«Династия Дунканов»

Дороти Дэниелс Династия Дунканов

I

Я ждала, пока папа усадит меня за один из столиков обеденного салона «Орлеаны» – нового великолепного речного парохода на Миссисипи, который должен был на следующий день прийти в Новый Орлеан.

Путешествие не было утомительным; пакетбот являл собой последнее слово роскоши. Моя каюта была отделана красным деревом, имела встроенные туалетный столик и комод, украшенную резьбой кровать с пологом и большие окна, через которые я могла наблюдать постоянно менявшиеся картины берега на всем пути от Сент-Луиса до Нового Орлеана.

Папа немного располнел, но в свои сорок пять был еще красивым мужчиной. Он, как всегда, был тщательно одет – он считал утренний сюртук обязательным, особенно на роскошном речном пароходе.

Мама была тихой женщиной. Не покорной, но предпочитавшей предоставлять говорить по большей части другим. Она была моложе папы на шесть лет и выглядела так молодо, что нас часто принимали за сестер. Мы были очень похожи. У мамы была очень белая кожа; она полагала, что слишком много солнца вредно для тела. У нее были светло-каштановые волосы, глаза серовато-голубые. Нос маленький и ровный, овальное лицо и правильный рот, предназначенный для улыбки. Я обожала их обоих.

Папа, как обычно, заказал обильный завтрак и смотрел в окна обеденного салона, пока мы ждали первой перемены.

– Мне сказали, что ночью мы обошли «Королеву прерий». Наш капитан намерен первым прийти в следующий порт, тогда он сможет получить большой груз и почту. Соперничество между этими пакетботами восхитительно.

– Мне не нравится скорость, которую они развивают, – сказала мама. – Мне она кажется опасной.

– Слишком много этих судов взорвалось, – заметила я. – Надеюсь, с нашим такого не случится, но все же котлы у него ужасно горячие.

– Для большего жара они поливают дрова нефтью и смолой, – пояснил папа.

– Ладно, сегодня днем все будет позади. До Нового Орлеана осталась еще одна стоянка.

– Я буду очень рада, когда мы наконец прибудем, Роберт, но я бы желала, чтобы дом для нас уже был готов. – Мама не выносила отелей.

– Дом будет готов в течение недели, – уверенно сказал папа. – Тут не о чем беспокоиться. Я сразу начну собственное дело и совершенно уверен, что буду преуспевать. Я предвкушаю жизнь в теплом климате. Она, должно быть, совсем иная. Кроме того, я должен разыскать своего кузена Клода Дункана, его совет наверняка будет полезным.

– Я очарована идеей переехать в Новый Орлеан. Я хочу видеть все, – сказала я. – И, если мы можем это себе позволить, – купить несколько новых платьев. Как я понимаю, их привозят туда прямо из Парижа.

– Без сомнения, – согласилась мама, – мы можем позволить себе все, что ты пожелаешь.

– Роберт, – мама понизила голос, – мне очень не нравится, что ты носишь при себе все эти деньги, даже когда они в специальном поясе и не видны. Эти деньги – все, что у нас есть.

– И их, кстати, довольно-таки много, – улыбнулся папа. – Не тревожься, они будут в достаточной безопасности, пока я не найду подходящий банк. После войны в Новом Орлеане было несколько банкротств, и я не намерен рисковать, помещая наши деньги в банк, о котором ничего не знаю. Надежнее носить их при себе.

– Тебе виднее, – сказала мама.

Принесли первую перемену – персики ломтиками в желтом креме. Вслед подошел главный официант – удостовериться, что все в порядке.

– Мы на четыре часа опережаем расписание, – с гордостью сообщил он. – На сей раз мы должны побить рекорд. Капитан Бердсли намерен сделать это судно самым быстроходным пакетботом на реке.

Я ощущала пульсацию корабля под ногами. Со своего места я видела расширявшиеся столбы черного дыма, валившего из оперенных труб, и, казалось мне, давление в котлах все нагоняли и нагоняли, развивая все большую скорость. Я принялась беззвучно молиться о том, чтобы мы не стали самым быстроходным пакетботом на дне реки.

Еще до завершения завтрака мама была явно напугана, и даже у папы вид был встревоженный. Это было мое первое путешествие на пароходе, и признаки, беспокоившие маму и папу, мало что говорили мне. Для меня вибрация корабля, огромные столбы густого дыма, работа машины и крики кочегаров были лишь частью будней на пакетботе.

Конечно, я читала об ужасных катастрофах, случавшихся на реке, когда суда взрывались, загорались и в считанные минуты тонули, а порой натыкались посреди реки на крепкий топляк и тут же шли на дно. С этими пакетботами погибло много людей, но я уповала на то, что по Миссисипи суда плавали с конца прошлого столетия и теперь, в 1885, они наверняка более совершенны и безопасны.

После завтрака мы с мамой совершили ежедневный моцион вдоль палубы, а папа отправился на котельную палубу посмотреть, как там дела.

– Я надеялась прожить в Сент-Луисе остаток своих дней, – сказала мама. – Твой отец человек честолюбивый, а Сент-Луис не был достаточно велик для коммерсанта с неуемной предприимчивостью.

– О, мама, – сказала я, – в Новом Орлеане будет совсем иначе. Будет так весело и много развлечений. Предвкушаю это.

– Да, перемена всегда хороша, особенно для такой юной девушки, как ты, Джена, но я чувствовала себя прочно обосновавшейся и не желала перемен. Однако мы используем ее как можно лучше.

– Говорят, там есть театр и опера, веселые танцы и балы. Я уверена, что мы будем счастливы.

– Без сомнения. И молодые люди тоже есть, каких, кажется, недостает в Сент-Луисе. По крайней мере, того типа, какой я одобряю. Я слышала, они в Новом Орлеане настоящие денди. Совсем как вон тот молодой человек, который стоит у поручней и смотрит на тебя с тем же восхищением, какое обычно радовало меня, когда на меня смотрели в дни моей молодости.

Я слегка повернулась, чтобы посмотреть, о ком она говорит, хотя и полагала, что уже знаю. Он ни разу не сказал нам ни слова, но, казалось, считал себя обязанным находиться на палубе, когда мы были там. Я дала бы ему лет около тридцати; это был высокий стройный человек с черными волосами и темно-карими глазами. Он не был красив, но хорошо держался и обладал очень хорошей осанкой. Он не казался лощеным, хотя был тщательно и хорошо одет. Его короткий пиджак представлял собой белую двубортную тужурку; брюки серые, а совершенно великолепные черные ботинки сверкали. Когда я прямо посмотрела на него, он быстро отвернулся и поджал губы в беззвучном свисте, который должен был означать, что его взгляд на меня был случайным. Я про себя улыбнулась, но возвращение папы заставило меня позабыть о молодом человеке.

– Видели бы вы, как они раскочегарили свои котлы, – сказал он. – В котлах столько пара, что их вполне может разнести вдребезги. И, что еще хуже, половина кочегаров пьяны. Почти напротив котлов наложена куча дров. Они пропитаны смолой. С того места, где я стоял, была видна смола, испарявшаяся от жара. Откровенно говоря, я хотел бы, чтобы мы подошли к какой-нибудь пристани и мы бы убрались отсюда. Наш капитан твердо намерен войти этой гонкой в историю, но его пассажирам и судну может дорого обойтись, если эти котлы все же взорвутся.

– Пожалуйста, Роберт, – взмолилась мама, – не говори так. Я и без того схожу с ума. Думаю, мне лучше уйти в нашу каюту, если вы не против.

– Конечно, – ответил папа, – идем, Джена?

– Я, пожалуй, еще подышу воздухом, – сказала я.

– Возможно, позднее я присоединюсь к тебе, – сказал папа. – Он повел маму вдоль палубы к лестнице, ведущей вниз к нашим каютам. Когда они ушли, я на минуту подумала, что мужчина в белой тужурке подойдет ко мне, но он этого не сделал. Он по-прежнему стоял у поручней, теперь куря тонкую сигару шеро, и, по-видимому, всматривался в мутную воду, стремительно несшуюся под килем судна.

Это произошло неожиданно. Если бы взорвались котлы, мы бы наверняка услышали свист пара, прежде чем взлетели бы на воздух листы металла. Но вышло вот что: пропитанные смолой и уложенные слишком близко к перегретым котлам дрова вдруг вспыхнули.

Через десять секунд котельная палуба стала ревущей топкой. Ее жар взорвал перегруженные котлы. Горящая древесина рассыпалась по всему судну, и оно стало гигантским факелом.

Мужчины и женщины толкались и боролись, пробираясь к двум ялам, которые висели за бортом, готовые к спуску. Я думала только о папе и маме, оказавшихся внизу в западне.

Я должна была добраться до них. Я пронеслась через палубу, но когда подошла к лестничной клетке, оттуда вырвалось пламя. Я отпрыгнула так быстро, что споткнулась и упала.

Сильные руки поставили меня на ноги, и рука обняла за талию.

– Вам не пройти вниз, – сказал мой спаситель. – Наш единственный шанс – это как-то покинуть судно.

Это был мужчина в белой тужурке. Я была не в состоянии говорить. Все мои мысли были с моими родителями, и я уже знала, что для них нет надежды.

Я видела сурового начальника хозяйственной части, он махал мне, показывая, что в яле, уже забитом пассажирами, есть место. Рука на моей талии стала тверже.

– Нет, – сказал мужчина. – Канаты, на которых будут опускать ял, уже в огне.

Он еще не закончил говорить, как один канат прогорел. Нос яла упал, и три четверти людей свалились в воду. Пароход, пытаясь сделать крутой поворот к мысу речного берега, остановился совсем. Пеньковые штуртросы тоже сгорели, и пароход уже не слушался руля.

Мои мысли спутались. Отец и мать находились под палубами, где свирепствовал огонь. Судно начало крениться. Через считанные минуты оно наверняка затонет. На палубе шла позорная борьба за жизнь. Если бы мой благодетель крепко не держал меня, меня бы смела за борт толпа людей, искавших спасения.

Ял по другому борту парохода смог достигнуть воды и ровно встать на киль, пока еще не сгорели его канаты. Но уже торжествовавшие пассажиры были атакованы многими другими, прыгавшими с палубы в ял, и в результате маленькое суденышко за несколько минут было затоплено, и рухнули надежды тех, кто пытался спастись на нем.

Мужчина рядом со мной вплотную приблизил губы к моему уху, так, что его стало слышно сквозь шум криков, падавших обломков, воплей людей в воде.

– Надо уходить, – крикнул он, – на корме я видел тридцать баррелей пушечного пороха, и огонь наверняка доберется до них. И тогда…

– Мои отец и мать… – с мукой выкрикнула я.

– Вы не можете их спасти. Никто не может. Возможно, они уже выбрались. В борту парохода ниже палуб пробоина. Идемте! Вы умеете плавать?

Я молча кивнула. Слезы струились у меня по лицу. Я была слишком потрясена, чтобы думать. Все, на что я была способна, – это повиноваться этому мужчине. Я осознала, что доверяю ему, ибо он выглядел таким сильным и знающим и не выказывал никаких признаков страха.

Мы достигли поручней. В воде под нами множество людей пытались держаться на плаву. До сих пор не появился ни один спасательный корабль, и было ясно, что многие из пловцов обречены.

– Единственный шанс, – сказал мой благодетель. – Оставайтесь здесь! Не двигайтесь, если вам дорога жизнь.

Он выпустил меня и ринулся по палубе к ялу, из которого уже высыпались его обитатели, но который все еще висел на одном пеньковом канате. Канат дымился, но был еще, несомненно, крепок, несмотря на огонь. Мой благодетель был занят исправлением этого. Я видела, как он подобрал длинную деревянную палку, один конец которой полыхал. Он держал палку у несгоревшего каната, пока огонь не охватил его и не пережег, и ял упал на воду килем, и, к счастью, не перевернулся, даже когда люди ухватились за него, чтобы влезть. Их было так много, что безумные усилия людей со всех сторон лодки не дали ей опрокинуться.

Мужчина бегом вернулся ко мне, подвел к поручням и указал на кусок веревки, привязанный к ним. Из-за дыма и огня я не видела, как он устроил этот путь к спасению. Ему не пришлось ничего объяснять. Я инстинктивно знала, что делать. Я ухватилась за канат, перелезла через поручни и съехала прямо в лодку.

Кто-то оттолкнул ее от пакетбота. Я посмотрела вверх, надеясь, что мой благодетель спускается по канату и успеет вовремя оказаться на борту. Но я даже не увидела его. Кто-то нашел весла, и лодка быстро пошла по воде.

В ту минуту мне показалось чрезвычайной жестокостью то, что тех, которые пытались взобраться к нам в лодку, безжалостно отталкивали, по рукам отчаянно цеплявшихся за борта людей пассажиры били и колотили кулаками. Но если бы кто-то влез в ял и в него залилась вода, мы бы все утонули.

Я почувствовала рядом с челном мягкий прибрежный ил. Все как можно скорее выскочили из лодки. У двоих мужчин достало мужества и здравого смысла оттолкнуть лодку от берега, влезть в нее и начать грести назад, чтобы попытаться спасти нескольких боровшихся за жизнь людей.

Я спрашивала себя, что сталось с мужчиной, спасшим меня, но не с моими родителями: я знала, что они, без сомнения, мертвы. Я все еще была слишком охвачена страхом, чтобы сейчас оплакивать их судьбу. Я стала ходить, пытаясь помочь некоторым из раненых и в то же время ища мужчину, который, вне сомнения, спас мне жизнь.

Я нашла его в нескольких сотнях ярдов, он отчаянно разыскивал меня. Издали увидев друг друга, мы понеслись навстречу с распростертыми объятиями, и через мгновение он крепко прижал меня к себе.

– Я думал, что потерял вас, – сказал он. – В этом яле было так много людей…

– А я думала, что вы остались на пароходе. Даже не знаю…

Дальнейший разговор был прерван грохотом ужасного взрыва на пакетботе. Пушечный порох наконец выпалил. Части судна взлетели в небо, другие с сильным плеском упали в воду. Должно быть, много людей было убито падавшими обломками, ведь их было множество.

Я крепко прижалась лицом к тужурке мужчины и так горячо вцепилась в него, словно бы решила никогда не отпускать. Он повел меня прочь, и я слепо шла за ним, все еще уткнувшись лицом в его грудь. Наконец мы вышли на сухое место, и он усадил меня на траву. Он сел рядом.

– Я скорблю о ваших матери и отце, – тихо сказал он. – Вам нужно понять, что для них ничего нельзя было сделать. Вы вправе скорбеть о них, но не теперь. Вам нужно подумать о себе. Как и мне.

– Я знаю, – сумела я выговорить. – Я очень благодарна вам за то, что вы сделали. Уверена, что если бы не вы, меня бы не было в живых.

– Вы сделали это сами, – уверил он меня. – Теперь отдохните. Прислонитесь ко мне. Думаю, мы настолько друзья, чтобы поддерживать друг друга. Если вам хочется заплакать, я это тоже пойму.

– Потом, – сказала я. Я прислонилась к нему, как он предложил. – Еще раз спасибо вам. Я даже не знаю, кто вы.

– Меня зовут Дэвид Бреннан.

– Я никогда не забуду вас, мистер Бреннан. Я Джена Стюарт.

– Джена? Никогда раньше не слышал такого имени. Оно мне нравится. Да… Очень. Джена… Оно прелестно звучит. Как музыка. Я музыкант.

– Вы играете на каком-то инструменте? – спросила я. Он занимал меня такими прозаическими вопросами, и я на время забыла о происшествии.

– Я играю на нескольких инструментах, но вообще-то я дирижер. На следующей неделе я должен выступать в Новоорлеанском оперном театре, но теперь я не уверен даже в этом.

– Надеюсь, вы будете великолепны, – сказала я.

– Спасибо. Мне это обязательно нужно. Теперь я потерял все, что имел, кроме совсем маленькой суммы денег. Вот что бывает, когда возишь их с собой. Все мое состояние было в одном из чемоданов, а он теперь, скорее всего, сгорел дотла.

– Мне жаль, мистер Бреннан.

– О, я не пропаду. А как вы?

– Я не знаю. – Я чуть было не добавила, что все, что у нас было, тоже, вероятно, сгорело дотла, но не хотела, чтобы он тревожился за меня, и не желала, чтобы делился со мной своими скудными деньгами. Он сделал уже достаточно.

– У меня есть родственник… Я могу поехать к нему, – добавила я, – пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.

– Моя привилегия – беспокоиться о леди, которым я помог спастись, – с улыбкой сказал он. – А сейчас нам лучше позаботиться о своей одежде. Мы насквозь промокли, и счастье, что день теплый. Полагаю, нас на чем-нибудь подвезут до города. Поищем сейчас транспорт?

– Да, – сказала я. – Здесь нам… больше нечего делать.

– Я хотел бы, чтобы это было не так. Мне жаль, Джена. Мне очень, очень жаль.

Я не ответила, потому что боялась расплакаться. Вместо этого я позволила ему взять меня за руку и вести к пыльной дороге, вниз по которой мы шли, пока не подошли к группе потрясенных людей, оставшихся в живых. Мы были теперь на небольшом холме, возвышавшемся над рекой. Груда обломков – вот все, что осталось от гордого пакетбота, который пытался побить рекорд скорости. Пароход был разрушен.

Мистер Бреннан оставил меня с двумя женщинами, которые явно нуждались в поддержке. Я успокоила их и помогла выжать речную воду из разбухшей одежды. Занятие делом благотворно сказывалось на мне, и мистер Бреннан, кажется, знал это, так как, вернувшись, поручил моим заботам трех-четырехлетнюю девочку, которую пока никто не искал.

Я держала ее на руках, пока мистер Бреннан говорил мне, что нам на помощь отправлен другой пакетбот. Я бы предпочла никогда больше не ступать на пароход, но здравый смысл подсказывал, что до Нового Орлеана нет другого удобного пути.

К вечеру я смертельно устала, оказывая помощь раненым. Наконец пришел пакетбот, и была устроена временная сходня, вдвое длиннее средней, так что мы прошли прямо на судно.

Когда оно тронулось, раздвигая обломки затонувшего пакетбота, я почувствовала, что силы начинают покидать меня. Мистер Бреннан понял, что я уже не способна ничего более воспринять. Он добился, чтобы мне предоставили каюту, и отвел меня туда.

– Раздевайтесь, – сказал он, – и ложитесь в постель. Вам необходимы покой и тепло. Когда будете готовы, позовите меня. Я буду тут за дверью.

Я кивнула, опять не в силах говорить. Я стянула с себя промокшую одежду, закуталась в огромное полотенце и легла в постель. Прежде чем позвать мистера Бреннана, я пальцами расчесала волосы, приведя их в возможный порядок.

Он придвинул к кровати стул и устало сел.

– Начинаю разваливаться, – признался он. – Я в соседней каюте, значит, вам надо лишь легонько постучать в стену, и я тут же приду. Хотите поговорить или лучше постараетесь заснуть?

– Мне не заснуть, – сказала я. – Я бы охотно поговорила, если вы выдержите.

– Обо мне не беспокойтесь. Откуда вы приехали?

– Из Сент-Луиса. Мой отец был там коммерсантом. У него был большой магазин, и он планировал открыть еще один в Новом Орлеане. Теперь… его и мамы… нет. Это не укладывается в голове.

– Я знаю. Мне повезло – я никого не потерял на пароходе. Вы говорите, что у вас в Новом Орлеане есть родственник?

– Очень дальний, но я уверена, что он сможет мне помочь.

– Конечно, сможет, и скоро у вас все наладится. Вы останетесь в Новом Орлеане?

– Не знаю. У меня не было времени подумать.

– Забыл сказать вам… Скоро мы подойдем к пристани, где добрые люди собрали одежду, в которую мы могли бы переодеться. Я присмотрю, чтобы вы получили одежду и… другое.

– А как вы?

– Я сделал все возможное. Думаю, я могу спасти свою одежду, но ваше… Ботинки… Все остальное. Боюсь, что…

– Я знаю, – я осмотрела все несколько минут тому назад. Это уже не отстирать и не починить.

– По крайней мере скоро мы сможем поправить положение.

– Вам известно, скольким удалось выбраться? – спросила я.

Он покачал головой.

– Точной цифры нет, но полагают, что нас выжило около трети. Большинство утонули.

– И ни слова о?..

Он перебил меня.

– Нет. Все, кто был под палубами, утонули с остатками корабля. На глубине. Сомневаюсь, чтобы предприняли какую-либо попытку поднять корпус.

– Следовательно, мне ничего не остается, как постараться сделать все от меня зависящее в Новом Орлеане.

– Надеюсь, вы позволите мне как-нибудь поддержать вас, – сказал он.

– Вы спасли мне жизнь, – сказала я. – Я не могу быть больше в долгу у вас, мистер Бреннан. Вы сделали более, чем достаточно.

– Нет, не сделал и половины, – ответил он. – И крупицы того, что хотел бы сделать. Конечно, сейчас не время говорить об этом, но я много дней любовался вами.

Я кивнула и сумела улыбнуться.

– Я знаю.

– Надеюсь, я не обидел вас?

– Нет, ничуть.

– Думаю, теперь вам лучше бы отдохнуть. Помните, я в соседней каюте.

Он поднялся, склонился, чтобы дотронуться кончиками пальцев до моей щеки, и улыбнулся.

– Это нелегко, и завтра не будет легче. Но вы должны крепиться. Я загляну позже. Едва ли мы будем в городе раньше утра, так что времени еще много.

– Спасибо вам еще раз, – сказала я и закрыла глаза, когда огромная усталость навалилась на меня. Я слышала, как он закрывает дверь, и потом погрузилась в тяжелый сон – чрезмерная усталость и горе опустошили меня, сделав слабой и беспомощной.

II

Новый Орлеан по сравнению с Сент-Луисом был бедламом, исполненным неразберихи и шума, но куда более красочным. Даже в моем глубоком горе я осознавала, что здешние темп жизни и краски очень смягчают мою печаль.

Мистер Бреннан обеспечил меня вполне хорошим комплектом одежды. Она была впору, но видывала и лучшие дни, а потому у меня был не тот облик, какой я надеялась иметь при первой встрече с этим городом.

Улицы являли собой дикую суматоху телег, экипажей, величественных карет с величественными леди, кабриолетов, кативших с бешеной скоростью, мужчин верхом, влетавших в самую гущу движения и вылетавших из нее, а само движение казалось совершенно беспорядочным. Каждый ехал куда вздумается.

Посреди этой неразберихи медленно двигались тележки с товаром, а уличные торговцы выкрикивали названия своих товаров. На пристани уцелевших пассажиров приветствовала большая толпа, но она лишь стояла вокруг, пока бедняги с пакетбота высматривали друзей или родственников.

Мистер Бреннан привел меня на более спокойный участок пристани, и мы нашли для отдыха деревянную скамью.

– Полагаю, теперь вы найдете родственника, о котором говорили, – сказал он.

– Да, надо, ведь мне нужно устраивать свои дела и найти какое-то занятие.

– Без сомнения, вам помогут. У меня назначено несколько встреч, на которые я должен пойти. Я не хотел бы оставлять вас.

– Мистер Бреннан, вы уже столько сделали для меня, что я ни при каких обстоятельствах ни о чем больше не могла бы просить вас. Если я чего-то желаю, так того, чтобы вы, дирижируя вашим оркестром, имели шумный успех. А если я буду здесь, то скорее всего тоже буду в зале и стану аплодировать громче всех, я надеюсь.

– Мне никак не увидеться с вами снова, если я не буду знать, где вы.

– Правду сказать, я сама не уверена. Моего родственника зовут Клод Дункан. Понятия не имею, где он живет и чем занимается. Наверно, было бы лучше, если бы я нашла вас.

– Значит, вы хотите снова увидеть меня, Джена?

– Как же я могу не хотеть после всего, что вы для меня сделали? Конечно, я хочу снова вас увидеть.

– О, хорошо! Я стану хлопотать о месте дирижера в опере и буду во Французском Опера Хаус. Там вы сможете точно узнать, где я остановился.

Я поднялась и подала ему руку.

– Знаю, что у вас дела и вам надо идти. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Уверена, что обо мне позаботятся, пока все не уладится.

Он взял мою руку своими обеими.

– Скорблю о ваших родителях, – сказал он. – Молюсь о том, чтобы вы скорее пережили эту утрату, хотя, знаю, это будет нелегко. Я буду очень ждать новой встречи с вами, и как можно скорее.

– Благодарю вас… Дэвид, – я назвала его по имени. – А теперь, пожалуйста, идите.

Улыбнувшись, он повернулся и ушел. Я подождала, пока он не скроется из виду, поглощенный толпой на пристани. Лишь тогда я направилась к группе людей, собравшихся под грубо выполненной надписью, указывающей, что здесь занимаются уцелевшими пассажирами без денег и родственников.

Дородный потный мужчина записал мое имя и сообщил, что, поскольку у меня нет ни денег, ни жилья, мне сразу следует обратиться к судье по наследственным делам и утверждению завещаний. Он дал мне несколько монет, каких-то странных, называвшихся пикаджунами. Он также объяснил, как пройти к зданию, где я найду судью.

Я отправилась по людным улицам, уворачиваясь от разнообразного движущегося транспорта и чувствуя себя слегка сбитой с толку всей этой суетой. Я пересекла площадь, по сторонам которой группами сидели женщины, маленькие негритята выплясывали джигу, выпрашивая монетки, торговцы продавали напиток из наколотого льда с отвратительно сладким сиропом. Я потратила несколько своих пикаджунов на чашку этого напитка, но он оказался совершенно безвкусным, хотя и освежил горло.

Я, которая никогда не знала, что значит быть одной и полагаться целиком на себя самое, нашла этот опыт совсем нерадостным. Мне было страшно, я не была уверена в себе в моем глубоком горе, притаившемся на задворках сознания, – горе, сосредоточиться на котором у меня не было ни времени, ни возможности. У меня даже не было времени осознать потерю родителей.

Я обнаружила, что моим пунктом назначения было красное кирпичное двухэтажное здание, в котором я должна была узнать, как пройти к судье Ламонту. Там я увидела других людей, находившихся в таком же положении и тоже пришедших сюда. Все они горевали или были смертельно напуганы, тем, что вынуждены просить у города средств к существованию.

Я терпеливо ждала. Мне не оставалось ничего иного. Я думала, что надо бы попробовать отыскать Клода Дункана, но, ничего не зная ни о нем, ни о его семье, мне не хотелось полагаться на его помощь.

Сначала лучше посмотреть, нельзя ли каким-то образом выжить здесь, сохранив независимость.

Наконец меня ввели в обшарпанную комнату. За длинным письменным столом сидел мужчина с тяжелым подбородком, редеющими волосами, расточая вокруг запах только что поглощенного виски.

– Имя, пожалуйста, – неприветливо сказал он.

Я назвала свое имя и изложила необходимые факты относительно моего положения. Он сделал на бумаге пометки, откинулся назад и тяжело нахмурился.

– С точки зрения этого суда, вы сирота, бездомная, без средств, работы и друзей. Верно, мисс Стюарт?

– Да, конечно, верно, сэр, – ответила я.

– Обучены ли вы какой-нибудь работе?

– Нет, сэр. Восемь месяцев тому назад я вышла из пансиона и с тех пор не работала.

– Ясно. Не ждите, что я найду вам работу, мисс. Не мое дело оказывать подобные услуги. Вы, однако, должны найти работу или будете объявлены несостоятельной. Вас отправят работать на ферму, чтобы выполнять любой труд, какой подвернется. Скорее всего, это будут полевые работы.

Я ничего не понимала, и это наверняка было написано на моем лице.

– Вы потеряли родителей, – продолжил он. – Они оставили вам что-нибудь?

– Папа в Сент-Луисе продал все, что у него было, и все деньги были при нем, когда судно взорвалось.

– В таком случае не надейтесь найти деньги, так как, когда пушечный порох рванул, все на этом судне разлетелось вдребезги. Где вы будете ночевать?

– Не знаю, сэр.

– На мой взгляд, мне следовало бы уже сейчас объявить вас несостоятельной. Думаю, вам надо бы провести ночь под замком. Нельзя же допустить, чтобы юная девушка бродила по нашим улицам.

– Вы имеете в виду, сэр, что меня надо арестовать? – спросила я, с трудом в это веря.

– Именно так. Законы Нового Орлеана запрещают быть без денег, друзей, работы, жилья либо… родственников.

– Минутку, – я попыталась его прервать.

– Ну-ну, юная леди, это не будет обсуждаться. Я уверен, что вас надо пожалеть, но этот суд не может руководствоваться жалостью и нет возможностей, чтобы позаботиться о таких, как вы. Следовательно, вы пойдете в тюрьму, пока мы не рассмотрим ваше дело.

– Родственник, – крикнула я, – сэр, у меня есть родственник. Или, точнее, был у моего отца. Кузен, с которым он хотел связаться, когда поселится здесь с мамой и мной. Вы наверняка позволите мне найти этого родственника.

– Кузен вашего отца. Дальний, что ни говорите, родственник. Не знаю. Думаю, нам следует вас запереть. Поймите, для вашего собственного блага.

– Моего родственника зовут Клод Дункан, сэр.

Густые брови взлетели вверх, нижняя челюсть отвалилась и висела, пока судья вновь не обрел самообладания. Он крепко обхватил руками подлокотники стула, как будто намереваясь резко встать, но вместо этого снова опустился.

– Клод Дункан? – сказал он. – Вы имеете в виду Клода Дункана?

– Ну да. Папа называл это имя.

– Вы никогда не виделись с ним?

– Нет, сэр. Даже никогда не слышала о нем до тех пор, пока мы не отправились в путь.

– Клод Дункан, – сказал он и похлопал себя по жирному бедру, словно бы от великого удовольствия.

– С мистером Дунканом что-нибудь не так? – с опаской спросила я. Он был моей последней надеждой.

Судья Ламонт испустил радостный вопль, поднялся, схватил меня за руку, приподнял со стула и подвел к одному из окон кабинета. Оно выходило на большую, просторную и деловую городскую площадь.

– Глядите туда! – Он указал на большой, величественный театр. – Наш лучший театр. И в нем… Справа от вас… Опера Хаус, созданный по образцу Венского. Большой отель… Другой поменьше… Ряд прекрасных домов… Все это до последней малости принадлежит Клоду Дункану, а вы еще не видели и крупицы его владений в этом городе. Он также имеет плантацию площадью в квадратные мили. Не знаю, сколько именно. Он дает работу примерно двум тысячам человек и держит огромный загородный дом из сорока и более комнат. Стоит ему щелкнуть пальцами, как я потеряю свою должность и вообще все, что накопил. Счастлив тот, кому он друг. Если же он вам враг, приготовьтесь к наихудшему, ибо против такого человека у вас нет шансов. Вот кто кузен вашего отца.

Я вернулась к своему стулу, едва дыша от осознания своего пусть и отдаленного родства с этим человеком. Судья тоже сел и торопливо набросал записку. Подняв маленький бронзовый колокольчик, он позвонил, и тут же появился клерк. Судья велел ему позаботиться о незамедлительной доставке записки Клоду Дункану.

– И вручить лично, – сказал судья. – Это важно. Так что поторопитесь. Мы ведь не хотим, чтобы Клод Дункан считал нас неповоротливыми, а?

– Нет, сэр, – четко ответил клерк. – Я тотчас еду.

Судья раздраженно фыркнул в свой собственный адрес:

– Подумать только, что я мог запереть вас как нищенку. Поступи я так, и Клод Дункан, узнав про это… снял бы мне голову. Умоляю, простите мне мою грубость, но человек в моем положении обязан исполнять свой долг и не должен поддаваться жалости.

– Я все понимаю, сэр, – сказала я ему. В эту минуту я готова была простить что угодно, ибо чувствовала, как с меня спала тяжелая ноша.

– Вы, без сомнения, будете жить в империи Дункана… так мы называем его плантацию и особняк. Это великолепнейшее место во всем Новом Орлеане, а может быть и во всей Луизиане. Мистер Дункан не скупится на то, что доставляет ему удовольствие.

– Мистер Дункан, я полагаю, женат?

– О, да… женат, да. Его супругу зовут Селина, это благородная и влиятельная дама, понимающая толк во власти. У них один ребенок – сын, ему теперь… дайте-ка вспомнить… двадцать четыре года. Сестра Селины тоже живет там. Ее зовут Аугуста Флорес, она креолка и как все креолы горда.

– С удовольствием буду ждать встречи с ними, – с воодушевлением сказала я.

– Дитя мое, я не могу сказать того, что думаю, а потому простите меня еще раз. Нехорошо критиковать таких людей, ведь у них великая власть, которую приносит великое богатство. Друзьям их несть числа. Они дают элегантные суаре, обеды и балы. Порой они используют для этого бальный зал в своем отеле, хотя, на мой взгляд, их дом почти не уступает отелю размерами. Вам придется многое узнать и ко многому привыкнуть.

У меня уже появились смутные подозрения касательно отношения судьи к Дунканам, да и сама я начала на сей счет испытывать некоторые сомнения. Конечно, я не могла высказываться, и было ясно, что судья тоже побаивался.

Его главный клерк, постучав, открыл дверь и с любопытством заглянул.

– Простите, ваша честь, но там многие ожидают…

– Пусть подождут, – сказал судья. – Нам оказала честь своим посещением родственница Клода Дункана. Прочим придется потерпеть.

Клерк обворожительно улыбался, словно я была главой клана Дунканов.

– Извините за вторжение, – сказал он, – я попрошу остальных подождать.

Я попыталась сказать судье, что могла бы подождать где-нибудь, но он и слышать об этом не хотел. Я была одной из Дунканов и заслуживала его полного внимания. Прошло почти полтора часа, прежде чем я услышала быстрые твердые шаги через наружное помещение конторы, дверь широко распахнулась, и в комнату уверенно вошел мужчина приблизительно папиного возраста. Он не просто шел, он вышагивал крупным шагом, как будто под оркестр. Он был высок, худ, с энергичными чертами лица, редкими седеющими волосами и бледно-голубыми глазами. Это были самые надменные глаза, какие я когда-либо видела, они сверлили меня. Возможно, у него было отдельное сходство с папой, но чтобы определить это, нужно было хорошо присмотреться. Папа был красив. Мистер Дункан с его длинным носом, узкой щелью рта и глубоко посаженными глазами – определенно нет. Одежда хорошо свидетельствовала о его богатстве и положении: на нем были полосатые брюки, заправленные в сапоги ручной работы; цветная розово-голубая рубашка с ярким желтым жилетом и поверх этого синий официальный сюртук.

– Большая честь для нас… – начал судья.

– Это она? – Клод Дункан знаком велел мне встать. – Девочка Роберта, а? Что вы здесь делаете и почему меня не уведомили о вашем приезде?

– Мои папа и мама, – сказала я, – были убиты при взрыве речного парохода. Меня спасли. Вот почему я здесь, в кабинете у судьи. Все, что у меня было, – одежда и все, погублено огнем и взрывом. Все, что было у папы, тоже погибло. Словом, сэр, я нищая без средств и работы и ничему не обучена, чтобы зарабатывать себе на жизнь.

– Если вы рассчитываете на сочувствие, то от меня его не получите. Как ваше имя?

– Джена Стюарт, сэр.

– Как долго вас держали в этом… этом… свинарнике?

– Недолго, – сказала я, напуганная и раздосадованная его высокомерием. – Судья был добр ко мне, как только выяснил, кто я такая.

– Меня следовало известить тотчас же. Говорите, у вас ничего нет; это означает, что вы стоите в вашем единственном имуществе – в вашей одежде. Очень хорошо. Идемте со мной.

В руке он держал хлыст для верховой езды и с резким треском хлопнул им по обутой в сапог ноге, выходя, не дожидаясь меня, из комнаты.

Я задержалась, чтобы поблагодарить судью, и потом побежала за мистером Дунканом, чувствуя себя этим униженной настолько же, насколько, должно быть, и судья.

На улице я увидела черный экипаж с впряженными в него самыми восхитительными и самыми выхоленными черными жеребцами, каких я когда-либо видела. Прежде чем я подошла к экипажу, мистер Дункан уже уселся и хлопнул поводьями, трогая лошадей. Мне пришлось забираться в экипаж, когда он уже поехал. Мистер Дункан начал говорить еще до того, как я села рядом с ним.

– Полагаю, ваш отец был так же беден, как вы сейчас, – сказал он. – Я годы не видел его и ни слова от него не слышал.

– Мой отец был процветающим коммерсантом в Сент – Луисе, – с негодованием сказала я. – Мы были отнюдь не бедны. Но он все продал, чтобы приехать и поселиться здесь. Накопленное состояние утонуло вместе с ним и кораблем или уничтожено взрывом. Не знаю, так или иначе, но мне сказали, что почти бесполезно попытаться отыскать… что-либо.

– Вы неплохо это перенесли, если учесть, что это произошло считанные часы тому назад.

– Слезы, – сказала я, – придут позднее.

– Хорошо сказано. В вас есть сила духа, девочка моя, а?

– Не знаю, что вы понимаете под силой духа, – почти сердито сказала я.

Я не имела ни малейшего намерения позволять этому человеку подчинить себя своей воле, как он скорее всего делал по отношению к другим.

Он так резко натянул поводья, что меня бросило вперед. Он повернулся на сиденье.

– Я задал вам вопрос, а вы не сочли нужным дать прямой ответ, какого он заслуживает. Я желаю, чтобы на мои вопросы отвечали. – Он отвел назад руку и очень сильно хлопнул меня по лицу. Я была так ошеломлена, что лишь вскрикнула. Он хлопнул еще раз и еще. Но я успела оправиться от неожиданности и досады, моя кровь вскипела, я дала ему сдачи, хлопнув его изо всей силы по губам. Потом отпрянула, ожидая основательной взбучки. Вместо этого он, закинув голову, засмеялся.

– Да, в вас она есть, ей-Богу! В вас есть сила духа! Ничто меня так не восхищает. Еще бы, это редкое качество. Мы отлично поладим, девочка моя. И могу добавить, что ваш свинг силен для такой девушки, как вы.

Я все еще была в ярости.

– Я не склонна к таким поступкам, какой только что совершила, но вы меня вынудили. Знаю, вы богатый и могущественный человек, однако для меня это значит мало или вовсе ничего. Я обязана вам, но это не означает, что я позволю топтать себя.

– Моя дорогая, я только что сказал вам, что мое восхищение безгранично. Я хотел узнать, такая ли же вы ни то ни се, как очень многие нынешние девушки. Кроме того, я еще не верю в благотворительность, даже по отношению к близким ко мне по крови. А особенно к таким дальним, как вы. Здесь и теперь я предоставляю вам выбор. Вы будете приняты в моем доме, но будете отрабатывать все, что получите. Либо так, либо, в противном случае, вы вольны выйти здесь, вернуться в город, предстать перед судьей и сообщить ему, что я не стану заниматься вашим благополучием. После чего он посадит вас под замок на время, пока не отыщет кого – либо достаточно слабого, чтобы пожалел вас и дал работу Я в жалость не верю.

– По крайней мере, вы откровенны, сэр. Я соглашаюсь на ваши условия и рада трудиться за жилье и еду. Благодарной я должна быть, но, пожалуйста, не ждите от меня уважения и восхищения вами. Я восхищаюсь такими людьми, как мой отец, но не такими, как вы, сэр.

– Значит, договорились, – сказал он и поднял поводья. – Вы привлекательная девушка. Больше того, вы очаровательны. Да, это так, моя дорогая. В конце концов из всего этого может кое-что выйти. Посмотрим.

Я не спросила, что он имеет под этим в виду, так как была убеждена, что не получу никакого ответа. За время остального пути, продолжавшегося почти час, он расспрашивал меня о трагедии и хотя слушал внимательно и с интересом, ни разу не выказал ни малейшего участия. Как он уже откровенно выразился, он не уважал сострадательных людей и, по-видимому, сам не был способен к состраданию.

Он бросил косой взгляд в мою сторону.

– У меня есть двадцатичетырехлетний сын. Сколько вам лет?

– Двадцать, сэр.

– Мой сын безответственен, ленив, безнравственен, вероломен и невежествен. Он вам понравится.

