе, – повторила она и шевельнулась, словно собираясь встать. – По правде говоря, я вышла, чтобы поработать в розарии, а не для того, чтобы сидеть и хныкать. Не хочешь составить мне компанию?

– К сожалению, не могу, – солгал Гарет и, встав, подал ей руку. – Меня ждет Уотсон.

Взяв корзину, Антония пошла прочь, а Гарет, чувствуя, что их разговор странным образом подействовал на него, смотрел ей вслед, не в силах отвести глаз. Когда она вышла из тени, солнечный свет, коснувшись ее волос, превратил их в золотое сияние. И Гарет, глядя, как грациозно, высоко подняв голову и расправив плечи, идет Антония, не мог лишний раз не отметить про себя, насколько она хороша.

Гарет был знаком со многими красивыми женщинами – и знал их достаточно близко, но ни одна из них никогда не притягивала его к себе так, как Антония. Он не мог сказать точно, что ему было нужно от нее. Конечно, она его очень волновала как женщина, но, кроме того, она пробудила в нем стремление оберегать ее, чего прежде не удавалось никому. Безусловно, Ксантии, единственной женщине, которую Гарет когда-либо любил, он в этом смысле не был нужен. И он вообще ей не был нужен, если не считать физической близости – как партнер он ее вполне устраивал. Но их любовная связь длилась недолго – Ксантия ответила отказом на его предложение руки и сердца, и они решили оставаться добрыми друзьями. И все же Гарет чувствовал обиду и разочарование и причину произошедшего видел главным образом в себе самом. Будучи молодым и горячим, он пришел к выводу, что если в шторм он и может служить тихой гаванью – иногда почти буквально, то при других условиях он не нужен женщинам надолго. Он был быстродействующим лекарством.

Неужели он готов снова выставить себя дураком? Перед еще одной женщиной, которая в нем не нуждается? Нет, Гарет покачал головой, к этому он не готов. Уотсон налаживал молотилку, и пришла пора проверить, будет ли хитроумное изобретение полезно при уборке урожая, которая уже на носу.

Виконт Венденхейм-Селеста стоял у большого окна своего кабинета в Уайтхолле и наблюдал за суматошным движением внизу. В левой руке у него было письмо, а правой он крепко держался за оконную раму. Лондон страдал от долгого, жаркого и сырого, лета, и даже лошади казались измученными.

Чувствуя, что и сам измучен, Венденхейм повернулся спиной к окну и, подняв письмо к свету, еще раз перечитал его.

– Мистер Говард! – громко крикнул он старшему клерку.

– Да, милорд? – спросил сразу же появившийся мистер Говард, мужчина в сползших на нос очках.

– Когда пришло это проклятое письмо?

– С-сегодня утром, милорд.

– Хорошо. Министр у себя?

– Да, сэр. Вы хотите его видеть?

– К сожалению, Говард, должен.

Спустя несколько минут виконт стоял у письменного стола мистера Пиля с двумя письмами в руке. После обмена официальными приветствиями Венденхейм положил на стол первое – еще не подписанное – письмо.

– Боюсь, некоторые старые долги требуют внимания к себе, – сказал он. – Джордж Кембл просит оказать ему услугу.

– В самом деле? И какого сорта? – Пиль взглянул на четкие заостренные буквы.

– Кембл помогает в расследовании убийства, – объяснил Венденхейм. – Частным образом, для владельцев «Невилл шиппинг». Ему нужно, чтобы кто-нибудь немного «поджарил» местного мирового судью.

– А-а, понимаю, – заметил Пиль, пробежав глазами письмо. – И это должно послужить Кемблу запалом, так?

– Здесь речь идет о том, что в этом деле мистер Кембл действует от вашего имени, – кивнув, ответил Венденхейм. – Таким образом, письмо должно обеспечить безоговорочное сотрудничество судьи.

– Значит, он исходит из того, что возможны какие-то сложности? – усмехнулся Пиль, но, взяв перо, быстро поставил свою подпись. – Итак, о какой еще услуге просит Кембл? Покончим с этим сразу.

– Вы знаете лорда Литтинга? – спросил Венденхейм.

– Немного. – Пиль пожал плечами. – Встречались в обществе.

– Умерший доводился Литтингу дядей по линии жены.

– А, смерть герцога Уорнема. – Недоумение на лице Пиля исчезло. – Помню, ходили всякие отвратительные разговоры. Но разве в конце концов не пришли к заключению, что это был несчастный случай?

– Да, и, вероятно, так оно и есть. Но слухи и вопросы остаются, и Кембл решил во всем разобраться, просто чтобы быть уверенным. Он хочет, чтобы я поговорил с Литтингом, который, по-видимому, был в доме в ночь смерти своего дяди. Литтинга сопровождал сэр Гарольд Хартселл.

– Хартселл. – Пиль мрачно усмехнулся. – Они оба на подозрении?

– Нет, насколько мне известно, – ответил виконт. – Я хотел бы допросить племянника. Но мне, возможно, придется пару раз «пройтись по нему катком», чтобы выжать информацию, которой он располагает.

– Да, хорошо. – Отрывисто кашлянув, Пиль потянулся к перу. – Уверен, он вполне подходит для этого.

– Возможно, но ему это может не понравиться, – предупредил Венденхейм, хмуро улыбнувшись. – Однако мы обязаны Кему за его успешную работу с контрабандой.

– Ради Бога, не придавайте этому большого значения. – Достав из ящика стола лист писчей бумаги, Пиль написал записку. – Передайте это Литтингу. Если мне придется выбирать между возможностью вызвать недовольство дворянина, которого едва знаю, и исполнением просьбы одного из наших лучших агентов, то я точно знаю, кому отдам предпочтение.

– Надеюсь, вы об этом не пожалеете, сэр. – Венденхейм с благодарностью взял записку.

– Да, – Пиль едва заметно улыбнулся, – я тоже так думаю. – Венденхейм уже был на полпути к двери, когда Пиль снова заговорил: – Подождите, Макс. А что насчет сэра Гарольда? Я не хотел бы приобрести врага в лице превосходного барристера.

– По возможности я оставлю его в стороне от всего этого, – кивнув, заверил министра Венденхейм.

– Сделайте все, что можно, – со вздохом добавил Пиль. – Но, Макс?..

– Да, сэр? – Взявшись за ручку двери, Венденхейм оглянулся.

– Проследите, чтобы во всем остальном… восторжествовала справедливость, – с глубокой грустью попросил Пиль.

– Мне кажется, миледи, что вы немного набрали в весе, – сказала в субботу утром Нелли. – Эта амазонка стала вам тесновата.

– Да, немного тесновата, – согласилась Антония, повернувшись к трюмо, и просунула большой палец под пояс юбки. – А это хорошо?

– Господи, да. – Нелли прошла в гардеробную, чтобы подобрать хозяйке сапоги. – Куда сегодня намерен отправиться герцог?

– Не знаю, – ответила Антония, последовав за горничной. – Он только сказал, что хотел бы, чтобы я встретилась с ним в десять и что это будет сюрпризом.

– Терри говорит, что вчера в особняке установили новую лестницу, – доложила Нелли. – Такую же, как была.

– Я чуть не провалилась сквозь старую, – рассмеялась Антония, натягивая сапоги.

– Знаете, миледи, лучше стойте возле хозяина, – посоветовала Нелли, погрозив ей пальцем. – Не разгуливайте по этой старой гнилой халупе, слышите? В следующий раз он может не суметь снова вытащить вас.

– О, Нелли, это звучит так романтично! Уверена, ты изменила свое мнение о нашем новом герцоге.

– Окончательное решение впереди, – сердито буркнула Нелли, снимая ниточку с амазонки Антонии. – Но пока он по-доброму относится к вам, его поступки меня не волнуют.

Антония снова рассмеялась и покрутилась перед зеркалом. Это было глупо и по-детски, но в последнее время она чувствовала себя немного девочкой. Когда прошло головокружение, она пристально вгляделась в свое отражение в зеркале, обращая особое внимание на морщинки, которые стали появляться в уголках глаз, и провела руками по костюму, разглаживая ткань на груди и боках.

Да, подумала Антония, она все еще хороша: слегка пополнела – жакет определенно стал ей тесен, – и к ней постепенно возвращается румянец. Она теперь лучше спала, хотя и не принимала снотворное, а когда доктор Осборн упрекнул ее за это, просто перевела разговор на другую тему. Она больше не хотела жить на лекарствах – и это был ее собственный выбор.

Антонии было очень приятно, что Гарет пригласил ее на верховую прогулку. Ее ждало настоящее удовольствие – она уже очень давно не жила предвкушением чего-то приятного. Нет, это будет не прогулка, напомнила себе Антония, вглядываясь в свое отражение, а просто поездка верхом с Гейбриелом – мужчиной, который ей не пара. Так он сам сказал, и Антония понимала, что он прав. Ни один человек в здравом уме не мог пожелать связать себя с ней – подобным образом. И несмотря на всю его доброту и моменты близости, которые доставляли ей такое удовольствие, Гейбриел в основном держал себя на расстоянии. Антония его не знала и, очевидно, должна была смириться с тем, что никогда не узнает.

– Боже, ты только взгляни на время! – воскликнул Антония, бросив быстрый взгляд на часы, стоявшие на камине, и метнулась к полке со шляпами. – Нелли, как по твоему, какую шляпу…

Горничная с измученным лицом сидела на стуле у дверей гардеробной, и Антония, подбежав к ней, опустилась на колени.

– Нелли! Что случилось? О Господи, ты бледна как привидение!

– Вставайте, мадам, и уходите, – приказала горничная и провела рукой по лбу, покрытому потом. – Мне кажется, я что-то подхватила.

Но Антония подошла к звонку, резко дернула шнурок, а потом налила в стакан воды.

– У тебя температура, Нелли? – заботливо спросила она. – Горло болит?

– Да, сегодня с утра, – кивнув, неохотно призналась горничная. – Я должна была раньше сказать об этом, но думала… все пройдет.

– Господи, это гнойная инфекция, которая ходит повсюду! – воскликнула одна из верхних служанок, когда вошла в комнату и увидела Нелли. – Я готова шею свернуть этому мальчишке за то, что он принес ее в дом, – объявила девушка.

С каждой минутой у Нелли все сильнее затуманивались глаза, и Антония чувствовала себя виноватой, что не заметила раньше ее состояния.

– И сколько человек сейчас болеют? – спросила она.

– Роуз и Линни, которые работают на кухне, три конюха и мальчик с конюшни, а сегодня утром заболела Джейн, – ответила девушка. – О, миссис Уотерс, я правда думаю, что вам лучше всего подняться наверх и лечь в постель. Я попрошу миссис Масбери поставить горчичник. За доктором Осборном, надеюсь, уже послали.

– Иди. – Антония указала Нелли на дверь. – Это приказ. И не возвращайся вниз ни под каким предлогом, пока окончательно не выздоровеешь.

– Вы поедете на прогулку? – спросила горничная.

– Да, – немного неуверенно кивнула Антония, – если ты так хочешь. Но я навещу тебя, как только вернусь.

После недолгих препирательств Нелли отдала себя в руки служанки, а Антония, взяв шляпу для верховой езды, заторопилась вниз по лестнице.

Глава 12

Гейбриел сидел на корточках за надгробной плитой, изо всех сил стараясь не шевелиться, хотя солнце пекло ему плечи, а позади него в абсолютно неподвижном воздухе жужжала пчела. Услышав, как Сирил, тяжело дыша, бежит по траве, Гейбриел крепко зажмурился и еще сильнее сжался.

– Я нашел тебя! Нашел! – Голос Сирила прозвучал на расстоянии нескольких шагов.

На траве случилась короткая потасовка.

– Сирил, ты жульничаешь! – Голос Джереми дрожал от гнева. – Ты должен был досчитать до ста.

– Я досчитал до ста! – возмутился Сирил.

– Сирил? Лорд Литтинг? – раскатился по церковному двору мужской голос.

– Ну вот! – недовольно прошептал Джереми. Выглянув из-за плиты, Гейбриел увидел, что через подстриженную лужайку идет мужчина в церковном облачении.

– Здесь не только мы. Там есть еще, – дерзко глядя вверх, на мужчину, сказал Джереми, указывая рукой в сторону Гейбриела.

Священник, нахмурившись, обернулся, и Гейбриел, опустив голову, присоединился к остальным.

– Думаю, вы все трое понимаете, что здесь не место для игр, – с укоризной сказал священник. – Лорд Литтинг, вы самый старший, и эти мальчики берут с вас пример.

– Простите, сэр. Больше этого не случится.

– Пожалуйста, следите, чтобы такое больше не повторилось. – Священник повернулся к Гейбриелу и улыбнулся: – Вы, должно быть, Гейбриел Вентнор. Добро пожаловать в деревню. Мы увидим вас в воскресенье в церкви Сент-Олбан?

– Он не может пойти с нами, – с презрительной усмешкой объявил Джереми. – Моя мама говорит, что он нечестивый еврей.

– О, Джереми, как тебе не стыдно! – упрекнул его Сирил.

– Лорд Литтинг, Бог всех приглашает в свой дом. – Священник положил свою теплую руку на плечо Гейбриела. – Надеюсь, юный Гейбриел всегда это будет помнить.

Гарет с некоторым нетерпением ожидал Антонию внизу, у лестницы. Он поглаживал морду своей лошади, а Стэттон, один из старых слуг Селсдона, держал поводья небольшого, но красивого серого коня, которому Антония всегда отдавала предпочтение. Интересно, подумал Гарет, помнит ли его этот высохший старый слуга. Сам он не мог вспомнить этого конюха – впрочем, это не имело значения.

– Пожалуй, сегодня хороший день для прогулки верхом, – заговорил с ним Гарет.

– Хороший, но переменчивый, – отозвался Стэттон хриплым голосом, сплюнув на траву. – Похоже, к ужину будет дождь.

– Да, наверное. – Посмотрев на небо, Гарет повернулся к старому конюху: – Знаете, Стэттон, я благодарен вам за то, что вы пришли сюда из деревни. Эта болезнь, которая здесь ходит, настоящее бедствие. Смотрите, чтобы вы тоже не заразились.

– Хрен и чеснок, – ухмыльнулся старик почти беззубым ртом, вытащив из-под короткой потертой кожаной куртки ремень. – Они все прогонят.

– Надеюсь, они вам помогут, – неуверенно сказал Гарет.

Слуга оказался неразговорчивым, но Гарет был настойчив, не зная, чем еще скрасить ожидание.

– Хорошее животное, вполне подходит для верховых прогулок герцогини, – заметил Гарет. – Он вырос здесь, в Селсдоне?

– Здесь, ваша светлость, не выращивали лошадей, – горько усмехнувшись, ответил Стэттон как раз в тот момент, когда на лестнице появился Кембл с висящей на руке корзиной. – Прежний герцог считал, что это слишком дорого.

– Правда? – удивился Гарет. – А я бы считал это выгодным.

– Он не хотел держать лошадей, – как само собой разумеющееся сказал старик. – Слишком дорого держать их зимой в стойле. Он считал, что они никогда не окупят хлопот.

«Не окупят хлопот»! Должно быть, Уорнем рассуждал так же и в отношении Ноулвуд-Мэнора, позволив ему совсем разрушиться.

– Великолепное создание, – в восхищении заметил Кембл, остановившись перед конем. – Итак, – обернулся он к Гарету, – я отправляюсь в деревню за доктором Осборном, а заодно сделаю кое-какие покупки. Могу я пригласить вас с собой?

– Спасибо, нет. – Гарет продолжал поглаживать лошадь, но животное нетерпеливо вертело крупом. – Зачем вам нужен Осборн?

– Джейн и миссис Уотерс стали жертвами этой жуткой горловой инфекции, которая разгуливает здесь.

– Бог мой, да это настоящая эпидемия, – отозвался Гарет, на что Кембл только пожал плечами и отправился по своим делам, а Гарет снова обратился к Стэттону: – Откуда взялся этот красавец?

– От лорда Митчли в двадцать первом, – прищурившись, ответил он. – Это было еще до ссоры. Конь был привезен специально для герцогини – но не для этой, а для предыдущей.

– Да, для той, что упала. – Гарет поморщился.

– Нет, – покачал головой старик, – для той, которая легла спать и больше не проснулась.

– О, простите, должен признаться, я их путаю.

При этих словах Стэттон рассмеялся, словно услышал самую веселую на свете шутку, а Гарет снова подумал об Уорнеме.

За то время, что здесь провел, изучая вместе с Уотсоном счета имения, Гарет окончательно убедился в том, что его покойный кузен был скупым злобным мерзавцем. Ссора с лордом Митчли, например, началась из-за пустяка – неотремонтированного куска изгороди, а разрослась до полного разрыва отношений – в результате герцог приказал Кавендишу и Уотсону решить это дело.

Размышления Гарета были прерваны Антонией, которая торопливо спускалась по лестнице, на ходу принося извинения и объясняя, что опоздала из-за болезни миссис Уотерс.

– В конце концов мы отправили ее наверх, в постель, – закончила Антония, когда Стэттон помог ей сесть на коня. – Мистер Кембл пошел за доктором Осборном.

– Да, он сказал об этом, – отозвался Гарет. – Уверен, она быстро выздоровеет.

– Я тоже надеюсь. – Антония развернула коня почти кругом. – До свидания, Стэттон! – помахала она рукой. – Спасибо, что пришли помочь.

Искоса взглянув на Гейбриела, Антония почувствовала тревогу и предвкушение удовольствия, как возможность напиться после страшной жажды. В это утро Гарет был одет для загородной прогулки в облегающие брюки цвета буйволовой кожи, в коричневые с кисточками сапоги до колена, которые, казалось, были сшиты специально по форме его икр, и в свою любимую темно-коричневую куртку, под которой были видны красивейший кремовый жилет с невероятно белоснежной сорочкой. Честно говоря, он выглядел слишком элегантно, но Антония решила, что это дело рук мистера Кембла.

– Боюсь, Нелли испортила твой сюрприз, – еще раз извинившись за опоздание, сказала Антония, когда они выехали на подъездную дорожку. – Она уже рассказала мне о новой лестнице в Ноулвуд-Мэноре.

– Нет, – рассмеялся Гарет, и от смеха у него в уголках глаз образовались очаровательные морщинки – это вряд ли можно назвать «сюрпризом». Сверни здесь и поезжай вверх за конюшнями.

Антония так и сделала, но, поднявшись на небольшой холм, не обнаружила ничего, кроме выезда на старую верховую тропу.

– Вот и сюрприз. – Гарет жестом указал на тропу. – Уотсон расчистил ее. Теперь можешь пользоваться короткой дорогой в Ноулвуд-Мэнор, когда пожелаешь.

– Тогда поедем по ней? – предложила Антония, чувствуя, что у нее поднимается настроение.

– Да, я собирался подарить тебе это грандиозное путешествие, – признался Гарет. – Насколько я помню еще с детства, это очень красивая дорога – с водопадом и маленькой беседкой над озером.

Они неторопливо ехали по лесу, и Антония поворачивалась в седле то туда, то сюда, чтобы полюбоваться тем, что их окружало. Извилистая тропа вела их наверх, к небольшому озеру, протянувшемуся от родника на пастбище до леса, где вытекающий из озера ручей каскадом падал, разбиваясь внизу о выступ скальной породы, а затем убегал под арочный каменный мост.

Свернув к Ноулвуд-Мэнору, они начали подниматься на холм, и Антония увидела беседку – причудливое сооружение из такого же необработанного камня и известняка, что и мост.

– Однажды мы с Сирилом стащили трубку и кисет с табаком у кучера из Селсдона и, забравшись в эту беседку, закурили.

Антония рассмеялась. Теперь у Гарета был вид очень серьезного человека, и трудно было представить, что когда-то он мог делать что-нибудь недозволенное. Но если верить тому, что рассказывал ей муж, Гарет на самом деле был крайне непослушным, однако Антония отнеслась к этому спокойно.

– Антония? – Гарет подъехал ближе к ней. – С тобой все в порядке?

– Да. – Она подняла голову и улыбнулась. – Это просто потому, что ты сейчас выглядишь очень серьезным человеком. Что было потом с тобой и Сирилом? Вас поймали и хорошенько выпороли?

– О, наше наказание последовало быстро и осуществилось нами самими. Нам стало очень плохо, но тебе вряд ли захочется узнать все подробности. После того случая я понял, что мне больше никогда не захочется снова закурить.

– Мы можем подняться туда? – порывисто спросила Антония. – Или нас ожидают в Ноулвуд-Мэноре?

– Мы можем вообще не ехать в Ноулвуд-Мэнор, если тебе не хочется, – покачал головой Гарет и спешился.

Привязав свою лошадь к молодому деревцу, спасшемуся от топора Уорнема, он повернулся, чтобы помочь Антонии спуститься. Его уверенные и сильные руки обхватили ее за талию, и Гарет с легкостью поднял Антонию с седла. Дорожка была неширокой, и, опустив Антонию, Гарет оказался так близко, что их куртки соприкоснулись. Почувствовав на себе его взгляд, Антония с нежностью посмотрела на него, а когда Гарет наконец позволил ее ногам коснуться земли, с трудом скрыла разочарование.

– Я привяжу твою лошадь. – Ей показалось, или его голос действительно стал хриплым? – Там, под листвой, каменная лестница. Подожди, я дам тебе руку.

Ступеньки, ведущие наверх, в беседку, действительно оказались скользкими от сырости и листвы. Антония ногой очистила первые две, а потом подошел Гарет и взял ее за руку. На мгновение Антонии захотелось, чтобы он никогда ее не отпускал. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности, в ней возникала уверенность в собственных силах. Может, Гейбриел и правда ее ангел-хранитель? – подумала Антония, и на ее губах заиграла улыбка. Нет, решила она, он слишком грешный, чтобы быть ангелом, и слишком загадочный.

– В этой небольшой низине всегда сыро, – сообщил Гейбриел. – Здесь повсюду мох и причудливые маленькие поганки. Сирил считал, что отсюда по ночам выходят феи.

– Мне кажется, это вполне вероятно, – тихо согласилась Антония, оглядываясь по сторонам.

Поднявшись наверх, она вошла в беседку. С одной стороны беседка была открыта, с другой – окружена каменной балюстрадой, а в глубине ее стояла широкая каменная скамья. Гейбриел снял перчатки для верховой езды, Антония последовала его примеру, и они перчатками очистили скамейку от опавших листьев, а закончив работу, сели рядом. Антонии казалось, что она фактически ощущает тепло и силу Гейбриела, хотя они касались друг друга только локтями.

Но Антонии этого было недостаточно, ей хотелось как можно больше узнать о Гейбриеле, о его судьбе. Однако он выглядел крайне настороженным, целиком ушел в себя. Заметив, что он помрачнел, Антония не стала ничего говорить, грустно вздохнула и, выбросив из головы эти мысли, стала смотреть через ограждение вниз, на край озера.

– Беседка прекрасна, – наконец заговорила она. – Здесь так высоко, крутой холм. Замечательно, что когда-то ее построили.

– Ею никто не пользуется, – тихо отозвался Гейбриел. – Насколько я знаю, никто никогда ею не пользовался, кроме нас с Сирилом.

– Существует еще одна беседка, – заметила Антония. – Вернее, павильон. Огромное красивейшее сооружение из портлендского камня и мрамора. Говорят, там обычно устраивали пикники.

Гейбриел ничего не ответил, и Антония, почувствовав, что настроение у него резко изменилось, обернулась, чтобы взглянуть на него. Гейбриел сидел, крепко стиснув зубы, лицо его было лишено какого бы то ни было выражения.

– Да, – наконец выдавил он. – Он внизу, у дороги, идущей вдоль фруктового сада, в полумиле отсюда. Там рядом олений парк, красивые сады и озеро… очень большое.

– Да, я иногда хожу туда гулять. – Антония осторожно просунула свою руку под его ладонь. Ее тепло, мужская физическая сила пальцев, стиснувших руку, сначала были приятными, а потом привели ее в легкое замешательство. – Гейбриел? Я сказала что-то не то?

Он покачал головой, но его взгляд был по-прежнему устремлен куда-то вдаль.

– Это там… в оленьем парке… умер Сирил, – ответил Гейбриел. – Удивительно, что никто меня об этом не спрашивал. Я ожидал, даже хотел, чтобы кто-нибудь спросил и тем самым положил этому конец.

– Я слышала… – пролепетала Антония, не зная, что сказать, – что это был несчастный случай.

– Неправда. – Он резко повернул голову и почти с осуждением взглянул на нее. – Ты слышала, что я убил его. И я сам считаю, что сделал это. Никто ни разу не употребил здесь выражение «несчастный случай».

– Да, ты прав, – потупившись, созналась Антония. – Но ведь единственным человеком, который когда-то говорил об этом, был… мой покойный муж.

– Да, могу держать пари, он говорил еще кое-что, – мрачно сказал Гейбриел. – И, не сомневаюсь, это «кое-что» в конечном счете стало смыслом его существования.

– Он был очень ожесточенным и озлобленным человеком, – прошептала она, теребя перчатки. – Гейбриел, я не хочу его защищать, но могу понять – я знаю, что значит потерять ребенка. От такого горя можно… сойти с ума.

– От горя – да, – бросил Гейбриел. – Но искала ли ты кого-то, кто мог быть виновен в этом? Ведь ты не хотела никому мстить?

– О, Гейбриел, мне не нужно было никого искать, – глухим голосом ответила Антония. – Я знала, кто виноват. Это была я и мой ужасный, строптивый характер.

– Нет, – покачал он головой, – нет, я не верю, что это явилось причиной смерти.

– Но это так, Гейбриел. – Антония немного повернулась на каменной скамье и взяла его руки в свои. – Я, несомненно, допустила это, а значит, сама убила ее. Я настаивала до тех пор, пока… пока не случилось худшее.

– Антония, – взяв ее руки, он повернул их вверх ладонями, – я думаю, это самое плохое, что можете кем-то случиться. Я хочу знать, зачем ты это сделала? – хрипло спросил Гейбриел. – Это тоже трагедия, ведь ты несешь эту ношу.

Антония не могла найти слов. Она смотрела на шрамы – тонкие белые кривые полоски, похожие на серебристых червяков, ползущих через ее вены и сухожилия.

– Господи, я не для этого привез тебя сюда, – прошептал Гейбриел. – Это должна была быть приятная прогулка, а я неожиданно испортил ее, заговорив о том, о чем не собирался говорить. Но с тех пор как увидел эти шрамы, я стал… В общем, не знаю, что со мной случилось. Мне больно за тебя, словно внутри у меня что-то разрезали. Я просто… не могу понять, зачем ты это сделала.

– Зачем? – повторила она. – Разве теперь это имеет какое-нибудь значение?

– Имеет, – глухо ответил Гейбриел. – Эти шрамы, твоя жизнь – мне нужно понять, как ты могла настолько ненавидеть себя. Что произошло? Я понял, что боюсь за тебя, Антония. И боюсь за себя.

– Мой муж, Эрик. – Высвободив свои руки, она обхватила себя. – Мой муж – вот что случилось. Я… рассердилась на него.

– Ты поранила себя не потому, что рассердилась. Нет для этого ты достаточно здравомыслящая женщина, – тихо возразил Гейбриел.

На мгновение Антония замерла, и от нахлынувшей волны благодарности у нее перехватило дыхание. Никто не называл ее здравомыслящей… уже много-много лет.

– Нет, я совсем не такая, – наконец ответила она. – Понимаешь, он нас оставил. Беатрис и меня. В своем загородном доме, в нескольких милях от Лондона. Я думала, что мы поженились для того, чтобы быть вместе. Тогда это была настоящая любовь. Я не знала – и никто об этом мне не говорил, – что у Эрика в городе есть любовница.

– О, Антония! – Гейбриел закрыл глаза.

– Он содержал ее много лет. И у них было двое детей. Я и понятия не имела. Я считала наш брак образцовым. Он ухаживал за мной, добивался, говорил, что безумно любит меня, но все это оказалось ложью. Мы часто из-за этого ссорились, поэтому он увез нас из города. А потом Беатрис и я видели его примерно раз в месяц. У меня снова должен был быть ребенок – безрассудный поступок, не правда ли? Но и это не помогло. С каждым разом ссоры становились все отвратительнее. Я ненавидела Эрика за то, что он унижал меня, не обращал внимания на дочь.

– Бедный ребенок, – прошептал Гейбриел.

– Дело в том, Гейбриел, что, оглядываясь назад, я начинаю понимать, что Беатрис это не трогало, она еще ничего не понимала, – тихо сказала Антония, покачав головой, и плотно сжала губы. – Думаю, виновата только я – моя уязвленная гордость. Я этого не хотела, однако использовала дочь, и это стоило мне всего.

– Что произошло? Что случилось с Беатрис?

– Однажды, ближе к вечеру, Эрик собрался в Лондон. – Антония заставила себя смотреть прямо в глаза Гейбриелу. – Ему не терпелось уехать – к… к ней, как я подозревала. Небо было затянуто облаками, моросил дождь, и вдалеке были слышны раскаты грома, но, несмотря ни на что, он подготовил свой фаэтон. Мы, как обычно, ссорились: из-за его отъезда, из-за позднего часа, я обвинила его в том, что он оставляет нас ради нее.

– Но по-видимому, так оно и было, – тихо вставил Гейбриел.

– Эрик назвал меня строптивой коровой, а я упрекнула его в том, что он не уделяет внимания Беатрис, никогда не проводит время с дочерью. Не знаю, зачем я это сказала, потому что к тому времени она почти не знала его. А он в ответ посмотрел на меня так, словно ударил. «Прекрасно, – сказал он, – посади малышку в экипаж. Я возьму ее с собой в Лондон и, быть может, таким образом положу конец твоему нытью».

– Боже мой, – пробормотал Гейбриел.

– Я, конечно, испугалась, но Эрик как сумасшедший ухватился за эту идею. «Хорошо! – крикнул он мне. – Черт возьми, ты хочешь, чтобы ребенок проводил время с отцом, так я заберу ее с собой!» Он схватил ее в охапку – без пальто, без шапки – и сломя голову выбежал из дома.

– Господи, ребенок, должно быть, перепугался.

– Нет, Беатрис решила, что это веселая игра. Я никогда не забуду его сверкнувший взгляд, когда он подстегивал лошадей. Это был торжествующий взгляд… победителя. Беатрис была с ним, а не со мной, она была счастлива и визжала от радости, пока они не доехали до поворота в конце аллеи. Позже сказали… что дорогу размыло дождем. Экипаж перевернулся. Я все это видела. Я знала… О Господи, я заранее все знала!

– Все произошло очень быстро, Антония, – с трудом произнес Гейбриел. – Она не страдала.

– Слуги отнесли тела обратно в экипаж, – прошептала Антония, чувствуя, что впадает в какое-то оцепенение. – Пошел сильный дождь. Кто-то… пытался увести меня, но я не ушла. Везде была кровь, грязь и вода. На них, на полу. А том я взглянула вниз… и поняла, что эта кровь и вода из меня. Такое впечатление, что меня оставляли жизненные силы – жизненные силы моего ребенка. Тогда я поняла, что своим характером убила Беатрис и, очевидно, убью будущего ребенка.

– И… ничего нельзя было сделать?

– Я назвала его Саймон, – едва слышно сказала Антония, и одинокая слеза скатилась у нее по щеке, обжигая кожу. – Он был просто великолепен, так прекрасно сложен. Его сразу же крестили. Знаешь, все понимали. Он прожил два дня. А потом… мне уже незачем было жить.

– О, Антония, я так сочувствую тебе!

– Я даже не помню этого. – Она снова повернула к себе запястья и смотрела на них сквозь пелену слез. – Гейбриел, это одна из тех многих вещей, которых я не помню. Я тебя не обманывала. Меня… нашла Нелли. В розарии. С ножом для чистки овощей. Потом приехал отец, отвез меня в какой-то загородный дом, чтобы я, как он сказал, могла отдохнуть, и оставил там.

– Боже мой. И на сколько?

– На несколько месяцев, – спокойно ответила она, пожав плечами. – А когда я пришла в себя, папа увез меня в Гринфилдс – его имение и через несколько недель сказал, что устроил мой брак с герцогом Уорнемом. Сообщил, что мне повезло и герцог хочет на мне жениться. Я не стала особенно возражать, на самом деле мне было… совершенно безразлично.

Гейбриел обнял Антонию за плечи и притянул к себе. Его тепло и успокаивающий запах окутали ее, и она позволила себе закрыть глаза.

– Антония, прости, что заставил тебя снова все пережить, но мне необходимо было это знать.

– Я переживаю это каждый день. Но быть может, не так остро? Нет, неправда. Просто не так подробно. Как ты однажды сказал, Гейбриел, я буду грустить о своих детях до конца жизни, но со временем, возможно, не при каждом вдохе.

– Надеюсь, что когда-нибудь так и будет, Антония, для твоей же пользы.

Они долго сидели молча, но Антония чувствовала на себе его пристальный – возможно, даже любопытный – взгляд и думала, не слишком ли многое ему открыла. Но для нее это было большое облегчение. Она невероятно устала держать все в себе, скрывать свои чувства. Ей казалось, что она долго спала и только теперь снова проснулась – для боли, да, но, возможно, еще и для какой-то радости в жизни, для солнечного тепла, журчания фонтана в саду, маленького удовольствия решать, что надеть в тот или другой день.

А еще было физическое удовольствие, которое Гейбриел подарил ей и которое не то чтобы снова разбудило ее, а просто оживило. Его приятный голос, нежные прикосновения и надежность крепких широких плеч – все это не должно было иметь никакого значения, но тем не менее имело. Она просыпалась, возвращалась к жизни…

– Ты никогда не был влюблен, Гейбриел? – тихо спросила она.

– Был, однажды, – не задумываясь ответил он, удивив этим Антонию. – Как мне казалось, страстно влюблен. Но это не привело ни к чему хорошему.

– Так всегда бывает со страстной любовью, – с горечью усмехнулась она. – Я думаю, лучше влюбляться медленно.

– И у тебя с Эриком была страстная любовь? – Гейбриел откинулся на спинку каменной скамьи и положил ноги на каменное ограждение. – Любовь с первого взгляда?

– Это очень трогательная история, – смущенно ответила Антония. – Я должна рассказать?

– Мне хотелось бы услышать ее.

– Он учился в Кембридже вместе с Джеймсом, моим братом, – начала Антония, набрав побольше воздуха. – Мне кажется, я всегда знала его и долго сходила по нему с ума. Когда я стала выезжать в свет, он повсюду следовал за мной. Это была просто сказочная история. Потом он сделал мне предложение, и я его приняла, наивно поверив в то, что буду счастлива всю оставшуюся жизнь.

– Мне жаль, Антония, что этого не случилось.

– Не стоит сожалеть. Я грущу по своим детям, а не по мужу. – Позади беседки хрустнула ветка – две белки побежали вниз по дереву, и Антония, глядя, как они прыгают и гоняются друг за другом, некоторое время размышляла, не смеется ли Гейбриел над ее девичьими фантазиями. Но он ничего не сказал, и тогда она обернулась к нему: – А ты, Гейбриел? Ты производишь впечатление человека, у которого разбито сердце.

Гейбриел сидел, низко надвинув шляпу, и можно было подумать, что он дремлет, но Антония уже достаточно хорошо знала его, чтобы обмануться.

– Мне, конечно, тоже хотелось бы иметь романтическую историю, но у меня она совершенно иного рода. Я влюбился в сестру Ротуэлла.

– О-о, в свою деловую партнершу? – уточнила Антония.

– Ты очень внимательна, – заметил Гейбриел, сдвинув назад шляпу.

– Как ее имя? – покраснев, спросила Антония и отвела взгляд.

– Ксантия Невилл. Или Зи, как мы обычно ее называем. О, теперь она маркиза Нэш. – В голосе Гейбриела безошибочно угадывались любовь и тоска.

– Зи, – повторила Антония. – Звучит очень… приятно. Очень мило и нежно. Она и сама такая?

– Милая? – Гейбриел задумался. – Да, она очень красивая, правда, красота ее не обычная. Нежная? Нет, Ксантия исключительно деловая женщина.

– Ты сказал, что она вышла замуж. Значит, теперь все кончилось?

– Нет, все кончилось много лет назад, – с грустью ответил Гейбриел, потирая рукой острый, слегка заросший щетиной подбородок. – Зи не стремилась к браку – во всяком случае, к браку со мной.

– Ты просил ее выйти за тебя?

– Это было и так понятно, – с некоторым раздражением ответил он. – У нас было то, что обычно происходит, и ее брат считал, что со временем мы поженимся. Да, я делал ей предложение – и не один раз.

– Прости. Ты долго был влюблен в нее?

– Позже я много думал над этим, – смущенно признался Гейбриел, весьма удивив своим ответом Антонию. – Я старался понять, когда и с чего все началось.

– Ты не знаешь?

– Точно не знаю. Понимаешь, ее старший брат взял мен на работу в судоходную компанию – на самом деле как мальчика на посылках. Представь себе, тогда наша компания была совсем небольшой – всего три или четыре корабля. И там я познакомился с Зи. Мы были примерно одного возраста, и я просто… страшно завидовал ее жизни.

– Как это понимать?

– Я хотел того, что было у нее. Хотел иметь дружную семью. У Зи в то время было два старших брата: Люк, на которого я работал, и Ротуэлл, который управлял сахарными плантациями. Они безумно любили ее и всегда яростно защищали. Когда я стал старше и понял, что меня влечет к ней, я был… абсолютно уверен в том, что если мы поженимся, то… я стану частью их семьи, буду… четвертым Невиллом, и они никогда не повернутся ко мне спиной.

– О, Гейбриел, ты боялся, что они могут так поступить? – прошептала Антония.

– Я был наемным работником, – хмуро сказал Гейбриел. – Откуда мне было знать, что они могут сделать? Я никому не доверял. Я был сиротой, которого они подобрали из милосердия. У меня не было ни пенни за душой, на плечах – одни лохмотья. Через несколько лет после этого Люк умер и нас осталось трое – я, Ксантия и Ротуэлл. Я очень боялся потерять их, Антония.

– Понимаю. Думаю, могу представить себе, как тебя могло это пугать.

– Боже правый, не могу поверить, что мы это обсуждаем! – Гейбриел внезапно рассмеялся и сжал пальцами виски. – Я задал тебе один простой вопрос и теперь рассказываю прискорбную историю своей собственной жизни.

– Вопрос, который ты мне задал, был не таким простым, – тихо возразила Антония. – И мне хотелось… услышать прискорбную историю твоей жизни. На самом деле мы вот уже несколько дней ходим вокруг да около.

– Не понимаю, о чем ты. – Гейбриел недоуменно взглянул на нее.

– Не лги мне, Гейбриел. – Антония покачала головой. – Я безошибочно знаю, когда человек лжет. Я прошла хорошую школу. – Гейбриел ничего не ответил и только сжал губы в тонкую линию. – Ты стараешься держаться на расстоянии от меня, – снова заговорила она. – А на самом деле от всех. Я думаю… у тебя было что-то очень плохое. – Плохая жизнь. – Гейбриел отвернулся. – Временами.

– Знаешь, я наблюдала за тобой, когда ты разговаривал своим другом Ротуэллом. – Антония склонила голову набок. – И с ним ты ведешь себя так же – держишься на расстоянии. Все это заставляет меня задуматься над тем, доверяешь ли ты вообще кому-нибудь.

Задумавшись над ее словами, Гейбриел слегка расслабил губы.

– Я доверяю самому себе, – наконец ответил он. – И в определенном смысле доверяю Ротуэллу и Ксантии.

Непонятно почему, но Антонии захотелось, чтобы он ей доверял. Но он этого не сказал. И почему он должен ей доверять? Она не была ни надежной, ни здравомыслящей. И никогда – даже в те времена, когда была здоровой и счастливой, – она не принадлежала к числу тех деловых, целеустремленных женщин, к которым, очевидно, относилась Ксантия Невилл. Сердце Гейбриела уже было отдано другой.

– Гейбриел, что за жизнь была у тебя в Ноулвуд-Мэноре? – Антония намеренно сменила тему разговора. – Она была ужасной? Сирил действительно внушал тебе страх?

В немом изумлении Гейбриел уставился на нее.

– Сирил? Внушал мне страх? – переспросил он. – Что за нелепость! Он был мальчиком, немного младше меня, и слишком простодушным, чтобы внушать кому-то страх.

– Ты ему не завидовал?

– Я очень любил Сирила. Он был, можно сказать, моим единственным товарищем, партнером по детским играм.

– Вы часто играли вместе? – удивилась Антония.

– Думаю, чаще, чем хотелось его родителям, – криво усмехнулся Гейбриел. – Они совсем не хотели, чтобы мы стали друзьями. Но Сирилу тоже было одиноко. Он был… обычным мальчиком. Иногда непослушным, даже озорным, как все дети.

– Но ты был немного старше?

– Всего на несколько месяцев.

Антония ненадолго задумалась. Рассказ Гейбриела резко отличался от того, что она слышала от своего покойного мужа.

– И ты не… служил на Королевском флоте, так?

– Антония, о чем ты говоришь? – Его недоумение было очевидным.

– Когда… разве после… смерти Сирила… – она с трудом проглотила комок в горле, – Уорнем не отправил тебя на флот? Понимаешь, он мне сказал, что отвез тебя в Портсмут, потому что считал, что ты должен стать гардемарином и не мозолить ему больше глаза.

– Нет, – спокойно ответил Гейбриел. – Нет, Антония. Уорнем отвез меня в Портсмут и сдал команде вербовщиков, а это огромная разница.

– Команде вербовщиков? – сжалась она от ужаса. – Боже правый! А сколько же лет тебе было?

– Двенадцать. Всего лишь. Британский флот не опустился до того, чтобы нанимать двенадцатилетних мальчишек. На флот не берут даже взрослых, если у них нет морского опыта.

– Значит, у тебя не было шанса стать офицером?

– Черт побери, Антония, послушай меня! – На его лице отразилась вспышка гнева. – Я не знаю, какую историю о моем исчезновении рассказывал всем Уорнем, – заговорил Гейбриел, тщательно подбирая каждое слово, – но ты должна знать правду. Он выгнал мою бабушку из Ноулвуд-Мэнора, оторвал меня от нее, отвез в Портсмут, отдал вербовщикам и при этом ясно дал понять, что никто никогда не станет меня разыскивать. Он не определил меня в офицерское училище, а просто объяснил им, что от меня нужно избавиться, и заплатил пятьдесят фунтов для скрепления сделки. Он хотел убить меня, но у него самого не хватило на это мужества.

– Но… – Антония чуть не заплакала и прижала пальцы к губам – это же бесчеловечно.

– Даже мальчики благородного происхождения не так просто становятся офицерами Королевского флота. Семья претендента должна обратиться за разрешением. Для этого нужны связи. А если их нет, если хотя бы один человек, занимающий высокое положение, не поддержит прошение, то его просто не станут рассматривать. Если Уорнем убедил себя в том, что я, так сказать, как сыр в масле катаюсь, то этим он просто старался заглушить чувство собственной вины.

– Интересно… В чем же еще он себя убедил? Что же случилось с тобой, если тебя не взяли на флот?

– Вербовщики продали меня за бочонок рома.

– Продали?

– Да. На торговый корабль, «дезертировавший», если так можно выразиться, из Марселя. Честно говоря, его команда мало чем отличалась от обычных пиратов или предателей.

– Боже мой! – Антония была поражена. – Думаешь, Уорнем знал, что так случится?

Гейбриел нисколько не сомневался, что знал, но не стал ничего говорить, а, прикусив язык, положил ногу на каменное ограждение.

– И что с тобой было? Ты боялся?

– Сначала я боялся только воды. Когда я просто ходил по причалам, меня выворачивало наизнанку. А людей? Нет, мне только хотелось к бабушке. Я был слишком наивен, чтобы бояться. Я все время рассказывал капитану корабля, кто я такой, кем был мой отец, говорил, что произошло недоразумение. Он считал это забавным, и команда потешалась над моими горячими мольбами на всем пути к Гернси.

– Как… ты выжил?

– Чтобы выжить, я делал все, что мог, – мрачно ответил Гейбриел. – К тому времени как мы обогнули Бретань, я научился держать язык за зубами и исполнять все, что мне приказывали. Мне было двенадцать лет, и я всего боялся.

– Тебя… держали взаперти?

– Посреди океана? – Он с насмешкой взглянул на Антонию. – Меня заставляли работать. Это были предатели, отбросы Европы: алжирские корсары, сицилийские пираты, – многие из них ходили с фальшивыми каперскими свидетельствами британского правительства. Любой из них не задумываясь убил бы собственного родного брата, а я был их рабом – юнгой. Ты представляешь себе, что это такое?

Антония покачала головой:

– Ты должен был делать всякую… грязную работу?

«А после этого еще кое-что», – хотелось добавить Гейбриелу. Антония могла догадаться, на что была похожа его жизнь на «Святом Назарете», но ему не хотелось, чтобы она это узнала. Она достаточно страдала от собственных несчастий, и он не перенес бы унижения, если бы стал описывать свои собственные страдания и вспоминать то отвратительное ощущение бессилия, которое ему пришлось пережить.

– Гейбриел, куда они отвезли тебя? – Теперь Антония потеряла часть вернувшегося было к ней румянца.

– В то время Америка как раз объявила войну Англии, ожидалось смертоубийство, и каперы, как акулы, улизнули в Карибское море. Там на островах была масса возможностей для тех, кто имел склонность к подобного рода делам.

– Как долго ты пробыл с… этими пиратами? Тебе удалось бежать? – дрожащим голосом спросила она.

– Я проплавал с ними больше года. Каждый раз, когда мы заходили в порт, я хотел убежать, но все места по большей части были для меня чужими и страшными, я не понимал местного языка, у меня не было денег. На «Святом Назарете» у меня по крайней мере была еда и крыша над головой, если можно так выразиться. – Осознав, что говорит тихо, почти шепотом, Гейбриел прочистил горло. – Когда долго находишься в чьей-то власти, то… через какое-то время просто перестаешь понимать, кто именно твой враг. Все вокруг кажутся грубыми и жестокими. Иногда просто выбираешь того, кого знаешь. Ты что-нибудь из этого поняла?

– Ничего, – шепотом ответила Антония. – Абсолютно ничего. Тебе было двенадцать лет, и я не могу понять, как ты выжил.

– В конце концов я сбежал. В один благословенный день мы вошли в Бриджтаун, и я, увидев, как на ветру полощется «Юнион Джек», почувствовал, что это мой единственный шанс и другого у меня никогда не будет. К этому времени мои хозяева уже слегка расслабились, потому что знали, что у меня нет выбора. И я молниеносно воспользовался первой же представившейся мне возможностью, но, к сожалению, кто-то поднял тревогу.

– Они погнались за тобой? Это происходило на британской земле?

– Им было наплевать, чья это земля, – с горечью усмехнулся Гейбриел. – Но ты совершенно права: они погнались за мной, и дважды им удавалось схватить меня за воротник рубашки. Но потом мне повезло – я с разбегу наткнулся на Люка Невилла, который выходил из таверны, и на этом все закончилось. Он мне поверил. Он… меня спас. Я понимаю, это звучит напыщенно, но он в буквальном смысле спас мою бесценную шкуру.

– И потом ты стал работать на него? Тебе было двенадцать лет, ты был вынужден зарабатывать себе на жизнь. Каким же образом?

– К тому времени мне было уже тринадцать.

– О, конечно, это уже совсем другое дело, – буркнула Антония.

– Антония, – Гейбриел заставил себя улыбнуться, – я готов был работать с утра до ночи. Всему, что я знаю, я научился у Люка Невилла. А кроме того, дедушка внушил веру, что мужчина обязательно должен приобрести реальную профессию. Он не хотел, чтобы я считал себя каким-то аристократом. Он был уверен, что настрой на беспечную жизнь джентльмена очень расхолаживает человека и делает бесхарактерным. И теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что он был прав. Его погубила группа так называемых джентльменов, которые взяли у него взаймы огромную сумму денег, а потом, вместо того чтобы поступить по-честному, просто сбежали. У них не было ни капли порядочности.

– Святые небеса, – прошептала Антония, – это же непристойно.

– Прошу прощения, если это прозвучало грубо. – Гейбриел виновато взглянул на нее. – К сожалению, находясь рядом с тобой, я расслабляюсь и начинаю говорить более откровенно, чем следовало бы. Не сомневаюсь, что ты получила совершенно иное воспитание.

Видя, как Антония смутилась и задумалась, Гарет больше ничего не стал говорить, предоставив ей самой сделать выводы. Из того, что он до сих пор слышал, он заключил, что отец и брат Антонии были баловнями судьбы и ни в чем себе не отказывали.

Гарет взглянул на небо: начинавшие собираться серо-голубые облака пока еще ничего не предвещали, но Стэттон, очевидно, не ошибся в своем предсказании. Убрав ногу с ограждения, Гарет взял перчатки.

– По-моему, нам лучше продолжить путь в Ноулвуд-Мэнор, если мы туда собираемся. Возможно, скоро пойдет дождь.

– Нам не обязательно идти туда, если только тебе не нужно узнать мое мнение относительно ремонта, – сказала Антония, положив маленькую теплую руку ему на колено. – Я знаю, как ты не любишь это место.

– Антония, я… – Гарет перевел взгляд на ее руку и замолчал, взвешивая свои слова. – Я просто хочу, чтобы тебе было там удобно, хочу, чтобы… – Больше он не мог ничего сказать, потому что вряд ли знал, чего хочет. Существовало слишком много старых ран и обид. Его ехидное замечание об аристократах, например, высветило его собственные предрассудки, и нет сомнений, что у ее старинного аристократического семейства существовали свои собственные предрассудки. Вряд ли ее семья была бы рада, если б в ряды ее членов с голубой кровью вошел внук еврейского ростовщика – особенно если б стало известно, какова была его жизнь.

И была ли способна Антония сейчас принимать разумные решения? Всю свою взрослую жизнь, начиная с семнадцати лет, она провела в несчастливых браках – своеобразный эквивалент сумасшедшего дома. Ей не позволяли быть независимой, не давали возможности самостоятельно принимать решения. А если бы она имела свободу выбора: могла бы зарабатывать средства к существованию, путешествовать, свободно общаться, делать то, что хочется и когда хочется, – то зачем бы он тогда был ей нужен? Не считая секса, разумеется. Если он не годился ни на что другое, то уж в сексе он всегда был хорош.

– Они прокладывают трубы от источника к кухне, – сказал Гарет и, резко поднявшись, протянул Антонии руку. – Быть может, удастся провести трубу и на верхний этаж тоже. Не думаешь, что нам стоит пойти взглянуть?

– Да, спасибо тебе, – машинально ответила Антония. Ее взгляд снова стал отрешенным, и она покорно приняла его руку. – Конечно, пойдем.

Глава 13

Краснокожие индейцы сидели в беседке скрестив ноги и в ожидании нападения американцев заостряли стрелы. Длинное Перо осмотрел концы тонкой ветки, согнул ее и остался доволен.

– Хорошая, – оценил он. – Эй, Сирил, дай мне бечевку.

– Ты хочешь сказать, Рычащий Медведь, – недовольно напомнил ему Сирил, на секунду перестав стругать ветку, – иначе дело не пойдет?

– Просто дай мне бечевку, – с некоторым раздражением повторил Гейбриел. – Я хочу натянуть лук.

Сирил потянулся вперед с бечевкой, но потом скривился и, вскочив на ноги, сказал:

– Подожди, мне нужно поссать.

– Мне тоже. – Гейбриел последовал за ним. – Но мистер Нидлс сказал, что ты должен говорить «помочиться», а не «поссать».

– Фу, это для детей! – насмешливо отозвался Сирил, расстегивая брюки. – Мне нужно поссать.

– Ладно, давай прицелимся в это дерево, – предложил Гейбриел, и они вместе щедро полили его.

– Я победил, – заявил Сирил, закончив.

– Вот и нет! – возмутился Гейбриел. – Если хочешь знать, мы на равных.

– Подожди. – Сирил посмотрел вниз, на брюки Гейбриела. – Вытащи его снова.

– Что вытащить? – Гейбриел с удивлением взглянул на него.

– Свой член, дубина. А я покажу тебе свой, – объявил Сирил.

– Ладно, давай, – неохотно подчинился Гейбриел, и Сирил нагнулся, чтобы получше рассмотреть пенис Гейбриела.

– Он такой же, как мой, – нахмурившись, сказал Сирил. – Может быть, чуть длиннее.

– Ну конечно, он такой же, как твой. Сирил, ты сам дубина. Они все одинаковы.

– Нет, не одинаковы. – Сирил выпрямился и спрятал свой пенис. – Я слышал, что говорили служанки. Мейзи сказана, что, раз ты еврей, он у тебя должен быть обрезан.

– У-у-у! Какой ужас, Сирил!

– Ладно, с твоим все в порядке, потому что ты еврей наполовину, – пошутил Сирил и, ухмыльнувшись, шлепнул Гейбриела по затылку. – Эй, я придумал. Пожалуй, твое индейское имя Длинное Перо нужно поменять на Длинный Хобот!

Когда Гарет вернулся из Ноулвуд-Мэнора, Коггинз уже ожидал его на верхней ступеньке особняка Селсдона. Темные тучи продолжали сгущаться на горизонте. Лицо дворецкого было встревоженным, а руки крепко сцеплены в замок.

Гарет озадаченно посмотрел на него и, спешившись, передал поводья Стэттону, который принял лошадей, а потом помог Антонии спуститься с седла.

– Утром пришла почта, – доложил дворецкий, когда Гарет с Антонией вошли в дом.

– Надеюсь, плохих новостей нет? – Гарет взглянул на Антонию.

– Похоже, что так, – ответил дворецкий, сделав неопределенный жест рукой. – Но мистер Кембл, как мне кажется, получил из Лондона очень много писем. Одно из них он поспешно вскрыл и объявил, что должен немедленно ехать в Уэст-Уиддинг.

– В Уэст-Уиддинг?

– Да, ваша светлость, – с некоторым раздражением подтвердил Коггинз. – И я боюсь… он взял вашу двуколку, сэр.

– Ну, это не важно, я же не все время пользуюсь ею. А кроме того, я сам просил его поехать. Там есть дела, в которых мне нужно разобраться. И потом, иначе туда невозможно добраться, верно?

– Безусловно, сэр, – с явным облегчением ответил Коггинз. – До нее отсюда пять миль.

– А вот и вы, ваша светлость, – обратился к герцогине доктор Осборн, спустившийся в это время по одной из внутренних лестниц. – Очень рад, что вы меня застали.

– О Господи, доктор, вы пробыли здесь все это время? – Антония, задохнувшись, торопливо подошла к нему.

– Нет-нет, я ходил в деревню за лекарствами и только что вернулся.

– Как она, доктор Осборн? – с тревогой спросила Антония. – Как моя Нелли?

– Она хорошо устроена и отдыхает, – улыбнувшись, успокоил герцогиню доктор. – Я дал ей и Джейн немного лекарства, которое успокоит кашель и поможет спокойно спать. Через несколько дней они уже пойдут на поправку.

– Благодарю вас, Осборн. – Гарет шагнул вперед. – А как наши больные из конюшни?

– О, добрый день, ваша светлость. – Доктор бросил взгляд на Гарета, словно только что заметил его присутствие, и ответил: – Слава Богу, намного лучше. Вопрос в том, сможем ли мы уберечь остальных.

После обмена еще несколькими вежливыми фразами Антония извинилась и отправилась наверх навестить свою горничную, а Осборн, оставшись с Гаретом, проводил ее взглядом.

– Очаровательное создание, не так ли? – заметил доктор.

– Да, – сдержанно отозвался Гарет, – несомненно.

Деревня Уэст-Уиддинг, расположенная между рекой и лесом, была настоящим маленьким сокровищем, если не считать портящего ее вид массивного кирпичного работного дома, стоявшего на берегу реки, у самой воды. Приход мог похвастаться гостиницей, двумя тавернами, мировым судьей и маленькой средневековой церковью, колокольня которой разрушилась еще во времена режима лорда-протектора и с тех пор так и не была восстановлена. Но Джорджа Кембла больше всего интересовала третья достопримечательность.

Проехав мимо приземистой церкви, лишенной колокольни, Кембл свернул налево, ко второй таверне, и в конце узкой улочки нашел то, что искал. Дом Джона Лодри был кирпичным, просторным, исключительно современным. Его окружал молодой сад. Служанка в сером саржевом платье, открыв дверь, придирчивым взглядом осмотрела его наряд. Кембл без труда выдержал испытание, и она проводила его в гостиную в глубине дома.

Вошедший в гостиную Лодри сразу произвел на Кембла впечатление человека с большим самомнением и средним интеллектом – как правило, чрезвычайно опасное сочетание. Это был крупный мужчина с густыми жесткими волосами, у которого плечи были настолько широкими, что, казалось, его сюртук вот-вот лопнет по швам. Он распечатал письмо, которое Венденхейм прислал из Лондона, и начал его читать. Восхитительный красноватый оттенок постепенно заливал его щеки, пока судья не стал похожим на готовый взорваться котел.

– Ну вот! – воскликнул он. – Очень хорошо, когда министерство внутренних дел вмешивается в наши дела после того, как мы уже во всем разобрались.

Кембл улыбнулся и, не дожидаясь приглашения, сел.

– Подозреваю, что мистер Пиль считает убийство в большой степени компетенцией министерства внутренних дел, – язвительно заметил Кембл. – Особенно если оно не раскрывается на протяжении нескольких месяцев.

– Ах, так, значит, речь об убийстве? – Лодри вернул письмо Кемблу и сел. – В прошлом году, когда велось дело, никто и слышать об этом не хотел.

– Да, это, несомненно, подозрительная смерть. И новый герцог приказал мне докопаться до сути. Он считает, что вторая пара глаз не помешает. – Кембл произнес это так, чтобы его слова не были похожи на вопрос. – Мне сказали, что вас пригласил в имение герцога местный констебль утром, в день смерти Уорнема. Вы осмотрели тело, обнаружили признаки, связанные с отравлением нитратом калия, и опросили доктора, который рискнул высказать мнение, что герцог принял слишком много лекарства против астмы. Все это правильно?

– Если вам это известно, зачем нужно было меня беспокоить? – недовольно проворчал судья.

– Новый герцог говорит, что у вас с доктором были разногласия по поводу того, чем считать этот случай: убийством или передозировкой лекарства. После проведения следствия мнение доктора восторжествовало, так?

– Так.

– Могу я спросить вас, мистер Лодри, – немного подумав, заговорил Кембл, – опрашивали вы или нет двух джентльменов, которые гостили в Селсдоне в тот вечер, – сэра Гарольда Хартселла и лорда Литтинга?

– Я хотел это сделать, – откровенно признался Лодри, – но они отбыли на рассвете, не подозревая о кончине герцога, – во всяком случае, так они заявили. Но позже, так как это была неестественная смерть, я поехал в Лондон побеседовать с джентльменами, но ничего от них не добился, за исключением сообщения о том, что в тот вечер в бильярдной было сильно накурено.

– Да, я тоже слышал об этом, – пробормотал Кембл. – Позвольте спросить, мистер Лодри, не было ли еще чего-нибудь, что вызвало у вас подозрения относительно причины смерти герцога?

– Мне показалось, что лондонские джентльмены что-то скрывают, – тихо сказал он, поежившись. – Вы же знаете, что члены высшего общества готовы пойти на все, чтобы избежать скандала, даже если это приведет к тому, что причина смерти останется нераскрытой.

– Совершенно верно! Вы намекаете на герцогиню, не так ли? По Лоуер-Аддингтону до сих пор еще ходят всякие разговоры.

– Все знают, что она вышла замуж против собственной воли, – ответил судья. – Быть может, в Лондоне это пока неизвестно, но доктору потребовалось совсем немного времени, чтобы выяснить, что леди не очень здорова и у нее проблемы с психикой.

Кембл подумал, что, увидев мужа лежащим мертвым на полу спальни, даже женщина с самыми крепкими нервами испытала бы потрясение, но не стал спорить, а вместо этого спросил, наклонившись вперед на стуле:

– Знаете, что привлекло мое внимание, мистер Лодри? Тот факт, что за последние десять лет в этом доме случилось три безвременных смерти. Я не стану уходить далеко и вспоминать первую герцогиню. Кстати, вы знаете, что ее погубило?

– Говорят, разбитое сердце. Тоска по умершему маленькому мальчику, – объяснил Лодри, и его голос стал совсем тихим. – Но врач, который проводил посмертное обследование, сказал, что у нее был инфекционный аппендицит, который мучил и отравлял несчастную леди.

– А-а, что ж, справедливо говорят – вырезать и выбросить, согласны?

Лодри неохотно согласился.

– А вторая герцогиня, – продолжал Кембл. – Еще одна трагедия! Не напомните, что случилось с ней?

– Мне кажется, вы прекрасно это знаете. – Судья с легкой неприязнью посмотрел на гостя. – Молодая леди неудачно упала с лошади во время охоты.

– Неудачно упала с лошади? – Кембл еще никогда не слышал такого мягкого определения. – А вам известно, как произошло это неудачное падение?

– Миссис Осборн сказала, что лошадь испугалась изгороди и бросилась в сторону. Бедная дама была вне себя от горя, потому что ехала впереди. Думаю, она считала, что спровоцировала девушку на маневры, к которым та не была готова, ей не хватило мастерства.

– Мне говорили, что вторая герцогиня обладала большой смелостью. Неужели она была плохой наездницей?

– Как я догадываюсь, она воспитывалась в городе, а верховая езда – это, как говорится, совсем другая история.

– Именно так, – согласился Кембл. – И настоящая трагедия, что погиб ребенок.

– Эта сторона дела осталась для меня непонятной. Впрочем, я же не доктор. Фактически я даже не был привлечен к расследованию, так как смерть считалась естественной.

– Прошу прощения? – Кембл почувствовал, как у него волосы на голове встали дыбом.

– Ребенок прожил еще несколько дней, – пояснил Лодри, широко разведя руками. – Молодая леди залечивала свои ушибы, а затем произошла трагедия. После этого у нее началась лихорадка – по женской части что-то пошло не так, и именно это ее погубило.

– Да, интересные и важные подробности, мистер Лодри. Захватывающая история. А кто проводил вскрытие? Осборн?

– Нет, тогда он еще не приехал из Оксфорда. Вероятно, это был доктор Фрит из Уиддинга, но он уже умер.

– Он был опытным?

– Да, безусловно, – кивнул Лодри.

– А Осборн? – Кембл с притворным смущением взглянул на судью.

– Осборн тоже отличный врач, – после некоторой заминки ответил Лодри. – Но он, возможно, больше руководствуется интуицией, чем наукой.

– Вы хотите сказать, что Осборн больше склонен находить то, что хочет найти семья, да? – осведомился Кембл.

– Я этого не говорил. Но он явно удовлетворял все капризы и прихоти Уорнема. Я никогда в своей жизни не видел такого количества порошков, пилюль и мазей.

Кембл не мог не согласиться, потому что своими глазами видел полную коробку лекарств.

– А какой она была, вторая герцогиня? – спросил он.

– Из хорошей семьи, благородного происхождения. Я никогда не слышал от нее грубого слова. – Лодри покачал головой. – Она была очень молода, и деревенские дамы души в ней не чаяли.

– И кто же именно? – поинтересовался Кембл.

– Гм… – Лодри на мгновение задумался, – например, жена священника.

– Миссис Хэмм?

– Нет, это было еще во времена предыдущего приходского священника, – Лодри, задумавшись, покачал головой, – но его имя вылетело у меня из головы. А еще миссис Осборн. И леди. Ингем – ее муж недавно купил ферму Норт-Энд. Она немного… прошу простить…

– Да, честолюбива, – договорил за него Кембл, и было видно, что Лодри расслабился в кресле. – Я это заметил. Мистер Лодри, расскажите, какой была третья жена герцога.

– О, тихая и очень нервная девушка, – с печальным видом ответил судья. – Я всегда считал, что она совершенно не подходит на роль герцогини.

– Вот как?

– Да, именно так, – грустно подтвердил Лодри. – Она была старшей дочерью лорда Орлестона. Его поместье к югу отсюда. Его младшие девочки вышли замуж, но леди Хелен не была красавицей, не стремилась к замужеству и, как говорили, много времени проводила в церкви и в саду.

– Тогда почему же она вышла замуж?

– Видите ли, Уорнем сделал ей предложение, потому что ее ему подставили, – ответил Лодри, пожав широкими плечами. – Как и у герцога, у Орлестона не было сына, поэтому все, чем он обладал, должно было перейти к племяннику. Я думаю, он хотел быть уверенным, что после его смерти – а это уже случилось – у девочки будет собственный дом. Но судьба распорядилась иначе и бедной девочки тоже уже нет.

– Говорят, она стала чересчур увлекаться опием.

– Я бы отметил, что в наше время доктора слишком часто назначают настойки опия и другие подобные снадобья.

– О чем вы говорите? Что именно она принимала?

– Я не помню, – снова пожал плечами Лодри. – Мне кажется, просто обычную мешанину из трав, опиатов и прочих успокоительных, которая вполне может быть приготовлена в цыганской повозке. Почти любой аптекарь продаст вам опий, сейчас им торгуют свободно, как джином.

– Святые небеса. Значит, вы полагаете, что герцогиня пристрастилась к наркотикам?

– Кто знает? – Лодри покачал головой. – Каждый месяц в одном только приходе Мидлсекс не меньше ста девушек умирают от приема слишком большого количества лекарств. Конечно, никто в этом не станет признаваться, однако это так. Чтобы прогнать свои тревоги, проще всего воспользоваться небольшой дозой опиата.

– И что вы этим хотите сказать, мистер Лодри? – Кембл с любопытством смотрел на судью. – Вы считаете, что доктор Осборн слишком часто прописывал успокоительные?

– Не больше, чем любой другой, – ответил судья. – Мы, разумеется, изучили содержимое его аптечки. Обнаружили, что отсутствует пузырек с настойкой опия, но его мать вспомнила, как что-то упало с подоконника и разбилось, когда она поливала фиалки. Правда, она не обратила на это внимания. Честно говоря, я сталкиваюсь с этим каждый раз, когда меня вызывают ознакомиться с химическими препаратами или записями доктора.

– Могла эта юная леди страдать депрессией? – Кембл постарался вернуть разговор к покойной герцогине.

– Позже все говорили, что она была подавлена своей бездетностью, ведь они были женаты довольно много лет, – печально кивнул Лодри. – Герцога это очень расстраивало, и, я уверен, она об этом знала. Откровенно говоря, когда я в последний раз видел ее, леди показалась мне совершенно больной.

– То есть как?

– Мне трудно объяснить. – Лодри смутился. – Признаюсь, я даже спросил, ест ли она. Но я никогда не думал, что она может стать самоубийцей, ведь она была очень набожной. И какая польза была бы от моих расспросов?

– Я понимаю. Никто не захотел излишне волновать герцога – бесплодная жена просто сделала ему одолжение и умерла.

– Погодите, сэр! – возмутился Лодри, и его глаза гневно вспыхнули. – Я делаю свою работу – так, как могу. Я считал, что смерть герцогини необходимо расследовать, и сказал об этом герцогу.

– Правда?

– Абсолютная правда! – Лодри пристально посмотрел на Кембла. – Но герцог ответил, что не желает сплетен. Он угрожал оставить меня без работы, если я буду настаивать. У меня создалось впечатление, что раз от девушки не было никакой пользы, то он решил ее похоронить – буквально и фигурально. Мне самому стало страшно от такого цинизма.

Кембл готов был с ним согласиться.

– И это одна из причин, по которой я не слишком усердно занимался делом о его смерти, – продолжал Лодри. – Возможно, герцогиня и убила его, но иногда я думаю, что он просто получил то, что заслуживал.

– Быть может, и так, мистер Лодри, – задумчиво произнес Кембл и, едва улыбнувшись, встал.

– Вот так, сэр. – Лодри тоже поднялся с кресла. – Это все, что я знаю.

– Благодарю вас, мистер Лодри. – Кембл сдержанно поклонился. – Новый герцог будет чрезвычайно благодарен вам за неоценимую помощь.

Позже в этот вечер сбылось предсказание Стэттона и действительно началась гроза. Не в состоянии уснуть, Гарет лежал в постели, прислушиваясь к звуку дождя – на этот раз затяжного, а не обильного, с порывистым ветром ливня. «Господи, – пришло Гарету в голову, – ведь перед сбором урожая дождь совсем не нужен».

Ощущая необъяснимое беспокойство, он встал с постели, надел халат, зажег лампу у стола для чтения и, взяв один из сельскохозяйственных журналов Уотсона, стал рассеянно листать его. Кое-что в журнале теперь имело для него смысл, но это были первые шаги, как на корабле, когда учишься ходить по палубе в шторм, не теряя равновесия.

Если Гарет поначалу не собирался возвращаться в Селсдон, то теперь он уже начинал все больше и больше ценить это место. Гарет рассчитывал пробыть в Селсдоне совсем недолго, но затем изменил свое решение. Имение нуждалось в тщательном уходе, и Гарету все время приходилось подключать свои способности продумывать и принимать правильные решения. У него многое получалось, и он гордился собой. Возможно, работа была не такой ощутимой, как отправка судов с грузами по всему миру, но, как открыл для себя Гарет, управление огромным имением не так уж сильно отличалось от управления большой судоходной компанией.

Мистер Уотсон был явно удивлен практичностью Гарета и его способностью очень быстро осваивать все тонкости бухгалтерского дела. Покойный герцог Уорнем ограничивался лишь тем, что тратил большие средства на поддержание плодородия и постоянного дохода. Более основательные дела, связанные с перспективой – например такие, как ремонт Ноулвуд-Мэнора, – десятилетиями откладывались. Исключением стала только молотилка, на приобретении которой настоял Уотсон. У Гарета все больше возрастало желание увидеть, во что может превратиться имение, если относиться к нему как к коммерческому проекту.

Однако, несмотря на всю важность предстоящих дел, сельскохозяйственный журнал Уотсона не мог полностью завладеть вниманием Гарета. Его мысли отвлекались и витали совсем в другом месте – они возвращались к Ноулвуд-Мэнору и маленькой беседке у озера. В тот день во время разговора с Антонией его захлестнула волна гнева по отношению к Уорнему. Он до сих пор все это держал внутри. Самовлюбленный мстительный человек. Он бессовестно лгал, скрывал от всех друзей и родственников то, что сделал на самом деле – отнял у Гарета часть юности и, несомненно, укоротил жизнь его бабушки.

И даже теперь, когда Гарет закрывал глаза, шум дождя снова возвращал его на борт корабля. Гарет все еще ощущал зловоние, исходившее от разгоряченных, немытых тел матросов. Он помнил, как ходил голодным и вынужден был есть протухшую пищу. Он помнил жестокие штормы. И часто вспоминал, как, будучи ребенком, по-детски плакал, тоскуя по бабушке и по своей прежней жизни в Лондоне, где его любили и понимали. Если бы его дедушка был жив, то к этому времени Гарет, наверное, уже стал бы преуспевающим коммерсантом или ювелиром. А быть может, ростовщиком. Но даже последняя профессия, с точки зрения Гарета, была достойной.

Словно вызванный мыслями Гарета, над домом, на этот раз совсем близко, раздался еще один раскат грома. Не в силах совладать с собой, Гарет подошел к окну. Ему не пришлось долго ждать следующей вспышки. На этот раз он был очень внимателен и точно знал, кого ожидал увидеть. Слава Богу, стена была пуста.

Но ведь это совсем не означало, что Антония не напугана, верно? Может быть, пока он здесь стоял, прижав ладони к холодному стеклу, она, впав в прострацию, бродит по дому и тоскует по своим детям. И в эту ночь не будет миссис Уотерс, которая может спасти ее, – горничная болеет, ее кашель немного успокоился благодаря знаменитой опиумной настойке доктора Осборна, но все горло обмотано фланелью.

Отвернувшись от окна, Гарет, упершись рукой в бедро, пересек комнату. Он с трудом сдержал себя от импульсивного желания пойти к Антонии, понимая, что ему не следует этого делать. Они и так слишком сблизились, подружились, даже больше… Возможно, для Антонии было легче всего довериться ему, положиться на него, вместо того чтобы бежать в противоположном направлении – подальше от Селсдона, сплетен и воспоминаний.

Внезапно снова загрохотал гром, на сей раз настолько сильно, что в окнах задребезжали стекла. Гарет выскочил за дверь и прошел до половины коридора, прежде чем осознал, что собирается сделать, а к тому моменту, когда достиг поворота в коридор, ведущий к апартаментам герцогини, уже не мог заставить себя вернуться обратно и, окончательно забыв обо всем на свете, бросился вперед. Антония была одна, и если не спала, то ей наверняка было страшно. Гарет вошел через гостиную, которая была погружена в темноту, осторожно приблизился к дверям в спальню и в нерешительности замер. Нужно ли постучать, чтобы Антония смогла надеть халат? Или просто проскользнуть внутрь, надеясь, что она сладко спит? Хотя нельзя сказать, что они еще не видели друг друга без одежды.

Открыв дверь, Гарет увидел свет одинокой свечи, горевшей в глубине комнаты. Антония стояла у окна с раздвинутыми шторами. Она скрестила руки на груди и опустила плечи, словно хотела спрятаться в самой себе. Ее ноги были босыми, длинные волосы тяжелыми волнами ниспадали до талии, и в сумрачном свете она была похожа на призрак – мучительно прекрасный плод его воображения.

Он тихо шепнул ее имя, и Антония сразу обернулась. Ее лицо походило на грустную маску, но когда она увидела Гарета, ее взгляд смягчился и глаза сразу превратились в прозрачные озера.

– Гейбриел, – прошептала она, без раздумий бросившись в его объятия. – Гейбриел, мой ангел.

Крепко прижав ее к своей груди, он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и в этот момент ему пришла мысль, что еще неизвестно, кто кого успокаивает. Казалось, Антония нашла свое место – возле него, на фоне его широкой груди она выглядела такой маленькой, такой нежной и такой… чистой. Гейбриел почувствовал, что беспокойство за нее ушло на второй план, а на первом плане была потребность в ней – потребность более глубокая и более сложная, чем простое вожделение. Но возможно, ему было необходимо, чтобы Антония в нем нуждалась. Возможно, потом, когда ей это больше не понадобится, когда она снова станет здоровой и сильной, она просто пойдет дальше, но сейчас…

Ему следовало прошептать ей на ухо что-нибудь ободряющее и тотчас отстраниться, а вместо этого он зарылся лицом в ее волосы и сказал:

– Антония, я так беспокоился, гроза…

– Гейбриел, – она слегка вздрогнула в его объятиях, – я чувствую себя такой глупой. Ну почему я должна быть такой? Это просто-напросто дождь – это же Англия, и от дождей невозможно избавиться, верно? Я очень хочу снова быть нормальным человеком.