Я не сумела сдержать смех, вызванный его описанием сына. Он широко улыбнулся мне, и на одно-два мгновения мы стали как бы заговорщиками в оценке скверных качеств его сына.

– Он был женат, – объяснил Клод Дункан, – но жена не смогла его вынести и куда-то уехала. Сомневаюсь, хватился ли он ее вообще. Кто рассказал вам о нашей семье?

– Судья, сэр.

– Я так и думал. Что он еще сказал о моих людях?

У меня не было желания доставлять судье огорчения, поэтому я тщательно подбирала слова.

– Он сказал, что ваша жена аристократка и очаровательная женщина.

– Да, так оно и есть. Еще что?

– Он утверждал, что ее сестра живет с вами.

– Он что-нибудь говорил о Лаверне?

– Впервые слышу это имя, мистер Дункан.

– Это друг всей моей жизни, и он тоже знал вашего отца и вашу мать. Думаю, много лет тому назад он был в нее влюблен. Я требую, чтобы вы были с ним милы.

– Не вижу причины, почему бы мне не быть милой со всей вашей семьей, сэр.

– Погодите до встречи с ними, – хихикнул он. – Есть еще Одетта. Она моя экономка и была экономкой моего отца тоже. Она кажется не имеющей возраста и управляет домом, как я плантацией, без глупостей.

– Это я тоже могу уважать, – ответила я.

Он коротко кивнул и внезапно, казалось, утратил интерес к беседе. Я погрузилась в досужее изучение ландшафта – маленькие домики с маленькими огородами, бесчисленные коровники и конюшни, домики для хранения молочных продуктов над ручьями и окрашенные в красный цвет сараи. Колея на дороге была такой глубокой, что не было необходимости править лошадьми. Колеса просто вошли в колею, и направление было задано само собой.

Справа от меня раскинулись сельскохозяйственные угодья – участки плантации, которая, как я потом узнала, принадлежала мистеру Дункану. Все вокруг. Его империя простиралась на мили. Слева дорогу, по которой мы ехали, защищали ряды высоких деревьев с густой листвой. Вдруг деревья кончились. Я обнаружила, что мы у самой Миссисипи. Здесь она была такой тихой и спокойной, что не была слышна, и близ нас не было никаких судов, и когда мы к ней выехали, мое удивление было полным.

В следующий раз я удивилась, когда впервые увидела в отдалении лесок. Он показался мне оазисом в пустыне прерий, полей и пастбищ. По мере нашего приближения особняк, казалось, медленно вырастал из воздуха. Он был так удачно поставлен среди этих деревьев, что часто скрывался, когда дорога поворачивала. Чем ближе мы подъезжали, тем больше особняк оставался на виду, и скоро я смогла очень хорошо его рассмотреть.

Я видела двухэтажное здание, состоявшее из главного корпуса с широкой неправильной крытой галереей, с крышей под зеленым гонтом, поддерживаемой десятью белыми массивными колоннами. По бокам главного дома было по флигелю. Один из них поднимался вверх на три этажа. Я узнала, что третий этаж предназначался для слуг.

Число труб говорило о числе комнат. Здание не было новым, но и не несло на себе никаких следов воздействия погоды. Повсюду вокруг него была лужайка с коротко подстриженной травой, и я видела не меньше четырех человек, ухаживающих за нею, кустами и цветниками.

– Как вам это нравится? – спросил мистер Дункан.

– Весьма впечатляет, – сказала я.

– Так я это и задумал. Люди любят, чтобы их впечатляли, особенно те, у кого есть деньги сделать это как следует.

Мы свернули вниз на дорожку и через минуту остановились перед входом, таким же внушительным, как и сам дом. Двойные двери в высоту доходили до самого балконного выступа. Открывались они, однако, не труднее, чем обычные. Я так никогда и не привыкла к этому и неизменно приготавливалась приложить много сил, чтобы отворить массивную дверь.

Когда меня в первый раз впускали в дом, дверь открыла Одетта, экономка. Ее возраст невозможно было определить, хотя я всегда думала, что ей не меньше шестидесяти пяти. Она была низкого роста, худая, лицо покрыто морщинами, как горные скалы. Светло-коричневая блузка с длинным рукавом, темно-коричневая юбка, поверх которой она повязывала белый передник. Мне ни разу не довелось видеть ни на одном переднике ни малейшего пятнышка, и я рассудила, что она, должно быть, меняет их по нескольку раз на день.

– Это, – сказал мистер Дункан, – дочь моего кузена Роберта, он вместе с женой утонул на пакетботе. Мисс Джена Стюарт будет у нас жить. Потом, когда узнаем, что она умеет делать, ей будет поручена работа. Пока же отведите ее в одну из свободных комнат.

– В комнаты для гостей, сэр, или в квартиры для прислуги?

– Пока по крайней мере для гостей. На мой взгляд, у мисс Стюарт размеры приблизительно как у Мари. Как вы думаете, Одетта?

– Может быть она похудее. – Холодные глаза Одетты критически окинули меня.

– Передайте ей всю одежду, которую оставила Мари. Всю, без исключения.

– Когда отдохнете, – обратился он ко мне, – моя жена захочет увидеть вас. Это все.

– Идемте, – бросила Одетта.

Я последовала за нею по широкой изогнутой лестнице, и в моей голове мелькнула догадка, на что похож этот особняк. Входной вестибюль был широким и длинным, он освещался пятью большими канделябрами, на которых играли лучи предвечернего солнца, проникавшие через большое окно, расположенное на середине лестничного марша, где лестница изящно изгибалась.

Стены были оклеены обоями с изображениями охотничьих сцен. Ступени были покрыты толстым ковром. Площадка второго этажа, казалось, тянулась на всю длину главного корпуса, а спальни располагались в обоих флигелях. Меня провели вдоль одного из них, правого, через весь коридор до последней комнаты.

Она оказалась маленькой, ненамного больше такой, на какую могла бы рассчитывать прислуга. Меблировку составляли железная, окрашенная в белый цвет кровать, простой туалетный столик из неотбеленного дерева и несколько волнистое зеркало над ним, а также единственный стул с обивкой. Была, правда, отдельная ванная.

Меня мало занимал комфорт. Я подождала, пока Одетта закроет за мной дверь, и повалилась поперек кровати. Слезы, которые удавалось сдерживать весь день, обильно полились из глаз.

Я не стыдилась их.

III

Должно быть, я в конце концов задремала – когда сильный стук в дверь заставил меня сесть, я не сразу поняла, где нахожусь. Печальные воспоминания безжалостно обрушились на меня. Я чувствовала, что мое лицо распухло, а глаза, наверно, покраснели, но тому, кто ломился в дверь, невозможно было запретить войти.

Дверь вдруг широко распахнулась, и высокий, мускулистого сложения человек крупным шагом властно вошел в комнату. На нем были твидовый легкий пиджак; бриджи, засунутые в сапоги коричневой кожи; рубашка со складками и гладкий черный галстук. Он не был красив, но обладал запоминающейся внешностью. Его густые черные волосы были длинными, тяжелые баки украшали виски. Черты лица были твердыми, за исключением глаз. Бледно-голубые, они смотрели на меня ледяным взором. Я знала, что это должен быть Уолтер Дункан.

– Плакать, – равнодушно сказал он, – занятие для детей. Папа сказал, что вы очаровательны. Полагаю, так оно и есть, пока вы не порыдали. Идемте вниз. Мама хочет сию минуту видеть вас.

– Как только смогу, – сказала я.

– Не заставляйте ее ждать. Она этого терпеть не может. Но я посоветовал бы вам прежде умыться. Мама не выносит рыдающих женщин, как и я. Давайте же, девочка, не задерживайтесь. – У двери он оглянулся и добавил: – Я – Уолтер.

Я помчалась в ванную и щедро поплескала водой на лицо. Вытерла его и постаралась привести в сколько-нибудь приличный вид свою далеко не элегантную одежду. Я попробовала причесаться, но у меня не было ни гребня, ни щетки, и результат оказался неважным. Когда я вошла в спальню, Уолтера уже не было, но на его месте стояла женщина. Она с улыбкой протянула ко мне обе руки. Это, решила я, не может быть миссис Дункан, стало быть, скорее ее сестра.

– Мое дорогое дитя, как вы очаровательны. Скорблю с вами о потере ваших родителей. Я знаю, они, конечно, были замечательными людьми.

– Благодарю вас, – сказала я.

– О, я не сказала, кто я такая. Меня зовут Аугуста Флорес. Я сестра миссис Дункан.

Я от изумления не могла вымолвить ни слова.

– Миссис Дункан послала за мной. Я должна идти…

– Вздор! Подождет. Скажите ей – я настояла, чтобы сначала вы поговорили со мной. Она меня боится.

– Вы уверены в этом? – спросила я, стараясь попасть в ее легкий тон, так как он мне нравился.

– Само собой, боится. Видите ли, я моложе ее, и она боится, что я выдам этот секрет, рассказав, сколько ей на самом деле лет. Она тщеславна и эгоистична и не вынесет, если станет известен ее истинный возраст. В этом моя власть над нею.

Я еще не видела миссис Дункан, но Аугуста Флорес была совершенно седой, ее кожа была в каких-то пятнах и морщинах, хотя она и не выглядела старой, да вовсе и не держалась так.

– Все же, полагаю, мне лучше спуститься.

– Да, я тоже так считаю. Маленькое предупреждение. Не относительно нее. Конечно, вы научитесь правильно вести себя с моей обожаемой сестрой. Я хочу предостеречь вас относительно Уолтера. Он красив, обаятелен и насквозь испорчен. Вы более, чем милы, а значит, он будет за вами волочиться.

– Спасибо за предупреждение, – сказала я. – Теперь извините меня, пожалуйста.

Я поспешила вниз. Я не знала точно, куда надо идти, но предполагала, что в гостиную. Там я прежде не была и когда вошла, замерла в полном восхищении.

Гостиная занимала две трети главного корпуса. Ее потолок был высок, а размеры позволяли удобно танцевать сотне пар. Высокие окна были занавешены и задрапированы тканью цвета темного бургундского – того же цвета, какой имели пять ковров, точно уложенных один к одному, чтобы закрыть большую часть пола. Мебель была разрозненной, но наилучшего качества. Подозреваю, в большинстве своем она была привезена из-за границы. Преобладающим цветом был золотой. Стены были оклеены обоями этого богатого оттенка и хорошо гармонировали с драпировкой и коврами. Мебель была массивной, она почти вся состояла из кресел и диванов с мягкой обивкой. В отличие от большинства гостиных, эта не была загромождена антикварными безделушками, предметы были простыми, с незначительными украшениями. Если убранство этого дома – дело рук миссис Дункан, я восхищалась ее тонким вкусом.

Однако мое внимание было обращено на нее, а не на обстановку. Она сидела на стуле с высокой спинкой, руки легко покоились на подлокотниках. Она была одета в бледно-голубое платье из китайского шелка, сшитое по последнему слову моды – гладкое на бедрах, с длинной юбкой колоколом. Не очень низкий вырез был с большим бантом из тюля.

Приблизившись, я поняла, почему она будто бы не хочет, чтобы ее сестра выдала секрет, что она старше, ибо миссис Дункан выглядела на пятнадцать лет моложе Аугусты Флорес. На коже отсутствовали морщины, и сама миссис Дункан обладала высокомерной красотой. Волосы у нее были льняные, и этим цветом, по моему подозрению, были обязаны краске. Не выгляди она так строго и сурово, она была бы незабываемо прекрасной женщиной.

Пока я приближалась, идя через всю длинную комнату, она не шелохнулась и не произнесла ни слова. Она просто совсем небрежно смотрела на меня, пока я не почувствовала, что она едва ли станет протестовать, если я упаду перед нею на колени и, возможно, поцелую край ее платья.

– Вы можете быть моей секретаршей? – спросила она. Не прозвучало ни единого приветственного слова или соболезнования по поводу моей утраты.

– Надеюсь, смогла бы, мадам.

– Если вы учились, то чему?

– В этом году я окончила пансион Фолкера.

– Ах, да. Вы говорите по-французски?

– Oui, Madam, хотя не бегло.

– Вам, знаете, следовало бы.

– Я говорю также по-итальянски и по-испански и читаю, пишу и говорю по-немецки.

– Отлично. Почерк у вас разборчивый?

– Да, очень разборчивый. По каллиграфии я получала высшие оценки.

– Это, по крайней мере, уже достоинство. Что вас задержало?

– Со мной познакомилась ваша сестра. Я не могла обидеть ее уходом.

– Отныне будете. Она назойлива. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в семь. Погодите-ка, вы, разумеется не станете обедать с прислугой, поскольку вы кровная родственница. Но и не настолько близкая, чтобы быть допущенной к семейному столу. Вам будут посылать поднос, и вы можете обедать в своей комнате. До поры до времени.

– Благодарю вас, миссис Дункан, – сказала я со всей любезностью, на какую была способна.

– Завтра явитесь ко мне. Посмотрю, насколько вы годитесь для секретарской работы. Вы ездите верхом?

– Да, мадам.

– Будете иногда сопровождать моего сына в утренних верховых прогулках. Никому из нас не хочется, а он любит компанию. Вы можете взять себе всю одежду его жены. Я уверена, что она, к счастью, вам подойдет.

– А если жена вернется?

– Не вернется. А если какими-то судьбами и вернется, то не будет допущена в этот дом. Это все.

Я сделала от нее несколько шагов, прежде чем опять повернулась к ней лицом и почтительно сказала:

– Благодарю вас.

– Так-то лучше, – сказала она. Как я и подозревала, она рассчитывала на такое почтение, ждала его. Мне было интересно, как долго я смогу мирно уживаться с этим странным семейством. Сейчас у меня не было выбора, так что надо извлекать из ситуации максимум возможного.

Уже было почти темно, когда прохлада смела зной этого дня середины лета. Войдя в свою комнату, я выглянула в окно. С расстояния я могла видеть нечто, казавшееся маленьким городом, состоявшим из однотипных домов. А возможно, одинаковых, но с такого расстояния нельзя было сказать определенно. Наблюдая так, я увидела первые группы рабочих, возвращавшихся с поля домой. Они маршировали, выстроившись в длинную линию. Все они были черные и, конечно, некогда были рабами. Во всяком случае, многие из них. Я праздно спросила себя, сильно ли изменилась их жизнь. Я знала, что им платили. Этого требовал закон, но они по-прежнему работали много и тяжело. Я подняла раму окна, дабы удостовериться, что они поют. Это было мягко, мелодично и печально. Я быстро опустила раму. Вот уж в чем я сейчас не нуждалась, так это в печальной песне.

Мне было интересно, когда я получу доступ к обноскам, то есть к одежде, оставленной пропавшей женой Уолтера. У меня по крайней мере имелся стенной шкаф, чтобы разместить там костюмы. Я открыла дверцу, желая определить его размеры. Он был большой и забит разной чрезвычайно красивой и дорогой одеждой. Пока я находилась внизу, кто-то перенес в мою комнату гардероб Мари. Этим домом управляют действенно, пусть и неприветливо.

Мне пришлось зажечь керосиновые лампы; их было настолько много для освещения комнаты, насколько мне требовалось. Я вынула некоторую одежду, чтобы изучить ее, и примерила бледно-голубое платье из тонкого шелка. Оно подошло, словно было на меня сшито. Заглянув в ящики комода, я обнаружила, что они заполнены тоже – нижним бельем, двумя корсетами, тонкими чулками. Верхний ящик содержал в себе гребни, щетки, замшу и баночку рисовой пудры. Были еще банки с кремом для кожи – начатые, но свежие. Я обнаружила флаконы с заграничными одеколонами, ленты в огромном разнообразии цветов. Шарфы, шали, плащи – вещей было столько, что я не успела обследовать их все.

Еще сегодня утром я была бедна и лишь в одежде, пропитанной грязной речной водой и порванной в нескольких местах. Теперь вечер, и у меня в избытке изящных платьев и туалетных принадлежностей. Я полагала, что в чем-то мне повезло. Я раздумывала, что сталось с Мари и какова она была. Я одобрила ее вкус в одежде.

Без сомнения, я знала, что мне предстоит рано вставать и быть готовой к любым распоряжениям, какие мне будут отданы. Миновали два самых тяжелых дня в моей жизни, и я была на грани полного изнеможения и новых слез, поэтому перспектива улечься в постель была самой заманчивой.

В ответ на робкий стук я открыла дверь и увидела милую девушку в униформе служанки с подносом в руках. Он казался слишком тяжелым для такой хрупкой девушки, и я быстро освободила ее от подноса.

– Благодарю вас, мэм, – сказала она с сильным ирландским акцентом.

Тогда я этого не знала, но в Новом Орлеане была большая ирландская колония.

– Он чуть не упал, да.

– Входи, – сказала я.

– Но, мэм, это строгий дом, как вы скоро узнаете. Так не делают…

– Насколько понимаю, я, так же, как и ты, буду работать в этом доме. А теперь не стой тут. Входи.

Она почти запрыгнула в комнату и выглядела чрезвычайно довольной приглашением.

– Меня зовут Колин, мэм.

– Я – Джена Стюарт и буду работать секретаршей у миссис Дункан.

– Да помогут вам небеса, мэм, – пылко сказала она.

– Почему ты так говоришь?

– На нее плохо работать, уж такова она. Можно сказать, очень строгая женщина. – Колин глубоко вздохнула. – Ей – Богу, это, пожалуй, верное слово для нее.

Сняв с подноса салфетку, я обнаружила много еды, хорошо приготовленной и хорошо сервированной. Там был пудинг, плавающий в сиропе, который я любила. Но я подумала, что Колин тоже его любит, поэтому отдала его ей. Она, сев на край кровати, со счастливым видом поглощала пудинг, и так мы стали добрыми друзьями. Я подумала, что друг в этом доме мне очень нужен.

– Хозяин, – доверительно сообщила девушка, – человек гордый. Самый большой грубиян из всех, какого я когда-либо видывала, уж не сомневайтесь. Для него фамилия Дункан означает столько же, сколько весь благословенный мир. Никогда не слыхала, чтобы человек так огорчался от того, что жена Уолтера не родила сыновей. Единственное, чего он не в состоянии вынести, – это пресечение фамилии. Но так случится, когда он умрет и во владение всем этим вступит Уолтер. Он промотает все – это верно, как Бог свят. Да, мэм.

– Что за человек, Уолтер? Не хочу совать нос в чужие дела, но если мне здесь жить, лучше знать людей, у которых, возможно, будешь служить.

– Они отправят меня обратно на Канал, если только когда-нибудь проведают, что я рассказала вам, мэм.

– Канал? – не поняла я.

– Это Ирландский канал… где все ирландцы живут в Новом Орлеане, и ни в этой, ни в какой другой стране нет места хуже, включая Дублин. Я не хочу туда обратно.

– Уверяю тебя, – ответила я ей, – что я ничего не скажу.

– Хорошо, мэм. Он не тот человек, которого я хотела бы видеть больше одного раза, хотя, скажу вам, он не урод, если не касаться его натуры. Порой я думаю, что этот человек теряет голову от своих поступков. Но все, что я могу сказать о нем, – он вредный. Он, как дурак, играет в азартные игры и пьет, как сапожник. Но когда захочет, может быть высокомерным, как его мамаша и крутым, как папаша. Однажды он приставал ко мне, и я сказала, что если он дотронется до меня, то я пойду на Канал и расскажу парням. Они бы пришли сюда за ним, он это знал и с тех пор оставил меня в покое. Думаю, он наполовину помешанный с того времени, как жена снялась и бросила его.

– С этим человеком мне предстоит совершать прогулки верхом.

– Берите с собой арапник, мэм, и пускайте его в ход, если понадобится. Куда ему сладить с людьми, которые могут дать сдачи. И вооружены дубинкой.

– Жена бросила его, потому что не могла выносить его привычек?

– Я бы сказала, прежде всего поэтому. Она была миленькая, но ей не хватало дерзости и у нее не могло быть детей. Во всяком случае, они ее обвиняли в этом. Она внезапно уехала и уже не вернулась. Старик почти готов на основании закона объявить ее мертвой. Он может так сделать, даже если она уехала не так давно, чтобы прошел достаточный срок для законного на это основания.

– Он, наверно, со временем женится снова, – сказала я.

– Кому он нужен? Весь Новый Орлеан знает, что он такое. Не будь он сыном Клода Дункана, его давно бы уже вызвали на дуэль и убили.

– Да, но деньги, – напомнила я. – Богатый мужчина всегда найдет жену.

Колин начала было что-то говорить, но потом явно раздумала. Она подобрала ложкой остатки пудинга с тарелки, поднялась и приготовилась унести поднос.

– Я бы вам открыла глаза и на мистера Лаверна Кейвета. Он любит хорошенькие личики, да и стройные ножки.

– Мистер Дункан упоминал о нем как о друге.

– Так и есть. Он часто сюда приезжает. Он живет в квартире на Бурбон-стрит, но здесь чувствует себя как дома и распоряжается как хозяин. И ждет от людей повиновения. С ним можно ладить, но все-таки держите на макушке хотя бы одно ушко.

– А что Одетта? – спросила я, рассчитывая разузнать обо всех этих людях, когда появилась возможность.

– Если бы я когда-нибудь обратилась за помощью на Ирландский канал, так это из-за нее. Она будет завидовать вам, потому что вы молоды. Остерегайтесь ее.

Прежде чем Колин подняла поднос, я на прощанье обняла ее.

– Ты действительно подготовила меня к возможным неприятностям, – сказала я. – Спасибо тебе. Думаю, теперь я смогу с большей уверенностью смотреть в лицо этим людям.

Когда я закрыла дверь, я снова была на грани изнеможения и собралась пораньше лечь спать. Я была довольна, что не получила приглашения на ужин к семейному столу, ведь они ни за что не оставили бы меня в покое. Я предпочитала быть сама себе хозяйкой.

Я отшвырнула всю подаренную мне одежду. Выложив те предметы гардероба Мари, которые надену завтра, я натянула на себя одну из ее ночных рубашек.

В девять я лежала в постели, погасив лампы. В доме стояла тишина, в комнате было темно, и сквозь этот покой пришли ужасные воспоминания о затонувшем пакетботе и гибели моих отца и матери. Я уняла рыдания, думая о Дэвиде Бреннане и о том, чем он может быть сейчас занят. Он был так любезен и заботлив, не говоря уж о том, что действительно спас мне жизнь, что я действительно уважала его и восхищалась им, несмотря на столь краткое знакомство. Я молилась о том, чтобы вскоре он уже дирижировал оркестром в опере и создал себе имя, а может быть и стал знаменитым. Едва ли я когда-то еще увижу его. Этим вечером мне казалось, что ни Клод Дункан, ни его жена не предоставят мне большой свободы, не говоря уж о том, чтобы позволить съездить, когда захочу, в Новый Орлеан.

Отныне моя жизнь круто изменится. Мне предстоит быть дальней родственницей и трудиться за стол и содержание. Вряд ли будут оговорены какие-либо финансовые условия, которые со временем облегчили бы мне возможность уйти, что я для себя уже твердо решила. На днях я должна буду поговорить с мистером Дунканом о какой-либо плате наличными за мои услуги, но пока я слишком зависела от него, чтобы поднимать эту тему. Если он меня выгонит, я скоро опять окажусь перед судьей и на сей раз наверняка буду заключена в тюрьму и отправлена работать на кого-то в поле, и труд там будет гораздо более изнурительным. Итак, я собралась извлекать из своего положения все возможное и выжидать благоприятного случая.

IV

Утром я начала понимать, что меня ждет. Поскольку я легла очень рано, я была уже на ногах, одета и готова начать день, когда постучала Одетта. Она прямо-таки молотила в дверь – полагала, что я еще в постели. Я открыла и встала в дверях, пресекая всякую попытку Одетты войти.

– Слуги уже позавтракали, – сказала она. – Вы будете завтракать на кухне, и не вздумайте доложить об этом. В этом нет ничего худого, если вас не заставят есть с прислугой.

Я сказала:

– Мадам, я никогда не давала повода думать, что мне не нравится делить стол с кем бы то ни было. Это идея миссис Дункан, а не моя.

– Ну что ж, тогда не мешкайте. Хозяйка ждет вас к себе сразу после завтрака. Так что спускайтесь тотчас же.

Я ела мой завтрак в обществе одной лишь веселой чернокожей поварихи с Ямайки. Она сообщила, что ее зовут Сильвиана и что она самая лучшая в мире повариха, – мнение, которое я вскоре с нею разделила.

Я не съела еще и половины, как в кухню ворвалась Одетта, чтобы поторопить меня. Оставив часть завтрака, я последовала за нею снова наверх. Там она, постучав в одну из дверей, открыла ее и пропустила меня в гостиную Селины Дункан, затем в ее опочивальню. Комната была большая, и в ней легко дышалось, несмотря на задернутые портьеры и плотно закрытые ставни. В комнате было так темно, что миссис Дункан зажгла три большие лампы, хотя снаружи стоял ясный и солнечный день.

На кровати перед нею стояла подставка для письма, на которой лежала солидная пачка бумаг – похоже, писем. Селина указала на них.

– Я запустила свою корреспонденцию и теперь предоставляю ее вам. На каждом письме я сделала заметки, обозначающие, как хочу ответить. Ваше искусство, без сомнения, позволит составить очень хорошие и должные ответы. Когда покончите с этим делом, я найду вам другие занятия.

Упомянутые «другие» занятия заключались в подрезании цветов и их расстановке, чтении вслух, задергивании штор, когда она укладывалась вздремнуть днем, передаче распоряжений поварихе и Одетте, подготовке списка всевозможных покупок, кроме связанных с кухней.

Три дня я трудилась с раннего утра до часа, когда Селина решала отойти ко сну, и каждый вечер я чувствовала такое же изнеможение, как в тот вечер после трагедии. До сих пор Клод Дункан держался от меня в стороне, а Уолтер вроде бы провел последние три дня в городе. Человек по имени Лаверн Кейвет еще не почтил нас визитом. Я надеялась, что он и Уолтер не будут мне навязываться, ибо теперь целиком была поглощена поручениями Селины.

Моя рука уставала от возложенной на меня писанины. На все надо было отвечать, даже на самые пустые записки. Я не имела понятия, что меня ждет, но наверняка знала, если когда-либо эта работа принесет отдачу, она будет заслуженной.

На четвертое утро Уолтер ворвался в кухню, когда я ела. На нем были бриджи для верховой езды и бледно-желтая рубашка. Он был в сапогах, держал плеть и похлопывал ею по сапогам точно на манер своего отца.

– Вы не очень ранняя пташка, – сказал он. – Надевайте костюм для верховой езды. У Мари он был. Жду вас внизу через двадцать минут.

– Кататься верхом? – воскликнула я.

– А что же еще, женщина? Кататься, само собой.

– Но я должна узнать, что желает от меня ваша мать…

– Она желает от вас, чтобы вы ехали со мной. Шевелитесь же. Ненавижу верховые прогулки, когда солнце становится слишком жарким.

Мне опять не удалось как следует позавтракать, но я поспешила наверх, чтобы отыскать амазонку и влезть в нее. Я подумала, что Мари обладала превосходным вкусом в одежде, в отличие от вкуса в мужчинах, ибо экипировка была прелестной. Она состояла из довольно тяжелого облегающего бедра длинного твидового двубортного жакета с широкими лацканами. Под него я надела белую блузку с крахмальным, плотно облегающим воротничком. Юбка была пышной, но совсем простой. Все это увенчивалось блестящим цилиндром, который мне пришлось надежно пришпилить к волосам.

Сапоги сияли так же, как у Уолтера, и имелся арапник, тоже входивший в комплект. Когда я спускалась по лестнице, Уолтер, ждавший в вестибюле, казался ужасно раздраженным, но его лицо просветлело, едва он увидел меня, что я восприняла как комплимент. И не ошиблась.

– Ей-Богу, – сказал он, – вы необыкновенно привлекательная женщина. Костюм Мари смотрится на вас чрезвычайно хорошо. Лучше, чем на ней.

– Спасибо, – сказала я.

– Надеюсь, вы хорошая наездница, потому что мне нравится нечто большее, чем просто легкий галоп по пастбищам. Если не будете поспевать за мной, я больше вас не приглашу.

У меня имелись некоторые сомнения относительно моих способностей как всадницы, но я лишь наклонила голову в знак того, что приняла предупреждение. Мы двинулись к конюшне по вымощенной дорожке, изящно извивавшейся между строго распланированными цветниками. Работавшие в имении мужчины не обратили на нас внимания, когда мы проходили мимо. Я было хотела похвалить их за великолепные цветы, но удержалась, усомнившись в том, что Уолтер это одобрит.

Лошади были готовы: лоснящаяся симпатичная кобыла для меня и красновато-коричневый каурный жеребец для Уолтера. Мы сели в седла – я слегка неуклюже, ведь уже прошло время с тех пор, как я ездила верхом. Уолтер врезал арапником по конскому боку, и жеребец с места в карьер рванул по равнине. Я пятками стронула свою лошадь с места и не заставляла ее набирать полную скорость. Уолтер, придержав свою, ждал меня.

– Вы слишком медлите, – сказал он. – Боитесь?

– Не вижу смысла изнурять свою лошадь, – ответила я.

– Ах, вы не видите смысла!

С этими словами он изо всей силы вытянул арапником мою лошадь по боку. Кобыла рванулась, Уолтер поехал следом. Приблизившись вплотную, он ударил мою лошадь арапником и свою тоже, смеясь над моими отчаянными усилиями удержаться в седле.

Я подумала, что Уолтеру крайне необходимо преподать урок. Краем глаза я видела, как он поднимает плетку, чтобы еще раз стегнуть мою лошадь. Прежде чем он опустил плетку, я резко бросила кобылу вправо, прямо наперерез ему, испугав жеребца и заставив его вдруг встать на дыбы. Теперь уже я воспользовалась плеткой, правда, слегка, чтобы только кобыла поняла, чего я от нее жду. Она вроде бы действовала со мной заодно, ибо мы помчались, намного опередив Уолтера.

Он с криком последовал вдогонку, но моя лошадь была меньше и резвее, и мы оставили Уолтера далеко позади; тут я увидела каменный забор – превосходную преграду для прыжка. Я направила кобылу прямо на забор. Она изящным прыжком преодолела барьер, а вскоре то же сделал неповоротливый жеребец Уолтера.

Я круто повернула свою лошадь, преградив Уолтеру путь. Крупный жеребец уже устал, между тем как моя кобыла по-прежнему шла хорошо. Минуя Уолтера, который придерживал коня, как поначалу, я крикнула ему, чтобы он следовал за мной, если отважится. Моя лошадь хорошо справилась с прыжком, сумев даже на этом коротком расстоянии как следует приготовиться к преодолению препятствия. Я придержала ее, чтобы посмотреть, как справится с ним жеребец Уолтера, но у него вышло неуклюже, и, приземляясь после прыжка, он так ударился о землю, что Уолтера вышибло из седла. Похоже, его сбрасывало не впервые.

Я направила свою лошадь к жеребцу. Я подвела ее к месту, где Уолтер отряхивался, глядя на меня едва ли не волком.

– Вы плоховато ездите на лошади, мистер Дункан, – сказала я. – Это был нетрудный прыжок.

Прежде чем он смог ответить, я уже направлялась в сторону конюшни.

Он догнал меня, только когда я уже спешилась и передала лошадь конюху.

Он спешился и вплотную подошел ко мне.

– Это, – сказал он, – не было забавно. Если вы посмеете насмехаться…

– Я и думать об этом не думала, мистер Дункан, – сказала я. – С вами произошел несчастный случай, вот и все. Благодарю вас за интересную прогулку. А теперь я должна заняться делами вашей матери. Всего доброго, сэр.

Он не проводил меня к дому. Я не стала тратить время на переодевание и прямиком проследовала в покои миссис Дункан. Она еще лежала в постели; она редко поднималась раньше одиннадцати. У нее было много записок и писем, которыми я должна была заняться, а также длинный перечень других дел, в большинстве своем пустячных. Я заподозрила, что она затратила немало времени на их выдумывание.

Если она и обратила внимание на мой костюм для верховой езды, то не показала виду. Она просто дала задание написать письмо и вручила список прочих дел.

– Ваш сын и я сегодня утром славно покатались верхом, – сказала я.

– Надеюсь, вам понравилось, – она проницательно посмотрела на меня. – Он вышиб вас из седла?

– Ну зачем же, – сказала я. – На самом деле он сам свалился.

– И, разумеется, к вашему большому удовольствию?

Я позволила себе широкую улыбку.

– Боюсь, что я смеялась. Само собой, он не пострадал.

– Можете идти, – сказала она.

Я думала, ее рассердило, что Уолтер не заставил меня слететь с лошади. Сделать это явно входило в его намерения, если бы удалось подстрекнуть кобылу, – а я предоставила ему все возможности ехать рядом, чтобы он мог завершить развлечение, которое, без сомнения, страстно любил. Я чувствовала, что на сей раз Уолтер был поставлен на место. Чем бы это мне ни грозило, сожалеть я не стану.

Остаток дня я усердно трудилась. К вечеру Аугуста Флорес зашла в библиотеку, где я писала большинство писем. Сев, она взяла одно из написанных мною.

– Отличный почерк, моя дорогая. Ей-Богу, лучшего я не видела. Вашим образованием определенно не пренебрегали.

– Спасибо, – сказала я. Похвала в этом доме была делом достаточно редким, чтобы не принять ее близко к сердцу.

– У меня для вас сообщение от моей сестры. Сегодня вечером вы будете ужинать вместе с нами. Непременно оденьтесь к этому случаю. Думаю, бледно-зеленое будет хорошо смотреться, и я припоминаю, что Мари предпочитала этот цвет, так что найдете из чего выбрать.

– В чем причина этого приглашения? – спросила я, чувствуя, что могу свободно держать себя с Аугустой, ведь до сих пор она выказывала по отношению ко мне только благожелательность и дружелюбие.

– Скоро приедет Лаверн.

– Лаверн Кейвет, – сказала я. – Я его еще не видела. Я удостоена большой чести.

– Грядут перемены, моя дорогая. Они вызваны распоряжениями Клода, и никто не может их отменить. Не уверена, что моей сестре это по душе, но она вынуждена подчиниться и следовать приказам. Вы можете отложить оставшуюся работу и подняться со мной наверх. У меня есть кое-что показать вам.

Я последовала за нею наверх, где она привела меня в один из пустовавших покоев. Когда она открыла дверь, я увидела, что все мои вещи перенесены сюда. Теперь в моем распоряжении две просторные, превосходно обставленные комнаты с окнами на фасад усадьбы. Эти апартаменты наверняка предназначались для важных гостей.

– Отныне вы будете жить здесь, – сказала она, улыбаясь моему изумлению.

– Похоже, моя дорогая, вы уже приняты как член семьи, а не как прислуга. Что тому причиной, не имею понятия. А если бы и знала, не сказала бы вам. Надеюсь, здесь вы будете счастливы, Джена. Я, например, очень рада.

– Спасибо, – сказала я. – Я совершенно ошеломлена.

– Не позволяйте мне задерживать вас, – предупредила она. – Ужин будет в семь, и у вас не так много времени. Я и сама отправляюсь готовиться.

Закрыв дверь, я обследовала свои апартаменты. Гостиная была выдержана в бледно-голубых тонах. Ковер был толст и роскошен. Было два легких кресла, маленькая софа с накидкой, вышитой голубым и желтым.

В спальне я обнаружила кровать с белым пологом на четырех столбиках, длинный комод, туалетный столик, стулья и очень милую ванную комнату с большим зеркалом – настолько гладким, насколько волнистым было зеркало в моей прежней комнате.

Я не стала терять времени на размышления о причинах происшедшего. Возможно, я составила себе неверное мнение об этой семье, а они просто испытывали меня, желая посмотреть, обладаю ли я манерами и должным характером, чтобы быть причисленной к их семье. Я не питала ни малейших иллюзий, что теперь у меня станет меньше работы, ибо уже знала: ни один член этой семьи не уступит ничего, не рассчитывая это тем или иным образом многократно возместить.

Сначала я причесалась, потом подобрала себе вечернюю одежду. Нижняя юбка была богато отделана кружевами; поверх нее я надела бледно-зеленое платье, которое было гораздо более тонкой работы, чем я ожидала, ибо оно было из тонкого атласа, расшитого цветочным узором. Оно было выкроено крестом – новый способ шитья, благодаря которому платье хорошо сидело, особенно на бедрах.

Осмотрев себя в высокое зеркало, я была удовлетворена тем, что не буду плохо выглядеть за этим, да вообще за каким бы то ни было столом. Я слегка подкрасила щеки и губы, затонировала их рисовой пудрой, подколола несколько выбившихся прядей и ровно за пять минут до семи часов была готова.

Итак, я должна была появиться последней, ибо они все ждали меня в гостиной. Я медленно спускалась по лестнице, чтобы произвести возможно лучшее впечатление. Я видела, как Аугуста сзади улыбается и усиленно кивает, – знак того, что я действительно выгляжу очень хорошо. Из остальных только один сделал одобрительный жест. Уолтера, направлявшегося к подножию лестницы, чтобы встретить меня и сопроводить в столовую, грубо оттолкнул в сторону мужчина, которого я прежде не видела, но которого сочла за Лаверна Кейвета. Он был высок, строен, с почти седыми волосами, хотя они и были густыми. Ему шел костюм в стиле Ван Дейка, и он любезно предложил мне руку, продев под нее мою ладонь.

– Замечательно, – тихо сказал он.

– Могу ли я осведомиться, что вам кажется замечательным? – спросила я.

Быстро подошедший Клод помешал ответу.

– Моя дорогая Джена, это друг всей моей жизни и доверенное лицо Лаверн Кейвет, который почтил нас в этот вечер своим присутствием.

– Рада с вами познакомиться, – я склонила голову перед моим партнером.

– Как я только что собирался сказать, – Лаверн говорил достаточно громко, чтобы все слышали, – на мой взгляд замечательно, что родственница этой семьи, даже и дальняя, как вы, может быть столь привлекательной.

На такой комплимент я не сумела найти ответа, который бы не выглядел поддержкой этого намека на внешность Дунканов.

– Однако чему тут, в самом деле, удивляться, – продолжил Лаверн. – Я знал вашу мать, а вы выглядите совсем как она, когда отвергла меня ради человека, ставшего вашим отцом. Представьте себе, мое разочарование было столь велико, что я так никогда и не женился, предпочел остаться одиноким, дабы сохранить нерушимой память о вашей матери.

– Как вы любезны, – улыбнулась я.

– Ну, комплименты розданы, – сказала Селина. – Полагаю нам пора к столу.

Она явно не одобрила комплиментов Лаверна. Он проводил меня в столовую и усадил. Одетта вышла во главе девушек, которые будут прислуживать. Она бросила на меня быстрый взгляд, исполненный томного гнева, но и только. Приказ Клода принять меня в члены семьи, похоже не встретил единодушного одобрения.

Аугуста так начала беседу, что сразу вовлекла меня в нее.

– Вам нравятся ваши новые апартаменты, Джена?

– Они чудесны, – сказала я, и глянув на Селину, перевела глаза на Клода: – От всего сердца благодарю вас.

– Рада, что вы довольны, – холодно сказала Селина. Клод же был весьма оживлен.

– В конце концов ваш отец был моим кузеном, и мы открыли для себя, что вы достойны войти в нашу семью. Я хочу объявить, что заказал наши кресла в опере на завтрашний вечер. Сначала мы пообедаем в отеле. Пожалуйста, к трем часам будьте готовы выйти отсюда. – Он обвел глазами стол. – Все понятно?

Мы все сказали, что будем готовы. Тогда он сделал еще один сюрприз – такой, к которому, подозреваю, не была готова даже его жена.

– И скоро здесь, в Дункан-Хаус, мы дадим торжественный обед и бал. В честь нашей очаровательной Джены.

Я была так поражена, что оглушенно молчала, пока Селина тоже оправлялась от шока, вызванного этим заявлением. Наконец я обрела дар речи.

– Мистер Дункан, я здесь так недавно; нет нужды во всех этих хлопотах.

– Это не хлопоты, девочка моя. Мы любим официальные обеды и танцы. Они у нас часты. Это для вас лучшая возможность познакомиться с нашими друзьями. Бал состоится в следующую субботу.