– По-моему, ты совершенно нормальная. А кроме того, разве существует возможность выбора? Меньше чувствовать? Меньше любить? Ты могла бы прожить жизнь наполовину?

– Нет, – чуть дрожащим голосом ответила она и покачала головой, так что ее волосы скользнули по его халату. – Нет, я этого не хотела бы. Я просто никогда не думала об этом.

– Я думаю, Антония, что если ты кого-нибудь любишь, то любишь глубоко и безгранично, – тихо сказал Гейбриел. – Но даже самое глубокое чувство не в состоянии оградить нас от потери того, что нам дорого. Но мы должны продолжать жить. Именно это ты и делаешь – идешь дальше. Ты выбираешь наилучший из известных тебе путей. Не будь жестокой к самой себе, дорогая, мир и так достаточно жесток.

– Спасибо за твои слова. – Она с дрожащей улыбкой взглянула на Гарета. – Думаю, ты очень мудрый человек. Я… честно, просто не знаю, что делала бы без тебя.

Гейбриел заправил ей за ухо прядь волос, чувствуя, как его грудь сжимается от острой потребности оберегать Антонию; он погрузился еще глубже в этот бездонный колодец непрошеной любви. Он влюбился – это вполне подходящее определение того ужаса, который с ним приключился.

– Значит, ты вообще не спала?

– Нет, – покачала головой Антония, – я не могла, а на самом деле просто боялась идти спать, когда услышала гром. Я не могла рассчитывать на то, что сегодня ночью бедная Нелли придет выуживать меня из фонтана или стаскивать с крыши, понимаешь?

Обнимая одной рукой, Гейбриел повел ее к кровати, на которой одеяло уже было откинуто, а подушки беспорядочно сдвинуты.

– Ну вот, – сказал он, откладывая в сторону свой халат, – я полежу с тобой, пока не закончится гроза.

– Прошу тебя, не делай ничего такого, о чем потом будешь жалеть. – Она смущенно взглянула на Гейбриела. – Я знаю, что ты чувствуешь ко мне. Ты чувствуешь, что обязан…

– Ш-ш-ш! – Гейбриел притянул ее к себе. – Не разговаривать… Разве не это ты всегда говоришь? Не разговаривать. Не думать.

– Но мы же не сможем просто лежать? – тихо заметила Антония, словно прочитав его мысли. – Я попрошу у тебя большего. И ты дашь мне это.

Гейбриел знал, что она права, но у него не было сил уйти из комнаты, которая пахла гардениями и соблазном – пахла Антонией.

– Антония, ты хочешь, чтобы мы занялись сексом? – хрипло спросил он. – Это то, что поможет тебе забыться?

– Да, – поспешно ответила она и, высунув язык, легонько коснулась им уголка его рта. – По-моему, ты обладаешь талантом к этому.

– Господи, Антония, по-моему, я обладаю талантом все запутывать, – прошептал он.

Гейбриел поцеловал Антонию долгим, горячим поцелуем, скользнув языком в сладостную глубину ее рта. В ответ Антония, застонав, полностью раскрылась для него.

Гейбриел провел руками по ее вискам и погрузил пальцы в волосы, говоря себе, что хочет просто успокоить ее, хотя в душе понимал, что это ложь. Услышав глубокий вздох Антонии, он почувствовал, как член наливается теплом и кровью, и она, словно поощряя, просунула язык к нему в рот. К собственному изумлению, Гейбриел задрожал, как ненасытный жеребец, и это была ошибка – еще один шаг по той дорожке, на которую ни одному из них не следовало ступать. Антония прижалась к нему гибким теплым телом, и Гейбриел сдался. Со всеми ошибками можно будет разобраться завтра или в другой день, а эта ночь предназначена для любви.

Продолжая целовать Антонию, он слегка приподнял ее, и она обхватила его руками за шею. Ее язык снова коснулся его языка, и горячая волна желания захлестнула Гейбриела. Он безумно хотел Антонию, и она хотела его – разумеется, лишь ради удовольствия и успокоения, которые он мог дать ей, а не ради чего-то иного.

Взяв ее руками за талию, Гейбриел поднял Антонию и специально прижал к своему возбужденному члену, чтобы она могла узнать, что он чувствует, чтобы поняла, что делает с ним. Быть может, он надеялся, что Антония откажется, но его надежды не оправдались.

– Пойдем в постель, Гейбриел, – взмолилась она, оторвавшись от его губ.

Он опустился вслед за ней на постель и крепко обнял.

– Ну вот видишь, теперь гроза до тебя не доберется.

Антония придвинула свои бедра ближе к его мужскому естеству, доставив ему несказанное удовольствие. Гейбриел старался об этом не думать, а просто слушал ее дыхание, пытаясь вспомнить, с какой целью пришел сюда, но было уже слишком поздно – своими ласками Антония сбила его с толку. Он оказался недостаточно сильным, чтобы удержаться и не накрыть рукой теплую округлую женскую грудь, и в ответ услышал, как Антония издала тихий, слегка вибрирующий горловой звук удовольствия.

– Гейбриел, я хочу тебя, – прошептала Антония манящим, слабым голосом, и ее руки потянулись к завязкам на вороте ночной рубашки.

– Антония, – хрипло отозвался он, слегка сжав ей грудь, – я продолжаю убеждать себя в том, что следует положить этому конец – ради твоего блага.

– И ради твоего, – согласилась она. – Но… разве это нужно делать именно сегодня?

Гейбриел понимал, что должен сказать «да», но его естество нетерпеливо прижималось к соблазнительным ягодицами Антонии.

– Ты так хорош, Гейбриел. – Она снова требовательно покачала бедрами. – Ты так хорошо умеешь заставить меня забыться.

За окнами продолжал барабанить дождь, и внутри слегка освещенной комнаты Гейбриелу было легко поверить, что на всем свете существуют только они двое, и невозможно отрицать, что все вокруг наполнено теплотой и интимностью. И безусловно, в эту ночь он пришел сюда именно за этим.

Не желая слишком долго размышлять на эту тему, Гарет провел рукой по ноге Антонии, а потом медленно поднял ночную рубашку большим пальцем, одновременно скользя другими пальцами по нежной коже. Он поднял рубашку выше бедер, обнажив очаровательные круглые ягодицы, а потом неторопливо потянулся вперед и, проведя рукой вниз по животу Антонии, почувствовал, как она дрожит от предвкушения. Он поцеловал ее в шею и слегка потерся носом, продолжая опускать пальцы к мягким завиткам между ног. Он мягко поддразнивал Антонию, пока она тихо не застонала и не раздвинула ноги, чтобы открыть себя для его ласк.

– А-ах! – вырвался у нее вздох, когда его пальцы пробрались глубже.

Стягивая с Антонии рубашку, Гейбриел, едва касаясь кожи, продолжал целовать ее в шею от скулы до изящной ямки у плеча. Он почувствовал, что от его прикосновений она становится все более мягкой и влажной, и ему захотелось перевернуть ее и войти в нее. Но, зная, что этого делать нельзя, Гейбриел нашел центр ее желания и начал слегка поглаживать его кончиком пальца.

– Гейбриел? – едва слышно прошептала Антония.

– Ш-ш-ш! – снова сказал он, целуя ее за ухом. – Не разговаривать, помнишь? Можешь только мурлыкать от удовольствия. – Гейбриел почувствовал, как она с трудом сглотнула, почувствовал, как ее тело прижалось к его телу, полностью покоряясь ему. – Представь себе, что не существует ничего, кроме тебя и этого восхитительно приятного местечка у тебя между ног.

– И?..

– И не разговаривай, – снова повторил он. – Я хочу, чтобы ты думала только о своем теле, о своем удовольствии.

– Но я хочу, чтобы ты был во мне, – попросила Антония. – Пожалуйста, позволь мне почувствовать…

Гейбриел понял, что Антония готова принять его, совершенно готова, и осторожно вошел в нее всего на дюйм, чтобы дать время свыкнуться с новым ощущением.

– Г-Гейбриел? – снова прошептала она.

– О Боже! – Не в силах остановиться, Гарет погрузился чуть глубже. – Ты в порядке?

– Да, – кивнула Антония.

– Прижмись ко мне, – скомандовал он и затем более решительно двинулся еще глубже в нее, соединяя ее тело со своим. Антония застонала, и Гейбриел, снова потянувшись, чтобы погладить ее, почувствовал, что она дрожит от желания. – Вот так, – похвалил он ее, – а теперь впусти меня поглубже, раздвинь ноги и позволь я тебя поласкаю.

Антония всем телом дрожала в его объятиях, а Гейбриел старался не двигаться и дать возможность своему присутствию в ней и горячим ласкам довести ее возбуждение до предела, пока она не начала задыхаться и бесконтрольно содрогаться. Наступившее для Антонии освобождение было мощным и полным. Довольный тем, что предусмотрительно сдержал себя, Гейбриел ощущал, как она дрожит, пока удовлетворение не прокатится по ней и она не замрет в его объятиях.

Антония вернулась обратно на землю, чувствуя слабость и удовлетворенность.

– О, Гейбриел, – прошептала она, – это было… просто замечательно.

– Это ты замечательная. – Он ласково поцеловал Антонию в шею.

– Гейбриел, а ты… ты?.. – Она слегка прижалась к нему бедрами.

– Это не имеет значения, – ответил он. Осторожно положив Антонию на спину, Гейбриел встал перед ней на колени.

– Ну-ка давай снимем это. – Он взялся за подол ее ночной рубашки, которая уже сбилась на талии, и Антония, приподнявшись на несколько дюймов, дала возможность снять ее с себя.

При тусклом свете свечи было видно, как Гейбриел голодным взглядом пожирает ее тело, и Антония нетерпеливо потянула его вниз, на себя.

– Теперь ты, – шепнула она.

– Терпение, дорогая. – Стоя на коленях, Гейбриел взял в ладони ее лицо и страстно поцеловал.

В ответ на его поцелуй Антония, нырнув языком к нему в рот, затеяла игру с его языком и с огромным удовольствием ощутила, как волна дрожи пробежала по телу Гейбриела.

– М-м-м, вот так, – сказала она, когда Гейбриел снова отстранился. – Сделай это… только не языком, а… ну, ты понимаешь.

– Не нужно спешить, Антония. – Гейбриел улыбнулся ее настойчивости. – Ночь длинная, и гроза все еще неистовствует. – Наклонив голову к ее груди, он полностью втянул в рот розовато-коричневый кружок и провел языком по болезненно затвердевшему соску.

Антония беспокойно пошевелилась и протянула руку, намереваясь покрутить роскошные светлые локоны Гейбриела, но он, глядя на нее сияющими глазами, поднес ее руку к губам и почти с благоговением поцеловал раскрытую ладонь, а потом, неожиданно, шрам на ее запястье. Смутившись, Антония попыталась забрать свою руку и спрятать уродливые отметины, но он ее не отпустил.

– По-моему, ты прекрасна. – Глядя ей в глаза, Гейбриел продолжал целовать ее руку. – Прекрасен каждый твой дюйм, каждый шрам, каждая веснушка.

– У меня… нет веснушек, – пробормотала Антония, почти загипнотизированная его взглядом, а когда он языком легонько лизнул ее ладонь, у нее перехватило дыхание.

А потом, все еще не отрывая от нее взгляда, Гейбриел поднес ко рту ее указательный палец и осторожно втянул в себя, и тогда что-то внутри Антонии перевернулось, она почувствовала, как горячая стрела желания глубоко вонзилась в ее сердце.

Антония с нетерпением подняла ногу и ею потянула Гейбриела вниз, к себе, но он рукой крепко прижал ее ногу обратно к мягкому покрову постели и, занявшись другой грудью, ласкал ее, все настойчивее вытаскивая из Антонии желание, словно это была тонкая и прочная шелковая нить. Антония задышала чаще, и Гейбриел с поцелуями двинулся вниз, сначала запечатлев их между грудями, потом на животе, а потом и еще ниже.

Оказавшись у Антонии между ног, он просунул туда ладони, чтобы развести ей бедра, а затем легким толчком колена раздвинул их еще шире.

– Антония, я хочу сделать это так. Ты позволишь? – охрипшим голосом спросил Гейбриел, глядя на нее.

Плохо представляя себе, на что она соглашается, Антония кивнула. Пристально глядя на нее из-под полуопущенных ресниц, Гейбриел теплыми изящными руками надавливал на внутреннюю сторону бедер, пока Антония полностью не раскрылась и не оказалась вся на виду. Не в силах выдержать его взгляд, Антония откинула голову назад на подушку. Если не считать того легкого развлечения днем в Ноулвуд-Мэноре, Антония никогда не подозревала о том, что одно человеческое существо может вызвать в другом такой поток восторга и желания.

Когда Гейбриел слегка дотронулся до нее языком, все ее тело вздрогнуло и кровь прилила к щекам, а когда затем он повторил это более решительно, Антония чуть не упала с кровати, испустив вопль истинного восторга.

– Гейбриел? – вскрикнула она тихим голосом.

Он взглянул вверх, но не отпустил ее, а, крепче прижав ее бедра к мягкой постели, удержал Антонию и снова обжигающим, голодным взглядом окинул все ее тело, вызвав в ней трепет.

– Прошу тебя, Гейбриел, просто… – Антония сделала неопределенный жест рукой.

– Что, милая? Я должен… остановиться? Ты этого хочешь?

– Нет, – с трудом переведя дыхание, хрипло ответила Антония. – Не останавливайся, Гейбриел. Ни в коем случае не останавливайся.

С довольной улыбкой Гейбриел нагнул голову, глубже просунул язык и, услышав, как Антония всхлипнула, скользнул одним пальцем внутрь ее. Антония осознала, что тихо стонет; умелые пальцы Гейбриела и дразнящий язык доставляли ей удовольствие и в то же время мучили ее, заставляя желать еще большего.

Гейбриел погрузил в нее еще один палец, а языком нежно, но ощутимо стал водить по ее женскому бугорку, подведя ее, дрожащую, к самому краю обрыва, и несколько долгих, восхитительных мгновений ласкал ее языком и руками. Никогда прежде Антония не испытывала такого наслаждения. Она вцепилась руками в одеяло, словно старалась не потерять связь с действительностью, а потом выгнулась на постели, как распутница, и стала умолять Гейбриела дать ей освобождение, бормоча его имя:

– Гейбриел… Гейбриел… Гейбриел…

Он погружался все глубже и решительнее, задерживаясь на том сокровенном месте, и с каждым разом уводил ее все выше и выше, пока Антония наконец не взорвалась в экстазе и ее тело спазматически не сжалось от неповторимого блаженства.

Снова вернувшись к действительности, Антония увидела, что Гейбриел стоит на коленях у нее между ног и смотрит на нее таким страстным взглядом, которого она никогда раньше у него не видела, – собственническим и требовательным, и ей захотелось полностью принадлежать ему хотя бы в этот чудесный, неповторимый миг. Она больше не слышала грозы, для нее существовало только «здесь» и «сейчас», и еще невероятная близость между ней и Гейбриелом, и Антония снова прошептала его имя.

– Антония, я хочу тебя, – отрывисто произнес он.

Она взяла в руки его плоть, и Гейбриел издал звук, похожий… на что-то среднее между шипением и стоном.

– Иди ко мне, иди в меня – прошептала она. – Не лишай меня радости доставить тебе удовольствие.

Гейбриел услышал ее слова, и крошечная неуверенность, которая вдруг возникла у него, исчезла.

– Не останавливайся, – шепнула Антония, когда их тела соединились. – Не думай.

Но он уже и не мог – невозможно было остановить неминуемое. Он вжался в теплую женскую плоть, и ему показалось, что они слились воедино и их соединяет какая-то неподвластная ему сверхъестественная сила.

Антония полностью раскрылась для него и, погладив по ягодицам, обхватила за талию, что-то тихо приговаривая. Это было не просто удовольствие и не просто секс, Гейбриел утонул в ней, позабыв обо всем на свете.

Открыв глаза, он взглянул на Антонию и понял, что смотрит ей в душу. Глаза, когда-то принадлежавшие потустороннему миру, сейчас были необычайно ясными и переполненными удивлением и благодарностью. Гейбриел двигался внутри Антонии, наслаждаясь ее женской мягкостью и страстным, настойчивым желанием доставить ему удовольствие, а ведь раньше все было наоборот.

Внутри его разжалась какая-то пружина и подбросила его вверх. Гейбриел старался удержаться, мечтая продлить момент истинного блаженства, но не смог. Освобождение неожиданно накатилось на него мощной волной. Он хотел выйти из Антонии, но на мгновение опоздал и остатки его семени пролились на ее кремовое бедро, когда его тело сжалось и содрогнулось.

Тяжело, прерывисто дыша, Гейбриел опустил голову и ждал, когда придет в себя. Все было прекрасно, изумительно, великолепно, кроме одной маленькой ошибки.

– О, Антония, милая, – прошептал Гейбриел, упершись локтями в постель, – я старался быть осторожным.

– Все в порядке, Гейбриел, – успокоила она его. – Все будет хорошо.

– Будем надеяться, – немного подавленно сказал Гейбриел.

Вытянувшись на кровати, он откатился на край и, приподнявшись на локте, пристально взглянул в лицо Антонии, интересуясь, о чем она думает.

Если – упаси Боже! – его семя пустило корни, Антонии придется связать с ним свою судьбу, и для нее это будет еще один брак, которого она не выбирала, еще одна кирпичная стена, ограничивающая ее жизнь и желания. Боже правый!

В конце концов Гейбриелу все же удалось улыбнуться Антонии и беззаботно покрутить прядь ее шелковых волос. Однако то, что они сейчас сделали, никак нельзя было назвать беззаботным. Для Гейбриела это был переломный в жизни момент, момент пылкой страсти и высшего осознания.

– Гейбриел? – Антония взяла в ладони его лицо. – Пожалуйста, не переживай!

– Я не переживаю, – усмехнулся он.

– И не лги мне, – добавила она. – Я иногда все еще бываю не в себе, это правда, но дурочкой я была только один раз.

– Ты права, – пробурчал он. Его взгляд смягчился, Гейбриел повернул голову и, поцеловав Антонию, потерся губами о ее ухо. – Я переживаю.

– Ты такой большой. – Повернувшись к Гейбриелу, Антония положила голову ему на грудь под подбородок. – С тобой я чувствую себя… в безопасности, Гейбриел. Если произойдет худшее… если твои страхи окажутся правдой… неужели это так ужасно?

Она чувствует себя в безопасности. Вот как?

– Ужасно для тебя, милая? Или для меня? – Он рассмеялся.

– Для меня это не будет ужасно, – ответила она.

– Послушай меня, Антония. – Он неистово сжал ее. – Я тебе не нужен. Имей дело с себе равными – такой совет всегда мне давал дедушка. И он был прав.

– А ты… мне не ровня?

– Ты же знаешь, что нет. Тебя воспитывали, чтобы ты стала тем, кем я никогда не был. У тебя есть права по рождению, на которые я никогда не мог претендовать.

– Это неправда. – Ее взгляд скользил по его лицу.

– Антония, – тихо заговорил Гейбриел, тщательно подбирая слова, – на протяжении трех лет я жил здесь, в Селсдоне, но никогда не был одним из этих людей. И если я на одну секунду забывался, то обязательно кто-нибудь – Уорнем, его жена или слуги – жестко напоминал мне об этом. Так неужели ты на самом деле… полагаешь… – Он не закончил фразу и только покачал головой.

– На самом деле я думаю… что? – Она положила руку ему на грудь.

– Неужели ты думаешь, что твои друзья и родственники согласятся с тобой? – С грустной улыбкой он погладил ее по щеке. – Тебе хоть на мгновенье приходила мысль о том, что они сочтут меня неподходящим для тебя?

– Но… ты герцог, – ответила Антония. – А герцогу общество может простить почти все.

– Внешне, вероятно, да, – легко возразил Гейбриел. – Но чего это стоит? Хочу ли я, чтобы общество принимало меня только из-за неожиданного поворота судьбы? В другом случае эти люди просто не захотели бы знаться со мной.

– Гейбриел, внутри тебя сидит такая обида. – Антония грустно и с пониманием посмотрела на него. – Это разбивает мне сердце.

– Но иногда боль, Антония, может быть и полезным чувством. – Он перевернулся на спину и прикрыл рукой глаза. – Боль может служить побудительным мотивом, подталкивать к стремлению стать человеком.

– Так случилось с тобой?

– Пожалуй, да. Я хотел сам управлять своей судьбой. Я не хотел больше никогда зависеть от чьей-либо милости. – Антония придвинулась к нему ближе, и Гейбриел прижал ее к себе и убрал руку с глаз. – По-моему, гроза кончилась, и дождь, вероятно, тоже скоро перестанет.

– Гейбриел, если хочешь, можешь идти. Со мной все будет хорошо. Как ты сказал, все худшее уже позади.

– Да, пожалуй, – нехотя согласился он, не имея никакого желания вставать с постели и оставлять Антонию одну. Ее рука поглаживала волосы на его груди, а маленькое теплое тело прижималось к нему. Это было блаженство. Почти неосознанно он протянул руку вниз и натянул на них измятое покрывало.

– Гейбриел, – Антония потерлась об него носом, – как ты узнал, что влюблен? Как это – быть влюбленным?

– Я… Прости? – Ее вопрос озадачил Гейбриела, и он поднял голову, чтобы посмотреть на Антонию.

– Она заставляла твое сердце биться неровно? Ты чувствовал, что не способен спать или есть? – пожав плечами, пояснила Антония.

Ксантия. Она имела в виду Ксантию.

– Нет, ничего такого не было, – ответил Гейбриел. – Просто у меня возникло чувство, что мы должны быть вместе. Это, так сказать, была судьба.

– Но это не похоже на любовь, – пробормотала Антония.

– Я ее любил, – как бы защищаясь, сказал Гейбриел. – Возможно, это было не так, как когда все летит вверх тормашками, когда сходят с ума от любви. Это было постепенное осознание того, что так будет лучше всего.

– Лучше всего для вас обоих? Ты не чувствовал себя ниже ее, несмотря на то что ее брат аристократ?

Гейбриел открыл было рот, собираясь ответить, но ничего не сказал, задумавшись над вопросом Антонии.

– Ротуэлл не такой, как другие аристократы, – наконец заговорил он. – Они все трое выросли в ужасных условиях и ничего не имели. Знаешь, они тоже остались сиротами, и их отправили на Барбадос в семью, которой они не были нужны. Думаю, в этом у нас было много общего.

– Понимаю, – сказала Антония слегка дрожащим голосом, лежа у него на груди. – Был у тебя главный момент? Момент, когда ты понял, что хочешь жениться на ней?

Гейбриел долго не отвечал, а потом признался:

– Это было в грозу. Не в такую, как сейчас, а в ураган. Мы оказались одни в конторе компании, возле места для кренгования, и решили, что умрем. Я сам прежде много раз готовился к смерти – жизнь на море того требует, – но с Зи такое было впервые. Ураган валил деревья и хлопал ставнями. Маленькие ялики выбрасывало из океана как морские водоросли. Один угол нашей крыши болтался на ветру. В конце концов мы спрятались за какой-то мебелью, и я… – Он замолчал.

– Что? Продолжай.

– Не могу. – Он смущенно покачал головой. – Я говорю слишком откровенно.

– Понимаю, – мягко сказала Антония. – Честь женщины и все такое. Зная тебя, Гейбриел, я легко могу представить себе, что произошло.

– Давай просто скажем, что я сделал то единственное, что умел делать, – признался Гейбриел. – И, честно говоря, я… считал, что это кое-что значит. Но когда наступил день и ураган утих, Зи снова стала сильной и уверенной в себе. Она больше не нуждалась во мне. На самом деле она вообще никогда во мне не нуждалась.

– Гейбриел, то, что было у нас сегодня ночью… кое-что значит, – прошептала Антония и, взяв его руку, прижала к своей груди у сердца. – Я… не знаю, что именно, но… когда дождь прекратится и настанет утро, я все еще буду нуждаться… – Она внезапно замолчала и глубоко вздохнула. – Я всегда буду благодарна тебе, – закончила она.

– Антония, мне не нужна твоя благодарность, – снова сказал он, а потом привлек к себе и поцеловал в макушку. – Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Я знаю, – отозвалась она сонным голосом. – Я это знаю, Гейбриел.

Обнявшись, они погрузились в беспокойный сон, и пока дождь шумел в водосточных трубах и приближалось утро, каждый из них думал о том, что могло бы быть.

Глава 14

Набережная Портсмута была погружена в темноту, и тяжелый специфический запах соли и морских водорослей наполнял ночной воздух. Свернув в узкую, вымощенную булыжником улочку, шикарный экипаж резко остановился перед трактиром. Гейбриел услышал, как начинающийся прилив со зловещим звуком «хлюп-шлеп-хлоп» ударяет о каменную стену гавани, и по его спине побежали мурашки.

Железный фонарь, раскачивающийся на кронштейне над входом в трактир, бросал тусклый свет на дорогу и на четверых сомнительного вида парней, стоявших у стены. Самый крупный из них оттолкнулся от стены ногой, обутой в сапог, и не спеша направился к экипажу.

– Вы, должно быть, Уорнем? – спросил он через окошко.

– Да, – прошипел герцог и, достав кошелек, протянул мужчине банкноту.

– И где он? – Мужчина засунул деньги в карман куртки.

– Там. – Жестом руки в перчатке герцог указал в глубь экипажа и стиснул зубы. – Просто уберите его с глаз моих долой, и чтобы он больше никогда не увидел Англию. Понятно?

Рассмеявшись низким скрипучим смехом, мужчина распахнул дверцу экипажа, и только тогда Гейбриел понял, что происходит.

– Нет! – закричал он. – Подождите… сэр! Я хочу… к бабушке! Позвольте мне уйти. Позвольте мне вернуться!

– А-ах, хочешь к бабуле, да? – Мужчина двинулся, словно собираясь схватить Гейбриела за шиворот.

– Нет, подождите! – Гейбриел вцепился руками в дверную раму. – Остановитесь! Ваша светлость, вы не можете разрешить им забрать меня!

– О, ты так думаешь? – Уорнем поднял сапог и каблуком сильно ударил по дверной раме, разбив Гейбриелу костяшки пальцев. Мальчик завизжал от боли и разжал руки, а мужчина быстро обхватил его за талию и задом наперед поднял себе на бедро, словно мешок с картошкой.

Когда они отошли, Уорнем высунул голову из экипажа и прокричал им вдогонку:

– Боишься воды, да? Что ж, тебе будет чего бояться, еврейский выродок.

К третьему дню болезни Нелли Уотерс уже не терпелось, как старому боевому коню, ринуться в бой. Она готова была пойти к хозяйке под любым предлогом: забыла достать шпильки миледи, ей нужно подобрать белье для понедельничной стирки. Но все невнятные объяснения были бесполезными, Антония не желала их слушать, а увидев Нелли, тотчас поворачивала ее кругом и снова отправляла наверх в кровать.

Однако во время последнего такого вторжения Нелли удалось прихватить с собой полный мешок чулок для штопки и иголки с нитками. Возвращаясь к себе в комнату, она увидела Джорджа Кембла, который поджидал ее в коридоре у дверей спальни, прислонившись к дверному косяку.

– Ах, миссис Уотерс, доброе утро! Вижу, вы быстро поправляетесь.

– Не слышала этого от миледи, – раздраженно огрызнулась горничная. – Что вы хотите от меня, мистер Кембл? Надеюсь, вам известно, что здесь спальни служанок?

– Правда? – деланно удивился Кембл. – Это возбуждает! Быть может, мне повезет и я хотя бы мельком увижу ваши точеные лодыжки, миссис Уотерс, в этих очаровательных коричневых башмаках, которые вы, очевидно, так любите.

Мистер Кембл не заметил мешка с чулками, и миссис Уотерс, нанеся ему неожиданный удар по уху, с удовольствием услышала, как он громко щелкнул зубами.

– Боже правый, миссис Уотерс! – И Кембл предусмотрительно сделал шаг назад. – Это же была шутка! Просто шутка!

– Знаете, в последние дни у меня, к сожалению, пропало чувство юмора, – бросила миссис Уотерс. – А теперь всего наилучшего вам и вашему развязному языку, сэр. Я прикована к постели – на тот случай, если вы этого еще не слышали.

– Мне чертовски не хочется получать от вас этим мешком, когда вы будете сильной и здоровой. – Кембл потер ухо, стараясь восстановить слух. – Знаете, миссис Уотерс, я думал, что мы с вами великолепно поладим. Сейчас мне реально нужна ваша помощь…

– Знаю я таких, как вы, мистер Кембл, – предостерегающе оборвала его Нелли. – Вы явились сюда, чтоб все выпытывать и создавать неприятности, поэтому…

– Совершенно верно! – перебил ее Кембл. – Я думаю, что вы, должно быть, уже страшно скучаете и готовы на небольшое приключение.

– Приключение? – Слегка попятившись, миссис Уотерс с подозрением взглянула на него.

– Приключение и немного моего специального лекарства для больных. – Кембл полез в карман и, чуть вытащив за горлышко свою серебряную фляжку, подразнил ею Нелли. – Но помилуйте, дорогая, не здесь же, не в коридоре?

С несколько виноватым видом взглянув в оба конца коридора, миссис Уотерс открыла дверь в свою комнату и жестом пригласила Кембла зайти.

В комнате было только одно кресло и одна чайная чашка, поэтому Кембл был вынужден, отказавшись от аристократических замашек, сесть на край кровати миссис Уотерс и пить прямо из фляжки. Комната помещалась под самой крышей, но кровать на четырех ножках, ситцевые занавески и потертый, но красивый аксминстерский ковер делали ее уютной. Когда Нелли села напротив Кембла за небольшой стол красного дерева в кресло, казавшееся старинным и удобным, ее начал мучить кашель и она для поддержания сил сделала большой глоток из чайной чашки.

– Итак, сэр, что за приключение у вас на уме? – полюбопытствовала миссис Уотерс, когда от дорогого бренди боль в горле прошла, а настроение улучшилось.

– Итак, – Кембл лучезарно улыбнулся, – я хочу узнать ваше мнение по весьма деликатному вопросу. Дело касается одной из вещей – возможно, той единственной вещи, о которой я ничего не знаю.

– О-о-о! – Миссис Уотерс в полном недоумении посмотрела на него. – И что же это может быть такое?

– Ну, это женские дела, – помолчав, смущенно ответил Кембл.

– Женские дела? – Недоумение превратилось почти в подозрение. – Что значит «женские дела»? Мы же говорим не о лентах для шляп, правильно?

– Боюсь, вы правы, – подтвердил Кембл. – Я имел в виду… гм… функционирование женского организма.

– Мистер Кембл, – миссис Уотерс нахмурилась, – честно говоря, я не думаю…

– Мадам, вы хоть немного представляете себе, насколько неприятна для меня эта задача? – со стуком поставив фляжку, сухо спросил Кембл. – Я стараюсь помочь вашей хозяйке. Разве стал бы я интересоваться такими вещами, если бы мне это было не нужно?

– Нет, наверное, – подумав, ответила миссис Уотерс.

– Чудесно. Итак, – с нетерпением продолжил Кембл, – я хочу, чтобы вы рассказали мне, что происходит с женщиной, если она забеременела. Первые признаки беременности?

– Ну, во-первых, она, естественно, начинает прибавлять в весе, – слегка покраснев, ответила миссис Уотерс.

– Всегда? – уточнил Кембл. – С самого начала? А бывает, что ей нездоровится?

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Некоторые испытывают тошноту, но, как правило, не с самого начала.

– Но это обязательно бывает?

– Как правило, да! – ответила миссис Уотерс. – Моя сестра Энни с первым ребенком в течение трех месяцев буквально не отходила от раковины, а потом чувствовала себя превосходно. А некоторые бедняжки страдают весь срок, хотя так бывает редко.

– И в этом случае женщина сначала может худеть?

– Такое возможно, – подтвердила миссис Уотерс.

– А какие еще признаки? – допытывался Кембл. – У женщины прекращаются месячные, не так ли?

– Да, – кивнула горничная, густо покраснев. – Это самый первый признак.

– А прекращение месячных может быть вызвано другими причинами?

– Да, конечно, – подтвердила миссис Уотерс. – Возрастными. Болезнью. Сильными переживаниями.

– А депрессией?

– Что ж, думаю, такое тоже возможно. – Миссис Уотерс нахмурилась. – Особенно если она много потеряла в весе.

– Еще один приятный момент! – воскликнул Кембл. – Некоторые женщины помешаны на своем весе, верно? Я не хочу сказать, что они голодают, чтобы иметь хорошую фигуру, – скорее их преследует навязчивая идея.

– Я слышала рассказы о женщинах, которые голоданием доводили себя до смерти, это правда, – согласилась с ним миссис Уотерс. – Но я никогда не понимала для чего и никого из них лично не знала.

– Итак. – Кембл задумчиво постукивал пальцем. – Может ли значительная потеря веса вызвать нарушение цикла?

– Разумеется. Таким способом природа не позволяет женщине забеременеть, если та слишком худа или больна и не сможет выносить ребенка. Как я всегда говорю, природа знает, что делает.

Открутив крышку фляжки, Кембл в задумчивости сделал маленький глоток и пробормотал:

– Так что же было вначале? Курица или яйцо?

– Прошу прощения?

Кембл снова наклонил фляжку над чашкой миссис Уотерс.

– Если женщину начинает тошнить и у нее прекращаются месячные, то откуда она знает, что причина этого – беременность?

– Если она замужем и здорова, то в этом можно быть уверенной. – Теперь миссис Уотерс пришла в полное замешательство. – В других случаях нужно некоторое время. Пожалуй, месяца три. Тогда доктор уже сможет прощупать плод в матке. Двигаться ребенок начинает гораздо позднее.

– Спасибо вам, – поблагодарил Кембл, убирая фляжку в карман. – Огромное спасибо. Вы оказали мне неоценимую услугу.

Миссис Уотерс от удивления вытаращила глаза и откашлялась в носовой платок.

– Неужели? Но это было совсем просто.

Кембл направился было к дверям, но по дороге вспомнил еще что-то и обернулся:

– Миссис Уотерс, могу я спросить, не знаете ли вы, кто мог быть горничной у предыдущей леди здесь, в Селсдоне?

– Видите ли, я слышала, что Масбери упоминала о ней, – подумав, ответила миссис Уотерс, – но, к сожалению, не смогу вспомнить имя.

– Миссис Масбери, – протянул Кембл. – Полагаете, она хорошо знает эту даму?

– Полагаю, да. По-моему, она из тех же мест, что и последняя герцогиня.

– Превосходно! – Кембл потер руки. – Благодарю вас миссис Уотерс. Вы просто восхитительны.

Гарет не виделся с Антонией с того самого момента, как незадолго до рассвета покинул ее постель, но в полдень нашел ее в гостиной. Она сидела за украшенным позолотой секретером и писала письмо, повернув голову к солнцу, которое превратило пряди ее волос в сияющее золото. Антония выглядела очень сосредоточенной и даже не слышала, как Гарет вошел в комнату.

Некоторое время он молча смотрел на нее. Антония очень хороша собой, но теперь она притягивала его не только своей красотой. Он вспомнил, как прошедшей ночью было приятно держать ее в объятиях, как ему не хотелось уходить, вспомнил ту неописуемую близость, которая возникла между ними. Гарет ожидал, что реальная ситуация, в которой оказалась Антония, укрепит его решимость, но теперь он вдруг обнаружил, что ему не хватает смелости.

Он понял, что способен лишь на то, чтобы смотреть, как Антония своей быстрой рукой что-то пишет на листе бумаги. Он был влюблен в нее по уши, и не было смысла изображать что-то иное. Единственное, что нужно решить сейчас, так это как быть дальше. Поступит ли он правильно или окажется эгоистом? И что значит «правильно»? Сегодня Гарет был растерян. Вопросы, которые прошлой ночью Антония задавала ему о Ксантии, заставили его заглянуть в себя. Его чувства к Антонии сильно отличались от тех, что он испытывал прежде, и были намного сложнее. Здесь не было места неудовлетворенности или разочарованию, которые он ощущал в отношениях с Зи, а была лишь глубокая уверенность в том, что ему нужна именно эта женщина. Внешне нежная и хрупкая, она, как начинал понимать Гарет, по сути, совсем не была такой. Взяв шляпу под мышку, он тихо приблизился и шепотом произнес:

– Пенни за то, что угадаю твои мысли.

Антония от неожиданности приоткрыла рот и схватилась за сердце.

– О Господи, Гейбриел! Я задумалась, да?

– Пишешь одному из своих расстроенных почитателей в Лондоне? – пошутил он, с легкой улыбкой заглянув через плечо.

– Как ни странно, но все эти проходимцы, видно, разбежались. – Она с улыбкой взглянула на него. – Интересно, может это быть как-то связано с тем, что в имении появился новый герцог?

– Вряд ли я мог отпугнуть их, – сказал Гарет, взяв ее руку в свои. Но потом вдруг понял, что Антония, конечно, права.

– Я напишу отцу, Гейбриел, – тихо сказала она. – Напишу ему… что приеду. Я обязана сделать то, что он просит, приехать в Лондон и отпраздновать с ними рождение ребенка. Возможно, я побываю с отцом на нескольких светских балах и посмотрю, как меня примут. Я знаю, за моей спиной будут шептаться, но, быть может, сплетни кончатся. Но, кроме этого… я больше ничего не стану обещать.

Гарет вдруг почувствовал себя так, словно у него оборвалось сердце, а пол закачался под ногами, и не знал, что сказать.

– Значит, ты передумала, – наконец удалось ему выговорить. – Когда ты уезжаешь?

– Думаю, мне следует выехать сразу же, как только Нелли будет к этому готова. – Взглянув вверх, она встретилась взглядом с Гаретом. – Я… стала мешать тебе, Гейбриел. И пожалуйста, не говори, что это не так. А кроме того, мне нужно купить новые платья. Мой траур закончился.

– Да, я понимаю, – медленно произнес Гарет.

– Спасибо тебе, Гейбриел, – мягко сказала Антония. – Ты дал мне силы и уверенность в себе. Ты заставил меня почувствовать, что… я действительно имею право решать собственную судьбу. Я могу возражать отцу и, возможно, снова могу жить. Ей-богу, наверное, мне действительно не нужно запираться в деревне или в Бате подобно вдове, еле волочащей ноги.

– Нет, ты вдова с парой прелестных стройных ножек. – Гарет заставил себя улыбнуться. Он все еще держал шляпу и с трудом сдерживался, чтобы не скомкать ее. – Думаю, они прекрасно послужат тебе, когда ты будешь вальсировать в Лондоне.

Несколько мгновений Антония вопрошающе смотрела на Гарета, но затем это выражение исчезло, словно она его стерла.

– Ты меня искал? – спросила Антония, меняя тему разговора. – Я сейчас тебе нужна?

«Да, – хотелось ему ответить, – ты нужна в моей постели, в моем сердце, в моем доме, где бы он ни находился».

Ее неожиданный отъезд оказался событием, которого Гарет не предвидел. И если, отвлеченно говоря, это было мудро, то в действительности все было совсем не так. Гарету вдруг захотелось попросить Антонию остаться, захотелось взять обратно все умные и высокопарные слова и просто отдать себя в ее распоряжение.

Антония все еще смотрела на него, ожидая ответа на свой вопрос.

– Нет, я просто бродил по дому, – солгал Гарет. – Все в порядке. Я просто искал…

– И взял с собой шляпу? – Антония быстро встала на ноги и легко поцеловала его в щеку. – Знаешь, Гейбриел, думаю, нам следует быть честными друг с другом, верно?

– Ну да. Разве мы не договорились? – Он чуть заметно улыбнулся. – На самом деле я собирался спросить тебя, не пойдешь ли ты со мной на прогулку.

– С удовольствием, – ответила Антония. – Подождешь, пока я сменю обувь?

– Антония, – Гарет взял ее за локоть, – ты не обязана идти.

– Но мне этого хочется. – Склонив голову набок, она пристально посмотрела на него: – Куда ты собирался пойти?

– К павильону в оленьем парке. – Он потупился, снова почувствовав себя двенадцатилетним мальчиком. – Но мне… честно говоря, не хотелось идти туда одному.

– Я буду рада составить тебе компанию. Мне там нравится. – Антония ободряюще сжала ему руку и пошла к дверям. – Встретимся в парадном зале.

Через несколько минут Гарет увидел, что она стремительно спускается по лестнице в немного болтающемся на ней старомодном платье из зеленоватого муслина с растительным рисунком и в наброшенной на плечи зеленой с желтым оттенок шали.

– Я решила надеть что-нибудь яркое и удобное, – с сияющими глазами сообщила Антония. – И это… была единственная вещь, которую я смогла быстро надеть без помощи Нелли. А что у тебя в корзине?

– Холодный ленч, как мне сказали. – Улыбнувшись, Гарет подал Антонии руку. – Миссис Масбери считает, что я часто забываю поесть днем.

– Пикник! – засмеявшись, воскликнула Антония. – Как чудесно! – Она взяла его под руку, и они через оранжерею вышли в парк.

В этот день в воздухе уже чувствовалось дыхание осени, и, если внимательно присмотреться, кое-где в густой листве фруктового сада, окружавшего парк Селсдона, можно было увидеть проблески красного и золотого. Фруктовый сад выходил к лесной полосе, а ниже был расположен олений парк.

Тропу, которая вела к оленьему парку, найти было не трудно – за ней следили, как и за дорогой в Ноулвуд-Мэнор.

– В детстве я часто здесь ходил. Павильон у нас с Сирилом был любимым местом для игр. Мы превращали его в свой замок и устраивали шуточные сражения, защищая его. А иногда он служил нам амфитеатром, и мы разыгрывали какую-нибудь из пьес Шекспира – но не «Ромео и Джульетта», заметь, а какую-нибудь из более кровавых.

– Я сама нашла эту дорожку. – Слегка опираясь рукой на его локоть, Антония с улыбкой взглянула на Гарета. – Уорнем никогда не упоминал о ней, и, думаю, это было к лучшему, потому что у меня оставалось место, где я иногда могла спрятаться.

Некоторое время они шли молча. На спуске дорожка стала более узкой, а листва более густой. Это было красиво, но в то же время, когда лес окружил их, закрыв небо, им стало немного не по себе. Гарет смотрел вверх и думал о маленькой Беатрис. Антония время от времени тоже смотрела вверх на зеленый полог, но ничего не говорила.

– Ты думаешь о Беатрис? – нарушил тишину Гарет. – Я спросил об этом потому… что сам думаю о ней.

– Всегда, – тихо ответила Антония, глядя на него с мягкой улыбкой. – Она никогда не покидает моих мыслей и моего сердца, Гейбриел. Я до сих пор глубоко и очень остро переживаю потерю, ощущаю чувство вины. Печаль никогда не оставляет меня, но у меня появилась надежда, что, быть может, когда-нибудь я смогу во всем разобраться… Придет день, когда я смогу понять, что никакие мои слова или поступки – ни молитвы, ни наказания – не вернут мне моих крошек. Как бы ты это назвал? Покорность судьбе?

– Мудрость, – ответил Гарет. – Я назвал бы это «мудростью», Антония. И возвращением на праведный путь.

– Да, возможно, так и есть, – пробормотала она, чуть сжав ему руку. – Возможно, я возвращаю Богу то, что всегда принадлежало ему.

– Да, но что касается чувства вины, – продолжат Гарет, – то, надеюсь, ты хорошенько подумаешь над этим, начиная следующую часть своей жизни. Ты не должна считать себя ответственной за… поведение вздорного, самовлюбленного болвана.

– Ну и ну! – с удовлетворением откликнулась Антония. – Никогда не слышала лучшей характеристики Эрика.

Гарет постарался улыбнуться ей, и они снова некоторое время шли молча, пока Антония не заговорила.

– Расскажи мне еще о скорби, – попросила она, – о скорби евреев.

Гарет не знал, сможет ли что-то объяснить, потому что у него были только детские воспоминания.

– После похорон семья возвращается домой, чтобы общаться с ушедшим из жизни и молиться за него. Это продолжается в течение семи дней. Считается, что это период самого глубокого горя.

– Семь дней?

– Да. И в это время никто не должен выходить из дома, – продолжал Гарет. – Могут приходить знакомые скорбящих, чтобы помолиться и поговорить об ушедшем, но это все. Скорбящие при этом едят самую простую пищу, не могут наслаждаться ванной и даже носить обувь. Мы занавешиваем зеркала и убираем со стульев подушки. Нам не положено ни работать, ни даже думать о работе, и мы зажигаем особую поминальную свечу. Это время начать собственное исцеление и освятить память того, кто нас покинул. – Он заметил, что Антония с удивлением смотрит на него, и понял, что где-то в середине своего рассказа перешел с местоимения «они» на «мы». Возможно, это было вообще характерно для его жизни – вечная путаница и непонимание, к кому он на самом деле принадлежит.

– Для меня это похоже на удовольствие, – тихим, дрожащим от волнения голосом сказала Антония. – Ощущать поддержку в горе… Не могу этого представить.

– Когда я был мальчиком, то думал, что сидеть смирно очень скучно, – признался Гарет. – Но теперь, став взрослым, я понимаю, насколько это мудро. Да, это своего рода «удовольствие». В затихшем доме никому не придет в голову отвлекать близких покойного от их горя или грустных мыслей.

– Гейбриел, ты на удивление хорошо осведомлен для человека, который не почитает религию.

Они спускались с холма в сторону павильона и расположенного за ним маленького озера, и Гарет почувствовал необъяснимое напряжение.

– Все, кого я знал, Антония, были евреями, – тихо сказал он. – Но мне не позволили быть евреем. Я знаю, моя мать желала только хорошего, но…

– О, Гейбриел, я совершенно уверена в этом. – Антония внезапно остановилась и, повернувшись, посмотрела на него. – Просто она не могла знать, что умрет такой молодой, и предположить, что твой отец не вернется домой. О, я хорошо понимаю, что мать не может всего предвидеть и подготовить своего ребенка ко всем жизненным невзгодам. Ты не должен плохо думать о ней.

Гарет кивнул и пошел дальше, но уже более медленным шагом. Ему не хотелось спускаться к подножию холма и еще меньше хотелось продолжать дальше этот разговор, который касался той его «части», которая «была сердита на мать». Гарету казалось, что из-за матери он болтается в подвешенном состоянии между двух миров, не принадлежа ни к одному из них.

Он пнул ногой сгнивший грецкий орех и ощутил некоторое облегчение, услышав, как он громко ударился о дерево.

– Антония, я понимаю, моя мать всегда все делала из любви ко мне, к моему отцу. Но для маленького мальчика существуют более важные вещи, чем его место в окружающем мире. И более понятные. И, откровенно говоря, я думаю, что мои бабушка и дедушка и их вера оказали на меня большее влияние. Я уверен, что эта вера принесла бы мне огромную пользу.

– Ты веришь в то, во что верили они? – В ее вопросе был лишь любопытство и ни малейшего намека на осуждение.

– Иногда, Антония, я не знаю, во что верю. – Гарет остановился, чтобы убрать с дороги колючую ветку шиповника. – Для меня дело даже не в вере. Дело в создании общества добрых и честных людей.

Она, нагнувшись, прошла под веткой и, обернувшись к нему, слабо улыбнулась:

– Наверное, я понимаю это лучше, чем тебе кажется, Гейбриел.

Решив, что зашел слишком далеко и пора закончить этот разговор, Гарет немного ускорил шаг и сквозь деревья увидел впереди павильон, а за ним озеро.

Павильон был круглым и со всех сторон открытым. Купол павильона поддерживали семь ионических белых каменных колонн, а в его основании было три ступени из белого мрамора. Прежде в нем стояли шезлонги и кресла, а теперь тут не было ничего, кроме грубо сколоченной деревянной скамьи и кучи высохших листьев.

Антония почувствовала нерешительность Гейбриела задолго до того, как они дошли до конца дорожки, но когда павильон стал хорошо виден, Гейбриел зашагал, как солдат в атаку. Он совсем не производил впечатления человека, который пришел сюда, чтобы полюбоваться зеленью.

– Он красивый, правда? – спросила Антония, когда Гейбриел наконец остановился. – Красивый, но немного вычурный.

Гейбриел ничего не ответил. Постояв несколько секунд, он двинулся дальше, и они вместе поднялись по ступенькам. Поставив корзину миссис Масбери, Гейбриел направился к противоположной стороне павильона, а Антония некоторое время молча наблюдала за ним.

Он держался напряженно, и его походка была неуверенной, что было совсем для него нехарактерно. Свою шляпу Гейбриел, очевидно, забыл в Селсдоне, и сейчас легкий ветерок с озера шевелил его золотистые волосы. Гейбриел подошел к самому краю павильона и уперся одной рукой в колонну, а другую руку положил на бедро, откинув назад полу куртки. Он смотрел через озеро в том направлении, где когда-то стоял сарай для лодок, а теперь была только груда гниющих досок, которые постепенно сползали в озеро, увлекая за собой осевшую крышу.

Антония знала, что Гейбриел думает о смерти Сирила. Именно здесь сын и наследник Уорнема умер во время семейного пикника – во всяком случае, такую историю Нелли узнала внизу у слуг. Муж Антонии не говорил, что виноват в этом Гейбриел и что он сделал это умышленно, из зависти и злости. Однако теперь, лучше узнав Гейбриела, Антония понимала, что такое было совершенно невозможно. Несмотря на его сухую, официальную манеру поведения, сердце этого человека было чрезвычайно добрым.

С момента своего прибытия в Селсдон Гейбриел был очень внимателен к ней, хотя у него не было никаких причин создавать себе лишние трудности и любой другой на его месте мог быть жестоким. Он почти без сомнений принял заявление Антонии о том, что она невиновна в смерти Уорнема. Любимая женщина Гейбриела только что вышла замуж, разбив ему сердце. Он приехал в Селсдон и занял место, которого – Антония была в этом уверена – не желал. И несмотря на все это, он тем не менее приоткрыл частицу своего сердца для Антонии. Вероятно, он не мог полюбить ее так, как ей того хотелось в юности, но он был очень нежен и заботлив. И мужское желание, которое она в нем будила, тоже скорее всего шло от его доброты.

Единственное, что она могла сделать, – это ответить ему тем же. Антония медленно шла по высохшим листьям, которые устилали мраморный пол, плохо представляя, что сказать. Очевидно, у Гейбриела была веская причина прийти сюда, и Антония понимала, что он должен разобраться во всем сам.

По-видимому, услышав, что она приближается, Гейбриел обернулся, не отрывая руки от колонны, и протянул другую руку, словно приглашая Антонию подойти. Улыбнувшись, Антония подошла к нему, и Гейбриел обнял ее за талию, а затем его теплая сильная рука легко соскользнула ей на бедро.

– До чего красивое озеро, – тихо произнесла Антония. – Почти как зеркало. В нем можно увидеть отражение облаков и нависших над ним ветвей. – Гейбриел ничего не сказал, и она продолжила: – Когда я только приехала в Селсдон, я обычно ходила сюда гулять одна. Наверное, для меня это был уход от реальности. Я представляла себе, что вхожу в воду – такую приятную, чистую, зеркальную воду – и… растворяюсь в ней, становлюсь единым целым с ней, ее составной частью, и все мои невзгоды исчезают.

– Не нужно говорить такие вещи. – Его голос стал напряженным от волнения, а рука, лежавшая на бедре Антонии, напряглась. – Это все равно что желать себе смерти, Антония. Ты не должна больше никогда даже думать о чем-либо подобном.

– Нет-нет, это совсем не то, Гейбриел, – поспешила успокоить его Антония, покачав головой. – Я никогда не связывала эти мысли со смертью. Я представляла себе это просто… как блаженство, наверное. Прости. Не могу понять, почему я об этом заговорила.

– Если у тебя такие фантазии, значит, ты неясно мыслишь, Антония. – Он обернулся и пристально посмотрел на нее.

– Нет, ничего подобного.

– Ты должна пообещать, что, если такое повторится, ты сразу же скажешь мне.

– Тебе?

– Да, – не задумываясь ответил Гейбриел, а потом слегка дрогнувшим голосом добавил: – Или кому-нибудь другому. Например, Нелли или своему брату. Обещай мне, Антония, – потребовал он с непонятной настойчивостью.

– Да, я обещаю. Прости, Гейбриел, я не хотела тебя пугать.

Он снова ушел в себя, Антония почувствовала это, потому что его взгляд опять стал туманным и почти отрешенным. Не зная, что делать, Антония подошла к скамье и расчистила ее, но садиться не стала, а, подчинившись интуиции, вернулась к Гейбриелу и положила руку ему на талию. Резко обернувшись, он снова взглянул на Антонию.

– Гейбриел, – тихо заговорила она, – может быть, хочешь рассказать мне об этом? О смерти Сирила?

Он отрицательно покачал головой.

Несколько мгновений Антония размышляла, имеет ли право вмешиваться. Она знала, каково это, когда из лучших побуждений пристают с расспросами и советами.

– Знаешь, я думаю, ты должен это сделать, – в конце концов сказала она, стараясь быть твердой. – Ведь у тебя была какая-то причина привести меня сюда, не так ли? Не для того же, чтобы просто любоваться природой?

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Гейбриел заговорил.

– Антония, ты действительно собираешься уехать?

– Я просто хочу сделать то, что будет лучше для нас обоих, – немного помолчав, ответила она. – Я не хочу быть тебе в тягость. У меня есть семья. У меня есть… люди, которые по-своему обо мне заботятся. Что ты хочешь от меня услышать? Скажи, и я это повторю.

Прищурившись от солнца, Гейбриел посмотрел на небо.

– Наверное, что мы всегда будем уважать друг друга. Что мы будем… друзьями. Всегда, Антония. Друзьями, которые способны сопереживать. И… скучать друг о друге, с любовью вспоминать друг друга.

– О, Гейбриел, это просьба, которую так легко исполнить, – шепнула она, положив руку ему на грудь.

Он снова перевел взгляд на воду, и в его глазах опять появилось отрешенное, страдальческое выражение.

– Сирил утонул, – глухим голосом произнес Гейбриел после долгого молчания. – Он утонул. Там. – Уверенно подняв руку, он указал на середину озера. – Я… его ударил. Я не собирался этого делать, но сделал. А потом он просто… умер.

– Понимаю, – протянула Антония. – А вы были в лодке? Или плавали?

– Я не умею плавать. – У него перехватило дыхание. – Я так и не научился. – Гейбриел не отрывал взгляда от озера, которое, казалось, притягивало его к себе.

– Не умеешь плавать?

– Да, – признался Гейбриел. – Вода… пугает меня. Я научился скрывать это, научился держать себя в руках.

Гейбриел боится воды? Антония не могла в это поверить. Он больше года провел на море и теперь управляет судоходной компанией. Он целую жизнь прожил на палубах, в доках, на пристанях Вест-Индии. Как может такой человек бояться воды?

Взяв Гейбриела за руку, Антония подвела его к старой скамье.

– Я хочу, чтобы ты сел. Мне нужно задать тебе вопрос.

Он запустил пальцы в светлые волнистые волосы, но все же сел.

– Я совсем не собирался этого делать. – Его голос стал совсем безжизненным. – Я им говорил. Это был просто несчастный случай.

– Да, ты не кажешься мне человеком, который может намеренно ударить кого-то, – постаралась успокоить его Антония.

– Ты ошибаешься. – Он обернулся и вызывающе посмотрел на нее. – Я намеревался ударить Джереми… В тот момент мне просто хотелось убить его.

– Джереми? – Антония недоуменно сморщила лоб.

– Лорда Литтинга, племянника герцогини.

– О-о! – Раза два или три Антония встречала Литтинга, а последний раз видела его в день смерти мужа, когда лорд приехал провести вечер в Селсдоне. – Я была плохо знакома с ним, но вполне могу представить себе, что могло возникнуть желание отделаться от него.

– О, Антония, в то время он был просто мальчиком, – чуть ли не теряя терпение, возразил Гейбриел. – В нем было много озорства. Он был немного хвастливым, какими часто бывают старшие мальчишки. Но он был… не злым, а просто самоуверенным и глупым.

– Пусть так, – согласилась Антония, не веря в то, что это была правда. – И вы втроем играли?

– Мы катались на весельной лодке. – Гейбриел снова указал на воду вдали: – Вон там.

– Катались на лодке, когда ты не умел плавать? – резко спросила Антония. – Но это же неумно.

– Я не хотел идти, – тихо ответил он и провел рукой по лицу. – Я не хотел, но вокруг было много народу. Собралась вся семья герцогини. Я даже не предполагал, что меня пригласят, но в последнюю минуту Сирил упросил мать и она уступила ему. Других сверстников у Сирила не было, и самым близким к нему по возрасту был Джереми.

– Итак, тебе было двенадцать. А Сирилу сколько? Одиннадцать?

– Почти двенадцать, – глухо ответил Гейбриел. – А Джереми… по-моему, четырнадцать. Ему захотелось покататься на лодке, но все мужчины уже изрядно выпили, поэтому Джереми решил, что с ним должны пойти Сирил и я. Я отказался, и тогда он стал насмехаться надо мной и говорить, что я боюсь воды, – и это была правда. – Гейбриел стиснул зубы так, что у него свело челюсти.

– О Боже, – вздохнула Антония, – какими жестокими могут быть дети!

– Мне нужно было не соглашаться, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. – Обычно я не поддавался Джереми, ведь я был рослым, но кое-кто из взрослых – возможно, братья герцогини? – начал смеяться над тем, что я боюсь воды.

– А взрослые могут быть еще более жестокими, – добавила Антония.

– А потом кто-то из них заявил, что стоит взять и бросить меня в озеро, – с подавленным видом продолжал Гейбриел. – Он сказал, что это лучший способ научить меня плавать, а другой пошутил, что евреи, как колдуны, наверное, не тонут. Сейчас я понимаю: он просто не думал, что я его слышу, но… мне стало страшно, что они на самом деле это могут сделать. Для меня это было намного ужаснее, чем кататься на лодке с Джереми, поэтому… я сел в лодку.

– О чем только думали эти люди? – прошептала Антония.

Гейбриел чуть заметно пожал плечами.

– Джереми захотелось выплыть на середину озера. – Казалось, Гейбриел страшно устал, его голос был глухим и еле слышным. – Джереми и я сели у бортов, потому что Сирил был самый маленький и его мать настояла, чтобы он сел между нами. Но когда мы оказались посреди озера, Джереми встал и, широко расставив ноги, со смехом стал раскачивать лодку взад-вперед. Он хотел увидеть мой страх – и он его увидел. Вода заливалась через борта, я испугался. Сирил тоже очень испугался и начал пронзительно кричать.

– Боже правый, какие опасные шалости!

– Я только хотел остановить Джереми, – медленно покачав головой, прошептал Гейбриел. – Я хотел, чтобы Сирил перестал кричать. Поэтому вскочил и замахнулся… веслом на Джереми. Ей-богу, мне хотелось его ударить. Но Сирил… Должно быть, он тоже в тот момент встал. Весло попало ему по виску, и вслед за этим лодка… перевернулась. Я помню, что оказался под ней, но каким-то образом мне удалось выбраться. Я крепко цеплялся за лодку и за жизнь. Понимаешь, я не знал, что Сирил остался внизу.

– Наверное, он потерял сознание, когда упал в воду.

– Они сказали, что он потерял сознание от моего удара. Наверное, так и было, – признался Гейбриел. – Клянусь жизнью, я хотел ударить Джереми. Он доплыл до берега, а я, должно быть, кричал, потому что двое слуг бросились в воду, а братья герцогини спустили другую лодку. Но было уже… поздно. Все это время Сирил был под водой.

– А Джереми доплыл до берега, – повторила Антония, – И это зная, что ты не умеешь плавать и что Сирил под водой?

– Не могу сказать, о чем думал Джереми. Возможно, он был так же напуган, как и мы. Потом он действительно выглядел потрясенным. И совсем не отрицал того, что сделал. Но герцогиня могла видеть только то, что я ударил Сирила по голове. Она убедила себя, что я сделал это специально, что я только и ждал подходящего случая. Думаю… ей это было проще, чем обвинить собственного племянника.

– Боже мой, – прошептала Антония и сильно сжала руку Гейбриела. – Ты же был совсем ребенком.

– Только не для нее и Уорнема. Для них я был воплощением зла. Она рыдала и говорила, что я строил планы получить то, что принадлежало Сирилу, что я завидовал ему и давно собирался это сделать. Она корила себя за то, что недосмотрела и совсем забыла о том, что ради денег еврей пойдет на все. В то время я был совершенно несведущим. Господи, мне же было всего двенадцать лет. Теперь я понимаю, что уже тогда она боялась, как бы я не стал наследником. Но, Антония, как такая мысль могла прийти мне в голову? Я был никто, я жил там из милости. До того момента, пока Кавендиш не появился в моей конторе несколько недель назад, я даже представить себе не мог, что такое случится.

– Но они все время думали об этом, – заметила Антония. – Они не могли не думать.

– Для меня это ничего не меняло, – с тоской сказал Гейбриел. – Сирил был мертв, а я любил его. Он относился ко мне как к другу, несмотря на предрассудки окружающих. Для Сирила не имело значения, был я евреем, краснокожим или африканским пиратом. Ему просто нужен был товарищ для игр. Он был хорошим мальчиком с доброй душой, а я его убил. Это был несчастный случай, но он погиб от моей руки и я должен жить с этим каждый день. Уорнему не нужно было меня наказывать. Я не хотел, – всплеснул он в отчаянии руками, – получить права, по рождению принадлежавшие моему другу.

Антонии хотелось плакать – не только из-за Гейбриела, с которым обошлись так несправедливо, но и из-за Сирила, и, как ни странно, из-за покойной герцогини, которая потеряла ребенка и, вероятно, немного помешалась от горя. Антония могла ее понять.

– Это ужасно, – прошептала она. – Могу только догадываться, какая это тяжелая потеря для двенадцатилетнего мальчика. А потом ты лишился всего – бабушки и своего дома. И Уорнем специально отвез тебя в Портсмут – к воде, верно?

Гейбриел долго молчал, а потом снова заговорил тихим голосом:

– На следующее утро он пришел на рассвете и, схватив за шиворот, швырнул меня в свой экипаж. Он сказал, что устроит мне настоящие испытания и сделает мою жизнь невыносимой.

Антония прижала ко лбу ладони, представив себе весь ужас того, что случилось. Как это Гейбриел сказал о Портсмуте? «Когда я просто ходил по причалам, меня выворачивало наизнанку». Он был настолько наивен, что не боялся людей, а боялся только воды. Но Антония пришла к убеждению, что ему следовало бояться и людей. Он жил среди волков.

– Ты знаешь, на что похожа жизнь мальчиков, которые выходят в море на таких кораблях? – спросил Гейбриел, словно прочитав ее мысли, и, расставив ноги, уперся локтями в колени и обхватил голову руками. – Ты имеешь представление о тех… унижениях, которым они подвергаются?

– Нет, – отрывисто вырвалось у нее. – Но чувствую, что эта жизнь настолько отвратительна, что я не могу даже представить себе.

– Люди благородного происхождения не должны об этом знать. – Гейбриел, казалось, был не в силах взглянуть на Антонию. – Унижение подавляет в человеке все человеческое, превращает его в какую-то вещь, уничтожает его.

– Ты тоже благородного происхождения. И ты не уничтожен. Ты сильный и достойный человек, Гейбриел, – возразила Антония.

– Я знаю о мире гораздо больше, чем хотелось бы. – Он сжал пальцами виски, словно его мучила головная боль. – Киран – лорд Ротуэлл – понимает меня, хотя мы никогда не говорили об этом. Он может догадаться, какова была моя жизнь на «Святом Назарете». И, честно говоря, я не уверен, что их жизнь была намного лучше. Покойный Люк меня тоже понимал.

– Тебя… били?

– О Господи, да, – тихо ответил Гейбриел. – Но не так, как простых матросов. Они не хотели уродовать меня. Я был для них более ценным, я… радовал их. Ты понимаешь, о чем я говорю, Антония?

– Н-не уверена. – Стараясь поддержать его, она положила свою руку Гейбриелу на колено, но он дернулся в сторону, словно от удара, и Антония убрала руку. – Быть может, они хотели обменять тебя? – предположила она как самое страшное из всего того, что могло прийти ей в голову. – Или… продать, как африканского раба?

– Нет, – покачал он головой, – совсем не это.

Антония рассердилась на себя и на свою неспособность понять что-то, что, очевидно, вызывало у Гейбриела глубокие переживания.

– Я хочу понять, хочу узнать, что тебе пришлось пережить. Плохо это или хорошо, но это часть тебя, Гейбриел.

– Да, это часть меня. – Подняв голову, он долго смотрел на озеро, но не на Антонию. – Корабль неделями, а то и месяцами находится в море, – наконец заговорил Гейбриел. – Как правило, на борту нет женщин. Существует негласное правило, что офицеры и команда… могут использовать самых молодых и беспомощных моряков для своего… удовлетворения.

– Для удовлетворения? – повторила Антония, почувствовав, что ей становится плохо. – Я… не могу…

Гейбриел наконец повернул голову и посмотрел на нее. Его красивое лицо исказилось и превратилось в страдальческую застывшую маску.

– Антония, ты понимаешь, о чем я говорю? Или ты уже достаточно услышала, чтобы испытывать отвращение ко мне?

Антония покачала головой, чувствуя, как окружающий мир куда-то уплывает.

– Это называется мужеложство, Антония, – словно издалека донесся до нее голос Гейбриела. – Именно для этого моряки любят брать на корабль молодых матросов. Они их насилуют и издеваются над ними.

– Боже мой, – пролепетала Антония, чувствуя, что у нее начали дрожать руки. – Как… они могут это делать?

– Как? – переспросил Гейбриел, неправильно истолковав ее вопрос. – Они бьют и издеваются до тех пор, пока у тебя не остается сил и ты не превращаешься в… бессловесное существо, в бессильное, запуганное, которое они могут использовать для собственного удовольствия. И через некоторое время ты просто молча позволяешь им делать это. Ты учишься доставлять им удовольствие и становишься чертовски искусным в этом, потому что у тебя нет выбора. Только так можно выжить.

– О Господи! – Антония ощутила внезапный приступ тошноты. Прижав руку ко рту, она вскочила и бросилась к краю павильона. Насиловать детей! Несомненно, боль, которую ему приходилось испытывать, была непереносимой. Прислонившись к колонне, она согнулась почти пополам, и ее стошнило. Когда рвота прекратилась и Антония выпрямилась, Гейбриел взял ее под локоть.

– О Боже, я так виноват, Антония! Я не должен был… – заговорил он, и в его голосе слышалось страдание.

– Все… в порядке. – Она отвернулась. – Думаю, это мне следует извиняться. Пожалуйста, прости меня. Я… даже не представляла себе…

– Я обязан понимать, что можно тебе слушать, а что нельзя, – заметил он дрожащим от волнения голосом. – Ты благородных кровей, а я – нет. Я видел и делал много такого, о чем… не имею права тебе рассказывать.

– Гейбриел, – она положила руку ему на локоть, – не нужно обращаться со мной как с ребенком.

– Но, Антония, в этом отношении ты настоящий ребенок. – Он стиснул зубы. – Ты смотришь на мир по-детски – так и должно быть. Ты леди, зло и грязь не должны касаться тебя. А я… стал рассказывать тебе… Черт, я даже не знаю почему. Наверное, хотел вызвать у тебя презрение и отвращение ко мне.

Антония постаралась держать себя в руках, понимая, что дело совсем не в ней.

– Гейбриел, я не ребенок, – снова сказала она. – Прошу тебя, не нужно меня опекать и решать за меня, что следует, а чего не следует мне знать.

– Но это то, что должен делать мужчина, – возразил он и отвернулся. – Это мой долг.

– Тогда это чертовски неправильный долг, – бросила она и обошла вокруг колонны, так что он был вынужден снова видеть ее лицо. – Быть может, если бы отец не ограждал меня от грязи, то, столкнувшись с ней, я бы знала, как себя вести.

– Ты говоришь глупости, – буркнул Гейбриел.

– Если бы я знала, что такое порок, то, возможно, разглядела бы в своем первом муже обманщика и гуляку, каким он был на самом деле, – продолжила Антония. – Возможно, я не была бы такой наивной и не думал а бы, что у женатых мужчин не может быть любовниц. Наверное, я бы знала, что отцы иногда ради собственной выгоды выдают дочерей замуж и что ни в чем не повинные девочки могут умереть совсем маленькими…

– Не нужно, Антония. Не изводи себя. Это совершенно разные вещи.

– Ничего подобного! – не сдавалась Антония. – Это неотъемлемая часть того, почему женщины пребывают в блаженном неведении и оказываются беззащитными. Я не была готова к жизненным невзгодам, Гейбриел, и из-за этого пострадала. Вот почему я сломалась.

– Но теперь ты знаешь, что мужчина, с которым ты так охотно делила постель, был проституткой. Скажи честно, теперь тебе лучше? Лучше? – грубо спросил он.

– Нет! – огрызнулась Антония, задрожав от гнева. – Но на этот раз я по крайней мере знаю, с чем имею дело. Это будет честная и равная борьба.

Гейбриел посмотрел на нее с непередаваемой грустью, снова про себя выругался, а потом повернулся и вышел из павильона.

– Подожди, Гейбриел. – Взяв корзину, Антония поспешила за ним, но он не стал ждать и продолжал идти, явно демонстрируя свое безразличное отношение к ней – она ему была не нужна.

Решив, что не станет унижаться и бежать за ним, Антония села на мраморную ступеньку и поставила рядом корзину. Ее руки… нет, все ее тело – внутри и снаружи – дрожало. Никогда за всю свою жизнь она не испытывала такого яростного, еле сдерживаемого гнева. Но вместе с обрушившейся на нее бурей эмоций к ней пришло осознание того, что она ожила – ожила для боли и гнева, для возмущения несправедливостью. У Антонии возникло ощущение, что до этого она жила в эмоциональной пустыне, где нет иных чувств, кроме горя и безнадежности, а теперь боль снова вернулась в ее тело, которое все эти годы было словно окоченевшим от холода.

Гейбриел. Бедный Гейбриел. С комом в горле и со слезами на глазах Антония наблюдала, как он поднимается по холму и входит в лес. Но он так и не оглянулся.

Глава 15

Гейбриел шел в темноте по палубе, одной рукой нащупывая дорогу, а в другой неся оловянный поднос. Уже не в первый раз у него свело желудок, и он старался подавить тошноту. Капитанская каюта была немного впереди, и он найдя дверь, вошел.

Капитан Ларчмонт сидел за столом с картой, широко расставив ноги и поглаживал усы. Услышав, что дверь открылась, он поднял голову.

– Это мой чай, щенок? – прогремел он.

– Д-да, сэр, – прошептал Гейбриел. – С п-печеньем.

– Тогда поставь его, – приказал капитан. – Да не туда, черт возьми. Вот сюда.

Гейбриел с трепетом подошел к столу, быстро поставил поднос и попятился.

– А ты хороший, – усмехнувшись, пробурчал капитан, взглянув на Гейбриела. – Иди сюда.

Гейбриел приблизился на дюйм.

– Я сказал: иди сюда, черт тебя побери! – Ларчмонт так стукнул по столу огромным кулаком, что подпрыгнула чайная ложка.

Когда Гейбриел выполнил приказание, Ларчмонт, обхватив его рукой за талию, зажал между коленями.

– О, да ты белокурый и симпатичный, как девушка. – Капитан намотал на грязный мозолистый палец завиток светлых волос Гейбриела. – Скажи мне, парень, команда очень груба с тобой?

Гейбриел зажмурился и почувствовал, что у него выкатилась слеза, а Ларчмонт рассмеялся:

– Пожалуй, мне стоит держать тебя при себе. – Он косточками пальцев погладил Гейбриела по щеке. – Что скажешь на это? Настоящая постель? Немного больше еды? Никаких грубых, грязных матросов, постоянно хватающих тебя за задницу? Неплохо, да?

– Д-да, сэр.

– Эй, парень, побольше энтузиазма! – Ларчмонт со свистом расхохотался.

– Д-да, сэр, – повторил Гейбриел, на этот раз немного громче.

Встав, Ларчмонт начал расстегивать брюки, а когда Гейбриел отступил назад, капитан схватил его за волосы и пригнул лицом к столу.

– Спускай штаны, парень, – рявкнул он в самое ухо Гейбриела и навалился на него всем телом.

Ровно двадцать минут четвертого кухонные служанки закончили пить чай с миссис Масбери и встали из-за стола, забрав с собой грязные чашки и блюдца. Пора было начинать готовить обед. Миссис Масбери сняла скатерть и достала свои расчетные записи на вечер. Как заметил Кембл, эта женщина была привередливой в хорошем смысле слова и всегда соблюдала порядок.

Экономка была маленькой невзрачной женщиной, но Кембл уже успел понять, что в ее характере присутствует шеффилдская сталь.

– Могу я вам чем-нибудь помочь, мистер Кембл? – Она посмотрела на него через очки в проволочной оправе.

– Да, мадам, – с улыбкой ответил Кембл. – Я хотел спросить, не будете ли вы столь добры…

– …чтобы ответить еще на один ваш вопрос? – Она неодобрительно нахмурилась. – Похоже, вы битком набиты ими.

– Это правда. – Кембл попытался изобразить смущение, но у него просто вытянулось лицо. – Я от природы чрезвычайно любознательный, – сообщил он.

– И не только любознательный, – заметила экономка. – Продолжайте, мистер Кембл, но не раскрывайте своих секретов. Уверена, новый хозяин знает, что делает. Чем я могу вам помочь?

– Может быть, присядем? – Кембл отодвинул стул.

– Ну конечно, – ответила она, отложив в сторону очки.

– Меня интересует, что случилось с горничной, которая была здесь до миссис Уотерс. – Закинув ногу на ногу, Кембл изобразил одну из своих ослепительных улыбок.

– С мисс Пилсон? – удивилась экономка. – Она прибыла сюда служить третьей герцогине, а после трагической смерти хозяйки мисс Пилсон, по-моему, перешла к одной из ее сестер. Она очень долго служила в семье.

– Когда мисс Пилсон служила здесь, вы были с ней в хороших отношениях?

– О, разумеется. Она была очень доброжелательной и добросовестной.

Кембл задумался, как бы тактичнее задать следующий вопрос.

– Могу я спросить, мадам, мисс Пилсон когда-нибудь делилась с вами чем-либо сугубо личным?

– Не могу понять, на что вы стараетесь намекнуть, – немного обиженно отозвалась миссис Масбери.