– Тогда я благодарна, – сказала я тоном, в котором звучала точно отмеренная доля смирения.

– Великолепная идея, – одобрил Лаверн.

– Думаю, это чудесно, – сказала Аугуста.

– Непременно раздобудьте настоящую музыку, – посоветовал Уолтер. – Последнее камерное трио звучало, как из прошлого столетия.

Последнее слово на эту тему было за Селиной.

– Вам всем хорошо давать советы, но подготовка ляжет на мои плечи. Мне придется действовать быстро. Времени – то совсем мало.

– Миссис Дункан, – сказала я. – Могу ли я помочь? Таким делам меня хорошо обучили.

– Я вполне рассчитываю на вашу помощь, – раздраженно сказала она. – С чего вы взяли, что я должна заниматься этим одна? От Аугусты помощи никакой.

– Была бы, если бы ты не критиковала все, что я делаю, – резко ответила Аугуста.

Клод положил конец пререканиям.

– Итак, решено. Обязательно позаботьтесь, чтобы прием вышел роскошным.

После еды Клод, Лаверн и Уолтер отправились, как обычно, в гостиную, где их ждали бренди и сигары. Дамы остались за столом, хотя беседа между ними текла особенно лениво. Селина все еще, казалось, злилась на то, что о танцах ее не предупредили заранее, а Аугуста страдала от неуместных колкостей сестры. Я изо всех сил старалась поддержать беседу, рассуждая о возможном убранстве для приема.

Меня как следует научили этому в старших классах пансиона, где обучали всему, что относилось к благополучию и приятной жизни, и ничему о том, как такой жизни достичь. Стало быть, мои идеи были хороши достаточно, чтобы завладеть вниманием Селины, и вскоре мы все втроем увлеклись этим обсуждением.

Когда я отправилась к себе, я все еще пребывала в удивлении неожиданной переменой моего положения в этой семье. Тщательно подготовленный бал и ужин в мою честь? Селина намеревалась пригласить пятьдесят пар – почти предельное для этого дома число. Завтра мне предстоит писать приглашения, и до захода солнца рассыльный их доставит.

По крайней мере сегодня моя скорбь, которая возвращалась каждый вечер, когда я ложилась спать, смягчилась предвкушением приема. Неделя будет хлопотной. Писать приглашения и следить за приготовлениями. Выбрать платье и удостовериться, что оно подходит. Опера завтра вечером, которая требует официального наряда. Обед в городе. Едва ли у меня будет время на размышления.

Однако я, как обычно, не успев сомкнуть глаз, подумала о Дэвиде. Надо бы что-то сделать, чтобы он тоже присутствовал на этом приеме, но, конечно же, его имя никак не могло попасть в список гостей. В Новом Орлеане он такой же чужак, как и я. Я хотела снова увидеть его, ведь он столько для меня сделал. И он мне нравился. Он был остроумен и обаятелен, он обладал хорошими манерами. Я гадала, беспокоится ли он обо мне, не имея возможности узнать, что же все-таки со мной произошло.

Я хотела снова увидеть его так же сильно, как ждала оперы и бала. Возможно, так же. Я с удовольствием думала: а может, есть большая причина для моего желания снова быть с ним?

Может быть я влюбилась в него? При этой глупой мысли я свернулась калачиком и приготовилась уснуть.

V

Селина настояла на поездке в город. Поскольку же в таких богатых и громоздких платьях, какие были на Селине и Аугусте, удобно разместиться в нем могли только четверо, то Уолтер вызвался везти меня в экипаже. Я не возражала, хотя и дивилась, с чего бы это вдруг он стал таким внимательным.

Для меня это было незабываемое событие. Даже бал в мою честь был не более значим, так как я узнала от Аугусты, насколько важно быть увиденной в опере. Она предупредила, что из гардероба Мари надо выбрать лучшее платье.

Я по-прежнему чувствовала себя как в приюте, нося эти наряды, купленные для другой, но решила быть на этот счет благоразумной, ведь все было чистым и новым. Мари, очевидно, не часто их надевала. По их фасону можно было судить, что она исчезла недавно, эти платья все еще были последним криком моды.

Они были двух типов: одно с большим жестким турнюром, который считали более легким и здоровым, чем старомодные с конским волосом. Другое – платье «эстетического» стиля, совсем иное и такое новое, что еще не всеми было принято, так как имело турнюр нового вида. Я решила надеть «эстетическое» на бал и турнюр в оперу.

Само платье было целиком кружевное, и на изготовление наверняка понадобились месяцы. Оно было мягкого розового цвета с коричневой отделкой, и этот контраст был очень приятен для глаза. Платье имело низкий вырез, обнажавший плечи.

Перед полуднем я отложила работу и много времени посвятила своему туалету, и когда наступила время выходить, я была совершенно убеждена, что в опере буду выглядеть не хуже других.

И вновь Лаведн щедро расточал мне комплименты. Аугуста из уважения к сестре выказала меньший энтузиазм. Для меня было очевидно, что она побаивается Дунканов. Я ее в этом не винила. Порой и мне было с ними непросто.

– Вроде бы мы вполне готовы, – сказал Клод с обычным своим нетерпением.

Уолтер подвел меня к экипажу. Конюх заботливо вставил слюдяные заслонки, предохраняющие платье от красной пыли с грунтовой дороги на всем пути до города. Для верности я еще накинула на плечи шаль, хотя день был адски жарким.

Как и предполагалось, Уолтер подождал, пока ландо тронется. Кучер в алой униформе взял поводья, и маленькая процессия из двух карет являла собой величественное зрелище, ибо все мы были разодеты модно и богато.

В миле от усадьбы и плантации дорога стала шире, там был родник, где лошадям дали напиться. Уолтер, не предупредив меня, краем дороги обогнал ландо и быстро погнал лошадей. Я смолчала. Поступки Уолтера обычно были непредсказуемыми, и было почти бесполезно интересоваться их мотивами.

Я не имела понятия, что у него на уме, пока он не вынул кнут и не стегнул лошадей. Они быстро побежали, потом перешли в галоп, от которого экипаж сильно раскачивался и порой готов был опрокинуться. Это не тревожило Уолтера, он продолжал работать кнутом.

Я цеплялась за что придется. Меня так кидало из стороны в сторону, что я была не в состоянии протестовать. Да и сомневалась, будет ли от этого прок. Уолтер заливался смехом, а когда заметил мои отчаянные попытки удержаться и не выпасть из кареты вместе с заслонками и прочим, смех его стал еще более неистовым.

Это продолжалось на протяжении больше двух миль, пока мы не приблизились к городу и на дороге не появились другие экипажи. Тут Уолтеру пришлось замедлить ход, но он столь небрежно обогнал одну сельскую повозку, что наше левое колесо почти погрузилось в мягкий придорожный грунт. Перепуганный этой выходкой фермер пригрозил нам кулаком.

Потным лошадям наконец было позволено перейти на обычный шаг. Я стряхнула пыль с платья, вытрясла шаль и спросила себя, осталось ли хоть что-нибудь от моей прически. Если прежде я Уолтера недолюбливала, то теперь ненавидела.

– Можно узнать, к чему все это было? – спросила я.

– Я думал, вам нравится быстрая езда. Вы не волновались, когда галопом скакали по полям и вышибли меня из седла.

– Вот оно что, – сказала я. – Это ваша месть. Можно было бы выбрать другое время. Для меня и для вашего отца важно, чтобы я выглядела наилучшим образом. Вы почти погубили мое платье. Если меня об этом спросят, я расскажу вашему отцу, как было дело.

– Это его позабавит, – беззаботно ответил Уолтер.

– Едва ли у вашей матери такое же мнение.

– Мама находит забавным все, что бы я ни сделал. Рассказывайте на здоровье.

Я понятия не имела, что Уолтер настолько дитя. Едва ли был смысл с ним спорить. Если я дам волю гневу, весь мой вечер будет испорчен, а у меня имелись особые причины не допускать этого.

Лаверн привез одну из новоорлеанских газет; я, прочитав ее всю, нашла то, что искала. Дэвид Бреннан будет сегодня вечером дирижировать оркестром в опере. Эта новость заставила меня с еще большим нетерпением ждать вечера. Дэвид редко уходил из моих мыслей.

– Попросила бы вас, мистер Дункан, аккуратнее ехать остаток пути; если же вы этого не сделаете, я никогда больше с вами не поеду кататься верхом. Подумайте если не обо мне, то о лошадях.

– Поначалу вы мне не понравились, – откровенно сказал он, – а теперь начинаете нравиться.

– Я не польщена, – сказала я. – Как вы могли ожидать, что я стану восхищаться человеком, делающим такие неразумные вещи, как вы, чтобы не то смутить, не то испугать меня?

– Мари часто говорила то же самое, – признался он. – Однажды, когда я гнал, как сумасшедший, она ударила меня по голове своим зонтиком. Я удостоверился, что у вас с собой зонтика нет.

Мы ехали уже в пределах города, и улицы были заполнены людьми и разного рода экипажами, которые, казалось, боролись друг с другом за одну и ту же часть дороги и тротуара.

– Почему Мари покинула вас? – спросила я. Он сказал:

– Она не… Я не позволил бы никакой женщине… – Он не договорил. – Наверно, я ей больше не нравился.

У меня не было ответа, поэтому я промолчала, и Уолтер сразу надулся.

Он был по крайней мере достаточно любезен, чтобы подождать перед рестораном, пока подъедет ландо. Затем помог мне выйти, чтобы присоединиться к остальным, а сам отвел другой экипаж в конюшню поблизости.

– Уолтер не терял понапрасну времени, добираясь сюда, – заметил Клод.

– Да, сэр, – сказала я. – Он ехал чрезвычайно быстро.

– И немного напугал вас, а? – с улыбкой спросил Клод. – Уолтер любит пугать людей. Не знаю, почему, но он это обожает.

– Уолтер молод и горяч, – сказала Селина в защиту сына. – От человека в его возрасте не надо ожидать уравновешенности.

На мой взгляд, Уолтер давно вышел из детства, и ему уже пора бы было что-то соображать, но я попридержала язык. Мы должны были обедать в Сент-Чарльзе. Я, разумеется, никогда не слыхала ни об этом фешенебельном отеле, ни о славе, которой пользовался его обеденный зал, но скоро я открыла, насколько велика была эта слава.

Когда наша компания шла через вестибюль, все служители стаей ринулись к нам, другие завистливо смотрели на нас, в глазах третьих читалась ненависть, но все это вместе служило выражением значимости Клода Дункана.

Для нас был зарезервирован большой стол в центре, украшенный цветами. Около него стояли шесть официантов и два метрдотеля, назначенные обслуживать только нас.

– Мадемуазель сегодня очаровательна, – прошептал, усаживая меня, один из метрдотелей.

Нам не предложили меню. Клод все заказал заранее. Сначала подали напитки. Женщинам – джин с цветочной водой, сахаром и содой, обманчиво легкий на вкус. Мужчинам в высоких стаканах – плантаторский пунш, ароматизированный напиток из рома.

Первой переменой был легкий суп, за ним филе форели и потом упитанный цыпленок, приготовленный в красном вине. Поначалу обед то и дело прерывался людьми, подходившими к нашему столу поприветствовать Клода, пока он, рассердившись, не распорядился больше никого не подпускать. Метрдотели обеспечили исполнение приказа, что я расценивала исключительно как почтение.

Все это время Уолтер казался скучавшим и встревоженным. Клод и Лаверн завели деловую беседу, а я присоединилась к Аугусте и Селине, оживленно обсуждавшим моды.

В восемь я забеспокоилась, не опоздаем ли мы в оперу, однако причин для тревоги не было, ибо, как я потом узнала, там держали занавес закрытым, пока Клод и его общество не уселись в середине партера.

Французский Опера Хаус стоял на углу улиц Сент-Луи и Бурбона, это было впечатляющее здание с серыми стенами, у которого днем перед вечерним спектаклем выстраивались очереди.

– Спектакли здесь снаружи, – сообщила мне Аугуста, – часто лучше, чем внутри. Маленькие мальчики танцуют, выпрашивая монетки, поют, другие играют на инструментах, и все это для развлечения публики, ищущей мест на третьем ярусе и на четвертом.

– Галерке, – весело добавил Лаверн.

– Опера здесь – серьезный бизнес. Пожалуй, самое важное и посещаемое развлечение в городе.

– Здесь впервые были поставлены знаменитые оперы, – похвалилась Аугуста.

– И несколько плохих, – добавил Клод.

– На нас смотрят, – заметила Селина из-за складок своего веера. – Клод, будь настолько любезен, поклонись господам. Они как раз подают знаки.

Клод встал и изящно поклонился. Я не обратила на все это большого внимания. Музыканты заняли свои места, капельдинеры ходили по залу, гася газовые светильники. С минуты на минуту мог появиться дирижер. «Дэвид Бреннан», дирижер, – гласили афиши на наружных стенах театра. Я чувствовала великую гордость, что была знакома с ним.

Публика осознала значение гаснущих ламп, и беспокойство, поклоны, знаки руками прекратились. Под плеск аплодисментов в оркестровую яму вошел Дэвид. Повернувшись, он поклонился. Он был так красив в этом вечернем костюме – думая о нем, я не представляла себе его очень красивым. Он обратился лицом к сцене, поднял свою дирижерскую палочку и начал увертюру к опере «Миньон», которая, как сообщила мне Аугуста, обязана своим первым исполнением именно этому театру четырнадцать лет тому назад. То был памятный вечер, сказали мне, и я не сомневалась в этом, но нынешний был для меня куда более памятным.

Дэвид дирижировал с непринужденной грацией, не часто делая широкие движения и взмахи руками, какие не имеют иного смысла, кроме как произвести впечатление на публику. Если он и волновался, то ничем этого не выказывал.

Увертюра была довольно длинной, и на всем ее протяжении публика слушала безмолвно и внимательно.

Обернувшийся по окончании увертюры поклониться, Дэвид был встречен овацией, которая вселила в меня гордость.

– Он хорош, – заметил Клод.

– Он великолепен, – сказал Лаверн. – Этот молодой человек далеко пойдет. Мы могли бы при помощи выгодного контракта сделать так, чтобы он не пошел дальше Нового Орлеана. Он нужен нам здесь после минувшего сезона, когда был такой скверный дирижер.

– Вам понравился дирижер? – спросила я Селину. Ее слово в сферах новоорлеанского общества должно было быть услышано дальше, чем слово супруга.

– Да, должна признаться, он удивил меня, ведь он так молод. Не думаю, что я когда-нибудь слышала столь хорошее исполнение увертюры к «Миньон».

– Я очень счастлива, – сказала я и знала, что мой голос прозвучит мечтательно.

– О? – Селина подняла на меня брови. – Что означают ваши слова.

– Я знаю его. Это тот человек, который спас меня с пакетбота как раз перед тем, как он затонул. Он доставил меня на берег и оставался со мной, пока мы не прибыли в город. Он был очень добр.

– После спектакля мы пойдем за кулисы, и вы сможете представить нас этому джентльмену, – горячо сказал Лаверн. – Я согласен, что это выдающийся человек. Будьте уверены, скоро его будет приглашать Нью-Йорк.

– Мы удержим его здесь, – решительно сказал Клод. – Я пригляжу за этим.

– Он, пожалуй, нечто большее, чем хороший дирижер, – заметил Уолтер. – Судя по тому, как Джена закрывала глаза и вздыхала, когда он дирижировал… Месье Бреннан должен обладать обаянием, действующим на женщин.

Он поддевал меня, но я не обращала внимания. Мне даже интересно было узнать, что я закрывала глаза и вздыхала, ведь я не отдавала себе в этом отчета. Занавес поднялся, музыка усилилась, и спектакль начался. Я скоро погрузилась в его очарование, но не так глубоко, чтобы не смотреть на Дэвида так же, как на сопрано и тенора.

С концом акта были снова зажжены газовые светильники, публика поднялась размяться и прогуляться по фойе, зеленой комнате, бару. Со всех сторон слышались разговоры об искусстве Дэвида, и никогда в жизни мне не было так приятно.

Мы явно были самой важной группой в театре. Мне заранее казалось, что некоторые из женщин, подходивших к нам, вот-вот присядут в реверансе. Меня представили многим людям, хотя и не всем, и я осознавала, что познакомилась лишь с более значительными. Невольно я слышала и суждения о моем платье тоже. Я беспокоилась, что Мари, наверно, была в нем здесь, но если и так, то, похоже, никто об этом не вспомнил.

Второй акт был вознагражден овацией стоя, множеством букетов цветов, топанием ног и пронзительным свистом. Новоорлеанская публика не стеснялась в выражении своего одобрения. Я была так счастлива за Дэвида, поскольку знала, что его наверняка беспокоило, как он будет принят, а теперь это было абсолютно гарантировано.

После спектакля я горела нетерпением, пока Клод пожимал руки очень многим людям, а Селина завела краткие разговоры с массой увешанных бриллиантами матрон. Уолтер не обращал на все это внимания и не стеснялся обнаруживать своей скуки. Лаверн приветствовал друзей с не меньшей живостью, чем Клод, а Аугусте, казалось, было трудно предаваться излияниям, подобно ее сестре, и она по большей части оставалась на заднем плане. Однако когда она подходила поприветствовать какого-либо старого друга, то делала это с неподдельным воодушевлением.

Лаверн сказал:

– Давайте-ка пойдем познакомиться с этим молодым Дирижером, которого знает Джена, прежде чем он уедет из театра.

– Я передал ему просьбу не уходить, – сказал Клод. – Нет нужды спешить.

Знай он, что я чувствовала, он бы прорвался через эту толпу, криками прокладывая себе дорогу. Но мы пробыли в фойе еще пятнадцать минут. Никто не спешил разъезжаться.

Наконец Лаверн повел нас к выходу на сцену. Привратник, вежливо поклонившись, провел нас сквозь толпу людей, ожидавших внимания звезд. Мне они были неинтересны.

Я увидела Дэвида в то же мгновение, что и он меня. Он, подняв обе руки, энергично помахал, прокладывая себе путь сквозь толпу. Это было странно. Даже месяцы спустя я осознавала, что в минуту, когда мы приближались друг к другу, в театре словно бы никого больше не было. Нимало не колеблясь, он обнял меня и, к моему великому удовольствию, долго не отпускал. Будь здесь поменьше народу, он наверняка бы поцеловал меня.

– Вы так прекрасны, – прошептал он.

– Ваше дарование оценивают очень высоко, – вернула я комплимент. – О, Дэвид, как чудесно снова видеть вас.

– Моя дорогая Джена, – Клод тронул меня за плечо. – Пора вам представить нас этому молодому человеку.

Я представила его всем. У меня была причина думать, что Клод охладел в своем восторге относительно дирижирования Дэвида. И Селина была надменнее, чем когда бы то ни было. Уолтер продолжал скучать, но, как мне показалось, в глазах его промелькнула злость. Лаверн и Аугуста должным образом оценили мастерство и высказались об этом.

– Как я понимаю, вашему мужеству мы обязаны жизнью Джены, – сказала Аугуста.

Дэвид медленно покачал головой.

– Это были страшные минуты. Я сделал мало. Никто ничего не мог поделать.

– Мы вам благодарны, – глухо сказал Клод. Я не понимала, что с ним происходит.

Дэвид никогда не выказывал стеснительности, и теперь он взял обе мои руки в свои.

– Я пытался найти вас. Вас никто не видел.

– Судья по наследственным делам видел, – грубо сказал Уолтер. – Ей предстояло сесть в тюрьму как бродяжке, пока она не позвала на помощь моего отца.

Улыбка Дэвида моментально исчезла, и при взгляде на Уолтера в глазах был откровенный гнев. Потом Дэвид смягчился.

– Все вышло хорошо, – сказал он. – Я рад. Джена достаточно настрадалась. Надеюсь видеть вас всех снова, и часто, – обратился он ко мне. – Теперь я должен идти. Предстоит нечто вроде приема для занятых в этом спектакле исполнителей, и мне надо там быть, хотя охотнее я бы остался с вами, Джена. Доброго вечера. Спасибо, что вы пришли повидаться со мной.

Он ушел, но я ощущала исступленный восторг, который не утихнет несколько дней. Я любила его, и это было для меня вне всяких сомнений. Я чувствовала, что он тоже меня любит. Я чувствовала это по его объятию и по каждому произнесенному им слову, по каждому взгляду, брошенному в мою сторону.

Кто-то взял меня за руку. Мне было безразлично, кто именно. Я как в тумане вышла из театра. Мы поздно поужинали у Антуана, и его превосходная кухня с тем же успехом могла быть древесными опилками, столько я уделила ей внимания. Я мало говорила на протяжении долгого обратного пути, проделанного на сей раз в ландо, так как с Уолтером поехал Лаверн. Клод тоже был молчаливее обычного, а Аугуста беспрерывно болтала со своей сестрой, главным образом об опере и о людях, которых там встретили.

Мы приехали домой уже незадолго до рассвета, но мне было совершенно все равно, что день, что ночь. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я даже признательно поцеловала Клода, что его, пожалуй, сильно удивило.

Мой мир внезапно снова стал светлым.

VI

Так начало меняться мое положение в доме Дунканов. Теперь я была признана членом клана. У меня были новые апартаменты, я обедала с семьей, я даже получила значительную сумму денег для удовлетворения собственных потребностей в новой одежде и прочих необходимых вещах.

До уик-энда, на который был назначен бал, оставалось совсем немного времени, но мои опасения насчет того, хватит ли его на подготовку, несколько ослабели. Подобные события были столь обычными для дома Дунканов делом, что приготовления шли по более или менее заведенному порядку. Сделать оставалось, правда, немало, и моей обязанностью было позаботиться о приглашениях, которые должны были быть разосланы, и организовать еду и напитки.

За день до приема Клод не поехал ни на поля, ни в контору, которая находилась в Новом Орлеане. Вместо этого он остался дома помогать, хотя вроде бы никто не нашел, чем бы его занять. Поздним утром он послал за мной. Колин нашла меня в одной из комнат для гостей, я помогала ее готовить.

– Мэм, хозяин послал меня найти вас. Вам нужно сейчас зайти в библиотеку.

– Господи, что ему еще могло понадобиться? – спросила я, встревоженная этой помехой.

– Не знаю, мэм, но он в прекрасном расположении духа, так что я не стала бы беспокоиться, все ли в порядке.

– Это меня радует, – заметила я. – Сейчас буду.

Я замешкалась, снимая большой передник, надетый поверх платья, и смывая пыль с рук и лица, прежде чем поспешить в библиотеку. Клод непринужденно сидел за своим письменным столом, отклонившись вместе со стулом.

– Присядьте, моя дорогая, – пригласил он. Этим утром в нем не было ничего от обычной бесцеремонности. – Нам пора потолковать.

Мне было интересно, о чем же, и я повиновалась и села. Он покатал между пальцами свою обычную тонкую сигару, потом глубоко и задумчиво затянулся ею. Он медленно выпустил дым, между тем как его глаза пристально изучали мое лицо с почти смущавшим вниманием.

– Вы здесь вполне счастливы? – начал он.

– Да, сэр. Могу это сказать без каких бы то ни было оговорок.

– Я рад, Джена. Вы знаете, что я восхищался вашим отцом, вашей матерью тоже. Чувствую, что мой долг заменить их вам, если смогу. Следовательно, я хочу, чтобы вы обращались ко мне с любыми проблемами и за любым советом, который вам понадобится.

– Спасибо, мистер Дункан, – сказала я, не понимая к чему он клонит. Было несправедливо такими мыслями подвергать сомнению его явную доброту, но Клод был из тех, кто всегда имеет какой-то свой резон, и не в его привычках было помогать человеку, с которым имеет дело.

– Вам понравилась опера?

– О да, очень.

– Молодой дирижер, кажется, вам симпатичен? Или я ошибаюсь на этот счет?

– Думаю, вы правы, – прямо сказала я. – Я многим обязана ему. Самой жизнью, если говорить точно.

– Это единственная причина, по которой он вам нравится?

– Я нахожу его любезным и добрым человеком, способным далеко пойти в своем деле.

– Уж если он будет иметь успех в Новом Орлеане, то будет принят везде.

– И я молюсь о том, чтобы его успех превзошел его собственные ожидания.

– Довольно о нем. Далее. Как я понимаю, несколько дней назад вы были с Уолтером на прогулке верхом, и впечатления от нее оказались не таковы, чтобы вас порадовать. Это верно?

– Боюсь, что да.

– Мне известно, что произошло. Припоминаю, как он правил экипажем на пути в город в день оперы. Уолтеру нравится пугать людей и нравятся всякие выходки. Этот его недостаток мне не удалось в нем исправить, но это не умышленная жестокость.

– Искренне надеюсь, что нет, – сказала я, не сумев заставить себя солгать и полностью согласиться.

– Он очень огорчен, что вы больше не поедете с ним кататься.

– Но, мистер Дункан, я этого не говорила. Я даже не знаю, катался ли он с тех пор.

– Катался, и каждый день. Сегодня днем он выведет своего жеребца. Он не любит ездить в одиночестве. У меня нет времени, но если бы вы были так любезны…

Я не могла отказать ему в этом одолжении. Уолтер был себялюбив и невоспитан, он мало меня интересовал, но он не был и демоном. К тому же он был одним из значительных членов семьи, в которую, по всей видимости, я уже вошла.

– Я с радостью буду кататься с ним, – сказала я.

– Превосходно, – широко улыбнулся Клод. – Знаю, что этим мальчиком я еще буду гордиться. Он не лишен способностей. В конце концов, он мой сын.

– Уверена, что вы будете им гордиться, – сказала я.

– Конечно, буду. Однажды он унаследует все, что я имею, а это немало, как вы, вероятно, знаете. Итак, вы поедете с ним кататься?

– Я тотчас буду готова.

– Хорошо. Не говорите ему, что это я просил об этом. Он порой довольно-таки чувствителен к подобным вещам.

Я согласилась. Клод вернул стул в исходное положение и принялся изучать какие-то бумаги на своем столе – знак, что я свободна. Я вышла от него и отправилась наверх сообщить Аугусте, что не смогу сегодня днем быть помощницей.

– Еду кататься с Уолтером, – объяснила я.

– Вот как? – она выглядела удивленной. – Я думала, прошлого раза хватило.

– Не думаю, чтобы он стал повторять эти глупости. Как бы то ни было, свежий воздух будет мне полезен.

– Вы только что беседовали с Клодом, не так ли?

– Именно так.

– Понимаю, дорогая. Бегите. Мы управимся без вас. Хороши же мы были бы, если бы не управились.

Я знала, что она имела в виду, но промолчала. Я вошла в свои комнаты и переоделась в костюм для верховой езды. Обед подадут не раньше, чем через два часа, стало быть, времени для хорошей прогулки достаточно. Одетта сообщила мне, что Уолтер уже ушел в конюшню, и я как раз успела догнать его, прежде чем он уехал.

– Пожалуйста, поймите меня правильно, Уолтер, – сказала я. – Я, как и вы, люблю ездить верхом и с большим удовольствием делаю это в компании с кем-нибудь. Но если вы повторите хоть одну из штучек, какие продемонстрировали в последний раз, я больше никогда не поеду с вами кататься.

Он нахмурился, и это сделало его поразительно похожим на отца.

– Вы можете ехать со мной или нет, как вам будет угодно, но не угрожайте мне, слышите? Я этого не потерплю.

Не будь это ради его отца и если бы не мое положение в этом доме, я бы ушла прочь. Однако, промолчав, я вошла в конюшню и попросила конюха оседлать ту же кобылу, на которой ездила прежде.

Пока ее приготовили, и я вывела ее наружу, я увидела, что к нам присоединился Лаверн, но явно не для прогулки, так как не был соответственно одет.

– Добрый день, Джена, – сказал он. – Вы сегодня прелестны.

– Благодарю вас, сэр, – я одарила его надлежащей улыбкой. – Едемте, Уолтер?

– Поезжайте, – сказал Уолтер. – Нам с Лаверном надо обсудить кое-какие дела. Всего пять минут или около того.

– Увидимся у препятствия, – сказала я Уолтеру и спокойным шагом поехала через поле. Мои мысли были заняты попытками сообразить, чего же именно хотел от меня Клод. Лошадь перешла на легкий галоп, и тогда я сосредоточилась на езде. Я оглянулась, но Уолтера еще не было видно. Я пересекла одно большое поле и приближалась к каменной стенке, через которую прежде прыгала. Направив кобылу прямо к тому самому месту, я заставила ее прибавить скорость.

Умная лошадь, казалось, знала, чего я от нее хочу, и наслаждалась этим не меньше меня. Она помчалась к стенке, легко и изящно взлетела и перемахнула через нее, но тут же сильно повернулась боком.

Я почувствовала, что выскальзываю из седла, поэтому выпрыгнула прежде, чем упала кобыла, и безумно больно проехалась по шероховатой земле. У меня так перехватило дыхание, что я не смогла сразу подняться, хотя и пыталась. Сначала я подумала, что кобыла пострадала, но она все же с усилием встала на ноги и стояла дрожа, пока и мне наконец-то не удалось подняться.

Я погладила ее по шее и по голове, спокойно поговорила с нею, хотя и сама была растеряна. Я смотрела на большую ветвь дерева, давно мертвую и высохшую, она была положена прямо за каменной стенкой. Ветвь была достаточно большой, чтобы сделать прыжок невозможным, а поскольку у нее были обломаны сучья – просто опасной. Кобыла, преодолевая стенку, все это увидела, инстинктивно бросилась в сторону и поэтому, надо думать, не сломала себе ногу или шею, а меня это спасло от повреждений, которые могли бы быть весьма серьезными.

Вот почему, подумала я, Уолтер хотел, чтобы я поехала с ним кататься. Он даже пошел к отцу, чтобы тот уговорил меня на новую прогулку и чтобы произошло такое. Если бы кобыла покалечилась, то ярость моя не знала бы предела. И не Уолтер «повинен» в том, что этого не случилось и что я не сломала себе шею.

Появившийся Уолтер ехал небрежно и не сделал попытки разогнать лошадь для прыжка через стенку. Вместо этого он пустил ее к стенке легким галопом. Должна признать, что, увидев большую ветвь, спрятанную за стенкой, он выказал сильное удивление.

– Кто это ее сюда притащил? – строго вопросил он. – Вы что, хотели меня убить?

Я опять обуздала свой гнев.

– Не я положила здесь эту ветку, Уолтер. Не знаю, кто это сделал, но сделал умышленно.

– Не вздумайте обвинить меня, – зло сказал он. – Должно быть, вы устроили эту западню для меня.

– Стала бы я здесь прыгать, если бы сама положила сюда ветвь? Гляньте-ка туда, где копыта кобылы пропахали траву и где приземлилась я, когда она меня сбросила.

Приподнявшись в седле, Уолтер вгляделся и угрюмо кивнул:

– Полагаю, вы правы.

– Вы знаете, чьих рук это дело? – настойчиво спросила я. Он медленно кивнул.

– Пожалуй, догадываюсь. Многие живущие в здешней округе стремятся охотиться на земле отца. Папа запретил пускать кого бы то ни было на свои земельные участки для охоты или рыбалки. Он говорит, что охотники могут быть просто опасны для сельскохозяйственных рабочих, ибо стреляют по всему, что движется. Пару недель тому назад он арестовал полдюжины охотников, и судья посадил их в тюрьму. Они, наверно, обиделись и решили нам досадить.

Это звучало вполне логично, но я не перестала подозревать Уолтера. Я мало верила в его честность, однако он мог быть и прав. Я села в седло, и мы поехали. Не быстро, и я не совершала прыжков, даже когда хотелось это сделать. Единственным, во что я не могла поверить в рассказе Уолтера о браконьерах, было то, что ветвь лежала точно в том месте, где я должна была прыгнуть через стену. Тот, кто положил ветвь, знал, что я прежде выбрала это место и скорее всего опять стану прыгать там же.

Уолтер был на удивление покладист и даже пытался быть любезным. Он говорил о лошадях, рассказывал о скачках, устраиваемых в Новом Орлеане, и даже вел речь об опере, почти на всем протяжении которой – готова поклясться – он клевал носом.

Мы направлялись к дому, когда Уолтер внезапно придержал лошадь в тени высоких дубов.

– Я хочу поговорить, – сказал он.

Я послушно спешилась. Мы отпустили лошадей пастись и вошли в приятную прохладу тени под деревьями. Уолтер сел, прислонившись к стволу. Он похлопал по земле около себя. Сев, я ждала, пока он заговорит. Видно было, что его что-то тревожит.

– Вы нравитесь этому дирижеру оркестра, не так ли? – начал Уолтер.

– Надеюсь, да, – сказала я.

– Вам он тоже нравится, это видно.

– Разумеется, да. Он спас мне жизнь.

– При вашей встрече с ним я видел на вашем лице вовсе не благодарность. Совсем не ее.

– Вы очень наблюдательны, – сказала я.

– Если вы и не влюблены в него, то думаете, что влюбитесь. Не правда ли?

Мгновение я изучала его суровое лицо.

– Уолтер, это вовсе не ваше дело.

– Ошибаетесь. Это мое дело.

– Ну как мои чувства к какому бы то ни было молодому человеку касаются вас?

– Вы выйдете за меня замуж, – просто сказал он. От изумления у меня перехватило дыхание.

– Уолтер, с чего вы это взяли? Не хочу вас обидеть, и, вероятно, я должна чувствовать себя польщенной, но вы явно шутите.

– Не шучу, – угрюмо сказал он. – Я серьезно. Вы не выйдете за этого, что машет дирижерской палочкой. Вы выйдете за меня.

– Уолтер, вы же женаты. Вы что, забыли про это?

– Не забыл. С Мари было неладно. Она не могла рожать детей. Этого от нее ждали, а выяснив, что не может, она сбежала.

– Это не значит, что вы свободны для женитьбы, – напомнила я.

– О, – он небрежно махнул рукой. – Папа это уладит.

– Уолтер, вы меня поражаете. Вы сидите здесь и разговариваете так, словно бы речь идет о пустяках, а не о чем-то до нереальности невозможном.

– Почему вы так говорите? Со мной все в порядке. Однажды я стану очень богатым и могущественным.

– Я не люблю вас. И никогда бы не смогла полюбить. Разве это не важно?

– Мари тоже не любила меня. Но это не имело никакого значения. Папа думал, что у нее очень хорошее здоровье, она из крепкой породы и будет иметь отличных детей. Он говорит, что вы тоже. Он ошибся насчет Мари, но думаю, что прав относительно вас.

– Он неправ, – сказала я. – У меня могут быть крепкие дети. И очень надеюсь, будут, но это будут не ваши дети, Уолтер.

– Вы любите этого музыканта.

– Я не намерена обсуждать это с вами. Хочу вернуться домой, с вашего позволения.

– Поезжайте. Я немного побуду здесь. Только не вбивайте себе в голову, что не выйдете за меня, потому что так оно и будет.

Он начал меня заинтриговывать. Он и его отец. Я снова села.

– Уолтер, вы же знаете, что Мари не могла уехать из-за того, что у нее не было детей. Что явилось истинной причиной?

– Не знаю. Она просто взяла и уехала. Вот и все.

– И с тех пор вы ничего о ней не слышали?

– Нет, ни единого слова. Она не писала даже своим родственникам.

– Как давно она уехала?

– Год… нет, меньше года, но она не вернется. Я уверен, что нет. Она слишком боится моего отца.

– Это из-за него она уехала?

– Не знаю. Она ни разу не говорила, но папа ужасно разгневался, узнав, что она никогда не принесет ему внука.

– Кто-нибудь еще пытался ее отыскать?

– Папа сказал, пусть себе уезжает. Он был рад от нее избавиться.

– Мне очень жаль бедную девушку, но вы женаты на ней до тех пор, пока не будет установлено, что ее нет в живых или не минет определенный срок, по истечении которого она может быть объявлена мертвой.

– Я же сказал, что папа может это уладить.

– Что ваша мать думает об этой абсурдной затее?

– Она, как и отец, хочет, чтобы я снова женился и имел детей.

– А ваша тетя Аугуста? Она как к этому относится?

– Не знаю. Ее нечего спрашивать. Она ведь всего лишь бедная родственница, живущая за счет папы.

– Вроде меня, – сказала я.

– Да, вроде вас. Как только папа устроит объявление о том, что Мари действительно нет в живых, мы поговорим о свадьбе. Вам, конечно, придется мириться с моими недостатками. Лаверн говорит, что у меня их изрядное количество. Один из них, пожалуй, доставляет прямо-таки большую тревогу всем, кроме Лаверна.

– Тревогу за что? – спросила я.

– За деньги. Я играю на деньги. Я люблю играть, а всякому известно, как богат папа, поэтому мне дают в долг сколько угодно. Но папа сказал, что больше не станет оплачивать мои долги, а за последнюю неделю я потерял несколько тысяч. Правда, Лаверн обещал расплатиться за меня. Он хороший друг.

Я внезапно почувствовала усталость от этого разговора и пошла за своей лошадью. Уолтер остался сидеть и к тому времени, как я села в седло, чтобы ехать назад, он, могла бы поклясться, крепко заснул. Я подумала, что он невозможный дурак, но улыбнулась несообразности всей этой затеи. Моя романтическая история, несомненно, задела его. Я была уверена, что нравлюсь ему не больше, чем он мне. Но кто мы были такие, чтобы пренебрегать повелениями его отца?

Теперь мне стало совершенно ясно, почему из бедной родственницы я была возведена в члены семьи, получила апартаменты, была допущена к семейному столу, взята в оперу и вот в мою честь тщательно готовится бал.

Клод хотел, дабы я узнала, что могут дать его деньги, и сквозь пальцы посмотрела, что его сын невыносимое создание, и приняла его как плату за роскошь, которая стала бы моей жизнью.

Я сопоставила эти выгоды и настоящую любовь. Все, что Клод Дункан предложил мне, было ничтожно в сравнении с теплом и красотой такой любви, которую, как я была уверена, могли разделить мы с Дэвидом.

Теперь я понимала, почему Клод с такой готовностью забрал меня, когда мне как бродяжке грозило заключение. Он наверняка увидел во мне второй шанс получить внука.

Все, чтобы дать Клоду возможность продолжить династию Дунканов. Не будь это столь серьезно, столь тщательно спланировано, я бы громко расхохоталась над абсурдностью всего этого.

Я знал а могущество Клода, знала, на что способны его деньги и влияние. Знала, насколько безжалостен был этот человек и насколько решительно он будет добиваться желаемого.

Мне было не до смеха.

VII

Я решила ничего не говорить о неромантическом подходе Уолтера к женитьбе. Я старалась убедить себя, что идея эта была его собственной. Он лишь утверждал, что за нею стоит его отец, чтобы, запугав меня, принудить к согласию. Однако вскоре я осознала – за всем этим стоял Клод Дункан. После обеда и бала мне предстоит говорить с ним на эту тему.

В тот день по возвращении домой я сразу окунулась в приготовления, с которыми не поспевали ко времени, когда все должно быть завершено.

Все мы, за исключением Уолтера и Клода, усердно трудились, дабы все приготовить. В день бала из Нового Орлеана прибыла дополнительная прислуга. Мы украсили цветами гостиную, из которой теперь была вынесена большая часть мебели. Еще я украсила маленькую платформу, на которой будет играть оркестр, цветами и тканью. Как бы я хотела, чтобы Дэвид был приглашен. Я не посмела это предложить, ведь для Селины и ее друзей он был никто или почти никто.

Я приняла и еще одно решение. Если Клод будет настаивать, чтобы я вышла за его сына, я покину этот дом. А чтобы так поступить, я должна заранее подыскать себе работу. Я задумала съездить в Новый Орлеан и постараться найти место. Поработав на Селину Дункан в качестве личного секретаря я, наверно, набралась достаточно опыта, чтобы удовлетворить многих состоятельных женщин, которые могут нуждаться в такого рода помощи. Я, без сомнения, хорошо служила Селине, и она не сумела найти у меня недостатков. Я чувствовала, что, поработав на нее, действительно буду пользоваться спросом.

Но все это будет позже. А пока мое время было целиком занято балом. Селина наблюдала за всем, однако, старательно избегая занятий, требующих физических усилий. У нее хорошо получалось руководить всеми остальными. Аугуста трудилась прилежно и умело. К тому времени как дом был полностью украшен, мы с нею стали добрыми друзьями. Мне очень хотелось рассказать ей об идеях Уолтера, но я решила, что было бы несправедливо обременять ее тем, с чем она ничего не может поделать. Уолтер совершенно четко объяснил, что они смотрят на Аугусту как на бедную родственницу, живущую от щедрот Клода. Спорить с Дунканами она была не более в состоянии, нежели я.

Тем вечером я забралась в постель смертельно усталой. К усталости добавилась заглянувшая мне в глаза безысходность, ибо при зрелом размышлении я засомневалась в возможности открыто неповиноваться Клоду Дункану. Тот факт, что я могу любить другого, для него ничего не значит. Я была как бы частью его имущества. Он мог сделать со мной, что ему заблагорассудится.

Даже если бы я не встретила Дэвида, я бы никогда не помышляла о том, чтобы выйти замуж за человека, подобного Уолтеру. Я никогда бы не полюбила его. Я бы, как и Мари, в конце концов взбунтовалась и сбежала.

Спокойствие пришло, когда мои мысли обратились к Дэвиду и к тому дивному моменту, когда мы увидели друг друга за кулисами. Уолтер, его мать и отец больше не имели значения. Никакой Дункан не заставит меня отказаться от любви к Дэвиду. Источником моей силы в принятии этого решения была любовь, которую, я знала, Дэвид питал ко мне.

Утром я проснулась рано, и это было хорошо, потому что нашлось еще несколько мелких дел, которыми следовало заняться. Я поговорила с Одеттой и Сильвианой, поварихой, о еде и обслуживании. Все было в порядке. Даже Одетта казалась заинтересованной в организации, чтобы этот бал действительно удался.

Лаверн трудился с нами, у Аугусты заболела спина от стояния на стремянке, когда она пришивала ткань и прикрепляла японские фонарики к деревьям у дома.

Уолтер ни разу не появился, хотя я от него этого ожидала. Клод бродил вокруг, притворяясь, что от него есть какая-то польза. Селина не щадила себя, отдавая приказы, из которых выполнялись лишь немногие.

Наконец все было готово. Теперь наступило время заняться собой. Селина исчезла задолго до этого, вероятно, чтобы начать одеваться. Я пропустила обед. То же сделали большинство из нас; поэтому я отправилась на кухню и попросила чашку кофе. Лаверн последовал моему примеру, но добавил в свой кофе бренди. Мы сели в столовой отдохнуть.

– Были времена, – сказал Лаверн, – когда я задумывался, стоит ли все это таких трудов и зачем холостяк вроде меня вообще здесь.

– Вы очень нам помогли, – сказала я ему.

– Я мог бы назвать парочку людей, которые этого не делали, – улыбнулся он. – Скажите мне, вы любите этого дирижера?

– Почему вы спрашиваете?

– О, вы так обнаружили друг друга там за кулисами, где было полно людей. Вы увидели его, он увидел вас, и оба не замечали больше никого вокруг. Я прав?

Он очень наблюдателен, подумала я и сказала:

– Мы вместе прошли через большую опасность и были необыкновенно рады увидеться снова.

– Было нечто большее, чем это. Конечно, это совсем не мое дело, кроме того, что я опасаюсь… впрочем… стараясь быть добрым малым, можно влезть не в свое дело. Лучше я попридержу язык.

– Вы о том, что мистер Дункан желает, чтобы я вышла за Уолтера, дабы родить ему внука?

Он выглядел удивленным.

– Вы про это знаете? Неужели Клод заговорил с вами на эту тему? Сейчас не время для этого. Он подождал бы, пока вы исполнитесь восхищения перед его великодушием и полностью осознаете, на что способны его деньги.

– Уолтер сказал мне вчера.

– Когда вы катались с ним верхом? – Лаверн понимающе кивнул. – Этот молодой человек никогда и ничего не умел держать при себе.

– Он говорил об этом совершенно открыто, – сказала я.

– Ему неизвестны другие пути. И что вы намерены делать?

– Наверно, я слишком доверяюсь вам, мистер Кейвет, но я не выйду замуж за Уолтера. Не могу представить себе ничего худшего, чем быть его женой.

Лаверн тихо рассмеялся.

– Он шалопай. И в городе этим пользуются на всю катушку. Я только что погасил за него карточный долг затруднительного свойства. Узнай Клод о долге, он пришел бы в ярость.

– Что я могу сделать? Как только о моем отказе станет известно мистеру Дункану, я наверняка перестану быть здесь желанной.

Лаверн пригладил свой костюм а ля Ван Дейк и отхлебнул остывший кофе, сильно пахнущий бренди.

– Вопрос не в том, что вам делать, моя дорогая. Вы что – нибудь придумаете. А вот что должно бы занимать вас больше, так это то, что Клод может найти способ заставить вас выйти за его сына.

– Нет… нет, мистер Кейвет. Нет такого способа. Это я могy сказать вам уже сейчас.

– А я могу вас заверить, что если существует какой-то способ, пусть и маловероятный, то Клод отыщет его. Поверьте мне, с этим человеком шутки плохи. Он слишком богат и слишком могуществен.

– Мари пропала не так давно, правда? – спросила я.

– Нет… еще года не прошло.

– Я догадалась по платьям, которые она купила перед отъездом. Одно из них такое элегантное, что наверняка пришло из Парижа, и этот фасон здесь до сих пор еще не в моде. Хотя собираюсь его надеть. Должно быть, бедная Селина будет возмущена, но это прелестный наряд.

– Так и наденьте его, – сказал он. – Я предвкушаю ваше появление в нем.

– Спасибо, я, пожалуй, пойду готовиться. Надо еще так много сделать напоследок.

– Ступайте. Я, пожалуй, останусь здесь, пока не отдохну получше. Мне тоже надо одеваться, знаете ли. В данную минуту и думать об этом не хочется. Бегите.

Я послала за горячей водой и купалась, пока усталость не ушла из тела. Тогда я начала одеваться. Я уже примеряла новое «эстетическое» платье, желая удостовериться, что оно хорошо на мне сидит, как и оказалось. Я знала, что люди поднимут брови и станут живо обсуждать его, когда я в нем появлюсь. Мне предстояло покончить с глупой модой на турнюры и кружевные нижние юбки, по крайней мере в здешнем обществе.

Прежде чем надеть платье, я, изучив свою прическу, решила, что она тоже должна быть иной, поэтому провела опыт, начесав часть волос вперед на лоб. Найдя, что это смотрится хорошо, оставила их там.

Я до последнего медлила с надеванием платья, так как на это требовались лишь считанные минуты. Фасоны же, которые будут преобладать на балу, требовали по меньшей мере двух часов основательного одевания.

Из моего окна я видела, как прибывают экипажи. Они ехали сплошной чередой, и я диву давалась, как же все эти люди поместятся в доме, сколь бы просторен он ни был.

Кучера заворачивали за дом, где для них были поставлены банкетные столы, уставленные едой и напитками. Я решила не спускаться вниз до самого последнего момента. Не то чтобы я мнила себя редкостной красоткой, увидев которую, все остолбенеют, – на это я не рассчитывала, но хотела их удивить. Женщины, во всяком случае, на пару минут прекратят свое щебетание.

Остановился закрытый экипаж. Первым из него вышел Дэвид. И я вскрикнула от радости, ибо никак этого не ожидала. Теперь мне было безразлично, что подумают другие. Я быстро одела платье и бросила оценивающий взгляд в зеркало.

Это был прелестный наряд. Он, больше походивший на робу, был из белого шелка, расшитого розовыми букетиками. Наряд был свободным, с очень короткими рукавами. Он гладко сидел на мне, напоминая виденные мною гравюры с одеждами, которые носили женщины средневековья. Не будь я стройной, я не могла бы его носить, и сомневалась, станет ли он когда либо криком моды, но на сегодняшний вечер это будет мое платье и оно привлечет внимание.

Туфли Мари явно были сделаны на заказ под это платье – они были из материала, обтянутого той же тканью, расшитой розами, только цветы были, конечно, меньшего размера. Туфли были мягкими и без каблуков. Я пригладила волосы надо лбом, решила, что теперь готова, и, выйдя из своих апартаментов, медленно направилась по коридору к лестнице.

На лестничной площадке, где ступени делали поворот, я на мгновение остановилась. Быстрый женский говорок прошелестел и умолк. Когда я завершила спуск, приемный холл стал заполняться людьми – они протискивались сюда из других комнат, чтобы узнать причину удивления.

У подножия лестницы меня ждал Уолтер. Платье не произвело на него никакого впечатления. Аугуста широко улыбалась, но лицо Селины являло собой маску гнева, с которым она наконец совладала и как ни в чем не бывало принялась улыбаться.

Лаверн, помогая себе локтями, выступил вперед.

– Совершенно изумительно, – прошептал он. – Все! Прелестное платье на не менее прелестной девушке. Могу вам сообщить, что и Клод сказал так же.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Дэвид здесь, я уверена, что видела его.

– Он будет управлять оркестром. Это решение Клода, принятое им в последний момент.

– О! – я знала, что выдала свое разочарование. – А я думала, он гость.

– Не беспокойтесь. Он будет повсюду здесь ходить. У вас найдется возможность побыть с ним.

– Вы попробуете отвлечь Уолтера? – попросила я. – Тогда я смогу ненадолго подойти к Дэвиду.

– Я открою бутылку бренди, и Уолтер примчится. Эх, хотел бы я быть помоложе. Я бы своими руками выкинул отсюда Дэвида.

– Вы славный. Боюсь, я уже рассчитываю на вас.

Он похлопал меня по руке.

– Вот это слышать мне приятно. Мужчине хочется быть оцененным, особенно привлекательной девушкой. Идите, ищите вашего Дэвида.

Это было совсем не так просто, как я думала. Селина поймала меня у двери гостиной. С одной из своих солнечных улыбок она представила мне многих своих друзей. Все они отметили наряд, и ни один не отозвался о нем критически.

– Это самый последний, – объяснила я. – Из Парижа, разумеется. Полагаю, скоро у нас будут более удобные платья. Уверяю вас, это именно таково.

– По крайней мере вы можете спокойно сесть, – заметила одна женщина. – Мне надоело мучиться со своим турнюром.

Наконец мне удалось ускользнуть. Я забрела в гостиную, кивая то тому, то другому, однако на ходу и избегая групп, так что моему продвижению к оркестру никто не мешал. Дэвид, облаченный в вечерний костюм, просматривал с дюжиной музыкантов ноты. Увидев меня, он передал листы нот другому и сошел с платформы навстречу мне.

– Как мило с вашей стороны, что вы приехали, Дэвид, – сказала я.

Он тихо засмеялся.

– Пожалуй, у меня не было выбора, Джена. В сущности, мне было приказано управлять оркестром.

– Я рада и признательна тому, кто вызвал вас, кто бы он ни был. Может быть, позднее нам удастся ненадолго ускользнуть отсюда. В комнате будет многолюдно и жарко, и мне наверняка понадобится глотнуть воздуха. Следите за мной, а когда выйдете, то есть тропинка, ведущая к беседке, она стоит на безопасном расстоянии от особняка. Это единственная тропинка, вымощенная красным кирпичом, так что вы наверняка меня найдете.

– Я приду, – сказал он. – Дорогая Джена, я и подумать не мог о такой удаче. Со мной заключат долгосрочный контракт с большим жалованием, если я останусь в Новом Орлеане и буду руководить Французской оперой. Такая удача бывает раз в жизни, и кроме того… появились вы, чтобы сделать меня еще более счастливым. А теперь вам лучше идти. Мистер Дункан смотрит на нас и, насколько я понимаю по выражению его лица, без одобрения.

Когда я отвернулась от Дэвида, Клод направился ко мне. К моему огромному облегчению он поприветствовал Дэвида и казался настроенным вполне дружелюбно. Взяв под руку, он проводил меня в спокойную часть просторного зала.

– В этом молодом человеке мы открыли большого дирижера. Все оркестранты говорят нам, что он лучший из дирижеров, под руководством которых им доводилось работать.

– Очень любезно, что вы это говорите, мистер Дункан.

– К тому же этот молодой человек обладает привлекательной внешностью. Я заметил, что вы им увлечены.

– Это правда, – согласилась я. – Да. Он мне нравится.

– Может потому, что спас вам жизнь?

– О да, и поэтому тоже. Но не только поэтому, сэр. – Я подумала, что пора сменить тему, пока не случилось чего – либо, способного испортить вечер. – Вы одобряете мое платье, мистер Дункан?

– Это последняя из купленных Мари вещей, – сказал он. – Думаю, она купила его в пику моей жене и, возможно, чтобы разозлить ее. Я одобряю это платье. В нем вы выглядите очень модной, но, осмелюсь сказать, немногие женщины смотрелись бы так же.

– Надеюсь, она не будет обижена, – заметила я.

– Вероятно, будет. Почти уже время обедать, и я хотел бы познакомить вас с еще несколькими важными людьми. Помните, что этот бал дан в вашу честь. Мы с вами возглавим Гранд марш.

– С удовольствием жду его, – сказала я.

По дороге в столовую мы останавливались поговорить с разными людьми. Клода то и дело отводил в сторону кто-либо из его друзей. Селина, заметив это, быстро направилась ко мне.

– Я в ужасе от этого платья, – прошептала она.

– Разве, миссис Дункан? Все находят его вполне милым.

– Я – нет. Мари купила его из духа противоречия мне. Мне следовало бы изрезать его на куски.

– Но почему? – спросила я. – На ваш взгляд оно недостаточно скромно? Мои плечи не так открыты, как ваши, и вырез тоже не так низок по сравнению с вашим. Оно подчеркивает мою фигуру, это я признаю…

– Вы в корсете, позвольте полюбопытствовать?

– В этом платье отпадает нужда в корсете.

– Вам следовало бы постыдиться. Я не желаю больше этого обсуждать.

– Вы хотели бы, чтобы я переоделась? – спросила я без всякого намерения так поступить.

– Нет, конечно. Это слишком бросилось бы в глаза. Сейчас мы идем к обеду. Не забывайте вести себя как настоящая леди. Даже в этом… этом наряде.

– Да, миссис Дункан, – послушно сказала я.

У Аугусты, как я и ожидала, было другое мнение.

– Вы заставили говорить о себе, юная леди, и прием для этого – самый лучший случай.

– Селина не одобряет, – сказала я.

– Она ненавидит это платье, потому что оно отличается от других и потому что она никогда не смогла бы его носить. Я тоже, – добавила она с легким вздохом. – Главным же образом платье не нравится ей потому, что напоминает о Мари. Оно было куплено вопреки желанию Селины, и она не может с этим смириться.

К нам присоединились несколько гостей потолковать о моем платье, и все они восторгались им, так что я позабыла замечания Селины.

Потом Уолтер пробился ко мне, чтобы подать руку и провести к обеденному столу.

VIII

Мы с Клодом возглавили Гранд марш и насладились частью первого танца, прежде чем меня пригласил другой. Моя танцевальная карта была заполнена, но мне пришлось разочаровать некоторых из друзей Клода, так как я надеялась увидеться с Дэвидом наедине, независимо от последствий.

Это был для меня чудесный вечер, и в каком-то смысле я была благодарна за него. Я бы еще гораздо больше оценила его, если бы не узнала, что Клод и Селина устроили все это для моего брака с Уолтером, чтобы познакомить меня со всеми своими друзьями. И мне казалось, что они преследовали свои собственные интересы куда больше, чем мои.

Лаверн пригласил меня на танец перед самым перерывом. Мне пришлось довериться ему, ведь я нуждалась в помощи.

– Не будете ли вы так любезны проводить меня к одному из французских окон, чтобы я могла тихонько выскользнуть? Я хочу, когда начнется перерыв на несколько минут встретиться с Дэвидом.

– Вы любите его, – заметил Лаверн, грустно покачав головой. – Это означает неприятности, Джена. Полагаю, вы отдаете себе в этом отчет.

– Я знаю, но не боюсь.

– Оркестр сможет возобновить танцы и без Дэвида. За кем первый и второй танцы после перерыва?

Я изучила свою карту.

– Мэттью Фоли и Кристофер Мэннинг.

– Я позабочусь о том, чтобы они оказались настолько заняты, что не будут слишком усердно вас разыскивать. Вернитесь сюда к третьему танцу. С того времени я уже не буду нести ответственности.

– Вы милый, – благодарно сказала я.

Он повел меня в дальний конец комнаты. Я знала, что Дэвид уже ждет. Лаверн открыл дверь и быстро выпустил меня наружу. Я поспешила по дорожке к беседке, на счастье, стоявшей отдаленно от дома и конюшен, где для кучеров тоже был накрыт стол с едой и напитками.

Спустя считанные мгновения после того как достигла беседки, я услышала, что Дэвид спешит ко мне. Он прыжками преодолел четыре ступени, и я кинулась в его объятия так же естественно, как тогда за кулисами. Ни один из нас ничего не сказал – слова в этот момент были не нужны.

Выпустив меня, он отступил, по-прежнему держа мои руки.

– Вы самая восхитительная женщина на свете, – сказал он.

– Самая счастливая, – вернула я комплимент. – Милый, я так счастлива, что вас приняли в театр. Я знаю, как много это для вас значит.

– Это приглашение важно по единственной причине. Теперь я могу просить вас выйти за меня замуж.

– Я выйду за вас, Дэвид, обещаю вам.

Он привлек меня к себе.

– Теперь в моей жизни есть все. Как скоро вы выйдете за меня?

Я прижалась щекой к его щеке и крепко прильнула к нему.

– Нет причин ждать долго. Я ценю то, что Дунканы для меня сделали, но не позволю им управлять моей жизнью.

– Кое-что говорит мне, что они пытаются это сделать. Я слышал, что кто-то жалеет вас, так как вам предназначено выйти за Уолтера. Это верно?

– Я никогда не выйду за Уолтера. Но боюсь, что он надеется на это, как сам совершенно открыто мне сказал.

– Я заберу вас из этого дома, – сказал Дэвид. – Вы не его собственность.

– Они были добры ко мне. Я не должна об этом забывать, даже если их намерения были корыстны. Клод слишком богат и могуществен, чтобы бросать ему вызов. Я должна убедить его, что люблю вас.

– Старик хочет иметь внуков. Дело в этом, не так ли?

– Да. Похоже, он решил сохранить династию Дунканов. У первой жены Уолтера не могло быть детей.

– Она нашлась?

– Нет. Хотя я сомневаюсь, чтобы кто-то озаботился ее поисками. Сколько времени у нас еще есть?

– Несколько минут. Несколько драгоценных минут.

– Больше, чем вы думаете. Лаверн так занял мужчин, записанных на моей карте, что им даже не до поисков меня.

– Спасибо ему. Что его связывает с этой семьей?

– Насколько знаю, он старый друг. Он решил таким способом помочь мне.

– Понимаю. Вы осознаете, что мистер Дункан будет очень рассержен, когда обнаружит, что вы не хотите выйти за Уолтера? Вам надо к этому подготовиться.

– Да. Я больше тревожусь за вас, милый. Его влияние столь велико.

– Знаю, и он не преминет им воспользоваться. Он в состоянии даже уничтожить мою здешнюю удачу. Но ведь есть и другие города.

Я села на скамейку у стены беседки.

– Почему мы не могли встретиться при других обстоятельствах? – сказала я. – Нас свела трагедия, и несчастья, кажется, преследуют. Я боюсь Клода Дункана.

– Джена, – его голос понизился до шепота, – не выказывайте никаких признаков тревоги, но последние две-три минуты кто-то следит за нами. Я слышал движение в кустах прямо позади нас.

– Если это Клод… – в ужасе сказала я.

– Едва ли Клод, но я намерен узнать, кто это. Я пойду за ним.

– Дэвид, вы можете пострадать…

– Думаю, я в состоянии постоять за себя. Теперь вставайте. Я поцелую вас. Пусть этот джентльмен увидит то, за чем пришел, прежде чем я преподам ему урок о том, что неприлично шпионить за двумя любящими людьми.

Его поцелуй был долгим и страстным, но я дрожала и начинала трепетать от боязни, что перешла границы, встречаясь таким образом с Дэвидом. Клод был способен на сильнейшую ярость и деспотизм по отношению к тем, кто вызывал его недовольство. Дэвид ни за что не сможет противостоять этому человеку и надеяться выйти из битвы без серьезных ран.

Дэвид вдруг выпустил меня, сделал длинный шаг через беседку и, перепрыгнув через низкие перила, приземлился за открытой постройкой и устремился к зарослям кустарника. Я поспешила вниз по лестнице, намереваясь к нему присоединиться.

Я услышала, как он вскрикнул, затем шум столкнувшихся тел, прежде чем началась борьба. Я слышала злые голоса. Они принадлежали не Дэвиду, значит, с ним боролся не один человек. Я позвала его по имени и побежала в редкие заросли, чтобы найти его. Я чувствовала, как мое платье цеплялось за острые ветки, но просто рвала ткань, высвобождаясь. Я ходила, стараясь найти Дэвида. Драка кончилась. Наверно, Дэвид звал меня, но я слышала лишь треск зарослей, когда кто-то, и это был не один человек, покидал сцену.

Тихий стон указывал мне направление, и скоро я нашла Дэвида, пытавшегося встать на ноги. Здесь было слишком темно, чтобы определить, насколько серьезны его раны, но в том, что он пострадал, сомневаться не приходилось.

– Дэвид… Дэвид, вы в порядке? – спросила я. – О, милый, вам надо к доктору…

Теперь он снова был на ногах.

– Я… в порядке. Их было двое, и второй, должно быть, ударил меня по голове дубинкой. Такое чувство, будто голова раскалывается.

– Идемте обратно в дом…

– Погодите! Нам нельзя так. Вы возвращайтесь. Немедленно. Через несколько секунд оркестр снова заиграет. Я сказал, чтобы меня не ждали. У меня будет несколько минут, чтобы привести себя в порядок. Торопитесь! Возвращайтесь. Мы не должны допустить, чтобы это сейчас получило огласку.

Я не была с ним согласна. Теперь мне уже было безразлично, что подумают люди, но я уважала его мнение и боялась за него. Я поспешно поцеловала его и направилась обратно к дому. Войдя через заднюю дверь, я прошла кухней, где прислуга была так занята, что никто не удосужился обратить внимание на мой растрепанный вид. Достигнув своих покоев, я критически изучила платье. Повреждения не были велики настолько, чтобы бросаться в глаза, но некоторое время у меня ушло на приведение в порядок взъерошенных волос и прикладывание к глазам мокрого полотенца, так как я не удержалась от слез, когда бежала от места нападения.

Внизу играла музыка. Если бы я задержалась слишком надолго, это могли заметить, и Клод рассердился бы. Перед тем как покинуть свои комнаты, я помедлила. Клод рассердится? Тут мне пришло в голову, что, вероятно, он и был причиной всего происшедшего. Это очень на него похоже – послать двух своих служителей следить за Дэвидом и заманить его в ловушку.

Я предостерегла себя, что не следует обнаруживать своего подозрения, ведь это лишь ухудшило бы дело. Что бы я ни сделала, какие бы унижения меня теперь ни ждали, все это лишь за то, что я должна защитить Дэвида. С мыслью о том, что могу смело смотреть им в лицо, я стала спускаться по лестнице.

Пройдя в дверь, ведущую в столовую, я увидела там Лаверна с двумя мужчинами, записанными в моей карте на этот и следующий танец. Оба стояли спиной ко мне, а Лаверн, явно ждавший меня, подал мне знак, что все хорошо. Если бы он знал, насколько мне плохо!

Я с облегчением увидела Дэвида на эстраде управлявшим оркестром, но и заметила, что его вечерний костюм запачкан землей, а когда он обернулся, чтобы окинуть взглядом комнату, вероятно, отыскивая меня, заметила, что одна сторона лица его распухла.

Кто-то за моей спиной сказал: «Видать, наш маэстро во время перерыва чересчур вольно обошелся с чашей пунша».

«Возможно, успех ударил ему в голову», – другой голос отозвался на мысль, что Дэвид хватил лишнего. Сама я об этом не подумала, а ведь это могло непоправимо повредить его репутации, если позволить таким слухам расползтись. Но тут я ничего не могла поделать. Я осознала, что, может быть, именно затем на него и напали.

– Мисс Стюарт? – сказал кто-то; обернувшись, я увидела одного из бывших с Лаверном мужчин, он теперь приглашал меня на остаток танца. Я позволила ему отвести меня в круг и постаралась, чтобы Дэвид меня увидел. Он, заметив меня, явно испытал облегчение и вновь обратился лицом к оркестру, удовлетворенный тем, что я в безопасности.

Остаток вечера прошел как в тумане, потому что я была слишком переполнена опасениями и чувством неопределенности, чтобы наслаждаться чем-либо. Я заметила, что Уолтера не было видно после перерыва, и начала подумывать, что не его ли рук дело нападение на Дэвида. Клод, несколько раз заговаривавший со мной, никак не выказал, знает ли он о происшедшем.

Наконец вечер завершился. Я стояла с Клодом и Селиной у дверей и, надеюсь, с должной теплотой желала тем гостям, которые не захотели остаться, доброй ночи. Те, кто остался, скоро разошлись по отведенным им комнатам, и весь большой дом погрузился в покой.

Цветы от жары увяли, украшения из лент выглядели потрепанными. Японские фонарики снаружи были погашены. Я не видела, когда уехали Дэвид с оркестром, но, во всяком случае, их не было в череде отъезжавших гостей.

Когда Одетта наконец закрыла двери, Клод улыбнулся мне.

– Вот это был вечерок, не так ли, моя дорогая?

– Да, – согласилась я. – Благодарю вас.

– Я валюсь с ног, – сказала Селина. – Иду в постель. Пожалуйста, извините меня.

– Я не задержусь, – сказал ей Клод.

Когда она исчезла вверху на лестнице, я обратилась к Клоду.

– Могу ли я сейчас поговорить с вами? Это очень важно.

– Конечно, отчего же. У вас расстроенный вид, моя дорогая.

– Мы можем пройти в библиотеку? – Мне казалось, что когда мы разговариваем здесь, в зале для приемов, Одетта прислушивается к каждому слову.

– Разумеется. – Он взял меня за локоть, и мы прошли вдоль пустой теперь гостиной. – Поразительно, Джена, насколько привлекательной была эта комната во время бала и насколько жалко она выглядит сейчас. Да, ничто не вечно. Но вы, должен сказать, выглядели великолепно. Ваши дружелюбие и любезность превзошли мои ожидания.

Закрыв дверь в библиотеку, я подождала, пока он усядется за свой письменный стол.

– Мистер Дункан, этот вечер не был для меня совсем приятным. Буду откровенна, поскольку вам я обязана говорить правду. Я условилась с Дэвидом Бреннаном о встрече в беседке во время перерыва.

Его лицо помрачнело.

– Мистер Дункан, я люблю Дэвида. Мы поженимся.

– Об этом поговорим позже. Вы упомянули о неприятностях.

– Кто-то шпионил за нами. Дэвид пошел посмотреть, кто это, и двое мужчин – по меньшей мере двое – напали на него. Возможно, вы заметили, что его одежда была выпачкана в земле, а на лице синяк.

– Я не заметил, – сказал он. Я подумала, что он великодушно лжет.

– Я слышала, как кто-то сказал, что Дэвид, должно быть, слишком часто подходил к чаше с пуншем. Это неправда.

– И вы станете защищать его, признавая, что встречались с ним в беседке?

– Да, если будет необходимо. Я этого не стыжусь. Но я хотела бы знать, чьих рук дело это нападение. У меня почти нет сомнений, что оно было подстроено.

Он улыбнулся в своей холодной манере, приберегаемой для случаев, когда бывал рассержен и старался этого не показывать.

– Вы случайно не меня ли обвиняете в организации этого?

– Я никого не обвиняю, но ведь должен же быть какой-то ответ о причинах нападения.

– Сядьте, Джена. Вижу, что нам надо хорошенько это обсудить. Прежде всего, позвольте заверить вас, что я впервые слышу о нападении и сожалею, что оно произошло. Думаю, могу этому дать объяснение. Это большое имение, и люди с соседних плантаций часто приходят сюда пошпионить или украсть что-либо. Особенно когда идет званый прием. В прошлом мне доводилось прогонять отсюда нескольких. Если Дэвид пытался догнать их, то они, без сомнения, оказали сопротивление, чтобы убежать. Им известно, что я бы арестовал их, если бы схватил. Итак, с этим вопросом покончено, и мы перейдем к делам более важным.

У меня не оставалось сил бороться с этим человеком, опровергать его убедительные отговорки. Клод Дункан был умен, а стало быть, опасен. Мне следовало быть осторожнее.

– Несомненно, – сказала я, – вы имеете в виду мою помолвку с Дэвидом Бреннаном.

– Помолвку? Такие вещи не делаются в беседке среди ночи. Я оцениваю по достоинству тот факт, что вы можете восхищаться Дэвидом. Я тоже им восхищаюсь. Вы обязаны ему спасением жизни. Но, моя дорогая, восхищение и благодарность – не любовь.

– Это гораздо больше, чем благодарность, – настаивала я.

– Возможно. Но мой совет: не торопитесь.

– Почему, мистер Дункан? Если я люблю его. Зачем губить каждую минуту жизни без него, если я так люблю?

– Могу понять ваши намерения, Джена, и высоко их ценю. Однако мы действительно многого не знаем о Дэвиде. Он приехал сюда с хорошими рекомендациями как дирижер, но это не равносильно рекомендации относительно его характера. В сущности, мне ничего о нем не известно.

– Мне известно, – сказала я. – Я люблю его, и все остальное не имеет для меня значения.

– Вы знаете, как сильно я хочу, чтобы вы вышли за Уолтера?

– Да, знаю.

– Уолтер дурак, что сказал вам это слишком рано. Вы бы сначала полюбили все здесь и осознали, что в один прекрасный день все это будет вашим.

– Мистер Дункан, я ничего этого не хочу. Я приехала сюда без всякой мысли о том, чтобы отнять у вас что-либо. Я была в отчаянии, а вы настолько добры, что приютили меня, ведь мне некуда было идти, кроме тюрьмы для бедных. Я рада была работать на вас, как-то вас отблагодарить…

– Не сказал бы, что это мне нравится, – вмешался он.

– Я ничего не могу поделать с любовью к Дэвиду – еще меньше, чем с тем ужасным происшествием, обездолившим меня. Если мне предстоит остаться здесь, я предпочла бы быть на положении служащей.

– Не надо такой адской горячки, – сказал он. – Я прошу вас о возможности в краткое время разузнать, что же в действительности представляет собой Дэвид Бреннан и достоин ли он такой девушки, как вы. Это все, что я желаю. Речь идет о разумном требовании, и вам придется согласиться с ним, даже если в настоящий момент вы так ослеплены любовью.

– Это не ослепление, не вопрос минуты, – настаивала я. – Что бы вы ни узнали о Дэвиде, это не будет иметь значения. Я все равно буду любить его и все равно отказываюсь выйти за вашего сына при любых обстоятельствах.

– Ну вот, вы снова раздражаетесь.

– Нет. Просто говорю вам, что чувствую. И теперь понимаю, что лучше всего мне покинуть Дункан-Хаус.

Он откинулся назад. Миг его победы пришел, хотя я этого и не осознавала.

– Да, но как вы это сделаете? Вам всего-навсего придется возвратиться в то самое затруднительное положение, из которого я вас вытащил. В Новом Орлеане строго насчет бедняков. Законы гласят, что вы обязаны содержать себя, или же для вас подыщут работу. Вы хотели бы оказаться в такой ситуации?

– Дэвид позаботится обо мне.

– Дэвид еще не получает жалованья, и некоторое время не будет. Контракты еще даже не подготовлены, а условия не разработаны. Сомневаюсь, что молодой человек располагает достаточными для вашего содержания средствами. Если я правильно понимаю, он тоже почти все потерял с крушением пакетбота.

Я устала и чуть не плакала. Я не хотела больше об этом говорить. Я без труда понимала, что он имеет в виду. Он обычным для него окольным путем сообщал мне, что если покину его, то скоро снова окажусь во власти судьи по наследственным делам, который точно будет проинструктирован, как поступить в моем случае. Победить Клода Дункана казалось невозможным.

– Отложим это, – бодро сказал он. – Это не тот вопрос, который надо решать здесь и сейчас. Мне жаль, что ваш вечер был испорчен. Пожалуйста, поверьте, что я не имею к этому никакого отношения.

Я поднялась.

– Благодарю вас, мистер Дункан, – сказала я и, пожалуй, слишком резко оставила его. Я сразу направилась в свои покои. Открыв дверь, я увидела Лаверна Кейвета, сидевшего в гостиной в одном из кресел. Он тотчас поднялся.

– Закройте дверь. Кажется, это единственный способ безопасно поговорить. Если вы хотите, чтобы я ушел…

– О нет, – сказала я. – Я как раз говорила с Клодом.

– И, судя по вашему виду, без успеха. Ну, что произошло? Я видел вас возвращавшейся со встречи с Дэвидом и заметил, что вы были… скажем так, расстроены. Я видел еще, что Дэвид выглядел так, словно побывал в драке.

– Именно. Кто-то шпионил за нами. Дэвид хотел узнать, кто это, и подвергся нападению двух мужчин. Мы не знаем, кто они. Дэвиду даже не удалось как следует их рассмотреть, да и мне тоже.

– Клод показывает свои когти, Джена.

– Я тоже так полагаю. Интересно, где все это время был Уолтер?

– Мне удалось узнать, поскольку я решил заняться расследованием. Уолтер отправился спать перед самым перерывом.

– Тогда остается Клод. Или те, кому он заплатил за эту работу.

– Похоже на то. Сообщил ли он вам свои планы относительно вас и Уолтера?

– Да, и я сказала ему, что никогда не соглашусь.

– Итак, теперь все открылось. Не знаю, опечален я или удовлетворен. Рано или поздно это должно было произойти. Что вы намерены делать?

– Не знаю. Я заявила Клоду, что уезжаю отсюда, но он подчеркнул, что я прямиком попаду туда, откуда начала, – с единственной перспективой быть объявленной нищей.

– Я никогда этого не допущу, Джена. Даже если это будет мне стоить дружбы с Клодом. Однако я не советовал бы предпринимать поспешных действий.

– Сейчас вы вторите Клоду Дункану.

– Это трезвый совет. Вспомните о своем положении и о положении Дэвида, прежде чем сделать какой-либо решительный шаг. – Он поднялся и пошлепал ладонью по губам, подавляя зевок. – Хоть и с опозданием, но хочу объявить вам, что сегодня вы были царицей бала. Никогда не слышал столько комплиментов за один вечер. И все были заслуженными. Постараюсь выскользнуть отсюда незамеченным.

– Удостоверюсь, что в коридоре никого нет, – сказала я. Открыв дверь, я выглянула. В коридоре было пусто и темно. Лаверн на цыпочках вышел из моих покоев и направился в свои комнаты. Я закрыла дверь и почувствовала, что земля поплыла у меня под ногами. Никогда в жизни я не была в таком замешательстве.

IX

Я в каком-то оцепенении готовилась ко сну, двигаясь и действуя механически, лишь в силу привычки. Я задула последнюю лампу и попыталась успокоиться. Заснуть было невозможно, ибо мой мозг работал слишком активно, чтобы дать мне расслабиться.

Я несколько минут посидела. Но сон не приходил, я ощущала себя в ловушке и была вне себя от тревоги. Я хотела вырваться отсюда, насладиться свободой, пусть и на короткое время. Едва осознавая, что делаю, я надела дорожный костюм и крепкие башмаки. Набросив на плечи плащ, я тихонько спустилась по лестнице. Отперев дверь, прикрыла ее за собой незапертой и зашагала. Я не знала, какое направление выбрать, поэтому пошла прямо вперед, прочь от имения.

Я понимала, что скоро рассветет. Темнота должна была пугать меня, но страха не было. Я ощущала лишь чувство избавления, будучи наедине с собой. И могла думать.

Клод мог сокрушить любой шанс Дэвида на успех. Я это знала. Знала также, что Дэвид пренебрежет такой угрозой, но мне следовало решить, что для него лучше. Я оценила совет Лаверна не совершать поспешных действий. Он был прав. Кроме того, я должна бы извещать Дэвида о развитии дел. И это были бы в той же степени его решения, как мои.

Я обнаружила, что иду быстро. Я была уже почти у границы собственно имения, хотя могла бы еще идти часами и по-прежнему оставаться в пределах владений Клода. Я пересекла пыльную дорогу на Новый Орлеан. Скоро опять сельские подводы и телеги поедут по ней с сельскохозяйственными продуктами, молоком и мясом на рынки большого города. Пока же было темно и очень тихо, если не считать стрекота и гудения множества ночных насекомых.

Внезапно я оказалась перед рекой. Я оглянулась. Усадьба уже не была видна. Должно быть, я прошла немалое расстояние. Я не чувствовала усталости, но понимала, что обратно идти далеко. Прежде чем пуститься в обратную дорогу, я помедлила, глядя на реку с ее мутной водой, текшей в этом месте лениво, поскольку река здесь была широкой.

В сотне с лишним миль к северу мои отец и мать лежали погребенными в останках пакетбота либо в иле, устилавшем дно этой самой реки. Трагедия так внезапно вернулась ко мне, что я закрыла лицо и разрыдалась.

Наши надежды и планы были столь велики. За какое-то мгновение все рухнуло, и теперь я оказалась в ситуации, с которой, я чувствовала, мне не справиться.

Я спустилась к речному берегу, встала на самом его краю, словно это приближало меня к двоим людям, которых я так любила. Я склонила голову в молитве за них.

Должно быть, печаль и мое состояние духа сделали меня менее наблюдательной, чем обычно. Вдруг, даже кустарник не треснул и не послышались крадущиеся шаги, меня схватили сзади, плавно и мягко приподняли и бросили с берега в воду.

Я сразу ушла под воду, увлекаемая уже промокшей одеждой и плащом. Мне удалось сбросить плащ, и я вынырнула глотнуть воздуха. Я несколько раз повернулась, пытаясь увидеть того, кто сбросил меня в воду, но все, что я увидела в темноте, – это смутную тень человека, стоявшего на берегу.

Я обнаружила, что река здесь была глубже, чем мне казалось, но по крайней мере я не увязла в иле. Я принялась плыть, пока не ощутила под ногами дно.

Что-то шлепнулось в воду рядом со мной. Следующий камень, брошенный с берега, больно ударил меня в плечо, заставив снова погрузиться в воду. Я вынырнула, крича от ужаса, и тут же еще один большой камень упал в воду в считанных дюймах от моей головы. За ним другие. Не меньше двух угодили в меня, хотя и не сильно. Я начала подумывать о том, чтобы уплыть подальше от берега, но одежда тянула меня вниз. Я решила еще раз попытаться достичь берега. Неясная тень приблизилась. Человек казался чрезвычайно высоким, просто гигантом, пока я не поняла, что он высоко над головой держит большую глыбу. Если попадет ею в меня, то либо убьет, либо, лишив сознания, отправит на дно.

Я услышала неясные голоса. Казалось, они доносились из-за моей спины. Я закричала. Человек на берегу отступил. Я слышала, как глыба, которую он держал, тяжело стукнулась о землю, и он исчез. Посмотрев налево, я увидела нечто вроде лодки с фонарем на носу, двигавшейся вниз по реке. Люди в лодке болтали. Они явно не слышали моего крика, так как их голоса оставались размеренными и спокойными, но они спасли мне жизнь. Человек, намеревавшийся убить меня, убежал как раз в тот момент, когда я была уже обречена.

Я выползла из воды и наткнулась на глыбу, такую большую, что она даже скользящим ударом, пожалуй, убила бы меня. Я опустилась на землю, чтобы прийти в себя. Тихий жгучий гнев овладел мной, придав новые силы.

Это была преднамеренная попытка убийства. Первая – у места прыжка через каменную стену – могла быть делом рук кого-то, кто ненавидит Дунканов. Я это допускала, но сегодня это сделал не фермер или обиженный слуга империи Дункана. Кто-то шел за мной сюда, сбросил меня в реку и потом пытался забить камнями до смерти.