– Абсолютно ни на что, уверяю вас. – Кембл слегка поднял руку. – Откровенно говоря, мне кажется, что у нее была очень беспокойная работа.

– Мистер Кембл, ведь на самом деле вы здесь не в качестве камердинера или секретаря, да? – после долгого молчания спросила миссис Масбери.

– Просто его светлость хотел бы кое-что выяснить. – Кембл улыбнулся еще шире. – А кто может разузнать все лучше, чем хороший камердинер? Или хороший секретарь, коли на то пошло?

Экономка немного помолчала, обдумывая его доводы.

– Вы должны знать, что я в Селсдоне относительно недавно. Я занимаюсь хозяйством и управляю всей женской прислугой, работающей по дому. Горничная леди мне не подчиняется. Я поступила на работу, когда мисс Пилсон уже была здесь, и мы с ней действительно подружились. Да, она очень беспокоилась за свою хозяйку. Герцогиня не была счастлива в браке.

– Она болела?

– Она пребывала в постоянном напряжении. Герцогиня была робкой и в обществе малознакомых людей всегда чувствовала себя неловко.

– А с людьми, которых знала? У нее были друзья?

– Всего несколько. Вы должны понимать, что в округе было не так много людей, равных ей по социальному положению. Но она получала удовольствие от общества местных джентри.

– Держу пари, что леди Ингем бывала здесь почти регулярно, – усмехнулся Кембл.

– Да, это так, – со слабой улыбкой подтвердила экономка. – И с ней часто приходила Мэри Осборн, мать доктора. Они обе души не чаяли в герцогине. Примерно в то же время, когда приехала я, Хэммы перебрались в Сент-Олбанс. Герцогиня и миссис Хэмм были близки по возрасту, но миссис Хэмм всегда приходила с мужем. Покойному герцогу, очевидно, очень нравилось их общество.

«О, похоже, что да», – подумал Кембл.

– Он был религиозным человеком? – задал вопрос Кембл, старясь сохранить серьезное выражение.

– Не особенно, – коротко ответила миссис Масбери, не вдаваясь в подробности.

– Правда ли, что покойная герцогиня употребляла много лекарственных средств? Особенно с настойкой опия?

– Я уверена, без них она не могла бы спать, – ответила экономка, снова слабо улыбнувшись. – Сначала их прописывал здешний доктор из Уэст-Уиддинга, а когда ее доктором стал вернувшийся после университета Осборн, то просто продолжил их выписывать.

– А мисс Пилсон тревожило то количество опия, которое в виде настойки принимала герцогиня?

– Да, конечно.

– Скажите, миссис Масбери, мисс Пилсон никогда не говорила вам по секрету, что у герцогини проблемы… гм… по женской части?

– Странные вопросы вы задаете, мистер Кембл, – проворчала миссис Масбери после долгой паузы. – Когда герцогиня начала терять вес – а она никогда не отличалась хорошим аппетитом, – мисс Пилсон призналась мне, что беспокоится за ее здоровье… У нее были женские проблемы.

– Может быть, герцогиня была беременна?

– Симптомы были, – ответила экономка. – Но мисс Пилсон имела все основания считать, что дело не в этом.

– Герцогиня консультировалась по этому поводу с доктором Осборном?

– О, сомневаюсь. – У миссис Масбери снова появилась та слабая, неуверенная улыбка. – Она больше обсуждала свои проблемы с подругами.

– Понятно, – протянул Кембл, постукивая пальцем по столу, и резко встал. – Миссис Масбери, я очень благодарен вам за помощь.

– Мистер Кембл, могу я узнать, ваши вопросы когда-нибудь закончатся? – поинтересовалась экономка, провожая его до дверей.

– Надеюсь на это.

Сидя в кабинете, Гарет механически подписывал огромную стопку писем, оставленную ему мистером Кемблом, очень сожалея о том, что сказал Антонии. В этот момент вошел в комнату Кембл, и Гарет искренне обрадовался его приходу, потому что устал от мучительного чувства вины.

– Добрый день, – поздоровался Гарет, бросив взгляд на Кембла. – Вы сегодня отлично выглядите.

– Да, спасибо, – буркнул Кембл, а потом подошел к окнам, выходящим в мрачноватую северную часть сада. Казалось, его обычная саркастическая манера поведения изменила ему и он погрузился в глубокие размышления.

Ощущая ужасную слабость, Гарет отложил перо и отодвинул от себя письма. Он не стал спрашивать Кембла, зачем тот пришел, его это не интересовало. Он просто был рад возможности отвлечься. Однако, скользнув взглядом по неприветливой комнате, в которую не заглядывало солнце, продолжал думать об Антонии. Он вспомнил, что, по словам Коггинза, она ненавидит выходящие на север комнаты Селсдона.

Антония. Боже правый! Гарет резко выпрямился. О чем он только думал, когда рассказывал ей обо всех этих ужасах? Он так живо снова пережил все это, что сомневался, сможет ли уснуть ночью; а каково будет Антонии, можно только догадываться. Антония была совсем неподходящим слушателем для подобных воспоминаний. Она мало знала жизнь, но так много мучилась. Гарет до сих пор не мог понять, почему решил ей все рассказать.

Но существует одна-единственная причина, почему человек поступает так. Ему хотелось узнать, как среагирует Антония, и теперь он это знал. Она испытала физическое отвращение. Гарет резким толчком отодвинул стул от стола. Никому до сих пор он не признавался в тех непристойных вещах и вдруг выбрал для признания самого слабого и чувствительного человека – женщину, которая почти ничего не знала о темной стороне жизни и сначала даже не поняла, о чем идет речь.

Ну что ж, если он искал ответа, то теперь получил его. Антония никогда не забудет о том, кем он был когда-то. У них не может быть будущего. Каждый раз, когда они будут заниматься сексом, она будет вспоминать о том, какой ценой он приобрел свое искусство. Он продавал свое тело за возможность остаться в живых. Больше года он был проституткой, и то, что он не по доброй воле занимался этим, не могло его оправдать в ее глазах. Он навсегда запятнан. И Антония, какой бы простодушной ни была, должна это понимать.

– Скажите, Ллойд, что движет человеком? – неожиданно спросил Кембл, отвернувшись от окна.

– Прошу прощения?

– Человеческой натурой, – пояснил Кембл, медленно перемещаясь вдоль окон с бархатными шторами. – Я над этим размышляю. И думаю, что в своей основе людьми всегда движет стремление получить две вещи – деньги или секс или то и другое. Деньги, естественно, дают власть, а власть обеспечивает секс.

Гарет не очень понимал, о чем он говорит.

– Всегда существует какое-то явное или скрытое стремление отомстить, – заметил он. Сегодня он уже не первый раз вспоминал покойного герцога. – Мужчины тратят много сил на то, чтобы отомстить.

– Странно. – Кембл остановился и нахмурился. – Я всегда полагал, что стремление мстить больше присуще женщинам, – задумчиво произнес он. – Да, мужчины тоже способны на это, но, как правило, из-за того, чтобы сохранить власть, в то время как женщина чаще мстит из ненависти.

– Вы сегодня в каком-то философском настроении, старина, – покачал головой Гарет. – Я сегодня не способен на такие глубокие мысли и…

В этот момент двери снова открылась и на пороге появился Коггинз.

– Прошу простить, ваша светлость, – сконфуженно заговорил он, – но прибыл гость. Это лорд Литтинг, племянник покойного герцога.

– Литтинг? – Гарет встал. – Какого черта ему здесь надо?

– Вы его знаете? – поинтересовался дворецкий.

– Да. Вернее, знал в детстве, – ответил Гарет и прислонился бедром к столу. – Что ему от меня нужно?

– Могу я пригласить его войти, ваша светлость? – тихо кашлянув, спросил Коггинз.

– Конечно. – Гарет сделал жест рукой в сторону дверей. – Пусть войдет, послушаем, что он скажет.

Литтинг! И не в какой-нибудь другой день, а именно сегодня!

– Вполне возможно, что это я «подтолкнул» Литтинга к тому, чтобы нанести вам визит, – подойдя ближе, тихо сказал Кембл. – Могу я остаться?

– Ни слова больше. Вероятно, мне лучше не знать, что вы затеяли. Да, вы остаетесь.

Через несколько секунд вернулся Коггинз, и вслед за ним в комнату пулей влетел Литтинг, крайне возбужденный, прямо в дорожной куртке. С редеющими волосами и солидным брюшком под дорогим жилетом он очень мало походил на мальчика, которого Гарет знал когда-то.

Литтинг швырнул на письменный стол письмо.

– Вентнор, мне хотелось бы знать, что оно означает, – заявил он, снимая перчатки. – У тебя хватило наглости спустить на меня своих собак?

Взяв письмо, Гарет бегло прочитал его и, к собственному изумлению, обнаружил, что оно подписано министром внутренних дел.

– Могу заверить тебя, Джереми, что я никогда не был знаком с мистером Робертом Пилем, – смущаясь, заметил Гарет. – Я совершенно далек от этих сфер и не знаком ни с кем, кто бы мог знать мистера Пиля.

– На самом деле знакомы, ваша светлость. – Грациозно наклонившись над письменным столом, Кембл забрал письмо из рук Гарета, пробежался по нему и с самодовольной улыбкой взглянул на Литтинга: – Позвольте представиться, милорд: я Кембл, личный секретарь герцога. Думаю, я явился виновником того, что это письмо было отправлено.

– Было отправлено? – взорвался Литтинг. – Оно пришло не по почте. Оно было доставлено неким посланцем смерти из министерства внутренних дел.

– Гм… должно быть, он нашел вас чрезвычайно привлекательным! – беззаботно улыбнулся Кембл.

– Он меня вообще не нашел, – огрызнулся Литтинг. – До сих пор я отказывался его принять и намерен делать это и дальше.

Внезапно дверь снова отворилась и Гарет с удивлением увидел входящую Антонию. Она снова сменила свое зеленое платье на элегантное темно-серое и накинула черную кружевную шаль, выгодно оттенявшую ее светлые волосы.

– Лорд Литтинг! – Вытянув руки, она направилась к нему с приветливой улыбкой. – Приятно видеть вас.

Литтингу не оставалось ничего другого, кроме как взять ее за руки и позволить поцеловать его в щеку.

– Ваша светлость, – буркнул он, – рад видеть вас. Я не знал, что вы еще в имении.

– Я должна перебраться во вдовий дом, как только его отремонтируют, – сообщила Антония, слегка задыхаясь. – Если только я не останусь в Лондоне. Его светлость великодушно дал мне время на то, чтобы я обдумала свое решение.

Интересно, подумал Гарет, кто-нибудь, кроме него, чувствует фальшивость этого веселого тона Антонии? Он был немного удивлен, увидев ее в этой части дома, которую, по словам Коггинза, она ненавидела. Но Антония была здесь и, скромно сложив перед собой руки, разыгрывала роль гостеприимной хозяйки.

– Прошу простить меня за вторжение, – продолжала Антония, – но Коггинз сказал, что приехал лорд Литтинг, и я подумала, что мне следует зайти поздороваться.

– Будем рады, если вы присоединитесь к нам, Антония. – Гарет жестом указал на кресло. – Но подозреваю, что это не совсем обычный визит.

– Ах вот как, – нахмурилась Антония, сев на край кресла, стоявшего у письменного стола.

– Знаете, милорд, я просто не вижу, в чем тут проблема, – озабоченным тоном объявил Кембл. – Если у министерства внутренних дел есть к вам вопросы по поводу безвременной кончины вашего дяди, вы должны откровенно ответить на них. Надеюсь, всем нам нечего скрывать.

Литтинг усмехнулся и посмотрел на Кембла, а потом несколько раз перевел взгляд с Антонии на Гарета и обратно.

– Никому из нас нечего скрывать, да? – повторил он. – Я хочу, чтобы ты, Вентнор, это прекратил, слышишь? Кому бы эти псы ни принадлежали, ты их отзовешь или узнаешь то, чего тебе лучше не знать.

– Я знаю, что мой кузен умер, – спокойно ответил Гарет, – и мне хотелось бы выяснить почему.

– Ты хотел бы выяснить почему? – эхом откликнулся Литтинг, скептически глядя на него. – О, Вентнор, это действительно забавно. Никому, кроме вас двоих, – он указал пальцем на Антонию, – смерть моего дяди не принесла большей выгоды.

– Прошу прощения, – холодно произнесла Антония, – не понимаю, что приобрела я.

Гарет обошел стол и почти вплотную подошел к лорду Литтингу.

– Послушай, Джереми, я не вижу, чтобы ты был хоть немного опечален, – замогильно тихим голосом произнес Гарет. – Поэтому позволь предупредить: если ты еще раз это повторишь и попытаешься хоть малейшим намеком задеть честь этой леди и запятнать ее доброе имя, то познакомишься с моим пистолетом.

– Сомневаюсь, что мне стоит утруждать себя. – Продолжая презрительно улыбаться, Литтинг попятился. – Я вовсе не считаю тебя джентльменом, Вентнор.

– Спокойно, спокойно, господа, – вклинился между ними Кембл. – Лорд Литтинг, на тот случай, если вы еще не слышали, Вентнор теперь герцог Уорнем. Так что будьте любезны употреблять этот титул. И позвольте заметить, ваша светлость, что лорд Литтинг любит, когда его называют Джереми. – Литтинг, слегка ошарашенный, отошел, а Кембл, протянув к нему руку, спокойно предложил: – Почему бы вам, милорд, не отдать мне вашу куртку и не сесть? Не сомневаюсь, у нас у всех здесь одна цель.

Литтинг сбросил дорожную куртку и, тщательно осмотрев свои перчатки, засунул их в карман.

– Никому не удастся повесить на меня это убийство, – хмуро заявил он. – Я уже отвечал на вопросы этого наглого мирового судьи, последовавшего за мной в Лондон. Мне это совершенно не нужно, слышите? У меня не было абсолютно никакого желания видеть Уорнема мертвым – никогда не было. Он мне даже не кровный родственник. – Последние слова были сказаны с насмешкой и презрением.

Гарет, вместо того чтобы занять более далекое и официальное место за письменным столом, сел в кресло напротив Антонии, а Кембл подошел к буфету и, достав бутылку хереса, откупорил ее.

– Насколько мне известно, никто вас ни в чем не обвиняет, – успокоил его Кембл, разливая вино. – Думаю, сейчас нам всем необходимо выпить. – Он предложил поднос с вином, и все с благодарностью взяли по бокалу.

Гарет продолжал наблюдать за Антонией. Она выглядела вполне спокойной, но время от времени, когда думала, что никто не обращает на нее внимания, бросала на него встревоженные взгляды. И внезапно Гарет понял, что она боится за него.

– Итак, почему бы вам, Литтинг, просто не рассказать нам все, что вы знаете? – спросил Кембл.

– В том-то и дело, черт побери, – взорвался Литтинг, – что я ничего об этом не знаю.

– Но у вас, должно быть, была причина приехать сюда в тот день, – не отставал от него Кембл. – Как я слышал, вообще-то вы не очень часто навещали своего… родственника. Давайте будем называть его так.

– Да, черт побери, называйте его как вам заблагорассудится, – ответил Литтинг, и его узкие плечи, казалось, стали еще уже. – Прошу прощения, ваша светлость, – обратился он к Антонии, бросив на нее быстрый взгляд. – Я не хотел, чтобы это прозвучало неуважительно, но мне неприятно, что из-за Уорнема я оказался втянут в эту историю.

– Вы прибыли в Селсдон в тот день, когда умер Уорнем? – поинтересовался Кембл, слегка постукивая пальцем по бокалу с вином. – Это он послал за вами?

– Да, – беспокойно заерзав на стуле, неохотно ответил Литтинг, – но вас это не касается. Он послал еще и за сэром Гарольдом Хартселлом. Его кто-нибудь допрашивал? Кто-нибудь рвался к нему в дверь днем и ночью? Я хотел бы это знать.

– Зачем? – многозначительно спросил Кембл. – У него были причины желать зла Уорнему?

– О Господи, нет! – Литтинг с досадой махнул рукой. – Он приехал сюда, потому что об этом его, как и меня, попросил герцог. Он сказал, что нуждается в совете, и сэр Гарольд не мог ему отказать. А кто вы вообще такой?

– В совете юриста? – уточнил Кембл.

Взгляд Литтинга снова заметался между Гаретом и Антонией.

– Да, юриста. – Литтинг нервно облизнул губы – этот нервный жест Гарет помнил с детства.

– Какой именно совет был ему нужен? – потребовал ответа Гарет, внезапно почувствовав, как у него волосы встают дыбом. – Проклятие, Литтинг, если это имеет какое-либо отношение к его смерти, ты обязан рассказать.

– Значит, вы действительно хотите это знать? Вы думаете, что это вам поможет, да? Что ж, тогда я расскажу вам все.

– Так расскажите же, Литтинг, – неожиданно вступила в разговор Антония, привстав со стула, – и покончим с этим делом. Меня уже тошнит от всего этого.

– Хм… вам может стать еще хуже, мадам, – бросил Литтинг. – Но отлично, будь по-вашему. Герцог сказал нам, что собирается дать ход делу о признании незаконности.

– Незаконности чего? – переспросил Гарет.

– Ну и ну, – пробормотал Кембл, бросив на него мрачный взгляд. – Похоже, герцог хотел расторгнуть свой брак с герцогиней.

– Расторгнуть… наш брак? – У Антонии перехватило дыхание. – Но почему? Зачем?

– Вот вы и получили то, что хотели. – Литтинг с удовлетворением оглядел собеседников. – Вы довольны? Он выразил желание непременно избавиться от нее, потому что у него для этого имелись все основания. И ему был необходим совет сэра Гарольда по поводу того, как ему выпутаться из этой ситуации. А затем, как вы знаете, Уорнем умер и не успел дать делу ход. Ну а теперь кто-нибудь из вас хочет, чтобы я рассказал все это стервятнику мистера Пиля? Что касается меня, то я бы не хотел, чтобы наше семейное белье вывешивали сушить на Флит-стрит.

– Чрезвычайно занимательная история! – воскликнул Кембл, схватившись за подбородок. – Ну а вы, лорд Литтинг?

– Что я? – Литтинг надменно взглянул на Кембла.

– Зачем вы были нужны здесь? Вы ведь не барристер, верно?

– Да, разумеется, я не барристер! Дурацкий вопрос!

– Тогда зачем вы были нужны здесь? – снова спросил Кембл. – Что Уорнему нужно было от вас? Ведь вы были не так близки, верно?

– Я… гм… Это не ваше дело. Меня попросили, я приехал. И будь вы прокляты, я не делал этого. Прошу прощения, мадам.

Антония была бледна и напугана, она вцепилась в подлокотники кресла, будто собиралась вскочить.

– Но это… ужасно! – тихо сказала она. – Как он мог на такое решиться? Я бы не пережила этого. Я не понимаю.

– Ваша светлость. – Потянувшись, Кембл накрыл ладонью ее руку. – Герцогу могли дать разрешение на расторжение брака только при определенных обстоятельствах.

– Да, – прошептала Антония и, повернувшись, тупо посмотрела на него, – он должен был заявить, что между нами нет супружеских отношений. Но, могу сказать, он никогда бы этого не сделал – гордость не позволила бы. Возможно, он собирался объявить, что я безнадежно психически больна и что он этого не знал. Он знал, что я… страдала душевным расстройством. Папа до свадьбы ясно сказал ему об этом. Только я не сумасшедшая.

Гарет быстро поднялся и подошел к креслу Антонии. Все оборачивалось очень плохо. Создавалось впечатление, что у Антонии были все основания желать смерти Уорнема. Став за ее креслом, Гарет положил руку ей на плечо, чтобы успокоить, и она, непроизвольно подняв руку, сжала его пальцы.

Литтинг прав. Было бы крайне неразумно позволить всему этому выплеснуться наружу, потому что при этом будущее Антонии не только пострадает – это слишком мягкая формулировка, – его просто не будет. Гарет испугался, что если продолжать докапываться до сути дела, то все это для Антонии плохо кончится и принесет ей больше вреда, чем пользы.

– Лорд Литтинг, говорил ли Уорнем, почему хочет развестись? – спросил Кембл. – Была ли у него на примете женщина, на которой он хотел жениться?

– Нет, – раздраженно ответил Литтинг, – ничего подобного не было.

Кембл не спеша отхлебнул приличную дозу хереса.

– Уорнему непременно был нужен наследник. Может быть, он планировал найти другую жену? – размышлял вслух Кембл.

– Что бы ему это дало? – воскликнула Антония, встав с кресла. – Он не мог… Причина была не во мне.

– Антония, прошу вас, сядьте. – Гарет взял ее за руку. – Мы во всем разберемся. Клянусь, никто ничего не узнает.

– Ради нее, Вентнор, тебе следует постараться, чтобы никто ничего не узнал. – Литтинг одним большим глотком допил свой херес. – Старые сплетни еще обсуждаются, и ей ни к чему, чтобы все это сопровождало ее.

Кембл с громким стуком поставил на стол бокал.

– Простите, лорд Литтинг, но Уорнем просто обязан был сказать вам что-то еще, – не оставлял гостя в покое Кембл. – Если необходимо, я поеду в Лондон и поговорю с сэром Гарольдом, но, если честно, мне не хотелось бы этого делать.

– Уорнем просто объявил, что его брак с герцогиней не имеет законной силы, – Литтинг нервно изменил позу, – и что…

– Если брак незаконный, зачем добиваться признания его недействительным? – перебил его Кембл. – Нужно ли это?

– Все, что я могу сказать вам, – Литтинг беспомощно развел руками, – так это то, что Уорнем заявил о своем желании причинить как можно меньше вреда герцогине. Думаю, он не хотел навлекать на себя гнев ее отца. Он сказал, что у лорда Суинберна очень много друзей в парламенте и что лучше всего тихо попросить об аннулировании брака и попытаться откупиться.

– Откупиться? – резко спросил Кембл.

– В некотором смысле. – Литтинг сделал неопределенный жест рукой. – Он собирался через отца передать герцогине пятьдесят тысяч фунтов и оставить ей дом на Брутон-стрит. Все это в обмен на то, что Суинберн не станет выступать против прошения.

– Но, поступив таким образом, он навсегда погубил бы меня. Он собирался заявить, что я сумасшедшая. – У Антонии дрожали руки, она своими огромными испуганными глазами по очереди вглядывалась в лица всех присутствующих. – Это правда? Правда?

– Все в порядке, Антония. – Гарет взял ее под локоть. – Теперь уже никто не причинит вам зла.

– Мы, возможно, никогда не узнаем, что он собирался сказать, ваша светлость, – ответил Кембл, слегка пожав плечами. – Я очень сомневаюсь, что он мог заявить о сумасшествии, так как вы должны были бы предстать перед судом.

– Он этого не допустил бы, – прошептала Антония. – Он запер бы меня, как это сделал отец. Он… нашел бы свидетелей, рассказывал бы всякие гадости.

– Я совсем не думаю, что он собирался так поступить, – возразил Кембл, пристально глядя на нее. – Возможно, он собирался заявить о неисполнении супружеских обязанностей.

– И что потом? – язвительно бросил Гарет. – Снова жениться?

– Да, но зачем? – тихо спросила Антония. – Неужели он думал, что кто-то другой будет способен… Ах, как же это унизительно!

– Все это меня не касается. – Литтинг резко встал. – Я рассказал вам всем лишь то немногое, что знаю. А вы оба лучше посоветуйте своим друзьям в Уайтхолле отозвать своих псов, потому что, если они снова появятся на пороге моего дома, я расскажу им то, что рассказал вам. И герцогине это будет точно не на пользу.

Кембл с явной неохотой подал Литтингу куртку.

– Уже довольно поздно, чтобы возвращаться в Лондон, – сказал Гарет, проклиная себя за то, что должен сказать дальше. – Может быть, останешься на ночь?

– Учитывая мое везение, – насмешливо фыркнул Литтинг, – мне совсем не нужно оставаться еще на один вечер под этой крышей. Но спасибо тебе за приглашение. У меня сестра живет недалеко от Кройдона, я переночую у нее.

– Позвольте мне проводить вас, – учтиво произнес Кембл, открыв перед ним дверь, и через мгновение оба вышли.

Гарет с надеждой ожидал, что Антония бросится к нему в объятия, но она этого не сделала, а просто принялась беспокойно ходить по комнате, крепко зажав в кулаках нежное кружево шали. Когда Гарет, подойдя к ней, осторожно освободил концы шали, Антония так посмотрела на свои пальцы, выпустившие тонкий материал, словно руки принадлежали не ей, а кому-то другому. Гарет с тревогой взглянул на нее, молясь, чтобы визит Литтинга не вернул Антонию в прежнее состояние, потому что она, по-видимому, снова была полностью во власти своих переживаний.

– Антония, я не хотел причинить тебе боль, – тихо сказал Гарет. – Клянусь, не хотел. Я заставлю Литтинга молчать, если дойдет до этого, но, думаю, у него нет причин болтать. Я сделаю все, чтобы ты не пострадала.

Но мысли Антонии приняли совершенно иное направление.

– О, Гейбриел, – заговорила она, опускаясь в кресло, – я даже не подозревала о том, что Уорнем замышляет аннулирование брака! Прошу тебя, скажи, что ты мне веришь.

– Конечно, я тебе верю, Антония, – успокоил ее Гарет.

– А другие не поверят. – Она печально посмотрела на него. – И решат, что это вполне может служить поводом для убийства.

– Я верю тебе, Антония, – повторил Гарет, качая головой. – И верю в тебя. Никто и ничто не заставит меня усомниться в тебе, и тем более это не удастся Литтингу. К тому же он наверняка не сказал всей правды. Мы до сих пор не знаем всего, но я узнаю, клянусь тебе.

– Не могу поверить в происходящее. – Ощущая себя бесконечно уставшей и сломленной, Антония приложила руку тыльной стороной ко лбу. – Я чувствую себя настоящей дурочкой из-за того, что пришла сюда и на мгновение вообразила, что могла бы… – Она не закончила фразу и только покачала головой.

– Что могла бы, Антония? – Став на колени, Гейбриел заглянул ей в глаза.

– Я не знала, что с тобой мистер Кембл. – Не в силах выдержать его взгляд, Антония отвернулась. – Я не хотела, чтобы ты один на один встречался с Литтингом. Я боялась, что он приехал не из добрых побуждений. Думала, что могу помочь тебе, чтобы дело не приняло другой оборот. С моей стороны это было глупо.

– Спасибо, Антония, за то, что беспокоишься обо мне. – Он взял ее руки в свои, сжал их, но Антония не среагировала и даже не взглянула на него.

– Гейбриел, мне жаль, что он приехал сюда и разрушил твое спокойствие.

– Думаю, мы оба знаем, что мое спокойствие – понятие весьма условное, – чуть улыбнувшись, тихо сказал Гарет и поднялся с колен. – И этим я обязан только самому себе. Это касается и Литтинга. Я просил Кембла постараться выяснить правду и помочь мне рассеять туман, окружающий смерть Уорнема. Но теперь, похоже, туман только еще больше сгустился.

– О, Гейбриел! – прошептала Антония, наконец-то повернувшись к нему и заглянув в глаза.

Но она не успела сказать то, что собиралась, потому что щелкнул дверной замок и в комнату снова вошел Кембл.

– Отлично! Ну разве не восхитительная беседа! – иронически воскликнул он.

– Думаю, нам всем стоит выпить еще по бокалу хереса, чтобы отмыться и очиститься, – с отвращением фыркнул Гарет, направившись через комнату за графином, а Антония быстро повернулась к Кемблу:

– Вы не находите, что все это не имеет никакого смысла? Сначала сплетники нашептывают, что я отравила Уорнема, потому что была несчастна в браке, а теперь Литтинг высказывает предположение, что я убила мужа, чтобы он не смог расторгнуть наш брак. Не слишком ли дерзко с моей стороны просить, чтобы они остановились на какой-нибудь одной из этих ужасающих версий?

– Я тоже не могу этого понять, – заметил, несколько смущаясь, Кембл и, грациозно опустившись в кресло, протянул Гарету свой бокал. – Почему Литтинг не рассказал сразу всю правду о смерти Уорнема, когда его допрашивал мировой судья? Зачем он беспокоился о том, чтобы защитить вас, ваша светлость, от обвинения в убийстве?

– Честно говоря, я совсем мало его знаю, – призналась Антония.

Гарет пристально всматривался в Кембла и почти явно видел, как у того в мозгу крутятся, цепляясь друг за друга, маленькие шестеренки.

– Я думаю, на это можно ответить, что он защищал не вас, – произнес Кембл, – а кого-то или что-то другое.

– Это бессмыслица, – заметил Гарет, усаживаясь в кресло. – Прежде всего, что Литтинг здесь делал? И почему Уорнем так боялся гнева лорда Суинберна?

– Отец может быть очень мстительным, – пояснила Антония.

– Не сомневаюсь в этом, дорогая. Но что было терять Уорнему? Он не появлялся в обществе; абсолютно не интересовался тем, что происходит в Лондоне, и не собирался туда; последние пять лет свой городской дом он просто сдавал. Он мог до конца своих дней так и не встретиться с Суинберном.

– Отец обладал большим влиянием в палате лордов, – не согласилась Антония.

– А как могли члены палаты лордов усложнить ему жизнь? – Гарет покачал головой.

– Палата лордов – единственное учреждение, которое может разрешить пэру развод, – произнес Кембл, отпив вина.

– Но он хотел, чтобы наш брак признали незаконным, – напомнила Антония. – И все предыдущие его жены мертвы.

– Может быть, он боялся, что его прошение о признании незаконности брака будет отклонено и ему придется прибегнуть к разводу?

– Нет, думаю, что дело не в этом, – ответил Кембл. – Процесс, вероятно, растянулся бы на годы. Сначала ему пришлось бы обратиться с просьбой о расторжении брака в церковную комиссию, затем подать прошение о разводе в парламент. А какие он мог представить основания? Ему понадобились бы два свидетеля, которые подтвердили бы нарушение супружеской верности, или…

– Нарушение супружеской верности? – воскликнула Антония, привстав с кресла.

– Я рассуждаю теоретически, ваша светлость, – успокоил ее Кембл и жестом предложил снова сесть. – Нет, развод полностью отпадает.

– Может, он боялся, что ему понадобится поддержка парламента в каком-то другом неприятном деле? – высказал предположение Гарет.

– Ваша светлость, – Кембл неожиданно повернулся в кресле лицом к Антонии, – вы недавно намекнули, что между вами не было супружеских отношений. Позвольте спросить вас: почему?

Лицо Антонии залилось краской.

– Черт побери, Кембл, – выругался Гарет.

– Я же работаю на вас, ваша светлость, – всплеснул руками Кембл, глядя на него. – Вы хотите снять с нее обвинение в виновности или нет?

В ответ Гарет только выразительно посмотрел на него.

– Я не стану отвечать на ваш вопрос, мистер Кембл, – тихо ответила Антония. – Об этом и так шепчутся по всему дому.

– Благодарю вас, ваша светлость, – вежливо кивнул Кембл и, бросив взгляд на Гарета, самодовольно, торжествующе улыбнулся. – Воздержание – ваша инициатива, или ваш муж был импотентом?

– Он был импотентом.

– Я так и думал. Он винил в этом вас?

– Нет, – покачала головой Антония, – я сама себя винила. Он очень расстраивался.

– Вполне очевидно, что вы никак не могли его расстроить, – окинув взглядом фигуру Антонии, сделал вывод Кембл. – Уж если вы его не устраивали, то вряд ли этот мужчина мог надеяться на то, что другая жена вернет ему его мужскую силу.

– О Господи! – пришел в ужас Гарет. – Антония, вам лучше покинуть комнату, потому что мистер Кембл, по-видимому, собирается выйти за рамки приличий.

– Нет, спасибо, я останусь.

Теперь Антония смотрела на Кембла почти с восхищением, а он погрузился в размышления и тихо бормотал себе под нос:

– Итак, теперь мы должны спросить себя, как он мог исправить такое положение. Чего именно хотел Уорнем? И какой поворот событий мог его устроить?

– Он хотел иметь кровного наследника, чтобы лишить меня права наследования, – пояснил Гарет. – И честно говоря, я был бы очень рад, если бы ему это удалось.

– Да, – согласился Кембл, – я тоже не вижу другой мотивации.

– Быть может, он собирался назвать таковым нашего старого друга Меткаффа? – с кислой улыбкой предположил Гарет.

– Вы настоящий гений, ваша светлость! – Кембл в восхищении посмотрел на него.

– Правда? Он мог действительно это сделать? И как?

– Нет, идея, конечно, нелепая, но… – Не закончив фразу, Кембл повернулся к Антонии: – Мадам, существует ли возможность, хотя бы малейшая, что кто-то мог убить Уорнема ради ваших интересов?

– О Господи, нет! – Антония от изумления широко раскрыла голубые глаза.

– Эта ваша горничная – настоящая бой-баба, – тихо заметил Гарет, бросив на Антонию пристальный взгляд. – Она, например, чуть не убила меня.

– О, Гейбриел, это полнейшая ерунда. – Антония с укоризной посмотрела на него. – Нелли мухи не обидит.

– О, думаю, Нелли не простит никого, если посчитает его способным причинить вам зло, – заявил Кембл. – Но я не понимаю, как она могла узнать о его планах расторгнуть брак. А если узнала, то наверняка решила, что это к лучшему.

– Пожалуй, вы правы, – неохотно согласился Гарет.

– Итак, – Кембл допил херес и отставил в сторону бокал, – сегодня мы определенно ничего больше сделать не сможем. Завтра будет дождь – думаю, сильный, если судить по моим носовым пазухам. А послезавтра, ваша светлость, если просохнут дороги, может быть, стоит съездить в Лондон? Мне бы очень хотелось послушать, что скажет в свое оправдание этот барристер.

– Пожалуй, стоит, – устало заметил Гарет. – Но позвольте мне немного подумать.

Они все встали, и Антония, приложив руку к виску, немного официально обратилась к Гарету:

– Не будете ли вы столь добры, ваша светлость, позволить мне не спускаться сегодня к обеду? У меня разболелась голова. Как говорит мистер Кембл, это, вероятно, из-за приближающегося дождя. Я попрошу, чтобы мне принесли обед наверх.

– Конечно, – кивнул Гарет. – Сегодня у всех нас был тяжелый день.

После этого замечания Антония вышла из комнаты, унеся с собой немного тепла и спокойствия, и Гарет почувствовал себя подавленным и расстроенным. Мало было его бурной вспышки в павильоне, так теперь еще выяснилось, что его вмешательство в дело о смерти Уорнема могло окончательно погубить Антонию. Гарет совсем не был уверен, что она сможет простить ему то или другое.

Глава 16

Гейбриел лежал абсолютно неподвижно, прислушиваясь к плеску воды у покачивающегося «Святого Назарета» и скрипу удерживавших его канатов. На корабле было тихо как в могиле, если не считать царапанья крыс внизу. Все остальные гамаки, как безжизненные съежившиеся коконы, болтались пустыми на своих крючьях. Их хозяева отправились на берег в поисках выпивки и развлечений.

Внезапно наверху, на палубе, раздались шаги – одни тяжелые и уверенные, а другие легкие и спотыкающиеся – и такой звук, как будто кого-то волокли, а потом послышался хриплый грубый смех. Щеколда, которая удерживала дверь, скользнула вниз, и Гейбриел застыл от ужаса. Дрожащий свет, несколько шагов, снова смех. Гейбриел осторожно высунулся из-за опорной балки, стараясь разглядеть, что происходит. Криви и Руис… Гейбриел задрожал от страха, а затем понял: нет, в эту ночь они шли не за ним Они вдвоем тащили женщину, у которой волосы свешивались на плечо, руки были связаны за спиной, а голубое платье разорвано от проймы до талии.

Когда Руис убрал руку от ее рта, женщина закричала, и Криви ударил ее, до крови разбив губы.

– О-о-о, люблю, когда устраивают небольшую драчку, – низким голосом прохрипел Криви, пропуская прядь ее волос между своими грязными заскорузлыми пальцами, и Гейбриел увидел, как глаза женщины расширились от ужаса.

– Dios mio![5] Давай-ка побыстрей! – поторопил его Руис.

Криви еще больше разорвал женщине платье, так что обнажились ее груди – маленькие бугорки, казавшиеся белыми в свете фонаря. Руис крепко держал женщину, пока Криви расстегивал брюки и задирал ей юбки. Женщина снова закричала, и Гейбриел с головой накрылся одеялом. Потом крики перешли во всхлипывания, а всхлипывания – в протяжные мучительные рыдания.

Гейбриелу казалось, что он должен что-то сделать – хоть что-нибудь. Быть может, предложить им себя? Но он ничего не сделал – слишком был напуган. И рыдания еще долго продолжались в ночи. Гейбриел молча, не шевелясь, лежал под одеялом, испытывая жуткие муки от отвратительного собственного бессилия.

В этот вечер Гарет обедал один в маленькой столовой. Отодвинув тарелку, он сидел и созерцал пустую комнату. Не желая в том признаваться, Гарет чувствовал себя уставшим и бесконечно одиноким и очень боялся, что именно такая жизнь ожидает его в будущем. Он сделал глупость, начав доверять Антонии.

Антония была тем человеком, с кем он мог обсуждать любые проблемы, касающиеся Селсдона. Проводя с ней все больше времени, он стал замечать в ней черты той веселой и живой девушки, которой она, очевидно, когда-то была. А теперь она становилась доброй, уравновешенной женщиной. Болезненные тревожные состояния постепенно уходили, все реже посещая ее.