Я не имела понятия, чьих рук это дело. Все, что я знала, это то, что каждая минута, проведенная в Дункан-Хаусе, грозит мне опасностью. По какой-то неведомой причине я должна умереть. Я больше не могла полагаться на кого бы то ни было в доме. Я не знала, кому можно доверять. Даже Аугуста, человек столь мягкий и деликатный, была слишком тесно связана с семьей. Как и Лаверн, которому я безоговорочно доверилась. Уолтер был на такое покушение вполне способен. Его отец тоже не такой человек, который бы колебался в достижении своей цели. Правда, Клод Дункан хотел видеть меня живой, чтобы я стала матерью его внука.

Я зашагала обратно к усадьбе, спотыкаясь в сумерках наступавшего рассвета. На первом этаже горели огни, и до меня доносились звуки суеты в конюшне, где кучера расположились на отдых, а теперь готовились запрягать лошадей в экипажи, чтобы отвезти по домам заночевавших гостей.

Я насквозь промокла, была покрыта слизью ила. Он затвердел на моих волосах. Я не хотела, чтобы меня заметили в таком виде, поэтому пошла кругом к заднему входу. Там я нашла Колин, усердно подметавшую служебное крыльцо. Она воззрилась на меня, держа метлу у самого пола.

– Со мной случилось несчастье, – сказала я ей. – Мне нужна помощь, чтобы стянуть с себя мокрую одежду.

– Мэм, я помогу всем, чем смогу. Теперь идемте. Пока еще никто не встал. Повариха не проснулась, но она скоро встанет.

Я поднялась по задней лестнице; Колин шла впереди, удостоверяясь, что никто еще не вышел. Она подала мне знак, и я поспешила по коридору к своим покоям. Колин закрыла и заперла дверь.

В ванной комнате она помогла мне стянуть верхнюю одежду и потом сорочку. Ничего из этого не стоило труда спасать, и мы бросили пока все в ванну.

Я полоскала волосы, пока Колин бегала вниз за горячей водой, чтобы сделать мне хотя бы неглубокую ванну. Я отмыла волосы от ила. Колин высушила их большим полотенцем, чтобы щеткой им можно было придать какую-то форму.

– Как долго ты была внизу? – спросила я.

– Наверно, полчаса до вашего прихода. Правду сказать, мэм, я проголодалась, потому что вчера вечером была так занята, что не нашла времени поесть. Вот и спустилась вниз перекусить, а потом пришлось взяться за уборку.

– Ты не видела, кто-нибудь выходил из дома?

– Нет, мэм. Я даже не слышала, чтобы кто-то ходил здесь.

– Никто не возвращался до меня?

– Ничего и об этом не знаю, мэм.

– Хочу попросить тебя о еще одной услуге, Колин. Пожалуйста, добеги до конюшни, попроси конюха запрячь кабриолет и сразу подать к фасаду, пока гости не начали разъезжаться и не проснулись домочадцы.

– Да, мэм, сию минуту. – Колин выбежала из покоев. Я быстро оделась, повязала голову шарфом, потому что волосы были еще влажными. К тому времени, как я вышла из дома, кабриолет уже ждал. Конюх помог мне влезть в него. Я сильно хлопнула поводьями и отправилась в Новый Орлеан. Впервые – одна. По дороге я несколько успокоилась и попыталась осмыслить, кто мог посягать на мою жизнь и, что не менее важно, – почему? Ответов не было. Мой полуоцепеневший рассудок не мог ни на кого указать. Я осознала, что часть пути дремала, но лошадь не сбилась с дороги, и когда Новый Орлеан действительно начал просыпаться, я достигла предместий.

Я уже знала, что Дэвид жил в одном из небольших отелей, и отправилась туда, довольно легко найдя дорогу. Я привязала лошадь, вошла в отель и спросила Дэвида. Портье сообщил, что он в столовой.

Я нашла его одного за столом в глубине ресторана. Дэвид был так поражен, что было подумал, не обознался ли. Затем вскочил и пошел навстречу.

– Что привело вас сюда в такой час, Джена? Вам наверняка пришлось выехать из Дункан-Хауса на рассвете.

– Я должна была увидеть вас. Это срочно. Мы можем здесь поговорить?

Он усадил меня и позвал официанта заказать для меня основательный завтрак, поняв, что у меня не было времени перед отъездом в город.

Крепкий новоорлеанский кофе взбодрил меня, отчасти сняв усталость. Прежде всего я рассказала о своем чудесном спасении от гибели в воде этим утром.

Дэвид был ошеломлен покушением на убийство.

– Пытался забить вас камнями, после того как сбросил в реку? Что за этим стоит? За что он вас?

– Вчера вечером я открыто не повиновалась Клоду, если это имеет какое-то значение, – сказала я.

– Расскажите мне об этом, Джена.

– Клод не советовал мне выходить за вас замуж. Он хочет иметь внуков, и мне предстоит стать их матерью.

– Уолтер? Он действительно хочет выдать вас за Уолтера?

– Мне было известно об этом прежде.

– Да, я знаю. Но звучало слишком невероятно, чтобы в это поверить.

– Клод дал понять, что если я не откажусь от намерения выйти за вас, он загубит вашу здешнюю карьеру. Вас не оставят дирижировать во Французской опере.

– Я пойду на это, – сказал Дэвид. – Пожертвую всем, но не потеряю вас.

– Что мы можем сделать, Дэвид? Это значит, что вам придется опять начинать сызнова. Искать другой город, где вы могли бы дирижировать. Есть ли у вас средства на жизнь, пока вы не найдете другую работу?

– Очень небольшие. Мои расходы на поездку сюда были оплачены, но если я не заключу контракта, наверняка не буду купаться в роскоши. Вся наличность, какую я имел, утонула с пакетботом.

– Вы видите какой-нибудь выход из этого? – спросила я.

– Да. Давайте поженимся сейчас. Мы как-нибудь проживем.

– Клод дал понять, что если я покину Дункан-Хаус, то могу оказаться в тюрьме, как нищая.

– Если вы выйдете за меня, они не смогут держать вас.

– Не знаю, Дэвид. Боюсь, что это слишком повредит вам.

– Боль от этого не идет ни в какое сравнение с той, какую вы бы причинили мне, выйдя за Уолтера.

– Я бы умерла, если бы это случилось.

– Не случится. Будьте в этом уверены. Что меня больше всего тревожит, так это покушение на вашу жизнь.

– Оно не было первым. Еще меня сбросило на землю, потому что кто-то устроил засаду для моей лошади у места прыжка через каменную стенку.

– Давайте поочередно обсуждать эти проблемы, – решил он. – И ешьте ваш бекон с яйцами, дорогая. При таких делах вам не стоит морить себя голодом. Теперь – о Лаверне Кейвете. Все, что мне известно о нем, – это то, что он какой-то торговец, не женат, живет один, богат и давнишний друг Клода.

– Он относится ко мне хорошо и с пониманием, – сказала я. – Он говорил мне, что Клод помешался на своем желании иметь внука. Как бы там ни было, ему нет никакой выгоды от моей смерти. Не вижу в чем бы мы могли его подозревать.

– Хорошо. Я тоже так думаю. Он все время поддерживал меня. А сестра миссис Дункан?

– Аугуста? Это такая милая, бесхитростная особа, Дэвид. Она не была бы способна даже замыслить дело вроде убийства.

– Вернемся на минуту к балу. Когда мы с вами встретились и я получил дубинкой по голове. Когда вы вернулись в дом, кого-нибудь не доставало?

– Лаверн был в столовой, угощал вином двух мужчин, за которыми были первые танцы со мной после перерыва. Это было сделано, чтобы дать мне достаточно времени побыть с вами. Лаверн не покидал дома. Клод тоже. Правда, Уолтер исчез. Потом мне сказали, что он пошел спать.

– Вы наверняка знаете, что он так и сделал?

– Нет, не знаю. Правда, я доверяю человеку, сказавшему, что Уолтер отправился спать.

– Лаверну?

– Да. Больше того. С трудом поверю, что у Уолтера даже достанет духу на попытку убить меня. Кроме того, у него есть весомые причины желать, чтобы я осталась жива. Не думаю, что его заботит, женится ли он на мне, но он хочет повиноваться отцу. Так в чем же цель моего убийства?

– То же самое относится к Клоду, – задумчиво сказал Дэвид. – Он тоже хочет, чтобы вы остались живы, и ему это нужно. Может ли это быть кто-то со стороны?

– Я здесь, в сущности, чужая. До вчерашнего вечера я не общалась ни с кем из посторонних. Дорогой, мы зашли в тупик.

– Есть еще Селина, миссис Клод Дункан.

Я подождала пока мне снова наполнят кофейную чашку и официант отойдет на расстояние за пределами слышимости.

– Она женщина решительная, – признала я. – И такая же безжалостная, как ее муж. Возможно, даже более. Но Селина не настолько сильна, чтобы сбросить меня в реку или поднять над головой тяжелую глыбу, которую убийца чуть не бросил в меня как раз перед тем, когда проплывал спугнувший его ял.

– Она могла заплатить кому-то, чтобы сделал это за нее. Нетрудно найти мужчину, который с готовностью совершит убийство, если ему достаточно заплатят.

– Верно. Но, с другой стороны, разве для нее не лучше, если я останусь в живых? Ведь я могу принести в дом внуков?

– Остается только один человек, – покорно сказал Дэвид. – Это Мари, жена Уолтера.

– О ней я тоже подумала, – сказала я. – Похоже, никто не знает, что, в сущности, с нею случилось. В доме даже предпочитают не говорить о ней. Из чего я могу заключить, что они настолько ей надоели, что она уехала. Клод на это вполне способен, но Селина могла превзойти его в доставлении неудобств бедной девушке.

– Что с нею случилось? Она была новоорлеанской девушкой, у нее здесь родственники. Почему она не вернулась к ним? Куда поехала, чтобы совсем исчезнуть? Даже если она была так напугана Дунканами и хотела убраться от них подальше, она могла по крайней мере написать письмо своей родне.

– Мы не знаем, написала ли, – сказала я.

– Верно. Я навещу ее родственников и узнаю.

– Она взяла с собой очень немногое или вовсе ничего, – сказала я. – Я ношу ее одежду, там много платьев и башмаков… всего. Она превосходно разбиралась в одежде и моде, так почему же не взяла какие-нибудь свои вещи, перед тем как исчезнуть?

– Исчезновение Мари вдруг оказывается важным, – сказал Дэвид. – Посмотрю, что могу сделать, чтобы ее найти. Сегодня для этого удобный день. Вечером нет спектакля. А завтра вечером – важный спектакль, и, боюсь, я должен буду провести день на репетиции. Вы останетесь помочь мне?

– Мне надо возвращаться. Сейчас Клод уже достаточно зол. Не хочу, чтобы его злость обратилась на вас.

– Вы можете вернуться к еще большей опасности, – возразил он.

– Теперь я предупреждена и намерена быть очень осторожной. Я хотела, чтобы вы знали, что происходит, особенно про требование Клода выйти за его сына.

– Но Мари жива. Он не может доказать обратного. Как же Уолтер снова женится?

– Как сказал Уолтер, его отец может это уладить.

– Без сомнения. И все же я бы не хотел, чтобы вы возвращались.

– Мое самое большое желание – остаться здесь с вами. Тогда я чувствовала бы себя в безопасности, но я кое – чем обязана им. Кроме того, убеждена, что если этой странной тайне суждено быть разгаданной, то ключ к ней находится в Дункан-Хаусе, а не в Новом Орлеане. Теперь я чувствую себя лучше. Вы предупреждены, а я готова предстать перед Дунканами. Спасибо за завтрак. Я очень постараюсь снова выбраться в город, чтобы послушать вашу музыку.

– Завтрашний вечер мог бы быть подходящим временем, – заявил он. – Я провожу вас до кабриолета.

Вернувшись в Дункан-Хаус, я прошла прямо в свои покои, на счастье, никого не встретив. Я слишком устала, чтобы заниматься чем-либо, легла в постель и заснула. Разбудила меня Колин по приказу Селины.

– Они думают, что вы заболели, – сказала она. – Они беспокоятся о вас.

– Я не больна, – ответила я. – Теперь я чувствую себя прекрасно. Я всю ночь была на ногах. Попроси, чтобы мне дали что-нибудь поесть. И спасибо тебе, Колин.

Она поспешила за едой. Я занялась своей прической, оделась и сошла вниз. Хотя была уже середина дня, место за обеденным столом было для меня сервировано.

Когда я намазывала маслом теплые булочки и пила кофе, вошел Клод и сел рядом.

– Что думает ваш молодой человек об этой ситуации? – спросил он.

Наверняка у Клода есть люди, извещающие его обо всем происходящем в Новом Орлеане, подумала я.

– Ему она не нравится, мистер Дункан.

– Да, я полагаю, не нравится. Вы пришли к какому-либо решению?

– Не знаю, что вы имеете в виду.

– Скажем, не откладывая выйти за него?

– Нет, мы об этом говорили, но никакого решения не приняли.

– Вы необыкновенная девушка, Джена. Вы могли солгать мне, но я знаю, что вы говорите правду.

– Я не лгу, мистер Дункан. Теперь я хочу задать вам вопрос и надеюсь, что вы меня не обманете. Вы знаете о ловушке, устроенной мне за каменной оградой?

– Да, конечно.

– Это ваших рук дело?

– Моих? – воскликнул он. – Я никоим образом не хочу повредить вам.

– Сегодня утром, очень рано, перед самым рассветом, я поняла, что не могу заснуть, и решила прогуляться. Это была прогулка, не обдуманная заранее. Я почти не смотрела, куда иду, и очутилась на берегу реки. Когда я там стояла, кто – то, напав на меня сзади, приподнял вверх и сбросил в воду.

– Боже мой! Кто это был?

– Не имею понятия. Это еще не все. Когда я пыталась выкарабкаться на берег, эта личность швыряла в меня камнями. Один из них сильно ушиб мне плечо. Наконец он почти бросил большую каменную глыбу, которая наверняка убила бы меня или отправила без сознания на дно реки. Плывший вниз по течению ял спугнул его, иначе, без сомнения, я была бы теперь мертва.

Говоря это, я видела, в какое волнение пришел Клод. На его лице отразились удивление и ужас, которые не могли быть поддельными. По моему мнению, он ничего об этом не знал.

– Вы думаете, это сделал я? – спросил он.

– Кто-то же сделал.

– Это не моя работа, Джена. – Приподнявшись, он придвинул свой стул ближе к моему. – Я хочу, чтобы вы вышли за моего сына и чтобы у меня появился внук. Я хочу, чтобы он был крепким и здоровым. Я хочу, чтобы вы заботились о нем, воспитали его и вырастили мужчиной. Не таким, каков мой сын, а настоящим. За это я отдал бы свою жизнь. Так стал бы я вредить вам? Убив вас, я бы уничтожил единственную хорошую возможность получить внука.

– Есть другие девушки, которые могут думать, что такая сделка выгодна, – сказала я. – Почему именно я? Я и раньше хотела спросить вас об этом.

– Все просто. Я знал ваших отца и мать. Мне известно, кто их родители. Я знаю, что вы происходите из очень хорошего рода. Хорошая кровь. Все, чего я хотел бы для матери моего внука. Разве непонятно? Никто другой не подходит.

– Мне жаль, – сказала я.

– Мне тоже. Ваш молодой человек с моей помощью мог бы далеко пойти.

– Это значит, что вы присмотрите за тем, чтобы он не получил контракта?

– Скажем, я не предложу ему помощь в получении контракта. Я не могу управлять советом директоров, который должен его утвердить.

Это, подумала я, его первая ложь. Я верила ему, когда он утверждал, что не знает о нападении на меня на речном берегу. Комитет Французской оперы сделал бы в точности так, как скажет он, или понял бы его намек, если он ничего не скажет. Я начала терять надежду.

– Завтра вечером, – сказал Клод, – во Французской опере премьера, и Дэвид Бреннан должен дирижировать оркестром. Это очень важно для него. Если он хорошо справится, я не вижу, как бы кто бы то ни было может настроить против него комитет. Не хотите ли быть моей гостьей на спектакле?

Это было неожиданно и великодушно, подумала я.

– Да, весьма охотно. Я рада, что вы меня пригласили.

– Наши дамы все еще чувствуют себя слишком усталыми после бала, чтобы ехать с нами, так что будем только вы, я и Лаверн. Я не пригласил даже Уолтера. Единственное, что доставляет ему удовольствие, это хорошая возможность поспать.

– Спасибо. Все, в чем нуждается Дэвид, – это случай показать, насколько он хорош. Теперь у него будет такой шанс. И вы станете гордиться им, мистер Дункан.

– Надеюсь. Отложим решение до тех пор, хорошо?

– Да. Да, конечно, отложим.

Он нахмурился.

– Я встревожен этими странными покушениями на вашу жизнь. Не вижу им никакого объяснения.

– Я тоже. Я озадачена столь же, сколь и вы. Насколько мне известно, моя смерть никому не принесла бы выгоды.

– Совершенно верно. Вы сказали, что ваш отец имел при себе большую сумму денег, когда пакетбот охватило пламя и он взлетел в воздух?

– Да, сэр. Все, что отец имел, было обращено в наличность, и он носил ее в специальном поясе.

– Интересно… Не могут ли эти покушения иметь какого-либо отношения ко всем этим деньгам?

– Мистер Дункан, каюта отца и матери почти примыкала к котельной палубе. Когда она взорвалась, взорвались и баррели пушечного пороха, и сами котлы. Это та самая часть судна, которая получила наибольшие повреждения. Там практически ничего не осталось.

– Тогда дело не в этом. Я хочу, чтобы вы были осторожны. Постарайтесь не гулять в одиночестве. Когда вам захочется подышать воздухом, дайте мне знать, и я или Лаверн составим вам компанию.

– Не люблю навязываться, – сказала я, – но уверена, что это не излишняя предосторожность.

– Мы придумаем что-нибудь, что устроит нас обоих, – сказал он. – Вы необыкновенно разумная девушка. А с нашими проблемами погодим.

Он ушел, оставив меня завершать трапезу, а я снова раздумывала, что же он все-таки за человек. Сначала угрожал мне тюрьмой, теперь ищет компромисса, давая мне время принять решение, и даже идет на то, чтобы позволить мне разделить успех Дэвида.

Теперь у меня не было занятий. С окончанием бала Дункан-Хаус вдруг показался очень тихим. Мне нечего было делать. Я знала, что Селина в это время долго спит. Я не имела понятия, где Лаверн, и не желала знать, где мог быть Уолтер. Итак, оставалась Аугуста, и я решила нанести ей визит, поскольку она много времени проводила в своих двухкомнатных покоях.

Она откликнулась на мой стук, приглашая войти, и я нашла ее занятой тонкой вышивкой, в очках в латунной оправе, сквозь которые она смотрела, делая изящные стежки. Увидев меня, она дотронулась до очков и рассмеялась.

– Я забываю, что ношу их, а мир на самом деле достаточно велик, чтобы я его хорошо видела, но эта работа так тонка…

– Она прекрасна, – я оценила чехол для стула, которым была занята Аугуста. – Я так и не научилась этому искусству.

– И не надо, – посоветовала она. – Тогда сохраните зрение. Вам понравился бал?

– О да. Это был чудесный прием.

– Вы были, разумеется, в центре внимания, Джена. Вы имели полный успех.

– Я рада. Благодарю вас за эти слова.

– Клод доставил вам немало хлопот, не так ли?

– Вы об этом знаете? – Я села близко к ней. Она склонилась над работой и разговаривала, делая свои крошечные стежки.

– У меня так мало занятий, и я в курсе всего, – сказала она с тихим смехом. – Как правило, я мало говорю, но знаю, что происходит. – Теперь она подняла глаза, глядя прямо на меня поверх очков, которые съехали на кончик носа. – Не позволяйте им повредить вам, дитя мое. Не поддавайтесь им. Уолтер – отвратительная пародия на мужчину. Его не выносит даже собственный отец. Бедняжка Мари проклинала день, когда вышла за него.

– Я не знала об этом, – сказала я.

– О да. Но не стоит ей слишком сочувствовать. Она, конечно, была очаровательная девушка, но она вышла за Уолтера из-за денег. Или, скорее, из-за денег его отца. Может быть, все бы обошлось, но когда она узнала, что не может иметь детей, она перестала существовать для Клода.

– Как вы думаете, Аугуста, что с нею случилось?

– О, я не знаю. Никто не знает. Она была девушка неуравновешенного склада. Подозреваю, она, устав от всего, упаковала вещички и уехала.

– Она уехала, – сказала я, – но вещички не упаковала. Все, что ей принадлежало, осталось здесь. Я это знаю, поскольку их отдали мне.

На сей раз Аугуста отложила работу и сняла очки.

– Да… Она уехала от нас неожиданно. Возможно, нашла кого-то, кто понравился ей больше Уолтера. Это дело нетрудное – Уолтер и есть Уолтер. Ленив, коварен, неисправимый лжец. Он способен быть бессердечным, даже жестоким.

– Я сообщила мистеру Дункану, что не выйду за Уолтера.

– Я и это знаю. Но вы выйдете, моя дорогая. Он вас заставит. Не знаю как, но Клод всегда находит способ. Он может быть таким же бессердечным, как его сын. Даже больше, поскольку его жестокость настигает вас множеством хитрых способов.

– Что же мне делать?

– Я бы пошла в свою комнату, собрала, что мне принадлежит или было мне отдано, велела одному из конюхов отвезти себя в Новый Орлеан и никогда сюда не вернулась.

– Я не могу так поступить.

– Знаю. Мне следовало бы сделать так годы тому назад, но я не смогла. Теперь извлекаю из своего положения, что могу. Слава небесам, я не замужем за человеком вроде Уолтера.

– Аугуста, известна ли вам причина, по которой кто-то желал бы убить меня?

– Сохрани Бог, детка, конечно же, нет. Да и кто мог бы настолько вас не любить?

– Боюсь, есть причины покрупнее, чем простая нелюбовь, – сказала я. – Может статься, я знаю нечто, значения чего до сих пор не понимаю. Или стою у кого-то на дороге. Мне неизвестна причина. Знаю только, что дважды меня едва не убили. Вот почему я спросила о Мари. Интересно, не имеет ли она к этому отношения.

Глаза у Аугусты удивленно расширились.

– Но ее даже нет здесь.

– Не имею в виду, что Мари лично два раза покушалась на мою жизнь, но ее присутствие здесь до моего появления, ее исчезновение – возможно, то или другое является причиной опасности, которая, кажется, надвигается на меня.

– Не вижу, каким образом, – сказала Аугуста. – Ведь… она… она… исчезла. Разумеется, по своей воле.

– Пытался ли кто-нибудь отыскать ее? Я имею в виду – действительно найти?

– Мы думали, что она вернется, Джена. Откровенно говоря, мы искренне в это верили, и когда миновали недели, стало уже безразлично. Если откровенно, мы были рады избавиться от нее. Она всех нас раздражала.

– Но ведь хоть кто-нибудь должен был попытаться ее найти?

– О, наверно, ее родители пытались. Они живут в Новом Орлеане. Они приезжали сюда и пробовали вытянуть из Клода деньги, говоря, что Уолтер виноват в ее бегстве. Излишне говорить, что они не получили ни пени, да и не заслуживали денег.

– Был ли Уолтер вполне заинтересован в поисках Мари?

– О, он поплакался об этом. Полагаю, его опечалил ее отъезд. Возможно, его гордость была уязвлена, но скоро он позабыл о жене.

– Хочу, чтобы она вернулась, – сказала я. – Это решило бы проблему для нас с Дэвидом.

– Если бы она вернулась, то, думаю, Клод заплатил бы ей, чтобы снова уехала. Он уже предпринял первые шаги к официальному объявлению ее мертвой. Это потребует некоторых усилий, так как согласно закону должно пройти семь лет, а она исчезла… дайте-ка вспомнить… да, я скажу… это было год тому назад. Целый год. А кажется, будто вчера.

Я грустно покачала головой. Прошел всего год, а теперь ее хотят объявить мертвой. В Новом Орлеане деньги и власть могут почти все. Аугуста снова занялась шитьем, и я, оставив ее, пошла вниз. Я не находила себе места. Заточение в доме мне наскучило. Я хотела выйти на воздух, по крайней мере для краткой прогулки. Я знала, что это могло быть опасным, поэтому поискала Лаверна или Клода, но ни того, ни другого найти не смогла.

Одетта, осматривавшая заново обставленную гостиную, не обратила на меня внимания, когда я вошла. Я не имела намерения позволять ей подобным молчанием унижать меня.

– Вы видели мистера Дункана или мистера Кейвета? – спросила я.

– Оба уехали в поле. Не вернутся до заката солнца.

Я сказала «спасибо» и отвернулась, но, поразмыслив, снова обратилась к ней.

– Одетта, вы едва вежливы со мной с тех пор как я здесь появилась. Я не причиняла вам намеренно никакого зла, не относилась к вам с пренебрежением. Почему же вы так меня не любите?

– Лучше бы вы сразу уехали. Как сделала та, другая.

– Мари? Что вы знаете о ее исчезновении?

Одетта тщательно свернула тряпку, которую неизменно носила с собой. Подняв метелку из перьев для смахивания пыли, она хлопнула ею по одному из стоявших рядом стульев.

– Ничего не знаю о том, куда она поехала. Это не мое дело.

– Вы думаете, она жива? – спросила я.

Одетта побледнела, а тонкие губы стали еще тоньше.

– Почему это вы такое говорите, а? Какое вы имеете право так говорить?

– Полное право, должна вам сказать. – Я внезапно начала понимать, что кроется за ее ненавистью ко мне. Это была лишь догадка, но ее стоило развить. – Может быть, это дело рук Уолтера…

– Придержите ваш язычок! – почти выкрикнула она. – Уолтер к ее бегству не имел никакого отношения. И нечего вам его обвинять. Она обычно звала его дураком. Однажды я ударила ее за это, и она сама знала, что я правильно сделала, поколотив ее, ведь не пошла же жаловаться мистеру Дункану. Нет, мисс, она получила это по заслугам, а теперь вы… вы приходите и говорите, что ее убил Уолтер…

– Итак, вы думаете, что Мари мертва? – настаивала я.

– Я никогда этого не говорила. Не знаю, жива она или мертва. Я только рада, что ее нет здесь и она перестала дразнить бедного Уолтера, словно он девятилетний ребенок. Я ее ненавидела. Не огорчусь, если ее никогда не найдут.

– Значит вы оберегаете Уолтера, – сказала я. Моя догадка оказалась верной. – Одетта, я не желаю вреда Уолтеру. Я его не обзывала, не насмехалась, даже если бы и стоило после шуточек, которые он со мной сыграл. Единственное, что я знаю, – это то, что не выйду за него замуж, как, по-видимому, того желает мистер Дункан.

– Уолтер не хочет вас. Он мне это сказал. Я знаю, чего он хочет, и это не вы, моя изысканная мисс. Самое лучшее, что вы можете сделать, – это уехать.

– Если бы все было так просто, – сказала я.

– Вам не следовало обращаться к мистеру Дункану за помощью.

– Одетта, я не знала этого человека. Я потеряла родителей и все, что у нас было. Власти хотели знать, есть ли у меня какие-то друзья или родственники, и я ответила правдиво. Вы ведь не пожелали бы, чтобы я солгала на этот счет?

– Это лучшее, что вы могли бы сделать – самое лучшее для всех нас. Для Уолтера, для вас и остальных.

– Всего доброго, Одетта, – сказала я.

Я вопреки желанию Клода вышла из дома, но была зла и несколько озадачена. Я хотела поразмыслить, побыв одна. Прогулка по имению могла бы дать мне возможность попробовать разрешить новую проблему. Осознавая, что там меня может подстерегать опасность, я настроилась не удаляться от дома, а держаться возможно ближе к нему и жилищам работников. Когда вокруг народ, опасность нападения меньше. Близ жилья работников были десятки людей. Много женщин и детей. Я часто слышала шумные детские игры.

Я ступила на пыльную дорогу между жилищами. Вдруг шум затих. Дети уставились на меня, женщины метнулись внутрь домиков. Одна маленькая девочка, коричневая, как орех, робко приблизилась ко мне. Я протянула к ней руки. Она с коротким счастливым криком побежала ко мне. Прежде чем усадить, я крепко ее обняла.

– Ты очень милая девчушка, – сказала я. – Рада, что ты меня не боишься.

– Мама говорит, что когда приходят люди из большого дома, нам следует убираться с дороги, – ответила она.

– Вот и нет. То, что мы живем в большом доме, вовсе не означает, что мы не любим детей. Кто вам это сказал?

Этот вопрос я задала громко, так как знала, что матери прислушиваются. Около дюжины их показалось из домиков. Большинство других, как я потом узнала, были на полевых работах. Стройная привлекательная женщина, заявившая свои права на маленькую девочку, положив руку ей на плечо, изобразила робкую улыбку.

– Приятно, что вы пришли, мэм.

– Мне следовало бы прийти гораздо раньше, – сказала я. – Отныне я буду это делать. Возможно, смогу научить детей новым играм… что-нибудь делать. Для меня тоже будет занятие.

– Пожалуйста, в любое время, мэм.

– Вам было приказано сторониться нас? – спросила я.

– Нет, мэм. С нами обращаются прекрасно.

– Тогда почему дети убегают и почему вы не остались снаружи, чтобы поздороваться со мной?

– Это из-за другой. Она нас не любила.

– Другая? Вы имеете в виду женщину, которая была замужем за Уолтером и которая исчезла?

– Да, мэм. Ее. Она обычно приходила с криком, что слишком шумно. По-моему, ей не нравились дети. Вам, я вижу, нравятся, мэм.

– Я их люблю, – согласилась я. – Видно, что обо всех них очень хорошо заботятся. Я с удовольствием буду навещать их. – Вот она я – рассуждаю о будущем, а сама лишь хочу поскорее убраться отсюда. Но я надеялась, что наступит время, когда я смогу приходить сюда и развлекаться с детьми. К нам присоединились другие матери, и мы некоторое время весело беседовали и болтали. Я покидала их в гораздо лучшем расположении духа. Я задумала поискать каких-нибудь игрушек. Если найти не удастся, то, возможно, мы сами сможем какие-нибудь смастерить.

Я шла вдоль длинного ряда домиков. Я чувствовала себя здесь в полной безопасности, ведь вокруг было так много людей. В конце улицы я увидела на некотором отдалении рощу высоких, видавших виды дубов. Это был участок с деревьями посреди обработанной земли. Я подумала, что в этом должен быть какой-то смысл, и, пройдя туда, обнаружила, что нахожусь посреди кладбища.

Я знала, что все захоронения были в склепах, так как влага под почвой не позволяла хоронить обычным способом. Я уже видела в Новом Орлеане несколько подобных могил над землей. Некоторые были очень сложной конструкции, другие совсем простыми, но они создавали впечатление целых городов.

Это кладбище было небольшим, и я поняла, что оно семейное и, возможно, работников плантации. Было четыре больших склепа, украшенных фигурами ангелов, цементные двери были закрыты и ограждены железными решетками филигранной работы.

Была также длинная стена в сотах из открытых ниш вперемежку с закрытыми. Каждый замурованный склеп имел пластину с выгравированным именем покойного, датами рождения и смерти. Мне было интересно, в скольких склепах похоронены бывшие рабы.

Я осмотрела большие склепы. Дунканы жили здесь издавна, так как каждый склеп содержал по несколько гробниц. Некоторые были датированы пятьдесят лет тому назад. Я могла понять, почему Клод Дункан хотел продолжить свой род, но он продолжится не моими детьми.

XI

Я покинула кладбище, обогнула дальний конец ряда домиков и вошла на широкое поле с коротко скошенной сочной травой. Здесь я чувствовала себя в полной безопасности, так как никто не мог бы тут лежать, поджидая меня, и потом выскочить, нападая. Мягкая трава пружинила под ногами, и я казалась окруженной мирной тишиной.

Мысли мои вернулись к чудесным дням в Сент-Луисе, исполненным радости и ожиданием многообещающего будущего. А потом жажда славы одного капитана парохода и беспечность его команды изменили все.

Случись это до моей встречи с Дэвидом, я была бы теперь совершенно одинока. Он дал мне жизненные силы вынести скорбь утраты и затем встретить лицом к лицу эту странную, неожиданную опасность, которая мне угрожает. Обширное открытое пространство было с трех сторон ограничено лесом, порой густым, а в других местах редким. Дальше был участок пастбища, где я каталась верхом с Уолтером. И я не встревожилась, увидев всадника, показавшегося на одной из верховых троп. Уолтер обычно сутулился в седле, и его легко было узнать. Он не нравился мне из-за своих бессмысленных выходок, порой просто опасных, но никакой иной угрозы от него не исходило, поскольку он хотел жениться на мне и, стало быть, скорее должен был оберегать меня, чем вредить.

Он ехал спокойно, пока не достиг примерно середины открытого пространства. Тут он издал дикарский вопль, пришпорил лошадь и помчался ко мне со всей скоростью, на какую был способен жеребец.

Я полагала, что Уолтер красуется. Я остановилась и ждала его, думая, что он когда-нибудь сломает себе шею. Он не останавливался! Я вдруг осознала, что он не замедлял ход и не сворачивал, чтобы проехать мимо меня. Он всячески старался действительно меня сбить.

Я отскочила в сторону, и как раз вовремя. Уолтер сдержал лошадь, быстро повернул ее и снова поехал ко мне. Я снова изо всех сил побежала, а когда очень близко позади себя услышала топот копыт, отвернула в сторону. Всякий раз, когда жеребец проскакивал мимо меня, Уолтер его осаживал, поворачивал, поднимая на дыбы, и вновь устремлялся за мной.

Я старалась двигаться по прямой к густому лесу, окаймлявшему открытое пространство. Лишь там я была бы в относительной безопасности, но мои шансы достичь леса казались слабыми. У меня не было времени задуматься, почему Уолтер так старался убить меня, я знала только, это было именно так, и моя жизнь зависела от того, сумею ли я увернуться от его лошади.

Я снова отвернула, так что лошадь едва не опрокинула меня. Теперь я уже приблизилась к лесу, и во мне затеплилась надежда на спасение. Отсюда я уже не могла позволить себе уворачиваться, я должна была бежать прямиком к лесу. Значит, надо было собрать все остатки сил. И я заставила себя бежать быстрее. Уолтер, повернув лошадь, хлестал ее плеткой, чтобы она ускорила бег и догнала меня.

Я подумала, что успеваю достичь леса, и в мозгу была безумная надежда на то, что если мне это удастся, Уолтер не сумеет вовремя удержать лошадь и врежется в гущу леса. Я отважилась оглянуться, чтобы посмотреть, далеко ли он. Нога обо что-то споткнулась, должно быть, о камень. Какая разница, обо что, ведь в результате я упала головой вперед и скользнула по траве, движимая сумасшедшей скоростью бега.

Я попыталась подняться. Бесполезно. Всадник и лошадь были почти надо мной. Сейчас я буду убита. У меня не оставалось ни одного шанса выжить. Лошадь за полминуты затопчет меня насмерть.

Я видела покрытую пеной морду животного, видела дикие покрасневшие глаза, видела, как поднялись его передние ноги, когда оно встало на дыбы, – и потом копыта опустились, но в ярде от меня, припавшей к земле. Уолтер перегнулся через седло и смеялся, пока слезы не покатились по его лицу.

Я быстро поднялась и, не очень стараясь сохранить достоинство, шагнула, чтобы встать рядом с дрожавшей лошадью.

– Я расскажу об этом вашему отцу, – сказала я. – Вы, без сомнения, ненормальны.

Смех прекратился, и Уолтер наклонился, холодно и напряженно говоря мне:

– Пакуйте ваши вещи и убирайтесь отсюда. Мы не хотели вас здесь видеть. Уезжайте и не возвращайтесь. Если этого не сделаете, в следующий раз я вас действительно затопчу.

Я отступила на два маленьких шага, испуганная злобой в его голосе.

– Почему, – спросила я. – Скажите мне почему?

– Вы просто уезжаете, вот и все.

– Ваш отец говорит, что я должна выйти за вас. Что на это скажете?

– Я этого не хочу. Не хочу жениться на вас. Вот почему вам надо уехать, пока папа нас еще не поженил. Все, чего я хочу от людей, это чтобы оставили меня в покое. Это все, чего я хочу, – остаться один.

Я сказала:

– Уолтер, слезьте с лошади, если намерены продолжить со мной разговор.

– Не желаю больше разговаривать.

– Нет, желаете. Потому что мне известна причина, по которой вы хотите избавиться от меня.

Он выпрыгнул из седла и подошел, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Да? Вы знаете причину?

– Вы по-прежнему любите Мари, – ответила я.

– Кто вам это сказал? – почти выкрикнул он, так как внезапная ярость лишила его самообладания. Я испугалась, что он придет в неистовство. Надо было умиротворить его. Этот человек был непредсказуем, а, следовательно, опасен.

– Правильно, что вы должны любить ее, – сказала я. – Я на вашей стороне.

Его ярость исчезла так же быстро, как и возникла.

– Правда, Джена?

– Вы бы не женились на ней, если бы не любили. А она не вышла бы за вас, если бы не знала, что вы будете заботиться о ней и любить.

– Никто другой никогда не понимал…

– Вы не хотели, чтобы она уехала.

– Но она покинула меня. Она сказала, что не может со мной жить.

– Вы уверены, что она сказала именно так? – спросила я, по-прежнему стараясь смягчить и успокоить его. – Может быть, она сказала вам, что не может больше жить здесь?

– Не знаю. Я думал, она имела в виду меня. – Он утратил уверенность и стал лучше управляем.

– Уолтер, когда ваш отец решил, что Мари виновата в том, что не может быть потенциальной матерью его внука, он больше не хотел, чтобы она здесь жила и ясно по этому поводу выразился. Это от него она убежала, а не от вас.

– Вы так думаете? Честно? – спросил он, прося об утвердительном ответе.

– Кажется совсем ясным, что это именно так. Перед тем как уехать она еще что-нибудь сказала?

– Нет, ничего.

– Вы знали, что она уезжает?

– Нет. Я бы постарался ее удержать.

– Она просто ушла? Сама по себе?

– Не знаю. Меня здесь не было. Папа отправил меня по делу в свою контору. Я отсутствовал всю вторую половину дня, а когда вернулся, ее уже не было. Я тогда этого даже не знал. До тех пор, пока не пошел спать и не стал ее искать. Обыскал весь дом… Ее не было.

– Она не оставила никакого письма, ни записки?

– Ничего. Просто ушла.

– Она взяла что-нибудь с собой? Деньги, драгоценности, одежду?

– Она просто открыла дверь и вышла. Именно так я себе это представлял.

– И больше вы ни слова от нее не слышали?

– Никогда.

– Уолтер, вы не пытались найти ее? Не разыскивали, не задавали вопросов, не говорили с родственниками?

– Ее родственники не пожелали впустить меня в дом. Они сказали, что это я виноват. Я осмотрел всю плантацию. Думал, вдруг с ней произошел несчастный случай. Я никого не просил помочь мне, потому что мне было стыдно. Когда женщина покидает мужа, это всегда его вина, а не ее.

– Значит, стараясь сделать так, чтобы моя лошадь меня сбросила, сухая ветвь дерева на месте прыжка, дикая гонка в тот день, когда мы ехали в город в оперу… все это затем, чтобы я испугалась и уехала. Не так ли?

– Да… Только без ветви у каменной стенки. Я не клал ее туда. Вы не можете сказать, что это сделал я.

– Хорошо. Верю вам на слово. Остальное было для того, чтобы устранить меня, чтобы я не смогла выйти за вас – после того, как ваш отец сказал, что намерен добиться официального объявления Мари умершей.

– Да. Я просил его не делать этого. Я хотел, чтобы он повременил. Мари вернется. Знаю, что вернется. Она не ненавидит меня. Если бы она захотела вернуться, я бы предложил жить с нею в городе, а не здесь, на плантации. Я бы пошел работать и не имел бы ничего общего с отцом. Я его ненавижу. Маму я тоже ненавижу, потому что она хочет того же, что делает папа. Кого беспокоит продолжение фамилии Дунканов? Не меня. Что до меня, она может умереть со мной, и Бог с ней.