Когда вошел лакей, чтобы сменить тарелку, Гарет отказался от следующего блюда – у него совсем не было аппетита. После обеда Гарет взял бокал и бутылку портвейна, но вопреки своей привычке отправился не в кабинет, а в кремовую с золотом гостиную, где впервые увидел Антонию – в то утро она сообщила ему о своих планах сделать именно то, что он посоветовал – покинуть Селсдон. В этой комнате Гарет ощущал ее аромат – слабый запах гардений и чего-то еще, чистого и душистого.

Усевшись в широкое кожаное кресло напротив раздвижных окон и зажав бутылку портвейна между коленями, Гарет угрюмо смотрел в окно – на сад и на темный ряд строений за ним. Теперь уже рано темнело, дни становились короче, и в этот поздний час он мог видеть только смутные очертания строений: ближний край амбара, конюшню, каретный сарай. Это были опрятные, поддерживаемые в хорошем состоянии здания из кирпича, камня и дерева. В них была основательность и надежность – то, чего так не хватало его эмоциональному состоянию.

Антония сказала, что собирается уехать, как только ее горничная будет лучше себя чувствовать, и это вполне могло произойти на следующий день или через день. Антония не сказала, что уедет насовсем, но у Гарета возникло странное предчувствие, что случится именно так. Если, приехав в Лондон, Антония увидит, что богатство и влияние ее отца смогут ей обеспечить хотя бы на самом скромном уровне место в светском обществе, то зачем ей возвращаться в Селсдон? Если у нее возникла какая-то симпатия к нему и она питала к нему какие-то романтические чувства, то после его сегодняшних откровений все это должно было разбиться вдребезги.

Придя к этой мысли, Гарет допил остатки вина из бокала и решил, что, вероятно, в глубинах подсознания у него было намерение добиться именно такого поворота событий. Вероятно, какая-то его часть хотела, чтобы Антония уехала. Снова налив себе портвейна, Гарет еще глубже погрузился в кресло. Он не мог точно сказать, когда именно его внимание привлек свет на горизонте; нет, «привлек» не очень подходящее слово – это было постепенное осознание того, что происходит что-то неладное.

Подняв голову, Гарет увидел позади сада над крышей каретного сарая теплый розовый свет. Он моргнул и выпрямился в кресле. Не дневной же это свет, в самом деле? Нет свет был очень яркий и на ограниченном пространстве.

– Пожар! – закричал Гарет, вскочив на ноги и уронив на пол бокал с портвейном. – Пожар! – снова закричал он.

Бросившись к звонку, с яростью дернул шнур, а потом побежал по коридору в парадный зал. Обычно в кабинете Коггинза на кушетке спал лакей, и Гарет заколотил в дверь.

– Пожар! – опять заорал он. – Вставайте же, Бога ради!

Дверь распахнулась, и появился один из самых молодых слуг с сонными глазами и в одной рубашке.

– Д-да, ваша светлость!

– Сколько людей ночуют над каретным сараем? – резко спросил Гарет.

– По-моему, шесть. – Лакей, очевидно, окончательно проснулся. – А что случилось?

– Там пожар!

– Господи Иисусе!

– По-видимому, в каретном сарае. Разбудите слуг – всех, кто здоров. Я хочу, чтобы они ровно через пять минут были с ведрами в конюшне.

– Да, ваша светлость. – Лакей уже дрожащими руками натягивал куртку.

Гарет успел дойти до середины коридора, когда ему в голову пришла еще одна мысль, и он, обернувшись, крикнул вдогонку лакею, поднимавшемуся по винтовой лестнице:

– И пошлите кого-нибудь в деревню! Мне нужно, чтобы Осборн был здесь – немедленно.

Оказавшись снаружи, Гарет побежал к аллее. Теперь ему было хорошо видно, что зарево поднимается из-за крыши каретного сарая. В доме поднялась суматоха, захлопали двери, и Гарет, бросившийся вперед, услышал за собой топот ног.

– Похоже, что это серьезный пожар, – прозвенел за спиной Гарета голос Кембла. – Я увидел его из библиотеки. Наверху есть слуги?

– Рабочие конюшни! – прокричал Гарет. – Быстрее, мы сможем пройти через контору Уотсона.

Слава Богу, Уотсон еще не ушел спать. Гарет, вломившись в комнату, увидел, что окна на противоположной стене угрожающе освещены. Пробравшись между конторками и столами, он через заднюю дверь выскочил во внутренний хозяйственный двор. Несколько экипажей стояли с широко распахнутыми дверями, и языки пламени, вырвавшиеся наружу, уже подбирались к ним.

– Огонь поднимается вверх по стенам – внутри и снаружи, – сказал Кембл, остановившись рядом с Гаретом, а потом побежал к окнам на другой стороне. – Пожар! Выходите! Пожар!

Пламя лизало деревянные двери и наличники, и через несколько секунд две оконные рамы уже были охвачены огнем.

– Мы должны подняться наверх, – сказал Гарет, обходя здание в поисках лестницы. – Нужно отыскать лестницы, потому что там есть больные и они наверняка принимали настойку опия.

Лестницы. Лестницы. Где же эти проклятые лестницы?

– Пожар! Пожар! – кричал Кембл. Он заглянул в ближайшую дверь и крикнул Гарету: – Сюда!

Они быстро открыли дверь, но там всюду был огонь и во дворе жар становился все сильнее.

– Вода! Нужна вода! – Гарет подбежал к стоявшей у колодца лохани и облил себя водой, а потом, набрав воды в ведро, побежал через двор, чтобы окатить Кембла. – Снимайте свой шейный платок, – приказал он. – Нам нужно завязать платками рты.

Сделав это, они распахнули двери и увидели, что правая стена уже в огне.

Слуги выбегали из дома во двор, где миссис Масбери громко приказывала всем выстраиваться у колодца. Внезапно наверху с треском лопнуло оконное стекло и на булыжник посыпались осколки. Гарет бросился внутрь, и Кембл последовал за ним.

– Ваша дорожная коляска! – прокричал Кембл сквозь едкий дым. – Мы вдвоем за дышло сможем выкатить ее!

– Нет, идем наверх! Наверх! – Слова заглушал шейный платок, и Гарет рукой махнул в сторону лестницы. – Туда!

Они побежали вверх по ступенькам. На первой лестничной площадке Кембл задержался, но Гарет указал наверх.

– Нет, на следующий этаж! – крикнул он.

Наверху была только одна дверь. Гарет распахнул ее и оказался в комнате, наполненной продуктами и инструментами.

– Туда! – Кембл указал на слабый дымок. Заметив, что пламя уже добирается до верхней оконной рамы, Гарет навалился плечом на внутреннюю дверь, выломал ее и увидел своего рода столовую с грубо сколоченным столом и двумя буфетами. Неужели еще одна дверь? С громкими криками «Пожар! Вставайте! Пожар!» Гарет распахнул ее и обнаружил за ней три кровати и Терренса в ночной рубашке, в оцепенении стоявшего у окна.

– Терри, выходите! – Громкий голос Гарета был приглушен тканью. – Ради Бога, выходите!

Терренс повернулся и поспешил к Кемблу, а двое других мужчин быстро встали.

– Кто еще спит наверху? – спросил Гарет.

– Мальчики из конюшни, – ответил второй грум, натягивая сапоги. – Они там.

– Здесь есть еще лестница? – спросил Кембл из складского помещения и плотно захлопнул дверь. – Она может нам понадобиться.

– Которая вела бы наружу – нет, – отозвался кучер Талфорд, застегивая брюки. – Только окна.

– Мария, Иисус и Иосиф! – начал молиться Терренс. – Мы погибнем.

– Не говорите глупости! – оборвал его вернувшийся Кембл. – Поторапливайтесь! Мы выходим через окно. – Жар стал почти невыносимым, и Кембл погнал мужчин вперед, подальше от темного дыма, словно гусыня, сгоняющая своих гусят в стаю.

– Что там? – крикнул Гарет Кемблу, выводя мальчиков. – Нашли лестницу?

– Увы, нет, – ответил Кембл. – Ищите окно.

– Которое из окон ниже всех? – громко спросил Гарет у кучера, стоявшего позади Кембла.

– Самое нижнее там, со стороны прачечной, – ответил Талфорд.

Они, по существу, обошли кругом весь хозяйственный двор имения, и люди начали кашлять. Не имея представления о том, где находится прачечная, Гарет решительно пересек комнату, в которой было полно старой мебели, подошел к левому окну и открыл его.

– Нам нужна приставная лестница! – крикнул он вниз. – Со стороны прачечной! И быстрее!

– Сейчас, ваша светлость! – крикнул в ответ Коггинз.

– Насколько все плохо? – спросил Гарет у Кембла, закрыв окно, чтобы перекрыть тягу.

– Здание каменное, но с сухими деревянными рамами, – мрачно доложил Кембл. – Лестницы горят, и ваша коляска в огне.

– С этой стороны Масбери организовала цепочку с ведрами. Давайте откроем это заднее окно и посмотрим, далеко ли они.

Этим окном не пользовались, и, чтобы открыть створку, им пришлось действовать вдвоем.

– Лестница обвалилась! – прокричал сквозь дым Талфорд, подошедший к ним сзади вместе с мальчиками и грумами. – Остается только это окно и больше ничего.

Младший из мальчиков заплакал, один из грумов тяжело задышал, а Кембл высунул голову из окна, чтобы оценить обстановку.

– Знаешь, если понадобится, мы сможем просто выпрыгнуть из окна. Самое плохое, что может с нами случиться, так это переломы, – сказал Гарет, положив руку на плечо мальчика, но, к сожалению, его слова не успокоили парнишку и тот, громко всхлипнув, зарыдал еще сильнее.

– С этой стороны тьма кромешная, – сообщил Кембл, убрав голову из окна, – но, насколько я могу судить, здесь не более семнадцати футов.

В этот момент внизу что-то загромыхало, и Гарет, высунувшись из окна, увидел движущееся по траве огромное светящееся облако и одного из слуг, волочащего приставную лестницу.

– Ставь сюда, – скомандовал Коггинз, подняв повыше лампу. – Готово, ваша светлость! Спускайтесь быстрее.

– Давай, – Гарет обернулся от окна к самому младшему из мальчиков, – ты спустишься первым.

– Не могу, – всхлипнул мальчик, глянув вниз из окна. – Я… боюсь.

– Идите первым, – подтолкнул Гарет одного из грумов. – Вы будете ловить других, если они начнут падать.

Как только лестница стала на место, грум перекинул ногу через подоконник, и когда Коггинз крикнул: «Порядок! Спускайся!» – не стал тратить время зря.

– Следующий! Ваша светлость, вы должны спуститься! – крикнул Коггинз, но Кембл подтолкнул вперед другого мальчика-конюха.

– Красота только после молодости, – пропел Кембл. – Полагаю, мне придется быть последним.

Этот мальчик начал осторожно спускаться, а мужчины снизу громко подсказывали ему, что делать:

– Возьмись рукой за подоконник! Подвинь ногу! Вот так, влево. Спокойно.

К этому времени огонь уже показался в дальнем дверном проеме.

– Он добирается до продуктового склада и, похоже, до красок, – высказал предположение Кембл.

– Вы знаете, что там? – повернулся Гарет к кучеру Талфорду.

– Скипидар, ваша светлость, – поморщившись, ответил Талфорд. – Льняное масло и масляные краски.

– Проклятие! – Гарет потянул второго грума: – Спускайтесь. Быстро.

Этот человек оказался более проворным, чем можно было предположить, и в одно мгновенье спустился вниз.

– Теперь должен идти ты, – строго сказал Гарет, снова повернувшись к маленькому мальчику. – Если сорвешься, тебя поймают.

– Н-но там темно, – пролепетал мальчик. – Как они увидят меня?

– Что ж, подожди еще минуту, и чертова крыша будет в огне, – буркнул Кембл. – Уж тогда света окажется вполне достаточно.

– Ш-ш-ш, Кембл. – Гарет подтолкнул мальчика вперед: – Теперь ты должен идти, чтобы остальные тоже успели спуститься.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мальчик оказался внизу.

– Теперь вы, Кембл, – приказал Гарет.

– Я боюсь высоты, – отмахнулся от него Кембл. – Мистер Талфорд, лестница ждет вас.

Тут в дальней комнате что-то взорвалось, и Гарет, оглянувшись, увидел, что маленький раскаченный шар закатился под старый столовый стол. Зазвенели разбившиеся стекла, а со стороны хозяйственного двора раздался крик.

– Еще одно окно не выдержало, – мрачно прокомментировал Кембл. – Теперь здесь сквозняк, так что у нас совсем мало времени.

Талфорд был уже почти внизу, и Гарет схватил следующего мальчика-конюха – крупного парня с красным носом и слезящимися глазами, который стоял позади всех.

– Давай спускайся, – скомандовал Гарет.

– Сейчас должны идти вы, ваша светлость, – почти подобострастно произнес парень. – Я пойду последним.

– Черта с два, – выругался Гарет. – Иди сейчас же. Это приказ.

Мальчик подчинился, но с таким видом, словно был готов свести счеты с жизнью. Гарет смотрел, как он осторожно спускается, но волновался совсем не за него.

– Вы следующий, – бросил он через плечо Кемблу. – И без фокусов.

– Сначала должны спуститься вы, – возразил Кембл, когда Гарет отошел от окна.

Стоявшая в нескольких шагах от них кровать и ковер под ней уже были охвачены огнем.

– Нет, вы пойдете, – угрожающе произнес Гарет, – или я, ей-богу, собственноручно выброшу вас, и тогда вы можете сломать свой восхитительный нос, а возможно, и ногу.

– Да, вы, пожалуй, действительно способны на такое, – проворчал Кембл. – Отлично, Ллойд, оставайтесь в дураках, несмотря на все мои заботы. – Он спускался по ступенькам с такой грацией, будто делал это каждую ночь на протяжении недели; хотя, подумал Гарет, может, так оно и было.

– Ваша светлость, прошу вас! – сердито крикнул Коггинз. – Вам действительно пора спускаться.

Одна нога Гарета уже была снаружи. А когда он, еще держась руками за подоконник, другой ногой нащупал ступеньку, каретный сарай ощутимо зашатался от удара грома, эхом отразившегося от стен.

«О Господи, прошу тебя, – взмолился Гарет, – пожалуйста, пошли дождь!»

– Ваша светлость! – Молитвенно сложив перед собой руки, Коггинз смотрел, как спускается Гарет. – Спасибо Всевышнему!

Когда слуги убрали лестницу, Гарет оглядел собравшихся.

– Это все? Никого не забыли? – спросил он, снимая со рта влажную ткань.

– Все мои люди здесь, ваша светлость, – ответил Талфорд, и в этот момент первые капли дождя упали на лоб Гарета. – Благослови Господь вас обоих.

– Тогда отлично. Тем, кто болен, нельзя оставаться под дождем. Идите на кухню и выпейте чаю. А остальные возвращаются на хозяйственный двор и присоединяются к тем, кто тушит пожар.

Все быстро выстроились возле зданий, но дождь уже вовсю поливал и самые маленькие языки пламени превратились в пар и дым, однако на хозяйственном дворе миссис Масбери в ночной рубашке, намокший подол которой волочился по булыжникам, продолжала, как старший сержант, громогласно отдавать приказы, а Уотсон, стоя на краю хозяйственного двора, мрачно созерцал разруху. Лошадей кто-то успел предусмотрительно отвести на пастбище.

– Гейбриел! – К изумлению Гарета, из толпы выбежала Антония, показавшаяся ему маленькой и напуганной. На ней были нежно-розовые комнатные тапочки и теплая шерстяная накидка, под которой виднелась лишь фланелевая рубашка. – О, слава Богу! – воскликнула Антония, подбегая к нему. – Гейбриел!

– Антония, что ты здесь делаешь? – Гарет взял ее за плечи, чувствуя, что ее появление доставило ему неожиданную радость.

– О, Гейбриел, я не могла найти тебя! – Антония вздрогнула, когда раздался еще один удар грома, но быстро взяла себя в руки. – Сказали, что ты пошел в каретный сарай, и я представила себе самое плохое!

– Но, как видишь, со мной ничего не случилось. – Гарет постарался улыбнуться ей. – Прошу тебя, дорогая, возвращайся в дом. Приближается гроза.

Антония схватила Гарета за руки, глядя на него большими голубыми глазами. Дождь становился все сильнее, и на ее ресницах повисли дождевые капли.

– Я не боюсь грозы, я боюсь только за тебя! – с горячностью объявила Антония. – О, Гейбриел, я знаю… тебе это не понравится… но я очень беспокоюсь о тебе.

Гарет понимал, что она говорит не подумав, поддавшись панике, но в его сердце затеплилась надежда. Он только молился, чтобы их разговор никто не слышал.

– Моя дорогая девочка, – тихо сказал он, – не надо ничего говорить.

– Нет, – решительно возразила она, – это не в моих силах. Прошу тебя, не сердись на меня. Мне было так страшно. Я не могла найти тебя и подумала… что моя жизнь кончена. Ты нужен мне, Гейбриел. И даже если ты не чувствуешь того же самого…

– Антония, мы не можем сейчас говорить об этом, – прервал ее Гарет, крепче сжав ей плечи, чтобы не заключить в объятия, как ему безумно хотелось.

– А когда, Гейбриел? – прошептала она. – Мне нужно увидеться с тобой. Сегодня ночью.

– Хорошо, – тихо ответил он, с тревогой посмотрев по сторонам. – Пожалуйста, дорогая, возвращайся в дом. Мне просто необходимо, чтобы ты это сделала немедленно. Ты должна быть в порядке. Ради меня, Антония, хорошо?

– Леди Антония, это безумие! – закричала Нелли, пробравшись сквозь толпу. – Ради Бога, прошу вас, возвращайтесь обратно в дом, пока до смерти не простудились!

– Подозреваю, что, если ты откажешь миссис Уотерс, она просто останется здесь с тобой и окончательно разболеется, – тихо сказал Гарет, мягко развернув Антонию.

С явной неохотой та кивнула и отошла от Гарета, а ему вдруг захотелось пойти за ней, но кто-то спас его от безрассудства, отрывисто кашлянув позади.

– Вы нужны мистеру Уотсону, ваша светлость, – сказал один из слуг.

– Да, конечно. – Гарет быстро пересек двор. Огня уже почти не осталось, и бригада с ведрами расходилась. – Сильный пожар, да?

– Но благодаря вам и мистеру Кемблу все остались живы, – кивнув, сказал управляющий имением. – И дождь начался очень кстати. Думаю, худшее уже позади – почти.

– Почти? – Гарет недоуменно посмотрел на Уотсона. – Что вы хотите этим сказать?

– Думаю, вам следует кое-что увидеть. – Бросив на Гарета встревоженный взгляд, управляющий пошел через хозяйственный двор к конюшне, где начался пожар.

Двери все еще были распахнуты настежь, и было видно, что изнутри они обуглились.

– Что здесь загорелось? Какой-то экипаж? – спросил Гарет Уотсона, когда они осматривали повреждения.

– Новая молотилка, – мрачно ответил управляющий, указав в темную, еще дымящуюся глубину.

Гарет тихо выругался.

– «Разрушители машин»?

– Я тоже сначала так думал, – пожал плечами Уотсон и закрыл одну створку дверей, – пока не увидел это.

Внутренняя сторона дверей почернела, но большая часть белой передней панели не пострадала – как и криво написанные на ней кроваво-красные буквы. Гарет почувствовал себя так, словно из него вышибли дух, словно мальчишки из Шордича опять повалили его на землю.

«Гори в аду, жид».

Трудно сказать, сколько времени Гарет молча смотрел на надпись, стоя под дождем, стекавшим по его лицу.

– Простите, ваша светлость, – с виноватым видом наконец нарушил тишину Уотсон, – но я подумал, что… вы должны это увидеть.

Гарет спиной ощущал взгляды слуг, присутствующих при этой сцене.

– Оставьте ее открытой, – отрывисто сказал он. – Просто… оставьте открытой. Не нужно всем это видеть.

– Это гадость, ваша светлость, – убежденно сказал Уотсон. – Самая настоящая гадость. Мне очень жаль. Люди так не думают. На самом деле не думают. Англия начинает меняться.

– Но вероятно, кто-то все же так думает, – тихо возразил Гарет.

А затем Уотсон удивил Гарета тем, что положил ему руку на плечо и тихо сказал:

– Завтра я сниму ее и сожгу до конца.

– Матерь Божья, – глядя на дверь, прошептал доктор Осборн, который, держа в руке черный зонт, остановился рядом с Гаретом. – За это кого-то следует повесить.

– Спасибо, что пришли, Осборн. – Гарет обернулся и пригладил грязной рукой намокшие волосы. – Что ж, давайте войдем внутрь и…

Очередной удар грома не дал ему договорить. Создавалось впечатление, что небеса разверзлись и начался настоящий потоп.

– В контору Уотсона! – крикнул Гарет, стараясь заглушить шум дождя, и, схватив за руки доктора и миссис Масбери, потянул их за собой.

– Все остальные – в кухни! – распорядилась экономка. – Быстро! Быстро!

Слуги побежали мимо конторы к дверям нижней кухни, а Гарет в сопровождении Осборна, Уотсона и миссис Масбери – в контору. Кембл был замыкающим, а Коггинз исчез. Как только все оказались внутри, вспышка молнии рассекла небо.

– За всю свою жизнь я еще никогда так не радовалась грозе! – отряхиваясь, воскликнула экономка. – О, ваша светлость, мистер Кембл, вы вели себя по-настоящему отважно!

– Кто из слуг пострадал? – спросил Гарет, переводя взгляд с миссис Масбери на Уотсона. – Кто-нибудь получил ожоги?

– По-моему, Эдвардс, второй лакей, сломал палец, – сообщила миссис Масбери. – Несчастный случай произошел, когда передавали ведра с водой.

– Ну вот, Эдвардс – ваш первый пациент, – обратился Гарет к доктору. – А потом вы должны осмотреть всех, у кого еще воспалены миндалины. Я подозреваю, что они все до одного были сегодня ночью в дыму и под дождем.

– Боюсь, что так, – согласился Осборн, проверяя содержимое своего саквояжа.

– И будьте добры, осмотрите миссис Масбери, – продолжал Гарет. – У нее слабые легкие. Герцогиня уже упрекала меня за то, что я как-то заставил ее стоять под дождем.

Экономка, по-видимому, смутилась и, только когда Гарет подмигнул ей, позволила Осборну увести ее.

Уотсон сел за свой письменный стол, а Гарет плюхнулся на ближайший стул. Комнату наполнила гнетущая тишина. Гарет увидел, что у Кембла обгорела прядь волос, а на высоком, обычно безукоризненно чистом воротнике красуется полоска сажи. Проклятие, он совершенно не рассчитывал на такой поворот событий.

– Машина испорчена, – констатировал Кембл. – Но в данном случае «разрушителями машин» были антисемиты. Интересно, сколько их болтается по югу Англии с красной краской и трутницей?

– У вас есть какие-нибудь предположения? – спросил Гарет.

– Предположения – да, но не более того. – Мрачно взглянув на Гарета, Кембл небрежно прислонился к шкафу с выдвижными ящиками.

Уотсон сидел за письменным столом, тяжело откинувшись на спинку кресла и засунув руки в карманы куртки.

– Похоже, что тот, кто это сделал, не мог устоять против желания нанести последний злобный удар, – сказал он. – Конечно, допускаю, это могли быть «разрушители машин», но все же я так не думаю. Мы ее даже еще не опробовали. И мы никого не уволили. И не собирались. Всем работникам это известно.

– Я знаю, чего мне хотелось бы. – Кембл отошел от картотечного шкафа и, широко расставив руки, оперся на стол Уотсона. – Мне хотелось бы десять минут побыть наедине с этим работником конюшни, которого вы последним вытолкали в окно сарая.

– С этим парнем, у которого красный нос? – удивился Гарет. – Зачем?

– У него был… какой-то виноватый вид, – сосредоточенно насупившись, ответил Кембл. – Да, он, конечно, болен, но здесь есть что-то еще. Если бы вы не приказали ему лезть в окно, я не уверен в том, что он решился бы уйти. А потом, когда вы приказали всем больным идти в кухни, он не пошел, а присоединился к пожарной команде миссис Масбери.

– Проклятие, – не сдержался Гарет, – неужели это он?

– Догадываюсь, что вы говорите о Хауэлле, – вмешался в их разговор Уотсон, отодвинув кресло от письменного стола. – Крупный парень лет пятнадцати? Последние два дня он провел в постели, у него была температура. Я не могу себе представить, чтобы он мог совершить поджог.

– Возможно, дело не в том, что он сделал это, – задумчиво покачал головой Кембл, – а в том, что он видел или слышал.

– О Господи, еще одна головоломка! – На этот раз Гарет запустил в волосы обе грязных руки. – Кембл, поговорите завтра с мальчиком. Выясните, что ему известно.

– Непременно, ваша светлость. Послушайте, у меня обгорели волосы и испорчена моя любимая куртка. – Серьезный тон Кембла сменился на иронический. – Кто-то же на самом деле должен за это заплатить.

– Итак, не соблаговолите ли поделиться с нами своими соображениями? – Гарет скрестил на груди руки и пристально посмотрел на Кембла. – Кто именно должен заплатить?

– Я не совсем уверен, – признался Кембл, склонив голову набок, – но если бы я был любителем пари, то поспорил бы, что это будет наш старый приятель Меткафф.

Глава 17

В переулке Гейбриел с отчаянно бьющимся сердцем прижался спиной к сырой стене. Он не слышал ничего, кроме грохота и шума большого порта: стука бочек, катящихся по деревянным настилам; скрипа подъемников; криков и ругани, царящих в доках.

Его упустили, и теперь он свободен. Гейбриел глубоко прерывисто вздохнул, повернул за угол навстречу свободе – и тотчас услышал крик:

– Ах вот он, этот маленький паршивец! За ним, Руис!

Гейбриел стремглав помчался по кривым, петляющим улицам Бриджтауна, но стук тяжелых шагов позади преследовал его. И вдруг впереди, когда его легкие уже готовы были разорваться, он увидел темный переулок. Как только он свернул в него, отворилась дверь таверны и вышедший оттуда худой темноволосый мужчина подхватил его так, словно он ничего не весил.

– Эй, кто это у нас тут? – усмехнулся мужчина. – Никак маленький карманный воришка?

– Пожалуйста, сэр, не позволяйте им забрать меня. – Гейбриела начала бить дрожь. – Прошу вас.

Трое моряков, запыхавшись, догнали его.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Криви. – Парень удрал от нас на пристани.

– И как же называется ваш корабль? – не выпуская Гейбриела, поинтересовался мужчина.

– «Святой Назарет», – осторожно ответил Криви. – А что?

– Не у всех капитанов хорошая репутация, – пояснил темноволосый мужчина. – А что вы хотите от мальчика?

– Он нанят по контракту. – Криви явно занял оборонительную позицию. – Мы имеем право забрать его.

– По контракту? – фыркнул темный мужчина. – Но он совсем еще юный! – И снова взглянул на Гейбриела. – Честно говоря, парень очень похож на моего давно пропавшего кузена из Шропшира. Пожалуй, теперь я заберу его домой.

Криви злобно прищурился и шагнул вперед. В мгновение ока темноволосый мужчина выхватил нож – длинный смертоносный клинок, висевший на ремне у бедра.

– Даже не помышляй об этом. – Его голос был тихим и спокойным. – В таверне дюжина мужчин. Половина из них – мои друзья, а другая половина – мои сотрудники.

– Но… мальчишка наш по закону, – прохрипел Криви.

– Отлично, – согласился мужчина. – Вы пойдете и возьмете у Ларчмонта контракт – да, мне все известно о «Святом Назарете» – и принесете его в «Невилл шиппинг» к месту для кренгования. Я взгляну на него и тогда, если буду удовлетворен, отдам вам мальчика. Что может быть справедливее?

Когда моряки ушли, Гейбриел перевел дух и дрожащим от накативших рыданий голосом спросил:

– Они вернутся, сэр?

– Ни за что на свете. – Темноволосый мужчина похлопал Гейбриела по плечу: – Пошли, найдем для тебя безопасное место.

Когда огонь зашипел и оставил после себя только поднимающийся пар, Гарет пошел в дом через кухни, чтобы убедиться, что никто не обойден вниманием. Миссис Масбери, надев одно из своих серых саржевых платьев, разливала кофе уставшим слугам, собравшимся в ее гостиной, Нелли Уотерс собирала воду, орудуя шваброй, и разбирала сваленные в кучу намокшие куртки и сапоги. Доктора Осборна Гарет нашел в буфетной, где тот накладывал шину на сломанный палец.

– По-моему, обошлось без серьезных ранений, – доложил Осборн, бросив на Гарета быстрый взгляд. – Есть у вас какие-нибудь мысли по поводу того, кто это мог сделать?

– Нет, – угрюмо покачал головой Гарет, – пока нет. Но и это узнаю.

Слуга, сидевший на узком рабочем столе, был немного бледным, и Гарет, чтобы поддержать его, положил ему руку на плечо.

– Все в порядке, Эдвардс?

– Да, ваша светлость. Это простой перелом, он даже не болит – ну, не очень.

– Благодарю вас за помощь. – Гарет слегка улыбнулся ему и обратился к доктору: – Если это самый тяжелый случай, Осборн, то возвращайтесь в свою постель. Спасибо, что пришли так быстро.

Гарет торопливо поднялся по лестнице и разделся до пояса перед умывальником, чтобы смыть с себя глубоко въевшуюся грязь и копоть. Он старался заставить себя не думать о пожаре, но не мог забыть застывший страх в глазах Антонии. Она действительно очень испугалась за него и отправилась разыскивать, совсем позабыв о собственном страхе перед грозой. Вытирая лицо полотенцем, Гарет увидел в зеркале свое отражение… Эти несколько недель, проведенные в Селсдоне, явно его изменили. Он стал другим. Его лицо, покрывшееся легкой щетиной, выглядело более худым, а глаза – более строгими.

Интересно, подумал Гарет, как выглядел отец в его же возрасте, и решил, что, наверное, точно так же. Когда майор Чарлз Вентнор, уже много воевавший и уставший от сражений, отправился на Пиренейский полуостров, ему было тридцать шесть лет. Гарет помнил, что его отец был высоким, широкоплечим, с золотистыми волосами. Его смех был мягким и глубоким. А когда он смотрел на жену, его глаза светились счастьем. И это все. У Гарета остались только детские воспоминания, которые он будет хранить до конца жизни.

Неожиданно Гарет с удивлением почувствовал, как ему всегда не хватало отца. И как он нуждается в нем теперь. Будь отец жив, Гарет мог бы спросить у него, как это бывает, когда уравновешенный и серьезный человек в таком возрасте теряет голову от любви. Пройдет ли это? Станет ли хуже? Или чувство будет расти и превратится в нечто прекрасное и всепоглощающее, как было у его родителей? Ни время, ни расстояние не ослабили их любовь. Ни религиозная, ни классовая принадлежность не были помехой их чувству.

И тут вдруг Гарет понял, что посоветовал бы ему отец. Решиться, рискнуть испытать все – горе, надежду, счастье – с Антонией. Но положение ее было сложным. Ей никогда не позволяли самостоятельно принимать решения, никогда не предоставляли право выбора. И до тех пор пока над ней дамокловым мечом висит подозрение в убийстве мужа, у нее нет выбора.

Но отец и Уорнем – его прошлое, а Антония может стать его будущим. Правда, каким оно будет, Гарет пока плохо себе представлял. Однако слова, произнесенные ею этой ночью, вселили в него надежду. Горя желанием увидеть Антонию и обнять ее, Гарет отбросил полотенце и пошел в гардеробную за чистой одеждой.

Подойдя к гостиной, Гарет тихо постучал, Антония ответила сразу же и, когда он вошел, бросилась в его объятия в одной ночной рубашке.

– Гейбриел! – воскликнула она. – Я так рада тебя видеть. Ты не пострадал? Все в порядке? Никто не пострадал?

– Все хорошо, любовь моя, – успокоил ее Гарет и коснулся губами теплого изгиба ее шеи. – Нам повезло.

– Нет, дело не в везении, а в вашей с мистером Кемблом смелости. Все говорят об этом. Знаешь, если бы вы оба не рисковали… своими жизнями, то… О Господи!

– Что, любовь моя?

– Гейбриел, ты же мог погибнуть! – задохнувшись, прошептала Антония. – И теперь я не знаю, что делать – расцеловать тебя или отшлепать за безрассудство.

– Я выбираю поцелуй, – промурлыкал он, погружая пальцы на ее затылке в густые распущенные волосы. – Перспектива получить шлепок за безрассудство меня не так возбуждает.

Прильнув к нему, Антония подняла лицо, и Гарет сразу почувствовал ее губы. Сначала поцелуй был нежным, но потом между ними, казалось, вспыхнуло пламя. Как и в ту ночь на стене у башни, это было внезапное, безумное желание, которое невозможно было преодолеть. Они оба чувствовали себя счастливыми, потому что живы и вместе, несмотря на все испытания, которые уготовила им судьба. Страстно целуя Антонию, Гарет забыл обо всем на свете.

Почувствовав, как теплые сильные руки Гейбриела скользят по ее телу, она полностью вверилась им, отдалась его нежным ласкам, требованиям его тела и ощутила, как знакомая сладостная боль пронизывает все ее тело, добираясь до самой души. Гейбриел покрывал поцелуями ее щеки, брови, виски, но это было совсем не то, чего хотелось Антонии. Догадавшись об этом, Гейбриел снова вернулся к ее губам с горячим поцелуем, от которого у нее задрожали колени.

Его ласки были настойчивыми и требовательными. Он делал то, что ей хотелось. Чувствуя, как его прикосновения обжигают кожу, Антония рванулась к Гейбриелу всем телом, предлагая себя в порыве любви и желания, а он, взяв ее одной рукой под округлые ягодицы, крепко прижал ее к затвердевшей выпуклости своего мужского естества. Антония понимала, что следует увести его в спальню, но было так греховно соблазнительно заняться сексом прямо здесь, посреди гостиной.

– Возьми меня, – шепнула она, чуть отстраняясь от его губ. – Прямо сейчас, Гейбриел. Прошу тебя.

– О Боже, Антония!

Гейбриел оттеснил ее назад, и Антония ощутила, как край письменного стола уперся сзади в ее бедра. Со стола на ковер попадали перья для письма, но ни она, ни Гейбриел не обратили на это внимания. Добравшись руками до ее грудей, Гейбриел удерживал их в ладонях и поглаживал до тех пор, пока у Антонии не заболели соски и она почти не опрокинулась на стол, жаждая большего.

Антония распустила завязки ворота ночной рубашки, и Гейбриел осторожно спустил с ее плеч мягкую фланель, обнажив кожу. Задрожав, Антония нашла его губы, и Гейбриел ответил ей с удвоенной страстью, жадно исследуя укромные глубины ее рта, а когда он поднял подол ее ночной рубашки, Антония почувствовала, что реальный мир кружится и исчезает.

Раскинув ноги, она полностью отдалась его ласкам, и когда Гейбриел снова нырнул языком в ее рот, обняла его рукой за талию, а потом просунула руку под рубашку и ощутила под ладонью теплые упругие мускулы спины.

– Гейбриел, ты так хорош, – промурлыкала Антония. Она чувствовала, как его тело дрожит от удовольствия, чувствовала, как ее окутывают теплые манящие ароматы – цитруса, мыла, древесного дыма и слабого мускусного мужского запаха.

Дыхание Гейбриела уже становилось прерывистым, а прикосновения – более грубыми и требовательными.

Антония сильнее прижалась к краю стола, чтобы добраться пальцами до застежки его брюк, а когда она торопливо расстегнула их, бархатистый кончик его пениса поднялся над напряженными мускулами живота.

– О Боже, Антония, – прохрипел Гейбриел, – я должен тебя взять!

– Так возьми. Прямо здесь и прямо сейчас. Не думай. Не разговаривай.

– И почему я всегда считал эти слова такими убедительными? – проворчал Гейбриел, собирая наверх, к талии, ее ночную рубашку. Придвинувшись ближе к Антонии, он поцеловал ее в шею и не слишком нежно прикусил зубами кожу, а потом, стремительно просунув руку ей между ног, коснулся ее плоти, уже влажной от желания, и со стоном скользнул внутрь одним пальцем.

– Не так. – Она провела рукой по его разгоряченному пенису, прислушиваясь к своему тяжелому дыханию. – Пожалуйста. Прошу тебя.

В ответ Гейбриел подвинул ее к самому краю стола, прижался к ней и одним мощным толчком вошел в нее.

– Ох! – вырвалось у Антонии. – Да!

Последовал еще один толчок, от которого стол с глухим стуком ударился о стену, но Антония не обратила на это внимания. Откинув голову назад, она торопила события, подгоняемая страхом, что их застанут, и отчаянной потребностью, которую испытывали они оба. Гейбриел снова и снова погружался в нее, удерживая ее на самом краю стола, на самом краю падения. Не в силах сдержать себя, Антония непроизвольно прижималась к нему, чувствуя, как внутри ее все нарастает и нарастает непреодолимая физическая потребность.