– Известна ли вам какая-нибудь причина, по которой кому-то была бы выгодна моя смерть? – спросила я.

– Я не хотел убить вас, – поспешно сказал он. – Клянусь, не хотел. Мог бы, но не настолько вас ненавижу. Если бы вы просто уехали…

– Я не спрашивала, пытались ли вы убить меня. Я имела в виду, есть ли кто-то еще, кто мог бы желать моей смерти?

Он тяжело покачал головой из стороны в сторону.

– Не знаю. Какой прок от вашего убийства?

– Хотела бы я знать, Уолтер.

– Вы намерены сообщить папе о моем поступке? – Теперь в его голосе был оттенок беспокойства.

– Нет, если пообещаете мне никогда больше не повторять подобного.

– Обещаю. Это была глупость. Я делаю много глупостей, но я не хочу навредить вам. Никогда!

– Тогда я ничего не скажу. Но нам надо договориться об одной вещи. Вы не женитесь на мне, а я никогда не выйду за вас.

– Торжественно это подтверждаю. Ведь я хочу, чтобы вернулась Мари. Как вы думаете, Джена, она вернется?

– Не знаю. Я ее не знала, но говорят, она была очень красива.

Он закрыл глаза, словно пытаясь вызвать в памяти ее образ.

– Да, это так. О, она была так красива, что дыхание перехватывало. Никогда не думал, что она выйдет за меня. Но она вышла. Это говорит о том, что она, наверно, любила меня.

– Конечно, любила. – Про себя я удивлялась, как человек с репутацией волокиты и игрока может быть столь наивным. Мне подумалось, что эта его репутация мошенника построена на песке. Действительно, Уолтер медленно мыслил и действовал. Его репутация азартного игрока основывалась, должно быть, на том, что он неизменно проигрывал. Его истинная натура и ум были едва скрыты под тонким покровом искушенности, которую он каким-то образом приобрел. Не бояться нужно было этого человека, а испытывать к нему сочувствие.

– Я ничего не скажу с том, что вы пытались напугать меня, – еще раз пообещала я.

Он кивнул, снова вскочил в седло и уехал. Все еще дрожа, я направилась к усадьбе, теперь уверенная в том, что для меня небезопасно выходить из дома. Я чувствовала наверняка, что все остальное случившееся со мной – не дело рук Уолтера. Но тогда чьих же?

Я осознала, что единственный способ положить конец настояниям Клода Дункана относительно сохранения рода Дунканов – это вернуть Мари. Клоду было бы гораздо труднее добиться развода, чем официального признания смерти. Уолтер не повинуется ему, если речь пойдет о разводе, и, возможно, Клод это знал или понимал.

Остаток дня был спокойным и скучным. Одетта держалась от меня стороной. Намеренно или нет, я не знала. Аугуста, по всей видимости, все еще была занята своей работой, а Селина – поскольку я ни разу не видела ее за весь день – должно быть решила провести его в постели, как это иногда делала.

Клод и Лаверн оба были в новоорлеанской конторе плантации, так что я была предоставлена сама себе. Некоторое время я провела за чтением, также за изучением имущества, оставленного Мари, ища возможный ключ к разгадке ее исчезновения. Я не нашла ничего. Меня поддерживали мысли о том, что завтра вечером мне предстоит быть в театре и увидеть Дэвида, дирижирующим на премьере новой оперы. Я знала, что он несколько дней репетировал, и молилась, чтобы он раз и навсегда проявил себя и получил контракт, которого желал.

Назавтра я была еще счастливее, так как теперь уже скоро должна была увидеть Дэвида. Планы Клода не изменились. Он, я и Лаверн намеревались ехать в театр. Селина для этого не совсем хорошо себя чувствовала, а Аугуста без объяснения причин просто сообщила, что предпочла бы остаться дома.

Ранним утром Клод решил ехать в город, а мы с Лаверном должны были встретиться с ним в отеле за ужином, прежде чем отправиться в оперу. В середине дня я была готова и нетерпеливо ждала, пока оденется Лаверн. Наконец мы в одном из экипажей пустились в путь.

Я всегда полагала, что могу доверять Лаверну. Ничто из того, что я по секрету ему сообщала, пока не достигало ушей Клода. Чем больше я размышляла о странном поведении Уолтера и о причинах, которые его к этому побуждали, тем больше меня все это занимало. Мне хотелось услышать еще чье-то мнение, мнение человека, не связанного кровными узами с семьей Дунканов.

Лаверн выслушал меня. Я рассказала ему, как Уолтер старался запугать меня, чтобы я уехала, и о варварской попытке убить меня, затоптав лошадью.

– В Уолтере, – сказал Лаверн, – сидят, как часто кажется, два разных человека. Я видел его за карточной игрой, выказывавшим немалую смелость при блефовании и более здравые суждения о картах и людях, чем вы могли бы в нем предположить. Он также обычно ищет женского общества, и если дамы надо добиваться, уговаривать, то тем лучше. В такие моменты он может быть обходительным и истинным джентльменом. С другой стороны, ему нравятся глупые штучки вроде тех, какие он выкидывал с вами. Я видел его дурным настолько, чтобы быть в состоянии убить кого-либо, и кротким настолько, чтобы стоять на коленях. Не знаю, что с ним делать. Своего отца он тоже ставит в тупик.

– Которая же его часть преобладает и управляет его тайными помыслами? – спросила я.

– Откуда мне знать? Из того, что он говорил, я сомневаюсь в одном. Он утверждает, что любил Мари и хочет ее вернуть. Это ложь. Он ненавидел ее за то, что она пилила его, постоянно напоминала о том, что он ее не обеспечивает, оставляя это на отца. Когда Клод поскупился на деньги для нее, она как никогда резко набросилась на Уолтера и приказала добыть ей еще денег. Что, как она знала, было невозможно, если только Уолтер не начнет работать, – а такой участи он боялся, как смерти.

– Она убежала, потому что ненавидела больше всех Уолтера? Или еще больше его отца?

– Она страстно ненавидела Клода, так как он, узнав, что она не даст ему внуков, едва замечал ее. Уолтер, с другой стороны, терпел ее придирки, полагая, что она может претендовать на большее, чем желал предоставить ей Клод. Скажем так, она не любила ни того, ни другого.

Я помолчала, удовлетворись раздумьями о только что рассказанном Лаверном и смотря на меньшие плантации, мимо которых мы проезжали, время от времени помахивая работникам и держа перчатки у носа, чтобы вдыхать поменьше красной пыли, облаком поднимавшейся всякий раз, как копыто лошади ударяло о дорогу.

– Думаете ли вы, что мистер Дункан будет каким-то образом принуждать меня к замужеству с Уолтером? – спросила я.

– Боюсь, что так, моя дорогая.

– Не думаю, что ему это удастся при всех его деньгах и могуществе. Он не может заставить нас с Дэвидом разлюбить друг друга.

– Совершенно верно, – признал Лаверн, – но он способен даже на этом нажить капитал. Он расчетливый человек, который привык находить лазейки, дающие ему перевес во всех делах. Я видел его загнанным в угол врагами, без единого шанса выскользнуть. Во всяком случае, так казалось. Но он благодаря своему уму всегда выпутывался. Ни при каких обстоятельствах не смотрите на него как на человека уязвимого.

Лекция Лаверна была хорошо усвоена, но привела меня в большое уныние. Мне хотелось устроить так, чтобы увидеться с Дэвидом до спектакля, однако это было невозможно. Мы успеем только встретиться с Клодом, поужинать и вовремя приехать в театр.

Клод заказал столик, и главный официант в высшей степени почтительно провел нас к нему. Клод пришел спустя пятнадцать минут с видом человека, которого торопят деловые обязательства.

– Итак, – сказал он, – предстоит великий вечер. Все уверены, что он будет достоин памяти, ибо рождается новая опера и Новый Орлеан благодаря этому получает лучшее место на карте.

– Вы видели Дэвида, – спросила я.

– О, да, с полчаса тому назад. Прослушал часть увертюры. Она хороша. Дэвид сегодня вечером заслужит свой контракт, и, вероятно, если он попросит, – Клод медленно подмигнул мне, – его жалованье может оказаться даже большим, чем ему уже предложено.

– Буду откровенен, Клод, – сказал Лаверн. – Вы продолжаете настаивать на том, чтобы Джена вышла за Уолтера, хотя знаете, что она любит Дэвида. И вы помогаете Дэвиду занять теперь положение, при котором он легко сможет жениться на ней. Похоже, что ваши намерения противоречат вашим действиям.

– Возможно, – весело ответил Клод. Он пил свой виски как человек, которому необходимо поднять свой дух. – Я стараюсь быть честным. В этом случае я не веду дела против Дэвида за то, что он любит Джену. Однажды они даже могут найти себя способными пожениться.

– Как вы можете говорить такое? – с негодованием спросила я.

– О да, вы с Дэвидом когда-нибудь сможете пожениться. Но не прежде, чем вы дадите мне внука – предпочтительно мальчика. Я удовольствуюсь даже внучкой, хотя это было бы некоторым разочарованием.

Лаверн издал короткий резкий смешок.

– Зачем? Если вы возьмете в свои руки ее воспитание, как вы, несомненно, и сделаете, вы вырастите ее по своему образу и подобию и сделаете больше мужчиной, чем женщиной. Иногда, Клод, вы мне не нравитесь. Сейчас именно такой случай.

– Видите ли, – Клод громко рассмеялся и велел принести еще напитков, – я позволяю моим друзьям говорить все, что им заблагорассудится. Мне нравятся люди, откровенные со мной, но им тоже придется терпеть мои слова. Лаверн, к примеру, никогда не был женат. Он был кавалером очень многих приятных девушек и женщин, но до сей поры, я думаю, мысль о женитьбе даже не приходила ему в голову. Пока он не встретил вас, моя дорогая Джена. Но он знает, насколько вы недоступны. Я настаиваю на вашем замужестве с моим сыном, вы настаиваете на замужестве с Дэвидом, и, стало быть, бедный Лаверн остается третьим лишним. Ну как, я прав?

Он адресовал вопрос Лаверну, лицо которого сначала порозовело от смущения, а теперь запылало гневом, угрожавшем победить его здравомыслие. Он, кажется, успел вовремя одуматься, потому что взял себя в руки и допил стакан.

– Мой дорогой Клод, – сказал он. – Что мне следовало бы сейчас сделать, так это дать вам пощечину и прислать к вам секундантов. Однако принимая во внимание нашу старую дружбу и то, что ни один из нас не знает, за какой конец держать рапиру, и мы печально известны как скверные стрелки, то на дуэли могли бы причинить вред друг другу. Следовательно, я пропускаю мимо ушей сказанное вами и просто называю вас сумасшедшим.

Клод, как я и предполагала, откликнулся взрывом громкого смеха. Комментарий Лаверна заставил рассмеяться и меня, и сам Лаверн радостно присоединился к общему веселью. Но это было нечто такое, чего я прежде не осознавала. Раньше я смотрела на Лаверна как на человека, который может занять место папы, а не как на возможного поклонника… человека, который может видеть в Дэвиде соперника.

XII

Очереди за билетами исчезли к тому времени, как мы подъехали к Французской опере, но там все еще толпились люди в ожидании, когда их впустят внутрь, а тротуар был занят танцорами, певцами и бродячими музыкантами, старавшимися заработать по несколько пикаджунов.

Для нас быстро расчистили дорогу, мы прошли через переполненное фойе и были препровождены в ложу Клода. Оркестр уже начал настраиваться, и спустя десять минут после того, как нас усадили, театр начал постепенно погружаться в темноту.

Появился Дэвид, приветствуемый громкими непрерывными аплодисментами, – его слава в Новом Орлеане была уже велика. Он поднял свою палочку и, бросив через плечо взгляд на меня, склонил в коротком поклоне голову, потом палочка опустилась, и началась музыка.

Прошла, должно быть, треть увертюры, когда из секции язычковых инструментов донеслась фальшивая нота. Она была столь пронзительной, что испортила весь лад арии. Фальшь быстро подхватили литавры, тем, что как бы пришли в полное замешательство, и вот уже палочка Дэвида пыталась управлять совершенно расстроенным оркестром. Из публики донеслись сердитые возгласы и шиканье. Дэвид отчаянно пытался обрести управление оркестром, но уже все смешалось. Некоторые музыканты перестали играть и лихорадочно листали ноты, разыскивая, в каком они месте. Другие продолжали играть, но либо выбились из ключа, либо слишком нервничали, чтобы играть хорошо.

Громко прозвучал взрыв, и на сцене поднялся клуб дыма. Я увидела, как какой-то предмет пронесся с третьего яруса и тоже взорвался. Новые взрывы раздавались один за другим. Шиканье и сердитые выкрики звучали все громче.

– Петарды, – сурово сказал Лаверн. – Они швыряют петарды в знак неодобрения.

– Что случилось? – в ужасе спросил Клод. – На репетициях они играли так хорошо…

Мне пришлось кричать, чтобы быть услышанной в этом шуме.

– Вы уверены, что не знаете, что случилось, мистер Дункан?

– Что? – Он наклонил голову. – Не слышу вас. Глупцы! Проклятые идиоты! Дайте же человеку… – Он встал и покричал, прося внимания, но никто этого даже не заметил.

Лаверн близко поднес губы к моему уху.

– Я слышал, что вы сказали. Я подумал о том же.

– Пожалуйста, выведите меня отсюда, – взмолилась я. Оркестр поспешно покидал яму, уклоняясь от петард, которые теперь рвались посреди музыкантов. Шиканье и вопли были еще громче. Когда Лаверн и я повернулись, чтобы выйти из ложи, я увидела Дэвида, уходившего за оркестром, а яма была пуста.

Публика теперь осознала, что оперы не будет, и еще более обезумела. Люди принялись рвать сиденья, срывать драпировку, хлынули к сцене. Клод все еще призывал публику к спокойствию и терпению, но с тем же успехом. Мы с Лаверном поспешно выходили, пока толпа не повалила из театра. В ее теперешнем опасном настроении неистовство обязательно выплеснется на улицу.

Лаверн торопливо увел меня от театра, и мы наконец остановились, едва переводя дух, кварталах в четырех от него.

Французская опера еще никогда не видела такого вечера и вряд ли увидит в будущем. Одни хотели, чтобы представление возобновилось, другие шумно требовали назад свои деньги, третьи вопили, требуя скальпа дирижера.

– Контракт Дэвида и его удача только что пропали, – грустно сказал Лаверн. – Ему уже никогда не позволят войти в театр. Нам остается лишь надеяться, что его не вываляют в дегте и перьях и не вывезут из города. Нанести оскорбление опере – это в Новом Орлеане тяжкое преступление.

– Даже если все эти неприятности были хладнокровно подстроены? – гневно спросила я. – Это сделал Клод.

– Видите ли, – в голосе Лаверна вдруг зазвучало сомнение, – он ценитель оперы… Один из самых глубоких. Трудно поверить, что он это организовал…

– Публика, посещающая оперу, приходит, вооруженная петардами? Их было брошено штук пятьдесят. Все это было организовано. Одному оркестранту заплатили за фальшивую ноту, другим за то, что поддержат его и расстроят весь оркестр, пока все не запутаются настолько, что играть станет невозможно. Это не случайно произошло, а было рассчитано.

– Джена, не торопитесь с выводами…

– Как это вышло, что сегодня только я была приглашена в оперу, больше никто? Или их предупредили, что лучше остаться дома? Вы когда-нибудь видели, чтобы Селина пропустила премьеру? Или Аугуста? Все было подготовлено к тому, чтобы погубить Дэвида и сделать меня свидетельницей его гибели, чтобы я должным образом смягчилась для принятия требований Клода.

– Я знаю. Знаю, что это выглядит очень дурно, – сказал Лаверн. – Но мне все еще трудно убедить себя в том, что и Клод может быть за это ответствен.

– Но кто же тогда? Уж не вы ли?

– Нет, клянусь, я был так же удивлен и поражен, как и вы. Это постыдно. Это ужасный способ пресечь карьеру молодого музыканта.

– Особенно если сам он ни в чем не повинен. Вы не хуже меня знаете, что если бы репетиции не прошли отлично, Дэвид настоял бы на отсрочке премьеры. Он был готов, оркестр тоже, но кто-то все разрушил. Дэвид не виноват в случившемся.

– Может быть, Клоду что-то стало известно…

– Пожалуйста, – сказала я, – отвезите меня домой. Я не хочу видеть Клода. Не хочу слушать его ложь и возражения. Все, чего я хочу, это собрать кое-какие вещи и покинуть плантацию Дунканов. Я хочу уехать к Дэвиду. Теперь я нужна ему.

– Все, что хотите, – сказал Лаверн. – Мы найдем экипаж и сразу отправимся.

В экипаже, по обе стороны которого были установлены масляные лампы, горевшие желтым светом, мы с Лаверном в темноте отправились в обратный путь на плантацию.

– Теперь вы вернетесь к Дэвиду? – спросил Лаверн, когда мы выехали из города и двигались по пустынной темной дороге к усадьбе.

– Да, как можно скорее.

– Вам нелегко будет уехать, когда Клод вернется домой. Я должен вас об этом предупредить.

– Я не уеду, не сообщив ему о своих намерениях. Если он попробует удержать меня, я найду способ вырваться. Если он оставит меня в трудном положении, в котором я находилась, когда он меня нашел, сделаю все возможное, чтобы справиться и с этим, на сей раз при помощи Дэвида. Они не смогут арестовать меня как бездомную бродяжку.

Лаверн помолчал, потом взглянул на меня.

– Есть одна возможность. Одна-единственная и небольшая, но есть. Я в этом уверен.

– Возможность чего? – без воодушевления спросила я. Я не видела никакой надежды ни для Дэвида, ни для себя.

– Каждый человек имеет право на второй шанс. Клод известен тем, что в это не верит, но большинство людей в Новом Орлеане верят. До этого происшествия Дэвид имел большой успех. Не думаю, что какого-либо дирижера встречали такими аплодисментами, как его. Стало быть, некоторые члены совета директоров Опера Хаус дважды задумаются.

– Без сомнения, Клод в этом совете, – сказала я.

– Он его возглавляет, – сардонически рассмеялся Лаверн. – Влияние Клода велико, а взносы еще больше. Это не в нашу пользу. Если он откажет в поддержке, Опера Хаус не выживет.

– Но опера переполнена на каждом представлении, – возразила я.

– Верно, но это дело дорогое. Артистов приходится привозить издалека. Они знают, насколько популярна опера в нашем городе, и требуют большого вознаграждения. У нас есть дополнительный оркестр, который тоже обходится очень недешево. Следовательно, обычно мы оказываемся в дефиците, который Клод безропотно покрывает.

– Значит, для нас с Дэвидом все потеряно, – сказала я. – Пока он не найдет другого города и другого благоприятного случая.

– С этим тоже не так просто. Клод ни за что не даст ему положительной рекомендации. Возможно, единственный шанс Дэвида состоит в том, чтобы уехать за границу, куда не достигнет влияние Клода. Этому есть всего одна альтернатива.

– Что за альтернатива? – спросила я. Я слишком запуталась, чтобы заставить себя задуматься, что имеет в виду Лаверн.

– Выйти за Уолтера, выносить его ребенка.

– Нет.

– Если вы не уступите Клоду, для Дэвида все пропало. Стало быть, у вас ясный выбор, Джена. Одно из двух, и решение принимать вам придется быстро. Пока Дэвида не изгнали навсегда.

– Я должна поговорить с Дэвидом, – сказала я.

– Конечно. Повидайтесь с ним завтра. Если он считает, что у него есть возможность уехать куда-то и это ужасное сегодняшнее происшествие не помешает ему найти хорошее место дирижера, то уезжайте с ним во что бы то ни стало.

– Успех для Дэвида значит очень многое, – сказала я. – Он посвятил ему свою жизнь, и он хорош. Он мог бы стать одним из самых знаменитых руководителей оркестров в мире. Неужели я лишу его всех шансов этого добиться?

– Если вы спрашиваете о прямом и честном ответе, – отозвался Лаверн, – то я думаю, что вам нужно выйти за него, уехать и дать ему начать снова. Если вы будете рядом, он с его талантом должен добиться успеха. Ему потребуется время, и вы оба станете испытывать лишения, но я уверен, что Дэвид преодолеет случившееся сегодня вечером.

– Хотела бы я быть так же уверенной в этом, – заметила я.

– Джена, вы с Дэвидом отлично подходите друг другу. Теперь я не богат, но если вы решите уехать с ним, я в качестве свадебного подарка дам вам денег достаточно, чтобы вы не оказались в настоящей нужде, пока Дэвид заново создает себе репутацию.

– Вы милый, – сказала я, и его предложение несколько укрепило мой дух. – Уверена, что Дэвид никогда не примет вашего предложения, но очень его ценю.

– Я страдаю, видя двух славных молодых людей с блестящим будущим, у которых отняли все из-за личной жажды славы одного человека. Клод хочет внука, чтобы не пресекся род и продолжилась династия. Вероятно, он полагает, что сам возродится в личности этого внука. Не знаю, но меня бы это не удивило. Вот почему я сделал свое предложение и почему оно навсегда останется в силе.

– Сегодня вечером я буду говорить с Клодом, если он приедет домой, – сказала я. – Завтра я увижу Дэвида. До тех пор у меня нет ответов и чувствую, что не могу ни на что решиться. Будьте со мной терпеливы, мистер Кейвет.

– Если вы отклоните его предложение, – упорствовал Лаверн, – он пойдет на все, чтобы над вами назначили опеку. Все будет устроено. Клод предпримет те или иные шаги, дабы принудить вас к согласию. Я его знаю. Таково мое предупреждение. Вы поймете, что сопротивляться ему нелегко, но я убеждаю вас попробовать.

– Я буду знать, как быть, завтра в это же время, – сказала я. – Что бы я ни решила, я всегда буду благодарна вам.

После этого мы разговаривали мало. Я была больна от тревоги, устала, отчаялась найти ответ, страстно желала увидеть и, если смогу, утешить Дэвида. Я знала, какое разочарование он должен был сейчас переживать.

Когда мы свернули к усадьбе Дунканов, большой дом стоял перед нами в темноте, и только один слабый огонек был оставлен прямо за парадной дверью.

– Отгоню экипаж вокруг дома к конюшне и разбужу конюха, – сказал Лаверн. – Хотите, чтобы я был рядом, когда будете разговаривать с Клодом?

– Нет, благодарю вас. Я предпочитаю в это время быть одна, если вы не возражаете.

– Я действительно не возражаю, – невесело улыбнулся он. – Пожалуй, лучше, если меня там не будет, потому что уверен, что потеряю самообладание и скажу Клоду все, что о нем думаю. Не стоит злить его еще больше. Но я буду неподалеку на случай, если понадоблюсь вам.

– Я всего лишь намерена выслушать, что он имеет сказать. Не будет никаких хлопот. Спасибо вам еще раз.

Он высадил меня, и я направилась в темный дом, останавливаясь, чтобы зажечь несколько ламп. Одну я принесла по лестнице в мои комнаты. Там я попыталась сосредоточиться на том, как может обернуться разговор с Клодом. Сев у окна с видом на подступы к дому, я попыталась – как оказалось, тщетно – найти какой-то способ избежать прямого требования Клода о том, чтобы я вышла за Уолтера, и еще как-то уберечь Дэвида от забвения, которое сделало бы его неудачником.

Я слышала, как Лаверн вернулся и ушел в свои комнаты. Я просидела у окна с час. Когда кабриолет Клода свернул с главной дороги, я взяла лампу, освещая себе путь вниз по лестнице. Я подождала, пока он вернется из конюшни, и открыла ему дверь.

– Не ожидал увидеть вас на ногах, моя дорогая Джена, – удивился он.

– Я должна поговорить с вами сегодня. Сейчас! Пожалуйста, мистер Дункан. Это для меня очень важно.

Он взял меня за локоть и провел через гостиную в библиотеку.

– Для меня это тоже важно. Уверен, что мы сможем решить эту проблему.

Он поставил мою лампу на письменный стол, зажег еще одну, стоявшую на нем, и третью, которая стояла на другом столе позади меня. Прежде чем сесть, он удостоверился, что дверь плотно закрыта.

– Я буду говорить первым, – сказал он. – Знаю, что вы станете обвинять меня в организации сегодняшнего фиаско в Опера Хаус. Я это сделал или нет, вопрос этот не имеет отношения к тому, который нам следует решить. Теперь я могу сообщить вам, что у Дэвида большие неприятности. О, у него есть защитники. Каждый, у кого неприятности, обычно их имеет. Но против него больше, чем за него. Опера в Новом Орлеане жизненно важна. Мы не имеем возможности предоставлять контракты людям посредственных талантов.

– Дэвид далеко не посредственность, и вы это знаете, – гневно возразила я.

– Скажем, я это допускаю. Дэвид, разумеется, не получит своего контракта. Завтра ему будет предложено покинуть Новый Орлеан, и он не возьмет с собой никаких писем, удостоверяющих его способности. Скорее, известия о происшедшем будут опубликованы во многих газетах, возможно, по всему миру. Я бы прямо сказал, что карьера Дэвида кончена.

– Тогда зачем обо всем этом толкуем? – спросила я.

– Затем, моя дорогая девочка, что я, если сочту необходимым, могу восстановить его в прежнем положении. Совет ко мне прислушается. Он даст Дэвиду еще один шанс, и если вы так уверены в его способностях, вы очень хорошо знаете, что он им воспользуется и сразу сможет снова принять управление оркестром во Французском Опера Хаус.

– Вы уверены, что можете это сделать? – спросила я.

– Знаю, что могу, Джена, дорогая моя Джена, признаюсь, что я имею некоторое отношение к происшедшему. Это был единственный способ заставить вас выслушать меня. Я должен был это сделать и сделал бы опять.

– Другими словами, если я соглашусь выйти за Уолтера, Дэвид получит свой шанс и воспользуется им. Если откажусь, с карьерой Дэвида покончено.

Клод медленно наклонил голову.

– Боюсь, вы почти правы. Теперь, прежде чем проклясть за содеянное, выслушайте меня. Постарайтесь отыскать в вашем сердце толику сочувствия ко мне. Мне нужен внук. У меня он должен быть. Если один только Уолтер будет после моей смерти носить мое имя, все, ради чего я трудился, пойдет прахом. С кончиной Уолтера умрет и имя. Я должен сохранить его, увековечить, ведь оно столь многое олицетворяет. Я оставлю своему внуку состояние в деньгах и в могуществе больше, чем ему когда-либо понадобится. Я оставлю ему плантацию, которая будет постоянно возрастать, богатство, с помощью которого он может сделать много добра. Я сам не эгоистичен и не думаю, что он вырастет эгоистом. Я внушу ему, что он никогда не будет испытывать недостатка в деньгах и узнает, что они дают влияние, но ими и надо делиться. Часть состояния надо обращать в дела, которые радуют всех.

Я подавила почти неудержимое желание молча выйти от него, потребовать кабриолет, уехать в Новый Орлеан и сразу остаться с Дэвидом.

– Уолтер не хочет на мне жениться, – сказала я.

– Уолтер понятия не имеет, что для него хорошо. Он женится на вас.

– А если предположить, что нет? – спросила я.

– Дорогая моя, говорю вам, он сделает все, что я скажу.

– А если, предположим, вдруг появится Мари?

– Не появится. Она слишком давно уехала. Больше года. Нет… нет, как раз через день или два будет год. Она не хочет возвращаться. Думаю, у нее был тайный любовник, и она сбежала с ним. Я уже предпринял шаги, чтобы ее официально объявили умершей. Это скоро должно быть улажено. Сразу после этого вы выйдете за Уолтера.

– К тому времени репутация Дэвида будет уничтожена без всякой надежды на восстановление, – сказала я.

– Совершенно верно. Но если вы дадите мне слово… и я приму его… что выйдете за Уолтера, я позабочусь о том, чтобы Дэвиду предоставили другой шанс. Вы знаете, что я могу это сделать.

– Почему я? – спросила я, в глубине души потеряв всякую надежду. – Почему не какая-нибудь другая девушка, которая не любит другого?

– Мой внук должен быть хорошей крови. Род с исключительной кровью найти нелегко. С вашими предками, с вашим воспитанием я знаю, что получу. Другой такой не может быть. Я решил это уже давно.

– Я хочу поговорить с Дэвидом, прежде чем принять решение, – сказала я.

– Разумеется. Все, что пожелаете. Непременно сообщите молодому человеку, что он будет руководить оркестром, когда мы опять поставим новую оперу. Скажите ему, что у него будет чуткая и благожелательная публика и что начнется его карьера как большого дирижера.

– Есть еще одна проблема, сказала я. – Не отнеситесь к ней несерьезно, мистер Дункан, поскольку она действительно существует. Моей жизни угрожает опасность с тех пор, как я здесь живу. Не знаю, почему и кто стоит за этим, но дважды меня чуть не убили.

– Обещаю вам принять все возможные меры, чтобы вы были в безопасности и счастливы.

– Вы должны пообещать мне, что если Мари вернется до того, как я выйду за Уолтера, наше соглашение перестанет действовать.

– Очень хорошо. Мари не может вернуться по прошествии столь долгого времени. Я согласен.

– Я отвечу вам завтра вечером, – сказала я. – Завтра я поеду в Новый Орлеан и поговорю обо всем с Дэвидом.

Клод покачал головой.

– Дорогая моя, это будет ваше решение, а не Дэвида. Он станет умолять вас не уступать мне, но я уверен, что вы видите в этом смысл. Чем больше вы об этом думаете, тем лучше знаете, что я прав. Выносите сына Уолтера, и на этой земле будет мало такого, чего вы не сможете иметь. И не будет ничего, чего бы я не сделал для вас.

Я поднялась.

– Покойной ночи, мистер Дункан.

Я выбежала из комнаты и поднялась в свои покои, прежде чем потерять самообладание и разрыдаться. Я не хотела, чтобы он это видел. Ни Клод, ни кто-либо еще. Я уже знала, что скажу Дэвиду. Решение было принято после разговора с Лаверном Кейветом. Предложение Клода только укрепило меня в нем. Я должна убедить Дэвида посмотреть на это моими глазами – ради него самого.

XIII

Я заснула, хотя далеко не спокойно. Дважды я едва не встала, чтобы одеться и ехать в Новый Орлеан, хотя до рассвета оставались еще часы. Едва начало светать, я покинула плантацию, не встретившись ни с кем, кроме заспанного, раздраженного конюха.

Новый Орлеан еще пробуждался, когда я достигла его, хотя на улицах была суета с ее почти обычным шумом и неразберихой.

Я оставила кабриолет в конюшне, прошла довольно далеко оттуда до отеля Дэвида, находившегося не в том районе, где стояли самые нарядные здания.

Служащий за стойкой послал боя разбудить Дэвида и сказать ему, что я в ресторане. Через пять минут Дэвид спустился. Он, как и я, спал плохо и встал с рассветом.

Полностью игнорируя правила приличия, я позволила ему обнять себя и нежно поцеловала, только потом мы уселись за стол, где улыбающаяся официантка приняла наш заказ.

– Вчера вечером я говорила с Клодом, – сказала я.

– Полагаю, он отрицал какую бы то ни было свою причастность к плану разрушения моей карьеры?

– Нет, Дэвид. Он это признал.

– Ему пришлось бы. Как бы он смог это отрицать? Публика пришла в оперу с карманами, набитыми петардами. Это должно было быть спланировано и, конечно, я быстро понял, что так оно и есть. Двое моих музыкантов признались, что им заплатили, чтобы они плохо играли и сбили весь оркестр. Я попытался сделать так, чтобы их признание напечатали в газетах, и все бы узнали правду о случившемся, но… вам нетрудно догадаться, что из этого вышло.

– Клод либо владеет газетами, либо властвует над ними, – сказала я. – Я знаю, дорогой.

– Что он сказал вам помимо признания, что погубил мою карьеру?

– Если я соглашусь выйти за Уолтера, он попросит совет, руководящий Французским Опера Хаус, предоставить вам еще один шанс.

– Я этого не хочу, – горько сказал он. – Для меня с этим городом все кончено… Я… что я говорю? – Он на мгновение склонил голову. – Конечно, я хочу еще одного шанса, но не на таких условиях.

– Лаверн Кейвет предложил нам помощь, – сказала я.

– Итак, у нас есть по крайней мере один друг. Какова же будет его помощь? Он никак не в состоянии повлиять на совет директоров.

– Что мы станем делать? – спросила я.

– Правду сказать, перед тем как мне сообщили, что вы ждете меня, я укладывал вещи. У меня достаточно денег, чтобы нам обоим уехать из города. Где-нибудь я найду работу, любую работу, и начну устраивать вторую возможность собрать оркестр. Это будет нелегко…

– Дорогой, – сказала я, и мое сердце болело за него. – Это невозможно. Клод будет вмешиваться всякий раз, как вы попытаетесь вернуться к вашей профессии. У него везде связи. Это безнадежно.

Дэвид бросил на меня быстрый взгляд.

– Ведь вы не выйдете за этого дубину?

– Я хочу, чтобы вы получили шанс на успех, – сказала я.

– Я этого не допущу. Кроме того, есть и другая причина, по которой вы не можете здесь оставаться. Или вы забыли, что кто-то пытался вас убить?

– Я не забыла.

– И еще одно. Я не знаю, жива Мари или нет. Я потратил некоторое время, разузнавая о ней все, что можно. Она вышла за Уолтера из-за денег его отца. Она смеялась над мужем, порой даже в лицо. Она открыто признавалась, что ненавидит Клода и вообще всех на плантации. Она помыкала Уолтером. И он с этим мирился.

– Он любил ее. И любит до сих пор, – сказала я.

– И все же его отец требует, чтобы он женился на вас?

– Да, и Уолтер согласится.

– А вы нет, – не допускающим возражений тоном произнес он.

Сердце мое болело за него. Все свое будущее он был готов принести в жертву ради меня. Он станет настаивать на этом. Если бы я сказала ему, что я тоже намерена покориться Клоду, он бы ни за что с этим не согласился, и не только еще больше разрушил свои шансы, но и пришел в ярость.

– Может быть, Клод изменит свое решение, – сказала я. – Прежде чем принять свое, хочу еще раз с ним поговорить. Спешки нет, дорогой. Пока ему еще надо добиться от суда решения, объявляющего Мари мертвой.

– Какая разница? Если я не буду управлять оркестром на следующем спектакле, мои шансы упущены. К тому же я не уверен, что у нас много времени.

– Но неделя есть… по меньшей мере.

– Джена, может статься, что Клоду и не нужно решение, объявляющее Мари мертвой. Возможно она уже и на самом дела мертва.

Я ужаснулась.

– Почему вы так думаете?

– Я разговаривал с некоторыми ее родственниками, из ее семьи. Все они утверждают, что по своей воле Мари бы не ушла. Она была предана всем им и будучи замужем за Уолтером, могла их очень хорошо обеспечивать. Она это делала, пока была на плантации. Они сказали, что она бы известила их, если бы убегала. Или уж во всяком случае написала бы им, когда бы ей уже не грозила опасность от семьи Дунканов. Даже самый последний родственник клянется, что она, без сомнения, мертва.

– Но как? Почему не найдено ее тело?

– Тело можно скрыть в тысяче мест. Его уносит в залив река, или же оно, зацепившись за корягу под водой, остается там. Или его можно закопать… Здесь легко избавиться от тела.

– Вы думаете, она была убита?

– Не обязательно, хотя такая мысль мне приходила. Возможно, ее постиг несчастный случай. Ее нет уже год… или около того.

– Год будет через считанные дни. Это сказал мне Клод.

Дэвид минуту помолчал.

– Похоже, Клод совсем неплохо помнит эту дату.

– Потому что ему нужно от суда решение о ее кончине, – напомнила я.

Дэвид кивнул.

– Разумеется. Должно быть, я просто-напросто подозреваю каждого. И признаюсь, что смущен и напуган.

– Интересно, мог ли ее убить Уолтер? – задумчиво спросила я. – Он странный человек. По сути, как объяснил Лаверн, в нем едва ли не два разных человека. Он способен создать впечатление, что по-прежнему любит Мари, чтобы избежать какого-либо подозрения против себя.

– Это возможно, – признал Дэвид. – Есть одна вещь, упущенная нами из виду. Вы приехали сюда, никого не зная, даже Клода. Стало быть, едва ли привезли с собой мотив для вашего убийства. Этот мотив должен был возникнуть после вашего приезда. Следовательно, он должен быть связан с семьей Дунканов. Ваша смерть нужна кому-то именно здесь, в этом городе или на плантации. Следовательно, это должно иметь отношение к исчезновению Мари либо же к настояниям Клода о вашем замужестве с Уолтером.

– Не вижу никакого мотива, – сказала я. – Моя смерть не вернула бы Мари и даже бы не подтвердила факта ее кончины. Кому на плантации может быть нужна моя смерть, если все они желают продолжения династии Дунканов, а я могу им способствовать в удовлетворении этого честолюбивого желания. По существу, моя смерть разрушила бы все их планы.

– Не знаю, – удрученно проговорил Дэвид. – Нам известно слишком мало.

– А может быть, Мари полюбила кого-то еще и уехала с ним? – спросила я.

– Отец Мари сказал, что перед самым исчезновением она вела себя лучше. Я понимаю это так, что она не оправдала надежд Дунканов и они сделали обстановку для нее неприятной. По словам ее отца, она прежде неделями была мрачной и неуравновешенной, но изменилась. Он придерживается мнения, что у нее появился еще кто-то.

– Но ничему нет никаких доказательств, – сказала я. Все это время мой мозг искал способ заставить Дэвида отложить его план забрать меня отсюда. У него должен быть шанс независимо от того, что со мной будет. Я слишком сильно любила его, чтобы позволить его жизни рухнуть из – за меня. Отчаявшись найти повод задержать ход вещей, я вдруг счастливо набрела на одну мысль. Насколько я понимала, мысль фантастическую, однако она могла сработать.

– Как вы говорите, у нас мало времени. Дэвид, я прошу вас об одном одолжении. Есть нечто, о чем я часто думала. Не могли бы вы вернуться вверх по реке к месту, где взорвался и затонул пакетбот? Для того только, чтобы удостовериться, что так и не нашли следов папы и мамы?

– Джена, это… это невозможно. Вы видели, что произошло, когда взорвались баррели пушечного пороха и разорвало котлы. Все это случилось рядом с вашей каютой. Нет ни единого шанса…

– Я должна быть уверена. Я так ничего и не сделала для их розыска. По крайней мере, я могла бы их прилично похоронить. Я не могу этого не сделать. Знаю, что все это звучит неразумно, но так уж я устроена. Если вы не можете туда поехать, то я должна. Ибо, прежде чем покинуть эти места, я должна окончательно убедиться, что там делать нечего.

– Я поеду, – сказал он. – Один или два пакетбота отходят каждый вечер. Завтра я буду там и посмотрю, не обнаружится ли что-либо.

– Пожалуйста, не принимайте это за глупую прихоть. Я так любила их. Я не успокоюсь, пока не узнаю.

– Это даст мне какое-то занятие.

– Спасибо вам, Дэвид. Я смогу уехать отсюда с более легким сердцем, если буду знать, что по крайней мере хотя бы попыталась что-то сделать.

– Считайте, что это уже сделано.

– А как музыканты? – спросила я. – Как вам кажется, что они думают о случившемся?

Дэвид явно смягчился, словно бы напряжение спало, потому что на мой вопрос он смог ответить с некоторым удовольствием.

– Это ведь музыканты, – сказал он. – Они точно знают, что произошло. Они знают, что я тут ни при чем. Люди, которые умышленно расстроили оркестр, уволены. Остальные хотят, чтобы я управлял ими. Они так высказались публично и написали прошение для рассмотрения советом. Они также сказали мне, что если я не возражаю, они откажутся впредь играть в этом театре, если мне не будет предоставлен другой шанс.

– Как это мило с их стороны, – сказала я. – Такое прошение может завести далеко. Я не столь уверена в угрозе уйти из оркестра.

– Боюсь, она не подействует. Клод Дункан способен обратить театр в руины, если это поможет ему получить внука. Он одержим этим своим стремлением. Едва он задумался о поисках девушки, которая заняла бы место Мари, как появились вы. Не могу сказать, что упрекнул бы его за то, что он вас выбрал.

Мы покончили с завтраком, но еще сидели за кофе, пока не заметили, что люди ждут, когда освободится наш столик.

– Встречу вас здесь послезавтра, – сказала я. – Тем временем сделаю все возможное, чтобы изменить решение Клода.

– По возвращении я поговорю с ним. То есть, если мне удастся к нему приблизиться. Я хотел бы настоять на том, чтоб вы на весь день остались в городе. Я так мало видел вас, но у меня сегодня репетиция оркестра. Нам никто не пробовал помешать. Мы хотим быть готовыми, если будет другая возможность сыграть.

– Вам следовало сказать мне об этом, – огорчилась я. – Я бы не отняла у вас столько времени.

– Мы не начинаем репетиций в девять утра, – улыбнулся он. – Сегодня мы ранние пташки.

Он прошел со мной до конюшни, где я забрала лошадь и кабриолет. Я подвезла его к Опера Хаус, где должна была состояться репетиция. После того как я придержала лошадь, Дэвид постоял минуту у кабриолета.

– Кажется, я знаю, что вы замыслили, – сказал он. – У меня ощущение, что в вашей голове зреет некий план. Пожалуйста, Джена, не поддавайтесь Клоду. Помните, есть только одно, чего я хочу. Это на милю выше честолюбия. Я хочу вас.

– Скоро мы будем вместе, – сказала я.

– Будьте осторожны. Не забывайте об этих покушениях на вашу жизнь.

– Я буду внимательна, – пообещала я. – Не беспокойтесь обо мне. Постарайтесь узнать, не вытащили ли из реки кого-то похожего на папу и маму.

– Послезавтра, – повторил он, – в ресторане моего отеля. За завтраком.

– Я буду там, – сказала я.

– Пожалуйста, будьте осторожны, Джена. Я не хочу, чтобы вы возвращались на плантацию. Вам может угрожать большая опасность, а я не смогу быть рядом и помочь.

– Надеюсь, мне удастся сделать что-нибудь, чтобы вы получили второй шанс. Это стоит любого риска. Но я буду осторожна. И спасибо вам за старание узнать все, что сможете, о моих матери и отце. Чувствую, что если что-то есть, я должна знать.

Он стоял, держа в руке шляпу и смотря мне вслед. На углу я помахала ему и свернула на другую улицу. Теперь ко мне вернулось чувство полной безнадежности, потому что я солгала Дэвиду. Я возвращалась на плантацию сообщить Клоду, что выйду за Уолтера, если он даст Дэвиду шанс и поручится за него перед советом.

Я знала, как Клод мог бесповоротно погубить музыкальную карьеру Дэвида. Без этого шанса Дэвид погиб, да и я тоже. Если мы ослушаемся Клода, то никогда не обретем счастья, которого заслуживает Дэвид. Лучше, если я повинуюсь велению Клода и открою Дэвиду дорогу к несомненному успеху. Я бы нашла какое-то счастье в осознании того, что он достигнет в своем деле вершины.

Лошадь трусила по дороге. На обратном пути на плантацию мне не хотелось спешить. От рыданий меня удерживало лишь то, что поступок, который я вскоре совершу, обеспечит будущее Дэвида. Я пыталась убедить себя в том, что существуют вещи и похуже, чем замужество с сыном богатейшего и могущественнейшего человека в Новом Орлеане, но это не помогало. Благосостояние и власть были для меня лишь средством дать наконец Дэвиду то, что он так долго искал.

Я решила, что стану Уолтеру насколько возможно хорошей женой. А так как он любит меня не больше, чем я его, в нашем супружестве не должно возникнуть больших проблем. Он никогда не забудет Мари, а я никогда не забуду Дэвида.

Лаверн оставался на плантации, и когда я приехала, он как раз возвращался с поздней утренней прогулки верхом. Увидев меня, он поехал рядом с кабриолетом до самой конюшни. Здесь он спешился и помог мне выйти, между тем как конюх занялся лошадьми.

– Вы видели Дэвида? – спросил меня Лаверн, когда мы медленно шли к дому.

– Да. Он знает, что Клод заправлял всем этим ужасным делом и что он действительно заплатил некоторым оркестрантам, которые расстроили увертюру так, чтобы это выглядело результатом плохого дирижирования Дэвида.

– Кажется, я как-то заметил вам, что Клод человек безжалостный. Если я этого и не говорил, теперь вы это знаете сами. Что вы будете делать?

– Выйду за Уолтера. Это разорвет мне сердце, но для Дэвида это единственный способ получить шанс.

– Он на это согласился? – с негодованием спросил Лаверн.

– Дэвид думает, что через несколько дней я приеду к нему и мы покинем Новый Орлеан. Он уехал по делу, а когда вернется, то, надеюсь, найду в себе мужество сообщить ему об этом.

– Вы скажете Клоду, что принимаете его условие?

– Да, сразу же. Потому что хочу, чтобы к возвращению Дэвида все было готово и он мог дирижировать на ближайшем спектакле.

– Наверно, я так бы не смог, – печально сказал Лаверн. – У меня бы не достало мужества пожертвовать ради кого-то своей жизнью. Может быть, мне удастся уговорить Клода не настаивать на этом безумии.

– Никому не удастся, но спасибо вам, – поблагодарила я. – Вы единственный человек, сочувствующий мне. Во всяком случае открыто.

– Я не Дункан, – сказал он. – Я могу выступить против Клода без какого-либо серьезного ущерба, разве что буду изгнан из его дома. Стало быть, могу поступать, как мне вздумается. Боюсь, что после всего этого не смогу выносить Клода.

– Я знаю, и Селина, и Аугуста боятся его. Думаю, Аугуста хотела бы помочь, но она ничего не может.

– Не слишком рассчитывайте на Аугусту, – предостерег он. – Я неоднократно видел, как она меняет точку зрения, и не в лучшую сторону. Она целиком зависит от Клода и не тот человек, который стал бы перечить ему или даже порицать его.

По-видимому, Колин заметила, что мы приближаемся, так как открыла дверь, когда мы пересекли крыльцо.

– Меня послали передать, – сказала она. – Хозяин ждет в библиотеке, мэм.

Стало быть, Клод видел, как мы подходим, и не намеревался терять время.

– Ко мне это тоже относится? – спросил Лаверн.

– Он не назвал вашего имени, сэр.

– Ну что ж, ему все-таки придется насладиться моим обществом. Идемте, Джена, встретим дракона лицом к лицу вместе.

Клод сидел за письменным столом. Он явно удивился тому, что Лаверн меня сопровождает, и не особенно обрадовался, но Лаверн, закрыв дверь, сел без приглашения.

– Надеюсь, ваш визит к Дэвиду был плодотворным, – сказал Клод.

– Я говорила с ним, мистер Дункан. Он хочет, чтобы я уехала с ним из Нового Орлеана.

– Это решение должны принять вы, – ответил Клод. – Осознаете ли вы, что у Дэвида не будет будущего в том единственном деле, которое он знает?

– Я бы, – заметил Лаверн, – предпочел копать канавы.

– Вашего мнения никто не спрашивает, – резко проговорил Клод. – Что вы будете делать, Джена?

– Вы клянетесь мне, что Дэвид получит свой шанс?

– У вас есть мое честное слово, а я никогда от него не отступаюсь. Лаверн может подтвердить.

– Это верно, – согласился Лаверн. – Это единственное доброе, что я бы сказал обо всем этом грязном деле. Вам следовало бы постыдиться, Клод.

Клод и ухом не повел.

– Премьера той же оперы состоится вновь, – сказала я. – Дэвид будет дирижировать?

– У меня есть ваше слово. Этого для меня достаточно, Джена. Дэвид будет дирижировать. На следующий день после вашего бракосочетания с Уолтером Дэвид получит выгодный контракт, и я присмотрю за тем, чтобы его имя и талант прозвучали на весь мир. За год он станет знаменитым, ибо этот молодой человек исключительно одарен, и я с удовольствием стану его поддерживать.

– Что за двуличная манера делать дело, – заметил Лаверн. – Девушка отказывается от всего, выходит за нелюбимого человека, имеет детей не затем, чтобы прибавить счастья себе или своему мужу, но ради сохранения имени Дункана, поскольку их дед на этом настаивает. Если бы я не знал вас так, как знаю, то сказал бы, что вы безумны.

– Вы свободны, – спокойно сказал Клод.

– Это еще не все. Вы сделали юной леди предложение. Запишите его на бумаге, мой друг. Для меня вашего слова было всегда достаточно, но в этом особом случае я решил вам не доверять. Джена, настаивайте на том, чтобы он дал вам твердый договор.

– В этом нет необходимости, – сказала я.

– Это деловой разговор. Вот и ведите его как дело и, если хотите, я велю моему юристу его изучить.

– Я сказал, вы здесь больше не нужны! – голос Клода стал еще резче. Лаверн поднялся.

– Если вы приказываете мне покинуть эту комнату, то тем самым вы приказываете уйти из этого дома и из вашей жизни, Клод.

– Я прошу вас уйти, Лаверн. Мне безразлично, как вы это воспринимаете и что сделаете.

Лаверн повернулся ко мне.

– Я предложил помощь. У меня достаточно средств, чтобы обеспечить деятельность Французской оперы такой же суммой, какую ежегодно предоставляет Клод. Дэвид не нуждается в помощи Клода.

У меня на мгновение высоко подпрыгнуло сердце.

– Вы… – начала я, но голос Клода перекрыл мой.

– Слушайте меня, – предупредил он. – Если вы пойдете поперек меня, я вас разорю. Для меня продолжение моего имени куда более важно, чем ваша дружба, сколь бы ценна она ни была. Не вмешивайтесь, Лаверн.

Я знала – то не была пустая угроза. Не доверяя своему голосу, я покачала Лаверну головой.

– Предложение по-прежнему в силе, – сказал мне Лаверн. – Загляните ко мне как-нибудь. Я могу это устроить и хотел бы. Наконец-то хотел бы порадоваться, глядя, как Клоду не удается задуманное.

– Убирайтесь отсюда, – Клод приподнялся, словно намереваясь подкрепить свой приказ силой.

На Лаверна это, казалось, не произвело впечатления.

– Сейчас я могу сообщить вам это, – сказал он мне, – не рискуя дружбой с этим монстром за письменным столом. Она должна была кончиться в ту минуту, когда я узнал, что он нанял двоих напасть на Дэвида и бить до тех пор, пока он с радостью не отречется от Нового Орлеана, от Французской оперы и от семьи Дунканов. Удивляюсь, что Клод не приказал этим людям убить Дэвида.

– Это правда? – спросила я Клода.

– Да. Я считал это лучшим способом поломать все, что было между вами двоими.

– Теперь я знаю, что он за человек, – сказал Лаверн. – Все время знал, и это делает меня почти таким же скверным, как он. Я умываю руки.

Он яростно рванул дверь и захлопнул ее за собой. Я видела смятение на лице Клода. Разрыв этой дружбы взволновал его.

– По крайней мере эта загадка разгадана, – сказала я. Я говорила спокойно, ибо дай я волю сдерживаемым эмоциям, для меня все было бы потеряно. – Возможно также, что вы причастны к ветви дерева у каменной стенки для прыжков, чтобы меня выбросило из седла? Возможно, вы или кто-то, кому вы заплатили, шел за мной к берегу реки, сбросил меня в воду и пытался забить до смерти камнями.

– Клянусь, я не имею с этим ничего общего, – с самым серьезным видом сказал Клод.

– Мозг, изобретший безумный план избавиться от Дэвида, едва не убив его, способен придумать и другие покушения и не постесняться их осуществить.

– Зачем бы я желал вам зла? Я уже говорил вам раньше, я хочу для моего внука как можно более здоровую мать. Женщину со здоровым разумом и телом. Вредя вам, я разрушал бы собственные замыслы.

Я чуть-чуть наклонила голову.

– Должна согласиться, мистер Дункан. Из всех, кого я могла бы подозревать, у вас меньше всего поводов желать мне зла и самое большое основание обеспечить мою безопасность. Я заговорила об этом, поскольку Лаверн открыл правду относительно нападения на Дэвида.

– Лаверну лучше знать. – Он минуту изучал мое лицо. – Джена, вы можете быть со мной совершенно откровенны. Лаверн действительно любит вас?

– Возможно. Я не уверена.

– Не знаю, что с ним. В последнее время он ведет себя странно. Никогда не видел его таким взвинченным, но он, наверно, принимает это слишком близко к сердцу. Он явно показал это только что. Итак, моя дорогая, я рад, что вы изменили свое мнение и что вы станете членом моей семьи. Очень горжусь и счастлив этим.

– Хотела бы сказать то же самое о себе, – сказала я. – Как определил Лаверн, это деловое соглашение, а не любовная история.

– А, так вы хотите письменный договор?

– Конечно, нет. Как бы то ни было, он не является необходимым, потому что я не хочу выходить за Уолтера, пока не будет гарантирован успех Дэвида.

– Тогда, пожалуй, на договоре следовало настаивать мне.

– Если вам так угодно, – сказала я.

Он поднялся, обошел письменный стол и взял меня за руки, чтобы поднять со стула.

– Джена, дорогая моя. Мне действительно никто никогда не нравился так, как вы. Если вы станете матерью моих внуков, они непременно будут такими, как вы. А не как мой сын. В нем недостаточно хорошей крови. Вы снова улучшите ее. Мое восхищение вами беспредельно. Нет ничего такого, чего бы вы пожелали, а я бы не дал вам.

– Единственное, что вы могли бы дать мне, вы не дадите, – сказала я. – Все остальное не имеет значения. Могу ли я сейчас уйти?

– Разумеется. Не сердитесь. Поймите и вы меня.

– Всего хорошего, – коротко сказала я и оставила его. Я еще не прошла и половины гостиной, как он вышел из библиотеки и окликнул меня.

– Мари через неделю будет официально объявлена умершей. Вы выйдете за Уолтера через час после объявления суда. Какой быть церемонии бракосочетания, решать вам.

Сейчас мне было не до мыслей о том, какую я хотела церемонию бракосочетания. Прижав ладони к глазам, чтобы сдержать слезы, я бросилась наверх в свои комнаты.

Дело было сделано. Я согласилась. У Дэвида разорвется сердце, когда я сообщу ему об этом. Но так надо. Бывают случаи, когда сердцу нельзя позволять думать за голову, и этот один из них.

Я упала поперек кровати и дала волю слезам, которые уже невозможно было сдержать.

XIV

Я как-то прожила день. Уолтер за ужином был мрачен и неразговорчив. Селина была по обыкновению невозмутима, Аугуста несколько раз улыбнулась мне сочувственно, а Клод, пребывавший в наилучшем расположении духа, рассказал о делах на полях и несколько историй из дней своей молодости. Ко мне он был особенно внимателен.

После ужина я прошла прямо в свои комнаты, сославшись на головную боль, которая вскоре перестала быть только предлогом. Селина, постучав в дверь, вошла со снотворным в розовой облатке.

– Я подумала, что вам хорошо бы это принять, Джена. Клод рассказал мне о своих планах относительно вас и Уолтера. Не стану обижать вас пожеланиями счастья. Знаю, от чего вы отказались, и восхищаюсь вами за это. Клод никогда не изменится. Если уж он чего-то захотел, то добьется, и ни разу не знал неудачи. Порой мне хочется, чтобы это случилось.

– Я стараюсь извлечь из этого как можно больше, – сказала я. – Вам известно, что Уолтер не любит меня?

– Он никогда не переставал любить эту ужасную женщину, которая его бросила.

– Бедный Уолтер. Я было возненавидела его за опасные выходки, но теперь знаю, почему он это делал. Я больше не могу его ненавидеть.

– Уолтера надо понять, – признала Селина. – Сознаюсь, я иногда не понимаю, как с ним быть. Обычно он добрый. Не совсем честен, должна сказать, но не ищет случая кому-либо навредить. А если сильно возбужден, способен, как мне порой кажется, убить нас всех.

– Однажды, – сказала я, – загадка исчезновения Мари разрешится. Возможно, тогда он успокоится.

– Более вероятно, что вы как жена угомоните его. Ему нужна твердая рука, и что-то подсказывает мне, что вы ею обладаете. Он по крайней мере будет вас уважать. Но знаю, что вы устали, и пожелаю вам доброй ночи.

– Спасибо за снотворное, – сказала я. – Мне нужен здоровый отдых.

Она поцеловала меня в щеку, и вдруг я поняла, что эта сердечная, ласковая женщина скрывает свои истинные чувства под суровой маской, ибо Клод хотел, чтобы она была такой.

Я приготовила снотворное, задула последнюю лампу, улеглась в постель и размышляла о дне, который перевернет всю мою жизнь. Я многократно говорила себе, что мое решение правильно. Нельзя допустить, чтобы талант Дэвида пропал попусту. Это был единственный способ, каким я могла помочь ему, и молилась за то, чтобы он понял. Минута сообщения ему о моем решении станет ужаснейшей в моей жизни.

Я приняла снотворное, как бы защищаясь от собственных сомнений, которые усиливались в ночные часы. Скоро я провалилась в глубокий сон.

Мои последние мысли, слегка спутанные возраставшим действием снотворного, были о моей полной незащищенности, пока я нахожусь под влиянием лекарств.

Это, должно быть, произвело на мой ум такое сильное впечатление, что когда я проснулась при ярком свете дня, я прямо-таки удивилась, что жива. Я чувствовала себя отдохнувшей, и головная боль исчезла. Я постояла у окна, глядя на ясный солнечный день. Я обозревала просторы усадьбы и плантации и покачала головой при мысли о том, что буду совладелицей всего этого богатства.

Я спустилась к завтраку, который съела в одиночестве. Одетта прислуживала мне без улыбки и молча. Ее темные глаза изучали мое лицо с тем же выражением, с каким она обычно рассматривала пылинки – нечто подлежавшее устранению.

Мне нужно было как-то подкрепить свой дух, и я отважилась выйти на прогулку. Это противоречило моим здравым суждениям и советам Дэвида, но хотелось ощутить солнце и подышать свежим воздухом, благоухающим цветочным ароматом.

Медленно идя по дорожкам между цветниками, я с удивлением увидела Аугусту, которая подобрала юбку, чтобы идти за мной. Я подождала ее.

– Доброе утро, – сказала я. – Мне следовало бы спросить вас, не хотите ли подышать вместе со мной.

– О нет. Я, кажется, редко это делаю. Хотела поговорить с вами – так, чтобы никто не услышал. Я их боюсь. Не хочу доставлять им повода для действий против меня.

– Но, Аугуста, какой же повод они могли бы найти? Вы не способны причинить кому бы то ни было вред.

– О, не знаю. У меня бывают недобрые мысли. Я даже… злилась на вас.

– Не верю, – сказала я.

– О, это так! Вы явились сюда – вмешались в чужие дела, скажу вам. Пока вы не приехали, я знала, что Селина и я в один прекрасный день получим долю в управлении этим имением. Уверена, что Клод не передал бы управление им бедному Уолтеру, который во многих случаях выказал, насколько он к этому неспособен. Ну и, видите ли, я чувствовала, что вы лишаете меня моей доли в имении. Но теперь я так не считаю.

– Аугуста, если при каких-то обстоятельствах мне пришлось бы высказывать свое мнение по делам этого владения, клянусь, что у меня бы и мысли не возникло не включать вас во все, что было здесь сделано. Подумать только! Тревожиться о том, как бы вас не вынудили уехать!

– Я сказала вам лишь затем, чтобы вы знали: я не тихая робкая старая дева, какой кажусь. Я тоже могу разозлиться. Зла я и теперь, потому что ненавижу совершенный Клодом поступок.

– Уж таков он, – сказала я. – Постараюсь с этим смириться.

– Вы хотите большую свадьбу? – спросила она со всем простодушием. – Мари настояла на самой богатой.

– Сомневаюсь. Уверена, что Уолтер предпочел бы, чтобы она была тихой и в семейном кругу.

– Да, я тоже так думаю. Хотя вроде бы и неприлично загубить такое событие. Сестра сказала мне, что вчера вечером беседовала с вами. Это был, как она выразилась, в высшей степени добрый разговор. Знаете, она и я можем управлять Клодом. О да. Мы легко можем им управлять, поэтому приходите к нам, когда захотите помощи в каком – то деле, а он будет против. При условии, что вопрос будет не очень важным. Если бы вы нам не нравились, мы никогда бы этого не предложили, но вот предлагаем.

– Спасибо вам, Аугуста. – Что за создание, сообщившее мне, что оно способно на дурные и зловещие мысли. Это очень позабавило бы меня, если бы я не думала о ней столь хорошо.

– Давайте ненадолго позабудем обо всех наших заботах, – предложила она, – и насладимся цветами и солнцем. Здесь мне нравится. Мое сердце было бы разбито, если бы мне пришлось уехать. Больше того, я бы просто умерла. Да, я в самом деле так думаю.

Мне было приятно ее общество. Оно делало светлее этот тревожный день. За обедом все шло хорошо, может быть, из-за отсутствия Клода. Потом я отправилась в свои комнаты, надеясь отдохнуть и попытаться придумать, как именно сообщить Дэвиду о сути своего решения. Я надеялась, что он меня поймет. Дело было ближе к вечеру, когда Колин постучала в мою комнату и вошла с письмом в руке.

– Это пришло вам, мэм. Я сразу принесла его сюда.

Я видела, что это был обычный конверт, должным образом проштемпелеванный и отправленный из города в северной части штата, где взорвался пакетбот и погибли папа и мама. Сначала я подумала, что письмо от Дэвида, но почерк был явно женский.

– Я пришла предложить вам помощь, мэм, – Колин прервала мои мысли. – Мне пришло в голову, что вам и Уолтеру придется пожениться, как бы это ни было против вашего желания. Вот, если хотите, я могу поговорить с несколькими моими братьями и многими кузенами и устрою так, что парни с Ирландского канала немножко потолкуют с женихом и поубавят у него охоты к женитьбе.

– Не делай этого, пожалуйста, – с мольбой сказала я. – Знаю, что тобой движут лучшие побуждения, но не хочу неприятностей, да и Уолтер на самом-то деле ни в чем не повинен.

– Я сделаю, как вы скажете, мэм. Но не позволяйте Уолтеру надуть вас. Он делается дурным, когда ему этого захочется.

– Боюсь, Колин, что мы все такие. Ты была в этом доме, когда пропала Мари?

– Да, мэм. Думаю, я знаю, что с ней стряслось.

– С Мари? Ты знаешь, почему она пропала?

– Да, мэм. Я знаю, почему, но не совсем уверена, как. Мари не была верна Уолтеру. И ее не заботило, знает ли он про это. Она все время над ним насмехалась. Он бесился из-за нее, но не мог тронуть, потому что, как говорили, слишком сильно любил. Но мужчина не может вечно выносить такое с собой обращение.

– Что ты под этим имеешь в виду? – спросила я.

– Она постоянно с кем-то встречалась, да. Выскакивала и возвращалась, как вор.

– С кем она встречалась?

– Вот этого я не знаю. Наверно, никто не знает, кроме самого того мужчины.

– И Мари. – Я мягко, чтобы не смутить, побуждала ее продолжать.

– Не Мари. Думаю, ее нет в живых.

– Колин, для такого утверждения нужно быть уверенным.

– Я это понимаю, но вот Уолтер… У него дурной нрав, да. Он ее любил. Если бы она с кем-то убежала, он убил бы ее. Да и ведь никто не может ответить, куда она пропала. Может быть, это так. Не знаю наверняка, но вот так мы все считаем.

– Колин, я высоко ценю твою готовность помочь, но, пожалуйста, не утверждай этого перед кем-нибудь еще. Ты не можешь быть уверена, что твои слова верны, а они означают ужасное обвинение.

– Я никому, кроме вас, не говорила, мэм, и не повторю снова.

– Спасибо тебе. Я высоко ценю твои добрые намерения.

Она быстро присела в реверансе и ушла. Я опять изучила конверт. Он был адресован мне сюда, на плантацию, но я не знала никого в этом городе в верховьях реки. Держа конверт, я исполнялась в высшей степени странным дурным предчувствием.

Разорвав конверт, я прочла находившуюся в нем записку, и с каждым словом мой ужас рос.

Мисс Джена Стюарт.

Пишу вам с тем, чтобы вы не выходили за Уолтера Дункана. Он не может жениться, ибо у него уже есть жена. Та, которая знает все темные тайны семьи Дунканов и намерена поделиться ими с вами до того, как станет слишком поздно. Если я появлюсь на плантации, Клод Дункан покончит со мной, следовательно, вы должны приехать ко мне. И тайно, ибо знаю, что этот ужасный человек не остановится ни перед чем. Сегодня в десять вечера выведите из конюшни лошадь и поезжайте вниз по реке. Там поверните на север и продолжайте ехать, пока не достигнете кладбища пароходов, где гниет несколько пакетботов. Вы достаточно четко увидите название «Принц Максимилиан», написанное на носу. Я буду ждать вас на его борту. Если опоздаю, дождитесь меня. Я не подведу вас, и вы не должны подвести меня. Обязательно приезжайте одна, иначе меня не найдете.

Мари Дункан.

Выроненное письмо медленно упало мне на колени, я сидела в состоянии крайнего изумления. Мари вернулась! Скорее всего, она прослышала о приближающемся бракосочетании и решила, что настало время подтвердить свое положение в этом доме. Для меня это был выход. Даже Клод не смог бы связать меня моим обещанием, если бы вернулась Мари. Кроме того, он не смог бы получить решение суда, объявляющее ее умершей, и она обязательно бы защищалась на любом бракоразводном процессе, который Клод может затеять для своего сына.

Мои надежды вознеслись на небеса. Передо мной было тяжкое время ожидания часа, когда я смогу отправиться на встречу с Мари. Конечно же, мне не следовало никому доверяться. Возможно, я могла бы показать письмо Лаверну, но он уехал с плантации, и я сомневалась, что когда-нибудь вернется.

Мне следовало держать себя в руках за ужином, ибо возраставшая во мне радость грозила выплеснуться, и Клод тотчас бы понял, что что-то случилось. Он один из всех не должен знать, что Мари жива и вернулась. Он бы сразу предпринял шаги, чтобы уладить эту ситуацию, и это было бы не в мою пользу. И само собой, не в пользу Мари. Уолтер был по обыкновению мрачен. Искушение сказать ему было действительно велико, ведь он заслуживал знать это, но он ни за что бы не сумел сохранить тайну.

Мне было интересно, чего хотела Мари, что она намеревалась делать. Я надеялась, что если она станет отказываться от Уолтера и даст ему развод, мне удастся убедить ее не делать этого предложения Клоду. По крайней мере, некоторое время. Я знала, что могу убедить ее, что не имею видов на ее мужа или ее брак. Мне было безразлично, как она обойдется с Клодом. Я даже пожелала бы ей удачи во всем, чего она от него хочет.

Она, видимо, уехала недалеко – миль за пятьдесят или что-то около того вверх по реке. Если бы она сбежала с кем-то, то, я уверена, она бы уехала дальше, ибо знала, что Клод, если сможет, выследит ее. Я, конечно, знала, что у Клода никогда не было таких намерений, ведь он благополучно избавился от нее, но сама она вряд ли видела дело в таком свете.

Мне казалось, что назначенное время никогда не наступит, а когда оно наступило, Клод и Селина были внизу в гостиной, и мне пришлось выскользнуть по задней лестнице и выйти из дома, воспользовавшись черным ходом.

Я поспешила к конюшне. На сей раз я даже не хотела, чтобы конюх узнал, что я выехала верхом, поэтому прокралась в помещение для хранения упряжи, выбрала попону и седло, вынесла их наружу и тащила до самого большого амбара. Оставив их там, вернулась за лошадью.

Двигаясь медленно, чтобы кобыла не производила слишком много шума, я отвела ее к амбару. Там оседлала и довольно долго вела кобылу, прежде чем села в седло и стегнула лошадь плеткой.

Езда в этой темноте не представлялась безопасным путешествием, и мне пришло в голову, что я пренебрегла всеми наставлениями Дэвида, Лаверна и других. Для меня было рискованно предпринимать в одиночестве столь дальнюю поездку. И вот я еду сквозь темноту, надеясь, что лошадь не оступится. Наконец я подумала, что все это могло бы быть западней. Возможно, письмо – мистификация, верный способ выманить меня из дома и достаточно далеко от него, чтобы легко от меня избавиться, никого не встревожив.

Я почувствовала холодок, пробежавший вверх и вниз по позвоночнику. Я безрассудна и своенравна, если иду на такое дело. Что из того, что Мари желает сохранить тайну; мне следовало сказать кому-нибудь о письме. Все же я по-прежнему ехала вперед, осознавая риск и в равной степени отдавая себе отчет в том, что должна на него идти.

Поездка была долгой, но не слишком утомительной – как только я оказалась на дороге. Она шла берегом реки, днем по ней много ездили, и поэтому она была хорошо укатанной. Я услышала сельскую повозку, заполненную шумными матросами речного парохода и тяжело двигавшуюся в моем направлении, так что я быстренько свернула с дороги, укрылась среди кипарисов на берегу и переждала, пока они проедут.

Теперь у меня было время подумать. Главным образом о письме и о Мари. С ее помощью я смогла бы найти для себя выход из этого тупика. Как только Клод узнает, что у него связаны руки, он не должен будет и далее разрушать карьеру Дэвида и противодействовать нашему бракосочетанию. Если я правильно догадалась, Мари не намерена легко поддаваться Клоду, может быть, никогда не поддастся. Ее возможности в противостоянии Клоду станут куда более надежными, если Уолтер заявит о своей неизменной любви к ней. Да и суд, предрасположенный к Клоду, не осмелится в такой ситуации вынести вердикт. Мои надежды все более и более крепли.

Возвращение Мари может даже устранить опасность, которая угрожает мне со времени приезда сюда. Я тщательно осмыслила каждое подозрение, какое пришло в голову, и закончила тем, что только один человек имеет мотив, который делал необходимой мою смерть.

У Клода таких причин нет. У его жены Селины – тоже. Я им нужна живая. Аугуста не кажется способной на какое-либо насилие. Лаверн на моей стороне, усиленно стараясь мне помочь, даже ценой противодействия Клоду и отказа от давнишней дружбы. Итак, остается Уолтер.

Уолтер не хотел жениться ни на мне, ни на ком другом. Он ждал возвращения Мари. Если его отец настаивал на женитьбе на мне, то для Уолтера должно было быть одно решение. Избавиться от меня. Если ему не удалось запугать меня так, чтобы я уехала, он мог меня убить. Он легко мог подложить эту сухую ветвь у места прыжка. Он достаточно силен для того, чтобы сбросить меня в реку и потом швырять тяжелые камни. Он странный молодой человек, подверженный приступам дурного настроения и капризам. Я стою на пути его желания вновь обрести Мари, следовательно, меня надо устранить. Таков его мотив – единственный, какой я могла придумать, и он указывал прямиком на Уолтера.

Я всем сердцем надеялась, что Мари будет меня ждать и мне удастся убедить ее вернуться к мужу. Я не только сделала бы его в высшей степени счастливым, но и положила бы конец тому злу, которое творил Клод из-за своего безумного намерения успеть подержать на руках внука до своей кончины.

На перекрестке было нечто вроде таверны или постоялого двора, я его тоже объехала стороной, сделав большой крюк. Я попыталась разглядеть циферблат часов на своем лацкане, но было слишком темно, чтобы различить стрелки. Я рассудила, что у меня есть еще по крайней мере полчаса до времени встречи. Теперь уже было недалеко. Мне доводилось слышать разговоры о кладбище пароходов, и хотя сама его никогда не видела, я приблизительно знала, где оно расположено.

Сюда свозили старые паровые суда, отжившие свой век. Это были остатки их, продырявленные корягами, другие с кормовыми частями, взлетевшими на воздух при взрыве котлов. Иные сгорели и не поддавались починке. Я ожидала найти их четыре-пять, гниющими в этом затоне реки, но, подъехав, увидела темные очертания двух десятков бесполезных останков, брошенных здесь разваливаться на части, что и было со многими из них.

Здесь не было огней, но палубы, рулевые рубки, кормы и выемки боковых колес легко различались на фоне ночного неба.

Привязав лошадь, я пошла к берегу этого полуболота, чтобы поглядеть с близкого расстояния. Тут были старые суда для очистки реки от коряг и топляков, разбитые теми самыми корягами, которые они искали, когда их постигла катастрофа. Тут были старинные килевые суда, предшественники более роскошных пароходов. Остатки плавучего театра тоже были здесь, наполовину погруженные в темную воду и ил. Все это окаймлялось толстыми кипарисами с гирляндами серого испанского мха.

Я искала речное судно с именем «Принц Максимилиан» на носу или написанным на выемке бокового колеса.

Разыскивая его, мне пришлось как можно ближе подойти к этому кладбищу судов, рискуя соскользнуть в воду, если окажусь слишком близко к берегу. Одно судно, которое казалось ровно стоящим в воде, находилось примерно в двадцати ярдах от берега. Оно выглядело сохранившимся лучше других. Мне не удалось рассмотреть никаких признаков названия на нем, но я сочла его своей наиболее вероятной целью.

Задержавшись, чтобы попытаться сообразить, как попасть на борт судна, я увидела мерцание желтого света на его палубе, словно кто-то держал фонарь закрытым и лишь на мгновение приоткрыл свет, чтобы указать мне направление.

У самого берега, прямо на мели, стояло одно из старинных килевых судов с широкой ровной палубой. На нее легко можно было ступить. Если пройти по ней, я, возможно, найду другую палубу, на которую перейду и так достигну судна, с которого на мгновение был показан световой сигнал.

Я сумела зайти на килевое судно. Палуба казалась крепкой, и я прошла через нее. Посредине пути одна из досок едва не провалилась под моим весом, но поскольку я выверяла каждый шаг, ожидая подобного, мне удалось сохранить равновесие и продолжить путь по наклонно расположенной палубе.

По другую ее сторону я нашла что-то около половины речного судна, погруженного в ил. Чтобы попасть на него, я дотянулась до его палубных поручней и подтянулась с килевого судна. Я перелезла через поручни, пересекла эту довольно узкую палубу, потом еще одно старинное судно; оно привело меня к нижней палубе корабля, который как я теперь уже видела, носил имя «Принц Максимилиан».

Я стояла там в темноте, прислушиваясь и ожидая. Судно было то самое, я пришла вовремя, кто-то посветил мне. Все, что я могла теперь делать – это ждать, когда ко мне подойдут или окликнут.

Через несколько минут мои сомнения начали усиливаться, подкрепленные тишиной и мраком. Если это западня, то я сомневалась, что сумею выбраться. Меня предупреждали, а я пренебрегла всеми строгими советами даже не выходить из дому. Записка Мари стала слишком большим соблазном. Любой потенциальный убийца понял бы, что я ни за что не пропущу возможность найти Мари.

Если я приму здесь смерть, меня неделями никто не найдет. Люди редко заходят на это заброшенное место. Я могла бы кричать во всю силу легких и не быть услышанной. Весь шум, какой я способна произвести, останется незамеченным, ибо ни души нет за две или три мили отсюда. Место здесь, как я обнаружила, было слишком болотистое и было слишком много комаров. Река, должно быть, часто выходила здесь из берегов, затопляя их. Если это западня, то место выбрано удачно.

Я хлопала докучливых насекомых и в конце концов позвала:

– Мари! Мари… Это Джена Стюарт. – Я подождала какого-нибудь нарушающего тишину звука. – Мари… Если вы здесь, пожалуйста, отзовитесь.

Какие-то мгновения казалось, что мои слова поглотила тишина. Затем я услышала слабое царапанье. Я снова увидела вспышку желтого света.

– Мари? – спросила я. С тем же успехом можно было бы обращаться к ветру.

Уже усилившийся во мне страх перерос в ужас. Мари прислала за мной. Я здесь. Если бы она могла подойти ко мне, она бы это сделала. Либо меня обманули и на судне нет Мари, либо ее заставили замолчать, и теперь моя очередь.

Я принялась быстро двигаться по наклонной палубе в поисках места, где могла бы перебраться на соседнее судно. Я поскользнулась на чем-то, но сумела сохранить равновесие. Я ощутила запах, напоминающий запах нефти. Я понятия не имела, откуда она взялась, хотя было вполне вероятно, что поскользнулась именно на ней.

Я добралась до поручней, схватилась за них; они тоже оказались скользкими. На сей раз я смогла поднять руку и понюхать нефть. На борту корабля, покинутого годы тому назад и оставленного гнить, не должно быть нефти. Само собой, здесь она не была нужна, если только… ее не используют как горючее, для поджога этого судна и всего кладбища.

Я начала подумывать, не прыгнуть ли в черную воду, когда меня настиг свет и я остановилась, замерев в ужасе. Я ждала, пока державший этот фонарь покажется настолько, чтобы я смогла увидеть, кто же это. Все же еще оставался крохотный шанс на то, что это Мари. Надо было остаться и выяснить.

Свет приблизился. Тот, кто держал его, шел за ним, а фонарь был снабжен отражателем, посылавшим весь свет вперед, так что державший фонарь человек оставался в тени и был почти не виден.

Свет приблизился. Мне были слышны медленные шаги человека, несшего его.

– Мари! – крикнула я.

Свет сдвинулся в сторону, и его высоко подняли. Под ним я увидела лицо Уолтера с гримасой не то ненависти, не то страха. Он поднял фонарь выше, описал им полукруг и бросил за борт. Спустя секунду я услышала, как он подходит ко мне. Он проехался по скользкой палубе. Теперь я слышала его дыхание, когда легкие глотали воздух.

– Уолтер! – выкрикнула я. – Уолтер… не надо! Пожалуйста, не надо!

Его руки обхватили меня. Я не могла пошевелиться. Я не знала, что за этим последует, но это, пожалуй, не имело значения. Я поникла, сжатая им. Больше я не могла бороться, даже если это были мои самые последние секунды на земле.

XV

Уолтер держал меня все так же крепко, но не делал никаких движений для дальнейшего насилия, и я настолько пришла в себя, чтобы бороться. Во время борьбы я увидела огненный шар, пролетевший с берега на палубу, на которой мы стояли. Насыщенное нефтью гнилое дерево мгновенно воспламенилось, и языки пламени с ошеломляющей скоростью побежали к нам. Одновременно было охвачено огнем и другое старинное разрушившееся судно. Должно быть, многие суда были пропитаны легко воспламеняющейся нефтью.

Уолтер ничего не сказал. Он просто сгреб меня в охапку, пробежал через палубу и бросил меня в воду затона подальше от горящего судна. Пролетели считанные секунды, и я увидела, как он бултыхнулся близ меня. Мы не поплыли к берегу. Мы оба знали, что там кто-то будет, возможно, поджидая, чтобы убить, если мы сумеем избежать пламени. Вместо этого мы поплыли по направлению к реке.

Вода была застойной и склизкой, и плыть в ней было нелегко, потому что она заросла водяными растениями и высокой травой, и в них легко было запутаться.

Наконец мы достигли речной воды. Она была спокойной, так что мы без труда проплыли вниз по течению значительное расстояние. Уолтер плыл совсем рядом со мной.

– Направляйтесь к берегу, – ему удалось прохрипеть достаточно громко, чтобы я расслышала.

Я повиновалась, полагая, что он знает эту реку лучше меня. Берег прямо спускался к воде. Было так мелко, что мы выпрямились и вышли на сушу. Там мы поискали кустарник, под защитой которого сели перевести дыхание. Я принялась отжимать одежду, но потом перестала, решив, что она впитала в себя почти столько же ила, сколько воды.

– Вы… получили письмо… тоже?.. – Уолтер все еще не обрел дыхание. Его грудь вздымалась, когда он пытался утешить боль в легких.

– Да… От Мари, – сказала я.

– Подделка, – сказал он. – Она никогда их не писала.

– Теперь я могу в это поверить, – сказала я.

– Кто-то намеревался убить нас обоих. Я рано добрался до кладбища, когда еще не было совсем темно, и видел нефть. Я не знал, что должно было произойти, поэтому спрятался и ждал. Когда появились вы, я понял, что кто-то поджидал там нас обоих, и тогда начнется пожар.