– Антония, – задыхаясь, произнес Гейбриел, накрыв рукой ее грудь. – Антония, я не могу устоять…

Она не могла думать ни о чем другом, кроме мощного движения внутри ее, кроме безумной потребности облегчить свои мучения, и направляла его глубже в себя. Руки и губы Гейбриела тоже пылали от нетерпения, его желание разгоралось все сильнее. Чувствуя, как он снова и снова входит в нее, Антония испустила крик, а у Гейбриела спина напряглась и выгнулась как лук. Ритм движения, захвативший их обоих, вел Антонию к тому манящему, обещающему наслаждение обрыву, пока она не достигла края и ее тело не задрожало от эмоций. Гейбриел почти полностью покинул ее, а затем одним мощным последним толчком вошел в самую глубину. Его голова откинулась назад, лоб покрылся потом, сухожилия на шее натянулись, и он тихо вскрикнул от удовольствия, когда его тепло выплеснулось внутрь ее.

Гейбриел положил голову на плечо Антонии, и они долго просто сжимали друг друга в объятиях, но потом Гейбриел, очевидно, почувствовал угрызения совести.

– Боже правый, Антония, – прошептал он, – не могу поверить, что я сделал это с тобой – прямо здесь, на столе. Боже мой!

Но Антония нежно поцеловала его в ухо – ее это не волновало. Она даже не представляла себе, какому риску они только что себя подвергли. Ее стремление к Гейбриелу, ее желание, которое казалось бесконечным и раскаленным до белого каления, уничтожили все здравые мысли.

– Гейбриел, – тихо заговорила Антония, – я люблю тебя. Я знаю… ты не хочешь, чтобы я это говорила и так думала. Но что есть, то есть.

– Антония, быть может, тебе просто нравится то, что я заставляю тебя чувствовать? – Гейбриел поднял голову, их взгляды встретились, и он с грустью в глазах накрыл ладонью щеку Антонии.

– Прекрати, Гейбриел. – Она положила свою руку поверх его руки. – Я не похожа… на тех, с кем ты занимался сексом. Это не связано с физическим удовольствием.

– Нет? – Гейбриел поднял бровь.

– Ну хорошо, связано, – покраснев, призналась Антония. – Но здесь есть и нечто большее.

Слегка улыбнувшись, Гейбриел отодвинулся от нее, поднял со стола, поправил ночную рубашку и быстро привел себя в порядок.

– Антония, ты мне небезразлична, – не глядя на нее, сказал он после недолгого молчания. – Совсем не безразлична. Ты должна это знать.

– Правда? – Ее голос был на удивление спокойным.

Повернувшись к ней спиной, Гейбриел подошел к окну – к тому самому, возле которого стояла Антония в то ужасное утро, когда не захотела признаться, что занималась с ним сексом.

– Да, ты мне небезразлична, – повторил Гейбриел, глядя в окно на дождь. – Люблю ли я тебя? Да, Антония. Люблю безумно. Думаю, ты это уже знаешь и чувствуешь.

Он ее любит? Да, несомненно. Гейбриел не из тех людей, которые говорят то, чего нет на самом деле. В сердце Антонии затеплилась надежда.

– Я не могу этого знать, Гейбриел, если ты мне этого не скажешь. – Подойдя к нему, Антония положила обе руки ему на локоть. – Я не могу догадаться. Я боюсь даже надеяться.

– Антония, не нужно спешить, – предостерег он ее, устремив взор куда-то вдаль, и покачал головой. – Ты столько пережила, и у тебя было совсем мало возможностей выбирать то, что тебе хочется.

– Я хочу тебя, Гейбриел, – тихо отозвалась она. – Я выбрала тебя.

Антония почувствовала, что он колеблется и его решимость слабеет. Она ждала молча, потому что не могла не понимать его тревог. Заботиться о ней, зная все о ее прошлой жизни, – большая ответственность. Гейбриел не сомневался, и, вероятно, был прав, что ее отец не пожелал бы знаться с его предками. Но Антонию больше не заботило то, что думает ее отец, и она должна каким-то образом убедить в этом Гейбриела.

В этот момент кто-то вошел в соседнюю спальню.

– Наверное, это Нелли, – шепнула Антония. – Она вернулась.

– Чтобы проверить, все ли с тобой в порядке. – Гейбриел ласково поцеловал Антонию в нос. – Иди быстро ложись спать и помни, что я люблю тебя. Люблю до безумия.

С этими словами Гейбриел ушел. Антония так и осталась стоять у небольшого письменного стола красного дерева, а когда Нелли ее окликнула, повернулась и пошла в спальню, чтобы приготовиться ко сну.

Проснувшись на следующее утро, Гарет отправился с мистером Уотсоном оценить ущерб, нанесенный пожаром. Управляющий отозвал плотников и каменщиков, которые работали в Ноулвуд-Мэноре, и отправил их ремонтировать каретный сарай. Три отсека со всем их содержимым и комнаты наверху находились в безнадежном состоянии, и было решено начать разборку сарая. К девяти часам испорченные двери были сняты и, как обещал Уотсон, брошены в кучу мусора для сожжения.

Но вовремя появившийся мистер Кембл напомнил, что двери являются вещественным доказательством и их нельзя сжигать, пока не будет найден злоумышленник, а затем отправил Талфорда в не пострадавшей от огня двуколке в Уэст-Уиддинг за мировым судьей. Убедившись, что все в надежных руках, Гарет вернулся в дом, не в силах выбросить из головы мысли об Антонии.

Этой ночью у Гарета от слов Антонии подпрыгнуло сердце, ему не хотелось, и он ей сказал об этом, чтобы она отказалась от своего права выбирать, ведь до сих пор жизнь не давала ей такой возможности. Он действительно так считал, но все же начал убеждаться в том, что у Антонии есть собственная точка зрения.

Им предстоит долгий серьезный разговор – Гарет понимал это, но хотел, чтобы прежде раскрылась правда смерти Уорнема. Если Антония придет к нему, то он должен быть уверен в том, что она это сделала потому, что не может без него жить. Гарет знал, что ему не будет покоя, если у него останется хоть малейшее подозрение, что выбор Антонии обусловлен обстоятельствами и у нее просто не было иного выхода. Нужно, чтобы она поняла и приняла его не только таким, какой он есть сейчас, но и таким, каким был когда-то. Но по-видимому, он хотел слишком многого.

В длинной узкой конторе, расположенной рядом с парадным залом, он обнаружил Коггинза за его обычным занятием: разбором почты и распределением работы между слугами.

Когда Коггинз закончил распределять запланированные на день работы, Гарет вошел к нему в контору. Коггинз, как обычно сосредоточенный, выглядел немного раздраженным и уставшим. Его седые волосы казались еще более редкими, а вытянутое хмурое лицо еще более напряженным.

– Доброе утро, – приветствовал его Гарет. – Герцогиня уже спустилась?

– Нет, ваша светлость, – ответил Коггинз, отложив в сторону свою бухгалтерскую книгу. – Я ее еще не видел.

– Хорошо. – Гарет постарался расслабиться. – Я хотел бы, чтобы вы, когда у вас будет время, занялись кое-чем.

– Разумеется, ваша светлость. Чем я могу вам помочь?

– Талфорду и другим работникам конюшни, вероятно, понадобятся новые вещи, – пояснил Гарет, опершись плечом о дверной косяк. – Одежда, обувь, бритвы, Библии. У них ничего не осталось. Сделайте все, что сможете. Если необходимо, поезжайте на день в Лондон.

– Разумеется, сэр. Я думаю, в Плимуте найдется все, в чем они нуждаются. Что я могу еще сделать?

Скрестив руки на груди, Гарет обдумывал свои следующие слова.

– У мистера Кембла есть мысли по поводу возникновения пожара, – заговорил Гарет после некоторой паузы. – Он думает, что мистер Меткафф мог вернуться и находиться где-нибудь неподалеку. Вам что-нибудь известно об этом?

– О Господи, ваша светлость! – с явной тревогой ответил Коггинз. – Это очень неприятно. Я обязательно расспрошу слуг.

– Да, сделайте это, – задумчиво кивнул Гарет, опустив руки. – Если кто-нибудь видел Меткаффа, то я хочу, чтобы вы немедленно сообщили об этом мистеру Кемблу.

Коггинз кивнул, и Гарет, поблагодарив его, направился к дверям, но дворецкий остановил его:

– Ваша светлость, могу я задать вам один вопрос? Весьма… откровенный…

– Ну конечно, Коггинз, – обернувшись, ответил Гарет. – Думаю, нам незачем ходить вокруг да около.

– Это… касается пожара, ваша светлость, – держа руки за спиной, начал Коггинз. Дворецкий не относился к числу людей, поддающихся эмоциям, но в этот день у него был очень расстроенный вид. – Не пожара как такового, а… надписи, которая была обнаружена.

– Да, – помедлив, кивнул Гарет, – и что же?

– Я знаю, сэр, – Коггинз виновато посмотрел на него, – что выражу мнение всех слуг… если скажу, никого на самом деле не волнует ваша национальность. Мы знаем, что вы еврей, и нас это не смущает.

– Спасибо, Коггинз, – постарался улыбнуться Гарет, – мне приятно это слышать.

– И никто из нас не написал бы этих слов, ваша светлость, – продолжил Коггинз. – Слуги с радостью работают на вас, им приятно видеть улучшения, которые происходят в имении. Мистер Уотсон считает, что вы очень талантливый человек. По правде сказать, сэр, Меткафф был единственным подстрекателем, и мы уверены, что он действительно уехал. Вот так, сэр. Это то, что все мы хотели бы вам сказать. Мы глубоко сожалеем о том, что произошло.

– Я это понял, Коггинз, когда ночью все прямо в ночном белье выбежали заливать огонь. – Гарет положил руку на плечо дворецкого. – Спасибо вам за ваши слова. – Гарет снова собрался уйти, но в последний момент передумал. – И еще, Коггинз…

– Да, ваша светлость?

– А что касается надписи, то я, как почти все здесь, в Селсдоне, прошел конфирмацию. В Сент-Олбане, если быть точным. И прекрасно все помню, мне тогда было одиннадцать лет. – Заметив удивление на лице Коггинза, Гарет после минутного колебания пояснил: – Моя мать была еврейкой. Ее родители, будучи еще молодыми, были вынуждены покинуть свои дома в Богемии и перебраться в Англию в надежде на лучшую жизнь. Я очень любил их и гордился ими. Однако хорошо это или плохо, но по вере я такой же, как все здесь. И когда все уляжется, я, возможно, в одно из воскресений отправлюсь вместе со всеми в церковь.

– Нам действительно будет очень приятно видеть вас там, ваша светлость, – в некотором замешательстве сказал дворецкий.

Внезапно с дороги донеслось громыхание экипажа, и Коггинз подошел к узкому окну, выходящему на парадную лестницу.

– О, ваша светлость, по-моему, это ваш друг барон Ротуэлл. Вы ждете его?

– О Господи, нет! – Гарет вслед за Коггинзом подошел к окну и, выглянув в окно через его плечо, увидел, как Ротуэлл выходит из своего блестящего черного фаэтона. – Бедняга, – пробормотал Гарет, – он, похоже, в полном отчаянии.

– В отчаянии, сэр? – переспросил Коггинз.

– Его сестра недавно вышла замуж, и теперь лорд Ротуэлл не знает, чем себя занять, – улыбнувшись, пояснил Гарет. – Ему не с кем даже поссориться за обедом. Зачем бы еще ему возвращаться?

Через несколько минут Ротуэлл явился в кабинет Гарета. Кембл был уже там. Сидя за небольшим письменным столом, он набрасывал какой-то документ и нисколько не удивился, увидев Ротуэлла.

Гарет попросил подать кофе, а потом занял одно из широких кресел, стоявших по обе стороны камина.

– О, похоже, здесь произошло нечто захватывающее, – с абсолютно беззаботным видом заметил Ротуэлл, вытянув перед собой длинные ноги в сапогах. – Задняя сторона твоего каретного сарая вся в копоти, а там, где должны быть окна, зияют черные дыры. Так что же все-таки произошло?

– Я как раз готовлю кое-какие бумаги для нашего мирового судьи по поводу этого несчастья, – язвительно отозвался Кембл, со стуком положив перо. – Как оказалось, у нас есть слуга-проказник, с которым придется разобраться.

– А вы в этом уверены? – Гарет повернулся в кресле.

– Здесь все ясно, – фыркнул Кембл. – Помните того сопливого парня-конюха? Два дня назад он услышал какой-то шум в кладовой и свесился со своей койки настолько, чтобы видеть дверь. Меткафф копался в буфетах – похоже, искал красную краску и скипидар.

– Боже правый! – воскликнул Гарет. – И мальчик ничего не сделал?

– И мальчик ничего не сделал, – эхом повторил Кембл и, грациозно откинувшись на спинку кресла, развел руками. – А теперь соломинка – в его защиту: он был болен и напичкан знаменитым осборновским средством от кашля. Можете догадаться, что это означает?

Гарету оставалось только застонать.

– Может быть, нам пора уже разыскать негодяя? – с энтузиазмом предложил Ротуэлл. – Я имею в виду лакея.

– О, вы и вправду мучаетесь от скуки. – Кембл сделал один из своих величественных жестов. – Не утруждайте себя поисками. Меткаффа уже видели в Уэст-Уиддинге. Мистер Лодри арестует его… – Кембл достал нечто похожее на большие золотые карманные часы, – полагаю, как раз к ленчу.

– А что будет потом? – поинтересовался Гарет.

– Незамедлительный суд и неизбежная виселица, если только вы не захотите вмешаться, – с долей сарказма ответил Кембл. – Может быть, вы потребуете отправить его в Австралию? В конце концов, этот парень ваш кровный родственник.

– Так, значит, Меткафф – незаконнорожденный сын герцога? – в растерянности воскликнул Ротуэлл. – Как же он дошел до того, чтобы быть причастным к убийству и всему прочему?

– Хотите сказать: к смерти Уорнема? – Черные брови Кембла выразительно поднялись. – Я начинаю верить в то, что он скорее всего до этого не дошел, хотя почему, я, откровенно говоря, не могу понять.

– Прошу прощения? – не понял Ротуэлл.

– Меткафф никого не убивал, я абсолютно в этом уверен, – теряя терпение, ответил Кембл. – Он совершенно не повинен в этом, а может быть, и во всем остальном.

В это время в комнату вошел лакей, и Гарет с удовольствием принялся разливать принесенный им кофе.

– Итак, Ротуэлл, – заговорил Гарет, осторожно передавая чашку, – что привело тебя обратно? Безусловно, наши маленькие недоразумения не могут сравниться с захватывающей жизнью Лондона, верно?

– На самом деле я приехал по просьбе виконта Венденхейма и его друзей из министерства внутренних дел, – признался Ротуэлл.

– Это правда? – Кембл в мгновение ока вскочил из-за стола. – И почему вы сразу ничего не сказали? Это же просто великолепно!

– Венденхейм попросил меня доставить информацию, которую ему не хотелось передавать в письменном виде. – Ротуэлл несколько настороженно взглянул на Кембла. – Правда, на меня она не производит особого впечатления.

– Что стряслось с Максом? – Глаза Кембла вспыхнули огнем. – Почему он сам не приехал?

– Как я слышал, его близнецы подхватили ветрянку, – ощущая некоторую неловкость, объяснил барон. – А кроме того, я езжу быстрее.

– Это звучит так, будто сейчас произойдет нечто необычное, – заметил Гарет.

– Ну, частично это больше касается того, что не произошло, – сказал Ротуэлл. – Он просил передать вам, что лорд Литтинг его избегает, но нет смысла его разыскивать. Он сказал, вы поймете, о чем идет речь.

– Ах это, – откликнулся Гарет, теряя интерес к делу. – Да, Литтинг уже приезжал сюда в припадке негодования и обвинил нас в том, что мы натравили на него своих собак. К сожалению, нам не слишком много удалось из него вытащить.

– Это не важно, – ответил барон. – Венденхейм нанес визит барристеру сэру Гарольду как-его-там.

– В самом деле? – Удивленно раскрыв глаза, Кембл снова сел за стол. – И они разговаривали?

– Трещали как сороки, сказал бы я. – Ротуэлл замолчал и отпил кофе. – Очевидно, Венденхейм действовал от имени Пиля, и в этом весь фокус.

– Итак? – нетерпеливо произнес Кембл. – Выкладывайте. Что именно он сказал?

– Я постараюсь как можно точнее передать вам то, что он мне сказал. – Взгляд Ротуэлла стал сосредоточенным. – Это совершенно поразительная история, но Венденхейм не позволил мне ничего записывать.

– Ну, не тяните же, – поторопил его Кембл, – и не упустите чего-нибудь.

Глаза барона вспыхнули от возмущения, но он сдержался.

– Этот сэр Гарольд сказал, что герцог Уорнем попросил его приехать сюда, чтобы обсудить щекотливый юридический вопрос, – доложил Ротуэлл. – Все дело было изложено, как я полагаю, намеками и недомолвками, но суть состоит в том, что Уорнем дал понять, что в юности заключил брак в Гретна-Грин – а это служит основанием для наследования герцогства – и хочет, чтобы этот барристер объяснил ему тонкости брачного законодательства.

– Что означает «дал понять»? – уточнил Гарет. – И почему он только теперь признался в этом?

– Он пояснил, что был подвыпившим и, возможно, сделал это просто шутки ради, – ответил барон, пожав плечами. – Барристер решил, что здесь Уорнем приврал, но зачем? Уорнем хотел знать, каково будет наказание, если он публично признается в содеянном.

– Наказание за что? – спросил Гарет. – Побег в Гретна-Грин считается скандальным, но это не преступление.

– Нет, наказание не за побег, а за двоеженство, – пояснил Кембл. – Вот что он имел в виду, верно, Ротуэлл? Уорнем был женат на четырех женщинах, и это может означать, что он четыре раза был двоеженцем – если его жена из Гретна-Грин была жива все эти годы. И он собирался признаться в этом?

– Очевидно, он размышлял над этим, – кивнул барон. – По словам барристера, Уорнем заявил, что прежде всего хотел бы аннулировать брак с нынешней герцогиней так, чтобы не вызвать чрезмерного гнева ее отца.

– Итак, Уорнем заявил, что уже в период брака с первой герцогиней был двоеженцем. – Кембл вскочил на ноги и принялся ходить по комнате, потирая рукой подбородок. – Не говоря уже о трех других.

– И если эта история получает огласку, то бедный Сирил в этом случае становится незаконнорожденным! – возмущенно воскликнул Гарет. – Вот почему он хотел получить благословение Литтинга. И именно поэтому Литтинг не захотел рассказать нам всю правду – он был взбешен, нет сомнения.

– Но почему Уорнема должно было так волновать, что подумает Литтинг? – спросил Ротуэлл. – История скандальная и шокирующая.

Крепко сжав за спиной руки, Кембл остановился у холодного камина, и в его глазах появилось какое-то странное выражение.

– Его волновал лорд Литтинг по той же самой причине, что и лорд Суинберн. Если бы Уорнему пришлось взять на себя ответственность за четыре случая двоеженства, вся эта мерзость, вероятно, могла оказаться в палате лордов, как зловонная куча. Впрочем, так оно есть.

– А это бросило бы тень на семейство Литтинга. – Гарет поежился, чувствуя себя так, словно куртка внезапно стала ему тесна. Несомненно, существовало и еще что-то, не дававшее ему покоя на уровне подсознания.

Кембл резко остановился и как сумасшедший схватился за горло.

– Ну и ну! – воскликнул он.

– Что еще? – угрюмо поинтересовался Ротуэлл.

– Кажется, до меня только что дошло, – с присвистом объявил Кембл. – Нужно пригласить доктора Осборна!

Спустя пятнадцать минут Кембл плюхнулся на красный кожаный диван Гарета, заявив, что внезапно заболел и не в силах даже подняться наверх. Когда послали за эвкалиптовой растиркой, то Нелли Уотерс сама принесла ее и сказала, что готова заняться лечением, поскольку уже переболела и не должна снова подхватить заразу. Она села рядом с Кемблом, сняла с его шеи платок, нанесла мазь и начала водить рукой вверх-вниз по шее с такой силой, что можно было подумать, будто она вытирает вспотевшую лошадь, в то время как пациент ворчал и стонал на все лады.

Гарет наблюдал за происходящим с некоторым подозрением, начиная догадываться, что Кембл что-то задумал.

– О, мистер Кембл! – подходя к дивану, воскликнула вошедшая с одеялом Антония. – Какое печальное известие! Я думала, все уже позади.

Взяв у Антонии одеяло, Нелли оттеснила свою хозяйку в другой конец комнаты.

– Отойдите все, – строго распорядилась она. – То, что происходит здесь, ужасно неприятно.

Гарет был уверен, что это и на самом деле неприятно, но сомневался в том, что заразно. Когда немного погодя Коггинз привел доктора, Осборн бодро приветствовал всех, а Нелли Уотерс встала со стула. Доктор, возможно, и счел странным, что процедуры выполняются на глазах у всех, однако ничего не сказал.

– Я полагал, что мы покончили с этим гнойным тонзиллитом, – сочувственно сказал Осборн, засовывая в рот Кемблу маленькую деревянную палочку. – Вот так, да. И немного повернитесь к свету.

– А-а-а… – протянул Кембл.

– Все началось внезапно, говорите? – обратился Осборн к Гарету.

– Ну да, он был совершенно здоров, а в следующее мгновение вдруг… – Ротуэлл развел руками.

– А-а-а… – перебил его Кембл, и Осборн убрал палочку. – Теперь я вспоминаю, что на самом деле почувствовал легкое недомогание еще прошлой ночью, под дождем.

– Что ж, никакого гнойного воспаления нет, – озадаченно сказал Осборн. – Слизистая оболочка выглядит прекрасно. Возможно, вы просто надышались дымом в прошлую ночь?

– Пожалуй, вы правы, – согласился Кембл, немного поразмыслив над таким предположением. – Что ж, вы меня успокоили. – Он сел и положил свою руку на рукав куртки Осборна. – Вы должны простить меня, доктор. Понимаете, я ужасно беспокоюсь о своем здоровье – почти как несчастный Уорнем. «Просто как одержимый», – возможно, сказали бы некоторые.

– Это правда, у покойного герцога, – Осборн театрально кашлянул, – было много серьезных проблем со здоровьем.

– А вы ведь, как известно, замечательный диагност, правильно, доктор Осборн? – продолжил Кембл. – И вам удалось установить, что Уорнем «тяжело болен астмой» после того, как он кашлял… – Кембл бросил взгляд на миссис Уотерс, – всего три дня?

Миссис Уотерс кивнула, а Осборну явно стало не по себе.

– Конечно, – Кембл почти сочувственно улыбнулся, – во время острого приступа человек дышит со свистом и хватает ртом воздух, не так ли? Но вы, слава Богу, смогли поставить диагноз герцогу еще до появления этих симптомов – за несколько дней до того. И жене его светлости тоже поставили диагноз. А у бедной миссис Масбери каждый год кашель продолжается по три месяца, однако вы никогда не прописывали ей нитрат калия. Что вы на это скажете, доктор Осборн?

– Я возмущен вашими намеками, мистер Кембл. – Осборн резко выпрямился, захлопнул свой саквояж и встал. – Я забочусь абсолютно обо всех своих пациентах, независимо от их происхождения и положения в обществе.

– Я никогда ни о чем другом и не думал! – Кембл жестом предложил ему снова сесть. – Я уверен, что нитрат калия не подходит для миссис Масбери. Он мог оказаться очень опасным и слишком расслабляющим лекарством. На самом деле любой человек, не имеющий отношения к медицине, мог знать о существовании этого вещества под другим названием. Может такое быть? Обычно его называют селитрой.

– Кембл, подумайте, куда это может вас завести, – предостерег его Гарет.

– Это неправильное употребление термина, – с горячностью возразил Осборн. – Лекарство разрешено к использованию, но его нужно правильно применять.

– Да, и вы «правильно применяли» его в собственных целях, не так ли? – вежливо уточнил Кембл. – Как средство, подавляющее потенцию, – чтобы быть уверенным, что у Уорнема никогда не будет наследника. Наследника, который мог бы лишить вас привязанности герцога.

Было слышно, как в глубине комнаты Антония и миссис Уотерс вздохнули, а Ротуэлл тихо выругался.

– Не понимаю, на что вы оба намекаете. – Осборн теперь казался по-настоящему оскорбленным. – Я никогда не желал зла Уорнему. Боже правый, мы… были друзьями! Мы вместе обедали! Мы играли в шахматы! Я бы никогда не сделал ему ничего плохого.

– О, вы были больше чем друзья, – тихо произнес Кембл. – Вы его сын.

При этих словах Осборн застыл, а для Гарета все моментально стало на свои места: тревожные мысли, легкая фамильярность доктора. Послеполуденное солнце, теперь заглядывавшее в окно, придавало темным волосам Осборна слабый и теплый каштановый оттенок. И Гарет в первый раз внимательно посмотрел на этого мужчину – на изящный профиль и дорогую одежду, на форму подбородка и манеру держать голову. У него возникло ощущение, что он вернулся почти на двадцать лет назад. Да, это то самое время, если бы можно было туда заглянуть.

Неожиданно Осборн глубоко вздохнул, словно сдерживая рыдания, и, сев на стул, закрыл лицо руками.

– Боже мой, – прошептал он. – О Боже мой!

Антония приложила к губам кончики пальцев и медленно опустилась в кресло, а миссис Уотерс подошла к ней и для успокоения положила руку на плечо хозяйки.

– Не желаете знать, что я думаю, доктор? – тихо спросил Гарет, подойдя к Осборну. – Я думаю, вы хотели, чтобы Уорнем зависел от вас. Я думаю, вы поддерживали в нем беспокойство о здоровье и подпитывали его страх умереть, не имея законного наследника.

– Именно так. – Кембл обменялся с Гаретом понимающим взглядом. – На самом деле я думаю, что вы приехали из Лондона с намерением либо шантажировать Уорнема, либо завоевать его доверие – до сих пор не могу понять, на чем вы остановились.

– Нет! – вырвалось у Осборна вместе с прерывистым всхлипыванием. – Это подлая ложь! Я был совсем молодым! Я просто хотел увидеть отца, узнать… какой он. Это так ужасно?

– Нет, – ответил Кембл, обводя взглядом комнату и всех присутствующих. – Могу сказать: любой из нас сделал бы то же самое. Да, вы были совсем молодым. Но ваша мать – когда я знал ее, она называла себя миссис де ла Круа – была женщиной с большим… опытом. Разве не так?

– Она была женщиной, прожившей трудную жизнь, – огрызнулся Осборн. – Таким, как вы, этого не понять. Иногда мы оказывались на грани нищенства. Да, ее имя де ла Круа. Мы… сменили его, когда приехали сюда.

– Да, но Уорнем сразу узнал вас, верно? – высказал свою догадку Гарет, скрестив руки на груди. – Несомненно, он узнал миссис де ла Круа, свою первую любовь – первую жену. Ваша мать, Осборн, была очень красивой женщиной, и я вполне могу допустить, что Уорнем решил бежать с ней.

– Я ничего не понимаю, – хрипло заговорила Антония. – Гейбриел? Мистер Кембл? Вы оба утверждаете, что мой муж был женат на Мэри Осборн?

– Да, в молодости герцог действительно женился на ней. – Гарет с сочувствием посмотрел на Антонию. – В Гретна-Грин. Без разрешения отца.

– Я уверен, что бумаги, подтверждающие это, до сих пор существуют, – вступил в разговор Кембл. – Миссис Осборн была хитрой женщиной. Именно такой и нужно быть, если хочешь выжить в этом жестоком мире – в мире полусвета. Поверьте, я это знаю. Что произошло, доктор Осборн? – мягко, но настойчиво спросил Кембл. – Вы пришли к Уорнему утром в день его смерти, так? Вы что-то принесли ему, в том числе и лекарства. Но вы допустили ошибку, так?

– Да, – прохрипел доктор. – Будьте вы прокляты! Я допустил ошибку.

– Расскажите же нам, что произошло, – настаивал Кембл. – Я понимаю, что для вас это тяжкая ноша. Если это был несчастный случай, то никто из нас не станет требовать преследования в судебном порядке. У вас больше нет секретов, которые необходимо скрывать. Они все нам известны, Осборн. Теперь я в этом абсолютно уверен.

В комнате воцарилась гнетущая тишина.

– Я принес не то лекарство, – с глубоким тяжелым вздохом прошептал доктор. – Я понял это, как только меня проводили утром в его в комнату. Но никто, кроме меня, этого не знал, понимаете?

– Да, все правильно. Лекарство, которое видел я, было нитратом калия, – сказал Кембл. – Нельзя сказать, что это было просто «не то лекарство».

– Я всегда привожу медикаменты от моего постоянного аптекаря в Уоппинге. – Вид у Осборна был крайне усталый, когда он говорил это, качая головой. – Но… потом я разбавлял его хлористым натрием, понимаете?

– Солью? – изумился Гарет. – Обычной… столовой солью?

– Да, – прошептал доктор. – Таким образом продлевалось его действие, и Уорнем мог принять большую дозу. Для него это было важно.

– Почему? – спросил Гарет.

– Я часто практиковал такое, – признался Осборн, пожав плечами. – Уорнем принимал очень много лекарств, большинство из них безвредные. Это успокаивало его. И чем больше их было, тем лучше. Он был убежден, понимаете, что скоро должен умереть, и хотел, чтобы я активно лечил его.

– Да, это действительно активное лечение, – пробурчал Кембл.

– Я никогда не позволял ему почувствовать полную силу лекарств. Я просто хотел, чтобы он…

– …принимал их достаточно, для того чтобы превратиться в импотента? – подсказал Кембл. – Наверное, требовалось не так уж много. Учитывая его возраст и капризный характер, он, вероятно, и так был импотентом.

– Я просто не хотел… – Осборн уставился в пол и медленно покачал головой, – чтобы появился еще один ребенок, – с трудом закончил он. – Пока Сирил был жив, мама знала, что Уорнем и не взглянет на меня, но как только Сирила не стало, мама тотчас упаковала наши вещи. Она решила, что если Уорнем теперь познакомится со мной – увидит меня, поймет, какой я умный и красивый, – то станет поддерживать меня, а может быть, и более того. В конце концов, у него же больше никого не было.

Теперь все начинало проясняться, и проницательность Кембла вызывала у Гарета восхищение. Но если Осборн был сыном Уорнема, то почему он не занял место, которое с такой неохотой занял Гарет?

– Думаю, Уорнем не только поддерживал вас, но и сделал для вас немало, – продолжал рассуждать Кембл. – Он дал вам великолепное образование в самой лучшей школе. Он ввел вас и вашу мать в свой социальный круг – вероятно, чтобы ублажить ее.

– И по-видимому, заплатил за дом, в котором жила ваша мать, – конечно, через третье лицо, умеющее держать язык за зубами, – добавил Гарет. Внезапно он вспомнил то, о чем рассказал старый грум Стэттон. – И эта нелепая история о том, как вы спасли его любимую кобылу, откровенная ложь, верно? Она ее выдумала, чтобы оправдать его щедрость?

Уорнем никогда не держал лошадей – ни для разведения, ни для верховой езды.

– Это было глупо с ее стороны! – Слова Осборна прозвучали скорее сердито, чем огорченно. – Я попросил ее никогда больше этого не рассказывать, и она послушалась, но леди Ингем просто не могла молчать.

– Да, а Уорнем хотел, чтобы его присутствие в вашей жизни оставалось тайной, как я догадываюсь, – сказал Гарет. – Он хотел, чтобы никто не узнал о грехе его юности.

– Почему? – вмешалась в разговор Антония. – Если… ну, если миссис Осборн была его женой, то почему это тщательно скрывалось?

– В том-то и весь фокус! – отозвался Кембл. – Они обвенчались, но она не была его женой – правильно, доктор?

– Да, – прошептал Осборн, кивнув. – Мама уже была замужем. За человеком по имени Жан де ла Круа.

– Кто же он такой? – поинтересовался Гарет.

– Француз с сомнительной репутацией, этакий любитель волочиться за женщинами, за которого она вышла замуж в Париже, – пожав плечами, ответил Осборн. – Он месяцами бросал ее одну, чтобы болтаться по континенту, играя в карты и кости. Однажды его не было больше года, и мама вернулась в Лондон, чтобы жить самостоятельно. А по прошествии нескольких месяцев она решила…

– …что ее муж умер, – подсказал Кембл. – Конечно, это был большой риск, но молодой красивый английский аристократ Уорнем был страстно влюблен в нее, и она носила его ребенка. Но как оказалось, на самом деле де ла Круа не соизволил умереть, так?

– Да. – Осборн опустил голову. – До него дошли слухи о венчании, прежде чем пара успела вернуться из Шотландии. Он оставил свою очередную даму и вернулся в Лондон, чтобы посмеяться и потребовать денег за свое молчание. Уорнем не очень-то обрадовался, оказавшись в такой ситуации. Но поскольку свой брак он держал в тайне от отца, то просто оставил мою мать.

– А когда умер де ла Круа? – спросил Гарет.

– Я… не помню. – Осборн повел плечами полдорогой тканью костюма. – Мне было лет шесть или семь. Он был убит – заколот за колоду крапленых карт в каком-то притоне недалеко от Латинского квартала.

Кембл с задумчивым видом продолжал играть с Осборном, как кошка с мышью, но доктор был слишком расстроен, чтобы заметить это, или чувствовал себя слишком виноватым, чтобы возмутиться.

– Итак, вернемся к событиям того утра перед смертью Уорнема, – снова заговорил Кембл. – Вы принесли ему его обычные лекарства, но очень торопились. Наверное, вы были чем-то встревожены? И потому совершили ужасную ошибку, так?

– Да. Отец прислал записку, в которой просил меня прийти в Селсдон и принести мамины документы и ее Библию.

– Документы, подтверждавшие их венчание в Гретна-Грин?

– Он писал, что из Лондона приезжает знакомый барристер и хочет их посмотреть, – кивнув, объяснил Осборн. – У меня сердце запрыгало в груди, когда я прочитал его записку. Я подумал… что он хочет признать меня.

– О, подозреваю, вы думали и еще кое о чем, – сказал Гарет. – И если он действительно хотел признать вас, Осборн, то мог сделать это в любое время – разумеется, после смерти первой герцогини.

– Он любил меня! – Доктор взглянул на Гарета затуманенным взором и покачал головой. – Вас он ненавидел, а меня любил. Он знал, что я никогда не хотел получить его титул. Я только хотел, чтобы все знали, что я его сын. Мама – да, она хотела получить герцогство. Со временем это стало ее навязчивой идеей.

– Да, понятно, – сухо заметил Кембл. – Итак, вы собрали документы. Что вы сделали потом?

– Потом вспомнил, что должен принести ему лекарство от астмы. Я побежал в свой кабинет и засунул в карман коричневый пузырек. Но я не знал, что взял не тот пузырек, с неразбавленным нитратом калия – без соли.

– О Боже! – едва слышно прошептала Антония.

– Где теперь документы вашей матери? – спросил Гарет. – Мы хотели бы посмотреть их.

– Я не знаю. – Осборн жалобно посмотрел на собеседников и покачал головой. – Я уже больше не видел Уорнема. – Он бросил на Гарета подозрительный взгляд: – Я был абсолютно уверен в том, что вы нашли их в тот день, когда явились ко мне. Я все время мучился от страха и теперь рад, что с этим покончено.

– О, пока еще нет, – возразил Гарет, взглянув на Ротуэлла. – Эти бумаги у сэра Гарольда Хартселла?

– У меня создалось впечатление, что он их никогда не видел, – ответил Ротуэлл.

– Что ж, они обязательно обнаружатся, – заметил Кембл. – Уорнем никогда не выбросил бы их, но сейчас это не должно занимать наше внимание.

– Если они здесь, я найду их. – Гарет запустил руку в волосы. – Ладно, что мы должны теперь делать?

– Мы ничего не должны делать, а доктору Осборну следует подойти к письменному столу и написать признание, чтобы снять тень подозрения с герцогини. Причем нам нужно иметь две копии, если не возражаете.

– Вы не можете требовать это всерьез! – пришел в ужас Осборн. – Рассказать… все?

– Можете рассказать что хотите, – пожал плечами Кембл, – но в том, что касается приготовления лекарства для Уорнема, вы должны признаться. И в обмен на ваше сотрудничество герцог сделает все возможное для того, чтобы вас не обвиняли в других убийствах.

– В других убийствах? – Антония в тревоге привстала.

Подойдя к ней, Гарет взял ее под локоть и тихо сказал:

– Подозреваю, мистер Кембл собирается нам это сообщить.

– Боже правый, что еще он раскопал? – прошептала миссис Уотерс, и Кембл, как заговорщик, улыбнулся ей.

– Как мне кажется, миссис Уотерс понимает, что у меня было достаточно времени, чтобы убедиться, что последние две герцогини были убиты, – объяснил он. – И что единственными возможными преступниками были миссис Осборн и леди Ингем.

– Что скажете, доктор? – обратился Гарет к Осборну. – Догадывались ли вы о том, что ваша мать могла это совершить?

Осборн поднял голову, посмотрел на Гарета остекленевшим взглядом и нервно облизнул губы.

– Мама… была нездорова, – помолчав, ответил он. – Как я уже сказал, ее преследовала навязчивая идея получить герцогский титул.

– Да? И что же она для этого предпринимала? – довольно резко бросил Гарет.