– Я думала, это вы устроили мне западню, – сказала я. Мои нервы начали приходить в порядок, и я перестала задыхаться.

– Но, Джена, у меня не было причины убивать вас.

– Как я считала, была. Если бы я умерла, вы по-прежнему могли бы ждать возвращения Мари.

– Не думаю, что она вернется.

– После того, что случилось, я тоже так не думаю. Безопасно ли уже возвращаться на плантацию?

– Нам надо найти наших лошадей. Может быть, тот, кто сделал это, поджидает нас. Лучше бы нам ненадолго остаться здесь. Тут не так плохо. Тепло, и комары вроде бы нам не докучают.

– Мы наверняка так покрыты илом, что им до нас не добраться. – Мне удалось легко произнести это замечание и вызвать короткий смешок Уолтера. – Я рада, что не вы устроили для меня эту ловушку, – продолжила я.

– Все, к чему я стремился, было убрать вас с дороги, чтобы папа не смог настаивать на женитьбе на вас.

– Как вы думаете, кто заманил нас на это старое судно и поджидал, чтобы сжечь заживо?

– Лаверн, – неожиданно сказал Уолтер.

– С чего бы он стал делать такое? Он всегда старался помочь мне.

– Потому что он вас любит и не вынес бы вашего замужества ни с кем другим, даже со мной. Полагаю, когда папа сказал, что мы должны пожениться, Лаверн решил, если вы не достанетесь ему, то не достанетесь никому.

– У вас есть доказательства? Вы видели его сегодня вечером?

– Нет. Человек держался вне поля зрения. Я лишь догадываюсь, но кто бы еще это мог быть?

– Не знаю. Я подозревала вас, так как знала, что вы не хотите жениться на мне, и когда увидела вас на судне, у меня в глазах потемнело от страха.

– Мне жаль, Джена. Думаю, у меня хорошо получается пугать вас, но на сей раз я не собирался этого делать. Я не был уверен, кто пришел. На секунду мне показалось, что Мари вернулась ко мне.

– Я хотела бы, чтобы она вернулась, Уолтер. Теперь я уверена, что вы действительно ее любили.

– Любил. И сейчас люблю. Она этого не стоит, но уж как есть. Если она не вернется в ближайшие дни, будет слишком поздно, потому что мы с вами поженимся.

– Это ужасно, – сказала я. – Мы не любим друг друга. Я люблю Дэвида Бреннана, а вы Мари.

– Знаю. Если я не женюсь на вас, он меня вышвырнет. Не думаю, чтобы мне даже удалось найти работу, с которой справлюсь. Если вы откажетесь выйти за меня, музыкальная карьера Дэвида погибнет навсегда.

– После того, что с нами случилось – нас обманом заманили в западню, – вы не думаете, что ваш папа смягчится?

– Нет. Это на него нисколько не подействует, разве что он, возможно, ускорит дело.

– Нам нужно что-то предпринять относительно Лаверна, – сказала я.

– Что? Мы не можем ничего доказать. Мы его не видели. Письмо было написано женской рукой, но он для этого легко мог кого-то найти. И устроить так, чтобы оно было отправлено по почте из города, было просто. Я уверен, что он виновен, но мы не можем просить о помощи, не имея доказательств.

Ночь была душная, но я начинала дрожать – наверно, от мокрой одежды. Я встала и вышла из выбранного нами убежища посмотреть на проходившую рядом дорогу. Никакого движения.

– Пойдемте назад, посмотрим, на месте ли наши лошади, – предложила я.

– Хорошо, но нам нужно быть очень осторожными. Если это Лаверн, он мог видеть, как мы прыгнули в воду, высчитать, что мы спаслись, но не вернулись за лошадьми. Едва ли он ждет, чтобы пожать нам руки и поздравить с избавлением от смерти в огне.

– Мне надо переодеться во что-то сухое.

– Знаю. Может быть, опасности нет. Если все эти старые суда горят, там истинный ад. Это привлечет людей, и Лаверн, зная это, убрался оттуда. Ему не улыбается быть схваченным у места происшествия.

Уолтер был прав. Придя туда, мы увидели, что огонь пожрал почти все суда. Оставшиеся все еще тлели. Появилась дюжина мужчин.

– Я оставил коня подальше от дороги правее нас, – сказал Уолтер. – Пойду за ним. Встретимся на дороге, и не показывайтесь на глаза никому из этих людей, если хотите отсюда выбраться.

Я поймала себя на том, что не только повинуюсь советам Уолтера, но и признаю их разумными. Когда он прилагал усилия, его интеллект и здравый смысл оказывались на высоте. Мы не были друзьями до этого покушения на наши жизни, но, встретившись вместе лицом к лицу со смертью, стали ближе, и я ловила себя на том, что он начинает мне нравиться.

Найдя свою лошадь, я села на нее и медленно двинулась по тропинке, ведущей к дороге, которая шла к плантации. Уолтер ждал меня у поворота дороги. Он, выйдя из кустов, перехватил меня, и мы поехали рядом к дому на плантации.

– Я никого не видел, – сказал Уолтер.

– Я тоже, кроме мужчин, смотревших на огонь, и они меня не видели.

– Хорошо.

Затем мы ехали молча. Я была потрясена происшедшим, но благодарна Уолтеру за то, что он был со мной, а то бы помешалась. Я припомнила, какой ужас объял меня, когда в первый раз увидела его лицо в свете фонаря, как раз перед тем, как с берега прилетела головня. Я ошиблась, принимая его за человека, который пытался меня убить. Я понимала, насколько легко было так ошибиться, когда мои подозрения были столь зыбки.

Я даже не была уверена, что это дело рук Лаверна. Я не была склонна к обвинениям. Одной ошибки было достаточно. И все же это почти наверняка Лаверн. Возможно, он любит меня. Он всегда был так готов помочь, он так защищал меня во всем и даже пошел против Клода. Но если он так сильно меня любит, зачем ему меня уничтожать?

Я отказалась от всяких подозрений по отношению к Селине и Аугусте. Одетта способна причинить мне зло, но я чувствовала, что случившееся – дело рук не женщины, а умного и безжалостного мужчины, для которого моя смерть была чрезвычайно важна.

Мы достигли конюшни, не будучи никем остановлены или замечены. Уолтер помог мне спешиться. Мы несколько минут постояли тихо, прислушиваясь и осматриваясь.

– Нам нужно все хорошенько обсудить, – предложил Уолтер. – Давайте завтра скажем, что едем кататься верхом. Встретимся за завтраком.

– Я буду ждать встречи, – ответила я. – Спасибо вам за то, что вы сегодня сделали. Точно так же, как и Дэвид, когда тонул пакетбот, вы спасли мне жизнь. Я буду вам благодарна до конца моих дней.

– Доброй ночи, – сказал он. – Если вдруг утром до нашего ухода объявится Лаверн, не доверяйте ему.

Кивнув, я быстро зашагала к заднему фасаду дома. Я молилась о том, чтобы никто не запер заднюю дверь, которую я оставила незапертой. Такой она и оставалась, и я, войдя, поднялась по задней лестнице. В своей комнате я сразу поспешно содрала с себя выпачканный в иле, влажный костюм для верховой езды. Потом, как могла, привела себя в порядок. Час был не тот, чтобы спрашивать воды для купания. Я даже не хотела, чтобы кто-либо узнал, что я выходила из дому.

Больше всего хлопот мне доставили волосы, и в конце концов пришлось вымыть их в холодной воде. Утром я намеревалась попросить Колин принести мне воды для ванны.

Она заглянула ранним солнечным утром осведомиться, не желаю ли я чего, и я тут же задала ей работу. После горячей ванны и повторного мытья головы я почувствовала себя лучше. При свете раннего солнца я села высушить, насколько возможно, голову перед завтраком.

Когда я пришла к завтраку, Уолтер уже наполовину управился с ним. К нам почти сразу присоединился Клод.

– О, – сказал он. – Вы оба рано встали. Не похоже на тебя, Уолтер.

– Мы с Дженой намерены сегодня утром покататься верхом, – объяснил он.

– Хорошо. Мне это очень приятно. Почему бы вам обоим и не вести себя как супругам. Было бы замечательно, если бы это дело уладилось на дружеской основе.

– Именно так мы и рассудили, – подтвердила я. – Но я еще раз говорю, мистер Дункан, вы сразу должны восстановить в прежнем положении Дэвида.

– Разумеется. Сегодня я еду в город и подаю прошение об объявлении Мари умершей. Я дам также понять некоторым из совета директоров Французской оперы, что, по-видимому, допустил легкомысленную поспешность в суждении относительно Дэвида, и, вероятно, нам следует пересмотреть свое решение. Они все согласятся, потому что я щедр. Без моей финансовой поддержки никакой оперы не было бы.

– Да, папа, – кивнул Уолтер. Он положил свою салфетку. – Вы готовы, Джена?

– Да, Уолтер. Прекрасное утро для верховой прогулки.

Клод счастливо кивнул, когда мы выходили из столовой. Мы с Уолтером неспешно прошли до конюшни, где подождали, пока будут оседланы наши лошади. Мы поехали по направлению к пастбищу, где была каменная стенка, но на полпути свернули и ехали в сторону от реки, пока не достигли кладбища с его склепами. Уолтер натянул поводья.

– Нам надо поговорить, – сказал он. – Но не здесь, где нас могут увидеть. Однако и недалеко отсюда, потому что я хочу наблюдать за кладбищем. Сегодня я спал мало, думал об этом и хотел бы знать, какое впечатление это все на вас производит.

– Ну так давайте же найдем место, где можем поговорить, – ответила я.

– Следуйте за мной, – он резко повернул лошадь. Мы остановились, привязав лошадей за пределами видимости. Они были хорошо накормлены и напоены, так что могли не пастись. Потом мы пешком пошли обратно к кладбищу и разместились на сухом уединенном месте под кипарисом. Сквозь висящий серый мох мы хорошо видели кладбище, а сами вроде бы не были видны.

– Мари мертва, – вдруг сказал Уолтер.

– О, Уолтер, не говорите мне, что вы нашли ее…

– Нет… Нет, не то. Но она бы вернулась или дала бы мне знать, если бы была жива. Все это время я обманывал себя, думая, что она любит меня и не покинула бы надолго. Полагаю, она никогда меня не любила, разве только за то, что давал нам папа. Она не была хорошей женщиной, Джена. Она дурачила меня, и я это знал. Но не знал, с кем она встречалась. Теперь уверен, что это был Лаверн.

Я была ошеломлена этим утверждением, но быстро усмотрела в нем смысл.

– Уолтер, мы искали мотив, который бы заставлял Лаверна желать моей смерти. Теперь он есть. Вы понимаете?

– Не совсем. Я думал, что догадался, что это он.

– Хорошая мысль. Если Лаверн встречался с Мари, он мог и убить ее. Вы тоже подумали об этом?

– Во-первых, – мрачно повторил он, – она точно мертва.

– Если Лаверн убил ее, то ему нельзя допустить, чтобы ваш отец получил официальное решение, гласящее, что она мертва. Ни один судья, вне зависимости от того, насколько сильно на него влияние вашего отца, не издаст такого решения, не вникнув сколько-нибудь в дело. У Лаверна должны быть причины полагать, что любое расследование может его изобличить. И ему надо остановить расследование, уничтожив единственную к тому причину. Если бы я была убита, ваш отец, по-видимому, взял бы назад свое прошение об объявлении Мари умершей.

– У нас по-прежнему нет доказательств, – настаивал Уолтер.

– Пока нет, – признала я. Теперь, когда мы почувствовали, что Лаверн, должно быть, виновен, дело для меня прояснилось. – Если его тревожит, что расследование может что-либо вскрыть, значит, тело Мари спрятано где-то неподалеку от плантации.

Уолтер кивнул.

– Вот почему я хотел укрыться здесь и понаблюдать за кладбищем. Если Лаверн ее убил, именно здесь он должен был спрятать тело. Как вы только что сказали, если оно не где-то рядом, с чего бы ему так тревожиться и идти на риск второго убийства, чтобы скрыть первое? Если бы он сбросил тело в реку и его унесло в море или оно зацепилось за корягу и до сих пор не найдено, с чего бы ему беспокоиться? Мари нет уже давно.

– Год, – отозвалась я. – Около того.

– Сегодня исполняется ровно год, – с полной определенностью сказал он. – У меня появилась идея. Может быть, она совсем сумасшедшая, как и многие другие идеи, приходившие мне в голову, но думаю, что ее стоит обсудить.

– Уолтер, заслуживает внимания все, что вы говорите. Вы себя недооцениваете.

– Возможно. Не знаю. Как бы то ни было, если Лаверн убил Мари, то лучшее место, где он мог спрятать ее тело, – один из этих склепов.

– Конечно, почему бы и нет, но мы не можем все их открыть.

– В этом нет нужды, – таинственно проговорил он.

– Я не знаю, Уолтер. Если открыть любой из них, останутся следы. Они зацементированы, а некоторые заложены сверху кирпичом.

– Верно. Открывая склеп, наделаешь шума. Днем он наверняка не мог этим заняться, а ночью разбудил бы кого-нибудь. Если только…

– Если только что? – спросила я, заинтригованная его догадкой.

– Если только кто-то еще не был похоронен в тот же день и цемент не успел затвердеть, и тогда все, что ему пришлось сделать, – это удалить цемент между плитой и склепом. Потом он мог положить плиту на место, добавить немножко свежего цемента, который легко намешать. Его много хранится в складских сараях.

– Уолтер, все что нам надо сделать, – это отыскать склеп с сегодняшней датой, но ровно год назад.

– Это не может быть один из семейных склепов, – продолжал он, – потому что давно уже никто не умирал. Значит, это должно быть в том большом со всеми этими нишами. На некоторых из них нет дат рождения и смерти. У людей, погребающих там своих мертвых, денег хватает только на то, чтобы высечь на плите имя.

– Тогда как же мы ее найдем? – спросила я.

– Есть одно, чему все люди на этой плантации следуют неукоснительно. Ровно через год после кончины кого-либо из семьи оставшиеся в живых приходят на кладбище и кладут у могилы цветы. Это нечто вроде неписаного закона. Значит, если кто-то был погребен в этот день год тому назад, сегодня сюда рано или поздно придут с цветами. Этого мы и ждем.

– А ваш папа считает, что вы не смогли бы управлять плантацией, – произнесла я с нескрываемым восхищением.

– Иногда я думаю, что смог бы, если бы получил такую возможность. Но уж если когда ты подрастешь, все считают тебя тупицей, ты никогда не получишь возможности доказать, что это не так. И очень скоро вы тоже начнете думать, как все. Я подумал еще кое о чем.

– Слушаю, – сказала я.

– Было бы не так уж плохо жениться на вас. То есть, если бы вы смогли меня выносить.

– Уверена, что мы прекрасно поладим, но, Уолтер, вы ведь знаете, что это невозможно.

– Знаю. Да, знаю, наверняка. Я только подумал, что это стоит сказать. Поверьте мне, то, что мы докажем, что Лаверн убил Мари, для отца ничего не изменит. Вот увидите. Он объявит, что мы в любом случае поженимся.

– Я надеюсь, что это могло бы изменить дело. Его лучший друг убил его невестку.

– Не изменит. Я знаю папу.

– Мне кажется, – сказала я, – что мы немножко забегаем вперед. Мы пока еще не нашли Мари. Мы не знаем наверняка, убил ли ее Лаверн. Даже если бы нашли ее тело, как мы докажем его виновность?

– Он явно думает, что мы можем это сделать, иначе не пытался бы убить вас, чтобы папа не возобновлял поиски Мари.

Уолтер откинулся назад, прикрыв шляпой глаза от солнца.

– Я устал. Смотрите зорче, Джена. Увидев кого-нибудь, разбудите меня.

И мне осталось тихо сидеть, держа кладбище под постоянным наблюдением. Перед самым полуднем на кладбище пришла женщина, но без традиционных цветов. Она держала лопатку, которой почистила вокруг одной из семейных могил. По-видимому, ее наняли ухаживать за могилой. Через полчаса она ушла.

Вскоре после этого проснулся Уолтер. Теперь мы разговаривали мало. Мы оба были поглощены размышлениями об окончательном разрешении этой безумной затеи, возникшей из честолюбивого желания Клода иметь внука.

Была середина дня, когда худой сгорбленный человек прошел прямиком к большому склепу. Он нес маленький букетик цветов. Каждая ниша имела крюк с металлической урной. Мужчина поставил цветы в одну из них, на несколько минут склонил голову и ушел. Мы дали ему двадцать минут, прежде чем поспешили к склепу. Цветы отмечали нужное нам место.

– Теперь припоминаю, – сказал Уолтер, – это были похороны маленькой девочки. Лет, наверно, трех-четырех. Она умерла от лихорадки и в этот самый день была здесь погребена. – Он изучил скрепляющий цемент. – Не вижу ничего приметного, но Лаверн, конечно, все загладил, положив свежий цемент. Мне нужно съездить обратно за какими-нибудь инструментами. Вы останетесь здесь. Я быстро.

Он поспешил туда, где была привязана его лошадь, и я услышала, как он ускакал полным ходом. Я раздумывала, не совершаем ли мы грубой ошибки. Осквернение могилы, пусть бы и работника с плантации, было делом необычным, и если мы ошиблись, нам предстоят тяжелые объяснения. Кроме того, если тело Мари здесь, у нас все равно не будет доказательств виновности Лаверна, хотя теперь я уже была уверена, что это дело его рук.

Уолтер вернулся меньше чем через полчаса с остроконечными маленькой киркой и рычагом, а также с молотком. Он привязал лошадь к кладбищенской ограде. Мы не видели больше нужды таиться.

– Папа взовьется, если мы ошибаемся, – сообщил мне Уолтер, – но мы это сделаем.

Я сказала:

– Уолтер, сколь бы важно это ни было для меня, я надеюсь, что мы не найдем там тела Мари. Надеюсь, что она жива и однажды вернется к вам.

Он покачал головой.

– У меня предчувствие. Она там.

Он начал работать, выбивая старый цемент, пока не освободил плиту. Взявшись за рычаг, он глубоко вздохнул и открыл склеп.

Под самой плитой, едва не задевая ее, находилось втиснутое внутрь тело женщины. Оно лежало, отчасти опираясь на детский гробик, погребенный здесь год тому назад.

Уолтер, вскрикнув, быстро отвернулся. Он обеими руками закрыл лицо и бросился бежать, спотыкаясь, пока не исчез среди лесной поросли. Мне все еще были слышны его рыдания.

Я на его лошади вернулась на плантацию, где вызвала Клода. На обратном пути с Клодом, который мрачно ехал рядом, я так дрожала, что пришлось уцепиться за седло.

XVI

Послали за представителями власти. Когда они прибыли, состоялась неприятная акция по извлечению тела. Не в моем присутствии, ибо я тут же ушла в дом, где оставалась до возвращения Клода. Уолтер до сих пор не появился, но все были слишком заняты, чтобы заинтересоваться, куда он делся.

– Это был Лаверн, – мрачно сказал Клод. – Никаких сомнений.

– Почему вы так уверены? – спросила я. – Я считаю, он виновен, но нет ничего…

– Надо знать наверняка, прежде чем обвинять, – добавила Селина.

Они с Аугустой присоединились ко мне, чтобы выслушать мою историю о теле, втиснутом в нишу.

– У меня в голове не укладывается, что Лаверн оказался способным на подобное, – сказала Аугуста. – Он такой джентльмен.

– В этом случае, – сказал Клод, – он им не был. Когда он, задушив Мари, затолкал ее в склеп, жизнь еще теплилась в ней. Он этого не знал или, возможно, не придал этому значения, и напрасно. Мари нашла в себе силы написать мягким цементом, протекшим в нишу, имя Лаверна на гробе маленькой девочки, в гробнице которой лежала. Оно там присутствует как наилучшее из всех возможных доказательств.

– О, бедная Мари, – воскликнула Селина.

– Она этого не заслужила, – сказал Клод. – Где Уолтер? Его никто не видел.

Клод вскочил на ноги.

– Глупец, должно быть, на пути в Новый Орлеан, чтобы найти и убить Лаверна. Я не упрекаю его за это, но это лишь прибавит хлопот. Помешаю ему, если смогу…

Клод, идя за лошадью, еще не достиг конюшни, как мы увидели медленно подъезжающего Уолтера, склоненного в седле подобно человеку, который слишком болен, чтобы ездить верхом. Клод вовремя подбежал, чтобы крепко придержать лошадь, между тем как Уолтер почти вывалился из седла. Он посмотрел вокруг. Наверно, он увидел нас, собравшихся там, но было ясно, что он никого не узнает.

Он без выражения сообщил:

– Лаверн мертв.

– Уолтер, это ты зря, но я буду защищать тебя. У тебя были достаточные причины…

– Я не убивал его. Я колотил в его дверь, когда он застрелился.

Селина и Аугуста с рыданиями медленно возвращались к дому. Уолтер, которого за руку держал Клод, следовал за ними, а я поднималась последней.

От финала этого ужасного дела у меня болело сердце. Конечно, теперь все было ясно. Все нападения на меня – дело рук Лаверна. Он силился сохранить ненайденным тело Мари, но помимо этого он, возможно, любил меня. Я не знала, так ли это, но от одной мысли об этом содрогнулась.

Уолтер, приняв успокоительное, лег в постель. То же сделала и Аугуста. Одетта приготовила ужин, но ни у кого не было настроения отдавать должное еде, хотя мы подошли к столу и ковырялись в тарелках.

– Уолтеру не следует так убиваться, – сказал Клод. – Она этого не стоила.

– Она мертва. Оставь бедную девочку в покое, – настоятельно попросила Селина. – Я рада лишь, что Уолтер не убил Лаверна. Вот этого я бы не перенесла. Подумать только, все это произошло прямо у нас на глазах, а мы ни о чем не имели ни малейшего понятия.

– Я действительно никогда не предполагал, что Лаверн способен на подобное, – сказал Клод. – Это означает, что нам не дано знать, что на уме у соседа. Ладно, теперь это позади.

– Разве? – спокойно спросила я.

Клод понял, о чем я. Селина вопросительно смотрела на меня.

– Теперь уже нет нужды в решении суда, объявляющем Мари умершей, – сказал Клод.

– Это упрощает дело.

– Вы не изменили вашего решения? – спросила я.

Он выглядел удивленным.

– С какой стати, Джена? Разве это имеет отношение к моим планам? К моему внуку?

– Остановись, – резко сказала Селина. – Сейчас не время обсуждать эту тему.

– Джена ее подняла, а не я. Она хотела ответа. Я его дал. Смерть Мари и Лаверна никоим образом не связана с моими планами бракосочетания Джены и Уолтера. На самом деле теперь мы сможем сыграть свадьбу гораздо скорее. Никто не найдет странным, что Уолтер женится так быстро после обнаружения тела Мари.

– Это неприлично, – сказала Селина и поднялась из-за стола.

– Мари никогда не заслуживала скорби и слез Уолтера, – настаивал Клод. – Лаверн обманул нас всех и даже замышлял убить Джену. Почему мы должны горевать по нему? Здесь не о чем горевать. Давайте быстро справим свадьбу.

– Нет, – отказалась я. – Пока не вернется Дэвид и я не расскажу ему о том, что произошло.

– Я согласен с этим, Джена. Но сообщите ему больше того, что произошло за время его отсутствия. Сообщите ему о том, что еще произойдет. Ему предстоит свыкнуться с этой мыслью. На следующий вечер он будет дирижировать на премьере, которая, как он узнает, того стоит. Вы тоже узнаете. Теперь я сказал все. У меня есть дело в библиотеке. Всего доброго, Селина, дорогая моя. Всего доброго, Джена.

Селина предупредила:

– Вам не удастся изменить его решение, моя дорогая.

– Я знаю. Я скажу Дэвиду. Это будет самая трудная вещь в моей жизни, но я дала слово. У Дэвида должен быть шанс.

– Одно он будет знать наверняка, – заметила Селина. – Что вы любите его всем сердцем. Сомневаюсь, чтобы я смогла поступить так же, как вы. Я даже не уверена в благоразумии этого поступка, но уважаю его. Обещаю, что если вы выйдете за Уолтера, я позабочусь о том, чтобы ваша жизнь стала насколько возможно приятной. Вы изменили мою жизнь, и теперь мой черед помочь вам.

Я не нашлась, что ответить, и просто поблагодарила ее и отправилась в свои комнаты. Завтра Дэвид должен вернуться из печальной поездки, в которую я его послала. Возможно, на следующий день я выйду за Уолтера. Моя жизнь кончалась.

То, что мне больше не угрожала опасность, доставляло облегчение, но и радости от этого я не испытывала. Дэвид должен быть на борту пакетбота, который причалит поздним утром. Мне надо быть там с приветствием, которое уничтожит все наши надежды. Я знала, как твердо он станет убеждать меня в том, что цена его успеха слишком велика, но я дала слово, а Клод по-прежнему может погубить Дэвида. Без этой угрозы над моей головой я могла бы не покориться Клоду, даже теперь, после того как сказала ему, что приму все его требования ко мне. Обещание, добытое таким принуждением, имело для меня невеликое моральное значение.

Утром я тщательно оделась, хотя мне этого не особенно хотелось. Кабриолет уже стоял, и после завтрака, который я едва отведала, я была готова направиться в Новый Орлеан на встречу с Дэвидом.

– Вот увидите, так будет лучше всего для вас обоих, – сказал Клод. – Сожаления через некоторое время пройдут. Уолтер не чудовище, в конце концов.

– Уолтер, – ответила я, – превосходный молодой человек и заслуживает права самому выбирать жену.

– В первый раз, Джена, у него получилось не совсем удачно. Я с вами не согласен. Кроме того, как я часто утверждал, именно кровь вашего рода я хочу соединить с кровью моей семьи.

– Как с вашим обещанием восстановить положение Дэвида?

– Сегодня днем состоится общее собрание совета директоров. До исхода дня Дэвид будет иметь свой контракт. Через два дня он будет дирижировать на премьере, и на сей раз с успехом.

– Он имел бы успех и в первый раз, если бы не вы, – горько произнесла я. – Никогда не прощу вам сделанного.

– Со временем простите. Я удачливый человек, Джена, а чтобы достичь такого положения в жизни, надо быть упорным и непреклонным. Надо обязательно достигать того, к чему стремишься, это сохраняет веру в делах и в личной жизни. Я могу не испытывать радости от некоторых вещей, которые вынужден делать, но если они должны быть сделаны, моя совесть остается чистой.

Я не ответила ему. Я забралась в кабриолет и отправилась в самую печальную поездку в моей жизни.

Когда пакетбот причалил, и палубные матросы кричали, чтобы спустили сходню, я увидела у поручней Дэвида, искавшего глазами меня в толпе на пристани. Я помахала ему. Он поднял обе руки и помахал в ответ. Он одним из первых сошел с судна, обнял и поцеловал меня со страстью, на которую я ответила тем же. В последний раз, подумала я.

– Мои новости подождут, – объявил он. – Я слышал о Лаверне и Мари. Вчерашней ночью это известие пришло вверх по реке, и мне рассказали о нем, когда мы остановились, чтобы пополнить запасы топлива. Я хочу знать подробности. Хочу знать подробности, но больше всего меня восхищает, что его вовремя обнаружили. Теперь вам уже не угрожает опасность.

– Это было ужасное завершение страшного дела, – сказала я. – Дэвид, пожалуйста, поедем в какое-нибудь тихое место, не в город. Нам нужно так о многом поговорить.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Что случилось? У вас такой вид, как будто вы плакали. Это Клод, не так ли?

– Сначала в тихое место, – попросила я.

Он послал лошадь в быстрый бег, выехал из города до поворота на дорогу и остановил кабриолет у реки. Он повернулся ко мне, и я рассказала о нападении на меня и Уолтера на кладбище пароходов, о наших умозаключениях относительно того, где должно находиться тело Мари, и как она, умирая, обвинила Лаверна в своем убийстве.

– Я рада, что Уолтер не убил Лаверна, – сказала я. – Боюсь, это стало бы чем-то таким, с чем ему потом было бы трудно жить. Уолтер уже не тот. Он изменился к лучшему, и меня это очень радует.

– Почему? – быстро спросил Дэвид. Я была уверена, что он понимает, что сейчас последует.

– Потому что я выхожу за него замуж.

Дэвид широко мне улыбнулся и сильно тряхнул головой.

– Вы выходите за меня. Уолтер может превратиться в замечательного человека, но его женой вы не станете.

– Я дала слово.

– Клоду?

– Да. Сегодня днем он убедит совет директоров Французской оперы, и вы будете восстановлены в прежнем положении, с твердым контрактом и жалованьем более высоким, чем уже оговоренное.

– Признает ли также Клод, что происшедшее в вечер премьеры – его рук дело?

– Как вы можете требовать это от такого человека, как Клод?

– Моя дорогая Джена, у такого человека, как Клод, вы не требуете. Вы сообщаете совету, что он натворил. Я это докажу.

– С какой, собственно, целью, помимо уничтожения всех возможностей, которые будут у вас в Новом Орлеане да и во всем мире? Вам известно, что влияние Клода простирается далеко.

– Я не позволю вам этого сделать, – сказал он.

– Уже почти сделано. Скоро мы с Уолтером поженимся. Теперь Клоду даже не нужно решение суда, объявляющее Мари умершей.

– А как Уолтер? Он любит вас?

– Нет, не любит и никогда не полюбит. Сомневаюсь, переживет ли он вообще потерю Мари, независимо от того, сколь трагичным оказался финал его брака с нею.

– Вы намерены выйти за человека, которого не любите, родить ему детей, потому что этого требует от вас Клод? И все ради того, чтобы обеспечить мой дирижерский успех?

– Конечно, – подтвердила я. – Я люблю вас, Дэвид. Иногда любовь требует жертв. Я не позволю вам погубить вашу профессиональную карьеру даже ценой потери вас.

Он казался почти до неприятного уверенным в себе. Я подумала, что он старается меня ободрить. Или, может быть, настоять на нашем безотлагательном браке, нисколько не считаясь с Клодом.

– Вы будете сегодня присутствовать на собрании совета директоров? – спросил он.

– Если пожелаете.

– Хорошо. Потому что я этого хочу. Теперь все это может быть улажено позже. Ну, а сейчас черед для моего рассказа. Я не нашел никаких следов ваших отца и матери. Я много раз нырял в воду на месте крушения. Мне очень жаль.

– Теперь я знаю. – Я прижалась лицом к его плечу и поплакала. Я ничего другого и не ожидала, но и это возродило всю скорбь, пережитую мной сразу после трагедии. Дэвид держал меня в объятиях. Его руки дали мне силы встретить, но новым ужасным разочарованием стало осознание того, что я никогда больше не смогу черпать у него силы.

– Полагаю, – сказал он, – что нам следует несколько приободриться. Давайте-ка пообедаем в отеле и затем отправимся на собрание.

Я вытерла слезы.

– Как вам угодно, Дэвид. Обещайте мне одну вещь.

– Я знаю, о чем вы просите. Мне не следует ни в чем обвинять Клода.

– Я прошу у вас слишком многого?

– Нет, вовсе нет.

– И поклянитесь, что примете место, которое вам предлагают.

– Вот мое слово. Теперь я хочу, чтобы вы мне кое-что пообещали.

– О, Дэвид, единственное, чего я хочу, – пережить все это. Если это продлится дольше, я сойду с ума. Я здесь с вами, в ваших объятиях, зная, что это в последний раз. Пожалуйста, отвезите меня в отель, где много людей, чтобы я могла держать себя в руках.

– Я прошу об обещании, – настаивал он.

– Что бы это ни было – да. Я сделаю все, что вы скажете, за исключением отказа от брака с Уолтером.

– Дело о моем восстановлении основано на факте, что совет директоров не может ни в чем отказать Клоду, так как без его финансовой помощи Французская опера не в состоянии существовать. Это верно?

– Куда уж вернее.

– Если поддержка Клода больше не потребуется, сможет ли совет вести свои дела, пренебрегая всякими приказами Клода?

– Без сомнения. К чему вы клоните?

– Если мы нанесем поражение Клоду и он перестанет держать дубинку над нашими головами, вы выйдете завтра за меня?

– Я бы вышла за вас сию секунду. О чем вы, милый? Что произошло?

– Несколько необычное обстоятельство. До сих пор Клод держал наше счастье в своем кулаке. Делаешь, что он говорит, – и конец нашим печалям. Не повинуешься – и он, сжимая кулак, давит нас. Ну, а теперь наше счастье уже не в его руках.

– О чем вы? – Во мне начала просыпаться надежда, хотя для нее не было оснований, кроме доверия к Дэвиду.

– Бог с ним, с обедом. Едем во Французскую оперу и подождем начала собрания. Хочу впитать в себя часть славы этого оперного театра, ибо сделаю его еще более знаменитым и процветающим. Я знаю, что мне это по силам.

– Мне хотелось бы услышать от вас…

Он прервал меня поцелуем.

– Когда вы рядом, для меня нет невозможного. Я хотел бы задать всего один вопрос, причем до начала собрания.

В театре было прохладно и уютно. Мы спустились к центральному проходу между рядами; Дэвид мурлыкал отрывок из увертюры. Мы постояли у переднего ряда кресел, глядя в оркестровую яму на место, с которого он будет управлять оркестром. Я не только видела, как он взволнован, но это волнение – и надежда – передались моему сердцу. Я раз десять пробовала добиться от него, что за тайну он хранит, но он весело отказывался ее поведать, и мне пришлось смириться.

В Зеленой комнате, где перед спектаклем и в антрактах собирался комитет, для собрания был поставлен стол и стулья. Мы пришли рано, но время летело быстро, пока мы ходили по театру и Дэвид говорил о других операх, которыми хочет здесь дирижировать.

Вскоре появились некоторые члены совета. С Дэвидом они держались любезно, но несколько прохладно. Как будто не знали, каким образом Клод намерен настаивать на продолжении. Наконец все были здесь, и твердым шагом вошел Клод. Он прямиком направился к нам, крепко пожал Дэвиду руку, словно неделями его не видел и теперь снова приветствует со всей возможной теплотой. Затем Клод по-хозяйски занял место во главе стола.

– Я не тот человек, который легко признается в своих ошибках, – сказал он. – На сей раз я ошибся. Под влиянием поспешного суждения я решил, что Дэвид Бреннан не обладает ни умением, ни талантом для того, чтобы занять чрезвычайно важный пост дирижера. Это было под впечатлением печальной памяти выступления, которое я поставил ему в вину. И, как теперь признаю, ошибочно. Он не был ни в чем виноват, а потому сейчас я прошу пересмотреть контракт, который мы ему предлагали, составить новый с более длительным сроком действия, ибо мы не должны упустить его от нас, и с большим жалованьем, которое со временем будет еще возрастать. Если есть вопросы, могу ли я услышать их до голосования?

Вопросов не имелось, было лишь радостное согласие с этим заявлением. Было совершенно очевидно, что все хотят, чтобы Дэвид управлял оркестром. Я ощутила на своем лице румянец гордости, и в этом я смогу находить какое-то утешение, когда уже буду видеть Дэвида только из зрительного зала.

Дэвид поднялся.

– Могу ли я занять ваше внимание, джентльмены?

– Разумеется, – сказал Клод в своей необыкновенно экспансивной манере.

Дэвид, наклонившись ко мне, прошептал:

– Милая, если бы в ваших силах было изменить положение и передать руководство этим оперным театром в руки совета директоров, избавив его от влияния Клода, вы бы это сделали?

– Ну… да, – неуверенно ответила я, потому что все еще не могла взять в толк, о чем он говорит.

– Даже если это будет дорого стоить?

– Дэвид, что вы этим хотите сказать?

– Будет ли цена маловажной?

– Конечно.

– И вы отдадите себя и все, что имеете, в мое распоряжение, чтобы я мог высказать собственное суждение по этому делу?

– Еще секунда, и я откажу вам во всем, если не узнаю, о чем идет речь.

– В таком случае, я, пожалуй, больше ничего вам не скажу, моя дорогая. – Он прошел к переднему концу стола и встал у стула Клода.

– Джентльмены, – сказал он. – Я ценю ваше доверие ко мне и приложу все усилия к тому, чтобы его оправдать. Мне не нравится лишь одно, а именно абсолютное владычество Клода Дункана в этом театре, поскольку он вносит достаточно денег для его существования. При таких обстоятельствах, под владычеством Клода Дункана, я не подпишу никакого контракта.

Я громко вдохнула. Этого я не ожидала. Члены совета казались ошеломленными, а взгляд Клода был тяжел. Дэвид продолжил:

– Однако я с радостью приму контракт в случае, если будет покончено с абсолютным владычеством мистера Клода Дункана над этим театром. Терпение. Я знаю, что вы все думаете. Финансовая поддержка театра отныне будет поступать из другого источника. Мисс Джена Стюарт поручила мне объявить, что отныне она будет финансировать театр.

Он расстегнул пиджак, отстегнул тяжелый широкий пояс, надетый поверх рубашки, хотя я его и не замечала. Дэвид положил пояс на стол.

– В этом поясе с деньгами находится личное состояние мисс Стюарт. Ее отец направлялся в Новый Орлеан, намереваясь открыть дело, и вез с собой большую сумму денег. Их в этом поясе достаточно для всех ваших целей, и еще много останется. Вы спросите, почему мисс Стюарт не сделала этого предложения раньше. Ее отец и мать несколько недель тому назад погибли с пакетботом, как вы все, без сомнения, помните. Похоже, что ее отец вернулся в свою отдельную каюту и, сняв с себя этот пояс, положил его в ящик комода. Этот крепкий встроенный комод выдержал взрыв и пожар. Я нашел пояс там и теперь возвращаю мисс Стюарт. Теперь она займет свое место во главе стола как главный финансист театра. Мистер Дункан, вы не возражаете?

Клод медленно поднялся. Пока Дэвид говорил, лицо Клода густо наливалось кровью, но краска мгновенно сошла. Когда я приблизилась к столу, он взял обе мои руки в свои.

– Я не привык проигрывать, моя дорогая, но признаю, что вы и ваш молодой человек победили. Все ваши обещания, данные мне, не обязательны к исполнению. Прошу лишь вас остаться моим добрым другом и позволить мне как-то возместить огорчения, которые я, без сомнения, вам причинил.

Я сказала:

– Я никогда не считала вас таким дурным, каким вы себя изображаете, мистер Дункан.

Он издал смешок, потряс руку Дэвиду, занял стул с боковой стороны стола, и рассмотрение повестки дня началось и наконец завершилось, а я все еще пребывала в каком-то полубессознательном состоянии.

Клод снова подошел к нам с Дэвидом.

– Желаю вам счастья, – сказал он. – Я был бы горд, если бы ваша свадьба состоялась в моем доме. То есть я настаиваю на этом и приглашу на нее всех самых значительных людей Нового Орлеана. Вы сделаете это для меня?

– Да, – ответила я. – С радостью.

– Что-то подсказывает мне, – сказал Дэвид, – что за этим стоит нечто большее, чем просто великодушие, мистер Дункан.

– Я знал, что вас трудно ввести в заблуждение, Дэвид. На вашей свадьбе будут все взрослые девушки города. Уолтер тоже будет. Я еще не побит.

Он вышел, посмеиваясь про себя. Дэвид тоже рассмеялся.

– Он никогда не изменится.

– Теперь, когда я в безопасности, я не думаю, что хочу, чтобы он изменился, – заметила я.

Мы покинули Зеленую комнату и оказались среди лож. Мы сели в середине одной из них и посмотрели на сцену под нами.

– Извините, что мне пришлось преподнести вам сюрприз, – сказал Дэвид, – но я боялся, что Клод, если узнает о моем плане, предпримет шаги, чтобы мне помешать. Как я сообщил совету директоров, я нашел пояс с деньгами. На пути к останкам парохода я размышлял, как мы могли бы все изменить, если бы нашелся пояс вашего отца. Я целый день нырял за ним. Теперь вы самая значительная патронесса этого оперного театра. Я только дирижер. Отныне я буду внимать вашим приказам.

– Женитесь на мне скорее, – сказала я. – Это единственный приказ, который я отдам вам теперь и вовеки.

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

Реклама на сайте