– Насколько мне известно – ничего, – тихо ответил Осборн. – Пару раз она пыталась убедить Уорнема восстановить их старое свидетельство о браке. Она собиралась заплатить кому-нибудь, чтобы аннулировать запись о ее первом замужестве – в конце концов, запись была сделана во Франции и де ла Круа умер. Таким образом Уорнем мог получить наследника, которого он безумно хотел иметь, чтобы наследство не досталось вам. Но все равно из этой затеи ничего путного не получилось бы. – И он перевел грустный взгляд с Гарета на Кембла и обратно. – Кто-нибудь обязательно докопался бы до правды.

– Но это едва ли могло оказать какое-то воздействие, учитывая нежелание Уорнема раздувать скандал, – задумчиво произнес Кембл, не обращая внимания на взгляд Осборна. – До тех пор пока Уорнем не понял, что он импотент и у него нет абсолютно никакого шанса обзавестись наследником. Примите мои извинения, ваша светлость, – обратился он к Антонии, – могу представить себе, какие чувства вызывает у вас этот разговор!

– Нет, вам этого не понять. Я наконец почувствовала себя… свободной.

Осборн с обидой посмотрел на нее, и Гарет внезапно вспомнил то выражение, которое заметил в его глазах в тот первый вечер, когда они вместе обедали. Кроме того, что доктор несколько раз настоятельно советовал Антонии принимать лекарства, были и другие моменты – несущественные, но свидетельствующие о многом. Единственным известным ему способом Осборн, вероятно, хотел заставить Антонию попасть в зависимость от него, но она, слава Богу, твердо придерживалась собственных убеждений.

– Я не понимаю, как миссис Осборн могла совершить эти убийства, – обратился Гарет к Кемблу.

– Видите ли, вторая герцогиня была очень юной, ей была свойственна горячность, – спокойно начал объяснять Кембл, – и, как большинство молодых людей, она не задумывалась о возможности собственной смерти. Я думаю, миссис Осборн спровоцировала ее сделать прыжок, для которого у девушки не было достаточного опыта. А когда это не привело к желаемому результату, то миссис Осборн каким-то образом дала ей средство для прекращения беременности, но оно было такое сильное, что убило герцогиню. Дамы полусвета часто имеют не только поверхностное знакомство с такими препаратами.

– Да, пожалуй. – Гарет потер рукой заросший щетиной подбородок. – И похоже, что нечто подобное она проделала и с третьей герцогиней.

– Да, – кивнул Кембл, – думаю, бедная девушка призналась своей лучшей подруге миссис Осборн в том, что она беременна. Разумеется, это было маловероятно. Полагаю, девушка была нездорова, а не беременна. Но никакой беременности миссис Осборн не могла допустить. Поэтому решила заменить чистым опием обычное снотворное, которое принимала герцогиня.

– Боже мой, – не сдержалась Антония.

– Бедная девушка легла спать и больше не проснулась, – тихо сказал Гарет, с сочувствием глядя на Антонию. – А вы, доктор Осборн, не стали тщательно проверять, боясь того, что можете обнаружить, так?

– Это неправда! – Осборн выругался. – Неправда! Если мама что-то и сделала, то я об этом ничего не знаю.

– Ваша мать часто привозила для вас лекарства, ведь это правда, доктор Осборн? – продолжал задавать вопросы Гарет. – Особенно лекарства, требующиеся женщинам? Вы сами говорили мне об этом.

У Осборна вырвался звук, похожий то ли на рыдание, то ли на смех.

– Конечно, – Кембл выразительно развел руками, – проще простого принести пузырек чистого опия, когда прописана слабая настойка. Интересно, доктор, у вас когда-нибудь пропадали пузырьки?

– Не помню, – с трудом выдавил из себя Осборн. – Знаете, иногда что-то разбивается, и очень трудно вести счет.

– Да, могу держать пари, это так, – любезно согласился Кембл.

– Когда умерла ваша мать, доктор Осборн? – задал Гарет следующий вопрос.

– Больше двух лет назад, – недовольно ответил Осборн.

– Если не ошибаюсь, меньше чем через два месяца после того, как Антония вышла замуж за герцога, верно? – уточнил Кембл. – Не расскажете ли нам, как она умерла?

– Она упала с лестницы. – Теперь Осборн с оскорбленным видом смотрел прямо на Кембла. – Она сломала себе шею. Боже правый, вы хотите заставить меня снова это пережить?

– Почему? Вы присутствовали при этом? – вежливо поинтересовался Кембл.

– Вы негодяй! – на этот раз прорычал Осборн и, вскочив, потянулся к горлу Кембла. – Вы мерзавец, всюду сующий свой нос!

Гарет почти в то же мгновение обхватил Осборна рукой за шею и оттащил назад по ковру. Однако к его изумлению, Кембл последовал за ними и с дьявольским блеском в глазах заглянул в глаза Осборну.

– Вы были влюблены в герцогиню, доктор Осборн? – потребовал он ответа. – Были влюблены? Вы столкнули с лестницы свою мать, так как знали, на что она способна, так? Вы испугались, поняв, кто может стать ее следующей жертвой? Ведь это правда?

– Будьте прокляты! – выкрикнул Осборн, пытаясь вывернуться из безжалостной хватки Гарета. – Отпустите же меня, черт побери! Пусть это будет честная борьба!

– Осборн, у вас должно быть достаточно здравого смысла, чтобы понять, что герцог защищает вашу драгоценную задницу, – тихо хмыкнул Ротуэлл в глубине комнаты.

Неожиданно весь гнев и все раздражение покинули Кембла.

– Яблоко от яблони далеко не падает, ведь так? – пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Отпустите его, ваша светлость. Он импотент, как его отец, и такой же манипулятор, как его мать.

Гарет послушался его, и Осборн, оправив одежду, обвел всех горящим взглядом.

– Вы ничего не знаете! Вы понятия не имеете, через что я прошел! Разве я с самого начала не сказал, что была слишком большая доза лекарства? Я сказал, что они курили сигары и что Уорнем, должно быть, перенервничал. Я старался защитить Антонию!

– Слишком плохо и слишком поздно, Осборн, – устало сказал Кембл, помахав рукой в воздухе. – Если бы вы любили ее больше, чем себя, вы бы сразу откровенно все рассказали. А теперь мы хотим письменного заявления о том, что вы случайно перепутали лекарства, – это все, чего мы от вас требуем. Думаю, вы что-то недоговариваете, но доказать это не могу.

– Я хочу того, чего хотел всегда, – твердо заявил Гарет. – Восстановить честное имя Антонии. Можете сделать это добровольно, Осборн. Или я выбью из вас признание. Выбор за вами.

– Я иду домой, будьте вы прокляты! – огрызнулся Осборн, взяв в руки свой кожаный саквояж. – На досуге я напишу объяснение и пришлю его вам.

Тихо прищелкнув несколько раз языком, Кембл встал перед дверью.

– Я не выпущу вас, Осборн, до тех пор пока чернила не высохнут на вашем признании. Я не желаю, чтобы вы пришли домой и засунули себе в рот пистолет. Меня это не устраивает, потому что в этом случае герцогиня остается под подозрением.

На этот раз, вскочив так быстро, что Гарет не смог его схватить, Осборн успел все-таки вцепиться руками в горло Кембла. Гарет бросился, чтобы оторвать его, но неожиданно картина резко изменилась. Доктор, очевидно, недооценил возможности своего противника, так как в одно мгновение Кембл заломил ему руку, уложил лицом вниз на аксминстерский ковер, поставив колено между лопатками и прижимал до тех пор, пока у него не пошла носом кровь.

– Господи, мой палец! – заорал Осборн. – Вы сукин сын! Вы сломали мне палец!

Гарет увидел, что действительно левый указательный палец Осборна свернулся на сторону.

– Отличная работа, – с восхищением прокомментировал Ротуэлл, наблюдая за сценой из-за чайного стола.

– Будет сломано еще девять, Осборн! – прорычал Кембл в ухо доктору и еще сильнее придавил его коленом. – Какой следующий? Большой? Или выбираете признание?

Гарет заметил, что Антонии становится нехорошо, и, бросив взгляд на миссис Уотерс, вежливо предложил:

– Пожалуй, дамам лучше покинуть комнату. Честно говоря, им вообще не следовало находиться здесь.

Антония, застыв, не могла отвести взгляда от истекающего кровью Осборна.

А миссис Уотерс смотрела на происходящее с явным удовольствием – было ясно, что она ни за что на свете не пропустила бы такое представление.

– Миледи? – Миссис Уотерс взяла ее под руку. Антония вышла из оцепенения и бросила последний, полный отвращения взгляд на Осборна.

– Нет, мы должны были присутствовать. Я рада, что была здесь. Но теперь того, что я видела и слышала, вполне достаточно.

Глава 18

Контора «Невилл шиппинг» была набита всякими этажерками, столами и множеством ящиков так, что готова была лопнуть. В открытые окна, большинство которых имело широкие белые ставни, врывался шум порта, и люди шныряли туда-сюда и с такой частотой, что входные двери практически никогда не закрывались. Помещение было крошечным, и в нем стоял знакомый запах чернил и чистой бумаги, как когда-то в конторе его дедушки – Ксантия всегда говорила, что так пахнет зарабатывание денег.

За стоящей у окон конторкой на высоком стуле сидела девочка с серьезными глазами и длинными темными волосами, доходившими до самой талии. Зажав в руке писчее перо и высунув кончик языка, она склонилась над бумагами.

Гейбриел приблизился к ней на шаг, и девочка отложила перо.

– Привет, – робко сказала она. – Ты мальчик, которого нашел Люк?

Гейбриел кивнул и перевел взгляд на ее стол.

– Что ты делаешь?

– Копирую контракты. – Девочка улыбнулась. – Это ужасно скучно, но Люк говорит, что так я выработаю хороший почерк. Я Зи. А тебя как зовут?

– Замечательный вопрос! – Мужчина по имени Люк Невилл вернулся назад из своего кабинета. – Как твое имя, парень? Мы здесь должны знать, как тебя называть.

Они собираются позволить ему остаться?

– Мое имя… Гейбриел, сэр. – Он почувствовал, что теряет силы от радости. – Но это имя мне теперь не нравится.

– Чувствуешь на своем затылке горячее дыхание преследователей, да? – Люк Невилл широко улыбнулся. – У тебя есть другое имя, которое тебе больше нравится?

– Гарет, – ответил он. – Просто Гарет Ллойд, сэр, если это можно.

– Люди часто приезжают на острова, чтобы скрыться, – рассмеялся мужчина. – Итак, Гарет Ллойд, скажи мне, как у тебя дела с арифметикой? Есть у тебя склонность к цифрам?

– Мне нравятся цифры, сэр, – с готовностью кивнул Гейбриел. – Я держу их в голове.

Люк Невилл чуть присел, упершись руками в колени, и заглянул Гейбриелу в глаза.

– Итак, если у меня в трюме пятьдесят ящиков с бананами, каждый из которых дает один фунт двенадцать шиллингов прибыли, но по пути в порт я потерял сорок процентов из-за черной гнили, какова будет моя прибыль? И сколько я потерял?

– Вы потеряете тридцать два фунта на двадцати испорченных ящиках, сэр, – без запинки ответил Гейбриел. – И получите сорок восемь фунтов прибыли на тридцати хороших ящиках.

– Ну, отлично! – Люк Невилл в изумлении поднял брови. – Думаю, мальчик, мы сможем найти для тебя какую-нибудь работу.

* * *

Когда в тот же день позже Гарет в парадном холле провожал Джорджа Кембла, туда из оранжереи зашла Антония, неся на руке корзину с розами. На ней было желто-зеленое прогулочное платье, а волосы она уложила так, что они спадали на одну сторону – в общем, вид у нее был восхитительный.

– Мистер Кембл, неужели вы не останетесь? – Она торопливо подошла к мужчинам. – Прошу вас, останьтесь, хотя бы на обед.

– К сожалению, неотложные дела призывают меня в Лондон, ваша светлость, – ответил Кембл, отвесив изящный поклон. – Но я, несомненно, остаюсь вашим покорным слугой.

– О, мистер Кембл, вы способны быть кем угодно, – глаза Антонии заискрились смехом, и она протянула ему розу, – но, по-моему, покорность никак не входит в число ваших качеств.

– Это, должно быть, последний цветок в сезоне, – с улыбкой протянул Кембл и, сломав стебель, аккуратно заткнул розу за ленту на шляпе. – Ну, вот так. А теперь передайте мои наилучшие пожелания миссис Уотерс, у меня не было возможности сделать это лично.

– Да, я попросила Нелли вылить в ночной горшок все мои успокаивающие средства, – призналась Антония. – Она была очень довольна.

– Лекарства, которые прописал Осборн? – Гарет взял ее под руку и бережно притянул к себе. – Признаюсь, я собирался просить вас не принимать их. Один Бог знает, что они могли содержать в себе.

– Честно говоря, на самом деле я редко принимала их, – призналась Антония. – Но думаю, что большинство из них безвредны.

– Вполне вероятно, – согласился Кембл. – Скорее всего изначально его намерения были не столь гуманными, но кашель Уорнема перед свадьбой навел его на мысль, что можно не позволить матери совершить откровенное убийство, а действовать иначе, с помощью лекарств.

– Это ужасная трагедия, – грустно заметила Антония. – Я думаю, доктор Осборн хотел, чтобы люди зависели от него. Но я намерена обходиться без всяких лекарств. Отныне если я не смогу уснуть… – она замолчала и немного кокетливо посмотрела на Гарета, – то наверняка найду чем заняться.

– Хм! – Мистер Кембл водрузил себе на голову элегантную высокую касторовую шляпу. – Пожалуй, мне лучше отбыть.

– Мистер Кембл, – Антония положила руку на рукав его сюртука, – могу я вас еще кое о чем спросить?

– Разумеется, ваша светлость, – ответил Кембл, проворно снимая шляпу.

– Как вы думаете, доктор Осборн сожалеет? – спросила она, тщательно обдумывая свои слова. – Особенно о двух герцогинях, которые умерли? Ведь он с готовностью признался в том, что все знал. Разве он не мог настоять, что он законный наследник, и заставить нас посмотреть документы его матери? Возможно, даже оспорить герцогский титул?

– Великолепный вопрос! – улыбнулся Кембл. – К сожалению, мы нашли Библию, ваша светлость.

– Да, у меня не было возможности сказать вам об этом, дорогая, – извинился Гарет. – Она лежала у меня на книжной полке, и внутри ее мы нашли все документы миссис Осборн, включая запись о ее браке с Жаном де ла Круа. Осборн был уверен, что признается в том, что нам уже известно, или в том, что мы скоро узнаем.

– А вы, мистер Кембл, поступили очень умно, заставив его в это поверить. – Антония чуть заметно улыбнулась. – Но вы оба верили в то, что доктор Осборн – убийца?

– Я считал его корыстным и безжалостным, как и его мать, – глубоко вздохнув, ответил Кембл. – Но зашел ли он так далеко, чтобы преднамеренно убивать? Нет, не думаю.

– Мне кажется, у него нет склонности к этому, – покачал головой Гарет.

– Что теперь с ним будет? – слегка нахмурившись, поинтересовалась Антония.

– Не могу сказать, – ответил Кембл. – Сомневаюсь, что он совершил нечто такое, за что его с успехом можно было бы арестовать, за исключением, возможно, того, что он поставил неправильный диагноз Уорнему. Он нашел астму, которой у того не было, но что можно сделать, чтобы это доказать? Мы же не можем выкапывать беднягу. Возможно, Осборн и причастен в какой-то степени к интригам его матушки, но ее действия по прошествии стольких лет будет трудно доказать.

– Пожалуй, это хорошо, – тихо сказала Антония. – Меня немного удивляет, что мой муж ни о чем не подозревал. Думаю, если бы он любил своих жен, то у него наверняка возникли бы какие-нибудь подозрения. Верно?

– Я не могу понять таких людей, дорогая, – покачал головой Кембл.

– И я тоже, – присоединился к нему Гарет. – Но теперь с этим покончено, Антония. Покончено раз и навсегда.

Они втроем вышли в сияющий день, где слева, над деревней, вышедшее из-за облаков солнце образовало неповторимое озеро света, а справа, возле каретного сарая и конюшен, звенели резкие и четкие удары молотков и визжали пилы. Взглянув вниз, Гарет увидел, что на дорожке стоит модный фаэтон Ротуэлла, а великолепные вороные жуют удила и нетерпеливо трясут головами.

– Боже правый, как вам это удалось? – с восхищением поинтересовался Гарет.

– Или этот экипаж, или двуколка. Но не могу же я возвращаться в Лондон с почетом и славой в двуколке, – объяснил Кембл. – И кроме того, в этой штуковине Ротуэлл представляет собой опасность для всего населения.

– Но как он сам доберется домой?

– О, – усмехнулся Кембл, – через день-другой я пришлю за ним свое ландо.

Когда Кембл забрался на высокое сиденье и взял у грума поводья, Гарет посмотрел на него и серьезно сказал:

– Я действительно не знаю, как вас благодарить. Я и Антония очень вам обязаны.

Было заметно, как у Кембла слегка приподнялись его изящные черные брови.

– Бог мой, разве Ротуэлл не сказал вам? – Он помахал кнутом. – Я пришлю вам счет, причем немалый, если не получу приглашения.

– Приглашения? – Гарет растерялся. – Какого приглашения?

– Разумеется, на свадьбу. – С этими словами Кембл коснулся кнутом полей шляпы, а затем щелкнул им над головами лошадей Ротуэлла, и фаэтон в мгновение ока рванулся с места.

В этот момент дверь позади Гарета отворилась, и появился сам Ротуэлл. Он выглядел весьма утомленным и, защищаясь от солнца, прикрывал рукой глаза.

– Значит, уехал, да? – спросил Ротуэлл. – Подождите! Боже правый! Он уехал в моем фаэтоне?

– Ну… да, – ответил Гарет.

– Черт побери, Гарет! – Ротуэлл, не веря своим глазам, смотрел на Гарета. – И ты позволил ему взять мой фаэтон! А я собрался в деревню. Как, черт побери, я теперь доберусь туда?

– Ты можешь пойти пешком, – предложил ему Гарет. – И в этом случае сбережем мои ворота.

– Мне очень жаль, но если вы решили ссориться с лордом Ротуэллом, то вам придется подождать, – нежно промурлыкала Антония, беря Гарета под руку. – Я первая пришла сюда, и у меня есть о чем поспорить с вами.

Фыркнув, Ротуэлл отступил назад и, покачнувшись, повернулся к дверям.

– Уступаю, мадам.

Чувствуя, что у нее внутри все сжалось, Антония пригласила Гейбриела в оранжерею и, закрыв дверь перед любопытным взглядом лорда Ротуэлла, повела свою жертву к маленькому фонтану, окруженному декоративными пальмами. У Антонии было такое ощущение, словно ее голова все еще кружится от невероятных событий, произошедших в этот день. Но теперь она мыслила совершенно ясно. В действительности так бывало всегда, когда дело касалось Гейбриела. С самого первого раза что-то внутри ее тянулось к Гарету – к его силе, его внутренней доброте.

Его густые золотистые волосы отросли и спадали вперед, на глаза, казавшиеся усталыми и крайне встревоженными.

– Забавно, правда? – заговорила она, взяв Гейбриела за руку. – Как раз в тот момент, когда золотое яйцо почти оказалось у него в руках, Осборн зарезал курицу.

– Я склонен думать, Антония, что в конечном счете мы все получаем то, что заслужили, – мягко улыбнулся ей Гейбриел.

– Но ты же не думаешь, что заслужил все это, – вскинув подбородок, тихо возразила Антония.

– Что – все, дорогая?

– Дом. – Она кивнула в сторону парадного зала. – Землю. Герцогство. На самом деле я боялась, что сегодня утром ты предложишь Осборну забрать все это и повеситься, – наполовину в шутку сказала Антония.

– О, дорогая, на короткое мгновение такая мысль пришла мне в голову, – признался Гейбриел. – Но потом я понял…

– Что, Гейбриел? – Антония осторожно положила руку на лацкан его сюртука и придвинулась ближе. – Что ты понял?

– Я понял, Антония, – улыбнувшись, с некоторой грустью заметил Гейбриел, – что мужчину, который трудится день-деньской в конторе судоходной компании в Уоппинге, никогда не будут считать вполне подходящим для… тебя человеком.

Склонив голову набок, Антония несколько секунд смотрела на него светлыми голубыми глазами.

– Кто не будет считать? Неужели в этом случае чье-то мнение, кроме моего, имеет для тебя значение? Ты должен понять, Гейбриел, что я больше не собираюсь строить свою жизнь по чужим стандартам.

– Антония, ты можешь пожалеть о своем выборе, – тихо сказал Гейбриел, глядя на их соединенные руки. – Ты же знаешь, что я желаю тебе только счастья.

– И я тоже решила, Гейбриел, что буду счастливой, – прошептала она. – Я просто безумно хочу этого. Я слишком долго была несчастной, но теперь с этим покончено. Когда мы спорили в павильоне, я уже сказала тебе: на этот раз я намерена сражаться за свое счастье.

– Ты в этом уверена?

– А как ты думаешь? Я намерена получить столько счастья, сколько смогу.

– Антония, ты заслужила больше чем просто счастье. Теперь, когда у нас есть признание Осборна, твоя жизнь станет совершенно другой. Я не могу сделать реальными твои сказочные мечты или вернуть тебе потерянных детей, но у нас прекрасное начало – с тебя сняты все подозрения.

– Мне больше не нужны волшебные сказки, Гейбриел. Я хочу полноценной жизни и реальной любви.

Он нагнул голову и взял обе руки Антонии в свои.

– Антония, я знаю, что в прошлом делал много таких вещей, за которые… мне стыдно…

– О, Гейбриел, – перебила его Антония, и ее глаза стали светлыми от боли, – все совсем не так! Не ты делал, а с тобой делали. А это не одно и то же! Я говорю не только о… физических мучениях, которые ты был вынужден терпеть, но и о том, как обращались с тобой здесь – твой кузен и другие, о том, что ты остался без присмотра, о стыде, который тебя заставляли чувствовать. Это… разбивает мне сердце.

– Мы все делаем выбор, Антония. – Гейбриел посмотрел на нее с глубокой болью. – И я сделал выбор, о котором теперь жалею.

– Гейбриел, тринадцатилетние мальчики не могут сделать подобный выбор, – резко оборвала его Антония. – Они выбирают между тем, спрягать ли им латинские глаголы, отправиться ли бросать камешки по воде, бегать босиком по высокой траве или танцевать под дождем без шапки, или делать еще тысячу других глупостей, которые маленьким мальчикам запрещают делать. Но ты не выбирал себе побоев и… О Господи! – Она крепко зажмурилась.

– Ты не можешь даже произнести это, – прошептал Гейбриел. – Тебе противно.

Собравшись с силами, Антония заставила себя открыть глаза и посмотрела ему прямо в лицо.

– Да, я не могу даже произнести это, – глухо повторила она. – Но не ты это выбрал. Я не настолько слаба духом, Гейбриел, чтобы не могла понять разницу.

– Нет, Антония, ты не слабая, ты сильная! – с горячностью воскликнул Гейбриел. – У тебя был эмоциональный срыв – по вполне понятной причине. Но ты непременно восстановишься.

Антония начинала верить, что он прав.

– Было время, Гейбриел, когда меня считали выгодной партией – я была очень молода, наивна и ничего не знала о жестокости мира. Теперь ко мне вернулись уверенность и сила. Но все же бывают дни, когда мне кажется, что я уже не смогу стать хорошей женой. Доктора сказали, что со мной «плохо», и это звучит так, словно я больна. Но я не больна, а просто разбита на кусочки. И в самые мрачные свои дни я все еще боюсь, что никогда снова не буду целой.

Гейбриел улыбнулся:

– Быть может, Антония, для правильного человека ты из кусочков будешь лучше, чем кто-либо другой, целый и совершенный?

– О, Гейбриел! – с еще большей грустью выдохнула она. – Это так чудесно! Я знаю, что в твоей жизни был такой совершенный человек – задолго до меня – и из этого ничего не вышло. Мне хотелось сказать, что я сочувствую тебе, но… не жалею об этом. Я жадная. Я бы не отдала тебя обратно, даже если бы это было в моей власти. Я слишком люблю тебя, чтобы не быть эгоисткой.

Гейбриел привлек Антонию к себе и прижался щекой к ее щеке.

– Все совсем не так, Антония. Ничего подобного не было. То, что я чувствовал к Зи, – скорее, желание защитить ее. Мы оба росли в тяжелых, подчас нищенских условиях, и я чувствовал, что она не станет резко осуждать меня. И я боялся потерять единственную семью, которая была у меня. Но то, что я чувствую к тебе, Антония, не идет ни в какое сравнение и не поддается никаким объяснениям. Это любовь, от которой у меня останавливается дыхание, она приводит меня в благоговение.

– Тогда попроси меня выйти за тебя замуж, – шепнула она и, потянувшись вперед, обвила руками его шею. – Попроси, Гейбриел, и я буду самой лучшей женой. Попроси, и мы сделаем друг друга сильнее. Я знаю, мы это сможем. Ну пожалуйста… попроси меня.

– Ты как-то сказала, дорогая, что мечтаешь о независимой жизни, – напомнил ей Гейбриел, заглядывая в ее бездонные голубые глаза. – И ты хочешь отказаться от всего этого ради того, чтобы выйти за меня замуж?

– О, Гейбриел, неужели ты не понимаешь? Эту независимость дал мне ты. Ты помог мне разорвать те страшные цепи, которые приковывали меня к прошлому. Я понимаю, что жизнь далека от совершенства – и даже ты, любовь моя, несовершенен. Но ты такой заботливый – очень, очень заботливый. Да, я бы отказалась от чего угодно, и делаю это добровольно.

– Ты не хочешь возвратиться в Лондон? – затаив дыхание спросил Гейбриел. – Ты знаешь, чего хочешь? Ты останешься со мной и будешь терпеть, если твой отец выразит неодобрение?

Антония кивнула, не говоря ни слова.

– Ну что ж, Антония. – Гейбриел сделал глубокий вдох. – Ты выйдешь за меня замуж? Свяжешь навсегда себя со мной? Будешь моей герцогиней? Так как ничто – ничто на свете – не может сделать меня более счастливым.

Барон Ротуэлл надвинул на глаза шляпу, чтобы спрятаться от солнца, и с достоинством зашагал в сторону деревни. Он не любил солнца, хотя с тех пор, как покинул Барбадос, вообще редко его видел. Подобные ему люди почти никогда не встают в такое время дня…

Дорожка вдоль подножия холма была не очень длинной, и Ротуэлл позволил себе на протяжении всего пути предаваться страданиям. Он собирался, как только вернется в Лондон, заставить Джорджа Кембла проглотить собственный великолепный жемчужно-белый зуб, хотя сначала, пожалуй, немного придет в себя и поспит. Ротуэлл решил, что непременно это сделает, однако в данный момент его звал более высокий и благородный долг. Барон редко делал что-либо возвышенное или благородное, но сейчас был намерен довести задуманное до конца.

Мартин Осборн жил в красивом старинном деревянно-кирпичном доме, который, несомненно, обошелся кому-то в кругленькую сумму, и имел приличный штат слуг. Один слуга проводил барона внутрь, другой передал извинения доктора – и не один раз, а дважды, а третий подал чай. В конечном счете Осборн, видимо, решив, что Ротуэлл вовсе не собирается уходить, появился сам. У него был сломан палец, а нос распух и приобрел неприятный красный оттенок, который, как Ротуэлл знал по собственному опыту, вскоре перейдет в синий, потом в лиловый, а в конце концов в отвратительный желтушно-желтый.

– Что вы сказали слугам? – без предисловия спросил Ротуэлл. – Что наткнулись на дверь?

Осборн затрясся от злости, но быстро взял себя в руки.

– Что я споткнулся и наткнулся на стул в кабинете герцога.

– О, буду знать, потому что мы все должны рассказывать одну и ту же историю.

– Прошу садиться, лорд Ротуэлл, – сдержанно предложил доктор. – И пожалуйста, скажите, что я могу сделать для вас.

– Видите ли, есть одно дело, Осборн, – начал Ротуэлл, потирая пальцами крылья носа. – Я размышлял над тем, что сегодня произошло, и совсем не уверен, что мировой судья здесь, в Уэст-Уиддинге, не придет в ярость, когда станет известно то признание, которое вы подписали.

– Это был несчастный случай, – прошипел доктор.

– Вы врач, Осборн, – заметил барон, – и не должны допускать никаких несчастных случаев. И давайте скажем откровенно: уж слишком много несчастных случаев произошло в этой деревушке, так что возникают вопросы и по поводу этого последнего. Серьезные, неприятные вопросы. Вам хочется на них отвечать?

– Вы чего беспокоитесь? – огрызнулся Осборн. – Это моя шкура, а не ваша. Кроме того, их все равно не избежать теперь, когда я написал это проклятое заявление.

– Я беспокоюсь потому, что новый герцог уже побывал в аду дважды, и будь я проклят, если допущу, чтобы он снова попал туда. Ему больше не нужно сплетен и намеков. Благодаря вам и вашему отцу их уже вполне достаточно, чтобы задохнуться. А что до того, чтобы избежать вопросов, то да, вы можете их избежать. Но для этого вы должны покинуть город. Нет, вы должны покинуть Англию и, желательно, Европу. Вы должны отправиться туда, где от Англии вас будет отделять огромное пространство воды.

– Вы что, не в своем уме?

– Вполне возможно, – отозвался Ротуэлл, – но сейчас это не имеет никакого значения. Здесь, в Лоуер-Аддингтоне, вы уничтожены, Осборн. Вам и так не суждено было стать богатым, работая в этой захолустной деревне, а теперь и подавно, как вы прекрасно понимаете. Но например, на Барбадосе… Правящий белый класс там омерзительно богат, а медиков мало, и их уважают. Это то самое место, куда, я убежден, вам следует отправиться.

– Я вовсе не собираюсь отправляться в забытую Богом Вест-Индию! – вытаращив глаза, возмутился доктор. – Там жарко, огромные насекомые и ужасные инфекционные болезни. Нет, я требую встречи с герцогом!

– Именно поэтому там так нужны врачи, – пожав плечами, логически обосновал свое предложение Ротуэлл. – И незачем вовлекать герцога в такие действия, которые впоследствии могут быть истолкованы как противодействие суду.

– А как вы сами, Ротуэлл? – тихо усмехнулся доктор. – Ставите себя выше закона?

– Давайте скажем так: я уверен, что могу более ревностно, чем ваш малокомпетентный мировой судья, защищать интересы семьи Вентнор. – Слегка улыбнувшись, Ротуэлл достал из кармана сюртука сложенный лист бумаги. – И английский закон, как я давным-давно понял, часто склонен защищать преступника, а не жертву. – Он протянул бумагу доктору.

– Что это?

– Подписанный мной договор, гарантирующий вам билет на фрегате «Семь футов» «Невилл шиппинг», – ответил Ротуэлл. – Каждую неделю в этот день он отчаливает с вечерним приливом из вест-индских доков. Вы поплывете на нем до Барбадоса, доктор Осборн, или будете иметь дело со мной. А мне в отличие от моего друга герцога нечего терять.

– Но… это же нелепо! – Осборн стиснул зубы.

– Между прочим, – продолжал Ротуэлл, – помните, что на тот случай, если вы, пребывая на Барбадосе, попробуете совершить какое-либо злодеяние, у нас есть копия вашего признания. Нельзя сказать, что я не пользуюсь здесь определенным влиянием, и, несомненно, прослежу за тем, чтобы вы понесли наказание по всей строгости закона.

– Вы считаете меня виновным в убийстве, – с оскорбленным видом заявил Осборн.

– Я думаю, вы виноваты как пить дать, Осборн, – по крайней мере в невнимательности, – ответил Ротуэлл. – Но герцогу и герцогине уже и так хватает злословия. Этот человек для меня как брат, так что можно сказать, что это мой свадебный подарок ему. Я избавляю его от всех этих проблем.

– Ваш свадебный подарок? – Осборн иронически фыркнул. – Значит, он ее уговорил?

– Надеюсь, что сейчас уже да. – Ротуэлл презрительно взглянул на него и поднялся с кресла. – Или, быть может, она уговорила его. В любом случае, Осборн, вашей она не станет никогда.

– Вы думаете, я этого не понимаю? – Лицо Осборна побелело от ярости. – Думаете, не понимаю? Что ж, пусть он ее получит. Она хрупкая, как севрский фарфор, так что желаю ему счастья. Во всяком случае, я никогда не стремился заполучить ее и никогда не буду грустить о ней. Никогда.

– Хотелось бы, чтобы мама снова сделала за вас грязную работу, да? – Ротуэлл грубо рассмеялся. – Нужно обладать огромной наглостью, чтобы до сорока лет прятаться за женской юбкой. – Осборн начал вставать из кресла, но Ротуэлл, подняв ногу, поставил сапог ему на грудь. – Ни слова больше, доктор, иначе вам удастся убедить меня, что вы совсем не так глупы, как стараетесь казаться. Теперь, сэр, я хочу получить от вас заверение в том, что вы отплывете на «Семи футах» и впоследствии ваша нога никогда не ступит на землю Англии.

– Или что? – заносчиво спросил Осборн. – Натравите на меня мирового судью?

Ротуэлл наклонился совсем близко к нему, желая, чтобы Осборн увидел его зрачки и всей своей кожей ощутил его гнев.

– А теперь послушайте меня, сэр, внимательно, – тихо произнес барон. – Мировой судья – это самый последний инструмент, необходимый для того, что можно сделать с вами. – Убрав сапог, он увидел, что Осборн дрожит, и понял, что выполнил свою работу. Широко распахнув двери, Ротуэлл отправился в долгий обратный путь через деревню и вверх по склону холма.

Эпилог

Как сообщали газетные колонки светских новостей, герцог и герцогиня Уорнем обвенчались в прекрасный осенний день в загородном имении знаменитого маркиза Нэша. Много внимания газеты уделили тому, что герцогине удалось восстановить свое прежнее положение в обществе, и тому факту, что герцог является внуком Малахии Готфрида, еврея-ростовщика.

Но чего не сообщали газеты, так это того, что на невесте было небесно-голубое платье под цвет ее глаз, и что молодожены до полуночи танцевали под звездами, и что им обоим было абсолютно все равно, что о них писали или говорили. Во время свадебного обеда подавали жареного осетра, свежие креветки и очень дорогое шампанское; не единожды, а по крайней мере полдюжины раз пили за старого Малахию, большей частью по инициативе семьи Невилл, которая была среди главных наследников его исключительной мудрости.

После того как солнце село, лорд Нэш приказал устроить фейерверк и подать на стол изысканные сладости. Его молодая жена, стараясь не обращать внимания ни на бисквиты, пропитанные вином и покрытые взбитыми сливками, ни на пирожные, плавно двигалась среди гостей, старательно прикрывая шалью свой живот, и настойчиво пыталась не дать брату флиртовать с приемной матерью невесты – женщиной, походившей на неопытную девушку лет двадцати, которая, совершенно очевидно, имела склонность к мужчинам с демонической внешностью. По-видимому, лорду Суинберну суждено стать рогоносцем в этом позднем браке.

– Я пыталась отвлечь Кирана, но он совершенно неуправляем. Я даже просила, чтобы он сам проводил меня в дом, – тихо сказала Ксантия Гарету, когда вечер близился к концу, а затем обернулась к Антонии и быстро поцеловала ее в щеку. – Дорогая, я так рада, что вы оказали нам честь и устроили свою свадьбу в нашем доме. Надеюсь, что с этого дня ты будешь считать меня сестрой, так же как Киран и я считаем Гарета своим братом.

В ответ Антония тоже поцеловала ее. Она не собиралась любить леди Нэш, но ее возражение прозвучало бы вызовом.

– Гейбриел, тебя все, кроме меня, называют Гаретом? – спросила она мужа, когда они в темноте шли к дому. – Для моих ушей это имя звучит странно.

Он только крепче обнял Антонию за талию и долго ничего не говорил.

– Я поменял имя, когда оказался на Барбадосе. В Вест-Индии легко… начать жизнь заново, стать другим – кем-то более сильным, чем прежде.

– Я понимаю. – Антония просунула руку ему под сюртук и притянула Гейбриела к себе.

Словно по обоюдному согласию они остановились под пологом деревьев, в темноте пропуская остальных, и Антония положила голову на плечо Гейбриелу.

– Значит, я тоже должна называть тебя Гаретом? Так будет лучше?

– Нет, – немного подумав, ответил он, – думаю, я вновь стану Гейбриелом. Мне кажется, Антония, я нашел ту часть себя, которая… была потеряна или, правильнее сказать, была взаперти. Я верю, что с тобой смогу сложить отдельные части своей жизни и снова стать целым.

Антония не знала, что сказать на это. Гейбриел сделал ей бесценный подарок – он подарил ей свою силу и мудрость, но ей никогда не приходило в голову, что она что-то могла дать ему.

Взглянув на Антонию, Гейбриел крепко прижал ее к себе.

– Поцелуй меня, Антония, – шепнул он. – Поцелуй и сделай меня – наверное, в сотый раз за сегодняшний день – самым счастливым человеком на земле.

– Гейбриел, мой ангел, – прошептала она в ответ и, встав на цыпочки, коснулась его лица.

Примечания

1

Какой ужас! (фр.)

(обратно)

2

Коньяк (фр.).

(обратно)

3

Прекрасная (ит.).

(обратно)

4

Услуга за услугу (лат.).

(обратно)

5

Боже мой! (ит.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Эпилог

Реклама на сайте